Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Благодарности

Моему редактору в издательстве «Нортон», Старлинг Лоуренс, которая первой предложила мне этот проект и поддерживала его профессиональными советами, подбадривала меня, а однажды убедила спуститься с лестницы и вернуться к рукописи. Также я не устаю благодарить Стар и Дженни за то, что каждый раз, когда я бываю в Нью-Йорке, они предоставляют мне место, где можно работать и думать.

Спасибо чудесному коллективу издательства «Нортон» за их профессионализм, преданность работе и – в первую очередь – за доброжелательность. Благодарю всех, кто был так добр и подбадривал меня, работая со мной над разными проектами; отдельная благодарность – Молли Мэй, Нидью Пэррис, Голде Рэйдемахер, Дозье Хэммонд, Эуджении Пакалик, Биллу Русину и Дженн Чан.

Я в неоплатном долгу перед библиотекарями и архивариусами моей родной библиотеки, библиотеки Свема при колледже Вильгельма и Марии. Спасибо также терпеливым сотрудникам библиотеки Олдермена при Вирджинском университете, читального зала Восточной Азии при Колумбийском университете и Лондонской библиотеки.

Также хочу выразить благодарность моему агенту, Ричарду Хэн-шоу, которому удавалось справляться со всё более сложными задачами.

Здесь, в Вирджинии, Сара Парк создавала удивительно сложные карты, на которых видна вся многоликость средневековых государств. Я благодарю её за терпеливое отношение к моим изменчивым нуждам. Внимательный к деталям Джастин Мур смог отловить удивительное количество ошибок, прежде чем они дошли до читателей; его умение проверять факты на достоверность до сих пор меня восхищает. (Все оставшиеся в книге ошибки – на моей совести).

Ким Нортон, Джеки Вайлет и Молли Бауэр вели мои дела в Пис-Хилл, принимали звонки и электронные письма и экспромтом отвечали на вопросы, давая мне возможность спокойно уехать и поработать. Сюзанна Хикс упорядочивала график моих поездок, и они протекали без запинки.

Чжэ Цюань, Кевин Стилли и Том Джексон читали ранние версии рукописи и делились со мной своими ценными мнениями. Джонатан Гандерлах проверил все узкие места, одновременно взяв на себя трудоемкий процесс получения разрешений на публикацию.

Мой корейский издатель, «Теори энд Праксис», принял в Корее меня с двумя старшими сыновьями, позволив мне заняться исследованием их корейской истории на месте. Искренне благодарю их за щедрое гостеприимство, как и Ей Лан Хан из Корейского Литературного агентства за ее неоценимую помощь и дружбу.

Борис Фишман присоединился к команде почти в конце проекта, когда мои нервы были на пределе – и совершил чудеса, распутывая остававшуюся неразбериху с разрешениями.

Мои родные и близкие не только пережили создание еще одной книги по мировой истории, но также сделали всё возможное, чтобы и я дожила до ее завершения. Спасибо Мэл Мур, Диане Уилер и Сьюзен Канингем за то, что я осталась (относительно) вменяемой. Боб и Хэзер Уайс взяли на себя бремя других моих публикаций, когда средневековье поглотило мою жизнь. Без моих родителей, Джея и Джесси Уайс, мой дом давно превратился бы в руины. Вырастая, мои дети – Кристофер, Бен, Дэн и Эмили стали моими соавторами, помогая маме делать работу. Я нечасто говорю им «спасибо», но сейчас я им благодарна.

Но более всего я признательна своему мужу Питеру, который поддерживает меня, давая мне возможность делать любимую работу и одновременно жить реальной жизнью.

Sumus exules, vivendi quam auditores.

(Мы изгнанники, но живем и дерзаем.)

Часть первая
Единство

Глава первая
Единая Империя, единый Бог

Между 312 и 330 годами император Константин I Великий властвует в Римской империи и прилагает усилия, чтобы упрочить фундамент христианской церкви.

Утром 29 октября 312 года римский военачальник Константин вошел во врата Рима во главе своей армии.

Ему было сорок лет, шесть из которых он боролся за корону императора. Менее суток назад он наконец победил правящего Римом 29-летнего Максенция в битве у Мильвийского моста^[1]. Воины Константина пробили себе путь к Риму через мост, а побежденные сломали строй и бежали. Максенций утонул, утянутый на илистое дно реки весом собственного доспеха. Христианский историк Лактанций писал, что солдаты Константина вошли в Рим с символом Христа на каждом щите; римский^[2] же писатель Зосима добавляет, что распухшую от воды голову Максенция несли надетой на копье. Константин выудил тело бывшего императора и обезглавил его.¹

Константин вошел в императорский дворец, чтобы инвентаризировать свою новую империю. Первым делом он взялся за бывших пособников Максенция, сразу же отдав приказ о немедленных казнях – впрочем, в разумных масштабах: жертвами нового режима² стали лишь «ближайшие друзья» Максенция. Константин уничтожил преторианскую гвардию – личную гвардию римских цезарей, поддерживавшую Максенция на троне. Кроме того, он упаковал голову Максенция и отправил ее на юг, в Северную Африку, в качестве послания тамошним сторонникам молодого правителя, показывая, что пришло время поменять союзников. Затем он взялся за соправителей бывшего императора.

Победа над Максенцием принесла ему корону – но не всю империю. Тридцатью годами ранее его предшественник Диоклетиан ввел должность соправителя для совместного управления обширными римскими владениями, и эта породило сложный порядок преемственности власти. Двое соправителей и поныне вели дела империи. Лициний происходил из семьи крестьян и сделал карьеру в армии; теперь он боролся за титул императора в центральной части империи, на восток от Паннонии и на запад от Черного моря. Максимин Даза, также крестьянин по рождению, правил на востоке, постоянно находясь под угрозой со стороны агрессивной Персидской империи^[3].

Будучи идеалистом, Диоклетиан разработал систему, ограничивавшую возможность сосредоточения всей власти в одних руках. Но он не учел, сколь велика может быть жажда власти. Константин не желал делить свои полномочия с кем-либо, но был слишком умён, чтобы развязать сразу две войны. Он договорился с более могущественным Лицинием, чьи земли находились ближе, чем территории Максимина, и сделал его своим союзником. В свою очередь, почти шестидесятилетний Лициний должен был жениться на сводной сестре Константина, восемнадцатилетней Констанции.

Лициний с радостью откликнулся на предложение. В качестве первого шага навстречу будущему шурину он сошелся в бою с Максимином Дазой 13 апреля 313 года, через пол года после вступления Константина в Рим. В войске Лициния было менее 30 тысяч солдат, а Даза собрал 70-тысячную армию. Но, как и воины Константина, люди Лициния шли под знаменами христианского Бога. Эта идея вдохновляла солдат; поскольку Максимин Даза поклялся именем Юпитера вымести христианство из своих владений; присутствие христианских символов превратило борьбу за власть в священную войну.

Войска встретились в местности под скромным названием Кампус Серенус («Чистое поле»), за чертой города Адрианополя, и меньшая по численности армия Лициния победила армию Максимина. Даза бежал переодетым, но Лициний последовал за ним в его азиатские владения и наконец нагнал в городе Тарсе. Не видя возможности спастись, Максимин Даза принял яд. К несчастью, перед этим он съел обильный последний ужин, и это растянуло действие яда. Историк Лактанций пишет, что император умирал четыре дня:

«Действие яда было отторгнуто вследствие переполненности желудка, и он не мог подействовать сразу, но вверг его в длительный недуг, сходный с чумой, так что прежде чем испустить дух, он испытал разнообразные и жестокие страдания… От мучений столь тяжких он бился головой о стены, и глаза его вылезли из орбит. Только тогда, утратив зрение, он начал видеть Бога, осуждающего его, в сопровождении свиты, одетой в белое…. Затем, вопя так, как будто его жгли, он испустил свой нечестивый дух, приняв ужасную смерть».³

Но это была не последняя ужасная смерть. Лициний убил двух младших детей Максимина Дазы (обоим не было и девяти лет) и утопил их мать, а также приказал казнить трех других возможных кровных наследников восточного трона. Все они были детьми умерших императоров.

Константин счел благоразумным проигнорировать эту резню. Оба правителя встретились в Медиолануме (нынешний Милан), чтобы отпраздновать свадьбу Лициния и Констанции и узаконить христианство во всей империи. Это было необходимо, поскольку оба императора доказывали своё право на власть, прикрываясь именем Божьим.

Римская и Персидская империи

На деле во всех частях империи, кроме востока, христианство было разрешено уже несколько лет. Однако официальный документ – Миланский эдикт – распространил покровительство христианству и на бывшие земли Максимина Дазы.

«Никому нельзя отказывать в возможности по велению сердца следовать соблюдаемой христианами вере, и отныне каждый из желающих соблюдать религию христиан может делать это свободно и беспрепятственно, без всякого для себя стеснения и затруднения… Другим также предоставлена, ради спокойствия нашего времени, подобная же полная свобода в соблюдении своей религии, так что каждый имеет право свободно избрать и почитать то, что ему угодно; это нами постановлено с тою целью, чтобы не казалось, что нами нанесен какой-либо ущерб какому бы то ни было культу или религии».

Имущество, ранее отнятое у христиан, следовало возвратить. Все христианские храмы отдавались во владения христианской церкви. «Да будет повеление наше выполнено, – говорилось в заключение эдикта, – дабы, как выше замечено, Божественное к нам благоволение, в столь великой мере уже испытанное нами, и впредь содействовало нашим успехам и благополучию державы».⁴

По заявлению Лактанция, Константин был слугой Божьим, а его враги были низвергнуты самим Божьим судом. Евсевий, христианский священник, написавший биографию Константина, разделял эту точку зрения: Константина он считал «возлюбленным чадом Божьим», несшим знание о Сыне Его народу Рима.⁵

Евсевий был другом Константина, а Лактанций преподавал риторику и чуть не умер от голода, пока Константин не нанял его придворным учителем и не изменил его судьбу. Но творения этих историков продиктованы не только желанием выслужиться перед императором. Оба понимали, возможно, даже раньше, чем к этому пониманию пришел Константин, что христианство – наилучшая для империи возможность выжить.

Константин смог возвыситься при наличии нескольких императоров; он уже избавился от двух соперников из трёх, а дни Лициния были сочтены. Но над империей нависла более серьезная угроза. Столетиями она была государством, провинции, округа и города которого придерживались собственных традиций, сохраняя свою идентичность. Таре был римским – но также и азиатским городом, где греческий звучал на улицах чаще латыни. Северная Африка была римской – но Карфаген являлся в первую очередь африканским городом, населенным африканцами^[4]. Галлия принадлежала Риму – но германские племена, занявшие эти земли, говорили на своих языках и почитали своих богов. Римская империя позволяла людям это двойное гражданство – римское и другое, – но центробежная сила другого была столь сильна, что границы империи едва сдерживали его напор.

Константин украсил свои флаги крестом не затем, чтобы завоевать верность христиан. Как заметил русский историк А.А. Васильев, было бы смешно строить политическую стратегию на «одной десятой населения, в то время не принимавшей участия в политических делах».⁶ Константин не менял вероисповедания. Он продолжал чеканить на своих монетах изображения «Непобедимого солнца» – солярного божества; он до самой смерти оставался великим понтификом, верховным жрецом государственного культа Рима; он противился крещению вплоть до 336 года, когда понял, что умирает.⁷

Но в христианстве Константин видел новый удивительный способ познания мира, а в христианах – то, какими должны стать римляне, объединенные верностью чему-то большему, чем их народные обычаи, но не противоречащему им. Практически невозможно быть одновременно римлянином и вестготом, или же всем сердцем быть и римлянином, и африканцем. Христианином же можно быть, сохраняя своё национальное самосознание. Христианин мог быть и греком, и латинянином, и рабом, и свободным человеком, и евреем, и гоем. Христианство началось как религия без политической родины – а это означало, что его с легкостью могли принять в империи, которая периодически поглощала чужие родины. Внедрив христианство в Римскую империю, Константин мог объединить раздробленное государство именем Христа, которое могло помочь ему одержать победу там, где терпели поражения такие фигуры, как Цезарь и Август.

Намереваясь получить желаемое, Константин полагался не только на имя Христа. В 324 году Лициний предоставил ему чудесный повод для устранения соправителя: восточный властитель обвинил христиан своего двора в шпионаже на западного коллегу (а так оно, без сомнения, и было) и прогнал их вон. Константин немедля объявил, что Лициний преследует христиан – а это, согласно Миланскому эдикту, было противозаконно, – и двинул армию на восток.

Императоры встретились дважды: в первый раз в Адрианополе, где сам Лициний когда-то одержал победу над бывшим восточным императором Максимином Дазой, и – в последний раз – двумя месяцами спустя, 18 сентября, под Хрисополем. В этой финальной битве Лициний был полностью разгромлен и согласился сдаться.⁸ Константин пощадил его жизнь, поскольку за мужа вступилась Констанция; вместо казни Лициния выслали в Фессалоники.

Так Константин стал единоличным правителем Римской империи.

Первое, что он сделал в роли единого императора – постарался обеспечить единство христианской веры. Христианство послужило бы дурным подспорьем власти, если бы раскололось на враждующие фракции – а такая опасность существовала. Уже несколько лет подряд среди руководителей христианской церкви в разных частях империи споры о природе вочеловечивания Иисуса Христа велись во всё более резком тоне, и этот спор достиг своей пиковой точки^[5].

С начала своего появления христианская церковь утверждала, что Иисус соединяет в себе и людскую, и божественную природы: фраза «Иисус есть Бог», как пишет Дж. И. Д. Келли, была самым ранним и основным символом веры в христианстве. Христос, если верить раннехристианским теологам, был «неделимым целым», «совершенным Богом и совершенным человеком».⁹ Это всё равно что наполнить бокал до краев одновременно двумя разными жидкостями. Христиане боролись с этим парадоксом с самого начала существования христианства. Игнатий Антиохийский, погибший на римской арене около 110 н. э., создал кафолическую доктрину христианства, сведя воедино несовместимые противоположности: «…есть только один целитель, телесный и духовный, рожденный и не рожденный, Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, бестелесный в теле, бесстрастный в страстном теле, бессмертный в смертном теле, живой во тлении».¹⁰

Но другие голоса предлагали другие варианты. Уже во II веке эбиониты предположили, что Христос, в сущности, был человеком, а его «божественность» заключалась лишь в том, что он был избран стать еврейским Мессией. Друга ересь, известная как докетизм, переняла греческую идею о неотъемлемой нечистоте материи¹¹ и настаивала на том, что Христос не мог по-настоящему воплотиться в бренном теле – он был духом, лишь кажущимся человеком. Гностики превзошли докетов: они верили, что бог-Христос и человек-Иисус заключили кратковременный союз, чтобы спасти человечество от нечестивой хватки материального мира^[6]. А пока Константин и Лициний сражались за корону, христианский священик по имени Арий начал проповедовать еще одну доктрину: поскольку бог един, «до и после Бога нет и не было других богов, Бог всемогущ, Бог знает все, Бог всеблаг, Бог суверенен», то Сын Божий должен быть творением его. Возможно, он отличался от других творений – но не мог быть носителем божественной сути.¹²

Арий, служивший в египетском городе Александрии, собирал вокруг себя последователей, крайне досаждая местному епископу^[7], который в итоге отлучил Ария от церкви. Это создало потенциально серьезный раскол, который мог отделить большое количество христиан от основной массы верующих. Константин, узнав о расколе, послал в Египет письмо, в котором настоятельно советовал двум спорщикам успокоиться и разобраться со своими разногласиями. Он написал: «Верните мне мои тихие дни, мои беззаботные ночи, и пусть жизнь отныне будет радовать меня покоем».¹³

Но ни епископ, ни Арий не собирались уступать, и Константин в отчаянии созвал совет руководителей церкви, чтобы обсудить этот вопрос. Сначала он хотел провести этот совет в городе Никомедии, но, когда епископы были уже в пути, в городе случилось сильное землетрясение. Многие дома были разрушены, сотни людей погибли на месте, огонь от очагов и жаровен перекинулся на сухие деревянные конструкции домов и распространялся так быстро, что вскоре город стал, по словам Созомена, «сплошной массой огня».¹⁴

Столь внезапное и разрушительное событие натолкнуло многих на мысль о том, что Бог недоволен грядущим советом, и епископы приостановили свое странствие, отправив императору: запрос: отменит ли он совет? Следует ли им продолжить путь?

Убежденный богословом Василием в том, что землетрясение было не карой Божьей, но попыткой дьявола помешать съезду священнослужителей и решению вопросов церкви, Константин ответил, что епископам следует направиться в Никею, куда они и прибыли поздней весной 325 года, готовые к переговорам.

Решение теологических вопросов на соборе не было для христианства чем-то новым. Еще со времен апостолов местные христианские общины считались лишь частями целого, а не отдельными объединениями. Но никогда прежде император, даже столь толерантно настроенный, не созывал представителей церкви, пользуясь собственными полномочиями.¹⁵ В 325 году в Никее христианская церковь и правительство Запада объединили усилия.

Можно удивляться, почему Константин, спокойно совмещавший веру в Аполлона и открытую декларацию христианства, столь беспокоился о точном определении божественности Христа. Скорее всего, его интерес в этом деле был не религиозным, а сугубо практическим: он не желал допустить раздробленности церкви. Раскол мог стать угрозой христианской модели общества, в которой Константин видел возможность удержания вместе разных групп людей под знаменем верности чему-то всеобъемлющему. Если это всеобъемлющее начало даст трещину, модель станет бесполезна для империи^[8].

Возможно, этим и объясняется его решение выступить против арианства. Изучив настроения наиболее влиятельных церковников, император понял, что самые уважаемые епископы не согласны с верованиями Ария. Арианство создавало пантеон божеств с Богом-Отцом во главе и Богом-Сыном в роли демиурга, стоящего в небесной иерархии на ступеньку ниже. Таким образом, анафема была объявлена и иудейским корням христианства, и греческому платонизму, процветавшим почти во всей восточной части империи.

Под руководством влиятельнейших епископов и самого императора священнослужители, подталкиваемые к анти-арианству, составили формулу вероисповедания, почитаемую в христианской церкви до сих пор – Никейский символ веры, утверждавший христианскую веру

«во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца всех видимых и невидимых; И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша, яже на небеси и на земли».

Эта формула настаивала на божественной природе Христа, делая арианство неприемлемым для канона.

На этом документе стояла императорская печать. Поставив свой знак на христианстве, Константин изменил его. Необъяснимый мистический опыт Константина на Мульвийском мосту очень помог ему. Но необъяснимый опыт мало чем мог помочь при объединении людей во имя одной цели на долгое время – а империя в те дни держалась на тонкой паутине связей и нуждалась в христианской церкви для улучшения внутренней организованности, порядка и рациональности.

Христианам, в свою очередь, не было чуждо ничто человеческое – а Константин предлагал им печать имперской власти. Константин давал церкви все возможные преференции. Он признал христианских священнослужителей равными жрецам римской веры, избавил их от налогов и государственных обязанностей, которые могли помешать исполнению религиозного долга. Также он предписал, что любой человек может передать свою собственность церкви; по мнению Васильева, это сразу превратило «христианские общины» в «юридические лица».¹⁶

Еще плотнее связав свою власть с будущим церкви, император также начал возводить новый город, где с самого начала должны были стоять церкви, а не римские храмы. Константин принял официальное решение перенести столицу империи из Рима с его богами в старый Византий, прибрежный город, отстроенный по христианскому образцу и стоящий на пути в Черное море.¹⁷

Неожиданно понятие «христиане» стало чем-то большим, нежели религиозная принадлежность. Оно стало юридическим и политическим объединением граждан, – чем не было, когда Константин впервые решил выйти на бой под знаменами с крестом. Как и империя Константина, христианская церковь собиралась надолго задержаться на этой земле; как и Константин, она желала обезопасить своё будущее.

После осуждения на Никейском соборе Арий решил не испытывать судьбу и укрылся в Палестине, на далекой восточной окраине империи. Однако неожиданно родная сестра Константина стала поборницей доктрины Ария, не подчинившись приказу брата принять Никейский символ веры как единственный ортодоксально христианский.¹⁸

Возможно, поступая так, она руководствовалась обидой. Ведь в 325 году, через несколько месяцев после Никейского собора, Константин нарушил данное её мужу Лицинию обещание быть к нему милосердным и повесил его. Не желая оставлять живых претендентов на свой трон, Константин отправил на виселицу даже десятилетнего сына Констанции, собственного племянника.

Четыре года спустя он официально объявил Византий новой столицей – Новым Римом своей империи. Несмотря на протесты римлян, он снял памятники из великих городов старой империи – Рима, Афин, Александрии, Антиохии, Эфеса – и установил их среди новых церквей и улиц. Он приказал высокопоставленным римлянам переехать в новый город вместе с домочадцами, имуществом и титулами.¹⁹ Он создавал Рим заново таким, каким его видел, под сенью креста. Фигура Даниила во львиной яме – человека, столкнувшегося лицом к лицу со смертельной опасностью во имя своего Бога – украшала фонтаны на городских площадях; изображение Страстей Христовых, инкрустированное золотом и камнями, было размещено на фронтоне императороского дворца.²⁰

К 330 году стремление Константина установить единую империю, единую правящую семью и единую религию возымело успех. Но пока Новый Рим праздновал, старый Рим кипел от негодования из-за утраты своего статуса. Кафолическая церковь, созданная Константином в Никее, держалась вместе лишь за счет тонкой нити императорского указа. Трое сыновей Константина не сводили глаз с империи отца – и ждали его смерти.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ I

Глава вторая
В поисках Небесного мандата

Между 313 и 402 годами династия Цзинь настойчиво стремится удержать Небесный мандат, а варвары с севера пытаются завладеть им

В то время как Константин объединял свои земли на западе, на востоке распадалось государство Цзинь. Его император, Цзинь Хуай-ди, был захвачен в плен и вынужден прислуживать своим захватчикам. В 313 году, двадцати шести лет от роду, он наливал вино своим хозяевам на их варварском празднестве, и жизнь его висела на волоске^[9].

Государство Цзинь было молодо, ему едва исполнилось пятьдесят лет. В течение столетий старая династия Хань объединяла китайские провинции в единое простирающееся во все стороны целое. Это был восточный аналог Римской империи. Но в 220 году н. э. старая династия пала вследствие мятежа и смуты. Империя распалась натрое, и три царства – Цао-Вэй, Шу-Хань и Дун-У («Троецарствие») – переняли наследие Хань. Но между ними шла постоянная борьба за власть, а границы их были нестабильны и крайне изменчивы.

Самым северным государством Троецарствия, Цао-Вэй, управляли военачальники. Правители, сидевшие на троне Цао-Вэй, были молоды, их было легко запугать, и они делали всё, что им скажут. В 265 году 29-летний генерал Сыма Янь решил заполучить корону Цао-Вэй. Всю жизнь он смотрел на то, как множество людей дергает за ниточки правителя-марионетку. Командующие армией Цао-Вэй, включая его отца и деда, уже захватили соседнее царство, Шу-Хань, сократив количество царств до двух. Теперь Цао-Вэй доминировало на севере, но его диктатор все еще оставался некоронованным.

В отличие от своих предшественников, Сыма Янь не собирался удовлетвориться карьерой кукловода. Он уже имел власть, но ему хотелось стать законным властителем, чтобы титул подкрепил силу меча.

Согласно «Троецарствию», наиболее известной хронике времен после падения династии Хань, Сыма Янь опоясался мечом и пошел на встречу с императором – юным Цао Хуаном (он же Вэй Юань-ди), внуком основателя государства.

– Чьими усилиями государство Цао-Вэй сохранило целостность? – спросил он, на что молодой император, осознав, что его зал для аудиенций полон сторонников Сыма Яня, ответил:

– Мы всем обязаны твоему отцу и деду.

– В таком случае, – сказал Сыма Янь, – понятно, что вы не можете защитить государство самостоятельно, а потому должны уйти и назначить на своё место того, кто сможет.

Возразить осмелился лишь один придворный; как только он замолчал, сторонники Сыма Яня избили его до смерти.

«Троецарствие» – это роман, хроника полная вымыслов и бесшабашных выходок, написанная многие столетия спустя. Однако хроника эта отражает реальные события, сопутствовавшие восхождению династии Цзинь. Цао Хуан согласился уступить Сыма Яню, и тот воздвиг башню для церемонии отречения. Был проведен тщательно подготовленный формальный обряд, в процессе которого Цао Хуан поднялся на башню с императорской печатью в руках, передал её сопернику и спустился на землю обычным человеком.

В тот день все чиновники страны вновь распростерлись перед алтарем, чтобы принять это отречение, и громко воскликнули: «Да здравствует новый император!»¹

Церемония сделала Сыма Яня законным правителем, посланным богами императором, носителем Небесного мандата. Цао Хуан, лишившись мандата, зажил обычной жизнью. Он тихо скончался через несколько лет.

Сыма Янь взял императорское имя Цзинь У-ди и стал основателем новой династии, Цзинь. К 276 году он настолько уверился в своей власти над империей, что начал захватническую кампанию против оставшегося царства, Дун-У.

Силы царства Дун-У истощались, поскольку его правитель был неразумен, а с годами стал нестерпимо жестоким. Его любимой игрой было пригласить во дворец на пир множество чиновников и напоить их – а у дверей поставить евнухов, которые всё записывали за придворными. На следующее утро он собирал несчастных чиновников, мучимых похмельем, в зале для аудиенций и наказывал их за каждое неосторожное слово.² Когда войска Цзинь подошли к столице царства Дун-У, Цзянь-Е, – местные жители были готовы радостно приветствовать завоевателей.

Эта история, взятая из официальных хроник династии Цзинь, возможно, говорит нам больше о самом Цзинь У-ди, нежели о его противнике. У-ди, отчаянно жаждавший быть законным правителем, знал историю. Он был в курсе, что в течение тысячелетий династии поднимались в добродетели и нисходили в пороке. Императоры правили по воле Неба, но, если они становились деспотичными и безнравственными, воля Неба порождала другую династию, чтобы та заняла их место. У-ди хотел, чтобы не столько сила, сколько закон помог ему править в царстве У.

Троецарствие

Но всё же в город его провела именно сила. Войска Цзинь, планируя сделать последний переход до Цзянь-Е по реке, обнаружили, что их путь преграждают железные цепи. Тогда они отправили по реке к этой преграде горящие плоты, связанные из просмоленных бревен. Цепи расплавились и порвались – и солдаты Цзинь наводнили Цзянь-Е.³ Деспотичный правитель сдался. Эпоха Троецарствия подошла к концу, к 280 году весь Китай был объединен под эгидой династии Цзинь.⁴

Эта империя едва просуществовала полвека.

Цзинь У-ди умер в 290 году, оставив трон в наследство старшему из сыновей, которого подданные с отвращением называли «даже не полудурок». Еще неразумнее было то, что он оставил в живых остальных сыновей, которых набралось двадцать четыре (поскольку чрезмерно увлекался общением с женами и наложницами), и каждому из них пожаловал тот или иной титул.⁵ Не удивительно, что тотчас же вспыхнула война. Жена, тесть, названный дедушка, дядья, двоюродные и родные браться – все стремились контролировать недоумка, сидевшего на троне.

Хаос, поглотивший империю Цзинь с 291 по 306 год, позже стал известен как Война восьми князей. Хотя за власть боролось значительно больше августейших родственников императора, лишь восемь из них добились должности регентов при сущеглупом императоре, фактически передававшей корону в их руки.

Среди этого хаоса сам император дожил до 306 года. В конце концов неизвестный наемный убийца оборвал его ничтожную жизнь с помощью тарелки с отравленными пирожными.⁶

После его смерти фракция, поддерживавшая его самого младшего сводного брата, смогла короновать своего кандидата. Новый император, Хуай-ди, начитанный, образованный и разумный молодой человек, не намеревался потакать своим страстям и устанавливать тиранию. Но он оказался в суровых условиях. Война восьми князей источила его империю до чрезвычайной хрупкости, а всевозможные претенденты на трон всё еще крутились неподалеку, и за их спинами стояли личные армии. Имелась также угроза с севера, где объединение крохотных государств, управляемых военачальниками, смогло завоевать крупную соседнюю страну. Китайцы Юга именовали этот конгломерат «Шестнадцатью варварскими царствами», хотя количество стран в нем постоянно менялось.

В итоге одно из варварских царств, Северная Хань, уничтожило истерзанную империю Цзинь. Войска Северной Хань упорно двигались на юг, разграбляя земли Цзинь. К 311 году они подошли под стены столицы Цзинь, города Лоян. Измученный гражданской войной Лоян не был готов противостоять захватчикам. За пределами городских стен воины Цзинь с десяток раз сходились в отчаянном бою с воинами Северной Хань – но в городе люди умирали от голода, и в итоге городские ворота были, открыты.

Цзинь Хуай-ди бежал в надежде найти убежище в городе Сиань, но был пойман по дороге и в качестве военнопленного доставлен в новую столицу разросшейся Северной Хань, город Пинъян.⁷

Там Лю Цун, правитель Северной Хань, одел его в одежды раба и заставил прислуживать и подносить вино на царских пиршествах. Хуай-ди провел два горьких года в положении раба, но гостей дворца шокировало то, что человек, владевший Небесным мандатом, вынужден прислуживать. Правда, мандат этот достался ему путём силы и интриг, но это не имело значения: осененность волей Небес все еще оправдывала его. При дворе Лю Цуна ширилось мнение, что Цзинь Хуай-ди нужно освободить. В ответ Лю Цун, уже доказавший, что его меч сильнее мандата Хуай-ди, просто казнил императора Цзинь.⁸ Три года спустя он двинулся на Сиань, где собрались уцелевшие придворные династии Цзинь, и захватил его.

Так закончилось короткое владычество Цзинь. Но сама династия Цзинь выжила. Сыма Жуй, еще один отпрыск рода Цзинь, командовал сильным орядом Цзинь, размещенным в городе Цзянкан. Он был самым могущественным их всех полководцев империи, и после гибели императора Цзинь солдаты провозгласили его императором. Он взял императорское имя Цзинь Юань-ди. Хотя правление самого Сыма Жуя оказалось недолгим, его сын и внуки создали непрерывную родовую линию императоров, правивших из Цзянкана сильно усохшими юго-восточными территориями^[10].

Ни Северная Хань, ни другие варварские государства не пытались добить династию Цзинь – возможно, потому, что земли на юг от Янцзы не были пригодны для верховой езды (любимый способ передвижения северян, унаследованный ими от предков-кочевников). По мнению же людей Цзинь, отныне границу между настоящим Китаем и северными варварскими землями отмечала река.

Хотя история империи Цзинь была коротка, её императоры пытались доказать, что Небесный мандат принадлежит им, тщательно поддерживая огонь в очаге древней китайской цивилизации. Этикет при цзянканском дворе строился на традициях народа Хань. Были восстановлены обычаи предков, сошедшие на нет в хаосе гражданской войны. В фаворе оказались философы, проповедовавшие конфуцианство и традиционно учившие, что просветленным станет тот, кто осознал свои обязанности и достойно их выполняет. По словам Конфуция, добродетельный правитель будет завоевывать всё больше власти над своим народом – а власть морали, как учил Конфуций, будет, как ветер, разлетаться от благочестивого правителя, склоняя его подданных в смирении, как ветер клонит травы.

Династия Цзинь

В соответствии с этими поучениями правители Восточной Цзинь стремились жить праведно и чтить древние ритуалы. «Если править людьми при помощи добродетели, – утверждали «Аналекты» Конфуция^[11], – и поддерживать порядок при помощи ритуалов, люди… изменятся».⁹ Вера в то, что благочестивое правительство будет всегда побеждать, поддерживала двор Цзинь даже после победы северных варваров.

Само определение «варвар» было относительным. Чем сильнее представители Цзинь пытались обособиться от нецивилизованных северных народов, тем сильнее эти дикие воины стремились стать похожими на представителей Цзинь.

Во второй половине IV века самым амбициозным из северных варваров был Фу Цзянь II, император Ранней Цинь. Фу Цзянь II хотел стать истинным китайцем. Он основал в своем государстве конфуцианские школы и реформировал правительство по китайским законам. Его столицей был древний китайский город Чанъань, а его главный министр, безжалостный Ван Мэн, был китайцем.¹⁰

Унаследовав трон в Чанъане в 357 году, Фу Цзянь II тут же начал последовательные действия против соседей из других Шестнадцати царств. После двадцати лет борьбы он захватил их почти все, практически объединив север Китая под единой властью; он намеревался также поглотить и Цзинь.

В 378 году армия северян вышла из Чанъаня и двинулась к границам государства Цзинь. Император Цзинь, Сяо У-ди, оказал сопротивление, но постепенно в течение нескольких лет по одному потерял все свои приграничные города. В 382 году Фу Цзянь II был уже готов нанести из Чанъаня решающий удар. Он выступил на юг с войском колоссальных размеров – если верить летописям тех дней, в нём было 600 000 пехотинцев и 270 000 конников; в любом случае эта историческая гипербола указывает на армию небывалых размеров.¹¹

Правитель Цзинь, Сяо У-ди, повел на север значительно уступавшую в размерах армию, собираясь отчаянно защищать сердце своей страны. Армии столкнулись на ныне высохшей реке Фэй-шуй в легендарной битве, ставшей одной из самых известных в китайской истории. «Мертвых было так много, – пишет одна из хроник, – что павшие служили подушками друг другу».¹²

К взаимному изумлению обоих правителей, победила меньшая армия Цзинь. Это поражение положило конец попыткам Фу Цзя-ня II воссоединить Китай. Ему так и не удалось переделать свое государство на китайский манер, оно держалось лишь благодаря мечу. Каждая завоевательная кампания все больше истощала страну. «Вы вели так много войн, – сказал императору один из его советников перед вторжением в земли Цзинь, – что ваши люди недовольны; им противны даже мысли о борьбе». После того, как Фу Цзянь II впервые потерпел поражение, он стал терять захваченные территории из-за бунтов и мятежей. Через два года после поражения на реке Фэйшуй он был задушен одним из собственных подчиненных.¹³

Убийцу звали Тоба Гуй. Как и Фу Цзянь, он был северянином. Его предки были кочевниками из племени сяньбэй. Само имя Тоба свидетельствовало о его «варварском» происхождении. Его родное государство, Дай, было завоевано Фу Цзянем II десятью годами ранее; дед его был местным князем, пока Фу Цзянь II не сделал Дай частью своей, в то время разраставшейся, северной империи.

Теперь Тоба Гуй провозгласил независимость Дай. Он сменил название страны с Дай на китайское Бэй Вэй^[12], а вместо родового имени Тоба взял китайское имя Юань. Обзаведясь китайскими регалиями, он начал собственную кампанию по завоеванию и объединению севера.

А тем временем армия Цзинь на своих границах столкнулась с еще одним вызовом. Около 400 года разбойник по имени Сунь Энь начал набирать команду из моряков и рыбаков, живших на побережье.¹⁴ В течение двух лет этот пиратский флот бороздил прибрежные воды, нападая и грабя, чем заработал себе среди населения побережья имя «армии демонов». Император Цзинь возложил задачу уничтожения пиратов на своих военачальников, которым в 402 году удалось-таки разбить «армию демонов», но в процессе подавления мятежа военачальники получали всё больше власти.

Ослабление трона Восточной Цзинь, возрастающий уровень хаоса на северных границах и непрерывная смена власти на севере… Китай находился в состоянии постоянных перемен. Начало набирать силы монашеское движение, последователи которого демонстрировали отстраненность от царивших вокруг беспорядков.

Движение это восходило к самому Будде; считалось, что именно он создал первую общину монахов, отринувших то, что мешало их «пути к внутреннему совершенствованию».¹⁵ В начале V века монашество в основном сосредотачивалось вокруг нового культа Амитабхи. К 402 году два почитаемых ученых мужа – китайский философ Хунь-юань и индийский монах Кумараджива – уже широко распространили учение о Будде Амитабхе, «Безграничном Свете», что жил в Западном раю, в земле счастья, «в неоскверненном царстве, где возродятся все, кто верил в Будду».¹⁶

По сравнению с неопределенным и неприглядным настоящим Западный рай казался особенно чудесным. Он находился в стороне от воюющих северных государств и распадающейся Цзинь; монашеские общины, которые стали появляться в начале V века, старались отгородиться от всякой придворной политики. Вступить в монашескую общину означало отречься от мирской жизни, отдать всё своё личное имущество, отбросить все социальные связи, интересы и амбиции, соединяющие человека с культурой, обществом или государством за пределами монастыря. Но монастыри также представляли собой и убежище. Можно было не стремиться к самосовершенствованию – но обрести мир.

Последователи культа Амитабхи не имели ничего общего с мирской властью; сам Хуэй-юань редко покидал пределы монастыря – и его ученики разделяли с ним это бегство от внешнего мира.¹⁷ Их обычаи в корне отличались от обычаев христиан на Западе. Христианство начало служить нуждам императора. Но в стране Цзинь Хуэй-юань добился того, что буддийские монахи были избавлены от требования кланяться императору. Они избрали бытие в другой реальности, где ни северные битвы, ни южные войны не имели никакого значения.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ II

Глава третья
Империя Мудрости

Между 319 и 415 годами династия Гупта превращает Индию в империю и дает вторую жизнь санскриту, дабы на нем воспевалось ее величие.

Пока правители Цзинь пытались восстановить своё государство на значительно уменьшившихся землях, а Константин управлял страной из нового города у Черного моря, Индия сама являлась морем войн между мелкими царствами и дикими племенами. Никакая религия или идея, ни один правитель не были в состоянии объединить эту мозаику из крошечных государств. Маурья, последняя династия, подчинившая себе большую часть полуострова, давно канула в Лету. Север Индии многократно завоёвывали чужеземцы – греки, жители Центральной Азии и парфяне.¹

Целостность государства несколько дольше продержалась на юге, где династия Сатавахана контролировала Декан – пустынные земли на юг от реки Нарбада. К третьему веку государство Сатавахана также погибло, и на их место пришел целый ряд сражающихся за власть династий. Еще южнее относительно долго правила династия Калабхра, свыше трехсот лет удерживая власть в своих руках и подчинив себе весь южный край полуострова. Однако от этого царства не осталось ничего, кроме немногих надписей – никакой задокументированной истории. В остальных частях Индии мелкие государства теснились плечом к плечу, не совершая попыток заполучить больше земель, чем есть у соседа.²

В 319 году мелкий царек одного из множества подобных государств передал трон своему сыну. Нам известно имя отца – Гха-токача, но не вполне ясно, где находились его земли – возможно, в древней стране Магадха, в устье реки Ганг, либо чуть дальше на запад.

Единственным и главным достижением Гхатокачи было заключение брака между его сыном Чандрагуптой и принцессой из рода Ликчави, некогда правившего собственным небольшим государством и до сих пор контролировавшего земли к северу от владений Гхатокачи.³ Поэтому когда в 319 году Чандрагупта унаследовал трон отца, его владения оказались больше, нежели у прочих мелких царьков Индии – у него было не только собственное государство, но и союз с семьей супруги. Этого оказалось достаточно. Он начал войну и в следующие несколько лет прошел по Магадхе с боем через древние страны Косол и Ватса, создав небольшую империю со столицей на берегу Ганга. В награду за это он сам пожаловал себе титул maharajadhiraja – «Великий властитель над властителями», хотя эта формулировка несколько опережала реальные события.⁴

В 335 году Чандрагупта умер, и корона перешла к его сыну Самудрагупте. Под управлением Самудрагупты эта маленькая империя достигла того критического размера, который был необходим, чтобы попытаться расширить пределы ее власти на все земли Индии. За сорок пять лет своего правления Самудрагупта значительно увеличил владения, доставшиеся ему от отца, включив в своё царство почти все течение Ганга. Также он организовал военные походы на юг, в страны династий, еще не вошедших в полную силу. Эти династии (Паллава на юго-восточном побережье, Сатавахана в Декане, Вакатака на западе) были недостаточно сильны, чтобы дать отпор Самудрагупте, и одна за другой были вынуждены становиться его вассалами.

Правя из своей столицы Паталипутры, стоявшей там, где Ганг разбивается на рукава, Самудрагупта высек имена завоеванных им стран на одной из древних каменных колонн, установленных в прежние времена самим Ашокой Великим. Ашока поставил такие колонны по всей своей империи; на них были выбиты списки законов, позднее известных как «надписи Ашоки». Самудрагупта увековечил свои победы поверх слов Ашоки.

Самудрагупта явно нуждался в связи со славным прошлым. Он столкнулся со сложнейшей задачей – удержать обширную империю, населенную множеством мелких военачальников, царей и племенных вождей, упрямо державшихся за свою власть, свои родословные и свои национальные особенности. Константин пытался справиться с аналогичной проблемой, собрав свою империю воедино под знаком креста. Самудрагупта же разработал двухуровневую стратегию. Во-первых, он не настаивал на той степени власти и контроля, которой жаждал Константин. Он назвал себя «завоевателем четверти мира»⁵, – но чем ярче хвастовство, тем бледнее правда. Самудрагупта и вправду правил большими территориями, нежели владел до него любой индийский правитель – но он не был властелином в своей империи. Большинство «завоеванных» земель не подчиялись непосредственно ему: на севере и западе он выбивал дань из покоренных правителей, а после отзывал армии, позволяя местным царям и дальше править на своих землях, лишь номинально признав его владычество. Он даже не пытался подчинить наиболее упрямых полководцев независимых стран, например, завоевать земли племени Шака в Западной Индии, которыми владели потомки скифов, кочевых племен с северных берегов Черного моря.

Земель, на которых Самудрагупта имел полную власть, было совсем немного – при том, что его государство в самом деле являлось самым крупным со времен падения империи Маурья четырьмя столетиями ранее. Но в дни правления самого могущественного царя этой династии, Ашоки Великого, Маурьи контролировали почти весь полуостров. В противоположность этому империя Самудрагупты, занимавшая едва ли пятую часть земель на юг от Гималаев, представляла лишь бледную тень былой славы.

Однако когда Самудрагупта посчитал данников – соседние государства, согласившиеся ежегодно откупаться от него, – частью своих владений, его царство выросло втрое. Поэтому он решил не замечать разницы между понятиями «империя» и «страна, собирающая дань». Он счел, что покорил своих южных и западных соседей. Если бы Индии грозило чужеземное вторжение, такая империя, скорее всего, быстро развалилась бы. Но под защитой северных гор Самудрагупта мог позволить себе роскошь не держать завоеванные земли в кулаке. Он мог называться «императором» и не иметь из-за этого никаких проблем.

Под властью Гуптов в Индии настали времена, которые иногда называют золотой, а иногда – классической эпохой индийской цивилизации. Это название отсылает нас ко второму пункту стратегии Самудрагупты, частью которой были уже упомянутые древние колонны Ашоки Великого: царь сознательно использовал ностальгию по прошлому, пытаясь построить на этом основу притяжения между разными концами империи.

Правители династии Гуптов и раньше уже обращались к прошлому для подкрепления своей власти. В десятилетия, предшествовавшие правлению Самудрагупты, древний язык санскрит находил всё более широкое применение у философов, придворных, правительства и даже в сфере экономики. Санскрит появился в Индии давно – он просочился через горы от воинственных центральноазиатских племен, проникших на полуостров (их сородичи отправились на восток, в Персию, и стали персами)^[13]. Как это случается с языками, санскрит видоизменился и смешался с другими наречиями, став родоначальником «бытовых языков», таких как магадхи и пали. Оба эти языка относятся к так называемым пракритам, или «простым наречиям».⁶ Но давно изменившийся язык неожиданно вернулся в своей изначальной архаической форме. К 300 году н. э. санскрит стал всеобщим языком письменности; во времена завоеваний Самудрагупты санскритом пользовались придворные, он был почитаем философами и учеными.⁷ Индуистские писания (Пураны), своды законов, эпические произведения «Рамаяна» и «Махабхарата» – все они были написаны на санскрите.

Хранителями санскрита были брахманы, образованные жрецы-индуисты, высший класс общества империи Гуптов. Буддизм также бытовал в Индии: буддисты ставили памятники и рыли пещеры, оставляя свой след на индийских ландшафтах. Но преобладание санскрита указывает на то, что брахманы обретались на вершине мира – по крайней мере, в Северной Индии.

Здесь важно объяснить, почему эпоха правления Гуптов, начавшаяся при Чандрагупте и достигшая пика при Самудрагупте, столь часто называется «золотой эрой» и «классическим периодом» индийской культуры. Ромила Тапар указывает, что использование обоих понятий одновременно представляется сомнительным, так как каждое из них имеет свое историческое определение. «Золотая эра» наступает, когда «буквально каждое проявление жизни достигает вершины совершенства», а «классический период» означает определенный уровень, после которого культура идет на спад. Чтобы подтвердить ту или иную из этих характеристик прошедшей эпохи, нужно, чтобы историки дали определение понятиям «совершенство» и «высота». Индуистские хронисты называли тот период временем расцвета индуизма и санскрита. Так что в этом смысле действительно была золотой.⁸

По сути, сами Гупты были не совсем индуистами – этот термин описывает более позднюю и сильно усовершенствованную систему мировоззрений. Они строили индуистские храмы и писали на санскрите, но также возводили буддийские ступы и поддерживали буддийские монастыри. Индуизм и буддизм, два религиозных учения, еще не враждовали, и Самудрагупта, довольствуясь номинальной властью над приграничными землями, политически не нуждался в жестком насаждении единственно верной религии.

Но официальные тексты двора Гуптов писались на санскрите, и Самудрагупта, проводивший индуистские обряды в походах, в ознаменование победы, использовал их в качестве элемента власти. Ему пригодилась связь своего правления и славного прошлого страны – известного, чтимого, победоносного. Правление Самудрагупты было отмечено ностальгией и консервативностью.

Как и многие ностальгические консервативные периоды, этот период был основан на полном непонимании прошлого. Обратим внимание на надписи, прославляющие его победы. Завоевания Ашоки невероятно расширили границы империи Маурьев, но во время его военных кампаний погибли сотни тысяч людей (особенно на юге) – и, как только государство стало стабильным, царя начали мучить угрызения совести и сожаление. Отрешившись от войны и побед, он провел оставшиеся дни своего правления, стремясь к добродетели и праведности. В качестве покаяния он поставил колонны по всей своей земле, написав на них: «Захват ещё не покорённой страны неизбежно сопровождается убийством, гибелью или угоном людей. И от этого терзают любимца богов печаль, горестные и тяжелые мысли».⁹

Самудрагупта тоже хотел стать великим правителем. Он надеялся встать в один ряд с Ашокой-завоевателем, отмечая собственные достижения рядом с победами императора династии Маурьев. Но похоже, что он использовал эти колонны, не вчитываясь в слабый след уже написанных на них слов. Неосознанно он записал свои триумфы и победы рядом с сожалениями и раскаяньем Ашоки.¹⁰

После смерти Самудрагупты примерно между 375 и 380 годами последовала краткая борьба за власть. Монеты того периода свидетельствуют, что нормальный порядок наследования титула от отца к сыну был нарушен появлением совсем другого царского имени – некоего принца Рамагупты. Двумя столетиями позже в пьесе «Деви Чандра Гупта» (от которой сохранилось лишь несколько абзацев) было высказано предположение, что Рамагупта задумал убить своего младшего брата Чандрагупту, названного так в честь основателя государства. Юный Чандрагупта произвел смелую атаку на врага – народ Шака на западе. Он проник ко двору правителя Шака в женском платье и убил его. Из-за этого он стал столь популярен в своей стране, что Рамагупта решил избавиться от него. Раскрыв заговор, Чандрагупта ворвался во дворец, вступил с братом в схватку и убил его в пылу борьбы.¹¹

Так или иначе, но в 380 году Чандрагупта стал царем Чандрагуптой II. Через восемь лет после восхождения на престол он добавил страну Шака в список тех, кто платил дань династии Гуп-тов. Как и его прадед, он устроил династический брак своей дочери Прабхавати с выходцем из Вакатака, мелкого царского рода западного Декана. Такая стратегия привела к частичному вливанию династии Вакатака в империю Гуптов: муж Прабхавати умер вскоре после брака, и она стала регентшей и царицей, правившей землями Вакатака под руководством отца. Став властелином еще двух индийских стран, Чандрагупта II ознаменовал это, присвоив себе имя «Викрамадитья» – «сын доблести».¹²

Эпоха Гуптов

Как и его отец, Чандрагупта II никогда не пытался добиться чего-то большего, чем номинальная власть над приграничными территориями своей империи. Как и отец, он отказался сделать индуизм единственной религией. Китайский монах Фа-сянь, путешествуя в поисках буддийских рукописей для своего монастыря, прибыл в Индию между 400 и 412 годами. Его изумили мир и процветание, которые принесла эта политика толерантности:

«Люди многочисленны и счастливы; им не нужно записывать [т. е. регистрировать] своих домочадцев и владения, вступать в магистрат и следовать его правилам; лишь те, кто возделывает царские земли, должны отдавать в казну [часть] зерна. Если они хотят уйти – они уходят; если хотят остаться – остаются. Царь правит, не рубя голов и не назначая других телесных наказаний. С преступников взимают штрафы – мелкие или крупные, в зависимости от условий [каждого преступления]. Даже тем, кто многократно был пойман на разжигании бунта, всего лишь отрубают правую руку. Личная охрана и слуги царя получают жалование. По всей стране никто не убивает живых существ, не пьет хмельных зелий, не ест лук и чеснок».

Попав в Паталипутру, столицу Гуптов, он был еще более впечатлен зажиточностью и духовностью её жителей: «Местные жители богатеют и процветают, – писал монах, – и соревнуются друг с другом в доброжелательности и благочестии». Сам город, где располагался дворец Чандрагупты II, Фа-сянь назвал «городом, где правил царь Ашока», и высоко отзывался о царе – ибо Чандрагупта II занимал относительно буддизма ту же позицию, что и древний правитель: «Закон Будды чтили повсеместно, и последователи других конфессий никак и ничем не могли обидеть монаха».¹³ Чандрагупту II, как и его отца, ассоциировали со славным и частично мифологизированным прошлым.

Чандрагупта II правил почти сорок лет. После смерти в 415 году он стал легендой: мудрый Викрамадитья, центральная фигура героических преданий и мифов. После него осталась империя. По сути, она была немногим больше владений Самудрагупты, но имела номинальную власть над юго-востоком, западом и севером Индии, – то есть контролировала весь полуостров за исключением юго-западной его части. То была империя, в которой не прибегали к жесткому контролю, не насаждали единой религии и не требовали верности – империя мудрости.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ III

Глава четвертая
Персидская угроза

Между 325 и 361 годами царь Персии Шапур II бросает вызов Римской империи, Константин планирует первый поход против неверных, а его наследники сражаются друг с другом за власть.

Перенеся столицу на восток, Константин столкнулся лицом к лицу с самым опасным врагом – царем Персии.

Шапур II стал царем еще в материнской утробе. Его отец, Ормиз II, умер за месяц до рождения Шапура, после чего персидская знать и жрецы государственной религии, зороастризма, короновали живот беременной царицы. До того, как Шапуру II исполнилось шестнадцать, и его самого, и империю контролировали регенты, заинтересованные более приумножением собственной власти, нежели благом Персии. Поэтому во время прихода Константина к власти Персия не была готова вести захватническую войну.

На деле стране приходилось самой обороняться против захватчиков с юга: это были кочевые племена арабов, не имевшие своих царей и жившие на Аравийском полуострове веками. Теперь они пришли на север из-за истощения своих водных источников. По словам арабского историка ат-Табари, условия их родных земель были столь жестоки, что арабы были «самым нуждающимся из народов», а их набеги причиняли всё больше беспокойства соседям: «Они хватали скот у людей, – пишет ат-Табари, – отбирали их возделанные земли и имущество, совершали множество разрушений… никто из персов не мог противостоять им – ведь они возложили царскую корону на чело младенца»¹

Так продолжалось, пока Шапур не достиг статуса совершеннолетнего – а это случилось довольно рано. В 325 году он заявил своем военачальникам, что теперь сам будет руководить военными силами империи. Он выбрал тысячу конников в качестве ударной силы против арабских захватчиков и лично повел их в бой. «Он повел их вперед, – сообщает ат-Табари, – и налетел на тех арабов, которые считали Фарс своим пастбищем… он учинил среди них большую резню, [одних] заключил в тяжелейшее рабство, других обрек на изгнание». Царь стал преследовать арабов, направив флот через Персидский залив в Бахрейн. Флот причалил к берегам восточной Аравии и пролил «столько арабской крови, что она лилась как бурная река, из-за ливней вышедшая из русла».² Его войска дошли вплоть до маленького города-оазиса Медины, в котором царь взял пленных.

Но не эти военные успехи потрясли ат-Табари более всего. Историк пишет, что мудрость Шапура II впервые проявилась, когда в юности он увидел, как его люди, толкаясь, сплошной толпой переходят мост над Тигром. Царь посчитал этот подход неэффективным.

«Он приказал построить другой мост, чтобы по одному из них люди могли идти в одном направлении, а по другому – в другом… Так исчезла опасность упасть с моста и разбиться, которой подвергались люди, переходившие мост. Ребенок завоевал уважение и прослыл мудрецом за один день, тогда как другим на это требовались долгие годы»?

Управление таким крупным государством, как Персия, требовало большего, нежели ловкое владение мечом; правителю надлежало быть хорошим администратором. Изобретение новой схемы движения было инновацией. Шапур II оказался умен и находчив, и был вполне готов помешать планам Константина завоевать весь известный мир.

Переезд Константина в Византий был молчаливым свидетельством того, что он собирался бороться с Персией за власть над Востоком. Но его первый контакт с Шапуром II был относительно вежливым. Как только тот избавился от своих регентов, Константин прислал ему письмо, в тактичной, но недвусмысленной форме предлагая Шапуру отказаться от преследования христиан в Персии. «Я вверяю [их] тебе, ибо ты столь велик, – писал Константин. – Позаботься о них с обычным своим человеколюбием: от этого знака веры неизмеримую пользу получишь и ты, и мы»?

Шапур II согласился быть милосердным к христианам в пределах своих границ, но со временем быть терпимым становилось всё труднее. Вскоре после прихода письма от Константина африканский правитель, царь Аксума, принял христианство – этот акт был столь же очевидным заявлением о дружбе с Римской империей, сколь очевидна была его надежда попасть в рай.

Этого царя звали Эзана, и его царство лежало на запад от Красного моря^[14]. На другом краю узкого пролива, на южном побережье моря, находилась Аравия, а в тридцатые годы IV века эта территория была полна персидских солдат. Выгнав арабских захватчиков из своего южного царства в начале правления, Шапур Великий усердно продолжал кампанию уже на арабских землях. В течение всего своего правления, пишет ат-Табари, Шапур «крайне жаждал убивать арабов и вырывать из суставов руки их военачальникам. Потому арабы прозвали его Dhu al-Aktaf, „Человек суставов“»^[15]. То, что Эзана принял христианство, обеспечило ему поддержку Константина на случай, если персидская агрессия перейдет водораздел.⁵

Ненадолго Шапур II оставил африканское царство в покое. Зато его солдаты наводнили Армению.

Армянское царство, существовавшее уже почти тысячу лет, давно страдало от близости к восточным границам Римской империи. Веками римские императоры то заключали с армянскими царями союзы, то нападали на их государство, пытаясь включить его в свою империю. Восточные царства древних персов и парфян делали то же самое в надежде сделать Армению преградой для римской экспансии.

В те времена Армения была независимой, но она вновь оказалась зажата между двумя большими растущими империями. Армения не вела войны ни с Римом, ни с Персией, но склонялась к дружбе с Римской империей. Царь Армении Тиридат был крещен монахом Григорием в 303 году, еще до того, как христианство стало политически выгодным.⁶ Когда Константин сделал христианство религией империи, связи Армении с западным соседом стали еще крепче.

Агенты Шапура II Великого, который все более опасался, что христианская Армения никогда больше не станет союзницей Персидской империи, убедили царского мажордома стать предателем. В 330 году мажордом отравил царя. К сожалению для персов, это не отвратило Армению от христианства – напротив, Тиридат стал мучеником и в конце концов оказался причислен к лику святых, а его сын, Хосров III Котак (Короткий), стал царем.

Поскольку эта попытка зайти с тыла не удалась, Шапур II отправил в Армению свою армию. Вторжение в Армению в 336 году провалилось, воины отступили, но Шапур написал Константину недвусмысленное послание, в котором сообщил, что не собирается оставлять приграничные территории Римской империи, даже если эти территории христианские.

Отныне принятие христианства означало политическую позицию – и Шапур решил истребить христианство у себя. Персам христиане всё чаще казались двойными агентами Римской империи. К началу 337 года гонения на персидских христиан стали систематическими, особенно на западных границах.

Об этих притеснениях писал перс-христианин Афраат, живший в монастыре Мар-Маттея на восточном берегу реки Тигр. Шапур, – так сообщал он своему другу-монаху, жившему за пределами Персии, – стал причиной «великого избиения мучеников», но персидские христиане держались стойко; они верили, что им «воздастся свыше», а их преследователи-персы «снискают ненависть и презрение».⁷

На западе Константин планировал воплотить эти слова в жизнь. Он готовил вторжение, но не просто вторжение, а поход для поддержки христиан Персии, нуждающихся в его помощи. Он собирался взять с собой переносное святилище – шатер, в котором епископы, сопровождавшие армию, проводили бы регулярные богослужения, и провозгласил, что примет крещение (чего до сих пор не сделал) в реке Иордан, как только дойдет до неё. Впервые правитель собирался поднять крест против внешнего врага.⁸

Но прежде, чем отправиться в поход, он заболел. 22 мая 337 года Константин I Великий умер. После этого столица в его честь сменила имя с Византия на Константинополь. Император был похоронен в мавзолее, который он готовил для себя в церкви Апостолов. В мавзолее было двенадцать символических гробов для двенадцати апостолов, а гроб Константина был тринадцатым. Историки последующих веков называли это деянием великой гордыни – но у такого захоронения была своя логика: Константин, как и апостолы, был поборником веры. «Так как он один из римских императоров с глубочайшим благоговением чтил Бога Вседержителя, – заключил Евсевий, – один столько прославил Церковь Его, сколько никто от века… то от прежних веков до самого нашего времени не упоминается ни об одном подобном». Константин соединил христианство и государственную политику, изменив их навсегда.⁹

Как только новость о смерти Константина распространилась на восток, Шапур вступил на территорию Армении. В этот раз ему повезло; христианский правитель Армении Хосров III Котак был вынужден, спасая свою жизнь, бежать к границам Римской империи. Вместо него Шапур посадил на престол свою марионетку. Приграничное царство досталось ему – по крайней мере, на некоторое время.¹⁰

Римляне среагировали не сразу, поскольку наследники Константина в Константинополе были заняты попытками устранить друг друга. Будучи при жизни толковым политиком, Константин не оставил четких распоряжений относительно наследования. Он словно собирался жить вечно. После его смерти осталось трое сыновей и племянник; каждому из них был пожалован титул цезаря, каждый правил в определенной части империи, каждый мог заявить свои права на трон.

Никто из беспристрастных историков не описал события в первые недели после смерти Константина – но, когда кровопролитие прекратилось, племянник Константина, оба его шурина и множество придворных уже были убиты. Трое сыновей Константина (Константин II, двадцати одного года от роду, семнадцатилетний Констанций II и четырнадцатилетний Констант) договорились по-семейному: пощадить жизни друг друга и уничтожить всех остальных возможных конкурентов.¹¹ Единственное исключение было сделано для их пятилетнего кузена Юлиана, которого воспитывали в замке в Малой Азии, вдалеке от государственной чистки.

В сентябре в Константинополе они провозгласили себя соправителями. Империя вновь была разделена, – на этот раз на три части, или префектуры. Константин II взял себе префектуру Галлию, Констант – префектуру Италию, что включала в себя также Северную Африку, а Констанций II получил всю Восточную префектуру вместе с Фракией – а значит, и Константинополь. Почти мгновенно Констанций II захватил Армению и посадил на трон Хосрова III Котака.

Вскоре, несмотря на юный возраст, четырнадцатилетний Констант показал, что с ним шутки плохи. В 340 году его брат Константин II попытался отнять у него Италию; Констант пошел войной на собственного брата, устроил засаду на севере Италии и убил Константина. Теперь империя вновь была разделена надвое – между Константом на западе и Констанцием II на востоке.

Констант был стойким защитником христианской церкви, однако не снискал популярности у народа. Характер его был столь омерзителен, что даже церковные историки, обычно льстящие всем христианским императорам, его не любили. Он умудрился прожить еще десять лет, но в 350 году, в возрасте двадцати семи лет, был убит собственными военачальниками.¹²

Вместо того, чтобы поддержать оставшегося брата, Констанция II, военные навязали ему нового соправителя – военачальника по имени Магн Магненций. Констанций II выступил на запад, чтобы устранить узурпатора, но прежде, чем Магненций встретил смерть, потребовалось два года борьбы. Он убил себя сам, чтобы не попасть в руки Констанцию II. В 352 году Констанций II, как когда-то и его отец, стал единоличным правителем всей империи.

Разумеется, в то время он находился вдалеке от своих восточных границ; Шапур II воспользовался его отсутствием, чтобы вновь присвоить Армению. В ней правил сын Хосрова III Котака, считавшийся союзником Римской империи; Шапур II вторгся в Армению, похитил царя, вырвал ему глаза и позволил его сыну взойти на трон лишь при условии, что тот станет делать всё, что скажут персы.¹³

Констанций II не сразу ответил на этот вызов. У него имелись другие проблемы, самой острой из которых был поиск наследников. У императора не было сыновей, и в 355 году он назначил оставшегося в живых кузена Юлиана цезарем и своим преемником. Двадцатитрехлетний Юлиан, которого предусмотрительно растили в Малой Азии, воспитывался в христианской морали учителем Мардонием.

Констанций II предпочел остаться в Константинополе и назначил Юлиана управляющим делами в западной части империи. Там юноша достиг такого успеха во время военной компании на Рейне, что армия стала поддерживать его с огромным энтузиазмом; когда же он уменьшил налоги, народ также полюбил его.

Популярность Юлиана росла, а популярность Констанция II, наоборот, приходила в упадок. Как и его отец, Констанций был христианином – но, в отличие от отца, он поддерживал арианство, в те дни официально считавшееся ересью. В тот же год, когда Констанций II назначил Юлиана цезарем, он воспользовался властью императора, чтоб избавиться от епископа Римского, антиарианца Либерия, не поддерживавшего мировоззрение Констанция. На место Либерия император назначил лично выбранного епископа.

Дело было серьезное, поскольку епископ Римский был одним из самых влиятельных священнослужителей христианской церкви. Римские епископы считались духовными наследниками апостола Петра, а самого Петра называли основателем христианской церкви. Уже несколько десятилетий епископ Римский претендовал на то, чтобы выносить решения, обязательные для епископов других городов.^[16]

Римляне и персы

Эта привилегия не была неоспорима: епископы Александрии, Антиохии и Иерусалима – городов, которые могли похвастаться христианской традицией того же возраста, что и в Риме – негодовали из-за того, что Рим называет себя центром христианского мира. Несмотря на это, весь клир был согласен с тем, что Констанций II не может по своей воле назначать и снимать с должности ни одного из епископов. Но Констанций II, не обращая внимания на их протест, созвал в 359 году свой собственный синод и провозгласил на нем, что отныне кафоличной является арианская христология. Ни один из Римских епископов – ни смещенный, ни новоназначенный – на синод приглашен не был.

Никто из священнослужителей не был рад такому произволу власти, казалось бы, обусловленному только религиозными симпатиями, поскольку Констанций II не получил никаких политических преимуществ, вмешиваясь в дела церкви. Император впал в немилость – особенно у отцов церкви в западной части империи, где антиарианское движение было сильнее. Поэтому, когда Констанций, встревоженный растущей популярностью Юлиана, потребовал от него уменьшения размеров западной армии путем отправки части войск на восток, Юлиан поставил на возрастающую непопулярность кузена на западе и собственную выдающуюся репутацию – и отказался. Армия, стоявшая на Рейне, оказала ему поддержку и провозгласила Юлиана соправителем Констанция II.

Так в империи снова стало два императора – а этого не желал терпеть ни один из них. Но Юлиан не стремился к тотальной войне против Констанция, который всё же правил Константинополем и всей восточной частью империи. Со своей стороны, Констанций не осмелился оставить свои территории и выступить против Юлиана. Персидская угроза была слишком ощутима, армия Шапура II уже подступала к границам Римской империи.

Римский воин Аммиан Марцеллин, позже описавший историю римско-персидских войн, был тайно послан в Армению (тогда находившуюся под властью Персии), чтобы следить за продвижением персов. С вершины горы он заметил приближающуюся армию: «Вся земля вокруг полна неисчислимыми войсками, – вспоминал он, – их ведет царь в сверкающем облачении».¹⁴ Римская армия жгла поля и дома на пути у приближающегося врага, чтобы ему негде было найти пищу. Римляне укрепились на берегу Евфрата, но персы, по совету римского перебежчика, пошли окольным путем на север, к нетронутым полям и садам.

Римляне последовали за ними, и в конце концов две армии встретились у небольшого укрепленного городка под названием Амида, который лежал в римских владениях. Город был хорош для обороны, поскольку (по словам Аммиана Марцеллина) подход к нему был лишь один – узкая тропа в горном ущелье, и римляне заняли в нем оборонительные позиции. Но подразделению персидской конницы удалось обойти город так, что римляне не заметили этого и оказались зажаты своими врагами с обеих сторон. Аммиан, сражавшийся в средине этой толчеи, оказался в ловушке на целые сутки: «Дорассвета мы были обездвижены, – пишет он, – …мы стояли такими плотными рядами, что телам убитых, зажатых в ущелье, было негде упасть. Передо мною был солдат с головой, рассеченной надвое сильнейшим ударом, – его так сильно сжали со всех сторон, что этот обрубок продолжал стоять прямо»¹⁵

Наконец Аммиану и другим выжившим римским солдатам удалось пробиться к городу. Персы стреляли по стенам из луков и использовали боевых слонов, «пугавших видом своих морщинистых тел, верхом на которых сидело множество вооруженных людей; жуткое зрелище, выходящее за рамки любого описуемого ужаса». Амида сопротивлялась осаде семьдесят три дня. Улицы были покрыты слоями «тел, в которых копошились личинки»; в городе разрасталось моровое поветрие. Защитники города удерживали деревянные осадные сооружения и слонов на расстоянии с помощью горящих стрел, но в итоге персы смогли выстроить у стен земляные насыпи и взобрались по ним. Жители Амиды были перебиты. Аммиан, бежавший через задние ворота, нашел за ними лошадь, запутавшуюся в чаще, привязанную к своему уже мертвому хозяину Он отвязал лошадь от тела и ускакал прочь.¹⁶

Констанций потерял не только Амиду, но и как минимум еще две крепости, а также множество защищенных городов и добрую часть восточных земель. Тем временем Юлиан всё еще грозил Констанцию II с запада. Находясь между двумя врагами, Констанций не осмеливался повернуться спиной к одному из них, чтоб напасть на другого.

Эту дилемму решила лихорадка. 5 октября 361 года Констанций II умер от инфекционного заболевания; тело его было так горячо, что подчиненные не могли его коснуться. Юлиан автоматически стал правителем всей Римской империи.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 4

Глава пятая
Отступник

Между 361 и 364 годами Юлиан безуспешно пытается возродить старые римские обычаи.

Как только Юлиан воцарился в Константинополе, стало ясно, что его христианское воспитание оказалось бесполезно. Несколько лет он поддерживал переписку с известным учителем риторики Либанием, который наставлял его в изучении греческой литературы и философии, и большую часть своей сознательной жизни новый император испытывал симпатию к старой римской религии.

Сейчас же Юлиан открыто объявил себя противником христианства. Он заявил, что его крещение было «кошмаром», который ему хотелось бы забыть. Он повелел открыть старые храмы, многие из которых были закрыты во времена правления христианских императоров. Также он постановил, что христиане не могут преподавать литературу, а поскольку знание литературы было необходимо государственным чиновникам, это гарантировало получение римскими государственными мужами сугубо римского обучения.¹

Кроме того, это означало, что христиане Римской империи не могут получить полноценного образования. Большинство христиан отказалось отдавать своих детей в школы, где их учили бы по канонам римской античной религии. Вместо этого христианские писатели начали пытаться создать собственную литературу, которую можно было бы использовать в школах. По словам А.А. Васильева, они «переложили псалмы в некое подобие од Пиндара, Пятикнижие Моисея изложили гекзаметром, Евангелие представили в виде диалогов наподобие Платона».²

Большинство этих произведений было столь низкого качества, что их забывали почти сразу; до наших дней их сохранилось очень мало.

Это было очень странное преследование: судя по нему, у Юлиана было много общего с его современниками из династии Гуптов – царями, с которыми он никогда не встречался. Юлиан был консерватором. Он мечтал возродить славное прошлое страны, хотел начертить четкую границу между всем римским и не-римским. Вследствие решения Константина объединить империю на принципе веры, а не гордого самооознания «римского гражданства» это различие стало исчезающе тонким. Юлиан хотел вернуть его. Он хотел восстановить стену римской цивилизации, оградившись ею не только от христиан, но и от всех чужаков. «Ты хорошо знаешь, – писал ему Либаний в 358 году, – что тот, кто уничтожит нашу литературу, поставит нас в один ряд с варварами». Иметь свою литературу означало иметь прошлое. Не иметь прошлого означало быть варваром. По мнению Юлиана, христиане были варварами и атеистами; у них не было своей литературы, и они не верили в римских богов.³

Юлиан понимал, что старая римская религия нуждается в обновлении, если хочет соперничать с объединяющей силой христианской церкви. И он разработал две стратегии. В первую очередь он позаимствовал из христианства наиболее полезные для римской религии элементы. Он изучил иерархию христианской церкви, которая была хорошо приспособлена для руководства разбросанной паствой, и реорганизовал римское жречество аналогичным образом. Кроме того, он приказал священнослужителям вести обряды поклонения римским богам по популярному христианскому образцу, включив в старые римские ритуалы обращения к приходу (аналогичные проповедям) и пение. Еще никогда поклонение Юпитеру не было так похоже на поклонение Христу.

Вторая часть его стратегии была более тонкой: он позволил вернуться всем христианским священникам, отлученным от церкви из-за того, что во время никейско-арианских дебатов они выбрали не ту сторону. Он знал, что христианские теологи не смогут договориться. Естественно, вскоре разгорелись нешуточные теологические споры. То была обратная сторона методов Константина. Юлиан воспользовался способностью христианства разделять, а не его объединяющей силой.⁴

Персидская кампания

За всё это он заслужил имя «Юлиан Отступник».

По иронии судьбы, восстанавливая старое понимание «римского», он оказался вынужден по политическим причинам дать варварам те же привилегии, что были у римлян. Не в состоянии вести войну одновременно с Шапуром на востоке и натиском германцев на севере, он был вынужден позволить германским племенам франков поселиться в северной Галлии на правах федератов – римских союзников со многими правами римских граждан.

Устранив франкскую угрозу, Юлиан начал персидскую кампанию. В 363 году он выступил на восток во главе восьмидесяти пяти тысяч солдат – не только римлян, но и готов (германское племя, бывшее федератами Рима со времен правления Константина), и арабов, жаждущих отомстить Шапуру за свои выбитые плечи. Также он взял с собой в поход традиционных прорицателей и греческих философов – вместо священников и полевого храма, как в своё время хотел Константин. Эти две группировки осложняли поход тем, что вступили в ссору друг с другом: предсказатели видели дурные предзнаменования и считали, что армия должна отступить, философы же считали такие суеверия нелогичными.⁵

На границе с Персией Юлиан разделил войско и послал тридцать тысяч солдат вдоль Тигра, сам же во главе оставшейся армии отправился по Евфрату на судах, построенных в римских владениях на берегах реки и отправленных вниз по течению. Обе части армии должны были встретиться в Ктесифоне – столице Персии, лежавшей на восточном берегу Тигра чуть южнее Багдада, и зажать персов клешнями.

Согласно Аммиану, римский флот представлял собой грандиозное зрелище: пятьдесят боевых галер и тысяча транспортных кораблей с запасами пищи и судостроительными материалами. Шапур, предупрежденный о размере подступающей армии, из предосторожности оставил столицу. Когда туда прибыл Юлиан, царя в городе не было. Армии перебросили мосты на восточный берег Тигра и всё же осадили Ктесифон.

Осада длилась долго. Тем временем Шапур, находясь в безопасности далеко от места боевых действий, начал собирать войска по самым дальним окраинам своего царства. В итоге он вернулся, чтобы сразиться с берущей верх армией. Юлиан был вынужден отступить вверх по течению Тигра, отвоевывая себе путь назад и пытаясь сохранить своих людей живыми, в то время как персы жгли все поля и дома на их пути.

Отступление длилось всю весну. Началось лето, а римские солдаты всё еще не добрались до своих границ. Они страдали от голода и ран, постоянно подвергаясь атакам персов. Однажды в июне, во время очередного нападения персов из засады, Юлиан был пронзен персидским копьем в нижнюю часть живота. Его отнесли в лагерь, и там он медленно истек кровью и умер. Он оказался в числе тех трех римских императоров, кто погиб на поле брани с чужеземным противником.^[17]

Аммиан Марцеллин, находившийся в армии, описывает его смерть как красивую классическую сцену: Юлиан, смирившись со своей судьбой, до самой смерти вёл тихую беседу о «благородстве души» с двумя философами. Христианский же историк Феодорит настаивает на том, что Юлиан умер в агонии, слишком поздно осознав силу Христа и воскликнув: «Ты победил, галилеянин!»⁶

Из двух равно неправдоподобных описаний христианская версия была всё-таки ближе к реальному положению дел. Армия Юлиана осталась без средств к существованию, повержена и нуждалась в руководстве и спасении. После недолгих дискуссий офицеры облачили в императорские одежды одного из командиров, благородного и доброго человека по имени Иовиан, и провозгласили его императором.⁷ Тридцатитрехлетний Иовиан был христианином.

С этого момента империей правили только христиане. Старая римская религия более никогда не доминировала при императорском дворе. Это не положило конец противостоянию – просто теперь борьба между прошлым и настоящим, старым Римом и новой империей, ушла в подполье.

Иовиан был прагматиком. Вместо того, чтобы сражаться, он надел корону и предложил Шапуру II переговоры. Заключенный между ними договор позволил римской армии мирно уйти домой. В обмен на это Иовиан согласился передать персам все римские земли на восток от Тигра, включая римскую крепость Нисибис.^[18] Впоследствии из Нисибиса персы регулярно проводили атаки на римские границы; город более никогда не отходил во владения Запада.⁸

Под началом Иовиана римская армия с большим трудом вернулась на запад, где солдат ждали презрение и насмешки сограждан. Договор с персами посчитали постыдным, позорным для Рима, неприемлемым исходом смелого и гибельного похода Юлиана.

Иовиан так никогда и не вернулся в Константинополь. Ступив на римские земли, он сделал остановку в Антиохии и начал работать над созданием срединного пути. Он отменил все антихристианские законы Юлиана, но не стал заменять их столь же жесткими указами, ущемляющими римскую религию. Вместо этого он объявил о религиозной терпимости. Сам он был неусыпным последователем Никейского символа веры, но решил удалить религию из основания имперской политики. Христианин, грек, римлянин – все теперь имели равные права прославлять своих богов и занимать места в правительстве.⁹

Но было уже слишком поздно. Религия и политика – а также религиозная и политическая власть – слишком тесно переплелись в империи. Сильный и харизматичный император (которым добросердечный Иовиан не являлся) мог бы удержать власть, провозгласив религиозную терпимость – но политический авторитет Иовиана был и без того слаб из-за непопулярного договора с персами. Единственную возможность удержаться у власти для него представляло использование религиозного авторитета и установление единоверия как основы правления.

Отказ от подобных действий означал утрату авторитета. В 364 году, спустя восемь месяцев после коронации, он умер в своем шатре, на медленном пути возвращения вместе с армией в восточную столицу. Рассказы об этом событии подозрительно отличаются друг от друга; по разным свидетельствам, он умер, задохнувшись угарным газом плохо проветренной печи, либо от несварения желудка, либо от «распухшей головы». «Насколько мне известно, – замечает Аммиан, – причины его смерти не расследовали». Римский трон опустел и ждал нового претендента.¹⁰

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 5

Глава шестая
Землетрясение и вторжение

Между 364 и 376 годами природная катастрофа и нападения варваров обрушиваются на Римскую империю.

Смерть Иовиана означала, что за четыре года в Римской империи сменилось три императора. «Из-за жестокости изменчивых обстоятельств», как это называет Аммиан Марцеллин, в те времена официальная религия и государственные границы Римской империи менялись с той же скоростью, что и её правители.

Никто не поддержал юного сына Иовиана в его претензиях на трон. Вместо этого армия (невольно ставшая представительницей всей империи) избрала на должность императора нового военачальника.

Валентиниану, бывалому воину и ревностному христианину, было сорок три; при таком сочетании качеств затруднительно найти его правдоподобный портрет в современных императору источниках. Историк Зосима, преданный старой римской религии, неохотно отмечает, что Валентиниан был «воином отменным, но крайне необразованным». Христианский историк Феодорет воспевает Валентиниана, говоря, что он был «не только человеком великой храбрости, но также благоразумным, дальновидным, сдержанным, обладателем выдающегося роста».¹

Империя в те дни нуждалась не в грамотном политике, а в опытном полководце, решения же Валентиниана позволяют предположить, что служба в армии не подготовила его к императорской ответственности. Он находился в Никее, когда войска избрали его; прежде чем отправиться на коронацию в Константинополь, он решил назначить соправителя. Это была военная тактика. Расстаться с жизнью на дорогах в восточных провинциях было просто, а наследников у Валентиниана не имелось.

Согласно Аммиану, он собрал своих армейских товарищей и спросил, что они думают о его младшем брате и однополчанине Валенте.^[19] После этого вопроса надолго воцарилась тишина и наконец командующий кавалерией сказал: «Если ты, добрый государь, любишь своих родных, то есть у тебя брат, а если отечество – то ищи, кого облачить в пурпур».²

Валентиниан обошел вниманием этот совет. Он дал брату титул правителя и поставил во главе восточных владений Римской империи вплоть до провинции Фракия; сам же отправился в Италию, но двор свой устроил не в Риме, а в Милане.

Так произошла кратковременная переориентация на Запад. Резиденция старшего императора была в Италии, а младшего – на Востоке, однако Валент II осел не в Константинополе, а в Антиохии, на реке Оронт. Почти сразу же стало ясно, о чем умолчал командующий конницей. Перед империей стояла масса военных проблем. Германские племена наводнили Галлию и пересекли Дунай; римские владения в Британии подвергались нападениям местных жителей; земли в Северной Африке страдали от набегов враждебно настроенных южных племен; персидский царь Шапур II, объявив, что его договор был заключен с Иовианом и аннулирован после его смерти, готовил нападение с востока.³

Но Валент II, поставленный править на Востоке, казалось, был более обеспокоен внутренней чистотой, нежели внешней угрозой. Его старший брат Валентиниан, христианин, придерживался Никейского символа веры, но был терпим к арианам и представителям традиционной римской религии. Самым жестким нововведением Валентиниана был закон, ограничивающий вечерние жертвы богам. Но как только один из проконсулов указал Валентиниану на то, что многие граждане придерживаются этой древней традиции, полагая, что это является частью римской идентичности, император тут же разрешил всем желающим не соблюдать новый закон.⁴

Но младший брат, Валент II, был арианином, нетерпимым к любой другой религиозной доктрине. Он начал войну за уничтожение никейских христиан в Антиохии: он отправил их лидера в ссылку, изгнал его последователей, а некоторых утопил в Оронте. Это позволило персам еще чаще атаковать восточные границы, поскольку неопытный и не забросивший другие дела Валент не заботился о гарнизонах своих крепостей на востоке. Зосим говорит, что Валент II был столь неопытен в делах правления, что не мог «выдержать бремя государственных дел». Солдат Аммиан пишет еще прямолинейнее: «В это время по всему римскому миру разнесся звук боевых труб».⁵

Но римлян ожидала и другая катастрофа.

На заре 21 июля 365 года землетрясение, родившееся в глубинах Средиземного моря, распространилось по морскому дну и достигло римских берегов. На острове Крит дома обрушивались на своих спящих владельцев. Киренаику трясло, ее города рассыпались. Ударная волна достигла Коринфа, прокатилась на запад, по Италии и Сицилии, и на восток, по Египту и Сирии.⁶

Жители римских побережий уже начали выбираться из-под обломков, гасить пожары, раскапывать свои пожитки и оплакивать погибших, когда в Александрии, в дельте Нила, вода отхлынула от южного побережья. Горожане, удивившись, подошли ближе к линии воды. «Рокочущее море отступило от берегов, – пишет Аммиан Марцеллин, – и люди увидели, как отворилась бескрайняя бездна, на дне которой лежали многие морские создания, погрязшие в липком иле; увидели высокие горы и просторные долины… Многие корабли вдруг оказались как бы на суше, а люди без страха спустились на мелководье у кромки моря и стали собирать рыбу и раковины голыми руками».

Это развлечение длилось менее часа. «А затем, – завершает Аммиан, – рокочущее море, как бы в обиде на это вынужденное отступление, подняло великие волны, и, кипя, перехлестнуло через мелководье на острова и прибрежные полосы суши, и сравняло с землей неисчислимое количество домов в городах и прочих местах… Огромные массы воды, вернувшись, когда их вовсе не ждали, погребли под собой и утопили тысячи людей».⁷

Когда цунами отступило, корабли лежали вдоль берегов в обломках. Человеческие тела валялись грудами на улицах и крышах домов и плавали лицами вниз в заводях. Несколько лет спустя Аммиан, проезжая через соседний с Александрией город, увидел корабль, заброшенный вглубь суши. Он всё еще лежал на песке, и его корпус уже начинал гнить.

Перед лицом разрушения Валент II и Валентиниан пытались удержать свои владения от распада. Валента сверг узурпатор Прокопий, двоюродный брат погибшего Юлиана, умудрившийся убедить готов, служащих в римском войске, поддержать его претензии на восточный трон. Валент направил Валентиниану истеричное письмо, прося о помощи. Но Валентиниан был далеко на поле брани – он сражался в Галлии с алеманнами (еще один союз германских племен), и лишних солдат у него не было.⁸

Перетянув на свою сторону двух военачальников и часть армии Прокопия с помощью крупных взяток, Валент II сумел разгромить соперника под Фиатирой. Захватив мятежника в свои руки, Валент приказал разорвать Прокопия на части. Заодно он казнил и двух подкупленных им же полководцев Прокопия, благочестиво осудив их за столь своевременное предательство.⁹

Классические римские историки, такие, как Аммиан, объясняли огромную волну, обрушившуюся на города, именно мятежом Прокопия. В своих хрониках они просто перенесли цунами вперед по времени, поместив его после мятежа и настаивая, что попытка узурпации власти Прокопием нарушила естественный ход вещей. Христианские историки, описывавшие цунами, чаще объявляли виновным Юлиана Отступника – в их изложении Господь наказывал империю за проступки Юлиана. Либаний, старый друг Юлиана, предположил, что Земля оплакивает Юлиана, что землетрясение и цунами были выражением почтения усопшему со стороны Земли или, возможно, Посейдона.¹⁰

Представители и христианства, и старой римской веры пытались найти причину этим разрушениям. Такая причина, несомненно, должна была иметься. В языческом и христианском мировоззрениях любое событие воспринималось как прямой ответ на поступки людей – ни в одном из этих миров не было места беспричинному злу.

Вслед за природной катастрофой последовали катастрофы политические: на римские земли все чаще стали нападать варвары, понемногу обгрызая края владений империи.

Начало первой из политических катастроф положил Валент II, развязав войну с готами. Готы в римской армии поддерживали узурпатора Прокопия, и он желал их наказать.

До того времени римляне и готы умудрялись уживаться; готы предоставляли римской армии солдат, а в обмен могли селиться на римских территориях и даже наделялись некоторыми привилегиями римских граждан. За минувшие десятилетия среди них сильно увеличилось количество христиан. Готский епископ Ульфила придумал алфавит, которым записывал перевод Библии на готский язык. Ульфила, как и Валент II, был ревностным арианином – он проповедовал, что никейское христианство – «мерзкое и отвратительное, извращенное и порочное… изобретение дьявола».¹¹

Это не помешало Валенту организовать карательную экспедицию против заселенных готами земель. Эта война началась в 367 году и тянулась целых три года без всяких перспектив. Момент для войны против тех, кто был склонен к дружбе с римлянами, был выбран исключительно неудачно: на западе Валентиниан уже вел бои с алеманнами. В конце 367 года, когда Валент II пошел войной на готов, алеманны перешли Рейн и напали на людей Валентиниана на его собственных землях. Валентиниану удалось победить их в горячей схватке, но он сам потерял столько солдат, что был не в состоянии изгнать захватчиков.

Тем временем римские владения в Британии также страдали от варварских набегов. В данном случае «варварами» были племена, обитавшие на севере острова. Еще в 122 году н. э. римский император Адриан провел здесь черту между цивилизованными и дикими землями, повелев выстроить стену через весь остров. Римская провинция Британия лежала к югу от стены. Шести британским городам был присвоен статус римских.^[20] В самом большом из них, Лондинии (Лондиниуме), обитало 23 тысячи граждан; город обладал сложной инфраструктурой римского типа – имел судоходные протоки, купальни, канализацию и военные гарнизоны.¹²

На севере же, по мнению римлян, была сплошная глухомань. Племена на север от Адрианова вала, как и те, что жили на меньшем острове к западу от Британии, прибыли на британские берега как захватчики около 500 года до н. э… Теперь уже они были местными жителями (за тысячу лет люди странным образом врастают в землю, пуская в неё корни) и объединялись в несколько племенных союзов. Самыми сильными из племен были пикты и каледонцы («рыжеволосые и ширококостные», как описал их римский историк Тацит). На западном острове, который никогда не был под властью римлян, на юг от столичного города Тара обитали фении, тогда как север по большей части контролировали улуты (улады).¹³

Уже свыше ста лет Британию тревожили вторжения северян-пиктов и пиратские набеги племен с западного острова.^[21] В IV веке к этому присоединились рейды еще одного германского племени – саксы, прибывшие из краев, лежащих на север от Галлии, переплыли море и принялись разорять восточные берега Британии.

Римский наместник, отвечавший за оборону Британии, именовался dux Britanniarum – «герцог Британии».^[22] Его помощником был особый офицер, Comes Litori – комит, или «защитник побережья»^[23]. Его обязанностью было не подпускать саксов к юго-восточным берегам. Но в конце 367 года, пока Валентиниан отчаянно отбивался от алеманнов, а Валент II зашел в тупик, воюя с готами, оборона Британии развалилась, и варвары ворвались в страну со всех четырех сторон.¹⁴

Это была тщательно спланированная и согласованная атака. Аммиан Марцеллин назвал её Barbarica Conspirato – «заговор варваров». Римский гарнизон, стоявший у Адрианова вала, годами общавшийся с пиктами на оккупированных территориях, позволил пиктским воинам войти на земли римской Британии. В то же время пираты с западных островов высадились на британских берегах, а саксы наводнили юго-восточную Британию и северную Галлию. В течение нескольких предыдущих десятилетий численность римских войск в Британии медленно убывала: солдат понемногу переводили на континент. Немудрено, что и «дукс», и «комит побережья» были сокрушены.¹⁵

Хотя Валентиниан был вплотную занят алеманнами, в 368 году он отправил в Британию опытного военачальника, Феодосия Старшего, дабы тот отвоевал римские провинции. Феодосий Старший повиновался и в качестве первого заместителя взял с собой своего сына Флавия Феодосия^[24]. Он обосновался в Лондинии, из которого и повел многолетнюю войну, в итоге вернув Римской империи контроль над Британией. «Он согрел север кровью пиктов, – писал один восторженный римский поэт, – и ледяная Ирландия оплакала многих мертвецов». Вдоль юго-восточных берегов были возведены крепости с башнями, с которых дозорные могли углядеть приближение саксонских кораблей.¹⁶

Но не всё шло хорошо. Захватчики разрушили города и сожгли села, стерли с лица земли целые гарнизоны и нарушили торговые связи, прежде существовавшие между Британией и северными племенами. Пиктские деревни около Вала были сожжены, их жители истреблены, римские гарнизоны вдоль границы заперлись в наскоро возведенных изолированных крепостях.¹⁷

А на римской части материка венценосные братья были вынуждены заключить мир со своими противниками-варварами. Валент II прекратил попытки побороть готов в 369 году и заключил договор с их вождями. В 374 Валентиниан заключил мир с вождем алеманнов Маркианом. Но почти сразу же началась еще одна война с варварами.

Британия и Ирландия

Годом ранее Валентиниан приказал строить новые крепости к северу от Дуная, на землях, принадлежавших германскому племени квадов. Квады не представляли большой угрозы («народ, вовсе нестрашный», – так пишет о них Аммиан), и когда началась стройка крепостей, они прислали к местному римскому военачальнику послов с вежливой просьбой оставить их землю в покое. Просьбу проигнорировали; послы продолжали приходить.¹⁸

Наконец римский военачальник не придумал ничего лучшего, чем пригласить вождя квадов на пир и убить его. Этот вероломный поступок так поразил квадов, что они объединились с соседними племенами и пошли штурмом через Дунай. Римские земледельцы, жившие у границы, не ожидали нападения: атакующие «перешли Дунай, когда никто не ожидал врагов, и напали на селян, собиравших урожай; большинство земледельцев они убили, выживших же увели домой как пленников»¹⁹

Валентиниан, разгневанный бездарностью командира, начавшего эту войну, отозвал Феодосия Старшего и его сына Флавия из Британии и направил их в горячую точку. Сам он вскоре после этого тоже прибыл сюда, изрыгая проклятья и обещая покарать своенравных подданных. Но когда он собственными глазами увидел опустошение, царившее на границах, то пришел в ужас. Он решил не брать в расчет убийство вождя квадов и начал ответную карательную кампанию. Он сам повел войско; Аммиан с неодобрением пишет, что Валентиниан сжигал поселения и «не глядя на возраст, лишал жизни» всех мирных квадов, что встречались ему на пути.²⁰

По сути, его поведение позволяет предположить, что он просто утратил связь с реальностью. Он отсёк руку конюху из-за того, что лошадь, которую конюх держал за поводья, встала на дыбы, когда Валентиниан садился на неё. За несвоевременную шутку он замучил до смерти безобидного младшего секретаря. Он даже приказал казнить Феодосия Старшего, так хорошо послужившего ему в Британии, после того, как Феодосий проиграл одну битву, а его сына Флавия отправил в ссылку в Испанию.

Наконец квады отправили к Валентиниану послов, чтобы договориться о мире. Когда они попытались объяснить, что конфликт начался не по их вине, Валентиниан до того разъярился, что с ним случился удар. «Он стоял как громом пораженный, – пишет Аммиан, – онемевший и задыхающийся, побагровев обликом. Внезапно кровь отхлынула от его лица, и смертный пот выступил у него на лбу». Валентиниан умер, не назначив преемника.²¹

Западная часть империи временно осталась без правителя, и полководцы на границах остановили войну с квадами. Валент II сообщил, что унаследовать корону должен сын Валентиниана, шестнадцатилетний Грациан, и править ему надлежит совместно со своим младшим братом, четырехлетним Валентинианом II.

Первым делом Грациан – выказав тем удивительную рассудительность – вернул из испанской ссылки Флавия Феодосия, сына казненного Феодосия Старшего, назначив его командующим обороной северных границ. Флавий Феодосий научился сражаться в Британии и показал себя блестящим стратегом. К 376 году, через год после смерти Валентиниана, он стал ведущим полководцем на всех центральных землях империи.

Его опыт очень пригодился. До Рима стали доходить слухи о новой угрозе: с востока неотвратимо приближались кочевники – бесстрашные воины, вырезавшие всех и уничтожавшие всё на своем пути, не знавшие религии и разницы между добром и злом, не имевшие даже настоящего языка. Все народы к востоку от Черного моря были в смятении. Аланы, столетиями проживавшие на восток от Дона, уже покинули свои земли. Вождь готов, «наводивший ужас на соседей», сам был побежден. Беженцы заполнили северный берег Дуная, просясь под защиту Римской империи.²²

На далеких границах западного мира объявились гунны.

Римляне, никогда не видевшие гуннов, пуще землетрясения и цунами боялись этой необоримой силы. Историки тех времен не знали, откуда родом эти пугающие пришельцы, но были уверены, что пришли они из кошмарных мест. Римский историк Прокопий утверждал, будто гуннов породили ведьмы, вступившие в близость с демонами: «это низкорослое, грязное племя недолюдей, знающих только один язык, который являл лишь подобие человеческой речи».^22.

Но гунны были еще далеко, а поблизости имелась более насущная проблема – беженцы. Валент II принял официальную делегацию от готов, просивших позволения селиться на римских землях по другую сторону Дуная. Валенту уже пришлось заключить с готами мир, и теперь он решил позволить им иммиграцию. В свою очередь, новоприбывшие могли осваивать целинные земли Фракии и поставлять римской армии солдат – как и другие племена готов, населявших земли империи.²⁵

Плотина римской границы рухнула, и новые волны готов хлынули через Дунай. Римские чиновники, занимавшиеся новыми поселенцами, были загружены бумажной работой. Налоговая система работала плохо, начались хищения денег; у новоприбывших истощились запасы пищи, и они голодали. За два года решение Валента II привело к еще одной войне с варварами. Армия голодных готов пронеслась по Фракии, распространяя вокруг себя «ужасающую смесь разбоя, убийства, кровопролития и огня», убивая, сжигая поселения, захватывая пленников – и направляясь в сторону Константинополя.²⁶

Валент II вышел из Антиохии защищать город; юный Грациан поспешил с запада на восток на помощь дяде. Но прежде, чем он с войсками поддержки прибыл на место, пути Валента II и готов пересеклись у города Адрианополя, лежавшего к западу от Константинополя. Этот город был назван в честь Адриана, императора, построившего стену, ограждавшую империю от варваров.

9 августа 378 года Валент II, сражавшийся вместе со своими воинами, был убит. Две трети войска пало вместе с ним; после вынужденного отступления римских солдат мучили голод и жажда. Валент не был облачен в императорский пурпур, и тело его было столь изуродовано, что его так и не опознали. Аммиан пишет, что кровь на земле стояла по щиколотку. Всю следующую ночь люди Адрианополя слышали из темноты стоны раненых и предсмертные крики умирающих, брошенных на поле боя.

Приближение варваров

Готы окружили город, но они были значительно менее опытны в ведении осад, нежели в открытом бою, и вскоре отступили. То же они попытались сделать в Константинополе – и вновь поняли, что не могут пробиться через стены. Они отступили, но главное стало очевидным: Римская империя перестала быть непобедимой. Землетрясение и потоп оставили её в руинах, далекая орда варваров испугала её, а разъяренные беженцы смогли убить императора.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 6

Глава седьмая
Восстановление государства

Между 371 и 412 годами Когурё перенимает буддийские принципы, учение конфуцианства и побеждает своих соседей

Далеко на востоке – вдалеке от Константинополя, Персии и Индии, за Восточной Цзинь и Северной Вэй еще одно царство пыталось восстановить силы после поражения. В 371 году молодой царь Сосурим унаследовал корону правителя Когурё, а вместе с ней – разоренную и раздробленную страну У него не было базы, на которой можно было отстроить государство; армия его была деморализована, военачальники погибли в боях, земля превратилась в пустыню.

Выход из всех его проблем явился в 372 году в обличье монаха.

Царство Когурё располагалось к востоку от Желтого моря. Предки его жителей, вероятно, пришли сюда с дальнего юга, с берегов реки Хуанхэ, однако культуры Китая и Корейского полуострова существовали отдельно уже много веков.^[25] Жители полуострова претендовали на древнее и необычное наследие. Согласно их собственным мифам, первым царством на их землях был Чосон^[26], основанный божественным Тангуном в 2333 году до н. э. – в эпоху древнейших китайских царств.

До своего падения китайская династия Хань захватила северную часть Корейского полуострова, и там поселились китайские чиновники с семьями. В южной же части полуострова сформировались три независимых царства: Силла, Когурё и Пэкче. А тем временем на самом крайнем юге союз четырех племен – Кая – противостоял попыткам соседей включить их в одно из разрастающихся монархических государств.

Когурё всегда было наиболее агрессивным и более всего беспокоило власти Хань. Но последние надеялись, что смогут контролировать царства, лежащие на юг от ханьских колоний, и проследить, чтобы они не набрались излишней мощи. Как было написано в романе «Троецарствие», «По своему характеру эти люди неистовы и получают наслаждение от разбоя».¹

Во времена заката империи Хань её контроль над землями Чо-сон ослабел, под властью ханьцев остался лишь один административный округ – Лолан, столицей которого был старинный город Вангомсон – нынешний Пхеньян.

Лолан пережил своих ханьских правителей и просуществовал до 313 года. В этот год правитель государства Когурё, амбициозный и энергичный Мичхон, двинулся в поход на север и захватил Лолан, присоединив его к своим землям и изгнав остатки китайской армии. Так Когурё под властью Мичхона стало втрое больше любого соседствующего с ним государства. Это было самое сильное и могущественное из трех государств Кореи.

Но это также сделало Когурё самой заметной мишенью. Мичхон умер в 331 году, оставив на троне своего сына, Когугвона. Когугвон не был равен своему отцу в воинском деле, и тридцать лет вел политику бездействия; за это время Когурё захватывали дважды. В 342 году армии шестнадцати варварских государств захватили здесь тысячи пленных и разрушили стены столицы Когурё – Хвандо. В 371 году наследный принц Пэкче со своей армией вторгся на территорию Когурё и дошел до Вангомсона.

Стряхнув привычную апатию, король Когугвон лично прибыл из Хвандо, чтобы сразиться с соседом – и был убит при обороне крепости Вангомсон. Пэкче объявила большую часть земель Когурё своими, а Сосурим, сын побежденного короля и внук великого Мичхона, остался править усохшими останками Когурё.

Когурё в период расцвета

Вскоре после восшествия Сосурима на трон к его двору явился буддийский монах, пришедший с запада. Этот монах по имени Сундо принес королю в дар буддийские манускрипты вместе с заверением, что буддийские практики помогут ему защитить Когу-рё от врагов. Король Сосурим принял Сундо, послушался его и в 372 году сам принял новую веру В тот же год он повелел открыть Сонгюнгван – национальную школу конфуцианства, созданную по образцу китайских.²

Буддизм и конфуцианство, исходно очень разные, образовали для Когурё полезный синтез. Сундо учил Сосурима и его придворных, что недовольство, несчастье, честолюбивые амбиции и страх – суть самскрита, несуществующие состояния. Согласно его учению, истинно просветленный человек понимал, что нет недовольства, нет несчастья, нет амбиций, нет страха. Королевство Когурё и само было такой самскритой — идеей, не существовавшей в реальности. Если бы король Сосурим и его придворные по-настоящему поняли это, они смогли бы пребывать в мире, признавая (словами мастера Дзен Шэн-яня), что «мира и явлений в нем не существует». Их решения не исходили бы из стремления к выгоде, к безопасности, к счастью.³

С другой стороны, конфуцианство принимало реальность материального мира и учило своих последователей жить в нем достойно, добродетельно и ответственно. Принципы буддизма принесли людям Когурё духовное единство; принципы конфуцианства дали королю Сосуриму испытанную схему для обучения новых полководцев, министров, счетоводов и чиновников – то есть всё, что необходимо для процветания страны. Буддизм был философией монахов, конфуцианство – доктриной в академиях.

Поскольку буддизм не был религией, построенной на письменных догматах, вокруг веры в которые собирались её сторонники, два разных мировоззрения гармонично сосуществовали бок о бок. Сторонники буддизма, в отличие от христианства, никогда не выделяли свою философию как исключительное мировоззрение, требовавшее отказа от других верований. Поэтому, хотя король Сосурим сделал своей верой буддизм, он не превратил его в официальную религию страны. Этим он завоевал исключительные полномочия, не имевшие никакого смысла вне буддистской среды.⁴

Когурё больше не стояло на грани исчезновения. Сосурим вернул его из небытия и восстановил государство. Но на то, чтобы страна набрала достаточно сил для завоеваний и экспансии, требовалось время.

Тем временем Пэкче оставалось самым влиятельным государством на Корейском полуострове. Правил им Кынчхого, некогда начавший вторжение, во время которого пал отец Сосурима. Границы Пэкче расширялись и поглощали южные земли, и королю Кынчхого, как и его северному соседу, необходимо было ввести обычаи, которые удерживали бы территории Пэкче в рамках единого государства под началом одного короля. Никогда прежде корона Пэкче не переходила от отца к сыну; воины один за другим добывали её силой. Но схватка за наследование, скорее всего, привела бы к утрате части территории Пэкче, поскольку местные военачальники более вкладывались во внутреннюю политику, нежели в экспансию. Король Кынчхого, стремясь защитить завоеванные земли, объявил, что корона перейдет к его сыну. Когда он умер в 375 году, его слово не потеряло силу. Трон перешел сначала к сыну, а потом, после ранней смерти сына, к внуку Чхимрю.⁵

В 384 году индийский монах Марананта, странствуя по Китаю, пришел из государства Цзинь в Пэкче. Когда король Чхимрю услышал о его приближении, он вышел навстречу Марананте и взял его в столицу, чтобы послушать, что тот говорит. Как и Со-сурим, король тоже принял учение буддизма.⁶

Для обоих королей буддизм нес в себе отблеск древности, дух старинных китайских традиций. Оба правили относительно молодыми государствами, и в этих государствах все китайское было крайне желанно. За буддизмом летело эхо унаследованных полномочий многосотлетней давности, слабый отголосок (как и в случае с Цзинь) далекого и славного прошлого.

Когда в 391 году на трон взошел Квангэтхо, племянник Со-сурима, основа государства, заложенная его предшественниками, была достаточно крепка, чтобы поддержать завоевательную кампанию, и даже буддийская философия, получившая широкое распространение, не побудила Квангэтхо отказаться от честолюбивых целей и материальной выгоды. Не прошло и года после коронации, а Квангэтхо уже организовал кампанию против Пэкче, в течение десятилетий считавшегося неприступным.

Ему удалось заключить союз с третьим королевством полуострова – Силлой. В 391 году Силлой правил дальновидный правитель Нэмуль. Он уже посылал дипломатические миссии за море, ко двору Цзинь; теперь он дружелюбно ответил на политические реверансы Квангэтхо, радуясь, что обретет союзника против постоянно вторгающихся на его земли войск Пэкче.

Армии Силлы и Когурё объединились и вместе напали на Пэкче. Противостояние было недолгим: Пэкче было оккупировано войсками соседних государств. В 396 году король Пэкче передал захватчикам тысячу высокопоставленных заложников в знак гарантии своего примерного поведения и согласился платить дань королю Квангэтхо.

Оставшаяся часть правления Квангэтхо ознаменовалась столь масштабными завоеваниями, что он заработал себе прозвище «Великий расширитель границ». Между 391 и 412 годами Квангэтхо захватил для Когурё шестьдесят пять городов, защищенных крепостными стенами, и тысячу четыреста незащищенных сел; он вернул стране северные земли, отобранные у нее десятилетиями ранее, и оттеснил Пэкче на юг. Список его деяний высечен на каменной стеле, до сих пор стоящей на его могиле – «Стеле

Квангэтхо», первом документе в истории Кореи. На ней значится: «Этой великой военной силой он охватил четыре моря, как растущий ивняк. Люди его процветали и жили в довольстве, и пять зерен дали большой урожай». Его собственные слова сохранены в храме, который он повелел построить в ознаменование своих побед: «Исповедуя буддизм, – гласит эта надпись, – мы движемся к процветанию».⁷

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 7

Глава восьмая
Католическая церковь

Между 378 и 382 годами Грациан отказывается от старой римской религии, а Феодосий I пытается узаконить братство и единство

Спустя пять месяцев после смерти Валента II император Грациан объявил правителя восточных земель: им стал Флавий Феодосий, взявший императорское имя Феодосий I. Младший брат Грациана, Валентиниан II, формально бывший его соправителем, достиг лишь семи лет от роду и нуждался в компетентном наставнике.

Самая большая угроза с востока – угроза персидского вторжения – тем временем уменьшилась. В 379 году персидский царь Шапур Великий умер после почти семидесяти лет правления; его преемником стал его пожилой брат Ардашир (Арташир) II, более обеспокоенный сохранением своей короны, чем набегами на чужие владения. Теперь оба правителя Римской империи, Грациан и Феодосий I, могли заняться обеспечением выживани своего государства. Готы на севере становились всё более могущественными, но куда более острой была другая проблема – внутренние центробежные тенденции. Мечты Константина о том, что вера сохранит империю единым целым, так и остались неосуществленными.

Грациан, глубоко верующий христианин, очень скоро оказался в конфронтации с римскими сенаторами, которые все еще придерживались традиционной римской религии. Через четыре года после битвы при Адрианополе Грациан объяснил сенату, что не позволит римским богам подточить христианскую веру в империи. В 382 году он убрал Алтарь Победы из здания Сената в Риме. Алтарь стоял здесь со времен победы Октавиана Августа над Антонием и Клеопатрой четыреста лет назад и был посвящен богине победы. Сенаторы протестовали, но Грациан был непреклонен. Также он убрал из списка своих титулов звание Великого понтифика – верховного жреца римской религии; когда ему принесли священные одежды, чтоб он облачился в них, как того требовала традиция, он отказался их надеть.

Так император отрекся не только от римских богов, но и от всего римского прошлого. Зосима резко указывает на то, что титул Великого понтифика римские императоры носили со времен Нумы Помпилия, жившего за тысячу лет до Грациана. Даже Константин Великий носил эти одежды. «Если император отказывается стать понтификом, – проворчал в те дни один из жрецов, – мы сами найдем его».¹ Удержит ли Грациан свою власть в условиях враждебности сенаторов, было только вопросом времени.

В свою очередь на востоке Феодосий I столкнулся с разрушительной силой раскола христианской церкви. Арианские догматы относительно божественной природы Христа, противоположные никейской догме, широко распространялись среди низших слоев общества. «Весь город повсеместно полон этой ересью, – сетовал епископ Григорий Нисский, проповедовавший в Константинополе. – В переулках, на площадях, на улицах, в жилищах; они ходят среди купцов и менял, они продают нам пищу. Ты просишь у них сдачи, а они начинают размышлять о рожденном и нерожденном. А если ты спросишь о цене хлеба, они отвечают: „Отец более велик, а Сын подчиняется ему“. Спросишь их – „Готова ли ванна?“ – а они говорят, что Сын происходит от несуществующего. Я не знаю, как называть это зло – воспалением мозга, безумием или эпидемией болезни, вызывающей расстройство ума».²

Чтобы восстановить империю согласно видению Константина о христианском единстве, Феодосий обратился к закону. Он воспользовался законодательной основой римского государства, чтоб поддержать христианскую религию, не обращая внимания на то, что это диаметрально противоречит древним римским традициям; он воспользовался своей властью императора, чтобы придать христианству такую форму, которая позволила бы переформировать империю. Переплетение двух традиций продолжало навсегда изменять их обе.

В 380 году, через два года после того, как Феодосий I занял трон, он объявил никейское христианство единственно правильной верой и угрожал инакомыслящим наказанием по закону Таким образом, он провозгласил существование единой католической (то есть универсальной, относящейся ко всему человечеству) христианской церкви. «Он постановил, – пишет христианский историк Созомен, – что название „католическая церковь“ может относиться только к тем, кто в равной мере воздает почести всей Святой Троице. Тех же, кто имел другое мнение, следовало клеймить как еретиков, относиться к ним с презрением и воздавать им наказание»?

Задолго до Феодосия христианские епископы отделили ecclesia catholica^[27] от еретиков, чья вера находилась вне христианской доктрины. Но никогда прежде «еретик» не определялся с точки зрения закона. Теперь у понятия «еретик» было законное определение – тот, кто не придерживается Никейского символа веры. «Все люди должны верить в Бога, принимая идею Святой Троицы, – провозглашал закон, – и называться католическими христианами. Места сбора тех, кто не верит, не будут наделены статусом церквей, и такие люди заслуживают как божественного, так и земного наказания».⁴

Феодосий действительно верил, что может приказать своим подданным верить только в ту божественность, которую определил Никейский собор. Он был разумным политиком – но его религиозные воззрения были во многом наивны. Например, Созомен сообщает, что на следующий (381) год Феодосий в качестве второго этапа исполнения своего закона созвал церковный собор, и собрал на нем «представителей процветающих сект», чтобы обсудить их различия, «поскольку вообразил, что все могут прийти к единству мнений, если неоднозначные положения доктрины обсудить в свободной дискуссии»?

Это был крайне оптимистический прогноз, и каждый, кто когда-либо занимался церковной деятельностью, мог бы предвидеть, что он не оправдается. Но Феодосий продолжал упорствовать, несмотря на все трудности. Когда его закон был принят, он мог начать унификацию церкви на практике. Он отнял все епископские должности у неникейских христиан и передал их епископам-никейцам, таким образом принеся им материальную выгоду Он угрожал еретикам, упорствовавшим в своем учении, что изгонит их из Константинополя и конфискует их земельные владения. Он не всегда исполнял свои угрозы – Созомен с одобрением отмечал, что, хотя император ввел в закон суровые наказания для еретиков, применялись они не часто: «Он не желал преследовать своих подданных; он стремился лишь укрепить единое понимание Бога посредством угроз»?

Феодосий понимал, что единство проще провозгласить, нежели создать на самом деле. Во многих вопросах иметь дело с готами было проще, чем с еретиками – их было достаточно просто убить. Созывая соборы и создавая доктрины, Феодосий в то же время руководил борьбой против вторжения готов. Готы стали такой серьёзной проблемой, что Грациан согласился передать большую часть населенных готами земель западной половины империи – три епархии в центральной провинции Паннония – под руководство восточной части империи, чтобы Феодосий изгнал оттуда готов.

Увы, его армия не была достаточно сильна, чтобы выполнить это чрезвычайное задание, и Феодосий применил для усиления своих войск новую стратегию: он набирал варваров из одних земель, чтобы бороться с варварами в других. Он вербовал готских наемников из Паннонии и отправлял их служить в Египет, а после переводил из Египта римских солдат, чтобы те воевали с готами. Значение понятия «римский солдат», как и «римлянин» вообще, становилось всё более зыбким – несмотря даже на то, что Феодосию удалось сузить значение слова «христианин».⁷

То, как тонка грань между римлянином и варваром, стало еще более очевидно в 382 году, когда после четырех лет войны против готов Феодосий решил, что в нее вкладывается слишком много сил, и заключил с ними мир. Согласно договору, готы могли жить на землях Римской империи под началом своего вождя. Вождь готов становился подданным императора, но сами готы не подчинялись римским властям; если они сражались за Рим, то на правах союзников, а не римских солдат из регулярной армии, подчиняющихся римским военачальникам.⁸

Передача Паннонии

В 382 году Феодосий мог сказать, что превратил хаос восточных земель в порядок. Христианская церковь была объединена, готы умиротворились, мир пребывал в равновесии.

Но всё достигнутое Феодосием было лишь видимостью, а не настоящей победой. Фактически готы не были укрощены. Арианство (даже не считая других ересей) не было искоренено. Христиане империи не стали единым целым. И даже верховенство над созданной Феодосием католической церковью было предметом споров. В ходе собора 381 года Феодосий провозгласил, что епископ Константинополя равен епископу Рима по влиятельности, «поскольку Константинополь – это Новый Рим».⁹ Возможно, это решение и имело смысл – но в 382 году, когда Феодосий уже праздновал свою победу, епископы прочих древних центров христианской традиции не пришли в восторг от возвеличивания сравнительно молодой Константинопольской епархии.

Среди возражавших был и епископ Римский, в 382 году созвавший в Риме собственный собор и объявивший, что епископ Римский является главой над всеми епископами, включая выскочку-Константинополь. Священники Рима согласились с этим, и епископ Римский приказал своему секретарю, молодому человеку по имени Иероним, записать это решение. Также римский синод сошелся на том, что Иероним, хорошо знавший языки, должен начать работу над новым латинским переводом Святого Писания.

Это был ответ на попытку приравнять грекоязычный Восток к Западу; римский синод провозгласил, что латынь, язык Запада, – единственно верный язык для Писания и церковных служб. Феодосий объявил, что все христиане должны быть едины – но его католическая церковь уже начала распадаться на восточную и западную части.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 8

Часть вторая
Раздробленность

Глава девятая
Отлучение от церкви

Между 383 и 392 годами испанец становится королем бриттов, а Феодосий обнаруживает, что недооценил силу церкви

В 383 году римское войско в Британии взбунтовалось и объявило новым императором Магна Максима, своего полководца.

Сначала Магну Максиму присягнули на верность только войска Британии; по сути, он стал королем бриттов, хотя был римским гражданином и испанцем по происхождению. Но скорее всего, он уже несколько лет обладал в Британии вполне королевскими полномочиями. Его имя всплывает в валлийских легендах, где он фигурирует как Максен Вледиг, полулегендарная личность, герой сочинения «Видения Максена Вледига». В этой повести Максен Вледиг восседает в Риме, правит там как император и мечтает, чтоб его женой стала прекраснейшая из девушек; он ищет ее и случайно приплывает в Британию, где находит её и женится на ней. Он проводит семь лет, строя замки и дороги в Британии, и этот срок столь долог, что в Риме узурпатор присваивает себе его трон.

Тонкий след исторической правды в этом мифе состоит в том, что Маги Максим еще в Британии предъявил претензии на звание «императора Рима» – и, без сомнения, провел много времени в качестве римского военачальника, строя дороги и развивая на острове римскую инфраструктуру. Возможно, Маги Максим позволял племенам западного острова (современной Ирландии) селиться на западных берегах Британии, и такое слияние культур стало основой Уэльса. Это может объяснить его образ в валлийских историях о происхождении страны, где Маги появляется так часто, что Джон Дэвис называет его «вездесущим наблюдателем».¹

Раздел империи на три части

В это время Британия еще не была христианизирована. Римская армия в Британии была тесно связана со старой, традиционной римской верой, и выражала недовольство тем, что оба императора, Грациан и Феодосий – христиане. С другой стороны, Максим был ярым приверженцем римской веры; когда войско избрало его императором, он заявил о своей верности Юпитеру, собрал военные силы и направился в Галлию, надеясь завладеть западным троном фактически, а не только на словах.

Отголосок этого похода можно найти в «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского – весьма нереалистической, в которой король Артур с войском приплывает в Галлию и сражается с правящим там римским трибуном. В этой версии истории Артур после своего триумфа, и предварительно опустошив провинцию, создает царский двор в старой римской крепости Лютеции Паризиев^[28], лежащей на реке Сена.

В реальности на территорию Галлии вступил именно Маги Максим, и он действительно дошёл до Лютеции Паризиев, где и был встречен Грацианом с боем. Часть солдат Грациана, желавших, чтоб император поклонялся Юпитеру, а не христианскому богу, перебежала на сторону Максима, а оставшиеся были разбиты. Грациан сбежал и вскоре умер – то ли захваченный в плен и убитый солдатами Максима, то ли умерщвленный собственными военачальниками.²

Так Максим захватил контроль над Галлией и объявил себя императором Галлии и Испании, а также Британии. Теперь империя оказалась разделена на три части: на дальнем Западе ею правил Маги Максим, на Востоке – Феодосий, а младший брат и бывший соправитель Грациана, Валентиниан II, всё ещё крепко держал власть над Италией и Северной Африкой.

Контролируя западную часть материка, Максим направил Феодосию официальное послание как император императору, предлагая ему союз и дружбу. Вторжение произошло слишком быстро, и Феодосий не смог противостоять ему, теперь же акт свершился, и восточный император решил, что пойти навстречу предложению Максима будет благоразумно. Как оказалось, они с Максимом были старыми знакомыми, в молодости вместе сражаясь на полях Британии. Феодосий согласился признать Максима законным императором, и в течение четырех лет три императора правили рядом, а Феодосий был среди них старшим Августом. «Однако, – пишет Зосима, – в то же время он тайно готовился к войне и стремился усыпить бдительность Максима всеми видами лести».³

Подготовка к войне включала в себя переговоры с персами – Феодосий не хотел, идя войной на запад, обнаружить, что его восточные границы атакованы. Ардашир II, пожилой брат великого Шапура II, был смещен персидской знатью спустя четыре года неэффективного управления страной; теперь на троне сидел Шапур III, сын Шапура II. Предметом новой войны между Римом и Персией мог стать контроль над Арменией, потому Феодосий отправил посла ко двору Шапура III, чтобы заключить сделку.⁴

Послом был римский воин по имени Флавий Стилихон, уроженец севера империи. Его мать была римлянкой, а отец вандалом – «варваром» из германского племени, жившего к северу от Карпат. В отличие от готов, вандалы не доставляли проблем Римской империи. Однако в глазах многих римлян Стилихон нес на себе клеймо варвара. Историк Павел Орозий, не любивший Стилихона, ставил ему в вину происхождение, говоря, что тот «происходит из вандалов – не воинственного, жадного, подлого и лукавого народа».⁵

Но Феодосий ему верил, и в ответ на это доверие Флавий Стилихон, которому в то время еще не было и тридцати, провел впечатляющие переговоры. В 384 году Шапур III согласился разделить власть над Арменией между двумя государствами. Западной частью Армении должен был руководить правитель, назначенный Римом, восточной – правитель, верный Персии. Феодосий был благодарен; когда Флавий Стилихон вернулся, Феодосий произвел его в генеральскую должность и выдал за него четырнадцатилетнюю принцессу Серену, свою племянницу и приемную дочь.

Договор с персами позволил Феодосию продолжить подготовку к войне с узурпатором на западе. Тем временем Магн Максим планировал двинуться на восток, против Валентиниана II. Максим хотел стать истинным владыкой Запада, а пока Валентиниан II правил в Италии, законность его прав на престол оставалась сомнительной.

Валентиниану II было только пятнадцать лет, и действительной властью над Италией обладали его военачальники и мать Юстина. В 386 году Юстина дала Максиму повод вторгнуться в Италию. Сама она была арианкой, а потому враждовала с католическим епископом Милана, Амвросием Медиоланским. Они конфликтовали уже много лет, но в 386 году Юстина (посредством своего сына) выпустила императорский указ, повелевающий Амвросию передать одну из миланских церквей арианам, чтобы у них было место для сборов. Амвросий возмущенно отказался, Юстина же ужесточила свои требования и потребовала другую, более значительную и важную церковь – Новую Базилику^[29].

Она отправила представителей власти в Базилику в пятницу перед Вербным воскресеньем (предшествующим Страстной неделе, самой главной неделе церковного календаря), когда Амвросий наставлял небольшую группу новообращенных, готовя их к обряду крещения. Люди Юстины принялись менять драпировки в церкви; Амвросий продолжал наставление, не обращая на них внимания.

Вторжение имперских чиновников в церковь разгневало никейских христиан Милана, и они собрались вокруг церкви в знак протеста. Демонстрантов становилось всё больше. В итоге Страстная неделя оказалась отмечена уличными беспорядками, вооруженные солдаты арестовывали мирных граждан (позже Амвросий написал своей сестре: «тюрьмы были переполнены ремесленниками и лавочниками»), и число императорских солдат всё возрастало. Амвросий не смог выйти из Базилики, окруженной солдатами, поэтому начал вынужденную сидячую забастовку с новообращенными. Он проводил время, проповедуя, что церковь не должна быть под властью императора; церковь являет собой подобие Бога, она – тело Христово, а поскольку Христос – совершенный Бог (что было камнем в огород ариан), то церковь едина и с Отцом.⁶

Наконец Валентиниан II вмешался и приказал солдатам отступить. Но более, чем неудача попытки ариан захватить церковь, его не устраивала власть Амвросия: «Вы заковали бы меня в цепи, если бы Амвросий попросил вас», – бросил он своим приближенным, и Амвросий сильно опасался, что следующим этапом обострения конфликта будет обвинение его в государственной измене.

Когда до Максима долетел ветер смуты, он привел в действие свой план. «Предлогом, для него — пишет церковный историк Созомен, – было стремление предотвратить искажение древней религии и церковного порядка нововведениями… Он выискивал бреши и плел интриги так, что казалось, будто он взял в руки правление Римом путем закона, а не силой»?

Учитывая, что изначально Максим выступил на Рим с именем Юпитера на устах, его новая личина защитника никейского христианства выглядела несколько фальшиво. Но это показывает, до какой степени христианство в поздней Римской империи стало языком не только власти, но и закона. Максим хотел быть не просто императором. Он хотел стать настоящим, законным императором – и чтобы достичь этого, примкнул к рядам христианской церкви. И хотя Амвросий и проповедовал, что церковь отдельна от власти императора, императоры использовали церковь как оружие друг против друга.

Пока Максим шел к Милану через Альпы, Феодосий со своей армией выступил на запад, а Валентиниан II и Юстина бежали из Италии в Паннонию, взяв с собой Галлу, сестру Валентиниана, и оставив Милан Максиму и его армии. Когда Феодосий пришел в Паннонию, Юстина предложила выдать за него свою дочь Галлу при условии, что тот прогонит Максима. Феодосий принял предложение. По общему мнению, Флавия Галла была очень красива – к тому же брак связал Феодосия, бывшего солдата из Испании, с династией Валентиниана.

Он дошел до самого Милана, позаботившись, чтобы впереди него двигались рассказы о размерах и смертоносности его армии.

Возможно, Максим не ожидал, что Феодосий бросит свои восточные пределы и придет так далеко на запад. В любом случае, когда Феодосий достиг Милана, солдаты Максима были уже так запуганы, что схватили своего предводителя и передали Феодосию.

Война закончилась без единой битвы. Феодосий казнил Максима, положив конец правлению первого короля бриттов. Также он отправил военачальника Арбогаста, которому очень доверял, чтобы тот нашел сына и наследника Максима. Арбогаст нашел юношу в Трире и задушил его.⁸

Вторжение Феодосия закончилось полной удачей. Отныне его власть на западе сильно возросла; он стал зятем Валентиниана и избавителем империи от захватчика, и во главе триумфальной процессии вошел в Рим. После он со своей прекрасной молодой женой отбыл обратно, а в качестве новой правой руки Валентиниана оставил полководца Арбогаста, уже вернувшегося после удушения сына Максима.

Как и Стилихон, Арбогаст был варварского происхождения, франком по отцу. Поэтому, хоть и сделав блестящую карьеру в армии, он не мог даже надеяться на императорский трон. Так уж вышло, что самыми приближенными к Феодосию были варвары наполовину или более того; они не могли оспаривать корону своего повелителя.

Арбогаст уже был опытным воином, и Валентиниан II, привыкший к тому, что им управляют, даже не думал противиться. Арбогаст возглавил администрацию западной части империи, подчиняясь непосредственно Феодосию на востоке, а Валентиниан II, сидя на имперском престоле, был не более чем марионеткой.

В сущности, теперь Феодосий контролировал всю империю, а потому мог вновь обратиться к своему проекту унификации. Возвращаясь в Константинополь, он стал работать над эдиктом – сводом правил, разработанных с целью введения во всей Римской империи правоверного христианства. Первый эдикт, написанный в 389 году, ударил в самое основание отношений между старой римской верой и римским государством: Феодосий объявил, что старые римские празднества, бывшие всегда государственными, станут рабочими днями. Официальные праздники в те времена, как и ныне, были способом создания мифологической основы нации, напоминания гражданам о самых славных моментах прошедших времен и подмогой в определении будущего страны. Феодосий не только христианизировал империю – он начал переписывать историю.

И в этом он слегка не попадал в такт настроениям Запада. В Риме сенаторы уже три раза обращались к императорскому двору в Милане с просьбой возвратить в сенат традиционный Алтарь Победы, упраздненный Грацианом. Руководил этими обращениями Квинт Аурелий Симмах, префект (то есть высший чин администрации) Рима. Он просил Валентиниана сохранить традиции прошлого: «Мы просим о возвращении той религии, в лоне которой так долго процветала Римская республика, – писал он. – Умоляем вас, позвольте нам в наших преклонных годах передать потомкам то, чему сами научились, когда были мальчиками, ибо велика любовь к традициям».

Но основным доводом Симмаха было его понимание веры. Он не понимал, почему для победы христианства необходимо искоренить любые воспоминания о прежней религии Рима. Далее в своем обращении он писал:

«На чем нам клясться чтить твои законы и указы? Что помешает вероломному уму лжесвидетельствовать? Воистину все места преисполнены Богом, нет ни единого угла, где лжесвидетель был бы в безопасности – но упреждению преступления очень помогает мысль о присутствии священных предметов. Этот алтарь соединяет в себе всё, он обращен к вере каждого, и нет ничего, что давало бы нашим указам больший вес, нежели то, что все наши решения, так сказать, закреплены клятвой… Мы смотрим на те же звезды, у нас всех общее небо, и окружает нас тот же мир. Так какая разница, каким способом каждый из нас ищет правды?»⁹

Это был главный вопрос, и Феодосий мог бы ответить на него в том смысле, что, пока граждане империи ищут правды разными способами, их не будет объединять верность чему-то единому. Само деление империи на две или три части казалось похоронным звоном по возможности удержать ее с помощью римского самосознания: Западная и Восточная Римские империи уже начали проявлять разные характеры.

Амвросий Медиоланский выступил против этих петиций; в его ответе Симмаху сформулированы те уникальные особенности теологической системы, которые сделали христианство столь полезным для императоров.

«Вы забываете, что глас Божий наставлял нас; с помощью слабых догадок вы пытаетесь достичь того, что пришло к нам с самой Мудростью и Правдой Божьей. Потому наши обычаи расходятся с вашими. Вы просите императора обеспечить мир вашим богам, а мы молим Христа о мире для самих императоров. Вы обожествляете труды собственных рук, мы же считаем кощунством называть Богом любую сотворенную вещь… Император-христианин научился почитать лишь алтарь Христа… Так пусть же голос императора говорит лишь о Христе, пускай он объявит Его единственным, в Кого верит всем сердцем, ибо сердце правителя – в деснице Божией».¹⁰

Амвросий был упрямым и бескомпромиссным, однако понимал, сколь высоки ставки. Лишь алтарь Христа был единственной надеждой Феодосия на консолидацию – и эта надежда была очень сильна.

Но единение не прошло для Феодосия даром. В 390 году, через год после выпуска первого эдикта, он столкнулся с противостоянием той самой церкви, из которой пытался извлечь выгоду. Амвросий отлучил его от церкви: впервые в истории христианской церкви монарх был наказан ею за политические действия.

То был вполне прямолинейный, даже жестокий акт возмездия. В Паннонии римский губернатор попал в неприятности; как-то поздней ночью, напившись в одной таверне, он «постыдно обнажился», и колесничий, сидевший рядом с ним, «попытался выразить негодование».¹¹ Простая попойка превратилась в инцидент, после которого пристыженный губернатор арестовал колесничего и бросил его в тюрьму. К сожалению, это был один из самых известных участников колесничных гонок, которые были назначены на следующий день, и когда губернатор отказался выпустить его на время соревнований, поклонники колесничего подняли бунт, ворвались в дом губернатора и убили его.

Феодосий тут же попытался подавить сопротивление и приговорил к смерти всех, кто поднял бунт. Репрессии затронули и просто зевак, наблюдавших за мятежом. Амвросий пришел в ужас от такой несправедливости. Когда Феодосий прибыл в Милан, чтобы проверить, как идут дела в западной части его владений, Амвросий отказался впустить его в церковь ради молитвы и принятия Святого Причастия, символа Тайной Вечери – обряда, отделявшего верующих христиан от язычников.

Христианские историки, описавшие это происшествие, говорят только, что Феодосий покаялся в грехе, получил епитимью и был прощен. Но в числе мелких сносок остается тот факт, что Феодосию потребовалось около восьми месяцев, чтобы исправить положение. Стоя на ступенях храма и глядя на непреклонного Амвросия, Феодосий, должно быть, осознал непредусмотренные последствия своего эдикта. Католическая церковь объединяла его империю именно потому, что была превыше государства, превыше верности своему народу, превыше любого человека.

Она была превыше императора.

В те восемь месяцев, пока Феодосий обдумывал свои дальнейшие действия, будущее христианства, похоже, висело на волоске. Придумай Феодосий лучшую стратегию, он отказался бы выполнить требования Амвросия. Но таким образом он либо отворачивался от евхаристии (обряда святого причастия), тем самым обрекая свою душу на вечные мучения, либо переставал признавать авторитет Амвросия. А последнее повлекло бы за собой вывод, что христианская церковь, по сути, не главнее императора. «Воспитанный на святых наставлениях, – заключает христианский историк Феодорит, – Феодосий прекрасно знал, что дано священникам, а что – императорам».¹²

Императорам не было дано сделать из империи единое целое. Наконец Феодосий вернулся в Милан, покорился религиозному авторитету Амвросия, принял несколько месяцев епитимьи, наложенной на него Амвросием, и был возвращен в лоно церкви.

Он приказал закрыть и покинуть все храмы римской веры, чтобы христиане могли разрушить их и построить на их месте свои; повелел, чтобы огонь, некогда охранявшийся на Римском форуме весталками, был официально залит водой. Он также объявил, что олимпийские игры будут проведены в последний раз, прежде чем навечно отменить их.

Наконец он провозгласил, что любой акт поклонения римским богам будет актом, направленным против самого императора. Церковь могла стоять превыше императора – но он по-прежнему мог заполучить её преданность и направить в нужное ему русло.¹³

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 9

Глава десятая
Раскол

Между 392 и 396 годами восточная и западная половины Римской империи оказываются в противостоянии друг с другом

В 392 году, после четырех лет «помощи» Арбогаста, Валентиниан II совершил самоубийство в Милане. Ему в это время был двадцать один год.

После его смерти немедленно разгорелась гражданская война. Сестра Валентиниана II, Флавия Галла, жена Феодосия, настаивала на том, что её брат не мог сам убить себя. Феодосий должен был расследовать это дело, и Арбогаст понял, что первым действием императора будет, скорее всего, смещение его с должности. Прежде чем Феодосий начал действовать, Арбогаст отправился в римский Сенат и пообещал сенаторам помочь вернуть Алтарь Победы и защищать римскую религию от угасания. В итоге сенаторы и Арбогаст избрали нового императора западных земель – безобидного и покорного римского чиновника по имени Евгений, христианина, который был склонен поддерживать статус старой государственной религии.

Феодосий, узнав об этом, отказался признать Евгения действительным императором. Вместо него он назначил наследником западного престола своего восьмилетнего сына Гонория и начал готовиться к войне, приступив к найму военной силы – федератов, готских солдат под командованием их вождя Алариха I. Он выступил на запад со Стилихоном, своим военачальником и зятем, и встретил армию Евгения, Арбогаста и римских сенаторов на реке Фригид 5 сентября 394 года.

Битва на реке Фригид

Павел Орозий настаивает на том, что Феодосий перекрестился перед тем, как броситься в битву, а три разных христианских историка пишут, что божественный ветер подул и повернул стрелы западного войска против него самого.^[30] Созомен прибавляет, что во время битвы над церковью, где Феодосий молился перед боем, появился демон и стал насмехаться над христианством, а после пропал, когда армия Феодосия начала выигрывать.

Именно Стилихон и Аларих, возглавившие оба фланга армии, и обеспечили разгром западного римского войска. Евгений был убит в тот же день, Арбогаст, увидев уничтожение своей армии, покончил с собой на следующий день. По словам Павла Орозия, это была битва, «вызванная благочестивой необходимостью».¹

Сообщения современников вряд ли могут помочь в восстановлении реальной картины битвы на Фригиде, но история о ветре божественного происхождения показывает: историки знали, что стоит на кону. Это была не просто очередная схватка враждующих императоров, но битва между двумя совершенно разными мировоззрениями. Когда она завершилась, Феодосий обрел контроль над всей империей: над восточной её частью – как старший император, над западной – как регент при своем юном сыне Гонории. В последний раз вся Римская империя собралась под властью единого правителя.

Феодосий умер в 395 году, через год после битвы. Двое сыновей от первого брака разделили его владения как Августы-соправители. Восемнадцатилетний Аркадий взял себе константинопольский престол, Гонорий унаследовал западный. Гонорию было лишь десять, поэтому Феодосий приказал полководцу Стилихону, наполовину вандалу, охранять его.

После смерти Феодосия осталась также пятилетняя дочь Галла Плацидия – от второй жены, молодой и прекрасной Флавии Галлы. Дочь передали на воспитание Стилихону и его жене, римлянке Серене. Стилихон, будучи слишком варварских кровей, чтобы зваться императором, стал таковым на практике.

На востоке Аркадий, мягкий и легкоуправляемый, руководил своими землями с помощью полководца Флавия Руфина. Руфин был главой личной гвардии императора – самого элитного военного подразделения восточной армии, и именно за ним оставалось последнее слово в империи. Как и Стилихон, именно он обладал настоящей властью. «Вся империя легла на плечи Аркадия и Гонория, – пишет Зосима, – и они действительно обладали авторитетом, соответствующим их титулам, хотя всеми делами в империи заведовал Флавий Руфин на востоке и Стилихон на западе». В отличие от Стилихона, Руфин не был варваром по крови, а потому мог лелеять желание однажды стать императором.²

Теперь обеим частям империи угрожал бывший сторонник Феодосия I – Аларих I, возглавлявший подразделения готов в битве на Фригиде. Аларих I надеялся получить после смерти Феодосия титул главы римской армии – магистра армии, но ни один из императоров не удостоил его такой чести. Аларих считал, что причиной тому его готское происхождение. Его войска уже кипели от недовольства. На Фригиде пало огромное количество готов (свыше десяти тысяч); они считали, что их использовали как живой щит для регулярных войск.

Вместо того, чтобы продолжать добиваться римских привилегий, Аларих захватил руководство над армией готов и провозгласил себя их главнокомандующим и вождем. Этим он создал новый народ, став его правителем – вождем вестготов.³

Историки поздней Римской империи (в первую очередь Иордан и Маги Аурелий Кассиодор) делили готов на две различные группы: остготов (остроготов), живших на востоке, и вестготов (визиготов) – на западе. Эти названия не следует считать обозначением наций^[31] – они лишь позволяют делать географическое различие между готами, осевшими ближе к Черному морю и теми, кто поселился дальше к западу. До Алариха I народа готов не существовало – существовал ряд непостоянных по структуре германских племен, которые иногда воевали вместе, а иногда друг против друга.

Готская армия Алариха была объединена не тем, что солдаты принадлежали к одному племени (хотя они все были более или менее германских кровей), но тем, что вместе они создали полноценную военную структуру. Когда Аларих провозгласил себя их вождем, они впервые стали чем-то большим, чем армия. Волевым усилием они превратились в народ, объединенный не только племенной историей, но и общей целью. Это новое объединение взяло себе имя территории, где некогда жили многие его члены – западных готских земель, «вестготы». Но это имя распространялось и на племена, обитавшие дальше на север. Историки называют этот процесс этногенезом: племена, объединенные совместной задачей или местоположением, создают один народ, придумывая себе имя, историю и благородную родословную.⁴

Итак, реакция на тяготившее их презрение римлян сделала визиготов Алариха независимым народом, появившимся посреди римских земель. Этот народ был возмущен и голоден, и вёл его сильный вождь с большим военным опытом. Потому первым побуждением нового народа было напасть на окраинные римские провинции – захватить то, что, как считали готы, причитается им, а затем двигаться на Константинополь.⁵

Восточный император Аркадий и его стратег и покровитель Руфин не были подготовлены к обороне. Большая часть римской армии находилась далеко на западе, со Стилихоном. Стилихон приказал войскам выступить против Алариха – но тот, избегая решительной битвы (а быть может, и потому, что Стилихон тайно договорился с ним), остановил свое войско и отправился с ним разорять греческие провинции.

Римские же солдаты продолжили свой путь к Константинополю; вероятно, Стилихон приказал им присоединиться к восточной армии – одолжение императору Востока Аркадию. Когда войска подошли к стенам города, Аркадий вышел их приветствовать, и полководец Руфин шел за ним. Поэт Клавдий Клавдиан, современник императора, так описывает последовавшие события: когда Руфин шел за императором вдоль сомкнутых рядов, солдаты

«…заходят тем временем сзади,

Широкою строй изогнув дугой и готовясь нежданно

Оба конца ее сблизить в кольцо. Начинает сужаться

Поле, сдвигается щит ко щиту, все круче и круче

Изгиб, сводящий крыло и крыло постепенно и мерно…

Тут из ратных рядов бросается самый отважный,

Меч наготове, пылает лицо и яростно слово…

Вслед за одним бросаются все – и ударами копий

Тело дробят, острия все в одном согреваются мясе…

Этот рвется ногтями к еще не смеженному взору

Алчных очей, тот схватил, как добычу, отъятую руку,

Третий ногу отсек, четвертый плечо из сустава

Вывернул; этот в спине позвонок с позвонком разымает,

Этот печень, тот сердце, тот полные вздохом последним

Легкие вырвал на свет. Мало места для мести, простора

Для ненавидящих нет!»⁶

Официальная версия Запада гласила, что все произошло случайно и без приказа. Но Клавдиан настаивает на том, что готский солдат, первым поразивший Руфина, вырвался вперед с криком:

«Это гонимый тобой Стилихон своею десницей

Здесь поражает тебя!»

Не он один приписывал планирование нападения Стилихону. Зосима, которого не приводили в восторг оба деятеля, стоявшие за престолами империи («В вышеназванных городах, – жалуется он, – деньги из всех налогов следовали в сундуки Руфина и Стилихона»), также был согласен с тем, что это убийство заказал Стилихон.⁷

Если Стилихон и вправду отдал такой приказ, это был его первый шаг на пути к расширению своей власти на всю империю. Но освободившееся место тут же занял другой приближенный слабохарактерного Аркадия – евнух Евтропий.

Если верить Зосиме, Евтропий был не лучше погибшего Руфина. Он был «отравлен благосостоянием, и в своем воображении поднимался выше облаков». Он был опаснее Руфина, поскольку знал своего врага. «Он знал, – говорит Зосима, – что Стилихон всевластен на Западе; потому… уговорил императора созвать сенат, чтобы с помощью закона объявить Стилихона врагом империи»?

Евтропий не был императором, он не мог двинуть армию против мощи Запада. Но вместо этого он мог прибегнуть к закону. Так он и поступил, полностью обнажив всю двойственность Римской империи. Империей правили два императора из двух столиц, и лишь земли, которыми они правили, всё еще носила одно общее имя. Однако трещина, разделившая страну надвое, теперь стала явной: Стилихон, покровитель Запада, на Востоке был объявлен вне закона.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 10

Глава одиннадцатая
Захват Рима

Между 396 и 410 годами североафриканская провинция восстает, император западных земель возвращается в Равенну, а вестготы опустошают Рим

Для римских граждан, живших на североафриканских берегах, пертурбации в кругах власти не были чем-то новым. Люди здесь веками жили, находясь одновременно под властью далекого императора и его местного представителя, губернатора провинции. Северная Африка находилась далеко от Рима, и зачастую губернаторы клялись императору в верности, на практике действуя противоположно его приказам.

В 396 году, пока Стилихон и Евтропий боролись за контроль над империей, в деловом прибрежном городе Гиппон Царский (Гиппон Регий) для руководства местной христианской общиной был назначен новый епископ, Аврелий Августин. Он был африканцем по происхождению, родился римским гражданином и учился в римских школах в Карфагене. Стремясь объяснить природу двойственной власти, при которой он жил, он создал столь убедительную трактовку картины мира, что впоследствии и вся христианская церковь, и правители западного мира крепко держались за неё.

Будучи чуть больше двадцати лет от роду, Аврелий Августин переселился в Рим и преподавал там риторику; после тридцати он жил в Милане, где его другом и советчиком стал епископ Амвросий. В те времена Аврелий Августин был манихеем – последователем религии, созданной персидским пророком Мани за сотню с лишним лет до того. Манихейское учение говорило, что Вселенная состоит из двух могущественных начал – Добра и Зла, вечных противников, и материя по сути своей – от Зла, а потому люди могут вернуться к Добру лишь тогда, когда максимально оборвут свою связь с материальным миром.¹

Но, послушав Амвросия, Аврелий Августин отрекся от своего манихейского прошлого и, поразмыслив, решил стать оглашенным никейского христианства^[32]. Изучая богословские труды, он испытал все возрастающую неуверенность и душевное беспокойство. Однажды Аврелий Августин сидел в саду в Милане, оплакивая никчемность своей души, и услышал детский голос, певший: «Подними и прочти, подними и прочти». Он воспринял это как приказ взять в руки Послание святого Павла к Римлянам, лежавшее рядом с ним. Читая книгу, он всё сильнее наполнялся верой в Христа. «Свет, избавляющий ото всех тревог, наполнил моё сердце, – пишет он в автобиографии, своей «Исповеди». – Все тени сомнений были развеяны».²

Он вернулся домой и сделал быструю церковную карьеру. Но североафриканская церковь, в которую он вернулся, была почти расколота традиционной полемикой – хотя в Северной Африке вместо споров о двойственной природе Христа темой борьбы оказался вопрос о природе самой церкви.

Этот спор тянулся со времен великих гонений на христиан в дни правления Диоклетиана, происходивших сотню лет назад. Император Диоклетиан казнил христиан по всей империи, но в Северной Африке римский губернатор не стал преследовать их. Вместо этого он заявил местным священнослужителям, что, если христиане в знак отречения сдадут свои Священные Писания, они могут быть свободны.³

Некоторые так и поступили; другие отказались. Когда гонения прекратились, христиане, отказавшиеся принять предложение губернатора, с возмущением узнали, что один из священников, которые отдали Священное Писание представителям власти, вот-вот должен быть избран епископом Карфагена. Люди настаивали на том, что любой обряд крещения, проведенный этим человеком, будет ложным, и принятие им сана епископа опорочит всю христианскую церковь.⁴

Протестующие североафриканские христиане, названные донатистами в честь их лидера Доната Великого, верили, что церковь – это место, где благодать Божья передается верующим через святых людей. Донатисты считали крещение действенным, а святое причастие настоящим только в том случае, если проводящий их священник являлся святым. «Что это за извращение, – вопрошал лидер донатистов, Петилиан, – когда погрязший в собственных грехах должен освободить от вины других?»⁵

На это Аврелий Августин ответил: «Ни один человек не может освободить другого от грехов, поскольку он не Бог». Его ответ отражал официальную позицию епископа Римского: для него церковь был местом, где благодать Божья нисходила на верующих по воле Божьей, а не благодаря качествам людей, официально руководящих церковью.

Донатисты стали первыми христианскими пуританами — первыми, кто настаивал на том, что церковь должна быть собранием святых и праведников, а неправедные и недостойные должны быть извергнуты из неё. В отличие от них, правоверные, кафоличные церковные философы заявляли, что невозможно (и просто неправильно) человеку пытаться очистить от скверны Божий храм.⁶

Аврелий Августин под давлением со стороны донатистов определял церковь так, что на земле она всегда будет «смешением» истинно верующих и лживых святош, временно объединенных. «Церковь именует себя пристанищем для тех и других, – заключал он, – поскольку добрая рыба и дурная ныне спутаны в одной сети». Не человеческое дело – отделять добро от зла; только в конце времен, когда Христос вернется и всё расставит по местам, лицемеры будут изгнаны.⁷

Это была серьезная проблема. Различие воззрений оказалось столь кардинальным, что в конечном итоге смута в Северной Африке породила инквизицию, суды над еретиками и в итоге – английских пуритан. Хотя в основе дискуссии лежал теологический вопрос, не обошлось и без политического аспекта. В дни хаоса, когда значение римского гражданства становилось всё более размытым, донатисты настаивали на создании общности, которую они могли бы контролировать, формальной организации, которая имела бы четкое определение – без двузначностей, без неточностей.

В последующие годы политический хаос усугубился. В 397 году провинция Северная Африка восстала. Руководил восстанием комит Гильдон, главнокомандующий в римской Африке. Северная Африка как часть Римской империи принадлежала к землям, управляемым молодым императором Гонорием и его протектором Стилихоном. Но евнух Евтропий, враг Стилихона, руководивший восточными землями из-за трона молодого императора Аркадия, убедил Гильдона изменить Гонорию. «Он присоединился к империи Аркадия, – пишет Зосима, – и Стилихон был этим чрезвычайно недоволен, не зная, что предпринять».⁸

Восстание мгновенно породило проблемы для Стилихона, поскольку тучные поля Северной Африки были главным источником зерна для западной части империи. Первым шагом Гильдона было задержание морских караванов, везущих зерно в Рим, и римское население очень быстро оказалось доведено до голода. В ответ на это Стилихон убедил Сенат объявить войну Гильдону. Пять тысяч римских солдат пот командованием Масцезеля, родного брата Гильдона, выплыли в Африку на встречу с Гильдоном и его семьюдесятью тысячами солдат. Масцезель шел мстить не только за Рим: Гильдон убил двух его сыновей, собственных племянников.

То, что могло стать кровавой бойней между римскими солдатами, превратилось в фарс. Столкнувшись с одним из знаменосцев Гильдона, Масцезель ударил его мечом по руке. Знаменосец выронил знамя, и вслед за ним все знаменосцы Гильдона, стоявшие в рядах, подумав, что это сигнал сдаваться, сделали то же самое. Солдаты вслед за ними тоже немедленно сдались. Масцезель объявил о своей победе без единой смерти с обеих сторон. Гильдон попытался бежать морем, но, когда ветер начал относить его корабль обратно к африканским берегам, покончил с собой.

Вторжение вестготов

Объявив Стилихона врагом Востока, Евтропий выиграл первый раунд битвы за власть; теперь же Стилихон, возвратив Африку Западу, победил во втором. Заговор Евтропия провалился, и это сделало его уязвимым. Вскоре он последовал тем же путем, куда отправился его предшественник Руфин. Готский полководец Гаинас прибыл к константинопольскому двору с армией, требуя у императора предать Евтропия смерти, а после занял место третьего кукловода за спиной Аркадия. Но менее чем за год Гаинас лишился головы, а другой готский воин по имени Флавий Фравитта стал консулом и советником Аркадия.

Тем временем Стилихона и Гонория на западе ждала еще одна кризисная ситуация. В 400 году вождь вестготов Аларих I, возглавлявший свой новорожденный народ, вторгся на север Италии. За воинами вестготов шли их жены и дети. Они собирались осесть в этих землях. У Алариха был народ – и он искал для него родину.

Вторжение вестготов заставило Гонория и его двор бежать из Милана и искать пристанища в Равенне. Равенну окружали болота, что позволяло относительно легко защищать город, но вести оттуда войну с вестготами было невозможно. Западная Римская империя стремительно усыхала в размерах. За два года вестготы расселились по всему северу Италии.

Тем временем на востоке у Аркадия появился сын – будущий император Феодосий II. Для императоров стало традицией назначать малолетних сыновей своими соправителями; таким образом, когда отец умирал, коронованный император уже был готов продолжить его дело. Но Аркадий боялся, что объявление сына соправителем сразу же подпишет ребенку смертный приговор. В случае смерти Аркадия – а ведь он знал, сколь ненадежна нить его собственной жизни – никто не стал бы защищать власть его сына. «Многие неизбежно воспользовались бы одиночеством мальчика и предложили свою цену за империю, – писал римский историк Прокопий, – а достигнув сделки, они легко узурпировали бы трон и убили Феодосия II, не имевшего родственника, который стал бы на его защиту. Он [Аркадий] и думать не смел, что божественный Гонорий поможет ему, поскольку в Италии дела шли очень плохо».⁹

Вместо этого Аркадий обратился к персам. Персия была в мире с восточной частью империи со времен миссии Стилихона, отправленного отцом Аркадия, и с тех пор прошло уже двадцать лет. Персидским царем после Шапура III, согласившегося на условия Стилихона, стал его младший сын Иездигерд I. Он, по словам Прокопия, «перенял и продолжил политику крепкого мира с римлянами, не прерывая его».¹⁰ Дружба, предложенная Иездигердом Аркадию, была столь сильна, что последний, не доверявший никому в собственной империи, попросил Иездигерда стать защитником его маленькому сыну.

«В Италии дела шли очень плохо», – написал Прокопий. Но в действительности дела шли на поправку. В 402 году Стилихону удалось сдержать наплыв вестготов. 16 апреля он встретил армию Алариха и одержал победу в битве при Полленции.

Это была не вполне честная победа: 6 апреля приходилось на Пасху – а Аларих, каким бы варваром он ни являлся, был всё же христианином, считавшим Пасху праздником, когда убийства запрещены. Стилихон же проигнорировал этот религиозный запрет; он двинул свои войска в битву, подбадривая их – если верить поэту Клавдию Клавдиану – кличем: «Одержите победу ныне и верните Риму его былую славу; основы империи пошатнулись: подставьте ей своё плечо!»¹¹

Последовавшая битва была кровавой и дорого далась обеим сторонам, но в конце концов солдаты Стилихона ворвались в лагерь Алариха I и захватили его жену. Полководцы составили договор, согласно которому жену Алариха возвратят мужу, а северную Италию – Стилихону. Аларих отступил назад за Альпы, так и не обретя родины.¹²

Но хотя Италия и была отвоевана, империя продолжала разрушаться. У Римской Британии тоже возникли серьезные неприятности. Когда Маги Максим переплыл море и высадился в Галлии, стремясь завоевать римский престол, он взял с собой лучшую часть своего войска, и в течение всех последовавших лет оставшиеся солдаты отчаянно отбивались от «диких народов Британии», нагрянувших с севера и из-за моря. В 407 году остатки римской армии в Британии, разгневанные политикой далекой Равенны, провозгласили одного из командиров своим императором – Константином III. Как и Максим, Константин III не довольствовался званием императора одной Британии, которая была всего лишь Сибирью^[33] Римской империи; он собрался также завоевать Галлию и Испанию.¹³

Пока армия Константина III двигалась на восток, Гонорий внезапно проявил своеволие. Ему уже исполнилось двадцать три года, и он, по-видимому, устал от того, что его жизнью и империей руководит Стилихон. До Гонория стали доходить слухи о том, что Стилихон планирует сочетать браком своего сына и сестру Гонория, Галлу Плацидию. После смерти Феодосия её воспитывали Стилихон с женой, и Плацидии уже исполнилось восемнадцать. Очевидно, это был ход в игре за власть: Стилихон не мог стать императором, но его сын, в чьих жилах было меньше варварской крови, взяв в жены девушку августейшего происхождения, мог добиться императорского престола.¹⁴

Гонорий послушался придворных, которые обвиняли Стилихона в изменнических умыслах, и арестовал своего бывшего покровителя. 23 августа Стилихон, не дожив до пятидесяти, но прослужив Риму уже более тридцати лет, был казнен в Равенне.

Когда серьезный старый враг Алариха I умер, тот немедля вернулся из своих скитаний по Центральной Европе и взял Рим в осаду. Римский сенат пытался договориться с вестготом о мире, предлагая заплатить выкуп золотом, шелками, кожами и пряностями, если тот отступит. Аларих взял выкуп и отступил – но он жаждал не только богатства. В 409 году он отправил Гонорию послание, угрожая императору снова осадить Рим, если Гонорий не отдаст вестготам под поселения земли Иллирика. Аларих всё еще искал столь труднодостижимую родину.^[34]

Гонорий отказался – и Аларих выполнил свою угрозу, вновь повернув свои войска на Рим. В этот раз осада длилась несколько дольше, пока истощенные римляне не начали голодать, а в городе не вспыхнула эпидемия чумы. Аларих отказался уйти, обещая, что дождется, пока город вымрет от голода, если его народу не дадут места для поселения.

От Гонория, сидевшего в безопасной Равенне, не поступило никакой помощи. Он получил послание от римских войск, оставшихся в Британии. После отъезда Константина III они стали просить Гонория о помощи, но тот лишь направил им короткий указ, требующий справляться самостоятельно. У него не было лишних солдат, которых можно было послать в Британию или Рим.

Потому сенат предложил сделку. Римский народ никогда не принял бы Алариха как императора, но сенат мог объявить одного из своих членов, старшего сенатора Приска Аттала, императором вместо Гонория. Аларих же мог стать при нем магистром армии – то есть занять наивысший военный пост. Как прежде Стилихон, он мог стать правителем во всем, кроме собственно титула.

Для подкрепления договора вестготы и сенаторы обменялись заложниками. Эта стратегия гарантировала, что каждая сторона будет придерживаться договора из страха за жизни заложников. Одним из заложников с римской стороны был четырнадцатилетний Аэций, сын римского придворного; в итоге он вырос и возмужал среди вестготов.¹⁵

Теперь у западной части империи было три императора: Гонорий в Равенне, Приск Аттал в Риме и Константин III в Галлии. Вскоре в Испании некий высокопоставленный римлянин также провозгласил себя императором. Надежда на то, что христианская вера удержит единство среди этого беспорядка, испарилась. Единственной возможностью воссоединить западные земли для любого императора были новые завоевания.

Вскоре картонный император Приск Аттал и его магистр армии Аларих I рассорились. Когда сенат предложил объединить армии вестготов и римлян под единым командованием вестготского военачальника, Приск Аттал категорически отказался. Он заявил, что поставить вестгота во главе римской армии – позор.

Уязвленный этими оскорбительными для варваров высказываниями, Аларих предложил Атталу встретиться с ним в Ариминии, на северо-западном побережье Италии. Там он силой отнял алую мантию и диадему Приска Аттала и взял его в плен в его собственном лагере.¹⁶

После Аларих снова выступил на Рим. В августе 410 года он подошел к городским воротам и без труда вошел в город. Он был зол. Годами он искал признания у традиционных вождей Рима, желая продемонстрировать, что опыт и власть компенсируют его варварское происхождение – но признание ускользало от него. В ярости он разрешил солдатам разграбить город и забрать силой всё, что им было не положено по праву. Вестготы врывались в сокровищницы, хватали золото и драгоценности и поджигали всё, что хотели, хотя Аларих и приказал им пощадить церкви. Сам Аларих I взял в плен Галлу Плацидию, сестру Гонория.

События 410 года стали известны как разрушение Рима готами – хотя в этот раз город пострадал не так уж сильно, он знал и более жестокие нападения. Однако для многочисленных граждан империи, как на западе, так и на востоке, это было большим потрясением. Вечный Город, Рим, который, казалось, будет стоять всегда, ныне столь умалился, что его почти без труда смогла захватить банда вестготов. Ни один отряд чужеземцев не входил в город почти восемь веков, с 387 года до н. э., когда он еще не был столицей империи.

Иероним, некогда молодой секретарь епископа Римского, ныне разменял пятый десяток и жил в отшельничестве в восточной части империи, близ Вифлеема, занимаясь переводом Писания на латынь для западного мира. «Слова застревают у меня в горле, – написал он позже, узнав ужасную новость о Риме, – стенания душат меня. Город, завоевавший весь мир, сам был завоеван»¹⁷

В Северной Африке горевал Августин. Под впечатлением от падения Рима он начал писать свой великий труд «О граде божием». Было ясно, что Рим уже не Вечный Город, если даже когда-то им был. Это было земное царство, в свое время послужившее Богу, и теперь его время прошло. Но что же епископ Римский? Означало ли падение города то, что и христианство вскоре исчезнет?

Августин искал ответ тринадцать лет. Он снова вернулся к идее двойного бытия и двойного авторитета. Рим, писал он, был городом человека; во все времена, во всех краях города люди существовали рядом с градом Божьим, поистине Вечным Городом, невидимым царством духа. Люди выбирали, в каком городе им жить – и, хотя иногда интересы двух городов могли пересекаться, а их жители могли общаться друг с другом, обычно они расходились. Город человеческий искал власти; жители же Божьего града жаждали лишь почитать и восхвалять Господа. Рим пал – но град Божий будет стоять вечно.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 11

Глава двенадцатая
Одна природа против двух

Между 408 и 431 годами правитель Персии утрачивает популярность, выступая на защиту Восточной Римской империи, а теологические споры приводят к более глубокому расколу

Правитель Восточной Римской империи Флавий Аркадий думал, что умрёт насильственной смертью – но в конечном итоге в могилу его свела болезнь. Он умер от естественных причин в 408 году, оставив корону империи своему семилетнему сыну Феодосию II.

Благодаря защите персидского царя Иездигерда I Феодосий II правил своим государством мирно. Иездигерд очень серьезно воспринял свою задачу – охранять власть в руках маленького мальчика. Он нанял ребенку квалифицированного учителя персидского языка; он написал сенату письмо, где детально описал свои намерения оберегать Феодосия II, и угрожал пойти войной на любого, кто нападет на Восточную Римскую империю. «Йездигерд правил двадцать один год, – повествует восточно-римский историк Агафий Миринейский, – в течение которых он никогда не развязывал войны с римлянами и не приносил им никакого другого вреда, всегда действовал миролюбиво и спокойно».¹

Миролюбивый настрой сослужил царю дурную службу у себя дома. Персидская придворная знать была возмущена его мирной политикой. Кроме того, знатные люди с отвращением отнеслись к его терпимости относительно христианства на персидских землях; для них христианство было не столько религией, сколько символом верности римлянам. Иездигерд вызывал хвалебные отклики христианских историков Римской империи, но персы дали ему прозвище «Иездигерд Грешник», а арабские историки всегда рисовали его портрет черными красками. Мусульманский писатель ат-Табари пишет: «Его подданные могли уберечь себя от его жестокости и тирании… только держась за добрые традиции предшествовавших ему правителей и за собственный благородный нрав».

Другими словами, персы с тоской вспоминали старые добрые времена, когда они соперничали с римлянами. Они сопротивлялись политике и законам Иездигерда, пока он не был вынужден пойти на все более и более жесткое подкрепление собственных законов. Это только усиливало дурное отношение к нему. «Дурная натура и скверный нрав заставляли его в незначительных проступках видеть большие грехи, а в малых ошибках – огромные», – осуждающе пишет ат-Табари.²

Наконец Иездигерд не выдержал. Когда в Ктесифоне не в меру ретивый христианский священник попытался сжечь великий зороастрийский храм, Иездигерд санкционировал полномасштабное преследование персидских христиан.

Это вбило клин между Иездигердом и элитой Восточной Римской империи, а в особенности сестрой Феодосия II Пульхерией, которая была старше императора на два года и являлась фанатичной христианкой. В пятнадцать лет Пульхерия уже имела огромный авторитет и уговорила Римский сенат объявить её императрицей и соправительницей брата. В 420 году, когда Пульхерии был двадцать один год, а Феодосию II девятнадцать, она убедила брата объявить войну своему бывшему опекуну.³

Преследования христиан не смягчили персидскую знать. В 421 году Иездигерд I погиб во время путешествия по Гиркании, области на юго-восток от Каспийского моря. В официальной легенде говорится, что его внезапно поразил недуг – но в старых персидских сказаниях содержатся предположения о более жестоком конце: во время путешествия Иездигерда из ручья, протекавшего неподалеку, вышел дух в образе коня, убил царя и снова вернулся в воду. Конь был символом персидской знати; без сомнения, что-то подкараулило и убило царя.⁴

Наследник престола Персии, которого Иездигерд воспитывал в традициях своей политики, был почти сразу же убит придворными. Второй сын короля, Бахрам, вернулся из Аравии, куда был сослан отцом. Он взошел на престол под именем Бахрама V, заняв место брата. Ат-Табари пишет, что, когда Бахрам V пришел во дворец, бывший советник Иездигерда вышел поприветствовать его и был столь поражен его красотой, что забыл, что должен пасть ниц согласно ритуалу, которым персы приветствовали своих правителей. Священный текст «Авесты», отображающий верования персов, гласит, что на избранного царя нисходит божественная аура царской славы, показывая, что он имеет право властвовать. Правление Бахрама, как и Феодосия I, было санкционировано свыше.⁵

Чтоб избежать ошибок отца, Бахрам V продолжил преследование христиан. Он также начал кампанию активной обороны ввиду объявленной Феодосием II войны, собрав армию в сорок тысяч человек и отправив её к границам Восточной Римской империи. Это была короткая война. Через год и Феодосий II, и Бахрам V решили, что разумнее будет объявить перемирие. Ни одна из сторон не могла одержать победы, война обещала быть долгой и болезненной. Обе стороны согласились не возводить новых приграничных крепостей и оставить в покое арабские племена на краю пустыни (а каждое государство интенсивно пыталось добиться верности арабских племен: персы – предложением дружбы, римляне – через христианских миссионеров).

«Рассудив так, – заключает Прокопий Кесарийский, – каждая из сторон вернулась к своим делам».⁶ Для Феодосия II это означало женитьбу на женщине, которую для него выбрала сестра Пульхерия. Все трое – брат, сестра и жена – жили вместе в императорском дворце.

Благодаря первым годам мира с персами двор Феодосия II добился некой стабильности, позволившей Римской империи быть действительно империей, а не военным лагерем, где военачальники пытаются убить друг друга (что и происходило тогда в западной части империи). Феодосий II получил редкую возможность действительно править, а не бороться за выживание. В 429 году он назначил комиссию для сведения всех изменчивых и противоречивых законов в его части империи в единый последовательный свод законов – Кодекс Феодосия^[35]. Он поддержал постройку новых стен, получивших название Феодосиевых, которые отныне защищали Константинополь. Он основал в Константинополе школу, где изучали закон, латынь, греческий, медицину, философию и другие научные дисциплины. В итоге эта школа получила имя «Константинопольский университет»^[36]; он стал самым древним университетом Европы.

Университет должен был заменить римский университет в Афинах^[37] – последний бастион старой государственной религии. Интеллектуальный центр империи начал перемещаться на восток, чему способствовал относительный мир на Востоке и хаос на Западе. Кроме того, в Константинопольском университете было тринадцать «кресел», или мест на факультете, для преподавателей латыни и пятнадцать для преподавателей греческого – маленькое, но значительное преимущество греческого языка и философии над латынью, которая благодаря Библии переведенной Иеронимом Стридонским, продолжала быть в ходу в западной части империи.⁷

В 431 году Феодосий II столкнулся с очередным теологическим конфликтом, который достиг пика на соборе в Эфесе.

Арианство (доктрина, утверждавшая, что Христос был творением Бога-Отца, а не равной и всегда существовавшей наравне с ним сущностью) всё еще было живо, но его оттеснили из центра империи к её окраинам: это была религия варваров, знак неполного слияния с римской идентичностью. Но вопрос о природе Христа был всё еще далек от разрешения. Среди правоверных приверженцев Никейского собора появились новые вопросы: предположим, что Христос был и Богом, и человеком; как эти две природы были связаны между собой? Сформировалось две точки зрения. Носители первой утверждали, что две природы мистически сливаются воедино, соединяются в Христе способом, неподвластным пониманию. Вторая, более рациональная школа утверждала, что две отдельные природы, божественная и человеческая, существую раздельно, как два разных цвета или как два камушка в одном сосуде.⁸

Персия и Восточная Римская империя

Учение о единстве природ Христа получило название монофизитства, а убеждение, что в Христе соединены две природы, стало известно как несторианство – по имени Нестория, епископа Константинопольского, самого горячего сторонника этой концепции.^[38]

Феодосий II сам поначалу был сторонником несторианства, но когда был созван собор в Эфесе для обсуждения сложившейся ситуации, в конце концов отказался от несторианства и осудил Нестория как еретика. Император был вынужден поддаться общественному давлению и выслать Нестория в египетский монастырь.

Император не мог не понять, что это – поражение. Спор не ограничивался теологической казуистикой. Во-первых, в теологических дебатах всегда присутствовали политические аспекты. Данное противостояние косвенно отражало соперничество из-за распределения власти в империи: школа двух природ располагалась в Антиохии, а более мистическая школа единой природы – в Александрии. На кону были сферы влияния и значимость каждого из городов. То же самое было и с властью отдельных амбициозных лиц: Кирилл, епископ Александрийский, был представителем школы единой природы (как и епископ Римский), а епископ Константинопольский Несторий принадлежал к школе двух природ. Изгнание Нестория продемонстрировало, что епископ Римский все еще возглавляет церковную общину.

Страх персидского влияния заострил споры еще сильнее. Зороастризм, религия персов, был монотеистическим, как и христианство. Однако это была религия врагов – а христиане Рима и Александрии с подозрением относились к любой христианской доктрине, хоть немного созвучной зороастризму. Поскольку зороастризм отрицал смешение Божественной природы с любыми другими сущностями, двухприродная теология Нестория соответствовала персидской схеме намного больше, чем мистическая теология единой природы. И это искажение, с точки зрения епископов, зашло намного дальше границ приличия; они подозревали, что Несторий поддался влиянию персидских философов.⁹

Но теологический спор о природе божественности Христа нельзя сводить только к политике или патриотизму. Он стал очагом более опасной напряженности, символом того, что две совершенно разных философии должны вот-вот вступить в открытый конфликт друг с другом.

Доводы вокруг тогдашней христологии весьма похожи на современные аргументы вокруг креационизма. Речь шла о целом комплексе идей, касающихся происхождения всего сущего, о мировоззрении, в котором было место сверхестественному и необъяснимому, о страхе, что поражение в этом споре приведет к разрушению моральных устоев, о негодовании из-за превосходства и снисходительности чересчур образованных мыслителей. С другой стороны, резкое отрицание всех креационистских утверждений (тут на ум сразу приходит риторика Ричарда Докинса или Сэма Харриса) отражает другие страхи: что принятие мистической трактовки появления Земли приведет к победе иррационализма и детерминизма, а принятие мистической теории подорвет земную власть определенной политической группы.

На дворе стоял пятый век. Спорившие о христологии в Александрии, Риме и Константинополе сражались за мистицизм против рационализма, ими двигал страх перед персидским влиянием, стремившийся отрицать все, что касалось персидской культуры, а также опасение, что одна часть империи может получить политическую и практическую власть над другой.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 12

Глава тринадцатая
В поисках отчизны

Между 410 и 418 годами вестготы поселяются на юго-западе Галлии

Рим остался позади, и вестготы с Аларихом I во главе двинулись на юг, в Африку, захватив с собой добычу и пленников.

Путешествие было коротким. Иордан рассказывает нам, что внезапный сильнейший шторм повредил корабли при отплытии от Сицилии, вынудив вестготов отойти к берегам Южной Италии. Аларих намеревался избрать следующий пункт маршрута, но был сражен недугом и внезапно скончался. Его люди отвели течение реки Бузенто и «привели к его ложу пленников, чтобы те вырыли ему могилу. В этом глубоком колодце они и зарыли Алариха I вместе со множеством сокровищ, а после вернули воду обратно в русло. И, чтобы никто никогда не узнал, где он похоронен, все землекопы были убиты»^[39]. Первый король вестготов так и не обрел признания, к которому стремился всю жизнь, но он, по крайней мере, был похоронен как властитель.¹

Вестгот Атаульф занял королевский престол вместо него. Вскоре после смерти Алариха Атаульф взял в жены Галлу Плацидию, проведя формальную церемонию венчания в маленьком городке на севере Италии – видимо, к тому времени вестготы оставили свои планы переплыть в Северную Африку. Его, по словам Иордана, «привлекли её благородство, красота, чистота и непорочность». Была ли это история любви захватчика и пленницы, или же политический ход, для нас важен результат: «Империя и готы, – заключает Иордан, – отныне казались едиными». Всю жизнь Аларих сражался либо за приобретение римской идентичности, либо за создание собственной не добился, и ни того, ни другого. Атаульф одним движением, смешав в союзе вестготскую и римскую кровь, добился гораздо большего.²

Заключив брак, Атаульф тут же решил, что Галлию завоевать намного легче, чем Южную Италию или Северную Африку. В Галлии царила неразбериха. Она была в руках британского лже-императора Константина III, и, пока Атаульф женился на севере Италии, западный император Гонорий отправил через Альпы свою армию, чтоб отбить Галлию. Почти сразу же это удалось. Солдаты Константина III, очутившись в Галлии, начали дезертировать, желая обрести мирную жизнь в богатой провинции; его ослабленные войска бежали перед лицом римских солдат, а сам Константин III укрылся в ближайшей церкви и там постригся в монахи.³

Эта наглая попытка спрятаться в сени креста возымела успех лишь на некоторое время. Аларих не стал жечь церкви Рима, и Гонорий, не бывший варваром, не мог позволить себе поступить хуже. Он пощадил жизнь Константина III и взял его в плен. Однако по возвращении в Рим наемный убийца умертвил бывшего лже-императора; все его сообщники, по словам Иордана, были также «неожиданно уничтожены». Предполагаемое единство внутри христианской общины было не настолько сильно, чтобы спасти жизнь претендента на имперский престол.⁴

Пока Гонорий был занят Константином III, вестготы Атаульфа вошли в центральную Галлию. К 413 году они завоевали старые римские территории – Нарбоннскую провинцию в Южной Галлии, и Атаульф сделал город Тулузу столицей маленького вестготского государства. Наконец он нашел отчизну для народа Алариха.

Но вместо того, чтобы укреплять государство вестготов, Атаульф обратился к соблазнительной идее власти над Римом. Сумев заключить брачный союз с Галлой Плацидией, он посчитал, что сможет контролировать не только вестготский сброд, но и всю империю. Историк Орозий пишет, что Атаульф надеялся «снискать себе славу восстановившего и возвеличившего имя Рима силами готов, и в глазах потомков прослыть инициатором возрождения Рима, раз уж он не был в состоянии трансформировать его»⁵.

Приск Аттал, бывший император, которого Аларих сперва возвел на престол, а после сам же и низложил, с тех пор следовал за вестготской армией. Теперь Атаульф опять короновал его, вновь сделав императором и соперником Гонория.

Больших успехов он добился бы, начав наращивать силы вестготов. Гонорий послал против нового императора свою правую руку – военачальника и магистра армии, уроженца Рима Констанция. Армия Констанция разогнала вестготов, взяв в плен и обезглавив Приска Аттала, а население новорожденного государства Атаульфа оказалось ввергнуто в пучину голода и отчаяния. Возмущение действиями Атаульфа закипало среди его собственного народа. В 415 году один из соотечественников убил его и предъявил права на престол короля вестготов, но всего лишь через семь дней был убит другим вестготским полководцем, Валией.⁶

Укрепив свою власть, Валия отправил Константину предложение о сделке. Он поддержит западную римскую армию в Испании в её борьбе с союзом германских племен, проникших на полуостров, и спустя пять лет отправит сестру Гонория Галлу Плацидию, молодого заложника Аэция (которому на тот момент было девятнадцать) и других римских заложников назад в Равенну. Взамен он требовал отдать вестготам юго-западную Галлию.

Гонорий согласился. После почти двадцати лет блужданий вестготы, наконец, обрели родину.

Освобожденные пленники вскоре вновь смогли послужить стране. В 417 году, два года спустя после возвращения в Равенну, Галла Плацидия получила от брата приказ выйти замуж за полководца Констанция – человека, предавшего её первого мужа, Атаульфа, отчаянью и смерти. Нам неизвестно, что она сказала по этому поводу; но мы знаем, что она подчинилась.

Государство вестготов

В 418 году Гонорий вновь отправил Аэция в качестве заложника, но уже в другую сторону. Гунны, всё еще топтавшиеся на границах ойкумены, согласились на временное перемирие. Договор требовал от обеих сторон гарантию доброго отношения в виде молодых людей, отправленных ко двору неприятеля. Гонорий предложил гуннам Аэция, пробывшего дома совсем недолго. В свою очередь гунны послали римлянам родственника своего полководца Руа – его племянника, двенадцатилетнего мальчика по имени Аттила.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 13

Глава четырнадцатая
Упадок династии Гуптов

Между 415 и 480 годами империя Гуптов начинает приходить в упадок, а буддийская школа Тхеравада поощряет стремление к индивидуальному просветлению

Когда в 415 году умер индийский царь Чарндрагупта II, после него осталась империя, раздираемая внутренними противоречиями. Она была построена по образу древней и славной державы царя Ашоки – но на основе завоеваний, от которых Ашока отказался. Санскрит, отмирающий язык кочевых захватчиков, стал в ней языком науки и образования. Империя весьма расширила свои территории, но на большинстве из них император царствовал лишь номинально.

Еще более усложнило внутренние конфликты появление внешней угрозы. За тридцать девять лет правления Кумарагупты, сына и наследника Чандрагупты II, в окрестностях гор Гиндукуш появились эфталиты.

Эфталиты были кочевниками, пришедшими из широких степей Центральной Азии. Индусы называли их хунас – но не из-за их родства с гуннами на западе; именем «гунны» индусы величали все кочевые народы к северу от гор.^[40] Но эфталиты были скорее ветвью тюрков – азиатских племен, некогда имевший общий язык и начавших расселяться за пределами родины в Центральной Азии на протяжении V века. С ними уже четыре десятилетия воевали персы, а армянский историк Фавстос Бузанд пишет, что Шапур III бился против «великого царя кушан», – так он называл эфталитов.¹

Вторжение эфталитов

Римские историки пишут, что эфталиты довольно сильно отличались от других кочевых племен: «Ими правит единый правитель, – писал Прокопий Кесарийский, – они имеют законное правительство и честно и благочестиво обращаются друг с другом и со своими соседями, как то делают римляне и персы». Позже арабские географы, вписывая историю Персии в свои священные писания, вывели родословную, согласно которой эфталиты происходили от Сима, сына Ноя.

Но, поскольку люди на севере Индии были уверены в обратном, для них эфталиты были просто млеччха – носители другого языка, варвары в классическом смысле этого слова.²

Кумарагупта отбросил их от границ, временно сохранив земли Гуптов в целости. Подробности других его деяний скудны, но надписи того времени полны бахвальства и рассказов о том, что его слава «достигла вод всех четырех океанов». В других надписях содержится описание размеров империи. К 436 году она растянулась от горы Кайлас на севере до лесов на склонах гор Виндхья на юге, а с востока и запада выходила к берегам океана. Это были самые большие владения, которые удавалось завоевать династии Гуптов; Кумарагупта поднял свою империю на пик процветания. Легенды о его правлении отражают реальные достижения. Он был «властелином мира», обладал «отвагой льва» и «силой тигра», стал «месяцем на небосводе династии Гуптов».³

Но конец его правления был омрачен неприятностями. Надписи сообщают о борьбе с Мекалой; это была земля дома Вака-така на территории западного Декана. Чандрагупта II присоединил её к империи Гуптов путем заключения династического брака. Новым царем вакатаков стал внучатый племянник Кумарагупты – Нарендрасена; он взошел на трон, когда Кумарагупта был на вершине власти. Но, несмотря на славу родственнника, Нарендрасена поднял мятеж.⁴ Вероятно, борьба закипела как раз тогда, когда Кумарагупта был занят войной против эфталитов, а Нарендрасена решил отстоять свою независимость.

С этого момента удача стала отворачиваться от династии Гуптов. Далее последовало вражеское вторжение. Не вполне известно, кем были захватчики, но надписи на каменной колонне гласят, что «у них было много людей и денег» и что они «грозили царству Гуптов полным разрушением». Борьба с ними, возглавляемая сыном и наследником Кумарагупты, Скандагуптой, была долгой и изнуряющей. В определенный момент Скандагупта был столь стеснен в возможностях, что должен был провести ночь на голой земле посреди поля брани.⁵

В итоге, как повествует надпись на колонне, Гупты победили в войне с захватчиками. Но дела в империи шли отнюдь не гладко. Монеты последних годов правления Кумарагупты сделаны уже не из серебра и золота, а из меди, покрытой тонким слоем серебра, скрывающего неблагородный металл. Царская сокровищница была пуста.

Когда Кумарагупта умер в 455 году, его беды унаследовал Скандагупта. Он вновь отбил нашествие эфталитов. «Он искоренил гордость врага», – гласят надписи о его победе. Но победа далась дорогой ценой. В годы после восшествия Скандагупты на престол события принимали всё более запутанный характер. Перед нами встает туманная картина всё возрастающего хаоса: бедность, раздор среди знати, мятежи военачальников и мелких царьков на окраинах империи, постоянная война. Скандагупта боролся за всю свою империю, умудряясь удерживать её от распада. В шестидесятые годы IV века хвалебные надписи о его победах продолжают появляться во всех землях Гуптов.⁶

Последняя из них датируется 467 годом. Последующие свидетельства смутны. Похоже, что в этом году Скандагупта умер, и разгорелась война за престол, что добавило к хаосу внешнему хаос внутренний. Сперва на престол претендовал брат, а после – племянник Скандагупты. В итоге победу одержал второй племянник, Будхагупта. Он продержался на престоле Гуптов тридцать лет, но был последним из династии Гуптов, чьи владения можно назвать империей.

Попытка Гуптов удержать империю мудрости оставалась успешной лишь до тех пор, пока отсутствовала внешняя угроза. Нашествие эфталитов в период правления Кумарагупты и Скандагупты были серьезными, но вряд ли могли уничтожить цивилизацию, и были отнюдь не так же страшны, как гуннская угроза на западе.

Но даже средних размеров кризис, пришедший извне, исчерпал сплоченность империи. Внимание царя было отвлечено другим, и страны на окраинах империи, не получавшие выгоды от пребывания в составе империи Гуптов, тут же воспользовались возможностью и объявили себя свободными.

В сущности, кажется, что для индийских царств естественным был относительно небольшой размер, независимость и неустойчивые границы. На юге, куда власть Гуптов никогда не распространялась, множество династий боролось за владычество над разными частями субконтинента. На тамошних монетах отчеканены десятки королевских имен, но стройной истории юга они не создают. Под конец правления Будхагупты казалось, уже не было никакой силы, способной объединить даже малую часть субконтинента.

Для империй настали тяжелые времена, зато религии расцвели. Буддийские монументы, «ступы», ставились по всей стране, на многих из них были вырезаны сцены поклонения. На западе Индии появились пещерные храмы и монастыри с колоннами и комнатами для молитв, коридорами, ступенями и огромными каменными залами – они создавались для тех, кто искал скорее знания, нежели политической власти. Они были построены по образцу деревянных зданий, каменные столбы поддерживали куполообразные своды, вырезанные в камне. Самое большое количество пещер – около тридцати – входило в комплекс Аджанта. Над ними работали уже в течение трехсот лет, и работа эта продолжалась еще столько же.⁷

Двенадцать более простых пещер существовало в Эллоре, километрах в семидесяти к югу. В этой части Индии, где правила династия Вакатака, царь Харишена отмечал свои победы, содействуя строительству как минимум двух из этих пещер. Взойдя на трон приблизительно в 480 году и частично захватив владения Будхагупты на севере, Харишена создал собственную небольшую империю – но его недолговечное царство не пережило его смерти.⁸

Связывать воедино победы Харишены и постройку скальных храмов было бы заблуждением. Большая часть пещер была вырезана просто как место для молитв, а не в ознаменование завоеваний. Они не имели никакого отношения к политике, как и люди, в них жившие.

Помимо скальных храмов, существовали вихары – монастыри, вытесанные из камня, с жилыми комнатами, с индивидуальными кельями, общими залами и трапезными. Здесь монахи могли посвятить себя делам своей веры, не отвлекаясь. Они не уходили в изоляцию; они жили в сообществе, и, полагаясь на мирян в вопросах одежды и пищи (которых они не могли купить, поскольку отказывались от денег), поддерживали связь с местными жителями. Но они не принимали участия в делах империи.⁹

К этому времени буддизм разделился на две основные школы – Тхеравада и Махаяна. Обе учили, что материальное временно, и только просветление – «состояние ума, достижимое высоконравственным поведением и медитациями» – могло показать, что мир на самом деле есть нечто непостоянное и ненастоящее. Школа Тхеравада, преобладавшая в Индии, учила, что вдумчивость, осознанность и концентрация могут привести разум к просветлению; слегка контрастируя с этим, школа Махаяна, преобладавшая в Китае, делала упор на молитвы, веру, божественные откровения и эмоции.¹⁰

Ценя превыше всего логику и мысль, буддисты школы Тхеравада высоко ценили и монашество, позволявшее верующему всецело отдаться учению и медитациям. Конечно, Тхеравада ничем не пригодилась бы полководцу или царьку, желавшему построить империю. Она отрицала земные завоевания, и вместо того, чтобы объединить всех своих последователей под одним флагом, призывала их жить рядом, но искать просветления самостоятельно.

Это и отражала география Индии в V веке. Возможно, буддизм школы Тхеравада помог сформировать мозаичное лицо Индии; возможно, наоборот, мозаичность сделала именно этот край столь подходящим для Тхеравады. Так или иначе, результат был один: на территориях Индии царства существовали бок о бок, у каждого были свои особые цели, и ни одно не доминировало над другими.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 14

Глава пятнадцатая
Северные амбиции

Между 420 и 464 годами Лю Юй из династии Сун смещает монарха династии Цзинь; в Северной Вэй варят колдовские зелья, а также начинается первое государственное преследование буддистов

Оттесненная на юг династия Цзинь едва продержалась сто лет. Пытаясь сохранить поддержку аристократии, императоры обещали представителям старейших родов, покинувших Лоян, отмену налогов, освобождение от военной службы и прочие привилегии. В результате среди благородных семейств Южного Китая проявился небывалый интерес к генеалогическим таблицам, подтверждавшим их право на получение этих преимуществ. Таблицы становились все сложнее, поскольку аристократы всё больше стремились отследить свою физическую связь с прошлым – что было недоступно для бывших кочевников Севера.

Привилегии давали власть, и власть аристократии в итоге привела династию Цзинь к концу. Полководец Лю Юй, пятнадцатью годами ранее участвовавший в успешной военной кампании против пиратов из «армии демонов», породнился с одним из помещичьих родов, чьим владениям угрожало вторжение пиратов и разбойников. Получив заверение в верности и заручившись поддержкой этого рода, в 420 году Лю Юй заставил императора Цзинь Гун-ди, отречься от престола.

Как и его предшественники, Лю Юй избрал законный способ получения власти – без убийства императора; миф о Небесном мандате требовал от него взойти на трон по праву, а не силой. Он отправил императору Гун-ди письмо с требованием издать указ, по которому Лю Юй получал бразды правления империи в награду за её защиту. За спиной Лю Юя стояла большая армия, так что у Гун-ди были все причины подчиниться. В здании, созданном специально для таких случаев, прошла церемония передачи власти, и Цзинь Гун-ди ушел в отставку.¹

Лю Сун и северная династия Вэй

Полководец взошел на императорский трон под именем Сун У-ди, основателя новой династии, Лю Сун.^[41] Эпоха Цзинь закончилась. Сильнейшими династиями Китая теперь были Лю Сун на юге и Бэй Вэй – всё ещё одна среди многих – на севере.

Взойдя на престол, Сун У-ди через два года устранил живое напоминание о предыдущей династии. Он приказал одному из придворных отравить Гун-ди, в свои почти сорок лет тихо жившего в столице. Придворный, верный семейству Цзинь, некоторое время колебался. В итоге, осознав, что перед ним стоит выбор убить человека, которого он всё еще считает истинным правителем своей страны, или умереть по приказу Сун У-ди, он выпил яд сам.

Сун У-ди послал к императору другого придворного с новой порцией яда. Когда низложенный Гун-ди встретил придворного у дверей, он понял, что происходит, но он отказался принять яд, – ибо это позволило бы Сун У-ди имитировать естественную смерть Гун-ди. Вместо этого придворный задушил бывшего императора – что позволило Сун У-ди и дальше играть в свою игру. Согласно традиции, на следующий день он встретился с придворными, чтоб узнать об этом происшествии, и залился слезами. Убитому императору устроили поистине королевские похороны, и над его могилой причитали сотни плакальщиков.²

Окруженный ореолом законности, Сун У-ди стал неоспоримым императором традиционного китайского государства. Но Сун У-ди завладел троном, когда ему было почти шестьдесят, и через год после расправы над Гун-ди слег сам, мучимый смертельной болезнью. Он передал трон девятнадцатилетнему сыну Шао, необузданному подростку. Правление того длилось немногим больше года, после чего трон занял другой сын Суна У-ди – брат Шао по отцу, Сун Вэнь-ди.

Сун Вэнь-ди взошел на трон в 424 году и правил страной 39 лет, принеся своей династии недолгое процветание. Девиз его правления был «Великое счастье». Император провел успешную военную кампанию (в основном против кочевого народа хунну; эта трехлетняя война отбросила их на запад) и смог создать компетентное правительство. В 439 году он организовал четыре конфуцианских школы. В штате каждой состояли знатоки конфуцианства, которые учили молодежь империи принципам и законам, изложенным в конфуцианской литературе. Так из них готовили хороших административных работников и чиновников.³

Вскоре у южного царства Лю Сун появился северный соперник. В 440 году правитель династии Северная Вэй (Бэй Вэй) Тай У-ди подчинил страны других северных правителей своей власти. Царство Вэй, появившееся в 386 году, превратилось в северную империю и пребывало на подъеме в течение всего следующего столетия.

Раскол между Севером и Югом достиг апогея.

Народы, населявшие царство Вэй и прочие северные царства, еще недавно были кочевниками. На протяжении V века они становились более оседлыми, сосредоточиваясь вокруг единого правителя, создавая города, законы, развивая армии и дипломатию. К моменту объединения Севера династией Вэй она уже переняла многие традиции и нравы Юга. Китаец Цуй Хао, советник Тай У-ди, правителя Северной Вэй, заполнил двор царя китайскими чиновниками и судьями. Династии Вэй казалось, что они стали почти китайцами.⁴

Но Тай У-ди сохранил один из принципов кочевой жизни: будучи военачальником, он жестко и властно правил своим народом. В государстве царила строгая иерархия. Провинции делились на сельские общины, или таны; каждый тан управлялся администратором. Тан состоял из пяти деревень (ли), руководитель каждой деревни отвечал перед управляющим тана\ в каждую ли входило пять линь – соседских общин, состоявших из пяти семей.⁵

Для упрочнения государства Тай У-ди ввел новый для северян элемент – государственную религию.

Сильное влияние на императора имел его министр-китаец Цуй Хао, исповедовавший причудливый и своеобразный вариант даосизма. Классический даосизм учил недеянию – уходу от мира соперничества и политики, сосредоточению на личном просветлении. Мифические «семь мудрецов из бамбуковой рощи», группа даосских философов, якобы живших в IV веке, были образцом совершенной даосской беспристрастности; они «чтили и прославляли пустоту… пили вино без меры и не придавали значения мирским делам, казавшимся им суетными».⁶

Обычно даосизм не придавал большого значения посмертию; обещания вечной жизни не входили в эту философию. Но за несколько десятилетий до описываемых событий китайский философ Гэ Хун начал проповедовать новый вид даосизма. Он предлагал своим последователям искать просветления в магических эликсирах, которые поднимали выпившего их на высокий духовный уровень, а в качестве побочного эффекта дарили вечную молодость. Гэ Хун утверждал, что его род получил от божества три текста, составивших «Рукопись об эликсирах» (или «Книгу Великой Чистоты»). Она повествовала о создании магических зелий. То, что даосы прежних времен черпали из философских практик, даосы V века получали с помощью химических растворов; Гэ Хун, своего рода Тимоти Лири китайского даосизма, превратил эту философскую систему в нечто, напоминающее религиозный культ.⁷

В 415 году один из ведущих проповедников нового даосизма, Коу Цянь-чжи, спустился с горы, на которой жил отшельником, и пришел в Северную Вэй, оказавшись в итоге при дворе правящей династии. Тай У-ди, к тому времени уже очарованный новым даосизмом, был ему рад и воздвиг для него храм; по приказу Тай У-ди учителя и его последователей содержали за счет налогоплательщиков. В 442 году Коу Цянь-чжи вручил императору книгу таинств. «После этого, – пишет историк Ч.-П. Фицджеральд, – каждый император династии Вэй, взойдя на престол, входил в даосский храм, чтобы завладеть книгой таинств».⁸ Даосизм стал чем-то совершенно новым – государственной религией, направлявшей свою магическую силу на поддержку и усиление могущества императора.

Восторженность Тай У-ди по поводу новой религии привела к тому, что ему пришлось защищать её с мечом в руках. В 446 году Тай У-ди был вынужден подавить восстание, предводитель которого хранил оружие в буддийских храмах. Тай У-ди был уверен, что буддийские монахи участвовали в заговоре по свержению его режима, поддерживаемого магической традицией. Он начал с того, что объявил буддийскую религию вне закона. «Я был призван с корнем вырвать буддизм из моего царства», – сказал он и выпустил официальный документ с анафемой буддизму. «Небеса повелели мне установить царствие правды и уничтожить все ложные верования».⁹

Он приказал своим людям уничтожить всех буддийских монахов в империи, начиная со столицы Чанъань. Начались массовые убийства. Расправу частично смягчило лишь то, что сын Тай У-ди, наследный принц Хуан, был буддистом. Узнав, что отец собирается выпустить смертоносный указ, принц разослал тайные послания всем буддийским монахам, кому смог, призывая их к бегству. Многие последовали его совете – но не все. Еще большее количество монахов было схвачено и убито; от буддийских храмов во всей Северной Вэй не осталось камня на камне.

Задушив восстание и уничтожив предполагаемых заговорщиков, Тай У-ди предложил двум китайским императорам, Суну Вэнь-ди и Лю Суну, заключить с ним временное перемирие, скрепив его династическим браком. Он считал, что его империя так же, как и южные, является китайской. Однако Сун Вэнь-ди не только ответил отказом, но и был настолько оскорблен попытками варвара общаться с ним на равных, что дважды вторгался с войском на территорию Северной Вэй.¹⁰

Вторжения уменьшили численность его собственной армии и ни к чему не привели. Сун Вэнь-ди негодовал по поводу наглости варваров и утверждал, что его род имеет действительно царское происхождение – но династия Лю Сун ослабевала, в то время как династия Вэй процветала. Младший сын Суна Вэнь-ди, Сяо У-ди, взошел на престол в 454 году и правил десять лет. Современные ему историки свидетельствовали, что во времена его правления вера в Небесный мандат начала ослабевать. Сяо У-ди был легкомысленным искателем удовольствий. Государственным делам он предпочитал охоту, а вместо того, чтобы обращаться к своим подчиненным и придворным в соответствии с их титулами (чему придавалось большое значение), он пользовался недостойными кличками.

Сяо У-ди был столь никчемным и никудышным правителем, что, когда он умер после десяти лет правления, его сын и наследник не был опечален этой новостью. Такое отсутствие положенных сыновних чувств шокировало министров: «Недолго осталось до дня гибели династии!» – воскликнули они.¹¹ Исказились природные отношения отца с сыном; разрушен и уничтожен природный ход вещей! Скоро государство последует за ним.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 15

Глава шестнадцатая
Гунны

Между 423 и 450 годами племя вандалов создает в Северной Африке свое королевство, римский епископ становится папой, Флавий Аэций захватывает Западную Европу, а гунны подступают к ее границам

Пока Восточная Римская империя принимала посольства божьи, Западная империя боролась за выживание. Британия опустела, при Валии и его наследниках вестготы в юго-западной Галлии процветали, будучи союзниками Рима, но при этом оставаясь независимым народом. Несмотря на совместные усилия римско-вестготской армии, вандалы все же захватили большую часть Испании, создав там собственное государство и пресекая все попытки римлян вернуть свою бывшую провинцию.

Правитель Западной Римской империи Флавий Гонорий Август скончался в 423 году. Борьба за власть заняла почти год, и в итоге императором был провозглашен его шестилетний племянник Валентиниан III – сын сестры Гонория Галлы Плацидии и её второго мужа, полководца Констанция III. Галла Плацидия, регентша при малолетнем сыне, скоро была вынуждена назначить магистром армии римского солдата Аэция, который к тому времени успел побывать заложником для гарантии мира сначала у вестготов, а после у гуннов.

Гунны отпустили Аэция за некоторое время до описанных событий, хотя неизвестно, когда точно, это случилось. Но за годы, проведенные среди гуннов, он сдружился с ними. После смерти Гонория двадцатипятилетний Аэций, закаленный годами изгнания и привычный к сложным ситуациям, заявил Галле Плацидии, что его друзья-гунны придут и захватят Равенну, если его не назначат на самую высокую военную должность в западных землях. Галла Плацидия наделила его и титулом, и соответствующей властью.

Приближение гуннов

В это же время другая часть западной империи погибала.

В 429 году Гейзерих, вождь племени вандалов, обосновавшегося в Испании, построил флотилию и переплыл Средиземное море. Он начал поход вдоль побережья Северной Африки, завоевывая одну территорию за другой – ему было безразлично, римские ли это провинции либо независимые африканские государства. К 430 году он дошел до города Гиппон Регий. Его армия окружила город, где лежал, будучи смертельно болен, епископ Аврелий Августин. Осада длилась полтора года. Тот, кто принес славу Царствию Божьему, умер в городе, окруженном вандалами, без надежды на спасенье.

Гиппон пал, и Гейзерих пошел на Карфаген. Город был захвачен в 431 году; Гейзерих выстроил в шеренгу римских солдат, защищавших город, и заставил их поклясться, что они более никогда не выйдут против армии вандалов, а после отпустил. Так Рим потерял Северную Африку.

Вскоре Гейзерих решил сосредоточиться на своих североафриканских владениях. Он покинул Испанию и стал королем-разбойником Северной Африки. Отныне Карфаген был его штаб-квартирой, столицей могущественного государства вандалов, выросшего быстро, как гриб.

Аэций, магистр армии и самый влиятельный человек в Западной Римской империи, не пытался вернуть её владения за Средиземным морем. Он отослал номинального императора Валентиниана III с визитом в Константинополь, где девятнадцатилетний Валентиниан женился на дочери своего соправителя. Этот союз объединил две половины империи. Пока император отсутствовал, Аэций пошел войной на Галлию.

Северная Африка была потеряна для Рима, вестготы прочно обосновались в юго-западной Галлии, а Испания была слишком далеко, чтобы отвоевывать её. Некоторые её части достались другому германскому племени – свевам. Вестготы начали прорываться в земли, оставленные вандалами. Но Аэций сдавать свои северо-западные рубежи не собирался. Он уже подавил восстание франков, живших на римских территориях на правах федератов. Теперь он созвал армию и выступил против бургундов, еще одного германского племени, жившего на правах федератов в долине Рейна. Их король Гундахар, сделавший своей столицей Бор-бетомагус (позже – Вормс), демонстрировал тревожное стремление к независимости.

Аэций пригласил гуннских наемников и с ними пошел боем на германских выскочек. В кровавой битве 437 года римляне с гуннами уничтожили Борбетомагус, разбили войско бургундов и убили Гундахара. Эта резня сохранилась в преданиях германских племен и вошла в «Песнь о Нибелунгах». Имя бургундского короля Гундахара преобразилось в Гунтера. В начале повествования он принимает драконоборца Зигфрида у себя при дворе, а в конце отправляется в земли гуннов, где его вероломно убивают.

Аэций долгие годы использовал гуннов для укрепления собственной власти. Но гунны не были покорными наемниками – и Аэций сам оказался среди проигравших в этой опасной игре.

До этого гунны не предпринимали продолжительных набегов на Рим. Истории об их нечеловеческой дикости и силе были в основном продуктом римской историографии. «Они внушали величайший ужас своим страшным видом… – писал Иордан, – их облик пугал своей чернотой, походя не на лицо, а если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз»¹ Однако не гунны были главной угрозой империи. Их набеги, тревожившие границы, были разрушительными и страшными – но гунны всегда отступали.

Гунны не совершали длительных нападений, потому что никогда не были единой силой. Как и германские варвары, они были союзом племен, не придерживавшихся твердой верности друг другу. «Не знают они над собой строгой царской власти, – рассказывал Аммиан Марцеллин, – но, довольствуясь случайным предводительством кого-нибудь из своих старейшин, сокрушают всё, что встретят на пути». Гунны не сажали злаки и не возделывали землю; они выращивали скот, перебираясь с места на место в поисках пастбищ для своих коров, коз и овец – следовательно, чтобы прокормиться, им требовались большие территории. Гунны жили небольшими кочевыми общинами: их было проще обеспечить, и экономически они были стабильнее, чем постоянные крупные группы. Они не собирались завоевывать мир. Они просто пытались выжить.²

Но когда Аэций нанимал независимые отряды гуннов, чтобы те воевали за него, социум гуннов уже менялся. За прошедшие десятилетия они перешли с бедных земель на восточных берегах Черного моря на относительно богатые и окультуренные земли готов. Это позволяло им обеспечивать себя пропитанием новыми способами и собираться в гораздо более крупные общины.

Около 432 года военачальник Руа (Ругила), дядя молодого заложника Аттилы, вернувшегося в родное племя после нескольких лет, проведенных в Равенне, добился власти над другими племенами гуннов. К 434 году Аттила и его брат Бледа унаследовали от дяди титулы вождей растущего союза гуннов. Шесть лет спустя Аттила и Бледа повели объединенную армию гуннов на римскую крепость, стоящую на Дунае. Они продолжали набеги на римский берег, нападая на форты и города, пока в 441 году не отступили, согласившись на мирные переговоры.³

В течение двух лет гунны придерживались принятого договора. Затем в 443 году они двинулись на Константинополь с таранами и осадными машинами. Феодосий II, оценив приближающиеся силы, рассудил, что разумнее не драться, а договориться, и откупился от гуннов, согласившись выплачивать им ежегодную дань. Гунны снова отступили, и на некоторое время в империи воцарился покой.

Незадолго до отступления из Константинополя Аттила убил своего брата Бледу и провозгласил себя единственным царем своего народа. Мирные договоры с Западной и Восточной Римскими империями обеспечили гуннам условия, когда из свободного союза племен они превращались в беспощадную орду завоевателей. Опальный епископ Несторий во многословном обосновании собственных религиозных убеждений (его книга лишь косвенно касается других событий того периода), отмечал, что гунны прежде были «разделены на народы» и являлись обычными грабителями, «всё зло от которых происходило от их ненасытности и быстроты». Но теперь они создали государство «настолько сильное, что его могущество превосходит все силы Рима».⁴

Гунны уже стояли у дверей Западной и Восточной Римских империй, а императоры все еще были заняты теологическими спорами.

В 444 году новый римский епископ Лев I написал епископу Фессалоникийскому официальное письмо, в котором недвусмысленно выразил убеждение, что епископ Римский, наследник Петра – единственное лицо духовного сана, имеющее право выносить окончательные решения в делах христианской церкви. По мнению Льва I, епископ Фессалоникийский превысил свои полномочия, призвав к мирскому суду своего прихода другого епископа. Какой бы ни была причина привлечения к суду, Лев I утверждал, что лишь у Рима есть право решать судьбу других епископов:

«Даже если он совершил тяжкие и непростительные проступки, вы должны дождаться нашего заключения и не решать ничего сами, пока не узнаете нашу волю… Хотя сан всех священников одинаков, ранги их различаются. Даже святые апостолы, сколь ни равны они были в своём уважаемом сане, обладали разными полномочиями. Хотя они были равны между собой, одному из них было дано повести за собой остальных. Таков образец, по которому строятся разграничения среди епископов… заботы католической церкви должны восходить к престолу Петра, и ничто нигде не должно происходить без согласия её главы».⁵

В своём стремлении к власти епископ Лев не ограничился этим письмом. Он обратился со своими требованиями к императору, и в 445 году Валентиниан III, на которого всё еще имел большое влияние его магистр армии Аэций, согласился издать декрет, провозглашавший Римского епископа официальным главой христианской церкви. Лев I Великий, епископ Римский, стал первым Папой Римским.

То, что Лев потребовал от императора подтверждения его полномочий, разъярило епископа Александрийского. В 431 году епископы Рима и Александрии были союзниками на Эфесском соборе – но с тех пор могущество Александрии возросло. Епископ Римский видел в тогдашнем епископе Александрийском, Диоскоре, своего главного соперника в борьбе как за духовную власть, так и за благосклонность императора.

Диоскор также не доверял Льву I Великому, пытаясь дать ему духовный отпор. Хотя они оба были монофизитами (сторонниками идеи о «единой природе» Христа)^[42], версия Диоскора была более радикальной, нежели версия Льва. Он настаивал на том, что «две природы Христа воплотились в единой божественной». Эта трактовка почти граничила с ересью, поскольку не придавала значения человеческой природе Христа.⁶

В 449 году Диоскор спешно созвал синод в Эфесе и в короткие сроки уговорил епископов, которые смогли приехать, подписать документ, подтверждавший, что его версия монофизитства и есть правоверная. Если верить дальнейшим свидетельствам, некоторые епископы подписывали пустые листы (религиозное содержание в них добавили уже потом). Другие не подписывали ничего – и чудесным образом обнаружили свои имена под монофизитским манифестом. Всё это обеспечило синоду название Разбойничьего – этот термин обозначал незаконность собора.^[43] Диоскор оправдывал свои действия, объявив патриарха Константинополя еретиком и отлучив от церкви отсутствующего епископа Римского. Это была очевидная попытка отобрать права у Рима, передав их Александрии. В ответ на это Лев I отлучил от церкви всех, кто присутствовал на синоде.

Поскольку священнослужители отлучили от церкви друг друга, борьба за духовную власть временно зашла в тупик. А в то время, как епископы объявляли друг другу анафему, в Константинополе объявились два посланца Аттилы с угрозами от своего правителя.

Посланцы эти были очень разными. Один был гунном, другой, рожденный в Риме – германских кровей. Звали его Орест. Угрозы были дипломатически завуалированы. Аттила сообщал Восточной Римской империи о том, что разрывает мирный договор и требует прислать в Сардику послов «наивысшего сословия» для переговоров.⁷ Феодосий II и его советники наскоро созвали собрание, организовали группу послов и отправили её в штаб-квартиру Аттилы. Один из них, историк Приск, позже записал свои воспоминания о путешествии послов Восточной Римской империи на оккупированные гуннами территории. Проходя через разоренный город Ниш, родину Константина Великого, они увидели, что от поселения остались лишь груды камней. Кости погибших защитников города устилали землю так густо, что путешественники не нашли свободного места для ночлега.⁸

В пути послы восточной империи встретились с послами из Равенны, которые также надеялись на мирные переговоры с Аттилой. Вместе представители обеих половин империи, наконец, прибыли в стан Аттилы – своего рода временную столицу, лежавшую на противоположном берегу Дуная. Приск был поражен мастерством гуннов; это был, по его словам, «скорее большой город», нежели деревня. Стены деревянных зданий были «сделаны из обструганных до блеска досок… обеденные залы огромны, портики красиво спланированы, обводы же внутреннего двора столь обширны, что по одному только его размеру можно было понять, что это царский дворец».⁹

Переговоры выдались трудными – Аттила не стремился к легкому миру. В итоге положение спасли римские послы от Аэция. Аэций, знавший гуннов лучше всех, предложил Аттиле условия, которые тот принял. Когда оба посольства откланялись, Аттила согласился воздержаться от нападений и на Восточную, и на Западную Римскую империи.¹⁰

Но этот временный мир был осложнен неожиданными событиями.

Сестра Валентиниана Гонория провела при дворе в Риме большую часть своей жизни. В 449 году ей исполнился тридцать один год, и жизнь её становилась чем дальше, тем скучнее. Она была не замужем, и, хотя имела большие привилегии как сестра императора, его подрастающие дочери уже начали затмевать её. Лучом света в её жизни был придворный Евгений, ставший ей любовником.¹¹

Но в 449 году брат узнал об этой интрижке и узрел в ней опасность: если бы Гонория вышла замуж за Евгения, они могли бы стать императором и императрицей, поскольку у самого Валентиниана наследника не было. Он арестовал Евгения, убил его и приказал сестре выйти замуж за пожилого римского сенатора Геркулана, искренне преданного императору и «способного воспротивиться, если супруга решит втянуть его в честолюбивую аферу или бунт».¹²

Гонория была напугана. Она послала одного из своих слуг в опасный путь – в лагерь Аттилы с деньгами, кольцом и обещанием: если Аттила придет к ней на помощь, она выйдет за него замуж. «Поистине – это позор, – сокрушался Иордан, – отстаивать свою страсть ценой общественного блага».¹³

Однако Гонория не питала страсти к Аттиле. Он, безусловно, обладал харизмой, но был на двенадцать лет старше её и, по описанию очевидцев, невзрачной внешности: приземистый, с маленькими глазками и большим носом. Но в нём она увидела выход из скучной и бессмысленной жизни. Выйди она замуж за Аттилу, уже он стал бы императором Рима, а она – императрицей. И даже если он не победит её брата, она всё равно стала бы королевой гуннов.

Аттила сразу принял предложение. Он написал письмо не Валентиниану, но Феодосию II, более влиятельному из двух императоров, требуя не только Гонорию в жены, но и половину западноримских территорий в качестве приданого. Феодосий сразу же написал Валентиниану, предлагая ему выполнить требования Аттилы, чтобы избежать вторжения гуннов.

Валентиниан пришел в ярость, узнав о плане сестры и предложении Феодосия. Он пытал и обезглавил слугу, принесшего послание от Гонории, и угрожал сестре насилием, но его мать, Галла Плацидия, сама побывшая замужем за варваром Атаульфом, вмешалась и защитила принцессу. Валентиниан наотрез отказался принимать условия Аттилы.

В этот щекотливый момент Феодосий II, страстный поклонник игры, напоминающей нынешнее поло, создавший даже стадион для неё в Константинополе, упал во время игры с коня и умер.¹⁴

Как и у Валентиниана II, у него не было наследника мужского пола. Самой могущественной личностью восточной империи стала его сестра Пульхерия, соправительница и императрица. Чтобы сохранить власть, Пульхерия избрала себе мужа, которым стал полководец Маркиан, бывший в Карфагене, когда Гейзерих захватил его у римлян восемнадцатью годами ранее. Тогда Маркиан принес клятву никогда не воевать с вандалами и был отпущен. Следующие два десятилетия он шел вверх по армейской карьерной лестнице. Ему пришлось согласиться даже на такое условие брака – не отнимать девственности Пульхерии. Условие он выполнил, и не удивительно – супруге шёл уже пятьдесят первый год…

Первым, что сделали супруги, став повелителями Востока, был вызов, брошенный Аттиле. Они отказались откупаться от него, как это делал Феодосий в страхе перед нападением гуннов на Константинополь. Они рисковали, так как Аттила мог пойти на них в атаку – но с другой стороны, у него появилась прекрасная причина для вторжения в земли Валентиниана.

Риск окупился сторицей. Аттила собрал армию (напуганные жители Западной Римской империи утверждали, что под его началом было полмиллиона человек) и начал поход на Запад.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 16

Глава семнадцатая
Аттила

Между 450 и 455 годами армия Аттилы приближается к Риму, папа Лев I Великий ведет политические переговоры о мире, а гунны теряют свой шанс стать нацией

Вместо того, чтобы пойти в Равенну напрямую, через труднопроходимые Альпы, Аттила повел свою армию через Галлию. В апреле они дошли до города Мец, центра бывшей римской провинции, и захватили его для собственных нужд. Григорий Турский писал, что гунны «…накануне святой Пасхи пришли в город Мец, опустошая все на своем пути. Они предали город огню, убивали народ острием меча, а самих служителей Господних умерщвляли перед священными алтарями»¹

Теперь владения Аттилы простирались почти от Черного моря до севера Италии, что являло собой угрозу обеим столицам империи. Полководец Аэций, так долго руководивший военными кампаниями Западной Римской империи, собрал войско, чтобы выступить против Аттилы. К римской армии присоединились испанские вестготы и галлы юго-запада во главе с королем Теодорихом I. Так у Аэция появились новые союзники – племя салиев.

Салии были сильнейшим франкским племенем, которое селилось в северной Галлии на правах федератов. Салический вождь привел воинов всего союза франков к лагерю римлян, чтобы помочь тем бороться с гуннами. Он был одним из первых «длинноволосых королей» франков; салические вожди носили длинные волосы, чтобы отличаться от простых воинов, демонстрируя своё могущество.² Имя вождя осталось неизвестным, но поздние хроники называли его Меровеем.^[44]

Теперь на стороне Аэция были вестготы, франки и бургунды (германское племя, жившее в долине Рейна и находившееся в полном подчинении у Рима). Сводная армия из бывших варваров и римских солдат шла к западному римскому городу Орлеану В июне 451 года они сошлись с гуннами в битве на Каталаунских полях, на полпути между Орлеаном и захваченным гуннами Мецем.

Иордан пишет, что Аттила со своими сильнейшими воинами занял середину фронта, а более слабых и ненадежных соратников расставил на флангах. Аэций же с римлянами наступал с одного фланга, Теодорих I с вестготами – с другого, а войска, в чьей верности сомневались, шли в середине, чтобы им было труднее покинуть поле боя.³ Эта стратегия оказалась удачной. Фланги гуннских войск распались, и Аттила с ядром своего войска был вынужден отступить обратно за Рейн.

Галлию отвоевали дорогой ценой – в бою пало свыше 150 000 солдат; хронист Идаций утверждал, что число их доходило до 300 000. По словам Иордана, резня была такой, что ручей, протекавший на поле боя, переполнился и «превратился в стремительный поток из-за притока крови».⁴ Теодорих I, король вестготов, погиб в этом сражении; его сын Торизмунд увел уменьшившееся войско вестготов обратно в Тулузу, оставшуюся без правителя. Потрепанные франки ушли домой, и ряды их значительно поредели.

На другом берегу Рейна Аттила следил за распадающимся союзом. Когда союзники удалились на безопасное для него расстояние, он предпринял новую попытку, напав на Италию в начале 452 года. Вскоре Северная Италия оказалась у ног гуннов. Армия Аттилы уничтожила город Аквилею, поглотила Милан и Тицинум, опустошив тамошние земли. Сократившаяся армия Аэция уже не могла вступать с Аттилой в открытый бой. Вместо этого римляне были вынуждены совершать кратковременные вылазки против гуннов, всячески пытаясь замедлить их продвижение.⁵

Завоевания Аттилы

Когда Валентиниан III с придворными покинул Равенну и отправился на юг в безопасный Рим, стало ясно, что ни император, ни его магистр армии не в силах удержать гуннов. Поэтому Лев I Великий, патриарх Рима и первый папа христианской церкви, взял дело в свои руки. Он отправился на север, чтобы лично поговорить с вождем гуннов. Аттила согласился на встречу, и она произошла на реке По. Впоследствии Лев I никогда не писал и не говорил о том, что произошло между ними – но под конец встречи Аттила согласился на мир.

Перепуганным римлянам (и, возможно, даже самому Аэцию) успех Льва, наверное, казался колдовством. Историк Проспер Аквитанский считал, что Аттилу поразила святость Льва. Павел Диакон настаивал на том, что огромный нечеловеческого вида воин, что-то среднее между Марсом и Святым Петром, появился с обнаженным мечом, встал около Льва и так напугал Аттилу, что тот согласился на мир.⁶

Но все эти разнообразные догадки можно свести к менее драматическому объяснению. Во-первых, потери у гуннов были так же велики, как и у их противников. В таком состоянии армия Аттилы могла опустошать северные города Италии, но победа над Римом была ей не под силу. Во-вторых, гунны были нагружены награбленным добром и уже не спешили так неистово накапливать новые богатства. И, в-третьих, они стремились покинуть Италию, поскольку летняя жара вызвала вспышку чумы, и эта «посланная Небесами кара» стала косить их и без того поредевшие ряды. Приезд Льва дал Аттиле возможность отступить, не запятнав свою честь. Он оставил Италию, всё ещё горя гневом и угрожая вернуться в западные земли, если Валентиниан III не пришлет ему Гонорию. Как написал Иордан, Аттила «сожалел о мире и был раздосадован окончанием войны».⁷ В то время как Лев I вернулся в Рим, окруженный ореолом победителя. Впервые в истории священник взял на себя работу императора. Императорский указ Валентиниана, выпущенный шестью годами ранее, сделал Льва I главой всей христианской церкви и наделил папу чрезвычайно большими полномочиями. Он был духовным главой церкви – но дух церкви не может, если приверженцы будут бы уничтожены. И, как духовный лидер, папа был обязан обеспечить церкви физическое выживание.

Аттила больше не возвращался в Италию. В своем стане над Дунаем, восстанавливая силы и восполняя потери армии, он решил жениться. Его выбор пал на Ильдико, дочь вождя готов. Её описывали как молодую и очень красивую; кроме того, этот брак сближал его с союзниками-готами, чья помощь была ему нужна в восстановлении ослабленной армии. Аттила был не прочь иметь сразу двух жен, но, похоже, оставил надежды на получение титула «правителя Западной Римской империи», который мог бы получить благодаря союзу с Гонорией. Чтобы войти в Рим, ему нужно было за него побороться.

Свадьбу праздновали с небывалым размахом, и Аттила, как пишет Иордан, предавался «неумеренной радости». Похоже, что он основательно выпил, прежде чем последовать в комнату для новобрачных. «Когда он, тяжелый от вина и сонный, лег на спину, – рассказывает Иордан, повторяя утраченные свидетельства историка Приска, – поток избыточной крови, который в обычном случае вышел бы носом, понесся в смертельном направлении – в горло, и убил его». Когда поздним утром следующего дня слуги выбили двери его комнаты, Аттила лежал мертвым, а его невеста рыдала рядом, вся покрытая его кровью. Командиры похоронили его глубокой ночью, наполнив могилу сокровищами, а после, как и слуги Алариха несколькими десятилетиями ранее казнили могильщиков, чтобы никто никогда не нашел место захоронения.⁸

Сыновья Аттилы пытались занять его место – но лидер гуннов умер, и армия начала распадаться. Как и вестготы до Алариха, гунны до Аттилы не были единым народом. Они не являлись даже одним племенем, а лишь собранием племен с общим далеким прошлым и харизматичным лидером. Итак, Аларих сделал вестготов из своих последователей; Аттила объединил свои племена в армию гуннов. Но, поскольку амбиции одного лидера были главным движителем нового народа, смерть лидера означала и смерть новорожденной национальности.

Вестготы, возможно, из-за долгого общения с римлянами, создали достаточно много административных и бюрократических скреп, чтобы продержаться вместе до прихода нового короля. Гуннам повезло меньше – к 455 году они были начисто разбиты. Изгнанные за пределы Рима, гунны рассеялись, и их шанс стать нацией оказался утрачен.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 17

Глава восемнадцатая
Правоверность

Между 451 и 454 годами императоры двух империй – Персидской и Восточной Римской – пытаются подчинить себе веру

В восточной половине империи не остались безразличны к событиям, происходившим в западной. Вторжение Аттилы, возросшее могущество вандальского и вестготского государств, быстрая смена императоров – всё это будоражило сознание восточноримского двора. Но занимало не более остального. Императорский двор в Константинополе был занят собственными проблемами. Ничто так не подчеркивало гибель общеримского самосознания, как относительные мир и процветание Восточной Римской империи на фоне борьбы Западной за выживание.

Пока Аэций с союзниками отчаянно сражался против гуннов и готов, император Восточной Римской империи Маркиан созвал собор. Он хотел вновь поднять неприятный вопрос о том, как связаны две природы Христа, человеческая и божественная. Епископы Римский и Александрийский были всё еще низложены, епископ Константинополя был объявлен еретиком, и Маркиан надеялся упорядочить сложившуюся ситуацию.

Это стремление усложнялось благосклонным отношением Маркиана к вере епископа Римского. Он хотел поддержать власть епископов в своей половине империи, но его больше привлекали высказывания Льва I о связи между двумя природами. Как писал Лев, в Христе человеческое и божественное начала отдельны друг от друга: «они не разделены, но… каждая природа сохраняет свои свойства без потерь… Каждая природа делает то, что ей надлежит, сотрудничая с другой; Слово делает то, что надлежит Слову; плоть – то, что надлежит плоти»¹

Эти формулировки были наиболее близки к убеждениям Маркиана, что неудивительно: Лев вкратце излагал двойственную природу, лежащую в основе императорского правления. Это была та же совмещавшая в себе две стороны символика, что привлекла Константина во время битвы у Мильвийского моста.

Маркиан был склонен поддерживать доктрину Льва I, однако не желал удовлетворить требования епископа Римского отдать ему всю духовную власть. Император хотел сохранить для своей страны право на религиозную самостоятельность. Константинополь должен был оставаться равным Риму. И когда Маркиан созвал в 451 году собор, он отказался проводить его в Италии, как предлагал Лев I. Вместо этого он назвал местом собора город Халкидон, отделенный от Константинополя водной границей. Для Льва I это было слишком далеко – он не хотел оставлять Римскую церковь без лидера во время вторжения гуннов. Римский епископ вместо себя послал представительство из нескольких священников, сопроводив их собственноручно написанным документом, разъяснявшим тонкости взаимосвязи двух начал.

Лев I считал, что собор будет коротким. Делегаты должны были прочесть документ, а после того, как «Пётр скажет своё слово, не будет нужды и смысла в дальнейших спорах». Но епископы, фактически по указке Маркиана, но формально по собственной инициативе, решили, что документ содержит положения, с которыми они и так согласны. Также они согласились, и вновь по настоянию Маркиана с тем, что епископ Константинопольский, второй по количеству полномочий после епископа Римского, авторитетен более, чем другие епископы. Он был не просто епископом, а патриархом – духовным лицом, стоящим над другими епископами.²

Завоевания Аттилы

Так началась переписка между Львом, Маркианом и восточноримскими епископами, которых Лев I обвинял в недостаточном уважении к своему авторитету. На это Маркиан и епископы предложили Льву не лезть в чужие дела. И все эти препирательства из-за статуса были облечены в цветистые выражения священного языка.

«Престол Константинопольский останется независимым, – написали Льву епископы. – Мы убеждены, что вы распространили принадлежащую вам апостольскую власть и на церковь Константинополя, лишь заботясь о других, поскольку одной из ваших добродетелей является бескорыстие по отношению к духовным братьям. Но представители Вашего Святейшества пытаются рьяно противиться этому».

В ответ Лев I писал Маркиану:

«Я удивлен и расстроен тем, что мир Вселенской Церкви, божественным образом восстановленный, нарушается духом своекорыстия. Оставьте Константинополю его высокое положение, наслаждайтесь правлением. Но дела мирские отличаются от дел духовных. Анатолий [епископ Константинопольский] не достигнет Святого апостольского Престола».

Пытаясь убить разом двух зайцев, он написал Пульхерии, жене императора, жалуясь: «Анатолий охвачен низменными страстями и нестерпимым своекорыстием. Именем благословенного апостола Петра мы не признаем принятого епископами [возведения Константинополя на престол]». Самому же епископу Константинопольскому Лев написал: «Ты зашел настолько далеко, что впал во своекорыстие. Эти высокомерие и гордыня причиняют беспокойство всей Церкви!»³

Эти сражения не были столь кровавыми, как битвы в Галлии между армией Аэция и гуннами, но их причина мало отличалась: борьба за территорию, за власть, за права; борьба за венец власти духовной – но всё же за венец.

Протесты Льва ни к чему не привели. Император продолжал настаивать на авторитетности и независимости епископа Константинопольского, и на этом Халкидонский собор закончился. Восточная Римская империя сделала еще один шаг прочь от Рима.

Последствия собора эхом звучали по всей Восточной Римской империи еще много лет. В Египте возмущались тому, что епископа Александрийского поставили ниже епископа Константинопольского. Возмущение переросло в сильное подспудное течение, постепенно ставшее разрушительным, и когда Халкидонский собор признал верной теорию о двойственности и неделимости природы Христа, многие христиане, не согласные с ней, стали перебираться в Персию, где их принял персидский император Йездигерд II (сын Бахрама V, умершего в 438).^[45]

Несмотря на желание досадить Маркиану, приняв бежавших от него, Йездигерд II не сочувствовал христианам. К тому же незадолго до этих событий он ввел в стране свою единую религию. Вместо того, чтобы сделать это с помощью созыва собора, как Маркиан, Йездигерд просто объявил, что зороастризм будет главенствовать во всех частях империи, включая персидскую часть Армении, уже давно христианской. Об этом писал очевидец, армянский историк-христианин Егише. «Он утверждал, что мы, верующие во Христа, его противники и враги, – пишет Егише, – и повелел: „Все народы и языки, населяющие мои владения, отриньте ложные верования и восхваляйте солнце!“»⁴

Как и Маркиан, Йездигерд II руководствовался политическими и религиозными мотивациями. Он был предан своей вере, но его указ был продиктован скорее стремлением искоренить всяческие контакты с Восточной Римской империей, особенно в менее надежных регионах. Армяне усмотрели (и справедливо) в этом указе ограничение их свобод и религиозное преследование, они отказались предать христианскую веру. Йездигерд применил силу. В 451 году, в год Халкидонского собора, он пошел войной на Армению. Шестьдесят шесть тысяч армян собрались вокруг великого полководца Вардана Мамиконяна, готовые идти в бой, как мученики.

В последовавшей Аварайрской битве^[46] Вардан был убит, и обе стороны понесли большие потери. Егише пишет: «Осознание поражения настигло обе стороны, поскольку груды мертвых тел были так велики, что походили на крутые скалы».⁵ Персы победили маленькое армянское войско, Иездигерд II захватил в плен и пытал выживших военачальников, присоединил Армению к Персии и назначил стране нового правителя^[47]. В то же время он принял превентивные меры против других возможных беспорядков: в 454 году он выпустил ряд указов, запрещавших евреям Персии отмечать Шаббат и даже учить детей в еврейских школах.⁶

Оба императора действовали, исходя из убежденности в том, что единая вера укрепит их империи; что правоверность, утверждение единого вероисповедания и религиозного ритуала скрепит их земли. Но и в Персии, и в Восточной Римской империи недовольство народа лишь исчезло из поля зрения, продолжая незримо распространяться, как подземные воды.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 18

Глава девятнадцатая
Верховные короли

Между 451 и 470 годами в Ирландии господствует клан Уи Нейлов, Святой Патрик приносит на остров христианство, а Вортигерн приглашает в Британию англов и саксов

За галльскими полями битв, отделенные водой от растущего влияния вестготов в Испании, вдали от римского трона, на Британских островах рождались новые народы. Находящийся на западе остров Ирландия никогда не был оккупирован римскими солдатами и пересечен римскими дорогами, и его люди шли к осознанию себя нацией собственным извилистым путем.

Как и прочие народы, окружавшие Римскую империю, народ Ирландии состоял из племен и кланов, каждый из которых, руководимый военачальником и его родичами, обладал местными полномочиями. Но даже будучи незавоевана Римом, Ирландия находилась в зоне его влияния. В 451 году сильнейшим племенем Ирландии были фении, а наиболее влиятельным кланом в нем – Коннахты. Вождь рода Коннахт звался Ниалл Девять Заложников. Его мать была римлянкой: отец Ниалла, Эохайд, похитил римскую девушку во время набега на Британию, сделав её своей наложницей.¹

Ниалл, самый младший сын в семье, стал главой клана после смерти отца. Ирландские исторические хроники, большинство которых было создано в последующие столетия, превратили его подвиги в легенду, смешав их с достижениями других ирландских правителей, так что трудно понять, какие из деяний совершил сам Ниалл.

Британия и Ирландия

Одна из легенд указывает, что его путь к власти был кровавым. В «Приключении сыновей Эохайда Мугмедона» Эохайд посылает Ниалла и четверых его братьев (сыновей от законной жены, в отличие Ниалла) на испытание, исход которого определит, кто из них унаследует власть над племенем. В пути сыновей обуревает жажда, и они идут на поиски воды. Они находят колодец, но его сторожит ужасная ведьма:

«С головы до ног каждый сустав ее был чернее угля; словно хвост дикой лошади, росли седые растрепанные волосы у нее на темени. Зеленую ветвь дуба разгрызли бы ее зеленые зубы, что торчали во рту от уха до уха. Темные глаза были у нее, и изогнутый скрюченный нос. Разъеденной была у нее середина тела, покрытая волдырями, бедра кривые и вывернутые. Толстыми были ее лодыжки, огромными колени, а ногти были зеленого цвета».²

Старуха потребовала от братьев близости в обмен на доступ к колодцу. Четверо старших братьев отказались, но Ниалл с радостью проявил готовность переспать с ней ради воды. Старуха тут же превратилась в прекрасную деву в алой королевской мантии. «Я есть власть над Ирландией, – сказала она. – Какой увидел ты меня прежде, ужасной, в зверином обличье и дикой, такова и власть, ибо редко достается она без сражений и распрей, но для кого-то оборачивается прекрасной и доброй»?

По легенде, братья Ниалла признали его главой рода по доброй воле. Но восхождение Ниалла сначала на роль главы клана, а после короля фениев, без сомнения, сопровождалось насилием, захватом чужих владений и кровопролитием – диким и ужасным. Лишь с короной в одной руке и мечом в другой он смог достичь красот истинного королевского правления. За десятилетия главенства Ниалла его власть распространилась не только на племя фениев – он стал одним из первых верховных королей, подчинив и других, малых королей Ирландии, и другие племена. Он заслужил имя «Ниалл Девять Заложников», потому что взял заложников от девяти соседних племен, тем самым заручившись поддержкой их вождей. Под его началом Ирландия стала относительно единой – и он приступил к набегам на побережья Галлии и Британии.

В одном из набегов он взял в плен романизированного бритта по имени Патрикий и увез его в Ирландию как раба. Патрикий шесть лет служил ему, после чего сумел спрятаться на уходящем в набег ирландском корабле и выбрался на сушу, когда корабль бросил якорь у берегов Галлии. Там его обратили в христианство, и Патрикию было видение, призвавшее его вернуться в край, где он пребывал в рабстве, и наставлять ирландцев на путь христианства. Об этом мы узнаем из собственного сочинения Патрикия – его «Исповеди».

К моменту возвращения Патрикия ко двору верховного короля Ниалл Девять Заложников погиб в бою (то ли в Британии, то ли в Галлии), и теперь его сыновья боролись за право управлять страной. В условиях междоусобиц Патрикий посвятил себя распространению христианства и делал это столь успешно, что Ирландия стала христианской задолго до Британии на востоке. Христианские историки более позднего периода знали его как святого Патрика, ирландского апостола, и приписывали ему изгнание змей из Ирландии. На самом деле змей в Ирландии не было с конца Ледникового периода.^[48] Но для христианского писателя змея была не просто змеей: в Эдемском саду Сатана принял образ змея, змеи же, как священные животные друидов, адептов исконной религии Ирландии, символизировали силы тьмы и противопоставлялись Евангелию Господнему. Постепенно новая вера вытесняла старую.⁴

На момент смерти Патрикия (около 493 года) три сына Ниалла правили тремя царствами в северной части острова: Мидом, где находился древний город Тара, Уладом и Коннахтом – изначальной родиной клана. Их потомки стали известны как династия Уи Нейл, и правили шестьсот лет. Но их влияние распространилось намного дальше Средневековья. Неординарная Y-хромосома Ниалла проявилась ни много ни мало в трех миллионах людей по всему миру. Его сыновья и их буйные потомки родили столько детей, что каждый двенадцатый ирландец (или каждый пятый в той части Ирландии, что некогда была Коннахтом) может похвастаться тем, что в его предках – Ниалл Девять Заложников.⁵

Несмотря на все свои достижения, Уи Нейлы не покорили весь остров. В юго-западной Ирландии всё еще правил клан Эоганахтов, сопротивлявшийся растущему могуществу фениев. На юго-востоке племя Лейнстеров также крепко держалось за свои земли.^[49] Но некоторые лейнстерцы покинули их из-за продолжительных набегов преемников Ниалла и осели на берегах Британии, в местности, которая позже стала Уэльсом. А там, избегнув власти верховного короля Ирландии, они попали в прямую конфронтацию с верховным королем Британии.⁶

Этим королем, насколько нам известно, был Вортигерн, перед которым в 455 году встала почти неосуществимая задача – защитить Британию от захватчиков, вознамерившихся завоевать остров. Римская Британия, частично покинутая оккупантами после ухода Константина III в 410 году, представляла собой ряд территорий с мелкими военачальниками (по большинству романизированными кельтами или кельтизированными римлянами); среди них было и несколько поселений саксов, которым римляне позволили селиться на побережье. Набеги ирландских захватчиков – скоттов – стали под началом Уи Нейлов еще более жестокими. Тильда, историк VI века, дает весьма яркое описание ирландских разбойников: они являлись с кораблей, «подобно темным сонмам червяков, которые выползают из узких отверстий в скалах, когда солнце высоко, и день пылает зноем». Тем временем на севере пикты еще более упорно нападали на Адрианов вал, намереваясь отторгнуть север.⁷

Перед лицом этого хаоса малые короли и вожди британских племен собрались на совет, на котором избрали северянина Вортигерна своим главой. Вортигерн приказал одному из вождей, бритту по имени Кунеда, выбить племя Лейнстера из их нового дома. Кунеда, его восемь сыновей и его воины сделали это и создали на отвоёванных землях своё королевство – Гвинедд. Также Вортигерн послал письмо римскому магистру армии Аэцию, прося подмоги в борьбе с пиктами. Письмо осталось без ответа. Тогда, в отчаянии Вортигерн предложил оставшимся бриттским воинам сплотить ряды с саксонскими союзниками. Бритты были готовы позволить саксам постройку новых поселений на юге (в особенности в Эссексе и Кенте, на юго-восточном побережье) в обмен на воинов, которые помогли бы бриттам бороться с пиктами и ирландцами. Вожди согласились на это. Вортигерн отправил послание не только саксам, жившим у дальнего Северного моря на запад от современной Дании, но и их союзникам англам, жившим на северо-востоке от саксов, на границе современных Германии и Дании. Эта стратегия, предпринятая от отчаяния, навлекла на Вортигерна ненависть историков последующих годов. «Эти дичайшие, нечестивого имени саксы, – пишет Гильда, – мерзкие Богу и людям, были введены, словно волки в овчарню, на остров для сдерживания северных народов… О, глубочайшее затмение чувств! О, безнадежная и грубая тупость ума!»⁸

Но сначала казалось, что эта стратегия работает. Англы и саксы приняли приглашение, и примерно в 445 году переплыли море, чтобы присоединиться к бриттам в борьбе с пиктами. «Они сражались с врагом, напавшим с севера, – пишет Беда, – и саксы одержали победу». В свою очередь, союзники получили от Вортигерна право селиться в Кенте, или, как это подает неизменно враждебный Гильда, «вцепились ужасными своими когтями сначала в восточную часть острова, якобы собираясь сражаться за нашу землю, а на самом деле скорее намереваясь сражаться с нею».⁹

Обосновавшись в цветущем Кенте, англы и саксы не удовольствовались подаренной землей – их амбиции простирались дальше. В течение нескольких месяцев к юго-восточным берегам прибывали драккары, груженые их соотечественниками, а также ютами – союзниками англов, жившими на Ютландском полуострове на север от них. «Суда были забиты вооруженными воинами огромного роста», – пишет британский историк Гальфрид Монмутский. Вортигерн уничтожил угрозу с севера, но при этом спровоцировал натиск с юга.¹⁰

Под предводительством двух братьев-саксов по имени Хенгист и Хорса юты оккупировали южное побережье; саксы из Кента пошли вглубь острова, на юг и юго-запад от Лондиния, а англы вторглись на юго-восточный берег Темзы. Царила разруха. «Все города были повержены, – скорбно писал Гильда, – и жалки были видом посреди площадей основания башен, выкорчеванных с корнем, камни высоких стен, священные алтари, части трупов, покрытые заледеневшей коркой багряной крови – казалось, все это смято каким-то жутким прессом для вина. И не было иных погребений, кроме руин домов и чрев животных и пернатых».¹¹

Объединенные Вортигерном, бриттские племена шесть лет подряд тщетно сражались против превосходящего численностью противника. Казалось, что захватчики необоримы и так жестоки, что монах Ненний, создавший «Историю бриттов» несколькими столетиями спустя, приписывал им нечеловеческую злобу. Историк рассказывает, что Вортигерн был не в состоянии построить крепость, способную выдержать их нападение. Наконец, придворные маги сказали, что нужно найти ребенка, рожденного без отца, принести его в жертву и обрызгать его кровью фундамент крепости.

Этот отголосок друидских ритуалов свидетельствует о том, что в отчаянной борьбе за родину бритты прибегали к радикальным древним мерам. Но Ненний, христианский монах, пишущий христианскую историю, прибавляет, что жертвоприношения так и не произошло. Вместо этого найденное дитя указало Вортигерну на озеро под фундаментом крепости. На дне озера спали два змея, красный и белый. «Багряный змей – твой дракон, – сказало дитя Вортигерну, – а белый – дракон народа, что захватил всю Британию от моря до моря. Но в последующем поднимется наш народ и вышвырнет народ саксов за море».¹² Это пророчество постфактум сбылось не полностью. В 455 году Вортигерну удалось ненадолго победить захватчиков в жестокой битве у переправы через речку Медуэй, что в Кенте.

«Англо-Саксонская хроника»^[50] повествует, что Хорса был убит в бою. Гибель одного из вождей заставила захватчиков замешкаться, и на несколько кратких мгновений Вортигерну могло показаться, что он смеет надеяться на победу. Но сын Хорсы встал на место отца, и стрелка весов качнулась обратно. Война длилась еще пятнадцать лет, и каждый год случалась новая жестокая стычка между людьми Вортигерна и новоприбывшими. Ни одна сторона не имела преимуществ, никто не хотел уступать.¹³

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 19

Глава двадцатая
Конец римской легенды

Между 454 и 476 годами вандалы разоряют Рим, а последний император покидает Равенну

Аэций не ответил на просьбу Вортигерна о помощи, потому что сам был в беде.

Недовольство его правлением в Западной Римской империи росло, а вторжение гуннов в Италию добавило ему плохой репутации. При дворе у него были влиятельные враги – прежде всего Петроний Максим, римский сенатор, дважды занимавший должность префекта Рима. В 454 году Аэций сделал последнюю ошибку, договорившись о браке своего сына с дочерью Валентиниана III. Было ясно, что тем самым он пытался поставить свою семью в очередь на римский трон.

Валентиниану III было тридцать шесть, но уже тридцать лет он был императором Рима, всегда оставаясь в тени своего военачальника. Он утратил значительную часть империи: Испания и большая часть Галлии отошли свевам и вестготам, Северная Африка – вандалам, которые под руководством короля Гейзериха уже завоевали Сицилию и присматривались к Италии. Гунны пронеслись через Италию, почти не встретив отпора, и патриарх Римский исполнил долг Валентиниана, так как тот струсил. Петронию Максиму было легко убедить императора выместить досаду на Аэции. «Положение Западной Римской империи было неясным, – рассказывает историк Иоанн Антиохийский, – и Максим… убедил императора в том, что если он не убьет Аэция как можно быстрее, тот сам убьет его».¹

В 455 году Валентиниан III находился в Равенне, когда Аэций, как обычно, прибыл ко двору с целью обсудить сбор податей. Он стоял перед Валентинианом III, увлеченно расписывая сложности сбора денег. В этот момент Валентиниан III поднялся с трона, крикнул, что больше не в состоянии терпеть измену, и ударил Аэция мечом по голове. Великий полководец умер на полу тронного зала, а придворные ошеломленно наблюдали за ним.

Иоанн Антиохийский пишет, что Валентиниан с выражением удовлетворения повернулся к одному из своих офицеров и спросил: «Как, по-твоему, неплохо я покончил с Аэцием?»

Офицер ответил: «Не знаю, хорошо ли – но я знаю, что ваша левая рука сейчас отрубила вашу правую руку».

Так оно и было. Убив человека, который мешал ему насладиться полной властью, Валентиниан уничтожил свой единственный шанс сохранить хоть какую-то власть вообще. Через несколько недель Петроний Максим уговорил двух старых закадычных друзей Аэция убить императора, когда тот будет упражняться в стрельбе из лука на Марсовом поле. Они похитили корону убитого и бежали с нею к Петронию Максиму. Тот же взял корону и объявил императором себя.²

Так началась семилетняя череда смертей и разрушений. Петроний Максим пытался усмирить вандалов, направив в Тулузу ушедшего в отставку префекта (и уроженца) Галлии. Звали его Авит, и он мирно жил в своих галльских поместьях. Ему поручили заключить союз с королем вестготов. Но Авит не успел еще вернуться с союзниками-вестготами, когда Гейзерих со своими вандалами бросил якорь у берегов южной Италии.

Эту новость в Риме встретили паникой и беспорядками. Петроний Максим, видя, что настроения в городе стремительно выходят из-под контроля, попытался покинуть Рим, но когда он отъезжал от городских стен, камень, брошенный одним из бунтарей, убил его. Рим остался без императора и без военачальника. Через три дня после смерти Максима, 22 апреля 455 года, вандалы дошли до города и ворвались в его ворота.³

Две недели подряд североафриканские варвары буйствовали в городе, руша и разоряя всё с такой тщательностью, что от их имени пошло новое понятие – «вандализм», то есть бесцельное разрушение. На деле же у разорений была своя цель. Гейзерих не собирался удерживать захваченный город. Ему нужны были только здешние богатства, и вандалы делали свою работу, собирая золото и серебро Рима – они даже сорвали золотые пластины с крыши Капитолийского храма.

Вмешательство папы Льва I Великого предотвратило сожжение города и массовую резню, но даже Лев I не смог помешать Гейзериху похитить вдову Валентиниана и его двух дочерей-подростков. Вандалы вернулись в Карфаген с тремя женщинами и кораблями, полными сокровищ; один из кораблей, груженый статуями, утонул и до сих пор лежит где-то на дне Средиземного моря, но остальные успешно прибыли к берегам Северной Африки. Гейзерих женил своего сына Хунериха на старшей из дочерей Валентиниана, Евдокии (её же ранее выбрал Аэций для своего сына), а двух других женщин отправил в Константинополь с наилучшими пожеланиями.⁴

В Константинополе новый император Восточной Римской империи Маркиан принял родственниц Валентиниана, но отказался посылать солдат мстить за разграбление Рима, так как свыше двадцати лет назад поклялся никогда не выступать против вандалов. Это было условием, при котором Гейзерих, захвативший его с армией в плен под Карфагеном, отпустил их.

Когда новость о смерти Петрония Максима и захвате Рима вандалами достигла Тулузы, где галльский посол Авит до сих пор вел переговоры с вестготами, король вестготов Теодорих II предложил Авиту объявить императором себя, дав в поддержку свои войска. Авит принял предложение и направился на юг через Альпы, войдя в Рим с триумфом и став третьим императором в этом году.

К тому моменту Рим был разграблен, сломлен и голоден. Авит очутился в городе, где царили голод и разруха. Еды было так мало, что он отослал вестготских союзников домой, поскольку их было нечем кормить. Но сначала ему пришлось заплатить союзникам – а поскольку денег в сокровищнице не было, он снял всю оставшуюся бронзу с государственных зданий и отдал её.⁵

Это разъярило римлян, в то время приходивших в ярость от малейшей неприятности; не прошло и года, как попытка Авита править Римом провалилась. Своим магистром армии он назначил полководца по имени Рицимер, наполовину германца, в молодости служившего под началом Аэция. Пока Авит пытался успокоить римлян, Рицимер отправился на юг, чтобы изгнать остатки вандалов с берегов Италии. Этим он заслужил народную любовь – в отличие от Авита, чья популярность быцстро падала. В 456 году, когда Авит наконец бежал из Рима в страхе за свою жизнь и возвращался в свои владения в Галлии, Рицимер встретил его на пути и взял в плен. Мнения ранних историков о том, что произошло дальше, расходятся, но похоже, что Рицимер держал его под стражей несколько месяцев, после чего Авит умер по неизвестной причине.

Рицимер стал самым могущественным человеком в Риме – но он знал, что варварское происхождение помешает римскому сенату признать его императором. Поэтому он подготовил на эту должность своего соратника, офицера по имени Майориан, ставшего императором Западной Римской империи и марионеткой Рицимера.

Майориан был публичным лицом Рицимера, и тот мог перекладывать вину за собственные ошибки на императора. В 460 году Майориан и армия Западной Римской империи пришли к берегам Испании (чему поспособствовала дружба с вестготами) с сотнями кораблей, готовые пойти на королевство вандалов в Северной Африке. Прокопий Кесарийский пишет, что корабли собрались у Геркулесовых столбов, ведущих в Средиземное море. Римляне собирались «пересечь море по прямой, а далее по суше дойти до Карфагена». Гейзерих начал подготовку к серьезной войне; народы Италии, ожидая победы, готовились праздновать.⁶

Подлый удар сзади помешал этой кампании. По словам хрониста Идация, корабли неожиданно отвели от берега «вандалы, узнавшие о плане от предателей».⁷ Тайный заговор, сплетенный благодаря потворству то ли вестготов, то ли кого-то из римской армии, грубо подорвал план нападения.

Майориан с позором отправился назад из Испании в Италию. В предгорьях Апеннин люди Рицимера подстерегли его и обезглавили. На его место Рицимер подобрал Либия Севера, и тот стал новым императором Западной Римской империи.⁸

О деяниях Севера не сохранилось никаких записей. Он был просто еще одним публичным лицом Рицимера и продержался на своем месте лишь четыре года. В 466 году он умер в Риме, то ли от болезни, то ли от яда, и еще полтора года Рицимер не затруднял себя поисками нового императора. Наконец открылась, истинная ценность законного римского императора: это был миф, помогавший римлянам притворяться, что разобщенное государство, занимающее всего лишь чуть больше Италийского полуострова, до сих пор имеет связь со своим славным прошлым. Эта иллюзия помогала скрывать страшную правду: отныне слова «римлянин» и «варвар» означали одно и то же.

Наконец в 467 году Рицимер очнулся и назначил нового императора – не из нужды в нем, но потому, что тот мог быть полезен в улаживании текущих проблем с вестготами. В 466 году Теодорих II, король вестготов, был убит своим братом Эйрихом. Эйрих поднял знамя вестготов и промчался с ним по Галлии. Он быстро расширял границы своего королевства за счет земель, некогда бывших римскими, и Рицимеру нужно было отвоевать их. Некогда вестготы были полезными союзниками; теперь они представляли угрозу.⁹

Но Рицимер не собирался начинать войну без фигуры императора, который бы её возглавил. Поэтому в 467 году он предложил сенату, чтобы полководец Антемий, женатый на дочери восточноримского императора Маркиана, стал новым императором.

Антемий, будучи умным человеком, предложил Рицимеру в жены свою дочь Алипию – он хотел создать дополнительные узы верности. Свадьба состоялась под конец 467 года, когда в Рим прибыл поэт Сидоний Аполлинарий. «Мой приезд совпал со свадьбой патриция Рицимера, – писал он другу, – которому была вручена рука дочери императора в знак надежды на то, что для государства скоро настанут спокойные времена».

Хотя невесту отдали жениху, и жених уже снял свой венок, а консул – расшитую пальмами мантию, невеста – свадебное платье, уважаемый сенатор – тогу, а простой люд – праздничные плащи, шумиха во дворце не унималась, ибо ведь невеста всё откладывала переезд в дом мужа.¹⁰ Очевидно, Алипия была недовольна своим браком: Рицимеру, старому солдату, было уже за шестьдесят, и он был на пятнадцать лет старше её отца.

Рицимер и новый император Антемий вместе готовились к войне с вестготами.

Вестготы обеспечивали Рим солдатами для борьбы против вандалов; теперь же два правителя искали солдат, которые помогут им бороться с вестготами. Новых союзников они нашли на северо-западе Галлии, где поселился бритт по имени Риотим со своими людьми. Они устали от бесконечных сражений бриттов с англами и саксами и пересекли Ла-Манш в поисках мира.¹¹

Но в землях старой империи дела с миром обстояли неважно. Риотим знал, что укрепление власти вестготов угрожает его новой родине, получившей имя Бретань. Он согласился дать двенадцать тысяч воинов на борьбу с вестготами, но король вестготов Эйрих не дал подкреплению времени присоединиться к основным силам римской армии. «Он вышел против бретонцев с неисчислимыми войсками, – сказано у Иордана, – и после продолжительного боя наголову разбил Риотима, короля бретонцев, прежде, чем римская армия пришла ему на помощь».¹²

Борьба с вестготами прервалась практически не начавшись, и их владения в Испании стали еще больше. Тем временем римские солдаты безуспешно сражались с вандалами в Северной Африке. Всё шло наперекосяк, и когда в 470 году Антемий заболел, он решил, что недуг – результат применения черной магии. Он «покарал многих виновных», пишет Иоанн Антиохийский. Хотя преступникам вменяли в вину недоказуемое колдовство, их стали приговаривать к смертной казни.¹³

Рицимер, бывший в то время в Милане, услышав об охоте не ведьм, пришел в ярость. Он отозвал с североафриканского фронта шесть тысяч солдат и отправил их в Рим. В 472 году Антемия свергли и убили.

Династический брак не спас Антемия, но и Рицимер ненадолго пережил своего тестя. Сразу после прибытия в Рим он слёг от лихорадки. Два месяца спустя Рицимер умер.

Без реального правителя распад империи стал еще более неизбежен. После смерти Антемия за четыре года сменилось четыре императора, ни один из которых не мог справиться с настоящей властью. Наконец бразды правления взял в руки варварский полководец. Его звали Орест, и однажды он уже присутствовал при кардинальных изменениях хода исторических событий в Риме – именно он и был тем самым рожденным в Риме послом, которого отправили к Аттиле в Константинополь в 449 году.

После распада армии гуннов он вернулся на службу в армию Западной Римской империи и заслужил там растущее уважение. В 475 году римским императором был никчемный Юлий Непот. Орест собрал свои войска, набрал германских наемников из разных племен и выступил на Равенну. Юлий Непот бежал, не дожидаясь начала боя. Вместо того, чтобы занять трон самому (миф о том, что среди римских императоров не бывать варварам, был уже опровергнут, но всё еще бытовал), Орест посадил на престол империи собственного десятилетнего сына Ромула. Ромул, сын Ореста и его жены-римлянки, был менее варварских кровей, нежели отец.

Двор Равенны с радостью согласился на эту фикцию, позволившую Риму в течение еще одного года сохранять свое доброе имя. Из-за его возраста Ромула снисходительно называли Августулом, то есть «маленьким Августом». Он сидел на троне всего год, а вокруг него рушилась Западная Римская империя.

Но в 476 году фикция тоже потерпела поражение. Орест обещал оплатить германским наемникам их услуги, дав им в Италии землю для поселения. Теперь их предводитель, полководец Одоакр, германец и христианин, потребовал больше земли для своих последователей. Орест отказался – и жарким августовским днем Одоакр во главе наемников выступил на Равенну, желая награды или мести. Орест встретился с ним в бою под Плаценцией, что на севере Италии. Римские силы были разбиты; Орест погиб в бою.

Одоакр беспрепятственно дошел до Равенны, взял в плен маленького Ромула и отправил его в замок Кастель-дель-Ово в Кампании – крепость на острове, куда можно было попасть, лишь пройдя по насыпи. Там Ромул провел остаток своей жизни в безвестности. Как пишет Иордан, «Так пала Западная Римская империя, начавшаяся правлением Октавиана Августа, первого из Августов, в семьсот девятнадцатом году от основания города… с тех пор в Риме и Италии всем заправляли готы»¹¹. Старая западная империя, упрямая в своем убеждении, что Римом должен править только римлянин, прекратила существование.

Гибель западной Римской Империи

Королевство Одоакра

Однако гибель Западной Римской империи началась веком раньше, когда Константин решил, что лишь римское происхождение может быть залогом крепости империи. Восхождение Одоакра на италийский трон было констатацией факта: варвары более не стремятся стать римлянами. Италия была в основном христианизирована, и Одоакр был христианином. Он назвал себя «королем Италии», отделяя себя от имперского прошлого. Он был компетентным воином и опытным руководителем, и, пока приверженцы были в нем уверены, его кровь не имела значения.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 20

Часть третья
Новые силы

Глава двадцать первая
Остготы

Между 457 и 493 годами исавры восходят на восточный престол, остготы захватывают Италию, а бенедиктинцы отправляются в горы

В 457 году в возрасте шестидесяти пяти лет умер император Восточной Римской империи Маркиан. Его жена Пульхерия умерла четырьмя годами ранее. Династия Феодосия, правившая в Константинополе с 379 года, прервалась.^[51]

Поскольку императорская семья не оставила кровного наследника, ведущая роль в определении следующего императора досталась армии. В обычном случае первым претендентом на пост императора был бы главнокомандующий – но в 457 году армией руководил человек варварского происхождения, Патрикий Аспар из племени аланов (аланы некогда жили к востоку от Черного моря, но десятилетиями ранее их прогнали с родных земель гунны). В Восточной империи, до сих пор звавшейся Римской, по-прежнему с подозрением относились к людям варварских кровей. Аспар так же не мог стать императором Восточной Римской империи, как вандал Стилихон или вестгот Рицимер – Западной.

Аспар избрал на роль своего голоса услужливого сорокалетнего фракийца Льва. Его короновал императором сам патриарх Константинополя – впервые в Восточной империи епископ взял на себя роль, схожую с ролью папы.^[52]

Но, оказавшись на троне, Лев I Макелла стал неуправляем. Армия была верна Аспару, и для того, чтобы уменьшить влияние военачальника, Лев заключил ряд союзов с исаврами, горским племенем с юга Малой Азии. Исавры пятьсот лет находились под властью Рима, но оставались воинственными и своевольными, почти независимо решая свои дела в глубине крутых Таврских гор. У них были преимущества варваров – боевой опыт, собственные цели, которым никто не препятствовал, – но не было их недостатков: благодаря столетиям, проведенным внутри империи, они ощущали себя ее гражданами.

Лев, не имевший сыновей (и это была еще одна причина того, что Аспар выбрал его на должность императора), сочетал браком свою дочь Ариадну и вождя исавров Зенона. Имея поддержку исавров, он обвинил Аспара в измене и казнил его в 471 году.^1[53] Три года спустя пожилой император скончался от дизентерии. Шестилетний сын его дочери, Лев II, занял престол императора, а отец Льва II, полководец Зенон Исавр, стал при нем регентом. Ребенок правил десять месяцев, утвердил назначение отца соправителем – и умер, оставив исавра на троне Восточной Римской империи.

Для исавра это был головокружительный взлет к власти, создавший кратковременное беспокойство в Константинополе. Шурин Льва I Макеллы, Василиск, поднял против Зенона армию и выгнал его из города, а затем провозгласил императором себя. Но из-за высоких налогов он не добился народной любви – а тем временем Зенон отправился домой собирать армию исавров, и через полтора года вернулся с нею в Константинополь. Народ, страдающий от финансовых поборов, с облегчением приветствовал его. Василиск оставил трон и бежал в ближайшую церковь. Зенон, находясь снаружи, выманил Василиска обещанием не проливать крови узурпатора. Когда же Василиск появился, Зенон схватил его, запер в пустой цистерне и обрек на смерть от голода.^2[54]

Вернувшись к власти в 476 году, Зенон из своих восточных земель наблюдал, как распадаются остатки Западной Римской империи. Германец Одоакр, устранив с трона юного Ромула, стал королем Италии. Он взял Равенну силой; Иордан пишет, что стратегией полководца было «нагнетать в римлянах страх перед собой».³ Но он не мог постоянно править такими большими территориями только посредством устрашения. Чтобы поддержать свою власть, Одоакр написал Зенону, предлагая новую стратегию: он признает Зенона своим сюзереном и императором и будет править Италией в подчинении у Восточной Римской империи – если Зенон, в свою очередь, признает его законным правителем Италии.

Зенон принял это предложение и наградил Одоакра титулом патриция (но не короля) Италии. Это было формальное воссоединение: на какое-то время империя снова стала единой под скипетром Зенона Исавра. Но Одоакр, получив подтверждение своей власти, облегчившее ему правление римлянами, на практике игнорировал Зенона и делал то, что ему заблагорассудится. В 477 году он захватил Сицилию, бывшую в руках вандалов; великий король вандалов Гейзерих только что скончался, и без его руководства королевство начало терять своё могущество. Как независимый король, Одоакр заключил договоры с вестготами (чье королевство в то время простиралось от Луары по всей Испании) и франками.⁴ В итоге к 488 году Зенон был уже серьезно обеспокоен возросшими амбициями Одоакра.

На западе Зенона ждала еще одна проблема: союз остготов покинул свои западные владения и двинулся на восток, в сторону Константинополя. Их предводителем был некто Теодерих – сын вождя готов, который в детстве десять лет прожил в Константинополе, будучи заложником и гарантом хорошего поведения своего отца. В восемнадцать он вернулся к своему народу и стал вождем, а значит, столкнулся с необходимостью искать новые земли. Остготы были многочисленны, земли им не хватало, они страдали от голода и перенаселения.^[55]

С 478 по 488 год остготы под предводительством Теодериха медленно приближались к Константинополю в поисках пищевых ресурсов и новых территорий. Зенон попытался ублажить Теодериха титулом магистра армии, пожаловал ему земли в Дакии и Мёзии и даже выплатил крупную сумму денег, когда Теодерих в 486 году пригрозил захватить Константинополь. Но ничто из этого не могло надолго успокоить остготов.⁵

Зенон решил избавиться от двух проблем сразу. Он пообещал, что признает Теодериха Остгота королем Италии и отдаст ему полуостров, если тот, в свою очередь, двинется на запад и избавится от Одоакра. Источники расходятся в том, кому первому пришла в голову эта идея, самому Теодериху или Зенону – но кто бы ни был автором плана, Теодериху он понравился. Он направился на запад, возглавив разношерстную компанию солдат удачи, состоявшую из остготов, присоединившихся к ним гуннов, недовольных римлян, а также вытесненных с родных земель германцев различных племен. Галльский писатель Эннодий, в те годы еще ребенок, писал впоследствии, что в поисках новых земель «весь мир» шел за Теодерихом в Италию – не исключено, что воинов было около ста тысяч.⁶

Когда они вошли на земли Северной Италии, Одоакр попытался дать им отпор. Он собрал армию на Веронской равнине, чтобы стать на пути у захватчиков, но Теодерих уничтожил армию в «великой резне» и ринулся на Равенну.

Битва за Италию продолжалась три года. Иордан пишет, что большую часть этого времени Одоакр провел, отсиживаясь в Равенне. «Он регулярно совершал ночные нападения на готов, – пишет Иордан, – вместе со своими людьми… и так они сражались». Равенна становилась всё более запущенной и голодной. Наконец в 491 году Одоакр предложил компромисс. Он предлагал подписать документ, делающий их с Теодерихом соправителями Италии, в случае, если Теодерих снимет осаду.

Осада мало что дала Теодериху. Одоакр мог снабжать город с моря, а Теодерих, не имевший флота, не мог ему помешать. Он пошел на компромисс, но в 493 году положил конец их совместному правлению, убив своего коллегу. Хронист Валенсиан рассказывает, будто король остготов разрубил соправителя на две части «собственными руками, подтвердив свое давнее подозрение: Одоакр оказался бесхребетным».⁷

В отличие от Одоакра, у Теодериха был твердый характер. Он не хотел быть «патрицием» и клясться Константинополю в ложной верности. Став Теодорихом Великим, королем Италии, он перестал быть подчиненным императора Восточной Римской империи.

Первым делом он объявил, что лишь те римляне, что поддерживали его при завоевании Италии, могут считаться римскими гражданами; остальных он лишал прав. Римское гражданство, бывшее некогда знаком статуса, теперь было напрямую связано с личностью Теодориха Великого.⁸

Во времена правления Теодориха значимость Рима, некогда главного города в мире, поблекла. Теодорих побывал в Риме лишь один раз, в 500 году, и никогда не утруждал себя повторным визитом. Сенат всё ещё собирался в Риме, но закон был поприщем короля, а сенат лишь подтверждал его решения.

Римская культура проникала в быт готов. Готы всё больше говорили на латыни, брали римские имена, вступали в брак с римлянками и обрабатывали римские земли. Но если многие римляне занимали гражданские посты в правительстве Теодориха, то высшие военные должности принадлежали почти исключительно готам. Сыновей отправляли в Рим учиться грамматике и риторике, но административным центром королевства была Равенна, где доминировали готы.⁹

Конфликт между двумя народами обострился, когда в 526 году Теодорих умер. Наследник престола, его десятилетний сын Аталарих, стал пешкой в борьбе за власть между своей матерью Амаласунтой, бывшей при нем регентом, и остготской знатью, желавшей править королевством, находясь в тени. Амаласунта хотела отправить сына в школу в Риме, чтобы тот получил образование, которое пристало «римским принцам». На это готы возражали, что римское образование сделает его слабохарактерным. Прокопий пишет, что, по мнению знатных готов «науки очень далеки от мужества, а наставления старых людей обычно приводят к трусости и нерешительности. Поэтому необходимо, чтобы тот, кто в будущем хочет быть смелым в любом деле и стать великим, был избавлен от страха перед учителями и занимался военными упражнениями».

По всей видимости, сам Теодорих, как бы ни стремился он к тому, чтобы римляне и готы в его империи были на одном уровне, питал недоверие к римской системе образования. Готы утверждали, что он «не позволял никому из сыновей готов посещать школы и всегда говорил, что если у них явится страх перед плеткой, то они никогда не будут способны без страха смотреть на меч или копье». Естественно, обучение в Риме перестало быть прямой дорогой к власти и влиянию, как это было раньше. Жизнь молодых студентов в бывшей столице становилась всё более беспутной и бесцельной.¹⁰

Одним из юношей, посланных на обучение в Рим, был Бенедикт Нурсийский, сын благородного римлянина. Как и Августин, он окунулся в недостойное времяпрепровождение. Однако в конце концов он устал от шума и распутной жизни города, бросил учебу, не дававшую ему никаких привилегий, и покинул город.

По словам Григория Великого, перу которого принадлежат единственные ранние свидетельства о жизни Бенедикта, тот нашел себе место в пещере в Апеннинах примерно в сорока милях от Рима, около современного города Субиако. В какой-то момент прежней жизни он услыхал об учении Христа и был обращен в христианство. Теперь он посвятил себя благочестивой жизни отшельника, в уединении стремясь постигнуть славу Господню. Новость об отшельнике, живущем в глуши, распространилась, и несколько лет спустя монахи из соседней обители попросили Бенедикта возглавить их монастырь, так как их настоятель умер.

Бенедикт согласился. Бесцельная жизнь в Риме и уединенные размышления дали ему представление о том, как должна протекать монашеская жизнь – в тишине и труде. «Став настоятелем монастыря, – пишет Григорий Великий, – он ввел в этом монастыре строгость правил жизни и никому не позволял самовольно уклоняться с пути монашества ни на правую, ни на левую сторону, что случалось прежде». Монахи, не привыкшие к такой строгости, решили отравить его вино, но Бенедикт узнал об их замысле и вернулся в свою пещеру. Там он проповедовал пастухам, которые приходили к нему, и некоторых убедил принять монашество.¹¹

В 529 году он повел их на гору возле города Кассино. На вершине горы стоял, медленно превращаясь в руины, старый храм Аполлона. Бенедикт и его монахи сожгли храм, а на его месте начали строить свой монастырь.

В своем монастыре, Монте-Кассино, Бенедикт разработал свод правил, по которым должен был жить монастырь – «устав святого Бенедикта». Устав был законом государства, чуждого политической борьбы, осознанно стремящегося вернуть христианское таинство в те эмпиреи, в которых существовали индийские и китайские монахи. «Мы стремимся войти в храм Божий, – писал Бенедикт, – и, если исполним наш долг, то унаследуем Царствие Небесное».¹²

Обязанности монахов были следующими: облегчать участь бедных, одевать нагих, навещать больных, хоронить мертвых, не предпочитать ничего любви Христовой. В быту молчание было предпочтительнее речи, поскольку слова часто вели к греху. Монахи, каждую ночь встававшие для пения псалмов, должны были спать одетыми, чтобы всегда быть готовыми прославлять Господа и служить ему Настоятель должен был советоваться с монахами по вопросам, касавшимся всей общины, но его слово было решающим. «Порок частной собственности» в монастыре должен быть «искоренен», так что монахам запрещалось владеть чем-либо, даже книгами и писчими принадлежностями. Каждый монах был обязан определенное количество часов в день посвящать физическому труду. Любого монаха, нарушившего устав, следовало отстранить от принятия пищи с братьями или от богослужения до тех пор, пока тот не раскается. Григорий Великий сообщает, что благодаря «духу прорицания» Бенедикт всегда знал, кто нарушает устав, даже если эти монахи находились вне монастыря. Когда они возвращались, он говорил им об их проступках. Они каялись и «в отсутствие его делали то же, что в присутствии, зная, что он всегда находится с ними духом».¹³

Первый настоятель Монте-Кассино, Бенедикт был тем правителем, какого не хватало Италии: имевший призвание, которое было выше его амбиций, он предложил закон, одинаковый для всех. Этот закон давал абсолютную справедливость и равенство, показывая простой и понятный путь к счастью. Бенедиктинский способ жизни дал монахам единство и ощущение причастности к делу общества, которое они сами и создали. А самым главным было то, что в этом обществе царил порядок. «О вы, спешащие войти в Царствие Небесное, – гласил устав, – исполняйте сей устав с Христовой помощью, как он написан, от начала до конца, с Божьим Благословением – и тогда достигнете вы большего, нежели то, о чем мы мечтали: высот познания и добродетели». Познание и добродетель некогда ценились в Риме, но эти времена прошли; только в бенедиктинском монастыре во имя взращивания духовных плодов развивались наука и дисциплина.¹⁴

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 21

Глава двадцать вторая
Византия

Между 471 и 518 годами персы противятся социальным реформам, появляются славяне и булгары, а в Константинополе дерутся между собой синие и зеленые

Персия переживала тяжелое время, и её проблемы только усугубились в 471 году когда персидский царь повёл империю на войну Иездигерд II скончался в 457 году, и его старший сын Пероз после недолгого конфликта с братьями захватил трон. 27-летнее правление Пероза было сложным периодом. Персия страдала от голода – и, в соответствии с записью восточного монаха-очевидца Иешуа Стилита, от саранчи, землетрясений, чумы и солнечного затмения.¹ Вместе с голодом пришла война с эфталитами – тем же народом, который перешел через горы Гиндукуш и напал на владения династии Гуптов в Индии. Эфталиты осели на восточном краю Персидской империи и создали свое государство, но Пероз часто конфликтовал с царём эфталитов из-за границ между ними.

В 471 году Пероз отправил войска на территорию эфталитов. Те отступили перед персидскими войсками, а затем искусно обошли их и загнали персов в ловушку. Пероз был вынужден сдаться, поклясться, что больше никогда не нападёт на эфталитов, и отступить. Он также согласился заплатить грандиозную дань. Сумма была настолько крупной, что у него ушло два года на то, чтобы собрать её со своего народа. Это время его сын Кавад провёл при дворе эфталитов как заложник, гарант того, что дань (по Иешуа Стилиту – тридцать мулов, гружённых серебром) будет уплачена.²

Перозу удалось собрать дань, и Кавад вернулся на родину. Однако мысли о поражении не покидали персидского царя до тех пор, пока его терпение не лопнуло. В 484 году он собрал ещё большую армию и вновь вторгся в земли эфталитов.

И вновь Пероз был обманут. Прокопий пишет, что эфталиты вырыли ров и замаскировали его камышом, присыпанным землёй, и когда они отступили за ров, чтобы упорядочить войска, по словам ат-Табари, царь эфталитов наколол на острие копья договор о ненападении, подписанный Перозом. Ринувшиеся в битву персы упали в ров вместе с конями и копьями, сам Пероз погиб, «и вся персидская армия вместе с ним». Это было сокрушительное поражение, возможно, худшее в истории Сасанидской Персии. Эфталиты, до той поры остававшиеся на восточном берегу Амударьи, вторглись в Хорасан (персидскую провинцию на западном берегу), и персы были вынуждены подчиниться и уплатить им дань. Тело Пероза, задавленное массой людей и коней во рву, так и не было найдено.³

В персидской столице Ктесифоне Кавад, сын и наследник Пероза, был изгнан братом Пероза Балашем. Последовавшая короткая гражданская война осложнялась тем, что казна персидского государства пустовала. Балаш отправил послов в Константинополь с просьбой о помощи, но помощь не прибыла. Будучи не в состоянии сражаться на несколько фронтов, он сделал уступку Армении, подписав договор, признающий её независимость.^[56]

Это ещё более осложнило персам восстановление после неудачных войн с эфталитами. Кавад I исповедовал не зороастрийское учение, а еретический культ, главой которого являлся пророк

Тем временем Кавад, как и Аэций до него, воспользовался преимуществом связей, возникших, пока он был заложником, и отправился к эфталитам. Он потратил несколько лет на то, чтобы уговорить царя эфталитов оказать помощь, но в 488 году наконец смог занять персидский трон.⁴

Персия и эфталиты

Маздак. Зороастризм, как и христианство, основывался на том, что добро в конце концов восторжествует – христианский спаситель вернётся на Землю для того, чтобы уничтожить зло и восстановить порядок, а зороастрийский бог Ахурамазда уничтожит своего противника Аримана, обновит землю и воскресит мёртвых, чтобы они могли в радости ходить по ней.⁵

Однако Маздак, как и христианские гностики, учил, что высшей силой во Вселенной обладает отстранённое божество, не принимающее прямого участия в жизни людей, а за контроль над миром сражаются два меньших, но равных между собой божественных начала, доброе и злое. Люди должны стремиться к добру и отвергать зло, предпочитая свет, а не тьму. Разные гностические религии предлагали разные способы поддержания праведного пути. Маздак верил, что главный и наиболее верный способ следования свету – уравнение в правах всех мужчин и, до определённой степени, женщин. Он проповедовал, что люди должны делиться своим имуществом, не утаивая ничего друг от друга, чтобы соперничество было вытеснено равенством, а вражда – братской любовью. Маздакизм, в отличие от христианства, прямо позиционировал своей целью социальную справедливость.⁶

Кавад начал менять свою страну в соответствии с принципами маздакизма. Законы, которые он издал, сильно озадачили его современников, да и нам без дополнительной интерпретации трудно понять, что он имел в виду. Ат-Табари утверждает, будто Кавад планировал «забрать у богатых в пользу бедных и раздать малоимущим, отняв у зажиточных», в то время, как Прокопий пишет, будто Кавад желал, чтобы у персов были свободные отношения с женщинами. Маловероятно, чтобы Кавад собирался ввести в Персии примитивный коммунизм. Но весьма похоже, что он планировал уменьшить состояние многих персидских аристократов (это ослабило бы их власть и влияние, весьма кстати для Кавада), и устранить ряд ограничений, предписывавших женщинам выходить замуж только за мужчин своего класса и сидеть взаперти в гаремах аристократов.⁷

Конечно, аристократы были недовольны ограничением их власти, и социальные реформы Кавада окончились в 496 году, когда придворные аристократы свергли его и сделали новым царем его брата Замасба.

Замасб отказался убивать родственника, поэтому Кавад был сослан на юг Персии, в темницу, которую звали «крепостью Забвения». Прокопий пишет, что «она называлась так потому, что под страхом смерти запрещалось упоминать любого, кто находился в ней».⁸

Когда Замасб окончательно отменил реформы брата, Кавад томился в темнице уже около двух лет. Наконец ему удалось сбежать. Ат-Табари утверждает, что сестра Кавада выпросила свидание, переспав с надзирателем, завернула брата в ковёр и приказала вынести его. По словам Прокопия, с надзирателем переспала жена Кавада, получив возможность встретиться, обменялась с мужем одеждой, и он бежал в женском платье.⁹

В любом случае Кавад добрался до страны эфталитов, где вновь попросил о помощи в возвращении трона. Правитель эфталитов не только согласился, но и отдал Каваду в жёны свою дочь для закрепления договора. Кавад отправился обратно в Ктесифон во главе армии эфталитов. Персидские солдаты бежали, когда увидели противника, Кавад ворвался во дворец, ослепил брата раскалённой железной иглой и посадил в темницу.

Второй срок его правления длился более тридцати лет, но Кавад более не заигрывал с идеями социальной справедливости. Он мог править только с поддержкой аристократов и их войск, и это ограничивало его власть. Однако он мог сражаться с римлянами Восточной империи, и в 502 году объявил войну императору Анастасию.

Зенон Исавр скончался, не оставив сына, в 491 году. Через месяц после его смерти вдова его вышла замуж за Анастасия – незначительного, но благочестивого придворного, ставшего новым императором восточных римлян. Он был незначителен и в мирное, и в военное время, и наиболее заметной его чертой были неодинаковые глаза – один чёрный, второй синий, за что Анастасий получил прозвище «Двуглазый».¹⁰

Его попытки отразить нападение Кавада были неловки и тщетны. Персы ограбили римскую часть Армении и осадили пограничный город Амиду. Осада продолжалась восемьдесят дней, в то время как арабские союзники Кавада под предводительством Намана из Аль-Хираха отправились дальше на юг и разграбили территорию вокруг Харрана и Эдессы. Наконец персы захватили Амиду Прокопий утверждает, что они ворвались, когда у монахов, охранявших одну из башен, был религиозный праздник. Монахи слишком много съели и выпили, и в итоге заснули. Попав в город, персы перерезали население – если верить Иешуа Стилиту, восемьдесят тысяч человек; хронист также добавляет, что тела складывали в две больших кучи за городом, чтобы запах разложения не задушил персидских захватчиков.¹¹

За захватом Амиды могло последовать много персидских триумфов, если бы Каваду не пришлось разбираться с очередным вторжением эфталитов. Союз, подкреплённый браком, не стал гарантом постоянного мира с бывшими врагами. Каваду пришлось сражаться на два фронта, и хотя персидская армия продолжала разорять земли у границы восточных римлян, к 506 году обе империи были готовы заключить перемирие.

Война была окончена. Обе стороны добились немногого, но римляне все же потеряли больше, чем достигли. Перемирие дало шанс Амиде вернуться во владения римлян, но персы продолжали контролировать завоёванный город. До того, как начались мирные переговоры, они взяли под контроль узкий путь через горы Кавказа, издавна известный как «Каспийские Врата». Тот, кто владел этими вратами, мог открывать или закрывать путь на юг для вторжений с севера.¹²

Персидское вторжение было только одной из бед Анастасия. Новые народы появлялись на западной границе его империи и создавали бесконечные проблемы.

Изначальная угроза проистекала от славян, племён, продвигавшихся на юг и запад к восточной римской границе. Славяне прибыли с севера, из-за Дуная, но они не были «германцами» – так римляне называли всех, пришельцев с севера. Хотя этот термин и был неточным, германские племена все же говорили на языках, имевших общий источник, который лингвисты реконструировали как «протогерманский» – гипотетический язык предков. Это обстоятельство указывает на общее происхождение, слишком давнее, чтобы быть определённым с точностью, однако более чем вероятно, что германские народы произошли от североевропейских. Славянские же племена пришли из дальних восточных областей между реками Днепр и Висла, и принадлежали к другой языковой семье.^[57]

Не всегда легко определить с точностью, какие племена из описываемых историками принадлежали к той или иной языковой группе, однако и Иордан, и Прокопий описывают народы, которые могли быть славянами, спустившимися с Карпат, к северу от Дуная. Они осели в долине реки Дунай и угрожали напасть на старые римские провинции Фракию и Иллирик.^[58]

Анастасий справился с проблемой, выселив исавров, которые так часто восставали, с их исторической родины и переместив их во Фракию. Этим он добился сразу двух эффектов – ослабил их чувство национальной обособленности и создал барьер, защищавший его от славян. Чтобы выжить в новой стране, исавры должны были отбивать нападения славян.

К вторжению славян присоединилась другая напасть – булгары. Они происходили из Центральной Азии, из той же области, что и гунны, и ими управляли ханы. Основная масса булгарских племён, ещё не объединившихся в какое-либо подобие государства, пока находилась к востоку от славян, но шла за ними к западу. В «Хронике Временных Лет» сказано, что они следовали за славянами на их территорию и там нападали на них. Они пересекли Дунай в 499 году, сражались и грабили, а затем вернулись за реку, «гордясь нанесённым ущербом, увенчанные славой победы над римской армией». В 502 году они вторглись вновь, грабя и убивая.¹³

Восточное Римское государство уменьшалось не быстро и не сразу но понемногу и постепенно. Персы отхватили кусок у восточной границы. На западе вторжения булгар и славян во Фракию стали более частыми, поэтому в 512 году Анастасий решил построить против них стену.

Строительство стены против варваров было старым и традиционным решением. Адрианов вал в Британии был лишь одним из многих, призванных защитить государство от вторжения. Однако строительство вала также являлось признаком поражения. Этот шаг разделял землю на цивилизованную и нецивилизованную, римскую и варварскую, контролируемую и бесконтрольную, и стена Анастасия, Долгий Вал, отделила от империи Фракию. В длину он был пятьдесят миль, и находился в тридцати милях к западу от столицы. Историк VI века Эвагрий писал: «Он простирается от одного берега к другому, как пролив, превращая город (Константинополь) в остров вместо полуострова».¹⁴

Долгий Вал спас Константинополь, но временно уменьшил римские владения к западу от Малой Азии до столицы и окружающих её земель. Несмотря на сохранившуюся угрозу персидского вторжения, это переориентировало всю империю на восток. С того момента, когда Италия оказалась в руках Теодориха и его остготов, остатки Западной империи канули в небытие без возможности восстановления, а враждебность между епископами Рима и Константинополя все возрастала – и Восточная Римская империя начала трансформироваться в нечто совершенно новое: в Византию, империю, бывшую менее римской, чем восточной, менее латинской, чем греческой, и значительно менее кафолической в глазах епископа Римского.^[59]

По иронии судьбы, хотя Анастасий и построил стену для защиты от варваров снаружи, внутри страны варвары набирали силу.

Со времён Константина традиционный римский спорт, гладиаторские сражения, все более сменялся гонками колесниц, которые не так тесно ассоциировались с поклонением римским богам. В крупнейших городах Восточной империи гонки колесниц доминировали в сфере развлечений. Как в наше время «Формула-1» или хоккей, это был общеизвестный феномен, часть жизни даже тех горожан, которые в нём напрямую не участвовали. В таком городе, как Константинополь, все знали, как зовут лучших колесничих, все хоть немного интересовались результатами очередной гонки, и большая часть горожан ассоциировала себя, хоть и весьма условно, с какой-либо из команд.

Эти команды не группировались вокруг определенных возниц или их коней. Разные группы и отдельные лица в городе спонсировали гонки, платили за коней и снаряжение, и каждый из этих спонсоров использовал в качестве символа цвет – красный, белый, синий, зелёный. Например, под синим стягом могли участвовать в состязаниях несколько разных возниц, и зрители становились болельщиками не какого-либо конкретного человека, а синей команды. Синие имели одну группу поклонников, Белые – другую, и, так же как и в современном мире, эти поклонники (в основном молодые люди) были фанатичны в своей преданности их цвету.¹⁵

Они также ненавидели друг друга, чему исследователи позднейшего времени пытались найти рациональное объяснение. Возможно, Красные были аристократами, а Белые – торговцами, быть может, Зелёные исповедовали халкидонское христианство, а Синие предпочитали монофизитскую ересь. Увы, эти объяснения не выдерживают критики. Ненависть поклонников гонок была иррациональной, как и ненависть футбольных фанатов, готовых избить фаната команды-соперника до потери чувств.

К тому времени, как Анастасий скончался от старости в 518 году, спортивные фанаты разделились на две противоборствующие фракции – Синие, поглотившие Красных, и Зелёные, покорившие Белых. Их жестокость росла, они использовали любые поводы, чтобы убивать поклонников команды-соперника. Три тысячи Синих были убиты в Константинополе в мятеже 501 года, случившемся после объявления результатов гонки колесниц, и мятежи в 507 и 515 были почти настолько же кровавыми.¹⁶

Анастасий не оставил сына, но у него были племянники, мечтавшие заполучить власть. Однако вместо них императорская гвардия выбрала правителя из своих рядов, семидесятилетнего Юстина, который стал новым императором.

Юстин обладал опытом и поддержкой Синих, а также племянника Юстиниана, который в свои тридцать с небольшим лет уже продемонстрировал недюжинные способности на военном поприще. В 521 году Юстин назначил племянника на должность консула – наивысшую в официальной иерархии Константинополя после императора, и Юстиниан начал принимать всё большее и большее участие в управлении империей.

Он был талантливым правителем и опытным полководцем. Однако он также был ярым поклонником Синих и не предпринимал ничего, чтобы унять беспорядки в городе. Стычки становились всё более жестокими. По словам Прокопия, «они ночью в открытую носили оружие, а днём прикрывали короткие обоюдоострые мечи на бёдрах плащами. По ночам собирались в шайки и грабили знатных людей на форуме или в узких переулках». Жители Константинополя перестали носить золотые пояса и украшения, так как это практически неизбежно делало их жертвами ограбления поклонниками Зелёных или Синих. На закате они торопились по домам, чтобы не оказаться на улицах после захода солнца. Такое положение продолжалось в течение следующих пятнадцати лет, прежде чем вылиться в очередной конфликт.¹⁷

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 22

Глава двадцать третья
Ожидания

Между 471 и 527 годами Северная В эй расширяется к югу, Когуре продолжает завоевания, а Сияла постепенно приобретает самосознание

Северная Вэй была сильна и воинственна, а Лю Сун на юге угасала. Несмотря на такое нарушение баланса, они заключили временное перемирие. Они провели больше времени в сражениях за границы, чем в попытках узнать, как можно укрепить собственные державы, и оба правителя были вынуждены обратить внимание на домашние проблемы, которыми ранее пренебрегали. Император Северной Вэй, Вэй Сяо-вэнь, сказал: «Наши предки-правители тяжело трудились, чтобы удержаться у власти – но установление внутреннего порядка оказалось для них слишком сложной задачей».¹

Вэй Сяо-вэнь был праправнуком даосского императора Вэй Тай-У, скончавшегося всего за двадцать лет до коронации Сяо-Вэня – странность, которую объясняет тот факт, что все потомки Тай-У становились отцами в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Сам Вэй Сяо-вэнь был коронован в 471 году – четырёхлетним. Изначально им руководила бабушка, она же регентша, вдовствующая императрица Фэн, находившаяся у власти исключительно из-за того, что ей удалось нарушить традиции Северной Вэй. Древний обычай кочевого клана Тоба, не таких уж дальних предков семьи Вэй, предписывал казнить женщин, родивших сыновей вождю, чтобы они не могли повлиять на политику при дворе. Фэн, будучи китаянкой по крови, смогла обойти этот обычай, после чего применила всю свою энергию и находчивость, чтобы добиться наивысшей власти – тем самым доказав, что в кровавой традиции был смысл.

Когда внук вырос, они сумели договориться, создав союз, превративший их в соправителей. Вместе они принялись превращать двор Северной Вэй в нечто, всё более близкое к китайскому наследию императрицы Фэн и всё дальше уходящее от традиций кочевников сянбэй, создавших страну Китайские чиновники заняли высокие посты в правительстве, всем запретили носить традиционную одежду кочевников. Соправители даже объявили вне закона любое использование языка сянбэй, постановив, что можно говорить только на китайском, и заставили знатные семьи принять китайские фамилии вместо старых клановых имён.²

Даосизм оставался важной частью религии в северных областях Китая. По сути, та более мистическая форма даосизма, которую исповедовал прапрадед Вэй Сяо-Вэня, сосредотачивалась на изготовлении эликсиров (у Вэй Сяо-Вэня был придворный алхимик, много лет пытавшийся изготовить для него эликсир бессмертия) и была основой, на которой начали развиваться фармацевтика и химия средневекового Китая.³

Однако конфуцианство и буддизм давали трону Северной Вэй значительно более удобные способы удержать власть. Столетиями конфуцианство поддерживало в Китае модель государственной иерархии, обеспечивая картину мира, в которой тщательно упорядоченное правительство являлось важной частью упорядоченной и высокоморальной Вселенной.

Буддизм предлагал нечто совершенно иное: образец для государей.

В северном Китае практиковали буддизм Махаяны, который признавал существование многих божеств, обладавших той или иной властью. Эти божества не составляли пантеон, скорее, они все являлись Буддой в разных ипостасях – бодхисатвами. Просветлённые, достигшие нирваны и «освобождения из цикла перерождения и страдания», они избрали возвращение в мир, чтобы оставаться здесь до тех пор, пока все не будут спасены.⁴

Эти идеи были далеки от буддизма Тхеравады, распространенного в Индии и южной части Азии, в фокусе которого находилась индивидуальность. Вместо простого почитания тех, кто выбирал для себя отшельничество, буддизм Махаяны прославлял тех верующих, которые, приобретя больший опыт и поднявшись выше, трудились на благо менее сильных. Бодхисатвы были прообразами благих властителей, и буддизм Северной Вэй снабдил императора силой идеологии, санкцией цельной доктрины для того, чтобы подкрепить его намерение распространить мудрую и доброжелательную власть над народом. Вэй Сяо-вэнь и его бабушка строили великолепные буддийские храмы, обеспечивали их землёй и деньгами и подчеркивали свою склонность к религии тем, что заказывали огромные буддийские скульптуры, которые вырубались прямо в отвесных утесах вблизи от столицы Северной Вэй, города Пинчэн.⁵

Под их покровительством тысячи буддийских монахов прибыли с юга и запада в Северную Вэй, и буддийские монастыри начали появляться по всей стране. Один из наиболее известных, Ша-олинь на священной горе Соншан, был основан индийским монахом Бато. По условиям договора монахи были обязаны молиться за императора и за мир для всего народа Вэй. В систему молитв и медитаций входили определённые физические упражнения, служащие для концентрации разума. Согласно легенде, военачальники Северной Вэй, посетившие монастырь, увидев монахов, занимавшихся своими упражнениями, признали пользу этих движений для воинов и переняли их. Эти движения стали источником боевого искусства кун-фу.⁶

В 490 году вдовствующая императрица скончалась, оставив Вэй Сяо-Вэня в возрасте двадцати трёх лет единственным правителем. Он соблюдал три полных года траура, что по традиции полагалось для оплакивания матери, а не бабушки (для этого отводилось двадцать семь дней).⁷

Восток в эпоху короля Чансухо

Когда период траура окончился, император созвал предводителей кланов Северной Вэй, ставших придворными аристократами с китайскими именами, и отправился вместе с ними, по его словам, на рекогносцировку в Южный Китай. Но вместо этого он привел их руинам Лояна, старой столицы Цзинь, которую в 311 году силой и измором заставили сдаться. Он сказал: «Пинчэн – это место, откуда можно вести войну, но цивилизованно править оттуда не получится». Лоян, находившийся пятью сотнями миль южнее, был основным пунктом его плана по превращению Северной Вэй в могущзественную китайскую державу Он собирался восстановить Лоян, переместить туда правительство из старой столицы в Пинчэне, и также вырубить здесь две огромные статуи Будды на утесах у реки, протекавшей через Лоян, чтобы божественные глаза продолжали следить и за новой столицей.⁸

Строительство заняло девять лет, и Вэй Сяо-вэнь не дожил до его окончания. Он скончался от болезни в 499 году в возрасте тридцати двух лет; наследником стал его шестнадцатилетний сын Вэй Сян-У. Отстроенный город, со стенами толщиной в восемьдесят футов и пятью сотнями буддийских монастырей внутри, в годы наивысшего расцвета стал местом жительства более полумиллиона человек. В городе разговаривали только на китайском языке, в богатой городской библиотеке была собрана китайская классическая литература для обучения будущих чиновников Северной Вэй. Бывшие варвары приближались к тому, чтобы затмить славу Цзинь.⁹

Тем временем на востоке небольшое корейское королевство Пэкче, обеспокоенное тем, что к северу от него наращивало силы Когу-рё, отправило ко двору Северной Вэй просьбу о защите и союзе.¹⁰

За великим королём Когурё Квангэтхо Расширителем последовал его сын Чансухо, правивший семьдесят девять лет и заработавший прозвище «Долгожитель». В течение десятилетий Чансухо постепенно превращал Когурё из набора завоёванных территорий в единое государство.

Пробыв на престоле двадцать лет, он перенес свою столицу на другое место. Его отец правил из древней столицы Кванмисон на реке Ялуцзян. Это было хорошо защищённое место для постройки крепости, но с расширением территории Когурё на юг полуострова оно оказалось расположено слишком далеко на севере, чтобы быть центром владений. Чансухо решил править из Пхеньяна, расположенного дальше на юге, в долине реки Тэдонган.

Это предполагало повышенный интерес к югу – и тревожило южные королевства Пэкче и Силлу. Их правители понимали, что ждать помощи можно только от Северной Вэй – Лю Сун более не была настолько могущественной, чтобы повлиять на соотношение сил.¹¹

На подмогу Пэкче были направлены войска Северной Вэй, и Силла^[60] объединилась с соседом. Однако даже этой тройной защиты оказалось недостаточно. В 475 году Чансухо, король Когурё, отправил свои войска против столицы Пэкче. Он захватил короля Пэкче в бою и обезглавил его, а оставшиеся члены правительства были вынуждены бежать на юг, в город Онджин.

Пэкче было практически уничтожено этой войной, а Когурё расширило свои границы, покрыв территории на севере и даже на западе.

Однако королевство Силла, несмотря на разорение соседа и союзника, уцелело – отчасти из-за того, что Когурё расценивало Пэкче как главную угрозу, а Силла была на втором месте. Силла отставала от двух остальных государств. В 500 году, когда к власти в Силле пришёл Чиджын, здесь были слабо развиты ремесла, практически отсутствовала торговля с другими странами, а система управления была рудиментарной. Чувство единства народа еще настолько не сформировалось, что у страны даже не было единого общепринятого названия.

Чиджын стал искрой, пробудившей Силлу, заставившей ее осознать себя как единый народ. Правитель Силлы впервые взял китайский титул ван (правитель, князь) вместо традиционного титула марипкан (высокородный вождь). Он объявил вне закона некоторые древние и неприятные традиции Силлы – такие, как обычай хоронить рабов вместе с хозяином. Он пригласил китайских специалистов, чтобы обучить народ Силлы пахать на волах (раньше они этого не делали) и строить подземные ледники для сохранения пищи в жаркие летние месяцы.¹²

Как и правитель Северной Вэй, монарх Силлы видел в китайских методах управления, в технологиях, даже в одежде и именах ключ к процветанию. С помощью китайских традиций он превратил Силлу в настоящую нацию. Его мифологизированная роль «отца Силлы» нашла отражение в легендах, типа той, которая объясняет, почему Чиджыну было сложно найти жену: ведь его половой орган был семнадцать дюймов в длину!¹³

Наследник Чиджына, король Попхын, пришёл к власти в 514 году. Под его управлением Силла стала централизованным государством со своим сводом законов, изданным в 520 году, и государственной религией. Кроме того, именно во время правления Поп-хына в Силлу пришёл буддизм.

Пэкче и Когурё стали буддийскими государствами на сто лет раньше, но Силла в 527 году всё ещё оставалась необращённой. В тот год в столицу прибыл индийский монах Адо – как раз вовремя, чтобы помочь королю Силлы решить раздражающую дилемму. Согласно записям хроники «Хэдон косын чон» правитель Лю Сун (из Южного Китая) прислал в дар королю Силлы благовония – но ни сам король, ни его придворные не знали, что это такое и как расценивать подарок. Адо, присутствовавший при дворе, объяснил, что благовония надлежит сжигать, после чего китайский посол поклонился ему и сказал: «Значит, монахи всё-таки не чужды этой стране».

Если верить летописи, сразу после этого Попхын издал указ о разрешении пропаганды буддизма. Вскоре Попхын продвинулся дальше и объявил буддизм государственной религией. Хроника с неожиданной честностью рисует нам варварский двор, осознавший свое бескультурье и спасённый от унижения перед более цивилизованным китайским послом.¹⁴

Чтобы избежать дальнейших унижений, оставалось одно – стать совершеннее китайцев. Вскоре народ Силлы разработал собственную версию прошлого – да, буддизм пришёл в Силлу поздно, но король Попхын провозгласил, будто королевские строители, копая землю для сооружения нового фундамента, нашли буддийские ступы давних времён, более того, «основания колонн, каменные ниши и ступени» остатки древнего буддийского монастыря. Он изменил историю Силлы, представив, что буддизм был известен здесь в течение веков, даже больше, чем у соседних государств. Подкрепляемая мифическим прошлым, Силла была готова соперничать с Когурё за власть над полуостровом.¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 23

Глава двадцать четвертая
Возмущение

Между 479 и 534 годами Лю Сун погибает на юге, а Северная Вэй раскалывается

Пока страны к северу и западу перенимали китайские традиции, государство Лю Сун распадалось. Незначительного императора Сун Сяо-У, забывшего принципы конфуцианства ради удовольствия и праздности, сменил Сун Мин, которого прозвали «Свинья». Через семь лет его сменил Сун Ху-Фэй – невоспитанный подросток, правивший три года, пока его шалости (типа рисования мишени на животе дремлющего чиновника и стрельбы в нее тупыми стрелами) не стали невыносимыми. Придворные убили его и избрали правителем его тринадцатилетнего брата Сун Шуна.¹

Через два года, в 479 году некий недовольный аристократ силой захватил трон и назвал себя Ци Гао-Ди, первым императором новой династии. Династия Лю Сун закончилась, началась династия Южной Ци.

Однако династия Южной Ци оказалась всего лишь семьёй, хватавшейся за любую возможность удержаться у власти. Ци Гао-Ди был уже немолод, когда захватывал трон, и скончался после трёх лет правления, передав власть своему сыну Ци У-Ди. У-ди удерживал власть десять лет, но после его смерти ее мог перехватить любой из его родичей. Наконец в 494 году брат У-ди захватил власть под именем Ци Мин-ди. Он правил не более четырёх лет, после чего скончался (или, как писал более поздний историк, «был вынужден упустить скипетр, который добыл убийствами и кровопролитием»).²

Его сын и наследник Ци Хэ-ди получил прозвище «владыка-идиот» из-за своего несомненного слабоумия – на похоронах отца он смеялся до упаду увидев лысого человека. Однако ему хватило ума обложить народ высокими налогами, чтобы собрать деньги на строительство роскошного дворца. Налоги были настолько высокими, что на дорогах часто можно было видеть нищих бродяг, оплакивающих потерю своего состояния.

Наконец Ци Хэ-ди переступил черту, отравив придворного, которого подозревал в заговоре. Этот чиновник был братом генерала Сяо Ян я, которому была всецело предана армия. Услышав об убийстве, Сяо Янь поднял своих людей на открытое восстание и объявил дополнительный набор в войско. Он отправился к столице Южной Ци, Нанкину (иначе – Цзянькан) и обложил её осадой на два месяца. Под конец осады голодающие жители города, из которых около восьмидесяти тысяч погибло, взяли штурмом дворец и убили Хэ-ди. Они сохранили его голову, залив воском, чтобы показать генералу, когда тот войдёт в город.³

Династия Южной Ци продержалась с 479 до 501 года, едва протянув одно поколение. Сяо Янь, ставший самым могущественным человеком в стране, больше года раздумывал, прежде чем занять трон; он именовался первым министром и направил свою энергию на поддержание претензий на престол шестнадцатилетнего брата Хэ-ди. Южно-китайская держава нуждалась в наследном правителе. В отличие от Рима, в Китае полководец никогда не мог просто силой захватить власть. Он должен был вписаться в династическую систему, обеспечивавшую участникам законность в силу их принадлежности к правящей семье – даже если власть уже была захвачена.

Не прошло и года после смерти «владыки-идиота», как военачальник убедил подростка-императора официально передать власть ему. Нам неизвестно, какое он применил давление, но юноша, несомненно, думал, что церемония передачи власти премьер-министру спасёт ему жизнь. Он ошибался. Когда убийцы пришли уничтожить его, то позволили ему напиться до потери чувств, прежде чем задушить. Юноша нравился им, и они хотели, чтобы его смерть была легкой.⁴

Сяо Янь занял трон в 502 году под тронным именем Лян У-ди, как первый правитель новой династии. Эта новая династия, Южная Лян, продержалась немногим более пятидесяти лет, сорок семь из которых пришлись на правление самого У-ди.

Однако за этой семьей все-таки осталось наименование «династии». Лян У-ди сделал своих потомков наследниками династического достояния имперского Китая. Силой своей личности он дал югу временную опору. Он провёл большую часть жизни на троне, стараясь перестроить государственную бюрократию, построил пять конфуцианских школ для обучения молодых чиновников, объявил, что все наследники престола также должны воспитываться в рамках конфуцианской этики, и даже учредил для крестьян и бедняков систему, с помощью которой они могли анонимно пожаловаться на притеснения богатых, не боясь расплаты. Кроме того, он отразил нападение Северной Вэй и укрепил охрану границы.

У-ди был буддистом, и за годы правления его преданность вере росла. Он поощрял приезд монахов из Индии, чтобы те могли проповедовать в столице, построил храмы (к концу его правления в Южной Лян было почти тринадцать тысяч храмов), приказал составить первую китайскую Трипитаку – собрание буддийских текстов. Он делал всё, что мог, чтобы буддийский запрет на убийства реально соблюдался, даже предписал, чтобы в жертвоприношениях, которые требовались по правилам даосизма или конфуцианства, использовали овощи и пирожки в форме животных вместо традиционных жертв.⁵

Он очень старался подтвердить свою претензию на власть, проявляя добродетель. Как правитель Юга этим он присоединился к монархической традиции, берущей начало в глубине тысячелетий: добродетельные императоры были благословлены небом, и божественное одобрение давало им мандат. Со времён правления самого первого императора в долине Хуанхэ историки и философы рассуждали о том, что власть императора проистекает из его добродетели. Конфуций так объяснял, почему императоры получают небесный мандат: «Они не пренебрегают ритуалами, замечают ошибки, делают человечность своим законом, а смирение – своей практикой. Любой, не подчиняющийся этим принципам, смещается с должности».⁶ Династия могла потерять право на власть, если становилась жестокой и продажной. Новая династия Лян У-ди заработала небесный мандат благодаря добродетели.

В случае У-ди эта стратегия не была лишена подводных камней. Разрабатывая свою добродетель, он всё сильнее убеждался, что буддизм требует от него отречься от стремления к земным благам. В 527 году У-ди снял мантию, надел рясу монаха и ушёл в монастырь, следуя его правилам и учениям и, по словам историков, обретя в нём большее счастье, чем когда-либо во дворце.⁷

Министры умоляли его вернуться на трон. Вероятно, при своей отставке он не озаботился назначением наследника, и министры испытывали трудности с управлением страной без права издавать указы. Глава монастыря увидел хорошую возможность и отказался отпускать правителя, пока министры не заплатят крупный выкуп. Получив деньги, он изгнал У-ди из монастыря, и тот нехотя вернулся к своим обязанностям.

На севере Вэй Сюань-У правил государством из новой столицы в Лояне. Его вторжение на юг провалилось из-за умело организованного сопротивления У-ди, и хотя он совершил ещё несколько нападений, лет через пять он понял, что война с Южной Лян не принесёт прибыли. Вместо этого он сосредоточился на миссии своего отца по превращению северной державы в полностью китайское государство.

Однако усилия по совмещению двух миров Северной Вэй, динамичного мира воинов-кочевников и упорядоченного мира оседлых земледельцев, начали приносить горькие плоды.

В старой системе кочевых кланов вожди племён обладали более или менее равной властью, и даже тот из них, кто ухитрялся объединить усилия всех племён ради достижения какой-то цели, имел ненамного больше полномочий. Остатки этой системы беспокоили Вэй Сюань-У. Он был окружён местными «аристократами», потомками племенных вождей, которые полагали себя вправе хозяйничать в своих уделах, собирая налоги с крестьян (налоги, которые следовало отдавать в государственную казну) и вербуя войска из населения своих земель (войска, которые должны были поддерживать интересы правящей семьи). Эти землевладельцы существовали на тонкой границе между двумя позициями – могущественного феодала, лояльного престолу, и мелкого независимого правителя; неудивительно, что они проявляли склонность к неповиновению.⁸

Для того, чтобы обуздать их, Вэй Сюань-У продолжал попытки своего отца перестроить страну. Согласно новым законам, земля Северной Вэй принадлежала не родам или знатным лицам, но правительству. Правительство могло отдать землю любому человеку, который будет обрабатывать её, поддерживать этим свою семью и платить налоги в государственную казну. После его смерти правительство имело право переписать землю на кого-либо ещё.

Эта система, называвшаяся «цзюньтянь», или «система равных полей», использовалась предыдущими китайскими династиями на юге, но к ней никогда не прибегали на севере. Она не позволяла знати захватывать большие территории и передавать их сыновьям, создавая независимые наследные княжества в пределах Северной Вэй. Однако эта система столкнулась с неодобрением бывших вождей племён, обнаруживших, что их власть оказалась в опасности.

Кроме того, эта система лишала вождей права набирать личные дружины. В старой системе они обеспечивали престол солдатами, верными в первую очередь тем, кто владел их домами, и только во вторую очередь – правителю. В новой системе солдатам, как и остальным гражданам, давались поля, на которых они работали в обмен на несколько месяцев службы в армии в год. Это разорвало их связь с местной знатью и упрочило связь с верховным правителем.⁹

Смена традиций нелегко далась верхушке общества. Ведь и аристократы тоже желали стать настоящими китайцами, поэтому, даже возмущаясь умалением своей власти, были вынуждены защищать свою новую личность, отгораживаясь от варварского прошлого.

Передел Северной Вэй

За время правления Вэй Сюань-У и его наследника это отгораживание приняло форму презрения к солдатам, расквартированным на северной границе. На Северную Вэй постоянно нападали кочевые народы, не создавшие своей государственности и скитавшиеся по северным равнинам. Многие годы часть стратегии Северной Вэй состояла в том, чтобы ассимилировать этих кочевников и включать в состав гарнизонов вдоль северной границы – то есть угроза снималась за счет того, что часть врагов оказывалась внутри территории страны, более того, в рядах ее армии.¹⁰

Это привело к тому, что пограничье было населено по большей части варварами, и северные гарнизоны оставались значительно ближе к кочевым корням, чем придворная знать. Перемещение столицы на юг в Лоян ещё сильнее увеличило расстояние между северными воинами и аристократами. Назначение на северную границу, бывшее ранее честью, стало наказанием. Знать подозревала, что лояльность северных гарнизонов невелика, и в любом незначительном движении была готова увидеть предательство и бунт. В 519 году один из придворных предложил запретить военным занимать государственные должности – в этом отразилось растущее презрение верхушки к наполовину варварской армии, то самое презрение, которое на другом конце мира помешало великим римским полководцам Алариху и Стилихону прийти к власти.¹¹

Когда распространились слухи об этом предложении, войска в Лояне взбунтовались. Вэй Сюань-У скончался в 515 году, оставив в качестве регента при своем юном сыне Вэй Сяо-мине императрицу-вдову; она успокоила мятежников, сообщив, что постановление никогда не будет принято. Однако вражда между двором и границей стала явной. В 523 году гарнизоны вдоль северной границы начали бунтовать.

Борьба Вэй с собственными пограничниками продолжалось несколько лет. Императрица-вдова, будучи обязанной править в Лояне, заработала прозвище «Невнимательная императрица» из-за своей привычки игнорировать всё, что происходило за пределами города, и восстания на севере не были исключением. Она ничего не делала для прекращения глубокой вражды, разрывавшей страну, кроме отправки войск под командованием генерала Эрч-жу Жуна, занимавшего пост, аналогичный римскому «магистру армии». К 528 году она отдала своему любовнику большую часть власти при дворе, отказавшись передать её молодому императору Вэй Сяо-мину.

Вэй Сяо-мин, которому исполнилось восемнадцать лет, был достаточно взрослым, чтобы проявить себя. Он отправил Эрчжу Жуну письмо с просьбой вернуться с северной границы и свергнуть императрицу и её любовника, полководец отправился на юг, чтобы ответить на просьбу императора, но прежде, чем он успел достичь Лояна, мамаша отравила сына.

На роль нового императора императрица и её любовник назначили двухлетнего ребёнка. В ответ на это Эрчжу Жуй со своей армией объявил полноправным императором своего двоюродного брата Вэй Сяо-мина и короновал его в своем походном лагере. Прибыв в Лоян, Эрчжу Жуй разграбил город, захватил императрицу и утопил её вместе с малышом-императором в реке Хуанхэ. Затем он созвал две тысячи её чиновников и сторонников в свою штаб-квартиру и приказал убить их. Это событие вошло в историю как Хэйинская резня.¹²

Беспокоясь по поводу амбиций Эрчжу Жуна (позиция номинального главы государства в подчинении у амбициозного воина всегда была опасной как на Западе, так и на Востоке), новый император Вэй Сяо-чжуан согласился жениться на его дочери. В теории это означало, что внук полководца становился наследником, и должно было помешать генералу занять престол. Однако недоверие родственниками крепло. В 530 году, когда полководец прибыл ко двору в Лояне, чтобы встретить рождение внука, Вэй Сяо-чжуан приказал убить его.

Это положило начало жестокой гражданской войне: родственники и войска Эрчжу Жуна – на одной стороне, император с армией Лояна – на другой. В 531 году племянник военачальника, Эрчжу Чжао, победил императора в битве при Лояне и взял его в плен. Он ворвался в город с армией, ограбил город, убил младенца-сына Вэй Сяо-чжуана, а затем приказал задушить императора.^[61]

К 534 году гражданская война между кланами покойного императора, покойного военачальника и претендентами на трон с обеих сторон разделила империю Вэй на два отдельных царства – Западную Вэй и Восточную Вэй. Лоян, центр конфликта, стал городом-призраком, разграбленным и практически полностью заброшенным. Сильнейшие военачальники с каждой стороны водрузили марионеток на троны, и два новых царства настроились друг против друга.¹³

Конфуцианский порядок и буддийская добровольная отставка остались в прошлом. Стараясь сделать свое владение более китайским, император Вэй Сяо-вэнь запустил цепочку событий, которая его разрушила.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 24

Глава двадцать пятая
Выборные короли

Между 481 и 531 Хлодвиг становится первым королем всех франков, в Британии Амвросий Аврелиан одерживает победу над саксами, остготы избирают нового короля

После разгромного поражения Аттилы салические франки отступили на свои территории к западу от Рейна. Битва с гуннами ослабила их, но теперь они восстанавливали силы.

Полулегендарный Меровей умер, вероятно, около 457 года, и его позицию предводителя салических франков унаследовал его сын Хильдерик. Однако, хотя Хильдерик провозгласил, что принимает титул «короля франков», и переместил двор в северный город Камбрэ, он был лишь одним вождём из многих. Остальные племена франков сохраняли свою независимость, даже признавая длинноволосых салиев предводителями союза. На большой территории существовали и менее значительные правители франков, и римские правители. После того, как римляне отказались от полного контроля над Галлией, римские военачальники-ренегаты установили собственные владения в землях к северу от Луары.

Хильдерик был вынужден сражаться против этих королей-соперников, против Одоакра в Италии, против алеманнов с востока и против саксонских пиратов, поднимавшихся вверх по Луаре. К моменту смерти в 481 году он был всего лишь одним из вождей, несмотря на титул.¹

Однако ему наследовал пятнадцатилетний сын Хлодвиг. К двадцати годам Хлодвиг напал на соседствующее римское владение, победил его и присвоил его землю. Это было серьезным началом. За следующие десять лет он отобрал земли у соседей – тюрингов, бургундов и алеманнов, и успехи Хлодвига обеспечивали ему всё большую власть над остальными вождями франков.²

Хлодвиг I и его соседи

Он заключал и брачные союзы, женившись на дочери короля бургундов Клотильде. Она была христианкой, и франкский историк Григорий Турский сообщает, что она начала приобщать к христианству мужа. Клотильда говорила так: «Боги, которым ты поклоняешься, не несут добра. Они не смогли помочь даже себе, а о помощи другим и речи нет. Что Марс и Меркурий когда-либо сделали для кого-либо?»

Это был деловой аргумент, и в 496 году Хлодвиг понял, что с политической точки зрения будет выгодно согласиться с женой. Согласно рассказу Григория, на поле боя, проигрывая в сражении против алеманнов, Хлодвиг обратил взор к небу и сказал: «Иисусе Христе, если ты даруешь мне победу над врагами, я уверую в тебя. Я обращался к своим богам, но вижу, что они не собираются мне помогать». Алеманны тут же дрогнули и сдались. Хлодвиг вернулся домой христианином и вместе с Клотильдой призвал епископа Реймского для крещения.³

Для Григория Хлодвиг являлся франкским Константином. Действительно, Хлодвиг следовал по пути, проложенному Константином. Как и готы Алариха, франки были конфедерацией, а не народом, держась вместе благодаря обычаям, географии и по необходимости. Они прожили в римских владениях уже сто лет, и принятые ими обычаи – поклонение Марсу и другим римским богам, организация армии по римскому образцу, – были самой крепкой связью, державшей их вместе.

Однако империя на западе рушилась, и «римские» связи рушилась вместе с ней. Как и Константин, Хлодвиг увидел необходимость создания новой связи, которая удерживала бы его людей вместе и позволяла ему ими править. Христианство могло послужить новой связью для франкского народа.

Григорий настаивает на искренности Хлодвига. Он пишет: «Как новый Константин, он вступил в купель крещения, будучи готов смыть язвы старой проказы и очиститься текущей водой от грязных пятен, которые так долго носил», после чего добавляет без тени иронии: «Более трёх тысяч его воинов были крещены в то же время». Массовое обращение армии было политической подоплекой обращения Хлодвига. Христианская королевская семья и обращенная в христианство армия могли стать ядром, привлекающим новообращённые племена франков.⁴

Выгоды от обращения не заставили себя долго ждать. К 507 году Хлодвиг, крещёный по ортодоксальному обычаю, был уже достаточно уверен в себе, чтобы напасть на ариан-вестготов в Испании. Своим священникам он сказал так: «Мне тяжело смотреть на этих ариан, занявших часть Галлии. Давайте нападём на них с божьей помощью. Когда мы их победим, то захватим их территорию».

С войсками своего тестя, короля Бургундии, Хлодвиг отправился к Луаре и вестготской границе. Армии встретились у города Вуйе на вестготской территории к юго-западу от Луары. Вестготский король Аларих II был убит в сражении, и армия вестготов была разбита. Франки прошли на юг, ворвались в Тулузу, и остатки вестготского двора бежали в Испанию с пятилетним сыном Алариха, Амаларихом.⁵

Это заставило итальянских остготов вступить в войну. Женой Алариха II была дочь Теодориха Великого, поэтому юный Ама-ларих, который мог стать новым королём вестготов, принадлежал также к остготской королевской семье. На юге армии остготов прибыли к реке Роне. В 508 году и заставили Хлодвига отступить из Септимании (одной из областей Галлии) на побережье. Однако эта победа серьезных последствий не имела. Она помешала Хлодвигу укрепиться на средиземноморском побережье, но Тулуза оставалась в руках франков, и Септимания осталась единственным владением вестготов во всей Галлии. Почти все вестготы были оттеснены в Испанию, где им пришлось восстанавливать свое раздробленное королевство.⁶

Возвращаясь из победоносного похода с обозом сокровищ, взятых в Тулузе, Хлодвиг остановился в Туре поблагодарить бога за победу. Там ему вручили ожидавшее его из Константинополя письмо. Восточный римский император хотел дать Хлодвигу, христианскому монарху, почётный титул, который отметил бы его роль светоча среди варваров запада.

Хлодвиг неправильно понял послание. Он провозгласил себя Августом, консулом Запада, и надел пурпурную тунику и диадему. Этого император явно не имел в виду – однако он не возразил. Хлодвиг был далеко, его сила сдерживала в Италии Теодориха Великого, который представлял значительно большую угрозу, и не было никакого вреда от того, чтобы позволить местному царьку носить пурпурную мантию в маленьком грязном городишке Камбрэ.

Хлодвиг не остался в Камбрэ. Став Августом, победоносным христианским и римским властителем, он нуждался в новой столице. Он организовал ее в старом римском городе на Сене, Лютеции Паризиев, и начал укреплять её стены, а также издал свод законов для своей земли на латинском языке, Pactus legis Salica. Законы отличались новизной: в частности, они запрещали древний германский обычай кровной мести, заменив ее штрафами за убийства.⁷

Кроме того, он убил одного за другим франкских вождей, которые могли соперничать с ним за власть. С 509 года и до смерти Хлодвиг правил из новой столицы, Парижа, как первый христианский владыка, первый король-законодатель франков и первый король всех франков. Его потомки, взявшие имя легендарного воина Меровея, занимали трон на протяжении двух следующих веков как Меровинги – первая королевская династия франков.

На другом берегу пролива другой король с римским прошлым старался спасти то, что осталось от его родины. Его звали Амвросий Аврелиан, и его происхождение было темным и едва ли королевским. В 485 году, когда Хлодвиг начинал свое десятилетие завоеваний, Амвросий Аврелиан повёл вождей Британии на великую битву против саксонских захватчиков.

Более тридцати лет бритты отбивали вторжения. Бои с англами и саксами стали образом жизни для двух поколений. С тех пор, как в 455 году Вортигерну удалось убить одного из первых саксонских вождей, он пятнадцать лет, до самой смерти, стоял во главе сил сопротивления, но враг всё ещё был близок.

Более поздние британские историки приписывали Вортигерну все виды преступлений, от убийства полноправного короля всей Британии и узурпации трона (несмотря на то, что в V веке и. э. не существовало ничего подобного «королю всей Британии»), до приглашения саксов и передачи им страны ради возможности спать с саксонскими женщинами. Проведя всю жизнь в войне с захватчиками, Вортигерн не смог их изгнать, и горькая память о его поражении сохранилась надолго.⁸

После смерти Вортигерна пост главного бриттского военного вождя занял Амвросий. Прошлое Амвросия неизвестно. Тильда, автор старейшей из сохранившихся историй, называет его «знатным римлянином», чьи родители «носили пурпур» и были убиты захватчиками, Уильям Мальмсберийский – «единственным уцелевшим римлянином», а Беда таинственно добавляет, что его родители «носили известное царственное имя». Он также зовёт Амвросия viro modesto, человеком скрытным и немногословным.⁹

Как все это понимать, неизвестно, однако можно сделать вывод, что Амвросий, скорее всего, был сыном одного из последних римских офицеров, оставшихся в Британии, возможно, даже потомком одного из военачальников, провозглашавших себя императорами в последние дни Западной империи. Не похваляясь своим родом, он унаследовал традиции римской армии и вновь собрал под своим управлением мелких бриттских вождей.

Его первые набеги на саксов были не более успешными, чем походы Вортигерна. Он был разгромлен в 473 году, а в 477 году его дело снова понесло значительный урон, когда новые отряды саксов высадились на южном побережье возле британской крепости Андерида (Андеритум). Ими командовал вождь по имени Элли (Aelle). Он провозгласил южные территории, примыкающие к побережью, своим владением, королевством южных саксов (позже название сократилось, став Сассексом). Это был один из первых саксов, заявивших претензии на власть в Британии. Со своего плацдарма саксы продвигались вглубь территории.¹⁰

Однако в 485 году британцы нанесли ответный удар. На Бадонском холме (возможно, это Солсбери-Хилл в юго-восточной Англии, хотя точное положение неизвестно) британцы под водительством Амвросия Аврелиана нанесли саксам колоссальный ущерб, одержав победу. Истории, касающиеся битвы при Бадонском холме, разнообразны, запутаны и пестрят позднейшими вставками. В них часто встречаются известные имена. Брат Амвросия, Утер

Пендрагон, якобы сражался вместе с ним, Горлуа, герцог Корнуолла, вёл один из флангов, а первым помощником Амвросия был воин по имени Артур. Сам Вортигерн (каким-то образом оказавшийся живым) присоединился к саксам, чтобы сражаться против своих. Истории противоречат друг другу, и даже дата события окончательно не ясна, несомненной остаётся лишь победа Британии.

Тысячи саксов были убиты или изгнаны из Британии в Галлию и другие области континента. Вокруг имени самого Амвросия, последнего римлянина, последнего защитника цивилизации перед лицом неостановимого разрушения и смерти, выросло множество легенд.¹¹

Победа у Бадонского холма все же не остановила вторжения саксов. «Англо-Саксонская хроника» описывает ряд сражений между бриттами и оставшимися саксами. В 491 году предводитель южных саксов Элли укрепил контроль над своей территорией, захватив Андериду, крепость, призванную охранять южный берег, и перебив всех её жителей. Как сказано в хронике, «там не осталось ни одного бритта».^[62]12

Тем не менее битва при Бадонском холме на некоторое время прекратила приток новых войск на остров. На время, как написал ирландский фольклорист Дэйти О’Хогэйн, «размывание исконного племени британцев прекратилось».¹³

Однако «исконные британцы» были слабы, и их держала вместе только необходимость сражаться с захватчиками. Не существовало ни бриттского королевства, ни верховного короля Британии, ни общей религии, ни идеи народного единства. В начале VI века быть британцем значило не быть саксом, и независимые короли и вожди ревниво оберегали свою власть вне зависимости от того, кто ей угрожал. В 511 году, через двадцать шесть лет после спасения Британии, Амвросий Аврелиан погиб в стычке с другим бриттским королем, прежним союзником. Это случилось при Камлание, близ юго-западного побережья – и меч, убивший спасителя Британии, был бриттским, а не саксонским.¹⁴

Амвросий обрёл бессмертие под именем «Артура, короля бриттов», как человек, сражавшийся за цивилизацию и порядок в мире, где ничего этого не было, всегда находившийся под угрозой нападения других военачальников, погибший из-за предательства, от руки того, кому ранее доверял. Полное скорби изложение истории об Артуре валлийским бардом Талиесином, английским историком Гальфридом Монмутским, французским поэтом и крестоносцем Робером де Вороном и, наконец, Томасом Мэллори является взглядом в прошлое, когда правление короля оканчивалось его смертью. В тёмном мире Британии, как и в большинстве германских племён, включая саксов, король не наследовал власть. Право повелевать он заслуживал, успешно командуя соплеменниками в битвах, власть ему давали люди, следовавшие за ним потому, что он её заслуживал. Когда он умирал, власть умирала с ним, и его последователи собирались вместе, чтобы избрать следующего короля.¹⁵

Для римлян (как и для персов) статус царя и правителя был несколько иным. По мнению римлян, правитель лишь воплощал бессмертный и неизменный принцип, переживавший любого, кто обретал власть – идею римского государства. Властитель мог передать право представлять эту идею своему сыну (тем самым появлялась возможность наследной власти), и его смерть не уничтожала эту идею.

Однако в Британии, когда король умирал, его королевство погибало вместе с ним. Следующий владелец короны воссоздавал его заново. Эту точку зрения разделяли многие германские народы, и именно поэтому Теодорих Великий связал понятия римского гражданства и лояльности к нему лично. Как только он завоевал Италию, то стал единым целым с Италией.

Сейчас неизвестно, влияла ли римская идея государства на ход мыслей Амвросия Аврелиана, этого британского «джентльмена» с неопределённым происхождением, в предках которого мог быть римский император. Однако Гальфрид Монмутский, оглядываясь из совершенно другой Британии шестью столетиями позже, воспроизводит (возможно, без всякого умысла) момент, когда смерть короля действительно значила смерть его королевства. Артур был смертельно ранен на поле боя в Камлание, но не умер. Он передал корону двоюродному брату и позволил отвезти себя на остров Авалон для исцеления. Его королевство выжило потому, что выжил он сам, даже находясь в отдалении и будучи таинственно отделённым от своего народа. Артур стал идеей британского государства в то время, когда король и королевство были одним целым. Он оказался вечен, как и сама идея государства.

В том же 511 году, когда состоялась битва при Камлание, скончался Хлодвиг, король франков.

Он пробыл единоличным властителем франкского государства всего два года и не назначил наследника короны, а оставил королевство для совместного правления четырём сыновьям – Хильдеберту, Хлодомиру, Хлотарю и Теудрику (не путать с Теодорихом Великим из Италии. Это имя имело разные вариации у германских народов).

Хлодвиг сражался за то, чтобы добиться звания «короля всех франков», но его королевство населяли воинственные люди, всё ещё помнящие старый германский идеал – и знающие, что они должны сами избрать своего короля. Эти люди были бы возмущены попыткой оставить королевство одному наследнику, не проверенному в битвах. Поэтому Хлодвиг отдал бразды правления страной своему роду – а это было несколько иное дело, значительно более подходящее франкам, привыкшим признавать превосходство салийского клана над остальными.

Каждый из четырёх сыновей избрал себе стольный город. Старший сын, Теудрик, отправился в Реймс, Хлодомир занял Орлеан, Хильдеберт остался в Париже, а младший, Хлотарь, перебрался в Суассон. В 524 году это государственное устройство дало первую трещину. Когда Хлодомир был убит в походе против бургундов, его младший брат Хлотарь направил двух оставшихся братьев в Орлеан, чтобы убить сыновей покойного брата прежде, чем им достанется отцовская порция власти. Четыре короля стали тремя.

Старая германская родовая система была чревата распрями, но она же препятствовала некомпетентным правителям занять трон. В 531 году молодой вестготский король Амаларих, который повзрослел, но не смог проявить талант военачальника, был убит собственными людьми. Вместо него они избрали нового короля по имени Теудис, не принадлежавшего к королевскому роду. Он был даже не вестготом, а уроженцем Италии, остготским военным чиновником, несколькими годами ранее посланным в Испанию Теодорихом Великим для управления двором, пока Амаларих был ещё слишком юн.

Однако его происхождение значило меньше, чем его сила, и он стал новым королём вестготов. С этого момента наследственность практически не играла роли в избрании вестготских королей. Народ вернулся к старому германскому методу выбора правителя.¹⁶

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 25

Глава двадцать шестая
Вторжение и извержение

Между 497 и 535 годами эфталиты создают свое государство на севере Индии, а извержение вулкана Кракатау сотрясает мир

Будхагупта, император Гуптов, умер в 497 году после тридцати лет правления. Достоверно неизвестно, кто унаследовал престол, но наиболее вероятно, что империю, заметно уменьшившуюся после периода процветания под властью его двоюродного прапрадеда Чандрагупты II, взял под контроль брат императора Нарасимха. Народы, платившие дань, отдалились, местные царьки объявили о своей независимости, а небольшой приток эфталитов на север Индии превратился в настоящее наводнение.

Один эфталитский воин выделялся из безликой орды. Вскоре после 500 года вождь Торамана с боем проник в Северную Индию, а затем, покоряя одного мелкого царя за другим, к 510 году прошёл с боями по империи вплоть до города Эран на южной границе Гуптов.

Правитель этой области, Бханугупта, сам был царского рода. Вместе со своим военачальником Гопараджей он воздвиг крепкую защиту против эфталитов, но она оказалась бесполезной. Гопараджа был убит в сражении, а Бханугупта просто исчез из исторических записей. Судьба Нарасимхи остаётся неизвестной. Торамана провозгласил Эран своим городом, а себя – царём, и власть Гуптов сохранилась только в своей колыбели, восточных областях.¹

Изначальная территория Тораманы находилась к западу от Инда, в землях, которые он удерживал, даже продвинувшись на юг через горы. Это создало империю, преодолевшую физический барьер между Индией и Центральной Азией – растянувшуюся от восточной границы Персии на юг через горы. Торамана основал столицу в городе Сакала, и город быстро стал метрополией, «центром торговли». В «Вопросах царя Милинды» сказано, что в городе

«…изобилуют парки, сады, рощи, пруды и бассейны, это рай с реками, горами и лесами. Мудрые архитекторы построили его, а жители не знают притеснений, так как все их враги и соперники были побеждены. Укрепления ее могучи, со многими и разнообразными крепкими башнями и стенами, с превосходными воротами и арочными проходами, с королевской цитаделью в центре, окружённой белыми стенами и глубоким рвом. Удобно расположены её улицы, площади, перекрёстки и рынки… город настолько полон денег, золота и серебра, меди и камня, что представляет собой настоящий рудник ослепительных драгоценностей. Его склады полны ценностей, товаров, зерна, провизии и напитков, сиропов и сладостей».²

Великолепием и богатством своим, говорится в заключение рассказа, город Тораманы был подобен городу богов.

Несмотря на всё это, империя Тораманы обладала рядом свойств государства кочевников. По словам историка Чарльза Элиота, эфталиты «захватили широкие дороги, на которых собирали дань, не вводя какую-либо конституцию и не устанавливая границ».³ Как и Гупты, эфталиты не предпринимали попыток ввести какие-либо законы или жёсткие административные структуры в своих областях. Китайский посол, посетивший двор Тораманы, отметил, что «сорок стран платили дань царю эфталитов», но плата товарами и деньгами являлась единственным средством контроля за населением.

Построив свою великую столицу, Торамана удовольствовался достигнутым. Однако, когда где-то между 515 и 520 годами он скончался, и власть унаследовал его сын, принц Михиракула, природа империи изменилась.

Михиракула продолжал хранить верность своему кочевому происхождению; он был грубым, жестоким и особенно враждебным по отношению к буддийской вере новых подданных. Несколькими десятилетиями ранее эфталиты приняли манихейство либо несторианское христианство, дошедшее до них с востока через Персию.

Возможно, именно из-за нестабильности своих границ Михиракула решил силой ввести новую веру и избавиться от буддизма.^[63]

Индуизм не вызывал у Михиракулы такого недоверия. Индийский историк Калхана, писавший шестью столетиями позже, утверждает, что враждебность Михиракулы к буддистам позволила индуистским брахманам набрать силу в его империи. Они принимали от правителя дары в виде участков земли, что делало их более могущественными, чем крестьяне-буддисты. Впрочем, скорее всего, правитель расценивал буддизм как угрозу своей власти просто из-за того, что это была религия династии Гуптов.⁴

Императора Будхагупту, в имени которого упоминался сам Будда, сменили равные по преданности императоры-буддисты – сначала брат Нарасимха, после него сын и внук Нарасимхи, но каждый из них обладал всё меньшей частью империи. К тому времени, как Михиракула унаследовал трон отца, владения Гуптов уменьшились до области Магадхи в долине Ганга. Несмотря на это, Гуп-ты оставались наиболее могущественным противником на индийской границе, и Михиракула поставил перед собой цель уничтожить их религию.⁵

Около 518 года на север Индии из Китая прибыла миссия в поисках буддийских письмён ради их сохранения. В соответствии с их собственными записями, им удалось вывезти из Индии целых 170 томов. Они также побывали у Михиракулы, и он их не впечатлил. Как сказано в их записях, «сей царь был злым и мстительным, и он творил самые варварские жестокости». Хоть индийцы, которыми он повелевал, были по большей части индуистами (из касты брахманов), они ценили буддистское учение – до тех пор, пока Михиракула, придя к власти, не начал разрушать буддийские храмы и монастыри, уничтожать книги.⁶

Вместо того, чтобы укрепить свою державу, Михиракула её ослабил. К Гуптам, всё ещё старавшимся изгнать эфталитов, присоединились местные правители, недовольные самодурством Михиракулы. В 528 году правитель Малвы, провинции, ранее принадлежавшей Гуптам, но добившейся независимости, а потом попавшей под контроль вождя эфталитов, разбил Михиракулу в крупном сражении и смог изгнать врага обратно в северные области Пенджаба. Михиракула прожил ещё пятнадцать лет, управляя уменьшившимся государством, и больше не смог вернуться в северные индийские области, которыми ранее владел.

Гупты не смогли заполнить образовавшуюся пустоту на вершине власти. Монастыри и города были разрушены в войнах с эфталитами, торговые пути уничтожены. В последующие годы северная Индия вернулась в состояние раздробленности, наполнившись мелкими государствами независимых владык, племенами, прибывшими из Центральной Азии и не имеющими никакой государственности, и мелкими общинами земледельцев и пастухов, спустившихся с гор и осевших на равнинах. Эти мелкие владения и племена при необходимости объединялись для отражения попыток эфталитов вернуться, но эти спорадические усилия не привели к появлению сильных правителей.⁶

В центральной и южной Индии продолжало править множество царей. Сведений о них (из надписей и монет) сохранилось весьма немного, в основном имена и даты правления. Индийские государства не стремились к мировому господству, как страны Запада, и их учёные и историки не пытались связать события воедино, в обобщенную и значительную схему. Между тем наука в целом не была заброшена. Несмотря на хаос, царивший на Севере, астроном Ариабхата, живший во владениях Гуптов, к 499 году подсчитал значение числа «го» и точную длительность солнечного года, а также предположил, что Земля может являться сферой и двигаться вокруг Солнца, вращаясь вокруг своей оси. Но это утверждение, касающееся устройства мира, было всего лишь наблюдением, а не попыткой придать значение политическим событиям.

Индийские государства на юго-восточном побережье вели торговлю, отправляя корабли через Индийский океан к расположенным на востоке островам – большой Суматре и меньшей Яве. Об этих странах известно немногое, кроме факта их торговли с Индией. На юге Суматры только начало развиваться государство Кантоли (оно заметно разовьётся позже, в следующем столетии), а на севере Явы страной Таруманагара правил царь Кандраварман. Между островами находилась гора Кракатау, вулкан, скрывавший пар и лаву под ледяной шапкой на вершине.

В 535 году Кракатау взорвался.^[64] Взрыв так разбросал фрагменты горы, что их находили и за семь миль от вулкана. Тысячи тонн пепла и превратившейся в пар солёной воды поднялись в воздух, образовав столб около тридцати миль в высоту. Земля вокруг вулкана просела, образовав котёл с морской водой диаметром тридцать миль. По-видимому, Суматра и Ява были тогда единым островом. Индонезийская хроника «Книга Древних царей» описывает приливную волну, обрушившуюся на них: «Жителей и все их имущество смыло, а когда вода утихла, гора и её окрестности стали морем, а остров оказался разделён на две части»?

«Книга Древних царей» – не самый достоверный источник, так как основана на более поздних записях и может отражать более поздние извержения. Однако катастрофу 535 года описывают не только индонезийские записи. Извержение Кракатау произвело значительно более заметный эффект. В Китае, где был слышен шум от извержения, в «Истории Южных династий» сказано, что «жёлтая пыль сыпалась, как снег». По словам Прокопия, в 536 году по всей Византии «солнце светило неярко, как луна, весь год, как будто во время затмения, гаж как его лучи были мутными». Михаил Сириец отмечает, что «солнце было затемнено, и это продолжалась полтора года. Каждый день солнце светило около четырёх часов, и свет был слабым… Фрукты не созревали, а вино было на вкус как кислый виноград». Пепел от взрыва рассеялся по небу, затуманив свет солнца. В Антарктиде и Гренландии начались кислотные снегопады, которые продолжались четыре года.⁹

Индия и её юго-восточные торговые маршруты

Двумя годами позже, в начале осени 538 года, римский сенатор Кассиодор, служивший при остготском дворе в Равенне, жаловался в письме одному из своих чиновников:

«Солнце, первая из звёзд, потеряло свой желанный свет и стало голубоватым. Мы поражаемся, не видя наших теней днём, чувствуя, как могучий жар солнца ослабевает, и этот феномен, сопровождающийся частичным затмением, продолжается уже больше года. Луна тоже, даже в полнолуние, лишена своего природного величия. Поэтому год проходит странно. У нас была зима без бурь, весна без оттепелей и лето без жары. Как мы можем ожидать урожая, если месяцы, когда злаки должны набирать силу, были холодными? Кажется, что все времена года смешались воедино, и фрукты, которые должны были завязаться под нежными дождями, невозможно рассмотреть с земли. Яблоки только начинают твердеть, когда уже должны быть спелыми, а виноград остаётся кислым».¹⁰

Проблемы с урожаем были не только на востоке. Кольца на стволах ископаемых деревьев в современной Чили, в Калифорнии и в Сибири показывают «поразительное замедление летнего роста» с 535 до 540 года. Это объясняется холодным и тёмным летом в эти годы. Затмение солнца порождало чуму и голод в средневековом мире.¹¹

А на востоке цивилизации на островах Суматра и Ява были уничтожены. В Таруманагаре погиб король Кандраварман. Его наследник Сурьяварман переместил столицу на восток, дальше от места катастрофы, однако государству был нанесён смертельный удар. Некогда процветавшая культура лежала в руинах. Остались лишь немногочисленные записи и фундаменты храмов индуистских богов и Будды.¹²

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 26

Глава двадцать седьмая
Американский континент

Примерно между 500 и 600 годами города Месоамерики процветают, пока не наступает засуха и голод

Пепел вулкана Кракатау, поднятый ветрами высоко в небо, окружал планету на протяжении пяти лет. На другой стороне мира лето было холодным и серым.¹ Засуха атаковала леса и поля Америки, и убивающая урожаи сухость тридцать лет чередовалась с жестокими потопами, вызванными неестественно частым возникновением Эль-Ниньо.^[65]

Пока великие урбанистические цивилизации Рима, Египта и Востока рождались и приходили в упадок, люди, живущие в Центральной Америке, создали собственные сложные цивилизации. В отличие от римлян, египтян и китайцев, они не записывали истории своих правителей. Археологи могут проследить за взлетами и падениями городов, возникновением торговых путей и обменом товарами, но у историков слишком мало сырья для обработки. Есть статуи и барельефы без подписей, имеются даты и списки правителей, но нет данных об их деяниях.

Тем не менее, мы можем очертить контуры истории, зарождавшейся в шестом столетии. На полуострове, выступающем из Центральноамериканского перешейка в Мексиканский залив, происходило знакомое нам явление: группа племён, близких по языку и культуре, основывала города, образующие вокруг себя национальные сообщества, и стала достаточно заметной, чтобы дать ей имя – майя. На юго-западе от майя, на плодородных землях долины Оаксака, другие небольшие племенные территории были объединены (в основном силой) под предводительством сильнейшего среди них города, в настоящее время именуемого Монте-Альбан^[66]. Это позволяет нам расценивать их как единый народ сапотеков. Столицей их стал Монте-Альбан – город, простирающийся на пятнадцать квадратных миль по горам и долинам, с населением более двадцати тысяч человек.²

И майя, и сапотеки записывали свою историю. Их записи кратки и загадочны, но сама их природа позволяет нам взглянуть на совершенно иной мир, отличный от стран за океанами. Развитие письма на востоке и в Египте было обусловлено развитием экономики, необходимостью следить за товарами и оплатой. Для майя и сапотеков письмо играло совершенно другую роль – оно помогало им отслеживать ход времени.³

Подсчёт времени был непростым делом. Оба народа пользовались священным календарем, в котором придавалось большое значение дням рождения и благоприятным датам; нам этот календарь кажется замысловатым почти до полной бесполезности. В его основе лежало число двадцать, а не десять (так называемая двадцатеричная система счисления вместо десятеричной), и счет велся по сериям из двадцати дней с разными названиями. Каждый день в течение центральноамериканского «года» повторялся тринадцать раз, сопровождаясь номером от 1 до 13. Таким образом, 5-й Цветок и 5-й Олень были разными днями, так же как 5-й Цветок и 12-й Цветок. Это давало в общей сложности 260 дней, после чего последовательность названий и номеров повторялась. Если первым днём цикла был 1-й Цветок, то день 1-й Цветок не повторялся до 261 дня.

Цикл из 260 дней был священным кругом, но он не совпадал с обходом Земли вокруг Солнца. Соответственно, он шёл параллельно с 365-дневным календарём, начинаясь заново за 100 дней до конца года. Таким образом, любая дата составлялась из элементов обоих календарей. Одна и та же комбинация дат обоих «календарных кругов» повторялась лишь через 52x365 = 18 980 дней, и каждый из этих дней имел свое значение.⁴

Скудные записи майя и сапотеков совмещают с этой сеткой даты каждого рождения и смерти, каждой женитьбы и завоевания, прихода к власти каждого правителя. На ходе времени и связи каждого дня с его сакральным значением было сосредоточено внимание истории обоих государств. Время было первенцем творения, оно появилось «до пробуждения мира»⁵, так что каждый акт созидания, каждый бог и каждый человек при появлении в мире сразу занимали своё место в календаре.

Третье могучее государство на перешейке воспринимало течение времени слегка иначе. Это государство раскинулось вокруг города Теотиуакан^[67], который в 500 году н. э. являлся шестым по величине городом мира, с населением порядка 125 000 человек, говоривших на разных языках. Многие из них ранее работали на близлежащих полях и были силой переселены в город – в соответствии с намерением правителей Теотиуакана предотвратить превращение близлежащих деревень в города, которые могли бы стать их соперниками. Таким образом, империя Теотиуакана была сконцентрирована в городских стенах, как глазунья на сковородке – всё население в центре, а по краям почти пусто. Плотность населения государства была наибольшей среди всех центральноамериканских городов (рекорд, который не был побит вплоть до XV столетия), так же, как и количество памятников его правителям.⁶

Города Месоамерики

Итак, храня свою индивидуальность в пределах городских стен, город встроил наблюдение за ходом времени в свои стены и улицы. Мало что сохранилось от теотиуаканской генеалогии и календаря, но сам город был матрицей, где священное время обрело земное существование. Город был ориентирован с востока на запад, с западным горизонтом – местом, где солнце садится – на вершине компаса. Его карта была сформирована не течением рек или рельефом местности, а восходами и закатами, фазами Луны и размещением звёзд. Крупнейшее в городе строение, пирамида Солнца, была обращена к западу, и через весь город был прорыт канал, отводивший воду в направлении с востока на запад. Главная улица города, Дорога Мёртвых, пересекала Теотиуакан с севера на юг, и на её северном конце стояла пирамида Луны. На южном конце Дороги Мёртвых стояла пирамида Пернатого Змея, построенная в честь бога-защитника человечества.⁷

Подробно об этом боге и о поклонении ему мы знаем только из письменных источников, созданных по прошествии сотен лет, и неизвестно, какие из этих обычаев существовали еще в шестом столетии. Позже он стал известен как Кецалькоатль, и его величайшим деянием было возвращение жизни людям после того, как всё человечество было уничтожено в битве богов. Кецалькоатль спустился в Землю Мёртвых, которой правил Властелин Костей Миктланте-кутли, и получил кости мужчины и женщины. После этого он взрезал свой пенис, пролил кровь на кости и вернул их к жизни.

В религии Теотиуакана смерть не была концом. Напротив, она была началом. Кровопролитие порождало жизнь. Люди Теотиуакана, так же, как майя и сапотеки, верили в силу под названием тоналли – сияние или животворный жар. По словам учёного-теолога Ричарда Хейли, тоналли – это «звено крови, соединяющее поколения», оно «сходит к человеку в момент его рождения, связывая новорождённого с предками». В ответ люди приносят кровь в дар небу, чтобы завершить цикл.⁸

В провинциях старой Римской империи крепнущее христианское мироощущение противопоставляло жизнь смерти – однако в Центральной Америке жизнь и смерть сосуществовали в согласии. Сам Властелин Костей был источником не только смерти, но и жизни, и Земля Мёртвых была не только потусторонним миром, но также местом, существовавшим наряду с Землёй.⁹

Поэтому неудивительно, что пирамида Пернатого Змея, где располагался храм бога-защитника, была построена на крови. Её углы были братскими могилами, где покоились более двухсот жертв, уложенных группами, которые олицетворяли важные даты. Пирамида Пернатого Змея олицетворяла начало времени, начало жизни. Она также служила символом Земли Мёртвых, места, где начиналась жизнь.

Циклы календаря означали, что каждый новый местный владыка правил, продолжая дело своего предшественника из предыдущего цикла. Каждый этап его правления – рождение, женитьба, коронация, завоевания, смерть – занимал определённое место в тщательно продуманном календаре. Однако места уже были заняты. В день своей коронации новый правитель мог взглянуть на записанную хронологию и увидеть, что в тот же день одного из предыдущих циклов какой-либо властитель родился или скончался. Каждый из 18 930 дней цикла совмещал события настоящего и прошлого.¹⁰

Таким образом, прошлое было и настоящим; правители Центральной Америки сохраняли свою власть, связывая себя с легендарным рождением их мира. Барельефы и рисунки намекают нам на сложные кровавые ритуалы, соблюдаемые правителями, отражающие кровопролитие, вернувшее человечеству жизнь. Правитель, резавший себя на вершине пирамиды, где находился посвященный богу храм, не просто копировал действия Кецалькоатля в далёком прошлом: он действовал вместе с Кецалькоатлем, как его представитель и, возможно, даже его воплощение.¹¹

Провозглашение себя заместителем бога (или даже самим богом) – проверенный временем способ сохранения контроля над народом. Этот способ был эффективен, когда народ разделял такую же веру, как делали это жители стран Центральной Америки практически без исключений. Пока власть была у богов, она оставалась и у властителя.

К несчастью для правителей середины VI века, боги, которых они нарекли своими друзьями, были богами стихий. Кецалько-атль повелевал ветром, бог-покровитель Теотиуакана Тлалок был богом дождя. Чередующиеся смертоносные засухи и бури, начавшиеся в 530-х годах, могли значить одно из двух – или боги злы на народ, или они попросту прекратили покровительствовать городу. В любом случае представители богов на Земле оказывались в неприятной ситуации.

Последствия ухудшения климата можно отследить по кладбищам Теотиуакана, где на скелетах начиная с 540-х годов появляются следы плохого питания. В то же время удвоился уровень смертности людей моложе 25 лет. И тогда, около 600 года (точную дату сложно вычислить) в Теотиуакане произошёл бунт. Роскошные храмы и королевские постройки вдоль Дороги Мёртвых были разрушены и сожжены. Лестницы, ведущие на вершины храмов, где жрецы и правители встречались с богами, были уничтожены, статуи разбиты, барельефы и узоры повреждены. На раскопках в комнатах и коридорах дворцов было найдено множество скелетов с раздробленными черепами и переломанными костями. Ярость разрушителей была направлена на правителей, знать и жрецов – элиту, которой не удалось сохранить город в безопасности.¹²

Засухи и наводнения повлияли на весь Центрально-Американский перешеек, но их влияние на столицу сапотеков Монте-Альбан отследить сложнее.

Сожжение ритуальных построек в Теотиуакане говорит о том, что люди, вынужденные переселиться в город, были недовольны гнетом и готовы поднять восстание, когда по ним ударил голод. Предводители сапотеков, как и Теотиуакана, не были мягкими правителями. Рельефы в руинах церемониальных зданий Монте-Альбана показывают правителей завоёванных племён, возможно, из дальних частей долины Оахака, которых ведут обнажёнными и искалеченными завоеватели-сапотеки.¹³ Тем не менее они не сконцентрировали население в пределах одного города, что сделало Теотиуакан уязвимым к голоду и болезням, когда источники пищи истощились. Народ сапотеков был распределён по гораздо большей площади, а потому голод и жалкое существование не вынуждали их восстать всех разом; те записи сапотеков, которые мы можем прочесть, не дают нам хроники упадка.

Тем не менее археология показывает, что между 550 и 650 годами местное население начало расходиться по окружающей местности. Деревни и поля в долине оставались занятыми; сапотеки не вымирали, а просто бежали из города, где жили и царствовали правители. Люди выжили, но царство погибло. Предводителям

Монте-Альбана не удалось убедить народ в том, что они избраны богами – так же, как и царям Теотиуакана.¹⁴

Ещё менее известно о том, что случилось с городами майя. В отличие от их соседей, города майя были независимы друг от друга. Яростно держась за свою автономию, они сражались за независимость так же рьяно, как заключали союзы. Сохранилось немного имён и деяний: царь Небесный Очевидец десять лет правил пятьюдесятью тысячами жителей Калакмуля; правитель Караколя, Властелин Воды, около 562 года победил своего соседа, правителя Тикаля, и принёс его в жертву богам. Руины свидетельствуют об умениях строителей майя. Канкуэн до сих пор выделяется колоссальным размером дворца, а в Чичен-Ице сохранился один из наиболее тщательно спланированных стадионов во всех городах майя, где игроки, представлявшие жизнь и смерть, сражались с целью попасть мячом в каменное кольцо. Эта игра представляла собой священный ритуал, суть которого остается нам непонятной (хотя изображенные на рельефах сцены обезглавливания игроков говорят о том, что пролитие крови играло в нем важную роль).

Однако большинство майянских надписей – замысловатые календари, генеалогии, хронологические перечни – после 534 года обрываются, и молчание длится почти сто лет. Заполнить этот пробел позволяют данные археологии: крепости на подходе к главным городам майя были сожжены, население сократилось, годовые древесные кольца говорят о долгих прохладных и влажных летних сезонах. Голод настиг и народ майя. Отсутствие официальных записей говорит само за себя: когда разразилась катастрофа, божественное покровительство покинуло правителей – и они лишились власти, потому что народ увидел их беспомощными перед лицом голода, засухи и наводнений.^[68]

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 27

Глава двадцать восьмая
Великое и святое величие

Между 510 и 529 годами арабский шейх переходит в иудаизм, а император Юстиниан женится на актрисе и заявляет, что говорит от имени бога

В Африке, на восток от Нила, войска Аксума планировали вторгнуться в Аравию. Их цель, аравийское королевство Химьяр, находилась по ту сторону Красного моря. Оно существовало в течение шести столетий, понемногу увеличиваясь, пока не распространилось, кроме своей собственной территории на юго-западе Аравии, на племена киндитов в Центральной Аравии.

Народы Химьяра и Аксума не особо отличались друг от друга, столетия миграции по узкому перешейку между Африкой и Аравией положили начало афро-арабским государствам по обеим сторонам моря. Однако Аксум уже двести лет исповедовал христианство, с тех пор, как его правитель Эзана ввёл эту религию, утвердив дружбу с Константином. С того же времени Аксум являлся союзником римлян.¹

Большая часть Химьяра, напротив, следовала древним арабским обычаям – этим универсальным выражением можно обозначить массу разнообразных, зачастую противоречащих друг другу традиций. В 510 году быть арабом значило только жить на Аравийском полуострове, и даже это определение становилось неясным ближе к северу, где полуостров плавно перетекал в земли, контролируемые римлянами и персами. Города заполняли побережье и северные области, в то время как племена кочевников-бедуинов скитались по пустыне. Несмотря на то, что жители городов и бедуины произошли от одних предков, они жили в соперничестве за ресурсы и во взаимном презрении к чужому образу жизни.

Арабские племена и царства

Ещё сильнее их разделяла религия. Несторианская форма христианства утвердилась местами в ряде северных арабских городов и даже среди некоторых северных кочевых племён. Гассаниды, изначально кочевники из Южной Аравии, в предидущем столетии отправились на север, осели к югу от Сирии, занялись земледелием и обратились в христианскую веру; в 502 году они согласились стать федератами Византии. Однако большинство арабов почитало традиционных богов, которым поклонялись у различных святилищ и о которых мы практически ничего не знаем. Величайшее из таких святилищ находилось в городе Мекка, на полпути между Химьяром и Средиземным морем. Святилище называлось Кааба, и в нём находился Чёрный Камень, священный кусок скалы (возможно, метеорит), размещенный с восточной стороны. Племена приходили из глубины страны, чтобы почтить святыню, и в радиусе двадцати миль вокруг была запрещена война.²

Со своего конца полуострова правитель Химьяра, Зу Нувас, видел две опасности, грозящие издали. На северо-востоке была Персия, которая вторгалась на Аравийский полуостров как минимум один раз; со времён походов Шапура II в 325 году лахмиды (арабские племена, жившие на южной стороне Евфрата) служили персидской рукой в Аравии, доминируя над располагавшимися рядом племенами с помощью персидских денег и оружия. На северо-западе – Византия, стремившаяся распространить своё влияние на Аравию с помощью двух союзников – правителей Ак-сума за Красным морем и гассанидов к югу от Сирии. Даже при поддержке киндитов будущее Зу Нуваса было неопределённым³. Поэтому он сделал неожиданный шаг – принял иудаизм и объявил Химьяр иудейским государством.^[69]

Принятие иудаизма в качестве способа решения насущных проблем в Средние века было исключительной редкостью. Но Зу Нувасу уже приходилось отбиваться от повторяющихся набегов Калеба, правителя христианского Аксума, и он хотел дистанцироваться от христианских союзников Византии, сохранив при этом нормальные отношения с Персией, царь которой, Кавад I, благоволил к иудеям.

Как иудейский правитель, Зу Нувас имел право провозгласить аксумитских и византийских христиан врагами в своём государстве. Он начал арестовывать и казнить торговцев обеих национальностей, а потом и уроженцев Химьяра, считая, что они являются «пятой колонной». Христианство в его стране распространялось среди знати – тех, кто мог соперничать с ним за власть. Больше всего их жило в Наджране – городе-оазисе на пересечении караванных путей из Сирии и Персии. Между 518 и 520 годами Зу Нувас вырезал всех наджранских христиан. Но вместо спасения царства резня разрушила его.⁴

Новости о «чистках» достигли византийского императора в 521 году. Юстин тогда только что сделал своего племянника Юстиниана консулом, после чего им пришлось иметь дело с новой вспышкой враждебности Персии. Предшественник Юстина, император Анастасий, ежегодно платил дань Каваду I, и эта стратегия обеспечила ему ряд относительно мирных лет. Юстин решил прекратить выплаты, и в ответ Кавад послал армию лахмидских наёмников атаковать византийскую границу.

В начале 521 года Юстин отправил посла к лахмидскому вождю Мундиру, чтобы попробовать напрямую заключить мир с налётчиками, состоявшими на жаловании у Персии. Среди сопровождающих посла людей был сирийский священник по имени Симеон из Бет-Аршама. Симеон написал знакомому епископу письмо, в котором рассказал новость о резне. Византийский посол и Мундир вели переговоры в лахмидском военном лагере, когда часовой сообщил, что приближается ещё одна делегация. Это была делегация из Химьяра, несущая письмо Зу Нуваса Мундиру, где было написано, что христиане из Наджрана мертвы.

Согласно Симеону, в послании описывалось предательство и обман. Зу Нувас направил иудейских священников в христианские церкви Наджрана с вестью, что, если христиане сдадутся, он пощадит их и отправит за Красное море в Аксум к Калебу. Симеон пишет: «Он поклялся скрижалями Моисея, ковчегом и богом Авраама, Исаака и Израиля, что не причинит им вреда, если они мирно покинут город». Но когда христиане сдались, Зу Нувас приказал их уничтожить. Мужчин, женщин и детей обезглавливали, а их тела сжигались в огненной яме. Зу Нувас закончил письмо предложением заплатить Мундиру «вес 3000 динаров», если тот обратится в иудейскую веру, сформировав таким образом альянс аравийских иудеев, чтобы, объединившись против христиан, изгнать византийскую власть с полуострова.⁵

Риторика Симеона очень резка, другие его писания свидетельствуют об озлобленном складе ума, так что его мнения стоит воспринимать с оглядкой. Однако, по-видимому, он был не единственным, кто сообщил о резне. Когда новости достигли Константинополя, Юстин и Юстиниан отправили подкрепления армии Аксума, обеспечив её кораблями и бойцами, и уполномочили её положить конец королевству химьяритов.

Прокопий описывал поход так: Калеб, которого он звал греческим именем Геллесфей, со своим флотом пересёк Красное море. Узнав об этом, оставшиеся в Химьяре христиане нанесли на свои руки татуировки в виде крестов, чтобы нападающие аксумиты узнали их и не убивали. Калеб встретил Зу Нуваса в битве и победил его. Более поздние легенды утверждали, что Зу Нувас, узрев поражение своей армии от рук аксумцев, покончил с собой, направив лошадь в Красное море и утопившись там. Так был положен конец его царствованию – крещением без воскрешения.⁶

Калеб присоединил территорию Химьяра к своей, назначив наместником одного из своих приближенных-христиан. Ему не удалось долго сохранять контроль над землёй за Красным морем, но государства химьяритов больше не существовало.

Однако письмо Зу Нуваса породило слух, дошедший до наших дней. Химьяр издавна располагался на территории, некогда принадлежавшей сабейцам, чья царица отправилась на север, чтобы увидеть великого израильского царя Соломона в его столице Иерусалиме. Было сказано, что Зу Нувас поклялся христианам ковчегом Завета. Возможно, Ковчег Завета, утерянный много лет назад, был перемещён в Сабею потомками царицы, и клятва Зу Нуваса подразумевала, что у него действительно есть ковчег? А когда Калеб, ворвавшись после победы в город Химьяр, приступил к грабежу, он якобы нашёл ковчег и забрал его в Ак-сум. Считается, что он до сих пор покоится там, в церкви Девы Марии Сионской, в древней столице аксумитов.^[70]

Стычки между армиями Византии и Персии продолжались, но некоторое время ни одна из противоборствующих империй не готова была объявить полномасштабную войну Кавад временно лишился арабских наёмников. После падения Химьяра киндиты, освобождённые от влияния своих юго-западных соседей, начали войну с лахмидами, так что на протяжении нескольких следующих лет вождь лахмидов Мундир занимался только защитой своего народа. Император Юстин страдал от старого боевого ранения, причинявшего ему постоянную боль, а консул Юстиниан был влюблён.

Он влюбился в актрису. Эта профессия в восточной части Римской империи давно совмещала выступления на сцене с обслуживанием мужчин-клиентов, готовых платить, за сценой. Избранницей Юстиниана стала Феодора, которой едва исполнилось двадцать лет, и она была вынуждена с детства обеспечивать себя в мире, где у женщины без защиты отца или братьев выбор занятий сводился к минимуму.

Жизнеописание Феодоры было изложено Прокопием, римским историком, давшим нам наиболее рассудительное и достоверное описание византийской военной истории в своей «Истории войн». Прокопий стоял на позициях сугубой мужественности: он восхищался силой и напором, порицал неуверенность и компромиссы, и считал, что настоящий император не должен подвергаться женскому влиянию. Его биография Юстиниана и Феодоры, «Тайная история», была написана после того, как Юстиниан взял Феодору в жёны, и стало ясно, что блестящий, находчивый Юстиниан во многом полагался на свою жену. Упоминание об этом факте пропитано желчью.

Несмотря на ехидный тон историка, не стоит считать, что Прокопий изложил факты неверно – прошлое Феодоры было хорошо известно современникам. Её отец был дрессировщиком медведей и зарабатывал на жизнь выступлениями, которые устраивала партия Зеленых в перерывах между гонками колесниц. Он скончался от болезни, оставив жену с тремя дочерьми, которым было не больше семи лет. Зеленые наняли другого дрессировщика, и мать, чтобы выжить, обратилась к покровительству партии Синих, предоставив им дочерей в качестве танцовщиц. Это занятие неизбежно вело к проституции, и к моменту наступления половой зрелости Феодора уже много лет провела в публичном доме. Прокопий описывает её неуёмный «аппетит», утверждая, что Феодора за ночь могла удовлетворить 40 мужчин, но не утолить свою жажду. Однако даже из его колких слов вырисовывается куда более печальная реальность молодых лет Феодоры. Историк пишет, что «она была необычайно сообразительна и имела острый ум. Она беспрекословно исполняла любые, даже самые отвратительные требования, а если кто-либо её бил, обращала это в шутку и смеялась». В конце концов, у неё не было выбора.⁷

Ещё подростком Феодора попала на глаза римскому чиновнику, направлявшемуся в северную Африку, чтобы принять управление районом из пяти городов, известным как Пентаполис. Она поехала с ним, но сразу после приезда он выставил её за дверь. Она шла вдоль побережья, по словам Прокопия, «порой без самых насущных средств к существованию, и зарабатывала эти средства, используя своё тело как универсальный товар для торговли», и так добралась до византийского города Александрии в Египте.⁸ Там она вступила в еретическую секту.

В религиозных войнах прошлого века Александрия утратила свой престиж. Несмотря на древность и многочисленность александрийской христианской общины, епископ Александрии в христианской иерархии оказался ниже рангом и римского епископа (папы), и константинопольского (патриарха). Возмущение таким положением сделало Александрию гостеприимным убежищем для христиан, несогласных с халкидонским уставом Константинополя и Рима. По сути, александрийские христиане считали, что халкидонское вероисповедание недалеко ушло от несторианства (веры, что Христос обладал двумя раздельными натурами, человеческой и божественной). Участники Халкидонского собора считали себя монофизитами и избегали употребления фраз, которые могли навести на мысль, будто христиане поклоняются нескольким божествам. Халкидонская доктрина утверждала, что «Иисус и Бог – это одна личность, одно бытие, и Христос не разделён на две личности».⁹

Но при этом в вероисповедании сохранялось утверждение, что Христос обладал двумя природами, и хотя они и не были ни смешаны, ни разделены, «характерные свойства каждой природы сохранялись». Халкидонский собор подошёл к черте монофизитства вплотную, но не заходя за грань, и александрийцы были недовольны формулировкой. Их не устраивало то, что это вероисповедание было им навязано, и они не желали видеть в своей вере даже намёка на двойственность.

Чем дальше на восток жил человек, тем лучше он знал, что персы поклоняются пантеону богов. Чтобы отличить себя от зарубежных соседей, необходимо было сделать упор на веру в одного бога. Тимофей III, александрийский епископ, не только защищал монофизитство, но и приветливо встречал в городе священников, изгнанных из Рима, Константинополя и Антиохии за недостаточное поддержание халкидонства. Среди них был Юлиан Галикарнасский, который учил, что божественность Христа так сильна, что даже его человеческое тело становится нетленным, а значит, его воплощение «лишь кажется реальным».¹⁰

Феодора обратилась в христианство и в течение всей оставшейся жизни исповедовала крайнее монофизитство, о котором узнала в ранние годы своей жизни. Однако она не осталась в Александрии надолго после обращения. Даже Прокопий был вынужден признать, что сразу после крещения она забросила свой прежний образ жизни и, не имея средств к существованию, отправилась в Антиохию к давней подруге, тоже актрисе.

Эта подруга, по имени Македония, нашла новый способ выжить: она тоже забросила проституцию и поступила на службу в имперскую тайную полицию. Антиохия была третьим важнейшим городом в Византии после Константинополя и Александрии, и у Юстиниана имелась здесь сеть шпионов и информаторов, державших его в курсе всех событий. Македония тоже была таким информатором. Прокопий утверждает, что она сообщала Юстиниану новости с помощью писем – но в какой-то момент тот, по-видимому, приехал лично, так как Македония представила ему свою подругу.

Феодора больше не соглашалась стать подругой за деньги, но Юстиниан, даром что был старше её на двадцать лет, был поражён до глубины души и обещал жениться на ней. К 522 году она уже жила в Константинополе, в доме, которой ей подарил Юстиниан, он старался уговорить своих дядю и тётю, чтобы те одобрили этот брак. Сложность представлял закон, изданный Константином двумя столетиями ранее и призванный сохранять нравственность власти: консулам запрещалось брать в жёны актрис. Но еще большей помехой была тётка Юстиниана – жена Юстина Эвфимия. Она объявила, что никогда не одобрит брак – и не потому, что Феодора работала в публичном доме, а из-за её монофизитской веры.^[71]

Около 524 года Эвфимия умерла. Практически сразу же Юстин согласился изменить закон, накладывающий запрет на брак Юстиниана. Новый указ гласил: «Женщины, работавшие на сцене, но изменившие свою жизнь и забросившие бесславную профессию, очищены от всего позора». Забросившие карьеру актрисы теперь могли выходить замуж за кого угодно, и как только закон вступил в действие, Юстиниан и Феодора обвенчались в соборе Премудрости Божьей.¹¹

Этот закон был последним крупным деянием Юстина как императора. Ему было под восемьдесят, он часто болел и быстро утомлялся. Первого апреля 527 года он короновал Юстиниана как своего наследника. Жарким августовским днём Юстин скончался, и Юстиниан стал императором, а Феодора, ещё не достигшая тридцати лет, – императрицей.

В течение нескольких десятков лет корону Константинополя носили военные, заботившиеся прежде всего о защите границ империи от персов и гуннов, о распределении средств, управлении налогами, о договорах и альянсах. Юстиниан не забывал об этих вопросах – но в первую очередь он был христианским императором и воспринимал свои обязанности представителя бога на земле серьёзнее любого императора со времён Феодосия I.¹²

В 528 году он назначил комиссию для пересмотра громоздких и зачастую противоречащих друг другу законов, изданных восточными императорами за несколько столетий, и сведения их в один связанный кодекс. Первый том кодекса был закончен на следующий год, и вклад Юстиниана в этот кодекс чётко определял, как он представляет свое место в идеальном мире. Он спрашивал риторически: «Что может быть более великим или святым, чем императорское величие?», а затем указывал, что

«каждая интерпретация законов императором, сделанная на судебном заседании или как угодно иначе, должна расцениваться как правильная и не вызывать вопросов. Ибо, если в настоящее время только император может издавать законы, то только имперская власть может их интерпретировать, и императоры должны быть единственными создателями и интерпретаторами законов. Это утверждение не противоречит постановлениям основателей древних законов, так как имперская власть давала им такое же право».¹³

Юстиниан провозгласил для себя двойную легитимность – римских обычаев и христианской власти. Он был одновременно наследником Августа Цезаря и представителем Христа на земле. Его кодекс урегулировал налоги, присяги, владение землёй и вопросы веры. Первым законом первого тома значилось написанное самим Юстинианом: «Что касается великой Троицы, мы признаём единого Сына Бога, Бога от Бога, родившегося от отца до создания мира и времени, вечного со своим отцом, создателем всего сущего».¹¹

Нечто произошло почти незаметно за первые полтора года правления Юстиниана – его слово стало законом, и не только светским, но и духовным тоже. Несмотря на заявление Юстиниана, что он пользуется абсолютной властью (imperium) по древнеримскому образцу, утверждение о священности его власти точно было новым. Это утверждение подкреплялось христианской теологией, утверждавшей, что есть только один путь к Богу, только одно Слово, только один Сын – а значит, должен быть только один человек, имеющий полное, максимальное право говорить от имени Бога на земле.

Римский пантеон не мог обеспечить такую же весомость имперскому закону; самодержавные императоры прошлого использовали силу и жестокость как оправдание для исполнения своей воли. Юстиниан не стеснялся применять силу – но для него сила была всего лишь одним из методов. Главным обоснованием власти для него была идентификация его воли и воли Бога. С его властью никто не мог соперничать – кодекс от 529 года запрещал всем приверженцам римской и греческой религий публично обучать других. Как результат, была закрыта академия в Афинах – последняя школа, где обучали платонической философии, а ее преподаватели переселились в Персию. Как писал современник Агафий, «весь цвет тех, кто занимался философией, ушёл, так как они не терпели доминирующее [христианское] мнение и считали, что в Персии им будет значительно лучше… ушли в другое, чистое место с намерением провести там остаток своей жизни»¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 28

Глава двадцать девятая
Мор

Между 532 и 544 годами Феодора и Юстиниан переживают мятеж, византийское войско побеждает вандалов и остготов, но не Персию, а в бухте Золотой Рог высаживается бубонная чума

В 532 году персидский и византийский императоры решили отказаться от дальнейших посягательств на границы, чтобы решить свои внутренние проблемы. Они заключили договор о перемирии, который назвали Вечный Мир. Он продлился восемь лет.

Император Кавад скончался в возрасте восьмидесяти двух лет, назначив наследником своего любимого (и третьего по старшинству) сына Хосрова. Не будучи старшим, Хосров был вынужден защищать своё право на корону от братьев. Также он был вынужден положить конец восстанию оставшихся маздакитов^[72]. Хосров перебил мятежников, а их главарей обезглавил и, стремясь выказать справедливость, раздал их имущество персидским беднякам.¹

Пока Хосров старался утвердить свою власть в Персии, Юстиниан оказался на грани потери власти в Константинополе. Его дяде Юстину с трудом удавалось поддерживать империю в стабильном состоянии – а Юстиниан был реформатором, строителем, практиком, интересовавшимся каждым аспектом жизни государства. Прокопий утверждает, что Юстиниан практически не нуждался в отдыхе и приёме пищи. Он мог спать всего час за всю ночь, целый день обходиться без еды. Его обширный проект свода законов был всего лишь верхушкой айсберга; он имел планы грандиозной застройки Константинополя, повторного завоевания потерянных земель, превращения империи в процветающее царство Господа на земле.²

Константинополь

На всё это требовались деньги, приносимые налогами, и новые налоги, введённые Юстинианом, никому не нравились. Он воззвал к лояльности Синих, фракции, которую поддерживал с юности, но эта фракция, как и другие силы, оказалась ненадежна – ее сторонники были вооружены, амбициозны и ввязывались в любую драку, какая подвернется. Лояльность фракций не имела рациональных оснований: по словам Прокопия, им «были не интересны дела духовные и человеческие по сравнению с победами на состязаниях, и даже перед лицом неминуемой опасности или несправедливости, причиненной их родине, они оставались равнодушны, если это не ущемляло их фракцию»?

Для Юстиниана поддержка Синих оказалась фундаментом на песке. В январе 532 года двое преступников, один из которых был из Синих, а второй из Зелёных, были приговорены к повешению на суде в Константинополе. Их повели на казнь, но палач оказался некомпетентным – дважды верёвка рвалась и преступники падали на землю живыми. Прежде, чем палач успел совершить третью попытку, монахи из расположенного неподалёку монастыря вмешались и заявили, что преступники получили прощение свыше. Однако было слишком поздно: казнь уже всполошила собравшихся зрителей – и Синих, и Зелёных. Они подняли восстание, и на сей раз не друг против друга, а сообща, единой силой обратившись против власти в Константинополе.⁴

Подогреваемые чувством обиды (отчасти оправданным), члены фракций разъярились и пошли убивать. Их жертвами становились все без разбору служащие городской администрации, многие работники были перебиты. Повсюду в городе горели дома; собор Святой Софии, часть дворцового комплекса, строения рынка, десятки домов зажиточных граждан были сожжены дотла. Мятежники потребовали, чтобы Юстиниан выдал им на суд и расправу двух городских руководителей, особенно нелюбимых народом. Когда чиновников не вывели, беспорядки ужесточились. Мятежники пронеслись по городу с криками «Ника!» – «Победа!».

Тем временем Юстиниан, Феодора и высокопоставленные руководители Константинополя заперлись во дворце и тихо отсиживались там. Возможно, они надеялись, что восстание иссякнет. Вместо этого мятежники отправились на поиски нового правителя. Ипатий, племянник покойного императора Анастасия, живший с женою в Константинополе, заперся в своём доме, но мятежники силой схватили его, назначили новым императором^[73] и усадили на трон, стоявший на Ипподроме (стадион для гонок колесниц в центре города).⁵

Юстиниан решил, что наилучшим выходом будет отправиться к ближайшей гавани, сесть на один из царских кораблей и покинуть город, но Феодора остановила его. Она заявила: «Для того, кто был императором, невыносимо быть беглецом. Если ты желаешь спастись, это не сложно. Есть море и корабли, но когда ты спасёшься, то будешь рад обменять спасение на смерть. Я же принимаю изречение древних, что мантия – лучший погребальный саван^[74]». Феодора провела начало жизни в борьбе за выживание и не собиралась возвращаться к этому.⁶

Речь Феодоры отрезвила Юстиниана, и император со своими придворными решил продержаться немного дольше. Велизарий, главный полководец Юстиниана, вместе с командующим Иллирийской армией, который как раз прибыл в Константинополь по делам, составили план. Они уже вызвали подкрепления из ближайших городов, и те скоро должны были прибыть. В расчете на эти подкреплениями полководцы решили собрать всех солдат, каких смогут найти, пробиться сквозь противоположные ворота внутрь Ипподрома и нанести внезапный удар в надежде, что он посеет панику в толпе.

Тем временем один из секретарей Юстиниана, изображая предателя, сообщил вожакам бунтовщиков, будто император бежал, что ослабило их бдительность; другой чиновник отправился на Ипподром с мешком денег и начал раздавать взятки, что немедленно посеяло вражду между Синими и Зелёными, которые до того были союзниками.⁷

Когда прибыли подкрепления, два военачальника пробрались по опустевшим улицам (все жители находились на Ипподроме, приветствуя Ипатия). Велизарий собрал своих людей у небольших ворот рядом с троном Ипатия, в то время, как командир иллирийцев подошёл к воротам, известным как Врата Смерти. Когда бойцы хлынули в толпу, началась ожидаемая паника. Велизарий с напарником подавили восстание. Прокопий утверждает, что более тридцати тысяч человек погибли той ночью. Ипатия на следующий день поймал и убил какой-то солдат, оставшийся неизвестным, но оказавшийся очень полезным.

Восстание «Ника» было последним вызовом власти Юстиниана. В течение следующих тридцати лет он правил самодержавно, основываясь на убеждении, что во главе государства его поставил Бог, и отчасти для того, чтобы предотвратить любое подобное восстание. Его пристрастность к Синим заметно уменьшилась, и фракции оставались в конфликте друг с другом на всё оставшееся время его правления.

Восстание наложило свой след на город; десятки зданий были сожжены, большая часть богатых районов разрушена. Юстиниан начал грандиозную строительную кампанию, которой заведовал архитектор Анфимий из Тралл. Роскошные сверкающие дома выросли на месте руин. Святая София, собор Премудрости Божьей, стал сокровищем возрождённого города. Анфимий, будучи также грамотным математиком, спроектировал новый купол, поддерживаемый арками, который Прокопий считал чуть ли не волшебным.^[75] «Он непревзойдён в своей красоте, но выглядит устрашающе, ибо кажется, будто он висит в воздухе без твёрдой основы, на страх и риск находящихся под ним людей», – писал Прокопий. Потолок был выложен золотом и драгоценными камнями, которые добавляли цветное сияние к общему золотому блеску. На облицовку внутреннего святилища пошло сорок тысяч фунтов серебра, и вся церковь была наполнена реликвиями и сокровищами. Всё вместе казалось «лугом, заполненным цветами – пурпурными и зелёными, светящимися красным и белым», по словам Прокопия.⁸

Украшая столицу, Юстиниан также не забывал о своих планах касательно возвращения потерянных когда-то земель на западе. Королевства варваров заняли бывшие провинции империи: вестготы в Испании, вандалы в Северной Африке, остготы в Италии, франки в Галлии. По мнению Юстиниана, это были не государства, а лишь наросты на римской земле. В его планах было не завоевание, а лишь возвращение то, что ему принадлежало. Юстиниан всё ещё считал эти западные земли римскими, а значит, принадлежащими ему.

Очередное завоевание Рима

Своей первой целью Юстиниан выбрал Северную Африку и назначил Велизария командовать кампанией. Велизарий отплыл из Константинополя с пятью тысячами кавалерии и десятью тысячами пеших воинов. Он прибыл к побережью Северной Африки в удачный момент: половина армии вандалов отсутствовала, подавляя мятеж. Армия правителя вандалов Гелимера, дальнего родича основателя государства Гейзериха, была слишком мала, чтобы защитить страну от византийцев. Вместо этого Гелимер собрал своих стражников и с ними бежал из своего дворца в Карфагене. Прокопий был с Велизарием, когда полководец входил в город. Он написал: «Никто не помешал нам пройти, так как ворота были открыты, а во всём городе зажжены огни, так что город весь сиял, а оставшиеся на месте вандалы молились в святилищах».⁹

Византийцы заняли город мирно. Гелимеру, наконец собравшему всю свою армию, пришлось штурмовать собственный город, чтобы удержать престол, но он потерпел поражение. В этой битве, произошедшей в середине декабря 533 года, вандалы были разбиты, а их народ – уничтожен. Они шли к своему концу ещё со дня смерти Гейзериха в 477 году. Прокопий утверждает, что в 533 году стены Карфагена осыпались и разрушались на глазах. Пятидесятилетнее правление Гейзериха было единственным, что сплачивало нацию, и без него вандалы жить не могли. У них так и не развилась никакая другая общность, кроме понятия «люди Гейзериха».¹⁰

В 535 году Велизарий с триумфом вернулся в Константинополь. После этого Юстиниан отправил его со второй кампанией на Запад – в Италию, до сих пор бывшую сердцем империи; ею не слишком умело правил король остготов. Выросший в обстановке постоянных стычек между своими регентами и знатью, юный правитель Аталарих был вынужден искать утешения в вине. К 18 годам он упился до смерти, и новым правителем остготов был избран его старший родственник Теодахад.¹¹

Велизарий высадился в Сицилии в конце 535 года и с лёгкостью захватил её. Затем он отправился к берегам Италии и захватил древний прибрежный город Неаполь, находившийся в то время под контролем остготов. Поражение лишило легитимности престарелого Теодахада. Остготы, недовольные падением города и попытками Теодахада заключить перемирие с помощью продажи части земли Юстиниану, позволили воину по имени Витигес сместить Теодахада с трона и убить его. Древний германский обычай избирать правителем полководца был ещё в силе, и Витигес в письме обратился к своему народу:

«Мы сообщаем, что наши соплеменники-готы в кругу мечей подняли нас по древнему обычаю на щите и с божьим благоволением даровали нам королевское достоинство, превратив оружие в эмблему чести того, кто заработал её в сражениях. Знайте, что не в углу комнаты для совещаний, но на бескрайних равнинах я был избран царём, и не изящные речи подхалимов, но рёв труб возвестил моё прибытие, чтобы народ готов, поднятый звуком, пробуждающим прежнее бесстрашие, мог вновь взглянуть на своего короля-воина».¹²

Пока Витигес короновал себя в Равенне, Велизарий начал двигаться от побережья. В декабре 536 года он захватил Рим. Лёгкая победа в Северной Африке не повторилась, и у полководца ушло четыре года на то, чтобы добраться до Равенны и пленить Витигеса. В 540 году он захватил предводителя остготов и провозгласил себя хозяином Италии.¹³

Впервые за более чем сотню лет империя была на грани восстановления. Но связь между императором и Велизарием прекратилась. Юстиниан убедился, что его военачальник собирается объявить себя правителем Италии. Вместо того, чтобы позволить закрепить достигнутый успех, император приказал ему вернуться в Константинополь. Велизарий направился в обратный путь, захватив с собою Витигеса и оставив основные силы в Италии для поддержания византийского контроля. Чтобы защитить византийские гарнизоны, Юстиниан заключил договоры с предводителями трёх северных племенных союзов – гепидами, лангобардами^[76] и герулами, уговорив их расположиться вдоль итальянской границы, на северо-востоке от гор, и защищать границу от любых посягательств других народов.¹⁴

Однако, как только Велизарий ушёл, оставшиеся остготы избрали нового правителя, воина по имени Тотила, и вновь начали сражаться против византийской оккупации. В течение следующих десятилетий контроль над Италией переходил от Византии к остготам и обратно несколько раз. Витигес погиб в неволе, племенные союзники Юстиниана продолжали стеречь границы, не принимая участия в конфликтах. Ни у кого не было достаточно людей, чтобы довести сражения до окончательной победы. Остготский посол отметил, что война «никому не принесла успеха», и это было еще преуменьшение.¹⁵

Войны в Италии и Северной Африке вкупе с грандиозным строительным проектом в Константинополе изрядно пошатнули казну государства. Договор о «Вечном мире» предусматривал, что Византия каждый год будет платить Персии дань, но Юстиниан более не мог себе это позволить. Оплата обернулась долгами. В июне 540 года Хосров отправился в Сирию и в качестве наказания ограбил древний город Антиохию.¹⁶

Велизарий ещё не вернулся в Константинополь со своей армией, а без этого у Юстиниана практически не было людей для защиты. Он отправлял Хосрову сообщения с обещаниями уплатить дань, как только соберёт деньги. Хосров принял отсрочку и начал медленно отступать через Сирию, взяв антиохийских пленников с собой. По дороге он возместил затраты на поход, требуя у лежащих на его пути византийских городов выкуп под угрозой уничтожения.¹⁷

В это время Юстиниану удалось собрать дань, но Хосров настоял на том, чтобы оставить персидский гарнизон на римской территории. Он также начал строительную кампанию, специально для того, чтобы обозлить византийского императора – приказал своим архитекторам составить точный план разграбленной Антиохии и по этому плану построить собственный город, точь-в-точь напоминающий Антиохию, на своей территории, близ Аль-Мадаина. Там он разместил антиохийских пленных. Арабский историк альт-Табари написал: «Когда они вошли в городу то жители каждого дома заняли соответствующий дом; это выглядело так, будто они никогда не покидали Антиохию». Большинство персов звали город Аль-Румийя, «Город греков»^[77], но Хосров называл его «Построенный лучше Антиохии». Предвидя начало войны, он также построил стены для укреплений Дербента, города-хранителя Каспийских ворот.¹⁸

Юстиниан, не желая опустошать казну для финансирования дальнейшей войны, послал письмо с просьбой восстановления мира, но Хосров его проигнорировал. Он желал положить конец «Вечному миру», и в 541 году совершил очередное вторжение. К тому времени Велизарий уже вернулся и взял на себя защиту Византии. Он добился нескольких небольших побед, но очень скоро успех стал клониться на сторону персов: задолго до того, как война переместилась в Персию, Хосров захватил крепость Петру и окружающие ее земли, а попытки Велизария отбить крепость Нисибис провалились.¹⁹

Сражения не дали успеха византийской армии, но тут появился ещё более страшный враг. В 542 году, как раз когда Хосров пересекал Евфрат, чтобы вновь напасть на Византию, к пристани в Золотом Роге пришвартовался корабль, который привёз зерно из устья Нила. Холодная и тёмная погода прошлых лет сократила урожаи, и народ восточной части империи был слабее и голоднее, чем обычно. Но вскоре после того, как корабль бросил якорь, по порту начала распространяться болезнь. Это была хворь, известная с давних времён, но незнакомая жителям Константинополя: внезапная лихорадка, сопровождающаяся опухолями в паху и под мышками, с последующей комой и смертью.

Врачи, вскрывавшие тела погибших с целью найти причину заболевания, обнаруживали в центре опухолей гнойные нарывы, окружённые мёртвой тканью. Они ничего не могли поделать – ничто не помогало остановить распространение болезни. Поначалу смертность от нее не превышала последствия эпидемий, периодически прокатывавшихся по пригородам Константинополя. Однако в считанные дни уровень смертности удвоился, а затем удвоился вновь. Это была катастрофа, которой не было равных. Как написал Прокопий, «эта болезнь подошла близко к уничтожению всего рода человеческого».²⁰

Болезнь в полной силе властвовала над городом в течение трёх месяцев. По словам Прокопия, «пять тысяч человек умирали каждый день, потом дошло до 10 тысяч, и на этом не остановилось». Некоторые жертвы покрывались чёрными прыщами размером с чечевицу и погибали в кровавой рвоте. Другие, сходящие с ума из-за лихорадки, погибали в страшных мучениях, когда их опухоли вскрывались. Агония некоторых людей длилась по несколько дней, а некоторые выходили из домов здоровыми, но лихорадка настигала их в пути, они падали и лежали на дороге до смерти. Иоанн Эфесский, переживший чуму, писал, что никто не выходил на улицу без таблички со своим именем, прикреплённой к руке или шее, по которым их опухшие тела могли быть опознаны родственниками.²¹

Болезнью, заполонившей Константинополь, была бубонная чума, названная так из-за опухолей-бубонов, переносимая блохами, путешествовавшими из порта в порт с корабельными крысами. Бубонная чума не обрушивалась на Константинополь ранее, но из-за холодной и влажной погоды, установившейся после 535 года, произошло совпадение ряда благоприятных для возбудителя болезни факторов: падение температуры обеспечило идеальный климат для процветания бактерии Yersinia Pestis, возбудителя чумы, годы низких урожаев вынудили Константинополь увеличить импорт зерновых, приводя корабли со всего Средиземного Моря в Золотой Рог, а население Византии стало слабее, голоднее и уязвимее, чем раньше. Не тот, так какой-нибудь другой корабль неизбежно занес бы эту заразу в город.

Люди умирали, умирали… Историк Евагрий Схоластик страдал от опухолей, но выжил – один из немногих, переживших эпидемию. Однако он потерял жену, детей и внуков. В своей хронике, в целом бесстрастной, Евагрий писал: «Став свидетелями гибели друзей и родственников, многие желали умереть и специально находились как можно ближе к заражённым, но болезнь обходила их, будто противясь их желанию». Тела погибших сначала хоронили на константинопольских кладбищах, но когда они переполнились, начали складывать в братские могилы, вырытые по всему городу Церемоний не соблюдали, тела сбрасывали в ямы как можно быстрее. Когда Юстиниан (который, по словам Прокопия, тоже страдал от бубонов, но выжил) понял, что рыть могилы больше негде, он приказал снять верхушки башен на другом конце Золотого Рога и сбрасывать трупы в эти башни. По словам Прокопия, зловоние заполонило город, ещё сильнее удручая обитателей.²²

Чума временно положила конец войне с Персией. Болезнь дошла также и до Ктесифона, и Хосров сам отступил, вернувшись через Евфрат, чтобы позаботиться о своих людях. В течение следующего года чума распространилась на запад, в земли франков. Григорий Турский отмечает вспышки «опухолей в паху» в 543 году. Однако сама вирулентность чумы была её слабым местом. К 543 году от чумы погибло столько людей (двести тысяч в одном Константинополе), что возбудитель её более не мог развиваться в полной мере. Вскоре просто кончились незаражённые люди, и болезнь пошла на спад.

Это позволило Хосрову вернуться. В 544 году он осадил византийскую крепость Эдессу. Если бы та пала, Хосров смог бы пройти по византийской земле вплоть до Малой Азии, захватив её. Эдесса была хорошо защищена, и он тщательно спланировал осаду. Люди Хосрова соорудили за городскими стенами круглую насыпь из земли и дерева, старательно возводя её слой за слоем. Эвагрий отмечал: «Постепенно поднимая её и приближая к городу, Хосров поднял её выше городской стены, так, чтобы осаждающие могли метать снаряды в защитников с выгодной позиции». Стараясь обрушить насыпь, защитники города прорыли тоннель под городскими стенами по направлению к насыпи, вырыли камеру и хотели поджечь насыпь, но в подземном коридоре не хватало воздуха для подпитывания огня.²³

Тогда они всё-таки заставили дерево гореть, используя комбинацию серы и битума. Дым начал подниматься, проникая сквозь завал. Чтобы замаскировать дым, защитники стреляли в насыпь горящими стрелами, таким образом, меньший дым скрывал больший. Вскоре деревянная основа конструкции прогорела, и насыпь осела.

Хосров послал свои армии к стенам на последний штурм – но всё население, включая женщин и детей, выстроилось цепочками и передавало защитникам ёмкости с кипящим маслом, которым поливали осаждающих. Персидские воины начали отступать, и Хосров больше не мог заставить их продолжать атаку Когда на стены вышел переговорщик и предложил договориться, Хосров согласился и, получив грандиозный выкуп золотом, отступил. Вскоре после этого он заключил пятилетнее перемирие с Юстинианом, успокоившее обе империи, измотанные войнами и чумой.²⁴

И Прокопий, и Евагрий связывают провал осады Эдессы со священной реликвией, издревле хранившейся там. Среди жителей города ходила легенда, согласно которой в 30 году и. э. Эдессой правил царь Абгар. Он заболел и отправил посла в Иерусалим к пророку Иисусу, чтобы тот исцелил его. Иисус написал ответ, обещая исцелить его с помощью письма и ученика, который принесёт это письмо. Когда письмо прибыло в Эдессу, Абгар выздоровел. Епископ Кесарей Евсевий в начале IV века утверждал, что не только видел письмо, но и перевёл его с сирийского.²⁵

Вскоре история обросла подробностями. Говорили, что ученик принёс не только письмо, но и платок, на котором чудесным образом отпечатался лик Иисуса. Именно этот платок, известный как Мандилион, жители Эдессы ценили больше всего. Прокопий утверждал, что они верили, будто Эдессу невозможно захватить, пока Мандилион находится в её стенах. По словам Евагрия, огонь под насыпью занялся только после того, как Мандилион омыли в воде и этой водой окропили дерево. Огонь был таким ярким и неугасимым, что Хосров был вынужден признать «свое позорное неразумие, которое внушило ему мысль, что он может господствовать над Богом, которому мы поклоняемся».²⁶

Кроме описания эпидемии, свидетельства историков показывают нам мир, в котором христианство не без трудностей сосуществовало с абсолютной властью сил природы. «Для этих бед нет объяснения, кроме отсылки к Богу, – прямо пишет Прокопий и добавляет: – Я не могу сказать, является ли разница в симптомах зависимостью от особенностей тел разных людей, либо это зависит от веления Его, принесшего болезнь в наш мир». Евагрий приписывает ход эпидемии «воле Господа», а Иоанн Эфесский считает, что испытанный людьми ужас – это «знак благоволения Господа и призыв к покаянию».²⁷ Впрочем, ни один из историков VI столетия не заявляет, что Христос, который оборвал осаду Эдессы, мог так же прекратить чуму. Война была исконно человеческим деянием, но чума была чем-то иным, в чем-то подвластным Богу, но также плотно вплетённым в ткань Вселенной.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 29

Глава тридцатая
Небесный властитель

Между 536 и 602 годами правитель Пэкче обращается к правителю страны Ямато. Буддизм добирается до Японских островов, и Ямато получает свою первую конституцию

В 536 году, через девять лет после пришествия буддизма в его страну, правитель Силлы Попхын объявил начало новой эры: эры Канвой, «Знакомства с истоками». Он сделал буддизм государственной религией, издал свод законов и дал Силле бюрократию. Новое имя отметило рождение Силлы как государства, не менее важного, чем его соседи Пэкче и Когурё.¹

Теперь полуостров был вовлечён в противостояние трёх равных государств. По языку, по этническим признакам, по обычаям и общей культуре, а теперь и по религии государства были схожи. Резкий восход Силлы поставил её на одну черту с соседями. Все три государства были буддистскими странами – с монархами, бюрократией, сводами законов, стремлением следовать китайским традициям и желанием стать «крупнейшей рыбой в пруду».

К сожалению, на полуострове было слишком мало места для расширения. Море с юга и востока, Китай с запада и сильный холод на севере означали, что страны были вынуждены вновь и вновь конфликтовать друг с другом, с перевесом сил то на одной, то на другой стороне полуострова. У вестготов, остготов и франков была возможность расселиться по обширной территории без постоянных столкновений друг с другом, но государства на полуострове были вынуждены сражаться – и они постоянно сражались. Ни одно государство не исчезало надолго и не оставалось доминирующим.

Около 540 года, когда Силла процветала, её сосед Пэкче тоже был в процессе восстановления. Попхын из Силлы избрал идею времени для объединения своей нации, чтобы дать народу почувствовать своё место в обширном азиатском калейдоскопе; вместо этого правитель Пэкче Сон выбрал идею места. Он переместил столицу из безопасного, защищённого горами Онджина в город Саби, расположенный рядом с рекой Кум, на открытой равнине. Смысл перемещения был прост: Пэкче должен был превратиться из обороняющегося, окружённого стенами государства, оберегающего свою территорию, в расширяющуюся страну с претензиями на господство над всем полуостровом.²

В попытке стать главной силой среди трёх противоборствующих держав правитель Сон из Пэкче заключил альянс с китайской Южной Лян. Ослабив давление на страну Когурё, также заключившую союз с Китаем, он наладил дипломатический контакт с северными династиями Восточного и Западного Вэй. Когурё, всё ещё наибольшее и сильнейшее из трёх королевств, было сильным врагом северных китайских царств, которые располагались достаточно близко, чтобы проявлять опасный интерес к полуострову. Правитель Сон, отделённый морем от материка, был более склонен совершать акты доброй воли на международной арене, особенно те, которые могли бы поставить Когурё под угрозу.

В 540-х годах Когурё страдало от насилия и гражданской войны. Страна оставалась могущественной, но беспорядки в ее столице Пхеньяне неизбежно приводили к тому, что меньше внимания уделялось контролю за границами. В это же время скончался Попхын, правитель Силлы, и на трон взошёл юный и амбициозный Чинхын, унаследовавший организованную, мирную страну, готовую к расширению. Правитель Пэкче извлёк пользу из этой ситуации и убедил Чинхына присоединиться к нему и вместе напасть на Когурё.

В частности, Сон из Пэкче положил глаз на область бассейна реки Ханган, ранее принадлежавшую Пэкче, но завоеванную Квангхето Великим в прошлом веке. Он был уверен, что эта земля принадлежит ему – даже если на неё претендует Когурё, исконно она принадлежала Пэкче. Армии Когурё, отправленные в другие края, были не в состоянии защитить территорию, и к 551 году объединённые армии Силлы и Пэкче разгромили силы Когурё. Однако Чинхын из Силлы играл по своим правилам, и в последний момент напал на своего союзника и присвоил добычу.

Сон из Пэкче еще некоторое время упорно цеплялся за низовья Хангана, но его войска вскоре были изгнаны. Он затеял сражение с гигантом, ничего за это не получил – и сильно разъярился. Вернувшись домой, Сон составил новый план. Он отправил дары (статую Будды из золота и меди и буддийские книги) на восток, на Японские острова, и попросил тамошнего правителя о помощи.^[78]

В течение как минимум двух столетий королевства на полуострове знали об обитателях восточных островов. Они были известны как народ Вэ, и время от времени появлялись, чтобы торговать либо воевать.

Мы знаем довольно мало о ранних днях Вэ. История древнейших культур Японии не записана. Старейший исторический документ, «Кодзики», был написан только в VII веке нашей эры. Археологи, работающие скорее с предметами, а не с записями, называют первую эру японской истории «периодом Дзёмон», что значит «Помеченный верёвкой». В тот период жители Японских островов помечали свою керамику, прижимая к изделиям плетёную верёвку.^[79]

Около 400 года до н. э. с севера островов начала распространяться новая культура, принося с собой новые методы сбора урожая, и обработки бронзы и меди и другие новшества. Эти методы, скорее всего, были принесены в Японию переселенцами из Китая или с корейского полуострова, либо же и оттуда, и оттуда. Комбинация оригинальной культуры с этими инновациями отмечает новый исторический период, Яёи, который (после переходного этапа, длившегося около ста лет) продолжался приблизительно от 300 года до н. э. до 250 года н. э.

К 250 году нашей эры Япония, как и её соседи с запада, уже превращалась из конгломерата неустойчивых союзов воинственных кланов в централизованную монархию. Воинственные кланы, известные как удзи, ещё существовали, география страны (четыре крупных острова и множество небольших; горы, разделяющие даже крупные острова на отдельные области) способствовала возникновению многочисленных независимых владений. Однако к 270 году Япония имела как минимум одного крупного правителя и его правящую семью. Династия Ямато правила плодородной равниной на самом крупном из японских островов – равниной Ямато, дававшей лёгкий проход к Внутреннему морю.³

Первый период владычества Ямато был отмечен коронацией полумифического правителя Одзина в 270 году. Одзин – первый японский монарх из упомянутых в «Кодзики», который мог быть настоящей исторической личностью. Однако о нем сказано, что он занял престол в возрасте семидесяти лет и правил в течение сорока лет, а это маловероятно.^[80]

В действительности настоящий Одзин скорее всего был не царём, а полководцем, сумевшим подчинить своих соседей. В течение следующих нескольких столетий его род управлял Ямато, но они не были единственными правителями всего домена, не говоря уже о ближайших островах. Они стали известны как тэнно, «небесные монархи». Они не собирали колоссальных армий, не контролировали торговые пути. Вместо этого они обеспечили точку связи, где божественное могло встретиться с земным, где присутствие святости неизвестным для нас из современных источников способом обеспечивало стабильный центр для населения островов^[81].

Множество племенных вождей и полководцев сосредоточились вокруг центра Ямато. На южном острове, известном как Кюсю, жили кланы бамбецу, «иностранные кланы» – сложная структура семей, чьи предки переселились с корейского полуострова или с материковых территорий Китая и обосновались там; память об этом еще была свежа. На северном острове Хоккайдо жили люди, которых Ямато звали эдзо – варвары. Принадлежность к царскому роду значила немного, пока люди не провели черту между цивилизацией (собой) и варварами (остальными).⁴

В 552 году прибытие даров от Пэкче поставило правителя Ямато перед выбором – принять их и согласиться на союз, либо отказать и изолироваться.

Японские хроники рассказывают, что небесный правитель Киммэй созвал глав союзных ему кланов и советовался с ними, принимать ли дары. Небесные правители могли быть центром соединения Земли и Неба, но главы кланов являлись настоящей политической силой на землях Вэ, и в этом случае их мнения не сходились. Клан Накатоми, контролировавший поклонение традиционным японским божествам, был против, как и члены клана Мононобэ, протестовавшие не столько против религии, сколько против её иностранного происхождения. С другой стороны, предводитель могущественнейшего в Японии клана Сога выдвинул аргумент, что раз остальные царства исповедуют буддизм, Японии пора к ним присоединиться. Он был убеждён сообщением, которое прислал Сон: «От дальней Индии и до трёх корейских царств все почитают это учение, и не найдётся никто, кто бы не уважал его». Никто на востоке от Китая не хотел «отбиваться от стаи», выделяясь из общего потока.⁵

Киммэй решил сохранить статую, и в качестве благодарности отправил армию на помощь Сону. Сон направил удар на крепость Квансан, ключевой пункт обороны Силлы. Несмотря на подкрепления, битва обернулась катастрофой. Сон был убит, а армия Пэкче отброшена; Чинхын из Силлы, ободрённый победой, продолжал с боем продвигаться на юг до тех пор, пока в его владениях не оказалась не только земля в бассейне Хангана, но и окрестности реки Нактонган до южного побережья полуострова.

За несколько лет Чинхын сделал свою страну крупнейшей и сильнейшей на полуострове. Карта вновь изменилась. Теперь уже Силла, а не Когурё была «царём горы». Новый правитель Пэкче, сын Сона Видок, поспешно заключил альянс с бывшим врагом, царём Когурё, чтобы оградить себя в будущем от агрессии.^[82]6

Тем временем на востоке от полуострова образ Будды был в опасности. Правитель Ямато Киммэй позволил главе клана Сога, Сога-но-Инаме, построить храм и начать следовать по пути буддизма, но эта религия вскоре подверглась испытаниям. Глава клана Накатоми предупредил, что древние боги Японии накажут того, кто вторгся на их территорию. Сога-но-Инаме проигнорировал предупреждение – но в столице разразилась эпидемия, после которой Сога внял угрозе, выбросил статую в канал, а храм сжёг.⁷

Однако учение Будды уже пустило корни. Сейчас нам сложно с точностью сказать, как выглядела традиционная японская религия, позже ставшая известной как синтоизм, до появления буддизма. Письменность пришла в Японию вместе с буддизмом, и все подробные описания были сделаны уже после того, как буддизм прочно укрепился в Японии. Синтоизм основывался на ритуалах, исполняемых в ками – священных местах, где земной мир пересекался с миром божественным. Главы кланов были обязаны следить за соблюдением ритуалов и содержать ками в чистоте.⁸

Так или иначе, в VI веке синтоизм был тесно связан с определёнными местами. Это была местная религия в наиболее строгом смысле этого слова. Универсализм буддизма означал, что эти две веры не пересекались. Буддизм со своими глобальными истинами и всеобъемлющими понятиями предлагал ответы на вопросы, которых в синтоизме никто даже не задавал. Статуя Будды из золота и меди могла лежать в грязной канаве – но после 552 года слова Будды неостановимо распространились по Японским островам.

Избавившись от Будды, Сога-но-Инаме защитил власть своего клана. Теперь отступник Накатоми не мог использовать новую религию как оправдание соперничеству с влиянием Corn на правителя. Монарх Киммэй и его династия прозвали себя Великими – но их величие было неопределённым и весьма нестойким. Они источали святость, но их земная власть поддерживалась растущим доверием к клану Сога.⁹

Из трёх царских жён Киммэя две были из семьи Сога. Киммэй сам организовал свадьбу своего сына и наследника Бидацу с одной из собственных дочерей, сводной сестрой принца от одной из жен, урожденной Сога, ещё плотнее привязывая клан к престолу. Когда он скончался, Бидацу спокойно занял престол; после его тринадцатилетнего правления трон достался его брату Ёмэю, который правил два года, а затем его брату Сусюну, правившему пять лет. Все они были детьми Киммэя от его жён из клана Сога, и Сога были заинтересованы в том, чтобы оставить их у власти.

Как и его братья, Сусюн пришёл и оставался у власти благодаря влиянию клана Сога, но, в отличие от братьев, он конфликтовал с влиятельными лицами.

Он поссорился с главой клана Сога, Умако, который был также его дядей. Официальные хроники утверждают, что он «ненавидел дядю за своеволие, которое тот проявлял, будучи на посту Великого Имперского Предводителя. Однажды государю преподнесли голову дикого кабана, и он спросил, когда голова его врага будет подана ему таким же образом». Сога-но-Умако получил известие об этой не особо завуалированной угрозе и отреагировал первым – послал убийцу чтобы избавиться от своего высокопоставленного племянника. В то же время он направил свой клан на могучего соперника, способного померяться силами с кланом Сога – анти-буддистский клан Мононобе, находившийся в союзе с также анти-буддистской семьей Накатоми. Когда пыль осела, клан Мононобе был разгромлен, хоть и не уничтожен, а Су-сюн убит.¹⁰

Старшей из претендентов на трон была женщина по имени Суй-ко. Она могла претендовать на власть по трем веским причинам: она была дочерью Киммэя и родственницей предыдущих правителей, её мать происходила из клана Сога, и она была не только сестрой Бидацу, но и женой. Сога-но-Умако желал видеть её на троне. Официальные хроники утверждают: «Он хотел кого-то, кого смог бы контролировать, поэтому выбрал женщину». Вместе с ней в качестве регента он поставил ещё одного члена клана Сога, Сётоку Тайси – учёного-буддиста, ставшего первым настоящим политическим деятелем Японии.¹¹

Девятнадцатилетний во время своего назначения в 593 году, регент Сётоку сделал большой шаг, когда ему исполнилось тридцать лет. Он отправил посланников в Китай, требуя, чтобы послы были приняты как представители равноценной независимой державы. В попытке ослабить власть глав кланов он учредил ряд государственных званий на китайский манер, поименованных по важнейшим добродетелям, таким, как верность, справедливость и мудрость. Это было сделано для напоминания чиновникам, что они служат из-за своих личных качеств, а не по праву рождения. Он взял на себя труд создания письменного свода принципов, по которым династия Ямато держала власть. Впервые небесным правителям была предложена более конкретная опора, чем смутный принцип божественного права.

Конституция из семнадцати статей (Дзюситидзё Кемпо) была опубликована в 602 году. Она не является конституцией в западном смысле этого слова – не объясняет структуру правительства, не ограничивает власть правителя. Вместо этого она излагает принципы, по которым монархи Ямато должны править своим государством, а люди – соглашаться на то, чтобы ими правили.

«Если правление создает гармонию, а подданные приветливы, если все прислушиваются к доводам, то путем разума можно найти выход из любого конфликта.

Имперской власти нужно беспрекословно подчиняться. Властелин – это Небо, а подданные – это Земля. Посему, если Властелин говорит, подданные повинуются. Неподчинение ведёт к личному поражению. Если народ будет соблюдать приличия, государство будет само себя направлять».¹²

В каждой строчке конституции проявляется убеждение, что монарх является правительством, что предводитель является законом. Если предводитель – это закон, то нет нужды в законе письменном для его ограничения. Необходимо только, чтобы правитель был честен и справедлив. Конституция не старается приуменьшить важность закона – она настаивает на важности моральных характеристик правителя и народа. Всё остальное должно гармонично проистекать от этого.

Это была простая и изящная точка зрения: если тот, кто занимает престол, будет морально и духовно чист, то страна будет жить в мире. Именно эта политическая философия запретила клану Сога иметь власть. Если монарх был не только небесным правителем, но и воплощением земного закона, Сога некуда было пристроиться. Назначив Сётоку регентом, Сога сам лишил себя власти.

Однако, как и принцип Небесного мандата, конституция Семнадцати Статей также была палкой о двух концах. Потеря добродетели значила, что у закона более нет духовной силы, а небесный правитель только прикидывался полноправным королём. Потеря добродетели значила, что правитель может быть смещён – в полном соответствии с конституцией.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 30

Глава тридцать первая
Воссоединение

Между 546 и 612 годами династия Суй воссоединяет юг и север, а династия Тан пожинает плоды

За морем Лян У-ди из Южной Лян вновь пытался вступить в монастырь и посвятить свою жизнь просветлению. Он правил Южной Лян в течение сорока пяти лет, он состарился, устал, а войны в окружающем мире не приносили ему умиротворения. И опять его министры заплатили выкуп, чтобы забрать его – на сей раз даже более крупный. Вновь Лян У-ди был вынужден покинуть монастырь и вернуться во дворец.

Вскоре после его возвращения на Севере произошла очередная смена власти. Военачальник Гао Хуан, стоявший у трона Восточной Вэй, скончался. Он долго поддерживал видимость того, что законный правитель Вэй сидит на троне, и, оставаясь в тени, использовал императора с королевской кровью как марионетку. Это была классическая стратегия, сохранявшая миф об избранном небесами императоре, но сын Гао Хуана не стал её терпеть. В 550 году он сместил императора-марионетку и назначил себя новым императором и основателем новой династии: Северной Ци. Через два года после занятия престола он велел убить предыдущего императора-марионетку и всю его семью.

Теперь тремя правящими династиями в Китае стали Южная Лян, Западная Вэй и Северная Ци. В представителях Западной Вэй и Северной Ци текла северная кровь, и Южная Лян все еще воспринимала их как иностранцев.

Давняя враждебность между «китайцами» и «варварами» была далека от исчезновения. Южане презирали северян, в то время как жители Севера трепетно защищали своё варварское прошлое. Северянин Ян Сюань-ци написал в VI веке о пьяном южанине, который громко сказал своим друзьям в присутствии северянина-владельца дворца, что северяне – это всего лишь варвары. «Законное право наследования только у южан», – насмешливо заявил он.

Владелец дворца на севере ответил, что ни за что не согласился бы жить на юге.

«Там жарко и влажно, и полно насекомых, приносящих малярию. У вас может быть правитель и двор, но ваш правитель слишком властолюбив, а его подчинённые жестоки. Наша династия Вэй получила королевские регалии и основала свой двор в районе горы Сун и города Аоян. Она контролирует область пяти священных гор, находясь в пределах четырёх морей. Наши законы о новых обычаях можно сравнить с законами пяти древних мудрых правителей. Ритуалы, музыка, законы – всё это процветает на уровне, которого не могли добиться сто царей. Как же вы, благородные, соседи рыбы и черепахи, можете так неуважительно относиться к нам, когда приходите почтить наш двор, пьёте воду из наших прудов, едите наш рис и просо?».¹

Эта речь апеллировала к древним обычаям, законам, ритуалам, учениям и божественной поддержке – к каждой древней традиции, которую южане считали своей.

Когда династия Северная Ци сместила своего предшественника, один северянин решил прекратить вражду и даже заключить союз с югом. Военачальник Хоу Цзин, служивший Западной Вэй, решил, что у него не будет будущего при новом режиме. Он отправил послание Ляну У-ди, предлагая передать югу тринадцать бывших территорий династии Вэй и многочисленную армию в обмен на высокий пост в южном правительстве.²

Лян У-ди принял предложение, но когда сделка состоялась, Хоу Цзин счел свою новую должность недостаточно высокой. Он заключил союз с другим недовольным – одним из многочисленных сыновей Ляна У-ди, Цзянем, которого тоже не устраивала его должность. Вместе они собрали армию и отправились с походом к столице Южной Лян, Нанкину, где старый правитель был вынужден выдержать долгую и жестокую осаду. Современные хроники рассказывают о голодающих горожанах, гонявшихся за крысами в надежде добыть хоть немного мяса; о солдатах, варивших собственные кожаные доспехи, чтобы сделать их достаточно мягкими для еды.

Наконец Лян У-ди сдался. Его поражение было неизбежно. Он открыл ворота и позволил своему сыну и бывшему союзнику войти. Цзянь сместил своего отца, не убивая его, но посадил в темницу и так плохо кормил, что старик умер от истощения. Ему исполнилось восемьдесят шесть лет, и с момента завоевания престола он трижды пытался оставить должность. Цзянь, отныне Лян Цзянь Вэнь-ди, правил не более года, пока не пал от руки бывшего союзника, Хоу Цзина. Хоу Цзин погиб, когда младший брат правителя поднял против него восстание и вторгся во дворец. Память об ужасной осаде была еще свежа, поэтому народ Нанкина с удовольствием разорвал Хоу Цзина на куски.³

Младший брат занял трон, приняв имя Лян Юань-ди, третий правитель Южной Лян. Лян Юань-ди был учёным-даосом (в отличие от своего отца), в его личной библиотеке имелось более двухсот тысяч книг. Его правление длилось менее трёх лет – его племянник отправился на север, собрал армию и с ней вернулся на юг, угрожая вновь осадить Нанкин. Поняв, что поражение неизбежно, Юань-ди сжёг все свои книги. Буддизм не помог его отцу, а даосизм не спас его самого.

Нестабильность власти в Южной Лян продолжалась. В промежутке между 554 и 557 годами на престоле сменились трое императоров. В 557 году недолговечной династии пришёл конец, когда очередной военачальник провозгласил себя основателем новой династии, Южной Чэнь. Эта династия едва продлилась тридцать лет.

Север тоже был не в лучшей форме. Западая Вэй также пала, когда один из военачальников сверг правителя и назначил своего сына новым правителем Северной Чжоу. Несколькими десятками лет ранее страной правили Восточная Вэй, Западная Вэй и Южная Лян. Теперь правящими династиями были Северная Ци, Северная Чжоу и Южная Чэнь. В 577 году северная Чжоу поглотила Северную Ци, и Китай вновь оказался разделённым на две части – Северную Чжоу и Южную Чэнь, занимавшими практически то же пространство, как и старые царства Северная Вэй и Южная Лян сорок лет назад.

Убийства и узурпация власти стали традицией. Легитимность власти превратилась в миф на обоих берегах Янцзы. На некоторое время стало ясно, что божественное право достаётся тому, у кого длиннее меч.

Север и юг стали двумя отдельными государствами. Различия между ними стирались, но широкая и медленная Янцзы всё ещё разделяла древний самодовольный юг и амбициозных новичков с севера.

Южанин по имени Ян Цзи-туи, служивший при дворе Южной Лян, был вынужден бежать на север, когда династия Южная Чэнь сместила его начальников. В своём северном изгнании, отрезанный от родных корней, он написал свод правил для потомков, чтобы они не забывали южные традиции. Он написал такое предупреждение: «Тогда как южане хранят свои семейные дела в тайне из уважения друг к другу, северяне не только громко обсуждают это на публике, но и задают друг другу вопросы об этом. Не берите с них пример, а если вас спросят, давайте уклончивые ответы». Он отмечает, что северян оскорбляет критика, в то время как южане предпочитают, дабы их критиковали, чтобы они могли учиться на своих ошибках и совершенствоваться. Южные женщины предпочитают ограничиваться семейным кругом, но его сыновья должны остерегаться северянок, которые «берут под контроль семейные дела, занимаются судебными тяжбами. Улицы полны их экипажами, их шелками заполнены правительственные конторы. Северяне часто позволяют жёнам управлять семьёй». Далее он добавляет с характерным для китайского вельможи презрением к варварам: «Это может быть отголосками обычаев племени Тоба».⁴

Несмотря на остатки варварских обычаев, Чжоу У из Северной Чжоу имел намерения объединить всю страну под своим правлением – а этого не делал никто со времён падения династии Цзинь более двух столетий назад. Чжоу У был молодым, амбициозным и здравомыслящим, но как только он начал планировать завоевание, то заболел. Недуг добил его в возрасте тридцати пяти лет, когда он был в походе.

Честь воссоединения Китая выпала на долю одного из его подчинённых. Ян Цзянь, ровесник покойного, сражался за него, отдал свою дочь в жёны наследному принцу и был награждён званием «владыка Суй». Будучи предан королевской семье, Ян Цзянь помог сыну покойного, собственному зятю Чжоу Сюаню, взойти на трон в 578 году.

Чжоу Сюаню уже исполнилось 19 лет, отец назвал его наследником в раннем возрасте. В отличие от отца, он не интересовался долговечной славой. Вместо этого он был более заинтересован немедленным обретением власти. Он начал звать себя «Небо», обращаясь к придворным как к «Земле». Он принудил всех своих помощников избавиться от украшенных одежд, чтобы выделяться среди них; он казнил каждого, кто его оскорблял, и часто устраивал пышные церемониальные выезды в деревни, чтобы продемонстрировать свою власть, оставляя тестя Ян Цзяня на хозяйстве. Через год после коронации он назначил императором своего шестилетнего сына – вероятно, чтобы получить больше свободы для удовлетворения своих прихотей, заключавшихся в избиении и насиловании придворных женщин.⁵

Все это время Ян Цзянь ухитрялся обеспечивать нормальное управление страной, что вызывало у Чжоу Сюаня двойственную реакцию: одновременно он и полагался на тестя, и обижался на него. «По мере того, как положение и репутация Ян Цзяня становились все выше, – говорится в близкой к тем временам «Истории Суй», – император относился к нему все хуже». Он грозился, что казнит собственную жену, дочь Ян Цзяня, и уже планировал убийство самого Ян Цзяня.⁶

К счастью для северного Китая, в 579 году этот император скончался от сердечного приступа в возрасте двадцати лет. Увидев, что царство его давнего друга находится на грани распада, Ян Цзянь тут же предпринял необходимые меры. Он издал указ, сделавший его регентом при новом императоре, семилетием внуке Чжоу Цзине, и начал формировать круг придворных, который укрепил бы его на должности правителя севера.

Среди его друзей был и талантливый полководец Гао Инь и великий писатель Ли Де-лин. Гао Инь помог Ян Цзяню избавиться от противившихся его регенству, а Ли Де-лин писал яркие убеждающие речи о праве Ян Цзяня на власть. В сентябре 580 года юный император подписал указ, объявляющий о статусе Ян Цзяня и нарекающий его «Высшей Опорой Государства, Великим Министром, который внимателен к горам и рекам и отвечает излучениям звёзд и планет. Его моральная сила взлетает над утонченным и грубым, его добродетель сводит воедино то, что спрятано и то, что выставлено напоказ, и гармонизирует Небо и Землю»?

Как и многие солдаты до него, Ян Цзянь искал не просто власти. За последние десятилетия простые завоевания положили начало многим короткоживущим, нестабильным государствам – он же стремился к созданию долгоживущей империи, и для этого ему был нужен Небесный мандат.

Указы продолжали издаваться. В октябре Ян Цзянь дал своему отцу, деду и прадеду посмертные царские титулы. В декабре он назначил себя князем – наивысший чин среди придворных. В январе 581 года был издан указ об отречении – слова Ли Де-лина с подписью юного Чжоу Цзиня. Ян Цзянь произвел положенный по обычаю реверанс, трижды отказавшись от титула, но наконец его «убедили» занять трон в роли Суй Вэнь-ди, императора севера. Он провозгласил начало своего правления началом династии Суй, полноправных правителей севера.⁸

Затем он обеспечил отсутствие других претендентов на Небесный мандат, убив пятьдесят девять членов правящей семьи Северной Чжоу. Среди них был и его внук, который умер в июле «по воле Суй».⁹

В 582 году правитель Южной Чэнь скончался, и бразды правления унаследовал его распутный и расточительный сын. Император Суй увидел в этом свой шанс начать воссоединение.

Дальний Восток в VI веке

Он провёл семь лет, тщательно подготавливая плацдарм для вторжения. Нападение было предварено риторикой: император Суй Вэнь-ди (бывший Ян Цзянь) послал на юг гонцов с тремя сотнями тысяч экземпляров манифеста, перечисляющего все ошибки правителя Юга и объясняющего, почему он не достоин Небесного мандата.¹⁰

В 589 году началась война. Суй Вэнь-ди прошёл к южной столице – Нанкину. К тому времени, как его армии добрались до столицы, сила Южной Чэнь уже таяла. Войска Суй с лёгкостью захватили контроль над городом, а после и над всем югом. Суй Вэнь-ди восстановил единство Китая своей двухшаговой стратегией: сначала речи, потом мечи.

Следующим шагом он внедрил ряд быстрых и эффективных реформ. Он лишил права носить оружие всех, кроме военных, таким образом уменьшив вероятность восстаний и снизив уровень кровопролитных междоусобиц. Он приказал обновить Великую Стену, грандиозный барьер против северного вмешательства, в тех местах, где она осыпалась. Он превратил разобщённые правительства Севера и Юга в единую организацию, разумную и полезную, со строгой структурой и иерархией, в которой у каждого учреждения был свой ранг, свои привилегии и даже своя униформа. Как и Юстиниан на западе, он приказал составить новый свод законов, который распространился бы по всей империи, заменив множество противоречивых законов каждой местности – Новый Кодекс.

Чтобы уменьшить враждебность Юга к превосходству Севера он женил своего сына и наследника Янь-ди на девушке с юга. Поняв, что Север и Юг никогда не удержатся вместе без свободного взаимодействия, он начал строить новые каналы, соединяющие водные пути, которые в конце концов соединили бы Хуанхэ с Янцзы. Законченный водный путь впоследствии стал известен как Великий Канал.¹¹

Осознав, что стране проще объединиться против угрозы общего врага, он объявил войну корейскому государству Когурё – достаточно близкому, чтобы казаться угрозой, и достаточно слабому (Силла в то время доминировала на полуострове), чтобы ею не являться.

Это оказалось катастрофической ошибкой, положившей конец династии Суй в самом начале ее подъема – но истинный масштаб трагедии не будет заметен в течение ещё десяти лет.

В 604 году император Суй Вэнь-ди, правитель объединённого Китая, скончался. Он единолично закрепил за Китаем статус новой сильной страны: новые законы, новая защита, новые каналы, новая война. Суй Вэнь-ди был Китаем, и его достоинства и недостатки были его ландшафтом.

Эти добродетели и пороки продолжали оказывать себя в лице его сына, и пороки оказались сильнее. Например, неважно, насколько великим был Великий Канал – а это была поистине потрясающая сеть рек и вырытых людьми каналов, простиравшаяся более чем на тысячу миль с севера на юг, с дорогами, почтовыми станциями и королевскими павильонами по берегам – но он был построен с неимоверными затратами. Более пяти миллионов человек были вынуждены строить канал по нескольку месяцев в году. Многие погибли от истощения, ещё больше лишились средств из-за того, что долго пробыли вдали от своих полей и стад. Налоги уходили в воду, будто песок. В последние годы правления Суй Вэнь-ди мешала война с Когурё. Страну оказалось неожиданно сложно завоевать благодаря упорству полководца Когурё Ыль-чи Мундока.¹²

Янь-ди, сын Вэньди, унаследовал его корону и его проблемы, которые тут же усугубил. Вместо сокращения расходов Суй Янь-ди продолжил попытки своего отца обустроить страну менее чем за одно поколение. Он увеличил налоги и занятость, чтобы закончить Великий Канал, и победоносно проплыл по нему с эскортом из судов, растянувшимся на шестьдесят пять миль. Он отпраздновал свое достижение, игнорируя цену, которой оно досталось.

Кроме того, Янь-ди был одержим идеей завоевания Когурё, вливая в эту войну последние финансы и отправляя войска на Корейский полуостров по телам павших предшественников. Война, длившаяся около двадцати лет, сократила армию Суй с тридцати сотен тысяч человек до трёх тысяч.¹³

Суй Янь-ди призывал в армию добровольцев, вербовал и просто тащил людей силой – и все-таки набрал достаточно войск для финального рывка. В 612 году он отправил армию из миллиона человек в Когурё, где Ыльчи Мундок все еще держался в столице Пхеньяне. В эпической, жестокой и кровавой битве корейские воины окружили и уничтожили китайские войска.

Ужасное поражение положило конец правлению Суй Янь-ди. В 618 году некий офицер-мятежник провозгласил себя императором, и мятежники захватили Лоян. Суй Янь-ди погиб в битве за город, а вождь мятежников взошел на трон как император Гао-цзу, основатель новой династии Тан.

Тан Гао-цзу унаследовал разоренную страну. Последние годы правления Суй привели и север, и юг к бедности, правитель Когурё был готов сам перейти в нападение, а сокровищница была пуста.¹⁴

Но Гао-цзу также унаследовал страну, в которой были решены многие важнейшие проблемы, несмотря на фатальные ошибки режима Суй. Он унаследовал жесткую административную структуру, свод законов, торговые пути с севера на юг, укреплённую столицу, систему управления дальними краями империи, систему налогов. Династия Тан правила Китаем в течение столетий – но своим существованием она обязана быстрым и кровавым достижениям династии Суй.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 31

Глава тридцать вторая
Правители Южной Индии

Между 543 и 620 годами царство Чалукья расширяет свои пределы, эрудированный правитель Паллавы наносит ответный удар, северянин Харша чуть не захватывает Юг

В 532 году разрозненные королевства на юге Индии начали понемногу формироваться в империю.

Правителем, предпринявшим первый шаг к завоеванию, был Пулакешин, вождь Чалукьи. Племя чалукья обитало на плато Декан. Вероятно, они давно переселились с севера и за долгое время вполне освоились в Центральной Индии. Сотни лет они существовали в относительном мире, но в VI веке харизматичный и амбициозный Пулакешин начал превращать племенное государство в небольшую империю.

Столицей Пулакешина был город Ватапи, и его завоевания раздвинули империю Чалукья от этого центра к соседним племенам. Он аннексировал царство Вакатака, ненадолго поднявшееся в последние дни империи Гуптов и теперь раздавленное его силами. Он завоевал земли западного побережья; это значило, что теперь Чалукья могла беспрепятственно торговать с арабами. Но Пулакешин не основывал свои амбиции только на силе меча. Он хвастался также наличием пятидесяти девяти предков царской крови, придавая своей семье недостоверный блеск древности.¹

Чтобы еще сильнее поднять свой авторитет, он принёс в жертву коня: согласно древнему индусскому обычаю, люди верили, что посредством ритуала, совершаемого правителем, весь народ обретет здоровье и силу.

По словам индолога Германа Ольденберга, принесение в жертву коня было «наивысшим священным выражением королевской власти и величия». Это был тщательно разработанный ритуал, занимавший много времени. Конь, предназначенный в жертву, должен был под надзором стражи пастись на свободе в течение года, прежде чем его приводили к королю. Жрецы покрывали коня золотистой тканью, и в завершение трёхдневного празднества правитель сам убивал его правой рукой, после чего супруга царя ложилась рядом с мёртвым конём и имитировала акт близости с ним. Сила коня и сила царя становились одним целым, сила коня входила в царицу, и когда впоследствии она рождала наследника, божественная сила передавалась ему. Могущество и сексуальные отношения были взаимосвязаны. Корона и передача короны наследнику по крови были переплетены. Совершать такое жертвоприношение приличествовало не низшим правителям, а императору.²

Сыновья Пулакешина следовали вере отца, подкрепляя оружием уверенность в своём праве на власть. Когда правитель погиб в 566 году, его сын Киртиварман занял трон и провёл следующие тридцать лет, расширяя границы власти Чалукьи ещё дальше. В надписях сказано, что в своих походах он завоевал империю Маурьев, потомков древнего королевского рода, некогда правившего большей частью Индии. Также он взялся перестраивать прежде небольшое селение Ватапи, наполнил его храмами и гражданскими постройками, постепенно превращая в настоящую столицу.

В 597 году Киртиварман скончался, и его место занял его сын Пулакешин II. Однако он не сразу начал править своей страной. На протяжении тринадцати лет Мангалеша, брат Киртивармана, служил регентом, контролируя королевство даже после того, как Пулакешин II достиг возраста, в котором имел право на трон. Мангалеша не желал прекращать силовую политику отца, и как регент продолжал завоевания отца и брата.

Чалукья стремительно завоёвывала центр субконтинента, но её продвижение вскоре было затруднено появлением новой развивающейся силы – Паллавов с восточного побережья.

В древности племя паллавов проживало в Ватапи, вокруг того самого города, который стал теперь центром владений Чалукьи.

Владения Харши

Двумя сотнями лет ранее чалукьи изгнали их, вынудив переселиться в местность, известную как Венги. Давнее поражение посеяло неискоренимую вражду между двумя народами. Чалукья обвиняли паллавов в том, что они «враждебны по своей природе», в то время как паллавов раздражала экспансия Чалукьи.³

Около 600 года в стране паллавов пришёл к власти Махиндраварман. Он тоже оказался харизматичным правителем, положившим начало расширению страны. Однако некоторое время он избегал прямого конфликта с Чалукьей, завоёвывая лишь территории к северу от реки Годавари.

Махиндраварман стоит особняком в довольно схематичных хрониках правителей Южной Индии не из-за своих побед (каждый индийский правитель гордился своими военными достижениями), но из-за того, что ему удавалось поддерживать живой интерес к искусству, даже руководя неизбежными кампаниями против соседствующих государств. Он взял имя Вичитрачитта, что приблизительно значило «человек с новыми идеями». Махиндраварман интересовался архитектурой – он первым применил новый способ постройки каменных храмов. Его интересы затрагивали и искусство – он поручил одному из придворных учёных написать руководство для художников под названием «Дакшина-читра»; увлекался он и городским дизайном, возведя несколько городов по своим проектам, и музыкой (ему приписывают изобретение особого музыкального строя), и литературой (он написал две пьесы на санскрите, одна из них была сатирой, высмеивающей его же собственных чиновников).⁴

Если бы Махиндраварман жил на Западе и имел при себе придворных и монахов, которые желали бы зафиксировать его точное место в божественной картине мира, его бы запомнили как разносторонне образованного правителя, гения королевской крови. Вместо этого мы знаем о его достижениях исключительно из скупых надписей.

Тем временем в Чалукье началась гражданская война. Мангалеша, амбициозный дядя правителя, отказался покинуть трон. Он до сих пор правил как регент, но надеялся сделать полноправным царём своего сына. Он привёл Чалукью к победе над одним из сильнейших противников, державой Калачури. Как и Киртиварман, он украсил столицу Ватапи новыми домами и пещерными храмами. У него были все королевские качества, включая королевскую кровь – но не было прямой линии наследования.

В 610 году юный Пулакешин II поднял восстание против режима своего дяди. Запись, оставленная Равикирти, придворным поэтом Пулакешина, представляет такую точку зрения: Пулакешин II предъявил претензию на власть как внук, тёзка и правомочный наследник Пулакешина I, первого из его рода, кто начал править как император. Его дед совершил жертвоприношение коня, поэтому он имеет полное право занять престол.⁵

Детали восстания неизвестны. Мы знаем только, что Пулакешину удалось победить благодаря поддержке достаточного количества солдат в армии. Природная способность к лидерству и царская кровь не спасли Мангалешу – традиция прямого наследования подкосила его власть. Он был убит в бою, и Пулакешин занял трон.

Новый правитель сразу взялся за меч. Список народов, которых он победил и поработил, весьма длинен: ганги, латы, малавы, гуджары и много других. Власть Чалукьи простиралась уже на большую часть Декана, и вскоре армии Чалукьи и Паллавов начали сталкиваться. Оба правителя – Пулакешин II из рода Чалукья и Махиндраварман из рода Паллавов – были честолюбивыми лидерами, чьи устремления сковывало море. Их конфликт положил начало противостоянию, которое определило ход индийской истории на многие десятки лет.

Однако с севера начала надвигаться угроза, более серьезная, чем амбиции обеих стран.

После падения империи Гуптов и устранения эфталитов северная часть Индии распалась на множество мелких и мельчайших конкурирующих владений. Но в начале VII века необычный юноша по имени Харшавадхана унаследовал от своего умирающего отца право на трон небольшого города Танесар на севере. Вновь харизма и целеустремлённость одного человека изменили всю страну.

В отличие от Махиндравармана, у Харшавадханы был придворный, записывавший его историю. Этот человек, Вана, оставил нам хвалебную песнь, прославляющую деяния Харшавадханы – «Харшачариту». Она описывает царских предков Харшавадханы так: «Род царей, господствующих над миром благодаря своему великолепию, наполняющих земли своими стройно движущимися войсками». Семья Харшавадханы не выделялась на фоне других правителей и никогда не правила большими территориями – но его последующие завоевания требовали, чтобы его слава считалась предначертанной.⁶

Еще до того, как Харшавадхана стал правителем, он получил письмо, переданное с перепуганным слугой. Его сестра Раджвашри, которую выдали замуж за правителя соседнего государства с целью заключения мирного договора, овдовела из-за внезапной смерти супруга. Её страна была под угрозой вторжения врагов, а ей самой угрожала смерть на погребальном костре мужа. Харшавадхана собрал армию и вторгся в страну, спасая сестру от смерти. Бана утверждает, что он успел снять её с пирамиды из дров до того, как их успели поджечь. После этого он провозгласил страну своей собственностью.

Это была первая из многих побед. Вожди, побеждённые им, один за другим клялись ему в верности по всей Северной Индии. Когда его государство разрослось, он переместил столицу на восток, в Каннаудж, ближе к центру своей растущей как на дрожжах империи, и оттуда правил, а свою сестру сделал соправительницей и императрицей. Пока она управляла государством, он сражался. Он объединил Тханесар и Каннаудж и завоевал племена во всё расширяющемся круге его территории.⁷

В 620 году он повернул на юг – и столкнулся с правителем Чалукьи, Пулакешином II, у реки Нармада. Чтобы сохранить свои владения, Пулакешин должен был предотвратить переход Харшавадханы через реку, но его силы были меньше по количеству. Китайский монах Сюань-цзан, проведший семнадцать лет своей жизни в путешествии по Индии во время правления Харшавадханы, уверял, что у императора была сотня тысяч всадников, столько же пеших воинов и 60 000 слонов.⁸

Придворный поэт Пулакешина написал, что меньшая армия приготовилась к битве, опоив себя и своих боевых слонов пьянящим настоем. Это сделало их бесстрашными и очень опасными. Эту стратегию подтверждает Сюань-цзан, который пишет:

«Они одурманивают себя вином, после чего один человек с копьём может противостоять десяти тысячам… Кроме того, они приводят в опьянение многие сотни своих слонов; готовясь вступить в бой, они пьют вино и, ринувшись вперед сомкнутыми рядами, затаптывают всё на своем пути, так что никто не может противостоять им».⁹

Пьяная отвага, вероятно, сыграла свою роль в битве, но задачу Пулакешина облегчали другие обстоятельства: чтобы войти на территорию Чалукьи, войскам Харшавадханы приходилось пересекать горы по перевалам, которые значительно проще защищать, чем захватывать. Горы, река и пустыня в центре Индии давно мешали любому правителю, намеревавшемуся захватить всю Индию.

Войскам Пулакешина удалось оттеснить грандиозную армию Харшавадханы. Теперь Нармада стала южной границей его государства. Харшавадхану это ужасно раздражало, – ведь Пулакешин, сколько бы он ни был велик на своей территории, оставался относительно малым правителем, и его королевство было еле заметным пятнышком в сравнении с грандиозной империей Харшавадханы.

Но Пулакешин прочно удерживал свою территорию. Он вышел победителем из битвы против Харшавадханы, а затем победил Махиндравармана и присвоил северные провинции – Венги, землю, на которую паллавы переселились после изгнания за много лет до того. Во второй раз чалукья прогнали их из родного края.¹⁰

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 32

Глава тридцать третья
Два императора

Между 551 и 579 годами лангобарды захватывают Италию, персы проникают в Аравию, а Юстиниан и Хосров оставляют свои империи более слабым наследникам

В Константинополе наконец закончилась чума. Пятилетнее перемирие с персами защищало восточную границу и Юстиниан смог вновь заняться завоеванием западных земель.

Византийская армия в Италии была напряжена до предела и не смогла бы продержаться дольше, поэтому Юстиниан отправил воина-евнуха Нарсеса (Велизарий недавно отошёл от активных действий) с приказом собрать армию наёмников из гепидов и лангобардов.

Оба этих племени согласились расселиться вдоль северной части страны, но лангобардов оказалось проще нанять для сражения. Лангобарды, скорее всего, когда-то пришли из холодных северных земель в далёких областях Балтийского моря, известных как Скандия. Их устная история, изложенная Павлом Диаконом в VIII веке, по прошествии сотен лет, сообщает о таком происхождении: «Народов [Скандинавии]… стало так много, что они более не могли уживаться вместе». Павел утверждает, что они собрали своё войско, разделили на три части и предоставили жребию решать, какая часть будет вынуждена покинуть страну и искать новый дом. Искать новую родину пришлось лангобардам.^1[83]

Когда Нарсес прибыл в Италию около 551 года, он пообещал отдать лангобардам землю в Паннонии в обмен на их помощь. Получив подкрепления от лангобардов, он затеял войну против остготов. Их правитель Тотила вновь захватил Рим и укреплял свои позиции там, а не в Равенне, но армия наёмников Нарсеса составляла почти тридцать тысяч человек – он нанял не только лангобардов, но также несколько племён гепидов и гуннов. Когда Нарсес напал на Рим, шесть тысяч остготов пали в бою, и Тотила был убит.²

Знать готов избрала нового короля, но он тоже пал в сражении. Нарсес и его наёмники вновь захватили Равенну и сделали её византийской столицей. Правление остготов закончилось. Теперь Италией управлял по воле Юстиниана византийский чиновник-экзарх – генерал-губернатор, который также имел право разбирать гражданские дела. Константинополь вновь стал сердцем империи, но только после долгих лет войны, разрушившей многие города и деревни и изнурившей людей.³

В 552 году Юстиниан также восстановил контроль над южной частью Испании. Вестготский король был убит, его двор захлестнула смута. Один из придворных, Атанагильд, отправил в Константинополь сообщение, весьма неразумно прося о помощи в захвате трона. Византийские корабли прибыли поддержать его, и он смог захватить власть – однако в 554 году византийцы захватили форты и крепости вдоль всего южного побережья, и Юстиниан сделал эту область своей провинцией со столицей в Картахене.⁴

Чума принесла Юстиниану победу Он был на пороге восстановления старой Римской империи, возродив ее былую славу Власть Византии теперь достигала западной части Средиземноморья, и Рим вновь принадлежал ей.

Однако вскоре с востока появились новые соперники.

Новый народ сформировался, как и многие до него, из неорганизованных разрозненных племён. За предыдущее столетие кочевники из Северного Китая продвинулись на запад, в Центральную Азию. Одного из их полководцев звали Бумын-хан; в 552 году он собрал своё племя и союзников в месте под названием Эргенекон, в Алтайских горах, и объявил себя их главой. Это заявление, должно быть, предваряли несколько лет движения к власти, однако до нас сведения об этом не дошли. Бумын взял в жёны китайскую принцессу из бывшей правящей семьи Западной Вэй, добавив ноту величественности к своему грубому захвату власти, и сделал своей столицей город Отукан.

Новое государство, сформированное Бумын-ханом, стало известно как Гоктюрский или просто Тюркский каганат, первое государство тюрков. Тюркские легенды в основном сосредотачены вокруг горной твердыни, где Бумын-хан создал народ: Эргенекон, родина тюрков, стал также своеобразным святилищем, райским садом в памяти людей.⁵

Вскоре после собрания на Эргенеконе Бумын скончался, и его сын Мукан получил власть над новой страной. Мукан начал сражаться с соседствующими племенами, расширяя границы государства, вынудив ближайшие племена – кочевых аваров – переселиться на запад, ближе к Персии и Византии.⁶

В 558 году изгнанные авары достигли границ Византии, вынуждая Юстиниана откупиться от них. Они продолжали двигаться на запад и остановились возле Дуная, к востоку от гепидов.

Они были не единственными, кого согнал с места новый тюркский народ. Мукану удалось завоевать восточные племена булгаров, взволновав остальные племена, жившие на западном берегу Дона. Некоторые из этих племён вошли на земли Византии, но вместо того, чтобы откупаться и от них, Юстиниан вызвал из отставки Велизария и приказал ему прогнать пришельцев.⁷

Велизарию это удалось, что пробудило в Юстиниане старое недоверие к давнему помощнику Видимо, даже после десятков лет правления Юстиниан не чувствовал себя в безопасности. В 562 году он обвинил Велизария во взяточничестве и посадил в темницу, однако на следующий год смягчился и выпустил старого друга, помиловав его. Это был последний конфликт между Юстинианом и Велизарием. Оба скончались в 565 году: Юстиниан в 83 года, Велизарий – в 60 лет.

Вместе с Юстинианом скончался и последний шанс Римской империи на возрождение. Феодора умерла бездетной в 548 году – вероятно, от рака, Юстиниан после этого не женился, и сыновей у него не было. Новым императором стал его племянник Юстин. Практически сразу же вновь завоеванные области на западе начали раскалываться на части.

В Италии византийское правление оказалось под угрозой из-за прихода чумы через год после начала правления Юстина II. Павел Диакон описывает характерные опухоли в паху, случаи лихорадки, горы незахороненных тел, опустошённую и ослабленную Италию. По его словам, «жители оставляли дома, и только собаки оставались сторожить их».

«Можно было заметить, что в мир вернулась древняя тишина. Ни голоса не было слышно на полях, пастухи не свистели, управляя стадами, никто не охранял стада от диких зверей, никто не ловил домашнюю птицу [для кухни]. Злаки, пережившие время сбора урожая, покорно ожидали жнеца, виноградники с опавшими листьями и сверкающими гроздьями оставались нетронутыми до зимы. Днём и ночью доносился звук как бы воинского рога, будто шёпот армии, многие его слышали. Не было видно следов прохожих, никто не видел убийц – но трупов людей было больше, чем может охватить глаз. Пастбища превратились в кладбища, а человеческие дома стали приютом для диких зверей. Эти бедствия происходили только с римлянами, только в Италии».⁸

Как только чума прекратилась, и пустые земли остались беззащитны перед захватчиками, на них положил глаз король лангобардов Альбоин.^[84] Здесь следует сказать, что территория Паннонии была слишком мала для его людей. Их численность возросла отчасти и потому, что Альбоин завоевал оба соседних племени – герулов и гепидов. Павел Диакон утверждает, что Альбоин убил вождя гепидов в битве, насильно взял его дочь в жёны и сделал из его черепа кубок для вина – отсылка к древнему воинственному обычаю. Потомков лангобардов теперь было более четверти миллиона, и они нуждались в дополнительном пространстве.⁹

Византия во время наибольшего расширения

Гоктюркский каганат

В 568 году лангобарды большим числом вторглись в Италию. В 569 году Альбоин со своей армией захватил Милан и начал продвижение на юг. Византийские владения в Центральной Италии быстро пали. Во власти Византии оставалось только южное побережье и полоса земли от Равенны по побережью до Рима, где папа Бенедикт I объявил о защите императора. Италия вновь сменила владельца.

Тем временем вестготский король Леовигильд, брат и наследник Атанагильда, занял трон Испании и взялся за повторное завоевание земель, утерянных его предшественником. Юстин II не смог организовать достойную защиту, не говоря уже о том, чтобы захватить спорные территории. Попытки Византии вернуть земли, некогда принадлежавшие Римской империи, закончились.^[85]

На востоке от Константинополя персидский правитель Хосров столкнулся с противоположной ситуацией. Его завоевания на востоке (он уничтожил эфталитов несколькими годами ранее) привели Персию на вершину власти в регионе.^[86] Хосров реорганизовал свою, теперь огромную, территорию, разделив её на четыре части и назначив для каждой военного правителя. Этими четвертями были восточная земля, отобранная у эфталитов, центральная часть царства, земли к западу по границе с Византией и южные арабские территории.¹⁰

В 570 году Хосрову представилась возможность увеличить своё влияние на арабских землях.

Царство Аксум планировало послать армию через Красное море, чтобы атаковать арабский город Мекку.^[87] Захват вновь маскировался под религиозный крестовый поход: Авра, царь Аксума, был христианином – а Мекка, центр арабской религии, была уязвима.^[88] В Мекке не было царя, не было вообще никого, способного организовать и возглавить эффективную защиту. Арабы были верны тому племени, в котором родились, это племя было их этическим центром, а это значило, что их верность не распространялась за его границы. Нападение на другие племена ради добычи пищи, скота или женщин не было чем-то предосудительным или необычным.

Аравия была сухой страной вечно соперничающих мелких народов. Меккой управлял совет глав ведущих семей, и власть у всех была одинаковая. Договор о том, чтобы никто не пользовался оружием на священной территории Каабы, был единственным доказательством того, что племена связывала некая высшая сила. Не было общих законов, централизованной власти, избранного полководца. Даже сильнейшее в Мекке племя курайшитов было разделено на три борющихся за власть клана.¹¹

Авра из Аксума использовал не только армию и корабли, но и как минимум одного слона. Это был первый раз, когда такое животное было использовано в военном деле арабов. Авра отправил свои силы через Красное море и приготовился осадить Мекку, но до того, как он смог покорить город, его войска были поражены чумой, и ему пришлось отступить. Его поражение в год Слона было спустя полстолетия объяснено в Коране божественным вмешательством:

«Вы видели, как Господь поступил с войсками со слоном? Не нарушил ли он их замыслы, наслав на них птиц, забросав их твёрдой, как камень, глиной, сделав их подобными стерне от сжатых злаков?»¹²

Мечи не сыграли важной роли в их поражении.

Надеясь избежать повторного нападения, племена южной Аравии попросили Хосрова о помощи. В 575 году он прибыл с пешими воинами и флотом на юг, в ту землю, которую намеревался завоевать Авра.

Персидское вмешательство остановило попытки Авры организовать повторное вторжение. У христианства не было шанса распространиться по Аравийскому полуострову. Мекка не была покорена; племя курайшитов всё так же продолжало поклоняться Каабе, и детям курайшитов, включая шестилетнего мальчика, известного позже как Мухаммед, не суждено было вырасти под сенью креста.¹³

Юстин II не предпринимал попыток помешать вмешательству Хосрова в арабскую политику Он постепенно сходил с ума. По словам Иоанна Эфесского, он кусал людей, когда был зол на них, и успокаивался, только когда придворные катали его по дворцу в маленькой тележке.¹⁴

Давно у империи не было безумного предводителя: десятилетиями трон занимали разумные, сообразительные люди. София, жена Юстина и племянница легендарной Феодоры, уговорила Юстина назначить достойного придворного Тиберия своим соправителем. Юстин согласился, и до смерти императора в 578 году София на пару с Тиберием контролировала империю. После похорон Юстина Тиберий стал новым императором. София предложила Тиберию взять её замуж, если он разведётся со своей женой, но он отказался.¹⁵

В 579 году, после сорока восьми лет правления, скончался и Хосров. Несмотря на то, что он отрекся от веры маздакитов, он сделал всё, чтобы в его империи установилась справедливость.^[89] Историк более позднего времени ат-Табари, воспевая Хосрова, перечисляет его реформы: дети со спорным происхождением должны были честно получить наследство, женщины, выданные замуж против воли, получили право при желании уйти от мужа, пойманные воры были обязаны не только понести наказание, но и возместить похищенное, вдовам и сиротам обеспечивалась помощь от родственников и государства. Также Хосров завоевал новую территорию и обводнил Персию сетью оросительных каналов и акведуков, перестроил мосты и восстановил деревни, поддерживал в хорошем состоянии дороги и содержал придворных и сильную армию.¹⁶

Но смерть обоих великих императоров, Юстиниана и Хосрова, завершила эру обеих великих империй. Византия уже начала скатываться вниз, а останется ли Персия сильной без великого императора у руля, должно было показать будущее.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 33

Италия Лангобардов

Глава тридцать четвертая
Хозяева дворцов

Между 558 и 656 годами земли франков делятся на три королевства, и Меровинги постепенно теряют могущество

К 558 году разделенное на четыре части государство франков вновь объединилось под одной короной. Болезни и убийства устранили трёх наследников Хлодвига, и его последний сын Хлотарь I теперь правил, как его отец, в качестве короля всех франков.

Это второе объединение франков под одной властью длилось три года. В 561 году Хлотарь слёг с сильной лихорадкой во время охоты и вскоре умер, пробыв пятьдесят лет у кормила и оставив корону четырём сыновьям.

Собственный опыт борьбы против братьев не убедил его избрать одного наследника. Старые идеалы франкских воинственных вождей никуда не пропали – король должен был заслужить власть, а не просто унаследовать её. Хлотарь добыл корону, пережив, перехитрив и переборов братьев, и не собирался обеспечивать свободный доступ к власти никому из сыновей.

Братья осознали, что являются соперниками, и со дня смерти короля вели себя не как четыре объединённых правителя, а как короли четырёх отдельных и иногда противоборствующих государств.

Когда Хариберт, второй по старшинству брат, скончался в 567 году, оставшиеся трое правителей захватили его территорию и разделили страну на три части, что предопределило политическую картину на столетия вперед. Северные территории, находившиеся под контролем Сигеберта, назывались Австразией. Столицей изначально был Реймс, но Сигеберт переместил свою резиденцию в Мец, ближе к границе, чтобы оградить страну от вторжения кочующих аваров. Гунтрам правил Бургундией, присоединённой к территории франков несколькими годами ранее, а Хильперик контролировал центральные и южные земли франков, известные как Нейстрия, в которые входили также города Суассон и Париж.

Бургундия была меньшим из трёх королевств, Нейстрия и Австразия занимали примерно одинаковую площадь, и их силы были равны. Хильперик из Нейстрии и Сигеберт из Австразии претендовали на трон отца. Сигеберт решил поднять свои шансы, взяв в жёны вестготскую принцессу Брунгильду, дочь короля Атанагильда.

Атанагильд согласился и привёз Брунгильду из Испании вместе с солидным приданым. Услышав о браке, Хильперик из Нейстрии понял, что брат вырывается вперёд в гонке за властью. По словам Григория Турского, «хоть у него и было уже несколько жен, он просил руки Галсвинты, сестры Брунгильды». Он также обещал избавиться от всех остальных жён, если Атанагильд одобрит брак.¹

Правитель вестготов наверняка посчитал, что ему повезло. Он отправил Галсвинту вслед за сестрой, и когда она прибыла ко двору Хильперика, тот выполнил обещание, сделав её своей единственной женой. Григорий утверждает, что Хильперик «очень любил Галсвинту, так как она прибыла с большим приданым».

Однако вскоре Галсвинта обнаружила, что Хильперик до сих пор влюблён в одну из своих бывших жён, Фредегунду, которая постоянно посещала королевскую спальню, несмотря на то, что правитель с ней официально расстался.

Галсвинта жаловалась, но Хильперик настаивал на своём. Она просила отпустить её домой, но Хильперик отказывался. Кончилось тем, что однажды утром её нашли задушенной в постели. Придворный поэт Венанций Фортунат, написавший скорбную песнь на её смерть, должен был очень осторожно выбирать выражения. Он описывает брак, а затем сразу переходит от жизни к смерти, не останавливаясь на подробностях. Он пишет: «Не успев насладиться отношениями с мужем, она отошла в мир иной в начале своей жизни».²

Земли франков

Логично было заподозрить в убийстве или в его организации её мужа Хильперика и её соперницу Фредегунду. Но доказательств не было – даже несмотря на то, что Хильперик вернул Фредегунду ко двору в качестве законной супруги, и оба избежали наказания. Однако Брунгильда, ставшая королевой Австразии, не простила и не забыла убийства своей сестры.

Последовали семь лет безрезультатной войны, в которой ни один из братьев не мог добиться сколько-нибудь заметного успеха. Хильперик и Сигеберт всегда были врагами, но Гунтрам с его меньшей территорией постоянно менял сторону, склоняясь то к одному, то к другому брату в зависимости от того, у кого было меньше шансов попытаться убить его. Наконец в 575 году Фредегунда, ставшая королевой Нейстрии, отправила двух наёмников, чтобы убить Сигеберта в его дворце. Они пришли под видом перебежчиков от двора Хильперика, желающих сменить покровителя и признающих Сигеберта своим королём. Представ перед Сигебертом, они набросились на него с отравленными скрамасаксами – длинными скандинавскими ножами, обычно применявшимися для разрезания еды, а не для боя.³

Сигеберт погиб в мучениях, когда яд подействовал, оставив наследником пятилетнего сына Хильдеберта II и регентом жену Брунгильду. У Брунгильды теперь было два повода ненавидеть свою невестку – ведь Фредегунда была ответственна за смерть её сестры и мужа.

Брунгильда хорошо позаботилась о королевстве своего сына. Она уговорила его бездетного дядю Гунтрама усыновить ребёнка. Это сделало юного Хильдеберта II и королём Австразии, и наследником трона Бургундии, позволяя ему объединить два королевства после смерти Гунтрама.

Она также заведовала повседневными делами управления Австразией. Брунгильда оказалась весьма грамотной правительницей – настолько, что это начало раздражать франкских аристократов. Сила её личности и враждебность франков к ней отражены в германском эпосе под названием «Песнь о Нибелунгах», в котором описывается, что Брунгильда была привезена издалека (в данном случае – из Исландии), чтобы стать женой германского короля. Друзья отговаривали его. Друг короля Зигфрид сказал так: «Эта королева – нечто ужасное».⁴ Но несмотря на враждебность франков к матери, Хильдеберт II не стал её отсылать, даже когда достиг совершеннолетия. Он оставил её при своём дворе в качестве советника.

Фредегунда в Нейстрии планировала стать такой же могущественной. Хильперик был убит в 584 году человеком, который свел с ним личные счеты. Сыновей у него не было, но сразу после похорон Фредегунда объявила, что беременна королевским наследником.

Это заявление было встречено недоверием. Как только ребёнок родился, Гунтрам (который обычно был тихим и по словам его историка Фредегара, «полным добра») публично заявил, что отцом ребёнка скорее является один из придворных, а не его покойный брат. В ответ на это Фредегунда созвала троих епископов и «три сотни более важных предводителей, и все присягнули в том, что отцом новорождённого является король Нейстрии Хильперик».⁵

Гунтрам был вынужден отступить. Он был слишком честным человеком, чтобы пойти против слова епископа, поэтому он отправился в Париж для крещения ребёнка. Фредегунда нарекла мальчика Хлотарем II в честь его (предполагаемого) могущественного деда и правила Нейстрией как его регент.

В 592 году Гунтрам скончался и оставил свою часть королевской власти Хильдеберту II из Австразии, племяннику и усыновлённому наследнику. Это значило, что теперь Брунгильда помогала своему сыну править Австразией и Бургундией, в то время, как Фредегунда была регентом Нейстрии. Власть над франками оказалась в руках двух властных женщин – франкской Фредегунды и вестготской Брунгильды, испытывавшим друг к другу глубокую личную ненависть и имевшим возможность влиять на дальнейшие действия своих держав.

Ни одна из этих женщин не позволила власти ускользнуть из её хватки. Хильдеберт II, сын Брунгильды, скончался в 595 году, в возрасте около двадцати пяти лет, и Брунгильда обвинила Фредегунду в отравлении его на расстоянии. Впрочем, его смерть вернула Брунгильде контроль над объединенным королевством Бургундии и Австразии. Она стала регентом двух своих внуков, одному из которых было 8, а другому 9 лет, и разделила Австразию и Бургундию между ними.

Фредегунда и её сын Хлотарь II сразу предприняли попытку захватить Париж. По словам франкского историка Фредегара, битва превратилась в «великую резню», но ничего не принесла. Вражда королев могла вылиться в полномасштабную войну, способную разрушить оба франкских королевства, однако на следующий год Фредегунда скончалась, и её сын стал править страной в одиночку.⁶

Через два года Теодеберту II, старшему сыну покойного Хильдеберта, исполнилось тринадцать лет. Теперь он имел право повелевать королевством самостоятельно и воспользовался этим, изгнав свою бабушку Брунгильду под радостные крики австразийской знати. Пожилая женщина отправилась на юг, в Бургундию, надеясь присоединиться к младшему внуку Теодориху II, но, судя по всему, заблудилась в пути. По словам Фредегара, «её обнаружил некий бедняк и привёл ко двору Теодориха, который принял свою бабушку с почестями»?

Франкское королевство вновь разделилось на три враждующих державы. В 599 году Хлотарь II Австразийский, которому исполнилось пятнадцать лет, предпринял попытку напасть на своих двоюродных братьев, чтобы присвоить их землю, но братья объединились против него. Сплотив армии Бургундии и Нейстрии, они победили Хлотаря и отобрали большую часть его территории, разделив её поровну между собой.

Бургундия, ставшая новым домом Брунгильды, росла в размерах и в силе, и вскоре Брунгильда вернулась к своим властным манерам. Фредегар утверждает, что она обвинила в измене и казнила по меньшей мере одного знатного человека, чтобы отобрать его землю, и обвиняет её в том, что она планировала убийства многих могущественных владетелей. Сам Теодорих по достижении тринадцатилетнего возраста не смог избавиться от бабушки и править Бургундией самостоятельно. Теодорих принял её с почестями – а она присвоила власть и не отпускала её. К тому моменту, когда Теодориху исполнилось двадцать лет (возраст, к которому многие короли успевали жениться и обзавестись наследниками) он всё ещё был одинок и находился под контролем Брунгильды.

Не в состоянии прогнать ее и не желая просить своего брата в Австразии или двоюродного брата в Нейстрии о помощи (он был младший из трёх и опасался, что их вмешательство будет стоить ему трона), Теодорих искал нового союзника. В 607 году он отправил посла в Испанию и попросил руки Эрменберги – дочери вестготского короля Виттериха.

Вестготский король был на вершине власти, и вестготско-бургундский союз сделал бы Бургундию сильнейшим из трёх франкских королевств. Однако Брунгильда не могла смириться с мыслью о возможной потере власти. По словам Фредегара, она настроила Теодориха против невесты, «отравив его своими словами». Брунгильда была умелой, талантливой женщиной, и к моменту прибытия Эрменберги Теодорих уже оставил былые помыслы. Так и не вступив с женой в брачные отношения, через год он отослал Эрменбергу обратно к отцу.⁸

Вместо этого он заключил союз с двоюродным братом Хлотарем II против родного брата Теодеберта, и в 612 году объединённые силы атаковали армию Теодеберта на границе Арденнского леса. По утверждению Фредегара, «произошла такая бойня, что убитым было негде упасть. Они стояли ряд за рядом, поддерживая друг друга, будто ещё живые. Все окрестности были усыпаны телами». Теодорих и Хлотарь взяли Кёльн, захватили Теодеберта и все его сокровища. По словам Фредегара, один воин схватил маленького сына Теодеберта за ноги и размозжил его голову о камень.⁹

Брунгильда не забыла, что старший внук изгнал её. Она приказала Теодориху посадить его в темницу, и там Теодеберт был убит. Теодорих провозгласил Австразию своей территорией, что сделало его королём Австразии и Бургундии, но менее чем через год он скончался от дизентерии, всё так же не имея законного наследника. Чтобы уберечь власть от попадания в руки Брунгильды, два майордома – австразийский Варнашар и бургундский Радо – принялись за дело.

Майордом – это франкский титул, обозначавший первого королевского советника, «правую руку» правителя. В его функции входило управление поместьями короля, контроль над остальными государственными службами – словом, эта должность обозначала премьер-министра и управляющего дворцом одновременно. Когда король был ребёнком, или болел, или умирал, государством руководил майордом.

Ни Варнашар, ни Радо не желали, чтобы их королевства оказались под контролем Брунгильды, поэтому вместе они пригласили Хлотаря II вмешаться. В 613 году он принял приглашение и вторгся в страну, не встретив сопротивления, взял в плен свою тётку Брунгильду и подверг её мучительной казни. По словам Фредегара,

«она приводила его в бешенство, поэтому была подвергнута в течение трёх дней разнообразным мучениям, а затем по его приказу была провезена перед рядами его войск верхом на верблюде. Наконец она была привязана за волосы, одну руку и одну ногу к хвосту необъезженного коня и до смерти избита копытами, когда коня отпустили».¹⁰

Вновь франками правил один король, Хлотарь II – вероятно, единственный, не имевший на самом деле отношения к королевской крови.

Хлотарь предпринял попытки привнести хоть какой-то порядок в охваченную хаосом страну В 615 году он издал Парижский эдикт, который, помимо прочего, предусматривал, что король франков не должен игнорировать власть местных правителей Австразии, Нейстрии и Бургундии. Три франкских королевства объединятся под властью Хлотаря – но не будет централизованной власти, и должности майордомов не будут упразднены. Каждый майордом будет управлять своим королевством.¹¹

Вероятно, это устройство было частью договора между ним, Варнашаром и Радо: они желали оставить Хлотаря, но не желали делать его своим полным повелителем. Вторжение Хлотаря избавило майордомов от диктата Брунгильды и укрепило их власть в обоих королевствах. Власть каждого теперь была больше, чем при предыдущих правителях и ещё сильнее укрепилась через два года, когда Хлотарь согласился сделать должность майордома пожизненной.

Теперь майордомы были не только относительно независимы, но и не могли быть устранены. Хлотарь заключил сделку с дьяволом. У него была корона франков – но две трети его страны управлялись майордомами, которых он не мог сместить законным образом и которые имели право сами управлять своими королевствами, не подчиняться надоедливым королевским отпрыскам и их тётушкам, которые когда-то их контролировали.

Эдикт 617 года, давший майордомам пожизненную власть, постепенно начал превращать майордомов в правителей – и это превращение оставило меровингских королей франков без дела.

В течение нескольких десятилетий в королевстве франков было три майордома – по одному во дворах Австразии, Нейстрии и Бургундии. Подтверждение Хлотарем этой системы было попыткой совместить яростное желание франков сохранить самостоятельность в политике на местах с существованием верховного короля.

Но эта попытка была не вполне успешной. Даже с независимым майордомом аристократы Австразии требовали большей независимости, в особенности от Нейстрии. Возможно, за этим недовольством лежали древние племенные различия или тайная вражда кланов, но восточная и западная части королевства франков настаивали на разделении их интересов. Западные франки называли свою землю Францией (Francia), а территории на востоке – «Восточной землёй», (таков смысл названия Austrasia). Австразийцы отказывались признавать за жителями западных земель название «Франция» и звали эти земли «Нейстрия», то есть «Новая Западная Земля».

Вскоре после 617 года Хлотарь согласился назначить своего двадцатилетнего сына Дагоберта (иначе – Дагобера) королём Австразии, таким образом дав австразийцам не только независимого майордома, но и своего короля. Это помогло австразийцам отделиться от Нейстрии и Бургундии, хотя независимое правление Дагобера было, без сомнений, всего лишь иллюзией – он находился под строгим контролем отца, и в любом случае настоящая независимая власть находилась в руках майордома, некоего Пипина Старшего Ланденского.

Когда в 629 году Хлотарь умер после сорока пяти лет правления, у Дагоберта появился шанс получить настоящую власть. Его младший брат Хариберт предпринял попытку занять трон Нейстрии, но Дагоберт сначала угрозами вынудил его отступить в небольшую область Аквитанию, а затем подстроил его убийство и провозгласил всё королевство своим.¹²

Всем франкским королевством правил один король, и вновь австразийская знать протестовала. Дагоберт, который помог сохранить их независимость, теперь стал их проблемой.

Дагоберт был вынужден следовать стратегии отца. Он сделал своего трёхлетнего сына Сигеберта III королём Австразии, и вновь власть оказалась в руках австразийского майордома. Франки неуклюже старались уравновесить власть короля, права королевской семьи и тягу франкских аристократов (ранее бывших вождями кланов) к самоуправлению, и правление ребёнка-короля под контролем майордома если не обеспечивало стабильность, то хотя бы снимало текущие проблемы.

Дагоберт скончался в 639 году, и королевство осталось разделённым. Сигеберт III и его майордом сохраняли контроль над Австразией, а младший сын Дагобера Хлодвиг II был провозглашен королём Нейстрии и Бургундии, и правил с помощью двух майордомов – по одному на каждое королевство.

В период всех этих смертей и коронаций наиболее важную роль в каждом королевстве играла власть местного майордома, а не то, который из королевских сыновей сидел на троне. Но хоть этот пост и был предназначен для сохранения независимой власти трёх королевств франков, каждый из майордомов не мог сдержать желание объединить страну в собственных руках. К 643 году, когда в Австразии скончался Пипин Старший, он уже захватил власть в Бургундии и Нейстрии.¹³

Кроме того, он передал эту власть своему сыну Гримоальду. Ранее майордомы не могли наследовать власть, они назначались королём – но теперь они переняли королевский способ наследования по крови.

Гримоальд убедил юного короля Австразии Сигеберта III сделать наследником своего сына. Так он прокладывал трамплин с титула майордома прямо к королевскому трону – но к несчастью для амбиций Гримоальда, вскоре у Сигеберта родился собственный сын.

Однако Гримоальд не признал своего поражения. В 656 году после неожиданной гибели юного Сигеберта, он устроил государственный переворот и захватил власть. Он приказал постричь шестилетнего Дагоберта II в монахи (это означало, что Дагоберт теперь не мог занять трон, являясь служителем бога) и отправил его в монастырь в Англии. Затем он возвел собственного сына, Хильдеберта Усыновлённого, на австроазийский трон.

В ответ на это Хлодвиг II, король Нейстрии и Бургундии, начал войну, захватил Гримоальда и Хильдеберта Усыновлённого, и казнил обоих. Трон Австразии опустел.

Так и не вернув из Англии постриженного в монахи законного наследника престола, своего племянника, Хлодвиг II позволил своему советнику Эрхиноальду провозгласить себя королём всего государства. Одновременно Эрхиноальд стал майордомом всех трёх дворов. Теперь франкские майордомы, желавшие сохранить местную власть, сами стали для неё угрозой.¹⁴

Хлодвиг II правил объединённым королевством франков всего лишь один год, а затем умер. Он оставил трёх маленьких сыновей, двое из которых были коронованы и стали правителями Австразии и Нейстрии, а третий был воспитан в монастыре. Однако в течение следующих пятнадцати лет два короля практически ничего не сделали, в то время как их майордомы сражались за власть. Более поздние хроники назовут этих королей первыми из rois faineants, «ленивых королей», и это прозвище так и осталось за последними поколениями Меровингов.¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 34

Глава тридцать пятая
Григорий Великий

Между 572 и 604 годами папа ведет переговоры с лангобардами и посылает христианских миссионеров в Британию

В Италии личная ненависть также влияла на отношения ланго-бардских правителей.

Король лангобардов Альбоин силой принудил гепидов присоединиться к его королевству, убив их короля и женившись на его дочери Розамунде. На пьяном банкете в 572 году он передал ей кубок, сделанный из черепа её отца и, по словам Павла Диакона, «пригласил её весело выпить с отцом». Ненависть Розамунды вскипела через край. Шантажом она вынудила одного из придворных убить короля лангобардов во сне, вначале крепко привязав его меч к изголовью кровати. Альбоин, видимо, всегда спал с оружием.

Альбоин проснулся, когда убийца проник в комнату, и защищался единственной мебелью в комнате – деревянной скамеечкой для ног. Однако он был убит, после чего Розамунда с сообщником бежали в Равенну, где экзарх принял их в надежде использовать их против лангобардов. Но беглецы отравили друг друга вскоре после прибытия на территорию Византии и умерли в один день.¹

Изначально германская природа лангобардов вновь заявила о себе. Альбоин был не столько королём, сколько полководцем-завоевателем, и в течение практически всего срока его правления лангобарды постоянно держали оружие в руках и находились в походе. После его смерти они некоторое время обходились без короля. Полководцы взяли под контроль армию и завоевали ряд городов, и каждый организовал своё небольшое королевство в пределах земли лангобардов. Более тридцати таких королевств, известных как герцогства, стояли плечом к плечу в период, который позже назвали «периодом правления герцогов».

В 584 году лангобардские герцоги решили, что их владения только выиграют от общей защиты, и избрали одного из них, Аутари, чтобы предупреждать всех лангобардов о возможном вторжении.

После смерти Аутари в 590 году они избрали с этой целью другого человека – Агилульфа, которого «совместно возвели в достоинство государя» в Милане, то есть подняли на щите по старому обычаю, что дало ему власть по выбору народа, а не по праву рождения.²

Двое герцогов отказались признать власть Агилульфа. Оба находились на юге Италии, отрезанные от основного королевства клочком суши, всё ещё принадлежавшим императору Константинополя. После нескольких стычек, в которых лангобардские армии сходились на византийской земле, Агилульф вынудил обоих герцогов признать его власть. Но и после этого два королевства на юге, известные как герцогства Сполето и Беневенто, продолжали действовать как маленькие независимые государства, несмотря на внешнюю лояльность лангобардскому правителю.

В год избрания Агилульфа скончался папа Пелагий II, и римские церковнослужители избрали его преемника. Они предложили престол святого Петра монаху Григорию, который его не желал. Двенадцатью годами ранее Григория отправили в Константинополь с дипломатической миссией по поручению папы, и теперь он с облегчением вернулся в родной монастырь. Аббатство было ему роднее и привычнее тронной залы.³

Однако к моменту смерти Пелагия Рим находился в бедственном положении. Лангобарды отрезали город от Равенны и Константинополя, по Риму прокатилась чума, а потом Тибр так разлился, что «перелился через городские стены, затопив много кварталов». Римское духовенство было единодушно: Григорий, к тому времени ставший аббатом, был компетентен, обладал опытом и знал, как уладить отношения с Константинополем. Священники хотели сделать его новым папой.⁴

Лангобардские герцогства

В смятении Григорий отправил письмо в Константинополь, умоляя императора не подтверждать его назначение, но один из чиновников перехватил письмо и подменил его другим, в котором была просьба назначить Григория папой как можно скорее. Император так и сделал, и Григория против его воли подняли на духовном щите над его собратьями по церкви.⁵

Он взял под контроль церковь в Риме, взвалив на свои плечи бремя новых обязанностей вопреки своим склонностям. В качестве папы он должен был поддерживать духовную власть в городе; но из-за того, что гражданская власть в Риме была отрезана от контактов с высшим начальством (а также потому, что в теории у Григория был постоянный контакт с богом, которому лангобарды не были помехой) вскоре не только священники, но и префекты Рима стали обращаться к нему за указаниями. Григорий так написал своему коллеге: «Я теперь привязан к Риму, меня держат цепи долга».⁶

Григорий решал любые проблемы. Он никогда не отвергал просьбы о помощи, всегда стараясь найти способ помочь. Наиболее насущными проблемами были земные, а не духовные. Предводитель лангобардов Агилульф продвигался на юг к Риму, желая отобрать его у Византии, герцоги Сполето и Беневенто продвигались на запад, чтобы взять империю в клещи. К 593 году армия лангобардов остановилась под стенами Рима.

Григорий отправил в Константинополь письмо с предупреждением об опасности и просьбой о помощи. Тиберий скончался в 582 году, оставив трон избранному им преемнику – своему зятю Маврикию. Император Маврикий был слишком занят вторжениями аваров с северо-запада и проблемами с Персией на востоке. Подкрепления не прибыли, не дождался Григорий и материальной помощи. Он был вынужден самостоятельно решать эту проблему.

Григорий взял дело в свои руки. Он оплатил наем войска в Риме церковными деньгами («У императора в Равенне есть казначей, ведающий жалованьем его итальянской армии, – с горечью писал он позже в Константинополь. – В Риме же для подобных надобностей казначеем служу я».) и вступил в переговоры с Агилульфом, говоря не от лица императора, а от себя. Он согласился уплатить королю лангобардов пятьсот фунтов золота, также из церковного запаса, и король Агилульф отступил.⁷

Григорий спас Рим, и это деяние обусловило его прозвище «Великий» больше, чем его духовные достижения. Однако экзарх в Равенне, управлявший в теории византийскими землями в Италии, пожаловался императору Маврикию, что-де Григорий превысил свои полномочия. Григорий возразил, что у него не было иного выхода. Кроме того, отметил он, Агилульф «не из тех, с кем нельзя договориться». Агилульф был готов заключить мир с Византией, если бы экзарх согласился. «Ибо он жаловался, что в его владениях было совершено много актов насилия, – писал Григорий в Равенну, – и если будет найден разумный способ третейского суда, он со своей стороны обещал дать полное удовлетворение, ежели кто-то из его людей окажется виновен в бесчинствах… Несомненно, было бы разумно с ним согласиться».⁸

Однако экзарх отказался. Его гордость была задета, и противостояние с лангобардами длилось до его смерти в 596 году, когда на его место назначили более разумного чиновника. Новый экзарх Каллиник согласился заключить мирный договор с Агилульфом. На время между лангобардами и Византией воцарился мир.⁹

Григорий смог наконец уйти от политических дел и посвятить жизнь своим духовным обязанностям. Его комментирование книги пророка Иезекииля было прервано лангобардским кризисом, однако теперь он мог вернуться к литературным трудам. Также он смог уделить внимание и другим вопросам, послав священника за море, в Британию, для насаждения там ортодоксального христианства.

Христиане были в Британии и раньше. Римляне поздней империи считались христианами хотя бы по названию, на Британских островах было построено несколько церквей. Однако со времён падения римской власти на островах не было централизованного христианского присутствия. Храмы на юге и востоке пришли в упадок, когда на эти земли вторглись необращённые саксы, а сохранившиеся церкви на севере и западе в течении почти сотни лет были отделены от главной церкви в Риме.¹⁰

Григорий взял на себя бремя возвращения Британии в лоно Господне, что значило первым делом принести христианство саксам. В конце VI века саксы контролировали восточное побережье и большую часть юго-востока. Потомки вождя Элли всё ещё правили Сассексом, королевством южных саксов; другая королевская линия укрепилась в стране западных саксов. Потомки Хенгиста, предводителя одного из первых ударных отрядов саксов, правили южным королевством Кент, и еще ряд небольших королевств саксов и англов сдерживал уцелевшие на севере и западе государства бриттов.

Чтобы обратить всех этих саксов в христианство, Григорий выбрал Августина, монаха из своего монастыря. Августин отправился с большой группой помощников и запасом провизии, добрался до берега моря в землях франков и там застрял: по словам Беды Достопочтенного, «его объял неописуемый ужас». В августе 596 года он вернулся в Рим и попросил избавить его от дальнейшего путешествия. Григорий отказался отменить миссию и отправил Августина обратно к его отряду с наставляющим письмом, в котором было сказано: «Пусть ни тяжесть путешествия, ни злые языки не отпугнут вас. Пусть Господь позволит мне увидеть плоды вашего труда в вечной стране. Хоть я и не тружусь вместе с вами, мне будет дарована награда, ибо я желаю трудиться». Всё ещё привязанный к Риму, исполняя свои административные обязанности с упорством и усердием, Григорий мечтал об осуществлении миссии, пусть даже не собственным трудом.¹¹

Команда Августина, скрепя сердце, переправилась через Ла-Манш и в начале 597 года высадилась на маленьком островке Тенет у побережья Кента, находившемся под властью Этельберта, короля Кента.¹² Возможно, Августин изначально планировал навестить Этельберта – его жена Берта, внучка франкского короля Хлотаря I, уже была христианкой.¹³

Когда Этельберт узнал о прибытии монахов, он прислал сообщение, в котором приказал миссионерам оставаться на острове, пока он не решит, как с ними поступить. Наконец он решил приехать и встретиться с ними лично, но не пускать их в своё королевство, ибо Этельберт не знал, прибыли ли они с духовной или политической миссией. Поговорив с ними, он убедился, что миссионеры безобидны. Даже Беда, желавший показать триумф христианства, не смог назвать реакцию Этельберта драматичной. Выслушав Августина, король сказал: «Я не могу отринуть свою веру вместе со всем английским народом, однако не причиню вам вреда, и я не запрещаю вам обратить в христианство столько людей, сколько сможете».¹⁴

Саксонские королевства

Вскоре Этельберт все-таки согласился креститься, и под Рождество в 597 году Григорий написал епископу Александрии об успехе миссии. «В то время, как англы, жившие на краю мира, до сих пор поклонялись камням и деревьям, – писал он, – монах из моего монастыря… добрался… до края мира к этому народу, и до нас уже дошло письмо, говорящее о том, что он цел и трудится. Он сообщает, что крещено более десяти тысяч англов». В 601 году прибыли новые священники. Этельберт отдал Августину разрушенное святилище в Кентербери в качестве штаб-квартиры, и Григорий благословил Августина быть епископом англов в Кентербери.¹⁵

В посланиях Григория сохранились вопросы, которые ему присылал Августин. Должны ли монахи из Рима, проверенные временем и обученные христиане, жить с новообращёнными? Вопрос говорит о том, что у римских миссионеров было довольно низкое мнение о народе саксов. Григорий порицал такое отношение, написав в ответ: «Вы не должны жить отдельно от новообращённого духовенства в церкви англов, которая Божьим наставлением была возвращена к вере. Исповедуйте тот образ жизни, который в самом начале становления церкви исповедовали наши предки, когда никто не говорил, что его вещи принадлежат только ему, а всё было общим». Саксы были новообращёнными, что в глазах Григория значило, что они стали единым целым с римскими верующими, частью христианской общины.¹⁶

Общее дело распространялось медленно. Этельберт не был Хлодвигом, он не требовал массового обращения своих подданных, не поощрял массовые крещения. Однако Беда утверждает, что он «оказывал почести» и проявлял приязнь к крестившимся, поэтому наиболее честолюбивые из англской знати один за другим тоже приняли христианство. Племянник Этельберта, король южных саксов, принял христианство в 604 году, и вера начала проникать в общество саксов. Так христианство начало медленное продвижение по острову.¹⁷

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 35

Глава тридцать шестая
Поход на Персию

Между 589 и 632 годами уроженец Северной Африки становится императором, персы осаждают Константинополь, а также образуются новые государства славян и булгар.

Пока Григорий Великий вёл переговоры с лангобардами, византийский император Маврикий разбирался с персами – более насущной угрозой, отвлекавшей его от земель на западе.

Начало его правления было осложнено сыном и наследником Хосрова – Ормиздом, амбициозным и агрессивным молодым человеком, более десяти лет жизни которого прошло в попытках взломать византийскую границу Война была долгой, грязной, кровавой и затратной, и она утомила Маврикия.

Персам эта война тоже не нравилась – персидская армия не добилась заметного и устойчивого успеха, и аристократы при дворе в Ктесифоне были недовольны сложившейся патовой ситуацией. Ормизд ещё более расстроил их, когда постарался добиться расположения персидских христиан, он сказав зороастрийцам: «Так же, как трон не может стоять на двух передних ножках без задних, наше королевство не выстоит, если мы настроим христиан против себя»¹

Наконец один из полководцев Ормизда восстал против своего царя. Полководца звали Бахрам Чубин, и он заработал себе имя, отбив вторжение тюрков с востока. Надеясь на лёгкую победу, Ормизд отправил его к византийской границе, чтобы победить Маврикия, но в 589 году Бахрам проиграл византийцам битву на берегу реки Араке. Ормизд пришёл в бешенство и отправил своему военачальнику женское платье, сопровождающееся оскорбительным письмом, одновременно сняв его с командования армией.²

Бахрам отказался оставить свою должность, и Ормизд отправил войска, чтобы сместить его силой. Однако войска перешли на сторону Бахрама, после чего полководец двинулся на Ктесифон. К тому времени, как он туда добрался, придворные уже схватили Ормизда, ослепили его (он вскоре скончался в темнице) и посадили на трон его сына Хосрова II.

Это не входило в планы Бахрама, и он пригрозил убить Хосрова, если тот не уступит трон. На его стороне была большая часть армии, поэтому Хосров сдался и покинул город, бежав на территорию Византии. Маврикий был единственным правителем, достаточно сильным, чтобы оказать отпор Бахраму, поэтому сразу после пересечения границы Хосров отправил в Константинополь письмо с просьбой о помощи.

Маврикий увидел шанс прекратить войну с Персией. Он отправил на Ктесифон византийскую армию во главе с Хосровом, и после продолжительной кампании Бахрам был вынужден покинуть город. Он бежал на восток к тюркам, которые вначале приняли его, а затем помогли Хосрову, убив военачальника. Так Хосров II вернул себе трон.³

В отплату за помощь Хосров заключил перемирие с Маврикием и отдал ему часть приграничных городов, захваченных персами за десятки лет до того. Двое правителей закрепили перемирие браком. Маврикий отправил одну из своих дочерей в Ктесифон, чтобы она стала женой Хосрова. Так как Хосров был закоренелым коллекционером жён (один персидский писатель утверждал, что в его гареме их было десять тысяч), то значение этого поступка было не слишком велико – но, так или иначе, на границе впервые за почти двадцать лет воцарился мир.

Наконец-то Маврикий смог уделить внимание Западу. У него ещё оставались земли в Италии и Северной Африке, управляемые военными наместниками, известными как экзархи. У экзарха в Равенне был коллега в Карфагене, и оба они имели такое количество бойцов, какое мог им выделить Маврикий, а также гражданскую власть издавать и исполнять законы.

У Маврикия также имелась «горячая точка» на Дунае; поскольку экзархам в тот момент не грозила никакая опасность, он решил вначале разобраться с этой проблемой.⁴

Империя охлопывается

По Дунаю проходила граница, за которой обосновались славяне. Теперь они принялись пересекать реку на лодках, вторгаясь на византийские земли на другом берегу Маврикий лично возглавил войско, но на полпути передумал и повернул обратно в Константинополь. Это не способствовало доверию к нему людей, которых он отправил для сражения с опасным врагом далеко от дома. Славяне стали приобретать устрашающую репутацию, подобную репутации гуннов. По словам самого Маврикия, они «не позволяли никому покорить их или управлять ими, и с готовностью переносили жар, холод, дождь, наготу и отсутствие еды».⁵

Несмотря на то, что Маврикий не доехал до поля боя, он проделал немалую исследовательскую работу и создал справочное пособие для своих людей – «Стратегикон», в котором описал всё, что полководцы того времени знали о славянах. Он предупредил, что нападать на них лучше по возможности зимой, когда на деревьях нет листьев, так как славяне – мастера партизанской войны и предпочитают сражаться в глубоком лесу; он также советовал обращать внимание на заросли речного камыша, так как славяне могут прятаться под водой, дыша через полые тростинки; кроме того, он указал, что у славян нет единого правителя, зато есть много вождей, а значит, имеет смысл подкупить часть из них, чтобы они напали на своих.

Неизвестно, насколько полезными оказались эти советы, так как славяне продолжали нападать на придунайские области. Эти вторжения сопровождались регулярными нападениями аваров, продвигавшихся за ними. Сражения на северо-западной границе империи продолжались в течение десяти лет, пока силы войск не истощились. Маврикий становился всё менее популярным. Многие были недовольны его правлением. В 599 году предводитель аваров предложил вернуть двенадцать тысяч византийских военнопленных за щедрое вознаграждение. Маврикий отказался, и авары казнили все двенадцать тысяч пленников, что ещё сильнее подкосило боевой дух армии.

Затем в 602 году Маврикий, чья казна, по-видимому, уже иссякла, отправил приказ войскам на зиму не возвращаться на родину, как обычно, а стать лагерями по Дунаю, чтобы избежать расходов на дорогу, и добывать продукты для пропитания с аварской территории.⁶

Армия отказалась. Вместо этого солдаты избрали из своих рядов офицера по имени Фока и провозгласили его новым командующим. Своим первым указом Фока объявил, что армия возвращается домой, и повёл войска обратно к Константинополю.

Маврикий, у которого не осталось союзников в армии, собрал Зелёных и Синих и приказал им защищать город от приближающихся войск. Очевидно, он подумал, что Фока намерен занять трон – хотя на самом деле армия лишь отправила послание Феодосию, сыну и наследнику Маврикия, с просьбой, чтобы тот забрал бразды правления у отца. Феодосий отказался, и сейчас трудно судить, насколько Маврикий мог решить проблему в этой ситуации. Зато он сам создал новую проблему, вооружив Синих и Зелёных, которые остались такими же бесшабашными, как и во времена Юстиниана, хоть и уменьшились числом. Они стояли на стенах и вели себя как гарнизон в течение полутора дней, после чего начали драться между собой. Толпа подожгла дом одного из сенаторов, и в городе начался мятеж.⁷

Этой ночью Маврикий решил бежать. Он страдал подагрой, вследствие чего его путешествие до гавани было медленным и болезненным. Но в итоге он с женой и детьми все-таки добрался до корабля и отплыл в Халкидон. Там Маврикий и обосновался, отправив своего сына Феодосия в Персию с посланием Хосрову. Он просил предоставить византийскому наследнику убежище в качестве благодарности за услугу, оказанную Маврикием десять лет назад.

Тем временем Фока занял город, и армия вместе с Зелёными нарекла его императором. Синие, которые были более слабой партией, возражали, что Маврикий ещё жив, и второй император не может быть коронован. Фока решил радикально устранить эту проблему и отправил проверенного офицера в Халкидон, где тот убил Маврикия и четырёх его сыновей. Другой убийца отправился за юным Феодосием в Ктесифон, догнал его в Никее и убил.⁸

Головы всех шестерых были привезены в Константинополь и выставлены на обозрение народа пока, по словам «Хроники Феофана», «они не начали вонять». Для этого был повод – Фока хотел, чтобы все признали, что Маврикий и его наследники мертвы. Однако, несмотря на показ, продолжали ходить слухи, что Феодосию удалось добраться до Персии, он выжил и поселился при дворе Хосрова – голова Феодосия была слишком обезображена, чтобы его можно было опознать.⁹

Поначалу Фока был популярен просто потому, что он не был Маврикием. Армия была рада, что во главе государства стоит военный, народ Константинополя надеялся на перемены, а Григорий Великий написал новому императору льстивое письмо, приветствуя его на троне. Письмо начиналось так: «Слава Господу всемогущему, способному изменять времена и преобразовывать царства… мы радуемся, что свет вашей добродетели осиял трон. Пусть возрадуются небеса и земля, и пусть весь народ, терпевший страдания, возрадуется». Маврикий оставил без внимания Рим, и хотя Фока точно так же оставил на волю судьбы придунайские территории, которые отошли славянам, Григорий надеялся на лучшее будущее с новым императором.¹⁰

Однако Фока незамедлительно увяз в новой войне, на сей раз с Персией. Хосров II, потративший последние несколько лет на укрепление контроля над своей империей, увидел свой шанс расширить её. Он объявил Фоке войну, заявив, что Феодосий в действительности выжил и сейчас присоединился к персидской армии. Начались стычки вдоль границы, а в 605 году персидская армия пересекла границу. Хосров разместил войска в Армении, вторгся в Сирию и прошёл по Малой Азии. А тем временем Фока, обеспокоенный безопасностью своей власти, избавлялся от возможных конкурентов направо и налево. Он сжёг заживо полководца Нарсеса, протестовавшего против его коронации, несмотря на то, что в прошлом тот одержал победу над персами. Феофан утверждает, что «персидские дети дрожали в страхе, услышав его имя. Римляне были очень расстроены его гибелью, а персы наоборот, обрадовались». Фока казнил всех родственников Маврикия мужского пола, убил главу своей личной стражи по подозрению в планировании переворота, а затем санкционировал казнь жены Маврикия и трёх её дочерей. Даже Зелёные выступили против таких мер, в ответ на что он запретил всем, симпатизирующим Зелёным, принимать участие в политике.¹¹

В этот момент восстала Северная Африка.

Лидером восстания был экзарх Карфагена – старик, посвятивший всю свою жизнь гражданской службе и видевший, как империя распадается на его глазах. Фракия и Паннония отпали, персидская армия проникла в Малую Азию вплоть до Халкидона. В 610 году экзарх собрал флот под командованием своего сына Ираклия и отправил его к Константинополю.

Когда византийский наместник в Александрии Египтетской услышал о походе, он тоже присоединился к войску. 4 октября объединённые силы двух экзархатов прибыли в гавань Константинополя и обнаружили, что ворота открыты, народ ожидает их, а Фока уже находится под арестом. Когда Ираклий вошёл в город, Фока был заживо сожжён на Форуме.¹²

Ираклий был наделен императорской властью и понял, что оказался в эпицентре хаоса. По словам Феофана, «император понял, что государство истощено. Авары опустошали Европу, а сражения с персами уничтожили римскую армию». В войсках осталось лишь несколько ветеранов.¹³

Тем временем персы, практически не встречая сопротивления, заняли Эдессу и захватили там драгоценную реликвию – Мандилион, перевезя ее в свою сокровищницу в Ктесифоне. На следующий год персам досталась Кесарея. Одновременно рухнули и последние остатки западной империи. Знатный вестгот Сисебут в 612 году силой присвоил вестготскую корону и начал изгонять византийцев из удерживаемых ими земель на побережье Испании. Он захватил имперские города вдоль побережья и, по словам франкского историка Фредегара, «стёр их с лица земли». Резня, учиненная римлянам его людьми, заставила набожного Сисебута воскликнуть: «Горе мне, ибо на моём веку мне пришлось лицезреть такое ужасное кровопролитие!». Однако эти угрызения совести не побудили его вернуть захваченное. Он стал владыкой полуострова, и королевство вестготов достигло вершины власти.¹⁴

Ираклий решил заключить перемирие, даже на невыгодных условиях. Он отправил послов к Хосрову, предлагая заплатить ему за окончание войны. Однако Хосров побеждал, а потому отклонил предложение. Он уже установил свою власть на северо-востоке Аравийского полуострова, казнив правителя Лахмидов и уничтожив его государство. В 614 году он прошёл по северо-западу Аравии и положил конец власти Гасанидов, которые помогали защищать Сирию от имени Константинополя.

Затем он осадил Иерусалим. Город пал, и персы, разъярённые долгой осадой, ворвались и перебили всё население. Антиох Палестинский, собравший воедино историю из рассказов очевидцев, написал так: «Кто может передать ужасы, которые можно было увидеть там? Они убивали людей любого возраста, вырезали их, как скотину, рубили на куски и выкашивали». Целые семьи согнали в пересохший ров вокруг города и держали под стражей до тех пор, пока жара и жажда не убили их. Почти шестьдесят семь тысяч мужчин, женщин и детей погибло от рук персов. Драгоценная реликвия, фрагмент истинного креста, присоединилась к Мандилиону в персидской сокровищнице.¹⁵

Вновь Ираклий просил о перемирии, и вновь Хосров отказал. Он ответил так: «Я не пощажу вас до тех пор, пока вы не отвергнете распятого и не начнёте поклоняться солнцу». Захват фрагмента истинного креста поразил византийцев в самое сердце. Казалось, будто бог забыл о Византии, забросил её. Теперь персы надвигались на Константинополь с востока, в то время как авары и славяне приближались с северо-запада. Армия была истощена, а поставки зерна из Северной Африки и Египта прекратились.¹⁶

Ираклий не знал, как спасти империю. Погрузив все сокровища Константинополя на корабли, он отправил их в Северную Африку на хранение, а сам решил покинуть город. Он собирался отправиться в Карфаген, город своей молодости, и оттуда править оставшимися византийскими землями.

Эти планы оставались в секрете до тех пор, пока корабли с константинопольскими сокровищами не затонули, попав в шторм вскоре после выхода из Золотого Рога в 618 году. Новости о трагедии пронеслись по городу и посеяли панику. Народ и подумать не мог, что ситуация настолько ужасна и что император способен просто покинуть город, оставив его на произвол судьбы. Волнение горожан озвучил патриарх Сергий, епископ Константинополя, которому удалось убедить императора в том, что защита Нового Рима – его святая обязанность. У алтаря Святой Софии Ираклий поклялся Богу, что не покинет город.¹⁷

Теперь он был вынужден искать способ справиться с безвыходной ситуацией. К счастью для Ираклия, Хосров II послал ему крайне нетактичное письмо с предложением сдаться:

«Славнейший из богов, царь и повелитель всей земли – Ираклию, своему низкому и безрассудному рабу… Ты говоришь, что веришь в Бога – так почему же он не вырвал из моих рук Кесарею, Иерусалим, Александрию? Неужели ты не знаешь, что я подчинил земли и море своим законам? Что я могу так же разрушить Константинополь? Однако я прощу все твои ошибки, если ты придёшь со своей женой и детьми. Я дам тебе земли, виноградники и оливковые рощи, которые будут снабжать тебя пропитанием. Я буду смотреть на тебя дружелюбным взглядом. Не тешь себя надеждой на Христа, который не сумел спасти самого себя от евреев, которые распяли его на кресте».¹⁸

Это письмо было ошибкой со стороны Хосрова. Зороастризм был религией персидских аристократов, и объявление войны религиозным конфликтом не сделало солдат Хосрова более целеустремлёнными. Однако когда Ираклий объявил народу Константинополя, что персы богохульствовали в адрес Христа, люди пришли в негодование. Мужчины начали присоединяться к армии во всё большем количестве. Сергий, епископ Константинополя, переплавил сокровища городских церквей в монеты и отдал деньги Ираклию.¹⁹ Война превратилась в крестовый поход.

Ираклий использовал церковные деньги для снабжения армии провиантом, новыми доспехами и оружием, а также для постройки кораблей. Кроме того, он заключил временное перемирие с аварами, защитив западную границу и избавив себя от необходимости вести войну на два фронта. Тем временем персы обустраивались в Халкидоне. Ираклий отправил свои корабли для охраны Босфорского пролива, а персы были не готовы начать полномасштабное наступление по воде.

В пасхальное воскресенье 622 года Ираклий отпраздновал Пасху в соборе Святой Софии, приняв причастие из рук Сергия. Служба также была прощальной – на следующее утро, в пасхальный понедельник, он отправился в поход во главе своих войск, будучи первым императором, принявшим личное участие в сражении со времён Феодосия I. Он оставил епископа Сергия и помощника Бона в качестве регентов своего десятилетнего сына Константина.

Ираклий не направился прямо к Халкидону, где его ожидали персы. Вместо этого он погрузил войска на корабли, обогнул побережье Малой Азии по морю с юга и высадился у Киликийских ворот – прохода через горы Тавр. Горы защищали армию от внезапного нападения, а у беглецов из Сирии было время, чтобы достичь берега и присоединиться к армии.

Ираклий провёл лето в Малой Азии, тренируя свои войска. В его армии были тысячи человек, ранее никогда не сражавшихся. По словам Феофана, Ираклий заметил, что армия была ленива, труслива и недисциплинирована. Он учил людей сражаться, ставя их друг против друга, вооружённых деревянными мечами. «Это было словно ужасное представление без опасности. Люди сходились не на жизнь, а на смерть, но без кровопролития. Таким образом каждый человек приобретал опыт в этих безопасных схватках, становясь более способным к настоящим битвам».²⁰

У армии новобранцев было мало шансов победить закалённых боями персидских воинов, но Ираклий решил попробовать. Осенью он начал поход на Армению. Персы были вынуждены отступить из Халкидона, чтобы перехватить противника. Две армии встретились к югу от границы Армении. Точное местоположение поля боя неизвестно, однако людям Ираклия удалось сломить персидское войско и заставить персов обратиться в бегство.²¹ Ираклий сам вёл войско, «нападая тут и там, сражаясь бесстрашно». Феофан восхищается им: «Кто мог подумать, что непобедимые персы повернутся спиной к римлянам, отступая?».²²

Прилив войны покатился в другую сторону. В течение следующих трёх лет персидские завоевания постепенно возвращались, одно за другим, пока Ираклий со своими людьми отгонял персов обратно к Ниневии. Византийская армия вернула стране Малую Азию, часть Армении и Сирии. Иерусалим далее к югу оставался в руках персов, но сердца воинов грела мысль, что Бог был с ними, когда они мстили за оскорбление его Сына.

В 626 году Хосров решил, что для окончания войны нужно предпринять решительные действия. Он был готов осадить Константинополь.

Хосров приготовился к осаде, предварив её некоторыми дипломатическими действиями. Он отправил послов к аварам, предлагая союз на более выгодных условиях, чем те, которые предложил Ираклий, и авары согласились перейти на его сторону. Они были достойными союзниками (как написано в «Повести Временных лет», «сильные телом и гордые духом»), и Хосров приказал им атаковать западные стены Константинополя, в то время как армия персов нападёт с востока.²³

Хосров подкрепил свое продвижение по суше с запада, добившись расположения славян. Славяне не были природными союзниками аваров – на самом деле авары начали притеснять славян, принуждая их платить дань и, по словам Фредегара, «насилуя их жён и дочерей». В 623 году несколько недовольных славянских племён объединились под предводительством франка. Само, прибывшего на славянскую землю к северу от Дуная для торговли. Однако его полководческие навыки оказались лучше коммерческих, и он забросил свои товары, чтобы повести славян против аварских князей. Фредегар утверждает, что его благоразумие и отвага принесли славянам победу, и сам не остался без награды – у него было двенадцать славянских жён.²⁴

Княжество Само оставалось враждебным по отношению к аварам, но деньги Хосрова убедили некоторых славян присоединиться к армии аваров для нападения на Константинополь. В последнюю неделю июля 626 года славяне и авары напали на город, в то время как персы приготовились подплыть с другой стороны. Ираклий и костяк армии были слишком далеко, у северной границы Персии, поэтому задача защитить город легла на плечи воинов, находившихся под командованием Бона и епископа Сергия.²⁵

Детали осады описаны в проповеди, написанной позже священником Феодором.^[90] В первый день нападения город был полностью окружён и все здания вне городских стен были сожжены; Константинополь был окружен огнём. Осадные орудия и катапульты выдвинулись на позиции, и лучники осыпали город градом стрел. Войска аваров и славян, общим количеством не меньше восьмидесяти тысяч, растянулись везде, куда падал взор. По словам Феодора, «Земля и море были полны варваров».²⁶

Пока Бон собирал гарнизон для защиты города, епископ Сергий устраивал регулярные проповеди, бдения, церковные службы и крестные ходы. Он старался чаще напоминать людям, что они страдают из-за религиозной войны. Литургия в соборе Святой Софии велась практически без перерывов, и город был охвачен религиозным рвением, которое помогло бы людям пережить и значительно более долгую осаду.²⁷

На десятый день осады военачальник, командовавший персидскими войсками, послал весь свой флот к проливу. По его плану авары и славяне должны были отвлекать гарнизон, чтобы корабли не встретили сопротивление. Однако византийский флот оказался сильнее, чем ожидал противник. Константинопольские корабли отогнали персидский флот, потопив часть его кораблей вместе с командами. По словам Феодора, «бухту можно было перейти, не замочив ног, из-за заполнивших её тел».²⁸

Когда напор с востока был отбит, гарнизон города смог сконцентрироваться на отражении нападения аваров и славян с запада. Тысячи аваров и славян пали, прежде, чем союзники начали отступать в хаосе и смятении. Осада провалилась, и персы были вынуждены отступить в Сирию.

Тем временем Ираклий предпринял попытку укрепить позицию Византии. Потеряв аваров и славян в качестве союзников, он отправил посла на север к другому кочевому племени.

Как и авары, эти кочевники были изгнаны из своей земли тюрками и остановились к западу от византийской границы, расселившись в горах к северу от Чёрного моря. Ираклий знал их как хазар, и его послание к ним является первым письменным упоминанием об этом народе.

Хазары согласились присоединиться к войне. Вместе с воинами хазаров византийская армия начала продвигаться на юг, углубляясь на территорию персов, продвигаясь между Чёрным и Каспийским морями по землям, завоёванной Хосровом. Хазары захватили город Дербент, а Ираклий продолжил свой путь к Ниневии. К 628 году византийская армия (без хазар, которые предпочли остаться ближе к своей родине на севере) достигла стен Ктесифона.²⁹

У защитников Ктесифона не было патриарха, который поддерживал бы их боевой дух. Они обернулись против своего правителя. Хосров II предпринял попытку бегства, но его сын с придворными схватил и распял его. Такой мучительной и унизительной была смерть правителя, потерявшего всё перед глазами своего народа.

В 628 году сын Хосрова II занял престол как Кавад II. Он сразу же отправил гонца к Ираклию с просьбой о перемирии. После заключения договора Ираклий получил обратно все земли, которые завоевал Хосров II, ему также вернули фрагмент Истинного Креста, который персы похитили из Иерусалима. Ираклий с триумфом прошествовал из Ктесифона в Иерусалим и 21 марта 630 года собственноручно вернул крест городу.³⁰

Война была окончена, положение вновь изменилось. Византия вернула свою прежнюю территорию, а Персия превратилась в маленькое и нестабильное государство с постоянно меняющейся властью. Кавад II правил в течение нескольких недель, после чего скончался по неизвестной причине, и в течение следующих четырёх лет сквозь персидский дворец прошла длинная череда «проходных правителей, претендентов и узурпаторов», ни один из которых не задерживался у власти дольше, чем на несколько месяцев.³¹

К северу от Чёрного моря хазары заняли новые земли и в итоге создали государство, с которым следовало считаться. Авары, ослабленные поражением при Константинополе, вынуждены были уступить еще больше земель славянскому царству, управляемому Само, и их угроза начала таять. Булгары к северу от Азовского моря освободились из-под контроля аваров, и их новый молодой предводитель по имени Кубрат отправил Ираклию письмо с требованием признать его независимой силой. Ираклий согласился признать его независимым правителем, и с 632 года Кубрат правил первым булгарским царством – Великой Булгарией.^[91]

Ираклий, вернувшийся в Константинополь с победой, спас империю. Он отбил персидскую угрозу, практически своими руками создал два новых народа и вернул Иерусалиму Истинный Крест. Хосров II погиб с позором, а Ираклий был превознесён почти как святой. Феофан написал: «За шесть лет император сверг Персию, и на седьмой год он вернулся на родину с триумфом. Бог, создавший всё за шесть дней, назвал седьмой днём отдыха, также и Ираклий, закончивший многие труды за шесть лет, на седьмой год вернулся и отдыхал»?²

Ираклий свершил всё, о чём мечтал – и таким образом разрушил все барьеры, отделявшие его империю от арабов с юга.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 36

Глава тридцать седьмая
Пророк

Между 590 и 622 годами пророк Мухаммед (Мухаммед) создает общину и правит городом, где она собирается

За пустыней, отгородившей Южную Аравию от титанической схватки двух империй на севере, местные племена ежечасно сражались за выживание в сухой и недружелюбной стране. Химьяр на юго-западном краю полуострова был под контролем Персии, но для большинства жителей Аравии персидские амбиции были ничуть не лучше византийских крестовых походов.

В 590 году катастрофа, случившаяся далеко на юге, сдвинула и сломала существовавшие на тот момент отношения стран – как дружественные, так и враждебные.

В центре Химьяра, недалеко от города Мариб, ещё во времена сабейского королевства была построена плотина. Она перекрывала вади Дана^[92] – долину, собиравшую дождевую воду и стоки с ближайших гор во время влажных сезонов (обычно в апреле и в течение тридцати дней в июле– августе). Плотина позволяла жителям Мариба хранить воду и направлять её по системе оросительных каналов на поля. Благодаря дамбе население Мариба достигло пятидесяти тысяч человек. Крупные города были редким явлением в Аравии – обычно тут попросту не хватало воды для постоянного содержания большого количества людей на одном месте. Мариб был исключением.¹

Непредсказуемые изменения погоды в 530-х и 540-х годах дважды становились причиной таких сильных дождей, что плотина не выдерживала большого количества воды и рушилась. Оба раза потоп причинил небывалые разрушения. «Огромная масса воды вырвалась на свободу и спустилась, сея ужас, – написал Симеон из Бет-Аршама, записывавший историю Химьяра под властью Персии. – Много деревень, людей и скота было утоплено, как и всё, что стояло на пути потока. Наводнение уничтожило много общин».²

Аравия Мухаммеда

Плотину дважды чинили, но она уже расшаталась, и в 590 году была прорвана в третий раз. На этот раз последствия наводнения были катастрофическими. Деревни вниз по течению от плотины были стёрты с лица земли. Мариб, уже уменьшившийся после предыдущих потопов, был почти опустошён. Племена с юга, полагавшиеся на марибскую воду, переместились к более благоприятным оазисам на северо-востоке полуострова.

Момент крушения плотины остался в их памяти, и годы до потопа стали казаться славными и беззаботными, вершиной цивилизации южной Аравии. Последнее падение плотины запомнилось, как конец былой славы. Как великий потоп на Ближнего Востоке был отражён в Книге Бытия, так и этот прорыв Марибской дамбы упомянут в Коране:

«Был для сабейцев знак на их родине – два сада, справа и слева. „Ешьте пищу, поданную вам вашим повелителем, и благодарите его! Земля будет прекрасной и счастливой, а Бог – всепрощающим!“ Но они отвергли Аллаха, и Мы^[93] послали против них потоп, выпущенный из плотин. Мы заставили их сады приносить горькие плоды, мы превратили их в легенду, развеяли по ветру».³

Отныне Мекка, вместилище священной Каабы, больше не была единственным крупным городом, в котором собирались племена. Однако, находясь на торговом пути, она только выиграла от переселения: теперь у неё не было конкурентов на юге. Тем не менее многие беженцы с юга, подчиняясь традиции, осели на севере, в Медине – растущем поселении с плодородной землёй. Медина была не такой богатой, как Мекка, но имела немалое значение как город со смешанным населением, составленным из евреев, переселившихся в Аравию намного раньше арабов, и коренных арабов; браки между ними постепенно стирали различия между этими двумя слоями населения.⁴

Приток народов на север вызвал напряженность в этих городах. Арабы Мекки и других городов были в первую очередь и преимущественно членами кланов – бану, связанных кровным родством и браками, а сами кланы образовывали более крупные непрочные племенные объединения. Меккой управлял совет, состоявший из предводителей наиболее могущественных кланов. Среди них были кланы Бану Хашим, Бану Тамим и Бану Махзум, принадлежащие к племени курайшитов. Племя курайшитов было главенствующим в Мекке, его члены контролировали городской совет.

Однако не всё было гладко, поскольку остальные племена отказывались признавать власть курайшитов. По сути, за четыре года до окончательного падения плотины в Марибе курайшиты были вынуждены вести кровопролитную войну с племенем кайс, чтобы сохранить в городе свою власть. Это противостояние назвали «кощунственной войной», так как оно происходило в течение священного месяца.^[94] Контроль над Меккой и её ресурсами оказался важнее поклонения.⁵

Вражда между кланами самих курайшитов тоже становилась всё более ожесточённой. Модель управления, которая служила арабам веками, была создана в кочевнические времена, когда союзы между кланами были необходимы для выживания племени. Тогда, в древние дни пустыни, война между кланами могла привести к вымиранию всех. Кланы разделяли общую цель: найти пищу, найти воду и выжить. Теперь, в Мекке, чьё богатство росло, кланы более не были вынуждены сотрудничать. Вместо этого они соперничали за богатства Мекки, и некоторым кланам везло значительно больше, чем остальным. Росли личные состояния, а вдовы и сироты, лишённые поддержки родных, оставались на произвол судьбы.⁶

Сильный правитель мог бы решить некоторые проблемы, созданные этим правлением равных, но арабы были принципиально настроены против этого – они провели слишком много времени, полагаясь друг на друга, чтобы возложить своё доверие на одного человека.⁷

Клан Бану Хашим был одним из самых бедных кланов, и именно в этом клане родился Мухаммед. Его отец погиб за шесть месяцев до его рождения, а когда Мухаммеду исполнилось шесть лет, скончалась и мать, оставив его круглым сиротой. Его дед умер двумя годами ранее, поэтому ребёнка воспитывал дядя Абу Талиб, честолюбец, сражавшийся за курайшитов в «кощунственной войне», и забота о племяннике не входила в число его главных приоритетов. Мухаммед рос на грани выживания, зарабатывая на жизнь сопровождением караванов своего дяди при поездках в другие города.⁸

В возрасте двадцати пяти лет он согласился на рискованный поступок, который мог принести прибыль: провести караван для другого курайшитского торговца. Владелицей товаров была вдова по имени Хадиджа, которая не могла сама этим заняться. Первый караван, которым управлял Мухаммед, проделал путь до Сирии, и он настолько искусно вел дела, что удвоил вклад вдовы. По словам историка Ицхака, составившего в VIII веке биографию Мухаммеда, Хадиджа увидела удобное стечение обстоятельств. Она предложила Мухаммеду жениться на ней, и он согласился. Хадид-же было сорок лет, она была на пятнадцать лет старше Мухаммеда, но родила ему троих детей, и он, против обычаев, не брал себе других жён в течение её жизни.^[95]

Богатство караванов Хадиджи вознесло Мухаммеда и его новую семью в высшие эшелоны общества Мекки, но его беспокоило то, что в городе увеличивается дистанция между богатыми и бедными, а также неистовый материализм людей из его племени. Через десять лет после свадьбы он принял участие в восстановлении стены вокруг святилища Каабы – это понадобилось потому, что «люди украли часть сокровища». Даже святыня не была защищена от людской жадности.⁹

Мухаммед, человек благочестивый по натуре, взял на себя обет проводить один священный месяц в году, помогая бедным. Его биограф Ицхак сообщает, что Мухаммед, помолившись, раздавал пищу всем беднякам Мекки, которые к нему подходили, а затем семь раз обходил вокруг Каабы. В 610 году, когда Мухаммед совершал своё служение, ему было явлено видение ангела Гавриила. Его собственный рассказ об этом был сохранён в устной традиции и передан Ицхаку, который записал это точно так, как услышал.

«Он пришёл ко мне, когда я спал, с парчовым покрывалом, на котором было что-то написано, и сказал „Читай!“ Я ответил „Что мне нужно читать?“, и он сдавил меня покрывалом так крепко, что я подумал, будто пришла моя смерть, а после отпустил и вновь сказал „Читай!“ Я вновь спросил „Что я прочту?“, и он вновь сдавил меня покрывалом так сильно, что я подумал, будто умру, затем отпустил и опять сказал „Читай!“, и я опять ответил „Что я прочитаю?“, и он в третий раз сдавил меня чуть ли не до смерти, и сказал „Читай!“ и я ответил, „Что я тогда прочитаю?“. Я это сказал только затем, чтобы спастись от него, если он захочет вновь сделать тоже самое. Я прочитал, и он ушёл, и я проснулся от своего сна с чувством, будто эти слова отпечатались у меня на сердце».¹⁰

На следующий день Мухаммед вновь испытал видение, и ангел сказал ему, что он – пророк Господа, призванный доносить послания ангела до остальных людей.

В том, что запись не сообщает, какими именно были прочитанные им слова, никакой ошибки нет. В течение всей оставшейся жизни Мухаммед стремился получить, интерпретировать и затем передать божественные откровения. В 610 году, когда случилось его первое видение, ему были даны лишь семена религии, основателем которой он впоследствии станет, и эти семена были простыми: он должен был поклоняться одному Богу-творцу, Аллаху (божеству, уже известному арабам), и стремиться к личной чистоте, набожности и нравственности. Всё это уже было предписано в священной практике арабов. Слово, которое он использовал для обозначения правильного поведения, аль-марруф, значит «то, что известно». Проблемой общества Мекки являлась не нехватка откровений, а нехватка добра – желания следовать тому, что люди из племени Мухаммеда, как и сам Мухаммед, признавали правильным.¹¹

За три года после видения Мухаммед сказал о своём призвании только своей семье и ближайшим друзьям. Его первыми последователями были жена Хадиджа, слуга по имени Заид, захваченный в плен в битве племён, женившийся и оставшийся с кланом, отец четырёх дочерей, также ставших последовательницами, двоюродный брат Мухаммеда Али, сын воспитавшего его дяди, и близкий друг Мухаммеда Абу Бакр. Только в 613 году он начал возвещать жителям Мекки о своём видении. К тому времени его верование приняло более определенную форму. После периода томительного молчания, когда Мухаммед сомневался в реальности видения, откровения вернулись, и он смог уяснить основные божественные истины.

«Бог-хранитель не забыл тебя и не сердится на тебя. Будущее будет для тебя благоприятнее настоящего… Он ли не дал тебе убежище, когда ты был сиротой? Он узнал, что ты заблуждаешься, и направил. Он узнал, что ты нуждаешься, и сделал тебя независимым. Посему не относись жёстко к сиротам, и не отказывай нищим, но подражай щедрости Божьей и славь её!»¹²

Смысл послания было простым: поклоняйся Аллаху, заботься о сиротах, подавай бедным и делись богатством, которое тебе достаётся. В основе учения Мухаммеда лежит память о его сиротском детстве.

Когда Мухаммед решил провозгласить эти заповеди на публике, у него стало появляться всё больше и больше последователей – в основном слабые, бедные и лишённые наследства люди. В слоях богатого населения Мекки обращение продвигалось не так успешно. Главы курайшитских кланов негодовали, что Мухаммед оскорбляет их и высмеивает их образ жизни. Они обратились к дяде Мухаммеда, Абу Талибу: «Устрани его, либо позволь нам сделать это, ведь ты разделяешь наши интересы, и мы сможем тебя от него избавить!»¹³

Стоит отдать ему должное – Абу Талиб отказался пойти против своей семьи, даже для защиты собственного благосостояния. Другие главы кланов, увидев тень грозящего восстания людей низшего класса, ведомых харизматичным и популярным Мухаммедом, начали кампанию по запугиванию любого члена клана, кто прислушивался к его речам. На его последователей нападали в переулках Мекки, сажали в темницу по ложным обвинениям, им отказывали в пище и воде, изгоняли из города. Некоторые из новообращённых, боясь за свои жизни, бежали за Красное море в христианское государство Аксум, где король Арма принимал их, как поклонявшихся единому богу. Другие отправлялись дальше на север, в Медину. Члены клана Мухаммеда (Бану Хашим), оставшиеся в Мекке, были вынуждены собраться в гетто и подверглись остракизму – никому нельзя было торговать с ними, что отрезало их от пищи и воды.

В этих жёстких условиях жена Мухаммеда и его дядя вскоре заболели и скончались. И именно тогда ему было явлено новое откровение – Господь позволил тем, с кем несправедливо поступили, изгнав их из дома, дать отпор.¹⁴

Вне стен Мекки людям, провозглашавшим себя последователями Мухаммеда, было немного легче и проще. Племена Медины искали выход из своей межплеменной вражды в собственном городе. Услышав сообщения последователей Мухаммеда, бежавших в более приветливую Медину из Мекки, делегация пришла навестить пророка и выслушать, о чём он говорит. Некоторые были обращены, Мухаммед назвал их ансарами, «помощниками» – имя, которое впоследствии давали последователям Мухаммеда, происходившим не из Мекки и не связанным с кланом Мухаммеда.

Мухаммед, полагавший, что ему ещё не дано священное разрешение покинуть город своего рождения, оставался в Мекке даже после того, как все его последователи бежали отсюда. Их бегство сделало его пребывание в городе более проблематичным – у него почти не осталось союзников, а тезис о разрешении оскорблённым верующим сражаться заставил глав курайшитов сильнее подозревать его в мятежных замыслах. По словам Ицхака, когда курайшиты узнали, что у пророка есть товарищи и единомышленники не из их племени и не с их территории, они испугались, что пророк может к ним присоединиться, так как он уже решил сражаться.¹⁵

Поэтому курайшиты задумали групповое убийство: выбрать по одному человеку от каждого клана, так чтобы ответственность за смерть Мухаммеда не лежала на одной семье. Ицхак пишет «Именно тогда Господь разрешил пророку покинуть город».

Только Али, двоюродный брат Мухаммеда, и его старый друг Абу Бакр еще оставались с ним в Мекке. Под покровом ночи Мухаммед и Абу Бакр выбрались из заднего окна дома Абу, за которым велось наблюдение, и отправились в Медину, в то время как Али остался, чтобы убедиться, что все долги пророка уплачены. День его побега – Хиджра, 24 сентября 622 года. С тех пор все даты для последователей Мухаммеда, с тех пор известных как Мухаммедане, отсчитываются «от Хиджры».

Хиджра стала первым днём первого года нового отсчёта времени. Именно эта дата, а не день первого видения Мухаммеда, стал точкой, после которой Мухаммедане (то есть мусульмане) признают своё существование. Только после прибытия в Медину Мухаммед смог приступить к превращению своих последователей в новую общность. Как и Константин, он обнаружил связь, способную удержать вместе арабов, которые иначе не считали себя членами одного клана, одного города или даже одного народа. Это были узы веры – веры в одного творца, обязательство вести праведную жизнь во имя Его, и эта связь создала новый вид племени. Все, последовавшие словам Мухаммеда, стали именоваться умма – «Общиной исключённых».¹⁶

Умма стала самой могущественной группой в Медине, а Мухаммед, как их предводитель, был, по сути, правителем города. Однако не все жители Медины были членами уммы. Некоторые арабы и все евреи держались в стороне. Одной из первых забот Мухаммеда была защита их прав. Он не хотел воссоздавать систему слоёв населения, как в родном городе, где члены одного племени доминировали над интересами других и он начал излагать откровения, касающиеся этой проблемы. Все мужчины и женщины в Медине имели одинаковые права, независимо от того, поклонялись они Аллаху или нет.

Вскоре после прибытия в Медину Мухаммед взял на себя не только роль пророка для своих последователей, но и роль гражданской власти для тех, кто не следовал ему. Как и Мекку, Медину разрывали конфликты между племенами и кланами, но её не контролировала группа людей, способная при необходимости объединиться против угрозы её интересам. Мухаммед предложил городу путь к миру, и он был принят. Он начал зарабатывать политическое влияние – не завоеваниями, а своей репутацией мудреца.

С самого начала ислам отличался от христианства в этом аспекте. Последователи Иисуса, не говоря уже об учениках Павла и ранних епископах, не владели городами, у них не было государства. Христианство стало религией царств только тогда, когда Константин принёс его в Рим через Мульвийский мост, а между Иисусом и Константином лежали несколько столетий веры и практики, теологии и традиций, войн и завоеваний.

Однако у Мухаммеда был город. Со дня Хиджры его откровения управляли чистотой поклонения, и нравственность верующих была связана с его желанием создать гражданское законодательство для Медины. С самого начала на его учение влияло желание установить политический порядок. Человек, потерявший отца и мать, свою семью, жену и дом, наконец нашёл новую семью среди сообщества своих последователей. Его величайшей заботой было содержание этих последователей вместе, связанных друг с другом и с ним верностью и общей целью – и для этого ему нужны были не только весы судьи, но и меч правосудия.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 37

Глава тридцать восьмая
Господство династии Тан

Между 622 и 676 годами китайская династия Тан сражается с Тибетом и тюрками, пытается одолеть государство Сияла, в то время как японская династия Ямато присоединяется к сопротивлению

К 622 году новый император Китая Тан Гао-цзу заключил перемирие с Когурё, положив конец долгой и кровопролитной войне, начатой династией Суй, и начал пополнять имперскую сокровищницу, опустошённую войной и строительством системы каналов. Несмотря на небольшие восстания в не смирившихся областях, династия Тан нашла путь к стабильности страны.

Самая большая проблема династии была создана тюрками с севера. После смерти хана Бумына, основателя тюркского государства, их сообщество раскололось изнутри и распалось на отдельные страны – Западный и Восточный каганаты.

Восточный каганат был ближе к границе Тан, и в течение некоторого времени Гао-цзу оставался в хороших отношениях с каганом. Семья самого Гао-цзу не особо отличалась от тюрков в плане обычаев и языка. Он вырос у северной границы Китая, где китайцы часто смешивались с тюрками. Мать и бабушка Гао-цзу были из рода кочевников, и сам он воспитывал своих сыновей как охотников и бойцов, интересующихся лошадьми и охотничьими собаками больше, чем изучением заповедей Конфуция.¹

Однако вскоре у власти в Восточном каганате оказался воинственный Кат Иль-хан (известный китайцам как Селикэхань). На протяжении десятков лет до его правления восточные тюрки делали набеги через границу в среднем каждые три года. При нем тюрки начали нападать на северные земли Китая каждые два-три месяца. В 624 году армия Восточного каганата прошла до Хуанхэ и пересекла её. Войсками династии Тан овладела паника, и только вмешательство Ли Ши-миня, второго сына Гао-цзу, предотвратило массовое бегство. Ли Ши-минь выехал вперед и предложил Кат Иль-хану устроить поединок. Ни одному из принцев южного Китая такое и в голову бы не пришло; тюркский же хан воспринял этот поступок как свидетельство уверенности противника в победе. Хан начал подозревать, что его собственные войска в сговоре с Ли Ши-минем и что поединок – ловушка, поэтому он отказался от поединка и ретировался, приняв грандиозную дань.²

Вскоре после этого правление Тан Гао-цзу, патриарха и основателя династии, подошло к концу. Он сумел исправить последствия злоупотреблений предыдущей династии, но эта роль не была совместима с долгим и добродетельным правлением обладателя Небесного мандата. Власть перешла к его сыну. Ли Ши-минь правил в течение двадцати лет, обеспечив династии Тан полную законность.

Ли Ши-минь сражался за своего отца в войнах, вознесших Тан Гао-цзу на престол, а его храброе поведение в конфликте с тюрками принесло ему преданность многих сторонников. В 626 году он убил (возможно, в самообороне) старшего брата, наследного принца новой династии, и просил отца назначить наследником его самого. Гао-цзу согласился. Несколькими месяцами позже он отрёкся от власти, оставив трон Ли Ши-миню. Так Ли Ши-минь стал Тан Тай-цзуном, вторым императором в династии. Как и его отец, он пришёл к власти с помощью насилия – но это было частично смягчено добровольным отречением отца от трона.³

Сразу после провозглашения Тай-цзуна императором восточные тюрки вторглись вновь, и вновь Ли Ши-минь, ставший правителем, предложил поединок. Своим советникам он сказал так: «Тюрки думают, что из-за наших внутренних проблем мы не можем созвать армию. Если мне придётся запереться в городе [столице Сиань], они ограбят нашу землю. Я выйду в одиночку, чтобы показать им, что бояться нечего, и продемонстрирую силу, чтобы доказать, что я намерен сражаться».⁴

В Сиане у Тан было слишком мало войск, чтобы одолеть тюрков, но Тай-цзун всё равно выехал с шестью людьми к реке Вэй вблизи от города и упрекнул Иль-хана в том, что тот вероломно разорвал мир. Тем временем его армия собралась поблизости – достаточно далеко, чтобы войска было сложно подсчитать, но достаточно близко, чтобы их можно было увидеть. Будучи знатоком северных традиций, Тай-цзун предложил Иль-хану совершить обряд побратимства, и тюркский хан согласился.⁵

Тюрки отправились домой, но Тай-цзун воспользовался своим статусом побратима, чтобы уговорить подданных хана восстать против него. Это не особо отличалось от его отношений с собственными братьями, двоих из которых он убил, чтобы дорваться до власти. Он также уговорил племянника Иль-хана произвести переворот. Гражданская война между дядей и племянником началась в 629 году, и к 630 году Тай-цзун отправил хана в изгнание, признал капитуляцию его племянника и назвал себя Небесным ханом восточных тюрков, оставаясь императором династии Тан. Империя Тан существенно расширилась, и Тай-цзун, вновь проявив знание северных обычаев, завоевал доверие новых подданных, сделав вождей племён своими придворными.⁶

В течение следующих двадцати лет Тай-цзун вёл свою империю к стабильности и новым завоеваниям. Вместо резких нововведений он всерьез занялся развитием системы управления, начатым ещё династией Суй. Он расширял свой контроль над окрестными землями, направляя армии на север, северо-запад (где завоевал восточную часть Западного каганата с помощью своих новых подданных из восточных тюрков) и на юго-запад. Он полагался не на учёных, но на таких же, как и он, людей, знавших северные методы ведения войны. Поэт Ли Бо, бывший одним из военных Тан, писал: «В течение своей жизни военный человек никогда не открывает книгу, но он умелый, он силён и отважен».⁷

На юго-западе полководцы Тан встретили ещё одного создателя империи – но в отличие от Тай-цзуна, использовавшего уже имевшийся фундамент, этот правитель закладывал основы государства сам. Его звали Сонщэн Гампо, и жил он в высокогорной области Центральной Азии, на Тибетском нагорье. Племена Тибета пришли тысячами лет ранее из того же региона, что и китайцы, но сохраняли кочевой образ жизни уже после того, как китайцы взяли курс на земледелие и основали постоянные поселения. Отец Сонг-цэна Гампо, Намри Сонщэн, был главой одного из тибетских племён. Он предпринял первые шаги к власти над остальными племенами, и когда где-то между 618 и 620 годами он скончался, сын, которому в тот момент было около 14 лет, унаследовал его титул.

Дальний Восток в VII веке

Как и Хлодвиг в королевстве франков далеко на западе или тюркский Бумын-хан в горах Алтая, Сонщэн Гампо стремился собрать разрозненные племена в одну державу. Как и большинство предводителей племён, ставших правителями, он начал расширять территорию методом завоевания. После 620 года он подчинил своей власти близлежащие территории и начал военные кампании против кочевников Тогой за озером Кукунор на северо-востоке – возможно, для отвлечения других предводителей племён от осознания неприятного факта, что теперь они находятся под его контролем. Он отправил войска на запад к Индии и на восток к границе Тан, но в его планах было не только завоевание. Он также заключал союзы с соседями, положив начало внешней политике Тибета.⁸

В 640 году он отправил ко двору Тан посла с сообщением, в котором говорилось, что он желает заключить брачный союз с правящей семьёй.

Это предложение не впечатлило Тан Тай-цзуна. Если в Тибете Сонщэн Гампо считался непревзойдённым гением, способным превратить разобщённые племена в единое целое при жизни одного поколения, то во вселенной Тан он был всего лишь властолюбивым вождём варваров.

Император Тан отказался отправить принцессу на запад, и Сонщэн Гампо незамедлительно вторгся на юго-западную территорию Тан, известную теперь как Сычуань. Местные войска Тан смогли отбить нападение, но Тай-цзун был удивлён неожиданной силой захватчиков и решил, что ему стоит переосмыслить свое решение. Он отправил одну из своих племянниц, Вэнь-чэн, на запад, ко двору Сонщэна Гампо, и в 641 году брак состоялся.

Вэнь-чэн, по-видимому, привезла с собой буддийских монахов, буддийские манускрипты и китайские обычаи есть масло и сыр, пить чай и вино и советоваться со звёздами. Через некоторое время следом за нею на запад отправились вызванные по её просьбе китайские ремесленники, чтобы обучить тибетцев изготовлению вина и бумаги, разведению шелкопрядов и постройке мельниц для перемалывания зерна, а также лечению больных по принципам китайской медицины. Китайская культура – северная китайская культура – проникла в империю Сонщэна Гампо. То же произошло и с индийскими обычаями – Вэнь-чэн настояла, чтобы её муж отправил своего посланца в Северную Индию, дабы ознакомиться там с принципами санскритской письменности. У тибетцев не было своей письменности, однако к концу правления Сонщэна Гампо среди них распространилось свое тибетское письмо, основанное на санскрите.⁹

Сонщэн Гампо скончался в 650 году, успев объединить народ за одну свою жизнь. Как и многие империи, построенные на личной харизме правителя, тибетское государство после его смерти зашаталось. Наследником стал его юный внук Мангсонг Манщэн, но настоящей властью над дворцом обладал регент, премьер-министр Гар Тонщэн. На некоторое время империя приостановила экспансию и отправку посольств в другие страны – всё поглотила борьба за власть и извечный конфликт между буддистами и последователями древних религий кочевников.

Всего несколько месяцев спустя после смерти Сонщэна Гампо скончался и Тан Тай-цзун. Его трон достался взрослому наследнику – любимому сыну Гао-цзуну, который постился и рыдал у его смертного одра и был вознаграждён за это титулом императора.

В тот год, когда Тан Гао-цзун был провозглашён императором, он добавил новую жену к тем, которыми уже обладал. Он вызволил одну из наложниц своего отца, У Цзэ-тянь, из буддийского монастыря, куда ее отправили в 649 году по обычаю того времени после смерти Тай-цзуна – окончить там свои дни с обритой головой. Младшей наложницей в гареме императора она стала тринадцати лет от роду.

Вероятно, они уже некоторое время до того делили одно ложе. Став в 655 году императрицей, У принесла Гао-цзуну четырёх сыновей и дочь. В 656 году, несмотря на протесты придворных, он понизил свою первую жену в статусе и назначил наследным принцем трёхлетнего сына У Цзэ-тянь.¹⁰

Соратники Тай-цзуна и высшая аристократия были оскорблены возвышением простолюдинки. Кроме того, интимные отношения сначала с отцом, а потом с сыном приравнивались тогда к инцесту. В подковёрной борьбе императрица выиграла: к 660 году все её недоброжелатели были удалены от двора, а соперниц «по её приказанию четвертовали и топили в вине без суда и следствия».

В первые годы правления Гао-цзуна завоевания Тан продолжились. Западный тюркский каганат разрывала гражданская война между его предводителями, и в 657 году армия Тан прошла по нему, застав врасплох сражающихся ханов. Военачальник западного фронта Су Дин-фан во время метели собрал войска и послал их в атаку по снегу толщиной в два фута. Он сказал своим воинам: «Туман рассеивает тьму. Ветер ледяной. Варвары не подозревают, что мы можем продолжать поход в такую погоду. Давайте же ускорим шаг и удивим их!». Захваченные врасплох солдаты западных тюрков были разбиты, и каганат сделался протекторатом империи Тан.¹¹

Теперь владения Тан простирались до границ Персии. Однако на грани небывалой власти Гао-цзун заболел. В записях того времени указано, что он страдал от невыносимых головных болей и головокружения, и на время ослеп. Возможно, это были последствия инсульта. Будучи больным, он полагался на умную и образованную У Цзэ-тянь, просил её читать государственные бумаги и позволял ей принимать решения от его имени.¹²

Она находилась на этом уровне власти, когда ко двору прибыли послы из корейской Силлы с просьбой о помощи. Под управлением Муйоля Великого Силла всё ещё оставалась сильнейшим государством на полуострове, однако соседи, Когурё и Пэкче, заключили союз с японской державой Вэ, и этот союз обеспокоил короля.

У Цзэ-тянь согласилась отправить 130-тысячную тайскую армию, чтобы помочь Силле против Пэкче, и в великой битве при Хван Сан Беол армия Пэкче была разбита. Правитель Пэкче Ыйджа был захвачен в плен – но не войсками Силлы, а китайцами. У Цзэ-тянь составила свои планы относительно Корейского полуострова, и отправленное туда войско исполняло в том числе и разведывательные функции.

Муйоль Великий провозгласил себя правителем Силлы и Пэкче, но мятежники Пэкче уже организовывали сопротивление. Выжившие в битве при Хван Сан Беол командиры бежали в Японию, где уже жил один из сыновей захваченного в плен короля. Он отправился в Японию несколькими годами ранее как заложник и гарант альянса между Японией и Пэкче.

Там они обратились к Нака-но Оэ, наследному принцу правящей династии Ямато, за помощью в возвращении их страны.

Небесный правитель Японии, императрица Саймэй, заняла престол в 642 году после смерти мужа. Её сын Нака-но Оэ, которому исполнилось шестнадцать лет возможно был более естественной кандидатурой – но могущественный клан Сога сделал ставку на Саймэй, настроенную менее независимо, чем её энергичный сын. В 593 году клану Сога удалось усадить на трон жену покойного императора и взять её под контроль. Теперь они повторили этот ход, сделав Саймэй второй женщиной, занявшей престол Японии – и второй, которую они будут контролировать.

Нака-но Оэ подходил по возрасту для власти и был достаточно честолюбив, чтобы возмущаться данным положением вещей. Он не винил свою мать – он винил клан Сога, и начал строить планы подрыва его власти. Он нашёл добровольного союзника в виде старшего представителя клана-соперника Накатоми, Накатоми-но Каматари. Втроем с молодым и обиженным представителем самого клана Сога они планировали избавиться от влияния того, убив наиболее влиятельных членов правящей семьи. Их главной целью был Сога-но Ирука, выступавший, вместе со своим отцом Сога-но Эмиси за назначением императрицы; вместе с отцом он приобрёл наибольшую власть, контролируя Небесную правительницу.

Понадобилось не так много времени, чтобы воплотить этот план в жизнь. В 645 году (год Исси), на двенадцатый день шестого месяца он был исполнен. Сога-но Ирука, как обычно, пришёл ко двору со своим мечом (в японской хронике «Нихонги» говорится, что он по своей природе был очень недоверчив), но Накатоми-но Каматари нанял актёров, которые своей игрой убедили его разоружиться. Недоверчивая натура отступила, когда была нужна больше всего. Сога-но Ирука посмеялся над выступлением актёров и пошёл к императрице без оружия. Девятнадцатилетний Нака-но Оэ приказал привратникам запереть все двенадцать входов во дворец и дал задание ещё трём участникам заговора убить Ируку, но когда стояли в тронном зале, слушая оглашаемые дела дня, он увидел, что они потеряли силу духа.¹³

Когда стало ясно, что никто из убийц не приблизится к жертве, Нака-но Оэ сам нанёс первый удар Ируке. Раненый, Ирука обратился к императрице с просьбой о помощи, но она встала и покинула тронный зал, удалившись в глубины дворца, чтобы не видеть и не слышать происходящего. Трое союзников Нака-но Оэ добили раненого, а когда отец Ируки, Эмиси, узнал новость, покончил с собой.¹⁴

Этот заговор, «инцидент Исси», сломил силу клана Сога. В образовавшемся вакууме власти произошли загадочные рокировки. Саймэй отреклась от трона, но Нака-но Оэ не заменил её. Вместо этого его дядя, младший брат императрицы, занял трон как Небесный Правитель Котоку и правил в течение 9 лет. Когда он скончался, Саймэй вернулась из «отставки» и продолжила правление. Она управляла государством с 655 до 661 года.

Даже после её смерти Нака-но Оэ не занял трон. Во время правления дяди и матери он обладал достаточным влиянием при дворе Ямато. По сути, когда выжившие после поражения люди из Пэкче впервые попросили о помощи, Саймэй ещё была на троне, но ответил на просьбу именно Нака-но Оэ, согласившись послать японские корабли для борьбы с захватчиками из Силлы.

Саймэй скончалась до начала войны. Нака-но Оэ стал правителем Японии, но не взял титула Небесного правителя. Он правил, но не царствовал. Было ясно, что он считает себя запятнанным убийством в тронном зале. Кровопролитие в присутствии Небесного правителя очернило того, кто пролил кровь. Нака-но Оэ нашел троих сообщников только для того, чтобы проклятие не пало на него одного, но их минутная слабость заставила его самого нанести удар.¹⁵

Однако даже без священного титула Нака-но Оэ действовал как главнокомандующий войсками Японии. Японский флот отправился в Пэкче, а принц Пуё Пун, освобожденный от положения заложника, был объявлен полноправным королём Пэкче.

Незадолго до того, как японский флот прибыл к берегам Пэкче, правитель Силлы Муйоль скончался. Его наследник, король Мунму, занял престол и понял, что ему грозит вторжение. Однако он был обеспечен всем для оказания отпора. Ему уже приходилось командовать флотом своего отца в войне против Пэкче.

В 663 году союз Пэкче и Японии под управлением принца Нака-но Оэ из Японии и Пуё Пуна из Пэкче сошелся с войском союза Тан и Силлы при реке Пэккан – в том же самом месте, где тремя годами ранее состоялась битва при Хван Сан Беоле. Союз Тан и Силлы вышел победителем, принц Нака-но Оэ вернулся в Японию, чтобы подготовиться к обороне от вторжения. Пуё Пун бежал в Когурё, и государство Пэкче прекратило своё существование.

Всё ещё поддержанная силами Тан, армия Силлы вторглась в Когурё, разбив его в 668 году. Пуё Пун был захвачен, как и Ыйджа до него; его отправили в Китай, после чего сведения о нем исчезают из источников.

Теперь Мунму правил всем полуостровом. С помощью династии Тан Силла одержала великую победу. Период Трёх королевств закончился, сменившись периодом Объединённой Силлы, продлившимся до 935 года.

Однако практически сразу же союз с Китаем обернулся неприятностями для короля Силлы. У Цзэ-тянь намеревалась расширить границы династии Тан, захватив полуостров, а отнюдь не отдать его в руки одного из трёх королей. Со своим мужем Гао-цзуном (который частично выздоровел, хотя страдал от последствий болезни всю оставшуюся жизнь) она превратила полуостров в сеть административных районов под управлением династии Тан. Они провозгласили короля Мунму генерал-губернатором под властью Тан, благозвучно назвав его «великим протектором, усмиряющим Восток».¹⁶

Это не удовлетворило Мунму, оказавшегося слугой тех, кто обеспечил его победу. В поисках решения своей проблемы он отправил послание командирам Когурё – людям, сражавшимся против него месяцами ранее, но ставшими теперь единственными, кто мог противостоять власти Тан. Вместе армия Мунму и повстанцы Когурё сформировали новый союз, на сей раз против династии Тан.

В течение пяти лет повстанцы сражались против войск Тан на территории всех трёх бывших королевств. В 676 году после серии поражений в бассейне реки Ханган У Цзэ-тянь и Тан Гао-цзун согласились отдать значительную часть контролируемой ими территории под власть Мунму и переместили ставку генерального протектора на северо-запад – в город Ляодун Чэн, за пределами Корейского полуострова.¹⁷

Династия Тан распространила свою власть на земли тюрков и в высокогорья Тибета, но страна Ямато оставалась непокорённой. А противостояние Мунму значило, что в скором времени объединенная Силла выйдет из-под контроля Тан и обретёт свободу.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 38

Глава тридцать девятая
Племя веры

Между 622 и 642 годами Мухаммед превращает своих последователей в особое племя, Абу Бакр ведет их на завоевание Аравии, а Умар выводит за пределы полуострова

В Медине Мухаммед, предводитель уммы, взял на себя задачу судить споры неверующих. Хоть он никогда не говорил о титулах, он действовал в своём новом городе как пророк и как царь. Вскоре ему пришлось разбираться с многочисленными практическими сложностями, обступившими его идеальное общество.

Во-первых, единство в вере нелегко было поддерживать людям, привыкшим думать о себе как о членах различных кланов и племён. Даже сам Мухаммед признавал различия между своими последователями. Он дал имя «ансар» (помощники) арабам Медины, в то время как последовавших за ним людей назвал «мухаджирами» (переселенцами). Он предпринял шаги к созданию традиционных родственных связей между собой и своими ближайшими союзниками. После смерти Хадиджи он обручился с Айшей, шестилетней дочерью Абу Бакра, хотя свадьбу и не играли, пока девочка не повзрослела. «Новое племя», основанное на вере, играло главную роль в его планах на будущее, но узы крови и родства всё ещё были вплетены в его образ мыслей.¹

Кроме того, новое племя не вполне соответствовало его ожиданиям. Мухаммед намеревался обратить в умму всю Медину. Его защита не-мусульман была честной и происходила от добрых намерений, но расчёт при этом шёл на то, что она будет временной, до тех пор, пока они не узреют свет истины и не станут последователями Аллаха. Однако стало отчетливо ясно, что евреи Медины всегда будут держаться в стороне.

Расстроенному Мухаммеду было явлено откровение, известное как Сура 2 в Коране. В ней снова и снова повторяется, что Аллах является тем же богом, которому поклонялся Авраам и поклоняются христиане. Именно он «дал Моисею Писание и сопроводил его Посланниками, кто дал Иисусу, сыну Марии, символы чистоты, кто укрепил его Святым Духом». Евреи и христиане ошибались, утверждая, что только иудей или христианин может попасть в рай – и те, и другие попадут в рай, если покорятся Аллаху и будут творить добрые дела. Для Мухаммеда христиане и иудеи уже практически были уммой, и он не понимал, почему они до сих пор не находят согласия.²

Кроме того, Мухаммед не был доволен и многими обратившимися в ислам арабами. Умма теперь стала самым сильным «племенем» Медины, городской распорядок дня подстроился под пять дневных молитв, предписанных Мухаммедом для верующих, пост и раздача милостыни нищим были вписаны в городской закон, а построенное Мухаммедом место поклонения – мечеть – стало городским центром. Теперь было политически выгодно быть мусульманином, и многие арабы присоединялись к вере ради успеха в делах.³

Однако наибольшую сложность представляла Мекка. Ицхак, биограф Мухаммеда, написал: «Тогда пророк приготовился к войне, слушаясь повеления Господа сражаться с врагами… с которыми Господь повелел сражаться». Откровение, данное в Мекке, позволявшее мусульманам давать отпор тем, кто изгонял их из домов, было ещё в силе, несмотря на то, что теперь враги из Мекки были далеко. В 623 году, через год после Хиджры, Мухаммед начал посылать и «помощников», и «переселенцев» в Мекку с разведывательными целями. Его первой целью была не сама Мекка, но караваны, шедшие оттуда на север и по пути проходившие мимо Медины.⁴

Нападения на караваны не считались войной. В течение столетий караваны чужих племён были для арабов объектом охоты. Добыча пищи и воды из проходящих мимо караванов, несомненно, сделала бы жизнь в Медине легче – но, нападая на караваны из Мекки, практически полностью населённой курайшитами, Мухаммед в первую очередь давал сигнал, что преданность умме заменила старые племенные связи, и узы рождения сменились узами веры.⁵

В течение нескольких месяцев разведывательные акции Медины сводились к шпионажу, изредка – к переговорам с главами караванов. Жертв не было, пока группа из Медины, следившая за богатым караваном из Мекки, не решила напасть на него. В завязавшейся схватке погиб один из курайшитских торговцев, убитый стрелой из мединского лука.

Когда экспедиция вернулась в Медину с награбленным, Мухаммед был в ярости – не из-за убийства, но из-за того, что это произошло во время священного месяца, когда нельзя воевать. Это был точно такой же случай пренебрежения древними традициями, который привёл общество Мекки в упадок, и пророк не хотел, чтобы Медина пошла по такому же пути.⁶

Его гнев угрожал целостности нового общества. Другие члены умма начали перешёптываться, что отряд, посланный для наблюдения за караваном, был проклят. А за пределами Медины у курайшитов пошли слухи, что приказ на кощунственное деяние отдал сам Мухаммед. Мир не восстановился, пока Мухаммед не получил очередное откровение: «нарушение священного месяца – плохой поступок, но грехи Мекки ещё хуже». Во второй суре написано: «Нарушение священного месяца – ужасный грех, но ещё хуже пред взором Аллаха отрицать его и изгонять его последователей. Мятеж и угнетение – даже хуже убийства. И они не прекратят сражаться с тобой, пока не повернутся спиной к твоей вере, если смогут»?

Это ослабило напряжение в Медине, и группа налётчиков с облегчением разошлась по домам. Однако отдаленный эффект от этого откровения был значительно сильнее. Границы изначального позволения сопротивляться, будучи жертвами, незаметно расширились. Теперь было позволено при возможности нападать на тех, кто продолжал бы подавление.

Божественное откровение дало Мухаммеду и его последователям оправдание, необходимое для запуска полномасштабных набегов на караваны из Мекки. В 624 году крупный караван, груженый товарами из Сирии, проходил мимо Медины. Вёл его старый враг Мухаммеда, человек по имени Абу Суфьян. Путь, которому он следовал, проходил мимо колодцев Бадра, оазиса к югу от Медины. Мухаммед собрал триста человек (огромная сила для победы над одним караваном) и отправил к колодцам, чтобы перехватить караван там.

Завоевания Мухаммеда и Абу Бакра

Абу Суфьян ожидал неприятностей. Его разведчики были высланы вперед, спрашивая новости у каждой встреченной группы людей, и принесли ему данные о готовящемся нападении мединцев. Абу Суфьян отправил сообщение в Мекку с просьбой о подкреплении и получил огромную армию – тысячу человек, с представителями от каждого племени курайшитов. Конфликт между религиозным переворотом Мухаммеда и старым порядком достиг своей кульминации.⁸

Отряд курайшитов из Мекки встретила меньший отряд из Медины у оазиса Бадр 17 марта 624 года. Собрав свое уступающее числом войско, Мухаммед объявил, что любой, с отвагой погибший в бою, точно попадёт в рай. Подкреплённые преданностью Мухаммеду, религиозным рвением, ненавистью к врагам и страхом потерять всё, чего они достигли, люди из Медины разбили более крупную армию. Погибло лишь около пятидесяти курайшитов – но остальные были вынуждены спасаться бегством. Мухаммед и его люди захватили товары, оставшиеся от каравана (Абу Суфьян с частью каравана смог бежать в Мекку) и вернулись в Медину с триумфом.

Это была первая серьезная битва ислама – ключевой момент для уммы. Между 624 и 630 годами сражения участились. Члены умма силой изгнали из Медины два племени иудеев, отказавшихся признавать авторитет Мухаммеда. Крупные сражения между армиями Мекки и Медины происходили в 625 и 627 годах, и после второй битвы, так называемой Битвы у рва (названной так из-за того, что жители Медины окружили город рвом для защиты от вторжения) последнее племя иудеев было также изгнано из города. Они отказались принимать участие в войне, что было нарушением декларации Мухаммеда, гласившей, что евреи и арабы должны поддерживать друг друга в мирное и военное время. Сама по себе битва у рва окончилась ничьёй – из-за холодной погоды нападающие из Мекки были вынуждены отступить, и отказ евреев принимать в сражении участие не повлиял на ход битвы. Однако мусульмане были раздосадованы таким вероломством.

Евреев осадили и вынудили сдаться. Им дали выбор – обращение в ислам или смерть и порабощение. Евреи выбрали второй вариант. Ицхак записал их ответ: «Мы никогда не забросим законы Торы и не сменим их на другие». Мухаммед назначил судью для вынесения приговора. Им был человек по имени Саад, иудей, обращённый в ислам. Он приказал казнить мужчин, а женщин и детей обратить в рабство. Рассказ Ицхака краток и сух:

«Тогда пророк вышел на рынок Медины (который и сейчас является её рынком) и вырыл на нём канавы. Затем он послал за ними и стал срубать их головы над канавами, когда их приводили группами. Их было 600 или 700 человек, но некоторые называют цифры и больше, до 800–900».⁹

Новое общество было под угрозой нападения извне, и условия его существования изменились. В Медине больше не было терпимости к инаковерующим.

К 630 году умма в Медине стала настолько многочисленной и могущественной, что Мухаммед смог собрать десятитысячную армию, в которую вошли и ансары, и мухаджиры, и многочисленные бойцы из окрестных племён, либо признавшие ислам своей религией, либо исповедовавшие его для выгоды. Во главе этой армии Мухаммед пошёл против Мекки в последний раз. И вновь ему удалось найти оправдание нападению: кочевые союзники курайшитов напали на кочевых союзников мусульман. Это был враждебный акт против верующего народа, и мусульмане всего лишь защищались.¹⁰

Сила мусульман росла, и народ Мекки всё больше склонялся к тому, чтобы заключить перемирие с могущественным северным соседом. На самом деле в предыдущем десятилетии уже было заключено два мирных договора, которые позволяли мусульманам входить в Мекку и совершать поклонения Каабе. Даже Абу Су-фьян, владелец каравана, атакованного при Бадре, одобрял заключение перемирия. Когда Мухаммед со своей армией появился на горизонте, жителям Мекки стало ясно, что для заключения перемирия им придётся сдаться.

Абу Суфьян, стоя на стене, добился обещания, что мусульмане войдут в город без кровопролития. Мухаммед согласился, и ворота открылись. Жестокость была проявлена только по отношению к идолам разных божеств, которых разбили и выбросили. Сам Мухаммед вознёс молитву Аллаху в Каабе, и к нему присоединился Абу Суфьян, согласившийся обратиться в ислам.

Начиная с этого времени Мекка стала ядром ислама, главным местом поклонения для любого мусульманина. Мухаммед поселился в городе и в течение двух лет управлял военными кампаниями из своей штаб-квартиры в Мекке. Все больше арабских племен обращалось в новую веру. Завоевания Мухаммеда продвинулись так глубоко на юг, что королевство Химьяр пало в сражении с ним. Умма из общности становилась государством.

Однако Мухаммед не был государем. Он дал арабам осознание общности, сделал для них, по сути, то же, что Аларих дал готам, или Хлодвиг франкам: объединил множество соперничающих племён и помог им ощутитть себя единым целым. Но ненависть арабов к верховной власти значила, что роль Алариха как короля-воина или Хлодвига как христианского короля закрыта для Мухаммеда. Вместо этого он стал Пророком, создателем нового народа.

В 632 году, незадолго до своей смерти, Мухаммед прочитал прощальную проповедь, излагавшую свод религиозных и гражданских законов, сформировавших его новый народ.

«Аллах запретил вам брать проценты. Ваши женщины имеют право быть накормлены и одеты с добротою. Поклоняйтесь Аллаху. Произносите пять дневных молитв. Поститесь во время месяца Рамадан. Отдавайте своё богатство на благотворительность. Совершайте хадж [паломничество в Мекку], если можете себе это позволить. Араб не выше и не важнее не-араба. Белый не выше и не важнее чёрного. Ни один пророк или апостол не придёт после меня, и никакая новая вера не зародится».¹¹

Вскоре после этой проповеди Мухаммед заболел и через несколько дней скончался. Он не оставил наставника своим последователям, не передал никому свою духовную власть, не позволил никому исполнить его роль в качестве правителя уммы, не назначил никого, кто вёл бы дальнейшие кампании. Возможно, он не думал, что мусульманское государство будет существовать после его смерти. У него, несомненно, не было намерения создавать наследственную власть над своими последователями в какой бы то ни было форме. У его грандиозных достижений была и обратная сторона – самосознание его последователей было настолько тесно связано с его собственной личностью, что новое исламское общество начало немедленно распадаться. Старые племенные привязанности проявились вновь, освободившись из-под почти гипнотического воздействия одного человека.

Абу Бакр, старый друг Мухаммеда и отец его юной жены Айши, был избран преемником пророка на собрании мусульман в Медине. Однако у него был соперник. Другие мусульмане, в основном из Мекки, хотели назначить преемником пророка Али ибн Абу Талиба – зятя Мухаммеда, который омывал его тело и оплакивал его смерть, пока собрание избирало Абу Бакра.

Сейчас не вполне ясно, что сам Али думал о сложившейся ситуации. По одной версии изложения событий, он не оспаривал избрание Абу Бакра новым предводителем мусульман, избегал споров, а впоследствии предложил свою помощь и поддержку другу Мухаммеда. Однако другие источники утверждают, что Али верил в необходимость стать преемником своего тестя и не поддерживал избрание Абу Бакра.^[96]

В любом случае часть арабов отрицала верховенство Абу Бакра, с поддержкой Али или без таковой. Абу Бакр вёл себя не как пророк, но как полководец. Он разделил своих последователей на одиннадцать вооружённых отрядов под водительством одиннадцати доверенных людей и дал каждому задачу силой покорить области, где не признавали его власть.¹²

Покорение прошло успешно – Абу Бакр стал единственным наследником власти Мухаммеда, «халифат ар-расул Аллах», халифом – представителем пророка, носителя божественного откровения. Первоначально он звался «Халиф посланника Господа», что подчёркивало его второе место в линии передачи откровения.¹³

Однако войска не только подавляли восстания. Более поздние источники называют противостояние правлению Абу Бакра риддой, «отступничеством», и утверждают, что Абу Бакр просто удерживал всё завоёванное Мухаммедом от распада. На самом же деле одиннадцать отрядов под предводительством полководца Халида, «правой руки» Абу Бакра, расширили исламское государство, завоёвывая близлежащие племена, ранее не подчинявшиеся власти мусульман. Завоевание постепенно распространялось дальше. Под управлением Абу Бакра весь полуостров, племя за племенем, оазис за оазисом, постепенно оказался под властью халифа. В течение года Аравия была объединена под его властью.¹⁴

Это поставило Абу Бакра во главе грандиозного военного лагеря, в котором, в отличие от Мекки и Медины, исповедовать истину ислама было не обязательно. По словам историка Джона Сандерса, это было «государство, полное равнодушных и нестойких новообращённых», бочка пороха, на которой сидел Абу Бакр.¹⁵

Абу Бакр решил направить эту энергию наружу. Медина в былые времена процветала, сражаясь с врагами извне, и ничто не могло бы сплотить людей лучше, чем война.

В 633 году он отправил своего полководца Халида против первого врага вне Аравийского полуострова – Персидской империи. Персия была ослаблена долгой и кровопролитной войной с Византией и внутренней борьбой за власть. В конце концов внук распятого Хосрова II, Иездигерд III (по словам ат-Табари – «человек с курчавыми волосами, сросшимися бровями и ровными зубами») смог захватить власть, обратившись за помощью к Ираклию.¹⁶

Он правил остатками Персии всего лишь около года, когда Халид со своими арабскими армиями появился на другом берегу Евфрата. В то же время другие арабские войска под водительством четырёх других военачальников двинулись к византийским провинциям Палестине и Сирии. Но византийские войска оказали более сильное сопротивление, чем ожидал Абу Бакр, и когда Халид уже был готов напасть на Персию, Абу Бакр отозвал его и отправил на запад для помощи армиям на палестинском фронте.

За счет осложнений для Ираклия Иездигерд получил небольшую отсрочку. Византия, как и Персия, была ослаблена долгой войной, её войска были истощены. Объединённая арабская армия победила византийские силы в двух крупных сражениях, захватила Дамаск и продвинулась по территории Палестины.¹⁷

Когда завоевания начали набирать скорость, Абу Бакр скончался. Он был халифом в течение двух лет, ему исполнился шестьдесят один год, и позаботился о том, чтобы оставить последователям строгие предписания, касающиеся его преемника. Власть унаследовал его зять Умар, и передача власти произошла в Мекке без хаоса и волнений. На поле боя армии продолжали наступление, не останавливаясь.

Умар знал, что его первой задачей было продолжение войны. По словам ат-Табари, Умара назвали «халифом халифа посланника богов». Умар посчитал этот титул слишком длинным: «А следующего халифа вы как назовёте? Халифом халифа халифа? Вы – верные, а я – ваш командир». Так произошло очень существенное изменение: как вождь всех верных, Умар теперь стал не просто преемником Мухаммеда, а главнокомандующим новой и расширяющейся империи.¹⁸

К этому моменту Ираклий понял, что недооценил своего врага. Это был не очередной дерзкий рейд, а серьёзная, опаснейшая угроза его власти. Чтобы достойно встретить её, он собрал грандиозную армию, состоявшую из его собственных воинов, армянских солдат, славян с северных берегов Чёрного моря, арабов-гассанидов – всех, кого он мог созвать под свои знамена. Его армия составила 150 000 человек.

Это союзное войско встретило силы арабов у реки Ярмук в Сирии. Сражение продолжалось шесть дней. Имеющиеся описания битвы путаны и противоречивы, но все оканчиваются одинаково – византийская армия была разбита, и Ираклию пришлось отдать арабам провинции Палестину и Сирию, которые он только недавно отвоевал у персов. Иерусалим держался до конца 637 года, и Ираклию удалось переправить фрагмент Истинного Креста в Константинополь до того, как город был вынужден сдаться превосходящим силам арабов.¹⁹

Тем временем Халид повернул на восток и отправился в поход против Персии. Как нож сквозь масло он прошёл до Ктесифона, который пал так же, как и Иерусалим. Иездигерд пережил завоевание города и бежал на восток – живой, но лишённый столицы.²⁰

Завоевания продолжались. В 639 году армии арабов напали на византийские владения в Египте, и к 640 году все египетские земли Ираклия, кроме Александрии, были под контролем арабов. Ираклий пал духом и заболел. Он спас империю, находившуюся на грани разрушения, теперь её вновь захватывал неожиданный и неостановимый враг с юга. Император не смог организовать отпор и в 641 году скончался от удара.²¹

Это поставило Константинополь в невыгодное положение, да еще в такое ужасное время. Ираклий оставил власть над городом своему сыну Константину III, который постоянно болел (он страдал от эпилепсии); как страховку на случай смерти Константина он также сделал вторым императором своего младшего сына. Этот сын, Ираклион, был сводным братом Константина, он родился во втором браке Ираклия с его племянницей Мартиной.

Этот брак в Константинополе был непопулярным, так как считался нарушением библейского закона. Когда Константин III скончался через несколько месяцев после коронации, как и опасался Ираклий, Ираклион стал единственным императором – а поскольку ему исполнилось всего пятнадцать лет, регентом стала его мать Мартина. Армия под предводительством генерала Валентина подняла мятеж и захватила Ираклиона и Мартину. Оба были изгнаны, а перед этим ритуально изувечены: Ираклиону отрезали нос, а Мартине – язык.

Увечье претендента на трон было ритуальным способом лишить его возможности законно править. Этот метод ранее никогда не использовался в Константинополе и не был идеальным – Ираклион мог бы править и с отрезанным носом. Однако он, по-видимому, опирался на ветхозаветный закон, по которому обезображенные священники не могли заведовать храмом.²² Внезапное проявление ритуального увечья в Константинополе значило, что император стал кем-то значительно более важным, чем просто правитель – своеобразным гарантом милости господа, проводником его благосклонности. Жители Константинополя расценивали кровосмесительный брак Ираклия как грех, за которой последует наказание. Когда на юге начала возвышаться новая религия, народу оказался необходим вождь, который принёс бы спасение.

Других выходов не было – сенат выбрал императором Константа II, сына покойного Константина III. Ему исполнилось только одиннадцать лет, и в день своей коронации он прочитал сенату послание: «Я приглашаю вас помогать мне советами и суждениями для обеспечения безопасности моих подчинённых». Без сомнения, это письмо написали за него. Сенаторы хотели, чтобы Констант стал знаком присутствия бога во дворце Константинополя, но чтобы власть при этом оставалась в их руках.²³

Но ни символ, ни власть, по-видимому, не приносили плодов. Империя продолжала уменьшаться с запада и с востока. В 642 году, через год после коронации Константа, король лангобардов Ротари начал быстрое и беспощадное завоевание оставшихся византийских земель в Италии, оставив под контролем Константинополя только болота Равенны. Из немногих оставшихся византийских солдат в Италии восемь тысяч погибли, остальные были обращены в бегство.²⁴

В то же время Александрия досталась арабам. Египет пал, Испания отпала за несколько лет до того, Италия была практически утрачена. Северная Африка оказалась отрезана от остальной империи, и во владениях Византии осталась лишь Малая Азия и земли вокруг Константинополя.

Новый халиф арабов, Умар, планировал еще более дальние походы. Он отправил армию по покорённым землям Персии далеко на восток, к Мекрану – пустынной земле, лежащей за дальней восточной границей Персии. Почти тысячу лет назад в Мекране погибли три четверти армии Александра Македонского по пути домой из Индии. Кроме рыбы, которой промышляли жители разрозненных поселений вдоль побережья Аравийского моря, там не было иного источника пищи – только непроходимые песок и камень.

Однако пустыня, практически уничтожившая армию легендарного Александра, была знакома арабам. Они умели выживать в бесплодных песках и углублялись в земли Мекрана до тех пор, пока, по словам ат-Табари, не достигли некой реки. Арабы вышли к реке Инд, границе Индии.²⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 39

Глава сороковая
Перекрестье

Между 640 и 684 годами арабы поворачивают вспять от Северной Индии, а раздробленный Юг объединяется

На Инде армию арабов уже ожидали индийские войска. По словам ат-Табари, «макранская армия» царя Расиля собралась на берегу реки в попытке помешать арабам пересечь её, а «правитель Синда» переправился, чтобы объединиться с ним.¹

Это были князья местных индуистских государств, независимые от огромной страны на востоке, которой правил Харшавад-хана. Земли Макрана и Синда оставались свободными от его власти, как и Шахи дальше на севере. Шахи являлось буддийским государством со столицей в Кабуле, оно уже сто лет существовало в северных горах и контролировало Хайберский проход. Правитель его перенял персидский титул «царь царей» (шах-ин-шах) от своих великих соседей, но власть персов никогда не простиралась до Инда. Арабы уже прошли на восток дальше, чем любая армия со времён Александра Великого.²

Шахи, которому ещё не угрожало завоевание, не отправилось на юг помогать правителям Макрана и Синда, и объединённое войско было побеждено. Арабы преследовали разбитую армию до Инда и загнали её за реку. Затем, прежде, чем пересечь реку, арабский командующий аль-Хакам разбил лагерь в Макране и отправил гонца к халифу Умару с пятой частью военной добычи и просьбой о дальнейших распоряжениях.

По словам ат-Табари, когда гонец прибыл, Умар спросил, что за место этот Макран. Он получил отнюдь не воодушевляющий ответ: «Это земля, чьи равнины – горы, где единственные плоды – плохие финики, где врагами являются герои, царит бедность, а зло процветает. Всё великое там мало, а малое – ничтожно, а то, что по ту сторону – ещё хуже»?

Индийские царства в VII веке

Умар решил, что ни Макран, ни Синд не стоят того, чтобы тратить силы на дальнейшую экспансию. В своём ответе аль-Хакаму он запретил пересекать реку Армии арабов повернули, и восточная граница растущего исламского государства надолго закрепилась в Макране. Негодуя, аль-Хакам сочинил стихотворение в собственную защиту: «Армия не может упрекнуть меня за мои действия, не может обвинить и мой меч. Если бы не запрет командующего, мы бы уже победили!»⁴

Если бы Умар знал о существовании другой великой империи на востоке, возможно, арабы продолжили бы свое продвижение. Северное индийское королевство Харши к тому времени было богаче и могущественнее Персии. Несколькими годами ранее поражение в войне с Чалукьей остановило его продвижение на юг, к реке Нармада, но Харши продолжал свои завоевания до тех пор, пока весь север и северо-восток полуострова не оказались под его контролем. Возможно, король Синда и правитель Шахи платили ему дань хотя бы некоторое время. Два независимых королевства являлись хорошим буфером между его империей и захватчиками с запада.

В возрасте около сорока лет Харшавадхана достиг полной силы и зрелости. Его столица Каннаудж стала главным городом Северной Индии. Он отправил как минимум одного посла на восток для налаживания дружественных отношений с двором Китая. Взимаемые им налоги, по словам китайского паломника Сюань Цзана, держались в разумных пределах, а если он заставлял людей работать на строительстве дорог и каналов, то оплачивал этот труд. Это особенно поразило Сюань Цзана, выросшего в последние годы династии Суй и видевшего жестокое строительство Великого канала.⁵

Сестра Харши всё ещё правила вместе с ним – и, возможно, не является простым совпадением тот факт, что в то время набрала силу особая форма индуизма, подчёркивающая женскую власть, шакти. Последователи этой ветви индуизма (одной из многих) назывались шиваитами – они поклонялись богу Шиве и его супруге-богине. Для них мудрость истекала от Шивы через богиню, а от богини в человеческий мир. Сам Харша написал поэму «Нагананда», в которой богиня-супруга Шивы играет главную роль, воскрешая мёртвого сына и наследника скорбящего царя и одаривая его царским могуществом. В молодости Харшавадхана спас сестру с погребального костра, в поэме же богиня снимает юношу с погребального костра и возвращает к жизни.⁶

Однако Харша также почитал и буддизм. В 644 году, через год после отступления арабской армии от Инда, он созвал в столице многочисленное собрание, чтобы тысячи людей могли услышать поучения Сюань Цзана. Он был очень впечатлён этим монахом и собрал, как утверждают записи того времени, четыре тысячи индуистских монахов, чтобы они выслушали монаха буддийского. К концу своей жизни Харша всё сильнее обращался к буддизму Махаяны и направлял всё больше средств из казны для финансирования буддийских монастырей. После войны длиной в жизнь он постановил, чтобы в его владениях не убивали ни одно живое существо, и никто не ел мяса.⁷

Харшавадхана скончался в 647 году. Доныне неясно, женился ли он, но известно, что он не оставил сыновей. Его первый министр захватил трон, но оставался у власти всего несколько недель. Империя вновь развалилась, превратившись в несколько сражающихся за власть царств, и в течение нескольких десятилетий в исторических записях царит хаос. Харша был последним индийским властителем, который сумел создать империю на Севере. Следующий правитель, завладевший Северной Индией, пришёл извне.⁸

Тем временем во владениях Чалукьи на Юге наступили тяжёлые времена. Со смертью Пулакешина II в 642 году началась тринадцатилетняя гражданская война между его сыновьями, ослабившая государство и способствовавшая вторжению захватчиков-паллавов. Пулакешин ранее изгнал паллавов из северной части страны, Венги, и провозгласил её своей. К тому времени, как его третьему сыну, Викрамадитье, удалось победить других братьев и захватить трон в 655 году, войска паллавов вновь захватили Венги. Викрамадитья завладел престолом, но потерял завоевания своего отца.

Он также потерял восточную часть прежнего царства. Пулакешин отдал её своему брату, дяде Викрамадитьи, чтобы он стал там наместником царя. После смерти Пулакешина наместник провозгласил себя владыкой восточных территорий. Чалукья разделилась. С этого момента правитель западной Чалукьи распоряжался в Ватапи, а владыка восточной Чалукьи повелевал прибрежными областями.

В то же время древнее царство далеко на юго-западе, некогда потерявшее почти все свои земли, переживало возрождение. В давние времена южным побережьем правила династия Пандья. Греческие и римские географы смутно знали о них как о династии торговцев и рыбаков. Их власть уменьшилась, хотя сам род выжил. Однако в последние десятилетия династия Пандья вновь начала укреплять свои позиции, сначала в районе города Мадурай, а затем – на окружающей территории.

Запись, датируемая следующим столетием, утверждает, что Мадурай в это время был местом нахождения Сангама – академии, где собирались поэты и их почитатели. Поэмы и эпосы, написанные на тамильском языке, распространенном в Южной Индии, дополнил перевод «Махабхараты» на тамильский. Академия существовала в Мадурае полтора столетия, примерно с 600 по 750 год.⁹

Викрамадитья из северной Чалукьи вновь напал на паллавов в 670 году, через пятнадцать лет после прихода к власти. Королевство Пандья, которое было вынуждено платить дань царю паллавов, было вовлечено в конфликт как союзник дома Паллавов, не желая этого. Несмотря на полученные врагом подкрепления, армия Чалукьи нанесла сокрушительное поражение царю паллавов, Парамешвараварману I. Но соперничество продолжалось. Четырьмя годами позже царь паллавов открыл вторжением второй этап противостояния. На этот раз удача была на стороне Паллавов, армия Чалукья была побеждена и обращена в бегство.¹⁰

Викрамадитья из западной Чалукьи скончался в 680 году. Его сын Винайядитья унаследовал власть. Хотя враждебность по отношению к Паллавам не исчезла, Винайядитья за шестнадцать лет своего правления сумел избежать серьезных конфликтов. Власть Чалукьи вновь распространилась по центру субконтинента, заменив прежнюю раздробленность.

Тем временем Паллавы распространяли свою власть на юг. Шрн Ланка, остров у юго-восточного побережья Индии, в разные времена находился под властью разных царей Южной Индии, но чаще всего его территорию делили между собой несколько мелких независимых государств. В 688 году военный вождь по имени Манавамма попросил Паллавов дать ему армию, необходимую, чтобы стать правителем всего острова. Манавамме это удалось, но в качестве платы за воинов он был вынужден платить дань Паллавам. Как и правители Чалукьи, династия Паллавов распространяла своё влияние на окружающие земли и дальше, на южный остров.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 40

Глава сорок первая
Проблемы империи

Между 643 и 661 годами последователи ислама создают империю и страдают от борьбы за власть, убийств и беспорядков

К 643 году армии ислама под командованием Умара захватили огромную территорию за меньшее время, чем любая армия со времён Александра Великого. Однако цепь грандиозных триумфов Умара закончились в 644 году, когда во время утренней молитвы в Медине ему нанёс шесть ранений обращенный в рабство персидский пленник. Убийца покончил с собой сразу после этого. Умар умирал медленно и за несколько оставшихся дней успел отдать последние распоряжения. Вместо того, чтобы самому назвать наследника, он назначил совет из шести мусульман из Мекки для выбора следующего халифа.¹

Вновь сторонники Али, зятя Мухаммеда, настаивали, чтобы титул отошёл ему, и вновь титул не достался Али. Совет избрал другого старого друга Мухаммеда – Усмана, который тоже был родом из Мекки, из племени курайшитов, как и члены совета. Годы после смерти Мухаммеда Али проводил большую часть своего времени вне племени курайшитов, и совет хотел быть уверен, что курайшиты останутся у власти. Племенные отношения ещё не исчезли из культуры уммы.

Став халифом, Усман начал превращать завоёванные территории в некое подобие централизованного государства. Он заложил основы арабской империи, которая, как и римская, совместила под своим скипетром множество земель и народов, говорящих на разных языках. Однако арабская империя была создана за годы, а не столетия, и ей не хватало осторожной политики ассимиляции и обеспечения гражданства тем, кто этого желал. Даже самим арабам под знаменем ислама едва хватало времени освоиться с новой идентичностью.

Арабские владения расширяются

Абу Бакр обеспечивал некую сплочённость нового народа, отправляя новообращённых на борьбу против врага извне. Умар к моменту своей смерти успел заложить основы имперской иерархии, действующей по принципу сакиба – «первенства в исламе», назначая на наивысшие должности тех, кто стал мусульманином раньше.²

Если бы такое положение дел удержалось, новообращённые мусульмане могли бы надеяться на приход к власти, а преданность исламу обеспечивала бы сплоченность территории империи. Но Усман был человеком старой закалки. Он планировал оставить контроль над всей страной в руках клана курайшитов, превратив империю в колоссальное отражение Мекки.

Этот план требовал всестороннего и жёсткого контроля над государством. Усман установил свою резиденцию в Медине, назначив наместников для наблюдения за дальними областями империи. Он жёстко контролировал местных правителей и армейских командиров, лично назначая и увольняя их, и они отчитывались только перед ним.

Под его управлением завоевания продолжались. Армии арабов захватили Александрию. Это дало Усману возможность использовать александрийский флот для укрепления своих вооруженных сил. Так арабы, используя море, вышли на новый уровень могущества.³

Прекрасное знание пустыни, позволявшее арабам легко продвигаться по Макрану, контрастировало с отсутствием какого-либо опыта на море. Умар боялся моря и запрещал своим армиям пользоваться им. На вершине своей власти он написал: «Тем, кто прислал нам Мухаммеда с провозвестием истины, я клянусь никогда не отправлять мусульман в море». Муавия, арабский правитель Сирии, умолял Умара изменить решение, но тот остался тверд.⁴

Усман же, в свою очередь, дал Муавии разрешение создать флот при условии, что тот будет использовать в качестве моряков только добровольцев. Однако сформировать военно-морскую организацию из разношерстной толпы оказалось долгим делом. Лишь захват александрийского флота обеспечил арабской военной машине толчок на десятки лет вперёд. Муавия, ставший адмиралом^[97], начал тренировать свои силы для морского похода через Средиземное море к дальним землям.

Тем временем новый арабский правитель, назначенный в Египет, приказал своим людям ограбить Александрию и разрушить её стены. Он избрал в качестве новой столицы город Фостат – современный Каир: новая власть, новое начало. Из Египта пешее войско арабов отправилось на запад по старой римской области Ливия. Войска остановились, не дойдя до Карфагена, но североафриканские города, как романизированные у побережья, так и исконно африканские в глубине континента, попали под арабский контроль. Завоёванные города платили завоевателям дань рабами. Арабы звали всех жителей северной Африки к западу от Египта берберами (сами африканцы себя так не звали), и берберские рабы поневоле становились новыми солдатами в армии, которая продолжала расти.⁵

К 649 году флот Муавии был готов к действиям. Сначала он отправил морскую армаду из 1700 кораблей к острову Кипр, лежащему недалеко на западе. Кипр, принадлежавший Византии, практически сразу же пал.⁶ Затем новая морская сила начала действия против византийских городов вдоль побережья Малой Азии. В то же время мощное сухопутное войско отправилось через Армению к Кавказу с целью обойти Чёрное море и напасть на Константинополь с севера.⁷

Константинополь оставался главной целью похода. Даже завоевания в Северной Африке предназначались для того, чтобы приблизить арабов к стенам Нового Рима. Усман заявил своим командирам, что Константинополь может быть покорён только через Испанию. Однако попытка обойти Чёрное море закончилась провалом – хазары оказали сопротивление и помешали арабской армии пройти через их земли.

В течение всего этого времени персидский царь Иездигерд III находился в изгнании, продвигаясь на восток, подальше от арабов, однако все еще претендуя на власть над тем, что осталось от Персии. В 640-х годах он обосновался в Фарсе, имея при себе лишь небольшой отряд, вряд ли способный на серьезное сопротивление. К концу десятилетия Усман отправил одну из своих армий для его уничтожения. Арабские воины изгнали Иездигерда на север, в провинцию Кирман, но арабская армия попала в бурю и замёрзла. По словам ат-Табари, снег достигал верхушек копий. Выжили только командир, один солдат и девушка-рабыня. Рабыне удалось выжить, так как её владелец вспорол живот верблюду и спрятал её внутри, чтобы согреть.⁸

Иездигерд планировал продолжать сопротивление, но он явно не обратил внимания на изменившуюся экономику страны. Отступив ещё дальше от арабской границы, он отправился на юг, в Сеистан, где приказал тамошнему правителю уплатить налог, который не собирал более года. Правитель отказался, поэтому

Йездигерд отправился в Хорасан – последнее место, где мог чувствовать себя в безопасности, и потребовал там приюта на зиму

Однако за ним следовали остатки его двора – около четырёх тысяч секретарей, чиновников, дворцовых слуг, их женщин и детей. Невозможно было дать приют всем этим людям в далекой горной провинции, отрезанной от прежних торговых путей. Вместо того, чтобы отказать царю, правитель Хорасана нанял для решения этой проблемы нескольких убийц. Наёмники прибыли ночью и убили телохранителя Иездигерда. Сам царь уцелел, вновь бежал на восток и укрылся у некоего каменотеса на берегу реки Мургаб. Когда он, в полном изнеможении, уснул, каменотес убил его и выбросил тело в реку.⁹

Царь пережил своё государство и умер, пытаясь восстановить власть над мертвым телом. С ним исчезло средневековое персидское государство. Дни Персидской империи окончились.

Попытки Усмана превратить завоёванные земли в государство терпели поражение. Первые шесть лет его пребывания на должности халифа, с 644 до 650 год, проведенные в завоеваниях, прошли успешно, но в последние шесть лет ситуация осложнилась. Арабские историки, описавшие правление Усмана, утверждают, что удача отвернулась от него, когда он потерял кольцо-печать Пророка. Кольцо было сделано из серебра и имело гравировку: «Мухаммед, посланник Бога». Мухаммед использовал его для запечатывания писем, предназначенных для не-арабов. По словам ат-Табари, Мухаммед передал его Абу Бакру, Абу Бакр – Умару, а тот – Усману. Однажды Усман,

«сидя на краю колодца, играл с кольцом, вращая его на пальце. Кольцо соскользнуло и упало в колодец… Слуги искали его и даже осушили колодец, но безуспешно. Когда Усман отчаялся найти кольцо, он приказал выковать точно такое же, с такой же гравировкой, надел его на палец и носил до самой смерти».¹⁰

Скрытый смысл этого рассказа в том, что законность правления Усмана не только была поставлена под сомнение, но и оказалась в конечном счёте иллюзией.

Сложностей было много. Усман не смог предотвратить восстания в завоёванных персидских городах, а привыкшие к пустыне арабы не могли так же хорошо сражаться в гористых местностях, где сохранили свои владения персидские князья, и почти ничто не мешало существованию персидской религии, языка и обычаев. На западе завоёванные территории не образовали какого-либо подобия целостной империи. Вместо этого арабская власть сохранялась в отдельных укреплённых областях вдоль североафриканского побережья, и связь между этими областями требовала постоянного присутствия арабских войск.¹¹

Усман все-таки предпринял некоторые меры для того, чтобы его империя держалась не только на мечах. Он начал собирать окончательную версию всех поучений Мухаммеда. Пророк сам ничего не писал, его откровения – суры – передавались устно и были записаны его последователями, иногда в нескольких разных формах. С расширением империи мусульмане, отделённые друг от друга географически, начали составлять собственные собрания этих поучений. Между такими местными антологиями имелись значительные разногласия, и Усман знал, что без унифицированной священной книги расширение империи могло разрушить исламскую идентичность её населения.

Однако это дело требовало времени и более-менее мирных условий. Даже когда Коран был составлен, его нужно было переписать во многих экземплярах и отправить в дальние области империи – но это было зачастую невозможно сделать из-за войны.

Недовольство правлением Усмана росло. Восстания в отдалённых завоёванных областях стали регулярными. Усман отправил послание своим подчинённым со словами «сохраняйте строгий контроль над подчиненными вам людьми» и «занимайте население военными походами», чтобы удержать их от беспорядков. Это ещё ухудшило ситуацию. Никто не стал бы протестовать против сильной власти в Византии, Персии и даже королевствах франков – но Усман считался лишь одним из мусульман среди собратьев, а не их царем. Согласно ат-Табари, враги Усмана вели переписку и планировали встретиться и выступить против него.¹²

Восстание началось в городе Куфа, на западном берегу Евфрата. Город был основан арабами как военная база для завоевания Персии, и с того времени стал крупным и оживленным мусульманским центром. Арабы стекались сюда со всей Аравии, но по распоряжению Усмана только курайшитам доставались серьезные должности; к тому же Усман не скрывал личного предпочтения к членам собственного клана, бану Умайя. Возмущение усилилось, когда Усман приказал отправить все вырученные от торговли деньги в Медину, в пользу живших там арабов.

К этому моменту Али ибн Абу Талиб, зять Мухаммеда, вновь появился в центре событий. Он выступил, чтобы говорить с Усманом от лица группы недовольных мусульман. Как и Усман, он жил в Медине, где располагались центральные органы управления, на которые полагался Усман. Основой конфликта было назначение на высокий пост в правительстве Куфы некоего Ибн Амира, родственника Усмана, но непопулярного человека. Усман спросил: «Если у меня есть любимые родственники, что в этом плохого?». Али ответил: «Ты слаб и позволяешь родственникам собой командовать». Усман сказал: «Но они и твои родственники тоже», и Али ответил: «Они близки мне, но одобрения заслуживают другие».¹³

Али продолжал говорить от имени недовольных. В 655 году, спустя год, жители Куфы свергли непопулярного наместника. Затем арабские мятежники из Куфы отправились на Медину и осадили самого Усмана в его доме. К ним присоединились жители Медины, недовольные расположением Усмана к бану Умайя.

Усман попросил Али ибн Абу Талиба поговорить с людьми от его имени. После разговора с Усманом Али согласился сообщить людям, что через три дня Усман пойдёт навстречу всем недовольным, свершив «справедливость, даже если она будет направлена против него или кого-либо ещё, и прекратит всё, что вам не нравится»:

«Он написал… документ, дававший Усману трёхдневный срок для устранения всей несправедливости и для увольнения всех правителей, которыми был недоволен народ. Али показал документ группе ведущих мухаджиров и ансаров., поэтому народ успокоился и отступил, ожидая выполнения данных Усманом обещаний. Однако Усман начал готовиться к войне и собирать оружие. Когда прошли три дня, и он не сделал ничего для устранения ненавистного людям и не уволил ни одного правителя, жители восстали против него».¹⁴

Враги окружили дом Усмана с целью убить его. Усман правил не как пророк бога, но как повелитель правоверных, и хотя он утверждал, что за его властью стоит божественное разрешение, законность ему обеспечивала поддержка верующих, а теперь он её потерял.

Стоя на стенах своего дома, он предупредил убийц: «Если вы убьёте меня, то никогда не будете молиться вместе, и Аллах никогда не устранит разногласий между вами». Они ответили: «Ты был достоин власти, но с тех пор ты изменился!»¹⁵ После этого люди ворвались в дом и смертельно ранили его стрелами с железными наконечниками, держа их, как копья.

Вместо немедленных похорон, как требовала мусульманская традиция, тело Усмана было выброшено во двор и оставлено на три дня. Его семья была вынуждена обратиться к Али, который стал фактическим правителем города, за разрешением похоронить тело. Усман был похоронен на иудейском кладбище – его тело не приняло ни одно мусульманское кладбище.

Вскоре после этого собрание последователей Али – повстанцев и курайшитов не из клана бану Умайя – провозгласило его новым халифом. Он знал, что это случится, но всё равно колебался. Однако раздавался и голос протеста, и голос сильный: голос Айши, вдовы пророка и дочери первого халифа Абу Бакра. Она утверждала, что у Али нет права на власть, и власть над мусульманским народом должна оставаться в руках бану Умайя, имеющих кровную связь с самим Мухаммедом.

Али оказался в неудобном положении. Он не желал выступать против жены пророка, создавая конфликтную ситуацию. С другой стороны, с её аргументами было нелегко смириться. Клан бану Умайя относился к Пророку, но лишь косвенно: кланы бану Умайя и бану Хашим, исконный клан Мухаммеда, имели общего предка.

Али же принадлежал к клану бану Хашим. Он был не только зятем Мухаммеда, но и его двоюродным братом, а его сын Хасан был внуком пророка, сыном дочери Мухаммеда Фатимы.

Однако уже было известно, что Али не желает, чтобы племя курайшитов, к которым принадлежали оба клана, сохраняло за собой право власти. Утверждая, что клан Усмана, а не Мухаммеда, является царской семьёй исламской империи, Айша надеялась оставить племя у власти.

Наконец Али решил принять титул халифа. Позже он написал мусульманскому правителю Египта о своём решении:

«Невозможно было даже представить, что арабы могут отобрать халифат у семьи и потомков Святого Пророка и будут клясться в верности халифату другого человека. Я долго отдалял себя от этой битвы за власть, пока не узнал, что еретики в открытую принялись исповедовать ересь, стремясь разрушить религию Святого Пророка».

Он верил, что установление халифата в клане бану Умайя превратит его в политическую позицию, разрушив тесную связь с Мухаммедом и его миссией.¹⁶

Чтобы предотвратить это, он был вынужден сражаться. Айша со своими сторонниками уже покинула Медину, направляясь в город Басра у Персидского залива, где они намеревались найти ещё больше сторонников. Али собрал воинов и последовал за ними. В декабре 656 года, через шесть месяцев после принятия титула, он сошёлся со своими врагами у стен Басры в так называемом Верблюжьем сражении. Из Куфы для поддержки Али прибыло много людей, и он легко победил. Сторонники Айши были убиты, и она была вынуждена вернуться к частной жизни.¹⁷

Однако эта первая битва за халифат стала началом гражданской войны, получившей название «Фитна», или «Испытание». Али переместил центр правительства из Медины в Куфу, которая находилась ближе к центру империи и надёжно защищала его. Али отправил новых правителей, дружественных ему, в провинции, в которых случались восстания. Однако один из прежних правителей отказался сдавать позиции. Муавия, основатель флота, всё ещё числился правителем Сирии, и Усман был его двоюродным братом. Вместо того, чтобы оставить пост, он грозил напасть, если убийц Усмана не казнят.¹⁸

Хотя Али не был напрямую замешан в кровопролитии, обвинение касалось нескольких его сильнейших сторонников, и он не мог себе позволить их потерять. Он отправил Муавии ответ, обвинив адмирала в том, что тот ищет справедливости (да и ислам принял) ради личной выгоды:

«Когда ты увидел, что все великие люди Аравии приняли ислам и собрались под знаменем святого Пророка, ты присоединился. Клянусь Аллахом, я знаю тебя слишком хорошо, чтобы спорить с тобой или давать тебе советы. Отступничество и жадность завладели твоим разумом. Твой ум слаб, и ты не можешь отличить добро от зла… Ты написал так много об убийцах халифа Усмана. С твоей стороны правильнее было бы поклясться мне в верности, как сделали другие, и затем представить дело в суде, чтобы я вынес решение по заветам Святого Корана».¹⁹

Муавия не собирался клясться в верности. Правители обменивались всё более оскорбительными посланиями («Я получил твоё письмо, – писал Али, – и, по-моему, это лишь глупое смешение неуместных идей») до тех пор, пока не стало ясно, что только вооружённое противостояние разрешит их разногласия.²⁰

Они встретились в июле 657 года у истока Евфрата, каждый во главе армии. Ни одному военачальнику не нравилась идея сражения двух групп мусульман. Своим людям Али сказал: «Не проявляйте инициативу в сражении. Позвольте им начать и не нападайте на тех, кто будет сдаваться». Наконец сражение началось и тянулось безрезультатно в течение трёх дней. Когда люди Муавии все-таки отступили, они насадили страницы из Корана на острия своих копий и настояли на том, чтобы два предводителя решили свои разногласия по законам ислама. Воины Али присоединились к их требованию, и соперники подчинились неизбежному.²¹

Переговоры с помощью различных посредников были долгими и неудовлетворительными для обеих сторон. Наконец, Али остался с титулом халифа править из Куфы, а Муавия остался в Сирии, без титула, но с независимой властью. Империя оказалась разделена, а её существование под одним халифатом осталось всего лишь мифом.

Пребывание Али на должности халифа и впредь не было лишено забот. Чувство вины после смерти Усмана преследовало его сторонников. В 658 году часть армии отделилась, обвиняя Али в том, что он не отомстил за смерть Усмана. Несправедливость мешала его власти. Неотмщённое зло значило, что он не может оставаться халифом.

Вначале Али пытался разговаривать с этими воинами, которых оставшаяся часть армии называла «хариджи», «отделившимися». Он не смог от них избавиться, и воинам, верным ему, не хватало духа постоянно воевать со своим же народом. Власть Али трещала по швам.²²

В 661 году один из хариджи убил Али в его лагере. Оставшиеся сторонники хотели избрать его сына Хасана, внука Пророка, новым халифом, но к Муавии присоединилось больше арабов. Хасан, взрослый человек за сорок лет, не будучи самоубийцей, согласился договориться с Муавией и его шестьюдесятью тысячами воинов, что уйдёт в отставку в Медине и будет мирно жить как обычный человек. В ответ адмирал пообещал, что халифат вернётся к Хасану, если Муавия умрёт раньше.

Война закончилась, и клан бану Умайя пришёл к власти. Муавия, пятый халиф после Пророка, был Умайядом. Но, как и его предшественник, он был вынужден постоянно сражаться против мятежников, отрицавших его власть.

Исламская империя, ранее сконцентрированная вокруг сообщества верующих, всё больше начинала напоминать любую другую средневековую империю: множество завоёванных народов, частью постоянно бунтующих, непрерывные распри из-за верховной власти среди руководства и неизбежно возникающая тенденция к распаду. Обращая пыл первых арабских воинов вовне, Абу Бакр сохранял единство уммы. Но победа и завоевания уже разрывали народ изнутри.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 41

Часть четвертая
Государства и королевства

Глава сорок вторая
Закон и язык

Между 643 и 702 годами император пытается покинуть Константинополь, ломбарды и булгары консолидируются, а Северная Африка попадает в руки воинства ислама

Лангобардам в Италии завоевания арабов на востоке не причинили никаких неудобств. По сути, именно восточные войны дали лангобардскому королю Ротари, избранному в 636 году, возможность полностью выйти из-под византийского контроля. Пока император был занят войной с армиями ислама, Ротари занялся систематическим устранением всех претензий императора на власть в землях Италии, кроме анклава Равенны, а также Рима в пределах городских стен.

Это значило, что лангобарды удалялись от своих истоков, превращаясь из завоевателей в полноценный народ.

Лангобарды отчасти поклонялись древним германским богам, отчасти являлись арианами, отчасти – католиками. Общая религия могла держать их вместе, но Ротари, человек прозорливый, хотел большей степени сплочённости. Он желал создать государство, поэтому в 643 году он составил письменный свод законов, которых у лангобардов никогда ранее не было. По словам Павла Диакона, «этот король Ротари собрал в ряде записей законы лангобардов, которые до того хранились лишь в памяти и обычаях, и постановил назвать этот свод законов „Эдиктом“».

Эдикт Ротари, состоявший из 388 глав, был написан на латыни, но законы были лангобардскими – германский дух в римской плоти. Например, дёрнуть человека за бороду среди германцев являлось оскорблением и наказывалось штрафом. Того, кто покидал товарищей в бою, ожидала смертная казнь, а человек, желавший передать собственность другому, должен был сделать это на тинге, то есть на общем собрании свободных соплеменников.¹

Законы помогли определить границы лангобардского королевства, которое к тому времени стало бесформенным. Ротари постановил для воинов, прибывающих из других стран: «Все воины, прибывшие из-за границы в наше королевство, должны жить в соответствии с лангобардскими законами». Земли лангобардов в Италии превратились в Ломбардию, страну, которую прежние скитальцы-лангобарды могли назвать домом.²

Одним из признаков перехода в состояние централизованного государства было то, что Ломбардия стала склоняться к католицизму. Арианство прежних предводителей осталось знаком германской крови, памятью о днях, когда лангобардам было чуждо как христианство, так и политическая власть. Наследник Ротари, Ариперт, стал первым католическим королём Ломбардии, подведя новое королевство ближе к общему политическому течению.

В 661 году, после смерти Ариперта, состоялась короткая война между его сыновьями. Она закончилась смертью одного сына, бегством другого и переходом короны в руки герцога Гримоальда Беневентского, одного из полунезависимых предводителей лангобардов, который в принципе должен был оставаться верным королю.

В Константинополе Констант II решил вмешаться в ситуацию. Придя к власти в четырнадцать лет, Констанс видел, как Египет и Северная Африка оказались во власти арабов, а Италия начала распадаться. Теперь, в 661 году, ему исполнилось тридцать, у него было трое сыновей и прозвище «Констант Бородатый» – из-за его большой бороды. Он взял империю под контроль, и теперь гражданская война в Ломбардии подсказала ему план действий. Пусть напор арабов казался неукротимым, зато Италия была уязвима. Констанс решил покинуть Константинополь, осесть в Таренте, на подошве итальянского «сапога», и отвоевать весь полуостров.³

Констант II не был популярен в Константинополе, что делало идею восстановления трона в Риме ещё более привлекательной. Однако этот замысел показывает и то, в какой степени византийцы продолжали считать себя римлянами. Немногие из них бывали в Вечном городе, императоры не посещали Рим в течение нескольких поколений, и Италия давно была вне византийской власти. Однако почему-то Рим всё ещё будоражил воображение многих и Констант II, направляясь туда, собирался вновь отвоевать славное прошлое.

К 663 году Констант перебрался в Тарент и начал довольно успешную войну против владений лангобардов на юге. Часть южных городов сдалась ему, и вскоре он приблизился к стенам Беневенто, родного города Гримоальда. Король Гримоальд, находясь в Павии, столице лангобардов далеко на севере, оставил одного из сыновей в Беневенто. Сын отправил к нему просьбу о помощи, и Гримоальд двинулся на юг со своей королевской армией.

Скорее всего, это было немалое войско, так как Констант был «очень встревожен», узнав о приближении Гримоальда. Он отступил – сначала в прибрежный город Неаполь (где его согласились принять, так как Неаполь был верен Константинополю с того времени, как Велизарий отбил его у остготов в 536 году), а потом в Рим (что стало первым визитом императора в старый город со времён свержения Ромула Августула). Он остался в Риме только на двенадцать дней, посетил службу, которую вёл папа римский, затем обыскал город в надежде найти остатки золотых и медных украшений, которые он мог бы переплавить для финансирования своего войска, а затем отправился в Сицилию. Он высадился на острове, направился в Сиракузы и провозгласил город своей новой столицей.

Его намерение завладеть Римом растаяло, когда он увидел его. Констант ожидал узреть славу и величие, но обнаружил запущенный, полузаброшенный и деморализованный город, который уже было невозможно исцелить.⁴

Из Сиракуз Констанс вновь начал нападать на юг Италии. Он правил островом, как императоры древности – деспотично, требовательно и своевольно. Он также отправил гонцов за своей женой и сыновьями, что являлось знаком того, что он собирался оставаться на западе, вдали от Константинополя.⁵

Благодаря его усилиям Византия сохраняла контроль над южным побережьем Италии. Однако тирания сделала его непопулярным, и ещё сильнее это усугубилось из-за того, что он покинул Новый Рим. В 668 году один из его слуг (несомненно, являясь лишь пособником более масштабного заговора) напал на него и бил императора по голове тяжелой металлической мыльницей, пока Констант не умер. Его сына Константина IV призвали в Константинополь, где он и остался править, став императором благодаря ошибкам своего отца.⁶

В 670 году, через два года после восхождения на трон Константина IV, продвижение арабов вдоль североафриканского побережья продолжилось. Одновременно в горах к северу от Индии арабские войска изгнали царя Шахи из его столицы Кабула. Государство Шахи продолжало контролировать Хайберский проход, но его столица переместилась на восток, в город Удабхандапура.⁷

Экспансия арабов, направленная во все стороны, затронула Константинополь в 674 году, когда арабские армии осадили город. Осада продолжалась четыре года, но в Константинополь постоянно поступали припасы по морю, и положение ни разу не становилось безнадёжным. В 678 году арабский флот предпринял решительную атаку, но византийские корабли использовали против него знаменитый «греческий огонь» – выбрасываемый через трубы химический состав, горевший даже в воде^[98]. В конце концов арабские корабли отступили, а вскоре за ними последовали и сухопутные войска.⁸

Пока император со своими людьми был занят защитой Константинополя, у булгарских племён появилась возможность и время для расширения.

Тридцатью годами ранее император Ираклий признал государство булгарского вождя Кубрата к северу от Азовского моря.^[99] Кубрат скончался в 669 году после долгого правления, за время которого смог расширить границы своих владений на север к Донцу и на юг к Дунаю. Как и предводитель франков, он оставил королевство пяти своим сыновьям.

В своей исторической хронике «Хронографикон сюнтомон» патриарх IX века Никифор утверждает, что на смертном одре Кубрат собрал своих сыновей и попросил каждого сломать руками вязанку хвороста. Когда ни у одного не получилось, он развязал вязанку, легко сломал хворостины одну за другой и сказал сыновьям: «Оставайтесь вместе, ибо вязанку непросто сломать».⁹

Вместо этого пять сыновей практически сразу же разделились. Второй сын, Котраг, поселился севернее Волги; по-видимому, его владения позднее стали основой государства Серебряная Булгария. Третий сын, Аспарух, осел между Днестром и рекой Прут северо-западнее Черного моря. Четвёртый сын, Кубер, с небольшой группой булгар попытался захватить Паннонию, но это ему не удалось, он двинулся южнее и поселился на территории Македонии. Пятый сын, Альцек, отправился со своими последователями в Италию, где и сформировал небольшой булгарский анклав.

Самый старший сын, Баян, по завету отца остался в Великой Булгарин. Мудрость предупреждения Кубрата стала заметна практически сразу же: после ухода братьев с отдельными племенами Баян не смог сдержать напор хазар и был покорён ими, обязавшись платить им дань. Тем самым пришел конец первому Булгарскому царству

Константин IV старался подражать действиям хазарского хана. В 679 году отчасти оправившись после осады Константинополя, он отправился в поход против булгар Аспаруха, осевших на западной границе Византии. Поначалу ему сопутствовал успех. Однако Феофан утверждает, что Константин был вынужден удалиться с поля боя, так как он страдал подагрой, вследствии чего его войска потеряли боевой дух и обратились в бегство.¹⁰

После этого хан Аспарух заключил соглашение с жившими неподалёку славянскими племенами, с боем прошёл во Фракию и причинил немало проблем византийским войскам на северо-западной границе. К 681 году Константин решил, что будет выгоднее заключить с булгарами перемирие. Он заключил договор с Аспарухом и даже согласился платить ему ежегодную контрибуцию.

Византийская контрибуция и трофеи от завоеваний дали Аспаруху не просто временную передышку – на средства, полученные от Византии, его тридцатитысячный народ смог осесть на новой земле и заложить основы Болгарского государства.

За миром с новоявленной империей булгар последовало несколько неожиданное перемирие с арабами.

Муавия, пятый халиф после пророка, умер в конце 680 года. За ним последовали несколько «халифов на час» – четыре за пять лет. Наконец в 685 году к власти пришёл халиф, способный одновременно руководить военными кампаниями и управлять империей, которая становилась всё более хаотичной. Звали его Абд аль-Малик ибн Марван, и начал он свое правление с того, что беспощадно подавил арабов, поддерживавших других претендентов на халифат. На борьбу с оппозицией у него ушло шесть лет – шесть лет сражений с другими арабами, а не с остальным миром. При этом он был вынужден также разбираться с голодом и эпидемией в Сирии – возможно, отголосками чумы.¹¹

Абд аль-Малик отправил гонцов к Константину IV, предлагая заплатить дань в обмен на перемирие, и Константин согласился.

Вскоре после этого Константин IV скончался, оставив трон Константинополя своему сыну Юстиниану II.¹²

Юстиниану II исполнилось только шестнадцать лет; он унаследовал империю, которую за предыдущие десятилетия реорганизовали, вместо неудобных провинций ранней империи разделив на области, именуемые фемами. Фемами было легче управлять, их было легче защищать. Теперь для этого не требовалось ждать прихода войск из столицы, под управлением офицеров, незнакомых с местной территорией – фемы защищались населявшими их воинами. Со времён Ираклия императоры постепенно отдавали землю солдатам в обмен на пожизненную военную службу, и налоговая система была реорганизована так, что жители каждого города платили налоги на содержание местных войск, а не отправляли деньги в столицу.

Поэтому у войск в каждой области была серьезная мотивация её защищать. Местные привязанности, обычно стимулировавшие центробежные тенденции разрывавшие империю на части, теперь работали на её защиту. В Малой Азии было четыре фемы, ещё одна во Фракии, и две – в Греции и Сицилии.¹³

Юстиниан II унаследовал также мирный договор с Абд аль-Маликом, который он согласился обновить. Это дало Юстиниану время укрепить императорскую власть, а Абд аль-Малик смог завершить подавление восстаний против его халифата. К 692 году он победил своих врагов и стал единственным халифом мусульман.

Оба правителя хотели расторгнуть договор. Аль-Малик был готов вернуться к завоеваниям, а Юстиниан желал доказать, что достоин быть императором. В конце 692 года аль-Малик придумал удобный повод для обоих политиков, заплатив дань арабскими, а не византийскими монетами.

Он некоторое время работал над стабилизацией финансовых дел в исламской империи, создав стандартизованную монетную систему. Юстиниан II немедленно объявил монеты фальшивыми и не принял дань, объявив войну. Для усиления своей армии он нанял около тридцати тысяч булгарских наёмников. По словам Феофана, он «нанял тридцать тысяч человек, вооружил их и назвал их особой армией». Юстиниан II верил в них и в то, что не проиграет в сражении с аль-Маликом.¹⁴

Он ошибался. Войско арабов вторглось в Византию. Когда армии встретились в 694 году в битве при Себастополисе на южном берегу Чёрного моря, булгары были обращены в бегство. Аль-Малик тайно отправил им деньги и пообещал больше, если они покинут поле боя сразу после начала сражения. Византийские войска без союзников не смогли удержать фронт и были вынуждены отступить. Аль-Малик, увенчанный победой, начал атаки на византийское побережье.

Юстиниан II, которому было всего двадцать четыре года, отомстил булгарским предателям, убив их жён и детей, однако армия винила его, а не наёмников. В 695 году офицеры восстали против него, схватили его, изувечили, отрезав ему нос и язык, и отправили его в цепях в Херсонес – крепость, где содержались в заточении военные преступники. На роль императора они выбрали из своих рядов полководца Леонтия.

С Леонтием у руля империя пострадала ещё сильнее: был окончательно потерян Карфаген, захваченный арабами, настал конец восьмисотлетнему владычеству Рима в Северной Африке. Халиф аль-Малик назначил для управления новой мусульманской провинцией Ифрикией арабского намстника Мусу беи Нусаира. А в Константинополе Леонтий, утративший авторитет после поражений, в свою очередь был свергнут. В 698 году его схватили, изувечили и сослали в монастырь, а армия избрала на роль императора другого командира.¹⁵

К 702 году исламское завоевание Северной Африки почти закончилось. Берберы, коренные жители севера Африки, в больших количествах были обращены в ислам. Их племенная структура сделала обращение массовым, а не индивидуальным, когда вождь племени принимал новую веру, все члены племени подражали ему.

Под управлением аль-Малика арабское государство начало формироваться и укрепляться. Он уже ввёл стандартную денежную систему, назначил своих братьев, которым доверял, на важные правительственные посты и начал строить в Иерусалиме мечеть, которая была призвана стать более важным местом поклонения и паломничества, чем Кааба в Мекке (хотя Мекка и сохраняла свою роль). Эта мечеть, Купол Скалы, была построена на месте разрушенного Второго Храма иудеев^[100], она увенчала скалу, с которой, по легенде, Мухаммед отправился на небо.

Византийцы, арабы и булгары

Аль-Малик также издал указ о том, что государственным языком империи является арабский – этого до него не делал ни один халиф. Это обеспечило столь необходимую связь, объединявшую империю. Ислам и арабский язык были двумя постоянно действующими факторами в землях, завоёванных арабами. Христианство и латынь отделились друг от друга после того, как франки с вестготами и лангобарды с греками перевели латинские религиозные тексты на свои языки, но ислам и арабский язык (а позже – арабская культура) оставались неразделимы.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 42

Глава сорок третья
Сотворение прошлого

Между 661 и 714 годами небесные властители Японии провозглашают великую реформу, создают свод законов и сочиняют легендарную историю

Приливы и отливы нападавших и отступавших армий формировали внутреннюю политику практически любой средневековой страны – кроме Японии. На ее разбросанных островах, защищённых с запада морем, а с востока огромным океаном, правили небесные властители: границы их власти были туманными, поэтому они не старались силой завоевать империю, а концентрировали своё внимание на домашних делах.

Однако, хотя военные корабли Тан и не причаливали в гаванях Ямато, империя Тан постепенно проникала в эти края, медленно, исподволь навязывая свои идеи.

В 661 году после второго срока на троне небесная правительница Саймэй скончалась, оставив престол Ямато своему сыну. Нака-но Оэ наконец встал во главе пирамиды власти со своим пожизненным союзником Накатоми-но Каматари в качестве первого помощника. Однако в течение почти семи лет со времени смерти матери Нака-но Оэ продолжал править как наследный принц с регентом. Только в 668 году он принял титул Небесного правителя и имперское имя Тэндзи. К этому времени ему исполнилось 42 года. 23 из них он провёл в ожидании, пока пятно крови Сога исчезнет с его рук, прежде чем он возьмется за скипетр.

Вскоре после формального прихода к власти император наградил пожизненную верность Накатоми-но Каматари, дав ему новое имя – Фудзивара. Этим действием он сделал своего друга главой нового клана, основателем новой семьи. Клан Фудзивара постепенно поднимался к власти, и вскоре его влияние стало сильнее, чем былое могущество приниженного клана Сога.

Катастрофическая попытка Тэндзи вмешаться в иностранную политику – его желание помочь королю Пэкче вернуть трон – закончилась сокрушительным поражением японской армии от альянса Тан и Силлы и только укрепила его природную склонность концентрироваться на домашних проблемах.

Еще будучи наследным принцем, с помощью Накатоми-но Каматари он спланировал и пытался внедрить целый ряд реформ, призванных превратить владения Ямато, всё ещё представлявшие собой чересполосицу отдельных кланов во главе с вождями, ревниво охранявшими собственную власть, в единую державу, управляемую единым монархом, чья власть никем не оспаривается. Скоропалительные указы получили название «Великой Реформы», или «реформ Тайка». Теперь все владения Ямато официально провозглашались единой территорией, управляемой троном от имени народа. Частные имения и наследные клановые права устранялись, как и старая система титулов. В первом указе было сказано: «Следующее будет устранено – частные титулы министров, придворных, старейшин деревень и местных аристократов, которые управляли землями и работающими людьми»¹ Вместо владения землёй и прав на благородные титулы бывшие вожди кланов и старейшины могли получить право владеть землёй, отныне принадлежавшей правителю Ямато. А вместо прежних титулов их теперь награждали рангами, предусмотренными в новой бюрократической системе.

Великая Реформа не была изобретена в Ямато – она прибыла по морю из Китая. Задолго до того Нака-но Оэ отправил десятки учёных и жрецов в государство Тан для того, чтобы изучить долгую историю китайских императоров, структуры правительства Тан и привезти добытые сведения домой. Мир, который пыталась создать Великая реформа, основывался на древней китайской карте мира, состоящей из концентрических кругов со всеобъемлющей властью императора в центре и доверенными лицами, правящими от имени императора в дальних областях. Кое-где в указе дословно цитируются выдержки из китайской истории, которую посланники Нака-но Оэ изучали в своих путешествиях. Столетия беспорядка в Лояне и Нанкине в расчет не брались. Китайские императоры претендовали – законно или незаконно, все равно – на принадлежность к традиции власти, которая проистекает от самого начала времён, а правителей Ямато вдохновляла мечта о присоединении к освященной временем системе.²

Став небесным правителем Тэндзи, Нака-но Оэ решил создать двор, при котором он, как и императоры Китая, был бы не только главным военачальником (уязвимая позиция зависящая от случайностей войны), но и воплощением целой культуры, вершиной цивилизации, гарантом космического порядка. Историк Джоан Пигготт, пользуясь термином, который ввёл Конфуций, зовёт такую систему «монархией Полярной звезды». В «Лунь Юй» сказано, что правитель «властвует благодаря своей добродетели, и поэтому его можно сравнить с Полярной звездой на севере, которая остаётся на месте, а все остальные звёзды вращаются вокруг неё». Стремясь стать ориентиром японской культуры, небесный правитель Тэндзи пригласил ко двору историков, поэтов и основал университет. Со своим двором он читал китайскую классику, завезенную путешествующим буддийским монахом в 660 году. Он ввёл при дворе китайские праздники, связывавшие небесный порядок с земной безмятежностью, и сам возглавлял их проведение.³

Биографы сообщают, что, помимо Великой реформы, небесный правитель Тэндзи также приказал своим министрам собрать законы Японии в один письменный кодекс. Япония, конгломерат обособленных сообществ с небесным правителем, чья власть во многих местах была скорее номинальной, долгое время существовала без свода законов. Однако теперь, отчасти из-за контакта с династией Тан и Силлой, отчасти благодаря убеждению Тэндзи в том, что небесному правителю пора обзавестись большей властью на земле, пришло время письменных законов.

Этот кодекс, по-видимому, так и не был завершён. Работа над ним остановилась после того, как небесный правитель Тэндзи на пятом году своего правления заболел. Болезнь причиняла ему невыносимые страдания в его последние дни и часы. Наконец воздаяние за смерть Сога-но Ируки свершилось.⁴

Внук Тэндзи, Момму, стал небесным правителем в 697 году Четырнадцатилетний юноша продолжил то, что начал Тэндзи, и в 701 году издал первый дошедший до нас свод японских законов. Труд «Тайха Рицу-рё», или «Великое сокровище», вобрал в себя и ту законодательную работу, которую проделал Тэндзи. Он создавал образ страны, находящейся под тщательным контролем, где власть распределялась по сложной бюрократической сети, каждое ответвление которой имело собственную градацию рангов и должностей.⁵

Это был отлично структурированный набор законов; и мир, который он представлял, был таким же упорядоченным, как и концентрические круги власти в указах Великой реформы. Однако, несмотря на заимствования, сделанные несколькими поколениями правителей, вдохновлённые успехами династии Тан указы существовали в основном на бумаге. Шаблон Тан был наложен на Японские острова, но под этим шаблоном многие территории продолжали жить так же, как и раньше. Вождям присваивались бюрократические звания, а не аристократические титулы, но их власть не изменилась. Земля принадлежала короне, но её всё ещё возделывали и разделяли те же, кто владел ею до реформ.

Вскоре после издания свода законов Момму скончался в возрасте двадцати пяти лет, и трон заняла его мать. Гэммэй, дочь небесного правителя Тэндзи, была пятой женщиной, занимавшей трон в течение нескольких десятилетий – такое количество женщин-правительниц не встречалось практически нигде в средневековом мире. Как вершина древней пирамиды, небесный правитель соприкасался с божественным и связывал это божественное с людьми у ее основания. Не имело значения, занимает ли верховную позицию мужчина или женщина. В китайской культуре Тан, где торговые пути и поставки продовольствия находились под пристальным контролем императора, только такая женщина, которая обладала особым талантом править и контролировать людей, могла убедить придворных, что достойна их преданности. Но Гэммэй не была монархом Тан, несмотря на то, что её придворные переняли китайские обычаи, и могла действовать как путеводная звезда своего народа вне зависимости от своего пола.

На третий месяц своего правления Гэммэй объявила, что её столица будет находиться в городе Нара, куда собирался переехать небесный правитель Момму, пока его планам не помешала смерть. До этого момента столица правителей Ямато не была постоянной. Каждый новый правитель провозглашал своей столицей другой центр управления. Поэтому постоянная столица Гэммэй являлась новшеством. Город, который стал известен как Хэйдзё, «город мира», оставался столицей в течение следующих восьмидесяти лет («эпоха Нара»). Императрица также велела составить план расширения и украшения города – естественно, подражающий плану Сианя, столицы Тан. Великолепие Сианя в своё время весьма впечатлило японских гостей китайской столицы.⁶

В прошлом место пребывания небесного правителя не имело значения, так как правитель являлся центром власти небесной, а не земной. Не было необходимости земной власти существовать в определённом месте, никто не считал, что каменное здание Сената, королевский двор или даже трон необходимы для того, чтобы связать власть правителя с землёй. Однако за те десятилетия, когда правительница оставалась в Наре, она приобрела более тесную связь с политическими событиями. Путеводная звезда не только сияла, но и вмешивалась в земные дела.

В то же время путеводная звезда набирала божественное могущество.

Гэммэй отреклась от трона в 714 году в пользу своей дочери, небесной правительницы Гэнсё. В середине своего девятилетнего правления Гэнсё организовала публикацию кодекса Ёро. В кодексе была сформулирована идея, уже давно набиравшая популярность: небесный правитель не только соприкасается с божественным, но и сам богоподобен. Путеводная звезда не только светила – она стала источником всего света.⁷

Во время правления следующего небесного правителя, Сёму, младшего брата Гэнсё, под хрупкую структуру японского королевства был подведен новый фундамент. Как правитель Ямато, Сёму правил с «непревзойдённой роскошью» – изысканным двором, целым роем чиновников и всеми признаками абсолютного монарха. И он создал нечто, до того отсутствовавшее – древнее прошлое для Ямато. Во время его правления были написаны первые мифические истории японских правителей, Кодзики и Нихон Сёки.⁸

Период Нара

В соответствии с этими сочинениями первый правитель Ямато был внуком бога моря и праправнуком богини солнца. С кровью моря и неба в своих венах мальчик по имени Дзимму начал править своим народом. Когда он вырос, то собрал своих сыновей и дал им закон. Он сказал сыновьям, что давным-давно мир был погружен в «полнейшее запустение», во тьму, беспорядок и уныние. Но потом боги наделили человечество особым даром – способностью властвовать, принадлежащей дому властителей. Под властью небесного правителя тьма и хаос уступили красоте и порядку, земля стала плодородной и светлой, урожаи богатыми, дни и ночи мирными. Дзимму сказал:

«Однако отдалённые области еще не обрели благословение имперской власти. Каждому городу всегда дозволялось обладать своим правителем, в каждой деревне был вождь, и все эти вожди стремились, каждый для себя, делить земли и постоянно устраивать распри… [Эти земли], несомненно, подойдут для расширения небесной империи, чтобы её слава наполнила Вселенную. Почему бы нам не заняться этим?»

И так они и поступили, отправившись за царём-богом рассеивать хаос и тьму.⁹

Возникла настоятельная необходимость создать мифическое основание для японского государства – даже если это мифическое основание было по большей части высосано из пальца. Исторические сочинения воссоздавали прошлое, полное праведных войн и божественного согласия, и это прошлое было осторожно подложено под настоящее. Оно воссоздало Японию Ямато, как страну, основанную на героизме, легендарных проявлениях силы и благосклонности богов.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 43

Глава сорок четвертая
Дни императрицы

Между 683 и 712 годами императрица У Цзэ-тянь занимает пост Сына Неба

В 683 году император Тан Гао-цзун находился на грани жизни и смерти, и преданная ему императрица У Цзэ-тянь поддерживала его. Несмотря на повторяющиеся приступы, его разум оставался незамутнённым. Он призвал своего главного министра в зал аудиенций во дворце, чтобы объявить о выборе наследника и передать последние указания о передаче власти. Тем же вечером он умер прямо в зале, будучи слишком слаб, чтобы дойти до спальни.¹

Он избрал в качестве нового императора своего двадцатисемилетнего сына Чжун-цзуна, а его двухлетнего сына Ли Чон-чжао объявил «наследником-внуком» – необычный ход, свидетельствующий об опасении, что молодая династия Тан ещё не укрепилась на престоле. Тан Гао-цзун также издал последний указ, постановив, чтобы новый император советовался с императрицей У, если не может решить важные вопросы управления или обороны страны.²

Гао-цзун надеялся, что это тройное постановление укрепит власть Тан – и это помогло, хотя и не совсем так, как он рассчитывал. Поскольку полномочия императрицы У были обеспечены словами покойного мужа, она свергла сына после двух месяцев правления^[101]. Причина была проста – сын назначил отца своей жены главным министром, в качестве намека на то, что императрице-матери пора уходить, освобождая место для невестки.²

Императрица, не желавшая уходить, приказала стражникам окружить Тан Чжун-цзуна, когда он давал публичную аудиенцию. Стражники арестовали опешившего императора и отвели его в дом под домашний арест, вместе с беременной женой. Вместо наследника-внука императрица назначила на должность императора своего младшего сына Жуй-цзуна, брата Чжун-цзуна, который на протяжении шести лет оставался послушной марионеткой в её руках.

Тан Жуй-цзун, которому едва исполнилось двадцать, был умён, но стеснителен и вдобавок страдал заиканием. У него не было выбора, кроме как позволить матери править от его имени. В одной из исторических записей сказано: «Политические проблемы решала вдовствующая императрица. Она поселила Жуй-цзуна в отдельном дворце, и он не мог принимать участия в политике»?

Все эти действия не были полностью законными, но и совершенно незаконными тоже не являлись. В конце концов, императрица не претендовала на трон сама – хотя указ, изданный через полгода после «прихода» Жуй-цзуна к власти, наводит на подозрения, что это входило в её планы. Согласно этому указу, «Акту милости», изменялись цвета имперских знамен, стиль придворных одеяний и регалии придворных чиновников. Все это были символы перемен, действия, присущие основателю новой династии.

Народ глухо ворчал – но Китай тайского времени пребывал в мире и процветании, крестьяне были сыты и хорошо обустроены, и не было общего повода для массового восстания. Вооружённое восстание против узурпации власти все-таки началось, возглавил его аристократ, чья семья была лишена имущества незадолго до того, но солдаты императрицы в течение трёх месяцев подавили этот бунт.

За следующие пять лет императрица постепенно концентрировала власть в своих руках. Еще будучи всего лишь помощницей, стоящей за престолом мужа, она уже проявила себя как талантливый правитель, стратег и законодатель. Но, несмотря на её очевидные способности, придворные аристократы продолжали негодовать из-за того, что бывшая наложница получила ту власть, о которой они могли только мечтать.

Поэтому императрица обратилась к народу, назначая придворных из низшего класса – талантливых людей, чьё происхождение ранее не давало им возможности занять высокое положение. Аристократы так никогда и не стали её сторонниками, но были нехотя вынуждены признать её власть. Теперь же обычные люди стали её союзниками, благодарные за возможность достичь успеха только в силу своих талантов.

Однако это не была единственная опора её власти. Императрица У Цзэ-тянь также создала секретную полицию, возглавляемую двумя известными чиновниками, Чжоу Синем и Лай Цзюнь-чэнем – автором руководства по допросу, получившего название «Классика уловления». Эти люди приобрели столь же мрачную известность, как Гиммлер и его подручные многими столетиями позже.^[102] Они основали школу, где обучали своему делу, опубликовали книгу, содержащую инструкции и описания множества новых и изощрённых пыток для получения признаний и украшенную множеством поэтических эвфемизмов. Когда арестованным демонстрировался богатый и красочный набор орудий для пыток, люди зачастую готовы были сразу сознаться в чём угодно, чтобы избежать мучений.⁴

Власть императрицы держалась не только на людях, благодарных ей за достижение высоких должностей, но и на остальных, которые боялись возразить.

К 690 году позиции У стали настолько прочны, что она сместила сына и провозгласила императрицей (точнее, императором) себя, что не имело прецедентов в истории Поднебесной. Делалось это поэтапно, с оглядкой. Сперва один из её придворных попросил её принять титул «Император, Сын Неба». Как и первый император Суй, а также все узурпаторы до него, она отказалась, что было обычным, ничего не значащим жестом. Потом была представлена следующая петиция, подписанная шестьюдесятью тысячами её сторонников, и вновь она отказалась. В своём уединенном дворце Тан Жуй-цзун понял, что стоит на краю обрыва. Он сам представил третью и последнюю петицию, попросив, чтобы мать сняла его с престола. Императрица У благосклонно согласилась. Её короновали 24 сентября 690 года, а Жуй-цзун был назначен престолонаследником и спокойно существовал в этом статусе, в безопасности, которую ему обеспечила его готовность отказаться от власти.⁵ Буддисты немедленно написали сочинение, доказывающее, что У – дочь Будды и должна наследовать империю у династии Тан. В благодарность за поддержку императрица издала указ, повелевавший строить повсюду буддийские храмы. Влияние буддизма в стране резко возросло.

Вторжения во владения династии Тан

Однако в древних ритуалах не было указано, как женщина может получить настоящий Небесный мандат. Чтобы получить новую власть, подкреплённую божественной милостью, императрица должна была стать другим человеком. Как и все императоры до неё, она должна была стать Сыном Неба.

Поэтому для определённых церемоний императрица принимала мужской вид – не меняла одежду или внешность, не старалась выглядеть по-мужски, но создала мужскую личность, с которой вся страна, не могущая избрать женщину в качестве правителя, не нарушив древние обычаи, должна была согласиться сотрудничать. Она назвала себя первым императором новой династии, Чжоу, что придало ей пристойный патриархальный облик, и переместила столицу обратно в Лоян, чтобы отделить своё правление как императора от предыдущей должности императрицы.

Такого в Китае раньше не было. Администрация нового императора, в которой теперь состояли многие талантливые, компетентные люди низкого происхождения, стала одной из сильнейших в истории. Несмотря на чёрную тень страха, которой было пронизано её правление, женщина-император оказалась способна сохранить силу и процветание Тан. И всё равно у императрицы У не было способа занять престол без этой новой личности. Готовность народа признать её как Сына Небес говорила не только о силе этой концепции, но и о степени отдаления ее от реальности.

В течение первых пяти лет нового правления императора У Китай процветал – хоть и не без негодования со стороны аристократов, вытесненных новыми креатурами У. Однако преданность простых жителей оставалась неизменной, и женщина-император знала, как найти сторонников своего дела в политическом или личном аспекте.

У неё появился любовник – продавец целебных трав по имени Сюэ Хуэй, и это создало некоторые проблемы. В старых ритуалах у императора не было места для наложника мужского пола, поэтому женщина-император назначила его настоятелем одного из основанных ею буддистских монастырей, и эта позиция дала ему право свободно посещать дворец. Сюэ воспринял это назначение как знак вседозволенности и стал завистливым и властолюбивым.

Он дошел до того, что однажды в приступе ярости сжёг один из больших буддийских храмов в городе. Тогда женщина-император выбрала из своих придворных дам тех, что посильнее, и приказала им окружить и удавить любовника. Женщины двора Тан часто страдали от притеснений знатных мужчин, поэтому добровольцев было не сложно найти.⁶

В 695 году женщина-император столкнулась с тройным восстанием на севере. Северные кочевые племена, кидани, ранее жившие около реки Ляо, переместились на юг к границе Тан и обосновались поблизости от города Бэйцзин^[103], ставки северного военного губернатора. В то же время поднял восстание восточно-тюркский каганат, находившийся под властью Тан со времён завоеваний Тай-цзуна в 630 году. Тюрки из Восточного каганата были недовольны своим положением в обществе Тан. Они были вынуждены жить в чужой империи и сражаться в армиях Тан, но к ним относились с презрением. Они жаловались: «Для чьей выгоды мы завоёвываем царства?». Потомки старой правящей семьи были еще живы, и один из них, человек по имени Мочур, возглавил восстание восточных тюрок. Пока кидани атаковали Бэйцзин, тюрки под водительством Мочура начали нападать на северо-западную границу.⁷

В то же время на земли Тан в бассейне реки Тарим начали нападать тибетцы. Тибетский правитель Мангсон Манщэн вопреки всем обстоятельствам пережил своё детство под охраной регента Гар Донцана, но все же умер, не дожив до тридцати лет. К этому времени Гар Донцан тоже умер, и Тибет оказался под управлением его сына Хибрина – регента при младшем сыне Мангсон Манг-цэна, Триде Сонщене. Двойная передача власти – от императора к императору и от регента к регенту – обеспечила стране достаточно стабильности для продолжения завоеваний, начатых прадедом правителя, Сронцангамбо.⁸

Совпадение этих нападений по времени подсказывает, что три противника Тан имели между собой какую-то договорённость. Вероятно, ими руководил тюркский предводитель Мочур, который начал извлекать выгоду из сложившейся ситуации. Он настоял на том, чтобы кидани начали активные действия, и когда их войска уже были в пути, отправил гонца императору У, предложив сразиться с захватчиками от лица империи Тан за очень крупную награду Бывшая императрица согласилась с этим планом. Мочур напал на киданей и разбил их в 696 году Получив награду, он вернулся к изначальному плану, продолжив действия против Тан.

За несколько лет ему удалось восстановить владения Восточного каганата. Тем временем тибетцы завоевали южную часть котловины Тарима, и тибетские армии отправились на Китай, остановившись всего за двести миль к западу от Сианя. Это был максимум расширения, которого Тибет мог достичь без опасения распада, поэтому тибетцы приняли предложение императора об откупе, взяли деньги и отступили.⁹

После поражения войск Тан в бою бывшей императрице стало сложнее поддерживать иллюзию, будто она – Сын Неба. Как и многие стареющие императоры до неё, женщина-император У (которой было уже за семьдесят) ради большей уверенности в себе предалась плотским утехам. Она вступила в связь сразу с двумя братьями из семьи Чжан. У оказала им столько милостей, что все при дворе их возненавидели, и придворные начали беспокоиться, что братья уговорят женщину-императора сделать их наследниками. Всё больше чиновников начали настаивать, чтобы живущий в безвестности Чжун-цзун вернулся на трон. Чтобы заглушить голоса недовольных, У вернула Чжун-цзуна из четырнадцатилетнего домашнего заключения и назначила своим наследником – несмотря на то, что он уже один раз был императором. Ему было около пятидесяти лет, он вёл тихую, почти отшельническую жизнь со своей женой и детьми. С добродушием, так долго сохранявшим ему жизнь, он принял титул, не претендуя на большее.¹⁰

Женщина-император У оставалась жива и здорова необычно долго, но и её силы начали таять. В 699 году она перенесла первую тяжёлую болезнь в своей жизни, и, несмотря на старания придворных алхимиков, болезнь не отступила. К 705 году восьмидесятилетняя императрица была готова уйти в отставку. Она отреклась от трона, передала корону своему наследнику Чжун-цзуну и слегла.

Она оставалась в постели в течение следующего года, не потеряв популярности у низов, устраивала аудиенции в кровати, как праматерь целого народа, а потом скончалась в преклонных летах и в ореоле славы^[104].¹¹

Когда женщины-императора не стало, придворные чиновники практически единогласно проигнорировали её демонстративные попытки основать новую династию и вернулись к исчислению лет династии Тан. Чжун-цзун стал в ней пятым императором – или шестым, если считать его двухмесячное правление в 683 году как отдельный срок.

Добродушие, спасшее ему жизнь, не сделало его хорошим правителем. За пять лет его правления, с 705 до 710 года, двором Тан управляла его жена Вэй и её любовник, двоюродный брат императора, У Сань-сы.¹²

У императрицы Вэй были амбиции, она желала стать тем же, кем была её свекровь, но ей не хватало ума и таланта У. За пять лет двор охватили хаос и коррупция. Императрица усугубила положение, отравив в 710 году своего мужа Чжун-цзуна. Пережив десятилетия придворных интриг, он был сражён тарелкой с пирожными.

Императрица Вэй, не отличавшаяся оригинальным ходом мысли, постаралась сделать императором младшего сына своего мужа от любовницы, чтобы она смогла стать регентом, как сделала императрица У тридцатью годами ранее. Однако придворные уже были знакомы с подобной ситуацией и совершили дворцовый переворот, во главе которого встали сестра и племянник покойного императора. Юного императора заточили в темнице, а императрица Вэй и многие её родственники и сторонники нашли свою смерть в залах и коридорах дворца.

После этого мятежники провозгласили Жуй-цзуна, младшего брата Чжун-цзуна, новым императором. Жуй-цзун, которому исполнилось сорок восемь лет, как и его брат, уже однажды был императором. Он был коронован в возрасте двадцати двух лет, в 684 году, и правил шесть лет под контролем матери, пока она не свергла его и не стала императором сама.

После ухода с престола Жуй-цзун вернулся к личной жизни. Ему нравилось уединение, и он не хотел возвращаться к дворцовым тревогам. Однако он позволил уговорить себя вернуться во дворец. В 710 году его заново короновали, однако к 712 году ему надоели дворцовые интриги. Когда в небе появилась комета, он воспринял это как знак и отрёкся от трона.

Он передал корону своему сыну, который стал императором Тан Сюань-цзуном. Сюань-цзун, человек взрослый и энергичный, начал реформировать тот хаос, что остался после правления его отца. Он устранил налоговые льготы для буддийских монастырей, что заставило многих монахов и монахинь вернуться к гражданской жизни и уплате налогов. Он вновь ввёл конфуцианскую систему назначения чиновников посредством экзаменов, которая ослабила власть аристократических семей, стремившихся монополизировать придворную власть, опираясь на права крови. Он прогнал тибетцев и заставил их просить о мире, укрепил границы, разделив их в наиболее уязвимых местах на марки и назначив для каждой военных губернаторов, наделенных правами командования и властью самостоятельно решать любые проблемы. Он переместил столицу в Сиань, который благодаря новой налоговой системе и относительному миру на границах вновь стал привлекать торговые караваны даже из таких далёких краев, как Константинополь.¹³

В отличие от императора У, он мог направить всю свою энергию на управление страной, не тратя силы на то, чтобы доказать свою законность. Он правил в течение половины столетия, вернув династию Тан к её былому величию и заслужив прозвище «Блистательный император».

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 44

Глава сорок пятая
Путь в Европу

Между 705 и 732 годами арабы сокрушают вестготов и терпят поражение под Константинополем, а Одо Аквитанский с Карлом Мартеллом изгоняют их с франкских земель

Последний военачальник, ставший императором Константинополя, Тиберий III, с трудом удерживал престол. Он получил плохие новости о том, что юный император, свергнутый и искалеченный Юстиниан Безносый, сбежал из тюрьмы в Херсонесе и нашел убежище при хазарском дворе, строя планы по возвращению трона.

Хазарские ханы дали отпор арабам и завоевали Великую Булгарию, что делало нового хана, Ибузира Глявана, выгодным союзником. Однако со времён Ираклия хазары также были союзниками законных византийских императоров. Чтобы убедить Ибузира Глявана помочь ему свергнуть человека, незаконно носящего императорский венец, Юстиниан Безносый пообещал ему нечто, чего тот еще не имел и не мог бы добыть в сражении – шанс породниться с византийским троном. Он предложил взять в жёны сестру хана в обмен на помощь в возвращении престола.

Ибузир Гляван согласился, но вскоре после этого ему пришло секретное письмо от Тиберия из Константинополя. Тот обещал щедро уплатить хану за убийство Юстиниана. Ибузир Гляван был реалистом: Юстиниан Безносый должен был ещё сражаться ради возвращения престола, а политический союз стоил больше, чем кровная связь с человеком, который в неопределенном будущем может стать императором. Он принял деньги Тиберия и приказал двум хазарским воинам убить своего нового родственника.

Однако он недооценил Юстиниана. Предупреждённый об опасности своей женой, Юстиниан пригласил воинов в дом – возможно, сказав, что хочет нанять их в качестве охранников. Он щедро принял их, а когда те расслабились, задушил обоих шнурком. После этого он вновь бежал, воспользовавшись на этот раз рыбацкой лодкой, и скрылся с хазарской территории.

Ему удалось направить лодку на север по Днестру, на территорию первой Болгарской империи. Правил булгарами сын Аспаруха Тервел, который был врагом хазаров, нападавших на изначальную булгарскую территорию на востоке. Юстиниан убедил Тервела поддержать его, пообещав союз, деньги и выдать собственную дочь за Тервела. В итоге в 705 году Юстиниан уже подошел во главе булгарской армии к стенам Константинополя.¹

Войска простояли под стенами три дня, пытаясь с помощью переговоров получить возможность войти в город, пока бывший император не потерял терпение. Будучи знаком с системой водоснабжения Константинополя, он показал своим солдатам проход в город по водопроводной сети. Болгарские солдаты ворвались во дворец и схватили Тиберия. Юстиниан вернулся на трон и приказал казнить Тиберия. Он также отомстил за свои увечья, ослепив патриарха, который поддержал власть Тиберия.

Второе правление Юстиниана продолжался шесть лет, с 705 до 711 года. Он был единственным императором, вернувшимся к власти после увечья. Он носил серебряный нос, чтобы замаскировать дыру на месте отрезанного, и народ Константинополя делал вид, что этот нос настоящий.²

Однако второй период его правления свелся к ожесточенной охоте на тех, кто предал его в первый раз. Шесть лет были годами террора, так как Юстиниан приказывал вешать врагов, действительных и предполагаемых, на стенах города, разрывать лошадьми на арене, топить в море, травить и обезглавливать. В 711 году армия восстала и убила его.³ Не нашлось ни одного кровного наследника или достаточно влиятельного полководца, чтобы подобрать бразды его правления. За период с711до717 года три императора-однодневки успели занять и потерять трон Константинополя.

Однако войска ислама, занятые в другом расположении, не сразу воспользовались этой слабостью. Халиф Абд аль-Малик скончался в 705 году, и наследником стал его сын Валид I. Под его водительством арабские армии начали продвигаться по североафриканскому побережью.

В исламскую провинцию Ифрикию в Северной Африке был назначен новый правитель, Муса ибн Нусаир. Он, в свою очередь, назначил своим главнокомандующим берберского воина Тарика беи Зияда – бывшего раба, добившегося свободы благодаря военной службе. Вместе правитель и его новый военачальник возглавили нападение на прибрежный город Танжер. Надеялись, что тот послужит перевалочным пунктом для арабских войск, чтобы пересечь Средиземное море и достигнуть вестготского королевства в Испании.⁴

Королевство вестготов было готово пасть.

Почти сто лет вестготы старались сохранить целостность своего государства. Первые симптомы осложнения появились в 636 году, когда Пятый совет Толедо – собрание духовенства, учёных и чиновников-законоведов – постановил, что только аристократ готской крови может быть королём. В 653 году восьмой совет Толедо добавил ещё одно условие – король не только должен быть готом, но и избираться из самых знатных готских семей.⁵

Это узаконило старые германские обычаи по избранию воинов на должность королей, от чего большая часть других германских королевств уже начала избавляться. Этот обычай хорошо подходил кочевому народу – но в оседлой стране с устоявшимися обычаями и законами сочетание королевской власти с выборным принципом представляло собой гремучую смесь. Избранный президент знает, что его власть ограничена, а срок службы недолог, и подходит к своим задачам осмотрительно. Избранный король получает в наследство от предыдущего администрацию, с которой у него нет ничего общего – и неограниченную власть. Шансы нажить врагов в таком случае значительно выше.

Толедские постановления показывают, что в этой стране надежда на стабильность, обеспеченную некоторой преемственностью между сменяющимися администрациями, и непрерывное движение к общим целям возлагалась не на закон, не на конституцию и даже не на королевский род, а попросту коренилась в уверенности, что король будет готской крови. Но при приближении арабской армии эта стабильность оказалась иллюзией.

В 694 году король вестготов Эгика назначил соправителем своего восьмилетнего сына Витицу; в 700 году когда Витица достиг совершеннолетия (то есть ему было около четырнадцати лет), последовала церемония коронации. Эгика уже был непопулярен, так как объявил часть удела, полагавшегося королям, своей частной собственностью, что стирало черту между правами короля как правителя и как частного лица. Коронация юного сына Эгики была явной попыткой ввести династическое право на трон в вестготскую систему престолонаследования. Её не приняла ни знать вообще, привыкшая избирать королей, ни отдельные вельможи, сами надеявшиеся прийти к власти. Однако желание восстать против Эгики было временно подавлено всплеском чумы – настолько сильным, что столицу покинули все, кто мог себе это позволить. Эгика и Витица оставили Толедо в 701 году, но вскоре после этого Эгика умер – возможно, от болезни.

Хотя нам немногое известно о единоличном правлении Витицы, в одной хронике того времени упоминается, что он вернул землю, которую его отец объявил королевским фиском, превратив её из частной собственности в собственность престола. Он был молод, но, видимо, успел заметить противостояние нововведениям отца.⁶

Однако, это его не спасло. К 711 году Витица исчезает из исторических записей, его судьба остаётся загадкой. Новый король, Родерих, занял трон при поддержке готских аристократов. Последующие события неясны, а записи о них спутаны и противоречат друг другу. Однако упоминания о двух других королях в разных частях Испании могут означать, что поддержка Родериха среди готской знати не была единогласной, и началась гражданская война. Система избрания, призванная возводить на трон наиболее достойных, не допуская кровного наследования, дала сбой – а тем временем армия вторжения была уже в пути.⁷

Эта армия представляла собой смесь арабских и берберских войск под управлением генерала Тарика беи Зияда. Уже начались пограничные набеги на южные вестготские города. Родерих собрал все войска, какие смог – но некоторые источники намекают, что его соперники объединились с захватчиками, и. возможно, даже помогли Тарику проникнуть в Испанию. Если это действительно было так, коллаборационисты переоценили добрую волю новоприбывших. 19 июля 711 года Тарик беи Зияд со своими войсками встретился с Родерихом в битве при Гуадалете. Потерпев сокрушительное поражение, Родерих со своими вельможами и офицерами был уничтожен. Арабский историк ибн Абд аль-Хакам писал: «Аллах убил Родериха и его приспешников и обеспечил мусульманам победу. На западе не было более кровавого сражения»?

Так внезапно настал конец вестготскому королевству в Испании – не из-за смерти короля, но из-за того, что почти все знатные люди, имевшие право избрать нового, оказались уничтожены. Короля больше не было, и что ещё хуже, никто не брал на себя смелость избрать нового. Ни у кого не было власти организовать сопротивление или начать переговоры с захватчиками.

В течение следующих семи лет армия арабов и берберов с боями прошла по стране, ведя переговоры с местными правителями или покоряя их. Через два года Тарик был отозван из Испании, и новая завоёванная территория, получившая название Аль-Андалус, оказалась под контролем правителя Северной Африки.

В 715 году халиф Валид I скончался, оставив в качестве наследия начавшееся проникновение арабов в Европу. Его младший брат Сулейман стал халифом и вновь сосредоточил энергию войск ислама на византийских границах.

Византия всё ещё страдала от чехарды в высших эшелонах власти. Трон занимал третий из временных императоров, Феодосий III. Он был безобидным сборщиком налогов, которого сделали императором против его воли (по словам Феофана Исповедника, он спрятался в лесу, когда узнал, что солдаты хотят сделать его императором), и ему не хватало силы духа для противостояния арабам. Когда войска в Никее провозгласили императором одного из полководцев, сирийца Льва, Феодосий с облегчением отрёкся от престола и отправился в монастырь, где выучился на священника и стал епископом Эфесским, отыскав работу, которая ему больше нравилась.⁹

Полководец Лев, ставший императором Львом III, положил конец хаосу в Константинополе. Он сразу начал приготовления к ожидаемому нападению арабов: уже через несколько месяцев арабский флот из тысячи восьмисот кораблей был замечен у Дарданелл – дальнего пролива Мраморного моря. Флотом командовал новый халиф Сулейман. В то же время Сулейман отправил наземные войска количеством 80 тысяч человек через Малую Азию. Корабли приблизились к городу с юга как раз в тот момент, когда наземные войска подошли с востока.¹⁰

Вход в Золотой Рог, константинопольскую гавань, был защищён огромной цепью. Для того, чтобы позволить кораблям войти в гавань, наземные войска должны были пробиться к месту крепления цепи и поднять её. Однако до того, как они смогли это сделать, Лев III направил на арабский флот несколько брандеров, зажжённых неугасимым греческим огнём. Ветер был на его стороне. Сотни арабских кораблей загорелись и либо утонули, либо сели на мель. Сулейман перегруппировал оставшиеся корабли, после чего сам Лев открыл цепь, защищавшую Золотой Рог, и впустил корабли в бухту. По словам Феофана, «враги думали, что Лев хочет их приманить, а потом вновь натянет цепь, поэтому не отважились подойти и бросить якоря». Вместо этого они отступили, встав на якорь в небольшой бухте. До того, как арабы смогли реорганизовать свои силы, их постигла двойная неудача – началась неожиданно суровая зима (по Феофану, снег покрывал землю сто дней), а вдобавок Сулейман заболел и умер.¹¹

Его двоюродный брат Умар был провозглашен халифом в Дамаске, столице империи Аббасидов, под именем Умара II. Из Египта прислали нового адмирала и будущей весной, когда он прибыл, осада продолжилась. Однако Лев заключил новый союз с булгарами, и в середине лета булгарская армия прибыла для помощи в снятии осады.

Феофан утверждает, что в битве у стен города погибло 22 тысячи арабов. Умар II приказал снять осаду, и арабы, «позорно отступив» 15 августа 718 года, отправились домой. Вновь Константинополь не склонился перед арабским приливом; он оставался недостижимым для исламских завоевателей, преграждая восточный путь в Европу.¹²

А вот западный путь оказался для арабских армий значительно более лёгким. Вестготы практически не выставили заслонов на их пути. Лишь в 718 году вспышка сопротивления все-таки произошла: знатный вестгот Пелайо со своими сторонниками отступил в северные горы и провозгласил себя королём христианского королевства. Мелкое и бедное королевство Астурия пережило многие нападения арабов благодаря защите гор, но не сделало ничего для того, чтобы остановить их продвижение в других местах. Под водительством аль-Самха, нового правителя Аль-Андалуса, исламская армия достигла пределов прежних вестготских владений и остановилась на пороге франкских земель, именуемых Аквитанией.

Франки, как и вестготы, и византийцы, переживали в тот период кризис власти.

«Ленивые короли» дома Меровингов в течение сорока лет находились в подчинении у череды сменяющихся амбициозных майордомов. В 680 году австразийская знать избрала служилого человека Пипина Толстого, чтобы заполнить пустующее место во дворце. Он был внуком Пипина Старшего, майордома, в 643 году впервые постаравшегося сделать свою должность наследственной. В момент его избрания трон Австразии пустовал, последний «ленивый король» скончался незадолго до того. Пипин Толстый (также известный как Пипин Средний, так как его внука тоже звали Пипин) отказался поддерживать нового кандидата на корону Австразии. Ни один из франкских аристократов не настаивал, и Пипин Толстый стал королём Австразии де-факто.

Это не устроило другого короля-Меровинга, Теодориха III, занимавшего трон Нейстрии – он был младшим сыном Хлодвига II и вернулся из монастыря, чтобы занять престол, когда оба его брата умерли. В 687 году Теодорих напал на Австразию, но армия Пипина Толстого одержала настолько решительную победу над королем, что тот был вынужден согласиться признать Пипина Толстого майордомом всех трёх дворов – Австразии, Нейстрии и Бургундии.

После этого Пипин начал называть себя dux etprinceps frankorum («вождем и предводителем франков»). То есть он стал не королем и не служителем короля, а вернулся к старому германскому определению своей роли, называя себя «первым из предводителей» (princeps) среди многих вождей (duces). Он правил Австразией почти тридцать лет, пережив многих королей-марионеток из рода Меровингов^[105], и умер в 714 году в возрасте восьмидесяти лет, когда арабские армии вышли на франкские границы.

Это было не вовремя. Двоюродные братья королевской крови, носившие франкскую корону, не были достаточно сильны для организации сопротивления, и смерть Пипина оставила должность майордома пустующей. Оба его законных сына, рождённых от жены Плектруды, умерли до него. У него также было двое незаконных сыновей от любовницы Альпаиды – но Плектруда ненавидела Альпаиду и её сыновей и не желала, чтобы они унаследовали власть Пипина.

Вместо этого она настояла, что настоящими наследниками власти майордомов должны быть её внуки, дети её покойных сыновей. Чтобы убедиться, что сыновья Альпаиды не придут к власти, она арестовала старшего и наиболее влиятельного из них, Карла Мартелла, и посадила его в темницу в Кёльне.

Карл практически сразу же сбежал из-под ареста и вернулся в Нейстрию, где был вынужден сражаться с Плектрудой, действовавшей, как регент при своих внуках, и многочисленными претендентами на должность майордома. Гражданская война продолжалась два года, но к 717 году Карл Мартелл стал майордомом Австразии и водрузил на трон одного из королевских кузенов, как правителя без власти.

Он держал под контролем, пусть и непрочным, большую часть земель франков. Однако на юге местный предводитель по имени Одо, имевший наследственное право контролировать Аквитанию, извлёк выгоду из гражданской войны и стал более или менее независимым. Предполагалось, что он лоялен франкам – но его лояльность относилась только к королю. Он не доверял амбициям Карла Мартелла и отказывался от любых союзов с майордомом.

В результате, когда арабские армии приблизились к его южной границе, у Одо из Аквитании не оказалось могущественных союзников, которые могли бы ему помочь. Девятого июня 721 года малочисленная армия Аквитании под командованием Одо, подкреплённая бойцами из гор Астурии, встретила арабские войска в битве при Тулузе.

Франкские историки с поразительным самолюбованием практически не упоминают об этой битве, увлекаясь описанием восхождения Карла Мартелла к власти. Одо Аквитанский, по их мнению, был лишь врагом Карла, а не спасителем франков. Однако именно Одо победил арабов при Тулузе, убив в этом сражении правителя Аль-Андалуса и остановив продвижение арабов в Европу. Это было одно из самых жестоких (и самых неожиданных) поражений армии ислама. «Он изгнал сарацинов из Аквитании», – лаконично отмечают историки; между тем, сделав это, он сохранил культуру франков.¹³

Покойного правителя Аль-Андалуса сменил новоназначенный полководец аль-Гафики, и арабы временно отступили от франкских границ. Аль-Гафики провёл около восьми лет, правя Аль-Андалусом, прежде чем вновь отправил войска на северо-восток в 732 году.

И вновь Одо из Аквитании вышел навстречу арабским войскам. На этот раз он потерпел разгромное поражение в битве при реке Гаронне и был вынужден отступить в Аквитанию. Войска арабов пересекли реку, пройдя сначала в Бордо, затем в Пуатье. Согласно хронике Фредегара, арабы сжигали церкви и убивали население, проходя по городам.¹⁴

В отчаянии Одо отправил послание Карлу Мартеллу, предлагая присягнуть ему, если Карл придёт на помощь. Видимо, до того момента франки не осознавали масштаба арабской угрозы. Однако предыдущее десятилетие открыло им глаза, и Карл Мартелл сразу же отправился на юг, сделав Одо одним из своих командиров и дав ему власть над аквитанской частью армии.

Арабы под управлением Абдул-Рахмана аль-Гафики и франки во главе с Карлом Мартеллом встретились около Пуатье в октябре. Сражение с перерывами продолжалось около недели, без очевидного победителя.

Через несколько дней аль-Гафики был убит. После этого войска арабов начали отступать, и Карл Мартелл последовал за ними. Хроника Фредегара (который являлся сторонником Карла и противником Одо) утверждает, что Карл преследовал арабов, чтобы окончательно их уничтожить и развеять по ветру. Это было не совсем так. Арабы проиграли битву, но не были окончательно побеждены, и по пути обратно в Аль-Андалус почти беспрепятственно грабили и жгли города, пока Мартелл гонялся за ними.¹⁵

И все же битва при Пуатье в 732 году, которую франкские историки назвали Турской битвой, обернула вспять продвижение арабов. Мусульманская империя остановилась у границ Аквитании и больше не продвигалась в её сторону. Победа Карла Мартелла была тщательно спланирована. Однако его прозвище – «Молот», данное ему за то, что он как молот ударил по врагам, стерев их в порошок, было не вполне заслужено. Истинного триумфа заслуживал Одо из Аквитании, вынужденный присягнуть майордому – но тогдашние историки были придворными Карла Мартелла…^[106]

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 45

Глава сорок шестая
Кайласа на Юге

Между 712 и 780 годами арабы-завоеватели формируют свою провинцию в Синде, а южная династия Раштракута создает подобие священного севера

Под Константинополем и Пуатье арабы были остановлены, но на берегах Инда им повезло больше.

Завоевание Синда, начавшееся в 643 году, остановилось, когда халиф Умар узнал, насколько пустынна оказалась эта территория. Теперь Аль-Хадджадж, губернатор восточных областей исламской империи, отозвал своего зятя Мухаммеда бен-Касима с его военной должности в городе Фарс и отправил к Инду для завершения дела. Первой целью бен-Касима был портовый город Дебал на востоке пустыни Макран.

К тому времени этот порт, по-видимому, находился под властью вождя Дахира, который правил, вероятно, не только своим племенем, но и несколькими соседними. Нам он известен из арабской истории «Тарих-и Хинд ва Синд», написанной около VIII века и переведенной с арабского на персидский в начале XIII века. Согласно неизвестному автору хроники, когда бен-Касим в 712 году подошёл к Дебалу, Дахир только что унаследовал власть над портом от своего отца. Он не был крупным правителем, однако являлся преградой между арабами из Макрана и землями на востоке.¹

Вместо простого нападения на него аль-Хадджадж и бен-Касим придумали предлог для своей агрессии. Какие-то пираты напали на арабские корабли, отплывшие от побережья Макрана, и аль-Хадджадж потребовал, чтобы Дахир наказал морских разбойников. Дахир получил сообщение и ответил, что не имеет власти над пиратами; это, несомненно, было правдой, так как Дахир был отнюдь не настолько могуществен, как якобы думали арабы. Однако аль-Хадджадж воспринял ответ как враждебный и позволил зятю начать кампанию. То, что эти двое искали оправдание для вторжения, позволяет предположить, что завоевание Индии было предпринято без полного одобрения халифа в Дамаске.

Мухаммед бен-Касим подошел к Дебалу по суше, а подкрепления и осадные механизмы прибыли на кораблях. Аль-Хадджадж руководил ходом операции письменно. Согласно «Тарих-и Синд», он каждые три дня направлял войскам свои инструкции, что весьма напоминает современные методы пошагового контроля – с поправкой на несовершенство коммуникаций VIII века.

После длительной осады Дебал был взят. Дахир, понимая, что город потерян, отступил с большинством своих людей, а немногих оставшихся защитников бен Касим перебил. Он приказал построить в Дебале мечеть, оставил гарнизон охранять порт, а сам отправился дальше на восток.

Дахир отступил на другой берег Инда, оставив земли между портом и рекой (все деревни сдавались бен-Касиму по мере его продвижения). По словам арабского историка, он не верил, что бен-Касим осмелится пересечь реку, но бен-Касим приказал построить понтонный мост (лодки, соединённые верёвками и образующие плавучую переправу) через Инд. Во главе моста находилась лодка с лучниками, она продвигалась вперёд по мере добавления новых лодок. Лучники сдерживали людей Дахира, пока лодка не приблизилась к дальнему берегу.²

Бен-Касим переправил своих людей по непрочному мосту. По словам историка, состоялась серьёзная битва: люди Дахира атаковали верхом на слонах, а лучники бен-Касима пускали пылающие стрелы в укреплённые сёдла на спинах животных. Вечером Дахир был сбит с седла меткой стрелой, и воин с секирой обезглавил его.³

Люди Дахира отступили вверх по реке и остановились в укреплённом городе Брахманабад на северо-востоке. Однако в течение следующих трёх лет бен-Касим завоевал область за Индом, включавшую Брахманабад, и сделал этот город своей столицей.

Новая индийская провинция оказалась драгоценным кладом для восточной части арабской империи – племена на завоёванной территории регулярно платили немалую дань захватчикам. Персидский историк IX века аль-Белазури утверждает, что, когда губернатор аль-Хадджадж подсчитал дань, которую ему заплатили за первый год, оказалась, что она вдвойне покрыла затраты на войну.⁴

Северные области Индии испокон веков подвергались вторжениям извне – как с востока через Инд, так и с юга через горы. Но на юге Индии в течение столетий шла непрерывная, циклически повторяющаяся борьба, на исход которой практически не влияли внешние силы. Государства на юге то расширяли, то сужали свои границы, их предводители цеплялись за власть – но масштаб этой власти менялся почти каждый год.

В VIII веке Западная Чалукья вновь начала экспансию, а при царе Викрамадитье II она господствовала над центральными равнинами Юга. Это не воспринималось как нечто новое: завоевания Викрамадитьи просто вернули страну в те границы, которые установил Пулакешин II столетием ранее.

Однако в 745 году на юге все-таки появилось новое царство, и его правитель не только продвинулся достаточно далеко на север, чтобы столкнуться с захватчиками, но и постарался воспроизвести северную географию на юге.

Его звали Дантидурга, и в 745 году он унаследовал власть над своим южным племенем. Его отец похитил его мать из знатного рода Чалукья и насильно женился на ней, поэтому в венах Дан-тидурги текла чалукская кровь, хотя и по случайной причине. Видимо, с нею передалась и страсть к завоеваниям. Он начал с того, что напал на соседей, и ему сопутствовал постоянный успех. Около 753 года он решил, что у него уже достаточно сил для нападения на Киртивармана II, сына и наследника Викрамадитьи, царя Западной Чалукьи. Сохранилась поэма, описывающая исход сражения, из которого Дантидурга вышел победителем, несмотря на превосходящие силы соперника: «Лишь кучка воинов была при нем, и все же, как будто только бровью шевельнул – и покорился ярый император, чьи клинки доселе не пятнало пораженье» [то есть Киртиварман II].⁵

Киртиварман II сохранил лишь малую долю владений своего отца, остальную часть захватил и присоединил к своей территории Дантидурга.

Сразу же после этого Дантидурга продвинулся через Нармаду на север. Киртиварман был его главным врагом на юге, а на севере его целью стал вождь племени Пратихара, который правил территорией, окружавшей город Мандор и простиравшейся до Синда.

Как только Дантидурга вступил в пределы Синда, он столкнулся с передовыми отрядами арабов, но отбил их нападение и прошёл к Мандору. В 754 году он достиг городских стен и занял город, заставив царя пратихаров Нагабхату сдаться.

Однако завоевание Севера не состоялось. Дантидурге явно не хватило ни людей, ни чиновничьего аппарата, чтобы править такой большой империей. Он собрал дань с Нагабхаты и отправился обратно на юг. Как только он вернулся в южную часть Нармады, Нагабхата прошёл следом за ним и вернул себе все завоёванные территории.⁶

Неизвестно, что могло стать следующей целью Дантидурги. Двумя годами позже он скончался, как и Александр Великий, в возрасте тридцати двух лет. Однако он обозначил границы следующей великой державы Индии – царства Раштракута.

Дантидурга получил власть над своим племенем в юном возрасте, и постоянные походы не оставили ему времени для создания семьи. Его преемником в качестве племенного вождя и царя стал его дядя Кришна I. Он начал заполнять очерченные племянником границы империи, затеяв войну, которая длилась почти восемнадцать лет. Его наибольшим достижением стала победа над царём Западной Чалукьи и присоединение всех территорий Чалукьи к своему государству.

Кришна никогда не отваживался заходить так далеко на север, как его племянник, однако северные земли, несомненно, занимали его помыслы. Чтобы отметить свои победы, он приказал построить новый храм в пещерах Эллоры. Этот храм – Кайласа, или Кришнесвара – был выдолблен в монолитной скале. Согласно одной записи, это было «чудеснейшее величественное здание, которое поразило даже лучших из бессмертных».⁷

Индийские царства VIII века

Кроме того, храм являлся отражением севера. «Кайласа» – не просто название: именно так называлась гора в северных Гималаях, откуда истекала река Ганг, источник жизни. Кайласа была наивысшим и самым священным местом в горах, божественной точкой, откуда началось создание мира. Построив её отражение в горах, окаймлявших долину Нармады, Кришна провозгласил себя преемником богоподобных правителей древности, мифических властителей Северной Индии. Он превратил невысокие, пологие горы Виндхья в «Гималаи Декана», новую священную границу.⁸

После смерти Кришны его сын Дхрува совершил то, чего его отец никогда не предпринимал – вновь вторгся на Север. В 786 он захватил Мандор, на сей раз крепко, и отправился дальше на север, к Каннауджу.

Каннаудж не достался ему сразу. Город находился на пересечении границ трёх царств: его собственного, Раштракуты, на юге, Пратихары, чьи земли теперь несколько сдвинулись на северо-восток и растянулись по долине Ганга, а также Палы, столица которой находилась в городе Гаур, ближе к дельте Ганга, но территория простиралась на запад почти до Каннауджа.

В течение следующего столетия Каннаудж оставался полем боя между тремя государствами. Однако даже без владения этим северным городом царю Дхруве удалось сплотить юг и север своих земель под одной короной. Когда он переправился через Ганг, ему наконец удалось воплотить похвальбу отца в реальность – границы империи Раштракута пересекли священную реку.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 46

Глава сорок седьмая
Очищение

Между 718 и 741 годами халиф пытается точно следовать учению Мухаммеда, между тем как император Византии уничтожает иконы, а папа римский обретает собственное королевство

После неудачной осады Константинополя в 718 году халиф Умар II начал первую реформу империи Умайядов. Империи ещё не исполнилось и ста лет, однако напряжение в ней достигло критической точки.

Примерно в то же время, когда происходила осада Константинополя, Умар заметил досадную неувязку в административной системе империи. Задолго до него Мухаммед ввёл подушный налог, который предписывалось платить христианам и иудеям, живущим в мусульманских общинах, за обеспечение своей безопасности. Теоретически новообращённые в ислам должны были сразу же освобождаться от уплаты налога – однако халифы после Мухаммеда, управлявшие растущей империей, возникновение которой Мухаммед мог и не предвидеть, не желали отказываться от столь прибыльного источника дохода. Всё чаще и чаще местные чиновники «забывали» снять с новообращённых подушный налог, и те были вынуждены продолжать платить.

В результате этого практически все мусульмане неарабского происхождения на территории империи отправляли дань в Дамаск. Умар, человек радикального склада ума, старавшийся строго придерживаться заповедей Мухаммеда, посчитал эту практику порочной. Он провозгласил, что все мусульмане, вне зависимости от народности и срока обращения, должны быть освобождены от подушного налога.

Этот закон заметно повысил популярность Умара, но разрушил налоговую базу империи – отчасти из-за того, что покорённые народы тут же принялись массово обращаться в ислам для освобождения от уплаты налога. Однако Умару не пришлось разбираться с последствиями своей реформы. Он умер естественной смертью в 720 году, и его наследник Язид II сразу же вновь ввёл налог, предупредив тем самым распад империи.¹

После этого популярность Язида резко упала, и неарабские племена Хорасана, среди которых было наибольшее количество новообращённых, подняли бунт. Они не только восстали, но и отправили письмо с просьбой о помощи правителю восстановленного Восточного каганата – Мочилиэню, племяннику и наследнику Мочо. Мочилиэнь продолжал завоевания своего отца, продвигая тюркские владения ближе к арабской границе, поглощая земли, ранее принадлежавшие Западному каганату, и заново консолидируя тюркскую империю. Обрадованный предлогом для продвижения дальше на юго-запад, он отправил войска к Амударье. Так началась десятилетняя война между тюркскими и исламскими армиями в Хорасане.²

Воспользовавшись тем, что войска арабов отвлеклись, император Лев III решил заняться идеологической зачисткой своей территории. Он издал указ крестить по христианскому обычаю всех иудеев в стране. Некоторые приняли крещение, но большинство бежало – кто-то в арабские земли, кто-то на север, во владения хазаров. После этого Лев начал кампанию против обычая, который его давно беспокоил – использования в христианской практике икон.

Константинополь был родиной множества икон – изображений святых, Девы Марии или самого Христа. Иконы (в переводе с греческого значит «образ» или «подобие») не воспринимались как идолы, но были более чем просто символами. Икона являлась окном в священное пространство, порогом, перед которым верующий мог стоять, ощущая близость к божественному.

Христиане использовали иконы как помощь в молитвах и медитациях в течение столетий, однако тревога, вызываемая этим обычаем, проходила сквозной нитью в христианстве с самого его основания. В ранние годы апостольского учения христиан отличало от последователей римской религии именно то, что они отказывались поклоняться изображениям, и для теологов II и III веков использование икон было опасно схоже с идолопоклонством.

Когда древние римские обычаи исчезли, исчез и риск возвращения к ним христиан, поэтому использование икон перестало выглядеть столь опасным. Однако среди христианских теологов не исчезало мнение о нежелательности использования икон – на сей раз не из-за опасения возвращения к идолопоклонству, но из-за того, что изображение лика Христа подчеркивало людскую, а не божественную природу Сына Божьего. Бог, являвшийся Духом, не мог быть изображён. Если Христа можно изобразить, не значит ли это, что он не настоящий бог? Не подталкивает ли это к мысли, что изображение Христа «отделяет плоть от божественной сути» и даёт ей отдельное существование?

Споры об использовании икон привели к спорам о природе Христа как человеко-бога, длившихся веками, несмотря на многочисленные церковные соборы и их постановления, призванные прекратить дискуссию раз и навсегда.³

Впрочем, заботы Льва не уходили так глубоко. В первую очередь императора тревожила склонность его подданных относиться к иконам как к волшебным артефактам. Во время осады Константинополя патриарх Герман взял наиболее почитаемую в Константинополе икону Девы Марии – по преданию, это был портрет, написанный самим евангелистом Лукой, и велел обойти с нею вокруг городских стен.⁴ Когда осада закончилась, слишком много жителей Константинополя объяснили победу присутствием иконы (она называлась Одигитрия), словно она стала жезлом волшебника, который одним взмахом рассеял полчища врага. Такому поклонению не было места в христианстве.

Возможно, Лев также испытывал в праведное негодование, когда заслугу его тяжело заработанной победы приписали иконе. Но всё же его действия в течение нескольких последующих лет, чуть не стоившие ему престола, были действиями человека, поступавшего явно против своих интересов – что можно объяснить только глубочайшей убежденностью.⁵

В 726 году Лев решил отучать людей от магического мышления. Согласно хронике Феофана Исповедника, он перешёл к серьёзным действиям после сильного извержения вулкана Тира: «Поверхность моря была покрыта плавающими глыбами пемзы, и Лев решил, что Господь разгневался на него». Для начала он отправил отряд солдат, чтобы снять икону Христа, висевшую над Бронзовыми воротами, одним из главных входов во дворец.⁶

Беспокойство Льва по поводу чрезмерной привязанности народа к иконам сразу оправдалось. Толпа собралась, чтобы узнать, что происходит, и когда икону начали спускать, народ взбунтовался и напал на солдат. Как минимум один из них был убит. Лев ответил арестами, порками и штрафами. С неожиданной скоростью конфликт дошёл и до дальних областей империи. В административной области Эллада (Греция) армия подняла восстание и провозгласила собственного императора, объявив о нежелании подчиняться человеку, борющемуся против икон.

Восстание было недолгим, новый император был схвачен и обезглавлен, однако эмоции продолжали бурлить. Иконоборцы спорили с иконопоклонниками в каждом крупном городе империи, а в Константинополе Лев III выступал с проповедями против «идолопоклонничества». Епископы-иконоборцы удаляли иконы из своих церквей, иконопоклонники писали длинные послания и речи в защиту икон. Монах Иоанн Дамасский написал: «Память о Нём, появившемся во плоти, навсегда впечаталась в мою душу. Или прекращайте поклоняться вообще, или откажитесь от ваших новшеств»?

С точки зрения иконопоклонника философской проблемой, лежащей в основе иконоборчества, было стремление отринуть материю, а христианство превратить в исключительно духовное царство, исключив земное существование бога как фундаментально неправильное. Кроме того, как и все теологические споры, использование икон также имело политический контекст – иконопоклонники обвинили Льва в чрезмерной симпатии к мусульманам, которые отказывались изображать живых существ. По словам иконопоклонника Феофана, Лев находился под чрезмерным влиянием своих учителей-арабов.⁸

Индийские царства VIII века

На западе папа римский Григорий II начал негодовать. Он сам был иконопоклонником, однако даже больше проблемы икон его задевала готовность Льва категорически высказываться по богословским вопросам. Он написал ему так: «Весь Запад… надеется на нас и на святого Петра, князя апостолов, чей образ ты желаешь уничтожить. У тебя нет права издавать догматические законы, твой разум не подходит для догм. Твой разум настроен на битвы и слишком груб для этого»?

Более важным для Льва было то, что папа римский приказал пастве игнорировать указ императора об уничтожении икон. К тому времени лишь немногие города Италии сохраняли преданность византийскому императору, и среди них были южный город Неаполь, порт Венеция на северном побережье Адриатики, Рим и Равенна, где всё ещё жил экзарх. Большей частью остальной Италии правил лангобардский король Лиутпранд. Осуждение со стороны Григория II значило, что теперь у жителей этих территорий появился повод для того, чтобы больше не подчиняться Константинополю.¹⁰

Итальянские города в течение некоторого времени страдали от повышения имперских налогов, и их население радостно встретило это оправдание. Герцог Неаполя предпринял попытку исполнить приказ императора об уничтожении икон, но был убит негодующей толпой. В Равенне экзарх был убит подданными, а в Риме папа римский действовал, все реже заботясь о согласии императора.

Король лангобардов Лиутпранд увидел возможность расширить свои владения за счёт имперских. Он напал на Равенну и захватил ее пристань, но жители Равенны оказали сопротивление, и он не смог пересечь заболоченную равнину. Равенна стала ничейной землёй: она не было способа связаться с Константинополем, не было более здесь и экзарха. Папа римский не противился этому. Он хотел, чтобы лангобарды стали его союзниками в борьбе против тирании императора, и Лиутпранд подпитывал эти надежды.

Союз между ними укрепился с прибытием из Константинополя нового экзарха, которого назначил император Лев. Этот экзарх, по имени Евтихий, высадился в Неаполе (порт в Равенне был недоступен) и отправил Лиутпранду много подарков и денежных взяток, обещая больше, если король лангобардов согласится помочь ему убить папу римского.¹¹

Первое Папское государство

Лиутпранд отказался. Вместо этого он отправился на юг к Риму и захватил здешнее византийское владение – город Сутри, в добавок к окрестным территориям. В 728 году он предложил отдать это владение церкви; данный акт вошел в историю как «Дарение Сутри». По сути, это не было «подарком» – папа Григорий II передал Лиутпранду огромную сумму денег из сокровищницы церкви. Однако все извлекли из этого выгоду. Лиутпранд восполнил затраты на кампанию против Равенны, а у папы оказалось небольшое собственное королевство. Это был первый выход папской власти за пределы Рима, первая Папская область.¹²

Ни критика, ни проблемы в Италии не поколебали решимости императора. В январе 730 года Лев III издал письменный указ об уничтожении икон по всей империи. Когда патриарх Герман отказался поддерживать этот указ, Лев сместил его и назначил нового.¹³

Вскоре после этого Григорий II скончался и его преемник Григорий III созвал церковный совет, который состоялся в 731 году, и отлучил всех иконоборцев от церкви. В ответ на это Лев провозгласил, что оставшиеся в Италии владения Византии отныне подчиняются не папе римскому, а патриарху. Это ещё сильнее отдалило восточную часть церкви от западной.

Лев III скончался в 741 году, оставив после себя потерянные земли, разбитые иконы и недовольных людей, однако после его смерти положение в империи не стало лучше. Его наследником стал двадцатитрёхлетний энергичный сын Константин V, ещё более рьяный иконоборец, чем отец.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 47

Глава сорок восьмая
Аббасиды

Между 724 и 763 годами хазары обращаются в иудаизм, клан Умайядов теряет халифат, а новые халифы, Аббасиды, оставляют мысли о западе

Халиф Язид II, уберегший империю Умайядов от краха, скончался после четырёх лет правления, отмеченных непрекращающимися смутами на приграничных землях. Его брат Хишам занял его место и начал железной рукой наводить порядок во взбудораженной империи, посылая войска как в Хорасан и Армению против восставших новообращённых, так и для сражения с северными хазарами.

В землях к востоку от Адриатики образовался треугольник сил. Углы противостояния были заняты византийским императором и халифом, а на вершине находился хазарский хан Бихар. На протяжении ряда лет он последовательно завоёвывал окружающие земли, и теперь его владения простирались от Чёрного моря до Каспийского, а также далеко на север. Это была колоссальная империя, одна из крупнейших в мире. Хазары отобрали город Ардебиль у арабов, а арабы ответили вторжением на земли хазаров вдоль Волги. Две армии сражались за контроль над Дербентом, портовым городом на побережье Каспийского моря, расположенным как раз между двумя империями.¹

Тем временем хан Бихар заключил великолепный союз: в 732 году его дочь Чичак согласилась креститься, взяла имя Ирина и вышла замуж за императора Константина V.

Несмотря на союз, хазары высоко ценили свою независимость, что стало ясно после того, как примерно в середине столетия хан принял важное решение – о том, что его народ должен обратиться в иудаизм. Понятно, как хан узнал об этой вере – множество иудеев бежали в империю хазаров после попытки Льва III силой обратить их в христианство, а иудейские путешественники и торговцы, несомненно, посещали хазарские города и ранее. Однако чтобы понять мотивы Бихара, нужно читать между строк. В записи, датируемой X веком, утверждается, что византийский император и арабский халиф были одинаково разгневаны решением хана, а послание, написанное одним из иудейских правителей хазаров, содержит уточнения:

«Царь Византии и правитель арабов, прослышав о хане, отправили к нему своих послов с многочисленными богатствами, дорогими подарками, и мудрецов, желая обратить его в свою религию. Однако… правитель тщательно подошёл к сути вопроса, он исследовал и спрашивал, и наконец позвал священника, раввина и кади (специалиста по законам ислама), чтобы они могли взаимно обсудить свои религии… Они начали спорить без видимого результата, и тогда правитель задал вопрос христианскому священнику: „Как ты считаешь, из религий иудеев и мусульман – какая лучше?“. Священник ответил: „Религия иудеев лучше мусульманской“. Тогда правитель задал вопрос кади: „Как ты считаешь, какая религия лучше – христианская или иудейская?“, и кади ответил „Религия Израиля лучше“. После этого правитель сказал: „Итак, вы оба признали собственными словами, что религия иудеев лучше. Поэтому, доверившись милости Бога и силе Всемогущего, я выбираю религию Израиля, веру Авраама“».²

Возможно, хан просто не хотел становиться на сторону своих крупнейших соседей, а потому выбрал третий вариант, как и Зу Нувас двумя с половиной столетиями ранее.

К 743 году Хишам подавил восстания и отразил вторжения в халифат, но победы обошлись ему дорогой ценой. Казна была истощена, и хотя в Хорасане вновь воцарился порядок, он был крайне ненадёжным.³

Когда Хишам скончался от дифтерии, халифат Умайядов тоже начал увядать. Наследником Хишама стал его племянник Валид II, поэт и алкоголик. Не прошло и года, как он был убит своим двоюродным братом. Этот брат занял престол как Язид III, но через шесть месяцев заболел. Перед смертью он назначил наследником своего брата Ибрагима – но до того, как тот смог взять бразды правления в свои руки, из Армении явился полководец Марван с войском, разогнал оппозицию (Ибрагим благоразумно сдался и присоединился к Марвану) и в 744 году в мечети Дамаска провозгласил себя халифом Марваном II. Затем он переместил столицу Омейядского халифата в Харран, ближе к освоенной им территории в Армении.⁴

Ему почти удалось восстановить империю. Она не слишком долго находилась под плохим руководством, и двадцать лет порядка, установленного Хишамом, дали положительные результаты. Однако Константин V использовал эту возможность для нападения. Пока Марван продолжал сражаться за власть внутри страны, Константин вторгся в Сирию и разбил арабский флот в морском сражении 747 года.

Одной из причин поражения стало внутреннее сопротивление власти Марвана. Как и его предшественники, Марван был Умай-ядом. Со времени смерти зятя Мухаммеда Али в 661 году, титул халифа доставался представителям клана Бану Умайя, к которому принадлежал старый друг Мухаммеда, Усман. Халифы Умай-яды правили арабской империей, как арабы. Почти сто лет завоевания арабов прочнее всего цементировались арабской культурой – арабский язык, арабские чиновники на высоких постах, бюрократическая система, поддерживавшая подушный налог, собираемый с не-арабов. И конечно, поклонение Аллаху было нераздельно переплетено с арабским языком и культурой. Однако беспристрастный анализ показывает, что халифы Умайяды были более политиками, чем пророками, более военачальниками, чем почитателями бога.

Поэтому, когда политическая и военная удача обернулась против них, хватка их власти ослабла. По словам историка Хью Кеннеди, «за девяносто лет после смерти Али многие недовольные мусульмане пришли к выводу, что проблемы общества не будут решены, пока власть не окажется в руках Священной Семьи» — то есть родного клана Мухаммеда.⁵

В тот же год, когда случилось великое поражение на море, Марван столкнулся с беспорядками в Сирии и ещё одним восстанием в Хорасане. Некоторые из мятежников желали, чтобы власть принял потомок Али; со времён смерти Али внутри ислама создалось влиятельное течение, сторонники которого настаивали, что только человек, обладающий кровью Али, достоин стать его наследником – это мнение основывалось на убеждении, что потомок Али будет способным правителем в силу духовных, сверхъестественных причин. Последователи этого течения назывались «пшат Али», партией Али, откуда их наименование «шииты». Другие, желавшие обрести более широкие возможности, считали, что достаточно будет отдать власть в руки родного клана Мухаммеда, Бану Хашим. Они назывались хашимитами.⁶

Вскоре восстание распространилось из Хорасана по всей провинции, и она вышла из-под контроля Марвана. В конце 749 года хашимиты собрались в Куфе и избрали халифом Абу аль-Аббаса, происходящего из клана Мухаммеда. Абу аль-Аббас мог отследить свою родословную вплоть до дяди Мухаммеда, но его избрание не было единодушным: повстанцы-шииты всё ещё надеялись увидеть на троне потомка Али и отказывались поддерживать Абасса. Но даже без поддержки шиитов Аббаса аль-Аббасу удалось собрать немалую армию повстанцев.

Марван II собрал армию численностью почти в сто тысяч человек и, покинув свою столицу Харран направился в Хорасан. Он встретил Абу и его сторонников к востоку от Тигра в начале 750 года. Армия повстанцев сражалась за общее дело, а воины Марвана по большей части были новобранцами, не желавшими идти в бой. Войско Умайядов сперва отступило, а затем рассеялось. Сам Марван был вынужден спасаться бегством. Он отправился сначала в Сирию, потом на юг в Палестину, затем ещё дальше на юг, в Египет, где пытался вновь собрать армию.

Тем временем Абу аль-Аббас направил конные отряды с поручением найти и уничтожить оставшихся Умайядов. Внук Хишама и наследник халифа, двадцатилетний Абд ар-Рахман, жил в Дамаске с семьёй. Узнав о поражении, он бежал на восток с братом и слугой-греком, надеясь, видимо, спрятаться в какой-нибудь неприметной деревушке на старой территории Персии. Люди аль-Аббаса нагнали их на берегах Евфрата. Абд ар-Рахман бросился в воду и поплыл, но его брат замешкался. Воины аль-Аббаса обезглавили его и оставили тело незахороненным на берегу.⁷

Но Абд ар-Рахман добрался до другого берега, как и его слуга-грек. На этом они не остановились и, видимо, сменили курс, так как вскоре прибыли в Египет, а оттуда отправились на запад через Ифрикию – Египет не был безопасным местом. Марван, старавшийся собрать армию в Египте, в августе был захвачен спящим в одном из египетских храмов. Оставленный почти всеми своими последователями, он оказал сопротивление отряду аббасидских воинов и был убит у двери. Его голову послали аль-Аббасу, который к этому времени уже заработал прозвище «Убийца».⁸

Аль-Аббас правил из Куфы, сделав этот город новым центром своего халифата. Он внес собственный вклад в обеспечение своей безопасности. Он пообещал, что дарует амнистию всем оставшимся членам рода Умайядов и вернёт их имущество, если они поклянутся ему в верности. Историк того времени упоминает, что произошло: девяносто ничего не подозревавших мужчин и женщин пришли на пир, но прежде, чем они приступили к еде, стража аль-Аббаса окружила их, и Умайяды были убиты все до единого.⁹

Новый халиф из рода Аббасидов был вынужден решать проблему с нападениями на далёкие восточные и западные области своей страны.

Первая угроза пришла с востока. В течение нескольких лет Гао Сянь-чжи, полководец династии Тан, служивший блистательному императору Тан Сянь-цзуну, медленно продвигался по азиатскому плато и дошел вплотную до восточных областей империи арабов в Согдиане, к востоку от Амударьи. Силы Умайядов, слабые и неорганизованные, не смогли остановить его, и теперь стотысячная армия Аббасидов двинулась на восток, чтобы встретить вторжение.

Гао Сянь-чжи шёл быстро, налегке, и его армия из тридцати тысяч человек не могла сравниться с силами арабов. В битве при Таласе в 741 году аббасиды победили китайское войско, прекратив попытки Тан взять под контроль Центральную Азию. Силы Гао были практически уничтожены, уцелело лишь несколько тысяч. Не имея достаточного количества людей для контрнаступления, Гао Сянь-чжи отправился домой.

Битва при Таласе

Халиф-убийца скончался в 754 году, новым халифом стал его брат аль-Мансур. Аль-Аббас правил в Куфе, но аль-Мансур переместил столицу в небольшой городок Багдад, местоположение которого было стратегически выгодным. Эти выгоды аль-Мансур обозначил так: «Вот Тигр – больше между нами и Китаем ничего нет. По Тигру прибывает всё, что может подарить море, а вот Евфрат, по которому прибывает всё из Сирии и окружающих её местностей». Он начал активную застройку, превращая мелкий городок в имперскую столицу.¹⁰

Эти перемены свидетельствовали о том, что отныне интересы аль-Мансура сконцентрированы на востоке, и когда над западными областями халифата нависла новая угроза, он не особо старался её отразить. В 756 году беглый наследник Умайядов Абд ар-Рахман прибыл в Аль-Андалус. За шесть долгих лет он проделал путь через Северную Африку к последней умайядской провинции мусульманского мира.

Он отправил послание умайядскому губернатору Аль-Андалуса, Юсуфу аль-Фихри, объявляя о том, что прибыл с намерением вступить во владение Аль-Андалусом по праву наследования. Послание не было встречено с восторгом. После того, как Аббасиды захватили власть, Юсуф правил как независимый властитель, и его не устраивал тот факт, что на горизонте появился ещё один человек с претензией на власть. Он отклонил требование Абд ар-Рахмана.

Два полководца сошлись в битве у Кордовы. Абд ар-Рахман победил, обезглавил Юсуфа и стал де-факто халифом Аль-Андалуса. Однако он не провозгласил себя халифом, а принял титул более низкого ранга – «эмир Кордовы». Это соответствовало европейскому князю или принцу, а отнюдь не королю. Но всё же это был первый мусульманский правитель, полностью независимый от халифата.

В 763 году аль-Мансур отправил армию в Аль-Андалус в попытке вернуть провинцию во владения империи Аббасидов. Когда Абд ар-Рахман дал отпор и одержал победу, аль-Мансур решил, что наиболее мудро будет оставить Аль-Андалус Умайядам и сосредоточиться на проблемах, нависавших с востока.

Халифы рода Умайядов понемногу сдвигали центр своих усилий все ближе к Средиземному морю, пока не остановились в Сирии, неподалеку от прежнего центра исламской империи. Однако Аббасиды перебазировались на земли, ранее принадлежавшие Персии, таким образом отделив себя немалым расстоянием от западных областей империи.¹¹

При этом они все более тяготели к авторитарной власти. Аль-Мансур, как и его брат, начал свое правление с убийства – он устранил нескольких значительных шиитских лидеров, отказавшихся поддерживать власть Аббасидов. Он продолжал править так же, как и начал, без милости и пощады. Он организовал сеть шпионов, докладывавших ему о несогласных с ним людях. Его врагов избивали, сажали в темницу и казнили. Его система разведки была настолько пугающе эффективна, что ходили слухи, будто он обладает волшебным зеркалом, предупреждавшим о заговорах и подготовке восстаний.¹²

Ранний период халифата Аббасидов

В центре Багдада, где находилась резиденция халифа, появлялось всё больше и больше богато украшенных домов – целый комплекс, в котором владыка арабов со своей семьёй жил, окруженный королевской роскошью. В представлении аль-Мансура духовная власть все отчетливее отходила на второй план после политических амбиций, и халиф Аббасидов всё более походил на обыкновенного императора.¹³

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 48

Глава сорок девятая
Карл Великий

Между 737 и 778 годами папа римский производит помазание на царство короля франков, король франков защищает папу, а железный венец ломбардов достается Карлу Великому

В 737 году «ленивый» король франков Теодорих IV скончался, и Карл Мартелл не потрудился назначить нового правителя. Он был майордомом франков – dux et princeps francorum, а также имел репутацию самого выдающегося христианского воителя на всем пространстве бывших римских земель, и он обладал большей властью, чем кто-либо ещё на Западе – возможно, за исключением короля лангобардов Лиутпранда.

Поэтому, когда папа римский Григорий III поссорился с Лиут-прандом в 738 году, он обратился за помощью к Карлу Мартеллу Спор начался с герцога Сполето, отказавшегося исполнить приказ короля лангобардов и бежавшего в Рим в поисках убежища. Когда папа отказался выдать его королю, Лиутпранд выразил своё негодование, отобрав и присвоив части новой Папской области. Будучи отрезанным от Константинополя, Григорий не мог рассчитывать на помощь оттуда, поэтому он отправил письмо Мартеллу:

«В нашей великой скорби мы подумали, что необходимо тебе написать. Мы больше не можем переносить преследования со стороны лангобардов… ты, сын мой, получишь благословение и от князя апостолов сейчас, и в будущем, пред лицом Господа, если окажешь быструю помощь церкви и нам. Люди должны почувствовать веру, любовь и единство нашей цели в защите престола Святого Петра и его народа. Сделав это, ты заслужишь неувядающую славу при жизни и вечную жизнь на небесах».¹

Это письмо делает Григория одним из первых провозвестников будущих крестовых походов, главной целью которых было спасение, гарантируемое тем, кто сражается во имя церкви. К сожалению, с Карлом Мартеллом это не сработало. «Вождь и предводитель франков» отправил Григорию ценный подарок, но отказался принимать участие в распре. Они с Лиутпрандом как минимум однажды сражались плечом к плечу, и война с лангобардами не принесла бы ему никакой выгоды (Карл явно не был убеждён рассуждениями Григория о спасении души).²

Противостояние в Италии продлилось ещё несколько лет и закончилось со смертью всех его участников: Карл Мартелл и Григорий скончались в 741 году, а Лиутпранд – в 744, ухитрившись, на удивление всем, пробыть королем тридцать два года.

Обращение Григория к Карлу Мартеллу с просьбой о помощи продемонстрировало изменения в политической ситуации. В мире, где исчезла защита византийского императора, римские епископы, предоставленные самим себе, были вынуждены заключать союзы с любым, кто согласится их защищать.

В 751 году были ликвидированы даже номинальные претензии императоров на власть над Италией. Лангобарды под водительством нового агрессивного короля Айстульфа взяли Равенну и захватили в плен последнего экзарха. Несколько областей Италии остались верны императору – например, Венеция всё ещё считалась византийской, но византийской администрации на полуострове больше не было. У Константинополя не осталось здесь представителя, Венеция и другие города были вынуждены перейти на самоуправление, и папа римский мог положиться только на себя.

Однако новый «герцог и вождь франков», в отличие от Карла Мартелла, был готов защищать Рим от враждебных лангобардов – в обмен на услугу.

После смерти Карла Мартелла власть над франками унаследовали двое его сыновей: Карломан и Пипин Младший. Карломан стал майордомом Австразии, а Пипин – Нейстрии. Братья сочли нужным возвести на трон франков, пустовавший более семи лет, подставное лицо. Их выбор пал на Хильдерика III. Он являлся сыном предыдущего короля, но его происхождение в целом было несущественно, так как он не принимал участия в управлении страной.

Карломан вскоре тоже устранился от дел. В 747 году, в возрасте сорока лет, он оставил жену и детей на попечение младшего брата и отправился в Рим, чтобы стать монахом. Так сбылась мечта всей его жизни. По словам Фредегара, все годы, проведенные им в роли правителя Австразии, его не покидала «жажда созерцательной жизни». Согласно биографу Карла Великого, Эйнхарду, Карломан поначалу поселился в монастыре около Рима, но его постоянно беспокоили приходящие его проведать знатные франки. Поэтому вскоре после своего посвящения он отправился на гору Монте-Кассино, в монастырь, основанный самим Бенедиктом, где строго соблюдали правила тишины и уединения. По словам Эйнхарда, «там он провёл в религиозной жизни весь остаток своего земного существования».³

В результате Пипин Младший остался единственным майордомом: в 751 году он решил сместить Хильдерика и самому занять трон. Однако укоренившееся почтение к королевской крови заставило его искать более высокой санкции в оправдание захвата власти.

Поэтому он отправил двух своих людей в Рим с коротким сообщением для папы римского Захария, ставшего преемником Григория III. Официальные хроники франкских королей, «Annales Regni Francorum», описывают это событие сжато:

«[Они] были отправлены к папе Захарию, чтобы спросить – хорошо ли, что во Франции есть короли, не обладающие королевской властью. Папа Захарий ответил Пипину, что королём лучше называть того, у кого на самом деле есть королевская власть. Во избежание смуты и беспорядка он настоял своей апостольской властью на том, что Пипина следует провозгласить королём».⁴

Столкнувшись с враждебностью Айстульфа, Захарий предпочёл обменять согласие церкви на защиту от лангобардов.

Пипин приказал постричь Хильдерика III в монахи и отправил его в монастырь, где тот через пять лет скончался, став последним из династии Меровингов. Пипин стал родоначальником новой династии, Каролингов, и был коронован в городе Суассоне по новому ритуалу, включавшему помазание священным елеем на манер ветхозаветных царей.^[107]

Захарий скончался в 752 году, но его наследник Стефан II сумел занять позицию, позволявшую ему пожать плоды коронации Пипина. В 754 году он отправился на север в земли франков и заново произвел помазание Пипина; этот обряд был продуман еще тщательнее и включал также помазание как наследников его сыновей – семилетнего Карла и трёхлетнего Карломана. В то же время, если верить анонимному дополнению к «Истории франков» Григория Турского, «он обязал всех франкских князей под страхом отлучения от церкви и интердикта^[108] в будущем избирать королём только тех правителей, которые получат благословение его святейшества понтифика».⁵

Таким образом, папа связал власть королей франков с властью папы римского, и король Пипин ответил тем, что перешёл через Альпы в Италию, изгнал Айстульфа из папских земель и прежних владений экзарха, и отдал все эти земли папе. Армия Айстульфа была разбита, а сам он был вынужден признать Пипина своим повелителем. После падения смерти Айстульфа при падении с коня на охоте в 756 году Пипин избрал знатного лангобарда Дезидерия на должность следующего короля Италии. За какую-то половину десятилетия он стал не только королём франков, но и де-факто королём Италии.⁶

Стефан II также не остался без выгоды. Под его властью оказалась теперь значительно расширенная область, включавшая Рим и старый имперский центр в Равенне. Чтобы оправдать свою власть над этими землями, он представил Пипину документ, якобы написанный Константином в IV веке и с тех пор хранившийся в архивах церкви. В этом документе Константин писал, что тогдашний папа Сильвестр тайно исцелил его от проказы. В благодарность это Константин провозгласил, что папский престол должен возвыситься более, чем империя и земная власть. Папа римский впредь должен повелевать четырьмя главными престолами (церкви) – Антиохией, Александрией, Константинополем и Иерусалимом, а также божьими церквями во всём мире, а сам Константин «передает папе Рим, а также все провинции, районы и города Италии мы оставляем как наш неприкосновенный подарок ему и его преемникам».⁷

Этот документ явно сочинил некий талантливый клирик, и чернила на нём едва успели высохнуть. Пипин, который не был глупцом, без сомнения, понимал это. Однако папы дали ему власть, которой он жаждал, и в ответ он хотел наградить папу властью над Римом и окружающими областями. Эта подделка, известная как «дар Константина», придала сговору сомнительную видимость законности. Однако пока никто не принимался дотошно изучать этот «документ», фальшивка вполне сносно служила интересам всех задействованных лиц.

Через пять лет после того, как Аль-Андалус стал полностью независим от Багдада, король франков Пипин скончался. Он оставил корону на равных правах своим сыновьям Карлу, которому исполнился двадцать один год, и восемнадцатилетнему Карломану.^[109] Оба наследника были помазаны вместе с ним в 754 году и имели право выдвигать претензии на власть с божьего одобрения. Они разделили управление империей, но не по привычной австразийско-нейстрийской традиции. Вместо этого Карл правил северными землями и побережьем, а Карломан взял под контроль южные территории.

Через два года после восхождения на трон Карл женился на дочери Дезидерия, короля лангобардов, которого посадил на трон Пипин. Эйнхард писал: «Никто не знает, почему, но он отпустил свою жену через год». Вместо неё король взял в жёны Хильдегарду, девушку из германского племени алеманнов, которой исполнилось всего тринадцать лет. Это дало ему полезную связь с восточными областями империи, где жили беспокойные алеманны, но, естественно, привело в негодование короля лангобардов, который предложил Карломану объединиться для низвержения Карла. Однако в 771 году, когда план уже был составлен, Карломан скончался.^8[110]

Королевство Карла Великого

Теперь Карл правил как единоличный монарх всех земель франков. Почти сразу он начал расширять территорию империи завоеваниями. В 772 году он отправился сражаться с саксами на другом берегу Рейна. Он пока не заглядывался на юг, где Дезидерий всё ещё планировал нападение. Сначала Карл хотел расширить империю на север – земли к северу от Рейна были богаты, а саксонские племена не были сплочены. Они состояли из трёх главных ветвей – центральные саксы на реке Везер, остфальские саксы на Эльбе и вестфальские ближе к побережью; но они редко сражались сообща.⁹

Карл начал наступление на саксонские земли в 772 году и с боем прошёл, сминая неорганизованное саксонское противостояние, до Тевтобургского леса, где приказал своим людям уничтожить главнейшую святыню саксов – Ирминсуль. Это была высокая колонна из ствола дерева, символизировавшая Великое Древо, поддерживающее небесный свод. Карл хотел показать саксам, что, как король, назначенный Господом, он обрел господство и над ними, и над их богами. Однако уничтожение святыни Ирминсуля ещё долго сказывалось в его жизни. Саксы были недостаточно объединены политически, чтобы оказать сильное сопротивление, но они обладали единой системой религиозных верований, и уничтожение Ирминсуля осталось в их памяти на многие десятилетия.¹⁰

Временно оставив саксов, Карл вернулся домой и начал приготовление к походу в Италию. На следующий год он отправился туда с целью наказать Дезидерия за его заговоры и интриги и захватить полную власть над полуостровом.^[111] Дезидерий с армией лангобардов встретил его на севере Италии, но был вынужден отступить в свою столицу Павию, где и был осаждён. Осада продолжалась почти год. По словам биографа, Карл «не прекращал усилий, пока не истощил Дезидерия и не заставил сдаться».¹¹

Дезидерий с семьей попал в плен, Карл не казнил его – всех пленников постригли в монашество и разослали по монастырям на франкской территории. Только сын и наследник Дезидерия бежал в Константинополь, где нашёл пристанище при императорском дворе. В возрасте 27 лет Карл стал королём всех франков и лангобардов Италии. В 774 году он получил железную корону лангобардов (названную так из-за того, что лангобарды верили, будто железный венец, встроенный в неё, сделан из одного из гвоздей с креста Христа), и королевство лангобардов прекратило своё существование. Это была первая из великих побед, расширяющих империю, которые принесли Карлу прозвище Великий или «Шарлемань».^[112]

Воодушевленный своими победами на северо-востоке и юго-востоке, Карл обратил своё внимание на юго-запад.

Захват Абд ар-Рахманом эмирата Кордовы устроил не всех мусульман в Аль-Андалусе. В 778 году группа диссидентов в северо-восточной части Аль-Андалуса, возглавляемая управляющим этой областью Сулейманом аль-Араби, пригласила Карла помочь им избавиться от власти Умайядов. Заговорщики пообещали, что город Сарагоса, располагавшийся глубоко в пределах эмирата, откроет ему свои ворота и предоставит базу

Это приглашение выглядело заманчиво, но кампания окончилась плачевно. Карл прошел в Сарагосу со своими людьми, предполагая дальнейшее завоевание Аль-Андалуса. Однако, когда он прибыл к стенам города, губернатор Сарагосы, который до того момента состоял в союзе с Сулейманом и его сторонниками, передумал и отказался впустить Карла. Франки разбили лагерь и оставались у городских стен в течение нескольких недель, но ворота не открывались. Без защиты городских стен Карл был вынужден отступить обратно через Пиренеи. Он был разъярён и по пути ограбил крепость Памплону.

Как и уничтожение Ирминсуля, это было просчётом с его стороны. Памплона не находилась под непосредственным контролем эмира Кордовы, ею владели васконы – племя, жившее в Испании задолго до прихода римлян и пережившее вторжение римлян, нападение вестготов и прибытие арабов.^[113] Васконы были упорными, независимыми и находчивыми, и они отомстили Карлу, когда возвращался через горы в своё королевство. В Ронсевальском ущелье они атаковали хвост франкской колонны, уничтожили телеги с поклажей и перебили арьергард «всех до единого». Они были легко вооружены и опытны в ведении боя в горах, и после битвы растворились в складках местности. Франки, обременённые доспехами и оружием, не могли их преследовать.¹²

Засада произвела сокрушительное впечатление на Карла Великого, так как многие его командиры и личные друзья во время нападения васконов находились в хвосте колонны. Среди них был человек, которого Эйнхард зовёт «Роланд, властелин бретонских болот» – он управлял франкскими территориями на западном побережье в устье Луары. В результате потрясение, оставшееся в памяти людей, оказалось непропорционально значению этого инцидента, в действительности не повлекшего за собой катастрофических последствий. Об этой незначительной стычке стали рассказывать очень эмоциональные истории, и со временем в сознании потомков она превратилась в судьбоносное сражение. Роланд стал героем первого французского эпоса – «Песни о Роланде», написанной в XII веке и превратившей кровавое столкновение в тайный сговор между арабами из Сарагосы и предателем из войска Карла. В эпосе четыреста тысяч арабов напали на арьергард франкской армии, а Роланд отказывался дуть в рог, пока не исчерпал своих сил до последнего. Когда он наконец подал сигнал, Карл примчался из авангарда, но сила звука рога сокрушила череп Роланда.

После этого Карл с божьей помощью отомстил арабам: «Для Карла Великого чудо сотворил Бог, остановив движение солнца. Язычники бежали, и франки гнались за ними по долине Теней, нанося смертельные удары».¹³

В действительности же битва в Ронсевальском ущелье всего лишь положила конец претензиям Карла Великого на завоевание Аль-Андалуса, и он больше не переходил Пиренеи.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 49

Глава пятидесятая
Мятеж Ань Лу-шаня

Между 751 и 779 годами блистательный император влюбляется в свою невестку – и теряет ее вместе с престолом

Когда Гао Сянь-чжи вернулся домой после битвы при Таласе, он обнаружил, что его императору грозит опасность.

Тан Сюань-цзун находился у власти в течение сорока лет, руководя государством Тан в наиболее блестящий период его существования. Империя пербывала на высшем уровне своей мощи и на максимуме расширения. Искусства процветали. Танский фарфор, тонкий и прозрачный, как стекло, ценили все страны, покупавшие товары на торговом пути, протянувшемся от Китая к западу – Великом Шёлковом пути. Художник У Дао-цзы создавал настолько захватывающие портреты и фрески, что ходили слухи, будто он нарисовал на одной из своих картин дверь, открыл и вошёл в неё. Поэты Тан складывали стихи, пережившие века. Ли Бо, известный по всей империи, писал в новом стиле, размеренном и ровном:

Разрежь воду мечом – и она продолжит течь.

Залей печаль вином, и она усилится.

Желанья наши не исполняются с течением жизни.¹

Ван Вэй, поэт и художник, создавал короткие катрены^[114], описывая простые истины и состояния природы так, что заставлял читателя искать скрытое за ними более глубокое значение. Вот, например:

Утренний дождь.

Пыль стала сырой.

Двор постоялый.

Ивы ярче, свежей.

Очень прошу:

Выпьем по чарке второй.

Пройдя перевал,

Вам дальше не встретить друзей.²

Однако расцвет искусства при дворе не мог замаскировать появление гнили в самых корнях государства. Блистательный император, которому было уже без малого семьдесят лет, воспылал страстью к жене своего сына, Ян Гуй-фэй, и дошел до состояния одержимости. Её двоюродный брат, Ян Гуо-чжон, получал всё больше и больше полномочий при дворе благодаря её влиянию. Она испытывала нежные чувства (возможно, чрезмерно нежные) к офицеру Ань Лу-шаню – и император послушно награждал Ань Лу-шаня всё большей и большей властью.

Император уволил канцлера Чжан Цзю-лина, получившего этот пост после сдачи государственных экзаменов. Чжан Цзю-лин был знаменит мудростью, аскетизмом и строгими моральными принципами. О нем рассказывали, будто однажды на день рождения императора он преподнес ему не подарок, а совет. На его место назначили честолюбца с диктаторскими замашками – аристократа Ли Лин-фу.³

Расширение границ империи тоже обходилось дорогой ценой. Император развязывал одну военную кампанию за другой, а негодование в народе росло. «Белые кости – единственные злаки этой пустыни», – написал Ли Бо после продолжительной войны с северными варварами.

…. Но, как и раньше, кончен ратный труд,

И кони,

Сбросив мертвецов, бегут […]

Степные травы пыльные лежат.

А полководец —

Кто он без солдат?

Лишь в крайности оружье надо брать —

Так мудрецы

Нам говорят опять. ^[115]4

Чем больше погружался император в свою личную жизнь, тем больше власти забирали себе военачальники – по мере того как количество сражений приумножалось. В 751 году, когда Гао Сянь-чжи сражался с арабами на дальнем западе, кидани вновь вторглись на север, и потребовался год, чтобы изгнать их. Перемирие с Тибетом распалось, и участились нападения тибетцев на центрально-азиатскую границу.

В конце того же года юго-западное государство Наньчжао, подконтрольное династии Тан, подняло восстание. Население его представляло собой конгломерат из шести племён, известных китайцам под именем «бай», занявших земли вокруг озера Эрхай. Как и множество других новорожденных народов, они могли проследить свое происхождение от момента, когда агрессивные инстинкты одного из вождей, Пилогэ, подтолкнули его к завоеваниям. Всего двадцатью годами ранее Пилогэ не только провозгласил себя правителем над всеми шестью племенами, но и сжёг заживо вождей остальных племён. Его взлёт был настолько стремительным, что через какие-то десять лет после захвата власти ему удалось женить своего внука на принцессе династии Тан.

Блистательный император Тан воспринимал растущее княжество Пилогэ как необходимый щит между его империей и враждебными воинами Тибета, и поэтому одарил Пилогэ титулом. Он даже пригласил нового правителя и его внука отметить свадьбу в Сиане. Однако теперь наследник Пилогэ, Гэло-фэн, решил воспользоваться слабостью, которую подметил в династии Тан, и напасть. Губернатор юго-западных территорий Тан отправил против него армию, но Гэло-фэн с армией бай нанёс ему неожиданное и крайне досадное поражение.⁵

Новые царства и династия Тан. Начиная с VIII века Великая Китайская стена играет все менее важную роль, поэтому далее на картах она указываться не будет

Через несколько месяцев министр-аристократ Ли Лин-фу скончался, и Ян Гуй-фэй использовала своё влияние, чтобы сделать своего двоюродного брата Ян Гуо-чжона канцлером. Это был вполне приемлемый вариант – Ян Гуо-чжон был честолюбив и не отказывался «продвигать» своих родственников по службе, но оставался верен императору. Как только он взялся за внутренние дела правительства, его крайне взволновало расположение его двоюродной сестры к полководцу Ань Лу-шаню. По его мнению, полководец был не только амбициозен, но и беспринципен, и мог замышлять недоброе в отношении престола.⁶

В 754 году вторая победа Наньчжао дала Ань Лу-шаню шанс. Многочисленное войско Тан под управлением другого генерала было отправлено на юг, чтобы наказать Гэло-фэна за нападение на юго-западную границу, но в битве при Сягуане оказалось разбито. Почти все выжившие в битве погибли от эпидемии при отступлении домой. Говорили, что в войне с небольшим южным государством пало двести тысяч солдат, и это только усилило гнев и недовольство в других частях армии, уже раздраженной проигрышем в битве при Таласе тремя годами ранее.

В 755 году Ань Лу-шань открыто провозгласил себя соперником блистательного императора, сделав собственной столицей Фаньян – северный город с военным гарнизоном, где несколько лет располагалась его ставка. У него под началом была стотысячная армия, состоявшая из хорошо обученных воинов и всадников из народа киданей, нанятых на севере. Они последовали за ним на юг вдоль Хуанхэ к крепости Лоян, центру управления востоком империи, и захватили её без труда. Там Ань Лу-шань задержался, дав армии отдохнуть, готовясь к нападению на Сиань.⁷

Император разгневался. Он отдал Гао Сянь-чжи, который командовал в битве при Таласе, приказ выступить против Ань Лу-шаня, и когда полководец-ветеран не добился немедленного успеха, император его обезглавил. Чтобы успокоить императора, преданный ему канцлер Ян Гуо-чжон составил план грандиозного фронтального наступления вопреки рекомендациям военных советников, которые предлагали окружить повстанцев, отрезать от поступлений провианта и подкреплений и взять измором.

В летнюю жару июля 756 года, через шесть месяцев после падения Лояна, армия Тан отправилась на встречу с повстанцами – и была разбита. 180 тысяч человек пало в битве, оставив Сиань без защиты. Император и канцлер бежали на запад. Через десять дней после битвы Ань Лу-шань прибыл в столицу и занял её, практически не встретив сопротивления.

Во время бегства гвардия императора обернулась против канцлера. Солдаты обвинили его в случившихся катастрофах и, несмотря на возражения императора, схватили и убили Ян Гуо-чжона и его сына. Затем они потребовали, чтобы император выдал им для казни свою супругу, прекрасную Ян Гуй-фэй. Ведь она помогла своему двоюродному брату прийти к власти, и, по их мнению, её помощь брату и Ань Лу-шаню стала причиной падения власти Тан.

Император медлил, возражал и отказывался, но потом понял, что у него нет выхода. Вместо того, чтобы отдать супругу разъярённым солдатам, он приказал своему верному придворному евнуху убить её быстро. Его печаль стала знаменитой через полвека благодаря поэту Во Цзюй-и^[116]:

«Рукавом заслоняет лицо государь,

сам бессильный от смерти спасти.

Обернулся, и хлынули слёзы и кровь

из его исстрадавшихся глаз…

Разнося над селеньями жёлтую пыль,

вечный ветер свистит и шумит.

Много лет небесам, долговечна земля,

но настанет последний их час.

Только эта печаль – бесконечная нить,

никогда не прервётся в веках»?

Император удалился в южный город Чэнду, непрестанно оплакивая своё горе.

Восстание Ань Лу-шаня окончилось плохо и для императора, и для самого мятежника. В 756 году сын и наследник императора, Су-цзун, заставил старого и сломленного отца отречься от престола и провозгласил свое право на трон, оставаясь в изгнании. Тем временем в Сиане Ань Лу-шань провозгласил себя императором Янь. Однако он заболел странной болезнью, из-за которой страдал от крупных и крайне болезненных волдырей на лице. Он стал крайне нетерпелив, у него начались параноидальные приступы, и в 757 году, после нескольких месяцев непредсказуемого и жестокого поведения, он был убит ночью одним из собственных слуг.⁹

Сын Ань Лу-шаня продолжил дело отца, но в конце того же года Тан Су-цзуну удалось войти в Сиань со своими войсками и изгнать оставшихся повстанцев. Впрочем, борьба на этом не завершилась. Противостояние продолжалось в течение следующих шести лет, произошел целый ряд безуспешных стычек. В 762 году Тан Су-цзун скончался от сердечного приступа, и только его сыну Дай-цзуну в 763 году удалось подавить остатки мятежа Ань Лу-шаня.¹⁰

Однако устрашающая соседей сила империи Тан была сломлена. Почти вся пограничная стража была вовлечена в гражданскую войну на той или иной стороне, и границы империи начали разваливаться. В конце 763 года, когда император Дай-цзун и его полководец находились в Лояне, устраняя последние очаги мятежа, тибетские войска прошли к Сианю, ограбили город и убрались восвояси. В следующем десятилетии набеги с юго-запада, из Тибета, стали ежегодным явлением.¹¹

На севере и северо-западе граница не менее серьезно страдала от нападений уйгуров. Уйгуры прежде были вассальным племенем восточно-тюркского каганата, но отделились от своих повелителей и организовали собственное государство со столицей в городе Орду-Балык. Как Су-цзун, так и его сын Дай-цзун нанимали уйгуров для помощи в сражениях с повстанцами, и плата за эти услуги значительно увеличила богатство уйгуров. Они получили определённые знания о китайском письме из текстов, захваченных вместе с сокровищами в Сиане и Лояне, и на их основе создали собственную письменную систему Привнесенная извне культура послужила той искрой, которая, разгоревшись, мало-помалу превратила воинственные племена кочевников в более стабильное государственное объединение.¹²

К северо-востоку от империи объединённое корейское королевство Силла правило всем полуостровом под предводительством короля Кёндока. Огонь гражданской войны в Китае опалил и его. Короли Силлы добились объединения с помощью войск Тан, и они по-прежнему нуждались в поддержке, так как у их власти над полуостровом были соперники. Выжившие представители уничтоженного Когурё поселились на севере, где заключили союз с полукочевым племенем мукри и основали новое королевство Бохай (или Пархэ). После восстания Ань Лу-шаня король Бохая Мун воспользовался ослаблением Тан для завоевания окружающей территории, и вскоре Бохай стал даже крупнее, чем объединённая Силла к югу от него.¹³

Непрерывные военные действия на границах заставили население империи Тан переместиться с севера и запада в центральные и южные регионы. Ко времени кончины Дай-цзуна в 779 году империя Тан потеряла все свои владения в Центральной Азии. Торговые пути, ведущие к западу, были заблокированы. Власть полководцев, призванных защищать сократившиеся границы, росла, и ни император, ни его министры не могли уследить за их растущей независимостью. Окружающие государства – Тибет, Нань-чжао, Уйгурия, Бохай, объединённая Силла – значительно изменились. Восстание Ань Лу-шаня изменило не только китайскую династию Тан, но и политический ландшафт всего континента.¹⁴

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 50

Глава пятьдесят первая
Imperator et Augustus

Между 775 и 802 годами императрица Ирина захватывает власть в Константинополе, а Карл Великий побеждает своих соседей ради царствия Божьего и позволяет короновать себя императором

За три десятилетия пребывания на византийском троне Константин V видел многое. Он наблюдал за продолжавшимися конфликтами между иконоборцами и иконопоклонниками. Он видел конец халифата Умайядов и начало правления Аббасидов. Он стал свидетелем падения византийской власти в Италии и ухода Рима из-под контроля Константинополя. Он слышал новости о коронации Пипина Младшего как первого короля из рода Каролингов и о взлёте власти Карла Великого. Он взял в жены хазарку, пережил налёты аваров и вторжения арабов.

В 775 году на тридцать четвёртый год правления, он начал планировать войну с первой Болгарской империей.

Болгары были в какой-то степени союзниками Византии – с тех пор, как Тервел со своими войсками в 718 году помог Льву III отбить осаду Константинополя. Однако привычка Константина отправлять военнопленных (захваченных в основном в битвах с арабами) на поселение во Фракию, в неприятной близости от границы Болгарии, раздражала болгарских ханов.

В ответ болгарские войска начали вторгаться в византийские земли. Константин V решил, что болгар нужно усмирить. Однако в сентябре, уже начав подготовку к кампании против болгар, он заболел тем, что Феофан назвал «чрезвычайно сильным воспалением» ног, которое сопровождалось лихорадкой. Император умер на четырнадцатый день месяца, крича, что сгорает живьём.¹

На некоторое время о плане вторжения в Болгарию забыли. Наследником Константина стал его сын, полу-хазарин Лев IV, забросивший планы покорения Болгарии ради сохранения своего трона. У него было пять единокровных братьев, сыновей его отца от третьего брака, и они представляли немалую угрозу его власти. Едва взойдя на трон, Лев был вынужден изгнать двоих из них, узнав, что они затеяли заговор с целью сместить его. Затем он начал планировать поход в Сирию против арабов, которых расценивал как более значительную угрозу, чем болгар.²

Однако он так и не отправил войска в бой, скончавшись в 780 году, после всего лишь пяти лет правления. Новым императором стал его девятилетний сын Константин VI. Мать мальчика сделалась его регентом. Её звали Ирина, как и её хазарскую свекровь, но она происходила из старой афинской семьи.

Для нового халифа Аббасидов, аль-Махди, сына аль-Мансура, малолетство императора и регентство женщины в Константинополе означали фатальную слабость империи. Он организовал новое нападение на Малую Азию и в рекордно короткое время изгнал отсюда византийские войска, пройдя до Босфорского пролива и разбив лагерь на его берегу напротив Константинополя, в Хрисополе.³

Это было очень некстати для регентши Ирины, которая была вынуждена заплатить халифу грандиозный выкуп и согласиться на уплату ежегодной дани, чтобы тот отступил. Возможно, чувствуя необходимость в сильной поддержке, она отправила в 782 году двух посланников в королевство франков и попросила Карла Великого обручить одну из его дочерей с одиннадцатилетним императором.

Карл Великий к этому моменту вполне мог считать себя равным регенту Константинополя. Он контролировал земли франков и Италию. Он короновал своего третьего сына, Пипина^[117], сделав его королём Италии, а четвёртого, Людовика Праведного, сделал королём франкской провинции Аквитания, и правил ими, как император – вассальными королями. Его второй сын, Карл Младший, был призван унаследовать титул короля франков. Карл Великий взял на себя ответственность за защиту Папской области (теперь раскинувшейся на значительную часть Италии, включая Рим с окрестностями, Сутри и старые византийские земли, некогда находившиеся под контролем Равенны), что сделало его защитником христианской веры.

Он был самым могущественным королём на Западе – но он также яснее всех осознавал, что, создавая империю, исполняет христианскую миссию. Союз между Каролингами и византийскими императорами мог создать не только объединённый фронт против арабов, но и империю духа, западное отражение Восточной империи, христианский противовес растущему исламскому государству.

У Карла Великого также было много дочерей на выданье, и были другие сыновья^[118]. Он согласился выдать свою старшую дочь Ротруду (третью по старшинству из всех детей) замуж за Константина VI. Девочке было всего восемь лет, поэтому обручение имело пока лишь номинальную силу, оба ребёнка оставались с родителями.^{[119] 4}

Предполагалось, что брак состоится по достижении Ротрудой совершеннолетия, которое в VIII веке определялось не слишком жёстко. В любом случае, когда Константину в 787 году исполнилось шестнадцать лет, он мог попросить прислать к нему тринадцатилетнюю Ротруду. Однако вместо этого его мать Ирина разорвала обручение. Её положение упрочилось, и она уже не нуждалась в союзе с королём франков. По сути, растущая власть Карла Великого теперь угрожала остаткам византийских земель в Италии.

Разорванная помолвка была воспринята как оскорбление, нанесенное Карлу Великому, который укрепился не только в силе, но и в роли христианского короля. Дни майордомов, неохотно принимающих королевские полномочия, давно прошли. Карл Великий собрал вокруг себя группу богословов и священников, заполнявших пробелы в его обучении, которое в раннем возрасте было не слишком масштабным. Его отец считал важными лишь тренировки в военном деле, и Карл никогда не учился грамоте.

Ученые монахи не только обсуждали с ним теологию, философию да грамматику, но и сравнивали его с царём Давидом – ветхозаветным монархом, которого бог поставил править избранным народом. Под воздействием его личного наставника Алкуина, клирика из Британии, которого Карл Великий нанял для обучения своих сыновей, у короля франков появлялось всё более и более сильное понимание своей миссии. Теперь он воспринимал свои завоевания как святое дело: ведь кто-то же должен был нести Благую весть упрямым неверующим, которых нужно было спасти не только от их грехов, но и от нежелания прислушаться к истине!⁵

В начале того же десятилетия Карл завершил кампанию против саксов именно акцией убеждения. Сопротивление саксов его власти и потери, понесенные его войсками в стычках с ними настолько разъярили императора, что в 782 году он приказал казнить четыре с половиной тысячи саксонских пленников. Их предводитель Видукинд бежал, но после трёх лет преследования наконец был вынужден сдаться.^[120] Одним из условий капитуляции было его согласие на христианское крещение. Затем Карл Великий провозгласил, что «любой некрещеный сакс, скрывающийся в народе и отказывающийся креститься, вместо этого предпочитающий оставаться язычником, будет казнён». Сакс, крадущий из церкви, проявляющий жестокость по отношению к священнику или совершающий старые саксонские обряды вместо поклонения Христу, будет казнён, и любой сакс, не соблюдающий великий пост, тоже будет казнён.⁶

Против этих крутых мер возвысил свой голос Алкуин. Он сказал королю: «Ослабьте ваши угрозы и не принуждайте людей публичным насилием, пока вера не вырастет в их сердцах»? Карл Великий согласился с аргументом и отменил смертную казнь – но его чувство долга осталось неизменным. Он нес западному миру не просто спасение, но истинное учение.

Ирина из Византии не воспринимала Карла Великого как короля христианского Запада. Она считала, что высшая одобренная богом власть находится именно в её руках. Разорвав помолвку сына, она также отказалась передать трон Константину VI – несмотря на то, что возраст уже позволял ему править самостоятельно. Она провозгласила себя не регентом, но императрицей, и на основании этой власти созвала церковный совет – Второй Никейский собор – чтобы отменить все иконоборческие постановления, принятые во время правления Льва III и его наследников.⁸

На протяжении трёх лет Ирина пыталась оставаться императрицей, но слишком многие в Константинополе были недовольны тем, как она узурпировала власть, и в 790 году армия все-таки заставила её передать бразды правления Константину VI. К сожалению, законный император оказался слабовольным, жестоким и некомпетентным. В 791 году он начал кампанию против болгар, которую запланировал еще его дед, и был дважды разгромлен болгарским ханом Кардамом. По словам Феофана, «он вступил в битву без порядка, без разумного расчета, и был жестоко побеждён. Потеряв слишком много людей, он бежал обратно в город». Дворцовая гвардия, поняв, что ошиблась в выборе, начала планировать восстание с целью передать власть дяде Константина, Никифору – одному из тех братьев, которые были замешаны в заговоре против отца Константина.⁹

Империя Карла Великого

Как и его отец, Константин узнал о заговоре, однако, в отличие от отца, не проявил милости, просто изгнав конспираторов. Вместо этого он приказал арестовать всех пятерых дядьев и доставить их ко двору Он велел ослепить Никифора, который, возможно, даже не был сам замешан в заговоре, а заодно с ничем не оправданной жестокостью приказал отрезать языки четырём остальным братьям.

Затем он вернулся к конфликту с болгарами. На этот раз хан Кардам угрожал вторжением во Фракию, если Константин откажется уплатить ему дань. По словам Феофана, «император велел завернуть конский навоз в полотенце и отправил хану с сообщением: „Я послал дань, достойную тебя“». Но, оскорбив Кардама, он запаниковал, и когда болгарский хан с войском приблизился к городу, Константин выехал ему навстречу и наконец согласился отправить ему дань.¹⁰

Это переполнило чашу терпения армии, и Ирине удалось договориться с несколькими придворными и высокопоставленными офицерами о свержении её сына. Июньским утром 797 года, возвращаясь с Ипподрома после конных соревнований, Константин увидел, что к нему приближаются солдаты дворцовой гвардии. Он сразу понял, что они намерены его схватить, поэтому бежал от них по улицам к порту и скрылся на борту одного из своих военных кораблей. Однако сопровождавшие его придворные были подкуплены Ириной. Они вернули Константина в город, доставили во дворец и заперли в комнате, где он родился – Пурпурном Покое, предназначенном для собирающихся рожать императриц. Феофан утверждает, что «по повелению его матери и её советников около девятого часа он был ужасно и неизлечимо ослеплён с намерением убить его. Таким образом к власти пришла его мать Ирина».¹¹

По мнению Карла Великого, трон Константинополя теперь опустел. Ирина, будучи женщиной, не имела законного права на престол. Кроме того, Карл Великий, со своей любовью к истинному учению, считал поддержку Ириной икон недопустимой. Хотя папа римский и убеждал Карла в том, что иконы – не «идолы», тот не соглашался. Он даже собрал собственную теологическую комиссию для изучения отчётов Второго Никейского собора и опровержения его выводов.^[121] В глазах Карла Ирина была не только женщиной-узурпатором, но ещё и идолопоклонницей.¹²

Одновременно с том, Карл Великий получал постоянные доказательства своего высокого положения среди королевств Запада. В 798 году правитель Астурии, христианского королевства в горах к северу от Аль-Андалуса, отправил к нему официальную делегацию с просьбой о подтверждении легитимности его как короля. Астурия, государство, противостоящее натиску мусульман, маленькое и бедное на момент основания в 718 году, теперь заметно выросло. Король Астурии Альфонсо II правил страной, включавшей также соседний Леон и земли вдоль побережья вплоть до Лиссабона. Альфонсо хотел от Карла Великого, величайшего христианского владыки Запада, признания законности собственного трона. Карл, никогда не сомневавшийся в том, что такие функции в его праве, дал подтверждение.

На следующий год его попросили исполнить долг, еще более присущий императору. Папа Лев III, занимавший папский трон в Риме с 795 года, попал в неприятное положение. Он был не очень популярен в Риме – возможно, из-за того, что не был аристократом, или же из-за своего аморального поведения. Доказательства обвинений в нечистоплотности не дошли до наших дней, поэтому за истоками этой враждебности трудно проследить.^[122] Но враждебность эта назревала до тех пор, пока в 799 году толпа врагов не напала на Льва во время священной процессии, намереваясь ослепить его и вырезать ему язык.¹³

В отличие от несчастного Никифора, с которым поступили так же в Константинополе, Льву удалось скрыться с порезами на лице, но с невредимыми глазами и языком. Он бежал к Карлу и попросил короля помочь ему изгнать врагов из города. Когда Лев был избран папой, император поклялся его защитить. Он направил Льву следующее послание: «Моя задача – с Божьей помощью защищать церковь Христову повсюду – за границей, с оружием, от вторжений язычников и таких бед, как потеря веры, и дома, поддерживая дело церкви – распространение католической веры». Он не предвидел, что придется защищать церковь оружием и на родине – а именно в этом нуждался Лев. Ситуация ещё более осложнялась тем, что большинство франков, подданных Карла, верили, что обвинения в адрес папы справедливы.¹⁴

Однако виновность Льва была практически не важна. Позиция епископа Рима должна была оставаться неприступной. Если устами папы римского говорил Бог, его нельзя было устранять путём тех же мирских махинаций, что привели к падению Константина VI. Дабы папский престол не стал очередным троном, который захватывают силой, Карл был вынужден сам использовать силу.

Он откладывал активные действия, обдумывая проблему. В конце концов, похоже, что советник Алкуин повлиял на его решение, сказав, что Карл Великий остался единственным представителем господа в известных пределах мира, у которого достаточно сил, чтобы исправить содеянное зло.

«Ранее было три особы, имевшие величайшее значение в мире. Первый из них – папа, занимающий кафедру святого Петра… и ты милостиво сообщил мне, что с ним произошло. Второй – император, который держал под своею рукою Второй Рим. Теперь уже повсеместно все осведомлены, как коварно свергли правителя такой империи;…и третий – ты, которого Иисус Христос возвел на трон, дабы правил ты христианским народом с большей властью, более ясной проницательностью и более царственным величием, чем все ранее упомянутые сановники. На одном тебе покоится безопасность всех церквей Христовых».¹⁵

Обязанность Карла как последнего защитника церкви была понятна. Поэтому в 800 году Карл отправил папу римского обратно в Рим с вооружённой охраной. Следом за ним отправился и сам король со своим войском. Он вступил город «в полном воинском снаряжении» и продефилировал по улицам. Дождавшись его прибытия, Лев созвал людей в собор святого Петра и в присутствии свидетелей, положив руку на Евангелие, поклялся, что на нём нет вины. В присутствии Карла и его воинов это подействовало.¹⁶

Карл оставался в городе до Рождества. Он отправился на утреннюю мессу, преклонил колени для молитвы, а когда начал подниматься, Лев III подошёл и возложил ему на голову золотую корону. Заранее проинструктированная толпа радостно вскричала: «Долгих лет и побед Карлу, самому набожному Августу, великому, миролюбивому императору, коронованному Господом!». Он был поименован «imperator et augustus» – двумя титулами древних римских императоров, которые в глазах византийского двора уже давно перешли к Константинополю.¹⁷

Однако по мнению Карла Великого, титул императора был свободен. Официальное описание события, созданное позже франкским клириком, поясняет: «Когда в землях греков больше не было императора, а императорскую власть осуществляла женщина, папе Льву и всему христианскому народу показалось, что лучше будет отдать корону и титул императора королю франков Карлу»¹*

Эйнхард, биограф Карла, утверждает, что Карл не знал о замысле короновать его и даже отрицал, что когда-либо желал императорского титула. Однако из всех писателей он единственный, кто допускает такое неведение со стороны умного и опытного властителя. Коронация в день Рождества была лишь официальным признанием власти, которая находилась в руках Карла и ранее – власти, требующей быть защитником церкви, гарантом цивилизации и наивысшей гражданской силой в христианском мире.

В Константинополе коронацию с презрением сочли бессмысленной, но позиция Ирины как защитника церкви и столпа цивилизации была непрочной. Её правление было неэффективно, отмечено хаосом и насилием. В 802 году казначей Ирины устроил переворот и сверг её с престола. Он вынудил её отправиться в изгнание в монастырь, который она сама же и построила, и стал императором вместо неё, взойдя на престол под именем Никифора I.¹⁹

На следующий год Никифор направил к Карлу послов и предложил заключить договор, призванный защитить Венецию, всё ещё лояльный Византии город, от вторжения франков. Договор, названный Pax Nicefori, был заключён. Никифор сохранил контроль над Венецией в обмен на щедрую ежегодную дань Карлу.

Условия договора ясно давали понять, что это сделка между равными, однако, подписав её, Никифор сам назвался императором, но Карла императором не назвал.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 51

Глава пятьдесят вторая
Новый Синаххериб

Между 786 и 814 годами аббасидские купцы расходятся по землям запада, Карл Великий становится защитником веры в Иерусалиме, а болгарский хан Крум едва не сокрушает Константинополь

Халиф из династии Аббасидов Гарун аль-Рашид желал заручиться расположением Карла Великого даже больше, чем Никифор I. Как союзник арабов, Карл мог не только остановить экспансию Византии на запад, но и помочь защитить интересы Аббасидов в Кордовском эмирате – единственном оплоте Умайядов в Аль-Андалусе.

Эти интересы имели больше общего с торговыми путями, чем с завоеваниями. Гарун аль-Рашид стал халифом в 786 году, после смерти своего отца аль-Махди, и очень скоро заработал себе прозвище «Праведный». Одним из первых его действий в звании халифа стало личное паломничество в Мекку: он возглавил ежегодно совершаемый поход верующих и по прибытии в Аравию преподнес грандиозные суммы денег правителям Мекки и Медины. Один из придворных поэтов халифа написал: «С помощью Гаруна свет воссиял во всех областях, и прямой путь обозначен праведностью его указов. Он – предводитель, чьими важнейшими заботами являются борьба с неверными и паломничество»¹

В действительности же аль-Рашида больше интересовала торговля, а не война. Он не игнорировал продолжавшуюся войну с Византией, но в течение первых пятнадцати лет своего халифата был более обеспокоен безопасностью и благополучием, и тратил свою энергию в основном на создание и защиту торговых путей. Через десять лет после прихода к власти он переместил столицу из Багдада в Эр-Ракку, находившуюся ближе к северным торговым путям, которые вели на хазарскую территорию. Благодаря относительному перемирию с ханом хазар арабские торговцы имели возможность путешествовать на север через Каспий к Волге, где они могли торговать не только с хазарами, но и со скандинавскими купцами.

К VIII веку искатели приключений из северных скандинавских княжеств пересекли Балтийское море и основали небольшие торговые фактории на юге вдоль рек, текущих в Европу. Они продавали меха, экзотические и роскошные для арабских покупателей – а взамен хотели золотые и серебряные монеты, являвшиеся редкостью в их землях.²

Забота аль-Рашида о торговых путях означала, что арабы проникали в более далёкие земли, недостижимые для завоевания. Посольства между двором Карла Великого и дворцом халифа в Эр-Ракке ездили все чаще, арабские дипломаты путешествовали по Средиземному морю вдоль побережья и вокруг Южной Италии, в порт Генуи, и затем на север ко двору Карла в Аахене – его новой столице. С послами аль-Рашид отправлял подарки – водяные часы, набор шахмат, пряности и слона-альбиноса по прозвищу Абу-ль-Аббас, которого захватил у индийского царя. Карлу Великому понравилась идея боевого слона, и он взял животное с собой в поход против вторгшихся с севера скандинавов, что наверняка изрядно их напугало.³

Монеты аль-Рашида проникли даже дальше, чем его слон. На рубеже веков один из его торговцев уплатил золотой динар скандинавскому купцу, который увез его домой на север и использовал для покупки товаров у англо-саксонского торговца, который отплыл с заработанными монетами на корабле в родные края и высадился в одном из портов английского государства Мерсии. Мерсия, к тому времени распространившаяся на значительную часть юго-востока Англии, находилась под управлением короля Оффы, христианского монарха, считавшего себя практически равным Карлу по достоинству.^[123] Оффа даже предложил в дипломатической переписке, чтобы его сын и наследник женился на одной из дочерей Карла. Карл посчитал эту идею настолько оскорбительной, что временно закрыл франкские порты для кораблей Мерсии.⁴

В Мерсии торговец использовал арабский динар, чтобы заплатить за комнату владельцу таверны, который позже в том же году использовал монету для уплаты королевскому сборщику налогов, и так монета попала в руки кузнецу Оффы, обдумывавшему дизайн монет выпуска следующего года. Ему понравился красивый узор на золотом динаре, и кузнец решил его скопировать. На следующий год были выпущены монеты с надписью «Оффа Мерсийский Rex» на одной стороне и надписью на арабском «Нет бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк его» на другой. Кузнец, разумеется, понятия не имел, что значили эти слова: в надписи «Оффа Мерсийский Rex» буквы были расположены правильно, а арабское изречение – перевёрнуто вверх ногами.⁵

В Эр-Ракке аль-Рашид становился всё богаче благодаря торговле с дальними землями – а также манере конфисковать добро своих богатых подданных после их смерти. Великолепие и роскошь его двора стали легендарными. Не прошло и двух поколений, как уже начали появляться сказки о нём. Через сто лет эти сказки начали формироваться в единое собрание историй о ворах и героях, куртизанках и царицах. Это собрание, известное под названием «Тысяча и одна ночь», вращается вокруг приключений Гаруна аль-Рашида^[124] и его визиря.⁶

Аль-Рашид также внимательно относился к защите империи. Он укрепил восточные границы, заключив союз с танским императором Шунь-цзуном, имея целью защититься от тибетцев, которые угрожали напасть на арабские земли близ Амударьи. Он также защитил и западные земли, организовав нападения на византийские территории и заставив Никифора I платить крупную ежегодную дань – триста тысяч динаров, что примерно равнялось тонне с четвертью золота ежегодно.^[125]

В 807 году аль-Рашид обеспечил Карлу Великому ещё одно доказательство высокого положения франкского короля в христианской иерархии. Он согласился подписать договор о защите христианских святынь в Иерусалиме, находившемся под арабским управлением. Христианским паломникам разрешили без ограничения посещать храм Гроба Господнего (стоявший на Голгофе, горе распятия) и Крестный путь (Via dolorosa, «путь страдания» – дорогу, по которой Христос шёл к своей смерти), а также другие места поклонения. В принципе такое решение следовало бы адресовать папе римскому, духовному отцу всех христиан – однако аль-Рашид отправил его Карлу Великому и пообещал особое обращение с франкскими паломниками.

В то же время епископ Иерусалима отправил двух монахов в Аахен, чтобы вручить Карлу Великому ключ от храма Гроба Господнего. Несмотря на то, что сам папа римский короновал Карла как защитника веры, для Льва III этот демарш коллеги наверняка был горькой пилюлей.⁷

Тем временем императору Никифору I было некогда переживать из-за узурпации Карлом роли императора римлян. Он был слишком занят проблемами с болгарским ханом, сумевшего взлететь до положения одного из великих правителей Европы – хотя историки того времени и не заостряют на нём особого внимания.

Болгарского хана звали Крум, и при его правлении, которое началось где-то между 796 и 803 годами, Болгария превратилась в значительную державу. Южные территории владений Крума прилегали к границе Византии, и сокрушительно неудачная попытка Константина VI бросить вызов хану Кардаму, бывшему предшественником и, возможно, дядей Крума, доказала, насколько уязвимой стала византийская территория.⁸

Расширение границ Болгарского царства

Никифор знал это. Около 805 года Крум вторгся на территорию потерявших былое могущество аваров и захватил её, что приблизило его империю непосредственно к границам владений Карла Великого. Решив не ждать, пока болгары станут ещё сильнее, Никифор объявил войну и начал вооружать войска.

У него ушло больше года на то, чтобы собрать армию – отчасти из-за того, что пришлось попутно подавить восстание во дворце в разгар приготовлений к войне. Однако к 808 году он уже начал отправлять войска в долину реки Стримон на южной болгарской границе. Но армия Крума напала на византийцев раньше, чем они успели набрать полную силу. Люди Крума убили множество солдат и офицеров, а также (что было намного хуже) захватили все деньги, которые Никифор послал военачальникам для выплаты жалованья войскам – если верить Феофану, одиннадцать тысяч фунтов золота.⁹

Теперь враждебность начала разгораться всерьез. В 809 году Крум двинул свою армию к городу Сердика, пограничному поселению на территории Византии, и захватил его, убив шесть тысяч византийских солдат и сотни мирных жителей. Никифор не сумел правильно оценить последствия поражения. Офицеры, которым удалось выжить в резне, боясь, что их обвинят в неудаче и казнят, отправили ему прошение о неприкосновенности при возвращении домой, а когда Никифор отказал, попросту дезертировали и присоединились к болгарской армии.¹⁰

У Никифора I, отвлечённого очередным восстанием, на сей раз вызванным поднятием налогов, ушло больше года на приготовление армии к ответной акции. Он решил, что единственным правильным ответом будет полное уничтожение хана, и поэтому вызвал войска из Фракии и Малой Азии для подкрепления сократившейся армии Константинополя. В 811 году византийская армия двинулась к столице Крума в Плиске, к западу от Чёрного моря.¹¹

Поначалу войска Крума были отброшены и оказались вынуждены отступать по мере продвижения византийской армии. Встревоженный мощью наступающих войск, Крум решил покинуть Плиску. 20 июля Никифор вошел в болгарскую столицу во главе своей армии и приказал своим войскам убить всех жителей, забрать их припасы, а город сжечь. По словам Феофана, «он приказал убить людей всех возрастов, детей и даже бессловесных животных». Он наконец-то начал одерживать верх, и отказался выслушивать посланцев Крума, предлагавших перемирие.¹²

Однако Крум не был добит. Он отступил со всеми, кого мог собрать, и отошел в горы, по которым византийская армия должна была возвращаться домой. Здесь он построил деревянную стену, заграждавшую перевал. 25 июля, отправляясь в Константинополь с триумфом, армия Никифора оказалась перед стеной. Болгары атаковали загнанные в ловушку войска, столпившиеся перед преградой. Никифор, сражавшийся в первых рядах, был убит практически сразу же. Солдаты, пытавшиеся перелезть через стену и прорваться, падали в вырытый за стеной глубокий ров, наполненный горящими брёвнами.¹³

Византийские войска были разбиты. Крум в своей победе оказался не более милосердным, чем Никифор. Он обезглавил тело императора, насадил голову на шест, а когда плоть сгнила, оправил череп в серебро, чтобы его можно было использовать в качестве кубка.

Тем временем Ставракий, сын и заместитель Никифора, смог спастись бегством, будучи тяжело ранен в спину. Соратники отвезли его в Константинополь, где он был коронован как новый император, не вставая с носилок. Однако ранение Ставракия оказалось неизлечимым. Его разбил паралич, и в октябре он был вынужден передать власть своему зятю Михаилу Рангабе. В начале следующего года Ставракий скончался. В течение нескольких месяцев он страдал от пролежней на спине, а потом в ранах началась гангрена. По словам Феофана, никто не мог приблизиться к нему из-за ужасного запаха.¹⁴

Крум сообщил Михаилу Рангабе, что пришло время перемирия, но даже когда болгарский правитель начал приближаться к Константинополю – к 812 году большая часть Фракии уже была под властью Болгарии, – новый император отказывался от переговоров. Крум был вторым (или, возможно, третьим) по могуществу сюзереном в Европе того времени, но его кубок-череп оставался пережитком жестокого варварства. В глазах Михаила Рангабе Крум был ханом, а не королём, дикарём, а не равным, варваром, а не правителем европейского королевства. В таком затруднительном положении Михаил Рангабе решил, что лучше будет заключить союз с Карлом Великим. Король франков мог быть дерзким и высокомерным – но он был христианином, и франки уже два столетия не использовали части тел своих врагов в качестве посуды.

Когда Крум приблизился к городским стенам, Михаил Рангабе согласился признать Карла Великого императором, однако формулировки соглашения говорят о том, насколько неохотно оно было заключено. Михаил Рангабе приветствовал Карла как императора франков и поздравлял с основанием его империи на римских землях, но ни разу не назвал его императором римлян. В ответ на признание Карл согласился отказаться от претензий на итальянский город Венецию и его порт.¹⁵

Уверенный, что теперь у Крума за спиной окажется враг, Михаил Рангабе продолжил войну с болгарами. К 813 году он вернул себе часть Фракии и подготовил армию к решающему сражению близ Адрианополя.

Две армии сошлись 22 июня. Согласно Феофану, «христиане были жестоко разбиты в бою, и враг победил. Некоторые обратились в бегство, не дождавшись даже первого столкновения». Воинство Михаила явно сомневалась в целях войны.¹⁶

Михаил Рангабе был вынужден бежать в Константинополь. Крум погнался за ним и осадил город. Вернувшись, Михаил решил отречься от власти перед лицом практически верной смерти, грозившей ему на троне. Войска и офицеры «устали от его правления» и решили провозгласить новым императором Льва Армянина – военного губернатора византийских земель в Малой Азии.

Для виду поупиравшись, Лев Армянин принял назначение и отправился из Малой Азии к Константинополю. Он с боем пробился в город и 12 июля был коронован патриархом под именем Лев V, в то время как Михаил Рангабе с сыновьями укрылся в церкви. Они переоделись в монашеские рясы, чтобы продемонстрировать свою готовность отдать власть. Это спасло их жизни, но не их мужское достоинство: Лев V приказал кастрировать детей Михаила перед отправлением в монастырское изгнание, чтобы они позже не могли предъявить претензии на законную власть.¹⁷

Тем временем Крум наводил ужас на город; в частности, велел совершить жертвоприношение демонам прямо перед Золотыми Воротами. По словам Феофана, он был «новым Сеннахерибом». Древний ассирийский правитель хотел истребить Господних людей, напав на Иерусалим^[126] – и Крум делал то же самое.¹⁸

Лев предложил встретиться с Крумом для переговоров под флагом перемирия, но не собирался соблюдать обычные условности таких встреч. Условности были обязательны при общении христианских монархов, но они не обязывали императоров считать варвара настоящим королем. Когда Крум прибыл на место встречи, люди Льва попытались убить его. По словам Феофана, «из-за своей неловкости они его только ранили и не нанесли смертельный удар».¹⁹

Крум бежал, но он был слишком ослаблен ранениями, чтобы продолжать осаду. В ярости он приказал своей армии перед отступлением ограбить земли вокруг Константинополя. По пути он сравнял с землёй значительную часть Фракии и захватил тысячи пленников, которых поселил в Болгарии как постоянное напоминание о вероломстве Византии.

Выздоровев, Крум начал замышлять финальный штурм Константинополя. Однако в 814 году он умер, не закончив приготовлений к новой войне. Без ярости Крума, подпитывающей армию, болгарская военная машина сбавила обороты. Лев V, послав армию для изгнания болгар из Фракии, добился определённого успеха. Вскоре наследник Крума, его сын Омуртаг, согласился на тридцатилетнее перемирие.

Кризис окончился, но неукротимый дикарь чуть не уничтожил империю греков. Более того, Крум дал начало династии, которая правила страной без перерыва более столетия. С помощью христианства, носителями которого стали переселенные на болгарскую землю византийские пленники, потомки Крума начали превращать болгарскую орду в государство, которое могло занять своё место среди королевств Запада.²⁰

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 52

Глава пятьдесят третья
Правители замков и регенты

Между 790 и 872 годами аристократические кланы захватывают контроль над Силлой, а Фудзивара становятся у кормила власти в Японии

Правители объединённой Силлы и Бохая к востоку от разрушающейся империи Тан были вынуждены приспосабливаться к новому политическому устройству В отсутствии Тайского Китая, старательно разжигавшего враждебность между ними, они заключили перемирие. Впервые за несколько десятилетий жители Силлы не сражались в бесконечной войне и могли обратиться к иным заботам.

Внутреннее состояние страны было не лучшим. К VIII веку власть в Силле была основана практически полностью на кровной линии, известной как «Костяной статус». Аристократ, оба родителя которого были из королевского рода, мог рассчитывать на статус «священной кости». Если только один родитель был из королевского рода, ребёнок получал статус «истинной кости». До середины VII века в Силле правили только аристократы священной кости, но после царствования короля Муйоля Великого, начавшего объединение полуострова с завоевания Пэкче в 660 году, Силлой начали править аристократы истинной кости.¹

Ниже тех, кто мог похвастаться наличием королевской крови, находились многочисленные слои аристократов, занимающих ранги в убывающем порядке в соответствии с чистотой их рода. Всего таких рангов было семнадцать, и родившихся вне их рамок ожидала жизнь вовсе без каких-либо привилегий. Придворный Соль Ге Ду с возмущением писал: «В Силле костяной статус – это ключ к продвижению по службе. Если человек недостаточно благороден, то не важно, какими он обладает талантами, о// всё равно не достигнет высокого звания. Хотел бы я отправиться на запад, в Китай».²

Объединенная Силла и Япония

Соль Ге Ду действительно вскоре отправился в Китай, где надеялся сделать карьеру, достойно исполняя свои обязанности. Конфуцианские академии Китая VIII века позволяли прилежным учащимся подниматься в звании, демонстрируя добродетели и знание правильных ритуалов, определявших структуру конфуцианского общества. Однако в Силле система рангов по крови заморозила страну в состоянии жесткого кастового расслоения, из-за которого власть оставалась исключительно в руках аристократов, не допуская обычных граждан к социальным лифтам.

Около 790 года король Силлы Вон Сон задумался над способом обойти это неудобство. Вон Сон по рождению проинадлежал к истинной кости – но не по прямой королевской линии. Он был коронован в 785 году только потому, что его двоюродный брат Сон-док скончался, не оставив наследников. Таким образом, Вон Сон был обязан своей властью как раз той самой аристократии истинной кости, которая упорно настаивала на привилегиях наследования, ослабляя этим страну

Несмотря на это, он решил дать способным людям доступ к делам государственного управления, поэтому через три года после коронации учредил новую систему государственных экзаменов. Вместо того, чтобы получать высокие государственные посты в соответствии со своим происхождением, кандидаты на ту или иную должность были обязаны продемонстрировать понимание китайских текстов и принципов, которым обучали в Конфуцианской академии – той самой, что была основана в Когурё еще в IV веке и пережила последовавшие столетия хаоса.

Король Вон Сон учредил новую систему экзаменов, основанных на принципах академии: добродетель и разум, а не социальное происхождение были теми качествами, в которых больше всего нуждались власти Силлы.³

Возродившееся внимание к учености, а не к наследственности, было поддержано конфуцианскими монахами – такими, как Соль Чхон, прославившийся своим умением переводить китайские книги на язык, на котором говорил народ. В «Самгук Саги» биограф сообщает о нём: «Он изложил труды девяти классиков на народном языке и обучил им молодёжь».⁴

Это было непростой задачей. Из-за того, что письменность пришла в Корею из Китая, образованные люди использовали китайские иероглифы – но для письма на китайском же языке, а собственный язык Силлы все еще не имел собственной письменной системы. Чтобы закончить свои переводы, Соль Чхон был вынужден изобрести новую систему, в которой корейские слова записывались китайскими иероглифами. Грамматика китайского и корейского языков сильно различается, совпадение между иероглифами и словами было приблизительным, способ записи – неудобным, несовершенным, десятки тысяч силланских слов остались так и не записанными, но все же метод Соль Чхона использовался почти семьсот лет. Полуостров медленно выбирался из-под дломинирования китайской культуры.⁵

Как и письменная система Соль Чхона, реформы Вон Сона тоже были несовершенны. Его попытки дать шанс людям с низким социальным статусом или вообще без оного встретили противодействие со стороны «истинных» аристократов, которые почувствовали ослабление своего контроля над властью. Наиболее влиятельный придворный в правительстве Силлы, вице-министр государства, возглавил оппозицию Вон Сону; позиция короля ещё больше ослабела, когда скончался его сын, оставив единственным наследником болезненного внука. После смерти короля Вон Сона в 798 году его внук Со Сон правил неполных два года, после чего умер. Корона досталась его младшему сыну Эджану, но ему ещё не исполнилось тринадцати лет, поэтому власть в качестве регента получил его дядя.⁶

Так объединённое королевство Силла вступило в период медленного распада, известного историкам как «Поздний период». Смена правителей была частой и жестокой. В 809 году юный король Эджан был убит своим дядей, который сам занял королевский престол как король Хон Док. Сразу после принятия власти Хон Доку пришлось подавить восстание, возглавленное потомком Муйоля, который воспользовался узурпацией власти как предлогом, чтобы объявить себя правителем в центральном городе Чун-джу. Восстание было подавлено, опять вспыхнуло под предводительством сына главы повстанцев и подавлено во второй раз.⁷

Потомки Вон Сона оставались на троне, но монархия теряла свою легитимность, «небеснеый мандат». И хотя знать Силлы объединилась в сопротивлении реформам короля, это объединение оказалось недолгим. Вскоре высшие аристократы организовали собственные армии и начали бороться между собой за власть. Однако стремясь сохранить систему аристократических статусов, они невольно начали менять саму ее основу – постепенно источником власти и влияния стали размер и мощь войска, а не ранг человека.⁸

Король-узурпатор Хон Док скончался в 826 году. Его брат Хын Док унаследовал вооружённую и расколотую страну. Силы самого короля отступили вглубь территории, к столице. Пираты из Китая рыскали по побережью, перекрывая торговые пути, похищая и продавая в рабство жителей Силлы. Когда молодой королевский полководец Чхай По Го попросил разрешения организовать прибрежный гарнизон на юго-западном острове Вандо, Хын Док сразу согласился. В «Самгук Саги» написано: «Король дал Чхану армию из десяти тысяч человек и предложил ему разбить лагерь на острове». В итоге патрули Чхана в Жёлтом море изгнали почти всех пиратов из вод Силлы и сделали его очень могущественным – на своей островной базе, вне поля зрения короля, он создал маленькое личное королевство.⁹

Когда Хын Док скончался, не оставив сыновей, началась открытая война. За трон боролись его двоюродный брат и племянник. В итоге один был убит, второй покончил с собой, пробыв у власти меньше года, и корону получил третий родственник. Но всего через несколько месяцев и он был устранён Чханом, который стал теперь повелителем Жёлтого моря, и его союзником Ким У Джином. Вместе два полководца двинулись к столице Кёнджу. Ким У Джин был коронован как король Син Му, а Чхан По Го занял позицию закулисного правителя.

Син Му пробыл на троне всего четыре месяца и умер от болезни. Его наследником стал сын, Мун Сон. В отличие от отца, он сумел удерживать власть в течение почти двух десятилетий – в основном благодаря тому, что силланская знать со своими дружинами уже достигла некого равновесия в разделе сфер влияния. Вместо борьбы за контроль над столицей и короной они обратили свои взоры на остальную территорию. По примеру Чхана По Го аристократы начали создавать собственные небольшие княжества в отдаленных областях, где могли править самодержавно. Как и Чхан По Го, они начинали торговлю с китайскими и японскими купцами, умножая своё богатство и власть. Отчасти король Мун Сон уцелел еще и потому, что не играл значительной роли в государственных делах.¹⁰

В 846 году Чхан По Го, действия которого стали образцом для других честолюбивых князей, предложил выдать свою дочь за короля Мун Сона, что обеспечило бы ему вхождение в королевскую семью в придачу к его армиии и контролю над морем. По мнению аристократов истинной кости, он захотел слишком многого, и часть из них объединилась, задумав убийство Чхана.¹¹

Это оставило Мун Сону трон, но не власть. Менее чем за сто лет объединённое королевство Силла стало единым только формально. Наиболее могущественные аристократы с самыми большими армиями возвели в центрах своих владений мощные крепости и управляли своими землями как мелкие независимые короли. Они звались «властителями замков» и собирали налоги сами, не передавая средства в номинальную столицу Кёнджу. Буддийские монастыри, покровительствовавшие землям вокруг себя, тоже использовали слабость королевсой власти и вовсю занялись собиранием земель и присвоением податей. Крестьяне и торговцы, не имея ни армии, ни защиты от короля, тоже стали переходить черту закона и сколачивать банды грабителей, которые бесчинствовали в горах.¹²

Силла шаталась и была готова распасться.

На другом берегу моря, на востоке, тучи начали омрачать свет Небесного правителя Японии, путеводной звезды своего народа.

Небесный правитель Камму восседал на троне, но правил теперь не из Нары, столицы, где был когда-то опубликован кодекс Ёро. Он решил порвать с прошлым и организовал новый двор в тридцати милях к северо-западу, в городе Нагаока.^[127]

Камму был путеводной звездой Японии, связью страны с божественным, гарантом порядка и закона – но эта высокая ответственность быстро становилась символической. Власть в Японии была разбросана по областям, где предводители кланов всё ещё претендовали на независимость. Хроники правления Камму сообщают, что и монастыри, и влиятельлные аристократы накапливали всё больше богатства и становились все более независимыми. Согласно с одной из записей, в год переезда на новое место «буддийским храмам в столице было запрещено собирать деньги, а богатым было запрещено давать в долг бедным под залог их жилья». Как и монастыри, аристократы в большом количестве накапливали чужие долги и отбирали дома и участки тех крестьян, кто не мог заплатить долг.¹³

Со временем самым могущественным из всех аристократических кланов в Наре стал клан Фудзивара – потомки Накатоми-но Каматари, пожизненные друзья и союзники Небесного правителя Тендзи. Род Фудзивара унаследовал от Накатоми-но Каматари привилегию следить за соблюдением придворных обычаев и ритуалов; это обеспечивало чиновникам из рода Фудзивара контроль над самым сердцем дворца. К началу правления Камму род состоял не менее чем из четырёх главных ветвей, живших в столице и на прилегавших к ней землях.

Император Камму перебрался в Нагаоку в основном для того, чтобы избавиться от придворных из рода Фудзивара, окружавших его весь день. Переезд был поспешным, практически отчаянным. Триста тысяч человек работали, не покладая рук, построив новый дворцовый комплекс менее чем за шесть месяцев. Однако, хотя император и мог покинуть Нару, он не мог избавиться от хватки Фудзивара. Даже его старшая супруга происходила из рода Фудзивара, должности «главного министра правого крыла» и «главного министра восточного крыла» занимали члены клана Фудзивара, и необходимость заставила его назначить распорядителем в своей новой столице другого придворного из клана Фудзивара.¹⁴

Небесный правитель Камму прожил в своем роскошном дворце в Нагаоке десять лет. Дух его был ослаблен неудачами, болезнями, смертью родственников и кровавыми междоусобицами между его придворными, и в 794 году он решил, что на город пало проклятье. Он не вернулся в Нару, доставлявшую ему не меньше хлопот. Вместо этого он вновь переместил столицу – на сей раз в город Ямасиро-но-куни. В качестве пожелания на будущее он переименовал город в Хэйян-Кё, что значит «Мирная столица».¹⁵

На этот раз переезд оказался удачным. Нагаока медленно разрушалась, а Хэйян (современный Киото) оставался столицей Японии в течение почти тысячи лет.^[128]

Камму скончался в 806 году; он правил почти двадцать лет и стал отцом тридцати двух детей. Власть унаследовали сыновья – с 806 по 833 год трое из них по очереди занимали престол. Их объединяло одно – каждый отрекался от власти, освобождая трон для следующего. Старший сын, Хэйдзэй, правил всего три года, потом его подкосила тяжелая болезнь, и он передал власть своему брату Саге.^[129] После четырнадцати лет правления Небесный правитель Сага также отрёкся от трона, и власть перешла к третьему брату, Дзюнне. Дзюнна правил десять лет, в итоге передав трон своему племяннику Нинмё, двадцатитрёхлетнему сыну Саги, в 833 году.¹⁶

Все эти отречения от власти явственно свидетельствуют, что Небесный правитель не был императором в том смысле, как китайский, византийский или персидский императоры. Он не правил, как они, возглавляя армии и издавая законы. Его задачей было блистать, осеняя своим сиянием власть, распределявшуюся между другими. Повседневные дела, быт и соблюдение ритуалов при дворе контролировали чиновники из дома Фудзивара. Провинции, находившиеся дальше от столицы, управлялись губернаторами, которые отвечали за сбор местных налогов – и довольно часто использовали эти суммы для собственных целей вместо того, чтобы передать их в столицу.¹⁷

Губернаторы также не гнушались завышать налоговые ставки, поэтому и в столице, и за её пределами земледельцы и мелкие торговцы Японии оказывались под постоянным давлением и были вынуждены отдавать в казну большую часть своих скромных доходов. Эти поборы, проводимые без ведома Небесного правителя, падали на страну, уже истощённую двумя последовательными переездами Камму. Каждая смена столицы требовала повышения налогов для финансирования нового строительства и мобилизации на это строительство новых работников из деревень. Мимолетное замечание в хронике 842 года, во время правления Небесного правителя Нинмё, демонстрирует нам яркую картину нищеты вне стен Хэйана: «Столичным службам было приказано собрать и сжечь около пяти с половиной тысяч человеческих черепов, лежащих за стенами». Крестьяне, жившие по берегам реки Камо, протекавшей рядом с Хэйаном, были настолько бедны, что не могли позволить себе гробы или просто глубокие могилы для умерших; для захоронения люди просто рыли ямы в прибрежном песке, и когда река размывала песок, кости разносило по берегу.¹⁸

Небесный правитель Нинмё отрёкся от трона в 850 году Его жена происходила из клана Фудзивара, и следующим правителем стал его 23-летний сын Монтоку, наполовину принадлежавший к роду Фудзивара. Новое положение не означало, что у Монтоку появились новые обязанности. Ставленники Фудзивара правили страной за него, а он, не зная, чем заняться, по-видимому, проводил большую часть своего времени на женской половине дворца. Ему ещё не исполнилось тридцати, когда он стал отцом двадцати семи детей.¹⁹

Однако его старшей супругой была Акира Кэйко, дочь амбициозного аристократа по имени Фудзивара-но Ёсифуса. Ёсифуса организовал этот брак и с удовлетворением наблюдал, как Акира Кэйко родила сына и наследника. Затем он еще больше укрепил свою связь с троном, став в 857 году главным министром. Небесный правитель Монтоку скончался годом позже, в возрасте 32 лет. Его восьмилетний сын Сэйва был коронован как наследник, а дедушка назначен регентом.

Впервые регентом стал чужак, не принадлежащий к венценосному роду. Однако к тому времени этот род и клан Фудзивара так тесно переплелись, что идея особой преемственности правления превратилась лишь в символ – так же, как и власть юного Небесного правителя. Сэйва восседал на троне, как путеводная звезда – прекрасный, почитаемый и бессильный. Регент правил за него.

Даже когда Сэйва достиг совершеннолетия, власть осталась в руках регента. Теперь он стоял выше закона, вне досягаемости сюзерена. Власть регента происходила от Небесного правителя, но затмевала свой источник. Ёсифуса организовал даже свадьбу Сэйвы с собственной племянницей (двоюродной сестрой юного правителя). Это сделало его одновременно дедом, регентом и тестем императора. Брак создал ещё одну связь между королевским родом и кланом Фудзивара. У самой невесты, Такаико, также не было выбора. У неё был возлюбленный, но позднейшие поэмы говорят о его печальной судьбе: он был заключен в монастырь и не мог увидеть любимую, пока не стал старым и немощным.²⁰

В 872 году Ёсифуса скончался, передав свои полномочия усыновлённому им Фудзиваре-но Мотоцунэ. Небесному правителю Сэйве исполнилось двадцать два года, и он больше не нуждался в регенте – но Мотоцунэ желал извлечь из своего положения все, что возможно. Через четыре года он убедил 26-летнего Сэйву отречься от престола и передать корону наследнику, пятилетнему сыну Едзи.

Периодически трон мог достаться ребёнку после смерти правителя – но отречение от трона в пользу ребёнка показывает, что Небесный правитель более не нуждался во власти. Регент, отражая его славу, правил за него. От правителя требовалось только существовать, как необходимый, но пассивный узел связи с божественной волей.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 53

Глава пятьдесят четвертая
Торжество аутсайдеров

Между 806 и 918 годами военачальники, повстанцы и тюрки приводят к гибели государство Тан, начинается период Пяти династий и Десяти царств, а объединенную Силлу делят на части князья-изгнанники и мятежные полководцы

Империя Тан уменьшалась, сражаясь за выживание, но для неё ещё не всё было потеряно. После восстания Ань Лу-шаня императорам Тан удалось восстановить эффективную систему сбора налогов. Продажа соли стала государственной монополией, добавившей денег в казну. Корона пусть и ослабела, но не обанкротилась.

Хотя налоги и соль оставались под контролем государства, об отдаленных провинциях, которые некогда были к нему прочно привязаны, теперь этого сказать было нельзя. Слишком многие фаньчжэни – военные губернаторы, назначавшиеся прежними императорами, – превратились в практически самостоятельных князей, управляющих собственными землями. Некоторые из этих военачальников были китайского происхождения, многие являлись потомками «варваров» – воинственных вождей, которые получили разрешение поселиться со своими племенами в границах империи Тан, согласившись в обмен защищать земли Тан от вторжений извне.

Лояльность фаньчжэней к династии Тан варьировалась в значительных пределах. Некоторые из приграничных племён, таких, как тюркское племя шато, становились китайцами, другие игнорировали императора в Сиане. Границы империи стали не только проницаемыми, но и неразличимыми. Чем дальше путешественник отходил от Сианя, тем сложнее было определить, находится ли он еще на землях Тан.¹

Поздняя Лян и три корейских государства

В 806 году император Тан Сянь-цзун предпринял попытку восстановить свою власть в этих дальних областях. В ходе ряда войн, длившихся с 806 до 817 года, он мало-помалу смог поставить фанчжэней в прежние рамки. Захватывая непокорных губернаторов в плен, он отправлял их в столицу и казнил. К 820 году ему удалось восстановить контроль дворца почти над всеми старыми землями Тан.²

Но когда до главного приза – объединённой империи – было уже рукой подать, энергичный молодой император скончался. Ему было всего сорок два года. Ходили слухи, будто императора отравили двое придворных евнухов, недовольных его властью. Ходили также упорные слухи, что сын и наследник Му-цзун был при-частен к неожиданной смерти отца. Было ли это правдой или нет, но Му-цзун занял трон – и позволил завоеваниям отца ускользнуть из своих рук. И Тан Му-цзун, и его наследник Цзин-цзун прославились в основном своей привязанностью к пирам и игре в мяч. Они переложили повседневные заботы управления дворцом на служащих-евнухов. Один из историков жаловался, что «дела государственные оказались почти полностью заброшены».³

К 827 году фаньчжэни вновь заняли свои независимые замки, а дворцовые евнухи взяли под контроль весь дворец. Они убили Цзин-цзуна, которому исполнилось всего восемнадцать (он правил менее трёх лет), и оргапизовали коронацию его младшего брата Вэнь-цзуна.

Тан Вэнь-цзун правил целых четырнадцать лет, но лишь благодаря своей готовности отдать власть над страной фаньчжэням в дальних областях страны и придворным, большая часть которых была евнухами – считалось, что не имея возможности оставить потомство, евнухи меньше страмились к захвату власти. Такое положение дел могло привести к хаосу и дезорганизации, как произошло в объединённой Силле.

Однако евнухи прекрасно справлялись с управлением государством. В 838 году, после двенадцати лет марионеточного правления Вэнь-цзуна, японский монах Эннин отправился в путешествие по империи Тан. Его дорожные записи рисуют нам картину хорошо организованного эффективноого государство, на вид даже процветающего. Впечатлённый увиденным, он отметил, что в одном только центральном районе, Сианя имелось более четырёх тысяч лавок. По обоим берегам канала «тянулись непрерывной полосой богатые, аристократические дома», и река была полна купеческих судов и лодок, перевозивших императорскую соль.⁴

Будучи неплохими администраторами, евнухи оказались бы бесполезны при любом военном кризисе. Они были чиновниками, не обученными военному делу. Однако благодаря исключительной удаче империи в этот период не угрожало никакое вторжение. Ни один амбициозный фаньчжэнь не пытался взять под контроль центр империи. Королевства Бохай, объединённая Силла и государство Ямато в Японии были заняты собственными проблемами. Во время правления наследника Тан Вэнь-цзуна империя уйгуров на севере оказалась расколота гражданской войной и распалась; кочевники с севера воспользовались её слабостью, захватили и ограбили столицу уйгуров, Орду-Балык, а население бежало на юг и запад. Тибетскую империю, которая долго доставляла неприятности юго-западной границе Тан, разрывала религиозная война.⁵

Хрупкая стабильность Тан значила, что императоры и евнухи могли сосредоточиться на торговле, поддержке соляной монополии, организации сбора налогов и культуре. В 869 году, во время правления императора Тан И-цзуна, король объединённой Силлы даже отправил своего сына, наследного принца Силлы, на обучение в китайскую столицу.

Всё шло хорошо, пока не начался военный кризис, которого так боялись. Он начался не снаружи, но изнутри, и хотя зачинщиком не был кто-либо из фаньчжэней, конфликт породило то же напряжение – недовольство чужаков, аутсайдеров, не вписавщихся в существующую систему.

В 874 году молодой человек по имени Хуан Чао провалил экзамен по гражданской службе. Он был разъярён. С детства он был известен своим умом и способностями к обучению, и не мог поверить, что по результату экзамена его сочли недостойным. Экзаменационную систему критиковали и раньше – несколькими десятилетиями ранее чиновник и поэт Хань Ю горько жаловался, что система обучения, призванная помогать студентам хорошо сдать экзамены, знакомила их лишь с литературными трюками и обучала самым обтекаемым, общим ответам, не имея ничего общего с настоящим обучением. Теперь же Хуан Чао на основании своего горького опыта заявил, что экзаменационная система – всего лишь инструмент, используемый властями, чтобы оградить высокие посты от неугодных.⁶

Хуан Чао пошёл против закона. Обосновавшись на северо-востоке Китая, у побережья к югу от Хуанхэ, он начал нелегально продавать соль, нарушив государственную монополию, которая, по его мнению, была несправедливой. Вскоре к нему присоединились и другие недовольные: несколько неурожайных лет на севере

Китая привели к тому, что множество земледельцев изголодались и отчаялись. Группы контрабандистов росли и начали действовать по принципу Робин Гуда, грабя богатых торговцев на близлежащих дорогах, нападая на богатые города, а потом и убивая иностранных торговцев вдоль побережья.⁷

Наконец из Сианя направили войска, чтобы арестовать возмутителей спокойствия, но Хуан Чао и его сподвижники дали отпор. Всё больше и больше фермеров и крестьян присоединялись к ним. Вскоре простая банда грабителей превратилась в настоящую повстанческую армию, имевшую более полумиллиона сторонников.

Далее последовали четыре года сражений. Мятежники захватили Лоян и с боем начали продвигаться на юг, перейдя Янцзы и постепенно захватив территорию вплоть до города Гуанчжоу. Оттуда Хуан Чао повернул на север и начал продвигаться к Сианю. В 880 году он прибыл к стенам этого города и захватил Сиань, устроив то, что сам позже назвал «кровавой баней».⁸ Император Тан Си-цзун, наследник И-цзуна, бежал из города со своими придворными и укрепился в западном городе Чэнду. Контролируя столицу и дворец, Хуан Чао занял престол и провозгласил себя основателем новой династии.⁹

Но Тан Си-цзун решил сражаться за власть и нанял для подкрепления своей ослабленной армии тюркских воинов из северного приграничного племени шато. Как и фаньчжэни, они являлись более-менее независимой силой на окраине владений Тан – но в отличие от фаньчжэней, надеявшихся выйти из-под власти Тан, шато были аутсайдерами, желавшими влиться в империю. Предводитель шато Ли Кэй-ун, уже принявший китайское имя и соблюдавший китайские традиции, отправился во главе сорока тысяч всадников на юг и помог Тан Си-цзуну осадить Сиань. В 882 году под стенами Сианя армия Тан вместе с тюркскими наёмниками встретила грандиозное войско повстанцев во главе с Хуаном Чао. В битве при Лянтяньпо Хуан Чао был побеждён и вынужден отступить на север от Сианя и от земель, которые уже завоевал, в сторону исконной территории шато. Ли Кэй-ун следовал за ним, непрерывно беспокоя его армию по пути.

В этом ему помогал один из бывших соратников Хуана Чао – Чжу Вэнь, дезертировавший и перешедший на сторону танских сил. Он возглавил часть имепраторской армии, и вместе двум полководцам удалось подавить восстание.

Мятежники вновь встретились с императорской армией в 884 году на берегах Хуанхэ. На этот раз Хуан Чао и его люди потерпели решительное поражение. Хуан Чао бежал, но был окружён, после чего покончил жизнь самоубийством, чтобы Ли Кэй-уну не досталась слава его пленения.

Император Тан Си-цзун наградил Ли Кэй-уна, сделав его военным губернатором большей части северных земель. Затем он вернулся в Сиань, но его возращение состоялось без триумфа. Империя была разгромлена. Города Лоян и Янчжоу были сожжены, Сиань разрушен, а его жители – деморализованы. Поэт Вэй Чжуан сокрушался:

«Сиань охвачен скорбной тишиной. Что теперь можно увидеть в его пределах? Разрушенные рынки и опустошённые улицы, где прорастает пшеница. Люди срубили все деревья в Абрикосовых садах, чтобы поддержать огонь в своих очагах. Строители баррикад порушили ивы вдоль Имперского канала… Всё величие прежних дней похоронено, втоптано в землю. Везде разруха, и кости придворных чиновников трещат под ногою на улице Небес».¹⁰

Тан Си-цзун сохранил свой титул – но власть его рассыпалась, и дни его династии подходили к концу.

В 888 году ему наследовал сын Тан Чжао-цзун, которому досталась умирающая страна. В течение ещё двух десятилетий империя с трудом держалась на плаву, а между тем силы перебежчика Чжу Вэня и тюркского генерала Ли Кэй-уна росли. Последний, воспользовавшись своим положением военного губернатора, превратил северный край в отдельное небольшое королевство, как делали при возможности и другие фаньчжэни. Он назначил людей из племени шато на важные должности в своём государстве и больше не признавал власть императора Тан.¹¹

Он также рассорился со своим соратником Чжу Вэнем. В конце восстания Чжу Вэнь начал возмущаться наградами, которые получал Ли Кэй-ун. Постепенно он присваивал всё больше и больше земель между Сианем и границами провинции Ли Кэй-уна. В 901 и 902 году он предпринял несколько попыток вторгнуться на земли Ли Кэй-уна – и каждый раз был вынужден отступать.

С Сианем Чжу Вэню повезло больше. Опасаясь возросшей мощи Ли Кэй-уна и надеясь сохранить расположение Чжу Вэня, император дал ему высокий титул. Чжу Вэнь принял титул и начал неспешную кампанию по ограждению императора от его союзников, убивая их или изгоняя по обвинению в предательстве, окружая несчастного императора собственными людьми. В конце концов он приказал от имени императора переместить королевский двор в Лоян.¹²

Это встревожило народ в оставшихся областях империи. В разных городах начал собираться лояльные чиновники и офицеры, двинувшиеся в Лоян на помощь императору. Когда Чжу Вэнь узнал об их приближении, он отправил собственных людей убить императора, а после этого схватил их и казнил, громко провозгласив собственную преданность короне. Спасители, обманутые и лишённые надежды, отступили.

После этого Чжу Вэнь организовал коронацию тринадцатилетнего сына императора, Тан Ай-ди – марионетки, полностью находившейся под контролем военачальника. Так чужак прокрался в сердце империи. Он стал повелителем во всём, кроме имени.

Имя стало следующим, чем занялся полководец. На следующий год он приказал Ай-ди издать постановление об убийстве его девяти братьев и всех министров, которые оставались лояльными королевской семье. Эти люди были задушены, а их тела выброшены в реку. Теперь Чжу Вэнь был готов сам стать императором. Он вынудил шестнадцатилетнего Ай-ди отречься от трона и основал собственную династию, Позднюю Лян.¹³

Это была недолговечная династия – она продержалась с 907 до 923 года. Однако отречение от трона последнего императора Тан и тут же последовавшее его убийство мгновенно погрузило Китай в постоянные распри между мелкими государствами. Этот период

Пяти династий и Десяти царств продлился до 960 года. За пятьдесят с небольшим лет фаньчжэни создали множество мелких государств, большая часть которых быстро рухнула. Пять правящих династий взошли и закатились на севере, более десяти отдельных царств появились и исчезли на юге.^[130]

В далёких северных землях возникла новая империя. Вождь северных киданей Абао-цзи заключил союз с шато и начал ряд завоеваний, которые привели к созданию грандиозной киданьской империи. Со смертью последнего императора династии Тан внутренние области Китая исчезли, остались лишь внешние – бывшие аутсайдеры.¹⁴

Пока фаньчжэни делили империю между собой, феодалы объединённой Силлы расчерчивали границами собственную родину, и трещины углублялись, угрожая разломом.

Король Гён Мун – тот самый, что отправил своего сына на обучение в Китай незадолго до распада Тан, – невольно вбил клин в эти трещины. Он женился на женщине высокого рода, но она не родила ему наследника, поэтому он женился также и на её сестре. Вторая супруга тоже оказалась бесплодна. Обе царственные сестры влачили унылую жизнь во дворце, пока одна из наложниц Гён Муна не родила ему сына и наследника.

Две королевы, в страхе за свою судьбу, запланировали убийство наложницы и её сына. Однако, когда госпожа умирала, кормилица забрала ребёнка и, спрятавшись от убийц, бежала с ним, найдя приют в монастыре. Ребёнок по имени Кун Ге вырос под надзором монахов, зная о своём королевском происхождении. Он не мог забыть убийство своей матери и свою беду – при покушении на убийство он потерял глаз.¹⁵

Через несколько лет другая наложница короля родила ему второго сына. Гён Мун обеспечил ему безопасность, провозгласил наследником и отправил в Китай для обучения принципам конфуцианского управления. Вернувшись на родину, после смерти отца юноша стал королём Хон Ганом. Должно быть, он узнал о своём старшем брате, находившемся в изгнании в монастыре, но его реакция на этот факт нам неизвестна.

В течение одиннадцати лет своего правления Хон Ган прилагал все усилия, чтобы создать видимость процветания, в частности, тратя деньги, как воду, и придавая столице блеск роскоши. Каждый дом щеголял черепичной крышей, в каждом камине горел древесный уголь вместо более дешевых дров, благодаря чему небо не было затянуто дымом. Тем временем всего в сотне миль от Кён-джу сельская местность полнилась ворами, разбойниками, дружинами князей и амбициозных полководцев.¹⁶

Большая часть придворных Хон Гана поддерживала в нем уверенность, что с его страной всё в порядке, но поэт и учёный Чо Чи Вон был исключением. Сын силланского аристократа, Чо Чи Вон также провёл свои годы обучения в танском Китае – но, в отличие от Хон Гана, действительно понял и изучил принципы конфуцианского управления. В «Самгук Саги» указано, что он с первого раза сдал экзамен на государственную должность и был назначен «начальником людей» в одной из провинций империи Тан. Однако, когда приютившая его страна погрузилась в хаос, Чо Чи Вон вернулся домой.¹⁷

В 885 году Чо Чи Вон пожелал занять пост в правительстве Хон Гана. Он хотел заняться реформированием Силлы, пока государство не распалось, но Хон Гану и его приближенным это не пришлось по душе. В «Самгук Саги» сказано: «Вернувшись в Корею, Чо Чи Вон хотел воплотить свои идеи, но то были времена упадка, и его не приняли из-за зависти и подозрений»¹⁸

На следующий год король Хон Ган скончался, не оставив наследника. Вначале его брат, а после сестра Дзин Сон унаследовали его титул и его проблемы. Дзин Сон правила десять лет, с 887 до 897 год, и при ней Силла все более разрушалась.

Историки того времени строги по отношению к королеве Дзин Сон. Одна из записей утверждает, что Дзин Сон была «мужеподобна», а затем противоречит себе, сообщая, что королева часто приглашала ко двору «красивых юношей» и назначала их на канцелярские должности. Женщина на троне во время распада средневекового государства обычно являлась мишенью для обвинений в разврате, взяточничестве и прочих пороках; пол правительницы служил удобным объяснением для конца эпохи. Однако настоящими виновниками кризиса Силлы были хозяева замков, продолжавшие угнетать крестьян и фермеров, живших под их властью, устраивая себе роскошную жизнь на костях тружеников.¹⁹

Королева Дзин Сон старалась получить финансирование для своего правительства, выжимая средства из налогоплательщиков. Но налоги из сельской местности годами не достигали столицы, поэтому Дзин Сон приказала своим солдатам насильно собрать их. Это было отчаянное и необдуманное решение. Фермеры и ремесленники исправно платили налоги – только эти средства уходили в казну хозяев замков. Теперь люди были вынуждены платить двойные налоги. Бедность и отчаяние заставляли всё больше крестьян выбирать жизнь бандитов (хроники тех лет именуют их «травяными разбойниками»). Вскоре эти разбойники начали собираться в повстанческие отряды под предводительством талантливых вождей. Земли вокруг Кёнджу были во власти банды «Красных штанов». На юго-западе армию мятежников возглавил ставший солдатом крестьянин по имени Кён Хвон, а предводитель разбойников Ян Гиль организовал сопротивление на северо-востоке. Его помощником оказался не кто иной, как Кун Ге, выросший и желавший получить хотя бы часть той власти, которая могла принадлежать ему полностью.²⁰

Сильнейшим из предводителей повстанцев стал на тот момент крестьянин Кён Хвон. В 892 году королева Дзин Сон решила смягчить его гнев, дав ему титул – она наградила его властью над землями к югу от столицы с почётным титулом «Владыка Юго-Запада». Обладая такой почти официальной властью, Кён Хвон заключил договор с Ян Гилем и его помощником Кун Ге: он будет контролировать юго-запад, а Ян Гиль – более отдалённые северные регионы.

В течение следующих нескольких лет Кён Хвон укреплял свои позиции на юго-западных землях, в то время как одноглазый принц Кун Ге создавал свою власть на севере. Внешне он оставался в подчинении у предводителя разбойников Ян Гиля, но на самом же деле понемногу начал завоевывать личный авторитет у повстанцев – спал на земле со своими солдатами, разделял с ними поровну трофеи и страдал от тех же трудностей, что и они.²¹

Тем временем королева Дзин Сон оставалась на троне, но быстро становилась монархом только по названию. Вновь поэт-конфуцианец Чо Чи Вон постарался помочь, на сей раз выдвинув проект реформы, состоящий из десяти пунктов. По его мнению, эта реформа могла вывести Силлу из хаоса – и вновь его предложение было отвергнуто двором Силлы.

Чо Чи Вон оставил обречённый дворец и отправился в дальний горный монастырь, где посвятил себя духовному совершенствованию и составлению скорбных стихов на китайском языке:

Ожесточённый горный поток шумит среди скал,

заглушая людские голоса.

Я всегда опасаюсь споров между правыми и неправыми,

поэтому я обрёк воду на вечный бег в этих скалах».²²

А в столице королева Дзин Сон была вынуждена оставить трон. Придворные отыскали мальчика, которого объявили ещё одним сыном Хон Гана – на этот раз его матерью была девушка из дальней деревни, где король когда-то провёл ночь во время охотничьей поездки. В 897 году королева Дзин Сон отреклась от трона в его пользу, и четырнадцатилетний юноша стал королём Хё Гоном.

Ходили слухи, что одноглазый принц Кун Ге ответил на восхождение на трон своего предполагаемого сводного брата, найдя его портрет и разрезав его на куски мечом. Его собственные амбиции стали яснее в конце того же года, когда Кун Ге убил своего начальника Ян Гиля и сам стал предводителем повстанцев на севере.²³

К 900 году «Владыка Юго-Запада», бывший фермер Кён Хвон, ощутил себя достаточно сильным, чтобы назваться королём. Кён Хвон родился на старой территории Силлы, но земля, где он приобрёл наибольшее влияние, ранее принадлежала Пэкче. Поэтому он назвал свое новое государство Поздним Пэкче. На следующий год Кун Ге последовал его примеру. Он тоже был уроженцем Силлы, однако основал своё новое государство в Кэсоне, на старой территории Когурё, и назвал своё королевство Поздним Когурё.

Дни объединённой Силлы подошли к концу Вновь три государства разделили полуостров. Закончился и мир. Чо Чи Вон скорбел, что «тела умерших от голода и павших в боях людей разбросаны по степи, как звёзды». Это отметил и Ван Гон, опытный морской офицер, сражавшийся с войсками Кун Ге. По его словам «люди разбредались, куда глаза глядят, и повсюду оставались на земле их скелеты». Поздний период Трёх Королевств начался с войны и голода.²⁴

Одноглазый Кун Ге, подстегиваемый не только амбициями, но и гневом, вознамерился полностью уничтожить остатки Силлы. Он провёл первые годы своего правления Поздним Когурё, продвигаясь всё глубже на территорию Силлы, в то время как юный король Силлы Хё Гон искал спасения из безнадёжной ситуации в алкоголе. Обида и ярость Кун Ге медленно сводили его с ума. Когда он не сражался, то разъезжал по своим владениям, сидя на белом коне, в пурпурной мантии и золотом венце, сопровождаемый хором из двухсот восхвалявших его монахов. Он стал параноиком, приказав казнить за предательство сперва свою жену, а потом и двух сыновей. По словам его генерала Ван Гона,

«Кун Ге стал жестоким тираном. Он считал предательство лучшей стратегией, а силу и угрозы – необходимыми инструментами дипломатии. Рабский труд и высокие налоги истощали народ, вынуждая людей покидать страну. Однако дворец был большим и пышным, и король игнорировал общепринятые обычаи.²⁵

Ван Гона нельзя назвать объективным наблюдателем. К 918 году Кун Ге стал настолько непереносимым тираном, что его собственные офицеры убили его и провозгласили королём Ван Гона.

Кун Ге мог претендовать на связи и с существующим королевским родом, и со старым королевством Когурё, но его власть поддерживалась только силой, а не наследственными правами. Он стал королём по праву завоевания, а не по праву крови – но, добившись успеха, обрёк себя на смерть от такого же меча, с помощью которого поднялся сам.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 54

Глава пятьдесят пятая
Третья династия

Между 809 и 833 годами независимый род Тахиридов бросает вызов халифату Аббасидов

В 809 году благочестивый халиф Гарун аль-Рашид находился на пути в Хорасан со своей армией. Жители провинции начали подымать мятежи, и аль-Рашид решил лично заняться этим вопросом. Однако в пути он заболел и был вынужден остановиться в небольшом городе Туе, где и скончался.

Он оставил после себя несметные сокровища. По словам ат-Табари, «ходили слухи, будто в государственной сокровищнице находились 900 миллионов дирхемов». Если это было правдой, это значило, что в казне аль-Рашида было около трёх тысяч тонн серебра.¹

Аль-Рашид колебался с выбором наследника. Его старший сын аль-Амин был очевидным кандидатом на эту роль, но халиф также гордился младшим сыном аль-Мамуном, рожденным от наложницы, и считал, что у аль-Мамуна больше способностей к управлению. В конце концов он сделал странный выбор, вполне в духе франков: он постановил, что аль-Амин унаследует титул халифа, а аль-Мамун станет наместником Хорасана и наследником своего брата.²

Аль-Амину не понравилось такое решение, так как у него уже были свои дети. Он настоял на том, чтобы аль-Мамун прибыл в Багдад и признал старшего сына аль-Амина законным наследником. Однако аль-Мамун около двух лет отказывался посещать Багдад с этой целью. Он знал, что если он покинет Хорасан, то у него есть шанс больше никогда туда не вернуться. В то же время он прекратил посылать отчёты в Багдад и удалил имя аль-Амина из всех лозунгов, вышитых на мантиях для официальных торжеств в Хорасане – то есть совершил все действия, означавшие провозглашение независимости.³

Тахириды

Аль-Амин ответил тем, что отдал распоряжение не молиться за аль-Мамуна во время пятничных богослужений. Узнав об этом, аль-Мамун понял, что брат хочет сместить его с поста наместника Хорасана. Он начал приготовления к войне, и аль-Амин поступил так же.

В начале 811 года армии двух братьев сошлись на поле боя. Армия аль-Мамуна, менее численная, победила войско аль-Амина, и не в последнюю очередь победу аль-Мамуну принёс талантливый полководец Тахир.⁴

Более года империю Аббасидов разделяла гражданская война. Армия повстанцев аль-Мамуна захватила Хамадан, Басру и Куфу;

Мекка и Медина отказались от поддержки халифа и тоже перешли на сторону аль-Мамуна. Прошло чуть больше года, и аль-Мамун прибыл в Багдад – не как подданный и брат, но как завоеватель.

Аль-Амин со своими людьми засел в городе, и осада продолжалась в течение всего следующего года. Стены, сокрушаемые осадными механизмами, начали понемногу рушиться. Торговцам, заплывавшим в город, приходилось уворачиваться от града камней, летящих из катапульт аль-Мамуна. Близлежащие деревни были вынуждены сдаться, отказавшиеся были сожжены дотла. В Багдаде усиливался голод, царило отчаяние и беззаконие. За городскими стенами генерал Тахир пообещал, что с любым человеком, покинувшим город и примкнувшим к войску аль-Мамуна, будут хорошо обращаться, он будет встречен с почётом и дарами.

В конце лета 813 года защитники сдались. Тахир провёл армию своего господина в город. В сумятице уличных боев аль-Амин попытался переплыть Тигр, чтобы спастись, но солдаты поймали его, обезглавили и принесли голову Тахиру, который в свою очередь передал голову своему начальнику. Аль-Мамун, успевший объявить, что не собирается казнить брата, сильно опечалился, однако это не помешало ему выставить голову брата на городской стене. Такова была судьба узурпаторов и повстанцев – но не избранных законным путем халифов.⁵

Аль-Мамун был провозглашён полноправным халифом, и к сентябрю большая часть империи согласилась подчиняться ему. Однако власть, захваченная силой, плохо держалась в его руках. Он был вынужден подавить серьёзное восстание в 815 году, и ещё одно, во главе которого стоял его дядя, в 817 году. Продолжались неприятности в Египте, где народ был обременён налогами и недоволен властью. Халиф терял власть над востоком. В награду за службу он передал власть над Хорасаном своему военачальнику Тахиру, и тот начал уделять всё меньше и меньше внимания повелениям халифа. Однажды вечером в пятницу Тахир не помолился за халифа во время богослужения – что воспринималось как явная демонстрация независимости.⁶

Шпионы аль-Мамуна в Хорасане немедленно отправили весть об этом в Багдад, но в ту же ночь Тахир скончался. Его смерть была окружена завесой тайны. Один из его младших сыновей утверждал, что отец умер из-за внезапно начавшейся во сне лихорадки. Один из служащих сообщил, что он как раз говорил с Тахиром, когда лицо полководца внезапно исказили конвульсии, речь его прервалась, и он упал. В любом случае известие о смерти Тахира, полученное сразу после сообщения о дерзости бывшего союзника, порадовало аль-Мамуна: он зааплодировал и сказал: «Слава Господу, который отправил Тахира в следующую жизнь, а нас оставил здесь!»⁷

Радовался аль-Мамун слишком рано. Талха, старший сын Тахира, продолжил дело отца и провозгласил себя правителем Хорасана. Уже существовавший раздел империи мусульман усилился с появлением новой династии – Тахиридов, правивших на востоке. Они проявляли формальное уважение к халифу, но действовавших независимо.

Аль-Мамун занял свой пост с помощью завоевания и вынужден был удерживать его силой всю оставшуюся жизнь. Он правил как халиф до самой своей смерти от тифа в 833 году; затем на трон взошёл назначенный им наследник – его сводный брат аль-Мутасим. Однако Талха также передал свою власть брату, и сила Тахиридов росла на востоке, как и сила Умайядов в Аль-Андалусе. Теперь три арабских династии правили на некогда объединённой земле ислама, и дробление ее продолжалось.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 55

Глава пятьдесят шестая
Викинги

Между 813 и 862 годами империя Карла Великого распадается на четыре части, драккары викингов плывут по реке Сене, а русичи впервые появляются в Константинополе

К 813 году имперский характер власть Карла Великого, пусть и неохотно, признали и Византия, и Багдад. Он заявил свои права на такие отдалённые северные земли, как Скандинавия, где он воевал с небольшими племенными княжествами свевов (шведов), данов (датчан), а также племенами Хордаланна и Ругаланна (в современной Норвегии). На юге он расширил свои владения до Испанской марки – гористой местности между Кордовским эмиратом и франкской границей (сам термин «марка» происходит от франкского слова, обозначающего границу). Он контролировал северную часть Италии, старое королевство лангобардов, а также защищал папские области в центре полуострова. Кроме того, он был сюзереном герцогов, управлявших итальянскими территориями Сполето и Беневенто.¹

Ближе к семидесяти годам Карл, по традиции франков, собрался разделить свои владения между тремя сыновьями. Завещание, которое он написал в 806 году, разделило королевство на три части, дав каждой независимость. Наследники Карла должны были действовать сообща только в защиту церкви. Карл был императором римлян – но не считал, что владеет прежней Римской империей, которую должен оставить одному наследнику. По его мнению, это звание обязывало его лишь защищать папу Римского и содействовать созданию царства Божия на земле.²

Этим планам по разделению земли было не суждено сбыться. К 813 году только один из его сыновей остался в живых. Третий сын Пипин, которому была отведена Италия, скончался в 810 году, на следующий год сердечный приступ забрал жизнь Карла Младшего. Единственным наследником остался самый младший – Людовик Благочестивый, которому было тридцать пять лет, правивший подчинённой Карлу Великому территорией Аквитании.^[131]

Карл Великий созвал придворных и в их присутствии короновал Людовика как короля объединённой страны и своего соправителя. Старая германская традиция избрания короля означала, что хотя Карл и не намеревался давать знати право голоса, аристократы были обязаны участвовать в ритуале.

На следующий год Карл Великий скончался. Его летописец Нитгард написал: «Больше всего я верю, что им будут восхищаться за ту умеренную строгость, которую он проявил, покоряя свирепые, железные сердца франков и варваров. Даже римская мощь не могла укротить эти народы – но в империи Карла они не смели вредить общему благосостоянию». Как император, Карл сделал то, что не удавалось вождям и правителям прошлого – он дал цивилизацию тем, кому её не хватало.³

Страж цивилизации, защитник епископа Рима – это были хорошие задачи для императора римлян, но вскоре после восшествия на престол Людовик понял, что само понятие императорской власти уже меняется.

Людовик, получивший прозвище «Благочестивый» благодаря своей привязанности к порядку и морали, рассчитывал получить под свою власть лишь часть франкской земли, а не всю огромную империю. Теперь, оказавшись вторым императором римлян, он неожиданно унаследовал не только церемониальный титул, но и огромное неразделённое королевство. Людовик сразу начал подстраиваться под эти обстоятельства. Карл всю свою жизнь именовался громоздкой формулировкой: «Карл, пресветлый Август, правитель Римской империи, а также король франков и лангобардов». Эта формулировка четко разделяла все подвластные ему области. А вот Людовик спустя год после получения короны начал звать себя просто «Император и Август». По его мнению, разные королевства под его контролем уже сливались в единое целое.⁴

Как и его отец, Людовик короновал своих сыновей. Его старший сын Хлотарь был назначен королём Италии и соправителем, второго сына Людовик короновал королем Баварии – небольшой германской области на востоке, населеной конгломератом из нескольких племён. Младший, Пипин, стал королём Аквитании. Однако они правили скорее как губернаторы под присмотром отца. Людовик собрал все франкские владения под свою руку, используя титул императора, чтобы укрепить связь между землями империи.

Сыновья, которые, как и отец, выросли, наблюдая за тем, как их дед обращался с разными частями империи как с отдельными государствами, не слишком охотно подчинялись такому пристальному контролю. Людовик Благочестивый мог сколько угодно считать сыновей своими подданными, а свою империю – единым целым, но сами короли воспринимали свои домены как единоличную собственность. В 829 году эти две разные точки зрения повергли империю в пучину гражданской войны.

Непосредственной причиной войны стала явная симпатия Людовика к своему самому младшему сыну. После смерти первой жены Людовик женился во второй раз, и новая супруга в 823 году родила ему сына по имени Карл. Карл пришёлся Людовику по душе. В 829 году император решил, что у шестилетнего мальчика тоже должно быть своё королевство. Он выбрал Алеманнию – старую территорию германского племени алеманнов, находившуюся теперь под контролем франков.

К несчастью, Алеманния являлась частью территории Хлотаря, поэтому, когда Людовик отдал её Карлу, он уменьшил владения Хлотаря. Это казалось ему законным – империя принадлежала ему, и он мог поступать с ней по своему усмотрению. Однако такое положение вещей привело в ярость Хлотаря, так как у него забрали часть его королевства.

Он намекнул двум младшим братьям, что их королевства могут стать следующими пострадавшими в пользу юного сводного брата. К 820 году он убедил Пипина Аквитанского и Людовика Баварского (более известного как Людовик Германец из-за германского населения его страны) объявить отцу войну.

Яростные схватки между тремя королями и их отцом продолжались в течение трёх лет. Наконец, в 833 году братья одержали победу. Они захватили Людовика Благочестивого в плен и поместили его вместе с маленьким Карлом под стражу. Хлотарь занял престол, став императором. «Он содержал отца и юного Карла под присмотром, – рассказывает Нитгард, – и приказал монахам составить им компанию, чтобы Карл привыкал к монастырской жизни и в конце концов сам её выбрал».⁵

Карл явно не воспринял намёка. Примерно в то же время низложенный Людовик отправил сообщение двум другим сыновьям, Пипину и Людовику Германцу, обещая расширить их владения, если они помогут свергнуть Хлотаря и вернуть трон отцу.

Оба сына согласились. По словам Нитгарда, «обещание новых земель было слишком большим соблазном, чтобы они отказались». Людовик внезапно появился на одном из народных собраний, и Хлотарь оказался один против всех своих братьев и отца. Он был вынужден вернуться в Италию и поклясться, что будет довольствоваться своим уделом до конца жизни.⁶

Отношения между отцом и сыновьями оставались напряжёнными. В 838 году Пипин Аквитанский неожиданно умер; Людовик Благочестивый объявил, что Аквитания переходит к его единокровному брату Карлу, который всего около года правил Алеманнией. Однако жители Аквитании подняли восстание и короновали избранного ими короля, сына Пипина по имени Пипин II. Людовик Благочестивый потерял контроль над Аквитанией, клочок его империи оторвался.

К этому времени люди прозвали юного Карла «Безземельным» (а также «Карлом Лысым»). Людовик Благочестивый решил отдать своему младшему сыну главную часть собственных владений – Нейстрию. Когда он скончался в 840 году, Карл стал королём франков.

Хлотарь оставался соправителем и королём Италии, Людовик Германец восседал на троне Баварии, Аквитания принадлежала их племяннику Пипину II. Карл удерживал трон своего отца, но старшие братья не желали признавать его контроль. Война началась снова и продолжалась ещё три года, подпитываемая негодованием Хлотаря из-за потери земли. «Исполнившись надменности из-за своего императорского титула, – сообщают «Анналы св. Бертена», – он начал войну с братьями, Людовиком и Карлом, напав сначала на одного, потом на второго, оба раза безуспешно».⁷

В 841 году сражение между братьями и их армиями при Фонтенуа унесло жизни сорока тысячам франков и поразило весь франкский мир. Очевидец так описал свои переживания в стихах, которые мы приводим в прозаическом переводе:

«Я, Энгельберт, сражался плечом к плечу с другими и видел, как произошло это преступление. На сторонах Карла и Людовика поля были белы от саванов покойников так же, как становятся белыми поля от перелетных птиц осенью. Эта битва недостойна прославления, недостойна того, чтобы о ней складывали песни. Пусть этот проклятый день вычеркнут из календаря!»⁸

Пока гражданская война косила франков и уничтожала урожаи, пираты из Скандинавии и Аль-Андалуса проникли в воды реки Сены, сожгли Руан, разрушили торговые поселения и бесчинствовали, нападая на прибрежные посёлки и сея ужас в сельской местности. В конце концов братья решили заключить мир, пока страна не обезлюдела окончательно. Историк Регино Прюмский написал, что короли франков, «покорители мира», потеряли так много бойцов, что у них возникли проблемы с защитой границ.⁹

Они встретились в 843 году и договорились разделить империю (включая Аквитанию, вновь попавшую под контроль старшего из королей) по тем линиям, которые наметил ещё Карл Великий в своём завещании сорока годами ранее. Этот раздел был зафиксировали в документе, известном как Верденский договор, подписанный тремя королями. Карл Безземельный получил Нейстрию и остальные территории старого королевства франков, Людовику Германцу досталась Бавария и восточные земли, приблизительно старая территория Австразии, а Хлотарь добавил к своим владениям в Италии территории между Рейном и Роной. Бургундия, где некогда правил третий майордом, была разделена на две части. Самую крупную, юго-восточную, часть присвоил Хлотарь, а Карлу достались небольшие территории на севере.^[132]

Договор навсегда превратил земли франков в отдельные королевства. Вновь империя стала скорее идеей, чем действительностью. Хлотарь, считавшийся императором римлян, на деле обладал не большей властью, чем остальные два правителя. Отделённые от западного королевства франков, восточные земли Людовика Германца вступили на путь развития, отличавшийся от государства Карла на западе. Две части франкской земли, восточная и западная, никогда уже не объединятся.

Вскоре Карл Безземельный оказался перед лицом угрозы, которая была опаснее, чем его жаждущие земельных наделов братья. То были захватчики из северных земель, решившие, что широкая река Луара – идеальный путь в его королевство.

Захватчиками были викинги – молодые искатели приключений из скандинавских земель, покинувшие родные холодные края, где их отцам едва удавалось прокормить свои семьи. Они странствовали по морю веками, но странная перемена погоды неожиданно позволила им добраться до земель, прежде недоступных.

Эта перемена погоды была вызвана феноменом, известным как «средневековое потепление» или средневековая климатическая аномалия. Начиная с 800 года температура в Европе стала расти – всего на несколько градусов, но этого было достаточно, чтобы растопить льды на северных морских путях, ранее непроходимых. Плавание в холодном Северном море всегда было опасным делом, возможным только в определённые месяцы, однако к середине IX века неутомимые юноши, искавшие богатства и приключений, уже могли отправляться в плавание в любое время года.

Именно викинги несли ответственность за уничтожение Руана и нападения на города по берегам Сены во время гражданской войны, и они уже совершили несколько набегов на королевства к юго-западу от владений Карла. Несколькими годами ранее банда викингов нацелилась на Памплону – небольшое независимое государство, образовавшееся вокруг крепости, столь неосторожно разграбленной Карлом Великим шестьюдесятью годами ранее. Памплона была христианской, но не зависела ни от Кордовского эмирата, ни от франков. Викинги похитили сына Иньиго I, короля Памплоны, и потребовали основательный выкуп за его освобождение.

В 844 году, через год после заключения Верденского договора, викинги напали также на эмира Кордовы, Абд ар-Рахмана II. Ему удалось отбиться (викинги пока были более склонны к набегам, а не к ведению долгой войны) – но эмир понял, что дальнейшие нападения может и не отбить. Поэтому он начал строить собственный флот.

На следующий год викинги всерьёз взялись за королевство Карла Безземельного. Франки противодействовали захватчикам слабее, чем Иньиго или эмир – всего за несколько недель корабли викингов прошли почти до Парижа, а попутно их команды грабили окружающие земли. Корабли подошли к городу в день Пасхи. Карлу удалось откупиться от их предводителя Рагнара Лодброка^[133] семью тысячами фунтов золота, но даже после отступления кораблей набеги продолжались.

Верденский договор

В 858–860 годах флот викингов много раз нападал на южное и восточное побережья Испании. Иногда корабли викингов заплывали в Средиземное море и нападали на берега Италии, а некоторые из них даже пересекали Средиземное море и предпринимали попытки напасть на Александрию. В 859 году викинги вновь попытались атаковать Памплону. К тому времени Иньиго I уже погиб (в ходе неудачно спланированного восстания против эмира Кордовы он был тяжело ранен, парализован и вскоре умер). Памплоной правил его сын Гарсия I, бывший заложник викингов. Вместе с королём Ордоньо I из Астурии, христианского королевства на северо-западе Пиренейского полуострова, когда-то признанного Карлом Великим, Гарсия Памплонский смог защититься от вторжения.¹⁰

Карл Безземельный был менее удачлив. Викинги похитили его капеллана и заставили дать большой выкуп за его возвращение. Они сожгли собор в Пуатье и разграбили северные области. Каждый раз, когда Карл платил им выкуп, они уходили – но вскоре возвращались, и это делало Карла всё менее и менее популярным в глазах народа, чьи налоги шли в государственную казну. Священник Пасхасий Радберт писал: «Не думаю, что даже несколько лет назад хоть один правитель в мире мог представить, что чужеземец войдёт в Париж… кто мог подумать, что такое славное королевство, настолько сильное, огромное, густонаселённое и могучее, будет унижено и запятнано такими людьми?»¹¹

В 860 году Карл начал строить через реки укреплённые мосты, которые могли бы помешать продвижению кораблей захватчиков. Первые мосты на Сене оказались настолько полезными для задержки драккаров, что подобные хрупкие барьеры начали появляться по всей стране, и Карлу пришлось издать указ, запрещающий строительство несанкционированных крепостей. Его собственные укрепления оказались долгосрочным проектом – строительство мостов могло занять годы. Тем временем земли в низовьях рек оставались незащищёнными от нападений викингов, которые приходили внезапно, иногда появляясь из утреннего тумана, как снег на голову.¹²

Но на востоке приход викингов поднял лишь зыбь, которая разбилась о стены Константинополя.

Еще до того, как стали таять льды, скандинавские торговцы уже начали покидать свои дома, пересекать Балтийское море и основывать поселения на противоположном его берегу. Поселения эти оставались небольшими, земли вокруг них в основном были непокорёнными, но в течение трёх веков торговцы использовали их как перевалочные пункты в своих путешествиях на восток. Во время халифата аль-Рашида этот торговый путь стал еще более оживленным, всё больше и больше серебряных дирхемов перемещались на запад, а роскошные северные меха отправлялись на восток. Компании скандинавских торговцев добирались даже до портового города Дербент на Каспийском море, где торговали с хазарскими и мусульманскими купцами.¹³

Земли, по которым они путешествовали, были населены племенами, говорившими на нескольких родственных языках, известных лингвистам как финно-угорские. Жители финно-угорских деревень не ездили торговать далеко от дома и не использовали реки в качестве дорог, как скандинавы. Они называли путешественников, проходивших по их землям, словом Rhos, или русами – «красными», из-за цвета их волос.¹⁴

Видимо, это имя взяли себе и некоторые путешественники. В хронике каролингских времен, сохранившейся в монастыре святого Бертена и потому известной как Вертинские анналы, есть запись за 839 год: «Misit etiam сит eis quosdam, qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant, quos rex illorum chaganus vocabulo ad se amicitiae, sicut asserebant, causa direxerat». Этот текст на латыни считается самым первым упоминанием о народе «рос». Запись касается прибытия в 839 году к Людовику Благочестивому дружественного посольства от византийского императора для подтверждения договора, заключённого в дни правления Михаила Рангабе и Карла Великого. Византийцев сопровождали незнакомцы – «люди, утверждавшие, что их народ зовётся русами, посланные к нему королём по имени Каган ради дружбы». Людовик Благочестивый принял их за шведов. Он знал, кто такие шведы, и подозревал, что незнакомцы являлись шпионами.¹⁵

Однако они не являлись ни шведами, ни шпионами. Они были торговцами, поселившимися рядом с финно-уграми и заключавшими с ними браки – в государстве под управлением кагана (это заимствованное слово означало «царь»).^[134] Их небольшой народ был, видимо, сконцентрирован возле деревни Городище на озере Ильмень, возле реки Волхов.¹⁶

Кем бы ни был каган руссов, его власть над новоприбывшими скандинавами и финно-угорскими аборигенами, жившими среди них, была свободной и неофициальной. Однако около 860 года, когда викинги покинули свои родные земли и отправились в плавание по ближайшим водам, значительная их часть преодолела северные водяные пути и прибыла к руссам, где встретила своих дальних родственников, живущих успешной торговлей.^[135]

Это могло стать предпосылкой для катастрофы, но каган руссов знал о традициях скандинавов больше, чем Карл Безземельный. Вместо попыток отразить нападения скандинавов он посоветовал захватчикам отправиться по реке к Константинополю, где они найдут большие богатства. Он даже послал нескольких собственных воинов с ними за компанию.¹⁷

В Константинополе в это время правил Михаил III, внук талантливого и амбициозного полководца Михаила II, который захватил трон, убив Льва V во время рождественского богослужения в 820 году. Михаил III унаследовал корону в 842 году в возрасте двух лет, но настоящая власть находилась в руках его матери и дяди.^[136]

Как и Карл Безземельный, регенты оказались бессильны перед лицом вторжения. В Чёрное море вошли двести кораблей с участниками набега, которые высадились на берег, сожгли и сравняли с землёй все населенные пункты вне стен Константинополя. Потрясая мечами, они угрожали испуганным людям на городских стенах. Как написал патриарх Фотий, «они пришли, как гром средь ясного неба», действуя с неслыханной ранее беспощадной дикостью:

«Народ, живший вдалеке от нашей страны, варварский, кочевой, заносчивый, неукротимый и неодолимый, не имеющий вождей, навалился на наши границы внезапно, в мгновение ока, нахлынул, как волна морская, и подобно дикому вепрю, поглотил жителей, как траву, сено или злаки. (Не иначе как бог наслал постигшее нас наказание!)

Они не щадили ни людей, ни животных, не уважая слабости женщин, не жалея невинных детей, не проявляя уважения к седым старикам, не смягчаясь ничем, что обычно вызывает сострадание в душе человека, но бестрепетно обагряя мечи кровью людей любого возраста и пола».¹⁸

Грабежи продолжались около недели, после чего захватчики удалились от запертых ворот Константинополя. Регенты Михаила сразу объявили, что это боязнь возмездия со стороны византийцев заставила врага повернуть, но на самом деле именно такая тактика – налёт и последующее отступление – удавалась викингам лучше всего. Это было их стилем действий: ворваться, разорить, ограбить – и исчезнуть так же быстро, как появились.¹⁹

Обнаруженные археологами развалины городищ по берегам реки Волхов говорят о том, что некоторые викинги перед возвращением на родину поссорились со своими соседями-русами. Через год или два после нападения на Константинополь пожары уничтожили часть Городища и всю близлежащую деревню Старая Ладога.^[137]

«Повесть временных лет», написанная двумя с половиной столетиями позднее, отмечает, что в 862 году викинг Рюрик поселился в Восточной Европе и основал королевство среди славян со столицей в Новгороде. Там же указывается, что ему пришлось бороться с другими викингами за власть над этим племенем. Рюрик, может быть, и легендарная личность, но рассказанная о нем история позволяет нам узнать о противостоянии между новоприбывшими викингами и русами, поселившимися вдоль Волхова.²⁰

В конце концов Русы одержали победу, но тот факт, что их количество значительно выросло, говорит о том, что часть викингов тоже осталась здесь, не возвращаясь на родину. Деревянные постройки Городища были восстановлены, Старая Ладога была отстроена, теперь уже в камне. Русы, сопротивляющиеся и адаптирующиеся одновременно, поглотили волну викингов. Они обладали гибкостью, не свойственной ни императору Константинополя, ни королям франков.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 56^[138]

Глава пятьдесят седьмая
Цари-долгожители

Между 814 и 900 годами три индийских царства сражаются за Каннаудж на севере, в то время как новый правитель на юге обретает власть путем войны и богатство путем торговли с восточными островами

На севере Индии границы трёх царств сходились возле города Каннаудж. Три сильных царя-долгожителя, все трое сыновья сильных царей-долгожителей, правили соприкасающимися государствами. Царством Пала управлял Девапала, унаследовавший от своего отца Дхармапалы владения, разросшиеся за счет новых завоёваний. Царство Пратихары находилось под властью Нагаб-хаты II, чьему отцу Ватсарадже за тридцать лет правления удалось укрепить свои владения, сделав страну силой, достойной уважения. В 814 году 13-летний Амогхаварша получил грандиозную империю Раштракута в наследство от своего отца, царя Говинды III.^[139]

Каннаудж, наполненный индийскими храмами и буддийскими монастырями, был столицей великого царя Харшавадханы двумя столетиями ранее. Он превратился в метрополию, и все три правителя жаждали заполучить его. Город уже переходил из рук в руки королей Палы и Пратихары – к неудовольствию горожан, вынужденных бежать в поисках убежища всякий раз, когда новая армия вторгалась в город. Жить в символе господства было крайне неудобно.

В 814 году город находился в руках Девапалы, однако царь Пратихары Нагабхата II планировал отобрать его. Шёл девятый год его правления, он уже организовал успешные походы против Девапалы, отобрав часть его земель – старую территорию Магадхи. Он также воспрепятствовал попытке мусульман пройти по Синду к его земле и захватить столицу Удджаин. В надписи о нём в городе Гвалиор сказано, что он «сокрушил армии могучего короля Млекчхи, уничтожителя добродетели» – при этом использовано традиционное индийское имя для говорящих по-арабски захватчиков.¹

К 820 году (возможно, даже ранее) Нагабхата II изгнал людей Палы из Каннауджа и сам поселился там. Надписи прославляют его: «Нагабхата один… радует сердца трёх миров. Он появился подобно восходящему солнцу, единственный источник существования трёх миров, развеивая непроглядную тьму… цари Андры, Синдху, Видарбхи и Калинги уступили его молодой мощи, как мотыльки уступают огню». Несомненно, у этой надписи есть политический подтекст, но если в ней есть истина, то Нагабхата не только напал на территорию Палы, но и отобрал часть областей империи Раштракута.²

Империя Раштракуты уменьшилась со времен смерти Говинды. Юный Амогхаварша, едва достигший возраста, в котором можно было принять наследство, был вынужден провести первое десятилетие правления, подавляя восстания против своей власти. По сути, восстание так разрослось, что в 818 году Амогхаварша был вынужден бежать из страны, оставив своего старшего двоюродного брата Карку во главе государства для решения проблем.³

Карка не только справился с этой задачей, но и после возвращения царя к власти в Раштракуте вместо того, чтобы захватить власть самому, отправился в свои фамильные владения на западном побережье. К несчастью для Амогхаварши Дхрува, сын Парки, не был настолько лоялен, и после смерти отца объявил о своей независимости. Последующие двадцать лет Амогхаварша провёл, воюя с Дхрувой в попытках подчинить его. Из-за внутренних проблем Амогхаварша не мог противостоять нападениям Пратихары.⁴

Учитывая общую схожесть индийских государств (у них были более или менее одинаковые схемы управления, армии и военные порядки), судьбу при таком раскладе решали два взаимозависящих качества – энергия царей и умение оставаться на троне достаточно долго, чтобы превратить искру своих амбиций в яркий огонь. Амогхаварша, правитель уменьшившейся империи Раштракута, изначально не был талантливым военачальником. Он построил великолепный пещерный храм в городе Эллора, писал стихи, время от времени занимался искусством, а защиту империи оставил своим военачальникам. Однако он занимал трон достаточно долго, чтобы дать государству стабильность, которая обеспечивала сопротивление окончательному распаду. Пратихары временно оказались самыми сильными, но Палы были ещё сильны, и империя Раштракута не исчезла с лица земли.⁵

Торжествующий Нагабхата II скончался в 833 году, и судьба Пратихары изменилась. Его сын и наследник провёл на троне только три года и умер, а его внук Михирабходжа был вынужден отбивать попытки Палы напасть на его владения. Первые походы Михирабходжи против Девапалы увенчались успехом, но вскоре удача отвернулась от него.

Девапала правил уже третий десяток лет из своих сорока, и опыт позволял ему все более эффективно отражать нападения юного короля Пратихары. Его собственные надписи утверждают, что он вернул себе землю от Гималаев до хребта Виндхьи – эта область поэтически обозначена как «нагромождение скал, политых любовной влагой слонов». Другая запись гласит: «Девапала положил конец дерзости повелителя Пратихары».⁶

Однако преимущество долгой жизни, которое привело сначала Пратихару, а затем Палу к победе, вскоре было утеряно Палой. В 850 году Девапала умер, и его власть унаследовали несколько быстро сменяющихся правителей, не способных продолжить его завоевания. Михирабходжа, остававшийся на троне в течение ещё тридцати шести лет, вторгся на спорную территорию. «Он желал покорить три мира», – гласит одна из надписей. Маятник успеха вновь сместился к западу. В последние годы правления Михирабходжи королевство Пратихары выросло до невероятных размеров, а государство Палы уменьшилось, оставшись мелкой страной на востоке, вынужденной платить дань соседу

В 878 году, когда скончался Амогхаварша из Раштракуты, Михирабходжа был ещё на троне Пратихары. Амогхаварше выпал невероятный срок правления – шестьдесят четыре года, и хотя он не обладал военными способностями своего агрессивного соседа, его долгая жизнь сплотила страну Однако сыну и наследнику Амог-хаварши, Кришне II, не более воинственному, чем его отец, не хватало отцовской гибкости. Практически сразу же Восточная Чалукья, в течение десятилетий бывшая слабой и раздробленной, проявила силу и объявила войну Кришне II, и Пратихара начала атаку на её границы.⁷

Кришне II, атакованному с севера, не повезло и с других сторон света. Его угораздило оказаться между двумя честолюбивыми и энергичными царями – Михирабходжей на севере и новым правителем Адитьей на юге.

Дальний юг Индии на протяжении столетий находился в руках двух соперничавших династий – Паллавов и Пандьи. Адитья принадлежал к подчинявшемуся Паллавам клану Чола. Его отец, военачальник Виджайяла, получил от царя разрешение напасть на город Танджавур и использовать его в качестве своей столицы. Укрепившись в Танджавуре, полководец воспользовался тем, что правители Пандьи и Паллавы были заняты друг другом, и завоевал для себя государство – Чолу.

Взойдя на трон в 871 году, Адитья правил почти сорок лет, став ещё одним успешным царём-долгожителем. Благодаря его деятельности страна окрепла и достигла процветания. Чоланские купцы активно торговали с востоком, отправляя корабли через Индийский океан к острову Суматра. После катастрофического извержения вулкана Кракатау в 535 году народ Суматры начал постепенно отстраивать города и восстанавливать поля. Суматранская деревня Джамби разрослась до размеров города, распространила свою власть через Зондский пролив, на восточное побережье Явы, и к IX веку Ява, Суматра и Малаккский полуостров на азиатском материке находились под управлением одного царя. Чоланцам эта страна была известна как империя Шривиджайя – богатый и могущественный торговый партнёр, заинтересованный в расширении власти Чолы на юге.

К концу IX века Адитья убил короля Паллавов, захватил его землю и начал нападать на южные границы Раштракуты.⁸ Долгая жизнь позволила ему, как и царям Пратихары далеко на севере, реализовать своё желание основать новую династию. Каким бы способом правитель ни узаконивал свои права – провозглашал ли наследование по крови или по кости, принимал ли помазание от священников или ссылался на обладание мандатом Небес, легитимность оставалось за ним, только пока он жил. А в Индии IX века продолжительность жизни правителей обуславливала рост силы государства или же ее утрату.

В начале века военные действия в Индии сосредоточились на севере, где армии востока сражались за власть над западом, и наоборот. Однако к концу века центр тяжести конфликта сместился: к противостоянию готовились Пратихара на севере, Раштракута в центре и Чола на дальнем юге страны. Король Раштракуты находился в самом опасном месте, между молотом и наковальней, между двумя амбициозными соседями, которые могли добраться друг до друга, только пройдя по его стране.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 57^[140]

Глава пятьдесят восьмая
Внутренняя и внешняя политика

Между 856 и 886 годами византийские миссионеры изобретают новый славянский алфавит, Людовик Немецкий и Михаил III оспаривают друг у друга Булгарию и Моравию, а Михаил III запутывается в своих сложных домашних обстоятельствах

В 856 году Михаилу III из Византии исполнилось шестнадцать лет, и он аккуратно, но непреклонно принял власть в свои руки. Он провозгласил наследником своего дядю, которому больше всех доверял, остальных регентов приказал убить или изгнать, а мать с сёстрами отправил в монастырь.

Обстановка в Константинополе к этому времени была относительно стабильной – во многом благодаря усилиям матери и дяди Михаила. Они возглавляли совет, который разрешил использование икон в Византии и положил конец теологическим сражениям, длившимся более ста лет. Однако результаты столкновения империи с внешними силами были катастрофическими. Русы нападали на Византию, когда хотели, войска Аббасидов побеждали византийских воинов в сражениях, а хазары отвергли предложение о заключении союза.

В 862 году у Михаила появилась возможность прервать эту череду неудач. К его двору прибыло письмо от князя Ростислава с просьбой о помощи. Ростислав написал: «У нас нет никого, кто обучил бы нас истине и объяснил бы значение священного писания. Отправь к нам, государь, человека, который смог бы преподать нам Истину»¹ Это было больше, чем просто шанс отправить миссионеров. Это была возможность изменить политическую картину.

Королевству Ростислава, Моравии, было всего сорок лет. Дядя Ростислава Моймир, предводитель славянского племени, жившего к северу от Болгарии, завоевал соседнее племя и объединил их территории. Моймир правил королевством с 833 до 846 года, и после его смерти Людовик Немецкий, правитель восточных франков, отправил в Моравию свои войска, чтобы убедиться, что Ростислав унаследует власть дяди. Это не было любезностью со стороны Людовика – он хотел, чтобы король Моравии был зависим от него, а Моравия находилась под контролем франков. Людовик также отправил собственных миссионеров, чтобы крестить жителей Моравии, надеясь приучить их к обычаям римской церкви, что дало бы ему дополнительный контроль над Моравией.

Ростислав понимал, что Людовик Немецкий собирается поглотить его государство. Обратившись на восток, он решил, что его народу будет выгоднее подчиняться патриарху Константинополя, который не был ничем обязан франкам.²

Михаил III увидел истинную суть просьбы в возможности забрать Моравию из-под влияния контроля франков. Он немедленно отправил ко двору Ростислава двух миссионеров. Это были братья Кирилл и Мефодий, ранее путешествовавшие в качестве миссионеров к хазарам (их миссия не увенчалась успехом, так как хазары решили обратиться в иудаизм). Они были уроженцами Салоник, города со славянским населением, и с рождения говорили на славянских языках.^[141]

Кирилл и Мефодий прибыли ко двору Ростислава в 863 году с дарами от Михаила III и текстами священной литургии, используемой в константинопольских церквях. Однако прежде, чем жители Моравии смогли бы принять традиции восточной церкви, следовало перевести литургию на славянский язык – а у славянского языка не было письменной формы.

Кирилл нашел выход: он изобрёл новый алфавит, который назвал глаголицей (от старого славянского слова со значением «говорить»), основываясь на греческих заглавных буквах (унциальное письмо). Они с братом провели следующие три года за переводом литургии и Евангелия на моравский язык. Первой фразой, записанной на новом языке, были строки из Евангелия от Иоанна: «Вначале было слово».³

Моравия

Моравский язык всё ещё считался варварским и как язык для богослужения ценился значительно меньше, чем еврейский, греческий и латынь (три языка, на которых, как считалось по традиции, были сделаны надписи на кресте Иисуса). Но это не имело значения для Михаила III и его миссионеров. Дать славянам свою письменность, привязанную скорее к восточному греческому, чем к западной латыни, значило существенно ослабить франкский контроль над ними.⁴

Пока братья всё ещё были в Моравии, Михаил III узнал, что Людовик Немецкий продолжает свою активность. Он посылал франкских миссионеров в Болгарию, действуя точно так же, как Михаил в Моравии. Болгария была слишком велика, близко расположена и хорошо вооружена, чтобы рисковать заключением франкско-болгарского союза. Однако на сей раз Михаил решил отказаться от косвенных мер типа состязания монахов. Он собрал армию и приготовился к вторжению. Болгария была слишком важна, чтобы оставить её миссионерам.

Царь Болгарии Борис уже некоторое время раздумывал над тем, не обратиться ли ему в христианство. Он даже отправил послание Людовику Немецкому, объявив о своей готовности присоединиться к римской церкви, однако это взбудоражило болгарскую знать. В «Вертинских анналах» записано: «Знатные люди были разъярены и возмутили народ с целью убить его. Все воины, сколько их нашлось во всех десяти областях страны, прибыли в столицу и окружили царский дворец».⁵

Борис медлил с принятием окончательного решения, отправляя Людовику Немецкому сообщения, что ему нужно больше времени на раздумья и больше священников для ответов на его вопросы. Однако когда армия Михаила III подошла к его границам, а византийский флот отплыл к берегам Чёрного моря, Борис сменил свою тактику и заключил с Михаилом договор: он крестится в Константинополе, приняв имя Михаил в честь императора, а византийские войска отступят.⁶

Теперь Михаил III, ободрённый своим успехом, отправил миссионера к русам – но на сей раз обращения не произошло, русы не были заинтересованы в нем. Миссии в Моравии и Болгарии, как и все внешние дела Михаила III, в конце концов завершились провалом. Борис, ставший Михаилом, остался христианином, но в 866 году объявил о подчинении папе римскому, а затем в 870 году вновь перешёл на сторону патриарха Константинополя. Но и это тоже было временным решением. Он уже понял, что Болгарии для поддержания независимости нужна собственная церковь, не подчиняющаяся ни Риму, ни Византии.

В Моравии Кирилл и Мефодий старались завершить свою работу. Кирилл умер от болезни в 869 году, прося брата закончить их дело, поэтому Мефодий продолжал переводить Евангелия на славянский язык. Однако через год с небольшим после смерти Кирилла Людовику Немецкому удалось укрепить свой контроль над Моравией. Он пообещал племяннику Ростислава Святополку (Сватоплуку) помочь захватить трон. В 870 году франкские войска вместе со Святополком прошли к королевскому дворцу, схватили Ростислава и передали его Людовику. Людовик отомстил за обращение Ростислава к востоку, ослепив и заключив его в темницу. Вскоре после этого Ростислав умер в заточении.

Святополк занял трон Моравии, а Людовик взял его под контроль. Франкские епископы, прибывшие в Моравию для обращения христиан к римским обычаям, арестовали Мефодия и посадили его в темницу. Никто не беспокоился о нём, и прошло почти три года, прежде чем папа римский узнал о его судьбе и приказал Людовику освободить его.

Мефодий попытался продолжить свою работу, но обстановка в Моравии обернулась против него. Моравские христиане, приветствовавшие его усилия, теперь бежали в Болгарию, чтобы избавиться от власти франкских епископов. После смерти Мефодия в 885 году возводимое им здание рухнуло.

Однако те жители Моравии, которые предпочли изгнание, передали свои литургические тексты и священные писания болгарским священникам. Болгарские церкви начали использовать наработки Мефодия в ритуалах, постепенно отступая от восточной церковной традиции. Ученики Мефодия, следуя примеру наставника, начали создавать письменность, основанную на греческих буквах, но предназначенную для болгарского языка. В честь Кирилла они назвали эту письменность кириллицей и она использовалась все шире и шире.^[142] Десятью годами позже болгарская церковь запретила священникам использовать греческий во время литургии. Теперь службы проходили только на родном языке.⁷ Изначально Кирилл и Мефодий стремились освободить Моравию от франков, но вместо этого освободили Болгарию от влияния Рима и Константинополя, хотя и не дожили до того, чтобы лицезреть это.

Тем временем Михаил III был обеспокоен домашними проблемами. Проблемы возникли практически на ровном месте. С пятнадцати лет он спал с одной и той же женщиной – своей любовницей Евдокией Ингериной, однако его мать объявила, что Евдокия ему в супруги не годится, и приказала ему жениться на той, которую избрала сама – Евдокии Декаполитиссе. Михаил не мог отказать матери, поэтому взял в жёны Декаполитиссу, но после свадьбы игнорировал её, вернувшись к Ингерине.

Патриарх не одобрил многожёнство, и для того, чтобы сохранить лицо, Михаил выдал Ингерину замуж за своего лучшего друга, дрессировщика лошадей из Македонии по имени Василий. Однако Михаил продолжал спать с Ингериной; чтобы не обидеть Василия, он извлек одну из своих сестер из монастыря и вернул ко двору, где она стала любовницей Василия.⁸

Наведываясь попеременно в супружеские спальни друг к другу, Михаил и Василий сблизились, и Василий начал чувствовать, каково это – обладать настоящей властью. Он сообщил Михаилу III, что его дядя и наследник пользуется слишком большим влиянием при дворе, и убедил Михаила позволить ему убить несчастного. Вместо дяди Михаил сделал новым соправителем и наследником самого Василия. В 867 году он по закону взял Василия под опеку. Михаилу было двадцать семь лет, а Василию – пятьдесят шесть. Это странное усыновление имело политический подтекст: годом ранее Ингерина родила сына, формально это был ребёнок Василия, но в действительности – Михаила. Поэтому, усыновив Василия, Михаил стал законным дедом своего незаконного сына, и у мальчика, которому дали имя Лев, появилось право претендовать на престол.

К сожалению, средним звеном в этой цепочке был Василий. Будучи усыновлён правителем и наследником, Василий более не нуждался в Михаиле. Однажды ночью в конце 867 года после шумного пира Михаил отправился спать. Люди Василия убили императора во сне, и Василий занял трон как Василий I, основатель новой македонской династии.

Василий старался поддерживать мир со всеми своими соседями, за исключением Аббасидов – две империи продолжали череду безуспешных и разорительных кампаний; переломный момент наступил в 878 году, когда арабы захватили город Сиракузы на острове Сицилия, который до того принадлежал Византии.

Величайшим замыслом Василия как императора была попытка обновить законы Юстиниана. Он собирался опубликовать новые законы в грандиозном издании, которое должно было называться «Очищение старых законов». Это была странная затея для человека, пришедшего к власти столь сомнительным путем, и этот проект не был завершен.⁹

В какой-то момент Василий, очевидно, сам начал спать со своей женой, так как уже после смерти Михаила она родила ему двоих сыновей (не удивительно, что Василий предпочитал младших детей, а не старшего сына).

В 886 году Василий был на охоте со своими слугами. Он вырвался вперед, преследуя крупного оленя. Животное обернулось и бросилось на него. Конь Василия встал на дыбы и сбросил хозяина на рога оленю, а олень потащил Василия в лес. В конце концов один из телохранителей догнал животное и освободил своего хозяина. Василий был тяжело ранен, и его сил хватило лишь на то, чтобы обвинить телохранителя в попытке убить его мечом, которым тот его спас. Он приказал казнить этого человека и вскоре умер сам. В итоге было опубликовано только вступление к его «Очищению».¹⁰

Когда свита Василия вернулась в Константинополь с вестью о смерти императора, им мало кто поверил. Некоторые историки утверждают, что история с оленем послужила прикрытием для заговора, за которым мог стоять сын Василия Лев. По мере того как Лев подрастал, отношения между ним и Василием накалялись, что подпитывало слухи о том, что Лев являлся сыном покойного Михаила.

Однако Льва не обвинили всенародно в смерти Василия. Он был коронован как император, и вскоре после этого извлек тело Михаила из монастырской гробницы вне Константинополя и похоронил в мавзолее Константина Великого.¹¹

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 58

Глава пятьдесят девятая
Второй халифат

Между 861 и 909 годами тюрки захватывают халифат Аббасидов, на востоке появляются новые династии, а в Египте – новый халиф

В начале декабря 861 года халиф Аббасидов был убит.

Убийство халифа не было чем-то новым и никого не удивило. Однако к 861 году внешнее единство, скреплявшее исламский мир, уже подрывалось противоречиями между религиозной доктриной и требованиями реальности, и именно это убийство довело напряжение до точки разрыва. Зыбкий союз окончательно и бесповоротно распался.

Цепочка событий, которая привела к этому убийству, началась ещё в первые годы столетия, с халифа аль-Мамуна. Незадолго до своей смерти в 834 году аль-Мамун заинтересовался учением, известным как мутазилизм, из положений которого следовало, что халиф обязан производить очищение общины – при необходимости даже силой.

Мутазилиты верили, что бог – это идеальный Разум, то есть божественное суждение о людях, как о праведниках, так и о грешниках, всегда безошибочно. Мутазилиты не ставили под сомнение намерения бога. Не было смысла просить пощады – для этого наказующему пришлось бы изменить своё мнение о тяжести проступка, а богу не свойственна человеческая изменчивость. Бог был явлением полностью трансцендентным, настолько отдалённым от ограниченных человеческих способностей, что он превращался в абстракцию, Божественный Логос.¹

Как и у всех средневековых (и современных) споров о природе Бога, у этого спора тоже был политический подтекст. Предводители мутазилитов утверждали, что благодаря своей способности размышлять люди могут найти правильный путь к пониманию добра и зла и предугадать с определённой долей вероятности реакцию бога на их поступки. Однако правильно действовать они могут не всегда, поэтому в задачи предводителя входит наставление общества в правильной вере и практике.^[143]

Предводитель также был обязан искоренять неправедную веру и её последователей, и аль-Мамун всерьёз взялся за это. Он учредил своего рода инквизицию, «михну» («испытание»). Учителей, ученых и племенных вождей подвергали серьёзному опросу, иногда – с силовым давлением, пока опрашиваемый не «убеждался», что идеи мутазилитов истинны.²

Довольно часто «убеждение» лишь демонстрировалось: быстро признав правоту учения, столь любезного сердцу аль-Мамуна, человек повышал шансы скорого освобождения из темницы. Однако сам аль-Мамун, умерший вскоре после того, как его инквизиция взялась за дело, так этого и не понял. Он оставил своему сводному брату и наследнику аль-Мутасиму наказ продолжать начатый процесс, будучи уверен, что это не только очистит исламское сообщество, но и укрепит халифат.

К сожалению, исполняя приказы брата, аль-Мутасим столкнулся с другой проблемой. Учение мутазилитов уверяло его, что он как халиф может поощрять добрые деяния и наказывать злые, а также определять, что есть добро и зло. Однако в мире, где он правил, мусульмане не сходились во мнении относительно того, кто имеет право быть истинным халифом, полноправным лидером мусульманского сообщества.

Споры о том, кто должен быть халифом, продолжались уже двести лет. Многие мусульмане верили, что миром ислама должен управлять только прямой потомок Пророка. Со времён смерти Али, зятя Мухаммеда, в 661 году они хотели видеть в качестве халифа потомка Али и его жены Фатимы, дочери Пророка. Вместо этого халифатом завладели сперва Умайяды, а после них, в 750 году, Аббасиды, чей род восходил к дяде Мухаммеда, но не к самому пророку При всех этих кризисах власти сторонники Али, шииты, высказывались за потомка Али в качестве халифа.

В обоих случаях их голоса не были достаточно сильны, чтобы опротестовать решения большинства – суннитов. Поэтому партия Али, отрицавшая власть халифов как незаконную, выдвигала ряд своих лидеров, не халифов, но имамов, отказывавшихся присягать на верность халифату. Шииты (относительно небольшая группа, жившая среди суннитов иногда мирно, иногда в состоянии вражды) добровольно и без лишних вопросов подчинялись имамам. Они верили, что Мухаммед сам назначил своего наследника, и что каждому имаму Богом дано непреложное знание, позволяющее избрать наследника. Имамы, преисполненные Божьей мудростью, не могли совершать ошибки.³

Однако халиф из рода Аббасидов не обладал столь же непререкаемым авторитетом, каким пользовались имамы у шиитов. Сунниты своих халифов избирали, ограничиваясь исключительно семьей Аббасидов – но конкретного кандидата в халифы определяла община. Именно в этом заключались трудности аль-Мутасима: если Аллах и Пророк не могут ошибаться, то мусульмане после выбора халифа могли решить, что ошиблись.

И если бы халиф вдруг принялся арестовывать и пытать членов уммы, не согласных с ним, люди наверняка решили бы, что его избрание было ошибкой, и притом довольно быстро. Пребывая на посту халифа, аль-Мутасим был вынужден подавить три крупных восстания и множество мелких. Стало ясно, что если халиф хочет удержать власть, ему нужна армия, набранная вне общины – армия, которая будет сражаться за него, не имея желания свергнуть его в пользу другого кандидата.⁴

Аль-Мутасим сделал ядром армии свою личную стражу – пленников, которых привёл в Багдад после войны с Западным каганатом и другими тюркскими племенами за Амударьей. Эти пленники стали рабами халифата Аббасидов, многие из них были обучены военному делу и вошли в состав армии. Рабам, хорошо себя проявившим, часто даровали свободу, а иногда и должности в государственном аппарате.

Приток тюрков в Багдад был постоянным в течение предыдущего столетия войн, и у аль-Мутасима была личная гвардия из четырёх тысяч рабов ещё до того, как он стал халифом. Теперь он начал превращать её в настоящую армию. Всего за несколько лет он довел её численность до семидесяти тысяч человек, большую часть которых составляли тюрки, но встречались также и славяне, и уроженцы Северной Африки, захваченные в бою и приведенные в столицу в качестве рабов.⁵

Эти люди, избранные благодаря своему иноземному происхождению, окружали и защищали халифа, оттесняя его арабских и персидских служащих на периферию внутреннего круга. В Багдаде росло негодование. На улицах начинались потасовки между тюрками и людьми, которых они вытесняли. Наконец аль-Мутасим решил переместить столицу в другой город – Самарру, находящуюся севернее по течению Тигра, где он выстроил отдельные кварталы для своих тюрков, изолировав их от остального населения. Это предотвратило уличные конфликты – но также превратило тюрков в самодостаточное сообщество, не слишком преданное исламу.

Власть аль-Мутасима унаследовал вначале старший сын, а затем младший, аль-Мутаваккиль; они оба жили в Самарре. Во время их правления тюркская община окрепла, и вскоре тюрки стали наиболее могущественным элементом аббасидской империи.⁶

В 861 году подспудное брожение выплеснулось наружу, когда халиф аль-Мутаваккиль пригрозил, что лишит наследства своего старшего сына аль-Мунтасира. Юноша отправился к тюркам и убедил их, что им будет лучше жить под его рукою, а не под властью кого-то из его братьев. Аль-Мутаваккиль не успел осуществить свою угрозу: гвардейцы-тюрки убили его в собственных покоях и помогли аль-Мунтасиру стать новым халифом.

Аль-Мунтасир скончался от болезни вскоре после прихода к власти, и тюрки подобным же образом возвели на трон нового халифа. Когда он их разочаровал, они предприняли попытку сместить его, но халиф бежал в Багдад и забаррикадировался в городе. Тюрки осадили бывшую столицу, через год заставили бессильного халифа отречься и поставили следующего. Багдад, оказавшийся под контролем тюрков, вновь стал политическим центром халифата.

Саффариды и Саманиды

Привезенные издалека для защиты власти халифа, тюрки стали «делателями королей». Новоизбранный халиф аль-Мутаз продержался всего три года. Он допустил крупный просчёт – потратил слишком много денег на свой двор и не смог выплатить жалование войску. И вновь тюрки показали себя. Ат-Табари был очевидцем того, что происходило, когда они вытащили двадцатичетырёхлетнего халифа из дворца:

«Я подумал, что его били дубинами, так как он вышел в порванной рубашке и со следами крови на плечах. Они оставили его на солнце во дворе в час, когда жара наиболее невыносима. Я видел, как он то и дело поднимал ноги, потому что в том месте, где его заставили стоять, раскалённые плиты пола жгли их. Я также видел, как его били, когда он пытался защититься рукой… Говорят, что после низложения его передали некоему палачу, который его истязал, и запретили давать ему пищу и воду в течение трёх дней. Наконец они возвели небольшой, прочно оштукатуренный свод, завели халифа туда и заперли дверь».⁷

На следующее утро молодой халиф скончался. Власть тюрков проявилась в полной мере, и стало совершенно ясно: халиф Аббасидов мог сколько угодно провозглашать себя изъявителем воли Бога, но это звание его больше не защищало.

Потеря контроля над дворцом в Багдаде привела и к тому, что халифат потерял восточные области, ранее принадлежавшие империи Аббасидов.

Хорасанские Тахириды, потомки военачальника Тахира, всё ещё правили территорией, которую отдал им аль-Мамун полувеком ранее. Однако их власть вскоре оказалась в опасности. В 867 году мастер-медник по имени Якуби Лайт Саффари, ставший разбойником, начал завоёвывать территории к югу от своего родного города Зарандж, на полпути между Тигром и Индом. Тахириды пытались защитить свою империю, но к 873 году Саффари с боем прошёл до столицы Тахиридов Нишапура. Он захватил город и взял в плен юного правителя. Династия Тахиридов была свергнута, просуществовав всего семьдесят лет.

После этого Саффари двинулся на Багдад с намерением напасть на город и заставить халифа признать его как законного правителя мусульман. Халиф, разумеется, был практически бессилен. Тюрки избрали на халифат некоего аль-Мутамида, и он прожил целых двадцать два года только потому, что разрешал своим чиновникам и офицерам полностью контролировать дворец. Однако хотя иллюзия богоизбранности халифа и поблекла, она всё ещё действовала. Даже основав собственную независимую империю, Саффари хотел получить санкцию от халифа.⁸

Хаос последних двадцати лет привел к тому, что наиболее прямолинейное решение – послать армию достаточного размера для уничтожения Саффари – стало нереальным. Вместо этого было отправлено послание в город Самарканд на другом берегу Амударьи с предложением дать тамошнему правителю титул правителя Трансоксании, если он отправит свои войска против Саффари.

Правителя звали Наср, и его тоже тревожила растущая сила Саффари. Его семья, персидский клан Саманидов, правила Самаркандом с 819 года, и на протяжении ряда лет они были могущественнее всех к востоку от Тахиридов. Теперь, когда Тахириды исчезли, Саффари мог приняться за Саманидов.

Наср принял предложение халифа, и Саманиды стали правителями Трансоксании. Под предводительством Исмаила, брата Насра, Саманиды начали сражаться против Саффари с северо-востока, в то время как тюркская армия под знаменем Аббасидов воздвигала защиту на западе.

В 876 году тюрки и Аббасиды разгромили армию Саффари, остановив его продвижение к Багдаду. Они также освободили юного правителя Тахиридов Мухаммеда, который три года провёл в плену. Юношу отправили в Хорасан, чтобы он там попытался вернуть себе трон, но власть его рода была окончательно сокрушена. Даже с помощью тюркских войск он не смог вернуть землю, которую отобрал Саффари.

Халифат Фатимидов

Его слабость позволила Саманидам построить свою империю. В 892 году их правитель Наср I скончался, и его брат Исмаил, который уже несколько лет держал в руках бразды правления, хотя и держался в тени престола, теперь официально возглавил государство. Он сделал своей столицей Бухару и начал завоевывать Хорасан. Теперь дальние области империи Аббасидов были практически отрезаны, и восток делили между собой две независимые династии – Саффариды и Саманиды.

В Багдаде продолжалась смута, халифы сменялись безликой чередой. За аль-Мутамидом последовали его племянник, сын племянника, наполовину тюркской крови, внук племянника. Имена этих халифов не важны, так как власть все это время принадлежала придворным и гвардии. Должность старшего визиря (буквально – «помощника») при халифе набирала всё больше и больше значимости, и вскоре власть визиря стала такой же, как у халифов древности.⁹

Из-за отсутствия в Багдаде реальной власти Аббасидов в исламских землях началось брожение. В западных областях Северной Африки, которые назывались у мусульман общим именем Магриб, становилось всё больше и больше шиитов. Они отличались особой воинственностью. Несколько десятилетий шиитов разделяли споры о законности того или иного имама. Все шииты соглашались, что их народ должен вести имам, но не могли прийти к единому мнению, кто именно должен быть имамом.^[144]

К этому времени у шиитов начались внутренние разногласия. Упомянутые ранее исмаилиты были более агрессивны, они стремились силой отстаивать своё мнение, в отличие от прочих собратьев-шиитов. Из Северной Африки они наблюдали, как развивается ситуация в Багдаде. Наконец в 909 году исмаилиты выдвинули собственного кандидата на звание халифа – Убайдаллаха Аль-Махди, который утверждал, что является потомком не только Исмаила, но и пра-пра-прабабушки Исмаила Фатимы, дочери Пророка.

Аль-Махди не стал простым эмиром, как предводители Саффаридов и Саманидов. Он провозгласил себя халифом Магриба. Этот североафриканский халифат Фатимидов стал прямой угрозой власти Аббасидов. До этого момента все области исламской империи были окрашены одним цветом – даже эмир Умайядов в Аль-Андалусе отказывался называть себя халифом, даже мятежные Саманиды и Саффариды оказывали формальные почести халифату Аббасидов.

Однако теперь, через три столетия после Мухаммеда, исламский мир необратимо разделился на две части. «Исламская империя» являлась удобным мифом в течение почти столетия, но далее уже невозможно было говорить о её существовании. Ни на востоке, ни на западе не осталось империи, основанной на религии – лишь собрание народов и государств, сражавшихся за выживание.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 59

Глава шестидесятая
Великая армия викингов

Между 865 и 878 годами Альфред Уэссекский, чтобы заключить мир с викингами, делит с ними остров

В 865 году отряды викингов-данов, которым укреплённые мосты Карла Безземельного помешали и дальше грабить земли франков, отступили и отправилась по морю искать более лёгкую для завоевания страну

У западных берегов Франции лежал остров Британия, разделённый на ряд владений, короли и вожди которых находились в весьма непростых отношениях друг с другом. Ещё с римских времён племена пиктов севера сражались со скоттами – пиратами с лежащего западнее острова Ирландии, которые высадились на холодных гористых берегах Британии и осели там. На юге семь англо-саксонских королей разделили между собой территорию Англии.^[145] Скалистое юго-западное побережье оставалось во власти валлийцев, потомков римлян, ирландцев и аборигенов-бриттов, живших там со времён римского полководца IV века Магна Максима.

Между центральным королевством Мерсией и Уэльсом тянулось массивное оборонительное сооружение, построенное королём Оффой Мерсийским в VIII веке – глубокий ров с земляной насыпью высотой в двадцать футов. «Валлийцы разоряли земли Оффы, – написано в «Хронике правителей» XIII века, – и посему Оффа приказал вырыть ров, как границу между своим государством и Уэльсом. Он простирается от одного моря до другого».¹

В предыдущем столетии было сделано несколько попыток объединения страны. За двадцать лет до вторжения викингов Кинед (Кеннет) Мак-Альпин, правитель Даль Риады, населенной скоттами области на северо-западном побережье, напал на пиктов, живших к востоку от его страны, захватил их землю и создал королевство, простиравшееся по всему северу острова. Впоследствии его именовали Кеннетом I, и он стал считаться первым королем Шотландии. Столицей его династии стал город Скон.²

На юге острова королям Мерсии, пришедшим к власти после Оффы, удалось на некоторое время взять под контроль Кент и Восточную Англию, однако вскоре оба государства вернули себе независимость. К 860 году сила Мерсии уменьшилась, и на первое место вышел Уэссекс. Король Уэссекса подчинил Кент и Сассекс, и юго-восток Англии оказался более или менее объединённым под одной рукой.³ Однако верховного короля, который мог бы сплотить разрознённые племена англосаксов против викингов, всё ещё не было.

В 865 году викинги высадились в Уэссексе. Ими командовали три брата – Хальвдан, Ивар и Убба, сыновья знаменитого пирата-викинга Рагнара Лодброка. Старший из них, Ивар, носил прозвище Бескостный. Вероятно, он страдал от заболевания костей, ослабившего его ноги. Достоверно известно, что его часто носили в бой на щите, а орудовал он длинным копьём. Его войска сражались под знаменем Ворона – символом бога Одина.

Один, повелитель сражений, мог ослеплять и оглушать своих врагов; мог остановить волны моря и изменить направление ветра для достижения победы; Мог пробуждать мертвецов, а его два ворона облетали землю и приносили ему сведения о врагах. Валлийский монах IX века Иоанн Ассер писал:

«Ходили слухи, что три сестры Ивара и Уббы соткали этот флаг, закончив работу за один день, от рассвета до заката. Кроме того, говорится, что в каждой битве, в которую войска идут под этим знаменем, ворон в центре узора трепещет, будто живой, если войскам суждено победить – однако если им грозит поражение, ворон недвижен, и зачастую такие предсказания сбывались».⁴

Знамя Ворона было не простым флагом. Это был символ древней религии, память о которой ещё хранилась в сердцах христианизированных англосаксов. Англия официально считалась христианским государством с 664 года, когда король Нортумбрии Освиу созвал совет в монастыре Уитби и объявил, что его королевство присоединится к остальному христианскому миру «в едином законе жизни и прославлении священных таинств». Однако новая вера распространилась неравномерно. До тех пор, пока страна представляла собой мозаику независимых политических союзов, христиане поклонялись богу каждый сам по себе, а в горах Уэльса, в глубине лесов, окружавших редкие деревни, во тьме, обступившей церкви Уэссекса, Мерсии и Нортумбрии, сохранялись старые британские культы.⁵

В английском эпосе о Беовульфе, отражающем мир IX века, христианский король и его воины живут на вершине хорошо освещённого холма, но в болотах у подножия холма обитает чудовище – демон, родич Каина, враг Господа. Он пробирается в «сверкающий чертог», нападая по ночам, утаскивая воинов в непроглядную тьму язычества. По словам поэта, «это были тяжёлые времена. Угроза нападения чудовища даже заставляла воинов вернуться к алтарям язычников, где они делали подношения богам древности, надеясь на спасение. Таков был их путь, их языческая надежда, лишь глубоко в своих сердцах они помнили про ад».⁶

К тому времени, как был написан «Беовульф» – лет сто или чуть более спустя, – викинги глубоко укоренились в англо-саксонских краях, и сам христианский король был по происхождению викингом. Однако в 865 году великое воинство викингов-захватчиков воспринималось как явление адских сил: воины древнего мира с демонами на знамёнах. Их победа могла не просто лишить англосаксов земли, но и ввергнуть их обратно в тёмные воды древних культов.

С самого начала мощь Ивара Бескостного и его людей вынудила короля Восточной Англии поспешно заключить соглашение: он останется на троне, но в обмен за это будет снабжать викингов пищей и укрытием зимой и конями весной. Войско провело зиму 865 года в предложенном им убежище в Восточной Англии, а когда наиболее суровые холода прошли, отправилось на север в Нортумбрию.⁷

Нортумбрия была разделена гражданской войной между двумя вождями, претендовавшими на престол, но приближение викингов вынудило их прекратить распрю и объединиться для отпора новой угрозе. Однако было уже поздно – уже к концу 867 года волна захватчиков прокатилась по Нортумбрии. Город Йорк был взят, монастырь в Уитби разрушен. Следующие двести лет он пролежал в руинах и запустении.^[146] «Неисчислимое множество жителей Нортумбрии было убито, – сообщает «Англо-Саксонская хроника», – а затем то же войско совершило набег в Мерсию».⁸

Король Мерсии обратился к своему соседу, королю Этельреду из Уэссекса, с просьбой о помощи. Этельред, к тому времени контролировавший также Сассекс и Кент, ответил на призыв. Вместе со своим младшим братом Альфредом (ему исполнилось двадцать лет, и он был правой рукою Этельреда) король отправился на встречу с викингами в Ноттингеме и там заключил временное перемирие. «Великого сражения не произошло, – рассказывает «Хроника», – мерсийцы заключили мир, и войско захватчиков отправилось обратно в Йорк, где и осталось на год». Вероятно, Этельред и Альфред сумели откупиться от викингов. В благодарность за спасение Мерсии юный Альфред получил в жёны дочь тамошнего короля, что, по сути, гарантировало ему корону Мерсии в будущем.⁹

В конце того же года, восстановив свои силы и запасшись провиантом викинги снова отправились в Восточную Англию, убили короля, обеспечившего их убежищем на зиму, и захватили его королевство. Теперь они владели севером и частью востока, и угроза нависла уже над самим Уэссексом.

Великое войско отправилось в Уэссекс зимой, к январю 871 года. Этельред и Альфред приготовились к нападению – но, несмотря на их сопротивление, викинги постепенно продвигались на запад, в глубь королевства Этельреда. В битве при Рединге (в Сассексе) 4 января англосаксы потерпели поражение. Они отступили, но через четыре дня вновь столкнулись с викингами при Эшдауне. На этот раз им удалось обратить врагов в бегство, но армия Этельреда была серьёзно ослаблена этой победой. Как написано в «Хронике», «много тысяч воинов полегло, и сражение продолжалось до ночи».¹⁰

Двумя неделями позже удача вновь склонилась на сторону викингов, и в очередном грандиозном столкновении у южного города Бейсинг победа осталась за ними. Хальвдан захватил Лондон, и вскоре к нему прибыли подкрепления, чтобы пополнить ряды Великого войска.

Этельред продолжал оказывать сопротивление, но в апреле он скончался от болезни в возрасте тридцати лет. Альфреду не было еще и двадцати пяти; он унаследовал власть в Уэссексе, командование англосаксонским войском и незавидную задачу противостояния викингам. Его современник Иоанн Ассер писал: «Он был великим воином и побеждал почти во всех сражениях». Это заявление было сделано задним числом, так как в то время Альфред вскоре проиграл ещё одно сражение и был вынужден заключить временное перемирие.

Тем временем викинги укрепили свою власть над Нортумбрией, а затем в 874 году отправились обратно в Мерсию и захватили королевство. В какой-то момент в ходе боев Ивар Бескостный скончался, но викинги оставались сильны под предводительством его брата Уббы (Хальвдан растерял приверженцев из-за своей жестокости) и его подчиненного Гутрума.^[147]

Казалось, что захват викингами всего острова лишь вопрос времени. Поэтому Альфред, армия которого была истощена и деморализована, решил залечь на дно. Он был свидетелем того, как Этельред вёл сражение за сражением ценой тысяч жизней, и не видел смысла продолжать войну до последней капли крови. К 878 году англосаксонские беженцы уже покидали остров в отчаянных поисках нового дома. Викинги прочно обосновались на реке Эйвон, но Альфред со своими людьми отошел вне поля зрения, на болота Ателни в Уэссексе. По словам Ассера, «он вёл неспокойную жизнь в постоянной опасности среди лесов и болот, питаясь только тем, что мог добыть при частых нападениях на викингов»¹⁷

Уэдморский мир

Но не всё ещё было потеряно. Альфред не был единственным военачальником, противостоящим викингам. В начале 878 года брат Ивара Убба был убит в сражении при Кинвите – возможно, во время рейда с целью обнаружить Альфреда. Англосаксов в эту битву вёл Одда – герцог, правивший от имени короля, и он не только победил викингов, но и захватил знамя Ворона, символ Одина.^[148]

Это доброе знамение наверняка воодушевило Альфреда, но он не покинул свое укрытие. Войско захватчиков теперь возглавил Гутрум, и викинги всё ещё контролировали страну. Альфред проявил дальновидность: он был готов рискнуть королевством, чтобы иметь время собрать войско, способное сражаться. Позже будут ходить истории о его добровольном изгнании, в том числе и наиболее известная – о том, как Альфреду, жившему инкогнито в хижине пастуха в Ателни, жена пастуха приказала следить за пирогами, готовящимися в печи. Погрузившись в мысли о войне против викингов, он забыл о пирогах, и они начали подгорать. Рассерженная женщина ворвалась в хижину и накричала на него: «Ты охотно уплетаешь пироги, когда они горячие, так почему ты не можешь их перевернуть, когда они горят?»¹²

Эта история была изложена священником XVI века Мэтью Паркером, утверждавшим, что он нашел её в источнике IX века. Она могла быть создана и позже, однако её суть в том, какую память оставил о себе Альфред – король, который покорно переворачивал пироги, не открыв домохозяйке, что она отругала правителя Англии. Даже современники воспринимали Альфреда как доблестного и святого, спасителя от угрозы язычников, присланного богом. Именно поэтому Ассер описывает Альфреда как победителя даже тогда, когда победа не была на его стороне. По этой же причине более поздний историк Симеон Даремский утверждал, что лицо Альфреда сияло, как ангельский лик, а его доспехами были вера, надежда и любовь к Богу.¹³

Однако религиозные восторги могут увянуть перед лицом поражения. Альфред же занял своё место в пантеоне богоданных правителей, внезапно явившись из болот Ателни с сильным и решительно настроенным войском. В конце весны 878 года он встретил армию викингов близ уэссекского города Эдингтон, сразился с ними и победил. По словам Ассера, «сомкнув щиты плотной стеной, сражаясь яростно, он долгое время держался непоколебимо. Наконец, по Божьему соизволению, он победил. Он поверг викингов, уничтожив их во множестве, и гнался за обратившимися в бегство».¹⁴

После поражения при Эдингтоне предводитель викингов Гутрум согласился не только заключить перемирие с Альфредом, но и обратиться в христианство. Он привёл с собой тридцать сильнейших воинов, и все были крещены в тот же день. После этого они вернулись на свою территорию. Соглашение, подписанное Альфредом и Гутрумом, «Уэдморский договор», разделило Англию на две части. Юг и юго-запад остались в руках англосаксов. Альфред правил южными землями, а дочери и зятю отдал уменьшившуюся Мерсию, чтобы они управляли ею под его наблюдением. Гутрум и его викинги получили независимую власть над Нортумбрией, восточным побережьем и восточной частью Мерсии.

Победа Альфреда при Эддингтоне, конечно, имела важное значение, но викинги потерпели более серьёзное поражение еще до того, как согласились на мир. Суть была в том, что эти прежние грабители и буяны прожили в Англии уже больше пятнадцати лет. Они укоренились в сельской местности, женились на англосаксонских женщинах, рожали детей, основывали фермы и давно утратили свой прежний пиратский дух. Они уже чувствовали себя здесь местными, а не чужестранцами, были готовы начать новую жизнь и принять новую веру, если это закрепит за ними их фермы и семьи. А люди Альфреда не меньше их желали вернуться к своим полям, жёнам и мирной жизни.

Уже после Уэдморского договора Альфреду пришлось подавить несколько попыток викингов захватить новые земли. Однако разделение Англии на два королевства, англо-саксонское и датское, оставалось неизменным. Уэдморский договор был компромиссом, но он воплотил желания каждой из сторон. Гутрум и военачальники викингов получили новый дом, Альфреду досталось крупнейшее англосаксонское королевство, которое он мог передать сыну Эдуарду, а подданным Альфреда, истощённым войной англосаксам Уэссекса и Мерсии, позволили вернуться к их прежней, почти забытой жизни.

Именно из-за этого об Альфреде помнят с благодарностью: он был и завоевателем, и миротворцем. «Прославленный, воинственный победитель, усердный защитник вдов, сирот и нищих, любимый своим народом, милостивый ко всем… Ожидает он благословенного бессмертия и славного воскрешения с мужами праведными», – так о нём написал историк XII века Иоанн Вустерский.¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 60

Глава шестьдесят первая
Борьба за железную корону

Между 875 и 899 годами Карл Безземельный приобретает титул «императора римлян», Карл Толстый случайно становится наследником целой империи, а в Северной Италии появляются мадьяры

В 875 году Карл Безземельный стал императором римлян наиболее прямолинейным методом. Он предложил папе Иоанну VIII грандиозную взятку Историки соглашаются в том, что папа римский короновал его в день рождества в обмен на «dona, pecunia, multa et pretiosa munera», то есть «дары, деньги, многие и ценные вещи» (лат.).¹

Это привело в негодование Людовика Немецкого, считавшего, что титул должен достаться ему. Их старший брат Хлотарь скончался в 855 году, оставив своего сына Людовика II Младшего в качестве короля Италии и императора римлян. Но и Людовик II скончался в начале 875 года, и Людовик Немецкий, старший из оставшихся королей, надеялся стать следующим императором. Ему было 69 лет, он видел, как титул был передан его брату и племяннику, а теперь сам хотел получить его.

Видимо, он не додумался просто купить власть. Однако раз уж коронация состоялась, он мог только мстить. Пока Карл Безземельный оставался в Риме, Людовик Немецкий напал на западные франкские земли, в ярости оставляя за собой пожары и разрушения. Карл поспешил домой, но прежде, чем братья смогли встретиться, Людовик Немецкий скончался. Жизнь, прошедшая под знаком неудовлетворенных амбиций, внезапно оборвалась.

Вскоре после этого Карл Безземельный сам скончался от болезни. Его сын и наследник Людовик Косноязычный пережил его едва на два года. Власть над франкскими королевствами оказалась в руках выживших наследников: двое сыновей Людовика Немецкого, Карломан и Людовик Младший (Людовик III) разделили между собой восточно-франкские области, но когда у Карломана случился «удар» (как сказали бы сейчас – инсульт), его земли отошли его брату Карлу Толстому, к тому времени уже правившему в Италии. Западным королевством франков правили вместе два внука Карла Безземельного.

Короли франков продолжали споры и тяжбы между собой, поэтому в 881 году папа римский решил короновать Карла Толстого как императора римлян. Карл не был заядлым воителем, но зато он фактически являлся правителем Италии. Папу тревожила возможность нападения на Папскую область со стороны одного из соседей – Гвидо, властолюбивого герцога Сполето. Если бы папа одарил титулом императора любого другого короля франков, Карл, несмотря на то, что титул к этому обязывал, мог не позволить новому императору прийти в Италию для защиты Папской области.

Карл принял титул императора, но после коронации больше не возвращался в Южную Италию и не утруждал себя защитой Папской области от налётов Гвидо. Несмотря на это, Карл Толстый, изначально бывший младшим братом без шансов на наследство, вскоре стал не просто императором Рима, но и наиболее могущественным монархом на Западе.

В 882 году два франкских короля умерли по естественным причинам. В 884 году третий погиб на охоте. Все эти королевства по очереди влились в державу единственного оставшегося законного наследника – Карла Толстого. Удача помогла ему воссоединить старую империю и титул Карла Великого в руках одного правителя. Ему не досталась лишь территория Прованса, который поднял восстание и провозгласил свою независимость. Чего Людовику Немецкому не удалось достичь за годы переговоров и сражений, то Карл Толстый получил, палец о палец не ударив.²

Однако получить – ещё не значит сохранить. Карл Толстый, слабый и неумелый, не имея законного сына и наследника и планов по управлению гигантской новой империей, практически сразу же столкнулся с неприятностями. В 885 году, через год после того, как вся империя оказалась под его контролем, ему начали угрожать викинги. Они регулярно нападали на земли Карла, но ему удавалось откупаться от них серебром и изредка заложниками. Теперь же вторжения стали более жестокими. Не всё «великое войско» укоренилось в Англии – некоторые воины, не привлеченные оседлой жизнью землепашцев, вернулись на материк и продолжили набеги. Но теперь их методы изменились – они более не атаковали прямо на кораблях. Вместо этого они высаживали на побережье коней и верхом рыскали по франкским землям, грабя и убивая на более обширной территории. В скорбной записи франкского монаха сказано: «Люди с севера не прекратили захватывать и убивать христиан, уничтожая церкви, разрушая крепости и сжигая дома. Везде лежали тела священников и мирян, знатных и простолюдинов, юношей, женщин и младенцев. Все дороги, всё вокруг было усеяно трупами»?

Карл Толстый не сумел остановить эти набеги. Он собрал армию, повел ее на викингов к городу Лувену, но там франки были жестоко разбиты. Победив, викинги захватили Руан, а затем организовали массовое вторжение вверх по Сене: семьсот кораблей подошли к стенам Парижа и осадили город.⁴

Карл, находившийся в то время далеко от Парижа, отправил войско, которому не удалось снять осаду. В отчаянии он предложил викингам семьсот фунтов серебра и зимнее убежище в Бургундии в обмен на их отступление.

Викинги согласились на сделку и сняли осаду с Парижа. Однако Карл Толстый окончательно потерял уважение со стороны своих людей. Они были в ярости – если Карл собирался передать захватчикам собранные с них налоги, почему он не сделал это сразу, предотвратив их страдания? Жители Бургундии, рассерженные любезным предложением короля поселить у них викингов, подняли восстание. Племянник Карла, Арнульф Каринтийский, собрал армию и в 887 году пришел на землю франков, чтобы силой свергнуть дядю.

Столкнувшись со всей этой враждебностью, Карл согласился отречься от титулов короля и императора. Возможно, его уступчивость была продиктована состоянием здоровья – он страдал болезнью головы и даже согласился на трепанацию для облегчения страданий. В январе 888 года, через несколько месяцев после отречения от трона, Карл Толстый скончался.

Империя распалась даже на меньшие части, чем прежде. Началась борьба за титул императора римлян. Арнульф Каринтийский стал королём восточно-франкских земель, а два итальянских аристократа, Беренгар из Фриули и Гвидо из Сполето (тот самый герцог Сполето, угрожавший напасть на Папскую область) поссорились из-за права стать королём Италии. На остальные области империи нашлось сразу пять высокородных претендентов.^[149] «Будто лишившись законного наследника, – писал историк Регино Прюмский, – королевства, подчинявшиеся ему, больше не ждали прихода к власти прирожденного правителя. Каждое государство выбирало короля внутри себя. Это разожгло множество междоусобиц».⁵

В этом хаосе папа римский Стефан V защищал свои интересы. Он провозгласил Гвидо из Сполето королём Италии и в 891 году короновал его как императора. Это было весьма похоже на негласную сделку: одобрение папы и титул императора в обмен на обещание Гвидо оставить в покое Папскую область. Пожалуй, Карл Великий не совсем это имел в виду, когда заявил, что император римлян обязан защищать папу римского.

Мадьяры

Пробыв императором всего лишь три года, Гвидо внезапно скончался, и новым королём Италии стал его четырнадцатилетний сын Ламберт. По словам историка Лиутпранда Кремонского, «элегантный юноша, будучи всё ещё подростком, уже отличался немалой воинственностью». Беренгар из Фриули, всё ещё надеясь стать королём Италии, учинял беспорядки на севере; он сразу продвинулся к городу Павии и тоже провозгласил себя королём.⁶

Среди всех этих перипетий папа Формоз, преемник Стефана V, отправил письмо Арнульфу Каринтийскому, королю Восточнофранкского государства, в котором пообещал ему титул императора, если тот восстановит мир. По мнению Формоза, его предшественник превысил свои полномочия, сделав императором итальянского полководца, а не потомка Карла Великого. Арнульф Каринтийский, являясь Каролингом, был идеальным кандидатом на должность императора.

Арнульф согласился и в 896 году, после долгого похода, явился в Рим во главе своей армии. Услышав о приближении франкского короля, Ламберт бежал на родину своего отца, в Сполето. Арнульф принял от Формоза титулы императора и короля Италии, а затем отправился к Сполето, чтобы разобраться с Ламбертом.

Однако во время короткого перехода от Рима до Сполето его настиг апоплексический удар, который привел к частичному параличу. Он сразу же отказался от намерений сразиться с Ламбертом и повернул домой.

Ламберт тут же снова провозгласил себя королём Италии и выдвинулся из Сполето, чтобы наказать Формоза. Но прежде, чем он добрался до Рима, папа скончался. Ламберта это не остановило. С юношеской необузданностью он приказал преемнику Формоза, Стефану VI, вскрыть гробницу предшественника. Тело папы нарядили в парадные одеяния, усадили за стол, и Стефан VI приказал собранию церковников проклясть и раздеть его. Ли-утпранд Кремонский пишет: «Как только это сделали, он приказал отрезать три пальца с трупа, лишенного священных одеяний, и сбросить в Тибр». Это были те пальцы, которыми Формоз благословлял жителей Рима. Впоследствии это собрание назвали synodus horrenda – «ужасным синодом», или же «Трупным Синодом».⁷

С облегчением Ламберт отправился обратно на север и заключил соглашение с Беренгаром: Ламберт будет править на юге Италии, Беренгару достанется север, а чтобы закрепить договор, Ламберт должен был взять в жёны дочь Беренгара Гизелу. Беренгар согласился. Скорее всего, он не собирался соблюдать условия договора, но ему не представилась возможность их нарушить: всего через несколько месяцев, в возрасте восемнадцати лет, Ламберт сломал шею. В первом варианте своей истории Лиутпранд Кремонский написал, что Ламберт охотился на кабанов и упал с коня. Позже он пересмотрел свои записи и добавил: «Есть и другое объяснение, которое мне кажется более вероятным». Согласно этой второй версии событий, Ламберта убил некий юноша из Милана, чей отец был казнён, но убийца расположил тело так, чтобы всё указывало на несчастный случай на охоте.⁸

Как бы то ни было, смерть соперника позволила Беренгару объявить себя королём всей Италии. Однако, хоть он и заполучил корону, по злому стечению обстоятельств власть его опять подверглась угрозе.

К северу от Италии начиналась буря. Вновь харизматичный военачальник объединил разрозненные племена, положив начало новому народу; на этот раз племена были финно-угорские, как и народы, среди которых поселились русы. Военачальника звали Арпад, и он создал союз, в котором стал первым королём. «До этого Арпада никогда, ни в какие времена у них не было князя или царя», – отметил византийский император Константин Багрянородный в своей «Истории венгров».^9[150]

Под властью Арпада воины венгерского союза начали продвигаться на запад. Около 895 года они прибыли к границам Моравии, в 898 году напали на Венецию, но были вынуждены отступить. Однако в 899 году, когда Беренгар завладел железной короной лангобардов, венгры двинулись к северу Италии. Их подстрекали поступить так – Арнульф Каринтийский предложил им снаряжение и деньги за то, чтобы они направили свою силу против Северной Италии. Арнульф был вынужден отказаться от личного завоевания Италии – но не отказался от устранения конкурентов.¹⁰

Беренгар со своим войском дал отпор нападавшим, но сильных и голодных венгров было сложно победить. Кроме того, они были сведущи в партизанском деле, и в течение следующего года нападали на итальянские города, отступая прежде, чем люди Беренгара могли их настигнуть. Беренгар начал терять поддержку итальянской знати, которая ранее одобряла его правление – они не видели в нём пользы, если он не мог избавить их от венгров.

По инициативе одного из герцогов, Адальберта, чьи земли сильно пострадали от налётов мадьяр, знатные люди Северной Италии пригласили одного из каролингских принцев младшей ветви, Людовика Провансальского (пра-пра-правнука Карла Великого по материнской линии) прибыть в Италию и принять железную корону. Беренгар взялся за оружие, но его армия уменьшилась, в то время как количество последователей Людовика Провансальского росло. Беренгар был вынужден бежать из Северной Италии, оставив железную корону в руках соперника, а победоносных мадьяр – бдительно наблюдающих за ним.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 61

Глава шестьдесят вторая
Кампаку

Между 884 и 940 годами клан Фудзивара создает для себя новую должность, а небесный правитель Уда делает безуспешную попытку сломить его могущество

К 884 году чиновник Фудзивара Мотоцунэ стал наиболее могущественным человеком в Японии. Он был сэссё, регентом ребёнка-императора Ёдзэя, а в 881 году был также назначен премьер-министром. Теперь, когда Ёдзэй стал подростком с правом претендовать на личную власть, Мотоцунэ изобрёл для себя новый титул – кампаку, или «гражданский диктатор» – что-то вроде верховного советника при правителе. Этот титул позволял ему обладать почти такой же властью над взрослым императором, какой регент-сэссё обладает над императором-ребёнком.¹

Тем временем пятнадцатилетний Ёдзэй, пробыв десять лет коронованным и бездействующим правителем, из скучающего ребёнка превращался в откровенного психопата. Ему нравилось наблюдать, как собаки разрывают обезьян, а змеи поглощают лягушек. Он также начал поговаривать о том, что хорошо бы ему лично казнить преступников. Мотоцунэ воспользовался этими тревожными симптомами и созвал совет придворных, на котором все согласились, что юный император должен быть смещен. Затем кампаку заманил правителя в повозку, пообещав отвезти его на гонки колесниц, и увез его из города. Вместо него придворные назначили его двоюродного дедушку, пятидесятичетырёхлетнего небесного правителя Коко.²

Ёдзэя не посадили в темницу. Его психопатия продолжала развиваться (он нёс ответственность как минимум за два убийства), но ему позволили свободно путешествовать по горам верхом, охотясь и отдыхая, где придется. Иногда он без предупреждения появлялся у ворот крупных землевладельцев, требуя, чтобы его впустили, предоставив ему кров и еду Однажды он влюбился и написал стихотворение для возлюбленной, воспользовавшись образами отдаленного северо-восточного побережья, где река Мина стекала с горы Цукуба высотой в три тысячи футов в бурлящий водоём:

С вершины Цукуба

Минаногава – река «Не гляди!»,

Падая, вымыла омут —

Только глаза влюблённых

Знают такие глубины!

Однако у нас нет никакой информации о том, чем закончился этот роман.³

В Хэйане небесный правитель Коко не уделял внимания государственным делам. Мотоцунэ оставался в должности кампаку, держа бразды правления. Впервые кампаку открыто правил за императора, который был уже взрослым на момент коронации. Это был переломный момент в истории данной должности, которую никогда официально не учреждали и не разрешали, и которая была обязана своим существованием только амбициям и энергии единственной семьи. Несомненное доминирование Мотоцунэ сохранялось ещё три года, пока Коко не умер.⁴

Его наследником стал сын, которому исполнился 21 год – небесный правитель Уда. Он сразу начал осторожные, но решительные действия по возвращению власти из рук министра в свои. После смерти Коко Мотоцунэ предложил свою отставку с поста кампаку – как и отставка всего персонала Белого дома после окончания срока президента США, это был чисто церемониальный жест, стандартный прием в политике Японии. Уда должен был принять отставку, а затем, также по традиции, вновь назначить Мотоцунэ своим кампаку.

Отставку Уда принял, но затем нарушил традицию. Он не осмелился рассердить могущественный клан Фудзивара, отказавшись вновь назначить Мотоцунэ. Вместо этого он отправил Мотоцунэ официальное письмо, в котором предложил ему стать не кампаку, но ако, «главным министром» в новой администрации.

Титул ако был древним и почётным, но в основном символическим. Мотоцунэ настолько разгневался, что объявил забастовку. Ведь он всё ещё оставался главным министром, и пока он отказывался подписывать документы или отвечать на прошения, придворные дела замерли.

Почти год Уда противостоял растущему давлению со стороны придворных чиновников, настаивавших на том, чтобы удовлетворить Мотоцунэ, вернув ему титул кампаку. Придворные дела всё больше запутывались, а придворные учёные спорили со всё большим накалом страстей, является ли титул ако оскорблением. В своём дневнике Уда записал: «Все дела государства, крупные и мелкие, страдали из-за этого, все провинции и министерства жаловались, не прекращая».⁵

Наконец в ноябре 888 года Уда был вынужден сдаться. Он заявил, что идея с постом ако принадлежала его секретарю, учёному Хироми. Уда сказал, что Хироми неправильно истолковал его намерения и написал неправильный титул. Это было всё, что он мог сделать для сохранения лица. Испытав лишь некоторое смущение, оборвав карьеру Хироми, Мотоцунэ с достоинством принял назначение на пост кампаку и вновь стал подписывать документы.⁶

Могущественный представитель клана Фудзивара доказал, что последнее слово при дворе принадлежит ему, а не императору. Однако даже Мотоцунэ не мог жить вечно. Несколькими годами ранее поэт Аривара-но Нарихира – человек царственной крови^[151], дальний родственник небесного правителя Камму, который не поладил с Фудзивара и пережил полный крах своих чаяний при дворе, – огласил надежды врагов, что старость и смерть наконец завершат погоню Мотоцунэ за властью:

Развейтесь, покройтесь облаками,

цветы сакуры.

Так вы сможете скрыть

путь, которым приходит старость?

В 891 году его надежды оправдались. Мотоцунэ под предлогом ухудшающегося здоровья подал в отставку с поста кампаку и умер через несколько недель.

Мятеж Масокадо

Старшему сыну Мотоцунэ, Токихире, едва исполнился 21 год, и Уда отказался дать ему или ещё кому-нибудь другому титул кампаку. Он оставил этот пост незанятым и назначил членов других кланов на как можно большее количество других государственных постов. Он не мог игнорировать Токихиру, но дал ему малозначительный пост и не возлагал на него надежд. Его наиболее доверенным советником был Сугавара-но Митидзанэ, поэт без громкой родословной, но талантливый ученый. Митидзанэ было под пятьдесят, он имел опыт управления провинциями и завоевал благодарность Уды, выступив в защиту секретаря Хироми во время первого конфликта с Мотоцунэ.⁸

Уда натерпелся достаточно унижений от Мотоцунэ и хорошо запомнил, во что обходится открытое противодействие амбициям клана Фудзивара. В течение следующих десяти лет он постепенно повышал ранг сына Мотоцунэ при дворе, но с той же скоростью повышал в звании и Митидзанэ. К 896 году эти два человека занимали высшие должности при его дворе.

Тем временем небесный правитель трудился над улучшением отношений между Хэйаном и другими провинциями. Зная, что аристократы в дальних областях страны собирают налоги якобы для казны, но оставляют их себе, он издал несколько указов, предотвращающих захват аристократами земель подвластных им крестьян. Когда эти реформы вступили в действие, он отрёкся от трона.⁹

Ему исполнился только 31 год, и отречение было рискованным и отважным поступком. Его старшему сыну Дайго исполнилось тринадцать лет, и он мог править без поддержки сэссё. Сойдя с престола и позволив короновать своего сына, Уда мог проследить за передачей власти. В любом случае отказываться от власти он не собирался. Хоть он и совершил формальные шаги, сняв императорские одежды, начав изучать буддизм и удалившись в монастырь, он продолжал следить за придворной политикой так строго, что заработал прозвище «Монастырский император». На самом деле император-монах имел свой двор, стражу, придворных.

Действующий японский император был сильно стеснён в своем поведении ритуальными и религиозными ограничениями и табу как верховный жрец синто, а также придворным церемониалом как глава империи. Отрёкшийся же император обладал гораздо большей свободой действий. Его борьба против засилья Фудзивара не была нацелена на возвращение небесному правителю реальной власти. Позиция императора оставалась пассивной, хоть и жизненно необходимой для соблюдения традиций и связи народа с божественным. Его борьба велась против амбиций одной семьи, и он поставил Митидзанэ во главе этой борьбы.

Эта ситуация не устраивала Митидзанэ. В 899 году, через два года после отречения Уды от трона, он попросил, чтобы новый небесный правитель Дайго позволил ему уйти в отставку. Он знал, что против него готовится заговор во главе с Фудзивара-но Токи-хирой, и боялся.¹⁰

Дайго, по совету отца, отказался принять отставку. В 901 году Токихира нанёс удар. Он убедил Дайго, полного юношеских амбиций (ему ещё не исполнилось семнадцати лет), что его отец вместе с Митидзанэ затеяли заговор, чтобы устранить Дайго и поместить на трон одного из его братьев. Дайго убедили издать без согласования с отцом имперский указ, который навсегда изгнал бы Митидзанэ из столичного дворца.

Как только юноша подписал указ, Токихира приказал арестовать своего соперника и его семью и изгнать в дальние области империи. Когда арест состоялся, и тайное стало явным, верные Уде придворные отправились в монастырь, где он жил, и всё ему рассказали. Уда сразу отправился во дворец, но Токихира запер двери. Уда не смог попасть внутрь и провёл ночь на улице. К утру Митидзанэ и его сыновья уже были далеко за пределами Хэйана, по пути в изгнание на острове Кюсю.¹¹

План Уды провалился, и поплатился за это Сугавара-но Митидзанэ. Он умер в изгнании двумя годами позже, так и не вернувшись в столицу^[152] Контролируя юного Дайго, Токихира постепенно начал прибирать к рукам власть, ранее принадлежавшую его отцу Он не старался получить титул кампаку, но вновь пополнил ряды придворных членами клана Фудзивара. Уда в монастыре был отрезан от сына, от власти и от роли, которую он надеялся сыграть в управлении страной.¹²

Удача Токихиры закончилась внезапной смертью в 909 году, но его брат, младший сын Мотоцунэ, Фудзивара-но Тадахира, продолжил его дело. После смерти небесного правителя Дайго в 930 году в возрасте сорока шести лет, Тадахира стал регентом семилетнего сына императора. Через год Уда тоже скончался, оставаясь отрезанным от дворца в своем монастыре. Когда новый небесный правитель Судзаку достиг совершеннолетия, Тадахира занял пост кампаку. Он восстановил власть, которая раньше принадлежала его отцу, и вновь клан Фудзивара занимал практически все важные позиции в Хэйане.¹³

Борьба за власть в Хэйане не перетекла в убийства и крупномасштабные войны, как это происходило в Китае, Византии или королевствах Запада – прежде всего потому, что у небесного правителя Японии не было постоянной армии. Когда он нуждался в войсках, их набирали из гражданского населения, созывая всех мужчин от двадцати до шестидесяти лет. Даже эти «призывники», будучи готовыми к вызову в любой момент, в мирное время жили дома, в своих провинциях, вели обычную жизнь крестьян и торговцев и уделяли военной службе тридцать пять-сорок дней в году Поэтому Фудзивара и другие жаждущие власти аристократы не могли воспользоваться столь популярным у западной знати способом – сделать военную карьеру, добиться доверия армии и с её помощью свергнуть правителя.^[153]

Зато у них были другие пути: захватить законодательную власть при дворе, как Фудзивара, или стать хозяевами вдали от столицы – в провинциях, при помощи собственных дружин.

В 939 году землевладелец по имени Тайра-но Масакадо последовал по второму пути. Он жил в плодородной северо-восточной области Канто, был искусным наездником и очень гордился честью своей семьи, поскольку мог похвалиться происхождением от императора Камму. Его сородичи из клана Тайра занимали разнообразные высокие должности в Канто, и сам Масакадо провёл юные годы при дворе в Хэйане. Там он увидел, сколь могущественным стал клан Фудзивара, и возможно, эти впечатления распалили его амбиции.¹⁴

Его восхождение к власти началось с мелкого конфликта. Вернувшись домой от Хэйянского двора, Масакадо поспорил с несколькими соседями из-за прав на землю, и ссора переросла в столкновение. Вооружённые слуги местных землевладельцев, вступили в распрю, которая принесла победу Масакадо.

Вдохновившись успехом, Масакадо повел свою дружину, насчитывавшую уже более тысячи человек, на ближайшего правителя – назначенного императором чиновника, управлявшего провинцией Хиттачи. Резиденция губернатора не являлась крепостью, рассчитанной на отражение воинских атак, и потому быстро сдалась. Масакадо, еще сильнее впечатлённый собственной мощью, провозгласил себя монархом по собственному праву – «новым императором». Он захватил окружающие крепости и начал назначать собственных приближенных для управления новыми владениями.¹⁵

Однако его правление продолжалось всего три месяца. Тадахи-ра назначил цену за его голову. У небесного правителя не было постоянной армии, но было много денег. Два других крупных землевладельца, один из клана Фудзивара, а другой из родного клана Масакадо, объединились, чтобы сразиться с новым «императором» и получить награду. Через три месяца после самопровозгла-шения Масакадо двое его противников с войсками подошли к северной границе его территории.^[154]

Личный состав армии Масакадо, как и во всей Японии, был текучим. Люди, служившие ему, не были профессиональными солдатами, они приходили в армию и уходили из нее, чтобы заняться собственными делами. В момент нападения его войско уменьшилось до четырёхсот человек. Этот ничтожный заслон был сметен, и Масакадо погиб. Как написано в «Сёмонки», современной восстанию хронике, «Его конь забыл, как скакать галопом, как ветер, а человек забыл свои боевые навыки. Убитый стрелой богов, новый император умер в одиночестве».¹⁶

Вооружённое восстание Масакадо при всем своем масштабе было лишь провинциальной версией «тихого» захвата власти кланом Фудзивара в центре. Восстание было менее удачным, чем грамотно продуманные политические действия в Хэйане – но стало лишь предвестием грядущих событий. Господство клана Фудзивара, сохранявшего свою наследственную полузаконную диктатуру, продержалось еще сто лет, но у них были и могущественные соперники. Небесный правитель занимал в системе власти всё меньше и меньше места, и вне этого пространства семьи аристократов Японии всё более ожесточенно сражались за власть.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 62

Глава шестьдесят третья
Базилевс

Между 886 и 927 годами Лев Мудрый бросает вызов патриарху Константинопольскому, булгарский царь требует себе титул императора, а Роман Лакапин объясняет христианам, что они не должны воевать

Льву VI, законному сыну Василия I, исполнилось двадцать лет, когда он стал императором в Константинополе. Практически сразу он заработал себе прозвище «Лев Мудрый». Это прозвище не говорило о его невероятном навыке управления империей, оно значило скорее «Лев Начитанный». Лев много читал, обладал отличной памятью и проводил вечера в составлении военных руководств, проверке сводов законов, составлении гимнов и поэм и подготовке проповедей, которые читал по праздникам и особым случаям.¹

Он был не первым императором, составлявшим проповеди – его предшественник Лев III известен целой серией речей против поклонения иконам. Однако Лев Мудрый всерьёз принялся за церковные дела. Теолог Арефа Кесарейский назвал его теософом – «Мудрым в вопросах, касающихся Бога», что может являться маскировкой определения «Человек, вмешивающийся в дела церкви». Едва взойдя на трон, он решил сменить патриарха, главного церковного иерарха Константинополя, заменив его собственным девятнадцатилетним братом Стефаном, а после смерти Стефана он сам назначил следующих двух патриархов.²

Второй из этих патриархов, монах Николай Мистик, оказался не таким податливым, как рассчитывал Лев Мудрый. К 901 году Лев вынужден был признать, что проблема с наследованием опасно обострилась. К сорока годам он трижды женился, но у него не было сыновей. Ему пришлось назначить своего брата Александра соправителем и наследником.

Однако Лев не оставлял надежды. После смерти третьей жены в 901 году он рискнул жениться снова, на этот раз избрав супругой свою любовницу Зою Карбонопсину – «Угольноокую».

Патриарх Николай Мистик протестовал против этого. Даже третья женитьба уже не была законной. Церковное учение утверждало, что хотя повторная женитьба после смерти супруги и не является грехом, лучше делать это только один раз. Патриарх косо смотрел уже и на третью жену императора, но теперь должен был освятить четвёртый брак, а он не желал так поступать.

Льву пришлось перетерпеть это, когда Зоя родила первого ребенка – девочку. В начале 905 года Зоя забеременела во второй раз. Когда она приготовилась рожать, император переселил её в комнату, стены которой были затянуты пурпурной («багряной») тканью, где по традиции императрицы рожали наследников. Роды в Пурпурной комнате означали, что ребенок вводится в круг двора – а двор Константинополя был значительно более могущественным, чем любой император сам по себе. «Императоры приходили и уходили, – пишет историк Арнольд Тойнби, – талантливые искатели приключений свергали эфемерные династии, но двор продолжал существовать». Почитаемые двором, императоры Константинополя были также заложниками доброй воли двора, и могущество императора определялось преданностью его служащих и офицеров.³

Придворные Льва Мудрого были достаточно преданы ему, чтобы поддержать его желание обрести наследника, поэтому Зою проводили в Пурпурную комнату в сопровождении слуг. К великому облегчению Льва, она родила мальчика. Стараясь использовать все средства, чтобы подчеркнуть законность своего сына, Лев дал ему освященное историей имя – Константин.⁴

Имя и рождение в Пурпурной комнате были знаками законности наследника, но чтобы убедиться, что у его сына не будет соперников, Льву всё ещё было необходимо взять в жёны мать своего сына. Он сказал патриарху, что должен жениться в четвёртый раз, и вновь патриарх отказал. Лев, будучи теософом, решил, что одобрение патриарха не обязательно, и всё равно взял Зою в жёны с пышной церемонией, приведшей главных клириков Константинополя в негодование. Николай Мистик позже написал в одном из посланий в Рим: «Мать была представлена во дворце, как жена императора, более того, на её голову была возложена корона… Высшее и младшее духовенство было возмущено, будто были подорваны все устои веры».⁵

Несмотря на возражения против брака, Николай Мистик был сторонником императора. Однако громкое возмущение других церковных иерархов Константинополя заставили его подкрепить авторитет церкви. Так как Лев проигнорировал решение церкви, Николай запретил ему посещать церкви в его городе.

Лев не мог с этим смириться. В 907 году он отправил воинов, чтобы те силой изгнали не только Николая, но и всех священников, критиковавших коронацию Зои. После этого, когда Константину исполнилось шесть лет, Лев короновал мальчика как соправителя. Он дал ему царственное имя Константин VII Багрянородный, желая напомнить всем, что двор поддержал право сына на власть.

Он желал обеспечить прочность наследования еще до своей смерти, так как Византия испытывала жесткое давление извне. В течение двух веков наибольшую угрозу безопасности Константинополя представляли исламские войска. Теперь, когда Аббасиды были заняты собственными заботами, угроза сместилась на запад.

Болгарский царь Борис, как минимум формально обративший свою страну в христианство, находился в отдалении, но был дружелюбен и даже отправил своего сына Симеона в Константинополь для обучения. Однако Симеон, заняв трон Болгарии, стал врагом Византии^[155]. Как и Лев Мудрый, Симеон был книжником. Николай Мистик описывает его как «человека, чья любовь к знаниям заставила его перечитывать древние книги», и они же подогревали его воображение. Он желал превратить Болгарию в великое государство наподобие древних империй, и пока Лев был поглощён проблемами с женитьбой, Симеону удалось подвести болгарские войска к стенам Константинополя. В 904 году Лев был вынужден заключить перемирие, отдав север греческих земель Болгарии, что сделало Симеона императором почти всех славянских племён на Балканском полуострове.⁶

Это устранило одну угрозу с запада, но появилась другая. В 906 году, в год назначения Константина Багрянородного соправителем, русы также подошли к воротам Константинополя.

Русь набиралась сил со времён крещения. В их летописях указано, что Рюрик, легендарный воитель-викинг, поселившийся в Новгороде, неуклонно распространял свою власть на ближайшие народы и, умирая, в 879 году оставил свои владения и опекунство над своим юным сыном знатному человеку Олегу из Новгорода. Олег взял власть и через три года переместил столицу в Киев.

Поскольку спустя семьдесят лет какой-то Олег еще был жив и активно действовал, многие историки считают, что «Олег» – это титул, а не личное имя. История говорит о том, что власть русов под управлением их военных вождей широко распространилась. К концу IX века русы принудили соседние славянские племена платить им дань. «Повесть временных лет» перечисляет ряд подконтрольных им народов, включая восточное племя древлян, которые были вынуждены пойти в поход на Константинополь в 906 году; всего собралось две тысячи воинов из двенадцати разных народов. Если верить красочному, но маловероятному рассказу «Повести…», русы приделали к кораблям колёса, и когда ветер стал подходящим, подъехали к стенам города по суше, под парусами. Увидев это, греки испугались.⁷

Напуганные, жители Константинополя согласились заплатить грандиозную дань, чтобы русы отступили. Второе перемирие, заключённое в 911 году, установило хрупкий мир, но будущее казалось Льву мрачным. Он скончался в 912 году, предсказав на смертном одре, что империя разрушится в руках его наследников.⁸

После смерти Льва главным императором стал его брат. Александру исполнилось сорок два года, из них тридцать три он был коронованным владыкой без власти. Он провёл большую часть жизни, пьянствуя и охотясь в ожидании смерти брата, и новая власть ударила ему в голову Он не был глупцом – он уволил всех офицеров Льва и вернул из изгнания Николая Мистика, который не собирался поддерживать «неправильно рождённого» Константина. Сразу после этого Александр объявил, что Константинополь не будет платить болгарам обещанную Львом ежегодную дань.⁹

Этот отказ прямо-таки вынуждал Симеона напасть на Византию, чтобы доказать, что он царь не только на словах, но и на деле. Симеон отважился даже на большее. Историк Лев Диакон писал, что Симеон отправил послание в Константинополь, требуя, чтобы новый император признал его также императором, правителем болгарского народа, равным Александру по власти. Разумеется, Александр отказался.¹⁰

Лев Диакон недолюбливал не-греков. Используя древнее пренебрежительное прозвище болгар, он относит требование Симеона к «обычному скифскому безумию» – но, по сути, Симеона не только обманули, отказавшись исполнять договор, но и оскорбили, и этого было достаточно, чтобы оправдать в глазах его народа осаду великого города.

Когда он выступил в поход на Константинополь, Александр начал приготовления к войне, но внезапно скончался от удара во время послеобеденной игры в мяч верхом на лошадях (своеобразное средневековое поло^[156]). Он успел лишь назначить Николая Мистика регентом своего юного племянника Константина. Его смерть оставила город в смятении: с ребёнком на троне и перспективой прихода болгарской армии под водительством решительного и оскорблённого царя-воина.

Что делать с Симеоном I, предстояло решать совету регентов при Константине VII, возглавляемому теперь престарелым Николаем Мистиком. Патриарх всё ещё помнил, как Лев отверг его суждение в пользу суждения папы римского, когда Константин ещё был младенцем. Если бы он признал Константина VII законным и полноправным властителем Константинополя, ему также пришлось бы признать, что он ошибался, а епископ Рима был прав – и это его не устраивало. Когда Симеон показался у стен Константинополя, Николай Мистик попал в неудобное положение, поддерживая правление императора, которого считал незаконным.

Он согласился пустить Симеона в город для переговоров и предложил перемирие. Византия согласилась платить дань болгарам, Константин VII – взять в жёны одну из дочерей Симеона, а он сам, патриарх Константинополя, коронует Симеона как императора болгар, басилевса, обладающего той же властью (впрочем, только над своими людьми), как император Византии.

Несомненно, Николай Мистик вряд ли пошел бы на это, если бы был уверен, что в Константинополе есть законный император. Но, по его мнению, этот титул на самом деле никому не принадлежал, и не было ничего плохого в том, чтобы подарить его еще и Симеону.¹¹

Мать Константина Зоя была разгневана этим предложением, как и многие офицеры и царедворцы. Когда Симеон мирно покинул город, Зоя возглавила восстание, изгнала Николая Мистика из дворца (он оставался регентом, но она приказала ему заниматься делами церкви и не прикасаться к государственным) и взяла совет под контроль. После этого она отменила перемирие с Симеоном.

В отместку тот начал захватывать и грабить города на границе между двумя империями. К 917 году стало ясно, что византийской армии придется вступить в крупномасштабную схватку с болгарами.

Константину VII было всего одиннадцать лет, поэтому планировала кампанию Зоя. В её распоряжении были два командира: Лев Фока, военачальник сухопутных войск, и Роман Лакапин, командующий флотом. Роман Лакапин был талантливым офицером, но он родился в крестьянской семье и не имел большого статуса в византийском обществе. Фока же, которого военные не считали талантливым командиром, был красавец и прирожденный аристократ. По словам Лиутпранда Кремонского, он «страстно желал стать отцом императора», поэтому Зоя решила поручить командование ему.¹²

Утрата Балкан

Фока провёл армию на север вдоль черноморского побережья, чтобы встретить Симеона и болгарское войско у Анхиала, на берегу Чёрного моря, в то время как Роман Лакапин вышел в море со своим флотом. Две армии встретились 20 августа. Записи о сражении противоречат друг другу – возможно, из-за гибели большинства свидетелей. День битвы при Анхиале обернулся самым кровавым сражением за столетия. Почти все офицеры и десятки тысяч солдат Льва Фоки пали. Поле боя не могли использовать в течение десятков лет после того, так как оно было усеяно телами. По словам Льва Диакона, груды костей заполняли его и через восемьдесят лет.¹³

Болгары победили, отогнав остатки византийского войска на юг. Льву Фоке едва удалось бежать. Адмирал Лакапин приказал своим кораблям сняться с якоря и отправился обратно в Чёрное море, как только узнал, что битва проиграна.

Лев Фока попытался во второй раз противостоять булгарам под стенами Константинополя, но во второй раз болгары просто уничтожили остатки византийской армии. К тому времени, как Фоке удалось пробраться в город, Роман Лакапин уже был там. Он направился прямо к Константинополю, и теперь его флот находился неподалёку.

Лев Фока еще не успел объяснить своё поражение, как Роман Лакапин нанёс удар. Он пригласил придворных взойти на его корабль, чтобы обсудить стратегию, и запер их в трюме, после чего отправился в город и сместил Зою и всех её сторонников. Он практически не встретил сопротивления. Его не обвинили в поражении – вина пала на Зою и её любовника Льва Фоку.¹⁴

Роман встал во главе совета, пообещав империи безопасность и спасение. Лев Фока, осознав своё поражение, быстро отказался от брака с Зоей и отступил в Хрисополь. Никто не удерживал его от отступления.

К апрелю 919 года Роман Лакапин обеспечил себе уже такую поддержку в народе, что решил дотянуться до короны. Он отправил Зою в монастырь и уговорил совет регентов назначить его регентом при Константине. После этого он организовал свадьбу девятилетней дочери Елены с тринадцатилетним Константином VII Багрянородным. Будучи зятем императора и и вице-императором, ему оставалось сделать всего один шаг, чтобы достичь престола.

Это оказался весьма короткий шаг. Престарелый патриарх Николай Мистик расценивал Романа как правильную замену Константину VII, которого по-прежнему считал незаконнорожденным. Мистик согласился короновать Романа Лакапина как Романа I, соправителя, и юный Константин вновь оказался в тени старшего правителя. Он оставался в тени Романа еще четверть века. Придворные, обеспечившие ему когда-то право на корону, переметнулись на сторону старшего и более опытного императора, оставив Константина в стороне.

Когда Лев Фока из своего далёкого убежища выразил протест против этих действий, Роман отправил двух человек арестовать его. Посланцы превысили свои полномочия и ослепили Фоку; Роман демонстративно огорчился таким поворотом событий.¹⁵

Тем временем Симеон I Болгарский перегруппировал свою армию и вновь с боями подошел к Константинополю. Он уже бывал у стен этого города, и не один раз, и знал, что с суши взять его невозможно. Его единственной надеждой был флот, а у Болгарии флота не было. Надо было где-то одолжить флот, поэтому он отправил посольство к халифу Фатимидов аль-Махди, к тому времени распространившему свой контроль на восток до древнего Карфагена, и предложил тому формальный союз.

Аль-Махди согласился. По-видимому, он расценил этот союз как разумный превентивный шаг. К несчастью для Симеона, на обратном пути из Северной Африки его послы были взяты в плен византийцами и отправлены в Константинополь. Роман отправил собственное послание халифу Фатимидов – если аль-Махди станет союзником его, а не Симеона, Роман обещал платить дань и гарантировал мир.

После этого Роман решил убедиться, что ни одна исламская армия не нападёт на него, поэтому он также отправил предложение мира в Багдад.

Оба халифа приняли предложение Романа. Лишённый союзников, Симеон попросил о переговорах. Роман согласился встретиться с ним и серьёзно к этому подготовился. Обе стороны помнили о византийском нападении на Крума, предшественника Симеона. Оба правителя отправили друг другу заложников, а в водах Золотого Рога была сооружена платформа со стеной посередине. 9 сентября 924 года Симеон подъехал к платформе с суши, верхом на коне. Роман подплыл к ней на корабле, и два противника взглянули друг другу в глаза через стену.¹⁶

Честолюбивые планы Симеона были расстроены политическими ухищрениями и союзами – теми же самыми, что привели к власти Романа. Однако, оказавшись лицом к лицу со своим врагом, Роман использовал язык веры, а не язык войны. Как отмечает историк Стивен Рансимен, его обращение к Симеону повторяется слово в слово в разных хрониках, – по-видимому, в свое время была сделана официальная запись его речи. Он сказал:

«Я слышал, что ты – религиозный человек и преданный христианин, но я не замечаю, чтобы твои поступки соответствовали твоим словам. Если ты настоящий христианин, как мы думаем, прекращай бессмысленную войну, проливающую кровь невинных людей. Заключи мир с нами, христианами, раз ты утверждаешь, что ты христианин, и не желай покрыть христианские руки кровью братьев-христиан. Прими мир, любовь и согласие, и ты сможешь сам вести мирную жизнь, не проливая крови и не ведая забот, и пусть христиане прекратят уничтожать христиан. Ибо это грех – проливать кровь братьев по вере».¹⁷

Интересное заявление из уст человека, только что заключившего союз с двумя халифами, чтобы воспрепятствовать продвижению брата по вере! Это было, пожалуй, немного слишком. Тем не менее Симеон устыдился и отступил. Он согласился на мир в обмен на возобновление ежегодной дани и вернулся домой.

В 927 году Симеон скончался от сердечного приступа. Его наследником стал Пётр, который совершил молниеносное нападение на византийскую территорию Македонии, так же быстро отступил и предложил перемирие. Восприняв разрушения, причинённые Пётром, как намек, Роман согласился и для закрепления договора отдал в жёны Пётру свою внучку.

Что даже более важно, Роман пересмотрел свою точку зрения относительно события, развязавшего войну, и признал Пётра императором. Царь Болгарии получил такой же статус, как и правитель Константинополя.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 63

Глава шестьдесят четвертая
Создание Нормандии

Между 902 и 911 годами Беренгар ослепляет римского императора и забирает Италию себе, а Карл Простоватый отдаёт викингам часть западно-франкских земель

В 902 году итальянский герцог Беренгар наконец-то вернул себе железную корону лангобардов. Он победил Людовика Провансальского, обладавшего тремя титулами – король Прованса, король Италии и император римлян. Сдавшись, Людовик пообещал вернуться на родину и довольствоваться властью над Провансом (как независимый король – он отказался присягнуть правителю восточных франков) и должностью императора римлян, и более не входить на территорию Италии.^[157]

Эта клятва соблюдалась лишь до 905 года, когда Адальберт и другие знатные итальянцы пригласили Людовика обратно. По словам Лиутпранда Кремонского, Беренгар «оказался утомительным» – это значит, что он вёл себя слишком по-королевски, и это не нравилось вельможам. Итальянская аристократия привыкла к определённому уровню независимости, а Людовик был правителем пассивным.¹

Людовик вернулся в Италию, устроил грандиозную церемонию в честь своего возвращения и обосновался в Вероне. Он знал, что Беренгар вновь нападёт на него, однако Адальберт и остальные сеньоры обещали предоставить Людовику свои личные дружины, поэтому он был уверен в победе.

Однако, ознакомившись с численностью этих дружин и роскошью, в которой жил Адальберт и остальные, Людовик был сильно обескуражен. Однажды он неосторожно обмолвился при одном из своих придворных, что Адальберт слишком увлекается королевским блеском, и только отсутствие титула не позволяет ему стать настоящим королём.

Жена Адальберта узнала об этом разговоре. Посчитав его завуалированной угрозой, она поспешила предупредить мужа о том, что Людовик может помешать ему править, как раньше. Пока Людовик готовился к войне, в кулуарах аристократы совещались, спорили, и наконец согласились потихоньку отказать Людовику в поддержке. Беренгар, учуяв общее настроение, предложил заговорщикам крупную взятку, чтобы ему позволили войти в Верону поздно ночью, застав Людовика врасплох.

Те согласились, и пока ничего не подозревавший император спал, Беренгар со своими людьми прокрался в город. Стражники Беренгара нашли Людовика и притащили к нему. Беренгар обратился к нему с такими словами: «Я помиловал тебя и отпустил в прошлый раз при условии, что ты никогда не вернёшься в Италию. На этот раз я сохраню тебе жизнь, но лишу тебя зрения».²

Затем его люди выкололи Людовику глаза. Король выжил, но, искалеченный и лишённый способности действовать без помощи, был вынужден оставить и пост императора, и железную корону. Он вернулся в Прованс, где прожил еще почти двадцать лет. В течение всей оставшейся жизни он был известен как Людовик Слепой.³

Беренгар, вновь занявший трон Италии, надеялся стать императором римлян, заняв место Людовика – но папа римский не предложил ему этого титула. Беренгар не был Каролингом, и никто не мог гарантировать, что он долго пробудет королём Италии.^[158]

А короли-Каролинги были слишком заняты собственными проблемами, чтобы порываться занять трон императора. Чехарда вокруг мини-королевств франков начала постепенно утихать, – более слабые игроки уже были завоёваны, убиты или просто бежали.

Создание Нормандии

Арнульф Каринтийский скончался сразу после того, как нанял венгров для нападения на Северную Италию, и его место в Восточно-Франкском королевстве занял шестилетний сын Людовик Дитя. Западно-франкские аристократы возвели на трон Карла Простоватого, внука Карла Толстого. Верхняя Бургундия, восставшая, когда Карл Толстый предложил её викингам в качестве площадки для воинских упражнений, оставалась независимой под предводительством своего герцога Рудольфа, который тоже был провозглашен королем. Вторжение венгров беспокоило земли восточных франков, а викинги угрожали Карлу Простоватому на западе.

Набеги викингов, на время сдержанные построенными Карлом укреплёнными мостами, вновь участились. В 911 году Карл Простоватый предложил радикальное решение проблемы нападений викингов – отдать им часть своих западных земель, обеспечив остальному королевству защиту от их вторжения по договору.

Он решил обсудить этот уговор с предводителем викингов по имени Роллон, которого уже знал лично – тот провёл значительную часть своей жизни, сражаясь в западно-франкских землях. Он командовал частью флота, осадившего Париж в 885 году, и с тех пор регулярно возвращался – вторгался, принимал бой, получал дань, отступал и затем вторгался вновь.^[159]

Карл Простоватый предложил Роллону собственные земли на западном побережье и пообещал сделать его правителем этой земли. В ответ Роллон должен был принять христианское крещение, быть лояльным королю западных франков и защищать страну от любых других викингов, вторгающихся на её территорию.

Роллон согласился, после крещения приняв имя Роберт, и Сен-Клер-сюр-Эптский договор превратил воина-викинга в первого герцога Нормандии. По этому договору Роллон также делался зятем Карла Простоватого – для закрепления соглашения новоявленный Роберт взял в жёны дочь Карла Жизель.

Однако семена новых тревог были посеяны прямо на церемонии, одарившей Роллона новой землёй. Один из епископов приказал Роллону поцеловать ногу короля – традиционный жест уважения подданного к королю. Согласно современной хронике «Gesta Normannorum Ducum» («Деяния герцогов Нормандии»), Роллон вначале отказался, затем, «под давлением мольб священников, приказал одному из своих воинов поцеловать ногу короля. Тот повиновался, взял ногу, поднял и прижал к губам, стоя, из-за чего король упал на спину, что вызвало взрыв смеха и шума у народа».⁴

Продемонстрировав таким образом намерение оставаться независимым, Роллон затем охотно принёс все необходимые клятвы. Он правил Нормандией в течение следующих двух десятилетий, формально подчиняясь королю франков, но в действительности поступая по своему усмотрению.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 64

Глава шестьдесят пятая
Королевство Германия

Между 907 и 935 годами Генрих Птицелов превращает Восточно-Франкское королевство в Германию

Пока Карл Простоватый решал проблему викингов, Людовик Дитя безнадёжно старался отбить нападения венгров. Как только их наниматель Арнульф Каринтийский скончался, венгры промчались по Моравии и землям восточных франков, сжигая и разрушая дома, убивая и пугая жителей своей свирепостью. По словам Лиутпранда Кремонского, «ничто не удовлетворяло их, кроме битвы. Их матери резали лица новорожденных мальчиков острыми лезвиями^[160], чтобы до питания молоком они могли научиться переносить боль».¹

К 907 году Моравия распалась под их ударами, и франкская знать озаботилась защитой своих земель от венгров.

Людовик Дитя не был ни закаленным в боях воином, ни сильным правителем. Коронованный в возрасте шести лет, он отдал власть совету регентов и чиновников, да так и не забрал её. Его слабое правление позволило тем территориям, которые ранее принадлежали разным «варварским» племенам германцев, вновь стать полу-независимыми государствами или «герцогствами». Хотя разделение этих территорий было некогда обусловлено племенными союзами, эти союзы отошли в прошлое, остались только имена: земля саксов стала Саксонией, баварцы положили начало Баварии, к ним примыкал ряд других герцогств (Лотарингия, Франкония, Швабия).^[161] Каждое из этих герцогств контролировал могущественный род, и вот теперь главы этих родов (герцоги) были вынуждены сами защищаться от вторжения. Они собирали собственные войска, сами участвовали в сражениях, сами управляли своими землями и обращали все меньше и меньше внимания на человека, считавшегося их королём.²

В 910 году, в свои восемнадцать, Людовик Дитя предпринял попытку дать отпор венграм, чтобы убить двух зайцев – остановить набеги и укрепить собственную власть. Он собрал своих вассалов с их дружинами и свое собственное войско в Аугсбурге и приготовился встретить нападение венгров огромной армией.

Венгры приблизились быстрее, чем ожидал Людовик, и напали до рассвета, захватив многих воинов врасплох. Последовало жестокое сражение с многочисленными жертвами с обеих сторон. «Луг и поля были усеяны телами, а река и берега её покраснели от пролитой крови». К вечеру венгры сделали вид, что отступают, и когда франкская армия, нарушив строй, погналась за ними, окружили её и напали с тыла. Сопротивление франков было сломлено, армия разбита. Намерения Людовика не оправдались, и защита франкских земель вернулась в руки герцогов. Людовик укрылся в монастыре и скончался там менее чем через год.³

Когда он умер, Карл Простоватый объявил, что восточные и западные земли франков должны объединиться под его рукой. Однако герцоги Восточно-Франкского королевства отказались, не желая отдавать свою власть королю-Каролингу, настаивавшему на своём праве контролировать их. Вместо этого они избрали королём Конрада, герцога Франконии.

Предполагалось, что Конрад будет править как первый среди равных, а не как король, чья власть не подлежит оспариванию – но герцоги ошиблись в своём выборе. Получив корону, Конрад начал действовать так же, как и монарх из рода Карла Великого, потребовав сопутствующих почестей и подчинения. Лиутпранд сухо замечает, что его корона «была не украшена, а обременена драгоценными камнями». Конрад настаивал, чтобы герцоги признали его власть и выполняли его повеления. Когда они отказались, Конрад провёл следующие семь лет, сражаясь с ними и безуспешно пытаясь принудить их повиноваться.⁴

После смерти Конрада в 918 году герцоги собрались снова и решили предпринять вторую попытку. На этот раз они избрали своим предводителем герцога Саксонии. Генриху Птицелову, названному так за свою любовь к охоте на птиц, было около сорока лет, он уже правил Саксонией семь лет и ценил независимость герцогств. Он также был недоволен стремлением Конрада к верховной власти. За первые три года в роли короля Восточно-Франкского королевства Генрих заключил ряд договоров с герцогствами. Клятвы вассальной зависимости фиксировали почти равноправные отношения. Согласно им, короли и герцоги несли обязанности по отношению друг к другу, и герцоги признавались «полномочными партнёрами» в управлении своими землями, с правом управлять и устанавливать такие законы, как они пожелают.⁵

Когда в 922 году восстала знать Западно-Франкского королевства, недовольная решением Карла Простоватого отдать Нормандию, Генрих Птицелов использовал эту возможность, чтобы присвоить часть владений соседа. К 925 году пять герцогств – Франкония, Саксония, Бавария, Швабия и Лотарингия – составили ядро королевства Генриха; ему подчинился даже Аахен, старая столица Карла Великого.⁶

Однако Генрих всё так же не прилагал усилий, чтобы стать «каролингским» правителем. В его руках Восточно-Франкское государство приобретало новые очертания. Франки более не доминировали в его королевстве, а осознание общности других древних германских племен играло всё более и более важную роль. Теперь это было королевство германцев – Германия.

Великодушное правление Генриха, как ни странно, облегчило его задачу объединения усилий герцогов при необходимости. Они более не боялись, что подчинение королевским приказам может подорвать их собственную власть. В 933 году король призвал герцогства выступить вместе, чтобы остановить венгерских захватчиков.

Войска сошлись в битве при Риаде, возле крепости Мерзебург на востоке германских земель.^[162] Двадцатью тремя годами ранее, когда Генрих, которому было около 35 лет, командовал отрядом саксов в своем первом столкновении с венграми; возможно, именно память о катастрофическом поражении Людовика обусловила те точные приказы, которые он отдал своим войскам:

«Пусть никто не пытается обогнать товарищей, даже владея более быстрым конём. Вместо этого примите первый залп их стрел на щиты…, затем нападите на них с наибольшей скоростью и силой, чтобы они не могли сделать второй залп до того, как почувствуют удары ваших клинков».⁷

Лиутпранд Кремонский уточняет, что

«саксы не забыли это в высшей степени спасительное предупреждение. Они пошли на врага, удерживая строй, и никто не обгонял более медлительных на своём быстром скакуне. Они приняли на щиты безобидный залп венгерских стрел, после чего напали на врага в едином мощном порыве».⁸

Мощь венгров была сломлена. После битвы при Риаде они отступили обратно на восток, временно оставив в покое германские границы.^[163]

Стремясь навсегда оградить себя от нападений венгров, Генрих планировал превратить небольшое герцогство на восточной границе своей страны в вассальное государство, которое служило бы барьером между Германией и венграми. Герцогство называлось Богемией, и, как и остальные герцогства Германии, раньше было племенной территорией германцев. Когда венгры начали нападать на Моравию, моравский князь Спытигнев – христианин, чей отец был крещён в Моравии миссионером Мефодием – переселил свою семью на запад, но дальше от венгерской угрозы. С помощью армии Арнульфа Каринтийского он стал правителем в том регионе, первым герцогом Богемии.⁹*^[164]

Новым князем Богемии стал юноша по имени Венцеслав (Венцель) – христианин, настроенный на союз с могущественным германским королём. Венцель был внуком Спытигнева. Он унаследовал титул в возрасте четырнадцати лет, его регентами были бабушка-христианка Людмила, мать Спытигнева, и его мать Драгомира – еще не старая женщина, привязанная к древним религиям своих славянских предков и отказавшаяся креститься.

Людмила, женщина с сильным характером, взялась за обучение юного Венцеля. Она обучила его основам христианства и планировала, что он будет править, как христианский король – однако Драгомира отправила двух дворцовых стражников с приказом убить свою свекровь и после её смерти стала единственным регентом.¹⁰

После этого Драгомира начала прилагать усилия, чтобы вернуть сына к почитанию старых обычаев. Однако Венцеслав не отказался от христианства: как только в 925 году ему исполнилось восемнадцать лет, он изгнал Драгомиру и взял власть в свои руки. Когда Генрих Птицелов предложил ему союз, Венцель согласился.

Это решение понравилось отнюдь не всем. Некоторые придворные считали, что Генрих опасен, что этот союз угрожает независимости Богемии, и что христианская религия, изначально бывшая для них орудием доминирования, лишь сделала Богемию более уязвимой для завоевателей. Под руководством Болеслава, младшего брата Венцеля, эта группа настаивала, чтобы князь расторг союз и отказался от христианства во имя сильной и независимой Богемии.

Однако Венцель не согласился. В 935 году он пришёл в церковь в предрассветный час на раннее богослужение. Болеслав с несколькими отступниками встретил его на пороге церкви и убил.

После этого Болеслав провозгласил себя князем Богемии, что помешало Генриху превратить Богемию в очередное германское герцогство. Несмотря на политическую природу убийства, богемские христиане объявили Венцеля мучеником. Начали появляться истории о нём. Император XIV века Карл IV собрал собственную коллекцию этих сказок. Именно из его манускрипта до нас дошла история о том, как Венцель и один из его солдат шли по снегу в такую сильную метель, что воин опасался замёрзнуть. «Венцель сказал ему: „Иди по следам, оставленным мною“. Солдат послушался, и когда он ступал по следам, его ноги согревались так, что холод совсем перестал его тревожить. Однако в следах мученика была ясно видна кровь»¹⁷ (Если бы не последняя подробность, была бы готовая рождественская история.)

Генрих не смог отомстить за смерть своего союзника по причине болезни. В 936 году он скончался. Изменив франкской традиции, он исключил из наследия почти всех сыновей, оставив Германское королевство целиком своему сыну Оттону.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 65

Глава шестьдесят шестая
Поворот колеса

Между 907 и 997 годами государство Чола переживает взлет и падение, Пандья – падение и взлет, царство Раштракута погибает, а царство Западная Чалукъя развивается

Царь Раштракуты, оказавшийся в тисках между амбициями Пратихары на севере и экспансией Чолы на юге, понимал, что его дни сочтены. Пратихара уже достигла своего зенита и теперь постепенно увядала, истощённая войнами на южной границе и защитой от арабов на севере.

Однако южное царство Чола всё ещё развивалось, годы его величия были ещё впереди. Адитья, честолюбивый правитель Чолы, победивший паллавов, недавно скончался после тридцати шести лет правления, и его сын Парантака, унаследовав корону, собирался расширять свою экспансию на север, напав на Раштракуту.

Но вначале Парантака решил покорить остатки все еще сопротивлявшейся Пандьи на юге. Правитель Пандьи Раджасимха II знал, что ему не хватит сил в одиночку противостоять армии Чолы. Найти союзника было непростой задачей, так как после почти сорокалетней экспансии Чолы практически все оставшиеся правители предпочли не выступать против её нового царя.

Вместо этого Раджасимха был вынужден отправить посланников через южный пролив на остров Шри-Ланка.¹ Правитель Шри-Ланки согласился заключить союз. В 909 году армии Шри-Ланки пересеклии пролив и присоединились к войскам Пандьи. Вместе они выступили против войск Чолы – и были полностью разгромлены. Памятная запись Парантаки гласит, что армия Чолы «разбила колоссальную армию правителя Ланки, изобиловавшую отважными воинами, и конными войсками, и слонами».²

Чола на пике развития

Раджасимха из Пандьи пережил сражение, но бежал с правителем Шри-Ланки на его родину, где и оставался, не проявляя себя. Он взял с собой свою корону и королевские регалии, и в течение следующего десятилетия планировал вернуть себе власть.

Тем временем паровой каток Чолы развернулся на север, где произошло столкновение с армиями Раштракуты. Кришна II, чьё правление было даже более катастрофическим, чем правление его отца-долгожителя, скончался в 914 году, его место занял внук – Индра III. С самого начала своего правления неопытный король был вынужден защищаться от агрессии Чолы. Предположительно около 916 года две армии сошлись в битве при Валла-ле – и вновь победа была на стороне Чолы.

Так Парантака из Чолы победил последовательно трёх правителей – Шри-Ланки, Пандьи и Раштракуты. Его окончательная победа казалась неотвратимой. В Шри-Ланке изгнанный царь Пандьи потерял всякую надежду вернуть власть. Он оставил тут корону и регалии, и отправился на родину своей матери, на юго-западное побережье Индии, далеко от мест, которыми когда-либо правил. Государство Пандьи растворилось, поглощённое агрессией Чолы.³

Однако Раштракута всё ещё не сдавалась. Даже после поражения в битве при Валлале Индра III пытался восстановить свое могущество, начав войну против находящейся в упадке Пратихары. Он преуспел в этом, заняв столицу Пратихары, город Каннаудж. Некоторое время Раштракута и Чола делили между собой субконтинент, а Пратихара уменьшилась почти до полного исчезновения.

Но в 929 году Индра III скоропостижно скончался, а его наследники принялись драться за власть. За короткое время сменилось четверо царей, и Раштракута оказалась погружена во внутренние проблемы. Парантаке из Чолы, избавившемуся от прямой угрозы со стороны Раштракуты, удалось укрепить свою власть над южными областями. В 943 году он отправил на Шри-Ланку экспедицию с секретной целью – добыть и привезти регалии, оставленные правителем Пандьи более двадцати лет назад. Попытка не увенчалась успехом, но даже без царских регалий Чола стала сильнейшей державой во всей Индии.⁴

Четыре десятилетия правления Парантаки были славными, но всё кончилось очень быстро. Хаос в Раштракуте подошёл к концу, когда престол занял Кришна III – внучатый племянник Индры III. Он оказался талантливым правителем, отважным воином – и последним великим царём Раштракуты.⁵

Кришна III хорошо приготовился к походу на государство Чола, и в 949 году два войска сошлись в битве при городе Такколам. Их силы были равны, и исход сражения решил всего один лучник. Удачно выпущенная стрела убила сына Парантаки, наследного принца Раджадитью Чола. Когда он пал, находившиеся под его командованием войска бежали, и цепная реакция паники заразила всю армию Чолы. Парантака был вынужден отступить и отдать северную территорию. Как утверждают некоторые записи, он даже согласился признать верховную власть Кришны III.⁶

Это была внезапная и очень резкая перемена. Сраженный горем, лишённый сил Парантака скончался в 950 году. Потеряв своего старшего и любимого сына, он назначил наследником младшего, Гандарадитью. Именно Гандарадитья, благочестивый и набожный человек, нанёс империи смертельный удар.

Династия Чола положила начало своей империи силой. Они претендовали на власть по праву завоевания. Великие цари-воины предыдущего века вынуждали правителей и полководцев приносить присягу престолу Чола, а затем хвалились размером своих владений, обширными землями под их контролем. Развитие каких-либо инфраструктур сильно отставало. Только слабые скрепы – сила войска и строительство индуистских храмов во имя царя – поддерживали единство обширной империи.

До коронации Гандарадитьи строительство храмов было важным орудием власти Чолы. Цари, правившие после Виджайя-лайи, основателя империи, были шиваистами. Как и создатель северной империи Харшавадхан и его сестра, они поклонялись богу Шиве и его божественной супруге. Более поздние надписи сообщают, что способствовавший великому расширению Чолы Адитья, который, несомненно, был человеком военным, строил храмы для того, чтобы Шива мог поселиться в них, «по берегам реки Кавери», священного потока. Как и регалии Пандьи, храмы были символом власти. Правители Чолы не просто занимались захватами – они приглашали бога в свои владения, и само это приглашение становилось зримым воплощением их могущества.⁷

Однако строительство храмов, хоть и было важно, оставалось второстепенным орудием власти Чола – до прихода к власти Гандарадитьи. Он и его жена Сембийян Магдеви были преданными поклонниками Шивы. Вместе они начали строить новые храмы и ремонтировать старые по всему королевству Чола. Это сделало правителей ещё более знаменитыми, хотя Гандарадитья не особо следил за политической властью, позволяя ей утекать сквозь пальцы. Набожность была для него важнее, чем военное дело. Насколько нам известно, Гандарадитья не вёл крупномасштабных войн. Он сделал своего брата Аринджайю наследником и регентом, поручив ему управление повседневными делами.

Аринджайя не был талантливым правителем, и королевство Чола начало угасать. Вскоре власть его правителей настолько ослабла, что один из родственников царя Пандьи, до того прозябавший в безвестности, вдруг заявил свои права на прежние земли. К 957 году оба брата умерли, и Чола вновь превратилась в мелкое государство. Её северная часть была захвачена Кришной III, царем Раштракуты, а землю на юге отобрал правитель Пандьи.⁸

Внезапное падение Чолы могло дать Раштракуте шанс изменить баланс сил в свою пользу, однако и эту империю расшатывали распри среди правящей верхушки. В 967 году Кришна III скончался. Он правил почти тридцать лет, и ему удалось спасти империю Раштракута от распада. Однако после его смерти и она начала разваливаться. Наследник Кришны, слабый Хоттига, столкнулся с мятежами на границах империи и в 972 году, не пробыв на троне и пяти лет, был убит в одной из стычек на границе.

Восстание переместилось к центру империи. Тем временем один из полководцев Западной Чалукьи, Тайлапа, выжидал, наблюдая, как империя разрушается, начиная с вершины. Выбрав подходящий момент, он провозгласил независимость и короновался как Тайлапа II, царь Западной Чалукьи – первый за два столетия.

Незадачливый юный родственник царя Индра IV, занявший трон Раштракуты, был вынужден направить войска против этого мятежа. Однако в 975 году Тайлапа нанёс такое ужасающее поражение армии Раштракуты, что всякая надежда на восстановление империи была потеряна. Главный союзник Индры, его дядя Марасимха, был так унижен, что отказался от продолжения боевых действий и борьбы за власть, и заморил себя голодом. Это ритуальное самоубийство, саллехана, было для него единственным способом спасти свою честь: тех, кто отваживался на такой поступок, очень уважали, к тому же оно могло даровать покой, прекратив цикл перерождений.

Столетия войны ни к чему не привели, только поворачивали колесо фортуны, вознося до вершины то одну империю, то другую. Саллехана не могла остановить колесо, но Марасимха хотя бы избавился от бремени.

Индра IV воевал еще семь лет и наконец тоже сдался. Он последовал примеру своего дяди, совершил саллехану и умер от голода в 982 году. Он стал последним царем Раштракуты. Тайлапа II из Чалукьи захватил его территорию, моментально став правителем Центральной Индии, и продолжал военную кампанию, расширяя границы своей империи вплоть до Нармады.

Царства восходили и падали, колесо вращалось.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 66

Глава шестьдесят седьмая
Захват Багдада

Между 912 и 945 годами халифу Фатимидов не удается свергнуть Аббасидов, эмир Кордовы становится халифом, а на востоке Буйиды обретают контроль над Багдадом.

В Египте халиф Фатимидов Аль-Махди положил глаз на Багдад, считая себя вправе быть не одним из халифов, а единственным, имеющим власть над мусульманами по всему миру

Однако пока он не мог подтвердить свои права победой над Аббасидами, и его власть распространялась лишь на относительно небольшую область. Он основал новую столицу на побережье, в городе Махдия. Его поддерживали североафриканские берберы, давно восставшие против власти Аббасидов, но чтобы получить полную власть, Аль-Махди нужно было двинуться на восток, на территорию Аббасидов.¹

В 912 году Аль-Махди назначил своего сына соправителем и наследником, дав девятнадцатилетнему юноше титул «Аль-Каим би-амр Аллах» – «Тот, кто исполняет приказы Бога», и поставил его во главе армии, отправляющейся на восток, чтобы отобрать у Аббасидов Египет.²

Но прежде чем Египет хотя бы показался на горизонте Аль-Каиму, предстояло проделать долгий путь по Северной Африке, население которой не поддерживало дело Фатимидов. В 913 году юный Аль-Каим, которому помогали два опытных военных вождя, приставленных к нему отцом, после полугодовой осады вынудил сдаться Триполи. На следующий год войска Фатимидов использовали Триполи как базу для продвижения дальше на восток вдоль побережья к Киренаике, находившейся на самом краю владений Аббасидов. К августу воины Фатимидов подошли к Александрии, а в ноябре сам Аль-Каим вошёл в город, и в мечетях было приказано поминать в молитвах правителей-шиитов, а не Аббасидов из Багдада.³

В это время в Багдаде правил девятнадцатилетний халиф Аль-Муктадир, но он не обладал реальной властью, в отличие от своего одногодка-Фатимида. Его визирь и военачальники рассчитывали оказать отпор угрозе Фатимидов, не обращаясь к власти халифа. Они знали о намерении армии Фатимидов пройти до Багдада (Аль-Каим отправил своему отцу торжествующее письмо, в котором написал, что распространит власть Фатимидов до Тигра и Евфрата), поэтому во главе армии встал опытный воин, евнух Мунис.

В 915 году Мунис отправился в Египет во главе армии Аббасидов. Власть Фатимидов на востоке рухнула так же быстро, как и распространялась. Люди Аль-Каима уступали в силе; столкнувшись с решительным отпором Аббасидов (была вскрыта сокровищница Багдада, и Мунис получил на организацию войны два миллиона дирхмов, что соответствовало шести с половиной тоннам серебра), Аль-Каим быстро отступил и отказался от своих завоеваний в Египте. Тогда Аль-Махди сам собрал флот военных кораблей и повторил попытку завоевания в 920 году. На этот раз ответный удар Аббасидов почти полностью уничтожил его новенький флот.⁴

Власть Фатимидов ещё не была серьезной угрозой Багдаду, однако восстание Аль-Махди повлекло за собой непредвиденные последствия. В 912 году в Кордове скончался эмир Абдулла и к власти пришёл его внук Абд ар-Рахман, двадцати одного года от роду. Он увидел в восстании Фатимидов возможное решение собственных проблем.

Испанские марки, гористую местность между Кордовским эмиратом и границей франков, с конца правления Карла Великого занимали независимые военачальники, пользовавшиеся поддержкой франкских королей. Эти военачальники, часто носившие графский титул, стали значительно более независимыми и агрессивными, и теперь угрожали землям эмирата на северо-востоке. Особенно беспокойным оказался граф Барселонский. Тем временем на юге повстанец Умар ибн-Хафсун, ускользавший из всех засад, уже лет тридцать вёл партизанскую войну с Кордовой, и Абдулла не сумел ни изловить его, ни прогнать.⁵

Фатимиды и Кордова

На севере христианские королевства Памплона и Астурия возвысились так, что это вызывало беспокойство у мусульман. Они делали все возможное, чтобы вернуть себе завоёванные мусульманами земли в Аль-Андалусе. Королю Астурии Альфонсо III удалось собрать территории Астурии, Леона и Галисии в единое христианское королевство, Леон. Он также взял в жёны принцессу Памплоны, таким образом выстроив крепкую стену христианского союза против Кордовы.

А на другом, южном берегу Средиземного моря Аль-Махди провозгласил себя халифом, повелителем всех мусульман, включая самого ар-Рахмана III. Ар-Рахман принял власть в момент короткого затишья урагана.

Неудивительно, что он провёл первые пятнадцать лет своего правления в сражениях. Из года в год он посылал войска против южного повстанца ибн-Хафсуна, пока восстание не угасло само собой. Он сражался с воинами Испанской марки, он ходил походами против королевства Леон.⁶

Еще более агрессивную позицию он занял относительно халифата Северной Африки. Он не присягнул ему на верность – но и халиф Багдада не добился от него этого. У эмира Кордовы не было необходимости заключать даже формальный союз ни с одним фиктивным лидером мусульман.

Вместо этого он сам захотел стать владыкой правоверных. 16 января 929 года ар-Рахман провозгласил себя халифом Кордовы, повелителем правоверных, защитником веры Аллаха. В отличие от вождя Фатимидов, ар-Рахман не объявил себя единственным полномочным халифом, претендующим на трон Аббасидов. Он провозгласил свою полную независимость и от Фатимидов, и от Аббасидов. Ар-Рахман намеревался править самостоятельно, обосновав свою власть происхождением от Омейядов и стоя вне конфликта Фатимидов и Аббасидов.⁷

Теперь в мире мусульман образовались три халифата и три халифа с претензиями на самодержавную власть. Халиф Аббасидов в Багдаде был самым слабым из них.⁸

Соперники Саманидов

На востоке от Багдада эмир Саманидов правил практически полностью независимо от Багдада. Купцы Саманидов путешествовали по берегам Волги, торгуя с хазарами и русами, сила и богатство державы Саманидов все возрастали. В 911 году эмир Саманидов Ахмед захватил последние крепости соперничавшей с ним династии Саффаридов. Это расширило влияние Саманидов на весь мусульманский восток.⁹

Став де-факто правителем независимого мусульманского государства, Ахмед решил сделать арабский язык официальным языком своего двора. Это помогало поддержать тот миф, что он действует якобы как представитель багдадского халифа; однако он недооценил национальные чувства персов в старых землях Саффаридов. Персы не хотели вливаться в очередную управляемую мусульманами страну – они желали вернуть себе персидские земли. Ахмеду пришлось подавлять частые восстания в старой саффаридской провинции Сеистан, расположенной вокруг города Заранж. Он уже начал побеждать, но в 914 году был убит слугой в собственном шатре.

Его сын Наср унаследовал титул эмира Саманидов. Однако ему исполнилось только восемь лет, поэтому власть находилась в руках регента, визиря Аль-Джайхани. Узнав об этом, офицеры – сторонники Аббасидов подняли восстание в Сеистане и захватили эту территорию, превратив ее в отдельное нбезависимое государство. Они даже нашли члена семьи Саффаридов, согласившегося стать эмиром-марионеткой. Власть этих псевдо-Саффаридов продлилась до 963 года.

Вскоре после этого Саманиды потеряли контроль над территорией возле Каспийского моря: военачальник по имени Мардавиз Аль-Зийяр помог тамошним чиновникам захватить власть, а после сам присвоил её. Его небольшой эмират и династия Зийяридов быстро распространили свою власть на земли к югу от Каспийского моря вплоть до города Исфахана. Здесь же возникла ещё одна конкурирующая династия: в 932 году один из чиновников Аль-Зийяра, Али ибн Буйя, захватил город Карадж и использовал его в качестве базы для дальнейшего продвижения на юг, в область Фарс.

Так Саманиды породили трёх соперников на востоке – псевдо-Саффаридов в Сеистане, Зийяридов к югу от Каспийского моря и Буйидов, сражающихся с Зийяридами за территорию. В то же время губернаторы Алеппо, принадлежавшие к семье Хамданидов, установили своё собственное независимое государство.^[165]

Это соперничество затронуло не только мусульман. Рассчитывая опереться на местный патриотизм, Мардавиз Аль-Зийяр объявил себя восстановителем старой персидской империи, последователем зороастризма, врагом завоевателей-мусульман. Вероятно, Аль-Зийяр был безумен (он провозгласил себя воплощением Соломона, сыном царя Давида, хотя сложно понять, как это делало его персом) – однако он являлся сильной и харизматичной личностью, и то, как охотно соотечественники поддержали его, показывает, насколько поверхностным было обращение в ислам во многих частях империи. Он достиг таких успехов, что эмир-соперник Али ибн Буйя, управлявший собственной страной на юге, последовал его примеру и стал звать себя не «эмир», а «шах», используя старый персидский титул.¹⁰

В течение следующих десятилетий династии Востока то объединялись в союзы, то распадались, и вновь воссоединялись, причем каждый клан надеялся подмять остальные, и каждая правящая семья была ограничена амбициями соседей. И по мере того, как Восток рассыпался, влияние халифата Аббасидов становилось все слабее.

В 932 году халиф Аль-Муктадир, остававшийся в живых потому, что смирился с отстранением от власти, был смещён собственным братом Аль-Кахиром, который пробыл халифом два года. В отличие от Аль-Муктадира, он пытался пользоваться своей властью, и это плохо кончилось. Через два года халиф был свергнут и ослеплён своими придворными и воинами-тюрками. Последние годы своей жизни он провёл, прося милостыню на улицах Багдада. Его племянник Аль-Ради, сын Аль-Муктадира, стал новым халифом-марионеткой.

Как и его отец, Аль-Ради правил, но не властвовал. Однако вплоть до этого момента халифы Аббасидов продолжали исполнять свои ритуальные обязанности: они заседали в Совете, проводили пятничные молитвы в Багдаде, появлялись на собраниях и раздавали милостыню нищим. Аль-Ради также исполнял всё это, но он был последним. К 936 году Аль-Ради, которому исполнилось двадцать девять лет, пробыв халифом почти два года, понял, что халиф больше не может стоять во главе государства Аббасидов. Распад восточных территорий значил, что налоговая система страны разрушена. Он более не мог платить своим воинам, он едва мог содержать свой двор. И уж, конечно, он не смог бы отразить никакую по-настоящему серьезную угрозу своей власти.¹¹

Самый могущественный из его наместников, Мухаммед ибн Раик, взял под контроль земли к юго-востоку от Багдада и отказался отправлять в столицу собранные там налоги. После этого Мухаммед ибн Раик предложил халифу решение: если Аль-Ради согласится дать ему титул «эмир аль-Умара» (аналог европейского «майордома» – высшего должностного лица при королях), он придёт в Багдад с собранной им армией и налогами и возьмёт управление империей в свои руки, позволив Аль-Ради оставаться халифом фиктивно.

У Аль-Ради не было другого выхода, и ему пришлось согласиться. Он наградил ибн Райка титулом и отдал ему ту незначительную власть, которая ещё осталась у халифа. Ибн Раик прибыл в Багдад со своим войском, набранным из верных ему тюрков, распустил имевшуюся в Багдаде армию и казнил визиря.¹²

Это был конец халифата Аббасидов во всём, кроме названия. С этого момента эмир аль-Умара контролировал остатки империи, в то время как у халифа остался исключительно титул.

Приход ибн-Райка отнюдь не принес мира стране. Он затеял борьбу в Багдаде за контроль над халифатом. Его поведение в качестве верховного правителя привело империю на грань полного краха. В ходе междоусобицы он даже приказал разрушить канал Нахраван – рукотворную систему орошения, растянувшуюся на две сотни миль по солёным сухим равнинам к востоку от Багдада. Это временно остановило продвижение одного из его соперников, но также лишило эти равнины воды, без которой население не могло там существовать. Крестьяне, посылавшие свою продукцию в Багдад, начали переселяться, а их хозяйства – нищать.¹³

Кончилось это тем, что спустя два года ибн Райка сверг один из его заместителей, после чего на должности эмира аль-Умара за короткий срок один за другим сменилось трое претендентов. Аль-Ради скончался от болезни в 940 году, и противоборствующие фракции согласились избрать его брата – но тот не имел никакой власти и даже не соблюдал обязанности халифа.

На севере Буйиды тем временем не сидели сложа руки. Их армии постепенно продвигались к пораженному хаосом Багдаду. Когда они приблизились, аббасидский халиф-марионетка бежал, воины-тюрки выбрали нового халифа, однако его правление было кратким. В 945 году полководец Буйидов Ахмед ибн Буйя (брат Али) вошёл в Багдад и провозгласил эмиром аль-Умара самого себя.

Прежний марионеточный халиф был смещён и ослеплён. Ахмед ибн Буйя позволил избрать нового халифа, но отстранил его от любого участия в управлении даже городом. Во главе империи встали Буйиды – семья, которой уже не нужно было формальное одобрение бессильного халифата, чтобы осуществлять власть.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 67

Глава шестьдесят восьмая
Три королевства

Между 918 и 979 годами государства Сун, Ляо и Коре воссоединяют раздробленные земли востока

Полуостров к востоку от Китая был теперь разделен на три части; две из них были в руках бывших мятежников, которым удалось превратиться в монархов. Юго-западные земли находились под управлением короля бандитов Кён Хвона, назвавшего своё государство Поздним Пэкче, а государством на севере управлял морской офицер Ван Гон^[166].

Ван Гон, вознесенный на трон Позднего Когурё придворными, которых утомила тирания его предшественника, знал, что его право на корону сомнительно. Он сделал всё, чтобы стереть следы мятежного прошлого – дал королевству название Корё, переместил столицу в Кэсон и объявил себя основателем новой династии. Своему народу он заявил: «Благодаря вашей сердечной поддержке я стал королём. Объединившись в уважении к законам, мы сможем оживить страну. Учась на ошибках прошлого, мы должны искать решения для злободневных проблем и признавать взаимозависимость правителя и подданных, понимая, что мы связаны столь же неразрывно, как рыба с водой. Пусть страна воссоединится и насладится миром»¹

Но пока все это относилось лишь к области благих пожеланий, мир ещё даже не маячил на горизонте. Кён Хвон из Позднего Пэкче до сих пор не выступал против соседних правителей, чтобы дать стране разделиться. Теперь же, укрепив свою власть, он готовился уничтожить конкурентов.

Тем не менее, Кён Хвон не вторгся в Корё сразу. Вначале он обратил свой взор на потрепанное королевство Силла к юго-востоку. Страдавший алкоголизмом король Силлы Хёгон скончался, оставшись бездетным, а его недолговечные наследники оказались не в состоянии организовать прочную оборону. Владельцы замков не проявили верности трону, они заключали договоры с Кён Хвоном из Позднего Пэкче или Ван Гоном из Корё (в зависимости от того, чья армия была ближе), как будто являлись независимыми правителями.²

Ван Гон не сразу обернул распад Силлы в свою пользу. Его обращение к народу не было полностью лживым – он осознал истину, которую Кён Хвон не понял: Силла, уставшая от войн, скорее готова была отдаться другу, чем врагу.

Кён Хвон, радуясь, что Ван Гон устранился от борьбы, начал с боями продвигаться на территорию Силлы. К 927 году его армии дошли до столицы Кёнджу. Король Силлы Кёнэ не смог удержать ворота. Воины Пэкче ворвались в город, грабя и сжигая дома, убивая защитников и мирных жителей, и вошли во дворец. Король был убит в собственном пиршественном зале.

Это дало Ван Гону шанс изобразить из себя спасителя. По словам государственного деятеля Чо Сён-но,

«Кён Хвон обладал злобной натурой, побуждающей его к буйству, он убил короля Силлы и подавил народ. Услышав об этом, Тхэджо, не теряя времени, отправил войска, покарал преступника и восстановил мир. Таким был Тхэджо; памятуя о деяниях прошлого короля, он восстановил порядок и тем самым предотвратил опасную ситуацию».³

По сути, Ван Гон незаметно побеждал. Когда Кён Хвон проделал всю тяжёлую работу по разрушению городских стен, Ван Гон отправил своих воинов, которые изгнали армию Позднего Пэкче, и возвёл на престол двоюродного брата короля, Кён Суна. Ван Гон отдал одну из своих дочерей в жёны Кён Суну, ввел в состав гарнизона столицы войска Корё и объявил, что спас Силлу.⁴

Конечно, Кён Сун был королём-марионеткой. Благодаря своей стратегии Ван Гон не только взял под контроль правительство Силлы и обеспечил лояльность здешних властителей замков; она принесла ему главный приз – власть над всем полуостровом. Кён Хвон предпринимал попытки отвоевать землю Силлы, но в течение следующих девяти лет Ван Гон стойко отражал его нападения. В 932 году, после решающей битвы между Корё и Поздним Пэкче, большая часть войска Кён Хвона просто сдалась победителю. Сам же Кён Хвон продолжал отчаянно сражаться, хотя при нем оставалась лишь горстка воинов, всё ещё верных ему. Наконец, в 935 году собственные сыновья подняли мятеж и заточили его в темницу, взяв защиту оставшейся территории Позднего Пэкче в свои руки.

Вновь Ван Гон проявил свои способности к тонкой игре. Первым делом он потребовал, чтобы его зять, король Силлы Кён Сун, отрёкся от трона. Молодой человек поспешно повиновался, и Ван Гон включил оставшиеся земли Силлы в своё королевство. Теперь он стал единственным оставшимся на полуострове королём.

Спустя несколько месяцев Кён Хвон бежал из тюрьмы в Позднем Пэкче. Вероятно, ему помогли агенты Ван Гона, так как спустя несколько недель он оказался процветающим рабовладельцем в Корё, живущим в мире с бывшим врагом. Рабы были подарком от Ван Гона – взяткой, предназначенной для превращения бывшего врага в друга. Как указано в «Самгук Саги», «Тхэджо уважил Кён Хвона и отдал ему Южный дворец в качестве официальной резиденции. Его положение было выше, чем у других чиновников: золото, шёлк, ширмы, кровати и постельные принадлежности, по сорок рабов и рабынь и десять лошадей из дворцовой конюшни».⁵

Взятка помогла, так как Кён Хвон был невероятно зол на своих сыновей – и уже болен раком, от которого впоследствии и скончался. Вскоре после поселения в Корё он попросил у Ван Гона армию. Он сказал королю: «Я надеюсь, что ты отправишь свои божественные войска, чтобы уничтожить вероломных повстанцев. Тогда я смогу умереть без сожалений».

Ничто не могло бы сильнее обрадовать Ван Гона. Он отправил для помощи Кён Хвону в Позднем Пэкче своего старшего сына, наследного принца Му, с наиболее доверенным военачальником и десятью тысячами воинов, а сам последовал за ними во главе другого многочисленного отряда. Армия сыновей-мятежников была сокрушена, трое старших сыновей сдались, и Ван Гон приговорил их к смерти. Он с церемониями отдал королевство обратно бывшему врагу. Через несколько дней Кён Хвон скончался от болезни, и власть над Поздним Пэкче перешла в руки Ван Гона. Теперь все три королевства были объединены под одной короной.⁶

Сун, Ляо и Корё

Ван Гон обратился к народу с речью, призванной определить будущее сплочённого королевства.

«В прошлом мы были очень привязаны к традициям Китая и во всех наших начинаниях подражали учреждениям династии Тан. Однако наша страна находится в другом месте, и по характеру народ наш отличается от китайцев. Поэтому у нас нет повода бездумно копировать китайские обычаи».

Именно под властью Ван Гона сформировалась Корея. Силла была только предвестницей объединения. После прихода к власти Ван Гона полуостров оставался единым в течение следующей тысячи лет.⁷

На материке кочевники с севера, кидани, всё ещё соблюдали китайские традиции. Теперь кидани вели более оседлый образ жизни под управлением полководца Абао-цзи, ставшего их великим ханом в 907 году. Избавленные от влияния государства Тан, кидани, как и народ Корё, могли теперь развиваться по своему разумению.

Однако королевство Ван Гона, Корё, опиралось на многовековые традиции, а у киданей было только недавнее кочевническое прошлое. Абао-цзи, отказавшись от переменчивой жизни кочевников, ухватился за традиции исчезнувшей династии Тан. К 918 году он взял себе китайское королевское имя «Небесный император Тай-цзу», основал новую столицу в стиле Тан в городе Шанцзин и назначил своего старшего сына наследником. Наследование по крови не было в традициях киданей, кочевники всегда выбирали предводителя по его боевым навыкам. Однако оседлое государство с постоянной столицей нуждалось в четкой линии правителей.⁸

Перед своей смертью в 926 году новый небесный император начал с боем продвигаться к Бохаю, государству на территории Манчжурии, к северу от Корё. Войска киданей вторглись на землю Бохая, вынуждая тамошних жителей искать спасения в Корё. Когда столица Бохая пала, Тай-цзу умер, оставив своему народу новую, расширенную территорию, неопытного наследника и набор непривычных монархических традиций. Распад империи был предотвращен благодаря усилиям его жены, личности незаурядной и вызывающей уважение.

В хрониках X века её зовут Ин-тянь или Шулюй, что значит попросту «из рода шули». Она была не менее способным руководителем, чем её супруг. Покойный император назначил наследником старшего сына Пэя, однако Шулюй предпочла второго сына, Дэ-гуана. Она собрала предводителей племён, посадила обоих юношей на коней и сказала, что Дэ-гуан заслуживает того, чтобы стать императором. После этого она добавила: «Я люблю обоих моих сыновей одинаково и не могу решить в чью-либо пользу. Схватите узду того, кого считаете более достойным!».⁹

Поняв намёк, предводители племён выбрали Дэ-гуана, который с того момента правил вместе с матерью как император Тай-цзун. Шулюй успешно совместила традицию наследования, внедрённую её мужем, с обычаями киданей выбирать достойных. Бывший наследник Пэй получил в качестве компенсации Бохай и, переименовав страну в Дун-дань, правил им как независимым государством.

Тем временем Шулюй разработала действенный способ, благодаря которому её желания непременно становились законом. Когда какой-либо из вождей киданей не соглашался с нею, она предлагала ему съездить к гробнице её мужа, чтобы спросить у императора совета, после чего стражники, охраняющие место упокоения императора, разбирались с посетителем. Вместе со своим премьер-министром Хань Ян-гуем она продолжала миссию небесного императора по превращению орды киданей в китайскую державу.¹⁰

В 930 году смещённый старший сын Пэй поссорился со своим братом, небесным императором Тай-цзуном. Тай-цзун отправил собственного сына для управления Дун-данем, а Пэй бежал в Китай. К 936 году Тай-цзун просто аннексировал Дун-дань и дал своей империи новое имя, которое должно было хорошо ужиться с новыми традициями. Так старое царство киданей стало царством Ляо. Северо-восток оказался под контролем двух сильных и сплочённых держав – Корё на полуострове и Ляо на севере.

Тем временем на юге от Ляо возникало и рушилось поразительное множество разнообразных государств. Вплоть до 960 года, когда Ляо достигло стабильности под рукой Ляо Му-цзуна, сына Тай-цзуна, а Корё процветало под властью сына Ван Гона, Кван Чжона, ни одна из династий, претендующих на власть в Китае, не сумела глубоко укорениться на бывших землях Тан.

Выглядело это так: новая династия появилась в государстве Поздняя Чжоу, занимавшем земли вокруг города Чанъань и нижней излучины Хуанхэ с 951 по 960 года. Солк в девять лет был средним периодом существования для правящей династии в эпоху Пяти династий и Десяти царств. Правитель Поздней Чжоу сверг династию Поздней Хань, которая правила в той же области целых три года, а сама династия Поздней Хань наследовала Поздней Цзинь, правившей одиннадцать лет, Поздней Тан (тринадцать лет) и поздней Лян (шестнадцать лет). Все они занимали приблизительно одну и ту же территорию.

В 960 году династия Поздней Чжоу повторила судьбу своих предшественников. Её император (второй за девять лет) скончался, оставив младенца-наследника и молодую императрицу в качестве регента. Офицерам армии Позднего Чжоу не нравилась императрица, не имевшая военного опыта. Опасаясь, что армия потеряет своё важное место в обществе Поздней Чжоу, они организовали переворот и провозгласили новым императором популярного военачальника, основателя ещё одной новой династии – императора Тай-цзу из династии Сун.

У династии Тай-цзу не было оснований оказаться успешнее своих предшественников, но её основатель, по-видимому, исключительно остро чувствовал, что должно быть сделано для восстановления былого Китая. Один из историков Тай-цзу написал так об этом: «С момента получения власти его разум был поглощён одной великой мыслью о восстановлении целостности империи»¹⁷

Тай-цзу, как и многие правители до него, силой захватил власть. Однако, как и великим правителям прошлого, ему удалось соткать вокруг себя такой покров, который одарил его сиянием божественной милости. Один из его историков писал: «Сразу после того, как он родился, небо затянули красные тучи, сгустившись вокруг его дома, и в доме три дня витал самый приятный аромат. Люди говорили друг другу, что всё это предвещает ребёнку славное будущее»¹² Сочиненные постфактум пророчества всегда хорошо служили китайским императорам, способным подкрепить эти пророчество победами на поле боя – а Сун Тай-цзу был умелым бойцом.

Он также учился на ошибках прошлого. Армия сделала его императором – и могла так же легко лишить трона. Поэтому, утвердившись на престоле, он сразу созвал всех своих офицеров на пир и сделал им предложение: если они оставят военные посты и уйдут в отставку, он выплатит им приличную компенсацию, даст им «лучшие земли и отличные жилища, где они смогут жить в мире и удовольствии».¹³

Это неожиданное предложение, по-видимому, разорвало замкнутый круг военных заговоров, возносивших и свергавших династии одну за другой. Сун Тай-цзу перестроил свою армию сверху донизу и направил ее энергию на завоевание ряда соседних стран. На юге от него находились шесть государств, на севере – одно (Северная Хань), но за ним лежало необъятное государство Ляо. Потому первым делом Сун Тай-цзу решил отправиться на юг, где не было опасных соперников.

Присоединение юга оказалось задачей на всю жизнь. За шестнадцать лет правления Сун Тай-цзу завоевал три из шести южных государств. Примерно на середине своего пути он предпринял попытку напасть на Северную Хань, но был вынужден отступить, а после и вовсе отказался от претензий на территорию северного соседа.

Сражённый болезнью во время одного из походов, Сун Тай-цзу скончался в 976 году. Его младший брат Сун Тай-цзун занял трон. За два года он закончил завоевание юга и был готов к покорению Северной Хань, единственного государства, оставшегося независимым. В 979 году он лично повёл армию на столицу Северной Хань, город Тайюань. Последовала долгая и жестокая осада. Под конец Сун Тай-цзун проявил то же острое политическое чутьё, что и его брат. Он предложил главе Северной Хань подслащенную пилюлю: если тот отдаст ему своё государство, Тай-цзун обещал обеспечить его безопасность, наделить поместьями и средствами для беспечальной жизни.¹⁴

Наконец Северная Хань оказалась в руках Сун. Это означало, что власть династии Сун распространилась по всем материковым землям Китая. Дробная мозаика востока сложилась в прочную картину; Сун, Ляо и Корё вновь управляли некогда разобщенными землями.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 68

Глава шестьдесят девятая
Короли Англии

Между 924 и 1002 годами и Англия, и Норвегия объединяются под властью одного короля, норвежцы поселяются в Гренландии, а Свен Вилобородый прибавляет Англию к своей североатлантической державе

В 924 году Эдуард Старший – король Южной Англии, сын и наследник Альфреда Великого – отметил четверть столетия сражений своим высшим достижением, заставив Запад и Север подчиниться ему Как написано в «Англо-Саксонской хронике», «все валлийцы признали его своим властелином. Король и народ шотландцев избрали его отцом и властелином; все, жившие в Нортумбрии – англичане, датчане, и норвежцы, и прочие»¹

Впрочем, остров еще не был объединён до конца. Далёкие области Нортумбрии оставались независимыми от Эдуарда, а подчинение валлийцев и шотландцев сводилось к простой уплате дани. Однако он по справедливости мог назвать себя первым королём всех англосаксов. Он унаследовал королевство Уэссекс от своего отца Альфреда, а после смерти своей сестры взял под контроль Мерсию. За исключением датского королевства на севере, страна, которую мы теперь называем Англией, полностью принадлежала ему.²

Вспомнив о германских обычаях, он постановил, чтобы королевство после его смерти было поровну разделено между двумя сыновьями; однако один из сыновей скончался «через несколько дней после отца» (Вильям Мальмсберийский, записавший факт его смерти, не указал подробностей), и второй, Этельстан, стал единственным королём.³

Как и его отец и дед, Этельстан провёл жизнь в сражениях. Он сражался с соперниками, претендовавшими на престол, с мятежной англо-саксонской знатью, не разделявшей идею единого короля англосаксов. Ему пришлось заново завоевывать валлийцев и шотландцев, норовивших ускользнуть из-под его контроля, и он начал понемногу прибирать к рукам заставы викингов на северных границах Данелага.^[167] «Славный и мужественный Этельстан, король Англии, с превеликой пышностью отдал свою сестру в жёны королю Нортумбрии Сигтриггу», – пишет Иоанн Вустерский. Сигтригг, правитель датского королевства на севере, уже был стар. На следующий год, когда он скончался, Этельстан вторгся в его земли во имя своей сестры и провозгласил Нортумбрию частью своего королевства.⁴

Таким образом он положил конец Данелагу и был близок к тому, чтобы полностью стереть последние следы независимых англосаксонских королевств, ранее покрывавших остров, как лоскутное одеяло. Задача была выполнена в 936 году, когда Этельстан вступил в ожесточенную схватку с союзом нортумбрийских викингов, англосаксонских эрлов, пятеро из которых провозгласили себя королями на своих клочках земли, и шотландцев, которых вёл в бой их король-долгожитель Константин II шестидесяти одного года от роду.^[168] Это случилось у селения (или крепости) Брунанбург, но где именно, неизвестно; вероятно, где-то на северо-востоке Англии. Так или иначе, но там Этельстан сокрушил последних противников своей верховной власти. Иоанн Вустерский написал: «Король Этельстан и его брат, этелинг^[169] Эдмунд, убили пятерых недокоролей и семерых эрлов. Такого кровопролития не случалось до этого на английской земле».

Англия Этельстана

Константин II из Шотландии потерял в битве сына и был вынужден бежать. Битва при Брунанбурге была настолько жестокой, что удостоилась отдельной поэмы в «Англо-Саксонской хронике».

«Здесь король Этельстан, воинов предводитель,

Щедрый колец даритель, и брат его,

этелинг Эдмунд,

В битве у Брунанбурга добились

Славы на долгие годы.

Вождь северян поневоле был вынужден бегством спасаться,

с малым отрядом бежал на корабль и отчалил…

Не бывало доныне на острове сем сечи столь же кровавой».⁵

Победа впервые привела всю Англию под крепкую руку одного короля. Альфред Великий был королём Уэссекса, Эдуард Старший – королём англосаксов. Этельстан стал королём всей Англии, и даже заставил королей Уэльса и Шотландии признать его власть. Он повторил достижения своих отца и деда, превзошел их. По словам Вильяма Мальмсберийского, «не желая разбить надежды и чаяния своего народа, опуститься в его глазах, он водворил всю Англию под свою власть».⁶

Трем поколениям пришлось воевать, чтобы сплотить разрозненных англичан внутри одной государственной границы – но под напором извне эта граница практически сразу же открылась вновь. Этельстан, король всей Англии, скончался в 939 году, и его наследником стал семнадцатилетний сводный брат Эдмунд Справедливый. Король Ирландии Олаф I вторгся и завоевал срединные земли Англии, и Эдмунд не мог их вернуть до 942 года, когда Олаф умер.

После этого Эдмунд правил воссоединённой страной всего четыре года. В 946 году он был убит по нелепой случайности: председательствуя на пиру в честь святого Августина, основателя христианства в Англии, Эдмунд заметил среди гостей вора, которого он недавно, верша суд (что было одной из основных обязанностей короля), приказал изгнать. Это разъярило короля, он встал и толкнул грабителя – но тот достал нож и ударил Эдмунда в грудь.⁷

Стражники подбежали и изрубили в куски преступника, но король умер через несколько часов. Ему исполнилось всего двадцать четыре года, у него был пятилетний сын, однако на время его взросления трон занял брат Эдмунда – Эдред Слабый Ногами. Прозвище Эдреда произошло от общего слабого состояния здоровья короля. Тем не менее он удерживал страну от распада даже перед лицом угрозы восстания в Нортумбрии. Вильям из Мальмсбери писал: «Он почти уничтожил их и опустошил целую провинцию голодом и кровопролитием». Когда в 955 году Эдред скончался от хронической болезни, он оставил своему племяннику единую державу.⁸

Новому королю, Эдвигу Красивому, было четырнадцать лет. По словам Вильяма, он был

«необузданным юношей, который злоупотреблял своей красивой внешностью ради похотливых похождений…. В день своей коронации, находясь в собрании многих знатных мужей, в разгар обсуждения важных и неотложных государственных дел, он внезапно удалился, чтобы возлечь со своей любовницей».

Вильям добавляет, что присутствовавший на собрании епископ Дунстан, главный советник при дворе его отца и дяди, проследовал за королём в спальню, притащил его обратно и вместе с архиепископом Кентерберийским заставил оставить любовницу и заняться своими обязанностями.⁹

Возможно, эта выходка, характеризующая крайнюю незрелость Эдвига как правителя – всего лишь миф, но вскоре молодой король действительно настроил Дунстана и архиепископа против себя. Выращенный без отца, он стал марионеткой придворных, которые надеялись сами заполучить контроль над королевством. Под их влиянием он отобрал у монастырей причитающуюся им долю налогов, лишив аббатов и монахов возможности быть независимыми от власти. (Вильям из Мальмсбери негодующе добавляет: «Даже монастырь Мальмсбери, который более двухсот семидесяти лет населяли монахи, он превратил в дом разврата для клириков», – это вполне объясняет его неуважение к Эдвигу).

Опять начали оживать тени былых англо-саксонских королевств. Эрлы Мерсии и Нортумбрии, увидев шанс вновь установить свою власть, отгородившись и от короля, и от церкви, возложили свои надежды на младшего брата Эдвига – Эдгара, которого было легче контролировать. Они провозгласили Эдгара соперником Эдвига. В 957 году, через два года после восхождения на трон, Эдвиг проиграл сражение своему брату и его сторонникам в Глостере, и братья поделили королевство. Четырнадцатилетний Эдгар правил на территориях к северу от Темзы, а шестнадцатилетний Эдвиг – к югу.

В 959 году Эдвиг скончался в возрасте девятнадцати лет, и Эдгар стал королём всей Англии. Он оказался сильнее духом, чем старший брат, получив трон он начал править по-своему. Он восстановил монастыри Англии, дав аббатам и монахам право управлять землями. «При своих дворах они должны обладать такой же властью, – постановил он, – как я при своём дворе, властью прощать и наказывать». Этот ловкий ход сразу сделал всех аббатов и священников Англии «людьми короля» и дал Эдгару достаточную поддержку, чтобы лишить влияния тех, кто мечтал стать его «хозяевами». К 973 году Эдгар полностью контролировал страну и заставил королей Шотландии и Уэльса поклясться ему в верности.¹⁰

Эдгар пробыл на престоле Англии уже четырнадцать лет, но все еще не был коронован. По сути, ни один из королей Англии до этого времени не короновался по полному обряду. Эдгар стал уже четвёртым королём, правившим всей страной, но все потомки Альфреда были воинами, как и их великий предок, и власть оставалась у них до тех пор, пока они могли держать меч.

Однако Эдгар, сделав церковь своим верным союзником, заслужил право быть одобренным силой, высшей, чем бог войны. Дунстан, ставший архиепископом Кентерберийским, разработал формальную церемонию, которая была призвана подчеркнуть суверенность короля – она описывалась во всех хрониках правления Эдгара: «Он был благословлён, и коронован с превеликим почётом и славой, и помазан на царство, имея тридцать лет от роду, в Пятидесятницу, мая одиннадцатого», – писал Иоанн Вустерский; он подчеркивает возраст короля – тридцать лет, потому что в этом возрасте по Евангелию Иисус стал известен в глазах народа как Сын Божий. В «Англо-Саксонской хронике» коронация увековечена в традициях англо-саксонской поэзии:

«Здесь Эдгар, англов правитель,

был королём наречен при великом стеченье народа,

в городе древнем… великая радость

в день тот на людей снизошла,

Пятидесятницей люди который зовут.

И собралось, я слыхал, великое множество там

Церкви служителей, а также и разных монахов»¹⁷

Поддерживаемый церковью, Эдгар занял престол, как увенчанный короной правитель Англии, своей страны, сплочённой не только силой, но и ритуалом.

Через два года он был сражён внезапной болезнью, и его наследники не смогли удержать корону. Северяне приближались, и на сей раз ими командовал король.

Ранняя история народов к северу от Балтики весьма отрывочно изложена в героических сагах. Но те клочки информации, которые попадают к нам в руки, раскрывают уже знакомую историю превращения разрозненных племён в единое королевство.

К середине IX века юго-восточные земли находились под контролем шведских королей из области Упланд. Южный край скандинавского полуострова, острова самой Балтики и полуостров Ютландия находились под контролем королей народа данов.

Западная часть полуострова, родина скандинавских племён, дольше всего оставалась разделённой и неупорядоченной. Около 870 года власть над прибрежными землями, Вестфольдом, попала в руки десятилетнего Харальда, сына мелкого конунга из рода Инглингов. Вначале Харальд с помощью своего дяди и регента, а затем своими силами, начал военную кампанию по объединению всей Норвегии под своей властью, которая продлилась семьдесят лет.^[170] «Он поклялся никогда не стричь и не расчёсывать свои волосы, – повествует эпическая «Сага об Эгиле», – пока не станет единственным королём Норвегии, и поэтому был прозван «Харальд Косматый».¹²

В великом сражении на море, произошедшем около 900 года при Хаврсфьорде, Харальд разбил армии своих наиболее опасных противников – норвежских конунгов Торира Длинной Челюсти и Кьотви Богатого. В «Саге об Эгиле» написано: «Это была последняя битва короля Харальда в Норвегии, так как после этого ему никто не сопротивлялся, и он стал королём всей страны».¹³

Большая часть долгой жизни Харальда ушла на воссоединение Норвегии под его властью, и даже после этого страна оставалась неспокойной. Западные земли скандинавов погрязли в хаосе и кровопролитиях, и бесконечные драки всё чаще заставляли викингов искать приют за границей. Большая часть их отправилась в Англию и Нормандию, немногие – на запад, к крупному острову Исландия, где викинги присоединились к небольшим колониям, основанным в IX веке и борющимся за выживание.¹⁴

Личная жизнь Харальда никак не способствовала успокоению взбаламученной страны. Его страсть к завоеваниям была ничуть не меньше тяги к женщинам, и он стал отцом то ли десяти, то ли даже двадцати сыновей от разных жён и любовниц. Когда он скончался, вероятно, в начале 940-х годов, с трудом объединенная страна вновь распалась из-за множества сражающихся за власть конунгов и хёвдингов – клановых вождей. Хёвдинги цеплялись за власть над своими землями, а конунги желали занять место короля всей Норвегии.

Харальд назначил верховным конунгом своего любимого сына Эйрика Кровавая Секира, но его ухитрился обойти самый младший сын Харальда, Хакон Добрый. Впрочем, ему пришлось тяжело сражаться, чтобы удержать титул. Эйрик, старший брат, женившийся на сестре датского короля Харальда Синезубого, начал пятнадцатилетнюю кампанию по овладению короной. Сам Эйрик Кровавая Секира пал в сражении с братом около 955 года, но его «волчий выводок» – сыновья в союзе с Харальдом Синезубым из Дании продолжили гражданскую войну.¹⁵

Эйрик Кровавая Секира заработал своё прозвище благодаря боевым заслугам. Хакон, не менее воинственный, был прозван «Добрым» из-за своей веры. Большинство скандинавов всё ещё поклонялись старым богам – Одину с его воронами, воинственному Тору, обладателю смертоносного молота, и множеству остальных. Но Хакон провёл часть детства при дворе Этельстана в Англии, где перенял христианскую культуру. В какой-то момент Харальд Синезубый тоже стал христианином, но обращение никогда не мешало никому из правителей. Номинально считаясь христианами, правителям было просто легче вести переговоры с Англией и с торговцами с континента. Как отмечает «Сага об Эгиле», «Принять крещение было обычным делом у торговцев и наёмников, имевших дело с христианами. Любой человек, приняв крещение, мог смешиваться и с христианами, и с язычниками, исповедуя ту веру, какая ему была более по душе».¹⁶

Однако, когда Хакон Добрый в конце концов погиб на поле боя, сражаясь против своего племянника Харальда Серого Плаща, христианство вышло на первый план. С помощью датских войск, отправленных его дедом Харальдом Синезубым, Харальд Серый Плащ, сын Эйрика Кровавая Секира, тоже обращённый в христианство, захватил престол Норвегии. Он оказался более рьяным защитником веры. По словам историка XII века Снорри Стурлусона, «он не мог обратить свой народ в христианство иначе, как разрушая храмы и уничтожая жертвоприношения, и этим нажил себе много врагов».¹¹

К сожалению, после того, как Харальд велел разрушить святыни, случилось несколько суровых зим с последующими скудными урожаями и плохим уловом рыбы. По словам Стурлусона, «люди были в большой нужде, им не хватало зерна и рыбы». Неестественная перемена погоды стала причиной снегопада в летнее время. Харальд Серый Плащ становился всё менее и менее популярным в глазах своего народа: люди были недовольны его действиями, и это дало шанс его деду, Харальду Синезубому.¹⁸

Распространение влияния норманнов

Харальд Синезубый поддерживал претензии своего внука на престол Норвегии не по доброте душевной – он надеялся присоединить Норвегию к собственному королевству, Дании. Когда Серый Плащ стал непопулярен, Харальд Синезубый подговорил одного из ярлов, Хакона Сигурдсона из Хладира (отца которого в свое время убил Серый Плащ), убить короля.

Около 976 года план был приведен в исполнение. Серый Плащ был предан и убит, а Харальд Синезубый забрал себе восточные земли Норвегии и наградил Хакона Сигурдсона за его старания властью над верхним скандинавским побережьем. Однако он не позволил Хакону принять титул короля, поэтому некоторое время датские и норвежские земли находились под контролем Харальда Синезубого. Он крепко удерживал их с помощью своего сына и полководца Свена Вилобородого.

За следующие десять лет воины и разведчики Харальда Синезубого продвинулись на юг и запад, расширяя сферу его влияния. Датчане напали на границы Германии, где тогда правил Оттон, сын Генриха Птицелова. Отряды викингов вновь отправились на запад к Англии, где был провозглашён королём десятилетний сын Эдгара, Этельред. А норвежец Эрик Рыжий отплыл на северо-запад, распространяя скандинавское влияние за пределы острова Исландии до дальних берегов.

Эрик Рыжий, прирожденный нарушитель спокойствия, был вынужден покинуть Норвегию и поселиться в исландской колонии после ссоры с соседом, которая окончилась смертью последнего – если верить «Саге об Эрике Рыжем» XIII века, люди Эрика спустили лавину на дом крестьянина. В 982 году – вновь ссора, на этот раз с одним из исландских соседей, и убийство двух его сыновей. Колонисты заставили Эрика покинуть Исландию, и он отправился в плавание в поисках нового места жительства.¹⁹

Проведя три года в скитаниях, он остановился на обширном острове в пятистах милях к западу от Исландии.^[171] Остров был необитаем, что было по душе Эрику, но честолюбие подталкивало его к основанию колонии. Благодаря необычно тёплой погоде берега здесь были частично свободны от льда, но это всё равно было негостеприимное, пустое песчаное место. Эрик назвал его Гренландией – как отмечает сага о нём, «люди будут привлечены сюда, если место будет красиво называться». Уловка имела некоторый успех; мало-помалу колонисты начали сооружать скандинавский форпост на полпути к Америке, на севере Атлантического океана.²⁰

Между тем в родных краях престарелый Харальд Синезубый погиб от меча. Его сын, Свен Вилобородый, надеялся, что отец разделит королевство и отдаст часть ему – но Харальд не для того всю жизнь провёл в войнах, чтобы отдать королевство сыну.

Будучи правой рукой своего отца, Свен владел собственным флотом. Он собрал корабли и вызвал Харальда на битву за трон. В морском сражении в 987 году Харальд обратил флот сына в бегство, но сам был тяжело ранен. Он скончался через несколько дней, и сторонники Свена Вилобородого провозгласили его королём.²¹

Свен унаследовал земли Дании, подвластные Дании территории Норвегии и – теоретически – верность Хакона из Хладира, правящего верхним побережьем. Желая большего, он усилил налёты на Англию, и юный английский король Этельред оказался неспособен их остановить. Упрёк королю, не способному защитить свой народ, сквозит в словах Вильяма из Мальмсбери: «Этельред занял трон, не правя королевством. Его жизнь была жестокой в начале, жалкой в середине и бесславной под конец».²²

Даны напали на Уэссекс, сожгли город Эксетер, разграбили Кент. Гибель в бою работоспособных мужчин и уничтожение урожаев ввергли Англию в голод и уныние.

В 991 году элдормен Эссекса Биртнот выступил против датских захватчиков с большим отрядом, но был убит при Молдоне, а его войско разбито. Советники Этельреда настаивали, что пришло время подкупить нападающих, и король, послушавшись их, согласился отдать данам десять тысяч фунтов серебра.²³

Свен Вилобородый принял уплату, известную, как «Данегельд» («деньги данов»), и отступил. Однако решение Этельреда оказалось пагубным. В планах Свена изначально было покорение всего острова. Историк Снорри Стурлусон утверждает, что на своей коронации Свен поклялся через три года отправиться с армией в Англию, победить Этельреда и изгнать его из страны. Однако теперь он понял, что Англия может быть гораздо более полезна в качестве источника дохода, а поэтому отложил расправу. Было гораздо выгоднее позволить Этельреду восполнять его расходы, чем тратиться на завоевание. В 994 году Свен вернулся вновь, с боем прошёл до Лондона – и опять Этельреду удалось откупиться. Однако возможности короля взимать со знатных людей деньги для выкупа почти исчерпались, а между тем никто не сомневался, что даны ещё вернутся.²⁴

Тем временем Свен использовал английские деньги для завоевания остальной части Норвегии. В конце 994 года Хакон скончался, и власть над Верхней Норвегией попала в руки Олафа Трюггвасона, внука Харальда Прекрасноволосого. Свен Вилобородый был сильным соперником, и власть Олафа долго не продержалась. В 1000 году его корабли встретились с флотом Свена в западной части Балтики в битве у Свольда. Норвежские корабли были отправлены ко дну один за другим, и сам король Олаф остался на палубе своего корабля, «Длинного Змея», в окружении убитых. «Так много людей пало в сражении, – рассказывает Снорри, – что никто не стерёг ограждение борта, и люди [Свена] начали взбираться на корабль со всех сторон. Олаф прыгнул за борт, и его больше никто не видел». Торжествующий Свен Вилобородый провозгласил себя королём всей Норвегии.

Ходили легенды, что Олаф вернётся со дна морского и свергнет датских захватчиков. Стурлусон пишет: «Про короля Олафа ходило много сказок после этого, но он так и не вернулся в Норвегию».²⁵

Теперь, прибрав к рукам и Норвегию, и Данию, Свен вновь обратил свои мысли в сторону Англии. Этельред, который едва разменял третий десяток, все свое царствование до этого момента провел в борьбе с датскими завоевателями. В попытках переманить на свою сторону норманнов и заручиться их поддержкой в борьбе против данов, их дальних родственников, Этельред предложил союз. Он пообещал взять в жёны Эмму, сестру герцога Ричарда Доброго из Нормандии, если норманны обеспечат его воинами для защиты от данов. По словам историка Генриха Хантингдонского, «Ричард был доблестным и всемогущим государем, а король Англии глубоко осознавал слабость и собственную, и всего своего народа, и надвигающиеся беды очень сильно тревожили его».²⁶

Этельред был женат и стал отцом четырёх сыновей, поэтому у детей Эммы не было шанса занять престол Англии. Тем не менее герцогу Нормандии понравилась идея союза с Англией – это могло подкрепить его независимость от правителей Западно-Франкского королевства. В 1002 году Эмма отправилась в Англию для бракосочетания и была коронована как королева Англии.

Однако даже с подмогой норманнов Этельред не мог собрать достаточно крупное войско, чтобы отразить нападение данов. Не мог он также изыскать достаточно денег, чтобы откупиться от них. Он чувствовал приближение краха и смерти. Сразу после женитьбы он впал в панику и решился на крайнюю меру: приказал убить всех датских переселенцев в Англии – мужчин, женщин и детей.

Приказ был выполнен за один день. 13 ноября 1002 года люди короля прошли по острову, убивая данов в каждой деревне. В Оксфорде датские семьи укрылись в церкви святого Фрайдсвайда, но солдаты сожгли их вместе с церковью. Оправдывая свои действия, Этельред писал: «Даны, расселившиеся по острову, распространились, как сорняки среди пшеницы, и были справедливо истреблены».²⁷

Свен Вилобородый давно уже решил завоевать Англию, и эта бойня дала ему повод – месть. Вильям из Мальмсбери утверждает, что родная сестра Свена, вышедшая замуж за англичанина, погибла 13 ноября. Это может быть правдой или вымыслом, но, без сомнения, при «чистке» погибли родственники многих воинов Свена, и войсками данов теперь двигали не только амбиции, но и гнев.²⁸

Свен продолжал вести размеренную, запланированную войну На протяжении десяти лет он отправлял в Англию один отряд за другим. Вторжения занимали всё время Этельреда, лишали его бойцов и истощали его казну Даны продолжали нападать, грабить и жечь селения, и каждый раз они принимали плату и отступали – чтобы напасть вновь. Каждый раз Этельред надеялся, что данегельд удержит их от новой атаки, и каждый раз его надежды рушились.

В 1013 году Свен Вилобородый сам высадился на северном побережье Англии для последнего сражения с английским королём. Его войска прошли на юг по сельской местности, и англичане стали сдаваться деревня за деревней. Когда Свен приблизился к Лондону, где скрывался Этельред, горожане закрыли ворота. «Жители города не желали сдаваться захватчикам, – рассказывает «Англо-Саксонская хроника», – они сражались в полную силу, так как Этельред был в городе».²⁹

Вся остальная Англия уже была в руках Свена, поэтому он снял осаду с Лондона и отправился к Вату, городу, где состоялась первая коронация английского короля. В Бате он провозгласил себя королём Англии и потребовал, чтобы вся страна признала его власть.

Лондон, оставшийся единственным оплотом короля, был вдохновлён присутствием Этельреда. Однако, как только Свен отправился в Ват, Этельред бежал на остров Уайт, отправив свою жену Эмму и двух сыновей в Нормандию к её брату Ричарду Доброму. Без короля жители Лондона сдались. Они отправили дань и заложников в Ват, признав Свена своим правителем.³⁰

Свен Вилобородый стал правителем североатлантической империи, раскинувшейся по Балтике и Северному морю. Он отпраздновал Рождество в Англии как её король. Через полтора столетия после первой высадки викингов на берегах Англии остров наконец попал под власть скандинавов.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 69

Глава семидесятая
Крещение Руси

Между 944 и 988 годами Русь сражается с врагами Константинополя, затем русы сами нападают на Константинополь и обращаются в христианство

Старший император Роман Лакапин осторожно поддерживал в Константинополе равновесие на очень узкой полосе политической стабильности. Ежегодно ему приходилось отгонять от границ империи честолюбивых эмиров бывшего халифата Аббасидов; эти кампании стоили людей и денег, но были жизненно важны для выживания Византии. По другую сторону от города западный треугольник сил (русы, булгары и постоянно вторгавшиеся с севера венгры) сдерживался комбинациями из переговоров, угроз и уплаты дани. Обеспечение безопасности Константинополя было работой тонкой и изнуряющей, но Роману удавалось выполнять её в течение двадцати лет.

Он дожил до семидесяти четырех лет и теперь правил уже с четырьмя помощниками. Константин Багрянородный, сын Льва Мудрого, всё ещё жил в тени Романа. Он был женат на Елене, дочери Романа, и вынужден делить титул императора с двумя сыновьями Романа и его старшим внуком – все они были коронованы как соправители.¹

Роман устроил коронацию, чтобы обеспечить наследование власти его семьёй. Однако в 944 году двое его сыновей, Стефан и Константин Лакапины, устали ждать. С помощью своих личных телохранителей они свергли престарелого отца, посадили его на корабль и отправили в монастырь на пустынном острове в Мраморном море.

Это был лишь первый акт драмы. В заговоре наверняка были замешаны все четыре соправителя – но тридцатидевятилетний

Константин Багрянородный, по природе скромный и неуверенный в себе, позволил двум младшим императорам привести план в исполнение. Стефан и Константин Лакапины посчитали, что это дало им право стать старшими императорами, и Константин не посмел возражать.

Однако их сестра, жена Константина Елена Лакапина, не собиралась разделять имперскую власть с братьями. Её выдали замуж за Константина Багрянородного в девять, она взрослела вместе со своим любезным и нечестолюбивым мужем, и после двадцати шести лет брака понимала, что сам он никогда не предпримет усилий для того, чтобы добыть корону.

Елена позвала своих братьев на пир и уговорила мужа арестовать их. Как только братья сели есть, стража арестовала их и вместе с внуком Романа отправила на трёх кораблях в далёкие монастыри, чтобы они разделили судьбу отца. После без малого сорока лет пребывания в тени Константин Багрянородный стал единственным императором Константинополя.²

Роман мирно скончался от старости в монастыре тремя годами позже. Ему не удалось передать корону детям, но его династия выжила – наследник престола, семилетний сын Константина, был внуком Романа.

Константин Багрянородный начал своё правление в роли старшего императора с того, что заключил перемирие с русами. Более двух столетий византийская империя вела борьбу на востоке – армия ислама была единственным сильнейшим и настойчивым врагом Константинополя. Однако русы, в глазах византийцев сущие варвары, ничуть не меньше арабов желали осадить великий приморский город.

Лет за тридцать до того арабский географ Ибн Фадлан проплыл к северу по Волге, через земли хазаров, на территорию Руси. Его записи приоткрывают занавес тайны, покрывавший полудиких людей – всегда вооружённых, покрытых татуировками от шеи до кончиков пальцев, живших во временных деревянных постройках, сношающихся, в открытую и приносящих жертвы странным кровожадным богам. «Они – грязнейшие из божьих созданий», утверждает Фадлан, с трудом верящий в их обычаи:

«Девушка-рабыня каждое утро приносит хозяину большой сосуд с водой, из которого хозяин умывается, моет руки и волосы. После этого он сморкается и плюёт в сосуд и передаёт тот же сосуд ближнему, и ближний повторяет действия своего соседа. Девушка подносит сосуд каждому, и каждый сморкается, плюёт, умывается и моет волосы».³

Группы русов-торговцев проходили большие расстояния, покупая и продавая товары, но никогда ничего не строили. По мнению Ибн Фадлана, они были настоящими скитальцами. Русы не оставляли за собой даже кладбищ – они предпочитали сжигать покойников.⁴

К 945 году русы стали вести более оседлый образ жизни. У них появилась столица, князь и хотя бы видимость централизованного управления.^[172] Игорь, князь Киевский, обладал достаточной властью для заключения перемирия от лица своего народа с Константином Багрянородным. Перемирие было заключено на тех же условиях, что и договор 911 года – торговцам русов разрешалось входить в Константинополь, но только невооружёнными и не более, чем по пятьдесят человек. Если они отправятся обратно в Киев мирно, то бесплатно получат пропитание на месяц, а если Константину понадобятся воины для защиты от арабов или булгар, русы должны будут служить в армии Константинополя как оплачиваемые наёмники.⁵

Перемирие застало Русь в период сложного (и уже знакомого) превращения горсти разрозненных племён в единое государство. Роль Игоря в переговорах была королевская, а условия соглашения – византийскими: «Если преступник будет искать убежища в Греции, Русь сообщит христианской империи, и преступник будет арестован и возвращён к русам, несмотря на его протесты, – написано в одном параграфе, определяющем право каждой страны судить своих граждан, – и Русь должна соблюдать то же по отношению к грекам». Однако под документом поставили свои подписи пятьдесят военачальников со славянскими и скандинавскими именами, каждый из которых обладал ограниченной властью племенного вождя.^6[173]

Сразу после этого исторического подписания соглашения Игорь встретил свою смерть. Пятьюдесятью годами ранее русы завоевали древлян – славянское племя к западу от их страны, но древляне продолжали противостоять своим захватчикам. На своём пути домой после подписания соглашения Игорь посетил территорию древлян, чтобы собрать налоги. Лев Диакон пишет, что «он был схвачен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое».⁷

Его жена Ольга стала регентом их сына Святослава. Первым делом она сожгла древлянский город Коростень и убила сотни древлян: их душили, сжигали и хоронили заживо. Однако Ольга тоже менялась. Когда месть княгини-воительницы закончилась, она взяла на себя задачу превратить Русь в сильное государство. Ольга разделила владения на административные районы – «погосты» и назначила объем налогов. Древляне стали отдельным погостом и были обязаны регулярно платить руководству в Киеве.⁸

В 957 году Ольга нанесла визит Константину, встретившему её как дружественного монарха. Пол императорского дворца был усеян розами, плющом, миртом и розмарином, стены и потолки украшены шёлковыми драпировками, а когда она приблизилась к трону императора, в её честь запел хор из Святой Софии и зарычали механические львы. Целую неделю её развлекали празднествами и пирами. Под конец визита Ольга согласилась креститься. Жена Константина Елена стала её крёстной, и Ольгу радостно приветствовали в христианском сообществе Византии.⁹

Киевская Русь и Византия

Менее чем за полстолетия Русь прошла путь от деревянных убежищ вдоль Волги до королевских приёмов в Константинополе. Это было необычайно быстрое превращение, и отчасти оно оказалось временным.

В 963 году Святослав, сын Игоря, стал правителем в возрасте двадцати одного года. Его мать Ольга оставила общественную жизнь и посвятила остаток своих дней пропаганде христианства на Руси. Не все области страны поддерживали её обращение, и Святослав тоже придерживался старых обычаев. Он был агрессивным человеком с военным складом ума и не признавал новую веру. «Моя свита будет смеяться надо мной», – так он ответил Ольге, предложившей ему креститься.¹⁰ Он продолжал соблюдать языческие обряды и вёл себя, как племенной вождь былых времён.^[174]

«Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и легко ходил в походах, как пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел. Не имел он и шатра, но спал, постилая потник, седло в головах клал, и такими же были все его воины. И посылал в иные земли со словами: „Хочу на вас идти“».¹¹

Первые годы своего правления Святослав провёл, сражаясь против славянских племён, хазаров и тюрков-кочевников, зовущихся на востоке печенегами, а мечта Ольги о христианской Руси угасала.

Тем временем в Константинополе Константин Багрянородный скончался в возрасте около пятидесяти пяти лет, проведя свое царствование в безразличии к делам государства.¹²

Его наследником на некоторое время стал сын Роман II, внук узурпатора Романа Лакапина. Ему уже исполнился двадцать один год. Как и его отец, Роман был человеком дружелюбным, приятным, но легко внушаемым. «Он был увлечён юношескими капризами,, – поясняет Лев Диакон, – и окружавшие его во дворце люди поощряли такое поведение… Они испортили благородный характер юноши, приучив его к роскоши и распутным удовольствиям, подогревая его склонность к необычным симпатиям». Слово «люди», вероятно, относится к его жене Феофано – прекрасной дочери владельца таверны, которой Роман увлекся, когда ему было восемнадцать.¹³

В течение четырёх лет правления Романа II Феофано и полководец Никифор Фока (военачальник, давший обет целомудрия после смерти первой жены и направивший всю нерастраченную энергию на завоевания) управляли империей. Для Византии это были удачные четыре года. Никифор Фока вместе со своим помощником и племянником Иоанном Цимисхием вначале направили византийский флот на Крит, чтобы отвоевать этот остров, а затем выдвинули армию к Алеппо для возвращения территорий, десятилетиями ранее отобранных у империи арабами.¹⁴

В марте 963 года, когда Святослав стал правителем Руси, юный Роман II неожиданно скончался от лихорадки. Он оставил двух сыновей – пятилетнего Василия II и трёх лет отроду Константина VIII – в качестве соправительов, и императрицу Феофано в качестве регента.

Феофано ещё не исполнилось тридцати, она была не слишком популярна (Лев Диакон подозревал её, среди прочих, в отравлении Романа болиголовом) и боялась за себя и детей. Никифор Фока возвращался в Константинополь после боев на восточном фронте, и Феофано отправила к нему посланников, предлагая союз и поддержку.¹⁵

Нам неизвестно в точности, что именно обещало Никифору это предложение – он был на тридцать с лишним лет старше Феофано и так некстати дал обет целомудрия. Однако письма вдохновили его занять престол. Армия провозгласила Никифора императором в июле, во время похода, а в Константинополь он прибыл в августе. Патриарх согласился короновать его в Святой Софии в обмен на обещание, что новый император не причинит вреда детям-императорам, и 16 августа он стал Никифором II, императором Византии.¹⁶

Через несколько недель он женился на Феофано, что сохранило её статус императрицы и сделало Никифора отчимом наследников престола. Однако, хотя историки того времени и утверждают, что Никифор был околдован красотой Феофано, свадьба, скорее всего, была просто деловым соглашением, и Никифор вполне мог соблюсти свой обет. В любом случае, за следующие несколько лет он проводил на поле боя больше времени, чем в постели. Он вернулся на восточный фронт и продолжил войну с арабами, а Феофано завязала тяжёлый и страстный роман с его племянником и заместителем Иоанном Цимисхием, лихим, щеголеватым офицером под сорок лет.

Никифор Фока был в первую очередь воином, и теперь, став императором, он видел себя не защитником веры или главным правителем империи, но в первую очередь главнокомандующим. Он не мог просто поддерживать границы своей страны – он стремился их расширить. В 968 году он призвал Святослава Киевского с пятьюдесятью тысячами русов и объявил войну Булгарин.

Святослав как раз только что сравнял с землёй империю хазаров, и Булгария была его следующей ближайшей крупной целью. Как и Никифор Фока, правитель Руси был военным человеком. Он прошёл вниз по течению Дуная и нанёс сокрушительный удар по стране булгаров – настолько сокрушительный, что князь смог присоединить к себе весь север страны. Пётр I Булгарский скончался от удара, и остатки страны перешли во владение его сына Бориса II.

Но теперь Святослав пошёл против своего нанимателя, известив Никифора Фоку о своём намерении захватить его город. Он был талантливым полководцем, но плохим союзником.¹⁷

Прежде, чем Никифор Фока смог разобраться с угрозой, он был убит.

У Никифора была воинская привычка спать на полу, а не в кровати, даже когда он был в Константинополе, хотя он слегка смягчал свой аскетизм, прикрыв твёрдый камень леопардовой шкурой и пурпурной суконной подстилкой. Вечером 10 декабря он спал на этой шкуре, когда в его комнату ворвались его жена Феофано и Иоанн Цимисхий, сопровождаемые отрядом стражи. Лев Диакон описывает это так:

«Окружив его, они начали избивать его ногами. Когда Никифор проснулся и прикрыл голову локтем, один из стражников жестоко ударил его мечом. Мучаясь от сильной раны (меч рассёк его бровь и веко, сокрушив кость, но не задев мозг), император громко вскрикнул „Помоги мне, матерь Божья!“. Иоанн, сидя на императорской кровати, приказал стражникам подтащить Никифора к нему. Когда его подтащили, Иоанн схватил императора за бороду и безжалостно терзал ее, а заговорщики так яростно и бесчеловечно били его рукоятками мечей по щекам, что зубы расшатались и стали выпадать из челюстей. Когда они пресытились уже мучениями Никифора, Иоанн толкнул его ногой в грудь, взмахнул мечом и рассек ему надвое череп. Он приказал и другим наносить удары [Никифору], и они безжалостно расправлялись с ним, а один ударил его в спину и пронзил до самой груди».¹⁸

Никифор Фока потерял популярность у своего народа, так как из-за его дорогостоящих военных походов налоги постоянно росли. В течение семи дней Иоанн убедил весь город и патриарха короновать его как императора вместо дяди. Лев Диакон удивлялся: «Во время больших перемен в правительстве обычно начинаются массовые беспорядки и волнения. Однако в народе царили тишь да гладь, убиты были лишь Никифор и один из его стражников, больше никто даже пощёчины не получил».¹⁹

Другой жертвой переворота стала Феофано, рассчитывавшая остаться императрицей. Иоанн изгнал её на остров в Мраморном море (её детям позволив остаться при дворе) и взял в жёны одну из дочерей Константина Багрянородного. Это позволило Иоанну с определённой долей истины заявить, что он, в отличие от дяди, является полноправным членом королевской династии.

Тем временем Святослав, правитель Руси, угрозами заставил булгарского правителя Бориса заключить с ним союз. Их объединённые войска пересекли Дунай и приблизились к Константинополю. Иоанн Цимисхий собрал войска и отправил им навстречу. Две армии встретились у Аркадиополя, к западу от византийской столицы, и армия русов была отогнана. Булгары, которым не слишком нужна была эта кампания, отступили домой. Иоанн преследовал их. Он захватил Бориса вместе с его братом и наследником Романом и отправил их в Константинополь как пленников. Затем он аннексировал Болгарию.

Святослава ждала даже более жестокая судьба. По пути в Киев он попал в засаду и был убит печенегами, которые были его врагами все двадцать восемь лет его правления. Вождь печенегов сделал из черепа Святослава позолоченный кубок и передавал его всем своим воинам, чтобы они из него пили.²⁰

После смерти Святослава его сыновья вступили в борьбу за престол Руси. Самый младший, Владимир, в конце концов победил и в 980 году стал правителем Руси. Через восемь лет Иоанн Цимисхий умер от дизентерии; после коронации в Константинополе сыновей Феофано – Василия II и Константина VIII – Владимир заключил с юными правителями договор: Русь сохранит мир с Константинополем и будет помогать византийской армии бойцами в случае необходимости, а князь женится на сестре императоров Анне и обратится в христианство.

Анна была не очень довольна этим решением – ходили слухи, что у Владимира более восьмисот жён и наложниц в разных деревнях, рассеянных так, чтобы у него всегда была наложница неподалёку, куда бы он ни поехал. Однако Василий убедил Анну, что она исполнит богоугодное дело, так как Владимир согласился креститься, только если свадьба состоится.²¹

Анна отправилась в Херсонес, чтобы встретить мужа, и взяла с собой собственных священников. Владимир согласился креститься. Василий II написал своему новому зятю: «Отныне Анна будет твоей женой, ты унаследуешь царство Божие и станешь нашим соратником в вере».²²

Однако Владимира больше интересовало царство на земле, и он расценивал монотеистическую религию с крепкой сетью священников и последователей как важную опору стабильности его страны. В «Повести временных лет» упомянуто, что он хотел принять ислам, но отказался от него, когда узнал, что после принятия ислама придётся отказаться от алкоголя; ему также не нравился иудейский обряд обрезания. Прибыв домой, он приказал всем своим людям последовать его примеру, приняв новую веру:

«И когда [князь] пришёл [в столицу], повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь… Затем послал Владимир по всему городу сказать: „Если не придет кто завтра на реку, – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом“… На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими [херсонесскими и византийскими] на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега… некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте… Люди же, крестившись, разошлись по домам».

Обращение было государственным актом, а не деянием веры, а потому было важно предоставить возможность каждому по отдельности менять убеждения.²³

Владимир приказал построить церкви, создал систему приходов со священниками во главе разных районов страны и учредил систему христианского образования. Согласно «Повести временных лет», он «посылал собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них; ибо не утвердились они ещё в вере и плакали о них как о мертвых».²⁴

Древние обычаи отошли в небытие. Владимир начал стирать прошлое и превратил воинственный союз русов в государство. Он создал новую христианскую Русь, которая могла стать полноценным союзником Византии и занять свое место как государство, равное королевствам Запада.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 70

Часть пятая
Крестовые походы

Глава семьдесят первая
Священный римский император

Между 950 и 996 годами король Германии сражается во имя Бога и избирает нового папу, семейство Капетингов правит Западно– Франкским королевством, а в христианских странах объявляют «Божий мир»

В 950 году старые враги вернулись. Венгры оставили германское королевство в покое почти на два десятилетия, но теперь их налёты на юг Германии возобновились. В 955 году многочисленный отряд венгров под командованием военачальников Леле и Булксу разбил лагерь в пойме Лех, на другом берегу реки, напротив Аугсбурга. Национальная историческая хроника «Gesta Hunnorum et Hungarorum» («Деяния венгров и гуннов»), написанная тремя столетиями позже венгерским клириком Симоном Кезским, сообщает, что они «нападали на город днём и ночью», а также устраивали рейды своей лёгкой и быстрой кавалерии по окрестностям. В отчаянии жители Аугсбурга «отправили гонцов к императору с просьбой о помощи»¹

Оттон I уже принял во внимание угрозу нападения венгров. Он собрал тяжеловооружённую германскую конницу и отправился к Аугсбургу так быстро, как только мог, из своей резиденции в Ульме. По словам Симона, «там он напал на них в третий час, во время грозы, быстро победив армию, находившуюся вблизи от города».^[175]

Мадьяры и западные земли

В более поздних историях о битве при Лехе указано, что выжило только семеро венгерских воинов. Это маловероятно, но германская атака была сокрушительной, и практически все опытные воины и командиры венгров погибли. Леле и Булксу пытались бежать в лодке по Дунаю, но их перехватили, взяли в плен и доставили к Оттону. Оттон приказал повесить обоих как обычных преступников.²

Это сломило венгерское наступление. Продвижение Венгерского союза остановилось. С 955 года до конца столетия венгры ещё прочнее осели в Карпатском бассейне – на равнине, окружённой Карпатами. Хотя они и не смогли сразу побороть привычку грабить соседей, но стали уделять больше времени земледельческим трудам, чем воинским. Христианские обычаи вместе с крещением стали проникать в венгерское сообщество извне.

Битва у Леха убедила подданных Оттона, не говоря уже об историках, документировавших его правление, что Господь на его стороне. Ещё на поле боя воины прославили его как назначенного Господом предводителя христианского мира. Победа над язычниками-венграми убедила их, что Господь расположен к Оттону больше, чем к остальным, и кровавое поражение врага без сомнения доказало праведность власти Оттона и его право.³

Оттон уже был королём Германии и итальянских земель – он стал первым, кто владел обоими титулами. Четырьмя годами ранее, после жестокой битвы за власть над Северной Италией тамошние герцоги пригласили Оттона принять железную корону. Теперь он стал еще и спасителем Германии, и покорителем венгров. В 962 году папа римский Иоанн XII сдался пред лицом неизбежного и наградил его титулом, которым не пользовались около сорока лет – титулом императора римлян.

Эта почесть была отнюдь не бесплатной. В обмен папа потребовал, чтобы Оттон поклялся в следующем: «Яникогда не издам законы или правила, касающиеся вещей, находящихся в твоей юрисдикции или юрисдикции римлян без совещания с тобой, и я верну тебе все земли святого Петра, которые окажутся в моих владениях». Эти земли были чётко обозначены тут же: Рим и его окрестности, Равенна и её порт, остров Корсика и десятки других посёлков, крепостей и городов, каждый из которых был назван и записан. Папа римский не только правил этими землями, но и собирал с них налоги. Клятва завершалась словами: «Мы подтверждаем твою власть над этими землями. Они останутся в твоих владениях, под твоим контролем, и никто из наследников не заберёт у тебя указанные провинции, города, посёлки, крепости, деревни и налоги, и не уменьшит твою власть над ними». Иоанн XII не желал давать Оттону полномочия священной верховной власти, imperium, не удостоверившись, что она не будет использована против него.⁴

Оттон поклялся, но своеобразно – он отправил посла, чтобы тот поклялся от его имени, что являлось вполне законным действием, но говорило об отсутствии энтузиазма. Эта уклончивость беспокоила Иоанна XII. Он короновал императора, но у него имелись серьезные сомнения касательно растущей силы германца. Как человек предусмотрительный, он решил предпринять превентивные действия и отправил послов к венграм, вдохновляя их отвлечь Оттона от создания империи, вновь напав на германскую границу.

Слухи про закулисные махинации достигли Оттона. В 963 году, вне себя от ярости, он отправился на юг к Риму. Когда Иоанн XII узнал о приближении разгневанного императора, он упаковал вещи и бежал из города; среди багажа была и большая часть папской сокровищницы.⁵

Это вовсе не обрадовало Оттона, и, войдя в город, император объявил, что Иоанн низложен. Своей властью он назначил нового папу римского, Льва VIII.

В прошлом избрание понтификов было процессом неопределённым и шатким – высшее духовенство Рима собиралось и спорило до тех пор, пока не вырабатывали единого решения о том, кто должен быть следующим предводителем церкви, и если жители Рима не поднимали восстания, то кандидат публично объявлялся новым папой римским. Хотя предыдущие «императоры римлян» порой также участвовали в спорах, предлагая свое императорское одобрение, если несогласие могло привести к неприятностям, в целом выбор наследников святого Петра оставался внутренним делом христианской церкви.

Однако Оттон возложил эту задачу на свои королевские, а не на церковные плечи. Для него это не являлось слишком сильным отклонением от обычаев: в Германии и Западно-Франкском королевстве миряне часто избирали священников, пользуясь правом «светской инвеституры». За прошедшие столетия землевладельцы привыкли строить церкви в своих владениях, своего рода христианскую версию древнеримского «домашнего алтаря». Для принявшего христианство франка или гота, если они жили слишком далеко от крупных городов и не могли регулярно посещать крупные церкви и соборы, это было вполне взвешенное и разумное решение.

Эти церкви посещали крестьяне и вассалы-соседи, но здания принадлежали землевладельцу, и он выбирал и назначал священников, совершавших служения. Довольно часто феодалы делали священниками младших сыновей, при этом должность священника становилась наследственной^[176] и передавалась из поколения в поколение.⁶

Еще за несколько столетий до Оттона епископы и землевладельцы оспаривали контроль над этими храмами. Однако по большей части они оставались в руках семей, построивших их, а потому право назначать священника могло быть продано или отдано в дар в обмен на услугу. Церковник с деньгами мог заплатить землевладельцу, чтобы стать священником. Этот обычай церковные власти не одобряли – позже он получил название симонии, по имени новозаветного мага Симона, который, судя дошедшим до нас текстам, пытался купить божественный дар исцеления у учеников Иисуса.⁷

Короли строили не только церкви, но и монастыри, и, как и другие феодалы, назначали священников и аббатов для управления ими. Так же они поступали в тех частях страны, которые формально были неподвластны королевской семье. В конце концов, король в принципе мог считать себя владельцем всей своей страны, а не только королевского домена.^[177]

Оттон также строил монастыри, назначал аббатов и выбирал священников. Единственная разница состояла в том, что делал это он в основном в Германии, где являлся королём – но даже там он спорил с Иоанном XII по поводу того, кто имеет право назначать епископов в нескольких германских городах. Хотя Оттон и был королём Италии, Рим входил в Папскую область и не попадал под его юрисдикцию, а значит, он не имел права назначать папу римского.⁸

Оттон справился с проблемой, приказав новоизбранному папе, Льву VIII, издать новое постановление:

«Мы, епископ Лев, слуга слуг Божьих, со всеми священниками и со всем народом Рима, даём властелину Оттону I, королю германцев, и его наследникам в королевстве Италии навсегда право выбирать наследника папы римского и посвящать в духовный сан папу римского, архиепископов и епископов. Они будут получать инвеституру и посвящение от него».

Папа, избранный императором, замкнул круг власти – он дал императору право и в будущем выбирать папу римского.⁹

Таким образом, Оттон присвоил единственное, неотъемлемое право императора выбирать предводителя христианской церкви. Сделав это, он стал больше, чем императором римлян – его власть распространилась за границы человеческого мира. Он более не довольствовался тем, что заслонял церковь щитами своих воинов от всякого зла; он открыл дверь храма, вошёл и занял своё место перед алтарём. Он стал первым священным императором.

Совмещение священных и мирских обязанностей было пока еще незакрепившимся новшеством. Оттон оставался в городе три месяца, но как только он ушёл, Иоанн XII вернулся и при поддержке большей части Рима объявил, что Лев не является папой римским, а его указы не имеют силы. Оттон, не успевший уйти далеко, вновь направил стопы в Рим, и вновь Иоанн бежал из города и больше не возвращался. В деревне, где он остановился, с ним случился приступ (ходили слухи, что он в это время был в постели с замужней женщиной), и он скончался, не дожив до тридцати лет. С помощью германской армии Лев вновь стал папой римским, а когда он умер, Оттон вновь воспользовался своей властью и назначил следующего папу – Иоанна XIII.¹⁰

Круговорот власти продолжался: Иоанн XIII, назначенный Оттоном, согласился короновать сына и наследника Оттона как соправителя Оттона II, обеспечив плавный переход титула. Право на высшую власть никогда ранее не было наследным. Однако Оттон начал устанавливать династическую власть не только над Германией, но и над менее гибкой Священной Римской империей. Обоими королевствами теперь правила саксонская династия, германская по происхождению и претендующая на имперскую власть.

Эти претензии были проверены на прочность за следующие десятилетия. Когда Оттон I умер в 973 году, все титулы перешли к его восемнадцатилетнему сыну. Оттон II стал королём Германии без избрания и императором римлян без коронации.¹¹

Не всем германским феодалам понравилось, что их древнее право избирать короля тает на глазах. Оттон II сразу столкнулся с многочисленными восстаниями, особенно в южных герцогствах Германии. Больше всего неприятностей доставлял его собственный двоюродный брат Генрих, герцог Баварии, бывший на четыре года старше его. Агрессивность Генриха принесла ему прозвище «Генрих Строптивый», и он считал себя достойным должности короля, которую занимал Оттон.

Первые семь лет своего правления Оттон II провёл, подавляя мятежи. К 980 году он силой подтвердил своё право быть королём, изгнал Генриха, захватил Баварию и часть ее присоединил к королевскому домену. После этого он решил таким же образом укрепить свою претензию на престол императора римлян. Он запланировал военную кампанию в Италии, чтобы уничтожить последние оставшиеся оплоты византийцев и сделать Оттонидов единоличными правителями всей Италии. Он провозгласил, что собирается сражаться за Италию под знаменем римского императора. Не удовлетворяясь титулом «императора римлян», как его предшественники, чьи подданные являлись наследниками римской цивилизации, он желал стать «римским императором» – будучи христианином, овладеть всей полнотой власти, всей прежней землей имперского Рима.

По словам историка того времени Титмара Мерзебургского, Оттон II «славился своею силой и посему был неугомонным». Энергичность и честолюбие привели его к серьёзным неприятностям. Запланированное завоевание окончилось сокрушительным поражением. Оттон II сражался в Италии в течение трёх лет, постоянно проигрывая в сражениях с византийскими гарнизонами, оставшимися на полуострове. Южная Италия ускользнула, когда герцогства начали разрывать союзы с Северной Италией.^[178] В 983 году, всё ещё считая себя римским императором, всё ещё воюя, Оттон заболел. Он умер в Риме, не дожив до тридцати лет.¹²

Он успел провозгласить соправителем своего трёхлетнего сына Оттона III. Однако он сам едва удерживал титулы, которые ему передал отец, и у младенца Оттона не было возможности настаивать на своих наследственных правах. Папа отказался признать его римским императором, а мятежный герцог Генрих Строптивый, который прятался на северном побережье Германии, задумал отобрать трон у ребенка.

Он настаивал на том, что, являясь ближайшим родственником юного короля по мужской линии, имеет право взять на себя заботу и опеку над Оттоном III. В этом не было ничего противозаконного. Мать Оттона находилась в Италии, где умер её муж, поэтому временный опекун мальчика, не подозревавший подвоха епископ Кёльнский, передал ребёнка Генриху.¹³ Генрих же сразу отвёз ребёнка на юг в Саксонию, где собрались его сторонники. Пока ребёнок был в безопасном заключении, друзья Генриха стали звать его королём. В дни Пасхи они пели ему laudes – хвалебные песни, которыми обычно величали монархов.¹⁴

Другие князья Германии, которых это не впечатлило, настаивали на том, что без официального согласия Оттона Генрих не может назвать себя королём. А получить такое согласие было затруднительно, поскольку Оттон ещё не научился говорить как следует. Генрих утверждал, что в качестве опекуна имеет право говорить за Оттона и может от его имени разрешить себе стать королём, но остальная знать отвергла эти измышления.

Вскоре Генрих понял, что если он хочет стать королём, то должен бороться за власть, но в то же время сомневался, что у него хватит силы противостоять не только остальным князьям Германии, но еще и западно-франкскому королю Лотарю IV, стороннику Оттона. Он согласился на компромисс: ему вернут герцогство в Баварии, которое отобрал Оттон II, а он отдаст Оттона матери, которая станет его регентом.¹⁵ После этого Оттон III вновь стал королём Германии. Наследственная передача власти была произведена пусть не вполне чисто, но довольно удачно.

А вот на еще более дальнем западе принцип наследственной власти, передаваемой от одного поколения к другому, внезапно дал сбой. Лотарь IV, правитель Западно-Франкского королевства, готовясь сражаться на стороне Оттона, умер в 986 году. Он оставил корону своему сыну Людовику Ленивому. Это прозвище тоже указывает на личностные проблемы, иные чем у Генриха Баварского. Людовик Ленивый просидел на троне всего один год, после чего умер – вероятнее всего, отравленный собственной матерью, доведенной до отчаяния.

Западно-франкские герцоги, как и германские, требовали возобновления их привычной роли в избрании правителя. Уже несколько поколении королевской семьи не радовали никого усердным исполнением обязанностей, и герцоги отвергли идею поиска дальнего кровного родственника. Вместо этого они короновали Гуго Капета, сына графа Парижского, то есть человека из своего круга. Династии Каролингов на западе подошёл конец, франкский престол больше никогда не занимал родственник Карла Великого.

Первому представителю новой династии Капетингов досталось старое франкское королевство, которое потеряло свои восточные области отошедшие к Германии, а также юго-восточные и северо-западные герцогства – Бургундию и Нормандию, которые обрели независимость. Земли, оставшиеся у короны, отличало разнообразие денежных систем, языков и франкской знати, настроенной весьма независимо. Гуго Капет должен был править осмотрительно: поскольку его избрали, подразумевая, что он не станет действовать как деспот. Он сделал Париж своей резиденцией и местом пребывания правительства, и начал понемногу превращать эту пеструю картину во что-то более вразумительное.

Однако его авторитет был еще очень непрочен, и ему не удалось принести мир в свою страну. Распри между французскими герцогами, недовольство крестьян, доходящие до вооружённых столкновений споры из-за вассалитета, разноязычие и нечестная торговля, – от границы до границы Франция представляла собой море хаоса. Ужасные условия вынуждали богатых людей нанимать дружины для охраны своих владений. Бедные были лишены подобной роскоши, вместо этого им приходилось наниматься на службу к более богатым соседям в обмен на защиту. Это стало основой феодального строя – обмен службы на защиту и пропитание.¹⁶

В 989 году христианские священники собрались в бенедиктинском аббатстве в Шарру, в центре франкской земли, и взяли проблему в свои руки. Для выживания Франции кто-то должен был погасить огни междоусобиц, последовавшие за распадом королевской власти. У священников не было армии, денег и политической силы – но в их власти было объявить врата рая закрытыми.

Они использовали это своё право, объявив, что все мирные жители – зависимые крестьяне, свободные земледельцы, клирики, женщины, дети – не должны страдать от бедствий войны. Любой воин, на чьей бы стороне он ни сражался, служил ли он в дружине феодала или в войске короля, будь он франком или чужестранцем, – любой воин, ограбивший церковь, отлучался от неё. Отлучались от церкви и те, кто отбирал скот у бедных. Любой, кто напал на священника, если священник был безоружен, также отлучался. В декларациях Шарру учитывалось наличие воинствующих клириков, чтобы не допустить их произвола.¹⁷

Собор в Шарру – первый шаг к созданию понятия «божьего мира» (или «божьего перемирия»), первая организованная попытка христианской церкви официально установить различия между людьми, принимающими и не принимающими участие в войне. Очередной шаг вперёд случился в 994 году, когда папа римский объявил, что аббатство Клюни в восточной земле франков станет приютом для всех беженцев. Аббатство было основано частным лицом в 930 году, и его основатель, Гильом Благочестивый из Аквитании, вписал в его хартию существенную степень независимости. Аббатство Клюни, в отличие от других подобных монастырей, подчинялось непосредственно папе. Ни один мирской владыка, даже основатель и его семья, не имели права вмешиваться в его дела. Теоретически аббатство Клюни не несло ответственности ни перед кем из правителей и не подчинялось местным епископам. Поэтому оно предлагало безопасный приют любому, кто добирался до его стен, невзирая на то, кому и насколько насолил беглец. Само аббатство было защищено от нападения, ограбления и сожжения угрозой отлучения от церкви.¹⁸

Движение «божьего мира» было больше, чем попыткой определить этические принципы войны. Это был отчаянный ответ миру, в котором возможность спасения и миссия христианской церкви все теснее привязывались к территориальным притязаниям королей. Превращение аббатства Клюни в приют дало папе римскому – который, как считалось, унаследовал полномочия святого Петра открывать и закрывать врата рая – высшее право обеспечивать безопасность во время войны.

Однако это было несовершенное решение.

Насколько оно было несовершенным, стало ясно в 996 году, когда Оттон III Германский достиг шестнадцатилетия. Итальянские сеньоры согласились признать его королём той северной области, где некогда обитали лангобарды. Теперь она именовалась просто Итальянским королевством и занимала не весь полуостров, а лишь часть его, довесок к германскому королевству

Получив власть над Италией, Оттон сразу назначил своего двадцатичетырёхлетнего двоюродного брата на должность папы римского, сделав его папой Григорием V – первым папой германского происхождения. Новый папа отплатил Оттону, даровав ему титул «священного римского императора», короновав его, как защитника церкви и правителя старых римских земель.

Отношения между папой римским и императором, при всей их символичности, способствовали укреплению позиций обоих. Они как бы вернулись ко дням деда Оттона, когда круговорот власти был только создан. Однако возврат нанес серьёзный удар идеалистической идее «божьего мира». Церковь могла предлагать мир и приют во время войны лишь до тех пор, пока она не принадлежала какому-либо государству. Приют можно было найти лишь в месте, управляемом такими людьми, которые не могли ни получить, ни потерять ничего от общения с королём.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 71

Глава семьдесят вторая
Перипетии Священной войны

Между 963 и 1044 годами Алп-Тегин создает газневидскую империю, побеждая врагов ислама, тюрки создают государство, сокрушив Газневидов, а цари Чолы устанавливают господство на юге во имя Шивы

Исламские земли дробились снова и снова. Один халиф правил в Кордове, другой – в Северной Африке, третий халиф, из династии Аббасидов, восседал в Багдаде под жёстким контролем клана Буйидов. Саманиды правили на востоке, нео-Саффариды на юге и Хамданиды на побережье Средиземного моря. К югу от Каспийского моря династия Зияридов правила небольшим королевством, которое отказалось от ислама и вернулось к зороастризму павшей персидской империи.

А кроме них, были ещё тюрки. Они происходили от кочевых племён дальнего северо-востока и попадали в исламские государства как рабы и наемные солдаты – а затем медленно, постепенно приобретали на новой родине всё большее и большее влияние. У них не было титулов, но у них была сила.

В 963 году один из них предпринял последний шаг к престолу. Алп-Тегин прежде был стойким приверженцем эмира Саманидов, главнокомандующим саманидского войска, однако годом ранее, когда эмир умер, он потерял расположение нового государя. Поэтому, вместо того, чтобы поддержать ближайшего кровного родственника эмира, его брата Мансура, Алп-Тегин попытался возвести на трон Саманидов собственного сына.¹

Этот непрямой захват власти провалился, и Алп-Тегин оставил столицу Саманидов, лишь ненамного опередив посланных за ним Мансуром убийц, и отправился на восток. Он прибыл в город Газни на юго-западе от Хайберского перевала и захватил его. Там он правил, как царь, только царство у него было невелико – размером с один город.^[179]

В 975 году Алп-Тегин скончался. Его родственники – зять Себук-Тегин и сын Абу-Исхак – совместно взяли город под контроль. Из них двоих Себук-Тегин оказался более талантливым политиком. Алп-Тегин довольствовался своим положением фактического правителя, но Себук-Тегин хотел создать настоящую, законную империю. Он убедил Абу-Исхака отправиться с ним на запад, ко двору Мансура, эмира-Саманида, старого врага Алп-Тегина. Там они заключили хитро составленный мирный договор, поклявшись в верности Мансуру в обмен на признание: Мансур согласился сделать Абу-Исхака законным правителем Газни, а в случае смерти Абу-Исхака назначить на эту должность Себук-Тегина.

Не удивительно, что Абу-Исхак вскоре скончался, оставив Себук-Тегина как законно назначенного эмиром правителя Газни. Практически сразу же Себук-Тегин напал на Кандагар, который ненадолго попал в руки южной династии нео-Саффаридов, и захватил его. Себук-Тегин всё ещё был лоялен Саманидам, но теперь он стал более чем правителем города. Он правил территорией, которая медленно превращалась в отдельное государство. Этот рост тревожил Саманидов, но у них были и другие проблемы. Тюрки-кочевники с севера, известные под названием Караханидов, начали движение на юг: они пересекали Амударью, просачивались на территорию Саманидов и грабили серебряные рудники – опору власти Саманидов. Сражаясь за своё серебро, Саманиды не могли позволить себе уделять время и силы ещё и Себук-Тегину.

Экспансия Газневидов

Однако его экспансия не осталась незамеченной. После захвата Кандагара ближайший индийский правитель, Джайяпала из Шахи, начал готовиться к отпору.

Царство Шахи, контролировавшее Хайберский перевал, некогда было буддисйким государством со столицей в Кабуле – но Кабул попал под власть мусульман тремя столетиями ранее, а еще за сто лет до того цари-буддисты были свергнуты царями-индуистами. Индуистский царь Джайяпала, правивший теперь из города Удаб-хандапура, совершил несколько безуспешных нападений на Газни. В ответ Себук-Тегин атаковал западную границу Шахи и захватил часть территории Джайяпалы. Джайяпала был вынужден вновь переместить столицу, на сей раз в город Лахор. Но сам он оставался в Удабхандапуре, поскольку теперь этот город стал приграничным и находился под угрозой.²

Саманидов отвлекали налёты с севера и растущая власть Буйидов на западе. Себук-Тегин захватил Кабул, с боем прошёл на восток в земли Шахи, и к 986 году Джайяпале стало ясно, что ему навязали полномасштабную войну В историческом сочинении арабского автора XVI века «Табакат-и-Акбари» сказано так: «Наблюдая неисчислимые разломы и потери, причиняемые его государству, тревожась и потеряв силу духа, он не видел иного выхода… кроме как взяться за оружие»?

Он собрал грандиозную армию – вероятно, около ста тысяч человек – и отправился на северо-восток, чтобы встретить Себук-Тегина возле Кабула. В «Табакат-и-Акбари» сказано: «Они собрались каждый на своей границе, и войска налали друг на друга, и сражались и всячески противостояли друг другу до тех пор, пока вся земля не покрылась кровью убитых, и львы-воины обеих армий были истощены и поддались отчаянию»?

Битва не принесла однозначной победы кому-либо из противников, но Джайяпала отступил первым. Людей Себук-Тегина вела в бой не только надежда на добычу, но и религиозный пыл, который не был знаком воинам Джайяпалы. Действия Себук-Тегина против его мусульманских врагов были мотивированы исключительно амбициями – но в Северной Индии он вдохновлял своих людей более идейными соображениями. По словам арабского историка того времени аль-Утби, «он начал войну в Индостане, чьи жители – противники ислама, поклоняющиеся изображениям и идолам. Своим мечом он погасил искры поклонения идолам… Он взвалил на себя всю тяжесть священной войны и проявил непоколебимую решимость и терпение, осуществляя её»?

Перед лицом благочестивого энтузиазма Джайяпала запросил мира, уплатил дань и отступил. Но на самом деле он продолжил собирать войско. «Если бы он не оказал сопротивление, – пишет аль-Утби, – его наследная держава рассыпалась бы в прах». Как только ему удалось собрать войско из вассалов и союзников, Джайяпала расторг соглашение и вновь атаковал врага.

И вновь он был побеждён – на сей раз к западу от Хайберского перевала. Возмущённый вероломством Джайяпалы, Себук-Тегин захватил этот перевал, открыв проход в Северную Индию; он «прошёл в страну неверного предателя, ограбил, сжёг и сравнял с землёй здания, похитил детей и скот». Испугавшись грабежа и пожаров, Джайяпала бежал на восток, и его владения еще более сократились.⁶

Себук-Тегин умер в 997 году, оставив наследникам державу, распространившуюся на горы Гиндукуш – это уже была империя Газневидов. После короткой и яростной гражданской войны трон занял его сын Махмуд.

Первое важное завоевание Махмуда состоялось не на севере Индии, но на западной границе его страны. Караханиды нападали на Саманидов уже более двадцати лет. В 992 году их натиск был так силен, что они смогли захватить столицу Саманидов – Бухару, но когда их предводитель неожиданно умер, они отступили и оставили город. Потом под командованием нового военачальника Насра они вновь прошли к Бухаре и разграбили её. На этот раз они остались в городе. Юный эмир Саманидов отступил на юг от Амударьи, Караханиды захватили территорию вокруг Бухары, в то время как Махмуд, ставший сильнейшим правителем в той области, захватил оставшиеся земли Саманидов к северу от Амударьи, присоединив их к территории Газневидов.

Теперь сильнейшим соперником Газневидов стал Джайяпала, и Махмуд поклялся, что будет вторгаться в Индию каждый год, пока северные земли не достанутся ему. 27 ноября 1001 года Махмуд Газни встретил Джайяпалу и его армию на другой стороне Хайберского перевала, близ Пешавара. Вновь жестокая битва принесла немало потерь обеим армиям. По словам аль-Утби, «мечи сверкали, как молнии в грозовых тучах, и фонтаны крови озаряли поле боя, как звёзды».⁷

Джайяпала потерял надежду. Он каждый раз проигрывал и был вынужден медленно отступать, он был унижен и утопал в отчаянии. Вскоре после битвы у Пешавара он соорудил для себя погребальный костёр, взошёл на него и поджёг себя.⁸

Его сын Анандапала встал во главе сопротивления. Теперь его люди сражались против захватчиков, и дальнейшее продвижение Махмуда в дельте Инда заметно замедлилось. Но постепенно он продвигался всё глубже и глубже в земли, некогда принадлежавшие Шахи. К 1006 году, после пяти лет кровопролитных боёв, он добрался до верхних земель дельты. К 1009 году он уже контролировал большую часть Пенджаба. Около 1015 года Анандапала, последний король Шахи, был изгнан из своих земель и исчез со страниц истории.

Список завоеваний Газневидов продолжился. В 1018 году Махмуд даже подошёл к стенам Каннауджа, где уничтожил остатки армии Пратихары и изгнал ее правителя из столицы. Продвижение на восток облегчалось тем, что его быстрая подвижная конница оказалась неуязвимой для медленной пехоты и воинов на слонах.⁹

Его завоевание поглотило большую часть Северо-Западной Индии. Он двинулся по внешней границе опустошенных им земель и в 1025 году достиг вершины своих завоеваний в Индии – портового города Сомнатха на западном побережье, где находились наиболее известные священные изображения Шивы. Сюда приходили сотни тысяч паломников, чтобы поклониться богу.

Войска Газневидов перебили тысячи паломников и ограбили храм Шивы. Сам Махмуд опрокинул статую бога, разбил вдребезги голову и плечи, а остальное приказал перевезти в Газни. Там он поместил остатки статуи у подножия ступеней мечети, чтобы мусульмане могли вытирать об них ноги. Всю свою жизнь он провёл в победоносном создании империи, и теперь, под конец, мог гордиться тем, что его победы сделались триумфом его бога над богами врагов.¹⁰

Пятью годами позже Махмуд умер от малярии в возрасте шестидесяти трёх лет. Его империя достигла процветания. Раскол мусульманского востока на части создал условия, в которых любое государство могло возникнуть и вырасти как гриб, если во главе становился энергичный полководец-долгожитель. Но царства, внезапно разросшиеся до размера империй, могли так же внезапно и уменьшиться. Махмуд провёл тридцать три года, прокладывая путь в Индию, но на западной границе Газневидов уже созревало другое царство под управлением воина по имени Тогрул.

Караханиды, лихие кочевники, в ходе своих набегов обзавелись небольшой собственной территорией. В 1016 году юный вождь

Тогрул унаследовал власть над своим племенем, однако это не добавило ему заметной власти среди остальных племен. Тюрки не питали никакого уважения к верховным повелителям, что потрясло мусульманского географа Ибн Фадлана: путешествуя по тюркским землям несколькими десятилетиями ранее, он подружился с одним из могущественных вождей и посчитал, что эта дружба защитит его. При встрече с другим тюркским вождем Ибн Фадлан потребовал пропустить его по слову хана. Кочевник рассмеялся и ответил: «Кто такой этот хан? Я подтираюсь его бородой!»¹¹

Но племена в долине Амударьи владели собственной землёй и были окружены мусульманскими государствами. Они начали перенимать обычаи оседлых народов. Тогрул, столь же неугомонный, как великий газневидский правитель Махмуд, взял под контроль своё племя и приступил к завоеваниям. В то время как Махмуд создавал свою империю в Северной Индии, Тогрул начал создавать собственное царство на берегах Амударьи. После смерти Махмуда Тогрул стал продвигаться к западным границам земель Газневидов. К 1038 году он достиг Нишапура, столицы Газневидов, и объявил его своим городом. Там он провозгласил себя султаном тюрков, повелителем всех племён.

Это было не вполне верно – другие тюркские вожди также не сидели сложа руки, и они ещё не признали власть династии Тогрула. Однако Тогрул, без сомнения, был самым удачливым из тюркских вождей того времени, и завоевание газневидских земель на западе обеспечило ему такую обширную территорию, какой тюрки никогда прежде не владели. К 1044 году тюрки Тогрула контролировали большую часть земель к западу от гор, и империя Газневидов, которая начала своё существование как мусульманская династия на мусульманской территории, теперь существовала исключительно как северно-индийское царство.

Статуя Шивы пала на севере, но на юге поклонники этого бога набирали силу.

Цари Чолы, поклонявшиеся Шиве и его божественной супруге, позволили большей части державы ускользнуть сквозь пальцы.

Но теперь, как и у северных Газневидов, у Чолы появился амбициозный правитель. Раджараджа I, занявший престол в 985 году, отправил свои армии для повторного завоевания Юга. Он уничтожил южное государство Пандья, которое вроде бы ожило усилиями нескольких правителей-претендентов, разбил Восточную Чалукью и сделал её правителей своими вассалами. Он сражался против могущественной Западной Чалукьи, вынудив её правителей остановить экспансию для защиты границ. Он также отправил своих людей через пролив на остров Шри-Ланка.

Надписи Западной Чалукьи обвиняют войска Чолы в отвратительных жестокостях – убийстве женщин и детей, массовой резне жрецов, насилиях и грабежах. Но беспощадность завоеваний Раджараджи вновь вознесла его вверх на колесе фортуны. Составленные от его имени надписи похваляются: «Покорив в битвах Гангу, Калиту, Вангу, Магадху, Аратту, Одду, Саураштру, Чалукью и других царей, приняв от них присягу, славный Раджараджа, как восходящее солнце, правил землёй, опоясанной водою»¹²

Всю землю он не покорил, но после тридцати лет войны стал доминировать на Юге. Чтобы увековечить свои триумфы, он построил в своей столице Танджавуре огромный храм Шивы с тремя сотнями жрецов и пятью десятками музыкантов, певших на службах. В центре храма находился могучий лингам – монолитная колонна без украшений, представляющая всеобъемлющую сущность Шивы, более могущественный и священный символ, чем статуя бога, павшая на севере. На стенах был изображён Шива, завоёвывающий народы и разрушающий города.¹³

Сын и полководец Раджараджи Раджендра унаследовал власть в 1014 году и, как и отец, правил три полных десятилетия. Это второе долгое правление, последовавшее за первым, принесло те плоды, которых не смогли добиться Газневиды на севере – укрепило власть над завоёванными землями, пережившую своего основателя. Как и его отец, Раджендра был талантливым и умелым полководцем. Он «обратил в прах всех царей, которые противостояли ему, уничтожил, сравнял с землёй их страны».¹⁴

Великим достижением Раджендры было то, что он вышел в море. Он отправлял на восток, во владения Сун, торговые корабли со слоновьими бивнями, ладаном, ароматическим деревом и тысяч фунтов жемчуга. Отправлял он также и военные корабли через южный пролив, на остров Шри-Ланка. Там он захватил «Сверкающий чистотой жемчуг, безупречную славу короля Пандьи» – корону и регалии законной королевской линии Пандьи, остававшиеся на острове со времён бегства Пандьи столетием ранее. Эти регалии искали и не могли найти правители Раштракуты.¹⁵

Затем он предпринял двухлетний поход вдоль побережья Индийского субконтинента к землям Палы и священной горе Кайласа, где, как утверждали его надписи, «обитает Шива». Он захватил символ южной власти и направлялся к резиденции бога – символу власти северной. Хроники его времени рассказывают: «Часть его войска пересекала реки по своеобразным мостам из слоновьих спин, а другие переходили вброд, так как уровень воды упал – так много ее выпили люди, кони и слоны».¹⁶

Когда он прибыл к Гангу, его ждало там войско Палы. Прежнее великое царство Пала какое-то время пребывало в упадке, но усилиями царя-долгожителя Махипалы его могущество вновь начало расти. Махипала и сам вёл завоевания, пользуясь тем, что правители северо-запада были отвлечены вторжениями Газневидов; в итоге он восстановил власть Палы на северо-востоке.

Раджендра встретился с Махипалой на берегах Ганга и одержал над ним блестящую победу. Но он зашел уже слишком далеко от дома, и ему не хватило ресурсов, чтобы завоевать всю страну. Вместо этого он прошёл мимо, через дельту Ганга, и заставил жителей побережья платить дань.

Продолжение марша по суше только сильнее отдалило бы его армию от ресурсов, имевшихся на родине. Армии Палы или любому другому врагу не стоило бы труда зайти с тыла, прервать тонкую линию коммуникаций по завоёванным землям и отрезать войско Чолы от дома. Поэтому Раджендра повернул обратно и начал планировать морскую экспедицию. Она состоялась в 1025 году, когда его флот пересек Бенгальский залив и достиг острова Шривиджайя. Этот остров господствовал над островами Ява и Суматра, а также торговыми путями в юго-восточную Азию. Войска Чолы, высадившись на остров, взяли дань с правителя Шривиджайи, поставив под контроль эти пути.

Ко времени своей смерти в 1044 году Раджендра владел империей, которой платили дань многие государства Севера и Востока. Его сын Раджадхираджа, внук великого Раджараджи, унаследовал корону без хаоса или борьбы. Ранее ни одно южно-индийское королевство не держалось так долго и так прочно. Традиционному разделению Юга на отдельные государства пришел конец. Язык, власть и обычаи Чолы распространились по югу Индии и через Бенгальский залив проникли в Юго-Восточную Азию.¹⁷

Богатство двора, возникшее благодаря дани с завоёванных городов и торговле с юго-востоком, позволяло царям Чолы содержать своих придворных поэтов и учёных. Под покровительством Раджадхираджи и его наследников литература Южной Индии начала процветать. Поэт Тируттакадевар, составитель одного из самых известных индийских эпосов, сам принадлежал к правящему семейству Чолы. В его произведении говорилось о принце Дживаке, талантливом воине и полководце, который добыл себе царство и добровольно отдал его – ибо, победив, он узнал всю тщету любых человеческих достижений.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 72

Глава семьдесят третья
Василий Болгаробойца

Между 976 и 1025 годами в Константинополе правит император с железным характером, в Иерусалиме разрушают храм Гроба Господня, а в халифате Аббасидов объявляют Фатимидов еретиками

Смерть Иоанна Цимисхия от дизентерии оставила семнадцатилетнего Василия II в роли старшего императора Константинополя. Его шестнадцатилетний брат Константин VIII считался соправителем, но всеми делами занимался Василий. Константин провёл большую часть своей жизни в развлечениях и охоте, лишь изредка его досуг прерывали дипломатические миссии. По словам средневекового биографа Михаила Пселла, «Василий всегда казался бодрым, умным и заботливым, а Константин – равнодушным, ленивым и преданным беззаботной жизни. Естественно, они отвергли идею совместной власти»¹

Василий II был коронованным императором с младенчества. Но только теперь он обрел настоящую власть, и прежде всего ему предстояло разобраться с главной «горячей точкой» – Болгарией. Иоанн Цимисхий аннексировал Болгарию, но мог контролировать только восток этой страны. На западе под предводительством четырёх братьев с библейскими именами – Давид, Моисей, Аарон и Самуил – продолжалась борьба за независимость.

Объявив, что желают освободить царя Бориса II, который вместе со своим братом и наследником Романом был пленён и брошен в темницу Иоанном Цимисхием. Василий подозревал, что старшего из братьев, борца за свободу Самуила, больше интересует трон Болгарии, чем судьба Бориса, поэтому он решил воззвать к худшим инстинктам. В 981 году он освободил Бориса и Романа. К этому моменту как минимум двое болгарских братьев погибли в боях, и Самуил один возглавлял сопротивление. Василий надеялся, что если царская семья вернётся в Болгарию, Самуил будет вынужден признать, что использовал царя как повод для восстания – а это сильно повредило бы движению за независимость.

Как и предполагалось, Роман и Борис II быстро добрались до западной границы Болгарии. После этого события последовали быстрой чередой. Борис был случайно убит на болгарской границе болгарскими солдатами, которые приняли их братом за византийских шпионов, но Роман успел объяснить солдатам, кто он такой, и выжил.²

Так обстоятельства обернулись удачей для Самуила. Борис II непременно пожелал бы занять трон и править самостоятельно, но Роман должен был оказаться более покладистым. Что ещё более важно, он был оскоплён во время заключения, поэтому у него не могло быть потомков его крови. Самуил провозгласил Романа царём Болгарии, оставив всю власть себе, что заставляет задуматься о причинах «несчастного случая» на границе.³

Василий был прав насчёт мотивов Самуила – но он не рассчитывал на такой результат. Самуил с боем прошел во Фракию, захватывая византийские города. Затем он казнил единственного оставшегося брата. Было ясно, что он собирается присвоить титул «императора болгар».^[180]

К сожалению, способность Василия дать отпор была ослаблена внутренними проблемами. Генерал Варда Фока – представитель царского рода, племянник Никифора Фоки – убедил войска в Малой Азии провозгласить его императором. Варда Фока был сильным соперником. Михаил Пселл описывает его как человека, считающего, что жизнь несправедливо обидела его; «всегда мрачный и настороженный, он был способен предугадать все случайности, опытен во всех тонкостях осадного дела, в хитростях засад, в тактике открытого боя… любой, кого он бил, моментально прощался с жизнью». Василий II был награждён менее впечатляющим описанием: «Он только что отрастил бороду и начал учиться военному искусству по опыту в боях», – написал про него Пселл.⁴

Пока Самуил постепенно отрывал по кусочку земли на западной границе, Василий пытался устранить Варду Фоку на востоке. Его войска были слишком разбросаны, чтобы встретить верные Фоке подразделения в Малой Азии, поэтому он попросил подкреплений у своего зятя – Владимира Киевского, князя христианской Руси. Владимир прислал ему шесть тысяч солдат. По словам Пселла, «этих славных воинов он обучал отдельно от других». Эти войска действовали отдельно от византийских, но сами по себе являлись мощной силой.⁵

В апреле 989 года Василий отправил объединённые византийские и русские войска в бой против Фоки близ Хрисополя. По общему мнению, Фока должен был разбить его армию, даже несмотря на подкрепления. Но когда Варда Фока повел своих людей против имперского войска, то замертво упал с седла, став жертвой яда или приступа. Его армия мгновенно обратилась в бегство. Люди Василия изрубили тело Фоки мечами, а голову принесли Василию.

Трон юного императора на время оказался в безопасности, но Михаил Пселл утверждает, что его личность заметно изменилась после этого случая: «он стал недоверчивым, надменным и скрытным». Василий понял, что быть императором – значит всегда быть настороже и никому не доверять.

Он решил не отправлять русских бойцов на родину, а с согласия Владимира держал их при себе. Как и халифы Аббасидов, он чувствовал необходимость в чужеземной страже, которую не могли бы переманить на свою сторону заговорщики. Эти русские телохранители стали известны как «варяжская гвардия». Они оставались в расположении императора как его наиболее доверенные соратники в мире, полном предателей.

Его мнение о своём народе не улучшилось, когда другой военачальник, Склир, поднял оброненное Фокой знамя мятежа. В отличие от Фоки, Склир решил не рисковать, вступая в открытое сражение за власть. «Он задумал, – указывает Пселл, – изматывать врага разбойничьими налётами, не принимая открытого боя». Солдаты Склира останавливали на дорогах обозы, захватывали товары, предназначенные для Константинополя или отправленные оттуда, перехватывали императорских гонцов и почту. Императору не удавалось подавить это сопротивление, которое продолжилось и на следующий год, и через год, отвлекая его от планов полномасштабной кампании против Болгарии.^[181]

Наконец Василий решил подойти к ситуации прагматически и предложил Склиру сделку: если мятежник согласится прекратить разбой, откажется от претензий на престол и начнёт мирную жизнь в сельской местности, Василий признает за ним звание второго в империи и дарует неприкосновенность всем его сторонникам.

Склир состарился. К тому моменту он уже с трудом ходил, полагаясь на телохранителей, которые помогали ему двигаться. Поэтому он принял предложение императора.

Как утверждает Михаил Пселл, после этого Василий попросил совета у Склира, как опытного полководца и предводителя успешного восстания – как можно сохранить империю от распада в будущем? Склир честно ответил: «Отстраняй наместников, когда они зазнаются. Не давай воеводам, ведущим войну, слишком много ресурсов. Истощи их несправедливыми взысканиями, чтобы они были заняты своими проблемами. Будь недоступен и делись своими планами лишь с несколькими наиболее доверенными людьми»?

Совет соответствовал склонности Василия к скрытности, замкнутости, сдержанности. Когда он наконец смог заняться угрозой извне, то ужесточил контроль над внутренними делами империи, самодержавно правя и оставаясь единственным на её вершине. «Он сам принимал необходимые меры, сам распределял войска, – пишет Пселл. – Что касается гражданских дел, он правил, руководствуясь не писаными законами, но своей интуицией… Все свои естественные желания он держал в узде и был твёрд, как сталь». Его военные походы продолжались круглый год, и в зимние морозы, и в летнюю жару. Как утверждает Пселл, «он замыслил очистить империю от всех варваров, окружавших нас и осаждавших наши границы на востоке и на западе». Весь его гнев, всё разочарование, вся досада на неверность подданных изливались в военных кампаниях против врагов страны.⁷

Эти враги находились на востоке и на западе. В ходе военных действий на территории Болгарии Роман, который принимал участие в войне, был схвачен и привезен в Константинополь. Был ли он царем или нет, его пленение практически не повлияло на ход войны, что еще раз подчеркивает незначительность этой фигуры. Самуил, какой бы титул он ни носил, находился у власти уже несколько десятилетий, и именно он возглавлял болгарскую армию. Несмотря на это, он ждал, пока Роман умрёт в заточении, чтобы взойти на трон. Бесспорно только то, что со смертью Романа династия Крума подошла к концу, и после коронации Самуила возникла новая.

Однако Василий был вынужден оставить болгарский фронт на своих военачальников. Это было против его стремлений, однако его присутствие было необходимо на востоке, где вновь возникла угроза вторжения мусульман.

Угроза пришла не от малых государств, каких было много на востоке, а от Фатимидов из Северной Африки. За десятилетия, прошедшие с тех пор, как аль-Махди провозгласил, что он и только он является единственным законным правителем мусульман, владения Фатимидов разрослись от Африки на восток. К 969 году Фатимидам наконец удалось захватить контроль над Египтом. Халиф аль-Муизз постановил, чтобы на новой территории был заложен фундамент нового города Фатимидов, и он переместил свою резиденцию в этот новый город, который назвал Каир. К 973 году центр государства Фатимидов переместился так далеко на восток, что Каир стал действующей столицей империи, и халиф Фатимидов упустил из внимания северо-африканские племена Магриба.

Халифат Фатимидов и Византия

Под командованием аль-Азиза, сына аль-Муизза, армии Фатимидов пересекли Красное море и отправились в Аравию, захватив священные города – Мекку и Медину. Воины Фатимидов проникли в контролируемые Аббасидами Палестину и Сирию, и через год кровопролитных сражений завоевали обе провинции.

Контрнаступление Василия началось в 995 году. Он возглавил крупномасштабную кампанию в Сирии, и ему удалось вернуть большую часть захваченных Фатимидами земель. Однако его армия потерпела неудачу под Иерусалимом, который остался за Фатимидами. Это поражение отбросило долгую тень в будущее, но Василий остался удовлетворён общим результатом. После смерти аль-Азиза в 996 году трон халифа занял его одиннадцатилетний сын аль-Хаким. Василий отправил к нему гонца, предложив заключить перемирие. Он вернул большую часть своих сирийских земель и хотел заняться войной на западной границе.

Аль-Хаким и его советники согласились на переговоры. Условия договора были согласованы в 1001 году, и война на восточной границе прекратилась на десять лет. Василий отправился на запад, чтобы дать отпор Самуилу.

Однако после четырёх лет медленного неуверенного продвижения, чередующегося с отступлениями, византийский фронт прошёл только половину пути по болгарской территории. Василий решил, что пора сделать перерыв. В 1005 году он вернулся в Константинополь, чтобы заняться домашними делами. Его военачальники удерживали границу, пока обстоятельства удерживали Самуила от продвижения на западе. На несколько лет война в Болгарии затихла.⁸

Тем временем юный халиф Фатимидов аль-Хаким по-своему укреплял контроль над империей. Он был набожен и желал стать идеальным правителем мусульман – справедливым и порядочным, аскетичным в личной жизни и открытым в жизни публичной. Однако набожность заставила его издать ряд законов, которые, хоть и были разумны с его точки зрения, казались слишком жесткими и бессмысленными для не-мусульман, живших на его территории. Он приказал уничтожить виноградники, чтобы в его владениях невозможно было делать вино, запрещённое у мусульман. Он постановил, чтобы каирские женщины ради сохранения их целомудрия не покидали свои дома. Он издал указ, чтобы рынок в Каире был всегда освещён и работал ночью, демонстрируя, что мир и безопасность в его государстве царят даже в темноте – и этим вынудил торговцев спать днём при любой возможности.⁹

Как и Василий, аль-Хаким строго следил за внутренними делами своего государства, и, пока шли десять лет перемирия, его все сильнее беспокоили не-мусульмане, жившие в его владениях. В 1003 году он приказал снести церковь святого Марка, находившуюся к югу от Каира, уничтожил иудейские и христианские кладбища вокруг неё и построил на этом месте мечеть. По всему Египту земли христиан были конфискованы, кресты уничтожены, а церкви закрыты. Затем, чтобы отвадить паломников, посещавших Иерусалим, он приказал разрушить великий христианский комплекс, построенный Константином – храм Гроба Господнего над гробницей Иисуса, как памятное место воскресения. Огромные камни были разбиты в щебень секирами, а потом удалены из города.¹⁰

Все христиане, от патриарха Константинополя и папы римского до последнего нищего на улице, были потрясены. Однако Василий, ближайший христианский правитель, отказался сразу же мстить за это, так как не желал нарушать мирный договор. Он собирался продолжить войну с болгарами, а полномасштабное нападение на Фатимидов отвлекло бы его внимание.

Положение ухудшилось, когда в начале 1011 года аль-Хаким приказал разрушить еще и иерусалимскую синагогу. Василий вновь отказался вмешаться – но мусульмане на востоке использовали действия аль-Хакима, чтобы выступить против режима Фатимидов. Двор Аббасидов в Багдаде издал указ от имени халифа, официально и жёстко отрицая законность халифата Фатимидов.

Этот «манифест» был прочитан вслух в мечетях по всему мусульманскому миру и превратил раскол между халифатами Фатимидов и Аббасидов в закон.¹¹

Пока восток кипел, Василий отправил византийскую армию в грандиозный поход на болгар. Две армии встретились 29 июля 1014 года в горах Беласицы к северу от Эгейского моря, на старой македонской территории; это сражение получило название битвы при Клидионе.

Заключенное Василием перемирие и его отказ выступить против режима Фатимидов позволили ему восстановить силу своего войска. Болгары были разбиты. Историк того времени утверждает, что пятнадцать тысяч болгар взяли в плен и выстроили перед победоносным Василием.

Василий не прощал предательства – даже если оно было совершено открыто, в битве за свободу. Он приказал ослепить девяносто девять из каждой сотни пленников. Каждому сотому оставили один глаз, чтобы он мог отвести своих соратников обратно к Самуилу, остававшемуся в столице Охриде.

Увидев свои изувеченные войска, Самуил – пожилой человек, почти сорок лет проведший в войнах – умер от сердечного приступа. Без предводителя сопротивление болгар угасло. За следующие четыре года болгарская знать начала сдаваться Василию II, один владетель за другим. К 1018 году Болгария вновь была поглощена Византией – на этот раз вся, до Дуная.

Тем временем аль-Хаким из династии Фатимидов постепенно сошёл с ума. В 1016 году он провозгласил себя богом и приказал внести своё имя в пятничные молитвы вместо имени Аллаха. После этого его мусульманские подданные восстали вместе с христианами и иудеями. Аль-Хаким приказал начать репрессии, но в 1021 году, когда его держава окончательно погрузилась в хаос, он в один прекрасный день сел на коня, умчался – в пустыню и более его никто не видел. Ему было тридцать шесть лет. Регентом при наследнике, маленьком сыне аль-Хакима, стала его сестра, и империя Фатимидов ещё глубже погрязла в беспорядке.

Василий не старался взять Восток под контроль. Ко времени исчезновения аль-Хакима он уже был пожилым человеком. Его пожизненная война против болгар принесла ему прозвище «Василий Болгаробойца». Он умер в 1025 году в возрасте семидесяти двух лет, и корона отошла его младшему брату Константину.

Константину было уже семьдесят, и он был не способен разбираться ни с восстаниями на родине, ни с проблемами за рубежом. Василий же, проведший всю свою жизнь на войне, так и не удосужился жениться. Он оставил после себя империю, построенную на крови, но не оставил наследника.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 73

Глава семьдесят четвертая
Защита мандата

Между 979 и 1033 годами императоры династии Сун сражаются, дабы доказать, что божественные силы к ним благосклонны

Теперь три империи распростерлись на прежде раздробленных землях Востока – Сун, собирающая по кусочкам территорию Китая, государство северных киданей, кочевников, мало-помалу превращающих свою страну в царство Ляо по китайскому образцу, и единое королевство Корё. Все три объединили свои земли силой, и импульс завоевания еще не угас.

На третий год своего правления Сун Тай-цзун сделал то, чего не смог совершить его брат – покорил последнее независимое государство на старой китайской территории, Северную Хань. Вместо того, чтобы остановиться, он решил продолжить движение и напасть на границы Ляо.

К несчастью, его войско было разбито к западу от Бэйцзина. Поражение было настолько сокрушительным, что под угрозой оказалась корона Тай-цзуна. Многие относились к нему с недоверием. Офицеры шептались о том, что смерть брата Тай-цзуна случилась как-то очень вовремя, поговаривали об отравлении. Другим не нравилось, что Сун Тай-цзун захватил трон сына покойного, своего собственного племянника, но его победа в войне против Северной Хань временно заглушила критиков.¹

После его поражения недовольство вновь усилилось. Императоры Сун ставили себя в один ряд с великими китайскими императорами прошлого и утверждали, что мандат Неба вернёт единство разделённой стране. Однако под позолоченной оболочкой мандата крылось острое жало: мандат был условным, и правитель обладал им лишь до тех пор, пока мог доказать, что достоин этого – а свержение недостойных правителей становилось делом чести и моральным долгом.

Сун и Ляо

Ещё сложнее было доказать, что император действительно владеет мандатом. Мандат снисходил с небес на того, кто был честен и прям, мандат обеспечивал императору победу над врагами. Поэтому на практике сильнейшим доказательством наличия мандата являлась победа в бою. Победоносный император мог по определению считаться обладателем Небесного мандата, высокоморальной личностью, какова бы ни была его частная жизнь. Побеждённый император мог сколько угодно доказывать свою душевную чистоту – но мандат он терял.²

Поражение Сун Тай-цзуна на границе запятнало блеск мандата. Он сам был так тяжело ранен, что солдаты были вынуждены уложить его в тележку, чтобы увезти с поля боя. Император прислушивался к армейским пересудам, и знал, что его офицеры могут восстать в любой момент, а двое сыновей его брата охотно займут престол вместо него. В своей резиденции в городе Кайфын он призвал к себе старшего из юных принцев. Когда встреча окончилась, юноша отчетливо осознал, что дядя собирается его убить. Он предупредил убийство тем, что ушёл в свою комнату и перерезал себе горло.

За следующие несколько лет внезапно умерли второй племянник и брат Тай-цзуна, а император отказался назвать наследника. Его власть была слишком нестабильна. Вместо этого он постарался восстановить своё влияние, вновь устроив поход на Ляо – вопреки совету по меньшей мере двух командиров высокого ранга, которые утверждали, что государство Сун недостаточно сильно, чтобы разгромить северного врага.³

Поначалу эта вторая кампания проходила с заметным успехом. В 986 году три отряда армии Сун пересекли границу Ляо и по разным перевалам прошли через горы. Правитель Ляо, подросток Ляо Шэн-цзун, и его регент, императрица-вдова Сяо, были захвачены врасплох. Ошибочные данные разведки заставили Шэн-цзуна поверить, что армия Сун нападёт и с моря, поэтому он разделил своё войско и одну половину отправил к побережью. Войска Сун напали на ослабленную армию Ляо и начали захватывать города на западе по мере продвижения в земли Ляо. По словам историка того времени, «Ляо находилась в смертельной опасности».⁴

Однако императрица-вдова Сяо, удивительная женщина, уже пожилая и неплохо сведущая в военном деле, не намеревалась отступать. Под её руководством генералы Ляо избежали прямого столкновения с отрядами Сун, а затем обошли их и атаковали врага с тыла. Все три отряда Сун были побеждены, армия Ляо заставила их сдаться и забрала их оружие и припасы в качестве трофеев.⁵

После этого поражения Сун Тай-цзун оставался на троне исключительно потому, что убил всех возможных соперников. Однако он был вынужден оставить надежду на завоевание севера Китая.

Вместо этого он вернулся к правлению собственной державой – где каждый день боялся смерти или предательства. Боязнь узурпации престола лишила его доверия к чиновникам королевского или даже просто знатного рода. Он постепенно понижал в ранге офицеров, уменьшая их власть, и он предпочитал полагаться на чиновников из незнатных семей, успешно сдавших гражданские экзамены. Родство со старым благородным кланом больше не открывало путь к высокой должности. Войны предыдущего столетия уже подкосили родовитые семьи, и то, что Сун Тай-цзун полагался на результаты гражданских экзаменов для назначения чиновников, сделало благородное происхождение ещё менее важным.⁶

Его недоверчивость привела к возникновению в Китае новой прослойки населения – профессиональных бюрократов, которые занимали государственные посты после нескольких лет обучения. Прежние чиновники обучались ради знаний, новых куда больше заботило, какой ответ желает услышать император. Они становились правительственными чиновниками, усвоив определённый объем знаний, и были готовы повторить их слово в слово на экзамене, удовлетворив императора. Они были хорошо образованы каждый в своей узкой отрасли, а главное, были преданы императору. Каждому прошедшему экзамены устраивали личную встречу с императором; это делалось, чтобы поразить человека блеском монаршей милости и внушить желание оставаться верным лично государю. Обычно это работало. Иной власти у чиновников не было – ни военных достижений, ни богатства, ни знатного имени. Они были талантливыми, способными и зависели от императора.

Эти чиновники быстро заполнили ряды китайского правительства. Готовность Тай-цзуна назначить и повысить в должности любого, прошедшего экзамен, привлекла толпы соискателей в столицу. В 977 году гражданский экзамен сдали пять тысяч человек, а в 992 году – уже более семнадцати тысяч.⁷

В 997 году, когда Сун Тай-цзун почувствовал, что болезнь не оставит его, он наконец назначил наследника престола, Его старший сын сошёл с ума, второй сын умер, и теперь его выбор пал на третьего сына, который вскоре после смерти отца был коронован как Сун Чжэнь-цзун. Новому императору было двадцать девять лет, он всегда был любимцем Тай-цзуна – пассивный, не воинственный, склонный соглашаться с решениями отца и не собиравшийся преждевременно захватывать трон.⁸

К сожалению, эти качества не подходили императору, унаследовавшему страну с грандиозной и растущей бюрократической системой и враждебным, беспокойным северным соседом. Ежегодные набеги со стороны Ляо порождали растущее волнение в северных областях империи Сун, и первым крупным проектом Чжэнь-цзуна стало строительство вдоль границы Сун и Ляо ряда каналов и рвов вкупе с линией крепостей, имеющих хорошо оснащённые гарнизоны. Но когда строительство этих оборонительных сооружений было почти завершено, войско Ляо, где всё ещё правил возмужавший и закаленный двадцатью годами правления Шэн-цзун, начало новое крупное нападение на южного соседа. Враг легко прорвался на юг сквозь недостроенный барьер.⁹

Сун Чжэнь-цзун отчаялся. Набеги разрушали деревни и уничтожали поля, и хотя он продолжал посылать войска на север, угроза вторжения Ляо не пропадала, а ущерб все рос. Обе империи зашли в тупик.

В 1005 году Сун Чжэнь-цзун согласился заключить перемирие на условиях, однозначно унизительных для империи Сун. Ляо обещал прекратить нападения на границу, оба правителя должны были прекратить строительство пограничных укреплений, а император Сун должен был с уважением обратиться к правителю Ляо как к императору. Кроме того, империя Сун должна была ежегодно передавать Ляо более двухсот тысяч рулонов шёлка и около полутора тонн серебра. Сун Чжэнь-цзун объявил своему народу, что это «дар в знак успешной торговли», а Ляо Шэн-цзун сказал своим, что это – дань от покорённого народа.¹⁰

Слова Ляо были, пожалуй, ближе к истине. Люди Сун не стали его подданными, но когда Чжэнь-цзун подписал Чанъаньский договор, он положил конец первой эпохе существования империи. Завоевания породили империю Сун – но время завоеваний подошло к концу. Чжэнь-цзун обратил взгляд вовнутрь империи, к домашним делам, отказавшись от ненадежной славы завоевателя в пользу предсказуемого мирного сосуществования.

В течение следующих пятнадцати лет Сун Чжэнь-цзун посвятил себя домашним заботам. В первую очередь он позаботился о том, чтобы убедить народ: мандат Небес не покинул его. Ляо не победили его, но и он не подчинил их, и нужно было удостовериться, все ли еще мандат принадлежит ему.

В 1008 году император сделал потрясающее открытие: священный текст, спрятанный где-то во дворце и гласящий, что династия Сун правит с позволения богов. После этого Чжэнь-цзуну явилось сверхъестественное видение, которое он подробно описал своему народу – мифический священный первый император Китая появился перед ним и объяснил, что он, Жёлтый Император, переродился как предок Чжэнь-цзуна. Безусловно, это значило, что не только Чжэнь-цзун владел мандатом Небес, но и его клан происходил от величайшего правителя Китая.¹¹

Сейчас нам неизвестно, поверили ли люди этому заявлению. Но, несмотря на свою слабость в качестве правителя, Чжэнь-цзун явно обладал режиссерскими способностями. Он совершил несколько паломничеств с жертвоприношениями и соорудил несколько памятников, отмечающих каждое открытие и видение. Кроме того, когда война окончилась, народ Сун стал жить богаче и лучше. Всего за несколько десятилетий население увеличилось в два раза – отчасти благодаря тому, что Чжэнь-цзун ввёл в употребление новый сорт риса. Он закупил у землевладельцев с юга и доставил на север тысячи бушелей быстрорастущего, засухоустойчивого злака для использования крестьянами Сун. Новый рис рос так быстро, что можно было собирать два урожая в год, а его терпимость к сухой земле значила, что урожай могли получить даже поля дальше на севере и на высоких холмах.¹²

Сун Чжэнь-цзун умер в 1022 году, оставив императрицу в качестве регента при своем юном сыне. Новый император, Сун Жэнь-цзун, воцарился лишь после смерти матери, через одиннадцать лет. Ему было двадцать четыре года, и в течение следующих тридцати лет он правил страной, чьё богатство только росло.

В отсутствие войн налоги уходили не на содержание армий, но на строительство дорог, новых домов, школ и издание книг. Книги стали популярнее, чем когда-либо. Как и его дед, Сун Жэнь-цзун полагался при выборе чиновников на результаты гражданских экзаменов – а это значило, что молодые люди по всей империи приобретали стандартные тексты и учились по ним, надеясь ступить на первую ступень карьерной лестницы. Техника печати книг с помощью вырезания текста на деревянных досках вместо переписывания их вручную позволила производить многие экземпляры популярных книг и продавать их по ценам, доступным для учащихся. Сун Жэнь-цзун сам был коллекционером, его личная библиотека насчитывала восемьдесят тысяч книг.¹³

Книгопечатание оказалось полезным не только для учащихся. До этого момента китайская денежная система состояла из тяжёлых монет, которые было нелегко носить с собой даже в небольших количествах. Теперь система обращения этих груд металла усовершенствовалась. Торговцы оставляли свои монеты в специальных «домах вкладов», получали отмеченные печатью квитанции и использовали их для торговли. Сун Жэнь-цзун, стремясь стимулировать торговлю, помог ввести в обиход это новшество – в начале его правления в городе Чэнду была учреждена контора, в которой печатали квитанции. Печатные квитанции китайской империи Сун стали первыми в мире бумажными деньгами.¹⁴

Отказ от войны был знаком поражения – но последовавший мир позволил империи Сун разбогатеть. Оказалось, что процветающие люди, не знающие голода, не волнуются о мандате Неба, даже проиграв войну.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 74

Глава семьдесят пятая
Новая земля

Между 985 и 1050 годами Лейв Эриксон возглавил экспедицию в Северную Америку, крупнейшие майянские города гибнут, а тольтеки оставляют земной рай

Далеко на западе крохотная норвежская колония Гренландия готовилась отправить собственных колонистов в неведомые земли.

Сын Эрика Рыжего, Лейв Эриксон, давно мечтал проверить слух пятнадцатилетней давности о том, что еще дальше на запад есть богатые, пригодные для жизни земли. В 985 году норвежский купец Бьярни Херьольфсон, вернувшись из длительной поездки по торговым делам, узнал, что его родители переехали в Гренландию и, оставив родные края, отправился следом за ними. Прежде ему не приходилось плавать в Гренландию. Когда на море пал густой туман и задул северный ветер, он сбился с пути. «В течение многих дней, – говорится в „Саге о гренландцах“ XIII века, – они не знали, куда плывут». Когда наконец выглянуло солнце, они очутились возле незнакомого, берега поросшего лесом. Команда Бьярни хотела сойти на этот берег, но капитан не позволил им; вместо этого он направился обратно на восток и наконец увидел берега Гренландии. Когда он рассказал тамошним поселенцам о своем плавании, добавляет сага, «многие подумали, что ему недостает любознательности, потому что ему нечего было рассказать об этой земле».¹

Однако Лейв Эриксон недостатком любознательности не страдал. Он купил у Бьярни корабль, и загрузив его припасами убедил Эрика Рыжего, которому тогда уже было больше пятидесяти лет, в 1003 году возглавить новую экспедицию на запад. Легендарный исследователь не хотел покидать дом («Он начал стареть, – говорится в саге, – и уже не так хорошо, как прежде, мог выносить холод и сырость»), но не мог и отказаться от такого предложения.

Когда отец с сыном отправились верхом к гавани, где стоял на якоре их корабль, лошадь Эрика споткнулась и сбросила его так, что он повредил ногу Эрик счел это дурным предзнаменованием и вернулся домой, возложив командование на сына.

Лейв со своими людьми проплыл на северо-запад до южной оконечности Баффиновой земли, а затем прошел вдоль североамериканских островов и полуостровов. Каждой встреченной земле он давал названия: негостеприимная Баффинова земля была прозвана «Хеллуланд», то есть «Земля валунов»; покрытый лесами Лабрадор стал «Маркландом», или «лесистой землей»; нынешняя Новая Шотландия^[182] получила название «Винланд», поскольку изыскатели обнаружили растущий там виноград и немедленно нашли ему применение.²

Лейв решил, что команда построит зимнее убежище на этой новонайденной земле, и они останутся там на протяжении холодных месяцев.^[183] Однако зима оказалась далеко не столь суровой, как он ожидал. Средневековая климатическая аномалия все еще обеспечивала необычно теплую погоду в северных землях: «У них не было недостатка в лососе, которого ловили и в озере и в реке, – повествует „Сага о гренландцах“, – и этот лосось был крупнее, чем все виденные ими до того. Это место показалось им очень хорошим, поскольку скот можно было всю зиму содержать на подножном корму. Вода там никогда не замерзала, а трава лишь слегка увядала». Когда настала весна, Лейв возвратился домой, нагрузив корабль местной древесиной, виноградом и вином. Эрик Рыжий успел увидеть плоды этого долгожданного путешествия на запад незадолго до своей смерти в 1004 году.³

Побережье новой страны, по всей видимости никому не принадлежавшее, казалось идеальным местом для основания постоянной колонии, и на следующий год брат Лейва Торвальд организовал экспедицию с целью нахождения наилучшего места для поселения. Со своими людьми он поселился на зимовье Лейва и принялся размечать границы будущих ферм и заимок. В течение года с лишним они не увидели «никаких признаков человека или зверей», если не считать единственного шалаша для сушки диких злаков, оставленного на небольшом острове неведомыми обитателями.

Наконец, когда наступило второе лето, обитатели появились: девять мужчин и три обтянутых шкурами лодки, вытащенных на берег укромной бухточки. Похоже, что норвежцам и в голову не пришло проявить миролюбие – они сразу повели себя как завоеватели. «Им удалось схватить всех, кроме одного, который уплыл на своей лодке, – говорится в «Саге о гренландцах», – всех восьмерых они убили».

Это привело к немедленной контратаке. В ту же ночь «огромное множество» обтянутых шкурами лодок украдкой вошло в устье ближайшей реки; туземцы осыпали норвежцев стрелами, а потом столь же быстро исчезли. Рейд возмездия не причинил ущерба никому из норвежцев, кроме Торвальда, который был смертельно ранен стрелой в подмышку. Викинги похоронили его на том участке земли, который он выбрал себе, и вернулись домой.⁴

Три года спустя богатый и опытный норвежец Торфинн Карлсефни прибыл в Гренландию со своей родины. Через несколько недель он объяснился в любви к Гудрид, сестре Лейва Эриксона; и когда Лейв, ставший теперь главной семейства дал свое согласие, Торфинн женился на ней.

Той же весной молодожены надумали осуществить еще одну экспедицию на запад. Торфинн набрал команду из шестидесяти человек, с ними отправилось пять женщин и много скота. На этот раз норвежцы намеревались остаться на новой земле навсегда, если получится.

Они без труда достигли Винланда и приступили к постройке домов. Новая земля была плодородна, как и рассказывали участники предыдущей экспедиции, и вскоре бревенчатые дома наполнились виноградом, рыбой, дичью и мясом (благодаря случайной удаче – на берег выбросило кита). Не прошло и года после их приезда, когда Гудрид «произвела на свет мальчика, которого нарекли Снорри» – это был первый европейский ребенок, родившийся в Северной Америке.⁵

Однако исконные жители их новой земли теперь были настороже, и вскоре поселенцам пришлось строить частоколы вокруг своих жилищ и вооружаться для войны. Начались стычки, имела место по меньшей одна большая битва с серьезными потерями. В «Саге о гренландцах» приводятся лишь немногие подробности сверх этого, но нападения туземцев, по-видимому, причиняли большое беспокойство, поскольку на следующий год Торфинн «объявил, что не желает здесь более оставаться, и хотел вернуться в Гренландию». Другая сага добавляет, что у туземцев были пращи и хорошее оружие, а при нападении они «громко кричали». По этой причине гренландцы прозвали их скрелингами, что значит «крикуны».⁶

Норвежские саги дают нам редкую возможность взглянуть изнутри на жизнь людей, оставивших после себя лишь материальные свидетельства – по словам этнографа Эллис Бек Кихоу, «историю без документов». Гренландское поселение находилось в северо-западной части Североамериканского континента, на землях, которые были, по-видимому, заселены на тысячи лет раньше, когда в Беринговом проливе еще существовал сухопутный «мост», соединявший север Америки с Азией. Часть пришельцев осела на этих ледяных берегах. Известно поселение к востоку от пролива, которое было основано по меньшей мере за пятьсот лет до прибытия гренландцев на противоположное побережье, на расстоянии более чем три тысячи миль. Археологи дали этой культуре наименование «Ипьютак»; в поселении было более шестисот домов и огромное кладбище, среди находок – множество предметов, украшенных искусной резьбой по кости, рукоятки ножей, гарпуны.⁷

Заселение Америки

К 1000 году н. э. на развалинах культуры Ипьютак выросла другая, которая начала быстро распространяться по побережью в восточном направлении; археологи дали ей имя «Туле». Эти люди отличались от своих предков тем, что использовали железо вместо камня. Люди Туле сумели вытеснить представителей более ранней культуры Дорсет, развившейся на северо-восточном побережье Америки; это был народ охотников на тюленей, которые отступили под натиском захватчиков, рассеялись и исчезли во мраке забвения. Скрелинги, которые сражались с людьми Торфинна, принадлежали либо к культуре Дорсет, либо к Туле, а возможно, среди них имелись отряды и тех, и других.⁸

Нам известно, что эти племена строили, каким пользовались оружием, на каких животных охотились, мы приблизительно представляем, как они жили; однако мы ничего не знаем об их личной жизни, об истории, о стремлениях. То же самое можно сказать о племенах, живших южнее. Ко времени Лейва Эриксона культура Хоупвелл успела распространиться по территории современных штатов Огайо и Иллинойс, достичь максимальных высот и угаснуть. Строители Хоупвелл оставили после себя огромные могильные курганы – геометрически точные круги и квадраты из камней – и таинственные земляные валы высотой 1,2 метра, шириной 6 метров, длиной 380 метров, в форме змеи, пожирающей яйцо.

Жители долины Миссисипи, сменившие их и расселившиеся несколько дальше к югу, строили города. Самый большой из них известен под названием Кахокиа. Его площадь составляла почти 16 км², и в нем жило, по-видимому, около тридцати тысяч человек. До наших дней дошли высокие земляные курганы, остатки фундаментов и хорошо распланированные улицы, орудия труда и статуэтки, могильники и жертвенные колодцы; в одном из них нашли останки пятидесяти молодых девушек – очевидно, умерщвленных одновременно, чтобы сопровождать великого вождя в загробном мире.⁹

Дальше к западу народ анасази строил жилищные комплексы из адобовых кирпичей, обожженной глины и песка: ряды соединенных между собою домов (в некоторых – до семи сотен комнат), где проживали тысячи людей. Анасази были охотниками, земледельцами, добывали бирюзу; их цивилизация достигла максимального расцвета незадолго до 1100 года.¹⁰

История этих североамериканских народов, как и десятков меньших племен и государств, рассеянных по всему континенту, остается неизвестной. Археологи сумели собрать множество осколков и сложили из них калейдоскоп, позволяющий взглянуть на повседневную жизнь тех времен, однако общая история всех этих цивилизаций ускользнула от взглядов историков. Кахо-киа был по размеру не меньше, чем месоамериканский город Тео-тиуакан, по населению не уступал сапотекскому городу в Монте-Альбане; его правители были столь же могущественны, как правители майянские. И все же, не имея их письменной истории, мы не можем ничего узнать об именах царей и цариц, о характере их богов и богинь, о распрях знати и возмущениях крестьян.^[184]

Намного дальше к югу майянские и сапотекские хроники заговорили вновь после долгого молчания, вызванного засухами, голодом и беспорядками. Кусочки и обрывки этих хроник дошли до нас в переводах, сделанных испанцами-завоевателями столетия спустя. Разрозненные и искаженные переводами, они сообщают нам имена царей и цариц, а также некоторые смутные детали – крошечное, затуманенное окошко, сквозь которое мы можем заглянуть в отдаленное месоамериканское прошлое.^[185]

Сопоставляя сведения хроник и данные археологии, мы узнаем, что майя никогда больше не смогли восстановить свои позиции на сухопутном мосту между континентами. Южные города начали угасать – отчасти именно из-за того, что достигли процветания; всплеск рождаемости заполнил улицы городов, прилегающие поля и отдаленные деревни голодными ртами. Майянские земледельцы были вынуждены использовать любой клочок плодородной земли. Болота превращали в сады, на заливных равнинах устраивали поля, леса вырубали и сжигали, чтобы расчистить новые участки для возделывания. Производство продуктов питания соответствовало потребностям, но на самом пределе. К концу периода вегетации у людей не оставалось излишков про запас.¹¹

Ситуация была терпимой лишь до тех пор, пока климат оставался нормальным, но когда в середине IX века разразилась засуха, майя начали умирать от голода. Раскопки на майянских кладбищах показали, как медленно, но неуклонно нарастали признаки недоедания. Скелеты взрослых становились все короче и короче, все чаще встречались следы цинги и анемии, бороздчатость зубов маленьких детей свидетельствует о длительных периодах голодания.¹²

Знать пыталась справиться с бедой, захватывая запасы пищи для себя, но в конце концов и знатные люди, и простолюдины были вынуждены покинуть перенаселенные города в поисках новой земли. Уходя, жители городов оставляли недостроенными общественные здания. Последний из майянских памятников архитектуры на юге был воздвигнут 15 января 909 года в городе Тонина, который располагался в горах к югу от Мексиканского залива.

Дальнейшее – молчание. Те майя, у которых еще остались силы, ушли с насиженных мест. Одни забрались далеко на юго-восток и поселились на плоскогорьях к югу от Гондурасского залива. Другие направились на север; раскопки свидетельствуют о резком увеличении численности населения в этих краях после прибытия беженцев, а также о появлении на холмах новых полей-террас для прокормления пришельцев.¹³

Покинутые земли распались на множество обособленных территорий, где сталкивались, сливались и сражались самые разные племена и народности. Миштеки, жители холмов, чьи поселки были разбросаны по всей долине Оахака, начали проникать на земли, оставленные народом майя. Они также замахнулись на поля и долины, некогда принадлежавшие сапотекам. Потери, понесенные великим городом сапотеков в Монте-Альбане, не уничтожили сапотекскую цивилизацию, но их территория превратилась в ряд меньших по размеру поселений, центрами которых служили имения знатных воинов или зажиточных земледельцев, являвшихся де-факто правителями этих общин. Поселения процветали и были стабильными, однако легко уязвимыми, и ничто не препятствовало миштекам захватить их и оккупировать.¹⁴

После падения старых городов средоточием энергии стали другие места. К северо-западу от древнего Теотиуакана, на развалинах которого еще ютились отдельные жители, начал расти новый город Тула, расположенный на высокогорье примерно в 150 милях от побережья залива.

Люди, хлынувшие в Тулу, по-видимому, пришли из южной долины, ныне называемой долиной Мехико. Пришельцев вел князь по имени Топильцин, и от их прибытия в Тулу началась цепь событий, которые стали для Месоамерики основополагающим мифом, аналогом артуровских легенд, придавшим определенную форму воспоминаниям и истории окружающих народов на столетия вперед.^[186]

Многочисленные рассказы о Топильцине и городе Тула пестрят противоречивыми подробностями, к тому же многие из них дошли до нас в искаженном и неполном виде. Однако все они сходятся на том, что Топильцин стал правителем Тулы и что ему поклонялись как сыну бога на протяжении всей его жизни. Рассказывали, будто отец его был завоевателем божественного происхождения, а мать – богиней, а ему самому дали титул «Топильцин Кецалькоатль», что переводится как «верховный жрец и земное воплощение великого бога ветра и неба».¹⁵

Тулу населяли ремесленники и купцы, занимавшиеся торговлей обсидианом. Ее площадь составляла более пяти квадратных миль, в пределах ее стен жило тридцать пять тысяч человек. Город был так красив, так надежно защищен и богат, что получил почетное прозвание: народы центральной Месоамерики называли его «Толлан», используя имя мифического края, где все материальные потребности удовлетворяются, а боги спускаются на землю, чтобы учить людей ремеслу и искусству Стены храмов здесь покрывали резные изображения ягуаров и орлов с человеческими сердцами в когтях и зубах; то был рай, где в честь божеств регулярно проливалась человеческая кровь – священная жидкость, которая склеивает швы мироздания.¹⁶

Топильцин правил в Туле более десяти лет, но под внешним благополучием подспудно зрела смута. В городе у него были враги. В одной ранней истории рассказывается, что Топильцин хотел установить в Туле мир и с этой целью настаивал на том, чтобы вместо пленников-людей в жертву приносили крылатых существ и рептилий – перепелов и бабочек, саранчу и змей. Ему противостоял демон в человеческом облике Тецкатлипока, который отказывался прекратить человеческие жертвоприношения. Борьба за то, проливать или не проливать человеческую кровь, становилась все более ожесточенной, и наконец Топильцин решил навсегда оставить город. Он отправился в добровольное изгнание и странствовал до тех пор, пока не достиг океана.¹⁷

Там, на берегах Мексиканского залива, что-то произошло. Согласно одним версиям, Топильцин умер, сраженный горем и тяготами изгнания, а тело его предали огню его спутники. Но во многих других говорится, что он построил плот и уплыл в сторону, откуда светит солнце. Оттуда, из отдаленной земли света, он однажды вернется и избавит Тулу от врагов.

Сквозь путаницу этих историй мы можем разглядеть острый конфликт между исконными жителями Тулы и пришельцами; сопротивление Тецкатлипоки выглядит как поступок знатного человека, возмущенного тем, что его родичи были смещены со всех высших должностей, отданных чужеземцам. Но мы также улавливаем и кое-что другое: попытку согласовать реальные события с мифическим раем. Образ Тулы-Толлана в мезоамериканских хрониках носит двойственный характер. Это реальный город со стенами и жителями, но одновременно мистическое место, где боги спускаются на землю. Его обитатели называли себя не «туланцами», а «тольтеками», т. е. народом благословенного Толлана, находящимся под покровительством богов. Они сами считали великой удачей, что живут в земном раю, принявшем вид обычного города из камня, однако каким-то образом сохранившем красоту божественного.

Однако процветание реальной Тулы длилось менее чем сто лет. Около 1050 года значительная часть города сгорела; пирамиды были разбиты человеческими руками, колонны церемониальных зданий опрокинуты. Тольтеки, хотя и назывались так по-прежнему, больше не жили в священном городе; покинув развалины, они расселились по разным местам – одни присоединились к населению близлежащих городов, другие ушли далеко на юг и смешались с миштеками.

По меньшей мере один отряд честолюбивых тольтеков отправился на север и достиг полуострова Юкатан. В свое время Топильцин и его люди пришли в Тулу как чужаки; теперь беженцы из павшей Тулы ворвались в самый большой город Юкатана, процветающую метрополию Чичен-Ица, и захватили ее престол. Это было жестокое потрясение. Завоевание изображено на многих рельефах и росписях, найденных в разрушенном городе. На них мы видим горящие дома, осадные башни тольтеков под стенами, тольтекских воинов, бесчинствующих на улицах, пленников из местных жителей, приносимых в жертву богам.¹⁸

Чичен-Ица издавна был священным городом. Со всех сторон Месоамерики стекались паломники, чтобы посетить его священный колодец – огромный провал почти двухсот футов в поперечнике и более сотни футов глубиной. В воду бросали подношения – резные камни, драгоценности, подарки – в надежде на благосклонность богов. После того, как тольтеки подчинили город, в священный колодец стали бросать и людей. Неподалеку от него возвели новый храм, посвященный богу Кецалькоатлю, и его стены украсили теми же образами пожирающих сердца орлов и ягуаров, которыми отличались культовые постройки в Туле. Завоеватели построили также цомпантли платформу, украшенную резными изображениями черепов, на которой устанавливали раму с настоящими черепами жертв.¹⁹

Уход Топильцина способствовал укреплению древних обычаев в Туле. Однако потоки человеческой крови, пролитой в храмах города, не спасли от гибели земной рай; воины и знать, заставившие миротворца удалиться, сами были вынуждены уйти в изгнание. Но и на новом месте они снова принялись проливать кровь, надеясь, что уж на этот раз священные ритуалы помогут избежать катастрофы.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 75

Глава семьдесят шестая
Схизма

Между 1002 и 1059 годами императоры настаивают на своем праве вмешиваться в церковные дела, норманны вторгаются в Италию, христианская церковь окончательно раскалывается на западную и восточную

Оттон III, король Германии и император Священной Римской империи, неожиданно столкнулся с трудностями при осуществлении своих имперских планов. На печати Оттона появились слова «Renovatio imperii Romanorum» («Восстановление империи Римлян»), а также портрет Карла Великого и имя самого Оттона: молодой император намеревался восстановить Римскую империю, следуя примеру своего легендарного предшественника, как империю христианскую.

Однако Рим сам по себе был лишь самой отдаленной из целей возрождения, задуманного Оттоном. Несмотря на упоминание Romanorum на печати, империя, о которой он мечтал, предполагалась христианской по существу, а не слепком с империи Цезарей. Ее центром должна была стать Германия, а не Италия; папе отводилась роль капеллана при императоре, покорно исполняющего его приказы.¹

Именно поэтому он назначил папой уроженца Германии и своего кровного родственника. Избрание Григория V (так назвался его кузен Бруно, сделавшись папой) было воспринято германским духовенством как мудрый шаг: «Известие о том, что отпрыск императорского дома, человек святой жизни и благочестивый, взошел на престол святого Петра, дороже, чем золото и драгоценные камни», – писал франкский монах Аббо из Флёри. Но римляне негодовали – не только потому, что император поставил во главе их города чужеземца (хотя и это было достаточно скверно), но и из-за явно пренебрежительного отношения Оттона к Риму Он возвратился в Германию в июне 996 года, спустя всего несколько месяцев после коронации, повернувшись спиной к Вечному городу и оставив его в руках своего ставленника.²

Ему было всего шестнадцать лет, и его грандиозные планы сочетались с полным отсутствием воображения. Он издал свои декреты, назначил своего папу, завершил свое дело – и не видел, почему бы вдруг римляне могли рассердиться. Но как только он удалился на безопасное расстояние, за Альпы, римский сенатор Кресценций собрал толпу возмущенных сограждан, и они выместили свою обиду на своеволие Оттона, изгнав Григория V за пределы города.

Григорий укрылся в Сполето и отправил гонца в Германию, прося императора о помощи. Оттон III не поторопился поддержать своего кузена – у него были дела поважнее. Он отправился на юг только в середине декабря 997 года, но даже тогда останавливался, чтобы устраивать приемы и аудиенции, отпраздновать Рождество. К тому моменту, когда Оттон III прибыл в Рим в середине февраля 998 года, Григорий V пробыл в изгнании четырнадцать месяцев, а Кресценций и римское духовенство успели избрать нового папу по своему вкусу.³

Как бы ни были сердиты римляне, взгляда с городской стены хватило, чтобы понять, что у них мало шансов разбить германское войско. Зачинщик беспорядков Кресценций заперся в крепости, которая давным-давно была выстроена императором Адрианом на берегу Тибра; новый папа, Джованни Филагато, бежал из города, а жители Рима открыли ворота.

Оттон III вступил в город и оставался там два месяца, что позволило Григорию V вернуться и вновь обосноваться в Риме. Оттон взял крепость Кресценция измором, а его воины сумели захватить Джованни Филагато, пребывающего в бегах. Кресценция и двенадцать его приспешников обезглавили, их тела подвесили вверх ногами на самом высоком из римских холмов. Джованни Филагато оставили в живых, но с ним обошлись еще более жестоко: ему выдавили глаза, отрезали нос и уши и провезли по улицам Рима на осле, задом наперед.⁴

Эта дикая расправа была скорее в германском, чем в христианском вкусе, но, по мнению Оттона, подобные наказания имели смысл: Кресценция наказали как предателя, Филагато – как еретика. Отрицать право императора руководить церковными делами значило бунтовать против самих основ его правления, великой миссии – стать единственным христианским монархом Запада.

Вскоре у императора появился новый союзник. Григорий V недолго прожил после возвращения в Рим; он умер внезапно и таинственно, и причину смерти установить так и не удалось. Оттон уже покинул город, но когда услышал о смерти Григория, поспешно вернулся, чтобы назначить нового папу. Он избрал своего старого наставника Герберта, в ту пору архиепископа Равеннского, который еще раньше дал понять, что разделяет замыслы императора и готов сотрудничать с ним.

Сделавшись папой, Герберт принял имя Сильвестра II. Выбор имени не случаен: первый Сильвестр был епископом в Риме во времена Константина Великого. И хотя тот Сильвестр за двадцать один год своего епископства не совершил ничего значительного (он даже не присутствовал на Никейском соборе, прислав вместо себя двух священников), его имя постепенно обросло легендами о великих свершениях. В «Деяниях святого Сильвестра», написанных намного позже его смерти, утверждалось, будто он лично обратил Константина в христианство, крестил его и получил «приношение», так называемый «Константинов дар» (который в свою очередь является мифическим), из собственных рук императора.⁵

Иными словами, Сильвестр I сформировал верования императора, помог ему создать Папскую область и вместе с ним внедрял христианство по всей Римской империи. Тот факт, что он, по всей вероятности, ничего этого не делал, был несущественным. Новый папа в качестве Сильвестра II намеревался столь же усердно сотрудничать с юным императором, дабы создать священную державу для самих себя.

Вдвоем они принялись превращать простую Римскую империю в Священную. Их метод заключался в том, чтобы связать единую цепь из политических и теологических целей; эту стратегию они прежде всего применили к мадьярам.

Священная Римская Империя

Битва при Лехфельде отгремела полвека назад. Под руководством своего князя Гезы мадьяры, осевшие на землях древней Паннонии, успели пройти три четверти долгого пути от воинственного кочевого народа до нации; возникло княжество Венгрия. Геза способствовал ускорению этого процесса, согласившись креститься. Уверовал он в истину, которой поклялся быть верным, или нет, но его переход в христианство, пусть даже лицемерный, позволил Венгрии обрести систему церковных приходов, архиепископа и тем самым занять прочное место среди народов Запада.

Теперь настал черед править Венгрией сыну Гезы, Стефану, который, как и отец, звался не королем Венгрии, а великим князем мадьяр. Оттон и Сильвестр задумали присоединить его владения к Священной Римской империи, сделав его христианским королем и полезным союзником на востоке. Соответственно, Сильвестр направил ему папское послание, которое начиналось так:

«Сильвестр, епископ, Стефану, королю венгерскому, с приветствием и апостольским благословением… Властью Господа всемогущего и святого Петра, князя апостолов, мы доброй волею даруем тебе королевский венец и имя, и принимаем под покровительство святой церкви то королевство, которое ты отдал святому Петру, и ныне возвращаем его тебе, твоим наследникам и преемникам, дабы вы держали его, владели им, правили и повелевали…»

Таким образом, Стефан получил титул короля из рук папы, а не императора. Обычно признание прав новоиспеченного правителя было привилегией императора – но это послание позволило Оттону и Сильвестру наглядно утвердить свою власть над венграми, не прибегая к мирской угрозе применения силы. «Твои наследники и преемники, – говорится в заключении письма, – должны будут соответственно проявлять послушание и уважение к нам, и признавать себя подданными Римской церкви».⁶

Стефан воспринял это предложение не совсем так, как ожидалось. Для него оно звучало как признание его независимым христианским королем. Он принял послание и украшенный самоцветами крест, прилагавшийся к нему, но игнорировал подразумевавшийся вывод, что он будет подданным не только папы, но и его покровителя, императора Оттона.

То, что новообращенные народы игнорировали власть папы, было лишь одной из трудностей, с которыми столкнулись двое строителей империи. Сильвестр был римлянином ничуть не более, чем непопулярный Григорий; он был франком, и таким образом, пока император пребывал в городе, римляне оказались под владычеством, притом активным, двух правителей германского происхождения. В 1001 году население опять восстало.

Оттон решил, по совету своих придворных, оставить город; при нем была только часть его войска, и он опасался, что отдельные очаги беспорядков превратятся в обширный мятеж. Они с Сильвестром отправились на север, в Равенну, где Оттон III намеревался собрать войска и затем возвратиться в Рим, чтобы подавить недовольство горожан. Но пока он поджидал отряды, идущие из Германии, его начали мучить приступы лихорадки. Постепенно болезнь нарастала. Он заразился, перешептывались его спутники, «итальянской погибелью» – некой эпидемической болезнью, которую его биограф Титмар описал как «внутренние нарывы, постепенно лопающиеся». В январе 1002 года Оттон III умер. Его воины доставили тело в Аахен и похоронили рядом с Карлом Великим. Оттон не был женат и не оставил наследников; ему было всего двадцать два года от роду, он едва вступил во взрослую жизнь.⁷

Покорить империю Оттона удалось Генриху Баварскому, сыну старого Генриха Строптивого. Германская знать почти сразу же избрала его королем; он стал Генрихом II. Итальянские города поначалу отказались признать его власть, но после двух лет сражений Генрих II подавил сопротивление итальянцев и короновался в Павии как король Италии. Десять лет спустя, когда Генрих II показал себя как способный правитель обоих своих владений, папа Бенедикт VIII короновал его как императора Священной Римской империи.^[187]

Если на печати Оттона было написано «Renovatio imperii Romanorum», то девизом Генриха II стали слова «Renovatio regni Francorum» — «Восстановление королевства Франков». При Генрихе вуаль, прикрывающая германский характер Священной Римской империи, стала совершенно прозрачной. Вместо королевства былых времен возникла германская империя, с центром не в священном городе Риме, а на собственных землях Генриха.⁸

Подобно своим предшественникам, Генрих II использовал светскую инвеституру (право короля, как мирянина, назначать людей на церковные должности), чтобы его собственный германский круг оставался средоточием власти в империи. Подобно Оттону, он раздавал должности и вручал церкви и монастыри людям, которые были ему верны. Подобно Оттону, он обращался с церковью как с верным младшим соратником, а не как с независимым институтом. В частности, чтобы держать церковников в узде, он твердо настаивал на безбрачии клириков. Священники, которые женились и заводили детей, были склонны передавать земли и должности наследникам, создавая тем самым семьи, которые становились все менее зависимыми от императора. А вот если священник умирал бездетным, его должность возвращалась к тому, кто ее когда-то даровал.

Генрих II охотно раздавал должности при условии, что в будущем они вернутся к нему, и что приходы, принадлежащие к его домену, примут назначенных им лиц без споров и вопросов.

Некоторые церкви предъявляли ему хартии, дарующие право свободных выборов. Это значило, что данная церковь могла избирать епископа по собственному разумению. Генрих, в общем, не возражал; он лишь настоял на том, чтобы добавить в хартии слова «salvo tarnen regis sive imperatoris consensus» [ «только с согласия короля или же императора»]. То есть церкви по-прежнему могли избирать собственных епископов – но только если удавалось получить императорское соизволение признать результаты выборов.⁹

На протяжении десяти лет пребывания на посту императора Священной Римской империи Генрих II улаживал ссоры между монастырями, добивался того, чтобы его кандидаты получали преимущества на «свободных выборах» германских епископов и даже вмешивался в литургию – однажды, присутствуя на богослужении в Риме, он возмутился тем, что клир не всегда произносит «Кредо» во время мессы, и потребовал исправить это.¹⁰

В годы его правления германский священник Бурхард, епископ Вормсский, составил двадцатитомный свод канонического права. В одном из параграфов утверждается, что всякий, кто позволит себе противиться власти императора, подлежит отлучению, поскольку император – помазанник Божий. В другом месте говорится, что ни один мирской закон не может противоречить установлениям Божьим, которые превыше всех королевских законов. Внутреннее противоречие этих постулатов осталось незамеченным, как и множество других противоречивых параграфов, в которых одновременно требуют уважения к авторитету короля и приоритету церкви, не объясняя, как они совмещаются. И чем дольше правили императоры Священной Римской империи, тем острее становились эти неразрешимые противоречия.

В 1024 году Генрих II внезапно умер. Многие годы он был женат, но его жена, которая вела свое происхождение от Карла Великого, оставалась бездетной, и ходили слухи, будто бы супруги решили сохранять целомудрие, превратив свой брак в чисто духовный союз. Так или не так, но со смертью Генриха саксонская династия императоров пресеклась. Германия, итальянские королевства и Священная Римская империя остались без правителя.

Германские феодалы избрали себе нового императора Конрада II. С него началась новая династия императоров – салическая или франконская. Как и Генрих, Конрад II сперва стал королем Германии и затем вынужден был силой оружия утвердить свои права в Италии. К 1027 году он уже взял под контроль оба государства и короновался как император Священной Римской империи на Пасху того же года; вскоре после этого он присоединил к своей империи Бургундию и Прованс.

Такое быстрое восхождение к императорскому венцу объяснялось лишь предупредительностью со стороны папы Иоанна XIX. Он был братом Бенедикта VIII – того самого папы, который в свое время короновал Генриха II. Франкский монах десятого столетия

Родульфус Глабер рассказывает: когда Бенедикт умер, Иоанн использовал свое немаленькое личное состояние, дабы убедить римлян, что именно его следует возвести на папский трон. Надо полагать, потребовались весьма существенные суммы, чтобы завуалировать тот факт, что Иоанн был отнюдь не клириком, а мирянином. С позволения Генриха II его наскоро провели по всем ступеням церковного служения за один день и сделали папой еще до наступления ночи.¹¹

Надеясь, что новый король Германии и Италии станет его другом и союзником, он поспешил пригласить Конрада в Рим для получения титула. К сожалению, Конрад был отнюдь не в восторге от перспективы сотрудничать с Иоанном; коронацию же он воспринял как нечто само собой разумеющееся. Конрад II, умный человек и умелый воин, был при этом неграмотен, не интересовался богословием и не слишком беспокоился относительно деликатных моментов взаимоотношений между церковью и государством. Насколько он понимал, папа существовал для того, чтобы исполнять его приказания, а церковь – чтобы помогать ему в достижении его целей. Он требовал от епископов и архиепископов безоговорочного повиновения, а если они сопротивлялись, поступал с ними, как с непокорными воинами или придворными – отправлял в изгнание или в тюрьму.¹³

Таким образом он правил до 1039 года, когда приступ конвульсий оборвал его жизнь незадолго до пятидесятого дня рождения. К этому времени он уже успел короновать своего сына Генриха Черного как соправителя Германии и Италии, и юноша (на момент смерти отца ему был двадцать один год) занял престолы обеих стран под именем Генриха III.

В отличие от Конрада, Генрих был грамотен и проявлял внимание к политике церкви. Конрад, равнодушный к богословским тонкостям, все-таки признавал, что невежество – недостаток, и дал сыну образование, которого сам не имел, наняв клириков для обучения юноши литературе, музыке и церковным делам. Генрих жил в мире, которого его отец и вообразить не мог: и земное, и небесное царства были зримы для него, оба были реальны, могущественны и призывали к действию.¹⁴

Одним из первых его шагов было укрепление «божьего мира» авторитетом королевской власти. За предыдущие сорок лет два церковных собора расширили круг действия перемирия. К крепостным крестьянам, свободным земледельцам и клирикам, официально не подлежащим военному насилию, присоединили теперь купцов и их товары. Категорически, под страхом отлучения от церкви, исключалось ведение боевых действий в определенные дни – по пятницам, воскресеньям, церковным праздникам и на протяжении всех сорока дней Великого поста. В 1041 году Генрих III постановил, что мир должен соблюдаться в Германии с вечера среды до утра понедельника каждой недели круглый год. В 1043 году он присутствовал на соборе, который состоялся в Германии, в городе Констанце, и лично сказал проповедь с кафедры, призывая свой народ сохранять мир, «какого не знали в прежние века». Чтобы показать пример, он тут же на месте простил всех своих врагов, включая нескольких дворян из Швабии, которые пытались поднять против него мятеж.¹⁵

Конрад вертел церковью, как ему было удобнее; Генрих III следовал ее установлениям, изучал теологию, стремился очистить ее от скверны. Но при всем том он сумел еще больше подчинить церковь короне. Его теологические представления были сильно покороблены тем, что творилось в Риме. Мирянин Иоанн XIX, купивший себе место папы, передал папский престол своему племяннику-подростку Бенедикту IX, который с тех пор уже десять с лишним лет правил в Риме, ведя жизнь богатого итальянского вельможи: пьянствовал, развратничал и вообще ни в чем себе не отказывал. В свое время Конрад II счел юного папу приемлемым, поскольку Бенедикт IX с готовностью отлучал врагов императора, когда требовалось – однако население Рима уже было сыто им по горло. В 1045 году вооруженная толпа изгнала Бенедикта IX из города и избрала нового папу по своему вкусу – одного из епископов, который стал Сильвестром III.

Однако Бенедикт IX происходил из могущественной семьи. Родичи снабдили его вооруженным отрядом, чтобы он мог вернуться в Рим. Спустя два месяца он ворвался в город и предъявил права на папский престол, а Сильвестр III бежал и укрылся в селении на самой границе Папской области, где и остался, по-прежнему претендуя на звание папы.

Итак, теперь пап стало двое, а Бенедикт вскоре еще сильнее усугубил ситуацию: ему наскучило быть клириком, и надумал он продать папский престол своему крестному отцу, священнику Джованни Грациану, затребовав «по родственному» тысячу фунтов серебра. Грациан выплатил назначенную сумму и сделался папой Григорием VI.

Затем Бенедикт передумал. По-видимому, он надеялся жениться, как только сложит с себя сан папы, но возлюбленная отвергла его; возможно, ему также недоставало папского великолепия и власти сильнее, чем он сам ожидал. Так или иначе, он объявил, что возвращается на престол святого Петра.¹⁶

В итоге к 1046 году в Италии имелось целых трое пап, ни один из которых не был законным в полном смысле слова. Кому-то пора было вмешаться, но Генрих III еще не был императором Священной Римской империи; он являлся лишь королем Германии и итальянских королевств. И всё же эта земная власть позволяла ему стать господином церкви, даже не имея титула ее защитника. Генрих III двинулся походом на Рим – «с великой силой и бесчисленным войском», как рассказывается в средневековом тексте «Pontiftcum Romanorum Vitae» — и объявил папский престол незанятым, а всех трех претендентов незаконными. «Он рассудил это дело по каноническому праву и справедливо, – продолжает «Pontificum», – и разъяснил его епископам святой жизни, благочестивым, а [трех пап] подверг вечной анафеме».¹⁷

Затем он избрал нового папу – Клемента II, «превосходного, святого и милосердного мужа церкви». Это произошло в день Рождества, а вечером папа короновал Генриха III императором Священной Римской империи. Все вместе, народ и духовенство Рима, повторили привилегию, данную папой Львом VIII предшественнику Генриха Оттону, первому «святому» императору, за восемьдесят лет до того: в качестве императора Генрих получал право «назначать пап и епископов… Было далее договорено, что ни один епископ не будет посвящен в сан, пока не получит инвеституру из рук короля»¹⁸

Заботясь о чистоте церкви, Генрих III взял ее под контроль. Как показывает импровизированное судилище в Риме, он мог также, когда потребуется, пользоваться правом анафемы – правом отлучения, открытия и закрытия врат небесных. Со времени папы Сильвестра II, всего лишь несколькими десятилетиями раньше, равновесие власти между церковью и императором основательно сместилось в сторону короны.

Теперь, когда священные беды в Италии были улажены, Генрих обратился к политическим проблемам.

Южные области Италии, которые с давних пор находились под контролем множества местных герцогов и графов, напоминали лоскутное одеяло. Правители этих мелких владений присягнули на верность императору, но не слишком ее соблюдали, и в их земли мало-помалу просачивались норманны. Вот уже двадцать лет как их на их родине царил хаос. Распря по поводу права на титул герцога Нормандского не утихала, и все больше норманнских авантюристов отправлялось в поисках удачи на восток. Норманнские наемники оседали на юге Италии, поступая на службу к итальянским феодалам, которым были весьма полезны их мечи, – и исподтишка сколачивали собственные независимые домены.

Глядя на Юг из Рима, Генрих III мог видеть скопище соперничающих правителей, готовое разразиться полномасштабной войной. Вместо того, чтобы двинуть на них свои войска и навести порядок силой, он отправился в мирный объезд империи. Генрих по очереди побывал в каждом из соперничающих государств и призвал препирающихся герцогов, графов и наемников подтвердить свои клятвы имперской короне. Самый могущественный из норманнских рыцарей, Дрого де Отвиль, согласился стать вассалом императора в обмен на пышный официальный титул: «герцог и магистр Италии, граф всех норманнов Апулии и Калабрии».^[188]

В итоге на юге Италии возникло настоящее норманнское государство, а Генрих III избавился от долгой и разорительной войны. Но вскоре стало ясно, что это временное решение. Не успел он вернуться в Германию, как почти сразу же на побережье Южной Италии прибыл новый авантюрист-норманн. Его звали Роберт Гвискар; он приходился Дрого сводным братом, прозвище своё (означающее «Хитрец») он получил за свойственную ему изворотливость и хитрость; иногда его называли также «Роберт Лис».

Дрого не спешил делиться новообретенным владением с младшим братом. Семья была большая – Танкред, отец Дрого, был женат дважды и обзавелся двенадцатью сыновьями; Дрого уже отдал небольшое поместье и право наследовать его титул другому младшему брату Онфруа и был готов принять очередного брата только в качестве обычного рыцаря. Разгневанный Роберт покинул Дрого и два года служил обычным наёмником у различных феодалов, но в 1050 году был вновь вынужден обратиться к графу Дрого. Тот поручил Роберту командование гарнизоном в недавно завоёванной калабрийской крепости на западном краю своих владений, и Роберт использовал ее как базу для вторжения на «носок» итальянского сапога. Последовал ряд жестоких походов. «Начало его возвышения было отмечено кровопролитием и множеством убийств», – пишет историк XII столетия Анна Комнина.¹⁹

Постоянная агрессия норманнов возбудила сильную ненависть к Роберту и его братьям среди ненорманнского населения юга. Однако Генрих III находился далеко на севере, в Германии, и потому жители Южной Италии стали жаловаться на произвол своих норманнских владык папе в Риме.

Клемент умер менее чем год спустя после избрания, и на престоле святого Петра сидел теперь Лев IX, двоюродный брат Генриха III.^[189] Хотя и будучи назначен своим родственником, Лев IX отличался склонностью к реформаторству; он отказывался принять сан папы до тех пор, пока граждане Рима не дали на это свое согласие. По словам норманнского хрониста Вильгельма Апулийского, он был «превосходным человеком», любимым народом и могущественным. Он уговорил Дрого дать клятву прекратить грабежи и завоевания на юге.²⁰

Увы, клятва Дрого запоздала. Среди жителей Юга уже созревал заговор, и в 1051 года вспыхнул мятеж. Дрого убили по дороге в церковь, и в Рим полетело отчаянное письмо. «Апулийцы отправили тайных гонцов к папе Льву IX, – пишет бенедиктинский монах Малатерра, – умоляя его явиться в Апулию с войском, уверяя… что они сами ему помогут, а норманны-де трусливы, силы их невелики и малочисленны… Император отправил германское войско на помощь ему, и он вступил в Апулию, рассчитывая на поддержку ломбардцев».²¹

Стремясь к очищению церкви, император стал доминировать над папой, который возглавил армию императора. Лев IX привел войско к реке Форторе. Здесь они столкнулись с силами норманнов юга под командованием братьев Дрого – Роберта Лиса и Онфруа.

Последовало сражение, в ходе которого противники норманнов были оттеснены и разбиты. Роберт Гвискар сражался с невероятной свирепостью: «Он протыкал копьем, он сносил головы мечом, – пишет Вильгельм Апулийский. – …Трижды под ним убивали коня, трижды он набирался сил и возвращался с еще большей яростью в гущу боя… Он отрубал руки и ноги, отделял головы от тел, проламывал ребра и грудину, и пронзал тела тех, чьи головы он срубил».²²

Лев IX отступил в расположенную неподалеку крепость, где получил укрытие. Норманны начали осаду, и в конце концов ему пришлось сдаться. Братья-норманны Онфруа и Роберт Лис были слишком хитроумны, чтобы убить папу – это отвратило бы от них даже их собственных сторонников. Поэтому они отвезли его в Беневенто, где и держали в почетном плену. Окруженный норманнскими воинами, он был вынужден официально признать их правителями Юга.

Последствия этого шага разошлись далеко, как круги по воде. Патриарха Константинопольского, все еще претендовавшего на духовную власть над остатками давних византийских владений в Южной Италии разгневало то, что Лев считал себя вираве «связывать и разрешать» в южных герцогствах. В отместку он вновь разжег притихшие было теологические разногласия между восточной и западной христианскими церквями и объявил, что вера людей Запада настолько искажена, что ее следует признать ересью.^[190]

Лев, находясь в своей комфортабельной тюрьме, распорядился отправить на восток делегацию клириков, чтобы попытаться устранить трения между Востоком и Западом. К сожалению, главы обеих делегаций на переговорах отличались вспыльчивым нравом и нетерпимостью. Патриарх Константинопольский, Михаил Керуларий, человек высокомерный, самонадеянный и непреклонный, жаждал преумножить свою и без того немалую власть; старший среди священников, приехавших из Рима, кардинал Гумберт, относился с подозрением ко всему, что делалось на востоке, и был очень обидчив. После нескольких недель бесплодных споров и нарастающего негодования с обеих сторон кардинал Гумберт бросил на престол храма Святой Софии грамоту от имени папы о низложении и отлучении от церкви Михаила Керулария и его сторонников. Михаил Керуларий сжёг грамоту об отлучении и, в свою очередь, отлучил от церкви всю папскую делегацию целиком. Гумберт со своими спутниками покинул Константинополь, отряхнув прах Востока со своих ног.²³

Ко времени, когда Гумберт возвратился в Италию, Лев IX умер. Он заболел в марте, и норманны отпустили его, чтобы он мог окончить свои дни в Риме. Это и произошло всего через несколько недель после его возвращения домой.

Лев IX так и не успел ответить на провозглашенное Керуларием отлучение, и оба приговора остались в силе. Начиная с 1054 года две церкви, уже разделенные догматами, языком, политикой, были разделены официальными декретами. Поэтому 1054 год стал именоваться годом Великой Схизмы, раскола некогда единой христианской церкви на два течения, которым более не суждено было воссоединиться.

За следующие три года все основные участники этой драмы сменились. Генрих III умер в 1056 году, задуманная им новая экспедиция против юга Италии не состоялась. Он оставил наследником шестилетнего сына, Генриха IV, но хотя мальчик числился королем Германии, государственные обязанности были временно возложены на представителей германской знати. Онфруа, норманнский граф Апулии, умер в 1057 году, и Роберт Гвискар, он же Роберт Лис, забрал себе его титул и земли. Затем в 1059 году, епископ Флорентийский был избран папой под именем Николая II.^[191]

Императора больше не было, Рим остался без защиты, а королем Германии был ребенок. Николай II весьма благоразумно решил заключить союз с норманнами, которые уже подступали к его порогу. В 1059 году он подписал в Мельфи договор с Робертом Гвискаром. Николай II обязался отныне признать норманнского графа правителем южной части итальянской территории – Апулии и Калабрии, а Роберт – признать духовную власть папы. По этому договору Гвискар именовался также правителем Сицилии, хотя остров в то время еще был под контролем Фатимидов; норманнам еще только предстояло завоевать его.

Однако договор в Мельфи имел и другое, не менее важное значение. В нем отменялось особое право «римского императора» защищать местоблюстителей святого Петра. Подписав его, Николай II ликвидировал главную обязанность, которая придавала святость титулу императора. Теперь этот долг был возложен на норманнов, которые – это было обозначено в договоре – обещали даже бороться за папу против любого римского императора в будущем, если это понадобится.²⁴

Англия и Скандинавия

В том же году на церковном соборе было объявлено, что отныне папу будет избирать группа епископов высокого ранга, так называемый конклав кардиналов. Впервые за многие десятилетия папство сбросило зависимость от доброй воли императора Священной Римской империи. И если бы юный Генрих IV когда-либо дорос до ранга императора, ему предстояло обнаружить, что он лишился двух драгоценнейших прав: священной функции императора как защитника церкви и возможности назначать преемников святого Петра.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 76

Глава семьдесят седьмая
Господство данов

Между 1014 и 1042 годами короли Дании правят Англией, а Макбет свергает верховного короля Шотландии

На протяжении двух веков англичане противостояли вторжениям викингов. Теперь нажим викингов на остров стал еще жестче: датский король Свен Вилобородый только что был коронован королем Англии, а побежденный король англосаксов Этельред Неразумный^[192] укрылся на острове Уайт; его жена и дети нашли пристанище в Нормандии.

Через пять недель после коронации Свен Вилобородый скоропостижно скончался ночью в постели. Основание североатлантической империи пошатнулось, недавно завоеванные земли Норвегии выскользнули из рук данов; права на них предъявил сын одного из норвежских конунгов Олаф, впоследствии названный Святым. Однако сын и наследник Свена, Кнуд (впоследствии названный Великим) тоже претендовал на короны Дании и Англии.¹

Довольно быстро он обнаружил, что корона, завоеванная силой, может быть и отобрана силой. Внушительная фигура Свена более не стояла во главе датчан, и жители Лондона воспрянули духом. Они отправили посланцев к Этельреду, призывая его вернуться и сразиться с новым чужеземным королем. Этельред согласился и высадился на берегах Англии, приведя с собою корабли, нагруженные норманнами. Его сын от первого брака Эдмунд возглавил сухопутную часть войска; вместе они начали зажимать данов в клещи.

Графства Англии

Кнуд, который был коронован в январе, продержался до Пасхи. Затем он внезапно покинул Англию и направился в Данию. Датские летописцы осмотрительно умалчивают о причинах этого поступка, но наиболее вероятно, что брат Харальд, который оставался в Дании в качестве регента, пока Кнуд пребывал в Лондоне, начал заглядываться на датский трон. Англия являлась для данов ценным приобретением, но она была лишь недавно завоевана и ненадежна, и Кнуд предпочел сперва разобраться с домашними делами. На прощание он велел отрезать носы и уши англичанам, захваченным в плен, и перед отплытием вышвырнул искалеченных на берег.²

Смысл этой жестокой выходки был ясен: по мнению Кнуда, борьба еще не завершилась. Этельред вернул себе корону и вызвал из Нормандии жену Эмму с двумя младшими сыновьями, но торжество его было недолговечным. На следующий год Кнуд привел 160 кораблей и возобновил свои попытки отвоевать Англию.

Этельред Неразумный умер в апреле 1016 года, не завершив войны с данами. Витангемот (собрание английской знати, по обычаю обладавшее правом избрания преемника короля) выбрал на престол его сына Эдмунда. К этому моменту Англия находилась под единоличной властью монарха менее ста лет, знатные люди еще помнили дни, когда их предки были мелкими, но самостоятельными правителями, а правление Этельреда было не настолько успешным, чтобы его сын мог автоматически претендовать на наследование. Однако Эдмунд проявил себя лучше отца – в войне с данами он заслужил прозвище «Железнобокий» благодаря своей невероятной силе и чрезвычайной решительности в бою, потому был должным образом коронован. На него была возложена задача прогнать Кнуда.³

За последующие несколько месяцев два войска сходились в сражениях по меньшей мере семь раз. С обеих сторон это было беспощадное и разрушительное смертоубийство. Земли, где происходили сражения, превращались в пустыни, засеянные поля затаптывали, близлежащие деревни сжигали. На седьмой раз, в битве при Эшингдоне (Ассандуне) в октябре 1016 года, поредели даже ряды витангемота – так много пало знатных воинов Англии. «Все предводители племени английского», – печалится «Англо-саксонская хроника». «На том поле Кнуд уничтожил королевство, – пишет Вильям из Мальмсбери тем языком, который отзовется эхом у английских писателей девятьсот лет спустя, – там пала слава Англии, там увял весь цвет нашей страны».⁴

Ни Эдмунд, ни Кнуд не желали прекращать соперничество, но уцелевшие советники, члены витангемота, настаивали на этом. Пора было заключать перемирие. В ноябре 1016 года, менее чем через месяц после битвы под Эшингдоном, два короля встретились, из благоразумия – на глинистом островке посередине реки Северн, причем каждый из них прибыл на рыбацкой лодке, в которой не умещалась вооруженная свита. Они договорились разделить страну: Кнуд должен был править территориями от Мерсии и дальше на север, а за Эдмундом оставался Лондон и власть над южными областями. Король Эдмунд также вынужден был лишить наследства собственных сыновей (один был еще совсем малышом, а другой чуть ли не новорожденным) и согласиться, чтоб его наследником считался Кнуд.⁵

Прошел месяц с небольшим после подписания договора, и Эдмунд Железнобокий умер. Из всех летописцев только Генрих Хантингдонский считает, что он был убит по приказу Кнуда; другие просто отмечают, что он умер, и тем самым вся страна досталась королю-датчанину. Роль Кнуда остается недоказуемой, но относительно последствий все летописцы единодушны: он вступил в Лондон, присвоил корону, а затем предал смерти тех членов витангемота, которые были самыми доверенными советниками Эдмунда.

Он также приказал отправить двух маленьких сыновей Эдмунда Железнобокого на корабле в Скандинавию. Это решение должно было снять с него вину за последствия: «Посчитали бы великим бесчестьем, если бы они погибли в Англии, – утверждает Иоанн Ворчестерский, – …он отправил их королю шведскому, чтобы там их убили». Король Швеции, союзник Кнуда, принял корабль у себя, но отказался повиноваться, когда обнаружил, что от него требовалось предать смерти двух малых детей. Вместо этого он отправил их в самую дальнюю из доступных ему стран – в Венгрию, к королю Стефану, с которым был шапочно знаком. Дальняя дорога оказалась слишком тяжела для младшего мальчика, и он умер от болезни и голода; но старший выжил и вырос заботами венгерской приемной матери.⁶

Затем Кнуд послал за Эммой Нормандской, вдовой Этельреда, и женился на ней. К этому времени у него уже давно была любовница (невенчанная жена) по имени Эльфгифу, которая родила ему одного сына за год до того и другого – в год женитьбы на Эмме. Что думала Эмма об этом повороте судьбы, нам никто не рассказал; мы знаем только, что она отправила своих сыновей Альфреда и Эдуарда обратно в Нормандию, к их тамошнему дяде. Она, несомненно, опасалась, как бы их также не постигла та таинственная болезнь, от которой умирали совершенно здоровые сыновья королей. Эдуарду, старшему, было десять лет, Альфред был еще совсем маленьким.

Два года спустя Эмма произвела на свет еще одного сына, третьего у Кнуда; его назвали Хардекнудом в честь отца, и он стал наследником короны Англии.

Англия оставалась под властью Кнуда на протяжении двух десятилетий. Деморализованный витангемот более не сопротивлялся ему, и Кнуд раздал большую часть административных постов в новом королевстве своим доверенным людям. Он разделил Англию на четыре графства (Уэссекс, Мерсия, Восточная Англия и Нортумбрия), и три из них отдал датским ярлам: Торкелю Высокому – Восточную Англию, Сиварду – Нортумбрию, Леофрику – Мерсию. После некоторых колебаний Уэссекс он даровал англосаксу Годвину, уроженцу Сассекса, поддержавшему Кнуда в борьбе за английский трон. Годвин оказался единственным англичанином среди данов, но ему была свойственна дипломатическая ловкость: он стал ухаживать за сестрой Кнуда и вскоре женился на ней, создав тем самым кровную связь с чужеземным королем.

В 1028 году Кнуд вынудил Олафа Святого отречься и бежать из Норвегии, после чего сам короновался как норвежский король. Теперь он действительно собрал под свою руку прежнюю империю своего отца: Англию, Данию и Норвегию.^[193] И всё же его честолюбие ещё не было удовлетворено. В 1031 году он вторгся в Шотландию и сражался с верховным королем скоттов, Малькольмом II, пока шотландцы не согласились на перемирие.^[194]

Будучи верховным королем, Малькольм II считался первым среди равных. Приняв решение сдаться, он делал это не один. «Малькольм, король скоттов, покорился Кнуду, – свидетельствует «Англо-саксонская хроника», – а с ним и два других короля, Мэльбет и Айгмарк». Таким образом не только верховный король, но и другие правители Шотландии признали власть Кнуда.⁷

Когда в 1035 году Кнуд умер, владычество данов над Англией казалось непоколебимым. Витангемоту оставалось надеяться лишь на то, что однажды Хардекнуд, сын Эммы, взойдет на трон; он был наполовину даном, наполовину норманном, однако между ним и былыми королями Англии все же имелась некая отдаленная связь.

Однако и эта надежда вскоре была обманута. Едва Хардекнуду исполнилось двадцать лет, отец отправил его в Данию, где тот должен был присматривать за обоими государствами, Норвегией и Данией. Но как только Кнуд умер, внебрачный сын низложенного Олафа Святого собрал войско и потребовал вернуть ему трон. Это был Магнус Добрый, и он пользовался широкой поддержкой в Норвегии. Хардекнуд, попав в западню этой войны в Скандинавии, не смог вернуться в Англию.

Между тем в Англии датские воины, в том числе и графы всех четырех областей, сделали «регентом» самого старшего из сыновей Кнуда, чистокровного датчанина Гарольда Заячья Лапа. На словах делалось это ради пользы Хардекнуда, в действительности же речь шла об очередном этапе борьбы за престол, и члены королевского совета отнеслись к затее отрицательно: «Граф Годвин и все именитые мужи Уэссекса воспротивились этому», – сообщает «Англо-саксонская хроника».⁸

Молодые сыновья Этельреда, Эдуард и его младший брат Альфред Этелинг, рискнули использовать этот крошечный шанс. Их поддерживали недовольные ситуацией англосаксы и небольшая дружина, состоявшая из норманнских воинов. Попытка вернуться на родинуне удалась из-за предательства Годвина. Власть – вот что в первую очередь интересовало Годвина, поэтому он, поначалу примкнув к оппозиции, недовольной регентством Гарольда Заячья Лапа, потом переметнулся на сторону Гарольда и попытался сделаться его ближайшим другом. Он написал Эдуарду и Альфреду, что является сторонником их возвращения – а сам регулярно сообщал Гарольду, где находятся его сводные братья. Когда Эдуард и Альфред высадились на берег, на их отряд сразу же напали. Эдуарду удалось спастись, но почти все его люди были схвачены. «Некоторых из них продали за деньги, некоторых свирепо умертвили, – говорится в «Хронике», – одних держали в оковах, других ослепили, кого-то изуродовали, кого-то оскальпировали». Альфреда, захваченного в плен, притащили в цепях к аббатству Эли. По дороге его ослепили, и это было сделано так грубо, что был поврежден мозг; Альфред умер в мучениях. Ему было всего двадцать четыре года.⁹

Эдуард возвратился в Нормандию, затаив ненависть к Годвину и кипя гневом против Гарольда Заячьей Лапы. Его мать Эмма, возмущенная жестокостью пасынка, бежала, но не имела ни малейшего желания возвращаться в родную Нормандию. Эмме шел уже пятьдесят первый год. Она дважды становилась королевой Англии, родила троих сыновей и двух дочерей; ее вынудили расстаться с детьми от первого брака, она потеряла одного из сыновей. Ей хотелось мира и безопасности, а в Нормандии царил хаос.

Брат Эммы Ричард Добрый, старше ее на двадцать лет, умер в 1027 году. Его два сына быстро сменили один другого – оба умерли молодыми. К 1035 году не осталось ни одного преемника, кроме бастарда Вильгельма, сына младшего из племянников Эммы. Его и объявили герцогом, однако ему было всего восемь лет, и герцогство превратилось в арену соперничества между могущественными вассалами, стремившимися контролировать мальчика.

В тексте «Encomium Emmae Reginae» («Похвальное слово о королеве Эмме»), написанном для восхваления Эммы, рассказывается, что она нашла убежище и покой в землях западных франков; франкский правитель Балдуин Фландрский «хорошо принял ее там и привечал все то время, что ей потребовалось там оставаться».¹⁰

Тем временем Гарольд Заячья Лапа отпраздновал победу тем, что отринул должность регента и короновался королем Англии: «Гарольд был повсеместно признан королем, – утверждает «Хроника», – а Хардекнуда забыли, ибо слишком долго уже он пребывал в Дании».¹¹

И тем не менее не все шло так, как хотелось Гарольду. Во-первых, Шотландия ускользала у него из рук. Подчинение Малькольма, по-видимому, отнюдь не было единодушно принято меньшими вождями Шотландии. Король умер в 1034 году, его преемником в качестве верховного короля Шотландии стал молодой сын Дункан. Уход старого, всеми почитаемого правителя позволил одному из подданных открыто высказать недовольство, и он восстал.

Мятежника звали Мак Бетад, сын Финдлаха, он был вождем небольшой области на севере, называвшейся Морэй. Английские летописцы передавали его имя в форме Макбет.^[195] Пятьсот лет спустя Шекспир изобразил Макбета презренным предателем, который убил спящего короля – но на самом деле этот мятеж был самой обычной демонстрацией независимости, отказом подчиняться королю, клан которого когда-то согласился склониться перед чужеземным захватчиком. Мак Бетад был самостоятельным вождем, обладавшим немалой властью; в ирландской поэме XII века «Пророчество Берхана» его называют «рыжеволосым королем, которому свойственна щедрость», а Дункана характеризуют как слабого и неумелого правителя, который держался лишь за счет своего происхождения.¹²

Шотландцы, как и англичане, сохранили право признавать или отвергать наследника королей. В 1040 году Мак Бетад отказался платить подать, которая причиталась от подданных верховному королю. Дункан явился в Морэй, чтобы изъять подать силой. Произошла стычка, в ходе которой Дункан был убит. Его вдова с двумя детьми бежала из Шотландии; Мак Бетад сделался верховным королем Шотландии и отказался подчиняться королю датскому на юге.

Гарольд Заячья Лапа не успел отправиться на север и сразиться со скоттами. Во время очередной поездки на юг он остановился на ночь в Оксфорде, где почувствовал себя больным и вскоре умер. Хардекнуд немедленно направился к берегам Англии. Он привел с собой шестьдесят кораблей, был радостно принят в качестве нового короля Англии и Дании, – и очень скоро сделался непопулярным. «Он установил такую большую подать, что выплатить ее было затруднительно, – говорится в «Хронике», – и все, кто поначалу приветствовал его, отступились от него». Он еще усугубил свое положение, когда велел выкопать тело Гарольда Заячьей Лапы и бросить его в болото, и уж тем более, когда отправил своих дружинников силой собирать непомерные налоги с населения западной Мерсии, которое было не в состоянии выплатить их.¹³

К счастью, англичанам не пришлось долго страдать под его гнетом. Менее чем два года спустя Хардекнуд, присутствуя на свадьбе, произносил тост, но тут его хватил припадок конвульсий, и он упал мертвым. Невозможно узнать, был ли это апоплексический удар, или вино в его кубке было не слишком полезно для здоровья; в любом случае с его смертью опустел трон Дании (на который сразу предъявил права Магнус Добрый, объединивший под своей властью Норвегию и Данию) и открылся путь к короне Англии для последнего оставшегося в живых сына Этельреда Неразумного.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 77

Глава семьдесят восьмая
Норманнское завоевание

Между 1042 и 1066 годами эрлу Годвину^[196] не удается посадить своего сына на трон, на небе является комета Галлея, а Вильгельм Нормандский завоевывает Англию

Эдуарду было тридцать восемь; на его личности лежал отпечаток испытаний, пережитых в юности. Ему еще не исполнилось двенадцати, когда он потерял отца, мать вышла замуж за человека, который хотел убить его, и отослала мальчика в чужую страну, языка которой он не понимал. Эдуард вырос замкнутым, молчаливым, отличался глубоким благочестием (чем и заслужил прозвание «Исповедник»), но также и жесткостью, и тем, что не умел прощать. Витангемот провозгласил его королем, и как только Эдуард взошел на престол, он велел конфисковать все имущество своей матери. «Он отобрал у матери все золото, серебро, украшения, самоцветы и все вообще ценные вещи, – пишет хронист Иоанн Ворчестерский, – ибо… она дала ему меньше, чем он хотел». Ненависть копилась в его душе столько лет, что он не мог избавиться от нее, даже когда обрел корону.¹

Вскоре Эдуард обнаружил, что его положение шатко. К этому времени графы, управлявшие четырьмя графствами Англии, по сути, определяли решения витангемота. Их влияние настолько возросло, что ни один король не мог удержаться на троне без их поддержки, причем англосакс Годвин, переменчивый как флюгер, был наиболее могущественным из них. Вильям из Мальмсбери в «Gesta Regum Anglorum» утверждает, что Годвин позволил себе сказать королю следующее: «Мой авторитет имеет огромный вес в Англии, и фортуна улыбается тому, на чью сторону я склоняюсь. При моей поддержке никто не осмелится противиться тебе, без нее – наоборот».²

Битва при Гастингсе

Скорее всего, в действительности Годвин не высказывал свою угрозу столь откровенно, однако Эдуард, без сомнения, понимал, насколько влиятелен старый граф. В 1045 году король заручился доброй волей Годвина, женившись на его дочери Эдит и даровав Гарольду, сыну Годвина, титул «графа Восточной Англии». Теперь семейство Годвина владело двумя из четырех графств, да к тому еще и проникло в спальню короля; старший Годвин наверняка надеялся, что его дочь произведет на свет следующего короля Англии.

Однако весьма вероятно, что брак остался чисто формальным. Стремление Эдуарда к безбрачию было непреодолимо: железное самообладание, которое отгораживало его от чужих людей и защищало в годы его жестокого детства, не допускало телесного сближения, будь то с женщиной или с мужчиной. К тому же он не испытывал особой привязанности к Эдит, которая являлась не более чем пешкой в его политической игре с Годвином. Он женился, утверждает Генрих Хантингдонский, «поскольку своим королевством обязан был могущественному графу Годвину» и никогда не забывал об этом. Другой хронист отмечает, что людей, которые встречались с новой королевой, одновременно изумляли и ее ученость, и «отсутствие разумной сдержанности и женской красоты».³

И все-таки он не отдался полностью на милость Годвина. На протяжении следующих семи лет Эдуард непрестанно прилагал усилия к тому, чтобы обеспечить лояльность двух других графов, Леофрика Мерсийского и Сиварда Нортумбрийского. Им обоим было выгодно избавиться от навязчивых, как пиявки, Годвинов. К 1051 году Эдуард почувствовал себя настолько уверенно, что смог изгнать Годвина, Гарольда и все прочее семейство. Эдит он отправил в монастырь, Уэссекс объявил королевским владением, а графство, принадлежавшее молодому Гарольду Годвину (Вое-точную Англию), отдал сыну Леофрика; Сивард был вознагражден за поддержку денежными дарениями и епископством.⁴

Годвин-старший удалился во Фландрию, но не смирился с изгнанием. Иоанн Ворчестерский описывает его как человека «обаятельного и обладающего природным красноречием на родном языке, чрезвычайно искусного в беседе и умеющего убедить слушателей в правильности своих решений». Теперь он собрал своих сторонников и двинулся на кораблях вверх по Темзе раньше, чем Эдуард успел собрать флот, чтобы отогнать его. Здесь Годвин обратился напрямую к народу. «Он встречался с гражданами Лондона, – говорит Иоанн Ворчестерский, – с одними через посредников, с другими лично… и ему удалось настроить почти всех в соответствии со своими желаниями». К этому времени Эдуард уже собрал войско, но его воины не торопились идти против общественного мнения. «Почти все испытывали сильнейшее нежелание сражаться с родичами и согражданами, – пишет Иоанн. – Посему наиболее благоразумные с обеих сторон восстановили мир между королем и графом».⁵

Эдуарда перехитрили. Видя, какую мощную поддержку умудрился обеспечить себе Годвин, он пошел на попятный и вернул старику титул графа Уэссекского. Ему пришлось также вернуть Эдит из монастыря, а Восточную Англию забрать у сына Леофрика и вернуть молодому Гарольду Годвинсону.

Годвин-отец недолго прожил после этих событий; он умер от удара в пасхальный понедельник 1053 года и был похоронен с великими почестями. Но к этому времени молодой Гарольд уже успел выказать унаследованные от отца таланты: он был обаятелен, умел привлечь к себе людей, его любили, к тому же он был способным администратором, и Эдуард, вновь уступая настроению народа, наградил Годвина-младшего, снова отдав ему во владение Уэссекс.

Другие эрлы, наблюдая за маневрами Годвина, старались укрепить свое влияние различными заслугами. В 1054 году Сивард Нортумбрийский прославился тем, что организовал поход на север, сразился со скоттами и убил верховного короля Мак Бетада в бою; скоттам пришлось в очередной раз присягнуть на верность королю Англии. Но Гарольд Годвинсон сравнял счет со старым Сивардом, отправившись на запад для сражения с мятежными валлийцами, в результате чего те вынуждены были подчиниться, как перед тем скотты.

К 1057 году Гарольд и его братья держали три из четырех графств Англии.^[197] Гарольд, старший и самый влиятельный из братьев, вскоре доказал, что обладает не меньшей властью, чем король. Когда его брат Тостиг, эрл Нортумбрии, повысил в своем уделе налоги и начал репрессии против тех, кто не мог заплатить, посылая за недоимкой солдат, Гарольд предпринял меры, чтобы усмирить его – что по обычаю было прерогативой монарха. Он пошел на Тостига со своей дружиной, победил брата и заставил его покинуть Англию.

Тостиг бежал в Норвегию и нашел убежище при дворе Харальда Хардрада, Харальда Сурового – короля Норвегии, который сменил на троне Магнуса Доброго.^[198] Там Тостиг, кипя от ярости, дожидался возможности отомстить. Ряд непредвиденных событий вскоре предоставил ему шанс.

Первый раз это случилось где-то в 1064 году, когда Гарольд Годвинсон попал в довольно банальную переделку на море. Он плыл по Ла-Маншу, когда разразившийся шторм загнал его на восток, до самых берегов Нормандии. Лишившись корабля, людей и денег, он был вынужден обратиться за помощью к Вильгельму Бастарду, герцогу Нормандии, чтобы вернуться домой.

К этому времени хаос в Нормандии прекратился. Внучатый племянник Эммы, бастард Вильгельм, ставший герцогом в восемь лет от роду, успел вырасти и твердой рукой подавил мятежи в своих владениях. В 1064 году ему было тридцать шесть лет, и не у всякого воина имелся такой богатый опыт.

Нам не дано узнать точно, что произошло между этими двумя людьми. Историк Дэвид Ховарт отмечает, что существует девять различных версий их встречи; английские, нормандские и датские летописцы по-разному рассказывают о том, что пообещал Гарольд Вильгельму ради того, чтобы вернуться домой. Несомненно только то, что к моменту, когда Гарольд покинул Нормандию, Вильгельм Бастард уже решил сделаться следующим королем Англии. Эдуарду Исповеднику было уже за шестьдесят, но он явно не беспокоился о том, будет ли у него наследник; Вильгельм же приходился ему ближайшим родственником по мужской линии. Годвин, отец Гарольда, был в свое время «делателем королей»; Гарольд Годвинсон был способен помочь Вильгельму заручиться расположением английской знати.

Однако большего он обещать не мог. Распоряжаться короной было не в его (ди и ни в чьей) власти. Решать должен был витан-гемот.⁶

Так или иначе, Вильгельм снабдил Гарольда Годвинсона людьми и судами для отправки обратно в Англию. Через год с небольшим, во время рождественских праздников 1065 года, Эдуард Исповедник заболел. 5 января 1066 года он умер и на следующий день был похоронен в Вестминстерском аббатстве, которое закончили возводить лишь незадолго до того. В тот же самый день, сразу после того, как гроб предали земле, члены витангемота собрались и назвали нового короля Англии. Им стал Гарольд Годвинсон.

Вообще-то он был не единственной кандидатурой. За несколько лет до того Эдуард Исповедник разыскал в Венгрии внука Эдмунда Железнобокого. Тот самый малолетний сын короля, которого спас от смерти король Швеции и воспитали чужие люди в далекой стране Венгрии, вырос, женился на местной женщине, и она родила ему сына, получившего имя Эдгар. Эдуард Исповедник привез Эдгара в Англию и растил его как приемного сына.

Но Эдгару было всего четырнадцать лет, и он, по сути, был чужеземцем. Члены витангемота предпочли человека взрослого и уже показавшего себя в бою; согласно «Англо-саксонской хронике», сам Эдуард на смертном одре рекомендовал, чтобы Гарольд сменил его на троне. Таким образом, Гарольд Годвинсон стал Гарольдом II Английским и короновался – первым из монархов – в Вестминстерском аббатстве.

Вильгельм Бастард немедленно начал готовиться к вторжению. Неблагоприятные ветра и приливы задерживали отплытие, но Гарольд знал, что нормандский герцог непременно придет. Уверенный, что норманны нападут весной, когда погодные условия улучшатся, он собрал большую армию и держал ее в лагере в состоянии боевой готовности. Знамением грядущих бед стало появление на небе в конце апреля зловещего видения. «Англо-саксонская хроника» отметила, что это был «знак, доныне никем не виданный… косматая звезда». Речь шла о комете Галлея, которая, двигаясь по своей эллиптической орбите, показалась над Англией и горела в небе целую неделю.⁷

Однако к концу августа Гарольд начал расслабляться. Английское войско и флот ждали уже несколько месяцев:

«все лето и осень; и сухопутные отряды стояли повсюду вдоль побережья моря… Когда настал день рождества Богородицы, припасы у них закончились, и задерживать их более было невозможно. Тогда людям разрешили разойтись по домам, а король покинул побережье, корабли же отправил в Лондон».⁸

Праздник рождества Богородицы отмечали 8 сентября, и потому у Гарольда были основания считать, что враг уже не придет. Моряки не выходили в море на протяжении осени и зимы, опасаясь тех самых сильных ветров, которые пригнали Гарольда к берегам Нормандии двумя годами раньше. Но как раз когда Гарольд возвращался в Лондон, готовясь заняться делами управления, произошли два события. Его брат Тостиг, чья злость переросла уже в одержимость, наконец убедил Харальда Норвежского, что Англия отвернется от Гарольда Годвинсона и соберется под его знамена, как только тот высадится на землю Англии. Вдвоем они набрали людей из недовольных скоттов и у них же снарядили корабли. Сведения о количестве кораблей сильно разнятся – одни источники насчитывали более 300 кораблей у Харальда и около 150 у Тостига, но по «Англо-саксонской хронике» Тостиг имел не более 60 кораблей. Они внимательно следили за перемещениями войск на юге, и когда англичане стали расходиться из лагерей на зиму, совместная норвежско-шотландская экспедиция двинулась в путь.⁹

В то же самое время, и, видимо, по чистому совпадению, Вильгельм Бастард потерял терпение. Ему надоело ждать попутного ветра, и в середине сентября он вывел свой ударный флот в Ла-Манш, где суда были немедленно потрепаны сильнейшим штормом. Часть кораблей утонула, а с ними и многие солдаты, другие отнесло далеко от курса.

Гарольд Английский ничего не знал о том, что творится на море. Он был в Лондоне, когда до него дошли тревожные известия с севера: Харальд Суровый и Тостиг высадились вблизи от Йорка под Харальдовым знаменем с черным вороном. Наспех собранное англичанами войско выступило против них – и было уничтожено. Город Йорк, стремясь избежать резни, сдался захватчикам с выдачей заложников, которая должна была произойти 25 сентября.¹⁰

Сделав сверхчеловеческое усилие, Гарольд остановил рассеявшихся солдат и двинулся из Лондона. Он достиг Йорка утром того дня, когда намечалась сдача города. Харальд и Тостиг выехали на условленное место, к Стэмфордскому мосту, где вместо запуганных Йоркских горожан и выбранных ими заложников обнаружили короля Англии с войском.^[199]

Оба войска немедленно взялись за мечи. Генрих Хантингдонский приводит живое описание этой битвы:

«Они сражались отчаянно, с рассвета до полудня, когда, после яростных атак с обеих сторон, норвежцы были вынуждены отступить… Живые топтали тела павших, но когда их оттеснили за реку, они вновь оказали решительный отпор. Некий норвежец, чье имя следовало бы сохранить для потомков, занял позицию на мосту и, орудуя боевой секирой, излюбленным оружием его страны, изрубил сорок англичан, и удерживал продвижение всего английского войска до девятого часа. Наконец кто-то подплыл в лодке под мост и пронзил его копьем, ударив сквозь щель между настилом моста». ^[200]

Англичане прорвались через мост и перебили остатки норвежцев. В бою погибли и Харальд Суровый, и Тостиг; сын Харальда сдался Гарольду II, и тот позволил молодому человеку отправиться домой. С ним ушли уцелевшие норвежцы – на двадцати четырех кораблях из почти трехсот, участвовавших в набеге.

Итогом победы, с таким трудом одержанной Гарольдом, стало лишь то, что он потерял свое королевство. В городе Йорке он остановился с целью дать своим людям провизию и отдых перед возвращением домой. Там его и застал гонец с известием о новой, еще худшей беде. Несколькими днями ранее Вильгельм Бастард высадился в Певенси, на южном побережье, с ним – по меньшей мере восемь тысяч войска, даже с учетом потерь, нанесенных штормами.

Гарольд заставил свое потрепанное усталое воинство снова выступить форсированным маршем. 5 октября они достигли южных областей Англии и Гарольд тотчас отправил послов к Вильгельму, чтобы попытаться разрешить ситуацию мирным путем. Вильгельм не пошел на переговоры. Он настаивал на том, что Эдуард Исповедник намеревался передать корону Англии ему, и обвинял Гарольда в нарушении священной клятвы, данной им после кораблекрушения в Нормандии, что он отдаст трон Вильгельму.

Неделя прошла в бесплодных дискуссиях. Стало ясно, что Вильгельм без боя не уйдет. Скорее всего, Гарольд, зная самого Вильгельма и ситуацию лучше всех, и не рассчитывал на другой итог. Он просто оттягивал время, чтобы собрать людей и дать им отдых. Наконец 14 октября английское войско, основу которого составляло крестьянское ополчение, сошлось с силами норманнов – рыцарской конницей, легковооруженной пехотой и лучниками – вблизи городка Гастингс. Англичане гибли десятками.^[201] Более поздние летописцы расцвечивают рассказ о Гастингсе множеством подробностей, но древнейшее сообщение «Англосаксонской хроники» кратко и сурово: «Король Гарольд собрал огромное войско и вышел против него у старой яблони, и погибали они во множестве с обеих сторон. Там пал король Гарольд, и эрл Леофвин, брат его, и эрл Гирт, другой его брат, и много знатных мужей. И франки овладели полем боя». К концу дня никого из людей Годвина не осталось в живых, и Вильгельм Бастард сделался Вильгельмом Завоевателем.

В роду англосаксонских королей остался единственный наследник – четырнадцатилетний Эдгар. Он находился в Лондоне, и витангемот, собравшись ради последнего акта сопротивления, короновал его. Эдгар был юн, но не глуп. Ускользнув от своей почетной стражи, он добрался до Вильгельма и без промедления сдался ему. Вильгельм отправил мальчика в Нормандию, велев обращаться с ним хорошо. «И затем Вильгельм отправился в Вестминстер, – говорится в «Хронике», – и архиепископ произвел священное помазание».

Отныне он стал Вильгельмом I, законно коронованным в Вестминстерском аббатстве. Борьба англичан против викингов завершилась; король-викинг, пусть и со стороны Франции, наконец надежно завладел английским троном.^[202]

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 78

Глава семьдесят девятая
Короли Испании

Между 1016 и 110 годами Кордовский халифат распадается, северные христианские королевства дерутся между собою, Альморавиды перебираются в Испанию, а Сид случайно создает оазис веротерпимости

В 1016 году Кордовский халифат, который в предыдущий период вознесся на головокружительную высоту процветания и небывалого могущества, ненадолго застыл на вершине – точнее, на краю пропасти – и рухнул вниз. Халиф Сулейман был захвачен в плен и умерщвлен своими соперниками, и халифат начал распадаться.

Корни катастрофы 1016 года были заложены лет за сорок до упомянутого краха, тем же самым человеком, который привел халифат к возвышению. Его звали Мухаммад ибн Абу-Амир, в истории более известный по прозвищу аль-Мансур (в европейском написании – Альманзор), то есть «победоносный». В 976 году юный халиф Хишам II унаследовал власть над Кордовой после смерти своего отца. Хишаму II было всего десять лет, а значит, управлять халифатом предстояло советникам; и аль-Мансур был самым честолюбивым из них. Несколькими годами ранее он прибыл в Кордову из родного города на южном побережье и посвятил себя изучению права – но главной его целью было пробиться как можно выше по лестнице государственной службы. «Несмотря на скромное происхождение, – отмечает летописец XI века Абд-Аллах, – он совершил великие дела благодаря своей проницательности, двуличию и удачливости».¹

Аль-Мансуру было около сорока, когда Хишам II стал халифом, и в этом правлении ребенка законовед увидел свой шанс захватить власть. В 978 году, сочетая уговоры и угрозы, он добился того, что его назначили визирем при мальчике. В этой должности сочетались функции премьер-министра и главы придворной администрации.

Первым делом он приказал начать постройку нового дворца. Когда в 981 году здание было готово, он переселился в него сам и перевел туда же все бюрократические учреждения Кордовы. Хишаму II уже исполнилось пятнадцать, но он остался во дворце халифов – один, лишенный возможности ежедневно общаться с кем-то из своих советников либо придворных. Аль-Мансур объявил, что юноша решил посвятить свои дни делам благочестия, и держал его в изоляции. Одновременно визирь организовал обвинение в ереси либо измене других высокопоставленных чиновников, которые могли бы позариться на его власть. Одни из них были изгнаны, другие казнены. Как пишет Абд-Аллах, «делалось это под предлогом, что если бы они остались в живых, это привело бы к слишком сильным разногласиям и смуте, и к окончательной погибели всех мусульман». Теперь имя визиря, наряду с именем халифа, поминали во время пятничных молитв, что свидетельствовало о достижении им вершины дворцовой иерархии.²

Аль-Мансур, несомненно, был человек жестокий, но он также был превосходным стратегом и администратором. Он укрепил боеспособность войска Кордовы отрядами берберов из Северной Африки, и в годы его правления Кордовский халифат одерживал победу за победой над христианскими королевствами Севера. Барселона, просуществовавшая более ста лет под управлением независимых христианских герцогов, была покорена в 985 году. Санчо II, король Памплоны, потерпел ряд унизительных поражений и в конце концов явился в Кордову просить мира – каковой и был ему дарован аль-Мансуром в обмен на дочь Санчо, отданную ему в жены. В 999 году войска халифа прорвали границу королевства Леон и разрушили город Сантьяго-де-Компостела.^[203]

Это было горько вдвойне, поскольку это была не просто христианская территория, но еще и место паломничества христиан со всех сторон света: считалось, что в здешнем соборе погребены останки апостола Иакова, ученика Иисуса.³

В целом считается, что аль-Мансур выиграл пятьдесят семь сражений с христианскими правителями: «Он одерживал решающие победы над врагом, – пишет в заключение Абд-Аллах, – ив годы его правления ислам достиг торжества, прежде небывалого в Андалузии, в то время как христиане претерпевали величайшее унижение». Способный и суровый правитель, он привел Андалузию к процветанию, пусть даже для этого потребовалось держать законного наследника халифов под домашним арестом.⁴

Однако быстрая экспансия мусульманского государства в масштабах полуострова привела к тому, что оно вышло за пределы своего прочного фундамента. Под сенью триумфов основание державы зашаталось.

Когда аль-Мансур умер в 1002 году, его сын Абд аль-Малик был вынужден постоянно сражаться, чтобы сохранить границы халифата на тех рубежах, куда их выдвинул аль-Мансур. Он занял пост визиря, как если бы тот стал наследственным, и продолжал держать Хишама в стороне от дел правления. Но все те шесть лет, что Абд аль-Малик стоял во главе халифата, он воевал и почти не занимался управлением страной. В октябре 1008 года в сырую и холодную погоду он находился на севере, в очередном походе против христианской Кастилии; здесь он сильно простудился и, видимо, получил воспаление легких – а поскольку легкие у него были слабые с детства, то эта болезнь вскоре и свела его в могилу.⁵

С той поры пятна разложения стали проступать сквозь позолоту блестящих побед аль-Мансура. Брат аль-Малика, младший сын аль-Мансура Абд-аль-Рахман, не считал нужным скрывать свою власть за ширмой законного халифа. Быть правителем во всем, кроме имени, его не устраивало; ему требовалось также и имя – он принудил Хишама II, которому уже было за сорок, назначить его наследником халифа.

Это означало, что близок окончательный крах власти Умайядов над Кордовским халифатом, и другие члены семейства Умайядов не могли этого стерпеть. Они давно уже возмущались теми привилегиями, которые присвоил себе аль-Мансур и его семья, а еще более – засильем берберов на высших военных постах в ущерб арабам. Теперь недовольство переросло в мятеж.

К сожалению, не объединившись вокруг какого-то одного претендента из Умайядов – одни поддерживали Хишама II, другие хотели заменить его новым халифом, в итоге началась гражданская война. Абд-аль-Рахман со своими берберами противостоял различным группировкам Умайядов, желавших вернуть себе халифат, а Умайяды дрались между собой. Последовали годы борьбы, в итоге которых были убиты и Абд-аль-Рахман, и Хишам II. Одному из Умайядов, Сулейману, удалось подавить оппозицию и сделаться халифом, но он удержался на троне всего три года.^[204]

Гражданская война настолько расшатала халифат, что он стал уязвим для агрессии извне. Однако нападение было произведено не христианскими королевствами с севера. В 1016 году Хаммуд ибн Али аль-Насир, новый вождь берберов Зената, контролировавший Малагу, ворвался в Кордову во главе собственного войска, захватил Сулеймана II в плен и собственноручно обезглавил его на глазах у собравшегося народа, после чего сам провозгласил себя халифом Кордовы. Головы Сулеймана и тех берберских вождей, которые выступали против аль-Насира вместо того, чтобы присоединиться к нему, обмыли, пропитали благовониями и возили по всей Андалузии, чтобы каждый мог видеть, какая судьбы ожидает тех, кто ему противится.⁶

Несмотря на столь наглядную рекламу, прошло всего два года, и аль-Насир был убит в собственной купальне. Разложение продолжалось. С 1018 по 1031 год ни одному халифу не удавалось править Кордовой дольше, чем два-три года, и мало кто из претендентов умер естественной смертью. Когда наконец погиб последний желающий побороться за титул халифа, Андалузия развалилась на множество мелких городов-государств. Их правителей-эмиров стали называть reyes de taifas, что можно перевести как «короли уделов»: каждый из них возглавлял собственную мелкую политическую фракцию. Часть эмиров была арабского происхождения, другие – берберского. Слово «тайфа» стало термином, обозначающим эти независимые владения. Во второй половине столетия бывшая территория халифата представляла собой лоскутное одеяло из тридцати таких владений.⁷

Существование северных христианских королевств на протяжении десятилетий проходило в непрестанной борьбе против угрозы халифата. Теперь, когда халифат распался, христиане Андалузии могли позволить себе отвернуться от мусульманского юга – и начали поглядывать друг на друга: из союзников они превратились в соперников.

Первым на севере проявил агрессию Санчо III, прозванный «Великим» – внук того короля, который когда-то отдал дочь в жены визирю аль-Мансуру. Его аппетиты начали расти еще в 1016 году. Его владения давно уже не ограничивались городом-крепостью Памплоной (которую построили баски за несколько веков до того и захватил Карл Великий при своем отступлении из Андалузии): ему принадлежала также Наварра, обширная земля, расположенная севернее, и богатая долина в верховьях реки Эбро. Когда халифат занялся внутренними проблемами и начал распадаться, Санчо Великий стал завистливо поглядывать на соседнюю христианскую территорию – находящуюся западнее его владений Кастилию, правители которой именовались графами, а не королями. Санчо Великий приступил к захвату мирным путем – он женился на дочери графа, а на следующий год, когда граф Кастилии умер, предложил Кастилии «защиту» от имени нового графа, своего шурина Гарсии II, которому едва исполнилось три года.

Сделавшись регентом Кастилии, Санчо Великий получил возможность присоединить ее к своим владениям, превратив Наварру в самое большое из северных королевств. Альфонсо V Благородный, король Леона, не мог этого не заметить и предпринял тайные шаги с целью снова втянуть Кастилию в свою собственную орбиту; когда Гарсии II исполнилось тринадцать, Альфонсо предложил юному графу руку своей сестры.

Санчо Великий, соблюдая приличия, с энтузиазмом согласился на этот брак и объявил, что намерен оказать шурину особые почести, со всем своим войском сопроводив юношу в Леон, на официальное празднование обручения. Не успели они прибыть в Леон, как трое убийц, братья из кастильского семейства Вела, отца которых граф изгнал из своих земель, напали на юношу и насмерть закололи его кинжалами на глазах у сестры, зятя и их свиты. Затем они бежали в королевство Наваррское.⁸

Этого было достаточно, чтобы доказать, что их подкупил Санчо Великий. Однако тот действовал с умом: наняв кастильцев, чтобы продемонстрировать свою непричастность, он выждал, пока они укрылись в его владениях, послал за ними погоню, арестовал их и сжёг за убийство графа. Если и были у его молодой жены подозрения относительно роли мужа в гибели брата, она никогда не высказывала их на людях; она стала графиней Кастильской, что означало прочное соединение с Памплоной.

Вскоре королевство Наварра, как только оно стало называться объединенным государством, развязало войну с Леоном. На протяжении следующих шести лет Леон сопротивлялся вторжению Санчо Великого, но в 1034 году война закончилась тем, что Санчо изгнал короля Леона из его столицы и сам с триумфом вступил в нее. Изгнанный правитель удалился на земли Галисии, где и был убит три года спустя.

Теперь Санчо Великий держал в руках все три христианских королевства севера, не считая ряда небольших областей. Покоренные земли, как пишет официальный придворный историк, «подчинились его власти, потому что он отличался выдающейся честностью и добродетелью». На самом же деле Санчо добыл себе королевство путем беспощадной войны и манипуляций, и правил он без стеснения: в заключение историк отмечает, что «в связи с обширностью земель, которыми он владел и правил, он велел называть себя императором».⁹

Однако это наименование оставалось пустым словом. Санчо по-прежнему мыслил, как удельный князь: вместо того, чтобы передать державу целиком одному наследнику, он повелел разделить земли между своими четырьмя сыновьями. Он умер^[205] в 1035 году, в возрасте шестидесяти пяти лет, всего через год после того, как добавил «Imperator» к своим титулам.

Христианская империя распалась. Следующие двадцать лет все четыре законных наследника, а также пятый, незаконный сын короля, провели, разоряя владения друг у друга, в борьбе за главенство на Севере. Лишь в 1056 году, после того, как все остальные наследники, кроме одного, погибли, поле боя осталось за вторым по старшинству сыном – Фердинандом. Он получил и власть над всеми землями отца, и пышный титул «император Фердинанд I». Северные королевства вновь стали единым целым. Раздробление Юга привело к сплочению Севера: христианские королевства полуострова начали ощущать свое тождество по мере того, как мусульманские государства Испании рушились.

Однако сплочение было далеко не мирным. Два десятилетия междоусобиц помешали христианской Испании полностью воспользоваться крушением Юга, и Фердинанд построил свою империю на крови. Пытаясь отмыться, он ударился в благочестие. Как отмечает летопись XII века «Historia Silense»,

«Король Фернандо никогда не забывал проследить, чтобы лучшая часть добычи от его побед распределялась между церквями и Христовыми бедняками, во славу высшего Творца, который даровал ему победу… [Но] душа Фернандо оставалась облечена бренною плотью, и он знал, что далек от божественной благодати».¹⁰

Санчо Велкий и государства-тайфы

В 1065 году он почувствовал непреодолимую слабость и осознал, что его настигла смертельная болезнь, он сменил королевскую мантию и корону на власяницу Последние свои дни он провел в покаянии и умер в одежде грешника.

Империю, а вместе с нею и традицию междоусобиц, он передал трем сыновьям. Старший из них, Санчо II Сильный, стал королем Кастилии, средний сын Альфонсо унаследовал Леон, а самый младший, Гарсия – небольшую область Галисию.

Но Санчо Сильному не хотелось оставлять братьев в покое. Вместе со своим полководцем Родриго Диасом он начал новую войну за объединение.

Родриго Диасу де Бивар, более известному по прозвищу «Эль Сид» (от арабского «сиди» – «господин», «лорд») или Сид Кампеадор («воитель»), не было тогда и двадцати пяти лет. Но он воевал с ранней юности и уже имел богатый боевой опыт. «Король Санчо столь высоко ценил Родриго Диаса, – пишет биограф Сида, – что поставил его главнокомандующим над всеми своими войсками. Посему Родриго процветал и сделался самым могущественным из воинов».¹¹

После семи лет войны Санчо Сильный сумел прогнать из Леона своего брата Альфонсо. Он сделал Кастилию и Леон единым королевством, а Альфонсо нашел убежище в тайфе Толедо. Однако, будучи не менее хитроумным, чем его дед, и столь же готовым проливать родственную кровь, Альфонсо подкупил одного из воинов Санчо Сильного, согласившегося убить короля во время осады одного отдаленного города.^[206] Как говорится в «Historia Silense», «путем предательства король был неожиданно пронзен копьем со спины, и жизнь его вытекла вместе с кровью».¹²

Альфонсо до последних дней жизни отрицал свою причастность к убийству Санчо, но выгоду от него он получил. По смерти брата Альфонсо покинул земли мусульман, возвратился из изгнания и, овладев всем отцовским государством – Кастилией, Леоном и Галисией, – стал править под именем Альфонсо VI. Он унаследовал также войско Санчо Сильного и его военачальника Сида.

Альфонсо приложил все возможные усилия, чтобы купить верность Сида – обеспечил ему высокое положение при дворе и отдал в жены свою двоюродную сестру. Тем не менее, он не доверял полностью военачальнику своего погибшего брата, и в течение нескольких лет посылал Сида в различные тайфы юга и востока в качестве посла. Таким образом Альфонсо удерживал его подальше от Кастилии и Леона, от двора, заодно предоставляя ему возможность блеснуть своими воинскими талантами. В 1080 году Сид был направлен с дружественным визитом в тайфу Севилья, которой правил эмир аль-Мутамид. Когда Сид находился там, на Севилью напал сосед – правитель тайфы Гранада. Эль Сид со своими людьми выступил вместе с войском аль-Мутамида, чтобы оказать ему помощь в борьбе с Гранадой, и сражался так яростно, что лавры победителя отдали ему. Он довершил успех, напав на Толедо, захватив около семи тысяч пленных и доставив в Кастилию и Леон целый обоз сокровищ.

«Откликом на его успех и победу, дарованную ему Господом, – сокрушается биограф, – стала зависть, которую испытали многие люди, как знающие его лично, так и незнакомые; и они стали обвинять его перед лицом короля во многих обманах и неверности». Альфонсо и сам ревновал к репутации и популярности Сида, поэтому воспользовался фактом нападения на Толедо как предлогом, чтобы изгнать Сида из своего королевства. В поэме безымянного автора XII века, восхваляющей героические подвиги Сида, добавлено, что Альфонсо также послал своих людей разграбить дом Сида: «взломанные сундуки, сорванные ворота, всюду гуляет ветер, не осталось ни плаща, ни меховой накидки, оголены стены его замка»

Лишенный дома, земли и должности, Сид нашел единственное применение своим профессиональным умениям – он стал наемником. С его репутацией долго искать работу не пришлось: почти сразу Сида принял правитель Сарагосы – арабской тайфы, столица которой находилась неподалеку от границ Альфонсо.

Государство Альморавидов

Так Сид оказался на стороне противников своего прежнего государя. Хотя в бою они не сталкивались, Сид теперь сражался за арабов, а Альфонсо VI вынашивал серьезные планы отвоевания больших территорий мусульманской Испании. В 1079 году он захватил город Корня, расположенный намного южнее его собственного королевства, а к 1085 году основательно продвинулся на восток к Толедо, центру одной из наиболее сильных тайф. Когда он завоевал и ее, уцелевшие тайфы охватил страх: если бы Альфонсо VI удалось проложить себе путь к побережью моря, вбив таким образом клин между северными и южными тайфами, тогда он с легкостью захватил бы их одну за другой. Остановить решительное продвижение христиан без подкреплений было невозможно.¹⁴ По инициативе эмира Севильи правители тайф направили за Гибралтар призыв к мусульманам Северной Африки, известным под наименованием Альморавидов.

До того Альморавиды за пределами Северной Африки не показывались. Изначально они представляли собой беспорядочное сборище племен, но были объединены одним из вождей по имени Яхья ибн-Ибрагим, который пришел к власти примерно за пятьдесят лет до описываемых событий. Племена эти в принципе уже два века исповедовали ислам, но, будучи рассеянными по Западной пустыне и не имея ни своей столицы, ни мечети, где могли бы собираться, в своих религиозных обрядах они все более отходили от канона. В 1035 году ибн-Ибрагим, в то время всего лишь вождь одного из племен, совершил благочестивое паломничество («хадж») в Мекку, и там с удивлением обнаружил, что их западноафриканская, версия ислама выглядит несколько странновато.¹⁵

Обладая склонностями к реформаторству, ибн-Ибрагим провел несколько лет в изучении обрядов и обычаев, практикуемых арабами на родной земле ислама, а когда вернулся домой, взял с собою миссионера – имама по имени ибн-Ясин. Следующие двадцать лет ибн-Ясин провел в странствиях среди западноафриканских племен, обучая их традиционному исламу в воинственно-аскетической интерпретации. Он требовал исправить неортодоксальные верования, не употреблять алкогольных напитков, проводить время в постах и молитвах, изучать Коран – а затем способствовать распространению этой обрядности, если потребуется, силой.

«Бог преобразил вас и вывел на верную тропу, – говорил он. – Предупредите своих соплеменников. Пусть они устрашатся божьих кар…. Если они покаются, вернутся к истине и оставят прежние неправедные пути, оставьте их в покое. Но если они откажутся, будут упорствовать в своих ошибках и закоснеют в заблуждениях, тогда мы призовем бога на помощь и начнем Священную войну против них».¹⁶

К 1085 году усердие Альморавидов в священной войне привело к тому, что они завоевали большую часть северо-западного побережья Африки. Под руководством брата ибн-Ибрагима, абу-Бакра, они построили столицу и главную мечеть в Марракеше, объявили о своей лояльности Аббасидам, правителям Багдадского халифата, и внедрили у себя их законы и обычаи. Осуществляя свою религиозную миссию в Северо-Западной Африке, ибн-Ясин заодно привил там имперскую идею, что быстро продвинуло кочевников на пути к обретению национального самосознания.

Когда из Севильи прибыло паническое послание, абу-Бакр отправил своего двоюродного брата, полководца Юсуфа ибн-Ташфина, помочь единоверцам. Ибн-Ташфин переправил через пролив альморавидское войско и направился на север, чтобы сразиться с Альфонсо VI. В отчаянной битве при Саграхасе, юго-западнее Толедо, 23 октября 1087 года объединенные силы нескольких тайф и Альморавидов одержали верх над воинами Леона и Кастилии. Поле боя было покрыто телами убитых: «Некуда было ступить, иначе как на мертвое тело или на разлитую кровь», – писал один из летописцев.

Альфонсо уцелел, но был вынужден бежать с поля боя еле живой, тяжело раненый в ногу. Поражение так сильно испугало его, что он призвал Сида вернуться из изгнания, чтобы помочь в борьбе с альморавидской угрозой. Сид согласился вернуться в обмен на два замка, небольшое земельное владение и жалованную грамоту от Альфонсо, в которой оговаривалось, что «все земли и замки, какие [Эль Сид] приобретет» в ходе завоевания мусульманских территорий, будут принадлежать только ему лично.¹⁷

Сид помог Альфонсо удержать границу Леона-Кастилии на месте. А ибн-Ташфин между тем очень быстро навел на мусульман не меньший страх, чем на христиан. Эмиры, пригласившие его, знали историю: они помнили, каким завоевателем стал Тарик, который в 711 году первым привнес ислам в Испанию, и теперь осознали, что пригласить на помощь войско из Северной Африки значит попросить лиса стеречь курятник. Но они ведь были в таком отчаянии! В качестве весьма шаткой защиты от напора ибн-Ташфина они сумели только заручиться его обещанием, что он возвратится в Африку, как только христиане будут побеждены.¹⁸

Но к 1091 году это обещание стало уже древней историей. Абу-Бакр умер в 1087 году, оставив ибн-Ташфину власть над всеми землями Альморавидов. Ибн-Ташфин уже успел завоевать Гранаду, Кордову и Севилью; Южная Испания превратилась в провинцию империи Альморавидов, которая теперь простиралась от Марракеша за море. Однако большая протяженность империи сделала затруднительным продвижение войск Альморавидов дальше на север, поэтому королевство Альфонсо осталось нетронутым. Отныне полуостров был разделен между двумя империями; тайфы падали одна за другой и отходили в прошлое.

Что касается Сида, то после разделения полуострова на христианскую и мусульманскую части он не захотел присоединиться ни к одной из них. Вместо этого он создал собственное королевство. В 1094 году осадил город Валенсию, расположенный на восточном побережье, как раз между северными христианскими и южными мусульманскими территориями. Как только город оказался в его руках, он заявил свои права на него, основываясь на жалованной грамоте Альфонсо, и поселился там, впоследствии присоединив еще земли вокруг Валенсии.

Сиду шел уже пятый десяток; всю свою жизнь он сражался за одних мусульманских правителей против других, за мусульманских правителей против христиан, за христианских королей против мусульман и за христианских королей против их родных братьев. Он устал от войны, ему опротивела непрестанная перемена сторон. Поэтому в его королевстве могли спокойно чувствовать себя и христиане, и мусульмане: так создался оазис смешения вер на земле, поляризованной фанатизмом.

Сид отнюдь не был миротворцем: он предавал смерти тех жителей Валенсия, которые противились ему, разорял селения, отказывавшиеся сдаться, и забирал себе имущество побежденных. Но не был он также и религиозным фанатиком. Он не служил ни христианству, ни исламу – лишь самому себе. Любой житель Испании, который вел себя прилично и слушался Сида, мог жить в королевстве Валенсии. В мире, расколотом религиозной рознью, личные интересы великого полководца неожиданно привели к возникновению островка терпимости.

К 1097 году Юсуф ибн-Ташфин уже завоевал почти все земли, ранее принадлежавшие Кордовскому халифату. Мусульманская империя простиралась от Северо-Западной Африки до Южной Испании. Христианское государство Леона и Кастилии под властью долгоживущего Альфонсо VI господствовало над большей частью севера. Постепенно набирало силу новое для Иберийского полуострова маленькое королевство Арагона и Наварры; меньше его была только Валенсия – независимое владение Сида, расположенное на юго-восточном побережье.

Валенсия существовала исключительно благодаря энергии и решительности Сида; когда он умер, Валенсия пала. Он мирно скончался в своей постели в 1099 году, шестидесяти лет от роду. Как только известие о его смерти дошло до Альморавидов, они выступили в поход на Валенсию, вторглись на ее территорию и начали осаду города, которая длилась семь месяцев.

Наконец вдова героя отправила послание к Альфонсо Кастильскому, умоляя о помощи. Она понимала, что это означает конец ее независимому правлению в Валенсии, но у нее не оставалось выбора. Так и получилось. Альфонсо пришел с войском и пробился к городу, чтобы спасти ее, но отказался предпринять усилия по освобождению города от осады. Как указывает «Historia Rodend», «Это владение располагалось слишком далеко от его королевства, посему он возвратился в Кастилию, взяв с собою вдову Родриго и тело ее покойного мужа… Когда все они покинули Валенсию, король повелел поджечь город». Альморавиды, которые поначалу отступили под напором кастильцев, теперь вернулись и захватили сожженный город. Затем они «вновь заселили его и все прилегающие земли, – пишет в завершение автор «Historia», – и с тех пор они навсегда остались в их владении»,¹⁹

Падение Валенсии стало началом ряда перемен в расстановке сил на полуострове. В 1104 году племянник Альфонсо VI унаследовал трон Арагона-Наварры и приступил к выполнению двойной задачи: отвоевать южные области у мусульман и переменить соотношение между Леоном-Кастилией и собственным королевством так, чтобы большая держава подчинилась меньшей.^[207] Будучи тезкой своего старшего предшественника, за тридцать лет правления он заслужил другое прозвище: если Альфонсо VI Кастильского называли Альфонсо Храбрым, то Альфонсо Арагон-Наваррского прозвали Альфонсо Воитель.

Подняться к высотам власти Альфонсо Воителю поспособствовала череда смертей, последовавших за тем: ибн-Ташфина, единственного сына Альфонсо Храброго и самого Альфонсо VI.

Ибн-Ташфин умер в 1106 году в возрасте почти ста лет. Отягощенный годами и недугами, в последние несколько лет жизни он не мог сдерживать войска Леона и Кастилии, глубокого проникшие на территорию мусульман. Альморавидскую империю он оставил сыну, Али ибн Юсуфу, который осознал, что христианских захватчиков необходимо отогнать.

В 1108 году войско Альморавидов под командованием двух младших братьев ибн-Юсуфа осадило пограничный город Уклее. Альфонсо Храбрый, король Кастилии, отправил снять осаду своего пятнадцатилетнего сына Санчо во главе десяти тысяч солдат. В помощь юноше он придал двух опытных полководцев и ожидал быстрой победы. Однако после ухода престарелого ибн-Ташфина Альморавиды перегруппировались. В отчаянном сражении за город и юный Санчо, и оба его советника погибли. Альморавиды заняли Уклее, создав тем самым новый форпост. Альфонсо Храбрый, чье здоровье уже ослабело, сокрушенный гибелью сына, мог теперь рассчитывать лишь на дочь – единственную из своих законных детей, еще оставшуюся в живых. Дочь звали Уррака, и несколькими годами ранее он уже выдал её замуж, но она успела овдоветь. Именно ей предстояло унаследовать корону Кастилии и Леона; поэтому отец устроил для нее брак с королем Арагона. Альфонсо Воитель, которому шел уже тридцать шестой год, был опытным воином и мог защитить страну от Альморавидов.²⁰

Альфонсо-старший вскоре умер, и Альфонсо Воитель стал королем Арагона, Наварры, Леона и Кастилии – rex Hispania. Однако Леон и Кастилию он держал лишь благодаря своей жене, а их брак оказался катастрофически неудачным. Урраке было без малого тридцать лет, она была взрослой женщиной, а не наивной девушкой. У нее остался четырехлетний сын от первого брака, и именно этому ребенку, а не Альфонсо Воителю, принадлежало право принять власть над Леоном и Кастилией. Королева упорствовала в желании править своей частью империи без вмешательства нового супруга, доходя до крайностей: например, она изгнала своего старого наставника только за то, что он назвал Альфонсо Воителя «королем Кастилии». Помимо чисто политических проблем им мешали и личные – Урраке попросту не нравился Альфонсо, «между супругами не было душевной приязни», как отмечает один летописец. Они беспрерывно ссорились и разошлись через считанные месяцы после свадьбы.²¹

Однако Альфонсо Воитель все еще претендовал на титул короля всей страны. На протяжении следующих восьми лет он вел непрерывную войну с войсками Альморавидов по всей границе. Уррака также посылала против Альморавидов войска Леона и Кастилии.

Время от времени расставшиеся муж и жена также сражались между собой; один раз Альфонсо Воитель даже захватил супругу в плен и держал под замком. Личная вражда между христианским королем и королевой свел на нет их старания справиться с общим врагом; их распадающийся брак позволил Альморавидам продержаться дольше.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 79

Глава восьмидесятая
Появление турок

Между 1025 и 1071 годами императрица Зоя коронует трех мужей, а турки-сельджуки создают свою империю

На востоке Константинополь XI века вспомнил о существовании окружающего мира как раз вовремя, чтобы заметить на восточном горизонте совсем нового противника.

Василий Болгаробойца умер в 1025 году Константин VIII, его младший брат и наследник, в одиночку владел византийской короной только три года. Он был уже стар, и вся его жизнь прошла в охоте, верховой езде и пирах. Он не обладал навыками управления государством и не был опытным воином. «Человек медлительный, не слишком честолюбивый, – писал о нем Михаил Пселл, – он был силён физически, но малодушен». Его величайшим достижением как правителя было «приготовление деликатесных пряных соусов». У него не было сыновей и наследника, только три дочери – но он не позволял им выходить замуж, боясь, что их мужья могут свергнуть его. Его правление отличалось поразительной безответственностью.¹

Только тяжело заболев в 1028 году, он был вынужден назвать наследника. Губернатор Константинополя Роман Аргир был правнуком императора Романа I и опытным чиновником, ему было уже за пятьдесят. Константин приказал Роману взять в жёны свою среднюю дочь Зою, после чего короновал его.

Роман Аргир уже был женат, а Зое исполнилось сорок восемь лет, но он не отверг шанс стать императором. Он отправил свою жену в монастырь и сделал предложение принцессе. Свадьба состоялась 12 ноября 1028 года. Через три дня Константин VIII умер, и Роман Аргир с новой женой были коронованы как Роман III и императрица Зоя, правители Византии.

Роман оказался способным на великие мечты, но не на воплощение их в реальность. Он собрал большую армию и отправился на восток, против мусульман; он поднял налоги, надеясь прославиться грандиозными строительными проектами. Он трудился над рождением наследника, чтобы его династия не прервалась.

Все эти проекты провалились. Нападение на мусульманскую границу закончилось сокрушительным поражением, новые налоги сделали его непопулярным, а Зоя в таком возрасте уже не могла понести ребёнка. Михаил Пселл отмечает, что Роману было удобнее игнорировать эту неприятную истину. «Даже видя, что это совершенно невозможно по естественным причинам, он еще крепче держался за свои мечты, ведомый лишь собственной верой в будущее», – пишет хронист. Роман нанял специалистов и врачей, утверждавших, что могут излечить бесплодие, «посвятил себя лечению мазями и массажами, и велел, чтобы его жена поступила так же». Специалисты настояли, чтобы Зоя украшала себя магическими амулетами каждый раз, когда муж навещал её, а делал он это часто.²

В конце концов Роман таки был вынужден оставить надежду. Он был слишком стар, чтобы продолжать сексуальный марафон, а Зоя оставалась бесплодной. В отчаянии он вообще оставил её спальню.

Зою это вполне устраивало. Она завела пылкий роман с казначеем Михаилом Пафлагонским, красивым и сговорчивым юношей, чей брат был влиятельным дворцовым евнухом. Когда популярность Романа снизилась, Зоя решила, что престарелый муж, с которым её свёл отец, должен отойти от дел. Вероятно, она начала отравлять его пищу. Придворные заметили, что Роман начал слабеть, а его лицо опухло и приобрело нездоровый цвет. Волосы Романа начали выпадать. Однажды утром, принимая ванну в одиночестве, он поскользнулся в воде и захлебнулся. Зоя явно ожидала этого, потому что вечером того же дня вышла замуж за Михаила Пафлагонского и приказала патриарху короновать его как императора.³

Красивый и умный, Михаил, однако, часто болел (вероятно, он страдал от эпилепсии), и его короткое правление обернулось катастрофой как на политическом, так и на личном фронте. Вскоре стало ясно, что он – всего лишь марионетка, и управляет им вовсе не императрица, а его брат Иоанн, могущественный придворный евнух.

Многие скопцы, служившие в Константинополе, были рабами или пленниками, но в Византии хватало и своих евнухов. Юношей королевского рода часто оскопляли, чтобы лишить их претензий на трон, деревенские многодетные родители иногда оскопляли двоих или троих сыновей и отправляли в столицу, надеясь, что там они разбогатеют. В деревне им было тесно, а вот при дворе евнухи, которые не могли надеяться на создание своего рода, имели явные преимущества.⁴

Иоанн и Михаил происходили из семьи земледельцев в Пафлагонии, где было пятеро сыновей. Иоанна оскопили, Михаила эта участь обошла. Талант Иоанна и красота Михаила обеспечили обоим место при дворе. Именно Иоанн, более умный из братьев, задумал устроить роман Михаила с императрицей. Михаил стал императором, а Иоанн, прозванный Орфанотроф [ «Питающий сирот»], так как он заведовал сиротским приютом в Константинополе, получил истинную власть. Пселл, будучи еще ребёнком, лично встречался с евнухом; он утверждает, что Иоанн Орфанотроф был проницательным, дотошным и посвящал всего себя успеху своего брата. По словам Пселла, «он никогда не отлынивал от обязанностей, даже во время досуга. Ничто не скрывалось от его внимания. Все боялись его и дрожали, когда он приходил с проверкой».⁵

Под влиянием Иоанна Михаил начал оттеснять Зою от власти, уменьшая её влияние при дворе. Он отвёл ей определенные покои и приказал, чтобы всех её посетителей проверяла дворцовая стража. Кроме того, он прекратил спать с ней: его эпилепсия обострилась, и он стал импотентом. Зоя ответила единственным доступным ей способом – на шестом десятке она затеяла роман с ещё одним молодым человеком, чиновником Константином Мономахом, которому не было еще и двадцати пяти.

Михаила IV это основательно разозлило, и он изгнал Константина Мономаха на остров Лесбос, традиционное место ссылки для неугодных. Однако у Михаила были проблемы куда серьезнее, чем у Константина: эпилептические приступы участились, иногда они случались в присутствии подчинённых. Он больше не мог являться народу без толпы слуг, окружавших его, если он падал в припадке, чтобы никто не видел его конвульсии.

Битва при Манцикерте

Иоанн предпринял меры, чтобы сохранить влияние своей семьи. Он настоял, чтобы Михаил усыновил и сделал наследником двадцатипятилетнего племянника, сына их старшей сестры, которого тоже звали Михаилом. Это произошло в 1040 году. К середине 1041 года Михаил IV едва-едва мог ходить. «Силу природы невозможно подчинить, – пишет Пселл, – и император не смог ни победить эту болезнь, ни подавить на время. Исподтишка, шаг за шагом, она продвигалась до победного конца». Император умер в декабре в возрасте тридцати одного года, и его племянник был коронован как Михаил V.⁶

Он желал избавиться от ига своего могущественного дяди. Едва заняв престол, он приказал изгнать и Иоанна, и свою приёмную мать Зою. Однако он переоценил свою власть. Хотя евнух Иоанн и не был слишком популярен, его всё равно уважали, а Зою, которая всё ещё была хороша собой, харизматична и много страдала, – даже любили. По словам Пселла, «люди повсюду негодовали и готовы были отдать свои жизни за Зою». Пселл был в Константинополе во время мятежа; он описал толпы на улицах, вооружённые топорами, мечами, копьями и камнями, готовые убить Михаила V, как только его увидят.⁷

Переодевшись, Михаил прокрался в порт, добрался до ближайшего монастыря и укрылся в тамошней церкви у алтаря. Толпа последовала за ним, схватила, после чего он был ослеплен острым куском железа. Мятежники оставили несчастного, вернулись в город, где Зоя и её сестра Феодора были назначены соправительницами. «Так империя оказалась во власти двух сестёр, – пишет Пселл, – и впервые в нашей жизни мы увидели превращение женских покоев в зал императорского совета»?

Зоя, которой уже исполнилось шестьдесят три года, вернула из изгнания своего любовника Константина Мономаха и вышла за него замуж, после чего короновала его как императора. Это был уже третий человек, ставший императором после брака с ней. Впечатляющая карьера для женщины в XI веке! Даже в пожилых годах она оставалась привлекательной. По словам Михаила Пселла, лично видевшего императрицу, «её волосы были золотыми, и всё её тело будто светилось благодаря белизне кожи. Признаков возраста почти не было. Увидев её, вы бы сказали, что перед вами молодая женщина, так как её мягкая и гладкая кожа была лишена морщин». Золотые волосы явно были плодом искусства – Пселл отмечает, что покои Зои были полны лосьонов, кремов и других средств для поддержания красоты, но все равно ей явно повезло с генами.⁹

Мужьям, пришедшим к власти с её помощью, не так везло. Константин Мономах оказался во главе империи, которой угрожали враги со всех сторон. Дела личные слишком долго мешали политической жизни. Византия понемногу начала соскальзывать с высот, которых достиг Василий II. Константин Мономах был вынужден разбираться с восстанием одного из своих военачальников, нападением Руси, миграцией печенежских беженцев через замёрзший Дунай и враждебными мусульманами с востока. Он решал эти проблемы по одной – но в 1048 году, через шесть лет после коронации, столкнулся с врагом, которого не мог победить.¹⁰

Этим врагом был хан Тогрул, который возглавил союз племен, собравшихся для завоевания земель Газневидов к западу от гор Инд. По словам историка Рене Груссе, подданные Тогрула были «ордой без традиций, наименее цивилизованным из кочевых родов» – однако Тогрул открыл им путь к созданию народности. Он провозгласил себя султаном турок в 1038 году и основал свою столицу в Нишапуре. Теперь его турки были достаточно сильны, чтобы бросить вызов Византии.¹¹

Первое их нападение на византийскую территорию произошло в 1046 году. Это было лишь пробное наступление на границу, и турки, прибывшие в Армению, отступили, не причинив сколь-нибудь значительного урона. Но в 1048 году гораздо более крупный отряд пересек восточную границу империи и захватил богатый пограничный город Эрзей. Константин Мономах отправил войско из пятидесяти тысяч солдат, чтобы отогнать турок, но в жестокой битве на равнине византийские воины претерпели полный разгром. Турки-сельджуки захватили тысячи пленников, в том числе византийского главнокомандующего, и припасы – сотни возов с провиантом, вещами и деньгами.¹²

Константин Мономах решил не продолжать войну, а заключить перемирие с сельджуками. В обмен на мир и возврат пленников он согласился отдать туркам часть земель на восточной границе. Кроме того, он отправил Тогрулу ценные дары и пообещал, что позволит мусульманам свободно совершать обряды в Константинополе (турки уже успели принять ислам, и это был жест дружбы). Тогрул принял условия и отправил командующего войском Константина обратно в Константинополь в целости и сохранности.

На некоторое время война прекратилась. Однако договор этот был сделкой с дьяволом. Как и всякий император со времён Василия II, Константин Мономах больше всего беспокоился о том, чтобы не потерять престол. Борьба за трон, который он не унаследовал, а получил вследствие свадьбы, поглотила его. Империя в его руках стремительно уменьшилась, став чем-то наподобие драгоценного и строго охраняемого воздушного шара.

Вдобавок Мономах тоже был нездоров. Он некоторое время страдал от болезни, причинявшей ему мучительные мышечные судороги, и постепенно у него наступал паралич. По словам Пселла, «его пальцы деформировались, потеряв свою природную форму и приобретя выпуклости и впадины в неестественных местах. Его ноги были согнуты, а колени – искривлены и заострены, как локти». Он был вынужден отказаться сначала от верховой езды, а после и от ходьбы. Ему стало сложно дышать, речь причиняла ему боль, и о руководстве войной с турками он уже не думал.¹³

Вскоре проблема турок перешла к следующему поколению. Зоя умерла в 1050 году в возрасте семидесяти двух лет, продолжая носить тонкие платья и оставаясь одной из самых красивых дам в Константинополе. Значительно более молодой Константин Мономах последовал за ней в 1055 году, а старшая сестра Феодора, оставшаяся на троне, скончалась в 1056 году. Незадолго до смерти она завещала, что трон должен отойти её доверенному советнику

Михаилу Брингасу (Стратиотику), который был не намного моложе её. Собственно, на престол его выдвинула группа столичных чиновников, а умирающая императрица только утвердила их выбор. Этого Михаила сразу прозвали Геронтас («Старик»).

Тем временем Тогрул укреплял свою власть над мусульманскими землями на юге. Династия Буйидов, еще более ослабевшая, всё ещё удерживалась в Багдаде. В 1056 году, когда Михаил Стратиотик занял трон Константинополя, Тогрул двинулся на Багдад и вырвал его из рук Буйидов, отправив в изгнание их последних правителей. Но халиф Аббасидов все еще оставался в Багдаде; хоть он и не обладал властью политической, у него оставалась определённая духовная власть, и Тогрул заключил с ним договор. Халиф мог мирно пребывать в Багдаде до тех пор, пока признавал Тогрула своим повелителем – султаном, высшей властью в мире мусульман, и упоминал об этом в пятничных молитвах.

Некогда упоминание кого-либо в пятничной молитве, кроме халифа или его наследников, было равносильно предательству. Теперь халиф сам должен был молиться за султана. Раскол между политической и духовной властью в государстве Аббасидов был завершен.

Победы Тогрула на юге заставили византийскую армию заволноваться. Михаил Геронтас не внушал своим войскам уверенности. В 1057 году гарнизон Константинопол провозгласил императором своего командира, Исаака Комнина. Михаил предложил сделать его наследником престола, но народ Константинополя поднял восстание, требуя, чтобы Исаак занял трон. У Михаила не было ни энергии, ни желания бороться с общественным мнением. Так что он мирно отрёкся от престола, постригся в монахи и тихо умер в постели через два года.

Константинополь отпраздновал коронацию нового императора. Наконец-то трон занял солдат, способный остановить продвижение турок. Как утверждает Пселл, «всё население города высыпало на улицы, чтобы прославить его. Некоторые приносили зажжённые факелы, будто он был самим Богом, другие обрызгивали его благовониями. По всему Константинополю были танцы и празднества».¹⁴

К сожалению, надежды народа не оправдались. Правление Исаака Комнина было коротким и тусклым. Он практически сразу же утратил популярность при дворе, решив начать серьезную реформу правительства, а затем, прежде чем смог реализовать свои планы, заболел (вероятно, пневмонией) и умер. Корона досталась чиновнику Константину Дуке, и хотя ему удалось оставаться у власти в течение следующих восьми лет, он практически не обращал внимание на продвижение турок на востоке. Только в 1068 году трон Константинополя занял очередной военачальник – Роман Диоген, коронованный как Роман IV и стал старшим соправителем вместе с сыновьями Константина Дуки.

Турецкий султан Тогрул умер от старости в 1063 году, не оставив сыновей. Его племянник Алп-Арслан, что значит «сильный лев», унаследовал власть, встав во главе турок. Он положил глаз на византийские земли в Малой Азии – и Роман, осознав опасность вторжения, организовал военную кампанию против турок на восточной границе. Он вторгся на земли, которые те уже захватили. В 1070 году после нескольких жестоких сражений ему удалось отогнать турок за Евфрат.

Годы войны научили Романа, как лучше всего справиться с быстрой легковооружённой турецкой кавалерией. Он старался держать армию компактно, не давая ей рассыпаться, и расставлять лучников так, чтобы они со всех сторон защищали медлительную тяжелую конницу.¹⁵

Отступление Алп-Арслана было стратегическим ходом и позволило ему восстановить свои силы. В 1071 году он вновь вторгся на византийскую территорию, и Роман отправился навстречу ему во главе войска из шестидесяти тысяч бойцов.

На этот раз Роман пострадал от излишней самоуверенности. Не имея точной информации о расположении Алп-Арслана с его главными силами, вместо того, чтобы держать своих людей вместе до получения точных сведений о расположении врага, он разделил армию и отправил тридцать тысяч воинов для атаки ближайшей крепости. С остальными отправился в город Манцикерт, расположенный на границе византийской и турецкой территорий, и захватил его.

Всё это время Алп-Арслан находился за Манцикертом и следил за действиями Романа. Через три дня после захвата Манцикерта, когда византийский полководец осторожно продвинулся на турецкую территорию, он встретил отряд турок, которых принял за мародеров. Роман растянул своё войско в линию, чтобы отогнать их. Грабители отступили, дав Роману насладиться победой, после чего он отправился за ними в погоню, которая продолжалась большую часть дня.

Однако это были не грабители, а передовой отряд Алп-Арслана. Как только село солнце, турки окружили растянутые ряды измотанных византийцев и перебили их на закате. Один из выживших позже написал: «Это было будто землетрясение: вой, пот, внезапно налетающий ужас и клубы пыли. Каждый искал спасение в бегстве». Большинство бегущих византийцев настигли и убили, Роман был схвачен и попал в лагерь Алп-Арслана как пленник. Судьба оставшихся тридцати тысяч неизвестна. Наиболее вероятно, что они тоже попали в засаду и были перебиты.¹⁶

С тонкой издевкой Алп-Арслан принял императора как почётного гостя, попотчевал его за своим столом – и отпустил, заставив предварительно поклясться в дружбе и мире. Потрясенный и подавленный, Роман отправился обратно в Константинополь.^[208]

Как битва при Манцикерте уничтожила его армию, так же плен и клятва разрушили его репутацию. Михаил Пселл, занимавший довольно высокий пост в правительстве, заявил, что юные соправители, дети Константина Дуки, не обязаны впускать униженного властителя в город. Несколько доверенных людей, включая членов семьи Дуки, отправились перехватить Романа по дороге. Они схватили его, ослепили и отправили умирать в монастырь.¹⁷

После этого старший сын Константина Дуки, Михаил VII, стал старшим императором, и это было отмечено второй коронацией в октябре 1071 года. Но он правил в изменившемся мире. Султан сельджуков основал новый турецкий форпост в Малой Азии, в землях, ранее принадлежавших Византии. Во главе этой новой турецкой области был поставлен вассал Алп-Арслана, султан Рума. Турки прочно закрепились в Малой Азии и не собирались её покидать, а уничтожение войска в битве при Манцикерте не давало византийцам собрать достаточно крупную армию, чтобы дать туркам отпор.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 80

Глава восемьдесят первая
Падение династии Сун

Между 1032 и 1172 годами чжурчжэни прорываются с севера, а династию Сун вытесняют из долины Хуанхэ

Династия Сун не забывала следить за событиями в остальном мире. В 1032 году сильнейшим её соседом являлось царство Западное Ся, и его жителей очень интересовало богатство и культура Сун.

Народ Западной Ся происходил от кочевников, пришедших некогда с юга. Между 982 и 1032 годами их великому вождю Ли Дэ-мину удалось превратить конфедерацию племён в государство. Он мечтал дать своему сыну, Ли Юань-хао образование, достойное настоящего монарха. Перед своей смертью в 1032 году Ли Дэ-мин отправил семьдесят коней в подарок Сун Жэнь-цзуну с просьбой прислать копии буддистских текстов, чтобы можно было закончить обучение Ли Юань-хао.¹

Видимо, император Сун оставил просьбу без внимания, так как в 1035 году Ли Юань-хао, ставший правителем Западного Ся, вновь попросил прислать писания. На этот раз его гонец вернулся с книгами. Тома буддийских учений помогли поддержать старания Ли Юань-хао стать императором цивилизованного народа, а не вождем племенного союза. Быть таким же великим монархом, как и древние китайские правители, значило принять религию китайского трона (хотя буддизм, принятый династией Сун, во времена полубожественных мудрых императоров еще не существовал).

Когда Ли Юань-хао официально занял трон, неся с собой буддистские писания, его министры дали ему прозвища Светоча Мудрости и Героя-Воителя, в подражание императорам китайского прошлого. Первое именование осталось в истории, так как Ли Юань-хао направил свою энергию на создание письменности для родного тангутского языка, сложной системы, основанной на китайских принципах. Используя новую письменность, его историк записал рассказ о коронации Ли Юань-хао. Правитель понимал, что без собственных книг у народа не будет прошлого – а без прошлого он не мог бы сравниться с Сун.²

В 1038 году он отправил письмо Сун Жэнь-цзуну, требуя официально признанать новый статус. В письме перечислялись все реформы, которые Ли Юань-хао ввёл на территории Западной Ся, включая создание письменности. После этого речь зашла о главном:

«Теперь, когда урегулирована форма одежды, введена письменность, созданы ритуалы и музыка, созданы сосуды и инструменты… я занял престол, как Си-цзу, Начинатель Литературы, Наделенный Силой, Податель Закона, Создатель Ритуалов, Человечный Император. Моя страна называется Великая Ся, а эра правления – „Дарованные небом права, законы и продолжительные благословления“ Я скромно обращаюсь к Вашему императорскому величию, вашей глубокой мудрости и совершенству, чья милость распространяется на все сущее, чтобы позволить мне стать „Правителем, смотрящим на юг“ в этой западной области».³

Вежливая просьба скрывала под собой несгибаемое стремление. Тридцатью годами ранее отец императора Сун был вынужден признать правителя Ляо как равного ему, и теперь правитель Западной Ся хотел того же.

В отличие от великих династий прошлого, династия Сун не доминировала на востоке. Это было лишь одно царство из многих, оно не было значительно богаче своих соседей, но император Сун владел тем, чего не было у соседей с севера и запада. За его спиной были тысячелетия традиций, и соседи хотели такой же славы для себя.

Если он не собирался делиться славой, соседи были готовы за неё сражаться. Сун Жэнь-цзун отказался дать титул императора западному соседу – и в 1038 году армия Западной Ся вторглась в его владения. Тридцать лет мира позволили пограничным войскам Сун расслабиться. Один историк отмечает, что более половины гарнизонов всё ещё не умели пользоваться тяжёлыми боевыми арбалетами, и практически ни у кого из солдат и офицеров не было боевого опыта.⁴

С 1038 по 1042 год армия Западной Ся захватила все крепости вдоль западной границы Сун. Ли Юань-хао продвигался осторожно, не стараясь захватить в этой опасной скалистой местности больше земли, чем мог защитить. Западные границы Сун медленно сужались; в 1042 году ситуация ещё более ухудшилась – Ляо на севере потребовали часть территории Сун. Жэнь-цзун предложил вместо этого увеличить ежегодную дань. Это предотвратило войну на два фронта, но истощило казну Сун.⁵

К 1044 году император решил заключить перемирие. Он всё ещё отказывался признать правителя Западной Ся, но заплатил ещё большую годовую дань, чтобы купить прекращение войны. Ли Юань-хао согласился на компромисс. Шесть лет войны утомили его армию, и хоть он и не получил желанного признания, денег было достаточно, чтобы исцелить задетую гордость.

Тем временем династия Сун вернулась к военным делам. Видимо, война с Западной Ся заставила полководцев заняться научной работой. К 1044 году, последнему году войны, группа учёных, собранных, чтобы создать книгу-сборник о методах ведения войны, закончила свою работу. В книге был описан, в частности, огнемёт с насосом, стреляющий сырой нефтью по тому же принципу, что и «греческий огонь», который использовали защитники Константинополя; там также рассказывалось, как сделать чёрный порох из угля, селитры и серы – это стало первым в истории письменным упоминанием состава пороха.

Купленное перемирие продолжалось некоторое время на северной и западной границе, дав Сун время восстановить военную мощь. Жэнь-цзун поднял налоги, чтобы уплатить дань и снабжать увеличившуюся армию. Он также ввёл новые стандарты для новобранцев: они обязаны были пройти проверку зрения, а также испытания по бегу, прыжкам и стрельбе. На этот раз временное перемирие использовалось для подготовки к очередной войне.⁶

Перемирие продолжалось почти пятьдесят лет. Вместе с данью Ляо наконец-то добилась от династии Сун официального признания имперского статуса. Западная Ся получила только деньги, но осталась удовлетворена этим.

И вот в начале XII века на севере появилось ещё одно племя, которое проделало классический путь от кочевого образа жизни к империи, достигнув стадии нападения на соседние оседлые государства. Это были чжурчжэни, говорившие на языке, родственном тюркским. В большинстве своём они жили на лесистых равнинах к северу от Корё, в землях, позже получивших название Манчжурия. Некоторые из их западных племен попали под власть Ляо и стали известны как «цивилизованные чжурчжэни», но восточные оставались свободными и дикими. Династии Сун и Ляо звали их «сырыми чжурчжэнями», и они находились вне контроля династий.⁷

В конце XI века один из восточных кланов чжурчжэней, Ван-янь, начал завоёвывать соседей, что стало первым шагом к обретению национального сознания. Некоторые чжурчжэни после начала этой войны бежали на юг, в Корё.

Со времён основателя Ван Гона королевство Корё перестало искать одобрения своих действий со стороны Сун. Оно сражалось за свои границы с Ляо, время от времени предпринимавшей попытки расшириться за счёт территории Корё, но великая пограничная война в 1018 году подорвала мощь армии Ляо, и с тех пор две страны сохраняли некое подобие мира.

Ранее кочевники-чжурчжэни на востоке не представляли серьёзной военной угрозы. Как писал историк того времени Чо Сён-но, «жители северо-восточной границы часто страдали от налётов чжурчжэньской конницы, которая вторгалась и грабила поселения». Для защититы от них, короли Корё в XI веке соорудили Длинную стену, простиравшуюся от устья реки Ялу на три сотни миль.⁸

Стена была эффективна против отдельных небольших шаек, но она не уменьшила поток беженцев из других чжурчжэньских племён, спасавшихся от напора племени ван-янь. Когда ван-яни потребовали возвращения беженцев, полководец Корё Юн Хван возглавил специальный северный отряд, «Чрезвычайный военный корпус», направленный, чтобы отразить нападение.

В отличие от обычной армии Корё, по большей части состоявшей из пехоты, корпус состоял в основном из кавалерии, более эффективной против чжурчжэней. В 1107 году Чрезвычайный корпус продвинулся на территорию чжурчжэней и построил несколько защитных сооружений, известных, как «Девять крепостей», для защиты северных областей.⁹

В 1115 году власть над кланом ван-янь отошла к младшему брату Агуде, и его судьба изменилась. Агуда осознал необходимость церемониальной власти короля для облегчения государственных дел, создания истории и всех остальных вещей, превращающих любое племя кочевников в оседлое царство. Как и любой другой правитель северной равнины, он хотел получить одобрение Сун, но не был готов трудиться для его достижения своих целей. Вместо этого Агуда отправил гонца к императору Ляо, требуя, чтобы тот без озвучивания причин признал его Великим Священным и Просветлённым императором. Агуда хотел, чтобы клан ван-янь был известен под китайским именем «Великая Цзинь». Он хотел носить королевскую мантию и ездить в инкрустированном нефритом экипаже, и, между прочим, чтобы Ляо платили ему годовую дань, практически такую же, как им платила династия Сун.¹⁰

Ляо, естественно, отказались, и чжурчжэни напали на них. С недальновидным энтузиазмом император Сун Хуэй-цзун согласился заключить с чжурчжэнями союз против старого врага, династии Ляо. Сун Хуэй-цзун не был военным. Он занимал престол с 1100 года и уделял строительству даосских храмов, основанию даосских монастырей и изучению даосизма значительно больше времени, чем управлению государством.

К этому его поощрял лестью эгоистичный даос Линь-су, уверявший императора, что тот является воплощением верховного божества, «Великого Властелина Долгой Жизни». Это убедило Хуэй-цзуна в том, что он – Сын Неба и обладает Мандатом Небес. Он проводил свои дни, рисуя, занимаясь поэзией, чайными церемониями и даосскими ритуалами.¹¹

Южная Сун

Император заключил союз с чжурчжэнями, когда Агуда пообещал, что после завоевания Сун сможет вернуть себе южные области империи Ляо. Эта область некогда была китайскими «Шестнадцатью префектурами» и находилась во власти врага более столетия. Возвращение Шестнадцати префектур могло подтвердить наличие Небесного мандата настоящей победой. Поэтому Хуэй-цзун отправил своё войско для помощи в завоевании Ляо, не обратив внимания на растущую силу чжурчжэней. В 1122 году объединённое войско достигло столицы Ляо и захватило императора в плен. Остатки армии Ляо и сто тысяч беженцев отправились на запад, подальше от захватчиков.¹²

Однако чжурчжэни отказались отдавать Сун Хуэй-цзуну Шестнадцать префектур. Вскоре Агуда скончался, власть унаследовал его младший брат, взяв себе китайское имя Цзинь Тай-цзун – но, скорее всего, он тоже не собирался выполнять обещание. Вместо этого чжурчжэни вторглись на территорию Сун и подошли к столице, городу Кайфын.

Под властью Хуэй-цзуна система подготовки обученного ополчения давно распалась, и чжурчжэни прорвались сквозь армию Сун почти беспрепятственно. К концу 1125 года они пересекли Хуанхэ и оказались недалеко от столицы.

Самоуверенность Хуэй-цзуна подвела его. Он постарался избежать ответственности, сымитировав приступ болезни, отрёкшись от престола и приказав передать королевскую мантию своему наследнику, двадцатипятилетнему сыну Цинь-цзуну. Однако Цинь-цзун отказался заняться неблагодарной работой. Когда мантию накинули ему на плечи, он сбросил её и сказал отцу, что принять её было бы вероломством. Делая вид, что правая часть его тела парализована, Хуэй-цзун левой рукой написал послание, приказав сыну принять Мандат Небес. В соответствии с одной из записей,

«тот всё ещё наотрез отказывался, поэтому Хуэй-цзун приказал евнухам насильно притащить сына в зал Благословенного Спокойствия и усадить на трон. Цинь-цзун не желал идти, поэтому евнухи понесли его. Он сопротивлялся и даже потерял сознание от задержки дыхания. Когда он очнулся, евнухи отнесли его в западную комнату зала Благословенного Спокойствия, где советники собрались и поздравили его».¹³

Чжурчжэни осуществили план по завоеванию Кайфына в несколько этапов – требуя дань, отступая, возвращаясь и требуя заложников, снова отступая, – но к 1127 году игра была окончена. Город больше не мог защищаться, Чжурчжэни ворвались за стены и принялись грабить сокровища, пищу, животных и женщин.

Сун Цинь-цзун, чьё правление не отличалось благородной отвагой, собрал дочерей простолюдинов, чтобы чжурчжэни сначала забрали их – но вскоре захватчики ворвались и в дома аристократов. Город был ограблен, сожжён, а после оказался во власти врага. Цинь-цзун с отцом и тысячами других заложников были схвачены и отправлены пленниками на север. Вскоре после этого Хуэй-цзун умер в темнице, но Цинь-цзун прожил в заточении еще тридцать лет.¹⁴

Эпоха Сун завершилась. Беженцы из двора Сун покинули город, взяв с собой младшего сводного брата Цинь-цзуна, Гао-цзуна, они провозгласили его императором в изгнании в городе Линъян, далеко на юге. Династия Сун закончилась. Династия, правившая южными областями в течение следующего столетия, называлась «Южная Сун», но это была лишь тень былой славы.^[209]

Что ещё хуже – северные территории, находившиеся в руках чжурчжэней, были колыбелью китайской культуры, долиной, где жили наиболее почитаемые из священных владык, домом великих деяний, заставлявших кочевников завидовать древней Китайской империи. Поэмы Южной Сун полны печали по утерянным землям:

«Я вижу их крепости среди леса,

когда смотрю на Жёлтую Реку.

Тучи пыли заслоняют небо,

холодный ветер отдаёт горечью.

Тишина пограничной области

ранит моё сердце…

– писал поэт Чжан Сяо-сян, -

Путеводные огни угасли, воины обрели покой…

Но я слышал, что старики, еще живущие на тех равнинах,

Постоянно смотрят на юг, ожидая увидеть

разукрашенные императорские колесницы»¹⁵

Однако колесницы так и не пришли. Южная Сун всё ещё владела Мандатом небес – но она потеряла физическую связь с местом, где Мандат впервые снизошёл на землю. История древних императоров лежала в долине Хуанхэ, а долина была в руках врага.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 81

Глава восемьдесят вторая
Хождение в Каноссу

Между 1060 и 1076 годами Генрих IV отказывается подчиняться папе, подвергается отлучению от церкви и вынужден униженно просить о помиловании

В 1060 году очередной король-Капетинг умер, оставив корону семилетнему сыну Филиппу Малолетний король не был способен справиться с разгулом междоусобиц, непрестанно вспыхивавших то там, то здесь по всем франкским землям. «Горе тебе, страна, когда правитель твой – ребенок!» – восклицали современные ему летописцы, цитируя книгу Экклезиаста, чтобы оплакать бесчинства, царящие на родной земле.¹

В Германии тоже правил король-ребенок, Генрих IV, которому теперь исполнилось десять лет. Его мать Агнесса де Пуатье более желала сделаться монахиней, чем королевой и регентшей при сыне. Чтобы избежать трений со знатью Германии, она предоставила феодалам возможность беспрепятственно править своими маленькими, но независимыми герцогствами – что они и делали, оставаясь настороже, как свойственно мелким правителям.

В 1061 году мать Генриха удалилась от обременительных для неё государственных дел в монастырь, однако пострижения принимать не стала. Бразды правления решительно взял в свои руки архиепископ Кёльна, Анно II, состоявший еще при отце мальчика в качестве советника и канцлера. Решительность его проявилась довольно оригинальным образом. Сразу после Пасхи, в апреле 1062 года, Генрих вместе с матерью остановился во дворце в городке Кайзерверт, где они и встретились с кёльнским архиепископом. Тот пригласил юного короля осмотреть роскошную барку, которую якобы оборудовали специально для него. То, что пережил тогда мальчик, описал летописец Ламперт Герсфельдский:

«…он был окружен приспешниками Анно, а часть из них налегла на весла изо всех сил – да так, что в мгновение ока корабль оказался в самом центре реки. Король, растерявшись от неожиданности, не мог решить иначе, что его хотят лишить короны и жизни, и бросился в реку, где едва не утонул, не приди ему на помощь граф Экберт [Брауншвейгский], который прыгнул вслед и спас его от верной гибели, вытащив обратно на корабль».

Двенадцатилетнего короля похитили, причём при поддержке двух могущественных германских графов. Мальчика привезли в Кёльн, посадили в тюрьму (надежную, но роскошную) в стенах резиденции архиепископа Анно, после чего похитители принялись сами править Германией.² Анно шантажом вынудил мать короля выдать ему императорские инсигнии, и государственная власть перешла в руки заговорщиков, к которым, помимо уже упомянутых, принадлежали также Оттон Нортхеймский, архиепископы Зигфрид Майнцский и Адальберт Бременский.

Следующие три года, пока Генриху IV не исполнилось пятнадцать (что давало ему наконец возможность обещать монаршую помощь и поддержку всякому, кто помог бы ему вырваться на свободу), архиепископ и его приспешники боролись между собой за власть над страной и над королем. Оба прелата, Анно и Адальберт, использовали своё новое положение для собственного обогащения. Молодому королю оставалось лишь наблюдать, как светские и духовные князья бессмысленно пускают на ветер государственную казну. Несомненно, все эти события оказали сильное влияние на формирование характера и поступки будущего императора. Генрих наблюдал за этой грызней, дожидаясь своего совершеннолетия, из месяца в месяц становясь более сильным, зрелым, и все более беспощадным.

В войнах, которые велись между христианами и мусульманами, не было силы, способной призвать и тех, и других к порядку, но здесь имелся институт, обладающий влиянием на все партии честолюбцев, чья вражда разоряла страну. Несмотря на то, что отдельные прелаты вмешивались в политическую борьбу, христианская церковь в целом все ещё проповедовала братолюбие и преданность царствию не земному, а небесному Кроме того, церковь могла требовать покорности от всех христианских королей и полководцев Запада.

Паломничество Генриха IV

В 1063 году духовенство северогерманского города Теруан^[210] составило документ, определяющий условия Божьего перемирия.

«Вот каковы условия, которые вы обязаны соблюдать в период мира, коему обычно дается название „божьего перемирия“. Начинается оно с закатом солнца в среду и длится до восхода солнца в понедельник. На протяжении сих четырех дней и пяти ночей ни один мужчина, ни одна женщина не должны нападать на кого бы то ни было, ниже ранить или убивать, равно как и нападать на замки, захватывать либо разрушать их, либо укрепленные города, либо сельские поместья, будь то хитростью или силой».³

Кроме того, перемирие следовало соблюдать во все дни Рождества и Великого поста, а также между церковными праздниками Вознесения и Пятидесятницы; в целом получалось, что запрет на военные действия охватывал почти три четверти года. Идея была хороша, но неосуществима на практике – не говоря уже о возможности принудить силой к выполнению этих условий. Тем не менее Теруанское перемирие способствовало прояснению ситуации: стало очевидно, что в странах Запада нарастает напряжение, что имеется неразрешимое противоречие между идеалами Царства Божьего и человеческих государств, между желанием духовенства привить народам христианские отношения и желанием королей и воинов поступать, как им вздумается. Напряжение это окончательно проявилось, когда Генрих IV решил избавиться от своей жены.

Будучи еще пятилетним малышом, он оказался обручен по воле отца с четырехлетней Бертой Туринской, дочерью знатного итальянского феодала.^[211] Свадьбу сыграли, когда Генриху IV исполнилось пятнадцать. Принимать во внимание возражения Генриха никто не стал. Девушка была благородна и хороша собою, но Генрих невзлюбил ее еще до знакомства, а она оказалась слишком застенчивой и скромной, чтобы привязать к себе своевольного подростка, каким стал Генрих. Советники предупреждали его, что отказ от женитьбы нанесет тяжелое оскорбление графу Савойскому и непоправимый ущерб перспективам овладения Италией, но молодой король все-таки решил действовать по-своему.⁴

К 1069 году Генрих окончательно убедился, что этот брак был ошибкой. Он подал прошение о разводе с Бертой, указав в качестве причины лишь то, что в силу личных причин не способен стать её мужем в полном смысле слова. Демонстрируя несколько запоздалое великодушие, он уточнил, что она ни в чем не виновата и вернется к отцу в столь же непорочном состоянии, как до свадьбы – это хоть и не уменьшало ее унижения, но защищало от обвинений в неверности.

Церковники Германии, посовещавшись, решили, что эта проблема слишком сложна, чтобы разобраться самим, и направили запрос в Рим. Папа Александр II категорически отказался освободить Генриха IV от брачных обетов. «Тот, кто подает столь зловредные примеры, – значилось в послании, доставленном особым гонцом от папы, – есть предатель христианской веры, и никогда не будет возведен в сан императора».⁵ Хотя церковь Рима и отвернулась от германских королей, предпочитая пользоваться в Италии защитой норманнов, папа не намеревался отказываться от своего права избирать императора Священной Римской империи.

Генриху IV было всего восемнадцать лет, и он отступил: забрал свое прошение о разводе, сумел наконец более-менее установить отношения с женой, и вскоре Берта подарила ему дочь, а затем и сына. Однако болезненная память о публичном посрамлении осталась, и Генрих, которого бурная юность сделала агрессивным и неуступчивым в отстаивании своих прав, не забыл, кто и как воспротивился его воле.

В 1073 году Александр II умер, и коллегия кардиналов избрала вместо него блестящего и сурового архидиакона, получившего имя Григория VII. Он взошел на папский престол с твердой решимостью защитить его от коррупции и найти другую опору, помимо мечей и королей. Он был глубоко и непоколебимо убежден, что ни один мирянин, пусть даже коронованный, не имеет права назначать служителей церкви. По его мнению, этот акт неизбежно ведет к коррупции, к торговле церковными должностями, а кроме того, к доминированию императора над наследником святого Петра.

Взгляды Григория на данную ему Богом власть, четко изложены им самим в двадцати семи параграфах декларации, составленной в марте 1075 года. Он писал, что один только папа может назначать и смещать епископов, созывать церковные соборы и вводить новые церковные законы. Римская церковь «никогда не заблуждалась и не будет заблуждаться до скончания времен», а папа, как ее глава, имеет также право низлагать императоров: «Все государи, – заявлял он в заключение, – должны целовать ему ноги».⁶

Эти идеи показались Генриху IV не слишком привлекательными, но в то время, когда Григорий VII вступал в должность, Генриха полностью поглотили другие заботы – подавление серьёзного восстания в герцогстве Саксонском. К осени 1075 года ему удалось на время утихомирить мятежников, а значит, у него появился досуг, чтобы обдумать усиление власти Григория в Италии. Итог его размышлений выразился скорее в поступках, чем в словах: он назначил новых епископов в епархии Милана, Фермо и Сполето, узурпировав как раз те полномочия, которые Григорий оставил за собой по декларации Dictatus рарае.⁷

Григорий отреагировал сдержанно и осторожно, по-видимому, питая некоторую надежду, что Генрих IV опомнится. В конце декабря 1075 года он направил королю письмо, где содержалось обещание признать избранного по его воле епископа Миланского и предложение окольного пути, щадящего самолюбие Генриха IV, к признанию духовного верховенства папы: королю следовало всего лишь отправить прочь со двора пятерых советников, которые были отлучены от церкви за участие в продаже церковных должностей. Подразумевалось, что верные члены христианской церкви не станут общаться с нераскаявшимися отлученными грешниками; если бы Генрих согласился изгнать этих людей, тем самым подтвердил бы, что признает Григория своим духовным отцом.⁸

В сообщении об этих событиях, написанном позднее самим Григорием, говорится, что папа поручил доставить это сдержанное письмо трем посланцам, которым было велено передать также устное, намного более резкое обращение. Эти люди «втайне призвали его покаяться в грехах» под угрозой, что, отказавшись подчиниться велениям божественных законов, «он не только будет отлучен от церкви, пока не даст должного удовлетворения, но лишится также королевского достоинства без надежды на восстановление»?

Генрих IV не очень хорошо воспринимал угрозы, даже высказанные приватно. В ответ он призвал к себе отлученных советников, и по их рекомендации собрал ассамблею, на которую явились его придворные, ряд наиболее влиятельных германских князей, а также две трети германских епископов.

Собрание состоялось в городе Вормсе, в январе 1076 года – менее чем месяц спустя после получения письма Григория VII. По настоянию Генриха было решено, что необходимо составить два письма за подписью короля. Первое, направленное в Рим, содержало обвинение Григория VII в том, что он захватил папский престол, не будучи избран должным образом, поправ права епископов, а также в том (чтоб уж в конец добить), что он будто бы соблазнил знатную итальянскую даму по имени Матильда.^[212] «Твое восшествие недействительно из-за грубых нарушений закона, – значилось в письме, – церковь Господа нашего подверглась опасности гибельных бурь из-за твоих преступлений… ты запятнал свою жизнь и поведение многочисленными бесчестными делами. Посему мы отказываемся тебе повиноваться, чего никогда тебе не обещали и не выкажем».¹⁰

Второе письмо было длиннее и в отношении подробностей еще более напоминало фельетон из бульварной прессы; его распространили по Германии в качестве королевской пропаганды для оправдания вызова, брошенного Генрихом папе. «Генрих, король милостью Божьей – Гильдебранду», – так начиналось письмо: автор обращался к Григорию VII, используя его светское имя и отказываясь обращаться, как полагается к папе. Далее шло:

«Своими злыми кознями ты пытался отобрать у меня итальянские владения… Ты осмелился восстать против меня, главы державы, а ведь я помню то, что ты сам хорошо знаешь: по твоим же собственным словам, ты либо умрешь, либо лишишь меня моей души и моего королевства… Какими бы правами ты ни обосновывал свое папство, я не признаю их; а поскольку Господь даровал мне власть епископа и достоинство патриция, каковые поклялись признавать римляне, я говорю тебе: отступись!»¹¹

Григорий получил то письмо, которое предназначалось для Рима, в середине февраля 1076 года. Они с Генрихом IV имели одну общую черту характера – папа тоже не любил, когда ему угрожали.^[213] Потому 22 февраля он объявил, что властью самого святого Петра изгоняет короля из рядов христианской церкви. Этот акт представлял собой серьезную угрозу для светской власти Генриха. «Я освобождаю всех христиан от любых клятв, какие они давали либо дадут ему, – объявил папа, – и запрещаю кому бы то ни было служить ему как королю».¹²

Но Генрих IV зашел слишком далеко. Воспользовавшись этим официальным разрешением, вассалы в Саксонии, которых он лишь недавно заставил подчиниться силой, немедленно восстали снова, как только узнали о распре между королем и папой. На этот раз у Генриха IV не было возможности одолеть их. Многие из германских князей, поддержавших его во время предыдущего мятежа, были теперь слишком обеспокоены декларацией Григория VII, чтобы своим весом склонить чашу весов в пользу короля. К октябрю 1076 года у Генриха IV в перспективе имелось два варианта: примириться с Григорием VII – или на целые годы погрузиться в омут гражданской войны, в итоге которой он вполне мог лишиться трона.

Король предпочел тяжелое, но краткое усилие долговременному унижению. Он созвал своих домочадцев, взял с собой жену Берту и Конрада, двухлетнего сына и наследника, и пустился в покаянный путь на юг через Альпы. Погода в горах была к ним немилостива: стоял январь, притом, по утверждению некоторых летописцев, зима выдалась самая суровая за сто лет, все тропы были покрыты льдом и снегом. «Порой им приходилось карабкаться на четвереньках, – рассказывается в одной из хроник, – порой их поддерживали проводники, а когда они поскальзывались на льду, их относило далеко вниз… Лошадей спускали при помощи специальных приспособлений, а иногда волокли, связав им ноги. Несмотря на это, многие лошади пали при спуске».¹³

Григорий VII, прослышав о приближении короля, подумал, что тот идет с войском, и укрылся в крепости Каносса, окруженной тремя обводами стен. Но когда Генрих IV появился, сразу стало ясно, что он пришел каяться и молить о прощении. Григорий сам описывает в одном из писем, что король шел плача, босиком, одетый в рубаху из мешковины, и это его самоуничижение растрогало всех, кто находился в крепости: «Он пробудил у всех… кто там был… столь великое сожаление и сочувствие, что люди стали просить за него со многими мольбами и слезами, – писал папа. – Говорили даже, что мы выказывали не столько апостольскую твердость, сколько жестокость, более напоминающую бесчеловечность тирана».¹¹

И общественное давление, и собственные склонности побудили Григория VII простить Генриха IV. Он согласился вернуть королю прежнее положение. В обмен на это Генрих пообещал признать авторитет папы и отказаться от назначения собственных епископов. Вечером был устроен большой пир по поводу примирения. Генрих сидел за столом на почетном месте, молчаливый и отстраненный, ничего не ел и барабанил пальцами по столу.¹⁵

Он сумел сохранить свою корону – однако то, каким способом он этого добился, дало всему Западному миру отчетливо понять: при столкновении правителей светских и духовных первой сдается власть земная.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 82

Глава восемьдесят третья
Призыв

Между 1071 и 1095 годами тюрки отобрали Иерусалим у правителей Египта Фатимидов, Генрих IV заставил папу короновать его императором Священной Римской империи, византийский император Алексей просит помощи против турков, а папа Урбан II призывает к крестовому походу

Император в Константинополе тоже испытывал большие затруднения. Они были не столь сложны с теологической точки зрения, как проблемы Генриха IV, однако сочетание турецких набегов и внутренних мятежей наносило ничуть не меньший ущерб его власти.

К поражению Романа IV в битве при Манцикерте в тот же год добавились неудачи в Италии. В 1071 году, пока византийцы сражались в Малой Азии, Роберт Гвискар со своими норманнами захватил последние византийские анклавы в Италии. Теперь империя Константинополя оказалась прижата к Черному морю, теряя все больше и больше земель под нажимом растущих королевств Запада и нарастающей мощи турок с востока.

Новый старший император Михаил VII был погружен в ученые занятия, не обращая внимание ни на что другое. «Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем чтение книг», – с одобрением пишет наставник Михаил Пселл, но других летописцев это впечатляло меньше. «Пока он проводил время в бесполезных занятиях риторикой и растрачивал силы на сочинение виршей ямбом и анапестом (и виршей весьма посредственных), – презрительно отмечал Иоанн Скилица, – его империя рушилась». В 1074 году дядя Михаила VII, Иоанн Дука, поднял восстание против него; оно было подавлено только тогда, когда военачальник Михаила

Алексей Комнин нанял у турков-сельджуков солдат, чтобы пополнить оскудевшие ряды войск, оставшихся верными коронованному императору.¹ Для этого Византии потребовалось заключить договор с турками на любых условиях – а это было чревато большими опасностями.

В 1073 году султан Ал и-Арслан был убит пленником, которого он допрашивал во время военного похода, и власть над сельджуками перешла к его сыну Малик-Шаху. Правление Малик-Шаха, которому было тогда всего восемнадцать лет, началось в сложной обстановке: на востоке прочно держали свои позиции Газневиды, на западе султан Рума мечтал о независимости, а на юге возрождалась мощь Фатимидов. В 1070 году Фатимидский халифат был вынужден уступить северную часть Сирии туркам, затем на протяжении шести лет Египет был дополнительно ослаблен недородом и злоупотреблениями – но теперь он начал мало-помалу оживать под руководством полководца по имени Бадр ал-Джамали^[214], который взял правление от имени халифа в свои руки и по сути установил военную диктатуру.²

Малик-Шах неутомимо боролся за то, чтобы сельджукский султанат оставался сильным, и в основном преуспел. Необходимость вынудила Константинополь прекратить активные действия против турок; воспользовавшись этим, Малик-Шах пригрозил султану Рума и добился от него временной покорности, после чего укрепил границу с державой Газневидов. Тюркское войско под командованием Азиза ибн-Абака продвинулось на юг вплоть до Иерусалима, который до того времени находился в руках египетских Фатимидов.

Азиз со своими воинами осадил Иерусалим ив 1073 году заставил защитников-Фатимидов сдаться. В пределах города сопротивление Фатимидов продолжалось еще до 1077 года, но в этот год Азиз потерял терпение и организовал резню – было убито три тысячи жителей, преимущественно арабов фатимидского толка и евреев. Фатимиды больше не пытались сохранить влияние в городе. Теперь он был прочно подчинен Малик-Шаху.³

Михаил VII в Константинополе не мог похвалиться подобными успехами. Войска в Малой Азии приходили в отчаяние от его слабости и наконец провозгласили в Никее императором своего командира Никифора Вотаниата. Никифор выступил на Константинополь, и Михаил VII, осознав, что не сумеет собрать достаточно сил, чтобы оказать сопротивление войскам, немедленно отрекся от престола и удалился в монастырь. В столице он оставил свою жену Марию, грузинскую царевну. Когда Никифор Вотаниат вступил в город, он взял Марию в жены и короновался императором под именем Никифора III.⁴

Но это привело лишь к новым осложнениям, и осложнения эти распространились на запад вплоть до Италии.

Еще будучи при власти, Михаил VII пообещал женить своего четырехлетнего сына Константина на дочери норманнского авантюриста Роберта Гвискара – в отчаянной попытке удержать Гвискара, чтобы тот не вздумал двинуться на восток и напасть на коренные византийские земли после того, как уже захватил византийские владения в Италии. Одновременно Михаил VII, готовясь к возможному вторжению норманнов, собрал большое войско и поручил командование тому самому Алексею Комнину, носившему титул стратига-автократора (то есть главнокомандующего), который в свое время победил его дядю Иоанна Дуку. Мария, молодая и красивая, согласилась выйти замуж за престарелого узурпатора в обмен на то, что его наследником станет её сын Константин. Но вскоре Вотаниат поменял своё решение и передал право наследования собственному племяннику Синнадину, чьи родственники оказывали ему поддержку в борьбе за престол. Кроме того, Никифор III также разорвал помолвку сына Марии с дочерью Гвискара.

В отместку Роберт Гвискар немедленно начал подготовку к вторжению, а императрица Мария, разгневанная тем, что её сын потерял статус престолонаследника, задумалась о собственном будущем и начала вербовку сторонников. Она обратилась к Алексею Комнину с призывом восстановить права её мальчика.

Алексей Комнин был в то время энергичным полководцем тридцати лет, самым влиятельным человеком в империи, и Никифор III, которому уже было за семьдесят, рассчитывал на его поддержку Когда вместо этого Алексей принял сторону императрицы и повернул на Константинополь, Никифор последовал примеру своего предшественника – быстро отрекся и укрылся в монастыре раньше, чем Алексей со своим войском вошел в город. В 1081 году Алексей был коронован императором Константинопольским, Никифор же менее чем через год умер от старости в своей монашеской постели.

Алексей Комнин исполнил данное Марии обещание, утвердив права Константина как соправителя, однако помолвку с норманнской девицей, игнорируя угрозы Роберта Гвискара, не восстановил. Зато обручил с мальчиком свою юную дочь Анну, обеспечив престолонаследие как Константину, так и семейству Комниных.

Это послужило началом длившейся два года войны между норманнами Италии и византийцами. «Тяга к власти вдохновляла Роберта и никогда не давала ему покоя», – писала Анна, дочь Алексея, которая стала биографом отца. Анну нельзя считать беспристрастным свидетелем, но в данном случае не приходится сомневаться, что Гвискар надеялся добавить к своему домену всю Византию и создать собственную империю. Когда он прибыл на византийскую границу, с ним был некий монах, который заявил, что он – низложенный император Михаил VII.

В Константинополе этого человека твердо считали самозванцем, но нападки Гвискара не прекращались. «Алексей знал, что Империя уже при последнем издыхании, – рассказывает Анна. – Восточные провинции жестоко разоряли турки, на западе дела обстояли плохо, а между тем Роберт из кожи вон лез, чтобы посадить на трон того лже-Михаила, которого он пригрел».

Алексей был умным и умелым полководцем, но армия норманнов была сильнее; она упорно продвигалась вглубь византийской территории. Одновременно с тем, Малик-Шах угрожал вторжением с другой стороны.⁵

Алексей нуждался в помощи и обратился к Генриху IV Германскому. 1077–1081 годы Генрих IV провел подавляя очередное восстание в Саксонии. Рудольф, герцог Швабский, сумел добиться, чтобы феодалы Саксонии и Баварии провозгласили его королем. Три года распри между королем и его соперником стали неизбежным следствием этого акта.

Завоевания турков

Папа Григорий VII объявил о своем нейтралитете в этом конфликте, но к 1080 году решил, что из Рудольфа получится боле удобный король, которого будет проще склонить к окончательной передаче папе контроля над церковью. Во время празднования Пасхи он вновь отлучил Генриха IV и объявил, что Рудольф является законным королем Германии.⁶

Это решение было настолько очевидно продиктовано политическими целями, что большинство германских епископов – даже те, кто приняли сторону папы в предыдущем конфликте с Генрихом IV – отказались принять отлучение как незаконное. Так же отреагировал и ряд итальянских епископов. В мае 1080 года, сразу после отлучения, Генрих IV созвал свой собственный собор. Лояльные епископы призвали Григория VII отступиться и вместо него избрали папой итальянского архиепископа Виберта Равеннского.

Генрих IV намеревался пойти походом на Рим и силой утвердить Виберта на престоле святого Петра, но сперва ему нужно было покончить с гражданской войной в собственном королевстве. Хотя его войско потерпело поражение в Саксонии 14 октября, в бою Рудольф был тяжело ранен – ему отрубили правую руку. Два дня спустя он умер, и мятеж против Генриха IV угас сам собой.⁷

Генрих еще несколько месяцев подавлял остатки сопротивления – а Роберт Гвискар провел эти месяцы, опустошая византийские поля. Отчаянная необходимость избавиться от норманнов, чтобы обратиться в другую сторону и разобраться с турками, заставила Алексея направить гонцов к Генриху IV с просьбой выдвинуть свои войска в Италию как можно скорее. Вторжение Генриха должно было заставить Роберта вернуться домой, чтобы защитить свои итальянские владения. «Хотя в других отношениях дела мои идут хорошо, – писал император германскому королю, – некоторый беспорядок и расстройство создают действия Роберта». Несмотря на спокойный тон письма, истинное состояние дел выдавала заключительная часть: Алексей предлагал Генриху IV огромную сумму 360 000 золотых монет на поддержку итальянской кампании.⁸

Генрих IV согласился, и в марте 1081 года, перейдя горы, появился в Италии. В 1081–1082 годах трижды атаковал Рим, и хотя прорваться за стены пока не удавалось, он все более приближался к победе. Григорий VII забрасывал Роберта Гвискара отчаянными призывами о помощи – но тот не хотел бросать свое предприятие в Византии.

Пользуясь его отсутствием, Генрих IV наконец ворвался в город святого Петра. Он вступил в Рим в июне 1083 года; Григорий VII с оставшимися при нем сторонниками укрылся за стенами крепости на западном берегу Тибра. Почти год Генрих IV старался обеспечить верность граждан Рима, щедро раздавая золото и понемногу перетягивая сторонников Григория на свою сторону. К марту 1084 года он смог убедить римское духовенство, что Григория необходимо низложить. И вот в Вербное воскресенье, 24 марта, Виберт был провозглашен новым папой; неделю спустя^[215], в пасхальное воскресенье, он короновал Генриха IV императором Священной Римской империи. Генриху было тридцать четыре года, из них около двадцати лет он трудился ради этого момента.⁹

Только после этого Гвискар очень неохотно вернулся в Италию, оставив сына Боэмунда руководить византийской войной. Прослышав о его приближении, Генрих IV решил не вступать в бой. За три дня до прибытия Гвискара, 21 мая, он вместе с Вибертом Равеннским покинул Рим.

Гвискар вступил в город как спаситель, но вместо этого столкнулся с восстанием, вспыхнувшим из-за его появления, которое пришлось подавить, проявив основательную жестокость. Город он себе подчинил, но в результате его так возненавидели, что он предпочел отступить на норманнские земли в Италии, забрав с собою Григория VII. Папа больше не возвращался в Рим; он умер в 1085 году, на смертном одре отменив отлучение всех, кого он наказывал за свою жизнь, «за исключением Генриха, именующего себя королем, и архиепископа Равеннского».¹⁰

Роберт Гвискар готовился вернуться морем в Византию, поскольку его сын Боэмунд немедленно начал проигрывать сражения, но слег с лихорадкой и умер два месяца спустя. Ему было семьдесят лет; приобретенная им репутация завоевателя сохранилась в веках. Два столетия спустя поэт Данте поместил его в сфере Марса наряду с Карлом Великим и другими великими полководцами, а о византийцах написал так: «они страдали от болезненных ударов, когда яростно сражались с Робертом Гвискаром… чьи кости все еще покоятся в Чеперано».¹¹

Со смертью Гвискара серьезная угроза западным границам Византии сошла на нет.

Однако турецкая угроза на востоке оставалась. Войска Малик-Шаха заняли Антиохию, лишив византийцев контроля над этой территорией, а затем продолжили неуклонно продвигаться вглубь Малой Азии. По мере того как турки рассеивались по мусульманским землям, они постепенно принимали ислам; в последние годы своего правления Малик-Шах обратился в ислам шиитского толка, что окончательно закрепило превращение турок в мусульманский народ.¹²

Смерть Малик-Шаха в 1092 году не означала, что турецкая угроза исчезла, однако прежний союз их племен распался на ряд самостоятельных государств. Малик-Шах оставил после себя четырех сыновей и честолюбивого брата, которые немедленно принялись делить его домен – и разорвали его на куски. Султанат Рум, где правил Килич-Арслан, бывший вассал Малик-Шаха, обрел независимость; Сирия, Персия, Кирман (Южная Персия) и Хорасан разделились, провозгласив себя суверенными тюркскими державами.

Видя в этом шанс отобрать часть потерянных земель в Малой Азии, Алексей Комнин направил на запад новое послание, прося помощи для Византии. Прежний его союзник, Генрих IV, испытывал в этот период большие трудности: он все еще оставался королем Германии и императором Священной Римской империи, но ломбардцы, жители Северной Италии, восстали против него – вероятно, недовольные бесконечной распрей Генриха с папой. Ослабление власти Генриха IV в Италии также привело к падению авторитета прирученного им папы Виберта Равеннского: в 1088 году в Риме был избран новый папа, Урбан II.

У Генриха IV не хватало сил, чтобы уделить что-то для Константинополя, у Виберта Равеннского не было никакой власти, и потому Алексей отправил послов к Урбану II. В начале марта 1095 года на собор в Пьяченце прибыло посольство от императора с прошением оказать Византии помощь в борьбе с сельджуками. Просьба была достаточно проста – Алексею были нужны наемники; однако Урбан II преобразовал ее в нечто новое.

Папа в это время объезжал Италию и Францию с целью продемонстрировать, что его власть, в отличие от неустойчивой власти его предшественников, снова простирается на весь христианский мир.¹³ Теперь он задумал показать, что власть наследника святого Петра охватывает и земли за его пределами.

В ноябре 1095 года во Франции, в городе Клермоне, состоялся собор, на котором перед лицом знати и духовенства папа Урбан II произнёс страстную речь. Он объявил, что настала пора не только помочь Византии в ее борьбе против турок, как просил Алексей, но также и вырвать Иерусалим из рук мусульман, о чем Алексей даже не упоминал. Согласно французскому хронисту Фульхерию Шартрскому, он заявил:

«Большинство из вас уже слышало, что турки и арабы… все больше и больше занимают земель христианских, и одержали победы в семи битвах. Многих убили они и захватили в плен, и разрушили церкви, и опустошили империю. Если вы и далее позволите им творить нечистые дела, то те, кто верен Богу, будут еще сильнее претерпевать от них. Посему я, или, вернее, сам Господь моими устами, молит вас как глашатаев Христа разнести эту весть повсюду и убеждать людей всякого звания, пехотинцев и рыцарей, бедных и богатых, незамедлительно прийти на помощь тем христианам и изгнать сие злобное племя с земли наших друзей. Говорю я это и для тех, кто здесь присутствует, и для тех, кого здесь нет. Более того, так повелевает Христос!»

Франкские сеньоры, изнывавшие от безделья в связи с ограничениями Божьего перемирия, наконец увидели достойный повод для приложения накопившейся энергии.

«Пусть те, кто привык неправедно воевать с верными, пойдут теперь на неверных, – сказал Урбан II собравшимся. – Пусть те, кто долгое время был не лучше разбойников, станут отныне рыцарями. Пусть те, кто сражался против своих братьев и родичей, теперь должным образом сразятся с варварами… И пусть те, кто выступил в поход, не сворачивают с пути…. Как только закончится зима и придет весна, да идут они по зову сердца, и Господь будет вести их!»

Те, кто отправится в поход по зову сердца, обретут наивысшую из возможных наград: «Всякий, кто умрет в пути, будь то на суше или в море, или падет в битве с язычниками, получит немедленно отпущение всех грехов», – обещал Урбан.¹⁴ После десятилетий борьбы наследник Петра наконец сумел утвердить свой авторитет не только над миром земным, но и над потусторонним.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 83

Глава восемьдесят четвертая
Борьба за Иерусалим

Между 1095 и 1099 годами христианские воины Запада заняты Первым Крестовым походом

«Как только закончится зима и придет весна», – сказал папа Урбан аудитории; и вот в холодные месяцы конца 1095 – начала 1096 года драчливые сеньоры взялись за приготовления к путешествию на Восток.^[216] Многих вдохновляла надежда на царствие небесное, другими руководила жажда славы: «Первым, кто продал свои земли и отправился в путь к Иерусалиму, был Готфрид, – пишет Анна Комнина, – чрезвычайно богатый человек, весьма гордящийся знатностью своего рода, своей отвагой и славой своей семьи»¹

Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, действительно принадлежал к высшей германской знати. Вместе с ним отправились в крестовый поход его братья Балдуин и Эсташ. Вскоре за этими тремя родичами последовал сын Роберта Гвискара Боэмунд с небольшим отрядом (для этого он оставил норманнские земли в Италии, полученные в наследство от отца), граф Раймонд Тулузский^[217], сумевший собрать десять тысяч человек, а также Роберт, герцог Нормандский. Роберт, старший сын Вильгельма Завоевателя, после смерти отца в 1087 году унаследовал Нормандию, в то время как его младший брат Вильгельм стал вторым норманнским королем Англии.

К Константинополю двигались и другие – множество разрозненных вооруженных отрядов. Согласно рассказу историка XII века Гильома Тирского, первым появился некто по имени Вальтер Голяк^[218] – предводитель беспорядочной толпы, которая весной 1096 года выступила из Лотарингии, предшествуя настоящим крестоносцам. Эта толпа избивала по Рейну евреев и, грабя и разбойничая, прошла через Венгрию и Болгарию; известно, что в начале лета 1096 года на территории Болгарии его изголодавшееся «воинство», не имея ни припасов, ни денег, принялось грабить местное население. В одной местности болгары в отместку загнали пойманных воров в церковь и спалили их там. Это было не слишком счастливое начало для крестового похода.²

Вальтер с остатком своих людей прибыл в Константинополь в середине июля и был достаточно доброжелательно принят императором Алексеем, который предложил им дождаться подхода основных сил. Однако Раймонд Тулузский и другие высокородные сеньоры еще только отправились в путь. Вместо них в Константинополе появилось ополчение численностью в несколько тысяч (современники уверяют, что их было сорок тысяч, а то и более, хотя эти цифры явно преувеличены). Их предводителем был монах по прозвищу Петр-Коротышка – официально Петр Пустынник. Вокруг этой фигуры гораздо позднее была создана благочестивая легенда. Рассказывали, будто во время паломничества в Иерусалим Петр претерпел «сильные поношения от рук турок», а возвратившись домой, принялся проповедовать по франкским землям, призывая всех «покинуть дома свои и устремиться к освобождению Иерусалима»; когда же Урбан II провозгласил ровно то же самое, Петр был вне себя от радости.³ Однако современные Петру хронисты его даже не упоминают. По-видимому, он был обычным для тех лет фанатиком-аскетом, который силой своего красноречия сумел собрать и повести за собой крестьян, нищих, крепостных, бродяг.

Впоследствии это войско Петра назвали «Крестьянским крестовым походом», как если бы в нем участвовали только земледельцы и домашние хозяйки. На самом деле среди них было достаточно мужчин, из которых можно было сделать солдат, если бы кто-то из знатных сеньоров взял их под свою команду; однако те предпочитали вести собственные дружины. Петр и его последователи пришли в Константинополь около 1 августа. Император и их встретил радушно, однако предложил им переправиться через Босфор и стать лагерем вблизи от византийской границы, где дождаться остальных крестоносцев. Алексей отнюдь не стремился прибавить тысячи вооруженных и неуправляемых людей к населению Константинополя.⁴

К двум армиям, расквартированным примерно в двадцати пяти милях от захваченного турками города Никея, вскоре присоединилось еще несколько разрозненных отрядов – или скорее банд, лишенных жесткого руководства. Заскучавшие крестоносцы, не встречая серьезного сопротивления, стали совершать набеги на турецкие деревни в окрестностях, и настроение в лагере становилось все более агрессивным. Вскоре большинство никем не предводимых «воинов Христовых» выдвинулось в сторону Никеи.

Султан Рума, Килич-Арслан, направил один из отрядов своей армии, чтобы прихлопнуть их как мух. «Из двадцати пяти тысяч пехотинцев и пятисот рыцарей, покинувших лагерь, – пишет Гильом Тирский, – едва ли хоть один избежал смерти или пленения». Вальтер Голяк погиб; Петр Пустынник спасся и, оказавшись на безопасной стороне пролива, принялся молить императора о помощи. Алексей прислал византийский отряд; когда солдаты переправились через пролив, турки, которые двигались к лагерю крестоносного воинства с целью уничтожить остатки толпы незадачливых крестоносцев, быстро передумали и вернулись домой.⁵

Этот разгром, вероятно, заставил Алексея задуматься о том, во что же он ввязался, – однако прибытие на протяжении зимы 1096–1097 годов Боэмунда, Раймонда и других сеньоров с дисциплинированными войсками придало ему уверенности. У императора к тому времени уже сложились определенные представления о своевольном характере крестоносцев, и он предпринял меры предосторожности; как только прибывал очередной «франк» или «кельт» (как византийцы именовали жителей западноевропейских стран), Алексей требовал поклясться: «какие бы города, области или крепости он в будущем ни подчинил, из тех, которые первоначально принадлежали Римской империи, он передаст их уполномоченному, которого назначит император». Крестовый поход, напоминал им Алексей, предпринимался на благо Византии, а не ради личной выгоды.⁶

Весной 1097 года объединившиеся силы крестоносцев переправились через пролив и заняли территорию Румийского султаната. В середине мая они осадили Никею и еще до конца июня принудили город к сдаче. После этого, при содействии византийских войск под командованием Татикия – полководца, которому Алексей мог доверять, – крестоносная армия направилась на юг, к Иерусалиму. Один за другим занятые турками города оказывались у них в руках: Смирна, Эфес, Филадельфия, Сарды…

Конец победам внезапно настал в городе Антиохия.

Под предводительством Готфрида, Боэмунда и Раймонда Тулузского крестоносцы осадили этот город 21 октября. Антиохия была наиболее укрепленной твердыней Сирии; ее древние стены доходили до берега реки Оронт, что обеспечивало защитникам постоянный запас воды и надежный путь для пополнения припасов и оружия. Крестоносцы же, хотя и одержали столько побед, были утомлены после нескольких месяцев сражений. Почти никто из них прежде не видел Антиохии, и мощь ее укреплений неприятно поразила их. «Мы обнаружили, что город Антиохия весьма обширен, – писал граф Стефан де Блуа своей жене, – укреплен с невероятной мощью и почти неприступен».

Осада затягивалась, ночи становились холоднее. К декабрю войска дочиста обобрали окрестности, провианта и топлива не осталось. Запасы истощились. Отряд, посланный в дальний поиск за провизией, столкнулся с турецким разъездом и вернулся с пустыми руками. Лошади, не выдерживая такого скудного рациона, погибали во множестве; к январю из семидесяти тысяч, вышедших из Никеи, оставалось едва две тысячи. «День за днем голод нарастал, – пишет Гильом Тирский. – Вдобавок шатры и палатки в лагере прогнили, и многие из тех, у кого еще была пища, погибали потому, что без крова не могли выдержать жестокий холод. Дождь лил потоками, от чего и пища, и одежда плесневели, и нигде не было сухого места, где бы пилигримы могли приклонить голову… Среди войска в лагере началось моровое поветрие, настолько губительное, что уже не хватало места хоронить мертвых».⁷

Петр Пустынник, все это время находившийся при войске, теперь дезертировал и попытался вернуться домой, однако один из военачальников, Танкред Тарентский, приволок его обратно и заставил поклясться, что тот больше не сбежит. В феврале византийский командующий Татикий поднял своих людей и увел обратно в Константинополь. Оставшихся тревожили слухи о приближении мусульманской армии.⁸

Вероятность, что Антиохия доведет крестовый поход до развала, становилась реальностью. В то же время положение в городе было намного лучше, чем в лагере. Современник событий, сирийский летописец Ибн-аль-Каланиси, сообщает, что в Антиохию по реке доставляли такое количество масла, соли и других необходимых припасов, что цены на основные продукты питания в осажденном городе были ниже, чем снаружи. Между тем те из крестоносцев, кто оставил идею совместных действий, преуспели гораздо больше. Балдуин, младший брат Готфрида, отделился от основного корпуса крестоносцев и отправился в независимое княжество Эдессу, правитель которого сперва взял его на службу как наемника, а затем принял как сына и наследника.^[219] Стефан Блуаский объявил, что слабое здоровье вынуждает его уйти, и расположился со своей дружиной на более удобных квартирах на побережье Средиземного моря.⁹

В день 4 марта настроение крестоносцев слегка повысилось: примерно в десяти милях от их лагеря на берег высадились со своих кораблей англичане. Когда они останавливались в Константинополе для пополнения припасов, император Алексей приказал погрузить на корабли необходимые для осады инструменты, материалы и мастеров, чтобы доставить их в Антиохию. Флотом командовал лично Эдгар Ателинг – тот самый наследник трона Англии, который в возрасте четырнадцати лет сдался Вильгельму Завоевателю. Теперь Эдгару было под тридцать, и он успел поучаствовать по меньшей мере в двух неудачных кампаниях. Ему еще не исполнилось двадцати, когда он уехал в Шотландию, где ввязался в бесславно закончившееся восстание против Вильгельма Завоевателя, а десять лет спустя присоединился к быстро угасшему мятежу против сына и наследника Вильгельма.

Теперь он бросил якорь у побережья Средиземного моря, готовый помочь в завоевании Антиохии. Раймонд Тулузский и Боэмунд встретились с ним и организовали перевозку осадного оборудования в лагерь; затем крестоносцы построили дополнительные укрепления, которые заблокировали водный путь доставки припасов в Антиохию, и город начал слабеть.¹⁰

Завоевания турков

Наконец защитники Антиохии стали терять мужество. Боэмунд, имевший репутацию ловкача («настоящий мошенник», как называла его Анна Комнина), сумел договориться с одним из городских стражников. «Боэмунд дал ему понять, что обеспечит его богатством и почетом, – говорится в хронике «Gesta Francorum», – и тот, поддавшись на эти уговоры и обещания, сказал: „Я впущу его, как только он пожелает!“»¹¹

Темной ночью 2 июня предатель открыл задние ворота, и Боэмунд провел своих людей в город. Они перебили стражу у Мостовых ворот и открыли их изнутри. Остальные крестоносцы хлынули в Антиохию. Ожесточение, вызванное долгой осадой, прорвалось яростью: «Победители легко прорывались в места, ранее для них недоступные, – пишет Гильом Тирский, – и, обезумев от жажды крови и алчности, не щадили никого, невзирая на пол, на слабость, и не обращали внимания на возраст… Более десяти тысяч горожан было убито в тот день; повсюду на улицах лежали непогребенные тела мертвых»¹²

И все же, несмотря на победу, крестоносное воинство вскоре оказалось между молотом и наковальней. Огромное войско мусульман под командованием мосульского эмира Кербоги, направленное великим султаном турок из Багдада, подошло к Антиохии всего спустя три дня.^[220]

Крестоносцы заперли ворота города и возблагодарили бога за то, что уже не находятся в осадном лагере. Однако вскоре условия внутри стали гораздо хуже, чем снаружи. В Антиохии закончилось продовольствие; теперь к этому добавился невыносимый смрад от разлагающихся тел. Началась эпидемия. Доходило до того, что крестоносцы выкапывали павших животных и поедали гниющее мясо.¹³

В отчаянной попытке приободрить крестоносцев Боэмунд («весьма способный на всевозможные выходки», – добавляет Анна Комнина) объявил, будто бы Господь подал знак надежды и избавления. Знамение, по его словам, было явлено крестьянину, состоявшему на службе у Раймонда Тулузского: Петру Бартелеми^[221] было видение, как он утверждал, что часть священной реликвии – копья, которым был пронзен Иисус Христос во время распятия – находится в городе. Петр Бартелеми рассказал об этом Раймонду и епископу Адемару, находящемуся при войске графа Тулузского в качестве представителя папы. Раймонд поверил ему.

Адемар, с другой стороны, охарактеризовал эту историю как «пустые слова». Тем не менее он пожелал выяснить это на практике. Боэмунд лично привел Петра Бартелеми и Раймонда Тулузского в компании еще нескольких человек в церковь святого Петра в Антиохии, где они принялись копать в том месте, на которое указал Петр Бартелеми. Яма оказалась пуста; Раймонд Тулузский, разочарованный, покинул церковь, но в этот момент Петр Бартелеми спрыгнул в яму, а когда вылез из нее, в руке его был зажат наконечник копья.¹⁴

Раймонд Тулузский, человек благочестивый и честный, очевидно, мерил других той же меркой, что и самого себя; он сразу же поверил в подлинность находки. Епископ Адемар предпочел промолчать. Новость быстро разошлась среди крестоносцев, знак божьего благоволения воодушевил их. 28 июня 1098 года крестоносцы в сопровождении духовенства, несущего «священное копье», вышли из Антиохии и заставили мусульман обратиться в бегство.

Теперь Антиохия была в руках крестоносцев, но императору Алексею город не достался. Боэмунд присягал ему, отнюдь не собираясь сдержать клятву. Под тем предлогом, что взятие города было организовано им лично и город сдался ему, он заявил, что и править им должен он. Остаться в Антиохии и сделаться самостоятельным правителем – таково было его твердое намерение. В этом он следовал примеру Балдуина, младшего брата Готфрида, который уже успел прийти к власти в Эдессе и превратил ее в независимое христианское государство – графство Эдесское. Боэмунд метил выше: он желал стать князем Антиохии – христианской державы на территории Сирии.^[222]

Раймонд Тулузский резко протестовал против этого, и они поссорились. В конце концов Раймонд, демонстрируя свое несогласие с решением Боэмунда оставить за собой Антиохию, ушел из города. С помощью золота он добился того, что и Роберт Нормандский, который к этому моменту уже сидел без гроша, и даже Танкред, племянник Боэмунда, отправились вместе с ним. Вскоре и Готфрид со своими людьми ушел из Антиохии вслед за Раймондом; Боэмунд остался и поднял свое знамя над стенами Антиохии.¹⁵

Остаток крестоносного воинства, возглавленный Раймондом Тулузским, двинулся к Иерусалиму. В начале похода более пятидесяти тысяч человек переправилось в Малую Азию через Босфор; теперь их было менее четырнадцати тысяч. Следом за войском тащилась толпа пилигримов, которые уже почти три года надеялись увидеть святой город – «беспомощная толпа, – отмечает Гильом Тирский, – ослабевшая и больная». В дороге знатнейшие из рыцарей вспомнили о Петре Бартелеми и потребовали доказательства подлинности его откровений. Его заставили пройти испытание огнем: держа в руках священное копье, он прошел между двух рядов пылающих костров. Должно быть, Бартелеми уже и сам начал верить в свою историю. Однако он получил тяжелые ожоги и, промучившись двенадцать дней, умер. О священном копье перестали вспоминать, и все потихоньку забылось.

Крестоносцы шли к Иерусалиму. Ради святой цели они готовы были забыть о своей малочисленности, терпеть усталость, болезни и голод; но они не хотели, чтобы ими манипулировали.

Войско крестоносцев подошло к Иерусалиму в начале июня 1099 года. Эта земля оказалась столь же неприветливой, как под Антиохией. У турок было достаточно времени, чтобы засыпать источники и осквернить колодцы в окрестностях города, лишив крестоносцев возможности пить вдоволь. Деревья, постройки и вообще всякая древесина вблизи от стен города была порублена.

Вьючные животные умирали от обезвоживания, и «болезнетворное зловоние распространялось… от их разлагающихся туш».¹⁶

Однако сам город Иерусалим не обладал такими устрашающими укреплениями, как Антиохия, и крестоносцы упорно взялись за работу. Вокруг Иерусалима разбили осадный лагерь, на поиски древесины выслали дальнюю разведку. Штурм Иерусалима начался 13 июня. На протяжении трех недель крестоносцы пробивали стены города, но от их осадных машин, сделанных из хвороста и нестроевого дерева, было мало проку.

Когда по морю прибыли новые отряды крестоносцев, Раймонд Тулузский приказал вытащить их корабли на сушу и разобрать на доски. Из мореной, пропитавшейся водой древесины были изготовлены осадные башни; их подкатили к стенам Иерусалима и под прикрытием лучников засыпали ров с северной стороны. Затем осадные башни передвинули на засыпанную поверхность. Как пишет Гильом Тирский:

«Сидевшие в осадных сооружениях бойцы подожгли мешки, набитые соломой и паклей. Северный ветер раздул пламя, и в сторону города пополз такой густой дым, что люди, пытавшиеся защищать стену, едва могли открыть рот или глаза. Ошеломленные и ослепленные клубами черного дыма, они покинули укрепления».

После этого атакующие опустили на стену деревянные мостики, и по ним проникли в город. Для того, чтобы взять Антиохию, потребовалось семь месяцев; с Иерусалимом справились всего за тридцать дней.¹⁷

За этим последовала еще одна резня. «Столь ужасно кровопролитие, что даже победители испытывали чувство ужаса и отвращения, – говорит Гильом Тирский. – Не щадили никого, и все вокруг было залито кровью жертв. Повсюду лежали куски человеческих тел». Уцелевших вытаскивали из закоулков, из кладовых, из подвалов и убивали мечом либо сбрасывали со стен.

Отчасти эта оргия убийств была вызвана почти двумя годами тяжелых испытаний – жары, голода, болезней и жалкого прозябания в осадных лагерях; отчасти была рассчитанным ходом для того, чтобы предупредить всякую возможность сопротивления. До крестоносцев дошли известия, что Фатимиды отправили из Египта большое войско – сельджуки в свое время вытеснили их из Иерусалима, и теперь Фатимиды надумали отобрать его.¹⁸

К тому моменту, когда войско Фатимидов 12 августа подошло к стенам Иерусалима, город уже был полностью под контролем крестоносцев. Готфрид предпринял вылазку и прогнал египетское войско без особого труда. Египтяне отступили, даже не думая о повторной попытке атаковать. Иерусалим был потерян для них; цель Первого Крестового похода была достигнута. Так на мусульманском востоке возникли три христианских государства, управляемых сеньорами-крестоносцами: графство Эдесское, княжество Антиохийское и королевство Иерусалимское.

Естественным кандидатом на пост правителя завоеванного Иерусалима был Раймонд Тулузский. В отличие от Антиохии, этот город не принадлежал византийцам до его захвата сельджуками, поэтому ничто не обязывало возвращать Иерусалим Алексею. Но Раймонд отказался принять корону – избиение мирных жителей придало привкус горечи его победе.

Возможно, он рассчитывал, что предложение будет повторено с другим титулом, например, «графа» или «правителя». Однако, как часто случается с хорошими людьми, он был не слишком популярен, и второго предложения не последовало. Вместо него титул был предложен Готфриду. Тот принял его и стал править Иерусалимом в качестве герцога и протектора.^[223]

Крестовый поход Альфонсо

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 84

Глава восемьдесят пятая
Последствия

Между 1118 и 1129 годами идеал Крестовых походов превращается в закон

В Испании Альфонсо Воитель двадцать лет сражался против мусульман-Альморавидов. Для него эта война также была священной. Вернуть Испанию под власть Арагона и Наварры значило вернуть ее Христу – и это давалось ценой долгой тяжелой борьбы, которую еще больше осложняла распря короля с женой.

В 1118 году церковный собор в Тулузе постановил, что овладение Сарагосой, самым северным уделом государства Альморави-дов, можно считать крестовым походом. Это означало, что помощь в изгнании мавров-захватчиков из Сарагосы признается благочестивым деянием, обретением благодати; один французский хронист утверждает, что папа самолично пообещал прощение грехов тем, кто пожелает участвовать в осаде города.¹

Альфонсо пытался захватить Сарагосу уже по меньшей мере четыре года. Решение собора вызвало энергичный отклик, и весы наконец стали склоняться в благоприятную сторону. Рыцари юга Франции пришли к нему на помощь со своими дружинами, и осенью 1118 года Сарагоса стала христианской.

Подъем, вызванный Первым Крестовым походом, ощущался повсюду на Западе, в том числе и в Испании, и баланс сил изменился в пользу христианских королей. Власть Альморавидов над Испанией стала слабеть. Их правитель, Али Ибн-Юсуф, находился в Марракеше; для него Испания была лишь отдаленным аванпостом, и воины Альморавидов, расквартированные там, все меньше и меньше хотели умирать за то, чтобы сохранить эту землю.

Тем временем Альфонсо Воитель обеспечил своим крестоносцам определенный статус в рамках церковных установлений, создав несколько военных орденов. Те, кто вступал в них, получали монашеское звание, становясь профессиональными слугами божьими. Братство Бельчите было основано в 1122 году для защиты одной определенной области, к югу от реки Эбро: «Проникшись божественной благодатью, – заявлял Альфонсо Воитель в орденской хартии, – мы своею властью учреждаем христианское рыцарское братство и воинство братьев во Христе, в Испании, в замке, именуемом Бельчите… дабы могли они служить там Богу и впредь во все дни их жизни бороться с язычниками». Затем возникли и другие ордена христианских рыцарей, и у всех них не было иной цели, кроме изгнания Альморавидов с завоеванных территорий.²

Одновременно с тем, аналогичные ордена возникали на Востоке. Первый и впоследствии наиболее могущественный из них был организован в Иерусалиме, где Готфрид, пробыв у власти всего один год, умер от брюшного тифа. Французские крестоносцы, еще не покинувшие Иерусалим, пригласили его брата, Балдуина Эдесского, приехать и короноваться в качестве короля Иерусалима; Балдуин не упустил возможности подняться на ступень выше и, передав графство Эдесское своему дальнему родственнику (также носившему имя Балдуин), направился прямиком в Иерусалим.³ На протяжении последующих восемнадцати лет он немало сражался и расширил границы своего королевства далеко за пределы города Иерусалима; когда в 1118 году он умер, тот же самый дальний родственник, правивший Эдессой, был коронован как Балдуин II Иерусалимский.

Теперь, когда город больше не принадлежал сельджукам, христиане-паломники стали стекаться сюда в намного больших количествах. Однако все три государства крестоносцев постоянно находились под угрозой нападения, и путешествие было опасным. В 1119 году франкский рыцарь Гуго де Пейн прибыл в Иерусалим, стремясь найти полезное для души занятие. Ему пришло в голову, что сопровождать и защищать безоружных пилигримов, которые шли к городу от берега моря – благочестивая миссия, и за несколько лет он сумел найти достаточное количество воинов, разделявших его мнение. Жили они как монахи: «не знались с женщинами, – писал в XII столетии патриарх Антиохийский, Михаил Сириянин, – не мылись, не имели вообще никаого личного имущества, но все у них было общее».

Как подобало монахам, они приносили обеты бедности, целомудрия и послушания – но в отличие от монахов, владели оружием. Их службу путешествующие в Иерусалим оценили так высоко, что король Балдуин II решил позаботиться о них: «он обеспечил их временным пристанищем в своем собственном дворце, – говорит Гильом Тирский, – на северной стороне, близ храма Господня».⁴ От первого места своего обитания они и стали называться рыцарями Храма, или тамплиерами – от латинского templum, то есть «храм».^[224]

В январе 1129 года Гуго де Пейн приехал на церковный совет в городе Труа с целью добиться официального признания своего ордена. В целом все собравшиеся церковники одобрили предназначение ордена, и великий реформатор монашества Бернар Клервоский взялся составить для него устав. Его текст начинается обращением к рыцарям-храмовникам:

«Я заклинаю вас, тех, кто прежде вступил в ряды рыцарства лишь ради земных целей, и для кого Христос не был наставником, поспешить и присоединиться ради вечности к сему Ордену… Тем самым рыцарство, которое, презрев любовь к справедливости, не стремилось защищать бедняков или церковь, что являлось их долгом, но предпочитало грабить и убивать, сможет вновь расцвести и возродиться».⁵

Как раз этого и хотел в свое время папа Урбан II – перенаправить агрессивность на стезю праведности.

Основание военных орденов стало завершающим актом драмы, начатой Константином на Мульвийском мосту Войдя в Рим под знаменем креста, он взял на вооружение мощную и таинственную идеологию и использовал её для своих собственных целей. Она обещала единство – ему было необходимо единство. Она обещала победу в конечном итоге – ему нужна была победа на земле, причем и сейчас. Христианство создавало единство вне связи с национальностью и языком – ему нужно было подавить национальную рознь. Еще более он нуждался в том, чтобы убедить и своих солдат, и народ Рима, и врагов, угрожавших ему, в том, что им движет нечто более высокое и более благородное, чем простое честолюбие.

Пожалуй, ему необходимо было самому убедиться в этом. Христианство освобождало Константина от чувства вины по поводу завоеваний и одновременно с тем обеспечивало ему рвение, необходимое для новых побед. Семьсот лет спустя военные ордена сослужили точно такую же службу для тех, кто вступил в них – они получили Устав, где точно указывалось, чего они достигнут. Это сочетание духовных и политических амбиций определило дальнейшее развитие общества на протяжении следующих пяти столетий. А затем на века растянулся долгий и болезненный разрыв между этими двумя силами.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 85

Примечания

Глава 1. Единая Империя, единый Бог

1. The gory details are found in Lactantius, «Of the Manner in Which the Persecutors Died», chapter 44, in Philip Schaff, ed., Ante-Nicene Fathers, Vol. 7 (1896); and in Zosimus, Historia Nova (1814), book 2.

2. Zosimus, book 2.

3. Lactantius, «On the Manner in Which the Persecutors Died», chapter 49, in Schaff, Ante-Nicene Fathers, vol. 7.

4. Lactantius, De Mortibus Persecutoram, chapter 45, in University of Pennsylvania, Dept of History: Translations and Reprints from the Original Sources of European History, vol. 4: 1 (1897), pp. 28–30.

5. Eusebius, Life of Constantine, 1.41, trans. Averil Cameron and Stuart G. Hall (1999), p. 86.

6. A. A. Vasiliev, History of the Byzantine Empire, 324-1453, vol. 1 (1952), p. 47.

7. Eusebius, Life of Constantine, 4.61; Vasiliev, pp. 48–49.

8. Chris Scarre, Chronicle of the Roman Emperors (1995), p. 215.

9. J. N. D. Kelly, Early Christian Doctrines, rev. ed. (1976), pp. 138–139.

10. Ignatius, Letter to the Ephesians, 7, in Philip Schaff, ed., Ante-Nicene Fathers, vol. 1 (1867).

11. Kelly, Early Christian Doctrines, p. 141.

12. Ibid., pp. 227–229.

13. Eusebius, Life of Constantine, 2.72.

14. Sozomen, The Ecclesiastical History, 4.16, in Philip Schaff and Henry Wace, eds., A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series, Vol. 2 (1892).

15. Vasiliev, p. 54.

16. Vasiliev, p. 53.

17. Sozomen, Ecclesiastical History, 2.3, in Schaff and Wace, vol. 2.

18. Photius, Epitome of the Ecclesiastical History of Philostorgius, trans. Edward Walford (1860), 1.9.

19. Vasiliev, p. 59; Sozomen, Ecclesiastical History, 2.4, in Schaff and Wace, vol. 2.

20. Eusebius, Life of Constantine, 3.47.

Глава 2. В поисках Небесного мандата

1. Luo Guanzhong, Three Kingdoms, trans. Moss Roberts (1991), pp. 922–924.

2. John MacGowan, The Imperial History of China (1897), p. 154.

3. Ibid., p. 155.

4. Guanzhong, p. 935.

5. С. P. Fitzgerald, China (1938), p. 255.

6. MacGowan, p. 160.

7. Ibid., p. 161.

8. Demetrius Charles Boulger, The History of China, vol. 1 (1972), pp. 134–135.

9. Franz Michael, China through the Ages (1986), p. 90; Ann Paludan, Chronicle of the Chinese Emperors (1998), p. 64; Rodney Leon Taylor, The Religious Dimensions of Confucianism (1990), p. 14.

10. Thomas J. Barfield, The Perilous Frontier (1989), p. 115.

11. Jacques Gernet, A History of Chinese Civilization, 2d ed., trans. J. R. Foster and Charles Hartman (1996), p. 187.

12. Marylin M. Rhie, Early Buddhist Art of China and Central Asia, vol. 2 (1999), p. 279.

13. MacGowan, p. 187; Barfield, p.117.

14. Gernet, p. 183.

15. Mohan Wijayaratna, Buddhist Monastic Life, trans. Claude Gransier and Steven Collins (1990), p. 3.

16. Michael, p. 101.

17. Kenneth Kuan Sheng Ch’en, Buddhism in China (1972), pp. 57–58; William Theodore de Вагу et. all, Sources of Chinese Tradition, Vol. 1 (1963), p. xxi.

Глава 3. Империя Мудрости

1. Ranbir Vohra, The Making of India (2001), p. 28.

2. K. A. Nilakanta Sastri, A History of South India from Prehistoric Times to the

Fall of Vijayanagari, 3d ed. (1966), p. 92.

3. Romila Thapar, Early India (2002), p. 282.

4. Ibid., p. 283.

5. John Keay, India (2000), pp. 138–139.

6. Stanley Wolpert, A New History of India, 7th ed. (2004), p. 85.

7. Keay, p. 132.

8. Thapar, Early India, p. 280.

9. The Kalinga Edict, trans, by Romila Thapar, Asoka and the Decline of the Mauryas, 3d rev. ed. (1998), p. 255.

10. Thapar, Early India, p. 238.

11. Vasudev Vishnu Mirashi, Literary and Historical Studies in Indology (1975), pp. 119–121.

12. Thapar, Early India, p. 286; Keay, p. 142.

13. Faxian, A record of Buddhistic kingdoms, trans. James Legge (1886), pp. 42–43, 79.

Глава 4. Персидская угроза

1. Richard N. Frye, The History of Ancient Iran (1983), p. 309; Muhammed ibn Jarir al-Tabari, The History of al-Tabari, vol. 5 (1999), pp. 51–52.

2. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 54–55.

3. Ibid., pp. 52–53.

4. T. D. Barnes, «Constantine and the Christians of Persia». The Journal of Roman

Studies, 75 (1985), p. 132; also see Eusebius, Life of Constantine, 4.8

5. al-Tabari, History, vol. 5, p. 155.

6. Vahan M. Kurkjian, A History of Armenia (1958), pp. 119–120.

7. Schaff and Wace, Select Library, vol. 13, p. 244; Barnes, p. 128; Aphrahat, «Demonstration XXI: Of Persecution», in Schaff and Wace, Select Library, vol. 13, p. 519.

8. Barnes, p. 132; Eusebius, Life of Constantine, 4.56–57.

9. Scarre, p. 221; Eusebius, Life of Constantine, 4.75.

10. Frye, The History of Ancient Iran, p. 310.

11. Christopher S. Mackay, Ancient Rome (2004), p. 316.

12. Ibid., p. 317.

13. Frye, History of Ancient Iran, p. 310.

14. Ammianus Marcellinus, The History of Ammianus Marcellinus, (1982), vol. 1, 18.6.21–22.

15. Ibid., 18.8

16. Ibid., 19.3

Глава 5. Отступник

1. Vasiliev, p. 69; Mackay, p. 320.

2. Vasiliev, p. 75.

3. Quoted in E. A. Thompson, The Huns, rev. Peter Heather (1999), p. 23.

4. Vasiliev, pp. 72–73.

5. al-Tabari, History, vol. 5, p. 59; Ammianus Marcellinus,

The History of Ammianus Marcellinus, vol. 2 (1986), 23.5.10–11.

6. Ammianus, History, vol. 2 (1986), 25.3.15–23; Theodoret, Church History, 3.10, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 3.

7. Ammianus, History, vol. 2, 25.5.4–6, 10.14–15; Mackay, p. 321.

8. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 62–63.

9. Vasiliev, p. 78.

10. Ammianus II (1986), XXV.10.12–15.

Глава 6. Землетрясение и вторжение

1. Zosimus, book 4; Theodoret, Church History 4.4, in Schaff and Wace, Select

Library, vol. 3.

2. Ammianus Marcellinus, The Later Roman Empire, trans. Walter Hamilton (1986), 26.4.

3. Ibid.

4. Zosimus, book 4.

5. Vasiliev, p. 79; Socrates, Church History, 4.2, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2; Zosimus, book 4; Ammianus, Later Roman Empire, 26.5.

6. Gavin Kelly, «Ammianus and the Great Tsunami», The Journal of Roman Studies, (2004), p.

7. Ammianus, History, vol. 2, 26.10.16–18.

8. Ammianus, Later Roman Empire, 26.4.

9. Socrates, Church History, 4.5 in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

10. Kelly, «Ammianus and the Great Tsunami», p. 143; Libanius, «On Avenging Julian (Or. 24.14)», quoted in Kelly, p. 147.

11. «Letter of Auxentius», trans. Peter Heather and John Matthews, The Goths in the Fourth Century (1991), p. 138.

12. Gerhard Herrn, The Celts, (1976), p. 226.

13. Quoted in Daithi О Hogain, The Celts (2003), p. 191.

14. Ibid., p. 205.

15.1. A. Richmond, Roman Britain (1955), p. 228.

16. О Hogain, p. 206.

17. Richmond, pp. 63–64.

18. Ammianus, History, vol. 3, 29.6.1.

19. Ibid., 29.6.5–6.

20. Ibid., 30.5.13–14.

21. Ibid., 30.6.3.

22. Ammianus, Later Roman Empire, pp. 412–415; Thompson, p. 26; Vasiliev, p. 86.

23. In Jordanes, The Gothic History of Jordanes, trans. Charles Christopher Mierow (1915), book 24.

24. Genesis 6: 1–4.

25. Vasiliev, p. 86.

26. Ammianus, History, vol. 3, 31.8.6; Socrates, Church History, 4.38, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

Глава 7. Восстановление государства

1. San-kuo chih 30, trans. Michael C. Rogers, in Peter H. Lee et ah, eds., Sourcebook of Korean Civilization, vol. 1 (1993), p. 17.

2. James Huntley Grayson, Early Buddhism and Christianity in Korea (1985), p. 19.

3. Chan Master Sheng Yen, Zen Wisdom (1993), p. 169; Ch’en, pp. 59–61.

4. Edward T. Ch’ien, «The Neo-Confucian Confrontation with Buddhism», Journal of Chinese Philosophy, 15 (1988), pp. 349–350; Ki-baik Lee, A New History of Korea, trans. Edward W. Wagner (1984), p. 38; Lee and deBary, p. 35.

5. Lee, New History of Korea, p. 37.

6. Grayson, Early Buddhism and Christianity in Korea, p. 26.

7. Lee, New History of Korea, p. 38; Lee and deBary (1993), p. 25; John Whitney Hall et ah, The Cambridge History of Japan (1988), p. 361.

Глава 8. Католическая церковь

1. Vasiliev, p. 79; Zosimus, book 4.

2. Gregory of Nyssa, «On the Divinity of the Son and of the Holy Spirit», in A. D. Lee,

Pagans and Christians in Late Antiquity (2000), p. 110.

3. Sozomen, Ecclesiastical History, 7.4, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

4. Vasiliev, p. 80; Codex Theodosianus, 16.1–2, in Theodosius, The Theodosian

Codes and Novels and the Sirmondian Consititutions, ed. Clyde Pharr, with Theresa Sherrer Davidson and Mary Brown Pharr (1952).

5. Sozomen, Ecclesiastical History, 7.12, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

6. Ibid.

7. Vasiliev, p. 87.

8. Scarre, p. 229.

9. Vasiliev, p. 81.

Глава 9. Отлучение от церкви

1. John Davies, A History of Wales (1993), p. 52.

2. О Hogain, pp. 206–207; Geoffrey of Monmouth, The History of the Kings of

Britain, trans. Lewis Thorpe 1966), 9.2.

3. Zosimus, book 4.

4. al-Tabari History, p. 68.

5. Walter Pohl, «The Vandals: Fragments of a Narrative», in A. H. Merrills, ed.,

Vandals, Romans and Berbers (2004), p. 34; Paulus Orosius, The Seven Books of History against the Pagans, trans. Roy J. Defarrari (1964), p. 352.

6. Ambrose of Milan, The Letters of St. Ambrose, Bishop of Milan, trans. H. Walford (1881), letter 20; George Huntston Williams, «Christology and Church-State Relations in the Fourth Century (concluded)», Church History, 20: 4 (1951), p. 5.

7. Sozomen, Ecclesiastical History, 7.13, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

8. Socrates, Ecclesiastical History, 5.14, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2; Orosius, book 7.

9. «The Memorial of Symmachus», in Ambrose of Milan, Letters, letter 7.

10. Ambrose of Milan, Letters, letter 8.

11. Sozomen, Ecclesiastical History, 7.25, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

12. Theodoret, Church History, 5.17, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 3.

13. Vasiliev, p. 82.

Глава 10. Раскол

1. Orosius, book 7; Sozoman, Ecclesiastical History, 7.24 in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2; Socrates, Ecclesiastical History 5.25, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12.

3. Finley Hooper, Roman Realities (1979), p. 536; Vasiliev, p. 90; Zosimus, book 5; J. B. Bury, A History of the Later Roman Empire, vol. 1 (1966), p. 62.

4. Roger Collins, Early Medieval Europe, 300-1000, 2d ed. (1999), p. 30.

5. Ibid., pp. 23–24, 39.

6. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 64; Vasiliev, p. 91.

7. Claudian, «Against Rufinus», in Claudian (1922), trans. Maurice Platnauer, pp. 88–89.

8. Ibid., p. 88; Zosimus, book 5.

9. Zosimus, book 5.

Глава 11. Захват Рима

1. Henry Chadwick, The Early Church (1967), p. 169; Kelly, Early Christian Doctrines, pp. 13–14.

2. Augustine, Confessions, trans. Henry Chadwick (1998), 8.12.

3. Norman Cantor, The Civilization of the Middle Ages (1984), p. 51.

4. Kelly, Early Christian Doctrines, p. 410–411.

5. Philip Schaff, ed., A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, vol.

4, first series (1889), p. 751.

6. Kelly, Early Christian Doctrines, p. 411.

7. Schaff, Select Library, vol. 4, p. 906.

8. Zosimus, book 5.

9. Procopius, History of the Wars, Secret History, and Buildings, trans. Averil Cameron (1967), 1.2.

10. Ibid.

11. Claudian, De Bello Gothico 16.

12. Thomas Hodgkin, Italy and Her Invaders (1892), pp. 721–723.

13. О Hogain, p. 208; Collins, pp. 13, 25.

14. J. B. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 113.

15. Ibid., p. 117; Collins, p. 14; Gregory of Tours, The History of the Franks, trans. Lewis Thorpe (1974), 2.8.

16. Zosimus, book 6.

17. Jerome, «Letter CXXVII», in Schaff and Wace, Select Library, vol. 6.

Глава 12. Одна природа против двух

1. Agathias, The Histories, trans. Joseph D. Frendo (1975), 4.26.8.

2. al-Tabari, History, vol. 5, p. 71.

3. Thompson, p. 35.

4. al-Tabari, History, vol. 5, p. 73.

5. Ibid., pp. 88–89.

6. Procopius, History of the Wars, Secret History, and Buildings, 1.2.

7. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 128.

8. George Ostrogorsky, History of the Byzantine State, rev. ed., trans. Joan Hussey (1969), p. 58.

9. Ugo Bianchi, «The Contribution of the Cologne Mani Codex to the Religio-Historical Study of Manicheism», in Mary Boyce, Papers in Honour of Professor Mary Boyce (1985), pp. 18–20.

Глава 13. В поисках отчизны

1. Jordanes, 30.157–158.

2. Ibid., 31-160.

3. Sozomen, Ecclesiastical History, 4.14, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 2.

4. Collins, p. 25; О Hogain, p. 210.

5. J. M. Wallace-Hadrill, The Long-Haired Kings and Other Studies in Lrankish

History (1962), pp. 25–26; Orosius, book 7.

6. Peter Heather, The Goths (1996), pp. 148–149.

Глава 14. Упадок династии Гуптов

1. David Christian, A History of Russia, Inner Asia and Mongolia (1998), p. 248.

2. Procopius, History of the Wars, Secret History, and Buildings, book 3; Wilhelm Barthold, An Historical Geography of Iran, trans. Svat Soucek (1984), pp. 19–20; Thapar, Early India, p. 286.

3. Radha Kumud Mookerji, The Gupta Empire (1969), pp. 70, 74.

4. Sastri, History of South India (1966), p. 109.

5. D. K. Ganguly, The Imperial Guptas and Their Times (1987), pp. 108–109.

6. H. C. Ray, The Dynastic History of Northern India (Early Mediaeval Period),

2d ed., vol. 1 (1973), p. xxxiii; Mookerji, p. 92; Thapar, Early India, p. 286; Hermann Kulke, A History of India, 4th ed. (2004), p. 90.

7. Keay, p. 102; Sastri, History of South India, p. 444.

8. Sastri, History of South India, p. 83.

9. Ibid., p. 117.

10. Michael, pp. 96–97.

Глава 15. Северные амбиции

1. MacGowan (1897), p.201.

2. Ibid., p. 202.

3. Ibid., p. 208.

4. Gernet, pp. 175–176, 181.

5. Ibid., pp. 190–191.

6. Ch’en, p. 61.

7. Fabrizio Pregadio, Great Clarity (2005), p. 6.

8. Fitzgerald, China, p. 267.

9. MacGowan, p. 211.

10. Paludan, p. 219.

11. MacGowan, p. 214.

Глава 16. Гунны

1. Jordanes, 24. pp. 86–87.

2. Ammianus, Later Roman Empire, 31.2; Thompson, pp. 48, 54.

3. Thompson, p. 68.

4. Jordanes, 35.181–182.; Nestorius, The Bazaar of Heracleides, trans. G. R. Driver and Leonard Hodgson (1925), 2.2.

5. Leo the Great, «Letter XIV», in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12.

6. Ostrogorsky, p. 59.

7. Thompson, p. 113.

8. Ibid., p. 116.

9. Priscus’s account as preserved in Jordanes, 24.178–179.

10. Thompson, pp. 144–145.

11. J. B. Bury, «Just Grata Honoria», The Journal of Roman Studies, 9 (1919), p. 9. 12.Ibid.

13. Jordanes, 42.224.

14. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 199.

Глава 17. Аттила

1. Gregory of Tours, 2.6.

2. Ian Wood, The Merovingian Kingdoms, 450–751 (1994), p. 37.

3. Jordanes, book 38.

4. Hydatius, The Chronicle of Hydatius and the Consularia Constantinopolitana, trans. R. W. Burgess (1993), p. 101; Jordanes, book 40.

5. Jordanes, book 42.

6. Otto J. Maenchen-Helfen, The World of the Huns (1973), p. 141.

7. Ibid., p. 139; Hydatius, p. 103; Jordanes, book 43.

8. Ibid., book 49.

Глава 18. Правоверность

1. Kelly Early Christian Doctrines, pp. 331, 339; Letter 28, «To Flavian, commonly called ‘the Tome’» in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12.

2. Collins, p. 74.

3. Letter 93, «From the Synod of Chalcedon to Leo»; Letter 104, «Leo, the Bishop, to Marcian Augustus»; Letter 105, «To Pulcheria Augusta about the self-seeking of Anatolius»; Letter 106, «To Anatolius, Bishop of Constantinople, in rebuke of his self-seeking», all in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12.

4. Yeghishe, History ofVartan and the Armenian War, 2d ed. (1952), pp. 4, 11.

5. Ibid., p. 75.

6. al-Tabari, History, vol. 5, p. 109.

Глава 19. Верховные короли

1. О Hogain, р. 211. Точные даты царствования Ниалла определить невозможно; он правил в Ирландии где-то между 390 и 455 годами

2. Tom Peete Cross and Clark Harris Slover, eds., Ancient Irish Tales (1936), p. 510.

3. Ibid., p. 512.

4. Patrick, Confession, in Joseph Cullen Ayer, A Source Book for Ancient Church History (1913), pp. 568–569; Bede, Bede’s Ecclesiastical History of the English People, ed. Bertram Colgrave and R. A. B. Mynors (1969), 1.1.

5. Louise T. Moore et ah, «А Y-Chromosome Signature of Hegemony in Gaelic Ireland». The American Journal of Human Genetics, 78 (Feb. 2006), pp. 334–338.

6. О Hogain, pp. 212–213.

7. Gildas, The Ruin of Britain and Other Works, trans. Michael Winterbottom (1978), 19.1.

8. О Hogain, pp. 214, 217 (О Хогайн отмечает, что эти «источники… запутаны и в значительной степени ненадежны», давая лишь вероятную последовательность событий); Gildas, 23.1.

9. Bede, 1.15; Gildas, 23.4.

10. Geoffrey of Monmouth, 6.10.

11. Gildas, 24.2–3.

12. Nennius, History of the Britons, 42, in J. A. Giles, Old English Chronicles (1908).

13. M. J. Swanton, trans, and ed., The Anglo-Saxon Chronicle, (1998), p. 13.

Глава 20. Конец римской легенды

1. С. D. Gordon, The Age of Attila (1960), p. 51.

2. Ibid., pp. 51–52; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 182–183.

3. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 235.

4. Procopius, History of the Wars and Buildings, trans. H. B. Dewing, vol. 2 (1916), 3.25–26.

5. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 237.

6. Procopius, History of the Wars and Buildings, trans. H. B. Dewing, Vol. 5 (1928), VII.4-13.

7. Hydatius (1993), p. 113.

8. Ibid., p. 115.

9. Collins, p. 33.

10. Sidonius Apollinaris, Letters, trans. О. M. Dalton (1915), 1.5.

11.0 Hogain, p. 215.

12. Jordanes, 45.237–238.

13. Gordon, p. 122.

14. Jordanes, book 46, p. 119.

Глава 21. Остготы

1. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 230–231.

2. Ibid., p. 252.

3. Jordanes, 46.243.

4. Collins, p. 33; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 278–279.

5. John Moorhead, Theodericin Italy (1992), pp. 16–17.

6. Ibid., pp. 19–20.

7. Anonymous Valensianus, quoted in Thomas S. Burns, A History of the Ostrogoths (1984), p. 72.

8. Moorhead, p. 30.

9. Ibid., pp. 73, 100–101,140-142.

10. Moorhead, p. 60; Procopius, History of the Wars and Buildings, trans.

H. B. Dewing, vol. 3 (1919), 5.2.

11. Gregory the Great, The Dialogues of St. Gregory, ed. Edmund G. Gardner (1911), 2.3.

12. Benedict, The Holy Rule of St. Benedict, trans. Boniface Verheyen, OSB (1949), prologue.

13. Gregory the Great, The Dialogues (1911), 11.12.

14. Henry Bettenson and Chris Maunder, eds., Documents of the Christian Church, 3rd ed. (1999), p. 141.

Глава 22. Византия

1. Joshua the Stylite, The Chronicle of Joshua the Stylite, trans. W. Wright (1882), 1.

2. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1 (1914), 1.3; Joshua the Stylite, 10–11.

3. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1,1.4; al-Tabari, History, vol. 5, p. m, 116; Joshua the Stylite, 11.

4. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 128–129; Joshua the Stylite 18–19.

5. Mary Boyce, «On the Orthodoxy of Sasanian Zoroastrianism», Bulletin of the

School of Oriental and African Studies, University of London, 59: 1 (1996), p. 23.

6. Ehsan Yarshater, «Mazdakism», in Ehsan Yarshater, ed., The Cambridge History of Iran, vol. 3(2) (1983), p. 1019.

7. al-Tabari, History, vol. 5, p. 132; Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.5.

8. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.5.

9. al-Tabari, History, vol. 5, p. 136; Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1 (1914), 1.6.

10. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 290.

11. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.7; Joshua the Stylite, 53.

12. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.10.

13. Samuel Hazzard Cross and Olgerd P. Sherbowitz-Wetzor, trans, and ed., The Russian Primary Chronicle (1953), p. 55; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, p. 294.

14. Evagrius Scholasticus, Ecclesiastical History, trans. E. Walford (1846), 38.

15. Timothy Gregory, A History of Byzantium (2005), pp. 121–123.

16. Geoffrey Greatrex, «The Nika Riot: A Reappraisal», The Journal of Hellenic Studies, 117 (1997), p. 64.

17. Procopius, The Secret History, trans. G. A. Williamson (1966), p. 73.

Глава 23. Ожидания

1. Duan Wenjie, Dunhuang Art (1994), p. 127.

2. Gernet, pp. 192–193; J. A. G. Roberts, The Complete History of China (2003), pp. 68–69.

3. Joseph Needham et al., «Chemistry and Chemical Technology», in Science and Civilization in China vol. 3, part 3 (1976), p. 119.

4. Michael, pp. 96–97; W. Scott Morton and Charlton M. Lewis, China, 4th ed. (1995), pp. 77–78.

5. Richard Dawson, Imperial China (1972), p. 33.

6. Wong Kiew Kit, The Art of Shaolin Kung Fu (2002), p. 19.

7. Norman Kutcher, Mourning in Late Imperial China (1999), p. 93.

8. David A. Graff and Robin Higham, eds., A Military History of China (2002), p. 33; Roberts, p. 69; Dawson, p. 33.

9. MacGowan, p. 223.

10. Lee, New History of Korea, p. 40.

11. Ibid., pp. 38–40.

12. Ibid., p. 43; Keith Pratt, Korea (1999), p. 3.

13. Ilyon, Samguk Yusa, trans. Tae-hung Ha and Grafton K. Mintz (1972), pp. 67–68.

14. Lee and de Bary, pp. 72–73.

15. Ibid., pp. 77–78.

Глава 24. Возмущение

1. MacGowan, p. 225; Paludan, p. 72.

2. MacGowan, p. 225.

3. Ibid., pp. 226–227; Paludan, p. 73.

4. MacGowan, pp. 228–229.

5. MacGowan, p. 233; Fitzgerald, China, p. 279.

6. de Bary et al., p. 176.

7. MacGowan, p. 237.

8. Mark Elvin, The Pattern of the Chinese Past (1973), p. 47.

9. Graff and Higham (2002), p. 31.

10. Gernet, p. 175; Barfield, p. 124.

11. Barfield, p. 25.

12. Boulger, p. 163.

13. Roberts, p. 69.

Глава 25. Выборные короли

1. Gregory of Tours, 2.18–19; Collins, p. 36.

2. Gregory of Tours, 2.27; Collins, p. 33.

3. Gregory of Tours, 2.30.

4. Ibid., 2.31.

5. Ibid., 2.37; Patrick J. Geary, Before France and Germany (1988), pp. 86–87.

6. Collins, pp. 36–37.

7. Geary, pp. 90–91.

8. Geoffrey of Monmouth, History of the Kings of Britain, trans. Lewis Thorpe (1966), 6.14.

9. Gildas; 25.3; William of Malmesbury, Gesta Regum Anglorum, vol. 1, trans. R. A. B. Mynors et al. (1998), 1.8; Bede, 1.16.

10. Swanton, pp. 14–15.

11.0 Hogain, p. 216; Herrn, p. 275.

12. Swanton, p. 15.

13. О Hogain, p. 216.

14. Herrn, p. 277; О Hogain, p. 217. О Хогайн предполагает, что Камланн располагался гораздо дальше к северу, на западном конце стены Адриана, но более традиционна его привязка к Кэмелфорду в Англии

15. J. М. Wallace-Hadrill, Early Germanic Kingship in England and on the Continent (1971), p. 14.

16. Collins, p. 43.

Глава 26. Вторжение и извержение

1. Mookerji, pp. 119–120; Kulke, p. 90.

2. T W. Rhys Davids, trans., The Questions of King Milinda (1890).

3. Charles Eliot, Hinduism and Buddhism, vol. 3 (1921), p. 198.

4. Thapar, Early India, p. 287.

5. Alexander Cunningham, The Bhiha Topes (1854), p. 163.

6. Samuel Beal, trans., Travels of Fah-hian and Sun-yung, Buddhist Pilgrims, from China to India (400 A.D. and 518 A.D.), (1969), p. 197.

7. Ganguly, Imperial Guptas, p. 120; Thapar, Early India, p. 287.

8. David Keys, Catastrophe (1999), pp. 254, 262–269. Существует теория, что Ява и Суматра изначально были единым субконтинентальным массивом.

9. Ibid., pp. 5, 247, 251; Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 2 (1916), 4.14; Charles Cockell, Impossible Extinction (2003), p. 121.

10. Cassiodorus, The Letters of Cassiodorus, trans. Thomas Hodgkin (1886), pp. 518–520.

11. John Savino and Marie D. Jones, Supervolcano, (2007), p. 85.

12. Keys, p. 259.

Глава 27. Американский континент

1. Keys, pp. 5, 189–190.

2. Richard E. W. Adams, Ancient Civilizations of the New World (1997), pp. 50–51.

3. Joyce Marcus, «The Origins of Mesoamerican Writing», Annual Review of Anthropology, 5 (1976), p. 37.

4. Ibid., pp. 39–40.

5. Elizabeth Hill Boone, Cycles of Time and Meaning in the Mexican Books of Fate (2007), p. 14.

6. Keys, pp. 186-87; Adams, pp. 43–44; George L. Cowgill, «State and Society at Teotihuacan, Mexico», Annual Review of Anthropology, 26 (1997), pp. 129–130.

7. Saburo Sugiyama, «Worldview Materialized in Teotihuacan, Mexico», Latin American Antiquity, 4: 2 (1993), p. 105.

8. Richard Haly, «Bare Bones: Rethinking Mesoamerican Divinity», History of Religions, 31: 3 (1992), pp. 280–281.

9. Ibid., p. 287.

10. Boone, p. 13.

11. Haly, p. 297; Keys, p. 193.

12. Rene Millon, «Teotihuacan: City, State and Civilization», in Victoria Reifler Bricker, ed., Supplement to the Handbook of Middle American Indians, vol. 1, pp. 235–238; Norman Yoffee, ed., The Collapse of Ancient States and Civilizations (1988), pp. 149ff; Keys, pp. 192–193, 197–198.

13. Ernesto Gonzalez Licon, Vanished Mesoamerican Civilizations, trans. Andrew Ellis (1991), pp. 81–83.

14. Ibid., p. 92.

Глава 28. Великое и святое величие

1. John J. Saunders, A History of Medieval Islam (1978), pp. 5–6.

2. Karen Armstrong, Muhammad (1993), p. 62.

3. Irfan Shahid, Byzantium and the Arabs in the Sixth Century, vol. 2, Part 1 (2002), pp. 2–3, 140; Hugh Kennedy, The Prophet and the Age of the Caliphates, 2d ed. (2004), p.17.

4. Alois Grillmeier, Christ in Christian Tradition, vol. 2, trans. О. C. Dean (1996), p. 306.

5. «The Letter of Simeon of Beth Arsham», quoted in Dionysius, Chronicle, part

3, trans. Witold Witakowski (1996), pp. 53–57, and in Stuart Munro-Hay, The Quest for the Ark of the Covenant (1996), pp. 60–62.

6. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1,1.10; Saunders, History of Medieval Islam, p. 13; Armstrong Muhammad, p. 56; Grillmeier, p. 320.

7. Procopius, Secret History, 1.1–1.2, 9.15.

8. Ibid., 9.27–30.

9. James Stevenson, ed., Creeds, Councils and Controversies (1966), p. 337.

10. Sevetus of AFAshmunein, History of the Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria, trans. B. Evens (1904), Chapter 13; Antigone Samellas, Death in the Eastern Mediterranean (50-600 a.d.) (2002), p. 41 n. 77.

11. Fred Blume, trans., Annotated Justinian Code (2008), 5.4.

12. Gregory, pp. 124–126.

13. Blume, 1.14.

14. Ibid., 1.1.

15. Quoted in Sara Rappe, Reading Neoplatonism (2000), p. 197.

Глава 29. Мор

1. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 148–149, 398.

2. Procopius, Secret History, 13.32.

3. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.24.

4. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 340–341.

5. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 1.24.

6. Ibid., 1.24.

7. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 344–345.

8. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 7 (1940), l.i.

9. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 2, 3.20.

10. Pohl, «The Vandals», pp. 44–45; Collins, pp. 38–39.

11. Gregory, p. 121; Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 3, 5.3.

12. Cassiodorus, p. 444.

13. Gregory, p. 136; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 394–395.

14. Collins (1999), p. 198; Burns, pp. 206–207.

15. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 3, 6.6.

16. al-Tabari, History, vol. 5, p. 158.

17. Ehsan Yarshater, ed., The Cambridge History of Iran (1983), p. 155.

18. al-Tabari History, vol. 5, pp. 157–158.

19. Yarshater, p. 155.

20. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 2.22.

21. Ibid., 2.13; William Rosen, Justinian’s Flea (2007), p. 223.

22. Evagrius Scholasticus (1846), 29; Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 2.23.

23. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 1, pp. 434–435.

24. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 2.27.

25. Eusebius, Ecclesiastical History, Books 1–5, trans. RoyJ. Deferrari (1953), p. 82.

26. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 2: 12; Evagrius Scholasticus, 27.

27. Procopius, History of the Wars and Buildings, vol. 1, 2.22; Evagrius Scholasticus 29; Rosen, pp. 222–223.

Глава 30. Небесный властитель

1. Lee, New History of Korea, p. 43.

2. Ibid., p. 46.

3. Robert Karl Reischauer, Early Japanese History (c. 40 BC – AD 1167), part A (1967), pp. 8–9; Milton W. Meyer, Japan, 3d ed. (1993), p. 27.

4. Reischauer, p. 11.

5. Reischauer, p. 134; Richard Bowring, The Religious Traditions of Japan, 500-1600 (2005), p. 15.

6. Lee, New History of Korea, pp. 44–47.

7. Reischauer, p. 134.

8. Bowring, pp. 40–41.

9. Joan R. Piggott, The Emergence of Japanese Kingship (1997), p. 75.

10. Reischauer, p. 138.

11. Reischauer, p. 139; Meyer, p. 33.

12. Kuroita-Katsumi, Prince Shotoku and His Seventeen-Article Constitution (1940), pp. 20–22.

Глава 31. Воссоединение

1. Yang Xuanzhi, «А Northerner’s Defense of Northern Culture», in Patricia Ebrey, ed., Chinese Civilization, id ed., (1993), pp. 10-110.

2. MacGowan, pp. 240–241.

3. Paludan, p. 75.

4. Yan Zhitui, «Advice to His Sons», in Ebrey, pp. 110–111.

5. Arthur F. Wright, The Sui Dynasty (1978), pp. 57–58.

6. Quoted in ibid., p. 58.

7. Ibid., pp. 61–62.

8. Ibid., p. 63.

9. Ibid.

10. Paludan, p. 77.

11. Rayne Kruger, All Under Heaven (2003), pp. 184–186; Charles O. Hucker, China’s Imperial Port (1975), p. 138.

12. Kruger, p. 189.

13. Ibid.; Roberts, p. 104.

14. Roberts, p. 82.

Глава 32. Правители Южной Индии

1. Thapar, Early India, p. 328; Benjamin Lewis Rice, Mysore Inscriptions (1983), p. 319.

2. Hermann Oldenberg, The Religion of the Veda (1988), p. 250; Wendy Doniger O’Flaherty, ed., Textual Sources for the Study of Hinduism (1990), pp. 15–17.

3. Rice, pp. 303, 305.

4. Pran Nath Chopra et ah, History of South India (1979), p. 61.

5. Sachindra Kumar Maity, Professor A. L. Basham, My Guruji and Problems and Perspectives of Ancient Indian History and Culture (1997), p. 189.

6. Bana, The Harsha Carita, trans. Edward B. Cowell and F. W. Thomas (1968), chap. 4.

7. Wolpert, p. 94; Bana, chap. 8.

8. Karl J. Schmidt, An Atlas and Survey of South Asian History (1995), p. 29.

9. Maity, pp. 189–190; Rice, p. 322.

10. Thapar, Early India, p. 330.

Глава 33. Два императора

1. Gwyn Jones, A History of the Vikings (1984), p. 25; Paul the Deacon, History of the Lombards, trans. William Dudley Foulke (1974), 1.2.

2. Burns, p. 214.

3. Gregory, p. 137.

4. Collins, pp. 43–48.

5. Michael M. Gunter, The Kurds and the Future of Turkey (1997), p. 7.

6. R. N. Frye, «The Political History of Iran under the Sasanians», in Yarshater, p. 156.

7. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 33.

8. Paul the Deacon, 2.4.

9. Ibid., 1.27.

10. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 149–150.

11. Saunders, History of Medieval Islam, p. 22; Armstrong, Muhammad, p. 58–59.

12. Saunders, p. 14; Thomas F. Cleary, trans., The Essential Qu’ran (1988), Surah 105.

13. Saunders, History of Medieval Islam, p. 14.

14. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 76–77.

15. Gregory, p. 150.

16. al-Tabari, History, vol. 5, pp. 156–161.

Глава 34. Хозяева дворцов

1. Gregory of Tours, 4.27–28.

2. Venantius Fortunatus, Venantius Fortunatus, trans. Judith W. George (1995), p. 47.

3. Gregory of Tours, 4.51.

4. Frank Glessner Ryder, trans., The Song of the Nibelungs (1962), pp. 95–97, 188, 197.

5. Gregory of Tours, 8.9

6. Fredegar, Fredegarii Chronicorum Liber Quartus cum Continuationibus, trans. J. M. Wallace-Hadrill (1960), 4.17.

7. Ibid., 4.19.

8. Ibid., 4.30.

9. Ibid., 4.38.

10. Ibid., 4.42.

11. Geary, pp. 152–154.

12. Fredegar, 4.67.

13. Ibid., 4.85.

14. Ibid., Continations 1–2.

15. Geary, p. 180.

Глава 35. Григорий Великий

1. Paul the Deacon, 2.28.

2. Ibid., 3.35.

3. Schaff and Wace, Select Library, vol. 12, p. 399.

4. Paul the Deacon, 3.24.

5. Schaff and Wace, Select Library, vol. 12, p. 420.

6. Epistle 1.3, in ibid., p. 532.

7. Jeffrey Richards, The Popes and the Papacy in the Early Middle Ages, 476–752 (1979), p. 173.

8. Epistle 5.36, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12, p. 704.

9. Richards, p. 174.

10. Henry Mayr-Hartin, The Coming of Christianity to Anglo-Saxon England (1972), pp. 33–34.

11. Bede, 1.23; Gregory the Great, Epistle 5.51, in Schaffand Wace, Select Library, vol. 12, p. 753.

12. Bede, 1.25,5.24.

13. Quoted in Fletcher, The Barbarian Conversion (1999), p. 115.

14. Bede, 1.26.

15. Epistle 8.30, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 12, p. 815; Fletcher, Barbarian Conversion, p. 116.

16. Epistle 11.64, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 13, p. 133.

17. Bede, 1.26.

Глава 36. Поход на Персию

1. al-Tabari, History, vol. 5, p. 298.

2. Theophylact Simocatta, The History of Theophylact Simocatta, trans. Michael Whitby and Mary Whitby (1986), 8.1-3

3. Frye, «Political History of Iran under the Sasanians», in Yarshater, pp. 163–165.

4. Gregory, p. 151.

5. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 126–128; Maurice, Maurice’s Strategikon, trans. George T. Dennis (1984), 9.4.

6. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. I, pp. 85–86.

7. Ibid., pp. 88–89.

8. Ibid., p. 92.

9. Theophanes the Confessor, The Chronicle of Theophanes, trans. Harry Turtledove (1982), p. 1.

10. Gregory the Great, Epistle 13.31, in Schaff and Wace, Select Library, vol. 13, p. 173.

11. Theophanes, Chronicle (1982), p. 3; Ostrogorsky, p. 84.

12. Theophanes, Chronicle (1982), p. 9.

13. Ibid., p. 10.

14. Fredegar 4.34.

15. Antiochus Strategos, «The Capture of Jerusalem by the Persians in 614 AD», trans. F. C. Conybeare, English Historical Review, 25 (1910), pp. 509–510.

16. Theophanes, Chronicle (1982), p. 12.

17. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 219.

18. Quoted in ibid., p. 220.

19. Ibid., p. 223.

20. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 13–14.

21. Ostrogorsky, pp. 100–101.

22. Theophanes, Chronicle (1982), p. 15.

23. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 55.

24. Fredegar, 4.48.

25. Collins, pp. 118–119; Ostrogorsky, pp. 102–103.

26. Theodore the Syncellus, Traduction et Commentaire de Thomelie ecriteprobablementpar Theodore le Syncelle sur le siege de Constantinople en 626, trans. Ferenc Makk (1975), 22.

27. Ostrogorsky, p. 103.

28. Theodore the Syncellus, 33.

29. Frye, History of Ancient Iran, p. 337.

30. Andreas N. Stratos, Byzantium in the Seventh Century, vol. 1 (1968), pp. 602–614.

31. al-Tabari, History, vol. 5, p. 678.

32. Theophanes, Chronicle, pp. 327–328.

Глава 37. Пророк

1. Jerry Rogers et al., Water Resources and Environmental History (2004), p. 36.

2. Dionysius, p. 65.

3. Paul Dresch, Tribes, Government, and History in Yemen (1993), p. 6; Keys, pp.

60-62; The Holy Quran, trans. Abdullah Yusuf Ali (2000), Surah 34.15–16,19.

4. Saunders, History of Medieval Islam, p. 22.

5. Ishaq, The Life of Muhammad, trans. A Guillaume (1997), p. 119.

6. Armstrong, Muhammad, pp. 58–59, 67–68, 94. Я крайне обязана Карен Армстронг за ее проницательный анализ разницы между племенным и городским арабским сообществом в пятом и шестом столетиях нашей эры.

7. Marshall G. S. Hodgson, The Venture of Islam, vol. 1 (1974), pp. 149–150.

8. Ishaq, pp. 63, 73, 79.

9. Ibid., p. 84.

10. Ibid., p. 106.

11. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, p. 163.

12. Holy Quran, Surah 93; Ishaq, p. 112.

13. Ishaq, p. 119.

14. Ibid., p. 213.

15. Ibid., p. 221.

16. Ibid., p. 232.

Глава 38. Господство династии Тан

1. John Curtis Perry and Bardwell L. Smith, eds., Essays on T’ang Society (1976), pp. 20–21.

2. Barfield, pp. 142–144.

3. Roberts, p. 82.

4. Barfield, p. 144.

5. Roberts, p. 105.

6. Barfield, p. 145.

7. Hucker, p. 141; Rene Grousset, The Empire of the Steppes (1970), p. 102.

8. Roberts, p. 106; A. Tom Grunfeld, The Making of Modern Tibet, rev. ed. (1996), p. 35.

9. Grunfeld, pp. 35–37; Roberts, pp. 105–107.

10. Michael, p. in; Dora Shu-fang Dien, Empress Wu Zetian in Fiction and in History (2003), pp. 34–35.

11. Grousset, pp. 102–103.

12. С. P. Fitzgerald, The Empress Wu (1968), pp. 42–43.

13. Aston, Nihongi (1896), p. 191.

14. Aston, pp. 192–193.

15. Gary L. Ebersole, Ritual Poetry and the Politics of Death in Early Japan (1989), p. 231.

16. Carter J. Eckert et ah, Korea, Old and New (1990), pp. 42–43.

17. Ibid., p. 43.

Глава 39. Племя веры

1. Armstrong, Muhammad, p. 154.

2. Holy Qu’ran, Surah 2.13; Martin Lings, Muhammad (1983), pp. 126–127.

3. Ishaq, pp. 235–236.

4. Ibid., p. 280.

5. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, pp. 174–175.

6. Ishaq, pp. 286–289.

7. Lings, pp. 136–137; Holy Qu’ran, Surah 2.217.

8. Lings, pp. 140–141.

9. Ishaq, p. 464.

10. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, pp. 194–195.

11. Barnaby Rogerson, The Prophet Muhammad (2003), pp. 207ff.

12. Saunders, History of Medieval Islam, pp. 139–140.

13. al-Tabari, History, vol. 14: The Conquest of Iran, trans. G. Rex Smith (1994), p. 114.

14. Kennedy, Prophet and the Age, pp. 55–56.

15. Saunders, History of Medieval Islam, p. 4L

16. al-Tabari, History, vol. 15, p. 86.

17. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 262–263.

18. al-Tabari, History, vol. 14, p. 114.

19. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 235.

20. Vasiliev, p. 211.

21. Collins, p. 120.

22. Timothy Gregory, p. 171.

23. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 287.

24. Paul the Deacon, 4.42.

25. al-Tabari, History, vol. 14, p. 77.

Глава 40. Перекрестье

1. al-Tabari, History, vol. 14, p. 77.

2. Keay, p. 203.

3. al-Tabari, History, vol. 14, p. 77.

4. Ibid., p. 78.

5. Vincent Arthur Smith, The Early History of India (1904), p. 287.

6. Wolpert, p. 94; Gavin Flood, «The Saiva Traditions», in Gavin Flood, ed., The

Blackwell Companion to Hinduism (2003), pp. 200–203; Harsha, Nagananda, trans. Palmer Boyd (1999), pp. 47–49.

7. Smith, pp. 290, 294.

8. Schmidt, p. 29.

9. Sastri, History of South India, pp. 115–116. 10. Kulke, p. 105.

Глава 41. Проблемы империи

1. Kennedy, Prophet and the Age, p. 69.

2. Ibid., p. 70.

3. Collins, pp. 122–124.

4. al-Tabari, History, vol. 15, pp. 26–27.

5. Collins, p. 124; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 288.

6. Theophanes, Chronicle (1982), p. 43.

7. al-Tabari, History, vol. 15, p. 22.

8. Abd al-Husain Zarrinkub, «The Arab Conquest of Iran and Its Aftermath», in

R. N. Frye, ed., The Cambridge History of Iran in Eight Volumes, vol. 4(1975), p. 23; al-Tabari, vol. 15, p. 69.

9. Zarrinkub, pp. 24–25; al-Tabari, History, vol. 15, pp. 78–79.

10. al-Tabari, History, vol. 15, p. 63.

11. Kennedy, Prophet and the Age, p. 72; Collins, p. 121; Zarrinkub, p. 21.

12. al-Tabari, History, vol. 15, pp. 131, 138.

13. Ibid., pp. 141–142.

14. Ibid., pp. 188–189.

15. Ibid., p. 222.

16. Muhammad ibn al-Husayn Sharif al-Radi, Nahjul Balagha, trans. Mohammad Askari Jafery (1984), «Letter: To the Egyptians».

17. Kennedy, Prophet and the Age, p. 76.

18. Hodgson, Venture of Islam, pp. 214–215.

19. al-Radi, «A Reply to Mu’awiya’s Letter».

20. Ibid., «А Letter to Mu’awiya».

21. Ibid., «To His Soldiers Before the Battle of Siffin».

22. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, p. 216.

Глава 42. Закон и язык

1. Walter Pohl and Helmut Reimitz, Strategies of Distinction (1998), p. 58; Paul the Deacon, 4.42.

2. Pohl and Reimitz, p. 209.

3. Paul the Deacon, 5.6.

4. Ibid., 5.7.

5. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 302.

6. Ibid., p. 303.

7. Collins (1999), pp. 124–125; Dineschandra Sircar, Studies in the Geography of Ancient and Medieval India (1971), p. 290.

8. Ostrogorsky, p. 124.

9. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 331–333.

10. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 56–57.

11. Martin Sicker, The Islamic World in Ascendancy (2000), p. 23.

12. Theophanes, Chronicle (1982), p. 59.

13. Collins, p: 227.

14. Sicker, p. 24; Kennedy, Prophet and the Age, p. 98; Theophanes, Chronicle (1982), p. 64.

15. Collins, p. 228.

Глава 43. Сотворение прошлого

1. David John Lu, Japan (1997), p. 27.

2. Piggott, p. 106; Lu, p. 27.

3. Piggott, pp. 83, 118–121.

4. Aston, p. 301.

5. Meyer, p. 37.

6. Michael, pp. 43–44, 113.

7. Meyer, pp. 44–45.

8. Piggott, pp. 1, 3.

9. Aston, pp. 110–111.

Глава 44. Дни императрицы

1. Fitzgerald, Empress Wu, р. 88.

2. R. W. L. Guisso, Wu Tse-T’ien and the Politics of Legitimization in Tang China (1978), p. 51.

3. Ibid., p. 52; Roberts, pp. 88–89.

4. Fitzgerald, Empress Wu, p. 116.

5. Ibid., pp. 127–128.

6. Ibid., pp. 135–136; Guisso, pp. 137–138.

7. Barfield, pp. 146–147.

8. Roberts, pp. 105-06.

9. Grousset, pp. 110–111; Roberts, p. 106.

10. Roberts, p. 90; Fitzgerald, Empress Wu, p. 163.

11. Guisso, p. 154; Michael, p. in.

12. Michael, pp. 111–112; MacGowan, p. 309.

13. Michael, p. 112; Roberts, pp. 90–91.

Глава 45. Путь в Европу

1. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 70–71.

2. Gregory, p. in.

3. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 72–73.

4. Collins, pp. 129–130.

5. Heather, pp. 284–285.

6. Collins, pp. 110–112.

7. Ibid., pp. 115–116.

8. Ibn Abd al-Hakam, The History of the Conquest of Spain, trans. John Harris Jones (1858), p. 22.

9. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 372–373, 382–383.

10. Sicker, p. 25; Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, p. 401.

11. Theophanes, Chronicle, pp. 88–89.

12. Ibid., pp. 90–91.

13. Geary, p. 204.

14. Fredegar, p. 90.

15. Paul Fouracre, The Age of Charles Martel (2000), p. 88; Fredegar, p. 91.

1. Elliot and Dowson, The History of India, p. 405.

2. Ibid., pp. 119–120.

3. Ibid., pp. 170–172.

4. Sicker, p. 25; Keay, p. 185; Elliot and Dowson, p. 123.

5. Nau Nihal Singh, The Royal Gurjars (2003), p. 209.

6. Ibid., p. 210.

7. Ronald Inden, Imagining India (1992), p. 252.

8. Keay, pp. 200–201; Inden, pp. 257–258.

Глава 47. Очищение

1. Sicker, p. 26.

2. Barfield, pp. 148–149.

3. «Epitome of the Iconoclastic Council of Constantinople, 754», in Schaff and Wace, Select Library, vol. 14, p. 543.

4. Eamon Duffy, Saints & Sinners (1997), p. 80.

5. Ostrogorsky, pp. 161–163.

6. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 96–97.

7. Ibid., p. 97; St. John of Damascus, «First Apology», in On the Divine Images:

Three Apologies against Those Who Attack the Divine Images, trans. David Anderson (1980), p. 31.

8. Theophanes, Chronicle (1982), p. 98.

9. Duffy, p. 82.

10. Collins, p. 230.

11. Jan T. Hallenbeck, Pavia and Rome (1982), p. 24.

12. Ibid., p. 25.

13. Ostrogorsky, p. 164; Theophanes, Chronicle (1982), p. 100.

Глава 48. Аббасиды

1. Simon Franklin and Jonathan Shepard, The Emergence of Rus, 750-1200 (1996), pp. 7-10.

2. Kevin Alan Brook, The Jews of Khazaria, 2d ed. (2006), p. 97; «The Letter of Joseph the King», in Jacob Rader Marcus, ed., The Jew in the Medieval World, rev. ed. (1999), pp. 227–228.

3. Kennedy (2004), Prophet and the Age, pp. 110–111.

4. al-Tabari, History, vol. 26, p. 72.

5. Kennedy, Prophet and the Age, p. 123.

6. Sicker, p. 27.

7. Ahmed ibn Mohammed al-Makkari, The History of the Mohammedan Dynasties in Spain, trans. Pascual de Gayangos (2002), pp. 95–96.

8. al-Tabari, History, vol. 27, pp. 172–174.

9. Arthur Wollaston, The Sword of Islam (1905), p. 130.

10. al-Tabari, History, vol. 28, p. 238; Sicker, p. 29.

11. M. A. Shaban, Islamic History (1976), p. 12.

12. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, pp. 286–287; al-Tabari, vol. 1, History, vol. 28, pp. 124ff; Shaban, p. 10.

13. Hodgson, Venture of Islam, vol. 1, p. 287.

Глава 49. Карл Великий

1. Oliver J. Thatcher and Edgar Holmes McNeal, eds., A Source Book for Medieval History (1905), p. 102.

2. Fredegar (1960), 4.22.

3. Fredegar, 4.30; Joanna Story, ed., Charlemagne (2005), pp. 16–17; Einhard, «The Life of Charlemagne» 1.2, in Lewis Thorpe, trans., Two Lives of Charlemagne (1969).

4. Paul Edward Dutron, ed., Carolingian Civilization (1993), p. n.

5. Slightly condensed from the Clausula de unctione Pippini, in Dutton, p. 12.

6. Fredegar, 4.38–39.

7. «The Donation of Constantine», in Dutton, pp. 14–19.

8. Einhard, «Life of Charlemagne» 3.18, in Thorpe.

9. J. M. Wallace-Hadrill, The Barbarian West (1962), p. 97.

10. Wallace-Hadrill, Barbarian West (1962), p. 97.

11. Einhard, «Life of Charlemagne» 2.6, in Thorpe.

12. Einhard, «Life of Charlemagne» 2.9-10, in Thorpe.

13. Charles Kenneth Scott-Moncrieff, trans., The Song of Roland (1920), p. 80.

Глава 50. Мятеж Ань Лу-шаня

1. Li Po, «A Farewell to Li Yun in the Xie Tiao Pavilion», in Xianyi Yang and Gladys Yang, trans., Poetry and Prose of the Tang and Song (1984), p. 31; Michael, p. 116.

2. Wang Wei, «Seeing Yuan the Second off on a Mission to Anxi», in Yang and

Yang, p. 16; Roberts, p. 122.

3. Roberts, p. 92.

4. Li Po, «Fighting South of the City», in Yang and Yang, pp. 22–23.

5. Hans J. Van de Ven, Warfare in Chinese History (2000), pp. 132–133; Roberts, p. 103.

6. Roberts, p. 93.

7. Ibid.; Van de Ven, pp. 137–138.

8. Michael, p. 144; Bai Juyi, «Song of Eternal Sorrow», in Yang and Yang, pp. 111–115.

9. Charles D. Benn, China’s Golden Age (2004), p. 10.

10. Van de Ven, p. 139.

11. Michael, p. 114; Roberts, p. 107.

12. Roberts, p. 108.

13. Lee, New History of Korea, p. 72; Roberts, pp. 110–111.

14. Michael, p. 114; Van de Ven, p. 144.

Глава 51. Imperator et Augustus

1. Theophanes, Chronicle (1982), p. 135.

2. Bury, History of the Later Roman Empire, vol. 2, pp. 478–479.

3. Sicker, p. 30.

4. Theophanes, Chronicle (1982), p. 141.

5. Derek Wilson, Charlemagne (2006), pp. 84–85.

6. J. M. Wallace-Hadrill, The Frankish Church (1983), pp. 413–414.

7. «Alcuin to Charlemagne», in Henry Morley and William Hall Griffin, English Writers, vol. 2 (1888), p. 165.

8. Theophanes, Chronicle (1982), pp. 146–147.

9. Ibid., p. 151.

10. Ibid., p. 153.

11. Ibid., p. 155.

12. Wallace-Hadrill, Frankish Church, pp. 220–223.

13. Wilson, p. 76.

14. Quoted in Wallace-Hadrill, Frankish Church, p. 186.

15. Quoted in Wilson, p. 77.

16. Notker the Stammerer, Charlemagne 27, in Thorpe, p. 125.

17. Wilson, p. 81; Wallace-Hadrill, Barbarian West, p. 109.

18. Quoted in Wilson, p. 81.

19. Theophanes the Confessor, The Chronicle of Theophanes Confessor, trans. Cyril Mango and Roger Scott (1997), p. 657.

Глава 52. Новый Синаххериб

1. al-Tabari, History, vol. 30, p. 100.

2. Sicker, p. 30.

3. Richard Hodges and David Whitehouse, Mohammed, Charlemagne & the Origins of Europe (1983), pp. 141, 158; Einhard, «Life of Charlemagne» 1.16, in Thorpe.

4. Collins, pp. 191–192.

5. Franklin and Shepard, p. 12.

6. Hugh Kennedy, When Baghdad Ruled the Muslim World (2005), p. 51.

7. Karsh, Islamic Imperialism (2006), p. 72.

8. Florin Curta, Southeastern Europe in the Middle Ages (2006), p. 147.

9. Curta, p. 149; Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), pp. 483–485.

10. Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), pp. 665–666.

11. Curta, pp. 149–150.

12. Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), p. 673.

13. Curta, p. 150.

14. Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), p. 679.

15. Wallace-Hadrill, Barbarian West, p. 112.

16. Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), p 685.

17. Ibid., p. 503.

18. Curta, p. 148.

19. Theophanes, Chronicle of Theophanes Confessor (1997), p. 686.

20. Dimitri Obolensky, Byzantium and the Slavs (1994), p. 40.

Глава 53. Правители замков и регенты

1. Jae-un Kang, The Land of Scholars, trans. Suzanne Lee (2006), p. 64.

2. Lee and de Вагу, pp. 48–49.

3. Lee, New History of Korea, p. 84.

4. Lee, et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 122.

5. Kang, p. 232.

6. Lee, et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 133.

7. Lee, New History of Korea, p. 92.

8. Ibid., p. 93.

9. Lee, et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 220.

10. Lee, New History of Korea, p. 95.

11. Ibid., p. 96.

12. James Huntley Grayson, Korea (2002), pp. 57–58.

13. Reischauer, p. 216.

14. Meyer, p. 51.

15. Reischauer, p. 222; Meyer, p. 51.

16. Reischauer, pp. 232–233; Meyer, p. 54.

17. Meyer, p. 54; Karl F. Friday, Hired Swords (1992), pp. 74–75.

18. Piggott, p. 282; Reischauer, p. 249.

19. Peter Martin, The Chrysanthemum Throne (1997), p. 56.

20. Takie Sugiyama Lebra, Above the Clouds (1993), p. 35; Michele Marra, The Aesthetics of Discontent (1991), pp. 38–39.

Глава 54. Торжество аутсайдеров

1. Gernet, p. 266; Denis Twitchett et al., The Cambridge History of China, vol. 6 (1994), p. 7.

2. Roberts, p. 95; Van de Ven, p. 165.

3. MacGowan, pp. 329–331.

4. Chye Kiang Heng, Cities of Aristocrats and Bureaucrats (1999), pp. 20, 78–81.

5. Roberts, p. 107.

6. de Вагу et ab, p. 374.

7. Gernet, p. 267.

8. Roberts, p. 96.

9. Gernet, p. 267.

10. Quoted in Heng, p. 73.

11. Twitchett et ab (1994), p. 56.

12. MacGowan, pp. 338–339.

13. Ibid., pp. 339–340.

14. Twitchett et ab (1994), p. 10.

15. Roger Tennant, A History of Korea (1996), p. 67.

16. Ibid., pp. 67–68.

17. Lee et ab, Sourcebook of Korean Civilization, p. 126.

18. Ibid., p. 126.

19. Tennant (1996), p. 68; Lee, New History of Korea, p. 98.

20. Lee, New History of Korea, p. 98; Tennant, pp. 68–69.

21. Lee, New History of Korea, p. 99; Tennant, p. 70.

22. Jong-gil Kim, Among the Flowering Reeds (2003), p. 32.

23. Tennant, pp. 69–70.

24. Lee et al. Sourcebook of Korean Civilization (1993), pp. 129, 261.

25. Tennant, pp. 70–71; Lee et al., Sourcebook of Korean Civilization (1993), p. 261.

Глава 55. Третья династия

1. al-Tabari, History, vol. 30, p. 335.

2. P. M. Holt, etal.,eds. The Cambridge History of Islam, vol. 1 (1970), pp. 118–119.

3. al-Tabari, History, vol. 31, p. 23.

4. Ibid, pp. 48–51.

5. Ibid., pp. 152–153, 185–186.

6. Holt et al., pp. 119–123.

7. al-Tabari, History, vol. 32, pp. 131–134.

Глава 56. Викинги

1. Jones, History of the Vikings, pp. 25–26.

2. Louis Halphen, Charlemagne and the Carolingian Empire, trans. Giselle de Nie

(1977), p. 97.

3. Wallace-Hadrill, Early Germanic Kingship, p. 114; Nithard’s Histories, 2, in

Bernhard Walter Scholz with Barbara Rogers, trans., Carolingian Chronicles (1970), p. 130.

4. Halphen, p. 158.

5. Scholz with Rogers, p. 131.

6. Ibid., p. 133.

7. Janet L. Nelson, trans., The Annals of St. Benin (1991), p. 49.

8. «Engelbert at the Battle of Fontenoy», in Dutton, p. 364.

9. H. W. Carless Davis, Charlemagne (Charles the Great) (1925), p. 314.

10. Franklin and Shepard, p. 56.

11. R H. Sawyer, Kings and Vikings (1982), p. 88; Pierre Riche, The Carolingians, trans. Michael Idomir Allen (1993), p. 192.

12. Riche, p. 197.

13. Franklin and Shepard, p. 9.

14. Ibid., p. 29.

15. Nelson, p. 44.

16. Franklin and Shepard, p. 40.

17. Ibid., pp. 55–56.

18. Photius, The Homilies of Photius, trans. Cyril Mango (1958), pp. 95–96.

19. Franklin and Shepard, p. 51.

20. Ibid., p. 58–59.

Глава 57. Цари-долгожители

1. Dilip Kumar Ganguly, Ancient India, History and Archaeology (1994), p. 44;

Rama Shankar Tripathi, History of Kanauj (1964), pp. 227–228.

2. Tripathi, pp. 232–234.

3. Sailendra Nath Sen, Ancient Indian History and Civilization (1988), p. 371.

4. R. C. Majumdar, Ancient India (1964), p. 367.

5. Kulke, p. 11.

6. Tripathi, pp. 239, 241.

7. Majumdar, p. 367; Tripathi, p. 243.

8. Majumdar, p. 404.

Глава 58. Внутренняя и внешняя политика

1. From «The Vita of Methodius», in Deno John Geanakoplos, ed., Byzantium (1984), p. 348.

2. Ostrogorsky, p. 203.

3. Obolensky, p. 207.

4. P. M. Barford, The Early Slavs (2001), p. 221.

5. Nelson, p. 137.

6. Ostrogorsky, pp. 204–205.

7. Obolensky, p. 207; Barford, p. 222.

8. Vasiliev, p. 301.

9. Ibid., p. 304; Ostrogorsky, pp. 212–213.

10. Shaun Tougher, The Reign of Leo VI (886–912) (1997), p. 61.

11. Ibid., p. 62.

Глава 59. Второй халифат

1. Dominique Sourdel, Medieval Islam (1983), pp. 76–79; Seyyed Hossein Nasr,

Islamic Philosophy from Its Origin to the Present (2006), p. 122.

2. Holt et ah, p. 124; Sourdel, pp. 78–79.

3. Paul E. Walker, Fatimid History and Ismaili Doctrine (2008), 2.4

4. Holt et ah, p. 125.

5. Ibid., pp. 125–126.

6. al-Tabari, History, vol. 34, предисловие переводчика, pp. xi-xii.

7. al-Tabari, History, vol. 35, pp. 164–165.

8. Holt et ah, p. 129.

9. S. D. Goitein, «On the Origin of the Term Vizier», Journal of the American Oriental Society, 81: 4 (Sep.-Dee. 1961), pp. 425–426.

Глава 60. Великая армия викингов

1. Quoted in Margaret Mahler, A History of Chirk Castle and Chirkland (1912), p. 202.

2. Magnus Magnusson, Scotland (2000), p. 40.

3. Collins, p. 194; Simeon of Durham, The Historical Works of Simeon of Durham, trans. J. Stevenson (1855), p. 487.

4. Bryan Sykes, Saxons, Vikings, and Celts (2006), p. 261; Snorri Sturluson, Heimskringla, trans. Erling Monsen (1932), p. 5; John Asser, Asser’s Life of King Alfred, trans. Lionel Cecil Jane (1908), p. 41.

5. Bede, p. 299.

6. Seamus Heaney, Beowulf (2001), 2.175–179.

7. Sykes, p. 262.

8. Swanton, p. 68.

9. Ibid., p. 70; Simon Keynes and Michael Lapidge, trans., Alfred the Great (1983), p. 77.

10. Swanton, p. 71.

11. Keynes and Lapidge, p. 83.

12. Asser, p. 38.

13. Simeon of Durham, p. 476.

14. Keynes and Lapidge, p. 84.

15. John of Worcester, The Chronicle of John of Worcester, vol. 2: The Annals from 450 to 1066, trans. Jennifer Bray and P. McGurk (1995), p. 355.

Глава 61. Борьба за железную корону

1. Eric Joseph Goldberg, Struggle for Empire (2006), p. 331.

2. Halphen, p. 319.

3. Ibid., p. 324.

4. Ibid., p. 327.

5. Quoted in Riche, p. 219.

6. Liudprand of Cremona, The Complete Works of Liudprand of Cremona, trans. Paolo Squatriti (2007), p. 67.

7. Ibid., p. 64.

8. Ibid., p. 69.

9. Constantine Porphyrogenitus, De Administrando Imperio, trans. R. J. H. Jenkins (1967), pp. 171–173.

10. Andras Rona-Tas, Hungarians and Europe in the Early Middle Ages (1999), pp. 336–337.

Глава 62. Кампаку

1. Lebra, p. 35.

2. Reischauer, p. 270.

3. Sadaie Fujiwara and William Ninnis Porter, A Hundred Verses from Old Japan (1909), p. 12.

4. James S. De Benneville, Saito Mussashi-Bo Benkei (1910), pp. 104–105; Meyer, p. 58.

5. Robert Borgen, Sugawara No Michizane and the Early Heian Court (1986), p. 176.

6. Reischauer, pp. 272–273.

7. Marra, p. 46.

8. Hall, et ah, pp. 55–56; Borgen, p. 28.

9. Hall et ah, p. 57; Borgen, pp. 208–209.

10. Reischauer, p. 279.

11. De Benneville, p. 106; Hall et ah, p. 58.

12. Reischauer, p. 64.

13. Hall et ah, pp. 59–60; Reischauer, pp. 287ff.

14. H. Paul Varley, Warriors of Japan as Portrayed in the War Tales (1994), p. 8.

15. Karl F. Friday, Hired Swords (1992), p. 10; Varley, pp. 144–145.

16. Friday, pp. 12–13; Varley, p. 145.

Глава 63. Базилевс

1. Tougher, Reign of Leo VI, p. 115.

2. Ibid., p. 117.

3. Arnold Toynbee, Constantine Porphyrogenitus and His World (1973), p. 13.

4. Lynda Garland, Byzantine Empresses (1999), p. 114.

5. Quoted in Garland, p. 115.

6. Vasiliev, p. 316.

7. Thomas Riha, ed., Readings in Russian Civilization, vol. 1 (1969), p. 2.

8. Steven Runciman, The Emperor Romanus Lecapenus & His Reign (1929), p. 44.

9. Ostrogorsky (1969), p. 261.

10. Leo the Deacon, The History of Leo the Deacon (2005), 7.7

11. Ostrogorsky, p. 263.

12. Liudprand of Cremona, p. 124.

13. Leo the Deacon, 7.7.

14. Liudprand of Cremona, p. 123.

15. Runciman, Emperor Romanus Lecapenus & His Reign, p. 61.

16. Ibid., p. 90, Romilly Jenkins, Byzantium (1987), pp. 242–243.

17. Runciman, Emperor Romanus Lecapenus & His Reign, p. 92.

Глава 64. Создание Нормандии

1. Liudprand of Cremona, p. 92.

2. Ibid., p. 94.

3. Riche, pp. 226–227.

4. Gesta Normannorum Ducum, vol. 1, trans. Elisabeth M. C. Van Houts (1992), p. 67.

Глава 65. Королевство Германия

1. Liudprand of Cremona, p. 75.

2. Josef Fleckenstein, Early Medieval Germany, trans. Bernard S. Smith (1978), pp. 108–110.

3. Ibid., p. m; Liudprand of Cremona, p. 77.

4. Liudprand of Cremona, p. 85.

5. Fleckenstein, pp. 112–113.

6. Ibid., p. 116.

7. Liudprand of Cremona, pp. 89–90.

8. Ibid., p. 90.

9. Charles IV, Autobiography of Emperor Charles IV and His Legend of St. Wenceslas, trans, and ed. Balazs Nagy and Frank Schaer (2001), p. 185.

10. Ibid., p. 189.

11. Ibid., p. 193.

Глава 66. Поворот колеса

1. К. A. Nilakanta Sastri, The Pandyan Kingdom (1929), p. 81.

2. Ibid., p. 81.

3. Ibid., pp. 82, 99.

4. Ibid., p. 82.

5. Rice, p. 326.

6. Sen, p. 480; Sastri, Pandyan Kingdom, p. 100.

7. Karen Pechilis Prentiss, The Embodiment of Bhakti (1999), pp. 95–96.

8. Sastri, Pandyan Kingdom, p. 102.

9. Rice, p. 463.

Глава 67. Захват Багдада

1. Karsh, p. 54.

2. Heinz Halm, The Empire of the Mahdi (1996), p. 173.

3. Ibid., pp. 175, 200–201.

4. Kennedy, Prophet and the Age, p. 314.

5. Archibald Ross Lewis, The Development of Southern French and Catalan Society, 718-1050 (1965), pp. 70–71, 161.

6. W. Montgomery Watt, A History of Islamic Spain (1965), p. 40.

7. Ibid., p. 46.

8. Karsh, p. 62.

9. Franklin and Shepard, p. 64.

10. Kennedy, Prophet and the Age, p. 217; Karsh, p. 63.

11. Geoffrey L. Simons, Iraq: From Sumer to Saddam (1994), p. 161.

12. Kennedy, Prophet and the Age, pp. 194–195.

13. Peter Beaumont, Drylands (1993), pp. 126–127; Kennedy, Prophet and the Age, p. 197.

Глава 68. Три королевства

1. Lee et al., Sourcebook of Korean Civilization, (1993), p. 261.

2. Lee, New History of Korea (1984), p. 101.

3. Lee et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 275.

4. Lee, New History of Korea, p. 103.

5. James B. Palais, Confucian Statecraft and Korean Institutions (1996), p. 214; Peter H. Lee et al., Sources of Korean Tradition (1997), p. 146.

6. Lee et al., Sources of Korean Tradition, pp. 146–147.

7. Lee et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 264.

8. Grousset, p. 128.

9. Ibid., pp. 570 n. 125,129.

10. Ibid., p. 129.

11. MacGowan, p. 361.

12. Ibid.

13. Fitzgerald, China, p. 378.

14. MacGowan, p. 368.

Глава 69. Королевство Англия

1. Swanton, p. 104.

2. D. M. Hadley, The Northern Danelaw (2000), pp. 11–12.

3. William of Malmesbury, p. 207.

4. John of Worcester, Chronicles, vol. 2 (1995), p. 387.

5. Swanton, pp. 106, 108–109.

6. William of Malmesbury, p. 213.

7. Ibid., p. 233.

8. Ibid., p. 237.

9. Ibid., p. 237.

10. Ibid., p. 245.

11. John of Worcester, Chronicles, vol. 2, pp. 422–425; William of Malmesbury, pp. 239–241; Swanton, p. 118.

12. Jones, History of the Vikings, pp. 34–35, 45–46; Ornolfur Thorsson, ed.,

The Sagas of the Icelanders: A Selection (2001), p. 9.

13. Thorsson, p. 9.

14. Jones, History of the Vikings, p. 279.

15. Ibid., p. 95.

16. Thorsson, p. 81.

17. Sturluson, p. 104.

18. Ibid., p. 113.

19. Thorsson, p. 654.

20. Ibid., p. 655.

21. Sturluson, p. 140.

22. William of Malmesbury, p. 273.

23. John of Worcester, Chronicles, vol. 2, p. 425.

24. Sturluson, p. 141.

25. Ibid., pp. 214–215.

26. Henry of Huntingdon, The Chronicle of Henry of Huntingdon, trans. Thomas Forester (1853), p. 183.

27. Swanton, p. 135 n. 9.

28. Ian Howard, Swein Forkbeard’s Invasions and the Danish Conquest of England, 991-1017 (2003), pp. 62–63.

29. Swanton, p. 143.

30. Ibid., pp. 143–145; William of Malmesbury, pp. 302–303.

Глава 70. Крещение Руси

1. Toynbee, pp. 10–11.

2. Mark Whittow, The Making of Byzantium, 600-1025 (1996), pp. 321–322.

3. Ibn Fadlan, Ibn Fadlan’s Journey to Russia, trans. Richard N. Frye (2005), pp. 64–65.

4. Ibid., pp. 68–70; Franklin and Shepard, pp. 44–45.

5. Jones, History of the Vikings, p. 260.

6. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 68.

7. Leo the Deacon, p. 156.

8. Wladyslaw Duczko, Viking Rus (2004), pp. 214–215.

9. Toynbee, pp. 499–505; Whittow, pp. 258–259.

10. B. J. Kidd, Documents Illustrative of the History of the Church, vol. 3 (1920), p. 103.

11. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 84.

12. Vasiliev, p. 302.

13. Leo the Deacon, pp. 58, 82.

14. Ostrogorsky, pp. 284–285.

15. Leo the Deacon, p. 83.

16. Ostrogorsky, pp. 284–285; Leo the Deacon, pp. 85–86.

17. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 87. Хронология этих событий не полностью ясна, здесь приведена лишь одна из нескольких вероятных реконструкций. См. также: Whittow, рр. 260–261, and Ostrogorsky, pp. 292–293.

18. Leo the Deacon, pp. 136–141.

19. Ibid., p. 147.

20. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 90.

21. Jones, History of the Vikings, pp. 262–263.

22. Cross and Sherbowitz-Wetzor, p. 113.

23. Ibid., pp. 97–98, 116

24. Ibid., p. 117.

Глава 71. Священный римский император

1. Simon of Keza, Gesta Hungarorum, trans. Laszlo Veszpremy and Frank Schaer (1999), p. 91.

2. Ibid., p. 93; Paul Lendvai, The Hungarians, trans. Ann Major (2003), pp. 27–28.

3. Uta-Renate Blumenthal, The Investiture Controversy (1988), p 39.

4. Thatcher and McNeal, pp. 116–117. Присяга была фактически принята дважды, в 961 ив 962 годах.

5. J. N. D. Kelly, The Oxford Dictionary of Popes (1986), pp. 126–127.

6. Susan Wood, The Proprietary Church in the Medieval West (2006), pp. 16–17.

7. Book of Acts 8: 18–24.

8. Wood, p. 299.

9. Thatcher and McNeal, p. 118.

10. Kelly, Oxford Dictionary of Popes, p. 127.

11. Timothy Reuter and Rosamond McKitterick, eds., The New Cambridge Medieval History, vol. 3 (1999), p. 254.

12. Thietmar of Merseburg, Ottoman Germany (2001), pp. 126–127; Reuter and McKitterick, p.

13. Thietmar of Merseburg, p. 149.

14. Ibid., p. 150; Gerd Althoff, Otto III (2003), pp. 33–34.

15. Althoff, pp. 38–39.

16. F. L. Ganshof, Feudalism, trans. Philip Grierson (1996), pp. 3–9.

17. Thatcher and McNeal, p. 412.

18. Blumenthal, p. 11.

Глава 72. Перипетии Священной войны

1. Кеау, р. 204; Satish Chandra, Medieval India (2000), p. 17.

2. Sircar, pp. 290–291.

3. Quoted in Ray, p. 81.

4. Quoted in Keay, pp. 204–205.

5. Abu al-Nasr Muhammad ibn Abd al-Jabbar al-Utbi, Kitab-i-Yamini, trans. James Reynolds (1858), pp. 23–24, 33.

6. Ibid., p. 39; Keay, p. 206.

7. Quoted in Elliot and Dowson, pp. 26–27; Chandra, p. 17.

8. Chandra, p. 18.

9. Ibid., p. 19.

10. Romesh Chunder Dutt, A History of Civilisation in Ancient India (2000), pp. 325–326.

11. Ibn Fadlan, pp. 37–38.

12. James Heitzman, Gifts of Power (1997), p. 6; Keay, p. 216; E. Hultzsch and H. Krishna Sastri, Miscellaneous Inscriptions from the Tamil Country (1899), «Tiruvalangadu Copper-Plates», v. 84.

13. Pechilis Premiss, pp. 100–101, 104.

14. Hultzsch and Sastri, «Tiruvalangadu Copper-Plates», v. 87, 96–97.

15. Ronald Findlay and Kevin H. O’Rourke, Power and Plenty (2007), p. 68; Hultzsch and Sastri, «Tiruvalangadu Copper-Plates», v. 92.

16. Hultzsch and Sastri, «Tiruvalangadu Copper-Plates», v. 98, v. 112.

17. Heitzman, pp. 6-10.

18. Sen, p. 44.

Глава 73. Василий Болгаробойца

1. Michael Psellus, Fourteen Byzantine Rulers, trans. E. R. A. Sewter (1966), p. 27.

2. John Van Antwerp Fine, The Early Medieval Balkans (1983), p. 189.

3. Ostrogorsky, p. 301.

4. Psellus, pp. 31, 35.

5. Franklin and Shepard, pp. 162–163; Psellus, p. 35.

6. Psellus, p. 43.

7. Ibid., pp. 40, 43–44, 46.

8. Ostrogorsky, pp. 309–310; Curta, pp. 244–245.

9. Marshall G. S. Hodgson, The Venture of Islam, vol. 2 (1974), pp. 26–27.

10. Karen Armstrong, Jerusalem (1996), pp. 258–259.

11. Whittow, р. 381; Farhad Daftary, A Short History of the Ismailis (1998), pp. 101, 185.

12. R. J. Crampton, A Concise History of Bulgaria (1997), pp. 21–22.

13. Armstrong, Jerusalem, pp. 259–260; Hodgson, Venture of Islam, vol., 2 pp. 26–27.

Глава 74. Защита мандата

1. Peter Lorge, War, Politics and Society in Early Modem China (2005), p. 32.

2. Karl F. Olsson, «The Structure of Power under the Third Emperor of Sung China» (1974), pp. 26–27.

3. Twitchett et ah, p. 99.

4. Van de Ven, p. 185.

5. Twitchett et ah, p. 99.

6. Peter Kees Bol, «This Culture of Ours»(1992), p. 55.

7. Lorge, pp. 33–34; Bol, pp. 51–52, 55.

8. Chuanjing Ding and Chu Djang, A Compilation of Anecdotes of Sung Personalities, trans, by Zhang Chu and Zhu Zhang (1989), p. 23.

9. Van de Ven, p. 189.

10. Jinsheng Tao, Two Sons of Heaven (1988), pp. 15–16.

11. Edward L. Davis, Society and the Supernatural in Song China (2001), p. 68.

12. Shepard Krech et ah, Encyclopedia of World Environmental History, vol. 2 (2004), p. 602.

13. Paludan, p. 130.

14. Joseph Needham and Cunxun Qian, Science and Civilization in China, vol. 5 (1985), p. 97.

Глава 75. Новая земля

1. Thorsson, pp. 637–638.

2. Ibid., pp. 638–641.

3. Ibid., p. 639.

4. Ibid., pp. 644–645.

5. Ibid., p. 647.

6. Ibid., pp. 648, 670; Helge Ingstad and Anne Stine Ingstad, The Viking Discovery of America (2001), p. 48.

7. Alice Beck Kehoe, America Before the European Invasions (2002), p. 1.

8. Stuart J. Fiedel, Prehistory of the Americas (1987), pp. 152–153, 156–157; Kehoe, p. 102.

9. Fiedel, pp. 237, 254–257; Kehoe, pp. 175–177.

10. Kehoe, pp. 148–150; Fiedel, pp. 214–217.

11. Adams, p. 63.

12. Ibid., pp. 63–65.

13. Hans J. Prem, The Ancient Americas (1997), pp. 18–19; Robert J. Sharer and Sylvanus Griswold Morley, The Ancient Maya, 5th ed. (1994), pp. 471–472; Nicholas J. Saunders, Ancient Americas (2004), p. 84.

14. Adams, p. 79; Saunders, Ancient Americas, p. 48.

15. H. B. Nicholson, Topiltzin Quetzalcoatl (2001), pp. 250–251.

16. Prem, pp. 21–22; Adams, pp. 68–69; Saunders, Ancient Americas, p. 79.

17. Nicholson, pp. 10–11.

18. Prem, p. 24; Adams, p. 73.

19. Adams, p. 75.

Глава 76. Схизма

1. James Muldoon, Empire and Order (1999), pp. 34–35.

2. Alexander Clarence Flick, The Rise of the Mediaeval Church and Its Influence on the Civilisation of Western Europe from the First to the Thirteenth Century (1909), p. 403.

3. Althoff, p.72.

4. Flick, p. 404; Althoff, pp. 73–79.

5. Kelly, Oxford Dictionary of Popes, pp. 27–28.

6. Несколько сокращенно из: Thatcher and McNeal, pp. 119–120.

7. Thietmar of Merseburg, p. 187; Althoff, pp. 127–129.

8. Blumenthal, p. 42.

9. Ibid., p. 43.

10. Christopher Brooke, Europe in the Central Middle Ages, 962-1154, 2d ed. (1987), p. 227.

11. Robert Warrand Carlyle and A. J. Carlyle, A History of Mediaeval Political Theory in the West (1915), pp. 146, 164, 228; Brooke, p. 229.

12. Flick, p. 408.

13. Brooke, p. 231; Karle Натре, Germany under the Salian and Hohenstaufen Emperors, trans. Ralph Bennett (1973), pp. 43–45.

14. Натре, p. 47.

15. Stefan Weinfurter, The Salian Century (1999), p. 101.

16. Flick, p. 410; F. Donald Logan, A History of the Church in the Middle Ages (2002), pp. 102–103.

17. Thatcher and McNeal, pp. 121–122.

18. Ibid., p. 122.

19. Anna Comnena, The Alexiad of Anna Comnena, trans. E. R. A. Sewter (1969), 1.10–11.

20. William of Apulia, «Gesta Roberti Wiscardi», book 2, in G. H. Pertz et ah, Chronica et annales aevi Salici (1963).

21. Goffredo Malaterra, The Deeds of Count Roger of Calabria and Sicily and of His Brother Duke Robert Guiscard, trans. Kenneth Baxter Wolf (2005), book 1.

22. William of Apulia, book 2, in Pertz et al.

23. Henry Chadwick, East and West (2003), pp. 206–207, 211–213.

24. Horst Fuhrmann, Germany in the High Middle Ages, c. 1050–1200, trans. Timothy Reuter (1986), p. 55.

Глава 77. Господство данов

1. Howard, pp. 126, 133.

2. Henry of Huntingdon, p. 192; Swanton, p. 145.

3. Henry of Huntingdon, p. 195.

4. Swanton, p. 152; William of Malmesbury, p. 317.

5. Swanton, p. 153.

6. John of Worcester, Chronicles, vol. 2, p. 503.

7. Swanton, pp. 157–159.

8. Ibid., p. 159.

9. Peter Rex, Harold II (2005), pp. 26–27; Swanton, p. 158.

10. Encomium Emmae Reginae, trans. Alistair Campbell (1998), p. xxxiv.

11. Swanton, p. 160.

12. Benjamin T. Hudson, Prophecy of Berchdn (1996), pp. 223–224.

13. Swanton, pp. 160–162.

Глава 78. Норманнское завоевание

1. David Howarth, 1066 (1977), p. 34; John of Worcester, Chronicles, vol. 2 p. 535.

2. William of Malmesbury, p. 353.

3. Henry of Huntingdon, p. 202; William of Malmesbury, p. 353.

4. Henry of Huntingdon, p. 202.

5. William of Malmesbury, p. 353; John of Worcester, Chronicles, vol. 2, pp. 570–571.

6. Howarth, pp. 67–68, 74–75.

7. Swanton, pp. 194–195.

8. Swanton, p. 196.

9. Howarth, pp. 127–129; Rex, pp. 217–219.

10. Howarth, pp. 134–135.

11. Henry of Huntingdon, p. 209.

12. Swanton, pp. 198–199.

Глава 79. Короли Испании

1. Watt, pp. 81–82; Abd Allah b. Buluggin, The Tibyan, trans. Amin T. Tibi (1986), p. 43.

2. Abd Allah b. Buluggin, p 43; Watt, p. 82.

3. Hugh Kennedy, «Muslim Spain and Portugal», in David Luscome and Jonathan Riley-Smith, eds., The New Cambridge Medieval History, vol. 4 (2004), p. 599.

4. Abd Allah b. Buluggin, p. 43.

5. Manuela Marin and Salma Khadra Jayyusi, Handbuch der Orientalistik 12, Abt. 1, Bd. (1992), p. 46.

6. Peter C. Scales, The Fall of the Caliphate of Cordoba (1994), p. 93; Marin and Jayyusi, p. 48.

7. Scales, pp. 2, 9, 99.

8. Anita George, Annals of the Queens of Spain (1850), pp. 52–53.

9. Pedro, King of Aragon, The Chronicle of San Juan De La Peha, trans. Lynn H. Nelson (1991), p. 14.

10. Simon Barton and R. A. Fletcher, The World of El Cid (2000), pp. 49–50.

11. Ibid., p. 101.

12. Ibid., p. 32.

13. Ibid., p. 103; trans., John Ormsby, The Poem of the Cid, (1879), p. 63.

14. Marin and Jayyusi, p. 61.

15. Roland Oliver and Brian M. Fagan, Africa in the Iron Age, c. 500 BC to AD 1400 (1975), p. 160.

16. Oliver and Fagan, p. 160; David Robinson, Muslim Societies in African History (2004), pp. 39–40.

17. Oliver and Fagan, p. 161; Arie Schippers, Spanish Hebrew Poetry and the Arab Literary Tradition (1994), p. 331; Barton and Fletcher, p. 113.

18. Watt, p. 98.

19. Richard A. Fletcher, The Quest for El Cid (1990), p. 185; Barton and Fletcher, p. 147.

20. Bernard F. Reilly, The Medieval Spains (1993), p. 99; Luscome and Riley-Smith, p. 609; Marm and Jayyusi, pp. 64–65.

21. George, pp. 187–188; Reilly, p. 109.

Глава 80. Появление турок

1. Psellus, pp. 53, 57.

2. Ibid., pp. 64–65.

3. Ibid., p. 81.

4. Shaun Tougher, «Byzantine Eunuchs: An Overview, with Special Reference to Their Creation and Origin», in Liz James, ed., Women, Men, and Eunuchs (1997), pp. 178–179.

5. Psellus, p. 93.

6. Ibid., p. 116.

7. Ibid., pp. 138–139.

8. Ibid., p. 155.

9. Ibid., p. 158.

10. Luscome and Riley-Smith, p. 230.

11. Grousset, p. 150.

12. Izz al-Din Ibn al-Athir, The Annals of the Saljuq Turks, trans. D. S. Richards (2002), pp. 67–68; Ibrahim Kafesoglu and Gary Leiser, A History of the Seljuks (1988), pp. 40–41.

13. Psellus, pp. 224–225.

14. Ibid., p. 300.

15. Archer Jones, The Art of War in the Western World (1987), p. 100.

16. Ibid., p. 101.

17. Psellus, pp. 365–366.

Глава 81. Падение династии Сун

1. Ruth W. Dunnell, The Great State of White and High (1996), p. 37.

2. Ibid., pp. 38–39.

3. Ebrey, pp. 140–141.

4. Lorge, p. 45.

5. Lorge, p. 46.

6. Gernet, pp. 310–311; Needham et al., pp. 93–94.

7. Twitchett et al., pp. 216, 219.

8. Lee et al., Sourcebook of Korean Civilization, p. 275; Lee, New History of Korea, p. 126.

9. Lee, New History of Korea, pp. 127–128.

10. Twitchett et ah, p. 222.

11. Stephen Eskildsen, The Teachings and Practices of the Early Quanzhen Taoist Masters (2004), pp. 192–193.

12. Lorge, pp. 50–51.

13. David R. Olson and Michael Cole, Technology, Literacy and the Evolution of Society (2006), pp. 60–61.

14. Lorge, pp. 53–54.

15. Ebrey, p. 170.

Глава 82. Хождение в Каноссу

1. Fuhrmann, р. 52.

2. Ian S. Robinson, Henry IV of Germany (2000), p. 43.

3. Thatcher and McNeal, pp. 417–418.

4. Robinson, Henry IV of Germany (2000), pp. 110–111.

5. Ibid., p. in.

6. R. W. Southern, Western Society and the Church in the Middle Ages (1970), p.

102; H. E. J. Cowdrey, The Register of Pope Gregory VII, 1073–1085 (1998), p. 557.

7. Blumenthal, pp. 110–113; Cowdrey, pp. 130–131.

8. Cowdrey, pp. 133–134.

9. Ibid., p. 134.

10. Ibid., p. 137.

11. Ibid., p. 138.

12. Ibid., p. 141.

13. Fuhrmann, p. 65.

14. Ibid., p. 156.

15. Fuhrmann, pp. 65–66.

Глава 83. Призыв

1. Psellus, р. 369 and n. I, pp. 369–370; Ostrogorsky, pp. 347–348.

2. Saunders, History of Medieval Islam, pp. 149–150.

3. Armstrong, Jerusalem, pp. 268–269.

4. Ostrogorsky, pp. 348–349.

5. Comnena, 3.8–9.

6. Robinson, Henry TV of Germany, pp. 194–196.

7. Ibid., p. 204.

8. Comnena, 3.10.

9. Robinson, Henry IV of Germany, pp. 229–231.

10. Cowdrey, p. 446.

11. Dante, Inferno, trans. Allen Mandelbaum (1982), canto 28, lines 13–16.

12. Daftary, A Short History of the Ismailis, p. 125.

13. Thomas Asbridge, The First Crusade (2004), p. 32.

14. Thatcher and McNeal, pp. 513–517.

Глава 84. Борьба за Иерусалим

1. Comnena, 10.5–6.

2. William of Tyre, A History of Deeds Done Beyond the Sea, vol. 1, trans. Emily Atwater Babcock and A. C. Krey (1976), pp. 98–99.

3. Comnena, 10.5.

4. Ibid., pp. 105–106; John France, The Crusades and the Expansion of Catholic

Christendom, 1000–1714 (2005), pp. 65–66.

5. William of Tyre, p. 109.

6. Comnena (1969), 10.9-10.

7. Asbridge, p. 158; France, pp. 76–77.

8. William of Tyre, pp. 214–215; France, p. 77.

9. Ibn Al-Qala nisi, The Damascus Chronicle of the Crusades, trans. Hamilton Gibb (2003), p. 43; Jean de Joinville and Geoffrey de Villehardouin, Chronicle of the Crusades, trans. M. R. B. Shaw, p. 8; Asbridge (2004), pp. 150–151; William of Tyre, pp. 239–240.

10. Steven Runciman, A History of the Crusades, vol. 1 (1951), pp. 227–228.

11. France, p. 79; Comnena, 10.11.

12. William of Tyre, p. 258.

13. Ibid., pp. 270–274.

14. William of Tyre, p. 281; Runciman, History of the Crusades, vol. 1, pp. 244–245.

15. France, p. 84.

16. William of Tyre, pp. 352–353; France, pp. 86–87.

17. William of Tyre, p. 368; France, pp. 88–89.

18. Ibn AI-Qala nisi, p. 48. 102 Notes

Глава 85. Последствия

1. Clay Stalls, Possessing the Land (1995), p. 37.

2. Olivia Remie Constable, Medieval Iberia (1997). pp. 156–157.

3. Comnena, 9.8.

4. Malcolm Barber and A. K. Bate, eds., The Templars (2002), p. 27; William of Tyre, pp. 524–525.

5. Barber and Bate, p. 32.

Использованные источники

Abd Allah b. Buluggin. The Tibyan: Memoirs of Abd Allah B. Buluggin, Last Zirid Amir of Granada. Trans. Amin T. Tibi. Leiden: Brill, 1986.

Adams, Richard E. W. Ancient Civilizations of the New World. Boulder, Colo.: Wesrview Press, 1997.

Agathias. The Histories. Trans. Joseph D. Frendo. Corpus Fontium Historiae Byzantinae. Vol. 2A. Series Berolinensis. Berlin: Walter De Gruyter, 1975. al-Hakam, Ibn Abd. The History of the Conquest of Spain. Trans. John Harris Jones. New York: Burt Franklin, 1858.

al-Makkari, Ahmed ibn Mohammed. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain. Trans. Pascual de Gayangos. London: Roudedge, 2002. al-Radi, Muhammad ibn al-Husayn Sharif. Nahjul Balagha: Sermons, Letters, and Sayings of Imam Ali ibn Abu Talib. Trans. Mohammad Askari Jafery. Elmhurst, N.Y.: Tahrike Tarsile Quran, 1984.

al-Tabari, Muhammad ibn Jarir. The History ofal-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol. 5: The Sasanids, the Byzantines, the Lakhmids, and Yemen. Trans. Clifford Edmund Bosworth. Albany: State University of New York Press, 1999.

–. The History ofal-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

14: The Conquest of Iran. Trans. G. Rex Smith. Albany: State University of New York Press, 1994.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

15: The Crisis of the Early Caliphate. Trans. R. Stephen Humphreys. Albany: State University of New York Press, 1990.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater.

Vol. 26: The Waning of the Umayyad Caliphate. Trans. Carole Hillenbrand. Albany: State University of New York Press, 1989.

–. The History ofal-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater.

Vol. 27: The Abbasid Revolution. Trans. John Alden Williams. Albany: State University of New York Press, 1985.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

28: Abbasid Authority Affirmed. Trans. Jane D?mmen McAuliffe. Albany: State University of New York Press, 1995.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

30: The Abbasid Caliphate in Equilibrium. Trans. Clifford Edmund Bosworth. Albany: State University of New York Press, 1989.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater.

Vol. 31: The War between Brothers. Trans. Michael Fishbein. Albany: State University of New York Press, 1992.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater.

Vol. 32: The Reunification of the Abbasid Caliphate. Trans. С. E. Bosworth. Albany: State University of New York Press, 1987.

–. The History of al-Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

34: Incipient Decline. Trans. Joel L. Kraemer. Albany: State University of New York Press, 1989.

–.The History ofal– Tabari. Bibliotheca Persica, ed. Ehsan Yar-Shater. Vol.

35: The Crisis of the Abbasid Caliphate. Trans. George Saliba. Albany: State University of New York Press, 1985.

Althoff, Geid. Otto 111. Trans. Phyllis G. Jestice. University Park: Pennsylvania State University Press, 2003.

al-Utbi, Abu al-Nasr Muhammad ibn Abd al-Jabbar. Kitab-i-Yamini. Trans. James Reynolds. London: Oriental Translation Fund of Great Britain and Ireland, 1858.

Ambrose of Milan. The Letters of St. Ambrose, Bishop of Milan. Trans. H. Walford. Oxford: James Parker, 1881.

Ammianus Marcellinus. The History ofAmmianus Marcellinus. Vol. 1. Trans. John C. Rolfe. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982.

–.The History of Ammianus Marcellinus. Vol. 2 and 3. Trans. John C. Rolfe.

Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1986.

–. The Later Roman Empire (a.d. 354–378). Trans. Walter Hamilton. New

York: Penguin, 1986.

Antiochus Strategos. «The Capture of Jerusalem by the Persians in 614 AD», trans. F. C. Conybeare. English Historical Review, Vol. 25 (1910), pp. 502–517. Armstrong, Karen. Jerusalem: One City, Three Faiths. New York: Alfred A. Knopf, 1996.

–. Muhammad: A Biography of the Prophet. San Francisco: Harper San

Francisco, 1993.

Asbridge, Thomas. The First Crusade: The Roots of the Conflict between Christianity and Islam. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Asser, John. Asser’s Life of King Alfred. Trans. Lionel Cecil Jane. London: Chatto & Windus, 1908.

Aston, W. G., trans. Nihongi: Chronicles of Japan from the Earliest Times to a.d.

697. London: George Allen & Unwin, 1896.

Augustine. Confessions. Trans. Henry Chadwick. Oxford: Oxford University Press, 1998.

Ayer, Joseph Cullen. A Source Book for Ancient Church History: From the Apostolic Age to the Close of the Conciliar Period. New York: Charles Scribner’s Sons, 1913.

Bacharach, Jere L. «The Dinar versus the Ducat». International Journal of Middle East Studies, Vol. 4, no. 1 (Jan. 1973), pp. 77–96.

Bana. The Harsha Carita. Trans. Edward B. Cowell and F. W. Thomas. Delhi: M. Banarsidass, 1968.

Barber, Malcolm, and A. K. Bate, eds. The Templars: Selected Sources. Manchester: Manchester University Press, 2002.

Barfield, Thomas J. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China. Oxford: Basil Blackwell, 1989.

Barford, P. M. The Early Slavs: Culture and Society in Early Medieval Eastern Europe. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2001.

Barnes, T. D. «Constantine and the Christians of Persia». The Journal of Roman Studies, Vol. 75 (1985), pp. 126–136.

Barthold, Wilhelm. An Historical Geography of Iran. Trans. Svat Soucek.

Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1984.

Barton, Simon, and R. A. Fletcher. The World of El Cid: Chronicles of the Spanish Reconquest. Manchester: Manchester University Press, 2000.

Beal, Samuel, trans. Travels of Fah-Hian and Sung-Yun, Buddhist Pilgrims, from China to India (400 a.d. and 518 A.D.). New York: Augustus M. Kelley, 1969. Beaumont, Peter. Drylands: Environmental Management and Development. New York: Routledge, 1993.

Bede. Bede’s Ecclesiastical History of the English People. Ed. Bertram Colgrave and R. A. B. Mynors. Oxford: Clarendon Press, 1969.

Benedicr. The Holy Rule of St. Benedict. Trans. Boniface Verheyen, OSB.

Atchison, Kans.: Abbey Student Press, 1949.

Benn, Charles D. China’s Golden Age: Everyday Life in the Tang Dynasty. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Bettenson, Henry, and Chris Maunder, eds. Documents of the Christian Church.

3d ed. Oxford: Oxford University Press, 1999.

Blume, Fred H. Annotated Justinian Code. Ed. Timothy Kearley. Laramie: University of Wyoming College of Law, 2008.

Blumenthal, Uta-Renate. The Investiture Controversy: Church and Monarchy from the Ninth to the Twelfth Century. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1988.

Bol, Peter Kees. «This Culture of Ours»: Intellectual Transitions in Vang and Sung China. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1992.

Boone, Elizabeth Hill. Cycles of Time and Meaning in the Mexican Books of Fate. Austin: University of Texas Press, 2007.

Borgen, Robert. Sugawara No Michizane and the Early Heian Court. Harvard East Asian monographs, 120. Cambridge, Mass.: Council on East Asian Studies, Harvard University, 1986.

Boulger, Demetrius Charles. The History of China. Vol. 1. Rev. ed. Freeport, N.Y.: Books for Libraries Press, 1972.

Bowring, Richard. The Religious Traditions of Japan, 500-1600. Cambridge: Cambridge University Press, 2005.

Boyce, Mary. «On the Orthodoxy of Sasanian Zoroastrianism». Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London, Vol. 59, no. 1 (1996), pp. 11–28.

–. Papers in Honour of Professor Mary Boyce. Leiden: E. J. Brill, 1985.

Brook, Kevin Alan. The Jews of Khazaria. 2d ed. New York: Rowman & Littlefield, 2006.

Brooke, Christopher. Europe in the Central Middle Ages, 962-1154. 2d ed. London: Longman, 1987.

Burns, Thomas S. A History of the Ostrogoths. Bloomington: Indiana University Press, 1984.

Bury, J. B. A History of the Later Roman Empire: From Arcadius to Irene (395–800 AD). Vol. 1 and 2. Amsterdam: Adolf M. Hakkert, 1966.

–. «Justa Grata Honoria». The Journal of Roman Studies, Vol. 9 (1919),

pp. 1-13.

Cantor, Norman. The Civilization of the Middle Ages. New York: Harper Perennial, 1984.

Carlyle, Robert Warrand, and A. J. Carlyle. A History of Mediaeval Political Theory in the West. Edinburgh: W. Blackwood & Sons, 1915.

Cassiodorus. The Letters of Cassiodorus. Trans. Thomas Hodgkin. London: H. Frowde, 1886.

Chadwick, Henry. The Early Church. London: Penguin Books, 1967.

–. East and West: The Making of a Rift in the Church: From Apostolic

Times until the Council of Florence. Oxford: Oxford University Press, 2003. Chandra, Satish. Medieval India: From Sultanat to the Mughals. New Delhi: Har-Anand Publications, 2000.

Charles IV. Autobiography of Emperor Charles IV and His Legend of St. Wenceslas. Trans, and ed. Balazs Nagy and Frank Schaer. Budapest: Central European University Press, 2001.

Ch’en, Kenneth Kuan Sheng. Buddhism in China: A Historical Survey. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1972.

Ch’ien, Edward T. «The Neo-Confucian Confrontation with Buddhism: A Structural and Historical Analysis». Journal of Chinese Philosophy, Vol. 15 (1988), pp. 347–369.

Chopra, Pran Nath, T. K. Ravindran and N. Subrahmanian. History of South India. New Delhi: S. Chand, 1979.

Christian, David. A History of Russia, Inner Asia and Mongolia. Oxford: Blackwell, 1998.

Claudian. Chiudian. Trans. Maurice Platnauer. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1922.

Cleary, Thomas E, trans. The Essential Koran. Edison, N.J.: Essential Book Sales, 1988.

Cockell, Charles. Impossible Extinction: Natural Catastrophes and the Supremacy of the Microbial World. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

Collins, Roger. Early Medieval Europe, 300-1000. id ed. New York: St. Martin’s Press, 1999.

Comnena, Anna. The Alexiad of Anna Comnena. Trans. E. R. A. Sewter. New York: Penguin Books, 1969.

Constable, Olivia Remie. Medieval Iberia: Readings from Christian, Muslim, and Jewish Sources. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1997.

Constantine Porphyrogenitus. De Administrando Imperio. Trans. R. J. H. Jenkins. Washington, D.C.: Dumbarton Oaks, 1967.

Cowdrey, H. E. J. The Register of Pope Gregory VII, 1023–1085. Oxford: Clarendon Press, 1998.

Cowgill, George L. «State and Society at Teotihuacan, Mexico». Annual Review of Anthropology, Vol. 26 (1997), pp. 129–161.

Crampton, R. J. A Concise History of Bulgaria. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

Cross, Samuel Hazzard, and Olgerd P. Sherbowitz-Wetzor, trans, and ed. The Russian Primary Chronicle: Laurentian Text. Cambridge, Mass.: Mediaeval Academy of America, 1953.

Cross, Tom Peete, and Clark Harris Slover, eds. Ancient Irish Tales. New York: Henry Holt, 1936.

Cunningham, Alexander. The Bhilsa Topes: Buddhist Monuments of Central India. Oxford: Oxford University Press, 1854.

Curta, Florin. Southeastern Europe in the Middle Ages, 500-1250. Cambridge: Cambridge University Press, 2006.

Daftary, Farhad. A Short History of the Ismailis: Traditions of a Muslim Community. Princeton, N.J.: M. Wiener, 1998.

Dante. Inferno: The Divine Comedy. Trans. Allen Mandelbaum. New York: Bantam Books, 1982.

Davids, T. W. Rhys, trans. The Questions of King Milinda. Delhi: Motilal Banarsidass, 1890.

Davies, John. A History of Wales. London: Penguin, 1993.

Davis, Edward L. Society and the Supernatural in Song China. Honolulu: University of Hawaii Press, 2001.

Davis, H. W. Carless. Charlemagne (Charles the Great): The Hero of Two Nations. Rev. ed. New York: Putnam, 1925.

Dawson, Richard. Imperial China. London: Hutchinson, 1972.

de Вагу, William Theodore, Wing-tsit Chan, and Burton Watson, eds. Sources of Chinese Tradition. Vol. 1. New York: Columbia University Press, 1963.

De Benneville, James S. Saito Mussashi-Bo Benkei. (Tales of the Wars of the Gempei). Yokohama: author, 1910.

de Joinville, Jean, and Geoffrey de Villehardouin. Chronicle of the Crusades. Trans. M. R. B. Shaw. New York: Penguin Books, 1963.

Dien, Dora Shu-fang. Empress Wu Zetian in Fiction and in History: Female Defiance in Confucian China. New York: Nova Science, 2003.

Ding, Chuanjing, and Chu Djang. A Compilation of Anecdotes of Sung Personalities I Song Ren Yi Shi Hui Bian. Jamaica, N.Y.: St.John’s University Press, 1989.

Dionysius. Chronicle: Known Abo as the Chronicle of Zuqnin. Part 3. Trans. Witold Witakowski. Liverpool: Liverpool University Press, 1996.

Dresch, Paul. Tribes, Government, and History in Yemen. Oxford: Clarendon Press, 1993.

Duczko, Wladyslaw. Viking Rus: Studies on the Presence of Scandinavians in Eastern Europe. Boston: Brill Academic, 2004.

Duffy, Eamon. Saints & Sinners: A History of the Popes. New Haven, Conn.: Yale University Press, 1997.

Dunnell, Ruth W. The Great State of White and High: Buddhism and State Formation in Eleventh-Century Xia. Honolulu: University of Hawaii Press, 1996.

Dutt, Romesh Chunder. A History of Civilisation in Ancient India, Based on Sanskrit Literature. New Delhi: Cosmo Publications, 2000.

Dutton, Paul Edward, ed. Carolingian Civilization: A Reader. Ontario: Broadview Press, 1993.

Ebersole, Gary L. Ritual Poetry and the Politics of Death in Early Japan. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1989.

Ebrey, Patricia, ed. Chinese Civilization: A Sourcebook. 2d ed. New York: Free Press, 1993.

Eckert, Carter J, Ki-baik Lee, Young Ick Lew, Michael Robinson, and Edward W. Wagner. Korea, Old and New: A History. Seoul: Ilchokak, 1990.

Eliot, Charles. Hinduism and Buddhism: A Historical Sketch. Vol. 3. London: Routledge & Kegan, 1921.

Elliot, Henry M., and John Dowson, eds. The History of India, as Told by Its Own Historians. Vol. 1. London: Trubner, 1867.

Elvin, Mark. The Pattern of the Chinese Past. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1973.

Encomium Emma Reginae. Trans. Alistair Campbell. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Eskildsen, Stephen. The Teachings and Practices of the Early Quanzhen Taoist Masters. New York: State University of New York Press, 2004.

Eusebius. Ecclesiastical History. Books 1–5. Trans. Roy J. Deferrari. Washington, D.C.: Catholic University of America Press, 1953.

–. Life of Constantine. Trans. Averil Cameron and Stuart G. Hall. Oxford:

Clarendon Press, 1999.

Evagrius Scholasticus. Ecclesiastical History. Trans. E. Walford. London: Samuel Bagster & Sons, 1846.

Fage, J. D., and Roland Anthony Oliver. The Cambridge History of Africa. Cambridge: Cambridge University Press, 1975.

Faxian. A record of Buddhistic kingdoms, being an account by the Chinese monk Fa-hien of his travels in India and Ceylon (a.d. 399–414) in search of the Buddhist books of discipline. Trans. James Legge. Oxford: Clarendon Press, 1886.

Fiedel, Stuart J. Prehistory of the Americas. Cambridge: Cambridge University Press, 1987.

Findlay, Ronald, and Kevin H. O’Rourke. Power and Plenty: Trade, War and the World Economy in the Second Millennium. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2007.

Fine, John Van Antwerp. The Early Medieval Balkans: A Critical Survey from the Sixth to the Late Twelfth Century Ann Arbor: University of Michigan Press, 1983.

Fitzgerald, С. P. China: A Short Cultural History. London: D. Appleton-Century, 1938.

–. The Empress Wu. Vancouver: University of British Columbia, 1968.

Fleckenstein, Josef. Early Medieval Germany. Trans. Bernard S. Smith. Amsterdam: North-Holland, 1978.

Fletcher, Richard A. The Barbarian Conversion: From Paganism to Christianity.

Berkeley: University of California Press, 1999.

–. The Quest for El Cid. New York: Knopf, 1990.

Flick, Alexander Clarence. The Rise of the Mediaeval Church and Its Influence on the Civilisation of Western Europe from the First to the Thirteenth Century. New York: B. Franklin, 1909.

Flood, Gavin. «The Saiva Traditions». In The Blackwell Companion to Hinduism, ed. Gavin Flood. Oxford: Blackwell, 2003.

Fouracre, Paul. The Age of Charles Martel. Essex, England: Pearson, 2000. France, John. The Crusades and the Expansion of Catholic Christendom, 1000–1714. New York: Routledge, 2005.

Franklin, Simon, and Jonathan Shepard. The Emergence of Rus, 750-1200. New York: Longman, 1996.

Fredegar. Fredegarii Chronicorum Liber Quartus cum Continuationibus. Trans.

J. M. Wallace-Hadrill. London: Thomas Nelson & Sons, 1960.

Friday, Karl F. Hired Swords: The Rise of Private Warrior Power in Early Japan.

Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1992.

Frye, R. N. «The Political History of Iran under rhe Sasanians». Pp. 116–180 in The Cambridge History of Iran. Vol. 3(1): The Seleucid, Parthian and Sasanian Periods, ed. Ehsan Yarshater. Cambridge: Cambridge University Press, 1983. Frye, Richard N. The History of Ancient Iran. M?nchen: С. H. Beck’sche Verlagsbuchhandlung, 1983.

Fuhrmann, Horst. Germany in the High Middle Ages, c. 1050–1200. Trans.

Timothy Reuter. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.

Fujiwara, Sadaie, and William Ninnis Porter. A Hundred Verses from Old Japan: Being a Translation of the Hyaku-Nin-Isshiu. Oxford: Clarendon Press, 1909.

Ganguly, D. K. The Imperial Guptas and Their Times. New Delhi: Shakti Malik, 1987.

Ganguly, Dilip Kumar. Ancient India, History and Archaeology. New Delhi: Abhinav, 1994.

Ganshof, F. L. Feudalism. Trans. Philip Grierson. Medieval academy reprints for teaching, 34. Toronto: University of Toronto Press, 1996.

Garland, Lynda. Byzantine Empresses: Women and Power in Byzantium, AD 527-1204. New York: Routledge, 1999.

Geanakoplos, Deno John, ed. Byzantium: Church, Society, and Civilization Seen through Contemporary Eyes. Chicago: University of Chicago Press, 1984.

Geary, Patrick J. Before France and Germany: The Creation and Transformation of the Merovingian World. Oxford: Oxford University Press, 1988.

Geoffrey of Monmouth. History of the Kings of Britain. Trans. Lewis Thorpe. New York: Penguin, 1966.

George, Anita. Annals of the Queens of Spain, from the Period of the Conquest of the Goths down to the Reign of Her Present Majesty Isabel II, with the Remarkable Events That Occurred during Their Reigns, and Anecdotes of Their Courts. New York: Baker & Scribner, 1850.

Gernet, Jacques. A History of Chinese Civilization. 2d ed. Trans. J. R. Foster and Charles Hartman. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

The Gesta Normannorum Ducum of William ofjumieges, Orderic Vitalis, and Robert of Torigni. Vol. 1: Introduction and Books I–IV. Trans. Elisabeth M. C. Van Houts. Oxford: Clarendon Press, 1992.

Gildas. The Ruin of Britain and Other Works. Trans. Michael Winterbottom. London: Phillimore, 1978.

Giles, J. A. Old English Chronicles. London: George Bell & Sons, 1908.

Goitein, S. D. «On the Origin of the Term Vizier». Journal of the American Oriental Society, Vol. 81, no. 4 (Sep. – Dec. 1961), pp. 425–426.

Goldberg, Eric Joseph. Struggle for Empire: Kingship and Conflict under Louis the German, 817–876. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2006.

Gordon, C. D. The Age ofAttila: Fifth-Century Byzantium and the Barbarians. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1960.

Graff, David A., and Robin Higham, eds. A Military History of China. Cambridge, Mass.: Westview Press, 2002.

Grayson, James Huntley. Early Buddhism and Christianity in Korea: A Study in the Emplantation of Religion. Leiden: E. J. Brill, 1985.

–. Korea: A Religious History. Rev. ed. New York: Routledge, 2002.

Greatrex, Geoffrey. «The Nika Riot: A Reappraisal». The Journal of Hellenic Studies, Vol. 117 (1997), pp. 60–86.

Gregory, Timothy. A History of Byzantium. Oxford: Blackwell, 2005.

Gregory the Great. The Dialogues of St. Gregory. Ed. Edmund G. Gardner. London: P. L. Warner, 1911.

Gregory of Tours. The History of the Franks. Trans. Lewis Thorpe. New York: Penguin Books, 1974.

Grillmeier, Alois. Christ in Christian Tradition. Vol. 2. Trans. О. C. Dean. New York: Continuum International, 1996.

Grousset, Rene. The Empire of the Steppes: A History of Central Asia. Trans.

Naomi Walford. New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1970. Grunfeld, A. Tom. The Making of Modern Tibet. Rev. ed. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 1996.

Guanzhong, Luo. Three Kingdoms. Trans. Moss Roberts. Berkeley: University of California Press, 1991.

Guisso, R. W. L. Wu Tse-T’ien and the Politics of Legitimization in T’ang China.

Bellingham, Wash.: Western Washington University, 1978.

Gunter, Michael M. The Kurds and the Future of Turkey. New York: Macmillan, 1997.

Hadley, D. M. The Northern Danelaw: Its Social Structure, c. 800-1100. London: Leicester University Press, 2000.

Hall, John Whitney, Delmer M. Brown, and Kozo Yamamura. The Cambridge History of Japan. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

Hallenbeck, Jan T. Pavia and Rome: The Lombard Monarchy and the Papacy in the Eighth Century. Philadelphia, Penn.: American Philosophical Society, 1982.

Halm, Heinz. The Empire of the Mahdi: The Rise of the Fatimids. Leiden: E. J. Brill, 1996.

Halphen, Louis. Charlemagne and the Carolingian Empire. Trans. Giselle de Nie. Amsterdam: North-Holland, 1977.

Haly, Richard. «Bare Bones: Rethinking Mesoamerican Divinity». History of Religions, Vol. 31, no. 3 (Feb. 1992), pp. 269–304.

Hampe, Karl. Germany under the Salian and Hohenstaufen Emperors. Trans.

Ralph Bennett. Totowa, N.J.: Rowman & Littlefield, 1973.

Harsha. Nagananda. Trans. Palmer Boyd. Cambridge, Ontario: In Parentheses Publications, 1999.

Heaney, Seamus. Beowulf: A New Verse Translation. New York: W. W. Norton, 2001. Heather, Peter. The Goths. Oxford: Blackwell, 1996.

Heather, Peter, and John Matthews. The Goths in the Fourth Century. Liverpool: Liverpool University Press, 1991.

Heitzman, James. Gifts of Power: Lordship in an Early Indian State. Delhi: Oxford University Press, 1997.

Heng, Chye Kiang. Cities of Aristocrats and Bureaucrats: The Development of Medieval Chinese City-scapes. Honolulu: University of Hawaii Press, 1999.

Henry of Huntingdon. The Chronicle of Henry of Huntingdon. Trans. Thomas Forester. London: Henry G. Bohn, 1853.

Herrn, Gerhard. The Celts: The People Who Came Out of the Darkness. New York: St. Martin’s Press, 1976.

Hodges, Richard, and David Whitehouse. Mohammed, Charlemagne & the Origins of Europe: Archaeology and the Pirenne Thesis. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1983.

Hodgkin, Thomas. Italy and Her Invaders. Oxford: Clarendon Press, 1892.

Hodgson, Marshall G. S. The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilization. Vol. 1: The Classical Age of Islam. Chicago: University of Chicago Press, 1974.

–. The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilization.

Vol. 2: The Expansion of Islam in the Middle Periods. Chicago: University of Chicago Press, 1974.

Holt, P. M., Ann K. S. Lambton, and Bernard Lewis, eds. The Cambridge History of Islam. Vol. 1. Cambridge: Cambridge University Press, 1970.

The Holy Qur’an. Trans. Abdullah Yusuf Ali. Hertfordshire, England: Wordsworth Editions, 2000.

Hooper, Finely. Roman Realities. Detroit: Wayne State University Press, 1979.

Howard, Ian. Swein Forkbeard’s Invasions and the Danish Conquest of England, 991-1017. Suffolk, England: Boydell Press, 2003.

Howarth, David. 1066: The Year of the Conquest. New York: Penguin Books, 1981. Hucker, Charles O. China’s Imperial Past: An Introduction to Chinese History and Culture. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1975.

Hudson, Benjamin T. Prophecy of Berchdn: Irish and Scottish High-Kings of the Early Middle Ages. Westport, Conn.: Greenwood Press, 1996.

Hultzsch. E., and H. Krishna Sastri. Miscellaneous Inscriptions from the Tamil Country. South Indian inscriptions, Vol. 3. Madras: Printed by the superintendent, Gov’t. Press [etc.], 1899.

Hydatius. The Chronicle of Hydatius and the Consularia Constantinopolitana. Trans. R. W. Burgess. Oxford: Clarendon Press, 1993.

Ibn al-Athlr, Izz al-Din. The Annals of the Saljuq Turks: Selections from al-Kamil fi’l-Ta’rikh of Tzz al-Dln Ibn al-Athir, Trans. D. S. Richards. London: RoutledgeCurzon, 2002.

Ibn Al-Qala nisi. The Damascus Chronicle of the Crusades. Trans. Hamilton Gibb. Mineola, N.Y.: Dover, 2003.

Ibn Fadlan. Ibn Fadlan‘s Journey to Russia: A Tenth-Century Traveler from Baghdad to the Volga River. Trans. Richard N. Frye. Princeton, N.J.: Markus Wiener, 2005.

Ilyon. Samguk Yusa: Legends and History of the Three Kingdoms of Ancient Korea. Trans. Tae-hung Ha and Grafton K. Mintz. Seoul: Yonsei University Press, 1972.

Inden, Ronald. Imagining India. Oxford: Blackwell, 1992.

Ingstad, Helge, and Anne Stine Ingstad. The Viking Discovery of America: The Excavation of a Settlement in L’Anse aux Meadows, Newfoundland. New York: Checkmark Books, 2001.

Ishaq. The Life of Muhammad: A Translation of Ishaq’s Sirat Rasul Allah. Trans. A. Guillaume. Karachi: Oxford University Press, 1997.

Jenkins, Romilly. Byzantium: The Imperial Centuries, AD 610-1071. Toronto: University of Toronto Press, 1987.

John of Worcester. The Chronicles of John of Worcester. Vol. 2: The Annals from 450 to 1066. Trans. Jennifer Bray and P. McGurk. Oxford: Clarendon Press, 1995.

–.The Chronicles of John of Worcester.

Jones, Archer. The Art of War in the Western World. Urbana: University of Illinois Press, 1987.

Jones, Gwyn. A History of the Vikings. Rev. ed. Oxford: Oxford University Press, 1984.

Jordanes. The Gothic History of Jordanes. Trans. Charles Christopher Mierow. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1915.

Joshua the Stylite. The Chronicle of Joshua the Stylite. Trans. W. Wright. Cambridge: Cambridge University Press, 1882.

Kafesoglu, Ibrahim, and Gary Leiser. A History of the Seljuks: Ibrahim Kafesoglu’s Interpretation and the Resulting Controversy. Carbondale: Southern Illinois University Press, 1988.

Kang, Jae-eun. The Land of Scholars: Two Thousand Years of Korean Confucianism. Trans. Suzanne Lee. Paramus, N.J.: Нота & Sekey Books, 2006.

Karsh, Efraim. Islamic Imperialism: A History. New Haven, Conn.: Yale University Press, 2006.

Keay, John. India: A History. New York: Grove Press, 2000.

Kehoe, Alice Beck. America Before the European Invasions. London: Longman,

2002.

Kelly, Gavin. «Ammianus and the Great Tsunami». The Journal of Roman Studies, Vol. 94 (2004), pp. 141–167.

Kelly, J. N. D. Early Christian Doctrines. Rev. ed. San Lrancisco: Harper & Row, 1976.

–. The Oxford Dictionary of Popes. Oxford: Oxford University Press, 1986.

Kennedy, Hugh. The Prophet and the Age of the Caliphates. 2d ed. Harlow, England: Pearson Education, 2004.

–When Baghdad Ruled the Muslim World: The Rise and Fall of Islam’s

Greatest Dynasty. Cambridge, Mass.: Da Capo Press, 2005.

Keynes, Simon, and Michael Lapidge, trans. Alfred the Great: Asser’s Life of King Alfred and Other Contemporary Sources. New York: Penguin, 1983.

Keys, David. Catastrophe: An Investigation into the Origins of the Modern World. New York: Ballantine Books, 1999.

Kidd, B. J. Documents Illustrative of the History of the Church. Vol. 3. London: S.P.C.K., 1920.

Kim, Jong-gil. Among the Flowering Reeds: Classic Korean Poems Written in Chinese. Buffalo, N.Y.: White Pine, 2003.

Kit, Wong Kiew. Art of Shaolin KungFu. North Clarendon, Vt.: Tuttle, 2002.

Krech, Shepard, John Robert McNeill, and Carolyn Merchant. Encyclopedia of World Environmental History. New York: Routledge, 2004.

Kruger, Rayne. All Under Heaven: A Complete History of China. Chichester: John Wiley, 2003.

Kulke, Hermann. A History of India. 4th ed. New York: Routledge, 2004.

Kurkjian, Vahan M. A History of Armenia. New York: Armenian General Benevolent Union of America, 1958.

Kuroita-Katsumi. Prince Shotoku and His Seventeen-Article Constitution. Tokyo: Nippon Bunka Chuo Renmei, 1940.

Kutcher, Norman. Mourning in Late Imperial China: Filial Piety and the State. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

Lactantius. De Mortibus Persecutorum. Trans. O. F. Fritzsche. Pp. 28–30 in University of Pennsylvania, Dept of History: Translations and Reprints from the Original Sources of European History. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1897. Vol. 4, no. 1.

Lebra, Takie Sugiyama. Above the Clouds: Status Culture of the Modern Japanese Nobility. Berkeley: University of California Press, 1993.

Lee, A. D. Pagans and Christians in Late Antiquity: A Sourcebook. New York: Routledge, 2000.

Lee, Ki-baik. A New History of Korea. Trans. Edward W. Wagner with Edward J. Shultz. Seoul: Ilchokak, 1984.

Lee, Peter H., Donald Baker, Yongho Ch’oe, Hugh H. W. Kang, and Han-Kyo Kim, eds. Source-book of Korean Civilization. Vol. 1: From Early Times to the Sixteenth Century. New York: Columbia University Press, 1993.

Lee, Peter H., Yongho Ch’oe, and William Theodore de Вагу, eds. Sources of Korean Tradition. New York: Columbia University Press, 1997.

Lee, Peter H., and William Theodore de Вагу, eds. Sources of Korean Tradition, Vol. 1: From Early Times to the Sixteenth Century. New York: Columbia University Press, 1993.

Lendvai, Paul. The Hungarians: A Thousand Years of Victory in Defeat. Trans. Ann Major. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2003.

Leo the Deacon. The History of Leo the Deacon: Byzantine Military Expansion in the Tenth Century. Trans. Alice-Maty Talbot and Denis F. Sullivan. Washington, D.C.: Dumbarton Oaks, 2005.

Leon Portilla, Miguel, and Earl Shorris, eds. In the Language of Kings: An Anthology of Mesoamerican Literature – Pre-Columbian to the Present. New York: W. W. Norton, 2001.

Lewis, Archibald Ross. The Development of Southern French and Catalan Society, 718-1050. Austin: University of Texas Press, 1965.

Licon, Ernesto Gonzalez. Vanished Mesoamerican Civilizations: The History and Cultures of the Zapotecs and Mixtecs. Trans. Andrew Ellis. Armonk, N.Y.: Sharpe Reference, 1991.

Lings, Martin. Muhammad: His Life Based on the Earliest Sources. Rochester, Vt.: Inner Traditions International, 1983.

Liudprand of Cremona. The Complete Works of Liudprand of Cremona. Trans. Paolo Squatriti. Washington, D.C.: Catholic University of America Press, 2007.

Logan, F. Donald. A History of the Church in the Middle Ages. New York: Routledge, 2002.

Lorge, Peter. War, Politics and Society in Early Modern China, 900-1795. New York: Routledge, 2005.

Lu, David John. Japan: A Documentary History. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 1997.

Luscome, David, and Jonathan Riley-Smith, eds. The New Cambridge Medieval History. Vol. 4. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.

Mac Go wan, John. The Imperial History of China. London: Curzon Press, 1897.

Mackay, Christopher S. Ancient Rome: A Military and Political History. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.

Maenchen-Helfen, Otto J. The World of the Huns: Studies in Their History and Culture. Berkeley: University of California Press, 1973.

Magnusson, Magnus. Scotland: The Story of a Nation. New York: Atlantic Monthly Press, 2000.

Mahler, Margaret. A History of Chirk Castle and Chirkland: With a Chapter on Offa’si Dyke. London: G. Bell, 1912.

Maity, Sachindra Kumar. Professor A. L. Basham, My Guruji and Problems and Perspectives of Ancient Indian History and Culture. New Delhi: Abhinav, 1997.

Majumdar, R. C. Ancient India. Delhi: Motilal Banarsidass, 1964.

Malaterra, Goffredo. The Deeds of Count Roger of Calabria and Sicily and of His Brother Duke Robert Guiscard. Trans. Kenneth Baxter Wolf. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2005.

Marcus, Jacob Rader, ed. The Jew in the Medieval World: A Source Book, 315– 1791. Rev. ed. Cincinnati, Ohio: Hebrew Union College Press, 1999.

Marcus, Joyce. «The Origins of Mesoamerican Writing». Annual Review of Anthropology, Vol. 5 (1976), pp. 35–67.

Man’n, Manuela, and Salma Khadra Jayyusi. Handbuch der Orientalistik. Abt. 1, Bdi2, DerNahe und Mittlere Osten: The Near and Middle East, the Legacy of Muslim Spain. Leiden: Brill, 1992.

Marra, Michele. The Aesthetics of Discontent: Politics and Reclusion in Medieval Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 1991.

Martin, Peter. The Chrysanthemum Throne: A History of the Emperors of Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 1997.

Maurice. Maurice’s Strategikon: Handbook of Byzantine Military Strategy. Trans. George T. Dennis. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1984.

Mayr-Hartin, Henry. The Coming of Christianity to Anglo-Saxon England. London: Batsford, 1972.

Merrills, A. H. Vandals, Romans and Berbers: New Perspectives on Late Antique North Africa. Aldershot, England: Ashgate, 2004.

Meyer, Milton W. Japan: A Concise History. 3d ed. Lanham, Md.: Royman & Littlefield, 1993.

Michael, Franz. China through the Ages: History of a Civilization. Boulder, Colo.: Westview Press, 1986.

Millon, Rene. «Teotihuacan: City, State and Civilization». Pp. 235–238 in Supplement to the Handbook of Middle American Indians, vol. I, ed. Victoria Reifler Bricker. Austin: University of Texas Press, 1981.

Mirashi, Vasudev Vishnu. Literary and Historical Studies in Indology. Delhi: Motilal Banarasidass, 1975.

Mookerji, Radha Kumud. The Gupta Empire. Delhi: Motilal Banarsidass, 1969. Moore, Louise T, Brian McEvoy, Eleanor Cape, Katharine Simms, and Daniel G. Bradley, «A Y-Chromosome Signature of Hegemony in Gaelic Ireland». The American Journal of Human Genetics, Vol. 78 (Feb. 2006), pp. 334–338. Moorhead, John. Theoderic in Italy. Oxford: Clarendon Press, 1992.

Morley, Henry, and William Hall Griffin. English Writers. Vol. 2. New York: Cassell & Co., 1888.

Morton, W. Scott, and Charlton M. Lewis. China: Its History and Culture. 4th ed. New York: McGraw-Hill, 1995.

Muldoon, James. Empire and Order: The Concept of Empire, 800-1800.

Houndmills, Basingstoke, Hampshire: Macmillan, 1999.

Munro-Hay, Stuart. The Quest for the Ark of the Covenant: The True History of the Tablets of Moses. London: I. B. Tauris, 1996.

Nasr, Seyyed Hossein. Islamic Philosophy from Its Origin to the Present: Philosophy in the Land of Prophecy. Albany: State University of New York Press, 2006.

Needham, Joseph, Ho Ping-Yu, and Lu Gwei-den. Science and Civilisation in China. Vol. 3, Part 3. Cambridge: Cambridge University Press, 1976. Needham, Joseph, and Cunxun Qian. Science and Civilisation in China. Vol. 5: Chemistry and Chemical Technology. Part 1, Paper and Printing. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.

Nelson, Janet L., trans. The Annals of St. Benin. Manchester: Manchester University Press, 1991.

Nestorius. The Bazaar of Heracleides. Trans. G. R. Driver and Leonard Hodgson. Oxford: Clarendon Press, 1925.

Nicholson, H. B. Topiltzin Quetzalcoatl: The Once and Future Lord of the Toltecs. Boulder: University Press of Colorado, 2001.

Obolensky, Dimitri. Byzantium and the Slavs. Crestwood, N.Y.: St. Vladimir’s Seminary Press, 1994.

O’Flaherty, Wendy Doniger, ed. Textual Sources for the Study of Hinduism. Chicago: University of Chicago Press, 1990.

О Hogain, Daithi. The Celts: A History. Woodbridge, England: Boydell Press, 2003.

Oldenberg, Hermann. The Religion of the Veda. Delhi: Motilal Banarsidass, 1988. Oliver, Roland, and Brian M. Fagan. Africa in the Iron Age, c. 500 BC to AD 1400.

Cambridge: Cambridge University Press, 1975.

Olson, David R., and Michael Cole. Technology, Literacy and the Evolution of Society. Mahwah, N.J.: Lawrence Erlbaum, 2006.

Olsson, Karl F. «The Structure of Power under the Third Emperor of Sung China: The Shifting Balance after the Peace of Shan-Yuan». Submitted dissertation. Chicago: University of Chicago, 1974.

Ormsby, John. The Poem of the Cid: A Translation from the Spanish. London: Longmans, Green, 1879.

Orosius, Paulus. The Seven Books of History against the Pagans. Trans. Roy J.

Defarrari. Washington, D.C.: Catholic University of America Press, 1964. Ostrogorsky, George. History of the Byzantine State. Rev. ed. Trans. Joan Hussey. New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1969.

Palais, James B. Confucian Statecraft and Korean Institutions: Yu Hyongwon and the Late Choson Dynasty. Seattle: University of Washington Press, 1996. Paludan, Ann. Chronicle of the Chinese Emperors. London: Thames & Hudson, 1998.

Parfitt, Tudor. The Road to Redemption: The Jews of the Yemen 1900–1950. Boston, Mass.: Brill Academic, 1996.

Paul the Deacon. History of the Lombards. Trans. William Dudley Foulke.

Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1974.

Pechilis Prentiss, Karen. The Embodiment of Bhakti. New York: Oxford University Press, 1999.

Pedro, King of Aragon. The Chronicle of San Juan De La Pena: A Fourteenth-Century Official History of the Crown of Aragon. Trans. Lynn H. Nelson. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1991.

Pelikan, Jaroslav. The Growth of Medieval Theology (600-1300). Chicago: University of Chicago Press, 1978.

Perry, John Curtis, and Bardwell L. Smith, eds. Essays on T’ang Society: The Interplay of Social, Political and Economic Forces. Leiden: E. J. Brill, 1976. Pertz, G. H., Georg Waitz, Rudolf Koepke, Ludwig Konrad Bethmann, Franz Friedrich Roger Wilmans, Wilhelm Wattenbach, Jan Kanty Szlachiowski, and Hugo de Sancta Maria. Chronica et annales aevi Salici. Stuttgart: Hiersemann, 1963.

Photius. Epitome of the Ecclesiastical History ofPhilostorgius. Trans. Edward Walford. London: Henry G. Bohn, 1860.

–. The Homilies of Photius. Trans. Cyril Mango. Cambridge, Mass.:

Harvard University Press, 1958.

Piggott, Joan R. The Emergence of Japanese Kingship. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1997.

Plummer, Charles, and John Earle. Two of the Saxon Chronicles Parallel. Vol. 2. Oxford: Clarendon Press, 1899.

Pohl, Walter. «The Vandals: Fragments of a Narrative». In Vandals, Romans and Berbers: New Perspectives on Late Antique North Africa, ed. A. H. Merrills. Aldershot, England: Ashgate, 2004.

Pohl, Walter, and Helmut Reimitz. Strategies of Distinction: The Construction of Ethnic Communities, 300–800. Boston, Mass.: Brill Academic, 1998.

Pratt, Keith. Korea: A Historical and Cultural Dictionary. New York: Routledge Curzon, 1999.

Pregadio, Fabrizio. Great Clarity: Daoism and Alchemy in Early Medieval China.

Palo Alto, Calif.: Stanford University Press, 2005.

Prem, Hanns J. The Ancient Americas: A Brief History and Guide to Research.

Trans. Kornelia Kurbjuhn. Salt Lake City: University of Utah Press, 1997. Procopius. History of the Wars and Buildings. Vol. 1: History of the Wars, Books I and II. Trans. H. B. Dewing. London: W. Heinemann, 1914.

–. History of the Wars and Buildings. Vol. 2: History of the Wars, Books III

and IV. Trans. H. B. Dewing. London: W. Heinemann, 1916.

–. History of the Wars and Buildings. Vol. 3: History of the Wars, Books V

and VI. Trans. H. B. Dewing. London: W. Heinemann, 1919.

–. History of the Wars and Buildings. Vol. 5: History of the Wars, Books

VII and VIII. Trans. H. B. Dewing. London: W. Heinemann, 1928.

–. History of the Wars and Buildings. Vol. 7: Buildings. Trans. H. B. Dewing.

London: W. Heinemann, 1940.

–. History of the Wars, Secret History and Buildings, trans. Averil Cameron.

New York: Twayne Publishers, 1967.

–. The Secret History. Trans. G. A. Williamson. New York: Penguin, 1966.

Psellus, Michael. Tourteen Byzantine Rulers. Trans. E. R. A. Sewter. New York: Penguin, 1966.

Rappe, Sara. Reading Neoplatonism: Non-discursive Thinking in the Texts of Plotinus, Proclus, and Damascius. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.

Ray, H. C. The Dynastic History of Northern India (Early Mediaeval Period). Vol. 1, 2d ed. New Delhi: Munshiram Manoharlal, 1973.

Reilly, Bernard F. The Medieval Spains. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

Reischauer, Robert Karl. Early Japanese History (c. 40 BC – AD 1167). Part A. Gloucester, Mass.: Peter Smith, 1967.

Reuter, Timothy, and Rosamond McKitterick, eds. The New Cambridge Medieval History. Vol. 3. New York: Cambridge University Press, 1999.

Rex, Peter. Harold II: The Doomed Saxon King. Stroud, England: Tempus, 2005.

Rhie, Marylin M. Early Buddhist Art of China and Central Asia. Vol. 2. Leiden: Brill, 1999.

Rice, Benjamin Lewis. Mysore Inscriptions. New Delhi: Navrang, 1983.

Richards, Jeffrey. The Popes and the Papacy in the Early Middle Ages, 476–752. Boston: Routledge, 1979.

Riche, Pierre. The Carolingians: A Family Who Forged Europe. Trans. Michael Idomir Allen. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993.

Richmond, I. A. Roman Britain. Middlesex, England: Penguin Books, 1955.

Riha, Thomas, ed. Readings in Russian Civilization. Vol. 1. Chicago: University of Chicago Press, 1969.

Roberts, J. A. G. The Complete History of China. Gloucestershire, England: Sutton, 2003.

Robinson, David. Muslim Societies in African History. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.

Robinson, Ian S. Henry IV of Germany. Cambridge: Cambridge University Press,

2000.

Rogers, Jerry, Glenn O. Brown, and Jurgen Garbrecht. Water Resources and Environmental History. Reston, Va.: American Society of Civil Engineers, 2004.

Rogerson, Barnaby. The Prophet Muhammad: A Biography. Mahway, N.J.: Hidden Spring, 2003.

Rona-Tas, Andras. Hungarians and Europe in the Early Middle Ages: An Introduction to Early Hungarian History. Budapest: Central European University Press, 1999.

Rosen, William. Justinian’s Flea: Plague, Empire, and the Birth of Europe. New York: Viking, 2007.

Runciman, Steven. The Emperor Romanus Lecapenus & His Reign: A Study of Tenth-Century Byzantium. Cambridge: Cambridge University Press, 1929.

–. A Histoty of the Crusades. Vol. I: The First Crusade and the Foundation of the Kingdom of Jerusalem. Cambridge: Cambridge University Press, 1951.

Ryder, Frank Glessner. The Song of the Nibelungs: A Verse Translation from the Middle High German. Detroit, Mich.: Wayne State University Press, 1962.

St. John of Damascus. On the Divine Images: Three Apologies against Those Who Attack the Divine Images. Trans. David Anderson. Crestwood, N.Y.: St. Vladimir’s Seminary Press, 1980.

Samellas, Antigone. Death in the Eastern Mediterranean (50-600 A.D.): The Christianization of the East. Tubingen: Mohr Siebeck, 2002.

Sastri, K. A. Nilakanta. A History of South India from Prehistoric Times to the Fall of Vijayanagar. 3d ed. Oxford: Oxford University Press, 1966.

–. The Pandyan Kingdom: From the Earliest Times to the Sixteenth

Century. London: Luzac, 1929.

Saunders, John J. A History of Medieval Islam. New York: Routledge, 1978.

Saunders, Nicholas J. Ancient Americas: The Great Civilisations. Stroud, England: Sutton, 2004.

Savino, John, and Marie D. Jones. Supervolcano: The Catastrophic Event That Changed the Course of Human History. Franklin, N.J.: Career Press, 2007.

Sawyer, P. H. Kings and Vikings: Scandinavia and Europe, AD 700-1100. London: Methuen, 1982.

Scales, Peter C. The Fall of the Caliphate of Cordoba: Berbers and Andalusis in Conflict. Leiden: E. J. Brill, 1994.

Scarre, Chris. Chronicle of the Roman Emperors. London: Thames & Hudson, 1995.

Schaff, Philip, general ed. Ante-Nicene Fathers. Vol. 1: The Apostolic Fathers, Justin Martyr, Irenaeus. Trans. Alexander Roberts and James Donaldson, Edinburgh: T & T Clark, 1867.

–. Ante-Nicene Fathers. Vol. 7: The Fathers of the Third and Fourth

Centuries. Trans. Alexander Roberts and James Donaldson. Edinburgh: T & T Clark, 1896.

–, general ed. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, first series. Vol. 4: St. Augustin: The Writings against the Manichaeans and against the Donatists. Trans. J. R. King. Edinburgh: T & T Clark, 1889.

Schaff, Philip, and Henry Wace, general eds. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series. Vol. 2: Socrates and Sozomen. Trans. A. C. Zenos and Chester D. Hartranft. New York: Christian Literature, 1892.

–. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series.

Vol. 3: Theodoret, Jerome, Gennadius, and Rufinus. Trans. Blomfield Jackson, Ernest Richardson, and Henry Fremantle. New York: Christian Literature, 1892.

–. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series.

Vol. 12: Leo the Great and Gregory the Great. Trans. Charles Lett Feltoe. New York: Christian Literature, 1892.

–. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series.

Vol. 13: Gregory the Great, Ephraim Syrus, Aphrahat. Trans. James Barmby and John Gwynn. New York: Christian Literature, 1892.

–. A Select Library of the Nicene and Post-Nicene Fathers, second series.

Vol. 14: The Seven Ecumenical Councils of the Undivided Church. Trans. H. Percival. New York: Christian Literature, 1892.

Schippers, Arie. Spanish Hebrew Poetry and the Arab Literary Tradition: Arabic Themes in Hebrew Andalusian Poetry. Leiden: E. J. Brill, 1994.

Schmidt, Karl J. An Atlas and Survey of South Asian History. Armonk, N.Y.: M. E. Sharpe, 1995.

Scholz, Bernhard Walter, with Barbara Rogers, trans. Carolingian Chronicles.

Ann Arbor: University of Michigan Press, 1970.

Scott-Moncrieff, Charles Kenneth, trans. The Song of Roland. New York: E. P. Dutton, 1920.

Sen, Sailendra Nath. Ancient Indian History and Civilization. New Delhi: Wiley Eastern, 1988.

Severus of AFAshmunein. History of the Patriarchs of the Coptic Church of Alexandria, trans. B. Evetts. Paris: P. Fages, 1904.

Shaban, M. A. Islamic History: A New Interpretation, a.d. 750-1055 (A.H. 132–448). Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

Shahid, Irfan. Byzantium and the Arabs in the Sixth Century. Vol. 2, Part 1.

Washington, D.C.: Dumbarton Oaks Research Library and Collection, 2002. Sharer, Robert J., and Sylvanus Griswold Morley. The Ancient Maya. 5th ed.

Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1994.

Sheng Yen, Chan Master. Zen Wisdom: Knowing and Doing. Elmhurst, N.Y.: Dharma Drum, 1993.

Sicker, Martin. The Islamic World in Ascendancy. Westport, Conn.: Praeger, 2000. Sidonius Apollinaris. Letters. Trans. О. M. Dalton. Oxford: Clarendon Press, 1915. Simeon of Durham. The Historical Works of Simeon of Durham. Trans. J. Stevenson. In The Church Historians of England, Vol. 3, Part 2. London: Seeleys, 1855.

Simon of Keza. Gesta Hungarorum. Trans. Laszlo Veszpremy and Frank Schaer. New York: Central European Press, 1999.

Simons, Geoffrey L. Iraq: From Sumer to Saddam. New York: St. Martin’s Press, 1994.

Singh, Nau Nihal. The Royal Gurjars: Their Contribution to India. New Delhi: Anmol, 2003.

Sircar, Dineschandra. Studies in the Geography of Ancient and Medieval India. Delhi: Motilal Banarsidass, 1971.

Smith, Vincent Arthur. The Early History of India. Oxford: Clarendon Press, 1904.

Sourdel, Dominique. Medieval Islam. Boston, Mass.: Routledge, 1983.

Southern, R. W. Western Society and the Church in the Middle Ages. London: Penguin Books, 1970.

Stalls, Clay. Possessing the Land: Aragon‘s Expansion into Islam’s Ebro Frontier under Alfonso the Battler, 1104–1134. Leiden: E. J. Brill, 1995.

Stevenson, James, ed. Creeds, Councils and Controversies. London: S.P.C.K., 1966.

Story, Joanna, ed. Charlemagne: Empire and Society. Manchester: Manchester University Press, 2005.

Straws, Andreas N. Byzantium in the Seventh Century. Amsterdam: Adolf M. Hakkert, 1968.

Sturluson, Snorri. Heimskringla: or, The Lives of the Norse Kings. Trans. Erling Monsen. New York: D. Appleton, 1932.

Sugiyama, Saburo. «Worldview Materialized in Teotihuacan, Mexico». Latin American Antiquity, Vol. 4, no. 2 (Jun., 1993), pp. 103–129.

Swanton, M. J., trans, and ed. The Anglo-Saxon Chronicle. New York: Routledge, 1998.

Sykes, Bryan. Saxons, Vikings, and Celts: The Genetic Roots of Britain and Ireland. New York: W. W. Norton, 2006.

Tao, Jinsheng. Two Sons of Heaven: Studies in Sung-Liao Relations. Tucson: University of Arizona Press, 1988. Taylor, Rodney Leon. The Religious Dimensions of Confucianism. Albany: State University of New York Press, 1990.

Tennant, Roger. A History of Korea. London: Keegan Paul, 1996.

Thapar, Romila. Asoka and the Decline of the Mauryas. 3d rev. ed. Oxford: Oxford University Press, 1998.

–. Early India: From the Origins to AD i}oo. Berkeley, Calif.: University of California Press, 2002.

Thatcher, Oliver J., and Edgar Holmes McNeal, eds. A Source Book for Medieval History. New York: Scribners, 1905.

Theodore the Syncellus. Traduction et Commentaire de Thomelie ecrite probablement par Theodore le Syncelle sur le siege de Constantinople en 626. Ed. Ferenc Макк and Leo Sternbach. Trans. Ferenc Макк. Szeged, Hungary: Acta Universitatis de Attila Josef Nominatae, 1975.

Theodosius. The Theodosian Codes and Novels and the Simondian Constitutions. Ed. Clyde Pharr, with Theresa Sherrer Davidson and Mary Brown Pharr. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1952.

Theophanes the Confessor. The Chronicle of Theophanes. Trans. Harry Turtledove. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1982.

–. The Chronicle of Theophanes Confessor. Trans. Cyril Mango and Roger

Scott. Oxford: Clarendon Press, 1997.

Theophylact Simocatta. The History of Theophylact Simocatta: An English Translation with Introduction and Notes. Trans. Michael Whitby and Mary Whitby. Oxford: Clarendon Press, 1986.

Thietmar of Merseburg. Ottoman Germany: The Chronicon of Thietmar of Merseburg. Trans. David A. Warner. Manchester: Manchester University Press, 2001. Thompson, E. A. The Huns. Revised by Peter Heather. Oxford: Blackwell, 1999.

Thorpe, Lewis, trans. Two Lives of Charlemagne: Einhard and Notker the Stammerer. New York: Penguin, 1969.

Thorsson, Ornolfur, ed. The Sagas of the Icelanders: A Selection. New York: Penguin, 2001.

Tougher, Shaun. «Byzantine Eunuchs: An Overview, with Special Reference to Their Creation and Origin». Pp. 168–184 in Women, Men, and Eunuchs: Gender in Byzantium, ed. Liz James. London: Routledge, 1997.

–. The Reign of Leo VI (886–912): Politics and People. Leiden: Brill, 1997.

Toynbee, Arnold. Constantine Porphyrogenitus and His World. London: Oxford University Press, 1973.

Tripathi, Rama Shankar. History of Kanauj: To the Moslem Conquest. Delhi: Motilal Banarsidass, 1964.

Twitchett, Denis, Herbert Franke, and John K. Fairbank. The Cambridge History of China, Vol. 6: Alien Regimes and Border States, 907-1368. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

Van de Ven, Hans J. Warfare in Chinese History. Boston, Mass.: Brill Academic, 2000.

Varley, H. Paul. Warriors of Japan as Portrayed in the War Tales. Honolulu: University of Hawaii Press, 1994.

Vasiliev, A. A. History of the Byzantine Empire, 324-1453, Vol. 1. Madison: University of Wisconsin Press, 1952.

Venantius Fortunatus. Venantius Fortunatus: Personal and Political Poems.

Trans. Judith W. George. Fiverpool: Fiverpool University Press, 1995.

Vohra, Ranbir. The Making of India: A Historical Survey. Fondon: M. E. Sharpe, 2001.

Walker, Paul E. FatimidHistory andlsmaili Doctrine. Burlington, Vt.: Ashga-te, 2008.

Wallace-Hadrill, J. M. The Barbarian West: The Early Middle Ages, a.d. 400-1000. New York: Harper & Row, 1962.

–. Early Germanic Kingship in England and on the Continent. Oxford:

Clarendon Press, 1971.

–. The Frankish Church. Oxford: Clarendon Press, 1983.

–. The Fong-Haired Kings and Other Studies in Frankish History. Fondon: Methuen, 1962.

Watt, W. Montgomery. A History of Islamic Spain. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1965.

Weinfurter, Stefan. The Salian Century: Main Currents in an Age of Transition. Middle Ages series. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1999.

Wenjie, Duan. Dunhuang Art: Through the Eyes of Duan Wenjie. Trans. Tan Chung. New Delhi: Abhinav, 1994.

Whittow, Mark. The Making of Byzantium, 600-1025. Berkeley: University of California Press, 1996.

Wijayaratna, Mohan. Buddhist Monastic Fife: According to the Texts of the Theravada Tradition.Trans. Claude Grangier and Steven Collins. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

William of Malmesbury. Gesta Regum Anglorum: The History of the English Kings. Vol. 1. Trans. R. A. B. Mynors, R. M. Thomson, and M. Winterbottom. Oxford: Clarendon Press, 1998.

William of Tyre. A History of Deeds Done beyond the Sea. Vol. 1. Trans. Emily Atwater Babcock and A. C. Krey. New York: Octagon Books, 1976.

Williams, George Huntston. «Christology and Church-State Relations in the Fourth Century (concluded)». Church History, Vol. 20, no. 4 (Dec. 1951), pp. 3-26.

Wilson, Derek. Charlemagne. New York: Doubleday, 2006.

Wollaston, Arthur. The Sword of Islam. Fondon: John Murray, 1905.

Wolpert, Stanley. A New History of India. 7th ed. Oxford: Oxford University Press, 2004.

Wood, Ian. The Merovingian Kingdoms, 450–751. London: Longman, 1994. Wood, Susan. The Proprietary Church in the Medieval West. Oxford: Oxford University Press, 2006.

Wright, Arthur F. The Sui Dynasty. New York: Alfred A. Knopf, 1978.

Yang, Xianyi, and Gladys Yang, trans. Poetry and Prose of the Tang and Song. Beijing: Panda Books, 1984.

Yarshater, Ehsan, ed. The Cambridge History of Iran. Vol. 3(1): The Seleucid, Parthian and Sasanian Periods. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.

–. «Mazdakism». Pp. 991-1024 in The Cambridge History of Iran. Vol. 3(2):

The Seleucid, Parthian and Sasanian Periods, ed. Ehsan Yarshater. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.

Yeghishe. History ofVartan and the Armenian War. 2d ed. New York: Delphic Press, 1952.

Yoffee, Norman, ed. The Collapse of Ancient States and Civilizations. Tucson: University of Arizona Press, 1988.

Zarrinkub, Abd al-Husain. «The Arab Conquest of Iran and Its Aftermath». Pp. 1-56 in The Cambridge History of Iran in Eight Volumes. Vol. 4, ed. R. N. Frye. Cambridge: Cambridge University Press, 1975.

Zosimus. Historia Nova. Trans, anon. London: Green & Chaplin, 1814.

Примечания

1

Каменный арочный мост через реку Тибр в 3 км к северу от Рима на Фламиниевой дороге, проложенной в I веке до н. э. и соединявшей Рим с Ариминумом (современный Римини) на Адриатическом море. Из-за разночтений в римском написании иногда именуется Мульвийским или даже Мульвиевым мостом, ныне известен как Ponte Milvio. (Прим. ред.)

(обратно)

2

В исторических документах позднего периода Римской империи граждан Рима обычно разделяют на христиан и язычников, под «язычниками» подразумевая «не-христиан». У этого подхода два недостатка: во-первых, такое простое деление не учитывало богатый национальный состав тогдашнего общества; во-вторых, ярлык «язычник» в последние годы оброс совершенно другими ассоциациями. Я решила избегать этого понятия. Зосима, которого часто называют «языческим историком», исповедовал старую римскую религию, поэтому я и назвала его «римлянином». (Прим. авт.)

(обратно)

3

Его владения включали в себя Паннонию, Дакию, Фракию и Македонию. (Прим. авт.)

(обратно)

4

Автор, видимо, имеет в виду, что Карфаген находился на африканском континенте. Называть «африканцами» его население, в основном состоящее из племен семитского происхождения, не слишком корректно. (Прим. ред.)

(обратно)

5

Вочеловечивание Иисуса Христа – основной символ веры христианства: Бог спустился на землю в образе Иисуса Христа. (Прим. авт.)

(обратно)

6

К «гностическим» относится невообразимое количество религиозных объединений и течений; обычно гностической называют религию, декларирующую стремление к наивысшему знанию (gnosis – знание), доступном лишь немногим избранным. (Прим. авт.)

(обратно)

7

С первых дней христианства у каждой общины был свой глава, «надзирающий» (episkopos) или епископ, несший полную ответственность за всю паству. В IV веке в каждом городе, где исповедовалось христианство, был свой епископ, представлявший интересы всех христиан данной географической области. (Прим. авт.)

(обратно)

8

В философии платонизма не было места ранжированию существ сугубо божественной природы, которые все принадлежали бы божественному царству (царству Идеала), но были бы при этом менее идеальны, чем другие им подобные. (Прим. авт.)

(обратно)

9

Имя этой династии может транскрибироваться и как Jin, и как Chin, первое – в системе пиньинь. В предыдущей книге я стремилась использовать принятую ныне в Китае транскрипцию пиньинь – за исключением тех случаев, когда общепринятым является иное написание и использование непривычной транскрипции внесет ненужную путаницу. Например, река Янцзы (Yangtze) в транскрипции пиньин превратится в Чан Цзянь (Chang Jiang), однако я предпочла сохранить привычное для читателя «латинизированное» написание.

Говоря о каждом императоре, я использую лишь одно имя. Обычно до момента восхождения на престол китайских императоров звали по имени, данному при рождении; после правитель брал имя императорского рода. После ухода из жизни императорам давали посмертные имена, а в эпохи после династии Хань они стали часто получать еще и храмовые имена. Кроме того, некоторые правители были известны под взрослыми именами (данными им при совершеннолетии как символ зрелости). Это может запутать большинство читателей, поэтому, как правило, я использовала императорские имена правителей, даже когда писала о временах до их восхождения на трон. Для легкости понимания в качестве приставки к имени каждого императора я использовала название его династии, хотя такое наименование не является традиционным, когда речь идет о некоторых династиях и императорах, которых мы перечислим ниже. Императора Хуай-ди из династии Цзинь я называю Цзинь Хуай-ди; имя императора Сюань-цзуна из династии Тан буду писать как Тан Сюань-цзун. (Прим. авт.)

(обратно)

10

Династия Цзинь правила в Цзянкане [англ. Jianye или Jiankang, он же нынешний Нанкин – Прим, пер.] с 265 по 420 год; позднией период правления Цзинь, когда ее силы были отброшены на юго-восток, известен под именем Восточная Цзинь (317–420). Иногда ранние годы правления династии (265–316) именуют также Западной Цзинь, чтобы различать две эти эпохи. (Прим. авт.)

(обратно)

11

Так автор, в соответствии с европейской традицией, называет «Беседы и суждения» (Лунь Юй). Заметим, что обозначение это заведомо неправильное, ибо аналектами в греческой традиции именовались подборки цитат и ссылок, иногда – поэтические сборники, но в любом случае – выдекржки из чужих, а не своих мыслей и трудов. (Прим. ред.)

(обратно)

12

То есть «Северная Вэй» – для того, чтоб отличить ее от другого, существовавшего ранее, государства, также носившего имя «Вэй». (Прим. авт.)

(обратно)

13

Согласно мнению ряда ученых, прародиной индоевропейских языков является как раз территория нынешнего Ирана (Персии), откуда носители его разошлись по огромным просторам Евразии в разные стороны. Племена Центральной Азии были лишь промежуточным этапом этого процесса. (Прим. ред.)

(обратно)

14

Царство Аксум располагалось на территориях, известных из греческих и латинских источников также как Абиссиния или Эфиопия. Римляне использовали термин «Эфиопия» относительно Нубии, государства к югу от Египта; иногда и Аксум называли просто Эфиопией. Кроме того, аравийское царство Химьяр было расположено в землях Йемена, потому его иногда называют Йеменом. Но я избегала использования названий «Эфиопия» и «Йемен», говоря о царствах IV и V веков, поскольку оба этих слова в наше время имеют более обобщенный географический смысл. (Прим. авт.)

(обратно)

15

«Выворачивание суставов» было излюбленной манерой Шапура II. Эта экзекуция не обязательно убивала жертву – но рука, державшая меч, что боролась против персидского царя, оставалась безжизненно болтаться, становясь бесполезной. (Прим. авт.)

(обратно)

16

Эти претензии основаны на Евангелии от Матфея, стих 16:18, где Иисус говорит Петру: «И на сем камне Я создам Церковь Мою». Римская церковь интерпретировала эти слова так, что Петр стал апостолом-основателем христианской церкви; а поскольку Петр отправился проповедовать в Рим, римская церковь считала свой город родиной христианской традиции. (Прим. авт.)

(обратно)

17

Двумя другими императорами были Валериан (война в Персии, 260 год) и Деций Траян (война с готами, 251 год).

(обратно)

18

Иначе – Нисибея, ныне Нусайбин. (Прим. перев.)

(обратно)

19

Известном в отечественных источниках как Валент II. (Прим. перев.)

(обратно)

20

Этими шестью городами были: Эборакум (нынешний Йорк), Веруламий (Сент-Олбанс), Глевум (Глостер), Линдум (Линкольн), Камулодун (Колчестер) и Лондиний (Лондон). (Прим. авт.)

(обратно)

21

Римляне знали этих пиратов под именем «скоты» (Scoti), что в переводе с их собственного языка означало «грабители». Это приводит к некоторой путанице, поскольку скоты происходили не из современной Шотландии (Scotland), а скорее с острова Ирландия. Так что, по сути, «скоты» были не шотландцами, а ирландцами. (Прим. авт.)

(обратно)

22

Первоначально слово «dux» означало не герцога, а просто военного вождя или предводителя. От него, кроме всего прочего, происходит итальянское «дуче». (Прим. перев.)

(обратно)

23

От слова «Comes» происходит титул «Comte», ныне переводимый как «граф». (Прим. перев.)

(обратно)

24

В отечественных источниках известен в первую очередь как император Феодосий I Великий. (Прим. перев.)

(обратно)

25

С лингвистической точки зрения, люди Корейского полуострова отделились от китайцев достаточно рано; их язык относится к тунгусо-манчжурской языковой семье, не входящей в сино-тибетскую языковую семью, к которой относится старокитайский (или древнекитайский) язык, чья письменная форма является самой древней среди китайских письменностей. (Прим. авт.)

(обратно)

26

Или Кочосон – «Древний Чосон». (Прим. перев.)

(обратно)

27

Римско-католическую церковь. (Прим. перев.)

(обратно)

28

Lutetia Parisiorum. Паризии – кельтское племя, проживавшее на берегах Сены до прихода римлян. (Прим. ред.)

(обратно)

29

Будущий Собор Святого Петра. (Прим. перев.)

(обратно)

30

Возможно, на поле боя обрушился ветер, известный как «бора», формирующийся в случаях, когда холодный воздух затягивает в зоны низкого давления над Адриатикой. Фредерик Синглтон замечает, что бора может развить скорость до 100 миль в час и вызвать падение температуры на 22 градуса по Цельсию. (Прим. авт.)

(обратно)

31

Это не так – именно деление готов на западных и восточных стало признаком образования двух наций, каждая со своим характером и своей историей. Восточные готы стали именоваться остроготами – по имени своего первого царя Остроготы, либо же впрямую от индоевропейского «austr» – «блестящий» (возможно, имя царя на самом деле являлось титулом). Западные готы стали называться визиготами или «мудрыми готами», от индоевропейского «weise» – «мудрый». Позднее в европейской литературе эти названия по созвучию были сокращены до «остготов» и «вестготов», что соответствовало их географическому расселению (считается, что первым это сделал Кассиодор в VI веке). Первые (наряду с лангобардами) в итоге стали предками итальянцев, вторые (вместе со свевами) – предками испанцев. (Прим. ред.)

(обратно)

32

Оглашенный (греч. катехумен) – термин, обозначающий человека, не принявшего крещение, но наставляемого в основах веры. В церковнославянской филологии «оглашенный» трактуется как «желающий принять Святое Крещение и учащийся христианским догматам». Понятие оглашенных возникло в древности в связи с тем, что крещению предшествовал обязательный период изучения основ христианской веры и вероучения. Прошедших первое собеседование со священником зачисляли в группу подготовки, они могли слушать слово Божие во время богослужений, но не имели права участвовать в молитве верных. Затем проходило второе собеседование, оглашенный зачислялся в число «избранных» и т. д. Общая продолжительность оглашения составляла в среднем 3 года, однако срок мог быть сокращён или, наоборот, продлён в случае совершения катехуменом тяжких грехов. (Прим. ред.)

(обратно)

33

Так в оригинале. (Прим. ред.)

(обратно)

34

«Иллириком» называлась территория, включавшая в себя Паннонию, Дакию, Фракию и Македонию – сейчас на ней расположены Австрия, Словения, Хорватия, Босния и Герцеговина, Сербия, Болгария, Македония и Албания. (Прим. авт.)

(обратно)

35

Он был завершен в 438 году и получил наименование «Кодекс Феодосия», который стал основой «Свода Юстиниана», см. главу 28. (Прим. авт.)

(обратно)

36

В действительности она называлась Пандидактионом или Магнаврской школой (по имени Магнаврского дворца, пожертвованного для нее императором Михаилом III в IX веке). Сама же школа была создана на базе Константинопольского атенея, основанного в 423 году императором Феодосием II. Университетом ее стали называть только в современной литературе. (Прим. ред.)

(обратно)

37

Так у автора. Никакого университета в Афинах не было, там мог быть только атеней – тип античной философско-риторской школы. (Прим. ред.)

(обратно)

38

Эти позиции различались отношением верующих к Марии. Теми, для кого в Иисусе божественное и человеческое начала мистически слились воедино, Мария считалась theotokos, Богородицей. Те же, для кого в Христе существовали две – божественная и человеческая природы, называли её christotokos, Христородицей. (Прим. авт.)

(обратно)

39

Историк-христианин, по-видимому, даже не подозревал, что описывает чисто языческий погребальный ритуал, включавший убийство пленных с целью отправить их в мир иной для услужения вождю. (Прим. ред.).

(обратно)

40

Во многих источниках эфталитов именуют «белыми гуннами», что также неточно. (Прим. авт.)

(обратно)

41

Династия Лю Сун (Liu Song, иногда пишется просто Song или Sung) просуществовала на юго-западе с 420 до 479 года. [Song – написание в транскрипции пиньинь, Sung – в традиционной транскрипции Уэйда и Джайлса. (Прим. ред.)]

(обратно)

42

Монофизитство утверждает, что божественная и человеческая природы Христа мистическим образом составляют неделимое целое – см. главу 12. (Прим. авт.)

(обратно)

43

Тем же термином позже некоторые католики называли Второй Ватиканский синод. (Прим. авт.)

(обратно)

44

Салии (Salii) – подгруппа германских племен, которые с III века н. э. жили на правом берегу Рейна, по границе с владениями Рима. Салии (салические франки) занимали земли нынешних Голландии и Бельгии. В III–V веках все франки многократно совершали набеги, а некоторые присоединились к римским войскам в Галлии (на юге нынешней Франции). Только салии, которые первыми перешли границу, стали заселять римские земли и создали свое государство, которое римляне признали после 357 года. В это время возник «салический» свод законов, однако он не имел письменной формы, и все ссылки на него в дальнейшем были лишь политическими спекуляциями. К VII веку отдельные племена уже слились в один народ, и салии стали именоваться просто франками. Первым их исторически зафиксированным правителем был Хильдерик (начало V века) Он-то и участвовал в описанных военных действиях. Доказательств реального существования Меровея нет – возможно, это вообще было имя племенного божества. Так или иначе, он дал название первой династии королей – Меровингов. В условиях распада имперской власти именно они объединили франков и уже в VI веке завоевали Галлию. Так было положено начало государственности Франции. (Прим. ред.)

(обратно)

45

Многие христиане, отправившиеся в Персию, были несторианами, считавшими, что Халкидонский собор провел недостаточное разделение двух природ Христа. Разница в понимании доктрины отделила персидских христиан и от Рима, и от Константинополя. Сформировавшаяся таким образом несторианская ветвь христианства в конечном счете привела к созданию сирийской православной церкви. (Прим. авт.)

(обратно)

46

У автора она именуется «Вардананкской битвой» (Battle of Vartananz). На самом деле Вардананк (Вардананц) – армянский национальный праздник, день памяти героев, получивший свое название в честь Вардана Мамиконяна, причисленного армянской церковью к лику святых. Сама битва произошла у села Аврайр на берегу реки Тхмут, неподалеку от нынешней Нахичевани. (Прим. ред.)

(обратно)

47

Автор излагает события так, как будто все они происходили одновременно. На самом деле разгромленные повстанцы, разбившись на мелкие отряды, нашли убежище в недоступных горных районах и начали партизанскую войну. Сасанидские войска лишь постепенно подавили разрозненные очаги сопротивления, некоторые захваченные в плен руководители восстания действительно были казнены. Но в конечном счете напуганный размахом восстания Иездигерд II был вынужден отказаться от насильственного обращения армян в зороастризм, восстановил самоуправление, вернул привилегии местной знати и христианскому духовенству. (Прим. ред.)

(обратно)

48

«Там нет рептилий, – пишет монах Беда, изучавший историю Англии, – и ни одна змея не живет там; хотя змей иногда привозят из Британии морем, но едва корабль достигает берега, как они погибают, вдохнув воздух этой страны». (Прим. авт.)

(обратно)

49

Здесь мы приводим исторические названия земель и народов Ирландии в английском написании, общепринятом в научной литературе. У автора они приводятся в ирландском написании – Laighin вместо Лейнстер, Ulaidh вместо Улад, Mide вместо Мид и т. д. Земля, которую занимало племя Эоганнахт, более известна как Манстер. (Прим. ред.)

(обратно)

50

«Англо-Саксонская хроника» – собирательное название серии хроник, посвященных истории Англии с V по XII век нашей эры. Состоит из девяти частично пересекающихся хроник, самой ранней из которых является так называемая «Хроника Паркера» (или манускрипт А), созданная на рубеже IX и X веков – в значительной мере на основе сочинений монаха Беды Достопочтенного. Остальные манускрипты представляют собой монастырские хроники, частью на древнеанглийском, частью на латыни, отчасти являющиеся переписью более старых, не сохранившихся трудов. (Прим. ред.)

(обратно)

51

Династия Феодосия правила с 379 по 457 год; воспоследовавшая династия Леонидов – с 457 по 518 год. (Прим. авт.)

(обратно)

52

Уточнения ради приведем выдержку из книги С.Б. Дашкова «Императоры Византии» (АПС-книги, 1997): «Приняв активное участие в возведении на престол Маркиана, а затем, видимо, и в его устранении… [Лспар] не пожелал выпускать из рук бразды правления и после смерти Маркиана незамедлительно провел на трон свою очередную креатуру – фракийского трибуна Льва. Император Лев I… по слухам, в молодости был мясником, и в столице будто бы долгое время желающим показывали лавочку, в которой тот торговал мясом вместе со своей женой Вериной… Чтобы придать больше законности процедуре передачи власти (7 февраля 457 года) в руки человека… низкого звания, был найден весьма оригинальный выход: диадему на нового басилевса возложил… константинопольский патриарх Анатолий. Лев стал первым императором, которого глава церкви венчал на царство. Этот обряд стал затем обязательным не только в Константинополе, но и во всем христианском мире». (Прим. ред.)

(обратно)

53

Вместе с Аспаром были казнены два его сына, старшему из которых первоначально была обещана рука Ариадны. С.Б. Дашков пишет: «Возможно, что именно после кровавой истории с Аспаром и его сыновьями кличка Макелла – „мясник, убийца“ – стала окончательной спутницей этого императора…» (Прим. ред.)

(обратно)

54

Цистернами в то время именовались закрытые водоемы для хранения запасов воды, широкие и глубокие, но с небольшим, как у колодца, отверстием. (Прим. ред.)

(обратно)

55

Изложение этих событий усложняется тем, что имя Теодорих (Теодерих) было весьма популярно у готов. Теодериха, предводителя остготов, не стоит путать с Теодорихом I или Теодорихом II, королями союза вестготов. Более того, у остготов было два объединения, во главе каждого стоял полководец по имени Теодерих. Здесь идет речь о Теодорихе Остготе, впоследствии прозванном Великим. Он командовал паннонскими остготами, в то время как его дальний родственник Теодерих Страбон (Косой), получивший это прозвище за соответствующий дефект глаз, правил во Фракии. Эти два полководца не были союзниками по умолчанию, поскольку оба сражались за одни и те же скудные ресурсы. Они вместе выходили против Зенона по крайней мере один раз, а Зенон в разные времена заключал с одним Теодерихом союз против другого. Однако Теодорих Косой умер около 481 года, после чего Теодерих Великий стал править всеми остготами. (Прим. авт.)

(обратно)

56

Речь идет о Нварсакском договоре. Благодаря ему народ Армении обрел национальное самосознание. (Прим. авт.)

Самосознание армян как отдельного народа сложилось намного раньше. На протяжении почти 85 лет после Нварсакского договора страна могла жить мирно, восстанавливались разрушенные во время войны села и города; развивалось сельское хозяйство, ремесла и торговля, однако полученная независимость была лишь частичной. (Прим. ред.)

(обратно)

57

Современные римские историки называли славян «гетами», поскольку те впервые появились на территориях, где прежде обитал народ гетов. (Прим. авт.) Автор путает понятие «языковой семьи» и «языковой группы»: и славянские, и германские языки принадлежат к одной и той же семье – индоевропейской, но к двум разным её ветвям, или группам. Современные лингвистические исследования показали также наличие изначальной общности между протославянским и протогерманским языками. (Прим. ред.)

(обратно)

58

«Изначальная родина славян» – академический вопрос, который, как и многие другие этнические вопросы, заключает в себе политический подтекст. (Прим. авт.)

(обратно)

59

Мною избран термин «Византия», а не «Византийская империя» по отношению к восточной части старой римской империи. Насколько нам известно, термин «Византийская империя» является более поздним названием, которое жителями Византии не использовалось. (Прим. авт.)

(обратно)

60

В специальной литературе наименование «Силла» обычно не склоняется, но мы для большего удобства чтения нарушаем это правило. (Прим. перев.)

(обратно)

61

Автор излагает этот период истории Китая не только слишком сжато (не называется даже имя императрицы), но и сбивчиво. Ниже мы приводим более развернутое описание событий, сохраняя принятую в данном переводе транскрипцию имен. Придя к власти, императрица Ху первым делом казнила фаворитку супруга и ее родичей из семьи Гао.

В 520 году князь Тоба И (родственник правящего дома) при поддержке капитана гвардии Лю Тэна ввёл войска во дворец, казнил фаворитов императрицы, а её саму заключил в темницу. В 523 году произвол приближённых Тоба И вызвал народные волнения. В 525 году императрица Ху выбралась из темницы, и её сын Вэй Сяо-Мин казнил семью Тоба И, а ему послал приказ о самоубийстве. В том же году Вэй захлестнуло волной восстаний. В 526 году военачальник из племени табгач, Гэ Жун, поднял мятеж и провозгласил себя императором. Талантливый сяньбийский вождь Эрчжу Жун со своей дружиной (7 тысяч человек) напал на огромное войско Гэ Жуна, захватил его в плен и привёз в столицу. Здесь Эрчжу Жун, по совету родичей казненного Гао, сговорился с князьями Тоба свергнуть императрицу Ху. Но в 528 году Ху отравила сына и провозгласила императором внука, однако тот был почти сразу свергнут Эрчжу Жуном. Выдав свою дочь замуж за Вэй Сяо-чжуана, Эрчжу Жун сделал императором зятя, который был ему послушен. В 529 году началось новое восстание. Мятежники захватили Лоян. Эрчжу Жун и император собрали армию на севере, и Эрчжу Жун отбил Лоян. Но уже в 530 году Вэй Сяо-Чжуан вызвал Эрчжу Жуна в столицу, якобы уличив его дочь в измене, а когда тот приехал, император собственноручно убил его, а затем устроил пир по этому поводу. Брат убитого Эрчжу Шилун поднял 1000 сяньбийских всадников и, разметав императорскую гвардию, вступил в Лоян. Разъярённый, он задушил императора и приказал разграбить город. Эрчжу Шилун и китаец Гао Хуань встали у власти, назначив императором первого попавшегося родича правящего дома. (Прим. ред.)

(обратно)

62

Название Сассекс (Sussex) имеет древнеанглийские корни. Буквально – «южные саксы». Набеги саксов участились уже к концу римской оккупации Британии, поэтому на юго-восточном берегу острова возвели множество фортов, таких, как Андеритум (ныне Певенси-Кастл). Только после того, как в 491 году ими был взят этот замок, они начали всерьез теснить бриттов на запад. Король Элли был «бретвальдой», самым влиятельным из современных ему саксонских правителей. Однако после него Сассекс постепенно пришёл в упадок и в 823 году полностью попал под власть Уэссекса. (Прим. ред.)

(обратно)

63

Напомним, что манихеи рассматривали добро и зло как равные противопоставленные силы, в то время, как халкидонское христианство утверждало всемогущество доброго бога и в конечном счете предвещало победу над злом. Несториане верили, что Христос обладал двумя отдельными природами, человеческой и божественной – а халкидонское христианство утверждало, что две природы таинственно объединены в Иисусе, который был неразделимо богом и человеком. Таким образом, обе «ереси» исповедовали дуализм, а халкидонское христианство было монистичным. (Прим. авт.)

(обратно)

64

Дата установлена предположительно. Дэвид Кейс в своей книге «Катастрофа» (1999) дает обширный обзор всех имеющихся свидетельств. Назывались и другие даты, но данные дендрохронологии указывают именно на 535 год. (Прим. авт.)

Вокруг Кракатау и в прилегающих районах выявлены следы мощных извержений еще доисторических времен. Извержение 535 года, одно из мощнейших, привело к глобальным климатическим последствиям, на что указывают данные по годичным кольцам древних деревьев в разных районах планеты. Произошло обрушение крупного участка поверхности, – так образовался Зондский пролив, разделивший Суматру и Яву. В дальнейшем самым разрушительным стало извержение 1883 года. Оно стоило жизни почти 40 тыс. чел. и практически уничтожило остров, где располагался вулкан. Уже в 1927 году на том же месте произошло подводное извержение, и появился новый вулкан, Анак-Кракатау, который вырастал ежегодно в среднем на 6,8 м. Вулкан по-прежнему активен. С 1994 года небольшие извержения происходят регулярно. Последнее извержение длилось с апреля 2008 года по сентябрь 2009 года. (Прим. ред.)

(обратно)

65

Эль-Ниньо происходит при значительном подъеме температуры поверхности Тихого океана у побережья Южной Америки. Из-за этого меняется погода, и на ряд областей Южной Америки обрушиваются шторма, сопровождающиеся наводнениями. Эль-Ниньо также заметно уменьшает популяцию рыбы, нанося серьёзный удар по благосостоянию рыбаков. Засухи и наводнения с 535 по 593 год тщательно задокументированы учёными, изучившими древесные кольца, отложения на дне озёр и другие свидетельства. Причина их возникновения всё ещё под вопросом. Извержение вулкана Кракатау – наиболее логичное объяснение; однако приводились также аргументы в пользу извержения вулкана Эль-Чичон и падения кометы в Северной Америке. (Прим. авт.)

«Эль-Ниньо» по-испански означает «Младенец». Так моряки прозвали теплое северное течение у побережья Перу, так как оно наиболее заметно в дни Рождества. С конца XIX века стали накапливаться наблюдения о связи этого течения с засухами в Индии и Австралии, с наводнениями в разных странах. Это атмосферное явление приэкваториальной зоны Тихого океана, получившее название конвекционной циркуляции, впервые описал в 1923 году Гилберт Т. Уолкер. Только к концу XX в. выяснились связи Эль-Ниньо с климатом всей планеты. (Прим. ред.)

(обратно)

66

Монте-Альбан – испанское название местности, данное её нынешними жителями. Как она называлась в то время, неизвестно. (Прим. ред.)

(обратно)

67

Теотиуакан – имя, данное городу через много лет, после его захвата ацтеками, которым в то время оставалось ещё несколько столетий до появления на сцене истории. Исконное имя города неизвестно. (Прим. ред.)

(обратно)

68

Десятилетия разрухи (от 60 до 120 лет в разных городах) считаются завершающими годами раннего классического периода месоамериканской истории. Так называемый доклассический период длится с 1500 года до н. э. до 250 года н. э. После этого археологи разделяют месоамериканскую цивилизацию на ранний классический (250–600), поздний классический (650–900), ранний пост-классический (900—1200) и поздний пост-классический (с 1200 до испанского завоевания) периоды. (Прим. авт.)

(обратно)

69

Некоторые источники утверждают, что обращение произошло столетием ранее, во время правления Кариба Асада (385–420), но все свидетельства говорят в пользу Зу Нуваса. В любом случае, мотивация обращения была одна и та же. (Прим. авт.)

(обратно)

70

Согласно другим версиям легенды, у Соломона и царицы Савской был сын по имени Менелик, который и увез Ковчег в Аксум. Однако все эти истории появились не ранее восьмого века и вдалеке от места событий. (Прим. авт.)

(обратно)

71

По другим источникам история Феодоры выглядит несколько иначе. Её мать вторично вышла замуж за вновь назначенного смотрителя за зверями, и девочки стали зарабатывать на жизнь работой в цирке. Насколько эта работа была сопряжена с развратом, судить трудно: упоминаемая автором «Тайная история» Прокопия – не биография, а политический памфлет, написанный Прокопием Кесарийским спустя два года после смерти Феодоры и направленный против её мужа-императора. В памфлете супругам приписываются все возможные пороки и злоупотребления. Однако этот текст является единственным аутентичным источником о юности Феодоры.

Прокопий утверждал, что Феодора стала гетерой (что отнюдь не значит «проститутка» в нашем понимании) с юных лет: «Но как только она подросла и созрела, она пристроилась при сцене и тотчас стала гетерой… Она не была ни флейтисткой, ни арфисткой, она даже не научилась пляске, но лишь продавала свою юную красоту, служа своему ремеслу всеми частями тела». По его словам, Феодора прерывала частые беременности, вызывая выкидыши. Возможно, это впоследствии послужило причиной её относительно ранней смерти. Однако даже Прокопий вынужден признать: «Была она необыкновенно изящна и остроумна. Из-за этого все приходили от неё в восторг».

Из слов автора можно сделать вывод, что Феодора стала христианкой только в Александрии. Но вряд ли в VI веке в Византии она могла быть с детства язычницей! Зато с монофизитством, которому потом тайно покровительствовала, она познакомилась именно там, в крупном культурном и научном центре своего времени. Феодора попала под влияние просвещённой среды, там же она познакомилась патриархами Александрийским и Антиохийским, которые в своих проповедях любили обращаться к женщинам и, возможно, способствовали переменам в её образе жизни. (Прим. ред.)

Юстиниан никогда не придавал значения происхождению Феодоры, считал её равной себе. Ведь сам он был выходцем из крестьянской семьи, хотя и получил благодаря своему дяде (неграмотному императору Юстину) хорошее образование и власть. Император действительно сильно любил Феодору – а она, даже по Прокопию, после замужества более не запятнала себя какими-либо любовными историями. (Прим. ред.)

(обратно)

72

См. главу 22. (Прим. авт.)

(обратно)

73

Тем не менее в последующие дни восстания Ипатий проявил активность, причем весьма осмысленную. К примеру, на совещании 18 января он предложил начать штурм дворца, в котором заперся Юстиниан. Однако руководители восстания из числа сенаторов отвергли эту идею, рассчитывая, что Юстиниан сбежит сам и тем самым утратит легитимность в качестве императора. (Прим. ред.)

(обратно)

74

Здесь Феодора продемонстрировала недюжинную эрудицию, перефразировав слова тирана Дионисия Сиракузского: «Царская власть – лучший погребальный саван». (Прим. ред.)

(обратно)

75

Анфимий был выдающимся архитектором и математиком. Он написал несколько трактатов о свойствах конусов, парабол и эллипсов, которые изучались в течение многих столетий после его смерти. (Прим. ред.)

(обратно)

76

Далее автор использует более позднее название этого народа – ломбардцы (lombards). (Прим. ред.)

(обратно)

77

Точнее – «Город ромеев», сирень римлян. (Прим. ред.)

(обратно)

78

Хотя буддийские статуи и книги могли попасть в Японию и до 552 года, это общепринятая дата появления буддийской религии на островах. (Прим. авт.)

(обратно)

79

Период Дзёмон длился примерно с 10 000 до 400 года до нашей эры. Археологи разделяют его на изначальный Дзёмон (10 000—7500), начальный Дзёмон (7500–4000), ранний Дзёмон (4000–3000), средний Дзёмон (3000–2000), поздний Дзёмон (2000–1000) и финальный (1000—400 до нашей эры). Каждый период отмечается развитием керамики и продвижением земледелия и иных аспектов культуры.

(обратно)

80

Время правления династии Ямато делят на два периода – Кофун (270–538) и Асука (538–715). Оба названия являются обозначениями типов погребальных курганов, характерных для каждого из них.

(обратно)

81

Я уклонюсь от использования терминов «император» и «империя» для обозначения власти японских правителей того периода, следуя мнению Джоан Пигготт, которая пишет: «Термин „империя“ строго ассоциирован с военной политикой, основанной на завоеваниях. Тэнно же не завоёвывали своё царство, у них не было развитой армии, кроме некоторых пограничных сил, и их страна оставалась раздробленной». (The Emergence of Japanese Kingship, 1997)

(обратно)

82

Уточним: правитель Пэкче при жизни звался Мённон-ван (Сон – его посмертное имя), а сын Сона именовался «принц Ечхан» (Видок – тронное имя, полученное после гибели отца). Незадолго до того Чинхын из Силлы получил дочь Сона в жёны ради обеспечения мира – но нарушил его. Наследный принц Ечхан организовал поход с целью отобрать недавно захваченные Силлой области Пэкче. Он осадил крепость Квансан, а Мённонван лишь привел к нему подкрепление. В этом бою принимали участие и воины Ямато. Потери были огромны, Мённон-ван был зарублен вражеским воином из засады. «Воспользовавшись тем, что останки Мённон-вана находятся в его руках, Чинхын предложил Пэкче мир на условиях сохранения существующей границы и выдачи тела Мённон-вана для погребения. Мир был поспешно заключен, т. к. принц Ечхан стремился как можно быстрее овладеть ситуацией, делавшей его единственным реальным претендентом на трон Пэкче… Видимо, силы Пэкче не были подорваны столь основательно, как было сообщено Чин-хыну, и тот, осознавая этот факт, также старался выиграть время. Принц Ечхан, взойдя на престол под именем Видок-вана, тут же взял реванш за поражение при Квансане и предпринял поход на север для отражения набега Когурё, пытавшегося воспользоваться сложившейся в Пэкче ситуацией». [А. Пастухов. К одному вопросу военной истории и межгосударственных отношений эпохи Троецарствия» http://www.xlegio.ru/ancient-armies/far-east-warfare/three-kingdoms-problem/]

На протяжении всех лет своего правления Видок сохранял враждебность и к Силле, и к Когурё. (Прим. ред.)

(обратно)

83

Павел Диакон в своем сочинении «Historia Langobardorum» утверждал, что предками их были виннилы (Winnili), проживавшие на юге Скандинавии (название, возможно, выводится от корня «вин», означающего «побеждать»). Диакон принадлежал к старинному лангобардскому роду, и его рассказу о происхождении этого народа можно верить. Выбор пути по жребию – обычная формула германского фольклора. Диакон указывает, что уйти были вынуждены две части племени, с вождями Эббо и Агго, которые осели на южном побережье Балтийского моря между Эльбой и Одером (северная Силезия, ныне в Польше). Датировать это событие, если оно вообще имело место, невозможно, однако считают, что причиной перенаселения и миграций было резкое вторжение моря на сушу в Ютландии около 120–114 годов до н. э. Уже в I веке н. э. лангобарды входили в союз племен северо-западной Германии наряду со свевами. Однако выведение названия «Langobard» от итальянского «длинные бороды» – фантазия писателя. Слова с тем же звучанием и значением имеются и в германских языках. Самоназвание племени могло происходить от одного из имен Одина, которого они особенно почитали именно как бога-вождя. С другой стороны, в истории англов, которые оказались соседями пришельцев в I–II веках н. э., упоминается вождь Sceafa Longbeardum; возможно, «лангобардами» сперва стали называть его прямых потомков. (Прим. ред.)

(обратно)

84

Лангобарды пришли в Паннонию давно и самостоятельно. Нарсес обещал лишь официально признать за ними эту землю. Они почти не участвовали в сокрушении Западной Римской империи. Отделившись от основного контингента свевов, к концу V века это племя переместилось к северу от реки Дунай, заполнив пустоты, образовавшиеся после разгрома гуннов, попутно подчинив себе племя герулов; только затем они вступили в длительный конфликт с гепидами. Таким образом, переход из нынешней Швеции до Италии занял у них четыре столетия. В 551 или 552 году король лангобардов Альдуин одержал победу над вождем гепидов Турисиндом, а в 567 году его сын Альбоин в битве при Асфельде окончательно разбил гепидов, после чего повел свой народ в Италию. Здесь лангобардам пришлось столкнуться с потомками нескольких предыдущих волн германцев-захватчиков (в частности, с готами). Однако им удалось установить прочное господство над этими землями. (Прим. ред.)

(обратно)

85

Ряд территорий в Италии оставался под властью Византии еще несколько столетий, и отношения между ними и престолом в Константинополе становились всё более запутанными, однако господство над полуостровом было потеряно империей навсегда. (Прим. авт.)

В отличие от предшественников, лангобарды не поддерживали древние римские формы правления, хотя, освоившись на новом месте, переняли итальянский язык и католическую веру; при них политический ландшафт Италии полностью германизировался. Об этих временах до сих пор напоминает название области Ломбардия. (Прим. ред.)

(обратно)

86

Это высшее достижение относится к средневековой Персидской империи, также известной как Сасанидская Персия – чтобы отличить её от древней Персидской империи, находившейся в той же местности, но уничтоженной Александром Великим. Персия не вернулась к статусу независимого государства, пока человек из племени сасанидов в 224 году нашей эры не провозгласил себя Ардаширом – повелителем восстановленной Персии. (Прим. авт.)

(обратно)

87

См. карту на стр. 250. (Прим. авт.)

(обратно)

88

Авра был не царем Аксума, а наместником Калеба Аксумского в землях Сабы (современный Йемен), где он впоследствии стал независимым правителем, фактически царем. Он изначально был, по утверждению ат-Табари, командиром второй армии, посланной Калебом против Зу Нуваса после того, как первая армия потерпела поражение. Рассказывали, что у Авры было сто тысяч воинов и сотни слонов, благодаря чему он успешно подавил сопротивление йеменцев и после самоубийства Зу Нуваса захватил власть в его землях, вытеснив назначенного царем губернатора, также христианина. Однако Калеба разгневало не самоуправство Авры, а то, что тот не отослал царю захваченную дань и добычу. Но подчинить Авру не удалось, и Калеб вынужден был назначить его наместником официально. (Прим. ред.)

(обратно)

89

См. главу 22. (Прим. авт.)

(обратно)

90

Феодор Синкелл служил пресвитером Святой Софии, а также был синкеллом (секретарем) патриарха Сергия. Полное название проповеди – «О безумном нападении безбожных аваров и персов на богохранимый Град и об их позорном отступлении благодаря человеколюбию Бога и Богородицы». Проповедь была произнесена в первую годовщину осады – 7 августа 627 года Свидетельства Синкелла весьма ценны, ибо он являлся не только очевидцем, но и активным участником событий. Приведем небольшой отрывок:

«И по всей стене и по всему морю раздавался неистовый вопль и боевые кличи… А в заливе [Золотой] Рог [хаган] заполнил моноксилы славянами и другими свирепыми племенами, которые он привел. [Сам он] начал приступ, мечтая о том, что его воины на суше низвергнут стены города, а моряки проложат легкий путь к нему по заливу. Но… такое множество убитых врагов [пало] на каждом участке стены… что варвары не смогли даже собрать и предать огню павших.

А в состоявшемся на море сражении Богородица потопила их моноксилы вместе с командами… так что весь этот залив заполнился мертвыми телами и пустыми моноксилами, которые носились по воле волн… И можно было видеть дивное зрелище и великое чудо: весь залив сделался сушей от мертвых тел… и по нему текла кровь. А те немногие из варваров, которым удалось благодаря умению плавать добраться до северного берега и избежать гибели в море, – даже и они бежали в горы, хотя никто их не преследовал». (Прим. ред.).

(обратно)

91

Здесь и далее мы обозначаем это государство и проживавший в нем народ как «Булгария» и «булгары», чтобы отличить их от современного государства Болгария и её нынешнего населения. (Прим. перев.).

(обратно)

92

Вади – лощина, чьё дно становится рекой или ручьём лишь во время дождя, характерный элемент ландшафта этих мест. (Прим. авт.)

(обратно)

93

В Коране Аллахом используются местоимения как единственного, так и множественного числа первого лица. Это не означает фактической множественности – арабская форма, как и архаическая форма монархического «мы» в Европе, лишь подчеркивает величие и власть. Некоторые арабские диалекты также смешивают единственное и множественное число для первого лица в разговорах. См.: Abd Allah ibn Umar Baydawi et ab, Nature, Man and God in Medieval Islam (Brill, 2001), p. 894; William C. Chittick, The Sufi Path of Knowledge (SUNY Press, 1989), p. 385; Abd Allah b. Buluggin, The Tibyan (Brill, 1997), p. И. (Прим. авт.)

(обратно)

94

Арабские племена в течение года должны были соблюдать четыре священных месяца – одиннадцатый (Зулькада), двенадцатый (Зульхиджа) и первый (Мухаррам) подряд (в этот трехмесячный период нельзя было воевать, а также седьмой (Раджаб). Так как древний арабский календарь был лунным, эти месяцы сдвигались из года в год, и для предводителей племён было обычным делом оттягивание начала священного времени, если они не успевали закончить войну. (Прим. авт.)

(обратно)

95

Ицхак перечисляет семерых детей – но, учитывая возраст Хадиджи, более вероятно, что четверо из них были либо сиротами, взятыми ею на воспитание, либо детьми от двух предыдущих браков. (Прим. авт.)

(обратно)

96

Неясно, признал ли сам Али законность избрания Абу Бакра, или отказался от претензий только ради поддержания мусульманского единства. Устные традиции мусульман сохраняют обе точки зрения. Первая принята людьми, зовущими себя суннитами, верящими, что передача халифата Абу Бакру была законной, и что следующая за ним линия халифов также законна. Мусульмане, не согласившиеся с этим мнением и считавшие Али избранным преемником Мухаммеда, известны как шииты. Разделение произошло значительно позже, однако его корни заложены в событиях 632 года. (Прим. авт.)

(обратно)

97

Если быть совсем точным, титул этот звучал как «амир-аль-бахр» – «владыка на море». (Прим. ред.)

(обратно)

98

Судя по всему, «греческий огонь» представлял собой подобие современных огнеметных смесей или напалма – нефть с загустителем, позволявшим метать такую смесь на несколько десятков метров с помощью медных пневматических установок. Именно секрет этого загустителя и являлся главной военной тайной византийцев; без него «греческий огонь» превращался в обычную горючую смесь, которой можно было начинять зажигательные снаряды, но без столь устрашающего эффекта. (Прим. ред.)

(обратно)

99

Булгарский хан Кубрат родился около 605 года, с малых лет воспитывался при византийском дворе, рос вместе с императором Ираклием и впоследствии поддерживал с ним близкие дружеские отношения, получив от него титул патрикия (патриция). В 12 лет был крещён. В 635 году Кубрат женился на Евдокии, дочери богатого грека. Около 634–641 годов он заключил с императором дружественный союз. Однако нет никаких свидетельств того, что христианство получило широкое распространение среди булгар.

Кубрат объединил под своей властью несколько булгарских племён и добился независимости от авар. Традиционно считается, что столицей его государства, Великой Булгарин (которая существовала с 632 по 665 год) стал город Фанагория на берегу Керченского пролива. На самом деле в источниках нигде не говорится о Фанагории как столице Великой Булгарин, которая располагалась в Приазовских степях. Город в то время входил в состав Византийской империи, а затем Хазарского каганата. (Прим. ред.)

(обратно)

100

Второй храм был воздвигнут в VI веке до н. э. на месте храма Соломона, разрушенного в древности вавилонянами. (Прим. авт.)

(обратно)

101

У Цзэ-тянь – первая и единственная женщина, которая сорок лет фактически единолично правила Китаем. Она самолично отбирала военачальников, и в значительной степени благодаря её проницательности и энергичности к 675 году Корея лежала у ног танского императора.

После смерти супруга в 683 году императрица передала престол старшему сыну Чжун-цзуну, однако, обратив внимание на его покорность молодой супруге, уже через месяц отправила их обоих в ссылку и возвела на престол другого сына. Все это вызвало протест, однако вспыхнувшее на юге восстание было жестоко подавлено императрицей. (Прим. ред.)

(обратно)

102

Думается, все же уместнее будет сравнить их с Кан Шэном, «китайским Берией». (Прим. ред.)

(обратно)

103

Современный Пекин. (Прим. ред.)

(обратно)

104

По другим источникам, конец истории был не настолько благостным. У братьев Чжан была сомнительная репутация, но императрица всецело полагалась на преданность своих любовников. В феврале 705 года заговорщики из числа высших сановников захватили дворец, казнили Чжанов, а императрицу (вероятно, с соблюдением всяческого декорума) отправили умирать в загородное поместье. (Прим. ред.)

(обратно)

105

Это были Теодорих III Нейстрийский, затем сыновья Теодориха – Хлодвиг IV (691–695) и Хильдеберт III (695–711), а также сын Хильдеберта Дагобер II (711–715). (Прим. авт.)

(обратно)

106

Автор забывает указать, что франкское государство при Карле Мартелле было сильнее всех в военном отношении. В его состав, кроме Нейстрии, Австразии и Бургундии (то есть почти всей территории современной Франции), входила почти вся Западная Германия, а также Нидерланды (Люксембург, Бельгия и Голландия). У франкской державы были все предпосылки превратиться в настоящую империю, первую со времен падения Рима, хотя у нее оставались внешние враги – саксы, фризы на севере и Одо Аквитанский на юге. Битва при Пуатье резко подтолкнула франков на путь упрочения государственной власти. Историки XVII–XIX веков считали ее поворотной точкой, моментом спасения всей западной цивилизации и христианства от напора сил ислама. Современные авторы видят в этой битве лишь победу над очередным набегом арабов. Истина, видимо, лежит посередине между этими мнениями, так же, как и место столкновения у слияния рек Клэи и Вьенна лежит между двумя городами, Туром и Пуатье (около 20 км к северо-востоку от последнего), на границе между землями франков и Аквитанией. (Прим. ред.)

(обратно)

107

Название династии Каролингов произошло от слова Carolus – латинской формы имени Карл. (Прим. авт.)

(обратно)

108

Отлучение от церкви запрещало человеку принимать участие в таинствах церкви, интердикт отлучал целую общину. Когда на страну или провинцию накладывали интердикт, никто в стране не мог совершать таинства, и поклонение богу прекращалось. (Прим. авт.)

(обратно)

109

Год рождения Карла Великого точно неизвестен. По традиции называют 742 год, однако более вероятны 747 или 748 годы. (Прим. авт.)

На самом деле год 742 – дата вполне достоверная, но тогда приходится предположить, что великий король родился за два года до законного брака его родителей. (Прим. ред.)

(обратно)

110

Уточним: Карл и его брат не ладили, несмотря на отчаянные старания их матери Бертрады сблизить их. В окружении Карломана многие старались в собственных корыстных целях рассорить братьев и даже довести дело до войны. Брак Карла был устроен матерью в 770 году Она не только предложила королю Дезидерию выдать его дочь Дезидерату за Карла, но даже убедила его отдать часть земель папе римскому, чтобы заручиться поддержкой понтифика. Чтобы взять Дезидерату в жены, Карл отставил свою постоянную любовницу, уже родившую ему сына и дочь. Таким образом, он породнился с восточным соседом Карломана и поставил позиции брата под угрозу. Когда Дезидерий убил одного из придворных папы, ярого противника лангобардов, папа стал на сторону Дезидерия и Карла. В результате Карломан лишился союзников вообще. В 771 он умер, еще относительно молодым. Его смерть, столь внезапная и выгодная старшему брату, тем не менее не вызвала подозрений у современников.

На первый взгляд, другой причины отказа Карла от Дезидераты и женитьбы на Хильдегарде, кроме внезапной и страстной любви, не придумаешь, но если учесть, что она происходила из знатного швабского рода и приходилась внучкой герцогу алеманов, то брак был в политическом отношении достаточно выгоден. Хильдегарда родила за 12 лет брака девятерых детей и – что по тем временам не удивительно – умерла родами в возрасте 25 лет. (Прим. ред.)

(обратно)

111

Одной из причин этого похода было следующее. Карломан был женат на франкской красавице Герберге. Она родила ему двух сыновей и после смерти мужа рассчитывала, что ее старший сын станет королем, а она при нем регентшей. Но прежние сторонники Карломана отвернулись от нее и призвали Карла владеть их землей. Гербер га бежала («без всякой на то причины», замечает летописец) с детьми ко двору Дезидерия, который потребовал от нового папы Адриана I произвести помазание сыновей Карломана как королей франков. Бегство и измена Герберги окончательно подтолкнули Карла к вторжению и разрушению ломбардского королевства. (Прим. ред.)

(обратно)

112

Справедливости ради надо отметить, что офранцуженное «Шарлемань» имеет гораздо более позднее происхождение; при жизни Карла Великого так его не называли и называть не могли. (Прим. ред.)

(обратно)

113

Васконы являлись предками современных басков, которые и ныне проживают на той же территории. (Прим. ред.)

(обратно)

114

Катренами в европейской традиции называют четверостишия, выражающие законченную мысль. Автор приводит у себя английский перевод, состоящий именно из четырех строк – видимо, поэтому и называет его «катреном». Но китайское стихосложение не вписывается в привычную европейцам систему, и количество строк в переводах может быть самым различным. Мы приводим перевод Аркадия Штейнберга (1978), который считается максимально точным. Исходное название – «Провожаю Юаня Второго, назначенного в Аньси». (Прим. ред.)

(обратно)

115

Мы заменили приводимый в оригинале английский перевод стихотворения Ли Бо «Бой южнее Великой стены» на русский перевод А.Гитовича. (Прим. ред.)

(обратно)

116

Мы заменили приводимый в оригинале английский перевод стихотворения «Вечная печаль» переводом Л.З. Эйдлина. (Прим. ред.)

(обратно)

117

Старший сын Карла Великого, Пипин Горбатый, ссорился с отцом и был лишён наследства. Карл переименовал третьего сына, Карломана, назвав Пипином, чтобы в роду всё равно был Пипин. (Прим. авт.)

(обратно)

118

Всего у него было четыре жены, шесть неофициальных супруг и двадцать детей. (Прим. авт.)

(обратно)

119

Интеллект и любознательность Карла Великого, а также назидания его наставника стали основой для возрождения учености и уважения к образованию. Это явление часто называют «каролингским Ренессансом» – многие инновации в искусстве, музыке, архитектуре и каллиграфии берут своё начало от деяний, поддержанных Карлом Великим. (Прим. авт.)

(обратно)

120

Автор сильно упрощает ситуацию. Видукинд, вождь язычников-саксов, боровшихся против подчинения франкам, в 777 году бежал в тогда еще языческую Данию, откуда и руководил повстанцами.

В 782 году Видукинд вернулся, и страна немедленно восстала, сведя на нет все достижения Карла. Многие франки и саксы, принявшие новую веру, были перебиты, христианские храмы разрушены. Затем франки понесли тяжелое поражение на берегах реки Везер. Карл Великий трижды захватывал земли саксов вплоть до Эльбы – но трижды саксы обманывали его бдительность ложным обращением в христианство и восставали, как только он уходил. Было от чего разъяриться. Упомянутые 4500 казненных были не военнопленными, а мятежниками, которых выдали Карлу старейшины саксов, чтобы избежать новой войны. В 785 году Видукинд сдался Карлу, крестился (причем Карл сам стал его крестным отцом) и был помилован – в отличие от множества саксонских повстанцев, погибших в боях или казнённых франками. (Прим. ред.)

(обратно)

121

Это опровержение, названное «Libri Carolini» («Карловы книги»), было отправлено в Рим, но папа римский оставил его без внимания. (Прим. авт.)

(обратно)

122

Льва III обвиняли в прелюбодеянии, и это обвинение вполне может быть справедливым. Однако также известно, что основную часть заговорщиков составляли сторонники (и родственники) предыдущего папы, Адриана, недовольные слишком откровенно профранкской политикой Льва. Можно констатировать и то, что с участниками следующего заговора Лев III расправился с недостойной святого отца жестокостью. (Прим. ред.)

(обратно)

123

Христианство распространялось в южной Англии после миссии Августина ко двору короля Этельреда в 596 году. В 664 году собор в Уитби объявил Англию христианской страной, подчинённой власти папы. (Прим. авт.)

(обратно)

124

Здесь автор не вполне точен. Собрание сказок и новелл (в английской традиции – «Арабские ночи») начало складываться раньше, еще до воцарения Гарун аль-Рашида, видизменялось на протяжении сотен лет и содержит различные по стилю тексты, принадлежащие перу ряда авторов. Истории о благородном и щедром халифе – лишь их незначительная часть. (Прим. ред.)

(обратно)

125

Динар – монета со стандартным весом 4,25 граммов; бывшая также в ходу серебряная монета называлась дирхем и весила 3 грамма. Обычно один динар равнялся двадцати дирхемам. (Прим. авт.)

(обратно)

126

Вторая книга Царств, 18–19. (Прим. авт.)

(обратно)

127

Это не тот город Нагаока, который существует в настоящее время, см. врезку к карте на стр. 533. (Прим. авт.)

(обратно)

128

Переезд в Хэйян обозначил завершение в истории Японии периода Нара (710–794) и начало периода Хэйян (794—1185). (Прим. авт.)

(обратно)

129

Вопреки ожиданиям, Хэйдзэй выздоровел и предпринял попытку вернуться к власти, но закончилась она скверно: Сага отказался уступить место на троне, сообщники Хэйдзэя были арестованы или совершили самоубийство, а бывшего Небесного правителя вынудили удалиться в монастырь, где он и умер четырнадцать лет спустя. (Прим. авт.)

(обратно)

130

Пять династий – Поздняя Лян (907–923), Поздняя Тан (923–936), Поздняя Цзинь (936–947), Поздняя Хань (947–931), Поздняя Чжоу (931–960). Десять царств – У (907–937), У Юэ(907–978), Минь (909–945), Чу (907–951), Южная Хань (917–971), Ранняя Шу (907–925), Поздняя Шу (934–965), Цзиннань (924–963), Южная Тан (937–975) и Северная Хань (951–979). (Прим. авт.)

(обратно)

131

Старший сын, Пипин Горбатый, был лишён наследства и отправлен в монастырь, где и скончался в 811 году. Пипина Итальянского изначально звали Карломан, но когда Пипин Горбатый был лишён наследства, Карл назвал Карломана Пипином. (Прим. авт.)

(обратно)

132

Карлу досталась Нейстрия, Бретань, Аквитания, Гасконь, Испанская марка, Септимания и северо-западная треть Бургундии. Людовик Германец получил Восточную Саксонию, Алеманию, Австрию, Баварию и Каринтию. Хлотарь, правивший в Италии со своим сыном Людовиком Младшим, получил Лотарингию, Эльзас, Прованс и две юго-восточных трети Бургундии, а также северную часть Нидерландов вокруг Фризии. (Прим. авт.)

(обратно)

133

Рагнар Лодброк (Рагнар Кожаные Штаны) – конунг из династии Инглингов, наиболее древней и влиятельной в Скандинавии. Снорри Стурлусон в «Саге об Инглингах» именует их потомками Одина и приводит подробные родословные. Упоминаются Инглинги и в древнейшем англосаксонском эпосе «Беовульф». Как минимум с середины IX века Инглинги правили в Швеции (по 1060 год) и в Норвегии (по 1319 год), часть представителей этого рода обосновалась в Исландии. Однако первые из Инглингов считаются полулегендарными, так как существование их, в том числе и самого Рагнара, не подтверждается никакими документами. Подробности жизни и деятельности Рагнара Лодброка известны только из саг. Согласно им, Рагнар был одним из наиболее влиятельных военных вождей Дании. Прозвище его связано с легендой о том, что Рагнар носил особые кожаные штаны, сшитые его женой и служившие ему как амулет. По другой версии, в детстве, случайно угодив в змеиное логово, он выжил только благодаря жестким кожаным штанам. Важнейшие деяния, приписываемые Рагнару – нападение на Францию, захват Парижа в 843 году и нападение на Нортумбрию в 863 году. В ходе последнего войско Рагнара было разбито, сам он попал в плен и по приказу короля Эллы II был без штанов сброшен в яму с ядовитыми змеями, где и умер мучительной смертью. (Прим. ред.)

(обратно)

134

Каган (каан) – высший титул в иерархии кочевников Центральной Азии («хан ханов» или «великий хан»). Впервые зафиксирован в китайских источниках применительно к одному из центрально-азиатских племен в III веке нашей эры. Впоследствии был заимствован племенами, создавшими кочевую империю – Тюркский каганат. После его распада титул получил хождение у многих тюркоязычных народов, в том числе у хазар, обитавших в Приазовье, восточной части Крыма, а также степях и лесостепях Восточной Европы вплоть до Днепра. В политической зависимости от Хазарского каганата находилась часть восточнославянских племен, и титул его правителя воспринимался ими как наиболее почетный; потому его принял и верховный правитель первого объединения (союза военных вождей) на территории будущей Руси (в начале IX века), которое принято условно именовать «каганатом руссов». После возникновения Киевской Руси, правители которой именовались «князьями» (это слово родственно и скандинавскому «конунг», и английскому «king») титул кагана утратил значение политического термина, но сохранился как обозначение славного и уважаемого правителя: митрополит Илларион (1030–1050) называл каганами киевских князей Владимира и Ярослава Мудрого, автор «Слова о полку Игоревом» употребляет титул кагана по отношению к тьмутараканскому князю Олегу Святославичу. (Прим. ред.)

(обратно)

135

Рассказ автора об этногенезе руссов достоверен примерно в той же мере, как тексты средневековых хронистов, никогда не видевших в глаза этот народ. Проблема эта, несомненно, весьма сложна и усугубляется идеологическими и политическими факторами, но есть набор вполне достоверных фактов, о которых автор, судя по всему, даже не подозревает – судя по тому, что слово «славяне» в его тексте отсутствует вообще. Изложим их хотя бы вкратце.

В образовании народа «русь» участвовали и финно-угры, и скандинавы, однако основой его были именно славяне. Славянские наименования природных объектов в Приильменье многочисленны, и существование их прослеживается примерно с середины первого тысячелетия нашей эры. Скандинавы появились здесь почти одновременно со славянами или чуть позже – в конце первого тысячелетия. Согласно «Повести временных лет», в 859 году норманны (отнюдь не торговцы, а воины) и хазары поделили сферы влияния в Восточной Европе. Варяги обложили данью ильменских словен, кривичей и финно-угорские племена – чудь, мерю и весь, а хазары – полян, северян, вятичей. К 859 году относится и первое упоминание Новгорода в летописи. (Прим. ред.)

(обратно)

136

Михаил II правил с 820 по 829 год, его сын Феофил – с 829 по 842 год. Вместе Михаил II, Феофил и Михаил III составляют «фригийскую династию» византийских императоров. (Прим. авт.)

(обратно)

137

Неясно, что здесь и выше автор подразумевает под этим названием. «Городищами» назывались древние укрепленные поселения. Таких поселений в VIII–IX веках в районе обитания словен было много, население их было в основном славяно-финским. Возможно, автор имеет в виду Рюриково городище близ Новгорода, на берегу Волхова, в самом центре области расселения новгородских словен. Это было поселение торгово-ремесленного и военно-административного характера, оно датируется IX–X веками. Что касается Старой Ладоги, то деревней она является только последние двести лет, «Старой» именуется с XVIII века, а в описываемое время Ладога была городом, и притом весьма важным в стратегическом и торговом отношении. Называя её «близлежащей» от городища, автор сильно преувеличивает: Старая Ладога находится на берегу Волхова, в 8 км севернее города Волхов, в 120 км от Петербурга и примерно в 180 км от Новгорода. Кроме того, автор упускает из виду, что викинги, напавшие на эти земли, могли быть вовсе не теми, кто ходил под Константинополь. (Прим. ред.)

(обратно)

138

Суверенные правители отмечены жирным шрифтом, подчиненные – курсивом.

(обратно)

139

Население Пратихары звали также гурджарами – вероятно, потому, что оно произошло от центрально-азиатского племени гурджаров, спустившегося с северных гор сразу после падения империи Гуптов. (Прим. авт.)

(обратно)

140

Здесь и далее суверенные правители отмечены жирным шрифтом, подчиненные – курсивом. (Прим. авт.)

(обратно)

141

Кирилл также известен как Константин – это имя он носил до того, как стал монахом. (Прим. авт.)

(обратно)

142

Буквы ранней глаголицы отчасти совпадают по форме с грузинским церковным алфавитом, а также с каббалистическими шрифтами и исландскими «руническими» тайнописями. Сходство может быть не случайным, так как Константин (Кирилл) Философ был знаком с восточными алфавитами (читал древнееврейские тексты в подлиннике), о чём упомянуто в его житии. Все же начертание большинства букв глаголицы обычно выводят из греческой скорописи, с привлечением еврейской азбуки для негреческих звуков – однако бесспорных объяснений почти ни для одной буквы нет.

Кириллица в свою очередь создавалась на базе глаголицы и греческого алфавита. Древнейшие варианты глаголицы и кириллицы почти полностью совпадают по составу, различаясь только формой букв. В Древней Руси глаголица практически не использовалась. Глаголица являлась прежде всего азбукой для церковных текстов; сохранившиеся древнерусские памятники бытовой письменности до крещения Руси используют кириллицу. (Прим. ред.)

(обратно)

143

В мутазилизме было пять главных принципов. Сейид Хоссейн Наср определяет их как единство (Бог как единая трансцендентная сущность), правосудие (Божье правосудие, управляемое разумом), обещание и угроза (покорные будут вознаграждены, а отказавшиеся покаяться обречены на вечные мучения), «промежуточное» положение мусульман-грешников (когда они грешат, они не верующие, но и не неверные, а нечто среднее) и ответственность лидера за то, чтобы общество совершало добрые поступки и не совершало злы. (Прим. авт.)

(обратно)

144

За Али последовал его сын Хасан ибн Али (625–670), потом второй сын Хусейн ибн Али (626–680), сын последнего Али ибн Хусейн, (внук Али-родоначальника, он же Зайн аль-Абидин 654–713), его сын Мухаммед ибн Али (правнук, также известный как Мухаммед Аль-Бакир, 676–743), и сын Мухаммеда Джафар ибн Мухаммед (праправнук, он же Джафар Аль-Садик, 702–765). После Джафара образовались две линии наследников, и партия шиитов раскололась. Двунадесятники (большинство) верили, что полноправные имамы происходят от Мусы, младшего сына Джафара, и признавали двенадцать имамов, заканчивая потомком Мусы, Мухаммедом ибн Хассаном, пропавшим в возрасте десяти лет – который, по их мнению, может однажды вернуться. Исмаилиты настаивали на потомках старшего сына Джафара, Исмаила. Третья, самая меньшая группа, зайиды, признавала истинными наследниками Пророка и Али, и всех его сыновей, и утверждала, что новый имам может происходить от любого из этих сыновей. (Прим. авт.)

(обратно)

145

Семь королевств, доминировавших в IX веке – Нортумбрия, Мерсия, Восточная Англия, Эссекс, Кент, Сассекс и Уэссекс. (Прим. авт.)

(обратно)

146

В качестве повода для нападения на Нортумбрию И вару было достаточно того, что там правил Элла II – убийца его отца. Ивар с братьями не только разгромил войско Эллы в 867 году, но и предал его мучительной казни, и в том же году подчинил Нортумбрию, положив начало владычеству норманнов в Англии. (Прим. ред.)

(обратно)

147

Гутрум был одним из независимых военачальников-конунгов племени данов. В 880 году он стал королем Восточной Англии и правил там до своей смерти десять лет. Убба Рагнарсон, напротив, никаких титулов не обрел. (Прим. ред.)

(обратно)

148

Здесь, как и в других местах, автор искажает факты. Хотя Альфред и был главной опорой сопротивления захватчикам, в тот момент при нем был лишь малый отряд (по сути, партизанский); в народе даже считали, что король бросил свою страну и скрывается ради сохранения собственной жизни. Реальные боевые действия вели только элдормены – региональные представители короля – в областях Девон и Сомерсет. Согласно описанию современников, Убба Рагнарсон намеревался подавить именно эти последние очаги отпора, для чего двинулся вдоль побережья острова на 23 кораблях, имея при себе тысячу двести воинов. При их приближении Одда, элдормен (а не герцог) Девона, со своими людьми укрылся в укреплении на вершине холма Кинвит (местоположение его ныне точно не определено). Узнав об этом, викинги осадили холм, рассчитывая взять англичан измором – на холме не было источника воды. Однако англичане, не дожидаясь смерти от жажды, внезапно атаковали данов на рассвете и одержали убедительную победу. Убба был убит. Захват знамени подчеркивается летописцами как важный момент, поскольку «Ворон» имел для данов сакральное значение. (Прим. ред.)

(обратно)

149

Арнульф Каринтийский стал королём Восточно-франкского королевства и Лотарингии. Одо был избран королём Западно-франкского королевства. Гвидо из Сполето и Беренгар боролись за власть над Италией, Людовик, сын провансальского сеньора Бозона, получил власть в Провансе. В Верхней Бургундии королём стал Рудольф; Ранульф занял трон Аквитании и провозгласил, что девятилетний сын Людовика Косноязычного Карл Простоватый является законным правителем Западно-франкского королевства. (Прим. авт.)

В который раз поправим автора: Бозон, сын одного из графов Лотарингии, приходился родственником Каролингам по женской линии – его тётка была женой Ло-таря II Лотарингского, а король Карл Лысый (которого автор называет Безземельным) женился на сестре Бозона. Это открыло Бозону путь к карьере на службе у зятя. В 872 году он был назначен советником при наследнике, Людовике Косноязычном – короле Аквитании, за которого, по малолетству, он сам и правил. Только в 876 году ему было поручено управление Провансом. Он еще более укрепил свой престиж, женившись на единственной дочери императора Людовика II. Когда в 879 году Людовик умер, и королями были избраны два его сына, Бозон отказался принести им присягу верности и заявил о своей независимости. Епископы и знать избрали его королем – первым более чем за сто лет монархом, не принадлежащим к династии Каролингов. Бозон правил королевством Прованс 10 лет и умер в 887 году; его сын Людовик наследовал ему, а не захватывал власть после короля Франции. (Прим. ред.)

(обратно)

150

Самоназвание этого народа – мадьяры; имя «угры» (фонетический вариант – венгры) происходит от булгарского «on ogur», «десять огузских родов», и было дано соседями. Огузы, воинственные полукочевники-скотоводы, прародиной которых считаются области к востоку от Урала, были, по-видимому, предками венгров. Уже в XIX веке название «угры» вошло в обозначение целой группы языков – «финно-угорской», но из всех этих народов только венгры добрались до Центральной Европы. Их предки сперва кочевали в бассейне реки Камы, позже – в причерноморских и приазовских степях, где попали под власть хазар и булгар. Среди «десяти родов» было семь собственно мадьярских племён и три союзных хазарских, именовавшихся «кавары» и отколовшихся от каганата. Византийские хроники упоминают об их участии в войне с булгарами в 836–838 годах. Таким образом, в 896 году венгры не впервые появились в Европе, а лишь переселились под предводительством Арпада в Трансильванию, откуда уже овладели Паннонией, где проживают и ныне. Затем они захватили земли сегодняшних Восточной Австрии и Южной Словакии. На Западную Европу венгры совершали только быстрые набеги. Самыми боеспособными и жестокими в их войсках являлись отряды каваров. Именно отголоски памяти о них породили в сказках многих европейских народов образы страшных «огров» – великанов-людоедов, жестоких и беспощадных. Со временем (X–XI века) пришельцы слились с местным населением (в том числе и со славянами) и, переняв многие их обычаи и культуру, перешли к оседлой жизни. Именно тогда стала складываться венгерская нация. (Прим. ред.)

(обратно)

151

Аривара-но Нарихира был пятым сыном принца Або и внуком императора Хэйдзея. Его мать Ито была дочерью императора Камму, то есть поэт был связан кровными узами с императорским домом как по материнской, так и по отцовской линии. Пр овал Нарихиры на политическом поприще, по общему мнению, был вызван скандалом, в который оказались вовлечены он и Фудзивара-но Такаико, супруга императора. (Прим. ред.)

(обратно)

152

Биография блистательного ученого, каллиграфа и политика Сугавара-но Митидзанэ (845–903) заслуживает того, чтобы остановиться на ней подробнее. Его предки также прославились талантами и ученостью, дед его был наставником императора Камму. В 898 году, при императоре Уда, Митидзанэ был назначен правым министром. Столь высокий пост занимали обычно более родовитые сановники, прежде всего из клана Фудзивара. Его дочь стала одной из жён императора, а сам Митидзанэ в 901 году получил 2-й придворный ранг. Левый министр Фудзивара-но Токихира оклеветал даровитого соперника, который якобы хотел свергнуть императора и возвести на трон своего внука. Митидзанэ был назначен на малозначительную должность в провинции, то есть фактически отправлен в ссылку, и вскоре умер. Вслед за этим на императорскую родню и род Фудзивара посыпались неприятности. Император, царедворцы и все Фудзивара перепугались. Чтобы задобрить дух Митидзанэ, ему посмертно был дарован 1-й придворный ранг и должность великого министра. В 947 году вблизи от Хэйана построили синтоистское святилище, куда поместили его ученые труды. В 988 году он был признан божеством синто, покровителем наук и каллиграфии. Его культ по сей день очень популярен среди японских студентов. (Прим. ред.)

(обратно)

153

Военная система Японии была гораздо сложнее, но ее подробное описание выходит за рамки нашего краткого изложения. Подробности можно узнать из книг, специально посвященных этой тематике. (Прим. авт.)

(обратно)

154

Все было не совсем так. Конфликт, вызванный Масакадо, длился 6 лет (935–941 годы) Тайра-но Масакадо правил родовыми землями Тайра в провинции Симоса региона Канто. Из-за земельной ссоры в 935 году он убил не просто соседа, а своего дядю Тайра-но Куника, чем вызвал вооружённые протесты других родственников. Масакадо также позволил втянуть себя во внутреннюю борьбу земельной знати других родов. В результате нескольких успешных походов против них Масакадо захватил их земли, а также уничтожил государственные администрации провинций Харима (а не «Хиттачи», как у автора), Кодзукэ и Симоцукэ, на которые опирались оппозиционеры. Немудрено, что родичи ополчились против него вместе с кланом Фудзивара – и вряд ли только из-за награды, назначенной императором. (Прим. ред.)

(обратно)

155

Борис отрекся от престола и ушел в монастырь, оставив трон старшему сыну Владимиру. Но Владимир вознамерился отказаться от политики отца в отношении к христианству и начал изгонять священников. Тогда Борис покинул монастырь, низложил Владимира, заключил его в тюрьму и короновал вместо него младшего сына Симеона. (Прим. авт.)

(обратно)

156

Эта игра называлась цыканий и обычно проводилась в специальных помещениях – циканистриях. (Прим. ред.)

(обратно)

157

Хотя Беренгара часто именуют итальянцем и национальным королем Италии, по рождению он был франком. В Италии (область Фриули) первым обосновался его дед, но основные владения рода располагались во Франции, к северу от Сены, и в южной Бельгии. (Прим. ред.)

(обратно)

158

С 906 по 915 год титул императора римлян оставался вакантным из-за ослепления Людовика, но в 915–924 годах Беренгар все-таки побывал в этой роли. (Прим. авт.)

(обратно)

159

Под благозвучным франко-латинским именем Роллон скрывается сын норвежского ярла Хрольф Рёгнвальдсон, он же Хрольф Пешеход. (Прим. ред.)

(обратно)

160

Обычай наносить надрезы на лицо (с целью охранить от злых духов, отметить прохождение инициации и т. п.) был широко распространён у многих народов древности, известен он и в наши дни, и не имеет ничего общего со свирепостью – но Лиут-пранду неоткуда было об этом знать. (Прим. ред.)

(обратно)

161

Эти герцогства, входившие в состав Восточно-Франкского королевства как небольшие отдельные области, называют «коренными». Это название подразумевает, что в отдаленном прошлом герцогства имели племенную основу, и племенная общность, хоть и давно забытая, стала тем корнем, из которого произошла общность государственная. В других частях Европы «герцогствами» обычно становились территории, границы которых определялись из чисто административных соображений. (Прим. авт.)

(обратно)

162

Селение Риад находилось на реке Унструт в Тюрингии. Точное его местоположение ныне неизвестно, но город Мерзебург расположен в Саксонии, на реке Заал – в то время это была краяняя восточная граница франкских земель, и город был окружен славянскими поселениями. (Прим. ред.)

(обратно)

163

Автор не упоминает, что Генрих I долго готовился к этой победе. Прежде всего ему пришлось подчинить соседей-славян. Решив эту проблему, он уже располагал достаточными силами для борьбы против венгров и сам спровоцировал конфликт с ними: в 932 году на собрании знати было решено прекратить уплату дани венграм, результатом этого стал ожидаемый набег весной 933 года. Меры, предпринятые Генрихом для защиты королевства, оказались действенными. Венгров не поддержали даже их старые союзники-славяне. Только тогда Генрих собрал армию, и 15 марта 933 года одержал победу. Лагерь венгров был захвачен, было освобождено много пленников. Разгром венгров произвёл на современников огромное впечатление. Его отметили все саксонские, баварские, франконские и швабские анналы. Авторитет Генриха значительно вырос. Войско прямо на поле битвы провозгласило его «Отцом отечества» (Pater patriae), повелителем и императором. Дальнейшие меры Генриха были направлены в основном уже не против венгров, а на установление прочных связей со славянскими племенами. (Прим. ред.)

(обратно)

164

Практически все сведения, сообщаемые тут, нуждаются в уточнении. Имя области – Богемия – произошло не от германского, а от более древнего (IV век до н. э.) кельтского племени бойев, германцы (маркоманы) появились там только в 8 году нашей эры, но к описываемым событиям их не было на этой территории уже лет шестьсот. А вот славяне проживали здесь с VI века н. э. Спытигнев (875–915) не был ни уроженцем Моравии, ни первым правителем Богемии – он наследовал своему отцу Борживою, родоначальнику династии Пшемыславичей. Святополк, князь Великой Моравии, был его сюзереном и регентом в годы его малолетства. Чтобы избавиться от диктата Святополка, Спытигнев принёс вассальную присягу Арнульфу Каринтийскому задолго до прихода Генриха Птицелова к власти. (Прим. ред.)

(обратно)

165

Буйидов часто называют также Бувайидами, оба наименования правильны. (Прим. авт.)

(обратно)

166

Ван Гона часто называют его посмертным именем-титулом Тхэджо, а созданное им государство – Тхэбон. (Прим. авт.)

Был ли Ван Гон на самом деле моряком, из других источников неясно. (Прим. ред.)

(обратно)

167

Данелаг (англ. Danelaw) – дословно «датский закон». Так называли те области, которые по условиям договора отошли к датчанам и находились под действием их свода законов. (Прим. ред.)

(обратно)

168

Снова мы вынуждены поправить автора. Англосаксы в союз против Этельстана не входили, а викинги были не нортумбрийские. Предводителями вражеских войск, кроме Константина Шотландского, были Олаф Гутфритсон, король Дублина из ирландско-норвежского рода, у которого в 927 году Этельстан отобрал город Йорк, а также Оуэн, король валлийского государства Стратклайд. Имя Олафа автор называет только ниже – не указывая, что он побывал под Брунанбургом. После смерти Этельстана Олаф сразу же отправился отвоевывать Йорк, попытка удалась, и лишь тогда ему досталась часть Нортумбрии. (Прим. ред.)

(обратно)

169

«Этелингом» (aetheling) у англосаксов назывался знатный человек, чье происхождение позволяло стать наследником престола. (Прим. авт.)

(обратно)

170

Точной датировки правления Харальда нет до сих пор. Современные историки склонны относить его царствование к периоду с 890 по 940 (или 945) годы. Соответственно, родился он около 870 года и большую часть своих побед одержал в эпоху Альфреда Великого и Этельстана. (Прим. авт.)

Сложности связаны с тем, что из прижизненных источников о Харальде упоминает только его придворный скальд. Континентальным авторам он и вовсе неизвестен. Подробные известия о Харальде были записаны века спустя и носят налёт легендарности. Рассказывают, что после победы при Хавсфьорде он сменил прозвание на Харфагр, то есть «Прекрасноволосый». (Прим. ред.)

(обратно)

171

500 морских миль – это 926 км, явно заниженная цифра, так как от Исландии до Гренландии 1400 км. Тогдашние корабли викингов проходили это расстояние за две недели. Эрик не скитался три года, а вынужден был прожить их в Гренландии, потому что именно таков был срок назначенного ему изгнания. (Прим. ред.)

(обратно)

172

Создается впечатление, что автор абсолютно не знает, что славяне были оседлым народом уже по меньшей мере три сотни лет, и к описываемому периоду Русь уже вполне заслужила прозвание «страны городов» – Киев возник около 737 года, а с 882 года стал столицей, Новгород был основан в 839 году, Псков и Чернигов – до 903 года. Самого Ибн Фадлана автор цитирует весьма избирательно, почему-то предпочтя единственную неаппетитную подробность многим куда более информативным. В другом месте географ пишет: «Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились у реки Атыл» (откуда следует, что на самой территории русов он не бывал) и далее продолжает: «Они прибывают из своей страны и причаливают свои корабли на Атыле… и строят на её берегу большие дома из дерева». (Прим. ред.)

(обратно)

173

В «Повести временных лет» приводится точный список с договора в переводе академика Д.С. Лихачева: «Мы, от рода русского послы и купцы…», после чего следуют те самые имена – представители княжеской семьи Киева и, возможно, других племенных земель (которых, кстати, никогда не было больше 10–15, не то что 50), но ни один из них не назван «князем» или «воеводой». Кроме того, среди них есть несколько явно тюркских (вероятно, хазарских) имен, таких, как Алдан и Апубек. Заметим также, что князь Игорь лично в Византию не ездил; он погиб в тот же год, но отнюдь не по пути домой. (Прим. ред.)

(обратно)

174

Здесь и далее цитаты из «Повести Временных лет» даны в переводе академика Д. С. Лихачева. (Прим. ред.)

(обратно)

175

Личным уделом Оттона была Саксония. Двор его располагался в Магдебурге, известие о вторжении застало его именно там. А город Ульм, на границе с Баварией, был столицей герцогства Швабия. (Прим. ред.)

(обратно)

176

Здесь мы лишь коротко обозначили развитие одной из сложнейших ситуаций средневековья. Ещё при Карле Великом и Людовике Благочестивом были изданы указы, дающие епископам право одобрять (или не одобрять) назначения, сделанные мирянами. Однако в царствование следующих королей это условие слабо соблюдалось. Затянувшийся конфликт вылился уже в конце XI века в широко известный «спор об инвеституре». (Прим. авт.)

(обратно)

177

Личным уделом Оттона была Саксония. Двор его располагался в городе Магдебурге. Известие о вторжении застало его именно там. А город Ульм, на границе с Баварией, был столицей герцогства Швабии. (Прим. ред.)

(обратно)

178

Император побывал на юге Италии дважды, но с войной – только один раз. В сентябре 981 года он выступил в первый поход, в следующем году состоялось решительное сражение, однако противником императора были не византийцы, а арабы! На самом юге Италии, в битве при Стило (возле Тарента) была одержана блестящая победа; полководец Абу-ль Касим пал в битве. Но на обратном пути войско императора то ли попало в засаду, то ли подверглось внезапному нападению арабов, и Оттону лишь чудом удалось спастись от гибели, вернувшись обратно морем. Это поражение вызвало цепь мятежей в Германии. Два года спустя Оттон II организовал новый поход на юг Италии, но не добрался до места назначения и в декабре 983 года умер в Риме в возрасте 28 лет. (Прим. ред.)

(обратно)

179

Алп-Тегин начал карьеру как простой наемник, потом служил офицером у правителя Хорасана. Саманидский эмир Абд аль-Малик не смог прекратить внутреннюю экспансию тюрков, и к моменту его смерти в 961 году те фактически контролировали государство. Пока братья умершего боролись за престол, Алп-Тегин попытался возвести на него своего сына. Когда эта попытка закончилась неудачей, он бежал через горы Гиндукуш и занял Газни, расположенный на пути из Кабула в Кандагар, то есть перекрывающий маршрут из Средней Азии в Индию. Здесь он в 962 году сверг местную правящую семью и установил собственное независимое правление. (Прим. ред.)

(обратно)

180

Всё сказанное в предыдущих абзацах нуждается в уточнении. Прежде всего, Самуил был младшим, а не старшим из братьев. Все его братья погибли при странных обстоятельствах: Моисей был убит камнем, брошенным со стены осаждаемой им крепости, Давид – наемными убийцами. Возникает закономерное предположение, что это произошло с ведома Самуила, но оно остается неподтверждённым. Четвёртый брат, Аарон, видимо, начал переговоры с Византией (по крайней мере, так считал Самуил). Это вызвало конфликт, который привёл к обвинению Аарона в государственной измене. В результате в 976 году произошла битва при Дупнице, в которой Аарон погиб. Казнена была и его семья – вся, за исключением малолетнего сына, за которого заступился сын Самуила. После этого Самуил объявил себя царём Болгарии и стал править самостоятельно. Борис Второй и Роман не были «отпущены в 981 году», а бежали в 977. Историки расходятся во мнениях по вопросу, был ли Роман хотя бы номинально царем Болгарии; многие (в том числе британец Стивен Рансимен) считают, что Роман не мог занять царский престол, поскольку оскопление лишало человека не только потомства, но и прав на верховную власть. По этой причине он не представлял для Самуила никакой опасности, брат с радостью принял его при своём дворе и пожаловал ему различные почетные должности. Таким образом, у Самуила не было причин использовать Романа как ширму. (Прим. ред.)

(обратно)

181

Прежде Склир уже устраивал мятеж против трона, за что и был изгнан из империи. Противодействовал ему ни кто иной, как Варда Фока, тогда ещё верный престолу – пока не пожелал занять его сам. (Прим. ред.)

(обратно)

182

Новая Шотландия – крайняя юго-восточная провинция Канады, расположенная на полуострове Нова-Скотия. Большинство исследователей считает, что Винландом Лейв назвал не эту землю, а лежавший севернее остров Ньюфаундленд – нельзя проплыть вдоль берега Канады до Нова-Скотин, не обогнув Ньюфаундленда. Сторонники версии с Новой Шотландией упирают на то, что виноград на Ньюфаундленде ныне не растет, однако следует иметь в виду, что в XI веке, до Малого ледникового периода, климат Северной Атлантики был гораздо мягче, чем сейчас. В любом случае поселения викингов обнаружены именно на Ньюфаундленде, хотя нет уверенности, что они связаны именно с Лейвом Эриксоном. (Прим. ред.)

(обратно)

183

Исследователь Хельге Ингстад (1899–2001) и археолог Анна Стина Ингстад обнаружили остатки этого зимовья в 1960 году возле поселка Ланс-о-Медоуз на острове Ньюфаундленд. См.: Helge Instad and Anne Stine Ingstad, The Viking Discjvery of America (Chekmark Books, 2001). (Прим. авт.)

(обратно)

184

История Северной Америки в Средние века является в основном бесписьменной «предысторией» и лежит за пределами тематики нашей книги. Обзор основных культур и движений можно найти в книге Stuart J. Fiedel, Prehistory of the Америкаs (Cambridge University Press, 1987); а полезное, хотя и с уклоном в технические подробности, руководство по археологическим находкам содержится в книге Guy Е. Gibbon и Kenneth М. Ames, Archaeology of Prehistoric Native Америка: An Encyclopedia (Garland, 1998). (Прим. авт.)

(обратно)

185

Месоамериканские культуры, которые процветали между 900 годом и испанским завоеванием, известны археологам как «пост-классические». (Прим. авт.)

(обратно)

186

Увлекательное и вразумительное сопоставление мифов можно найти в книге Н. В. Nicholson, Topiltzin Quetzalcoatl (University Press of Colorado, 2001). (Прим. авт.)

(обратно)

187

Сильвестр II умер в 1003 году, через год после своего императора; его один за другим сменили трое пап, тоже быстро умерших (Иоанн XVII, Иоанн XVIII и Сергий IV), и наконец в 1012 году был избран Бенедикт. (Прим. авт.)

(обратно)

188

Дрого унаследовал власть над Апулией от своего брата Гильома (Вильгельма) Железная Рука, который первым завоевал эту территорию и установил на ней правление норманнов. (Прим. авт.)

(обратно)

189

На короткий между Клементом и Львом IX мелькнули две фигуры. Бенедикт IX ухитрился занять папский престол в третий раз сразу после смерти Клемента (1047–1048); в июле 1048 года его прогнал следующий протеже Генриха III, Дамасий II. Но он умер от малярии два месяца спустя, и Генрих назначил на его место Льва IX. (Прим. авт.)

(обратно)

190

Во главе списка претензий стояли два вопроса: Западная церковь употребляла для причастия пресный хлеб (опресноки), а Восточная – нет; кроме того, Западная церковь считала Дух Святой исходящим от Отца и Сына, в то время как на востоке эту формулировку отвергали (так называемый «принцип Filioque»). С теологической точки зрения оба вопроса имели важное значение. Патриарх восточной церкви полагал, что использование опресноков слишком напоминает ритуалы иудейской религии, а следовательно, Западная церковь не полностью приняла переход от ветхозаветных законов к благодати Нового Завета; восточное духовенство также было убеждено, что говорить об истечении Святого Духа «от Отца и Сына» значит считать, что Бог-Отец и Иисус Христос – отдельные сущности, то есть нарушать единство Троицы. И всё же подлинная причина ссоры между Востоком и западом заключалась в борьбе за власть; кому достанется право решать, какие из христианских верований являются ортодоксальными, а какие нет – папе или патриарху? В этом и была скрытая суть конфликта. О специфических богословских проблемах этого периода можно подробнее прочесть в книге Jaroslav Pelikan, «The Growth of Medieval Theology (600-1300)» (University of Chicago Press, 1978), в частности, в главе 5, «The One True Faith» («Единственно истинная вера»). (Прим. авт.)

(обратно)

191

Генрих III незадолго до своей смерти избрал Виктора II (1055–1057) в качестве папы; когда же и Виктор умер от лихорадки, его преемником стал Стефан IX (1057–1058), затем итальянец Бенедикт X (1058–1059), который не был посвящен в сан по всем правилам, но пытался сопротивляться назначению Николая II, пока сторонники последнего не выдворили его из Рима. (Прим. авт.)

(обратно)

192

По-английски этот король именуется «the Unready». В современном английском языке Unready означает «неготовый». Однако прозвище впервые было зафиксировано еще в 1180-х годах – оно было игрой слов и значило либо «не готовый прислушаться к советам» (от англо-сасконского слова «reat» – «совет»), либо намекало на советников короля, от которых он не получил «доброго совета». (Прим. перев.)

(обратно)

193

Он также именовался «королем Шведским»; у шведов уже был свой король, но с тех пор, как Кнуд сумел завоевать часть шведских земель, он счел, что имеет право зваться королем Англии, Дании, Норвегии и Швеции. Шведский король это проигнорировал. (Прим. авт.)

(обратно)

194

«Англосаксонская хроника» относит сдачу к 1031 году, другие источники считают более вероятной датой 1027 год. (Прим. авт.)

(обратно)

195

Мак Бетада из Морэя иногда отождествляют с тем «Мэльбетом», который сдался Кнуду вместе с Малькольмом II; однако эти два имени все-таки сильно различаются фонетически, к тому же маловероятно, чтобы Мак Бетад уже правил в Морэе к 1031 году. См. подробнее в книге Charles Plummer и John Earle, Two of the Saxon Chronicles Parallel, vol. 2 (Clarendon Press, 1899), pp. 2071. (Прим. авт.)

(обратно)

196

В силу исторических обстоятельств в английском языке сохранились два термина – «earl» и «count». Они равнозначны, но первый – англосаксонского происхождения, а второй – латинского, завезен норманнами из Франции. Оба они переводятся как «граф», но вариант «эрл» мы будем применять, чтобы подчеркнуть национальные особенности. (Прим. перев.)

(обратно)

197

Когда Гарольд стал эрлом Уэссекса, Эдуард восстановил сына Леофрика в правах на Восточную Англию. Сивард Нортумбрийский умер в 1055 году, и Тостиг, брат Гарольда Годвинсона, получил его владения. Леофрик Мерсийский умер в 1057 году; у его сына забрали Восточную Англию, отдав взамен Мерсию, а Восточную Англию отдали третьему из братьев Годвинов, Гирту. Таким образом, Годвины контролировали Восточную Англию, Нортумбрию и Уэссекс, и только Мерсия осталась в других руках. (Прим. авт.)

(обратно)

198

В юности Харальд Суровый был наемником – он служил в варяжской страже Константинополя и участвовал во многих военных кампаниях Византии, где и заработал деньги, позволившие ему жениться на своей возлюбленной – княжне Елене, дочери Ярослава Мудрого. Конунгом он стал только в 1051 году. (Прим. ред.)

(обратно)

199

Уточним изложение автора по другим источникам. Король Норвегии претендовал на английский престол в силу договора 1038 года, заключённого между его предшественником и Хардекнудом. Вторжение началось с земель Нортумбрии в северо-восточной Англии, где за сто с небольшим лет до того обосновались датские викинги.

Поскольку Гарольд сосредоточил практически все свои силы в южной части страны, норвежцам противостояло лишь ополчение северо-английских графств, которое было разгромлено при Фулфорде (в 3 км к югу от Йорка) 20 сентября 1066 года.

Жители Йорка тут же заключили мир с норвежцами и предоставили им продовольствие и заложников. Более того, часть местной знати присоединилась к ним. Йоркшир так легко признал власть короля Норвегии в силу давней неприязни северо-английской знати к семье Годвинов и Гарольду II как представителям победившего королевства – Йорк был столицей Нортумбрии, присоединённой в X веке к вотчине Годвинов. Харальд не стал занимать город, а прошёл флотом по реке, бросив якорь в 14 км к юго-западу от него. По хронике Снорри Стурлусона (начало XIII века) Харальд переночевал там, а утром 25 сентября двинулся принимать заложников, оставив треть своих сил на кораблях. День выдался жарким, так что воины предпочли не надевать доспехов, а взяли с собой «щиты, шлемы и пики, и мечи на перевязях, и многие имели также луки и^стрелы». В ожидании заложников норвежцы расположились в 13 км к востоку от Йорка, у переправы через реку Дервент, известную как Стэмфордбридж – Стэмфордский мост. (Прим. ред.)

(обратно)

200

Эпизод с норвежцем считается позднейшей вставкой и не подтвержден норвежскими источниками. (Прим. ред.)

(обратно)

201

В действительности пешее войско Гарольда, укрепившись на холме Телэм, целый день успешно отбивало все атаки тяжелой конницы Вильгельма, нанеся ей огромные потери. Англичане имели мало шансов на успех – и все же причиной их поражения стала недисциплинированность солдат, когда они бросились преследовать отступающую конницу Вильгельма, подставив себя под удар на открытом пространстве в рассыпанном строю. (Прим. ред.)

(обратно)

202

Странное утверждение. К началу описанных событий род Вильгельма прожил во Франции уже полтора века, давно перенял латинскую культуру континента, и хотя родоначальником семейства был викинг Хрольф, потомки уже не походили на него ни языком, ни образом жизни, ни социальной организацией, ни способами ведения войны. В конце концов, викинг – это не национальность, а профессия. (Прим. ред.)

(обратно)

203

Автор излагает долгую и сложную историю правления аль-Мансура крайне упрощенно и зачастую искаженно. В частности, новый дворец (Медина-Захра) был выстроен, когда аль-Мансур уже много лет находился у власти. Кроме того, отметим, что поначалу в делах управления активно участвовала мать Хишама, Субх, также одобрявшая полную изоляцию сына. Говоря о Сантьяго-де-Компостела, стоит упомянуть, что гробницу святого Иакова аль-Мансур не только не разрушил, но велел охранять. Непонятно также, почему король Наварры называется «королем Памплоны». Ниже автор утверждает, что Памплону построили баски. На самом деле она основана столетиями раньше, в 70-е годы I в до н. э. римским полководцем Гнеем Помпеем (откуда и происходит ее название). Пока она была просто городом, у нее было самоуправление, но не было короля. В VIII веке Памплона стала столицей независимого королевства Наварра, поэтому далее мы будем всюду писать о короле Наварры. (Прим. ред.)

(обратно)

204

В ходе междоусобицы Хишам II был свергнут с престола берберами клана Зенат – они объявили аль-Мустаин Биллеха новым халифом под именем Сулеймана II. Через год халифская гвардия из славян-рабов освободила Хишама II и опять сделала халифом, однако берберы отказались его признать. Они захватили загородный дворец халифа, перебили всех служителей и до основания разрушили здание. В том же году берберы подступили к Кордове и после полутора лет осады взяли её. Жители города были истреблены, резиденция халифов разграблена и разрушена. Судьба Хишама II в ходе этих событий неизвестна. Считается, что он был убит берберами, хотя некоторые историки утверждают, что ему удалось бежать в Азию, где он прожил ещё некоторое время. (Прим. ред.)

(обратно)

205

Был убит. (Прим. ред.)

(обратно)

206

Санчо начал войну с братьями в 1067 году, после того, как умерла их мать. Прежде всего он напал на Альфонсо Леонского, разбил его, взял в плен и заточил в один из своих замков. Спустя некоторое время Альфонсо удалось бежать, и он нашёл приют при дворе эмира Толедо. Затем Санчо вторгся в Галисию и сверг с престола младшего брата Гарсию: он обманом захватил его в плен и держал в строгом заключении до самой его смерти. Две сестры Санчо также были самостоятельными правительницами: одна, Эльвира, сдала свой город и покорилась ему, но Самора, принадлежавшая другой сестре, Урраке, оказала сопротивление. Во время осады этой крепости Санчо и был убит рыцарем Вельидо Дольфосом, который под видом перебежчика проник в лагерь короля. (Прим. ред.)

(обратно)

207

Альфонсо Воитель не был кровным родственником Альфонсо VI Кастильского. Он происходил из рода правителей Наварры, а права на Кастилию и Леон предъявлял по той причине, что женился на дочери Альфонсо VI Урраке, которая по смерти отца стала правительницей королевства. Таким образом, он был не племянником, а зятем короля. Причем об этом рассказывается ниже, то есть автор сам запутался в родственных отношениях. (Прим. ред.)

(обратно)

208

В действительности ситуация была намного сложнее. Роману пришлось отлучиться в Италию, где Роберт Гвискар взял Отранто и осадил Бари – последний опорный пункт греческого владычества. В его отсутствие турки разбили Мануила Комнина, командовавшего армией, взяли и разграбили торговый город Хоны, а сам Алп-Арслан овладел важнейшей пограничной крепостью в восточной Армении – Манцикертом. Роман вернулся на восток во главе большой армии и вновь занял Манцикерт. Императора сопровождал Андроник Дука – его соправитель и прямой конкурент в борьбе за императорский престол. Византийская армия состояла из 10 000 профессиональных византийских солдат, 500 франкских наёмников, наёмных отрядов болгар, огузов и печенегов, грузинских и армянских подразделений, а также варяжской гвардии. Всего в ней, по разным источникам, насчитывалось от 40 000 до 70 000 человек. Алп-Арслан предложил мир, Роман его отверг, после чего произошло генеральное сражение. Считается, что византийскую армию погубила измена Андроника Дуки и некоторых других офицеров. Роман оставался пленником султана в течение недели и был отпущен под условие выдачи сельджукских пленных и уплаты выкупа. Платить сразу 10 миллионов золотых император не согласился, поэтому Арслан снизил сумму до 1,5 миллионов авансом, с ежегодными выплатами еще по 360 тыс. Одновременно Роман вынужден был жениться на одной из дочерей султана, который обеспечил ему эскорт до Константинополя.

Получив известие о поражении Романа, которого сочли погибшим, придворные провозгласили регентство его супруги Евдокии и старшего царевича Михаила Дуки, ученика Пселла; но когда было получено собственноручное письмо от Романа о скором прибытии в столицу, встревоженная оппозиция потребовала от царицы, чтобы она объявила мужа лишённым престола. Упорство царицы привело к изгнанию её из дворца и пострижению в монастырь, а императором был провозглашен Михаил Дука. После нескольких неудачных столкновений с войсками, высланными из Константинополя, Роман заперся в киликийском городе Адане, где его в 1072 году осадил Андроник Дука и заставил сдаться под условием пострижения в монахи и отречения от престола. За это ему была обещана личная безопасность, подтверждённая от имени Михаила тремя митрополитами, однако враги Романа не сдержали своего слова. (Прим. ред.)

(обратно)

209

Династию Сун иногда называют «Северная Сун», чтобы отличать её от Южной Сун. Но это название может ввести читателя в заблуждение, так как Северной Сун были подвластны как северные, так и южные территории, поэтому я предпочитаю называть династию, существовавшую до 1127 года, просто «Сун». (Прим. авт.)

(обратно)

210

Непонятно, почему автор называет Теруан «северогерманским» городом. В настоящее время он находится на территории Франции, а в средние века принадлежал к владениям фландрских феодалов – то есть в XI веке никак не мог быть назван «германским». Сама идея «божьего перемирия» исходила не только от духовенства: в первой же строке приводимого документа указано, что оно устанавливается властью Дрого, епископа Теруанского, и графа Балдуина д’Эно (в другом написании – Геннегауского). (Прим. ред.)

(обратно)

211

Этим «знатным итальянским феодалом» был независимый правитель, граф Оттон I Савойский. Его дочь, как правило, называют Бертой Савойской. К роду правителей Турина имела отношение только мать Берты. (Прим. ред.)

(обратно)

212

Автор, по-видимому, имеет в виду маркграфиню Матильду Тосканскую – не просто «знатную даму», а одну из могущественнейших владетельниц Италии, активную участницу событий, которая всю жизнь была верной сторонницей папы Григория VII и противницей Генриха. Именно Матильде принадлежала крепость Каносса, о которой пойдет речь ниже. (Прим. ред.)

(обратно)

213

У инвектив Генриха действительно имелись веские основания: папа Григорий был избран не легитимным путем, в соответствии с действующим законом, а голосованием населения Рима. Между тем Генрих как патриций Рима имел право назначать папу или, по крайней мере, утверждать вновь избранного кандидата; но к нему не обратились. Вдобавок Григорий нарушил клятву, данную им при вступлении в монашество – никогда не избираться в папы. Имел ли он к тому же интимные отношения с женщинами, на фоне столь серьезных обвинений было уже несущественно. (Прим. ред.)

(обратно)

214

Бадр ал-Джамали, по происхождению армянин, в детстве был рабом у некого араба, но затем благодаря своим способностям и энергии поднялся до высоких чинов. Военные действия были не главным его занятием, хотя он несколько раз одерживал очень важные для халифата победы. За все свои заслуги он получил должность визиря при халифе, на которой и прослужил до своей смерти 21 год. (Прим. ред.)

(обратно)

215

При избрании папой Виберт принял имя «Клемент III», хотя обычно его именуют антипапой Клементом III, поскольку позже папа Паулино Сколари (1187–1191) также взял себе имя Клемент III. (Прим. авт.)

(обратно)

216

Здесь опять необходимо уточнить слишком поверхностное изложение автора. Папа Урбан II назначил начало Крестового похода не на весну, а на 15 августа 1096 года – праздник Вознесения Богородицы. Кроме того, император Алексей достаточно часто пользовался помощью наемников из Западной Европы. Особенно он ценил боевые качества европейской кавалерии, которую византийцы использовали в качестве ударных частей, но именно она прежде всего нуждалась в постоянном пополнении. Относительно византийского «призыва о спасении» историки обычно выражаются осторожнее: «Возможно, что в 1093–1094 годах Алексей направил папе римскому просьбу о помощи в найме очередного корпуса». Эта просьба могла, конечно, послужить основанием для призыва к Крестовому походу – однако были и другие основания, копившиеся издавна. Прежде всего, христиане считали Ближний Восток своей землей по той причине, что христианство зародилось именно там, там же возникли первые общины и находилось большинство святынь, связанных с евангельскими событиями, в историчности которых христиане Средневековья не сомневались. А Ближний Восток в тот момент оказался на линии фронта между султанатом сельджуков и государством Фатимидов Египта. Христианские меньшинства в Палестине и Сирии защищать было некому, и во время военных действий они часто подвергались грабежам и разорению. На Запад известия об этом дошли в сильно преувеличенном виде, что и породило, по-видимому, слухи о страшных зверствах, творимых мусульманами в Палестине.

В этой ситуации еще в 1074 году папа Григорий VII призвал воинов Христовых отправиться на Восток помочь Византии отвоевать священные земли после разгрома при Манцикерте. Воззвание папы было тогда проигнорировано – но теперь начали поступать сообщения об издевательствах и гонениях, которым подвергались паломники со стороны мусульман. Это вызвало волну негодования среди христиан. Таким образом, идея в Западной Европе уже созрела, и призыв лёг на благодатную почву: поход мог организоваться в любой момент, а речь папы лишь обозначила устремления большой группы католиков. (Прим. ред.)

(обратно)

217

Автор почему-то называет Раймонда «Frankish duke», но по титулу он был не герцогом, а графом, хотя правил значительной территории на юге современной Франции, а по происхождению не имел ничего общего с франками. (Прим. ред.)

(обратно)

218

Вальтер Голяк (Gautier Sans Avoir, Walther von Habenichts) – фигура странная; считается, что этот французский рыцарь был прозван так за свою бедность, а толпу возглавил потому, что не имел возможности собрать собственную дружину. Однако до наших дней дошли сведения о его отце и братьях, которые назывались тем же прозвищем Sans-Avoir; кроме того, поныне существует селение Bussy-Sans-Avoir. Поэтому весьма вероятно, что основанием для легенды о толпе голытьбы (и ее бесчинствах) послужило неверное истолкование фамильного имени. (Прим. ред.)

(обратно)

219

Еще до похода на Восток граф Балдуин имел солидный послужной список. Он храбро сражался с турками-сельджуками – но, в отличие от брата Готфрида, следовал только своим корыстным целям. В 1097 году граф отделился со своим отрядом от армии крестоносцев, направился к городу Евфратиза и заключил с его жителями-армянами военный союз против сельджуков. Мусульмане потерпели ряд поражений. Только после этого князь Торос Эдесский пригласил к себе Балдуина, овеянного боевой славой, и сделал его своим наследником. Крестоносец отплатил благодетелю тем, что в марте 1098 года во главе взбунтовавшихся горожан сверг его с престола и объявил себя графом Эдесским. (Прим. ред.)

(обратно)

220

Автор в который раз допускает серьезные неточности. Султана в Багдаде не было – там был халиф, и он не являлся верховным правителем сельджуков. Кербогу призвал на помощь правитель Антиохии Яги-Сигин. Вот свидетельство современника, хрониста Ибн аль-Асира: «…Кербога собрал войска и отправился в Сирию… К нему собрались войска со всей Сирии – тюрки и арабы, присоединились… и другие эмиры, подобных которым не найти… Мусульмане выступили против них [франков] у Антиохии, но Кербога недостойно поступал по отношению к мусульманам, которые были с ним, и разгневал эмиров. Он проявлял высокомерие, полагая, что они и так останутся с ним. Это рассердило их, и они задумали изменить ему, если начнется бой, и выдать его, если им удастся это исполнить». (Прим. ред.)

(обратно)

221

О Петре Бартелеми известно, что он был монахом из Марселя. Поэтому логичнее было бы предположить, что идею подхватил и стал продвигать именно предводитель южан – Раймонд. (Прим. ред.)

(обратно)

222

В 1108 году по Девольскому договору Боэмунд все же был вынужден признать Алексея Комнина своим сюзереном. Его наследники периодически отказывались от этой вассальной клятвы, затем вновь приносили ее, но в целом на протяжении большей части XII века Антиохия как минимум формально являлась вассалом Византийской империи. (Прим. ред.)

(обратно)

223

Сохранились упоминания о том, что Раймонд отказался принять власть «в том месте, где единым правителем может быть лишь сам Иисус». По всей вероятности, дело было даже не в личных качествах графа Тулузского (общеизвестных и неоспоримых), а в скрытом соперничестве между «северянами» (рыцарями Германии и Северной Франции) и «южанами» – уроженцами Прованса и Лангедока. Это еще не были сложившиеся национальности, но различия в языке и культуре неизбежно приводили к конфликтам, а северян в войске крестоносцев было в общей сложности больше. (Прим. ред.)

(обратно)

224

Крестоносцы и авторы хроник часто упоминают о неком «Храме» – однако иудейский храм, разрушенный римлянами в 70 году н. э., никогда не был восстановлен. Словом «Храм» иногда обозначали мечеть поблизости от Скального Купола, а иногда и сам этот Купол. (Прим. авт.)

Здесь автор имеет в виду важнейшие святыни иудаизма и ислама: Купол, возведенный в VII веке н. э. над основанием храма Соломона, внутри которого располагается так называемый «Камень основания», а также знаменитую мечеть Аль-Акса. (Прим. ред.)

(обратно)

Оглавление

Благодарности

Часть первая Единство

  Глава первая Единая Империя, единый Бог

  Глава вторая В поисках Небесного мандата

  Глава третья Империя Мудрости

  Глава четвертая Персидская угроза

  Глава пятая Отступник

  Глава шестая Землетрясение и вторжение

  Глава седьмая Восстановление государства

  Глава восьмая Католическая церковь

Часть вторая Раздробленность

  Глава девятая Отлучение от церкви

  Глава десятая Раскол

  Глава одиннадцатая Захват Рима

  Глава двенадцатая Одна природа против двух

  Глава тринадцатая В поисках отчизны

  Глава четырнадцатая Упадок династии Гуптов

  Глава пятнадцатая Северные амбиции

  Глава шестнадцатая Гунны

  Глава семнадцатая Аттила

  Глава восемнадцатая Правоверность

  Глава девятнадцатая Верховные короли

  Глава двадцатая Конец римской легенды

Часть третья Новые силы

  Глава двадцать первая Остготы

  Глава двадцать вторая Византия

  Глава двадцать третья Ожидания

  Глава двадцать четвертая Возмущение

  Глава двадцать пятая Выборные короли

  Глава двадцать шестая Вторжение и извержение

  Глава двадцать седьмая Американский континент

  Глава двадцать восьмая Великое и святое величие

  Глава двадцать девятая Мор

  Глава тридцатая Небесный властитель

  Глава тридцать первая Воссоединение

  Глава тридцать вторая Правители Южной Индии

  Глава тридцать третья Два императора

  Глава тридцать четвертая Хозяева дворцов

  Глава тридцать пятая Григорий Великий

  Глава тридцать шестая Поход на Персию

  Глава тридцать седьмая Пророк

  Глава тридцать восьмая Господство династии Тан

  Глава тридцать девятая Племя веры

  Глава сороковая Перекрестье

  Глава сорок первая Проблемы империи

Часть четвертая Государства и королевства

  Глава сорок вторая Закон и язык

  Глава сорок третья Сотворение прошлого

  Глава сорок четвертая Дни императрицы

  Глава сорок пятая Путь в Европу

  Глава сорок шестая Кайласа на Юге

  Глава сорок седьмая Очищение

  Глава сорок восьмая Аббасиды

  Глава сорок девятая Карл Великий

  Глава пятидесятая Мятеж Ань Лу-шаня

  Глава пятьдесят первая Imperator et Augustus

  Глава пятьдесят вторая Новый Синаххериб

  Глава пятьдесят третья Правители замков и регенты

  Глава пятьдесят четвертая Торжество аутсайдеров

  Глава пятьдесят пятая Третья династия

  Глава пятьдесят шестая Викинги

  Глава пятьдесят седьмая Цари-долгожители

  Глава пятьдесят восьмая Внутренняя и внешняя политика

  Глава пятьдесят девятая Второй халифат

  Глава шестидесятая Великая армия викингов

  Глава шестьдесят первая Борьба за железную корону

  Глава шестьдесят вторая Кампаку

  Глава шестьдесят третья Базилевс

  Глава шестьдесят четвертая Создание Нормандии

  Глава шестьдесят пятая Королевство Германия

  Глава шестьдесят шестая Поворот колеса

  Глава шестьдесят седьмая Захват Багдада

  Глава шестьдесят восьмая Три королевства

  Глава шестьдесят девятая Короли Англии

  Глава семидесятая Крещение Руси

Часть пятая Крестовые походы

  Глава семьдесят первая Священный римский император

  Глава семьдесят вторая Перипетии Священной войны

  Глава семьдесят третья Василий Болгаробойца

  Глава семьдесят четвертая Защита мандата

  Глава семьдесят пятая Новая земля

  Глава семьдесят шестая Схизма

  Глава семьдесят седьмая Господство данов

  Глава семьдесят восьмая Норманнское завоевание

  Глава семьдесят девятая Короли Испании

  Глава восьмидесятая Появление турок

  Глава восемьдесят первая Падение династии Сун

  Глава восемьдесят вторая Хождение в Каноссу

  Глава восемьдесят третья Призыв

  Глава восемьдесят четвертая Борьба за Иерусалим

  Глава восемьдесят пятая Последствия

Примечания

  Глава 1. Единая Империя, единый Бог

  Глава 2. В поисках Небесного мандата

  Глава 3. Империя Мудрости

  Глава 4. Персидская угроза

  Глава 5. Отступник

  Глава 6. Землетрясение и вторжение

  Глава 7. Восстановление государства

  Глава 8. Католическая церковь

  Глава 9. Отлучение от церкви

  Глава 10. Раскол

  Глава 11. Захват Рима

  Глава 12. Одна природа против двух

  Глава 13. В поисках отчизны

  Глава 14. Упадок династии Гуптов

  Глава 15. Северные амбиции

  Глава 16. Гунны

  Глава 17. Аттила

  Глава 18. Правоверность

  Глава 19. Верховные короли

  Глава 20. Конец римской легенды

  Глава 21. Остготы

  Глава 22. Византия

  Глава 23. Ожидания

  Глава 24. Возмущение

  Глава 25. Выборные короли

  Глава 26. Вторжение и извержение

  Глава 27. Американский континент

  Глава 28. Великое и святое величие

  Глава 29. Мор

  Глава 30. Небесный властитель

  Глава 31. Воссоединение

  Глава 32. Правители Южной Индии

  Глава 33. Два императора

  Глава 34. Хозяева дворцов

  Глава 35. Григорий Великий

  Глава 36. Поход на Персию

  Глава 37. Пророк

  Глава 38. Господство династии Тан

  Глава 39. Племя веры

  Глава 40. Перекрестье

  Глава 41. Проблемы империи

  Глава 42. Закон и язык

  Глава 43. Сотворение прошлого

  Глава 44. Дни императрицы

  Глава 45. Путь в Европу

  Глава 47. Очищение

  Глава 48. Аббасиды

  Глава 49. Карл Великий

  Глава 50. Мятеж Ань Лу-шаня

  Глава 51. Imperator et Augustus

  Глава 52. Новый Синаххериб

  Глава 53. Правители замков и регенты

  Глава 54. Торжество аутсайдеров

  Глава 55. Третья династия

  Глава 56. Викинги

  Глава 57. Цари-долгожители

  Глава 58. Внутренняя и внешняя политика

  Глава 59. Второй халифат

  Глава 60. Великая армия викингов

  Глава 61. Борьба за железную корону

  Глава 62. Кампаку

  Глава 63. Базилевс

  Глава 64. Создание Нормандии

  Глава 65. Королевство Германия

  Глава 66. Поворот колеса

  Глава 67. Захват Багдада

  Глава 68. Три королевства

  Глава 69. Королевство Англия

  Глава 70. Крещение Руси

  Глава 71. Священный римский император

  Глава 72. Перипетии Священной войны

  Глава 73. Василий Болгаробойца

  Глава 74. Защита мандата

  Глава 75. Новая земля

  Глава 76. Схизма

  Глава 77. Господство данов

  Глава 78. Норманнское завоевание

  Глава 79. Короли Испании

  Глава 80. Появление турок

  Глава 81. Падение династии Сун

  Глава 82. Хождение в Каноссу

  Глава 83. Призыв

  Глава 84. Борьба за Иерусалим

  Глава 85. Последствия

Использованные источники

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg