Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Добровольные рогоносцы

Большинство терпеливых рогоносцев не столь уж и смешны, ибо умеют ладить и обходиться с женами.

Ги де Брантом

 ездоровые эмоции у мужчин вызывает измена жены. Кроткий, как ягненок, муж, узнав, что он рогат, страшным волком становится, злым и мстительным, готовым «съесть» неверную и разные жестокие наказания жене придумывает. И совершенно прав был эротический писатель XVI века Брантом, который о таких мужьях так выразился: «Среди рогачей встречается великое множество видов, однако худшие из них, коих дамы боятся пуще всего на свете, и не без причины, — это те безумные, опасные, злобные, хитрые, жестокие и мрачные мужья, которые бьют, мучат и убивают жен».

Мы полностью согласны с таким определением Брантома и тоже знаем рогачей-садистов, безжалостных и жестоких. Малейшее даже подозрение в измене жены повергает их в бешеную ярость и они становятся ревнивцами типа Отелло. Но, хотя и редко, встречается и иной тип — добродушные рогоносцы, которые очень даже охотно подставляют своих жен под других мужчин. Носить рога для таких супругов — одно превеликое удовольствие. А если они узнавали, что соперником был король, их восторгу конца не было: вот ведь какая честь супруге оказана!

Добровольный рогоносец хороший человек! Мягкий, уступчивый, услужливый. Он, прежде чем свою жену на любовное свидание послать, бурнус ей ласково на плечики накинет, до кареты доведет, ручку поцелует и всего хорошего пожелает. А сам руки потирает: какое еще добро жена в дом принесет, поместье или драгоценность, или сыну должность хорошую, ибо такие мужья пускали своих жен в разврат исключительно в меркантильных целях. Тут прямо по Александру Сергеевичу Пушкину получается, когда он однажды встретил на дороге казака, возвращающегося после долгой службы домой. Пушкин спросил казака, что тот сделает, если узнает об измене жены. «Коли на зиму сена припасла, прощу, коли нет — побью», — ответил казак.

Ну и жены добровольных рогоносцев здорово для дома «сена припасали». Бывало, целые состояния от соперника получали. Если же соперником был король, а это очень даже часто в истории наблюдалось, то благодеяния снисходительному мужу сыпались как из рога изобилия. Чего тут только не было — и поместья, и драгоценности, и деньги золотом, и хорошие должности сыновьям. Одно только требовалось от добровольного рогоносца. Чтобы он свою счастливую физиономию не больно-то на королевский двор выставлял. Ну куда-нибудь подальше, послом там в другую страну или наместником в провинцию, это уж в зависимости от обстоятельств и личных достоинств супруга. А если оставался в своем поместье, то лучше, чтобы он из него носа не высовывал. Жена сама может во дворе блистать. А ты живи себе втихомолку, хозяйством занимайся, детишек воспитывай и радуйся милосердию и великодушию короля. А если бэби не твоего отцовства родится, принимай его, браток, как собственного ребенка и особой сенсации из сего явления не делай. Это входит в обязанности «покорного рогоносца». И мы вам, дорогой читатель, расскажем несколько небольших историй о таких покладистых, хороших «добровольных рогоносцах».

Как вы, наверное, знаете, у Людовика XIV, короля-солнце, было три официальные метрессы. С одной он имел четверых детей, со второй аж семерых, с третьей не имел, поскольку официальной фавориткой короля она стала уже в почтенном возрасте, и производить на свет детей король уже не мог. Но мало кто знает, что у Людовика XIV были и малозначительные фаворитки. То есть такие, которые в государственные дела не вмешивались, открыто в карете с законной королевой не сидели, а если и рожали королю ребенка, то отцом его не объявляли. Они, эти фаворитки второго сорта, были тихие, незаметные, в основном служащие королю, когда его основные любовницы беременными ходили и для любовных утех на какое-то время были непригодны. Вот тогда и выступали второсортные фаворитки. И вот для таких утех служила королю некая герцогиня Субиз, замужняя дама, весьма хорошо с мужем жившая. И этого мужа мы с полным правом причислим к «добровольным рогоносцам». Семейка была на редкость дружная. Обеды там совместные, пикники, прогулки по парку с детьми рядышком, регулярное посещение супругом супружеского алькова, все честь по чести, как в хороших мещанских семьях бывает. А в те дни, когда король желал эту герцогиню в своем алькове иметь, герцогиня Субиз говорила мужу: «Подай-ка, милый, изумрудные серьги, я во дворец сегодня еду». И муж смиренно спрашивал: «Что, душенька, король бриллиантовое кольцо на левый мизинец надел?» И сию словесную шараду открыл своей жене Марии Терезе сам король, объясняя это так: «Когда я хочу видеть в своем ложе герцогиню де Субиз, я надеваю на левый мизинец бриллиантовое кольцо, а если она согласна, она бежит к себе и быстро надевает изумрудные серьги». Видите, как все просто. Встречи короля с герцогиней де Субиз происходили у сводницы, супруги маршала Рошфора, которая для этой цели предоставляла свой собственный альков.

Муж, конечно, зная свое положение «добровольного рогоносца», во дворец «не ходок», свои рога на всеобщее обозрение не выставлял, носил их скромно и с достоинством, множа собственный капитал. Сколько его жена вытянула из короля за свое долгое пребывание во второстепенных фаворитках — мы не знаем, об этом история умалчивает. Известно лишь, что длилось это очень долго и продолжалось до того времени, когда Людовик XIV, женившись (тайно) на благочестивой воспитательнице его внебрачных детей Ментенон, сам стал благочестивым, с богом решил на старость примириться и перестал хаживать в альковы любовниц.

Муж герцогини де Субиз — замечательный друг и товарищ своей жене. Когда гости хвалили великолепие его дома и обстановки, он скромно опускал глаза и говорил: «Это все заслуга моей супруги». Гармония тут была полная. И, когда сын у него родился, как две капли воды похожий на Людовика XIV, он без малейшего неудовольствия воспитывал его как своего собственного. И вообще, дорогой читатель, намного было бы спокойнее в мире, если бы все мужья были подобны герцогу Субизу. Не великой ведь любовью с бессонными ночами король вашу супругу одаривает, а по принципу: «Кончил дело, слезай с тела». Он, король, может потом и не взглянет на вашу супругу или еле кивнет ей, а у вас уже новое поместье.

Еще более «добродушным рогоносцем», дорогой читатель, был герцог Карл Орлеанский, женившийся на Марии Киевской. Ну как ему не быть добродушным и снисходительным, если он и хил и немощен и вообще старше своей жены на целых сорок лет. Бывают же, по нашему мнению, такие вот бессовестные мужчины, которые женятся на молоденьких. Да еще уверяют своих подданных, что жена его особенным вниманием и любовью одаривает. Ну прямо по Зощенко выходит: помните, молоденькая интересная девушка вдруг выходит замуж за старика, у которого «ни кола ни двора». Впрочем, «двор» был, правда, не ахти какой — малюсенькая коммунальная комнатушка, а вот в отношении «кола» — сомневаемся. На недоуменные вопросы знакомых старичок отвечал, что никакими богатствами укрытыми он не располагает, его оценили и полюбили исключительно за его личные достоинства. Но не успел старичок оглянуться, как остался «с носом» — уже действительно «без кола и без двора».

Такие старые мужья, дорогой читатель, настолько бессовестные, что даже считают, что осчастливили женщину браком с ней. А каково молоденькой со стариком в постель идти? Радости, конечно, мало и на это русская картина «Неравный брак» однозначно ответила. Глазки у такой невесты заплаканные, а ручка дрожит, свечечку придерживая. Ну, наша Мария Клевская, подобно барышне кисейной, плакать не стала. Она стала попросту без всякого пардону и разбору любовников себе в королевский альков брать. Иногда без роду, звания и племени. Без роду и племени даже лучше, потому что все эти лакеи и пажи, дюже как пригожи и здоровы. Вы уж поверьте, дорогой читатель, вкусу французской королевы Екатерине Медичи, которая уговаривала свою невестку Луизу, жену ее сына Генриха III, взять и переспать с пажем. Почему? Да потому что королевству наследник нужен, а сын Екатерины Медичи гомосексуалист и с мальчиками плодить детей не научился.

Мария Клевская, в отличие от Луизы Лотарингской, жены Генриха III, против пажей не возражала: она воспитывалась в самом развратном дворе мира — в бургундском. Там королевские альковы даром не прозябали, там эротическая любовь на каждом шагу, или точнее, углу, процветала.

Словом, допрыгалась Мария Клевская до того, что вдруг с бухты-барахты в 1642 году рожает мужу сыночка. У того от удивления рот раскрылся и глаза на лоб полезли. «Что, дескать, за географические, пардон, биологические новости?» У него давным-давно это самое… инструмент детородный не работает, а тут на белый свет наследник появился. «Что за чудо?» — «Никакое это не чудо, а благословление господа бога», — убеждает его Мария и усиленно советует признать ребенка своим, иначе — афронт государству. Карл Орлеанский знал, что ребенок от его слуги Рабаджа, но «парад держит», сомнительность своего отцовства вслух не высказывает. Сына на ручки взял, подержал немного, а он его камзол, жемчугами расшитый, взял и описал. Вестимо, детское дело. Карл Орлеанский умилился этим совершенно естественным физиологическим актом своего отпрыска и уже совершенно безоговорочно признал его «своим». И будет это, дорогой читатель, будущий король Людовик XII.

Мария Клевская одним рождением ребенка не ограничилась. Она порхала по Версалю в своих немыслимо дорогих золоченых платьях и «допорхалась» до дочери тоже. И тоже король твердо знал — ребенок не его, но что делать — покорно признал своим. Мы такого снисходительного «рогоносца» одобряем, а также того слугу, который так действенно королевству французскому с рождением наследников помогал. Это был хороший, добрый поступок и, наверно, господь бог такое прелюбодеяние в королевском ложе не осудит.

Правда, в действиях Марии Клевской романтическая любовь вмешалась. Она так этого слугу полюбила, что, когда умер Карл Орлеанский, вышла за него замуж, нимало не смущаясь таким несоответствием: слуга и королева! Ну и что? Вторая жена Наполеона Бонапарта два раза (с двумя мужьями) так деградировала: предпочла великому императору ничтожненьких людей.

И вот вам опять новый «добровольный рогоносец» в Версале объявился. Это муж графини Тулузской, а рога ему наставил не кто-нибудь, а сам Людовик XV. Вот король так король, всех королей по разврату перещеголял! Сейчас у него в любовницах пожилая матрона графиня Тулузская ходит, которая в большой дружбе и согласии со своим мужем живет. А происходит она из великолепной знатной фамилии: у нее матерью была знаменитая Монтеспан, а отцом сам король-солнце Людовик XIV. Ну как тут Людовику XV не обратить внимание на родную дочь своего великого прадеда? Тем более что, когда ему девочки из «Оленьего парка» надоедали, душа и тело требовали услады в объятьях женщины, годившейся бы ему в матери. Знаете, дорогой читатель, как сладкий пирог приедается! Поневоле побежишь черный хлеб искать. Муж графини Тулузской исключительно воспитанный «добровольный рогоносец». Раз его величество иногда желает «Эдиповой любви», почему бы ему в этом деле не помочь? И граф Тулузский, зная, как даже королям трудно найти удобные секретные местечки для тайной любви, любезно предложил королю не только свою супругу, но и свой дворец Рамбуйе. Отдыхайте, ваше величество, в объятьях моей дражайшей супруги! Я тут дворец постерегу, чтобы никто из посторонних в альков не заглядывал, пока вы там! Некоторым кажется, что жалка роль таких «рогоносцев». Но учтите, жены таких мужей любили и они у них разные другие функции выполняли: камеристки, служанки, наперсника. А если не удостоились такой чести стать наперсником собственной жены, пеняйте на себя, сами виноваты! Не так правильно роль свою поняли. А она проста: кто «покорный рогоносец», тот говорить должен мало и алчность свою не очень-то проявлять. Король сам знает, какому мужу, что дать. Не следовал этим принципам муж известной фаворитки того же Людовика XV (вот неутомимый в эротических похождениях король!) — плохо на этом вышел. Впрочем, расскажем несколько поподробнее.

Дю Барри

Король в это время лишился своей могущественной фаворитки маркизы Помпадур. Умерла, бедная, от скоротечной чахотки, да еще врачи совсем ее кровопусканием доконали. В то время, сами знаете, это было самым действенным методом лечения. Если тебе плохо, пустим кровь. Еще хуже? Удвоим дозу.

Ничего-то скучающему и впадающему в черную меланхолию королю не мило. И «Олений парк» его уже не радует и особого наслаждения не дает. И государством он уже управляет вяло и с неохотой и сам на ложе смерти признается: «Я плохо правил страной и плохо распоряжался, что объясняется моей бесталанностью и плохими помощниками».

И то правда. Помощник, то есть господин Лебель, был занят едино тем, что голову ломает, какое бы ему еще новое развлечение для короля придумать. Такова уж была несчастная натура этого короля. Ему вечно было скучно. Объявил же один из римских императоров о большой награде тому, кто придумает новое наслаждение. Ну, раньше наслаждение королю маркиза Помпадур придумывала. С ее неистощимой фантазией и умом умела на какое-то время развлечь короля. Не стало ее, и жизнь в королевском дворе остановилась, как маятник с опущенной гирей на стенных часах. По Версалю злые дочери короля — девственницы, старые девы, — тоскливо расхаживают. Веселого мало, когда ни один даже захудалый монарх их замуж не берет. А та Мария, что монашенкой стала, приходит по праздникам во дворец к королю отнюдь не затем, чтобы отцу развлечения придумывать, а на путь истинный отца наставлять. Не нравится ей развратная жизнь отца. Это, видите ли, господу богу не угодно. То — то перед Пасхой Людовик XV вечно угрызениями совести мучился. Пасха пройдет, и опять сексуальный голод грызет короля, а все благочестивые порывы отходят на задний план. Словом, Лебель правильно решил: надо спасать короля от скуки. На земле существует только один способ от нее избавиться: влюбиться. Вы хоть раз встречали скучающего влюбленного? Даже, если любовь без взаимности. Все там есть: и душевные и телесные муки, и ревность, и обида — нет только скуки.

И знаете, дорогой читатель, чем некоторые особи имя себе заработали и в историю вошли? О, не подвигами ратными, не битвами знаменитыми, не полководческими и финансовыми талантами. Они попросту скромно и деловито поставляли королям наложниц. И, если вы услышите фамилию Лебеля при Людовике XV, Чэффинга при Карле II, Бассомпьера при Генрихе IV — знайте, их заслуга в истории одна: они выискивали королям любовниц. Не скажем, что это была простая должность и что они легко свой хлеб с маслом или бриллиантишко какой легко зарабатывали… О, нет! Это очень трудная и ответственная должность, ибо угодить развращенным нравам королей не так-то просто! Хотя, конечно, не спорим, дамулек вокруг всех красот, рангов и мастей хоть пруд пруди! Да и смазливеньких мальчиков для королей-гомосексуалистов сколько угодно. Но требования королей к партнершам или партнерам в ложе — сами знаете какие. Тут одной приятной наружностью не обойдешься! Талант, так сказать, в любовном мастерстве нужен. А разыскать истинный любовный талант не менее трудно, чем найти чистой воды многокаратный алмаз на алмазных приисках. К каким только способам и методам королевские сводники не обращались. Посещали все бордели, просматривали всех уличных проституток. Владелицам публичных домов было дано строгое предписание сообщать в королевский дворец о «яркой звезде — жемчужине» с любовными талантами. Они даже, эти сводницы, за это особую зарплату из королевской казны получали. Но «жемчужины» попадались редко. Не каждая красотка в ложе короля попадала, не каждая там и оставалась. Чаще «выпархивали» они из королевского ложа, как горошины из рогатки. Эти красотки-однодневки, как ночные бабочки, живущие всего одни сутки, потому навсегда исчезали. Одна слишком много душилась, третья была вульгарной, от четвертой чесноком несло. Да мало ли по какой причине не задерживались они в спальне короля? И ему все время было с ними скучно. Начисто излечила короля от скуки и до конца его жизни осталась с ним только одна фаворитка — Дю Барри.

Мадам Дю Барри. Незаконнорожденная дочь кухарки и распутного монаха сначала была проституткой, а потом ублажала короля Людовика XV.

Незаконнорожденная дочь кухарки и распутного монаха, рано вступила на любовное поприще, хотя официально в полицейских органах зарегистрирована не была. Она просто служила у сводницы мадам Гурдон. А той достаточно было опытным глазом взглянуть на юную, шестнадцатилетнюю красавицу, чтобы по достоинству оценить ее прелести. Впрочем, дадим слово самой мадам Гурдон:

«Я узнала от моих помощниц, что у господина Лебеля есть новенькая замечательная красотка. Я отправилась к нему в магазин под предлогом покупки кое-каких нарядов. И там я увидела такое божественное создание, какое редко можно встретить. Девушке на вид было лет шестнадцать. Дивного сложения, с точно выполненным овалом лица, большими открытыми глазами и кожей ослепительной белизны. У нее был красивый рот, маленькие изящные ножки, роскошные пышные волосы, которые я не могла обхватить своими руками. Я не хотела выпустить из рук такое сокровище. Я просто подошла к ней, всунула ей в руку карточку со своим адресом и монету и сказала тихо: „Зайдите ко мне, это для Вашего же добра, деточка!“»

«Деточка» не замедлила воспользоваться гостеприимством мадам Гурдон, и, когда одному прелату потребовалась «нетронутая» молодая девушка, — красотка Дю Барри вступила на путь разврата. В отличие от проституток обыкновенного борделя, салон мадам Гурдон был изыскан и допускал только самых «высоких» посетителей. Кроме того, мадемуазель Лансон — так тогда Дю Барри звали — могла любовью заниматься, не отрываясь, так сказать, от своего основного занятия — работы в магазине модного платья. Словом, эксплуатировали девушку на любовном поприще в меру, не очень изнуряя ее молодой организм. Луидоры начали обильным дождем сыпаться в шкатулку мадам Гурдон. Кое-что перепадало и мадемуазель Лансон. У нее появилось шикарное белье, роскошные, полупрозрачные пеньюары, к которым она пристрастится на всю жизнь и, отбросив корсет, в таком полуобнаженном виде будет появляться на королевских завтраках, шокируя всех вокруг, кроме короля, конечно.

Мадам Гурдон сумела создать в своем притоне любви истинно домашнюю, непринужденную обстановку и хвалится в своих воспоминаниях о сердечных отношениях со своей подопечной: «Она очень любила меня, называла милой мамочкой и хохотала до упаду, когда я предлагала ей разыграть роль невинной».

В то время, дорогой читатель, невинность очень высоко ценилась и спрос на девственниц был велик, особенно у истасканных, развращенных стариков. Почему бы мадемуазель Лансон за двойную или даже за тройную плату не разыграть роль невинной девушки, первый раз идущей с мужчиной в постель? Способов для этого сколько угодно, выбирай любой: химический — мази, капли, специальные настойки, физический — намазывание определенным составом, хирургический — садистический и примитивный: зашивание иголкой половой щели.

Ги Бретон рассказывает нам забавную историю, как при дворе Наполеона III один из его придворных, заплатив огромную сумму за девственницу и получив «лакомый кусочек», довольный и ублаженный, подошел к зеркалу, чтобы поправить себе прическу. Увидев на туалетном столике жирную мазь, он решил смазать ею свои спекшиеся губы. Каково же было его удивление, когда через несколько минут губы его сжались и слиплись до такой степени, что он не мог просунуть в рот даже своего мизинца.

Эротический писатель шестнадцатого века Брантом дает нам несколько рецептов «девственности»: «Существуют лекарства, благодаря которым можно представиться непорочной и девственницей, словно прямо из купели. Например, иные прибегают к пиявкам, которые ставят, чтобы они насосались крови прямо в причинном месте, а те, отвалившись, оставляют ранки с пузырьками, набухшими кровью; что до мужа, приступающего к осаде в первую брачную ночь, то он при штурме срывает пузырьки и видит кровь к вящей радости своей и жениной».

Невинные шалости мадемуазель Лансон имели успех. Старых развратников, добивающихся особого расположения у мадемуазель Лансон, становится все больше и больше. Пожелал ее ласк и некто Дюмусо, и госпожа Гурдон, не мешкая, предложила ему девушку. Но, когда она вышла к нему как всегда во всеоружии своей полуобнаженности, весь любовный пыл у господина Дюмусо мгновенно пропал, и обое остолбенели: в прибывшем за любовными утехами господине Лансон узнала своего крестного. Он с кулаками и ругательствами набросился на девушку, она слабо парировала: «Ну что в этом особенного, если я пребываю в том же месте, где и мой крестный?»

Но пришла пора задуматься мадемуазель Лансон о своем фактически бесправном положении и поискать себе богатого покровителя, оставив временные влюбленности. И вот забыт художник, живший на нижнем этаже ее дома, парикмахер Ламе и прочая мелочь. У мадемуазель Лансон появился могущественный опекун граф Дю Барри, давным-давно выступающий в роли опекуна-сводника молодых девиц. Отыскав какую-нибудь бедную мастерицу, изрядно утомленную трудом рук своих, дававший ничтожный заработок, он одевал ее, откармливал, как гусыню на убой, дарил ей скромные драгоценности, занимался ее воспитанием, возил по театрам. Приучал, словом, к светской жизни. Воспитанница очень дорого потом продавалась графом знатным вельможам, желающим иметь постоянную красивую и не очень дорогую любовницу, которые ценились наравне с арабскими скакунами и были престижны для их владельца. Дю Барри увидел мадемуазель Ланж (она теперь Ланж называлась) в игорном доме. Оглядев ее со всех сторон опытным взглядом знатока и поняв, какие огромные барыши сулит ему ее красота, он предложил девушке сделку. Он займется ее воспитанием, образованием и прочим, включая наряды и скромный особняк с прислугой и собственный выезд, а она… О, в отношении мадемуазель Ланж у господина Дю Барри были далеко идущие планы.

Во всех странах того времени, дорогой читатель, существовала профессия сводников и сводниц. Чтобы подготовить девушку к продаже, необходимо ею заняться: воспитанием, образованием и прочим. Существовали даже закамуфлированные «институты» по взращиванию и воспитанию дорогих наложниц. Массон в «Секретных записках о России» чуть ли не как откровение преподносит нам один такой дом в Петербурге у госпожи Поздняковой: «Недалеко от столицы у нее было имение с довольно большим количеством душ. Ежегодно по ее приказанию оттуда доставлялись самые красивые и стройные девочки, достигшие 10–12 лет. Они воспитывались у нее в доме под надзором особой гувернантки и обучались полезным и приятным искусствам. Их одновременно обучали и танцам, и музыке, и вышиванью, и причесыванью, так, что ее дом, всегда наполненный дюжиной молодых девушек, казался пансионом благовоспитанных девиц. В 15 лет она их продавала. Наиболее ловкие попадали горничными к дамам, наиболее красивые к светским развратникам в качестве любовниц. И так как она брала до 500 рублей за штуку, то это давало ей определенный ежегодный доход».

Жан Жак Руссо в своей «Исповеди» информирует читателей, как он вместе со своим другом на пару (чтобы дешевле обошлось) «купили» у матери ее одиннадцатилетнюю дочь в целях воспитания в духе разврата, чтобы потом из нее прекрасную любовницу сделать, но настолько привязались к малютке, что кроме держания ее на коленях и невинных ласк, никакого разврата по отношению к ней себе не позволяли.

А вот герои Бальзака так щепетильны и нравственны не были. У него «крысы» — молоденькие, недоразвитые девчушки — вполне конкретным развратным прихотям кавалеров отвечали.

Такие притоны были почти в каждом большом городе Европы. Граф Дю Барри решил очень дорого продать свою подопечную, да не кому-нибудь, а самому королю, Людовику XV. Конечно, через его верного сводника — камердинера Лебеля. Дю Барри было приказано хорошо подготовиться к свиданию с королевским камердинером.

Как мы уже упоминали, Людовик XV находился в то время в весьма мрачном настроении. Умерла маркиза Помпадур, умерла его жена полька Мария Лещинская. Не особенно хорошо процветал «Олений парк», хотя резвились еще там «серны» типа Терселен, Морфиз, Фукэ, Генно, Робер, Давид, Смит, Жиамбони, Ленорман, Варниэ, Милеи. Перечисляем их, дорогой читатель, к сведению тех историков, которые с пеной у рта доказывают нам сейчас на страницах своих опусов, что больше одной любовницы Людовик XV в «Оленьем парке» не имел. Имел, во множестве и постоянно беременных. Как-то с грехом пополам с этим фактом справлялись, одних вовремя выдав замуж, других удалив, третьих быстро сделав любовницами других вельмож. Мадемуазель Жиамбони, Морфиз и Морфи, подаривших детей Людовику, выдали замуж за «покорных рогоносцев», обеспечив хорошим приданым. Варниэ сделалась дорогой любовницей женевского банкира, а Давид — князя де Роган. Каждая из отставленных любовниц получала по 200 000 ливров пожизненного дохода. На всех этих красоток из королевской казны выдавалась огромная сумма: десять миллионов ливров ежегодно. Но, хотя и так баснословно дорого стоил Людовику XV «Олений парк» и оборудован он был по последнему слову эротической техники, включая порнографические картинки на стенах и садистическую мебель, наслаждения королю он уже не давал. Его крайне извращенное чувствование нуждалось в чем-то неизведанно пикантном, а все эти эротические блюда, преподносимые выученными проститутками, утомляли только короля и усиливали его скуку, которая грозила черной меланхолиеи, стрессом, как сейчас говорят. Словом, перед Лебелем была непростая задача: найти королю новое, изысканное «вкусное» эротическое блюдо. Как-то раз, сидя за карточным столом у своего приятеля графа Дю Барри Лебель пожаловался: «Обшарил все уголки предместий и столицы, но ничего подходящего для короля не нашел. Не знаю, что и делать, ведь государственные дела от меланхолии короля страдают». Дю Барри загадочно усмехнулся: «У меня есть лакомый кусочек, достойный короля», — с уверенностью он сказал.

Вошла мадемуазель Ланж в спальню короля и больше из нее не вышла. Вышла, конечно, но уже могущественной красавицей графиней Дю Барри. Думаете, кто на ней женился? Граф Дю Барри? Конечно, он бы не против, но он, как говорится, «некоторым образом был замужем».

Господин граф Дю Барри женат, обременен детьми и законными и внебрачными, и любовницами, одна даже с его незаконнорожденной дочерью Аделаидой в одной комнате живет и неизвестно как они ложе делят, когда любовник и отец в одном лице их навещает. Господин Дю Барри предложил в мужья Жанне Ланж своего брата, который, правда, внешне выглядит, как бурдюк с вином и сам от вина не просыхает, но будет вполне лояльным добровольным рогоносцем и, дав супруге свое имя, ничего взамен существенного от нее требовать не будет. А за это он получит пять тысяч ливров и хорошую должность, дающую большие доходы. Брачный контракт про всем правилам был оформлен у нотариуса, молодых же обвенчали 1 сентября 1768 года в церкви святого Лаврентия. Газеты подали осторожную, но весьма недвузначную информацию: «В Компьене появилась некая графиня Дю Барри и произвела настоящую сенсацию своей наружностью. Говорят, что она пользуется большим успехом при дворе и что король принял ее очень благосклонно».

Более радикальные из газет не удержались от острот: «Графиня Дю Барри — лучший скороход Парижа, так как она одним прыжком попала с Нового моста в Трон». Новым мостом называли квартал в Париже, населенный проститутками, которых во Франции времен Людовика XV было видимо-невидимо и только в самом Париже зарегистрированных официально насчитывалось тридцать две тысячи.

Все во дворе знали истинное происхождение новоиспеченной графини. Светские дамы, несмотря на заинтересованность короля графиней, не оказывали ей ни малейшего почтения, и как зачумленную чурались ее. Она в дверь, они гурьбой в другую. На балах и во время карточной игры держались особой стайкой и к графине не подходили.

Графиня Дженлис, жившая при дворе Людовика XV, пишет в своих воспоминаниях: «Когда она вошла (Дю Барри. — Э. В.), рее женщины, которые стояли в дверях, бросились от нее в противоположную сторону, чтобы не сесть рядом с ней, так, что между нею и последующими женщинами оставалось четыре или пять свободных мест. Она сделала вид, что не заметила это явное к ней пренебрежение. Ничто не смутило эту нахальную особу. Когда под конец карточной игры показался король, она улыбнулась ему, а он сейчас же начал искать ее взглядом».

Король поместил ее в замке Фонтенбло, и вначале она свое скромное место знала. Ей нельзя было появляться с королем на прогулках, сидеть с ним за одним столом, бывать у королевских детей. В определенные дни, чаще, вечерком, король навещал ее в замке и никогда вместе с ней ни в карете, ни вообще на людях не показывался. Словом, положение Дю Барри было гораздо сложнее, чем у Помпадур, когда та очаровала королевский дворец. Низкое происхождение маркизы Помпадур было намного выше графини Дю Барри, образование вообще никакого сравнения не выдерживало. Уличная девка с рубашечными манерами, неправильным французским языком, в который все время вплетала просторечивые народные словечки, далека была от стереотипа светской дамы.

Но такова уж неистребимая сила сексуального чувства, если все препятствия смела Дю Барри на своем пути «легкой рученькой» и стала абсолютно необходима королю. Шестидесятитрехлетний развращенный король испытывал с ней ни с чем несравнимое физическое наслаждение и неоднократно свой восторг выражал перед придворными. Чем покорила его Дю Барри? Пусть нам на этот вопрос ответят сексопатологи. Какая такая дикая, необузданная сила заставляет могущественных королей, отринув все разумное и логическое, устремиться в вихрь безумия? Никто никогда по-настоящему еще не исследовал силу сексуального чувствования, хотя литература и история наполнены фактами, морозящими кровь в жилах. Для безумных в сексуальном чувстве — нет никаких ни пределов, ни преград. Они не подвластны нашему пониманию. Это какой-то неуправляемый вулкан, вылившийся потоком разгоряченной лавы, и потушить этот жар никто не в состоянии. Достаточно сказать, что ни одна из многочисленных любовниц короля, включая двадцатилетнюю связь с маркизой Помпадур, которая к концу своего владычества стала уж просто неприятна физически королю, не овладевала королем так полно, так самозабвенно. Все, абсолютно все импонировало и восхищало в Дю Барри короля, включая ее неправильный выговор, ее необразованность, ее вульгарно-рубашечные манеры, когда она могла запросто сказать великому королю, принесшему ей самолично сваренный кофе: «А ну валяй, Франция, отсюда со своим кофе». Дю Барри сочетала в себе, кажется, несовместимое: огромную развратную распущенность при почти явной невинности. Она не стесняясь присутствия аббата — духовника, могла совершенно голая встать с постели, подать ему для поцелуя ножку, сказав с невинным зевком: «Это я для Вас встала», на что подобно аббат парировал: «А ложитесь для другого?» Она ввела в обиход короля все недозволенные приемы любви, включая флагелляцию, и очень часто Людовик XV с наслаждением смотрел, как она или бичуется сама, или бичует свою даму.

Флагеллиция

Я заставал в публичных домах привязанных мужчин, которые приказывали пороть себя.

Марэ, полицейский надзиратель Парижа, 1814 г.

слуга эта, дорогой читатель, называется флагелляцией. И мы вслед за господином Марэ, полицейским надзирателем города Парижа, стражником нравов, заглянем в такой дом. Его владелицей является Тереза Беркли.

Входит клиент в это роскошное заведение, полное странных, как во времена инквизиции, предметов, предназначенных для пыток. За «прилавком» симпатичная и приветливая хозяйка — Тереза Беркли. «„Чего желаете?“ — спрашивает она клиента. — Ассортимент у нас весьма обширный, да и цены умеренные. Итак — порка ремнем два луидора, тростью немного дороже, два с четвертью, она искусства особого от проститутки требует, плеткой или хлыстом совсем пустяки, всего полтора луидора. За специальную дополнительную плату вы можете получить изысканную порку „с узелками“. Посмотрите, как плеточка искусно сделана, а узелки на ней завязывал истинный мастер своего дела, скажу я вам, большой талант. На десерт мы можем вам предложить: прокалывание иглой, душение, трение жесткой щеткой или сечение пучком крапивы. Что вас больше устраивает?»

«Все это очень хорошо, — говорит клиент, — и вполне меня возбудило бы, но нельзя ли что-нибудь особенное, с перчиком, так сказать».

«Ах особенное, — говорит Тереза, — так бы сразу и говорили, — мы понимаем: традиционные методы немного клиентам приедаются. Нет ничего проще предложить вам особенное. Но и цена, вы сами понимаете». «Какие могут быть разговоры, — отвечает клиент, — лишь бы тело довольно было». И они направляются в особую комнатку, где происходит оздоровительная процедура под названием «лошадка». «Лошадкой» будет обнаженная девушка, скованная по рукам и ногам и расположенная с широко открывающимися гениталиями на стуле «либертина». Под «лошадку» ляжет клиент, стараясь своим «инструментом» точно попасть в открытое для наслаждения место девушки. Если клиент не сразу попадет в роскошное местечко, не беда, Тереза Беркли поможет. Клиента тоже сковывают по рукам и ногам, и теперь Тереза Беркли, облаченная в кожаный костюм с короткими штанишками будет изящной плеточкой лупить что есть сил по телам совокупляющихся девушки и клиента. Да что мы тут вам будем описывать, дорогой читатель, процедуру «лошадки», если почти ни один из фильмов западного телевидения не обходится без этой утонченной процедуры наслаждения, пионером которой была знаменитая хозяйка парижского борделя Тереза Беркли.

Мы на странице этой книги осмелимся высказать кощунственную мысль: пройдут десятилетия и учение де Сада, который не воображал себе физического удовольствия без нанесения боли, возвысится до ранга канона. Так, наш сегодняшний мир гигантскими темпами летит к… жестокости и жестоким наслаждениям. Мать, бичующая своего ребенка, то есть элементарно порющая его ремнем! Мать сегодняшнего дня. Не получает ли она своеобразного наслаждения и компенсации за все ее трудности и неудачи жизни? Адольфа Гитлера отец очень бил. Это было даже не битье, а какое-то дикое истязание ребенка. Методично, регулярно, как чистку зубов, независимо от степени его провинности и даже при полном таковой отсутствии Гитлера били. Били так, что кожа слезала с его спины. Били не в аффекте, чтобы утолить свою злость, но почти добродушно, почти с веселой улыбкой, ибо процедура битья была воспитанием, одним из действенных методов. Когда Адольф Гитлер убежал из дому, не выдержав жестокого битья, отец его поймал и избил так, что если бы не мать — то забил бы до смерти.

И те издевательства над человечеством в виде концентрационных лагерей, это ли не последствия жестокого обращения в детстве?

Людовик XIV — справедливый король-солнце — издал приказ о том, чтобы в школах ленивых детей наказывали розгой. С розгой ходили воспитательницы и Людовиков XV и XVI, и только одна единственная воспитательница в мире, фаворитка Людовика XIV Ментенон, не признавала розг. «Хорошо, что меня били в детстве, теперь я буду бить своих детей», — сказал некто Лоурс и, усовершенствуя метод битья, включил электрический шнур для своего трехлетнего сына.

Павел I пригласил в учителя к своим двум младшим сыновьям Николаю и Михаилу генерала Ламздерфа. И с чего тот начинает «учение»? С битья, конечно. Он сек детей розгами почти ежедневно и этот испытанный прием воздействия был разрешен, конечно же, самим отцом — императором Павлом. Каждое наказание заносилось для памяти в специальный журнал занятий с принцами. Не ограничиваясь розгами, он бил их линейками, шомполами и вообще всем, что попадалось под руку. А однажды, выйдя из себя, схватил Николая за шиворот, поднял его в воздух и так ударил о стену головой, что ребенок лишился сознания. И что? А палочный строй, через который проводили провинившегося солдата, вам знаком? Кто его ввел? — Николай I, так жестоко битый в детстве.

Во всех школах, костелах Западной Европы в девятнадцатом веке как элементарная форма воспитания вводилось наказание розгами. Забыли, что еще древний Катон говорил, что «кто бьет жену или ребенка, поднимает руку на святость». «Садизм видит в избиении ребенка источник полового возбуждения», — это сказал Молль, ученый-сексопатолог с большим опытом. «Розга детей уму учит, а крестьянина дубовая полка», — говорил Я. Тазбир.

Наблюдается, дорогой читатель, интересное явление, оказывается, что многочисленным целям, по мнению многих, служит бичевание! Во-первых — это воспитательный метод, во-вторых — это источник эротических наслаждений. Соединение этих двух методов рождает нам патологическую натуру — жестокую, эгоистичную, не считающуюся ни с какими моральными догмами — преступную личность.

Еще в Древнем Риме мужчин, которые не имели детей, приговаривали к общественному бичеванию, и один раз в год их можно было лупить что есть мочи кому угодно. Даже день для такой цели был специально в календаре выделен. Если мы все радуемся и отмечаем, например, День первого мая, День всех трудящихся, то в Древнем Риме днем для бичевания был Лупекарь.

Уже с тринадцатого века появилась религиозная секта бичующих — хлыстов. К ним принадлежал и наш Григорий Распутин. Под маркой очищения греховного тела, они удовлетворяли свои самые низменные потребности похоти, ибо собравшись все вместе, начав «радение» молитвенным пением и плясками, «докатывались» до того, что обезумев от похоти, накидывались друг на друга и совокуплялись с кем придется — старики с молоденькими и наоборот. Очистив греховное тело, переходим к прозаическим мирским делам и, стоя с требником в церкви и с устами молитвенными, никто бы не мог себе даже представить, какие оргии совершались ими ночью.

Недавно нам показывали по телевидению бразильский праздник маскарада. Маскарад длится несколько дней — это праздник радости, веселья, немыслимых костюмов. Но вот движется секта бичующих. Идут рядами. Каждый последующий бьет предыдущего, и у того вся спина исполосована кровавыми полосами. Скоро полезет кожа, обнажая кровавое мясо. В конце ряда идет маленький голенький мальчик лет эдак шести-семи и сзади женщина, она методически бьет его бичом и спина ребенка ничем не отличается от спин идущих впереди мужчин. Во имя чего все это делается? Религия, раз и навсегда заклеймившая наслаждения, выбрала для своей акцептации простую форму флагелляции, обвесив ее догмами о милосердии и очищении тела.

Флагелляция была, есть и будет до тех пор, пока человечество не исправит свою психику. Но поскольку психика человека так порочна, то ей нужна флагелляция! Свою лепту в это явление внесли и люди искусства. Великие художники начали писать картины о флагелляции. Джон Клеланд, французский художник, известен своей картиной под характерным названием: «Порка как элемент эротического стимула». Что она изображает? Зажатая между ногами мужчины женщина на скамейке подставляет свой зад розге! Великий Микеланджело нарисовал картину «Бичевание» — монахи бичуют другого монаха и его спина вся в крови. Дю Барри флагелляции подвергалась из-за своей слишком испорченной натуры. Научила все-таки этому и Людовика XV.

Конфетки, начиненные шпанскими мушками, стали чуть ли ни ежедневным лакомством короля.

Изысканные, наполненные музыкой, поэзией, танцами, философскими разговорами вечера эпохи маркизы Помпадур сейчас превратились в грубые оргии с их безудержным развратом. Одетая сегодня пастушкой, завтра Дианой или наложницей из турецкого гарема, Дю Барри наследовала в этом отношении маскарады Помпадур, но внесла в них всю пропитанную эротикой и далекую от изящества струю. Дю Барри не носила корсета. В полупрозрачных пеньюарах, с распущенными волосами, могла появиться вдруг за обеденным столом и, когда все с недоумением смотрели на такое беспрецедентное нарушение этикета, она только недовольно пожимала плечами. Из Версаля исчезла чопорность и скука. Когда Людовик XV, недовольный долгим ожиданием за столом, потребовал ее немедленного прихода, она явилась к нему в полунакинутом пеньюаре, с одной стороны законченной прической, с другой стороны головы даже не начатой, и сказала невинно королю: «Вы так хотели». Пренебрежение манерами, королем и обществом стало ее второй натурой. Она могла поставить на стол во время обеда свою маленькую собачку Бижу, стоящую перед гостями на задних лапках, и бесцеремонно толкнуть короля в бок, разговаривающего с министром: «Да смотрите же, как Бижу служит».

О слишком бурных ночах короля с Дю Барри знали все во дворце. Их уставшие лица носили отпечаток ночных утех. I а же графиня Дженлис пишет: «Встречали мы Дю Барри везде. Одевалась она прекрасно и с большим вкусом. Днем ее лицо выглядело постаревшим и веснушки, портившие ее, еще ярче выступали. Вела она себя ужасно нагло. Черты ее лица не были красивы, но у нее были светлые волосы хорошего цвета, хорошие зубы и, в общем, довольно приятная физиономия».

С удивительной быстротой удалось графине Дю Барри занять положение маркизы Помпадур. Она уже живет в ее бывших покоях, над королем, в спальню к которому вела узкая винтовая лестница, соединяющая оба этажа. Только из апартаментов Помпадур исчезли книги. Их место занял саксонский фарфор и статуэтки из черного дерева с глазами божков из жемчуга. Все приемы использовала Дю Барри, чтобы завоевать себе расположение придворных светских дам. Там где не действовали угрозы, действовал простой шантаж. Однажды она объявила королю, что устраивает у себя чаепитие и приглашает знатных дам. «Да кто же придет?» — усомнился король. «Придут, никуда не денутся, — уверенно заявила Дю Барри и к каждому пригласительному билетику приписала: „Его величество почтит меня своим присутствием“. Попробуйте, дамы, не придите к ней на чай, после такого анонса!»

Дофин, будущий король Людовик XVI, ненавидел выскочку Дю Барри, еще больше ненавидела ее его жена Мария-Антуанетта и писала своей матери австрийской императрице Марии-Терезе 9-7-1770 г.: «Слабость, которую испытывает король к мадам Дю Барри достойна жалости. Она — глупейшее и пренеприятнейшее создание, которое можно себе только представить».

А страсть и обожание короля своей любовницы у него усиливаются чуть ли не с каждым днем. Он открыто не стесняется выражать это. Однажды он уронил на пол свой футляр. Дю Барри, быстро опустившись на колени, подняла и подала королю. Он, бросившись к ее ногам в присутствии придворных дам, со слезами умиления воскликнул: «Графиня, не Вам, а мне надо стоять перед Вами всю жизнь на коленях». Состоялась, наконец, официальная презентация Дю Барри при дворе. Церемониал был выдержан во всех мелочах. К королю подвели слегка смущенную графиню и он поцеловал ей руку. Все! Отныне она уже может кушать вместе с королем, сопровождать на прогулках, сидеть рядом с ним в карете! Но займет ли она место Ментенон эпохи Людовика? Та была стара, образованна и умна. Обладала тактом и дипломатичностью. Эта молода, проста, недалека. Скоро министры почувствуют всю силу влияния Дю Барри и нередко ее советы окажутся полезными, а суждения правильными. Король находил, что его любовница хороша во всех отношениях, даже очень хороша. Дю Барри приобретает власть и силу. Сам Конде, отец великого Конде, жену которого, Шарлотту, стремился ценой войны в Европе отобрать Генрих IV (об этом речь впереди), не считает для себя зазорным принять графиню у себя в роскошном особняке и сделал абсолютно все, чтобы Дю Барри чувствовала себя там богиней. Огромные роскошные охоты устраивались у де Конде для короля и Дю Барри, когда забивалось до сотни оленей и жарилось на вертелах до полсотни быков.

Толпы народа приветствовали королевскую наложницу, как королеву. Беспрестанные балы, вечера, маскарады сменяли один другого. Замок Шантильи, где жил Конде, превратился в одно великолепное празднество. Газеты, захлебываясь, писали обо всех посещениях графиней Дю Барри выставок, оперы и прочее вместе с Шарлоттой, женой де Конде. Ни одна из газет уже бы не осмелилась подшучивать над девицей, ловко прыгнувшей в постель короля. Ее окружили почетом и уважением. Перед ней снимали шляпу представители могущественной прессы. Дю Барри стала неофициальной, но признанной королевой.

Мы, дорогой читатель, совершенно не справились бы с нашей задачей, если бы оставили в тени героя нашей главы — «рогоносца», покорного причем, мужа Дю Барри Гийома. Наконец-то и он, упрятанный в своем поместье с девятнадцатилетней любовницей Моделиной Лемон, с которой у него будет сын и на которой он женится после смерти Дю Барри, подает свой голос. Долго же он молчал! Все, хватит, решил он наконец, норовя из покорного «рогоносца» превратиться в очень даже непокорного, а даже беспокойного. Жадность голубчика одолела. Видя, как стремительно растет карьера его жены, а также ее богатство, Гийом решил, что пора и ему попросить прибавки. Подумать только, сколько теперь дворцов у его супруги! Тут и шесть-семь комнат в Версале, прекрасный Альюсенский замок — бонбоньерка со стенами из слоновой кости и черного дерева, декорированный бесценными индийскими шалями, персидскими коврами, зеркальными будуарами, неграми-лакеями и красочными сенегальскими попугайчиками; свои покои в Марли и Шуази и, наконец, роскошнейший замок Сен Врен. Биографы подсчитали, что маркиза Помпадур за двадцатилетнее свое пребывание фавориткой короля «съела» из казны девяносто миллионов ливров. Во сколько казне обошлись прелести Дю Барри, историки особенно не распространяются, нам думается, гораздо больше. Аппетиты у этой девки ненасытные. Ей все мало. Муж Гийом не мог равнодушно смотреть на все растущее богатство своей жены и теперь ему стало казаться, что отхватил он приданого совсем ничего и надо бы побольше. Не долго думая, он запрягает роскошную карету шестью лошадями редкой светлокожей масти с черными гривами и со своей любовницей прибывает из Тулузы в Париж с конкретной целью: умножить свое богатство. Урвать для себя еще немного из звания покорного рогоносца.

Рогатый супруг выбрал для своего посещения Парижа неудачное время. У Жанны Дю Барри появились небольшие проблемы с королем. Власть, дорогой читатель, портит человека. Это доказано и это неоспоримо. Всегда добродушная, добрая и веселая, Дю Барри начинает вести себя по принципу злой старухи из сказки «О золотой рыбке». И как бы ей не остаться «у разбитого корыта». Всегда покладистая, она вдруг становится манерной и капризной. Она даже позволяет себе дуться на короля и даже отказывать ему в сексуальных услугах. Раз он вышел от нее, сильно хлопнув дверью и в огромном гневе. Дю Барри почувствовала, что переборщила. Она кинулась вслед королю, бросилась перед ним на колени, заверяя в своей любви и преданности, король смягчился, мир был восстановлен, но… Кошка уже перебежала дорогу. Дю Барри оказалась тщеславной. Ей уже полученных материальных богатств мало. Достраивается новый для нее замок Люсьенн. Безумные суммы были затрачены на его строительство. И хотя это одноэтажное здание, но с такими затейливыми архитектурными сооружениями купола и итальянской террасой, что средства пошли на него не меньшие, чем на многоэтажный.

Для нее строят новый отель, в котором она будет принимать исключительно военных. У нее уже баснословная пожизненная рента в 100 000 ливров и уникальные драгоценности. Переведена в знатные дамы мать-кухарка, для которой выстроили личный особняк. И эта кухарка, с манерами плохой базарной торговки, разъезжает в роскошной карете. Но она ведь эта выскочка Дю Барри стремится к власти. Она потребовала от короля, чтобы все деловые разговоры с министрами велись в ее кабинете, где она принимала в них деятельное участие. Она занялась устройством судьбы и карьеры сыновьям своего давнего любовника графа Дю Барри. Одного из них она назначает придворным шталмейстером. Узнав об этом, дофин, будущий король Людовик XVI, с негодованием воскликнул: «Пусть он лучше ко мне не приближается, иначе я брошу в него мой сапог». Даже король, слепо влюбленный в нее, понял, что графиня явно переигрывает в роли маркизы Помпадур, не обладая ни ее умом, ни ее знаниями. Графине Дю Барри уже не остановиться в своих прихотях «злой старухи» из «Золотой рыбки». Но дни короля уже сочтены. А что такое куртизанка без своего покровителя? Это ненужная мебель, которую немедленно вынесут из Версаля. Но она еще на что-то надеется, прежде всего на то, что болезнь короля временна. А тут как раз надо налаживать «скользкий вопрос» со своим супругом, который нахально и твердо требует свой кусок пирога из королевской кухни. Ну, конечно, более кровожадная супруга послала бы мужа куда подальше, лучше всего в Бастилию, но графиня Дю Барри ни рук, ни совести своей марать не желает. Она пробует с супругом договориться. Было ему выплачено столько денег, сколько он захотел, но с горячей просьбой возвращения в Тулузу и не появления в Париже. Скрепя сердце Дю Барри уехал, но червь недовольства и обиды все время гложет этого человека, и он из Тулузы строит интриги против своей жены. В это время настала французская революция, Дю Барри арестовали, и почтенный супруг открыто заявляет о глубоком раскаянии в связи со своим таким неосторожным шагом, как женитьба на презренной гражданке мадемуазель Ланж, которая была много лет любовницей тирана. А чтобы смыть этот позор из своей биографии, господин Дю Барри требует немедленного развода с презренной шпионкой и врагом революции. Как крысы с тонущего корабля, многие отвернулись тогда от Дю Барри, многие друзья открыто стали врагами, писали на нее доносы, но так подло, низко и трусливо, как Дю Барри, кажется, не поступил никто. Все это будет несколько позднее. Но печальные события в королевском дворце начались намного раньше французской революции. В Версале господствует какой-то мор. Умирает сын Людовика XV, его жена, многие близкие друзья короля. Графиня Дю Барри, нежная дочь, регулярно навещающая свою мать, пишет ей такое вот письмо: «Я не могу, дорогая мама, исполнить свое обещание и приехать к Вам завтра. Состояние здоровья короля не позволяет мне оставить его. С тех пор, как умерли маркиз де Шовелин и маршал д’Арментьер, он впал в меланхолию, которая меня тревожит».

К психическим недомоганиям короля прибавилось физическое: он болен какой-то опасной болезнью, и врачи пока не знают, что это такое.

Известно только, что заразила его юная дочь столяра, с которой он накануне провел интимный вечер. Людовик XV, несмотря на его любовь к Дю Барри, не излечился от своего пагубного эротического желания время от времени иметь в постели девственницу. Девственницы с течением времени и по мере старения короля не так уж часто «гостили» в его ложе, то-то он не мог пропустить такую «оказию», повстречав дочь столяра. Девочка, оказалось, была больна скрытой формой оспы. Она-то и заразила короля этой опасной болезнью. Врачи сразу не смогли определить симптом болезни и, как обычно в таких случаях бывает, лечили общепринятой панацеей, невозможным: кровопусканием и клистиром. Когда определили, наконец, болезнь, время было упущено, болезнь развивалась вовсю. Дю Барри продолжает в это время посылать своей матери записки: «Дорогая мама, у короля, несомненно, оспа, я сделала все возможное, чтобы уговорить его остаться в Трианоне. Я не отхожу от его постели. Состояние его мне не кажется очень опасным. Но в его годы каждую минуту можно ожидать какого-нибудь осложнения. Хотели было соборовать короля. В моих интересах было помешать этому. Простите, дорогая мама, покидаю Вас, чтобы вернуться к королю. Графиня Дю Барри».

О, оспа! Бич эпохи, как в наше время СПИД или рак! Сколько жизней монархов она унесла, скольких навсегда сделала увечными, избороздив рябинками лицо. У одних до такой степени, что оно стало безобразным и изменило черты лица, как, например, у младшего сына Екатерины Медичи Франциска. Нос его напоминал после оспы раздвоенную картофелину. Других только слегка коснулась, лицо не портя. С легкими рябинками от оспы ходили и Людовик XIV, перенесший оспу в раннем возрасте, и его любовница Ла Вальер. Русская царица Анна Иоанновна имела от оспы рябое лицо, которое ее специально не портило, а вот ее подруженька Бенигда, жена фаворита Бирона, от оспы стала уродиной. Петр III, муж Екатерины Великой, ходил с рябым от оспы лицом на пару со своей любовницей Воронцовой. От оспы умерла сестра Петра II Наталья, а позднее он сам. Эта болезнь коснулась многих из многочисленной семьи австрийской императрицы Марии Терезы. Сначала умерла ее невестка, жена сына Иосифа II. А затем и две ее дочери. Русский писатель Валентин Пикуль довольно юмористически и со свойственным добродушно-просторечивым сарказмом описывает это события, которое мы позволяем себе несколько переиначить.

Хлопочет маменька Мария Тереза устроить счастье своих шестнадцати детей. Всех надо выдать замуж, женить, и не на простых смертных, а на принцах и принцессах королевских фамилий, что, согласитесь, не так-то и просто. Но вот радость пришла в австрийский дом Марии Терезы: руки ее старшей дочери просит Фердинанд IV, король Сицилии и Неаполя. Что за хорошая партия для Иоганны! Идут полным ходом приготовления к свадьбе. А она, ее не дождавшись, вдруг заболевает оспой и умирает. Горю Фердинанда IV конца нет. Он, приехав на увеселения в Вену, печально шагает в погребальной процессии. «О, не волнуйтесь так, ваше величество, — успокаивает его Мария Тереза. — У меня на выданье еще одна дочь есть: Юзефа». Воспрянул духом Фердинанд IV, на Юзефе жениться собирается, как вдруг она заболевает оспой и умирает. Бедный король Неаполя и Сицилии недовольство высказывает: «Это что за безобразие получается! Видит бог, как я терпелив, ваше величество, — к Марии Терезе обращается, — но ведь это ни в какие ворота не лезет. Звали меня на торжественные празднества в качестве жениха, а я уже второй раз тащусь за погребальными колесницами».

«Да погодите вы, не нойте, — говорит ему Мария Тереза. У меня еще одна дочь есть для вас: Каролина». На Каролине Фердинанд IV с опаской женился: вдруг и она заболеет оспой и ноги протянет. Но к счастью, обошлось.

Оспенный мор гложет семью Марии Терезы. От оспы в 1711 году скончался сын Марии Терезы, австрийский император Иосиф II. Подумать только, две его жены умерли от оспы и его самого она забрала в могилу.

Екатерина Великая писала Фридриху II: «С детства меня приучили к ужасу перед оспой и в каждой болезни я видела оспу». Выводы из своей боязни русская императрица сделала правильные: она одна из первых в Европе привила себе оспу и заставила ее привить своему сыну Павлу. Сыворотку для Павла брали от переболевшего оспой внебрачного сына Екатерины, в результате чего, не долго думая, ему дали фамилию Оспин. Оспин, правда, умер еще в детском возрасте, не от оспы, конечно.

Елизавета I, английская королева, себе оспу не привила и заболела ею. Но в отличие от французских врачей, у нее были замечательные английские доктора и один из них буквально спас королеву не только от смерти, но, главное, от возможности иметь рябое лицо. Он распорядился туго забинтовать всю голову и тело королевы, оставив лишь голыми руки, и заставил держать их поближе к огню. Теплый воздух камина равномерно нагревал руки и, как это ни странно, болезнь вышла через руки, абсолютно не задев лица и оставив только несколько неглубоких рябинок на руках. А ее придворная дама, ухаживающая за королевой, одна из светских красавиц, заразилась оспой, и болезнь так обезобразила ее лицо, что она вынуждена была оставить двор и уйти в монастырь, всю жизнь получая от Елизаветы огромную пенсию. Но на что монашке большие деньги?

Когда Вильгельм III заболел оспой, от которой умер его отец — Вильгельм Орлеанский, заметались врачи и, не зная чем и как лечить эту болезнь, прибегли к старому знахарскому методу, применяемому еще в 577 году, когда эпидемия оспы унесла жизни миллионов людей: положили ему в постель друга Бентина. Якобы здоровый человек «втягивает» оспу в себя, если согласится полежать с больным. Лучше, конечно, друга посвятить, чем жизнь короля риску подвергать.

Больных оспой клали на постели прокаженных: тоже оспу вытягивает. Вот какие шарлатанские методы применялись еще относительно недавно, а все потому, что не было закона, который бы официально вводил прививку от оспы. Только в 1768 году совет медицины Парижского университета официально рекомендовал такую прививку.

Муж Марии Стюарт заболел оспой и неизвестно, умер ли бы он от нее, если бы его не взорвали вместе с домиком, в котором он находился. Словом, положение Людовика XV в свыше шестидесятилетием возрасте заболевшим оспой, было крайне опасным, и Дю Барри, успокаивая себя, просто не отдавала себе в этом отчет, боясь даже подумать о своем бедственном положении после смерти короля. Поэтому она продолжает желаемое брать за действительное и не желает замечать, что в течение тринадцати дней (столько времени длилась болезнь Людовика XV) он стал совершенно неузнаваем. Как нам сообщает Альмера, «он был весь покрыт нарывами, язвами и сам мог видеть, как у него отваливались гниющие куски мяса».

Из дворца удалили всех близких короля, кроме его дочерей, которые продолжали ухаживать за отцом. Мария Антуанетта, которой раньше была сделана прививка от оспы и она могла не опасаться ею заразиться, не пожелала оставаться при ложе умирающего свекра, оставила дворец вместе со всеми. Надо отдать должное Дю Барри: она, не опасаясь за свое красивое лицо, смело ухаживала за королем, перенося невыносимый запах его гниющего тела. Но король сам настоял, чтобы ее удалили. Из своего поместья она пишет письмо матери: «Удар нанесен, дорогая мама. Король чувствует себя очень плохо, просил герцога д’Эгильон увести меня к себе. Мы уехали в Рюэль, оттуда я пишу Вам. Перед причащением король сказал через своего духовника, что он очень огорчен своим легким поведением и что отныне он будет жить только для веры, религии и своих подданных! Обещания умирающего не должны меня тревожить, все они одинаковы, пока он не вернется к жизни. Если король выздоровеет, я уверена, что мое положение не изменится. Прощайте, дорогая мама. Графиня Дю Барри».

Правильно, Жанна Дю Барри! Ты хорошо изучила характер короля. Ты прекрасно знаешь, сколько раз за свою жизнь давал Людовик XV клятвы об исправлении и вступлении на путь истинный, пока жизнь его находилась в опасности. Но как только опасность миновала, он неизменно возвращался к своей прежней распутной жизни. Перед маркизой Помпадур у него была постоянная любовница герцогиня Шатору. С этой Шатору Людовик XV никогда не расставался и даже забирал ее с собой в военные походы. Когда ему надо было ехать завоевывать какую-то там страну или провинцию, взять ее с собой попросила его супруга Мария Лещинская. Король строго ответил: «Место королевы во дворце», и на поле брани взял г-жу Шатору. Но в походе он сильно заболел, и жизнь его была в опасности. Народ, возмущенный присутствием наложницы у бока почти умирающего короля, потребовал ее удаления. Шатору была с позором изгнана, и народ бросал в ее карету камни. Король потребовал приезда своей жены, и Мария Лещинская как бы родилась для счастливой жизни с королем заново: он на коленях просил ее простить за его непутевую жизнь, обещал исправиться и никогда больше не иметь наложниц. Супруги, умиленные и примиренные, за много лет уснули наконец в совместной постели. Но, как только болезнь отступила и король возвратился в Париж, он потребовал Шатору к себе, просил у нее прощения за суровое с ней обращение, и она снова вернулась к королевским ласкам, с презрением усмехаясь при встрече с Марией Лещинской. Такова была уж натура этого короля — вечно грешить и вечно каяться!

Но слишком долго король играл в прятки с Господом Богом. Больше Всевышний не даст шанса королю ни грешить, ни каяться. Через несколько дней король (в 1774 г.) умирает. И вот последнее письмо Дю Барри своей матери: «Свершилось, дорогая мама! Короля не стало! Этот противный герцог де ла Врильер привез мне это известие вместе с приказом отправиться в монастырь. Я приняла его очень надменно. Этот дерзкий, еще вчера пресмыкался у моих ног, сегодня уже ликует от моего падения. Я возмущена ссылкой, к которой меня приговорили, а еще больше той жизнью, которая меня там ожидает. Мне позволили иметь только горничную. Мне запрещено видеться с кем бы то ни было. Все письма, которые я буду посылать или получать, будут прочитываться начальницей. Напишу Вам, если представиться возможность, как только приеду в эту тюрьму».

Таков был строгий приказ короля Людовика XVI, от всей души ненавидевшего королевскую куртизанку. Унизительна даже не эта тюрьма-монастырь, а ее репутация. Ведь сюда ссылали женщин плохого поведения, и она была позорной Бастилией. Графине Дю Барри всего тридцать лет и остаток жизни ей придется провести в этой тюрьме! Но как же живуч человек, как он гениален в своих способах обвести вокруг пальца закон и приказания короля. Монастырь — тюрьма со строгими порядками — вскоре для Дю Барри окажется вовсе не так уж и обременительной. Со своим необыкновенным умением обольщения людей, подкупом, покорностью и прочим арсеналом хорошего психолога Дю Барри вскоре сумела завоевать симпатию начальницы — и ее пребывание в монастыре значительно облегчено комфортом и развлечениями. Для начала ей разрешили гулять в монастырском саду, иметь своего повара и к одной горничной добавили еще девушку для одевания. Все это время Дю Барри неустанно пишет прошения королю о смягчении своей тяжелой участи и заверения его в своей верности. Кстати, она доказала это на деле, пытаясь спасти короля перед гильотиной и предназначив для этой цели все свои драгоценности. Мягкосердечный король Людовик XVI не остался безразличным к просьбам Дю Барри и вскоре смягчил ее участь: ей разрешили жить в ее замке Лувесьен. И тут начинается новый этап жизни тридцатидвухлетней Дю Барри, и будет эта жизнь полна романтики и драматизма, пока не закончится трагически. Она в свои тридцать с лишним лет продолжает оставаться непревзойденной красавицей: золотистые пышные волосы, большие голубые наивнолукавые глаза с темными бровями и длинными ресницами. Прелестная маленькая родинка над левым глазом типа мушки, которую маркиза Помпадур, вырезав кусочек тафты, искусственно приклеивала. И несколько располневшая, но пока еще не портящая фигуру талия — такова Дю Барри в этот период. Словом, она во всеоружии своей обольстительной красоты, умноженной на огромный опыт развратной девки с манерами светской дамы. Поклонники не замедлили явиться. Среди них сам австрийский император Иосиф II, гостящий в Париже инкогнито под фамилией графа Фалькенштейна. Граф Фалькенштейн — частый гость в замке Дю Барри. Мария-Антуанетта, жена Людовика XVI и сестра Иосифа II, увещевает своего братца, чтобы он перестал посещать особняк бессовестной развратницы с подмоченной репутацией. Иосиф только усмехается, особняк Дю Барри продолжает посещать, целует ей ручку и говорит обезоруживающе: «Красота, графиня, всегда остается царицей всех побед».

В Дю Барри безумно влюблен сам граф Анри Сеймур из знатной семьи тех Сеймуров во времена Генриха VIII и родственник Томасу Сеймуру, в которого в свое время была безумно влюблена Елизавета I. Наука обольщения (врожденная!) у Анри Сеймура так велика, что Дю Барри безумно в него влюбилась и шлет письма за письмами недвузначного содержания: «Я люблю Вас, я счастлива, я Ваша», — в одном письме. В другом: «О, нежный друг, с каким нетерпением я жду минуты встречи с Вами». Анри Сеймуру великая любовь Дю Барри не нужна. Ему нужна ее фортуна, а вернее, ее богатство. Но богатство несколько потускнело. Украдены у Дю Барри драгоценности, подаренные ей королем. Она, как ни силится в разных судебных процессах их получить, — не получит. А бедная неудачница графу Анри Сеймуру не нужна. И он поспешно ретируется, не забыв на прощанье написать своей бывшей возлюбленной душещипательное письмо: «Не стоит говорить Вам о моей любви, Вы ее знаете. Но Вам неизвестны мои муки. Ум мой здоров, но сердце поражено, я постараюсь его усмирить. Это не легко, но необходимо сделать. Прощайте».

Боже милостивый! Дю Барри уже за сорок! Ей непременно нужен постоянный, влиятельный любовник! Не станет же им негр Замора из лакеев, за определенные заслуги произведенный в ранг управителей замка Лувесьен. Близкая приятельница Дю Барри мадам Лебен описывает нам сорокалетнюю Дю Барри: «Она была высокого роста и дивного сложения. Груди ее были еще настолько упруги, что, казалось, совершенно не потеряли своей девственности, свежести и восхитительной формы. Ее лицо было еще по-прежнему необычайно красиво, все черты правильны и изящны. Волосы золотисто-пепельного цвета вились, как у ребенка. Только цвет ее лица начинал портиться».

Кто из господ-вельмож захочет сделать бывшую любовницу Людовика своей постоянной наложницей? Нашелся один. Господин де Бриссак его имя. Потасканный светский франт, с большими прежними любовными победами и без перспективы будущего. Ну что же, за то он искренне привязан к Дю Барри и чаще отдыхает после обеда на ее кушетке, чем в собственном особняке, напротив ее дома. Наконец-то мадам Дю Барри успокоится, перестанет вечно бороться за сердце мужчин, станет благовоспитанной мещанкой, наконец-то возьмет развод с призрачным супругом, давно имеющим свою собственную семью, выйдет замуж за Бриссака и доживет свой век почтенной матроной, каких множество во Франции. Не тут-то было! Революция перепутала все планы Дю Барри. Во-первых, арестован Бриссак, во-вторых, он гильотирован, в-третьих, ей грозит арест. В ее саду стражники революции нашли зарытые луидоры, бронзовый бюст тирана — Людовика XV. В ее особняках, которых было несколько в Париже, проживали английские эмигранты, враги революции.

Она участвовала в заговоре с целью освобождения Людовика XVI из тюрьмы. Словом, у революции французской было много претензий к любовнице короля. Ей бы все это время, пока длилась революция, сидеть тихо, укрыться где-нибудь в Англии, в конце концов изменить фамилию, но Дю Барри есть Дю Барри, отчаянная, безрассудная, одинаково страстная как в любви, так и в ненависти. Она совершенно забыла неприязнь к ней и Людовика XVI и Марии-Антуанетты и поглощена одним: любой ценой спасти короля. Ну и поплатилась за свое безрассудство. В 1739 году Дю Барри была арестована революционным правительством и, о ирония судьбы, помещена не только в ту самую тюрьму, где содержалась Мария-Антуанетта, но даже и в ту самую камеру. Могли ли они, ненавидящие друг друга, хоть когда-нибудь думать, что им уготована одна судьба — умереть под гильотиной и находиться в тюрьме в одной и той же камере? Только по отношению к Дю Барри жена начальника тюрьмы мадам Ришар относится с почтительным вниманием и все два месяца, какие Дю Барри пребывала в тюрьме, смягчала ее участь мелкими поблажками. При известии об аресте Дю Барри немногие друзья, которые еще у нее оставались, пришли в ужас, и то ли из боязни за свою участь, то ли действительно от любви к ней, но один из них, Лавальери, даже покончил с собой, прыгнув с моста Сены. Другие псевдодрузья сделали все возможное, спасая свою шкуру, чтобы предать ее, отягчить ее участь своими показаниями. Негр Замора родом из Бенгалии, привезенный французским капитаном во Францию и выкупленный Дю Барри еще в десятилетнем возрасте, возросший в течение двадцати лет от роли ее любовника до роли управляющего ее замком, сейчас всячески порочит свою хозяйку. «Я говорил ей, — объясняет он стражникам революции, — все свое добро отдать нации, но гражданка, обвиняемая гражданка Дю Барри, в своей алчности не пожелала этого сделать». «Она принимала у себя аристократов, а когда я сделал ей замечание, что это преступно, она выгнала меня из дома в течение трех дней. А я ведь дружу с Маратом, Блаше, Саланаве». — Замора, который так бы, вероятно, и остался грязным заморышем, если бы не Дю Барри, занявшаяся и его воспитанием и «приведением в люди», спасая свою шкуру, дополнил каплю посыпавшихся на Дю Барри обвинений. Заседание суда длилось один час и пятнадцать минут, после чего вице президент Дюма огласил вердикт: смертная казнь, произнеся красочную обвинительную речь: «Вы видите перед собой эту парижскую Мессалину, эту современную Лаис, прославившуюся своей развратной жизнью, видите женщину, которая только ради распутства разделила жизнь и судьбу деспота, пожертвовала богатством народа ради своих постыдных наслаждений». Все! Сорокадвухлетняя красочная жизнь Дю Барри закончена. Ее везут на казнь.

Историки и биографы не смогли удержаться от личных эмоций! Уж слишком некоторые из биографов ненавидели Дю Барри. Замечательный историк Кондратий Биркин клеймит, и очень яростно притом, недостойное поведение Дю Барри во время своего смертного часа. Как она трусливо цеплялась за руки палача, как визжала, пищала, вопила, прося пощады, как умоляла ну хоть минуточку еще подождать с отсечением ей головы. Трусливая развратница вела себя в последние минуты недостойно. Уважаемый историк хотел бы, чтобы Дю Барри достойно, подобно Марии Стюарт и Марии-Антуанетте, входила на эшафот. А может быть, он ожидал от нее иронического смеха Анны Болейн в последние минуты своей жизни? Ничего этого не было. Дю Барри проявила обыкновенное человеческое чувство слабости: жалко умоляя палача пощадить ее. Надо ли за это ее осуждать и так клеймить? Человеку свойственно желание жить. Насильственная смерть не может не вызывать неприятия. Дю Барри хотела жить. Безжалостная рука революции грубо, жестоко, немилосердно бросила ее под топор. Трудно, конечно, требовать милосердия от неумолимого закона революции — гильотинировать! Но даже здесь было предписано не унижать жертвы, а с достоинством производить исполнение приговора. Палач, который осмелился после казни Шарлотты Корде, убившей Марата, вынуть голову ее из корзины и дать пощечину, был уволен со своей должности. Наказывать — да, казнить — да, но не унижать человеческое достоинство, — так предписывала французская революция. Дю Барри была унижена своей смертью. И палачи сделали все, чтобы ее человеческую слабость превратить в грубое унизительное насилие.

В этом месте нам хочется прервать наше повествование о насильственной и совсем «негероической» смерти Дю Барри и занять ваше внимание, дорогой читатель, небольшим психологическим анализом поведения людей в разные эпохи гильотинированных, да и о самом этом явлении. Итак.

Свидание любовников.

Аллея отрубленных голов

Слишком много голов, господа, сносится ежегодно во Франции.

Виктор Гюго

 аньше головы рубили, как капусту», — скажет вельможа екатерининского времени. И у нас и за границей. В европейских странах, исключая французскую революцию, когда головы отрубали без всякой видимой причины, даже за одну только принадлежность к аристократической буржуазии, головы в основном рубились за покушение на монархов или за организацию заговора с целью свержения короля.

Английский король Генрих VIII головы рубил по любому поводу. Своим женам за прелюбодеяние, министрам за неусердие или за чрезмерное усердие, ученым за иную веру, чем англиканская. Это был весьма кровожадный король и чем больше пухли его ноги в невыносимой боли, тем больше он свирепел и тем больше голов слетало в английском королевстве.

Его дочь, Елизавета Великая, головы рубила своим любовникам, которые ее оскорбили. Такой вот молокосос Эссекс осмелился назвать ее старой воблой, в гневе, конечно, ибо их любовь была шальна, сложна и трудна, а также посмел семидесятилетнюю старуху Елизавету увидеть без всеоружия ее косметики и рыжего парика, ну и… Королевы не прощают своего вида жалкой седой старушки с высохшей шеей и руками и грудями, висевшими двумя жалкими плетями. Любовник Эссекс сделал непоправимую ошибку, в пыльных сапогах ворвавшись в спальню только что вставшей королевы. Ну, и отрубленная голова Эссекса больше года торчала на колу на Лондонской башне. Спустя год после расставания с телом голова молодого любовника служила грозным предзнаменованием предателям.

«Взгляните на голову этого человека, казненного в тридцать три года, — говорила семидесятилетняя королева иностранным послам. — Гордыня погубила его. Он считал себя незаменимым для короны и вот чего он достиг». Но эта жертва дорого стоила английской королеве. Она не в силах перенести ее тяжесть: она сама впадает в черную меланхолию, лишается рассудка и вскоре умирает. Непосильная ноша тяжелой и сложной любви!

Быстро падали в корзинку, окровавленную французской революцией, головы гражданина Капета, бывшего короля Людовика XVI, и гражданки Капет, бывшей королевы Марии-Антуанетты. И если короля революция не унизила ни плохо смазанной гильотиной, ни убогой каморкой, называемой тюремной камерой, то этого не избежала его супруга. Чем только не унижала ее Французская Революция! Механизм наказания «тиранов» действует вполне исправно: уничтожить личность, прежде чем послать ее на гильотину.

Вот в своем убогом платьице (это вам не Мария Стюарт) Мария-Антуанетта собирается в свой последний путь — на эшафот. А у нее дикое кровотечение, а за нею зорко следит дежурный офицер, и она жалко умоляет его отвернуться, чтобы сменить рубашку. Не отвернулся. Он достойно выполняет приказание начальства: не спускать глаз с гражданки Капет. Мария-Антуанетта просит свою служанку заслонить ее. Окровавленная рубашка, свернутая в тугой узел, падает в печку. Потом ее извлекут и задумаются: выставлять ее вместе с головой гильотизированной королевы на публичное обозрение или нет?

Полоскание грязного белья продолжается во время всех судебных заседаний революционного комитета. Члены его даже додумались до того, что обвинили Марию-Антуанетту в кровосмесительной связи со своим несовершеннолетним сыном. Когда обвинение столь чудовищно, что противоречит здравому рассудку, жертве наиболее трудно бороться. Мария-Антуанетта могла от обвинения только плакать и умолять бога простить преступников, посягающих на святое святых — материнскую любовь.

Три дня и три ночи длился процесс и все время Марии-Антуанетте приходилось бороться уж если не за свою жизнь, то за свою честь. «Молча, но твердо вышла она из суда. Она тщательно надела чепчик и нарядилась в белое платье. Сидя на своей кровати, обратилась к жандармам с вопросом: „Как вы думаете, даст ли мне народ доехать до эшафота или разорвет в клочки?“ Жандарм ответил: „Сударыня, вы доедете до эшафота и никто не сделает вам вреда“. Вошел палач Сансон. Он пришел заранее, чтобы обрезать волосы осужденной королеве. Но она это сделает сама. Лицо королевы было бледно, но взор ее был горд и походка тверда. Руки у нее были завязаны за спину, а концы веревки держал палач. У ворот стояла телега с узкою дощечкой для сидения».

Всего несколько секунд было в распоряжении художника Давида, чтобы сделать карандашный рисунок: Мария-Антуанетта на эшафоте. Всего два-три мощных штриха и перед нами бессмертное гениальное творение: космы плохо остриженных волос вылезают из-под чепчика. Гордое, презрительное выражение лица и вечно оттопыренная «габсбургская» нижняя губа.

Казненный девять месяцев назад ее муж король Людовик XVI скажет на эшафоте: «Умираю невинным. Прощаю моим убийцам, прошу Бога, да не падет кровь моя на Францию». Мария-Антуанетта не произнесет ни слова. Поднимаясь по ступенькам на эшафот, она на одной из ступенек споткнется и чуть не упадет, но быстро, поднимет голову вверх.

Через несколько месяцев на эшафоте погибнет родная сестра Людовика XVI Елизавета. В Темпле умрет ее сын. «От туберкулеза», — проинформировали стражники революции. Неловко было говорить, что от насильственной смерти. Выживет только одна дочь Марии-Антуанетты. Она выйдет замуж за сына графа д'Артуа, будущего короля Карла X и призрак монархини Франции уже совсем близок, ибо ее муж — наследник французского престола.

Но никогда не станет она королевой. Вместе с тестем и мужем убегут в Прагу во время июльской революции и здесь, никем не понятой и несчастливой с мужем-импотентом, умрет в 1856 году, пережив своего отца на целых шестьдесят лет.

Ваятель смерти — Давид — свою миссию видел в увековечивании гениальным карандашным штрихом последние минуты осужденных перед гильотиной.

На революции неплохо можно заработать. Дантон не дал ему «заработать». Уютно расположившемуся с неизменным альбомом и карандашом в оконной нише, мимо которой должен был проезжать, Дантон крикнул Давиду презрительное: «лакей».

Королева Мария-Антуанетта с детьми. Она держала в ежовых рукавицах своего мужа Людовика XVI — неутомимого любовника.

Возок, на котором везли осужденных, стал легендарным. Почему его не сохранили как музейную редкость? Около трех тысяч человек привезли этим возком на гильотину, в их числе Мария-Антуанетта, Робеспьер и Дю Барри.

Якобинская диктатура бросила в тюрьмы в течение двух лет полмиллиона человек. Фараон террора Робеспьер бросил клич: убивать надо гуманно — быстро, конкретно и публично. Людей не унижали плохо смазанным механизмом. Но сколько из сорока тысяч гильотированных человек на том свете проклинает свои последние унижения. Старая Монтморенси, которую возраст согнул в три погибели, никак не умещалась в гильотине. Ей выпрямили позвоночник так, что хрустнули кости. Старая женщина пошла на тот свет не только с отрезанной головой, но с вполне «стройным» туловищем. Зрелище крови, беспрестанных убийств стало привычным. Более бы, наверно, народ тешился боем петухов, чем этой ежедневной, методичной и уже надоевшей, как прокисший суп, процедурой отрубления человеческих голов. Поражает, с какой методичностью, с каким скрупулезным соблюдением законности совершался процесс. Сначала осужденных приводили в революционный трибунал. Осужденных, привезенных из различных тюрем, вели в «Прихожую революции» — зал Свободы. (У якобинцев было изумительное чувство юмора.) На подиуме, находящемся в глубине зала, сидели судьи — вершители человеческих судеб. Собственно, вердикт был всегда один и тот же: смерть. Оправдательных приговоров не было. Публичный обвинитель поспешно зачитывал обвинение перед сидящими в ряд осужденными. Обвинение могло быть самое нелепое, могло его и вовсе не быть, достаточно быть аристократом и роялистом. Потом всех направляли в специальное помещение, формально разделенное на мужскую и женскую половины.

Здесь осужденные будут дожидаться своего смертного часа. То есть, когда войдет человек, одетый, подобно палачу, во все красное и из большой книги «вычитает» кому надо сейчас же ехать на эшафот. Неизменный возок готов. Человек прерывал игру в карты или чтение молитв, или поспешно заканчивал свои эротические игры, ибо «пир во время чумы» всегда способствует эротике. Дикой, болезненной, патологической. Человек рассуждал так: если завтра ему снесут голову, то забудем сегодня об этом и насладимся последними минутами. У кого были деньги — заказывали дорогие кушанья. Устрицы, вино и кровь — станут любимым блюдом французской революции. Вседозволенность сегодняшнего дня, лихорадочное желание еще на минуту продлить себе жизнь, насладиться этой минутой рождало дикие, ни с чем не сравнимые оргии. Женщины сходили с ума от безумия революции и наперебой предлагали себя. Иногда такую женщину с трудом отдирали от мужчины и волокли на возок. Если она сильно кричала, завязывали ей рот. Нечего пугать народ воплями. Смерть надо принимать достойно, таково предписание революции. Низменные инстинкты, глубоко скрытые в нормальной обстановке, бешеной лавой выплывали из безумного мозга и обезумевшего тела. Это относилось не только к жертвам, но и к зрителям. Кто был садистом в эмбриональном состоянии, становился хорошо развивающимся зародышем.

Некий Лебон идет с дамами в театр. Дело близится к вечеру. В этот день гильотинировали двадцать семь человек и через улицу течет кровавый ручеек, словно после дождя. Лебон останавливается, мочит в крови свой платок и, обращаясь к дамам и смотря на капающие капли, говорит в экстазе: «О боже, как же это красиво!»

Все элементарные понятия добродетели, добра и зла — перемололись в этом молохе революции, в этой мясорубке человеческих тел. Что добро, что зло? Людям предписывалось встречать свою смерть уж если не с улыбкой на устах, то вполне достойно. Не унижать революцию воплями и жалостливым видом. Робеспьер, посылающий тысячи людей на гильотину, это знал, конечно. Ни жестокими пытками, ни полуголодным содержанием в тюрьме у него не отнята эта гордость. Он с презрением смотрит на люд. Собственно, даже не смотрит, он закрыл глаза. И так будет ехать, с закрытыми глазами, через весь Париж на площадь Революции, где стоит гильотина. Он презирает люд и его проклятия и хвалы ему одинаково безразличны. На лбу у него окровавленные грязные бинты. Повязку давно не меняли. Робеспьер только стоя на эшафоте открыл глаза. Ни единого звука у него не вырвалось перед видом своего детища — гильотины. Он готовится смело, отважно, гордо и с презрением принять свою смерть. И вдруг палач срывает одним быстрым и «сухим» движением повязку с его лба. Дикий, нечеловеческий вопль огласил площадь. Так может рычать только смертельно раненый зверь. Замерла толпа народа на площади Революции. Триумф тирана превратился в жалкий волчий крик боли. Можно ли еще больше унизить человека?

Многие личности в истории мужественно и хладнокровно принимали свою смерть. Шарлотта Корде, убившая Марата, вошла в историю не только за этот «героизм», но также много говорилось о ее исключительном самообладании перед казнью. Уже ступив на эшафот, она с обворожительной улыбкой обратилась к палачу: «Подождите немного, сударь. Меня интересует механизм этой машины. Ведь я никогда не видела гильотины». После чего спокойно и с достоинством положила свою голову в круглое отверстие «механизма». Палач не простил этой силы, этого презрения к смерти, молодой девушки. Он вынул из корзины окровавленную голову Шарлотты (теперь ее называют Каролиной) и ударил по еще теплой щеке. Он лишился своей должности. Справедливый молох революции не предписывает унижать тело. Убивать — да, кощунствовать — нет. Таков человеческий гуманизм Французской революции. Не унижать!

Она готовилась дорого продать свою жизнь. Отдать ее монстру, чудовищу, прославиться на века. И какое чудовище увидела, когда ворвалась в его грязную квартиру на одной из парижских убогих улиц?

Несчастливый изболевшийся мужчина, весь покрытый струпьями и язвами какой-то аллергической болезни, сидел в грязной ванне и на обрюзглом лице его была написана дикая тоска и несчастливость личного существования. Грязная судомойка, именуемая женой, что-то виновато намыливала на его теле, на которое без отвращения невозможно было смотреть. Не из-за такого ничтожненького героя Шарлотта хотела расстаться с жизнью. Но было поздно раздумывать о превратности судьбы великих мира сего. Ее нож точно попал в сердце Марата.

«Вы что, изучали анатомию, что так точно попали в сердце?» — спросил Шарлотту следователь. «Сердце тирана видно и без изучения анатомии», — ответила она.

«Королевы поднимались на эшафот гордо», — прокомментирует лаконично один из историков. Да! Гордо восходили на свои подмостки и Анна Болейн, и Мария Стюарт. Но эшафот не принял их гордости. Он постарался унизить их в самую последнюю минуту. Одну тем, что не дал докончить ее язвительный демонский смех, другую тем, что заставил ее вопить недорезанной курицей, которую три раза ударяли топором по затылку.

Собрался было гордо взойти на эшафот Монмут, внебрачный сын английского короля Карла II. Он решил искупить все свои прежние злодеяния достойной, полной гордости и презрения смертью. Не дали. Тринадцать раз непрофессионал-палач лупил Монмута по затылку, не мог голову отделить от туловища. Тринадцать раз раздавались дикие вопли несчастливого бедного Монмута, которому не позволили гордо умереть.

Одни умирали на эшафоте достойно, другие жалко. Не каждому дано со спокойствием и достоинством принять насильственную смерть, что само по себе противоречит природным законам. Были среди осужденных и такие, которые, стыдясь своего малодушия, перед смертью маскировали это фальшивой дерзостью. Вот маршал Бирон, тот самый, который организовал заговор вместе с любовницей Генриха IV Генриеттой де Антраг против короля. Его приговорили к смерти через отсечение головы. На эшафоте маршал Бирон начал оказывать бешеное сопротивление палачу. Сначала он «по-человечески» объяснял ему бедственное положение своей беременной любовницы, которая после смерти любовника останется с младенцем без средств существования. Не помогло. Палач не реагировал и начал связывать ему руки. Тогда Бирон оттолкнул его и жалобно обратился к находящимся здесь солдатам: «Голубчики, прострелите мне голову, а?» «Голубчики» не шелохнулись. Тогда он начал бросаться из стороны в сторону, и палачи хотели связать ему не только руки, но и ноги. Он рявкнул: «Не сметь! Я не вор». К эшафоту подойти не захотел и сильно упирался. Два палача подталкивали его сзади. Палач подошел к нему с платком, чтобы завязать ему глаза. Он оттолкнул его и потребовал, чтобы вынули его собственный платок из кармана. Это было исполнено. Но вдруг он раздумал разрешать себе завязывать глаза. Его насильно поддержали. Но его собственный платок оказался коротким и пришлось послать за другим платком. Люди, собравшиеся во дворе тюремного двора смотреть на казнь любимца и когда-то близкого друга короля, раздражали его. «Что делает здесь вся эта сволочь?» — грозно он закричал и приказал людям немедленно разойтись. Палач попросил Бирона перестать командовать и начать читать молитву за упокой своей души. Но вдруг он перестал читать молитву и опять обратился к палачу с каким-то замечанием. Тому надоела вся эта волынка, он неожиданно подошел сзади и так треснул Бирона топором, что голова отлетела с одного маху, а он стоял на эшафоте обезглавленный, хватая руками воздух и упал, наконец, как подрубленное дерево.

Гордо умирали на эшафоте возлюбленные королев. Непременно с их именем на устах, даже если погибали по их повелению. Вот поэт Шателяр вынужден подняться на эшафот и подставить под топор свою голову за то, что осмелился прятаться в спальне королевы. Он умирает безупречной смертью, как и подобает рыцарю романтической королевы. Он отказался от духовного напутствия и с высоко поднятой головой восходит на эшафот. Вместо псалмов и молитв он громко декламирует стихи. Перед плахой он поднимает голову и восклицает: «О, жестокая дама и самая прекрасная из королев. Я умираю с твоим именем на устах!» Какой-то парадокс, дорогой читатель! Осужденные королем на эшафот умирали с его именем на устах и оправдывая столь кровожадное решение. Когда Кромвеля во время правления Генриха VIII осудили на эшафот, он предчувствовал, что это начало массовых экзекуций, сказав следующие слова: «Сильный вихрь сорвал мне шапку с головы, а вам пока еще ее оставил».

На эшафоте он славил своего короля и уверял всех присутствующих, что тот поступил правильно.

Иногда между палачами и осужденными происходят «философские» разговоры. Военачальник Торкил рубит головы пленным норвежцам. Между ним и одним из норвежцев происходит такой вот разговор: «Я охотно готов умереть и это мне даже приятно. Только прошу тебя отрубить мне голову как можно быстрее, потому что мы часто обсуждали вопрос, сохраняется ли у человека после того, как он обезглавлен, какое-нибудь чувство. Вот я возьму в руки нож: если, будучи обезглавленным, я подниму его на тебя, это будет служить признаком, что чувства я не вполне утратил. Если я его выроню — это будет доказывать обратное. Торкил поспешил отсечь ему голову и нож упал».

В 1926 году любовница Сергея Есенина Галина Бениславская, придя на Ваганьковское кладбище на могилу покончившего с собой Есенина, оставит такую вот записку: «Если я воткну нож глубоко в землю, значит, я не пожалела о своем поступке». «Поступок» ее заключался в том, что она сейчас прострелит себе голову из пистолета. Эксперты потом определят, что пять раз нажимала Галина Бениславская на спуск пистолета и все время была осечка. Только шестым выстрелом она прострелила себе голову. Нож в землю воткнут не был.

«Философские» разговоры между палачами и осужденными происходят и на тему, как сподручнее и грациознее, что ли, лечь на плаху. Такие люди, само по себе, глупые и малодушные, даже не подозревали, какую великую силу духа проявляют в этот момент. Вот четвертая жена Генриха VIII Катерина Говард, узнав о приговоре отрублением головы, просит принести ей в камеру тот самый пень, на котором два года тому назад сложила голову вторая жена этого короля Анна Болейн. Ей надо прорепетировать, чтобы изящно положить на плахе свою головку. И вот колоду, слегка отскребши от крови предыдущей королевы, тащат в камеру Катерины Говард. И там между слезами и молитвами она РЕПЕТИРУЕТ, чтобы не испугать английский, глазеющий на ее казнь, народ, недостойными конвульсиями своего тела. Это ли не мужество, достойное героев?

Вот бывший любовник Елизаветы английской сэр Уолтер, приговоренный к отрублению головы, покорно положил ее на плаху. Палач в красном колпаке сделал ему замечание, что голова его не так повернута. Сэр Уолтер улыбнулся и бодро сказал: «Не беда, была бы душа повернута правильно». Не успел он докончить фразы, как его голова покатилась по грязному эшафоту.

Гордо умирала четвертая жена Калигулы Цезония. Когда воин после убийства ее мужа приблизился к ней с мечом, она обнажила свою грудь и сказала: «Бей точно, не промахнись». Не пищала, не визжала, только молча подставила себя под меч и мать Нерона — Агриппина. Перед этим ее несколько раз Нерон пробовал лишить жизни. На разные лады и способы. И оловянный потолок с подрезанными балками над ее спальней строили, и корабль на две части перепиливали в надежде, что утонет. Но Агриппина, закаленная в житейских бурях на том острове, на который сослал ее брат Калигула нырять за морскими губками и этим кормить себя, великолепно плавала. И из воды, как говорится, «сухой вышла». Измучившись в бесцельных попытках извести мать, Нерон посылает воина с прямым заданием: воткнуть ей меч глубоко в сердце. Не испугалась. Как и Цезония, грудь обнажила и сказала: «Если ты с заданием от моего сына убить меня, то делай свое дело».

Разговор, который происходит между убийцем-палачом и осужденным мог бы стать психологическим исследованием. Почему-то осужденные не видели в палаче своего врага. Лозен, известный французский дон Жуан, воспитанный, по его собственным словам, «на коленях маркизы Помпадур», вот такой разговор ведет с палачом, пришедшим «пригласить» его на казнь: «В 31 декабря, под новый 1794 год пришел в его камеру палач, когда он спокойно ел очередную дюжину устриц, запивая это белым вином. „Гражданин, — обратился он к палачу, — разреши мне закончить ужин. Ну и выпей со мной стаканчик вина, ведь тебя ожидает трудное задание. Много мужества и спокойствия от тебя требуется, чтобы исполнить свою обязанность“».

Скушать ужин предложил бывшему любовнику Людовика XIII, а теперь осужденному на кару смерти за организацию заговора против Ришелье, Сен Мару. Людовик XIII меньше проявил мужества и хладнокровия, когда подписывал ему смертный приговор. Он попросту по-человечески будет плакать. Его раздирает дикое горе и абсурдность ситуации: король вынужден поступиться своими чувствами во имя государственного долга. Сен Мар приговор смертной казни через отрубание головы принял очень спокойно. Он пишет прощальное письмо матери, находит в нем две ошибки, тщательно их исправляет. Ему предлагают прощальный ужин. Он заявляет: «Нет, кушать не хочу. Но мне врачом предписаны слабительные таблетки, не забыть бы мне их перед смертью принять.

Томас Мор, положив голову на плаху, говорит палачу: „Подожди минутку, голубчик, я только откину бороду, ее резать не надо, она никогда не была государственным изменником“.

Кассий, убивший Калигулу, спрашивает солдата, которому приказали отрубить ему голову: „Браток, а опыт у тебя в этом деле есть?“ Тот отвечает: „Не очень. Ведь я раньше мясником был“. Кассий рассмеялся: „Тогда у меня к тебе просьба. Отруби мне голову вот этим, моим, хорошо отточенным мечом, я им Калигулу убил“. Тем же мечом, может еще теплым от крови Калигулы, палач рубит с одного маха голову Кассию. Его соратник Лупус проявил гораздо меньше стойкости в свой последний час. Когда его вели на отрубление головы, он в каком-то истерическом шоке все время то снимал, то надевал плащ, а когда палач приказал ему вытянуть шею, отшатнулся, и меч ударил его по лбу, раня. Палачу надо было несколько раз примериваться, прежде чем угодить ему точно в шею».

Да, бесстрастны писатели в описании жутких сцен снятия человеческих голов. Точно речь идет о курице, которую неумело, тупым ножом пытается зарезать хозяйка. Драмы истории научили писателей хладнокровно принимать сцены смерти. Привычка — вторая натура. Люд Парижа и Рима привык к виду отрубленных голов, почему бы и писателям не привыкнуть тоже?

С невозмутимым хладнокровием русские люди принимали свою смерть через отрубание головы.

Стрельцы, выступившие во главе с царевной Софьей против Петра I, были подвергнуты жестоким пыткам, а потом к отрублению голов. Один «добросовестный» стрелец не выдержал. Впрочем, нам поведает об этом Валентин Пикуль: «Когда Петр рубил стрельцам головы, то один из них, самый рослый и видный, сумрачно поглядывал, как отлетают с плахи головы его товарищей. А когда до него дошла очередь, он проворно тулупчик с плеча скинул и, примериваясь к плахе, объявил царю недовольно: „Эх, государь! Всем ты хорош, а вот башки снимать с плеч не умеешь. Кто же с двух раз сечет? Гляди, как надо“».

И высморкавшись, стрелец растолковал какой замах делать, под каким углом опускать лезвие на шею, показав себя мастером в этой науке. Потом сложил буйную голову на плахе: «Вот теперь секи, как я учил». Такое равнодушие к смерти поразило Петра. «Беги с площадки, покуда башка цела», — велел он стрельцу.

Французский король Людовик XI искренне возмущался, когда его подданные достойно принимали смерть через отрубание головы. Ему, придумавшему страшные железные клетки, в которых он десятилетиями держал бывших министров или неугодных духовных, как например аббата Верденского, мужество осужденных не нравилось, и он постарался вызвать ужас от этой казни уж если не у самого осужденного, то у членов его семьи. Приказал поставить возле эшафота малых детей графа Немурского так, чтобы брызги отцовской крови обагрили их лица и одежды. Потом престарелая мать будет держать на коленях и осыпать поцелуями его отрубленную голову.

Просто отрубить преступнику голову — это слишком просто, решили монархи, и придумали еще разнообразные пытки, на какие только способна человеческая фантазия. Мы уже не говорим о том, что законом предписывалось отрубать осужденному сначала руку, которая подняла меч на короля, а потом подвергать его самого жесточайшим мукам, включая колесование, литье на раны горячего олова и смолы, а также ампутацию гениталиев, а потом уже четвертование. С удивлением смотрел на свою отрубленную руку Равальяк, убийца Генриха IV, как ее «поленом» сжигают на огне. Муки его были так страшны, что приняли форму какого-то помешательства. Он дико хохотал и приказывал палачам еще сильнее его мучить. Но самую страшную в мире муку за самое ничтожное преступление испытал Дамьян, поднявший перочинный ножик на Людовика XV. И этот король, который всегда подвергал помилованию дворян, совершающих свои бесчинства в своих вотчинах, говоря: «Я его милую, но я помилую и его убийцу», по отношению к Дамьяну проявил непонятную, нечеловеческую жестокость, портя себе и без того уже испорченную характеристику в глазах потомков. Анатомию этого наказания мы решили, дорогой читатель, привести вам полностью, рискуя, конечно, поднять ваше кровяное давление.

Да, сцена не для слабонервных, но основана на исторических реальных фактах.

Пятого января 1757 года. Сильный мороз. Королевская семья хочет уехать в Трианон, который нагреть легче, чем Версаль. Людовик XV вернулся в Версаль к больной дочери Виктории, которая лежит в постели, больная гриппом. Потом он отъезжает в шесть часов. Сходит по лестнице, ведущей к его карете. Лакеи несут впереди факелы. Перед дворцом большой парк, пустой и понурый под снегом. Двойной ряд гвардейцев ведет до самой кареты, двери которой открыл камердинер. Наследник шагает рядом с отцом. Капитан гвардии стоит тут же, за королем. Вдруг какой-то мужчина протискивается между двумя гвардейцами, касается короля и отступает в темноту. На голове у него шляпа. Король качается на ногах и говорит: «О боже, сейчас кто-то ударил меня кулаком». Дотрагивается рукой до правого бока, рука оказывается в крови. «Разве меня укололи шпилькой?» Преступник, им оказался Дамьян, не пробует бежать и стоит неподалеку. Король говорит: «Я ранен, этот человек меня ударил». Стражники хватают Дамьяна. Король: «Арестуйте его, но не убивайте. Хорошо его сторожите».

Сорокадвухлетнего Дамьяна, высокого, худого брюнета с орлиным носом и с лицом, изборожденным оспой, забирают. У него находят перочинный ножик с рукояткой из черного рога. Острием всего в восемь сантиметров он ударил монарха. Дамьян кричит, что сообщников у него не было. Дамьяна ведут на пытки. Щипцы разогревают добела. Прижигают ему ступни ног. «Кто у тебя сообщник?» Он опять кричит, что сообщников нет. Людовик стонет: «Я из этого не выйду. Пришлите мне исповедника». Не хватает в Версале всего: простынь, рубашек, ибо король должен был ночевать в Трианоне. Завертывают его в халат и кладут в постель. Король в панике, хотя рана оказалась пустячной: он был только слегка поцарапан. Хирург успокаивает, что рана не опасная, если, конечно, острие перочинного ножа не отравлено. Бегут к Дамьяну, находящемуся в тюрьме в Версале. Он говорит, что острие отравлено не было.

Королю два раза пускают кровь, он совершенно ослабел, королева Мария Лещинская плачет, дочери падают в обмороки.

Король в предчувствии своей смерти просит королеву Марию простить его за плохое поведение и за любовные грешки. Маркиза Помпадур сидит в своей комнате и ждет своего падения: когда же ее выгонят из Версаля.

Врачи объявляют, что Дамьян фанатик, сумасшедший. Король в огромной депрессии. Лежит в темной комнате за плотно закрытыми шторами и стонет: «Рана моя более серьезная, чем вам кажется, доходит до самого сердца». Словом, не важен пустяк увечья, важен факт, что на монарха осмелились напасть, значит его правление «не идеальное». На восьмой день он приходит в себя, входит к маркизе Помпадур. Умная маркиза сумела убедить короля, как любит его народ и покушение не имеет ничего общего с его волей. Успокоенный и обрадованный король целует маркизу! Она победила и остается в Версале. Мария Лещинская прячет свою радостную улыбку при известии о скором падении Помпадур и напяливает траурный черный чепец. На двадцать шестое марта назначена казнь Дамьяна. Ему прочитали обвинение в камере. Он сказал только одну фразу: «Это будет тяжелый день». В три часа дня повозка, на которой везли Дамьяна, прибывает на Гревскую площадь. На площади темно от людей. Стоят, лежат, висят на деревьях и на крышах домов. Женщины и мужчины падают с крыш, раня несколько человек. Окна выкуплены все за огромную сумму. Сто ливров за окно заплатил тот, кто хотел вблизи увидеть казнь Дамьяна.

Прошло сто пятьдесят лет, а такой жестокой казни во Франции не было. Сейчас будут применены все возможные пытки: колесование, огонь, отрубление топором и вырывание тела щипцами. Где-то неподалеку стоит в толпе знаменитый циник и авантюрист Казанова, который вскоре будет не в силах выдержать кровавого зрелища, затыкая себе уши и закрыв глаза. Палач Сансон в сопровождении шести помощников приступает «к делу». Сначала Роберта Дамьяна положили на деревянном столе, туловище стиснули железными тисками обручей, оставляя свободными руки и ноги. Его правая ладонь привязана к металлической палке. В ладонь ему вложили малюсенький перочинный ножик, тот самый, которым он ранил короля. Сансон осторожно льет на ладонь расплавленную серную кислоту. Тело шипит и оголяется до кости. Дамьян дико кричит. Публика молчит. Приближается второй палач, неся огромные щипцы. Вырывает Дамьяну левый сосок. Помощник вливает в открытую рану жидкое расплавленное олово, смешанное с кипящим маслом, серой и горячим воском. То же самое проделано с правым соском, потом на плечах и на ногах. Дамьян уже не кричит, он хрипит. Изо рта идет розовая пена. После этой процедуры к Дамьяну подходят два ксендза и дают крест для целования. Теперь наступает следующая фаза пыток — четвертование. Запряжено четверо коней и от них идут веревки, привязанные к рукам и ногам Дамьяна. Кони трогаются в разных направлениях. Жилы напрягаются, но плечи и ноги выдерживают натиск и не отрываются от туловища. Стременные затягивают потуже коней. Снова попытка. Тот же результат. Тело не отрывается от конечностей. Стременные ругаются матом. Полуживой Дамьян шепчет: «Я не обижаюсь на вас». Приводят еще двух коней. Теперь шестеро запряженных коней тянут во все стороны, стараясь разорвать на куски тело Дамьяна. Безрезультатно. Кости трещат, конечности выходят из суставов, но туловище не отделяется. В толпе слышен глухой ропот. Два часа напрягаются кони, стараясь разорвать тело Дамьяна, — напрасно. Какой дьявол или высшая сила помогали Дамьяну — не знаем, но шестьдесят раз шестеро лошадей старались разорвать на куски его тело и не смогли это сделать. Сансон прерывает казнь и просит представителей парламента разрешить ему надрезать суставы, чтобы «облегчить коням их задачу». Члены парламента, усмотрев в этом акте облегчение мук несчастного, не соглашаются. Приближается ночь. Сансон в панике. Члены парламента, посоветовавшись, соглашаются. Палач Парижа и один из его сотоварищей подходят к Дамьяну с острыми ножами и почти до кости надрезают суставы. Не ограничившись только конечностями, разрезают глубоко и поясницу и подмышками. Дамьян внимательно полубезумными глазами смотрит на каждую часть своего тела, которые ему надрезают. Не сказал ни одного проклятия, молчал. Кони огромным рывком наконец-то вырывают ему плечи и ноги. Толпа ревет. Но оставшись обрубком — туловищем и головой, Дамьян еще жив. Его грудь поднимается, а губы что-то шепчут.

Палачи освобождают тело от железных обручей и дергающееся туловище бросают в костер. Вслед за телом в костер полетели оторванные руки и ноги Дамьяна. Скоро пепел разбросают на все четыре стороны. Правосудие совершено. Король может спать спокойно.

«Зачем нас пугать такими страшными сценами, — воскликнет недовольный читатель. — Было — прошло». Не прошло.

Жестокость давних времен перенесена в сегодняшний день и преследует нас повсюду: с экранов телевидения и кино, со страниц книг, с реальной улицы. Улицы, которая заменила аллею отрубленных голов. Информирует пресса, бьют в набат обеспокоенные психологи — мир становится жестоким, и в этом мире появляется жестокий человек. Насилие, узаконенное палачами давних времен, узаконило сейчас себя правом улицы. Что из того, что не выставляются длинной аллеей отрубленные и посаженные на кол головы времен Ричарда III и Петра I? Мертвые головы лежат в подворотнях. И этим «головам» не позволили гордо войти на эшафот. Их настигла шальная, не рассуждающая пуля. Она внезапна и беспощадна. Она, пуля, не уничтожает человеческого достоинства, свою жертву она просто человеком не считает, она хладнокровно делает свое смертоносное дело.

Вернемся к нашей Дю Барри.

По-видимому, она не ожидала смертного приговора. Это было для нее полной неожиданностью.

Слишком избалованная вниманием короля, своей неограниченной властью, она и сейчас, будучи в тисках палачей революции, надеялась на чудо, что ей удастся выжить. Друзья, едущие вместе с ней в одной повозке на эшафот, уговаривали ее достойно и спокойно расстаться с жизнью. Обезумевшая от ужаса женщина не желала их слушать! Она жалко цеплялась за жизнь! Когда ей приказали выйти из повозки, она начала дико кричать, обращаясь к замершей толпе: «Спасите, спасите меня!» Народ, пришедший огромной толпой на площадь Революции глазеть на радостное событие — казнь шлюхи короля, замер в ужасе. От радости и триумфа и следа не осталось. Народ видел несчастную женщину, насилуемую, беззащитную женщину. На эшафот она восходить не пожелала. Двое стражников несли ее туда на руках. Когда ее бросили на доску гильотины, она, высовывая из-под круглого отверстия голову, вдруг с умильной улыбкой и мягким голосом, смотря своими огромными голубыми глазами прямо в глаза палачу, попросила: «Еще минуточку, сударь! Еще минуточку!» Ей грубо связали руки. «О, подождите, сударь», — были последние ее слова, пока острый нож гильотины не врезался ей в шею! Умерла великая куртизанка! Где-то в своей Тулузе радуется рогатый супруг Дю Барри. Ей никогда не удалось официально взять с ним развод. Он с пеной у рта доказывал революционным властям, что ничего общего с гражданкой Ланж не имеет, вероятно, косо отводя взор от тех богатств, которые получил от этой гражданки. Ну что же! Удивляться особо не приходится. Поведение «рогоносцев» одинаково, в общем, будь они добровольные или вынужденные. И мы убедимся в этом на следующем примере французского короля Франциска I.

Портрет короля Франциска I и его супруги Элеоноры. Никто в Европе не сомневался, что Франциск I награждает своих любовниц «стыдливой» болезнью.

Рогоносцы-короли и подданные

Во Франции любовью заниматься легко и приятно.

Брантом

  король этот, дорогой читатель, только что вернулся из испанского плена, где его на голодном сексуальном пайке держали, ибо эти инквизиторы-испанцы, видите ли, люди слишком нравственные и у них не принято на королевском дворе фавориток держать.

Ну, Франциск I, чтобы вырваться из такой сексуальной неволи аскетического испанского двора, чего только королю Карлу V не наобещал: и острова там какие-то, и сыновей в заложники. Но сначала вырваться из неволи не удавалось, хотя матушка Луиза Савойская к каким только хитростям, к каким ухищрениям не прибегала, чтобы только своего любимого сынка из испанской неволи вызволить. Бывало, негра-истопника подкупят, снимут с него нищенскую одежонку, лицо Франциску I сажей из печки вымажут и выведут с вязанкой хвороста из тюремного замка под видом служителя печей. Но почему-то стража всегда мистификацию обнаруживала и Франциска I на прежнее место возвращала, только с усиленным режимом охраны. А Карл V еще и злился: не по душе, видите ли, французскому королю испанское гостеприимство, хотя его вполне прилично содержали, а есть давали почти три раза в день. Словом, когда наконец Франциск I вернулся из испанского плена, он очень голодным был, половым, конечно, голодом. И он решил любовный голод свой утолить немедленно. И, не утомляя себя слишком долгими поисками, взял в любовницы первую попавшуюся фрейлину Анну де Плеслё. Тем более что красавицей она оказалась замечательной, не слишком строгого нрава и готовой влюбиться в короля.

Но все же маленько она была добродетельной, если ей, видите ли, было не совсем удобно просто быть королевской шлюхой. Ей удобней было быть замужней дамой, тем более что и ребеночек от короля может появиться, кому отцовство припишешь? Ну какие могут быть разговоры, слово фаворитки закон, тем более для такого галантного короля, каким был Франциск I. Он и перед своей матушкой во время с ней разговора на одном колене стоял, шляпу в руках придерживая. А перед дамами прямо рассыпался мелким бисером. Всегда приветлив, всегда улыбчив и такую вот пословицу любил повторять: «Двор без женщин, это то же, что год без весны или весна без цветов». Красивых женщин очень любил и целым их роем всегда был окружен. На охоту с женщинами-красавицами, на ужин тоже. Неказистая невестка Екатерина Медичи еле-еле выпросила у свекра-короля, чтобы и ее, с ее некрасивостью, на охоту забирал. Ну, для невестки было сделано исключение, и она, как белая ворона, среди черной стаи «блистала» своей неказистостью, хотя и со стройными ногами.

Сам Франциск I тоже красавец писаный! Высокого роста, отлично сложен, а силен-то! Во всех спортивных состязаниях участие принимал, да все так просто, свободно, с неизменной улыбкой, острым словцом. Одевался роскошно. Без золотого, богато расшитого камзола, осыпанного драгоценными камнями, даже к завтраку не выходил. Дамы, конечно, немедля все поголовно в короля повлюблялись. А мужья не очень. Уж очень он бесцеремонно иногда с мужьями обращался. И нам об одном таком инциденте Брантом вот так доносит: «Франциск пожелал овладеть дамою, в которую был влюблен (он постоянно был в кого-то влюблен — Э. В.). Однако, придя к ней, наткнулся там на мужа со шпагою в руке, готового прикончить жену. Король приставил ему к горлу свою шпагу и пригрозил убить, ежели тот посягнет на жизнь дамы или учинит ей хоть малейшее неудовольствие. После чего выгнал мужа вон, а сам занял место в супружеской спальне».

Словом, возвращаясь к Анне де Плеслё, ей быстрехонько нашли сговорчивого де Брюсса и женили на фаворитке. Договор был честный: брак фиктивный, до ложа супруги мужу дела нет, но прижитых с королем детишек принимай, браток, за своих и за это получишь губернаторство в богатой Бретани, где воровать можно сколько душе угодно и добра наживать. Ну Брюсо, конечно, не только не колеблясь, но даже с радостью ухватился за такое лестное предложение. Жену при людях только в лобик целует, а чаще вообще ее не видит. И все довольны. Приличия соблюдены и могущие появиться королевские дети будут иметь законного отца. Но Анна Плеслё рожать королю детей не торопится. Она интригами занята и ей крайне необходимо не только свое положение фаворитки укрепить, которое у нее Диана Пуатье, состоящая при сыне короля Генрихе II, все время отобрать или ослабить старается, но и некоей политической фигурой стать. И вот она за большие деньги шпионит в пользу испанского короля Карла V, того самого, который когда-то Франциска I в плену держал. Королю об этом доносят: «Так вот и так, мол, ваше величество, Анна не только баснословной цены перстни от испанского короля принимает, но и имеет постоянную пенсию, что уже конечно однозначно свидетельствует о ее шпионской деятельности в пользу Испании». Король только досадливо поморщился. Не скажет же ведь он своим подданным: «Ах, дети мои, я знаю об этом, но моя любовь к Анне так велика и я не могу с ней расстаться, ну абсолютно не могу, что на ее шпионскую деятельность сквозь пальцы смотрю, даже если она маленько по отношению к нам нелояльна».

А она нелояльна не только в отношении дел политических. Но и по постельным делам тоже. Сделав из своего супруга покорного, покладистого рогоносца, она такового же собирается из короля сделать. Да не только собирается, но реально это осуществляет и еще даже над королем посмеивается: «Он ни на что не способен. И делает вид, будто управляет бедной Францией». Королю опять доносят: «Ваше величество, Анна за вашими плечами с разными недостойными мужами амуры крутит, в вашем же дворце, только в своих апартаментах». Король только досадливо поморщился: «Ах, знаю, знаю, но…». И ничего больше сказать не может. Не скажешь же придворным, что, дескать, так вот, мол, и так, дряхл я (не от старости, конечно), немощен и болезнью источён, а молодой темпераментной женщине не всегда это нравится, так будем же снисходительны к этим ее маленьким слабостям. Придворные не унимаются, и один из его министров чуть ли не заставил короля войти к ней в спальню и поймать любовника, как говорится, воочию убедиться, какими это он там упражнениями с Анной Плеслё всю ночь занимается.

Генрих IV. Неистовый любовник: всегда хотел, но редко мог…

Это правда, конечно, что Анна в своих стремлениях к любовным утехам на стороне совсем разошлась. И красивая, и умная, но очень уж безрассудная. В королевском дворце, рядом с покоями короля умудрялась других, кроме короля, любовников принимать. И как нам объясняет одна писательница, поскольку физически король не мог ее буйный темперамент удовлетворить: «Порой она мечтала о том, чтобы ее изнасиловал грубо могучий конюх».

Ну, конюха де Этамп не нашла, а может, в отличие от нашей Елизаветы Петровны не больно-то их запах любила, но взяла себе в любовники капитана гвардейцев, но с фигурой и темпераментом вполне конюху отвечающему. И бурные ночи мадам де Этамп возобновились с новой силой, а угрызения совести совсем задремали из-за немощности короля. Герцогиня де Этамп вообще о Франциске I слишком пренебрежительно отзывалась. Он, дескать, уже ни на что неспособен: разве «делать вид, что управляет несчастной Францией». И вот однажды, только что наша парочка собралась в угоду герцогини любовным насилием заняться, как в покои влетает взбешенный король и застает их на месте преступления. Франциск I — не Генрих IV. Это тот не захотел открыть запасным ключом двери своей возлюбленной Габриэль, к двери которой привел его лояльный министр, убеждая короля застать прелюбодейную парочку на месте преступления.

Генрих с позором убежал от этой двери, изрекая на ходу: «Не открою. А то она еще обидится». Франциск I не только дверь открыл, но он ее чуть с петель не сорвал. Это он потом, по прошествии времени, малость поостынет в ревностном чувстве и будет сквозь пальцы смотреть на всех любовников де Этамп, а сейчас — это новость для короля и новость пренеприятная. Словом, король ворвался в спальню к де Этамп и закричал диким голосом: «Его под стражу!» Потом немного подумал и добавил: «Ишь до чего додумался, к камеристкам герцогини в спальни на ночь хаживать». Словом, поступил по-джентльменски, будто он поймал не любовника своей любовницы, а любовника ее камеристки. Джентльмен-король сразу трех зайцев, как говорится, убил: свою честь и честь своей любовницы спас и ревность свою утешил. Герцогине де Этамп оценить бы, конечно, великодушие короля, простить ему физическую немощность, вызванную застарелым сифилисом, а она совсем распустилась. Не желает сексуальный пост терпеть и все. Ей подавай новых и хорошо физически развитых любовников. Даже собственный муж де Этамп возмутился. Он согласился быть «рогоносцем» короля, но не его придворных. От этого честь его здорово страдала. Сам — безобразный до отвращения. Старый, понурый, угрюмый, лицо оспой изъедено. Де Этамп на своего супруга без отвращения смотреть не могла и так вот одной вдове свое соболезнование по поводу смерти мужа выражала:

«Ох, милочка, сколь вы счастливы в своем положении, ведь не каждой дано овдоветь», — это нам сам Брантом, живший тогда при дворе Франциска I, сообщает. И вот этот страшилище-муж голос подает — поведение своей супруги осуждать берется.

Это еще больше подстегнуло Этамп к любовным утехам, и она начинает почти на глазах короля с удвоенной энергией себе любовников в постель тащить. И даже до кровосмешения дошло. Взяла себе в любовники господина де Шабо, который приходился законным мужем ее родной сестрицы. Словом, уже своего шурина сексуальной страстью омотала по примеру римских граждан, живших со своими братьями, сестрами, дочерьми и даже матерями. Мы уж тут не говорим о матери Нерона Агриппине, которая, чтобы отвратить сына от любовницы Акты, напаивала его до скотского состояния вином и, обнажив свои груди «как булочник сайку», в таком виде явно с однозначными намерениями в спальню к нему входила.

Ничего в Древнем Риме за такое поведение не было. Они были великодушным народом к грехам своих ближних. У них даже гомосексуализм в большом почете был. А лесбиянство и вовсе пороком не считалось. Там так и говорили: «От любви двух женщин друг к другу у мужчин рога не вырастут». Подумаешь, подурачатся малость две бабы — велика беда, что ли? К концу своей жизни Франциск I уж очень снисходительно на любовные делишки Анны де Этамп смотрел, а вот муж ее все больше зверел и постарался месть свою реализовать. Он, когда Франциск I умер, объявил свою жену прелюбодейкой и заточил в тюрьму. Правда, на короткое время. Слишком сильна была власть де Этамп даже после смерти короля, чтобы долго в тюрьме сидеть.

От ненавистного мужа постаралась скоро освободиться. Тот, будучи наместником Бретани, должность, полученную от милосердного Франциска I за свою роль «покорного рогоносца» вместе с рыцарской цепью, — недолго после смерти короля в своей вотчине властвовал. Правда, возвращенные ему когда-то конфискованные земли новый король Генрих II у него не отобрал.

Анна, покровительствующая при жизни Франциска I писателям, художникам и ученым и пригласившая когда-то в свой дворец Леонардо да Винчи, которого уже в почтенном возрасте приютил у себя в стране Франциск I, перешла от опеки над учеными к опеке над монашенками. Осмелилась даже давать приют протестантам и сама к концу жизни из католической религии перешла на лютеранизм. Умерла в 1576 году.

Франциску I нравилось дурачить мужей своих подданных, то есть наставлять им «рога», так сказать, без их ведома и согласия. Не все же мужья красивых Жен соглашались быть «добровольными рогоносцами». И в осуществлении сего мероприятия хитрости и изощренности Франциска I конца не было. Думаете, зачем это он так хитроумно построил королевский замок Шамборе? Только для целей беспрепятственного получения любовных утех. Собственно, это даже не замок, а какой-то комфортабельный монастырь. Под высокой крышей ряд огромных башен, а внутри огромный коридор с разными там ходами, проходами и лестницами, а по бокам кельи, пардон, апартаменты дам. Ни один апартамент с другим не сообщается. Входить и выходить из такой комнаты можно было совсем не замеченным для других. Какие-то тайные комнатки он ввел и в своем замке Амбуз, и даже в великолепном Фонтенбло имелись комнаты, его женам, Клод и Элеоноре, неизвестные. Но если дама, в которую в данное время был король влюблен, имела свой особняк, то это тоже никакая для Франциска I не помеха. Однажды король влюбился в Жанну де Кок. А у нее любимый муж Жак Дизон. Король живо переубедил красавицу, что любить короля более престижно, чем мужа, и дамочка с этими доводами согласилась. Но муж ревнивый, из особняка жену даже в костел редко одну пускает, а на любовные утехи тем более. Для короля нет никаких препятствий. Он обнаружил, что двор господина Дизона выходит на монастырский двор, где находится молельня. Король приказывает прорубить в гардеробную мадам Жанны де Кок тайную дверь, сообщающуюся с калиткой двора ее особняка, а потом и с калиткой монастыря. Добыть ключи от всех дверей для короля никакой трудности не представило. Словом, король для приличия постояв несколько там минут в молении перед иконой, быстро удалялся и направлялся в гардеробную Жанны. Получив все возможные с ней любовные удовольствия, он таким же манером возвращался в молельню и там уже с большим желанием простаивал на коленях перед иконой. Монахи умилялись: «Вот ведь какой богобоязненный наш король! Полдня перед иконами простаивает!» За достоверность этого факта мы вам, дорогой читатель, абсолютно ручаемся. Нам об этом сообщила в своем «Гептамероне» родная сестра короля Маргарита Наваррская, а она, в отличие от Бокаччо, в своих новеллах фикции не употребляла, одну истинную правду.

Иметь дело с «покорными рогоносцами» и с «рогоносцами поневоле, от незнания» приятно и не опасно. Хуже, когда мужья-«рогоносцы» строптивыми становятся и возражают, а даже бунтуют против ношения своих «рогов». К сожалению, дорогой читатель, этому же королю Франциску случилось иметь дело и с «вынужденным рогоносцем», и там альковное дело не так благополучно закончилось, поскольку эти «вынужденные рогоносцы» не обладали мудрой снисходительностью «добровольных».

Всё-то им мстить надо, права свои на жен доказывать, вместо того, чтобы по-хорошему и без лишних слов уступить королю понравившуюся ему жену. Забыли, забыли эти «вынужденные рогоносцы», в какой эпохе живут. Напомним. В эпохе абсолютизма. И хотя не развился еще этот абсолютизм до абсолютной монаршей власти Людовика XIV, объявившего себя «солнцем», все же зачатки его уже начались и подданным надо бы с этим считаться. Солнечное светило, как известно, обогревает всех. Почему бы в лучах королевского алькова не погреться и некоторым женам?

Словом, речь здесь об одном известном адвокате из Парижа.

Он никаким разумным доводам внимать не захотел, а когда узнал, что Франциск I влюбился (он всегда в кого-то влюблялся) в его жену Фероньеру и вот-вот рога у него вырастут на этой почве, от бешенства чуть не задохнулся. И не желает, видите ли, добровольно королю свою жену отдавать. Совсем ведь, дорогой читатель, история повторяется. Ну ведь это прямо древнеримская история, когда император Нерон, для приличия выдавший замуж свою любовницу Поппею за друга Оттона, никак не мог получить ее обратно, поскольку этот Оттон сам в нее влюбился и не желает императору «депозит» отдавать. Грозный римский император под дверями Поппеи слезами обливается, впустить требует, а его не пускают. Дескать, Поппея теперь законная жена Оттона и римские граждане это подтвердят. Ну, мучился, мучился бедный Нерон от неземной неудовлетворенной страсти, особенно, когда Поппея от пятидесяти ослиц, в молоке которых купалась, расцвела, как роза, вожделение императора усиливая, плюнул, быстренько развел Поппею с Оттоном и сам на ней женился. Хороший урок для возлюбленных королей: не идти к нему в постель, пока не женится или не даст обещание жениться. Генрих IV всегда на эту удочку попадался. А Генрих VIII английский?

Ну, словом, Нерон женился на Поппее. И вот теперь римские граждане ничего не имели против его альковных дел с Поппеей. К жене, не к наложнице император хаживает.

Ну, Франциск I жениться там на Фероньере, конечно, не захотел, еще чего, у него от своих жен некуда деваться. Первую, Клод, еще семилетней девочкой подсунул ему для обручения свою дочь Людовик XII. А она уродлива и калека — прихрамывает. Скрепя сердце Франциск I к ней в альков хаживал и прижил шестерых детей. Для других королев это истинный пустяк — шестеро детей. Вон Мария-Тереза Австрийская шестнадцать детей родила, а ее предок Элизабета Тирольская имела двадцать два ребенка. Прямо не королева, а кобыла-производительница, не оскорбляя монархиню, скажем. Но для Клод, болезненной и уже с начавшейся чахоткой, шестеро дётей — убийство. И она умерла скоро. А вторую жену, скучную и сварливую свою сестру Элеонору, испанский король Карл V чуть ли не насильно Франциску I подсунул: в виде военной контрибуции, что ли?

Словом, жениться на Фероньере король не думал, но вот приятно в ее обществе время провести, чаще в постели, конечно, весьма не прочь был. А мужу нежелательно, видите ли, жену королю отдавать. Возмущается и уже манатки пакует, бежать с женой в чужие края собрался, от произвола французского короля. А потом трезво рассудил, что не больно-то он без поместий и богатств будет чужеземцам нужен и решил иначе свою месть устроить. Грубо и, фи, прозаически: заразить короля сифилисом. Тогда многие мужья к такому способу мести прибегали. Вспомним несчастного мужа Монтеспан при Людовике XIV. А иные мужья от любовного произвола короля только этим и спасались. Бывало, дабы охранить свою жену от притязаний короля, объявляли во всеуслышание, нимало с ее честью не считаясь, что жена больна венерической болезнью. Их мысли и явные намеки примерно так выглядели: «Так вот и так, мол, ваше величество, с радостью бы я подложил вам свою жену в постель, да забота о вашем королевском здоровье не позволяет мне это сделать, ибо моя жена заболела венерической болезнью и лечение весьма безуспешно пока проходит». Ну что королю оставалось делать? Конечно, от ворот поворот.

И вот наш адвокат начинает таскаться по разным борделям и другим злачным местам, имея намерением заразиться от какой-либо неопрятной проститутки венерической болезнью, заразить ею свою жену, а там… Сами знаете, дорогой читатель! Не сахар — венерическая болезнь. Это сейчас в эпоху пенициллина — что сахар, что лечение ни копейки больным не стоит. А раньше? Тогда вообще-то медицина на очень низком уровне стояла — чуть что, какое недомогание — клистир и кровопускание. У, ироды, кровопийцы — сколько они великих мира сего от пуска крови замордовали! А сифилис лечить вообще не знали как. Недавно, только со времен Колумба, он из Америки перебрался в Европу. Лечили по наитию и даже знахарский учебник мало помогал — не было в нем этой болезни. Конечно, месть, как и красота, великая сила и все препятствия на своем пути сметает. И вот адвокат уже сквозь пальцы смотрит на амурные дела своей супруги с королем, а даже потворствует и следить за женой явно не собирается. Некогда. Он делом занят — как бы сифилис подцепить. Ну что, такое последовательное и целенаправленное рвение принесло благоприятные результаты. И вскоре французский король Франциск I из объятий красавицы Фероньеры попадает в руки врачей. А те головы ломают: ну как лечить такую затейливую болезнь? И конечно, толком вылечить не смогли. И умер король в своем замке в 1547 году в возрасте 53 лет от осложнений этой болезни. И уже тогда выглядел дряхлым стариком, так истощила и измучила короля эта болезнь. Хроникеры об этом стыдливом предмете как-то вскользь и не очень вразумительно упомянули и никто бы, наверное, о нем и не вспомнил, но сестра короля Маргарита Наваррская, ну та самая, которая «Гептамерона» наподобие «Декамерона» Бокаччо написала, медвежью услугу братцу оказала. Она так горячо стала опровергать слухи о «стыдливом» недуге короля, что привлекла всеобщее внимание. И теперь уже никто в Европе не сомневался, что французский король Франциск I умер от осложнений венерической болезни.

Болезни королей

Рогоносцам всегда грозят дурные болезни, какие всегда подцепить можно и у знатной дамы и у простой горожанки.

Брантом

рямо беда с этой болезнью! И кто только ею не болел? Подумать только: Фридрих II Прусский, ненавидящий дамский пол и, по мнению некоторых авторитетных историков, подверженный гомосексуализму, умудрился подхватить сифилис в его сложнейшей форме уже в молодом возрасте. Болезнь была настолько тяжела, что императору пришлось произвести хирургическую операцию, и он был лишен своего мужского естества. И вот он теперь вместе со своим слугой, любимым причем, наигрывает на флейте, с которой всю жизнь не расставался, пока его к старости артрит совсем не доконал, печальные мелодии, ибо радоваться императору особенно не приходится. Мало того, что жестокий отец со своей муштрой и дисциплиной совсем Фридриха молодости лишил, но он еще и лишился возможности произвести потомство. И был бездетен, а с женой жил как брат с сестрой, что, конечно, для жены не радость.

Трагическая фигура — этот великий император, создавший самую лучшую и дисциплинированную армию в мире, полную муштры, наказаний и мрака. А все из-за своей неосторожности в молодости. Он, может быть, вообще первый и последний раз вкусил женщину, да так неудачно.

Как вы знаете, дорогой читатель, венерической болезнью болели наши русские цари: Иван Грозный и Петр I. Первый из-за своего неуемного разврата, второй по неосторожности. Та страшная болезнь, от которой Петр I умер (неиспускание мочи), началась именно из-за осложнений этой болезни. Неисправимый дон Жуан, французский король Генрих IV, который равнодушным взглядом ни одну юбку не провожал, умудрился в большей или меньшей форме заразиться несколько раз триппером и даже сифилисом. Всех мастей и сословий женщин любил Генрих IV. Но особенно нравились ему богобоязненные монашки, скрывающие под своими тугими сутанами что-то уж совсем соблазнительное для Генриха IV. Ну и такая вот монашка, некая Вердун при осаде королем Парижа, когда у него было время на дело и час на утеху, заразила его опасной венерической болезнью. Врачи, конечно, быстро спохватились и начали лечить короля ртутными препаратами, вылечили, но через какое-то время болезнь снова дала о себе знать и в самое для этого неподходящее время, когда король, разведшийся с королевой Марго, намеревался жениться на итальянке Марии Медичи. Ну, скажите на милость, как ту плодить наследников, если на органе растет какой-то подозрительный нарост, который был здорово заметен в узких панталонах короля и придворные дамы с недоумением и удивлением смотрели, почему это король всегда «в готовности»? К счастью, и тут врачи быстро спохватились (у Генриха IV были замечательные врачи), хирургическую операцию произвели, и французский король мог заниматься благородным делом продолжения династии. Жена его Мария Медичи исправно начала рожать детей и, как вы знаете, из этого брака вышел и Людовик XII и королева Генриетта, жена Карла I, которому, к сожалению, англичане голову срубили.

С Генрихом IV все закончилось, к счастью для истории, благополучно, но часто великие мира сего очень долго не могли эту венерическую болезнь излечить. Вспомним, как Д’Артуа, родной брат французского короля Людовика XVI, любивший шастать по злачным местам (он только к старости, ставши Карлом X, успокоился), заразился венерической болезнью.

Ну, к этому времени медицина была уже на довольно значительном уровне, врачи знали уже, как эту болезнь лечить, и Д’Артуа беспечно успокаивал своих друзей: «Что там! Не бойтесь любовных связей, если есть такие превосходные ртутные препараты!»

Напрасно так радуется Д'Артуа легкому лечению венерической болезни. Даже вылеченный сифилис на всю жизнь оставлял свои следы. Вспомним брата Наполеона Бонапарта, Луи, у которого была парализована рука и волочилась нога из-за осложнений этой болезни. Лечили его врачи весьма оригинальным, а по нашему мнению, шарлатанским способом: заставляли спать на простынях кожных больных. Но утопающий, как говорится, хватается за соломинку! Чего только ни делал Франциск I, чтобы излечить свою болезнь! Он даже в 1543 году снарядил корабль в Бразилию, чтобы привезти ему специальную пальму, по латыни называемую Palme Sainte, якобы излечивающую от венерической болезни. Вытяжка из этой пальмы, которой лечатся бразильцы, королю не помогла.

Одиннадцать раз болел триппером неисправимый Казанова, пока, возмутившись такой прилипчивостью этой болезни к своему организму, не придумал кондом из кишок овцы, и это открытие наделало много шума и гораздо раньше вошло в употребление, чем это сделал английский врач Кондом.

Венерической болезнью, зараженная от своего мужа, болела и мать Екатерины Медичи и бедной дочери достались в наследство ее результаты: она рожала дегенеративных, больных детей: тут и Франциск II, и сын Эркюль и Карл IX, и слабенькая Елизавета, жена испанского короля Филиппа II. Несколько здоровее оказались только двое детей: королева Марго и Генрих III.

Королевские дворы передовых стран Европы были заражены венерическими болезнями. Хирург французского короля Людовика XV Ла Пейрон повально лечил блестящих светских красавиц — придворных дам от сифилиса! Развратному кардиналу Дубуа в это время врачи вынуждены были по причине застарелого сифилиса удалить половые органы и придворные злостно смеялись: «его преосвященство уходит в могилу без своего мужского достоинства».

Но особенно, дорогой читатель, распространялись венерические болезни во время войн! «Сифилис — военное бедствие!» — воскликнул супрефект Парижа Жиен. — «Болезнь эта более опасная, чем все остальные. Она приводит к самоубийству, количество которых неуклонно растет».

Сифилис получил название грозной болезни, но ни одна страна не признавалась в источнике ее возникновения. «Фома кивает на Петра, а Петр на Ерему». Испанцы все взваливали на Америку и называли болезнь американской, итальянцы все взваливали на испанцев и называли болезнь испанской, французы называли ее неаполитанской и не без основания, достаточно малость с историей жизни Карла VII познакомиться, при котором сифилис стал массовой и грозной эпидемией, своеобразной чумой.

А случилось это во время военных походов, когда французский король Карл VIII пошел завоевывать Неаполь. Этот король, сын знаменитого Людовика XI, страшный, как смертный грех, с большой головой и тоненькими ножками — «головастик», любил две вещи: завоевывать чужие страны и женщин. Историки его в эротоманы записали и не без основания. Причина для завоевывания чужих стран у Карла VIII весьма уважительная. Ему надо срочно приобрести любовь и уважение своей жены Анны Бретанской, которую с ее плодородными бретанскими землями с таким трудом удалось у жениха Максимилиана Австрийского отобрать. Но, как нам кажется, еще и потому Карл так спешил к завоевыванию чужих земель, что долго на одном месте усидеть не мог. Изнывал от скуки, а в кругу семьи у бока набожной Анны тем более. Интуиция, что ли, у него такая была, что семейный очаг ему счастья не принесет. Не ошибся в своих предчувствиях и принял смерть не где-нибудь на поле битвы, а, прямо стыд сказать, — ударившись о притолоку собственной двери в своем замке! Иногда короли имели тенденцию очень странно свою смерть принимать. Один, например, умер, ловя ртом грушу и задохнувшись! Сейчас Карлу VII, изнывающему от скуки французского двора, нужны новые впечатления и новые женщины! Историки и хроникеры нам шепотом сообщают, что не только эротоманией страдал король, но более сложной ее формой — сатириазмом. Знаете, дорогой читатель, такую половую неумеренность, при которой как в двусмысленной загадке о качелях: «Туда — сюда — обратно — тебе и мне приятно и сколько ни делай, все хочется». Эротическая эдакая малая неуемность, весьма обременительная для ее владельца, особенно во время военных походов. Но Карл VIII, конечно, выход нашел! Он нагрузил в коляску с полдюжины дам для своего сексуального обслуживания в походах, а супруга короля Анна Бретанская уже постаралась, чтобы дамы были, мягко говоря, слегка уродливые. Нашла помеху для мужа, как бы не так! «Не беда, морду платком прикрою». Помните, как у Максима Горького в его «Страстях мордастях» проститутка уговаривает писателя переспать с ней, а свою уродливую физиономию она прикроет.

Ну мы там не знаем, прикрывали ли дамы в повозке Карла VIII свои уродливые личики, вуалькой ли, платком ли, а может, вообще ничем, королю это не помеха. Он то и дело повозку останавливает и тащит в папоротники то одну, то другую даму, пока до границы своего государства не дошел и тут, по словам летописца того времени, «от плоти его остались лишь кости, будто из тела его, как из проткнутого бурдюка, вышел весь воздух».

Войско, конечно роптать начало: это что же за военачальник такой, который привалы, непредусмотренные стратегией, устраивает чуть ли не под каждым густым папоротником? А воевать когда будем? Контрибуцию брать? Ведь тогда войскам жалованья не платили. Что у неприятеля награбят, тем и живут. Король посмотрел в зеркало и ужаснулся своему отражению: нос и так был большой, а сейчас заострился, словно у Буратино, и безумные глаза из-под кустистых бровей выглядывают. Этак дамы все соки из короля вытянут — и твердо решил: повозку с дамами отправить обратно. Отдохнув малость от любовных утех, король с новыми силами и новой энергией принялся завоевывать Неаполь. Завоевал он его очень быстро и скоро французские солдаты пили в кабачках вино, плясали с прекрасными неаполитанками и то и дело тащили их не в папоротники, однако, а в благоухающие миртовые и жасминные кусты.

И началось! Страшное началось во французской армии, дорогой читатель! Началась настоящая эпидемия сифилиса! Аж удивительно, как сам Карл VIII им не заразился, а только оспой, которая, конечно, изрядно искромсала его лицо, но половые органы не нарушила. Судьба оберегла его от страшной болезни — сифилиса, но его солдат нет! «Французы умирали сотнями», — так лаконично комментирует летописец того времени.

Гнили их члены, они слепли, у них отваливались носы и мужское естество, ибо это была очень тяжелая форма сифилиса, которым были заражены неаполитанки еще со времен Христофора Колумба, когда испанские наемники Фердинанда Арагонского наряду с огромным количеством золота завезли и эту болезнь. Неаполитанки из поколения в поколение носили яд сифилиса в крови, но у них он был в несколько приглушенной форме, не так остро выраженной.

Болезнь среди французских солдат распространялась с неимоверной быстротой и ею заболевали даже знатные люди. Кардиналы теряли носы, заболел папа римский и, чтобы не слишком скомпрометировать церковь, был пущен слух, что болезнь распространяется не только половым путем, но и через воздух, что вызвало в народе истинную панику. «Чем дышать, если воздухом дышать нельзя?» Карл в страхе бежал из Италии, страны, где прекрасные существа — женщины — так опасны, что к ним нельзя прикоснуться. Однако было уже поздно. Солдаты привезли во Францию эту болезнь, и в 1496 году на Париж обрушилась истинная эпидемия сифилиса. Причем в такой тяжелой и отвратительной форме, что у народа пропала всякая охота к любовным утехам. Бордели опустели, проститутки голодными безработными без пособия бродят по Парижу в тщетной надежде найти клиента. Клиентов не было. Клиенты боятся заразы. Все боялись: мужья боялись спать с женами, жены с любовниками. Повальное целомудрие наступило во французском королевстве. Церковь, конечно, не замедлила использовать эту безумную сексуальную воздержанность и давай проповедовать чистоту и воздержание, забыв божеское приказание: «любите и размножайтесь». А как тут размножаться, если любить нельзя?

Вот ведь бедная Франция, не приготовленная к такому катаклизму хуже саранчи! И так на протяжении долгих лет. Думаете, в эпоху Французской революции было лучше? Как бы не так! Именно тогда с удвоенной силой возникают венерические болезни, ибо был брошен клич: «Отечество в опасности!» И кто же ринулся спасать отечество? Конечно же, патриотически настроенные проститутки! Они тут же устремляются в войска. Пооставляли свои бордели, уложили в котомки платья с немыслимыми декольте для соблазна и айда — в путь дорогу, вслед за солдатиками. Понимали, родимые, что после каждого кровавого боя у солдата появляется психический дискомфорт и ему срочно нужно физическое удовлетворение. Начальство не мешало этому повальному половому безумию, поскольку психику солдат понимало. На войне воину отдушина требуется, для души и тела. Как сказала одна современная подруга своему мужу-технократу, заинтересованному только своими чертежами, когда у нее появился любовник: «душе моей и телу требуется отдушина». На войне воину такую отдушину может дать хорошо обученная проститутка. «Недаром, недаром она с отставным гусаром» — как точно сказал поэт Лермонтов. Недаром в войске у Карла Смелого было четыре тысячи проституток, называемых красиво — маркитантками. И, конечно, разница между проституткой и маркитанткой огромная. Первая за свои услуги луидоры с солдатика требует, вторая сама готова последнюю рубаху отдать, как мать родная, да еще в свободное от основного занятия время бельишко воину штопает. И все бы хорошо, да ладно было, но, как сказал английский писатель Ги Бретон, «увы, эти девицы имели весьма смутное понятие о гигиене и вскоре солдаты армии были поголовно заражены. Мужчины, пораженные в естество, потеряли присущий им боевой дух». А без «боевого духа» дорогой читатель, согласитесь, где уж там о победе мечтать и войска стали терпеть одно поражение за другим. Это, конечно, сильно обеспокоило главнокомандование и был официально издан приказ — всем проституткам оставить недоштопанное солдатское бельишко и немедленно покинуть войска, иначе их будут сечь, потом голых вымажут дегтем и выставят на обозрение народу. Ну, голым им, конечно, не привыкать быть и этой карой их не проймешь, но высеченными не больно-то хочется, и бедняжки поспешно покинули войска. Засунули свои платья обратно в котомки и ретировались в свои осиротевшие бордели услаждать не так воинственно настроенных буржуа. Пусть еще порадуются гуманным методам предводителей Французской революции. Вот полковник Страци в 1507 году не больно с ними церемонился. Он приказал без промедления утопить 800 проституток, поскольку расплодилось их у Альбы несметное количество: четыреста изнеженных куртизанок ехало верхом вслед за войсками и восемьсот бежало рядом, безлошадных, мелким аллюром.

А вот Наполеон Бонапарт, хотя и строгий император и с сарказмом к дамам относящийся, но к проституткам слабость имел и очень даже гуманно с ними поступал. Император своих солдат, как мать родная, любил, и не позволял им во время походов мучиться без женской ласки.

У него в полковых отрядах рядом с хорошо обученными солдатиками всегда шагало изрядное количество проституток.

Впрочем, почему именно — «шагало?» Чаще ехало. Кто верхом на коне, кто в карете с двумя запряженными конями, кто в колымаге с одной дряхлой кобылкой. Это уж в зависимости от вашего материального состояния, некоторые весьма дорогостоящие проститутки со всем комфортом перемещались: тут вам и удобное ложе и шкафчик с горячительными напитками — люби — не хочу! И прославляли эти проститутки наполеоновские войска, и в историю вошли, ну, конечно, не славой Жанны д'Арк, но и не только своими любовными похождениями, а преданностью войску, патриотизмом и храбростью. Особенно прославилась такая бой-проститутка Баська. О ней прямо можно романы писать, столько храбрых похождений у нее в биографии.

А вот английский король Ричард III, ну тот самый, который своих законных племянников, наследников английского престола в Тауэре придушил, чтобы самому страной править, коварный, горбатый и злой, которому некоторые современные историки горб выпрямили, и стройным как крымский кипарис сделали, а злодеяния в мешок упрятали, в своем войске проституток не имел. Он был за нравственность и считал, что маркитантки только деморализуют войско. И повыгонял бедных проституток не только из войска, но и из английского королевства. Посадил их целую ораву в барку и всяк след их простыл. Может, в работный дом услал. Ведь именно так поступила австрийская Мария-Тереза, которая в борьбе за нравственность не только полицию нравов ввела, но и всех проституток из Вены выгнала и в работные дома, наголо остриженных, выслала. Ну, тогда живучие проститутки давай маскироваться под какую-нибудь швею, прачку или парикмахершу. Сидит, скажем, у ее дверей инспектор нравов и следит — не приходит ли к какой-нибудь парикмахерше под видом стрижки клиент по эротическим делам. Только ворвется в парикмахерскую, а дама не в ложе, а клиенту голову моет. Пойди докажи, что это закамуфлированная проститутка! Билась, билась Мария-Тереза за уничтожение проституции — поражение потерпела полное. Мудро решила: ладно, е…сь себе легально, только налоги платите, да к врачу на исследование каждый месяц. Бороться с проституцией, дорогой читатель, бесполезное занятие. Слишком поздно французский король Франциск I спохватился относительно осторожности на любовном ложе! Когда уже болезнь его стала неизлечима! Но, как говорится, «знать бы где упасть, соломку бы подстелил».

Ну там соломку Франциск I не подкладывал, он на пуховых мягких перинах спал, но во имя дальнейшей предосторожности от заражения (слишком поздно!) приказывал обстоятельно обследовать всех дам, независимо от их социального происхождения, прежде чем они в его альков попадут. И такому вот ретивому и не в меру ревнивому «рогоносцу» графу Шатобриану не удалось короля в свои ревнивые сети заманить, и он вынужден был на своей супруге месть «рогача» вымещать. А дело так было. Еще до прихода в ложе короля Анны де Этамп, он безумно влюбился в некую даму Франсуазу Шатобриан. У нее в молодости все как в сказке начиналось, только принцем был немолодой человек, но знатный, а принцессой юная девчушка одиннадцати лет, которую предприимчивый принц быстро своей наложницей сделал. И двенадцати лет от роду, юная Француаза рожает в 1507 году Шатобриану дочь. Ну наш «принц» человек благородный, он девушку девкой не сделал, он женился на ней и она стала графиней Шатобриан. Великолепно живут супруги, несмотря на значительную разницу в возрасте. Целых десять лет не прекращаются в их роскошном замке балы, празднества и маскарады. Через восемь лет, в возрасте двадцати лет превратилась Франсуаза в замечательную красавицу, и о ее неземной красоте проведал Франциск I. А у этого короля манера такая была — он грандиозные кутежи, пикниками называемые, на природе устраивает. Выезжают всем двором с огромной свитой в 12–14 тысяч карет, с большими палатками, с поварами и прочей обслуживающей челядью и где-нибудь в лесочке устраивают обоз. Расставляются столы под роскошными палатками-шатрами и пир горой, с многочисленными яствами и таким количеством вина, что подсчитать сил нет. Король пригласил супругов Шатобриан на свой пикник. Но надо же, муж приехал, «явился-незапылился», но сам. Жену дома оставил. Ну как тут не понять, что не для прекрасных глаз графа Шатобриана такое раздолье на природе устроили. А он вот не понимает и все, и не желает свою жену королю показывать.

Его, конечно, проучили маленько. Каким-то полком командовать дали, приказав, чтобы строго за солдатами следил, а за женой не очень. Муж догадливым, однако, оказался, живо понял, что от него требуется, а когда получил должность губернатора Бретани, вообще успокоился. И, кажется, должность «покорного рогоносца» его неизменно устраивает. Француаза Шатобриан, не будь дура, всю свою семейку, всех родственников в королевский дворец перетащила и заставила должности хорошие дать. А себе, конечно, дворец хороший и все семейные драгоценности. Пришлось королю здорово раскошеливаться и как ни шипела его матушка Луиза Савойская, он королевские фамильные драгоценности в подарок Франсуазе принес. А она еще, дорогой читатель, артачится. Не сразу спешит место в постели короля занять.

Совсем измучила его величество. Три года не поддавалась на его улещения. Король за стишки принялся и такие вот любовные эпистолы собственного сочинения ей посылал: «Но ты моя единая отрада, для сердца и души другой не надо».

И так полюбились королю пикники на свежем воздухе с прекрасной Франсуазой Шатобриан, что он решил официально ее взять для встречи с английским королем Генрихом VIII. Но что делать? Королеву ведь тоже взять надо, а то неудобно. И недолго думая, сооружают две лектики: в одной несут некрасивую хромую королеву Клод, в другой прекрасную Шатобриан. Генрих VIII, впопыхах на разобравшись, что к чему, и, приняв роскошно одетую прекрасную даму за королеву, кинулся с братскими объятьями и поцелуями, а тут оказалось, что не той особе губы свои подставил, и бледная, чахоточная, неказистая хромоножка и есть королева, а эта… Ну и что, что метресса, зато официальная. Король, не мешкая, произвел Шатобриан в официальные куртизанки, и они все семнадцать дней на лоне природы увеселялись. Муж Шатобриан видит, что жена совсем от дома отбилась, целыми днями в королевском дворце или в своем дворце, королем подаренном, и даже в фамильных королевских бриллиантах, испугался, малость: как бы его роль «покорного рогоносца» не преобразилась в разведенного мужа, и призывает Франсуазу домой. Она слышать ничего не желает, на королевском дворце блистает, вызывая дикую ревность… о, не жены, только матери Франциска I Луизы Савойской. Жена — тихо сидела. Не бунтовала и не возражала.

И в благодарность за это («покорный теленок двух маток сосет») король начал хаживать в спальню к своей жене, и у нее через девять месяцев после знакомства короля с Франсуазой Шатобриан рождается дочь Мадлен.

Что означает сие имя, мы не знаем. Но, наверное, какой-то намек был. Не без этого. На этом королевском дворце детей называли по стечениям обстоятельств. Луиза Савойская, будучи беременной, кушала устрицы и в одной обнаружила крупную жемчужину. Родившуюся дочь, знаменитую писательницу Маргариту Наваррскую, написавшую «Гептамерон», немедленно назвали Маргаритой, что означает «жемчужина».

Шатобриан уж надеется на роль маркизы Помпадур или, на худой конец, маркизы Ментенон. (Жаль, их не знала, они гораздо в более поздней эпохе родились.) Но король, как известно, попадает в плен к испанцам, а по возвращении из плена он уже на Шатобриан ноль внимания, фунт презрения. У него Анна де Этамп процветает. И эта могущественная фаворитка потребовала от короля, чтобы он в свою очередь потребовал обратно фамильные драгоценности. Королю вроде неудобно подаренные драгоценности у экс-фаворитки отбирать. Но Анна не уступает. И пришлось королю послать министра с просьбой возврата своих неосторожно подаренных некогда в пылу любви королевских драгоценностей. Шатобриан не расстроилась. Она согласилась отдать драгоценности. Но попросила три дня отсрочки, якобы для того, чтобы насладиться былым воспоминанием в последний раз. Но когда через три дня пришли за драгоценностями, Шатобриан вручила королю огромный сплавленный золотой комок, в котором вместо бриллиантов плавали какие-то углеродные вкрапины. Переплавила такую музейную ценность. Анна де Этамп за голову схватилась, плачет, проклятия шлет, а король усмехается: он по достоинству оценил юмор (или жестокую месть) своей бывшей фаворитки. Но никак юмористически не принял господин Шатобриан возвращения своей блудной жены в супружеский замок. Она, бедная, в захудалой карете, без драгоценностей, без званий и замков в отчий дом возвращается и боится дернуть за шнурок при въездных воротах: «А как супруг ее примет? Захочет ли вообще с ней жить». Но к ее удивлению, появившийся камердинер с канделябром в руках без всякого удивления говорит ей: «А ваш супруг давно вас ждет и очень рад вашему приезду». У Франсуазы от радости сердце бьется и она обещает никогда больше хорошему мужу ни с какими монархами не изменять, а быть верной и покорной женой. Так думает Франсуаза, а камердинер ей свечой путь освещает и спускается по ступенькам куда-то все ниже и ниже. И не успела Франсуаза оглянуться, как очутилась глубоко в подземелье, в комнате, а вернее в подвале, обитом всем черным и с черной лежанкой на соломенной подстилке посередине. Все! Франсуаза заточена в своем замке мстительным супругом. А он еще подходил и голодную и изможденную жену спрашивал: «Вам не нравится здесь? Почему же вам не поможет ваш любовник — король?» Конец ее печален, дорогой читатель. Измучив и истязав бедную жену, Шатобриан приглашает хирурга и тот буквально выпускает из нее всю кровь. Так окончилась жизнь одной из могущественных куртизанок не менее могущественного французского короля. Но это, дорогой читатель, одни историки утверждают. И во главе с таким известным, как Кондратий Биркин. А другие говорят, что ничего подобного, Шатобриан жену не убивал и даже в темницу не заточал. Он ее сердечно принял и они долго и счастливо жили. И Франсуаза Шатобриан здорово на старость лет милосердием занималась и не гнушалась даже прокаженных лечить. До правды теперь не доберешься. Кому из читателей хочется Шатобриан видеть злым, коварным «рогоносцем» — пусть так будет. Кому иначе — «покорным» — пусть и так будет.

«Деревня королевы». Уединенное гнездышко брошенной королевы Марии-Антуанетты.

Тайные рогоносцы

Затаил свои рога…

Брантом

 у и чем же он отличается от «добровольного»? Почти ничем, почти ничем, дорогой читатель, но все же, как говорят французы, маленькая разница есть, и да здравствует эта маленькая разница, потому что у этого «снисходительного рогоносца» в отличие от «добровольного» не так меркантилизм «вылазит» и не так базарная торговля видна. Словом, при «добровольном» рогоношении существует гласный, даже иногда письменный, договор между женой, мужем и любовником.

Муж — это только «ширма», призванная честь жены охранять от внешних сплетней и напложенных любовником детишек принимать в свою «вотчину» как своих, своей фамилией их отцовство легализируя. Со «снисходительным рогоносцем» все обстоит несколько иначе. Тут никакого договора нет. «Любовные треугольники» базарного торга не устраивали, а просто муж, зная об измене жены, закрывает на эту измену глаза. Конечно, во имя высших, как говорится, интересов. Ну например, обнаружение измены жены грозит мужу потерей карьеры, как это с графом Валевским было, внебрачным сыном Наполеона Бонапарта, или князем Шеврез в эпоху Людовика XIII. Или попросту измена жены ему выгодна, поскольку тогда муж беспрепятственно и без лишнего наблюдения супруги заниматься своими альковными делами может, как со многими бывало.

Причина не важна, дорогой читатель, важно, что муж, зная об измене жены, «молчит, как нанятый» и своего возмущения ни открыто, ни косвенно не выражает. Здесь все, конечно, более пристойно происходит, чем у «добровольных рогоносцев». Обычно никакие кровавые трагедии не разыгрываются в таком алькове, там все мирно и внешне благополучно и все довольны.

И в качестве первого примера такого, «добровольного рогоносца» нам послужит граф Шеврез, жена которого в большой дружбе с Анной Австрийской и даже считает себя близкой подругой королевы, а поскольку тенденция к интриганству у нее с молоком матери развилась, то она без него жить не может и бедную целомудренную королеву в эти интриги вовлекает. И весьма успешно. Королева Анна Австрийская, как вы уже знаете, была очень несчастна в личной жизни. Ее муж, французский король Людовик XIII, как вы тоже уже знаете, этот холодный чурбан с рубашечными манерами, не мог, конечно, «успокоить» романтическое сердце королевы, ни ее темперамент, и королева, как женщина, очень страдала. Ей секс был нужен, как и каждой женщине. Но найти любовника королеве гораздо труднее, чем простой женщине. За ней тысячи глаз следят, тысячи ушей подслушивают, тысячи ног ступают за каждым ее шагом и, вообще, попробуйте у бока хотя и не любящего, но ревнивого мужа, хотя бы на часок удалиться от придворной толпы. Это королеве не удавалось. А сердце страдает, сердце ноет, по ночам спать не дает, а если дает, то снятся какие-то красавцы-рыцари или далекие принцы из детских сказок. А наяву? Явь беспощадна — принцев нет. И вот княгиня Шеврез, ее придворная дама, бывшая княжна Лотарингская, решила облегчить положение своей закадычной подружки. Так королевам страдать без любви! И за что? И она энергично принимается за интригу. Подняла свои неотразимые глаза (у нее были такие глаза, что ни один мужчина не мог без дрожи ее взгляд выдержать, даже кардинал Ришелье, даже понурый Людовик XIII, который сколько-то там месяцев был безнадежно в нее влюблен), посмотрела на лорда Бэкингэма, приехавшего из Англии во Францию в качестве свата, то есть сватать сына английского короля Якова I, Карла I, за сестру Людовика XIII Генриетту, и этим взглядом дала ему понять, что одинокая королева Анна Австрийская не прочь бы на него свой милостивый взор обратить. О боже, ну что еще может быть лучшего? О такой чести Бэкингем даже и не мечтал. Он мгновенно оставляет всех своих любовниц и мгновенно влюбляется в Анну Австрийскую.

Эту романтическую любовь, полную приключений и опасностей, насыщенную подвигами рыцарей в образе трех мушкетеров и д'Артаньяна, спасших честь королевы, со свойственным себе красочным романтизмом Александр Дюма-отец прекрасно описал и навеки обессмертил. И Анна и Бэкингем предстают перед читателем в таком романтическом ореоле несчастных любовников, нам даже как-то совестно, дорогой читатель, вам эту прозаическую правду-матку излагать. Ибо в действительности все было, ну, мягко скажем, — довольно грязновато, если не пошло. Королева попросту дико завопила, когда ее Бэкингем на зеленой травке в парке замка Амэ захотел наземь кинуть и, как парфянскую кобылицу, взять. Прибежали придворные, которых предусмотрительная подружка княгиня Шеврез несколько задержала сзади, чтобы дать уединиться королеве и Бэкингему. Сама обстановка ведь располагала к романтике и романтической любви: берег моря, парк, поздний вечер, яркая луна, придворные где-то сзади и даже ни их голосов, ни шагов не слышно. Становись Бэкингем на колени, поцелуй ручку Анне Австрийской, залейся слезами, вымаливая ее любовь, как истинному рыцарю пристало, а он, как Дон Жуан (кстати им был), как извращенец (кстати, им был — гомосексуалистом), вдруг грубо кидает королеву на траву и пытается силой задрать ей юбки. Стыдно, господин лорд! Эдак каждый начнет на королеву бросаться и свой темперамент показывать. Что тогда будет? Примерно такие вопросы задал себе и Людовик XIII, когда ему сообщили о случившимся. Он, конечно, подружку Шеврез слушать не стал, заведомо известно, все врать начнет. Нет, он призвал более авторитетную свидетельницу той памятной ночи, когда его жена Анна Австрийская в обществе Бэкингэма сопровождала свою своячницу, новобрачную Генриетту на английский двор, княжну де Конти. И она сказала королю такие вот успокаивающиеся слова (за их достоверность мы абсолютно ручаемся, дорогой читатель, из хорошего источника они происходят): «Я гарантирую вам, ваше высочество, целомудрие королевы от пояса до ног, за прочее я не ручаюсь».

Король, который готов был заточить королеву в замок, если бы та позволила себе изменить ему, несколько свой гнев умерил, раз шашни его жены только поцелуями ограничились, но нахмурился, конечно. Не каждому королю приятно, когда их жены с другими мужчинами целуются. А Бэкингем не только целовал королеву, он также целовал краешек ее ночной сорочки, когда она принимала его в своем будуаре и в присутствии (от греха подальше) свиты придворных дам, предварительно испросив об этом разрешения у своей свекрови. Мария Медичи согласилась: «Принять Бэкингэма в постели и дезабилье? Конечно, можно. Я же принимаю». Словом, только всего два раза и видел Бэкингем свою возлюбленную Анну Австрийскую, а романтики уже трогательными душещипательными любовными историями эту связь напичкали, еще раз подтверждая известную истину: была бы тема, а фантазия всегда найдется.

Авантюризм и интриги были в крови госпожи Шеврез. Такова уж ее натура. Без этого жить не может. А муж, «покорный рогоносец», абсолютно все терпел и всегда ее из разных перипетий вызволял. Когда король решил заточить ее в тюрьму, кто ее выручил? Муж. На ее многочисленных любовников с болью в сердце, конечно, смотрел, но терпел и молчал, надеясь, что возраст и житейские бури возьмут свое, и его жена хоть когда-то, но утихомирится. Он не ошибся. Где-то, то ли в Нормандии, то ли в Голландии, где Шеврез приютилась, спасаясь от преследований за свои интриги, муж робко попросил, чтобы в конце концов наступила и его очередь — право входа в альков жены. Поскольку подходящих любовников не было, Шеврез на эту уступку пошла. И наконец-то «покорный рогоносец» дождался своего звездного часа. У них скоро рождается дочь и Шеврез, обнаружив в себе материнские чувства, утихомирилась и после смерти своего злейшего врага Людовика XIII вполне благочинной дамой, обремененной мужем и дитятей, в Париж возвращалась.

Покладистым, «снисходительным рогоносцем» оказался и муж Бесси Блаунт, лорд Тэйльбоз. Это было при английском короле Генрихе VIII.

Бесси Блаунт — это фрейлина его первой жены Екатерины Арагонской. Красавица-раскрасавица. Екатерина Арагонская, к своему несчастью, вынуждена была себя красавицами-фрейлинами окружать. Такое условие поставил ее свекор Генрих VII, когда она в первый раз за его сына Артура замуж выходила.

Ну значит, матушка Изабелла и батюшка Фердинанд — короли испанские, идя навстречу желанию Генриха VII, нагрузили на пароход вместе с прекрасными кожаными чемоданами с королевскими монограммами, полными разных там простыней и платьев, целую когорту красавиц-фрейлин, которых быстро в Испании нашли, по принципу: «Все красавицы на королевский английский двор». А поскольку сама-то Екатерина Арагонская не ахти какая красотка, как говорится, «молода была, красива нет», то она не очень смотрелась на фоне своих красавиц-фрейлин. Но когда ее первый муж Артур умер и на ней женился его младший брат Генрих VIII, она своих статс-дам в Испанию не отправила, поскольку они пришлись «ко двору» теперь уже английскому, конечно. И вот в одну из таких дам влюбился муж Екатерины Арагонской английский король Генрих VIII. Он тогда еще не знал Анны Болейн, по которой потом ну прямо умирать будет от страсти, а первая жена, родив ему, к его сожалению, дочь, потом все время «выкидывала» и от этого растолстела, даже разжирела, а лицо ее сделалось желтое, как египетский пергамент, так что Генриху VIII уже неохота к ней в постель ложиться. Тут рядом такие розочки цветут, что не влюбиться в них просто невозможно. Ну он и влюбился в эту самую Бесси Блаунт и сделал ее своей постоянной любовницей, и сильно надеялся, что она какое-то время будет его любовными утехами услаждать, пока он по-настоящему в кого-нибудь не влюбится. Ну, конечно, Екатерина Арагонская делает мину «в плохой игре», будто она ни о чем не знает. Что ей оставалось еще делать? Но не долго «понаслаждался» король любовными утехами своей любовницы. Вскоре у нее, к великой радости короля, рождается сын, и она, ради Бога, просит приличия ради выдать ее замуж, чтобы, значит, все честь по чести было, никто бы ее шлюхой не имел права обозвать, а у сына был бы законный отец, что значит, что он далеко не бастард). Генрих VIII не против, конечно, надо только подходящего кандидата найти, «покорного рогоносца». И на радостях, что у него сын, хотя и незаконный, но родился, так разбежался со своей щедростью сыночку, что просто не знает, чем его наградить. Титул, конечно маркиза, он сразу получит, поместье там какое-то, майорат, но все это кажется Генриху VIII мало. И он решает наградить малютку самым почетным в Англии орденом — «Подвязки». Вручался этот орден с большой помпой и за особые заслуги и лауреатов этого ордена было относительно немного, а в их числе малютка Генрих, незаконнорожденный сын Генриха VIII. Представляете, дорогой читатель, как затруднительно было нянькам возиться с этим орденом во время смены пеленок ребенку. Ведь носили его ниже левого колена, как дамы раньше носили подвязки (собственно, и его происхождение от дамских подвязок). И это был единственный в мире малютка, который еще в пеленки мочился и соску сосал, но орденоносец. Потом Генрих VIII этого своего хилого сынка захочет на своей дочери Марии Тюдор женить, да маркиз рано умер, не выдержав казни Анны Болейн. Многие склонны думать, что собственно Анна во время своей казни на него порчу наслала. С этого времени незаконнорожденный сын Генриха начинает сохнуть и умирает. Но возвращаемся к нашей Бесси Блаунт. Она, значит, настаивает, чтобы ее выдали замуж, а то перед историей как-то неловко.

И мужем Бесси согласился стать уродливый, но зато лорд, — Тэйлбоз. Конечно, не даром. Он там поместье получил, пенсию ему вдвое увеличили, и он был так доволен жизнью и красивой молодой женой, что никогда впоследствии ни одного упрека ей не сделал по поводу аморального ее поведения с королем и шлюхой ни разу не назвал. Это был хороший, добрый «снисходительный рогоносец».

Приближается к «снисходительным рогоносцам» еще одна специфическая их группа, которую мы назовем «рогоносцы-невидимки». Почему невидимки? Что у них волшебная шапочка есть — наденут и станут невидимыми? Ну нет, такой волшебной шапочки у них, правда, нет, но они и без нее стали невидимыми. Растворились в общей массе царедворцев и свою, на каждом шагу изменяющую им жену почти не видят. Кажется, живут вместе, чаще в Лувре или в Версале, кажется, с законными женами, но с ними почти не встречаются, не видятся попросту, потому как жена вечно или на балах или в постели с любовниками, а муж государственными делами занимается. Встречаются с женами они ну разве что на балах, да и то мужья тогда стараются нос и глаза воротить от того места, где их жены с очередными любовниками комплиментами обмениваются, даже веером свой флирт не прикрывая. Роль таких мужей сводится к одному — служить верой и правдой отечеству и забыть, что в этот момент поделывает его жена. Никакой личной жизни (по крайней мере с женами) у такого государственного «рогоносца» нет. День и половину ночи проводят они в королевских кабинетах, уткнув свой нос, в пенсне или без оного, в терпеливую бумагу, и не интересует их абсолютно положение жен на альковном фронте. Ну, может, исподволь они и знают об очередных изменах жен, «да имеющий уши, да слышит», а тут еще и глаза есть, но внешне эти знания ничем не обнаруживают. Таких «невидимых рогачей», дорогой читатель, расплодилось на королевских дворах, как грибов в дождливую осень, но все они так однообразны, так, что опиши мы одного, другого, вы бы отлично поняли, что это за фрукты и с чем их едят. И вот таких два фрукта мы вам и представляем — это министр иностранных дел при императоре Наполеоне III Александр Валевский и государственный секретарь при Карле IX де Сов.

Вот кто, дорогой читатель, свое звание «рогач-невидимка» полностью оправдывает. Он, как остроумно сказал Брантом, принадлежал к разряду тех мужей, о которых вообще не слышно и многие во дворце думают, что дама — вдова. Она никогда и ни за что на свете с мужем в обществе не покажется, а если он случайно на бал забредет, где его супруга блистает, то он вообще на нее ноль внимания, но без фунта презрения, конечно, потому что таким мужьям льстило все-таки, что их жены бешеный успех при дворе имеют.

И вот эта баронесса де Сов стала шпионкой Екатерины Медичи. У нее, у этой королевы, подобно Людовику XIV, везде были свои шпионы, которые доносили ей обо всем, и не только что в Европе делается, но и что в собственном дворце. Она была хорошим политиком в отличие от тех, которые, занятые высокими идеями спасения Неаполя от наводнения, не знают, какие грязные воды протекают в собственной Думе.

Де Сов королеве верой и правдой служила, а главное — своим прелестным телом, а это было занятием нелегким, потому что ей надо было удовлетворять сразу трех именитых любовников и одного придворного дворянина. Что для такой хрупкой женщины, как Шарлотта де Сов, было во истину усилием. Не каждая женщина обладает способностью Мессалины принимать за ночь двадцать пять любовников и потом еще и в пляски пускаться. Любовниками Шарлотты были: младший сын Екатерины Медичи герцог Алансонский, Генрих IV, герцог де Гиз и придворный Бельгард. Бельгард, правда, недолго любовным утехам мадам де Сов служил. Он влюбился в любовницу Генриха IV Габриэль и все восемь лет у короля сон отбирал, так бедный король ревностью мучился. Потом этот ловкий царедворец будет служить у сына Генриха IV, Людовика XIII и очень его раздражать своим старческим недугом: у него беспрестанно текло из носа. Никакие платки не спасали. Кстати, кружевные, дорогие, шелковые с золотом шитыми монограммами платки были исключительно для вытирания пота. Вытирание ими носа считалось высшим нетактом. Ну и у Бельгарда вечно торчала маленькая «сосулька» из носа, не всегда прозрачного цвета, непомерно раздражая Людовика XIII. На замечание короля придворный беспечно отвечал: «А что я сделаю, если господу богу было угодно наградить меня сиим недугом?» Жалко, Габриэль рано умерла, увидела бы она, во что превратился ее пламенный когда-то любовник!

Сопливыми, дорогой читатель, были не только подданные, но и некоторые монархи тоже. Чего, например, стоит вечно слюнявый рот и мокрый нос английского короля Якова I? Но отличался, конечно, Клавдий Тиберий, римский император. Он никак не мог отделаться от мокроты в своем носу, которая, часто там не задерживаясь, выползала наружу. Жене Мессалине стало невмоготу, противно, словом, с сопливым мужем в постель ложиться. И наспех родив ему сына и дочь, она строит себе новый дворец и поселяется в нем одна, оставив императора, как говорится, «с носом», сопливым притом. Сей недуг стал серьезной угрозой авторитету римского императора. Вы уважали бы своего начальника, дорогой читатель, если бы все время что-то светилось бы из его носа? Тогда врач Ксенофонт, который потом поможет «дотравить» императора отравленным гусиным пером, сейчас садится писать медицинскую брошюрку о вреде вытирания носа платком во время насморка, ибо портятся слизистые его оболочки. Брошюра имела успех, и Клавдий Тиберий мог беспрепятственно и не рискуя своим авторитетом ходить теперь с мокрым носом. Но у него, к сожалению, еще один неприятный недуг был. Как бы нам поделикатнее выразиться? Он все время п… пукал, словом. Тогда философ Сенека садится писать трактат о вреде задерженных газов в организме. Человек даже умереть может от их удержания. Словом, разрешалось пукать везде и всегда, даже во время обеда. Сенаторы начали свои горячие речи подкреплять дружными «салютами» из нижней части туловища. Загремела Римская империя, запукала на весь мир! Но возвратимся к мадам де Сов.

Тремя другими любовниками Шарлотта де Сов играла, как своим веером. Умело и кокетливо. Старалась, чтобы любовники не часто в дверях сталкивались, и таких вот казусов, которые происходили между Потемкиным и Григорием Орловым, любовниками Екатерины Великой, не было. Григорий Потемкин и Григорий Орлов встретились на лестнице Екатерининского дворца, когда фавор Орлова уже закатывался, а фавор Потемкина только начинался. Потемкин, несколько растерявшись, спросил спускающегося по лестнице Орлова: «Ну и что слыхать при дворе!» Орлов ответил: «Ничего особенного, с той только разницей, что я ухожу, а вы входите». У мадам де Сов был полный ажур с любовными свиданиями. Она назначала всем троим разное время и у нее всегда оставалось эдак с пятнадцать минут, чтобы быстро гигиенический туалет совершить, простыни поменять и вообще достойно принять очередного любовника. А после всего этого ей надо было еще в срочном порядке тайны, выманенные между альковными делами, Екатерине Медичи передавать. Словом, «хлопот полон рот», и Шарлотта де Сов иногда терялась и не те сведения королеве передавала, и та ее нередко за это журила.

Ей ведь непременно надо было рассорить всех троих: герцога де Гиза, своего сына герцога Алансонского и Генриха IV. Но делать это надо было умело: разжигать через Шарлотту их ревность. И та, мобилизовав весь свой актерский талант, энергично принялась за дело. И вот уже герцог Алансонский, когда-то бывший в большой дружбе с Генрихом IV, со шпагой на него лезет, герцог де Гиз меч точит — на Генриха IV наступать. У Шарлоты де Сов в любовном деле опыт большой. Она еще Карлу IX своим телом служила, и возбудить ревность трех молодцов ей ничего не стоило. И нас, дорогой читатель, признаемся вам, прямо злость берет, как это некоторые романтические писатели эту де Сов разрисовали. Она у них добродетельна, скромна и Генриха IV безумно любит, а Екатерине Медичи не только шпионкой не была, но вообще всегда и во всем вредила. Совсем наоборот, словом, чем в реальности было. Но это для нас отнюдь не новость, сейчас многие историки начинают историю «перелицовывать»: то горб Ричарду III выпрямляют, то из тирана Нерона покорную овечку делают. А если по совести разобраться, то единственным добродетельным человеком оказывался муж этой самой Шарлотты де Сов. Этот престарелый государственный секретарь вечно над бумагами торчит, пенсне напялив, и, как сказал Оноре де Бальзак, «ему даже жить некогда». Конечно, большая трагедия разыгралась бы в Луврском дворце на почве соперничества уважаемых мужчин за честь быть допущенными в постель мадам де Сов, да, к счастью, Генрих IV вынужден был из Лувра в свою Наварру бежать, герцог Алансонский от произвола братца Генриха III тоже, а герцог де Гиз занят проблемами с собственной супругой.

Его женили, дорогой читатель, по политическим соображениям и по настоянию другой его любовницы, королевы Марго, чтобы свою страсть к нему затушевать, на нелюбимой Екатерине Клевской. Но постепенно Екатерина начинает возбуждать чувства супруга, поскольку начала нравиться другим мужчинам. На некоторых супругов это, дорогой читатель, действует, как ушат горячей воды. Отнесясь совершенно равнодушно к прелестям своей супруги, они вспыхивают вдруг любовным пламенем, коль скоро узнают, что она кому-то нравится. И та жена, которая страдает от холодности своего супруга, неумно делает, устраивая ему скандалы и плача в подушку. Рецепт только один — плюнь на мужа и заведи себе любовника. Моментально супруг к тебе повернется. Словом, герцог де Гиз, которого потом убьет Генрих III из-за боязни усиливающего его влияния, узнал, что его собственная супруга имеет любовника. Реакция — как красная тряпочка на быка: вскипел ревностью. Приходит к супруге и заставляет ее умереть. В одной руке держит кинжал, сзади лакей на подносе держит кубок.

«Вы опозорили меня, — сказал герцог де Гиз. — Выбирайте между железом и ядом», — и он берет с подноса лакея кубок и вместе с кинжалом подает жене. Екатерина Клевская, гордая женщина, плакать и вопить по поводу своей насильственной смерти не стала. Ведь все равно муж ее потом изведет и выбрала кубок. И выпила на глазах у мужа все, что там находилось. После чего удалилась в свою часовню, богу перед смертью помолиться: не умирать же без покаяния. И ровно через час муж зашел в часовню и застал супругу, стоящей на коленях и шепчущей горячую молитву.

Но вид далеко не «Кающейся Магдалины». Ведь она была гордой женщиной и каяться и просить прощения у мужа не стала. Она только печально сказала ему: «Вы видите, яд еще не произвел своего действия. Вы что, пришли убить меня более быстрым способом — кинжалом? Так вот вам мое сердце!» С этими словами она обнажает свою грудь, при виде которой сердце герцога де Гиза заныло и забилось чаще, и он подумал: «Зачем это я на стороне любовь ищу, когда моя жена — такая обольстительная женщина? И он сказал жене: „Сударыня, в этом кубке не яд. Я просто испытывал вас“». Мы не знаем, дорогой читатель, была ли у них после этого «опыта» счастливая семейная жизнь, но королева Марго начала ревновать герцога де Гиза к жене, а мадам де Сов и к жене, и к королеве Марго. Сделав свое благородное дело, то есть отнесясь с полной индифферентностью к изменам своей жены, «рогоносец-невидимка» барон де Сов благополучно умирает. Шарлотта вторично выходит замуж и до шестидесяти шести лет, то есть до своей смерти в 1617 году, продолжает с большим или меньшим успехом соблазнять мужчин.

А на горизонте появляется новый «снисходительный рогоносец» — герцог Людовик Орлеанский, будущий король Людовик XII.

Прекрасный-распрекрасный юноша, в которого сама Анна Боже, дочь Людовика XI была влюблена.

Ну этого «рогоносца» к одной определенной группе не причислишь. Нет такой нашей возможности, поскольку он за свою долгую жизнь пребывал в разных роялях: от «снисходительного рогоносца» — в молодости, до «вынужденного» в старости. И мы, дорогой читатель, решили вам его показать вместе с его отцом в разных ролях, но в большей степени они, конечно, подходят к тем рогоносцам, у которых жены молоды, а они стары. «Среди таких вот одержимых и бесноватых злодеев частенько попадаются старики, которые, разуверясь в собственных силах и супружеской пылкости, но зная ретивость молоденьких и пригожих жен своих, на коих имели глупость жениться в преклонных летах, неуместно ревнуют их и места себе не находят от беспокойства». Это не мы — это Брантом сказал. Но сказал верно. Ну пусть бы они от беспокойства только по комнатам бегали по ночам за невозможностью ничего лучшего или слезы в подушку лили — это еще ничего, допустимо. Но ведь часто такие «рогачи»-старики под тяжестью своих рогов, старых и ветвистых, так свирепели, что жен своих жизней лишали. Любовников не всегда. С любовниками часто трудности были. Любовники, будучи мужей намного моложе и здоровее, а следовательно, сильнее и ловчее, часто от возмездия мужей ускользали. И часто муж, прикончив свою жену ядом или каким другим способом (об этом речь ниже), до любовника не мог добраться. Только захотел его прикончить, а того уже и след простыл, испарился! Как камфара!

Вот и приходилось бедным неверным женам самим ответ держать за прелюбодеяние, в котором всегда минимум двое участвуют. И опять-таки, дорогой читатель, в связи с этим нам хочется спросить словами того же Брантома таких мужей: «А по какому такому праву муж почитает себя столь могущественным, что может убить свою жену, не имея на то позволения Господа нашего, ни святого Евангелия, ни закона?»

Конечно, большой грех такие мужья на свою душу брали. Но что там для них Ад! Им своя месть дороже была. Но были, дорогой читатель, и такие короли, которые свои старческие рога носили с достоинством, проблемы из них не делали, их тяжесть сносили легко, а к неверной супруге всегда с почтением и уважением. Ручку, скажем, ей на ночь поцелуют или лобик, «спокойной ночи» скажут и спокойно шаркают своей старческой походкой в спальню, не очень интересуясь, с кем остаток ночи его жена проведет. И к таким достойным представителям «старых снисходительных рогоносцев» относятся отец и сын Орлеанские. Только не путайте, пожалуйста, дорогой читатель, с другими Орлеанскими, времен Людовиков XIV и XV (Орлеанских пропасть как много в мировой истории — запутаться можно!) Нет, наши Орлеанские к более ранней эпохе принадлежали. Словом, речь здесь об отце Карле Орлеанском и о его сыне Людовике, будущем короле Людовике XII. По какой-то иронии судьбы ли, истории ли, но биографии и отца и сына очень схожи, хотя мало кто об этом знает, а историки и вовсе этого вопроса не касались. А их судьбы весьма интересны! Подумать только, и отец и сын дважды были вдовцами, в третий раз оба женились на молоденьких девушках, когда сами были уже в зело преклонном возрасте. Так, Карл Орлеанский, отец Людовика XII, был старше своей жены, стыдно прямо сказать, — на сорок один год! И умерли оба раньше своих молоденьких жен, которые, поостыв маленько в своих тщеславных желаниях быть королевами, вышли замуж за своих подданных, а жена Карла Орлеанского так деградировала в своем желании личного счастья, что вышла замуж за своего слугу-пажа!

Людовик XII был хороший французский король! Хотя знаменитый историк 127 года нашей эры Светоний никаких монархов к «хорошим» не относит. У него — или плохой монарх или очень плохой. Он так и пишет: «Были и менее хорошие императоры и совсем дурные». Ну, стало быть, в свете интерпретации Светония Людовик XII был не очень дурным королем, недаром его прозвали «Отцом народов». А заслужить такое звание народа нелегко. Он там величием королей не очень разбрасывается. И отсюда так мало в истории «Великих» и так много разных там «Лысых», «Толстых», «Безумных», «Хромоногих», «Ленивых», «Сварливых», «Безземельных» и прочих.

Но, хотя Людовик XII был в сумме неплохой король, в личной жизни очень был большим неудачником. Его кузин, тиран и деспот Людовик XI насильно женил его на королеве, которую народ за ее уродство прозвал «Жанной Безобразной». Видали такое! Есть Василиса Прекрасная, а тут…

Ну, конечно, с такой хромоногой, полугорбатой и с печальными глазами, как у коровы, женой герцогу Орлеанскому (он тогда еще королем не был) неохота в постель ложиться. И герцог Людовик Орлеанский давай отлынивать от супружеских обязанностей. Но ее отец, имеющий вообще-то тенденцию не любить в мире никого, почему-то Жанну любил. Жалость что ли вызывала у него эта дочь-хромоножка? И он решил ей нормальную семейную жизнь устроить и даже чтобы с сексуальными удовольствиями. «Я не могу с ней жить!» — кричал разъяренный Людовик Орлеанский. «Не можешь — заставим», — хладнокровно отвечал тесть и приказал следить за парочкой и насильно супруга в постель к Жанне водить. Ни в коем случае Людовик XI не желал допустить, чтобы супруг его дочери отлынивал от постельных удовольствий с его дочерью. Целую программу выработал. Во-первых, приказал поварам подсыпать в кушанья герцогу шпанских мушек, во-вторых, заставлять его подолгу играть в мяч — кровь возбуждает. Ну Людовик Орлеанский шпанских мушек покушает, в мяч поиграет и бежит разгоряченный, только не в спальню к жене, а в спальни придворных дам. Шпионы донесли королю, что герцог продолжает отлынивать от супружеских обязанностей. «Ах он такой-рассякой», — закричал король и приказал брать герцога, извините, «за шкирку» и приводить насильно в постель к Жанне. Играет, скажем, герцог в мяч, разгорячится, весь потный, вот-вот к какой-нибудь дворцовой даме побежит, а придворные в самом интересном месте игру прерывают и говорят: «Ваша светлость, кончайте игру, вам пора в постель с женой ложиться. Ваш тесть король Людовик XI так приказал». Людовик Орлеанский от злости громы и молнии метает, но против могущественного тестя не больно-то попрешь, плелся с неохотой в покои жены. А там, сидя на стуле, спокойно себе подремывал и напрасно Жанна и кричала, и плакала, и с ласками лезла. «Не пойду и все с тобой спать, не мила ты мне». И что молодой уродливой супруге, влюбленной, как кошка, в своего мужа, делать прикажете? Только одно — терпеть. Терпела она, терпела, аж отец обратил внимание на ее еще более печальный вид и узнал, что муж продолжает, несмотря на крайние меры предостережения, отлынивать от супружеских обязанностей. Ну тогда рассвирепевший король отругал герцога и приказал четырем вельможам стоять за портьерой и наблюдать за дефлорацией Жанны в супружеском ложе с Людовиком Орлеанским. Ну что тому оставалось делать? Ему так много дали шпанских мушек и облегчили этим его задачу. Конечно, трудно при многочисленных свидетелях любовью насильственным путем заниматься. Секс интимность любит. И не верьте, дорогой читатель разным там картинкам из разных там журналов, как это распрекрасно втроем или вчетвером в ложе улечься. Четыре гражданина донесли, что «супружество испробовано». Пусть еще поблагодарит Людовик Орлеанский, что только четыре гражданина дефлорацию супруги наблюдали, вот у его предшественника (кстати, у них будет одна и та же жена Анна Бретанская) Карла VIII, шесть граждан эту процедуру наблюдало. А все потому, чтобы вражеские державы не придрались и не обвинили бы французского короля, что его супружество «не испробовано». Но никакой жизни, конечно, Жанна Безобразная с супругом, чувствующим к ней непреодолимое отвращение, не имела. Терпела она, терпела, ну и в конце концов, по усиленной просьбе супруга, согласилась на развод. Жанна пошла в монастырь и начала свою любовь на Бога изливать. Она без любви жить не могла. Такая уж это была впечатлительная и деликатная натура, с большой душой и глубоким чувством. Но кто это оценит? Какой смертный? Едино Господь Бог. И Жанна так хорошо Господу Богу служила, что ее канонизировали и сделали святой. И вы, дорогой читатель, можете в церкви помолиться за упокой хорошей души Жанны Безобразной с красивым и добрым сердцем!

А Людовик Орлеанский, став французским королем Людовиком XII, женился на вдове Карла VIII и четырнадцать лет с ней хорошо жил. Но почему-то дочь родилась тоже калекой и будет ею Клод, будущая жена французского короля Франциска I. К старости Людовик XII еще раз женится на молоденькой сестре английского короля Генриха VIII и будет играть жалкую роль «снисходительного» старого рогоносца. Но об этом позже. Не все же о грустном рассуждать. Давайте перейдем к тому моменту, когда Людовик XII, еще молодой и красивый юноша, и смертельно влюблен в девицу Амазию.

Его роль «снисходительного рогоносца» доходила до такой степени, что он вынужден был закрывать глаза и просто не замечать всех любовников Амазии. Амазия — дорогая и известная куртизанка, а на свое несчастье герцог безумно в нее влюбился. Ну прямо света белого кроме Амазии не видит, день и ночь в ногах ее просиживает и дорогими подарками одаривает и мучается, как простой смертный. Слезы горючие льет и на коленях умоляет свою Амазию не изменять ему и хоть немножечко полюбить. Ну прямо сцена времен Карла II и его любовницы Люси. Ну Амазия ничего, она в такт согласия головкой послушно кивает, дорогие подарки охотно принимает, а только герцог за дверь, она схватит ну там повара или какого-нибудь поваренка и в свою спальню для любовных утех тащит.

Совсем измотался от ревности и от небеспочвенных подозрений Людовик Орлеанский. Мучился, мучился, не выдержал: всех слуг из своего особняка повыгонял, а сам место повара и кухарки занял. Утречком, как хорошая кухарка, на базар с корзиной тащится, с купцами торгуется, рыбку или устриц каких для Амазии выбирая, домой вернется, поварскую книгу откроет и обеды ей готовит. И вот однажды корпит он над плитой, жареных голубей для Амазии приготавливая, как в дверь громко постучали. Амазия быстро вскочила и невинно так говорит: «Пойду взгляну, наверное торт ореховый принесли», — и быстро за дверь шмыгнула, успев еще на ходу бросить герцогу: «Смотри, голубей не проворонь и не пережарь. Чаще соусом поливай!» И что-то очень уж долго эта его Амазия торт в прихожей рассматривает. Герцог мечется, то к голубям кинется, быстро соусом их поливая, то к дверям мотнется, наконец, бросив голубей на произвол судьбы, решительно направился в прихожую. А там, а там… Ну нет, это не картина Ватто! Это скорее рисуночки Аретино, порнографические притом. Там прозаически, в неудобной позиции, на твердом сундуке Амазия предавалась копуляции, задрав юбки, с огромным мужланом. Когда мужлан увидел герцога, он манипулировать над Амазией перестал, конечно, быстро с ее тела слез, быстро за дверь шмыгнул, а любовница соскочила с сундука, юбки встряхнула, как курочка после трепки петуха, и как ни в чем ни бывало произнесла: «Торт немного несвеж, но надеюсь, ваши голуби будут отменны», — и бабочкой впорхнула в гостиную. Ну что прикажете бедному «рогоносцу» делать? Не убивать же неверную любовницу: до такой степени месть герцога не доросла, но и расстаться он с ней не в силах, поскольку его горячие чувства к ней заглохнуть не могут, даже если кругом мужчины ее ласками пользуются. Мы заметили, дорогой читатель, что вообще мужчины очень привязываются к развратным проституткам и предпочитают их своим добродетельные женам, доказывая на деле истину сексопатологов о величии и даже безумстве половой любви. У шлюхи, как говорят ученые (впрочем, не все), это распутство в генах, что ли, заложено и очень мужской пол привлекает. «Шлюха есть шлюха», — как глубокомысленно заместил один философ, делящий женщин на шлюх и матерей. И по мнению такой яркой представительницы ученых-сексопатологов, как Терновская, искоренить распутство, если оно в генах заложено, невозможно. Так что не будем плакаться над участью бедной Сони Мармеладовой, вынужденной из-за бедности продавать свое тело. Тут ведь, как говорится, «бабка надвое гадала», бедность ли женщину на путь распутства толкает или она выходит на панель из-за своей генетической наследственности. А распутство женщины — это мед для мужчины. Невинность не очень и не каждого устраивала.

Шлюхи — великая сила

Невыгодно нападать на то, что нельзя искоренить.

Л. Мерсье

 орошая шлюха — великая сила. И недаром были в каждой стране знаменитые куртизанки, прославившие историю и вошедшие в нее наравне с полководцами и великими монархами! Кто не знает Аспазию, Фрину, Марион Делорм, Нинон Ланкло, Агнесс Сорель, Розамунду! Они велики только тем, что ХОРОШО СЛУЖИЛИ МОНАРХАМ СВОИМ ТЕЛОМ! Но иногда и умом! Не каждого монарха удовлетворяло только тело. Нередко ему нужен был ум и интеллект женщины. Наполеон Бонапарт терпеть не мог умной женщины и вечно издевался над мадам де Сталь, а вот его министр Талейран не терпел глупых женщин. Ему обязательно была в постели нужна интеллектуалка. Нужно отметить, дорогие читатели, одну закономерность. Великие куртизанки, те, которые в историю вошли и имя себе составили, — были умны. Талейран мог бы иметь самых красивых женщин, но он предпочел одноглазую сорокалетнюю пани Тышкевич. Возможно, не было бы ни Жанны д’Арк, ни освобождения Франции от долголетнего ига Англии, если бы любовница французского короля Агнесс Сорель не уговорила его стать на защиту интересов своей страны, и прославилась она не только тем, что ввела в моду изумруды, исключительно идущие к ее зеленым глазам, и нашивные бриллианты на платья, но прежде всего как великая муза слабого монарха, вдохновившая его на подвиги. Может, не было бы великих ратных подвигов Перикла, если бы не было его Аспазии, с которой дружил сам Сократ. Флора, древнегреческая гетера, славившаяся своей красотой и умом, все свое огромное богатство, полученное за продажу своего тела, то есть за платную любовь, завещала государству. То-то каждый год в Греции к ее чести отмечается праздник цветов, фактически являющийся не чем иным, только эротической вседозволенностью. Один день в году разрешается ходить женщинам голыми и в таком виде плясать. Олимпия Мазарини, племянница кардинала Мазарини, которая фактически во время правления римского папы Иннокентия X была «хозяйкой Рима», не только снисходительно относилась к дамам, продающим любовь, но восстановила их права. Если им до сих пор не разрешалось разъезжать в каретах — она разрешила, а также напяливать на себя сколько угодно драгоценностей и мехов, кроме горностая, конечно. Горностай был зверьком высшего сорта — для монархов и их любовниц.

Неплохо было жить проституткам и в пятнадцатом веке, особенно при правлении римского папы Сиктуса VI. Он то и дело открывал публичные дома. Почему, думаете, дорогой читатель? Низменный секс любил? Ничего подобного. Это был довольно добродетельный папа, но он действовал по принципу: «Живи сам и дай жить другим». Одними индульгенциями ватиканскую кассу не пополнишь. Нужны дополнительные доходы. И римский папа совершенно справедливо рассудил — пусть проститутки платят налоги. Восемьдесят тысяч золотых дукатов «выжимал» ежегодно папа из этих жриц любви. То-то было им раздолье! А что? Каждая сегодняшняя проститутка, вынужденная промышлять где-то на задворках грязного двора, с радостью бы такое условие приняла: занимайся своим процедером открыто, но плати налоги. Не правда ли, честно и справедливо. Вот и получилось, что в пятнадцатом веке при папе Сиктусе VI на сто тысяч жителей Рима было свыше семи тысяч проституток. А вот другой римский папа, живший в шестнадцатом веке Пиюс V совершенно не понял значения этой институции в общественной жизни народа. Он их топил, этих бедных проституток, как котят, в реке Тибре. Но потом, когда народ возроптал, лишившись доступных сексуальных удовольствий, римский папа вынужден был уступку проституткам сделать. Он отвел для них специальные кварталы Рима, а если какая, разбежавшись со своими услугами, выглянет из-за угла в престижной части города, не на задворках, где ей место отведено, то ее наказывали плетьми. «Знай сверчок свой шесток». Конечно, позднее дома терпимости стали возникать и в престижных местах Европейского города, даже в центре, но ведь это были так называемые дорогие фешенебельные бордели, для богатых. Для бедных домишки с полуразрушенными крышами и скособоченными оконцами ютились на окраинах города и предназначались для народной проституции. Все правильно. Все по закону: «Похлебка для народа, устрицы для богачей». Проститутка богатого борделя, что тебе королева. Вы послушайте только, дорогой читатель, как этот бордель, полный неги и изысканной роскоши описывает знаток этого дела и постоянный их посетитель Жюль Жанен: «В хорошем доме терпимости проститутка чувствует себя прекрасно. Она там почти королева. У нее есть кружева, шелк и золото. Ее ноги касаются расшитых цветами ковров. Она улыбается в блестящие зеркала, скользит небрежным взглядом по шедеврам искусства, всем этим порхающим амурам, пастухам, пастушкам, улегшимся на краю лужайки, выставив из-под юбок крошечную ножку. Весь мир послал в этот дом свои трофеи: Китай старинные лаки, Англия изделия из серебра, Север благородный фарфор. У нее есть лакеи и старуха, чтобы открывать двери, чтобы стоять на запятках ее кареты, имелся красивый крестьянин. Кухня у нее так и пылает, гостиная тиха и прохладна, спальня благоухает жасминами и розами». Жить — не умирать проституткам! Но умирать все же им приходилось, а даже великие муки и стыд испытывать, потому что во многих странах началась «охота на ведьм», пардон, охота на проституток, но не с меньшей жестокостью и энергией, чем во времена инквизиции.

Австрийская Мария-Тереза — эта поборница нравственности, которая сама шестнадцать человек детей своему мужу родила, — проституток из Вены не только повыгоняла, а даже жестоко их преследовала. Полицию нравов ввела такую строгую, что хуже КГБ, — замаскированных под швей и парикмахерш проституток выискивала.

Моет, скажем, своему клиенту такая парикмахерша-проститутка голову и, не успев еще ее высушить, только уляжется с ним любовными утехами заняться, как врывается страж порядка — инспектор нравов и с мокрой головой тянет клиента и ее, проститутку, в участок. А там сами знаете что будет. Там проститутку-парикмахершу обреют, в позорное платье оденут, на баржу посадят и в работный дом далеко за Веной вышлют. Странная эта Мария-Тереза. Сама чуть ли не каждый день за любовными утехами к бедному и натруженному мужу ходит, а бедным девушкам заняться ими не позволяет. Решила институцию любви затолкать в супружеские альковы! То же самое проделала королева Виктория, которая своему Альберту тоже девять человек детишек родила. Англия будет моральной и все! И нельзя было почтенному буржуа при королеве Виктории без стыда с черного ход даже в бордели заглядывать. Занимайся сексом только со своей супругой! Да разве они искусны в любви? Они, жены, на клавесинах играют, по латыни любовные стишки декламируют, а в постели? В постели они даже пупок перед мужем не откроют. А разве может насладиться мужчина телом женщины, если он, собственно, не знает, как оно устроено? Сам Господь Бог или господин дьявол, не знаем, не выясняли, приказывали — быть проституткам. «Проститутка, что клоака, — сказал Августин. Убери клоаку, и нечистоты зальют город». Правильно! Ибо в человеке дух не всегда плоть побеждает. А короли вроде Людовика IX «Святого» или Карла Великого желали, чтобы было наоборот.

Ведь плоть грешна. А человек должен стремиться к чистоте и нравственному совершенству. Монахов, от избытка плоти не сумевших с Господом Богом ужиться, заставляли пороть себя бичами. А вот Карл Великий не очень поверил, что народ добросовестно бичевал себя. Он делал это насильственно и публично. И кто, вы думаете, его жертвами были? Ну конечно же бедные проститутки. Их с позором везли голых через весь город на осле, причем для большего унижения, лицом к хвосту осла и подвергали публичной порке. Когда у нее, у проститутки, вся спина и нижняя ее часть была до крови исполосована, а она сама от боли и мучений в обмороке лежала, ее гуманно приводили в порядок, водицей поливали и глоток водицы испить давали, ибо ей надо было набрать силы для дальнейшей процедуры: ей будут отрезать нос. Ходи теперь безносая, гнусавя вслед клиентам, не больно-то вскочат в твое ложе. Но если какая упорная и уже безносая проститутка на рецидивизме попадалась — тут ей пощады не было: ей уготована смертная казнь. Ну и что, вывел Карл Великий этими жестокими методами проституцию? Не вывел.

Не менее жестоко со жрицами свободной любви поступал Людовик IX «Святой». Ну он, известно, во все святость вводил. Никакого наслаждения не должно быть в жизни — таков его был девиз. И если ему мясо покажется вкусным, он его тут же нищим раздавал. А пиво пил только кислое, такое, какое его слуги пить не хотели, чтобы истребить в себе вкус к вину. Наплодив с женой одиннадцать детишек, в спальню входил только по разрешению своей матушки Бланки Кастильской и исключительно для деторождения. Как только матушка почувствует, что сынок что-то слишком долго в спальне у жены пребывает и явно на любовные утехи это смахивает, она бесцеремонно вваливалась в спальню, сына с постели поднимала: «Нечего тут прохлаждаться, государственные дела ждут». О боже, сколько бедная супруга Маргарита перестрадала от тиранства свекрови — описать трудно! Так вот этот король, поскольку сам не получал сексуальных наслаждений, решил и народ к ним не приучать и жестоко проституток наказывал. Их секли, конечно, это уже традиционно, но также клеймили раскаленным железом и конфисковали имущество. Накопила, скажем, бедная проститутка каких-то там пару платьев и пару перстеньков, отдавай государству. А у нее, может, так униженной, поротой, клейменной, и клиентов-то больше не будет. Значит, превращайся проститутка в нищую!

Ну, более поздние короли таких экстремальных метод к проституткам не применяли. Они просто поставили их на свое место. И если ты проститутка, то в баню ходи только в понедельники, на базар тоже. Живи в специальном районе города, чаще у городских стен, свой домик освещай красным фонариком, а вздумаешь в церковь идти, богу помолиться, грехи немного снять, напяливай на правое плечо красный шнур и даже если ты будешь в шелковом платье и в соболях (иной мех не разрешался, а горностаи упаси боже!), все равно дамы, почтенные жены будут на тебя с презрением смотреть. Проститутки, видя такую человеческую и социальную несправедливость, бросили клич — «Проституция в опасности!» И давай свои ордена и клубы организовывать. И так возник во Франции орден Магдалины, где каждая проститутка могла прийти в свой клуб и немного за чашкой кофе отдохнуть от трудов. А то как она ни старайся в любовных усладах клиентов, все равно какой-нибудь Казанова ее нелестно увековечит. А Казанова так писал о французских проститутках: «Французские девки, служительницы Венеры, сметливые и обхождению наученные, без страстей, без темперамента и потому любить не способны. Они умеют угождать и действуют по раз заведенному порядку. Мастерицы своего дела, они с одинаковой легкостью, шутя, заводят и прерывают связи».

Но нигде, дорогой читатель, не чувствовали себя проститутки «людьми», как в Греции. Вот где процветал культ проституток! Они могли свободно посещать храмы вместе с порядочными женщинами. И так было на Кипре, в Милете, Лесбосе, Абидосе, Аигде. В Афинах проституция стала чуть ли не государственным учреждением. Они даже получили название богини Афродиты Гетеры — стали гетерами. Определение ее однозначно — «дающая наслаждение». Однако не думайте, что в Греции все проститутки одинаково трактовались. Там тоже существовала социальная иерархия.

Проститутка, принадлежащая к низшему классу, называлась «порна» и принадлежала к сословию рабынь. Они содержались в так называемых «женских домах» и их роль мало чем отличалась от роли простых служанок. Ну разве тем, что кроме домашних работ ей еще вменялось в обязанность и телом своим клиентов обслуживать. Гетера — это проститутка высшего класса. Гетер образованных, утонченных, ученых, обладающих всевозможными талантами, а особенно талантом искусства любви, любили поэты и властелины. Их воспевали в поэмах, им ставили памятники, как знаменитой Флоре. Государственный праздник — торжество Посейдона — бога моря. Кто входил в пенящиеся волны Эгейского моря, открывая праздник? Проститутка Фрина, конечно. Кого безумно обожествлял Александр Македонский? Конечно, свою наложницу Тайс, приказавшую великому императору поджечь королевский дворец. А Аспазия — гетера из Милета? Ведь это ее охотно посещали Сократ и Перикл. А император Перикл даже сделал ее своей гражданской женой. И вот, наследуя Римскую и Греческую империю, Франция тоже принялась культивировать проститутку. Это было в эпоху Ренессанса. Порядочный буржуа наряду с особняком и конюшней с породистыми арабскими скакунами содержал красивую куртизанку. Это было престижно и ни один уважающий себя буржуа не будет жить без постоянной любовницы. О его авторитете и социальном положении свидетельствовал факт — кто у него куртизанка. Они, эти куртизанки, как хорошие французские актрисы типа Жорж или Рашель или Дузе, имели свои имена. И часто какой-нибудь престарелый «рогоносец», не умеющий уже отдавна поладить с постелью жены, брал себе куртизанку «для видимости». Нам Казанова сообщает, как он знал таких «мужей», имеющих девушек только для видимости. Одну такую случайно Казанова дефлорировал, ибо не подозревал, что многолетнее сожительство с ней князя ограничилось только до «подглядывания».

Проститутка настоящей любви мужчине дать не могла. Во-первых, потому что ее любовные чувства притупились, во-вторых, в силу своего ремесла, она к любви относилась чисто механически, как правильно заметил Казанова.

Эту истину хорошо усвоила английская королева, жена Георга II — Каролина, принимающая институцию метресс как государственную необходимость. Она считала, что фаворитка — это публичная обязанность, существо нечто вроде комнатной собачки, а настоящее сексуальное удовольствие может дать королю только супруга. Когда она умирала, просила на ложе смерти своего мужа, чтобы он никогда не женился, а имел бы только метресс. «Да, да, я буду иметь только метресс», — успокаивал умирающую и ревнивую жену, с совершенным безразличием относящуюся к фавориткам, но кипящую негодованием при мысли, что муж-король мог бы жениться второй раз и забрать у нее монополь любить его даже из гроба. Слово свое король Георг II сдержал.

Не наблюдаете ли вы, дорогой читатель, в нашем рассказе некую нелогичность? С одной стороны, мы хвалим любовь метресс, дающих королям огромное физическое наслаждение, с другой стороны, заявляем, что проститутка по-настоящему любить не способна. Никакой нелогичности здесь нет. Надо только отличать королевскую куртизанку от уличной проститутки. Эти, последние, изношенные, потрепанные, мало уважаемые, давно превратились в социальный низший класс, особенно в посмертную эпоху королевы Виктории. Это после ее смерти институция проституток так распространилась, как долго сдерживаемый ливень, что в Лондоне в 1841 году при общем количестве населения в два миллиона двести тридцать пять тысяч человек было восемьдесят тысяч проституток. Эта своеобразная каста возникла из бедных фабричных работниц, получающих жалкие гроши за свою тяжелую работу. Это вынужденная каста проституток. Такая каста процветает сейчас и в бывших республиках Союза и в самой России. Безработица, недостаток социального обеспечения, отсутствие заботы государства о народе рождает касту дешевых, обездоленных проституток. Буржуазные проститутки сняли шелка и бриллианты и облачились в потрепанные джинсы. Вышли из комфортабельных домов терпимости на придворные задворки, на лестничные площадки, на привокзальные улочки возле мусорных ящиков. Дешевые обездоленные проститутки j эпохи Генри еще больше обездолились в нашу эпоху.

Давно неконформистскими учеными доказано, что институция проституции нужна. Зачем же унижать ее нелегальным существованием. Веками разными репрессиями старались избавиться от «жриц любви». Это никому не удалось и не удастся. Зачем же унижать человека жалким подобием любвей на задворках? Во времена мудрого Аристофана проститутки и дома терпимости должны были платить государству налог. Умное государство не закрывало бы глаза на существующее явление проституции, но постаралось бы облечь, подобно японцам, в красивую тогу эротической, комфортабельной любви. Но не наше, конечно, это дело, дорогой читатель, проливать слезы по поводу бедственного положения сегодняшней проститутки.

В свое время много слез над ними пролили и монархи, ибо проститутки часто вызывали у монархов необыкновенно глубокие чувства и становились даже королевами, а уж совсем часто — «будуарными царицами».

Но бог с ними, с проститутками, возвратимся к нашей основной теме о «снисходительных рогоносцах».

Вам, «снисходительные рогоносцы», надо бы памятник поставить, отлив ваши «рога» из чистого золота, такие вы замечательные мужья. Вы своих жен счастливыми делаете своей снисходительностью. Вы умны и проницательны и умеете свои ревностные чувства прятать от посторонних глаз. Если ваша жена наслаждается любовными утехами с другим, вы по-философски это принимаете лаконичным: «так надо». Кому надо? Часто вам, чаще государству, которому вы служите, еще чаще монарху, у которого вы служите. Ласк жены и вам немного перепадет. Жить можно, и жизнь проста, если из нее проблемы не делать. Как вы уже убедились, дорогой читатель, «снисходительный рогоносец» по внешнему виду мало чем отличается от «добровольного» и можно тоже создать легко его стереотип. Обыкновенно, это пожилые или в среднем возрасте мужчины, уравновешенные, со спокойным характером, часто они намного старше своих супруг. Они умны и великодушны. Они хорошо спят, хорошо едят, урывают и для себя «кусок любовного пирога» на стороне, любят щипать за ягодицы горничных и почти не делать внебрачных детишек.

Хорошими «снисходительными рогоносцами» были Валеские: отец и сын. Фамилия эта хорошо в истории известна, главным образом благодаря сыну Александру Валевскому и его матери Марии. Полька Мария довольно длительное время была любовницей Наполеона Бонапарта, причем такой, к которой великий император питал нежные чувства, вообще-то нескорый на эти чувства. Сынок, Александр Валевский, очень похож на великого отца Наполеона Бонапарта, даже в большей степени, чем его законнорожденный сын от второго брака с австриячкой Марией-Луизой. Наполеон сына незаконнорожденного очень любил, и довольно часто мать привозила его на свидание с отцом. Мария Валевская, в отличие от законной супруги Наполеона Марии-Луизы, императора в беде не оставляла и они с сыном даже на острове Эльбе побывали. И несмотря на то, что сыну было только четыре года, он воспоминание об отце сохранил явственное. Отец-император постарался дать сыну хорошее образование, чтобы тот в будущем мог себе хорошую карьеру составить, что и случилось: он у императора — родственника Наполеона III — будет министром иностранных дел.

Когда Наполеон Бонапарт умер на острове Святой Елены, сын учился в швейцарской школе, и деньги на его образование дал, конечно, отец. Но вот фамилию Валевский он принял от мужа своей матери, который любезно согласился ребенку жизнь не портить титулом бастарда и согласился дать свою фамилию.

Мария Валевская была за это своему старому мужу, старше ее в четыре раза, очень благодарна.

Начнем, однако, не опережая событий, по порядку. Наполеон Бонапарт после многих завоевательских походов находится сейчас в Варшаве, столице Польши, и очень скучает в этой «варварской» стране. Хотя конечно, балы и маскарады на королевском дворе устраивали довольно часто, но Наполеон на них скучал по той простой причине, что польки не очень ему нравились: слишком умны, чопорны и остроумны. А Наполеон Бонапарт умных женщин, как мы знаем, не только не любил, он их ненавидел. Недаром он так докучал мадам де Сталь — известной писательнице — такими вот разговорами. Она, обмахиваясь веером, в огромном декольте, из-под которого грудь едва что не вылазит, усиленно кокетничает и старается обольстить императора, а он ее комплименты в свой адрес прерывает и, смотря на ее открытую, полную грудь, осведомляется: «Вы сами кормите своих внебрачных детей?» Ну что за мужлан, извините за выражение! С дамами совершенно бесцеремонен. Он подошел к одной даме, имеющей неосторожность облачиться в платье смелого фасона и сказал следующее: «Как вам не стыдно носить такие платья молоденькой девушки. Ведь вы уже старуха». Муж «этой старухи» чуть со стыда не сгорел и здорово потом журил свою молодящуюся супругу. Дамы у Наполеона Бонапарта служили конкретным целям: не болтать о политике, а если тебя приведут во дворец, быстро раздевайся и жди в постели, пока император с бумагами дело кончит. Иногда он даже приветствия даме не выражал. Кивнет головой в сторону спальни, иди, мол, раздевайся и дожидайся, а сам тут же в бумаги углубляется. Дама в ужасе от манер императора, а камердинер Констан, который всегда участвовал во всех альковных делах императора, даму утешает, император, дескать, очень занятой человек и дамам надо с этим считаться! Афоризм Наполеона Бонапарта: «Стыдливость для женщины то же, что для мужчины храбрость. Я презираю одинаково как труса, так и бесстыдную женщину». Своей жене Жозефине в 1806 году писал в письме: «Я ненавижу женщин-интриганок. Я привык к добрым и кротким женщинам и только таких люблю». И вот такую скромную «и чистую» женщину он увидел на одном из балов в Варшаве. Ею была Мария Валевская. Личная жизнь этой женщины счастливой не была. В возрасте шестнадцати лет ее выдали чуть ли не насильно замуж за семидесятилетнего дважды вдовца, обремененного детьми и внуками, шамбелана Валевского. Он старик и еле ходит. У него подагра и боли в почках. Да, хорошенького мужа, нечего сказать, подыскали шестнадцатилетней польской красавице! Она, как увидела своего будущего супруга, в обморок от ужаса упала. Но шамбелан Валевский вполне философски воспринял отвращение супруги. Он решил быть снисходительным, если понадобится, «рогоносцем». Поговаривали, что не так уж и «чиста» Мария Валевская: будто она тайно брала себе любовников из русских офицеров и польских поручиков. Так во всяком случае, опираясь на архивные документы, утверждает польский писатель С. Василевский.

Внешность Марии Валевской поражает: это удивительная красавица. Мы не нашли ни одного документа, который оспаривал бы ее красоту. «Она удивительно красивая. Ее глаза, рот, зубы были восхитительны. Смех был так свеж, взгляд нежен, все в ее лице очаровывало и никто никогда бы не подумал, что лицу не хватает классичности».

Наполеон, не умеющий танцевать, во всяком случае танцующий, как слон, до такой степени был очарован пани Валевской, что подошел к ней и сказал неуклюжий комплимент: «Роза, которую вы имеете в ваших прелестных волосах, не белее вашей шейки».

Когда Наполеон с нею познакомился, ей было уже двадцать два года, она уже шесть лет замужем. Констан, камердинер Наполеона, в своих воспоминаниях очень лестно отзывается о Марии Валевской. Хвалит ее золотистые волосы, прекрасные голубые открытые глаза, белую кожу лица, а главное, ту кротость во взгляде, которая так очаровала Наполеона. Констан рассказывает, что, проведя весь вечер с пани Валевской, Наполеон на другой день был задумчив и неспокоен, вставал, садился, ходил по зале. Наконец, он решает выслать посланца с письмом к пани Валевской, в котором без лишних слов предлагает стать его любовницей. Великий полководец, привыкший брать штурмом города и страны, и на женщин эту военную привычку перенес: он ненавидел долгой осады. Но посланец вернулся смущенным: Валевская во встрече отказала, хотя ей льстило внимание великого человека, но она не хотела прослыть «легкой» женщиной. Пришлось Наполеону Бонапарту менять свою тактику и садиться за писание писем и посылания дорогих подарков. Подарки Мария Валевская возвращает, на письма отвечает очень сдержанно и официально и намека там нет на увлечение ею императором. А он вот какие ей письма шлет: «Мария, сладкая Мария! Ты одна занимаешь все мои мысли, моим первым желанием есть увидеть тебя. Придешь, правда? А если нет, то орел прилетит сам к тебе!»

«Думаю только о пани, вижу только пани, восхищаюсь только пани, желаю только пани. Пусть же скорый ответ успокоит жар моего сердца».

Но совершенно неожиданно эта скромная мещаночка оказалась упорной на все улещения императора. В чем дело? Муж — дряхлый старик, вполне могущий быть ее прадедушкой, и первого сына Мария явно не от него родила, в личной жизни — несчастнее хуже некуда, а отказывается от великой чести стать любовницей великого императора? Конечно, более развитая женщина без промедления поддалась бы желаниям Наполеона. Но в том то и дело, что Мария слишком ограничена, слишком объята пуританским воспитанием и все великое ее пугает. Одно дело быть любовницей русских и польских офицеров, другое — великого человека. Ведь это уже становится огромной обязанностью, ответственностью, да и потом, заслуживает ли она, такая ограниченная мещаночка столь великой чести. Вот, примерно, те мысли, которые роились тогда в голове Марии, когда она долго отказывалась от чести быть любовницей императора. Наполеон приедет и уедет, а ей жить в Польше с «подмоченной репутацией» легкой особы не очень-то хочется. О том, чтобы возбудить в Наполеоне большие любовные чувства, как потом оказалось, она даже не мечтала. Наполеон рвет и мечет и в ярости разбивает китайские вазы, как капризный ребенок, не получивший любимой игрушки, а Мария все медлит улечься в постель с императором и совсем его извела. Тогда в дело вмешались польские магнаты, пришли к Марии и прямо ее спросили: «патриотка она своей родины или нет? А если патриотка, то она должна послужить своей отчизне». «А муж?» — спросила наивно Мария. Муж? Муж патриот и он вполне понимает, что его молчание может хорошую службу стране сослужить. Бедная Польша, раздираемая со всех сторон на куски, пережившая разные там разборы и никогда не бывшая самостоятельной, очень нуждается в своей Жанне д’Арк. Почему бы пани Валевской, которую очень желает император, не исполнить важную историческую миссию и не стать любовницей великого монарха? Магнаты, которые свое благосостояние и благосостояние своего государства ставили, например, в зависимость от того, понравилась ли Александру I кислая капуста, называемая блюдом бигос, очень рассчитывали на помощь Марыси. Марысю эти аргументы вполне убедили, и она даже не подозревала, что сама влюбится в Наполеона Бонапарта глубоко, искренно, пламенно, а главное, бескорыстно.

Мария Валевская. Став любовницей Наполеона, она спасла Польшу от гибели.

И вот Марыся — любовница Наполеона. Жозефина, узнав об этом, вдруг дико приревновала своего супруга и грозится в Варшаву приехать. Наполеон, как может, уговаривает ее не «делать неразумного шага». Действительно, «неразумного», ибо он сейчас по-настоящему увлечен Марией Валевской. Вот именно такой нежной, кроткой, покорной и без всяких претензий на тщеславие женщины ему не хватало. Он, оставив свои государственные дела, держит моток шерстяных ниток, которые разматывает Мария для вязания, и слушает ее польские национальные песни. Что за пастушья идиллия! И как же она была нужна измотанному войнами, победами и поражениями французскому императору. Он догадывался, конечно, какими побуждениями сначала руководствовалась Мария. Ведь магнаты ей прямо сказали: «Ты уж того, пани Марысенька, не оплошай. И когда император захочет с тобой ложе делить, ты о Польше его спытай. Будет ей самостоятельность или нет»? И Марысенька, умишко которой все принимал в буквальном смысле слова, не забывала перед тем, как в постель с императором лечь, поднять на него свои глубокие голубые глаза и спросить: «А Польша?»

Но постепенно, как это часто бывает со славянскими натурами, сама влюбилась в императора и родила от него сына, Александра Валевского. Но это будет уже во втором этапе их встречи, в Австрии и Германии. И вот Наполеон Бонапарт почти через два года после первой встречи с Марией Валевской призывает ее к себе в Германию. Она готова ехать и угрозы супруга, поставившего ей ультиматум, — ей не помеха. Муж посчитал, что его роль «рогоносца добровольного» закончилась, Польша что-то там немного урвала от Наполеона Бонапарта, пора бы Марысе в дом, к супругу и детям и правнукам возвращаться, быть им хорошей мачехой и неродной прабабушкой, а она, неблагодарная, о Наполеоне думает, как будто ее миссия давно уже не окончена! И муж без обиняков своей супруге говорит: «Или я, или Наполеон Бонапарт. Иначе я тебя в дом не пущу». Что там старый дряхлый муж, что там дом, в котором роится от тараканов и престарелых тетушек! Мария быстро собирается, и вот она уже в Германии. Три недели длилась пастушья идиллия в комнатке, смежной с апартаментами императора. Он все больше и больше очаровывается Марией, а главное ее изумительным характером! Сколько нежности, домашнего тепла, уюта, кротости внесла эта женщина в жизнь императора. Многим великим мира сего не хватало элементарной обыденности в женщинах! Недаром великий Владимир Маяковский так жаждал уткнуться «в теплое, мягкое, женское». К сожалению, его великая любовь — Лиля Брик — не дала ему этой теплоты.

Мария Валевская дала Наполеону Бонапарту то, в чем он больше всего нуждался: обыденность и теплоту. Но сказка жизни в Германии и совместные обеды с анекдотами, беганием по комнатам кончились, император возвращается в Париж. А Мария? Куда же? Муж запретил ей показываться в его имении. Она едет к своим родным. И ждет, ждет, иногда со слезами на глазах, иногда без оных, когда же император призовет ее снова, ибо не только сама влюбилась в великого монарха, но полюбила ровной, горячей самоотверженной любовью этого необыкновенного человека. И вот, будучи в Австрии, император снова приглашает Марию к себе. О, теперь он так быстро с ней не расстанется. Он устал от шумных блестящих любовниц, от капризной и ревнивой Жозефины, ему нужна ласковая женщина Мария. В Вене у Марии Валевской свой особняк, который взял в аренду для нее император. В Вене она забеременела. Но рожать сына поехала в Польшу. Муж, не такой уж он и злой, этот восьмидесятилетний с гаком шамбелан: он соглашается дать ребенку имя и признать своим, Александр Валевский не будет бастардом, он станет графом и с огромным майоратом, который подарил ему настоящий отец Наполеон Бонапарт. Наполеон уже не может без Марии. Он приглашает ее в Париж. О, здесь она окопается надолго. У нее будет свой собственный особняк, подаренный ей Наполеоном. Она открыто говорит о Наполеоне: «Он — мое добро, мое будущее, моя жизнь». Констан, когда у императора нет времени навестить Марию, привозит ее в Тюильри. И по словам Талейрана, была там тайная комнатка, о которой даже Жозефина не подозревала. Констан, верный Констан, так дико предавший императора, не захотевший разделить с ним участь на Святой Елене, каждый вечер везет Марию во дворец, иногда вместе с ее сыном. Сын очень похож на Наполеона Бонапарта. Наполеон поднимает мальчика высоко в воздух и кричит: «Ты граф!» Будущее ребенка обеспечено! Мария Валевская, чья романтическая славянская натура без конца дает о себе знать, режет пук своих золотистых волос, приказывает сделать из них перстень и, выгравировав внутри: «Если ты перестанешь меня любить, не забывай, что я всегда тебя люблю», — дарит Наполеону. Но мина у императора кислая, однако. Ему неудобно перед любовницей признаваться, что он намеревается, разведшись с бесплодной Жозефиной (после двоих детей с первым мужем), жениться во второй раз. У Наполеона уже двое внебрачных сыновей, Мария Валевская окончательно развеяла сомнения Бонапарта относительно его потенции. Он убежден, что сможет родить для Франции законного наследника, а для этого нужна законная супруга! Вытри Марыся свои слезы, скромная мещаночка из-под Варшавы! Император на несколько лет глубоко влюбится в свою вторую жену, дочь Австрийского императора Франца I Габсбургского, недалекую Марию-Луизу, которая будет после каждого поцелуя императора вытирать тщательно платком то место, где он ее поцеловал, но родит императору законного наследника. А за это честь ей и хвала и огромная благодарность от императора. Он сейчас обожает свою Марию-Луизу, и Валевские уже, или пока, ему не нужны!

Мария будет лавировать между Варшавой и Парижем. Будет беситься и негодовать. Всегда кроткая, она вдруг загорается гневом, ибо ее любовь слишком серьезна, слишком искренна и она не может посчитать ее легким флиртом и успокоиться в объятьях молодых и красивых, благо Наполеон обеспечил ее будущее, заплатил ей очень много и она в деньгах не нуждается! Но сердце, сердце деньгами не усмиришь! И она соглашается на жалкую роль временной любовницы! Когда император не в духе, когда ему понадобилось увидеть сына, когда он пожелал взять Марию физически — она, как солдат на своем посту, — всегда к его услугам. Во время ссылки императора на остров Эльбу, когда он принял яд, кто был у его изголовья? Мария, конечно. Она готова следовать за своим кумиром хоть на край света, а не только на Святую Елену. Но императору не она уже нужна. Ему очень нужна его жена Мария-Луиза, которую он вдруг неожиданно для себя полюбил страстью великого человека. Но пустышка недалекая Мария-Луиза не может оценить любви опального экс-императора. Ей нужна слава победителя, а не поражение неудачника. Она все оттягивает свой приезд на Эльбу, флиртует со своим секретарем, выходит за него замуж, рожает двоих детей, потом в третий раз выходит замуж за ничтожного человека, потом, став королевой Пармы, пускается во все тяжкие со своим поваром, потом, лишившись единственного сына, с горя толстеет, стареет и в этой грузной, злой матроне вы уже не узнаете прежней Марии-Луизы.

Мария Валевская с сыном приезжает к Наполеону на остров Эльба. Он не рад ее приезду. Он ждет приезда Марии-Луизы. Принимает Валевскую в полуразрушенном рыбацком домике, дрожа от страха — лишь бы Мария-Луиза не узнала о приезде любовницы. Четырехлетний Александр Валевский в последний раз целует своего родного отца, Мария Валевская — в предпоследний.

Наконец-то старый, уже почти совсем выживший из ума шамбелан, муж Марии Валевской умирает. Мария свободна и она выходит замуж. Наполеон Бонапарт на своем острове Святая Елена сажает грядки с морковью, пишет военные трактаты, как маньяк, все надеется на приезд своей супруги Марии-Луизы и почти уже не помнит о Марии Валевской. Князь Орсини, ставший мужем Марии Валевской, умоляет свою жену не кормить родившегося ребенка самой: врачи запретили. Мария не слушает и… умирает. Александру Валевскому, сыну Наполеона Бонапарта, семь лет. Позже он напишет в своих воспоминаниях:

«Моя мать была самая прекрасная, самая лучшая женщина, которую я когда-либо знал».

Польша увековечила память своей соотечественницы выпуском великолепных духов в синем оригинальном флаконе «Пани Валевская». Эти духи очень любят русские женщины. Духи хороши и не очень дороги. Французские духи «Пуассон», выпущенные в честь маркизы Помпадур, стоят безумно дорого и не доступны средней женщине. «Пани Валевская» доступна каждой женщине. Душитесь, дорогие женщины, и помните о той, которая в угоду своему любовнику Наполеону Бонапарту, не переносящего запахи духов, сама никогда не душилась.

Сын Марии Валевской и Наполеона Бонапарта выплыл на широкие воды. Он — министр иностранных дел при Наполеоне III. И вот кроме государственной службы ему надо еще нести ярмо «снисходительного рогоносца». Он должен скрывать свои адские ревностные муки, поскольку его жена Мария Анна де Риччи почти открыто живет с императором. И точно так же, как его мать трудилась на любовном фронте во имя благополучия отчизны, точно так же граф Валевский своей честью для Франции поступается. Ибо, если он, не дай боже, выкажет недовольство связью своей супруги с Наполеоном III, не быть ему министром иностранных дел, что может весьма пагубно и даже катастрофически на Франции отразиться.

Правда, еще другие аргументы в расчет принимались. Графу Валевскому надо было жить с женой дружно, поскольку он намеревался просить ее… воспитывать его внебрачного ребенка, рожденного знаменитой французской трагический актрисой Рашель. Жена согласится, но поставит жестокое условие: мать никогда не будет видеть своего ребенка. Рашель не может на такие условия согласиться. Но, когда будет умирать, примет эти условия, ибо смерть и так разлучит ее с сыном навсегда.

Вы, конечно, дорогой читатель, больше, чем о графе Валевском, слышали об этой гениальной французской актрисе. После смерти этой красавицы-еврейки в течение нескольких лет в Париже не играли трагедии, не потому, что траур по умершей соблюдали, а потому что ни одна из актрис не решалась повторить ее ролей. Это было какое-то необъяснимое явление, своего рода революция в театральном искусстве. Где это было видано, чтобы в начале девятнадцатого века, вдруг на сцене перестали с пафосом декламировать, размахивать ручками, принимать театральные позы, а просто говорить и жить без всякой аффектации. Внешняя аффектация ушла внутрь. Ее заменяло молчание и горящие глаза. Стоит небольшого роста, худая Рашель посередине освещенной рампы и… молчит. За нее «говорят» ее ярко горящие черные глаза. Публика от такого молчания с ума сходит: дамы чуть в обморок не падают, юнцы дрожат, как в лихорадке, а ловеласы «прячут в карман» свои сальные анекдоты. Рашель гипнотизировала своей игрой всех, от мала до велика, никого не оставляя равнодушным. Со спектаклей Рашель люди уходили молча, сосредоточенные, наполненные каким-то внутренним содержанием, как будто актриса внесла в душу каждого зрителя что-то значительное и важное, в чем они и сами разобраться не могут. «Браво» и осыпание цветами было позже, когда ее несли на руках до кареты, а публика устраивала бешеные овации. По Рашель сначала начал с ума сходить весь Париж, а потом и вся Европа. Известная куртизанка Анаис, подружившись с Рашель, писала ей: «Когда есть толпа женщин, все смотрят только на вас, все видят только вас, обожествляют только вас — элегантную, гордую, природой щедро одаренную».

Александр Валевский. Сын Наполеона Бонапарта испытывал адские муки ревности.

Для Рашель писали свои пьесы Расин, Корнель и Вольтер. Дюма и Мюссе не только писали, но были в нее влюблены. Виктор Гюго создавал свои пьесы, учитывая, что главным действующим лицом в них будет Рашель. Скромная, бродячая комедиантка-еврейка превратилась в гениальную трагическую актрису. В десятилетнем возрасте дочь бедных еврейских «коробейников», торгующих разным мелким товаром, а одновременно дающим уличные представления, в которых Рашель декламировала стихи, она обратила внимание известного музыканта Хорона. Он с согласия родителей взял ее в Париж, «на учение», с самого начала усмотрев в маленькой грязной девчушке необыкновенный актерский талант и редкие голосовые данные. И вот Рашель в Париже учится дикции и театральному искусству, а когда в шестнадцатилетнем возрасте ее в 1838 году «выпустили» на сцену, Париж ошалел. Иного слова не скажешь. Все здесь было не так, как раньше было принято, и все намного лучше и сильнее. Театральное искусство сразу сделало с приходом Рашель на сцену огромный прыжок. Ушли внешние эффекты, пришло внутренне содержание. Каждая роль Рашель стала глубоко психологичной. Несчастья великих героинь стали несчастьем каждого человека. Конечно, на нее сразу же обратил внимание блестящий денди своей эпохи Александр Валевский, друживший с Дюма и запросто посещавший дом Шопена. Он познакомился с Рашель в самой зените ее славы, когда Мюссе писал, что на протяжении столетий не было такой величайшей трагической актрисы.

После смерти Рашель пресса писала, что вместе с ней умерло настоящее трагическое, божественное искусство, ибо никто и никогда не будет в состоянии повторить Рашель. Но, как часто бывает с писателями и актерами, когда их творчество намного выше их самих, так случилось и с Рашель. В своей личной жизни она была очень неразборчива, проявляла низменность желаний и многого от своих многочисленных любовников не требовала. Несмотря на то, что была мала ростом и даже некрасива, имела так много любовников, что говорили: «Ползала Французской комедии напичкано ее любовниками». Сначала Александр Валевский был одним из многих. Но он так не считал. Искусство Рашель задело самые глубокие струны его души. У него к этому времени умерла первая жена, любовницей была известная парижская куртизанка Анаис, с которой он без сожаления расстался. Она, к ее чести будь сказано, тоже из этого проблемы не делала, «навек» подружившись с Рашель. Александр Валевский успел уже побывать за короля Луи Филиппа, умершего в семьдесят семь лет, послом Франции в Англии и представителем Франции в Тосканой. Блестящий красавец с элегантными безукоризненными манерами, сын великого Наполеона, человек таинственный, в жилах которого смешалась кровь славян и французов, не мог не заинтересовать Рашель. Она становится его любовницей и будет это величайшая любовь Александра Валевского. Романтическая душа его матери Марии Валевской перешла к нему. Он любит, как и его мать Наполеона, страстно самую роковую женщину — Рашель. Она — любовница Наполеона III. Не очень долгая и не очень сильная любовь этого эротомана, имеющего многочисленные связи. Его жена Евгения скажет о муже: «Скоро вся Франция будет набита вашими незаконными детьми».

Наполеон III пригласил Рашель в свой дворец, но эта когда-то бедная еврейка, хорошо обученная актерской игре, но совершенный профан в искусстве дворцового этикета, допустила бестактность. На комплименты императора, она отвечала: «Ах, сударь, вы очень добры ко мне». Когда же ей сделали замечание, что к королям следует обращаться «ваше высочество», она с огромной непосредственностью ответила: «Это потому, что я все время общаюсь с театральными „картонными“ королями».

«Театральные, картонные» короли должны были быть в восторге — она их посредственную игру так заслоняла своей личностью, что они становились просто незаметны. Публика их никогда не освистывала, даже если они играли из рук вон плохо, если рядом была Рашель.

И вот случайно узрев Рашель на сцене театра, граф Валевский понял: это та, по которой страдала и тосковала его душа. Никто, ни его первая жена; рано умершая после трех лет супружества, ни графиня Браницкая, дочь племянницы Потемкина, в которую когда-то граф был влюблен, ни актуальная жена, занимающаяся сейчас шашнями с Наполеоном III, не способны дать ему такого глубокого и сильного чувства, которое возбудила в нем Рашель. Романтический идеал трагической женственности перенесен был в жизнь. Первые годы их жизни — это идеал влюбленных. Гуляние по паркам, ночи, наполненные упоительной любовью, внимание и неиссякаемая нежность. Но не для Рашель постоянство. Афоризм Франциска I, что все женщины непостоянны, здесь налицо. Рашель хочется новых побед. К несчастью для Валевского, «подоспел», то есть вырос в рослого красавца кузен Рашель Юлий Самсон. Валевский записывает в своем дневнике: «Избави нас, боже, ото всех кузенов на свете», правильно подозревая, что он — элементарно «рогоносец». Рашель все чаще скучает в обществе Валевского и все веселее становится в обществе своего кузена. Когда однажды она появилась с новым медальоном на шее и не позволила Валевскому его открыть и прочитать, что там написано и чей там портрет, он решил со своей возлюбленной расстаться. Слишком велики были его чувства к Рашель, чтобы можно было их унижать подозрениями. Но перед тем как окончательно уйти от Рашель, будут еще страшные ревностные скандалы с таким буянством Валевского, что его пригласили в полицейский участок.

Плохо, когда в любовь влилась ревность. Еще хуже, когда для такой ревности есть все основания. В 1846 году Валевский пишет последнюю записку Рашель: «Выезжаю. Когда будешь читать это письмо, я уже буду далеко». Сцена из «Мадам Бовари» Флобера повторяется в жизни. Только, в отличие от мадам Бовари, Рашель не очень будет страдать от ухода любовника. Культивируя огромные любовные чувства на сцене, заставляя публику поверить в величие любви, она была в жизни не способна на такую любовь. Она слишком земна и прозаична в жизни и ничто не оставалось от великой Рашель, если ее не освещал блеск рамп и театральный костюм. От Александра Валевского у Рашель родился сын Антоний. Отец, зная, как непостоянна Рашель в любви, подозревает, что она не способна быть хорошей матерью. Требует ребенка к себе. Рашель отказывает. У нее чувства матери намного сильнее развиты, чем чувства любовницы. У нее уже новый любовник, сын генерала Бертранда, и новый от него сын. Вскоре Рашель узнает от своей подруги Анапе, что Александр Валевский женился на Марии Риччо. Счастлив ли он в семейной жизни? Отнюдь нет. Он не может забыть свою Рашель. С женой у него уже трое детей, две дочери и сын. Казалось, что семейная жизнь начинает стабилизироваться, но опять в его жизнь вмешивается Наполеон III. Это он сделал жену Александра Валевского своей любовницей. Александру пришлось принять покорно роль «снисходительного рогоносца». Жена, нарожав мужу троих детей, вдруг воспылала желанием нравиться и блистать. Она начинает посещать дворцовые балы, а с королевой Евгенией на короткой ноге и та даже не подозревает, что пригрела в своем дворце «змею».

Здоровье Рашель окончательно подорвано. Неиссякаемая энергия, какой она наполняла все свои роли, требующие огромного внутреннего напряжения, беспорядочная жизнь с многочисленными любовниками иссушила ее здоровье. У нее, подобно «Даме с камелиями» или маркизе Помпадур, развивается туберкулез. Туберкулез был неизлечимой болезнью в то время. И вот теперь Рашель, чувствуя приближение смерти, решает отдать сына Антония Александру Валевскому. Муж, конечно, обратился за советом к жене: захочет ли она, при своих троих детях, воспитывать сына его и Рашель. Жена была доброй женщиной, она согласилась. Но поставила жестокое условие: сын никогда не увидит больше матери. Антонию Валевскому не позволили присутствовать даже на похоронах своей матери.

Конец Рашель — это тоже театральная игра высокого класса. Помните, как великая Грета Гарбо исполняла роль в «Даме с камелиями»? Прототип для своей героини Александр Дюма взял, конечно, с Рашель.

Умирала Рашель точно так же, как Грета Гарбо играла эту роль: то же море цветов, тот же кашель, то же тихое угасание в объятьях своего любовника, но уже не графа Валевского. Рашели долго верными любовницами быть не могут. Не Бартранд, отец ее второго ребенка, сейчас у ее изголовья. Любовь Рашель требует все новой и новой пищи. И какой-то красивенький юнец, годившийся актрисе в сыновья, принял ее последний вздох и стал ее великой любовью.

Граф Валевский переживет свою любовницу на десять лет и будет неплохим министром иностранных дел при дворе Наполеона III, своего кузена. Недаром Наполеон III хвалился, что они с Александром очень похожи, намекая на свое отцовство от Наполеона Бонапарта. До правды сейчас не доберешься, историки все больше и больше склоняются к убеждению, что Наполеон III, сын Гортензии, падчерицы Наполеона I, дочери его первой жены Жозефины, и есть отец. Ходит в народе такой вот анекдот: «Учитель спрашивает ученика: кто был отцом Наполеона III? Ученик отвечает: не знаю». Учитель: «Очень хорошо. Правильно. Ставлю тебе отлично».

Александр Валевский спокойно принимает свою роль «снисходительного рогоносца». И он знает, что чем дольше будет закрывать глаза на связь его жены с Наполеоном III, тем дольше продержится его карьера. Придворные смеялись: как только граф увидит императора на прогулке со своей женой, он тут же поворачивает обратно и что есть духу пускается наутек. Но раз ему недвузначной ситуации избежать не удалось. Он как-то отворил дверь в кабинет императора и застал свою жену в объятьях Наполеона III. Поскольку исчезнуть незамеченным было уже поздно, пускаться наутек и подавно, граф Валевский сделал вид, что ничего перед собой не видит и направился к портьерам, чтобы их одернуть, а заодно дать время своей жене спрятать свои огромные груди, которые сейчас с наслаждением ощупывал император. А тот застыл от неожиданности, словно окаменелый божок, с рукой в корсаже женщины. Жена быстро засунула свою обнаженную грудь на место, где ей быть полагается, быстро выскользнула из покоев императора, а министр с великой невозмутимостью начал излагать императору важное государственное дело. Два года длилась эта связь ко взаимному удовлетворению всей тройки. Муж свой государственный пост сохранил, жена свое «голодное» тщеславие удовлетворила, к тому же получая богатые подарки, а император… Император целых два года наслаждался любовью одной из красивейших и развратнейших женщин своего королевства. А разве это мало? Потерпевшей оказалась только жена императора Евгения, которая к количеству внебрачных детей императора могла бы прибавить: «Все дамы моего двора — ваши любовницы».

«Рогоносец» Грабовский

 ам, конечно, известен, дорогой читатель, любовник Екатерины Великой, поляк Станислав Август Понятовский, которого русская царица посадила на польский трон. Но мало кто знает, что он, боясь Екатерину Великую, двадцать лет имея метрессу, женился тайно на ней только тогда, когда Екатерина умерла.

Грабовская ее фамилия, а имя Елизавета. Происходила из хорошей семьи польских магнатов, отец был судьей. Станислав Август Понятовский еще даже не мечтал о польской короне, когда познакомился с обаятельным тринадцатилетним подростком — Елизаветой Грабовской. Молодая девушка слегка флиртовала с красавцем Понятовским, но, конечно, ни о каком чувстве и речи быть не могло, тем более что очень скоро ее выдают замуж за вдовца — генерала Грабовского, близкого приятеля Станислава Понятовского. За свою деятельность в пользу России получил генерал Грабовский из рук русской царицы Екатерины Великой орден Александра Невского и сто тысяч рублей награды. Пригласил, конечно, своего приятеля Станислава Понятовского на свадьбу, но не больше. Станислав в это время по уши был влюблен в Екатерину Великую, стал ее любовником и потом в своих воспоминаниях напишет: «Я отдал ей все мое существо в гораздо более широком понятии, чем обычно принято понимать эти слова. А особенно, я дал ей то, хотя мне было всего двадцать два года, чего не каждый подданный может дать».

Неуклюже, конечно, проинформировал читателей о своем физическом контакте с русской царицей, да что поделаешь. Станислав Понятовский особым интеллектом не отличался. Екатерина Великая, всегда щедро вознаграждавшая своих даже бывших фаворитов, с истинно королевским размахом одарила Станислава Понятовского — польской короной. И вот Понятовский — король и в Варшаве. С Елизаветой Грабовской почти не встречается и ничто не предвещало такой горячей и долгосрочной их любви. Попросту у Елизаветы имеется подарок от Станислава Понятовского — маленькая коробочка для мушек с портретом Станислава на фасаде и с такой вот надписью на обратной стороне: «Пусть мушка, которую из своих ручек берешь, напоминает тебе верного приятеля Станислава».

Елизавета Грабовская скучает в своем имении, оставшись соломенной вдовой: муж где-то там далеко воюет. Но особенно скучать ей, конечно, не приходится: в 1771 году она рожает первенца — дочь Александру. Польский король, конечно, ее поздравляет, но письменно. Ему даже думать о пани Грабовской не приходится. У молодого, физически очень привлекательного короля много любовниц, их список очень большой. Кого только здесь не было! Женщины всех сословий — княжны и авантюристки, светские дамы и служанки, польки и иностранки, замужние матроны и их юные дочки. Да в отношении любовных приключений польский король разве только с Генрихом Французским может сравняться. Австрийский историк Отто Форет пишет: «Сотни женщин нашли дорогу в королевскую спальню, а несколько их дюжин оставили след в истории Польши». Среди них, конечно, известные аристократки — авантюристки Изабелла Чарторысская, Любомирская и Елизавета Браницкая. Всех их победит и пошлет в отставку Елизавета Грабовская, некрасивая, но очень умная женщина, гениальная тем, что сумела навсегда обуздать этого неуемного красавца, великого дон Жуана и стала в течение двадцати с лишним лет единственной, неповторимой для него женщиной. Это ли не гениальность женщины? Заставить Станислава Понятовского из почти ничего, из посредственности сотворить себе кумира. В этом феномене и загадка истории. Почему великие мира сего влюбляются в совершенно посредственных женщин и наделяют их любовью, достойной королев? Почему была такая великая страсть Петра I к совершенно ограниченной Марте Скавронской, дешевой шлюшке, ложившейся не под одного драгуна, и сделавшего ее русской царицей? Почему умирал от любви (и умер) польский король Зигмунт Август к сифилитичке Барбаре Радзивил, наделившей короля этой болезнью и навсегда перечеркнувшей его способность к деторождению? Почему умирал от великой любви Ян Собесский к жадной, ограниченной деспотке Марысеньке? Это — загадка истории, а скорее, загадка человеческой личности. Некоторые ученые восемнадцатого века объясняют это вульгарно и просто: каждая женщина выделяет какой-то специфический запах. И если ее аромат соответствует аромату мужчины — никто и ничто не в силах погасить его страсть к такой женщине. Калигула, выгнавший двух своих жен, женившись на четвертой (первая жена умерла во время родов), вульгарной, циничной вдове пекаря с тремя детьми, престарелой Цезонии, любил ее так, что сам удивлялся и восклицал: «Я все-таки даже пытками добьюсь от тебя ответа: каким ты меня зельем отравила, если я так тебя обожаю». С нашей точки зрения трезвых наблюдателей и наблюдателей патрициев, ограниченная, некрасивая, с бесформенным телом Цезония была объектом меньше всего достойным хоть какой-то любви. А ее любил могущественный император и каждая красавица была к его услугам, помани он только пальцем. Калигула считал, что виновато любовное зелье. Тогда многие считали, что можно опоить человека любовным зельем и приворожить его навсегда к себе. Любовные зелья в своей колдовской кухне, а точнее в кухне колдуньи Вуазьен, стряпала долголетняя метресса французского короля Людовика XIV Монтеспан. Рецепт приготовления этого зелья привел в ужас Людовика XIV, а у нас вызывает омерзение. Что-то там стряпала в своей колдовской кухне и Клеопатра, сумевшая, будучи на девять лет старше Марка Антония, внушить ему горячую и беззаветную любовь к себе. Дело ли здесь в любовных зельях, в специфических ли ароматах, эманируемых от женщины, — не знаем и, наверное, еще долго не узнаем. Нам придется просто констатировать любопытный факт: часто короли горячо влюблялись в очень непривлекательных ни телесно, ни духовно женщин и наделяли их горячим чувством.

Изабелла Чарторысская. Не красавица, но и эту женщину любил неугомонный Наполеон Бонапарт.

В 1780 году ко дню рождения Станислава Понятовского в Варшаве был устроен бал. На нем появилась давняя знакомая Станислава Понятовского Елизавета Грабовская. Король после долгих лет увидел ее, сидящую на белой софе, держащей в руках букет роз. Король подошел к Елизавете и сказал довольно банальный комплимент, но гораздо более изящный, чем в подобной ситуации это сделал Наполеон Бонапарт по отношению к Марии Валевской. Если французский император сравнил белизну розы в волосах Марии с белизной ее шейки, то Станислав Понятовский галантно произнес строчки стихотворения:

Говорят, что ты красива, как роза,

О нет, роза красива, ибо на тебя похожа.

И началось. Елизавета Грабовская во всеоружии своей некрасивости, но полная соблазнительной грации и лукавства, изящества и аристократических манер, постаралась соблазнить короля. Если лицо ее некрасиво, что же — выставим то, что наиболее красиво: маленькую ножку. И дешевые приемы деревенской кокетки и сложные приемы соблазнения светскими дамами — все было пущено в ход предприимчивой Елизаветой Грабовской с одной целью: только бы не упустить момент, такая оказия может и не повториться, оставить память о себе в сердце короля. Ей это великолепно удалось. Находящемуся на этом балу мужу Елизаветы, генералу Грабовскому не понравилось, конечно, это явное кокетство его жены с королем, но…

«Покорный рогоносец» всегда предпочитает развитие своей карьеры ее утрате. И уж лучше пожертвовать своей женой, чем лишиться блестящей карьеры. Словом, генерал Грабовский вынужден был прикрыть глаза на явный флирт короля с его женой и даже на их тайные свидания, о которых ему было хорошо известно. Его роль «покорного рогоносца» даже несколько расширилась: ему надо было со стойким спокойствием переносить истерики своей жены, когда она узнавала о новых любовницах Станислава Понятовского, включая прекрасную маркизу Люлию, с которой особенно долго боролась. Но как тайфун, как смерч сметает с пути Станислава Понятовского Елизавета Грабовская всех женщин, чтобы стать для него единственной и неповторимой. Когда две воли — сильная и слабая — сталкиваются друг с другом, неизменно побеждает сильная. Станислав Понятовский был человеком со слабой волей. Недаром его называли «теленком», на слабого короля обрушился шквалом деспотизм, энергия, сила воли и целеустремленность Елизаветы Грабовской. Она, словно с идеей фикс, носилась с мыслью навсегда завоевать короля. Это стало ее жизненным кредо: все подчинить этому желанию. Постепенно она так стала влиять на короля, что иностранные дипломаты, прежде чем являться к королю, предварительно шли к Елизавете Грабовской, неся богатые подарки, комиссионные, как красиво сейчас принято говорить.

Французская королева Мария Лещинская. Всегда мечтала быть… соблазненной.

Даже известная княжна Бирон (из того семейства Биронов, который был любовником русской царицы Анны Иоанновны. Екатерина Великая курляндскую княжну в своих воспоминаниях представляет как горбатую уродину, вероятно, ревнуя ее к мужу Петру III, который был ею увлечен, а в действительности эта была замечательная красавица и Станислав Понятовский был в нее влюблен), прежде чем пойти на аудиенцию к польскому королю, понесла свои бесценные жемчуга в подарок Елизавете Грабовской.

Вы конечно, дорогой читатель, слышали об огромном влиянии на французского короля Людовика XV его метрессы маркизы Помпадур, с которой считались и наша Екатерина Великая, и австрийская императрица Мария-Тереза, в письмах называя ее «моя дорогая сестра». Так вот влияние Елизаветы Грабовской на польского короля Станислава Понятовского было не меньше, чем Помпадур или Ментенон в эпоху Людовика XIV. Муж все с большей и большей снисходительностью смотрел на любовь короля и своей жены.

В награду… В награду росла его карьера. Станислав Август, кроме различных поместий, буквально осыпает генерала орденами и тот получает даже самый высокий орден в Польше — Белого Орла. Случилось это, когда Грабовская родила королю сына, Станислава, конечно. Видя такое огромное добродушие своего мужа, циничная Елизавета Грабовская делает еще один смелый шаг в своем цинизме: она, имея мужа, заставляет польского короля тайно жениться на ней. Морганистический брак — так это называлось. Муж — ничего. Муж не против. Он все больше и больше хапает поместий и совесть его спокойна: долг платежом красен. Что такое непотизм, вам известно, дорогой читатель? Это когда пришедшие к власти могущественные люди тащат свою семейку высоко наверх, наделяя их и должностями, и материальным богатством. Черту непотизма имели почти все римские императоры, а из французских особенно ею отличался Наполеон Бонапарт, за уши притягивающий свою семейку к власти и давая им титулы королей разных королевств. Короли иногда даже толком читать и писать не умели, но… правили. Непотизм широко развит в наше время, когда… Впрочем, оставим без внимания эту скользкую тему. Скажем одно: редко какой человек, дорвавшийся до корыта, не даст полакомиться из него своим ближним. Генерал Грабовский из своего «рогачества» постарался выжать в максимальной степени. Не только для себя, но и для семейки своего сына от первого супружества. Тот уже генерал-лейтенант и староста большого города… Четырем своим сыновьям от первой женя были даны большие должности и состояния. «Выжав» почти все из своего положения, генерал Грабовский и сам сил лишился, и в 1789 году он умирает. К великой печали Елизаветы: Грабовский — такой прекрасный муж-«рогоносец» был. Никаким любовным утехам жены с королем не мешал, деликатно отводя глаза прочь, всех детей своих и короля хорошо обеспечил да и жену без наследия не оставил.

Властная, как Екатерина Великая, но без ее вежливости и доброжелательства, Елизавета Грабовская становится тираном и деспотом по отношению к своей дочери Александре; родившейся от мужа. История таинственная и до сих пор невыясненная, как до сих пор не выяснена история, почему французский король, женившись на сестре датского короля, на другой день после брачной ночи выгнал ее из дворца и никогда больше в альков к ней не вернулся. И двадцать с лишним лет королева боролась за свои права, выиграла, но в постель к себе король ее больше не пустил. Подобная история случилась и с дочерью Елизаветы Грабовской.

Влюбившись в красавца князя Красицкого, Александра выходит за него замуж. Неизвестно, по какой причине мать не только не позволяет мужу «испробовать» супружество, но, взяв ее тут же из церквей, привезла к себе домой и к мужу не пустила. Он, конечно, ничего не понимая, начал осаждать дом, домогаться возвращения законной жены. Жену не возвратили. Она, покорная воле матери и совершенно утратившая свою волю, такому неслыханному террору подчинилась беспрекословно. Кому мужу жаловаться? Королю? Король — любовник этой женщины и находится, как говорится, у нее «под башмаком» J И вот молодая жена, начавшая уже сохнуть из-за деспотизма матери, просит супруга выкрасть ее. Он схватил ее на руки в один прекрасный момент в салоне матери почти на глазах многочисленных свидетелей и увез к себе. Тогда Грабовская, зная, что закон не на ее стороне и тут даже король не поможет, полиция откажется возвратить законную супругу матери, идет на хитрость. Она тоже выкрала дочь и настолько ее загипнотизировал что ли, что та начала заявлять, что по своей воле живет у матери и к супругу не вернется.

Ничего, дорогой читатель, непонятно и обидно, конечно, что, как мы ни старались, но, как и в случае с Филиппом Августом, не можем дать никакое сколько-нибудь правдивого объяснения дикого поступка матери, кроме одного — самодурка!

Но Александра впадает в черную меланхолию и желает смерти себе. И настолько сильно было у нее это желание, как и в случае с Изабеллой, женой Иосифа II, что природа сжалилась над несчастной дочерью и женой. Не позволила ей умереть греховной смертью самоубийцы. Она стояла на крыльце во время бала, даваемого ее матерью, на котором присутствовал и ее муж, которому разрешалось, изредка навещать жену, как вдруг какой-то странный и необыкновенной силы вихрь подхватил ее и чуть не унес, если бы она тут же не упала, сраженная как молнией, и мгновенно умерла. Случается же такое! Всю жизнь несчастливый муж, супружество которого даже не было «испробовано», оплакивал горячо любимую супругу.

Справедливый господь бог должен же наказать тиранку-мать, если влюбленный в нее король не может. Но он наказал супруга — смертью. Не выдержав утраты любимой жены, с которой так чудовищно жестоко поступила ее мать, он не только не женился, но от тоски и печали заболевает и вскоре умирает. А Грабовская, эта вампир эпохи леди Макбет? Как она чувствует себя, умертвив свою восемнадцатилетнюю дочь?

Она поставила ей хороший надгробный памятник с лестной эпитафией о послушной и великолепной дочери, умершей в столь молодом возрасте, и безутешной матери, что глубоко печалится этой утратой.

Мелодрама, достойная фантазии хорошего писателя, не правда ли, дорогой читатель? Только эту мелодраму продиктовала сама жизнь, своими причудами далеко превосходящая самую изощренную фантазию писателя-романиста. Об Александре Краситской и ее смерти писали мало. Это не Рудольф, знаменитый сын австрийского императора Франца Иосифа, чтобы о ней расписывать. Подумаешь, мать — любовница какого-то марионеточного польского короля, не пользовавшегося ни уважением, ни любовью своих подданных! А какой благодарный материал на хороший сентиментальный роман!

Любовник-«подбашмачник» — польский король Станислав Август — любил всех детей, рожденных Елизаветой Грабовской. Всем им обеспечил хорошее состояние, особенно щедро он оделил богатствами и титулами своего сына Станислава, который, конечно, как всегда в таких случаях бывает, принял фамилию отца, законного мужа своей матери Грабовского. Чем сильнее становится влияние Грабовской на Станислава Понятовского, тем крепче ненавидит ее народ. Мы уже писали, дорогой читатель, что народ всегда ненавидит куртизанок королей, исключением была Нель Гвин, любовница английского короля Карла II. А Грабовская уже вмешивается в международную политику. Ее патриотизм — это прежде всего ее богатство. И иностранные дипломаты тащат богатые подарки метрессе короля.

Русский посол Булгаков подарил ей неслыханной ценности бриллианты. Народ ропщет и не собирается молчать. Народ не молчит. Он действует: тяжело ранен сын короля от Грабовской Михаил, повешен другой сын Стефан. Положение в Варшаве становится опасным для короля и его метрессы. Они решают бежать за границу, а перед этим переправить туда драгоценности. Запрягают несколько коней, а в дуги, полые внутри, сыпят горстями драгоценности, сколько поместится. Потом снаряжают двух дам, достают им паспорта и, несмотря на протесты начальника комиссии паспортов, донесшем о вывозе королем Понятовским несметных богатств за границу, дам пустили за границу вместе с их возами, наполненными драгоценностями.

Начальник стал буквально на голову, чтобы не пропустить такое неслыханное богатство за границу. Он ринулся вслед. Возы вытрясли, а из платьев дам посыпались бриллианты на шесть миллионов рублей. Ну и что с ними сделали? Собрали и опять вручили королю. Король, боясь за жизнь своей метрессы, высылает ее в Галицию. Восстание Костюшко она пересидела далеко от Варшавы. В 1795 году Станислав Август вынужден был отказаться от польского трона.

Король выезжает за границу. Верная метресса не оставляет низложенного короля, дети путешествуют по Италии, пасынки от законного мужа, к которым Грабовская очень хорошо относилась, и они почти считали ее матерью, — тоже. Вскоре вся семейка во главе с низложенным королем оказывается в Гродно, где непобедимая Грабовская начинает «вести двор». У нее сто восемьдесят людей, чтобы охранять ее и экс-короля, три секретаря (она не намерена оставлять политики), четыре пажа, четыре конюших, два маршала для дворцовых церемоний, доктора и поэты.

Часто их посещает посол в Польше Репнин. Умерла Екатерина Великая.

Станислав Август боится за свое будущее, мерещится ему страшное настоящее — не марионеточное изгнание. Но вот получает приветливое письмо от царя Павла. Станиславу Понятовскому не только ничего не грозит, но даже увеличивают ему пенсию. Живи не умирай польский низложенный король в объятьях своей метрессы! Но жить Станиславу Августу придется не в Гродно. Царь Павел приглашает его в Петербург, приглашение равняется приказу. «Двор» в количестве ста восьмидесяти человек, включая двоих сыновей Понятовского — Михаила и Станислава, — находится в Мраморном дворце, который царь отдал в его пользование. Время от времени царь приходит запросто «на суп» к Понятовскому. Приветствуют его два сына и конечно же, пани Грабовская. Недолго «поцарствовал» в своем Мраморном дворце Понятовский. В 1798 году он умирает от апоплексии. Грабовская с сыновьями возвращается в Варшаву. Не бедная, конечно.

Станислав Понятовский постарался хорошо обеспечить свою семейку. Законный муж тоже. Все его наследство перешло к сыновьям Станислава Понятовского. У Грабовской в Варшаве прекрасный особняк с бесценными картинами, собранными польским королем, и она устраивает «приемы», не особенно печалясь о смерти своего многолетнего любовника. Во время оккупации Наполеоном Польши Грабовская становится одной из самых значительных аристократических фигур. Балы и маскарады в честь французского императора сменяют один другой, но это уже последнее веселье пани Грабовской. В 1810 году она умирает, пережив своего любовника на двенадцать лет. Газета поместила такой вот некролог: «Умерла необыкновенная женщина, нежная, кроткая, искренняя, открытая для приятелей, доступная для низших, добрая и милосердная». Сыновья тоже постарались написать на могиле Грабовской лестную эпитафию, похоронив мать рядом с ее дочерью Александрой, к смерти которой она была причастна.

Муж Грабовской Ян Грабовский — этот вечный «рогоносец», не играющий никакой роли ни в жизни, ни в постели своей жены, ушел из жизни еще при жизни Понятовского, оставив своим незаконнорожденным сыновьям огромное состояние. Елизавета Грабовская не пожелала ходить в метрессах, она заставила Станислава Понятовского взять с ней морганистический брак и уже выступала перед гостями и царем Павлом как законная жена польского экс-короля.

Резюме наше будет коротким, дорогой читатель: если так восхваляет пресса и эпитафные таблицы эту женщину, полную коварства, жестокости и тиранства, пусть не будет ей спокойствия на том свете. Не пухом земля тебе, Елизавета Грабовская!

«Добродушный рогоносец» Адам Чарторысский

 изнь этой семейки, дорогой читатель, тоже связана с тем же польским королем, любовником Екатерины Великой, Станиславом Понятовским. Женили богатого магната Адама Чарторысского на пятнадцатилетней Изабелле, тоже богатой шляхтянке и из хорошей семьи. Да вот беда — Изабелла уродина уродиной. Сестра Адама Елизавета Любомирская как увидела Изабеллу, закричала в ужасе: «Ни за что! На таком гадком утенке женить моего любимого брата!» Напрасно отец увещевал Елизавету, дескать, гадкий утенок может вскоре превратиться в прекрасного лебедя. Когда следы после оспы на лице и шее исчезнут, красные пятна тоже, лысая голова обрастет волосами, сутулая фигура разовьется, отсутствующие груди наполнятся своим естественным содержанием. Словом, словом, надо немного подождать, с выводами не спешить.

В точку попал папаша ее мужа. Изабелла Чарторысская станет одной из самых соблазнительных, самых очаровательных женщин своего времени, соблазняющих буквально всех, на кого имела «охотку», держащая всех мужчин под башмаком, издевающаяся над ними, когда они по ней сходили с ума, и вертевшая ими как своим веером — умело и кокетливо. Но сейчас это действительно «гадкий утенок», и Адам Чарторысский только из-за уважения к отцу и по каким-то там финансовым расчетам женился на ней. Он не только много, но вообще никакого времени ей не уделял. Она вечно одна, вечно в одиночестве, вечно печальна и вот-вот заболеет от невнимания и безразличия супруга черной меланхолией, весьма модной в то время болезнью несчастливых женщин.

Муж, чувствуя свое огромное интеллектуальное и физическое превосходство над женой — некрасивым подростком, все время ее поучал, читал нотации в те редкие часы, когда проводил время в ее алькове. Но не знал этот человек характера своей жены. Ее гениальное упорство в достижении цели, ее целеустремленность, ее тщеславие, в конце концов ее огромную гордость. Изабелла решила стать одной из самых соблазнительных женщин не только в Польше, а даже в Европе, и даже свое пощербленное оспой лицо обратить в свою пользу. Вельможа того времени, пишущий мемуары, напишет об Изабелле: «Боже, у нее даже из оспенных ямочек на лице вылезает очарование».

Трудная задача, не правда ли, дорогой читатель? Заставить себя, некрасивую, не только превратиться в красавицу, но в нечто гораздо большее: стать очаровательной. Во многом помогла она себе сама. Долгие часы училась грациозно ходить, сверкать своим природным умом и полученным хорошим образованием, избавиться от вечной робости и несмелости, от чувства неполноценности, которое даже красивую женщину делает уродиной. Но помогла ей и природа. Она рожает первого ребенка от своего мужа, дочь Терезу и…. Как же некоторые женщины могут расцвесть после родов! Не все, конечно. Иные, наоборот, становятся страшными. У них исчезает грудь, они буквально высыхают, словно ребенок «выпил» все соки матери, или наоборот, толстеют, у них бесформенной становится фигура, и из изящной молодой девушки они превращаются в дородную матрону. Природа с Изабеллой после родов сотворила чудеса! Разгладила ее лицо, осветила желтую ужасную кожу, заиграл румянец, заблестели черные, великолепные глаза, чудесные волосы разрослись на лысой голове, маленькая ножка не выросла больше, а некрасивые руки она умело прикрывала перчатками. А этот ее смех, лукавый, таинственный и обещающий, а этот мелодичный голос серебряного колокольчика, а это умение обольщать каждого мужчину и давать ему надежду как на единственный объект в ее сердце. Изабелла со злостью, с несгибаемой волей наново «делала» себя, во многом чтобы насолить сестре своего мужа Елизавете Любомирской за такую плохую оценку Изабеллы, за ее презрение к ней, плохое отношение, за вечное унижение «гадкого утенка». Сейчас это уже не утенок, это гладкий и опасный лебедь, хорошо оперившийся, сознающий всю силу своего обаяния. У Изабеллы цель. Соблазнить любовника Елизаветы Любомирской — польского короля Станислава Августа Понятовского. Этого польского Дон Жуана, любовниц которого вообще-то в отличие от любвеобильного Генриха IV даже пересчитать невозможно.

Нелегкая задача. Понятовский помнил некрасивую тринадцатилетнюю Изабеллу как угловатого и очень невзрачного подростка. И вдруг в театре он увидел ее и обомлел. «Кто эта дама, в малиновом берете с послом испанским говорит?» — Евгений Онегин не узнал Татьяну Ларину, король Станислав Понятовский не узнал Изабеллу. Перед ним была очаровательная, прекрасная, соблазнительная, умная, даже остроумная, доброжелательная и лукавая пани в полном значении этого слова. И Изабелла добилась, что Понятовский оставляет Любомирскую и делает своей любовницей Изабеллу Чарторысскую. Муж не мешал. Покорному «рогоносцу» Адаму было выгодно видеть свою супругу любовницей короля. Во-первых, как вы уже знаете, дорогой читатель, эти рогоносцы черпали огромные корысти из связей их жен с королями, во-вторых, увлеченная Станиславом Понятовским Изабелла избавится от своей меланхолии и даст свободу в любовных действиях мужу. Станислав Понятовский, всю жизнь писавший обширные дневники, так и записывает в нем — почему это муж Изабеллы самолично подвозит свою жену в арендованный ими замок, подолгу оставляя ее там наедине с королем: ему выгодно — вот его вывод.

Интимные свидания с королем окончились беременностью Изабеллы. В 1768 году она рожает второго ребенка, дочь Марию. Отцом, конечно, и бесспорным, является Станислав Понятовский. Муж Изабеллы вот уже больше года пребывает за границей и никак не может быть причастным к рождению ребенка. По каким-то там политическим соображениям, но польскому королю нужна поддержка русского посла Екатерины Великой в Варшаве Репнина, и Станислав Понятовский обращается за помощью к…. Изабелле. Ну что ей стоит во имя пользы для отечества соблазнить русского посла? Сам Понятовский уже готов отказаться от своей роли любовника. Он не любил долго оставаться в одном алькове. Исключение составлял альков только пани Грабовской. Ну что же, раз надо… История с Марией Валевской с Наполеоном повторяется. Изабелла мобилизовывает все свои человеческие и женские чары и этого человека, твердого, как орех, и гордого, как все татары, соблазняет. Неизвестно, как ей это удалось. У Репнина, несмотря на то, что была жена — племянница Панина, первого министра, а потом и воспитателя Павла, было очень много любовниц. Этот человек пользовался, как и Потемкин, неизменным успехом у женщин и даже его недостатки — излишнюю рубашечность, любовь к соленым словцам, пьянство — они воспринимали как мужское достоинство. Такова была необъяснимая сила обаяния этого человека.

Но Изабелла не была бы собой, если бы ограничилась только легким флиртом. Нет, ей надо «насмерть» увлечь русского посла. Чтобы он света божьего кроме Изабеллы не видел, чтобы он страдал всеми ревностными муками, умирал от неуверенности и всего себя посвящал Изабелле. Она женщина, живущая по принципу — максимум. Всего ей надо сверх меры. Иначе она не умеет. Загадка, конечно, для психологов ли, патологов ли, сексопатологов ли, или просто для нас, простых людей, какой силой какими любовными флюидами обладают некоторые женщины. Мы уже говорили, дорогой читатель, на тему особого «аромата» микрочастиц, действовавших безотказно. Какие «ароматы» были у Изабеллы, если все влюблялись в нее так сильно, что готовы отдать не только свои жизни для любимой, но нечто большее: пожертвовать своей карьерой. Репнин пожертвовал ради Изабеллы всем. Из-за нее поссорился с Екатериной Великой, которая не любила этих шляхтичей Чарторысских, стремящихся к слишком большой своей независимости. Поручила Репнину приструнить их несколько, а он выступил в интересах этой семьи и сейчас, не имея возможности вернуться в Россию, покорной собачкой везде следует за юбками Изабеллы. Она в Европу, и он за нею следом.

Изабелла рожает от Репнина сына Адама. Отцовство Репнина бесспорно: у сына те же узкие татарские глаза (бабка Репнина была татаркой), темное лицо, густые черные брови, это не сын блондина Адама Чарторысского, кроме того, он уже несколько лет за границей и живет отдельно от Изабеллы. Как только родился ребенок, генерал Адам Чарторысский приехал в свое имение в Повонзки, недалеко от Варшавы, и первое что сделал, это послал законному отцу князю Репнину младенца-сына в роскошной колыбели в окружении гирлянды роз. Стало быть, дорогой читатель, суммируя, можем сказать, что у Изабеллы уже трое детей — семилетняя Тереза от мужа и двое детей — четырехлетняя дочь Мария от Понятовского и родившийся сын Адам от Репнина.

Дружная семейка, оставив рожденного сына на попечении нянек в Варшаве, вместе с дочерьми, любовником и мужем уезжает за границу.

Муж, покорный «рогоносец», прикрывает глаза на роман Изабеллы с Репниным, а когда надо, удаляется в далекие путешествия, оставляя влюбленных тет-а-тет. Но на горизонте появляется новый любовник Изабеллы, который будет отцом следующего ее ребенка. У дамочки, стало быть, уже четверо детей и трое не от мужа. Лозен, французский франт, генерал Бирон, сидевший милым мальчиком на коленях маркизы Помпадур, воспитывавшийся в Версале вместе с детьми короля, великий Дон Жуан, красавец с прекрасными манерами в отличие от Дон Жуана, циничного и холодного, умел загораться «соломенной» страстью к женщинам. Словом, опасный Лозен появился в Лондоне. Помните, как в «Волшебной горе» Томаса Манна? Вошла женщина, хлопнувшая дверью. И все! Хлопанье дверью внесло живую струю в мертвый дом туберкулезников, изолированных от света и его проблем. Как та женщина в «Волшебной горе», Изабелла Чарторысская непринужденно впорхнула в дом одной аристократки, где был прием, и ее увидел Лозен. «Кто эта женщина?» — он оторопел. Потом напишет в своих воспоминаниях: «Одета лучше всех, причесана лучше всех, манеры лучше всех, некрасива, но с бездной обаяния».

«Я красивой не была, но я была обаятельна», — напишет Изабелла о себе. И это была правда. Обаяние сильнее красоты. Это сеть, в которую ловятся сердца. И надолго. Лозен дико, до потери сознания влюбился в Изабеллу. Она еще ропщет, еще не хочет расставаться с Репниным, еще чувствует какие-то угрызения совести по отношению к человеку, который для нее оставил родину, царицу и жену, но…. Ее любовь к Лозену тоже слишком сильна. Двое необыкновенных людей с непонятным обаянием неизменно должны соединиться. Напрасно Репнин переживает жесточайшие муки ревности, нет уже такой силы, чтобы их разлучить. Изабелла отдается Лозену, но ночь оказалась страшной. Было совсем не то, что ей грезилось в мечтах и о чем она думала в бессонные ночи. Проза физиологического акта, без поволоки романтики, была пошла и грязна. Изабелла в слезах и истерике выгнала Лозена прочь, а на другой день пыталась покончить с собой. Когда он пришел к ней, он нашел свою любовницу полуживой и со струйкой крови, текущей изо рта. Она отравилась. Спасли, конечно. Наполненный стыдом и горем, Лозен решает тоже покончить с собой. Написанная жизнью мелодрама продолжается. Его спасает его собственная жена. Как мать, как подруга, как хорошая сиделка лечит сердечные раны своего мужа и искореняет из него желание умереть. Психологом, кухаркой, нянькой, приятелем стала для него, чтобы, когда он немного пришел в себя, отпустить его к Изабелле, без которой он уже жить не мог. Изабелла решает все рассказать Репнину и с готовностью ожидает своего наказания. Репнин, бледный как полотно, выслушал признание Изабеллы и, сказав только одну фразу: «Будьте счастливы, а я на ваше счастье смотреть не могу», — повернулся и вышел. Навсегда. Гордый татарин не простил вероломства Изабелле. Правда, и потом будет защищать ее интересы, заботиться о своем сыне, устраивать ему карьеру, но Изабелла как женщина умерла для него навсегда. Люди, подобные Потемкину или князю Репнину, вероломства не прощают. Они слишком любят, слишком обожают любимую, чтобы их любовь можно было награждать «рогами».

Изабелла опять беременна. И не знает, что ей делать, вроде надо бы и стыд-то иметь, третий ребенок не от мужа! Мечется: то ли говорить мужу и просить у него прощения, то ли нет. Потихоньку родить и отдать ребенка на воспитание Лозену? Лозен, мягкий как воск, готов на все. Он и ребенка может взять и с Изабеллой, если она того желает, расстаться. Мягкотелый, нерешительный человек знает только одно: он безумно любит Изабеллу и поступит, как она этого пожелает. Она пожелала родить ребенка в своем имении, в Польше, мужу обо всем рассказать, он так умеет снисходительно относиться к чувствам Изабеллы! Не ее ведь вина, что она хочет любить, быть безумно не только любимой, но обожаемой, чего муж ей дать не в состоянии — он жену не любит, он ценит в ней друга и приятеля, может, поймет? Он понял. Но запретил показываться на глаза Лозену. Ребенка муж, конечно, и на этот раз усыновит. Ему не привыкать. Только одна дочь и растет его отцовства. Но Изабелла не может расстаться с Лозеном. Она приказывает ему приехать в имение неподалеку от Варшавы и ждать от нее дальнейших приказов. Она на последних днях беременности. Вскоре приезжает нарочный и сообщает, что Изабелла рожает и призывает его к себе. Он вскакивает на коня — и, послушный рыцарь, является в дом с черного хода, чтобы его не увидел муж Изабеллы. Служанка через черный ход вводит его в… шкаф. Да, да, вы не ослышались, дорогой читатель, это был огромный шкаф, весь пропахший лавандой, с платьями Изабеллы. Лозена спрятали в этом шкафу ровно на тридцать шесть часов — столько длились очень трудные и сложные роды. Когда Изабелла дико вопила от боли, Лозен в шкафу грыз ее платья. Родился сын Константин, блондин, как две капли воды похожий на Лозена. Ему, отцу, разрешили уехать. Он, весь в слезах, предчувствуя самое худшее, уезжает в Париж, король не разрешил ему остаться в Варшаве, как он ни настаивал, чтобы быть поближе к Изабелле.

Начинается переписка, полная скрытых упреков, как всегда бывает с разлученными любовниками. Лозен пишет страстные письма, в ответ получает довольно сухие, а потом и вообще ничего. Он узнает, что у Изабеллы новый любовник, некто Браницкий. От него ли будут следующие две дочери? История умалчивает. Рождается пятый ребенок — дочь Софья, потом дочь Габриэль, шестой ребенок, который умирает. У Изабеллы все новые любовники. Оставлен Браницкий, взят Ржевуцкий. Лозен рвет и мечет и пишет обидное письмо Изабелле. «Она обиделась и не ответила, — резюмирует он в своих воспоминаниях. — Наша связь закончилась». Вот ведь как прозаично и нелепо закончилась и эта любовь Изабеллы. Муж то приезжает, то уезжает, то спит с женой, то нет. И в конце концов он счет потерял, какие дети его, какие нет. Представим себе такую вот картину: идет генерал Адам Чарторысский с детьми разных возрастов. Люди спрашивают: «Это ваши дети?» Что остается ответить Адаму? «Немножко моих, немножко нет». Но он их всех признал своими. Благородный, снисходительный «рогоносец».

Сыновья, черный азиат от Репнина Адам и изящный блондин от Лозена Константин в Петербурге, при дворе царя Павла. Адам и Константин адъютанты детей Павла, Александра и Константина. Царь не очень любит Адама, мрачного и замкнутого в себе, но обожает веселого Константина. Александр без ума от Адама и тот становится близким приятелем будущего царя. Жена Павла Мария ненавидит обоих сыновей «полячки», не отвечает на их поклоны и строит свои козни. Константин влюблен в царевну Анну, дочь Павла, жену царевича Константина. Адам влюблен в Елизавету Алексеевну, жену царевича Александра. Начинается новый этап покорных «рогоносцев» и их героями будут новые лица, но близко связанные с семьей Чарторысских. Молодая княжна Луиза де Баде тринадцатилетней девушкой вышла замуж за будущего русского царя Александра I, которому в это время было четырнадцать лет. Она была очень красивой и в светских хрониках фигурирует как «светловолосая Психея». Огромные голубые глаза, белокурые волосы, томный взгляд. Ну и что, что красавица, если Александр I ее не любил и сам в этом признавался и давал это почувствовать в своих к ней отношениях. Он почему-то не только не препятствовал флирту Адама со своей женой, но даже способствовал ему, открыто призывая Адама не стесняться, даже если связь с его женой у того будет сугубо интимной. Адаму два раза повторять не надо. Он давно влюблен в красавицу Елизавету Алексеевну, тем более что она всегда грустна и чувствует себя очень одинокой. Словом, разгорелась пламенная любовь на петербургском дворе: адъютант Александра, Адам Чарторысский имеет связь с его женой. Павел ни о чем не догадывался. Открыла ему глаза на эту преступную связь жена Павла Мария. У Елизаветы Алексеевны рождается дочь, как две капли воды похожая на Адама. Те же узковатые азиатские глаза, та же смуглая кожа, тот же хитровато-мрачный взгляд, если вообще грудной ребенок имеет хоть какой-то взгляд. Мария схватила ребенка своей невестки и пошла показывать мужу, царю Павлу. «Видишь, какая узкоглазая смуглянка! В кого, если Александр блондин, Елизавета тоже? Я тебе скажу — в кого». Услышав ужасную новость, Павел впал в бешенство. «Заковать его в кандалы! В Сибирь его!» Сибирь было любимое место ссылки для всех, кем царь был недоволен. Из-за не по-прусски заплетенных косичек он скомандовал полку: «Направо, в Сибирь шагом марш».

Советники объяснили царю, что удаление в Сибирь Адама Чарторысского вызовет дикий скандал и будут прежде всего скомпрометированы Александр и его жена Елизавета. Успокоившись, царь приказал Адаму срочно оставить Петербург и удалиться… куда бы послом? Ладно, пусть в Сардинию. С тяжелым сердцем уезжал Адам. Во-первых, приходилось расставаться с любимой Елизаветой, которая его тоже любила, во-вторых, он предчувствовал, что может случиться несчастье с ребенком. Не ошибся. «Арабку» с черными волосами и косящими глазами недолго держали на царском дворе. Умерла при таинственных обстоятельствах. Много лет прошло, лет двадцать, когда Адам в Вене опять встретит Елизавету. Какой горькой печалью звучат в его дневнике слова, что он по-прежнему любит ее, а она уже давно забыла его. «Никогда в жизни я не был так несчастен», — сообщает Адам своему дневнику. А Елизавета? Жена Александра? Она, не умея не любить и не находя ни малейшего признака любви к себе в своем муже, у которого с Нарышкиной, любимой причем, растет сын, влюбляется в двадцатипятилетнего красавца дворянина Охотникова и беременеет от него. И потом рожает дочь. И эта дочь, как и дочь Адама Чарторысского, исчезла, то есть умерла при весьма таинственных обстоятельствах.

Русскому царю (Александр уже царь) чужие, незаконные дети не нужны. Ему нужны свои законные сыновья. И лучше бы было для Елизаветы в конце концов понять эту элементарную истину: королевы не для любви. Они для деторождения. Александр приказывает «убрать» Охотникова. На него нападают сзади и на глазах Елизаветы вонзают в спину нож. Все было устроено так, что это убийство, совершаемое публично, никогда не было раскрыто. Убийца беспрепятственно скрылся среди огромной толпы народа. Возможно ли это? Да, когда покушение хорошо организовано. Три месяца лежит со смертельной раной Охотников. Елизавета почти каждый день до самой его смерти приходит к нему в госпиталь, а когда он умрет, поставит огромный памятник со скульптурой, представляющей ее саму, склоненную в печали над могилой своего возлюбленного. Опять мелодрама, написанная не рукой романиста, но самой жизнью. И, честное слово, дорогой читатель, мы в этом не виноваты. И не конец еще этой мелодрамы и опять ее героями будут неугомонные Чарторысские.

Павла убили. Конечно, не руками Александра, но с его полного согласия. Дочь Изабеллы Мария пишет восторженное письмо брату Адаму: «Ура! Наш дорогой, любимый великий князь — Царь. С ума схожу от радости и хочу ею поделиться с тобой». Конечно, Адам и Константин рады. Александр их друг. Он лично пишет письмо Адаму, призывая его к себе, заканчивая так: «С нетерпением ожидаю твоего приезда». Потом назначает его заместителем министра иностранных дел к великой скорби русских дворян и особенно старичка Льва Толстого, который словами своего героя Андрея Болконского говорит об Адаме Чарторысском: «И такие люди решали судьбы истории»? Константин находится с матерью в имении Пулавах. Он не хочет ехать в Петербург. У него великая любовь к замечательной девушке Сесиль, воспитаннице его матери, которая долгое время пребывала в Париже. Конечно, он знает, что девушка не очень богата, не очень знатна, но у них любовь и она должна победить все возражения Изабеллы, рассчитывающей на лучшую партию для своего сына. Сын знал, что мать будет возражать, но такого яростного, даже неистового сопротивления его намерению жениться на Сесиль не ожидал. Мать прямо рвет я мечет и почти умирает от такого «несчастья».

В чем дело? Она, познавшая великую любовь, любившая и будучи любима великими мира сего, не может так протестовать против любви сына. Если, конечно, не вмешались в это дело какие-нибудь таинственные обстоятельства. Конечно, вмешались. Сесиль не воспитанница Изабеллы, а родная ее дочь, прижитая с ее долголетним любовником Ржевуцким. О боже, и этот ребенок — бастард! Сколько же у тебя, Изабелла, внебрачных детей? По нашим расчетам, семеро. И из них только один — первенец — дочь от мужа. Но ее уже нет в живых. Четырнадцатилетняя дочь Тереза погибла страшной смертью. Она, будучи в белом легком муслиновом платье, в своем родном дворце «Голубом», в котором жили Чарторысские, прикоснулась случайно к камину и загорелась моментально. Комнаты были полны народа. Требовалось элементарное присутствие духа: моментально накрыть Терезу хоть какой-нибудь скатертью, что ли, и погасить пламя. Но все служанки попадали в обморок, дамы от ужаса в еще более глубокий, и бедная Тереза бежит из комнаты в комнату, дико крича и представляя собой живой костер, и никто не догадался его потушить. Догадался учитель рисования, когда она вбежала почти в последнюю комнату и была достаточно уже обугленной. Он схватил плащ и накинул на девочку. Огонь моментально уступил. Но было уже поздно. Через три дня в страшных мучениях Тереза умерла. Единственный законный ребенок мужа погиб страшной смертью! За что тебе такое наказание, покорный «рогоносец» Адам Чарторысский. Не ты ли был добросовестным супругом, сквозь пальцы смотревшим на все любовные шалости своей супруга, даже если они оканчивались шестикратным рождением детей? С каким вниманием и заботой ты относился к своей супруге! Ее слово для тебя закон. Не захотела она жить в Париже в тяжелые для Польши времена — ты уступил. Захотела она, чтобы большая часть богатства была передана ей, — уступил. Всем детям дал образование, всех любил, как собственных, ну, может, немного меньше Адама — сына татарина. Всех обеспечил, женил, выдал замуж. Никогда и ни чем не попрекнул свою супругу. И что? Судьба забирает у тебя единственную законнорожденную дочь? А может, это предостережение судьбы — стоит ли быть аж так покорным «рогоносцем» и, заботясь о собственной гордости, не приструнить ли загалопировавшуюся в любовных утехах супругу? Он этого не сделал.

Изабелла дожила до девяноста лет. Всеми уважаемая, всеми почитаемая, обожаемая детьми. Дети всегда (всегда ли?) снисходительны к ошибкам молодости матери. В конце концов не было бы этих «ошибок», не было бы их.

«Цветущая самка» — Эмма Гамильтон.

Сумасшедшие короли

Сумасшедший народ, управляемый сумасшедшими королями…

Де Маре

 овели его, бедного, до сумасшествия! И кто бы вы думаете, дорогой читатель? Собственная супруга! А по началу это был вполне разумный и даже добродетельный король, даже без специальных недостатков.

Ну правда, не без этого, конечно! К недостаткам короля историки относят его неумеренную похоть! Да кто же из великих мира сего монархов этой «болезнью» не болен и этим недостатком не страдал! Все короли любили секс! Мы не нашли ни одного короля, который бы его не любил! Ну разве «святой» Людовик IX, да и то потому, что его маменька Бланка Кастильская так ревновала сына к жене, что вечно в их спальню приходила — «подушки поправлять». Попробуй займись любовными утехами, когда над твоей головой вечно пух взбивают, и своих одиннадцать человек детей Людовику пришлось плодить в весьма стесненных условиях! Ну может, Людовик XIII не очень его, секс, любил, потому как была у него такая сложная психика, что он долгое время не мог решить, кого же ему предпочтительнее в своем ложе держать: мужчину или женщину, и на всякой пожарный случай вообще временно от секса отказался. Ну может, еще Людовик XVI. Тот вообще тюфяк тюфяком. Семь лет не мог дефлорировать свою супругу Марию-Антуанетту, в ложе к ней как на каторгу ходил, потом обливаясь.

И все. Остальные короли старались из тела женщины, чаще не из собственных жен, «выжать» побольше ее «инь» Знаете, конечно, дорогой читатель, в чем тут дело? По китайскому древнему учению тело мужчины и женщины вырабатывают живительной энергии «янь» и «инь». Вечная борьба полов перешла здесь в борьбу энергий. Мужчине надо побольше забрать у женщины ее живительную энергию «инь», не особенно давая ей свою «янь». А женщины тоже не дуры, их даже в домах терпимости «мамочки» учат: «бери у него „янь“, а не давай им свою „инь“». Как это не давать, как это не давать, если заплачено? — скажет какая-нибудь наивная проституточка из китайского борделя «лодки цветов». «Фу ты, наивная, обуздывает ее мамочка! „А кто говорит, чтобы тело не давать? Н-е-ет, фокус заключается в том, что ты ему тело свое давай, конечно, для этого и служишь, но без „инь““. То есть, когда целуешь, глотай свою слюну и не допускай, чтобы он твою „впитывал“. Когда своей п… ему служишь, до оргазма себя не доводи, а получив его „янь“, быстро в туалет смывайся».

В разговор вмешивается прилежная ученица: «Да, но согласно учению, наша „инь“ еще выделяется и через грудь, через соски». «А кто тебя заставляет давать ему сосать свои соски?» Ты что, не можешь представить, что щекотки боишься? Идет, словом, дорогой читатель, яростная борьба уж если не полов, то двух противоборствующих жизненных энергий: кто победит, тот и победитель. Тот и в восемьдесят лет будет себя чувствовать молодой девушкой с роскошным молодым телом или юным юношей с вполне привлекательным органом. Как же об этом не знал такой умный и еще не сумасшедший король Карл VI? Он, как только увидел красавицу невесту свою пятнадцатилетнюю Изабеллу Баварскую, возгорелся таким к ней вожделением, что даже от приданого ее отказался. «Ничего не хочу и не желаю: ни там Баварию, ни там Бургундию, прелести моей юной супруги стоят большего», — так заявил этот бескорыстный король, фольгуя своей похоти. И готов уже невесту, не ожидая ни per procura, ни священника, тянуть в кусты. Министры живо утихомирили разбушевавшегося в непомерной страсти короля. Разъяснили, что и как! Карл немного поостыл в любовных желаниях, но и так еще долго с видимым наслаждением будет хаживать в спальню своей супруги.

А у этой когда-то скромной девицы, без порядочного платьица во Францию приехавшую, вдруг, дорогой читатель, развивается такая дикая чувственность, что тебе нимфоманской лавой разлилась, и она кроме мужа берет себе без разбора разных любовников, начиная с пажей и кончая родным братом короля герцогом Туренским или Луи Орлеанским, что на одно выходит.

У всех эта ненасытная «нимфа» соки выжимает и вот-вот до чахотки доведет, так что мы с полным правом можем сказать: на такую «инь» никаких «янь» не напасешься!

Король, конечно, ни о чем не знает и даже не догадывается. Он там немного во Фландрии повоюет, домой вернется, а Изабелла еще тепленькая от постели любовника, уже предлагает постель королю. И всегда нежная, ласковая, приветливая, так что Карл VI нарадоваться не мог, что господь бог послал ему такую великолепную жену. Он ее в лобик поцелует, на коня вскочит и, отдохнувший и счастливый, опять во Фландрию возвращается. А Изабелла опять давай любовников к себе в ложе тащить.

А поскольку остерегаться от беременностей раньше не научились, то пошли, конечно, дети. Двенадцать детей родит эта нимфоманка и только двое первых (историки потом до правды докопались) — были отцовства Карла VI, а остальные неизвестно от кого. Потом она цинично из этого позорного факта тайны делать не будет и открыто Европе заявит, что сын ее (третий по счету, первые два умрут) Карл VII — бастард, неизвестно от кого ею прижитый, и, следовательно, Францией управлять не может и наследником законным не является. Вот ведь какая циничная королева. Да, много она кровушки попила из Карла VI. Знал бы он это раньше, не только бы от приданого ее отказался, но и доплатил бы до приданого, только бы избавили его от такой бессовестной и слишком страстной особы. Изабелла Баварская стала настолько развратной, что обыкновенный, без вкуса перчика секс ее не очень удовлетворял, ей подавай его в сочетании с различными там извращениями, включая кровосмешение. Ну она еще пуще прежнего пустилась во все тяжкие и так вот любовникам своим говорила: «Надо, чтобы наша любовь шла на пользу Франции» и «выжимала из своих любовников не только „янь“ но и их знания в управлении государством». Чуть какой опытный министр во дворе появится, типа Кольберга во время Людовика XIV, Изабелла тут как тут, тянет его в свою постель и живо любовником, а заодно и своим сторонником, делает. Метод, конечно, правильный, ибо ей не приходилось надеяться на своего слабосильного мужа, которого в двенадцать лет сделали королем, чтобы четыре его дядья могли регентами королевством править и казну безбожно раскрадывать. Изабелла решила от этой неволи избавиться, регентов свергнуть и приятное, так сказать, с полезным соединить. Да, наверное, очень своеобразный любовный разговор происходил в ее ложе: «Ну, обними меня, любимый, покрепче! А знаешь, надо бы этого наглеца, герцога Бургундского, что безбожно мое королевство обкрадывает, под плаху подвести. На чистую воду вывести. И если бы ты мне, любимый, дал так с двадцать тысяч войска, хорошо вооруженного, я бы с ним живо расправилась. Ну как тебе мои поцелуи? Чувствуешь, как жарки, того и гляди новый наследник появится!»

Оригинальное, конечно, это явление — свой альков в политическую трибуну превращать, но Изабелла Баварская тщеславная особа и ей, кроме секса, необходима власть. А перед ней тяжелейшая задача: разогнать четырех дядюшек Карла VI, которые с его двенадцатилетнего возраста Францией регентами правят, грабя ее безбожно. Вот и надо Изабелле заручиться хорошими и верными союзниками, а чтобы они еще вернее ей служили, она их всех делает своими любовниками.

«Если враг силен, сделай из него друга», — говаривала умная Елизавета I Английская. Хорошая аксиома и для современной жизни, только почему-то наши политики не всегда ей следуют, но и возникают разные на этой почве недоразумения и даже войны. Изабелла Баварская эту аксиому Елизаветы I еще дальше продвинула, она из своих недругов любовников делала, а следовательно верных союзников. Они делились с ней своим опытом, давали дельные советы, а иногда и к ее услугам приводили войско.

Было бы большой нашей ошибкой, если бы мы только одну тягу — к сексуальным удовольствиям — Изабелле приписывали. Нет, это была очень умная королева, намного умом превышающая своего мужа, и у нее были далеко идущие планы. Она захотела стать полной и единовластной правительницей Франции. И в ее постели с герцогом Туренским намечается сложный план ликвидации всех родственников Карла VI, да и его самого в придачу. Но пока она, конечно, вида не показывает, какие огромные политические планы душу ее раздирают, она веселится. Во дворце устраиваются дикие оргии. Муж, конечно, тоже участник в них. Организуются вечера под красивой ширмой: Адама и Евы. Адам, конечно, прямо из рая и еще без фигового листочка, Ева — тоже. И вот голые дамы и кавалеры у Изабеллы во дворце резвятся, и их эротические игры превосходят даже по своей смелости и разнузданности праздники Флоры в Риме. После вина, бешеных плясок, игр начинается ни с чем не сравнимое повальное совокупление — кто с кем. И даже своего любовника герцога Туренского обнаружила Изабелла на полу около окна с одной дамой, копуляцией занимающимися. Не ревновала. Ревнуют низменные особы, а не те, у которых великие планы на уме, и герцог может быть в них главным действующим лицом, вроде нашего Григория Орлова. Она только решила действовать по принципу «береженого бог бережет», и, чтобы муж не очень обвинял ее в изменах, подсунула ему любовницу, жену своего любовника, брата Карла VI, Валентину Висконти. Карл VI не мог устоять перед красотой и другими прелестями Валентины Висконти, но быстро опомнился, вроде родственница, не принято, и давай угрызениями совести мучиться. Ведь Франция не варварская или дикая страна, чтобы поголовно было кровосмешение. Это грех большой и господь бог может за такой грех здорово наказать. Это ведь только в немногих странах да еще в Древнем Египте кровосмешение было на каждом шагу. Там поголовно братья женились на сестрах, дядья брали в жены племянниц и даже случалось и мачеха с пасынком обручалась. Вот такая известная египетская царица Клеопатра, которую Юлий Цезарь на трон посадил, а Марк Антоний этот трон удержать не смог, была замужем за двумя своими братьями, потом она их отравит, чтобы самой всем Египтом беспрепятственно управлять. В Древнем Египте так и предписывалось: братьям жениться на сестрах. А другая Клеопатра, родная сестра Александра Македонского, вышла замуж за брата своей матери Олимпии, то есть за своего дядю.

Да и Филипп II Испанский, похоронив трех жен, в том числе английскую Марию Тюдор, в четвертый раз решил взять жену из своей фамилии и женится на дочери своей сестры. И эта жена умерла. Четырежды вдовец был этот король.

Полтораста лет, дорогой читатель, заключались браки между близкими родственниками в династии Габсбургов, женились на племянницах, выходили замуж за племянников, сестры становились свекровями. Все перемешалось, как говорится, «в доме Облонских», ну и пошли дегенеративные, калеки — дети с истонченной бледной габсбургской голубой кровью. Они и эпилептики, и сумасшедшие, и с горбами, и хромающими ногами. Даже короля-солнце — Людовика XIV, женили на родной дочери брата его матери.

В России официально такие браки запрещались и их не было, но это не значит, что не было кровосмешения. Кто не знает о великой любви двух императоров русского, Александра I и французского — Наполеона Бонапарта к своим сестрам Екатерине и Полине. И это была любовь отнюдь не братская. Байрон жил со своей родной сестрой, кстати, физически очень непривлекательной женщиной. Благочестивые римские папы, так жестоко клеймящие эпитимьями браки, в которых усматривали кровосмешение далекого даже колена, например брата с двоюродной сестрой, сами нередко плодили детей от своих же собственных дочерей или сестер. Сиктус IV, например, имел сына от собственной сестры, а Александр VI тоже имел сына от собственной дочери Лукреции, которая, правда, и брату своему в любовных утехах не отказывала, и Цезарь очень хвалил сестру, как хорошую любовницу. Королева Марго, утратившая девичество в одиннадцатилетнем возрасте, в которой-то утрате ей помогли три брата, почти до самой смерти младшего брата герцога Алансонского имела с ним физическую связь.

Мы уже не говорим, дорогой читатель, об африканских племенах и жителях Восточной Азии. Там кровосмешение на каждом шагу. В Джакарте, например, до сих пор предписывается королевской дочери выходить замуж только за сына своего дяди. В штате Луизиана муж иногда имеет две жены и они — родные сестры.

На кровосмешение, словом, закон и общественная мораль смотрела не очень строго. Но для богобоязненного короля Карла VI иметь любовную связь со своей свояченицей было большим грехом. Он в глубоком раскаянии дает обещание никогда больше не иметь любовной связи со своей свояченицей Валентиной Висконти, женой его брата Луи Орлеанского.

Да разве Изабелла позволит? Она вошла во вкус кровосмешения и отказываться от него не собирается. Она приходит к Валентине Висконти и говорит ей дословно следующее:

«Милочка, я знаю, что Вы стали любовницей моего мужа. В отместку я стала любовницей Вашего мужа. Так чего теперь-то, когда мы обо всем знаем, зачем нам скрываться? Не лучше ли в этом квартете найти упоительную музыку любви? Словом, я Вам предлагаю не таиться, по уголкам Лувра не прятаться, а открыто в моем замечательном замке устраивать ослепительные оргии». Ну, конечно, Валентина Висконти на такое лестное предложение Изабеллы согласилась, и вот теперь в этом самом замке происходят совместные увеселения, очень уж на низменные оргии смахивающие. А попутно Изабелла решила своего мужа извести, поскольку вознамерилась сама французским королевством править. Начала она его помаленьку травить, но желудок у Карла VI прямо как у нашего Распутина, которого травили-травили гигантской дозой цианистого калия в Юсуповском дворце, а он отрыгивается только и все. То же самое с Карлом VI — желудочные колики — да, колики были, а смерть не приходила. Тогда Изабелла решила поджечь своего мужа. Живого. Ну конечно, в еретизме там она его обвинить не могла, а это был единственный способ быть сожженным живьем на костре, но постаралась придумать ему странный и легко воспламеняющийся маскарадный костюм: короля обмазали патокой, а потом воткнули в него павлиньи перья, и в таком виде он должен был на маскараде изображать дикаря и представлять дикарские пляски. Ну, зажечь факелом этот огнеопасный костюм было делом одной минуты. И король заплясал, горя.

Все произошло очень быстро, благодаря быстрой реакции одной из придворных дам: она накрыла короля своими юбками, и пожар так мгновенно потушили, что Карл даже не понял, что, собственно говоря, с ним случилось, и меньше всего понимал, что он был на волосок от смерти. Ги Бретон описывает, как, выглядывая из-под юбки дамы, Карл с идиотской улыбкой на устах спрашивал: «А где веселенькие огонечки? Они только что бегали позади, куда они делись?»

Уже сам этот вопрос обнаруживал какое-то психическое нарушение в голове Карла VI. Но никто еще не подозревал, что он действительно сойдет вскоре с ума.

Изабелла, видя, что на супруга не действуют ни отрава, ни огонь, решила эти преступные практики оставить и иным путем мужа французского трона лишить. Она стала распространять слухи, что Карл VI сумасшедший. А разве может править государством сумасшедший король? Вообще-то, конечно, может, нам история неоднократно такие идиотские сюрпризы преподносила, но министры — люди трезвые, они знают, чем это грозит. Но когда придут к королю — у него временное затишье от его, в сущности, небуйного идиотизма, и они, убедившись, что король вполне нормально разговаривает, не спешили с его отстранением от короны. Он с двадцатилетнего возраста, отстранив регентов, сам стал править государством. Примерно с 1394 года состояние короля ухудшается. Он погружается в черную меланхолию, которая часто овладевала его матерью Жанной Сумасшедшей, женой французского короля Карла V. Несмотря на явное безумие Жанны, Карл V ее очень любил и альков охотно посещал, ну и наплодил ненормальных детей, которым надо на королевский трон садиться. Его брат, любовник Изабеллы, Людовик Орлеанский, тоже проявлял какие-то ненормальности. Он был всегда в окружении чернокнижников, что не мешало ему проявлять к ним необычайную жестокость. Когда какой чернокнижник его не устраивал, он приказывал бросать его в костер. Сам считал себя ясновидящим. Вечно был обвешан разными амулетами, главным образом для привлечения дам. Но поговаривали, что один амулет — кольцо из черного дерева, якобы отмеченный демонской печатью, — погруженный в кровь черного петуха и белой курицы с заклятиями во время черной мессы, был предназначен для умерщвления своего брата-короля. Будто бы он раз коснулся этим кольцом головы короля и тот моментально облысел. Была на голове чуприна и вот ее нет, потом он будто бы коснулся рук короля и тот потерял ногти. И, если ему позволить и дальше прикасаться своим дьявольским перстнем к телу короля, тот непременно умрет. Хорошо подстроенная политическая интрига одного из регентов герцога Бургундского, чтобы убить опасного соперника, являющегося многолетним любовником Изабеллы. Их связь длилась с семнадцатилетнего возраста Изабеллы и до самой смерти Луи Орлеанского. Убийцы нанесли смертоносную рану Луи Орлеанокому мечом в спину, и он тут же умер. Горю Изабеллы и жены герцога Валентине Висконти конца нет. Жена даже больше страдает от своей утраты мужа, чем Изабелла от утраты любовника. В конце концов Валентину Висконти лишили единственного любимого человека, а у Изабеллы Баварской вон их сколько! Она обладала счастливой способностью (вот только не уверены — счастливой ли?) любить на раз многих и подолгу. Все ее любовники — с почти тридцатилетием стажем в ее постели. Такая, значит, оригинальная и весьма редкая эротическая черта была у этой женщины. Конечно, все ждут мести от Карла VI. Ведь убит его собственный родной брат. Но он мямлит что-то в ответ на плач жены герцога и не очень спешит найти убийцу ее мужа. Вывод, конечно, некоторые правильный сделали: он сам участвовал в убийстве своего брата. Поговаривали, что непосредственно смертоносный удар нанес Луи Орлеанскому Иоанн Бесстрашный. Через десять лет сорокашестилетняя Изабелла сделает его своим любовником. Валентина Висконти, не в силах перенести горе и безнаказанность убийцы ее мужа, скоропостижно умирает.

И еще одно убийство на совести французского почти уже сумасшедшего короля. Он убивает одного из многочисленных любовников своей жены. Как-то зимой 1461 года пришел к Карлу VI придворный граф д’Армаьяк и сказал нечто ошеломляющее: «Ваша супруга, великий король, вот уже тридцать лет (почти возраст Иисуса) живет с неким Буи Бурдоном, как с мужем». Король от удивления рот раскрыл.

Он никак не подозревал о способности Изабеллы иметь в одно и то же время (и долгое время!) несколько любовников.

Карл VI, склонный только к моногамности не мог даже подозревать полигамности в характере своей жены. Он рассвирепел, конечно, поняв, почему все его двенадцать детей так отличаются друг от друга и не только по характеру. Троих он точно признал детьми Буи Бурдона — уж больно они друг на друга и на папашку смахивали. Он приказал Буи Бурдона тут же арестовать и бросить в темницу замка Монлери. Потом Буи Бурдона подвергли жестоким пыткам, а в 1417 году парламент приговорил его к смертной казни. Казнь была нетипичной. Его зашили в мешок, на котором была надпись: «За оскорбление короля», и еще живого бросили в реку Ану. Карл VI окончательно возненавидел свою жену. Он уже несколько лет к ней в ложе не заглядывает, а она, примерная жена, каждый год регулярно рожает ему по ребенку, нимало этим фактом не смущаясь. И что главное! Живя в своем дворце и там устраивая свои оргии, рожать непременно приползала во дворец к Карлу. Поди откажись от ребенка, если рожает его законная супруга и во дворце своего супруга — короля! Представляете, дорогой читатель, положение бедного короля! Совершенно наизнанку вывернуто задание «добровольного рогоносца». Те брали королевских беременных куртизанок, чтобы им свои фамилии давать, узаконивать королевских бастардов, так сказать. А здесь любовники наделяют королеву бастардами, а фамилию им давай король! Он бесится, конечно, и от измен Изабеллы последнего ума лишился.

Королева Мария-Луиза. Наполеон относился к ней как к сержанту.

Королевством управлять перестал, по дворцу бегает и во всеуслышанье кричит: «Я рогат, я рогат». Ну и что же, что рогат? Эка новость! Почти каждый король был на французском дворе рогат и сенсации из своих рогов не делал. А этот совсем сумасшедшим от этой новости полишинеля стал, с пикой и мечом давай в лесу на деревья набрасываться, принимая их за неприятеля, а может, за своих соперников.

Воюет с невинными деревьями, колет их мечом, режет в клочья и войско свое призывает: «А ну не трусьте, на врага живо набрасывайтесь, всех их уничтожим!» Войско посмотрело внимательно на короля и поняло, что он совсем, бедный, ума лишился. Даже одежда, которая на нем, об этом говорит: черный прекрасный, бархатный костюм и шутовская красная шапка на голове. Поняло войско, поняли министры, поняли все, что король сошел с ума. Но официально объявлять об этом, миру гласить о таком афронте Франции не больно-то охота. И так Англия ухо навострила и пики своей армии: то и дело какие-нибудь провинции у Франции забирает и так Францию разграбила, что у следующего короля, сына Карла VI, Карла VII сапожнику не чем было заплатить. Так и ходил в рваных башмаках, пока, конечно, при помощи Жанны Д’Арк свои земли у англичан не отобрал. Потом, конечно, он богатым королем заделается, достаточно было посмотреть, в каких великолепных нарядах его любовница Агнесс Сорель щеголяла.

Изабелла Баварская решила правильно: поскольку король сошел с ума, и у него начались такие же приступы, на эпилепсию похожие, как и у его матери, дать хорошую любовницу, которая еще бы кроме сексуальных услуг, сестры милосердия услуги исполняла. Ну и нашла королю такую скромную и нежную девушку Одетту, ее потом за кротость будут называть «маленькая, добрая королева» — будуарная, конечно. Маркиз де Сад, сидя в тюрьме долгое время, очень заинтересовался личностью Карла VI. Он попросил в камеру не только перо и бумагу, но также и некоторые документы из парижских архивов. Ну ему их добыли, только бы тихо сидел и мир своим садизмом не мучил.

Так вот, Маркиз де Сад в своей книге «Тайная история Изабо Баварской» утверждает, что королева поручила Одетте довести короля до полного полового истощения и будто бы самолично научила ее всем приемам любовных утех. Измотать его так, чтобы не только последнего ума лишился, но и ноги свои протянул, будто бы такая была цель королевы. Мы не знаем, правда ли это, де Сад утверждает, что да. Но пока еще до смерти Карлу VI далеко. У него еще дочь от Одетты де Шандивер родится. Король, конечно, в великом умилении: ему не приходилось теперь сомневаться, что дочь не его, Одетта днями и ночами с королем вместе в его дворце Сен Поль пребывает. А когда испугался, что жена может его отравить или какое другое насилие над ним произвести, то переехал в очень хорошо укрепленный замок Турнель.

Изабелла в своем маленьком, но уютном дворце Барбет, король в Турнеле. Ну, когда рожать надо было Изабелле, она, конечно, запасной ключ от замка мужа имела. Не случилось еще такой компрометации, чтобы родила она ребенка в своем Барбете.

Король свою дочь, рожденную от Одетты, назвал громко: Маргарита Валуа. И приказал дать ей высокое звание и, все швеи уселись монограммы на пеленки пришивать: абсолютно такая же королевская лилия была на них вышита, но только с маленьким золотым стебелечком. И этот стебелечек указывал на незаконное происхождение ребенка. Ни разу Изабелла Баварская, рожая у мужа во дворце своих бастардов, пеленок и распашонок своих, королевских, с пеленками любовницы мужа не перепутала. Мамкам и нянькам было строго приказано: со стебельком отбрасывать. Незаконнорожденные это дети!

Будут в жизни Изабеллы и свои приключения на манер рыцарских романов. Король, когда проблески ума его «навестили», приказал бросить негодную супругу в темницу. Ее там держали несколько месяцев, пока один из рыцарей ее не освободил.

Подросла дочь Изабеллы Екатерина. Красавица-раскрасавица. Решено было отдать ее замуж за английского короля Генриха V. Сказано — сделано. И вот Изабелла вместе с дочерью на великолепных конях гарцуют, навстречу жениху едут, с ними полоумный король, Одетта, конечно, тоже, которая поминутно должна была свои груди вынимать, чтоб король мог к ним прикладываться. Это успокаивало его эпилептические приступы. Не отсюда ли шведский режиссер Бергман почерпнул свою знаменитую сцену в одном из фильмов, когда смертельно больной, высохшей от рака госпоже служанка дает пососать свою грудь, дабы облегчить той дикие боли. Акт милосердия очевидный. Груди служат успокаивающим лекарством. Это вам не то, что нам известный сексопатолог Крафт Эбинг преподносит — у его пациенток грудь исключительно эротике служит: «Молодая девушка заставляла своего любовника сосать себе груди, и последние этим путем постепенно вытянулись до такой степени, что она могла сосать их сама, что ей доставляло чувство неизъяснимого наслаждения».

У Одетты груди не вытягивались — благочинному делу служили, но не больно-то излечивали короля от его сумасшествия.

У него продолжаются кликушеские приступы. И настолько это было характерное явление, что стоит остановиться на нем несколько подробнее. Сейчас, конечно, в церкви не очень часто увидишь бабу, которая бы с распущенными волосьями валялась на каменном церковном полу, юбки задирая и чуть ли не вырывая свое естество, билась бы в дикой истерике, а раньше сколько угодно, и даже всегда такое в церкви было. Почему? Жизнь что ли лучше стала, ибо, по сведениям сексопатологов, кликушество — это дикая истерия на почве, ну, неудовлетворения жизнью и сексуальной неудовлетворенности тоже. Нет, конечно, жизнь лучше не стала, а даже наоборот, но бабы несколько присмирели, ибо знают, что наш Фома неверующий, образованный народ, не очень-то в существование в бабе беса поверит. А раньше верили. Чуть только баба на земь падет и юбки задерет — шепот по церкви — «бес бабу обуял» Ну выгоняли беса ведомо как: экзорцизмами, молитвенным пением и опрыскиванием святой водицей. Учебники того времени так писали: «Прежде всего надо было найти виновника, узнать, кто испортил кликушу. На нее надевали хомут из бороны или сохи, а иногда только что снятый с потной лошади. Живот кликуши перевязывали чересседельником. Приводили к ней колдуна и она просила его выгнать из нее беса. При ритуале изгнания беса собирались соседи и, если кликуша не кричала, начинали ее дразнить. Зажигали в кадильнице ладан, кадили около кликуши, опрыскивали ее святой водой. От этого настоящая кликуша должна была обязательно закричать.

А как только она начинала кричать, на нее надевали пахотный хомут, обматывали ей голову скатертью, в которой помещали поклонный крест и говорили: „Дух нечистый, выйдешь ли ты из рабы божьей или нет?“ Если кликуша говорила: „Выйду“, ее опять обрызгивали святой водой и перетаскивали к порогу. С трех сторон около кликуши кадили ладаном и отворяли дверь, чтобы нечистая сила не оставалась в избе. И вот женщина переставала биться и кричать — это было верным признаком, что нечистая сила вышла».

Не всегда такая процедура извлечения из бабы беса помогала, и после какого-то времени бесноватая опять бесилась.

Гораздо действеннее изгонял из бабы беса наш Григорий Распутин — половым с женщиной сношением. Об этом много говорилось, а его друг вначале, а потом заядлый враг иеромонах Илиодор даже книжку об этом написал. Сексопатологи это подтверждают — многие психические болезни обыкновенным сексом излечить можно. И, если, дорогой читатель, где-нибудь у вас на даче, по Калужской дороге в районе деревни Филимоновки вы услышите крик бабы, со своим мужиком дерущейся, — знайте, у мужика с потенцией не все в порядке и в бабу от недостатка секса бес вселился. Сексуально насыщенная баба никогда на мужика своего руку не поднимет. Она будет с ним шелковая и еще под руку ему чекушку подставит. Это только сексуально голодные, как волчицы, бабы способны дикими ведьмами становиться.

И мы просто в недоумении, дорогой читатель, почему эта известная истина в реальности не отвечала фактам по отношению к Карлу V и его сумасшедшей жене Жанне. Жанна, мать Карла VI и жена Карла V, от своего кликушества никогда не излечилась, а король как женщину ее обожал, рыцарским вниманием окружал, сексуально услаждал, оставив своих любовниц, и детей она исправно рожала, даже умерла во время родов, но вот сумасшедшее ее кликушество не проходило. И время от времени эта королева, как будто лишившись ума, была вселяема «бесом» — бросалась на каменный пол, задирала в бесстыдстве юбки и раздирала себе естество, извиваясь с желтой пеной на устах в диких муках. Странно, что любовь короля после этих «неаппетитных» приступов жены не только не проходила, но разгоралась с новой силой; он продолжал хаживать в ее альков, рождались полусумасшедшие дети, в числе которых сексуально одержимый Карл VI. Карл V, невзирая на явную ненормальность Жанны, настолько обалдел от любви к ней, что издал закон, по которому она, а, не сын наследовала бы французский трон. Как будто мало было миру сумасшедшей королевы Иоанны Безумной в Кастилии.

К счастью, кликуша умерла во время родов, оставив генетическое наследие своему сыну Карлу VI: неуравновешенную похоть, так называемую сексуальную одержимость, которая уже с его двенадцатилетнего возраста пугала его духовников.

Возвращаясь к нашему рассказу: подвели английского короля Генриха V с будущим тестем знакомиться. Он безумные свои глаза томно поднял и спросил: «Кто этот человек? Зачем он здесь и что ему от меня надо?» В полной прострации, словом, французский король.

Изабелла быстро короля от ненормального мужа оттянула, что с ним говорить, если он ничего не понимает. Быстро использовала невменяемое состояние французского короля, заставив подписать позорный для Франции договор. Теперь с этого времени на троне Франции будет английский король, а свой, законный наследник, пусть даже не пищит. И что такого плохого сделал этот бледный зеленоватый Карл VII, если мать не только публично от него как от сына, заплодненного королем, отказалась, но еще и короны лишила? Этого французский народ никогда Изабелле не простил. И когда умер ее супруг, в последние дни сидящий за железной решеткой, чем-то террасу напоминающую, так что в школьных французских учебниках его представили как короля «в железной клетке», хотя железные клетки для осужденных выдумал не он, а его внук, сын Карла VII Людовик XI, а Изабелла смиренно жила в своем замке, уже без этих своих бесчинств, все равно народ назвал ее «плохой королевой».

Ведь сколько труда, стараний и жертв понадобилось Карлу VII, чтобы независимости Франции добиться, так поспешно Изабеллой Англии отданной.

Версаль, опочивальня королевы — здесь лишались девственности французские королевы — Мария-Тереза, Мария Лещинская, Мария-Антуанетта.

Главные рогоносцы государства

Общая участь всех королей Франции — быть первыми рогоносцами своего государства.

Альмерас

 очему «вечные»? Потому что любовницы им постоянно изменяли и бедные короли вынуждены были с этим считаться!

Вот сидит на полу, на коленях перед своей любовницей Люси Карл II. Знаете, дорогой читатель, чем он занят? Он умоляет свою любовницу быть ему верной. Он еще не король, он — опальный герцог, ищущий приюта во Франции, Голландии и прочих странах. Но когда королем станет, любовницы не лучше будут к нему относиться: вечно ему изменяют. Но он, добродетельный «рогоносец» никогда проблемы из своих рогов не делал, всех фавориток одинаково любил, ну может, актерочку Нелли Гвин немного побольше других, со всеми прекрасно уживался, всех рожденных от фавориток детишек, даже не его отцовства, беспрекословно принимал за своих и так улаживал свои любовные дела, чтобы «и волки были сыты и овцы целы». Чтобы никому, значит, обидно не было и даже когда оставлял очередную фаворитку или она его оставляла, то без ссор, треволнений, токмо в дружеских чувствах. Это, конечно, очень сложная психодипломатическая наука не каждому уму и характеру подвластна. Но король досконально ею овладел. Даже свою бесплодную, не родившую ему ни одного законного наследника, жену Катерину из дворца не выгнал, развода с ней не брал, в монастырь или к родителям не спихнул, едино смирился с немощью в этой области королевы. Но, конечно, семейные неурядицы были. Не без этого. Эта самая Катерина Браганза даром что бесплодная, ревнивая, страсть какая. Другая бы, зная свою ущербность, тихо сидела, на флирты мужа благосклонным взглядом поглядывая, а эта ни в какую и ведет себя так, будто родила королю десятерых ребятишек. То в обмороки падает, то во дворце горькие слезы льет, то манатки пакует — к тятюшке с матушкой в родную Португалию бежать собирается. Король, мягкий и уступчивый по натуре, с женою ссориться не желает, по головке гладит, ласково увещевает и, чтобы ее женское самолюбие не очень оскорбить, после фавориток и к ней в альков заглядывать не забывает. Вот какой, значит, добрый и великодушный был этот король. Он, наверно, учел все отрицательные черты своего отца Карла I, которому голову отрезали, и ни в коем случае не хотел его ошибок повторять. А «покорный теленок, как известно, двух маток сосет». И такая черта характера дала, конечно, положительные результаты. Весело, мирно и дружно живет сейчас английское королевство и мрачному ныне Версалю бы ему позавидовать! Уживаться со всеми любовницами и ревнивой женой, признаем, трудно. Екатерина Великая тоже это признавала, удивляясь, как это ее тетушка царица Елизавета Петровна уживается сразу с четырьмя любовниками, ибо сама Екатерина имела всегда тенденцию к моно, и при наличии многочисленных любовников, никогда их скопом не держала. «Это какой ум же надо»? — удивлялась она, вопрошая в своем дневнике, разгрызая проблему наличия у Елизаветы Петровны в ложе сразу нескольких любовников. Ну мы там не знаем, ум на это нужен или что-либо другое, но Карл II строго следил, чтоб любовниц у него было много и в одно и то же время. У него вкусы магометанские, но вошел он в историю как исключительно «хороший» и миролюбивый король.

И еще он вошел в историю тем, что вывел замечательную породу длинноухих собак. И, если кто из наших «новых русских» выведет утречком в скверик прогуляться замечательную собачку породы «Кинг Чарльза», соседи, трепещите и завидуйте, ее сам король английский Карл II вывел. И в этом отношении у него эксперимент значительно успешнее прошел, чем, скажем, у той же Екатерины Медичи, которая всю жизнь выводила новую породу карликов, да так и не вывела. Скрещивала, скрещивала их друг с другом, намериваясь получить совершенно уникальных маленьких человечков, ничего из этой затеи не вышло: карлики занимались любовью охотно, но рожать маленьких детишек не желали, а если какая карлица и рожала, то непременно детину нормального роста!

И вот, в перерыве между опытами над длинноухими собаками, сидит этот король, еще пока изгнанный герцог, у ног Люси Уольтерс и умоляет ее не изменять ему по мере возможности, поскольку измены женщин король плохо переносит, и у него даже аппетит портится. «Что вы, ваше величество, как же можно! — восклицает Люси и уверяет, что давным-давно покончила со своим прежним любовником Робертом Сидни». Но к сожалению, сын родился, как две капли воды похожий на Роберта, и ни капельки на Карла II. Даже ту же родинку, что и Роберт, на правой щечке имеет. Ну конечно, это еще не доказательство. Помните, как падчерица Наполеона Бонапарта Гортензия родила сына, как две капли воды похожего на Наполеона Бонапарта, так ведь некоторое поверили же, что отцом ребенка является законный супруг Гортензии. Карл II немного сомневается в своем отцовстве. Люси в слезы: как, ей не верить? Помните, дорогой читатель, ту даму у Оноре де Бальзака, отрицающую все, когда ее первый любовник застал ее, мягко говоря, прямо на месте преступления. На глазах у первого второй любовник портки быстро натянул и шмыгнул в дверь. Когда первый любовник начал упрекать свою любовницу в неверности, она подняла на него невинные глазки и убийственно логично спросила: «Как? Вы верите больше своим глазам, чем моим словам? Значит, вы меня не любите!»

Словом, во имя этой и будущей любви Карл II вынужден был Люси поверить, ребенка признать своим, а когда его целовал, то старался не замечать черную родинку на правой щечке. Потом этот ребенок у бока короля вырастет, в люди выйдет, графом Монмутом станет, известным военачальником, но неудачно против короля пойдет, заговор организует. Добрый король такую дикую неблагодарность не своему, может, сынку простил, в Голландию выслал. Но ему и там неймется. И он уже новый заговор организует. Тогда брат короля, Яков II, вступивший на престол, Монмута в тюрьму отправит, под суд отдаст и его присуждают к огрублению головы. Он, конечно, горько сожалеет о своей непутевой жизни и готов искупить ее достойной смертью. И приготовился, подобно Марии Стюарт или Анне Болейн, достойно на эшафот взойти. Но портач-палач не дал незаконнорожденному отпрыску короля достойно смерть принять.

Три раза поднимал топор и все три раза ударял не в шею, а в затылок, унижая свою жертву. Крики несчастного недобитого Монмута вызвали негативную реакцию людей, пришедших глазеть на это зрелище.

Ну, все это значительно позднее будет, сейчас же не в меру влюбленный Карл II по целым, значит, дням, сидит у ног своей возлюбленной, предупреждая каждое ее желание, повинуясь ей беспрекословно, выполняя все ее капризы и, наверно, с такой же готовностью, подобно герою из новелл О’Генри, ринулся бы в поисках свежего персика в морозную ночь.

И неизвестно сколько сидел бы будущий король покорным теленком у юбок Люси Уольтерс, если бы не печальное известие: отца гильотинировали (слово-то какое! Гордитесь, господин Гильом, как Ваше имя на волнах революции в историю вынесли), время монархии приспело, и ему надо срочно приниматься за государственные дела. Трон свой законный английский завоевывать! Но там, конечно, еще волынка с этим троном будет. Не сразу «Москва строилась». Но Карл II времени даром не терял. Он во время этой волынки успел побывать попеременно в объятьях трех красавиц — графини Кэстльман, графини Честерфильд и девицы Гамильтон (не об Эмме Гамильтон здесь речь). И в объятьях этих красивых женщин забыл король объятья своей Люси, которая со временем до того деградировала, что простой шлюхой по рукам пошла: то с солдатами любви предается, то с поварами, а то и вовсе пьяная вдрызг одна на постели валяется. Сын Люси в это время графом Оркни стал, образование получил, а став графом Монмутом, и вовсе постарался свою непутевую матушку забыть. Король к нему, как к родному сыну, нимало с подозрительной родинкой на правой щечке не считаясь. Вот какой великодушный это был король. Его любвеобильное сердце принимало всех внебрачных детишек, даже когда его любовницы приживали их с другими любовниками, что еще не раз в жизни короля случится. И в этом отношении «рогоносец» Карл II абсолютно уникален. Мы его назовем «верующим рогоносцем». Знаете, дорогой читатель, есть Фома неверующий, который ни во что, даже в правду не верит. В отличие от него, Карл II верил всегда, что все внебрачные детишки, а было их у него четырнадцать штук, его отцовства. Он не протестовал против того, чтобы их узаконить и титулами герцогов наградить. Раз только возмутился и отказался у такой вот своей любовницы Барбары Пальмер пятого ребенка признать своим. Эта рыжеволосая любовница совсем расбасурманилась: то с канатоходцами спит, то с пажами чуть ли не на глазах короля, а потом заявляет: «А принимайте детей за своих, не интересуясь их настоящими отцами!» Это королю-то так сказать! Но давайте по порядку!

Король любил красивых, веселых, беззаботных женщин, таких, чтобы ни в политику не вмешивались, ни политическое тщеславие не проявляли. Занимались бы себе едино любовью и услаждали короля любовным наслаждением, ибо, как сказал Бюффон, «единственно что есть стоящего в любви — это ее физическая сторона». И таких любовниц было у короля три: Франциска Стюарт, Молли Дэвью и Нель Твин. К Франциске Стюарт, недалекой красавице, настолько красивой, что полупенсовые монеты, ходившие тогда в Англии, были точной копией ее физиономии, было особое чувство: постоянной влюбленности. Франциска любила игру в жмурки, бегала по дворцу, как по своему саду, строила карточные домики и глазки всем мужчинам, любила музыку и сама неплохо пела. Чего же еще надо? И кому нужна женщина — «синий чулок», типа маркизы Помпадур, иссушившая сердце и желания Людовика XV до такой уже степени, что он без отвращения не мог с ней в постель ложиться? Нет, любви должны сопутствовать легкость, юмор, смех, даже сарказм, а не ученые научные философские разговоры, ибо флирт и ум — совершенно несовместимы, как нам ни толкуют некоторые сексопатологи о преимуществе интеллектуальной женщины над пустышкой в делах эротики. Далеко не так на самом деле, и мудрость Клеопатры при ее чисто женской соблазнительности есть не что иное, как уникальное исключение. Словом, Карл II был безумно во Франциску влюблен. Она уничтожила в нем, как сказал один классик, «чувство скуки», ибо в обществе своей набожной, озабоченной, бесплодной жены король вечно скучал, а их совместное катание на лодке по озеру скорее напоминало поминки, чем увеселительное мероприятие. Франциска особой моральностью не отличалась, зато весьма горячим темпераментом, и иметь одного любовника — короля — ей показалось мало, и она начала свои ласки разделять между тремя: королем, его братом Яковом и его двоюродным братом Карлом Стюартом, герцогом Ричмондом. Через какое-то время и этого ей показалось мало и она взяла себе еще четырех: Бэкингэма, Мондевиля, Карлингтона и Дигбона. И все было бы хорошо и славно, и жить сразу с семью любовниками для темпераментной и находчивой Франциски — истинный пустяк. Но почему-то эта глупая красавица, головка которой была наполнена самыми вздорными вещами, умела внушать своим возлюбленным очень глубокие чувства, и они страдали от ее измен или от подозрений в них.

А особенно страдали два человека — сам король и его подданный, сэр Дигбон. Последний даже, не выдержав телесных и душевных мук от любви, покончил с собой, что Франциска довольно тяжело перенесла: уронила пару слезинок и отказалась от обеда. А король страдает страшно и, наверное, на почве постоянной неверности Франциски разыгрались бы на королевском дворе трагические события, если бы сама Франциска не прекратила муки короля. О, конечно не своим отказом от остальных любовников. Попросту, эта легкомысленная особа, скакавшая из постели одного мужчины в другую, вдруг глубоко и сильно сама влюбилась в герцога Ричмонда. И со взаимностью, представьте себе. Что там короли значат по сравнению с взаимной страстью и любовью своих подданных! Король, подозревая измену и не соглашаясь со своими «рогами», рвет и мечет и от ревности не только свои шелковые с королевской монограммой платочки рвет. Драгоценные вазы, как яички в руках повара, то и дело растрескиваются о королевский пол, а всегда вежливый и учтивый король, никому никогда невежливого и грубого слова не сказавший, вдруг тигром рычит. Ревностная ярость короля одолевает. Ну, влюбленным надо бы учесть эти муки короля, малость поостыть в любовном своем чувстве, инкогнито, что ли, друг с другом встречаться, а они совсем распоясались. И дошло уже до того, что эта самая Франциска в роскошном, подаренном королем дворце, начала отлынивать от любовных утех с королем. Ну там чаек, конечно, на китайском столике ему подаст, бисквиты какие к чаю и все. Сексуально — ходи король голодным. У нее мигрень вечная и постоянная. Король бисквит вяло жует, чело его нахмуренное, страшными подозрениями объятое. И вот раз, когда уж слишком бесцеремонно «несолоно хлебавшего» короля Франциска выпроводила за дверь, он вернулся через некоторое время, открыл дверь подделанным ключом и застал свою Франциску в объятьях Ричмонда. Он, конечно, смело поступил и в этом отношении превзошел французского короля Генриха IV, которого его министр Сюлли заставил открыть поддельным ключом дверь спальни его любовницы Габриэль, чтобы обнаружить в ней любовника. Король до спальни дошел, но сунуть ключ в замочную скважину не решился: «А вдруг любовница рассердится?» И возвратился к себе, предпочитая неизвестность горькой правде. Вообще же это, конечно, уже знакомая нам картина, когда короли поддельными ключами открывали внезапно спальни своих любовниц или жен и обнаруживали в них любовников. Вспомним, как наш Петр I, притворившись, что едет в Шлиссельбургскую крепость, возвратился внезапно, открыл дверь в спальню своей жены Екатерины I и обнаружил в ней Монса, которому голову, конечно, оттяпал и на публичное обозрение выставил, а потом заспиртовал и в той же спальне перед своей супругой поставил. Глазей теперь со своего ложа на заспиртованную голову своего любовника!

Ну, конечно, либеральный король с демократическими задатками, Карл II убивать ни любовника, ни неверную любовницу не стал. Он его посадил на три недели в башню. А по прошествии этого времени, когда король решил было простить Франциску, так ему ее общества не хватало, привлечь ее заново в свое ложе и уже начал в шкатулке рыться, какой бы бриллиантик негоднице выслать, ему вдруг вручают толстый пакет, перевязанный простым серым шпагатом и в нем он обнаруживает все свои подаренные когда-то Франциске драгоценности. Он кинулся в дареный дворец, а там Франциски нет. Она уже скачет со своим Ричмондом в Конт, спасаясь от преследований короля. Ну, погоню за ними король посылать не стал, он не Генрих IV, решивший войной на Испанию идти, потому что там его возлюбленная со своим супругом укрылась, он мудро решил: «Зачем бороться с такой жаркой любовью? Не лучше ли в ее угольках немного самому погреться?»

Король разрешил супругам Ричмонд (они обвенчались в Конте) беспрепятственно в Лондон вернуться, спокойно супругами жить, а если Франциске время от времени придет охота принять в своем ложе короля, что же, он не возражает, он тут как тут. Удивительна неуемность короля на почве эротики. Ему непременно надо было много разнообразных любовниц, которых легко и просто можно было бы оставить, чтобы новых взять. Недаром короля прозвали жеребцом Роули. Так назывался один из лучших королевских жеребцов. Король к этому прозвищу привык и сам охотно им пользовался. И когда ночью стучался в двери своих фавориток, то на вопрос: «Кто там?» отвечал: «Мадам, это сам старина Роули». Словом, супруги Ричмонд возвратились в Париж, а Франциска пуще прежнего за свои оргии принялась. Любовников, как перчатки, меняет, иногда и королю кое-что перепадает. Но, к сожалению, заболела оспой, и эта страшная болезнь личико ее, малость, и даже дюже, попортила и от красоты только и остались медные полупенсовые монетки с ее прежним изображением. Король, любящий все изящное и красивое, к рябоватой Франциске поостыл, перестал в ее альков хаживать, да и другие благородные сэры уже не считают за честь ночь с Франциской провести. Тогда она за низшую челядь принялась, которых бы ее лицо не очень отпугивало, а знатность, наоборот, притягивала, ну там конюхов, лакеев, пажей и прочих молодых и исправных физически и красивых внешне. Рогатый муж от этой эпидемии «рогачества» горюет и вскоре с горя умирает. В 1670 году. Король, как и полагается его величеству по отношению к своим подданным, вдову утешает, соболезнует, но на ночь у нее в алькове уже не намеревается оставаться.

А герцогиня Ричмонд, прожив после смерти супруга еще целых тридцать лет, весьма счастливой, богатой и веселой старушкой из жизни ушла. И был это пример, достойный подражания, когда жилось легко и весело и умиралось без горести, чего, конечно, каждому человеку стоит пожелать.

Раз светские дамы такие неверные и то и дело стремятся королю «рога» приставить, то он решил на этот раз взять себе любовниц из плебеек, ибо, как сказал писатель Карамзин, «и крестьянки любить умеют», а верны так гораздо больше светских дам. И взял себе двух актрис, Молли Дэвис и Нель Гвин. Актрисами они потом стали, а раньше проститутками были. И в этом нет ничего удивительного: история давно прославилась знаменитыми проститутками. Ох и трудна, дорогой читатель, биография этих актрис, а особенно Нель Гвин. Родилась она в 1650 году чуть ли не в лачуге и часто проворные крысы даже по ее ложу, из лохмотьев сооруженного, бегали. Никакого порядочного общества эта бедная девочка не имела: только крысы да пьяная мать, вечно ночью на полу храпевшая, днем по тавернам и матросским кабакам шастающая. И Нель растет, как цветок на помойке. Но и на помойке, с её разными испарениями навозными, оказывается, может цветок пышно расцвести, ибо к шестнадцати годам превратилась Нель Гвин в красавицу, да такую, что ее за красоту приняли в королевский театр апельсины продавать. Ну продает она там этот экзотический фрукт, а сама на королевскую ложу посматривает, не появится ли там еще более экзотический фрукт, сам король. И он однажды появился в обществе ослепительной, капризной рыжеволосой любовницы Барбары Пальмер. Нель как на них посмотрела, сердце ее словно клещами прищемило: так ей захотелось королевской любовницей стать. Но ее путь в ложе короля очень тернист будет, и пока там одни шипы, не розы рассыпаны: Она еще побывает любовницей двух Карлов, потом станет актрисой, поскольку актерский талант в ней обнаружится. В Англии раньше, как сейчас в Японии, женские роли исполнялись мужчинами. Россия тоже этот странный обычай переняла. И у нас матушка Елизавета Петровна очень любила самолично личики мужчин-актеров под женские расписывать. Губки своей ручкой им мазала, щечки розовила, в корсеты затягивала, а в одного такого актера, некоего Бекетова, даже влюбилась и быстро своим любовником сделала, и он разыгрывал свои комедии уже не на сцене, а в ложе царицы. Но Карл II решил произвести революцию в английском королевстве, хотя вообще-то он революции, которые его отца жизни лишили, не очень обожал. И он разрешил исполнять в английских театрах женщинам женские роли. И, конечно, моментально толпа талантливых актрис, преимущественно с улицы взятая, ринулась в королевские театры. И тут-то Нель Гвин продвинулась на три шага к своей карьере королевской метрессы. Она перед тем, как в королевский театр попасть, распевала песенки и плясала в различных тавернах перед пьяными матросами. И однажды, когда она распевала непристойные куплеты перед обезумевшими от восторга матросами, ее увидел лорд Дорсей (он любил под видом матроса таверны посещать. Обычай, хорошо описанный Виктором Гюго в его «Человек, который смеется») и, конечно, с места талант Нель Гвин оценил. Он предложил ей для начала стать его любовницей, а потом повел в королевский театр и оказалось, что у Нель действительно есть немалый актерский талант, правда, самостоятельно она свою роль выучить не могла, поскольку ни читать, ни писать не умела. Но ей наняли репетитора и тот читал ей роль, а она быстро ее заучивала на память. И потом, когда уже известной актрисой станет и драматурги начнут «под нее» свои пьески писать, этот метод не оставила. И он дал хорошие результаты — Нель так естественно играла свои роли, что, будь они выучены не на слух, а по бумаге, никогда бы ей не дойти до таких вершин естественности и простоты. Правда, амплуа у нее довольно ограниченно: она играла преимущественно веселых, лукавых гризеток и тут превзошла самою себя, ибо и играла самою себя. В жизни ведь тоже была весела, остроумна, легкомысленна и беспечна. Нота бене, это была единственная, наверное, в мире Королевская фаворитка, которую любил народ. В других королевских фавориток в любых частях света, народ камни бросал, с проклятьями на карету набрасывался, а Нель с восторгом принимал. И когда однажды по ошибке ее карету народ принял за карету другой фаворитки и начал бросать камни, Нель высунулась из окошка и весело закричала: «Люди, не сходите с ума. Это же я, Нель Гвин, королевская шлюха». Народ понял свою ошибку и восторженно приветствовал Нель. Пьесы с исполнением в главной роли Нель Гвин имели в Париже успех, но пока это ни на йоту не продвинуло ее к ложу короля.

Нель Гвин. Фаворитка Карла II. Она королю не изменяла, а подыскивала новых Любовниц.

Он почему-то заинтересовался не ею, а ее коллегой по искусству Молли Дэвис. Ее в свои апартаменты приглашает. Молли Дэвис славилась мастерским умением не только петь непристойные песенки, но и сопровождать их непристойными движениями, что, конечно, согласитесь, дорогой читатель, очень даже эротически возбуждает. Ни один приличный стриптиз в наше время не обходится без непристойных телодвижений, и пока стриптизерка свой лифчик или ниже лежащий неглиже скинет, сколько ей надо навертеться и накрутиться и задом и передом? Но мало кто, конечно, знает, что пионеркой в этом искусстве была Молли Дэвис, английская любовница Карла II. Нель Гвин завидует Молли и даже от зависти и ревности начинает ей вредить. Узнав, что Молли снова приглашена в апартаменты короля и даже на ночь, она насыпала ей в чай сильно действующее слабительное средство: «Что, удалась ночь с королем, если каждую минуту в туалет надо было бегать?» — наверно злорадствовала. Но эта ли, другая ли ночь, удалась все-таки, если уже дочь от короля Молли родила и назвала ее громко: Мария Тюдор. Но вот король и на Нель свое милостивое внимание обратил и ее своей любовницей сделал, а уж она постаралась, чтобы быстро из постели короля не выскочить: всегда ровна, всегда весела, услужлива, остроумна и совершенно бескорыстна. И даже рожает королю сына, что для него, имеющего бесплодную жену, бальзам на королевские раны. Она показывает ребенка королю и говорит: «Ваше королевское величество, вот ваш ублюдок». «О боже, как ты выражаешься о моем сыне?» — возмутился король и быстро ребенка усыновляет и он становится «сыном короля», в отличие от законных детей, которых нет, но назывались бы они «детьми Англии». Словом, бастард стал милордом Берфордом, а второй родившийся от короля сын Нель Гвин — милордом Боклерком. И Нель Гвин, приказывая мамке, принести дитятю для кормления (кормила сама), с гордостью говорила: «Голубушка, принесите мне милорда Берфорда» или «Вы сменили пеленки милорду Боклерку?» Но вообще-то Нель своего старшего сына называла Карл IV, намекая на двух ее любовников Карлов и короля, сын был четвертым Карлом.

Король прямо запутался с этими Карлами. Подумать только: из четырнадцати незаконнорожденных его детей добрая половина была Карлами. Нель живет теперь в купленном королем роскошном особняке и получает вполне приличную зарплату: пятьсот фунтов стерлингов в год. Театр ей можно оставить. Скоро король еще выше оценил услуги Нель и увеличил ей пенсию ровно… в сто двадцать раз, платя ей уже шестьдесят тысяч фунтов стерлингов в год. Она не зазналась, даже когда особняк от короля получила и оборудовала его со всем богатством своей фантазии. С Нель Гвин король никогда не скучал. Она поднимала его настроение, веселила, и в этом отношении ее роль для истории, конечно, очень даже положительная. И в связи этим мы вот задумались над предложением хорошего историка, правда, с незвучной фамилией Кондрата Биркина, предложившего какой-нибудь чувствительной женщине в будущем написать о хороших и плохих куртизанках. Ну прямо по стишку Владимира Маяковского получается — «Что такое хорошо, а что такое плохо». И невдомек этому историку, что такое деление на «черное» и «белое» совершенно невозможно. И для кого «хорошо или плохо»? Для короля? Для его подданных. Для народа? Для государства? Это правда, фаворитки очень большую роль играли в жизни монархов. Но как тут зерно от плевел отделить? «Один любит арбуз, другой свиной хрящик», — говорит китайская поговорка об абсолютной несовместимости вкусов. Здесь ведь все по философии негра Кали получается: «Если у Кали кто коров крал — это плохо, а если Кали у кого корову украдет, это хорошо». Да и само понятие куртизанки давно и однозначно заклеймено: «Низкая душа шлюхе хороша», — сказал Брантом. Не бывает, словом, хороших, моральных, нравственных шлюх. Здесь ведь все зависит от индивидуального вкуса потребителя, и если один считает, что рождение куртизанками королевских отпрысков (а бывало и до восьми от одной особы доходило) это хорошо, а другой осудит светскую львицу, ходящую с вечно вздутым животом, — оба будут правы. Ибо не удастся, вот так за здорово живешь, заявить во всеуслышание: эта фаворитка хороша, потому как женщина она плодовитая, а та плоха, поскольку детишек королю не рожает, едино казну раскрадывает.

Поэтому давайте не будем все делить на беленькое и черненькое и преподносить эту ограниченную гамму цветов на блюдечке с золотой каемочкой. Мы категорически отбрасываем все цвета, а просто без хитростей и излишних радужных колеров преподносим всевозможные типы королевских фавориток, беря во внимание только их личные качества характера. И в этом отношении простодушных и Нель Гвин и Молли Дэвис мы относим к «хорошим» фавориткам, в отличие от прочих в ложе короля, наглых, бессовестных фальшивых, тщеславных и корыстолюбивых. О Нель Гвин можно сказать, что она очень много сделала для улучшения жизни актеров и не очень обкрадывала государственную казну. Улучшила материальное положение актеров, драматургов, писателей, строила сиротские дома и дома инвалидов, и очень много раздавала милостыни. Народ обожал Нель Гвин. Король тоже, если на ложе смерти последние его слова были: «Позаботьтесь о Нель». Женские прелестные черты незлобивой покорности и угождение властелину переняла Нель в совершенстве. Ей были чужды капризы и припадки плохого расположения духа. А главное, это была женщина, которая привлекала к себе людей не только своей красотой и очарованием, а какой-то радостью жизни, желанием всем нести радость, огромной снисходительностью к человеческим слабостям. Во многом она переняла черты (или наоборот) у нашей русский царицы Екатерины I. Та же незлобливость, отсутствие ревности (ну хотя бы видимой, ибо неревнивой женщины не бывает) к постоянным другим связям короля. Наша Екатерина I никогда не ревновала Петра I к его многочисленным любовницам, а только забавно и незлобиво посмеивалась над этой слабостью своего мужа. Нель Гвин знала, что магометанские обычаи и неуемный темперамент, а также повышенная сексуальная потенция требуют от короля все новых и новых любовниц. Не перечила, не дулась, не выражала неодобрения, а спокойно дожидалась своего «звездного часа». О Нель Гвин можно смело сказать — она королю рога не наставляла, в отличие от почти всех его любовниц. И король, как бы он ни был занят своей новой пассией, неизменно возвращался к Нель. Ба, он даже потихоньку перелезал через ограду и прокрадывался в соседний особняк, где проживала Нель, ускользая от нудных, капризных и скучных любовниц. А такие у него были, и к ним относятся его любовницы — Барбара Пальмер и Луиза Керуайль.

Рыжеволосая красавица с темными глазами Барбара Пальмер была, словно норовистая лошадка: никто ее не мог обуздать, тем более слабый и мягкий и слишком податливый на женские чары — король Карл II. По рукам Барбара пошла уже с пятнадцатилетнего возраста, но не как дешевая проститутка, а как уважающая себя дорогая куртизанка: ведь ее любовником стал граф Честерфильд, человек женатый и чудовищно безобразный. Последнее не было для Барбары помехой, она ведь обладала одной уникальной чертой, вообще-то редкой в женщине — ей нравились уродливые мужчины. Без всякого цинизма, с огромной простотой, но, конечно, не лишенная извращенности вкуса, она утверждала преимущества безобразных мужчин над красавцами: первые больше ценят ласку женщины, гораздо страстнее и щедрее красавцев и легко привязываются к красивым женщинам, чего не скажешь о смазливеньких, то и дело выскальзывающих из постели одной красивой любовницы к более красивой и богатой. Философия, конечно, не лишенная логики, и патологию этого явления нам очень убедительно доказал Виктор Гюго, когда герцогиня страстно желает неимоверного урода Гуинплена именно из-за его безобразия, доходящего до гениальности. Поэтому-то Барбара и мужа постаралась себе выбрать чрезвычайно уродливого и им стал граф Кэстльмэн — отвратительный карлик, но страшно богатый. Надо отдать должное Карлу II — он свою любовницу за «добродушного рогоносца» замуж не выдавал в отличие почти от всех королей. Когда он в Голландии, будучи еще только герцогом и наследником английского трона, познакомился с Барбарой, она уже была замужем.

Красота Барбары поразила и восхитила короля. Муж не особенно волновался по поводу своих неизбежных «рогов». Ба! Он даже открыл Карлу II, который был в то время «гол как сокол», свой кошелек. Любовный треугольник был на редкость дружен. Когда Карл II по прибытии в Лондон стал английским королем, он не забыл вознаградить «доброго рогоносца» щедро своими милостями. Во-первых, по его желанию, дал ему место смотрителя тюрьмы королевской скамьи (была тогда такая ответственная должность), во-вторых, пожаловал его в бароны и подарил прекрасное поместье. Графиня Кэстльмэн в восторге, тем более что иметь собственный дом ей крайне необходимо: она на последних месяцах беременности. Муж, который не принимал никакого участия в рождении сына, конечно, из-за лояльности к королю и в благодарность за его щедрость, как и полагается «добродушному рогоносцу», непрочь усыновить ребенка, то есть попросту признать его своим. Но король, учтивый человек, он там прятаться за услуги рогачей-мужей не будет, смело признал ребенка своим. Барбара, которая уже герцогиней стала, поднатужилась и еще двоих сыновей королю родила. И теперь уже, зная слабость короля на этом пункте, смело требует милостей для ее детей. Всем даны почетные звания, даны и поместья и еще немалые суммы на воспитание и на будущую приличную жизнь.

Портрет очаровательной Нель Гвин.

Итак: старший сын стал графом Саутгемптонским, более юный Джордж лордом Фитцроем, а для среднего, самого любимого Генри Барбара требует не только звания герцога, но и звания пэра Англии. А ребенку всего девять лет. И как на такую наглость Барбары парламент посмотрит? Король мечется между двумя огнями, Барбара злится и наконец-то распускает вожжи своему истеричному и бешеному характеру. Дикие сцены стали происходить в ее дворце Гемптон Корт. Как же эта девка, дорогой читатель, не считалась с его величеством! Для нее король Карл II — все равно, что парубок из соседней деревни.

Могла на него накричать, как на провинившегося ребенка, с кулаками наброситься, закатить истерику, неделями не разговаривать — дуться, или наоборот, в присутствии придворных отвечать ему грубо, насмешливо, явно оскорбляя. Король все терпел с покорностью умного человека, но сколько же можно? Король начал находить спокойствие души и телесные услады у других, не таких строптивых и бешеных любовниц: у Нель Гвин и Молли Дэвис и не раз решался навсегда оставить Барбару. Но когда через несколько дней после ужасной сцены с побоями, рукоприкладством, дикими словесными оскорблениями являлся во дворец к Барбаре, чтобы объявить ей о своем окончательном решении расстаться с ней, Барбара выходила к нему с таким видом, что гнев короля мгновенно улетучивался, а любовь расцветала наново. С распущенными рыжими волосами, в небрежном пеньюаре, обнажающем все ее прелести, с двух сторон окруженная детьми, со слезами на глазах — кающейся мадонной выходила она к нему. Сердце короля таяло при виде матери, окруженной детьми, мягкой, ласковой, страдающей. Но все ли его дети? Их уже пять штук: трое сыновей и две дочери. По двору ползут слухи, что Барбара развратничает, подобно Мессалине, с кем попало и подобно ей в ближайшие бордели хаживает.

Как сказал один из историков, и мы склонны ему поверить: «Барбара меняла любовников ежедневно, чуть ли не ежечасно». Другие историки Барбару оправдывают: она, дескать, начала так часто менять любовников в отместку королю за его увлечения Нель Гвин и Молли Дэвис. Как бы там ни было, но плебейские вкусы Барбары нас просто поражают: за все время связи с королем только один ее любовник Черчиль был лордом, а остальные только из плебеев. Это и актер Карл Харт, и канатоходец Джекоб, и многие другие из пажей и лакеев. Муж, который был не против увлечения своей жены королем, поскольку от такого знатного любовника и сам имел немалые корысти, на сей раз, узнав о неразборчивости связей Барбары, искренно возмутился и потребовал развода. Ну что же, на это Карл II выразил свое милостивое согласие, но потребовал, чтобы граф жил за границей и ни в коем случае не возвращался в Англию. Он уехал во Францию, а Барбара, почувствовав окончательную свободу, пускается, как говорится, «во все тяжкие», ходит по разным притонам и выбирает себе на ночь без разбора: мастеровых, матросов, лакеев — сильных, здоровых и пригожих. Король от такого бесстыдства Барбары совсем помрачнел, перестал в ее альков вообще заглядывать. Но глядь, ни с того ни с сего дочь у Барбары рождается, и она с невозмутимым видом требует от короля, чтобы тот признал ее своей. В первый и последний раз возмутился король наглостью своей любовницы и первый раз не признал ребенка за своего.

Королева, его бесплодная жена, не только начинает ревновать мужа к Барбаре, но тоже устраивать страшные скандалы, поскольку возмущало ее не столько наличие у мужа любовницы, сколько высокомерное и наглое ее отношение к ней самой. Барбара дворцовый этикет соблюдать не желает, в низком реверансе перед королевой не приседает, ехидно улыбается, смотря прямо в глаза королеве, и за ее спиной шепчет разные гадости о ее бесплодности. Катерина Браганза в слезы, мужу сцены закатывает, в Португалию бежать собирается. Совсем замотался и запутался король в этой сложной ситуации с беспокойной любовницей. Решил уже на этот раз окончательно ее оставить. А тут ни с того ни с сего, несмотря на запрет показываться в английском королевстве, — муж Барбары объявился: «явился — не запылился», да еще с крамольным трудом под мышкой. Он заделался католиком и давай карикатуры и пасквили писать на бедного короля-протестанта, который сделал его насильственным образом «рогачом». Ну пришлось королю бывшего мужа своей любовницы в тюрьму заточить. Тогда за дело принялась пресса и выразила протест против тирании короля. Представляете себе, дорогой читатель, ситуацию бедного короля? Не успела еще высохнуть кровь от гильотированного отца, что-то подобное сыну грозит. И из-за чего или из-за кого? Из-за его любовницы и ее необузданного темперамента, ни с королем ни с бывшим супругом ужиться не сумевшей. Королю пришлось графа Кэстльмэна из тюрьмы выпустить, в Голландию отправить, а с Барбарой окончательно расстаться. Он выслал ее во Францию с таким вот напутствием: «Единственно, о чем я прошу Вас, это ведите себя как можно тише, а уж кого Вы будете любить — мне безразлично».

История умалчивает, как дальше «покатилась» жизнь Барбары, но сомневаемся, чтобы во Франции она вела себя тихо: такова уж эта натура, которая бешеным горным потоком сметает все на своем пути, даже не отдавая себе в этом отчета, едино во власти необузданной стихии своего темперамента.

Казалось бы, бурная жизнь с Барбарой должна бы набить оскомину королю на новые романы с авантюристками. Где там! В Англию приехала одна из племянниц кардинала Мазарини Гортензия, и увлечение короля вспыхивает с новой силой.

У кардинала Мазарини, первого министра и любовника и даже тайного мужа французской королевы Анны Австрийской, было ужас как много племянниц. От двух сестер, которые рожали, как это бывает в бедных семьях рыбаков, огромное количество нищих детей. Сам бездетный, хотя сплетники до сих пор шепчутся, что сын Анны Австрийской Людовик XIV и его брат Филипп Орлеанский — это дело рук (не рук, конечно) Мазарини. Документами это не доказано и мы считаем Мазарини бездетным. Но отцовские его чувства очень даже сильны и, конечно, по отношению к своим многочисленным племянницам. Всех в Париж перетащил, всем блестящее образование и приданое дал. А некоторые из его племянниц (Лаура, Олимпия, Мария и Марианна) даже воспитывались во дворце, вместе с королевскими детьми. В одну такую племянницу — Марию Манчини был влюблен юный Людовик XIV и даже намеревался на ней жениться, пока дядюшка, от греха подальше, не услал ее в Италию и там выдал замуж. Супружество было неудачным. С мужем своим она вечно ссорилась и тот, не желая быть «рогатым», отравить жену пытался. Она выжила, но, порядком испугавшись ревнивой мести безумного «рогоносца», переодевшись в мужское платье, бежала в Париж, за помощью и опекой к Людовику XIV, авось вспомнит увлечение молодости и даст ей хорошую пенсию. Но Людовик XIV вспоминать грехи юности не пожелал, у него уже другие любовницы, законные метрессы, возведенные в ранг чуть ли не цариц — будуарных, конечно, во дворце обитают. Марию Манчини принял холодно, пенсию ей назначил совсем скромную, а дворец дал и вовсе захудалый. И пусть еще спасибо королю скажет, мог ведь вообще ничего ей не давать, мало ли что в молодости было; а сейчас она его как женщина совершенно не интересовала.

Другая племянница Мазарини — Олимпия — начала вместе с любовницей короля маркизой Монтеспан заниматься черной магией, каких-то там петухов черных резали, кровь из них пили, а по некоторым следственным данным, даже кровь новорожденных младенцев, служили черную мессу да варили любовные напитки, начиненные разной дрянью, включая яйца зайца, шпанские мушки и истолченные рога оленя. Этой гадостью поили короля, известно в каких целях. Следствие обнаружило много компрометирующих доводов против Монтеспан и Олимпии Манчини. Но смерть принять живьем на костре пришлось только ведьме Вуазьен, Монтеспан сухой из воды вышла, хотя не без ущерба для собственной репутации в мнении короля, а Олимпия, от греха подальше, убежала за границу и там продолжала свои авантюрные интриги.

Третью свою племянницу — Гортензию — Мазарини выдал замуж за некоего Армана, которому кардинал дал свою фамилию, и он стал называться Мазарини, с огромным приданым. Все почти огромные богатства Мазарини попали в руки Армана. Тут и дворцы, и коллекция драгоценных картин, и драгоценности. Но Арман, мягко говоря, оказался психически неуравновешенным человеком, чтобы не сказать сумасшедшим. Он был объят манией искоренения скверны. Скверну он видел во всем: в красоте, в наготе. Постарался исправить мир. Во-первых, он, будучи безумно ревнивым, решил не допустить скверны в своем доме и стал охранять красавицу-жену почище евнухов у турецкого султана. Он заставлял ее беременеть и рожать чуть ли не каждый год. В течение своей семилетней жизни с мужем у Гортензии было уже пятеро детей и какое-то там количество выкидышей, ибо Арман правильно рассудил, что беременная жена несколько умаляет желание мужчин сделать ее любовницей. Во-вторых, он нравственен в экстремальной степени. Он терпеть не может наготы и все драгоценные кардинальские картины, изображающие акт, закрасил черной краской, а бесценным скульптурам в кардинальском парке поодбивал не только носы, но и фиговые листочки. В-третьих, он запрещает женщинам доить коров, ибо эта работа способствует, по его мнению, возникновению у них грешных мыслей. На ферме Армана коров доят исключительно мужчины, как бы они ни возражали против этого женского занятия. В-четвертых, он не только готов отбить носы скульптурам, но и передние зубы собственным дочерям, поскольку растут они замечательными красавицами, а нравственность и красота в понятии Армана никак несовместимы. Пусть уж лучше будут его дочери щербатыми.

Удивительно мило, дорогой читатель, происходят эти торги за любовь между монархами и их фаворитками. Прямо по принципу гоголевской свахи: у нас товар, у вас купец. Так же «мило» будет происходить беседа о количестве выплаченных экю фаворитке Генриха IV за право приобрести ее любовь: он тоже будет чесать себе затылок: — «дороговато любовь королевской казне обходится», о чем мы вам расскажем в следующей главе. «Ни стыда у людей, ни совести», — сказала бы какая-нибудь русская бабка, не привыкшая любовь считать товаром. Недаром до сих пор ходит в народе такой вот анекдот: «Мама, а что такое любовь?» — спрашивает девочка свою мать француженку. «Любовь, деточка, русские выдумали, чтобы за секс не платить». Платить за секс — и очень дорого — стало привилегией западных монархов, получать за секс и очень много — привилегией их фавориток, проституция здесь выступает в красивом платье камуфляжа — пристойно. Но уличная проститутка более честна, чем королевские фаворитки. У нее твердый тариф, и она свои услуги не прикрывает видимостью чувства.

С обезоруживающим цинизмом Гортензия после установления цены за ее любовь к королю, начинает что-то там бормотать о переполняющем ее к нему любовном чувстве, но короля не обманешь — он-то уж знает, что стоят все эти уверения неверных любовниц, так и мечтающих оставить его не только с носом, но и с рогами. Но, может, Гортензия не такая? Может, она не будет королю изменять? Как же королю сейчас нужна верная любящая женщина! Гортензия обещает такой быть. Обещает также быть скромной, в слишком бурной дворцовой жизни не участвовать, она ведь так устала от жизненных бурь и перипетий с сумасшедшим мужем, что сейчас ее подаренный королем дворец будет напоминать монастырь, и вот в «монастыре» начинаются замечательные оргии. Там пьют, танцуют и всю ночь напролет играют в карты. Король, который запретил в своем королевстве игру в карты, был неприятно удивлен и шокирован. Его запрет нарушен. Еще больше был он удивлен и шокирован, когда узнал, что в качестве первого любовника Гортензия принимает во дворце князя Монако, оставившего свою рулетку специально для того, чтобы сделать Гортензию своей любовницей. Король плати пенсию, а любовные услуги любовница будет дарить другому? Бедный вечный рогач Карл II! Найдется ли во всем мире хоть одна верная женщина? «Конечно, конечно», — поспешно уверил его французский король Людовик XIV-, выслав в Англию свою шпионку Луизу Керуаль со строгим заданием: обогреть ложе короля и обо всем доносить ему. Французский король должен знать, что делается на английском дворе. Полная значимости своей миссии, Луиза энергично принимается за дело. Шпионкой она, конечно, будет, ведь не даром Людовик XIV платит ей пенсию, но она будет и первой любовницей Карла II, а это уже потруднее, потому что у сорокалетнего короля на данный момент имеется четыре постоянные фаворитки, а среди них грозная Барбара Пальмер. Надо всех их понемногу уж если не ликвидировать, то во всяком случае обезвредить. Эта задача, конечно, непростая, и умная Луиза Керуаль разработала сложную тактику соблазнения короля. Он, простодушный и наивный, разбежался было со своей любовью, горя нетерпением, и чуть ли не с парохода готов тащить Луизу в постель. Приготовил для нее дворец Уанхолл, прекрасно его оборудовал, увесив стены драгоценными гобеленами, устлав полы роскошными коврами, напичкав столиками резными, лаковыми японскими безделушками, стульчиками, инкрустированными диванчиками и прочей служащей неге мебелью. Хоть прямо с парохода, с маленьким саквояжем заходи Луиза в новое королевское любовное гнездышко! Но не тут-то было, Луиза Керуаль не Нелли Гвин. Она — дама. И дама знатная. Ее соблазнить не так-то просто, а если да, то… То — за очень дорогую цену. И вот эта хитрая дамочка, огненная брюнетка с черными косящими глазами, вечно наполненными почему-то слезами, и детско-пухленьким личиком, с алчностью паука начинает плести сложную сеть интриг с единственной целью — отвратить от Карла II других любовниц. Как? А как это делали жены английского Генриха VIII? Грубо и прозаически: они не пошли к нему в постель. Разогреть короля до красного или даже белого каления страсти, так, чтобы свет ему не мил показался, и оторвать для себя кусок побольше. И Анна Болейн и Джейн Сеймур этим методом оторвали… кусок королевства, стали королевами. Ну так далеко планы Луизы пока не простираются.

Это будет потом, когда сын у нее от короля родится, а сейчас ей надо занять первое место фаворитки. Она дает с самой первой встречи понять королю, что за ней нельзя вот так просто послать «с черного» хода, как за какой-нибудь актерочкой. Ее надо долго, очень долго и терпеливо обхаживать. Она демонстративно отказывается жить в приготовленном для нее дворце, живет у какой-то родственницы, куда король ходит каждый вечер, а толку-то. Ручку и то не всегда поцеловать удается. Луиза разыгрывает из себя знатную даму, и король даже робеть начинает в ее присутствии: он явно не привык к такой долгой осаде дамской юбки. Постепенно она дает ему понять, что непрочь бы наделить его любовным чувством, которое питает к нему, но… Но у него жена, и его положение женатого человека не позволяет ей пойти навстречу его желаниям. Точь-в-точь то же самое говорила Анна Болейн Генриху VIII, и тот не помешкал развестись с первой женой. Но Карл II не Генрих VIII. И как бы он ни пылал в любовном чувстве к Луизе Керуаль, он свою супружницу Браганза Катерину отставлять не намерен. Когда Луиза, прозондировав почву, поняла, что на сей раз стать королевой Англии ей не удастся, она переменила тактику. О, она уже согласна быть любовницей короля, но только первой. Разные там актерочки, вроде насмешницы Нель Гвин, пусть сидят тихо. Король, горя нетерпением, поспешно согласился. Но в подаренном им Луизе Керуаль дворце принимают его только раз в день и в строго определенные часы — в девять утра. И все. Никаких дополнительных свиданий. Светская дама соблюдает приличия и у нее строгий распорядок дня. И такая, дорогой читатель, прет из этой дамульки высокомерность, что другой бы, более амбициозный король бежал бы куда подальше от такой любовницы, но не Карл II. Это удивительно мягкий и добродушный король, вечно ходящий под башмаком своих фавориток. И он беспрекословно принимает условия Луизы. Но даже этим скромным часом не дают насладиться королю. А все комедиантка Нель Гвин. Не ревнуя особенно короля к другой любовнице, она все же внесла свою лепту «вреда». Взяла и прилепила к дверям спальни Луизы такую вот записку: «Французская сука и помазанник божий здесь делят ложе». Странную привычку Луизы, говоря о печальном, иметь глаза, полные слез, определила таким образом: «Временами я думаю, что короля околдовали. Когда глаза этой женщины не косят, то из них капают слезы, а когда она делает то и другое, то они шпионят в пользу Франции».

Хорошо воспитанная Луиза, во всяком случае играющая роль большой дамы, в пререкания с «комедианткой» вступать не пожелала, она вообще ее награждает презрительным молчанием. Сама никогда, в отличие от Барбары Пальмер, голоса не повысит, не завизжит, держится с большим достоинством и чуть ли не насильно заставляет всех уважать себя. Прямо мания у нее какая-то развилась на пункте своего высокого происхождения, хотя долгое время была простой приживалочкой при Версальском дворце, пока Людовик XIV из нее свою шпионку не сделал. Карл II знает, конечно, об этом другом лице своей любовницы, но никакого внимания не обращает: по-видимому, ему, как умному человеку, просто выгодно делать вид, что он ни о чем не догадывается. Пусть французский король спит спокойно и не идет войной на Англию. Вот у Луизы рождается сын. Его назвали Карлом. Это какой же по очереди Карл среди внебрачных отпрысков Карла II? Тут же король присваивает ему звание герцога. Госпожа де Авинье, придворная дама, пишет своей дочери письмо: «Керуаль уже герцогиня Порсмут, в расчетах своих не обманулась, пожелала стать первой любовницей короля и сделалась ею, родила сына, которого признали и которому пожаловали два герцогства. Она немного жадна и собирает богатства, заставляя кого может, любить себя и уважать».

Теперь, когда Луиза родила сына, она все увереннее и смелее начинает впаивать в сознание короля, что может стать его женой. Нагло, открыто ему заявляет: «Я не любовница! Я ваша жена. Во всяком случае я так считаю».

Король мучится угрызениями совести. Ему безумно жаль свою несчастную жену, бесплодие которой стало ее проклятьем, ее несчастьем, трагедией. Вечно она или на богомолье в Тибурне, или на целебных водах, весьма рождению потомства способствующих, или в своей молельне, на коленях простаивающая. Вид униженной королевы смущает короля, жалость рождает протест против подлостей, в виде развода с ней и навряд ли Луизе Керуаль под силу разбить в пух и прах это сложное чувство короля к своей жене. Но она старается. Посмотрите только, как беспокойно закосили ее глаза, когда она узнала о недомогании королевы. Даже у «плакучей ивы» (так ее Нель Гвин прозвала) слезы из черных глаз на время исчезли. Сейчас в них прячется дикая радость от предвкушения скорой смерти Катерины Брангаза. Луиза станет английской королевой!

Да, жалка, дорогой читатель, участь бесплодных, отринутых королевских жен! И всегда на протяжении всех веков одинакова. Им оставалось только одно: молиться, уповая на милосердие божие, а когда король брал с ней развод — идти в монастырь. Карл II слишком благороден и порядочен, он «под монастырь» свою Катерину подводить не будет.

Истово молилась, орошая иконы слезами, Елизавета, бесплодная, жена Карла IX. Точно то же делала Луиза, не родившая Генриху III ни одного ребенка. Все они ждали, сидя на бочке с порохом, взрыва: когда же их спихнут в монастырь и возьмут с ними развод? И только время, а вернее, скоропостижная смерть королей помешала им сделать это. За свое человеческое достоинство они не боролись. За это боролась только одна бесплодная королева, жена Людовика XII Жанна Безобразная. Она, при своей уродливости, была одарена природой великим сердцем и женской гордостью. Представ перед судьями, решавшими ее судьбу, гордо потребовала не вмешиваться в ее личное счастье, на которое она как человек имеет право. Но когда судьи, не считаясь с деликатностью, прямо напомнили ей о ее безобразии и увечье и что в таком виде у нее не может быть ребенка с королем, она гордо ответила: «Я имею на это такое же человеческое право, как и моя уродливая карлица-горничная, родившая своему мужу двоих детей». Ну тогда судьи побежали к королю и рассказали ему о строптивости Жанны, не желающей добровольно идти в монастырь. Король лично, нежно держа королеву за руку, попросил сделать это, поскольку ему невтерпеж было на другой женщине жениться. Катерине со стороны мужа такие просьбы не грозят. К этой скучной, недалекой, некрасивой королеве у короля неизменное чувство уважения и ровной теплоты, ибо король очень благороден. Прекрасное человеческое качество, жаль, что уходящее ныне в область анахронизма.

Луиза Керолайн. Красивая женщина — умела пожить хорошо и государством поуправлять… из спальни.

Словом, пока Луизе Керуаль не удалось заставить короля ни развод с женою взять, ни в монастырь ее отправить, ни к тятюшке с матушкой в далекую Португалию, к отцу-королю, который нагло не желает выплачивать французскому зятю приданое дочери.

Дама-леди, дама светская, с безупречными манерами непомерной гордости и собственного достоинства, вводившая в робость этими манерами немного рубашечного короля, никогда не повысившая ни на полтона даже голоса, вдруг завопила базарной торговкой и на своем родном французском языке какие-то проклятья, на матерные слова смахивающие. Великая печаль стоит в английском королевстве! Король заразился сифилисом и заразил им Луизу Керуаль. Радуйтесь, Нелли Гвин и Молли Дэвис — ведь король в последнее время, увлекшись Луизой, совсем забыл про ваши ложа. И вот вы здоровы, а Луиза Керуаль? О, на нее тяжело и горько смотреть. День и ночь от горя слезы льет, на глазах от горя толстеет, а под одним глазом от того же горя синяк развился и ничем эту темную синь не выведешь, будто раз и навсегда вдарил ей король под глаз мощным кулаком. Где там! Он виноватый ходит, глаза в землю опустивший, прямо на короля непохожий. Ох, эти проклятые сводники, уши бы вам как провинившимся школьникам оттрепать и под розги послать. Так-то вы королям служите? То у Петра Первого из-под дырявых карманов важный документ пропал, а его денщик в это время с Гамильтон развлекается (не путайте с Эммой Гамильтон, наша — Марья), то Бассомпьер при Генрихе IV не в ту дверь его на ночь вводит, то Фуке у Наполеона девственницу вместо развратницы ему в постель подсовывает, то Лебель у Людовика XV не ту пастушку ему в постель положил, и она заразила его смертельной оспой. Но отличился своим легкомысленным бесчинством сводник Карла II Чэффирд. Подумать только, привел к нему в постель непроверенную медиками дамочку и вот результат… Плач и стон стоит в английском королевстве, Луиза Керуаль толстеет на глазах и ее уже все зовут «толстушечкой». Лечение поддается с трудом. Тайком (тайна полишинеля) каждое утро ездит Луиза к врачам, пробует новое действие ртутного препарата и пока результаты — увы, плачевны. Но вылечится, конечно, короля переживет, но королевой не станет, а вот шпионкой очень даже хорошей. Она и при следующем короле Якове II будет свои козни «стряпать», что у нее называлось — служить отечеству. Но какому? Приготавливаясь к английской короне, приняла английское подданство, так что Людовик XV аж засуетился беспокойно от возможности утраты хорошего шпиона, и Луизе неимоверной цены перстень послал, а католичкой осталась по-французски. Она, наверное, и сама не знает, кому служить, но лишь бы шпионить.

Разврат, многочисленные любовницы, беспокойная жизнь совсем измотали короля, и в свои пятьдесят с небольшим лет он выглядит глубоким стариком, который уже еле-еле ходит и скоро уже навсегда ляжет в могилу. И нас прямо оторопь берет, читая такое вот резюме о жизни этого короля одного историка: «Карл II был любезным человеком, умел пожить в свое удовольствие и управлять государством. Подданные его обожали. Благополучие Англии при Карле II было нечто волшебное. Красивые женщины царствовали и управляли».

Известный историк видит благополучие Англии в том, что царствовали и управляли им куртизанки? Ну нет, так плохо с историей времен Карла II не было. Так будет при другом короле и из другого государства — Генрихе IV.

Генрих IV

это еще что за постороннее лицо затесалось в юбки Марии Медичи, второй жены французского короля Генриха IV во время его брачной ночи? А, это зловредная карлица, молочная сестра Марии Медичи, Леонора Галигаи свои права, более существенные, на королеву предъявляет и выйти из супружеской спальни во время брачной ночи королей отнюдь не собирается. Так нам во всяком случае хороший писатель, но несколько фантазер Генрих Манн передает.

Другие источники нас информируют, что на особую приятность во время брачной ночи Генриха IV с Марией Медичи он и не рассчитывал: «Генрих, омытый ароматными эссенциями, в шелковом халате и мягких туфлях направляется к брачному ложу. Впереди несли канделябры. Кавалеры, которые сопровождали его по всему дому, с такими же официальными лицами, светили молодому королю: забыли, что он отправляется для плотского сожительства. Генрих вздыхает. Он шагает впереди и думает: „Многого мне от этой брачной ночи ждать не приходится… Но наследника нужно нам зачать: моего наследника из племени Медичи“.

Наследника, конечно, во как надо, поскольку с первой женой, королевой Марго брак бесплодным распался, а многочисленных своих бастардов, хотя и узаконенными, увы, в дофины не выведешь. Словом, идя на свою первую брачную ночь только для деторождения, а не для любовных утех, Генрих IV мог ожидать все-таки хоть какую-то подготовленность супруги к этому акту. А тут все на больницу смахивает, не на альков: „Королева лежала замертво на постели, ее растирали нагретыми салфетками. От прикосновения его (Генриха IV. — Э. В.) рук, она замигала, но потом опять закрыла глаза и уже лежала замертво. Королева лежала в оцепенении, но на ощупь рука теперь была теплая, она едва заметно шевельнула головой в сторону прохода между кроватью и стеной“. Интуитивно, что ли, королева чувствовала, что из ее брачной ночи пока ничего хорошего не получится, ибо король, измотанный беспорядочными половыми связями, пока недетороден. О нет, он не импотент, но у него нарыв на половом органе, какая-то шишка образовалась, очень даже заметная в узких панталонах, вводящая в смущение дам, и пока ему все это вырежут и в порядок детородные органы короля приведут, немного времени все же утечет!

Эпиграфом к этой главе, дорогой читатель, мы бы взяли такие вот слова Р. Амбелена: „Если бы Генрих IV умел обуздывать свои страсти, каким он мог бы стать великим королем!“

„Эх, испортил песню, дурак!“ — это Барон из „На дне“ Горького при известии о смерти Актера. Какую несмолкаемую песню истории, а даже триумфальные гимны славе и победе испортил Генрих IV, великий французский король, своими любовными связями! Песня-гимн осталась недопета! Погиб во цвете лет, славы и могущества замечательнейший из королей от шального ножа фанатика, безумца. Погиб глупо, едучи со своим внебрачным сыном на излечение его от импотенции и увлечения мужским полом к известной куртизанке, которую сам неоднократно „испробовал“. Эта известная певица Поляна любовные арии своего сопрано перемежала с любовными мелодиями своего тела, равного которому по красоте в мире не было. Но такие гимны красоте женщины Генрих IV пел всегда и почти всем женщинам. Это был галантный кавалер и с самого раннего возраста. С того самого времени, когда, вырвавшись из-под строгих нравоучений своей матушки Жанны — Наваррской королевы, попал в пятнадцатилетием возрасте в объятья скромной девочки — дочери садовника Флоретты. Историки потом, совсем замороченные беспорядочными любовными связями короля, начнут по-бухгалтерски „нумеровать“ любовниц Генриха IV. Так вот, они считают, что простая девочка Флоретта была первой его любовницей, начавшего половую жизнь очень рано.

Всю жизнь придворные будут иронизировать по поводу сатириаза Генриха, а придворный Сигонь такую вот эпиграмму на него написал:

Великий Генрих, наш герой,

Испанцев гордых бил не глядя,

Но что нам делать, коль порой

Он был рабом своей же бляди!

А великий Александр Дюма так писал о Генрихе IV: „Генрих Беарнский был самец. Больше чем самец, сатир. Взгляните на его профиль. Ему недостает только заостренных ушей. И если ноги у него не козлиные, то по крайней мере, козлиный аромат“.

Ну что же, дед его воспитывал в истинно крестьянском духе, не до ароматов тут. „Питание и гардероб ребенка регламентировались его дедом. Питание сводилось к пеклеванному хлебу, говядине, сыру и чесноку, а одежда состояла из камзола и крестьянской обувки. Большую часть времени он бегал по скалам босоногий и без шапки. Превратился в неутомимого ходока. Сохранил привычку разговаривать с людьми любого сорта“. Чувствуете, дорогой читатель, какой это демократичный король! Где уж ему хорошо пахнуть, если уже с самого дня его рождения дед смазал его губы чесноком и на всю жизнь наградил невыносимым запахом пота. Генрих IV был грязнуля.

От него, извините, перло, как от измученной лошади. Он сам этот запах воспринимал, как мужской. Ни Мария Медичи, ни первая его супруга королева Марго не могли выдержать этот запах и, идя с ним в постель, обильно поливали себя духами. Любовницы затыкали носы в надушенные платочки. Зато… Зато это был пламенный любовник, горячий, порывистый, неистовый и… покорный. „Всю жизнь он шел на поводу у своих любовниц, которым достаточно было не впустить его в постель, чтобы добиться от него всего, чего они желали“.

А они желали, дорогой читатель, ни больше ни меньше, только стать французскими королевами. Законными. Отсюда всегдашняя, ставшая уже надоедливым стереотипом, манера Генриха IV обещать им это. Иногда устно, иногда письменно. Обещание давалось, чтобы никогда не быть исполненным. Страсть приходила и уходила, слова забывались, но бумага оставалась, пятном ложась на характеристику Генриха IV как короля, не сдерживающего своего слова.

Горячий, порывистый, всегда в движении, успевал все, от анализа мельчайших деталей реформ своего государства до альковных дел.

Австрийская королева Мария-Тереза. Рожала детей и толстела, толстела…

„Никогда его не видели сидящим. Никогда не выглядел уставшим. Только стоя он выслушивал послов, только стоя председательствовал в советах, а потом, распустив совет, вскакивал на коня и становился яростным охотником. „Дьявол о четырех ногах“ — называл его народ“.

Но надо всеми его делами, привязанностями, увлечениями господствовала ЛЮБОВЬ. Любовь с большой буквы, любовь всегда или почти всегда страстная, неистовая, и мы с недоумением читаем такие вот отзывы о любовных возможностях короля его придворного Таллемана де Рио: „У Генриха было великое множество любовниц, но в постели он бывал не слишком расторопен, а поэтому всегда носил рога“, — резюмирует хроникер, наблюдавший четверть века за жизнью короля.

„Вот тебе бабушка и Юрьев день“, — хочется нам воскликнуть! Это про Великого любовника, неистового сатира, который для любовных утех любое государственное дело отложит? В чем дело? А может, придворный личную антипатию к королю чувствовал, что такую нелестную характеристику о сексуальных возможностях короля выдал? Ведь в действительности было как раз все наоборот. Мы не сексопатологи, чтобы разгрызать сию проблему. Но наш „крестьянский разум“ нам подсказывает, почему некоторые, даже почти все любовницы действительно имели любовников, без конца „наставляли ему рога“, а некая острая на язычок Генриетта де Антраг даже его называла: „Господин хочет, да не может“, то есть обвиняла в импотенции. В двух словах о неистовой страсти Генриха не расскажешь. Перевернуты сотни документов, прочитаны десятки монографий уважаемых биографов. Вывод один напрашивается: с потенцией было у Генриха IV ох как все в порядке, но испорченным, сексуально развращенным барышням непривычен был ядреный и безвкусный „черный хлеб“, им подавай пикантное нежное блюдо долгого обольщения, любовных игр, изысканность интимных ласк, на которые рубашечный, слишком темпераментный, слишком „цельный“ Генрих был просто не способен. Отбрасывая нудную хронологию, анатомический анализ, попросту заглянем в альков этого „великого рогоносца“, величие чувства которого намного превышало ничтожество чувства его многочисленных любовниц.

Любовниц у Генриха IV было великое множество. И, как всегда бывает, сплетни, взрастившие этот слух, увеличили их до немыслимого количества: чуть ли не до двух тысяч. Скрупулезный историк Кондратий Биркин, любящий во всем точность, уселся за их арифметические подсчеты… и насчитал, фи, всего пятьдесят шесть штук. Оказалось, не так уж и много, как на великого развратника пристало. Но это не считая разных „проходных“ любовниц, которые мелькали в ложе короля с быстротой секундной стрелки, особого следа ни в жизни короля, ни в истории не оставляя, — успокаивает читателей Кондратий Биркин, обескураженный таким ничтожным у короля количеством любовниц. Да, разврат короля на проверку оказался ничтожнее его величия. Всех этих горничных, маркиз, монашенок и простых сельских девушек мы тоже во внимание принимать не будем. Их действительно было много. Король был темпераментен и любил секс. Отношение Генриха к этим любовницам было разное. Одним он обеспечивал будущее, замуж выдавал, приданое давал, других оставлял, нимало о их будущем не беспокоясь, и девушки вели жалкое нищенское существование и чуть ли не умирали с голоду. Одних рожденных от таких любовниц детей король любил, признавал своими, других нет. И не потому, что был жестоким и бессердечным, а из-за своего легкомыслия. И если Генрих IV, остыв к предмету своей страсти, загорался новым чувством, прошлая связь его уже совершенно не интересовала. Он часто любил сиюминутно, но горячо, истово, но как соломенный, огонь быстро гас и зажечь наново его мог только новый объект.

Многие любовницы Генриха IV были фрейлинами его жен — королевы Марго и Марии Медичи. Тут прямо по присказке: „Зачем далеко искать, когда можно взять, что под рукой лежит?“ И направляясь в спальни своих жен, он часто задерживался по дороге в спальнях их фрейлин. Особого внимания этим временным и краткосрочным любовницам историки и исследователи не уделяли, если не считать тех, о которых королева Марго сочла нужным упомянуть в своих воспоминаниях. Писатель Брантом, влюбленный, как говорится, „по уши“ в королеву Марго, ее воспоминания очень хвалил, отмечая их высокую литературность. Нам же они представляются скучным бесцветным изложением своей тяжкой жизни под боком деспотичной матушки Екатерины Медичи и варвара братца Генриха III, в которых и намека нет на правду и искренность. Обелить себя, смазать с лица земли свою порочность — такова цель воспоминаний Марго. И пусть она в памяти потомков представится не развратной королевой, вечно организующей интриги, преследующей любовниц своего мужа, и даже его намеревавшейся убить, но героиней на меру Жанны д’Арк, в своем ложе спасающей протестантов от резни Варфоломеевской ночи, всегда протягивающую дружественную ладонь Генриху IV и с огромной симпатией относящейся к его любовницам. Все это не так и очень далеко от правды.

И когда постаревшая, толстая, лысая, обрюзгшая Марго, с щечками-мешочками, уселась писать свои воспоминания, она ненавидела вокруг всех и все и даже своих молодых любовников-блондинов, у которых резала их волосы для своих белокурых париков. То и дело, несмотря на старание скрыть это, в воспоминаниях промелькнет эта зашифрованная ненависть, особенно к любовницам мужа-короля, которого никогда не любила и которому всегда изменяла, но, как каждая женщина, страдала от его измен ревностью простой смертной. Особенно возненавидела Марго двух любовниц своего мужа — Ребур и Фоссэз. Обе были ее фрейлинами.

С какой радостью оставляла Марго свою фрейлину, вынужденную остаться в По из-за своей болезни. Всеми оставленная, без средств для дальнейшее существования, умирала эта фрейлина в великих мучениях. А когда уже лежала на смертном одре, к ней приехала Марго и сказала ей следующие „утешительные“ слова: „Ты, конечно, много страдала. Но и зла натворила немало“. Успокоила, словом, умирающую надгробным словом, что, возможно, Господь Бог не простит такую злодейку и гнить ей в адовом огне. Сложные отношения были у Марго и с другой любовницей мужа, госпожой Фоссэз. Это была очень красивая девушка и в нее придворные поголовно влюблялись. Обратил на нее внимание и Генрих IV, и вскоре она стала его любовницей и отнюдь не кратковременной. Их роман длился целых пять лет, что для ветреного Генриха, конечно же, долго. Конечно, не каждой жене понравится, что супруг тут же во дворце в Нераке свил над ее головой, в спальне Фоссэз, уютное любовное гнездышко и регулярно навещает ее фрейлину. Марго, думающая сделать из Фоссэз свою шпионку, вскипает к ней жуткой ненавистью, когда ей это не удалось. И эту ненависть не прикрывает сердобольный акт, оказанный беременной фрейлине, — Марго принимала у нее роды. В своих воспоминаниях она пишет:

„Генрих сказал, что его девушка (так он называл Фоссэз) нуждается в лечебных водах из-за болей в желудке, которые ее мучают. Каждый день я получала сообщения от Ребур, которую мой муж любил раньше и которая была испорченной и двурушной девушкой, желавшей выставить вон Фоссэз и занять ее место при моем муже, о том, что Фоссэз говорила обо мне всякие гадости, будучи уверенной в том, что если у нее родится сын и она сможет избавиться от меня, то она выйдет замуж за моего мужа. Я пролила столько слез, сколько они (с Генрихом IV, который тоже поехал на воды — Э. В.) выпили лечебной воды. Через несколько недель они вернулись. Ее прихватило утром, на рассвете, в комнате девушек. Она попросила послать за врачом. Когда врач объявил Генриху эту новость, он страшно смутился, не зная, что делать, боясь, с одной стороны, ее скомпрометировать, но с другой — лишить ее помощи. Он ее очень любил. Наконец, он решился признаться мне во всем, прекрасно зная, что бы ни случилось, я всегда готова буду служить ему. Он приоткрыл занавес моей кровати и сказал: „Моя крошка, я скрыл от вас один пустячок, но нужно, чтобы я признался. Прошу вас меня извинить, но сделайте мне одолжение, пойдите помочь Фоссэз, ей очень плохо. Вы знаете, как я ее люблю“.

Марго помогла Фоссэз родить мертвую девочку и на этом все матримониальные планы фаворитки женить на себе короля закончились. Больше она интереса для короля не представляет. Марго не удалила ее со службы, но забрала с собой в Париж, а Генрих постарался быстро выдать ее замуж за некоего господина де Брока, которому пришлось отстегнуть из своего кошелька — не девственницу в жены брал, но весьма „подпорченную“ девицу.

Королева Жозефина так кокетлива, так мила, так невероятно обольстительна“, — писали о ней современники.

Мария-Антуанетта. Людовик XVI, законный муж, ходил в спальню супруги как на каторгу.

Вот так, тесным мирком, готовились к свадьбе: наряжались, интриговали, сплетничали.

Великосветские куртизанки любили, когда их изображали в неглиже за туалетом.

Любовь может все. Наполеон собственноручно коронует свою жену Жозефину в соборе Нотр-Дам.

Утренний туалет. В будуаре после бурной ночи.

Королева Евгения с придворными дамами. Мило воркует о своем, о девичьем…

Невероятные деньги тратились кокотками на туалеты.

Император Иосиф II музицирует с сестрами Анной и Елизаветой. Он был преданным любовником и любящим братом.

Отношения королевы Марго с Генрихом нас вообще удивляют, дорогой читатель! Потому что ни в какие рамки отношений между мужем и женой не вмещаются. Вроде не любят друг друга, вроде бы женились по политическим соображениям, по настоянию Екатерины Медичи, и Марго на вопрос, зачем она выходила замуж за короля Наваррского, ответила: „Ну тогда они бы меня отравили“. Вроде всем ясно, что их супружество — это брак протестантства с католицизмом, примиренческий брак, вроде оба имеют связи на стороне уже с первого дня своей брачной ночи, вроде у них дружеские отношения и они вполне лояльны друг к другу, но время от времени или Марго или Генрих IV закипают вдруг ревностью и начинаются попытки лишения жизни мужа со стороны жены, или умерщвление любовника жены со стороны мужа. Да, сложные, надо сказать, отношения!

Ничего непонятно! Без психолога тут не разберешься! Но бывало, конечно, когда Генрих даже помогал Марго укрывать любовников от бдительного ока мадам Екатерины, которая, имея огромную связку ключей от всех покоев Лувра, вечно ими гремела, как ключница какая-нибудь, и в самую неподходящую минуту, чаще ночью, появлялась как огромное грозное привидение в самых неожиданных местах, даже в спальне Генриха IV. Генрих так и сказал ей: „Мадам, я не мешаю вам спать по ночам, почему же вы лишаете меня сна?“

А он, бедный, лишился сна не только от грозного вида мадам Екатерины, но и от ее попыток отравить его. И ее нелогичные действия нас тоже удивляют. Так стремилась и даже настаивала на браке своей дочери с королем Наварры, а теперь, когда они уже муж и жена, делает все, чтобы этот брак расстроить, даже к яду прибегает. Об этом факте, нимало не щадя мать, нам королева Марго сама в своих воспоминаниях рассказывает, как, присутствуя при одевании матери, та спросила ее: „Король, твой муж, мужчина или нет, и если нет, то можно бы аннулировать твое супружество“. Я ей говорю, чтобы поверила, что у меня нет сведений в этой области, но поскольку она меня за него выдала замуж, я хочу остаться его женой. Я догадалась, что нас хотят разлучить, чтобы его убить».

Эту внешнюю нелогичность Екатерины Медичи, которая во всем была изумительно логична, мы объясняем так: вначале она хотела примирить католиков с протестантами, ибо на почве религиозных распрей всегда государство, а прежде всего народ страдает. Во все времена и народы! Но потом, когда протестанты стали достаточно сильными и слишком уж распрямили плечи от такого либерального шага, и католическое могущество начало быть под угрозой, Екатерина со своим сыночком Карлом IX устроили Варфоломеевскую ночь — резню гугенотов: двадцать тысяч человек их было зверски убито, Генрих IV спасся, будучи охраняем Карлом IX, вопреки желанию Екатерины Медичи видеть своего зятя мертвым. Для Марго была приготовлена новая партия на роль мужа. Действия Екатерины Медичи были целенаправленны и продуманны. Тут было все по принципу: «Мавр сделал свое, мавр может уйти». Привлечь громадное количество гугенотов в свой дворец на свадьбу Марго с Генрихом IV, а потом жестоко их уничтожить — это ли не варварство времен Тиберия и Нерона? И нас изумляет, дорогой читатель, как многие сегодняшние авторы нашли оправдание для Екатерины Медичи, представляя ее чуть ли не целомудренной королевой, полной благородных порывов и целей. И никого-то она не травила, резни не устраивала, отравителя Рене в своем дворце под видом парфюмера не держала, по отношению к Генриху двойную игру не вела, и дочь свою «политическим товаром» не выставляла. Стремление историков переиначить и обелить историю наблюдается повсеместно на сегодняшний день. Они даже додумались до того, что явного преступника и злодея Ричарда III, горбатого, зловещего, холодного убийцу, превратили в прекрасного рыцаря типа Зорро. И даже горб его в свою угоду выправили. Ричард III у них не только не горбат, но вообще строен, как крымский кипарис, и красавец писаный. Пусть все это будет на совести этих историков, имена которых мы даже упоминать не будем, достаточно порыться в современных изданиях западных авторов о Генрихе IV и Ричарде III. Словом, роль мавра Екатерина Медичи предназначила Генриху IV. Но он оказался хитрым «мавром». И самую лучшую, вполне правдивую ему характеристику дал, по нашему мнению, никакой не историк, а величайший новеллист Ги де Мопассан: «Коварный, бессовестный, лукавый, хитрый, как лис, лицемер, шут, каких мало, развратник, пьяница, не верящий ни в бога, ни в черта, сумел своими шутками стяжать славу рыцарски благородного, великодушного, доброго, честного и неподкупного короля».

Но стяжать славу такого идеального короля, только притворяясь невозможно, не правда ли? Надо же ее хоть немного подкрепить действиями, и мы вас уверяем, что очень часто действия Генриха не расходились со словами. Обещанных куриц, правда, его крестьяне не ели каждое воскресенье («Я хочу, чтобы в моем королевстве не нашлось такого бедного крестьянина, у которого не варилась бы курятина к воскресному обеду»), зато любовью народа он пользовался, как ни один король, ну может исключая Елизавету I английскую, которую народ обожал. У Генриха при его слабостях и пороках было одно неоспоримое достоинство: он был прост и великодушен. Народ не прощает королям высокомерия. Делайте много милосердных для народа дел, но отнеситесь к нему высокомерно, и он вас возненавидит. Генрих мог запросто усесться за крестьянский стол, расспросить крестьянина о семье, угостить табачком — это был «свой король». Но до правления над Францией Генриху IV еще далеко.

Еще перед ним два короля На французском троне сидят и третий претендент объявился, и эту сильную троицу во главе умной, хитрой, твердой их матушки Екатерины Медичи победить трудно. И Генрих IV не думает «побеждать». Ему надо элементарно выжить — среди сложных интриг двора Екатерины. Это великое умение и лучше всего притвориться простачком-дурачком, что и делает Генрих IV. Насильно приняв католичество — «Париж стоит обедни» — он всецело предается любовным утехам, со снисходительностью «послушного рогоносца» наблюдая за многочисленными любовными связями своей супруги.

Марго родилась в 1552 году. Когда ей было семь лет, на турнире был убит ее отец — Генрих II. Воспитывала строгая мать — Екатерина Медичи. Все вокруг восхваляли необыкновенную красоту королевы Марго. Но менее пристрастные и более требовательные наблюдатели обнаруживают ее раннюю склонность к полноте (полностью оправдалось в зрелом возрасте), так что родной брат Карл IX не называл ее иначе, как «толстуха». Ее длинное лицо с висящими даже в молодости (наследие Екатерины Медичи) щеками, общую неопрятность при очень изысканных, роскошных платьях с голубыми горностаевыми плащами. А главное, всем открывалась необыкновенная порочность Марго. Историк Биркин, не щадящий королев, резко выразился о Марго: «Достойная дочь Екатерины Медичи, она родилась развратной, всосала с молоком матери неутолимое сладострастие, выросла в атмосфере, пропитанной пороком». Александр Дюма будет описывать, как даже в свой свадебный вечер с Генрихом IV Марго обменивалась записочками, любовными конечно, с Генрихом де Гизом, своим любовником. Записки туда и обратно носил маленький карлик. В Генриха де Гиза, действительно, Марго была безумно влюблена. Этот красавец, которого позднее Генрих III, брат Марго, убьет, боясь того могущества, в сущности никак не мог «отделаться» от любви Марго. Ему больше отвечала прекрасная дама де Сов, но Марго зорко стояла «на страже».

Кстати, мать Генриха де Гиза — родная внучка известной Лукреции Борджиа. Когда Екатерина Медичи приставила шпионов к дочери, она, чтобы закамуфлировать свою связь с Гизом, «разрешает» ему жениться, что он не замедлил с радостью исполнить, и его супругой становится герцогиня Лотарингская, Екатерина Клевская. Упрекая королеву Марго в излишней чувственности и даже порочности, необходимо принять во внимание — при каком дворе она воспитывалась: при дворе Екатерины Медичи, которая, напялив на себя на всю жизнь траурные одежды по умершему супругу, устраивала отнюдь не поминки по нем, и ее ужасные оргии вошли в историю вместе с ее «летучим эскадроном». Пятьдесят (по другой версии — сто пятьдесят) развратных красавиц, полуголых и на конях развлекали двор немыслимыми оргиями под бдительным оком Екатерины Медичи. Роскошные пиры, в которых голые дамы обслуживали голых мужчин за закрытой дверью, скоро стали тайной полишинеля. Некрасивая, толстая, одутловатая Екатерина Медичи, какою были даже во времена своей молодости, тем не менее любила красивых женщин. Часть из них были ее шпионками, часть развратницами высокого пошиба. Словом, Марго с раннего детства насмотрелась много «вольных» сцен во дворце своей матери. Ну и переняла этот изысканный разврат, внеся в него свою лепту чувственности. Достоверно известно, что Марго любила обнажать своим девушкам-служанкам лона, заставлять их сосать свою грудь, а когда мерзла, то обнаженная грудь девушки, на которой она грела свои ноги, была самым теплым для нее местечком.

В одиннадцать лет она потеряла свою девственность с мальчиком, немного старше ее возрастом, потом «переспала» со всеми тремя братьями — Карлом IX, Генрихом III и герцогом Алансонским. Ее рано развитая чувственность очень пугала мать, но напрасно она поила свою дочь и настоем из барбариса, и кормила щавелевыми супами, ограничивающими похоть, — не помогло. Угрозы матери тут не помогли, хотя, по утверждению самой Марго, она панически мать боялась:

«Воспитана я была в таком страхе перед королевой-матерью, что не только не осмелилась обратиться к ней, но когда она на меня смотрела, то я вся ежилась от страха».

С первыми двумя братьями связь быстро кончилась, а Генрих III впоследствии даже стал ее заклятым врагом, а вот с прыщавым, неказистым, некрасивым младшим братом герцогом Алансонским связь (половая) продолжалась довольно долго. Марго его полюбила и сестриной и плотской любовью одновременно, что, по мнению некоторых сексопатологов, изучающих различные патологии в половой жизни, создает конгломерат особенно сильного чувства. Достаточно вспомнить хотя бы Калигулу, римского императора, который любил свою сестру как женщину, и дня, кажется, без нее прожить не мог, а когда она умерла, заставил оплакивать весь Рим, соорудил для нее мавзолей и объявил божеством.

Генрих III, став королем, заставил младшего брата Париж покинуть, выслав его на какую-то там борьбу. (Короли вечно воевали, прямо за ними не уследишь.) Но Марго так переживала разлуку с братом, что мать за ее рассудок стала опасаться. И просит своего царствующего сына отпустить Марго по добру по здорову к своему братцу. И когда они встретились друг с другом, то кинулись друг другу в объятья и, обнявшись, в спальню удалились, ни на кого не обращая никакого внимания. Три дня и три ночи войско оставалось сиротой: их военачальник предавался любви с собственной сестрой. И если во всех этих фактах и есть некоторое преувеличение биографов, любящих «пикантное», то нет дыма без огня и сама Марго в своих воспоминаниях отнюдь не скрывает факта преступной связи с братьями.

Королева Марго. Эта горячая дама не пропускала мимо своей постели никого, даже своих братьев.

Но как все это терпел муж Марго? «И как ты все это терпишь?» — подобно спросил его Генрих III, и подвез к тому дому, где Марго занималась любовью с очередным любовником. Генрих IV только плечами пожал и врываться в преступный особняк не пожелал. Он был удивительным человеком и его скрытность характера при внешнем добродушии и легкомысленности и помогли ему добиться французской короны. Он прекрасно «раскусил» свою Марго с самого начала и понял, что этот характер никакой преданной дружбы и любви не предвещал, а тем более понятие супружеской верности. Так не лучше ли жить каждому своей жизнью и пытаться не стать врагами? Не способна королева Марго на глубокие чувства, хотя и носила на поясе в жестяной коробочке засушенные сердечка своих погибших любовников. Хотя и прокрадывалась ночью на кладбище за отрубленной головой своего любовника, чтобы потом его в своей юбке прятать, горячо оплакивая. Характер горячий, страстный, темпераментный, неуправляемый. На ровное, долгое, горячее чувство совершенно неспособный! В этом алькове, дорогой читатель, как в детской игре: холодно, жарко, горячо. Все температуры он испытал от зимней стужи до жаркого лета, кроме долгого, ровного, осеннего бабьего лета. Думаем, нет надобности нам перечислять всех многочисленных любовников королевы Марго. Их очень много. Почти все ничтожненькие по духу, но молодые и красивые внешне. Из наиболее значительных был де Моль, из-за которого-то сыр-бор разгорелся во Французском королевстве и началась «охота за ведьмами».

Интеллектуальные любовники не были нужны королеве Марго. Только молодые и красивые. Ей достаточно было своего образования. Матушка постаралась воспитать ее образованной девицей, знакомой и с философией, и с арифметикой. А по латыни читала стихи, как на своем родном языке. Любовники служили не для разговоров на высокие темы, а для удовлетворения чувственности Марго. Де Моль был придворным красивым повесой, хорошо танцевал, имел изящные манеры светского человека и умел любить женщин. Когда-то он в качестве посла ездил к Елизавете I Английской и так очаровал ее, что ее любовник Лейчестер серьезно ревновал его к королеве. У этого повесы была удивительная привычка: после каждого «греха» он, подобно мусульманам, которые после каждого полового сношения омываются водой, шел в церковь и простаивал на коленях. Карл IX смеялся: «кто хочет узнать, сколько раз де Моль проспал с женщиной, пусть подсчитает количество его обедней».

Иногда де Моль простаивал на коленях перед алтарем и три раза в день. Особой трудности влюбить его в себя для Марго не представляло. Голубчик живо оставил мадам де Сов, которая «спала» абсолютно со всеми — и королями и придворными, начиная с Генриха IV и кончая конюшим.

Марго, как всегда у нее бывало, тоже влюбилась в де Моля и совершенно неизвестно, почему это он обратился за помощью к магам, если у него в кабинете нашли куколку восковую с короной на голове и в голубой мантии с проколотым иголкой сердцем. Происхождение этой куколки де Моль объяснял так: я-де хотел получить взаимность в любви королевы Марго и обратился к чернокнижнику. И эта куколка с короной на голове представляла якобы не короля Генриха III, а его сестру. Никто в такую чепуху не поверил, Марго без всяких там куколок никому в любовных ласках не отказывала, а тут отказать такому обольстительному придворному? Словом, следственные органы посчитали, что фигурка изображала короля и расценила это как государственную измену с попыткой лишить французского Генриха III жизни. Де Моля бросили в тюрьму и приговорили к смертной казни через огрубление головы. «Охота на ведьм» — то есть охота на преступников, мастеривших восковые фигурки и прокалывающих их иголкой в области сердца, — началась уже в эпоху Филиппа Красивого. При его сыне, Людовике X, начались массовые казни из-за колдовства, ибо фигуркам действительно приписывали смертоносную мощь. Как они делались? Из воска лепили куколку, похожую на того человека, которого хотели лишить жизни или послать «порчу». Фигурку по всем правилам церковного ритуала крестили и называли именем того человека, которого хотели уничтожить, потом одевали в одежду, похожую на ту, которую данный человек носит, и с колдовскими заклинаниями прокалывали область сердца. Все. Дело сделано. Человека спасти невозможно, на него послана порча. Екатерина Медичи была уверена, что от такой «порчи» умер ее сын Карл IX, если вскрытие показало, что никакой болезни у короля не было, но внутренности были исколоты ранами. Следственная комиссия незадолго до ареста де Моля нашла у одного из придворных восковую фигурку Генриха III, которую прокалывали целых 14 дней. Вспомнили давнюю историю: как епископ Гишар околдовал жену Филиппа Красивого, смастерив восковую фигурку, которую яростно колол даже не иглами, а гвоздями, бедняжка умерла, конечно. Епископа заживо сожгли на костре. Словом, дорогой читатель, довод государственной измены неоспоримый и де Молю грозит не только смертная казнь, но и жесточайшие пытки с целью добиться признания. Ни один человек пыток не выдерживал, вот почему «ведьмы» так легко признавались во всем, в чем бы их ни обвиняли. Напрасно Марго льет перед матерью слезы, умоляя помиловать ее любовника, напрасно младший сын герцог Аласонский на коленях умоляет мать простить его лучшего друга. Ничего не поможет. Участь де Моля решена и, пока его мучают в застенках Тауэра, мы вам, дорогой читатель, расскажем кое-что о пытках. Предупреждаем, эта часть главы не для слабонервных. И те, у кого слабые нервы или сердце, пусть несколько страниц пропустят, дабы не отвечать нам за обвинение пустить «порчу» на ни в чем невиновного читателя! Итак, пытки! И кто вас выдумал? Почему так один человек жестоко поступает по отношению к другому? Почему приговоренного к смерти нельзя просто убить? Почему его надо унижать нечеловеческими муками, при которых смерть представляется наигуманнейшим актом милосердия? Помните рассказ Джека Лондона, когда кровожадное племя мучило белых людей невыносимыми пытками, и один, чтобы избежать этой участи, объявил, что придумал мазь, которая, если ею смазать шею, не поддается никакому мечу, белый человек согласился доказать это на своей шее. И, когда сваренной мазью намазал себе шею, приказал дикарю рубить ее что есть силы, все равно меч от шеи отскочет, ее не нарушив. Дикарь постарался, конечно. И только когда голова белого человека отлетела от туловища, дикари поняли, что их обдурили.

И вот на Гревской площади де Молю отрубили голову, а тело растерзали. Голову надели на кол и поставили на публичное обозрение. Марго ночью крадет эту голову, бальзамирует и положив в оловянный гроб, по-христиански хоронит на кладбище Монмартри. Вместе с де Молем погибли и его товарищи. Во время Французской революции гробы раскопали и монашенки приняли усопшие тела за тела мучеников. Мученики — конечно, но не во имя Христа, а во имя любви.

У Маргариты очень много любовников и отношение к ним в основном сентиментально-романтическое. Почему-то все они скоро погибали. Такой уж роковой женщиной была королева Марго. Сама своих любовников в отличие от шведской Кристины не убивала, ну разве одного-двух да и то на это ее толкали соответствующие обстоятельства. Вот едет Марго со своим любовником-пажем в Булонский лес, вдруг на подножку ее кареты вскакивает прежний любовник и в ревностной горячке закалывает второго любовника кинжалом. Марго не растерялась, подвязку с ноги сорвала и, обращаясь к страже, воскликнула: «Вздерните его». Стража не захотела на дамской подвязке ревнивца вешать, французское королевство — законное государство и закон соблюдает: ревнивца повесили по всем правилам палачных дел мастера. Убитых любовников у Марго было так много, что, по словам одного придворного, написавшего потом интересные воспоминания, она носила на поясе их засушенные сердца. Таллеман де Рео об этом пишет так: «Она (Марго. — Э. В.) носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника. Ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк за спинкой кровати и запирала на замок».

Шутки со своими любовниками, теми, не особенно ею любимыми, она устраивала коварные, на садизм похожие. Один гасконский дворянин Салиньяк в ту пору, когда королева Марго была молода и красива, влюбился в нее безумно, но она не отвечала на его чувства. Доведенный до крайности в своей любви к Марго, он начинает укорять ее в черствости. Тогда Марго спросила его: «А чем бы вы могли доказать вашу любовь?» — «Нет ничего такого, чего бы я не сделал для вашего величества», — отвечает кавалер. «Даже приняли бы яд?» — интересуется Марго. «Да, — лишь бы вы позволили умереть мне у ваших ног». «Я согласна», — воскликнула Марго радостно, ибо любила своих мертвых любовников. Еще одно высушенное сердечко прибавится в ее коллекции у ее пояса. Они назначили день, и Марго дала клятвенное обещание, что в тот момент, когда влюбленный кавалер примет яд, она позволит взять себя физически и смерть его будет «красна», не только у ее ног, но и в ее ложе. И вот эта коварная Марго приказывает в вино кавалеру насыпать большую порцию сильно действующего слабительного. Потом его замыкают в уединенной комнате, с кушеткой, да, но без туалета и Марго готовится придти в его объятья, пока кавалер умирать будет, успев, конечно, перед смертью насладиться неземной любовью с Марго. И его оставляют ровно на двадцать два часа в роскошно обставленном апартаменте, но даже без намека на присутствие в ней ночного горшка. Хроникер комментирует лаконично: «Когда открыли дверь, вонь была невыносимая». Надо же, какую дикую прозу жизни Марго в романтическую любовь кавалера внесла!

Да, экзальтированная особа! И пример такой экзальтации, наверное, от матушки переняла. Екатерина Медичи носила на шее засохшую кожу младенца, охраняющую ее якобы от «порчи». Мы вот заметили, дорогой читатель, что каждый экзальтированный монарх что-то такое имел от порчи. Какие-то странные амулеты. Так, Нерон носил всегда с собой платок, сшитый из кожи саламандры, Наполеон Бонапарт какой-то рубиновый перстень, выгнутый из ока египетского божка. Перстень приносил императору удачу и берег от сглаза. И, когда он подарил перстень одной австрийской даме, удача моментально «ушла» от Наполеона и он начал терпеть одно поражение за другим. Матери дикарских племен вешают на шею ребенка искусственные фаллосы, сделанные в зависимости от материального положения родителей из самого разного материала: от слоновой кости до глины. Римский папа Александр VI носил на шее ладанку, подаренную ему одной цыганкой, которая сказала ему, что, пока он ее носит на шее, убийство ему не грозит. Раз римский папа забыл надеть ладанку и принялся травить кардиналов без своего спасительного антидотум, но и по ошибке выпил «свою» отраву, предназначенную для других. Уже отравленный, он закричал: «Ладанку, скорее ладанку», — но было поздно. Ладанка, расставшись с шеей папы, уже мощи не имела. Римскому папе пришлось умереть отравленному. Иван Грозный за «ладанку» имел посох единорога, спасавшего его от болезни. Но злодеяния русского царя были так велики, что посох утратил свою мощь и Иван Грозный заживо гнил. Луи Орлеанский, брат французского сумасшедшего короля Карла VI, носил на пальце кольцо, побывавшее во рту у повешенного. Но талисман его от насильственной смерти не спас, потому что заколдован был на успех у женщин, а не на охрану от смерти.

Многие короли носили на груди магический индийский камень безуй, обладающий способностью охранять от «порчи».

Кроме того, что королева Марго была экзальтированной особой, она была еще и авантюрной особой. Нам нет тут резона исписывать страницы всех ее интриг и по отношению к своей матери, которая даже одно время пыталась физически ее уничтожить, и по отношению к брату Генриху III, и к мужу Генриху IV. За нанесенную ей обиду Марго отвечала злом. Она была очень мстительной и нанесенных оскорблений не прощала. Не всегда ей удавалось отомстить и она сама несла кару: просидела в своем замке целых восемнадцать лет после развода с Генрихом IV. Но потом решила наверстать опущенное, приехала в Париж и принялась писать воспоминания.

Марго к пятидесяти годам очень постарела и потолстела. Ее внешний вид ей самой внушает такое отвращение, что она перестала смотреть в зеркало. А когда однажды увидела в нем себя, то спросила: «Кто эта женщина?». До самой старости, то есть до шестидесятидвухлетенего возраста (в таком-то возрасте она умрет), Марго будет иметь маленьких мальчиков любовниками.

Ее сладострастие не угасает с возрастом. В довольно хороших отношениях она будет со второй женой Генриха IV Марией Медичи. И толстой лысой старухой, с огромным париком на голове, сделанным из белокурых волос ее любовников (только таких и держала), ковыляет Марго во дворец Марии Медичи, чтобы немного понянчиться с ее детьми. Ибо несмотря на некоторые сенсационные сообщения некоторых историков, утверждающих, что у Марго было двое внебрачных детей, по нашему мнению, она бесплодна и никогда детей не рожала. «Бодливой корове бог рогов не дает». Наградив королеву Марго необыкновенной чувственностью, у нее навсегда была отнята радость материнства. Генриха IV она пережила на пять лет.

Не испытав никакой радости супружества с женой королевой Марго, Генрих ищет такую «радость» на стороне.

«Генрих IV, будучи весьма склонен к любовным забавам, соблюдал неизменную почтительность к милым созданиям, умел хранить тайну, а потому всегда был радушно принимаем и взлелеян, хотя, я знаю, часто менял свои привязанности, благо всегда находился другой альков, где его уже ожидали. А являлся он всегда без охраны — даже когда приходилось отправляться в самые гнилые, гиблые и опасные места Сен Жерменского поместья, блуждая там по темным проулкам и лестницам. Его сопровождал только доверенный лакей Гриффон, шедший впереди со своим небольшим охотничьем копьецом и факелом. За ним шагал сам повелитель, укрывшись плащом по самые глаза, или прямо в ночном халате со шпагой подмышкой. А возлегши с дамой, клал копье и шпагу у изголовья, меж тем как верный Гриффон у крепко запертой двери сторожил и чуть подремывал». Гриффону очень часто приходилось «подремывать» у разных дверей, ибо Генрих IV, как хорошая гончая, что-то искал и нечто большее в своих эскападах, чем насыщение тела. Для души оставалось слишком мало, а вернее ничего, а королю непременно надо было испытать большое и лучше всего взаимное чувство, какое он нашел в «Прекрасной Коризанде», вдове графа Граммоиа. Ей двадцать четыре года и она белокура, словно мадонна Рафаэля. Но отнюдь не прекрасна, а даже некрасива, и эпитетом «Прекрасная» наделил ее Генрих исключительно из великодушия. Знакомство с Коризандой началось с того, что Наваррского короля ошеломил ее выезд. Представьте себе, дорогой читатель, роскошный кортеж из нескольких карет, в которых расселось самое экзотическое общество: и громадина мавр, и маленький карлик, и обезьянки в ливреях, львы и тигры под присмотром индусов в чалмах и полуголых арабов. Потом Генриху IV понравилось ее романтическое имя — Коризанда. Потом ее бескорыстие. Это была единственная любовница Генриха IV, которая не только не требовала от него денег, но на свои средства экипировала его войска. «Офицеры доложили, что ее полк прибыл. Король поцеловал руку графини Граммон. Он приказал знаменосцу выйти вперед, а к ней обратился с просьбой освятить знамя. Она сделала это и прижала тяжелый затканный шелк к своему лицу».

С таким же почтением Генрих IV будет привозить ей знамена неприятелей, чтобы кощунственно прикрывать ими их любовное ложе: «Они барахтались на простынях, сделанных из знамен неприятеля».

Коризанда умело подогревала страсть Генриха IV обыкновенной лестью. Какие прекрасные письма, полные восторга его полководческим способностям, его таланту и восхищения им как любовником, пишет ему Коризанда. Уже издание самой этой переписки в течение очень долгого промежутка времени могло бы составить интересную литературу. Генрих отвечает ей весьма пылко. Любовь, подогреваемая лестью и денежными средствами со стороны Коризанды, продолжается. Генрих готов даже жениться на ней и спрашивает совета у своего друга — министра де Сюлли. Он советует подождать ему два года. Через два года соломенный огонь Генриха IV погас, и он уже все реже и реже посылает письма своей любовнице и гораздо реже приезжает сам в ее поместье. Коризанда, любовь и тщеславие которой перемешались в одно неистребимое желание стать королевой, мучится, не спит по ночам и наконец посылает своего кузена узнать в чем дело. С обезоруживающей прямотой Генрих заявляет, что дело в том, что он… влюблен. В другую, конечно. Пришлось Коризанде проглотить этот комок, спрятать подальше документ, обещающей на ней жениться через два года, и по примеру мудрой маркизы Помпадур довольствоваться ролью приятельницы, в письмах к которой можно говорить обо всем: от домашних неурядиц с женой до чувств к новым любовницам. Сейчас этой новой любовницей стала Шарлотта Дезэссар. От нее у Генриха родилось две девочки. Связь быстро надоела Генриху и он выдает мать своих двух детей замуж за некоего графа Романтена. Графиня Романтен на всю жизнь сохранила приятные воспоминания о короле. Потеряв от Генриха рожденного в 1592 году ребенка — сына — графиня Грамон заболевает нервной болезнью и на этой почве, как часто бывает, сильно растолстела. Ничего уже нет от прежней прекрасной Коризанды. Остались, как говорится, «рожки да ножки», в голубых поблеклых глазах этой толстой, краснорожей (пардон за грубое слово, не мы его придумали) матроны навсегда застыла печаль.

Примерно в это же время у Генриха IV появляется новая любовница Эстер Имбер. Она оказалась нудной и король быстро ее оставил, не удосужившись не только обеспечить ей будущее, но даже принять ее в своем дворце, когда она приходила к королю просить помощь. И она умерла в огромной нищете, проклиная и Генриха IV и рожденного от него ребенка.

Потом будут еще любовницы — «мелкие рыбешки», озлобляя сердце короля, пока он не влюбится горячо, серьезно и со всем пылом своей необузданной натуры. Предметом его необыкновенной любви будет Габриэль д’Эстре, женщина, сумевшая напялить на Генриха IV «рога» и звание вечного «рогоносца».

Брантом о многочисленных связях женщин сказал так: «Доброму судну надобен не один, а несколько, два либо три якоря, чтобы прочно удержаться на месте». Отобрать любовника у этой женщины, самому безумно в нее влюбиться, чтобы потом все время мучиться муками ревности и своего бессилия, — таковы в нескольких словах отношения Генриха IV и Габриэль.

Загадочна личность человека и разгрызть ее под стать только, наверное, богу иди дьяволу. Тут, кажется, в этом в чувстве короля одно с другим смешалось: то как сам Господь Бог любит, то как сам дьявол ревнует. У господина жениха Бельгарда все по принципу: «Язык мой — враг мой». Ну зачем ему надо было хвастаться, что его невеста самая красивая девушка во всей Франции? Похвастался наш Меншиков своей наложницей — прачкой Мартой Скавронской и как это плачевно для русской истории вышло?

Царь Петр I ее русской царицей Екатериной I сделал. А сидел бы Меншиков тихо, не была бы в России такая легкомысленная, вечно пьяная русская царица. Так что если хотите, господа любовники, только в свое личное пользование любовницу иметь, попридержите свои язычки.

В это время у короля Генриха IV на альковном поле довольно пусто было. — Его жена, королева Марго, с которой он и в лучшие времена не часто ложе делил, где-то там в провинции обитает, своих фрейлин, с которыми у короля любовные связи были, из двора не отпускает, король по походам мается, походные проститутки его венерическими болезнями одаривают и даже скромная монашенка Вердун туда же со своим сифилисом лезет. Словом, король страдает без ласки женщины и маркотный ходит. И вспомнил король, как Бельгард нахваливал свою невесту и решает от нечего делать съездить к ней в поместье и самолично ее красоту оценить. Но реальность превзошла самые смелые ожидания короля. Он как увидел эту бледнолицую красавицу — блондинку с личиком падшего ангела, моментально не только ей прозвище дал «прекрасный ангел», но и вскипел к ней неземной любовью. Так мгновенно, с первого взгляда влюбился и, оказывается, прочно. Историки и хроникеры потом удивляться начнут и свое недоумение в эпистолах выражать: как мог такой ветреный, такой непостоянный в любви король вдруг загореться таким глубоким чувством? И на целых восемь лет, до самой смерти Габриэль!

Гастон Орлеанский, брат Людовика XIII, дает такой вот портрет Габриэль:

«Она обладала одной из самых восхитительных головок в мире, с золотыми густыми волосами, голубыми глазами, ослепительно сверкающими, и лицом цвета лилий и роз».

С места в карьер король решает переговорить с родителями Габриэль по поводу своего окончательного решения сделать ее своей постоянной метрессой. Во-первых, конечно, долой господина жениха. Ну это просто! Раз дунуть и любовь Бельгарда в прах рассыпалась. Он свое жениховство под мышку и давай других дам обхаживать! Вот еще — с королем связываться! Труднее было родителей удобрить. Матери вообще след простыл. Она, нарожав что-то около дюжины детей, вдруг загорелась страстью к одному маркизу и убежала, как подросток, а не как многодетная мать, со своим любовником и теперь где-то по Европе таскается. Но недолго таскалась. Однажды народ, узнав кто такой в их корчме обитает, какая великая прелюбодейка, вскочил в комнату и прирезал влюбленную многодетную парочку. Габриэль осталась на воспитании отца и тетушки. Отец Габриэль свои железные или там позолоченные очки напялил, в бумагу углубился, расчеты производя, какие такие особые корысти будет иметь его дочь от любовной связи с королем. Ибо так, на первый взгляд, таких корыстей раз два и обчелся. Король на девять лет старше жениха дочери, на внешний вид уродлив: длинный и с длинным носом, одевается, хуже некуда, потом от него вечно воняет, ему видите ли свой «дух» дороже — духами опрыскиваться не желает. Дочь нос от него воротит и прямо в лицо королю говорит: «О боже, ну какой же вы уродливый!» А жених? Жених был самим экс-любовником Генриха III и имеет большие богатства. И быть женой графа Бельгарда гораздо престижнее, чем любовницей короля «без кола и двора», то есть — «король без короны и муж без жены».

Перспективы слабые. Габриэль от короля нос воротит, король все больше и больше влюбляется и свои «корысти» отцу Габриэль под пенсне подсовывает: а поместья, а должности, а бриллианты, а иные драгоценности, которые влюбленный король готов сыпнуть щедрой ручкой, хотя, как все гасконцы, немного скуповатым был. «Для Габриэль — ничего не пожалею», — воскликнул король и этим сломил все сопротивления дочери и отца. И вот она уже баронесса, а потом и маркизой станет, и вот уже для нее замок куплен, вот уже походная карета с удобным ложем на пикники ее с королем возит. А народ-то, народ, как глянет на эту карету, злость его пробирает — ишь, барыней разлеглась — вся в шелках да бриллиантах, и даже в лошадиные гривы какие-то драгоценные камни вплетены. Это при том всем, что у народа не только курицы к воскресному обеду нет, но даже хлеба с луком на каждый день не хватает. Народ рассержен. Народ во все времена и народы не любил куртизанок королей. Одну только Нель Гвин любил народ, мы вам об этом рассказывали, дорогой читатель. И народу казалось, что все их беды — вина куртизанок. Ни одна королевская шлюха, пока царствовала, не принесла народу в подарок свое богатство. Вот когда король ее выгонял из дворца, тогда другое дело. Тогда они, эти королевские шлюхи, монашенками становились и все несли народу. Знаете, по принципу: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». И очень ценил народ французского короля Людовика XI, который на любовниц не больно-то раскошеливался и даже задрипанным перстеньком с нечистой воды алмазом не всегда их одаривал. Народ это ценил. И когда учил своих попугаев нецензурными словами фавориток королей награждать, по отношению к Людовику XI великую уступку делал. Попугаи народа Людовика XI не выкрикивали там, «ах ты мать…», а невинное: «Ах Пептита, ах Пептита» (имя королевской любовницы), сквернословием ее не унижая.

А тут все для Габриэль? А еще некоторые историки считают, что это и впрямь — не женщина — ангел? И добра, и умна, и на короля хорошо влияет: он от нее по девкам перестал бегать и больше начал о государстве печься, чем о любовных интрижках!

Мы лично в эту добродетель Габриэль не очень верим: уж слишком она исподтишка, но стремительно, как Ментенон в эпоху Людовика XIV, к трону пробиралась и про свои любовные утехи с другим не забывала.

Бельгард, светский повеса, бывший ранее любовником Генриха III, чья блестящая карьера при этом короле росла со скоростью минутной стрелки и над которым придворные смеялись: «Ему о продвижении и думать не надо, его достаточно подталкивают сзади», снова «перекинулся» на Габриэль. Кокетка могла, конечно, ему отказать в любовных того порывах, но Габриэль льстило внимание столь изящного кавалера. Она продолжает оставаться его любовницей. Генрих IV мог сотни раз избавиться навсегда от Бельгарда, как это обычно делали короли — заточив в тюрьму и убив его там. Но королю претила такая месть. Кроме того, он не забывал, что сам отбил Габриэль у него. И король мучится неземными муками ревности и старается застать Габриэль на месте преступления. Переодевается крестьянином и сторожит свою любовницу в кустах у ее дворца. Однажды королю прямо сказали, что в маленьком кабинете Габриэль принимает Бельгарда и достаточно толкануть дверь… Король, возвратясь со свидания с Габриэль, тут же, в тот момент когда она меньше всего его ожидала, начал ломиться в дверь, за которой находился Бельгард.

Испуганная Габриэль что-то лепечет за закрытой дверью о своей мигрени и чтобы король оставил ее в покое.

Он ее в покое не оставляет и взбешенный, ломает дверь и врывается внутрь. Но глазам его предстала только заплаканная Габриэль, любовник успел выскочить через окно второго этажа, даже специально не ушибившись. Габриэль, плача, с огромными претензиями к королю: как, ей не верить? Он, наверное, хочет, чтобы их связь кончилась, и если это так, то она готова, ибо не потерпит, чтобы ее унижали подозрениями. Обескураженный король провинившимся школьником на коленях перед Габриэль стоит и в тысячный раз просит прощения. Ну, его простили. И в следующий раз, когда один из придворных пришел к Генриху и сообщил, что в данную минуту у Габриэль находится ее любовник и король может сам убедиться в этом, Генрих не пошел: «А то она еще обидится».

Даже кратковременная разлука с Габриэль — мука для Генриха IV. Тогда он садится писать ей письма:

«23-8-1597 г. Мое очарование! Через два часа после этого гонца вы увидите кавалера, который любит вас страстно, которого называют королем Франции и Наварры. Титул, безусловно, достойный, но утомительный. Звание вашего смиренного подданного мне гораздо более соблазнительно. Мне очень приятно, что вам полюбилась моя сестра (Катерина. — Э. В.). Это одно из самых верных свидетельств вашего доброго ко мне отношения, которое я ценю больше моей жизни, хотя и очень люблю ее. Приветствую тебя, моя вселённая! Целую ваши глаза миллион раз».

«Этим вечером я вернулся рано. Надежда видеть вас завтра удерживает мою руку от более длинных фраз. До свидания, сердце мое. Приезжайте завтра пораньше. Мне кажется, что я уже год не видел вас. Миллион раз целую ваши милые руки, мой ангел, и ваши губы, моя любовь».

С Бельгардом связь у Габриэль длилась долго, до рождения ею сына Цезаря. Король безумно рад, а министр де Сюлли шепчет ему на ушко, что ребенок может быть и не его, а Бельгарда: «Цезарь рожден Габриэль во время ее связи с Бельгардом, это не подлежит сомнению. Дитя, которое вы теперь ожидаете, будет во всяком случае рождено вне брака. Подумайте, в какие отношения к этим детям будут поставлены те, которые будут у вас после законного брака?» Генрих IV ничего слышать не желает и осыпает и роженицу и ее сына своими милостями. Сыну устроили такие богатые крестины, что крестьяне подумали — не законный ли дофин у короля родился? Своей любовнице тут же дает звание маркизы де Монсо. Однако связь Габриэли с Бельгардом все еще продолжается. Король играет во всем этом жалкую роль «рогоносца». Стоит за портьерой и злыми глазами наблюдает, как Габриэль танцует с Бельгардом, чтобы потом сквозь зубы выцедить: «А все-таки они любовники». Но страсть короля от этого не только не уменьшается, но даже увеличивается. Только теперь он решает несколько оградить себя от «надоедливых рогов», выдав Габриэль замуж. Она выходит замуж за некоего господина Лианкуре, который не совсем ясно понял свою роль «покорного рогоносца». Он, как каждый муж, привез свою молодую жену в замок Шоли, чтобы насладиться брачной ночью, как вдруг карета короля остановила их, король схватил Габриэль в объятья и унес в свою карету, которая тут же умчалась в неизвестном направлении, оставив мужа с разинутым от удивления ртом. Потом, конечно, ему его роль разъяснили, он получил довольно хорошую компенсацию и сенсаций из своего «рогачества» не делал. Очень скоро, когда к Габриэль после рождения ею второго сына Александра пришла в голову мысль стать французской королевой, она отделяется от мужа, получает сепарацию и старается взять с ним развод.

И вот у Габриэль с королем уже трое детей — два сына и дочь. От родов и кормления детей, а также от чрезмерного аппетита, Габриэль растолстела и в свои двадцать шесть лет превратилась в толстую матрону. Бич всех куртизанок — полнота после рождения детей! Генрих ни в чем не мог отказать своему «прекрасному ангелу» и самолично привозил ей жирных беарнских гусей. Упитанных детишек очень любил и называл: «мои жирненькие поросятки».

Теперь Габриэль потребовала от короля твердо: хоть одного ребенка признать своим. И король признает старшего Цезаря, имея такое громкое имя, он, конечно, Юлием Цезарем не станет, но как граф Вандомский вполне при другом монархе отличится. А Габриэль дальше свои тщеславные планы в жизнь воплощает. Король должен получить с королевой Марго развод. А римский папа все оттягивает. Он, видите ли, причину развода не может найти. Может, объявить их брак «не испробованным»? Нимфоманка Марго и эротоман Генрих IV ни разу не проспались друг с другом? Смешно. И никто, конечно, в эту ересь не поверит. Может, они в близком родстве друг с другом состоят? Да вроде нет. И вспомнил наконец римский папа с румянцем стыда от такого «бледного довода, что отец королевы Марго был крестным отцом Генриха IV. Стало быть, можно брак объявить недействительным, поскольку некоторое родство тут наблюдалось. И вот в 1595 году папа дает наконец Генриху долгожданный с королевой Марго развод. Габриэль свои плечи распрямила и уже точно собирается стать французской королевой. Но нельзя в таком важном плане лишаться доверия министров короля. А Габриэль имела неосторожность из самого могущественного из них де Сюлли сделать своего врага. Просчиталась в своих силах. Генрих как ни любил Габриэль, лишаться своего друга — министра не собирается и однажды после ее особенно бурной сцены с де Сюлли, король принял сторону министра и сказал Габриэль: клянусь богом, если вы будете продолжать таким образом, так очень и очень отдалитесь от исполнения ваших желаний, потому что я не намерен из-за глупых фантазий терять лучшего и честнейшего из моих слуг. Я любил вас за кротость и любезность, а не за упрямство и сварливость». И король хотел удалиться, Габриэль поняла, что проиграла или переиграла. Бросилась перед королем на колени и просила простить ее. С этого момента король окончательно решил взять себе в жены какую-нибудь принцессу. В кармане держал документ, полученный от римского папы Климента VIII, дающей ему развод с Марго.

Габриэль меняет свою политику. Убедившись, как падок король на вид покорной овцы или падшего ангела — становится ими. Она уже сама кротость и покорность, на короля поднимает свои голубые лучистые глаза, полные обожания, золотые волосы по плечам рассыплет и подобно Барбаре Пальмер кающейся мадонной с детьми на руках короля принимает. Обожание своей Габриэли разгорается у Генриха с прежней силой. Их ночи становятся бурными, и вот уже у Габриэль четвертый ребенок намечается. Уверенная в своих силах, она шьет себе широкое, скрывающее беременность платье французской королевы. Король Генрих IV четвертому будущему ребенку радуется, перспективе же наложения французской короны на лобик своего «прекрасного ангела» не очень. В Европе подоспели хорошие, богатые и знатные невесты, которые могли бы значительно пополнить королевскую казну и парочку провинций к ее территории добавить. Ну, например, полусирота (без матери), зато с пребогатым отцом, Мария Медичи Тосканская. Чем не невеста! А те сколько-то там тысяч ливров (много!) ее приданого здорово бюджет страны бы подправили. И Генрих не то, чтобы ретировался, но не очень охотно выслушивает от своей возлюбленной Габриэли какой это рай у них на земле будет, когда он король, она — королева, а сын Цезарь законный наследник.

И вдруг король в своем замке Фонтенбло отсылает Габриэль в Париж, якобы для того, чтобы во время христианского поста накануне рождества Христова не смущать его мужского естества. Наша Екатерина Великая, очень на любовные утехи падкая, всегда уходила от своих фаворитов во время этого поста в другой дворец. Это большой грех, дорогой читатель, с мужиком или с женщиной проспаться, когда по закону божьему надо тело и дух голодом морить. Елизавета Петровна, которая без любовных утех и дня, кажется, прожить не могла, и наверное и в посты не могла удержаться, потом на долгие богомолья ходила пешком, грех свой замаливать.

Словом, причина вполне уважительная, почему Генрих выслал свою любовницу в Париж. Она там в саду своей тетушки съела апельсинчик и вдруг у нее началась рвота и преждевременные роды. Она быстро нарочного к Генриху шлет, приказывает министра и писца прислать и печать королевскую приготовить, сейчас ведь начнется предсмертное ее коронование на французскую королеву и тогда ее дети станут законными наследниками. Вот только любимый Генрих успел бы приехать.

А он почему-то не спешит к умирающей возлюбленной. Он почему-то оттягивает свой визит. Конечно, он плачет, он скорбит, но вот сесть на коня и примчаться быстро к Габриэль не может. Всем ясно, что Габриэль отравлена. Всем ясно почему. Парламент не хотел огромной компрометации Франции, чтобы королевой стала королевская шлюха. Габриэль умерла, когда король был только на полпути от Фонтенбло к Парижу. Узнав от курьера печальное известие о смерти Габриэль, король не пожелал ехать дальше — не воскреснет ведь! И правильно сделал, ибо от его «прекрасного ангела» мало чего хорошего осталось. Она так подурнела (яд какой-то злостный был) и искривилась, что народ явно тут «руку дьявола» увидел. И было Габриэль во время ее смерти всего двадцать шесть лет. И знал бы этот «прекрасный ангел», как любовь короля воздушным шариком лопнула, когда корона в нее вмешалась, сидела бы тихо в своем гнездышке, детей бы воспитывала, мужа, «покорного рогоносца» бы почитала. Никогда ни одного разу он ей в любовных утехах не помешал.

Сестра Габриэль, которая на короткое время стала любовницей Генриха, искренне возмущалась, как быстро король забыл своего «прекрасного ангела». Всего только три месяца носил по ней траур. Потом сделал два решительных шага — женился и любовницу себе взял. Исключительную. Генриетта де Антраг ее имя. Любовницу даже раньше жены. Король разглядывается еще за невестами и на вопрос де Сюлли, какая супруга ему надобна, так отвечал: «В жене мне нужно найти красоту тела, целомудренность в жизни, услужливость в характере, проворство ума, плодовитость в браке, высокость в происхождении и большие площади в имении. Но думаю, что такая женщина еще не родилась. Сюлли ответил: „Что же, поищем более реальное“».

Реальность оказалась далеко не романтической: крупная, дебелая тридцатилетняя флорентийка со сворой в семь тысяч итальянцев прибыла в качестве жены в Парижский двор. Ее внешний вид отталкивающий, и историки не поскупились на очень нелестные отзывы о ее внешнем виде. Внутренний мир — не лучше. Воспитываясь на флорентийском дворе при боку старушек — сплетниц-тетушек — и полном безразличии отца, всецело занятого своей второй женой, Мария Медичи усвоила этот мещанский мир — духовной нищеты и ничтожных желаний. Карты, сплетни, сплетни, карты и какое-то там мало-мальское воспитание. «У нее вкус к интригам. Жирная, здоровая баба, дебелая и с красивыми руками и роскошной грудью. Вульгарна».

«На нас смотрит белотелая, почти тучная женщина с круглыми невыразительными глазами, в которых легко читалась сварливость, леность мысли, взбалмошность, надменное упрямство. Придворных коробили ее грубые жесты, вульгарность».

«С юных лет Мария Медичи полюбила собеседниц — болтушек, наушниц, охотниц подсматривать и подслушивать. Это низкий мир сводниц и сплетниц».

«Как мало они были похожи. Стремительный беарнец и ленивая флорентийка. Он — весь исполненный остроумия, живости, она — холодного высокомерия, упрямая с тяжеловесным телом и духом.

Да, не очень подходящую для себя партию выбрал Генрих IV. И единственно, за что история может благодарить Марию Медичи, так это за то, что рожала она будущих королев и королей. Сын — Людовик XIII, одна дочь Генриэтта — королева английская, жена Карла I, вторая Елизавета, королева испанская — жена Фердинанда IV. К своим детям любви не чувствует, они отвечают ей тем же. И, когда на старость лет сын Людовик XIII выгнал ее с французского двора, ни один из детей не посмел и не захотел взять мать к себе. Она гуляла, гуляла по иностранным дворам и умерла в полной нищете и одиночестве где-то на квартире Рубенса, которому в свое время заказывала расписать себя на стенах дворца двадцатью девятью фресками.

Романисты и хроникеры, исторические писатели с большей или меньшей дозой таланта пытаются изобразить брачную ночь Генриха IV и Марии Медичи. И в этом фарсе, в этих саркастических описаниях таится не юмор — угроза. Вот у Генриха Манна в юбках Марии Медичи прячется зловещая карлица, ее молочная сестра, реально существовавшая, только с той разницей, что карлицей не была, по юбкам не пряталась, а взяла неограниченную власть умной женщины над глупой Марией Медичи.

„Ему (Генриху IV. — Э. В.) предстоит иметь дело с весьма объемными формами. В те времена, когда он был жаден до всякой новизны, такое изобилие плоти не отвратило бы его. (Ему 46 лет. — Э. В.) Теперь в нем этой жадности нет. Перед ним, между темными занавесями в постели лежала женщина, в опытности которой сомнений быть не могло, левая рука ее обхватила одну из увесистых грудей, мощная волна плоти перекатывалась через руку. Другая, раскрытая, свисала с крайне широкой и необычайно плоской ляжки: новизна для наблюдателя. Ни единой линии тела без складок и отеков. Раскрытая рука выражает вожделение, неуклюжее голое вожделение, живот содрогается, вся его громада отклонена в бок. Голова закинута назад, что прежде всего изображает жертвенную покорность. Вся громада ее тела обрушилась на Генриха, ничем не обделив его“.

Нет, это не Рио де Жанейро, пардон, не Даная нагая, хотя, по нашему дилетантскому мнению, Даная со своим огромным животом, коротенькими ножками и крючковатым носом больше на беременную купчиху похожа, чем на символ сексопиля.

Но мы свое частное мнение оставляем и обратимся к другим историческим источникам, более симпатично к Марии Медичи относящимся. Но и они не могут не подчеркнуть полное несоответствие этой пары: рубашечность и грубость Генриха IV и сексуальную опытность Марии Медичи. Один только Александр Дюма несколько более снисходителен к этой паре. У него Генрих IV — само воплощение галантности, а Мария Медичи покорности. Не будем винить в этой позитивной гиперболизации великого французского романиста, хотя исторические документы, увековеченные в дневниках придворных, распространяются о двухдневном безутешном плаче Марии Медичи по поводу своей брачной ночи, которую восприняла как жестокое надругательство над своим телом.

Король воскликнул:;„Вот и я мадам! Я явился верхом и не захватил постели, а потому, учитывая жуткий холод, умоляю уделить мне половину вашей“. Мария присела в глубоком поклоне, хотела встать на колени, чтобы поцеловать руку короля, но Генрих этого не снес: поднял ее и поцеловал ее в лицо с той очаровательной воспитанностью, которой умел так хорошо сопровождать свои комплименты».

Впрочем не важно, был ли галантен Генрих IV с Марией Медичи в первую брачную ночь. Скоро у них начнутся дикие скандалы, с воплями, слезами, рукоприкладством, мало чем отличающиеся от скандалов в несчастливых мещанских семьях. Две вещи выводили Марию Медичи из себя: внебрачные дети мужа и его многочисленные любовницы. А он еще удобства ради помещал их в том же дворце, в котором жила его жена.

Его сын Людовик XIII в детстве и юности проявлял признаки садизма. Он любил мучить животных. И когда Генрих IV однажды увидел, как его сын разбивает о каменные стены головы воробушкам, он самолично жестоко его выпорол. Мария Медичи возмутилась: «С вашими ублюдками вы бы так не поступили». «Что до моих ублюдков, — ответил Генрих IV, — мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака, а вот его-то уж никто не выпорет».

Семья Генриха IV. «Ах, злая жена есть опасный зверь», писал Генрих IV о своей супруге Марии Медичи.

Ссоры между Генрихом и его женой Марией Медичи приобрели такие формы, что он начинает ненавидеть свою супругу и в письме Коризанде так ее характеризует: «Ах, злая жена — есть опасный зверь». «Опасный зверь», не вынеся новых и значительных любовниц мужа и боясь за свою корону, сейчас же после коронации строит планы об убийстве короля. И до сих пор история ее не очистила от этих обвинений. Все многочисленные внебрачные дети и свои законные воспитывались и росли в одном дворце — вместе. Те же самые учителя, ходившие по саду с розгами в руках и бившие детей по малейшему поводу, даже за плохо выученный стишок по латыни. Таков был приказ короля. Воспитывать детей сурово. Сам он всех их очень любил и нередко, оставив все дела, играл с ними в детские игры, и даже возил на своей спине, встав на четвереньки и изображая лошадь. Когда его в таком несолидном виде застал один из иностранных послов, Генрих IV поднял на него глаза и поинтересовался: «Господин посол, у вас есть дети?» Получив утвердительный ответ, комментировал: «О, тогда вы поймете меня».

Ранние склонности Людовика XIII к лицам своего пола некоторые объясняют «плохим» воспитанием короля своего сына. Он, дескать, клал его к себе в постель, трогал его орган и долго разглагольствовал с сыном на сексуальные темы. Не знаем, мы так далеко в альковы королей не заглядываем, знаем только, что Людовик безумно любил отца, в отличие от матери, что конечно не мешало ему говорить своим сводным братьям и сестрам: «А вы не настоящие. Вы не из животика моей мамочки». Мамочка будет еще долго бить по щекам уже женатого (на Анне Австрийский) короля, навсегда уничтожив у него любовь к матери, разрешит ему наслаждаться любовными утехами со слугой-итальянцем и будет долго стараться удержать регентство в своих руках и в руках своего любовника Кончини и молочной сестры Галигаи. Но Людовик XIII подрастет, возьмет себе в правители могущественного кардинала Ришелье, который сметет Марию Медичи, уж если не с лица земли, то из французского королевства. «На вязанку хвороста у нее даже денег не было», — так жалостливо комментирует один из историков плачевное положение Марии Медичи, вынужденной на старости лет вернуться в свою Италию и умереть в нищете. Ну что же, эту грязноватую ограниченную флорентийку, вечно лежащую от жары в грязноватом неглиже на пуховой перине и каменном полу своей опочивальни и имеющей любовника — мужа своей закадычной подруги, мы особенно жалеть не будем. Не заслужила.

У Генриха новая, самая значительная, самая умная, самая красивая, самая хитрая из всех его любовниц — новая ЛЮБОВНИЦА! Любовница с большой буквы, по таланту обольщения и коварства!

Если бы нам было позволительно ругаться на страницах книги, мы бы выразились так: «Язва — не женщина»! Вот так нам хочется сказать об этой хитрой, лживой, тщеславной, корыстной, истеричной, подлой интриганке, согнувшей в бараний рог великого короля, загнавшей его в угол жизненного тупика, беспардонно спекулируя на его страсти. Это не леди Макбет. Специально она никого не убивала. Это нечто похуже. Это ангельское личико, эти элегантные манеры, эта образованность впихнуты в душу холодного дьявола, расчетливого, хитрого и безжалостного! Сколько бессонных ночей Генрих промучился, сколько невидимых миру слез он вылил из-за этой… «Да, красивая стерва, но шлюха», — сказала о ней одна придворная дама.

Что за нелепая привычка была у Генриха давать своим любовницам обещание жениться на них. Обещание заведомо нереальное, ибо ни один министр, ни один парламент мира не позволит королю жениться не на принцессе. А вот Генрих давал своим любовницам такое обещание всеместно. Будто он не король, будто он первый парень на деревне, что шепчет девке на ушко слова любви, поспешно ей корсет расстегивая. Скольким только своим любовницам не наобещал Генрих IV жениться на них, сделать французскими королевами; ну и у кумушек ушки на макушке, глазки разгорались и они то и дело торопили короля с решением этого вопроса, но ни Коризанде, ни Габриэли это не удалось осуществить, что почти удалось осуществить только одной женщине — Генриэтте д'Антраг. И откуда она взялась, эта архиавантюрная особа, из каких глубин истории выползла.

Конечно же, из лона своей законной матери Марии Туше, тоже законной метрессы французского короля Карла IX, которому родила сына, а потом, когда король умер, благополучно вышла замуж за некоего господина д’Антраг и родила ему двоих дочерей. И вот одной из них и была наша Генриэтта. Король дал ей слово, что женится на ней. Да не просто дал, он и документик по всей форме оформил, заведомо зная, что этому не бывать, вроде королевское слово должно быть законным, а тут получается, что королевское слово — пустое место. «Нехорошо, король», — так стыдит короля взыскательный историк К. Биркин и мы с ним полностью согласны.

Да, Великому по меньшей мере это странно, а также странно жульничать в карточной игре, заменяя пистоны на полупистоны, передергивать, прятать карты в рукав, серьезные вещи обращать в шутку, паясничать, напяливать крестьянскую одежду, взваливая на плечи мешки, покрывать вражескими знаменами любовное ложе и корчить из себя, будучи умным, дурачка-простачка. Но такова уж натура Генриха, сотканная из противоречий, безумств и трезвостей, бесшабашности и сосредоточенности, паясничанья и глубокомыслия, ребячества, — аналитика с философской хваткой. Без этого всего, без этих несовместимых в одном человеке черт не было бы Генриха IV. Но со всеми своими гениальными качествами Генриху не побороть ни лицемерия, ни фальши, ни подлости мисс Антраг, или мисс Бальзак — все равно. Она намного хитрее, злее и предприимчивее умершей Габриэли. И по коварству, беспощадности и корыстолюбию давно превзошла плеяду шекспировских злодеек.

Просто о Генриэтте д’Антраг мало кто знает, она для историков специального интереса не представляла. Некогда было историкам углубляться в ее психологические глубины, если специально она людей не травила и жизней не лишала. Студиум подлости и коварства без кровопролития как-то не укладывается у историков в достойный объект изучения. Мы решили осветить вам, дорогой читатель, немного эту неординарною личность. Но начнем по порядку. Вот, значит, Габриэль умерла и на какое-то короткое время в спальне короля ее заменяют второстепенные любовницы.

Но их связь с королем непродолжительна, несерьезна и особых струн души и сердца короля они не за девали. Ни ла Гланде, ни девица д’Аранкр, ни девица де Сенат. Насытив королевскую плоть, разве смогут эти пустышки напоить жаждущую душу Генриха IV? Душа и сердце Генриха IV нуждаются в настоящей любви. Не так-то просто «по щучьему велению» заставить сердце короля забиться тревожнее. Сердце не выносит приказов. Оно требует внезапного толчка, озарения, что ли? Когда вы где-то в толпе, случайно, поднимете взор и вздрогнете от внутреннего голоса души: «это он», «это она» — единственная, единственный во всем мире! И все остальное — дела, сон, еда, станут ненужной суетой сует. Все отходит прочь перед этой неистовой силой — жаждой обладания именно этим человеком, какое примерно случилось с Генрихом, когда он увидел Генриэтту. При королевском дворе Екатерины Медичи Генриэтта — редкая жемчужина. И все поют дифирамбы ее красоте, уму, обольстительности и недоступности. А. Кастело: «Искрящаяся, остроумная, язвительная, пылкая, коварная и порочная. Стройная, темноволосая Диана скрывала жестокую душу под беспечной веселостью и шутками, постоянно сыпавшимися с ее насмешливых уст. Ее тело приводило Генриха в неописуемое неистовство».

Потом Генрих будет называть ее: «моя маленькая оса», но сейчас он влюблен, как робкий гимназист. Он шлет ей письма. Она принимает их с холодной любезностью, но не спешит отвечать, все ограничивается загадочной улыбкой и робким рукопожатием. О, она знала себе цену и дешево себя не продаст. Ну, может, за королевскую корону. Можно сколько угодно возмущаться лицемерием и коварством такого поведения, как это делает историк К. Биркин, но от этого поведение Генриэтты не изменится. Нельзя, однако же, не почувствовать, если не негодования, то презрения к красавице, гордящейся своей испорченностью, колющей глаза всем и каждому строгостью своих правил, а одновременно ищущей выгодного себе покупщика, хотя и в лице законного супруга, но без малейшего участия сердца.

Подобным красавицам жизнь легка именно потому, что они не умеют чувствовать. А не чувствуют они ничего потому, что в их белоснежной груди кусок белоснежного мрамора вместо сердца.

Авторитетный историк не отнимает у Генриэтты прав на бытие солидной проституткой — заплачено — получи товар. Но ведь Генриэтта именно несолидная, нечестная проститутка, если, получив от Генриха огромное количество денег, она все же не отдается ему физически. А это уже, по мнению тех же проституток, просто непорядочно.

Семейка д'Антраг уселась вечерком за столом. Папашка пенсне напялил, счеты взял, костяшками щелкает, высчитывает за какую сумму продать девичество своей дочери, Вышло — никак не меньше, чем за сто тысяч экю.

Король за голову схватился от такого беспрецедентно бешеного гонорара, Сюлли, министр, вообще на голове волосы рвет: казна пуста, а тут… Но страсть Генриха берет верх над меркантильными соображениями. Он требует от Сюлли выплаты денег господину д’Антраг. Возмущенный Сюлли разменивает экю на мелкие монетки и, упрятав их в многочисленные мешочки, приносит в особняк господина д’Антраг. Когда высыпал эту груду золота перед семейкой и Генрихом, который тоже лично в этом торге участие принимал, король, посмотрев на груду золота, почесал затылок: «Дороговато, однако, господин д’Антраг, мне девственность вашей дочери обходится», — съязвил. Но Генриэтта не собирается даже за такую баснословную сумму скоро своей девственности лишаться. Ей нужна еще бумажка, что король женится на ней. И чтобы по всем правилам и закону, королевской печатью и подписью скрепленная. Она оттягивает момент сближения и пишет королю такое вот письмо: «Мой великий король! За мной наблюдают так пристально, что мне совершенно невозможно принести вам все доказательства благодарности и любви, в которых я не могу отказать самому великому королю и самому очаровательному из мужчин». Ловко дамулька дельце повернула: она бы не прочь, да уши болят и мамка не велит.

Уж на что добродушный и великодушный Генрих по натуре, но тут возмутился и не очень вежливый ответ своей еще никак не любовнице пишет: «Сентябрь 1599 года. Дорогая любовь моя, вы требуете, если я люблю вас, чтобы я преодолел все препятствия к совершенному нашему удовольствию. Силу любви моей я уже достаточно доказал вашему семейству, со стороны которого после моих предложений не должно уже быть никаких препятствий. Я исполню все, о чем говорил, но сверх сказанного ничего более. С удовольствием повидаюсь с господином д’Антраг и до тех пор не дам ему покоя, покуда дело наше не будет решено. Мне донесли, что недели через две готовятся в Париже какие-то смуты с вашим отцом, матерью и братом, которые могут расстроить все наше дело. Завтра мне скажут, чем и как все уладить. Добрый вечер, сердце мое, целую вас миллион раз».

Никаких угроз относительно того, что отец макал пальцы в каких-то смутах, Генриэтта не испугалась. Она решительно сказала королю — нет. «Без документа я, сир, к вам в постель не ходок». Король мрачный приехал из особняка д’Антраг. В своем Фонтенбло, так же мрачный, заперся. А через два часа робко входит к министру Сюлли и сует ему приготовленный документ. Сюлли читает и глазам своим не верит. Потом молча разрывает документ на мелкие клочки. Вот что было в нем.

«Мы, Генрих милостью божьей король Франции и Наварры, обещаем и клянемся перед богом честно и словом короля мессиру Франсуа де Бальзак, что беря в спутницы девицу Генриэтту Картрин де Бальзак, его дочь, в случае ее беременности через шесть месяцев, начиная с сегодняшнего дня и разрешения ее бремени сыном, мы немедленно возьмем ее в жены и сделаем своей законной женой, супругой официально, заключим с ней брак перед лицом святой церкви и с соблюдением предусмотренных в таких в таких случаях обрядов».

Генрих от такого самовольного шага своего министра опешил, потом зашагал обратно, потом переписал документ наново, скрепил его своей подписью и печатью и уже, не советуясь с Сюлли, сел на коня и вручил папаше д’Антраг документ.

Отец Генриэтты, конечно, письмецо это огромного государственного значения надежно припрятал, а сам руки пухлые в восторге потирает: дочь его сможет стать королевой Франции! Это надо же, до чего любовная страсть короля одолела! Молодец, дочка! Теперь не оплошай! Не вздумай девчонку родить! Тогда пиши пропало французская корона. Не видать тебе ее как своих ушей и напрасны были твои старания в любовном искусстве.

Генрих, как всегда у него бывает, насытив первую страсть и малость поостыв, начинает испытывать угрызения совести и горько сожалеть о содеянном. Ведь надо же, письменно за своей подписью король простую девицу в королевы возвести намерен. Генрих IV хочет любой ценой получать документ обратно. Не тут-то было! Папаша документик надежно припрятал и отдавать не собирается, а со всевозрастающим восторгом поглядывает на тоже возрастающий животик своей дочери. Одна молитва теперь у господина д’Антраг: «Господи, пошли моей дочери сына! Сына, даешь сына!» Как же часто семьи королей молились, чтобы господь бог послал им сына. Помните, как Генрих VIII, английский король, дико возмущался и кричал своей жене, ослабевшей роженице Анне Болейн: «Что? Дочь? Да как ты смела? (это была английская королева Елизавета Великая). Слепого, горбатого калеку, но сына!» Или же как третья его жена Джейн Сеймур перед родами упала в обморок и разрыдалась в дикой истерике — она боялась родить дочь.

Или как наша Екатерина Великая горько сетовала, что у Павла рождаются дочери: «Одни девки, трудно будет всех замуж выдать» и «Откровенно говоря, я предпочитаю мальчиков». Ну, чтобы не гневить матушку, Павел поднапрягся и сплодил трех сыновей: Александра, Константина и Николая. Двое из них русскими царями будут. Или наша последняя русская царица Александра Федоровна после рождения четырех дочерей и в своем фанатичном желании иметь сына впала в так далеко идущую истерию, что все девять месяцев ходила беременной, со всерастущим животом, фактически не будучи в этом состоянии ни минуты.

Словом, дорогой читатель, вывод сам напрашивается: королям нужны сыновья. А Генрих IV не только устно это желал, но и письменно. И жениться на любовнице обещал, если она ему сына родит. А теперь вдруг опомнился и как говорится «от ворот поворот».

Измотался, извелся бедный Генрих IV, обдумывая, каких бы шпионов или детективов типа Шерлока Холмса или Эркюля Пуарро ему нанять, чтобы злосчастный документ выкрали. Но де Бальзак, хитрая бестия, видно, документ не дома держал, если ни пожара своего поместья не испугался, ни угрозы Бастилии. Подобно тому критику, который сказал Леониду Андрееву: «Вы нас пугаете, а мы не боимся». А король, конечно, стал его пугать страшными последствиями, если тот документ добровольно не отдаст.

«Не боюсь я короля», — примерно так мы расцениваем действия господина д’Антраг.

А если в Бастилию, дорогой король, меня бросите и пытать начнете, Вам же хуже будет! Того и гляди сей документ может появиться в какой-нибудь вражеской державе, в Испании, или в России, например. А тогда что? А тогда весь цивилизованный мир узнает, какой безответственный и несправедливый французский король и низким делом занят: пытает отца дочери, которой дал письменное слово жениться. Дочь его Генриэтта прямо любовнику-королю сказала: «Документ я вам не отдам. Не дождетесь». Ну и положеньице Генриха, нечего сказать! Тут ему приспичило второй раз жениться, на испанской принцессе Марии Медичи, а эта негодная семейка д’Антрагов все королю матримониальные планы путает, вы представляете, дорогой читатель, какой мировой скандал мог бы произойти, если бы вдруг во время брачной церемонии, кто-нибудь, даже мальчишка, закричал бы: «А король-то голый!» Ой, пардон, «А король обещал жениться на другой, и вот письменный документ его подписью и печатью скрепленный!» И что тогда? Простых чиновников за нарушение брачного слова в кутузку бросали. Помните, как бедный Пиквик в тюрьму попал, ибо якобы отступил от намерения жениться.

А с королями что делать? Рубить им головы? Правда, был такой один пример в мировой истории, когда римский император, нарушив слово, приказал отрубить себе голову, правда мраморную, в своем парке. А другой заставил себя пороть, и его публично, в костеле два монаха прутиком до крови стегали, офицерская унтер-вдова тоже ведь сама себя вытекла, почему бы и королям простых смертных не наследовать? Но Генрих IV пороть себя еще пока не собирается, он вновь начинаем пугать д’Антрага (авось испугается) и такое вот письмо любовнице строчит с явным желанием передачи его папаше: «Сударыня! Любовь, почести и милости, которыми я наградил вас, могли бы привязать ко мне самое легкомысленное существо, если бы оно не было одарено таким дурным характером, как ваш. Более язвить не стану, хотя, как вы сами знаете, должен бы язвить и мог бы. Прошу вас возвратить мне известное вам обещание, чтобы не заставить меня добывать его иным путем. Пришлите также и перстень, данный мною вам на днях. Ответ сегодня к ночи». Но ответа нет ни к ночи, ни на следующий день. Господин д’Антраг, наверное, знай себе посмеивается в бороду: «Король нас пугает, а мы не боимся, перстенек тоже не вернули». Тогда Генрих IV садится строчить следующее письмо, уже несколько в более мягком тоне. Он ну просто уж умоляет господина д’Антрага письмо вернуть, ну Христа ради, ну пожалуйста, отдайте. Не отдают и не боятся.

Одна теперь надежда Генриха IV на Господа Бога. Авось родит Генриэтта девчонку и документ будет неактуален. И в противовес всем известным нам королям, желающим только сына, Генрих истово молится: «Господи, пошли девчонку!». И это, дорогой читатель, было беспрецедентное и единственное явление в мировой истории, когда король захотел дочь. И вот Господь Бог сжалился над страданиями короля и послал свое спасение в образе… природной стихии, то есть дикой грозы, которая обрушилась на особняк господина д’Антраг. С громом и молнией, которая залетела в комнату беременной Генриэтты, но ее самое не тронула, не убила, но зеркало разбила и малость мебель порушила. Но Генриэтта так испугалась, что от испуга раньше времени ребеночком разродилась. Гроз и молний, дорогой читатель, многие, даже монархи, боятся. Каракалла залезал под кровать и затыкал уши во время грозы. Коммод бледнел как полотно и в шкаф забирался, Клавдий Тиберий вообще, извините, от страха грома штаны, то есть тунику, портил. Что поделаешь, даже смелые воины боялись грозы. Так что нечего вам, господин д’Антраг, так распекать свою дочь, что у нее выкидыш и представьте себе, дорогой читатель, мужского пола. Почти умирающая, больная Генриэтта в постели лежит, а Генрих IV, как узнал радостную новость, живо примчался к возлюбленной, за ручку ее нежно держит, в лобик целует, как какой другой монарх при известии о рождении наследника, и радостный блеск своих глаз скрыть не может. Генриэтта потом долго будет упрекать своего любовника за такой беспримерный эгоизм, но восторгу короля конца нет и вот на радостях делает Генриэтту герцогиней де Вернейль, и еще дает ей звание маркизы. Какие еще звания есть во Франции? Давайте их все сюда, на радостях король оптом одарит ими Генриэтту. Уф! Король вздохнул облегченно и срочно приступил к доведению до финала свой брак с Марией Медичи.

Но не так-то легко сбить с тропы Генриэтту. Маркиза де Вернейль распрямила плечи — король по-прежнему от нее без ума — и новые планы обдумывает. Теперь ей нужно еще раз срочно забеременеть, родить сына, дату там на старом документике актуализировать и… Хитро? И она продолжает с еще большей соблазнительной силой завлекать короля. Теперь она не оставляет его ни на минуту. «Красивая стерва, но шлюха» — превращается в очень хорошую шлюху со всем арсеналом улещивания. Любовное искусство обольщения! Никто в нем не может сравниться с Генриэттой! Она скачет теперь рядом с королем на коне не только на его знаменитых охотах, но и на бранном поле. А лагерная обстановка ей даже нравится! Так романтично! Перчик романтики в секс вносится, под голыми звездами и под сенью дубов и в красивом шатре! Генрих IV в диком восторге от своей возлюбленной, но министр Сюлли торопит: королю жениться пора. Ну женился он на итальянке Медичи и семейная жизнь его не устраивает. Отметим для ясности и коротко: обильные телеса и огромная дебелая грудь ограниченной и на очень низком интеллектуальном уровне королевы Марии Медичи скоро надоели Генриху IV, и он опять обратил свой взор на неотразимую Генриэтту. И чтобы за занятостью государственных дел не очень утомлять себя разъездами в поместье возлюбленной, помещает ее в своем дворце, в Лувре, чуть ли не над апартаментами Мария Медичи. Историки и биографы потом возмущаться будут цинизмом Генриха IV, а наш неутомимый Кондратий Биркин прямо скажет: «Ишь, гарем развел под боком королевы!» Да, с королевою Генрих IV не больно-то считался. Но он очень считался со своей похотью и не его вина, что похотливые дикие желания в нем возбуждала только Генриэтта и своим интеллектом и своим острым язычком и ни с чем несравнимым искусством обольщения мужчины. И знаем, в каких лучших борделях мира она этому искусству научилась.

Собственно, никогда Генриэтта в бордели не хаживала. Это вам не Мессалина или Барбара Пальмер. В искусстве обольщения она руководствовалась скорее инстинктом и интуицией. Как же прав был великий сексопатолог Крафт Обинг, когда писал: «В эпохи физических и нравственных расслаблений процветает чувственность и обществу грозит опасность попасть под режим метресс, могущих иметь гибельные последствия для государства».

Но господство метресс скорее относится к эпохе Людовика XV, не Генриха IV. Тем не менее метрессы, а прежде всего Генриэтта д’Антраг, имели колоссальное значение в его жизни. Зная все недостатки Генриэтты, прекрасно отдавая себе отчет в ее подлости, Генрих IV не мог от нее отказаться. Что-то необъяснимое и очень нужное Генриху имела Генриэтта: как магнитом сексуально притягивала короля. Он никогда не знал с ней пресыщения. Думаете, дорогой читатель, почему распадаются браки? Во всяком случае, почему раньше распадались? Из-за неумения супруги быть постоянно привлекательной и желанной для супруга. Ученый X. Эллис сказал об этом однозначно: «В большинстве браков счастье или несчастье супругов зависит от того, насколько они сведущи в искусстве любви».

Героиня Э. Золя Нана из одноименного романа советует женам и мужьям в интимных практиках прибегать к приемам проституток. Она говорит: «Если бы вы, мужчины, не были так глупы, вы должны были бы Вести с вашими женами, как с нами, а если бы ваши жены не были такими тщеславными, они бы старались приковать вас к себе, как стараемся мы привлечь вас». «Не говорите так о порядочных женщинах», — с возмущением возражает ее партнер. Вот именно! Порядочная женщина! То, что разрешается интимно делать проститутке, ни в коем случае не разрешается честной женщине. По канонам того времени Генриэтта, будучи образованной светской дамой, внесла в секс с королем долю низменного разврата, возведенного в культ прекрасного. Это была греческая гетера с ее знаниями языков, музыки, литературы и с обольстительностью низменной куртизанки. Только это единение может удовлетворять интеллектуальных королей (а Генрих IV к таким относился).

Луизу Керуаль в ложе Карла II, помните, дорогой читатель? Так вот, по умению шпионить, по хитрости и вероломству Генриэтта превзошла Луизу. И вот теперь у Генриха IV любовница горячо его целует, жаркими ночками дарит, любовное искусство своего апогея достигло, а потихоньку шлет врагам все сведения о французском дворе. Да еще и денежки за это получает с двух сторон. Испанский и французский короли, не зная об этом, прямо перещеголяли друг друга в «гонорарах» для Генриэтты.

Министр Сюлли в своих позднейших воспоминаниях, хотя и очень короля любил, не может удержаться от ноток негодования, сколько денег пошло из казны на Генриэтту. А тут еще из-за постоянной вражды между фавориткой и королевой двор разделился на два лагеря: одни на стороне королевы, другие на стороне маркизы. А аппетит на власть и богатство у Генриэтты разгорелся пуще, чем у той жадной старухи из «Золотой рыбки». Она, получив титулы, поместья, драгоценности, почетные титулы детям, съедаемая тщеславием и совершенно не имея никаких чувств к Генриху IV, уже чуть ли не вслух мечтает короля в Бастилию заточить, а своего от него рожденного сына на трон поставить. И сообщниками ее являются ее отец, братец (тот от Карла IX) и маршал Бирон. Заговор вполне серьезный и в случае его раскрытия всем участникам, не исключая Генриэтты, грозит, конечно, смертная казнь. Но пока этот заговор зреет, на королевском дворе пышным цветком расцветают интриги, и душою их становится родная сестра умершей Габриэль Жюльетта д’Этре, герцогиня де Виллар. Она заимела преступное желание соблазнить короля. Ну правда, занять место первой фаворитки, какой была ее сестра, она и не стремилась — силенок маловато! Но почему немного не поразвлечь короля в ложе и, хоть на короткое время став его любовницей, не попытаться свергнуть Генриэтту и хоть как-то отомстить за свою сестру, память о которой у короля так коротко длилась? Сказано — сделано. Король никогда дамам не отказывал в столь малом пустячке, как проспаться со своей особой. Ну, словом, король на время оставил Генриэтту и перенесся в ложе герцогини де Виллар. Время с ней приятно проводит и даже находит некоторое сходство с умершей Габриэль, ну и тихо, спокойно кончился бы и этот роман короля, как кончились десятки других, но бес Жюльетту попутал, если вздумала тягаться с Генриэттой. Она идет на такую вот интригу: «Сблизившись за плечами короля с придворным Жуанвилем, который был тайным любовником Генриэтты, крадет у этого любовничка письма, присланные ему Генриэттой, и передает их королю. Генрих IV, всегда отдавая себе отчет в строптивом характере любовницы, почему-то полагал, что „рогами“ она никак его не одарит. И вот — Генрих IV очередной „рогоносец“». В дикой ярости король разразился таким гневом, что от ярости дара речи лишился и никак не может объяснить призванному посланцу, в чем того миссия. В конце концов посланец понял, что от него требуется пойти к Генриэтте и от имени короля разразиться бранью по поводу ее вероломства, а потом ехидно так спросить: «Ну и что вы на это скажете?» Генриэтта «на это» ничего не сказала. Она попросту вытолкала посланца, а им не какой-нибудь там отрок был, а уважаемый граф де Люд, за дверь, и уже в замкнутую дверь гордо произнесла: «Невинность не нуждается в оправдании». Когда Генрих IV узнал, как гордо его любовница поступила, маленько его сомнения взяли и он назначает тщательное следствие. И оказалось, что почерк в письмах не Генриэтты, а ее секретаря, который назло госпоже, почему-то на нее рассерженный, так ее «под монастырь» подвел. Малого пытать начали, он во всем сознался, иначе голова с плеч, а так только Бастилия. Потом окажется, что все это было устроено Генриэттой, и малому обещали большую мзду и быстрое освобождение, если он примет вину на себя. Генрих IV наказывает виновных: герцогиня де Виллар из постели короля отправилась прямехонькой дорогой прямо в ссылку, Жуанвиля услали в Венгрию, а король перед Генриэттой на коленях стоит и в своих новеньких рогах прощение у нее вымаливает. А та только смеется, за свою обиду получив драгоценностями и еще там чем-то, за плечами короля иронизирует: «Этот господин хочет, да не может». Но вот приходят министры и сообщают Генриху нечто секретное: против него зреет заговор и во главе его стоит Генриэтта, и вся ее семейка вместе с маршалом Бироном ее поддерживает в решении свергнуть и даже убить Генриха.

Не успело одно следствие кончиться, назначай король другое! Улики относительно заговора абсолютно неопровержимые. Уже перехвачены письма в Испанию и обратно, из которых явно следует, что подготавливается почва, чтобы Гастона, сына Генриэтты, сделать французским королем. Ну против таких улик, как говорится, не попрешь! Пришлось Генриху IV скрепя сердце всю честную компанию заточить в Бастилию. Ну и что же вы думаете, дорогой читатель, делает Генриэтта в темнице? Плачет, страдает, раскаивается? Ничуть. Она иронически смеется, как Анна Болейн при восхождении на эшафот каким-то полусатанинским, полудемонским смехом. О, она-то знает силу своей власти над королем! Он просто бессилен против этой страсти и напрасно старается через разных там парламентариев уговорить Генриэтту ну хоть немножечко раскаяться, хоть немножечко покориться. Ну признаться в своей ошибке, обещать исправиться. Король имел бы тогда повод с радостью ее простить и опять в свое ложе взять, ибо без нее он уже жить не может. А она, негодная, этих явных намеков не понимает, а если и понимает, то все равно покоряться не желает, гордыня съедает Генриэтту.

Как же король страдал из-за ее гордыни и бесцеремонного с ним обращения! Мы вам, дорогой читатель, в подтверждение нашего тезиса приведем такой вот разговор Генриха IV со своим министром Сюлли: «Вчера я расстался с госпожой де Вернейль крайне рассерженный по трем причинам. Во-первых, теперь она вздумала хитрить, лукавить, жеманиться со мной, будто бы по чувству набожности, но я думаю, вследствие новых интрижек с людьми, которые мне совсем не нравятся. Второе: в ответ на мое замечание о ее сношениях с братом и другими злоумышленниками на меня и безопасность государства, она очень надменно отвечала, что все неправда, что я старею, оттого и становлюсь подозрителен и недоверчив. Что жить далее со мной нет никакой возможности, что я сделал бы ей величайшую милость, если бы перестал посещать ее наедине, так как пользы от этого мало, а одни только неприятности, особенно от королевы. При этом она королеву, жену мою, обозвала таким именем, что я едва удержался, чтобы не дать ей пощечину».

Унижаться перед королем, который вечно в ее ногах валялся? Вот уж нет, лучше она свою голову на плахе сложит. О боже! Ну как Генрих IV может срубить такую прелестную головку? Это вам не кровожадный Генрих VIII, который без пардону срубил головки двум своим женам; И потом без головки Генриэтта никакой ценности для Генриха не представляет. Мучится, страдает Генрих IV, словно он не великий король, а простой мещанин, не могущий заставить свою жену подчиниться воле мужа. Ну с какой бы он радостью простил Генриэтту! Но ведь толчок к этому должна дать она сама, а она унижаться не желает. Тогда подговорили Марию Туше, мать Генриэтты, ну, ту самую любовницу Карла IX, про которую при дворе говорили: «Репка — не баба». Она бросается королю в ноги и умоляет его простить свою дочь, мужа и сына — непутевых! Господин д'Антраг из-за опасения за свою жизнь решает выдать наконец злосчастный документ королю. Тот, брачный. И рассказал про тайник, где он был спрятан.

Ни за что ни Шерлок Холмс, ни Эркюль Пуарро документ бы не нашли: он был заключен в бутылку, которая была замурована в одной из стен замка господина д’Антраг. Вообразим себе, дорогой читатель, с какой неописуемой радостью сжигал Генрих IV этот документ, но копию его Сюлли сохранил для потомков. О ней и мы узнали и вам поведали. Помилование себе купить таким манером д’Антрагу не удалось. Парламент вынужден был его судить и суд в 1604 году приговорил и его и его сына за измену к смертной казни. Сообщницу Генриэтту д’Антраг суд рекомендовал заключить в темницу, или в монастырь со строгим режимом, что на одно выходит, на всю ее оставшуюся жизнь. Но разве покорится Генрих IV, съедаемый какой-то прямо необъяснимой, патологической страстью к Генриэтте, решению суда? И, пользуясь своим правом королевского помилования, он заменил казнь отца Генриэтты и ее брата пожизненным заключением, а Генриэтту приказал полностью освободить. Через некоторое время Господина д’Антрага вообще выпускают из тюрьмы, позволяют жить в своем поместье, на юге Франции, а вот его пасынка Карла, как более для государства опасного, оставили в Бастилии, правда, создали ему там довольно комфортные условия. И пребывал он там ровно двенадцать лет, и был освобожден только после смерти Генриха IV Марией Медичи.

Больше мы ничего не знаем об этом внебрачном сыне Карла IX. Правда, в воспоминаниях Сен-Симона, жившего в эпоху Людовика XIV, нам попалась малая заметка, что граф Оверенский присутствовал почетным гостем при бракосочетании дофина. И еще Сен-Симон упоминает, что умер Карл Оверенский в возрасте 78 лет и своей смертью.

А Генриэтта? Оставила свои козни? Ничуть не бывало, не в натуре этой мадам жить без интриг. Она вновь начинает нормировать свою партию, всех недовольных правлением абсолютизма привлекает на свою сторону. Образ гордой красавицы не дает покоя королю, и, хотя у него в это время были многочисленные романы, он возвращался к Генриэтте. Правда, детей он у нее отобрал. Они воспитывались вместе с его законными детьми.

Но на почве разных там волнений у Генриэтты развивается бешеный аппетит, и она устрашающе толстеет.

О, эта извечная болячка королев и фавориток! — если вы, дорогой читатель, обратили внимание в этой и предыдущей наших книжках, то почти все они после родов безбожно толстели, отпугивая королей от желания посещать их ложе. Диеты, что ли, не соблюдали? Сегодняшняя женщина не позволяет себе так растягивать свой желудок и поддаваться увеличению веса своего тела. Тут вам и массажи, и купание в джакузи, и диета — салатики с половинкой яблочка. Понимают наши дамы, что в эпоху усиливающейся деградации мужчин, их, женщин, неаппетитный вид только импотенцию мужчин усиливает. И наша современная пятидесятилетняя красавица, несмотря на все превратности судьбы и неизменную толкотню по утрам в городском транспорте, где ей едва почки не отшибут, умудряется элементарно — не толстеть и вечно молодеть. Наши старушки стали молодыми, не говоря уже о том, что очень даже образованными. Вы обратили на это внимание, дорогой читатель? А посмотрите на королевских жен и фавориток! Родит так с пяток детей королю и становится, мягко говоря, «бочечкой». Тут вам и маркиза Монтеспан, и Луиза Керуаль, и Мария Лещинская, жена Людовика XV, и Мария Тереза, жена Людовика XIV, и другая Мария Тереза, австрийская императрица. Даже не рожая ни одного ребенка, королевы умудрялись толстеть. И в этом отношении примечательна королева Марго, первая жена Генриха IV. Ни разу не рожала, а толстой лысой и неповоротливой стала очень быстро, правда, у нее к полноте была генетическая склонность, от матери Екатерины Медичи.

Много, очень много в истории королев и фавориток толстых и неуклюжих. Нам не резон их тут всех перечислять. Стройных, остающихся такими до глубокой старости — раз два и обчелся. К ним Диана Пуатье относится, старая любовница Генриха II французского. Она к своим шестидесяти четырем годам выглядела на тридцатилетнюю стройную красавицу. Так ведь у нее всю жизнь железная диета и дисциплина. Это она вставала в пять часов утра и скакала тридцать километров на коне, умывалась только ключевой водой, не признавая белил и румян, и глотала растворенные в уксусе жемчужины. Эротический писатель шестнадцатого века Брантом, близко знавший Диану, навосторгаться ею не может. Впрочем, это довольно снисходительный к старости и полноте писатель. У него чем старее женщина, тем лучше. То-то на страницах его книги семидесятилетние красавицы остаются «юными девочками». Мы в такую вечную молодость не очень верим, известный писатель, наверное попросту к старости немного ослеп, если все видит в розовой оболочке. Но отнять себе пару десятков годков, конечно, любой женщине под силу и наши дамы это на практике доказали. Словом, возвращаясь к нашему рассказу, Генриэтта, охваченная неимоверным аппетитом и не расстающаяся с ним даже ночью, начинает как на хороших дрожжах толстеть и влечение к ней Генриха IV значительно уменьшается. А то, стыд сказать дорогой читатель! Изничтожила, парализовала волю великого короля и сделала его посмешищем на всю Европу! Сколько бессонных ночей провел великий король, разгрызая извечный и далеко не русский вопрос: «Что делать?»

Что делать, чтобы избавиться от этого наваждения, от этой дьявольской страсти, от этого каскада красоты и язвительности, от этой деструктивной силы, разрушающей и уничтожающей личность! Сир слаб и немощен духом перед неиссякаемой силой Генриэтты д’Антраг! «Красота — это страшная сила»! — согласны. Но вопреки утверждению великого классика, она не спасет мир. Наоборот, она разрушает мир. А личность прежде всего. Влюбленным подростком, робким косноязычным Ромео стоит Генрих на коленях перед своей возлюбленной, прощая ей и измены и язвительность. Выпрашивая, как милостыню, любовную ласку, которая лукавая соблазнительница и не думает давать бесплатно.

Такова Генриэтта! Но кончается ее владычество вместе с уходом ее красоты. Ее последняя интрига — это уже предсмертная агония конца.

Сестра Генриэтты Мария собирается выйти замуж за герцога де Гиза. Но Генриэтта отбила жениха у своей сестры, не потому что сама почувствовала к нему влечение, а только из-за желания интриг. Брачный контракт с Генриэттой уже подписан и королевские дворы Европы поставлены в известность. Тогда Генрих IV, уязвленный ревностью, вдруг воспылал к Генриэтте прежним чувством и заставляет де Гиза расторгнуть брак.

Правда, сначала хорохорится и как будто безразлично на весть о браке Генриэтты с де Гизом реагирует, даже иронизирует: «Надо же оставить им хоть хлеба краюху да добрую шлюху. И без того у них много что отняли». А потом вдруг прежняя ревность короля одолела, видите ли. Но это, собственно, уже конец его сложного романа с Генриэттой, одной из неординарных его любовниц. Другая, четырнадцатилетняя девочка Лолитой займет место в сердце короля. А Генриэтта, о ирония судьбы! Госпожа ирония, вы безжалостны, но справедливы! Как же воздались сторицей все злодеяния Генриэтты! Уже ничего не осталось от прежней язвительной красавицы! «Маленькая оса» превратилась в жирную, навозную муху! Одинокой старухой умирает!

Боже, как быстро летит время! Генриху IV уже 57 лет! А ей, новому предмету безумной страсти короля всего четырнадцать лет! И опять страстная любовь короля к девице, годившейся ему во внучки. Что там! Старость не для неумного, любвеобильного короля, нигде пословица «седина в бороду, бес в ребро» не оправдывала себя так, как с Генрихом IV по отношению к Шарлотте де Монморанси. Но, к сожалению, Шарлотта уже занята. Она невеста господина Франсуа де Бассомпьера. Но это, конечно, в любовных делах для Генриха IV не помеха. План его прост: помолвку расстроить, жениха куда подальше услать, а юную Шарлотту выдать замуж за своего кандидата, у которого были бы ненатуральные склонности к мужскому полу и из которого бы очень легко можно было сделать «покорного рогоносца». И выбор короля выпал, по одной неофициальной версии, на своего внебрачного сына, по другой, официальной, на своего племянника Анри де Конде.

Но давайте, однако, по порядку.

В феврале 1609 года Мария Медичи устроила балет и к его участию привлекла самых красивых дам двора, среди которых оказалась юная, четырнадцатилетняя Шарлотта де Монморанси. В таком юном возрасте, дорогой читатель, красота еще в полную силу не вошла, конечно, но признаки ее уже сейчас беспокоили придворных. Шарлотта была красивее всех.

Придворные наперебой охали и ахали, красоту ее восхваляя, а особенно старался жених ее Бассомпьер. Он прямо захлебывается от восторга, гимны похвал красоте своей невесте возлагает, да только уж больно энигматично, общими фразами. По-видимому, красота Шарлотты была выше пера Бассомпьера, если в своих воспоминаниях он дает нам вот такой контурный ее образ: «Никогда еще под небесами не являлось ничего прекраснее мадемуазель де Монморанси. Не было ничего изящнее, ничего совершеннее».

Из этих общих фраз насмерть влюбленного жениха трудно, конечно, понять, чем же так Шарлотта пленяла окружающих, но, по-видимому, так и было, если, увидев ее, Генрих тоже как гимназист влюбился. Он прямо остолбенел и, по его собственным словам, чуть в обморок не упал. И когда, исполняя балетную фигурку, Шарлотта в полупрозрачной тунике, очутившись напротив короля, подняла свой дротик, будто пронзить им Генриха IV хотела, он и в самом деле почувствовал укол в сердце. Все! Стрела амура, то бишь дротик, пронзил сердце короля и он, как восемнадцатилетний юноша, в последний раз своей жизни влюбился, пламенно, горячо и безнадежно. И решил во чтобы то ни стало сделать Шарлотту своей любовницей. Повторим еще раз: «седина в бороду, бес в ребро». Но бес Генриха IV какой-то неспокойный и готов на любые безумства. Первым безумием было удалить от Шарлотты ее жениха. А вторым — выдать ее замуж за своего кандидата. Все продумано, все вымерено и выверено Генрихом IV в бессонных ночах! Удалить жениха Бассомпьера, который эдаким гоголем по Лувру расхаживает и всем желающим и не желающим его слушать доверительно сообщает, какая это у него неземная взаимная любовь с Шарлоттой и когда день свадьбы назначен, оказалось проще пареной репы. Генрих IV не стал там мудрить с разными сложными придворными интригами, он попросту вызвал Бассомпьера к себе и сказал ему следующее: «Послушал, братец! Ты любишь Шарлотту, так ведь и я от нее без ума. И если ты на ней женишься, то навеки потеряешь мою привязанность и станешь моим врагом». И грозно так на счастливого жениха посмотрел.

(Бр, бр, избавь нас, боже, от гнева королей!) «А по сему давай сделаем так, чтобы ни тебе, ни мне она не досталась. Словом, я ее выдам замуж за своего племянника, принца де Конде». Жалко, конечно, Бассомпьеру с красивой и знатной невестой, к тому же неимоверно богатой, расставаться, да что поделаешь!

Как сказала фрейлина Анна Вырубова — «Против воли монархов не попрешь!»

Навлекать на себя гнев короля своим упорством Бассомпьер не стал.

Еще чего! Так можно не только невесту, но и голову-то свою потерять! И скрепя сердце Бассомпьер согласился расторгнуть обручение.

Этот придворный был настолько красив, что его имя стало нарицательным: всех красавцев при дворе стали называть «бассомпьерами». Он женится потом на принцессе Конти, а перед этим будет иметь долголетнюю любовницу, сестру нашей знаменитой Генриэтты д'Антраг, Марию. Но жениться на ней не собирается, и Мария, родив от него ребенка, подает на него в суд: дескать, любовью со мной занимался, жениться обещал, сыночек у нас растет, а отца у него законного нет. Словом, поматросил и бросил, райский суд к делу подошел серьезно. «Документик у вас, мадам есть? — спрашивает судья. „Какой документ такой?“ — не понимает Мария. „Ну, письменное обещание, что кавалер обещал на вас жениться“. Бассомпьер — не Генрих IV, он таких документов дамам никогда не выдает. Позвали свидетелей. И все они показали, что дама сама к кавалеру льнула, так что он даже от нее бегством спасался, из окна собственного особняка. Словом, Бассомпьера оправдали, и Мария несолоно хлебавши из Руана приехала в Париж. Потом показывает ребенка такому вот придворному с чувством юмора Ботрю и говорит: „Не правда ли, он очень мил!“ „Да, конечно, — отвечал Ботрю, — но только после вашего неудачного приезда из Руана ему бы надо называться не барчонком, а бастардчонком“. Бассомпьер уже теперь назойливой любовницы не опасается и с гордым видом приказывает через своих слуг передать ей, чтобы она больше себя не называла его званием — „маршальшей“. Ему доносят, что Мария перестала себя величать маршальшей.

„Еще бы, — сказал Бассомпьер, — ведь я уже давненько не вручал ей жезл“.

Генрих IV рад.

Уф! Половина дела сделана! Он перевел дух и начинает „обтяпывать“ дельце с замужеством своего племянника де Конде и Шарлотты де Монморанси. Некоторые историки поверили ходившим тогда по двору сплетням и нам по секрету сообщили, что Конде вовсе не племянник, а незаконнорожденный сын короля. Все, конечно возможно, судя по неистребимой тенденции короля плодить великое множестве внебрачных детей, но особенно на правдивости этих фактов мы не настаиваем: сын, племянник, какая разница, лишь бы послушный воле короля был и больше бы занимался охотой, чем слежкой за женой. Генрих IV не случайно этого своего племянника в жены Шарлотте выбрал. Он ведь внешне ну прямо карикатура на принца: маленький, тщедушный, злобный, молчаливый и на всех исподлобья поглядывающий. Прямо удивляемся мы, как это он умудрился стать отцом Великого Конде и представьте себе, дорогой читатель, от Шарлотты. Но это позднее будет. Сейчас же Генрих IV полон радужных надежд на будущее с Шарлоттой, ибо его племянник, кроме невзрачной внешности, имел в глазах Генриха одно неоспоримое достоинство: он смертельно ненавидел женщин. Для него что дама, что потолочная балка — одно и то же. Как это о таких мужчинах сексопатологи говорят? Ага, вот Крафт Эбинг пишет: „Отсутствие полового влечения у мужчин называется анестезией. В этом случае все органические импульсы со стороны органов размножения не вызывают решительно никакого полового возбуждения“.

Вот-вот, в самое „яблочко“ знаменитый ученый попал! Королю как раз нужно было, чтобы супруг Шарлотты этой самой „анестезией“ был объят.

А он объят и дальше некуда. Он на невесту даже не смотрят, его другое интересует: какие блага для себя он урвет, женившись на Шарлотте?

„Моего племянника больше интересует охота, чем женский пол“, — говорил Генрих IV и с удовольствием покручивал свой ус.

Малохольные какие-то, совсем не в родича, все эти внебрачные дети короля. Того при виде женской юбки нервная дрожь пробирала и глаза нездорово, лихорадочно блестели, а сыночки, словно вареные кочаны капусты. Внебрачного сына от своей любовницы Габриэль Генриху IV пришлось возить к известной проститутке, чтобы она его излечила от склонности к мужскому полу. Конечно, перед этим Генрих IV, прежде чем ей большие деньги за эти сеансы платить, сам испробовал ее искусство.

Заметьте, дорогой читатель, полная индифферентность к женскому полу, хотя и редко, но встречалась в альковах королей. Вспомним, как никак не мог дефлорировать свою супругу немощный Артурчик, сын Генриха VII. Или как шаркал с трудом в спальню Людовик XVI к своей Марии Антуанетте, семь лет оставляя ее девственницей. Или Анна Австрийская, четыре года была девственницей и пятнадцать лет одиноко в ложе лежала, поскольку Людовик XIII (кстати — это родной сын нашего Генриха IV) чувствовал к ней отвращение. И не чувствовал его по отношению к своим фаворитам.

И вот Генрих IV, убежденный, что безразличный к женщинам орган размножения его племянника никогда не „восстанет“, начинает покупать его. Не орган, конечно. И предлагает ему следующее: в качестве приданого десять тысяч ливров. Кроме этого ежемесячно Анри де Конде будет получать немалую пенсию. Но Конде, циничный малый, он вида не подает, что доволен, наоборот, он морщится. Ну тогда Генрих IV подбросил еще ему деньжат и на 18 тысяч ливров драгоценностей. Конде все равно морщится. „Да чего тебе еще надо?“ — злился король. Оказывается, Конде еще надо, чтобы заплатили его карточные долги. Вздохнул король, в затылке почесал: „Да, дороговато обходятся прелести Шарлотты“, да делать нечего. Согласился. Но, естественно, молчаливо, но весьма красноречиво намекнул племяннику, что Анри к Шарлотте не прикоснется и спать супруги будут отдельно. И вот наконец состоялась свадьба Шарлотты де Монморанси с Анри де Конде.

Молодой муж, как ему и полагается, целыми днями на охоте пропадает, а Генрих IV Шарлотту обхаживает. А остальное время за туалетом просиживает. Генрих IV вообще-то грязноватый и, извините, смердящий потом, который свою „немытость“ возводил в ранг мужских достоинств и который анимозии в кровати не разводил, а подобно Джону Черчилю брал дам в башмаках, вдруг совершенно изменился. Он вдруг часами просиживает в деревянной лохани, обливает себя ароматическими веществами, аккуратно подстригает свою бородку и усы и наряжается в немыслимые по роскоши одежды. Его аксамитные (бархатные) костюмы все в жемчугах и драгоценных камнях и с золотым шитьем. О боже! Он даже, чтобы истребить вообще-то неистребимый запах своего пота, начинает носить в воротничках своего костюма зашитые вовнутрь благовонные вещества. Да, все говорит о том, что король влюбился глубоко и сильно.

Он умоляет Рубенса написать портрет Шарлотты. И хватает его, еще не высохший от краски, мокрый, покрытый свежим маслом, чтобы краска не стерлась, и вешает на стену своего кабинета.

А де Конде, что за злобная натура! Шесть недель поохотившись в лесах, убивший немыслимое количество оленей, вдруг является во дворец и… Забирает Шарлотту в свой особняк. Он не желает, чтобы она была любовницей короля, он теперь желает ее как жену. И вот Шарлотта в Мюре, близ Суассона живет как законная жена де Конде. Что прикажете делать влюбленному королю? Конечно, замаскироваться снова крестьянином, у него опыт в этом деле достаточный. Он приклеивает фальшивую лохматую бороду и едет в тот лес, где Шарлотта охотиться будет. Но Конде, узнав об этом, на охоту жену не пустил. Тогда Генрих IV подговаривает одного дворянина, соседа де Конде, чтобы тот пригласил молодую чету на обед. И все время обеда бедный, изнеможденный любовью и Превратностью судьбы, Генрих IV будет в дырочку наблюдать за Шарлоттой. Вот ведь до какой степени унижения любовь короля довела. Шарлотте, конечно, льстит такое внимание короля, а вероломный Конде решил раз и навсегда избавиться от надоедливости короля. Он сажает жену в карету и увозит ее за границу! Трагедия Шекспира разыгрывается на королевском дворе!

А даже античная трагедия: Троя и Елена. Из-за нее ведь Троянская война произошла. А Генрих IV именно решает пойти войной на те страны, которые приют де Конде и Шарлотте дали: Фландрию и Испанию.

Однако по порядку. Король играл в шахматы, когда ему сообщили ужасную новость: Конде бежал. Сначала король опешил и не мог вымолвить ни слова, потом он разразился диким гневом и спросил де Сюлли, что делать. „Ничего“, — хладнокровно ответил Сюлли. — Ждать». Но ждать Генрих IV не умел и не хотел. Его ярость и страсть к Шарлотте достигли такой степени, что он решает идти войной на Испанию и Фландрию. Но сначала решает попытаться выкрасть Шарлотту. Для этой цели он привлекает брата покойной Генриэтты. Похищение было назначено на 13 февраля 1610 года. Шарлотта была, конечно, обо всем предупреждена. Она особенно не возражает, и ей где-то там в закоулках своего сознания уже мерещится ее огромная роль в история Франции: она не прочь стать королевой. Король, конечно, возьмет развод с Марией Медичи, а она родит королю наследника — сына. Эта легкомысленная девица (здравомыслящей она станет в глубоко зрелом возрасте, к сожалению) ведет двойную, даже тройную игру. Днем мужу улыбается, будто соглашается быть ему хорошей женой, вечерами письма Генриху IV строчит, а ночью занимается любовью с кавалером Амброзио. Как вы знаете, дорогой читатель, испанскими Нидерландами правил Альбрехт Австрийский вместе со своей супругой Изабеллой. Изабелла играла роль «сладкой тюремщицы» Шарлотты. Улещивает ее, любезностями обменивается, та ей в своей наивности ответные письма Генриха IV вслух читает, а Изабелла зорко следит, чтобы Шарлотту случайно не выкрали. Непременно выкрадут, Генрих IV уже собирает пятидесятитысячное войско, чтобы военным походом на Австрию идти. Узнав об этом, де Конде целует жену в лобик, советует ей вести себя разумно, садится на коня и мчится в Милан. Генрих рвет и мечет.

Все усилия выкрасть Шарлотту провалились. И макала в этом пальцы собственная жена Мария Медичи. Она, боясь влияния Шарлотты и своего развода с королем, о его планах сообщает Изабелле. Та все приготовила к достойной встрече заговорщиков. В назначенную ночь, когда Шарлотта с заднего крыльца должна была выскочить и умчаться на приготовленных лошадях, брата Габриэль встретили пули и он еле ноги унес. Скажем тут словами Генриха Манна: «Сладострастный старец» потерял голову.

Бассомпьер выскажется о Генрихе IV более изысканно, но не менее драматично: «Никогда прежде мне не приходилось видеть человека, столь захваченного своим чувством и до такой степени погруженного в отчаяние».

Не знаем, дорогой читатель, как бы дальше разыгрались эти драматические события на почве любовной страсти Генриха IV к Шарлотте, если бы не наступил трагичный финал: короля убивают.

После смерти короля де Конде с Шарлоттой возвратились в Париж. Он был там встречен вполне благосклонно Марией Медичи, ставшей сейчас регентшей при юном, девятилетием наследнике Людовике XIII. Но де Конде, этот хиленький принц, не был бы сам собой, если бы не начал новые козни, новые интриги, приведшие Францию к кровавым событиям. Он, так притесняемый Генрихом IV при его жизни, после смерти вдруг воспылал к нему, ну не то чтобы любовью, но желанием справедливой мести. Конде желает, чтобы произошло официальное расследование причин убийства короля. А в нем макала пальцы сама Мария Медичи, и открыто намекает на ее участие в политическом заговоре с целью убийства короля. Наделав много шума, собрав своих сторонников, он открыто выступает против кардинала Ришелье, а за это грозит по меньшей мере Бастилия. И принца де Конде не замедлили туда посадить. Он обращается к своей жене Шарлотте, чтобы она, наследуя будущим русским женам декабристов, последовала за ним в Бастилию добровольной узницей, так сказать. Что делать бедной несчастливой женщине, призрак звания королевы, который ускользнул от нее, горячий платонический любовник — король — трагически погиб, а своего мужа, угрюмого, жадного и ничтожного де Конде она ни капельки не любит? Конечно, гордо от такой лестной возможности, как проведение остатка жизни в тюрьме Бастилии, отказаться. Но вы не знаете Шарлотты, дорогой читатель! Это она только вначале была невинным голубком. Сейчас она превращается в грозную львицу! Она демонстративно бросается перед королем на колени и умоляет его разрешить ей разделить с супругом его тяжкую участь в Бастилия. Король согласился. И вот наша Шарлотта находится в Бастилии на добровольных началах узницы, которой тоже, как и мужу, ее стены покидать нельзя. И, наверное, по причине такого мини-пространства, как тюремная камера, а может оттого, что кроме женского лица и тела своей жены де Конде был лишен возможности лицезреть лица и тела другого пола, но только вдруг неестественные склонности де Конде отступают и он влюбляется в жену и делает ее матерью и много раз, дорогой читатель. Пятеро детей родит Шарлотта своему мужу в Бастилии. Первые два близнеца умерли, поскольку Шарлотта угорела. А потом пошли знаменитые в истории дети: великий де Конде, его брат Конти и знаменитая Анна де Лонгвиль. И эта троица, а особенно старшая сестра и на два года моложе ее брат, прочно в мировую историю вошли.

Первый как знаменитый полководец времен Фронды, вторая как знаменитая воительница не хуже Жанны д’Арк. Мы вам вкратце расскажем о дальнейшей судьбе этой семейки, поскольку историки и биографы почему-то мало им места уделили, а если даже и упоминали, то только то, что касалось их политической деятельности и военной, но отнюдь не человеческой. А они ведь «тоже люди, тоже человеки».

Шарлотта де Конде станет гордой дамой, дружившей с самой Анной Австрийской и являвшейся примером грации, такта и неукоснительных светских манер. Это не помешало ей во всем своих детей поддерживать, оказывать им помощь и в то же время вести элегантный салон музыки, литературы и искусства. Умрет она в почтенном свыше шестидесятилетием возрасте, вполне с мужем примиренная и может даже забывшая неистовую, демонскую какую-то страсть к ней одного их величайших монархов мира. Анна де Лонгвиль, став одной из очаровательнейших дам Версаля, всю свою жизнь будет против короля бороться вместе со своими любовниками и мужем. А любовников было у нее предостаточно, начиная с собственного брата и кончая известным литератором Ларошфуко, написавшим бессмертные «Максимы».

Несмотря на то что Анна переболела оспой, значительно убавившей ее красоту, у нее много любовников, и чем старше она становится, тем они пригожее и моложе. К одному из них приревновал Анну Ларошфуко, сам женатый человек и имеющий пятерых детей, и с этих пор его великая любовь переродилась в не менее великую ненависть. Вот до каких диаметрально противоположных чувств ревность человека доводит. О деяниях Анны де Лонгвиль можно бы целую книжку написать, насколько это интересная и даже гениальная личность. Но поскольку не наша это задача, перейдем к другой главе.

Спальня королевы Жозефины. Уютное гнездышко для любовных утех.

Исповедь обманутых королев

Есть женщины столь мудрые, что скрывают свою ревность под видом ангельской доброты.

Оноре де Бальзак

 акие жены, дорогой читатель, на рожон лезть не будут, узнав о прелюбодеянии супруга. Ну конечно, им, как каждой оскорбленной женщине, это известие неприятно. Они, может, ночами в подушку поплакивают. Но днем слезы вытрут, опухшие от слез глазки слегка припудрят, улыбочку на лицо напялят и милым словом короля-мужа привечают, ни жестом, ни миной своего неудовольствия по поводу неверности супруга не выражая. Так поступала умная Клод, жена-калека Франциска I Французского. И он за покорность и молчаливость, за хорошее и правильное приятие его многочисленных любовниц королеву награждал: иногда в знак благодарности и в ее альков хаживал.

Эти умные дамы-«рогоносицы» свои изящные рожки носили с большим достоинством, трагедии из них не делая, а украшая их цветочками или бриллиантиками, чтобы к лицу, значит, было. Мария-Тереза Испанская, супруга Людовика XIV, долго не могла понять своей роли покорной «рогоносицы», возмущаться было начала ежедневными посещениями мужа-короля сразу трех любовниц: Монтеспан, Ля Вальер и Фонтанж, но супруг живо ее к порядку привел одной только фразой: «Что вам, мадам, не нравится — разве я не хожу в ваш альков каждый вечер?» Мария-Тереза губу прикусила. Это была правда. Каждый вечер король, пройдя сложную процедуру «большого и малого» раздевания, с малой свитой в двенадцать придворных, в одиннадцать часов вечера удалялся в покои королевы. Но, к сожалению, только затем, чтобы ее в лобик поцеловать и спокойной ночи сказать. Он ведь, бедный, так устал от посещений в три часа Дня и шесть вечера сразу трех фавориток, где уж тут ему до любовных утех с весьма некрасивой и с испорченными от вечного Жевания шоколада женой? Покорная «рогоносица» Мария-Тереза свою роль впоследствии очень даже хорошо поняла, внебрачных королевских детишек шоколадом одаривала, а сама покорным теленком в своем алькове лежала: снизойдет ли батюшка король до секса с ней или нет? Словом, хорошо исполняла роль «покорной рогоносицы». А вот невестка этого короля его правнука Людовика XV Мария Лещинская долго не могла своей роли понять и артачиться было начала. Что это, дескать, такое за безобразие, кругом Помпадуры вниманием короля одариваются, а я что? Рыжая или дура какая, на всё это равнодушным оком смотреть? И очень уж ее жалеет хороший исторический писатель с незвучной фамилией Кондратий Биркин: «Каждой жене, какого бы сословия ни была она, больно и обидно видеть предпочтение, оказываемое ее мужем другой женщине, но каково было королеве быть свидетельницей связи ее мужа с целым легионом любовниц?»

Конечно, трудно, признаем и другой вопрос задаем: а почему эта полька так ничтожна? Почему она мещаночка, в черном платочке или старческом чепчике, так неинтересна, что придворные смеялись: у Марии Лещинской в покоях только мухи веселые! Почему она так ограниченна, что Казанова, присутствующий на ее публичном обеде, за голову схватился. Сидит среди огромного стола и публикой за низкой перегородкой Мария Лещинская и методично поглощает курочку. Ни одного слова, ни одной улыбки, только тщательное высасывание куриных костей. Потом за все время обеда (а публика смотрит) слово к главному лакею: «Это что, суфле было?» «Суфле, ваше величество». «То-то я думаю, что это было суфле». И все. И такое — «суфле» от неинтересной жены получал Людовик XV каждый день. Тут поневоле к Помпадурам побежишь.

Словом, дорогой читатель, мы к тому клоним, что очень часто короли изменяли своим женам, поскольку уж очень они неинтересны были и в ложе и в жизни.

Но бывали и другие варианты. Жены красивы, интересны, а мужья им все равно изменяют. Умные «рогоносицы» делали хорошую мину в плохой игре: они все сводили к одной формуле — так надо. И даже старались подружиться с фавориткой короля. Тут все было по принципу «покорный теленок двух маток сосет». И этой «второй маткой» был сам король, который любил такую снисходительную и умную жену. И до бракоразводных скандальных процессов, в которых вся Европа участвовала, не доходило!

Подумаешь! Муж спит с другой женщиной! Велика важность! Так умно поступала жена австрийского императора Леопольда II — Луиза. Она с любовницей своего супруга, одной танцовщицей, вместе салфеточки вышивала. Мы не знаем, почему эту балерину вечно публика освистывала. Может, из-за этого император сжалился над ней и сделал своей любовницей, с которой прижил троих детишек и приказал жене навещать актрису. Луиза предложила другое. Пусть их дворцы будут напротив друг друга, чтобы недалеко в гости друг к дружке ходить и вместе чаи распивать. «Чаи» обеим дамам очень понравились и когда Леопольд II после смерти своего брата Иосифа II вынужден был оставить свое уютное королевство Тосканию и переместиться в Вену австрийским императором, то он не забыл и любовницу с собой захватить, и там на улице Капустной всю ее многочисленную семейку хорошо устроил. Леопольд II был так благодарен супруге за «человеческое» отношение к своей любовнице, что абсолютно не игнорировал супружеское ложе, и Луиза родила ему, знаете, сколько детей? Ни за что не догадаетесь! Целых шестнадцать штук и из них двенадцать сыновей! Девять сыновей выжило и с успехом вошло в девятнадцатый век!

Но, к сожалению, из-за необыкновенных усилий на альковном поле, а также из-за попыток продлить свою каденцию, пардон, потенцию, Леопольд состряпал в своей лаборатории (был хорошим химиком) эссенцию плодности, или попросту нашу «виагру», но и ноги протянул. Как вы знаете, дорогой читатель, «сперма свои дозы имеет», как гласит древний медицинский лечебник, и употреблять ее, то есть растрачивать, надо с умом. Нельзя вот так все время с бухты барахты — оргазм за оргазмом получать, да еще и семенепусканием! Как нам говорит китайское древнее учение — «Эта жизненная эссенция очень дорога, ценна и нечего ее так безрасссудно, идя на поводу своего желания, растрачивать»! Вот мы прочли в «Исповеди китайской проститутки»: «Мудрый мужчина бережет свою ценную течь, используя ее только для плождения детей и с большими интервалами времени для расслабления. Он все свое внимание уделяет тому, чтобы взять у женщины „ин“ (биологическая жизненная энергия — Э.В.) и смешать со своим „янг“ (то же самое, но только у мужчины — Э.В.), унося эту смесь в глубь своего организма. Тогда у него сохранится витальная сила».

Не пожалел Леопольд II своего «янга», но и околел, пардон, умер раньше времени. И две женщины, жена и любовница, обнявшись, горячо его оплакивали.

Очень хорошей «покорной рогоносицей» была и жена английского короля Эдуарда IV Элизабет Вудвиль. Во-первых, это была очень умная женщина! Она, зная свое незнатное происхождение, оставшись вдовой с двумя сыновьями, будучи намного старше красивого короля Эдуарда IV, так постаралась его омотать, что он свет и законы забыл и тайно на этой вдовушке женился. Как она это сделала? Существуют две версии: или она его любовным напитком опоила, после которого все уродицы любимыми красавицами представляются, или только тем, что не пошла с королем в постель. Знаете, как умная крестьянская девушка делает? Когда парень к ней лезет, съедаемый желанием, она, кофточку расстегнув и грудки вежливо подставив, и распалив его воображение к дальнейшим действиям, вдруг говорит, запахивая кофточку: «Ан нет, сначала женись!» И вот, когда Эдуард IV, красивейший в свое время король (это он потом сделался грудой мяса), полез за любовными утехами к Элизабет Вудвиль, она кофточку запахнула и невинно глазки на короля подняла: «Ан нет, сначала женись!» Король, съедаемый совершенно неуправляемым желанием, женился. Когда его матушка и министры спохватились и какую-то там хорошую заморскую невесту ему подыскали, оказалось — поздно! Король уже женат! Словом, всем пришлось Элизабет Вудвиль признать английской королевой, а она, умная женщина, не только смогла эту должность при себе удержать, но даже влияла на короля и политику Англии. Вот это хватка! И основное в ее хватке было то, что она сквозь пальцы смотрела на связь короля с Джейн Шор — его любовницы! Ба! Она даже сумела так подойти к фаворитке, что та стала ее шпионкой. Фактически Англией начали управлять две женщины — Джейн Шор и Элизабет Вудвиль. А король был их марионеткой! Вот это хватка умной «рогоносицы»!

Свое истинное лицо Элизабет Вудвиль открыла только после смерти мужа.

Но вот очень умная и толковая правительница своей Аквитании Элеонор не оказалась умной «рогоносицей»: она принялась ревновать мужа — короля к любовнице Розамунде. Всю поднаготную такого деструктивного чувства нам описал безымянный автор четырнадцатого века в «Пятнадцати радостях брака», который так сказал: «Часто случается, что муж, на свою беду, много моложе своей жены и она принимается его ревновать, ибо красота и свежесть молодого мужа пробуждает в ней ревнивую жадность и желание вечно держать его при своей юбке, владея и помыкая им безраздельно. Такой муж подобен старому беззубому медведю в наморднике, спутанному толстой железной цепью и прикованному к тяжелому бревну. Осталось ему лишь реветь…»

Ну, реветь медведем Генрих II, женившийся на «старой» Элеонор, успевшей перед этим побывать супругой французского короля Людовика VIII и родившей ему двоих детей, не стал. Он просто взял себе красавицу-любовницу — Розамунду. В Элеонор Аквитанскую, которая была нрава гордого и деспотичного, прямо бес ревности вступил. На какие только ухищрения не шел английский король, чтобы уберечь свою возлюбленную от ревнивой мести Элеонор: специальный замок — Вудсток — для нее построил с такими затейливыми лабиринтами, что когда наверху Элеонор со своим войском дожидалась любовницы мужа, чтобы примерно ее наказать, она снизу подземными переходами пробиралась далеко за пределы замка и тем жизнь свою спасала. Не убереглась, однако. Настигла ее ревнивая месть Элеонор: то ли она ее отравила, то ли кинжалом ударила, то ли выбор самой от чего умереть возможность дала, только погибла красавица Розамунда в цвете лет к безутешному горю английского короля.

Да, много, дорогой читатель, драм и трагедий в мировой истории разгоралось на почве ревности супруг. Они, супруги, чего только не делали с любовницами своих мужей-королей! И тиграми-то их травили, и кинжалами резали, и отравы припасали.

Умерщвляли, словом, своих соперниц, а иногда и неверных мужей в придачу. И гораздо мало (раз два и обчелся) в мировой истории жен, которые смиренно и покорно принимали неверность своего супруга. К таким единичным явлениям и наша Екатерина I, жена Петра I, относится. Эта самая шлюха Марта Скавронская, пардон, императрица Екатерина I, не из-под одного солдатика вылезшая и двух законных супругов до Петра имевшая (драгуна и повара), удивительно снисходительно смотрела на «шалости» своего супруга. В письмах к мужу добродушно подсмеивалась над этой слабостью к другим дамам супруга и подтрунивала, что врачи запретили из-за болезни любовные утехи царя с другими дамами — «придется постничать»!

Любовниц своего супруга привечала и подарками дорогими одаривала. Вы думаете, почему Марья Даниловна Гамильтон (не путайте ее с другой шлюхой — Эммой Гамильтон), фрейлина ее величества, была одета лучше всех дам двора? Да потому что она была любовницей Петра I, но подарки ей дарил не царь, а его супруга!

И примерно так же относилась Ливия, жена римского императора Октавиана Августа к любовницам своего супруга. Она даже еще дальше в этом деле продвинулась: она самолично покупала на базаре для мужа-императора молоденьких и красивых рабынь. Ибо муж предавался сладострастным утехам с молоденькими девушками с большой охотой. Умирая семидесятипятилетним старцем, он считал, что его брак с Ливией был очень счастливым и последние его слова были обращенные к Ливии: «Ливия, помни, как прекрасно мы жили вместе»! Римский император Тацит тоже считает, что «рогоносица» Ливия была очень хорошей женой. Мы не вдаемся в нравственную подоплеку такой моральности: жена, муж — его любовницы! Все тонет в искренней привязанности жен к домашнему очагу, в любви к своим детям! У Ливии с Октавианом Августом детей не было. Она была хорошей помощницей и другом, с умной снисходительностью наблюдая внебрачные связи супруга. Императору захотелось изысканного десерта, почему бы жене как другу не помочь в этой «стряпне?» Ни их взаимный альков, ни их отношения от этого не терпели. И не в этом ли высшая человеческая мудрость? Не знаем. Но так ценя гармонию личной жизни, Ливия не смогла уберечь своего мужа от деспотизма и тиранства по отношению к собственному пасынку — Тиберию. Одним словесным приказом Октавиан Август заставляет пасынка Тиберия развестись с горячо им любимой женой Виспанией и жениться на своей дочери от первого брака распутной Юлии.

И эта Юлия уж постаралась сделать из Тиберия не только несчастливого «рогоносца» но и «рогоносца» униженного. Знаете, что это такое, дорогой читатель? Это, когда жена не только изменяет своему супругу, но еще и открыто его ненавидит, презирает и всячески унижает. Измена, словом, здесь сопряжена со сложным деструктивным чувством, способным окончательно уничтожить личность другого человека. Тиберий так никогда и не оправился от своего «униженного рогачества». И те дикие безумства, грязные оргии с мальчиками и девочками, которые он проделывал на острове, Капри, уже став императором, — результат отношении к нему Юлии. Да, конечно, умные «рогоносицы» на кровожадные инстинкты своих супругов не «науськивали», это правда. С другой стороны, ну что хорошего они имели в личной жизни? Нет на свете, дорогой читатель, более жалкого зрелища, чем «покорные рогоносицы». Акакия Акакиевича знаете? Макара Девушкина знаете? Со станционным смотрителем Выриным знакомы? Эти бедные несчастливые «человечики» вызывают у нас слезы жалости, умиления и ропота. Ох, проклятые буржуи, ох проклятый государственный строй, так дико эксплуатирующий этих несчастливых существ, предмет мечтаний которых дальше новой шинельки не шел. Так вот королевские жены — «покорные рогоносицы» — точно такую же нашу жалость вызывают. Никакой-то радости им, бедным, на этой земле нет. А в королевском дворце и подавно. Терпи безропотно, как твой муж-король к куртизанкам хаживает, богу истово молись, шныряния свекрови терпеливо сноси, да ночью одиноко в подушку слезы лей.

Все это не воспрещалось. Все остальное было под запретом. На балах такая королева не блистает, в мазурке со стройным офицером улыбки не раздаривает. Сидит себе в своей светелке, то бишь апартаментах, шоколад пожевывает, Библию почитывает и полдня на коленях в молитвах простаивает. Не жизнь, а каторга у такой королевы. И таких несчастливых «покорных рогоносиц» было очень много в европейских государствах. Очень скоро из довольно красивых девиц такие королевы превращались в «сереньких воробушков с подмоченными крылышками». Сидит в своем апартаменте такая вот Мария Лещинская или Мария-Тереза — жены Людовиков XV и XIV и от дикой скуки и удрученного состояния не знают, чем заняться. Одна превратилась очень скоро в серенькую монашенку в допотопных чепцах и черных платьях — постарела в свои сорок два года, другая от нервов и приторможенной ревности вечно жует шоколад и зубы ее стали черными и гнилыми — и это ВЕЛИКИЕ ЖЕНЫ ВЕЛИКИХ МОНАРХОВ!

Они никогда, дорогой читатель, не имели любовников. Их удел — рожать без любви и любить не рассуждая! Жалкие, униженные жены! Где же ваша гордость? Вот униженно просит Мария-Тереза, жена Людовика XIV, маркизу Монтеспан — любовницу своего мужа, чтобы повлияла на своего любовника. Чтобы он не отсылал ее испанских фрейлин, без которых скука у Марии-Терезы удвоится. «Ну хоть одну, две фрейлины пусть мне оставит», — жалко умоляет она фаворитку своего супруга.

Эти «рогоносицы», дорогой читатель, умеют делать только две вещи хорошо: молиться и плакать. На никакой бунт против своих неверных мужей они совершенно не способны.

Часто они внешне намного и умнее и красивее любовниц их мужей-королей, но вечно, как говорится, загнаны в закуток и оттуда, из глубины своих альковов подглядывают: разрешено ли им еще жить, если дышать пока можно? Отомстить своим мужьям — на это чувство Элеонор Аквитанской не каждая королева была способна. Ну что же! К таким «покорным рогоносицам» мужья относились с уважением, может, по-своему и любили своих супруг, но уж слишком часто эта их святость вызывала в мужьях чувство раздражения, ибо напоминало об угрызении совести, от чего монархи не особенно любят страдать. Натыкайся каждую секунду на скорбное лицо жены, догадывайся, какую муку таят эти вечно печальные глаза страдающей мадонны! Как-то не особенно вяжется это с решением короля сейчас вот покинуть дворец и удалиться в особняк к фаворитке, где веселье, раздолье, вино и любовь!

Действия королев — «покорных рогоносиц» — непогрешимы, но какому монарху понравится этот вечный молчаливый упрек в навсегда печальных глазах? Особенно страдал от этого «истового» печального взгляда Карл IX, которым награждала его вечно молчаливая жена Елизавета Австрийская. Ни одного слова упрека, когда кроме многочисленных любовниц он завел постоянную фаворитку Марию Туше. Жена выбрала себе оружие против измен мужа довольно оригинальное — молчаливое терпение. Сам Карл IX говорил о своей жене, что это самая лучшая и добродетельная супруга на свете. Все во дворе ее любили за доброту и кротость. Кроме свекрови — Екатерины Медичи. Та терпеть ее не могла и не за то, что бесплодной оказалась, хотя, конечно, этот факт тоже не без значения для ее ненависти к Елизавете, но главным образом именно за ее добродетель. Подумать только, в самом развратном французском дворе, где «летучий эскадрон» Екатерины Медичи, собранный из ста пятидесяти красивейших амазонок, развратных красавиц, не брезгующих самыми низменными наслаждениями, цветет вот такой чистый цветочек, такая вот нежнейшая и чистейшая фиалочка в образе Елизаветы, жены Карла IX, и никакая дворцовая грязь к ней не пристает. Она живет в своем сонном мире молитв и внутренних медитаций и совершенно не понимает ни интриг двора, ни его распутства. После Варфоломеевской ночи, проснувшись утром, свежей, как роза, она, узнав, что замордовано двадцать тысяч гугенотов, принялась плакать и спросила невинно: «А мой муж знает об этом?»

Когда ей сообщили, что не только знает, но является инициатором и участником этой резни, Елизавета пуще прежнего принялась плакать и к богу обращаться: «О боже, пошли спасение души моему супругу за столь жестокий поступок». Мария Туше, к которой Карл IX очень даже привязался, а когда она родила ему сына, то вообще всех прочих любовниц оставил, сказала, увидев портрет Елизаветы: «О, эта жена мне совсем не страшна». Не соперница, мол, мне дама с таким добродетельным и постным лицом, от красоты которой веяло могильной святостью.

Писатели Дюма-отец, Бальзак, Проспер Мериме сделали из Марии Туше идеальную женщину, не стремящуюся ни к славе, ни к богатству и всем свои существом преданную Карлу IX. Это в корне неверно. И эта молодая «репка», как ее окрестили придворные, еще покажет свои алчные зубки при другом короле, Генрихе IV, когда ее сынок, прижитый с Карлом IX, вырастет и против короля пойдет.

Когда родился внебрачный сын у Карла от Марии Туше, Екатерина Медичи очень радовалась и постаралась, чтобы парламент дал ему титул графа Авенгерского. Мария же Туше получила прекрасный замок Белльвиль, вблизи того места, где Карл IX любил охотиться, а после охоты отдыхать в алькове своей любовницы.

Внешне жена Карла IX Елизавета намного красивее Марии Туше — вульгарной особы с такими же чертами лица. У Елизаветы прекрасные белокурые волосы, голубые глаза, средний, хороший для женщины рост и ангельское, вечно покорное выражение лица. И только портила ее несколько выпяченная нижняя «габсбургская губа» — характерный признак этой династии. Это знак австрийского дома. Эти губы имеют очень давнюю историю и идут еще от князей Бургундии. Вспомним, что такую губу имели Мария-Антуанетта и Мария-Луиза — вторая жена Наполеона Бонапарта.

Когда однажды Элеонора, сестра Карла V и жена Франциска I, прибыла в Дистон, чтобы увидеть гробы своих предков, князей Бургундских, она с удивлением обнаружила у всех выпяченную нижнюю челюсть. Елизавета, подобно Лукреции Борджиа, запретившей в своей Ферраре употребление румян и белил, тоже никогда не пудрилась и не румянилась. В этом отношении проявила волю и пошла наперекор диктату моды, а во всем остальном — покорная овечка, удел которой молиться и слезы лить, проклиная свою бесплодность. Один из героев Горького из пьесы «На дне» барон недоумевает, зачем же он родился? Чтобы только переодеваться? Следовало бы задать этот вопрос и Елизавете: зачем она существовала на свете французской королевой? Чтобы только плакать и молиться? Даже когда умрет ее муж Карл IX, жизнь ее ни на йоту не изменится. Те же слезы и молитвы. Только теперь она будет спать со служанкой в одной комнате, а чтобы ее не обвинили в нарочитом и фальшивом усердии в служении богу, молилась ночами, тайком от всех, долгие часы простаивая на каменном полу. Знаете, дорогой читатель, был такой римский папа, мы не очень помним из какого века, знаем только, что он в Ватикане построил себе грот и день и ночь там молился, а когда его отвлекали для решения государственных дел, очень злился, что его отстранили от бога. Моление ему заменяло все: женщин, удовольствия, чревоугодие и сотни других удовольствий, которым без пардону предавались римские папы. Как можно дойти до такого дикого фанатизма, объяснить трудно, только действительно такие люди чувствуют себя счастливыми, никогда не болеют, не страдают черной меланхолией — бич всех времен и народов всегда благодушны, умиротворенны, добры и освящены какой-то высшей благодатью, что ли? Елизавета ничего в жизни, с нашей точки зрения, радостного не зазнала. Она же считала иначе, и радостная и умиротворенная тихо умерла в молитвах, молясь за спасение души своего грешного мужа.

Все эти «покорные рогоносицы», дорогой читатель, на одно лицо, с совершенно одинаковыми чертами характера. Точно природа-матушка, не желая изворачивать свою фантазию в индивидуальных поисках героини, взяла и создала одну стереотипную модель покорной королевы, переносящей измены мужа со стоитским спокойствием и на коленях в молитвах, к богу обращенных. Все здесь следует одному жизненному принципу: любовные услады мужу-королю, мне слезы и молитвы.

Вот Луиза Лотарингская — жена французского короля Генриха III, который после смерти своего брата Карл IX, оставив Польшу, Францией править стал. Красивая, кроткая женщина, и даже внешне на Елизавету похожа. Те же печальные кроткие голубые глаза, те же роскошные белокурые волосы и та же бездетность. Только здесь бездетность иного порядка — ее муж, французский король Генрих III, гомосексуалист. Ну не «чистой воды», правда. У него в молодости были любимые женщины, и даже безумно любимые. Одной такой, Марии Клевской, вышедшей замуж за Конде, он из Польши письма кровью собственной писал. А когда она умерла во время родов (ребенок от мужа), Генрих III чуть ума не лишился. Несколько дней не пил, не ел, закрывшись в своем апартаменте, дико стенал, небо проклиная, забравшее у него любимую. Потом маленько от неземной любви к женщинам остыл, на молодых людей перекинулся. И эти, как их называли, «миньоны» была своего рода привелигированная каста опричников, времен Ивана Грозного: все им разрешалось и любое преступление им прощалось. Что мог дать Генрих III своей супруге Луизе? Исполнял с успехом роль ее камеристки почище парикмахера, в ее волосы вплетая искусно жемчуга. В лобик целовал, она его чело гладила. Иногда Екатерина Медичи заставала своего сына, державшего на коленях Луизу и деликатно ее целующего. И все! На большее король был не способен. А эта «покорная рогоносица» вместо того, чтобы следовать совету свекрови и заплодниться от смазливого пажа, дав таким образом Франции дофина, с негодованием сие предложение отвергла, начала часами простаивать на коленях в молитвах и слезах. Ну чем не двор Елизаветы, жены Карла IX? «Я глубоко уважаю свою жену», — говорил король. Но разве ей достаточно, молодой жене, одного уважения? Но «покорные рогоносицы» даже и не помышляли о прелюбодеянии. И напрасно Екатерина Медичи втолковывала невестке такие вот истины: «Помните, сын королевы, чьим бы сыном он ни был, всегда будет дофином, тогда как сын фаворитки никогда им не станет».

В какой-то мере Екатерина Медичи была права: не до нравственности тут, когда династия рушится. Первый сын Франциск I, муж Марии Стюарт бездетным помер, второй Карл IX бездетный, и вот третий любимый сынок Генрих III делает все, чтобы его секс не давал потомства. Это как называется? Но богобойная Луиза, благородная Луиза, «покорная рогоносица», в чьи волосы Генрих III искусно вплетает драгоценные камушки, а корсет затягивает искуснее любой камеристки — такой грех, как прелюбодеяние, на свою душу не возьмет. Ну и мучится, как дура какая, езжа на богомолья и на воды, а кругом царствуют завитые, напудренные, с кручеными задами забияки-миньоны, Луиза их жизни не лишает, она их терпит. Лишает их жизни родная сестра Генриха III королева Марго, которой миньоны оскомину набили. Луиза истово молится. Она участила свои выезды на богомолья и на воды. Она молит бога хотя бы об одном ребеночке. Бог не дает ни одного.

После убийства своего обожаемого мужа, она, как и Елизавета, останется верной его памяти. Красивая Луиза всю оставшуюся жизнь простоит на коленях, моля Господа Бога об одном: чтобы отпустил грехи ее супруга. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — такой афоризм немецкого писателя не подходит нашим королевам. Они и жили и умирали на коленях.

Молится, молится, молится, но не в своей холодной молельне, а в своем алькове возле кровати, на которой храпит ее супруг Людовик XV и полька Мария Лещинская. Захудалая принцесса из польского королевства. Она на целых семь лет старше своего мужа. Она дородна, некрасива, и с неумеренным пищевым аппаратом. И вот в возрасте чуть больше пятнадцати лет французский король Людовик XV имел неосторожность жениться на двадцатидвухлетней мещаночке, дочери бывшего короля, а нынешнего воеводы Станислава Лещинского. То есть король своего голоса не имел. Филипп Орлеанский, регент Людовика, распорядился, министры пожелали, король не противился. Она что-то там мажет акварелью, что-то там вышивает по пяльцам, какой-то там стишок на испанском знает и… Провинциальная недалекая мещаночка вдруг по мановению волшебной палочки стала французской королевой. В один прекрасный день, когда юный Людовик XV даже и не думал о женском поле, а женщин еще даже и «не пробовал», к нему пришли и сказали: «Ваше величество, вам надо жениться. Невеста уже есть, правда, не ахти как хороша — не красавица: прямо говорим, но она воспитана в строгих католических правилах и будет вам рожать много детей». Не ошиблись министры. Детей нарожает Мария Лещинская королю чуть меньше дюжины, да все дефективные — девки. Только один сын и растет. Король поморщился малость, но законопослушно согласился жениться. И настолько у него запечатлелись постные физиономии министров, расписывающих сомнительные прелести невесты, что он намеревался узреть уродину, а узрел вполне аппетитную девушку, несколько, правда, в летах и дородную, но от радости все эти мелкие сомнения на задний план ушли, а король долгое время был искренне убежден, что его Мария Лещинская — настоящая красавица. А когда придворные хвалили красоту какой-нибудь дамы, он наивно спрашивал: «Неужели она так же красива, как моя жена?» Поволока розовых очков упадет примерно через пятнадцать лет, когда Людовик XV поймет, какую это скучную гусыню ему подсунули на роль жены. «У Марии Лещинской в алькове только мухи веселые», — смеялись придворные и были правы.

Знаменитая и неповторимая «мудрая рогоносица» — Сисси, жена австрийского императора Франца-Иосифа.

Взяв на себя непосильную задачу — роль французской королевы, эта мещаночка никак не в состоянии с ней справиться. Все мешает: отсутствие знаний французского этикета, на который сильно двор упирал, немодная одежда этой королевы, вечно щеголяющей в допотопных чепцах, превращающих ее в старуху, и темных закрытых платьях. Ни одного умного слова Мария Лещинская сказать не умеет, остроумием не блещет. Боже, какой скукой, какой мещанской обыденностью веет от этой королевы, которой порой бы герань на окошке выращивать да песенки канарейки в клетке слушать. А потом пошли разные смерти. Умер единственный ее сын, его жена, внук, один, второй. Мор облетает французское королевство. Умирает ее отец Станислав Лещинский, которого она решила женить в восьмидесятипятилетнем возрасте на двадцатитрехлетней девушке. Смерть помешала сей марьяж осуществить. Мария уже отвыкла улыбаться. Она молится, молится и плачет. Вскоре умирает сама. Зачем жила? Даже чтобы не переодеваться. Ибо всегда на ней были черные допотопные чепцы и темные платья. Только для того чтобы без радости рожать детей и молиться, перенеся все положенные унижения «покорной рогоносицы». Переносить десятки мелких и больших фавориток мужа и не роптать — стало ее уделом. Зачем была королевой? Не знаем.

«Умной рогоносицей» стала знаменитая, оригинальная, неповторимая Сисси — жена австрийского императора, правящего свыше шестидесяти лет, Франца-Иосифа. Мы вам, дорогой читатель, в предыдущей книжке рассказывали, как романтично познакомился с ней австрийский император и как несчастлива была эта семья императорских кровей. Но сейчас мы расскажем не о Сисси-романтичке, а о Сисси, «мудрой рогоносице». Когда тебе плохо жить на свете, когда мучит черная меланхолия и мысли о самоубийстве нахально лезут в голову, когда не помогают долгие конные одинокие прогулки, что надо сделать, чтобы убежать из плена двора и его невыносимого этикета? Надо подыскать мужу хорошую любовницу.

Однако не сразу Сисси пришла к такому решению. Сначала она, эта гордая женщина, бунтовала и протестовала. Против всего, а прежде всего против двух вещей: придворного этикета и деспотизма своей свекрови — Софьи Баварской. Софья, всю жизнь, с самого рождения сына Франца-Иосифа подготавливала его к роли австрийского императора, приготовилась конечно, полюбить свою невестку, если бы, если бы та не была так строптивой. Она позволила своему сыну сделать невозможное: жениться по любви, могла бы теперь требовать от Сисси несколько больше покорности и кротости. Но та, ненавидя никакое ярмо, которое готовы были надеть на ее шею, протестовала яростно и вызывала не только неприязнь, но даже раздражение и ненависть своей свекрови. Как только эта «малая золушка» вошла женой в венский двор, ее постарались ослепить великолепием дворцового церемониала, на который другая, менее строптивая невестка смотрела бы, рот раскрыв. А Сисси? Все дамы едят обед в перчатках до локтей. Сисси без. И когда одна из придворных дам придвинула ей перчатки, шепча, что так требует этикет, Сисси ответила громко: «Я уничтожаю этот этикет. С сегодняшнего дня дамы могут есть без перчаток». Согласно дворцовому этикету императрице не полагалось носить два раза одну и ту же обувь. Тридцать пар туфель по меньшей мере должны были носиться в течение месяца. А Сисси? Она заявила, что любит расхоженную обувь и отказалась каждый день менять туфельки.

Все с недоумением смотрели на смелую красавицу-императрицу, осмелившуюся противопоставиться канону — дворцовому этикету. Но вот в своей личной жизни ей не удалось добиться свободы, и в самом главном: в деле материнства. Свекровь, Софья Баварская, посчитала, что воспитание детей ее сына — это не удел матери Сисси: странной матери, с какими-то неясными намеками на патологию. Она забрала троих детей Сисси, в их числе единственного наследника Рудольфа и матери приносили их только на один час в день. Сисси посчитала это как ущемление своих прав матери. Но бороться с всесильной и деспотической Софьей было невозможно. Она привыкла считать, что императорские жены — это серенькое приложение к дворцовому этикету. Своего «я» им выставлять не позволено. Вспомним, что наша императрица Екатерина Великая очень печалилась, что ее тетушка царица Елизавета Петровна с самого рождения забрала у нее ее сына Павла и Екатерине Великой даже не было позволено ему пот с лобика отереть, когда он, закутанный в чернобурые лисы, маялся в своей колыбельке. Потом с такой же деспотичной безоговорочностью Екатерина Великая заберет сыновей у Павла, в том числе и Александра, и будет воспитывать по своему методу, вдали от родителей, которым только изредка разрешалось навещать малышей. Словом, дорогой читатель, по мнению свекровей, готовящих своих внуков в монархи, им лучше, чем матерям, знать, как надо воспитывать будущих императоров. Сисси возмутилась, но была бессильна противостоять Софье. Тем более ее любимый и горячо обожаемый супруг, за которого она вышла замуж по взаимной любви, тоже не противопоставился матери. «Боже, как я его люблю, — говорила Сисси о муже. — Если бы еще он не был императором». Но он был императором и очень даже методичным и консервативным. За шестьдесят восемь лет своего правления ни разу не сел в лифт, не сел в автомобиль, вставал неизменно в четыре часа утра и много работал за письменным столом. Это ходячая машина, хорошо отрегулированный государственный механизм, с раннего детства приученный служить своей монархии, и спасший Австрию с ее сорокамиллионным населением от правления своего бездарного и эпиллептического дяди Фердинанда I, бездетного, конечно, импотента. Даже странно слушать, как, получив в жены любимую Сисси, у Франца-Иосифа вырвались такие вот эмоциональные слова: «Я счастлив, как лейтенант и доволен как король». Очень скоро счастье и довольство перейдет в ровную форму холодной озабоченности и бесстрастности. Для эмоциональной, экзальтированной, бешеной Сисси — это кубок холодной воды. Не умела она любить бесстрастного человека, ее душе нужен отзвук другого сердца, дуэт этих сердец — иначе Сисси не могла. Иначе она — погибала. Можно разным образом погибать. Можно сразу же прибегнуть к пистолету и раз навсегда покончить со своей никчемной жизнью, как это сделал впоследствии ее сын Рудольф. Но можно упрятать свою душу глубоко и под внешней меланхолией, недовольством, раздражением иссушать себя, теряя интерес к жизни. У Сисси отняли ее детей. Троих. Среди них наследника трона, с которым мать могла бы быть очень близкой, так много родственного было в них. Отдали ей на воспитание только последнюю дочь Марию, когда Софье было уже шестьдесят четыре года и она посчитала свою роль в воспитании будущих монархов законченной. У Сисси все признаки дикой меланхолии, проявляемой в очень странной форме: то, обуянная дикой энергией, часами скачет в безумной гонке с ветром на коне, то, проявив железную дисциплину, изучает греческий язык, не отрываясь от этого занятия даже когда ей каждый день два часа расчесывают ее чудесные, падающие до земли когда она сидит, волосы. Какими только занятиями не увлекается Сисси! Тут и серьезное изучение археологии и даже участие в экспедициях, и чтение немецких поэтов, особенно стихов Гейне. Изучение музыки, истории театра. И вместе с тем невоспитанной грубой мещанкой может запустить в своего парикмахера флакон с эссенцией только потому, что он слегка неосторожно дернул ее за волосок. Лупила также в бешеной ярости своих горничных, чуть ли не придворных дам. Все в диком исступлении, не помня себя. Потом слезы, дорогие подарки и даже унизительные просьбы о прощении. Нигде Сисси не может найти себе места. Какая-то дикая тяга к новым местам. Ездит. И вдруг в 1860 году надолго уезжает из Вены, предварительно найдя своему супругу хорошую любовницу. Не так-то просто было Францу-Иосифу подыскать любовницу. Раньше если и были у него связи на стороне, а раз даже он неосторожно заразился сам триппером и заразил им Сисси, то все это делалось инкогнито, так, чтобы Сисси ни о чем не догадывалась. Но «умная рогоносица» Сисси, когда пришла к выводу, что не в состоянии дать счастье и любовь своему мужу, начала действовать по принципу: «Пусть у него будет любовница, лишь бы у меня было спокойствие».

В нахождении подходящей для Франца-Иосифа любовницы случайно помог русский царь Александр III. Однажды он вместе с Францем-Иосифом смотрел постановку венского театра и после спектакля попросил всех артистов на ужин. Рядом с австрийским императором сидела актриса Катерина Шарт. Ее остроумие, приятный внешний вид, а также отсутствие того раболепия, с которым император неизменно встречался, понравились ему. Это заметила Сисси. Исподтишка и исподволь она приняла на себя роль сводницы.

Узнав, что Шарт замужем за респектабельным человеком, Сисси совсем успокоилась: все говорило, что в семье этой пары Франц-Иосиф приобретет то тепло и спокойствие, которое сама Сисси была ему дать не в состоянии. Сисси заказывает художнику портрет актрисы, посылает модель наверх в ателье художника и туда же ведет своего мужа. Как всегда, и на этот раз Франц-Иосиф отказался от лифта и взбирался на верхотуру башни ателье пешком. А там? Пятидесятилетний император нашел тишину, спокойствие и умиротворенность в доме Катерины Шарт. Наконец-то Сисси свободна! Ее муж «пристроен»! Как безумная, ездит она из города в город, путешествует по Европе в обществе двух придворных дам и одного молодого человека. Любовник? Пусть будет так. В таком случае у Сисси было несколько любовников: Генри Холмс, молодой офицер, с которым Сисси совершала свои верховые прогулки, компрометируя венское общество. И напрасно свекровь Софья стыдила ее и писала письма своему сыну о плохом поведении невестки. Франц-Иосиф ограничился кратким замечанием в письме к жене, что это «не пристоит». Тут и венгр Андрасси, невозмутимый красавец, встречающий императрицу в своей стране с подобающей честью и часто уединяющейся с ней в ее апартаментах. У Сисси какая-то болезнь прямо на пункте своей красоты. Есть такой рассказ, мы не помним ее автора, когда красавица умерла только потому, что заметила, что ее руки начали стареть. Сисси не могла принять мысли о старости. Она почему-то считает, что одним из признаков сохранения молодости есть сохранение веса тела. И вот высокая, стасемидесятичетырех сантиметров роста Сисси весит всего сорок девять килограммов. Вы посмотрите только, что она выделывает со своим желудком? Очень часто ее питание за целый день составляли шесть апельсинов. Анокреция — вам такое слово знакомо? Его нет в словаре иностранных слов не потому ли, что это явление, начавшее тревожить врачей и психологов, развилось только в последнее время, когда молодые девушки поголовно начали худеть и почти отучились есть. Помните ту тростиночку Твигги — модельершу без бюста и с длинными палочками-ногами недокормленного подростка? Такая дегенеративная мода пока еще пятидесятых годов двадцатого века понемногу начинает возвращаться, пугая абсолютно всех: от врачей до родителей.

Сисси на пункте своей красоты и фигуры совершенно помешалась. Каждый день она взвешивалась и, если поправилась хоть на один грамм, — ее ждала драконская диета голодания. Свой костюм из тончайшей кожи, она, подобно штанам герцога д'Артуа, брата Людовика XVI, обливала водой и, мокрый, натягивала на тело. Когда костюм высыхал, он обтягивал фигуру без малейшей складочки, точно превращаясь во вторую, натуральную кожу. Очень тяжело она восприняла известие, что в тридцать лет стала бабушкой. Ее дочь Жизель, которую совсем еще недавно вместе с Рудольфом в кружевных платьицах приносили к ней на свидание один час в день, родила ребенка. У тридцатилетней бабушки свои частные интимные связи. Обожая греческий язык, она и обожателя нашла из той же страны. Грек Константине Христинамоссе сопровождает Сисси в ее путешествиях. Где-то в Вене остался двадцатишестилетний простой чиновник Фриц, которому Сисси всю свою жизнь будет писать письма и единственная встреча с которым на маскарадном бале превратилась в долгие годы приятельской переписки. Сын Сисси Рудольф будет обвинять свою тетку, а сестру Сисси Марию Лариш в сводничестве, в нахождении матери любовников. Она будет все, конечно, отрицать и опубликует свои дневники, представляющие «добродетельную» Сисси. Оставим дневники Лариш в покое. Она писала то, что ей было выгодно. Роль сводницы ее не устраивала, хотя, конечно, она облегчала Сисси ее задачу в нахождении ей любовников. Вы, конечно, знаете, дорогой читатель, что в 1889 году единственный сын Сисси Рудольф покончил жизнь самоубийством. Было ему тридцать один год. Он был женат, у него была дочь. Романтики написали множество произведений на эту тему, ибо весь сценарий самоубийства вполне вмещался в рамки сентиментальных историй о несчастливых любовниках. Вместе с простреленной головой — трупом Рудольфа, на кровати рядом с ним находился отравленный труп его любовницы Марии Вечера. Оба оставили предсмертные письма, в которых выясняли, что сознательно уходят из жизни! И пошла писать губерния! Каких только спекуляций не появилось на эту тему. Ничуть не меньше, чем в истории с «железной маской»! И будто бы Рудольф не покончил самоубийством, а его убили по политическим соображениям, и даже будто не убили его, а подставили фигуранта с простреленной головой, а Рудольф преспокойно себе эмигрировал и доживал свой век в Швейцарии. Пухлые книжки с эмфазой и энергией, достойных лучшего применения, скрупулезно анализировали эту версию и склонялись к ней как наиболее вероятной. Романтическую любовь Марии Вечера и Рудольфа «обрызгали» грязью. И умерла-то не от самоубийства, а обыкновенно — от аборта из-за кровотечения, а испуганный и скомпрометированный принц, не выдержав этого стыда, покончил с собой. Словом, версий много — выбирай, дорогой читатель, любой, слишком огромный материал для фантазии дали эти двое.

Сисси знала правду. Она предостерегала своего родственника от женитьбы на девушке, происходящий из ее дома. «Эта кровь отравленная!» — говорила. Отравленная психическими болезнями, неуравновешенностью, припадками меланхолии, манией самоубийства. Ее кузен Людовик Баварский покончил самоубийством, при этом окончательно заклеймив себя сумасшедшим.

Сисси отдавала себе отчет в своей болезни. С нею жить трудно. Эта постоянная угнетенность, недовольство, раздражение, апатия, перемешанная вдруг со взрывами бешеной энергии — налицо невротическая натура. Ее муж Франц-Иосиф, спокойный и флегматичный, со своим максимальным понятием долга, никогда не смог понять Сисси. Никогда не смог стать ей ни другом, ни любовником, ни мужем, выбранная для этой цели Катрин больше подходила к этой роли. Любовный треугольник — Катрин, ее муж, Франц-Иосиф — был на редкость дружен и спокоен. Сорок с лишним лет будет пребывать Франц-Иосиф со своей любовницей, которую ему так безошибочно подыскала Сисси. После ее трагической смерти, не захочет больше жениться: «Боже, как же я любил эту женщину», — скажет о Сисси. Только любовь эта была нереальная: радуга на небе. Красива, великолепна, соблазнительна, но ни радости, ни тепла, ни даже спокойствия не давала. Иногда можно любить сильно, но не быть счастливым. По-видимому, инструмент любви требует, кроме всего прочего, гармонии душ и сходство характеров. Два совершенно несовместимых характера встретились, чтобы горячее полюбить друг друга, и по крупинкам растеряли эту любовь. Лед и пламень — это несовместимый дуэт в жизни.

Версаль. Дворец Малый Трианон Людовик XVI подарил Марии-Антуанетте, когда узнал о ее измене.

Месть рогоносцев

Ничто великое в мире не совершалось без страсти.

Гегель

  знаете почему умные, дорогой читатель? Потому что они своим неверным женам мстили в очень оригинальный и верный способ. По принципу: ты мне, я тебе. Да не просто где-то там на стороне жена мужу изменяет, а он ей и неизвестно с кем. Нет, тут задача была посложнее: отомстить с объектом или субъектом — жертвой. Ну, примерно так, как в том анекдоте, когда соседка предложила соседу совершить перекрестную измену. Ваша жена изменяет вам с моим мужем, почему бы нам не изменять им в подобный способ и отомстить за себя? Сказано — сделано. Но, когда месть приобрела слишком уж агрессивные формы ненасытной соседкой, рогатый муж, чьи физические возможности были весьма ограниченны, выскакивая из прелюбоюдного ложа, вскричал: «Ну нет, я не так уж мстителен».

Примерно то же самое предложил одной неаполитанской королеве один рыцарь, ибо король беспардонно начал хаживать за любовными утехами к его жене. (Об этом нам сама Маргарита Наваррская сообщает.) Так вот этот самый неаполитанский король-альфонс по привычке обходил дома своих придворных. Он, подобно герою Беликову из «Человека в футляре» Чехова, любил пообщаться с соседями в неофициальной обстановке. И вот у одного своего подданного он вдруг увидел жену необычайной красоты, а поскольку на красоту женщины был падок, в отличие от некоторых французских королей, которые любили исключительно внешне непривлекательных женщин, в мгновение ока в нее влюбился и вот уже шлет подарки за подарками. А чтобы муж не очень глаза мозолил своим подозрительным или несчастливым там видом, отослал его в Рим, в долгую командировку. Дамочка наша, хотя мужа любила, но не дура была. Она мигом решила, какие материальные и другие блага может она иметь с королем и живо в него влюбилась.

И вот влюбленные король с дамочкой любовными утехами занимаются, бедная королева, полная подозрений и самых что ни на есть горьких предчувствий, слезами обливается, но горю помочь не может, а от слез и волнений ее личико здорово подурнело, так что неаполитанский король вообще перестал в ее альков заглядывать. Но «рогатый» супруг нашей дамочки слез там проливать по поводу неверности супруги не стал, он по-мужски сказал сам себе: «Э, что там! клин клином выбивают!» И, притворившись влюбленным, глаз от бедной неаполитанской королевы отвести не может и поминутно вздыхает, так что она вынуждена была обратить внимание на своего подданного. И он без обиняков предложил ей то же самое, что наша соседка из анекдота своему соседу. Но королева гордо ответила: «Я не могу сразу иметь и почет и удовольствие». Тогда он начал убеждать ее своим красноречием: «Отбросим на минутку величие вашего титула и посмотрим друг на друга, как на обыкновенных смертных, обманутых теми, кого мы искренне любили». Ну она титул немного отбросила, на рыцаря повнимательнее посмотрела и увидела, что это очень даже красивый молодой человек, изящно сложенный и вообще. И подумала, что действительно, чем страдать и лицо свое слезами изувечивать, лучше отдаться телесному наслаждению с обманутым супругом и отомстить за себя. И вот они в уголке сада предались мести, а поскольку очень уж в душе и теле этой мести у обоих накопилось, вечер очень даже приятным оказался и превзошел все ожидания, а даже мечты королевы. Она никогда не думала, что низменный секс может дать столько премилых впечатлений. С этого времени карусель началась. Придворный на коня и из своего поместья к королеве, а король из своего королевства на коня и в поместье к жене рогатого супруга. И эта перекрестная любовь продолжалась очень долго. Королева от радости любовной связи помолодела и похорошела, так что король уж повнимательней на нее начал поглядывать и непрочь уже был время от времени и ее альков навестить. Но королеве с королем уже неохота в пресную постель возвращаться, ибо месть рогатого супруга была так яростна, что ни о какой другой мести она уже и не мечтала. А рогатый супруг носил свои рога с большим достоинством и шагал гордо, с поднятой грудью, его распирала уверенность, что королю-то он наставил еще более ветвистые рога. И такой тип рогоносца, дорогой читатель, мы очень даже одобряем. Такие умные рога никому носить не ущербно.

«Сколько голов, столько сортов любви», — так примерно словами своей героини сказал великий Лев Толстой. «Сколько пар, столько типов рогоносцев», — скажем мы, перефразируя. Какие только типы среди них не встречаются! И наше деление на «добровольных» и «вынужденных» — несколько условно, поскольку все здесь взаимосвязано. Иной «добровольный» рогоносец таким строптивым оказывается, что его добровольное ношение рогов на насильственное смахивает. И редкий случай, дорогой читатель, когда жена «добровольного» рогоносца сама оказывается в положении «вынужденного».

А произошло это при дворе испанского короля Филиппа II. Он, сам по себе великолепный, красивый мужчина, жестокий, как король, вечно еретиков на кострах сжигающий и вечно воюющий, добился уважения, признания, а главное, страха в Европе, и свою Испанию привел в относительный порядок, заглушив оппозицию и уничтожив всяческие проявления анархии. А вот в личной жизни ему здорово не везет. Четыре раза был женат и все невпопад: его жены умирали или от родов или от их видимости, или еще от чего-то.

Первая жена ему троих детей оставила, две дочери и сына (знаменитого дона Карлоса знаете?!) и скоро из жизни ушла. Вторая «кровавая Мэри», по примеру мужа еретиков сжигающая и из-за любви к нему потерявшая значительную часть английских земель — умерла от водянки и рака живота, который принимала за беременность. Третья, молоденькая четырнадцатилетняя девочка Елизавета, дочь Екатерины Медичи, народив королю троих мертвых детей, ушла из жизни во время рождения четвертой дочери. В четвертый раз король женится на второй, отобранной у сына невесте, Анне из Австрии. Ну у нее с беременностями как будто все в порядке. Детей королю рожает исправно и уже в шестой раз беременной ходит. Но с сердцем не все в порядке. В переносном, конечно, смысле этого слова. Она здорово, как простая женщина, не королева, ревновала короля.

К своей придворной даме Анне де Эболи. А Филипп II вообще-то очень скрытый человек и мало говорящий, никак не может тут скрыть свою отчаянную любовь к этой даме, муж которой у него в министрах служит и в личной жизни приятелем является. Ну вот 13 лет король терпел адские любовные муки, больше никак не может. Ему непременно надо с Анной де Эболи удовлетворить свое плотское желание, а то ведь тут и умереть недолго! Мало ли королей в истории от любви умирало! Знаем мы такие случаи смерти монархов от неразделенной любви. Но жена Анна на чеку. И как только чело Филиппа при написании государственных писем вдруг омрачится, а рука с пером застынет, Анна, которая при нем важную функцию выполняла, засыпала песочком написанные письма (промокашки потом выдумали), знала — об Анне де Эболи думает ее муж. Страдает, бедный! Она сама начинала об этой даме разговор, тогда король хватал ее в объятья и, как голодный волк, на нее набрасывался, не стыдясь, что могут войти придворные и увидеть странную картину: Анну с задранными ногами и невысохшим письмом в руке. А как никак, дорогой читатель, они ведь близкими родственниками друг другу приходятся: Анна племянница Филиппа II, ее мать — это родная сестра мужа, могли бы не так бурно, а несколько посдержаннее свои «родственные» чувства выражать.

Но они так и занимались любовью, когда Анна даже не успевала письмо государственное на стол положить. С одной стороны, конечно, хорошо, что король такой любовный запал проявляет, с другой — плохо: Анна знала, не ее король сейчас «берет», а другую Анну. А это для женщины очень обидно даже. И она решает по-дружески, по-хорошему поговорить с Анной де Эболи, поскольку страсть короля, как река во время половодья, совсем уж из берегов вышла и никаким разумным увещеваниям не подлежит. Словом, ревнивая королева идет на весьма рискованный шаг: она предлагает Анне де Эболи ни больше ни меньше, как только… пойти в монастырь. Да не в какой-нибудь там монастыришко развязный, какой Бокаччо в своих творениях изображает, когда у него монастырь на бордель смахивает, — там вечно монашки под кустиками барахтаются с молоденькими монахами, а в самый ортодоксальный, в самый строгий — матки Терезы. Только аскетический католицизм и суровая матка Тереза могли придумать такие правила в своем монастыре, по которым бы монашенки не только «по струнке» ходили, но и этой самой «стрункой», острым кожаным, тонким бичом, ежедневно биты были по голому телу и публично. За что? За грехи, конечно, мать Тереза справедливая аббатиса была.

Она там даром наказание не назначит. То одна съела гнилое яблочко из монастырского сада, поднятое с земли, то другая пол не совсем насухо вытерла, то третья чихнула во время молитвы. Словом, грехов хватает. Теперь подставляй голую спину и стой на горохе на коленях несколько часов.

Выйти из монастыря монашенка не могла. Это уже на всю жизнь. Всю жизнь будет она теперь богу молиться, в грязной власянице ходить (мыться не разрешалось — грех), бурду из брюквы кушать и благодарить Всевышнего за радостное и счастливое существование. Словом, дорогой читатель, кроткая королева Анна предложила кроткой Анне де Эболи кротко и без лишних слов и возражений пойти в монастырь и навсегда оградить себя и королевскую семью от плотских притязаний короля и суеты сует этого мира. И что вы думаете? Анна де Эболи — это вам не маркиза Монтеспан времен Людовика XIV, которая бы весь Версаль разнесла, предложи ей кто такое. Нет, Анна де Эболи послушно пошла в монастырь.

Узнав об этом, король Филипп поступил точно так же, как поступил Людовик XIV, когда его любовница Ла Вальер, поссорившись с королем, побежала в монастырь монашкой становиться. Он пришел, молча взял Анну за руку, молча посадил ее в карету и привез во дворец. Нельзя из монастыря выйти? Что значит, нельзя? Как говорит пословица, «дуракам и королям законы не писаны».

Словом, жена Анна была бессильна против страсти короля к Анне де Эболи. А он и впрямь уже «умирает» от страсти к ней. И призывает своего секретаря и выдает ему приказ: ночью привезти Анну к нему в спальню для любовных утех! Хватит! Все! Тринадцать лет терпел, больше — моченьки нет!

Ну секретарь, лояльный по отношению к мужу Де Эболи человек, пошел и все министру рассказал, дескать, так вот и так, господин министр, ваша жена уж больно по вкусу нашему королю пришлась, он даже малость тронулся и того и гляди доном Карлосом сделается, или, что совсем уж ни к чему, умрет от неразделенной любви, и тогда Испания и вовсе сиротой останется. Словом, дайте ваше согласие на прелюбодеяние вашей жены с королем. Муж, как муж, государственный муж — прежде всего. Он благополучие короны выше собственной ревности ставит. Призывает свою жену и приказывает ей, переодевшись мальчиком, ехать к королю во дворец незамеченной и любезно просит господина секретаря снять свои штаны и одолжить его жене.

Анна, гордая, бледная, красивая, как мраморная статуя или соляной столб, стоит молча. Молчит. Глаза молнии мечут. Губы какое-то оскорбление супругу шепчут, сердце от позора молотом валит, пульс усиленно свой протест выражает. Но потом она быстро оправилась, горечь свою проглотила и сказала ровным и спокойными голосом: «Переодеться мальчиком? Мне? О, нет! Пусть весь двор, вся Европа, весь мир знает, как королевскими куртизанками становятся! Гремите фанфары! Разрывайтесь блеском фейерверки! Запрягайте шесть лучших жеребцов в лучшую карету! Дайте мне лучшее мое платье, усыпанное драгоценностями, расплетите мне волосы — так мадам де Эболи спать с королем едет!»

Ну все стало, конечно, так, как Анна де Эболи хотела. Запряженная в шестеро коней, роскошная карета ровно шестнадцать часов простояла перед королевскими окнами к утехе, веселости и радости всего Мадрида, но к явной печали жеребцов. Промерзли бедные, и накинутые конюхами попоны не помогли. Зато в спальне короля было очень даже жарко. Там беспрерывно раздавались стоны наслаждения и ахи и охи, ничуть не напоминающие стенания, только радостное обладание двух измотанных долгим ожиданием и любовью существ, наконец-то обретших истинное счастье!

Водная феерия Версаля днем, а ночью у каждой клумбы назначались любовные свидания придворных дам и кавалеров.

Рогоносец Казанова

 у эти рогоносцы, дорогой читатель, убивать там своих неверных жен ли, любовниц ли не будут. Они попросту будут дико страдать и плакаться в жилетку духовнику ли, какой снисходительной жене ли на свою горькую участь. И, конечно, здорово по свету несчастливыми ходить будут, ибо их «пожирает» ущемленная гордость и попранное самолюбие. И они в мыслях будут вертеть один и тот же вопрос: почему это любовница предпочла кого-то там, а не его. Чем тот лучше? Что он такое специальное в постели вытворяет, если возлюбленная к нему, уроду гнусному, во многом отстающем от вашей собственной красоты и соблазнительности, убегает, а вас сторониться, как черт ладана?

Казанова, придумавший тридцать пять «вывертов» (любовных конечно) к уже существующим ранее тридцати пяти, открытых Аретином (это тот автор порнографических картинок, которыми были оклеены стены французских борделей, а у буржуа запечатлены на дорогой фарфоровой посуде), мучился всерьез этим вопросом. Он, который зиждет славу одного из самых прекрасных, самых «сильных» любовников на свете, вдруг потерпел афронт на любовном поле и от кого же думаете? От обыкновенной доступной проститутки, которая стала почему-то для него недоступна, как сегодняшняя виагра для бедняка.

Вот по этой-то причине мы причислили его к «зависимым рогоносцам».

Но давайте по-порядку. Конечно, Казанова далеко не знатная особа и с монархами не особенно тесно связан. Ну там парочку «разов» его маркиза Помпадур, восхищенная его талантами и образованностью (а он юриспруденцию и философию изучал), а также прекрасным знанием иностранных языков, а так же тем, что пишет он там что-то, а маркиза писателей и философов уважала и даже, наследуя нашу Екатерину Великую, тоже пенсию самому Вольтеру учредила. Словом, благодаря Помпадур Казанова на недолго «затесался» в королевский Версаль и даже парочку минут ему была предоставлена возможность переброситься словами с самим Людовиком XV, но на большее «ты не рассчитывай», конечно, его в «черном теле держали», то есть позволяли выстаивать в числе лиц, образующих полукруг, которые наблюдали с огромным восхищением, как рано постаревшая супруга короля полька Мария Лещинская, в своем замызганном старческом чепчике куриную ножку кушает. Куриную ножку! Будто одну. Не смешите! Аппетит у Марии Лещинский отменный и она однажды за ужином сто восемьдесят устриц в один присест уплела, запивая это огромным количеством пива. Короли все любили уж очень пожрать, пардон, покушать. Хотя и трудно это давалась, пока кусочек мяса и глоток вина до рта донесут, рота слуг должна была все эти яства испробовать, и, если не сваливался слуга через минуту отравленным трупом, король мог продолжать трапезу.

И вот Казанова, ловелас-ловеласом да еще в придачу с Дон Жуаном, потерпел жестокий афронт на любовном поле, хотя вообще-то женщины от него без ума и, как точно сказал писатель Роберто Гервасо, «достаточно на него посмотреть, чтобы влюбиться». Вообразите себе: мужчина огромного роста, в метр и девяносто сантиметров, с оливковой нежной кожей, орлиным носом, глубоким и внимательным взглядом больших глаз, к тому же страстный рот, сильный подбородок. Словом, если бы у нас была такая возможность, мы бы тоже подобно парижанкам и венецианкам в него без промедления влюбились. Ну, конечно, такая красота только для любви и создана. И Казанова постарался в максимальной степени своими данными воспользоваться. Начал сексуальную жизнь довольно рано, когда в подростковом возрасте влюбился в некую Терезу, любовницу его воспитателя и благодетеля Малипера. И не только влюбился, но еще и дефлорировал ее, поскольку хоть Тереза и была любовницей у Малипера, но девственницей. Вы конечно, знаете, дорогой читатель, таких вот маломощных старичков, у которых мужская сила ни за какие коврижки не вздыбится, но коим непременно надо вечно баб, как хорошая хозяйка куриц, щупать. А Казанова, видите ли не знал, что его хозяин и благодетель едино «щупает» и, в страсти не разобравшись, как и что, лишил Терезу девственности. Ну, конечно, благодетель такого неблагодарного воспитанника палкой прогнал и бедный, почти нищий Казанова ведет теперь бродячую жизнь. И мотается по свету, как бродячий актер: из Парижа в Рим и в Венецию, потом в Вену, потом опять в Париж. И никакого радостного просвета ему в этой бродяжьей жизни: спит где попало, ест что попало. Одна радость, что не сам где-то там по постоялым дворам ночует. Часто в обществе бродячих актеров. И даже с одним таким актером сдружился и вместе они на соломе в хлеву спали, обнявшись, как два брата. Но, как знаете, братское чувство не всегда невинным бывает, часто в него элемент патологии вмешивается и однажды Казанова, каким-то бледным и пока еще неясным чувством гомосексуализма охваченный, схватил своего «братишку» ну, сами знаете, за что. А там! Батюшки — сватушки — там пусто! Он, возмущенный такой природной аномалией и убежденный, что перед ним полный кастрат, лишенный своих половые органов, недаром такие сопранные трели выводил в лунную ночь под голым небом, сбрасывает с него одежды и глазам своим не верит. Перед ним — девица!

Ну, конечно, возрадовался Казанова страшно, быстрехонько ей дефлорацию произвел, и его уже след простыл. Испарился, за последствие этой ночи ответственности не неся.

И начал он все больше и больше увлекаться двумя вещами: картами и сексом. И такой был неутомимый в этом пункте, что и проигрывал много и в любви был щедр. Дамы в восторге от его услуг. Один только изъян имел: когда совершал по нескольку, а иногда и на десятки исчислялось, дам осчастливение, у него из носа кровь обильно струиться начинала, и часто на голые груди дам, что, конечно, согласитесь, не каждой нравилось. Когда Казанова считал необходимым уже в прелюдии к любовным играм дам предупредить об этом своем, в общем-то, неопасном недуге.

Но, как нам объясняют сексопатологи, что сексуальная ненасытность растет по мере ее увеличения, а мы скажем попросту: «чем дальше в лес, тем больше дров», связи традиционные начинают не удовлетворять Казанову. Ему хочется попробовать, как сейчас, в наше время принято, групповой секс. Тогда тугодумные умы были, долго не догадывались о всех преимуществах группового секса. Попробуй, отыщи отца, если какая дамочка ребеночка родить вздумает. И Казанова решает скромно начать с трио. Но, конечно, как всегда в истории и жизни бывает, все началось чисто случайно.

Первоначально он даже не думал сразу двух баб в постель уложить. Нет, он был джентльмен и с хорошими манерами и не желал у одной или другой ревность вызывать. И вот он живет с одной хорошей девушкой Катериной, влюбляется в нее, и все честь по чести, почистив свой старенький и изрядно потертый сюртучок, пуговки медные отполировав, перчатки бензином, помните, как это очень даже успешно героиня Чехова Анна («Анна на шее») делала, пошел к отцу Катерины просить руки дочери. А тот как глянул на Казанову в потертом сюртучке, за дверь выгнал, а дочь в монастырь заточил. Ну что влюбленным делать оставалось? Конечно, слезная переписка. И вот влюбленно слезами изливаясь, пишут друг другу, клянутся во взаимной любви, но Катерина, как девушка честная, признается, что она, мол, не совсем жениху верна, но ее вины в этом мало. Тут ее одна монашенка, назовем ее М., раз уж сам Казанова ее так называет в своих воспоминаниях, соблазняет и даже что-то там с ее грудью проделывает, а иногда и не только с грудью. Ну Казанова, заинтересовавшись столь нетипичной монашенкой, изъявляет желание ее познать. А она это желание весьма односторонне восприняла: словом, когда Казанова в условленное место пришел, он девушку застал раздетой, в постели и с ногами весьма приготовленными для любовных утех. Что ему оставалось делать? Пришлось изменить Катерине. А потом так вошел во вкус этих сношений с М., что о Катерине начал забывать, проводя упоительные часы с монашкой М. Но однажды, только он приготовился к очередной любовной атаке, какой-то шум за кушеткой его потревожил. Он простыню раздвинул, а там в спинке кушетки дыра, что с твой кулак и с просверленной стеной сообщается, а оттуда сверкают чьи-то посторонние глаза. И оказалось, что это любовник М. французский посол Француа де Пьерре, таким вот манером свою сексуальную страсть удовлетворяет. Он принадлежит к типу мужчин-подглядывателей. Такие мужчины сами с любовницей не спят, но очень любят, когда за них это делает другие мужчины. Так сказать, работу и старания другим, себе лишь визуальное наслаждение дармовое. Ну с этого времени дискомфортные условия посла были несколько улучшены.

Он отныне вместе с любовницей и Казановой в одном ложе пребывал и, как сказала известная куртизанка Нинон Лакло, «в любви самое лучшее, когда имеет место святая троица».

Ну и начали они эти любовные обряды совершать втроем. Но однажды, когда пришел Казанова в это обоснованное и обихоженное гнездышко, кого он узрел, думаете? Катерину. Явилась, не запылилась. Она, горя ревностью, а одновременно и милосердным чувством ни неверную подругу, ни неверного любовника не наказывать пришла, она просто предложила и себя. Три — это, конечно, хорошо, но четыре — еще лучше. Не правда ли? И вот они уже дружным квартетом начали свою любовь осуществлять, только, конечно, больший труд в этом деле возлагался на Казанову. Дипломат только визуальным органом действовал, а Казанове каково? Всё органы мобилизуй, и конечно, кровь из его носа все чаще и чаще капала на голые груди его любовниц.

Квартет — это, конечно, хорошо, но кровосмешение еще лучше. Не правда ли? Особенно для слишком требовательных и сексуально «обытых» партнеров. «Казиродство» в Древнем Риме здоровый перчик в сексуальные сношения вносило. Недаром Нерон какое-то время любил спать со своей матерью Агриппиной, да и та от этих услуг не отлынивала, а когда опостылела Нерону как женщина, да и совесть его начинала мучить, Агриппина сознательно поила сына вином, обнажала грудь и по-матерински давала ему ее пососать, постепенно возбуждая в нем нужные ей чувства. Калигула, дефлорировавший двух сестер, среди них и Агриппину, будущую мать Нерона, выслал их на необитаемый остров, поскольку наслаждения, получаемые им от Друзиллы, младшей сестры, были так ни с чем не сравнимы, что услуги первых насмешкой выглядели. А с Друзиллой Калигула начал жить как с женой, отстранив ее законного мужа, а когда она умерла, объявил государственный траур и построил ей мавзолей. Словом, Казанова, не дурак был, и в смысле сексуальной испорченности мало чем от римских императоров отличающийся, решил тоже вкусить «запретный плод» кровосмешения.

Правда, потом канючить перед читателем начнет: дескать, не виноват я, дорогой читатель, в столь тяжком грехе, по незнанию это вышло. Столько детишек наплодил в своих бродяжьих «экскурсиях», что поди разберись, его это дочь или проститутка какая. Ну эта семнадцатилетняя красавица Леонильда проституткой, правда, не была. Она была содержанкой богатого маркиза князя Маталона, но не подумайте чего дурного, чисто для платонических утех он ее держал, поскольку князь был хроническим импотентом и девицы были только для «щупанья». Жена об этом знала и никогда по отношению к супругу ревности не выказывала. И Казанова об этом знал. А приходил к девице в ее салон, состоящий из красивых комнат в венецианском духе и с порнографическими картинками на стенах исключительно в делах интеллектуальных. Ну там о философии немного потолковать, оду какую девице прочитать, поскольку она дюже образованной была и даже наизусть басни Ла Фонтена знала и всегда их очень кстати и остроумно применяла. И вот в первый раз жизни наш Казанова влюбился так, что готов жениться на девице, а не так как раньше бывало: «сделал дело, убегал смело», а тут дело даже не началось еще, и он убегать не собирается. Вызвали мать Леонильды, чтобы по-христиански, по-божески, благословление ее принять. А мать ее, как вошла в комнату, Казанова так и обмер: перед ним очутилась его бывшая любовница Лукреция, которую он в свое время беременной оставил, а Леопольдина, значит, его дочь! Афронт полный, Казанова в расстроенных чувствах, а благородный князь, который только для проформы любовницу держал, чтобы его громко в импотенции не обвиняли, знаете, как раньше делалось повсеместно: чуть неудача у мужчины с половым органом, он берет себе молодую любовницу, для «щупания», и радуется, что утер обществу нос и никто его в половой немощности обвинить не может. Римский кардинал Бернис даже несколько этот процедер расширил: у него была девочка для мнимой любви, а проститутки и монашки в его дворец приглашались исключительно для разнузданных оргий с гренадерами сильными, и кардинал на этом спектакле совокупления тел был внимательным зрителем.

Ну, словом, за неимением иной возможности, князь Маталона разрешил, чтобы Казанова занялся любовью не с дочерью, а с матерью, так сказать, продолжение следует. Дочь вызвалась помогать в этом трудном деле (телеса у матери уже не те, не очень Казанову соблазняют). И как нам описывает энигматично сам Казанова, услуги дочери были на высшем уровне: она помогла и матери оргазм получить и отцу во время салфетку подстелила куда следует, но только не туда, чтобы еще одна дочь родилась. И после этой маленькой оргии все в приятном расположении духа разъехались. И вот через несколько лет Казанова, уже изрядно потрепанный жизнью и еще более обнищавший, встречает эту самую свою дочь Леонильду уже в качестве богатой маркизы за маркизом-импотентом. Ну, на этот раз отец постарался оказии не упустить, забрался на дочь без всяких там ненужных фанаберии и угрызений совести и через девять месяцев родился у Леонильды сын, который получил сразу два звания: сына и внука при одном отце.

Казанова, надо вам сказать, дорогой читатель, был любовником исключительным. Это вам не садизм и грубость маркиза де Сада или там аномалии Мазоха! У него все чинно и прилично. Ни одна покинутая им любовница на него не жаловалась и обиды не держала. А одна даже отдала ему обратно через десять лет подаренные им когда-то драгоценности, так растрогалась его нищенским сюртуком. Казанова всегда любую женщину одарял королевским вниманием, а своей служаночке-мещаночке, которая под конец его семидесятитрехлетней жизни почти что женой ему будет, всегда ручки целовал, подарки дарил, и закрыв глаза от обилия явной лести, которую сам с трудом выдерживал, комплиментами одаривал. И женщины его безумно любили, но он их безумства принимал спокойно и с прохладцей, легко оставлял, легко сходился и душевными муками не мучился. Кроме одного раза. И тут мы приближаемся вплотную к нашей главе, в которой причисляли его к «зависимым рогоносцам». «И на старуху находит проруха». Казанова начал терпеть истинные танталовы муки. Но если лидийский царь был осужден на вечные муки голода и жажды, то Казанова на любовный муки. И от кого же? От маленькой дешевенькой проституточки. Почти четверть книги своих воспоминаний он посвящает невыносимым издевательствам, которым в тридцатисемилетнем возрасте был подвергнут этой самой семнадцателетней Марианной Харплтон из Лондона. Беспардонно забирая у Казановы все деньги, без конца одаряемая подарками, эта девица вытянула из известного писателя, написавшего к этому времени уже пять романов и два десятка комедий, не только сребреники, но и все нервы. По ночам он не спит, днем страдает, везде Марианну ищет, а она с другими любовниками время проводит, никому в любовных ласках не отказывая, кроме Казановы. «Проституток Казанова знал много, но Такой!» — красноречиво восклицает его биограф.

В самом деле, где это видано, чтобы проститутка, получив деньги, до любовных утех клиента не допускала. Что только не придумывал Казанова, чтобы ее заполучить. Ничего не вышло. Приглашает он ее, скажем, в отдельный, уединенный ресторанный кабинет, который в те времена «домиком для удовольствий» служил, и только намеревается с Марианной уютно на диванчике расположиться, глядь, а за нею шнуром тянутся три подстарелые тетки, а за ними три здоровенных мужика, и всех Казанова корми ужином, и довольствуйся вместо плотских утех поглаживанием по головке своей возлюбленной. Ну, словом, терпел-терпел этот «зависимый рогоносец» танталовы муки, не выдержал. Отомстил. Страшно. Он на дверях ее дома повесил табличку и на ней написал огромными черными буквами: «Марианна еще большая курва, чем ее мать!»

Апартаменты мадам Дю Барри. Она научила Людовика XV всем недозволенным приемам любви.

Королевские шалости

У женщин все сердце, даже голова.

Жан Поль

 очему Иосиф II странный? Потому, что несмотря на то, что жены его с другими мужчинами не изменяли, он был «рогоносцем». Как это возможно? Это возможно тогда, когда все: сердце, душа, все существо жены принадлежат другой женщине. Словом, мы рассматриваем здесь лесбиянскую и очень даже пламенную и сложную любовь первой жены Иосифа II — Изабеллы.

И чтобы разобраться в весьма непростых «рогах» Иосифа II, надо немного углубиться в его психику. Этот хладнокровный, как рыба, бесстрастный человек, не привыкший никогда высказывать своих чувств и эмоции, в действительности обладал глубоким чувствительным сердцем, в которое не допускал никого! Собственная мать австрийская императрица Мария-Тереза не догадывалась, что творится в душе ее старшего сына. Бесстрастность этого императора даже в поговорки вошла.

Сидит он, скажем, на репетиции новой оперы Моцарта «Волшебная флейта». Молодой Моцарт, решивший эту оперу сделать немного комичной, веселой и забавной, трудится на сцене, режиссирует и репетирует с артистами, в зал глянет, а там Иосиф II с лицом-маской и ни один мускул не дрогнет на его лице и абсолютно непонятно, нравится ему опера или нет.

Придворные коликами в животе мучаются от сдерживаемого смеха, а император строг, спокоен и бесстрастен. Моцарт чуть в обморок не падает от невозможности угадать реакции императора и уже где-то в мыслях предполагает самое худшее — вот-вот ему предложат удалиться с Венского двора и без всякого государственного пособия, а в это время в сердце императора теплится нежное чувство к своему гению и к его волшебной музыке.

Словом, разгадать, что было в сердце императора никто не мог, даже наша Екатерина Великая, в большой дружбе жившая с императором австрийским и будучи хорошим психологом, не всегда могла понять, что же у него на уме. Состоянием своей души Иосиф II делился только со своим братом Леопольдом, королем Тоскании. Ужиться с императором тоже было нелегко. Политики своей матери он не принимал, часто ей возражал, и несмотря на то, что любил, с нетерпением ждал ее смерти. Из этого можно было бы сделать вывод, что Иосиф II вообще любить не способен. Но так на самом деле не было. Он мог любить очень горячо, но не мог внешне эти чувства проявить. А кто там будет заглядывать в его внутренности! Это какой же ум надо, чтобы понять, что за внешней бесстрастной оболочкой скрывается ранимая и чувствительная душа. Не поняла души этого человека и его супруга Изабелла. Женился он по наущению матери и по ее рекомендации. В один прекрасный день Мария-Тереза сообщила сыну, что ему в невесты предназначается дочь князя Пармы дона Филиппа, Изабелла. Иосиф, хорошо понимая, что в деле супружества королей личные чувства никогда никакого значения не имели, с кислой миной, даже еще не видя невесты, согласился.

Но, когда увидел — дар речи потерял от восторга. Никогда, даже в лучших его снах и мечтах не представлялась ему такая красавица. Ей девятнадцать лет (точно столько же Иосифу) и она в самом расцвете своей красоты: стройна, как тополь, с прекрасными чертами лица, с лучистыми черными глазами, с нежной кожей, умная, образованная, хорошо воспитанная и обладающая всевозможными талантами. Тут и рисование, и великолепная игра на скрипке, и знание в совершенстве нескольких европейских языков, и, ба, знание военного дела, что для девушки вообще не обязательно. Глубокая, трезвая оценка Изабеллой Фридриха II — это шедевр публицистики, которую часто цитируют биографы прусского императора. Правда, как сказал Брантом, «избави нас боже от мужа, который фыркает, и от жены, говорящей по латыне», имея в виду излишнюю ученость женщин, Изабелле это не вредило.

Словом, Иосиф II влюбился в свою жену, как гимназист, и на всю жизнь. Никого и никогда больше не будет любить этот несчастливый монарх.

Это была единственная любовь этого бесстрастного императора. Его свадьба — это образец пышного, великолепного зрелища: триста белоснежных коней, с вплетенными в гривы драгоценными камнями и покрытые пурпурными с золотой вышивкой попонами, сопровождали свадебный кортеж. Мария-Тереза, что вообще в мире редко бывает, полюбила невестку сильнее своих дочерей, а когда та скоропостижно умрет, скажет: «Это потому Господь Бог забрал ее к себе, что я слишком ее любила».

Любила даже гораздо сильнее всех своих дочерей. Она называла Изабеллу Пармскую — «счастье моей жизни». Согласитесь, дорогой читатель, редкое это в жизни явление. Чаще мы слышим о свекровях-ведьмах, отравляющих жизнь своим невесткам.

Конечно, много в любви Марии-Терезы было от обыкновенного тщеславия. Ей импонировало, что ее невестка из знатного рода. Ее дедом был сам Людовик XV и она из семьи Бурбонов. Ну и как мать, Мария Тереза знала, каким глубоким чувством дарит Изабеллу Пармскую ее сын, суховатый вообще-то и, кажется, несклонный никого любить. Действительно, эта принцесса, ставшая его женой, станет на всю жизнь единственной любовью Иосифа II и он никогда не забудет о своей утрате, поистине устраивая ад, не жизнь своей второй жены, которая осмелилась даже в минимальной степени не иметь качеств Изабеллы.

И вот началась пастушья идиллия на Венском дворе. Мария-Тереза радостных слез умиления скрыть не могла, когда ее дорогие дети по вечерам музицировали. Изабелла играла на скрипке, а Иосиф или пел или аккомпанировал ей на фортепиано. Ее девятнадцатилетний сын Иосиф — безоблачно счаслив в семейной жизни! Это ли не радость для матери. И Мария-Тереза горячо полюбила Изабеллу, внесшую мир и спокойствие в Венский двор. Но не все так просто на самом деле. В Изабелле развита черта поистине гениальная: она научилась притворяться. Перед тем, как ее выслать на Венский двор, родители постарались изучить черты характера каждого члена семьи и соответственно этому настроить Изабеллу на соответствующий способ их обольщения. Самой главной чертой в этой сложной науке обольщения Венского двора и его семьи было беспрекословное повиновение и покорность. Изабелла знала, что она, несмотря на глубокую к ней любовь мужа, — политический товар и от нее зависит мир между Испанией и Австрией. Деспотичная Мария-Тереза не переносила неповиновения. Свой бунт непокорной души Изабелла запрятала внутрь. Сто лет потом, Сисси этот бунт будет осуществлять безумными поступками и вечным одиночеством. Изабелла свой бунт выражала иначе. Ненавидя Марию-Терезу, не любя своего мужа, чувствуя к нему даже нечто вроде презрения за его жестокость, лаконизм, умственное ограничение, неумение понять ее, она тем не менее — всегда ровна, весела, приветлива и добра. «Золотой характер», — скажет о своей невестке Мария-Тереза. А в действительности характер глубоко запрятан в «золотой клетке» Венского двора, а где-то внутри его — огромная несчастливость. Настолько сильная, что Изабелла думает о смерти. Изабелла задыхалась в ровной атмосфере Венского двора. Иосиф, конечно, ничего не замечает. Он чувствует себя необыкновенно счастливым, но и он научился притворяться. Этот человек, который, чтобы завоевать расположение французского двора, своей якобы простотой, спал в Версале на раскладушке, укрывшись шинелью, обеды едал в столовой для бедных, сумевший очаровать нашу Екатерину Великую, не может возбудить ни капельки чувства к себе собственной жены, ибо сам не умеет выражать эти чувства. Сложная натура Изабеллы требовала отзвука родственной души. Здесь никакой «родственности» не было. Дежурная улыбка напяливалась на лицо, покорное подставление своего тела прихотям мужа и горячие потоки слез и слов, излагаемые в дневнике: горе несчастливого человека. Ну и кроме того… Давала о себе знать склонность Изабеллы к лесбиянству.

«Красота всегда остается царицей всех побед», — утверждал австрийский император Иосиф II, жена которого была лесбиянка.

И никто пока не знает, а даже не догадывается о сложной, нервно-истеричной и романтической натуре Изабеллы. На Пармском дворе ее научили глубоко скрывать свои чувства. Изабелла хорошо знает что она — политический товар. Благодаря ее замужеству с австрийским императором между Испанией и Австрией сохранен мир и надолго. Войны отошли в прошлое и Австрия вполне верна сейчас своему девизу: «Пусть другие воюют, ты, счастливая Австрия, заключай брачные союзы».

И эту свою политическую миссию Изабелла хорошо усвоила, очутившись в совершенно ей чужом австрийском Дворе одна, без близких друзей.

Ну и что из того, что Мария-Тереза души не чает в своей невестке, если сердце и мозг невестки должны быть подчинены навязанным свыше канонам: жена для презентации и для рождения детей. И Изабелла, с очень чувствительным сердцем, с очень большим и широким внутренним миром, знает, что она — жертва жалких политических расчетов. Ее отдали мужчине, которого она совсем не знала, не имела времени его полюбить и понять. Кто-то из французских философов так определяет роль королев на монаршьем дворе: «Королевы должны были идти в ложе с чужими людьми, часто им несимпатичными, иногда с больными, отвратительными, преодолевая собственное отвращение. Любить должны были по обязанности, а прежде всего рожать детей. Особенно сыновей. Как можно больше и лучше. Как же мало было у них любви и радости в золоте, серебре, драгоценных камнях, как же часто их жизнь была печальна и лишена минимальной радости».

Романтические лесбиянки

У женщин все сердце, даже голова.

Жан Поль

 ез любви она жить не могла. Всю жизнь искала объект этой любви и нашла его в женщине своего пола.

Лесбиянками рождаются или ими становятся? И так и нет, дорогой читатель! Конечно, есть какая-то патологическая генетическая предрасположенность к лицам своего пола у некоторых личностей. Но если ее не развивать, а наоборот, заглушать и если условия жизни не способствуют этому развитию, гомосексуализм гаснет. Гомосексуальные склонности в юном возрасте проявлял французский король Людовик XV. Из дворца удалили опасных молодых людей, королю предписывалось много заниматься спортом, в конце концов к нему в постель подложили опытную и соблазнительную молодую придворную даму и эта склонность у Людовика XV прошла навсегда. Брата же Людовика XIV герцога Филиппа Орлеанского не только не отучали от гомосексуальных склонностей, но даже культивировали их, в имя каких-то высших политических соображений кардинала Мазарини. Его с детства одевали в девчонкины платьица, вплетали в волосики бантики и играть ему давали с мальчиком в роли девочки. Филипп Орлеанский стал примерным гомосексуалистом и несмотря на то, что имел двух жен и сколько там детей, в числе которых сына, будущего регента Людовика XV, всегда предпочитал женщинам мужчин. Один такой ревнивый его любовник отравил первую его жену Генриэтту английскую, дочь убиенного английского короля Карла I, ибо страсти и любовь у гомосексуалистов со всем атрибутом ревностных мук развиваются ничуть не меньше, чем в гомогетерических связях.

Как вы уже знаете, много было королей-гомосексуалистов. Тут и английский Яков I, сын Марии Стюарт, и Генрих III, сын Екатерины Медичи, и Эдуард II, которого убила жена Изабелла французская, ибо не могла вынести соперничества между собой и любовником мужа. Тут поголовно римские императоры: Нерон, Калигула, Коммод, а даже, если хотите, Юлий Цезарь и Александр Македонский. Если бы кто-нибудь из специалистов-сексопатологов, обладающих литературным талантом, написал когда-нибудь студиум о великой раздираемости души и тела этих меньшинств! Но, по-видимому, это сделать не просто! Поэтому-то и возникают бесстрастные медицинские отчеты, насыщенные сухой официальной терминологией о физической и психической дисгармонии гомосексуалистов, причисляемых в то время к патологическим особям, жестоко клейменным религией. После совершения полового акта с партнером или партнершей, они сильно мучаются угрызением совести и эта «раздираемость» нередко доводит их до самоубийства. На собственном чуть ли не на галстуке повесился слуга Фридриха Великого, с которым он в молодости занимался гомосексуализмом. Вначале они вместе играли на флейте, были связаны общностью душ. Их дружба несмотря на неравенство в общественной и социальной иерархии была сильной и ничем не отличалась от настоящей любви. Но слуга не выдержал угрызений совести. Александр Македонский, у которого был партнер-любовник и друг Гефастион, влюбившись в персидского мальчика, взятого из гарема царя Дария и искусно кастрированного специалистами и не менее искусно обученного приемам гомосексуальной любви, после каждого сношения с ним, не мог его видеть, чувствовал сильные угрызения совести, и его развивающаяся меланхолия была именно на этой почве.

Сейчас явление гомосексуализма хорошо изучено, из этой патологии проблемы не делают, гомосексуалистов не причисляют к отщепенцам общества, в кутузку их не сажают, в психиатрические больницы не бросают, а на Западе даже позволяют жениться и, если какой гомосексуалист, играющий роль женщины, захочет родить ребеночка — не воспрещается. Иди себе в не очень дорогую клинику, отдай свою сперму специально этим зарабатывающей женщине и по уплыве девяти месяцев тебе вручат твоего сыночка или дочь и даже оформят по всем правилам такого вот американского законодательства.

Да, раздолье сейчас гомосексуалистам!

На лесбиянство общество всегда во все времена и народы снисходительно смотрело. Их действия к содомии не причислялись, законом не преследовались и мало кого вообще это явление интересовало. А оно, оказывается, в наше время развивается гигантскими темпами и уже стало заметным явлением в общественной жизни. Почему? Ну конечно, причина ясна.

Мужики деградируют, женщины все больше и больше начинают доминировать, проявляют самостоятельность. Исчезает дуэт — кормилец-муж и покорная жена. Сейчас чаще — кормилец-жена и покорный муж.

На явление лесбиянства религия смотрела строго. Религия запрещала такие сношения, общество, что правда, не клеймило, но и не очень-то и одобряло. Лесбиянки из укромного уголка занимались своим нетрадиционным сексом, громко о своих этих склонностях не трубили и все было о-кей. Открыто занималась лесбиянством ну разве может Сафо, известная древняя поэтесса. Открыто лесбиянством занимались и наложницы гаремов, которых властелин не всегда смог сексуально обслужить из-за своих ограниченных физических возможностей. Правда, таким «нетронутым» наложницам рекомендовалось применять искусственный орган, но опять-таки они старались это делать не в одиночку. Английская толстая, как корова (пардон за грубость), Анна, дочь Якова II, родившая своему датскому мужу двенадцать человек детишек, была лесбиянкой. Кроме придворных дам, специально для этих целей у нее служивших, у нее была очень известная любовница Сара Черчиль — умная красавица, жена Джона Черчиля.

Муж снисходительным оком смотрел на «шалости» жены: уж больно большие корысти он имел из этой связи. Королева Анна, кажется, чихнуть без разрешения Сары не могла, во всем ей подчинялась, а та даже ее третировала, оскорбляла и часто королева плакала от суровости Сары. Джон, ее муж, который на страницах своих воспоминаний цинично заявляет, что, придя с похода, Сара даже сапоги не давала ему снять, так прямо в башмаках они занимались любовью, из чего можно сделать вывод, что «чистой» лесбиянкой Сара не была. Королева Анна, которая под конец своей жизни настолько растолстела, что все двери уже ходить не могла, ее носили на носилках, насколько мы знаем, до последней минуты не отказалась от любви Сары, а те временные ссоры их и скандалы быстро проходили.

Ученые говорят, что изолированное общество людей одного пола развивает гомосексуализм. Вот почему в закрытых женских гимназиях обожание воспитательницы скоро переходит у воспитанницы в сексуальную любовь, или наоборот, воспитательница соблазняет воспитанницу. Это происходит тоже в монастырях. Жена австрийского императора Иосифа II воспитывалась в монастыре. Между строк у многих биографов можно прочесть лаконичное замечание, что, уже будучи в монастыре, Изабелла проявляла склонность к сентиментализму и глубокому чувству к своим ровесницам. Словом, генетически заложенный гомосексуализм у Изабеллы развивался на благодатной почве монастырского воспитания.

Изабелла, несмотря на то, что родила Иосифу дочь и находилась в положении другим ребенком, нашла объект своей сексуальной страсти в … дочери Марии-Терезы Марии-Кристине. Полюбила ее страстно, почувствовала в ней родственную душу и единственно близкого человека. Но Мария-Кристина склонностей гомосексуальных не проявляла, лесбиянкой не была и для нее эротическая страсть Изабеллы была камнем на шее. Она могла дать Изабелле только свою дружбу подруги, без сексуальной подоплеки. Это не устраивало Изабеллу. Ее душевное состояние — это дикое отчаяние смертельно несчастливого человека.

Человек страдает особенно сильно, если потребности его внутреннего «я» не соответствуют нормам общепринятой моральности. Полюбить женщину со всей страстью мужчины и не найти в ней ни малейшего ответного чувства. Не могла Мария-Кристина дать Изабелле того, чего она хотела: физического чувства. Изабелла пишет Марии-Кристине любовные письма, полные какого-то эротического истеризма, Мария-Кристина отвечает вежливо, холодно и благопристойно. А Изабелла прямо сошла с ума в своем все усилившимся эротическом чувстве к Марии-Кристине и как бы даже подстегивает себя изнутри откровенными, подсказанными сердцем и неразделенной страстью слова горячего любовника. Вот ее письма к Марии-Кристине:

«Я начинаю день, думая только о тебе и кончаю его думами о тебе. Почему я не могу думать о боге? Верь мне, моя великая, моя единственная на свете радость, видеть тебя и быть с тобой — этого только я хочу. Я не могу вынести беспокойства. Не могу ни о чем другом думать, как только о моей любви к тебе. Люблю, обожаю тебя, как безумная. Не знаю, не знаю почему? Я бессильна, я не могу побороть себя»?

Изабелла хочет постоянно видеть Марию-Кристину, но строгий венский этикет с его запланированным порядком дня не дает ей возможности часто пребывать с Марией-Кристиной. Да собственно и что могли дать эти встречи тет-а-тет — интимности не было. Мария-Кристина не имеет ни малейшей склонности к лесбиянству. Она собирается выйти замуж и кроме легкого поглаживания головы ничего больше физического не в состоянии дать обезумевшей от своей любви женщине — будущей императрице.

У Изабеллы на почве такой раздвоенности ее духа с моральными нормами, на почве невозможности физической любви с Марией-Кристиной развивается нервная истерия. Мысли о смерти все чаще «навещают» Изабеллу. Она даже не очень радуется своему материнству, рождению дочери, не особенно ею занимается, хотя свекровь Мария-Тереза в отличие от другой свекрови, через сто лет появившийся на том же австрийском троне — Софьи Баварской, не забирает внучку к себе, позволяет матери заниматься ею сколько той угодно.

Иосиф не замечает, какие внутренние пытки испытывает его жена. Она, улыбчивая и покорная, так же покорно, механически дает ему свое тело и вот уже Изабелла беременна вторым ребенком. А мысль о новом рождении просто невыносима. Отдавать свои чувства не той, кого она любит, а делить с ребенком? Письма к Марии если и становятся все смелее и откровеннее в своих эротических желаниях, то в них все чаще и чаще звучит мотив смерти, как единственный возможный выход из болезненного и невыносимого внутреннего состояния Изабеллы:

«Ох, если бы мне разрешено было покончить с собой, я сделала бы это без колебания и с радостью».

«Я хочу умереть. Что у меня есть в этой жизни? Я никому не нужна, делаю только плохие вещи. Если было бы мне разрешено убить себя, я сейчас же бы это сделала. Может, бог окажет милосердие и пошлет мне смерть».

Когда человек искренне желает себе смерти, значит, он дошел до последней степени своей «несчастливости». Вспомним, как горячо желала смерти первая супруга французского короля Людовика XI, своим издевательством доведшим ее до полного отчаяния. От чего она умерла в свои шестнадцать лет? От желания смерти.

Потом, когда Изабелла умрет, Иосиф II, перебирая ее бумаги, обнаружит эти лихорадочные, полные безумной страсти черновики своей жены, адресованные его сестре. Откроется этому сухому и ровному, как маятник в дворцовых часах, человеку вся трагедия его жены, с этого времени не переставая любить и оплакивать свою супругу, он уже никогда не сможет по-настоящему полюбить женщину, а его легкие флирты с придворными дамами будут напоминать короткий отпуск солдата в борделе, куда он зашел для облегчения своей плоти.

Несмотря на огромное желание убить себя, Изабелла никогда не решится на этот шаг. На самоубийц в то время смотрели как на преступников. Даже сейчас, в наше время, спасительная энастазия (возможность убить себя) разрешена только в Голландии и только для обложно больных. А в то время? На самоубийц смотрели как на преступников, их тела не хоронили на кладбищах, не отпевали, хоронили где-то у городских стен, имущество конфисковывали, а в памяти клеймили, как антихристов.

Мысли о смерти приобретают у Изабеллы маньячную форму. Она уже вполне уверена, что бог заберет ее к себе, но надо, чтобы эта жертва богу пошла бы на пользу ее любимой Мими (так называли в близком кругу Марию-Кристину). И она придумывает, как. Мими надо сблизиться с матерью, отношения с которой в последнее время несколько ухудшились. Смерть Изабеллы ей в этом поможет. Надо только после ее смерти чаще бросаться матери на шею и оплакивать Изабеллу. Любовь Марии-Терезы к Изабелле перейдет на Мими.

Когда человек очень чего-то желает, нет такой силы, чтобы ему не удалось свои желания осуществить. Изабелла желала смерти, она ее получила. Конечно, причина была — оспа. Все та же оспа. От нее много членов семьи Марии Терезы умерло. Умрет Изабелла, родив вторую дочь, которая тут же умерла, умрет вторая жена Иосифа II, умрет он сам. Оспенным мором объят этот, в общем-то, благополучный австрийский дом!

Не боясь заразиться, день и ночь просиживал Иосиф II у изголовья своей жены. Боится приблизиться к ней любимая Мими, боится Мария-Тереза, Иосиф не боится. Ему двадцать два года и этот холодный человек испытывает невыносимые муки, видя приближающуюся смерть своей жены. Внешне это ничем не выражается. Ну разве немного дрогнет бровь, чуть нахмурится чело, но спасительная слеза не вылетит из его глаз. Умерла Изабелла в 1762 году.

Иосиф любил свою жену и не перестал любить после ее смерти. Мать настаивает, чтобы он второй раз женился. Он мечтает об одном: если жениться, то только на младшей сестре Изабеллы, Луизе Пармской, которая будет напоминать ему первую жену. Но Луиза Пармская занята — у нее жених, испанский наследник трона. Ну тогда Иосифу все равно, на ком его женят. Женили на уродливой баварской принцессе Жозефине. Потом Мария-Тереза будет волосы на себе рвать — почему разрешила, а даже настаивала на этом супружестве, так им оно будет несчастливым. Первая брачная ночь уже перечеркнула всякую надежду на дальнейшую согласную супружескую жизнь. Вот он сидит в супружеской спальне и исподлобья рассматривает супругу: фигура бочки, красные пятна неизвестно отчего на лице, передних зубов нет, и Иосиф зарыдал на стуле. Этот человек, который не уронил ни одной слезинки во время похорон Изабеллы, сейчас рыдает малым ребенком в дикой невыносимой тоске и печали. Каково Жозефине Баварской — молодой супруге? Как же должна быть несчастна эта уродливая баварская принцесса, как несчастна ее свекровь, мучимая жестокими угрызениями совести, что согласилась на этот брак, сделавший так несчастным ее сына. В 1764 году Иосиф II стал австрийским императором и он ненавидит свою супругу дикой, глухой, даже мало укрытой ненавистью. «Господи, ну зачем мне такая жизнь?» — наверно, причитала Жозефина Баварская, после молитв идя в свою холодную постель. Она тоже молила бога о смерти? Не знаем. Но природа внесла свою иронию, свой сарказм в ее смерть. Она тоже умирает от оспы. Природа еще не остановилась. Ей надо за какие-то особые грехи наказать эту семейку. За что? Может, за то, что так дико издевалась мать Мария-Тереза над бедными проститутками, ведь не за то же, что Иосиф II отменил пытки и смертную казнь в своем государстве, что заботился о своем народе, что правил мудро, твердой рукой, но без тени сердца, одним холодным разумом. Может, за этот леденящий душу холод мстила природа этому императору. Он ведь тоже умер от оспы.

После смерти своей второй жены больше никогда не женился. Само слово «женитьба» наполняло его отвращением. У его брата Леопольда, который после смерти Иосифа станет австрийским императором, растут многочисленные дети, есть сыновья, для австрийского трона наследников достаточно.

Но и брата, Леопольда, мстительная природа не оставила в покое. Он умирает, правда, не так тривиально, как многие члены его семьи, а весьма даже оригинально: переборщив в своей колдовской кухне, то бишь в химической лаборатории, и приняв слишком большую дозу лекарства своего авторства от импотенции.

Апартаменты мадам де Ментенон. В углах скрывались потайные двери, ведущие в спальню короля.

Феномен Марысеньки

Нет ничего легче превратить посредственную женщину в исключительную — достаточно ее полюбить.

Соважон

 илой заставить мужа не изменять жене — невозможно. Существует только один-единственный способ, чтобы муж не «таскался» за другими юбками: стать так для него привлекательной, что ни одна потенциальная кандидатка на любовницу не могла бы с тобой сравниться. Это очень трудно. Потому-то так мало на королевских дворах неизменяющих своим женам королей. Но несколько таких феноменов мы все-таки обнаружили на монарших дворах. И пальму первенства присуждаем жене польского короля Яна Собесского, Марии-Казимире, Марысеньке (под таким именем она вошла в мировую историю).

МАРЫСЕНЬКА:

Может, и красива — не знаем. Посмотрите, дорогой читатель, на ее портрет. Кроме миндального разреза черных глаз — ну что еще красивого в этом удлиненном и злом лице? А она зла, сварлива, вечно не в настроении, капризна и… мать девятнадцати детей от двух мужей. Многочисленные аборты, выкидыши мы в расчет не принимаем. Но в этом феномен Марысеньки: детородной свиноматкой не стала, не растолстела, не разжирела, детородный ее орган настолько еще привлекателен для польского короля, что он с бледными губами и с дрожащими руками каждый день шагает в ее спальню в предчувствии жуткого наслаждения. Даже когда превратился в огромную тушу с ногами-бревнами, мучимый подагрой и ревматизмами, головными болями и прочими болестями королей, имя которым — избыток, не перестает «шаркать» в спальню королевы, а ее отказ принять его воспринимает как оскорбление. Впрочем, Марысенька отказывает ему в любовных наслаждениях редко. Она привыкла к тому, что каждое такое посещение короля неизменно кончается очередными родами, поэтому из родов проблемы не делает, а только с еще большей скурпулезностью следит за собой. Марысенька купается каждый вечер. А это вам не кран современной квартиры — открутил — бежит холодная и горячая водица. В Виланове (под Варшавой), где дворец королей, девки в кувшинах целой армией несут воду, чтобы наполнить ванну, потом будут ароматические масла, массаж, восточное одеяние, которое очень Марысеньке к лицу. Потом… Потом сердце ее замирает, как в молодости, хотя уже пошли внуки, — муж-король с трепетом и обожанием направляется к ней за любовными утехами. Нет для короля Яна Собесского никого, ни одной женщины в мире, которая была бы привлекательнее его Марысеньки, матери — повторим — девятнадцати живых детей (умрут некоторые позже) и многочисленного количества выкидышей. Мы с содроганием принимаем эту истину. Невозможно поверить — многодетная мать и пылкая любовница в одном лице. Ну хорошо, на внешность Марысеньки многочисленные роды не очень отрицательно повлияли. Но физиология должна же предъявить свои права на этот без конца растягивающийся детородный орган, к коему другие мужчины даже и при меньшем числе рождаемости детей уже не чувствуют никакого влечения. По-видимому, этого вопроса для Яна Собесского не существовало. Он раз и навсегда, на всю жизнь полюбил эту вдову с тремя детьми от первого мужа, сделал ее королевой, вознес безродную фрейлину на огромный пьедестал славы и богатства и вот сейчас на поле битвы бегает за говорящим попугаем, вылетевшим из сумки убитого воина, чтобы послать его Марысеньке. Ходит по деревенским хатам и покупает для Марысеньки свежие сливки и крестьянское маслице, чтобы вместе с драгоценностями, дорогим оружием и тканями, заграбастанными у неприятеля, передать своей Марысеньке. Вечером, даже не успев отдохнуть от трудов военных, в своей палатке сядет сочинять Марысеньке изумительные по силе эротики любовные письма. Литераторы пришли в дикий восторг, прочитав эту любовную эротическую прозу, которой не постеснялся бы и сам Брантом, а историки за голову схватились, легким румянцем стыда покрываясь, — ну как всю эту эротику приличнее до читателей донести? Мы без всяких прикрас и лишнего стыда приводим это интимное откровение страстного любовника, больше всего на свете желающего в эту минуту быть рядом в постели со своей женой:

«Миллион раз целую все изумительные местечки твоего тела, мою чудную пипуньку и она тоже с роскошью вбирает меня».

По ночам в своей одинокой жесткой полевой постели держит на груди портрет Марысеньки, и если она за что-то дуется на него и не так ласково отвечает на эти письма — эротические гимны любви, к Марысеньке летит его очередное послание:

«Третьего дня Ваш маленький портрет, висевший над кроватью, очутился у меня на груди, весь измятый. Я вероятно во сне прижал его к своему сердцу. Милый портрет, любящий меня больше, чем его оригинал!»

Марысенька заболела оспой. Болезнь эта унесла жизни многих монархов. У Марысеньки забрала ее красоту. То есть не то, чтобы она сразу же дико подурнела, но очутилась без волос и без бровей. Ян Собесский даже вида не подал, что его испугал вид жены. Всегда внимательный, полный ласковых слов и нежностей, с постоянной влюбленностью — на какую же недосягаемую высоту поднимал он эту совершенно, по нашему мнению, ничтожную женщину с отвратительным характером, алчную, скупую и недалекую! Как же ненавидели Марысеньку поляки! Она в их понимании — воплощение зла и той вредной для Польши политики, которой следовал Ян Собесский. С каким трудом проскальзывает у них это ласкательное обращение к ненавистной королеве — Марысенька. Так ее называл Ян Собесский и, по-видимому, настолько сугестивен и искренен был у него восторг перед своей женой, что никто ни из историков, ни из литераторов, начиная от К. Валишевского и кончая современными исследователями, признающими ее негативную роль в польской политике, не называет ее иначе — и правильно — Мария-Казимира. Марысенька перехитрила всех: природу и человечество. Детородная самка осмелилась быть желанной и пылкой любовницей, будучи воплощением зла, — стала ангелом Марысенькой. И откуда она взялась на польском троне?

Соблазнительная Полина Бонапарт в шестнадцать лет.

Едет французская княжна Мария Гонзага выходить замуж за польского короля Владислава Вазу. Едет из Франции по пыльным славянским дорогам большим обозом и с огромной свитой. А в числе свиты едет с ней четырехлетняя девочка. Якобы дочь каких-то бедных дворян. Почему Мария Гонзага так охотно берет девчушку, даже ей не бывшей родственницей в чужую страну? Наивно звучит ее объяснение, которое потом будет повторяться историками: родителям трудно прокормить девочку. Ну, значит, поскольку дворянский ребенок больно прожорливый, добросердечная Мария Гонзага, будущая польская королева, берет ее с собой. Историки легко поверили в это наивное объяснение, а ее муж Владислав Ваза не очень. Тень подозрения относительно девственности будущей жены омрачает чело польского короля. И он даже не собирается маскировать его приветливой улыбкой при встрече со своей невестой. Сидит истуканом на троне и бормочет проклятия: какую, дескать, ему «прохудившуюся» невесту из Франции прислали. Мария Гонзага чуть не плачет, а в обморок от ужаса обращения жениха с нею уже несколько раз падала. Действительно, Мария Гонзага, став польской королевой и второй раз вышедшей замуж после смерти Владислава Вазы за его брата, относится к маленькой девочке так, словно это ее дочь. Тут и воспитание, и образование, и модная одежда, и учителя музыки и танца и прочих наук. Маленькая девочка превратилась в очаровательную девушку и около нее, как мотыльки возле огонька, вьются женихи. Вышла замуж за двадцатишестилетнего магната Замойского. Любовь к молодой жене скоро Замойскому надоела и он возвращается к своим прежним привычкам — ухаживанию за знатными дамами. Любовниц у него пруд пруди и он даже понять не может, какая из них наградила его позорной французской болезнью, которой неизменно заболела и его жена. Он дарит ей безумно дорогое колье — компенсация за трудное лечение ртутью. С большим трудом жена, наконец, вылечилась и вот уже у них трое детишек. Но между супругами отношения все ухудшаются и ухудшаются и жена надумала брать с мужем развод. Это тем более нужно, потому что совершенно негаданно, неожиданно у нее вспыхнуло большое чувство к гетману Яну Собесскому. С огромной взаимностью. Собесский без своей Марысеньки жить не может. Весь его мир и желания — это как бы угодить своей возлюбленной. Но развод оказался не нужен — муж умирает. Не поносив даже для приличия траурной одежды вдовы, Марысенька выходит замуж за Яна Собесского, и вскоре он становится польским королем. Бедная фрейлина, с трепетом смотревшая на дам в Версале, которые получили право табурета, и даже не мечтавшая о такой чести для себя, становится польской королевой. Ей бы полюбить чужой народ, который должен стать своим, быть скромной, со всеми приветливой, в меру справедливой, вот и все что требовалось от хороших королев. Марысенька стала «плохой королевой» — ее ненавидел народ, Так же, как ненавидел Стюарт, Марию-Антуанетту, нашу последнюю русскую царицу Александру Федоровну. Народ может многое королевам простить — не прощает алчности и бездушия. Марысенька, заставляющая своего супруга привозить возы награбленного добра, принимающая послов и командовавшая министрами, — не нравилась народу. Она отнюдь не собиралась смириться с ролью только матери и любовницы-жены. Согласитесь, это не так уж и мало для, в общем-то, недалекой королевы. Но Марысенька — дама амбициозная и интриганка. Ей необходимо кроме всего прочего еще и стать маркизой Помпадур. В имя правления Францией знаменитая маркиза вынуждена была отказаться от роли любовницы, став просто приятелем Людовику XV. Марысенька — жадна. Ей надо быть всем: от любовницы до государственного деятеля. Может, она хорошая мать? Почему же тогда так смертельно ненавидит ее старший сын, фигура которого приближается к образу дона Карлоса, сына испанского Филиппа II — горбатый, хилый и уродливый. Марысенька унижает сына, называя его презрительно: «Ты, гетманов сын» — это в отличие от остальных, оставшихся в живых детей (десятеро умерло, в живых осталось шесть).

Но остальная пятерка родилась, или имела счастье родиться, в королевской семье, а старший Яков — имел несчастье родиться в семье гетманской. Когда Яков был маленьким, он беспрекословно повиновался матери и скрывал к ней неприязнь, переродившуюся в ненависть. Подрастая, начал многое понимать и понял главное — если он не отделится от матери, его семейная жизнь будет окончательно испорчена. А он очень жаждал благополучия в семейной жизни. О, мы знаем, дорогой читатель, как свекрови могут испортить жизнь своим детям. Или от излишней любви к сыновьям и малой любви к их женам, или от дикой ревности. Марысенька, амбиции которой выросли до непомерных размеров, сына женила долго и упорно. Два сватовства, и даже обручения, были «зачеркнуты».

Второй невестой Якова стала вдова Бранденбургская, муж которой был наследником прусского императора. Марысенька вне себя от радости! Еще бы, породниться с таким знатным родом! В сундуках роется, вздыхает: жалко с дорогими мехами расставаться, но надо! На каждый самолично этикетки пришивает с инструкциями — в какой очередности и какого дня подарки вручать — не все ведь сразу — надо постепенно — больший эффект будет. Приказывает портному шить немедля специальный корсет Якову, горб его маскировать, ваты больше под плечи подкладывать, аптекарь над микстурой корпит — запах неприятный у Якова изо рта на приятный сводить. Приготовления закончены — Яков едет в Берлин. И вот откуда уже приходят восторженные письма, какая распрекрасная, веселая эта вдовушка, с каким восторгом подарки принимает, как хорошо к Якову, своему жениху, относится и даже один раз в костеле позволила коснуться своего башмачка. «Не отодвинула, матушка, ноги, когда я к ней прикоснулся», — с восторгом матери сообщает. Марысенька радостная по Виланову бегает, служанок за косы таскать перестала, готовится прижать невестку к своей еще почему-то молодой груди. И вот… явился Яков, с опущенным вниз лицом, заплаканными глазами, придерживая одной рукой паршивенькую обезьянку — подарок-утешение экс-тестя по утрате возлюбленной невесты. Оказывается наша вдовушка, хитрая шельма, дорогие меха охотно принимая и даже драгоценности из польской шкатулки, за плечами Якова иные матримониальные планы строила, и не успел Яков еще ей все меха вручить, согласно инструкции матери, как она уже за кого-то там из австрийского дома замуж выскочила. Марысенька в гневе шипит, сына-рохлю зло щиплет и кричит: «Надо было, дурак, свои права жениха предъявить. Почему не предъявил? Почему уступил?» — все шишки на бедного рохлю Якова сыпятся. Ну делать нечего. Засучив рукава, с прежней энергией принимается вновь Марысенька за поиски невесты для сына. Нашлась. Спасибо, опять же император австрийский Леопольд помог. Может, на этот раз афронта не будет. Не было, хотя королеве без обиняков сообщили: невеста не ахти. Бледненькая, хиленькая, да и вообще уродина. Яков ничего не желает слышать плохого о некрасивой невесте. Он, забросив латынь, желает жениться и все. «Не хочу учиться, хочу жениться». Хоть плохонькую, но жену бы Якову. А?

Марысенька опять в злость впадает и кричит: «А приданое какое дали — как нищим подаяние — всего двести тысяч талеров. Это надо же, так низко нашего сына оценить». Король Ян более добродушен: «Зато Габсбурги. Знаменитая имперская династия. Женой Якова будет Гедвига, родная сестра жены императора Леопольда I. Делать нечего. Марысенька готовится стать хорошей свекровью, в отличие, скажем, от Софьи Австрийской, уничтожившей презрением и деспотизмом свою невестку, знаменитую Сисси, или в отличие от Бланки Кастильской, матери Людовика Святого, не позволяющего сыну любовью с женой заниматься и вечно подушки в их спальне поправляющая. О нет! Марысенька не такая! Она не будет ни подушек сыну в ложе поправлять, ни детей от него на воспитание не возьмет. Она хорошая свекровь. Да разве дадут быть „хорошей“. Та же самая, эта чахлая белка, это маленькое уродливое ничтожество — Гедвига вдруг воспитание свое выпучивает, и все ей на польском дворе не нравится. Носится со своим дворцовым этикетом как с писаной торбой. Зачем, дескать, не наказан повар, который вчера, мчась с ножом за поваренком, в столовую королей забежал и, не обращая внимания ни на королевскую пару, ни на многочисленных гостей, хотел его, как цыпленка, зарезать? Зачем во время обеда один шляхтич другому в морду, пардон, в физиономию врезал, а королева даже не поморщилась? Зачем кругом на скатертях обливаются жирными соусами, а шляхтичи вдрызг пьяные то и дело под столы валятся? Не нравится, значит, этой худой гусыне Гедвиге польский этикет, видите ли? Ну Марысенька решила за такие вольности своей невестки, осмелившейся открыто свое неудовольствие выразить, раз и навсегда ее разлюбить и во всем ей вредить. Да сын не позволил. Он в отличие от матери решил раз и навсегда свою уродливую жену полюбить, плодить с ней детей и вдали от матери. И свое право на личную счастливую жизнь отвоевал. Не позволил матери вмешиваться в свои личные дела и стал по возможности счастливым в личной жизни. А это, дорогой читатель, не каждому королю удается. И Франц-Иосиф Австрийский, как бы ни любил свою Сисси, не смог от деспотизма своей матери уберечь. В этом отношении поведение Якова очень похвально и жаль только, что он все-таки скомпрометировался в глазах Европы, когда не допустил ненавистной матери к гробу своего отца. А она в отместку не отдала королевскую корону и пришлось королю-любовнику Яну Собесскому в гробу почивать не в дорогой короне, а в обыкновенном военном шлеме. Ну и Марысенька! Будто бы и не ей писались такие вот эротические письма, от которых краснеют излишне деликатные историки: „Женушка моя распрекрасная! Свет души и сердца моего! Твоя необычайная краса так вошла в меня, что ни есть, ни спать не могу, а думаю и думаю только об одном милютком местечке на твоем тельце. Кажется, что больше уже и любить нельзя, а вот люблю и жажду с каждым днем все больше и больше. Целую твои прекрасные ножки и ручки и каждую извилинку твоего тела. О ротике даже не говорю, не могу даже вспоминать, ибо не выдержу. Моя мушечка так шевелилась, что с ума сойду. Ой, тыкал бы и тыкал без конца мое чудное, деликатное местечко“.

Это, конечно, можно делать, но у Марысеньки новые проблемы: ей надо выдавать замуж дочь Терезу — любимицу отца, который каждую чуть ли не минуту кричал: „Папусенька, а ну к отцу ротик давать!“

Жених должен найтись без труда. Ибо Тереза — это не ее старший брат. Она красива, изящна, с чудесной фигурой и у нее такие же как и у матери черные миндального разреза глаза. Который жених будет ее мужем? Нашли такого и очень сладко и накладно для королевского кармана начали его обхаживать. Каждый день, почитай, балы и маскарады, дорогие обеды и дорогие подарки. Кухня польская баварскому князю Максу Эмануилу понравилась бы, наверное, если бы сам жених на этих празднествах был. Но к сожалению, как часто на королевских дворах бывало, его должен заменить его представитель кавалер Дулак. Марысенька с разбегу и радости не разобралась, что не князя обихаживает и истинные королевские почести господину Дулаку оказывала. Каждый день со вздохом — жалко расставаться, что-нибудь ему дарит: то саблю дорогую, всю усыпанную драгоценными рубинами величиною с голубиное яйцо, то какой-нибудь кушак польский, как панцирь, драгоценностями обшитый. Но кавалер Дулак рад не столько подаркам, сколько общению с прекрасной невестой Терезой Собесской. Что за красавица! И он охотно с ней танцует, охотно прижимает, а на других дам, со злостью стены подпирающих, даже внимания не обращает. Так же охотно пойдет в постель с королевной ложиться. Ведь женитьба баварского князя совершалась per procura^[2]. А вы уже знаете, дорогой читатель, мы в предыдущей книжке много на эту тему разглагольствовали, что это такое.

Это значит, что господину Дулаку снимут штаны, кальсоны задерут до колена, носочек с одной ноги снимут и он ляжет с прекрасной Терезой в постель и осторожно, в присутствии многочисленных свидетелей коснется ее голой ножки. Все! Супружество „испробовано“ — законно — и вот уже Тереза Собесская жена Максу Эмануилу. Но пока кавалер Дулак увезет Терезу к законному мужу, надо еще вопрос приданого решить. Марысенька, приказавшая накануне подписания договора поить Дулака вином, чтоб непомнящим себя был, в недоумении, как быстро кавалер вытрезвился и с совершенно сознательным видом борется за каждый тапер для кармана его монарха. Ян Собесский от жадности жениха себя сдержать не может и то и дело его мощный кулак с польскими проклятиями смешанный, стол дубовый рушит. Марысенька слюной брызгает и в негодовании кричит: „Как, за нашу красавицу Терезку так много требуют? Сами вручили нам свою бледноватую Гедвигу, ни кожи ни рожи, почти голой, а за нашу папусеньку, что и фигурой и личиком — истинная мадонна, столько требуют?“ Но потом решила — ведь это Виттельсбахи — известная австрийская фамилия. Она продается дорого. Но напутствовала Терезу, когда та уезжала, конкретно: мужа не очень любить, больше политикой заниматься и делать так, чтобы какой кусочек прусской земли полякам урвать. „Поняла?“ Ничего дочь не поняла. В Польшу пишутся какие-то странные письма, чуть ли не припоминающие письма ее мужа, Марысеньки мужа Яна Собесского. Это дочь Тереза рассказывает матери о том, как овдовевший муж, живший с уродливой женой, изголодался по ее, Терезе, аппетитному телу и у них — ужас, мамаша, что в алькове творится! Там, почитай, каждый день, мамаша, а иногда и по пяти раз в день насыщаются ее телом и насытиться не могут». Мать за голову схватилась. А политика? Политику пришлось оставить. Тереза, как и ее брат, хочет элементарного человеческого счастья. Может, права?

Жизнь Марысеньки входит в нормальную колею: утром ранние вставания, в костел, молиться богу надо долго и усердно. Огрубевший и растолстевший король Ян в этих эскападах участия не принимает: ему бы только покушать и пощипать Марысеньку за… Марысенька приказывает подавать карету, под ноги бросить палатин из волчьих хвостов — подарок Яна для своей Марысеньки, чтобы ее чудненькие ноженьки, которые «чмокаю сто и даже тысячу раз», не мерзли. Напяливает на себя теплую соболью шубу (ох, какие же в Польше морозы), не забыв натянуть под нее теплые мужские кальсоны. Дамы польские — оконфужены. Королева носит мужские кальсоны. Фи! А чем она должна охранять самое дорогое для короля Яна местечко от проклятых польских морозов? Нужда ее, бедную, заставила сменить роскошные кружевные дамские панталоны на отвратительные с эстетической точки зрения кальсоны. Многих нужда заставляла капризам моды предпочитать практицизм. Лукреция Борджиа ввела пажеские штанишки, потому что, едучи верхом на коне, ее платье все время задиралось и обнажало дамские панталоны. Под платье были вложены эстетичные пажеские коротенькие штанишки. Дамам этот наряд очень полюбился и пажеские штанишки стали писком дамской моды. Кальсоны Марысеньки, претендующей на роль могущественной любовницы, сумевшей держать много лет в тисках целомудренности своего мужа, восторга дам не возбуждали. Наоборот, они возмущались и недоумевали, как может мужчина (а таким был Ян Собесский) любить женщину, у которой под низом не изящное дезабилье, а — фи — грубые фланелевые или бязевые на тесемках кальсоны — мужские. Да, непонятны капризы любви!

После возвращения из костела Марысенька будет долго и со вкусом завтракать, поразительно, что ни чрезмерный аппетит, ни многочисленные роды не повлияли с годами на ее фигуру. Не это ли есть милосердие природы? Потом будет принимать послов, немного рисовать, немного петь, потом обильный обед, потом карты, хотя это занятие не любила и делала это в угоду мужу. Вечером, как всегда: Ян Собесский робко будет проситься в постель. Иногда она его примет, иногда нет! Марысенька, с тех пор, как перестала рожать, уже хозяйка своего тела. Ян Собесский, огромная жирная туша, напоминающая Генриха VIII английского, уже давно не пылкий любовник. Он все чаще болеет, уже почти не ходит и… умирает. Как всегда с королями бывает. Кто встанет на польский престол? Полагалось бы старшему сыну Якову, не так ли? Не тут-то было. Мать и сын смертельно ненавидят друг друга. И корону Марысенька своему отпрыску законному, но гетманскому, не королевскому, сыну не отдаст. Королем Польши станет ее зять — ставший позднее Августом II. Ненавидимая народом, собственным сыном, убегает Марысенька в Италию с награбленным из Польши добром. Италия не очень к ней гостеприимна. Тогда она возвращается на свою родину, которую оставила в возрасте четырех лет, — во Францию. Но Людовик XIV даже не допустил ее в Версаль, подарил, однако, замок Бло, где одинокая, всеми оставленная, умирает Марысенька в 1716 году в возрасте 58 лет. Напрасно писала она из Франции своим детям грозные письма: «Вы забыли бога, отдавшись распутной жизни среди комедиантов, паяцев и картежников, пренебрегая обществом порядочных людей». Она всю жизнь пренебрегала всеми. Ее создал Ян Собесский и прахом рассыпался миф о Марысеньке, когда короля не стало. Жаль, что не сумела эта королева, внушившая почти неземную любовь своему мужу, по достоинству оценить эту любовь.

Но как говорится, только большому кораблю большое плаванье. Марысенька была кораблем «маленьким», с маленьким, тщеславным и злым сердечком. Где уж ей оценить величие чувства!

Непонятна для нас, дорогой читатель, сила любовного чувства! Не поддается она никаким ни физическим, ни биологическим законам, а даже элементарной логике. Тот объект, который с нашей, субъективной точки зрения, всяческого презрения достоин, у некоторых монархов безрассудным обожанием обрастет. Монархи ну прямо покорными собачками перед такими недостойными объектами предстают. И уместно тут вспомнить слова философа Ж. Мишле: «Истинная, глубокая любовь в том и познается, что она убивает все другие страсти: гордость, честолюбие, кокетство. Все в ней пропадает, все уничтожается».

Они, эти короли, женам не изменяют по одной простой причине, они безумно их любят. Любовь — это великая и одновременно ничтожная сила!

Великая, ибо никто и ничто перед ней не устоит. Она ломит все преграды, сметает на своем пути все препятствия. Ничтожная! Ибо во что превращается смертельно влюбленный монарх? В жалкое создание без чести, совести и рассудка. Вот уже все придворные убежали со двора смертельно больной раком женских органов Барбары Радзивилл, польской королевы, жены Зигмунта Августа. Она, извините нас, воняет так, что придворные не в силах перенести этот запах. Кто у ее изголовья? Король Зигмунт Август.

Барбара, вдовушка по польском гетмане, очень свободно вела себя при своем дворе, имея многочисленных любовников, заразилась венерической болезнью, заразила им короля, а он не только не оставил ее, но вопреки желанию своей матери и польских магнатов женился на ней и сделал польской королевой. Из-за нее Зигмунт Август бесплоден, корона остается без наследника, а он, как одержимый, любит свою Барбару, одаривает ее всеми благодеяниями и каждый каприз Барбары — для него закон. Ни первой своей жены, ни третьей (после смерти Барбары) он никогда не любил, а всю свою оставшуюся жизнь ходил на могилу Барбары, клал цветы и декламировал ей свои стихи. Не смог вынести разлуки с ней: идет к чернокнижнику и умоляет вызвать дух Барбары. Дух был вызван, Зигмунт Август упал в обморок и даже немного лишился ума.

Карл V Французский обожал свою сумасшедшую Жанну. Он построил для нее великолепный дворец, во время государственных собраний сажал рядом с собой, слушая во всем ее советов, а когда эта «кликуша» падала на землю, задрав юбки, король мобилизовал вою силу своей любви, чтобы облегчить ее приступы. Ни разу альков безумной Жанны не был для него нежеланным. Он даже, совершенно ослепленный от счастья обладания Жанной, эту ненормальную женщину сделал своей преемницей после своей смерти. Но к счастью для Франции, она раньше его умерла, во время родов. Тогда Карл V удалился из дворца, уединился и вскоре от горя умер.

Карл VII умирает после смерти своей любовницы Агнесс Сорель. Мария Стюарт безумствует от любви к своему третьему мужу, разбойнику-авантюристу Босуэлу. О боже, да мало ли можно привести в истории примеров, доказывающих нам, что любовь слепа, глуха и очень сильна!

В чем дело? Как бы нас ни обвиняли в порочности, но мы утверждаем, что происходит здесь так называемая сексуальная зависимость. Эти монархи, умирающие от любви, все имели тенденцию сексуально любить только эту женщину. По-видимому, в этих женщинах или мужчинах было то, что отвечало сексуальным требованием объекта. Вкусы монархов в деле секса очень разнообразны. Одни любили видеть в постели наивную скромную ученицу, другие развратную раскрепощенную матрону, третьи и то и другое вместе. Познать эту сложную науку любви в состоянии только хорошо вышколенные куртизанки. Королевы действовали по наитию и случайно. И, если эта «случайность» отвечала монарху, — жена становилась самым желанным, как это было с Яном Собесским, сексуальным объектом. Но, оказывается, дорогой читатель, всему этому, всей этой сложной азбуке любви можно научиться. Еще в шестом, седьмом веках до нашей эры существовало китайское учение Таоизм, которое сейчас, несколько усовершенствованное, применяется повсеместно в эротике. О чем оно? Тела и мужчины и женщины созданы для наслаждений. Это в отличие от христианской религии, объявляющей тело грешным. Задача и мужчины и женщины постараться, чтобы тело давало максимум наслаждения, для этого они должны умело использовать так называемую «эссенцию жизни» — у женщины «ин», у мужчины «янг». «Ин» вырабатывается у женщины тремя органами: слюной, грудью и половым органом. У мужчины «янг» вырабатывается только одним путем — половым органом. В отличие от женского «ин», которое пополняется и практически бесконечно, у мужчины «янг» ограничен. И кто его рано истратил, тот слабеет, хиреет, раньше времени стареет и умирает. Если женщина хочет сохранить свою молодость и красоту, она должна умело пользоваться своим «ин» и умело забирать у мужчины «янг», чтобы наполнить им свои внутренние органы — от почек до мозга. Опытный мужчина так же умело забирает у женщины «ин», стараясь регулировать утрату своего «янг» только для деторождения и в редких случаях для расслабления. Допускается у мужчины без ущерба для здоровья терять «янг» один раз в две недели. Это означает, что заниматься сексом можно сколько угодно, хоть десять раз на дню, но без утраты «янга».

Опытные учительницы в китайских домах терпимости, расположенных в прекрасных «цветочных ладьях» на море, советовали проституткам не очень позволять мужчинам забирать у себя «ин». Для этой цели: целоваться, глотая слюну. Ибо «ин» заключена в слюне. Не позволять целовать груди: мужчина втягивает невидимую «ин». А отдаваться так, чтобы не было оргазма. Во всяком случае, действуйте дамы по принципу: особенно не умирайте от любви, пусть мужчина умирает.

«Это я, Нель Гвин, королевская шлюха», — говорила она о себе.

Кровожадные рогоносцы

Дамы, берегите поджилки, а то подрежут их ревнивые мужья.

Брантом, XVI век

 у здесь, дорогой читатель, без крови и убийств не обходится! Муж убивает вероломную жену, реже — жена мужа! Муж придумывает наказание вероломной жене почище смерти. Да боже мой, сколько различных вариаций может быть на тему измен супругов! Ревнивые мужья — настоящие звери, злобные и коварные! Их не всегда устраивало убийство жены, им надо как-то более пикантнее, чем смерть супруги, свою месть за ношение рогов сатисфакционировать. Их фантазии нет предела.

Поучительную историю о ревнивом супруге нам рассказывает Брантом. Одного абиссинца присудили к смертной казни. Перед смертью он попросил судей, чтобы позволили ему проститься со своей супругой. Судьи ему разрешили. И вот в последний раз перед своим смертным часом, целуя жену, нежно причем, абиссинец вдруг ухватил ее за нос и откусил к черту полноса.

Когда судьи спросили его, зачем он таким гнусным способом изувечил лицо супруги, он ответил: «Чтобы приятели мои не лакомились ею после моей смерти. Пусть горюет обо мне из-за собственного уродства». Ну что за собака на сене, не правда ли? Сама не ест и другим не дает. И не только на приятелей его месть распространялась. Он что, не знал, что во времена Людовика Святого проституткам отрезали носы? И как теперь его женушка, пардон, вдовушка, будет по магазинам ходить? Ведь ни один товар ей все шесть дней в неделю не продадут, ибо проституткам можно было выходить в город только в понедельники. Словом, здорово утруднил жизнь своей жены сей ревнивец, еще даже не зная, будет ли он «рогоносцем».

Мужчины откусывали носы своим возлюбленным не только из-за ревнивой мести, но от избытка сладострастия тоже. И нам сексопатолог восемнадцатого века Крафт Эбинг совсем уж страшную историю рассказал: «Очень сильный физически мужчина во время совокупления откусил нос у своей возлюбленной и проглотил этот кусочек носа».

Вот до чего страсть доводит! И в этом отношении высшее существо — человек — ничем от низших не отличается, ну хотя бы от такого насекомого, как модлишка. Там самец совокупляется со своей супругой, а она ему в это время голову откусывает. И что вы думаете? Прерывает он сие приятное занятие? Нет, он и с откусанной головой продолжает совокупляться и доводит себя до оргазма.

Морозящую в жилах историю о изощренных, прямо-таки садистических методах мести неверным женам, при которых смерть милосердным актом становится, рассказала нам сама Маргарита Наваррская, сестра французского короля Франциска I, известная писательница, в своем «Гептамероне».

Муж не стал убивать неверную жену, но он каждый день заставлял ее пить воду из сосуда, сделанного из черепа ее любовника. Заметим мимоходом, дорогой читатель, что новеллы. Маргариты Наваррской имеют одну важную особенность — они не выдуманные, они из реальной жизни того времени взяты. Это исследователями совершенно ясно доказано.

Словом, французский король Карл VII посылает своего придворного Беранжа с каким-то важным государственным поручением в какое-то там герцогство. И тот однажды ночует в прекрасном замке у одного достойного герцога подданного французского короля. Герцог — сама любезность и учтивость. По прекрасному парку Беранжа водит, вслед тихая музыка раздается, аромат тубероз и прочих роз, по обеим сторонам аллеи белоснежные прекрасные дамы низким реверансом кланяются. Сели ужинать за прекрасный стол, уставленный великолепными яствами на серебряной и хрустальной посуде. И вдруг входит странная и поразительной красоты женщина. Ну красота — это понятно, но вот определить, блондинка она или брюнетка, совершенно невозможно, поскольку была дама «на голо», как говорится, обрита. И без малейшего намека на чепчик, скрывавший бы этот срам. В этом-то и ее странность проявлялась. С одной стороны, великолепное, богатое, расшитое бриллиантами и прочими драгоценностями платье, с другой стороны — голая голова. Немножко, конечно, несоответственно, а? У Филиппа Красивого, когда он своим неверным невесткам Маргарите и Бланке тупой бритвой наголо головы обривал, больше соответствия было: была тюрьма и власяница колючая. А здесь? Недоумение, конечно, Беранжа полное. А дама ничего! Дама без смущения низко и с большим достоинством поклонилась и занимает почетное место за столом. И начинает кушать из серебряной посуды, но вот разбавленное вино ей почему-то наливают не в хрустальный бокал, а в странной формы кубок, напоминающий человеческий череп с залепленными оловом отверстиями глаз.

Кончили кушать, дама опять молча поклонилась и удалилась. Удивлению Беранжа конца нет, но герцог, прочтя все немые вопросы у него на лице, предупредил их и сказал: «Эта дама — моя жена. Несколько лет тому назад она изменила мне, но раскаялась. Я принял ее обратно. Но в наказание она должна ходить с голой головой и пить из сосуда, сделанного из черепа ее любовника, которого я, конечно же, вынужден был убить». Коротко и ясно! Впрочем, коротко — да, но не совсем ясно. Для Маргариты Наваррской, конечно, ясность полная. Она вполне оправдывает поступок супруга и даже между строк его к благородным причисляет. А вот мы не согласны. Мы считаем, что издевательство это и садизм. Ежедневно, ежечасно так унижать свою супругу? Уж лучше или раз убить или раз простить, но не эта изощренная, даже изысканная пытка, что хуже смерти, но конечно же вполне наслаждает месть «рогатого» супруга.

Нота бене, дорогой читатель, на протяжении столетий было почему-то модно пить вино вот из таких кубков сомнительного происхождения. Вспомним, что с таким кубком во время путешествий не расставался Байрон и из него пил вино. Великий английский поэт, который жил как с женой со своей родной сестрой и имеющий многочисленных любовниц, был ревнив как Отелло. Во время своего путешествия по Востоку он убил какую-то изменившую ему восточную рабыню и сделал из ее черепа кубок. Но в основном «изысканные рогоносцы» своих жен за измены не убивали, но доводили их до смерти. Поучительной в этом отношении история, случившаяся в шестнадцатом веке в Италии. Некто делла Пьетра получил в жены красивейшую и богатейшую невесту мадонну Пиа, чья красота вызывала удивление всей Тоскании. Но была большая разница в летах: супруга на двадцать лет была моложе своего мужа. И у того на почве своей «неполноценности», что ли, разгорается дикая ревность и он везде подозревает измену. А надо вам сказать, дорогой читатель, что Пия хотя была моложе мужа, но его любила и никогда ему не изменяла. И вот дамы завистливые сделали ложный донос супругу Пьетру, как-то там подстроили, вроде как это сделал Яго с Дездемонной, и супруг поверил, что это правда. Но гордость, дикая итальянская гордость не позволяет ему в этом признаться и он молча увозит свою супругу высоко в горы в отдаленный замок, там помещает ее одинокую в башню и сам живет вместе с ней, не произнося ни одного слова. На все вопросы, плач, истерики жены в ответ — одно молчание. Молчание мужа, который никогда даже пальцем жену не тронул, довела ее до чахотки и она через три года умерла. Вот вам месть «изысканного рогоносца».

Римский мудрый император Марк Аврелий, имеющий неверную жену Фаустину, никогда не верил в ее измены. То есть он знал об этом, но страдал молча и ни одного плохого слова или оскорбления там жене не допускал. А она распоясалась до такой степени, что начала с гладиаторами, как говорится, любовь крутить. И от одного гладиатора не только сына, жесточайшего Коммода, родила, но и влюбилась безумно. И свои любовные практики с ним не оставляет. Марк Аврелий кровожадным не был, но сенаторы заставили его гладиатора того убить, а его кровь вылили в кубок и заставили Фаустину выпить, дабы у нее навсегда пропала охота делить ложе не с мужем.

Но и обратные явления тоже нередко случались.

Историк Марк Тулий нам сообщает, что жена короля Карии Артемзия так любила своего мужа, что, когда он умер, его кости перемолола в порошок, влила их в воду и выпила. А какая-то дама эпохи Брантома, о чем он нам сообщает в своем бессмертном творении «Галантные дамы», решила не кубок из черепа любимого мужа сделать, а реликвию из его гениталий. После его смерти она обрезала ему орган со всеми положенными мужчине приложениями, забальзамировала, натерла маслами и каждый вечер брала к себе в постель, испытывая при том оргазм.

Возвращаясь, однако, к нашим «рогоносцам», скажем, что «изысканные рогоносцы» жен не убивают. Это для них и просто и примитивно. Нет, они заставляли своих супруг пройти через стыд, ужас и страх и только таким образом доводили их до смерти. Расскажем вам, дорогой читатель, еще одну историю о таком «рогоносце-садисте».

Жена одного герцога полюбила молодого поэта де Куси. И со взаимностью. Кавалер, может, даже больше даму любил, поскольку, когда на поле битвы его сразили, он просит, чтобы из него вынули сердце и послали в подарок и на память его возлюбленной. О боже, сердце! Сердце, дорогой читатель, было очень даже хорошим подарком и дорогой памятью. Вы ведь уже знаете, что королева Марго носила на поясе засушенные сердца своих любовников.

Но когда посланец хотел вручить этой даме сердце погибшего возлюбленного де Куси, муж подкупил его и забрал это сердце. Потом приказал повару приготовить из него изысканное блюдо и подать на ужин. Жене он так сказал: «Милочка, сегодня я угощу вас необыкновенно изысканным и вкусным блюдом, которое вы никогда еще не кушали». Ну жена от нетерпения сгорает, блюдо попробовала и оно ей очень понравилось. «Ну как тебе блюдо?» — спрашивает муж. «Необыкновенно вкусное. Я никогда такого вкусного еще не кушала». И тут только муж сказал, какое это блюдо она скушала. Жена в ужасе. И решила никогда больше ни к каким кушаньям не прикасаться и с голоду умерла. По другой версии, некоторыми писателями переиначенными, она сразу же подошла к башне и рухнула вниз, разбившись. Не важно, как было на самом деле. Важно, что муж-«рогоносец» таким изысканным и изощренным методом месть свою санкционировал.

Таким мужьям-«рогоносцам» с садистическими наклонностями мало убить жену обыкновенным способом. Это их не устраивает, им непременно надо их мучить изощренными пытками и только таким путем доводить до смерти. Знаете, дорогой читатель, как один супруг из Дальмации своей жене за свои «рога» отомстил? Он убил любовника и в течение долгого времени заставлял свою жену спать рядом возле его разложившегося трупа. Окровавленное мертвое тело издавало такое страшное зловоние, что бедная жена через несколько дней задохнулась в этих испарениях.

Даже наш великодушный Великий Петр I был объят местью «рогоносца». Ведь он, убедившись, что его жена Екатерина I изменяет ему со смазливым придворным Монсом, приказал не только тому голову отрубить, но заспиртовал эту голову и сосуд поставил на ночной столик своей неверной супруги. Милуйся теперь с головкой возлюбленного! А английский Джон Безземельный! Это ведь он вытаскивал из кровати любовников своей жены Изабеллы, а потом подвешивал их у ее изголовья! Да мало ли примеров в мировой истории, когда мужья-«рогоносцы» не довольствовались простым убийством, а придумывали изощренные наказания своим неверным супругам. О Ричарде III тоже много разных садистических историй рассказывают. Правда, только те историки, которые не являются сторонниками Йорков, а сторонниками Ланкастеров. Ибо, как мы знаем, долгая и кровавая война «Алой и Белой розы» была именно между этими фамилиями. Ланкастеры Ричарда III дьяволом-злодеем представляют, к ним и великий Шекспир относится. Они не только его злодеяния описывают, но и дикие измывательства над его женой Анной Невиль. Он будто одному ее любовнику отрубил голову, положил в кожаный мешок да и высыпал его у ног любимой жены. И будто поэтому его единственный сын Эдуард, который умрет в одиннадцатилетнем возрасте, таким хилым родился.

Жестокое наказание своему неверному любовнику придумала шведская королева Кристина.

Вы ее, дорогой читатель, в старом кино в исполнении Греты Гарбо несравненной видели? Высокая, стройная, поразительной красоты, с затуманенным взором и в мужском костюме, излучает ни с чем не сравнимое женское обаяние. Королева Кристина в мужском костюме в окружении свиты мужчин (женщин не признавала) скачет на коне, а публика из кинозала свои восторги шлет, ибо не влюбиться в такую обольстительную красавицу было просто невозможно. Но это Грета Гарбо ее такой представляла. А на самом деле? На самом деле она была некрасива, а даже уродлива, с квадратной фигурой и коротенькими толстыми ножками и представленная в этой книжке ее фотография полностью нашему описанию соответствует. Это же скорее запорожец в шароварах, чем королева в платье! Однако это удивительная и необыкновенная королева озадачила весь мир своим странным решением — в цвете лет и процветания Швеции добровольно отказалась от престола в пользу своего племянника. Если представленная фотография вас, дорогой читатель, не очень убеждает, обратимся к высказываниям современников. А очевидцы ее так описывают: «Королева Кристина была на редкость некрасива: маленького роста, худая, плохо сложенная, с очень смуглым, рябым от перенесенной оспы лицом и большим носом. Голос у нее грубый, низкий, неприятный». Больше на мужчину, чем на женщину, смахивала. Недаром ее отец, немного свихнувшийся из-за желания иметь сына, решил воспитывать ее как мальчика. Словом, внешне королева не имела физических достоинств любовников привлекать. А вот привлекала чем-то мужчин, если было их у нее великое множество, но наиболее любимый некто Мональдески — придворный ее свиты. Впрочем, риторический это вопрос: чем привлекала. Была королевой, а этого вполне достаточно для любовного чувства мужчин, а кроме того, очень образованной, очень остроумной, с прекрасной живой речью, всегда уместным словом, нескучная, словом, особа. И вот эта странная, на наш взгляд, королева, в один прекрасный день вдруг ни с того ни с сего отказывается от трона, передает его своему родственнику, а сама в окружении мужской свиты разъезжает по монаршьим дворам Европы, требуя себе истинно королевских почестей и внимания, словно она не низложенная королева, а вполне царствующая. Ну римский папа ее хорошо принял, пышную встречу, увеселения в честь ее устроил, а вот подданные не очень. Видят, неуважительно она к католической религии относится, хотя наскоро ее приняла. Плоть свою постами не изнуряет, за грехи себя не бичует, в костеле громко разговаривает, а даже смеется и по сторонам глазеет, словно она в цирке, не в храме божьем, и ксендзу литургию вести мешает. Но и высокомерна не в меру. Будто не низложенная она королева, а вполне действующая. Уже королева в отставке, а ведет себя, будто трон — это постоянное ее местопребывание. Словом, не полюбили ее римляне. Тогда она во Францию подалась к юному Людовику XIV. Он был галантным и вежливым мужчиной и королем, он шведскую королеву экс принял, как говорится, с распростертыми объятьями. Балы и празднества, маскарады и балеты, в которых король первой фигурой выступает, не прерываются ни на минуту. Ну разве для изысканных охот с убийством эдак с пятьсот оленей! А самое главное, он еще и денежную субсидию низложенной королеве назначил. Отстегнул из казны немалую толику, да еще и прекрасный дворец Фонтэнбло в ее распоряжение предоставил. Ну и отблагодарила она гостеприимство французского короля, нечего сказать! В замечательном, солнечном королевстве, прекраснее «Города Солнце» Компанеллы, гнусную кровавую расправу устроила на почве личной ревности, которую совсем неуклюже под государственную измену замаскировала. Не верьте, дорогой читатель, измышлениям историков, будто казни королевами своих возлюбленных происходили не на почве ревности, а на почве измен государству. Не погиб бы никогда двадцатишестилетний — или тридцатилетний Эссекс, любовник почти семидесятилетней Елизаветы Великой Английской, если бы не имел любовницу и не женился бы без разрешения королевы, а также, если, бы не ворвавшись случайно утром к ней в спальню, не обнаружил бы седую старую уродину с высохшей шеей воблы, с сероватыми главами и сморщенным, как у яблочка без влаги, личиком. Но Эссекс имел неосторожность ворваться к королеве, когда она была без своего спасительного рыжего парика, без всеоружия косметики и без великолепного, с большим воротником платья, скрывающим старческую шею. За это поплатился голубчик своей головой. Каждую измену можно было ему приписать и каждую измену по воле королевы можно было ему простить! Но могущественные королевы, даже в семьдесят лет обладающие темпераментом юной девицы, не прощают своим возлюбленным «заставанием себя врасплох».

«Мужчина или мне, или никому» — девиз шведской королевы Кристины.

Королева Кристина очень любила Мональдески и покончила с ним жесточайшим образом без суда и следствия ввиду его измены ей как женщине, а не за измену государственную. Но какому же монарху хочется признаваться в изменах своих возлюбленных? Нет, носить «рога» и простым смертном нелестно, королям и вовсе не престижно. Ведь и Монса судили не за связь с Екатериной I, а за… «взяточничество». Ну и вошла королева Кристина в историю благодаря своей кровавой расправе над любовником не как образованная и просвещенная королева, переписывающаяся с самим Декартом, даже учившаяся у него, а только как тиран жестокий типа «Кровавой Мери Тюдор».

А все на почве этой самой ревности. А коварства сколько в ней было, дорогой читатель! Призывает своего любовника Мональдески, обнимает его, целует, все как любовнице полагается, ласковые слова ему говорит, а в кармане уже имеет явное доказательство того ей измены: его письма к тайной любовнице. И вот между упоительными объятьями бросает своему любовничку такие вот слова: «Что, по его мнению, заслуживает человек, изменивший ей»? «Разумеется, смерти», — отвечает Мональдески, не подозревая, что сам себе смертный приговор подписал. «Помните это», — в ответ угрожающе сказала ему Кристина и, сверкнув голубыми глазами, приказала позвать трех палачей с длинными шпагами и духовника. Духовник, принимая от Мональдески отпущение грехов, потом описал это дикое убийство. Любовника кололи тупыми шпагами и кинжалами, словно курицу хозяйка плохо отточенным ножом. Гадка, страшна и унизительна такая смерть. Трое партачей-палачей никак не могли Мональдески убить. Он все выскакивал из их рук, так что им удавалось его только несколько раз проткнуть кинжалом. Вот уже лицо его все исполосовано, кровь ручьями брызжет на одежду убийц и ковры комнаты, уже какие-то куски тела висят лохмотьями, уже отрублена кисть руки, а у него еще есть силы, чтобы умолять Кристину о пощаде. Не пожелала ни простить, ни выслушать горячая королева Кристина, ни суду предать, на худой конец, смерть быструю задать своему любовнику. Вот он уже с кусками отрубленных кистей, оторванным и разрубленным глазом, полуотрезанной шеей, проткнутой несколько раз грудью, вьется в страшных мучениях по полу, умоляя знаками (говорить уже не мог) палачей прикончить его и прекратить невыносимые мучения. А палачи или от излишних эмоций, или от тупости своих орудий убийства, или вообще от того, что профессионалами в своем деле не были, никак не могут задать всему тому, что от Мональдески осталось, смертный удар. И целых сорок пять минут мучился, истекая кровью, маркиз Мональдески, пока наконец дух не испустил. Королева Кристина, игнорируя ужас короля Франции Людовика XIV, узнавшего о страшном злодеянии, совершенном в его дворце, приказала богатые, пышные похороны своему любовнику устроить и сто тысяч ливров дала духовнику за помин его души.

Вот ведь какие дикие страсти ревность вызывает. Нет, наша матушка-государыня никогда себе не позволяла, чтобы такие низменные чувства верх над рассудком брали. Конечно, она тоже ревновала, когда ее любовники ей изменяли, а это довольно часто случалось, но Екатерина Великая, как царица, была выше женщины. И когда она самолично увидела в своей собственной постели Ванюшку Корсакова, который тогда по должности был ее фаворитом, то есть попросту любовником, со своей придворной дамой Брюс, она голов им отрубать не стала, просто закрыла дверь в свою спальню с той стороны и все.

Жестокую пытку, дорогой читатель, придумал английский король Эдуард III любовнику своей матери Монтимору, который его на трон посадил. Не по этой причине, конечно, а из-за того, что, убив его короля-отца, Изабелла Французская — «волчица Франции» — свои прелюбодейные дела не оставляла и, когда сыну было уже двадцать лет, беременеет в который там раз от любовника Мортимора. Король Эдуард III за Англию обиделся: так с этикетом и нравственностью не считаться! В свои сорок пять лет мать Изабелла с брюхом ходит, насмешливые улыбки Европы вызывая. И вот Мортимора, как отъявленного преступника и негодяя-соблазнителя ведут на казнь. «Не рой яму другому», — хотелось бы нам воскликнуть, да уж больно жестокая смерть сопернику погибшего «рогача» Эдуарда II уготована. Собственно, Мортимора не ведут на казнь, а волокут. Его раздели догола, оставив лишь набедренную повязку, привязали в это холодное ноябрьское утро к деревянной доске, а затем к лошади и в таком виде тянут по всему Лондону, к центру города, Тайберн. И это место да конца века будет местом постоянных казней.

По дороге, пока Мортимора волокли, народу разрешалось бросать в него камни. Только не очень большие, чтобы жизни его не лишить. Прелюбодей должен испытать всю меру пыток. И вот его полуживого приволокли на место казни и сначала ему руки и ноги отрубят, потом кастрируют, а только потом уже голову отсекут, которую выставят на колу на публичное обозрение. Свою мать, Изабеллу, Эдуард III тоже не пожалел. Позволив ей родить мертвого от Мортимора ребенка, он заточит ее в крепость и раз в году, перед Рождеством, будет навещать ее. Тюремщик войдет перед этим в камеру к Изабелле и скажет: «Ваше величество, к вам на праздники ваш сынок-король пожаловал. Он желает со своей матушкой Рождество Христово провести».

Не знаем, чего здесь больше — садизма или милосердия. Наверное, милосерднее были все-таки татары, которые за прелюбодеяние строго наказывали, но вполне гуманно. «Виновного зажимали в деревянную колоду, руку выставляли в отверстие и давали нож, чтобы он мог сам ее отрезать, иначе умрет с голоду, так как есть ему не давали».

Да, часто, дорогой читатель, мы встречаем в истории факты, когда ревнивые мужья или жены лишали своих половин чуть ли половину (за тавтологию пардон) частей их тела. Вот оскоромленный и вполне «с рогами» муж — (второй) Марии Стюарт лорд Дэрнслей готовит автору своих «рогов» уродцу итальянцу Давиду Риччо ужасное наказание. И то, имел основание ревнивой местью загореться. Мария Стюарт его, своего законного мужа в альков не пускала. А если в апартаменты пустит, то в постель нет. У нее вечная и постоянная мигрень. А для Давида Риччо мигрени нет. То музицируют вдвоем, то обеды вкушают, то государственными бумагами заняты, а то и своей любовью. Ну терпел-терпел лорд Дэрнслей нечеловеческие муки, поскольку имел несчастье хотеть физически только свою жену — не выдержал. Как-то к беременной Марии Стюарт, которая в это время ужинала с Давидом, ворвался с вооруженным отрядом и приказал стражникам схватить любовника. Когда Давид Риччо, понявший, зачем это волокут его в соседнюю комнату, начал не только дико вопить, но и схватился за ручку кресла — ему, чах, и отрубили полкисти, на глазах беременной английским королем Яковом I Марии Стюарт. Как только от этого ужаса у нее выкидыш не произошел? Приволокнув Риччо в соседнюю комнату, его зверски изрубили на куски, а куски мяса за окно выбросили. А кто, вы думаете, вылетел из окна королевского дворца в эпоху королевы Марго? Ее бывший любовник Бюсси, и жизни его лишил ревнивый муж. А дело так было. Королева Марго, как вы уже знаете, имела неограниченное число любовников. И какое-то время им был один красивый придворный Бюсси д’Амбауз. Но или она ему скоро надоела, или наоборот, подробностей не знаем, но вскоре он становится любовником придворной дамы при дворе Екатерины Медичи Франсуазы — жены графа Монсоро. Большой человек — этот самый граф. Он — главный ловчий графства Анжу, королю Генриху III принадлежащему. А поскольку его должность требовала частых отлучек из дома, то супружеское место в алькове его жены в это время Бюсси занимал. И не дошло бы никогда до кровавой трагедии, если бы кавалер умел язык за зубами держать. Ну сделал свое любовное дело, слез с тела и «молчи себе в тряпочку», громко не радуйся, кругом завистников полно. Словом, плохо сделал Бюсси, трубя вокруг о своей сексуальной победе над графиней Монсоро. «Но язык мой — враг мой» не только до Киева, но и до смерти довести может. И вот однажды, согласно своему обычаю, этот самый Бюсси давай во время пирушки хвастаться перед приятелями, какую он, значит, крупную дичь заманил в свои сети — самого королевского ловчего, и тот сейчас наравне со своими оленями с большими ветвистыми «рогами» по лесу бегает. И совсем уж от радости победы ошалел этот Бюсси. Он не только устно, но в порыве эмоции еще и письменно это своему другу в письме изложил. А друг, как друг, особенно своей подлостью не мучившийся, взял письмо подмышку и принес к королю Генриху III, который пикантные вещи очень любил и пуще сальных анекдотов они его устраивали. Генрих III письмо сие прочитал и недолга думая, поскольку большую страсть к интригам имел, показал это письмо «рогатому» супругу. А «рогатый» супруг не долго думая пришел домой и избил неверную супругу. Но бил он ее довольно осторожно, нарушая только невидимые части ее тела, лицо не трогая. А потом под дулом пистолета заставил избитую и заплаканную супругу усесться за письменный стол и написать своему любовнику пламенное послание. И она, размазывая слезы и изрядно тем письмо запачкав, передала его супругу. А тот слезы в письме вполне допустил (это ведь может сойти или за печаль в разлуке или за радость ожидания, неважно), послал нарочного сие послание вручить Бюсси. Ну тот вне себя от радости, летит как на крыльях в особняк графства Монсоро, стучит условленным сигналом, его тут же пускают в дом, камердинер ведет его наверх в уже знакомую ему спальню графини. А там вместо объятий графини, он попадает в объятья здоровых молодцов, которые, вооружившись дротиками и кинжалами, попеременно колют его тем и другим с явным намерением его жизни лишить. Де Бюсси видит, плохи его дела, вопли свои о спасении и пощаде оставил, и начинает разглядываться, как бы сподручнее ноги свои из опасного места унести. И начинает разбегаться, чтобы в окно прыгнуть и все живое, что от тела еще осталось, унести. Но пока он разбегался, вслед ему молодцы нанесли в спину такой оглушительный удар кинжалом, что из окна выскочил вместе с обломками стекла не полуживой, истекающий кровью человек, а истекающий кровью его труп.

Король Генрих III, который сам был инициатором этой интриги, не пожелал «интимное супружеское дело» на публичное судебное обозрение выносить. Замял его для ясности, а супругам приказал, что поскольку прелюбодеяние раскрыто и наказано, впредь жить дружно и согласно, а теперь примириться и в присутствии короля поцеловаться. Ну и супруги приказание короля точно исполнили и с новой силой полюбили друг друга и у них начали, как в хорошей сказке, рождаться дети, которые тоже по лесам с ловчим, уже «безрогим», отцом бегали.

Ну в этом случае, дорогой читатель, перед нами хотя и был «кровожадный рогоносец», но с вполне благополучным финалом. Здесь, как говорится, цель оправдала средства и помог гуманный король — гомосексуалист. Этот король вообще часто своих «миньонов» прощал. Один его любовник, впоследствии женившийся, зарезал в порыве ревности свою, на последних месяцах тягости беременную жену. И ничего ему за это не было.

Король так и сказал своим министрам: «Сделайте так, чтобы дела никогда не было».

Но и «дела» не было, а любопытным, доискивающимся причин смерти беременной супруги, можно было сказать: «Извините, простите, но она сама себя…» Ведь высекла же сама себя унтер-офицерская жена, почему бы и жене миньона Генриха III не проткнуть себе живот?

Удивительно прямо, дорогой читатель, как гомосексуалисты-короли защищают своих «миньонов», прикрывая тех кровавые преступления. Яков I, английский король, сын Марии Стюарт, узнав, что его бывший любовник Роберт Карр вмешан в кровавую драму по убийству супруга графини Эссекс, очень его в парламенте защищал, но суд все же присудил Карра и его любовницу графиню Эссекс к смертной казни. Так Яков I, пользуясь своим правом «вето», заменил казнь на тюремный приговор и после уплыва некоторого количества времени вообще приказал их выпустить из тюрьмы и даже особняк для будущей совместной жизни подарил. Уж очень гуманны короли-гомосексуалисты к своим любовникам. А вот жены-королевы к мужьям гомосексуалистам — не очень-то либеральны. Они своих мужей не только жизни лишали, но и на жестокие муки обрекали. Помните, как «волчица Франции» Изабелла Французская, дочь Филиппа Красивого от своего мужа, английского короля-гомосексуалиста Эдуарда II отделалась? Она войной на Эдуарда II пошла, его любовника Деспенсера живьем кастрировала, а мужа посадила в Тауэр и воткнула ему в задний проход разогретый докрасна железный прут, и только после этого убила.

А Антония, дочь Клавдия Тиберия в Римской империи? Она, узнав, что ее супруг день и ночь занят любовью с дорогим рабом, пришла к императору-отцу и сказала: «Папочка, отомстите за меня. Мой супруг мою спальню жены игнорирует, а со своим рабом не только на людях целуется, но еще и в спальне запирается». Клавдий без судебного разбора приказал страже подняться наверх и приколоть влюбленную парочку. Что и было немедленно исполнено.

В Китае муж, заставший свою жену за прелюбодеянием, мог без суда и следствия убить и ее и ее любовника. Такой же закон существовал во Франции в XIV–XV веках. Потом все несколько усложнилось. И очень большую проблему имел французский король Людовик XI, как поступить со своим подданным, который в припадке ревности убил жену и ее любовника. Этот король, дорогой читатель, уморивший свою первую жену ревнивым подозрением, второй жене жизнь невыносимую устроил. Держал ее отдельно в замке, на крепость или тюрьму смахивающую, почти голодом морил, не то чтобы когда какой бриллиантишко подарить, а в супружескую спальню через пятнадцать лет на одну неделю пришел, морщась от отвращения, только за тем, чтобы жена быстрехонько, в срочном порядке зачала ребенка и обязательно мужского пола. Ну жена Маргарита поднатужилась, хотя за пятнадцать лет от деторождения и от секса вполне отвыкла, и родила королю сына Карла XIII. Но пока еще Людовик XI сам Францией правит и теперь вынужден важный вопрос решить: что делать с убийцей-«рогачом», убившим и жену Шарлотту и ее любовника — пажа. А Шарлотта была знаете кем? Она была внебрачной дочерью его, Людовика XI отца Карла VII и его метрессы Агнесс Сорель. В былые времена молодой Людовик XI как-то в пылу гнева здорово любимой отца метрессе в ухо врезал, то есть пощечину закатил, чем гнев отца вызвал и целых шестнадцать лет вынужден был по чужим королевским задворкам скрываться, пока отец его не умер и Людовик XI не стал королем. Ему сейчас, справедливому французскому королю, надо со всей строгостью закона и без лишних эмоций суд над сенешалем вершить. А дало так было. Шарлотта, внебрачная дочь Агнесс Сорель и Карла VII, была выдана замуж за пожилого сенешаля. Ну молодой красивой даме не очень-то было приятно с ним в постель укладываться и она решила любовные утехи делить со своим пажем, ибо, как сказал справедливо писатель шестнадцатого века Брантом: «В давние времена дамы влюблялись в пажей даже, если те бывали щуплы, как куропатки». Брадобрей сенешаля донес ему, с кем это в ложе его супруга пребывает, и посоветовал захватить прелюбодейную парочку на месте преступления. «Вы, ваше сиятельство, притворитесь спящим, а я как только замечу, что паж в спальню вашей супруги проскользнул, доложу вам». Сказано — сделано. Сенешаль притворился спящим, но от усталости или от старости, не знаем, не выясняли, но только взаправду заснул. Храпит вовсю. Брадобрей его будит, разбудить не может. «Скорее просыпайтесь ваша светлость, время приспело прелюбодеяние раскрывать». А сенешаль не отвечает. Брадобрей тормошит его, от испуга холодея, не дал ли дуба сенешаль, но шпагу подает. Сенешаль проснулся, наконец, сладко потянулся, шпагу на острие пробует. Тупа. Другую требует. Начали вторую искать. Брадобрей торопит: «Быстрее, ваша светлость, а то не успеем. Они там быстро управляются». Успели, однако. Как только сенешаль открыл дверь в спальню, то его взору предстала такая сладостная картина, что убивать неверных расхотелось. Словно Амур и Психея, разложились влюбленные во всей своей нагой красе. Картина ну прямо кисти Ватто. Но потом спохватился, яростью засопел и не найдя нужных для такого случая слов, молча вонзил шпагу в грудь слуги. Заколол, словом, беднягу. А потом схватил кинжал и так же молча вонзил его в грудь визжащей Шарлотты. И ее заколол, бедняжку.

И вот теперь справедливый король Людовик XI, когда-то бивавший под горячую руку мать Шарлотты, должен по справедливости суд над убийцей свершить. Людовик XI эмоциями, конечно, не руководствовался никогда ни в личных делах, ни в государственных. В государственных он скорее лестью, подкупом и страхом действовал, а в личной жизни без всяких там эмоций жил. Словом, король по натуре прагматист был. И он задумался над поступком «рогоносца» сенешаля. Это вам не четырнадцатый век, когда вероломных жен убивать мужьям разрешалось. Сейчас порядки другие. Король ответил сначала на вопрос: велика ли вина сенешаля, убившего жену и ее любовника? И мудро решил: вина невелика, поскольку у «рогоносца» были весьма веские причины для плохого настроения и действий в состоянии аффекта. У него стресс был. А стресс, как вы сами знаете, дорогой читатель, по мнению современных ученых-медиков, на человеческие органы здорово влияет. Мы так и прочли в одной московской газете: «Стресс влияет на гениталии». А от гениталий до мозга, это — как от великого до смешного — всего один шаг. И этот трагический шаг сенешаль сделал, вынужден был делать, поскольку не захотел «смешным» ходить. Так примерно рассуждал прагматичный Людовик XI и приговорил сенешаля всего к пяти годам в довольно комфортабельной тюрьме, на санаторий нашего времени смахивающий. Пустяшное наказание по тем временам, когда, как сказал один остроумный историк, «головы рубили, как капусту».

Часто мужья-«рогоносцы», убивая своих жен, сами тоже своей головы лишались. И достойный пример в этом отношении — случай с римским жестоким императором Коммодом.

Слов наших и таланта не хватает, дорогой читатель, чтобы описать все злодеяния этого римского императора, превосходившего по жестокости и самодурству и Калигулу, и Нерона, и Тиберия вместе взятых. Кстати, родился он в один день с Калигулой. Этот бисексуальный гомосексуалист своих любовников-мальчиков вздумал называть частями человеческого тела. И, как нас информирует древний историк Светоний, — «срамными частями». «„Эдакий хорошенький мальчик, задница, поди сюда“, а ты, х…ек, иди, и позови своего друга». Надо же до какой эротически пикантной словесности додумался, этот гладиатор-император, вечно пребывающий с гладиаторами и канатоходцами и сам умеющий бороться не хуже их, а кривляньем шута всех клоунов цирка превзошедший. Все его заинтересования и увлечения «низкого» рода, больше какому-нибудь плебею отвечающему, а не «высоко» рожденному властелину Римской империи. Сам лепил чаши из глины, сам их обжигал и заставлял всех, чтобы хвалили эти «произведения искусства». Конечно, яблоко от яблони недалеко падает. Ведь Коммод был зачат гладиатором, о чем его отец официальный, Марк Плиний Старший хорошо знал. Его жена Фаустина проспалась с гладиатором Луцием Вером и вот результат. Ну Марк Аврелий — великий философ, по-философски подошел к своим «рогам». Он неверную жену свою Фаустину унизил безграничной покорностью и терпением. Мы еще, дорогой читатель, не встречались с такой местью «рогоносцев». Всегда жене ручку целует, ни одного грубого слова не скажет, а в глазах тоска и печаль невыносимая.

Известный писатель-декадент Дмитрий Мережковский, муж Зинаиды Гиппиус, так об этом необыкновенном характере Марка Аврелия писал: «Отец Коммода умертвил в себе личную жизнь, все желания, но достиг ли он покоя? В личной жизни он был мучеником. Фаустина — его жена — его не понимала. Любовь прошла, а философия наскучила молодой, красивой женщине. Спокойствие и кротость мужа раздражали ее и казались оскорбительными. Ренан такой характер мужчины называет „неумолимой кротостью“». Таким людям, дорогой читатель, очень тяжело жить на свете: они болеют за весь мир. За его никчемность, ничтожество, пустоту и суету сует. На войну Марк Аврелий ходил неохотно, ибо его философия не признавала войн. Но когда оказывался на поле битвы, никогда не трусил и был достойным воином. Телесные утехи его не интересовали, он считал их преступными и несовместимыми с человеческим достоинством. Он охотно «одел» бы весь мир в философскую тогу, ибо, по его мнению, только эта наука могла спасти и человечество и человека от низменных страстей. Вечная печаль была у него так огромна, что ежедневно он призывал бога послать ему смерть. Как другие истово молятся о спасении души и о здоровье, так Марк Аврелий молился о смерти: «Господи, дай мне это утешение, эту единственную радость, пошли мне смерть», — таковы были его молитвы.

Мудрый философ Марк Аврелий, конечно, рано разгадал порочную натуру своего сына. Но он знал, что передать империю другому — это значит навлечь на Рим долгую и кровопролитную войну, ибо Коммод никогда не уступит законного права на наследство. И он отступил во имя меньшего зла. Но меньшее зло стало большим. И кого в императоры дал Марк Аврелий Плиний Старший? О, римская история краснеет, когда произносит имя Коммода. Что там Нероны, Тиберии и Калигулы вместе взятые? Поучиться бы им изощренным пыткам, необузданному сладостарастию, самодурству, граничащему с безумием у гения патологии и великого в этом отношении Коммода.

Его мать Фаустина тоже с самого рождения сына знала о того порочных наклонностях. Боги ей давали знаки. Родив двух близнецов — мальчиков (один умер), ей приснился сон, что она родила ядовитую змею. И этим гадким змеенышем был ее сын. Да, плохую сексуальную услугу оказал Фаустине римский кровожадный гладиатор Луций Вера.

В двенадцать лет у Коммода стали обнаруживаться кровожадные инстинкты. Однажды, когда его в этом возрасте купали, ему показалась слишком горячей вода и он приказал тут же бросить банщика в топившуюся печь. Приказания молодого наследника императора невозможно было не исполнить, но жечь ни в чем не повинного банщика казалось верхом садизма. И слуги пошли на хитрость. Сожгли в печи баранью шкуру, дав банщику возможность убежать. Со временем развлечения Коммода приобретают дикие формы садизма. Ничто из пороков не было ему чуждо. Троих своих сестер он изнасиловал, одну; Луциллу, сослал на Капри, а там, подослав наемного убийцу, приказал убить. Не избежала его объятий и двоюродная сестра его отца, намного старше Коммода. Своим наложницам он зачастую давал имя своей матери — Фаустина. В своем Палатинском дворце он устраивал попойки и кутежи. Дворец наводнили красивые женщины — шлюхи и молодые слуги. Всех старых слуг со времен его отца он повыгонял. Своего любовника Саотера он, обнаженный, целовал на виду у всех, а вечерами забирал его в близлежащие кабаки и бордели. Во всех борделях Рима хорошо знали Коммода как клиента, требовавшего «изысканных» нетрадиционных развлечений. Свою жену он обвинил в прелюбодеянии и за это прогнал ее от себя, по истечении какого-то времени приказал ее убить. Сколько невинных убийств на совести Коммода — невозможно подсчитать! Но простые убийства не устраивали Коммода. Его извращенной натуре нужны были извращенные, садистические удовольствия, сопряженные с мучениями и унижением человека. Не считаясь с возрастом уважаемых патрициев, когда всем народом старость уважалась, он одному сенатору, имеющему нити белых волос седины, среди черных, приказал посадить на голову грача и тот, думая, что это белые червячки, до крови исклевал его голову. Знаете, дорогой читатель, есть такой крокодил, называемый Коммод. Этот аллигатор пожирает людей. Так вот Коммод так же открывал свою пасть с острыми зубами и ел человеческое мясо под разным «соусом»: убивать, смеяться, иронизировать, унижать!

Сколько изощренного ума надо было вложить, чтобы каждое действие, каждый поступок имел садистическую значимость и подтекст патологии? Вот Коммод с улыбкой угощает неугодных себе патрициев отравленными фигами и с наслаждением наблюдает, как они умирают у его ног. Вот он словно невзначай роняет глиняную табличку с именами всех, приговоренных к смерти. Вот он с наивным простодушием упрекает жрецов в лености служения богам (якобы не слишком усердно бичуют себя) и приказывает в своем присутствии бить себя в грудь сосновыми шишками. Не смея прервать без разрешения Коммода этого занятия, жрецы избили себя до смерти. Всех недовольных он бросал на растерзание диким зверям. Сам был настолько силен, что вступал в единоборство с ними, и для этой цели держал в своем дворце львов и тигров в огромном количестве. За борьбу Коммода с дикими зверями его прозвали «римским Геркулесом».

Тогда он приказал настоящему Геркулесу-статуе оторвать голову, приставить свою и эти медные статуи со своим изображением выставил по всем уголкам Рима. Но публичные зрелища с дикими бестиями не всегда устраивали Коммода. Требовался контраст. Тогда он приказал десяткам людей выломать правую ногу, другим десяткам выколоть правый глаз, потом выстроил этих калек напротив себя на арене и приказал: «Хромые, а ну в атаку на кривых!»

Одному толстяку он распорол острым ножичком самолично живот, так что все внутренности вылезли наружу только потому, что полюбопытствовал, сколько пива у того в брюхе находится.

Его пиры — тоже носили вкус патологии. Никто из гостей не знал, в какое время и после какого вкусного кушанья он найдет на тарелке кусок жареного человеческого мяса. Давнее развлечение королей — запекание в пирогах карликов, которые потом на столе танцевали менуэт, он заменил более реалистическим: у него на золотом блюде вносилось двое карликов, обильно смазанных горчицей. Триста наложниц из матрон и шлюх были у него постоянно во дворце, которые предавались телесным сношениям по его приказу с тремястами молодцов из рабов. Государством он перестал править. Всю власть правления передал своим постельничьим: сначала Перенею, а когда того недовольный народ убил, то Клеандру.

Клеандр позволял себе бесчинства не хуже Коммода. Он не только раскрадывал казну, он придумывал для Коммода новые формы разврата. И для этой цели бесплатно пользовался наложницами императора, с которыми имел множество детей. Возмущение народа было так велико, что императору Коммоду, чтобы отвлечь его гнев от себя, пришлось выдать своего постельничьего. Народ с ним, с этим ненавистным Клеандром жестоко расправился, растерзал на куски, и эти куски выбросил в Тибр, а всех его метресс, с которыми имел детей, — убил вместе с детьми. Вывел «проклятое семя», но ядро в образе безумного императора оставил. А Коммод бесчинствует и возмущает народ и дальше. Его уже почти не видели трезвым. Полупьяный, с еле ворочавшимся языков, с растрепанными волосами, в которые налеплены кусочки золотых блесток, сидит он полуголый или в женской одежде или в шкуре дикого зверя рядом в лектике со своим любовником Саотером и открыто с упоением целует его. Саотер теперь правит Римской империей. Сенат в своем возмущении дошел до предела. Саотера выманивают из дворца и убивают. Уже третий любовник, а фактически правитель Рима убит. Коммод жестоко мстит. Посыпались казни на достойных сенаторов. Нить натянута уже до предела. Сколько можно терпеть от самодурства, произвола и безумия римского императора? Правосудие своей рукой нанесет самая любимая наложница Коммода.

Не стало в Риме человеческого достоинства. Человек стал ничтожеством, существом без гордости и чести в этой империи вседозволенности и безнаказуемости. Тиранам нельзя давать власти! История нас давно этому учит. Тирания титанов — что может быть для народа хуже? Тирания титана без чести и совести — трагедия народа. Для Коммода чем человек подлее, тем лучше. Чудовищное распутство и оргии, в которых мало что есть от человека, а даже от животных — вот стихия Коммода. Это какое-то истинное исступление, какая-то вечная жажда низменных наслаждений, затирающая все границы дозволенного и приличного. Насекомое модлишка, мы вам об этом уже сообщали, дорогой читатель, поедает во время копуляции голову самца. Коммод — модлишка-самка, в свою копуляцию внесший элемент преступлений и крови. Без этих «гредиентов» его эротическое блюдо было для него невкусно. Эстетика, красота — исчезли. На смену пришло безумие. Все идет на поводу грубой чувственности. И, чтобы хоть немного оправдать эротические злодеяния Коммода, расскажем вам, дорогой читатель, как вообще развлекались римские императоры. И не воспринял и не усовершенствовал ли до абсурда Коммод их наследство? «Не ходите детки в Африку гулять, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы», — наставлял малышей большой детский писатель Корней Чуковский!

Не читайте, дорогой читатель, древнюю римскую историю! Она нас пугает страшными гориллами и крокодилами в лице разных императоров, от Тиберия до Калигулы, от Коммода до Нерона. Их кровожадность, жестокость, самодурство и тирания такие, что людьми их назвать трудно. Они злы и садистичны. Они — тираны-самодуры. Убивали своих жен, подданных, слуг, забирали у мужей жен, насиловали девственниц, мучили любовниц. Они жить не могли без крови и жестоких наслаждений.

Внешний вид этих императоров отвратителен. Историки не поскупились на красочные эпитеты в описании их внешности. «Нерон на лице имел неприятные зеленые глаза, очень сильные веснушки, ясные волосы, был толстым и имел очень тонкие ноги». «Тиберий — весь в прыщах, худой как скелет, сутулый. Обладал удивительной способностью, как кошка, видеть в темноте».

Неизвестно по какой причине, но у Тиберия развился гомосексуализм. Впрочем, догадаться можно: у него насильно отобрали любимую жену, с которой у него было двое детей и женили на ненавистной распутнице Юлии, дочери императора Октавиана Августа. Вот на почве этой самой ненависти к Юлии и развился у Тиберия гомосексуализм и склонность к кровожадным развлечениям. Он удалился на два острова: сначала на Родос, потом на Капри и здесь в тиши и уединении предавался порочным удовольствиям с мальчиками. Называл их «своими рыбками» и забавлялся не только в постели: в прекрасно оборудованном озере заставлял их проплывать у себя между ног и ласкать промежность. Кто дольше продержится в воде и насытит императора этой лаской, тот выигрывал. Мальчикам было по четырнадцать-тринадцать лет. В своем парке устроил уютные гроты, которые называл «венериными местечками».

И оттуда то и дело выскакивали мальчики и девочки, переодетые сатирами и нимфами. А надоело Тиберию веселое детское зрелище, мог насладиться более «серьезным»: на его глазах убивали осужденных и трупы сбрасывали в море. Со временем приближения старости — шестьдесят восемь лет — его сладострастие приобретает форму какого-то эротического помешательства. Для своего сексуального возбуждения он без малейшего стыда или угрызений совести приказывал приносить себе младенцев, в целях использования ими своего органа вместо соски. Мы много слышали, дорогой читатель, как сладострастные римские папы и кардиналы укладывали с двух сторон молоденьких девушек с целью передачи ими целебной живительной энергии, но чтобы такое страшное безобразие творить, какое творил Тиберий! На Капри, в уединении, он завел постельные комнаты — гнезда потаенного разврата. Сюда пригонялись отовсюду с острова мальчики и девочки, предварительно обученные сексуальному искусству (вспомним Олений парк Людовика XV), и они по трое должны были совокупляться на глазах Тиберия. Он даже имя таким группкам придумал. Он их называл «спинтриями». И если слуги приводили очередную партию малышек для разврата, вслух говорилось вполне прилично: «организуйте спинтрии». Ну прямо Япония современных времен, как культурно разврат преподносится. Там ведь японка в кимоно без всякого стыда может зайти в специальный магазин и культурно сказать: дайте мне РИ-НА-Таму. И продавец будет знать, что дамочке требуется искусственный мужской орган. Он только поинтересуется — какого размера. «Один любит арбуз, другой свиной хрящик». Одной достаточно и маленького, аккуратненького при прикосновении от человеческой кожи и не отличишь, у другой анатомическое строение такое, что обух гладиатора требуется. Кстати, о фаллосах! Коммод держал у себя мужчину, имеющего очень большой мужской орган. Он им очень дорожил. А Гелиобал вообще коллекционировал мужчин с большим фаллосом.

Как нас информирует древнеримский историк Светоний, все стены замка Тиберия были оклеены непристойными картинками, а в «спальне он поставил большую картину, изображающую совокупление Мелеагра и Атланты».

Его внук Калигула посчитал, что дед слишком долго живет, и придушил его подушкою. Произнеся торжественную надгробную речь, восхваляющую великого императора, Калигула сам становится императором римским, и оргии в несколько обновленной форме начинаются с новой силой.

Начал он с того, что в юношеском возрасте изнасиловал три свои сестры. Секс со средней Друзиллой так ему понравился, что, став императором, он открыто стал с ней жить, как с женой. И тут на сцене появляется «покорный рогоносец», а сам Калигула выступает как кровожадный мститель. А дело так было. Две другие сестры, Агриппина, которая потом будет четвертой женой Клавдия Тиберия, и Ливилла не очень сексуально устраивали Калигулу, если он потом их обвинит в заговоре и сошлет на необитаемый остров, где они вынуждены были зарабатывать себе на хлеб, ныряя за губками. Солнце и морской воздух так иссушили их кожу и исчернили их лица, что, когда они по повелению нового императора Клавдия Тиберия вернулись в Рим, им пришлось в срочном порядке устанавливать новую моду на загорелые лица. И римские матроны начали свои лица вместо белил красить ореховым маслом, чтобы оно черным становилось. Ну это так, к слову.

Вернемся к Калигуле и Друзилле. Когда брату исполнилось двенадцать лет, а сестре и того меньше, бабка Антония застала их в постели, занимающихся взрослой сексуальной любовью. Бабка оторопела, конечно, от таких далеко не братских чувств своего внука, как-то там его наказала, но порок выбить из головы и еще там из чего-то не смогла. И когда Калигула стал императором, он начал открыто жить с Друзиллой. Свобода императору полная. Две другие сестры на необитаемом острове ныряньем за губками заняты, имения у них отобраны в пользу империи, сплетничать и козни «строчить» тоже некому. Раздолье Калигуле. Но народ, как народ, вечно о нравственности своих монархов печется, не очень дружелюбно встретил известие, что Калигула свою сестру сделал своей женой. Не понравилось это народу. Когда император коня своего Инуитата произвел в звание консула — народ не возражал. Когда ему дворец построил и стены украсил картинами знаменитых художников — народ молчал. Когда поил своего коня из золотого ведра, а кормил из корыта слоновой кости — народ ничего. А вот когда с Друзиллой стал как с женой жить, народ свое недовольство выразил. Египетская империя им не указка. Там Клеопатра, прежде чем от Юлия Цезаря сына родить, а от Марка Антония троих детей, жила со всеми тремя своими братьями — мужьями их называя.

Тогда решил Калигула упорядочить свою сексуальную связь. Конечно, уже известным нам способом. Как короли с куртизанками приличные отношения налаживали? Они выдавали их замуж за «покорных рогоносцев». И Калигула выдает Друзиллу замуж за некоего Лепидуса, который раньше чуть ли не рабом был, а теперь знатным патрицием. А знатным он стал потому, что был любовником Калигулы. Свою роль «покорного рогоносца» Лепидус выучил наизусть: Друзилла будет носить только его имя, до всего остального и до частей ее тела мужу дела нет. Да и видеть ее часто необязательно. Лепидус, конечно, отвечает Калигуле: «Какие могут быть разговоры, ваше императорское величество! Конечно, с большой радостью я окажу вам услугу, а жену даже на свадьбе могу не видеть». На свадьбе и на похоронах ему все-таки позволили Друзиллу лицезреть. На свадьбе его роль ограничилась поцелуем, да и то один раз, когда гости «горько» кричали. Но вообще-то такого излишества Калигула мужьям не позволял, а когда один из его друзей на своей собственной свадьбе слишком часто с молодой женой целовался, Калигула ему замечание сделал: «Что это ты, браток, слишком часто мою жену целуешь»? — намекая, что, следуя своему обычаю, он эту супругу скоро себе заберет, что позднее и сделал.

А во второй раз привели мужа Друзиллы Лепидуса произнести надгробную речь на ее могиле. Он, конечно, как хороший супруг, по бумажке речь прочитал, какой это замечательной супругой Друзилла была, как чтила мужа, почитала и как он будет ее горько оплакивать. Но оплакивал по-настоящему ее только сам Калигула и чуть последнего ума не лишился от этой потери. Так любил Друзиллу. Он любил ее такой необыкновенной любовью, какая на земле редко встречается: подумайте только, дорогой читатель, какие чувства тут смешались: жены, сестры и любовницы вместе!

Такое даже великому старичку Льву Толстому в его «Крейцеровой сонате» не снилось. Там только две функции жены определены: жена или любовница. Одна с другой несовместимы и это его супруга Софья Андреевна явно доказала, устраивая в Ясной поляне, где супруги жили, страшные скандалы и даже с малым рукоприкладством, пока очень поздно, в глубокой старости, уставший от семейных неурядиц, Лев Толстой не плюнул на этот ад и не убрался восвояси, так свободой и не насладившись, простудившись и на станции Осипово умерший.

А Друзилла, гениальная женщина, так смотала тирана-братца, что все три функции — жены, сестры и любовницы на своих плечах достойно снесла. Но малость надтрудилась, видно. Силенки не выдержали безнравственность в нравственность возводить и великой любовью прикрываться. Калигула объявил государственный траур. Потом поставил ей святыню и объявил божеством. А с мужем, этим «покорным рогоносцем», решил разделаться. Несколько недель, пока траур был, он Лепидуса не трогал. Сам сидит на каком-то островке и роняет горючие слезы, а Лепидус, не подозревая о своей участи, его утешает. Ну прямо наша Екатерина Великая и госпожа Кушелева, сестра умершего любовника царицы Ланского. Екатерина тогда денно и нощно слезы проливала, государством не правила, никого к себе не допуская и запершись с госпожей Кушелевой, которой с трудом, чтобы вторить царице, слезы доставались. Ее скорбь по умершем братце была значительно меньше.

Ну Лепидус, конечно, тирана утешает, как может, а тот уже вынашивает планы, чтобы уничтожить этого «рогатого» муженька своей сестры. «Ишь, злодей, не смог жену сохранить для императора, да еще какими-то там интригами занимается, на заговоры смахивающие». И Калигула приказывает Лепидуса умертвить. Для него ведь рубить головы и правым и виноватым — одно удовольствие. Недаром он, целуя женщину, гладя ей шею, говорил: «Ох, какая хорошенькая шейка, так и хочется ее срезать». И вот Лепидуса по всем римским правилам обвиняют в государственной измене и «добровольный рогоносец» со сложной генеалогической структурой последовал за супругой в могилу, которую он видел-то всего два раза: на свадьбе и на похоронах. Вот как иногда нефортунно жизнь «добровольных рогоносцев» кончается, особенно когда они имеют дело с тиранами-императорами, вздумавшими любить неземной плотской любовью собственных сестричек. Написать, что Калигула скоро оправился от своей потери и принялся за развеселительные оргии с новой силой, — будет только половина правды. Да, оргии были, но Друзиллу он помнил и начал выбирать себе любовниц и жен только по одному признаку: если они были похожи на Друзиллу. Двух насильственно у мужей отобранных жен он выгнал: одну за то, что вздумала иметь телесные сношения со своим первым мужем, а другую без всякой причины — попросту был не в настроении.

А вот с третьей, развратной Цезонией, вдовушкой по пекарю с тремя от него детьми, жил дружно и любил, кажется, сам недоумевая почему и говорил: «Я все-таки добьюсь от тебя признания, каким ты, стерва, меня любовным напитком напоила, что я так влюблен в тебя». В самом деле, «ни кожи, ни рожи», как говорится, да еще потрепанная почти многодетная мать с истасканными половыми органами. Странно. Не правда ли? Римские граждане, как боевой клич, подхватили это сомнение императора, и когда его убили, то без всякого зазрения совести полоснули Цезонию мечом, а родившуюся девочку, дочь Калигулы, треснули о римские стены: только мозги ее прыснули. Но приворот или нет, не знаем, но Калигула не оставляет со времени женитьбы на Цезонии свои эротические удовольствия. Развлечения его, впрочем, довольно однообразные — он изобретательностью Нерона не отличался: мучить, убивать, бросать диким зверям ни в чем не повинных людей, но и наблюдать бои гладиаторов!

О, бои гладиаторов! Неправилен лозунг римских императоров: «Хлеба и зрелищ»! Он есть другим: «Без хлеба, но зрелищ!» Для голодного народа, не имеющего куска хлеба, устраивались великолепнейшие зрелища — бои гладиаторов и это было для них и хлебом, и зрелищем, и эротическим удовольствием! Но это тема для другой книги, а пока оставим ее в покое.

Карл II. Он старался нравиться и друзьям, и подругам.

Наказание «трех сестер»

 арод, дающий прозвища своим монархам, ошибся в одном: надо было к эпитету «Красивый» прибавить еще «Жестокий». Этот король, правящий Францией в тринадцатом веке, очищающий от скверны свое государство сожжением еретиков-еретиков-тамплиеров могущественного религиозного ордена, поначалу не видел, что творится у него под носом, в собственном дворце. А там, дорогой читатель, истинный разврат, и даже кровавые преступления. И занималась этими преступлениями не кто иной, только жена Филиппа Красивого Иоанна, дочь Генриха I, короля Наваррского. Родив королю троих сыновей, которые впоследствии будут французскими королями — Людовика X «Сварливого», Филиппа V «Длинного» и Карла IV «Красивого», она, неудовлетворенная сексуально и полная кровожадных инстинктов, устроила на башне Несль не уютное любовное гнездышко, а кровавый притон. Это туда почти каждую ночь приглашались молодые любовники, чаще из студентов, а наутро их убитых впихивали в мешок и сбрасывали в реку. И пошла из веков в века «гулять» легенда о жестокой, кровожадной Иоанне, пока в настоящее время некоторые историки этот миф объявили абсолютно неправдивым. Но давайте по порядку. Стоит до сих пор на левом берегу Сены башня, снабженная винтовой лестницей. Сегодня в ней находится французский институт. А в тринадцатом веке башня принадлежала Иоанне Наваррской, жене Филиппа Красивого. Потом она перейдет к жене Филиппа Длинного Жанне Бургундской, которая ее продаст Филиппу VI Валуа. Он в свою очередь подарит башню своей жене Жанне Хромоногой. Так вот, по утверждению историка Робера Амбелена, вековая легенда, ходящая в народе, что якобы жена Филиппа Красивого убивала там своих любовников, абсолютно неправдива. Не ту особу народ «Кровавой» назвал. По Амбелену, не Иоанна Наваррская убивала на башне любовников, а Жанна Хромоногая. А это — уже гораздо позднее историческое время, дорогой читатель. Но до полной истины теперь не доберешься. Мы вот только знаем, что сейчас историки все время хотят перелицовывать историю и вечно книжки свои выпускают с громким и путающим названием: «Тайны и секреты истории». Мы, в нашем непритязательном «крестьянском» разумении, представим вам историю Нельской башни в таком виде, в каком она веками «гуляла» в народе.

Словом, Иоанна Наваррская, родив королю троих сыновей, принялась на Нельской башне за кровавые оргии. Каждый вечер туда, на самую верхотуру приводили молодого студента, королева проводила с ним ночь, а утром, по примеру «Синей бороды», убивала любовника, и слуги, зашив в мешок, сбрасывали труп в Сену. И вот однажды одному из студентов удалось спрятать в карман перочинный нож и, когда его живого зашили в мешок и сбросили в Сену, он под водой мешок распорол, выплыл наружу и все рассказал властям. Не знаем, убил ли Филипп Красивый после таких «знаний» свою супругу, но прожила она очень недолго, всего тридцать один год. И долго еще после этого лодочники якобы вылавливали из Сены мешки, где находились трупы молодых людей, брошенных в Сену.

Робер Амбелен, не отрицая злодеяний, совершаемых на Нельской башне, их авторство приписывает Жанне Хромоногой, жене Филиппа VI. Она, дескать, склонна к кровожадности, а не гордая красавица Иоанна Наваррская. Эта Жанна Хромоногая, после смерти которой от чумы, народ веселился так, будто государственный праздник наступил, действительно была неприятной особой. Мало того, что вечно кричала, визжала, слуг по щекам била, но она еще и под башмаком своего супруга держала. Сама страшная, уродливая, с черными зубами, каким-то зобом, хромоногая, а вот поди ты…. Король не мог обойтись без ее сексуальных услуг и очень любил, хотя нередко поколачивал пребольно. Она после упоительных любовных ночей с мужем-королем, когда их «ин» и «янг» сливались в одно жуткое наслаждение (любовь зла, полюбишь и козла), выкрадывала у него из-под подушки королевскую печать и от имени короля суд над подданными вершила: смерти их предавала. Король, узнав о таком процедуре жены, выпорол ее хорошенько, но выгнать от себя не смог, аргументируя это так: «Я знаю, какая это подлая женщина, но я жить без нее не могу». Вот ведь несчастная сила любви, или любовного напитка — не знаем, но наверное, приворот здесь имел место. А поскольку эта действительно жестокая женщина, хотя и внучка Людовика IX Святого, добродетельного короля, имела тенденцию травить неугодных придворных и однажды чуть по ошибке ее собственный сын не выпил яд, не для него предназначенный, то Робер Амбелен утверждает, что преступления на Нельской башне совершала именно эта королева.

Для нас это собственно, не так уж и важно, важно, что плохая слава Нельской башни не заглохла после смерти Иоанны Наваррской. Другие особы там устроили любовное гнездышко, правда, любовников не убивали, за них убьет их свекор Филипп Красивый. Однако по порядку.

Вот, значит, скучают в королевском дворце три королевские жены: Маргарита, Жанна и Бланка. Молодые, красивые, а мужья на них «ноль внимания», развратничают с придворными дамами. «Они же, будучи темпераментными особами, несмотря на свое высокое положение, мечтали о любви, тяжело вздыхая. Вечерами они садились у окна и часами наблюдали за моряками, которые разгуливали по набережной Сены, горланя песни. Можно ли вообразить, до какого жалкого состояния дошли бедняжки после двух лет супружества?»

Очень над участью трех сестер (одна двоюродная) «болеет» английский эротический писатель Ги Бретон: «Маргарита, самая красивая и самая темпераментная из троих, таяла просто на глазах. Огонь желания пожирал ее». И вот, чтобы пожар внутри нее не разгорелся и не спалил бы ее до тла, решает она заиметь себе любовника. Словом, эта Маргарита Бургундская, жена Людовика X Сварливого взяла себе в любовники придворного кавалера — красавца Филиппа де Аунэй. Кавалер не против: принцесса молодая, красивая и за любовь хорошо платит. Но, чтобы не скучно им было, предложил вовлечь в эти оргии и двоюродную сестру Маргариты, Бланку, жену Карла IV Красивого. Красивый то он может и красивый, как и его голубоглазый с шелковистой блондинистой бородкой отец, но в постели… О нет, в постели он не Казанова и даже, кажется, «янг» у него вообще отсутствует. И Бланка охотно согласилась участвовать в оргиях, благо у Филиппа де Аунэй родной брат был. А чтобы еще не скучнее было, прихватили в эти оргии и еще Жанну, сестру родную Бланки, жену Филиппа V Длинного. У нее на любовном поприще все в порядке, трое дочерей растут, но почему солидарно не поучаствовать в оргиях. Так сказать на правах «зрительницы». Подглядывание — тоже наслаждение дает. И вот этот квинтет занялся на верхотуре Нельской башни замечательными оргиями. Любили друг друга в разных позициях и при разном освещении. Часто вместо свечей им служил отблеск костра, на площади внизу, где их тесть Филипп Красивый безжалостно еретиков-тамплиеров жег. И, измучившись смешаном «ин» и «янг», влюбленные выходили на террасу Нельской башни и с восторгом наблюдали мучения еретиков. А Маргарита еще и говорила: «О, как прекрасно, когда в наши любовные стоны примешивается стон мучимых еретиков». Но скоро ли, долго ли, но только приезжает из Англии погостить к тятюшке Филиппу Красивому его дочь Изабелла, которая была замужем за английским королем — гомосексуалистом Эдуардом II. Она плакалась, плакалась отцу в жилетку над своей тяжелой участью жены короля-гомосексуалиста, который своего любовника Деспенсера больше ее любит, отец войной на Англию не пошел и даже дочь не очень-то и утешает в ее тяжелой доле. Филипп Красивый иного мнения о женах: раз муж от них убегает к любовницам мужского пола, значит, сами они виноваты: плохо мужу телом служили. Тогда Изабелла, которая от ревности, желания мести и еще какого-то сложного чувства отвергнутой жены совсем ошалела, обращает внимание своего отца на странное явление: оба брата де Аунэй носят на поясе ее золотые кошельки с дукатами, которые она в подарок своим свояченицам Маргарите и Бланке привезла. К чему бы это?

А наши неумные любовники Филипп и Гаутер, от любви и счастья совершенно обалдев, поступили совсем неумно: они подаренными Маргаритой и Бланкой кошельками увесились на поясе и в таком компрометирующем их виде появляются во дворце. Ну тогда Изабелла Французская быстро слезы горечи над своей участью вытерла и помчалась к отцу с доносом: так вот и так, родной батюшка, ваши золовки имеют любовников и вот доказательства: носят открыто на поясе подаренные мной с золотом кошельки. Но не им кошельки мои подарены, а вашим невесткам, Маргарите и Бланке. Вывод напрашивается сам, не правда ли, батюшка? Ну Филипп Красивый, который наряду с очень красивым лицом имел еще и красивую привычку, никогда ни о чем, не проверивши, не судить, приказывает шпионам следить за Нельской башней. И только наша пятерка расположилась в удобной позе любовью заняться, а Жанна из-за угла за оргиями подсматривать, как врывается стража, всех арестовывает, любовникам руки и ноги сковывает и уводит. Куда? Любовников на жестокие пытки, Невесток на обритие голов. И приказал Филипп Красивый брить им головы для пущего унижения тупой бритвой. И мало, что их, Бланку и Маргариту, в тюрьму бросили, но еще и их унизили неимоверно: они ехали на место тюрьмы с лысыми головами, в красных пятнах от тупой бритвы.

Жанна, которая только «наблюдала», божилась и молилась, что она в оргиях едино визуально участвовала. Король поверил и сослал ее не в тюрьму, а в отдаленный замок, на крепость смахивающий.

Пытки, которым Филипп Красивый подверг любовников своих невесток, никакому описанию не поддастся, ну во всяком случае, если у читателей сильные нервы, то скажем: это были жесточайшие пытки и даже Филипп, чтобы не слишком кричать и не сказать слишком много, проглотил собственный язык. После диких пыток была публичная казнь любовников. Приводим тут бесстрастные слова одного историка: «Сначала осужденным отрубили половые органы, а затем еще с живых содрали кожу. Затем четвертовали и привязали к лошадям и поволокли. Потом отрубили головы, а изодранные в клочья тела повесили на виселице».

Вот ведь как неславно закончилась любовь этих уважаемых кавалеров. А что с сестрами?

Людовик X Сварливый, убедившись в неверности своей супруги Маргариты Бургундской, начинает сомневаться в своем отцовстве по отношению к дочери Жанне. А поскольку связь Маргариты с любовником Филиппом длилась аж три года, вполне возможно, что ребенок не его. И от этой мысли ненависть к Маргарите Бургундской вскипела с новой силой и приобрела все черты «кровожадного рогоносца» с желанием физического уничтожения неверной. Словом, однажды в тюрьму к Маргарите приходит стражник и подает ей все ту же чечевичную похлебку, но вместо кусочков сала в ней был растворенный яд. И вот в возрасте двадцать четыре года Маргарита Бургундская умирает в тюрьме от мести «кровожадного рогоносца». Людовик X недолго во вдовцах ходил. Он разглядывается за невестой. И нашел такую в Венгрии, ею была принцесса Клементина Венгерская. И вот, внимательно посмотрев на присланный портрет, изображающий Клементину красавицей-принцессой из детских сказок, король, чтобы не покупать, как говорится, «кота в мешке», снаряжает своего посла лично убедиться в прелестях Клементины. А то ведь как получается: получит монарх портрет невесты, от радости веселый ходит, а приедет оригинал, у него лицо мрачным становится и невольно вырываются такие вот нехорошие слова, которые историки повсеместно в своих книжках помещают: «Что это вы мне за фламандскую кобылу прислали?» Именно так была встречена им, Генрихом VIII, его четвертая жена Анна Киевская, портрет которой значительно отличался от оригинала. Король потом за эту фатальную ошибку своему министру Кромвелю голову отрубит. И вот, во избежание подобных недоразумений, Людовик X посылает своего посла и с нетерпением ждет его возвращения. Посол еще не успел из-за пазухи новую миниатюру Клементины Венгерской вытащить, а Людовик X уже кричит: «Ну как королева?» И с ужасом слышит ответ посла: «Ничего, ваше величество, только совсем беззуба, да грозна больно».

Оказалось, что посол дословно воспринял слова монарха и подумал, что речь здесь идет о действующей королеве, а не о принцессе. А королевой Венгрии была бабка Клементины Венгерской. Ну, словом, недоразумение скоро развеялось и король женится на Клементине. Это была очень хорошая жена, усвоившая одну замечательную истину: спорить с мужем не надо, а надо быть покорной ему во всем. И вот тяжелые, а даже прямо вам скажем, отвратительные ночи Людовик X с первой женой, темпераментной Марией Бургундской, требовавшей от короля половых подвигов гладиаторов или Геркулесов и оттого неизменно кончавшихся фиаско, сейчас превратились в упоительные прелестные ночи с огромным наслаждением. Покорность, а даже полная индифферентность Клементины в постели вполне устраивала короля.

Знаете, дорогой читатель, есть такие вялые личности, которым нравится некрофильская позиция жены в постели. Что эта означает? Это означает, что лежи тихо, не шевелись, свои эротические идеи не высовывай, во всем подчиняйся супругу и все будет о’кей. Именно так поступала Клементина Венгерская в силу своей тоже вялой натуры и вследствие учения бабки. И все это дало поразительные результаты. Людовик X, который со страхом и боязнью входил в альков к первой жене Маргарите Бургундской, с радостью начал хаживать в альков к Клементине. И совершенно от радости дознания прелестей секса ошалев, поминутно ей сует за рукавчик драгоценности, как конфетки. Мы бы вам могли тут привести, дорогой читатель, любовные излияния Людовика X, да все они уж очень однообразны и верхом эротического совершенства, как например у Яна Собесского, не отличались. В основном — «обожаю, люблю, ты моя единственная», словом, абсолютно все те слова, которые нам сейчас усталые и неразвитые в интеллектуальном отношении любовники преподносят. И все было бы хорошо, у Клементины уже беременность заметна и бабки поговаривают, что будет сын. Ультразвуков ведь раньше не было, чтобы до рождения ребенка пол его определять. Да враг не дремлет. А это был жестокий и сильный враг в образе лютой мадам Макбет, пардон, мадам Маго, что приходилась родной матушкой Бланки и Жанны, которая «подглядывала». Но об этом речь ниже.

Клементина Венгерская, добрая королева с мягким сердечком, умоляет своего мужа выпустить из хорошо охраняемого замка Жанну. «Вина ее невелика, по сравнению с Маргаритой и Бланкой. Ведь она только „подглядывала“, своим телом в оргиях не участвуя. Зачем ей в замке как истинно виноватой томиться?» А тут еще родной брат короля Филипп V Длинный оказывается, наплодив с Жанной четверых детей — три девочки и мальчика и не в силах обойтись без ее сексуальные услуг, потихоньку тайно навещает супругу в подземелье и занимается с ней любовными утехами. И оказывается, у Жанны даже в подземелье сын от этих тайных свиданий родился. Филипп V Длинный упал перед королем, своим братом, на колени и умоляет выпустить Жанну, поскольку он жить без нее не может, да и вина-то ее не больно велика. Король великодушно Жанну простил и она начала с мужем хорошо жить, уже свои визуальные извращения на свет божий не высовывая. Жаль только, два сына ее померли вскоре, лишая французское королевство наследника законного. Осталась еще третья сестра — прелюбодейка Бланка, жена Карла IV. Ну она времени даром не теряла. Она тоже, как и Жанна, родила в тюрьме ребенка, только отцом был не муж, который без отвращения на жену смотреть не мог, а два стражника, которые ее охраняли. Карл IV потребовал официального развода. Вина Бланки была так велика, что без особого сопротивления папа дал развод. И вот, забрав ребеночка у матери (неизвестно, что потом с ним стало, наверное, придушили ублюдка), Бланку насильно постригают в монастырь. Она еще служить богу не приготовлена, у нее еще страсть к любовным утехам не прошла, но с ее желанием не больно-то считаются, подстригли и все. И вот пробыв одиннадцать лет в тюрьме, Бланка, как говорится, попала «из огня да в полымя» в новую тюрьму, в строгий монастырь. И здесь в 1326 году умирает. Слава богу, своей смертью.

Когда Филипп Красивый умер (на охоте, совершенно перед этим не болев), на престол вступил его сын Людовик X. Он только десять месяцев радовался молодой жене Клементине Венгерской. Однажды, играя в мяч (очень популярная у королей игра), разгоряченный, напился ледяной воды и умер. Так, во всяком случае, было заявлено официально. Даже сынка своего, рожденного Клементиной через пять месяцев после его смерти, не увидел. Но и мать недолго радовалась сыну. И тот через пять дней после рождения умирает. И все вокруг стали говорить об его отравлении. Историки и биографы потом эти сведения проверили по разным дворцовым документам и выяснилась страшная вещь: и отца и сына убила при помощи отравы некая мадам Маго, которая была матерью Жанны и Бланки.

Она единственная имела все поводы ненавидеть Филиппа IV Красивого и Людовика X. Кроме всего прочего, она очень желала, чтобы на французский престол вступил ее зять, Филипп Длинный. История с отравлениями обросла разными легендами, а его осуществление так выглядит: однажды Маго пришла к Клементине Венгерской на чашку чая, неся в кармане отравленные сладости. Во время чаепития она подсыпала их в вазочку, так примерно думая: «Король любит сладости. Он вечерком придет к Клементине и даже если всего одну фигу скушает, этого будет достаточно, чтобы его отравить». Клементину Маго травить не хотела. Она ей ничего плохого не сделала. «Но если невзначай совместно с королем и она случайно этих фиг покушает и отравится, ничего страшного, одной королевой меньше одной больше». Вот ведь какие Макиавеллиевы рассуждения у циничной, развратной вдовы Маго. Потом она с таким же успехом и ребеночка Клементины Венгерской отравит. Клементина до самой своей смерти в возрасте пятидесяти лет, двадцать восемь лет будет ходить в знак траура в белой одежде и всю жизнь оплакивать своего мужа и сыночка. И незавидная была участь этой вдовы, жившей в замке Мелюн, где еще разные вдовы проживают, между другими и дочь Маргариты Бургундской. А на образе этой Маго стоит остановиться, дорогой читатель, поподробнее. Вот где воплощение всех жесточайших черт при огромной любви к дочерям. Во-первых, она сама из развратниц, включая патологическую извращенность — лесбиянство. Французский исторический писатель Робер Амбелен так ее описывает: «Маго — женщина мужеподобная, неистовая и обладает безудержной страстностью, будучи бисексуальной во всех областях жизни. Она ненавидит Людовика X с тех пор, как он приказал задушить свою супругу Маргариту, внучатую племянницу Маго и опозорил ее дочерей Бланку и Жанну. Бессознательно переносит она свою ненависть на дочь короля Жанну де Эвре, а также на ребенка, которого в чреве носит Клементина. Маго держит в своих руках все ниточки интриги, и продолжает плести свою сеть».

Маго, Изабелла Французская, Элеонор Аквитанская, не останавливающиеся перед убийством и преступлениями в достижении цели… О нет, это должна быть особая книжка!

Кавалер Де Марса, шестнадцатилетний любовник Людовика XIII.

Рогоносец Дон Кихот

Природа вложила некоторую долю стыда и робости во всех мужей,

которые неспособны выполнять свой супружеский долг.

Сент Бев

 у эти «рогоносцы», дорогой читатель, свою «виноватость» чуют. Это так называемые «рогоносцы-рыцари». Ну типа Дон Кихота. Такой муж, хотя и страдал по ночам от неверности супруги, проклиная свою немощность физическую, некогда за ее честь заступался, если подлый любовник или какой другой кавалер его супругу обидит. Так случилось с графом д’Артуа, будущим французским королем Карлом X, родным братом казненного Людовика XVI. Он еще с его женой под предлогом дружбы шашни крутил и в свой „Домик для удовольствий“. Багатель приглашал.

Сколько раз умная матушка Марии-Антуанетты, жены Людовика XVI, Мария-Тереза Австрийская, родившая шестнадцать детишек и участвовавшая в разделе Польши, и бывшая при этом очень даже неплохой королевой и государственным деятелем, предупреждала дочь: «Доченька, не будь так беспечна и легкомысленна и со своим хилым умишкой в политику не лезь». Ничего не помогало: беспечность и легкомыслие в крови у Марии-Антуанетты, самой младшей дочери Марии-Терезы. Она даже немного в графа д’Артуа была влюблена: часто они верхом вместо скакали. У графа д’Артуа изумительный характер веселого балагура типа Генриха IV. Это он потом, когда судьба так немилосердно с ним обойдется, заставляя вечно из Франции бегать, станет понурым меланхоликом. А в молодости — это лихой кавалер, вечно с остроумием и комплиментами для дам, которые вообще-то в любую эпоху комплименты любят, жаль, что теперешние мужчины об этом мало знают и совсем разбежались с эмансипацией баб, даже рельсы им укладывать позволяют.

В отличие от своего второго братца, будущего короля Людовика XVIII, граф д’Артуа, бесшабашный красавец и модник такой, что уму непостижимо. Вы посмотрите только, как он свои белые кожаные лайковые рейтузы носит!

Чтобы их на стройное тело графа д’Артуа натянуть, сложная технология применялась. Во — первых, рейтузы надо обильно намочить. Во-вторых, четыре молодца-лакея поднимали графа в воздух и снизу с усилием и потным трудом натягивали рейтузы так, чтобы ни одна складочка не образовалась, а граф становился литой фигурой скульптуры. Это был истинный шедевр портняжно-скорняжного искусства. Потом белая лайка высохнет и змеиной кожей обтянет ноги и нижнюю часть туловища графа, без малейшей складочки или выпуклости там. Впрочем, пардон, «выпуклость» была, но в положенном ей месте и очень изящная. Это вам не грубые наросты Генриха и римского Коммода, заболевших «шишками» на половом органе и вводящих в изумление своих придворных неуклюжей формой и неправдоподобной величиной промежностей!

И, конечно, имея так совершенные атрибуты своего тела, граф д'Артуа в отличие от своих старших братьев, графа Прованского и Людовика XVI, был большой развратник. Он даже после того, как изобрели ртутные препараты на лечение сифилиса, этой венерической болезни не боялся. У него везде и всегда дамы на уме. Не важны ни сословия, ни внешний вид, только чтобы дамочка была не из наивненьких, любовное ремесло знала и соответственно к нему подготовлена была. Ну прямо Генрих IV или наш Петр III, муж Екатерины Великой, которые говаривали: «В постели все дамы хороши, будь то служанка или аристократка». И побывали, конечно, в алькове графа д’Артуа, в его «Багатели» дамы всех сословий: от герцогинь до проституток. Сама королева Мария Антуанетта с интересом развратные картинки Аретино на стенах «Багатели» рассматривала. И граф д’Артуа, подобно нашему Петру III, с откровением рассказывающему Екатерине Великой, своей супруге, о своих любовных приключениях, тоже не церемонился с любовными излияниями о других дамах по отношению к своей жене Марии Терезе Савойской. Эта уродливая, или, во всяком случае, непривлекательная женщина, не смея перечить, молча слушала, а потом также молча, отвернувшись к стене, слезы лила. Обидно, конечно, что супруг вечно ей предпочитает любых дам, даже служанок. Там в «Бататели» все дамы хороши, а она что, рыжая, что на ее долю только любовные излияния супруга доставались? Эдак, каждой жене обидно.

Все бы хорошо, успех в любовных делах у графа д’Артуа оглушительный, да вот герцогиня Бурбонская, по случайности, раз попавшая в его сети, больше не желает его «Багатель» посещать. Ее, видите ли, там развратная обстановка шокирует. А что там такое особенное происходит: ничего особенного. Никого не убивают и не мучают, как любил маркиз де Сад делать. Ну слегка поозорничают, конечно. Ну внесут на блюде голую дамочку, соусом измазанную (иногда вообще погружали такую дамочку в соус, одна головка только ее торчала). Так разве это разврат? Это просто японское блюдо «Суши» подается французским манером. Там гейша, потеть не смея, часами лежала голым брюхом кверху с разложенной сырой рыбой разных сортов, пока самураи насыщали деревянными палочками свои желудки и эротическую визуальность.

Ну тогда граф д’Артуа, от любовного афронта рассвирепев, решая возбудить ревность герцогини Бурбонской, «подъехал» к ее статс-даме госпоже де Канильяк и таким вниманием начал окружать, точно это принцесса крови. И вот узнав, что какая-то оперная дива в Парижскую оперу приехала и там своим колоратурным сопрано будет дущещипать парижскую публику, берет свою мамзель под руку и отправляется с ней в оперу, в смутной надежде вызвать ярую ревность со стороны строптивой герцогини Бурбонской. И он не ошибся в своих предположениях, ибо сердце женщины везде одно и то же. Как увидит соперницу, к которой любовник, даже если его уже не любит, большое внимание уделяет, моментально ревностью, как от спички сухая солома, вспыхивает.

Ну словом, как только герцогиня Бурбонская увидела, каким роскошным вниманием окружает свою статс-даму королевский брат, она, как сухая солома, вспыхнула и сказала ему дерзость, на оскорбление смахивающую. А граф д’Артуа от накопившихся у него сложных чувств, больше всего, конечно ох упорства герцогини Бурбонской, не долго думая, дает ей в ухо при всем честном народе, или как сказал деликатный Альмарас в 1911 году:

«Его высочество оглушил ее ударом кулака в ухо». Да еще и шлюхой обозвал.

Ну, конечно, рыцарь-муж — «рогоносец» — от такого оскорбления своей жены в ярость пришел и наутро примчался в королевский Версаль с принцем рассправляться и сатисфакции требовать. Королю, Людовику XVI, конечно, донесли об этом. И вот он собирает всех участников инцидента у себя в кабинете и как добрый дядюшка увещевает, поучает всех, а особенно своего братца, чтобы жили дружно, не ругались и не ссорились и тем паче в публичном месте почтенных дам пощечинами не награждали и требует от брата немедленно принести свои извинения и выразить глубочайшее сожаление в содеянном. Ну д’Артуа с кислой миной извинился перед мужем-«рогоносцем», так же кисло ему руку подал, тот кисло ее пожал, и инцидент, казалось бы, был исперчен, пардон, исчерпан. Но не совсем. Как только оба вышли из королевского дворца, прежняя ярость к ним с удвоенной силой вернулась, и вот они уже в Булонском лесу друг на друга с пистолетами наступают. И герцог слегка ранил в руку принца д’Артуа. Обе стороны были сатисфакционированы, и дело этим кончилось. Да не совсем. Неизвестно почему через какое-то время этого герцога нашли повешенным… О боже, на шпингалете окна, в собственном замке. Вывод, конечно, дорогой читатель, можно логический сделать: не очень-то усердствуйте, мужья, в защите чести своих жен. Как бы не быть повешенными на шпингалетах собственных окон.

Полина Бонапарт — беспутная сестра великого императора Франции.

Нимфоманки и их рогатые мужья

Эта дама лихо трясла передком с ранней молодости.

Брантом

 у, нет, врагу не пожелаешь быть в шкуре мужей, у которых жены необъятной страстью объяты. (За тавтологию извините.) Это прямо Акакии Акакиевичи или Макары Девушкины, или «Станционные смотрители» вместе взятые. Жалкие, униженные люди. Так их тяжелые рога книзу давят, что они вечно в землю смотрят, на свет божий взглянуть не смея. Жены, жены их награждают такими ветвистыми рогами, что они, бедные, проклинают тот день и час, когда черт их дернул жениться на нимфоманке, хотя соседи, то бишь придворные говорили: «У нее до тебя побывала дюжина солдат». Почему, собственно, солдат? Были там любовники всех мастей и рангов от генералов до лакеев и пажей. Ведь так именно происходило в семействе Наполеона Бонапарта. Он был окружен со всех сторон женщинами — нимфоманками. Это и его жена (первая) и сестра и падчерица. Однако, по порядку.

1) «РОГАЧ» НАПОЛЕОН БОНАПАРТ И ЕГО СЕМЕЙКА

Сестер у Наполеона было три: Элиза, Каролина, Полина. На разные вкусы и характеры. От уродливой до великолепной красавицы, от расчетливой, с практической сметкой, хорошей бизнес — томен до беспечной и легкомысленной. Но одну черту все сестры имели одинаковую: необыкновенную склонность к эротическим наслаждениям. Конечно, корсиканская горячая кровь давала знать о себе, а также и то, что любовники были очень доступны: у братца полным-полно смазливых генералов и даже солдат. Никем сестры не брезговали, лишь бы исправно служили в их альковах.

Самая темпераментная, самая взбалмошная, самая экстравагантная — это, конечно, Полина, одна из восьми детей корсиканского адвоката и его жены Летиции, которой долгое время после смерти мужа приходилось себе зарабатывать на жизнь стиркой белья. Конечно, прачка не смогла дать дочери хорошего образования, просто никакого не могла дать: Полина не умела ни писать, ни читать. Потом, когда брат стал императором, ее, конечно, малость подучили каким-то там наукам, но с ее врожденной леностью и неусидчивостью навряд ли наука впрок пошла. Зато научилась она прекрасным манерам светской дамы, быстро освоила дворцовый этикет, а красота ее вошла в поговорку: «В Европе нет никого красивее Полины». Княгиня Тышкевич писала о ней: «Принцесса Полина была прототипом классической красоты, такой, каким изображают греческие античные статуи». Вот вот, в самую точку попала эта польская княгиня, долгое время бывшая любовницей Талейрана. Она-то уж в женской красоте разбиралась. Знаменитые художники считали за честь написать портрет Полины, а известный скульптор Канова, чьи скульптуры, несмотря на баснословную их цену, разошлись по Европейским музеям, а натурщицы платили огромные деньги за честь быть изваянными резцом гения, не только изваял нагую Полину, но и подобно Нарциссу, влюбился в свое творение. Он так и говорил: «Боже, я опасаюсь, что безумно влюблюсь в это изваяние».

Взгляните и вы, дорогой читатель! Не хочется вам воскликнуть: «Боже, ну какие же совершенные, изумительные чистые классические формы богини!» Полина прекрасно знала о красоте не только своего лица, но и тела. И потому так любила хаживать нагой. Могла спокойно, не обращая внимания ни на кого, пройти из своей ванной в салон совершенно голой и даже медленным шагом: смотри братва и завидуй!

И если вам, дорогой читатель, случалось когда-нибудь на пляже увидеть девушку, бесстыдно и гордо шагающую среди глазеющей многочисленной публики в бикини-ниточках, фактически всю ее представляющую нагой, и услышать язвительные реплики лежащих на своих махровых полотенцах женщин с животами-бочками, знайте, не от нравственности своей они голую красавицу награждают такими обидными сарказмами — от дикой зависти. Никогда женщина с красивым телом не будет осуждать наготы. Нагота красивого тела — это гениальная красота, совсем далекая от всякого намека на нездоровую эротику.

Полина любила показывать кому ни лень свое нагое тело, а когда одна придворная дама саркастически ее спросила: «Как же это Вы могли согласиться позировать нагой?», — она остроумно ответила: «Ну что Вы, ведь мастерская была хорошо натоплена».

Камердинер Наполеона Бонапарта Констан в своих воспоминаниях представил нам обычаи голой Полины:

«Дам она принимала в своих апартаментах во время туалета, который сознательно продлевала, чтобы все могли восхититься красотой ее тела. Момент подавания ночной рубашки и момент ее надевания часто были с очень большим интервалом времени. Она ходила по комнате с такой свободой, как будто была одетой. В ее туалете были такие особенности, которые кажутся просто неправдоподобными, и о которых я не люблю вспоминать даже в мыслях».

На острове Эльба, куда Полина приезжала к ссыльному брату, до сих пор есть утес ее имени. Он так и называется — «Утес Полины». Это она там любила лежать совершенно нагой и загорать.

Вот как Полина купалась. Ванну ей, конечно, поставили в ее туалетной, но вот душа не было. А ей нужен душ. Не долго думая она приказывает рабочим сверлить дырку в потолке и с верхнего этажа лить на нее из ведер воду, предварительно искупавшись в молоке… ослиц, по примеру Клеопатры и Поппеи, жены Нерона? Нет, дорогой читатель, с ослицами была проблема, она довольствовалась коровьим молоком, а в это время негр Павел делал ей легкий массаж.

О неотразимой красоте Полины поползли слухи по всей Европе. Император гордился красотой своей сестры и вот какие письма ей писал: «Принцесса Полина, ты самая красивая женщина во всем мире, ты будешь прекрасным украшением моего двора».

Бесспорная красавица для всех, но не для завистливых женщин! Они рвут и мечут, какой бы физический изъян в Полине найти! Нашли все-таки. У нее… ослиные уши. До сих пор, дорогой читатель, мы слышали об ослиных ушах у мифилогического короля Миридата, так жестоко наказанного богами за свою скупость. У него выросли ослиные уши и он вынужден был их прикрывать каким-то шлемом, и только его брадобрей знал об этой дикой аномалии короля. Он то их прикрывал от любопытных глаз и острых язычков, а Полина выставила свои ослиные уши всему честному народу, то есть светскому обществу напоказ. Но дадим слово свидетельнице этого факта придворной даме герцогине Абрантес: «Госпожа Конмад сказала о Полине: „Разве вы не видите у нее двух огромных ушей, приросших к голове с обеих сторон?“ Глаза всех обратились на голову Полины. В самом деле, никогда природа не приклеивала таких странных ушей на правой и левой стороне лица. Они походили на клочок хряща, белого, тонкого, гладкого, без всяких складок. Они были очень безобразны и, чем удивительнее окружало их редкое соединение прелестных черт лица, тем неприятнее делались они от противоположности со всем другим».

Полина, конечно, ужасно расстроилась, у нее брызнули из глаз слезы, и она, оставив бал, быстро уехала. С этого времени в Европе и мире появилась новая прическа — Полины. Уши закрывались колечками волос. Даже из своего изъяна Полина сумела извлечь красоту.

О необыкновенном темпераменте Полины знали все, близкие беспокоились. Наполеон хмурил чело, мать Летиция искренне страдала. Но приписывать ей развращенность уже с восьмилетнего возраста и со своими братьями, как это делает Ги Бретон, у нас духа не хватает. Другие, немного более осторожные историки, начало ее распущенности приписывают к тринадцати годам жизни. С тринадцати лет у нее уже, живя в Марсилии, был любовник — военный офицер. Все это вполне правдоподобно, ибо потом до самой ее смерти, то есть до сорокапятилетнего возраста, ее жизнь — это сплошные любовные приключения. Ошеломляет неразборчивость Полины. Ведь она уже принцесса! К чему бы ей афишировать свои связи с разными там актерами, певцами и прочими. Но она никакой тайны из этого не делала. Ее любовник — певец, жил у нее в заднем флигеле дворца, она открыто при всех целовала его в губы. Немного позднее взяла себе постоянного любовника, сорокаоднолетнего Фрерона, и так в него влюбилась, что просит брата разрешить ей выйти за него замуж. Наполеон, конечно, возмутился такой несоответствующей партией для своей сестры и решено ее было быстро выдать замуж за более достойного кандидата — двадцатипятилетнего Эмануэля Леклерка. Его высылает Наполеон в Сан Доминго, но Полина, уже ставшая светской львицей Парижских салонов, ехать с мужем в дикарскую глушь не собирается. Тогда Наполеон сделал строгое внушение сестре, сказав: «Жена должна быть тенью мужа и делить его судьбу». Полине пришлось подчиниться, но почему-то на том же самом пароходе, на котором плывут супруги, очутился и Фрерон. И все пятьдесят два дня пока длилось это путешествие молодой «рогатый» супруг должен был сквозь пальцы смотреть на флирты своей супруги с Фрероном. Ну, наконец-то они в дикарском Сан Доминго. Дворец у генерала Леклерка роскошный, но слуги… Слуги черные. Это для Полины отнюдь не помеха. Наоборот, ей нравится такое разнообразие — белого с черным. Ведь именно эти цвета любила великая куртизанка Диана Пуатье — вечная любовница Генриха II Французского. Полина не националистка, геноцид тоже ей чужд и она вполне довольна, что сегодня может с адъютантами ее мужа ложе делить, завтра с негром-слугой, ну а послезавтра для Фрерона предназначался.

Мужу донесли, что супруга его, мягко говоря не совсем скромно себя ведет и пока муж воюет там где-то, жена тоже времени даром не теряет. О, конечно не грамматику зубрит, чтобы чуть поменьше было в ее письмах грамматических и орфографических ошибок, как ей муж приказал и даже в школу там какую-то записал, а приятно развлекается, тело свое и нимфоманские наклонности услаждая. Не понравилось супругу, конечно, носить свои разноцветные черно-белые «рога», они и в чистом виде — одноцветном, мужчину не украшают, а тут: и негры, и мулаты, и белые офицеры. Это только герцогине Дкозиане шли разноцветные глаза: голубой и черный, да Эмме Гамильтон. И он издает грозный приказ, вообще-то для персонала своих служащих, но с явным намеком на Полину: «Белые женщины, которые заведут себе любовников негров, будут высланы во Францию». Словом, испугал пловца водой! Полина ждет не дождется, когда ей можно будет в любимую Францию вернуться и вновь в Париже блистать. Не испугалась угрозы и наклонности свои не оставила. А даже наоборот, число черных слуг увеличила и теперь ее негритянки, обнажив свои черные груди, белые ножки Полины на своих греют. Лягут, скажем, сразу три смуглянки-негритянки на пол, груди выставят, даже расстегивать не надо, они вечно с открытыми грудями ходят, а Полина стоя, попеременно то одну, то другую своими ножками осчастливит. И пошли сплетни — Полина лесбиянка. Не верьте, дорогой читатель, если и такими сенсационными сведениями будут вас награждать некоторые историки. Никогда она лесбиянкой не была, чего не было того не было. Но, правда, кровосмесительная связь была — с Наполеоном Бонапартом. Своим родным братом. И не Жозефина первая такую гнусную сплетню по миру пустила, как нас в том уверяет Ги Бретон, а вполне солидные французские историки, много лет корпевшие над архивами и выискивающие с увеличительным стеклом тайный смысл писем Полины, посланных ею с острова Эльбы, где она добровольно изгнание брата делила.

Жозефина, конечно, тоже подлила масла в огонь. Она, прибежав в слезах в большой салон своего дворца, чуть ли не на глазах всех придворных дам рыдала и причитала: «Господи! Какая же я несчастная! Я только что видела своего мужа в объятьях Полины!»

«Ну и что из этого? — хладнокровно и логично спрашивает герцогиня Абрантес. — Что, с братом уже и целоваться по-братски нельзя?» Но, по-видимому, что-то совсем не братское усмотрела Жозефина в объятьях Наполеона и Полины. Мы держим нейтралитет, дорогой читатель. В кровосмешении обвинять Полину не будем, а вот в сводничестве да. На это мы имеем полное право. Кто поставлял Наполеону любовниц? Полина. Кто для любовных целей предоставлял свою ложу в театре Комедии? Полина. Она так любила своего брата, что для его сексуального комфорта была на все готова.

Подобно одной даме, так ответила: «Отказать императору? Никогда. И даже, если бы он меня об этом попросил, я бы ответила: Сир, я к вашим услугам».

Приказа своего супруга Полина не испугалась и продолжала в том же демократическом духе приглашать себе в альков людей всех званий и сословий. У Полины любовники — лакеи, пажи, солдаты, генералы, негры, мулаты. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — в алькове Полины.

Но, как говорится, «не все коту масленица». Сан Доминго объят мором, заразой. Желтая лихорадка там бушует и уносит тысячу пятьсот офицеров и десять тысяч солдат генерала Леклерка. А вскоре забирает и самого генерала. Он даже письма Наполеону Бонапарту не успел докончить. Полина — вдова. Но боже, она уже и без своего главного любовника. Желтая лихорадка забрала и Фрерона. Плачущая, одинокая, несчастливая, с забальзамированным трупом мужа и еще одним неприятным балластом возвращается Полина во Францию. «„Балласт“ — это венерическая болезнь и в довольно тяжелой форме: у нее дикий зуд и воспаление мочевых органов. Врач напялил свои очки, внимательно все рассмотрел, головой покачал, но успокаивать бедную женщину не стал: любишь тешиться, люби и саночки возить».

Но, конечно, в Париже, среди светил медицинских, придумавших новые методы лечения сифилиса, этот недуг для Полины не грозен. Он вылечен и можно приниматься за свое. Мы утомили бы вас насмерть, дорогой читатель, если бы начали тут перечислять все фамилии новых любовников Полины. Их список долог и также демократичен. Но больше почему-то фигурируют люди искусства. Танцоры, певцы, особенно итальянские. Одному такому певцу Наполеон строго настрого приказал вон убираться в свою Италию, а Полина не пускала. Так он, бедный, сексом занимался, ну точь-в-точь как наши гомосексуалисты в эпоху развитого социализма: на дверь с опаской поглядывая — не упекут ли в Бастилию, пардон, в Сибирь. А этот итальянец еще и дверь забаррикадировал: тяжелыми комодами и шкафами. Как он после этого мог иметь силы для любовных утех — не знаем, но странно. И вот матушка Летиция, порядочная дама, не на шутку испугалась гиперэстезии Полины, ну значит, излишней половой увлеченности, и просит императора (он уже императором стал) что-то сделать с неуемной девкой. Решено было ее снова замуж выдать да услать куда подальше. Компрометирует королевский двор, Жозефину называет старухой и все время ей гадости разные подсовывает. Ненасытную сексуально женщину согласился взять в жены правнук римского папы Павла II Камиль Боргезе. Неизвестно по какой причине, он после брачной ночи бежит в одной ночной сорочке в парк и там просиживает до утра. Наполеон высылает его капитаном в Булонь, а сестре строго сказал: «Марш вслед за мужем!». Но она в Италии не хочет быть. Она жить уже без Парижа не может. И, оставив мужа, бежит в Париж. Ну что ты с неуемной сестрой поделаешь? Проблемы у Наполеона с Полиной. Он приказывает ей вернуться к мужу, она раздевается, ложится в постель и объявляет голодовку. Наполеон махнул рукой. Бесполезно бороться с такой неуемной страстью. Он дал ей дворец, Полина его прекрасно меблировала и рада: отделилась от ненавистной Жозефины, ведь до этого времени она вместе с нею жила в одном дворце. А вот муж не согласен. Он свой протест выражает. Он приехал во Францию и требует возвращения супруги в Италию, где он обитает. Конечно, имеет на это право. Но чтобы это право несколько бы потускнело, Наполеон решает подкупить обиженного супруга.

Двадцатилетний Камиль Боргезе — губернатор Пьемонта. Но этого ему показалось мало за титул «рогоносца». Тогда Наполеон награждает его орденами Почетного легиона и Золотого Руна и добивается для него французского подданства, увеличивает почти втрое его зарплату. Ну ладно, на такие условия муж согласился и Полина теперь может беспрепятственно блистать в Париже, ослепляя всех своей красотой и элегантностью. Но надвигаются черные тучи для Франции, а значит, и для Полины. Брата лишают короны, которую он клялся ни за что не выпустить из своих рук, и ссылают на остров Эльба. Полина, верная сестра, едет туда вместе с матерью разделить и облегчить участь брата. Заботливая матушка забирает с собой одну толстую даму вместе с ее мужем. Дама будет для любовных утех с экс-императором предназначена, что сопровождающий муж считает для себя великой честью. Потом, как вы знаете, дорогой читатель, наступили эти неудачные и трагические сто дней, Наполеона ссылают на остров Святой Елены, а испуганная Полина бежит в Рим. Муж ее живет со своей любовницей во Флоренции. Законная жена потребовала его немедленного возвращения в лоно семьи. Ответил весьма лаконично: «Не хочу». Тогда она, уже совершенно отчаявшись, просит правительство разрешить поехать ей на остров Святой Елены и разделить судьбу брата. Правительство не разрешило. Что делать Полине? Живет на третьем этаже дома, который купила ее мать. Дом огромный и у матери Летиции и у Полины по девять комнат. Комната матери — это алтарь сыну. Тут его бюст, великолепно сделанный Давидом, спальная походная кровать Наполеона, на камине фотография умершего внука — короля Рима, которым он и дня не был. Сидит на балконе эта суровая женщина, одетая во все черное и смотрит в синюю даль. Там, где-то далеко-далеко на безбрежном острове умирает ее сын. Он обрюзг, потолстел, в соломенной шляпе огородника наблюдает за жизнью моллюсков и в один прекрасный день тихо скажет своему адъютанту: «Лучше бы я умер под Ватерлоо». Мать переживет его на целых пятнадцать лет. Переживет всех своих детей. Но не будет присутствовать при умирании Полины. Наполеон обожал свою мать. Он так о ней выразился: «Моя мать — особа умная, мужественная и благородная. Это она воспитала во мне гордость и чувство человеческого достоинства на всю жизнь. Ей я обязан своим счастьем и всему тому, чего хорошего в жизни совершил. О, Летиция, мать моя!»

Полине за год до своей смерти удалось помириться с супругом. Она покупает под Флоренцией виллу Строцци и готовится уже благодетельно закончить свою жизнь вместе с супругом. Хватит, погуляли! Но жить ей осталось всего один год.

В 1825 году, в возрасте сорока пяти лет она умрет от рака и последнее прощальное «прости» скажет своему супругу. О нет, она не побоится гнева божьего, сделает для супруга нечто большее, она ему скажет: «Никогда я никого не любила кроме тебя!». Как же она хочет этой явной ложью искупить все свои грехи. Приказала подать зеркало и в последний раз долго рассматривала себя. «Только не делайте мне вскрытие», — были последние ее слова.

Жозефина

С тех пор, как Наполеон Бонапарт стал отвечать на многочисленные измены своей жены Жозефины той же монетой, по принципу «клин клином выбивают», ему стало легче переносить ее неверность.

Словом, Наполеон Бонапарт снова в Египте, где в Каире взял себе молодую любовницу, да попался в сети ревнивого «рогоносца» — ее мужа. Сначала Наполеон беспечно решил открыто свою связь с любовницей демонстрировать, чтобы это дошло до слуха Жозефины и хоть таким-то образом он будет отомщен. Да и войско увидит, наконец, что он не «слепой, добродушный рогоносец», а и «сами с усами», тоже своей жене «рога» наставляет. В Каире Полина Фур, так любовницу звали, слывет первой красавицей и, к сожалению, очень верной женой. Она повсюду вместе с войском мужа сопровождала, даже не очень уставая от этих походов, зачастую довольно изнурительных — столько в ней было выносливости, терпения и веселости. Мужское платье на себя наденет, да и скачет у бока мужа на коне, и пули неприятеля ей отнюдь не помеха, и мрачное настроение не вызывают. Вообще эта молодая пара являла прекрасное зрелище — молодые, красивые, веселые, возлюбленные супруги, которые тяжелые военные переходы превращали в радостный пикник. Наполеону Полина Фур очень понравилась, и он, как капризный ребенок, высмотревший красивую игрушку, решил во что бы то ни было увести ее у мужа и сделать своей любовницей. Да неправильно осаду начал. Он вообще не умел и не любил церемониться с женским полом и галантность выказывать. У него всегда все просто, быстро и конкретно. По-солдатски: грубо и беспардонно. Его адъютант пришел к Полине Фур и не больше и не меньше сказал такие вот слова: «Гражданка, Вы понравились генералу Бонапарту (он тогда еще не был императором) и он желает, чтобы Вы стали его любовницей».

Жозефина — супруга Наполеона. Искусством любви она владела в совершенстве.

Жаргон, дорогой читатель, действительно или из эпохи развитого социализма взят, или из эпохи Французской Революции: «Гражданка, не хотите ли пойти со мной в кино?» Или: «Гражданин Капет, Вы объявляетесь тираном!» (Это по отношению к французскому королю Людовику XVI.) Полина Фур от удивления и возмущения рот раскрыла и, лишившись дара речи, молча указала адъютанту на дверь. Адъютант пришел к Наполеону и отрапортовал: «Господин генерал, гражданка Полина Фур артачится. Не пожелала на Ваше милостивое предложение нормальным языком ответить». И понял Наполеон, что солдатские штучки, которые хороши для каирских жен беев, совершенно неприемлемы для европейской дамы. Это только восточные женщины на все покорны и никакого сопротивления против воли мужчин не оказывают. Недаром Мишле писал: «Индийские женщины всю жизнь остаются детьми и терпеливо подчиняются налагаемой на них силе. В полигамном браке они становятся робкими, привязываются к своему властелину и принимают с равной покорностью как ласки, так и наказания».

Словом, понял Наполеон Бонапарт, что по отношению к Полине Фур надо применить светскую осаду: с писанием любовных записочек с приложением к ним дорогих подарков. И вот он выбирает тяжеленнейший, усыпанный драгоценностями египетский браслет и прилагает к нему записку любовного содержания. Вот это правильная осада женского сердца, а Полина Фур не каменная. Словом, любимый муж отходит в тень. Но чтобы эта тень была еще и поветвистей, Наполеон решает отослать мужа в Париж. И его, якобы с важной миссией, отправляет с пакетом в Директорию. Он, конечно, не подозревая подвоха, добросовестно намеревается своей отчизне послужить, бежит к своей жене и приказывает ей снова облачаться в уже знакомый нам изящный мужской костюм и сопровождать своего мужа. Но тут вмешался адъютант главнокомандующего Наполеона Бонапарта Бертье: «Вы, лейтенант, с ума сошли! Вы не любите свою жену, если ей скорой смерти желаете? Подвергать вашу супругу такой неслыханной опасности? А если вы встретитесь на море с английским крейсером? Неужели вы хотите, чтобы вашу супругу изнасиловали английские моряки?» Ну конечно, этого любящий муж никак не хотел, и он, поцеловав Полину в щечку и приказав ей быть умницей, благополучно отбывает в сторону Александрии. Благополучно, да не совсем. По дороге их настигает английский корабль, лейтенанта Фура арестовывают, но в тюрьме милосердный английский офицер голову ему не отрубает, а обязывает доставить обратно в Египет, в Каир. А там ничего не подозревающий Наполеон наслаждался прелестями своей новой любовницы, убив двух зайцев: приятность имел и Жозефине отомстил. И вот Полина Фур уже живет не в собственном семейном особняке, а во дворце главнокомандующего Наполеона Бонапарта. Муж вернулся в Каир, радостный, что голову от англичан унес, вбежал в свой особняк в предвкушении обнять жену, а ее там нет. Словом, в родном семейном доме пустота и толстый слой пыли. Тогда он берет плетку и направляется в офицерский клуб узнать последние новости. А новости отнюдь для него неутешительны: его супруга живет в роскошном дворце, в котором часто пребывает Наполеон Бонапарт. Разъяренный лейтенант с плеткой в руке ринулся к злополучному дворцу. Во дворе, как в каирских домах бывает, садик с экзотическими растениями, фонтанчики с журчащими водами, в больших клетках попугайчики что-то на арабском наречии лопочут — словом, рай, или райский уголок турецкого султана! Не меньше. Кипя негодованием, лейтенант Фур растолкал многочисленных слуг и побежал в комнаты. И вот в одной из них, с низким золоченым потолком, его супруга нагая сидит в огромной ванне и драгоценными камешками играет. Она, зная, что муж в это время находится на Мальте, опешила, конечно, а он, не давая ей опомниться, начал хлестать ее плеткой.

И до крови ее белоснежную кожу исхлестал, как садист де Сад. Она, конечно, побежала жаловаться к главнокомандующему Наполеону: «Арестуйте его и бросьте в тюрьму», — кричала в слезах. Но Наполеон никак не мог этого сделать. Что бы солдаты сказали? Наполеон Бонапарт мстит «рогатому» супругу, которому сам же приделал «рога»? Супругов попросту развели. Развели Жана Ноэля Фура и Полину Беллиль. А она, приняв девичью фамилию, теперь уже совершенно безопасно, не боясь ни плеток, ни кинжала, на улицах Каира рядом с генералом Бонапартом на коне гарцует. У нее даже своя форма, военную напоминающая: великолепный голубой мундир и с эполетами. Но какое звание представляют эполеты — разобраться трудно. Может, звание — великой куртизанки? Садятся в коляску и катаются по берегу Нила. А рядом в эскорте скачет сын Жозефины, Евгений, и изо всех сил старается эту ненатуральную картину вполне натурально воспринять. Ведь ему тоже необходимо ухватить свой кусок пирога, авось генерал, его отчим, подарит какое королевство в Европе, и он старался матушке Жозефине не сообщать о новых любовных похождениях ее супруга. Что было совсем уж не на руку Наполеону, ибо ему очень хотелось, чтобы Жозефина узнала о его любовной связи. Наполеон все больше и больше привязывается к веселой, красивой Полине и даже говорит ей: «Сударыня, если Вы мне подарите сына, я разведусь с Жозефиной и женюсь на Вас». Полина давай стараться, ничего не получается. Она, как и Жозефина, — бесплодна. Не помогли ни воды, ни визиты к арабским знахарям. И вот, когда последняя надежда на то, чтобы ей родить Наполеону сына исчезли, он просто охладел к ней. Полина решает оставить Каир и вернуться в Париж. Она поняла, что «мавр, сделав свое дело, может уйти». У Наполеона новые привязанности. И взяв себе какого-то ничтожненького любовника, Полина помчалась в Париж. И явилась к министру Дюроку со своими претензиями. Она, дескать, из-за Наполеона мужа потеряла, а теперь вот он ее оставил. Это что за порядки такие? Ну Дюрок заставил ее снять себе дом в окрестностях Парижа и сидеть тихо. Особо не шуметь, авось Наполеон и вернется к ней. У него часто вкусы меняются, настроения тоже. И Полина ждет в своем плохоньком особнячке в предместье Парижа, не заявится ли к ней первый консул, Наполеон Бонапарт. Все окна проглядела. Не дождалась, однако. И вышла замуж за своего любовника Белмелота. А в 1801 году Наполеон выслал ее вместе с мужем в Испанию и вздохнул свободнее. Ему даже вспоминать прошлое не захотелось. У него уже новая любовница — полька Мария Валевская.

И примерно с этого времени Наполеон Бонапарт начинает регулярно изменять Жозефине, становясь, в нашей интерпретации, «обратимым рогоносцем». Ситуация, дорогой читатель, с обратимыми «рогоносцами» выглядит примерно так: сначала ты мне изменяешь, и я от мук ревностных и оскорбленного самолюбия дико страдаю, потом я тебе, и ты испытываешь точно такие же муки. Словом, «отольются кошке мышкины слезки». И, конечно, такой вот обольстительной и вполне развратной кошечкой, не любящей своего мужа, была вначале Жозефина, первая жена Наполеона Бонапарта. Какие бедный генерал (он тогда еще не был императором) любовные муки терпел, как терзался от холодности своей супруги — описать невозможно! Тут перо Достоевского бы надо! Бледнел, краснел, когда поминутно на ее запертые двери натыкался! Однако по-порядку.

У Мари-Роз (Жозефиной ее Наполеон назвал, и так уж она и в историю вошла, с этим именем) был любовник господин Баррас, член революционного Конвента. Он заинтересовался молодой вдовой чуть ли ни тогда, когда она вместе с мужем, во время Французской Революции в тюрьме сидела. Правда, в разных тюрьмах. Мужу голову отрубили на гильотине, Мари-Роз удалось жизнь сохранить, но в каком виде она к вольности вернулась! Как говорится, «ни кола, ни двора» — все отобрано: особняк конфискован, богатства тоже. Дочь где-то на швею учится, сын на столяра, как в республиканском правительстве пристало. Тетушке каким-то образом удалось сохранить и свой особняк и свое богатство, и она сейчас своей племяннице, очутившейся в бедственном положении, поддержку материальную оказывает. Что было очень кстати для Жозефины, потому что, увидев смерть, почувствовав ее запах, она почувствовала горячее желание не просто жить, а прожигать жизнь, не считаясь ни с чем, а меньше всего со своим телом. В тюрьме у нее был любовник, который в некотором смысле спас ее от смерти, сейчас у нее будет любовник, который в некотором смысле спасет ее от нищеты. По натуре очень легкомысленная и пустая, недаром, когда она станет императрицей, Сепор скажет о ней: «Наша королева немного кокетлива. Набекрень носит корону», она, как говорится, пустила в оборот свою любовь. И без разбору и пардона берет всех подряд: от собственного конюха Акерна до генералов, пока, наконец, не появился у нее постоянный любовник де Баррас — народный представитель Конвента. Скуповат-то он скуповат, но все же для Жозефины раскошелился: купил ей особняк на улице Шантерен, экипаж, лошадей. У Жозефины многочисленная челядь: лакеи, камердинер, повар, горничные. Немного погодя аппетиты на богатство и роскошь у Жозефины возрастут и она купит особняк, на дворец смахивающий, Мальмезон, в котором будет жить до последних своих дней, когда Наполеон разведется с ней, здесь и умрет. Особняк имел славу «дома с привидениями», поэтому удалось его купить по цене, значительно ниже его стоимости. В одиннадцатом веке здесь жил нормандский рыцарь-разбойник. Он грабил проезжающих мимо богачей, а женщин насиловал и даже иногда убивал, закапывая их трупы под стенами своего дома. Жозефина, игнорируя страшную легенду, без колебаний купила этот дом, так ей понравились окружающие его живописные окрестности. «Привидение» ни разу не появилось в доме и Жозефина зажила в нем относительно счастливо. Через какое-то время Жозефина надоела Баррасу, и он решил от нее отделаться весьма благородным и делающим честь мужчине способом: подыскать ей хорошего любовника. Этим «хорошим» кандидатом не только на любовника, но даже на мужа, оказался маленький неизвестный никому корсиканец, генерал Бонапарт. Увидев Жозефину, он, как говорится, с места в карьер влюбился в нее, с первого взгляда и навсегда.

Когда будет умирать, признается: «В сущности я никого не любил. Разве что Жозефину». Жозефина обладала искусством искусительницы в совершенстве: а это означает, что надо выпячивать все хорошие свои черты, а маскировать плохие. Имея очень плохие, гнилые зубы, она улыбалась, не открывая рта, а говорила так, чтобы зубов было не особенно видно. Это великое мастерство, и французские женщины — мировые кокетки — овладели им в совершенстве, применяя на практике такие вот примерно советы эротических писателей: «Если лик твой прекрасен, ложись на спину. Если у тебя шрам на животе, ложись задом. Если у тебя тугие бедра и грудь, ложись поперек кровати и пусть тебя берут стоя».

Это еще, дорогой читатель, Овидий сказал, философ и историк Древнего Рима, живший в сорок третьем году до нашей эры. Тогда, в те времена, любви и любовному искусству уделялось огромное внимание. Все творчество Овидия насыщено эротикой. Тут и «Наука любви», «Средства от любви», и даже наш Александр Сергеевич Пушкин нередко в своей поэзии вдохновение черпал из поэм Овидия. Искусством обольщения в совершенстве владела Клеопатра. Эта египетская царица, мать четверых детей, имела «стройную фигуру кипариса, грудь как два яблока, лебединую шею, ноги газели, а ум философа». Конечно, все это вместе взятое дает поразительные результаты, особенно когда любовница обладает даром предугадывать каждое эротическое желание любовника, а его, мягко говоря, извращения превращает в культ возвышенной любви. Марк Антоний любил флагелляцию, то есть быть поротым бичом. Клеопатра, особой склонности к этой области эротико-садистического наслаждения не имея, с увлечением ей предавалась и никто не смог бы здесь ее притворство от правды отличить.

Так поступают все великие куртизанки. Для них прихоть любовника становится их прихотью. О, они-то уж знают силу эротической любви, самой страстной, самой безумной привязанностью мужчины к женщине и умело ею пользуются.

Искусством любви Жозефина овладела в совершенстве, и молодой, почти на десять лет моложе ее генерал Бонапарт, наивный и светски неотесанный, влюбился в молодую вдову до потери сознания.

Благодарный Баррас, которому Наполеон Бонапарт облегчил старания отделаться от надоедливой любовницы, назначает Наполеона главнокомандующим итальянской армии и его брат Люсьен Бонапарт позднее запишет в своем дневнике: «Баррас в приданое Жозефине отдал пост главнокомандующего итальянской армии».

Как же Жозефина не оценила любовь своего мужа! Он бледнел, краснел и поминутно на запертые двери натыкался. Скачет, скажем, Наполеон Бонапарт как полоумный из далекой Италии, чтобы только быстрее Жозефину обнять, пыльный и неумытый с дороги, врывается в ее дворец, а там… Там пусто. Служанка в пояс низко кланяется и, скрывая усмешку, сообщает, что мадам катается в Булонском лесу. С кем катается? Наполеону Бонапарту немного стыдно, правда, такие вопросы прямые задавать служанке, но он удержаться не может и дрожит от ревности мелкой лихорадочной дрожью! А мадам катается по Булонскому лесу с Ипполитом Шарлем, бравым драгунским офицером, красавцем, который в данный момент является любовником Жозефины.

Ну Наполеон Бонапарт от таких неутешительных известий треуголку свою знаменитую еще пуще на глаза подвинет, насупится, и, как сыч, в молчании размышляет. И вы, наверное, дорогой читатель видели эту картину, когда Наполеон Бонапарт в такой позе несчастливого мыслителя сидит. И такие скорбные мысли ему в голову приходят, что он даже решается на развод.

Послушаем об этом одного из его офицеров, который был свидетелем такого состояния Наполеона: «Когда мы находились подле фонтанов Мессуардия (это было в Египте. — Э. В.), я увидел, что Наполеон прогуливается с Жюно. Лицо генерала, всегда бледное, вдруг побледнело еще более обыкновенного. Я не мог понять причины. В лице его было видно что-то судорожное, в глазах что-то дикое. Он много раз ударял себя в голову. Никогда я не видел у него такого недовольного, встревоженного вида. Я шел к нему навстречу и, когда мы поравнялись, он сказал мне отрывисто и строго: „В вас нет ни малейшей привязанности ко мне, женщины! Жозефина! Если бы вы точно любили меня, то сказали бы все то, что я узнал от Жюно! Жозефина! А я за шестьсот лье. Вы должны были сказать мне об этом! Жозефина! Так обмануть меня! А с нею… Развод! Да, развод!“

Слово „развод“ будет еще неоднократно повторяться Наполеоном. Жозефина давала все поводы подозревать ее в неверности. Мать и сестры, особенно Полина и Каролина, ненавидящие жену Наполеона и называющие ее „старухой“, подстрекали его к этому и постарались соответствующим образом представить распутное поведение Жозефины. Наполеон мучится дикими муками ревности, и его письма наряду с их эротическим содержанием переполнены горечью и упреками. Он не маскирует свои подозрения, он прямо упрекает Жозефину в изменах и даже неуклюже предлагает ей самому найти ей любовника. Как же жалки, дорогой читатель, его письма к жене в этот период. Это письма раненого зверя, который, по его собственным словам, „готов изгрызть свое сердце“, так много в нем накопилось боли, тоски и эротического желания.

Польский король Ян Собесский умел писать своей Марысеньке письма, представляющие интерес для исследователей, как эпистолярно-эротический стиль. Это был шедевр эротической лирики, в которой голый натурализм умело был замаскирован метафорическими эпитетами. Наполеон не был искусен в словах любви. Его дикое, неуправляемое чувство требовало выхода и находило для этого очень примитивные грубые слова. Письма запестрели вот такими выражениями: „желания войти в мой маленький черный лесочек“. „Черный лесочек“ — единственная моя отрада и переполняет меня так, что не могу ни есть, ни пить, так жажду тебя». Жозефина смеялась над этой «наивной эротикой», пожимала плечами и шла на очередной бал. Ее письма вежливы, холодны и нечасты. А как же часто упрекает ее Наполеон, что она ему редко пишет! Но маленький генерал со своей страстью просто надоел Жозефине. Так всегда бывает, дорогой читатель! Женщины обычно не в состоянии принять огромное чувство. Оно их давит, вызывает чувство пренебрежения к объекту. Хочешь, мужчина, сохранить любовь женщины: никогда вслух не показывай ей слишком больших чувств. Потом, когда, как говорится, Наполеон окончательно раскусил натуру Жозефины, понял ее глубоко закоренелую порочность, отсутствие всякой нравственной морали, он начнет платить ей той же монетой, и ситуация диаметрально изменится. Теперь уже Жозефина будет ночами простаивать под дверями его спальни, плакать, страдать от ревности и умолять своего кумира об искорке любви. Она станет «обратимой рогоносицей».

«Итак, развод», — кричал Наполеон вдалеке от Жозефины, в своей памяти рисуя ужасные картины супружеской неверности. Но это «рогач» на словах. Знаете, дорогой читатель, есть «рогачи» на словах. Уж они-то не только готовы развестись с неверными женами, но грозятся убить ее, и какими только проклятьями не осыпают. А как увидят супругу воочию, мягкими, как воск становятся, и абсолютно все неверным женам прощают. Таким «рогоносцем на словах» был Менелай. Он целых десять или двенадцать лет сулил своей жене Елене, что убьет ее, как только в Трою вернется. Но это он обещал, стоя у ворот Трои. А взяв наконец город, так пленился чарами своей супруги, что не только простил ей все многочисленные измены, но еще и полюбил с новой силой.

Таков Наполеон Бонапарт. И следующий случай подтверждает это. Вернувшись как-то из Италии, пыльный, уставший, он взбежал на ступеньки своего дворца с единственной целью: быстрее обнять свою Жозефину, по которой соскучился. А ее во дворце нет. И до него дошли слухи, что катается она со своим любовником Ипполитом Шарлем. Мы не знаем, сколько ваз разбил Наполеон, может быть, ни одной, ибо вазы он бил только в злом расположении духа. Сейчас же расположение духа было таким угнетенным и чувствовал он себя таким несчастливым, что вазы бы ему не помогли. Он остолбенел, еще больше побледнел и уехал во дворец к матери. Жозефина, вернувшись с любовного свидания, пришла в ужас и почувствовала угрозу своему положению. Действительно, на этот раз Наполеон шутить и прощать не намерен. Он запретил Жозефину пускать на порог своего дворца. Она, бедная, умолив камердинера впустить ее, под дверями кабинета мужа слезы льет. Умоляет впустить ее — безрезультатно. Наполеон не отвечает и по-видимому готов к самым решительным действиям — к разводу. Тогда Жозефина, зная в сущности мягкий и добрый характер мужа, берет своих детей Гортензию и Евгения и приказывает им под дверями горько рыдать. И дети дружно завопили: «Пожалейте хоть нас, если не хотите пожалеть нашу бедную матушку. Как же нам быть, сиротам-то несчастным». Наполеон сжалился. Он открыл двери и со слезами на глазах и радостью в сердце схватил Жозефину в объятья и потащил в постель!

Многие придворные оставили для потомков свои дневники и воспоминания. Все они единогласно утверждали, что Наполеон безумно любил Жозефину. Герцогиня Абрантес: «Наполеон любил в это время Жозефину сколько позволяла ему природа его. Он краснел, бледнел, трепетал и даже плакал».

Наполеоновский генерал Мармон: «Бонапарт все время думал о своей жене. Он желал ее и с нетерпением ждал ее приезда. Он часто говорил мне о своей любви со страстностью и иллюзиями молодого человека». Камердинер Наполеона Констан очень снисходителен к поступкам Жозефины. Он видит ее, как обаятельную, чарующую женщину с приятным, мелодичным голосом, добрую и снисходительную к слугам. «Император любил, и она полностью этого заслуживала. Любил целовать ее в шею или лицо, давая ей при этом легкого шлепка и называя „моя сладкая дурочка“».

В этой страстной любви Наполеона не было притворства. Ответная любовь Жозефины, в первый период их жизни вся построена на притворстве. Пустая, легкомысленная кокетка, неспособная (в начале их жизни) ни к какому серьезному чувству, она играла «маленьким капралом», как куклой. Мобилизовав все свое очарование, умея быть доброй, ласковой, покорной, Жозефина, как алчный паук, затягивала Наполеона в свои сети. Особенно ее отношение к нему изменилось значительно к лучшему, когда Наполеон стал главнокомандующим итальянской армии, одержал ряд блестящих побед и получил звание Первого Консула. Алчность Жозефины не знает предела. Это для нее Наполеон грабил музеи, богатые поместья, на правах победителя. В Париж к Жозефине посылались огромные ящики с награбленным добром. Сначала она увлекалась их распечатыванием и сортировкой награбленного. Но потом это занятие настолько ей приелось, ибо богатств было очень много, что она даже перестала их распечатывать. В Тюильри все коридоры и чуланы были переполнены огромными ящиками с мебелью, тканями, утварью, драгоценными картинами.

На всю жизнь она осталась легкомысленна и беспечна. Делала долги, почище долгов Марии Антуанетты. За все, конечно, должен был платить Наполеон. Наивный «рогоносец», он готов был весь мир завоевать для Жозефины. И хотя говорит в своих воспоминаниях, что женщины никогда у него не влияли на государственные дела, по отношению к Жозефине это была неправда. Не получая от нее частых писем или не удовлетворенный их сухим содержанием, он однажды даже решил оставить в Италии свою армию и бежать в Париж к Жозефине. Она, оттягивая многочисленные слезные просьбы приехать к нему, объясняла это невозможностью из-за… своей беременности. Ошалелый от радости Наполеон Бонапарт при таком радостном известии совершил чудеса полководческих побед. Какой пустой кокеткой надо быть, чтобы во имя наслаждения со своим любовником Ипполитом Шарлем прибегнуть к этой лжи? Биографы и некоторые историки во всем оправдывают Жозефину: у нее, дескать, темперамент нимфоманки и ее измены Наполеону Бонапарту физически были необходимы. А также необходима вечная ложь, обман, неискренность? Раскусила хорошо Жозефину мать Наполеона Летиция Бонапарт. Иная умная женщина типа маркизы Помпадур сделала бы все от себя зависящее, чтобы привлечь на свою сторону семью Наполеона. А Жозефина с семьей Наполеона почти во вражеских отношениях. И в этом большая ошибка Жозефины, ускорившая развод с нею Наполеона. Нас поражает легкомыслие этой женщины: иметь такой благодатный материал для огромного чувства и не суметь его удержать! На это способна только пустая, легкомысленная женщина.

В физической любви Наполеон не требовал многого. Это была целостная, неиспорченная натура, лишенная какой бы то ни было патологии. Он не признавал извращений в любви. Недаром, когда он стал императором, де Сад прислал в роскошных переплетах ему свои книги. Наполеон незамедлительно бросил их в огонь. Жозефина, воспитанная в испорченных нравах парижского общества, не могла удовлетвориться «чистой» любовью Наполеона. Ей нужен был испорченный Ипполит Шарль, чтобы приятно щекотать ее чувство. У Наполеона было все слишком просто, прямо и категорично. Страсть его направлена на одно: удовлетворение желания. А его любовная игра? Из Наполеона «прет» дикая, неуправляемая страсть. А где любовная прелюдия к опере любви? Где спокойные, смелые, изящные переходные аккорды любовной музыки к шумному брависсимо. Наполеон начинал и кончал одной мелодией: брависсимо. Поэтому-то, Жозефина выбрала Ипполита. Ее Ипполит — виртуоз, конессер любовной музыки. Вот он сейчас лежит рядом с Жозефиной и с хорошо скрытым нетерпением, почти равнодушно разогревает свою любовницу, щекоча ей интимное место стеблем василька. Ласки Ипполита нежны и осторожны, губы мягки и теплы. Он мастер своего, любовного дела, он умеет разогреть тлеющий любовный огонь своей любовницы до бешеного пламени, потушить который можно только одним — завершающим аккордом.

Потом успокоенные, умиротворенные, точно омытые родниковой водой, уставшие, лежали любовники молча и неподвижно, и Жозефина роняет тихие, счастливые слезы благодарности. Мог ли Наполеон Бонапарт со своей необузданной страстью и вечно холодными от нетерпения губами дать Жозефине такое чувство огромного наслаждения? Солдат делал свое дело быстро, страстно, грубо, не заботясь о сексуальном состоянии партнерши. И вот поэтому Жозефина любила Ипполита и была всецело зависима от него. Ба, она даже предлагает Ипполиту выйти за него замуж и развестись с Наполеоном. Генерал учтиво от такой чести отказался.

Многие биографы (в их числе и Ги Бретон) будут перечислять многочисленных любовников Жозефины, ее сексуальную неразборчивость, когда даже, провожая мужа, на пароходе загляделась на бравого матроса и сожалела, что нет времени затащить к себе в постель. Мы склонны видеть Жозефину немного иначе: нельзя ее приравнивать к числу неразборчивых нимфоманок типа Мессалины или Полины Бонапарт. Да, она тоже шла на поводу своей чувственности, да, у нее были любовники, и многочисленные, но все же она была способна на глубокое чувство, когда мужчина ее удовлетворял. И пример тому Ипполит Шарль. Как же долго она была его любовницей! На какие только ухищрения ни шла_; чтобы встречаться с ним! Сирены так не поступают! Сирены «выжимают сок» из одного мужчины и спокойно переходят к другому! Жозефина могла бы быть верна одному человеку, были у нее к этому задатки, если бы этим человеком не был Наполеон Бонапарт.

В первом супружестве счастливой она не была. В 16 лет она вышла замуж за девятнадцатилетнего виконта Александра де Богарнэ, типичного прожигателя жизни, пустого, лощеного щеголя, деспотичного и капризного, любившего всех женщин на свете и меньше всего свою жену. На Жозефину он не обращал внимания и мотыльком кружился в вихре светских удовольствий. Легкомысленная Жозефина отвечала ему тем же. Скоро семейная жизнь стала просто несносной: супруги вечно ссорились друг с другом. Александр де Богарнэ обвинил супругу в неверности и усомнился в своем отцовстве дочери Гортензии. Она потом станет королевой Голландии, выйдя замуж за брата Наполеона Бонапарта. Отношения между супругами настолько испортились, что они начали жить отдельно, что, в общем-то, предвещало развод. Снова их соединила тюрьма. Но гражданину Богарнэ пришлось сложить голову на гильотине во время Французской революции. Жозефина свою жизнь спасла. Она яростно, всеми возможными способами боролась за жизнь.

Когда подкупать тюремщиков стало нечем, в ход пустила свое тело, затем или на самом деле заболела лихорадкой, или притворялась, не знаем, но это ей спасло жизнь. «Гуманная» Французская революция головы отрубала гражданам буржуям в здоровом их виде. Больных и сумасшедших не гильотинировали — их лечили. Оттягивала-оттягивала Жозефина, как могла, свою казнь, аж тирану Робеспьеру самому голову отрубили, и Жозефина спасена!

Не сумела она оценить любовь Наполеона Бонапарта. Конечно, спохватится, когда маленький генерал, вызывавший у нее улыбку презрения, станет могущественным императором, ее отношение к нему изменится, но будет уже поздно. Все чаще и чаще в Тюильри наряду с упоительными ночами происходят омерзительные супружеские скандалы и «даже с рукоприкладством», как нас информирует Констан. А все на почве ревности. Страстной корсиканской мстительной натуре Наполеона Жозефина никакую уступку не делала. Почти открыто продолжала встречаться со своими любовниками и нет надобности их тут всех перечислять, Ги Бретон основательно это сделал в своей книжке «Наполеон и Жозефина». Доказав, на что способен гениальный человек, став императором, Наполеон вызывает дикий восторг Жозефины. На сто восемьдесят градусов повернулись ее чувства к нему. Это уже любящая, готовая оставить всех любовников на свете для своего кумира жена, ревнивая, болеющая над своей участью «вечной рогоносицы». Словом, роли переменились! Теперь Жозефина выслеживает Наполеона по узким коридорам Тюильри, ночью, со свечой в руках появляется, как грозное привидение, перед ним, заставая врасплох, когда император направляется в покои ее чтиц или к племяннице Жозефины Стефании. «Куда это Вы направляетесь в таком виде? — приветствует она его перед дверями любовницы ночью. — И Вам не стыдно так компрометировать себя?» — и забирает сконфуженного императора в свои покои. Ему все труднее и труднее уберечься от глаз Жозефины. Она следит за его фиакром, когда он с Констаном едет в свой тайный «домик для удовольствий». Она обнаруживает в театре его ложу, хорошо замаскированную, соединяющуюся нижним этажом с ложей его сестры Полины, куда та приводит очередных дам, почитающих за честь вкусить мимолетную, минутную любовь императора. У Наполеона уже двое внебрачных сыновей. Один из них — это сын Марии Валевской. По некоторым иным источникам — у него даже их трое — третий от итальянской певицы Грассини. Во всяком случае, двое или трое сыновей, но Бонапарт уже полностью убежден, что он сможет дать Франции наследника. Зачем ему теперь бесплодная, старая Жозефина? Ей уже больше сорока лет и она очень подурнела и постарела: гнилые зубы, увядшая кожа лица, полнота. Да, Жозефина очень изменилась к худшему. Как же печально нам констатировать, дорогой читатель, грустный факт отвратительного старения монархов. Мы не нашли ни одной королевы, или почти не нашли, за редкими исключениями, которые старели бы красиво и достойно. Все они после сорока лет становились грузными матронами с опухшими от ревматизма ногами, подагрические, с больными внутренностями, сморщенным лицом и слезящимися глазами. Где великий Брантом нашел тех изумительных восьмидесятилетних красавиц, о которых расписывает в своем сочинении? У него там старушки скачут на конях стройными амазонками с великолепными, а не вырезанными как у амазонок грудями (чтобы лучше держать оружие вырезали себе правую грудь). Там у него женщины рожают в пятьдесят два года, и таким феноменом являлась королева Сицилии. У него там дамочки, в стиле Дианы Пуатье, глотая распущенные в уксусе жемчужины, к семидесяти годам остаются юными девушками и собственные правнучки им не конкурентки на любовном фронте. Мы, признаемся Вам, дорогой читатель, таких староюных королев нигде не нашли. И, скажем без обиняков и приукрашиваний, — все они старели отвратительно. Вот английская королева Анна, дочь Якова II. Она родила семнадцать детишек и превратилась не только в грузную матрону, а в бочку сала, с воспаленными ногами, расстроенной печенью и желудком. Она не только ходить не может, она встать не может и ее поднимают и носят на носилках слуги. Двери в Винздоре расширяют, ибо королева уже не может через них пройти. Тупым грузным истуканом сидит она на своем троне и, наверное, ни о чем уже не думает, разве только о том, как бы урвать лишнюю упоительную ночь с прекрасной Сарой Черчиль, своей любовницей. Грузность не помешала Анне быть лесбиянкой и заниматься грешной любовью. Семнадцать детей, рожденных от своего мужа, Датского принца, ничтожненького и пустого, тоже не помеха.

В толстую матрону с широченной талией и ляжками, как «спина взрослого мужчины», превращается маркиза Монтеспан, знаменитая любовница Людовика XIV, родившего ему семерых детей и имеющая двоих от своего законного мужа. Наоборот, высохла как вобла, маркиза Помпадур к своим сорока годам, вызывая жуткое физическое отвращение у своего любовника Людовика XV, бежавшего с ее постели на жесткую кушетку.

Не может подняться со своего кресла Владислав Ваза, польский король, настолько он грузен и с больными опухшими от водянки ногами. Даже чтобы поприветствовать свою невесту Марию Гонзага, его поднимали слуги. В грузную гору мяса и жира превратились английские и Эдуард IV, бывший когда-то самым красивым королем в Европе, и Генрих VIII. Его пятая и шестая жены вечно сидят перед ним на низеньких скамеечках и моют его опухшие до безобразия, язвенные ноги. Исхудал до безобразия к своим сорока пяти годам Иван Грозный, у которого, наряду с гниением внутренностей и наличия всех признаков одряхления и старческого слабоумия, развивается дикое сладострастие.

Наша Екатерина Великая к шестидесяти годам уже не может ходить на опухших от водянки ногах и придворные, в своих домах и во дворце, строят наклонные платформы вместо лестниц. Жалок вид императрицы, когда эта великая старуха пытается легкой птичкой порхать и флиртовать со своим двадцатилетним любовником Платоном Зубовым.

Примеры можно было бы множить. Но зачем? Образ королев, королей и их фавориток укладывается в одну формулу, представляет собой один типаж: грузные, растолстевшие, опухшие матроны, с одутловатыми морщинистыми лицами и маленькими слезящимися глазками. Или, наоборот, худые, как щепки (пример Елизаветы I Английской) с огромными париками, старческими страшными шеями, опутанными тоннами жемчугов, скрывающих этот недуг, и с разрумяненным и набеленным лицом, напоминающем оштукатуренную стену.

Отталкивающий образ стареющих королев! И мы с тем большим удовольствием нашли необыкновенный и уникальный феномен женщины вечной молодой. И это не легенда — это факт!

К сожалению, царицей она не была, ну разве царицей балов! Ею была Александра Зайончковская, жена наместника польского короля Августа III. Говорили, что она владеет секретом вечной молодости, или эликсиром бессмертия. До сих пор считалось, что такой эликсир существует и им обладали два человека: Калиостро и Сен Жермен. О жулике Калиостро биографы и историки свое мнение в последнее столетие изменили и он особой загадки для них не представляет: это был ловкий жулик, обладающий некоторым даром иллюзиониста. Но вот Сен Жермен — он остается загадкой до сих пор. И, как говорится, в свободное от основного занятия время, следовало бы им заняться.

Александра Зайончковская была загадкой для всех, особенно для молодых юнцов, роем окружающих эту семидесятилетнюю даму, выглядевшую так: «Скачет по Сасскому парку пастушка в широкополой шляпе, из-под которой выбиваются белокурые локоны. Лицо молодое, раскрасневшееся, на щечках играет яркий здоровый румянец, голубые, как бирюза, глаза сияют таким же чистым блеском. На ней платье из тончайшего муслина, талия без корсета, из-под тонкой белизны платья вырисовывается грациозная, гибкая фигура молодой девушки». Даме… семьдесят лет. Если вы нам не верите, посмотрите на ее портрет в возрасте пятидесяти двух лет. Голубая ленточка в высоко зачесанных волосах! А она уже бабушка!

Каким же секретом вечной молодости обладала Александра Зайончковская? Очень простым и очень сложным, но доступным каждому. Вот его рецепт. Купаться всю жизнь, зимой и летом в ледяной воде, спать в никогда не топленой комнате, накрывшись одеялом из шкуры серны. Ежедневно проделывать многокилометровые прогулки пешком, плавать и никогда не пить алкоголя. А также есть только сырую пищу, и только овощи и сырое молоко. Ни один горячий суп не тронул уст Александры.

А вместо косметической маски обкладываться слоями парной телятины.

Так утверждают биографы Александры Зайончковской, сумевшей «обдурить» время и в семьдесят лет имеющей двадцатилетнего любовника, который с ума по ней сходил, пока не влюбилась в него, этого Альберта Грималу, гордая Жорж Санд, любви которой сам Шопен и Мюссе добивались. Когда Александра Зайончковская умерла, никто не мог разобраться, сколько же ей лет на самом деле: пятьдесят, пятьдесят пять? А ей было девяносто восемь лет!

В девяносто девять лет умерла уж если не «молодой и красивой», но вполне резвой старушкой Матильда Кшесинская, любовница Николая II. Она до последней минуты еще стояла у балетного станка и ни на йоту не изменила своего веса.

О таких «молодых старушках» мы говорим с восхищением, потому что их так мало. В основном женщины старели по принципу «старость не радость».

Жозефина чувствует свою старость. И ей тем более обидно, что она уже не нужна императору. Напрасно она падает в обморок от известия, что он берет с ней развод, напрасно заливает слезами его мундир, напрасно бежит ночью в его комнаты и стучится так, что будит всех в Тюильри — Наполеон тверд в своих намерениях. Конечно, его трогают эти запоздалые чувства Жозефины, ее отчаяние, в котором трудно угадать чего больше — сожаления ли по утрате звания императрицы или настоящей любви. Получив огромную, в три миллиона франков в год пенсию и три дворца, — она соглашается, наконец, подписать согласие на развод. Потом она будет жалко вымаливать у Марии Валевской разрешения увидеть сына Наполеона Бонапарта, будет принимать Марию Валевскую в своем дворце Мальмезон и замке в Наваррах. Будет умолять экс-супруга дать ей возможность увидеть и поцеловать законного наследника, сына Наполеона, рожденного от его второй жены Марии-Луизы. Жозефина живет воспоминанием о прошлом. И наверное, так она бы и старела, в своих роскошных замках и по-прежнему делая долги, так что Наполеону даже на острове Святой Елены не давали они покоя, если бы на выручку не пришел господин случай и не ускорил ее смерть. Как-то к ней во дворец пришел русский царь Александр I и, увидев Гортензию, дочь Жозефины, разгорелся к ней страстью. Визиты царя стали чаще и продолжительнее. Однажды они катались в карете по Булонскому лесу, Жозефина их сопровождала, по дороге простудилась и ангина оказалась для нее смертельной. Она умерла, прожив с Наполеоном Бонапартом пятнадцать лет.

Мария-Луиза

Горько плакала девятнадцатилетняя девушка, дочь австрийского императора Франца I, старшая из тринадцати его детей, отправляясь в далекий Париж выходить замуж за Наполеона Бонапарта. Корсиканец представлялся ей диким людоедом из детских сказок. С раннего детства она называла его не иначе, как «проклятый корсиканец», и никогда не думала, что судьба будет к ней так несправедлива, а эгоистичный отец, не считаясь с ее желанием, сделает ее политическим товаром.

Марию-Луизу учили разным наукам, а главное, нравственности. Ей запрещали читать книги, которые ее ровесницы давным-давно читали украдкой, а в Венском дворце не было животных мужского пола. Увидеть, как копулируют собачки, о боже, да это же верх безнравственности! Мачеха не учила Марию-Луизу премудростям любви, дома ей сказали ясно: «Не перечить и мужу во всем подчиняться. Ясно?»

Ничего-то Марии-Луизе не было ясно и будущего она боялась пуще казни. Будущий муж пугал ее с детства, пугает теперь, но настоящий страх ее ждет впереди. Как он ее примет, да и вообще, что ее ожидает в Париже? Оставить все родное, австрийское, и принять чужое — французское — нелегко. Так ведь может надломиться психика, особенно если нет «под рукой» дорогих и близких лесов и полей, в которых можно собирать веронику, в реках ловить раков, в прудах зеленых жаб. Жаб особенно любила. Без тени отвращения брала их в руки, не думая о возможности возникновения бородавок, и всегда на именины, думаете, что ей дарили? Дюжину зеленых жаб. Теплый, родной, семейный австрийский дом! Можно было с ногами забраться на диван и часами вышивать шелком или плести шнуры. Рукоделие — ее стихия, и как-то не вяжется это с ее высоким званием французской королевы. Но потом приучит «ручного» императора сидеть на низкой скамеечке у ее ног, пока она быстро будет работать спицами. Привыкнет скоро к блестящему французскому двору. Страшный монстр из детских сказок оказался милым, услужливым, донельзя влюбленным мужчиной, готовым во всем служить своей возлюбленной. Роль тем легче далась ему, поскольку готовился он к ней тщательно. Решив развестись с Жозефиной, решив дать Франции наследника, тщательно искал кандидатку на жену. Сначала ею была сестра русского царя Александра I — Анна, но из этого ничего не вышло. Решив жениться на австрийской принцессе, исследовал ее родословную и ко своей великой радости убедился, как плодны были ее предки. По восемнадцать детей рожали бабушки и прабабушки, матери. Ошибется малость Наполеон Бонапарт. Мария-Луиза так плодной, как ее предки, не окажется. Она родит Наполеону всего одного сына, правда, и жили они всего мужем и женой четыре года, и двух детей с любовником. И все.

Полина Бонапарт. Каждый день она мечтала о новом мужчине, который сможет удовлетворить ее ночью.

У очаровательной Полины было шесть мужей, а любовниками — лакеи, пажи, солдаты, генералы, негры и собственный брат Наполеон Бонапарт.

Наполеон, заключив брак с Марией-Луизой, очень готовился к ее появлению в Париже. Наново отделаны комнаты в Тюильри и летних резиденциях. В Тюильри повел баварского короля и королеву по узенькой темной лестнице из своего кабинета в комнату императрицы. Вестфальской королеве показал ванную комнату Марии-Луизы, обтянутую индийским Кашмиром. Посылает своей невесте подарки: «двенадцать дюжин рубашек из тонкого батиста, украшенных вышивками, кружевами стоимостью 19 386 франков, двадцать четыре дюжины платков, двадцать четыре кофточки, платья, одно за 5000 франков, белье, шали, чепчики, а в сумме на 411 736 франков нарядов». Всю свою жизнь с Марией-Луизой, он будет сам выбирать ей изящное дезабилье, проектировать фасоны ее платьев и давать огромные деньги на карманные расходы, или, как раньше говорили, «на шпильки». «На шпильки» Мария-Луиза будет получать 30 000 франков в месяц. Она оденет, дословно, всю свою семейку в Австрии. Мачехе и сестрам будут посылаться драгоценные подарки, целые возы подарков. В Париже Марии-Луизе император подарит на полтора миллиона франков драгоценностей — известный алмаз Санси и колье за девятьсот тысяч франков. Император буквально осыпает свою принцессу подарками. Он ее, как дорогую хрупкую куклу, холит, лелеет. Он сама — нежность и внимание. Уделяя обеду всего пятнадцать минут, он вдруг изменяет свои привычки и долго просиживает с женой за обеденным столом. Ради нее покупаются раньше ненавидимые им лакомства: пирожные, печенья и дорогие конфеты. Живя в Австрии в весьма скромных апартаментах, сейчас Мария-Луиза получает от мужа-императора роскошные апартаменты, оборудованные «с нуля» заново и намного роскошнее и богаче, чем когда в них жила Жозефина.

А когда она однажды сказала, что очень скучает по своей венской комнате, а особенно по своей собачке, Наполеон внимательно выслушал, а через какое-то время ведет Марию-Луизу в одну из комнат Тюильри, открывает дверь, и она ахнула от восторга: это была точная копия ее комнаты в Вене. Были привезены все ее любимые предметы, мебель, а на кресле восседал любимый мопсик. Сколько труда, внимания и заботливости потратил вечно занятый великий человек, чтобы точно ознакомиться с планом оборудования девической комнаты Марии-Луизы, и привезти всю эту рухлядь только для того, чтобы порадовать жену. Женщинам льстит, конечно, такое поклонение.

Аппетиты Марии-Луизы растут, и она все бесцеремоннее ублажает свою австрийскую семейку: дорогой фарфор, туалетные принадлежности, безумно дорогие венецианские зеркала, картины, мебель, книги — перекочевывают из Парижа в Вену. Словно Мария Луиза предчувствует свое будущее — жизнь в Австрии, нагромождает там богатства, лишь бы побольше сейчас урвать во Франции. Наполеон ничего не замечает. Он готов озолотить «свою куколку». «Какие наставления вам дали родители?» — спросил он Марию-Луизу перед своей брачной ночью. «Быть во всем вам послушной и служить вам», — был «правильный» ответ Марии-Луизы. Наполеон Бонапарт устал от измен Жозефины. Устал от беспорядочных связей с любовницами. Устал от ограниченной Марии Валевской. Он приготовился любить верную, наивную, «чистую» жену и воспитать ее по своему вкусу. Уж сейчас-то измены с ее стороны Наполеону не грозят! Как же он ошибся, наивный «рогоносец», боготворящий свою жену, которая в дневнике напишет жестоко: «Он относится ко мне как к сержанту». Как к принцессе, как к безумно дорогой и любимой игрушке, Мария-Луиза. Но она не в состоянии понять сложность чувств Наполеона. Великое не для нее. Великое слишком сложно для ее умишка. Но ей очень нравится роль императрицы. Совершенно не зная парижского этикета, ограниченная, неостроумная, она не снискала не только симпатии, но даже уважения светских придворных умных дам. Они относятся к ней, как к провинциалочке, а сестра Наполеона Каролина, когда увидела в первый раз безвкусно одетую Марию-Луизу, воскликнула: «Милочка, Вы — точно цветочная корзина». Но ей не надо думать о модных нарядах. За нее думает ее муж. Как хорошая камеристка, он находит время раздумывать над фасонами платьев своей жены. На балах Мария-Луиза теперь появляется в наимоднейших платьях, как божество, обильно усыпанное драгоценностями. Недостаток ее воспитания и образования теперь наверстывается различными учителями музыки, пения, танцев. К ее услугам лучшие породистые собачки и самые лучшие экипажи. В театре она сидит в королевской ложе рядом с императором, вполне довольная жизнью и своей золотой клеткой. Наполеон Бонапарт регулирует жизнь своей «куколки». Ей думать не полагается. Ей надо сейчас напрячь все силы и подумать единственно об одном: о рождении наследника.

Наполеон немного беспокоится — три месяца прошло со дня их первой брачной ночи — а ребенок пока не намечается, хотя семья эта австрийская очень плодовита: у ее матери тринадцать человек детей, у бабушки семнадцать, а у прабабушки, стыдно сказать, целых двадцать шесть детей. И это был мировой рекорд рождаемости детей королевами. Но напрасны опасения императора. Ровно через одиннадцать месяцев после заключения с Наполеоном брака Мария-Луиза родит ребенка и — ура — сына! Восторгу Наполеона слов нет. Ребенка будут возить по парку в коляске, запряженной двумя оленями, люлька у него будет из чистого золота и «золотое» звание короля Рима ему уже предназначено.

После рождения ребенка Мария-Луиза не особенно изменилась: не потолстела и не похудела. И не особенно расцвела. Разве только еще больше обозначились ее оспинки, которыми слегка было испещрено ее лицо. А так все те же длинные белокурые волосы, со спущенными двумя густыми прядями по обеим сторонам лица, тот же довольно высокий лоб, те же глаза, приводящие Наполеона в умиление, цвета синего фарфора, та же розовая кожа лица с легким румянцем и ямочками на щеках, те же редкие, но белые зубы, та же полная и сексапильная грудь. Но еще больше выпятилась австрийская губа, передаваемая из поколение в поколение и до такой степени отличительная, что умерших Габсбургов, рассеянных по разным гробницам, узнавали по этой губе. «Изящество к ней придет позже», — думал Наполеон, сравнивая Марию-Луизу со своей изящной Жозефиной.

Наполеон после рождения сына совсем ошалел. Жена исполнила свой долг. Как же он благодарен ей за это! И он готов ради нее на многое. Самое главное, изменить свои так устоявшиеся и ставшие каноном привычки. Молодая супруга любит танцы. Наполеон, чтобы слоном не наступать ей на ноги, учится вальсировать. Он, специально никогда не придающий значения костюму, вдруг заказывает себе костюм по последней моде и сапоги заменяет туфлями из тонкой кожи. В одном Мария-Луиза изменилась после рождения сына. В ней развивается чувственность. И чего-то другое требует ее тело, чем то, что может дать Наполеон. Ей начинают надоедать одни и те же ласки, в которых ей предназначалась роль покорной исполнительницы воли властелина. Они начинают спать отдельно. Перед разводом с Жозефиной Наполеон забил вход в ее спальню из своего кабинета. Их разлад начался с того, что они начали спать отдельно. Сейчас Мария-Луиза под предлогом того, что ей жарко в комнатах Наполеона, спит в своей спальне. Наполеон действительно вечно зябнул (уж не Московские ли морозы довели его до поражения в войне с русскими?). Он даже летом приказывал топить камины. Мария же Луиза, получив воспитание в суровых, холодных дворцах своего отца, совершенно не переносила жары. Раз-другой он спрашивал ее: «Луиза, почему ты не спишь у меня?» Ответ всегда один: «Там слишком жарко».

Наполеон целует ее в щеку, она тщательно носовым платком вытирает это место. «Луиза, ты брезгуешь?» — «Нет, но я всегда так делаю». Вечное обожание начинает надоедать Марии-Луизе. Приедается слишком сладкое блюдо. Эта вечная предупредительность супруга, обожание, поклонение даже.

О боже, как же исстрадались сердце и душа императора, если он не видит и не замечает ни пустоты, ни холодности этой куклы, лишенной всяких чувств. В алькове нет жарких порывов необузданности Жозефины, но нет и скандалов, которые были у него с первой женой. Мария-Луиза в исступлении не запустит в мужа тяжелой пепельницы, не будет в бешенстве рвать и метать, южного темперамента креолки здесь и в помине нет. Здесь ровно и… пресно. Наполеон начинает скучать в обществе своей жены.

Все реже происходят у них прогулки по парку. Канули в прошлое те времена, когда Наполеон лично учил Марию-Луизу ездить на коне, держа лошадь под узцы и бегая сбоку. Уже перестал ей позировать, когда она имела желание написать его портрет. Идеальный муж первых лет супружества превращается в немного эгоистичного мужа, которому становится скучно с женой, интеллектуально далеко не отвечающей его требованиям. Любимая игрушка ведь тоже надоедает, когда она всегда одна и та же и каждая царапинка на ней стала привычной. Хочется чего-то нового. У Наполеона появляются новые любовницы. Успели ими побывать — в 1811 году мадемуазель Ларошфуко, которую потом пришлось выдать замуж и дать бешеное приданое в восемьсот тысяч франков. И герцогиня Монтебелло, статс-дама при его жене. Конечно, все это тайно. Все это вдали от нелюбопытных глаз Луизы. Несколько раз в Тюильри по тайным лестницам и в тайную комнату приходит Мария Валевская.

Для самых коротких любовных связей, в которых по-солдатски совершается секс, занимающий минимальное количество времени, имеется ложа в Театре Комедии. Ложа хорошо оборудована. Сестра Наполеона Полина играет роль сводни. Это она приглашает дам, понравившихся Наполеону, подняться к ней на второй этаж, в ее ложу; внизу по винтовой внутренней лесенке можно спуститься в ложу Наполеона. Никто из зрителей не знает, что император в ложе. За балконом имеется маленькая и уютно оборудованная комнатка: диванчики, мягкие креслица, софа, стол, если нужно, то с изысканным угощением. Император мог насладиться любовью, и, открыв на балкон ложи дверь и отодвинув тяжелую портьеру, даже досмотреть спектакль. Все совершалось прямо на виду у публики, то есть вблизи ее, и в то же время глубоко секретно. В этом была своя своеобразная пикантность.

Не все дамы соглашались посетить ложу императора. Слишком добродетельные, а их было очень мало, отказывались от такой чести, как только получали записочку Полины «посетить ее ложу». Мадам Рекамер отказалась. Директора театра знали, что дам, имеющих своеобразный пропуск в ложу Полины, надо пропускать, ни о чем не расспрашивать, даже если дама под густой вуалью, и надолго оставлять наедине. Был ли в это время в ложе внизу император — директора не знали. Но это был пустяк, так сказать, легкий флирт, он ничего общего не имел с тем огромным любовным чувством, которое вдруг жарким пламенем охватило Наполеона к своей жене.

Впоследствии, будучи на острове Святой Елены, Наполеон скажет, что в сущности любил только одну женщину — Жозефину. Это была неправда. Страсть к Жозефине была недолгой и временной. Любил Наполеон действительно одну женщину, но свою вторую жену. Об этом говорят все позднейшие его поступки, бешеные и безумные. Но оставленному «рогоносцу», которому предпочли одноокого генерала, великому когда-то императору, не пристало открыто в этом признаваться.

При дворе Марию-Луизу «австриячку» не любили. Светских дам коробил провинциализм Марии-Луизы, отсутствие такта и элементарной женской дипломатичности, которыми с избытком обладали наша Екатерина Великая и французская Мария-Антуанетта. «Плачьте вместе со мной, плачьте», — просила Мария-Антуанетта светских дам, привязанных к ней, когда случилась афера с ожерельем. Плакальщиц было много. Французская королева умела завоевывать сердца (не у народа, конечно), в светском кругу было много преданных ей дам, даже на гильотину пошли вместе с ней.

Мария-Луиза сердец завоевывать не умела. Ба! Она никогда не скрывала своего настроения. Вечно надутая, насупленная, без малейшей приветливой улыбки, только и могла процедить одну фразу: «Как ваши дела». Констан, камердинер Наполеона, очень вежливый и весьма мягкий в оценках, заявляет читателям, что Наполеона очень беспокоило неумение Марии-Луизы сдружиться с придворными дамами и хоть чуточку любезнее быть с ними. Они платили ей тем же. Только одна всего и есть подруга у Марии-Луизы (зато до гроба) — это придворная дама, княгиня Монтебелло.

Потом, когда будет решаться вопрос, приезжать ли Марии-Луизе к Наполеону на Эльбу (о «Святой Елене» и речи быть не может), делиться своими мыслями она будет только с Монтебелло, своими радостями от счастливой любви с генералом Нейпергом тоже. Утешать королеву в ее тяжелой потере единственного от Наполеона сына будет все та же дама. Сейчас она в Лувре первое лицо при дворе Марии-Луизы. Даже еще неизвестно, кто кому служит, ибо это Мария-Луиза каждое утро, едва успев встать, наведывается к Монтебелло, где вместе едят завтрак и пьют кофе. Эта дама сидит с Марией Луизой рядом в карете и даже часто вместо служанки спит с Марией-Луизой в комнатке перед ее спальней, так что Наполеон, направляясь на любовные утехи к жене, должен был перешагивать через эту даму.

Авантюрная кампания Наполеона против России в 1812 году окончилась позорным поражением французов. Наполеон бежал из горящей Москвы в собольем теплом капоре и эту переделанную потом шапку вместе с собольей шубой подарил ему Александр I. Легендарный завоеватель, народный герой, великий полководец, в глазах Марии-Луизы как по мановению палочки злого волшебника превращается в неудачника. Наполеон свергнут и он на острове Эльба.

Наполеон на о. Эльба. Император строгий, но имел слабость… к проституткам.

Тем сильнее его желание соединить семью: жена и сын, что может быть сейчас нужнее для опального императора? Быть может, живя в спокойной обстановке, он накопил бы силы, мобилизовал бы свой гениальный интеллект, свой Полководческий талант и, кто знает, кто знает, потекла бы история уже известным нам потоком или все было бы иначе. Он горячо призывает Марию-Луизу приехать к нему на Эльбу. Вот одно из его писем:

«Тебя люблю больше всего на свете. Мои муки изнуряют меня, потому что тебе задают боль. Поцелуй моего сына». Письма становятся все настойчивее, рефреном там звучит один и тот же мотив: «Луиза, приезжай». Она что-то мямлит в ответ и лаконично отвечает: «Есть трудности». Какие, Луиза?

Все состояние Наполеона, его лихорадочное ожидание приезда жены, его бессонные ночи — все можно было бы заключить в один вопль: жена, приезжай! Но в жизни Марии-Луизы новая страница и в ней нет места для Наполеона Бонапарта. Она влюблена в Нейперга. О, мудрый отец знал, что делал. Роль «политического товара» его дочери себя исчерпала. Перемешались карты истории, козырный туз — Наполеон Бонапарт — превратился в какую-то ничего не значащую карту, следовательно, его брак с дочерью Марией Луизой стал издержкой. Великий когда-то император, могучий в своей знаменитой треуголке, сейчас в соломенной шляпе сажает огурцы на острове Эльба. Такой муж нужен его любимой дочери? И делается абсолютно все, чтобы отдалить Марию-Луизу от Наполеона. Прежде всего, забирается у нее сын. Он растет при дворе деда, австрийского императора. Во-вторых, появляется генерал Нейперг. Мария Луиза даже не подозревает, что ее марионеткой дергают за ниточку и не догадывается, что ею просто манипулируют. Очень дипломатично и постепенно. Сначала она еще думает соединиться с Наполеоном. На остров Эльбу шлет такое вот письмо: «Очень рада, что ты хорошо себя чувствуешь и думаешь построить сельскую резиденцию. Прошу тебя, оставь там для меня какой уголок. Знаешь ведь, как я хочу поехать, посетить тебя как можно быстрее». Никогда не поехала. Поехала на воды в Сабаудию в сопровождении генерала. Инкогнито, конечно, под именем княгини де Колорно. И только австрийский подданный ее отца, генерал Нейперг, осмеливается называть ее «ваше величество». Ему сорок лет, у него жена и четверо сыновей, пятый умер при родах. Он высок, строен, элегантен и у него нет одного глаза.

Свою тайную миссию, переданную ему намеками, понял правильно: ему надо соблазнить Марию-Луизу и заставить ее отказаться от плана поездки на Эльбу. Нейперг слишком знал женскую натуру, слишком был опытен в любовных делах, чтобы не справиться с довольно простой задачей: влюбить в себя Марию Луизу. Тем более это легко, когда разбуженная сексуально женщина, только что вошедшая во вкус половой жизни, вынуждена от нее отказаться. Все, конечно, началось с постели. Летом 1814 года в одну из летних грозовых ночей, под аккомпанемент грома и блеска молний — Нейперг и Мария-Луиза стали любовниками. Она влюбилась, как кошка, в Нейперга. Он ее повелитель. Всю жизнь ею кто-то управлял, хотя ей всегда хотелось править самой. Наполовину занятое в ее сердце место корсиканина стерлось. И из сердца и из памяти. Низложенные монархи, потускневшие как давно нечищеное серебро, не герои ее романа. Мария-Луиза могла заставить себя полюбить блестящего императора, в цвете славы и великолепия, но любить потускневшее серебро? Письма на Эльбу приходят все реже и наконец совсем прекращаются.

Наполеон рвет и мечет. У него отнята империя, отнята жена, отнят сын. Не слишком ли много потерь? Исчезли уже всякие иллюзии на возможный приезд жены на Эльбу. Еще недавно он принимал здесь Марию Валевскую со своим сыном Александром. Принимал украдкой, стыдливо, в полуразрушенном домике, хорошие апартаменты приготавливались для Марии-Луизы.

Теперь он в бешенстве кусает свою соломенную шляпу и грозится выкрасть Марию-Луизу силой. Она в это время находится у отца в Австрии и ждет надела своего королевства. Ей обещана Парма.

И вот 10 октября 1814 года Наполеон пишет последнее отчаянное письмо тосканскому герцогу Рердину III, дяде его жены.

«Мой брат и дорогой дядя! Не получая известий от моей жены, прошу Ваше королевское высочество сообщить мне, разрешите ли Вы мне посылать вам еженедельно письма для императрицы. И взамен пересылать мне известия о ней. Льщу себя надеждой, что несмотря на события, которые изменили столько людей, Ваше королевское высочество питаете еще ко мне некоторую дружбу». Герцог не ответил.

И Наполеон решается на отчаянный шаг. Его поход на Париж, сто дней его правления — это шаг отчаявшегося человека. Шаг безумный, авантюрный, явно рассчитанный на поражение, но если бы Мария-Луиза приехала к нему на Эльбу — этого шага, может, и не было бы? Так считают многие историки и мы с ними согласны.

Бесславен конец Наполеона на острове Святой Елены, где его потихоньку травили и довели до смерти. Будет всегда и во всем оправдывать свою жену. «Не приехала?» — были фатальные обстоятельства. Не написала? Ей не позволили. Окружающим его людям на острове Святой Елены скажет: «Будьте уверены, что если императрица не делает никаких усилий для облегчения наших несчастий, так это потому, что она окружена шпионами, мешающими ей узнать все, что меня заставляют выстрадать, так как Мария Луиза — сама добродетель».

Знал ли он, что в то время, когда он это говорил, Мария-Луиза была на восьмом месяце беременности от Нейперга. Для этого человека нет никаких препятствий на любовном фронте. Он свою жену выкрал от мужа Ремордини, у них была большая любовь, но сейчас Тереза Пола мешает планам мужа. Его цель — женить на себе Марию-Луизу и стать королем Пармы. Лилипутное это королевство, всего с 450 тысячами жителей, но королевство однако, и Мария-Луиза в нем королева. Заплатила за это звание дорогую цену. У нее навсегда отнят сын и он никогда не будет претендентом на пармскую корону. Словом, его лишили наследства. Но, испытав на себе «обломки истории», Мария-Луиза рада и этому лилипутному королевству. Она выступает там истинной королевой и все называют ее не иначе как «ваше величество». Водворен, как на настоящее королевство пристало, строгий дворцовый этикет. Но для роскошных интеллектуальных развлечений, на которое была горазда маркиза Помпадур, у нее ни фантазии, ни интеллекта не хватает. Бродит, обнявшись, со своим Нейпергом по лесным тропинкам, пьют на фермах парное молочко, закусывают серым хлебом, солнышко светит, цветочки можно рвать, Мария-Луиза вполне счастлива в своем королевстве. Через три месяца после смерти Наполеона Бонапарта в 1821 году Мария-Луиза рожает дочь от Нейперга.

Жена его так кстати умерла и ничто теперь не препятствует Марии-Луизе выйти за Нейперга замуж. Вскоре у нее рождается сын от него.

При известии о смерти Наполеона Мария-Луиза напишет письмо своей закадычной подруге Монтебелло: «Хотя я не испытывала к нему ни единого глубокого чувства, я не могу забыть, что он отец моего сына. Я пожелала бы ему еще много счастливых дней, лишь бы он был далеко от меня». Не дал ей быть далеко от себя. Из гроба заявил о своем существовании. В один прекрасный день Марии-Луизе вручают завещанное ей: шкатулку с сердцем Наполеона.

Несчастья коснулись Марии-Луизы. Умер ее сын от Наполеона, умер Нейперг, единственный человек, которого эта женщина по-настоящему любила. Кажется, все «закатилось» для Марии Луизы со смертью Нейперга. Но прошло малое количество времени и она сама предлагает своему управляющему выйти за нее замуж. 17 февраля 1834 года Мария Луиза выходит замуж в третий раз: Шарль Бомбель, долгое время бывший ее секретарем, теперь ее муж. Ей уже пятьдесят лет и она, к сожалению, очень внешне безобразна. Куда девались эти синие фарфоровые глаза, приводившие Наполеона в восторг, эти маленькие завитушки волос, падающие на лоб с золотым поддерживающим их обручем, эта белизна хорошо развитой груди. Перед нами толстая приземистая матрона с седыми пуклями волос и ожиревшим лицом. Современник того времени писал о ней: «В то время, когда я имел честь ее видеть, наружность ее не имела ничего привлекательного. Она была сгорблена. Ее нижняя толстая губа, характерная для австрийского императорского дома, очень отвисла и это ее весьма старило».

Шарль Бомбель, сам уже немолодой вдовец, обремененный взрослыми детьми, без всякой радости согласился стать мужем королевы. Она его упрашивает: «Своим тихим растроганным голосом доказывает, что один лишь он может составить ее счастье, согласившись стать ее мужем».

Еще третий муж не умер (скоро умрет), еще здравствует себе, и что-то там усовершенствует в Пармском королевстве, какие-то реформы вводит, а у Марии-Луизы новый молодой красавец-любовник. Жан Леконт — его имя. Тенор, но мнит себя литератором. Как-то Мария-Луиза увидела его вечером во время спектакля в своем Пармском театре и… влюбилась с места в карьер. «Разница в возрасте огромная, да разве устоишь перед королевой» — воскликнем мы словами Анны Вырубовой, подруженьки нашей последней императрицы Александры Федоровны. Жюль Леконт не устоял. Мария Луиза в тот же вечер пригласила его к себе во дворец и заставила тенора петь для нее одной. Песенка была пропета до конца уже в ложе.

Вскоре умирает третий муж Марии-Луизы, а тенор… тенор убежал в Париж. У него амбиции немного выше, чем петь песенки в постели подстарелой пармской королевы. Тогда Мария-Луиза принимается за низшую челядь. У нее теперь любовником повар. Во время ее связи с Жюлем Леконтом по Пармскому двору «ходила» злостная эпиграмма-эпитафия: «Здесь покоится прах той, что начинала императором, а кончила тенором». Эпитафию следовало бы изменить: еще ниже упала Мария-Луиза. Деградировала до повара. Но ей с ним хорошо. Есть же такие люди, такие женщины, которым очень плохо с «великими», но они вполне счастливы с «простыми». Наталья Гончарова, жена Александра Пушкина, была довольно с ним несчастлива, хотя и четырех детей родила, но вполне почувствовала себя счастливой, когда вышла замуж за довольно посредственного генерала Ланского. Таков уж удел всех посредственных личностей. «От великого до смешного всего один шаг», — сказал Наполеон Бонапарт. «От великого до посредственного» — расстояние огромное и не стоит одно с другим смешивать — хорошего коктейля не получится.

Сейчас Мария-Луиза, кажется, вполне благополучна в личной жизни. Не очень пережив утрату Нейперга и сына, она вполне довольна тем, что удачно выдала дочь Альбертину замуж, растет от Нейперга сын, на дворе у нее прекрасная кухня и изысканные блюда готовит для нее любовник с громким именем Руссо. Он подслеповат и не очень видит, какая у него не очень прелестная любовница. Вот ее портрет перед смертью: «Одутловатое лицо, вылинявшая улыбка, слепые водянистые глаза. У нее не осталось зубов, она облысела и носит парик. Толстая, ревматическая сгорбленная старуха».

Господин Бильяр (он дал такую характеристику Марии-Луизе), — за что Вы так не любите Марию-Луизу? Трудно ведь в таком портрете обнаружить объективизм. Ответим за него: за то же самое, за что не любит ее все человечество: пустая, легкомысленная, посредственная, холодная эгоистка, тупая и ограниченная, осмелилась внушить любовь великому человеку и измяла его, уничтожила и никогда НЕ ПОНЯЛА. Человечество этого не прощает.

В публичном доме XVII века.

Рогоносцы в любовных треугольниках

Когда нами овладевает страсть, мы забываем о долге.

Б. Паскаль

 о-видимому, психика этих «рогоносцев» чем-то отличается от нормальной, если им приходится со стоиским спокойствием и покорностью переносить ненормальность. А здесь все ненормально. Живут как обычно втроем. Дружно. Не ссорятся. Не ругаются. Ну, разве когда вот такой поэт Владимир Маяковский возмутится и завоет перед закрытой дверью спальни: Лиля Брик замкнулась со своим мужем Осипом и Володю разделить радость обладания втроем не пускает. «Я Щенок твой, щенок», — кричал Володя и подписывался: Щен.

Дружно и у Бирона, то есть у нашей царицы Анны Ивановны. Жена Бирона, уродливая и рябая, всех рожденных от Иоанны и Анны Иоановны детишек принимала в свое «родное стадо»: отец-то один. Ни ссор там никогда не было, ни скандалов. Жена Бирона, когда Анна Иоановна захочет после обеда прилечь с любовником, детей всех заберет и тихонько с той стороны дверь закроет. «Тс, дети», — не мешать влюбленным.

Дружно живут и в треугольнике Зинаиды Гиппиус. Муж Мережковский критику Философову свои статьи читает, потом слушают стихи Зинаиды, потом все вместе спать укладываются. Да мало ли, дорогой читатель, можно найти в истории и литературе совершенно благополучных любовных треугольников?

Это был хороший «добровольный рогоносец». Он приютил жену и ее любовника под крылышки своего дворца, и покорной собачкой плелся сзади, когда они впереди рука об руку, или рука под одну руку (ибо у Нельсона не было одной руки) шагали впереди. Он всегда знал свое место, этот сэр Гамильтон, английский посланник в Неаполе, и никакого ни протеста, ни любопытства не выказывал, когда жена с любовником интимно уединялись. Он подходил к ним только тогда, когда приморский ветер трепал прическу его Эммы и рискованно было оставить ее без теплого бурнуса или шали. Он накидывал ей теплую одежду на плечи и послушно отставал, всегда десять шагов сзади. Что творилось в душе «покорного рогоносца» мы узнаем только после его смерти, когда он все свое состояние оставит не обожаемой жене, а своему племяннику. Его завещание должно было навести влюбленную парочку на размышления, а что же творилось в душе сэра Гамильтона, ни разу при жизни не выразившего неудовольствия по поводу своей роли «жалкого рогоносца»? Это был хороший дипломат и он знал дипломатические приемы, как надо сохранить жену для себя. Ну хотя бы для тех жалких ласк, которые оставались на его долю, но без которых он жить не мог. Умный человек идет на уступку. Всегда. Сэр Гамильтон знал, как выгодно ему будет закрыть глаза на великую любовь своей жены, чтобы немного погреться в ее лучах! Однако, по порядку!

Люди в Лондоне останавливались, люди недоумевали, люди смеялись, когда видели эту «дружную троицу». Одноглазый, однорукий, худой, как вобла, и маленький как карлик, морской волк, легендарный герой и полководец Нельсон, разбивший Наполеона, идет под руку с полноватой и грузноватой, с выпирающей грудью, женой английского посланника Гамильтона, а муж в десяти шагах от них семенит старческой походкой, держа на руках неизменные или шаль, или пуделя.

Все трое живут в одном доме, вместе время проводят, а придет пора «в постельку» — муж деликатно раскланивается, жену в лобик целует, любовнику руку пожмет и шаркает старческой походкой в свою спальню. О, он знает свое место, этот пэр Англии, осмелившийся жениться на молодой здоровой шлюхе. Но не всегда же она была шлюхой. Теперь вот она стала почтенной леди, остепенилась, разматерела и сейчас кроме худенького, маленького адмирала Нельсона других любовников не имеет. Она на полторы головы выше Нельсона. Она дебелая, крупная самка с высокой грудью и весь ее облик насыщен чувственностью. Такой безоговорочной, хватающей мужчин за сердце и еще за что-то. Равнодушно мужчины не могли пройти мимо нее. Эта женщина, вульгарная, пустая, малообразованная, их… возбуждала. Об этой черте неотразимого сексапиля, эманирующего из Эммы, расписывал Гете, увидев ее во Флоренции. Эротическая чувственность пронизывает все ее существо. Разноцветные глаза, один голубой, другой почти коричневый, так разрослось на зрачке это пятно, пятно, которого боялись дикарские племена. Для них разноцветные глаза являлись символом. Их обладатель принадлежал к дьяволам. Героиня романа Виктора Гюго «Человек, который смеется», герцогиня, побочная сестра английской королевы Анны, имела разноцветные глаза. Они ее не портили, как не портили они и Эмму. Наоборот, придавали им выражение какой-то таинственности. Каждая клеточка тела Эммы брызжет чувственностью. Мужчины не могут равнодушно пройти мимо Эммы. Она их возбуждает настолько, что они останавливаются и подолгу смотрят ей вслед с затаенным чувством восторга и боли от неизведанного наслаждения. Эта шлюха была очень хорошим товаром в свое время. Сейчас она знает только одно божество мира — Нельсона. И ничто, кажется, не омрачает это мирное сосуществование «любовного треугольника». Но у каждого из них свои проблемы. Нельсон мучается двойственностью своего положения, своей виной перед Фанни, законной супругой. Он, чопорный английский джентльмен, воспитанный в пуританской семье, далеко не просто переносил свои измены. А Фанни не хочет дать ему развода, чтобы хоть как-то упорядочить их союз. А Эмма — оттого, что задето ее самолюбие. Ее, законную супругу английского, всеми уважаемого, посла пэра Англии, не желают принимать в королевском дворце, ибо сам английский король Георг III никак не решается пригласить во дворец жену своего посла с ее «подмоченной» репутацией. Дико страдает сэр Гамильтон, но не от измены своей жены, а оттого, что утратил всю свою бесценную коллекцию картин и статуй, утонувших на затопленном корабле. Этот интеллектуал, ученый, знаток искусства и археологии десятилетиями собирал бесценные коллекции камней и картин. И вот все погребено в волнах океана. Эмма! И откуда она взялась, эта женщина, так высоко прыгнувшая и ставшая лучшей подругой неаполитанской королевы?

Дочь деревенского кузнеца и простолюдинки, не умеющая ни читать, ни писать, воспитывалась у недалекой бабушки. С четырнадцати лет работала в услужении. Потом, когда ее красота расцвела пышным цветком, решила попробовать счастья в Лондоне и начала там околачиваться по тавернам и кабакам, рано пойдя по рукам. В шестнадцать лет превратилась в неотразимую красавицу с хорошо развитыми формами. Тициан, решившийся писать ее портрет, нашел в ней свою одну из лучших моделей натурщицы. Были художники и помельче. Рошли написал аж двадцать ее портретов. Ну и началось. Художники наперебой брали ее к себе в натурщицы, попутно делая из нее дешевую любовницу. И писали с нее богинь. Сегодня Эмма в костюме Дианы позирует, завтра она Леда, послезавтра Фрина, Талия. Какие богини еще имеются? Давайте их всех сюда, в мастерскую художника, ведь формы Эммы так соблазнительны, что любой типаж подойдет! Хотите ее сделать кающейся Магдалиной? Ничего нет проще. Луком намажьте ее разноцветные глазки, чтоб покраснели и слезы потекли ручьем, стяните рубашку, будто она в раскаянии, и обнажите до предела границ возможного грудь — вот «Кающаяся Магдалина» готова. Да что мы тут будем расписывать. Видали, небось в музеях эти великолепные копии. Но чаще, конечно, получались картины не кающейся Магдалины, а Магдалины грешницы, что особенно публику возбуждало. Картины с Эммой Гамильтон в главной роли выставляются на парижских аукционах и имеют оглушительный успех.

Адмирал Нельсон. «Я так люблю тебя, что могу спокойно остаться один среди пятидесяти голых женщин», писал он Эмме Гамильтон.

Не обратить внимание на очаровательную натурщицу с ангельским личиком и хорошо развитым телом просто невозможно. И вот в ее портрет, увиденный им на какой-то парижской выставке, а потом и в нее самою влюбился некий врач, Джеймс Грэхем, лечивший от импотенции современными методами. Он решил сразу убить двух зайцев: во-первых, хорошую любовницу из нее сделать, во-вторых, при ее помощи наладить «свой бизнес». И вот Эмма уже не голой натурщицей в нетопленых мастерских художников на обшарпанной кушетке лежит, часами позируя, но возлеживает теперь на прекрасном тронном кресле жрицей красоты, здоровья и секса. На ней полупрозрачная туника, обнажающая все ее формы, а вокруг бледносочные импотенты курс лечения принимают: глазеют и возбуждаются. Не знаем, как там другие пациенты этого врача, но капитан королевского флота излечился от своей половой немощи настолько, что пожелал Эмму, этот Джон Пейне, у врача забрать и своей наложницей сделать. Но вскоре Эмма ему надоела и он уступил ее своему другу щеголю Гарри Фезерстонхоу, усиленно в то время проматывающему семейное состояние придумыванием все новых и дорогостоящих удовольствий. Впрочем, его развлечения большим разнообразием и фантазией не отличались. Это вам не Коммод, который подавал к столу живых карликов на золоченом блюде с ног до головы измазанных горчицей. У него Эмма должна была попросту танцевать голая на столе. Занятие необременительное, ее в пироги не запекали и она стресс не получала от ужаса быть всаженной в печь или неосторожным разрезанием пирога, как было у европейских монархов. «Блюдо» имело успех и неизвестно сколько бы еще времени Гарри развлекал своих приятелей нелицеприятным зрелищем, но к сожалению, Эмма забеременела. С животиком на стол ее голой пускать Гарри постеснялся. Хотя во времена Виктории, королевы английской, были в моде беременные животы. Словом, щеголь Гарри Фезерстонхоу из своего особняка беременную Эмму выгнал. И пришлось ей рожать ехать в свою деревеньку, в которой ее бабушка выкормила, авось и внучку выкормит. Действительно, после рождения дочери, бабушка согласилась оставить дочь Эммы у себя. Эмма возвращается в Лондон, но уже в значительно обновленном виде.

Теперь она решает не быть, как говорится, доступной для всех и переходящей «из рук в руки». Теперь она будет наложницей, но только избранных, богатых вельмож. Цени сам себя и другие тебя оценят! Не правда ли? Для этой цели она окончательно зачеркнула прошлое и даже фамилию сменила. Теперь она — мадемуазель Харт. О красоте мадемуазель Харт поползли слухи и такие лестные для местных щеголей, благополучие которых зависело от наличия расового арабского скакуна и дорогой любовницы. У Эммы нет отбоя от желающих сделать ее своей наложницей. Особняков и ливрейных выездов в роскошных каретах ей, правда, еще не предлагают, бриллиантами и другими драгоценными каменьями не осыпают, но сделать из нее «экономку», проживающую в особняке любовника и «разливающую чай», желающих много. Эмма остановила свой выбор на тридцатидвухлетнем Уорвике Чарльзе Гренвиле. А почему бы и нет? Спросила себя Эмма и ответила: «Да». Тепло и мух почти в апартаментах нет, даже говорят, что дядя этого Гренвиля дюже как богатый. А у него и правда, дядя Уильям Гамильтон, английский посол в Неаполе, крупный ученый по археологии, знаток искусства, коллекционер произведений искусства, а в сумме богатый и всеми уважаемый человек. Конечно, Эмма еще не мыслит о матримониальных планах, пока у нее даже в мозгу не помещается мысль, что можно бы женить на себе этого старца (шестьдесят лет, Эмме двадцать). И пока ее любовник немножко при деньгах, она свои скрытые мысли прячет и желает одного: стать хорошей любовницей Гренвилю.

Но, кто счастлив в любви, тому не везет в картах, и Гренвиль очень много проигрывает. И вот, когда ему грозят абсолютное или банкротство, или пуля в лоб, он снаряжает Эмму к своему дядюшке за помощью. Две цели преследовал Гренвиль: во-первых, действительно, желал, чтобы дядюшка уплатил его карточные долги, во-вторых, развязать себе руки от назойливой любовницы, которая влюбилась в него как кошка и мешает ему жениться на богатой невесте. Сэр Гамильтон внимательно осмотрел Эмму со всех сторон и… согласился. Он заплатил долги Гренвиля, а тот в награду умоляет дядюшку оставить Эмму при себе. Эмма что-то там лопочет о своей верности к Гренвилю и тот искренне возмущается: нужна ему верность любовницы, как «мертвому припарки». Ему бы только быстрее от любовницы отделаться, и он даже настаивает, чтобы дядюшка сделал Эмму своей любовницей. А она быть любовницей не хочет. Она хочет быть женой!

И вот вдовец Гамильтон женится на Эмме, ибо воспылал к ней огромной старческой любовью, которая, как известно, вмещает в себя и дочернее чувство и чувство любовника. В сущности, специальной любви этот старый человек в жизни не знал. Уже в зрелом возрасте он женился на богатой наследнице, забирает ее с собой в Неаполь. И вот с 1764 года сэр Гамильтон — посол Англии в Неаполе. Работа посла несложная: надо всеми силами укреплять связи между двумя королевствами, английским и сицилийским, да свою собственную «казну» пополнять. А «казна» сэра Гамильтона — это бесценная коллекция, а скорее баснословной цены собрание картин. Тут и Леонардо да Винчи, и Рубенс, и Рембрант, и Ван Дейк, конечно, в оригинале.

Эмма Гамильтон. Муж разрешал ей заниматься любовью на стороне с тем, кто мог ублажить ее лучше его самого.

Да и сам сэр Гамильтон далеко не пешка в этом мире: у него титул рыцаря ордена Бани и титул лорда. Он вместе с неаполитанским королем Фердинандом запросто в его лесах охотится, а потом они вместе обедают. И вот, когда в 1782 году умерла жена сэра Гамильтона, он неутешным вдовцом ходить не пожелал. Теперь ему нужна жена, молодая и красивая, и не важно ее происхождение. Аристократки ему оскомину набили. «Я аристократок не люблю», — можно было бы подсуммировать цитатой Зощенко решение Гамильтона жениться на шлюхе. Тем более, что жена Фердинанда, Каролина, дочь знаменитой австриячки Марии-Терезы, дала ясно понять сэру Гамильтону: если он женится на Эмме, она будет принята в ее дворце. Умная Каролина, всецело забравшая власть в Неаполе в свои руки, так что супруг кажется кашлянуть без ее согласия боялся, преследовала далеко идущую цель: использовать Эмму в своих политических интересах. Она знала, что такая сексапильная женщина при таком старом муже ходить «девственницей» не будет. А подобрать ей знатного любовника и черпать для себя выгоду было для Каролины раз плюнуть. Словом, они уже закадычные подружки. Рядом в театральной ложе сидят, веерами обмахиваются, публика в партере их лорнирует, все честь по чести, все как полагается. Вместе по парку в коляске катаются, вместе по берегу моря расхаживают.

Сэр Гамильтон гордится молодой женой. Обхаживает ее, как может. Из Парижа выписываются для Эммы модные наряды, он сам одевает ее в греческий костюм. На балах, из-за угла, восхищенным взглядом наблюдает за Эммой и ее бешенным успехом у мужчин. Все это невинные флирты без какого-либо сексуального полета и сэр Гамильтон пишет своим родным: «Она здесь завоевала все сердца, даже женские, своей скромностью, умением держаться, и я смею надеяться, что мы будем счастливы!»

О, слепой, наивный «рогоносец»! Не читал ты мудрого писателя Брантома, который авторитетно доказывает, что браки между супругами с разницей в возрасте в сорок лет, будь то мужчина или женщина, не могут быть счастливы, Брантом очень восхваляет мудрого старика-мужа, сказавшего своей жене: «Знаю, милочка, что бессилие мое оскорбляет цветущий Ваш возраст и что я должен быть мерзок Вам; увы, не могу претендовать на пылкую любовь вашу, каковой достоин лишь здоровый и крепкий супруг. Вот почему решил я предоставить вам полную свободу заниматься любовью на стороне с кем-нибудь другим, кто способен ублаготворить вас лучше меня. Только постарайтесь выбрать человека скромного и скрытного, что не ославил и не опозорил бы нас с вами».

О боже! Разве не этого требовал Каренин от своей непокорной жены Анны, безумно влюбившейся во Вронского и поправшей каноны светского общества? Но влюбленные дамы не желают «инкогнито». Они считают, что устарелая буржуазная мораль нуждается в перелицовке. Ни о каких тайных встречах жены стариков слушать не желают и свои позасупружеские связи демонстрируют открыто и скандально, шокируют общество, которому претит вот такая явная демонстрация чувств. Очень скоро сэр Гамильтон убедится в этом, и «рогачом» его сделает его лучший друг. Сейчас же он наивно рассчитывает, что все «обойдется» и цветущая самка — Эмма, эманирующая какими-то таинственными эротическими флюидами, возбуждающими мужчин, будет по отношению к мужу — добра. Не опозорит его имени и не пойдет на поводу своей страсти. А пока надо изо всех сил ублажать Эмму. Дифирамбы Эмме, которая очень скоро приберет к рукам этого старика, не умолкают ни на минуту. Но не все разделяли восторг сэра Гамильтона. Многие не без оснований считали Эмму вульгарной, грубой, чувственной и примитивной особой, хотя все признавали ее красоту. Сент Джордж пишет о ней: «Она ширококостна и слишком полна, напоминает статую Ариадны. Роста она огромного, но сложена хорошо, если не замечать уродливых ступней ног. Зубы у нее неровные, но белые. Смелая, развязная, грубая и тщеславная дама».

Генеральный консул в Неаполе господин Локк называет Эмму пустой, вульгарной, жадной женщиной, правящей своим мужем.

Обратите внимание, дорогой читатель, все — приятели или недоброжелатели, отмечая те или другие положительные и отрицательные черты Эммы, согласны в одном: дама вульгарна. Грубая, неуправляемая стихия, далекая от светской утонченности, несмотря на ее умильные мины, грациозность движений, «прет» из Эммы. Аристократами рождаются. Этому не научишься. Оденьте крестьянского парня в самый модный костюм от Версаччо: он останется парнем из деревни. Эмма, способная, даже талантливая, умеющая так хорошо петь, что кажется, в любом оперном театре бы ее приняли, так во всяком случае льстецы утверждают, осталась грубой особой с вульгарными манерами. Как Нельсон, ослепленный блеском ее красоты, ее эротической притягательностью, не заметил в «доброй» Эмме элемент вульгаризма, составляющий сущность ее натуры — трудно понять. Он — такой воспитанный джентельмен и знаток человеческих душ! Вот уж воистину любовь слепа!

Горацио Нельсон, человек женатый на круглой сироте, вдове Фанни, имеющей от первого мужа, врача, лечившего ее отца, сына. Некрасивая, даже невзрачная, но с безукоризненными манерами светской дамы и тем неподражаемым изяществом, каким отличаются только аристократки, восхитила Нельсона своими печальными глазами. Круглое сиротство, раннее вдовство, малый двухлетний ребенок, безрадужная перспектива будущего, наложили на облик Фанни печать вечной печали. Обе печали легко суммируются в чувство. Ибо у Горацио Нельсона тоже сердечная рана от неразделенной любви к некоей даме Моутрей. Из двух печалей, счастливую любовь, конечно, не соткешь, но приличное супружество вполне возможно. Гораций мгновенно понял душу Фанни — эта будет до конца своей жизни ему верна. Своему другу он в это время пишет такое вот письмо: «Думаю, что я нашел женщину, которая меня осчастливит».

И вот Нельсон женится на Фанни и усыновляет ее сына. Какое-то время пожив спокойной, семейной жизнью, чувствуя себя не то, чтобы счастливым, но вполне обретшим спокойствие, Нельсон, вовлеченный в вихрь политических событий, уезжает во флот капитаном корабля и проявляет необыкновенный полководческий талант, достигает различных побед и очень скоро становится адмиралом. Ба, победив флот Наполеона, он становится национальным героем.

И вот однажды в Неаполитанскую бухту зашел корабль «Агамемнон» под командованием адмирала Нельсона. Толпы горожан встречали адмирала. Среди встречающих был и английский посол сэр Уильям Гамильтон и он предложил Нельсону остановиться в его доме. Гамильтон своим приветливым обращением, безукоризненными манерами джентельмена, тоже Нельсону понравился, между ними возникает мгновенно взаимная симпатия и адмирал соглашается на предложение английского посла. Но когда он вошел в дом Гамильтона, то остолбенел и лишился дара речи. На пороге его встречает очаровательная женщина, жена сэра Гамильтона. Раскованная, естественная, без малейшего намека на чопорные манеры, даже немного развязная, поправшая все каноны моды, удалившая на своем теле неудобные корсеты, в едва запахнутом полупрозрачном муслиновом пеньюаре, с копной рассыпанных по плечам великолепных волос — она показалась Нельсону лесной феей. Ни намека на чепчик, обязательный тогда для замужних дам. Ни намека на длинные до колен панталоны и можно догадаться, что под платьем вообще ничего нет! Белозубая приветливая улыбка ослепляет лицо, милые ямочки на щеках, а главное, во всем ее облике искренняя доброта и благожелательность! Никакого притворства. Перед Нельсоном великолепная женщина-ребенок! Искренняя, наивная, нежная! Как же Эмма умела играть свою роль! Кажется это об Эмме сказал французский философ Жан де Лабрюйер такие вот слова: «Судя по красоте этой женщины, по ее молодости, гордости и разборчивости она может отдать сердце только герою».

Да, с некоторых пор Эмма стала разборчивой в любовных связях. Это уже не прежняя доступная шлюха. Звание жены уважаемого английского посла обязывало. Дружба с королевой Неаполя — тоже. Но ведь здесь, перед ней национальный герой! Как же лестно будет Эмме, если удастся соблазнить его. Эмма еще не знает, что честолюбивые желания, толкнувшие ее на путь виртуозного соблазнения Нельсона, скоро переродится в искреннее, глубокое и редко встречающееся в мире чувство любви.

Двадцативосьмилетняя Эмма и тридцатидвухлетний Нельсон почувствовали непреодолимую тягу друг к другу. Но… любовницей Нельсона Эмма станет не скоро. Этот очень порядочный джентельмен, воспитанный в пуританско-викторианском духе английской аристократии, не может изменить своей жене. Для него — это свято. И вот, обманывая и себя и Фанни, он пишет ей письма, в которых представляет Гамильтонов как любезную пару, очень хорошо к нему относящуюся. Вскоре он слово «знакомство» заменит на более близкое «приятели». И все. На большее Эмма пока не может рассчитывать, как ни старается она соблазнить Нельсона своими женскими уловками. К Фанни летит очередное письмо Нельсона: «Леди Гамильтон удивительно добра и мила по отношению к Джоссаю (пасынок Нельсона, служивший у него на корабле мичманом). Это молодая обходительная женщина делает честь тому положению, которое она занимает в свете».

Мило проведя время в обществе обходительных супругов Гамильтонов, Нельсон возвращается во флот. И расстались они с уже по уши влюбленной в него Эммой на целых пять лет.

За эти пять лет будет дружная переписка супругов, где бы ни находился Нельсон. Опять же Фанни он напишет: «Моя слава Гамильтонам дороже, чем мне самому».

Возвратился Нельсон к Эмме, а правильнее в особняк Гамильтонов, совсем другим человеком. Одноруким, одноглазым, с многочисленными, еще не зарубцевавшими ранами и глубоким шрамом на лбу, но зато в ореоле бешеной славы, почестей и богатства. Он стал пэром Англии и ему присвоили титул барона. Пожизненная, назначенная Нельсону как герою, пенсия была тоже немаленькая: две тысячи стерлингов в год, и ему было присвоено звание контр-адмирала. Иностранные державы в знак благодарности наперебой посылают Нельсону дорогие подарки. Турецкий султан за освобождение Египта вручает Нельсону золотое перо, сплошь усеянное бриллиантами, и еще дарит шубу из соболей. Морской волк в собольей шубе! Нельсон, конечно, эту шубу затолкал куда подальше, но вообще-то надо сказать, что монархи почему-то любили дарить собольи шубы. Вспомним, что Александр I подарил Наполеону Бонапарту две роскошные собольи шубы и такие же шапки. Один комплект предназначался для брата Наполеона.

Великий полководец, позорно убегая из России зимой 1812 года, был не в своей знаменитой треуголке, а именно в этой собольей шапке, подаренной ему русским царем.

Золотое перо турецкого султана Нельсон прикрепил к шляпе и теперь в блеске своих регалий с лентами и многочисленными орденами напоминал, по определению одного из современников, не полководца, а оперного певца. К тому же был худенький и небольшого роста. Наш Суворов был сухонький, Наполеон был маленький, Нельсон вместил сухость Суворова и малый рост Наполеона. И уж никак не выглядел на «грозного пирата» или морского волка. Вся троица — Нельсон, сэр Гамильтон и Эмма представляли презабавное зрелище и современники не могли удержаться от язвительных сарказмов. Наред пишет: «Он (сэр Гамильтон. — Э. В.) был старый, глупый фат, ощипанный петух, не замечавший рогов, наставленных ему женой. Ей мало было делить ложе с австриячкой, так она еще приспособила себе английского адмирала, этого скелета Нельсона! С тех пор они втроем правили Неаполем!»

В каких только грехах не упрекает Наред Эмму. Она, оказывается, еще и лесбиянкой была, и ее дружба с Каролиной Неаполитанской имела сексуальное подложе. Ничего этого не было. Желчное перо современника слишком разбежалось в своей злости. Даже до сексуальной связи Эммы с Нельсоном долго не доходило. Пока они только «гуляют». Люди толпами валили на улицу и, аплодируя, приветствовали карету Нельсона. Рядом с ним сидела Эмма. Сэр Гамильтон прячется где-то сзади.

Эмма все эти долгих пять лет неусыпно следила за карьерой Нельсона и радовалась его победам. Когда увидела Горацио, с которым ее еще ничего не связывает кроме платонической любви, всего седого, одноруким и одноглазым, чуть не зарыдала от щемящего чувства жалости, но быстро взяла себя в руки и без малейшего стеснения, как будто встречает самого дорогого человека на свете, кинулась к нему в объятья. Сэр Гамильтон деликатно отвернулся. Потом она специально для Нельсона купит ослицу и будет ее молоком промывать ему раны. Нельсон в восторге от своей сиделки, находящейся не только в самом расцвете своей красоты, но полной к нему нежности и внимания.

Как можно соблазнить чопорного мужчину строгих, моральных правил? Эмма могла бы книжку на эту тему написать. Но все ее искусство можно уложить в три формулы: исполнять малейший его каприз, без конца льстить и восхищаться, и быть очень соблазнительной внешне. Все приемы обольщения пущены Эммой в ход. Потоки лести, восхищения, немого обожания сыпятся как из рога изобилия на уставшего и измученного Нельсона. У Гамильтонов Нельсон нашел свой настоящий дом. Сэр Уильям ни в чем не мешает своей супруге соблазнять Нельсона. К Фанни все реже и реже пишутся письма. Нельсон уже не может ей написать, как хорошо Эмма относится к его пасынку. Джосая вечно пьяный, болеет за мать, дерзит Нельсону и однажды, когда Нельсон, поднимаясь по лестнице на палубу корабля, упал и больно ушибся, этот новоиспеченный капитан злостно заметил: «Жалко, что не до смерти».

Эмма ухаживает за Нельсоном, а в Англии его жена Фанни с таким же вниманием ухаживает за больным отцом Нельсона. Она еще не догадывается о любви Нельсона к Эмме, она недоумевает, почему письма ее мужа стали и суше и реже? Она мучится подозрениями и зовет мужа приехать к ней в Англию. А он не спешит уезжать от Эммы. И мечется между двух огней. Его захлестывает чувство вины перед женой, так преданно, так верно ожидающая его долгими месяцами. Этот чопорный, сухонько-худенький человечек, не умеющий улыбаться и вечно молчавший в обществе, перед Эммой обнаруживает не только красноречие, но и истинную мужскую восторженность и желание физического обладания этой женщиной. Но… Опять вмешивается по… Если бы сэр Гамильтон не был его другом, если бы не было Фанни. Но все это есть, и Нельсон не особенно видит себя в этом треугольнике, даже четырехугольнике. Нельсону надо переступить через свою порядочность, растоптать свои нравственные понятия, а это возможно только тогда, когда чувства его к Эмме возьмут верх над всеми условностями. Эмма сделала уже абсолютно все, чтобы его обольстить, и радостно ждет своего падения. Когда же? Она в недоумении. Почему Нельсон так медлит, если все его существо говорит о том, что он безумно любит Эмму и очень желает ее как женщину! И вот свершилось. Нельсон не в силах больше сдерживать так долго томящего его чувства. Эмма его любовница! Больше! Нельсон не может иметь «малой любви». Эмма единственная горячо им любимая женщина, сумевшая своей неотразимой сексапильностью, недалекостью, отсутствием образования, вульгарными манерами, полнотой, ограниченным интеллектом так увлечь этого человека, что никто, ни одна в мире женщина уже не будет нужна Нельсону. Не в этом ли гениальность Эммы? Нельсон умирает от любви. Вот образцы его писем к Эмме: «Если бы ты не была замужем, я нашел бы тебя под кустом, я женился бы, не раздумывая. Я так люблю тебя, что меня можно спокойно оставить в темной комнате среди пятидесяти голых девственниц». Эмма отвечает: «Навсегда, навсегда ваша Эмма».

Жена Нельсона в каком-то неясном предчувствии несчастья продолжает писать мужу нежные письма. Письма полны тепла и любви. На них он или совсем не отвечает, или просит прислать для леди Эммы косынку и чепчик. Недоумевая, но начиная обо всем догадываться, Фанни требуемое высылает. И вот, наконец, они встретились с глазу на глаз, или, правильнее, лицом к лицу в одной из Лондонских гостиниц «Нерот». Вульгарная, развязная Эмма и респектабельная, бесцветная Фанни окинули друг друга внимательным взглядом и Фанни мгновенно поняла, почему ее муж так увлечен этой женщиной. Она являла собой воплощение плотского физического обаяния, перед которым слабнут и интеллектуальность и светская утонченность. По-видимому, не разбуженный сексуально Нельсон в объятьях суховатой Фанни, проснулся наконец для чисто физических удовольствий, о которых до Эммы имел мало понятия. Эмма разбудила в нем огромную чувственность и она, как наркотик, уже не отпускала Нельсона.

За ужином сидели все вчетвером: Эмма, сэр Гамильтон, Нельсон и Фанни. Ужин был скучным и неестественным: соперницы искоса посматривали друг на дружку и кисло улыбались. На другой день театр — тоже вчетвером. Нельсон уделял Эмме так далеко идущее внимание, что Фанни с трудом глотала слезы, а вечером объявила мужу: «Мне надоело слышать все время о дорогой леди Гамильтон, я требую, чтобы ты, наконец выбрал кого-то из нас двоих». Конечно, Нельсон выбрал Эмму. Фанни должна была уехать. Больше она никогда не видела своего мужа, хотя переписка их продолжалась. В основном речь шла о разводе, которого требовал Нельсон и на который не соглашалась Фанни. Не согласится никогда, предпочтя жалкое положение брошенной жены, чем жены разведенной. Нельсон писал Фанни, что готов дать ей любой пансион, навсегда обеспечить ее будущее, только бы она согласилась на развод. Фанни ответила: «Никогда. Жена должна быть там, где и муж».

Эмма продолжает действовать! Ей во что бы то ни было надо «соблазнить» не только Нельсона, но и добиться расположения его семьи. До сих пор отношения Фанни с отцом Нельсона были более, чем хорошие. Эта женщина доказала свою преданность семье Нельсона. Это она, когда отец был серьезно болен, взяла на себя роль сиделки, выходила его, а вот теперь Эмма делает все, чтобы отдалить семью Нельсона от Фанни. И это ей удалось. Фанни не обладает хитростью и умением обольщения леди Гамильтон. И вся семья Нельсона отвернулась от Фанни, а Эмма стала для них вполне близким, хотя и женой другого, человеком. На двузначность положения своего сына, отец Нельсона прикрыл глаза, лишь бы сын был счастлив. Зато не прикрывает на эту скандальную связь глаза общество. В прессе появляются резкие критические отзывы относительно поведения всей «троицы». В своем доме английский посол приютил любовника своей жены! И делается это открыто, шокируя все светское общество, Р. Шумахер пишет: «Их страсть нанесла большой ущерб репутации всех троих. В Неаполитанской среде любовная связь с Эммой перешла в физическую сферу и тот факт, что они любовники, стал очевидным, не исключая мужа. Он не только замечал, но знал, что происходит. Но он не возражал. Он решил не превращать последние годы своей жизни в сплошное бедствие».

Леди Минто: «Она (Эмма. — Э. В.) неразлучна с ним (Нельсоном — Э.В.) как цыган с медведем. Она обязательно сидит рядом с ним за обедом и разрезает ему мясо, а он носит в кармане ее носовой платочек».

Между тем политические события идут своим, и довольно неблагоприятным для Неаполя, ходом. К городу приближается французская армия Наполеона. Вот когда пригодилась Неаполитанской королеве Каролине ее дружба с Эммой. Она надеется на свое спасение и спасителем будет Нельсон. Ему удалось всю семью Неаполитанского короля Фердинанда погрузить на пароход и отплыть к берегам Палермо. В пути их подстерегают всевозможные опасности. В дороге умирает сын Каролины, ее горю сочувствует Эмма. Сэр Гамильтон занят другим: он беспокоится за свою коллекцию картин и решает погибнуть, если погибнут его картины. Картины погибли, сэр Гамильтон не решался на самоубийство и в Палерме все неплохо устраиваются, а Нельсон и Эмма по-прежнему, даже еще в большей степени вместе.

По натуре очень сдержанный, тем более в оказании чувств, Нельсон по отношению к Эмме образец любовника, обожествляющий любимую женщину. Разрубив гордиев узел со своим законным браком, Нельсон весь окунулся в волны любви. Он не сводит восхищенных глаз с Эммы, беспрерывно целует ее ручки, а романтические ночные прогулки в карете по переулкам Палермы, пешие прогулки в роще или чаепития на балконе под сенью луны, спутницы влюбленных — все способствовало развитию их любви.

Рыцарские романы эпохи Вальтера Скотта ожили наново и наяву. Весь арсенал пущен в ход беспрерывного восхищения друг другом, беспрерывное обожание друг друга. Сэра Гамильтона нет. Сэр Гамильтон — тень, они не замечают его присутствия: «Любовники вели себя, как муж и жена даже в присутствии посторонних, а сэр Уильям выглядел их гостем. Нельсон и Эмма упивались тем, что держались все время за руки и глядели в глаза друг другу, словно влюбленные подростки».

Нельсон весь высох от этой упоительной любви дородной самки, дающей ему жгучее физическое наслаждение, о существовании которого он раньше даже не подозревал. Его чопорное воспитание, его врожденная и впоенная нравственность, умеренность, его понятие моральности — все отступило от этой жгучей лавы всепоглощающей половой любви. Как наркотик, пронзила она все существо Нельсона, как наркотика ее требуется все больше и больше, как наркотик, она парализовала его мозг в неотступном желании: «еще и еще!»

Бесконечное обожание и физическая отдача Нельсону — вот чем живет теперь Эмма. Она даже не стесняется публично показывать Нельсона, словно драгоценный экспонат, всем знакомым в тот момент, когда он одевается перед визитом во дворец в свой парадный мундир со всеми наградами. Их было так много, что лорд Кейи писал: «Нельсон являет собой какую-то нелепую фигуру в смысле тупости и тщеславия. Он весь увешен звездами, медалями и лентами».

Карикатурность своего вида и положения Нельсон не замечает. А над «троицей» уже начинают смеяться в Европе открыто. Одна из английских газет писала в это время: «Нам сообщили, что придворный художник в Германии пишет портреты леди Гамильтон и лорда Нельсона в полный рост. Мы надеемся, что художник хотя бы ради приличий поместит между ними сэра Уильяма».

Но мудрый сэр Уильям Гамильтон далеко не так прост, как его представляют: послушным покорным «рогоносцем». Он прекрасно отдает себе отчет в отношениях между Эммой и Нельсоном и не такую связь он имел в виду, когда молча соглашался на роль «покорного рогоносца». Понимая темперамент своей молодой жены, отдавая себе явно отчет, что он лично ни в коей мере не мог бы его «успокоить», этот умный человек принял в дом легендарного английского героя с двумя целями: удовлетворить тщеславие Эммы и физически успокоить ее. Но… Опять вмешивается «но». Оно сопутствует на протяжении всей жизни этой троицы! Разве думал он, что чисто физическое соитие этих двух любовников перельется в одно всепоглощающее чувство любви на меру Ромео и Джульетты? В одном ошибся сэр Гамильтон: он никак не считал, что легкомысленная Эмма способна на такое чувство.

С плохо скрытым смущением, любовники еще следуют каким-то видимым приличиям: никогда не спят вместе, встречаются утром за завтраком, их любовные сношения происходят днем (это не так видимо для прислуги). Сэр Гамильтон стар и мудр. Он понимает как нуждается молодое цветущее тело Эммы в хорошем любовнике. Физическое и психическое здоровье жены дороги сэру Уильяму, следовательно ему дорог ее сексуальный комфорт. На это бы сэр Уильям с радостью прикрыл глаза. Но ТАКОЕ ОГРОМНОЕ ВСЕОБЪЕМЛЮЩЕЕ ЧУВСТВО ЛЮБВИ не входило в расчет сэра Гамильтона. Этого он никогда не простит жене и Нельсону. Ведь он так мало от Эммы хотел: немного ласки, внимания, дружеского участия, но и… От проститутки, даже, если она стала женой, можно было бы ожидать старания дать супругу-импотенту немного физической радости нетрадиционным способом. Если бы Эмма, если бы Эмма не была так увлечена своим идолом! Идол высох сам, но он и «съел» радость сексуальных ласк у сэра Гамильтона. Его друг, Нельсон, забрал у него Эмму со всеми ее потрохами: сердцем, сознанием, волей. Подчинил ее всю и безраздельно только себе. Этого сэр Уильям не мог простить. Умный, старый, добродушный, даже великодушный «рогоносец» соглашался на подчинение любовником детородных органов своей жены, но все ее существо?

«Не сотвори себе кумира». Кумир был создан, и его героем оказался маленький, худенький высохший скелет с огромной силой воли, целенаправленностью, полководческими талантами и огромным талантом ЛЮБВИ.

Сэр Гамильтон завидовал и ревновал. Никогда не выпячивал эту ревность наружу. Внешне всегда приветливый с Нельсоном, как же он внутренне его ненавидел! Не оставить жалких крох мужу, позволившему любовникам на так многое! Безграничен эгоизм влюбленных!

Эмма беременна. Конечно, от Нельсона. Напрасно она носит платья в стиле ампир, делающей талию выше положенного места, Гамильтон обо всем догадывается. Но ни единого упрека, ни единого намека на то, что он знает о беременности Эммы. Каким-то образом ей удалось в укромном местечке родить близнецов: сына и дочь. Сын умер, дочь в честь отца назвали Горацией и о дальнейшей судьбе ребенка решил позаботиться Нельсон. Примерно в это время он пишет последнее письмо жене Фанни: «Лондон 13 января 1801 год: „Милая Фанни! Призываю бога в свидетели, что ничто в тебе самой или в твоем поведении не дает мне права порвать с тобой. И все-таки я должен покинуть тебя, я не могу иначе. Все что находится в моей власти, я сделаю для твоего обеспечения. (1600 фунтов стерлингов ежегодной пенсии — Э.В.) Мое единственное желание, чтобы меня предоставили себе самому. Желаю тебе счастья в дальнейшей жизни, остаюсь преданный тебе Нельсон, герцог“».

Нельсон уже не может жить без Эммы, Эмма не может жить без Нельсона. Что им мешает соединиться вместе, оставив сэра Гамильтона? Не знаем! Только Нельсон униженно просит сэра Гамильтона по-прежнему разрешить ему жить втроем. Ба, он просит разрешить ему забрать с собой маленькую девочку, якобы которую дали ему под его опеку. Сэр Гамильтон, делает хорошую мину в плохой игре и говорит Эмме: «Дом достаточно велик, чтобы не слышать детского крика». Вероломная Эмма поднимает на сэра Уильяма свои голубо-коричневые глаза и невинно произносит: «Я радуюсь этой девчушке и очень рада взять ее под свое покровительство». О боже, сколько же лжи нагромождено здесь и какую же фальшивую роль заставляет Нельсон играть своего друга! И вот снова семейное уютное гнездышко на «Мертон плейс» — собственность сэра Гамильтона. Как же хорошо Эмма налаживает свои делишки. Толстым жирным спрутом опутывает она щупальцами всех: Нельсона, его отца, Гамильтона. У нее есть все, что надо! Положение в обществе, фамилия знатной дамы, любовник для любовных утех, любимая дочь, снисходительный супруг!

Но с этого момента сэр Уильям начал прихварывать. Чем омрачается его чело? Своим положением «рогоносца»? О, к этому он давно привык. Но не может перенести подлости, фальши любимого друга и горячо им любимой женщины!

Сэр Гамильтон умеет все понять и готов все простить. Но к чему эти жалкие уловки? Это унизительное вранье? И вот однажды, сэр Гамильтон как обычно, простился на ночь с любимым другом и женой, ушел к себе спать и больше не встал. Сэр Гамильтон умер и в ящике его стола нашли его завещание: все свое имущество он оставил своему племяннику, когда-то любовнику Эммы — Гренвилю.

Сэр Гамильтон простил свое «рогачество», но он не простил великой любви и обмана!

Где — то на корабле, в последнем бою с неприятелем погибнет Нельсон. С этого момента идет быстрое падение и деградация Эммы. Уже ничего не осталось от прежней гордой красавицы: она впадает в алкоголизм, а в редкие, трезвые часы перебирает сувениры по Нельсону: его кольца, медальон с прядью его волос, смотрит на свой собственный портрет, все время находящийся в каюте у Нельсона, и не узнает себя. Сейчас это пятидесятилетняя, выглядевшая на семидесятилетнюю, Толстая старуха с испитым лицом. За долги продан «Мертон»: уголок, где она провела с Нельсоном лучшие годы своей жизни. Сейчас она живет со своей матерью в маленьком домике на ферме и мало чем по внешнему виду отличается от своей родительницы. Вместе с нею ее Горация — единственное живое воспоминание о Нельсоне. Чувствуя приближение смерти, она просит похоронить ее рядом с Нельсоном! Конечно же нет! Слишком много чести для шлюхи! За полгода до своей смерти она попала вместе с дочерью в долговую тюрьму и от дальнейших преследований кредиторов бежала во Францию. Умерла где-то здесь и никто не знает где она похоронена. Горацию взяли к себе на воспитание родственники Нельсона.

Говорят, она вышла замуж за священника и прожила до восьмидесяти лет. Во многих городах Англии стоят памятники Нельсону — национальному герою. Рестораны, гостиницы названы его именем. Мало кто помнит об Эмме. Тем удивительнее, что в Швеции до сих пор, напротив друг друга, стоят две гостиницы с характерным названием: «Адмирал Нельсон» и «Леди Гамильтон».

Ахиллес, когда его оторвали от земли, утратил свою мощь и силу. Эмма, когда утратила Нельсона, потеряла всю себя. Она жила, только любовью к Нельсону, а это стоит оценить.

Если будете, дорогой читатель, во Флоренции, не забудьте посетить картинную галерею и там обратить внимание на картину итальянского художника Брондзино, представляющую портрет Бьянки Капелло, великой флорентийской герцогини, трагически закончившей свою жизнь. Красавица — да, но что-то злое, а даже зловещее затаилось в этих прелестных глазах. Бывают же такие роковые женщины, которые несмотря на свою красоту и ум «несут» гибель мужчине. Ученые, правда до сих пор спорят об этом феномене. Одни говорят, что гибель окружающих их мужчин — это необычное совпадение, другие считают, что виноват их вздорный, неуживчивый характер, обыкновенно присущий красивым женщинам. Мы правды не знаем и не пытаемся даже анализировать, мы просто наблюдаем и утверждаем, что да — РОКОВЫЕ ЖЕНЩИНЫ СУЩЕСТВУЮТ на самом деле.

И не обязательно им быть красавицами, иногда достаточно их какой-то непонятной магнетической силы, притягивающей, как магнит, мужчин. Чего уж тут стоит известная уже вам Изабелла Чарторыская!

В Петербурге такой роковой женщиной была Аврора Штернваль. Несмотря на то, что была богата, умна, красива и образованна, мужчины боялись связывать с ней свою судьбу. Посудите сами: первый ее жених погиб за несколько дней до свадьбы. И примерно за столько же дней до свадьбы погиб второй ее жених, приятель Александра Пушкина Александр Муханов. Был здоров, как рыба, и вдруг скоропостижно умер. А до свадьбы было всего несколько дней. Прошло два года. И вот в красавицу Аврору влюбляется П. Демидов. Люди, наслышанные о необыкновенном фатализме Авроры, и сейчас ожидали, что жених скончается накануне свадьбы. Но этого не случилось. Бракосочетание прошло благополучно, но молодые супруги не пожили вместе долго. Не прошло и года, как и этот ее любимый умирает и не известно, от чего. В обществе начали ходить слухи, что на Авроре лежит проклятие. Будто бы мать ее, прокляла всех мужчин, которые захотят связать свою судьбу с ее дочерью. Мужчины начали сторониться Авроры, да она и сама, испуганная клеймом рока, стала тоже их сторониться и вела довольно замкнутый образ жизни. Прошло шесть лет. И вот в Аврору влюбляется сын знаменитого сентименталиста, того, от «Бедной Лизы» и историка, того, от многотомного «Государства Российского» Карамзина, Андрей. Молодая вдова выходит за него замуж. И опять уже четвертый мужчина, связанный с Авророй, погибает. Его изрубили саблями. Теперь уже Аврора точно знала, что она — роковая женщина и больше свою судьбу не испытывала. Несмотря на то, что находились смельчаки, которые решались лишиться своей жизни, лишь бы стать хотя и на короткое время ее мужем, она замуж больше не вышла. И прожила после смерти второго мужа еще 48 лет. Но и из-за гроба ее рок «доставал» мужчин. Поэт Маслов решил написать поэму об Авроре Штернваль. Но подобно, как «Реквием» Моцарта принес ему смерть, так и Маслов скончался во время писания этой поэмы.

Какие-то отравляющие флюиды, что ли, выделяют из себя роковые женщины. Вспомните, дорогой читатель, историю модельерши Даниэль дю Пер. Она считалась по праву одной из красивейших женщин Европы. Но несла мужчинам смерть. Даже поцелуй Даниэль был для них смертоносен. Симптомы были те же самые. У мужчин после поцелуя Даниэль появлялись судороги, потом он начинал ловить воздух, как во время удушья и умирал. Реакция организма была такая, как будто человек был отравлен цианидом. Ученые объяснили это просто: во время поцелуя у этой женщины образуется во рту химическая смесь, напоминающая отраву. Но каким таким правом эта смесь образуется? Ни законы физики, ни химии такого ей права не дают. Это загадка и, конечно, если бы Даниэль жила в семнадцатом или четырнадцатом веке, все объяснили бы наличием в ее организме — ДЕМОНА.

Демонские силы имела в себе эта итальянка Бьянка Капелло, о которой мы хотим вам рассказать. Замуж она вышла, уже побывав вдовой, и за сына знаменитого властелина Флоренции Козимо I, Франческо. Но сейчас до замужества, даже до рождения Бьянки Капелло — дорога длинная и многочисленными трупами усеянная. Подумать только, знаменитый Флорентийский герцог умертвил своих двух дочерей, сына и жену. Начнем однако по порядку.

Казимо I считал себя одним из счастливейших людей во Флоренции. Знатный, богатый, к тому же имел прекрасную жену Элеонору, которая родила ему детей — и мальчиков и девочек.

Старшая дочь Мария, как и мать, стала красавицей. Ее конечно отец собирался хорошо и выгодно выдать замуж, но она влюбилась в смазливого пажа своего отца Малатесту. Днем, конечно им нельзя встречаться, но ночью — дело другое. Спальня Марии была всегда к услугам Малатесты. И однажды, молодые люди, сморенные жаркой любовью, уснули и не заметили, что уже утро и пора бы Малатесте к своим обязанностям пажа возвратиться. Словом, старый слуга открыл дверь в спальню Марии и застал их в позе скульптуры «Психея и Амур» и даже фиговыми листочками неприкрытых. Он, конечно, донес обо всем своему господину Козимо I, и тот, не стерпев позора, для всей, как он выразился флорентийской аристократии, бросает Малатесту в тюрьму навечно, а свою дочь отравляет. Двенадцать лет был Малатеста в тюрьме, но потом ему удалось бежать, но у границы Флоренции его настигает нож убийцы.

Вторая дочь Козимо I выходит замуж за герцога Феррарского Альфонса. И все было бы хорошо, да ревность герцога одолела. Он подозревает, правда, не без некоторых оснований, что «носит рога» по вине супруги. И в припадке ревности, он закалывает ее мечом. Заметьте, уже двух дочерей лишился Козимо I. Но у него еще есть три сына и жена. Жить можно. Но однажды на охоте, в которой принимала участие жена Козимо I Элеонора и два ее сына, произошла бурная сцена из-за убитой козы. Младший брат кричит, что это он убил козу, а старший дон Гарсиа, что нет, это он. Разозлившись старший убивает младшего. Стало быть Козимо уже лишился двух дочерей и сына. Но придя в великое возмущение от поступка старшего брата, которого Козимо I назвал Каином, он приказывает заколоть его кинжалом. Стало быть двух дочерей и двух сыновей лишился Козимо I. Жену Элеонору, которая пыталась скрыть поступок старшего сына, и муж узнал о нем не от нее, а от слуг, он приказывает тоже убить — за недостаток субординации так сказать. И остался у бедного Козимо I только два сына: Франческо, который после смерти отца и будет править Флоренцией, и Фердинанд.

И тут мы приближаемся, дорогой читатель, к знаменитой и роковой женщине Бланко Капелло. В 1563 году молодой флорентинец Пьетро Боуавентури приехал из Флоренции в Венецию в поисках работы и личного счастья. Он хотел быть купцом и жениться только по любви на красивой венецианке. Но ни одна девушка ему не понравилась. И вдруг однажды, точно током ударило Пьетра. Он поднял голову вверх и в маленьком окошечке одного из богатых домов увидел девушку необыкновенной красоты. Это была дочь богатого купца Бьянко Капелло. Ее отец, жестокий сатрап, как часто отцы бывают, заключил ее в своем доме чуть ли не в темницу и, беспокоясь о ее нравственности, на развратную флорентийскую улицу не пускал, а дышать воздухом она могла из маленького окошечка поздно вечером. Пьетро, как увидел Бьянку Капелло, понял, что это именно та девушка, которую он искал всю жизнь. Но как бедному, почти рабочему, познакомиться с такой знатной венецианкой, к тому же так тщательно охраняемой отцом? Но язык влюбленных намного хитрее террора отца. Нашли они способность сначала переписываться, а потом Бьянка подделала ключ от калитки и каждый вечер выскальзывала из дому для встречи с Пьетро. Уйдет вечером, к утру возвращается. Для этой цели оставляла дверь в дом полуоткрытой. И вот однажды слишком усердный слуга, увидев полуоткрытой наружную дверь, посчитал, что слуги забыли ее закрыть, закрывает ее внутри и Бьянка придя под утро домой не может войти туда. Не стучать же, будя отца и слуг. Жестокое наказание, а даже смерть, зная итальянские нравы, ждало бы ее. Она бежит обратно к своему возлюбленному и они решили бежать. И скрылись в доме одного купца. Отец Бьянки, узнав о бегстве дочери, кипит дикой яростью — так его позорить перед обществом, и назначает немыслимо большую награду в две тысячи дукатов за поимку беглецов. И вот уже десять тысяч шпионов рыскают по всей Италии, на всякий случай с острыми кинжалами, ибо им было приказано: если не удастся захватить беглецов живыми, проткнуть их кинжалами. Бьянка и Пьетро все никак не могут из Венеции выехать. В конце концов им удается сесть на корабль, везущий сено, и, зарывшись в нем, они покидают Венецию, поселившись где-то на окраине Флоренции в маленьком домике.

Ну и скучна же жизнь Бьянки: целыми днями дома сидит, даже в церкви ей появляться нельзя и там отцовские шпионы, и даже через маленькое окошечко ей подышать воздухом нельзя. Конечно, бегство Бьянки Капелло со своим любовником наделало много шума в Венеции и эта весть дошла до Франческо, который теперь уже является единовластным после смерти своего отца Козимо I правителем Флоренции. И тут ему донесли, что в маленьком домике укрывается странная пара: она красавица, да такая, что ни в сказке сказать, ни пером написать, а он молодой и красивый, наверное бежавший Пьетро. Князь Франческо снял неподалеку особняк и инкогнито, под видом богатого купца, решает войти в доверие к молодым супругам. Они, конечно, сначала испугались, но когда увидели какой это милый и приятный сосед, всегда готовый служить им своим кошельком, почувствовали к нему доверие. Когда почва была достаточно подготовлена, а чувства к Бьянко Капелло достигли у князя Франческо предела, он им открылся и предложил ни больше ни меньше, как только жить втроем. Эдакий ровненький любовный треугольник, о котором итальянцы говорят — triangolo eguila tero. Муж потребовал большой мзды за свое «рогачество». Он, конечно согласился стать «покорным рогоносцем», но не даром же! И вот на Пьетро сыпятся и должности и богатства. И он настолько возгордился, что надменность его и цинизм стали беспредельны. Он уже на самого князя Франческо покрикивает, а с друзьями даже здороваться перестал. И тогда, уже влюбленные друг в друга, Бьянко и Франческо решают мужа уничтожить, физически, конечно. Словом, в один прекрасный день его убивают. Приветливая и пылкая веселость Бьянки пленяли князя все больше и больше. Но имеется маленькая проблема — жена князя Франческо Джованна. Она тоже красива, но главное, она очень ревнива. И она решает, подобно как Элеонор Аквитанская Розамунду, уничтожить, то есть убить Бьянку. Однажды на мосту реки Арно была сделана проба. Бьянку уже хотели было в воду бросить, но в последний момент чья-то невидимая рука (господа бога что ли?) остановила Джованну. Бьянка осталась жива, а вот сама Джованна с этого момента начала хворать. Мы тут меньше всего виним провидение, нам кажется, что это сам Франческо, не простив попытки убить его любовницу, решил убить свою жену. Она вскоре при загадочных обстоятельствах умирает. Тогда Бьянка Капелло добивается, что Франческо женится на ней и вот она уже великая герцогиня Флоренции, то есть королевой выступает. Как каждой королеве пристало, ей надо родить наследника. Она очень долго не беременеет, но вот появились радостные симптомы: бесконечные обмороки и тошнота со рвотой, верный признак беременности. Но тут мы дадим слово великому Стендалю, он так натуралистично описывает дальнейшие события: «Когда пришло время родов, Бьянка среди ночи почувствовала такие сильные боли, что в волнении потребовала к себе духовника. Кардинал (министр Франческо — Э.В.) спускается к Бьянке и тут в прихожей начинает спокойно прохаживаться, читая требник. Великая герцогиня просит его удалиться: она не может допустить, чтобы он слышал крики, которые у нее будут вырываться от боли. Жестокий кардинал холодно отвечает: „Вы делайте свое дело, я буду делать свое“».

Приходит духовник. Кардинал идет к нему навстречу, обнимает и любовно говорит: «Добро пожаловать, святой отец, герцогиня очень нуждается в вашей помощи». А сам ощупывает его тело и без труда нащупывает толстого мальчугана, которого францисканец принес в своем рукаве. «Слава богу, — продолжает кардинал, — великая герцогиня счастливо разрешилась от бремени, к тому же еще и мальчиком».

Придворные начали смеяться, Франческо который ничего не знал об этой мистификации — в ужасе, а Бьянка в диком бешенстве. Но известный французский писатель Стендаль, путешествуя по Италии, и посещавший музеи, вероятно, от итальянского гида услышал не совсем правдивую историю и миру о ней поведал. Образ Бьянки Капелло многими легендами оброс, а ее мнимые роды, спектаклем разыгранные, на самом деле увенчались успехом. И вот как это было на самом деле.

Когда любовный треугольник между Бьянкой, ее мужем и герцогом Франческо Медичи стал обременительным для любовников, и мужа благополучно усмертили, Бьянка любой ценой хочет сделаться королевой. (Тосканское княжество королевскому равнялось.) От первой жены у князя двое детей растут, они являются законными наследниками, но Бьянка решает прозондировать почву и спрашивает своего любовника: «Скажи мне, любимый, если у меня родится сын, то сможет ли он быть твоим преемником?» — «В моей власти узаконить его», — отвечает влюбленный герцог. Ну, после таких слов Бьянка энергично принимается за дело, и вскоре сообщает герцогу радостную новость — она беременна. Сейчас же герцог приказал позвать повивальную бабку и та клятвенно подтвердила, что да, Бьянка на четвертом месяце беременности. Ну ее, теперь как драгоценную хрупкую амфору окружили нежностью, заботой и вниманием. Она целыми днями томная лежит в постели и до любовных утех князя не подпускает: как бы плод не повредить. Терпел бедный герцог любовными муками изнывая, но ради наследника… И вот наступили роды. 29-8-1576 года (хроникеры точную дату записали) у Бьянки Капелло рождается сын. Радости герцога, конечно конца нет, он своего любимого Антони (так сына назвали) целует, Бьянку тоже, на кровать ей драгоценности, как камушки, рассыпает и даже не догадывается, как ловко это дельце провернуто было. Подкуплены были все: домашняя челядь, повивальная бабка, служанки. В то время, когда Бьянка в болях родовых дико вопила, в соседней комнате вместе с нею рожали три крестьянки, только им вопить запрещалось и в этом рожающем квартете только Бьянка могла кричать. Она правильно рассудила: хоть один-то из трех рожаемых младенцев будет мужского пола. И конечно, был. Матери-крестьянке дали огромное вознаграждение за принесение королевскому трону наследника и отослали в родную деревню. Но Бьянке теперь необходимо удалить с лица земли всех свидетелей ее мистифицированных родов. И она, подсыпав в кипрское вино отраву, убивает всех: повивальную бабку, посланца, принесшего герцогу радостную новость, служанку, свидетельницу ее лжеродовых потуг и вообще всех неугодных. Что-то так в сумме пять или шесть человек. И с чувством хорошо исполненного долга с триумфом возвращается во Флоренцию и герцог с радостью усыновил своего Антонио, не подозревая даже, что это крестьянский сын. Но в это время тяжелый удар постиг Бьянку: у жены герцога родился в это время законный сын Филипп. И как теперь признать Антонио наследником, когда законный Филипп появился? Вот тогда-то дорогой читатель и произошла эта сцена убивания Бьянки со стороны супруги герцога и месть Бьянки. Супруга умирает от угрызений совести, что она хотела Бьянку с моста в речку бросить (так ли это, при дворе, где отрава была самым действенным методом лишения жизни неугодных), а герцог женится на Бьянке и вот с 1575 года она уже законная Флорентийска королева. Его сыну Филиппу Бьянка позволила дожить до четырех лет, а потом эдак нежненько его отравили. Теперь один наследник остался на Флорентийском троне: сын Бьянки Антонио, от крестьянки рожденный. Но один кардинал обо всем догадался и даже какие-то доводы этой чудовищной мистификации имел, и он решил все герцогу рассказать и правду и справедливость на королевском троне восстановить. Бьянке, у которой во дворце шпионов было, что твоих слуг, обо всем донесли и она решила неугодного кардинала, мешающего ее династическим интересам, тоже отравить. В свою очередь, и у кардинала, как и у французского кардинала Ришелье, было полно шпионов и они ему донесли, что сегодня за ужином, на который он был приглашен его величествами ему не следует есть вкусный десерт бланманже, так как в нем отрава и для него предназначенная.

Притворяясь приветливой и веселой, Бьянка кардиналу радостно улыбается и гостеприимной хозяйкой предлагает ему отведать кушанья, а особенно изумительно вкусный бланманже. Но несмотря на назойливые настояния Бьянки кардинал от десерта решительно отказался. Франческо, который никогда бланманже не ел (он как и наш Григорий Распутин — сладкого не ел), вдруг заявил: «Ну, раз кардинал не хочет есть бланманже, я его попробую» и накладывает себе полную тарелку. Бьянка поняла, что разоблачение будет для нее страшнее смерти. И тут же принимает поистине героическое решение: она тоже накладывает себе это кушанье и съедает его. Оба умерли в 1587 году. Хроникеры даже точную дату дня и месяца записали — 19 октября.

Да, трагически закончился этот любовный треугольник по вине мужа и жены. Не зазнайся муж (Пьетро), не обмани жена второго мужа, может, и не было бы этой трагедии в Флорентийском герцогстве. И мало кто знает, дорогой читатель, а Стендаль вообще об этом факте не упоминает, что Франческо Медичи и Бьянко Капелло — это родной отец и неродная мать — мачеха Марии Медичи, французской королевы, вышедшей замуж за Генриха IV. Имея так любвеобильного отца и так любвеобильную к отравам мачеху, неудивительно, почему Мария Медичи пошла в их следы: и любовным треугольником обзавелась и в убийстве Генриха IV пальцы макала.

«Думаю только о пани, нижу только пани, желаю только пани». Из письма Н. Бонапарта Марии Валевской.

Любовный треугольник Марии Медичи

Злая жена есть опасный зверь.

Генрих IV (… о Марии Медичи)

 акая это была супруга, вы уже знаете, дорогой читатель, из вышепредставленной главы. Но вот какая трагедия совершилась на королевском дворе, причиной которой явилась Мария Медичи — об этом стоит рассказать.

Поговаривали, что при жизни у флорентийки было два любовника: граф д’Эпернон и Кончини, будущий маршал д’Анкр. Эпернон был французом, Кончини — итальянцем, которого Мария Медичи вместе с его женой Леонорой Галигаи и многочисленной свитой в несколько тысяч человек привезла с собой из Италии. Мимолетных любовников, не очень долго остающихся в постели Марии Медичи, и таких, которые шли в ее альков исключительно ради своей карьеры, тоже было несколько, и среди них знаменитый кардинал Ришелье, который при сыне Марии Медичи Людовике XIII большую власть взял и фактически он, а не король правил страной. Он потом заставит короля выгнать мать из Франции и Людовик XIII это сделает. Но сейчас Арман Ришелье еще мало кому известный епископ, и чтобы продвинуть свою карьеру, ему необходима помощь королевы. И он притворяется влюбленным в Марию Медичи. Потом он будет влюбленным в жену Людовика Анну Австрийскую, в госпожу Шеврез, придворную даму королевы, во многих других дам, хотя существует превалирующее мнение, что Ришелье женоненавистник. Великие люди, а к таковым Ришелье относился, всегда обладают странностями. У Ришелье была одна странность: он хотя очень любил котов, себя изображал конем. В определенные моменты жизни, особенно, когда его государственный мозг был в большом напряжении, у него появлялся так называемый спасительный рефлекс, когда мозг выключался, а совершенно непомнящий себя Ришелье, изображая из себя коня, бегал галопом вокруг стола, фыркал, как лошадь, и даже копытами, пардон, ногами бил. Потом в беспамятстве падал на пол и придворные уложив его в постель, давали ему возможность проспаться несколько часов, после чего Ришелье просыпался и абсолютно ничего не помнил.

Мозг, так сказать, находил спасительную реакцию в амнезии, временной и короткой. Поговаривают при дворе, что у кардинала Ришелье кровосмесительная связь со своей племянницей. Великие мира сего тогда часто делали своих племянниц любовницами. О нашем Григории Потемкине тоже шептались, что у него из шести племянниц пятеро побывали в его любовницах. От этого слуха уберегся только кардинал Мазарини, который после Ришелье его место займет. У него было семь племянниц, но ни одну из них он своей любовницей не делал — ему было достаточно Анны Австрийской. И вот во дворе Марии Медичи все уже знают, что кардинал Ришелье живет со своей племянницей маркизой де Комбалле. Аргумент для таких утверждений прямо скажем, убийственный. Она, видите ли, эта любимая племянница, входит в кабинет кардинала на несколько часов с букетиком цветов на груди, а выходит уже без букетика. Спрашивается, куда девался букет? Не кардинальские же кошки его сожрали, которые десятками «бродили» по его письменному столу? И придворные делали вполне логичный вывод: она там раздевается, а потом вновь одевается, но впопыхах забывает прикрепить букетик. Потом стали ходить слухи, что у племянницы от кардинала четверо детишек растут, по разным монастырям рассованные. А уж как выдал кардинал свою племянницу замуж за Антония Дюбур Комбалле — эдакого старого горбуна с лицом изрытым оспой, заплатив огромную сумму приданного, слухи в уверенность перешли. Муж — это «добровольный рогоносец», служащий для прикрытия кардинальских внебрачных детишек и продолжения любовных утех с племянницей. Она, конечно, продолжает ездить в особняк к кардиналу, букетики, конечно, не всегда прикрепляются к груди обратно, и придворные делают вывод, что связь кардинала с племянницей продолжается. А эта неумная племянница вместо того, чтобы тихо сидеть и более осторожно кабинет дядюшки навещать, своими действиями эти слухи подтвердила. Она решила приревновать кардинала к некоей мадам де Шон и решила физически ее, нет, пока не уничтожить, но попортить той личико настолько, чтобы у нее навсегда исчезло желание до любовных утех с кардиналом. И вот ничего не подозревающая мадам де Шон едет в карете, может, со свидания с кардиналом, может, с другим любовником, не знаем, не выясняли, как вдруг в ее карету, наподобие американских боевиков, вскакивают шесть всадников-разбойников, денег и драгоценностей, правда, не требуют, но суют ей под нос какие-то пузырьки с медным купоросом и прочей ядовитой жидкостью. Конечно, в известных целях, чтобы окончательно ее красоту погубить и тем охладить страсть к ней кардинала. Дамочка, конечно, визжит, что есть мочи, лицо руками закрывает, купорос на платье выливается, в нем дыры, в бархатных занавесках кареты тоже, из окон сыплются осколки разбитого стекла и, наконец, один за другим вылетают все шесть всадников. Неизвестно, как дамочке удалось с такими неравными силами победу одержать. По-видимому, отчаяние и, желание отстоять свое лицо (в прямом смысле этого слова) вызвали у нее необыкновенный прилив сил. Подняла же мать, спасая ребенка, попавшего под автобус, всю его заднюю часть, весившую несколько тонн? Загадка для ученых и психологов, рассматривающих вопрос появления неведомой силы в экстремальных жизненных ситуациях личности.

Словом, разгромленные всадники в страхе ускакали. Оказывается, они были посланы ревнивой племянницей кардинала мадам де Комбалле, не терпящей соперниц в любовных делах с дядюшкой. Уж очень она любила своего дядю, кардинала Ришелье, и тот, точно также как и наш Потемкин (как же история любит повторяться!), умер-то у нее на руках! Словом, дорогой читатель, мадам де Шон лицо свое спасла, но вот «лицо» кардинала Ришелье не очень. О приключении стало известно в придворных кругах и оно здорово повредило репутации кардинала.

А особенно радовались этому две личности: Кончини и его жена Леонора Галигаи. Вы, наверное, дорогой читатель, не раз слышали об этой зловещей карлице, вылезшей из-под юбок Марии Медичи в ее первую брачную ночь с Генрихом IV. Талантливый Генрих Манн, родной брат тому Томасу Манну, о котором громко в литературе, а по нашему наивному мнению намного уступающему талантом своему мало известному брату, очень красочно описал этот эпизод в «Зрелых годах Генриха IV». Но там она, Леонора Галигаи почему-то изображена зловещей карлицей. Зловещей, согласны, но карлицей ее никак нельзя назвать. Это просто очень умная и очень маленького роста женщина, с блестящими черными «демонскими» глазами и огромным талантом интриганки! Ее боялся сам Генрих IV.

И когда в его «доме» было слишком плохо и семья рушилась, он народившей ему шестерых детей Марии Медичи предложил: он ликвидирует всех своих многочисленных любовниц, если она согласится отправить в Италию Леонору. Мария Медичи отказалась. Она кровно связана с Галигаи. С самого детства. Та росла при боку Марии Медичи, была ее молочной сестрой, потом стала наперсницей, потом взяла власть над глуповатой и тяжеловатой Марией и та, кажется, чихнуть без разрешения Леоноры не смела.

Как каждая физически очень непривлекательная женщина, претендующая на нормальное человеческое счастье, Леонора влюбилась в красавца итальянца Кончини и не только сделала его своим любовником, но вышла за него замуж. Бравый молодец рассуждал примерно так: «Ладно, женюсь я на этой уродине. Она ведь близкая подруженька Марии, которая вот-вот станет французской королевой. А как власти и могущества достигнуть? Конечно, только через Леонору». И он, притворившись не то, чтобы влюбленным, но вполне годным для роли супруга — женится на Галигаи. А чтобы подружке Марии Медичи не скучно было в своем одиноком алькове, жена добродушно предложила делить мужа по-братски. Сегодня он с Галигаи спит, завтра с Марией. Словом, традиционный «любовный треугольник», каких в мире много. Такая геометрическая фигура, дорогой читатель, в жизни встречается гораздо чаще, чем нам кажется. И все «стороны» этого треугольника совершенно однотипны, ну разве только соотношение несколько меняется. Это или: муж, жена, любовник, или жена, любовница, муж. Ну, бывают, конечно, и разновидности типа: муж, жена, и несколько любовниц.

Или — муж, жена и несколько любовников. У Изабо Баварской, что вышла замуж за Карла VI французского, из двенадцати рожденных детей только двое и были его отцовства. А потом и сама Изабо запуталась в их отцовстве — то ли от брата мужа Луи, то ли от кузена графа Туренского, то ли от пажа — «куропатки». И на всякий пожарный случай объявила сына Карла VII бастардом, прижитым ею от неизвестного отца. Но это так сказать, к слову. Мы к тому, что любовные треугольники были, есть и будут и истребить их, как и проституцию, — невозможно. И нас просто поражает, дорогой читатель, как там у них все мирно и слаженно происходит. Живут все вместе в одной квартире, скажем, Володя Маяковский, Лиля и Осип Брики. И Володя и Осип влюблены в Лилю. Лиля ценит талант Володи, но спать ей хочется с Бриком — мужем, поскольку его высублимированная субтильность и затейливые финты в алькове больше отвечают испорченной натуре Лили, чем прямолинейная могучая, как танк, страстность Володи. И бедный поэт, не имея возможности уткнуться «в мягкое, женское», щеночком выл под дверью, за которой Осип и Лиля любовью занимались.

Но эти мелкие неурядицы, так сказать, исключение на альковном фронте. Все абсолютно благополучно с «треугольником» нашей царицы Анны Ивановны, Бирона и его жены Бенигды. Все втроем ужин, или обед покушают, потом царица в восточном халате на кушетку почивать удаляется, рядом семенит Бирон, не смеющий возражать против эротичной тирании, а Бенигда деликатно, забрав совместно с царицей рожденных детишек, двери за ними плотно закрывает.

Уживались в любовном треугольнике и царица Елизавета Петровна, ее Алексей Разумовский, ставший впоследствии ее тайным супругом, и Иван Шувалов. Структура любовных треугольников во все времена и народы нам неизменно предстает, так сказать, в «чистом», как любил говорить Стендаль, «кристаллизованном» виде. Стендаль, развивший теорию «кристаллизации» любви и доказавший, почему черное может стать белым, а дважды два не всегда равняется четырем, представляет эти формы в формуле 1:2 или 2:1, или 1:X или X:1, в основном, эти единицы, бедные жены — королевы, которым мужья — короли, пристраивают рога на каждом шагу и иногда с несколькими фаворитками, алчными сиренами, изматывающими казну и портящими характер монарха.

Возвращаясь к нашему «треугольнику», скажем, что Генриху IV очень Леонора не понравилась, когда он первый раз увидел ее на своем дворе. Маленькое ее личико, прикрытое от сглаза неизменной черной вуалью, а из-под нее видны горящие, точно уголь, глаза. Глаза излучали дьявольскую силу, мощь и энергию. Это Генрих сразу определил. Как ни хотел этого французский король, он не смог отдалить Галигаи от своей жены, даже ему пришлось ох как считаться с этой «карлицей». Советы Леоноры становятся приказом для Марии Медичи. Леонора постаралась также парализовать волю своего супруга. А имея этих «истуканов», смело принимается за свои интриги, к которым чувствовала призвание и которые были ее настоящим миром, и которые осуществляла с поразительным талантом.

Будучи на Тосканском дворе, среди богатого общества герцога Тосканского Франческо Козимо, отца Марии Медичи, Леонора начала с того, что научилась делать дамские прически — шедевр парикмахерского искусства.

Свое мастерство практиковала на головке Марии Медичи, а потом и вообще эту головку взяла в свои руки. И вот теперь они на французском дворе делят одного и того же мужчину. Молочная сестра еще больше «примолочилась» кровосмесительной связью.

Галигаи серьезно больна. У нее от рождения какие-то странные припадки, совсем не похожие на кликушечьи, нетипичные для эпилепсии, хотя врачи сразу определили, что это далеко идущая форма истерии. Ее душил комок, словно застрявший в горле, и она не могла проглотить даже собственной слюны. Вспомним, что почти таким же истерическим припадкам была подвержена и наша последняя русская императрица Александра Федоровна. Только у нее еще ко всему этому прибавлялась острая головная боль и боль в щеках, сильнее даже зубной боли. Врачи не были в состоянии ее ни вылечить, ни облегчить ее муки. Лечил русскую царицу обыкновенными пассами и поглаживаниями Григорий Распутин и весьма успешно, если боль проходила. Леонору Галигаи лечила ее лучшая подруга Мария Медичи. Не знаем, быть может, тоже поглаживаниями и пассами, но знаем только, что не было у Леоноры лучшей сиделки, чем французская королева Мария Медичи.

Питалась Леонора тоже весьма странно: ела только петушиные гребешки (способствует потенции) и бараньи почки. Боясь, как бы злой дух не проник в нее через продукты питания, не ела даже фруктов и овощей. По утрам варила себе жидкую пшенную кашицу, но обязательно на святой воде. А чтобы злой дух, не дай бог, через одежду в ее плоть не влез, стирала саморучно свое бельишко исключительно в освященной воде. Этой «святости» не препятствовало то, что окружила Леонора себя чернокнижниками и различными шарлатанами, втянула в это дело Марию Медичи, и ее комнаты были переполнены разными астрологами и гадателями. Особенно был известен в то время чернокнижник — карлик Лоренцо. Он, например, придумал совершенный яд: каждый день надо по три капли вливать его в питье. Но даже через семь дней не будет никаких признаков недомогания. На десятый день на лбу или на щеке выскочит крохотный прыщик. Через несколько дней этими прыщами покроется все лицо, образуются язвочки. Начнут выпадать ресницы, выпадут зубы. Потом как бы изнутри человек начнет сохнуть и к концу месяца умрет от неизвестной врачам болезни, ибо никто эти симптомы не может считать отравлением. Вот бы Екатерине Медичи такого чернокнижника! Но она к этому времени уже умерла, хотя у нее тоже был очень хороший астролог, который часто роль отравителя исполнял — Рене. Отравительницы нередко зарабатывали в истории себе имена именно не какими-то там особенными геройствами, а своим мастерством изготовления ядов. Кому не известна Локуста времен Нерона? Сколько раз император, отравляя близких родственников и богатых патрициев, прибегал к ее помощи?

Леонора Галигаи была образованной особой, знала языки, много читала, а в области музыки проявляла себя как настоящая артистка. Но правда и заинтересование музыкой у нее было нетипичное: это вам не благородная лютня или лира, или арфа — это обыкновенная гитара. Но из гитары извлекались такие душещипательные великолепные звуки, ну что тебе сам Паганини, играющий одной струной на своей дьявольской скрипке. Да, дорогой читатель, в виртуозном искусстве музыки дьявол всегда помогает.

И вот маленькая зловещая карлица, которая в интерпретации Генриха Манна затерялась под юбками Марии Медичи и никак не хотела из-под них вылезать, в первую брачную ночь супругов ставя Генриха IV в неловкое положение, варит как-то на святой водице пшенную кашку, как вдруг дверь открывается, врывается посыльный и чуть от страха и усталости не свалившись у ее ног, сообщает страшную новость: маршала д’Анкрдо есть господина Кончини, то есть мужа Галигаи, а любовника Марии Медичи зверски убили. Во дворце, конечно, все радуются, народ еще пуще, потому что Кончини не любили. Про него А. Кастелло так сказал: «Кончино Кончини — самый красивый, самый опасный, и самый алчный из всех негодяев Тоскании».

После смерти Генриха IV он уже не стесняясь стал открыто демонстрировать свою физическую связь с Марией Медичи. Его цинизм дошел до такой степени, что он, выйдя из спальни королевы, нимало не смущаясь, застегивал ширинку на своих панталонах на глазах изумленных придворных. Кончини необходимо было подчеркнуть, что он владеет сердцем и альковом королевы. Ну и вслед за любовными утехами с королевой, как это всегда в любом королевстве бывает, хоть в нашу Россию загляни, хоть во Францию, потянулись за Кончини титулы и богатства.

Кончини приготовился хорошо править Францией. И если римский лозунг гласил, что народу надо «хлеба и зрелищ», то Кончини считал, что хватит с него, народа, и жестокого кулака. Для начала своего правления он приказал поставить пятьдесят виселиц: на них будут вешать всех, недовольных его правлением. На одной из таких виселиц повесят труп Кончини, или остатки его трупа, как бы для себя он готовил эти виселицы. Вполне уверившись в безнаказанность всех своих начинаний и примерно деля ложе с двумя женщинами — своей женой и королевой, Кончини приготовился стать чуть ли не единоправным правителем Франции. Мария Медичи глупа и слаба. Умная Галигаи и красавец Кончини совсем омотали ее и парализовали ее волю. К этому времени Марии Медичи уже сорок три года и она очень неприятна внешне. «Ее величество глупа, надменна, гневлива, апатична и упряма». У нее багровое лицо, грузность движений и весь облик напоминает рано стареющую матрону. Леонора Галигаи тоже внешне уродлива со своим рябоватым темным лицом арабки, безумно горящими глазами, прикрытыми черной вуалью, с которой она даже ночью не расставалась, боясь сглаза. Да, нелегко красавцу Кончини ложиться спать с такими «обольстительными» женщинами. Но что поделаешь! Жена взяла над ним такую власть, что он не в состоянии ей открыто свое отвращение высказать. Приходится терпеть и жену и королеву. И вот однажды Кончини, нарядный как попугай, в расшитом золотом камзоле, в плаще обшитом позументами, держа в руке огромный букет роз (подарок королеве), направляется в ее дворец, в Лувр. При въезде на мост вдруг карету останавливает королевская гвардия, на подножку вскакивает капитан Витри и без слова в упор три раза стреляет Кончини между глаз. Тут же ворвались гвардейцы и начали добивать его шпагами. «Да здравствует король!» — кричал Витри. И он пнул ногой труп маршала д’Анкр, превратившийся в бесформенный кусок мяса. Кто-то поспешно начал стягивать с пальца Кончини алмазное кольцо баснословной цены — в 600 000 экю. Так его потом и не нашли. «Спасибо, — сказал Людовик XIII, когда ему сообщили о смерти Кончини. — Теперь я король». «Кто его убил?» — в ужасе спросила Мария Медичи. «Я», — гордо ответил Витри. Он знал, что ему нечего опасаться. Заговор был хорошо организован, одобрен самим королем, которому надоело владычество ограниченного итальянца, мнящего себя будущим Ришелье, что ли?

Народ не оставил в покое труп Кончини. Народ настолько был разъярен правлением этого фаворита, что свою месть постарался выразить в глумлении над его трупом: у Кончини поочередно отрезали куски тела: уши, ноги, руки, нос. Потом и эти куски стали в ярости рубить, как хороший мясник в мясной лавке, на более мелкие части. Кто-то побежал вешать на виселице приготовленную для народа его голову, кто-то пытался сжечь разрубленные куски мяса на костре. «Когда это не удалось, один человек разрезал грудь трупа, вытащил оттуда сердце, взял его на палочку, прижарил на костре и съел на глазах всей толпы. Толпа била ему браво», — сообщает нам историк А. Бохенский.

Кстати, случаи «поедания сердец» были нередки в позднейшую эпоху французской революции. В 1792 году такой страшной смертью погибла подруга Марии-Антуанетты, Ламбаль. Толпа влекла ее из тюрьмы по всей улице, потом, не дав даже гильотинировать, расправилась по своему: зарезала ножами и содрала с нее платье. Ее тело было так красиво, что на этом «пиру во время чумы» вседозволенности кавалер Шарлот изнасиловал ее труп, а потом разрезал грудь, вынул сердце, поджарил и съел при восторженных криках толпы.

Куски трупа Равальяка, убийцу Генриха IV, дамы благоговейно завертывали в платочки, чтобы дома, «изжарив, вместе с яичницей скушать»!

Глумление над трупами! Ни Римской империи, ни Французскому королевству не привыкать к этому кощунству! И, наверное, с легкой руки благочестивых римских пап все это началось! «В 897 году Стефан VII, сменивший римского папу Формозу, через девять месяцев после его захоронения, приказал выкопать его труп, одеть в роскошные одежды, посадить его на троне и произвел над ним „справедливый“ суд. Труп обвинили в измене прусскому императору, после чего ему отрезали три пальца левой и правой руки, раздели и голого бросили в Тибр».

Следующему римскому папе Яну XVI выкололи глаза, отрезали нос, одно ухо, вырвали язык, закололи, а труп привязали к ослу и возили по Риму на обозрение народу.

Учись, толпа, глумлению над трупами. Толпа оказалась достойным учеником. Но толпа не ограничилась глумлением над трупом Кончини. Она ринулась в его дворец и полностью его разрушила. Тащили, воровали и рубили, все, что попадется под руку. И даже несколько платьев Марии Медичи почему-то оказавшихся там, изрубили на куски. Это была какая-то стихия — эта дикая народная ярость против ненавистного маршала. Марии Медичи долго не решались сказать ужасную новость. Посланец, начавший говорить, сбился и начал заикаться. «Если ты не можешь говорить, тогда спой», — предложила ему Мария Медичи. Но навряд ли его «пение» утешило бы ее. Она была в шоке, в ужасе. Побежала к королю, но сын не захотел ее принять. Мария Медичи поняла, что погибла. Кончилось не только владычество Кончини, но и ее собственное.

Леонора Галигаи выслушала ужасную новость спокойно и невозмутимо. Ни одна слеза не вылилась из ее глаз. Губы были плотно сжаты и когда ее, арестованную, вели в тюрьму, тоже не сказала ни единого слова. Из-под черной вуали только блестели зловещие, черные, как уголь, глаза.

Галигаи сидит в тюремной камере и ждет, когда же ее освободит молочная сестра и закадычная подруга, с которой она так честно делилась своим мужем, французская королева Мария Медичи. Друзья, дорогой читатель, познаются в беде — не правда ли? Трусливая Мария Медичи боится сейчас за свою, как говорится шкуру. Ей не до Леоноры. Она готова даже отказаться от своего знакомства с ней, если бы это было возможно. Без зазрения совести, она говорит: «Чтобы я больше не слышала об этих людях. Я давно говорила, что они должны вернуться к себе в Италию. У меня своих дел предостаточно, чтобы еще ими заниматься». А дела ее очень плохи. Король Людовик XIII, ее сын, решил сослать мать в Блуа. Ришелье, которого Мария Медичи выдвинула на его высокую должность министра, теперь отвернувшись от нее, полностью согласен с королем: мать надо удалить подальше. Это она макала пальцы в убийстве Генриха IV, а Галигаи точно была участницей заговора. Но чтобы обвинить ее в таком страшном преступлении, нужны доказательства, свидетели, громкий процесс, который потянет за собой и Марию Медичи, и Франция будет окончательно скомпрометирована. Не лучше ли это «чертово семя» уничтожить более легкими обвинениями. Ну, например, обвинить Леонору Галигаи в колдовстве. Ведь и правда, околдовала она французскую королеву, а кто кроме ведьм на это способен?

И вот пока Леонора Галигаи в своей тюремной камере размышляет на тему непрочности королевской дружбы, и пока судьи приготавливают для нее обвинение в колдовстве, заглянем в мировую историю и посмотрим, как там дела с ведьмами обстоят. Но предупреждаем честно, дорогой читатель, глава не для слабонервных! И у кого повышенное кровяное давление и сердце не совсем ровно бьет, советуем ее опустить. Не читайте! Ибо отвечать потом за ваше ухудшение здоровья мы не будем. Зачем говорим об этом — страшном? По той простой причине, что это БЫЛО! Было не единичным, а повседневным явлением и составляло один из элементов жизни монархов. А мы претендуем ведь на то, чтобы немного эту жизнь осветить. Не так ли?

Королева Жозефина с сыном. Любимая женщина настоящего императора.

Ведьмы

Я за тобой давно уж это замечаю!

Как поженился, в первый же день приметил,

что в тебе сучья кровь! Ведьма!

А. Чехов — «Ведьма»

 колдовывают ведьмы беззащитных мужчин! Ну никак они, бедные, не могут избавиться от их колдовских чар. И были бы — старухи беззубые, но нет, ведьма норовит быть молодой и красивой, да такой, что дух у мужчин захватывает и не поддаться их чарам просто невозможно. Недаром ведь, дорогой читатель, в инквизиционном суде ведьм приводили в зал задом. Чтобы она, значит, своими демонскими глазами судей не смущала и своим магнетизмом на их справедливое решение не влияла.

Сексапильны ведьмы! Грудь у них ходуном под тонкой блузкой ходит, очи какие-то «стрелы» (Амура что ли?) пускают, волосы из-под чепчика непокорными кудрями выбиваются, а вся она настолько желанна для мужчины, что, послав к черту и ее маленький хвостик, растущий в неположенном месте, и поездку на метле к другу-дьяволу, и сохнущую свою корову, у которой ведьма вылакала все молоко, только и мечтают как бы где в укромном местечке с такой ведьмой прилечь и свой любовный пыл насытить. И мы, дорогой читатель, совсем не удивляемся тому священнику, одному из героев Виктора Гюго, который донельзя влюбился в ведьму — цыганку, красавицу Эсмеральду.

В определенные дни месяца ведьмы летают на шабаш. Это такое дьявольское увеселение. И если вы читали Булгакова «Мастера и Маргариту», то вы, конечно, знаете, что это такое. Там очень хорошо проводят время, ну прямо почти так же приятно, как у нас сейчас молодежь на дискотеках. Только если молодежь подзануживает себя разными там «экстази» и прочими разноцветными таблеточками, ассортимент которых с каждым годом все разнообразнее становится, то у ведьм на их шабаше подзануживающий напиток один: детская, а вернее, новорожденного младенца кровь. Они ее вместо вина пьют. Ведь недаром у ведьмы Вуазьен времен Людовика XIV нашли в саду закопанные трупы младенцев чуть ли не с тысячу. Этой кровью питалась время от времени его любимая метресса маркиза Монтеспан. На ее черных мессах кубок с кровью новорожденного младенца ставился на голый живот и после магических заклинаний он должен был выпит до дна. Кровь вообще, дорогой читатель, долгое время была почти так же популярна, как красное вино. Прелюбодеянок-жен мужья заставляли испить крови ее убитого любовника. Так жену Марка Аврелия Фаустину, которая от гладиатора монстра Коммода родила, заставили выпить полный кубок его крови, чтобы навсегда излечить королеву от сексуальной тяги к мужчинам низших сословий. Людовик XI младенческую кровь пил, да, но не от излечения от прелюбодеяния, а от своей язвенной, кожной болезни. У этого деспота-короля было какое-то странное воспаление кожи (бог, что ли, за злодеяния наказал), напоминающее экзему, но только в гораздо более болезненном и устрашающем виде, и он считал, что действенным методом лечения своего недуга является кровь новорожденных младенцев.

Как вы уже знаете, дорогой читатель, на протяжении веков мировой истории за ведьмами охотились, их мучили, их убивали, их жгли. Посмотрите что только эпоха инквизиции с ними проделывала!

Доказать, что ты — ведьма, очень просто. Для этого существовали разные и абсолютно «точные» способы: утопление — водой, жжение — прижигание огнем, взвешивание, плач, ну и конечно, самый действенный — собственное признание под пытками.

Начнем с самого простого — плача. Считалось, что ведьмы плакать не могут. Ибо слезы — от господа бога, от дьявола — дьявольский смех. Помните, как ведьма Анна Болейн, вторая жена английского короля Генриха VIII, стоя на эшафоте перед отрублением своей головки, смеялась хриплым, ироническим «бесовским» смехом?

Ну значит, ведьму тащат в суд и судья ей приказывает при всем честном народе доказать свою непричастность к дьявольскому семени — заплакать. «„Плачьте, плачьте вместе со мной“, — призывала Мария-Антуанетта своих придворных дам, когда открылась грязная афера с ожерельем». Ну дамы, конечно, для солидарности дружно кружевные платочки к глазам поприкладали — разделили мышиными слезами горе королевы. А ведьме как это сделать, если у нее от страха все поджилки трясутся, губы синеют и ни одна слезинка по приказу не выливается. «Все ясно, — заключил суд. — Ты — ведьма».

Существовал и другой, немного посложнее способ обнаруживания ведьмы. Огненная проба. Обвиняемой дадут малость, так, на пару секунд, подержать в руках раскаленный до белого цвета железный стержень. Теперь покажи ладони. Если ты ведьма — будут волдыри, если ладонь будет чистая — не ведьма. Искусством индийских йогов женщины не обладали, беспрепятственно ходить по раскаленным углям, так, чтобы босой стопы ни один волдырчик не коснулся, не научились, значит шли, как колдуньи на сожжение живьем.

Был еще способ — затопления. Ведьм в отличие от обыкновенной процедуры, когда с них сдирали платья и они перед инквизиционным судом представали голые, а даже еще и обритые — с выбритым лобком, подмышками и волосами на голове, ибо злой дух любит запрятываться в волосы, сейчас наоборот, одевали. И вот в своих пышных юбках им связывали руки и ноги таким вот образом: левая ладонь к правой ступне и наоборот. Перевязанные так крест-накрест они на веревке опускались с моста в воду. Если ты не ведьма, ты должна обязательно утонуть. Если ведьма — будешь держаться на плаву. Поскольку юбки были широкие и раздувались, что тебе паруса, женщины долгое время держались на воде, их признавали ведьмами и…

Если какой слишком добросовестный судья сомневался в результативности такого метода, не перечили. Разрешали еще один метод испробовать. Метод взвешивания. Ведьмы очень мало весили. Но таких бестелесных женщин было мало, мода была на толстых и немного даже жирных, весы перевешивали допустимую норму и…

На костре живьем ведьм сжигали почитай до второй половины восемнадцатого века. Исследователь Путек так вот описывает один из таких процессов: «Взяли в одной деревне пять девушек, дочерей хозяина, вдову и служанку. Повели их на мост, завязали руки и бросили в воду. Но ни одна не утонула, потому что широкие юбки, прежде чем намокли, надувались. Объявили, что они ведьмы. Их посадили в бочки, в которых были отверстия для рук и ног. Поволокли на дыбы. Подтянули кверху и повернули колеса, аж кости затрещали. Трое из пытаемых умерло. Остальных одиннадцать женщин снова посадили в бочки и повезли к пылающему костру. Там их в бочках так и бросили в костер. Сгорели живьем».

Признание обвиняемой считалось неоспоримым доказательством ее вины. Но поскольку, такому признанию всегда предшествовали пытки, ничего удивительного, что они всегда признавались в том, что они ведьмы. Правда, предписывалось ведьм сильно пытками не мучить, а всего один час. Одного часа было недостаточно, чтобы добиться от нее признания, поэтому палачи мучили свою жертву — сколько выдержит, чаще два, три, а иногда и до четырех часов доходило. Больше нельзя было — жертва могла под пытками умереть, а это инквизиции было нежелательно. Инквизиции требовались публичные зрелища сожжения.

Рекомендовалось, прежде чем ведьму на пытки послать, показать ей наглядно как и чем ее будут мучить. Для этого палач и его подручный вели ведьму в подвал, где была расположена «кухня пыток», а вернее, мастерская пыток и, не щадя своего времени, палач должен был подробно и вразумительно объяснить ведьме всю технологию процесса пыток и, еще лучше, на наглядных примерах. Ну, скажем, привели ведьму в подвал, палач разгляделся, а у него в углу пытают ведьму «испанским сапогом». Он быстро нашу ведьму тащит в угол и говорит: «Скорей, скорей матушка, а то кончат, или жертва не выдержит, дуба даст. Теперь смотри в оба. Видишь, вот эти железные цилиндры? Они надеваются на голень ноги, а иногда и пальцы ног прикрывают. Сбоку имеются отверстия, они болтами прикручиваются. Сначала как будто не больно, — успокаивает палач нашу перепуганную ведьму, но когда потуже гайки прикрутить, знаешь, боль какая! Часто кости на ноге трещат. Но это еще пустяки, это обыкновенная пытка, а ведь мы часто имеем предписание применить пытку с обострением. Тогда мы берем вот эти клинья, — и палач показывает ведьме деревянные клинья, которые забиваются молотком в сапог. Боль, матушка, невыносимая. „Чего уставился?“ — обращается он к подмастерью. — Покажи наглядно как это делается». И к лежащей на деревянной доске девушке применяют обостренную пытку испанского сапога.

Часто, даже не испытав пытки, от одного только этого наглядного урока, ведьма признавалась в своих деяниях, что и на шабаш-то она летала, и кровь-то младенцев пила, и порчу-то на деревенских коров насылала. Ну тогда ей прямая дорога — на костер. Ее там разденут догола и тщательно осмотрят: какие особые знаки дьявол на ее теле оставил. Ну бородавку какую, или там подозрительное родимое пятно. Тогда палач еще перед сожжением будет немного ее иголочкой колоть. Бородавку тыкать. У ведьм никогда из бородавки кровь не шла. Но вот ведьма освоилась с испанским сапогом и как-то там даже не особо вопя, эту пытку выдержала. Тогда палач посмотрит на часы. Время еще есть, будем применять следующую пытку — дыбу. Вы, наверное, знаете, дорогой читатель, что это такое? В свое время даже один академик такую дере, пардон, детективную книжку на эту тему написал. Но надо вам сказать, русские дыбы значительно по силе боли уступают западным. У русских только суставы выворачивают, подтянув тело к потолку (потом палач тело опустит и суставы, как хороший хирург, мастерски вправит). А у западных? Западные дыбы — это произведение искусства заплечных дел мастера. Тут одной веревкой и крюком не обойдешься. Тут нужен специальный, хорошо и изящно сделанный инструмент. Представлял он собой две полуколоды, выдолбленные внутри наподобие корытца. В эти колоды вкладывались ноги и руки пытаемого и закреплялись болтами. Ступни ног и кисти рук торчали наружу. К рукам привязывали веревки, а другой конец протягивали через крюк в потолке к рукам палача. На ноги привязывали тяжелые гири и поднимали человека вверх. Руки и ноги, конечно, выходили из суставов, но колодки не допускали их поломания.

Очень болезненной и редко когда выдерживаемой пыткой была пытка прищемления пальцев. Брались две металлические пластинки, между ними помещали пальцы рук, все скрепляли болтом и били молотком по пластинке так, что часто кровь брызгала.

Ломать пальцы рук и ног было особенно популярно. Каждый мало-мальски начинающий подмастерье — палач учился прежде всего прищемлять пальцы. Это были азы. Посложнее пытки проводил искушенный палач с большой практикой. Они даже имя себе в истории заработали. Кто не знает Малюту Скуратова при Иване Грозном или палача Сансона, эпохи французской революции, который даже книжку на эту тему написал. Мы эту книжку, дорогой читатель, читали. Там бесстрастным, хорошо литературным языком, без лишнего красноречия и ненужных эмоций объяснено, как правильно пытать народ. Все виды пыток проклассифицированы. Пытки огнем, бичом и кислотами. Пытки механические. Четвертование, колесование, растягивание. Если в русском языке нет названий таких пыток, сохранено их французское название. Итак — каркан (не путайте с канканом) — это железный обруч или кольцо, которое надевается на голову наказуемого. Конечно, цель известна — плотнее сжать. Бичевание Сансон относит к жестокому и унизительному наказанию. Кнут с кожаными ремешками, пучок розг, тяжелая палка. Почему-то автор фундаментального труда о пытках не разграничивает степень боли при бичевании. По Сансону выходит, что одинаково больно. А вот наш Федор Достоевский абсолютно с этим не согласен. Он, когда был на каторге, прошел хорошую, к счастью, визуальную школу бичевания. У него один герой, Калмык Александр в его «Записках из Мертвого дома» со знанием дела рассказывает: «С пятисот, даже с четырехсот розог можно засечь человека до смерти. А свыше пятисот почти наверно. Тысячи розог не вынесет разом даже человек самого сильнейшего сложения. Между тем пятьсот палок и можно вынести без ущерба для жизни. Тысячу палок можно вынести без опасения за жизнь, даже не сильного сложения человек. Даже с двух тысяч палок нельзя забить человека».

Знал, что делал наш гуманный царь Николай I, когда проводил своих солдат сквозь «палочный строй». И что так сильно возмущался старичок Лев Толстой в своем «После бала»? Подумаешь, татарина сквозь строй повели. Не до смерти ведь его забьют. Не розгами ведь. Достоевского интересовали в этом бичевании два психологических аспекта: состояние жертвы и ее мучителя. Великий писатель задал себе труд расспрашивать многих «поротых» — какова собственно эта боль. «Жжет, как огнем палит», — вот и все, что я мог узнать, — пишет писатель. Мучители так энигматичны не были. У них на лице выражалась вся гамма их чувств, с преобладающим — садистическим наслаждением. «Я думаю, что в этом ощущении есть нечто такое, отчего у них, джентльменов, замирает сердце, сладко и больно вместе», — написал Достоевский.

Ведьм палками инквизиция не била. Чаще розгами, но не до смерти, пятьсот розог ни одна кандидатка в ведьмы не получила. Не особенно беспокоили ее и такими пытками, как клещевание. Этот инструмент скорее для мужчин применялся, женщин щадили. Точным, лаконичным бесстрастным языком Сансон, отличавшийся палач французской революции, рассказывает читателю, что это такое: «Клещи применялись для рук, груди и бедер: у несчастного при каждом прикосновении страшной железной челюсти вырывался из тела кусок еще трепещущего мяса, а Легри (племянник палача, его подручный) наливал в рану то кипящее масло, то горящую смолу, серу или расплавленный свинец, которые подавали ему другие помощники».

Ну чисто хирургическая операция в хорошей клинике: с хирургом, ассистентами и медицинской сестрой, подающей инструменты.

Привилегией клещевания пользовались те осужденные, которые покушались на монарха. И неважно, осуществили ли они свое намерение или нет. На примере Дамьяна, пустяшно ранившего французского короля Людовика XV, о котором мы писали выше, часто такие пытки были неадекватны поступку, если конечно вообще можно говорить о какой-то законности применения пыток. Кроме вливания в раны кипящих жидкостей всевозможного сорта от олова до серы, к покушавшемуся применяли процедуру сожжения его руки. Преимущественно правой, которой преступник ударил короля. Руку отрежут потом. Сначала ее будут мучить. Молча и даже с какой-то тоской смотрел Равальяк, убийца Генриха IV, как жгут обмазанную в смоле его правую руку, перед тем как ее отрубить и бросить в костер, а пепел развеять по воздуху.

Со знанием дела и эрудицией Сансон нам объясняет, «что такую „совершенную“» пытку как кол, совсем забыли, после семнадцатого века. Эта изощренная пытка, которую любил применять в России Петр I, после семнадцатого века ушла в область анахронизма, а бывало так ею гордились тираны — монархи и инквизиция, что даже к девушкам ее применяли. Сансон нас информирует, что к такой пытке «приговорили одну молодую и очень красивую девушку. Положив осужденную на живот, один человек садился на нее, другой держал ее за шею. Ей вставили в задний проход кол, который вбили посредством колотушки. Кол вкололи в землю. Тяжесть тела заставила его войти глубже и часто он выходил подмышкой или между ребер». Такую мучительную казнь-пытку применяла королева Фрегонда. Но почти через четыре столетия у Петра I кол стал очень популярной формой и пытки и наказания. Вспомним, что любовника своей первой жены Евдокии Лопухиной майора Глебова подвергли именно этой пытке, и он несколько дней, истекая розовой пеной, умирал на колу на очах своей жены, которая, не выдержав его мук, покончила с собой.

Такая пытка почти до девятнадцатого века применялась в Турции. Вообще если Запад тяготел к испанским сапогам и клещеванию, Восток — посадке на кол. Избежавший смерти от такой пытки один турок рассказывает: «Вы, может быть, не знаете, господа, что такое пика? Это заостренное оружие на верхушке наших миноретов, весьма похожее на стрелу громоотвода. Меня посадили верхом на такую острую пику, а чтобы я лучше сохранил равновесие и равномерно в нее входил, к каждой ноге привязали по два пушечных ядра. Сначала я почувствовал ужасную боль. Железо медленно впивалось в мое тело. И я бы погиб, если бы ядра не отвязались и с грохотом не упали у моих ног».

Железо не вошло турку в подмышки, его удалось спасти и это исключение, когда осужденному удалось избежать смерти.

Японцы и китайцы, известные своим мастерством владеть мечом, использовали его не только для борьбы с врагом, но и для смертной казни. О таком способе наказания описывает нам одна китайская проститутка, обслуживавшая «красную» гвардию. Всех осужденных посадили в яму, зарыли по горло землей и одетый в кимоно с широким поясом воин, танцуя и приплясывая, прыгал между этими головами и поочередно одним изящным движением меча сносил их. Ритуальный свой танец он закончил только тогда, когда последняя голова осужденного слетела с плеч.

Каждая страна внесла свою лепту в элемент наказания — придумывала свои пытки с одной целью — сильнее заставить человека испытать боль. Но нигде, кажется, так не развилась институция боли, как во Франции времен инквизиции.

«Франция вся целиком — колдунья», — сказал Эшель, осужденный Карлом IX. Франциск I, Генрих II, особенно его метриса Диана Пуатье, возобновили охоту за ведьмами. Их находили всюду. Достаточно было малейшего доноса, чтобы потащить ее в инквизиционный суд, который никогда обвиняемую не оправдывал. Доходило до курьезов. «Какая-то колдунья призналась под жестокими пытками, что она выкопала на кладбище тело недавно умершего ребенка для своих магических штучек. Муж говорит: „Пойдите на кладбище. Ребенок на своем месте“.

Разрыли могилу и, действительно, находят в гробу труп ребенка. Но судья вопреки явному свидетельству решает, что это только видимость, создаваемая дьяволом и женщину сжигают».

Пылают яркие костры у Филиппа Красивого, у Изабеллы Арагонской, испанской королевы, у Марии английской Тюдор «Кровавой Мери», горят в них и Жанна д’Арк, и Джордано Бруно, и Ян Гус. Ничто не в состоянии остановить кровавое пламя. Царствование даже такого великодушного короля как Франциска I, начавшееся сплошными празднествами и торжествами закончилось среди ужаса религиозных гонений.

Франциск I давно умер. После него будут Францией править еще четыре короля. Но ничего не изменится при Людовике XIII. Та же инквизиция, та же охота на ведьм. С легкой руки Иннокентия VIII, римского папы, казнившего женщин даже за то, что корова не дает молока с тех пор как соседка рядом появилась, что подохли две курицы и петух, что у беременной появилась боль в пояснице. Тащили бедных молодых, до восемнадцати лет не доходило, женщин в костер, предварительно раздев, с похотливым любопытством и нездоровым блеском глаз внимательно рассмотрев ее чудесное тело, чтобы топтать, ломать и жечь это тело — дьявольское семя похоти, вожделения и неизведанных страстей. Из которых самое страшное — дикий садизм инквизиторов.

Леонору Галигаю ведут в суд по обвинению в колдовстве. Маленькая карлица с презрительной улыбкой смотрит на своих судей. Обвинение опирается на достоверные факты: гадала. Занималась гаданьем на картах. Носила на шее амулеты, на которых иероглифами были выписаны заклинания. Совещалась часто с ворожеей Изабеллой и чернокнижником Монталло. Ага, еще принимала у себя алхимика Лоренцо. Прокурор зачитывает обвинение: «Обвиняемая имела целую коллекцию талисманов, восковых фигурок и гороскопов, ночью служила обедни, принося в жертву черных петухов. Убивала голубей и пила их кровь».

«Занимались вы гаданием?», — спрашивает прокурор. «Да, занималась, точно также как занималась им королева и все придворные». Дутый процесс с колдовством провалился. На все вопросы Леонора давала исчерпывающий и вполне правдоподобный ответ. Клала под алтарем жертвенного петуха? А что, разве господу богу не угодно, чтобы жертва была нечто посущественней, чем цветы. Пила голубиную кровь? Да. Хорошо помогает от анемии. Отсутствие вины еще не означает оправдания. Леонору обвиняют в том, что околдовала своими чарами королеву, чтобы властвовать над ней. Обезглавливание — такой был приговор судей восьмого июля 1617 года.

Казнь происходила на Гревской площади. Весь Париж сбежался на невиданное зрелище: будет сожжена фаворитка королевы, несколько лет фактически правящая Францией. Любопытные унизали кровли домов и колокольни церквей. «Хлеба и зрелищ» нужно было римскому народу. Французскому достаточно самих зрелищ. И его лозунг переиначен «Не хлеба, но зрелищ». «Приговоренная выслушала приговор с удивительным мужеством, не унизив себя мольбами о пощаде. Многие жалели, что колдунью не пытали при допросах. Иные боялись, как бы она с помощью чар не обратилась в ворону или сову и не упорхнула бы от наказания». Не превратилась в птицу и не улетела, когда ее одетую в серую холщовую рубаху (униформа для всех приговоренных к сожжению), босую, со свечой в руке везли в повозке на казнь. Точно в такой же одежде и в такой же повозке везли на казнь-сожжение Жанну д’Арк и Яна Гуса. Только у них на голове еще был шутовской колпак. Ничто не изменилось в атрибутах казней за столетия. Механизм инквизиции хорошо смазан и работает исправно. Леонора была бледна, глаза ее горели лихорадочным огнем и в них можно было прочесть огромное презрение. Презрение и к черни, лакомой на бесплатные зрелища, убийства человека, и на судей в черных мантиях, и к палачам в красном, и наверное, презрение к своей долголетней подруге — французской трусливой и подлой королеве.

«Скажите, чем все же вы околдовали королеву?» — спросил ее судья. Леонора ответила: «Победой ума над глупостью».

Мы закончили нашу книжку, дорогой читатель! Не каждому она понравится. Эстетов «чистого» языка будет нервировать ее неровный стиль, где серьезные рассуждения переплетаются с бурлеском. Но не бурлеска ли вся наша жизнь, в которой смешное и великое переплавились в один неразрывный комок, что разделить их просто невозможно. На протяжении веков страсти овладевали человеком. Любовь, измены, наказания — это слагаемые нашей жизни и ими жили великие мира сего.

Библиография

1. Л. Гольдони. Мессалина. — М., 1995.

2. Жан Лабрюйер. Характеры. — М., 1974.

3. Брантом. Галантные дамы. — М., 1998.

4. Эдгар Фор. Опалн Тюрго. — М., 1879.

5. М. Витрак. Мадам дю Барри. Том I. — М., 1910.

6. Ги Бретон. Любовные истории в истории Франции. Том 10. — М., 1996.

7. Ш. Массон. Секретные записки о России. — М., 1996.

8. Э. Левер. Мария-Антуанетта. — Ростов-на-Дону, 1977.

9. Альмерас. Королева Мария-Антуанетта. — М., 1911.

10. А. Гольдони. Мария-Луиза. — М., 1995.

11. Е. Черняк. Тайны Англии. — М., 1998.

12. К. Биркин Временщики и фаворитки. — М., 1992.

13. В. Холт. Любовь и трон. — М., 1996.

14. Г. Манн. Зрелые годы короля Генриха IV. — М., 1977.

15. Р. Амбелен. Драмы и секретные истории. — М., 1993.

16. А. Дюма. Генрих IV. — М., 1992.

17. А. Кастелло. Книга тайн. Том 18. — М., 1997.

18. Крафт Эбинг. Половая психопатия. — Харьков, 1887.

19. Э. Фукс Иллюстрированная история нравов Том III. — М., 1913.

20. Маргарита Наваррская. Гектамерон. — М., 1862.

21. Ги Бретон. История Франции в рассказах о любви. — М., 1996.

22. Таллеман де Рио. Занимательные истории. — Л., 1974.

23. Мемуары королевы Марго. — М., 1995.

24. Ги Де Моппасан. Собрания сочинений. Том 8. — М., 1957.

25. Э. Золя. «Нана». Собрание сочинений. Том 9. — М., 1961.

26. Г. Гольцман. Дурной глаз и порча. — М., 1996.

27. Ж. Мишле. Ведьмы и женщины. — М., 1997.

28. Оноре де Бальзак. Этюды о нравах. — М., 1968.

29. Г. Шумахер. Последняя любовь Нельсона. — Ставрополь, 1993.

30. Г. Эджингтон. Адмирал Нельсон. — М., 1992.

31. Г. Андис. Женщины Габсбургов. — Вроцлав, 1991.

32. Ииас Синг. Исповедь китайской проститутки. — Лодзь, 1993.

33. Пятнадцать радостей брака. — СПб., 1868.

34. И. Шерр. Человеческая трагикомедия. — М., 1833.

35. Е. Тур. Дети короля Людовика XII. — СПб., 1893.

36. С. Цвейг. «Мария Стюарт». — М., 1959.

37. Е. Черняк. Судьи и заговорщики. — Варшава, 1988.

38. Стендаль. Собрание сочинений. Том 6. М., 1959.

39. Таллеман де Вио. Занимательные истории. — Л., 1974.

40. В. Пикуль. Фаворит. — М., 1994.

41. Д. Мережковский. Марк Аврелий. — СПб., 1907.

42. Т. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. — М., 1991.

43. Ги Бретон. Лукавые истории. — М., 1992.

44. В. Лысяк. Эмпирический письмис. — Варшава, 1984.

45. Р. Массон. Наполеон и женщины. — М., 1992.

46. Л. Гольдони. Мессалина. — М., 1993.

47. Ги Бретон. Наполеон и Жозефина. — М., 1994.

48. Филипп де Коттень. Мемуары. — М., 1986.

49. Записки герцогини Абрантесимн, 1885.

50. Л. Констан. Воспоминания камердинера Наполеона I. — Варшава, 1997.

51. Г. Эдингтон. Адмирал Нельсон. — М., 1992.

52. Г. Кирхейзен. Женщины вокруг Наполеона. — М., 1912.

53. К. Василевская. Сорванная эмблема. — Краков, 1965.

54. М. Верниховская. Альманах красоты. — Варшава, 1988.

55. Казанова. История моей жизни. — М., 1990.

56. Я. Рашкевич. Александр Валевский. — Варшава, 1997.

57. Ги Бретон. Наполеон и Мария Луиза. — Варшава, 1996.

58. М. Бильяр. Мужья жены Наполеона. — М., 1912.

59. С. Генлис. Воспоминания. — Варшава, 1985.

60. Г. и М. Манчини. Дневники. — Варшава, 1969.

61. И. Башкевич. Людовик XVI. — Варшава, 1983.

62. Талейран. Воспоминания. — М., 1878.

63. А. Бохенский. Любовь и ненависть Ларошфуко. — Выдгош, 1998.

64. Р. Гервасо. Казанова. — Варшава, 1990.

65. К. Хлендовский. Последние Валуа. — Варшава, 1958.

66. М. Немойовская. Последний Стюарт. — Варшава, 1992.

67. Ю. Бессмертный. Жизнь и смерть в средние века. — М., 1991.

68. Л. Остерман. Римская история в лицах. — М., 1997.

69. б. а. Дух Генриха IV. — М., 1989.

70. Тайна смерти: Сборник. — М., 1985.

71. М. Блох. Короли-чудотворцы. — М., 1998.

72. С. Плешкова. Екатерина Медичи — черная королева. М., 1994.

73. Е. Черняк. Тайны Франции. — М., 1996.

74. Л. Мерсье. Картины Парижа. — М., 1995.

75. Жюль Жанен. Мертвый осел и гильотинированная женщина. — М., 1996.

76. Понсон дю Террайль. Король-сердцеед. — М., 1992.

77. Кардинал де Рен. Мемуары. — М., 1997.

78. А. Обинье. Мемуары. — М., 1949.

79. Б. Паскаль. Мысли. — М., 1974.

80. Ф. Массон. Наполеон и женщины. — М., 1992.

81. Плутарх. Застольные беседы. — Л., 1990.

82. К. Тацит. Анналы. — СПб., 1993.

83. А. Мартен-Фулье. Элегантная жизнь. — М., 1990.

84. Л. Бельмонт. Фаворитка короля. — М., 1994.

85. Сен Симон. Мемуары. — М., 1984.

86. К. Валишевский. Мария-Козитира. — М., 1912.

87. В. Пикуль. Вечный мир Сабесского. — М., 1996.

88. Б. Орги. Царство юбок. — М., 1998.

89. Г. Громов. Позорище странных обычаев. — СПб., 1797.

90. Ч. Карлтон. Королевские фавориты в Англии. — Варшава, 1992.

91. Р. Зелинский. Полька на французском троне. — Варшава, 1978.

92. А. Боярская. Пять смертей. — Варшава, 1990.

93. Э. Эттингер. Аттила Россия. — Ставрополь, 1993.

94. Ю. Путек. Мрачное средневековье. — Варшава, 1985.

95. Ги Бретон. Любовь по-сицилиански. — М., 1996, Том 6.

96. Д. Плейди. Битва королев. — М., 1998.

97. М. Барнс. Торжество на час. — М., 1995.

98. И. Шерр. Исторические деятели. — СПб., 1898.

99. И. Шерр. Исторические женщины. — СПб., 1898.

Примечания

1

Ошибка — свекровь.

(обратно)

2

По доверенности.

(обратно)

Оглавление

Добровольные рогоносцы

  Дю Барри

  Флагеллиция

Аллея отрубленных голов

Рогоносцы-короли и подданные

  Болезни королей

Тайные рогоносцы

  Шлюхи — великая сила

  «Рогоносец» Грабовский

  «Добродушный рогоносец» Адам Чарторысский

Сумасшедшие короли

Главные рогоносцы государства

  Генрих IV

Исповедь обманутых королев

Месть рогоносцев

Рогоносец Казанова

Королевские шалости

  Романтические лесбиянки

Феномен Марысеньки

Кровожадные рогоносцы

Наказание «трех сестер»

Рогоносец Дон Кихот

Нимфоманки и их рогатые мужья

  Жозефина

  Мария-Луиза

Рогоносцы в любовных треугольниках

Любовный треугольник Марии Медичи

Ведьмы

Библиография

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно