Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Введение

Такого поклонника еды, как я, всегда задевала лживость и искусственность пищи. Лет десять назад мне в голову пришла идея попытаться приготовить все блюда, которые упоминаются в «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера (1390). Думаю, этому содействовала симпатия к Роджеру, скабрезнику-повару, который ловко торговал блюдами не первой свежести, маскируя их недостатки подливкой, оставшейся от пирогов, и то, что я бросил череду неинтересных работ в ресторанах, чтобы открыть букинистический магазин в Бостоне, Массачусетс, объединив тем самым две жизни в одну. Первым блюдом моего нового проекта стал цыплёнок, приготовленный по рецепту XII века. Рецепт предписывал сначала извлечь из тушки все кости, затем очистить их и сварить, после чего снова навертеть на них мясо и пожарить так, чтобы цыплёнок выглядел «как настоящий».

Долгое время я испытывал любительский интерес к кулинарии позднего Средневековья, XIV–XV веков. Еда той эпохи чужеродна в сравнении с нашей: горлицы, бараны, кувшины с медовухой и свиной жир, без которого, похоже, не обходилось ни одно блюдо. К диковинным кулинарным экспериментам приводила торговля специями, кухня постоянно менялась. Однажды я приготовил необычное прото-бланманже из рисового крахмала и миндального молока и эклектичное блюдо из свинины под названием mortorio по рецепту из манускрипта XIV века. Впрочем, попыткам найти павлина, содрать с него шкуру, обжарить, после чего вернуть шкуру на место и подать так, чтобы казалось, что на блюде хоть и замершая, но живая птица, препятствовала незаконность убийства павлинов. Я попробовал проделать это в Майами, где павлины свободно расхаживают по улицам, но обнаружил, что не способен преодолеть себя и задушить птицу. После того, как я приготовил и описал дюжину блюд из ранних поваренных книг и провёл несколько незабываемо странных гастрономических вечеринок, мною овладел более глубокий интерес к истории кулинарии. Под давлением интернета мой бизнес стал ориентироваться не на торговлю подержанными карманными изданиями, а на поиски старых и редких книг, и я начал собирать лучшие из попадающихся экземпляров в (смутной) надежде издать каталог ранних кулинарных букинистических редкостей.


A Boke of Kokery (Поваренная книга), ок. 1440. Из собраний Британской библиотеки, одна из сохранившихся средневековых рукописей. Рецепт на иллюстрации Hare in Wortes (заяц в травах).


Пища – центральный аспект нашей жизни, однако исторические свидетельства на эту тему весьма обрывочны. Древний мир оставил нам всего одну поваренную книгу, датируемую примерно IV веком, и несколько случайных текстов с описаниями застолий (труд древнегреческого писателя Афинея «Пир мудрецов» второй половины II века и несколько других не заслуживающих особого внимания примеров). Блюда, поглощаемые европейской элитой, начали фиксировать в специальных поваренных книгах лишь в эпоху Ренессанса, в XIV–XVII веках, но эти записи изобилуют огромными пробелами даже касательно тогдашнего рациона особ королевских кровей. Империи рождались и умирали, но ежедневной историей питания хроникёры часто пренебрегали, несмотря на то, что открытия, эксплуатация и спекуляции нередко имели прямое отношение к пищевым продуктам; вспомним такие колониальные предприятия, как торговля специями, плантации сахарного тростника и программы по релокации индейки. В 1623 году на острове Амбон имела место (небольшая) «гвоздичная» война, и, хотя она вошла в историю, никто никогда не упоминает о том, почему любовь к гвоздике – вне вопроса о цене этой специи – была столь сильна, что оправдывала убийство. У мемуаристов и историков типа Сэмюэла Пипса (1633–1703) или Джона Эвелина (1620–1706) иногда встречаются ценные сведения о том, чем питались они сами и их современники, а также сообщения об открытии новых ресторанов, но даже эти источники не дают полной картины того, какую пищу ели люди и что она для них значила. Еда была всюду – и её не было нигде, она потерялась в собственной утилитарной вездесущности.


Приготовление к пиршеству. Из Псалтыря Луттрелла (Lutrell Psalter), 1325–1340.


В итоге вокруг происхождения новых блюд рождались затейливые истории. Повара, подчас не имевшие даже смутного представления о правде, придумывали их спустя годы и давали при этом волю фантазии, в итоге очередное кулинарное изобретение нередко описывалось как счастливая случайность. Майонез придумали, чтобы скрыть на пиру загустевшие сливки; мексиканское моле получилось из-за того, что в мясное рагу случайно попал шоколад; забытый в пещере свежий сыр превратился в рокфор; кофе открыли пастухи, когда заметили, что, пожевав кофейные зёрна, козы становятся игривыми; торт «Наполеон» придумали в ответ на шпионское донесение о том, что Британия разрабатывает биф Веллингтон (версия, представленная в фильме Вуди Аллена «Любовь и смерть», 1975). И всё это потому, что рассказы о пище, в особенности требующей приготовления, никогда последовательно не фиксировались, её относили к вымышленной внеисторической вселенной.

Я полагал, что наиболее разумным будет обратиться к первоисточникам. Однако всё, что я нашёл в поваренных книгах, оказалось даже более странным и менее структурированным, чем я ожидал. XX век приучил нас к тому, что любой рецепт содержит в себе точные меры продуктов и время приготовления и что, используя рецепт, авторы могут уточнять его и совершенствовать. От кулинарных текстов первых четырёх столетий, равно как и от первых печатных поваренных книг, ничего подобного ожидать не стоит.


Гвоздичное дерево, Захариас Вагнер (Zacharias Wagener) «Краткое описание путешествия З.В., которое длилось тридцать пять лет». Из собрания Черчилля «Коллекция мореплаваний и путешествий», том 2 (1732).


Первая печатная кулинарная книга, увидевшая свет в 1475 году, вскоре после Библии Гутенберга (ок. 1454), эти представления не обманывает. Труд Бартоломео Сакки (1421–1481) De honesta voluptate et valetudine («О подлинном удовольствии и здоровье») почти целиком составлен из непроверенных рецептов, списанных из сочинения маэстро Мартино да Комо (род. 1430) Liber de arte coquinaria («Книга об искусстве приготовления еды»). В XV веке Мартино да Комо был самым известным кулинаром западного мира, в то время как Сакки, известный под прозвищем Платина, в действительности являлся даже не поваром, а странствующий гуманистом с издательскими связями в Ватикане (заодно он занимался историей папства). Чтобы книга о питании получилась полноценной, Платина дополнил рецепты Мартино советами касательно диет и лекарств, которые заимствовал из классических текстов. XV век видел лишь это издание, а в 1498 году был напечатан «Апициевский корпус» De re coquinaria («О кулинарии»), римская рукопись IV века. Однако XVI век уже знаменуется странным смешением книг о диетах, лечебном питании и различных гастрономических секретах.


Чили Басилиус Беслер, Hortus Eystettensis (Сад в Айхштадте), (1613), самый выдающийся ботанический труд всех времён.


У сборников секретов была долгая рукописная история, потому что уже на заре письма люди стремились фиксировать приёмы и рецепты для решения таких ежедневных задач, как производство красильных пигментов, стирка тканей, составление ароматов и изготовления афродизиаков, сосисок и лекарства от чумы. Заключённый в этих книгах посыл – мир можно постичь, путешествуя, наблюдая и систематизируя его феномены, – оказал колоссальное влияние на развитие науки и просвещения в Европе XVIII века. Две наиболее популярные книги жанра: «Секреты преподобного мастера Алексиса из Пьемонта» Жироламо Рушелли впервые опубликованная в Италии в 1555 году (во Франции в 1557-м, в Англии в 1558-м) и на протяжении двухсот лет многократно перепечатываемая, и книга секретов французского аптекаря и предсказателя Мишеля Нострадамуса, также опубликованная в 1555 году в Лионе. До того, как Нострадамус стал знаменитым предсказателем, он собирал рецепты для книги секретов. В ней был целый раздел о джемах и желе, среди которых упоминается до смешного сложный экзотический джем, чей восхитительный вкус мог заставить женщину немедленно в вас влюбиться. Популярность книг секретов была столь велика, что потребовалось время, чтобы разграничить кулинарию и общие секреты, а это в свою очередь не позволяет определить, что именно было наиболее насущной проблемой в Европе XVI века – еда или медицина.


Маркс Румпольт, «Новая поваренная книга» (1604).


Можно было предположить, что в XVI веке произойдёт резкий рост числа рецептов, содержащих новые ингредиенты, завезённые в Европу из Нового Света. Картофель, помидоры, перец чили, тыква, индейка, кукуруза и все американские бобы (то есть почти все бобовые, кроме сои, фавы и нута или гарбанзо) были импортированы в Европу на протяжении XVI века, но число рецептов с использованием этих продуктов до удивления невелико. Что же произошло? Отнюдь не все новые щедроты приобрели немедленную популярность: бобовые казались загадочными, от томатов и картофеля воздерживались, поскольку те принадлежали семейству паслёновых и могли быть так же ядовиты, как знаменитые паслёновые растения Европы мандрагора и беладонна. Европейские фермеры были отчасти правы: всем паслёновым свойственно высокое (но для съедобных видов не опасно высокое) содержание алкалоидов, из которых наиболее известным является никотин, в больших количествах содержащийся в табаке, а в меньших в томатах, картофеле, баклажане и яйцевидном баклажане (азиатское растение, культивируемое и в Северной Америке). Столь популярная в Новом Свете кукуруза в Старом приживалась медленно, так как европейцы питались пшеницей, овсом, рисом и ячменём. Перец чили из того же семейства паслёновых для европейского нёба был, пожалуй, слишком резок (хотя в Азии, завезённый португальскими путешественниками, он распространился весьма резво). Индейка сама по себе стала хитом, но даже ей пришлось конкурировать с другими домашними птицами. Однако «Опера» (1570), одна из первых великих поваренных книг, написанная знаменитым поваром итальянского ренессанса Бартоломео Скаппи (1500–1577), содержит восхитительный рецепт пирога с тыквой и сыром.



Здесь и на следующей странице: гравюры из «Оперы» М. Бартоломео Скаппи (1570), на которых представлена средневековая кухня за работой.



Кухня, иллюстрация из книги Христофоро ли Мессисбуго «Пиршества, приготовление пищи и прочее» (1549) (Banchetti compositioni di vivande, et apparecchio generale).


Привыкнув к большому выбору пищи, мы забыли, что в прошлом кулинария была крайне серьёзным делом и развивалась методом проб и ошибок. Любая возделываемая в Европе культура есть итог тысячелетней доместикации, а наказанием за съедение ошибочного продукта часто становилась болезнь или смерть. Однако кроме Скаппи и великой немецкой Ein new Kochbuch («Новая поваренная книга»), написанной Марксом Румпольтом в 1581 году, большинство книг по кулинарии и в XVI веке являли собой всё то же странное смешение копий рецептов и записей о диетах, взятых из античных источников, а упоминания о новых ингредиентах отсутствовали. Впрочем, это не означает, что книги не имели влияния – Epulario («Эпуларио»), в которой были восстановлены рецепты Мартино, опубликованная в Венеции в 1516 году (и перепечатываемая до XVII века) была, в отличие от ранних трудов Платины, переведена на английский под названием Italian Banquet («Итальянский пир») в 1598-м и содержала рецепт пирога с переплетением, куда через отверстия в нижней части следовало поместить две дюжины живых дроздов (ответственность за то, что птица могла клюнуть едока в нос, ни на кого не возлагалась). На протяжении столетий поваренные книги переводились на разные языки, преодолевали границы и возвращались, но отнюдь не обязательно приобретали одно и то же значение в различных местах. Что подразумевалось под «французской кухней» в Италии, где именно она господствовала с середины XVII и до начала XIX века? Чрезвычайно популярная Le Livre de Cuisine («Кулинарная книга») 1868 года, написанная французским поваром и патиссье Жюлем Гуффе, была переведена на все европейские языки, но везде значила что-то своё. В Голландии её считали иностранной поваренной книгой; Мари-Антуан Карем (1784–1833), знаменитый повар новой французской высокой кухни в Италии, принял её как руководство к действию; в Мехико для неё нашлась ниша в местной кухне, и она превратилась в кулинарную библию для верхушки среднего класса. Западные поваренные книги давали смутные представления о новых ингредиентах, отражая степень их популярности и скорость распространения, но как обстояли дела с ингредиентами как таковыми?


Пиршество (из того же издания)


Пробираясь сквозь книги и отслеживая историю различных ингредиентов, от открытия к популярности, пренебрежению и полному исчезновению, я понял, насколько удивительны и сложны эти книги при внимательном прочтении и как призрачно чувственны возникающие подробности. Некоторые ингредиенты распространялись подобно пожару: ввозимые со Среднего Востока миндаль и сахар внезапно появились во всех рецептах блюд (для высшего класса), а цепная реакция распространения шафрана протекала столь быстро, будто в силу вступил королевский указ, запретивший пищу не жёлтого цвета. Некоторым пришлось бороться за право быть признанным – любимые томаты отвергались поварами до 1680-х, а употреблять их регулярно начали, лишь когда минула значительная часть XVIII столетия. Многое из того, что происходило в кулинарии, никогда не записывалось, свидетельства съедены и забыты.

Несмотря на то, что почти все поваренные книги сочинялись мужчинами, приготовлением пищи в подавляющем большинстве случаев занимались женщины. Столетия кулинарной истории потонули во тьме невежества и женоненавистничества: сколько великих поваров и блюд остались невидимыми для истории, сколько блистательных советов, гениальных находок и комбинаций утрачены! Некоторые поваренные книги в Англии, а позднее и в США, были написаны женщинами, и, разумеется, предполагалось, что и читать их будут только богатые женщины.


Фронтиспис книги Ханны Гласс «Искусство кулинарии просто и без хлопот… Для леди» (1775)

Надпись гласит: «Красавице, чья мудрость будет снова и снова возвращать её к нашей книге, даёт советы рачительный повар, дабы её здоровый, утончённый и бережливый стол венчали отборные яства».


Однако даже это лёгкое разнообразие, по-видимому, сыграло роль в формировании относительной устойчивости Англии и США к гегемонии французской кухни. В 1651 году Франсуа Пьер де ла Варенн (1615–1678) навсегда изменил кулинарию книгой Le Cuisinier Francois («Французская кухня»), ставшей основой всего спектра высокой кухни. Нет, это не труд гения, но отличная поваренная книга, в которой впервые удалось собрать всё, чему научил Европу Ренессанс на пути к Просвещению. Французская кухня стала главенствующей в Европе и даровала ей общий кулинарный словарь. XVIII век увидел первую местную поваренную книгу Италии, массу прекрасных английских книг (часто написанных женщинами) и первую американскую книгу. Для Англии особое значение приобрели книги Ханны Гласс (1708–1770) The Art of Cookery Made Plain and Easy («Искусство кулинарии просто и без хлопот», 1747) и The Experienced English Housekeeper («Опытная английская домохозяйка», 1769) Элизабет Раффальд (1733–1781), поскольку именно они отвоевали пространство для британской кулинарии и предварили появление бестселлера миссис Изабеллы Битон (1836–1865) Book of Household Management («Книга об управлении хозяйством», 1861), в которой были собраны рецепты и рекомендации по образцовому ведению викторианского буржуазного хозяйства.

Все эти кулинарные книги можно назвать историческими, но отличия, обусловленные классом, полом, расой и географией, столь велики, что дырок здесь больше, чем бубликов. Ссылки на происхождение блюд или ингредиентов чаще всего отсутствуют, а если и встречаются, то в виде домыслов. Великий французский писатель Александр Дюма (1802–1870), видимо, почувствовал это, поскольку его Grand Dictionnaire de Cuisine («Великий кулинарный словарь», 1873) представляет собой размашистую попытку придать истории французской кухни узнаваемые черты. На 1155 страницах книги собраны рецепты, легенды и свежие анекдоты, сочинённые самим Дюма. Это захватывающий восхитительный труд, в котором автор жертвует точностью во имя поэзии. Измышления Дюма о трюфелях не дают никакой фактической информации, но намекают на некоторую святость этого продукта. Дюма также ошибочно сообщает, что индейку завёз из Турции французский купец XV века Жак Кёр. Очевидно, Дюма осознавал, что в истории кулинарии есть белые пятна, и стремился заполнить их, но делал это, главным образом, повторяя разного рода нелепости, возникшие на месте реальной истории, пусть даже эти нелепости и развлекали читателя.

Вскоре пробелы и противоречия здравому смыслу заставили меня обратиться к другим редким историческим книгам, таким как «Естественная история» Плиния (I век н. э.), где собраны классические знания о единорогах, Атлантиде и майонезе, и «Правдивая история завоевания Новой Испании» Берналя Диаса дель Кастильо (1492–1585), в которой упоминается рецепт с использованием томатов за столетие до того, как томаты появятся в первой поваренной книге.

Как мог Плиний писать о майонезе, который случайно изобрели в 1756 году в связи с французской победой в сражении при Минорке? Не затеяла ли Франция Семилетнюю войну для того, чтобы завладеть испанским рецептом майонеза? Почему индейку называют индейкой, если она из Америки? Что объясняет тот факт, что все версии происхождения мексиканского национального блюда (а оно существует) моле поблано возникли лишь после прибытия в Мексику испанцев?[1] На подобные вопросы я и искал ответы, и в большинстве случаев ответы свидетельствовали о том, что история кулинарии почти целиком вымышлена.

Всё это дало мне повод предположить, что наверняка есть способ вернуть кулинарию в исторический нарратив и как-то увязать её место в нашей жизни с отсутствием такового в письменной истории. Чтение биографии, скажем, Наполеона, подразумевает, что между автором и читателем заключён некий договор о том, что все исторические события вокруг великого коротышки имеют отношение к самому Наполеону. Учитывая цели, а также чрезвычайную и повсеместную важность этой исторической фигуры, мы полагаем, что существование Наполеона оказало влияние практически на всё, что происходило в его эпоху. Это отнюдь не открытие. Между исторической личностью и собственно историей существует динамика. Даже Толстой в романе «Война и мир» (1869), где напрямую оспаривается идея того, что историю вершат великие личности, отчасти подтверждает это, оставляя в самом центре повествования пробел, в котором несомненно находится Наполеон – он уподоблен чёрной дыре, и мы не можем отличить его присутствие от отсутствия. Читая подобные биографии, мы безотчётно подразумеваем, что мир вертится, потому что субъект мира прикладывает к этому руку. Возвышая личность над окружающими её событиями, мы, пусть даже слегка, смещаем общий угол нашего зрения.

Как нам возвысить пищу над будничными темами, не позволяя при этом воображению ускользать за пределы смысла? Как всегда, легче рассуждать о королевских пирах, молочных реках и кисельных берегах, чем о настоящей еде.

Первая английская поваренная книга, любимая реконструкторами и медиевистами всего мира, – изданный в конце XIV столетия труд под названием The Forme of Cury («Способ приготовления пищи»; слово cury происходит от старофранцузского глагола cuire, означающего «готовить еду»). Эта написанная при жизни Чосера книга стала первым источником, к которому я обращался, пытаясь воссоздавать описанные им блюда. Но, как и в большинстве ранних кулинарных книг, здесь собраны рецепты королевской кухни, в данном случае составителями выступили повара короля Ричарда II (1367–1400). Почти все ранние поваренные книги созданы в том же ключе: появившуюся в начале XIII века французскую Le Viandier de Taillevent (в вольном переводе «Знаток мяса Тайлевент») сочинил королевский повар; «Опера», прекрасная итальянская поваренная книга, написана Бартоломео Скаппи, который действовал, используя связи в Ватикане; замечательная немецкая книга рецептов составлена поваром имперского князя Священной Римской империи, и этот список можно продолжить.


«Способ приготовления пищи» (1377–1799).


И обеды, и история готовятся для состоятельных господ. Моя цель не превознести, но возвысить и вернуть пищу на подобающее ей место в истории, заштриховать некоторые огрехи неизвестности. В XXI веке нам кажется, что еда окружила нас, об этом свидетельствуют и рост числа кулинарных программ на телевидении, и движение против фастфуда, и повара-знаменитости, и бесконечные книги рецептов, и капкейки, и непереносимость глютена, и прочая, и прочая. Мы проводим время не столько за едой и её приготовлением, сколько за созерцанием процесса приготовления. Мы не озабочены и не одержимы едой, но она обступила нас со всех сторон, и мы в ней тонем. Мы испытываем к еде тот же страстный и ненасытный интерес, с каким ипохондрик относится к собственному здоровью, потому что от количества просмотренных серий бесконечных кулинарных шоу наши желудки не становятся полнее.


Фронтиспис книги Жюля Гуффе The Royal book of Pastry and Confectoinary («Королевская кулинарная книга кондитера», 1874).


История с её войнами, открытиями и ужасами вводила нас в заблуждение, подобно фокуснику, по воле которого монеты то исчезают, то появляются вновь, и в критические моменты мы теряли способность следить за пищей. Как будто в том, чтобы говорить о ежедневном наполнении наших желудков, было что-то неприличное. Записывались любые сведения, кроме этих, а счастливое возвращение к теме случалось, лишь если речь заходила о снабжении армии или наступлении голода. О том, что ели на завтрак, обед и ужин, когда обстоятельства были не столь жёсткими, нам остаётся только гадать. В следующих главах будут представлены эпизоды, которые, как я надеюсь, смогут начать восполнять пустоты и исправлять недоразумения кулинарной истории.


Миссис Изабелла Битон «Книга об управлении хозяйством» (1859–1861).

И хотя миссис Битон не дожила и до 30 лет, ее книга господствовала над английской кулинарией большую часть века.


Константинополь, Кристофоро Боундельмонти Liber insularum archipelagi («Книга островов в архипелаге», 1482).


1. Карп и крестьянские крестовые походы

Распад Римской империи, случившийся в V веке, поверг неграмотных в массе своей европейцев в продолжительный обморок, и они позабыли всё, что когда-либо знали об искусстве, архитектуре, водопроводе и даже сельском хозяйстве. Централизованная римская власть пала, система торговых отношений разрушилась, воцарились войны и мор. Разрозненное городское население утратило приобретенные при римлянах знания и навыки, и Европа оказалась в худшем положении, чем до оккупации.


Святой Антоний и жертва Антониевого огня, из книги Ганса фон Герсдорфа Feldbuch der Wundartzney («Пособие по хирургии», 1551).


Среди достижений, которые римляне представили Европе, было искусство рыборазведения, то есть выращивание рыбы в прудах и естественных водоёмах для пропитания. Многообразные виды искусственно разводимой рыбы, в особенности щука и лещ, обеспечивали необходимым белком и обогащали рацион обычных европейцев. Культура рыбоводства получила широкое распространение и оказала значительное и прочное влияние на граждан Римской империи: рыбу было легко разводить, она являлась качественной пищей и позволяла местной знати собирать налоги. После падения Рима рыбные хозяйства на Западе медленно вымерли, хотя искусство, архитектура и внутренний водопровод продолжали развиваться на Востоке.


Римские рыбы, мозаика на Villa dei Settimii (I век)


Примерно через шесть столетий после падения Рима, в 1095 году, на Клермонском соборе во Франции папа Урбан II призвал христианские народы взять в руки оружие и освободить Иерусалим от владычества мусульман. Незадолго до этого он получил письмо от византийского императора Алексея с просьбой помочь в отражении турецких набегов, хотя сама идея крестовых походов набирала силу уже несколько лет. В любом случае, подвиг был сомнительным – убедить тысячи неграмотных, плохо вооружённых, неподготовленных и истощённых крестьян совершить марш через всю Азию, чтобы завоевать город, который они никогда не видели и который на протяжении пяти веков после падения Рима в действительности не был христианским.

Несколько ранее, в том же году, папа Урбан II возложил на госпиталь ордена антонитов миссию исцелять жертв эрготизма – широко распространённого в средневековой Европе заболевания, известного как Антониев огонь. Его вызывало употребление в пищу зерна, заражённого спорыньёй – Claviceps purpurea, грибком-паразитом. Симптомами отравления были судороги, головная боль, рвота, маниакальные расстройства и галлюцинации, вызванные действием содержащейся в спорынье лизергиновой кислоты. При тяжёлых формах появлялась гангрена, поскольку спорынья обладает также выраженным сосудосуживающим действием. Средневековые крестьяне не знали о причине заболеваемости, и число пострадавших с каждым годом росло. Примечательно, что даже в настоящее время спорынья может внезапно поразить до 10 % урожая пшеницы. Крестьяне, чей ежедневный рацион состоял из пива, супа и хлеба, питались впроголодь, но связать вместе эпидемическое безумие и нехватку белковой пищи удалось лишь в конце XVII века.


Изображение больного с симптомами эрготизма. Маттиас Грюневальд «Искушение святого Антония», фрагмент (1510–1515), Изенгеймский алтарь.


По мнению анонимного автора хроники Gesta Francorum («Деяния франков», ок. 1100), папа Урбан II в своей речи объяснил происхождение недугов, голода, жажды и прочих горестей, обрушившихся на европейское крестьянство, – невзгоды были насланы мусульманами, которые хотели разодрать христианскую плоть, чтобы добыть сокровища, зашитые под кожей, и вызвать рвоту, чтобы опустошить христианские желудки. В голоде и безумии, которые сотрясали охваченную эрготизмом Европу, папа обвинил мусульман. Здесь, конечно, скрыта ирония – в то время, когда значительная часть Европы всё ещё брела сквозь тёмные века, а до изобретения столовой вилки оставалось четыреста лет, мусульманский мир переживал один из ярчайших периодов расцвета науки, математики, медицины и техники, какой когда-либо знала история. Мусульмане того времени скорее могли изобрести лекарство от эрготизма, а не наслать на Европу разнообразные недуги.

Научно-технические и медицинские достижения исламского мира и, условно, более эгалитаристская идеология обеспечивали народу и более качественный и разнообразный рацион питания. Одним из новшеств, которое, по-видимому, тоже оставили мусульманам римляне, было рыбоводство, в частности, разведение карпа – плодовитой, быстрорастущей и всеядной рыбы, которую первыми одомашнили китайцы. Карп чрезвычайно вынослив – к примеру, он может неделями жить в небольшой ёмкости с водой и питаться объедками со стола, что позволяет и рыбе, и фермеру предпринимать дальние и долгие путешествия.


Изображение карпа в Ibn Bakht?sh?, Kit?b na't al-hayaw?n («Книга о животных»), XIII век, исламский бестиарий.


Стол для седера, Аггада Ашкенази (ок. 1460).


«Карп и ласточка». Дерево, печать на бумаге, Сучжоу, Китай, династия Цинь (ок. 1644–1753).


На Западе карпа не знал никто, за исключением евреев ашкенази Центральной и Восточной Европы. (Общеизвестно, что карп – костистая рыба, и, хотя отбор костей в Шаббат запрещён, выяснилось, что мелкие кости карпа богаты желатином, который при варке сокращается и сгущает продукт до приятного на вкус рыбного желе. Оставшаяся кожа наполнялась фаршем и использовалась для придания формы традиционному еврейскому блюду гефилте фиш, которое в более привычном современном варианте готовится без кожи в виде котлет или кнелей. Таким образом недостаток стал одним из утилитарных достоинств). В восточном мире происходило стремительное разведение карпа, что и обусловило колоссальное различие в объёмах потребляемого белка между Востоком и Западом.

Первую волну крестовых походов называют крестьянским крестовым походом или крестовым походом бедноты. Крестовый поход простолюдинов или черни – так было бы точнее. В походе приняли участие 50 000 крестьян, в общей массе плохо вооруженных. Лидером выступил монах Пётр Пустынник или Пётр Амьенский из северной Франции, известный тем, что питался только рыбой и вином. Легенда гласит, что несколькими годами ранее, во время предыдущего визита в Константинополь, у Гроба Господня в Иерусалиме Петру явился другой большой любитель рыбы – Иисус из Назарета. Он призвал Петра возглавить крестовый поход и, возможно, заодно в виде манны небесной привезти со Святой Земли секрет разведения карпа.

Черпая силы в добрых проповедях Петра Пустынника, вдохновлённые его видением Христа, крестьяне-крестоносцы мирно шествовали по Европе через Венгрию и в конце концов прибыли в блистательный Константинополь. Шучу, на самом деле они разбойничали, воровали, убивали, крушили всё на своём пути, это была оргия насилия, грабежа и антисемитизма: новообретённая ненависть к туркам превратила беззащитное и в массе своей мирное еврейское население в козла отпущения. Если бы крестоносцы стремились только набить собственное чрево, они бы не пошли дальше. Периферийный статус вынудил евреев развивать параллельную экономику в Европе, а секреты разведения карпа они завезли сюда из Азии на несколько столетий ранее. Если бы крестоносец заметил, что еврей имеет обыкновение устраивать на заднем дворе пруд, он мог бы стащить несколько карпов, вернуться домой, вырыть собственный пруд и начать есть вдоволь. Но грабежи продолжились, в конце концов крестоносцы добрались до восточных границ христианства, и взорам крестьян открылись церкви и архитектура богатого и прекрасного Константинополя. Французский священник Фульхерий Шартрский, хронист первого крестового похода и советник первого короля Иерусалимского королевства, так описал город, в который прибыл вместе с войском:

«Сколь благороден и прекрасен Константинополь! Сколько в нём монастырей и дворцов, построенных с изумительным искусством! Сколько удивительных изделий выставлено на его площадях и улицах! Было бы слишком долго и докучно говорить подробно об изобилии всевозможных богатств, о золоте, серебре, тысяче видов тканей, святых реликвиях, которые находятся в этом городе, куда во всякое время многочисленные корабли привозят всё, что необходимо людям».

Увидев сокровища Константинополя, крестоносцы принялись грабить с удвоенной страстью, они раздирали город на части в пароксизме ничем не сдерживаемой алчности. Император Алексей, увидев, как ведёт себя возбуждённая неконтролируемая толпа, написал об этом папе Урбану II и быстро снарядил корабли, чтобы убрать крестоносцев, перевезти через Босфор и разбить лагерь для подготовки к атаке на Константинополь.


«Линь, плотва, налим и карп». Анонимный фламандский альбом (1637).


Воочию познакомившись с жизнью турецких поселений, орды крестоносцев с удивлением обнаружили здесь христиан, которых никто особенно не притеснял, хоть им и приходилось платить весьма высокие налоги. С них не сдирали кожу в поисках серебра, им не выворачивали наизнанку желудки в поисках золота, за отказ поклоняться Аллаху их не били и не жгли. Однако увиденное крестоносцев не смутило – они уже вошли во вкус и продолжали грабить христиан вместе с мусульманами. Пётр Отшельник, хотя сам и питался исключительно рыбой и вином, призвал отдельные части собственного войска готовить и поедать поверженных турок – в качестве «новой манны». Таким образом даже самые бедные и слабые крестоносцы смогли получить свою долю врага.

Пётр Отшельник таинственным образом отлучился в Константинополь за припасами ровно перед тем, как Крестовый поход бедноты внезапно и бесславно завершился в битве при Циветоте в 1096 году. В ожидании близкой победы крестоносцы доверились ложным слухам, которые распространялись шпионами врага и сулили богатую добычу, и попали в турецкую засаду, где и были разбиты. Пётр бежал в Амьен, без сомнения, прихватив с собой несколько кувшинов с вином и карпами в пылком стремлении немедленно начать операцию по внедрению в Европе рыбных хозяйств. Следующие двести лет толпы отведавших карпа солдат отправлялись на Святую Землю, чтобы сражаться, учиться, разрушать и, конечно, искать пропитание.


Всадники во время Первого крестового похода. На верхней левой миниатюре, вероятно, изображен Пётр Пустынник, проповедующий перед войском. Паолино Венето, Chronologia Magna (ок. 1323–1350).


«Ловля карпа в пруду», Винченцо Сервио (1593).


В Европе карп быстро становился популярным, число рыбных хозяйств стремительно росло. Еженедельная потребность, вызванная запретом католической церкви на употребление мяса по пятницам, а также трудности с добычей морской рыбы на удалённых от побережья территориях, на столетия превратили карпа в основу меню. Действительно, в средние века трудно было найти монастырь, усадьбу или небольшое поселение, в которых не было бы собственного хорошо укомплектованного пруда с карпами. Хотя преодоление Ла-Манша заняло некоторое время, ко времени появления английских поваренных книг карп уже успел обзавестись собственным пирогом.

Карп распространился повсюду, но основой рациона служил только евреям и тем народностям Центральной Европы (полякам, чехам и словакам), которые отводили ему основное место на рождественской трапезе. Несмотря на то, что в XVII веке и англичане, и голландцы активно ели карпа, в колониях Вирджинии, Массачусетса, Квебека и поселений Северной Америки его не приняли. В начале XIX века дефицит карпа в Новом Свете стал очевиден.

Карп прибыл в Северную Америку в 1831 году, когда Генри Робинсон, владелец трансатлантического маршрута с отправлением в Гавре, выпустил несколько дюжин франкорождённых особей в Ньюбурге (штат Нью-Йорк), совершив это, скорее всего, отнюдь не по велению Иисуса Христа. Гавр, как известно, ближайший порт к Амьену, таким образом, вполне вероятно, что родословная данных особей восходит ко временам Петра Пустынника. И, хотя великий американский шоумен Ф.Т. Барнум утверждал, что появление карпа в Америке – это его заслуга, большинство исследователей единодушны в том, что карп Робинсона оказался в Гудзоне вследствие затопившего трюм шторма.

Завезённые Робинсоном оригинальные иммигранты называются зеркальный, голый и обычный карпы. На настоящий момент широко распространено опасение, что карп может захватить общественные водоёмы США, и Великие Озёра находятся в зоне особого риска. Чаще всего в этой связи упоминается новый азиатский карп, который бесконтрольно размножается, вытесняет другие виды рыб и уничтожает растительность. Так называемый серебряный карп, в частности, имеет опасную, но зрелищную тенденцию подпрыгивать в воздух при заводе двигателя. Забывается тот факт, что азиатскими являются все виды карпов, а упомянутые выше особи, которых завезли, чтобы контролировать растительность в рыбных хозяйствах, это всего лишь те члены семейства карпов, которые последними совершили бросок через океан.

Распространение карпа в Соединенных Штатах было прервано сначала войной с Мексикой (1846–1848), а затем Гражданской войной (1861–1865). Страна объединилась, но в её сельском хозяйстве какая бы то ни было система отсутствовала. В частности, южане делали слишком большую ставку на кукурузу как на основной источник белка, что вызывало пеллагру – вид авитаминоза с симптомами, напоминающими эрготизм – диареей, дерматитом и деменцией. Поля были разрушены, семьи разлучены. Несмотря на прекращение военных действий, между Югом и Севером сохранялось взаимное недоверие.


«Ловля обычного карпа в реке». Готлиб Тобиас Вильгельм, Discources on Natural History («Дискурсы естественной истории», 1812).


В 1870-е, избрав целью ни больше ни меньше чем консолидировать страну в едином порыве любви к карпу, правительство США начало импортировать рыбу главным образом из Германии (многие по-прежнему называют карпа «немецким») и строить крупные государственные рыбные хозяйства. К концу десятилетия правительство инициировало ежегодный лотерейный розыгрыш карпов, и десятки тысяч рыб были завезены в различные части страны. (Только в 1883 году 298 из 301 региона получили более 260 000 карпов.) Современники события свидетельствуют о «лихорадочном энтузиазме» карпоразведения и повсеместной чрезвычайной популярности лотереи. Предлагаемое бесплатно, как сейчас, так и тогда, позволяет сглаживать различия, и граждане Америки с азартом брали столько карпов, сколько помещалось в руках. Карпа разводили в прудах, каналах, канавах, болотах, реках (включая Миссисипи) и озёрах, особенно процветало хозяйство озера Эри, ставшее государственной рыбной фермой. Пропаганда велась с помощью специальных листовок, описывавших лёгкость и радость рыборазведения, невероятную плодовитость рыбы, но о том, что с ней делать дальше, упоминалось мало. Считалось, что достаточно просто владеть карпом. Восторг, с которым дети на сельских ярмарках бросают мячики в надежде попасть в золотую рыбку и принести её домой, – это отголосок карповой лихорадки, некогда охватившей Америку.


Попытка описать механизм для рыборазведения в книге сэра Джона Харрингтона «Метаморфозы Аякса» (1596).


Рецепт пирога с карпом из книги Роберта Мэя The Accomplisht Cook («Успешный повар», 1671).


Несмотря на успехи разведения, карп так и не стал полноправным жителем американской кухни, и в североамериканских поваренных книгах XIX века рецепты с карпом встречаются крайне редко. Даже в книгах скромных блюд для общественного питания упоминаются сом, камбала, угорь, но не трудный в приготовлении карп. Английские кулинарные книги чаще всего импортировались, но и в них карп встречается редко, возможно, лишь в типичных французских и немецких блюдах.


Здесь и на следующей странице: Государственные садки для рыбы, Каледония, Нью-Йорк. Р. Б. Рузвельт и С. Грин Fish Hatching and Fish Catching («Разведение и ловля рыбы», 1879).



Английские рецепты, сохранявшие актуальность до начала XIX столетия, как правило, исчезли из поваренных книг в середине XX века, несмотря на то, что миссис Битон в «Книге об управлении хозяйством» ставила карпа на особое место. Весьма популярный лишь у еврейских и китайских эмигрантов, карп так и не стал распространённым продуктом питания в США. Неудивительно, что всеядный, плодовитый, выносливый и часто считающийся несъедобным дикий вид карпа, сазан, распространился так быстро. В 1937 году учёные изобрели простое химическое лекарство от пеллагры, витамин B3, или ниацин, и на протяжении первой половины XX века мода на карпа сошла на нет. А карп, так и не осознав, что стал опальным, поплыл дальше, ценимый лишь рыболовами-спортсменами за размер и сноровку, необходимую для того, чтобы удержать его при вываживании.

Правительство Соединённых Штатов также отправило большое число карпов в Эквадор, Коста-Рику и Мексику (где рыба продолжала процветать), равно как и в Калифорнию. Из Калифорнии карп «уплыл» на Гавайи, где получил одобрение выходцев из Китая и Японии. Это были те же популяции переселенцев, которые столетие назад завозили «немецкого» карпа из Азии, завершив тем самым тысячелетний оборот рыбы вокруг земного шара и создав условия для встречи давно потерянных родственников в живописных притоках реки Ваилуку.


«Два карпа» (1831). Резьба по дереву, Кацусика Хокусай.


«Прекрасная торговка лимонадом» (1816), гравюра ручной раскраски.


2. Лимонад и чума

В 1668 году, после десятилетнего отсутствия, во Францию вернулась бубонная чума, и над жителями Парижа нависла угроза. Уже было известно о чуме в Нормандии и Пикардии: она была в Суассоне, Амьене, а затем – о, ужас! – спустилась по течению Сены в Руан. Все понимали, что это значит. Несколькими годами ранее, в 1665–1666 годах, чума унесла жизни более 100 000 лондонцев – почти четверти населения. Многие помнили 1630 год, когда от этой напасти умерли 140 000 венецианцев, треть горожан, и почти половина жителей Милана – 130 000 человек. Охваченные паникой парижане ввели карантины и эмбарго, надеясь уменьшить размах неизбежной катастрофы. Но она так и не наступила. Чума нависла над Парижем в тот момент, когда европейская эпидемия XVII века прошла ровно половину пути, впереди было опустошение Вены (80 000 человек в 1679 году), Праги (80 000 в 1681-м) и Мальты (11 000 в 1675-м). Число скончавшихся в Амьене достигло 30 000, эпидемия охватила почти все французские города, но не Париж, который волшебным образом остался почти невредим. Хорошо известно, что чем крупнее город, тем оживлённее в нём транспорт и перемещения, тем выше плотность населения и, соответственно, риск заражения и скорость распространения болезни. Как стало возможным, чтобы столица Франции, самый популярный город Европы, практически не пострадала от чумы, разорившей большую часть континента?


«Чума в 1665 году». Гравюра и офорт Джеймса Хьюлетта (ок. 1740–1771).


Лимонад называют первым прохладительным напитком в мире. Переместившись в Египет из доисторического времени, он медленно распространялся по всему земному шару, делая лето чуть более приятным. Именно лимонная кислота помогала предотвращать рост бактерий в питьевой воде, а это означало, что у тех, кто пил лимонад, косвенно появлялось больше шансов выжить. В начале XXI века стало модным пить горячую воду с добавление лимонных долек для улучшения пищеварения, «детоксикации» и поддержания кислотно-щелочного баланса организма, но я убеждён, что польза, которую принёс лимон на протяжении нескольких месяцев 1668 года, была гораздо более существенной. Тем летом лимонад не дал десяткам тысяч парижан пополнить собой число жертв последней великой европейской чумы в Лондоне, Вене и Милане.

Уже в конце 1650-х итальянцам и их гостям предлагался широкий выбор напитков – прохладительных, спиртных и коктейлей, которые можно было купить как в заведениях, так и у уличных торговцев. Среди этих напитков были eaux de vie (разнообразные настойки) – коричная, анисовая, дягилевая, малиновая, янтарная, мускусная, абрикосовая и черносмородиновая, а также пряные вина, в числе которых гипокрас – любимый напиток Людовика XIV, безалкогольные напитки, такие как оршад из смеси миндального молока и розовой воды, далее, разумеется, лимонад и его более густой «родственник» aigre de cedre, представляющий собой смесь лимонного сока, мякоти, цедры, сахара и воды.


«Лондон взывает к Богу… Его преподобию» (ок. 1665).


Карта Парижа выполнена Жаном Зиарнко (1616).


Лимон из книги Джованни Батисты Феррари Hesperides sive de Malorum (1646) – первого крупного ботанического труда о фруктах.


«Апельсиновые и лимонные деревья» Яна Ван дер Гроена из книги Le jardinier du Pays-Bas («Голландский садовник», 1672)


Цена и географическая ограниченность земель, на которых могли произрастать лимоны, сдерживала их популярность, однако вследствие выведения более выносливых и сочных сортов и развития торговли стоимость лимонов снизилась, а популярность стала заоблачной. Это был вкусный, освежающий и простой напиток, и вскоре ни один римлянин не мог обойтись без лимонада в знойный летний день, а город наводнили торговцы с большими сосудами. Навещавшие Рим парижане (в частности, кардинал Мазарини (1602–1661), который, обыграв дьявольского кардинала Ришельё, стал первым министром французского короля) недоумевали, почему торговцы не разносят освежающий лимонад и в их родном прекрасном городе. Впрочем, лимонад в Париже уже пили. Его рецепт встречается в Le Cuisinier Francois – кулинарной книге, которая была настолько популярна и влиятельна, что её перевели на английский через два года после публикации и переиздавали на протяжении более чем столетия. Рецепт с использованием лимонной и апельсиновой кожуры можно найти и в книге Le parfait confiturier («Секреты безупречного варенья», 1667, традиционно приписываемой Франсуа Пьеру де ла Варенну). Незадолго до смерти кардинал Мазарини, который больше всего любил налогооблагаемые новшества, привёз в Париж торговцев лимонадом. Но даже Мазарини с его планетарной манией величия не смог бы предположить, что через несколько лет лимонад спасёт огромное число жизней.


«Итальянский уличный торговец лимонами». Офорт Аннибале Карраччи (1646).


Бытует мнение, что распространявшаяся в Европе бубонная чума передавалась укусами блох. Сегодня многие считают, что блохи, заражённые Yersinia pestis, бактерией – возбудителем чумы, прибыли вместе с песчанками – случайными пассажирами кораблей с Дальнего Востока.


Фронтиспис и титульный лист книги Франсуа Пьера де ла Варенна The French Cook («Французская кухня») (1653).


Оказавшись в Европе, песчанки заразили собственными блохами сильную и вездесущую популяцию европейских крыс. Блохи – переносчики чумы вместе с крысами попадали в города, где поочередно паразитировали на крысах, людях и домашних животных, убивая их и снова возвращаясь к крысам. Крысы могли с тем же успехом обвинить людей в инфицировании крысиной популяции – и это было бы справедливым обвинением. Механизм инфекционной передачи объясняется тем, что городские крысы и люди живут близко друг от друга – там, где люди производят органические отходы, появляются крысы. И хотя бубонная чума ассоциируется с опустошением и смертью, механизм её распространения в крупных городах на самом деле поразительно непрочен. Для того, чтобы вызвать эпидемию, каждое звено цепочки – блоха, крыса, человек – должно идеально подходить чумной бактерии, иначе цепь прервётся. Считается, что именно благодаря этому чума приходила один раз за несколько столетий, а не колесила по Европе постоянно – и именно этим объясняется её провал в Париже в 1668 году.


Фронтиспис Traite de Confiture; ou le nouveau et parfait confiturier (1667).


Знаменитый чумной доктор, костюм XVII века. В «клюве» содержатся травы и уксус, защищающие от «миазма». Акварель, ок. 1910.


Вид блохи под микроскопом, из книги Роберта Хука Micrographia («Микрография», 1665).



Пытки и казни заражённых чумой в Милане (1630).


Карикатура на французского торговца лимонадом, рис. Генри Вильяма Банбери (1771).


Увлечённость Парижа итальянскими напитками в конце шестидесятых и начале семидесятых годов XVII века зашкаливала настолько, что в 1676 году Людовик XIV добился соглашения с торговцами о присоединении лимонадного бизнеса к французским производствам крепкого алкоголя, горчицы и уксуса, то есть к тем отраслям, за состоянием которых французская монархия следила начиная с 1394 года – когда учредили объединение с мудрёным названием Vinaigriers moutardiers sauciers distillateurs en eau-de-vie et esprit-de-vin buffetiers. Это была первая в мире корпорация производителей. Компания была подходящей, поскольку именно уксус столетиями занимал почётное место наиболее эффективного средства, защищающего от чумы.

В XVII веке люди начали понимать механизм распространения чумы от человека к человеку. И, хотя для осознания роли животных – разносчиков инфекции потребовались столетия, меры по защите от заражённых людей предпринимались. Доктора, видимо, более озабоченные не сочувствием к больным, а собственным здоровьем, носили длинные чёрные плащи и маску с длинным носом, напоминающим птичий клюв, которая наполнялась или пропитывалась уксусом и травами, защищавшими от находящихся в воздухе патогенов. Грабители, которые, пользуясь беспорядком, разоряли опустевшие дома, применяли смесь, получившую название vinaigre des quatre voleurs или «уксус четырёх разбойников». Она состояла из трав, чеснока и уксуса, её принимали внутрь, разбрызгивали вокруг, смазывали рот и нос, чтобы не вдыхать смертельный «миазм». Это опробованный, здравый и удобный рецепт общей защиты от чумы, который воспроизводился в поваренных и медицинских книгах до XX века. Если бы «уксус четырёх разбойников» применялся широко и повсеместно, возможно, эпидемии чумы избежал бы не только Париж, но и другие города.

Подобные средства не попадали в цель из-за вектора: центральной проблемой были блохи, а не крысы или ядовитые испарения. И, хотя «уксус четырёх разбойников» и маска чумного доктора снижали риск заражения от человека к человеку, защищали от укусов блох и ограничивали контакт с инфицированной слюной, для того, чтобы полностью справиться с ситуацией, этого было недостаточно. И, я полагаю, что летом 1668 года эпидемию чумы в Париже предотвратили лимоны.

Любовь парижан к лимонаду распространялась так быстро, что к моменту, когда чума окружила город, этот бизнес, по-видимому, всё ещё был в руках уличных торговцев. Лимонад был не просто популярен – его любили повсеместно, и торговцы снабжали этим напитком все уголки города. Лимонин, содержащийся в лимонах и других цитрусовых, это природный инсектицид и репеллент. Богатая лимонином цедра представляет собой наиболее эффективную часть лимона.

Человек столетиями изобретал химические средства борьбы с насекомыми, и в итоге Агентство по охране окружающей среды США составило список из пятнадцати инсектицидов, активным компонентом которых является лимонин. Сюда входят спреи против ползающих и летающих насекомых, средства от блох для домашних животных и защита от клещей. Неиспользуемые в напитках цедру и лимонные выжимки французы отправляли в самое подходящее место для того, чтобы цепочка блоха – крыса – человек разорвалась, – на помойку. Таким образом весь город случайно, но эффективно обрабатывался лимонином. Торговцы лимонадом патрулировали более благополучные кварталы, выброшенные на свалку цедра и мякоть улучшали ситуацию в бедных районах. Крыс столь огромное количество лимонов не беспокоило – будучи всеядными, они, пожалуй, были даже рады, что им довелось попробовать новый вкус. И по счастливому стечению обстоятельств зараженные чумой блохи были убиты.


Сатирическое изображение пожилого господина, покупающего лимонад у уличной торговки (1814).


Многие из вошедших в обиход напитков тоже обладали репеллентными свойствами: анис в eau d'anise, можжевельник в esprit de genievre, кориандр в eau de coriandre, фенхель в eau de fenouil, список можно продолжить. В действительности, многие травы, которые входили в состав завезённых напитков, использовались и при изготовлении «уксуса четырёх разбойников». И в Париже 1668 года практически не осталось мест, где чумные блохи чувствовали бы себя в безопасности. На городских свалках, в сточных канавах и трубах, привычных обиталищах крыс, блоха – переносчик чумы не выживала, потому что эти места были обработаны лимонином и другим репеллентами. Миллионы обессиленных блох погибали на улицах, тоскуя о песчанках, а люди и крысы благодарили судьбу.


«Набор травника» (1827–1829). Обратите внимание на ёмкость с лимонами и растительными листьями.


В следующие годы почести за спасение Парижа от новой вспышки бубонной чумы пытались присвоить различные исторические персонажи. Среди них был генерал-лейтенант Габриэль Николя де ла Рени с репутацией автора ряда прогрессивных и миротворческих правовых инициатив и мер по искоренению чумы.

Сами себе аплодировали за проницательность министры, в числе которых были Жан-Батист Кольбер, ужесточивший правила торговли требованием тщательного проветривания всех ввозимых в Париж товаров, главы шести гильдий и судья Жак Белин. Наблюдая за этим, королевские советники похлопывали по спине служивых, благодаря за оказанную помощь, а Людовик XIV праздновал присоединение нескольких городов Бельгии, которая в те времена была частью Испании. Но придёт день, и найдётся человек, который всё объяснит и возведет бронзовый памятник торговцу лимонадом, – он будет смело смотреть вперёд и через плечо швырять в мусорную кучу выжатый лимон. Возможно, там даже будет надпись: Les rats, desole, nous toujours avons pense qu'il etait vous («Крысы, простите за то, что мы винили вас»).



Реклама лимонада со льдом в Нью-Йорке (1879). Литография.


«Боврил держит мир», рекламный постер, прим. 1885.


3. Экстракт абстракции

Всё началось с того, что людям, особенно в армии и на флоте, захотелось брать с собой из дома большие количества супа – вы представляете, насколько большие. И уже к концу XVII века они начали осваивать дегидратацию супов в плитки, которые были удобны при транспортировке и легко регидрировались. Со временем это кулинарное явление стало настолько обычным, что о нём появились письменные упоминания, то есть идея со всей очевидностью занимала умы довольно долго. Впрочем, распространялся рецепт медленно в силу трудоёмкости, высокой стоимости и сложности процесса выпаривания и сгущения супа в плитку. К 1733 году, когда Венсент ля Шапелль написал The Modern Cook («Современная кухня», опубликованная во Франции в 1735 году под названием Le Cuisinier Moderne), рецепт супового концентрата – хоть он и появлялся то здесь, то там по меньшей мере лет пятьдесят, – выглядел чистым безумием:

Как приготовить плиточный бульон, который удобен в заграничном путешествии и может храниться более года

Возьмите четверть крупного быка, целого теленка и две овцы… ощипайте и выпотрошите две дюжины старых куриц или петухов либо дюжину индеек, поместите их внутрь телёнка, положите всё в медный котёл вместе с телячьими и овечьими ножками, очищенными и вымытыми…

Добавьте в отвар двенадцать-пятнадцать фунтов вытяжки из воловьих рогов и копыт, которую следует приготовить отдельно и процедить горячей.

Долейте четыре полных ведра родниковой воды; плотно закройте котёл крышкой, заклеив края, поместите под гнёт весом шестнадцать фунтов и варите, не снимая накипь, на медленном огне шесть часов или более, пока содержимое не разварится до степени, когда кости начнут легко отделяться, после чего отделите крупные кости, а остальное продолжайте тушить до полной готовности, затем выньте мясо, немедля измельчите и поместите под большой горячий пресс, обитый железом, для полного отжатия жидкости.

Добавьте полученный объём к оставшемуся бульону и без промедления процедите всё через волосяное сито, чтобы изъять засорения; затем дайте остыть, снимите жир и быстро добавьте приправы: соль, измельчённые в порошок белый перец и гвоздику, после чего снова поставьте на огонь для кипячения, постоянно помешивайте до тех пор, пока продукт не превратится в коричневое желе, такое же густое (при разливании в тарелку), как мёд.

Затем снимите с огня, охладите до тёплого состояния и залейте в глиняную глазурованную ёмкость, непременно длинную и плоскую, глубиной не более трёх дюймов. Как только продукт станет достаточно холодным, приступайте к просушке-сгущению, для чего поместите его в горячую медную либо иную печь сразу после выемки хлеба; следите, чтобы ваш бульон не пригорел и не пересушился. Он должен стать густым, как клей, и вы должны легко разделять его на порции руками; изготовьте бульонные плитки весом одну-две унции. Плитки следует поместить в стеклянную бутылку, ларь или бочку, плотно закрыть и хранить в сухом прохладном месте, доставая по мере необходимости. Растворённые в воде плитки приобретают приятный вкус и подходят для приготовления как обычных бульонов, так и супов.

Коллекционная карточка с изображением Юстуса фон Либиха и его лаборатории. Для популяризации своих продуктов компания Либиха произвела тысячи коллекционных карточек. Чтобы получить скидку, необходимо было собрать комплект из шести карт на определённую тему.



Четыре комплекта коллекционных карточек Либиха. Слева направо: длина Рейна, проливы за пределами Европы, проливы Европы и реки Франции. Конец XIX века.


С наступлением XIX века у супов началась новая жизнь. Сэр Бенджамин Томпсон (1753–1814), он же граф Румфорд, изобретатель и эдакий англо-американский лоялистский Бенджамин Франклин (1706–1790) заметил, что солдаты немецкой армии (снабжавшейся так же скупо, как и всякая другая), вкушая суп, выглядят более счастливыми и здоровыми. Бенджамин Томпсон мудро рассудил, что удовольствие от поглощения супа в сумме с его питательной ценностью дают солдатам ощущение особого благополучия. Приняв во внимание взаимосвязь между первым блюдом и настроением, Румфорд придумал рецепт очень простого супа из перловой крупы, дроблёного гороха, картофеля, хлеба, соли и уксуса. При медленной варке этих продуктов образуются молекулярные элементы, которые по вкусу напоминают более наваристые мясные супы и внушают солдатам ощущение безопасности, которым восхищался Румфорд.

Производство «портативных» супов постепенно совершенствовалось, чему не в последнюю очередь способствовали нововведения самого Николя Аппера, отца консервации (1931). Но существенный прорыв и в теории, и на практике произошёл лишь после того, как компания «Либих» в 1865 году развернула масштабный проект в Южной Америке. Выдающийся химик барон Юстус фон Либих (1803–1873) увековечил собственное имя, одолжив и его, и свои теории Компании по производству мясного концентрата. В книге «Письма о химии» (1843) Либих высказывает предположение о целесообразности инвестирования в животноводство Южной Америки, специализирующееся, главным образом, на переработке шкур, с тем чтобы переориентировать его на производство больших объёмов мясного концентрата с последующей продажей на европейском рынке, что даст возможность обеспечить мясными продуктами тех, чьё материальное положение не позволяет покупать британский бифштекс.

Узнав об этом, несколько предпринимателей-энтузиастов изыскали средства и убедили Либиха применить именно такую модель. Новый бизнес развернулся в городе Фрай Бентос на реке Уругвай, первоначальное поголовье скота составляло 28 000 голов. На построенном заводе огромные объёмы говядины перерабатывались в мясной концентрат в пропорции тридцать килограмм мяса на один килограмм экстракта. Процесс, несмотря на индустриализацию, был не менее безумным, чем составленный сто тридцать лет назад рецепт ля Шапелля, а чудовищные масштабы поражали воображение.

Производство «мясного экстракта» походило на французскую технологию изготовления мясной пасты glace de viande (фюме). Впрочем, как это часто случается, индустриализация добавила в процесс скорость, эффективность и ложку дёгтя. И точно так же, как некогда древние римляне обходили стороной цеха, где ферментировались огромные количества рыбы для соуса гарум, никто не хотел приближаться к заводу Либиха из страха травмировать обоняние. Хотя метод получения гарума (засаливание рыбы с последующим выдерживанием на солнце в течение как минимум одного месяца) отличался от технологии, применяемой на заводе Либиха, – мясная масса готовилась с помощью гигантских стальных роллеров, варилась, выпаривалась и сгущалась до консистенции плотной коричневой подливы. Конечный продукт разливали в бутылки и доставляли в Европу, где его питательная ценность преувеличивалась в известной пропорции тридцать к одному.

Поначалу мясной экстракт Либиха снискал достаточную популярность, и доверчивому миру были представлены такие аппетитные названия, как «Жидкая говядина Джонстона» (1870), «Мясной концентрат Либиха» и «Солодовое вино» (1881). Позже их переименовали в Bovril (Боврил) и Wincarnis (Уинкарнис) соответственно. Удивительно, но у них до сих пор есть некоторое количество ценителей. Bovril по-прежнему востребован и как приправа, и как горячий напиток (разбавленный горячим молоком, он позволит вам одновременно насладиться и мясным, и молочным вкусом).

Название Bovril – это контаминация двух основ: bovine – бычий, bovem на латыни, и vril – этим словом обозначалась таинственная электромагнитная субстанция, питающая сверх сильных персонажей книги Эдварда Бульвера-Литтона «Грядущая раса» (1871). На самом деле в конце XIX века достаточно было придать товару лёгкую научность – и вперёд! Железная дорога, телеграф и Bovril – добро пожаловать в будущее. Это был не просто абсурд, а абсурд чрезвычайно выгодный – компания по производству мясных и винных экстрактов Либиха (на которой, кстати, лежит значительная часть вины за вырубку южноамериканских лесов под нужды скотозаготовительной индустрии) представила миру Bovril в тот момент, когда все верили, что наука не просто эффективна, но и волшебна, неизбежна и способна решить любой вопрос.



Стикеры с рекламой «Жидкой говядины Джонстона», ок. 1885.


Стадо, направляющееся к заводу Мясной компании Либиха в городе Фрай Бентос, Южная Америка. Опубликовано в The Illustrated Sporting and Dramatic News (Иллюстрированные спортивные и театральные новости), 25 января 1890.


Однажды учёные провели экспертизу питательной ценности мясного экстракта Либиха и выяснили, что в процессе разделывания, измельчения, кипячения, выпаривания, томления и отжатия б?льшая часть питательных веществ, содержавшихся в говядине изначально, исчезла. Ознакомившись с этими выводами, компания решила, выражаясь современными терминами, изменить целевой рыночный сегмент и представить мясной концентрат как удобный в приготовлении пищевой продукт для среднего класса. Вы полагаете, что из этого ничего не получилось? Ведь изначально продукт разрабатывался как концентрат больших объёмов калорийной говядины, который может храниться в удобных портативных ёмкостях и использоваться для питания солдат, малоимущих и всех, кому нужна обильная мясная пища и не нужны неудобства с хрящами и прочим. Но в итоге оказалось, что питательная ценность у продукта низкая, а стоимость настолько высока, что для предполагаемых потребителей продукт недоступен. Полный провал? Отнюдь. Средний класс заглотил новую концепцию мясного экстракта в полной уверенности, что именно для него этот продукт с самого начала и разрабатывался. Забавно, но, вполне возможно, всё так и было.

В 1902 году рынок взорвало новое открытие Либиха – дрожжевые клетки способны к экстракции и съедобны. Открытие было естественным – когда великий химик выяснил, что достоинство мясного экстракта не в питательности и даже не во вкусе, а в некоем отчасти неописуемом свойстве, он начал изучать это свойство и в конце концов обнаружил его у дрожжевых клеток. На самом деле marmite (мармайт) следовало назвать «Неописуемые внутренности дрожжей Либиха» и увековечить это название на глиняных горшочках, чью форму до сих пор имитируют стеклянные банки, в которых marmite продаётся. При экстракции дрожжей выделяются все виды аминокислот, включая глутаминовую, которая не только сигнализирует мозгу о потреблении протеина, но и служит нейротрансмиттером. Именно эти сигналы и обеспечивают «усиление» вкуса определённых продуктов. И, хотя превращение говядины в мясной экстракт Либиха лишило её почти всякой ценности, в остатке оказалась глутаминовая кислота, способная внушить сенсационное ощущение, будто ты только что съел целую корову. Стоила эта сенсация недорого и производилась простым выделением глутаминовой кислоты из дрожжевых клеток.


Реклама Bovril, 1886.


Вскоре после его изобретения Marmite включили в армейский рацион для обеспечения витамином В и позитивным настроем солдат на фронтах Первой мировой войны. Механизм образования вкуса был понятен (высвобождение глутаминовой кислоты из дрожжевых клеток при аутолизе солью, высушивание клеток и образование дрожжевого экстракта, который, связываясь с солью, даёт глутамат натрия – источник особенного, несладкого и приятного вкуса, который сделал мясной экстракт Либиха лидером на рынке), и производители начали заменять говядину в составе Bovril, Wincarnis и подобных продуктов на аутолизированные дрожжи. Оказалось, что потребитель либо вообще не замечает отличия, либо предпочитает дрожжевой вариант. На протяжении нескольких лет после введения в 2004 году запрета на экспорт британской говядины Bovril изготавливался вообще без применения мяса. После снятия запрета этот продукт снова производится из смеси дрожжевого экстракта и мяса, хотя едва ли кто-нибудь смог бы определить на вкус, чем один вариант отличается от другого.

В 1907 году, через несколько лет после изобретения Marmite, японский исследователь Кикунаэ Икэда увлечённо искал ответ на вопрос: что в японском бульоне даши (dashi) придаёт обычному консервированному полосатому тунцу из рода katsuwonus, приправленному водорослями комбу (kombu), восхитительный привкус, отличающийся от четырёх известных вкусов (сладкого, солёного, горького и кислого)? Ответ нашёлся – глутамат натрия. Кикунаэ Икэда назвал «пятый» вкус «умами», что означает «приятный, аппетитный». Как Румфорд, Икэда надеялся поднять уровень жизни сельских бедняков, сделав их пищу более богатой без дорогостоящего мяса. Как и Либих, Икэда верил, что расцвет научной мысли должен способствовать просвещению и всеобщему благу. Если говорить упрощённо, глутамат натрия (MSG) образуется при взаимодействии свободного глутамата с солью или другим источником молекул натрия. В бурых водорослях, которые используются при приготовлении бульона, глутамат присутствует естественным образом; кроме того, значительные количества глутамата (в качестве химического и вкусового компонента) содержатся в таких пищевых продуктах, как мясо, анчоусы, томаты, грибы, пармезан и сыры с голубой плесенью. Сообразив, что найдена золотая жила, японский исследователь запатентовал глутамат натрия под брендом Aji-no-moto («Корень вкуса»), и в 1909 году началось его коммерческое производство. «Корень вкуса» быстро захватил японский рынок, и шейкер с Aji-no-moto вскоре стоял не только у сельских бедняков, но и почти на каждом японском столе. В конце 1960-х с Запада стали доноситься сомнения в безвредности новой приправы, и популярность глутамата натрия несколько снизилась, хотя его аромат по-прежнему оживлял японскую кухню.


Реклама продукции Lemco (вид мясного экстракта, который производила компания Либиха), составленная с особой кровожадностью. (Текст: «Меня увели из дома, от братьев, поместили в банку и назвали Lemco».) Опубликовано в The Grafic, 1904.


Oxo, опубликовано в The Tatler, 30 ноября 1928.


В западных странах никаких серьёзных маркетинговых мероприятий по внедрению глутамата натрия в каждый дом не было, а отдельные рекламные кампании, если и проводились, то вполсилы. Торговые предприятия представляли продукт как пищевую добавку и продавали его в рестораны, особенно китайские. Вслед за мясным экстрактом Либиха, глутамат натрия получил быстрое и прочное признание у поклонников удобной и низкокалорийной пищи: упомянутого выше китайского фастфуда, чипсов, консервированных супов и рагу, супов-чаудер. Благодаря «корням», уходящим к идее создания «портативных» супов, глутамат натрия занял достойное место на армейской кухне. После Второй мировой войны, в период оккупации Японии союзными войсками (1945–1952), руководство союзников заметило, что при наличии выбора американские солдаты всегда предпочитают японский паёк. Когда выяснилось, что причина кроется в глутамате натрия, его начали быстро добавлять в блюда американской военной кухни. Глутамат натрия до сих пор является обязательной пищевой добавкой в рационе армии США – граф Румфорд, без сомнения, был бы этим доволен.


Oxo, опубликовано в Britannia & Eve, декабрь 1929.


С началом XX века для говядины наступили тяжелые времена. Интерес к здоровой пище сдерживали экономический застой, огромная популярность куриного мяса, горы консервов, содержащих глутамат натрия, который, имитируя мясной вкус, притуплял память о вкусе настоящей говядины. Корова и глутамат натрия вели игру с нулевой суммой – это становилось всё очевиднее. Вкус, родившийся в Англии и пришедший из Южной Америки, где забивались тысячи коров, преодолел своё говяжье прошлое – так же, как это сделал ранее Bovril. В 1960-х глутамат натрия обеспечивал сенсационный вкус такому огромному количеству полуфабрикатов, что мясная промышленность вынуждена была начать реагировать. Примерно с 1968 года до потребителя стали доходить сведения о побочных эффектах употребления глутамата натрия, таких как головная боль, потливость, сердцебиение, онемение лица, тошнота и слабость. Сейчас трудно судить, скрывались ли за лавиной этих сводок мясные фабриканты, или они просто воспользовались ситуацией в своих интересах. Нам известно лишь, что сообщения о влиянии глутамата натрия на здоровье послужили толчком к модернизации мясной промышленности, введению новой рыночной политики и ряда лоббистских программ. Мясоперерабатывающие предприятия начали объединяться в стремлении победить глутамат натрия. В 1973 году, думая о зажатом в тисках стагфляции населении, они убедили американского президента Ричарда Никсона (1913–1994) заморозить цены на мясо. Это стало катастрофической ошибкой, в результате которой потребление мяса упало, а глутамат натрия, несмотря на подмоченную репутацию, продолжал подлизываться к непослушному населению до середины 1980-х. После недолгой передышки возобновились жалобы на «синдром китайского ресторана». Этим термином обозначались различные заболевания, вызываемые, по уже устоявшемуся мнению, употреблением глутамата натрия, и приговор ему был объявлен. Глутамат натрия начали загонять в подполье, стирали упоминания о нём на этикетках пищевых продуктов, указывая вместо него прекурсоры, например, дрожжевой экстракт или гидролизированный белок. Оба эти вещества содержат глутаминовую кислоту и превращаются в глутамат натрия, реагируя с солью, но, судя по этикетке, глутаматом натрия они не являются.


Oxo, опубликовано в The Sphere, 2 ноября 1912.


Bovril, опубликовано в Pan, 8 ноября 1919.


Реклама Marmite, 1929.


Реклама Bovril, 1890.


«Bovril идёт на войну», Первая мировая, рекламный плакат, 1915.


«Папа Римский и Bovril». Иллюстрация из Illustrated Sporting and Dramatic News, 1 марта 1890.


Почему ни одна вегетарианская организация ни разу не предприняла серьёзной попытки спасти глутамат натрия? Ведь мог бы сработать принцип «враг-моего-огромного-быкообразного-врага – мой друг», и по сути вегетарианцы всегда были на одной стороне с глутаматом натрия? 1970-е или 1980-е могли бы стать идеальным моментом, чтобы в жестокой схватке сошлись Восток и Запад, бурая водоросль и бурёнка, ячменный суп и суп из ламинарий – сошлись и определили настоящего победителя. Но к подозрительно химическому глутамату натрия и прочим пищевым добавкам вегетарианцы с самого начала относились в лучшем случаем прохладно. А впоследствии побочные эффекты усилителя вкуса удержали тех, кому он мог бы понравиться как приправа к тофу или заменитель соли (глутамат натрия усиливает её вкус даже в мизерных количествах).

В последние годы некоторым успехом увенчалась попытка сделать глутамат натрия больше идеей, чем веществом. Можно допустить, что умами получен химически ровно в той же степени, в какой Bovril получен из коровы. Они оба отпущены на свободу и вольны «приглашать на танец» экстракты самых разных вкусов. И ещё – едят суп Румфорда и по-прежнему преданы вкусу умами отнюдь не бедняки, а средний (и даже высший) класс. Сегодня, как и во все времена, гораздо легче продавать удобство и безопасность тому, кто уже живёт удобно и безопасно. Бедняки же, как обычно, должны заботиться о себе сами.


«Bovril сделает из него человека». Опубликовано в Pan, 15 ноября 1919.


Коллекционная карточка Либиха, 1890.


Корень вкуса (Aji-No-Moto), постер середины XX века.


4. Все кого-то ели. Когда-то

Все кого-то ели – когда-то. Вопрос исключительно в обстоятельствах: разбился самолёт, перевернулась лодка, заблудился в лесу, просто победил в сражении заклятого врага, зомби-апокалипсис… Столетиями Европу увлекал так называемый «допустимый» каннибализм: «в лодке шестеро, а еды хватит лишь на четверых» – этот сценарий повсеместно служил основой этических категорий. Слабо разбирающаяся в теме католическая церковь объявила каннибализм допустимым для предотвращения голода, при условии, что вы никого не убиваете и не молитесь, чтобы вон тот аппетитный вегетарианец умер первым. В неиндустриальных обществах к вопросу относились более жизнерадостно, предпочитая употреблять в пищу только тех, кто живёт «за горой». Рассуждали при этом так: если есть «чужих», то это не каннибализм, а больше похоже на то, когда тигр ест льва.

При этом в неевропейских культурах каннибализм зачастую табуировался даже более жёстко: актом людоедства было создано страшное древесное чудовище Вендиго – ненасытный дух из мифологии североамериканских алгонкинов. В целом, чем больше вокруг людей, тем строже запрет на каннибализм, по крайней мере, умозрительно. В сельской местности каннибализм не так опасен, как в городе, поскольку в городе каннибал может съесть больше людей, а разнообразие их рациона сделает их потенциально вкуснее. Если мы присматриваемся к соседу с мыслью – не приготовить ли его на обед, социальный контракт между нами и соседом полностью разрывается, и становится чрезвычайно сложно, к примеру, одолжить газонокосилку. Запрет может вызывать специфические проблемы, для кого-то идея превращается в фетиш и завладевает им, как ребёнком, от которого родители прячут сладости – ведь то, что находится под таким строгим запретом, должно быть невозможно вкусным.


Детали изображения каннибалов Андамандских островов из «Руководства по географии» Птолемея (издание 1522).


Слово «каннибал» заимствовано у караибов, коренного населения Малых Антильских островов, они же дали нам название Карибского региона и слово «барбекю» (вероятно, неспроста). Первые сведения о каннибалах мир узнал из рассказа Ганса Штадена о путешествии в Бразилию и обычаях народа тупинамба. Во всяком случае, его опубликованная в 1557 году книга Warhaftige Historia und beschreibung eyner Landtschafft der Wilden Nacketen, Grimmigen Menschfresser-Leuthen in der Newenwelt America gelegen («Достоверная история и описание страны диких, голых, суровых людей-людоедов Нового Света Америки») весьма информативна. Штаден утверждает, что тупинамба ели людей регулярно, чаще жареными, но в семейном кругу иногда варили. На основе этих практик разработал свою теорию великий французский антрополог Клод Леви-Стросс: каннибалы жарят тех, кого хотят уничтожить, и варят тех, кем дорожат – огонь для врагов, вода для семьи. Для женщин и детей тупинамба готовили жаркое из внутренностей, название которого созвучно menudo (так называется пряный мексиканский суп из потрохов), на Филиппинах это жаркое с кровью dinuguan, и блюдо, которое называли mingau (забавно, но сегодня так называется американская компания по производству вяленого мяса).


Детали изображений кинокефалов (собакоголовых людей), практикующих каннибализм, из «Руководства по географии» Птолемея (издание 1522).





Сцены из жизни народа тупинамба, который варит и поедает людей, из книги Теодора де Брю «Америка» («America») (1590). Гравюры выполнены по описаниям из книги Ганса Штадена «Достоверная история и описание страны диких, голых, суровых людей-людоедов Нового Света Америки».


Титульный лист «Правдивой истории завоевания Новой Испании» Берналя Диаса дель Кастильо (издание 1632).


Интересно отметить, что одна из самых великих городских цивилизаций одновременно наиболее известна как цивилизация каннибалов. К рубежу XVI века, с редкой практикой поедания людей, Ацтекская империя разрослась до размеров и плотности, при которых её способность прокормить собственных граждан достигла предела возможностей. Поскольку ацтеки никогда не одомашнивали никаких травоядных – ни коров, ни свиней, ни коз, ни даже морских свинок, – большинство проживавших в Теночтитлан и Тлателолько (современный Мехико) питались почти исключительно кукурузой и испытывали почти постоянный голод. Балансирующее на грани нищеты горожане с их совершенно несбалансированным питанием, строго иерархическое общество и гневающиеся боги, которых нужно задабривать, граждане, вкушающее прелести кукурузной диеты, – в такой ситуации богатые неизбежно должны были начать поедать бедных. Так же, как и у тупинамба, здесь появились рецепты людоедской кухни.



Сцены каннибализма из «Кодекса Мальябекки» (Codex Magliabecchi) (ок. 1529–1553). Факсимиле 1903.

Испанский конкистадор Берналь Диас дель Кастильо (1492–1585) в Historia verdadera de la conquista de la Nueva Espana («Правдивой истории завоевания Новой Испании», ок. 1578) – мемуарах об участии в экспедиции Эрнана Кортеса (1485–1547), свергнувшей империю ацтеков в Мексике, – пишет, что стандартным, по всей видимости, рецептом было тушение людей «с солью, перцем и томатами». Это не только лучший для своего времени рецепт приготовления человечины, но и первое кулинарное упоминание перца чили и самый ранний рецепт (следующий появится через столетие) использования томатов (в Европе томаты приобретут популярность лишь к концу XVII века). Кстати, Кастильо считает, что в оригинальной рецептуре бобы отсутствуют, и этим аргументом можно было бы закончить вечный спор о правильном приготовлении блюда «чили кон карне».

Рецепт Кастильо подтверждают результаты исследований найденных в окрестностях Мехико человеческих костей с красными и жёлтыми следами от специй. Следы от тушения также содержат семена тыквы, чили и, возможно, аннато (оранжево-красный каротиновый краситель, специя с мягким вкусом, добываемая из семян помадного дерева (achiote), что позволяет предположить, что люди были также ингредиентом ранних версий блюда моле (mole)). Всё это приобретает смысл, если речь идёт о вкусовых комбинациях – кислые томаты ослабляли сладкий, по отзывам, вкус человеческого мяса.



Каннибализм и человеческие жертвоприношения из «Бурбонского Кодекса» (Codex Borbonicus) (ок. 1507–1522). Факсимиле 1899.


В XVIII и XIX веках каннибализмом прославилась Полинезия, и из их языка (в сомнительном переводе) пришли знаменитые «длинные свиньи», которыми называются варёные люди. В свою очередь использование термина «длинные свиньи» стало причиной широкого распространения идеи, что на вкус человек похож на свинину – факт, который я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

Большинство европейских случаев каннибализма представляли собой завуалированные попытки оправдать связанные с ними гораздо более ужасные злодеяния, как справедливо заметил французский эссеист и философ Мишель Монтень (1533–1592). С другой стороны, истории о людоедстве, которыми коренные народы потчевали европейцев, должны были вызывать благоговение, страх и трепет, поэтому в них присутствовали сильные преувеличения. Рассказчики сказок о людоедах часто чередовали гиперболы и литоты, в результате смысл размывался, а достоверность информации вызывала сомнения.

Доподлинно известно, что людей ели маори Новой Зеландии и Фиджи (см. Пол Мун, This Horrid Practice («Эта ужасная практика», 2008)), видимо, следуя теории Леви-Стросса «врагов жарят, а друзей варят». Однако, при всей славе людоедов, в составлении рецептов полинезийцы оказались несильны и не оставили их даже в дурацких рассказах, предназначавшихся для нетерпеливых завоевателей. На самом деле за всю историю культуры каннибализма только ацтеки и тупинамба оставили нам рецепты, сложнее, скажем, фиджийского «длинная свинья с травами». Можно предположить, что большинство увлекавших Европу каннибалов – араваки, ирокезы, фиджийцы и так далее – были вовлечены в относительно изолированный, ритуальный каннибализм, смысл которого оставался туманным для европейского наблюдателя. Без специй и соусов даже самые аппетитные люди, скорее всего, были однообразны на вкус.

Поступавшие с конца XVI века, эти сведения, видимо, способствовали формированию европейской, а позже и североамериканской мании каннибализма. Европейцы традиционно вешали ярлык каннибализма на все культуры, которые они разрушали и подчиняли, подразумевая в них отсутствие цивилизации и первобытную дикость. В XIX веке психиатры начали диагностировать у алгонкинов психоз вендиго – предполагаемое заболевание, проявляющееся в непреодолимом желании поедать людей, даже при наличии другой пищи. Однако итог получился забавным – клеймя алой буквой позора эти цивилизации, современный западный мир сам увлёкся идеей каннибализма.

Каннибализму посвящён огромный литературный пласт, масштабы которого поразительны, особенно учитывая, что в западном обществе тема является одной из наиболее табуированных. Многие тексты, что любопытно, по сути рассказывают не о поедании людей. Памфлет Джонатана Свифта «Скромное предложение» (1729) повествует о том, как состоятельные англичане питаются детьми ирландских бедняков. Прогрессивный и чрезвычайно здравый труд Мишеля Монтеня «О каннибалах» (1580) предлагает сравнить бесчинства европейцев с условно безобидным обычаем каннибализма. Оба произведения касаются более политики, а не кулинарии. Древнегреческие стоики Хрисипп и Зенон, вполне вероятно, считали каннибализм приемлемым, но вряд ли они при этом прерывали философствование и брали в руки вилки. О каннибализме писали такие авторы, как Гюстав Флобер (1821–1881), Герман Мелвилл (1819–1891) и Даниэль Дефо (1660–1731), но конкретики в их книгах мало. Великий мексиканский муралист Диего Ривера (1886–1957) утверждал, что вместе с друзьями прожил у каннибалов два месяца, и «здоровье у всех улучшилось». Продукты для блюд хранились в морге, Ривера употреблял в пищу только «свежеубитых, здоровых и без признаков слабоумия», а прекратил эксперимент не из брезгливости, а из-за враждебности к данной практике со стороны общества.

Самый популярный людоед в литературе и массовой культуре – это, конечно, доктор Ганнибал Лектер, пресловутый серийный убийца из романов Томаса Харриса, который впервые появился в книге «Красный дракон» (1981). Впрочем, Лектер, скорее, персонаж поучительной истории, кошмар, который носит шейный платок и слушает Брамса. Образ образованного, культурного, одержимого nouvelle cuisine – новой кухней каннибализма – эстета интересен и увлекателен психологически, но в плане каннибализма это нонсенс. Так же, как и Ганнибал Лектер, самые известные реальные людоеды в действительности не каннибалы, а сумасшедшие. Кинематограф XX века сервировал шведский стол каннибализма. Фильмы «Как вкусен был мой француз» (1971, пересказ знаменитого рассказа Ганса Штадена о путешествии в Бразилию, без самого Штадена) две классические ленты о случайном каннибализме – «Поедая Рауля» (1982) и «Повар, вор, его жена и её любовник» (1989) – и множество других продолжили смешивать отвращение и увлечение каннибализмом без стремления к какой-либо однозначности.


Человеческое жертвоприношение великому Мораэ, область Атахуру, Таити, по свидетельствам капитана Кука, 1 сентября 1777. Копия рисунка Джона Веббера, сделанного во время третьего плавания капитана Кука, 1777–1779.


Единственное место, где можно следить за реальным развитием людоедской кулинарии, это английская литература. И во многих пьесах Шекспира (1564–1616), и в викторианской детской сказке «Джек и бобовый стебель» (1807), и в значительной части текстов Диккенса (1812–1870) методично подмешивают тайком в еду человеческое мясо. В Titus Andronicus («Печальнейшей римской трагедии о Тите Андронике»,1594), из одних персонажей готовится мясной пирог, который съедают ничего не подозревающие другие. Великан в сказке про Джека перемалывает людские кости и печёт из них хлеб. В популярной серии страшных рассказов String of pearls («Жемчужная нить», 1846–1847; позднее при попытке сделать людоедом ирландца «Жемчужную нить» переименовали в Sweeney Todd («Суинни Тодд»)) действует кровожадный брадобрей, который продаёт своих жертв в пирожковую лавку под видом начинки для пирогов. За несколько лет до выхода «Суинни Тодда» о выпечке с человечиной упоминает Диккенс в романе «Мартин Чезлвит» (1843–1844). На самом деле в текстах Диккенса постоянно встречаются прямые и скрытые отсылки к каннибализму. Съедение угрожает Пипу в «Больших надеждах» (1861); в «Посмертных записках Пиквикского клуба» (1836) жирный парень Джо говорит, что хотел бы съесть Мэри; «Повесть о двух городах» (1859) пронизана упоминаниями о каннибалах и дикарях-людоедах; Дэвид Копперфильд в романе «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим» (1859), думая о Доре, часто использует людоедскую терминологию. Но всё это лишь аперитивы, изящно предваряющие главное блюдо. В 1868 году Диккенс написал серию кулинарных текстов, последний из которых назывался Pastry and An Entremet of Great Merit («Выпечка и закуски чрезвычайной важности») и содержал несколько рецептов из «Книги рецептов повара последнего короля Сандвичевых островов», например, «английский матрос по рецепту метрдотеля», «ребёнок ? la Меттерних», «юнга-морской-гребешок» и «капитан в панировке со сливовым соусом». Диккенс объясняет каннибализм необходимостью в пище животного происхождения в условиях, когда все коренные народы съедены. Подтекст подразумевал, что в отсутствие альтернативы дикий людоед волен жевать народ открыто, но английский каннибал обязан замаскировать жертву собственного аппетита.


Бразилец. Изображение Йоханнеса Ниехофа. Из собрания Черчилля «Коллекция мореплаваний и путешествий» (1732).


Эти ссылки настолько убедительны, что я бы предположил, что Диккенс сам страдал психозом вендиго в его специфически английском варианте, при котором больному хочется съесть человеческое мясо, но при условии, что оно спрятано, подобно овощам в детской еде, что одновременно позволит защититься от осознания состава пищи. Это очень разумно. Столетиями нас притягивала и отталкивала идея поедания людей, собственные дикие мечты мы переносили на другие человеческие общества, чтобы одновременно осудить и прожить этот опыт через них, и это единственно возможный способ логического урегулирования вопроса.


«Барабан смерти зовёт на пир людоедов». Экзотическая почтовая открытка, напечатанная в Лондоне ок. 1913 года для удовлетворения спроса на каннибалов.


Думаете, я хочу сказать, что в XIX веке Диккенс и представители разных слоев английского общества ели людей, потворствуя страсти, в которой они сами себе не признавались? Нет, так далеко я бы не зашёл. Но я бы посмотрел, сколько сирот пропало без вести в районе, где жил Чарльз Диккенс, просто для уверенности.


Джордж Дибдин Питт, «Суини Тодд, брадобрей с Флит Стрит или «Жемчужная нить», Легендарная трагедия в двух частях (1883).


«Печальнейшая Римская трагедия о Тите Андронике…» Баллада (ок. 1660).


Оноре Домье. «Камиль Демулен в саду Пале-Рояль» (1848–1849).


5. Революция ужина

В средневековой Европе еду для высшего класса традиционно подавали, сервируя все блюда одновременно, в стиле, ныне известным как service en confusion (подача блюд в стол). Приглашённые разделить трапезу были вынуждены почитать хозяина и хозяйку и в свою очередь вызывали почтение у тех, кто стоял ниже. Каждый вёл себя сообразно занимаемому положению, поэтому ни на больших пирах, ни на праздниках необходимости рубить головы не возникало. Орудовали исключительно ножами и руками, еда подавалась в «посуде» из хлебной корки либо на кусках специального хлеба-тренчера. Обычный ужин готовили для нескольких человек (а зимой, при нехватке еды, возможно, только для одного хозяина), но весной и летом устраивались праздничные застолья из трёх-четырёх перемен необычных блюд, сервировавшихся последовательно. Расхищение, повторное использование и расточительство не позволяют воссоздать подлинный размер подобных собраний, но мероприятия, вне сомнения, были весьма шумные и требовали полного состава поваров, слуг и специалистов (таких, как, например, священник для благословения трапезы, «отведыватель», проверяющий яства на наличие в них яда, носители волшебных чаш для королевского пира). Кухня в те времена представляла собой слабо контролируемое пожарище, которое обычно располагалось на некотором отдалении от обеденных помещений и часто в отдельно стоящем здании. Это означало, что медленная и конвоируемая процессия с блюдами добиралась до обеденного стола за некоторое время, и пища успевала немного остыть.


«Двое за едой». Из Flore de virtu e de costumi (c. 1425–1450).


В начале XVI века введение в обиход индивидуальных тарелок и вилок (отличных от тех, что использовались ранее для приготовления и подачи пищи на стол) внесло некоторое оживление в застолье, хотя и не сильно его изменило. Далее французский король Людовик XIV (1638–1715) учредил нечто, похожее на феодальную систему столования, но в версии декаденствующего Ренессанса. Вследствие революционного движения, известного как Фронда, разразившегося в 1648–1653 годы и вызвавшего рост французского среднего класса, Людовик XIV решил не спускать глаз с аристократии и милостиво предложил тем, кто мог себе это позволить, возможность личностного роста в виде переезда в Версаль. По некоторым оценкам, во дворце нашли приют около десяти тысяч представителей высшей знати. Им следовало присутствовать при выносе королевского ужина и наблюдать за трапезой монарха и королевской семьи, королевский ужин au public традиционно состоял из двадцати – тридцати блюд. Примерно пятьсот человек работали на кухне, обслуживавшей эти церемониальные ужины, продолжавшиеся строго сорок пять минут: с 10:00 до 10:45 вечера. Во время королевской трапезы аристократам запрещалось разговаривать друг с другом, присматривать себе любовниц и даже обмениваться взглядами в то время, пока король поглощает фаршированную потрохами телятину, похлёбку из куропатки с ветчиной, суп из морепродуктов, утку с устрицами, суп из каштанов с трюфелями, жареных голубей ? la Sainte-Menhout, паштет en croute и семь других блюд, попробованных ещё до подачи entremets. Король нашёл разумный способ продолжить средневековую традицию помпезности, церемониальности и поклонения, что, как он считал, подобало Королю-Солнцу, и при этом избавился от необходимости есть вместе с другими и слушать других. Это также позволило ему наслаждаться последними достижениями французской кухни – первая французская поваренная книга Le Cuisinier Francois была опубликована за десять лет до коронации Людовика XIV, что выделяло его страну из других государств Европы.


«Пирог из павлина», Кристоф Вигель (1693).


Герцоги Йоркский, Глостерский и Ирландский за столом с королем Ричардом II. Жан де Ваврин «Хроники Англии» (Anciennes et nouvelles chroniques d'Angleterre), конец XV века.


Уильям Генри Пайн. «Старинная кухня. Замок Виндзор» (1818).


Людвик XIV просто подчёркивал собственную власть и свою центральную роль. Впрочем, некоторые из ужинов, которые проводил я, от его правила молчания могли бы только выиграть, а от сорокапятиминутного лимита тем более.


«Накрытый стол». Из книги Франсуа Массиало The Court and Country Cook (1702).


Израэль Сильвестр. «Пир короля и королевы» (1664). По случаю приезда в Версаль Людовик XIV устроил шестидневное пиршество, подавались блюда всех времён года.


Известный хитроумный обжора Людовик XIV верил, что маленькие чудаческие вечеринки не позволят недовольным субъектам собираться большими группами и обсуждать, как бы его убить. Возможно, так оно и было. За несколько десятилетий мода на званые ужины укоренилась во французском обществе и стала нормой. В популярной и авторитетной поваренной книге Le Cuisinier Roial et Bourgeois («Королевская и буржуазная кухня», 1691) Франсуа Массиало (1660–1733) приводятся рекомендации, как накрывать стол. Книга Массиало, в отличие от большинства своих предшественниц и как ясно из названия, была адресована не только высшему обществу, но и стремительно растущему среднему классу ремесленников, купцов и потенциальных революционеров. Правление Людовика XIV было столь продолжительным (власть под надзором регентского совета он получил в 1643 году, будучи пятилетним ребёнком), что на троне его в 1715 году сменил правнук Людовик, последовательно пронумерованный XV (1710–1774). Как монарх преемник оказался менее сложной фигурой (некоторые даже считали его простаком) без присущей деду страсти к хвастовству. Людовик XV продолжил традицию званых ужинов. Он сократил и персонал, и число подаваемых блюд, но ввёл моду на дорогие и сложные яства, вдохновившие Луи Огюста де Бурбона (1700–1755) на сочинение наполовину серьёзной, наполовину сатирической кулинарной книги Le Cuisinier Gascon («Повар-гасконец»). Автор, принц Домбский и внук Людовика XIV и его официальной фаворитки, чередует рецепты реальных блюд с забавными названиями («Лягушки в зелёном соусе», «Зелёный соус по-обезьяньи», «Яйца без умысла») с изощрёнными съедобными иллюзиями («ослиный помёт» из телятины, цыплята под видом летучих мышей) и рецептами, которые сегодня воспринимаются как пародии (утки жарятся только для того, чтобы получить жир, которым потом следует поливать куриное мясо). Трудно судить, когда автор шутит, а когда нет, но он, без сомнений, одновременно и приводит реальные примеры, и потешается над безграничной изобретательностью французской кухни середины XVIII века.

Представьте, каким разложением было охвачено всё парижское общество, если даже в поваренных книгах для богачей встречались гнилостные пятна, предвещавшие надвигающийся бунт. В 1757 году бывший слуга Робер-Франсуа Дамьен (вероятно, озверев от прислуживания аристократии и бесконечного поливания цыплят утиным жиром) совершил покушение на Людовика XV – подобрался к королю настолько близко, что смог поцарапать его бок перочинным ножиком. Чудовищной и чрезмерной реакцией на это откровенно неумелое покушение стали пытки огнём, сдирание кожи, потрошение и четвертование (ужасные подробности описаны в трактате Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать», 1975). Стало ясно, что вакхическая придворная жизнь (и ужины) это не очаровательное достоинство Ренессанса, а скорее анахроническая вспышка средневекового неравенства в позолоте искусства и технологий. Такого рода казнь не применялась с 1610 года – и никогда более.

Французская кухня подчёркивала неравенство, но стремление элиты сократить число сидящих за столом дало толчок развитию ресторанного дела и уводило еду в область личного. Первые рестораны открылись в 1760-е и к 1782 году уже приобрели достаточную популярность, обеспечившую грандиозный успех заведения Taverne Anglaise, которое открыл Антуан Бовилльер в отреставрированном Пале-Рояль на улице Ришелье в Париже.

Короли не учитывали, что небольшие собрания весьма благотворны для проектирования революций – здесь людям позволяется говорить друг с другом. Молчаливые приёмы пищи так и не прижились, поэтому, когда на трон взошёл Людовик XVI, он получил страну на грани революции, придуманной, главным образом, за ужином. В 1927 году Мао Цзэдун отметил в докладе о крестьянском движении в Хунани 1927 года: «Революция – это не званый обед, не литературное творчество, не рисование или вышивание». Но, живи он в Европе XVIII века, он бы сильно ошибался. Журналист и памфлетист Камиль Демулен (1760–1794), пресловутый дебошир, которого любили дразнить друзья, как-то за ужином в 1784 году пришёл в такое возбуждение, что запрыгнул на стол и начал швырять на пол тарелки, бокалы и приборы, сердито призывая к libert?, ?galit?, fraternit? и прочим революционным ценностям. Пройдёт всего пять лет, и 11 июля 1789 года Демулен произнесёт похожую речь, стоя на столе в кафе, а его радикальные воззвания приведут к беспорядкам, которые достигнут пика через три дня, когда штурмом Бастилии начнётся Французская революция. К этому времени мода на званые ужины снова качнулась в сторону разрастающихся масштабных гала – таким образом Людовик XVI надеялся придать внешний блеск своему шаткому режиму, но всё закончилось революцией. Сбылись проницательные предвидения Людовика XIV, и большие группы людей сплотились в желании убить короля. Среди участников многочисленных собраний за ужином, где не требовались строгие манеры и философы выявляли симпатизирующих роялистам и скрытых мздоимцев, были Камиль Демулен; Луи Лежандр (1752–1797), мясник и оратор; Максимилиан Робеспьер (1758–1794), адвокат и формирующийся маньяк; Жорж Дантон (1759–1794), будущий первый председатель комитета общественного спасения; Фабр д'Эглантин (1750–1794), актёр, поэт и секретарь Дантона.


Гравюра анонимного художника, изображающая казнь Робера-Франсуа Дамьена (ок. 1757).



Стол, накрытый на тридцать персон. Из книги Винченцо Коррадо Il Cuoco galante «Галантная кухня» (1773).


Проблема заключалась в том, что званый ужин служил инструментом развращения аристократии. Его усердно пытались переквалифицировать в инструмент революции, но сама природа мероприятия вызывала подозрения. Сильные личности с противоречивыми мнениями, непростая социальная ситуация, алкоголь и атмосфера классовой борьбы – что пошло не так? Два главных деятеля революции, Жорж Дантон и Максимилиан Робеспьер, питали друг к другу неизбывную враждебность, родившуюся из дурного опыта вечеринок, на которых обидчиком чаще всего выступал Дантон. Возможно, из-за бесцеремонных уничижительных замечаний, которые Дантон отпускал в адрес Демулена, или виной всему случай, когда Дантон попросил юную леди высказаться о похабной книге итальянского изобретателя литературной порнографии Пьетро Аретино (1492–1556), но непреклонный пуританин Робеспьер считал себя непростительно оскорблённым. Даже в фильме «Дантон» (1983, Франция) сцена ужина изображается как баталия между этими двумя героями. Попытка примирения, предпринятая однажды в 1794 году за ужином, провалилась, спустя год Робеспьер отправил Дантона на эшафот, и с тех пор строго запрещенные званые ужины подобного рода называются «робеспьеризированными» (увы, неправда, но так должно быть).

Робеспьер, такой же коварный мастер званого ужина, как и Людовик XVI, на революционных суаре весь превращался в слух и на еду почти не отвлекался. Заметивший эту практику Дантон отзывался об этом с сожалением. Из-за постоянной бдительности претерпел крайние лишения секретарь Дантона Фабр д'Эглантин, чью преданную любовь к драматургу Мольеру (1622–1673) Робеспьер расценил как положительный тест на опасную принадлежность к высшему классу – в итоге Фабр д'Эглантин тоже оказался на эшафоте. Но всё могло сработать и по-другому: Луи Лежандр, который по всем признакам должен был последовать на казнь вслед за Дантоном или даже опередить его, спасся исключительно благодаря колкостям, которые он постоянно говорил за ужином в адрес Дантона, его образа жизни и пристрастия к роскоши.

Замысловатое завершение спектра революционных действий происходило, как вы догадываетесь, в том числе и за накрытым столом. В предшествующий период особую роль сыграли две главные фигуры: граф Оноре Габриэль Рикети де Мирабо (1749–1791), опальный аристократ, возобновивший политическую карьеру в качестве переговорщика между королем и революционерами, и Чарльз Морис де Талейран-Перигор (1754–1838), епископ и советник Людовика XVI (а позднее Наполеона, Людовика XVIII и Луи-Филиппа). После штурма Бастилии в 1789 году Людовик XVI сосредоточил усилия на том, чтобы спасти собственную власть от полного краха. По следам большого приёма, на котором Мирабо привёл в ужас дам и слуг грубыми манерами и неуемным аппетитом, сторонники короля устроили частную вечеринку, где попытались переманить графа на свою сторону. Попытка, как показывает история, увенчалась успехом, и к 1790 году Мирабо, изображая революционера, одновременно работал на корону и Австрию. Прагматичный и циничный Талейран, один из известнейших политических манипуляторов, не мог не видеть предначертанное. И, пока Мирабо пытался набить карманы, выстраивая центральную ось между полным разрушением страны и сохранением монархии, Талейран готовился к более экстремальным действиям. Вместе они посещали бесчисленные вечеринки, где тестировали убеждения друг друга и опробовали риторику. А потом, кажется, ход сделал Талейран. В завершение одного продолжительного застолья с четырьмя другими участниками, имевшего место в ресторане Robert's на Пале-Рояль, Талейран услужливо велел подать кофе и шоколад – весьма полезные для пищеварения Мирабо. Сразу после этого Мирабо умер.


Жан Гюбер Un diner de philosophes («Ужин философов») (1772–1773).


Словно подчёркивая, что званый ужин – это по-прежнему инструмент, используемый властями предержащими для усиления и увековечивания собственного влияния на прочую часть человечества, сам Наполеон встретил Жозефину де Богарне на вечеринке, которую в 1795 году устроил её тогдашний любовник, руководитель Директории Поль Баррас, стремившийся привлечь Наполеона для борьбы с контрреволюционерами. В волне террора и десятилетних потрясениях, захлестнувших Францию на пути от монархии к республике, виноват этот светский раут?


Гравюра и офорт, с картины Жана Батиста Удри «Ужин Парижской аристократии» (1756).


Один персонаж отважно пытался сломать традицию званых ужинов прежде, чем она приведёт к упомянутым бедам. Так же, как садизм маркиза де Сада по сути был попыткой разрушить католическую церковь и всё, что стояло за ней, усилия нашего господина были направлены на искоренение обычая, который, подобно церкви, впился в народ Франции острыми когтями. В 1783 году адвокат Александр Бальтазар Лоран Гримо де Ла Реньер устроил фальшивые поминки, на которых семнадцать гостей оказались запертыми в доме, а триста зрителей могли наблюдать за ними с балконов. Этот намеренно тревожный и неприятный ужин превратился в акт насилия: гостей, остававшихся в заложниках до утра, принудительно потчевали разнообразными блюдами (каждое из которых якобы содержало свинину). Спустя почти двести лет к той же теме насилия и деградации, проявлявшихся во время ужина, с целенаправленностью, которой Гримо де Ла Реньер мог бы гордиться, обратился великий режиссёр Луис Бунюэль. Бессмысленный буржуазный ужин, который никак не может начаться («Скромное обаяние буржуазии», 1972), ужин как постфашистский ад, где участники попадают в ловушку и цивилизованность слезает с них слой за слоем («Ангел-истребитель», 1962), ужин, вывернутый наизнанку и превращённый в элегантную дефекацию («Призрак свободы», 1972), – всё это даёт повод думать, что изменяются только обстоятельства, а ужасы постоянны.


Реклама отеля и ресторана Savoy (ок. 1900).


Столовая, Дубовая гостиная. Отель Metropole, Лондон (1901).


Разумеется, если бы Гримо де Ла Реньер преуспел более, ни Бунюэля, ни вечеринок могло бы не быть. Но Реньеру тогда исполнилось всего двадцать пять, он шёл слишком быстро и зашёл слишком далеко, когда в следующий раз одел свинью в костюм отца и посадил за стол председательствовать. Упомянутый отец, подтвердив неспособность родителей понимать шутки детей, собрал вещи сына и отправил его пережидать революцию в деревню. Когда Гримо вернулся, он был старше и, увы, умнее. Увидев перспективы ресторанного дела, Гримо стал в этой области чемпионом. Стремительно перемещаясь из одного парижского заведения в другое, он придумал жанр ресторанного обзора и был уверен, что новые места устроены как противоположность дореволюционным с их привилегиями и загниванием высшего класса. Но так ли это было на самом деле? Конечно, самых неприятных качеств званого ужина у ресторанов нет, но вместе с тем очевидно, что ресторан во многом продолжает ту же традицию. Когда вы оказываетесь в каком-нибудь особенном заведении или в безлико милом сетевом ресторане, разве вы не слышите атавистический отголосок отвращения? Разве это не сродни чувству, когда вас приглашают на ужин соседи? Разве сидя в особенном ресторане и наблюдая за тем, как люди едят, вы в свою очередь не рассматриваете их? Все друг с другом разговаривают. Они обсуждают вас? Возможно. Мимо плывёт поднос с десертами, и вы вдруг на выдохе улавливаете голос Людовика XIV. Возможно, следующая революция будет революцией пикников.


Фронтиспис Гримо де Ла Реньер «Альманах гурманов» (1812), изображение «библиотеки» гурмана.


Художественное оформление стола для ужина. Теодор Фрэнсис Гаррет «Кулинарная энциклопедия» (1892–1894).


«Детские стишки про соус», ок. 1920, буклет, изданный компанией Midland Vinegar Company.


6. Краудсоусинг

Изобретение вустерского соуса химиками Джоном Ли и Вильямом Перринсом неизменно подаётся как счастливая случайность, имевшая место в конце XIX века. Текущая версия истории примерно такова: соус, приготовленный по рецепту, который некий «лорд Сэнди» привёз с Востока, на вкус оказался ужасным и был забыт в подвале дома. Когда же спустя несколько лет Ли и Перринс открыли забытый горшок, они обнаружили, что в нём волшебным образом созрел теперь знакомый всем яркий соус. Можете представить, сколько было радости.

Известно множество историй о случайном происхождении блюд, среди которых майонез, мексиканское моле поблано, арахисовое масло, картофельные чипсы, тофу, но ни одна из них не похожа на правду. И, хотя я уверен, что когда-нибудь обязательно найду ту, которая действительно окажется правдой, в целом все эти истории придумывались для того, чтобы скрыть или упростить неудобные или громоздкие факты.

Издавна, задолго до появления в 1837 году вустерского соуса, англичане питали сильное пристрастие к глутамату – тяжёлому вкусу, ныне известному как «умами». Большую часть XVIII века незаменимой приправой на английском столе был экстракт анчоуса. Этот факт не ускользнул от внимания знатока специй и иногда поэта Джорджа Гордона Ноэла шестого барона Байрона, который в поэме «Беппо. Венецианская повесть» (1817) жалуется на скудный выбор соусов у итальянцев во время поста:

На сорок дней прости-прощай, мясное!
О, где рагу, бифштекс или паштет!
Все рыбное, да и притом сухое,
И тот, кто соус любит с детских лет,
Подчас со зла загнет словцо такое,
Каких от музы ввек не слышал свет,
Хотя и склонен к ним британец бравый,
Привыкший рыбу уснащать приправой.
К несчастью, вас в Италию влечет,
И вы уже готовы сесть в каюту.
Отправьте ж друга иль жену вперед,
Пусть завернут в лавчонку на минуту
И, если уж отплыл ваш пакетбот,
Пускай пошлют вдогонку, по маршруту,
Чилийский соус, перец, тмин, кетчуп,
Иль в дни поста вы превратитесь в труп.
(Пер. В. Левика)

Любопытно, что в тексте Байрона есть отсылка к широко распространённой рекламе экстракта анчоуса марки Burgess's Essence of Anchovies – чрезвычайно популярной приправы конца XVIII – начала XIX века, конкурировавшей с соусом Reading Sauce (в 1869 году его упоминает Льюис Кэррол в поэме Poeta Fit, Non Nascitur («Поэтами становятся, а не рождаются»), а в 1873-м – Жюль Верн в приключенческом романе «Вокруг света за восемьдесят дней»), и отсылки к другим когда-то популярным, а ныне забытым торговым маркам производителей приправ. Байрон также упоминает сою (что, несомненно, означает «соевый соус», относительный новичок в Англии, импортируемый из Китая и Японии) и грибной кетчуп.



Две викторианские керамические крышки для пасты из анчоусов.


Английская реклама приправ (1880). Негоцианты, торговавшие с Ост-Индской компанией, завозили в Великобританию разнообразные «чатни», которые быстро становились популярными приправами.


Соевый соус быстро приобрёл популярность, и повсюду стали распространяться рецепты его домашнего приготовления. Для этого требовалось сварить бобы, сделать из них пюре, дать ему забродить, высушить и ферментировать на протяжении нескольких месяцев: процесс небыстрый, но у того, кто не мог выложить приличную сумму за импортный продукт и не хотел есть «Все рыбное, да и притом сухое», выбора не было.

Перепечатывание и стремительное распространение этого рецепта в первом десятилетии XIX века доказывает существование обширной и внезапной моды на сою как последнюю глутаминовую добавку.

Что общего у соевого и вустерского соуса? С середины XIX века предполагалось, что соя – секретный компонент вустерского соуса, и это подтвердилось в 2009 году, когда бухгалтер компании Lea & Perrins извлёк из мусорной корзины клочок бумаги, на котором был написан ранний рецепт соуса. Вустерский соус в Англии принципиально готовится из двух наиболее популярных соусных основ – сои и анчоусов, с добавлением специй и других ингредиентов, и рецептура этого варева отнюдь не так диковинна, как может показаться на первый взгляд. К примеру, в Японии существует давняя практика смешивания соевого соуса с другими жидкостями для получения новой приправы: соуса tsuyu (смешивается с рыбными продуктами, рисовым вином и травами, используется для лапши), соуса ponzu sh?yu (с добавлением цитрусовых) и соуса warishita (смесь сахара, соли и сои для блюда sukiyaki – говядины в горшочке), – все эти рецепты составлены по тому же принципу. Английский рецепт от Энн Шеклфорт из книги Modern Art of Cookery («Современное искусство кулинарии», 1767) описывает протовустерский соус, состоящий из грибного «кетчупа»: грецкие орехи, чеснок, анчоусы, хрен и кайенский перец ферментируются на протяжении недели. То есть, возможно, вустерский соус действительно был приготовлен в соответствии с наставлениями лорда Сэнди, бывшего губернатора Бенгалии (что никто никогда не мог проверить), и случайно оказался в подвале, где по волшебству превратился в самую популярную в мире приправу. Необходимости в этом, разумеется, не было. Но было необходимо выиграть жестокую соусную войну – раздавить Burgess, Reading и первые кетчупы из орехов и грибов и придать уникальность собственному продукту.

У вустерского соуса не просто сложный вкус – он сам по себе сложен. Расширяя рыбный и соевый соус, две самостоятельные основы взаимодействуют друг с другом и остальными ингредиентами и формируют секретный третий вкус, похожий на ранние версии индийского карри. Третий вкус, прячущийся у всех на виду в дополнительных специях, тоже может стать корнем мифа о происхождении, отличающегося от нарратива с лордом Сэнди. Ингредиенты – патока, лук, соль, тамаринд и перец чили – составляли основу весьма распространённого раннего индийского карри, циркулировавшего в Азии на протяжении нескольких столетий. Загадочный лорд Сэнди и его многострадальная супруга на самом деле могли отведать похожий соус за каким-нибудь столом во время их азиатских странствий. В Восточной Азии тысячелетиями существовал богатый и оригинальный выбор компонентов для придания рису разнообразных вкусов, а тамаринд, африканское дерево с кислыми плодами, давно завезённое в Индию, часто был среди них главным. В действительности есть ещё более старый вариант истории происхождения вустерского соуса, согласно которому леди Сэнди тосковала по «порошку карри», которым пользовалась на Востоке (забудем на минуту тот факт, что «порошок карри» – английское изобретение), и кто-то из друзей придумал для неё подходящий рецепт, который при разбавлении жидкостью превратился в вустерский соус марки Lea & Perrins Worcestershire Sauce. В конце концов, может, толика правды во всех этих анекдотах и найдётся – случайно.


Томатный кетчуп марки Gordon & Dilworth Tomato Catsup, торговая карточка (1881).


Подробные инструкции приготовления соуса, Ханна Гласс «Искусство кулинарии…» (1747).


Соусы, соленья и консервированные фрукты. От миссис Битон, «Книга об управлении хозяйством» (1892).


Соевый соус (1849).



Тамаринд из книги Джона Джерардa, The Herball or Generall historie of plantes («Гербарий, или Общая история растений», 1633).


Реклама Lea & Perrins Chemists and Druggists. Прото-вустерский соус (ок. 1830). Дуэт развернул производство соуса на заднем дворе своего магазина на Брод-стрит в 1837 году.


Эти три азиатских соуса – рыбный (некогда используемый во всей римской Европе, но исчезнувший в «тёмные века» и вернувшийся в виде азиатского импорта), соевый (импортируемый из Китая и, позднее, Японии) и основанный на тамаринде карри – приехать одновременно, как нас старается убедить компания Lea & Perrins, не могли, но то, что все они выехали из Азии, сомнению не подлежит. В XIX веке этот истерически покупаемый товар, отлично приспособленный для океанских вояжей, можно было обнаружить в трюме любого корабля в любом порту.

Убедившись в этом, Ли и Перринс поступили мудро – снабдили своими бутылками все океанские лайнеры и предложили стюардам вознаграждение за то, что они будут предлагать соус пассажирам. Плавание за океан длилось бесконечно долго, а еда на борту была бесконечно пресной, так что неудивительно, что вкусовые рецепторы доброй половины путешественников заморочил вустерский соус, и, спускаясь по трапу, эти пассажиры крепко сжимали в руках бутылки, купленные, чтобы отвезти домой. Вустерский соус стал первым глобальным пищевым продуктом, распространённым вирусным маркетингом. Куда бы ни направлялись британцы и британские суда, соус ехал вместе с ними. Что, если из-за этого еда перестала бы отличаться по вкусу? Суть в том, что, познакомившись с этим странным соусом, народы мира изменились, а их вкусы стали чуть дальше друг от друга. Теперь для того, чтобы определить общественное мнение, у нас есть интернет – люди в Куала-Лумпуре, Бристоле и Лиме могут чувствовать одинаковое отвращение к Джастину Биберу или спорить на тему синего или золотого платья. В XIX веке всё узнаваемое становилось революционным.

Несмотря на всеобщую любовь к вустерскому соусу, его водянистая консистенция не позволяла использовать его в некоторых ситуациях. На рубеже веков кому-то пришла в голову мудрая мысль загустить соус тамариндом: за основу вместо рыбы и сои были взяты томаты, которые обеспечивали всё тот же вкус «умами» (томаты – один из наиболее богатых растительных источников свободного глутамата).



Коллекционные карточки Lea & Perrins (ок. 1905).


Voil?, родился коричневый соус HP. Забавно, что, несмотря на отсутствие характерных для вустерского соуса ингредиентов и огромные различия в применении, внешнем виде и плотности, люди долгое время воспринимали эти два соуса как нечто единое, интуитивно чувствуя их странное замаскированное родство. Как же они связаны друг с другом? Соус HP – это родитель или ребёнок вустерского соуса, его брат или потомок?


Соус «Шеф-повар» и соус «Лэзенби», опубликовано в The Graphic, 8 октября 1904.


Реклама «Йоркширские приправы», опубликовано в The Graphic, 8 октября 1904.


Нисколько не удивительно, что и у коричневого соуса HP случайно оказалась персональная история происхождения. Эдвин Самсон Мур, владелец компании Midland Vinegar Company, якобы приобрёл рецепт у Фредрика Гибсона Гартона, торговавшего соусом под маркой Garton's HP Sauce примерно с 1895 года. Несмотря на то, что Мур был крупнейшим производителем уксуса в мире, он лично пришёл в дом Гартона, чтобы забрать долг в сумме 150 фунтов стерлингов – и тут из кухни донёсся запах соуса, от которого Мур пришёл в такой восторг, что простил Гартону долг в обмен на рецепт. Названием соус обязан слухам о том, что именно он был популярен в парламенте – Houses of Parlament. Далее коричневый соус путешествует по миру и начинает появляться то здесь, то там: в Штатах, увы, укореняется его недоработанная ранняя версия, соус для стейков А1 Steak Sauce, в Ирландии – Chef Sauce, в Коста-Рике – превосходный Salsa Lizano, в Австралии же он маскируется под специальный соус для барбекю.


Обложка кулинарной книги Subtle Seasoning («Тонкие приправы», 1932) Lea & Perrins.



Реклама соуса H.P. Sauce advert, Good Housekeeping («Правильное ведение хозяйства», июль 1934).


В середине XIX века император Мейдзи восстановил императорскую власть в Японии. Одним из многочисленных преобразований стала открытость западным влиянию и идеям. Некоторые из таких идей, разумеется, касались вопросов питания, и в Японию хлынул поток западных пищевых продуктов и рецептов. История свидетельствует, что одним из хитов стала свиная жареная котлета или tonkatsu (тонкацу), подаваемая с одноимённым соусом, представляющим собой вариант HP с меньшим содержанием уксуса.

Я полагаю, вероятность того, что тонкацу представила Японии Европа (в лице жующей шницель Австрии?) в эпоху Мейдзи несколько преувеличена, так как это слово пишется на кандзи (оригинальные китайские иероглифы), а не на катакане, которая используется для иностранных слов. Учитывая традицию жарить мясо в панировке, можно предположить, что японцы и без вмешательства европейцев знали, как приготовить такую свинину. Переоценить популярность соуса тонкацу невозможно. Он широко используется не только для котлет, но и для овощных блинчиков, супов, рагу, лапши и – да – для риса тоже. Люди спорят, какой бренд лучше и можно ли приготовить собственный домашний. Самый популярный называется «Бульдог», намекая на английское происхождение и подчёркивая очарование всего иностранного.

Таким образом соус на основе тамаринда, который сто лет скрывался в вустерском соусе под маской его второстепенных компонентов, обошёл полмира как азиатский соус, импортируемый в Англию, исключительно для того, чтобы проделать обратный путь как английский соус, импортируемый в Азию, где им снова поливают рис. Такова одиссея коричневого соуса.


Реклама Lea & Perrins, опубликовано в The Graphic, 8 октября 1904.


Эрнан Кортес сходит на берег в Мексике, 1519. Миниатюра, XVI век.


7. Какао и конфликт

Фрагмент вазы майя с изображением правителя, склонившегося над чашей с какао и разговаривающего с коленопреклонённым слугой.


Шоколад может завести далеко. Первыми магию измельчения и ферментации какао-бобов для приготовления густого питательного напитка освоили ольмеки – наиболее ранняя (примерно 1200–400 гг. до н. э.) из известных мексиканская цивилизация. Далее эту практику совершенствовали майя, употреблявшие напитки из молотых какао-бобов горячими и холодными и придававшие им различные вкусовые и цветовые оттенки с помощью ванили, чили и семян аннато. Какао использовалось в качестве валюты и как элемент кровавых жертвоприношений, им поили воинов для укрепления отваги. Тысячелетиями этот продукт служил объектом борьбы и торговли, его копили, покупали, продавали, рекламировали, страдали от его нехватки и поедали в огромных количествах. Неужели безобидная сласть, к которой тянется неряшливая детская рука, и есть то самое легендарное какао? Как распознать любимое лакомство кровожадных королей, кардиналов и семейства Медичи в конфете, которую можно купить на каждом углу?

Обладающие высокой пищевой ценностью и свойством двойного стимулятора, какао-бобы уникальны для Нового Света: в дополнение к необходимым жирам в них содержатся и кофеин, и более мягкий алкалоид – теобромин. Питательность, лёгкость транспортировки, долгий срок хранения и повсеместная востребованность – всё это превратило какао-бобы в предпочтительную валюту империи майя. Пока остальной мир мучился, чеканя золотые и серебряные монеты для торговли скотом (сколько цыплят равны одной свинье? Как доставить домой половину вола?), майя мешками таскали какао-бобы, обменивая их на товары и услуги. Представляете, сколько потенциальных бед таило в себе какао? Ведь это почти то же, что использовать вместо денег припудренные кокаином картофельные чипсы, которые стручками висят на деревьях, и вы можете их срывать сколько хотите. Впрочем, бобы вкуснее. Конечно, однажды что-то могло пойти не так. Пока какао прекрасно росло на территориях майя и не служило объектом накопительства, большинство граждан имели полное право употреблять его регулярно. Хотя эгалитарные и миролюбивые черты майя существенно преувеличены, в сравнении с другими цивилизациями той эпохи, эта, видимо, действительно отличалась крайней дальновидностью и дружелюбием. И лишь перенаселение в сочетании с засухами и нерациональным использованием земель впервые за весь письменный период истории поместило какао в эпицентр разрастающегося хаоса.


Четверо богов режут уши, проливая кровь на стручки какао. «Мадридский кодекс» (ок. 900–1500).


Какао. Из коллекции сэра Томаса Стамфорда Раффлза (ок. 1824).


Как и большинство империй, майя образовалась путем слияния мелких царств, городов и групп. Выдающиеся научные достижения, организованность и талант к устроительству зрелищ (например, древний город Чичен-Ица на полуострове Юкатан) обеспечили империи расцвет, вопреки тому факту, что она располагалась на наименее гостеприимных землях западного мира. Живописные тропические леса, протянувшиеся от Гватемалы к полуострову Юкатан, знамениты бедными почвами и непредсказуемыми осадками. Территория империи постепенно расширялась, плотность населения росла, и это влекло за собой потребность в новых сельскохозяйственных угодьях и зависимость от урожая кукурузы. Под строительные проекты вырубались огромные участки лесов, что вызывало повышение температуры и засуху. Возможно, люди начали злоупотреблять какао, чтобы быть выносливее при вырубке деревьев и строительстве храмов? Или какао стало предметом раздора само по себе, поскольку голод принуждал народ к набегам на собственные закрома?

Так же, как алкоголь, какао не порождает, а, скорее, высвобождает и усиливает уже существующие склонность к насилию и недовольство, это свойство часто скрыто и проявляется не напрямую. В нашем случае какао, воздействовав на полуголодных людей, взбило пену гражданских волнений, добавило немного насилия – и в итоге получилась настоящая катастрофа. Некогда великая империя рухнула так быстро, что мы до сих пор любуемся руинами недостроенных зданий, брошенных в ходе революции, вспыхнувшей из-за какао. Понимал ли кто, чем были семена разрушения?

После падения империи жизнь быстро вошла в нормальную колею. Употребляемый в меру, популярный у всех слоёв населения, какао представляет собой освежающий, питательный и придающий сил напиток, хотя у несладкого напитка майя мало общего с тем какао или горячим шоколадом, который сегодня пьём мы. Технологический процесс, применяемый в XX веке, разделяет какао на масло, предназначенное только для производства твёрдых кондитерских изделий, и порошок для питьевого шоколада. Майя же применяли зерно целиком, получая без преувеличений полноценное блюдо. В начале XV века, когда империя ацтеков стала развивать заброшенные территории к западу от центра Мексики, майя снова использовали какао в виде торговой валюты. Не существует свидетельств в пользу того, что майя намеревались истребить ацтеков, но власть какао майя несомненно осознавали: майянское божество Эк-Чуах, покровитель торговли и какао, традиционно изображался стариком с мешком товаров, но в вышеупомянутый период ему стали пририсовывать хвост скорпиона и такой же позвоночник, как у бога смерти.


Замок в Тулуме, главной доколумбовой крепости майя. Фредерик Кезервуд «Виды древних памятников. Центральная Америка, Чьяпас и Юкатан» (1844).


Далее к раздаче какао приступают ацтеки, теперь это дорогой импортный товар, предназначенный только для знати, чьи подданные, неуклонно увеличиваясь в численности, питаются исключительно кукурузой. Прибывший сюда в 1519 году, устрашающе похожий на бледнолицего и бородатого Кетцалькоатля Эрнан Кортес (1485–1587) увидел, что обеспеченные ацтеки едят пищу, богатую жирами и алкалоидами, в то время как обычное население (те, кого не съели в процессе ритуальных жертвоприношений, одной из стадий которых было питьё какао) изо всех сил старается удержаться в вертикальном положении на жаре. Словом, для того, чтобы отразить вторжение, ситуация была далеко не идеальной.

В XVI веке конкистадоры привезли шоколад в Испанию, где он приобрёл популярность у аристократии и постепенно распространился по всей Европе. В первой половине XVII века шоколад уже пили во Франции, Италии, Англии и Нидерландах. Он стал любимым напитком кардинала Ришельё (1585–1642), который утверждал, что из всех французов именно он попробовал шоколад первым. По возвращении в Новый Свет иезуиты представили какао-плантации как успешный компонент так называемых «редукций» – иезуитских поселений в Парагвае, целью которых было обращение коренного населения в католицизм с правом максимального сохранения родного языка и культуры. В «редукциях» какао-бобы выращивались на продажу (а заодно и как средство камуфляжа едких иезуитских ядов). Вспомним, что после того, как в 1642 году Ришельё разошёлся во взглядах с папой Урбаном VIII, он умер от болезни, над природой которой учёные до сих пор ломают голову (мой совет: ищите на дне чашки с шоколадом), а кардинал Мазарини (ещё один преданный поклонник напитка из какао-бобов) был вынужден нанять персонального шоколатье, чтобы тоже не пасть жертвой отравления. В 1767 году иезуитов отозвали из Парагвая из опасений, что их влияние становится слишком сильным, а в 1773-м папа Климент XIV распустил орден. Через год папа Климент скоропостижно умер от таинственной болезни. Хотя историки и писатели неоднократно обвиняли иезуитов в том, что те отравили папу из мести, но в нашем распоряжении нет никаких фактов, кроме информации о несомненной любви, которую папа питал к шоколаду.


Приготовление шоколада. Джон Огилби «Последнее и наиболее точное описание Нового Света» (1671).



Идолы Копана, Фредерик Кезервуд «Виды древних памятников. Центральная Америка, Чьяпас и Юкатан» (1844).


Эк-Чуах в «Бурбонском кодексе» (ок. 1507–1522). Факсимиле 1899.


Между тем в Англии в 1649 году лорд-протектор Оливер Кромвель, едва разделавшись с королём Карлом I (это цареубийство никакого отношения к какао-бобам не имело), учёл любовь соотечественников к шоколаду и отправился на войну с Испанией. Вступив в разумный альянс с французами, Кромвель пошёл против испанских владений на Карибах. В 1655 году Уильям Пенн, основатель Пенсильвании (кстати, будущей штаб-квартиры шоколадной компании Hershey), высадил морской десант на плохо укреплённой Ямайке с намерением вырвать её и шестьдесят расположенных там плантаций какао из-под испанского контроля. В те времена какао было главной сельскохозяйственной культурой Ямайки; Англии удалось избавиться от ревностно оберегаемого испанского патронажа над торговлей этим продуктом и по завершении англо-испанской войны в 1660 году стать главной экономической силой.


«Посейдон везёт шоколад из Мексики в Европу». Антонио Колменеро де Ледесма, шоколад Inda (1644).


«Толпа, разгорячившаяся от шоколада и кофе» (XVII век).


Сходя с ума от шоколада, англичане не теряли времени даром: кондитерские и шоколадные дома вырастали здесь и там, точно хипстерские бары в Хакни. Из записи в дневнике Сэмюэла Пипса от 24 апреля 1661 года мы узнаём, что на завтрак он пил шоколад, рекомендованный как средство от похмелья и для улучшения пищеварения. Традиционно употребляемый горячим и сладким с добавлением таких специй, как перец, гвоздика и анис, шоколад быстро стал соперником кофе. В отличие от испанцев и французов, которые считали шоколад предметом роскоши, предназначенным исключительно для высшего класса, англичане сделали этот напиток общедоступным, в кафе и магазинах его мог купить кто угодно (по крайней мере, тот, кто мог себе это позволить, поскольку стоил шоколад в два раза дороже чая и в четыре раза дороже кофе). В шоколадных и кофейных домах, случалось, дрались и играли в азартные игры, но до серьёзной анархии дело не доходило. Контролируя поставки карибских сахара и какао, Англия стала одной из крупнейший торговых стран в мире и самым большим потребителем шоколада.

Между тем усиление Англии обернулось потерями для Испании, которая продолжала ориентироваться на огромные количества шоколада и распределяла его с вопиющим неравенством, что и приблизило конец золотого века Испанской империи. Одурманенная шоколадом аристократия регулярно выписывала чеки на суммы, немыслимые для обделённого шоколадом рядового солдата. Голландия же, добившись независимости, быстро организовала какао-маршрут на Карибы через Кюрасао. Как только ситуация стабилизировалась, голландцы вслед за Англией развернули торговлю шоколадом в разнообразных кафе и не стали превращать этот продукт в атрибут сладкой жизни высшего класса. В конце концов, голландцы только что вырвались из когтей Испании и уже знали, какие превратности подстерегают тех, кто не делится шоколадом.


Лонднский кофейный дом. Рисунок неизвестного автора (ок. 1690–1700).


Кромвель умер в 1658 году от сложной формы малярии, отягощённой расстройством почек и мочевыводящих путей. По иронии, именно шоколад широко рекомендовался в качестве лекарства от этих болезней, но маловероятно, чтобы пуританин Кромвель следовал рекомендациям (не забываем, что этот человек запрещал рождественский пудинг). Или лорд-протектор всё же дал слабину, и кто-то добавил яд в его шоколадное «снадобье»? Если бы это могли проверить в 1661 году во время его эксгумации и посмертной казни! Впрочем, как бы то ни было и безотносительно Кромвеля, усилиями англичан и датчан опасность шоколада была временно подавлена, и акты насилия в связи с ним почти не встречались до конца XVIII века. После чего бездна и разверзлась.

Параллельно с англо-франко-испанской войной во Франции в 1648 году предпринимались революционные попытки свержения аристократии. Смута, названная «фрондой» (в честь любителей швырять камни в окна сторонников кардинала Мазарини, который в это время вполне мог наслаждаться чашкой утреннего шоколада), представляла собой серию антиправительственных мятежей, которые, не достигнув цели, в конечном итоге способствовали укреплению монархии и абсолютизма. Различные революционные силы часто придерживались противоречивых целей, и революционное движение, таким образом, не смогло набрать критическую массу, необходимую для победы над действующим правительством, а лишь наделало много шума и породило страшную неразбериху. Избежав возмездия за шоколадные злоупотребления, спесивая французская аристократия удвоила ставки. В популярной у состоятельных господ поваренной книге конца XVII века предлагался рецепт «дикой утки, тушённой в шоколаде», тем самым народу Франции давалось понять: «Мы не только выпиваем огромные количества шоколада, пока вы голодаете, – мы настолько в шоколаде, что даже тушим в нём уточек». В высшем обществе распространилась мания использовать шоколад для профилактики венерических заболеваний – вручив его жене или любовнице, вы разжигали в ней страсть к шоколаду и тем сокращали число болезней, передающихся половым путём. Словом, поворотный момент наступил, и на горизонте замаячила революция. Удивительно, но первой оказалась Северная Америка.


Луис Мелендес «Натюрморт с шоколадом и выпечкой» (1770).


Этьен Лиотар «Шоколадница» (ок. 1745).


Реклама шоколада Baker's (ок. 1924).


Коллекционная карточка какао Cadbury's Cocoa (ок. 1885).


Реклама Fry's Cocoa, опубликовано в The Sphere (ок. 1910).


В начале XVIII века французы пытались выращивать какао в Миссисипи и Луизиане, но деревья здесь не прижились, и из-за пристрастия к шоколаду американские колонии впали в зависимость от британской торговли. К середине века американцы уже так горячо любили этот продукт, что Бенджамину Франклину, изобретателю, издателю и военачальнику, для решения вопроса приходилось прибегать к собственным военным полномочиям. В период войны против Франции и Индии (1754–1763), совпавшей с Семилетней войной между Англией и Францией (1755–1764), Бенджамин Франклин гарантированно обеспечивал каждого офицера армии генерала Брэддока шестью фунтами шоколада.

Прошло совсем немного времени, и в колониях, особенно в Массачусетсе, потихоньку забродили антианглийские настроения. Понадобился финальный толчок в виде строительства в 1765 году кондитерской фабрики на берегах реки Непонсет в Дорчестере, ныне это район Бостона. С огромным потоком шоколадных кексов, выпекающихся на этом предприятии, и без того сомневающийся колониальный город уже справиться не смог, и в следующие одиннадцать лет мир увидел сначала Бостонскую бойню (1770) и связанные с ней бунты, затем Бостонское чаепитие (1773), в ходе которого обожающие шоколад мародёры сбросили огромный груз чая в Бостонскую гавань, а затем и начало Американской революции в соседнем Лексингтоне (1775). Континентальный конгресс ввёл ценовые ограничения, чтобы сделать стоимость шоколада доступной для революционеров, и запретил экспорт шоколада из Массачусетса, поскольку в нём нуждалась армия. В предыдущий раз шоколад играл такую же решающую для исхода войны роль в 1428 году, когда ацтеки объединились для победы над тепанеками.

Британцы, тщательно следившие за влиянием шоколада на собственных островах, за рубежом претерпели полный политический крах. Впрочем, вскоре их начали сильнее тревожить беспорядки во Франции, чем заокеанская ситуация. Хотя и американская, и французская революции вдохновлялись идеей «шоколад для всех» и подогревались на медленном огне европейского Просвещения, их развитие пошло радикально разными курсами. Американская революция (1765–1783) была относительно изолированным событием, за которым последовал период восстановления и государственного строительства, в то время как французская (1789–1799) на протяжении долгого времени перемещалась от одного катаклизма к другому. Более жестокая, более прогрессивная по сравнению с американской, французская революция разрушила саму идею монархии и после наполеоновского периода, завершившегося в 1815 году, распространила эту идеологию по всей Европе, что и вызывало масштабные изменения в производстве шоколада, характерные для XIX века.


Реклама какао van Houten' s, опубликовано в The Graphic, 1904.


В 1814–1815 годах, чтобы остановить порождённые французской революцией волны насилия, в которых тонула Европа, был созван Венский конгресс. Были установлены и перенесены границы, а выделенной Бельгии поручили развить производство вкусного, но стимулирующего агрессию шоколада. Новые договорённости и границы, более глубокое понимание европейской целостности воплотились в изобретённом в 1832 году высококачественном и замысловатом венском шоколадном изделии, известном как торт «Захер» – он был подобен радуге, ниспосланной на землю богом, только вкуснее. Следуя заветам Венского конгресса, англичане, голландцы и швейцарцы также предприняли важные шаги для решения проблемы шоколадной агрессии, которая на протяжении столетий держала под контролем западный мир. В ближайшее десятилетие после Венского конгресса появились такие английские шоколадные бренды, как Cadbury, Huntley & Palmers, Clark's и Fry's, и все они были основаны квакерами. Стремясь избежать порабощения какао-торговлей и маниакального потребления, кондитеры изобрели технологии – включая технологию изготовления шоколадных плиток и батончиков (1847), – что с успехом обуздало какао-бобовый хаос. К сожалению, решающее слово больше не за квакерами, и бороться с широко применяемой и жестокой эксплуатацией детского труда на африканских предприятиях, которые занимаются торговлей какао-бобами, в XXI веке некому.


Реклама молочного шоколада (1928).


Новый молочный шоколад Rowntree's, опубликовано в The Tatler, 1 февраля 1928.


Метод отделения какао-порошка от какао-масла в 1828 году изобрёл голландский шоколатье Конрад Ван Гутен, а его соотечественники усовершенствовали технологию, добавив в неё процесс подщелачивания (dutching), в результате которого порошок становится более мягким. Именно масляно-порошковая сепарация и отличает современные шоколадные напитки от их предшественников. Легендарно нейтральная Швейцария изобрела технику конширования – перетирание шоколада под прессом до состояния, при котором его текстура становится гладкой и однородной, но в итоге испаряются до 80 % летучих ароматических компонентов (и влаги). Так получают пресный молочный шоколад, который популярен во всём мире. Изменение времени и температуры изготовления продукта и различные вкусовые добавки делают промышленный шоколад более химическим и отличающимся от того, каким он был прежде. И, хотя в рационе солдат обеих мировых войн неизменно присутствовал шоколад, считалось, что он больше возбуждает и поднимает настроение, а не усиливает агрессию. Амфетамины, которые широко применялись в немецкой армии для поддержания солдат в боевой готовности и вызывали непримиримость к врагу, логично назывались Panzerschokolade («танковые шоколадки») в честь немецких боевых машин.

Если же вы хотите попробовать настоящий шоколад, вроде того, у которого должен быть скорпионий хвост, отправляйтесь в Модику на Сицилии и закажите там полнотелый шоколад, приготовленный без разделения какао-бобов на порошок и масло, добавьте в него кристаллический сахар и тщательно размещайте вручную при комнатной температуре. Но, если потом вам внезапно и непреодолимо захочется швырнуть камень в окно мэра или поджечь кому-нибудь шины, не говорите, что вас не предупреждали.


Псалтырь Лутрелла (1325–1340).


8. Право на жизнь, свободу и стремление к нежности

Слова buccaneer (пират) и «барбекю» произошли от одного корня – слова barbacoa, которым на языке индейцев таино обозначалась конструкция из деревянных палок для медленного приготовления мяса или его высушивания. Доколумбовое коренное племя таино специализировалось на рыбных блюдах и консервированном мясе, которое сегодня мы бы назвали вяленым. То, что слова-обозначения для пресловутых карибских пиратов и способа приготовления пищи на открытом воздухе образовались от одной и той же основы, не случайно. Рискуя романтизировать профессию, представители которой, вероятно, были грубы и беспощадны, мы скажем, что пираты – это любители барбекю семи морей: дикие и неукротимые, чья единственно возможная и комфортная форма существования – вне цивилизации.



Приготовление рыбы на огне. Джон Уайт Travels through Virginia («Путешествия по Вирджинии», 1618).


Строго говоря, барбекю означает приготовление либо целиком животного, либо его малоценных и жёстких частей в течение длительного времени и при относительно низкой температуре с тем, чтобы коллаген, соединяющий мясные волокна, превратился в желатин – этот процесс происходит при температуре 65° по Цельсию. Чтобы при такой температуре мясо не обуглилось по краям, его нужно несколько часов готовить не над огнём (способ гриль), а рядом и, как правило, в закрытом пространстве. В этом плане барбекю больше похоже на обжаривание, чем на иные уличные кулинарные практики типа гриля.

Барбекю с его атавистическим характером – явление для современности уникальное. Барбекю требует неторопливости, а мир живёт на высокой скорости; барбекю остаётся дешёвым в мире, одержимом деньгами; барбекю органически социально в эпоху, когда поводы для встреч с ближними становятся все более искусственными. И, хотя существуют люди, готовые скорее приготовить барбекю из самих себя, чем признать, что этот метод применим к чему-либо другому, кроме их любимого мяса, но барбекю предлагает самые разнообразные возможности. Да, для такого способа отлично подходит свинина – это верно. Причин тому несколько, включая простоту и доступность свиноводства, прекрасный вкус конечного продукта и высокий процент содержания в нём жира, что позволяет коллагену застывать, не пересушивая мясо. И всё же главные отличительные черты барбекю весьма просты: мясо, время, огонь и компания, собравшаяся для того, чтобы получить удовольствие от аппетитного результата.

В средневековой Англии до того, как принятые в XVII веке законодательные акты начали ограничивать использование общественной и квазиобщественной (к примеру, королевские леса) собственности, почти каждый житель держал нескольких свиней, которые выпускались искать пропитание в виде желудей и прочих древесных деликатесов в соответствие с древней практикой, называемой «плодокормный выгон».


Ноябрь, Молитвенник королевы Изабеллы (ок. 1497).


Мужчины сбивающие жёлуди для свиней в ноябре. Псалтырь королевы Марии (ок. 1310).


На предыдущей странице: «Гаучо из Тукумана». Эмерик Эссекс Видал (1820)


Приготовление пищи на вертеле. Из Псалтыря Лутрелла (1325–1340).


Традицию готовить барбекю из целого кабана в V веке принесли в Англию англосаксы, и до XVII века она была широко распространена в сельской местности. Эта же традиция сохранилась в Ирландии, хоть сейчас она и не так популярна. На севере США, в Нью-Йорке, среднеатлантических штатах и Новой Англии барбекю в значительной мере заменил гриль, размещаемый на заднем дворе дома, а несколько районов Новой Англии увлеклись методом кламбейк (обладающим б?льшими возможностями, чем можно предположить из названия (clam по-английски – моллюск), и означающим медленное приготовление морепродуктов, как правило, на подушке из морских водорослей и горячих камнях). В упомянутых регионах климат работает против вас; классическая традиция барбекю предполагает тёплую погоду и расслабленную атмосферу, что труднодостижимо на севере. Как следствие, поваренные книги индустриальной революции шагнули в сторону молочных поросят. Всем знакома картинка: молочный поросёнок с зажатым в пасти яблоком пялится на вас, возлегая на блюде в окружении овощей. Крепкий, идеально помещающийся в духовку поросёнок для крепкой, собравшейся вокруг духовки семьи.

В южной части Соединённых Штатов, имея ряд местных особенностей и различную рецептуру, барбекю и сегодня остаётся любимой формой досуга. По традиции таино, обогащённой влиянием африканских рабов с Юга, готовится свиное барбекю, а в Кентукки предпочитают баранье. Эта практика распространилась в период Великой миграции (1916–1979), когда шесть миллионов афроамериканцев переселились из сельского Юга в Северо-восточный и Западный регионы и на Средний Запад. Миграция обусловила развитие барбекю в Канзасе, Мемфисе, Чикаго, Лос-Анджелесе, Гарлеме и множестве других мест по всей Америке, где различные техники, соусы и сухие приправы Дальнего Юга корректировались в соответствии с местными вкусами и имеющимися ингредиентами.

Мексиканский штат Юкатан стал еще одним важным агентом влияния на Южную Америку и Техас, где укоренилась традиция барбекю из говядины. Согласно одной теории, всё началось на встрече мапуче (коренного населения юга и центра Чили и юго-западной Аргентины, включая современную Патагонию) с полинезийцами (народом, населяющим более тысячи островов Тихого океана), состоявшейся на острове Моча чилийского побережья. Полинезийцы луау согласились раскрыть секрет земляной печи, вероятно, в обмен на несколько корзин сладкого картофеля и дюжину морских свинок (которых инки одомашнили и разводили из-за их невероятно прекрасного вкуса). Далее метод отправился в путешествие по побережью, где вдохновил майя придумать земляную печь пибил (pibil), а техасцев – яму для барбекю. В середине XIX века поваренные книги для мексиканского среднего класса, например, El Libro de Cocina («Книга рецептов») Гуффе, продолжали предлагать многочисленные рецепты для приготовления барбекю в яме, что говорит и о наличии, и о популярности этого метода. Родственные методы, очевидно, развивались параллельно.


«Барбекю на Юге», рисунок Хораса Брэдли, опубликовано в еженедельнике Harpers Weekly 9 июля 1887.


Соединённые Штаты стали родиной множества традиций, но барбекю есть у всех народов. Блюдо бедуинов зарб (козлятина и другие виды мяса и овощей томится в песчаной печи в пустыне) по-прежнему распространено и готовится регулярно. К локальным разновидностям барбекю (куски мяса меньшего размера медленно готовятся на небольшом огне) можно причислить аргентинское asado, бразильское churrasco и южноафриканское brai. Эти три метода напоминают технологию приготовления мяса на открытом огне, которую в современном западном мире часто называют грилем и ассоциируют с барбекю; технология действительно сохраняет главные температурные и временные пропорции, позволяющие превращать коллаген в желатин.


«Барбекю в Джорджии на ярмарке в Атланте», рисунок В.А. Роджерса, опубликовано в Harper's Weekly 9 ноября 1895.


Ж. Гуффе El Libro de Cocina (1893)


В былые времена барбекю занимало центральное место в человеческом существовании. Большая игра длилась неделями, после чего кого-то наконец убивали, приносили домой и медленно готовили на огромном костре, чтобы каждый член группы смог причаститься к результату. Хорошо это или плохо, но мы перешли в иную фазу, а по-прежнему крепкая традиция барбекю живёт, и не рядом с современной цивилизацией, а вне её. Подлинное барбекю нашло свой путь и выжило не в качестве примитивного (как может кому-нибудь показаться) занятия и не в виде блестящего высокотехнологичного предмета, навязываемого миру производителями современных грилей, а как третья категория, дикая и независимая. Поэтому барбекю уязвимо. Будь мы просто толпой парней, которые нашли место, разожгли огонь и жарят мясо, попивая пиво и стуча на барабанах, никто бы и слова не сказал. И если бы барбекю означало, что вы просто переместили современную технологичную кухню на свежий воздух, чтобы найти какое-нибудь применение трюфельному маслу, это тоже никого не заинтересовало бы. Настоящее барбекю – открытое, всеобъемлющее и решительно не мужское, – даёт нам возможность взять передышку, отключиться от этого мира, цивилизации и хаоса, царящего за её пределами.

Разумеется, популярность барбекю всегда была проблемой. В Северной Америке XVIII века часто имела место политическая кооптация. Богатые южные плантаторы – в их компании был замечен знаменитый Джордж Вашингтон – устраивали бесконечные барбекю, на которых многочисленные рабы подавали деликатесное мясо на красивых тарелках. Со временем это превратилось в собрания, укрепляющие гегемонию белых мужчин, а победа на выборах стала возможной только при поддержке барбекю. Политики американского Юга по-прежнему считают важным есть свинину и пить пиво с народом. К счастью, все попытки сделать барбекю легко доступным на деле ведут лишь к разрушению его смысла (и, как правило, к снижению качества еды). Барбекю создает время, внимание, усилие и общность: превращение его в замысловатое политическое событие не просто противоречит изначальным принципам, а сжигает их дотла.


Seagram's Weekend Bar and Barbecue Book («Напитки и рецепты для барбекю», 1960-е). Иллюстрации Джо Кауфмана.


В 1950-е популярность барбекю была повсеместной, а разнообразные приспособления для экономии времени обещали переделать быт так же кардинально и бесповоротно, как Вторая мировая война переделала мир. Джордж Вебер, работавший на сталелитейном заводе в Чикаго, приспособил две половины стального буя и сделал из них сферический гриль. Устройство получилось удобным и портативным, но, как и большинство подобных гаджетов, вызывало у клиента разочарование. Справедливости ради следует отметить, что мистер Вебер наверняка намеревался жарить на гриле только гамбургеры, хот-доги и странные говяжьи бифштексы, и для всего перечисленного его гриль подходил превосходно. Но на дворе стояло послевоенное время, и приведенный в порядок задний двор принял гриль Вебера, хотя для настоящих вещей тот не предназначался. Сферический гриль упростил процесс приготовления еды, особенно в пригородах, а поскольку технологии развивались семимильным шагами, вскоре появился и газовый гриль, который можно было использовать на собственной закрытой территории. Так же, как холодильники и стиральные машины были товарами для женщин, гриль стал товаром для мужчин. Виски со льдом, газета, гриль Вебера – пойдём поджарим по паре сосисок до того, как начнётся матч…

Дополняя намерения сделать барбекю атрибутом высшего и среднего класса, правительства многих стран либо полностью запретили, либо ввели жёсткие правила для использования устройств с открытым огнём на задних дворах жилых домов. Во многих американских штатах вам не позволят развести огонь даже на пляже, а в Мериде, Юкатане и Мехико в черте города запрещается жарить даже перцы чили. Граждане реагируют на подобные запреты, перемещая свои нелегальные барбекю в сады и леса и уподобляясь средневековым свиньям, отправленным на общий выпас. Даже в нашем индустриальном обществе доступ на большие общественные территории по-прежнему закрыт. Выемка земли и устройство кострищ в большинстве случаев запрещены, но в некоторых общественных парках появились места, оборудованные для гриля, чтобы граждане предпочитали его, а не барбекю. Посыл ясен: поджарьте пару гамбургеров, сожгите сосиску, но не устраивайте здесь большие, громкие и долгие сборища.


Мужчина рядом с киоском по продаже барбекю из гальванизированного металла. Опубликовано в Corpus Christi, Техас, февраль 1939.


Когда достижения и правила начинают ограничивать нашу свободу? На значительной части территории Америки гражданам разрешено ношение оружия, это право якобы гарантируется (расплывчатой и малопонятной) Второй поправкой к Конституции США, принятой 225 лет назад. Но ведь Первая поправка касается права граждан собираться мирно – права, являющегося краеугольным камнем демократии. А мирные собрания граждан нуждаются в пище и питье, и собравшаяся толпа придаёт смысл барбекю. Посягательство на нашу способность накормить большую, мирную (хоть и слегка подвыпившую) компанию можно расценивать как нападки не только на демократию, но и на само понять «быть человеком» – и «хотеть есть».

Поучительный эпизод произошёл в 1983 году. Том Мецгер, скандально известный сторонник идеи превосходства белой расы и ксенофоб, затеял церемонию сожжения креста в Лос-Анджелесе. Поскольку в Лос-Анджелесе запрещено разведение огня без специального разрешения, Мецгер предложил получить его официально и действовать под его защитой. Один свободный журналист и фотограф, притворившись членом ку-клукс-клана, снял происходившее на видео под предлогом сбора материала о вмешательстве и жестких действиях полиции, и тем самым увековечил на плёнке невежество и бесчеловечность. Нет, превращаться в интернет-маньяка и выступать с заявлениями, что всякий, кто неправильно понимает различия между грилем и барбекю, нацист, я не намерен, но… Собравшиеся устроили гриль, швырнули туда нечто вроде свиной отбивной, печёные консервированные бобы и кресты, предназначенные для сожжения. Они совершили массу ошибок, я коснусь лишь некоторых. Присвоив афро-американо-мексиканское культурное наследие – подлинный дар человечеству, – Мецгер использовал его для своих нелепых сепаратистских целей. Мецгер был (раз) нацистом и (два) антисемитом, но, несмотря на это, находил время на организацию гражданского пограничного контроля и рьяно защищал Америку от мексиканских эмигрантов, то есть это был убеждённый и опытный ксенофоб. И, что для нас ещё более важно, правительственный контроль над диким барбекю он пытался направить против всего человечества.


Мобильные барбекю из книги Х.Н. О'Коннор Today's Woman Barbecue Cook Book («Современная книга рецептов для барбекю, 1954)


Выемка готовой говядины из ямы для барбекю, Лос-Анджелес, барбекю шерифа (прим. 1930–1941).


Всё это понимал Бобби Сил, соучредитель партии «Черные пантеры», написавший наполовину поваренную книгу, наполовину манифест Barbeque'n with Bobby («Барбекю с Бобби», 1988). Сил утверждает, что люди неверно употребляют термин «барбекю», ассоциируя его с отдыхом и праздниками. Кроме того, он критикует рестораны, порочившие и удешевлявшие акт барбекю, и обращается к весьма важному, но упускаемому из вида вопросу: роль коммерциализации в процессе девальвации барбекю-кухни. Множество ресторанов готовят качественное барбекю, но каждый раз, когда открывается новая сетевая точка, где к мясным полуфабрикатам подают соус «барбекю», каждый раз, когда на рынок выпускаются новые чипсы или сухарики «со вкусом барбекю», или «Макдоналдс» зазывает на барбекю-бургер, область нашего влияния сокращается. И разве то, что ребёнок, разглядывая стойку с картофельными чипсами, не выделяет вкус барбекю подобно вкусу сметаны или лука, не следует рассматривать как проявление квазибунта против равнодушного капиталистического мира, который высушил барбекю до состояния неузнаваемой приправы?


Бобби Сил «Барбекю с Бобби» (1988).


Не секрет, что корпорации и правительства разрушили культуру барбекю ради иных безобразных начинаний. А должно быть так: барбекю нужно вывести из круга, оно должно стоять особняком. Все попытки взять его под контроль и превратить в товар доказывают одно – барбекю и человечество нуждаются друг в друге. Вы можете взять ситуацию в свои руки, когда в следующий раз купите рёбрышки: не заказывайте готовое, а выройте яму, разведите огонь, позовите друзей, знакомых и пару врагов, приготовьте соус, маринад и сухие приправы. Поскольку наша жизнь всё более состоит из мерцающих огней, эфемерных звуков и размытых представлений, сплетающихся в танце на периферии сознания, умение остановить мгновение, сделать вдох и глоток становится всё более важным. Нас ежедневно окружает цифровой хаос, настолько полный, что в нём уже можно создать подобие порядка. Я полагаю, что более всего этот порядок должен стремиться к сэндвичу со свининой, приготовленному по всем правилам. И пусть вегетарианцы не думают, что им удалось сорваться с крючка: им следует взять корнеплоды – скажем, большую мясистую редьку, огромную репу или гигантскую брюкву, добыть тыкву величиной с летающую тарелку, устроить барбекю и сварить суп – но делать это нужно медленно. М-е-д-л-е-н-н-о.


Реклама барбекю: «Папа, полей уголь и зажги огонь, пора устроить пикник». Опубликовано в Better Homes & Gardens, июнь 1960.


Реклама гриля Royal Chef Grill advert, опубликовано в Look, июнь 1954.


Жюль Гуффе «Королевская кулинарная книга кондитера» (1874).


9. Пусть едят по очереди

«Генерал Санта-Анна» Лукас Аламан, Historia de Mejico («История Мексики», 1849–1852).


В 1838 году французы вторглись в Мексику предположительно для того, чтобы собрать просроченные долги. Собственно, конфликт, как это часто случается, завязался десятью годами ранее, в 1828 году, когда мексиканские войска якобы разрушили французскую кондитерскую, принадлежавшую джентльмену по имени Ремонтель, в районе Такубайя недалеко от центра Мехико. Существуют две альтернативные версии события: первая рассказывает о двух работавших в кондитерской французах, которых убили солдаты мексиканской армии под предводительством генерала Антонио Лопеса де Санта-Анны (1794–1876); вторая – о том, что мексиканцы похитили из кондитерской все пирожные до единого. Далее история гласит: господин Ремонтель после продолжительных и неудачных переговоров с мексиканским правительством о возмещении ущерба пожаловался французам и потребовал компенсацию в диковинном размере – 60 000 песо, что по подсчётам примерно в шестьдесят раз превышало стоимость кондитерской. Французы долго размышляли и в конце концов решили увеличить сумму мексиканского долга до 600 000 франков. Любые предположения, почему этот эпизод стал поводом для Кондитерской войны, не выдерживают ни малейшей критики: убийство, вандализм, воровство, долг выглядят неправдоподобно, и ничего проверить, разумеется, нельзя. Заявление господина Ремонтеля о возмещении ущерба, равно как и сама история, не упоминаются ни в одном дипломатическом документе, которыми в то время обменивались Франция и Мексика. Но один факт не вызывает сомнений – мексиканцы настойчиво называют войну Кондитерской и никогда не называли её как-либо иначе.

В 1821 году Мексика успешно обрела независимость от Испании, но, несмотря на это, в следующие пятьдесят лет политическая ситуация в стране оставалась нестабильной, поскольку Мексика металась между республикой и монархией. Не способствовала улучшению ситуации и революция в Техасе, закончившаяся для Мексики территориальными потерями после того, как генерал Антонио Лопес де Санта-Анна выиграл битву за Аламо (23 февраля – 6 марта 1836 года), но провалил завершение войны, в результате чего Техас получил независимость. Среди этого хитросплетения противоречивых политических и социальных сил в 1838 году и развернулась Кондитерская война.


«Штурм дома генерала Санта-Анны», 1838. Акварель, ок. 1870.


Вид Веракруса, опубликовано в Mexico у sus alrededores (1869).


В марте 1838 года французская эскадра, причалив к берегам Веракруса, отправила со своего флагмана Hermione угрожающий ультиматум с требованием выплатить долг. Мексиканское правительство в ответ прислало три дюжины вкуснейших queque и bizcochos (торты, пирожные, печенье), сопроводив их посланием: «Таких денег у нас нет. А если бы они у нас были, мы бы всё равно вам их не отдали». Французы блокировали порт Веракруса, сделав невозможным импорт важнейших товаров и таких популярных ингредиентов для кондитерских изделий, как корица, анис и ананас. Поскольку дипломатические отношения были расторгнуты, многие европейские страны снаряжали корабли на поиски собственной выгоды (то есть чтобы насладится зрелищем колонии, получающей воздаяние). Контр-адмирал Чарльз Боден (1784–1854), горячий поклонник Charlotte ? la Parisienne (шарлотки парижской) был поставлен французами во главе флота. Он взял с собой собственного кондитера, вполне возможно, ученика Мари-Антуана Карема (1784–1833), знаменитого на весь мир французского повара, создателя Charlotte ? la Parisienne и автора книги Le Patissier Royal Parisien (опубликованной на английском языке в 1834 году под названием The Royal Parisian Pastrycook and Confectioner («Королевская кондитерская кухня Парижа»)). В книге рассказывалось в том числе о знаменитых pi?ces mont?es: скульптурных тортах сложнейшего дизайна, которые часто выпекались в форме военных крепостей.

Хотя книгопечатание появилось в Мексике ещё в XVI веке, первые две поваренные книги увидели свет лишь в 1831 году, через десять лет после обретения независимости от Испании. И Novisimo Arte de Cocina («Новое кулинарное искусство»), и El Cocinero Mexicano («Мексиканская кухня») были попытками определить кулинарную идентификацию нации: первая – робкой, вторая – уверенной, с хорошей риторической базой и богатым выбором рецептов.




План Веракруса, подготовка к штурму 5 декабря 1838.


В El Cocinero Mexicano представлены шесть разделов кондитерских изделий, а число рецептов превышает восемьсот, и все они посвящены только тем блюдам, которые характерны для ставшей независимой Мексики. На протяжении столетий испанские колонисты ехали в Мексику, рассчитывая удовлетворять здесь своё пристрастие к сладкому, что в сочетании с богатым выбором местных ингредиентов, таких как шоколад, ваниль, земляника, вишня и кактус, и сформировало прочную кондитерскую культуру. Существовала квазиевропейская традиция, представленная, как правило, поварами-мужчинами (испанская мода), которая использовала местные ингредиенты и учитывала местные вкусы. Параллельно в монастырях развивалось производство тортов монахинями. В такой Мексике Ремонтель и открыл свою кондитерскую, где наверняка подавались приготовленные в соответствии с последними рекомендациями Мари-Антуана Карема восхитительные архитектурные сласти и съедобные миниатюрные шедевры. В прекрасной новой Мексике сотни сладких блюд, сделанных по европейской или местной рецептуре, слились и смешались друг с другом и, переписываемые от руки на протяжении двухсот пятидесяти лет, образовали новую кулинарную реальность, синкретическую и уникальную.


Симон Блануэль, Novisimo Arte de Cocina («Новая кулинария, 1831).


21 октября 1838 года командующий флотом Чарльз Боден отправил сообщение с предложением ускорить вторую встречу с министром иностранных дел Мексики Луисом Куэвасом, которая на этот раз должна была состояться в Халапе, столице штата Веракрус, 17 ноября. Изголодавшиеся по привычному ассортименту выпечки мексиканцы, разумеется, с б?льшим энтузиазмом стремились достичь соглашения, но французы решили потребовать дополнительные 200 000 песо на покрытие расходов (к примеру, за трансатлантическую перевозку кондитера). Куэвас отказался, возможно, подумав: «Шоколадные и ванильные bizcochos мы уже пережили, разве что-то может быть хуже?» Но, будучи родом из Мехико, он недооценил важность порта Веракруса для местной экономики: блокада порта означала, что не будет ни leche de pina (ананасового молока), ни cubiletes de canela (коричного печенья). Французы привели в боевую готовность три фрегата, один корвет и два бомбардирских корабля и стали ждать команду французского премьер-министра графа с несколько неожиданным именем Луи-Матьё Моль (1781–1855). Ранее в тот же год бывший артиллерийский офицер австриец Август Занг (1807–1888) основал пекарню Boulangerie Viennoise на улице Ришельё в Париже. Там подавали разнообразные венские изделия, но отличительным знаком заведения стало собственное изобретение владельца – пропитанный маслом слоёный ролл в форме полумесяца, названный круассаном и сделанный на основе kipferl, ванильно-миндальной булочки похожей формы. Налетевшие на пекаря французы похитили круассаны, рецепт и саму идею, оставив после себя лишь опрокинутый поднос с kipferl. Возможно, граф Моль без промедления отправил Бодену коробку этого безумно популярного кондитерского новшества, сопроводив посылку инструкциями? Маловероятно, но жест был бы красивый. 27 ноября 1838 года мексиканские посланники взошли на борт судна Бодена с последним предложением о перемирии, которое было отвергнуто после всего нескольких часов обсуждения. Обстрел начался немедленно, мексиканские сановники толком не успели вернуться в гавань. Морскую крепость Сан Хуан де Улуа защищали 1186 солдат и 153 орудия, но они оказались бессильными против новой бомбической пушки, которую изобрёл Анри-Жозеф Пексан (1783–1854), большой любитель souffl?s au parfait-amour («идеальная любовь», алкогольный сироп с добавлением цветочных лепестков, ванили и апельсиновой цедры). Прямая наводка и огромная сила удара быстро решили исход боя. В конце первого дня боевых действий французы потеряли четверых, а мексиканцы 224 человека, и Боден известил командующего гарнизоном, что следующим этапом станет сожжение крепости дотла. Посовещавшись, командующий крепостью и генерал Веракруса решили, что, пожалуй, лучше заглянуть в закрома и попытаться найти требуемую сумму. Была достигнута договорённость о снятии блокады на восьмимесячный срок, людям Бодена позволили сходить на берег для пополнения провианта, и они смогли отведать восхитительный budin de leche (молочный пудинг). А потом произошло вот что: когда в Мехико узнали о капитуляции, гарнизонное командование и генерал попали под арест, а вернувшийся в строй для борьбы с французской угрозой Санта-Анна получил приказ атаковать. Возможно, всё дело в том, что Санта-Анна был небольшим любителем выпечки, зато так высоко ценил жареных цыплят, что даже попал в плен в битве при Серро-Гордо, поскольку предпочёл заняться цыплёнком, а не отступать.

Ко времени Кондитерской войны французская кухня (с небольшой помощью Наполеона) уже подчинила себе почти всё европейское кулинарное население. Французы привыкли, что страны сдаются и признают превосходство французской кухни, поэтому, когда Мексика отвергла и croquembouche, и pains-au-chocolat, и madeleines aux pistaches, французам не осталось ничего, кроме как прибегнуть к их второму любимому изобретению – артиллерии. Не отступая от рекомендованного графика военных действий, в 8 утра 5 декабря 1838 года командующие прервали сражение: Боден вернулся к пирожным, Санта-Анна – к цыплёнку. Но Боден решил начать следующее наступление на несколько часов раньше и застал Санта-Анну врасплох (тот спал). Солдаты Бодена прочёсывали город площадь за площадью и в конце концов полили стрелковым огнём укреплённые двери казармы. Это не сработало, и тогда Боден, сигнализируя о прекращении боевых действий, снова вывесил белый флаг. Санта-Анне, ускользнувшему из дома от мельтешащих повсюду французов, пришлось пережить ещё одно унижение, когда он со своим солдатами, оттеснив противника к порту, оказался под артиллерийским огнём с пришвартованных фрегатов. Санта-Анна потерял девятерых, левую ногу до колена и палец на правой руке (по трагической случайности, именно тот, каким он всегда снимал пробу с соуса). Боден, разгневанный из-за того, что его белый флаг проигнорировали, и это стоило ему восьмерых людей, два часа бесперебойно обстреливал город.


Глазированный бисквит ? l'Italienne, миндально-фисташковый сroquembouche. Жюль Гуффе «Королевская кулинарная книга кондитера» (1874).


В 1847 году, во время эпизода с жареным цыплёнком, протез левой ноги Санта-Анны был похищен бойцами четвёртого пехотного подразделения Иллинойса. И, хотя мексиканское правительство неоднократно пыталось отнять ногу у американского правительства и даже доходило до крайности, обещая взамен признать донатсы такими же вкусными, как и bunuelos, нога по-прежнему хранится в военном музее Иллинойса, и вы при желании можете её навестить.


Горацио Вернет «Эпизод путешествия в Мексику в 1838» (1841). Взрыв башни крепости Сан Хуан де Улуа 27 ноября 1838.


Англичане, которые, как мы помним, находились рядом и блюли собственные интересы, вступили в игру и несколько снизили общую напряжённость, а затем, вопреки тому факту, что любимым блюдом адмирала сэра Чарльза Пэджета (1778–1839) было бланманже, им удалось добиться сначала прекращения огня, а в конечном счёте и подписания договора. Детали договора, который стороны приняли 9 марта 1839 года, неизвестны, но до конца столетия кулинарное наследие Мексики явно подвергалось странному влиянию Франции. Многие популярные мексиканские кулинарные книги были напечатаны в Париже, включая авторитетный хит Nuevo Cocinero Mexicano en Forma de Diccionario («Словарь новой мексиканской кухни»), который впервые увидел свет в 1845-м и перепечатывался вплоть до 1903 года. Мари-Антуан Карем и его некогда соавтор ресторатор Антуан Бовилльер (1754–1817) упоминаются на титульном листе, а представленные в книге традиционные мексиканские блюда часто подвергаются насмешкам как пища бедняков. Это предубеждение распространяется на северо-запад, и мексиканский иммигрант Энкарнасио Пинедо (1849–1902) пишет первую в Соединённых Штатах кулинарную книгу на испанском языке – El Cocinero Espanol («Испанская кухня», Сан-Франциско, 1898), – в которой превозносит французов, называя их «лучшими поварами в мире». Эффект кулинарного колониализма Франции сохранился и в XX веке – в Мехико вы до сих пор быстрее найдёте французский, чем испанский ресторан. В 1930–1960 годы Жозефина Веласкес де Леон (1905–1968) опубликовала серию поваренных книг, в которых аутентичные мексиканские блюда были выдвинуты на первый план, что навсегда изменило кулинарный нарратив. Возможно, Кондитерская битва и стала отдельным поражением, но в целом войну всё же удалось более или менее выиграть.



На предыдущей странице и здесь: Кулинарные книги Жозефины Веласкес де Леон.



Архитектурные кулинарные творения Жюля Гуффе, «Королевская кулинарная книга кондитера» (1874).


Реклама бистро, 1929


10. Сгущение

Было время, когда консистенция (вязкость, густота) воспринималась как просто свойство, присущее различным видам пищи. Еда могла быть более или менее густой (каша, заливное, бланманже) или более или менее жидкой (куриный или пивной суп), но никакой особой ценностью густота не обладала, с тем же успехом блюдо могло быть бежевым или округлым. О еде судили по её достоинствам, не считая, что она должна соответствовать некоему уровню плотности, который ассоциируется с роскошью и сытостью. Многие изменения произошли с пищей вследствие смены ингредиентов, торговых маршрутов, империализма, капитализма, моды, технологий, но лишь единицы вызваны всем комплексом причин одновременно. Ниже история о том, как загустевала современная жидкая пища.


«Рассказ повара», Джефри Чосер «Кентерберийские рассказы» (1492).


В средние века большинство соусов и приправ были относительно жидкими. Традиционными загустителями служили хлебные сухари и (диковинный и дорогостоящий) молотый миндаль, но их применение было не вполне практичным, поскольку и сухари, и миндаль имели тенденцию превращать соус в суспензию, а не в однородно-густую субстанцию. Многие популярные соусы, такие как корично-уксусный камелин, так называемый «зелёный» на основе петрушки и аграз на основе вина из незрелого винограда, были весьма текучими. Подливы (состоящие только из мясного сока) ценились так высоко, что существовали даже специализировавшиеся на них воры, наловчившиеся красть подливу, проделывая отверстия в днище пирогов. Эти жулики встречались так часто, что в «Прологе» и «Рассказе повара» «Кентерберийских рассказов» (1390) Джефри Чосер (1343–1400) описывает нахала-повара как мошенника, выпускающего «кровь» из перепродаваемых пирожков: «Из многих пирогов кровь выливал и много Jakke of Dovere ловко продавал, дважды подогревал и дважды охлаждал…» (Это – подстрочник, в русском переводе под ред. Б. Введенского отрывок звучит иначе: «Остывших дважды, дважды подогретых / Немало подавал ты пирогов…)

В оригинале «Dover[e]» – это простонародная форма «do over» – сделать повторно. Таким образом «Jack of Dover», скорее всего, подразумевает, что дорогая винная бутылка наполняется бурдой, а пирог «испекается» более одного раза.

Кентерберийские пилигримы, из «Пролога» к «Кентерберийским рассказам».



Кукуруза и картофель, Джон Джерард The Herball or Generall historie of plantes («Гербарий, или Общая история растений», 1633).


Смолоносные растения – акация, астрагал, ладанное дерево, мастиковое дерево. Вильям Ринд A History of the Vegetable Kingdom («История растительного царства», 1857).


Растения, пригодные в пищу: аррорут, маниока, тапиока, кассава, ям, батат.


Фраза была настолько обычной, что столетием ранее протокоммунист Томас Мор (1478–1535) перенёс жалобу через Ла-Манш: «Жак в Париже чёртов пирог испёк дважды». Остаётся, впрочем, неясным, сыграло ли это какую-либо роль в англо-французской войне 1512–1514 годов.

На самом деле до европейской колониальной эры никакой моды на загустители не существовало. Но, подчиняя новые территории, европейские державы заставляли коренное население выращивать сахар, специи и зерновые. Распространяя новые сельскохозяйственные культуры по всему земному шару, европейцы обнаружили среди них множество крахмалосодержащих и пригодных для изготовления загустителей. Аррорут, карибская маниока, бразильская тапиока, катакурико из Японии, картофельный крахмал из Южной Америки и кукурузный из Северной Америки, саго из Новой Гвинеи – все они «открыты» и коммерциализированы в период с XVI по XVIII век. Эти добавки оказались особенно удобными для приготовления студней, желе и пудингов, ставших весьма популярными в XVII веке. Наполеон, никогда не упускавший возможности поиздеваться над англичанами, тонко и точно заметил, что англичане едят так много маниоки исключительно потому, что хотят поддержать свои заморские колонии. В действительности связь между рабовладельческими плантациями далёких колоний, где выращивали огромные количества пищи для европейского потребителя, и формированием спроса на эту пищу, крайне запутанны. В романе Фланна О'Брайена (1911–1954) Slattery's Sago Saga («Сага о саго Слэттери») есть забавный эпизод, описывающий попытку посеять в Ирландии саго, чтобы заменить им картофель, в свою очередь импортированный из Южной Америки, чтобы заменить им дёрн, который ирландцы беспечно ели веками. Исполнить этот план должна женщина, которая намеревается избавить Ирландию от праздности и запретить ирландским эмигрантам распространять по миру католическую веру. Ирландия географически похожа на конечную станцию Гольфстрима, и поэтому, как утверждает О'Брайен, здесь будут цвести и плодоносить пальмы, обеспечивая крахмальную основу ирландской диеты и превращая Ирландию в настоящую английскую колонию, расположенную, что особенно приятно, прямо под носом. Импортные крахмалы, добавлявшиеся в десертные желе и мармелады, использовались заодно как топливо для двигателей промышленной революции, число которых стремительно росло. Картофель для Северной Европы, кукурузная полента для Италии – колониальные крахмалы, пусть иногда с трудом, помогали крестьянству выживать. И эта связь между капитализмом и загустителями со временем становилась лишь сложнее.

В XVIII веке англичане начали признавать французскую кухню. Подливка всегда понималась как сок, получаемый при приготовлении большого куска мяса. К середине XVIII века это кардинально изменилось, поскольку мощный и дорогостоящий французский соус начал разрушать саму концепцию подливы, принятую в англоязычном мире. По иронии, виновником сдвига стала автор «Искусства кулинарии. Просто и без хлопот» (1747) Ханна Гласс (1708–1770), известная своими нападками на французскую кухню: «Сколь же глупа была эпоха, полагавшая, что лучше попасть во французскую ловушку, чем похвалить хорошего английского повара».

В невнятном введении к своей чрезвычайно популярной книге Гласс, наиболее влиятельная фигура в британской кулинарии до миссис Битон, неоднократно осуждает французскую кухню, называя её надуманной, дорогостоящей и претенциозной. Предпринимая обстоятельную попытку заменить то, что ей представлялось французской подливой, а на самом деле было соусом эспаньоль, она предлагает заменить бекон мясным экстрактом, использовать меньше телятины и немного говядины, голубей вместо куропаток и много овощей, включая морковь, лук, трюфели и сморчки, что сделает соус более полным и избавит дам от множества хлопот. Вместо того, чтобы убедить трёх-четырёх кулинаров избавиться от склонности улучшать вкус жареных блюд настоящим соусом эспаньоль, Ханна Гласс вводит новый стандарт подливы: густой, насыщенной и дорогостоящей. И с этих пор все специализирующиеся на соусах повара привязаны к этому платоническому идеалу, осознают они это или нет.


Дерево саго. Франсуа Пьер Шометон, «Медицинские растения» (1814–1820).


Желе, кремы и десерты. Миссис Битон «Книга об управлении хозяйством» (1892).


Этот идеал вполне достижим – по тем же причинам, которые излагает Ханна Гласс, ошибочно критикуя «французскую подливу». Многим рядовым поварам было не по силам приготовить ни настоящий эспаньоль, ни чуть-более-дешёвый-но-всё-равно-трудоёмкий-и-дорогой соус Ханны Гласс, но они жаждали получить соус – и получили его. Пройдёт всего несколько десятилетий, и мы увидим, как американская и английская кулинарные культуры начнут выстраиваться в конструкцию «толстый и богатый». Первое упоминание мучной подливы встречается в 1793 году в английском переводе французской поваренной книги Menon's French Family Cook («Французская домашняя кухня Менона»). Густота становится олицетворением состоятельности и комфорта, богатым коричневым ароматом сытых вечеров у камина. Два идеала – толщина и богатство – становятся настолько синонимичными, что в жирном пятне, проступившем на уличной ткани, вы легко угадываете магната промышленной эры с сигарой в зубах и цилиндром на голове. В XIX веке все кулинарные описания подлив и прочих соусов в первую очередь касаются их консистенции – «довести до густоты сметаны», «загустить яйцами», «загустить мукой», «густой, как масло», – и лишь потом речь заходит о вкусовых характеристиках. Популярная в 1899 году поваренная книга предлагает добавлять аррорут, если томатный соус кажется слишком жидким, а громоздкая шутка из британского еженедельника Punch за 1841 год описывает настолько густую подливу, что по её поверхности можно кататься на коньках, не проваливаясь. За мясной подливой приобрели плотность и прочие соусы и приправы, а новые методы загустения стали популярны у населения. На плотность купились и средний, и малоимущий классы. Густая идея укутывала их, точно плотное одеяло, и воспринималась как немыслимые ранее достаток и комфорт.


Реклама загустителя Symington's Pea Flour. Опубликовано в The Graphic, 1904.


В такт стремительной индустриализации усложнялись и методы сгущения подливы, и методы её идеализации. Во-первых, приток новых крахмалов и внедрение новых технологий для соусных заправок позволили удовлетворять вкусы потребителей с наркотическими зависимостями от густых подлив. Во-вторых, появился Bisto, популярный британский бренд, основанный в 1908 году; для получения глутаматного мясного вкуса в качестве загустителей для Bisto использовались пшеничный и картофельный крахмалы в сочетании с порошковыми дрожжами. Для салатных заправок, бутилированных приправ и более современных и модных низкоуглеводных приправ и соусов был необходим эмульсионный загуститель, причём такой, который не превращался бы в сахар, как это делает крахмал. Для подобных целей ещё со Средневековья использовались смолоносные деревья. Известный рецепт XVI века, одобренный французским фармацевтом и провидцем Мишелем де Нострдамом, более известным как Нострадамус (1503–1566), в качестве стабилизатора для изготовления тарелок и чашек из сахара рекомендует трагакантовую смолу. До сих пор в некоторых рецептах используется гуммиарабик, наряду с гуаровой камедью и смолой рожкового дерева. Однако большинство этих смолосодержащих продуктов либо слишком труднодоступны для массового производства, либо не вполне удовлетворяют производственным целям. Как бы то ни было, ни одна страна не нуждалась в загустителях так остро, как Соединённые Штаты. В середине XX века США отставали не только в космической гонке (советский космонавт Юрий Гагарин был первым человеком в космосе), но и в гонке загустителей. Русские испытывали гастрономическое счастье, добавляя ко всему подряд сметану, но пропасть вязкости в США была настолько глубока, что легко могла поглотить все послевоенные надежды и чаяния. На помощь снова пришёл капитализм – департамент сельского хозяйства США приступил к действиям.


Реклама Brown & Polson's Corn Flour. Из Marquerite Fedden's Empire Cookery Book («Имперской поваренной книги Маргарет Федден», 1927), написанной для популяризации кухни Британской империи.



Объявления для Brown & Polson Corn Flower в поваренной книге Empire.


Так же, как бульонные кубики и мармайт были изобретены в начале XX века, чтобы придать мясной вкус пище, потребляемой теми, кто не мог себе позволить есть настоящее мясо, загустители разрабатывались с целью прокормить народные массы и утешить густым соусом их послевоенные желудки и души. В начале 1960-х, пережив Кубинский ракетный кризис и полет Гагарина, Соединённые Штаты сделали открытие. Сотрудники департамента сельского хозяйства выяснили: полисахариды, выделяемые болезнетворными бактериями Xanthomonas campestris, в сухом виде являются мощнейшим загустителем и эмульгатором. Так родилась ксантановая камедь – универсальный загуститель и величайший продукт XX века. Это она выиграла холодную войну? Мнения наверняка разойдутся, но я бы ответил – «возможно».

Сегодня никого не удивит, что все эти эмульгаторы и загустители маршируют в ногу с капитализмом. Давно используемые в текстильной промышленности крахмалы применяются также в фармакологическом, бумажном и бетонном производстве. Гуаровая камедь, получаемая из бобов горохового дерева, изначально использовалась как загуститель для йогуртов, супов и мороженого (она препятствует образованию кристаллов льда при замораживании водосодержащих продуктов), но теперь она стала компонентом фрекинга – технологии гидравлического разрыва пласта, при которой жидкость, утолщённую с помощью гуаровой камеди, вводят в землю для перемещения залежей природного газа и нефти. В западном Техасе насаждаются гуаровые леса – исключительно с целью их применения для фрекинга, но самым крупным заготовителей является Индия, ежегодно поставляющая в западные страны порядка трёх миллионов тонн этого товара. «Чем больше всё меняется, тем больше всё остаётся по-старому».


Реклама 1955 года. Низкотемпературный морозильник Foodarama – новая концепция роскоши.


Мы уже не замечаем густоту, мы в ней плаваем, она такая же часть постиндустриального общества, как шахты или железная дорога. Но, если кто-нибудь когда-нибудь странным голосом спросит у вас, почему наша жидкая пища стала такой чертовски густой, можете ответить: потому что она непростая.


Желе Rowntree's, опубликовано в The Tatler, 18 июля 1928 года.


Реклама периода холодной войны, холодильник, спутник и компьютер Philco Electronics, опубликовано в Look, июль 1961 года.


Юрий Гагарин на обложке советского журнала «Крокодил», 20 апреля 1961 года.



Источники изображений

Все иллюстрации © The British Library Board кроме:


Иллюстрации к главе первой: вверху Wellcome Images; внизу Национальный музей Рима, Рим;

«Святой Антоний и жертва Антониевого огня» и «Римские рыбы»: Музей Унтерлинден, Кольмар;

«Карп и ласточка» и «Линь, плотва, налим и карп»: Британский музей, Лондон;

«Два карпа»: Рейксмюсеум, Амстердам;

«Прекрасная торговка лимонадом» и «Чума в 1665 году»: Британский музей, Лондон;

«Апельсиновые и лимонные деревья» и «Итальянский уличный торговец лимонами»: Ursus Book& Prints;

«Знаменитый чумной доктор, костюм XVII века…», «Пытки и казни заражённых чумой в Милане»: Wellcome Images;

«Карикатура на французского торговца лимонадом»: Рейксмюсеум, Амстердам;

«Сатирическое изображение пожилого господина, покупающего лимонад у уличной торговки» и «Набор травника»: Британский музей, Лондон;

«Реклама лимонада со льдом в Нью-Йорке»: Библиотека Конгресса, Вашингтон;

«Bovril идёт на войну» и «Папа Римский и Bovril» Библиотека Конгресса, Вашингтон;

«Корень вкуса (Aji-No-Moto), постер середины XX века»: Частная коллекция;

«Барабан смерти зовёт на пир людоедов»: Нью-Йоркская публичная библиотека;

«Камиль Демулен в саду Пале-Рояль»: Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, Москва;

«Пир короля и королевы»: Рейксмюсеум, Амстердам; 119 Британский музей, Лондон;

«Две викторианские керамические крышки для пасты из анчоусов»: Частная коллекция;

«Тамаринд из книги Джона Джерардa»: Частная коллекция;

«Фрагмент вазы майя с изображением правителя, склонившегося над чашей с какао и разговаривающего с коленопреклонённым слугой»: © Justin Kerr;

«Четверо богов режут уши, проливая кровь на стручки какао»: akg-images/Album/Oronoz;

«Приготовление шоколада»: Нью-Йоркская публичная библиотека;

«Посейдон везёт шоколад из Мексики в Европу», «Толпа, разгорячившаяся от шоколада и кофе» и «Лонднский кофейный дом»: Британский музей, Лондон;

«Натюрморт с шоколадом и выпечкой»: Прадо, Мадрид;

«Шоколадница»: Лондонская национальная галерея;

«Приготовление рыбы на огне»: Британский музей, Лондон;

«Мужчина рядом с киоском по продаже барбекю из гальванизированного металла» и «Выемка готовой говядины из ямы для барбекю»: Библиотека Конгресса, Вашингтон;

«Штурм дома генерала Санта-Анны»: Art Archive/DeA Picture Library/M. Seemuller;

«Вид Веракруса»: Нью-Йоркская публичная библиотека;

«План Веракруса, подготовка к штурму 5 декабря 1838»: Национальная библиотека Франции, Париж;

«Симон Блануэль, Novisimo Arte de Cocina»: Частная коллекция;

«Эпизод путешествия в Мексику в 1838»: Версаль;

«Кулинарные книги Жозефины Веласкес де Леон»: Частная коллекция;

Два рисунка перед этим разделом: Wellcome Images.


Благодарности

Я бы не смог написать эту книгу без поддержки и терпения моей семьи, Мэнди, Ины и Касиуса.


Благодарю Джона и Мэта за напутствия на пути и обсуждение моих порой весьма своеобразных теорий, и Джона за то, что всё это стало возможным.


Сноски

1

Вот ответы на поставленный вопрос. Первый – потому что французы решили присвоить ранний испанский рецепт. Второй – возможно. Третий – благодарим Дюма. Четвертый – колониализм.

(обратно)

Оглавление

  • Введение
  • 1. Карп и крестьянские крестовые походы
  • 2. Лимонад и чума
  • 3. Экстракт абстракции
  • 4. Все кого-то ели. Когда-то
  • 5. Революция ужина
  • 6. Краудсоусинг
  • 7. Какао и конфликт
  • 8. Право на жизнь, свободу и стремление к нежности
  • 9. Пусть едят по очереди
  • 10. Сгущение
  • Источники изображений
  • Благодарности

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно