Харро фон Зенгер Стратагемы
О китайском искусстве жить и выживать

Harro von Senger. Stranageme (band I, II)

1988 by Scherz Verlag, Bern, Munich, Wien

Стратагемный бум в Китае

В ноябре 2002 г. я побывал в замечательном китайском городе Чэн-дэ. Он расположен менее чем в трехстах километрах к северо-западу от Пекина. Со второй половины XVII столетия и до 1911 г. здесь находилась летняя резиденция императоров династии Цин, куда монархи и двор перебирались на лето, спасаясь от столичной жары. В те времена сам город и прилегающая местность носили название Жэхэ. Поскольку эта местность простерлась в центре горного массива Янынань, летние температуры здесь на 6–8 градусов ниже, чем в Пекине. Находясь в своей резиденции в Жэхэ, императоры активно занимались и внутренней и внешней политикой, например, именно здесь в 1858 г. был ратифицирован Айгуньский договор с Россией. Комплекс императорского дворца великолепно сохранился, у главных ворот, через которые входят посетители, я, кроме вывески музея, обнаружил и еще одну, оповещавшую, что на территории бывшего дворца располагается Общество по изучению стратегий. «Что может быть прекраснее, чем изучать искусство разрабатывать стратегию и составлять стратагемы на территории исторического памятника, где много поколений предшественников только этим и занимались!» — подумал я. Сеть таких обществ, членами которых являются тысячи людей, раскинулась по всему Китаю. Я упомянул о чэндэском потому, что помещение для него выбрано на редкость удачно.

Посетив через две недели одну из прекраснейших жемчужин в ожерелье исторических мест Китая — город Ханчжоу, я побывал в местном магазине исторической литературы. Сознаюсь честно, глаза разбегались, как в пещере Аладдина. Хотелось увезти с собой все эти книжные полки, хранившие стратагемное богатство. Но пришлось ограничить себя приобретением двух книг: 12-томного коллективного труда «36 стратагем»^[1] и четырехтомной, изданной в виде старинного ксилографа, также коллективной работы «36 стратагем».^[2] Если первая из этих книг носит популяризаторский характер, то вторую отличает глубокий исследовательский подход.

Спустя год в Шанхае в книжном магазине на главной торговой улице Наньцзинлу из огромного числа «стратагемной» литературы я как наиболее свежую выбрал книгу «Расшифровка 36 стратагем», предназначенную для военных.^[3]

Рассказываю обо всем этом, чтобы подчеркнуть, что рынок такого рода литературы в Китае поистине неисчерпаем, так как постоянно насыщается трудами упомянутых выше обществ по изучению стратагем.

Но в рыночной экономике предложение определяется спросом. Во Введении ко второму тому своей книги Харро фон Зенгер подробно описывает распространенность стратагем в современном китайском обществе. Он останавливается и на дискуссиях о моральных сторонах использования стратагем, ссылается на многочисленные публикации в китайской печати. Это обилие исходного материала и позволило Харро фон Зенгеру почти вдвое увеличить объем второго тома по сравнению с первым, хотя его анализ охватывает издания, вышедшие в свет до 1999 г. Хочу заметить, что в наступившем XXI столетии поток литературы, журнальных и газетных выступлений продолжает увеличиваться. И не только в Китае. Во Вьетнаме, Южной Корее, Японии стратагематика получила весьма бурное развитие.

На мой взгляд, наиболее убедительное объяснение этому явлению дает исследовательница из Новосибирска Т.Г. Завьялова, которая отмечает, что «в настоящее время в странах Восточной Азии не только изучают и издают в широком масштабе литературу, посвященную стратагемам, но происходят процессы популяризации и внедрения исторического опыта стратагем в массовое сознание. Вероятно, возрождение традиционной культуры стратагем и стратагемного мышления характеризует процессы трансформации культуры Дальневосточного региона в условиях глобализации и насильственной вестернизации, формирование новой парадигмы национальной и культурной самоидентификации».^[4]

Т.Г. Завьялова попыталась не только осмыслить причины появления нового огромного массива научной и научно-популярной литературы в Китае, но и решила сделать очень важный шаг по систематизации этого массива с точки зрения жанровых особенностей, содержания, времени написания и степени научности издания.^[5] Она разработала рубрикатор для классификации печатной продукции, посвященной стратагемам или содержащей важную информацию о них. С любезного согласия Т.Г. Завьяловой приведем и проиллюстрируем лишь некоторые разделы этого рубрикатора.

Первоисточники (не включая философские и литературные классические каноны). К этой категории относятся новые издания трактатов «Гуй гу цзы» («Философ долины демонов») и «Фан цзин» («Канон о сокровенном»), знаменитого труда Сыма Гуана «Цзы-чжи тун-цзянь ган-му» («Основное содержание «Всеобъемлющего зерцала, управлению помогающего»),^[6] а также «Чжи шу» («Книга мудрости») эпохи династии Мин (1368–1644).

Издания трактатов «36 стратагем», «Сунь-цзы бинфа» и литература, посвященная этим памятникам. В этом разделе насчитывается 16 изданий, вышедших в период с 1995 по 2002 г.

Трактаты школы военных философов и литература, им посвященная. Сюда входят и многотомные собрания вроде «Ли-дай минжэнь цзимоу вэньку» — «Собрание стратагем выдающихся исторических личностей» (12 томов, Тайбэй, 1996), где в 6-м томе находится трактат Сун Биня, а в 12-м — трактат У-цзы.

Литература, посвященная стратагемам, в философской классике. В этом разделе следует отметить две серии. Первая издана в г. Ухань в 1998 г., ее главным составителем является Юань Чжун. Она носит название «Чжунго чжимоу цзуншу» («Библиотечка китайских стратагем»). Ее назначение — показать взаимосвязь стратагематики с различными философскими школами и течениями древнего и средневекового Китая. Вторая серия была издана в Тайбэе в 1999 г. Она гораздо объемнее первой и насчитывает свыше двух десятков томов. Ее заглавие «Чжихой жэньшэн» («Сообразительность в жизни»). Все тома также содержат массу примеров использования стратагем выдающимися философами прошлого.

Литература, посвященная стратагемам, в 4 классических романах и других литературных произведениях. Здесь издатели также пошли по пути публикации серий. Так, в 1998 г. издательство провинции Хэнань («Хэнань жэньминь чубаньшэ») предложило своим читателям серию с весьма привлекательным названием «Чжиши минчжу цзуншу» («Библиотечка разума знаменитых сочинений»). Стратагемы «извлекались» из таких действительно знаменитых во всем мире классических романов, как «Си ю цзи» («Путешествие на Запад»), «Хунлоу мэн» («Сон в Красном тереме»), «Шуйху чжуань» («Речные заводи»), «Саньго чжи» («Троецарствие»). Близким к этой серии явился и изданный на Тайване в 1998 г. многотомник «Шиюн лиши» («Использовать историю»), в котором 8-й том был посвящен стратагемам в летописи «Чуньцю» («Весны и осени»), а 9-й — в романе «Троецарствие». Наконец, в 2000 г. в Пекине была издана серия, в которой нашли свое место стратагемы из всех вышеперечисленных романов.^[7]

Словари и издания общего характера. Например, в 1993 г. в Пекине вышел первый, а в 1995-м второй том «Словаря китайских стратагем».^[8] Аналогичный словарь в 2000 г. был издан в Шанхае.^[9] Интересны биографические словари известных стратагемщиков.^[10] А в предназначенной для детей серии наряду с книгами поговорок и басен опубликовано и пособие «500 образцовых стратагем».^[11] Занятный прием привлечения интереса публики к стратагемам использовало издательство газеты «Гуанмин жибао».^[12] Оно выпустило в свет четырехтомник под заглавием «Синь Цзычжи тунцзянь»,^[13] т. е. некую перелицовку, или, как теперь принято называть, ремейк, классического труда Сыма Гуана, о котором мы упоминали выше. Все четыре тома имеют раздел «исторические прецеденты», раскрывающий содержание стратагем, планов и методов в управлении государством, и раздел «исторические деятели», содержащий отрывки и афоризмы из произведений философской и литературной классики. Кроме того, каждый из томов заключает в себе по три раздела. Первый том — «Управление государством», «Политика трудолюбия и бережливости», «Политика неподкупности». Второй том — разделы «Использование кадров», «Исполнение законов», «Внимание к советам и речам». Третий — «Составление стратагем и планов», «Исправления и новации», «Успокоение народа», в него полностью включен трактат «36 стратагем». Наконец, четвертый том посвящен самовоспитанию — «Дела в соответствии с Дэ» (воспитание характера), «Обучение талантов», «Домострой».

Разумеется, все части этого рубрикатора тесно связаны друг с другом, и каждая из них наполнена огромным количеством литературы. Задача, которую поставила перед собой Т.Г. Завьялова, — подготовить сводный библиографический справочник по стратагематике. Сегодня выполнение этой грандиозной задачи частично облегчается Интернетом. В Сети содержится значительное количество информации об издательствах различных стран, выпускающих книги о стратагемах.

Старое правило гласит: «Наука начинается с систематизации». Думаю, что наше китаеведение уже сделало первые шаги на «пути в 10 тысяч ли», который приведет нас к многоярусной пагоде, носящей поэтическое название «Сокровищница китайской стратегической мысли». Взойти на вершину этой пагоды будет гораздо труднее, чем проделать тернистый путь к ней. Но девизом всех дерзающих должно быть древнеримское правило: «Per aspera ad astra» — «Через тернии к звездам».

В. С. Мясников

Антология хитроумных планов

Никому не нравится быть обманутым. Моральный, а порой и материальный ущерб запоминается надолго. Причем моральный урон в большинстве случаев переживается сильнее. Стресс вызывают перенесенные унижение и разочарование. Обман обычно воспринимается как свидетельство моральной нечистоплотности, хитрости, которая всего-навсего «низшее проявление ума». Исключением явился лишь влюбленный поэт, воскликнувший, что он «сам обманываться рад», тем более когда его герой философски утверждал, что «тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Но представьте себе, что вы проиграли партию в шахматы или в шашки, причем, может быть, не одну, а несколько подряд. Вы ведь не заявите, что вас обманули, вы признаете, что противник сильнее вас, он владеет не только правилами игры, но ее сутью, тонкостями, стратегическим видением и тактическими ловушками.

Все это — достоинства игроков высшего класса, гроссмейстеров. Их превосходство вы признаете без обиды.

Теперь, отбросив эмоции, допустим, что в жизни взаимоотношения людей на всех уровнях являются определенными игровыми системами со своими правилами и особенностями. Это не плод нашей фантазии, к этому заключению относительно недавно пришла современная психология. Родились понятия: трансакция — единица общения; процедуры, ритуалы и времяпрепровождения — простейшие формы общественной деятельности. Наконец, было сформулировано определение игр. «Игрой мы называем, — пишет выдающийся американский психолог Эрик Берн, — серию следующих друг за другом скрытых дополнительных трансакций с четко определенным и предсказуемым исходом. Она представляет собой повторяющийся набор порой однообразных трансакций, внешне выглядящих вполне правдоподобно, но обладающих скрытой мотивацией; короче говоря, это серия ходов, содержащих ловушку, какой-то подвох. Игры отличаются от процедур, ритуалов и времяпрепровождений, на наш взгляд, двумя основными характеристиками: 1) скрытыми мотивами; 2) наличием выигрыша. Процедуры бывают успешными, ритуалы эффективными, а времяпрепровождение — выгодным. Но все они по своей сути чистосердечны (не содержат «задней мысли»). Они могут содержать элемент соревнования, но не конфликта, а их исход может быть неожиданным, но никогда — драматичным. Игры, напротив, могут быть нечестными и нередко характеризуются драматичным, а не просто захватывающим исходом».^[14]

Блестящие открытия современных психологов страдают одним отнюдь не умаляющим их значения недостатком: нынешние психоаналитики и не подозревали, что они описали явление, бывшее в течение тысяч лет достоянием китайской культуры общения. То, что ныне названо «играми», еще за несколько столетий до начала нашей эры было разработано и внедрено в повседневную жизнь в системе ценностей китайской цивилизации. Причем я хочу подчеркнуть, что стратагемность мышления и поведения — а именно это понятие эквивалентно понятию игры — относится к характерным особенностям именно китайской цивилизации, к достижениям ее философской и политической мысли. Этот феномен, имплицированный в общественное сознание, с веками, перейдя национальные границы, отразился и на политической и общественной культуре таких восточноазиатских стран, как Япония, Корея, Вьетнам. И только теперь начинают соединяться традиционные китайские научные представления о человеке и его возможностях с данными европейской науки.

Начавшийся в эпоху Великих географических открытий активный контакт различных человеческих цивилизаций продолжается и в наши дни. Европейскую цивилизацию Восток обогатил пряностями и алмазами, шелками и оригинальными философскими системами, фарфором и искусством строить арочные мосты. В течение столетий европейские политики толковали об «отставании» Востока, его «застойности», тем не менее XVIII век для Парижа, Лондона и Петербурга был отмечен устойчивой модой на все китайское. Стиль «шинуа» в убранстве дворцов и в парковой архитектуре, в живописи и в предметах быта и по сей день мы видим в ансамблях и коллекциях Версаля и Петергофа, Ораниенбаума, Лувра и Потсдама, в собраниях десятков других музеев.

В течение столетий европейцы жадно брали все, что поражало и привлекало их, но, в общем-то, все это лежало на поверхности. Удивительные же свои тайны Восток упорно хранил, для их разгадки требовались время и труд ученых-ориенталистов. Сегодня новые средства коммуникаций уплотнили время. Не только востоковеды, но и европейски высокообразованные представители стран Востока выступают в роли талантливых пропагандистов этнокультурных достижений азиатских цивилизаций, способствуют постижению европейцами особенностей политической культуры восточных обществ. Вопреки предсказаниям Р. Киплинга Восток и Запад сходятся. Более того, Восток ведет наступление на Запад.

Если брать не политический, а социальный уровень, то на наших глазах в Европе и Америке почти поголовное увлечение дзен-буддизмом, йогой и сексуальными рекомендациями, записанными в «Кама-сутре», естественно перешло в устойчивый интерес к достижениям традиционной китайской медицины, кухни, гимнастике ушу и системе цигун. Этот интерес вылился в широкое занятие китайскими методами физической и психологической тренировки, что привело к созданию спортивных секций и выпуску специальной литературы. Сегодня Запад наверстывает свое отставание от Востока в главном — в науке о человеке.

Представляемая читателю книга приоткрывает завесу над еще одной, причем наиболее закрытой от иностранцев, особенностью восточноазиатской цивилизации — стратагемностью мышления ее представителей. Что же такое стратагемность? Само понятие стратагема (по-китайски: чжимоу, моулюе, цэлюе, фанлюе) означает стратегический план, в котором для противника заключена какая-либо ловушка или хитрость. Интересна сама семантика этого понятия: бином «чжимоу», например, одновременно означает и сообразительность, и изобретательность, и находчивость. Стратагемность зародилась в глубокой древности и была связана с приемами военной и дипломатической борьбы. Огромное влияние на теоретическую разработку стратагемности оказал величайший военный мыслитель Древнего Китая Сунь-цзы, автор трактата «О военном искусстве», который требовал облекать предварительные расчеты в форму стратагем. В настоящее время можно считать установленным, что под литературно-философским псевдонимом Сунь-цзы выступал выдающийся полководец-«стратагемщик» Сунь Бинь, живший в IV в. до н. э. в древнекитайском царстве Ци. На протяжении тысячелетий китайские полководцы составляли стратагемы для взятия крепостей и достижения успеха в военных кампаниях. В исторических хрониках и романах сохранились имена выдающихся стратегов: от легендарного Тай Гуна, наставника У-вана, основателя династии Чжоу (XI–III вв. до н. э.), и соперничавшего в военной славе с самим Сунь Бинем полководца У-цзы (V в. до н. э.) до героев эпопеи «Троецарствие» (конец II — начало III в. н. э.) Чжутэ Ляна и Цао Цао.

Стратагемы составляли не только полководцы. Политические учителя и наставники царей были искусны и в управлении гражданским обществом, и в дипломатии. Все, что требовало выигрыша в политической борьбе, нуждалось, по их убеждению, в стратагемном оснащении. Дипломатические стратагемы представляли собой нацеленные на решение крупной внешнеполитической задачи планы, рассчитанные на длительный период и отвечающие национальным и государственным интересам. В дипломатии понятие стратагемности раскрывается как сумма целенаправленных дипломатических и военных мероприятий, рассчитанных на реализацию долговременного стратегического плана, обеспечивающего решение кардинальных задач внешней политики государства. Будучи нацеленной на реализацию стратагемы, стратагемная дипломатия черпала средства и методы не в принципах, нормах и обычаях международного права, а в теории военного искусства, носящей тотальный характер и утверждающей, что цель оправдывает средства.

Но с помощью стратагем наносились и тактические удары. Широко известна, например, стратагема «Убить чужим ножом», с помощью которой устранялся опасный персонаж в лагере противника. Так, в романе-эпопее «Троецарствие» министр — блюститель церемоний Ван Юнь задумывает стратагему, чтобы избавиться от жестокого и распутного военачальника Дун Чжо, стремившегося захватить престол. Ван Юнь договаривается с красавицей певицей и танцовщицей Дяочань о том, что она должна понравиться и Дун Чжо, и его приемному сыну, храброму, но недалекому воину Люй Бу. Ван Юнь обещает отдать Дяочань молодому храбрецу, но отправляет ее к Дун Чжо. Естественно, что Люй Бу взбешен и обвиняет Ван Юня в коварстве, однако тот с невинным видом отвечает, что Дун Чжо лишь поинтересовался подарком и взглянул на красавицу, после чего, уверив, что сам передаст ее Люй Бу, увез артистку к себе. Став наложницей Дун Чжо, Дяочань постоянно стремится столкнуть своего хозяина с его приемным сыном. В конце концов ей это удалось, и Ван Юнь, устроив западню, заманил Дун Чжо во дворец, где тот и был убит Люй Бу.^[15]

Этот эпизод подобен многим другим в богатой истории Китая. Но в нем особенно наглядно раскрываются необходимые условия для составления и успешной реализации стратагем. К ним относятся: умение рассчитывать ходы и предвидеть их последствия, знание психологических особенностей тех, против кого нацелен план (Дун Чжо обуян жаждой власти и сластолюбив, Люй Бу храбр, недалек и может увлечься молодой красавицей), и, наконец, упорство автора плана в реализации стратагемы. Стратагема подобна алгоритму, она организует последовательность действий.

Выражение «политика является искусством возможного» стало тривиальным. Банальное толкование его сводится к тому, что политик ограничен в своих возможностях и должен, будучи реалистом, максимально учитывать конкретную ситуацию, следовательно, он не может сделать более того, что ему позволяют обстоятельства. Однако на самом деле искусство возможного — это способность предвидеть последствия политических шагов, их возможные результаты. В этом плане стратагемность, раскрывая способность просчитать ходы в политической игре, а порой не просто просчитать, но и запрограммировать их, исходя из особенностей ситуации и качеств противника, служит образцом политической дальновидности, причем дальновидности активной.

Итак, стратагемность — это сплав стратегии с умением расставлять скрытые от противника западни. Казалось бы, все очень просто: найдите свою стратегию и оснастите ее ловушками. Но даже в такой суперстратегической игре, как шахматы, европейские мастера лишь в конце XIX в. научились строить основанные на оценке ситуации стратегические планы. Э. Ласкер писал по этому поводу: «Найти правильный план так же трудно, как отыскать верное обоснование его. Прошло много времени, по меньшей мере, тысяча лет, прежде чем шахматный мир понял значение плана».^[16] В Китае же за несколько столетий до нашей эры выработка стратегических планов — стратагем — вошла в практику и, став своего рода искусством, обогащалась многими поколениями.

Знание древних стратагем, составление хитроумных планов стало в Китае традицией, причем не только традицией политической жизни, касающейся дипломатии или войны. Со временем продуманный во всех деталях обычный бытовой план сравнивали с классическим наследием великих стратегов. В известном средневековом романе «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй» старуха сводня Ван, устраивая герою любовное свидание, хвастает, что у нее есть план, состоящий из десяти пунктов, который по своим достоинствам не уступает планам самого Сунь-цзы.^[17]

Умение составлять стратагемы свидетельствовало о способностях человека, наличие плана вселяло в исполнителей уверенность в успехе любого дела. Поэтому на всех уровнях в Китае привыкли с должным уважением относиться к стратегии и вырабатываемым стратегами планам. От важнейших политических проблем до игры в китайские облавные шашки «вэй-ци» — всюду шло состязание в составлении и реализации стратагем. Появился даже специальный термин — чжидоу, — обозначавший такую состязательность. Стратагемность стала чертой национального характера, особенностью национальной психологии. Но это не означает, что китайцы — это нация ловких интриганов, хитрецов и обманщиков. Нет. Это народ, в первую очередь умеющий стратегически мыслить, составлять долгосрочные планы, как на государственном, так и на личностном уровне, умеющий просчитывать ситуацию на достаточное количество ходов вперед и употребляющий стратагемные ловушки для достижения успеха.

Одним из достоинств совершенного человека, согласно конфуцианскому учению, являлось такое качество, как «минь» — ум, смышленость, способности. Владение искусством составлять стратагемы было свидетельством высокой одаренности. О таких людях говорили: не успеет шевельнуть бровью, в голове рождается план. Как уже упоминалось, в Древнем Китае огромная масса придворных ученых, философов занималась составлением стратагем. Эти профессионалы предлагали свои секретные планы правителям царств или феодалам, способным оплатить интеллектуальную услугу.

Вместе с тем еще в Древнем Китае была поставлена проблема соотношения стратагемности с моралью. Конфуцианские ученые критиковали создателя первой централизованной китайской империи Цинь Ши-хуанди (259–210 до н. э.) за то, что он «выслушивал планы, предлагавшиеся множеством людей, применял достижения шести поколений, благодаря чему, как шелковичный червь, пожрал шесть царств, уничтожил местных владетелей, овладел Поднебесной. Он полагался на низость коварных планов, что привело к исчезновению искренности и доверия. В его правлении не было ни нравственных наставлений, ни преобразующих начал гуманности и справедливости, которые помогли бы объединить сердца Поднебесной… и в Поднебесной начался великий разброд, вызванный тем злом, которое таилось в коварстйе и лжи правителя».^[18]

Ответ Цинь Ши-хуанди его оппонентам был весьма характерен: император приказал закопать несколько сот ученых живьем в землю, а их книги сжечь. Как говорится, без всякой стратагемности. Но судьба не оставила безнаказанным это злодеяние: спавшему императору была введена в ухо игла, он скончался без следов насилия или отравления. Но проблема моральных аспектов стратагемности оставалась. Она решалась исторической наукой и художественной литературой, исходившими каждый раз из одного общего критерия: если герой действовал в интересах государства и ради благоденствия народа, то он относился к положительным персонажам, его стратагемы и основанные на них шаги и меры были благородными по определению. И, разумеется, узурпаторы власти, охотники за чужим добром, похитители невинности и прочие злодеи составляли «негативные» стратагемы, которые тем не менее все равно подлежали изучению и запечатлению в анналах.

Эта проблема дожила и до наших дней, и не только в Китае. Современная психология указывает, что необходимо различать «игры» с таким типом социального действия, как «операция». «Операцией мы называем простую трансакцию или набор трансакций, — подчеркивает Э. Берн, — предпринятых с некоторой заранее сформулированной целью. Например, если человек честно просит, чтобы его утешили, и получает утешение, то это операция. Если кто-нибудь просит, чтобы его утешили, и, получив утешение, каким-то образом обращает его против утешителя, то это игра. Следовательно, внешне игра выглядит как набор операций. Если же в результате игры один из участников получает «вознаграждение», то становится ясно, что в ряде случаев операции следует считать маневрами, а просьбы — неискренними, так как они были лишь ходами в игре».^[19] В целом же, отмечает этот психоаналитик, современное американское общество не поощряет искренности (кроме как в интимной обстановке), так как здравый смысл предполагает, что искренность всегда можно использовать с дурным умыслом».^[20]

Итак, кто же может успешно пользоваться стратагемами? Тот, кто всесторонне подготовлен, кто, изучив особенности стратагемного мышления и действий, может обеспечить выигрыш в состязании даже с более сильным или хитрым противником, если тот не обеспечил себе такую же подготовку. «Непобедимость заключена в самом себе, возможность победы заключена в противнике», — учил Сунь-цзы.^[21] Собственно, этот же принцип лежит и в основе всех восточных боевых единоборств: ушу, цзюдо, таэквандо. Стратагемность — это школа психологического противоборства, которой присущи свои законы и требования. Давая рекомендации своим читателям, Сунь-цзы впервые описал определенный стереотип поведения, который можно назвать азбукой стратагемщика. «Если ты и можешь что-нибудь, — наставлял великий стратег, — показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко; заманивай его выгодой; приведи его в расстройство и бери его; если у него все полно, будь наготове; если он силен, уклоняйся от него; вызвав в нем гнев, приведи его в состояние расстройства; приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение; если его силы свежи, утоми его; если его ряды дружны, разъедини; нападай на него, когда он не готов, выступай, когда он не ожидает».^[22] Девизом стратагемного образа действий являются слова Сунь-цзы: «Сначала будь как невинная девушка — и противник откроет свою дверь. Потом же будь как вырвавшийся заяц — и противник не успеет принять мер к защите».^[23]

Стратагемность была серьезным оружием китайских политиков, военных, дипломатов. Благодаря устной традиции, историческим хроникам и художественным произведениям эффективность применения стратагем была очевидной и для широкой публики. Естественно, стратагемы стали секретным национальным достоянием. Прагматичный китайский ум классифицировал стратагемы по видам, разработал методику применения той или иной стратагемы в зависимости от конкретной ситуации, создал своеобразный «банк данных» — «Трактат о 36 стратагемах». Но все это должно было тщательно скрываться от иностранцев. Одним из способов предотвращения утечки сведений о стратагемах был существовавший в императорском Китае запрет на вывоз из страны книг. Разумеется, никто из имперских чиновников не посмел бы ввести иностранца в секретный арсенал стратагем.

Сами же иностранцы, даже после знакомства с трактатом Сунь-цзы и применения его в военных академиях в качестве учебного пособия, не подозревали о широте использования стратагем на всех уровнях. Тем более они не учитывали, что стратагемность стала важной чертой национальной психологии. Этим объясняется длительное «молчание» мировой синологии по этой проблеме. Попытки же специалистов смежных дисциплин сориентироваться в древних традициях Востока привели их к заключению, что «самые ранние сценарные психоаналитики были в Древней Индии. Они строили свои предсказания в основном на астрологических идеях. Об этом любопытно говорится в «Памчатантре»».^[24] Добавим к этому, что и политическая наука Древней Индии создала и рекомендовала правителям использовать огромное число хитроумных планов.^[25]

Сегодня стратагематика — учение о стратагемах — во всем мире переживает бум. Равные возможности овладеть этим искусством предоставляются всем, и мы надеемся, что публикация перевода книги Харро фон Зенгера на русский язык поможет в этом и нашим согражданам. Что же произошло? Как «рассекретили» стратагемность? Нет, тысячелетнюю тайну стратагем не вывозили из Китая, подобно коконам шелкопряда в выдолбленном посохе странствующего монаха. Просто, как часто бывает в науке, возросшее количество отдельных данных привело к качественному скачку в приращении знания.

Российская и западноевропейская наука пришла к открытию стратагемности почти одновременно. Автор этих строк, изучая в конце 50-х — первой половине 70-х годов полный свод дипломатических документов китайской стороны, относящихся к взаимоотношениям империи Цин с Русским государством в XVII веке,^[26] обнаружил определенную закономерность формирования этой документации и, соответственно, действий китайских властей. Какая-то скрытая пружина, даже не просто пружина, а целостный и точно действующий механизм способствовал реализации внешней политики империи на ее северных рубежах. Знакомство с источником, носившим весьма примечательное название: «Стратегические планы усмирения русских», — приоткрыло тайну этого механизма. Этот источник показал, как император вынашивал, составлял и в течение более двух десятилетий реализовывал стратагему, нацеленную на вытеснение русских из Приамурья. Дальнейшее исследование подтвердило, что в традиционном Китае искусство составления стратагем всегда оценивалось исключительно высоко. Высшие сановники империи должны были в совершенстве владеть им, излагая свои замыслы императору. В императорских указах, характеризовавших тех или иных государственных деятелей, способность к составлению стратагем отмечалась особо.^[27] Была показана содержательная модель стратагемы, являющаяся «синтезом результатов оценки ситуации и специфического приема, выработанного теорией для аналогичной обстановки».^[28]

В развернутом виде стратагемность как элемент политической культуры традиционного китайского общества, в частности его дипломатии, была проанализирована в моей монографии «Империя Цин и Русское государство в XVII веке», опубликованной затем на английском и французском языках и выдержавшей второе, дополненное издание на русском языке.^[29] Отечественная и зарубежная критика дала высокую оценку этой работе. Но в нашем китаеведении еще оставались скептики, которые считали, что стратагемность существует, но она не является специфически китайской реальностью. Конечно, пророки отечества не выбирают… Какова же была моя радость, когда в 1988 г. на конференции Европейской ассоциации китаеведов в Веймаре я встретил высокого симпатичного молодого человека, который стоял у стенда, прикрепив к нему ксерокопию титульного листа своей книги «Стратагемы». Это был швейцарский ученый Харро фон Зенгер.

Харро фон Зенгер родился в 1944 г. в небольшом швейцарском селении Виллерцелл, где предпочитает жить и по сей день. Еще в школьные годы он проявил большие способности к языкам, занимаясь вдобавок к официальной программе по латыни, греческому, немецкому, французскому и английскому еще и русским языком. Вскоре после окончания школы он случайно в одной частной коллекции увидал «Грамматику разговорного китайского языка» Зейделя. Эта книга настолько захватила юношу, что и определила его судьбу. Поступив на юридический факультет Цюрихского университета, он, помимо специальных дисциплин, занимался «для души» китайским языком. Один из знакомых китайских студентов научил его писать иероглифы. Завершая университетское образование, Харро фон Зенгер уже смог защитить диссертацию по теме «Традиционные китайские торговые договоры» и стал доктором права.

В то время когда русские китаеведы переживали весь драматизм и негативные для их труда последствия советско-китайской конфронтации, особенно лишение их контактов с китайскими учеными, американские и европейские синологи получали подготовку на Тайване. Харро фон Зенгер отправился в Тайбэйский университет, променяв имевшиеся дома положение юриста и высокую зарплату на комнату в аспирантском общежитии. С августа 1971-го и по октябрь 1973 г. под руководством китайских профессоров молодой правовед совершенствовал свои знания на юридическом факультете Тайбэйского университета. Он описал этот период своей жизни в очень любопытных дневниковых заметках, которые впоследствии опубликовал.^[30] Живой интерес к китайской культуре, к многовековым традициям великой страны привел молодого ученого к постановке фундаментальной проблемы: в чем же сущность различий при межличностных контактах представителей европейской и восточноазиатской цивилизаций?^[31] Стремление разобраться в этом и привело пытливого швейцарца к познанию стратагемности.

Как это часто бывает в науке, помог его величество случай. Изучая историю права на юридическом факультете, Харро фон Зенгер одновременно совершенствовал знания китайского языка в Центре языковой подготовки Тайбэйского педагогического института. Здесь-то он и встретился с работавшей на Тайване по совместительству преподавательницей Пекинской академии национальных меньшинств профессором Бо Чжэнши (настоящее имя которой Бо Шаофань). Она, являясь выдающимся эрудитом, могла ответить, казалось, на любые вопросы. Однажды профессор Бо, между прочим, обронила фразу: «Тридцать шестая стратагема: бегство — лучший выход в безнадежной ситуации». Это высказывание привлекло внимание Зенгера, который задал вопрос: «Если тридцать шестая стратагема: побег — лучший выход из положения, то что же такое стратагемы с первой по тридцать пятую?» И его совершенно поразил ответ Бо: «Не знаю». Швейцарский аспирант еще ни разу не слышал, чтобы она говорила: «Не знаю». С тех пор 36 стратагем стали мучившей его загадкой, которую он стремился во что бы то ни стало разрешить. Вскоре один китайский студент дал ему рифмованную таблицу 36 стратагем, потом на одном из тайбэйских книжных развалов Харро фон Зенгер разыскал книгу, посвященную 36 стратагемам. Однако ни в одном из этих изданий не было подробного разбора каждой стратагемы.

Всего же Харро фон Зенгер провел в Восточной Азии шесть лет. Начав еще в Тайбэе штудировать японский язык, он продолжил обучение на юридическом факультете Токийского университета, а затем осенью 1975 г. стал иностранным студентом исторического факультета Пекинского университета. И всюду он целеустремленно собирает материал о стратагемах и стратагемности. Особенно повезло ему в Пекине: в университете он встретился с австралийцем Реви Алле (Revy Alley), жившим в Китае с начала 30-х годов. Тот дал Зенгеру книгу, которая была выпущена для «внутреннего пользования» в период, когда в руководство страны входил Линь Бяо. Она называлась «Китайско-английский словарь терминов в области политики, военного дела и культуры». Именно в этой книге швейцарский исследователь нашел анализ трактата «36 стратагем». В 1977 г., возвратившись в Швейцарию высокообразованным востоковедом, молодой ученый много печатается в газетах, выступает по телевидению. 14 января 1977 г. в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг» Харро фон Зенгер опубликовал первую статью о стратагемах, называвшуюся «Использование 36 стратагем для критики «банды четырех». Тогда же он начинает переводить на немецкий язык трактат «36 стратагем». В 1981 г. Зенгер становится приват-доцентом синологии в Цюрихском университете, а затем с 1989 г. профессором знаменитого Оренбургского университета имени Альберта Людвига (Германия), где с октября 1993 г. он является деканом философского факультета и читает лекции.

В 1981 г. Европейская ассоциация китаеведов проводила свою очередную конференцию в Цюрихе. В составе советской делегации был профессор В. А. Кривцов, который, опираясь на мои уже изданные к 1980 г. труды, сделал сообщение о разработке в Институте Дальнего Востока АН СССР, заместителем директора которого он являлся, теории стратагемности в китайской дипломатии. Конечно, теперь уже трудно восстановить подробности обсуждения этого сообщения, однако известно, что ученый из КНР, принимавший в нем участие, очевидно, воспринял его как обвинение в адрес китайских руководителей и выступил с резкой ответной критикой. На научной дискуссии, к сожалению, отразилась та полемика, которая происходила тогда на уровне политического руководства двух стран. Кстати сказать, в докладе В. А. Кривцова не оказалось конкретных данных о моих публикациях, поэтому Харро фон Зенгер, бывший одним из наиболее заинтересованных участников обсуждения, не получил сведений об издании моих работ на русском языке. Не знал он и о последующих переводах моей книги на английский и французский языки. Он, естественно, продолжал упорно трудиться и в 1988 г. опубликовал на немецком языке свою монографию о китайских стратагемах в швейцарском издательстве «Шерц».^[32]

В том же году и состоялась упомянутая выше «историческая» встреча двух европейских «стратагемщиков» в Веймаре. Мы обменялись взаимной информацией и опубликованными трудами и, подобно двум альпинистам, совершившим разными, но нелегкими маршрутами восхождение к одной и той же вершине, почувствовали взаимное уважение и симпатию. Харро фон Зенгер затратил на подготовку своей монографии 15 лет. Он изучил около 30 книг, посвященных китайской культуре, в которых содержались сведения о стратагемах. Это были китайские (включая Гонконг и Тайвань), японские и южнокорейские публикации. Кроме того, молодой востоковед проштудировал несколько сот статей на старокитайском и современном языке, сравнил, какой вклад в стратагемность был сделан европейцами, индийцами и арабами. Он пришел к выводу, что стратагемы существуют у всех народов. Их можно обнаружить и в Библии, и в сказках братьев Гримм, в греческих мифах и в африканских легендах. Но на Западе под влиянием религиозной морали этот вполне естественный феномен общественной жизни официально был как бы приглушен, хотя и существовал в реальной жизни. Тогда как в Китае, где не было такого рода религиозного конформизма, для развития стратагемности существовала полная свобода.

Мы вновь встретились в августе 1990 г. на очередной, XXXII конференции Европейской ассоциации китаеведов в голландском городе Лейдене, где профессор Зенгер сделал доклад на тему «Китайские стратагемы и западная культура». Его книга к этому времени стала бестселлером европейской синологии. В1990 г. издательство «Шерц» выпустило ее пятое издание, одновременно она переводилась на английский, голландский, итальянский, японский и китайский языки. Китайский перевод вышел в свет в декабре 1990 г.,^[33] причем за четыре месяца разошелся весь 200-тысячный тираж книги. В разных странах появились буквально десятки газетных и восторженных журнальных отзывов о ней.

В чем же секрет такого успеха книги профессора Харро фон Зенгера? Уж не связан ли он с какой-нибудь хитроумной стрататемой ее автора? Думаю, что ответ заключается в том, что эта книга уникальна по многим показателям. Во-первых, она вводит читателя в совершенно новый круг знания. Стратагемы существуют у всех народов, однако на Западе нет аналогов такого свода стратагем, который уже в течение почти трех тысячелетий характеризует традиционное китайское мышление и представляет собой своего рода зашифрованную таблицу умножения, известную каждому китайцу с детства и во многом организующую его поведение в различных жизненных ситуациях.

Во-вторых, китайцы до недавнего времени в известной мере держали в секрете от иностранцев существование свода стратагем. И хотя в последние годы они популяризируют стратагемность изданием специальной литературы^[34] и даже сериями комиксов, в Западной Европе и США такого рода литература отсутствовала. Наконец, Харро фон Зенгер анализирует в своей книге этот феномен китайской национальной культуры на основе глубокого научного исследования, опирающегося на редкостное знание языка и культуры Китая, что позволило широко использовать китайские первоисточники. Все это убеждает читателя в точности содержания раскрытой тайны.

При весьма скупом лингвистическом оформлении (весь свод 36 стратагем включает в себя лишь 138 китайских иероглифов, т. е. одна стратагема записана четырьмя, а иногда тремя иероглифами, составляющими идиоматическое выражение), стратагемы олицетворяют собой квинтэссенцию тысячелетнего опыта народа и дают широкий простор для разнообразных толкований. При этом смысл стратагемы для некитайского читателя обязательно нуждается в пояснении, наглядном примере, иначе тонкие намеки некоторых стратагем-метафор останутся непонятыми.

Из всего свода совершенно неизвестных на Западе 36 китайских стратагем профессор Зенгер для начала взял первые 18 и показал читателю их смысл и происхождение. Стратагемы, составляющие первую половину трактата, вошли в первый том труда Зенгера. Правда, следует оговориться, что такое механическое деление корпуса «Трактата о 36 стратагемах» было довольно условным. Позже профессор Зенгер отмечал, что первоначально он собирался публиковать перевод «36 стратагем» с комментариями, но затем пришел к выводу, что интереснее сделать сравнительное исследование о стратагемах на Востоке и на Западе. Следует отметить, что и такие стратагемы, как «Прекрасная дама» (№ 31) или «Открытые городские ворота» (№ 32), приводимые автором в Прологе, как и каждая из второй половины трактата, по нашему мнению, не менее интересны и поучительны.

Например, Стратагема № 20 подтверждает обоснованность вывода о том, что стратагемы существуют у всех народов. Она носит выразительное название «В мутной воде ловить рыбу». Вспомним, что эта идиоматическая метафора существует практически во всех европейских языках (сравни немецкое: im tr?ben fischen; английское: fish in troubled waters). Наконец, вполне «общечеловечески» звучит и уже упоминавшееся название последней, 36-й стратагемы: «В абсолютно безнадежной ситуации лучшая стратагема — спастись бегством».

Иллюстрируя применение анализируемых им стратагем, автор приводит более 250 примеров из военной истории Китая, классических произведений художественной литературы, исторических трактатов разных эпох, а также из современных публикаций. Еще в своей первой статье на эту тему он отмечал, что в период «культурной революции» в Китае чаще всего использовались такие стратагемы, как: «Извлечь нечто из ничего», «Убить чужим ножом», «Указывая на шелковицу, обвинять акацию». Но при этом Харро фон Зенгер не бросает читателя в океане китайской действительности, а постоянно дает ему твердую почву привычных фактов европейской и американской истории и культуры. Поэтому на страницах книги встречаются имена Вольтера и Ги де Мопассана, Франклина Делано Рузвельта и Ли Харви Освальда, В. И. Ленина и Милована Джиласа, И. В. Сталина и M. H. Тухачевского и многих, многих других представителей «евроатлантической» и евразийской цивилизаций. Благодаря компаративному характеру исследования усиливается увлекательность в изложении материала. Книга дает многостороннее представление о пока что труднодоступной для понимания европейцев богатейшей духовности китайского народа и своеобразии его психологии.

Познакомившись со стратагемностыо, каждый из нас, естественно, начнет припоминать, а не был ли он жертвой какой-либо стратагемы, может быть и не понимая этого. По этому поводу можно сказать, что, например, на межгосударственном уровне отношения нашей страны с Китаем испытали на себе в период 60—70-х годов влияние китайской стратагемности. В начале расхождений с СССР Мао Цзэдун, который блестяще владел стратагемными методами, призывал сосредоточить усилия на Советском Союзе, чтобы ликвидировать социалистический лагерь. Девизом китайской дипломатии стали слова Мао Цзэдуна: «Бей по голове, остальное само развалится». Но ведь это — название стратагемы № 18 из «Трактата о 36 стратагемах». Позже шестая стратагема: «На востоке поднимать шум, на западе нападать» — также была использована китайской внешнеполитической пропагандой, которая приписывала этот хитроумный замысел советскому руководству. Дескать, оно только делает вид, что борется с Китаем, а на деле готовит удар против Запада. Так пекинская дипломатия «загоняла» (любимое выражение Бисмарка) европейских союзников в свой лагерь.

Наконец, возникает вопрос: а создает ли в наше время кто-либо новые стратагемы, или мы как-то ограничены рамками 36 стратагем? Разумеется, попытки создания новых стратагем возможны. Так, еще в «Китайско-английском словаре терминов в области политики, военного дела и культуры», подаренном ему австралийским другом, Харро фон Зенгер обнаружил в дополнение к 36 еще 40 стратагем. Но следует сразу же оговориться, что на пути создателей новых стратагем стоит тот факт, что классические стратагемы могут выступать в каких-то сочетаниях своих элементов или частей, давая варианты. Количество таких вариантов будет равно 236, т. е. около 68 миллиардов. Это меньше, чем количество вариантов в шахматах, но тем не менее достаточно для того, чтобы в известной степени ограничивать создание принципиально новых стратагем. Вместе с тем если не считаться с чисто спортивным интересом в попытках стратагемотворчества, то упомянутое количество стратагем и их вариантов вполне достаточно для их использования во всех областях жизни.

В 1994 г. профессор Харро фон Зенгер опубликовал две книги: «Введение в правовую систему Китая» (в Германии) и в Швейцарии — монографию о международном частном и процедурном праве КНР. Административная должность декана факультета, как он признавал, дала ему возможность на практике следить за стратагемностью поведения окружающих и одновременно обсуждать эту проблему со специалистами по различным дисциплинам. После публикации двух упомянутых книг уже прославленный автор взялся за подготовку второго тома «Стратагем», который и увидел свет в 2000 г.^[35] Теперь читатели, имеют возможность познакомиться с полным изданием труда фон Зенгера.

«Книга не исчерпывает слов, слова не исчерпывают мыслей», — гласит китайская пословица. Это относится и к представляемой читателю книге, автору которой есть что еще рассказать читателям о любимом предмете его научных занятий. При всей значительности вклада, который Харро фон Зенгер вносит в дело взаимопонимания представителей европейской и китайской цивилизаций, он тем не менее признает, что его монография не может во всей полноте охватить все проблемы, материалы и факты той поистине неистощимой научной и литературной сокровищницы, которая именуется Китайские Стратагемы.

* * *

Издание книги Харро фон Зенгера на русском языке имеет свои особенности. Дело в том, что наша страна имеет давнюю китаеведческую традицию, какой не располагают, скажем, не только Турция или государства Латинской Америки, но и США, где были опубликованы переводы зенгеровских «Стратагем». Наши китаеведы успели, если перефразировать известные строки Б. Окуджавы, сорок тысяч разных книжек написать. Русский читатель знаком с фундаментальными трудами академиков В. П. Васильева, В. М. Алексеева, Н. И. Конрада, С. Л. Тихвинского. В предисловии к первому изданию его книги на русском языке Харро фон Зенгер признал, что В. С. Мясников «может считаться пионером китаеведческих стратагемных исследований на Западе».^[36]

В русских переводах имеется значительное число произведений китайской классической литературы. Например, широко цитируемый Харро фон Зенгером и наиболее «стратагемный» роман «Троецарствие» выдержал два издания на русском языке. В конце 90-х годов в Иркутске появилось новое русское издание романа «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй». Более того, на рубеже XX и XXI столетий в России начала развиваться и стратагематика. Свидетельством тому является издание выполненного В. В. Малявиным перевода трактата «36 стратагем».^[37] Одновременно в Петербурге появилась в переводе с английского антология трудов по военной стратегии Древнего Китая.^[38] Продолжая изучать истоки стратагемности, В. В. Малявин представил читателям хрестоматию, содержащую переводы основных трактатов, лежащих в основе стратагематики.^[39] Но постепенно акцент такого рода исследований начал смещаться с зенгеровской формулы «искусство жить и выживать» к парадигме «как жить и властвовать». Именно под таким названием вышла в свет любопытная книга арабиста А. А. Игнатенко.^[40] За ней последовала публикация подготовленной Л. С. Васильевым своеобразной хрестоматии по восточным политическим стратагемам.^[41] Год спустя появилась книга переводов древних китайских трактатов, озаглавленная «Искусство властвовать».^[42] И как бы в продолжение темы была издана «Книга дворцовых интриг», содержавшая специально подобранные фрагменты из китайской литературной классики.^[43] Эта тема раскрывалась и на материале других цивилизаций, в частности византийской. Здесь особо следует отметить изданные академиком Г. Г. Литавриным поучения византийского полководца XI века Кекавмена.^[44] Многие его идеи близки учению Сунь-цзы, и это подчеркивает правильность универсалистского подхода к стратагемам.

Появились и некоторые издания, которые содержат положения, близкие стратагемам, они созданы как бы по мотивам стратагем, их можно расценить как попытки стратагемотворчества. К таким книгам относятся сочинение одного из представителей советских спецслужб А. И. Воеводина^[45] и переведенный с английского солидный фолиант «48 законов власти» Р. Грина.^[46] Автор подчеркивает, что в Италии в художественной школе Fabrica ему открылась «непреходящая актуальность Макиавелли».^[47] При этом он отмечает, что источниками для его труда послужили документы, созданные «цивилизациями далекими и несопоставимыми, такими, как Древний Китай и Италия эпохи Возрождения».^[48]

Следует заметить, что наряду с интересом к восточным школам стратегий в нашей стране наметился и устойчивый спрос на труды Н. Макиавелли и его последователей. Упомянем здесь лишь несколько последних изданий, таких, как «Этика Макиавелли»,^[49] «Максима Макиавелли. Уроки для России XXI века. Статьи, суждения, библиография»,^[50] и, наконец, изданные в одном томе «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» и «Государь» самого Н. Макиавелли.^[51] И все же китайские «Стратагемы» занимают приоритетное место у читающей публики, а открытие их как важнейшего компонента китайской политической мысли и общественного сознания, как секретного оружия Востока, признано одним из серьезных достижений академической востоковедной науки в нашей стране.^[52] Таким образом, наша читательская аудитория лучше подготовлена к знакомству со «Стратагемами» Харро фон Зенгера при их полным издании, чем в то время, когда ей был предоставлен только их первый том.

Учитывая это, при подготовке рукописи первого тома мы стремились дать адекватные уже имеющимся русским переводам названия, имена собственные, понятия. При этом, стараясь избежать двойного перевода, т. е. с китайского на немецкий, а затем с немецкого на русский (еще академик В. М. Алексеев показал несостоятельность попыток переводить русскую литературу на китайский язык не с оригиналов, а с английских и немецких переводов), использовали готовые фрагменты из уже имеющихся русских изданий. Во всех случаях это оговорено в комментариях. Тот же метод был применен и для передачи довольно многочисленных цитат из трудов Мао Цзэдуна. Мы отсылаем читателя именно к сделанному в Китае официальному переводу на русский язык сочинений Мао Цзэдуна. И, наконец, чтобы читателю было легче ориентироваться, мы применяли уже ставшие привычными названия литературных произведений. Например, роман «Шуи ху чжуань» имеет адекватное русское название «Речные заводи», поэтому мы сочли возможным отказаться от используемого X. Зенгером немецкого названия «Разбойники с Ляншаньских болот».^[53]

Редактирование первого тома «Стратагем» было выполнено Светланой Даниловной Марковой. Перевод второго тома и его комментирование сделал Александр Гарькавый, который также придерживался упомянутых выше принципов использования готовых фрагментов из русских переводов китайской классики. Так, например, отрывки из «Бесед и суждений Конфуция» даются по работе А. С. Мартынова,^[54] а «Трактат о военном искусстве» Сунь-цзы цитируется в переводе академика Н. И. Конрада, даже когда отсылка идет к хрестоматии В. В. Малявина.^[55]

Выход в свет первого тома в 1995 г. стал заметным явлением. В журналах и газетах появились положительные отклики. Читающая публика говорила, что книга захватывает, как «Тысяча и одна ночь». Тираж разошелся очень быстро, и книга стала большой редкостью. На встречах с читателями и в письмах, приходивших в мой адрес, чаще всего задавался вопрос: «Когда же будет опубликовано продолжение?» Ну, что же, теперь мы по праву можем сказать, что терпение читателей вознаграждено. Будем надеяться, что долгожданный двухтомник «Стратагем» будет столь же долговечным в использовании, как и описываемые в нем приемы межличностного общения.

В. С. МЯСНИКОВ

К русскому читателю

Китайская цивилизация является одновременно и китайской и общечеловеческой, ибо китайцы, являясь китайцами, в то же время суть просто человеческие существа. Одна из выдающихся отраслей китаеведческих исследований (которую можно было бы назвать «китаеведческие исследования, объясняющие Китай») сосредоточивает свое внимание на типично китайских чертах китайцев, т. е. на том, что считается специфически характерным для Китая. Этот тип китаеведческих исследований нацелен на то, чтобы мы поняли Китай. Я же в этой книге подчеркиваю другой аспект китаеведения: существуют китаеведческие исследования, придающие особое значение тем аспектам китайской культуры, которые являются частью культуры всего человечества; китаеведение служит не только для изучения китайского народа, но и для лучшего понимания рода человеческого в целом. «Воспринимающее китаеведение» ставит своей целью определить приемлемые для остального человечества разделы китайской культуры и знаний, с тем чтобы перенести их в наши страны, и таким образом мы могли бы заполнить пробелы в нашей цивилизации и обогатить наши знания.

Такой подход может быть очень успешно проиллюстрирован изучением китайских стратагем. Стратагемы, т. е. неортодоксальные пути к достижению военных, гражданских, политических, экономических или личных целей, представляются общечеловеческим феноменом. Однако, в связи с некоторыми культурными и религиозными условиями, на Западе почти отсутствуют исследования по этой теме. Понимание стратагемности на Западе развито слабо. Представители Запада — до определенной степени — поражены «стратагемной слепотой», хотя в своей повседневной жизни они постоянно являются жертвами стратагем и часто сами применяют их в зависимости от ситуации, иными словами, без всякой теории и без подлинного предварительного расчета.

С другой стороны, в Китае никогда не налагалось табу на хитроумные планы до такой степени, как это делалось на Западе. Там традиционно существовала большая, чем на Западе, свобода в этой области. Китай, по-видимому, является единственным местом в мире, где стратагемы когда-либо были распределены по категориям и получили собственные названия (в форме каталога 36 стратагем). Основное намерение автора этой книги — показать возможность универсального применения китайской стратагемности (учения о хитроумных планах) на любом поприще и в любой стране для исследовательских и практических целей. То, что это намерение уже приносит плоды, подтверждает книга «Хитроумный Иисус», написанная швейцарским протестантским священником, который использовал 36 китайских стратагем для раскрытия хитроумия Иисуса.^[56] Пусть русское издание «Стратагем» вдохновит исследование таких проблем, как «хитроумные замыслы в политике», «стратагемная социология», «психология коварных замыслов», «мотив лукавства в литературе», «философия хитрости».

Первым западным деятелем, который когда-либо упомянул, применительно к Китаю, термин «стратагема», был русский дипломат начала XVIII в.^[57] Это — открытие моего дорогого коллеги профессора B.C. Мясникова, кто, таким образом, может считаться пионером китаеведческих стратагемных исследований на Западе. Поэтому я особенно горд и глубоко благодарен профессору B.C. Мясникову за его огромные усилия, направленные на выход в свет русского издания этой книги.

Эта книга стремится преподать Китайское Искусство Хитроумия, но в основе ее лежит дух высказывания китайского мыслителя Хун Цичэна: «Сердце, которое хочет нанести вред другим, не подлежит прощению, но сердце, заботящееся о других, совершенно необходимо». Я хочу, чтобы эта книга помогла русским читателям быть «простыми, как голуби», но в то же время «мудрыми, как змии» (Иисус).^[58]

ХАРРО ФОН ЗЕНГЕР, Фрейбург, апрель 1993

Пролог

Стратагема открытых городских ворот

Советник Кун Мин, прозванный также Чжугэ Ляном,^[59] был послан с 5000 солдат в Сичэн, чтобы перевезти находившиеся там припасы в Ханьчжун. Там к нему вдруг начали прибывать один за другим более десятка гонцов, скакавших во весь опор. Они сообщили, что вражеский военачальник Сыма И^[60] из государства Вэй вступает в Сичэн с подобным осеннему рою войском в 150 000 человек. К этому времени при советнике Кун Мине не было уже ни одного военачальника, лишь штаб из штатских чиновников. Из 5000 солдат половина уже отбыла из Сичэна вместе с припасами. В городе оставалось не более 2500 солдат. Когда чиновники услышали это известие, лица их побледнели от ужаса. Советник Кун Мин поднялся на городскую стену и обозрел окрестности. И вправду, у горизонта небо было закрыто клубами пыли. Огромное войско вражеского военачальника Сыма И приближалось. Советник Кун Мин приказал:

— Снимите и спрячьте флаги и знамена с городской стены! Каждый воин пусть находится на своем посту! Сохраняйте тишину; ослушник, подавший голос, будет обезглавлен. Все четверо городских ворот распахнуть настежь! Пусть у каждых ворот подметают улицу двадцать солдат, переодетых горожанами. Когда подойдет войско Сыма И, пусть никто не действует самовольно. У меня есть для этого случая стратагема [цзи].

Затем Кун Мин накинул плащ из журавлиных перьев,^[61] надел коническую шелковую шапку и отправился на городскую стену в сопровождении двух оруженосцев, захватив с собой цитру с гнутой декой, и там уселся прямо на парапет одной из наблюдательных башен. Возжегши курение, он начал играть на цитре.

Между тем разведчики авангарда генерала Сыма И достигли городской стены и увидели все это. Никто из разведчиков не решился пройти дальше. Спешно вернулись они к Сыма И и сообщили об увиденном. Сыма И недоверчиво рассмеялся. Затем он приказал войскам остановиться. Сам он поехал вперед на быстрой лошади, чтобы издали посмотреть на город. И впрямь, там он увидел советника Кун Мина, который сидел на сторожевой башне городской стены с радостной улыбкой на лице и играл на цитре с гнутой декой среди дымков от курящихся благовоний. Слева от него стоял оруженосец, который обеими руками держал драгоценный меч, справа — оруженосец с волосяным опахалом.

В проходе городских ворот и перед ними виднелось около двадцати простолюдинов, которые с опущенными головами невозмутимо подметали дорогу. Когда Сыма И разглядел все это, он пришел в сильное смущение. Он вернулся к своему войску, приказал авангарду и арьергарду поменяться местами и повернул на север, в направлении лежащих там гор. Его второй сын, Сыма Чжао, по дороге проговорил:

— Наверняка у Чжугэ Ляна не было воинов, потому он и разыграл эту сцену. Отец, почему вы отвели войско?

Сыма И отвечал:

— Чжугэ Лян известен своей предусмотрительностью и осторожностью. Еще никогда он не предпринимал ничего рискованного. Сегодня ворота города были широко открыты. Это определенно указывает на подвох. Если бы мои войска вступили в город, они, конечно, пали бы жертвой стратагемы. Предпочтительно было побыстрее отступить.

И все войско Сыма И ушло. Кун Мин увидел, как вражеские отряды исчезают вдали. Он рассмеялся и захлопал в ладоши. Все чиновники, бывшие с ним, были озадачены. Они спросили Кун Мина:

— Сыма И — знаменитый военачальник государства Вэй. Сегодня он привел сюда 150 000 отборных воинов, увидел вас, советника Шу-Хань, и поспешно отступил. По какой причине?

Кун Мин отвечал:

— Этот человек исходил из того, что я стараюсь вести себя предусмотрительно и осторожно и никогда не рискую. Увидев такую картину, он решил, что у меня множество воинов сидит в засаде. Поэтому он отступил. Вообще меня смущают отчаянные предприятия, но сегодня я искал спасения в таких действиях, так как не имел выбора.

Все чиновники в изумлении склонили головы и воскликнули:

— Стратагему советника не удалось бы разгадать даже привидению! Если бы не он, мы должны были бы просто сдать город и спасаться бегством!

Кун Мин сказал:

— У меня ведь было только 2500 воинов. Если бы мы оставили город и бежали, конечно, далеко бы мы не ушли. Сыма И взял бы нас в плен.

В позднейшие времена было написано стихотворение, восхвалявшее это деяние:

«Цитра с гнутой декой, украшенная нефритом, длиною в три фута победила отборное войско, когда Чжугэ Лян в Сичэне повернул врагов вспять. Поныне местные жители показывают это место. Там 150 000 человек повернули коней».^[62]

Приобретение наложницы путем измерения земли

Один юноша, не достигший еще совершеннолетия, но весьма смышленый, рано лишился обоих родителей и жил под опекой своего дяди. Однажды юноша заметил, что у дяди очень обеспокоенный вид. Он стал расспрашивать о причинах этого. Дядя отвечал, что тревожится о том, что у него нет сына. Чтобы позаботиться о мужском потомстве, следовало бы взять в дом наложницу, но этого не хочет его супруга. Потому он и озабочен.

Юноша немного подумал, а затем сказал:

— Дядя, не печалься более. Я вижу способ добиться от тети согласия.

— Вряд ли у тебя что-нибудь получится, — недоверчиво проговорил дядя.

На следующий день с утра юноша взял портновскую линейку и стал мерить ею землю, начиная от двери дядиного дома, и занимался этим так упорно, что тетка выглянула из дома.

— Что это ты тут делаешь? — спросила она.

— Я обмеряю участок, — хладнокровно отвечал юноша и продолжал свое занятие.

— Что? Обмеряешь участок? — воскликнула тетка. — Что это ты волнуешься о нашем добре?

На это юноша с самоуверенной миной пояснил: — Тетушка, это же само собой разумеется. Я готовлюсь к будущему. Вы с дядей уже не молоды, а сыновей у вас нет. Поэтому, конечно, ваш дом останется мне, вот я и хочу его обмерить, потому что собираюсь впоследствии перестраивать.

Тетка, раздраженная и разгневанная, не смогла ни слова вымолвить. Она побежала в дом, разбудила мужа и начала умолять его, чтобы он как можно скорее взял наложницу.

Введение (том 1)

Как было найдено слово

«А что это такое — стратагема?» — спросил меня недавно один университетский профессор, когда я однажды упомянул в разговоре 36 китайских стратагем.

Начиная свой синологический доклад о 36 китайских стратагемах, прочитанный перед слушателями всех факультетов Цюрихского университета, я прежде всего поставил перед аудиторией вопрос: «Кто знает слово «стратагема»?» И в заполненном зале поднял руку лишь один слушатель, причем пожилого возраста.

Слово «стратагема» восходит к древнегреческому strategema, что означает военное дело вообще и в частности военную хитрость. Римский государственный деятель Секст Юлий Фронтин (до 103 н. э.) избрал для своего трактата название strategemata (множественное число от strategema). Этот почти двухтысячелетний трактат вышел в немецком переводе под заголовком «Военные хитрости» (Kriegslisten. Berlin-DDR, 1963; 3-е изд. 1987). В последний раз перед этим книга переводилась на немецкий в 1792 г., последнее английское издание относится к 1925 г. (имеются позднейшие переиздания). Кажется, что слово «стратагема» в английском языке куда более употребительно, чем в немецком; в The Oxford English Dictionary, Vol. X, Oxford, 1933, ему дается следующее толкование:

1. a. An operation or act of generalship; usually, an artifice or trick designed to outwit or surprise the enemy. (Военная операция или прием, обычно хитрость или уловка, предназначенная, чтобы ввести в заблуждение или застать врасплох врага.)

1. b. In generalized sence: Military artifice. (В обобщенном смысле: военная хитрость.)

2. а. Any artifice or trick; a device or scheme for obtaining an advantage. (Любая хитрость или уловка; прием или интрига с целью достигнуть преимущества.)

2. b. In generalized sence: Skill in devising expedients; artifice, cunning. (В обобщенном смысле: изобретательность в поисках выхода; хитрость, изворотливость.)

Это слово, которое даже в «Немецком словаре» Я. и В. Гриммов (том 19 по переизданию 1984 г.) толкуется не более исчерпывающим образом, в пределах англосаксонского мира встречается не только в заглавиях книг по военному делу (см., например: Whalеу В. Stratagem — Deception and Surprise in War. Cambridge, Massachusetts, Center for International Studies, 1969, или Bailey F.G. Stratagems and Spoils: A Social Antropology of Politics, Oxford, 1985), но и, скажем, в книгах психологической ориентации, как в работе А. X. Чэпмена «Put-offs and Come-ons». New York, 1968 (немецкий перевод — Берн, 1969, под заголовком «Приемы против ближних»). В 1970 г. в Национальном театре в Лондоне шла пятиактная комедия «The Beaux' Stratagem», принадлежащая перу драматурга Жоржа Фаркуара (1678–1707). «Литературно-энциклопедический словарь» Киндлера (Цюрих, 1965) переводит заглавие, опуская слово «стратагема», как «Военная хитрость щеголя», хотя в ней идет речь всего лишь о брачной афере. Итак, мне представляется, что в английском и французском языках слово stratagem/stratageme определенно прижилось. Еще один пример: в «Записках тунеядца» (3-е изд. Цюрих, 1984) Ж.Р. фон Салис выводит на с. 304 некоего «человека, притворяющегося слепым», который, «наблюдая доверчивых окружающих из этого самодельного убежища, видит все людские уловки». Во французском издании (Parler au Papier. Lausanne, 1984) эта фраза выглядит как «qui se fait passer pour aveugle et qui, gr?ce ? ce stratag?me, observe son entourage…».^[63] Таким образом, и во французском тексте употребляется слово «стратагема», отсутствующее в немецком. Имеется, однако, и обратный пример пренебрежения феноменом стратагемы на ненемецкоязычном Западе: издатели монументальной «Новой Британской Энциклопедии» (30 т., 15-е изд. — 1981) не обнаружили в мире ни одной стратагемы. Напротив, «Grand Larousse encyclop?dique» (10 т. Париж, 1964) не пропустил словарной статьи «Stratag?me».

В немецкоязычном мире слово Strategem влачит жалкое существование Золушки и употребляется в редчайших случаях — например, у X. Г. Бека: «И стратагемы, военные хитрости, которыми человек обеспечивает себе выживание, вернее, чем дерзость и мужество» (Byzantinisches Eroticon. M?nchen, 1986. S. 182). Напрасно будет читатель разыскивать это слово в компактном издании «Большого Брокгауза» (26 т., 1984), или в Meyers Neue Lexicon (8 т., 1980), или в «Орфографическом словаре» Дудена (1980). Однако оно имеется в «Словаре иностранных слов» Дудена с толкованием «военная хитрость, прием, уловка», в «Немецком словаре» Варига с толкованием «военная хитрость, обман врага». Изредка оно встречается также в научных работах; например, у Шопенгауэра в «Эристической диалектике» перечисляется 36 риторических стратагем, или приемов. Но в повседневной речи, в общепринятом научном словаре, в беллетристике и языке средств массовой информации слово «стратагема» практически отсутствует.

Совершенно иначе обстоит дело в Китае. И в произведениях древнекитайской литературы, относящихся к периоду «Весны и Осени» (VIII–IV вв. до н. э.) или к периоду «Сражающихся царств» (V–III вв. до н. э.),^[64] и в современной китайской литературе и периодике, и в докладах Мао Цзэдуна взгляд то и дело останавливается на иероглифах:

современное чтение — чжао

современное чтение — моу

современное чтение — цэ

и в особенности

современное чтение — цзи

Истолкуем, например, иероглиф

Он состоит из двух частей:

современное чтение — янь «считать»^[65]

современное чтение — ши «десять»

и, таким образом, обозначает «считать до десяти», или вообще «считать, учитывать, рассчитывать», а как существительное — «расчет, план». В зависимости от контекста китайские иероглифы могут выступать в различных значениях. Это касается и слова «цзи», и других, приведенных выше. Нас в них интересуют выступающие в определенных типах текстов два значения: 1) военная хитрость и 2) хитрость, уловка в политической и частной жизни. Именно этим двум значениям и соответствует в западных языках слово «стратагема». Так, в вышедших в Пекине в 1970 и 1978 гг. китайско-английских словарях объемом 20 тыс. слов выражение

(«саньшилю цзи»), используемое в основном в текстах политической и военной тематики, переводится как «36 стратагем». Я предпочитаю слово «стратагема» слову «хитрость», поскольку у слова «стратагема» отсутствует свойственный слову «хитрость» отрицательный оттенок значения. «Хитрость» (нем. List), как указано в «Этимологическом словаре немецкого языка» Ф. Клюге, производится от германского list — «знать», которое древнее других слов, обозначающих знание. Оно относилось к области воинского искусства (военные хитрости), кузнечного ремесла и культово-магической деятельности, которая христианством была запрещена как колдовская. С этих пор слово list употребляется с оттенком осуждения, а вновь возникающий мир идей обращается к «искусству» (Kunst), «мудрости» (Weisheit), «науке» (Wissenschaft). Приведенные выше китайские иероглифы — как и слово List («хитрость») в древние времена — употребляются вполне нейтрально, а то и в положительном смысле. Отметим, что китайский иероглиф с чтением «чжи», который переводится в большинстве западных словарей как «мудрость», «знание» и под., в китайских текстах — как в древних, так и в новых — употребляется в основном в значении «хитрость» или же — нейтрально — «стратагема».

Тридцать шесть стратагем почтенного господина Тана

Первую ссылку на «Тридцать шесть стратагем» находим в «Истории династии Южная Ци» («Нань Ци шу»). Династия Южная Ци правила в 479–502 гг. История династии Южная Ци была составлена Сяо Цзысянем (489–537). Эта хроника содержит биографию государственного деятеля Ван Цзинцзэ. Герой биографии однажды упоминает «тридцать шесть стратагем (саньшилю цэ) почтенного господина Тана».

Под «господином Таном» подразумевается знаменитый военачальник Тан Даоцзи (до 436 до н. э.), состоявший на службе династии Южная Сун (420–479). «Жизнеописание Тан Даоцзи» содержится в XV томе «Истории южных династий» («Нань ши»). Там присутствует следующий эпизод:

«Во главе войска Тан Даоцзи двинулся на север и пробился к реке Цзи. Он окружил большие силы государства Вэй и взял Хуа-тай. Больше тридцати сражений дал он войску Вэй и большинство их выиграл. Когда его войско достигло Личэна, прекратился подвоз продовольствия, и он повернул назад. От перебежчиков врагу стало известно о нехватке провианта в сунской армии и о происходящем от этого недовольстве и упадке боевого духа. Тогда однажды ночью Тан Даоцзи приказал своим воинам взвешивать песок, громко выкрикивать получившийся вес, а потом просыпать вокруг немногий еще оставшийся у них рис. На рассвете войска Вэй поверили, что у армии Тан Даоцзи еще достаточно запасов риса, и прекратили преследование. Перебежчиков они сочли лжецами и отрубили им головы. Но среди войск Тан Даоцзи, которые были значительно малочисленнее вражеских, а теперь были совершенно изнурены, разразилась паника. Тогда Тан Даоцзи приказал воинам надеть вооружение. Сам он на боевой колеснице медленно объехал свой лагерь. Когда войска Вэй увидели это, они испугались засады, не решились приближаться и отступили. Хотя Тан Даоцзи не удалось завладеть областью Желтой реки, он привел на родину войско целым и невредимым. Оттого повсюду разошлась слава о его героизме, и государство Вэй трепетало перед ним».

Эта история показывает, как благодаря использованию различных стратагем Тан Даоцзи удалось уберечь войско от уничтожения. Но был ли в его распоряжении набор из 36 стратагем — об этом полуторатысячелетняя «История династии Южная Ци» умалчивает. Да и вряд ли имелись в виду какие-то конкретные 36 стратагем: китайцы с древних пор питают слабость к численным метафорам, в частности с числом 36, и не всегда используют числительные в буквальном смысле, так что Ван Цзинцзэ вполне мог подразумевать просто «многочисленные стратагемы» — как в современном французском разговорном языке выражение trente-six (36) означает неопределенно большое число.

Число 36 в словосочетании «36 стратагем» старейшего дошедшего до нас трактата о стратагемах (о котором подробнее см. ниже) обосновывается ссылкой на «И цзин» («Книгу перемен»)^[66] — гадательную книгу, основное содержание которой может быть датировано X–VIII вв. до н. э. Главная идея «Книги перемен», этого одного из известнейших древнекитайских сочинений, согласно древнейшему (середина I тысячелетия до н. э.) комментарию, — дуализм Инь и Ян, двух противоположных сил, из которых Ян представляет (в частности) солнечную сторону, а Инь — теневую. Но Инь означает также «хитрость», и по «Книге перемен» ее число — 6. Исходя из этого, число 36 является квадратом элементов Инь и, таким образом, вызывает представление о великом множестве хитростей.

В «Книге перемен» нет, однако, списка 36 стратагем, хотя определенные «стратагемные» типы поведения намечаются. Нет этого списка и в цитированной выше «Истории династии Южная Ци» или в любой другой из 24 историй китайских династий. До последнего времени считалось, что впервые 36 стратагем были сведены в хитроумной таблице, известной под названием «Хунмынь чжэсюэ» («Философия Хунмынь»), принадлежащей тайному обществу Хунмынь, основанному около 1074 г. Общество Хунмынь преследовало цель освобождения из-под власти чужеземной маньчжурской династии (1644–1911) и восстановления коренной династии Мин (1368–1644). Составленный им список 36 стратагем может рассматриваться как прообраз бытующих ныне версий 36 стратагем. Но в 1941 г. был обнаружен более ранний источник — «Трактат о 36 стратагемах», относимый к концу династии Мин.

Тысячелетняя кристаллизация

Толковавшееся выше слово «цзи», которое мы будем здесь переводить как «стратагема», в этом значении фигурирует уже в древнейшем в мире руководстве по военному делу — в трактате о воинском искусстве Сунь У (Сунь-цзы),^[67] современника Конфуция (551–479 до н. э.), непосредственно в заголовке первой главы. В этой главе воинское искусство определяется как искусство введения в заблуждение. В третьей главе, название которой английский синолог Л. Джайлс переводит как «Attack by Stratagem» («Нападение посредством стратагемы»), провозглашается: «Лучше всего победить вражеское войско, не применяя оружия».

Для Сунь-цзы победа в битве стоит лишь на третьей ступени по шкале воинского искусства. Второе место он отдает победе дипломатическими средствами, а первое — победе с помощью стратагемы. Насколько большое место уделяет Сунь-цзы военной хитрости как косвенному стратегическому методу, показал А. А. Штахель в своем докладе «Клаузевитц и Сунь-цзы: две стратегии».

Трактат Сунь-цзы, внимание к которому привлекли Шиюнь в работе «Сунь-цзы бинфа юй цзе гуаньли» (Воинское искусство Сунь-цзы и руководство производством. Нанкин, 1984), вошел в число 20 книг, представляющих китайскую культуру, по «Шэкэ синь шуму» (Каталог новых изданий по общественным наукам. Пекин, 1985. № 139. 30 августа). Из созданных до нашей эры произведений в тот же список входят «Хань Фэй-цзы»,^[68] «Исторические записки» Сыма Цяня^[69] и далее роман «Сон в Красном тереме» (XVIII в.).^[70] Таким образом, в Китае стратагемы с древнейших времен играют важную роль. В течение столетий вновь и вновь возникали идиоматические выражения, образные, метафорические обороты речи для стратагем различного рода. Эти обороты оттачивались народным сознанием и создавались авторами сочинений по военной теории, философии, истории и литературе. Под «стратагемными» метафорами скрываются выражения, относящиеся к историческим событиям, отстоящим от нас на 2000 лет, и к народным преданиям, повествующим об обстоятельствах, в которых применялась та или иная стратагема. И собрание 36 стратагем с лингвистической точки зрения представляет собой список из 36 речевых оборотов.

Полный список 36 стратагем состоит всего из 138 китайских иероглифов. 138 поделить на 36 будет 4, итак, лишь по 4 иероглифа на каждую стратагему. Таким образом, языковой материал для отдельной стратагемы весьма ограничен. Зато эта языковая скупость представляет большое место для многообразных изложений и толкований. Да, изложения и толкования здесь необходимы. Потому что прямое значение стратагемы, данное в обособленных метафорах, без разъяснения и примера, осталось бы непонятным.

До последнего времени собрание 36 стратагем в целом оставалось в Китае в некотором роде тайным знанием. Отсюда, однако, не следует, что большинство китайцев не было знакомо с отдельными оборотами из этого списка с малых лет. Большую популярность стратагем следует возводить прежде всего к китайской народной литературе. Известные практически каждому китайцу классические новеллы часто представляют собой истории о стратагемах. Первое место тут занимает исторический роман «Сань го янь-и» («Троецарствие»). К нему можно относиться как к учебнику стратагем. В нем описывается масса военных хитростей и даются все подробности их планирования и выполнения. Правду говорит старая китайская пословица: «Кто прочитал повесть о трех царствах, тот умеет применять стратагемы». К тому же и современные средства массовой информации продолжают заботиться о том, чтобы стратагемы не пришли в забвение, вставляют их во внутриполитические репортажи и комментарии к антинародным действиям определенных функционеров или во внешнеполитический анализ событий, осуждаемых Китаем. Популяризации 36 стратагем служат даже комиксы. Так, в 1981 г. в провинции Цзилинь разошлось издание 6-серийного комикса под заглавием «36 стратагем» в 1 140 930 экземпляров, а в 1982 г. в Гуанси вышло 400 000 экземпляров 12-серийного комикса «Собрание 36 стратагем о воинском искусстве». Очевидно, в наши дни 36 стратагем известны каждому школьнику. Так, в первом томе «Чжунсюэшэн байкэ чжиши жи ду» (Ежедневное энциклопедическое чтение для учеников средней школы. Пекин, 1983) на 24 января указан список 36 стратагем.

Расцвет китайской литературы о стратагемах

Область значения «цзи» простирается от ничтожной уловки или совершенно спонтанного сиюминутного действия до целой запланированной системы поведения: в затруднительной, исключающей прямой образ действий ситуации, причем контрагент «проводится» — в широком смысле слова — в положение, в котором он не ориентируется, инсценированное противной стороной и часто воздействующее своей театральностью или же возникшее независимо от противной стороны; с определенной целью, которую лицо, использующее стратагему, воспринимает как хорошую, а контрагент — не обязательно как плохую.

Стратагемы могут относиться к различным категориям, как то:

— камуфлирование (чем-то правдоподобным);

— введение в заблуждение (чем-то ложным);

— захват добычи;

— блокада;

— получение преимущества;

— соблазнение и

— бегство.

Кроме того, имеются стратагемы различной степени утонченности, обман на словах и в действиях, специальные военные хитрости и уловки, которые с тем же успехом можно применять в политической и частной жизни.

По своей глубинной концепции стратагемы выводятся из древнего китайского представления (впервые письменно зафиксированного в «Книге перемен») о взаимодействии между двумя противоположными космогоническими принципами, теневым Инь и солнечным Ян. В особенности это представление выражается в упоминавшейся уже игре Видимого, находящегося на свету, и Невидимого, проводимых втайне планов и мероприятий. Отдельные китайские стратагемы пронизывает даосская концепция недеяния — у вэй; эти стратагемы частично принадлежат к духовным достижениям «легистов», наиболее выдающимся представителем которых является Хань Фэй (ум. 233 до н. э.), в особенности к «технике власти» (шу), которую «легисты» помещали в сердце властителя рядом с «законным правом» (фа) и сохранением «положения» (ши). Множество примеров применения стратагем проникнуты идущим от «легистов» духом государственной мудрости с его приоритетом государственных интересов над конфуцианскими этическими нормами.

В последние годы в китайскоязычном мире, то есть в КНР, Гонконге, на Тайване, вышло много монографий о 36 стратагемах.

В 1962 г. Архив политического института Китайской Народно-освободительной армии опубликовал без комментариев трактат неизвестного происхождения о 36 стратагемах. Этот трактат был случайно найден на мостовой в 1941 г. неким Шу Хэ в главном городе провинции Сычуань Чэнду. Он был выпущен чэндуской типографией «Синьхуа», на титульном листе большими иероглифами стоит надпись «36 стратагем» и ниже мелким шрифтом: «Тайная книга воинского искусства». Книжечка, напечатанная на бумаге ручного изготовления, привлекла к себе внимание. Затем выяснилось, что это издание рукописи, которая тогда же, в 1941 г., была обнаружена в книжной лавке в Биньчжоу, провинция Шаньси.

Обретенный в 1941 г. Шу Хэ экземпляр «Трактата о 36 стратагемах» содержит короткое введение и заключение. Главная часть состоит из 36 главок.

Они озаглавлены как:

ди-и цзив («Первая стратагема»);

диэр цзи («Вторая стратагема»)

и так далее, до тридцать шестой стратагемы.

После этого заглавия в каждой из 36 главок идет состоящее из трех-четырех иероглифов обозначение стратагемы, затем следует весьма абстрактный, часто со ссылками на «Книгу перемен», комментарий. Заключает каждую главку разъяснение стратагемы. Здесь приводятся примеры, почти исключительно из китайской истории, конкретных применений каждой стратагемы.

Когда в Китае начала развиваться политика открытости, обнаруженный в 1941 г. трактат вышел в 1979 г. в провинции Цзи-линь (иллюстрированное переиздание — март 1987 г.). В этом издании дан оригинал трактата на классическом китайском, перевод его на современный китайский язык и комментарий. Предисловие цзилиньского издания содержит также некоторые предположения о происхождении трактата. Многочисленные отсылки на «Книгу перемен» могут указывать на то, что составитель трактата находился под влиянием Чжао Бэньсюэ или кого-то из его учеников. Чжао Бэньсюэ (1465–1557), военный теоретик эпохи Мин (1368–1644), впервые систематизировал положения военного дела на основе «Книги перемен», проведя основную идею «Книги перемен» о постоянном взаимодействии Инь и Ян в диалектику военных действий и выявив противоположности типа:

— казаться и быть;

— большинство и меньшинство;

— сила и слабость;

— лобовая атака и засада;

— необычное и общепринятое;

— продвижение вперед и отход.

Похоже, что обнаруженный в 1941 г. трактат является более ранним, чем список 36 стратагем тайного общества Хунмынь, а именно относится к концу минского — началу цинского времени (XVI–XVII вв.). Следующую монографию о 36 стратагемах выпустило в 1981 г. пекинское Военное издательство («Чжаньши чубаньшэ») под заглавием «36 стратагем в современной обработке». В основе этой книги лежит все тот же старый «Трактат о 36 стратагемах», но, кроме того, приводятся также примеры применения стратагем в новые и новейшие времена, и к тому же не только в Китае. В марте 1991 г. вышло девятое издание этой книги (более 1,5 млн. экземпляров). На Тайване в 1982 г. вышла монография «Тайная книга 36 стратагем с комментариями», основанная на цзилиньском издании 1979 г. 19 изданий за 9 лет (1976–1985) выдержала в Тайбэе брошюра «Хитрость в сражении» с подзаголовком «36 стратагем». По содержанию она вплоть до предисловия аналогична появившейся в 1969 г. на гонконгском рынке книге «36 стратагем с примерами из древнего и нового времени».

В сентябре 1987 г. мне удалось купить в Сеуле три корейские и в Токио пять японских работ о 36 стратагемах. Самая старая из японских публикаций датировалась 1981 г. Никакие публикации на эту тему в США и Западной Европе мне не известны.

Моя статья о 36 стратагемах, появившаяся в «Frankfurter Allgemeinen Zeitung» 14 января 1977 г., возбудила немалый международный интерес, прежде всего, насколько мне известно, в Советском Союзе. На 27-м европейском синологическом конгрессе в Цюрихе (1981) профессором В. А. Кривцовым из советской Академии наук был сделан доклад о стратагемах в китайской политике. Этот доклад, резко раскритикованный делегатом из КНР, не был опубликован в материалах конференции. Материалами и стимулами к написанию данной книги я обязан изданиям на китайском языке из КНР, Тайваня и Гонконга.

Мир стратагем

При сравнении китайских изданий возникает впечатление, что в КНР на первый план выводится внешнеполитический и военный аспекты 36 стратагем. В предисловии к пекинскому изданию книги «36 стратагем в современной обработке» говорится:

«Эта публикация обусловлена потребностью знать и применять стратагемы в военном противостоянии. Рядом с марксистской военной теорией это историческое достижение должно занять подобающее место и послужить основой для развития современного военного искусства стратагем».

И далее:

«Древняя китайская пословица говорит: на войне не следует пренебрегать хитростью. Теория стратагем составляет важную часть военной теории. Когда командир берет инициативу в свои руки, многое зависит от того, сможет ли он внезапно поставить мат противнику, то есть сумеет ли он победить противника благодаря искусно примененным стратагемам. Это позволит ему сделать плохое положение хорошим и с малым числом войска победить превосходящие силы противника. И возможно, ему удастся поставить противника на колени, вообще не прибегая к военным действиям. Поскольку лежащие в основе военного искусства стратагем принципы имеют в высшей степени общую природу, они обладают большой жизненной силой в качестве общих оснований военной стратегии и тактики. В этом качестве 36 стратагем тысячи раз были испытаны и остаются применимыми до сих пор. Благодаря развитию науки и техники возникли новые средства применения стратагем и стратагемы наполнились новым содержанием, но основное содержание стратагем остается стабильным. Поэтому руководящая роль стратагемного планирования и для ведения современной войны остается более важной, чем общие принципы военной стратегии и тактики».

В цзилиньском издании 1979–1987 гг. в предисловии также подчеркивается военный характер стратагем:

«Трактат о 36 стратагемах» принадлежит к области так называемого военного дела. Это энциклопедия тех приемов, которые военные теоретики, начиная с Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.), обозначали как Гун Дао [ «Путь введения противника в заблуждение»]».

В китайской литературе появлялись также и критические замечания в адрес 36 стратагем, как, например, в цзилиньском издании 1979–1987 гг:

«Наблюдается в 36 стратагемах также загнивание реакционно-феодальных отбросов, а именно в тех стратагемах, которые нацелены на завоевание военной добычи. Здесь необходим критический подход».

Тайбэйские и, прежде всего, гонконгские публикации, напротив, обращают внимание, прежде всего, на возможность употребления стратагем в частной жизни. Так, в предисловии к 19-му изданию книги «Хитрость в бою — 36 стратагем» (Тайбэй, 1985) подчеркивается:

«Стратагемы подобны невидимым ножам, которые спрятаны в человеческом мозгу и сверкают, только когда их вздумаешь применить. Применяют их военные, но также и политики, и купцы, и ученые. Тот, кто умеет применять стратагемы, может мгновенно превратить в хаос упорядоченный мир или упорядочить хаотический мир, может вызвать гром среди ясного неба, превратить бедность в богатство, презрение в почтение и безнадежную ситуацию в выигрышную. Человеческая жизнь — это борьба, а в борьбе нужны стратагемы. Каждый человек стоит на линии фронта. Краткий миг рассеянности — и вот уже что-то, принадлежащее одному человеку, досталось в добычу другому. Но тот, кто умеет применять стратагемы, всегда удержит инициативу в своих руках. Во дворце или в хижине, но стратагема пригодится всегда».

При этом с китайской точки зрения стратагемы вовсе не обязательно служат «злому», чтобы перехитрить «доброе». Очень часто возникают ситуации, в которых как раз добрый, но находящийся в более слабой позиции человек может достигнуть в высшей степени достойной цели исключительно с помощью стратагемы. Так было в классическом китайском обществе, в котором законы не служили защитой отдельной личности и никакой независимый суд не был способен помочь человеку в его праве. В древнем китайском обществе, где отсутствовала юриспруденция, служащая интересам личности, стратагемика (практическое знание уловок, необходимых для выживания в жизненной битве) должна была давать человеку жизненно необходимую опору.

Тем не менее естественным образом возникает вопрос об отношении стратагем к традиционной китайской, и в особенности к конфуцианской, этике. Публикации, появившиеся в КНР, проходят мимо этой проблемы, в противоположность, например, появившейся в Гонконге в 1969 г. книге «36 стратагем с примерами из древнего и нового времени».

Издатель, в частности, пишет:

«Стратагемы представляют собой полную противоположность конфуцианской человечности и добродетели. Тот, кто человечно и этично поступает с врагом, только вредит себе самому. Кто не сделает такого вывода из истории о событии, происшедшем в VII в. до н. э., рассказанной в классическом конфуцианском комментарии Цзо?

Князь Сян был владыкой государства Сун. В 638 г. до н. э. он пошел войной на сильное государство Чу. Войска Сун уже построились в боевые порядки, в то время как чуская армия должна была еще переправиться через реку. Один из сунских сановников знал, что у Чу большое войско, а у Сун — маленькое. Он предложил воспользоваться моментом и напасть на чуское войско, пока оно еще не все переправилось. Но князь Сян отвечал: «Это недостойный поступок. Благородный человек не может нападать на кого-либо, когда тот в затруднительном положении». Когда войска Чу переправились через реку, но еще не построились в боевые порядки, сановник вновь предложил напасть на чускую армию. Сян отвечал: «Это недостойный поступок. Благородный человек не нападает на войска, которые не успели построиться». Только когда чуские войска совершенно приготовились к бою, князь Сян дал приказ к наступлению. В результате государство Сун понесло тяжелое поражение, а сам князь Сян был ранен».

Поведение князя Сяна, над которым насмехался, в частности, Мао Цзэдун в своем докладе «О затяжной войне» в мае 1936 г., откомментировано автором из Гонконга следующим образом:

«Речи о человечности и добродетели могут использоваться, чтобы добиться чего-то от других. Но нельзя позволять провести себя с их помощью, по крайней мере не в сражении — физическом или духовном. Как говорится, «жизненный опыт — это вопрос образованности, а здравый смысл в обращении с людьми основывается на махинациях». Наше время провозглашает себя цивилизованным. Но чем цивилизованнее общество, тем больше в нем места занимают ложь и обман. В такой среде 36 стратагем представляют собой средство как защиты, так и нападения. Они несут в себе практическую мудрость, которая значительно ценнее пустых фраз морали и увещеваний».

В сущности, так полагают не только в Китае. Преподаватель Цюрихского университета эллинист В. Буркерт утверждает в своей книге «Homo necans» (Человек убивающий. Берлин, 1972):

«Агрессивность, насилие человека над человеком, проявляющиеся посреди нынешнего прогресса цивилизации и даже, по-видимому, связанные с ним, стали центральной проблемой современности».

Уже в религии древних греков, которых Буркерт берет в качестве представителей человечества, он обнаруживает очевидную тенденцию агрессии, которую формулирует следующим образом:

«Не только в благочестивом образе жизни, в молитве, песнопениях и танцах сильнее всего проявляется божество, но и в смертоносном ударе секиры, в льющейся крови, в сожжении кусков мяса».

Поскольку Буркерт связывает эту, по-видимому, имманентно присущую человечеству склонность к агрессии с многотысячелетним охотничьим образом жизни, кажется вполне реальным предположить, что к тем же временам человека охотящегося (по Буркерту, «hunting ape» — «охотничья обезьяна») относится и изобретение уловок. А возможно, они имеют и более древнее происхождение. В. Б. Дрешер пишет в своей книге «Формула выживания — как звери справляются с опасностями окружающей среды»:

«Самая древняя в истории эволюции форма сообразительности у животных — это сообразительность, относящаяся к врагу и добыче, то есть способность к уловкам, позволяющая избежать врага и настичь добычу. Для многих животных эта способность лежит целиком в области инстинктивного. Для других оказываются важными приобретенные знания».

В пользу экзистенциальной укорененности хитрости в человеке говорит тот факт, что о ней задумывались с древнейших времен.

Еще в XVIII в. до н. э. ассирийский владыка Шамши-Адад поучал своего сына Ясмах-Адада: «Измышляй уловки [Hibqu], чтобы побить врага и иметь возможность маневра. Но и враг будет изобретать уловки и маневрировать. И так вы, как борцы на арене, будете применять друг против друга уловки».

В Ветхом завете, в «Книге притч», встречаются фразы вроде: «Хитростью выиграешь ты битву, и победа придет».

Я уже ссылался на собрание стратагем Фронтина, к которому присоединился бы любой политик второй половины II столетия до н. э. Происходящий из Исландии сборник древней северной поэзии «Эдда» содержит советы типа: «Тому, кто отправляется в путь, нужна сообразительность». Или: «Шутку за шутку должны принимать люди, а обман — за обман».

Немецкие пословицы говорят: «Кто ведет себя как овца, того пожрут волки»; «Хитрость торжествует над силой»; «Чего силой не добьешься, то обманом унесешь». Древние греки восхищались «хитроумным Одиссеем». Можно уже и не говорить о «Государе» Макиавелли. Или о предназначенном для политиков и придворных «Ораторе» иезуита Балтазара (1601–1658). По-видимому, менее известен «индийский Макиавелли» Каутилья (IV в. до н. э.), написавший руководство по искусству управления «Артхашастра» («Наука о выгоде»). Интересовались этой темой и древние арабы. Еще Магомет (570–632) сказал: «Война — это хитрость».

За 100 лет до Макиавелли появилась книга «Raqa'iq al-hilal fi daqa'iq al-hiyal»^[71] («Плащ из тончайшей материи искусных хитростей»; которая вышла во французском переводе в 1976 г. в Париже под заглавием «Le livre des ruses — La strat?gie politique des Arabes» («Книга хитростей — политическая стратегия арабов»). Еще старше посвященный стратагемам труд Ибн Зафера, сицилийского араба, жившего в XII в., переведенный Майклом Амари под заголовком «Solwan or Waters of Comfort» («Успокоение или Воды Утешения»). Юридические стратагемы составляют важную часть исламского права и его практического применения. Об этом повествуют такие книги, как «Al-hiyal fi as-sari'ah al-islamiyyah» («Хитрости в исламском праве») Мухаммеда абд ал-Ваххаба Бухайри (Каир, 1974), «Al — hiyal al-mahzur minha wal-masru» («Дозволенные и недозволенные хитрости») Абд-ас-Салама Дихни (Каир, 1946) и «Al-hiyal fi al-mu'amalat al-maliyyah» («Хитрости в области имущественных отношений») Мухаммада ибн Ибрагима (Тунис — Триполи, 1983).

Устав касательно законов и обычаев наземной войны (Гаагское соглашение о наземной войне) от 1907 г. в статье 24 объявляет военные хитрости допустимыми. В заключительном протоколе Женевского соглашения от 12 августа 1949 г. «О защите жертв межнационального вооруженного конфликта» (Протокол I), с одной стороны, находим запрет на вероломство (ст. 37, пункт 1), с другой — перечень допустимых военных хитростей, например камуфляж, ложные позиции, отвлекающие операции и ложная информация (ст. 37, пункт 2). Американский армейский справочник (Field Manual 27–10, «The Law of Land Warfare», 1956) также содержит список «допустимых военных хитростей» (Stratagems permissible). Сюда причисляются неожиданное нападение, ложные наступления, отход или бездействие, введение в заблуждение путем отдачи ложных приказаний, использование радиокодов, паролей и сигналов противника, введение в заблуждение относительно наличия живой силы, техники и оружия, устранение войсковых знаков различия с формы и введение в заблуждение посредством ложных сообщений и пропаганды.

Таким образом, неудивительно, что китайцы черпают демонстрационный материал по применению 36 стратагем не только в китайской истории. В гонконгской, тайбэйской и пекинской литературе по стратагемам нередко приводятся примеры из жизни стран, находящихся далеко за пределами китайской границы, — от Древнего Рима, начиная с Юлия Брута, противника последнего римского императора Тарквиния, через наполеоновскую Францию к воюющим странам Первой и Второй мировых войн.

В китайской культуре, как утверждает профессор антропологического отделения Китайского университета в Гонконге Цяо Чжан, стратагемы представляют собой «в высшей степени разработанную, распространенную и долговечную традицию».

Предлагаемое исследование является первой работой на европейском языке, посвященной 36 китайским стратагемам. Как пишет профессор Цяо Чжан, 36 стратагем обеспечивают инструмент, в высшей степени полезный для понимания сущности китайского общества, а я мог бы добавить, что и для понимания китайской военной и политической мысли и поведения. При том, что границы этой почти неисчерпаемой, на китайский взгляд, темы необычайно широки, настоящая работа, впервые затрагивающая ее в европейской литературе, конечно, не может рассмотреть всех вопросов, материалов и фактов, оставляемых на будущие исследования. Владением китайским и японским языками, а также знаниями по китайской культуре, без которых работа с китайскими первоисточниками и бесчисленные, ведшиеся на китайском и японском устные и письменные обсуждения этой темы оказались бы для меня недоступными, я глубоко обязан прежде всего моим учителям и учительницам, а также сокурсникам и сокурсницам за все шесть лет моего обучения в Тайбэе, Токио и Пекине.

Введение (том 2)

1. В чаяниях бесхитростного мира

«Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, [для управления] избирали мудрых и способных, учили верности, совершенствовались в дружелюбии. Поэтому родными человеку были не только его родственники, а детьми — не только его дети. Старцы имели призрение, зрелые люди — применение, юные — воспитание. Все бобыли, вдовы, сироты, одинокие, убогие и больные были присмотрены. Своя доля была у мужчины, свое прибежище — у женщины. Нетерпимым [считалось] тогда оставлять добро на земле, но и не должно было копить его у себя; нестерпимо было не дать силам выхода, но и не полагалось [работать] только для себя. По этой причине не возникали [злые] замыслы [ «моу»], не чинились кражи и грабежи, мятежи и смуты, а люди, выходя из дому, не запирали дверей. Это называлось великим единением [ «да тун»]» («Записки о правилах ритуальной благопристойности» [ «Ли цзи»], гл. 9. «Действенность ритуала» [ «Ли юнь»]: Древнекитайская философия, т. 2. Пер. И. Лисевича. М.: Мысль, 1973, с. 100; Зенгер приводит здесь перевод на немецкий Р. Вильгельма (1930): Li Gi. Das Buch der Riten, Sitten und Br?uche. D?sseldorf: Diederichs, 1981, S. 56f.).

Эти слова более чем двухтысячелетней давности взяты из конфуцианского канона Ли цзи и повествуют о самой известной китайской утопии. Представленному «обществу неведома хитрость», умиленно пишет Лю Цзинь в очерке «Идеальное государство Конфуция» ([ежедневная газета] Литературное собрание [Вэньхуэй бао]. Шанхай, 26.06.1998, с. 8). Впрочем, на пороге XXI в. в Китае ведут разговор не о времени «великого единения», а, согласно Ли цзи, о предшествующей ему эпохе простой «зажиточности» [ «сяокан»], в которую китайцы надеются вступить, опираясь на «четыре модернизации» (промышленность, сельское хозяйство, наука и техника) к середине XXI в. Так что время, когда не понадобится хитрость, предстает далеким будущим. И неудивительно, что в Китае по обе стороны пролива возник огромный поток литературы, касающейся такого явления, как «хитрость» в широком понимании, в частности, выраженном списком из 36 стратагем (уловок). Если при подготовке первого тома Стратагем в середине 80-х гг. в моем распоряжении было только три сочинения о 36 стратагемах из КНР и не более полудюжины книг из Гонконга и Тайваня, то теперь (летом 1999 г.) я уже не в состоянии обозреть вал публикаций на эту тему. К тому же прежде неоднократно издававшиеся труды появляются ныне в переработанном и расширенном виде. В некоторых сочинениях предлагается использование 36 стратагем в конкретных областях жизни. Но во всех этих книгах приведены примеры использования той или иной уловки. По сути, они представляют собой собрание упорядоченных, согласно списку 36 стратагем, образцов их действия. Только одна книга, 36 стратагем, заново истолкованных и тщательно изученных ([ «Саньшилю цзи синь цзе сян си»]. Пекин, 1993, 408 с., 300 тыс. знаков), не укладывается в данную схему. Она принадлежит перу Юй Сюэбиня, профессора из Циньхуандао, что на западе провинции Хэбэй. Там на первой странице упоминается первый том моей книги о стратагемах (Strategeme. Band l, Scherz Verlag. Bern, M?nchen, Wien, 1996). Юй Сюэбинь отводит частным примерам вспомогательную роль, перенося центр тяжести целиком на теоретическое осмысление каждой стратагемы.

Уловкам в прославленных китайских романах посвящены такие книги, как Троецарствие и 36 стратагем [ «Саньшилю цзи юй Саньго яньи», авторы Ли Бинъянь, Сунь Цзин], Путешествие на запад и 36 стратагем [ «Саньшилю цзи юй Сиюцзи», автор Синь Янь] и Сон в красном тереме и 36 стратагем [ «Хун-лоумэн юй Саньшилю цзи», автор Фань Чжуаньсинь], все эти книги изданы в Пекине в 1998 г. Что касается Тайваня, то тайбэйский ежемесячный журнал Туйли цзачжи в своем июньском номере за 1998 г. сообщает о готовящемся издании книжной серии 36 стратагем в романной форме. На сентябрь 1999 г. вышло в свет 24 тома, каждый объемом в 300–400 страниц, где получили отражение стратагемы 1–5, 8, 10–12, 14, 15, 17–19, 22, 23, 26–31, 33 и 35. К сентябрю 2000 г. в продаже должны появиться все 36 томов.

Особенно много книг по стратагемам посвящено экономическим вопросам, что связано со склонностью китайцев уподоблять «рыночную площадь» «полю боя» [ «шанчан жу чжань-чан»]. Такое представление в наши дни, естественно, подвергается критике: «Всякое сравнение хромает. Нельзя утверждать, что оно ошибочно, но и злоупотреблять им тоже негоже… В конкурентной борьбе между предпринимателями непозволительно видеть в сопернике врага, которому любым способом следует подставить ножку и без зазрения совести нанести вред. Ведь здесь состязаются, а не воюют… И в экономической борьбе, и в настоящей войне дело касается победы и поражения, но с одной существенной разницей: экономическая борьба сопряжена с соперничеством, тогда как война — с враждой. Многие положения военной теории вполне пригодны для экономического противоборства. В предпринимательской борьбе, как, впрочем, и в спортивных состязаниях, прибегают к стратегии и тактике. Основы ведения войны вроде правил «избегать полноты, устремляться в пустоту» (см. стратагему 2) и «война лишена постоянства» в отношении предпринимательства означают, что там, где слаба конкуренция, следует сосредоточить свои силы и устранить свои слабости и что нужно постоянно приноравливаться к изменениям рынка. А вот такие стратагемы, как «убить чужим ножом» (стратагема 3), «извлечь нечто из ничего» (стратагема 7), «стратагема красавицы» (уловка 31) и «стратагема сеяния раздора» (уловка 33), в экономической борьбе использовать против своего собрата по сословию ни в коем случае нельзя. Посредством стратагем вроде «обманув правителя, переправить его через море» (стратагема 1) и «цикада сбрасывает кокон» (стратагема 21) некоторые преступники с большим размахом промышляют контрабандой, уклоняются от уплаты налогов и выпускают или продают поддельную или недоброкачественную продукцию. Подобного рода недопустимые действия жестко караются государством. Ведь говорит народная мудрость: «Доброе имя выше барыша» и «Пусть прогорит дело, лишь бы не пострадали честь и человеколюбие». В цене остается профессиональная этика, а не унижающее человеческое достоинство поведение!..» (Чжу Тао. Предпочесть «конкуренцию» «войне». Жэньминь жибао. Пекин, 13.05.1997, с. 12).

Однако, несмотря на такие отдельные предостережения, в Китае зачастую исходят из того, что мудрость, которой руководствуется военачальник в сражении, схожа с той, что направляет купца в его занятиях торговлей. Это достаточно древнее представление. Еще две тысячи лет назад живший во времена Сражающихся царств предок китайских торговцев Бо Гуй, согласно Историческим запискам Сыма Цяня, сказал: «Я управляю производством товара так же, как Сунь У и У Ци управляли войсками» [см. Сыма Цянъ. Ши цзи, глава 129]. Наставник Сунь (иначе Сунь У, VI в. до н. э. — нач. V в. до н. э.) считается создателем самого древнего в мире военного трактата. О Бо Гуе известно, что он, будучи купцом, прибегал к стратагемам. Похоже, не без влияния примера Бо Гун в последнее время в Китае появились многочисленные издания книг об использовании стратагем в деловой жизни. Это такие книги, как 36 хитростей и глупостей в торговой войне [ «Шан чжань чжань сань ши лю цзи цяо чжо цзи»; Чэнду, 1992, автор: Хоу Лицзян]; 36 уловок в торговой войне — подборка подлинных примеров [ «Шан чжань 36 цзи-шили цзинсюань» (36), Шицзячжуан, 1992, автор: Чжоу Цзюньцюань и др. ]; Используемые в торговле 36уловок [ «Шан юн сань ши лю цзи», Ухань, 1994, автор Юй Чуцзе]; 36 уловок в торговой войне [ «Шан чжань сань ши лю цзи», Тайбэй, 1994, автор Гао Моу]; 36 уловок: тактика ведущейся на высшем уровне торговой войны («36 цзи чаоцзи шанчжань цэлюэ» (36), Тайбэй, 1997, автор Яо Сыюань].

Даже спорт не обошли вниманием авторы книг по 36 стратагемам, например, Тридцать шесть стратагем и облавные шашки («Сань ши лю цзи юй вэйци»), Чэнду, 1990, автор Ma Сяо-чунь; 36 стратагем в шахматах, Шанхай, 1992; 36 стратагем и искусство побеждать на спортивной площадке, Пекин, 1992. Представление стратагемной науки как теории необычного, используемой преимущественно в военной области, подкрепляется в Китае установкой «ставить древнее на службу современному» [ «гу вэй цзинь юн»], как утверждает Жэньмин жибао (22.07.1982, с. 5), а также Юй Сюэбинь в упомянутой книге.

Надо сказать, что стратагемам посвящены не только книги, но и календари, журналы, комиксы, телевизионные фильмы, даже музей восковых фигур сообщает о стратагемах. И газета Жэньминь жибао, печатный орган Центрального комитета Коммунистической партии Китая, 22.05.1998 объявила о начале съемок телесериала под названием Военное искусство Сунь-цзы и 36 стратагем.

13—17 июля 1997 г. в Военной академии г. Шицзячжуан прошло совещание на тему «Информационное общество и военная стратагемная наука», участниками которого были ученые кадры, преподающие данный предмет в различных военных училищах. В 2000 г. стратагемная наука должна окончательно утвердиться в качестве предмета междисциплинарного обучения. В 1999 г. 39 научно-технических работников были отмечены за свои выдающиеся достижения, среди них 36 естествоиспытателей и трое обществоведов, в том числе Ли Бинъянь (род. 1945), автор самой популярной книги о 36 стратагемах. Он был отмечен за подготовку курса лекций о военной стратагемной науке, получил премию в размере 10 тыс. немецких марок и был лично принят председателем КНР и генеральным секретарем КПК Цзян Цзэминем. То, что я перевожу словами «стратагемная наука», по-китайски звучит «моулюэсюэ» и охватывает собой не только 36 стратагем, хотя они и играют важнейшую роль в этой только становящейся отрасли знаний. Центр по изучению военной стратагемной науки уже действует в рамках Оборонного университета [Гофан дасюэ].

2. Воспитание детей с помощью стратагем

В Китае с молодых лет знакомят с 36 стратагемами. Так, выходящий в Пекине ежемесячный журнал Истории в картинках [Цянъхуань хуабао] в номере за апрель 1998 г. приводит четыре примера уловок, которые описаны мною в первом томе Стратагем (см. 2.1, 10.5, 15.1 и 18.6), для которых я, как и в предлагаемом ныне втором томе книги, отобрал наиболее известные китайские истории про уловки. Газета Китайский пионер [Чжунго шаонянь бао], 4.06.1997, рассказывая об истории в картинках под названием «Покажи, что знаешь», которая печатается из номера в номер в журнале Beijing Cartoon [Бэйцзин Катун], с одобрением отмечает, что «эта история замешана на 36 уловках». В октябрьском номере (1997 г.) ежемесячного журнала Детство [Эртун шидай] помещена стратагемная головоломка, заканчивающаяся словами: «В этом бедственном положении Ян Минь призвала на помощь все свое хитроумие и придумала уловку — какую? (Ответ ищи в этом номере)». Вот эта головоломка: Ян Минь по поручению своей школы-восьмилетки для всенародного праздника первого октября купила на ярмарке в отдаленном селе хлопушки. В лавке ее приметил плохой человек. Когда пришла пора возвращаться в родную деревню, уже стемнело. В безлюдном месте тот человек преградил ей путь и потребовал денег. Подойдя к ней, он стал угрожать, тыкая в лицо зажженной сигаретой. В этот опасный момент Ян Минь пришла на ум спасительная хитрость — здесь рассказ обрывается и задается вопрос: какая. Ответ мы находим на следующей странице: Ян Минь сделала вид, что лезет в карман за деньгами. На самом же деле она вытаскивает хлопушку, которую проворно подносит к зажженной сигарете и бросает в грабителя. Тот до смерти напуган, а следующие один за другим хлопки привлекли внимание прохожих, которые и задержали злодея. Даже этот пример показывает, как китайских детей с помощью стратагем приучают решать возникающие затруднения. Впрочем, китайская литература по стратагемам не забывает и о представителях национальных меньшинств, и здесь выходят книги о любимом уйгурском герое [Насреддине] Афаньди [кит. ] и о популярном в Тибете плуте дядюшке Дэнба (Агу Дэнба [на Западе пишется Тотра]). (Таковы, например, Сборник рассказов об Агу Дэнба. Пекин, Изд. Центрального института национальных меньшинств, 1983, серия «Рассказы о хитрецах из Китая»; Рассказы об Агу Дэнба. 2-е изд., Лхаса, 1985; на рус. яз. см.: Проделки дядюшки Дэнба. Тибетское народное творчество. М., 1962; Суды и судьи в мировом фольклоре. М.: Главная редакция восточной литературы, 1983; Чудаки, шуты и пройдохи Поднебесной. Пер. с кит. А. Воскресенского и В. Ларина. Гудьял-Пресс, 1999).

3. Туман подозрения

Разумеется, такое активное проникновение стратагемной науки в различные сферы общественной жизни Китая приводит и к негативным последствиям, ибо стратагемы используются не только во благо, но и во вред людям. Например, Министерство общественной безопасности в своем «Циркулярном письме к полицейским чинам затронутых наводнением десяти провинций» ссылается на пятую стратагему, когда говорит о необходимости жестко бороться с теми, кто «среди пожара», т. е. затопления, «учиняет грабеж», т. е. прибегает к противоправным действиям (Рабочая газета [Гунжэнь жибао]. Пекин, 24.08.1998, с. 2).

Прежде всего от пагубного, даже преступного использования стратагем достается рядовым китайским потребителям. Ведь подделываются или разбавляются (см. 25.9) буквально все товары, что порой, как в случае со спиртным, приводит к смертельным исходам. Слова «цзя» и «мао», означающие «поддельный», все чаще появляются на страницах китайской печати, как и выражение «дацзя» («борьба с подделкой»). В пересмотренном китайском Уголовном кодексе, действующем с 1.10.1997, появился раздел о преступлениях, связанных с производством и сбытом поддельных или недоброкачественных товаров (статьи 140–150). «Постоянно заводятся дела о мошенничестве, — пишет обозреватель Жэньминь жибао (Пекин, 26.05.1998, с. 12). — Добропорядочному гражданину приходится остерегаться. Прискорбно, что жизнь становится столь напряженной, даже устрашающей. Кажется, что чувствовать себя в безопасности можно лишь дома, но стоит шагнуть за порог и очутиться на людях, как нужно с особым тщанием смотреть под ноги, чтобы не угодить в яму или водоворот. Даже честный торговец и тот лишился покоя. Ему приходится постоянно быть начеку со своими покупателями. Вполне обычные отношения вполне обычных людей уже ставятся под сомнения. Дело заходит столь далеко, что люди с добрыми побуждениями из-за страха не быть понятыми предпочитают не бывать на людях, запираясь у себя дома. Вот насколько застил наше общество туман подозрительности!»

Ему вторит статья из Рабочей газеты, печатного органа Всекитайской федерации профсоюзов, озаглавленная «Покончить с лукавством» (Гунжэнь жибао. Пекин, 22.04.1998, с. 6). К вредящим общему благу стратагемам прибегают и чиновники, например, когда они «внешне покоряются, а втайне противодействуют» [ «ян фэн инь вэй»] распоряжениям вышестоящих органов.

Особо пагубное действие оказывают, как признался мне в августе 1998 г. один китайский правовед, облаченные в форму законности уловки со стороны частных лиц и служащих. В борьбе с ширящимися зловредными ухищрениями приходится взывать к человеколюбию (Ван Янь. «Противопоставить бдительность «лишенному человеколюбия знанию». Жэньминъ жибао [Народная газета]. Пекин, 3.04.1995, с. 11).

Таким образом, стратагемы становятся опасными, если их используют для сугубо личных целей, забывая о нравственных нормах. Поневоле вспоминаются рассуждения Лю Сяна (77—6 до н. э.) из его Хранилища учений [Шо юань]: «Меж уловок [ «цюань моу»] бывают честные и бесчестные. Уловки благородного мужа [ «цзюнь цзы»] честны [ «чжэн»], уловки же ничтожного человека [ «сяо жэнь»] бесчестны [ «се»]. Уловки честного нацелены на общее благо. Ежели честный всем сердцем предан народу, то его [действия] благородны. Уловки бесчестного проистекают из его своекорыстия и жажды выгоды. Ежели он что-то и делает ради народа, это сплошной обман» (Шо юань, гл. 13 «Уловки» [ «Цюань моу»]). Известный немецкий синолог Эрих Хениш (1880–1966) называл Лю Сяна, как и второго по значимости конфуцианца Мэн-цзы [т. е. Мэн Кэ], «поборником нравственности и личности».

Однако в Китае в целом по-прежнему царит убеждение о внеценностном характере самих стратагем: «Стратагемы — всего лишь средства. А средства отличает не нравственная «благонадежность» или «неблагонадежность», а «полезность» или «бесполезность». Со стратагемами дело обстоит так же, как и с кухонным ножом, которым удобно резать овощи. Мы оцениваем нож единственно по тому, остро ли он заточен и тем самым пригоден ли для использования. Никто ведь не говорит, что это нравственно благонадежный нож, если употреблять его для резки овощей, но при этом он оказывается нравственно неблагонадежным, если совершить им преступление» (Юй Сюэбинь, указ, соч., с. 4). Не стратагема сама по себе, а та конкретная цель, которой она служит, подлежит нравственной оценке. Таким образом, в нравственной оценке использованной в конкретном случае стратагемы решающую роль играет нравственная оценка цели или побуждения для применения стратагемы. Когда стараются перехитрить человека, решившегося на противоправное действие, это найдет понимание. «Ты крутой парень», — удостаивает такой похвалы несущий ночную службу в районе Сюаньу гор. Нанкина полицейский путевого обходчика. Его, когда он возвращался домой на мотоцикле, остановила девушка. В ходе разговора он быстро смекнул, что перед ним проститутка. «С наигранным интересом» (Законность [Фучжи жибао]. Пекин, 1.11.1991) он отнесся к ее предложению. После того как сошлись в цене в 50 юаней, она села к нему, поскольку полагала, что он решил отвезти ее в укромное место. На самом же деле парень направил свой мотоцикл прямиком к полицейскому участку, где ее взяли под стражу, а его столь достойно поблагодарили.

В связи с использованием стратагем в политике один китайский автор пишет: «Ведущие представители различных слоев могут прибегать к стратагемам, что они и делают. Но лишь увязывая использованную в конкретном случае стратагему с самим существом дела — правого или неправого, прогрессивного или реакционного либо вовсе безотносительного к правоте или неправоте, можно оценить ее надлежащим образом» (Чжунхуа Чуантун Вэньхуа Дагуань [ «Обзор традиционной китайской культуры»]. Пекин, 1993, с. 508).

Еще более пространно выразился другой китайский автор: «По своей сути стратагемы являются лишь подручными средствами [шоудуань] для достижения людьми определенной цели, они простые орудия [гунцзюй] безо всякой нравственной окрашенности… так что стратагемами может воспользоваться каждый. Уловка в руках низкого человека пусть и дарует ему на короткое время удачу, но в итоге приведет его к краху. И лишь люди благородные с помощью уловки извлекут прочную выгоду и одержат конечную победу» (Дэн Цзяньхуа: Моулюэ цзинвэй [Сущность стратагем]. Ухань, 1994, с. 8).

Нравственная оценка хитрости не как таковой, а с точки зрения, какой цели она служит, не чужда и европейцам. Сказки, сатиры, новеллы, комедии отличаются «признанием за физически слабым и обездоленным права на хитрость». «Когда сказочному герою удается обманным путем выманить волшебный предмет или тайну, его поступок ввиду преследуемой тем цели получает одобрение». В детской и юношеской литературе «их герои, хитрые звери или дети, служат примером для подражания». Готовый «жизненный урок» преподает забавная история, «представляя обделенным людям в хитроумном герое пример для подражания» (Katalin Horn. List («Хитрость) // Enzyklop?die des M?rchens, т. 8. Берлин — Нью-Йорк, 1996, столбцы 1099, 1101 и след.).

4. Свет и тень неотделимы друг от друга

Сколь бы ни ратовали сказки и глас народа за хитрость, официально на Западе ее предают анафеме: «Присущий хитрости налет необъяснимого/недоступного здравому смыслу на христианском Западе — отчасти под влиянием более древних традиций — связывают с проделками зловредного дьявола и его «подручных» на земле. Козни дьявола, колдовские уловки противопоставляются божественному [промыслу] и божественным чудесам. Бог при сотворении чуда не нуждается ни в каких уловках. Поскольку он в любое время может превзойти данные дозволенные человеку возможности, то культуре приходится хитрость причислять к «оставленному» богом антимиру антихриста, противостоящего ему дьявола». Если хитрости, согласно исследованиям Гуго Штегера (Steger), на Западе отводится место в «антимире антихриста» и она тем самым отвергается («List — ein kommunikativer Hochseilakt zwischen Natur und Kultur», в кн.: Harro von Senger (составитель): Die List, Frankfurt a. M., 1999, c. 326), то китайские выражения вида «цзи», переводимые словом «хитрость» либо «уловка», соотносят с [натурфилософским] началом «инь». В этой связи следует обратиться к И цзин (Книга перемен), гадательной книге, основной текст которой был написан в X–VIII вв. до н. э., на которую опирается созданный примерно 500 лет назад самый древний трактат о 36 уловках — 36 Стратагем (Сокровенная книга о военном искусстве) [ «Санъшилю цзи» («Мибэнъ бинфа)], состоящий из 36 глав.

Основная мысль Книги перемен, пожалуй, наиболее известного сочинения древнего Китая, согласно его старейшему «Комментарию [привязанных слов» («Си цы чжуань»)] (примерно середины первого тысячелетия до н. э.), заключается в двойственной природе всего сущего, где неизменно выступают два начала, ян и инь. Ян воплощает собой светлую, солнечную сторону, например, освещенный склон холма, инь — темную, затененную сторону. Инь служит также и олицетворением «хитрости». Однако в представлениях китайцев область инь является не «антимиром» или «антиян», а выступает дополнительной к ян сферой, связанной с ней подобно полюсам [магнита]. Без инь не могло бы существовать и ян. Из такого понимания инь — ян хитрость обретает законность в мире. Хитрость неизбежно и естественно сосуществует с нехитростью, подобно тому, как «вечно соседствуют правда и ложь» (Жэньминь жибао. Пекин, 26.11.1998, с. 12). Мир человеческих взаимоотношений на основе одной лишь нехитрости для китайцев просто немыслим; их пониманию близки слова Иоганна Вольфганга Гете (1749–1832): «Сколько бы мы ни познавали мир, в нем всегда будут соседствовать светлая и темная стороны». Из взаимодополнительности инь и ян вытекает обязательность существования хитрости, которая тем самым предстает неотъемлемой частью мудрости и ума. Согласно трактату 36 стратагем (Сокровенная книга о военном искусстве), «Инь и ян во взаимной связи меняют позиции, /Ключ к победе таится в этих переменах». Об этом я подробно говорил в своем докладе на европейском съезде синологов в Париже в 1992 г. (см. Harro von Senger: «The Idea of Change as a Fundament of the Chinese Art of Cunning» // Notions et perceptions du changement en Chine. M?moires de linstitut des hautes ?tudes chinoises, vol. XXXVI, Paris, 1994, c. 21 и след.). Впрочем, распространенный на Западе взгляд, отделяющий христианского бога от всякой хитрости, при ближайшем рассмотрении предстает — хитроумной? — выдумкой. Разумеется, божественную хитрость можно выявить лишь при соответствующем стратагемном анализе, не получившем, к сожалению, развития на Западе (см. Ulrich Mauch. Der listige Jesus (Хитроумный Иисус). Z?rich, 1992).

5. Миф о сугубо конфуцианском Китае

Слово «цзи» в выражении «36» звучит не только совершенно нейтрально, но даже имеет оттенок одобрения, тогда как слово «хитрость» в немецком языке вызывает скорее отрицательные образы. Поэтому я предпочел для своей книги нейтральное название «36 стратагем», а не вполне допускаемые названия вроде «36 хитростей» или «36 козней». Однако такой подход порой оспаривается. Так, один немецкоязычный автор настаивает на «36 каверзах (Finten)», хотя не ясно, присутствует ли в слове «каверза» неодобрительный оттенок. Он обосновывает свой выбор следующим образом:

«В отличие от представления фон Зенгера… употребляется не нейтральное выражение «стратагема», а сознательно «ангажированное» понятие «каверза» или «хитрость»; ведь все эти выражения взяты, так сказать, из опыта военных действий, в котором — что редко афишируют — хитрость, обман и опять же хитрость выходят на передний план. Конфуцианство со своими идеалами здесь переворачивается так, что китайский мир сквозь очки «36 каверз» в самом прямом смысле слова предстает во всей своей подноготной. И столь часто возносимая классиками «гармония» отражается здесь, как в кривом зеркале» (China actuell. Hamburg, M?rz, S. 231).

Подобная критика выбранного мною нейтрального слова «стратагема» вызвана идеализированным образом Китая, якобы целиком проникнутого конфуцианством и конфуцианскими идеалами, которые на протяжении веков будто бы неизменно направляли ход повседневной жизни. Нейтральному или одобрительному пониманию хитрости в понимаемом таким образом Китае, естественно, нет места.

Что касается «36 цзи», то по существу они действительно представляют собой перечень военных хитростей. Ведь древнейший трактат о 36 стратагемах имеет подзаголовок Сокровенная книга о военном искусстве. В данном сочинении каждая стратагема поясняется преимущественно примерами из китайской истории. Военные хитрости уже исстари описывались в соответствующих трудах — всего в Древнем Китае было написано более 4 тысяч военных трактатов. Поскольку китайская история полна войн, то неудивительно слышать в Китае голоса тех, кто допускает, что китайская военная культура является определяющей чертой китайской культуры и лежит в основе китайского народного характера (см. Чэн Фанпин. Гуанмин жибао. Пекин, 17.02.1994, с. 3). Применение стратагем, однако, не ограничивается войной, но оказывается всеобщим образцом хитроумного поведения. Это проявляется уже в том, что лишь немногие формулировки 36 стратагем отсылают к военным обстоятельствам. Непосредственно из военного трактата Сунь-цзы берет начало всего одно из 36 наименований стратагем (стратагема 4), и к Лао-Цзы восходит тоже одно выражение (стратагема 7). Многие формулировки стратагем отсылают к историческим или литературным источникам (например, стратагемы 1, 3, 5, 6, 10, 11, 13, 14, 15, 18 и т. д.).

Об использовании стратагем в области политики и внешних сношений упоминают с древнейших времен такие книги, как исторический свод Лю Сяна (77—6 до н. э.) Планы сражающихся царств [Чжань го цэ]. Как показывает описывающий жизненные перипетии большого семейства роман Сон в красном тереме (Хунлоумэн) Цао Сюэциня (умер ок. 1763), применение стратагем не было чуждо и сугубо личным отношениям. Даже Конфуций вовсе не чурался хитрости (см. § 8). Помимо того, в Древнем Китае существовало не только конфуцианство, но наряду с военной мыслью и сочувственно относящимся к хитрости легизмом (см. § 18) жила и народная культура. Присущая китайскому народу высокая оценка хитрости подтверждается содержанием таких популярных в течение столетий романов, как Троецарствие, а также многочисленных поэм и опер, где показаны хитрости, лукавство. Именно за умение пользоваться стратагемами на протяжении веков почитают во многом являющего собой конфуцианца Чжугэ Ляна (см. 1.4, 3.8, 9.1, 13.8, 13.13, 14.6, 14.13, 16.1, 16.2, 16.21 и т. д.). Что же до наблюдаемого в последние годы потока китайских книг о 36 стратагемах, то это явление привносит весьма одобрительное отношение к хитрости, питаясь восходящими к китайской духовной традиции истоками.

В свете всего сказанного перевод выражения «36 цзи» как «36 стратагем» представляется удачным, поскольку немецкое заимствование «стратагема» первоначально обозначало военную хитрость, а в дальнейшем вообще искусный прием, уловку. Тот же выбор сделан также в 4 из 5 других изданий о «36 цзи», появившихся за пределами Китая:

— Giorgio Casacchia: I trentasei stratagemmi: larte cinese di vincere (Neapel, 1990);

— Fran?ois Kircher: Les 36 stratag?mes: trait? secret de strat?gie chinoise (Paris, 1991, ТВ-издание, 1995);

— Wang Xuanming: Thirty-six Stratagems: Secret Art of War (Asiapac Comic Series. Singapur, 1992, Neudruck, 1999);

— William Tucci; Gary Cohn: Shi: Senryaku — The Thirty-Six Stratagems (Crusade Comics, New York, 1995).

Исключение составляет название немецкого издания книги Гао Юаня Lure the Tiger Out of the Mountains: The 36 Stratagems of Ancient China (Нью-Йорк, 1991). Оно звучит так: Вымани тигра с гор: 36 мудростей Древнего Китая для современного менеджера (Фрейбург, 1991). В этой книге говорится соответственно о «36 хитростях». Каких-нибудь соображений относительно перевода слова «цзи» Гао Юань не приводит. Опубликованный в Пекине английский труд о «36 цзи» озаглавлен The Wiles of War: 36 Military Strategies from Ancient China (Пекин, 1991). «Wiles of War» приблизительно соответствует немецкому «Kriegslisten» («военные хитрости»), и что касается английского слова «strategy», то оно значит в том числе «хитрость, расчет, интриги» (Отто Шпрингер [изд.].: Langenscheides enzyklop?disches W?rterbuch der englischen und deutschen Sprache, Bd. 2 Berlin, 1978, S. 1393); Такого значения у немецкого слова «Strategie» нет, во всяком случае, согласно специальным немецко-немецким словарям. «Хитрое» значение английского «strategy» подразумевает, вероятно, также Лоренс Дж. Брэм в своей брошюре Negotiating in China: 36 Strategies (2-е изд., Гонконг, 1996).

6. Для Запада — обезьяна, для Китая — кладезь знаний

«Ведь хитрость, — сообщал мне в письме от 2.10.1994 Вольфганг Кульманн (Kullmann), профессор отделения классической филологии [одного из старейших учебных заведений Германии, основанного в 1457 г. эрцгерцогом Альбрехтом VI под названием Альбертина] Фрейбургского университета [в начале XIX в. стал называться Альберт-Людвиге университет (большую поддержку оказал университету великий герцог Людвиг Баденский)], — играет заметную роль в раннем древнегреческом эпосе: деревянный конь; хитроумный Одиссей, чьему коварству дается весьма лестная оценка; обман Прометея с жертвоприношением Зевсу у Гесиода (боги получают лишь худшую часть жертвенного быка); хитрость в любви (обольщение Герой Зевса [с помощью чудесного пояса Афродиты и усыпление его в своих объятьях], чтобы отвлечь его от [Троянской] войны [и тем самым дать возможность победить ахейцам (Илиада, кн. 14, строки 341–352)]). Но и позднее Афродита и любовь часто соседствуют с «хитростью». Поразительно то, что в греческой этике классической поры, похоже, данное явление не затрагивается (у Аристотеля вообще отсутствует слово «хитрость»)».

Некоторые соображения на этот счет высказывают Рената Цёпфель (Z?pffel) и Ута Гудзони (Guzzoni) (см. Harro von Senger [ред. ]: Die List. Frankfurt a. M., 1999, S. 111ff., 386ff.). После того как хитрость не удостоили своим вниманием греческие философы, в Древнем Риме ей пришлось еще хуже. «Совершенно не римским средством» назвал ее крупный римский историк Тит Ливии (59 до н. э. — 17 н. э.) в своей «[Истории Рима] от основания города (Ab Urbe condida)» (кн. l, 53.4). Так что апостол Павел нашел благодатную почву для утверждения: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред богом» [1 Кор 3:19]. Неудивительно, что на Западе хитрость причисляют к «лжемудрствованию» и даже к «порокам» (см. учебное пособие неотомического толка пастора д-ра Бернхарда Келина (K?lin): Einf?hrung in die Ethik, 2. Aufl. Sarnen, 1954, № 204) и поэтому на 700 страницах Всеобщего катехизиса (Weltkatechismus. Oldenburg, 1993) Католической церкви с его 2865 пунктами, который, «по утверждению папы, являет собой «Христову весть целокупно и без изъятия» (Neue Z?rcher Zeitung)*, 1.10.1993, S. 23), она вообще не упоминается (согласно «Предметному указателю», с. 797). Как писал крупнейший немецкий военный теоретик и историк К. Клаузевиц, «малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудpocть… хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь спасения» (О войне. Часть третья. О стратегии вообще. Глава 10. Хитрость. М.: Госвоениздат, 1934). Получается, что хитрость не имеет почти ничего общего с мудростью, более того, за нее хватаются, когда недостает мудрости. У предтечи Просвещения Джона Локка хитрость вызывает чуть ли не отвращение: «Хитрость (cunning), это обезьянье подобие мудрости, как нельзя более далека от последней и так же уродлива, как уродлива сама обезьяна ввиду сходства, которое у нее имеется с человеком, и отсутствия того, что действительно создает человека. Хитрость есть только отсутствие разума…» («Мысли о воспитании» (Some Thoughts concerning Education, 1-е изд. 1693; последнее, 5-е изд. вышло уже после смерти философа в 1705), параграф 140: Джон Локк. Сочинения, т. 3. Пер. с англ. Ю. Да-видсона. М.: Мысль, 1988, с. 537).

1 Далее Новая цюрихская газета. — Прим. пер.

Совершенно иначе понимается уже на протяжении тысячелетий взаимосвязь мудрости и хитрости в Срединном государстве [Чжунго]. Основное обозначение «мудрости» передается в современном Китае словом «чжи». Лучший на Западе словарь китайского языка (Dictionnaire fran?ais de la langue chinoise. Paris. Изд. Институт Риччи (Ricci), 1976, с. 149) предлагает четыре значения данного слова: 1. talent; capacit?; 2. intelligence; sagesse; prudence; 3. intelligent; sage; prudent; 4. stratag?me (подробнее см.: Harro von Senger: «Strategemische Weisheit» //Archiv f?r Begriffsgeschichte. Bd. XXXIX. Bonn, 1996, S. 29ff.). Впрочем, и на Западе мудрость и хитрость могут уживаться в одном общем понятии. Так, в отношении древнегреческого слова «?????» [род. падеж ???????] говорится: «…parfois «plan, plan habile», plus souvent «sagesse» habile et efficace, qui nexclut pas la ruse…; le mot est volontiers appliqu? ? Zeus le rus?, voir Vernant et D?tienne…» ([иногда — «план, искусный план», чаще искусная и удачливая «мудрость», не исключающая хитрости… слово часто применяется к хитроумному Зевсу, см. Vernant et D?tienne,] Pierre Chantraine: «Dictionnaire ?tymologique de la langue grecque: histoire des mots». Paris, Klincksieck, 1968, S. 699- [В «Древнегре-ческо-русском словаре» В. Дворецкого «?????» определяется следующим образом: 1) мудрость, разум (Пиндар: ????? ??????? — хитрый, как лиса); 2) замысел, план, намерение. ]) М. Детьен и Ж.-П. Вернан объясняют значение «?????» так, что древнегреческая «мудрость» оказывается весьма близкой к китайскому понятию «чжи». «?????» оказывается «une forme dintelligence et de pens?e, un mode du conna?tre; elle implique un ensemble complexe, mais tr?s coh?rent, dattitudes mentales, de comportements intellectuels qui combinent le flair, la sagacit?, la pr?vision, la souplesse desprit, la feinte, la d?brouillardise, lattention vigilante, le sens de lopportunit?. des habilet?s diverses, une ехрйriеnсе longuement acquise; elie sapplique ? des r?alit?s fugaces, mouvantes, d?concertantes et ambigu?s, qui ne se pr?tent ni ? la mesure pr?cise, ni au calcul exact, ni au raisonnement rigoureux» ([ «формой ума и мысли, способом познания; она предполагает сложный, но очень гармоничный комплекс ментальных побуждений, интеллектуальных усилии, которые сочетают чутье, проницательность, предвидение, тонкость ума, хитрость, находчивость, настороженное внимание, чувство противоречия, различные умения, изощренную опытность; она применяется в изменчивых, неустойчивых, приводящих в замешательство и сомнительных ситуациях»] Marcel D?tienne; Jean-Pierre Vernant: Les ruses de lintelligence: la m?tis des Grecs (M. Детьенн, Ж.-П. Вернант. Уловки разума: греческая «метис»). Paris, 1974, с. 9 и след.).

Также и немецкое слово «хитрость» (List) на раннем этапе своего бытования означало в том числе и «мудрость». Однако в отличие от древнегреческого «?????» и китайского «чжи» немецкому слову «List» в современном значении (см. представленное в § 12 и взятое из толкового словаря Duden определение слова «List») не присуще совмещение понятий «мудрость» (без оттенка лукавства) и «хитрость», которое если и наблюдалось, то на крайне ограниченном временном промежутке при переходе от исходно весьма положительного к современному, сугубо отридательному значению. Особенность китайского понятия «чжи» заключается в том, что оно сохраняло свое двойственное значение «мудрость»-«хитрость» не только в какое-то определенное время, но и в самые разные эпохи (так сказать, синхронно и диахронно).

Так, название «И лао фу чжи доу сань цзефань» статьи, появившейся в ежедневной пекинской газете Бэйцзин жибао 22.06.1995, можно перевести «Старушка хитростью усмиряет трех разбойников». В статье говорится о пожилой женщине Цзя Юймэй, содержащей в городе Иньчуань в Нинся-Хуэйском автономном округе, где проживают дунгане, закусочную. Все здания вокруг были снесены, жители переехали в район новостройки, а хозяйку закусочной задержали какие-то дела. И вот ночью к ней стали ломиться грабители, требуя денег. Сначала она пыталась их образумить, а затем пошла на такую хитрость: стала громко звать отсутствовавших в то время сыновей, притворившись, что они спят наверху. «Вызывайте полицию да спускайтесь сами с оружием!» — звала она. Потом она низким голосом изобразила, будто ей сверху отвечает один из присутствующих сыновей.

7. Одолевать головой, а не силой

Выражениями вроде «чжи доу» («одолеть хитростью» или «перехитрить»), которым Бэйцзин жибао охарактеризовала действия пожилой женщины, или «доу чжи» (дословно «мериться мудростью/хитростью»), часто встречающимися в современной печати, пользовались и в весьма отдаленные времена. В Китае хорошо известно высказывание Лю Бана, основателя самой долговечной императорской династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), в котором использовано словосочетание «доу чжи»: «Нин кэнь доу чжи, бу нэн доу ли»: («Я предпочитаю состязаться в разуме (чжи) и не могу состязаться в силе»). Сян Юй, главный соперник Лю Бана, взял в плен [Тай-гуна], отца Лю Бана «и [послал] сказать Хань-вану (т. е. Лю Бану): «Если ты не поспешишь сдаться, я сварю Тай-гуна заживо». Хань-ван ответил: «Я и ты, Сян Юй, оба, стоя лицом к северу, получили повеление Хуай-вана. Оно гласило, что, согласно условию, мы будем старшим и младшим братом. Мой старик отец — это твой старик отец. Если ты непременно хочешь сварить живьем своего старика отца, соблаговоли уделить и мне чашку похлебки». Сян-ван разгневался и хотел убить Тай-гуна, но затем одумался и послал сказать Хань-вану: «Поднебесная волнуется, словно море, вот уже несколько лет и все из-за нас двоих, я хочу лично сразиться с вами, Хань-ван, в поединке и выявить победителя и побежденного, чтобы не причинять больше напрасных страданий народу, нашим отцам и сыновьям в Поднебесной». Хань-ван со смехом отказался [от этого предложения], ответив: «Я предпочитаю состязаться в разуме и не могу состязаться в силе» (Сыма Цянь. Исторические записки, т. 2. Пер. Р. Вяткина и С. Таскина. М.: Наука, 1975, с. 147).

На самом деле Лю Бан в своем «состязании в разуме» с Сян Юем прибегал преимущественно к помощи уловок. Так, восьмая из 36 стратагем «[Для вида чинить (сожженные) деревянные мостки (по дороге на Чэньцан), а самим] тайно выступить (обходным путем) в Чэньцан» основывается на военной хитрости Лю Бана (см. 8.1). Современную книгу о «состязании ума» [доу чжи] выпустил Ли Бинъянь, составитель самой популярной в Китае книги о 36 стратагемах. 19 изданий с 1976 по 1985 год (когда по причине многочисленных плагиатчиков ее пришлось изъять из продажи) выдержала в Тайбэе книга Саньшилю цзи: доуцзи (Тридцать шесть стратагем: состязание ума [точнее, состязание в хитрости]). Джордже Казакья (Casacchia), выпустивший в Неаполе книгу о 36 стратагемах (см. § 5), вызывает усмешку, когда, не обременяя себя знаниями о словаре китайских стратагем, усматривает в подзаголовке «доу чжи» вышеупомянутой тайваньской книги псевдоним ее издателя (I trentasei stratagemmi. Neapel, 1990, с. 29, прим. 19).

Уже в древнейших китайских сочинениях, которые относят к области философии, «чжи» в обыгрываемом здесь смысле играет определенную роль. Так, в самом старом военном трактате Китая Военное искусство Сунь-цзы (около 500 до н. э.) слово «чжи» встречается семь раз, например, в следующем предложении: «Не обладая высшим знанием (чжи), нельзя использовать лазутчиков» («фэй шэн чжи бу нэн юн цзянь») [ «Сунь-цзы», 13.8 «Использование шпионов» [ «Юн цзянь»]: Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 208]. То, что «высшее знание» имеет здесь привкус хитроумия, видно из сопутствующих комментариев. Ду My (803–852) пишет: «Нужно сначала оценить характер шпиона, его искренность, правдивость, многосторонность ума [у Зенгера «хитроумие»], и только после этого можно пользоваться им» («Сунь-цзы. У-цзы: Трактаты о военном искусстве». Пер. с кит. Н. Конрада. М.-СПб: ACT, 2001, с. 337). Конечно, лишь мудрость, восприимчивая к хитрости, в состоянии распознать хитрости других.

В Сунь-цзы о военачальнике говорится: «Полководец — это мудрость, доверие, человечность, отвага, строгость» [ «Сунь-цзы», 1.3 «Первоначальные расчеты» («Цзи»): Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 120]. «Мудрость» (чжи) упомянутым выше Ду My разъясняется так: «Мудрость — это умение господствовать в любой обстановке и знание постоянства в переменах» (там же, с. 120). Комментатор Мэй Яочэнь (1002–1060) идет даже дальше: «мудрость (чжи) — это умение быть находчивым и изощренным». Уже Ван Фу (76/85—157/167) отмечает: «Посредством мудрости (чжи) полководец подчиняет противника себе… А раз он подчиняет противника себе, то должен быть в состоянии прилаживаться к переменчивым обстоятельствам… Если он привлекает способных и умных (чжи) людей, то ему удаются его тайные замыслы (инь моу) («Суждения сокровенного человека» [ «Цянь фу лунь»], гл. 21 «Наставление полководцам» [ «Цюань цзян»]).

Согласно преданию, Сунь-цзы жил более 2500 лет назад во времена «Весен и Осеней» (770–476 до н. э.), в ту же пору, что и Конфуций (551/552—479). Другой философ той же эпохи, существование которого, впрочем, как и авторство приписываемого ему сочинения Дао дэ цзин (по-немецки часто передающегося как Тао Те King), Книги пути и добродетели, ставится под сомнение, а именно Лао-Цзы, соотносит «мудрость» с созвучными хитрости понятиями: «Когда появилось мудрствование (чжи), возникло и великое лицемерие» (Дао дэ цзин, § 18. Пер. Ян Хиншуна // Древнекитайская философия, т. 1. М.: Мысль, 1972). Поэтому Лао-Цзы утверждает: «Когда будут устранены мудрствование (чжи) и ученость, тогда народ будет счастливее во сто крат» (там же, § 19). «Поэтому управление страной при помощи знаний (чжи) приносит стране несчастье, а без их помощи приводит страну к счастью» (там же, § 65).

В одном современном китайском, пусть и популярном, комментарии так уясняется связь между осуждаемой Лао-Цзы мудростью и проистекающей из нее хитростью: «[Лао-Цзы] требовал пренебрегать мудрецами и мудростью… Лао-Цзы отвергал знание и мудрость, говоря, что обладающим знаниями народом трудно управлять… Отчего люди пытаются обманывать и хитрить? Все дело заключается в обманчивости так называемой мудрости…»

Хотя Лао-Цзы и не ставил знак равенства между мудростью (чжи) и хитростью, все же хитрость для него неизбежно сопутствовала мудрствованию. Чем умнее и затейливее что-либо замышляется, придумывается или устанавливается, тем с большей хитростью люди отвечают на это. Чем больше мудрствование, тем сильнее противодействие хитрости, чем меньше самого мудрствования, тем меньше требуется от людей хитрости. В Дао дэ цзин присутствуют мысли, которые позволяют рассматривать этот труд как книгу о военном искусстве, а самого Лао-Цзы — как философа козней (см. 17.31). Не случайно ведь само появление таких книг, как «Искусство стратагем [согласно] «Лао-Цзы» («Лао-Цзы моу люэ сюэ», Гонконг, 1993), автор Чжан Юньхуа.

8. Конфуций — тайный приверженец хитроумия?

В Беседах и суждениях (Лунь юй), основополагающем сочинении, непосредственно передающем учение Конфуция, слово «чжи», которое обозначает как мудрость, так и хитрость, встречается 116 раз, причем два раза в значении существительного «знание», 89 раз в глагольном значении «знать» и 25 раз в значении «мудрость». «Мудрость» понимается Конфуцием главным образом как умение различать добро и зло, истину и ложь. Впрочем, иногда у Конфуция это слово имеет оттенок хитроумия. Так, всякого, обладающего умом (чжи) Цзан Учжуна, он называет «совершенным человеком» [ «чэнжэнь»; Лунь юй, 14.2]. Цзан Учжун был сановником царства Лу, который, бежав в царство Ци, сумел предвидеть убийство Чжуан-гуна, правителя владения Ци в 553–548 до н. э. Посредством провокационной стратагемы (уловка 13 из составленного два тысячелетия спустя списка 36 стратагем) Цзан Учжун привел в ярость Чжуан-гуна, пожелавшего даровать тому удел. Цзан Учжун в одной из бесед обозвал Чжуан-гуна «крысой» из-за нападения на царство Цзинь, ослабленное внутренними раздорами. Цель такого умышленного оскорбления состояла в том, чтобы Чжуан-гун отсрочил дарование удела Цзян Учжуну. Благодаря этой отсрочке Цзан Учжун смог уцелеть, когда через год умертвили самого правителя царства Ци. Конечно, хитроумная составляющая мудрости у Конфуция не выдвигается на первый план. Однако было бы неверно отрицать наличие хитрости у проповедуемой Конфуцием мудрости. Конфуций в рамках своего нравственного учения, хотя и не явно, а исподволь, ратует за применение хитрости, например, в таком эпизоде:

«Обращаясь к Конфуцию, правитель княжества Шэ сказал: «В моих владениях есть прямой человек. Когда его отец украл барана, сын выступил свидетелем против отца». Конфуций сказал: «Прямые люди в наших владениях отличаются от ваших. Сыновья скрывают проступки отцов, а отцы скрывают проступки сыновей. В этом и состоит прямота» («Лунь юй», 13–18).

Понятно, что отец, скрывая проступки сына, а сын — ошибки отца, могут прибегать к лукавству, например, обманывая власти, прикидываясь глупцами, заметая следы, помогая скрыться объявленному в розыск родственнику и т. п. Поэтому главная для Конфуция добродетель — сыновья почтительность — в случае необходимости сопряжена с хитроумием. Тем паче не стоит удивляться, что Конфуций допускает присутствие в «мудрости» (чжи) некоторого лукавства. Свидетельством того, что сам Конфуций не брезговал хитростью в своих отношениях с ближними, служит Лунь юй. «Ян Хо хотел видеть Конфуция, но Конфуций не пошел к нему. Тогда Ян Хо отправил [в дар Конфуцию] поросенка. Конфуций выбрал время, когда Ян Хо не было дома, и пришел поблагодарить его за подарок» [Лунь юй, 17.1],^[72] тем самым воспользовавшись уловками выгоды положения и бегства (стратагемы 12 и 36). При этом удалось соблюсти внешне правила учтивости и избежать нежелательной встречи. В другой раз «Жу Бэй хотел повидать Конфуция. Конфуций отказал ему под предлогом болезни» (там же, 17.20), что являлось чистой ложью (стратагема 7 либо 27). «[И в тот момент, когда] посланный с отказом выходил из ворот, Конфуций взял лютню, заиграл и запел, специально для того, чтобы Жу Бэй услышал это» (там же, 17.20). Очевидно, что Конфуций тем самым в открытую хотел показать, что не болезнь послужила причиной отказа принять Жу Бэя, и указать тому на совершенный (неизвестный нам) проступок столь наглядным по сравнению с привычным увещеванием образом (стратагема 13).

Впрочем, среди китайцев есть авторы, которые склонны присущую многим китайцам смекалистость, когда они прикидывают все выгоды завязываемых отношений, отделить от мышления — как сугубо рассудочного, опирающегося на чисто логические выводы, так и исходящего из чувственного восприятия и иррациональных посылок. При этом последние оба вида мышления рассматриваются как якобы не получившие в Китае большого отклика.

9. Исходящий из расчета отказ от умерщвления людей

Доказательством в пользу приписываемого Конфуцию расчетливо-стратагемного мышления — речь вообще идет об имеющем для китайцев исстари первостепенное значение «практическом разуме» [шиюн лисин] — может служить Мэн Кэ (около 372–289 до н. э.), второй по значимости представитель конфуцианства. В беседе с лянским правителем Сян-ваном (ум. 295 до н. э.) на вопрос «Кто из правителей сможет объединить Поднебесную?» (Китай в то время был раздроблен на многочисленные владения) Мэн-цзы ответил: «Объединить ее может тот, кто не падок к умерщвлению людей… Ныне же в Поднебесной среди правителей нет таких, кто не был бы падок на умерщвление людей (намек на жестокость правителей, борющихся с лянским правителем за право стать воссоединителями Поднебесной), но если окажется такой, кто не будет падок на умерщвление людей, тогда народы Поднебесной все пойдут за ним и будут уповать на него. Если бы взаправду так произошло, народы покорились бы ему с такой же готовностью, с какой вода стекает вниз. Однако если вода сразу обильно низвергнется, кто тогда сможет воспротивиться ей?!» [Мэн-цзы. Пер. В. Колоколова. СПб: Петербургское востоковедение, 1999, с. 20 (гл. 1.6)]. Мэн-цзы отвергает жестокое правление, основываясь не на нравственной посылке, а исходя из голого расчета, что отказавшийся от убийства людей правитель в борьбе за объединение страны способен обставить своих соперников.

Начиная с Мэн-цзы «чжи» стало обозначать «мудрость» как одну из четырех главных конфуцианских добродетелей. Но «чжи» у Мэн-цзы порой заключает в себе хитроумие: «Кто-то подарил Цзы Чаню во владении Чжэн рыбу. Цзы Чань велел смотрителю водоемов выпустить ее в пруд и кормить там. Смотритель зажарил рыбу и, докладывая об исполнении приказания, сказал: «Как только я выпустил рыбу, она была вялая, немного погодя стала резвиться и очень довольная исчезла!» На это Цзы Чань задумчиво произнес два раза: «Она обрела свое место, обрела свое место!» Смотритель водоемов вышел и сказал: «Кто из вас скажет, что Цзы Чань умен [чжи]? Я сжарил и съел рыбу, а он говорит: «Она обрела свое место, обрела свое место!» Выходит, что добропорядочного мужа можно обмануть, воспользовавшись его же способом рассуждать, но трудно погубить, если прибегнуть к тому пути, который он отвергает» (там же, гл. 9.2) (см. 16.18).

В данном отрывке смотритель водоемов ставит под сомнение «ум» Цзы Чаня, поскольку тот не разглядел его обманную уловку. «Умным», видимо, посчитал бы Цзы Чаня смотритель водоемов с его представлением об «уме», бытовавшим в ту пору среди широких масс, лишь в том случае, если бы тот засомневался в картине, нарисованной смотрителем водоемов в соответствии с тем, что Цзы Чань предполагал услышать, и, заподозрив подвох, устроил бы проверку или если бы Цзы Чань поручил проследить тайком за выполнением смотрителем водоемов отданного поручения и поймал бы его за руку. Хотя Мэн-цзы четко не определяет понятие «мудрость» («ум»), все же для благородных мужей в отношении разворачивающегося соответственно их нравственным установкам хода событий и его освещения он не допускает мудрость, замешанную на хитрости. Одновременно Мэн-цзы признает за умом благородного мужа хитрость, но лишь когда ход событий и их освещение противоречат принятому нравственному порядку.

10. Оказать помощь тонущей невестке

В связи с Мэн-цзы следует упомянуть слово «цюань», означающее прежде всего «подвижную гирю», а отсюда «взвешивать», «обдумывать», «делать расчет», «сила, влияние», даже «[субъективное] право». Оно входит в состач выражаемого на китайском языке понятия «права человека» (жэнъцюань). Здесь же нас прежде всего интересуют значения типа «предварительный», «непостоянный», «применяться», те значения, которые нашли отражение во встречающемся впервые в составленной Фань E (398–445) Истории Поздней Хань («Хоу Хань шу») словосочетании «цюань-и чжи цзи», что означает «сообразующийся с обстоятельствами замысел», «тактический ход». Наконец, «цюань» может обозначать отклоняющийся от (конфуцианского и т. п.) канона [ «цзин»] образ действий, исход которых мог или должен соответствовать пути (дао), лежащему в основе не только канона, но и всего сущего. В таком понимании «цюань» встречается уже в «Комментарии Гунъяна [к Веснам и Осеням] («[Чунь цю] Гунъян чжуань») (составленный в эпоху Сражающихся царств, 475–221 до н. э.) к отредактированной Конфуцием Летописи Весен и Осеней: «Что такое цюань? Цюань противостоит канону (цзин), но [порой] бывает лучше».

Образцовое представление «цюань» в качестве «чрезвычайной меры» дано в книге Мэн-цзы: «Если не оказать помощи тонущей невестке, то это значит быть волком или гиеной. То, что мужчина и женщина при передаче или получении чего-либо не соприкасаются друг с другом руками, — это правило учтивости (ли —, слово, служащее выражением установлений, составляющих канон нравственного и благопристойного с точки зрения конфуцианства поведения). А подача руки при оказании помощи тонущей невестке — это та гиря (цюань), которая перетянет весы на сторону добра» [Мэн-цзы. Пер. В. Колоколова. СПб, 1999, с. 112 (гл. 7.18)].

То, что здесь Мэн-цзы поясняет на примере, видно из следующих слов: «Чан цзэ шоу цзин, бянь цзэ цун цюань» («в обычных обстоятельствах придерживаться канона, при [существенном] изменении [принятого хода вещей] следовать за противовесом [канона]». Отсюда вытекает тот взгляд на вещи, согласно которому кажущиеся устоявшимися общественные нормы (цзин) вовсе не являются неприкосновенными для всех случаев жизни. Всегда возникают такие стечения обстоятельств, когда «цюань», иначе говоря, отступающее от норм поведение, вполне оправданно. Таким образом, китайская духовная культура уже на протяжении тысячелетий предоставляет индивидууму подобающую случаю свободу для неожиданных, преступающих установленные нормы действий. Поэтому неудивительно, что в богатом словнике уловок «цюань» занимает видное место.

В китайских сочинениях, связанных со стратагемами, особо важную роль играет образованное словами «цюань» и «моу» понятие «цюаньмоу», означающее «(политическая) тактика, прием» и «обман». Впервые «цюаньмоу» встречается у Сюнь Куана (также именуемого Сюнь-цзы, наставник Сюнь, 313–238 до н. э.), испытавшего сильное влияние легизма конфуцианца: «Посему стоящих у кормила власти и прибегающих к козням (цюаньмоу) ждет погибель» [ «Сюнь-цзы», гл. 11 «Совершенный государь и гегемон» («Ван бо пянь»)]. В составленной Бань Гу (32–92) Книге [о династии] Хань («Хань шу») приводится описание составителей военных трактатов, «цюаньмоучже», характеризуемых следующим образом: «Обычными (чжэн) [средствами] они стремятся управлять государством, необычными (ци) — вести войну. Перед ведением войны они вначале составляют план. При этом они учитывают сложившуюся обстановку и привлекают гадателей. Они привлекают военные приемы» (гл. 30, «Искусство и литература» [ «И вэнь чжи»]).

Эту древнюю традицию предлагают в современном Китае такие книги, как «Стратагемы для военачальников» («Бинцзя цюаньмоу», 3-е изд… Пекин, 1991), автор Ли Бинъянь; «Стратагемы китайской старины» («Чжунго гудай цюаньмоу». Нунции, 1988), составитель Юань Ювэнь; «Искусство стратагем: тяжба проигравшей и победившей сторон» («Цюаньмоу шу: шуцзя юй инцзя дэ цзяолян». Пекин, 1995), составитель Лю Сижэнь.

11. Выдавать убийство за войну, а обман за торговлю

«Вот это европейцы. Куда бы их ни занесло, всюду царит любовь! А у нас, китайцев? Одни козни…» — эти обличительные слова вкладывает в уста одного из своих героев бывший китайский министр культуры и всемирно известный писатель Ван Мэн (см. Wang Meng: Rare Gabe Torheit (Редкий дар — глупость. Пер. на нем. Ульриха Каутца (Kautz). Frauenfeld 1994, S. 80 [ «Метаморфозы, или Игра в складные картинки» («Ходун бянь жэньсин», главный герой Ни Учэн); на русском языке роман в переводе Д. Воскресенского вышел в 1988 г. Ван Мэн. Избранное. Под ред. с. Торопцева. М.: Радуга]). Но действительно ли в Европе, на Западе, царит любовь? Там смотрят на это иначе, нежели герой Ван Мэна. Уже немецкий поэт Себастьян Брант (1457 — 1521) сетует в своем «Корабле дураков» [ «Das Narren Schyff», 1494) на то, что в мире «полно плутов и подделыциков» (Betr?ger sint und F?lscher vil; сатира 102. На рус. яз. см.: Себастьян Брант. «Корабль дураков». Пер. Л. Пеньковского. М.: Худ. лит., 1989, с. 149). А известный своим черным юмором американский писатель Амброз Бирс (1842–1914) характеризует западную цивилизацию следующим образом: «Запад — та часть земли, что лежит к закату (либо к восходу) от Востока. Преимущественно там живут христиане, большое племя из рода лицемеров, главным занятием коих является убийство и обман, что те предпочитают именовать «войной» и «торговлей». Тем же промышляют и на Востоке» [ «Словарь сатаны» («The Devils Dictionary», 1906)].

Ввиду расплывчатого представления о хитрости в западном мире в данном отрывке слова «лицемеры» и «обман» вполне подпадают под определение хитрости, которая хоть и не упоминается явно, но все же явственно видна в том, что «убийство» Бирс язвительно именует «войной», а «обман» — «торговлей». Но Запад не очень-то разнится от Востока, к каковому я причисляю и Китай. При этом несомненно, что на Западе, насколько мне известно, не было ничего похожего на список 36 стратагем, который китайцы составили еще пятьсот лет назад и до середины XX в. хранили в тайне. Хитрость не привлекла к себе такого внимания на Западе, как это было в Китае. На Западе всегда могут прибегнуть, пусть и без подготовки, к стратагемам, но рассуждать, говорить и писать об этом там не привыкли.

12. За редкими деревьями лжи не видеть густого леса уловок

Пренебрежение хитростью отражается и на немецком языковом пространстве. Например, Указатель имеющихся в продаже книг (Verzeichnis lieferbarer B?cher 1998—99, Bd.5 Frankfurt, a. M., 1998) содержит 151 название с ключевым словом «ложь» (L?ge) и только 14 названий с ключевым словом «хитрость» (List) (с. 1023 и след., 10 399 и след.). Ложь на Западе уже на протяжении тысячелетий изучается как явление, и ей давно дано определение. Но ведь с позиции стратагемной науки ложь оказывается лишь малой частной областью хитрости. В списке 36 стратагем ложь как некое обхождение с языком соответствует стратагеме творения 7, «из ничего сотворить нечто». Даже в рамках стратагемы творения ложь оказывается частным случаем и отнюдь не охватывает собой все поле значений этой стратагемы. Даже если под «ложью» в очень широком смысле подразумевать не только языковое расхождение между обозначаемым (именуемым) и обозначением (именем) и причислить к ней тем самым подпадающие в раздел обманной стратагемы уловки из списка 36 стратагем — то и тогда она предстает всего лишь частным случаем такого обширного явления, как хитрость. Получается, что на Западе за деревьями не видят леса. Поглощенность западного человека ложью вполне можно рассматривать как своего рода маневр, чтобы не соприкасаться с хитростью.

Но что же такое «хитрость»? Этим вопросом, пусть и исподволь, не слишком явно я занимался в первом томе Стратагем, привлекая многочисленные примеры. Теперь же я хочу наверстать упущенное. В толковом словаре немецкого языка Duden: Deutsches Universalw?rterbuch, начиная с издания 1983 г., даются два определения хитрости, узкое и широкое. Узкое определение именует хитрость средством, с помощью которого, обманывая других, пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. Данное описание хитрости соответствует бытующему в немецком языковом пространстве, а по существу и на всем Западе пониманию хитрости. Там остается почти неизвестным широкое толкование хитрости, где она предстает средством, с помощью которого пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. В таком, широком толковании отсутствует составляющая обмина. На мой вопрос, не выхолащивается ли тем самым понятие хитрости, составители словаря ответили, что такое широкое определение действительно следовало бы ограничить добавлением эпитета «ловкий». Итак, хитрость — это ловкое средство, с помощью которого пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. Подобное широкое, обходящееся без элемента обмана толкование хитрости оказывается теми мостками, которые позволяют западному человеку получить доступ к китайскому пониманию хитрости. Ведь основной признак нейтрального, если не положительного восприятия китайцами хитрости состоит в том, что они не сводят хитрость к обману и мошенничеству.

13. Что делает хитрость хитростью

Не «обман» и «мошенничество», а «необычное» (ци) с китайской точки зрения служит отличительной чертой хитрости. Оно, как явствует из широкого определения хитрости в толковом словаре Duden, воспринимается в диалектическом единстве с «обычным» или «регулярным» [чжэн], что следует из следующего отрывка из Военного искусства Сунь-цзы:

«При встрече с противником войско становится непобедимым благодаря сочетанию необычных («ци»; [Н. Конрад переводит это понятие словом «маневр»]) и регулярных («чжэн»; [у Конрада «правильный бой»]) действий… Вообще говоря, в бою противника встречают регулярной позицией (чжэн), побеждают же его нерегулярным маневром (ци). Поэтому тот, кто искусно пользуется нерегулярными маневрами, безграничен, подобно Небу и Земле, и неисчерпаем, подобно Хуанхэ и Янцзы. Кончаются и снова начинаются — таковы солнце и луна; умирают и снова нарождаются — таковы времена года. Тонов не более пяти, но все изменения пяти тонов расслышать невозможно. Цветов не более пяти, но все изменения пяти цветов видеть невозможно. Вкусов не более пяти, но все изменения пяти вкусов ощутить невозможно. Боевых маневров существует не более двух видов — маневр необычный и регулярный, — но все превращения регулярных и необычных действий сосчитать невозможно. Действия регулярные и необычные взаимно порождают друг друга, и это подобно круговороту, у которого нет конца. Разве может кто-нибудь их исчерпать?» («Сунь-цзы», 5.3 «Потенциал (мощь)» [ «Ши»]: Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 140–141).

В изданном в Шанхае (1978) сводном комментарии к Сунъ-цзы на первой странице эту мысль комментирует живший в танскую эпоху Ли Цюань (сер. VIII в.): «На войне без применения хитростей трудно победить» (там же, с. 141). Идущий далее комментарий жившего в сунскую эпоху (960—1279) Хэ Янь-си [иначе именуемого господин Хэ] разъясняет «ци» посредством одержанной благодаря стратагемам победе [княжества Цинь над княжеством Чжао в войне 236–229 до н. э. ] периода Сражающихся царств (см. 3.9).

«Ци» и «чжэн» в переводе на западные языки Военного искусства Сунь-цзы передаются по-разному: «maneuvers direct and indirect», «direkter» и «indirekter Methode», «normal» и «extraordinary force». Предпочтительней передавать «ци» словом «extraordinary» (необычный). На это направлена и передача «чжэн» словом «the straightforward», а «ци» — словом «surprise». (Roger T. Ames [перевод, введение и комментарий]: Sun Tsu. The Art of Warfare. New York, 1993, c. 119). Лишь чрезвычайное, непривычное, необычное может обескуражить и позволить обвести противника. Так, Лайонел Джайлс (Giles, 1875–1958) при переводе комментария к приведенному из Сунь-цзы отрывку передает «ци» словом «abnormal»: «In presence of the enemy, your troops should be arrayed in normal (zheng) fashion, but in order to secure victory abnormal (qi) maneuvers must be employed» (Sun Tzu on the An of War: The Oldest Military Treatise in the World. Shanghai/London, 1910, 2-е изд.: Taipeh, 1964, c. 35).

Отдельная глава под названием «Ци чжэн» имеется в утерянном почти две тысячи лет назад, а в 1972 г. найденном в не полностью сохранившемся виде при раскопках [в погребении военного чиновника ханьского времени в местечке Иньцюшань, провинция Шаньдун] трактате IV в. до н. э. Военные законы Сунь Биня («Сунь Бинъ бинфа») [нарус. яз. см.: Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 284–364]. Ральф Д. Сойер удачно переводит «Ци чжэн» как «Неортодоксальное и ортодоксальное» (Ralph D. Sawyer [перевод]: Sun Pin: Military Methods, Boulder/Col. 1995, c. 230). Сунь Бинь пишет о соотношениях «ци» и «чжэн» следующее: «Подобия недостаточно для того, чтобы одержать победу, поэтому, сохраняя свое отличие от противника, применяй необычный маневр. Посему покой — это «необычное» для движения, отдых — это «необычное» для трудов, сытость — это «необычное» для голодания, порядок — это «необычное» для смуты, множество — это «необычное» для малого. Когда нападение является регулярным (чжэн) действием, сдержанность предстает действием необычным (ци)» («Китайская военная стратегия». Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 362).

В одном комментарии к этому месту говорится: «Чжэн» — всеобщее, привычное, «ци» — особенное, изменение… «Обычное» (чжэн) и «необычное» (ци) суть два взаимообусловленных понятия. То, что в привычных обстоятельствах является «обычным», в особенных обстоятельствах может предстать чем-то «необычным», и наоборот» (Чжан Чжэньцзэ, «Военные законы Сунь Биня с улучшениями и разъяснениями» {«Сунь Бинь бинфа цзяо ли»). Пекин, 2-е изд., 1986, с. 195).

В появившемся почти 500 лет назад трактате о 36 стратагемах в комментарии к стратагеме 8 говорится: «Необычное (ци) производят из обычного (чжэн); не будь обычного, нельзя было бы произвести необычное». Эта уясняющая китайское понимание хитрости мысль нашла свое выражение в таком обороте речи: «Чу ци чжи шэн», что дословно означает следующее: «Произвести необычное и добиться победы» или «Произведя необычное, добиться победы». «Новый китайско-немецкий словарь» (Пекин, 1996, с. 123) предлагает такой перевод: «Непредвиденной уловкой добиться победы», «Одолеть кого-либо с помощью неожиданности; захватить противника врасплох». Этот оборот речи содержательно восходит к Военному искусству Сунь-цзы, но сама формулировка принадлежит известному своими Докладными записками [ «цзоу-и»] высокопоставленному танскому сановнику Лу Чжи (754–805). Что касается меня, то, отвечая на вопрос, что понимается в Китае под «хитростью», я использовал бы этот фразеологизм, который к тому же является наилучшим переводом на китайский широкого определения хитрости из [толкового словаря немецкого языка] Duden.

Если, согласно китайским представлениям, хитрость проистекает из мудрости, то исконно присущее хитрости «производство необычного» представляет собой осознанный мыслительный процесс. При этом из понятия хитрости исключены колдовство (Magie) и религиозные чудеса — столь же необычные способы достижения цели, а также необычные, проявляемые на инстинктивном уровне реакции человека. Так, колдовство в романе минской эпохи Путешествие на запад используется в качестве подручного средства при осуществлении уловок, но в изобретении уловок совершенно не участвует. Наделенному колдовскими способностями человеку, решившему пойти на хитрость, приходится руководствоваться предписаниями 36 стратагем подобно обычному человеку. Ввиду того, что сама суть хитрости заключается в производстве «чрезвычайного», то требуемое для этого умственное усилие должно быть из ряда вон выходящим, то есть человек должен проявить определенную смекалку и сноровку, степень которых в зависимости от изощренности уловок может различаться.

14. Двенадцать уловок Сунь-цзы

В соответствии с издавна распространенным в Китае широким толкованием хитрости в Военном искусстве Сунь-цзы после слов «Война — это путь обмана» приводится двенадцать таких путей. Ввиду чрезвычайной краткости китайского текста в квадратных скобках даются пояснения к переводу:

(1) если можешь [идти войной на противника], показывай противнику, будто ire можешь;

(2) если готов действовать [против противника], показывай, будто не готов;

(3) когда находишься вблизи [противника], показывай, будто ты далеко;

(4) а когда ты далеко [от противника], показывай, будто ты близко;

(5) [ежели противник желает] выгоды, [клади наживку и] заманивай его;

(6) покоряй его, водворяя в его стане разлад;

(7) если он в достатке [снаряжен], будь начеку;

(8) если он силен, уклоняйся от него;

(9) вызвав в нем гнев, приведи его в смятение [и подтолкни к необдуманным действиям];

(10) приняв смиренный вид, разожги в нем гордыню;

(11) если его силы свежи, утоми его;

(12) если он сплочен, посей в его стане раздор («Сунь-цзы», гл. 1.7: Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 122).

В Военном искусстве Сунь-цзы далее говорится: «Нападай на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает» (там же, с. 122).

Как показывают по меньшей мере правила 7 и 8, «хитрость» означает не только «обман». Бдительность по отношению к хорошо снаряженному противнику и уклонение от столкновения с сильным врагом (см. также стратагему 36) расценивается китайцами как хитрое поведение. Напротив, ослабление бдительности (возможно, спровоцированное противником) и нерасчетливо-смелая конфронтация (что касается Германии, то можно вспомнить Верден в Первой мировой войне и Сталинград — во Второй мировой войне) рассматриваются как отрицательные образцы типично бесхитростного, прямо-таки глупого образа действий и как нарушение требования о применении в необходимых случаях стратагемы бегства. «12 уловок» должны вызывать или использовать подходящие ситуации, в которых враг «не подготовлен» и соответственно действия «не ожидаются». Такие ситуации, согласно Военному искусству Сунь-цзы, могут вести к победе.

Широкое понимание «хитрости» отражено и в появившемся через 2 тысячи лет после Военного искусства Сунь-цзы списке 36 стратагем. Список 36 стратагем хотя и покрывает большую часть возможных уловок, все же не является всеобъемлющим. Поэтому можно встретить китайские издания списков из 58, 64 и еще большего числа стратагем.

В зависимости от целей, которых помогают достигать стратагемы из списка 36 стратагем, можно выделить следующие основные их разновидности:

1) стратагемы подделки (имитации): создание иллюзорной действительности (например, стратагемы 7, 27, 29);

2) стратагемы утаивания: имеющиеся в действительности обстоятельства делаются скрытыми от взгляда (например, стратагемы 1, 6, 8, 10);

3) [дез]информирующие стратагемы: о том, что на самом деле неизвестно, сообщается как об известном (например, стратагемы 13, 26);

4) стратагемы извлечения выгоды: своевременно используется активно вызванные или случайно создавшиеся благоприятные обстоятельства (например, стратагемы 2, 4, 5, 9, 12 (инсценировка совпадения и т. п.), 18, 19, 20);

5) стратагемы бегства: уклоняются от неблагоприятных обстоятельств (например, стратагемы 11, 21, 36);

6) смешанные стратагемы: одно и то же действие можно отнести к стратагемам различных категорий. Так, любое утаивание сопровождается имитацией и т. п. Следует отметить: только стратагемы разновидностей 1 и 2 основываются на обмане. Лишь в рамках этих обеих категорий доступно принятое на Западе уравнивание «хитрости» и «лжи». Стратагемы разновидностей 3–5, хотя и могут играть скрытыми картами, основываются, однако, в первую очередь на искусной игре с элементами действительности, осознаваемой как многослойная, находящаяся в постоянном динамичном развитии и непостоянная.

Таким образом, все 36 стратагем по важнейшему вопросу их отношения к действительности могут быть разделены на 3 основных класса:

а) стратагемы обмана (основные разновидности 1 и 2);

б) стратагемы присутствия (основные разновидности 3, 4 и 5);

в) смешанные стратагемы (основная разновидность 6).

Чистые стратагемы присутствия, для которых в первую очередь необходимы сноровка, присутствие духа, внимание, сила воображения, дар комбинации, сообразительность и т. п., полностью лишены элемента активного обмана. Среди 36 стратагем, по-видимому, по количеству и по значимости преобладают именно стратагемы присутствия.

Предпринятое выше распределение 36 стратагем на 6 основных разновидностей и 3 основных класса принадлежит не китайским авторам, а лично мне. В Китае на первом плане стоят другие классификации 36 стратагем, в частности, на две разновидности: применяемые при сильном положении (наступательные) и при слабом положении (оборонительные).

36 стратагем, разработанные китайскими умами, представляют собой более высокий уровень обобщения, нежели те многочисленные конкретные обособленные примеры уловок, которыми ограничились европейцы. В Европе знаменитые случаи уловок, размещаемые в беспорядке — в Китае 36 разновидностей хитрости, вносящих порядок в мешанину хитроумных происшествий. Если европейцы в лесу уловок наверняка видят лишь беспорядочно стоящие деревья, то китайцы, образно выражаясь, благодаря списку 36 стратагем в состоянии упорядочить огромные лесные заросли в соответствии с немногими семействами деревьев и тем самым вынести суждение касательно отдельного дерева. И когда китайцам приходится сталкиваться с уловками, им тотчас приходит на ум соответствующая разновидность хитрости, что позволяет уяснить суть происходящего и выявить взаимосвязь с другими случаями такого же рода. Поэтому осведомленность в уловках и восприимчивость к ним у китайцев значительно выше, чем у европейцев, которые всегда видят лишь сугубо конкретные проявления хитрости, не замечая общего в однотипных уловках и не находя для них точного выражения. Используя список 36 стратагем либо как руководство для собственного хитроумного поведения, либо как путеводный компас, позволяющий уберечься от чужих уловок, китайцы умеют ориентироваться в области хитрости гораздо лучше по существу слепых к ней европейцев.

15. Стратагемы как образец поведения

В 1995—96 учебном годуя вел вместе с профессором философского отделения Утой Гудзони во Фрейбургском университете междисциплинарный семинар «Хитрость в китайском и западном мышлении». В конце годового курса занятий были получены такие итоги:

1. Ни один западноевропейский философ не дал определения понятия «хитрость», хотя западные философы разрабатывали определения других сходных понятий (например, лжи и т. п.).

2. Время от времени западноевропейские философы использовали понятие «хитрость».

3. Из докладов на семинаре можно сделать вывод, что используемое западноевропейскими философами понятие «хитрость» применяется иногда в узком смысле («хитрость = искусный обман»), иногда в широком смысле («хитрость = необычный путь к достижению цели посредством разума»). Например, Ницше использовал, скорее, узкое понимание хитрости. Примером широкого понимания хитрости является гегелевская «хитрость разума» (см. 24.14).

4. Весьма немногие западноевропейские философы, как, например, Шопенгауэр, размышляли над хитростью как таковой. Слово «хитрость» если и упоминается, то вскользь. В противоположность этому «ложь» неоднократно была предметом изучения западноевропейской философии.

5. Невыделение темы хитрости западноевропейской философией в особую тему основывается на посылках, восходящих еще к Древней Греции, которые ни с китайской традиционной точки зрения, ни с современной западной не кажутся ни убедительными, ни самыми важными.

6. Западноевропейская философия односторонне опирается на прямой путь истины и соответственно поиск истины. Вероятно, этим объясняется постоянное моральное обесценивание хитрости.

7. С другой стороны, и в европейской традиции встречается высокая оценка применения хитрости, например, по отношению к Одиссею или хитрому Лису, а также к хитроумию придворных шутов и многих сказочных героев. Здесь хитрость понимается в связи с рассудительностью, здравым смыслом (по-гречески = ????????).

8. Хитрость предполагает специфическое отношение человека к его оппоненту (обычно это тоже человек).

9. Хитрость в отношениях может быть сугубо рационально-целесообразной, но может включать и шутливое обращение с собственными возможностями и возможностями оппонента. «Дипломатические» отношения лежат где-то посередине между тем и другим.

10. Приемы как таковые могут восприниматься как искусный и соответственно хитроумный подход к действительности. На такое понимание указывают средневековое употребление слова «хитрость» и гегелевское понимание хитрости.

11. Хитрость — это область, в которой западноевропейское мышление может оплодотворяться китайскими образцами мышления, например, в виде 36 стратагем.

12. Как следует из ряда докладов, китайская классификация хитрости может послужить более глубокому стратагемному анализу западных философских текстов. Альтернативы стратагемной схемы анализа в форме 36 стратагем и построенной на такой схеме дальнейшей классификации всего содержания философского текста, относящегося к понятию хитрости, в ходе семинара не было обнаружено.

Особенно достоин внимания последний результат семинара: 13. Многослойная проблематика рассмотрения хитрости и вопрос, в каких случаях следует идентифицировать предположительно хитрое поведение одного из оппонентов как фактическую уловку, в значительной степени отступили на задний план. Идентификация хитрости рассматривалась как бесспорная, в противном случае обсуждение ее заняло бы слишком много времени. Таким образом, возникла тенденция принимать к рассмотрению хитрое поведение непосредственно, без глубоко идущих теоретических рассуждений и в соответствии с основными задачами решать, насколько и в каких условиях собственное или чужое хитрое поведение является этически оправданным. В течение всего годового семинара ни разу не ставился вопрос, является ли этически приемлемым стратагемный анализ предположительно хитрого поведения других людей. Вновь и вновь обсуждалось, является ли этически приемлемым хитрое поведение по отношению к другим. Из двух задач стратагемной науки: служить руководством к действию и направлять наблюдения — руководство к действию оказалось чрезмерно подчеркнутым.

Понимание назначения стратагем только как образца поведения преобладало также в цикле лекций о хитрости, который я читал во Фрейбургском университете (1995—96 уч. год) (см. 23). Тогда все участники семинара укрепились во мнении, что стратагемы могут способствовать значительному повышению человеческой маневренности и гибкости во всевозможных областях жизни, поскольку выявляют и делают доступными новые варианты деятельности.

16. Стратагемы как способ восприятия действительности

В противоположность западному сведению хитрости к голому руководству к действию, для китайцев 36 стратагем служат не только моделью поведения, но и прежде всего способом познания, помогающим выйти из рамок обычного, наивного, обусловленного требованием однозначности взгляда на вещи и обрести такой угол зрения, который позволяет с новой точки зрения открыть для себя уже известное и увидеть по-новому уже знакомое.

Нравственная озабоченность тем, что мир не соответствует нашим желаниям, и стремление переустроить его распространением добродетели дополняется стратагемным восприятием действительности, позволяющим построить модель закулисного функционирования мира и увидеть действительно существующее за видимостью реальности.

Естественно, стратагемный анализ — только одна из многих точек зрения, с которых китайцы рассматривают мир. Однако, поскольку они пользуются стратагемной оптикой, они привлекают 36 стратагем в порядке защиты как орудие для ретроспективного или перспективного стратагемного анализа военных, политических, дипломатических, экономических процессов, литературных текстов и т. п.

Большая часть практически необозримого числа китайских книг о 36 стратагемах может рассматриваться в качестве набора примеров, иллюстрирующих отдельные стратагемы как образцы стратагемного анализа. Сведущим в стратагемном анализе был уже неизвестный автор насчитывающего около 500 лет Трактата о 36 стратагемах (Сокровенной книги военного искусства), который приводит в каждой из 36 посвященных отдельным стратагемам частей примеры из китайской истории, подведение которых под определенную стратагему является соответственно плодом предшествовавшего стратагемного анализа событий.

Характерная склонность многих китайцев подвергать необычное поведение других людей стратагемному анализу и предполагать скрытую хитрость за явным поведением другого обуславливает то обстоятельство, что бдительность и недоверчивость выглядят прямо-таки неотъемлемой чертой китайского менталитета (см. также пункт 3). Глубокое невежество Запада относительно китайского искусства стратагем, будь то поведение и реакции китайцев или — что, возможно, еще важнее — китайское мировосприятие, опирающееся на хитрость, вело, например, «к совершенно ошибочным оценкам Китая британскими специалистами» перед и во время переговоров конца 70-х — начала 80-х годов о последовавшем в 1997 г. возврате Гонконга Китаю (см. Helmut Martin: Honkong: Strategien des ?bergangs. Frankfurt a. M., 1997, c. 14; см. также с. 89 и след.). То, что оппонент может перейти от стратагемного анализа обстановки к собственным действиям, не соответствует господствующим на Западе представлениям (см., например, «Paul Grices theory of implicature» // Stephen C. Levinson: Pragmatics. Cambridge, 1983, c. 100 и след.). Возникающая отсюда опасность неправильного объяснения явлений китайского культурного мира и упущений по отношению к китайской стороне вследствие использования только своих — слепых по отношению к хитрости — категорий требует пристального внимания.

17. Американский танец с мечами

Случаи применения стратагем в качестве руководства к действию рассмотрены и в первом, и в предлагаемом ныне втором томе моей книги. Здесь я хочу рассмотреть и показать на примере прежде всего функцию стратагем как способа восприятия.

Официальные китайские органы на основании использования Западом, в частности правительством США, «двойных стандартов» в вопросе о правах человека, заключают, что Запад под руководством притворяющихся «борцом за права человека» США заинтересован отнюдь не в соблюдении прав человека, а в совершенно иных, преимущественно политических целях. В этом смысле высказывался, например, Дэн Сяопин в беседе с египетским президентом Мубараком 13.05.1990, указав на то, что Никсон во время «культурной революции» в 1972 г. не обмолвился ни единым словом о положении с правами человека, тогда как те же США подвергли критике положение с правами человека в Китае периода реформ и открытого общества: «Из этого легко видеть, что вопрос о правах человека — всего лишь предлог». 31.10.1989 Дэн Сяопин сказал: «Я не утверждаю, что правительства западных государств хотят разрушить общественную систему Китая, но это верно по крайней мере для отдельных людей на Западе…» Еще яснее высказался генеральный секретарь КПК Цзяп Цзэминь на общенациональной конференции, посвященной проблемам внешней пропаганды, 2.11.1990: «Нужно всемерно разоблачать мошеннический характер западной пропаганды «демократии», «свободы» и «прав человека». Под вывеской «демократии», «свободы» и «прав человека» враждебные западные силы начали нападение на нас и пытаются всевозможными каналами проникать сюда и действовать против нашей социалистической системы…»

То, что Китай не принимает западную критику относительно «прав человека» за чистую монету, продемонстрировал также руководитель китайской делегации на заседании Комиссии по правам человека ООН в Женеве 1.03-1995. «Причина, по которой США, некоторые страны ЕС, а также определенные неправительственные организации не принимают во внимание подвижки в Китае и поднимают из года в год так называемый вопрос о правах человека, очень проста, — заявил он. — После того как западные государства, как и США, вследствие окончания холодной войны потеряли своего прежнего противника [Советский Союз], они направляют теперь острия своих атак против развивающихся стран. Как самая большая развивающаяся страна, которая последовательно борется за общие интересы развивающихся стран, Китай становится для западных государств, принимая во внимание их стремление к гегемонии и политике господства, серьезным препятствием. К этому примешивается еще то, что китайский народ неуклонно движется по самостоятельно избранному пути. Таким образом, западные государства хватаются за так называемый вопрос о правах человека и делают из этого политический инструмент, чтобы оказывать давление на Китай. Ваша забота о правах человека в Китае фальшива. Совершенно очевидны ваши устремления подчинить себе Китай, затормозить его развитие и принудить китайцев отказаться от их политического и социального строя».

Председатель китайского Общества по изучению прав человека, неправительственной организации, Чжу Мучжи (род. 1916) в интервью 2.01.1996 выбрал исходной точкой уже не подспудного, а совершенно открытого стратагемного анализа совершенно лицемерный, по его мнению, американский интерес к правам человека в Китае:

«Как, с точки зрения господ из США, в действительности обстоят дела с правами человека в Китае? Права человека имеют для них значение только как право низвергать руководство КПК и расшатывать социалистическую систему. Если это право не предоставляется, то для них в Китае нет никаких прав человека, в их глазах права человека подавляются. Что касается других прав человека, таких как право на существование, право на развитие, право на труд, право на образование и другие, — сколько бы ни имели таких прав китайцы, американцев это не интересует».

Стратагемный способ восприятия выражен непосредственно в следующих словах Цзу Мучжи: «В действительности США совсем не интересуют права человека… Руководство США, очень обеспокоенное стремительным развитием Китая, приводит в движение все рычаги, чтобы привести Китай к застою и достигнуть цели озападнивания и раскола Китая. В Китае известна история [под названием] «Сян Чжуан фехтует мечом, желая поразить им Пэй-гуна» («Сян Чжуан у цзянь, и цзай Пэйгун») [см. 8.1]. США сегодня изображают танец с правами человека, целью которого, однако, являются не права человека, а смертельный удар по Китаю, развивающемуся под руководством КПК» (Синь Хуа Юэбао [ежемесячник Новый Китай]. Пекин, № 2, 1996, с. 60).

За западным интересом к соблюдению прав человека в Тибете скрывается, согласно китайской официальной точке зрения, тайная цель «расколоть суверенное государство». «Демократические» реформы, которые Англия после 140-летнего периода, когда «в Гонконге демократия была иностранным словом» (Florian Coulmans, Judith Slalpers. Das neue Asien, Z?rich, 1998, c. 38), попыталась провести в Гонконге в 1997 г., были, по мнению китайцев, «попыткой… дестабилизации».

Разумеется, китайская официальная точка зрения не всегда состоит в том, что любая критика положения с правами человека в Китае воспринимается как заговор. Например, премьер-министр Китая Ли Пэн в беседе с испанскими парламентариями в феврале 1992 г. сказал: «В нынешнем обсуждении вопроса о правах человека следует различать две ситуации. В одном случае права человека используют как предлог для проведения курса на мировую гегемонию, в другом — вопрос о правах человека поднимают ради заботы о человеке» (см. также 19.38).

Китайское недоверие, основанное на стратагемном восприятии, не является явлением нынешнего времени. Не только сегодняшние западные борцы за права человека, но и средневековые христианские миссионеры отмечали это:

«Китайцы не могли поверить, что иностранные миссионеры приезжали в Китай из высших духовных побуждений, ради распространения своей религии, без каких-то иных целей. В этом часто видели другие намерения и пытались выявить их. Так, [пожалуй, самый известный иезуитский миссионер Мат-тео] Риччи (1552–1010) то и дело подпадал под это подозрение» (Wolfgang Franke. China und Abendland. G?ttingen, 1962, S. 45).

Уже в Военном искусстве Сунь-цзы говорится: «Кто был искусен в военных делах, сначала делал себя непобедимым, а потом выжидал, когда представится верная возможность победить противника» (Сунь-цзы, гл. 4.1 «Диспозиции» [ «Син»] // Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 133). Чтобы обеспечить себе положение, при котором оказываешься непобедимым, «нужно быть постоянно настороже относительно возможного падения и ни на минуту не ослаблять бдительности. Ибо, как только человек проявит неосторожность, он даст врагу случай выступить против себя» (Юй Сюэбинь, с. 11). Как сказал в конце эпохи Мин (13б8—1644) мудрый Хун Цзычэн [иначе Хун Инмин (XVI–XVII вв.)]: «Неуязвимо сердце, остерегающееся людей» [ «фан жэнь чжи синь бу кэ у»]) «Вкус корней» («Цай гэнь тань»), собрание 1, афоризм 129).

18. Китайское понимание локковой пагубности хитрости

«Истинно ловкие люди всю жизнь делают вид, что гнушаются хитростью…» [(Les plus habiles affectent toute leur vie de bl?mer les finesses…), максима 124: Ларошфуко Ф. де., Мемуары. Максимы. Пер. с фр. Э. Липецкой, Л.: Наука, 1971, с. 160; переиздано в 1993 г. ], — замечает французский моралист Ларошфуко (1б13—1680). Можно было бы объяснять в свете этого высказывания притворный отказ Запада от хитрости, выражающийся в пренебрежении ею или недоброжелательных отзывах в ее адрес, как признак крайнего коварства. Тогда получалось бы, что честные китайцы говорят об уловках, а на Западе их умышленно замалчивают. Я тем не менее склоняюсь к мнению, что такое толкование бьет мимо цели. Многое свидетельствует о том, что на Западе на хитрость не обращают внимания лишь потому, что в его глазах хитрость выглядит никчемной. Как типичный для «святой простоты» «истинного христианина, чей благочестивый взгляд устремлен к миру иному» (см.: Spiegel. Hamburg, № 23, 1998, S. 90) и в значительно меньшей степени на реальный мир, «который не только весь покрыт силками обмана» (см. Новая цюрихская газета, 12.08.1997, с. 46), но и, кроме того, полон стратагем, выглядит следующее высказывание Джона Локка (1632–1704): «Хитрость… не будучи в состоянии достигнуть своих целей прямо, пытается добиться их плутовскими и окольными путями; и беда заключается в том, что хитрость помогает только раз, а потом всегда лишь мешает. Совершенно невозможно сделать такое толстое или тонкое покрывало, которое скрывало бы тебя. Никому еще не удавалось быть настолько хитрым, чтобы скрыть это свое качество. И после того, как хитрец разоблачен, всякий его боится, никто ему не доверяет, и все охотно объединяются против него, чтобы нанести ему поражение. Между тем человеку открытому, честному и мудрому никто не ставит препятствий, и он идет к своей цели прямым путем» (Джон Локк. Сочинения, т. 3. Пер. с англ. Ю. Давидсона. М.: Мысль, 1988, с. 537, § 140).

Подобное утверждение о мнимой незначительности хитрости уже разбиралось в Китае на добрых две тысячи лет раньше Джона Локка и было опровергнуто. В трактате Ханъ Фэй-цзы [гл. 36 «Возражения» («Нань»)], приписываемом Хань Фэю (288–233 до н. э.), мы читаем:

«Князь Вэнь-гун удела Цзинь хотел начать войну с уделом Чу. Призвав своего дядю Цзю Фаня [Ху Янь, цзиньский высокопоставленный сановник], он сказал: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Цзю Фань ответил: «Я слышал, что князь, церемонии которого сложны, не относится с неудовольствием к преданности и верности; в бою и войне же не пренебрегают коварством и фальшью. Вы их обманите, и только». Князь, отослав Цзю Фаня, призвал Юн Цзи и спросил: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Последний ответил: «Если поджечь леса и (тогда) начать охоту, то без особых усилий добудешь много зверя; но потом зверей уже не будет. Если поступать коварно с народом, то удастся приобрести выгоду на один момент; но он уже не повторится». Князь одобрил сказанное. Отказав Юн Цзи, он начал войну с Чу по плану (моу), предложенному Цзю Фанем, и благодаря этому разбил удел. Вернувшись [с похода], он стал раздавать награды. Сначала наградил Юн Цзи, а затем Цзю Фаня. Сановники заметили тогда: «Дело при Чэнпу [результат] плана Цзю Фаня. Возможно ли, воспользовавшись его советом, поставить его самого на второе место?» Князь ответил: «Вам этого не понять. Цзю Фань говорил о выгодах момента (цюань), а Юн Цзи о пользе на многие годы». Конфуций, услышав об этом, заметил: «Князь Вэнь должен быть гегемоном! Он знает выгоду момента, понимая пользу многих лет». Кто-то заметил: «Ответ Юн Цзи не был ответом на вопрос князя Вэнь-гуна». Всякий, отвечающий на вопрос, имеет основания, руководясь в ответе значительностью и спешностью дела. Когда отвечают, говоря о том, что низко и незначительно, на вопрос о высоком и великом — этого не приемлет владыка людей. В данном случае князь спросил о том, как встретиться тому, у кого мало народа, с тем, у кого его много. Ответ гласил: «Впоследствии не повторится»; так не отвечают. Вэнь-гун, однако, не понимал ни значения момента, ни пользы надолго. Если он, вступив в бой, победил, тогда в государстве наступил покой, его положение упрочилось; армия стала сильна, и авторитет утвердился. Даже повторение этого случая не дало бы ему большего. Какое же могло быть беспокойство о том, что не наступает эта польза на многие годы? Если же он не одержал бы победы, то государство его погибло бы, армия ослабла, сам он помер, его имя исчезло, и не спасти его было бы от той смерти. Разве было бы время ожидать продолжительной пользы? Последнее зависит от победы [данного] дня, а это [в свою очередь] от применения коварства к врагу. Оно дает пользу на многие годы. Поэтому я считаю, что Юн Цзи ответил не на вопрос князя Вэнь-гуна. Притом князь не понял сказанного Цзю Фанем. Сказанное последним о приемлемости коварства и фальши не значило, что применяют их к своему собственному народу, а говорилось о враге. Враг — это государство, на которое нападают. Какая беда в том, что его больше не будет?! Разве Вэнь-гун поставил на первое место Юн Цзи за его заслуги?! — Однако победили Чу и разбили войско благодаря плану Цзю Фаня. За его добродетельные речи?! Юн Цзи говорил, что больше не будет [удачного случая]; это не добродетельные речи. Цзю Фань же совместил то и другое. Он сказал: «Государь, церемонии которого многочисленны, не пренебрегает преданностью и верностью». Это значило, что в силу преданности любят своих подданных и не обманывают свой народ благодаря верности. Таким образом, не обманывают ради любви. Кто скажет лучше этого. Он, однако, настаивал: к коварству и лживости прибегают на войне. У Цзю Фаня сначала были добрые речи, а затем победа; таким образом, у него были две заслуги, но его поставили на второе место. У Юн Цзи не было ни одной, и его наградили прежде. Правильно ли в таком случае восклицание Конфуция: «Разве не должен быть гегемоном князь Вэнь-гун?!» Конфуций не понимал, как следует награждать» (Иванов А.И. Материалы по китайской философии. Введение. Школа Фа. Хань Фэй-цзы. СПб, 1912, с. 203–205]…, Обсуждаемую Хань Фэем в 632 г. до н. э. битву при Чэнпу (в современном округе Пу, провинция Шаньдун) относят «к историческим примерам поражений, которые терпели большие и сильные армии, и побед, которые одерживали армии малочисленные и слабые» (Мао Цзэдун, [ «О затяжной войне» («Лунь чицзю чжань»; май 1938), гл. «Инициатива, гибкость, плановость», § 82: Мао Цзэдун. Избранные произведения, т. 2. Пекин, 1969, с. 207]). В начале битвы преимущество было у чуского войска. Но цзиньский Вэнь-гун использовал предложенную Ху Янем стратагему обмана и получения выгоды. Он удалился на 90 китайских миль, выждал благоприятного момента, выбрал своей целью слабые места чуской армии, а именно ее правый и левый фланги, и направил сильный удар против них. Благодаря этому он нанес чуской армии тяжелое поражение. Примечательно в тексте Хань Фэя само оспаривание довода, что хитрость помогает только один раз и затем оказывается никчемной. Если определенная хитрость помогает «только однажды», то единовременное применение в отдельном случае заключенной в хитрости силы может вызвать долгосрочные, необратимые последствия. Западному просвещенному читателю, например, можно напомнить о хитрости Давида против Голиафа. Долгосрочные последствия разового применения хитрости никак не сможет упразднить позднейшее (зачастую крайне запоздавшее) разоблачение хитрости. Впрочем, как раз западный мир бывает настолько слеп к хитрости, чтобы в полной мере разоблачить любую уловку и упразднить ее последствия и тем более отличить «обманщика» от «открытого, честного и мудрого мужа».

19. Макиавелли: никакой не гуру хитрости

Мухаммед Али, или Али-Бей аль-Кабир (1728–1773), мамлюкский правитель Египта [с 1757 (с 1770 султан)], в свое время заказал перевод сочинения Макиавелли «Государь» (II Principe) на арабский язык. Когда первые две главы были переведены, Мухаммед Али начал читать перевод. Прочтя главу, он воскликнул: «Я знаю гораздо больше хитростей, чем этот европейский эмир!» И немедленно повелел прекратить перевод Макиавелли. Указанием на этот исторический анекдот в — оставшемся непереведенным — предисловии Рене Кавама (Khawam) [род. 1917, сириец, с 1947 г. живущий во Франции] к первому изданию As-siyassah wal-hiyah ind al-arab: raqaiq al-hilal fi daqaiq al-hiyal (London, 1988, c. 5) далее цитируемой как Le livre des ruses,^[73] я обязан Сами Алдебу (Aldeeb) (род. 1949), специализирующемуся в исламском праве научному сотруднику Швейцарского института сравнительного изучения права (Лозанна).

Мухаммед Али нашел Макиавелли, в котором европейцы видят первейшего специалиста по хитрости, настолько безвредным, что не пожелал иметь перевод его прославленного сочинения. Безусловно, совершенно иначе отнесся бы арабский властитель к переводу первой из глав китайского трактата о 36 стратагемах. Он скорее всего воскликнул бы: «Ни одному арабу не ведомо столько хитростей, сколько знает этот китайский эмир! Переведите-ка мне скорее весь трактат о 36 стратагемах!»

Почему Мухаммед Али повел бы себя именно так, а не иначе? Возникший в Китае около 500 лет назад Трактат о 36 стратагемах ставит хитрость во главу угла, отличаясь от трактата Макиавелли по двум признакам.

Во-первых, хитрость у Макиавелли не выносится на передний план. То, что мы именуем «макиавеллизмом», не является хитростью как таковой. У Макиавелли речь идет в первую очередь о том, что властитель, в частности при условии чрезвычайного положения в государстве, освобождается от жесткого требования соблюдать этические нормы. Макиавелли, по сути, обосновывает, не вводя самого этого понятия, учение о государственных интересах. Он порывает с традиционной христианской метафизической наукой о государстве. Макиавелли ставит на место христианских добродетелей властителя как предпосылки длительного политического господства его способность приобретать и сохранять политическую власть без каких-либо сомнений, как самоцель. Макиавелли, таким образом, в определенной мере ратует за отделение политики от этики.

Во-вторых, Макиавелли, занимаясь этой основной задачей, только в отдельных случаях говорит об уловках, к которым должен прибегать властитель, чтобы завоевать и сохранить политическую власть. Так он выделяет, например, уловку «Разделяй и властвуй». В этом отношении, может быть, особый интерес представляет менее известная, чем «Государь», книга Макиавелли «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия». В этой книге Макиавелли повествует о множестве событий, в которых задействована та или иная хитрость. Однако никакой теории хитрости он не разрабатывает и даже не пытается систематически различать разновидности уловок между собой или составлять их перечень.

Поэтому Макиавелли должен был показаться арабскому политику Мохаммеду Али в отношении уловок весьма примитивным. Ведь собрания исторических случаев и рассказов о хитростях были известны арабам уже с давних пор. В 1976 г. в Париже во французском переводе вышла книга Le Livre des Ruses: La strat?gie politique des Arabes, написанная по-арабски за 100 лет до Макиавелли! Конечно, арабские сборники историй о хитростях или так называемых правовых уловках тоже не содержат никакой систематизации хитростей. Они довольствуются нанизыванием конкретных случаев хитрого поведения.

20. Будьте мудры, как змии [Мф 10:16]

Вряд ли французский семиолог Ролан Барт (1915–1980) прав, утверждая: «Нам не стоит, изучая Восток, искать… какую-то иную мудрость» (Lempire des signes. Женева, 1970, с. 10). В действительности тот же Китай располагает иной мудростью. Китайская мудрость обширнее западноевропейской мудрости. Это видно хотя бы по китайскому иероглифу, служащему для записи понятия «мудрость». Этот иероглиф, как уже пояснялось выше, одновременно обозначает и «хитрость». Хитрость в Срединном государстве нежится в лучах славы «мудрости». Мудрец в Китае при необходимости должен быть хитрым, тем он и славен. Совершенно иначе к этому относятся на христианском Западе. Здесь хитрость предают проклятию. В Библии ее приравнивают к убийству (Мк 7, 21–23, см. также Рим. 1, 29 в Лютеровой редакции Библии, 1912). Мудрость и хитрость разнятся, как огонь и вода.

Таким образом, на Западе хитрость криминализована и отсечена от мудрости. Хитрость остается в ведении уголовного права и, может быть, полководца на войне. Мудрецы Запада закрывают на нее глаза. Хитрость как бы противопоказана западноевропейскому духу. А потому западная мудрость «слепа к хитрости», и в этом она — полная противоположность китайской. Не ощущая богатства оттенков хитрости, мы неуклюже приравниваем ее ко лжи и обману. Мы вымарываем ее из действительности, низводя до уровня «махинации» или «цинизма». Кто решится говорить открыто о собственных или чужих стратагемах! Когда еще на Западе хоть один политический процесс будет систематически исследован на присутствие в нем хитрости! Мы ведем себя так, будто хитрости не существует. И, однако с незапамятных времен на Западе хитрость применяется инстинктивно, под влиянием обстоятельств — она неприкрыто практикуется, но стыдливо умалчивается. Я опросил сотни людей, в том числе управленцев и университетских профессоров, кто автор высказывания: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби!» Более 90 % затруднились ответить. Эти слова принадлежат Иисусу (Мф 10:16). Змей является символом хитрости (см., например, в Евангелии: 2 Кор 11:3). «Будьте мудры, как змии» расшифровывается как «будьте хитры, как змии». Но как стать хитрым, подобно змию?

Очевидно, в Евангелии отсутствуют ясные советы по этому поводу. Бессильна тут помочь и вся западная мудрость с ее научными дисциплинами. Хитрость на Западе, похоже, так и принадлежит к вещам, «о которых мы знаем, не зная их. Они дремлют в области бессознательного и должны быть выведены в сознание, чтобы мы действительно узнали их» (Хавьер Мари-ас). До тех пор пока нечто не получит словесного выражения, Оно остается неопределенным. Только слова придают четкие очертания более или менее скрытому кругозору нашего опыта. Недостающие в западном культурном пространстве слова для понятийной области хитрости предоставляет китайский каталог 36 стратагем. При этом я исхожу из предположения, что хитрость — это всеобщее явление, одно и то же как для западного мира, так и для Китая. Макс Вебер ошибается, когда усматривает в Китае высококультурное инаковое бытие, «совершенно противоположную систему регламентации жизни, просто другой мир». Заблуждается и швейцарский писатель Адольф Мушг (Muschg), утверждая: «Ratio китайца или ratio японца, т. е. диктуемые культурой очевидности того, как следует каждый раз поступать японцу, китайцу и т. д., в корне столь отлично от европейского ratio, что объединение или смешение различных rationes возможно только в сугубо отвлеченном плане и/или только в прагматических целях. В лучшем случае, например, в Целях разделения сфер влияния или устранения явлений, угрожающих жизни обеих сторон» («Das Private und der Weltlauf. Ober das Notwendige: ein Gespr?ch mit Adolf Muschg» [ «Частная жизнь и мир. О насущном: беседа с Адольфом Мушгом»], в Новой цюрихской газете, 9, 10.07.1994, с. 67).

С одной стороны, китайцы — это китайцы с их неповторимым, сугубо китайским культурным достоянием. Но вместе с тем они являются такими же людьми, как все люди с присущими всем им общечеловеческими чертами. К общечеловеческим чертам китайцев относится, без сомнения, и хитрость. За то время, что китайцы, не стесненные христианскими и иными западными предубеждениями, тысячелетиями исследовали хитрость, они выявили кое-что общечеловеческое. Итог китайского исследования хитрости — список 36 стратагем — имеет общечеловеческое значение. Он не знает ни пространственных, ни временных границ, не связан ни с системой общественного устройства, ни с национальной принадлежностью. С этой мыслью я писал и первый, и настоящий тома стратагем. Далее, я сознательно иллюстрировал стратагемы не только примерами из китайской истории и литературы, но и примерами из литературы и истории Запада, США, Африки, из мифологии германских стран, из Библии и т. д. Каждый западный человек может понять объясненные в первом и во втором томах китайские уловки без дополнительной подготовки. Овладевая китайским списком хитростей, перечнем из 36 стратагем, мы восполняем недостаток хитрости в западной мудрости. То, что не только китайцы могут чему-то научиться у европейцев, но и мы можем кое-что взять от них, установил уже Лейбниц (1646–1716):

«Всякая сторона располагает чем-то, что она могла бы сообщать другой к ее пользе…» [habetque utraque pars, quae alteri cum fructu communicare possit] (из Введения к Novissima sinica (1697). Перевод на немецкий Вернера Видмера. Новая цюрихская газета, 3–4.05.1980).

21. Вред, служение и шутка

Вслед за Фомой Аквинским я хотел бы с этической точки зрения различить три разновидности стратагем.

При стратагеме нанесения вреда разрушительное начало преобладает над созидательным. Пример — использование стратагемы 3 «Чужим ножом убить человека» Давидом, который таким образом убирает Урию с пути, чтоб заполучить его жену Вирсавию. Бог наказывает Давида за такое действие (см. 3.2). Разумеется, не всякая наносящая вред стратагема осуждается в Библии! «Неверный управитель» в Новом Завете получает одобрение, хотя и применяет стратагему 17 (стратагему приманки) лишь из своекорыстных побуждений — во вред своему господину (см. 17.45).

Пример стратагемы подшучивания — систематическое применение провокационной стратагемы 13 в телевизионном шоу «Понимаете ли Вы шутки? (Скрытой камерой)», посредством чего у жертв вызывали нелепую реакцию, а у зрителей смех, другой пример подшучивающей стратагемы предоставил австриец Вальтер Клир (род. в 1955), который весной 1990 г. под вымышленным именем Люцианы Глазер опубликовал рассказ «Конец зимы», одурачив массу критиков, «которые восхваляли напыщенный кич неизвестной писательницы» (Новая цюрихская газета, 8–9.08.1998, с. 44).

Стратагема услужения подчинена более высоким целям. Так, господь благословляет Юдифь на спасение своего народа с привлечением стратагем. Она отрубает голову охмелевшему Олоферну, тайно проносит ее в свой родной город и вывешивает на городской стене. Это зрелище настолько потрясает ассирийцев, что они, полностью деморализованные, отступают (см. 35. 8), — так одна-единственная женщина, без всякого военного опыта, победила целое войско — сделав это оружием слабых!

Но не являются ли стратагемы, к какой бы из трех этических категорий мы их ни причислили, сами по себе негожим средством, во всяком случае, с западной точки зрения? Вспомним к тому же слова цюрихского профессора философии Георга Колера: «Там, где нет [характеризующегося порядочностью и миролюбием] открытого мира, [где] отсутствуют рамки, «позволяющие надеяться, что всякий благоразумный субъект будет вести себя, не выходя за них» (Роулз), [там] в иных обстоятельствах здравый человеческий рассудок должен стать либо своекорыстно рассудительным и нравственно ущербным, либо предстать в облике героической, исключительной личности, которая Для большинства из нас слишком величественна и крайне обременительна» («Любыми средствами? Доводы Эноны [??????, нимфы, первой супруги Париса] о добродетели и упадке здравого смысла». Новая цюрихская газета, 7–8.11.1998, с. 70). К сожалению, не существует мира, где царит порядочность, миролюбие и благожелательность, где все без исключения люди «готовы забыть о себе и видеть в других равных себе» и где каждый человек самоценен, заслуживает безусловного уважения, и потому «запрещается использовать его ради достижения чужих целей». Реально существующий мир, скорее, таков, что «порядок и закон» там весьма часто оказываются на службе «победителя, кровью утвердившего свое право сильнейшего», и «правила игры» там определяют вовсе не наиболее нравственные личности, а сильнейшие, зачастую скрывающие свою власть. Западный земной рай всюду утвержденного кантонского категорического императива^[74] — такая же утопия, как и китайское Великое единение. Поэтому, пока существует человек, будут и стратагемы. То, что в таком мире прибегающие к стратагемам будут «нравственно ущербными», как утверждает Г. Колер, — это далекое от реальности предубеждение западного человека, и излечиться от него смогут те, кто будет достаточно непредвзят, чтобы усвоить китайское искусство стратагем. Как говорил немецкий поэт Фридрих Шиллер (1759–1805):

«…не всегда возможно

столь детски чистым в жизни оставаться,

как учит совесть в глубине души.

В борьбе вседневной против хитрых козней

и честному правдивым быть нельзя…»

(«Валленштейн», трилогия, ч, 2, «Пикколомини» // Шиллер. Валленштейн. Драматическая поэма. М.: Наука, с. 210).

22. От «Жэньминь жибао» до «Плейбоя»

Первый том многих Стратагем вышел на немецком языке 15 изданиями, он был переведен на китайский язык (по одному изданию в Шанхае и в Тайбэе), английский, французский, голландский, итальянский, португальский, испанский, русский и турецкий языки (общий тираж около 400 тыс. экземпляров), удостоившись рецензий на целый разворот, начиная от пекинской Жэньминь жибао, лондонской «China Quarterly», московской «Far Eastern Affairs», Тайбэйской «Sinorama», римской «Mondo Cinese», «Общественной Швейцарской Военной газеты» и до «Спорта», «Шпигеля» и «Плейбоя». Первый том, в котором содержатся только 18 из 36 стратагем, насчитывает более 400 страниц. В Китае также появляются подробные труды на эту тему, например, изданное Ван Си и Бо Хуа Полное собрание 36 стратагем (Саньшилю Цзи Цюаньшу, в трех томах, 1,14 млн. иероглифов, 1541 стр., 2-е изд. Пекин, 1996). Чаще, однако, в Китае выпускаются тоненькие книжечки о 36 стратагемах. Много раз переиздававшийся основополагающий труд У Гу по древнейшему Трактату о 36 стратагемах (36 стратагем с пояснениями. Чанчунь, 1987) включает 135 страниц и 103 000 иероглифов. Всего 111 страницами и 57 000 иероглифов обходится Ли Бинъянь, который составил самую популярную книгу о 36 стратагемах (Новое издание тридцати шести стратагем [ «Саныпилю цзи синьбянь», 1995], 12-е изд. Пекин, 1998, 1 163 100 экземпляров). Следует, однако, учитывать, что китайские читатели этих кратких книг располагают совершенно иным багажом знаний о китайской культуре вообще и культуре стратагем в частности, нежели европейцы. Если мы хотим действительно ознакомить европейцев с 36 стратагемами, требуются совершенно иные объемы книги.

Примечательно поведение нью-йоркского издательства (Viking/Penguin, Нью-Йорк) к выпуску первого тома моей книги. При издании было снято около трети текста оригинала под тем предлогом, что и немногих примеров достаточно для понимания функционирования отдельных стратагем. Меня не удивила ни американская склонность к выгоде, ни потребность в «об-легченнии» «36 стратагем», поэтому я не возражал, лишь втайне сожалея о том, что по ту сторону Атлантики, очевидно, совершенно не поняли построения и замысла моей книги. У меня речь отнюдь не ограничивалась простым объяснением механизма действия стратагем. Кроме этого, я хотел показать их вневременный и наднациональный характер. Поэтому я обдуманно приводил часто весьма схожие примеры, относящиеся, однако, к различным эпохам и культурным средам. Я хотел показать общечеловеческий характер зафиксированных в 36 стратагемах явлений и разъяснить, что синология, то есть наука о Китае, не ограничивается рамками Китая и в китайской культуре можно отыскать нечто присущее и полезное всем людям. Очень многие читатели немецкоязычного издания, а также голландские, итальянские, русские, китайские и турецкие издатели первого тома поняли мои намерения, что доказывает весьма широкий интерес к моей книге и тот отклик, который она нашла у представителей многих областей знаний.

Конечно, и американское издательство Penguin, выпустившее первый том Стратагем карманным форматом, заслуживает моей благодарности. Ни одно другое издательство не оказывало моей книге такой чести, поставив ее рядом с трудами Эзопа, Дидро, Лафонтена, Плутарха, Шопенгауэра, Геродота, Ницше, Фукидида, Клаузевица, Макиавелли, Монтеня, Вольтера и Шекспира («The 48 Laws of Power» by Robert Greene and Joost Elffers: Related Classics, www-penguinputnam.com/48laws/related.htm, интернет-издание от 1.01.2000 [на рус. яз. см.: Р. Грин. 48 законов власти. М.: Рипол Классик, 2001]).

Работая над вторым томом Стратагем, я старался предоставить читателю прежде всего возможность спокойного, делового, беспристрастного, как это принято у китайцев, анализа, механизмов действия стратагем как таковых. В отличие от книг о том, как работают стратагемы, у западного читателя с избытком хватает трудов по религии, этике и морали. Я рекомендую их тем читателям, которые хотели бы знать, как приведенные мною примеры использования стратагем следует оценивать с этих точек зрения. Под влиянием новаторской Книги о стратагемах Юй Сюэбиня (см. § 1) я уделяю в данном томе больше места теории, чем в томе первом. Вновь и вновь я искал параллели между использованием стратагем в различное время и в различных местах. Порой я освещаю западный образ действий прожекторами стратагемного анализа и таким образом позволяю ему проявиться в новом свете. Серьезные и шуточные примеры непрерывно сменяют друг друга. Каждый приведенный пример должен побуждать к размышлению и выявлять потенциал стратагемной науки, недооцененный на Западе. Ни в одной из множества китайских книг о 36 стратагемах не было прослежено употребление отдельных формулировок стратагем в древнейших и новых китайских текстах разного рода, как и историческое становление точных формулировок стратагем, что я частично попытался сделать в первом и в настоящем томах. Так, я впервые привожу древнейшие китайские источники формулировки стратагемы 20, опираясь на рукопись труда пекинского лингвиста Лю Цзесю, которую тот любезно мне предоставил. Как в первом, так и во втором томах проявляется то обстоятельство, что определенные стратагемы являются более многослойными, чем другие, из-за чего некоторые стратагемы были снабжены большим количеством примеров по сравнению с другими. Совершенно очевидно, что только значительное количество примеров, наглядно показывающих истоки и разнообразие возможностей применения с виду простых стратагем, может обратить внимание западной публики на богатство стратагемной фантазии китайцев, которые с младых ногтей более осознанно, чем мы, знакомятся со стратагемами.

23. 36 стратагем и психиатрия, германистика, теология

Задуманный таким образом первый том Стратагем оказался не только чтивом, но и послужил пищей для ума. 29.12.1990 голландское издание книги стало предметом, пожалуй, первого в мире научного заседания, посвященного хитрости, а именно продолжавшегося полдня междисциплинарного совещания в Амстердаме. В начале 1991 г. по поводу выхода в свет китайского издания подобное совещание состоялось и в Шанхае. В 1995—96 уч. году во Фрейбургском университете состоялся цикл лекций о хитрости, в котором приняли участие более 20 преподавателей самых различных дисциплин из пяти университетов. Итоговый отчет был выпущен издательством Suhrkamp книгой карманного формата под номером 2039 с названием «Хитрость» {Die List. Франкфурт-на-Майне, 1999). В Лозаннском университете приват-доцент Жерар Салем (Salem) основал на отделении взрослой психиатрии совместно с [французским] синологом Жеральдом Беро (B?raud) [род. 1957] и в сотрудничестве с межотраслевой группой психиатров, психологов и др. закрытый семинар по исследованию клинических случаев с точки зрения 36 стратагем (см. также Джорджио Нардоне (Nardone). Kurztherapie bei Zw?ngen und Phobien («Ускоренная терапия при изнасиловании и навязчивых страхах». Берн, 1997, с. 68 и след., 76 и след., 83). Заведующий кафедрой германистики Александр Шварц (Schwarz) также избрал хитрость одной из основных тем своего исследования. Затеянная им передвижная выставка на тему «Rus?s du monde entier» [ «Хитрости со всего мира»] с весны 1997 по весну 1999 г. объехала 10 округов западной Швейцарии. В ее каталоге подчеркивается своевременность появления первой книги Стратагем. В авторитетном издательстве Theologische Verlag швейцарский священник, доктор Ульрих Маух, опираясь на каталог 36 стратагем, опубликовал книгу Der listige Jesus («Хитроумный Иисус») (Цюрих, 1992).

24. Содействие на Востоке, помощь на Западе

Множество людей помогали мне при составлении первого и второго томов Стратагем. Всем им я премного благодарен. Прежде всего я хотел бы упомянуть здесь своих сокурсников в Тайбэе и в первую очередь госпожу Ши Фунин и господина Шао Идуня, далее госпожу Чэнь Сюин и госпожу Чэнь Минсянь (Пекин), господ Лю Цзесю и Оуян Цзунсин (Пекин), господ Ци Вэня и Гуй Цяньюаия (Шанхай), господ Ян Шуаня и Ху Чжэнцзе (Ухань), а также господина Чжан Шаосюна (Чанша). В Европе необходимую помощь мне оказывала моя дорогая матушка Дорис фон Зенгер (1909–1990), моя дорогая супруга Марианна, господин Владимир Мясников (Москва), господин Ульрих Маух (Mauch) (Метменштеттен), госпожа Ивонна Шайвиллер (Scheiwiller) (Штайнен), господин Вальтер Петриг (Petrig) (Айнзидельн), господин Петер Визендангер (Wiesendanger) (Цюрих), господин Ху Вэньхуэй (Цюрих), господин Сами Альдеб (Aldeeb) (Лозанна), господин Рафаэль Фербер (Ferber) (Захсельн), господа Лутц Биг (Bieg) и Томас Тойбнер (Teubner) (Кельн), госпожа Анне otto (Otto) из Восточного отделения Фрейбургского университета и наряду с господами Петером Грайнером (Greiner), Буркхартом Кинастом (Ktenast), Петером Зитте (Sitte) и Лутцем Рерихом (Rцrich) еще многие коллеги из того же университета, в частности, слушатели моего цикла лекций о хитрости, а также опытные сотрудники издательства Scherz Verlag (Берн).

Стратагема № 1. Обмануть императора, чтобы он переплыл море

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: Мань / тянь / го / хай

Перевод каждого иероглифа: Обмануть / император (также небо) / переплыть / море

Связный перевод: Обмануть императора, чтобы он переплыл море.

Перевод с учетом древнейшей привязываемой к стратагеме притчи: Добиться, чтобы император переплыл море, поместив его в дом на берегу, который в действительности был замаскированным кораблем.

Сущность: Сокрытие цели, сбитие с курса, стратагема «шапки-невидимки». Стратагема corampublico.^[75]

1.1. B доме над морем

Эта стратагема и ее история восходят ко временам военного похода, предпринятого танским императором Тай Цзуном (626–649)^[77] за море, против государства Когуре на Корейском полуострове. Мне известны две версии притчи.

Когда император с войском в 300 000 человек дошел до моря, он пал духом. Впереди только вода, вода без края.

Когуре в тысячах миль отсюда. Как туда переправиться? Почему он не послушал советников, предостерегавших его от этого похода? В смущении он обратился к своим военачальникам, чтобы узнать их дальнейшие планы. Те попросили время на размышления. Так как военачальники боялись, что император может отменить поход, они обратились в конце концов к хитроумному генералу Сюэ Жэньгую. Он не полез в карман за стратагемой, с помощью которой можно было бы мгновенно перенести императора и его воинов за море. Он заявил, что воспользуется хитростью, для чего вплоть до завтрашнего дня никто не должен глядеть на море, и сказал: «Что, если бы император мог проехать по морю, как посуху?» Сюэ Жзньгуй все подготовил. На следующий день офицеры сообщили императору, что богатый крестьянин, живущий прямо на берегу моря, пожелал доставить для войска провиант на время переправы и говорить с императором. Обрадованный император направился со своей свитой к берегу моря. Самого моря он не увидел, так как 10 000 искусно расположенных одноцветных полотнищ от палаток закрывали все поле зрения. Богатый крестьянин почтительно пригласил императора войти в дом. Повсюду на стенах висели дорогие занавеси, а на полу лежали ковры. Император и его спутники уселись и стали пить вино. Через некоторое время императору показалось, что со всех четырех сторон слышится свист ветра; удары волн раздавались в его ушах подобно грому. Кубки и светильники дрожали и качались. Удивленный император приказал одному из слуг отдернуть занавесь. Взгляд его упал на безграничную темную морскую поверхность. «Где мы?» — взволнованно вопросил он. «Вся армия движется в открытом море в направлении Когуре», — пояснил ему один из советников. Перед свершившимся фактом решимость императора окрепла. Теперь он отважно двигался навстречу восточному берегу.

1.2. Деревянный город в море

Император немедленно вышел со своей армией в открытое море, не соблазняясь для этого переряженным в дом кораблем. Целое войско в 100 000 воинов, и всадники и кони, погрузились на борт 1300 кораблей. Император со своими сановниками находился на борту корабля под флагом с императорским драконом. Переправа длилась уже три дня. Вдруг разразилась страшная буря. Морские волны вздымались на много саженей с ревом и шипением и внушали императору такой ужас, что лик его приобрел цвет пыли. Воины и боевые скакуны по всем кораблям в беспорядке валились друг на друга, вскакивали и вновь теряли равновесие. Даже император, Сын Неба, несколько раз грохнулся на пол. Никто из уважаемых сановников не избежал падения и морской болезни. В ужасе император стонал: «Господа, я отказываюсь продолжать этот поход на восток. Хоть бы уж скорее противник атаковал!».^[78] Как сказал, так и сделал. Несмотря на возражения некоторых советников, говоривших, что следует объявить о продолжении переправы, поскольку есть угроза нападения корейцев, императорский флот повернул вспять и на всех парусах направился в Дэнчжоу (провинция Шаньдун), где через три дня и причалил. Император со свитой вступил в приморский город. Там советник Сю Маогун обратился к нему:

— Поход против Восточного государства — государственное дело, как же Ваше Величество возвратится в столицу Чанъань?^[79]

Император ответил:

— Буря на море ввергает меня в ужас. Не поплыву больше на корабле, возвращусь вспять, в Чанъань.

Сю Маогун отвечал:

— Утешьтесь, Ваше Величество: морская буря, побушевав несколько дней, уляжется. И когда ветры стихнут, мы сможем переплыть море, дабы покорить Восточное государство.

Император Тай Цзун отвечал:

— Если все так, как ты говоришь, то мы можем обождать. Той же ночью Сю Маогун отправился в лагерь военачальников.

— Что привело вас сюда средь ночи? — спросил генерал Цзиндэ.

Сю Маогун сказал:

— Мне кажется, Его Величество потерял желание продолжать поход на Восточное государство. Только если мы с помощью стратагемы введем императора в заблуждение так, чтобы он переправился через море, мы можем добиться победы над Восточным государством.

Военачальник Цзиндэ спросил:

— Что вы имеете в виду под стратагемой «Обмануть императора, дабы он переплыл море»?

Сю Маогун пояснил:

— Иди к Чжан Хуаню и добейся, чтобы он предложил стратагему, которая позволила бы нам так обмануть императора, чтобы он переплыл море.

Цзиндэ отправился к Чжан Хуаню и сказал:

— Император боится ветра и волн. Он не хочет вновь взойти на корабль и переплыть море. И вот я призываю тебя найти такую стратагему, которой можно было бы так ввести в заблуждение императора, чтобы он переправился через море. Император должен, так и не ощутив мощи морской стихии, спокойно пристать к восточному берегу. — И Цзиндэ пригрозил: — Я прикажу вырыть яму. Если ты к утру не выдумаешь подходящей стратагемы, я прикажу закопать тебя на один чи.^[80] Если не сможешь представить стратагему до полудня, прикажу закопать тебя на два чи. Если же и к вечеру стратагема не будет готова, тебя закопают на три чи. Если и тогда ты не измыслишь стратагемы, тебя похоронят живьем.

Вместе со своими друзьями Чжан Хуань изобрел такую стратагему: надо купить много сот громадных бревен и нанять плотников, чтобы они построили деревянный город. С обеих сторон от городской стены следовало соорудить несколько домов. Пол перед домами должен быть покрыт песком и глиной и засажен травой и цветами. Должны быть в городе и улицы. Одно из войсковых подразделений будет играть роль горожан, весьма дисциплинированных. Посреди города будет возведен для императорского местопребывания трехэтажный «Павильон Безветрия».

В нем будут возносить молитвы буддийские монахи. Этот деревянный город должен будет сразу же отправиться в плавание. Лишь только поднимется буря, он как бы внезапно покажется из морских просторов и предоставит императору убежище от разбушевавшейся стихии. Император сойдет на берег, отдохнет в «Павильоне Безветрия», не будет больше видеть моря, а также болтаться туда-сюда, а то и падать от качки. Когда ветер уляжется, то окажется вполне реально убедить императора вновь взойти на корабль. Стратагема Чжан Хуаня была признана достойной и проведена в жизнь.

Через три месяца деревянный город был готов к отплытию. Его спустили на воду, и скоро он исчез из виду.

Через три дня Сю Маогун обратился к императору:

— Ваше Величество, я гадал о погоде по костям инь-ян.^[81] Ветра не будет в течение полугода. Что, если теперь мы поднимемся на корабли и переплывем море?

— Ну, если так… — сказал император и отдал повеление выступать. Через три дня после отплытия вновь началась заметная качка. Император сказал:

— Но это ведь признак надвигающейся бури. Я предпочел бы вновь повернуть вспять, в Шаньдун.

Сю Маогун сказал:

— Ваше Величество, оставьте заботу. Впереди по курсу близко лежит место, где корабли могут бросить якорь.

Военачальник Цзиндэ сделал вид, что напряженно всматривается вдаль. Вдруг он сказал:

— Ваше Величество, там впереди виднеется город. Мы можем направиться туда и укрыться от бурных волн.

Император сказал:

— Что это за город? Подвластен ли он мне? Сю Маогун отвечал:

— Ваше Величество, я посмотрел по карте. Это крепость, построенная для укрытия от ветра. Она признает ваше владычество. Ваше Величество может сойти на берег и там избежать бури и волн.

— Ну ладно, — соизволил ответить Его Величество.

И так Драконов корабль^[82] и весь военный флот бросили якорь у деревянного острова. Император и его спутники сошли на «берег». «Жители» города бросились ниц перед императором, Сыном Неба, и приветствовали его.

Император спросил:

— Не найдется ли здесь тихого местечка, где можно отдохнуть?

Хорошо подготовленные жители острова препроводили императора в «Павильон Безветрия». А там его уже поджидала волшебная декорация покоя и отдохновения, благодаря которой ему удалось ото всего забыться. Так император был, так сказать, «пристратагемирован» к переправе через море.

1.3. Синолог-детектив

Изучение китайского языка и исследовательская работа привели меня в 1971–1973 гг. в Тайбэй, в 1973–1975 гг. в Токио и в 1975–1977 гг. в Пекин. Еще в Тайбэе, в самом начале моих занятий Дальним Востоком, я впервые услышал о 36 стратагемах. В Центре языковой подготовки Тайваньского университета о них бегло упоминала мой профессор китайского языка, госпожа Бай Чжэнши.^[83] Сама она о них ничего точно не знала, почему я и обратился к моим китайским соученикам. Довольно скоро я получил от них список 36 стратагем. Я с удивлением понял, что и для них самих это явление отчасти загадочно. Мой интерес, естественно, возрос. Отныне стратагемы, так сказать, не шли у меня из ума. Я охотился за смыслом состоящих из трех, максимум из четырех иероглифов названий стратагем. Это было нелегко. Прежде всего, никто из опрошенных профессоров и студентов не смог разъяснить мне скрытый смысл Стратагемы № 1. Они все время переводили второй иероглиф как «небо», а не как «император». Согласно этой версии, распространенной ныне и на Тайване, и в Китае, перевод звучит так: «Обманув небо, переплыть море». Только один из профессоров Пекинского университета в 1976 г. указал мне на связанную со Стратагемой № 1 притчу и ее источник: биографию генерала Сюэ Жэньгуя (614–683) в «Юн Лэ да дянь» («Энциклопедия времени правления Юн Лэ», 1403–1424), старейшем в мире и крупнейшем энциклопедическом труде.

Через несколько лет я получил подтверждение указанию пекинского профессора в цзилиньском издании «Мибэнь бинфа. Саньшилю цзи» («36 стратагем. Тайная книга военного искусства») и в опубликованном в Тайбэе труде «Саньшилю цзи мибэнь цзицзе» («Тайная книга 36 стратагем с толкованиями»). Все это относится к первой из толковательных притч. Что касается второй притчи, потребовались длительные исследования, прежде чем было обнаружено первое указание — в одной из статей У Гу в журнале «Шэхой кэсюэ чжаньсянь» («Фронт общественных наук». Чанчунь, 1978). Там цитировалась фраза, включающая формулировку Стратагемы № 1, из слегка фантастического исторического романа «Шо Тан» («Рассказы эпохи Тан»). Но я не нашел этой фразы ни в одном доступном тайваньском или китайском издании этого романа — все они основаны на одном и том же обработанном и сокращенном издании XIX в. Не более полезными оказались для меня западные синологические библиотеки. Наконец в 1986 г. в одной из пекинских библиотек я нашел издание романа, датированное 1736 г. И тут мои поиски увенчались успехом: передо мной лежала вторая версия, слегка сокращенный перевод которой приведен выше. Стратагема была названа здесь прямо в заглавии главы романа: «Мань тянь чжи Тай Цзун го хай» («Стратагема обмана императора переправила императора Тай Цзуна через море»). Итак, лишь погрузившись в прошлое Китая, можно расшифровать Стратагему № 1.

1.4. Расторгнутая помолвка

Чжугэ Лян (181–234), называемый также Кун Мин, в «Стратагеме открытых городских ворот» сидит на городской стене и, играя на цитре с гнутой декой, отгоняет своими боевыми мелодиями наступающего врага. В 26 лет Чжугэ Лян еще не был женат. По тем временам это был уже весьма брачный возраст. Каждый день он занимался науками и играл на цитре с гнутой декой. Ему было и так хорошо. Его старший брат и невестка чего только не предпринимали, чтобы наконец ввести к нему, сироте, супругу. Но уже семь раз не воспользовался он случаем жениться. Из-за этого его невестка устроила ему сцену. Чжугэ Лян попытался ее унять: «Я боюсь спать с кем-либо в одной постели и при этом видеть разные сны».

Невестка настаивала: «Брак — это небесное установление. Тут нельзя быть таким же разборчивым, как при покупке осла или лошади. В самом деле! Уже семерых подобных феям девушек предложила я тебе. И ото всех ты отказался! Не собираешься ли ты ждать, пока родится на свет единственная, предназначенная тебе?»

Чжугэ Лян знал, как хотели его брат и невестка, чтобы он завел семью. Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как сказать: «Пожалуйста, невестушка, поищите еще для меня!»

Невестка отвечала: «Я подумываю о восьмой дочери семейства Чжу, что у восточных городских ворот».

Чжугэ Лян спросил: «А как обстоят дела с ее совершенствами и талантами?»

Невестка подняла его на смех: «Совершенства? Таланты? Необразованность для женщины — добродетель!»

Когда она заметила, как качает головой Чжугэ Лян, она продолжала настаивать: «Я так решила! Никаких отговорок! Я не выйду из этой комнаты, пока ты не скажешь «да».

Чжугэ Лян проговорил: «Если бы только моя невестка не ставила на первое место красивую внешность!»

Невестка продолжала уговоры: «Старая пословица гласит: «Искусный муж, красивая жена!» Ты — человек с большими талантами. Тем более тебе подобает прекрасная супруга. Или ты хотел бы жениться на уродине?»

Чжугэ Лян произнес: «Да нет, она не обязательно должна быть уродлива. Однако, когда ты сказала «уродина», мне кое-что пришло на ум».

Невестка тут же захотела узнать, о ком он подумал.

Чжугэ Лян пояснил: «У моего учителя Хуан Чэнъяня есть дочь. Ее зовут Хуан Чжэнъин. Я слыхал, что она обладает обширными знаниями и возвышенным умом…»

Невестка прервала его: «Что? Хуан Чжэнъин? Да ведь она прозвана Уродиной. С детских лет она выглядит страшилищем. Кожа у нее темная, как у рыбы вьюна. Уже много лет я ее не видела. С тех пор, наверное, она стала еще безобразнее».

Чжугэ Лян выслушал этот поток слов с улыбкой, но молча. Потом он проговорил: «Пока девушка созреет, это все может еще восемнадцать раз перемениться…»

Невестка снова прервала его: «Чем больше она изменялась, тем уродливее становилась!»

Чжугэ Лян сказал: «Невестушка, ухо не столь достойно доверия, сколь глаз. Я читал ее стихи. Пожалуй, она бы мне подошла. Прошу вас, повидайтесь с ней».

Хуан Чжэнъин и впрямь не была красоткой, но она была умна и прилежна. Помимо повседневных занятий рукоделием, она посвятила себя изучению книг. Ей минуло уже 24 весны, но никто еще не добивался ее руки, что причиняло ее отцу немалое беспокойство. От дочери это не укрылось. Тут неожиданно прибыла невестка Чжугэ Ляна. Фальшиво улыбаясь, она обратилась к отцу Хуан: «Я слышала, что в вашем саду выросли невиданно великолепные цветы. Нельзя ли мне взглянуть на них?»

Прямодушный отец провел ее в сад, где как раз в это время находилась его дочь со своей красивой служанкой. Невестка, увидев их издали, решила, что та из двух девушек, которая красива, и есть дочь, и внутренне порадовалась такому полному изменению внешности. Затем она открыла отцу истинную причину своего посещения. Дочь, слышавшая разговор сквозь заросли, крикнула: «Если ваш деверь вправду хочет меня в жены, пусть явится сам и составит обо мне представление! Чем раньше, тем лучше!»

Так и оставшись при своем заблуждении, невестка Чжугэ Ляна теперь знай поторапливала его, чтобы он как можно скорее отправился из своего жилища в горах Лунчжун к семейству Хуан в Синлян. Она взялась его сопровождать. По дороге она все подстегивала коней. Они дико неслись вперед и — о ужас — сбили Мын Гунвэя, друга Чжугэ Ляна. Поднявшись на ноги, он спросил о причинах спешки. Услышав правду, он торопливо воскликнул: «Только не на этой девушке! Она на редкость уродлива».

Невестка возмущенно одернула его. Тогда он обратился с предупреждениями к Чжугэ Ляну, которому желал в жены лишь прекраснейшую девушку в мире. Чжугэ Лян спросил, а как обстоит у Хуан Чжэнъин с образованием. Что касается искусности, начитанности и возвышенного ума, друг мог отозваться о девушке только в самых похвальных выражениях. Невестка с удовольствием слушала эти восхваления. Добравшись до Синляна, они услышали доносившиеся изнутри жилища семейства Хуан звуки игры на цитре — играла хозяйская дочь. Мелодия свидетельствовала о самом возвышенном образе мыслей, неподвластном превратностям судьбы.

«Какая прекрасная игра!» — воскликнул Чжугэ Лян.

Отец девушки, узнав голос своего ученика, поспешил навстречу и ввел прибывших в гостиную. Чжугэ Лян пожелал увидеть дочь хозяина дома. За ней послали, но она заставила себя долго ждать. На самом деле она разглядывала Чжугэ Ляна из-за занавеси. Его выразительное лицо и статная фигура произвели на нее впечатление. Чтобы проникнуть в его сущность, она передала ему через свою красивую служанку стихотворение. По дороге служанка попалась на глаза невестке, которая как раз бродила по дому, пытаясь разыскать хозяйскую дочь.

Увидев служанку, она воскликнула: «А, вот ты где». Та, догадавшись о недоразумении, быстро удалилась. Чжугэ Лян принял стихотворение и прочел его:

Сквозь занавеску увидела я господина лицо.

Но по лицу не смогла разглядеть, что он в сердце таит.

Чтобы знакомство ближе свести, надо бы поговорить.

В храм четырех сокровищ приди, там тебя буду ждать.

Четыре сокровища означают четыре принадлежности ученого: плитку для растирания туши, тушь, бумагу и кисть. Чжугэ Лян сразу понял, что его приглашают в библиотеку. Там его встретили две девушки, одна красивая, другая уродливая. Они пригласили его присесть. Сначала красивая спросила о его имени, возрасте и прочем. Затем заговорила уродливая: «Вы слывете человеком больших талантов. Почему же вы, в вашем возрасте, еще не обзавелись семьей?»

Чжугэ Лян вежливо ответил: «В наши тревожные времена нелегко завести семью. Я пребываю в постоянных заботах о государственном благе, и мне трудно думать о браке».

Некрасивая девушка сказала: «Из вашего ответа я заключаю, что вы стремитесь к высокому».

Эти слова наполнили Чжугэ Ляна удивлением. Откуда она может знать о его далеко идущих планах? Раз это мудрое заключение сделала некрасивая девушка, верно, она-то и есть хозяйская дочь? «Моя невестка ошиблась», — подумал Чжугэ Лян. И он искренне признался: «Лю Бэй, дядя императора, хочет забрать меня со здешних гор и взять на службу, дабы я сопутствовал ему в защите находящейся в опасности Ханьской династии» [см. 16.21: Трижды посетить соломенную хижину].

Хуан Чжэнъин спросила: «Вы еще в нерешительности?»

Этот вопрос вновь наполнил Чжугэ Ляна удивлением. Он отвечал: «Да, я хотел бы посоветоваться об этом с вашим отцом, который был прежде моим учителем».

Хуан Чжэнъин спрашивала дальше: «Что же заставляет вас колебаться?»

Чжугэ Лян сказал: «Ныне государство раздроблено. Удельные правители разобрали его по частям. Возможно, лучше замкнуться в частной жизни и, возделывая поле, окончить свои дни в тиши и безвестности».

Красивая девушка захлопала в ладоши и воскликнула: «Конечно, следует завести семью и жить себе тихо и скромно, не домогаясь горных вершин!»

Чжугэ Лян обратился к другой и спросил ее мнение. Та отвечала: «Ваши таланты необычайны. И сами вы уже достигли широкой известности. Народ же мечтает о восстановлении Ханьской династии. А Лю Бэй умеет узнавать способных людей. Уже дважды находил он вас в вашей соломенной хижине. Я полагаю, что он явится и в третий раз».

Эта оценка также понравилась Чжугэ Ляну. Уродливая девушка продолжила: «Вы получили и литературное образование, и военные знания, чтобы спасти народ и государство. Вы должны взять за образец Цзян Таньгуна [см. 17.10: Рыбак выуживает царя], который служил основателю династии Чжоу. Ни в коем случае не следует оставлять сверкающий перл погребенным в темной земле».

Когда Чжугэ Лян услышал эти слова, его восхищение уродливой девушкой необычайно возросло. Им овладело решение спуститься с гор в широкий мир, и он поднялся, чтобы немедленно ехать домой. Служанка остановила его: «Вы же приехали ради сватовства!»

Чжугэ Лян отвечал: «Кто моя невеста, мне уже известно. Ею стала та, что выказала такое благородство, говоря со мной».

Хуан Чжэнъин очень обрадовалась, услышав это, но сказала: «Трижды обдумайте это! Ведь ваша невестка…»

Чжугэ Лян понял, что она имела в виду. Он прервал ее: «Не обращайте внимания. Жена моего брата хочет мне только добра».

«Не пугает ли вас, что скажут люди?» — настаивала она.

«Каждый пользуется своим ртом, как ему угодно. Но устремление моего сердца никто не отклонит от цели!»

Только теперь Хуан Чжэнъин подтвердила свое согласие. Она проговорила растроганно: «Видно, провидению так угодно, чтобы наши сердца отныне соединились».

В этот момент в комнату ворвалась невестка Чжугэ Ляна. Она все еще считала, что красивая служанка и есть Хуан Чжэнъин; поэтому она привлекла девушку к себе и спросила Чжугэ Ляна, решился ли он. Служанка, смутившись, воскликнула: «Госпожа…»

«Что еще за «госпожа»! — прервала ее та. — Зови меня просто «супруга моего брата»!»

Тут она заметила, что уродливая девушка глядит на нее, покраснев. У невестки сразу открылись глаза. В ужасе она спросила: «Принято ли уже решение?»

Хуан Чжэнъин молча склонила голову. Невестка взглянула на Хуан Чжэнъин, затем на Чжугэ Ляна. Конечно, они совершенно не подходили друг другу! Тогда она силой подняла Чжугэ Ляна с кресла и вытащила его из библиотеки, по дороге бормоча: «Глупый мой молодой деверь! Глупый мой молодой деверь!»

Возвратившись в Лунчжунские горы, невестка продолжала настаивать, чтобы Чжугэ Лян изменил свое решение. Но тот не отвечал ни да ни нет, только лукаво улыбался, чем поверг невестку в полнейшую панику. Однажды к ним приехал в гости Мын Гунвэй, и невестка упросила его поговорить с Чжугэ Ляном. Тот, однако, не стал вступать в разговор и тихо сидел, продолжая читать книгу. Невестка прямо кровавым потом обливалась — она боялась за свою добрую славу, ведь люди припишут ее небрежению то, что деверь ее сосватал такую уродливую жену. Поэтому она поставила Чжугэ Ляпу ультиматум: «Если ты не расторгнешь помолвку, то я тебе больше не невестка, а ты мне не деверь». Мын Гунвэй стал уговаривать Чжугэ Ляна (который был сиротой): «Ведь жена твоего старшего брата тебе все равно что мать. Ты должен ее слушаться». Что было поделать Чжугэ Ляну? Он не хотел нарушать брачного обещания, но не хотел и причинять горе невестке. И тут ему пришла в голову мысль. Он сразу же взял кисть и составил документ о разрыве помолвки с Хуан Чжэнъин. Эту бумагу он передал Мын Гунвэю. Тот принял бумагу и прочел следующее стихотворение:

Уродливо твое лицо — как можешь ты быть супругой моей? Вчера я пожалел тебя, сегодня уж нет к тебе любви. Прости! Ты видишь — постоянства в текучей этой жизни нет. Увы, какое обещанье несокрушимо для измены?!

Радостный и удовлетворенный, взял его друг бумагу и спрятал ее в рукав. Обрадовалась невестка. Мын Гунвэй охотно взялся за неприятное поручение и передал известие о разрыве помолвки семье Хуан. Когда отец Хуан прочел письмо Чжугэ Ляна, его охватила печаль. Тут же послал он за дочерью. Та никак не хотела верить сообщению отца, но глаза ее невольно наполнились слезами. Мын Гунвэй передал ей собственноручное письмо Чжугэ Ляна. Когда девушка прочла стихотворение, ее слезы высохли. «Отец!» — радостно воскликнула она. Мын Гунвэй взглянул на нее в изумлении: не сошла ли она с ума?

Написав это письмо, Чжугэ Лян стал нести себя так, как будто переродился. Невестка предлагала ему все новых и новых невест, а он внимательно рассматривал ее предложения. Только вот всегда настаивал на том, чтобы без сопровождения посетить семью невесты. И каждый раз, вернувшись, он давал невестке отрицательный ответ, причем весь лучился от радости. Невестка как на раскаленных углях сидела, но ничего не могла возразить. Как-то она спросила свою служанку, действительно ли ее деверь посещает все эти семейства.

«Да, — отвечала та, — только ни одна девушка ему не понравилась». Наконец долгое ожидание кончилось. Однажды Чжугэ Лян сообщил невестке, что он нашел себе подходящую жену и через три дня женится. Невестка очень обрадовалась, думая: «Кого бы он там ни выбрал, конечно, она лучше, чем ужасная Хуан». Начались приготовления к празднеству. Когда в день свадьбы прибыла украшенная цветами повозка с невестой, все выстроились у входа, чтобы поздравить ее. Невесту, скрытую покрывалом, провели в праздничный зал. Она медленно подняла покрывало. И что же? Это оказалась Хуан Чжэнъин! Невестка и Мын Гунвэй застыли, как пораженные громом.

Затем невестка обратилась к Мын Гунвэю и спросила прерывающимся голосом: «Так ты не передал сообщения о разрыве помолвки?» В поисках помощи Мын Гунвэй оглянулся на Чжугэ Ляна.

Тот спросил: «А ты не можешь припомнить стихотворение, бывшее в письме?»

Действительно, Мын Гунвэй помнил стихотворение наизусть:

Уродливо твое лицо — как можешь ты быть супругой моей? Вчера я пожалел тебя, сегодня уж нет к тебе любви. Прости! Ты видишь — постоянства в текучей этой жизни нет. Увы, какое обещанье несокрушимо для измены?!

Произнеся его, он воскликнул: «Ах, ну и поймал ты меня на удочку!»

Невестка ничего не понимала. Мын Гунвэй обратился к ней: «Дело в том, что это было «стихотворение сокровенных окончаний».

«Что это такое?» — спросила невестка.

«Это стихотворение, в котором последние иероглифы каждой строки составляют отдельную строку.^[84] Здесь такая фраза: «Моей любви нет измены».

Теперь оставалось только, чтобы Хуан Чжэнъин успокоила рассерженную невестку. Она почтительно заговорила с ней, указала на свою духовную близость с Чжугэ Ляном и закончила: «Он применил стратагему «Обманув небо, переплыть море». О почтенная невестка! Смиритесь, пожалуйста, с происшедшим и не препятствуйте нам!»

И так, искренними мольбами, Чжугэ Лян и его супруга в конце концов смягчили невестку.

Эту историю я заимствовал из вышедшего в китайском Театральном издательстве альбома «Чжугэ Лян чжао цзинь» (Чжугэ Лян на смотринах. Пекин, 1985). Современный, созданный Чжао Куйхуа текст, конечно, ни в коей мере не свободен от упреков историков. Однако писатель и государственный деятель Тао Цзунъи в своем двадцатитомном труде (основанном на более чем шестистах ныне частично утерянных книгах) «Стена письмен», в разделе «Сообщения о Сянъяне» (ныне округ в провинции Хубэй, на западе которого находятся горы Лунчжун), пишет о помолвке Чжугэ Ляна с дочерью Хуана. Уродливость ее Тао Цзунъи описывает, указывая на ее «желтые волосы и темную кожу». Кроме того, он упоминает, что люди насмехались над девушкой и над ее свадьбой с Чжугэ Ляном. Каким образом Чжугэ Лян применил Стратагему № 1 (понимаемую в широком смысле)? В стихотворении, которое читали все действующие лица, он ухитрился одновременно передать два диаметрально противоположных утверждения: что он разрывает помолвку и что он настаивает на ее сохранении. Только хитроумная невеста поняла второй смысл и начала с того дня вместе с Чжугэ Ляном (который после разрыва помолвки стал часто выезжать из дому — конечно, не только чтобы повидаться с другими кандидатками) готовиться к свадьбе. В то время как Чжугэ Лян без помехи занимался воплощением своих брачных планов, невестка и друг пребывали в убеждении, что он следует их желаниям. Таким образом, женитьба Чжугэ Ляна на некрасивой девушке, то есть как раз то, чего они хотели избежать, произошла, так и не вызвав заранее никаких подозрений. И так Чжугэ Лян, «обманув небо» — свое ближайшее окружение, — «преодолел море», то есть без помех переждал критическое время до самой свадьбы. Когда он наконец прибыл к назначенной им самим брачной пристани, невестка перед лицом свершившегося факта не смогла уже не сохранить хорошую мину при нежелательном для нее повороте игры.

1.5. Упражнения в стрельбе перед городскими воротами

В еще более древние времена произошла следующая история, которая в обеих вышеуказанных публикациях о 36 стратагемах приводится как демонстрирующая применение Стратагемы № 1.

Однажды один из находившихся в ведении Кун Жуна (153–208) городов осадили враги. Как устоять без помощи извне? Средство нашел некий Тай Шицы. На следующий же день он в сопровождении еще троих всадников выехал за ворота осажденного города. Расположившиеся лагерем на некотором удалении вражеские воины с удивлением наблюдали за этой прогулкой. Тай Шицы спешился, установил у городской стены мишень и стал вместе со своими людьми упражняться в стрельбе. Когда они расстреляли все стрелы, все четверо сели на коней и вернулись в город. На следующий день все повторилось. Во вражеском лагере некоторые воины поднялись взглянуть на выезд, но остальные продолжали лежать и даже не повернулись в ту сторону. То же происходило и на третий день, причем уже ни один из вражеских воинов не счел упражнения в стрельбе достойными внимания. Наконец, на четвертый день Тай Шицы посреди этого занятия вдруг вскочил в седло, сильно ударил коня хлыстом и как стрела промчался сквозь кольцо врагов, увозя с собой донесение с просьбой о помощи. Когда враги опомнились и бросились вслед, он был уже за горами.

Пятая история, поясняющая Стратагему № 1, приведена в «Саньшилю цзи синь бянь» (36 стратагем в современной обработке. Изд. 5-е. Пекин, 1987).

1.6. Передислокация войск суйским военачальником Хэ Жоби

В 589 г. династия Суй решила захватить лежащий к югу от реки Янцзы город Чэн. Перед выступлением суйский военачальник Хэ Жоби трижды предпринимал перемещения и концентрацию войск. На третий раз чэнцы настолько потеряли бдительность, что внезапная атака суйцев почти не встретила сопротивления и увенчалась полным успехом.

1.7. Сущность стратагемы и пестрая шелуха красноречия

В объяснительной притче «В доме над морем» (имеется в виду первая, более старая, версия) императора уверили, что дорога ведет в дом, в то время как она вела к совершенно иной цели — на борт корабля. В истории «Упражнения в стрельбе перед городскими воротами» перед вражескими воинами разыгрывалась безобидная тренировка, усыпившая их бдительность и позволившая прорваться через окружение, чтобы предупредить союзников.

Если очистить Стратагему № 1 от пестрой шелухи ее образного языкового выражения, выходит наружу ее общее значение: маскировка цели, пути или направления. Настоящий путь оказывается совсем другим, в отдельных случаях противоположным предполагаемому.

В свете Стратагемы № 1 в Китае до сих пор принято излагать различные внутри- и внешнеполитические события.

1.8. Размахивая красным знаменем, выступать против красного знамени

В частности, в сокрытии истинной цели с помощью отвлекающей маскировки обвинялся Линь Бяо в следующей формулировке:

«Ни на минуту не выпуская из рук цитатника Мао, постоянно возглашая Мао славу, в глаза он говорит красиво, исподтишка же кует планы убийства».

Когда в середине 70-х годов в немилость впал Дэн Сяопин, ему приписывали использование Стратагемы № 1 — затемнения истинного курса (и это обвинение до сих пор не снято). В тогдашней газетной кампании можно было прочесть, например, такое:

«Чтобы воплотить свою ревизионистскую программу, Дэн Сяопин сфабриковал три лживых документа: «Об общей программе совместной работы партии и всего народа», «Некоторые проблемы научной и технической работы» и «Некоторые вопросы ускорения промышленного развития». Общий знаменатель всей этой сорной травы — множество цитат из произведений революционных классиков… Это типичное свойство того рода авторов, которые на словах демонстрируют свое знание марксизма, на деле же отреклись от него».

Согласно китайской прессе, сокрытие истинной цели (а именно политики, служащей удовлетворению личных амбиций) являлось основным приемом в деятельности «банды четырех». Тогдашний председатель Коммунистической партии Китая Хуа Го-фэн так охарактеризовал их в правительственном сообщении от 26 февраля 1978 г.:

«Банда четырех — это клика… двурушников самого низкого пошиба, которые умеют ловко маскироваться. Они постоянно размахивают красным знаменем в битве против красного знамени, выставляют над собой боевые стяги борьбы с реставрацией капитализма, чтобы реставрировать капитализм, и громко провозглашают антиревизионистские лозунги, чтобы отвлечь внимание от своей ревизионистской деятельности. Их «революционное» поведение должно было скрывать под собой их истинную сущность».

То, что прежде оценивалось как доказательство ревностной преданности Мао, после их падения виделось уже в свете Стратагемы № 1. Не вызывавшие некогда никакого сомнения поступки и высказывания теперь казались чистым маневром, направленным на сокрытие настоящей линии, антисоциалистической. Газеты «Жэньминь жибао» и «Гуанмин жибао» эксплицитно указывали на Стратагему № 1. Чаще, однако, китайские средства массовой информации применяли цветистые описания этой стратагемы в современном духе, вроде «Носить красные шапки, но иметь черное сердце» или уже упоминавшегося «Размахивая красным знаменем, выступать против красного знамени».

Анализ под углом зрения Стратагемы № 1 часто можно встретить во внешнеполитических комментариях китайской прессы. Поскольку еще Ленин (соответствующий пассаж доныне цитируется в Китае) обвинял некоего г-на Левицкого в том, что последний отрекается от ревизионизма, чтобы скрыть собственный ревизионизм, многочисленные политические заявления Советского Союза толкуются не в их буквальном смысле, но в прямо противоположном.

Так, например, Советский Союз обвиняли в том, что истинная цель его южноафриканской политики — достижение превосходства стратегических вооружений, а также обеспечение стратегического морского пути вокруг Европы. «Антирасизм» Советского Союза и «поддержка народно-освободительных движений» служили, по мнению китайцев, лишь маскировкой истинных целей.

«Агрессоры, яростно подготавливающие новое наступление, особенно старательно и громогласно трубят о мире и разоружении», — говорится в одном из комментариев о советской политике; в другом месте упоминается о «музыке мира, предназначенной для того, чтобы заглушать грохот пушек». По мнению китайских обозревателей, Советский Союз достиг к тому времени ощутимого военного превосходства в Центральной Европе, но пытался еще увеличить его под прикрытием фраз о «сохранении равновесия». Особенно большое значение для этой маскировки и отвлекающих маневров, согласно китайскому анализу, имел советский лозунг «разрядки». С одной стороны, он позволял представить выраженное европейской Конференцией по безопасности признание неприкосновенности послевоенных границ как «огромный успех разрядки», хотя для Советского Союза здесь в первую очередь существенна была неприкосновенность его сферы влияния в Восточной Европе. С другой стороны, он вовсе не полагал необходимым следствием этого признания замораживание социального статус-кво, Советский Союз не видел препятствий для того, чтобы «поддерживать борьбу других народов за свободу и прогресс». По мнению китайских аналитиков, это означало, что Советский Союз присвоил себе право вмешательства во внутренние дела во всем мире. В результате Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе превратилась в «небезопасную конференцию в Европе», использованную Советским Союзом для достижения перевеса над Западом (китайская пресса, 1978–1980).

Но не только политика Советского Союза рассматривалась сквозь призму Стратагемы № 1. В 1982 г. обеим сверхдержавам, и Советскому Союзу и США, было предъявлено обвинение в том, что они, размахивая флагом «мирного разоружения», в действительности предпринимают безудержное наращивание военной мощи, а позднее к этому обвинению еще прибавился упрек в том, что «ограниченная разрядка на длительный срок» была возможна между ними благодаря их обусловленным гонкой вооружений чрезмерным экономическим запросам («Жэньминь жибао». 1987. 31 декабря). Наконец, точно таким же образом, по мнению китайской прессы, Вьетнам, прикрываясь вымышленной китайской угрозой, начал агрессию против Камбоджи («Жэньминь жибао». 1983. Июль).

Насколько глубокие корни пустила Стратагема № 1 в образе мыслей китайцев, демонстрируют также внешнеполитические карикатуры. Обычно Советский Союз представляется на них как кровожадный аллигатор, прикрывающий зубастую пасть платочком с надписью «прирожденный вегетарианец». На другой карикатуре Советский Союз изображался в виде акулы в очках, широко открытая пасть которой заглатывала одну за другой маленьких рыбок. Выступающая над поверхностью часть ее тела имела форму черного корабля и снабжена была надписью: «Мирное сотрудничество». На третьей карикатуре советские солдаты в Афганистане из могилы прокапываются в направлении нефтяных стран Ближнего Востока. Это происходит за ширмой, на которой нарисованы два голубя мира («Жэньминь жибао», 1978–1982). На два применения Стратагемы № 1 в XX столетии указывает упоминавшаяся книга о 36 стратагемах, вышедшая в 1987 г. в пекинском Издательстве Народно-освободительной армии:

«Во Второй мировой войне немецкая сторона 29 раз начинала перемещение войск в направлении французской границы; в результате, когда началось решительное наступление, французы не сразу поняли, что происходит. Сходным образом арабы подготавливали в 1973 году Йом-Кипурское нападение. После «шестидневной войны» 1966 года они ежегодно проводили военные маневры, во время которых войска концентрировались у Суэцкого канала. Под прикрытием очередных маневров они и начали наступление в день Йом-Кипур».^[85]

Такая же интерпретация египетского отвлекающего маневра в войне «Йом-Кипур» дается в работе Хаима Герцога «Финал в пустыне — уроки Йом-Кипурской войны» (2-е изд. Берлин — Франкфурт-на-Майне, 1985, китайский перевод — Изд-во Народно-освободительной армии, Пекин, 1984).

Закончим главу о Стратагеме № 1 фразой из комментария в «Саныыилю цзи» («Мибэнь бинфа») («36 стратагем. Тайная книга военного искусства»):

«Весьма часто как раз общеизвестное скрывает под собою глубочайшую тайну».

Стратагема № 2. Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: вэй / Вэй / цзю / Чжао

Перевод каждого иероглифа: осадить / Вэй / спасти / Чжао

Связный перевод: Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао.

Перевод с учетом древнейшей привязываемой к стратагеме притчи: Спасти государство Чжао, осадив государство Вэй, войска которого осадили государство Чжао.

Сущность: Косвенное давление на врага при помощи угрозы, направленной против одного из его уязвимых мест, стратагема удара по слабому месту, стратагема ахиллесовой пяты.

2.1. На неохраняемые территории — с войсками

Здесь речь пойдет об одном историческом эпизоде, который знаменитый китайский историк Сыма Цянь (род. ок. 145 до н. э.) в своем труде «Ши цзи» («Исторические записки») приписывает первой из двадцати четырех династических историй Китая. Эту историю знает любой китайский ребенок, что показывает рассказ «Сунь Бинь вэй Вэй цзю Чжао» в крупнейшей китайской детской газете «Эртун шидай» («Детство»), № 18, вышедшей в Шанхае 16 сентября 1981 г. Историк Сыма Цянь переносит нас во времена доимперского Китая, в V–III вв. до н. э. В те времена Китай состоял из множества мелких царств, воевавших друг с другом за главенство. Войны были повседневным явлением. В 354 г. до н. э. царство Вэй напало на царство Чжао и осадило его столицу Хань-дань (соответствует нынешнему городу Ханьдань в провинции Хэбэй). Царство Чжао обратилось за помощью к царству Ци (на юге современной провинции Шаньдун). В 353 г. до н. э. властитель царства Ци располагал армией в 80 000 человек Военачальником в ней был Тянь Цзи, а его советником — Сунь Бинь. Куда же следовало двинуться этой армии? Тянь Цзи собирался двигаться прямо в царство Чжао и там вступить в бой с вэйской армией. Сунь Бинь отверг этот план. Он сказал: «Если кто-то хочет распутать узел, то, конечно, он не должен изо всей силы тянуть и дергать веревку. Если кто-то тренирует боевых петухов, то, конечно, для этого он не стравливает их друг с другом. Если кто-то хочет покончить с осадой, то лучше всего, если он не будет вводить свои войска в место, и так полное войск, а отправит их в место, свободное от войск. Все отборные войска царства Вэй находятся в царстве Чжао. Царство Вэй лишено военной защиты. Поэтому я предлагаю, чтобы мы осадили столицу Вэй, Далян (соответствует нынешнему городу Кайфэн в провинции Хэнань). Тогда вэйская армия сразу прекратит осаду Ханьданя и поспешит назад, на помощь собственной стране». Тянь Цзи последовал совету Сунь Биня. Как только распространилось известие о нападении циской армии на царство Вэй, вэйская армия сняла осаду и поспешила назад, в Вэй. Армия царства Ци расположилась в заранее выбранном месте, лежавшем на пути армии Вэй, а именно в Гуйлине (на северо-востоке современного города Хэцэ в провинции Шань-дун). Здесь они спокойно ожидали в полной боевой готовности и нанесли полное поражение вэйской армии, значительно более сильной, но изнуренной быстрым маршем. Таким образом царство Чжао было спасено. Эта притча, переданная мною здесь в несколько вольном переводе, была записана более двух тысяч лет тому назад. Первая фиксация фразеологизма, обозначающего Стратагему № 2, при помощи четырех иероглифов: вэй, Вэй, цзю, Чжао («Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао»), — знаменитый роман минского времени «Сань Го янь-и» («Троецарствие») Ло Гуань-чжуна (1330–1400). В тридцатой главе этого романа упоминается стратагема Сунь Биня «Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао». Сунь Бинь, который изобрел этот метод ведения военных действий, был одним из потомков Сунь У, уже упомянутого выше создателя древнейшего в Китае и во всем мире военного трактата. Неудивительно, что Сунь Бинь и сам написал военный трактат. После почти двухтысячелетнего забвения, в апреле 1972 г., археологи откопали 232 бамбуковые таблички с его текстом в провинции Шань-дун; в том же году он был издан под заглавием «Сунь Бинь бин фа» («Военное искусство Сунь Биня»).

2.2. О полноте и пустоте

Избегать «полного», то есть района, занятого неприятелем, и вместо того проникать в «пустое», то есть район, оставленный противником, — так звучит слегка обобщенное толкование данной стратагемы. «Пустота» и «полнота» — два основных термина традиционной китайской военно-теоретической мысли. Их вводит уже Сунь-цзы в древнейшем в мире трактате по военному искусству. В шестой главе, «Пустота и полнота» («Сюй ши пиань»), название которой Лайонел Джайлс приблизительно перевел как «Weak and strong points» («Слабые и сильные точки»), а Сэмюэл Б. Гриффит как «Weakness and strengths» («Слабые и сильные места»), Сунь-цзы замечает между прочим:

«В войне следует избегать полного и проникать в пустое. Появляйся в местах, которые враг должен будет оборонять в спешке. Спешно иди туда, где враг не ожидает тебя».

В книге «Цзюньши чэнъюй» («Воинские поговорки»), вышедшей в 1983 г. в Тайюане, провинция Шаньси, эта стратагема толкуется следующим образом:

«В таких случаях не обороняют район, которому угрожает враг, а нападают на опорные пункты во вражеском тылу. Так врага заставляют отвести войска и защищать свой собственный тыл. Вследствие этого угрожаемый район освобождается».

Стратагема № 2 рассматривается также в «Чжунго гудай чжэсюэ юйянь гуши сюань» (Избранные философские притчи и рассказы Древнего Китая. Шанхай, 1980):

«Все явления связаны между собой. Так, например, обстоит с противоположными понятиями полного и пустого. Если кто-то воспользуется их связью, он может коренным образом изменить соотношение сил своих и противника, превратить сомнительное положение в выигрышное и одержать победу».

Стратагема № 2 упоминается Мао Цзэдуном в докладе «Стратегические проблемы партизанской войны против японской агрессии» (май 1938 г.):

«В случае, если противник прочно обосновался в районе нашей обороны, мы посылаем туда часть наших сил, чтобы взять противника в окружение. Одновременно наши главные силы предпринимают наступление в районе, из которого противник явился. Мы повышаем там свою активность, чтобы побудить засевшего в обороняемом нами районе противника к отходу и нападению на наши главные силы. Это метод «Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао».

Стратагема № 2 упоминается также в одном из сочинений Чжу Дэ о партизанской войне с Японией, датируемом 1938 г. (Чжу Дэ сюань цзи (Избранные труды Чжу Дэ. Пекин, 1983). Чжу Дэ (1886–1976) — один из основателей и главнокомандующий Красной армией, до самой своей смерти остававшийся номинальным главой государства КНР в качестве председателя Постоянной комиссии Национального народного конгресса.

2.3. Из доконфуцианской эпохи

Уже классический конфуцианский труд «Цзо-чжуань» («Комментарий Цзо»),^[86] одно из старейших китайских исторических сочинений, составленных до начала нашей эры, содержит сведения о применении Стратагемы № 2. Так, в 623 г. до н. э. чуские войска осадили государство Цзян (в нынешней провинции Хэ-нань). В ответ на это войско государства Цзинь вошло в Чу, чтобы выручить Цзян. В 622 г. до н. э. государство Чу напало на государство Сун, которое, в свою очередь, обратилось за помощью к государству Цзинь. Властитель Цзинь, князь Вэнь, был обязан благодарностью властителю Чу, который оказывал ему помощь во время его 19-летнего изгнания, и не мог открыто выступить против Чу. Советник князя Вэня Ху Янь придумал выход. Государству Цзинь следовало напасть на Цао и Вэй, государства, наследственно и через свойство связанные с Чу, в которых непочтительно обходились с князем Вэнем во время его изгнания. Тогда Чу вынуждено было бы отвести свои войска из Сун, чтобы оборонять Цао и Вэй. Так и случилось. Эта история была распубликована в 1981 г. в Шанхае в виде комикса тиражом в 1 680 000 экземпляров.

2.4. Тайпинские повстанцы и войска Дэн Сяопина

Применение Стратагемы № 2 в новой китайской истории иллюстрируется захватом города Ханчжоу в I860 г. войсками повстанцев-тайпинов, которые таким образом хотели принудить к отступлению войска, осаждавшие их столицу Нанкин. Когда в августе 1947 г. Чан Кайши собирался предпринять большое наступление на район, захваченный Коммунистической партией Китая, Дэн Сяопин и Лю Бочэн со своими войсками форсированным маршем оставили район, где располагались их опорные пункты, и направились за тысячу миль в горы по ту сторону Хуанхэ, в район, занятый чанкайшистами. Под угрозой оказалась сама основа военной силы Чан Кайши. Тот был вынужден защищаться от мощного наступления Красной армии и не смог напасть на красные районы. Так одним штрихом была изменена вся картина военных действий. Этот случай приводится как пример применения и развития Стратагемы № 2 в труде «Саньшилю цзи синь бянь» (Тридцать шесть стратагем в современной обработке. Пекин, 1987).

2.5. Современный тайваньский анализ Стратагемы № 2

В труде «Саньшилю цзи мибэнь цзицзе» (Тайная книга тридцати шести стратагем с комментариями. 3-е изд. Тайбэй, 1986) в разделе о Стратагеме № 2 указаны следующие примеры из современности.

Оказывается, предпринимая наступление на Вьетнам весной 1979 г., КНР не имела в виду ничего, кроме стратагемы «Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао». Китай, вводя войска во Вьетнам, лишь хотел добиться, чтобы вьетнамские войска вышли из Камбоджи ради обороны их собственной страны. Однако в данном случае маневр не удался, поскольку китайская угроза Вьетнаму оказалась слишком слабой. Вот если бы Китай осадил Ханой, Стратагема № 2 привела бы к успеху. Насколько широка пропускная полоса Стратагемы № 2 в сознании китайцев, показывают следующие три примера из той же вышедшей в Тайбэе книги. Согласно издателю книги Шу Ханю, постоянно повергающие свободный мир в панику угоны самолетов террористами также являются примерами применения этой стратагемы. То же самое касается взятия американских заложников в Тегеране, позволившего Ирану обходиться с сильнейшей страной мира как с шахматной фигуркой на ладони. Аналогичное толкование дается эмбарго на ввоз зерна в Советский Союз после его нападения на Афганистан. Вновь оцененная в КНР и на Тайване Стратагема № 2 сообщает особое значение следующим словам Сунь-цзы:

«Война подобна воде. Как и вода, она не имеет постоянной формы. Тот, кто выверяет свою тактику по положению врага и таким образом достигает победы, может считаться достигнувшим божественности».

Стратагема № 3. Убить чужим ножом

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: цзе / дао / ша / жэнъ

Перевод каждого иероглифа: Одолжить / нож / убить / человек

Связный перевод: Взять взаймы нож, чтобы убить человека.

Сущность: Убить чужим ножом. Погубить противника чужими руками. Стратагема подставного лица. Вредить косвенным путем, не афишируя себя. Стратагема алиби, стратагема заместителя.

К четырем иероглифам этой стратагемы не привязывается никакой объяснительной притчи. Они непосредственно и наглядно описывают, как стратагема осуществляется. Одно из древнейших упоминаний краткой формулировки Стратагемы № 3 мы находим в пьесе эпохи Мин (1368–1644). Вот перевод соответствующей сцены, впервые выполненный на одном из европейских языков.

3.1. Коварная отправка на войну

В театре. Артист в амплуа злодея, исполняющий роль цензора Хань Ду, выходит на сцену и поет на мотив «Сянлюнян»:^[87]

Я — начальник над служащими цензурного ведомства^[88] в Западной канцелярии,

Я — начальник над служащими цензурного ведомства в Западной канцелярии.

Ледяная рука моей власти повергает всех в страх и смущение.

Я ношу шапку с одним рогом и езжу на черно-белой пестрой лошади, как следует моему сану.

От меня все отшатываются в почтительном трепете.

Этим я обязан расположению первого министра Люй Ицзяня [978—1043, противник реформ, предложенных Фань Чжунянем]. Этим я обязан расположению первого министра Люй Ицзяня.

Я предан ему со всеми потрохами («вплоть до моих легких и кишок»). Выражение его лица и каждое его слово — для меня закон.

Гнев мой обрушивается на этого безмозглого негодяя [имеется в виду Фань Чжунянь (989—1052), ученый и политик, известный тем, что мог держать речь, не заглядывая в бумажку; в 1040 г. участвовал в битве против армии династии Западная Ся (с территории, ныне принадлежащей к автономной области Нинся, населенной народностью хуэй); в 1043–1045 гг. был вице-министром империи, пытался провести ряд реформ, однако потерпел неудачу из-за противостояния консерваторов]. Он не знает, что его ожидает! Мой гнев обрушивается на этого дурака, он не знает, что его ожидает. Он все болтает языком и шлепает губами. Он окружает себя сотрапезниками, скрытными, как лисицы.^[89] (Говорит.) Я — всего лишь цензор Хань Ду. Но первый министр Люй — сколь велик он! А этот Фань Чжунянь выступает против него — что за наглость! За известностью закидывает он снасть, хочет поймать славу! Он запрашивает не по чину, бросается дерзкими словами. И еще вовлек в свое клеветническое дело Ю Цзина и Ин Чжу. Все они будут смещены с должности и поставлены на место. А еще этот Оуян Сю [1007–1072, ученый и высокопоставленный чиновник, поддерживал Фань Чжуняня]. Тебе-то что до этого? Ты насмехаешься над цензором Ся [имеется в виду Ся Сун, (985—1051); когда он в 1043 г. должен был быть назначен тайным государственным советником, бывшие тогда у власти реформисты объединились против него вокруг Фань Чжуняня, вследствие чего он получил менее важную должность; за это он обвинил реформистов в заговоре]! Ты сам этим вырыл себе яму! К счастью, ты не заботишь меня, ничтожного. Я уже много дней не видел цензора Ся. Пойду-ка навещу его. (Идет.) О, кто-то показался вдали, это, наверное, он. Отойду-ка я в сторонку и погляжу, куда он направляется.

(Актер в амплуа шута, исполняющий роль цензора Ся, выходит на сцену и поет на ту же мелодию):

Цензурное ведомство — моя епархия, цензурное ведомство — моя епархия.

Характер у меня не подозрительный и не хитрый. В настоящее время я — жертва беспочвенных обвинений. Несправедливость, от которой я страдаю, возбуждает во мне гнев.

Виновный в этом [Фань Чжунянь] переведен в отдаленную область. Виновный переведен в отдаленную область. Я хочу его окончательно уничтожить.

Если ты хочешь избавиться от сорняка, ты должен выбросить его корни с поля. Горе тебе, если ты только отбросишь его в сторону, ибо он позже вернется и разрастется вновь!

(Актер-злодей выступает вперед и говорит):

О почтенный господин Ся!

(Актер-шут изображает испуг.) (Актер-злодей говорит): Куда путь держите?

(Актер-шут поет):

На восток к моему благодетелю, чтобы поговорить с ним. На восток к моему благодетелю, чтобы поговорить с ним.

Если мой план удастся, мы сможем вновь спать спокойно.

(Актер-злодей говорит):

Я, ваш младший брат, придерживаюсь того же мнения. Давайте воспользуемся тем обстоятельством, что первый министр еще не являлся на аудиенцию ко двору. Отправимся скорее к нему, скорее! (Оба отходят в сторону.)

(Выходит актер с раскрашенным лицом, исполняющий роль первого министра Люй Ицзяня, но в повседневной одежде. За ним следует актер-слуга. Актер с раскрашенным лицом поет на мотив «Шэнчацзы»):

По своему положению и важности я вхожу в число трех высочайших государственных советников во главе империи. Я всего лишь на расстояние в несколько дюймов удален от драконоподобного лика императора. Я властвую над жизнью и смертью. Все взирают на меня в почтительном страхе. (Говорит.) Все чиновники склоняются передо мною, первым министром, до земли. Меня украшают нефритовый пояс и красный плащ. Я — краеугольный камень священной династии. Никто не решится посягнуть на мой приказ. Я поражен наглостью одного пустоголового негодяя. Он решается таскать тигра за усы [посягает на мой авторитет]! Секретарь! Сразу же дай мне знать, когда придут оба цензора, Хань и Ся!

(Актер-слуга):

Будет исполнено!

(Актер-злодей и актер-шут входят и говорят):

Вот мы и прибыли! О, жилище первого министра — оно подобно обиталищу богов. Обратимся же к секретарю и попросим доложить о нас.

(Актер-слуга):

Отец наш как раз спрашивал о вас обоих. Входите, пожалуйста, поскорее.

(При виде первого министра оба пришельца преклоняют колени и говорят):

Ваши последователи, Ся и Хань, явились к вам на аудиенцию.

(Актер с раскрашенным лицом говорит):

Поднимитесь, вы оба!

(Актер-злодей и актер-шут встают, складывают руки у груди в приветственном жесте, кланяются, вновь выпрямляются и ждут.)

(Актер с раскрашенным лицом говорит):

На днях слышал я поношения от этого негодяя. Фань Чжунянь и его приятели, конечно, уже получили свое, но гнев мой еще не улегся. У вас, господа, уж конечно, найдется какая-нибудь стратагема для меня.

(Актер-злодей говорит):

Я, Хань Ду, день и ночь страдал от обиды за вас, благородного первого министра, не мог ни есть, ни спать. Однако стратагемы у меня нет.

(Актер с раскрашенным лицом говорит):

Вот уж, действительно, можно сказать, «сопровождать в огонь и в воду»! Спасибо вам! Спасибо!

(Актер-шут говорит):

Я, ничтожный, придумал стратагему. Я затем и явился, чтобы доложить о ней.

(Актер с раскрашенным лицом говорит):

Говори же! Говори!

(Актер-шут):

Ю Цзин, Ин Чжу и Оуян Сю сами по себе не враги благородному первому министру. Если они с недавних пор не держат языка за зубами, так это потому, что их подстрекает Фань Чжунянь. Если не умертвить Фань Чжуняня, корень зла не будет истреблен.

(Актер с раскрашенным лицом):

Убить Фань Чжуняня было бы нетрудно. Но я боюсь, что придворные будут недовольны.

(Актер-шут):

Я, ничтожный, подумал об этом. Сейчас как раз поднял бунт Чжао Юаньхао [1003–1048, основатель империи Западная Ся, в течение семи лет вел войну против династии Северная Сун (960— 1126)]. Вокруг него собираются все новые силы. Двор должен назначить военачальника, который поведет против него войско. Вы, благородный министр, завтра утром должны подать императору представление. По этому представлению Фань Чжунянь [будучи штатским чиновником и ученым без военного опыта] получит военное назначение и будет отправлен для подавления бунта Чжао Юаньхао. Это называется «убить чужим ножом». К тому же вы покажете этим, благородный министр, будто сменили гнев на милость! Как вам нравится такая стратагема?

(Актер с раскрашенным лицом громко восклицает):

Замечательно, замечательно! Я в ближайшее же время издам приказ о переводе тебя в более высокий ранг. Непременно сдержу свое слово.

(Актер-злодей):

Фань Чжуняня убьют, но остается еще множество его последователей. Не будете ли вы столь любезны, чтобы составить их список и распространить его при дворе, чтобы они остерегались превышать свои полномочия словом или делом?

(Актер с раскрашенным лицом):

Как это верно! Как верно!

(Актер-шут):

В этом списке на первых местах должны стоять Цай Сян [1012–1069; помимо своей служебной карьеры, считался одним из четырех величайших каллиграфов династии Северная Сун] и Ши Цзиэ [1005–1045; чиновник и ученый, убежденный конфуцианец].

(Актер-шут):

Вот это называется поставить общественную службу на пользу личной мести!

(Актер с раскрашенным лицом поет на мотив «Сочуанхань»):

О, государственные дела! Лишь мне одному доверены они. Подчиненные, мне служащие, должны уважать меня, великого первого министра. Фань Чжунянь и его клика не держались в рамках своих полномочий. Он играл с огнем, и пламя охватило его. В дикие области отправят его, за тысячи миль от столицы. И это наказание еще не удовлетворит моего гнева. Лишь когда Фань Чжунянь будет убит и тело его разрублено на мелкие кусочки, я вздохну свободно.

(Хором):

Назначим его военачальником! Если его убьют по ту сторону границы, кто сможет вновь вызвать к жизни его душу?

(Актер-шут поет на тот же мотив):

Мне отвратительна вся эта банда бессовестных выскочек. Императорской кистью подписан указ об их отстранении и назначении в отдаленные области. Там в Новый год снег так глубок, что они не могут шагнуть ни назад, ни вперед. Так тяжела там жизнь. Страшно далеки они от родной земли. И письму оттуда не дойти. Горько должны они теперь раскаиваться в том, что так неразумно распускали языки.

(Хором):

Мы ручаемся, что Фань Чжуняню не найти пути назад. Если его убьют в битве с бунтовщиками, кто сможет вновь вызвать к жизни его душу?

(Актер с раскрашенным лицом поет на тот же мотив):

Следует подумать о том, что Фань Чжунянь и его клика пытались обмануть императора. Уже несколько лет он протаскивал своих людей на важные должностные места. Его сила еще сохраняется. Ему придется только слегка раздуть пламя, а наше совсем угасло. Поэтому с его товарищами нужно покончить сразу, без промедления, чтобы они не смогли оказать ему тайную поддержку или нанести нам ответный удар.

(Хором):

Сегодня выйдет приказ, чтобы эти негодяи до конца своих дней были отстранены от государственной службы. Кто вернет им вновь их должности и почет?

(Актер с раскрашенным лицом):

Я под корень изведу всю эту банду, пользуясь вашей чудесной стратагемой.

(Актер-злодей и актер-шут):

Не человек [то есть первый министр Люй Ицзянь и оба цензора] хочет смерти тигра [то есть Фань Чжуняня], но тигр желает погибели человека.

(Выходят.)

В этой сцене из драмы «Три причины пожеланий счастья», переведенной с насчитывающей несколько столетий рукописи из столичной Пекинской библиотеки, враги Фань Чжуняня планируют убрать его с дороги, отправив военачальником в битву. Они не сомневаются, что собравший большие военные силы бунтовщик Чжао Юаньхао погубит их не искушенного в военном деле врага. Чжао Юаньхао — это «нож», предназначенный для убийства Фань Чжуняня. Но эта цель завуалирована, внешне они желают Фань Чжуняню добра, повышая его в чине. В этой драме эпохи Мин (1368–1644), написанной Ван Тиннэ, я вижу существенный признак «интриги», как его определяет Арнульф Дитерле в своей диссертации «Структурные элементы интриги в греко-римской комедии»: «Интриган пытается достигнуть своей цели не прямым путем, но хитростью, подтасовкой реальных фактов».

Остается добавить еще, что в действительности Фань Чжунянь умер не на поле битвы, а от болезни. Но замышляемая в пьесе отправка на войну также могла бы достигнуть желаемых результатов, что показывает следующая история.

3.2. Мечом аммонитян

В «Семейной библии — извлечениях из Священного Писания для домашнего чтения и воспитания юношества» (Гларус, 1887) читаем:

«Через год, в то время когда выходят цари в походы, Давид послал Иоава и слуг своих с ним, и всех израильтян, и они поразили аммонитян и осадили Равву. Давид же оставался в Иерусалиме. И случилось так, что Давид под вечер, встав со своей постели, прогуливался по кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива. И послал Давид разведать, кто эта женщина. И сказали ему: это Вирсавия, жена Урии-хеттеянина.

Тогда Давид написал письмо Иоаву и послал его с Урией. В письме он написал так поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер. Посему когда Иоав осаждал город, то поставил он Урию на таком месте, о котором знал, что там храбрые люди. И вышли люди из города, и сразились с Иоавом, и пало несколько из народа, из слуг Давидовых; был убит также и Урия-хеттеянин. И послал Иоав донести Давиду о всем ходе сражения.

Когда услышала жена Урии, что умер Урия, муж ее, стала она плакать о муже своем. Когда кончилось время плача, Давид послал и взял ее в дом свой, и она сделалась его женой и родила ему сына».

Примечательно в этом отрывке из Ветхого завета, что Бог осуждает и наказывает за применение Стратагемы № 3: «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа». Господь посылает Нафана, который, в частности, упрекает Давида: «Урию-хеттеянина ты поразил мечом; жену его взял себе в жены, а его ты убил мечом аммонитян». И затем следует объявление наказания с обоснованием причин: «Как ты этим делом подал повод врагам Господа хулить Его, то умрет родившийся у тебя сын!» И ребенок действительно умер.

Идея божественного возмездия за предосудительное применение стратагемы чужда китайской культуре, хотя даже в произведениях китайской литературы герои, применяющие стратагемы с дурными намерениями, часто кончают плохо. Нередко также настигает их осуждение потомков, выражаемое в произведениях литературы или изобразительного искусства — одно из страшнейших наказаний для китайцев прошлого (см. ниже, 7.18: Выдуманное преступление Юэ Фэя, и 18.12: Прославление кистью и тушью).

3.3. Стрела Локи на тетиве Хедура

«Фригга, мать Бальдура, отправилась бродить по свету, чтобы с каждого существа и с каждой вещи взять клятву, что они не нанесут вреда ее сыну. Дальнее это было странствие — но все существа и вещи дали ей эту клятву: огонь и вода, железо и медь, камни и земля, травы и деревья, звери, птицы, яды и болезни.

Боги возрадовались и устроили большой праздник, чтобы почтить Бальдура. И там предстал он между своими братьями. Они воздавали ему почести так: посылали в него свои стрелы, бросали камни и замахивались мечами. И это казалось им чудесным, ибо ничто не могло повредить Бальдуру.

Лишь один из всех с завистью смотрел на игры. Это был Локи. Ему радость богов всегда была что соринка в глазу. Он принял облик старухи и явился перед Фриггой. «Как радостны, — сказал он, — игры асов на Идском поле! И как, ничто не может повредить Бальдуру?» — «Ему не может повредить ничто на свете, — отвечала Фригга, — ибо никто не отказал мне в клятве».

«Но уверена ли ты, что всех о ней просила?»

Тут Фригга вспомнила, что к западу от Валгаллы встретила растение, которое показалось ей слишком молодым, чтобы вынести тяжелую клятву: омелу.

Теперь старуха узнала все, что ей требовалось. И Локи, не медля, нашел омелу и вырезал из нее стрелу. С этой стрелой явился он на игрище богов. Хедур стоял немного поодаль от веселой толпы. К нему, слепому брату Бальдура, и приблизился Локи. «Почему ты не воздаешь, подобно другим, почестей твоему брату?» — спросил он. «Потому, что я его не вижу», — отвечал Хедур.

Тут вызвался Локи помочь ему прицелиться, чтобы и Хедур мог воздать почесть Бальдуру.

«Вот, возьми стрелу и положи ее на тетиву, — сказал он. — Мой глаз да послужит твоей руке!» Тогда Хедур взял стрелу из рук Локи и выстрелил. И тут произошло несчастье, равного которому не было на свете. Ибо стрела пронзила Бальдура. Мертвым упал светлый бог на землю». (Цит. по: Рок богов и судьба людей, пересказано из «Эдды» Даном Линхольмом. Раштатт, 1981.)

Локи использовал руку Хедура как нож.

3.4. Два персика убивают трех воинов

В эпоху «Весны и Осени» служили князю Цзину (ум. 490 до н. э.) из княжества Ци (на севере нынешней провинции Шаньдун) три храбрых воина: Гунсунь Цзе, Тянь Кайцзян и Гу Ецзы. Их отваге никто не мог противиться. Их сила была столь велика, что даже голыми руками хватка их была подобна тигриной.

Однажды Янь Цзы, первый министр княжества Ци, повстречался с этими тремя воинами. Ни один не встал почтительно со своего сиденья. Этот проступок против вежливости разгневал Янь Цзы. Он обратился к князю и сообщил ему об этом случае, который оценил как представляющий опасность для государства. «Эти трое пренебрегают этикетом по отношению к высшим. Можно ли положиться на них, если понадобится подавлять мятеж внутри государства или выступить против внешних врагов? Нет! Потому я предлагаю: чем раньше их устранить, тем лучше!»

Князь Цзин озабоченно вздохнул: «Эти трое — великие воины. Вряд ли удастся их взять в плен или убить. Что же делать?»

Янь Цзы призадумался. Потом он сказал: «У меня есть одна мысль. Пошлите к ним вестника с двумя персиками и со словами: «Пусть возьмет себе персик тот, чьи заслуги выше».

Князь Цзин так и поступил. Три воина стали мериться своими подвигами. Первым заговорил Гунсунь Цзе: «Однажды я голыми руками победил дикого кабана, а в другой раз — молодого тигра. По моим деяниям мне полагается персик». И он взял себе персик.

Тянь Кайцзян заговорил вторым: «Дважды обращал я в бегство лишь с холодным оружием в руках целое войско. По моим деяниям я также достоин персика». И он также взял себе персик.

Когда Гу Ецзы увидел, что ему персика не досталось, он со злобой сказал: «Когда я однажды в свите нашего господина переправлялся через Хуанхэ, огромная водяная черепаха схватила мою лошадь и исчезла с нею в бурном потоке. Я нырнул под воду и пробежал по дну сто шагов вверх по течению и девять миль вниз по течению. Наконец я нашел черепаху, убил ее и спас мою лошадь. Когда я вынырнул с конским хвостом по левую сторону и черепашьей головой по правую, люди на берегу приняли меня за речное божество. Это деяние еще более достойно персика. Ну что, никто из вас не отдаст мне персик?»

С этими словами он вынул свой меч из ножен и поднял его. Когда Гунсунь Цзе и Тянь Кайцзян увидели, сколь разгневан их товарищ, заговорила в них совесть, и они сказали: «Безусловно, наша храбрость не сравняется с твоей и наши деяния не могут мериться с твоими. Тем, что мы оба сразу схватили себе по персику и не оставили тебе, мы показали лишь свою алчность. Если мы не искупим этого позора смертью, проявим еще и малодушие». Тут они оба отдали свои персики, обнажили мечи и перерезали себе горло.

Когда Гу Ецзы увидел два трупа, ощутил он свою вину и сказал: «Бесчеловечно, что оба моих боевых товарища умерли, а я живу. Недостойно стыдить других словами и прославлять себя самого. Малодушно было бы совершить такое дело и не умереть. К тому же, если бы оба моих товарища поделили между собой один персик, оба получили бы достойную их долю. Я же тогда мог бы взять себе оставшийся персик».

И тут он уронил свои персики на землю и также перерезал себе горло. Вестник сообщил князю: «Все трое уже мертвы». И князь приказал похоронить их по установленному для воинов ритуалу.

Я вышел через городские ворота Ци

И увидел в отдалении Тан-иньли

И посредине три кургана,

Друг подле друга, как близнецы.

Я спросил: «Чьи это могилы?»

Ответ был: там покоятся

Гунсунь Цзе, Тянь Кайцзян и Гу Ецзы!

Сила их могла сдвинуть горы,

А благородство не имело себе равных.

Но однажды их настигло предательство.

Тогда два персика убили трех воинов.

Кто способен был на такую стратагему?

Это Янь Цзы — первый министр Ци.

Приведенный текст взят из «Янь Цзы Чунь цю» («Весна и Осень Янь Цзы»), произведения, полный и тщательный немецкий перевод которого был выполнен Р. Хольцером (Werzburger Sino-Japonica. Bd. 10. 1983). Я обнаружил его перевод на современный китайский язык в книге по китайской фразеологии, вышедшей в 1982 г. в Цзилине. Янь Цзы (ум. 500 до н. э.) служил при трех властителях княжества Ци. В цитированном произведении, собрании анекдотов о Янь Цзы, содержится масса стихов, частично из наследия китайского философа Mo Цзы (ок. 468–376 до н. э.).

Это стихотворение сочинил Чжугэ Лян (181–234), первый министр Шу-Хань, сам бывший выдающимся знатоком стратагем. Он прославляет погибших и клеймит позором Янь Цзы за применение Стратагемы № 3. Тот не рискнул приговаривать непочтительных воинов к смертной казни. Воспользовавшись тем обстоятельством, что «героические личности часто бывают слишком вспыльчивы и обращают непомерное внимание на свою честь, гордость и собственную особу» (Лютц Мюллер), он посеял меж ними разлад, вследствие которого они сами наложили на себя руки.

3.5. Храбрый портняжка и великаны

«А портняжка двинулся дальше куда глаза глядят. Долго он странствовал и вот пришел наконец во двор королевского дворца и, почувствовав усталость, прилег на траве и уснул. В то время как он лежал, пришли люди, стали его со всех сторон разглядывать и прочли у него на поясе надпись: «Побил семерых одним махом».

— Ох, — сказали они, — чего же хочет этот знатный герой здесь в мирное время? Это, должно быть, какой-нибудь важный человек.

Они пошли и объявили об этом королю, полагая, что на случай войны он будет здесь человеком важным и нужным и что отпускать его ни в коем случае не следует. Этот совет королю понравился, и он послал к портняжке одного из своих придворных, который должен был ему предложить, когда тот проснется, поступить к королю на военную службу.

Посланец подошел к спящему, подождал, пока, тот начал потягиваться и открыл глаза, и только тогда изложил ему королевское поручение.

— Я затем сюда и явился, — ответил портной. — Что ж, я готов поступить к королю на службу.

Его приняли с почестями и отвели ему особое помещение. Но королевские воины отнеслись к портняжке недружелюбно и хотели его сбыть куда-нибудь подальше. «Что оно из этого выйдет? — говорили они между собой. — Если мы с ним поссоримся, то он, чего доброго, на нас набросится и побьет семерых одним махом. Уж тут никто из нас против него не устоит». И вот они порешили отправиться все вместе к королю и просить у него отставку.

— Где уж нам устоять, — сказали они, — рядом с таким человеком, который побивает семерых одним махом?

Опечалился король, что придется ему из-за одного потерять всех своих верных слуг, и захотелось ему поскорей от портного избавиться, чтоб больше его на глаза не пускать. Но король не решился дать ему отставку: он боялся, что тот убьет его, а заодно и придворных, а сам сядет на его трон. Долго он думал-раздумывал и наконец порешил сделать так. Он послал к портняжке и велел ему объявить, что он хочет ему, как великому военному герою, сделать некоторое предложение.

В одном из лесов его королевства поселились два великана, они своими грабежами и разбоями, поджогами и пожарами великий вред учиняют; и никто не осмеливается к ним приблизиться, не подвергаясь смертельной опасности. Так вот, если он этих двух великанов одолеет и убьет, то отдаст он ему свою единственную дочь в жены, а в приданое полкоролевства, а поедут с ним сто всадников на подмогу.

«Это было б неплохо для такого, как я, — подумал портняжка, — заполучить себе в жены красавицу королевну да еще полкоролевства в придачу, такое не каждый день выпадает на долю».

— О да! — сказал он в ответ. — Великанов этих я одолею, и сотни всадников мне для этого не надо; кто одним махом семерых побивает, тому двоих бояться нечего.

И вот пустился портняжка в поход, и ехала следом за ним сотня всадников. Подъехав к лесной опушке, он сказал своим провожатым:

— Вы оставайтесь здесь, а я уж расправлюсь с великанами один на один. — И он шмыгнул в лес, поглядывая по сторонам.

Вскоре он увидел двух великанов. Они лежали под деревом и спали, и при этом храпели вовсю, так что даже ветки на деревьях качались.

Портняжка, не будь ленив, набил себе оба кармана камнями и взобрался на дерево. Он долез до половины дерева, взобрался на ветку, уселся как раз над спящими великанами и стал сбрасывать одному из них на грудь камень за камнем. Великан долгое время ничего не замечал, но наконец проснулся, толкнул своего приятеля в бок и говорит:

— Ты чего меня бьешь?

— Да это тебе приснилось, — ответил ему тот, — я тебя вовсе не бью.

И они опять улеглись спать. А портной вынул камень и бросил его на второго великана.

— Что это? — воскликнул второй. — Ты чем в меня бросаешь?

— Я ничем в тебя не бросаю, — ответил первый и начал ворчать.

Так ссорились великаны некоторое время, и, когда оба от этого устали, они помирились и опять уснули. А портняжка снова начал свою игру, выбрал камень побольше и кинул его изо всей силы в грудь первому великану.

— Это уж чересчур, — закричал тот, вскочил как безумный и как толкнет своего приятеля об дерево — так оно все и задрожало. Второй отплатил ему той же монетой, и они так разъярились, что стали вырывать ногами с корнем деревья и бить ими друг друга, пока наконец оба не упали замертво наземь».^[90]

В этой сказке братьев Гримм о храбром и хитром портняжке, приведенной по двухтомному изданию Манессе, Стратагемой № 3 сначала пытается воспользоваться король. Он хотел бы избавиться от портняжки, но не решается прямо действовать против нежелательного пришельца. Тогда он надеется сжить портняжку со свету руками великанов. Свои коварные намерения король преподносит в виде почетного поручения, за выполнением которого последует королевская награда.

Портняжка, в свою очередь, пользуется Стратагемой № 3. Бросая камни, добивается он ссоры между сонливыми великанами, так что они со зла убивают друг друга. Таким образом, для умерщвления великанов портняжка воспользовался их собственными силами.

3.6. Зарытый документ князя Хуаня

Князь Хуань (806–771 до н. э.) из государства Чжэн стремился к тому, чтобы захватить государство Куай. Прежде всего он приказал вызнать, как зовут всех искусных министров и военачальников государства Куай, и написал бумагу, в которой говорилось следующее: после падения государства Куай все перечисленные министры и военачальники государства Куай получат столь же высокие должности в государстве Чжэн. Кроме того, все земли государства Куай будут поделены между ними. Затем князь Хуань воздвиг за городскими стенами большой алтарь и зарыл под ним бумагу. После этого он приказал заклать кур и свиней и дал Небу торжественную клятву, что не нарушит заключенного с сановниками из Куай договора. Когда князь государства Куай узнал об этом событии, он заподозрил в измене весь свой главный штаб и государственный совет и всех их, разгневавшись, повелел казнить. Таким образом князь государства Чжэн Хуань не только избавился от элиты государства Куай, но еще и использовал для этого самого властителя Куай. Теперь князь Чжэн без труда мог одолеть государство Куай.

Этот пример применения Стратагемы № 3 приведен в книге Хань Фэя (ок. 280–233 до н. э.). Уже цитировавшийся в разделе о Стратагеме № 2 классический конфуцианский труд «Цзо-чжуань» сообщает его под 514 г. до н. э.

3.7. Подарок Си Юаня

Высокопоставленный чиновник Си Юань из государства Чу был справедливым и миролюбивым человеком. Но его коллега Фэй Уцзи и военный комендант Янь Цзянши завидовали его успехам и ненавидели его. Первый министр Цзи Чан любил получать подарки и с готовностью склонял свое ухо к клеветническим наговорам. Фэй Уцзи, который хотел уничтожить Си Юаня, сказал первому министру, что Си Юань хочет пригласить его на пир. Затем Фэй Уцзи пошел к Си Юаню и сообщил ему, что первый министр хотел бы получить от него приглашение. Си Юань возразил, что по своему низкому чину он недостоин посещения первого министра. Однако если тот будет настаивать на визите, то он, Си Юань, изъявляет всяческую готовность его принять. Каким подарком он мог бы почтить первого министра? Фэй Уцзи отвечал: «Первый министр питает страсть к доспехам и оружию. Покажи мне, что у тебя есть из этого, и я помогу тебе выбрать». Фэй Уцзи остановил свой выбор на пяти доспехах и пяти предметах вооружения и посоветовал Си Юаню: «Поставь их у входа. Когда первый министр увидит их, ты сможешь их ему подарить».

В день пира Си Юань поставил шатер слева от ворот и там расставил подарки. А коварный Фэй Уцзи нашептал первому министру, что Си Юань поставил у входа вооруженных людей, по-видимому замышляя что-то дурное, и дал совет не принимать приглашения. А кроме того, во время короткого похода против государства У Си Юань якобы был подкуплен и, вместо того чтобы, как ему было поручено, захватить государство У, отступил против воли своих военачальников. Первый министр послал гонца к дому Си Юаня, и тот издали увидел выставленное там оружие и доспехи. Тогда первый министр вызвал к себе Янь Цзянши, чтобы разузнать подробнее о происшедшем. Тот давно уже был предупрежден Фэй Уцзи. После аудиенции у первого министра Янь Цзянши приказал напасть на дом Си Юаня. Когда тот узнал о готовящемся нападении, он покончил с собой.

Таким образом, злодеи Фэй Уцзи и Янь Цзянши погубили своего врага также чужими руками.

Сам Конфуций (551–479 до н. э.) однажды вынужден был прибегнуть к Стратагеме № 3. Это случилось в год, когда могущественное государство Ци решило напасть на слабое в военном отношении родное государство Конфуция Лу. Чтобы спасти Лу, Конфуций отправил своего искусного в красноречии ученика Цзы Гунна (род. 520 до н. э.) по соседним государствам. Тот прежде всего убедил военачальника Ци напасть вместо государства Лу на государство У. Затем Цзы Гун отправился в государство У и убедил тамошнего царя напасть на государство Ци, чтобы помочь Лу. После того как между Ци и У разгорелась война, Цзы Гун поспешил в государство Цзинь и подвигнул его князя на войну против государства У. В результате началась война между Цзинь и У. Таким образом Конфуцию удалось спасти свое родное государство Лу.

Здесь три государства играют роль одолженного «ножа», которым ликвидируется опасность.

3.8. Битва у Красных стен

Подобным же образом в 208 г. советнику Лю Бэя (161–223), тогда двадцатисемилетнему Чжугэ Ляну (181–234), за хитрость и изворотливость почитаемому в Китае народным героем классической древности, удалось убедить двадцатишестилетнего Сунь Цюаня, в то время основного противника властвовавшего в Северном Китае Цао Цао (155–220), заключить союз со значительно более слабым Лю Бэем против располагавшего могучим войском Цао Цао.^[91] Победа над Цао Цао в битве у Красных стен^[92] была в первую очередь заслугой Сунь Цюаня, которого Чжугэ Лян применил в качестве «чужого ножа» против Цао Цао. Но, благодаря руководству Чжугэ Ляна, Лю Бэй извлек из этой военной победы значительно больший политический выигрыш, чем Сунь Цюань.

3.9. Старый военачальник Лянь По и вспыльчивый Чжао Ко

После победы над государством Хань в 260 г. до н. э. государство Цинь (которое впоследствии, в 221 г. до н. э., объединило весь Китай) решило напасть на государство Чжао. Царь Чжао поручил оборону старому военачальнику Лянь По. Лянь По, искусный воин, занял оборону в Чанпине. Войска Цинь неоднократно штурмовали столицу, но Лянь По удавалось удержать ее. Он не решался на открытое сражение с более сильной циньской армией.

В государстве Чжао жил некий Чжао Ко, сын одного покойного военачальника. Теоретически он хорошо знал военное дело, но не имел практического опыта. При этом он достиг определенного положения в армии Чжао. Ему не нравилась оборонительная тактика Лянь По, и он перед царем Чжао обвинил его в малодушии. Тогда царь Чжао приказал военачальнику Лянь По наконец выступить против циньской армии. Но тот продолжал колебаться.

Циньские шпионы узнали о разногласиях между царем Чжао, Чжао Ко и Лянь По. Агенты Цинь подкупили жителей столицы и распустили с их помощью слух, что Цинь боится, что Чжао Ко будет назначен военачальником. С Лянь По якобы будет легко иметь дело, так как он собирается сдать город. Этот слух достиг ушей царя Чжао. Он отстранил Лянь По и его преемником назначил Чжао Ко. Тот воспользовался первой возможностью для прямого выступления против превосходящих сил циньской армии, которая взяла армию Чжао в котел и полностью уничтожила. Среди убитых оказался также новый военачальник Чжао Ко. Это было началом конца государства Чжао. В 228 г. до н. э. оно было присоединено к государству Цинь.

3.10. Убийственная песнь Вэй Сяокуаня

В эпоху раздробленности Китая (III–VI вв.) династия Восточная Вэй располагала блестящим стратегом в лице Ху Люйгуана (взрослое имя Мин Юэ, «Светлая луна»). Вэй Сяокуань, высокопоставленный чиновник и военный деятель враждебной Вэй династии Северная Чжоу, боялся растущей мощи этого противника. Властитель династии Восточная Вэй был еще молод и легковерен. К тому же министры при дворе династии Восточная Вэй заботились только о своей личной выгоде и потеряли всякое чувство ответственности за судьбу государства. Этим положением и воспользовался Вэй Сяокуань. Он сочинил песню и разослал агентов в область династии Восточная Вэй. В этой песне имелись стихи вроде: «Светлая луна светит над Шаньанем» (Шаньань был главным городом династии Восточная Вэй) — и подобные, все намекающие на то, что Ху Люйгуан собирается совершить государственный переворот. В результате царь династии Восточная Вэй приказал казнить Ху Люйгуана.

3.11. Сталин как «одолженный нож» немцев и наоборот

Вышедшая в 1987 г. в Китае книга о стратагемах причисляет к пользователям Стратагемы № 3 немцев, которым в 1936 г. удалось передать русской разведке сфальсифицированные документы, в глазах Сталина выставляющие маршала Тухачевского (1893–1937) в роли предателя. Таким образом, Сталин сыграл роль «одолженного ножа» и казнил Тухачевского.

На Западе участие немецкой секретной службы в ликвидации Тухачевского посредством передачи фальсифицированных материалов считается спорным и доныне не доказанным. Китайская интерпретация тем не менее в целом подтверждается Виктором Александровым в его историческом репортаже «L'affaire Toukhatchevsky» (Вервье, Бельгия, 1978). Как очевидный факт рассматривает немецкое участие в казни Тухачевского также Густав Адольф Пуррой в своей книге «Das Prinzip Intrige» (Z?rich — Osnabr?ck, 1986).

В свою очередь, согласно гонконгской работе о стратагемах, Сталин также с непревзойденной хитростью использовал Стратагему № 3. В 1944 г. польская подпольная армия, состоявшая из более чем 40 000 человек, хотела использовать тяжелое положение немцев после Сталинграда и высадки союзников в Нормандии, чтобы предотвратить превращение Варшавы в поле битвы между русскими и немцами. По их плану 31 июля 1944 г. советский танковый авангард должен был занять пригороды Варшавы. Этот момент представлялся удачным для нападения подпольной армии на немцев в Варшаве. Выступление было назначено на 1 августа. Как раз когда население Варшавы с оружием в руках выступило против немецкой армии, советское наступление внезапно остановилось. Войска даже немного отошли. Немцы поняли, что им не угрожает никакой опасности с советской стороны, и бросили все силы на подавление польских подпольных организаций в Варшаве. Рузвельт и Черчилль несколько раз телеграфировали Сталину, прося его продолжить наступление и спасти Варшаву, но Сталин отказался и даже протестовал против английской и американской поддержки Варшавы с воздуха под предлогом того, что она затронула бы русское воздушное пространство.

Только 10 сентября 1944 г., на шестую неделю варшавского восстания, Советский Союз начал военные операции. При поддержке Красной армии войска коммунистической армии Польши вошли в пригород Варшавы. 15 сентября Красная армия вновь остановила наступление. Немцы покончили со всеми очагами сопротивления и превратили Варшаву в руины. Только когда польская подпольная армия была полностью уничтожена, советская армия нашла момент подходящим для входа в Варшаву.

Как пишет гонконгская книга о стратагемах, составленная Ma Сэньляном и Чжан Лайпином, это пример применения Стратагемы № 3 для того, чтобы уничтожить польскую подпольную организацию в Варшаве как возможного противника захвата власти коммунистами. Для этого Сталин воспользовался силами немецкой армии.

3.12. Ван Сифэн и две наложницы

В романе «Хун-лоу мэн» («Сон в Красном тереме») Цао Сюэциня (ум. ок. 1763), одном из известнейших произведений классической китайской литературы, шестьдесят девятая глава называется так: «Пригласила в дом наложницу и утонченным способом совершила убийство «чужим ножом».

Цзя Ляню, женатому на Ван Сифэн, уже давно наскучила его жена, не только потому, что она так и не подарила ему наследника, но и оттого, что последнее время она часто болела. Он влюбился в прекрасную госпожу Ю, взял ее тайно второй женой и поселил в домике поблизости от родового дворца. Ван Сифэн от одного из слуг узнала о том, что ее супруг завел себе наложницу. Когда муж ее уехал по делам, она, изображая добрые чувства, отыскала госпожу Ю и пригласила ее переехать во дворец. При переезде Ван Сифэн лишила ее прежней прислуги и приставила новых служанок, особым образом проинструктированных. С этих пор она неустанно интриговала против госпожи Ю. Однако внешне Ван Сифэн, заходя раз в неделю к госпоже Ю, была само дружелюбие и любезность. Госпожа Ю и не подозревала, что Ван Сифэн за ее спиной предпринимает все, чтобы испортить ей жизнь. Наконец Цзя Лянь вернулся из путешествия. Его отец дал ему в подарок 17-летнюю Цю Тун. Цзя Лянь ни днем ни ночью не отходил от юной наложницы. Ван Сифэн возненавидела ее, конечно, не меньше, чем госпожу Ю, но при этом она рассчитывала найти в ней средство устранения госпожи Ю. Она могла теперь воспользоваться стратагемой «Убить чужим ножом», а сама сидеть высоко на горе и оттуда наблюдать, как соперницы уничтожают друг друга.^[93] Если бы удалось с помощью семнадцатилетней погубить госпожу Ю, избавиться потом от семнадцатилетней для нее не представило бы труда. Вот какую роль выбрала она для себя.

Итак, Ван Сифэн начала неустанно настраивать Цю Тун против госпожи Ю.

«Ты молода и неопытна и не видишь опасности, которая тебя подстерегает, — нашептывала она Цю Тун. — Его сердце целиком принадлежит ей. Даже я вынуждена уступать ей и покоряться. Ты погибнешь, если будешь с ней соперничать».

«Ну нет, я уж не покорюсь ей! — возмутилась Цю Тун. — Глядя, как пропадает ваш авторитет, видно, к чему ведет ваша уступчивость и осмотрительность. Уж я-то быстро управлюсь с этой девкой! Узнает она у меня!»

Эти слова она намеренно произнесла так громко, что госпожа Ю должна была их услышать. Она была просто потрясена такой ненавистью, целый день плакала, и кусок не лез ей в горло. Затем Ван Сифэн еще более разожгла злобу семнадцатилетней против госпожи Ю с помощью подкупленного предсказателя, так что юная наложница посмела, проходя под окнами павильона, в котором находилась госпожа Ю, разразиться громкими ругательствами и проклятиями. Несчастная окончательно пала духом и в ту же ночь покончила с собой, вдохнув золотые чешуйки.

Эта история завладела китайской театральной сценой, будучи взята за сюжет пекинской оперы «Ван Сифэн данао Нингофу» («Большой скандал из-за Ван Сифэн во дворце Нинго»). Эта опера была относительно благосклонно оценена в «Пекинской вечерней газете» в июне 1981 г. Последняя фраза критической статьи на эту тему — «Массы в целом охотно приняли эту постановку», а в шестнадцатисерийном комиксе по «Сну в Красном тереме», вышедшем в Шанхае в 1984 г., эта история также изложена соответствующим образом.

3.13. Победа Жун Готуаня в настольном теннисе

Жун Готуань (1937–1968) в 1957 г. переехал из Гонконга в Китай. В 1959 г. он, первый участник из Китая, выиграл чемпионат мира по настольному теннису и стал чемпионом мира. Во время «культурной революции» (1966–1976) он подвергся преследованиям и в 1968 г. был казнен, однако был посмертно реабилитирован в июле 1978 г.

В комиксе о Жун Готуане, выпущенном в г. Шицзячжуане (провинция Хэбэй) в 1980 г., Стратагема № 3 применялась в спортивном контексте. Жун Готуань родился в бедной семье в Гонконге. Его отец был матросом. В 13 лет Жун Готуань бросил школу и начал зарабатывать себе на хлеб. Его отец был членом профсоюза, и в их профсоюзном клубе Жун Готуань научился играть в настоящий теннис. Там же на него оказали влияние патриотические настроения. 1 октября 1954 г., в день национального праздника КНР, Жун Готуань принял участие в турнире по настольному теннису, который в честь праздника был устроен профсоюзом. Из-за этого турнира работодатель Жун Готуаня выгнал его. К счастью, Жун Готуань смог найти новую работу в профсоюзе. Здесь он много времени посвящал тренировкам.

В 1956 г. японская команда по настольному теннису посетила проводившийся в Гонконге 23-й чемпионат мира по настольному теннису и приняла участие в дружеском турнире. Против новоиспеченного японского чемпиона мира должен был выступать Жун Готуань. Он точно знал, что его матч с японским чемпионом мира подстроен враждебными ему и всем симпатизирующим КНР членам профсоюза людьми в оргкомитете, которые как раз собирались «убить его чужим ножом», чтобы тем погасить его восходящую звезду и унизить профсоюз. Немудрено, что Жун Готуань сражался, не щадя сил. Он победил, и радио и пресса распространили весть об этом блестящем успехе по всему городу. Стратагема врагов, пытавшихся использовать японского чемпиона мира как «нож», чтобы устранить Жун Готуаня и выставить на посмешище профсоюз, провалилась.

3.14. Угроза конкуренции

Даже после продолжительных партнерских отношений китайская сторона может обиняком довести до сведения западного делового партнера, что ей поступали также предложения других фирм и не исключено, что другая фирма получит больше шансов. Возможно, что эта информация соответствует действительности и китайская сторона отдает предпочтение конкуренту из материальных интересов. Но возможно также, что это — тактика переговоров, вдохновленная Стратагемой № 3.

Конкурирующая фирма, которая в этом случае лишь на словах получила предпочтение китайцев, служит оружием, с помощью которого ранее предпочитаемому партнеру навязываются желательные для китайцев условия, на которые он соглашается, чтобы избежать конкуренции.

3.15. Ярость до упаду

Какой-то человек, возбужденно жестикулируя, ругает стоящего перед ним господина. На втором рисунке из четырехчастной истории в картинках «Холодная ванна» известного китайского карикатуриста Ван Лэтяня он в ярости подпрыгивает и продолжает рвать и метать. На третьей картинке он чуть не лопается от гнева, его лицо закрашено ярко-красным цветом, волосы стоят дыбом, руки сжаты в кулаки. Из последних сил он рявкает на своего противника и затем, совершенно ослабевший, опускается на пол и сидит на корточках, тяжело дыша.

Его противник все это время, дружески улыбаясь, слушает его вопли и стоит спокойно, не произнося ни единого слова. Без всякого активного действия он одерживает верх над «нападающим» с помощью Стратагемы № 3; «одолженный» им «нож» — это израсходованные напрасно из-за его равнодушия силы ругающегося, а «убито» этим «ножом» переполнявшее того возбуждение.

Многочисленные китайско-японские виды спортивной борьбы, как, например, дзюдо, «мягкий путь» самообороны, рассчитаны на то, чтобы отвести натиск противника так, чтобы он уходил в пустоту или обращался против самого нападающего. В некоторой степени это верно также для бокса, фехтования и борьбы.

Похоже, что любой человек сам на себе неосознанно применяет Стратагему № 3 в те моменты, когда он, вместо того чтобы прямо противостоять нежелательным движениям чувств, пытается их, не вмешиваясь, холодно зафиксировать и позволить им умереть самим по себе.

3.16. О «банде четырех»

В 1974 г. Мао начал всенародное движение критики ревизионизма. Весь народ должен был изучать литературу о диктатуре пролетариата. Согласно Мао, ревизионизм проявляется двояко: во-первых, в догматизме, то есть в бездумном преклонении перед марксистскими фразами без оглядки на действительность, и, во-вторых, в эмпиризме, а именно в слепом ориентировании на боевую революционную практику без учета теории. «Банда четырех» обвинялась в том, что она в течение некоторого времени пыталась нацелить революционное движение односторонне на критику эмпиризма. Таким образом они хотели дискредитировать старые кадры во главе с Чжоу Эньлаем, дав понять народу, что старые кадры уже не могут обходиться своим опытом и должны быть заменены новыми силами. Этот маневр газета «Жэньминь жибао» («Народная газета») в ноябре 1976 г. отнесла к применению Стратагемы № 3. Эмпиризм должен был быть «ножом», с помощью которого «банда четырех» устраняла заслуженные старые кадры.

Ба Цзинь, председатель китайского Союза писателей и самый известный из ныне живых китайских писателей,^[94] в письме от 18 мая 1977 г., обвиняя «банду четырех», в частности, пишет:

«Некоторые вещи, которые мы раньше знали только из древних преданий, теперь мы испытали на себе… умерщвление свидетелей, «убийство одолженным ножом» и так далее».

3.17. Пример из Дюрренматта

Одно из любимых произведений современной швейцарской литературы, распространенных в Китае, — это роман Дюрренматта «Судья и его палач». Комикс по нему выдержал миллионные издания. Возможно, популярность этого произведения связана также и с возможностью ассоциаций со Стратагемой № 3. Краткий пересказ содержания, вышедший в провинции Гуйчжоу, гласит:

«Старый швейцарский комиссар Берлах — справедливый и неподкупный человек. Однако в капиталистическом государстве он может применять закон только к повседневным мелким преступлениям. Ему не удается наказать такого закоренелого преступника, как Гастман, у которого лежит на совести множество различных злодейств. Тем не менее он собирает улики против Гастмана. Но, поскольку Гастман находится под покровительством политической власти крупных капиталистов, клики иностранных господ, выставить против него юридически аргументированное обвинение является сложной задачей. Поэтому Берлах вынужден отказаться от судебного преследования. Вместо этого он использует убийцу, который хочет приписать свое злодеяние Гастману, и, таким образом, умерщвляет Гастмана рукою убийцы».

3.18. Опасная похвала для киносценария

Бывает, что Стратагему № 3 применяет при анализе китайская литературная критика. Газета «Бэйцзин жибао» («Пекинская газета») от 15 сентября 1981 г. упоминает комментарий в «Вэньи бао» («Журнал по литературе и искусству»). Там некоторым литературным критикам предъявлено обвинение в том, что они пользовались стратагемой «Убить чужим ножом», а именно: они использовали тайваньские похвалы некоторым современным китайским киносценариям в качестве ножа против их авторов.

3.19. Марионетка марионетки

На карикатуре в «Жэньминь жибао» начала января 1979 г. изображен Брежнев, высоко поднимающий марионетку — Вьетнам, который, в свою очередь, держит провьетнамскую камбоджийскую марионетку. В статье под карикатурой, в частности, говорится, что Советский Союз использовал стремление Вьетнама к гегемонии над регионом с целью распространить свое влияние на всю Восточную Азию и контролировать коммуникации между Индийским и Тихим океанами. «Советский Союз использует Вьетнам как нож в спину Китая», — пишет Тан Шань в той же газете в ноябре 1983 г.

3.20. Барабанщик эпохи Хань

В конце эпохи Хань (206 до н. э. — 220 н. э.) жил некий Ми Хэн (173–198).^[95] Красноречивый, хороший каллиграф, он разбирался не только в стихосложении, но также и в музыке, в частности в игре на барабане. Характер у него был твердый и горделивый. Политик, военачальник, ученый, военный теоретик и основатель династии Вэй (220–255, одного из трех царств, о котором идет речь в романе «Саньго», («Троецарствие») Цао Цао однажды захотел с ним познакомиться. Ми Хэн уклонился от знакомства. Тогда Цао Цао назначил его барабанщиком в свое войско. Через некоторое время Цао Цао устроил празднество на острове, находившемся поблизости от нынешнего острова Ухань на реке Янцзы. Там он собирался выставить Ми Хэна на посмешище перед всеми гостями, Но Ми Хэну удалось, наоборот, выставить на посмешище Цао Цао в стихотворении о попугаях, которых гости подарили Цао Цао.^[96] С тех пор этот остров назывался Попугаевым. После этого Цао Цао сказал Кун Жуну: «Ми Хэну удалось меня опозорить. Однако это очень искусный и широко известный человек. Если я его убью, то меня обвинят в отсутствии великодушия. Но вот военачальник Лю Бяо злобен и вспыльчив по натуре. Я прикомандирую Ми Хэна к нему. Лю Бяо определенно не сможет его вынести и вскоре уничтожит». И Цао Цао позаботился о том, чтобы Ми Хэн был переведен на службу к Лю Бяо. И действительно, вскоре один из офицеров Лю Бяо, Хуан Цзу, убил Ми Хэна.^[97]

Смерть двадцатипятилетнего Ми Хэна, жертвы Стратагемы № 3, оплакивалась в Китае; даже через 1500 лет после этого события поэт Сун Сян (1756–1826) написал стихотворение о посещении могилы Ми Хэна на Попугаевом острове, а где находятся могилы Цао Цао и Хуан Цзу, никто не знает:

Два дня уже стоит корабль на якоре у Попугаева острова. День за днем катятся волны над погрузившимися в реку зданиями. Ветер доносит рокот барабана Ми Хэна, А душистая трава на могиле печально шепчет стихотворение о попугаях. Я отыскал твою могилу осенью и не пожалел простого жертвенного вина. Но кто знает, где погребены Цао и Хуан, и кто помянет их?

Согласно книге о стратагемах, вышедшей в Пекине в 1987 г., Стратагема № 3 в древности то и дело использовалась в борьбе внутри насквозь прогнившей феодальной бюрократии Древнего Китая и потому заслуживает осуждения.

С другой стороны, что касается военного дела, следует уметь иногда применять силу третьих лиц. Для этого следует использовать споры и разногласия во вражеском лагере, которые и применяются как «нож». При этом «одалживание» может иметь разнообразное содержание: предметом заимствования могут служить силы врага, причем врага заставляют их напрасно расходовать, в результате чего добиваются превосходства над ним (см. также главу о Стратагеме № 4). Затем, объектом заимствования могут быть вражеские военачальники, между которыми возбуждаются противоречия, так что они нападают друг на друга. Наконец, это могут быть вражеские стратагемы, которые надо, изучив, отводить так, чтобы они действовали против врага.

Согласно тайваньской книге о стратагемах, древнекитайские военные теоретики придерживались того мнения, что опора на помощь союзников лишена блеска. Высшая школа военного искусства состоит в том, чтобы использовать для подавления врага его же военную, экономическую и интеллектуальную мощь. Как сказано в китайском трактате «Бинфа юаньцзи» («Основы военного искусства»):

«Если у тебя ограничены собственные силы, воспользуйся силами врага. Если невозможно самому обезвредить силы врага, воспользуйся ножом врага. Если у тебя нет военачальников, используй военачальников врага. В этом случае можно самому удержаться от действия и лишь наблюдать в покое. Если не можешь сам, дотянись рукой врага».

Стратагема № 4. В покое ожидать утомленного врага

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: и / и / дай / лао

Перевод каждого иероглифа: Посредством / покой / ожидать / утомленный

Связный перевод: В покое (недеянии) ожидать утомленного (врага).

Сущность: Стратагема изматывания противника.

Впервые краткая формулировка Стратагемы № 4 появляется в трактате Сунь-цзы о военном искусстве (VI–V вв. до н. э.): «Поблизости от поля битвы ждать идущего издалека врага; отдохнув, ожидать усталого; насытившись, ожидать голодного…» (VII глава, «Цзюнь чжэн» — «Борьба армий»).^[98]

«Тот, кто первым достиг поля битвы и ожидает противника, к моменту битвы отдохнет. Кто придет на поле битвы вторым и сразу вступит в сражение, тот будет уже усталым. Поэтому тот, кто понимает что-то в военном искусстве, тот направляет врага и не позволяет ему направлять себя».

(VI глава, «Сю ши — «Пустота и полнота»).^[99]

Развитие некоторого события, в особенности на войне, создает все новые ситуации. Соответственно, часто невозможно их проанализировать с помощью какой-либо одной стратагемы; последовательность событий требует применения двух-трех одновременно.

4.1. Событие при Гуйлине

Когда Сунь Бинь спасал Чжао, окружив Вэй (см. выше, 2.1: На неохраняемые территории — с войсками), то сначала он воспользовался Стратагемой № 2, а затем, устроив засаду поблизости от Гуйлина, отдохнув, разбил вэйскую армию, утомленную маршем из Чжоу.

Ожидание, таким образом, следует рассматривать не как пассивный процесс, а как активную подготовку. Часто оно помогает вымотать противника, нужным образом направить его, «заманить в глубину собственной территории» («ю ди шэньжу») и выбрать благоприятную обстановку для битвы. В этом случае речь идет о том, чтобы провести противника и самому не оказаться в его ловушке.

4.2. Засада при Малине

В 342 г. до н. э., через двенадцать лет после спасения Чжао путем осады Вэй, Вэй напало на государство Хань. Хань призвало на помощь государство Ци. Тянь Цзи и Сунь Бинь взяли на себя командование циской армией и повели ее сразу же на столицу государства Вэй. Когда Пан Цзюань, командовавший войском Вэй, узнал об этом, он немедленно вывел войско из Хань. Сунь Бинь знал о высокомерии Пан Цзюаня и недооценке им сил циской армии. Когда армия Вэй подошла, он изобразил отступление. При этом в первый день его армия оставила 100 000 кострищ, во второй 50 000, а в третий только 30 000. Надеявшийся на легкую победу над армией Ци Пан Цзюань решил, что она ослаблена массовым дезертирством. Поэтому он оставил тяжеловооруженную пехоту и отправился в преследование с легковооруженными отрядами. За один день он сделал два дневных перехода. Сунь Бинь рассчитал, что Пан Цзюань к вечерней заре окажется у Малина. Там он и поставил засаду и, как и замышлял, смог уничтожить вэйские отряды. Сам военачальник Пан Цзюань покончил с собой на поле битвы.^[100]

Цинь Шихуан, который в 221 г. до н. э. основал первую централизованную империю, в 223 г. до н. э. смог с помощью Стратагемы № 4 смести с пути объединения Китая последнего еще остававшегося соперника — государство Чу. За это Цинь Шихуан прославлялся в КНР во время «культурной революции» (1966–1976).

4.3. Падение Чан Кайши

В тайбэйском, пекинском и гонконгском изданиях, посвященных стратагемам, Красной армии, созданной Компартией Китая, единодушно — хотя и с разной оценкой — приписывается сознательное применение Стратагемы № 4. Общий смысл состоит в следующем: основные силы Красной армии устраивали засаду в подходящем месте внутри области, занятой красными, где затем захватывали врасплох главные силы измотанного противника.

Когда Чан Кайши в конце 1930-го — начале 1931 г. провел во главе 100 000 человек первые пять походов против красных районов на юге провинции Цзянси, Мао Цзэдун и Чжу Дэ, располагавшие лишь 40 000 человек, заманили его главные силы под руководством генерала Чжан Хунцзаня в удобный для них район Лунгана, где были сконцентрированы силы коммунистов. Таким образом на этом театре сражения создался численный перевес красных войск, которые уничтожили при атаке 9000 человек противника и взяли генерала Чжан Хунцзаня в плен. Так во время этого похода было предрешено падение Чан Кайши. При помощи Стратагемы № 4, в частности, 8 мая 1932 г. при Суцзяпу одержал победу над Чан Кайши военачальник коммунистов Сюй Сян-цянь. Об этом вспомнила (с подчеркиванием роли Стратагемы № 4) газета «Жэньминь жибао» в мае 1982 г.

4.4. Шестнадцать иероглифов Мао: формула партизанской войны

В работе «Вопросы стратегии революционной войны в Китае» (декабрь 1936 г.)^[101] Мао писал:

«Если наступающий противник намного превосходит нашу армию по численности и силе, то добиться изменения в соотношении сил можно лишь только тогда, когда он углубится на территорию опорных баз и сполна хлебнет там лиха, как это произошло с ним в третьем «карательном походе», во время которого начальник штаба одной из бригад Чан Кайши заявил: «Толстых затаскали до худобы, а худых затаскали до смерти», а командующий гоминьдановской армией западного направления Чэнь Миншу говорил: «Национальная армия везде как в потемках, а для Красной армии повсюду светло». Вот в таких условиях, даже если противник силен, силы его резко падают, войска изматываются, их моральное' состояние понижается и многие его слабые места становятся очевидными. Красная же армия, хоть она и слаба, в отличие от противника накапливает силы и, находясь в прекрасном состоянии, поджидает измотавшегося противника. При таком положении часто создается некоторое равновесие сил или же абсолютное превосходство противника превращается в относительное превосходство, а наша абсолютная слабость — в относительную слабость; бывает даже, что противник становится слабее нас и мы получаем над ним перевес».^[102]

В телеграмме от апреля 1947 г. относительно хода операций на северо-западном театре сражений Мао подчеркивает:

«Наш курс состоит в том, чтобы, действуя прежним методом, заставить противника еще некоторое время (примерно месяц) покрутиться и помыкаться в данном районе, с тем чтобы он вконец измотался и стал испытывать острый недостаток в продовольствии, а затем, в подходящий момент, уничтожить его. Главные силы наших войск не должны спешить на север для наступления на Юйлинь или на юг для нанесения удара по противнику с тыла. Следует разъяснять командирам, бойцам и народным массам, что применяемый нашей армией метод есть необходимый путь, ведущий к окончательной победе над противником. Если не измотать противника полностью и не довести его до крайнего голода, то невозможно будет добиться окончательной победы. Этот метод можно назвать «тактикой изматывания» — противника изматывают до полного истощения сил, а потом уничтожают».^[103]

В сжатой форме Мао выразил содержание Стратагемы № 4 в стихотворении из 16 иероглифов, заключающем в себе формулу партизанской войны:

Враг наступает — мы отступаем,

Враг остановился — мы тревожим,

Враг утомился — мы бьем,

Враг отступает — мы преследуем.^[104]

4.5. Эпизод в войне «Йом-Кипур»

В качестве примера современного успешного применения Стратагемы № 4 пекинское издание о стратагемах (1987) указывает на прием, примененный египтянами в начале четвертой израильско-арабской войны (6—22/25 октября 1973 г.) в сражении пехоты против танкового подразделения. Египетская армия прорвала линию обороны Бар-Лева и навела мост через Суэцкий канал. Для разрушения моста израильская армия вызвала по радио танковую бригаду. Египетское наступление должно было остановиться. Египтяне сумели дешифровать радиопереговоры. Тут же вторая египетская пехотная дивизия получила приказ поставить линию обороны на направление израильского танкового удара и оставаться в засаде. Одновременно египетский передовой отряд был послан на строительство второго моста через Суэц, поблизости от первого, чтобы убедить израильтян, что планируется мощная переправа. Так египтяне завели израильтян в нужном направлении. Те, по словам китайского издания, ослепленные самодовольством и низко оценивая военное искусство противника, бросились на штурм. Египтяне послали авангардный отряд, чтобы он противостоял противнику, но вовремя отошел и таким образом завлек израильтян в засаду, где они были бы уничтожены. Так благодаря Стратагеме № 4 ожидающая в засаде пехота смогла победить танковое подразделение.

4.6. Ожидать стоя

Применение Стратагемы № 4 встречается и в частной жизни. Гонконгская и тайваньская книги о стратагемах пишут об этом так: человек устраивает так, чтобы противник ждал стоя и благодаря этому обессилел бы и потерял стойкость; тут человек улучает момент для нападения и одним ударом валит противника с ног.

Как сказано в «Трактате о 36 стратагемах», «сильного врага следует ослаблять усталостью».

Стратагема № 5. Грабить во время пожара

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: чэнь / хо / да / цзе

Перевод каждого иероглифа: Использовать / пожар / заниматься / грабеж

Связный перевод: Грабить во время пожара.

Сущность: Извлекать выгоду из нужды, трудностей, кризисного положения другого; нападать на поверженного в хаос противника. Стратагема стервятника.

Главная мысль Стратагемы № 5 прослеживается уже в трактате Сунь-цзы по военному искусству (VI–V вв. до н. э.):

«Когда враг повержен в хаос, пришло время восторжествовать над ним».

Я перевожу это изречение Сунь-цзы, опираясь на комментарий государственного деятеля, ученого, поэта и военного теоретика Ду My (803 — ок. 852), жившего в эпоху Тан.

Одно из древнейших упоминаний краткой формулировки этой стратагемы содержится в фантастическом романе «Си ю цзи» («Путешествие на Запад»), принадлежащем перу У Чэнъэня (ок. 1500-ок. 1582).

5.1. Солнечно-прекрасное одеяние

Во время путешествия на Запад из Танской империи в поисках рукописей Будды монах Трипитака^[105] и его спутник, Царь обезьян,^[106] пришли к некоему монастырю, в коем имелось более 70 залов и более 200 монахов, и попросились переночевать. Во время изысканной чайной церемонии настоятель монастыря спросил у Трипитаки, нет ли у него с собой какого-либо сокровища, чтобы на него подивиться. Царь обезьян напомнил Трипитаке об одном одеянии, бывшем среди их поклажи. Монахи рассмеялись на эти слова, так как они обладали сотнями одеяний из тончайшего шелка с прекраснейшей вышивкой. Настоятель показал эти одеяния гостям. Но на Царя обезьян они не произвели особенного впечатления, и он пожелал все же показать монахам принесенное одеяние. Пока он вынимал одеяние, завернутое в два слоя промасленной бумаги, сквозь нее пробивались сверкающие лучи. Когда же Царь обезьян взмахнул одеянием, комнату наполнили алый свет и чудесный аромат. О, что за потрясающе прекрасное одеяние! Тут пришли настоятелю дурные мысли. Он склонился перед Трипитакой и, рыдая, сказал, что слаб глазами и не может как следует разглядеть одеяние и потому хотел бы взять его на ночь в свою келью. Ему дали одеяние. Ночью он держал совет со своими монахами, как бы им присвоить это одеяние. И вот один молодой монах по имени Великая Стратагема предложил подпалить зал Цзэн и сжечь спящих там гостей. Монахи быстро стали обкладывать зал Цзэн хворостом. Но Царь обезьян вовсе не спал, а с полузакрытыми глазами выполнял дыхательные упражнения. Вдруг он услышал за стеной какую-то беготню и шелест хвороста на ветру. В гневе он поднялся, чтобы не будить спящего Трипитаку, превратился в пчелу, вылетел наружу и увидел вокруг связки хвороста. Тут он решил, что монахи попадут в вырытую ими же яму.

Быстро полетел он, все время оглядываясь назад, к Южным вратам небес и попросил у ясноглазого царя небес Дэвараджи покрывало, защищающее от огня. С покрывалом он прилетел верхом на облаке на крышу зала Цзэн и прикрыл им Трипитаку, дабы тот оставался в безопасности. Затем он пронаблюдал с конька крыши, как монахи подожгли хворост. Произнеся заклинание, он глубоко вздохнул — и тут поднялся сильный ветер, раздувший огонь так, что пламя охватило весь монастырь. Остался нетронутым только зал Цзэн со спящим Трипитакой. Теперь монахи прокляли тот час, когда покусились на своих гостей.

Проснулись все звери и демоны в окрестных горах. Пробудился и горный дракон, что жил в пещере Черного ветра, в двадцати милях от монастыря. Чтобы помочь монахам, он подлетел туда на облаке и увидел, что залы перед ним и за ним пусты, а в коридорах с обеих сторон пылает огонь. Он вбежал в зал и заметил в комнате настоятеля сверток в голубой обертке, из которого выходили многоцветные лучи. Развернув сверток, дракон обнаружил в нем драгоценное одеяние, редкостное буддийское сокровище. Забыв все свои добрые намерения, он схватил одеяние, совершив тем самым грабеж во время пожара, и тут же улетел на черном облаке в свою пещеру вместе с ворованным добром…^[107]

5.2. Терпение Гоу Цзяня

В период «Весны и Осени» (770–476 до н. э.) китайское государство было раздроблено на более чем 170 царств. Между этими царствами то и дело возникали конфликты. Однажды началась война между царствами У и Юэ, и царь Юэ, Гоу Цзянь,^[108] потерпел поражение.

Много лет ждал побежденный реванша. Наконец погиб знаменитый военачальник, бывший полководцем царства У. К тому же там началась страшная засуха. Даже раки в водоемах высохли, и рис завял на корню.

В довершение всего властитель У уехал из страны в гости к другому князю. Гоу Цзянь незамедлительно использовал это затруднительное положение: напав на У со всеми своими силами, он захватил его врасплох и уничтожил.^[109]

5.3. Оставшиеся вне игры

К началу эпохи «Сражающихся царств» (475–221 до н. э.) китайская территория была разделена уже только приблизительно на 20 государств. Среди них были государства Чу, Хань, Ци, Цинь, Вэй, Янь и Чжао.

Ци и Хань были союзниками и намеревались покорить Янь. Но из страха перед Чжао и Чу они не решались этого делать. И вот на Хан напали Цинь и союзное ему Вэй. Царь Ци хотел поспешить на помощь своему союзнику, но его советник Тянь Чэньсы предупредил его: «Если Хань будет разрушено, под угрозой окажутся Чжао и Чу. Поэтому оба они незамедлительно выступят на помощь Хань».

И Ци не вступило в военные действия на стороне Хань. А Чжао и Чу повели себя именно так, как предсказывал Тянь Чэньсы. Таким образом, Цинь, Вэй, Чжао и Чу оказались одновременно вовлечены в войну за Хань. Момент, когда вокруг везде пылали военные факелы, государство Ци использовало для неожиданного нападения на государство Янь, также оказавшееся вне этой игры, и в 270 г. до н. э. захватило его.

5.4. При успехе — в цари, при неудаче — в разбойники

«Какой основатель одной из китайских императорских династий заложил основы своей империи, опираясь на Стратагему № 5?» — задается вопрос в тайбэйском (1985) издании о стратагемах. Кто удачно ограбит терпящего пожар ближнего, станет царем или императором, кто, в таких условиях, останется в дураках — будет «разбойником» или «бунтовщиком»? Отсюда идет китайская пословица «Чэн ван бай коу» («Успех делает царем, неудача — разбойником»). В качестве примера можно указать на воцарение с помощью чужеземцев-маньчжур последней китайской императорской династии Цин (1644–1911), которая смогла воспользоваться хаотическим состоянием внутриполитической ситуации в Китае, вызванным крестьянскими волнениями».^[110]

5.5. Захват территорий

В китайской новой истории многие чужеземные силы пытались воспользоваться отсталостью и тяжелым положением Китая и применить Стратагему № 5.

Так, подобно жестокому пожару, отразилась на состоянии Китая первая проигранная им Опиумная война (1840–1842). Англия и США получили от этого немалую выгоду, заключив благоприятные для себя так называемые неравноправные договоры. У французской буржуазии, так сказать, потекли слюнки, и, чтобы совершить «разбой во время пожара», французское правительство, которое до Опиумной войны практически не поддерживало отношений со Срединной империей, в августе 1844 г. отправило в Китай посла со специальной миссией, Мари Мельшиора Жозефа де Лагрене (1800–1862). Уже через несколько недель ему без труда удалось заключить Хуанпуский договор на условиях, более чем выгодных для Франции.

Так излагается эта история в брошюре Гу Юня «Чжунго цзиньдай ши шан ды бупиндэн тяоюэ» (Неравноправные договоры в новой истории Китая. Пекин, 1973).

«Царская Россия воспользовалась пожаром для грабежа, отхватив кусок нашей территории» — так была озаглавлена заметка исторического содержания в «Бэйцзин жибао» («Пекинской газете») от 14 ноября 1981 г. Столь длинные заголовки типичны для китайской журналистики. Часто они как бы в зародыше содержат пересказ всей статьи. Газета напоминает о заключенном в Пекине за 120 лет до того русско-китайском договоре. Когда в I860 г. Пекин наводнили британские и французские колониальные войска, захватившие и поджегшие, кроме всего прочего, императорский летний дворец, царская Россия воспользовалась сложным положением Китая и вынудила его на договор, по которому ей достались «около 400 000 кв. км китайской территории к востоку от р. Уссури».^[111]

5.6. Афганистан, декабрь 1979 г

Как пример применения Стратагемы № 5 рассматривалось также нападение Советского Союза на Афганистан в декабре 1979 г. Эта точка зрения высказана в книге о стратагемах, вышедшей в 1987 г. в Пекине. «Пожар», который был использован СССР, — это нестабильное положение в Афганистане вследствие путча Тараки плюс хаотическая ситуация в Иране и паралич действий США в результате драматической истории с заложниками в Тегеране.

Согласно озаглавленному по названию Стратагемы № 5 комментарию в «Жэньминь жибао», в буквальном смысле воспользовались пожаром четыре советских дипломата, которые в ноябре 1979 г. проникли в подвергшееся пожару здание американского посольства в Пакистане, чтобы порыться в дымящихся углях, однако были прогнаны пакистанской охраной.

5.7. Изнеможение Исава

«И сварил Иаков кушанье; а Исав пришел с поля усталый. И сказал Исав Иакову: дай мне поесть красного, красного этого; ибо я устал. Но Иаков сказал: продай мне теперь же свое первородство. Исав сказал: вот, я умираю; что мне в этом первородстве? Иаков сказал: поклянись мне теперь же. Он поклялся ему и продал первородство свое Иакову. И дал Иаков Исаву хлеба и кушанья из чечевицы: и он ел, и пил, и встал, и пошел».

За этим в Библии следует еще одна фраза: «И пренебрег Исав свое первородство». С точки зрения китайских стратагем не хватает обоснования поведения Иакова. Его можно было бы сформулировать таю Иаков находчиво воспользовался утомленным состоянием своего брата Исава и вынудил того продать право первородства за чечевичную похлебку.

5.8. Неграмотный кореец

Корея, приблизительно 1930 г. Крестьянин Хо Тар Су — усердный и справедливый, почитающий родителей и заботливый по отношению к супруге — целыми днями трудится на своем поле. Одна забота гложет его: единственное его дитя, дочь по имени Феникс, отправилась в Северо-Восточный Китай искать своего мужа, угнанного японскими захватчиками. Прошло уже много месяцев, а вестей от нее все нет. Наконец странствующий от деревни к деревне торговец керосином привозит письмо. Он не нашел самого Хо Тар Су и, поскольку торопился, положил письмо у входа в дом и ушел. Крестьянин, будучи неграмотным, принял письмо за выброшенный торговцем листок бумаги. Он оторвал полоску и свернул себе цигарку, а остатком заклеил дыру в окне.

Через несколько дней распространилось известие о наводнении в том районе Китая, куда отправилась его дочь. Семью крестьянина Хо охватило беспокойство. Они решили, что мать отправится на поиски дочери, а деньги на путешествие они займут у местного крупного землевладельца. Мать как раз собиралась в путь, когда вновь объявился керосинщик. Он спросил Хо Тар Су, получил ли тот письмо от дочери. Тогда-то Хо вспомнил об использованной на заклейку окна «бросовой бумажке». С сохранившейся половинкой письма бегали добрые супруги по всей деревне, но не нашли никого, кто мог бы прочесть им листок. Уже почти отчаявшись, они встретили молодого человека, который вроде бы умел читать. Когда парень со смущенным видом уставился на бумажку, они решили, что с дочерью случилось несчастье. В тот вечер семья проплакала все глаза. Наконец крестьянин нашел грамотного человека в лице своей племянницы. Она привела к ним в дом своего учителя. В остатке письма сообщалось, что у дочери все в порядке, более того, она произвела на свет внука. Слезы печали превратились в слезы радости. Однако тут же последовал удар: от обоих грамотных Хо Тар Су узнал содержание долговой расписки, под которой крупный землевладелец заставил его поставить отпечаток пальца. Оказывается, крестьянин за каких-то 20 вон продал свою племянницу!

Приблизительно так развивается действие постановки труппы северокорейского Национального театра «Письмо дочери» (весна 1987 г.). Согласно пекинской газете «Гуанмин жибао», речь идет о новой постановке пьесы, которую «лично сочинил товарищ Ким Ир Сен во время освободительной войны с Японией в китайской провинции Цзилинь и в свое время участвовал в ее исполнении». Ким Ир Сен, вождь Северной Кореи, посетил 4 апреля 1987 г. представление своей пьесы, «о котором отозвался с большой похвалой».

Основная идея этого произведения, по мнению китайского театрального критика Чжу Кэчуаня, «знание — сила». Каждый зритель уйдет с представления убежденным, что «отсталое воззрение, что для крестьянина, обрабатывающего поле, образованность и грамотность бесполезны, в высшей степени вредоносно».

Весьма показательно, что пьесе с подобной тенденцией в современной Северной Корее уделяется столько внимания. Но мы не будем этого обсуждать. Для нас более важно образующее кульминацию пьесы поведение крупного землевладельца по отношению к попавшему в беду крестьянину. Он использует эту беду, «пожар», для «грабежа» — за ничтожную сумму покупает его племянницу, причем крестьянин об этом даже не подозревает.

5.9. Корзины из лозы, унесенные рекой

Китайская пресса самокритично бичует также применение Стратагемы № 5 в самом Китае — во внутренней политике (так, «банда четырех» обвинялась в том, что использовала царивший в стране хаос «культурной революции», чтобы прийти к власти) и в частной жизни. Например, когда 14 января 1980 г. в провинции Цзянсу опрокинулась повозка продовольственного отряда, 158 корзин из лозы, стоимостью около 1580 юаней, которые направлялись в Шанхай, были унесены водой. Крестьяне выловили их и, несмотря на вмешательство полиции, частично присвоили.

Вариант краткой формулировки Стратагемы № 5, в котором второй иероглиф, «хо» («пожар»), заменен на «фу» («богатство»), появился как подпись к карикатуре в «Жэньминь жибао» в июле 1983 г. Карикатура высмеивает гастролирующие в сельской местности «культурные отряды», которые пытаются использовать благосостояние многих крестьянских общин, достигнутое благодаря политике реформ, для получения завышенного жалованья. Как видно, в современном Китае стратагемы интерпретируются весьма упрощенно.

Стратагема № 6. Поднять шум на востоке — напасть на западе

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: шэн / дун / цзи / си

Перевод каждого иероглифа: шуметь / восток / нападать / запад

Связный перевод: Поднять шум на востоке — напасть на западе.

Сущность: Изображать наступление на востоке, но вести его на западе; проводить ложный маневр на востоке, а наступать на западе; обманный маневр для сокрытия истинного направления атаки; стратагема ложного маневра.

Краткая формулировка восходит к произведению государственного деятеля и историка Ду Ю (735–812) «Тундянь» («Общая история учреждений»).^[112] В главе о военном деле название одного из разделов — «Изображает нападение на востоке, чтобы в действительности напасть на западе». Главную идею Стратагемы № 6 сформулировал еще Сунь-цзы (VI–V вв. до и. э.):

«Удар наносят там, где враг его не ожидает».

В произведении «Хуайнань-цзы», изданном под именем князя Лю Аня из Хуайнаня (179–122),^[113] говорится:

«Птица, которая хочет клюнуть, наклоняет голову и прячет свой клюв… тигр и леопард не показывают своих когтей… итак, военное искусство состоит в том, чтобы показывать себя мягким и слабым, но при нападении встретить врага твердостью и силой и, заняв круговую оборону, затем во мгновение ока вылететь подобно рою».

Современная книга о стратагемах (Пекин, 1991) так объясняет Стратагему № 6:

«Целью является сокрытие истинного направления удара. Посредством быстрых операций следует появляться то на западе, то на востоке, наносить внезапный удар, чтобы столь же внезапно отступить, изображать подготовку к наступлению, которого затем не проводить, разыгрывать мирные намерения, хотя в действительности собираешься напасть, проводить цепочку действий, из которой с необходимостью следует определенное поведение, а затем давать отбой, делать вид, что что-то произошло совершенно случайно, хотя это не так, представляться готовым к действиям, когда совершенно не способен к ним, и наоборот. Противник легковерно будет извлекать из происходящего слишком торопливые заключения и принимать неверные меры и подвергнется нападению и будет побежден там, где он об этом вовсе не думал».

6.1. Опасность от подневольного труда

Князь Кан из государства Цинь (620–609 до н. э.) в течение трех лет заставлял население принудительно работать на постройке башни. В это время в государстве Цзин, находящемся на юго-востоке от Цинь, готовилось нападение на Ци. Жэнь Ван сказал князю Кану:

«Все, что ослабляет государство, помогает врагу: голод, мор, гражданская война и принудительные работы. В течение трех лет вы заставляли народ строить башню. Теперь, когда в Цзин собирается армия, я боюсь, что нападение на Ци является прикрытием, а в действительности нацелено на нашу страну. Остерегайтесь этого».

Цинь выслало войска на защиту своей восточной границы, и Цзин действительно прекратило свои военные приготовления.

Этот случай рассказан в книге Хань Фэй-цзы (ок. 280–233 до н. э.), знаменитого представителя фацзя («легистов»).

6.2. Ложный союз

В эпоху «Сражающихся царств» (475–221 до н. э.) государства Ци, Хань и Вэй напали втроем на государство Янь. Чтобы помочь Янь, военачальник Цзин Ян повел армию государства Чу сначала на север, но затем совершенно неожиданно напал на крупный вэйский город и захватил его. Ци, Хань и Вэй прекратили наступление на Янь. Чуская армия достигла своей цели спасти Янь и собиралась уйти из захваченного вэйского города. Но тут западная сторона города оказалась обложена ханьской армией, а восточная — циской. Таким образом, чуская армия оказалась в ловушке. Что было делать? Цзин Ян решил открыть западные ворота; целыми днями через них въезжали и выезжали боевые колесницы и всадники, а по ночам там горели факелы. Так он изобразил активное сообщение между чуской и ханьской армиями, В циской армии поднялся ропот. Говорили, что Хань и Чу могут объединиться для нападения на Ци. В конце концов циская армия отошла. Оставшаяся в одиночестве ханьская армия опасалась теперь нападения значительно более сильной чуской армии. Выбрав одну бурную и темную ночь, она тоже отступила. После этого чуская армия могла спокойно отправляться домой.

6.3. Переправа в тумане

Лю Бан (род. между 256 и 247 до н. э., ум. 195 до н. э.), который в 206 г. до н. э. уничтожил первую централизованную китайскую императорскую династию Цинь и основал наиболее продолжительную по времени правления императорскую династию Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), до 202 г. до н. э. вынужден был бороться с местными властителями, которые вошли в силу при гибели династии Цинь.^[114] Одним из его противников был царь Бао из государства Вэй (ум. 204 до н. э.). Обороняясь от наступления ханьской армии, царь Бао приказал своему военачальнику Бо Чжи окопаться вместе со всей вэйской армией на восточном берегу Хуанхэ, под Пубанем (западная часть округа Юнцзи в современной провинции Шаньси). Бо Чжи блокировал переправу через Хуанхэ, прекратил всякую лодочную связь, уничтожил все лодки местных крестьян и поставил мобильный отряд постоянно патрулировать берег. Поскольку он был уверен, что никакой возможности переправиться через Желтую реку, кроме как под Пубанем, у ханьской армии нет, он удовольствовался этими мерами.

Хань Синь (ум. 196 до н. э.), главнокомандующий ханьской армией, понял, что прямое наступление у Пубаня вряд ли удастся. Тем не менее он разбил главный лагерь ханьской армии напротив стана вэйской армии под Пубанем, расставил вокруг лагеря множество знамен и свел в это место все корабли, которые у него были. Целыми днями ханьские войска били в барабаны и шумели, а по ночам везде в лагере горели факелы и шла усердная деятельность. Все создавало впечатление, что ханьская армия готовится к переправе. И Бо Чжи не обращал никакого внимания на то, что делается выше по Хуанхэ.

Между тем Хань Синь тайно повел основные силы на север, где и переправился через Хуанхэ у Сяяна (на юге современного округа Ханьчэн в провинции Шаньси). Это решило дело: царь Вэй Бао потерпел полный разгром.

Это историческое событие описано (причем эксплицитно упоминается Стратагема № 6) в книге для юношества «Чжунго гудай чжаньчжэн гуши» (Истории о войнах Древнего Китая. Пекин, 1978).

6.4. Обманутые «Желтые повязки»

В конце династии Восточная Хань (25—220) Чжу Цзюнь (ум. 195 н. э.) осадил город Юань, в котором засел отряд восставших «Желтых повязок».^[115] Чтобы получше ознакомиться с расположением противника, он повелел насыпать перед городскими стенами земляной вал. Затем он приказал бить в боевые барабаны и произвел ложное наступление с западной стороны города. Как только Чжу Цзюнь увидел с земляного вала, что «Желтые повязки» поспешили на оборону западной стены, он молниеносно напал с основными силами на северо-восточную часть города. Так он смог войти в Юань без особых усилий.

6.5. Иерихонские трубы

«Иерихон заперся и был заперт от сынов Израилевых; никто не выходил из него, и никто не входил», — сообщает книга Иисуса Навина. По божественному повелению Иисус Навин сообщил народу свой план. В Библии сказано:

«Как скоро Иисус сказал народу, семь священников, несших семь труб юбилейных пред Господом, пошли и затрубили трубами, и ковчег завета Господня шел за ними… Вооруженные же шли впереди их, а идущие позади следовали за ковчегом завета Господня и, идучи, трубили трубами… Таким образом ковчег завета Господня пошел вокруг города и обошел однажды; и пришли в стан и ночевали в стане… И делали это шесть дней. В седьмый день встали рано, при появлении зари, и обошли таким же образом вокруг города семь раз… Когда в седьмый раз священники трубили трубами, Иисус сказал народу: воскликните, ибо Господь предал вам город… Как скоро услышал народ голос трубы, воскликнул народ громким голосом; и обрушилась стена города до своего основания, и народ пошел в город, каждый с своей стороны, и взяли город».

Современный военный теоретик комментирует:

«В течение шести дней трубачи Иисуса обходили Иерихон. На седьмой обвалилась часть стены, и израильтяне атаковали город через этот пролом. Очевидно, звуки труб должны были заглушать шум, производимый саперами, которые подкапывались под городские укрепления. Когда фундамент был подкопан, стена обрушилась».

Таким образом, по цитированному отрывку из Даниэля Райхеля (Beweglicheit und Ungewissheit, Studien und Dokumente, Heft V. Bern, 1986), «концерт» иерихонских трубачей является типичным обманным маневром в смысле Стратагемы № 6.

6.6. Дальновидный военачальник Чжоу Яфу

При ханьском императоре Цзине (157–141 до н. э.) семеро феодалов подняли восстание и напали на верного императору военачальника Чжоу Яфу (ум. 143 до н. э.); он вынужден был укрыться в городе. Когда войска восставших напали на юго-восточный угол города, Чжоу Яфу приказал усилить оборону северо-западного угла. Вскоре действительно основной отряд противника направился к северо-западному углу города, но там ничего не добился.

6.7. Наполеон против Ирландии

Когда в 1798 г. Наполеон планировал египетскую кампанию, англичане должны были поддерживаться в убеждении, что Франция собирается отправить флот в Ирландию, чтобы захватить ее. Поэтому адмирал Нельсон закрыл Гибралтар. Тут для Наполеона пришел момент быстро вывести свой флот по направлению к Египту.

Эти данные автор обнаружил в работе: David G. Chandler. The Campains of Napoleon. New York, 1966, p. 214–215.

6.8. Неожиданный удар Чжу Дэ

1 августа 1927 г. размещенные в Наньчане (провинция Цзян-си) войска восстали против гоминьдановского режима, учрежденного Чан Кайши 18 апреля 1927 г. в Нанкине; эти войска образовали ядро Красной армии. Часть восставших соединений под давлением гоминьдановских войск отошла в Южный Китай. Там, в горах Цзинганшань (провинция Цзянси), они образовали к 1930 г. одиннадцать революционных опорных пунктов, в частности в городе Юнсине. Когда гоминьдановские войска атаковали их, Чжу Дэ (1886–1976), тогда командующий 4-й Революционной крестьянской армией, напал на Гаолун (провинция Хунань), чтобы создать впечатление наступления в Хунани. Затем половина сил Красной армии внезапно отступила от Гаолуна и форсированным маршем прошла 130 миль, уничтожила в Цаоши вражеский полк и заняла город Юнсинь. Как провозглашает «Жэньминь жибао» от 2 августа 1982 г., это деяние Чжу Дэ имеет в основе искусное применение стратагемы «Поднять шум на востоке, напасть на западе».

6.9. Четырежды Мао

Мао Цзэдун не менее четырех раз приводит Стратагему № 6 в 1-м и 2-м томах Избранных произведений. Так, в работе «О затяжной войне» (1938) он пишет:

«Когда симпатии народных масс принадлежат нам в такой мере, что возможность просачивания сведений в лагерь противника исключена, мы, используя различные способы дезориентирования противника, будем в состоянии с успехом ставить его в тяжелое положение, попав в которое он будет принимать ошибочные решения, совершать ошибочные действия и вследствие этого лишится своего превосходства и инициативы.

Одним из способов дезориентирования противника является метод: «Поднять шум на востоке, а нанести удар на западе».^[116]

И в другом месте той же работы:

«Все сказанное относится к ошибкам, допущенным самим противником, а не навязанным ему нами. Однако мы можем сознательно вынуждать противника совершать ошибочные действия, то есть путем разумных и эффективных мероприятий и при поддержке организованных народных масс дезориентировать противника и заставлять его действовать так, как хотим мы; например, можно использовать такой метод, как «Поднять шум на востоке, а нанести удар на западе».^[117]

В статье «Вопросы стратегии партизанской войны против японской агрессии» (1938) Мао учит:

«…При этом необходимо постоянно прибегать к различным уловкам для обмана противника, заманивая его в ловушки и дезориентирования, например, поднимать шум на востоке, а наносить удар на западе».^[118]

И наконец, четвертое указание Мао на Стратагему № 6 встречаем в его докладе «Вопросы стратегии революционной войны в Китае» (1936):

«Нужно помнить, что, каким бы искусным ни было командование противника, оно не может действовать совершенно безошибочно на протяжении более или менее длительного периода, поэтому возможности использования нами промахов противника существуют всегда. Противник может совершить ошибку точно так же, как мы иногда ошибаемся и даем противнику возможность воспользоваться нашим промахом. Мы можем вызывать промахи противника и искусственно, путем того, что Сунь-цзы называл «созданием видимости» (создать видимость на востоке, а удар нанести на западе, то есть применить так называемый ложный маневр)».^[119]

6.10. Речь Цяо Гуаньхуа в ООН

На пленарном заседании 30-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН от 26.9.1975 г. глава делегации КНР, тогдашний министр иностранных дел КНР Цяо Гуаньхуа, сказал, имея в виду, очевидно, стоявшую тогда в центре всеобщего интереса советско-китайскую пограничную напряженность:

«Обе сверхдержавы, США и Советский Союз, спорят друг с другом за весь земной шар. Они усиливают соперничество в Европе, на Средиземном море, на Ближнем Востоке, в Персидском заливе, Индийском океане, Тихом океане, Атлантике, Азии, Африке и Латинской Америке. Стратегический центр тяжести их соперничества лежит в Европе. Социал-империализм [Советский Союз] изображает наступление на востоке, но в действительности оно направлено против Запада».

В той же речи Цяо Гуаньхуа говорит:

«Предложение Советского Союза о запрете размещения оружия нового типа, которое, предположительно, является еще более ужасным, чем ядерное оружие, имеет целью не что иное, как отвлечение внимания людей от насущных проблем на отдаленные, не относящиеся к делу вопросы».

Эта аргументация опять же вызывает в памяти Стратагему № 6, здесь в виде риторической фигуры: «внимание делового партнера отвлекается от насущной главной проблемы путем подсовывания ему другой проблемы, по видимости более важной, но в действительности ирреальной».

6.11. Камбоджа вместо Китая

«На севере шумят, на западе нападают» — так выглядел сформулированный в подражание Стратагеме № 6 заголовок в «Жэньминь жибао» от 26 октября 1978 г. Согласно статье, Вьетнам долго расписывал северную угрозу со стороны Китая и якобы стоящую у порога войну Китая против Вьетнама, в действительности пытаясь отвлечь внимание вьетнамского народа от недовольства, связанного с трудностями, которые вызвало вооружение вьетнамской армии, а также направить в другое русло интерес мировой общественности к предстоящему походу Вьетнама против Камбоджи.

6.12. Охота на Чао Гая

В знаменитом романе, восходящем к концу юаньского — началу минского периода (XIII–XIV вв.), под названием «Шуй ху чжуань», которое переводят то как «Разбойники с Ляншаньских болот», то как «На побережье»,^[120] Чао Гай с семью товарищами обманывает отряд солдат, которые эскортировали подарки стоимостью 1500 связок монет^[121] на день рождения некоего высокого должностного лица. Чтобы поймать вожака банды Чао Гая, было послано сто человек под руководством Чжу Туна и Лэй Хэна. Перед крестьянским домом, в котором жили разбойники, Чжу Тун сказал Лэй Хэну: «К дому ведут два пути, один спереди, другой сзади. Давай разделимся. Я буду следить за задним выходом, а ты за передним. Затем мы начнем «шуметь на востоке, а нападать на западе». Таким образом, они все выйдут с одной стороны, и мы сможем их схватить».

В другом эпизоде романа, великолепно переведенного Иоганной Херцфельдт на немецкий (Лейпциг, 1968), шум то на востоке, то на западе преследует цель вымотать противника. Здесь Стратагема № 6, так сказать, смыкается со Стратагемой № 4.

6.13. Шум на востоке, шум на западе

Цинь Мин выругался во всю глотку, приказал бить барабанам и гонгам и скомандовал: «Вперед! Надо найти путь к вершине!»

Вершина горы Свежего ветра служила убежищем шайке разбойников. К ним, однако, присоединялись и вполне достойные мужи, которые из-за несовершенной правовой системы Древнего Китая оказались жертвами несправедливых обвинений и вынуждены были бежать от властей. Вспыльчивый военачальник Цинь Мин получил приказ уничтожить разбойничье гнездо.

«С грозным боевым кличем штурмовали воины гору, впереди шла пехота. На пути открывались крутые ущелья, опасные выступы скал. Наконец первые солдаты достигли гребня и заглянули вверх. Тут со скал на них покатились с громоподобным шумом громадные бревна и камни, потекли целые ручьи негашеной извести вперемешку с горячими и вонючими нечистотами, о бегстве нечего было и думать. Они вжались в землю и лежали беспомощные. Те, что шли следом, быстро повернули назад и попытались найти укрытие.

Вне себя от гнева, Цинь Мин собрал тех, кому удалось отступить, и повел их в восточном направлении вдоль подножия горы, чтобы найти другое направление для подъема. Тут на западном склоне загремели барабаны, из густого леса вырвалась шайка разбойников с красными знаменами. Спеша изо всех сил, повел Цинь Мин пехоту и конницу на запад, но тут барабаны смолкли, и больше не было видно ни единого красного знамени. Когда он, подойдя поближе, разглядел дорогу, по которой спускались и затем исчезли разбойники, ему пришлось убедиться, что это была не настоящая дорога, а узенькая тропинка, которую, по-видимому, протоптали сборщики хвороста; к тому же она была завалена сучьями и совершенно непроходима.

Солдаты как раз намеревались прочесать окрестные кусты, как вдруг лазутчик доложил, что на восточном склоне слышны барабаны и видны красные знамена. Как подхваченный ветром, поспешил Цинь Мин с пехотой и конницей на восток. Когда они приблизились, барабан замолк, не сверкали красные знамена. Немногие ведущие наверх тропы были загорожены упавшими наземь деревьями и кустами.

Вновь прибежал лазутчик. Он слышал на западном склоне гром барабанов и видел красные знамена. Цинь Мин поспешил назад: тот же обман!

Он заскрежетал зубами от ярости, как если бы хотел раздробить их в пыль. Вокруг стояли утомленные воины. Вдруг — чу! С востока вновь отчетливо доносятся барабаны. Туда, обратно… ничего не видно и не слышно…^[122]»

Таким образом силы военачальника Цинь Мина были истощены и поражение стало неизбежным.

6.14. Фокусничество

Фокусники часто используют во время своих представлений метод «На востоке шуметь, на западе нападать». Так они отвлекают взгляд зрителей в другом направлении. Там же, куда публика в этот момент не смотрит, быстро и незаметно проделывается фокус (Шанхай, 1985).

6.15. Пинг-понговый мяч в вышине

В 1977 г. китайские игроки в настольный теннис применяли Стратагему № 6 следующим образом: они очень высоко подбрасывали мяч, так что соперник следил за ним взглядом, отвлекался и не видел, как китайский игрок готовится к подаче. Здесь речь идет не о востоке и западе, а о верхе и низе, так что отношение восток — запад в краткой формулировке Стратагемы № 6 следует понимать скорее фигурально.

Китайские спортивные карикатуристы то и дело обращаются к Стратагеме № 6. Например, защитник смотрит налево, отвлеченный несущимся к нему башмаком нападающего, в то время как справа в ворота беспрепятственно влетает мяч («Синь Хуа юэбао» — ежемесячный журнал «Новый Китай». 1989- № 9). Карикатура Сунь Цзеляна в «Тяньцзинь жибао» показывает, как эта стратагема, будучи уже почти лишенной смысла, может рассматриваться с намеком: игрок в бадминтон размахивается, чтобы отбить летящий на него волан, и с шумом попадает по голове прогуливавшегося сзади него старика. Лаконичная подпись под картинкой гласит: «На востоке шуметь, на западе нападать».

Стратагема № 7. Извлечь нечто из ничего

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: у / чжун / шэн / ю

Перевод каждого иероглифа: небытие / нутро / возникнуть, извлечь / бытие

Связный перевод: Из недр небытия возникает бытие; из ничто возникает нечто. Извлечь из ничего нечто.

Сущность:

а) Следует так инсценировать угрозу, чтобы противник смог заметить обман; тогда его бдительность ослабеет, при виде настоящей угрозы он примет ее также за ложную и в результате падет ее жертвой..

б) Выигрыш перевеса, достижение перемены в воззрениях или каких-то реальных изменений с помощью инсценировки.

в) Достать что-либо из воздуха; представить выдумку реальностью; распускать слухи; устраивать лживые, клеветнические кампании. Тактика диффамации. Делать из мухи слона. Маневр раздувания. Стратагема мистификатора.

Краткая формулировка восходит к 40-й главе книги «Дао дэ цзин», написанной китайским философом Лао-цзы (предп. VI–V вв, до н. э.) Текст гласит:

«В мире все вещи рождаются в бытии, а бытие рождается в небытии».^[123]

Это значит: каждая вещь, прежде чем возникнуть, не существовала. Следовательно, она возникла из ничего.

Здесь не место вдаваться в дальнейшее толкование этой фразы и погружаться в глубь даосской философии. Следует только отметить, что труд «Дао дэ цзин», который на Западе толкуется в основном глубоко философски, в Китае с эпохи Тан (618–907) вплоть до нашего времени то и дело рассматривался как трактат по военному делу на том основании, что по меньшей мере 20 из 81 главы в завуалированной философской форме обсуждают военные вопросы, а остальные главы также содержат свидетельства стратегической и тактической мысли, насыщенной важным опытом. Памятник «Дао дэ цзин» — «это военный трактат, который объединяет в себе военные познания времен эпохи «Весны и Осени» и эпохи «Сражающихся царств»… Он переносит военную философию на все явления природы и общества». Такое пояснение — само по себе не бесспорное — дается в китайском издании Лао-цзы (Шанхай, 1977).

Стратагема № 7, как показано в рубрике «сущность», может работать на трех различных уровнях.

7.1. Соломенные куклы вместо воинов

В эпоху Тан, в 756 г. н. э., в районе современного Пекина взбунтовался военный правитель Ань Лушань (ум. 757 н. э.).^[124] К восставшим присоединился также военачальник Лин Хучао. Он осадил город Юнцю. Оборонявший город с малым числом воинов и оружия военачальник Чжан (709–757),^[125] верный императору, приказал своему отряду сделать 1000 соломенных кукол в человеческий рост, одеть их в черные одежды, прикрепить к веревкам и с наступлением ночи спускать их наружу вниз по городским стенам. Окружавшие город воины решили, что это спускаются вниз по стенам защитники города. На соломенных кукол посыпался град стрел. Чжан Сюнь приказал поднять кукол и таким образом добыл много тысяч стрел.

Несколько позже Чжан Сюнь приказал настоящим воинам спускаться вниз по стенам, Лин Хучао и его люди решили, что противник хочет набрать еще стрел с помощью соломенных кукол. На это они отреагировали злорадным смехом и не предприняли никаких приготовлений к битве. Отряд добровольцев в 500 человек, вышедший из города, молниеносно наводнил лагерь Лин Хучао, поджег палатки, убил часть осаждающих, а остатки разогнал в разные стороны.

7.2. Из истории корейской войны

Изданная в Пекине в 1987 г. книга о стратагемах приводит на Стратагему № 7 такой пример: во время корейской войны 8 октября — 25 ноября 1952 г. разгорелась битва на горе Сангамри-онг. США высадили на площади в 3,5 кв. км около 60 тыс. человек и сбросили много тысяч бомб, из-за чего высота горы уменьшилась на 2 м. Наконец китайские солдаты, удерживавшие вершину горы, вынуждены были отступить в катакомбы. Противник попытался выкурить их оттуда и уничтожить.

Однажды ночью некий китайский отряд воспользовался усталостью американцев. В направлении намеченной вылазки они бросали пустые консервные банки и другие производящие громкий шум предметы. Сначала противник очень чутко реагировал на каждый звук и стрелял по местам, откуда слышался шум. Китайцы произвели эти действия три раза подряд. Наконец бдительность американцев ослабла. Тут маленький китайский ударный отряд быстро вышел из катакомб и взорвал два вражеских бункера, находившихся в 20 м от входа. Когда американцы поняли, в чем дело, китайский отряд уже опять спрятался в катакомбах.

С военной точки зрения Стратагема № 7 учит тому, чтобы соединять фикцию и реальность и внезапно превращать фикцию в реальность. «Ничто» — это в данном случае фантом, который должен обмануть врага, «нечто» — истинное явление, которое замаскировано фантомом и внезапно выступает из-за него в момент, когда противник еще полагает, что перед ним фантом. Таким образом в некотором смысле из «ничего» возникает «нечто».

По другому толкованию Стратагемы № 7, из «ничего» — фантома — непосредственно выводится «нечто». Сюда относятся следующие два примера.

7.3. «Гигантская армия» цюришанок

Летом 1292 г. габсбургский герцог Альбрехт осадил Цюрих, после чего ощутимо побил цюрихцев при Винтертуре. Дело шло об установлении власти Габсбургов в сопротивляющейся Швейцарии. После устрашающего штурма Этенбахского бастиона сдача города стала лишь вопросом времени. Тогда на помощь пришли жительницы Цюриха. «С барабанами и трубами» они, вооружившись, вышли на Линденхоф и построились так, «будто были тысячи». Альбрехт, надеявшийся на легкую победу над сильно уменьшившимися в числе цюрихцами, дал себя обмануть и снял осаду.

Искусным построением на Линденхоф цюришанки смогли инсценировать высокую боеспособность Цюриха. Из ничего, из миража, они создали «нечто» — отступление противника.

Вероятно, эта история слишком хороша, чтобы быть правдивой, полагает знаток истории Цюриха Вальтер Бауманн (Z?rich auf dem Lindenhof, Turicum. Z?rich, 1982). Она впервые рассказана в 1 340 г. монахом-проповедником Иоганнесом из Винтертура. Весьма многословно описывает дальнейший поход Альбрехта, который от Цюриха повел войска во внутреннюю Швейцарию. Но большая часть хроники представляет собой пересказ Библии с замененными именами. Глава о мерах, принятых швейцарцами против приближающегося войска, прямо списана с 4-й главы Книги Юдифи: народ Израиля ожидает нападения ассирийского военачальника Олоферна. Очень возможно, что эпизод с воинственными цюришанками найден Иоганнесом в еще каком-нибудь древнем источнике. Se non е vero, e ben trovato!^[126]

7.4. Бычья армия Ганнибала

Когда в 217 г. до н. э. римлянин Фабий Кунктатор заманил Ганнибала с его войском в глубокую долину и закрыл выход, тот освободился при помощи свежей стратагемы. Он собрал 2000 волов, привязал им на рога связки хвороста и, когда наступила ночь, поджег хворост и погнал волов на римлян. Те решили, что на них идет целое войско карфагенян, и спаслись бегством. Ганнибал же вывел своих воинов из западни (см.: Sch?dlich G. Kriegslist gestern und heute. 2. Aufl. Herford — Bonn, 1979).

Через более чем 2000 лет, во время Второй мировой войны, при одном из военных столкновений в Северной Африке фельдмаршал Роммель ввел в заблуждение противника, замаскировав «фольксвагены» под танки и с помощью туч пыли, поднятых немногими идущими по пустыне машинами, разыграв передвижение массы войск (см. там же).

Большое искусство в применении военных хитростей проявил герой Гражданской войны в России В. И. Чапаев. Вот один из характерных примеров. Однажды Чапаев отправился на разведку с кавалерийским эскадроном. Следовало выяснить, не занята ли соседняя деревня белогвардейцами. Оказалось, что деревня свободна, но белогвардейские дозоры находятся в непосредственной близости от нее. Путь чапаевского эскадрона лежал через небольшой холм, под которым стояла деревня.

Когда эскадрон показался на вершине холма, белогвардейцы заметили его и обстреляли. На спуске к деревне эскадрон скрылся от белогвардейских наблюдателей. Чапаев понял, что просматривается лишь малая часть дороги, и приказал эскадрону объехать холм и еще раз проскакать через него. Белогвардейцы подумали, что проехал второй эскадрон. Чапаев приказал еще несколько раз появиться на виду у противника. В то время как один и тот же эскадрон вновь и вновь проезжал по холму, белогвардейцы решили, что готовится к наступлению целый кавалерийский дивизион, и ушли без боя (см.: Kriegslist und Findigkeit. Berlin-DDR, 1956).

Во время Второй мировой войны однажды «саперное подразделение под командованием старшины Гоцеридзе получило приказ быстро заминировать дорогу, по которой двигалась крупная группировка противника. В батальоне к тому времени почти не осталось мин, а ждать получения следующей партии означало не выполнить приказ вовремя.

Гоцеридзе приказал приготовить щиты с немецкой надписью «Achtung, Minen!» («Осторожно, мины!»). Ночью советские минеры проползли через линию обороны противника и поставили на дороге эти щиты. Утром советские наблюдатели увидели, как фашисты останавливают свои машины, внимательно и опасливо читают надписи на щитах и явно не решаются ехать дальше. Движение было прервано. На дороге скопилось множество вражеских машин с различными грузами. Советские артиллеристы, с которыми Гоцеридзе заранее договорился, накрыли фашистские войска массированным огневым ударом и нанесли противнику большие потери» (там же).

Под Старой Руссой передний край советской обороны проходил по опушке леса. Чтобы наблюдать за противником, советские солдаты должны были карабкаться на сосны. Сосны под тяжестью человеческого тела начинали раскачиваться, что немедленно становилось заметно на фоне неподвижных деревьев. Противник понял, что происходит, и открыл огонь по качающимся соснам. Советские солдаты попытались прекратить раскачивание, но это оказалось практически невозможно. Тогда командир взвода лейтенант Лебедев решил обмануть противника. Он приказал солдатам привязать к вершинам сосен тросы и протянуть их в окопы. Все это было проделано ночью. Утром солдаты стали дергать за тросы и раскачивать сосны. Фашистские солдаты открыли автоматный огонь по качающимся соснам. Как только автоматы замолкли, советские солдаты опять стали раскачивать сосны, и противник опять открыл огонь. Так продолжалось до полудня. Только тогда фашистские солдаты поняли, что их дурачат, и прекратили стрелять. Теперь советские наблюдатели спокойно могли использовать сосны как наблюдательные пункты, потому что фашистские солдаты более не пытались их обстреливать (там же).

7.5. Сила благодаря суеверию

Чэнь Шэн (в 208 до н. э.), участник крестьянского восстания в конце эпохи Цинь (221–206 до н. э.), попытался с помощью потусторонних сил поднять моральный дух своих последователей. Он приказал незаметно подложить платочек с надписью «царь Чэнь Шэн» в брюхо рыбы. Платочек должен был быть найден во время трапезы и принят за небесное знамение. Затем он послал переодетых в призраков людей выкрикивать в полночь: «Чэнь Шэн станет царем!» Это побудило некоторых суеверных людей присоединиться к его армии.^[127]

7.6. Белый небесный император

Сыма Цянь (род. ок. 145 до н. э.) сообщает о Лю Бане (род. ок. 250–195 до н. э.), основателе династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), что еще в то время, когда он был всего лишь деревенским старостой, он убил змею, перегородившую ему дорогу. Позже прохожие видели там плачущую старуху. Она жаловалась, что кто-то убил ее сына, а сын ее — сын Белого небесного императора. Он якобы превратился в змею, которая загораживала тут дорогу. Затем старуха внезапно исчезала.

Белый небесный император — божество, которое почиталось в то время еще правившей Циньской династией. В гонконгской и тайбэйской книгах о стратагемах эта история разъясняется с точки зрения Стратагемы № 7: Лю Бан использовал рассказ, с современной точки зрения являющийся суеверной чепухой, для того, чтобы обосновать свое появление в роли грядущего победителя Циньской династии и основателя новой династии. Действительно, Лю Бан вошел в историю как первый император династии Хань.

В принципе можно предположить также следующий вариант этого древнекитайского политического жульничества. Некий точно установленный и принятый некоторой группировкой проект обнародуется с помощью управляемого «пророка». Затем, когда действительно возникает заранее спланированный результат, все воспринимают его как божественное повеление, каковое и принимается всей душой без дальнейшего сопротивления.

7.7. Вьетнамские деревья-листовки

Сигналом к началу десятилетнего Вьетнамского сопротивления (1418–1428) диктату китайской династии Мин (1368–1644) явилось восстание в Ламь-Суне (в нынешней центральной вьетнамской провинции Тхань-Хоа) под руководством Ле Лоя (ум. 1433), богатого крестьянина.^[128] Его важнейшим советником был Нгуен Трай (1380–1442), «ученый, писатель, стратег, государственный человек» (Пьер Ришар Феррей). Его призывающее к битве произведение «Бин Нго дай-цао» («Большая прокламация о борьбе с Нго» [презрительное обозначение китайцев]) выказывает его выдающимся знатоком древнекитайского военного и стратагемного искусства. «Завоевание сердца» вьетнамского народа виделось ему столь же важным, сколь и военная «победа над вражеской цитаделью». Поэтому он придавал большое значение пропаганде и агитации. Как рассказывают, он пользовался для этого, в частности, Стратагемой № 7. На листьях дерева он велел написать тончайшими штрихами пророчество: «Ле Лой станет царем, а Нгуен Трай — его министром».

Чтобы передать этот смысл, достаточно было лишь нескольких употребительных во Вьетнаме китайских иероглифов. Они были, однако, написаны не тушью, а свиным салом. Муравьи выели жирные места, так что надпись оказалась выгравированной на листьях, которые потоки воды разнесли повсюду. Вьетнамцы приняли несущиеся по воде листочки с выцарапанным пророчеством за обещающее победу небесное знамение и еще воодушевленнее сражались против иноземных захватчиков, каковых окончательно выдворили в 1428 г.

Еще один пример взят из книги «Чжань го цэ» («Планы Сражающихся царств»), крупнейшего собрания рассказов об известных личностях, притч, исторических анекдотов из доханьского периода (до 206 до н. э.).

7.8. Путешествие в Цзинь

В эпоху «Сражающихся царств» (475–221 до н. э.) было множество странствующих политиков. Они переезжали из государства в государство, чтобы прославить свою мудрость и наняться на службу к какому-нибудь властителю. Одним из них был Чжан И (ум. 310 до н. э.) из государства Вэй. Он получил известность прежде всего как первый министр Цинь.^[129] Однажды во время своих странствий он попал в государство Чу. Здесь он жил в величайшей бедности. Его свита обиделась и хотела от него уйти. Чжан И утешил их: «Подождите, пока я не поговорю с царем». Царь предоставил ему аудиенцию, однако выказал мало благосклонности. По высказанному Чжан И желанию царь разрешил ему дальнейшее путешествие в Цзинь. Чжан И спросил:

«Не хочет ли властитель что-нибудь получить из Цзинь?»

«Золота, жемчуга и слоновой кости достаточно и в Чу. У меня нет никаких пожеланий».

«Не желал бы царь получить красивых женщин?»

«Чего ради?»

«Потому что там женщины прекрасны, как богини».

«Чу — удаленная страна. Еще никогда не видел я красивых женщин оттуда. Почему бы мне и не заинтересоваться?»

С просьбой доставить ему красивых женщин царь подарил Чжан И жемчуга и нефрита.

Обе любимые жены царя узнали об этом (согласно гонконгской книге о стратагемах, не без содействия Чжан И), испугались и передали ему 1500 цзиней^[130] золота, надеясь избежать того позора, что их вытеснят чужеземные женщины.

Перед отъездом Чжан И попросил царя, чтобы тот еще раз выпил с ним на прощание. Царь согласился и протянул ему кубок. Через некоторое время Чжан И попросил царя призвать всех, с кем тот обычно пировал, чтобы он мог выпить и с ними. Тогда царь призвал обеих своих любимых жен. Когда Чжан И увидел их, он бросился перед царем ниц. «Я солгал вам и заслуживаю смерти», — воскликнул он.

«Почему это?» — спросил царь.

«Я проехал через все государство, но нигде не встречал столь прекрасных женщин, как эти. Когда я обещал привезти вам самых красивых женщин, таким образом я солгал».

«Это простительно, — сказал царь. — Я-то ведь все время пребывал в убеждении, что эти две женщины — самые красивые в Поднебесной».^[131]

Обсуждаемое путешествие в Цзинь и обещание достать там небесно прекрасных женщин — это пустые обещания, «ничто». А подаренные золото и драгоценности — это «нечто», которое выводится из этого «ничего». В следующем примере «ничто» — это фальшивое убийство, а «нечто» — честь объявленного вне закона брата.

7.9. Убийство собаки послужило вразумлением супругу

Так называется пьеса эпохи Юань (1271–1368). Вот вкратце ее содержание.^[132]

Советника Сунь Хуа два его собутыльника настолько настраивают против младшего брата — Сунь Жуна, человека достойного, живущего своими учеными занятиями, что он выгоняет того из дома. Младший брат находит приют в хижине с холодным, развалившимся очагом и вынужден кормиться подаянием. Все старания жены советника и старого верного слуги не могут переубедить Сунь Хуа, что брат его невинен и оклеветан его собутыльниками.

Наконец жена советника решила воспользоваться Стратагемой № 7. Она уговорила соседку, арендовавшую у советника клочок земли, убить свою дворовую собаку. Кровоточащий труп они завернули в человеческую одежду и положили в сумерки у ворот дома советника. Когда советник вернулся домой с попойки и наткнулся в темноте на окровавленный труп, он перепугался, что его могут обвинить в убийстве. Тут же он бросился искать обоих своих собутыльников, перед тем поклявшихся быть ему опорой во всех случаях жизни, и умолял их помочь ему унести и зарыть труп. Но собутыльники отговорились, один сердечной болезнью, другой прострелом, и захлопнули двери своих домов прямо перед носом советника.

Когда советник вернулся домой, жена убедила его искать помощи у младшего брата. Супруги отправились вместе. Брат согласился; он вытащил труп из города и зарыл его в речном песке. Советник наконец увидел своих друзей в истинном свете. Он помирился с братом и взял его в дом. Когда собутыльники вновь пришли, чтобы раскинуть свои сети, он отказался иметь с ними дело, отговорившись одному больным сердцем, а другому прострелом. Разозлившись, бывшие друзья донесли на советника и его брата, что те совершили убийство и скрыли труп. На суде жена советника выступила как свидетельница защиты. Мнимого поковшика вырыли из песка, и тем доказана была, невиновность обвиняемых. Оба собутыльника были наказаны. Случай этот достиг ушей двора. Двор постановил наказать доносчиков заключением в колодки и изгнанием. Брат же советника за свою братскую верность получил государственный пост.

7.10. Убийство матери послужило вразумлением супруге

«Куан ци цзи» — «Стратагема для обмана супруги» — так называется в оригинале история Ю Хэнсяна из сборника рассказов «Ибай гэ чэнсинь» — «Сто удовольствий» (Шанхай, 1983), которую мы здесь кратко пересказываем.

В бригаде Циншань^[133] была семья из четырех человек: мамаша Ван, ее сын господин Ван, его жена Коричный Цветок и их сыночек. Господин Ван работал на окружном заводе сельскохозяйственной техники. Отношения между мамашей Ван и ее невесткой Коричный Цветок напоминали отношения между противоположно заряженными тучами в небесах. Едва они сталкивались, сверкали молнии, грохотал гром и лился дождь как из ведра. Постоянные скандалы и ссоры прекратить могла бы только смерть.

Однажды сыночек упал и начал орать. Бабушка Ван протянула было руки поднять его, да передумала: она вспомнила, как в такой же ситуации ее обвинили в том, что она балует ребенка. Пока она металась, не зная, что предпринять, вошла Коричный Цветок и стала браниться: «Ребенок так сильно упал, а ты ему не помогаешь. Ты, наверное, была бы рада, если бы он вообще разбился до смерти».

Стоило невестке открыть рот, свекровь тоже показала себя не с самой скромной стороны. Случилось, что и должно было случиться. Губы превратились в ружья, а языки в мечи, вспомнили все, и увядшую капусту, и сгнившую репу.

Как раз в этот момент господин Ван вернулся из города. Обычно он редко приезжал домой. Сейчас он походил на мышь, попавшую внутрь кузнечного меха: ветер дует с обеих сторон. Когда мать и жена заметили его, это еще подлило масла в огонь. Обе женщины побежали к нему. Бабушка Ван сказала со слезами, шмыгая носом:

«Ты мой сын. Я хочу услышать от тебя только одно: жить мне дальше или умереть».

Коричный Цветок также обратилась к нему со слезами на глазах:

«Ты сын твоей матери, а я здесь чужая, пятое колесо в телеге. Наверно, лучше было бы, если бы ты развелся со мной».

Господин Ван сжал крепко губы и ничего не сказал. Он понимал, что в такой обстановке что бы он ни сказал, все будет только хуже. Сюда подходит изречение: «Мало лучше, чем много, ничего лучше, чем мало». Так что он, недолго думая, изобразил немого. Ссора между обеими женщинами продолжалась весь день. Только вечером бабушка Ван, которую уговорили собравшиеся соседи, всхлипывая, ушла в свою комнату. Тут Коричный Цветок подумала про себя: «Теперь-то я добьюсь своего. Если только муж один раз уступит мне, у старухи больше ничего не выйдет».

Как только соседи ушли, она снова начала рыдать, воздевая руки к небу, и биться головой об землю. Она сделала все, чтобы заставить мужа высказаться, но он сидел и не произносил ни единого слова. Наконец, скрипнув зубами, он сказал:

«Ну ладно, не плачь больше. Я решил окончательно разрешить дело».

«Но как?»

Он отвечал как бы вскользь:

«Обдумал я все и справа, и слева. Остается только один путь. Моя мать уже не молоденькая. Хотел бы я избавиться от нее и покончить с бесконечной сварой».

Когда Коричный Цветок услышала это, у нее мурашки по спине побежали и глаза вылезли на лоб, как электрические лампочки. Господин Ван сказал:

«Правда, я обдумывал это уже много раз. Наше семейное согласие можно спасти только так».

Когда Коричный Цветок поняла, что муж ее не шутит, она подумала: «Действительно, чем раньше старуха умрет, тем лучше». Мысль о том, чтобы избавиться от нее таким образом, уже не показалась ей столь ужасной. И она спросила мужа:

«А если это дело откроется, что тогда?»

Господин Ван кивнул и ответил:

«Правильно, сейчас все знают, как ты с ней обращаешься. Теперь, если мы от нее избавимся, на нас непременно падет подозрение. Если мы хотим незаметно обойти и богов, и духов, придется сделать вот что».

И он сказал Коричному Цветку, что завтра она должна с самого утра пойти к матери и извиниться перед ней; что, во-вторых, она весь день должна с ней сердечно обходиться и всячески ублажать; что, в-третьих, она с утра до вечера должна подавлять в зародыше каждый возникающий намек на ссору. Коричный Цветок не отвечала ни слова. Наконец, он сказал еще, что в таком случае утром впервые за много дней будет тихо.

Он надеется, что она учтет его слова. Она должна продержаться по крайней мере до его возвращения. Только когда пройдет определенный промежуток времени, удастся создать у соседей впечатление, что они с матерью живут в мире. А когда он приедет, он уж тогда потихоньку от нее избавится. Никто ничего и не заподозрит.

Что касается мамаши Ван, то она в этот вечер долго ворочалась без сна в своей постели. Только начало светать и она собралась вставать, дверь в комнату открылась и кто-то вошел. Когда она вгляделась, она сжалась от ужаса. Это была Коричный Цветок. Что ей тут было нужно? Мамаша Ван покрылась с головы до ног гусиной кожей.

Тут она услышала обращение «мама». Коричный Цветок приблизилась к ее кровати и сказала:

«Вчера я была не права и обидела тебя. Муж устроил мне головомойку. И вот я пришла, чтобы признать свою ошибку и извиниться. И еще я принесла тебе чашку куриного бульона. Я его только что сварила. Ешь его скорее, пока он еще теплый. Он поможет тебе переменить гнев на милость. А попозже я принесу тебе завтрак, мама».

С этими словами она вышла из комнаты. Как тяжело дался ей первый выход в этой пьесе! Сердце у нее колотилось как бешеное, лицо пылало огнем, по всему телу выступил холодный пот, а ноги так ослабели, что она с трудом вышла. Мамаша Ван решила, что ей это приснилось. Во второй раз за восемь лет, прошедшие со свадьбы ее сына, она услышала слово «мама» из уст Коричного Цветка. «Старая баба» да «мерзкая старуха» — таковы были ее обычные обращения. Да к тому же еще принесла ей лакомый кусочек! Вчера — как ведьма, сегодня — как Гуаньинь, буддийская богиня добросердечия. Может быть, она лишь губы помазала медом, а в сердце затаила мышьяк? Может, она отравила бульон, чтобы убить свекровь?

Мамаша Ван в первый момент испытала побуждение отдать бульон собаке. Но потом она сказала себе: «Мне уже шестьдесят шесть лет. Лучше умереть сразу, чем дальше терпеть такую жизнь».

И она одним глотком выпила бульон. Затем она в своих лучших одеждах улеглась в постель и стала ждать болей в желудке и смерти.

Она ждала напрасно. Против ожидания, она чувствовала себя все лучше и лучше. А потом пришла Коричный Цветок, опять тепло обратилась к ней «мама» и подала ей чашку слизистого рисового отвара. Без колебаний госпожа Ван села, взяла еду, съела ее и опять улеглась. Так она полдня лежала, не испытывая ни болей, ни приступов головокружения. Напротив того, ее сознание становилось все яснее. Только теперь она начала удивляться по-настоящему.

В полдень мамаша Ван поднялась и вышла на кухню. Там она с удивлением заметила, что исчезла ее маленькая плитка. На столе дымились рис и только что сваренные овощи. Тут подошла Коричный Цветок:

«Мама, до сих пор я плохо с тобой обращалась и все время тебя обижала. С сегодняшнего дня мы будем в хороших отношениях».

Сказав это, она усадила мамашу Ван за накрытый на двоих стол. Отныне от Коричного Цветка, бывало, только и слышалось: «мама» да «мама». Речи ее были сладки, а руки так и летали, чтобы ублажить мамашу Ван, у которой скоро потеплело на сердце. Для Коричного Цветка это было только игрой, но мамаша Ван приняла ее всерьез. Она решила: «Если невестка со мной хорошо обращается, буду-ка и я к ней добра».

Теперь, когда Коричный Цветок возвращалась с поля, еда стояла уже готовая, сыночек был ухожен и даже свиньи были накормлены. Коричный Цветок должна была каждое утро вставать в половине пятого, но из-за множества домашних обязанностей не всегда могла вовремя прийти на работу в бригаду. Мамаша Ван забрала единственный будильник в доме из комнаты Коричного Цветка и тайком поставила его в свою комнату. Когда Коричный Цветок проснулась на следующее утро, небо было гораздо светлее, чем обычно, а на кухне ее ждал приготовленный завтрак. Теперь у невестки потеплело на сердце и выступили слезы на глазах. Теперь, когда она сказала «мама», это обращение было искренним. Однажды ночью у Коричного Цветка вдруг подскочила температура. Мамаша Ван услышала ее стоны и поспешила к ней. Прежде всего, она забрала внука и устроила его в своей комнате. Затем позаботилась о невестке и наутро, как только рассвело, вызвала врача. Благодаря заботам мамаши Ван Коричный Цветок скоро выздоровела, но она все еще чувствовала себя очень слабой. Тогда мамаша Ван достала фунт плодов личжи, которые ей кто-то подарил на Новый год, и отдала их Коричному Цветку. Та решительно отказалась их есть и все повторяла:

«Я же никогда не покупала тебе никакой еды. С каким лицом я буду есть твои плоды?»

Мамаша Ван отвечала:

«Что значит «мое и «твое»? Мы же одна семья. Ешь плоды, это придаст тебе сил».

Она присела к невестке на кровать и стала чистить плоды и совать их Коричному Цветку в рот. Пока Коричный Цветок ела плоды, в ее сердце разыгрывались всевозможные чувства, то сладкие, то кислые, то горькие, то острые. Невольно у нее выступили на глазах слезы. Как только силы к ней окончательно вернулись, она купила мамаше Ван килограмм личжи, и дала ей сверх того рисовых талонов на пять килограммов и еще пять юаней, и просила ее покупать себе все, что она пожелает. Теперь мамаша Ван была так растрогана, что расплакалась. Она вытерла слезы краешком подола.

И так свекровь и невестка зажили в самых сердечных отношениях. Через два месяца господин Ван опять явился домой. Поскольку он уловил ситуацию, он не тратил дальнейших слов. После ужина он вынул из кармана бутылочку, высыпал содержимое в стакан, налил туда воды и отнес к матери в комнату. Коричный Цветок, которая в это время вязала, едва заметила это его действие. Когда господин Ван вернулся, она спросила его: «Что это ты отнес матери в комнату?»

Он спокойно ответил:

«Яд».

Коричный Цветок громко вскрикнула и задрожала всем телом. Вязанье упало на пол. Господин Ван зажал ей рот:

«Ты с ума сошла? Прекрати шуметь».

Едва он отпустил жену, она попыталась выбежать из комнаты, чтобы позвать врача, но господин Ван преградил ей путь.

«Что мы решили два месяца назад? По дороге домой я услышал от соседей, что ты хорошо обращаешься с моей матерью. Ты правильно разыграла свою роль. Теперь можно и отравить мою мать. Никто нас не заподозрит».

Когда Коричный Цветок услышала это, она зарыдала, упала на колени перед мужем и стала его умолять:

«Пожалуйста, пожалуйста, позови скорее врача. Твоя мать не должна умереть. Я была не права. Твоя мать — хороший человек».

Господин Ван спросил:

«Почему же раньше было не так?»

«Раньше она была упрямая, и я была упрямая. И обе мы старались друг друга переупрямить. Потом я стала изображать доброту, и она стала доброй. И все шло лучше и лучше. Наконец, я уж не знаю, что со мной случилось, меня вдруг озарило. Теперь я понимаю: старый человек в доме — это драгоценность».

Когда господин Ван услышал это, он помог жене встать с пола и начал смеяться. Только теперь он доверил Коричному Цветку, что на самом деле он отнес матери лекарство. Его убийственные планы были, оказывается, отвлекающим маневром. Он придумал стратагему, чтобы добиться изменения в отношениях между женой и матерью. Он надеялся, что если она будет хорошо обращаться с его матерью, то мать тоже будет к ней добра и фальшивая доброта Коричного Цветка переродится в настоящую.

Коричный Цветок пришла в себя. Она похлопала мужа по плечам:

«Ты… ты… молодец. Здорово ты сыграл со мной шутку».

«Не шутку я с тобой сыграл, а прочитал лекцию. Только метод был несколько необычный».

В этом примере фальшивый план убийства матери — «ничто», из которого возникает «нечто», а именно хорошие отношения между матерью и невесткой.

7.11. Только бегство спасло месье Пурсоньяка

Жюли влюблена. Но ее отец Аронт сговорил ее за месье де Пурсоньяка из Лиможа.

«Ну что, вам пришло что-нибудь в голову касательно нашего дела? — спрашивает Жюли своего возлюбленного и продолжает: — Как вы думаете, Эраст, возможно ли избежать этого ужасного брака, который мой отец вбил себе в голову?»

Эрасту удается успокоить Жюли: «Достаточно сказать, что у нас имеется множество стратагем, готовых к применению».

Итак, чтобы расстроить свадьбу, Эраст с помощью неаполитанца Сбригани использует множество стратагем. Когда Пурсоньяк приезжает, они с помощью двух врачей объявляют его больным и помешанным. Врачи лечат его кровопусканием и клизмами, так что Пурсоньяк действительно заболевает. Отцу один из врачей объявляет, что у пациента сифилис.

Является голландский купец (переодетый Сбригани). Он обвиняет Пурсоньяка в том, что тот остался должен десяти-двенадцати голландским купцам. Пурсоньяк перестает понимать, на каком он свете. Он не подозревал ни о болезни, ни о долгах. Аронта, отца Жюли, извещают, что его предполагаемый зять весь в долгах.

Сбригани рассказывает Пурсоньяку, что Жюли — обычная девушка, довольно легкого поведения.

Наконец Аронт и Пурсоньяк встречаются. Отец уже гораздо менее одушевлен этим браком. Является Жюли и внезапно набрасывается на Пурсоньяка с объятиями и поцелуями, то есть ведет себя действительно как девица легкого поведения, так что Пурсоньяк тоже гораздо меньше воодушевлен.

Наконец отец прогоняет Жюли. Тут входит переодетая женщина и заявляет, что Пурсоньяк — ее супруг, которого она нашла после долгих поисков. Вскоре появляется вторая женщина и утверждает то же самое, причем показывает троих детей, о которых утверждается, что это — дети Пурсоньяка.

Аронт наконец решает, что не выдаст Жюли за этого человека.

Приходит юрист и обвиняет Пурсоньяка в многоженстве. Адвокат объясняет, что это преступление карается повешением.

Пурсоньяку остается только бежать, переодевшись в женское платье. Эраст обращается к Аронту, который благодарен ему за разоблачение месье де Пурсоньяка и предлагает ему в награду руку своей дочери.

В этой комедии Мольера (1622–1673) «Господин де Пурсоньяк», впервые поставленной в 1669 г., одно гротескное применение Стратагемы № 7 следует за другим. И до сих пор еще пьеса доставляет наслаждение зрителям, как, например, во время постановки 4 октября 1987 г. в Большом амфитеатре Высшей школы искусств в Париже.

7.12. Опасные стихотворения

Литературная инквизиция имелась в Китае столько же времени, сколько Стратагема № 7. Так утверждает в статье, посвященной Стратагеме № 7, межрегиональная пекинская газета «Гуанмин жибао», указывая, в частности, на известного поэта, государственного деятеля, каллиграфа и художника Су Ши (1037–1101),^[134] который однажды был брошен в тюрьму на том основании, что некоторые строки его стихотворений оскорбляли императорский двор.

Подобный же случай описывается в романе «Разбойники с Ляншаньских болот».^[135] «Из ничего извлек ты нечто» — это было одно из обвинений, которые бросили мстители в лицо Хуан Вэньбину, прежде чем замучить его до смерти. Что же он сделал?

Сун Цзян, известный своими добродетелями мелкий чиновник в ямыне (магистрате) округа Юньчэн, дал денег одной проезжей женщине, госпоже Янь, чтобы она могла похоронить мужа, который умер от холеры. Позднее госпожа Янь выдала за Сун Цзяна свою восемнадцатилетнюю дочь По Си. Поскольку он не мог удовлетворить желания своей молодой жены, она вступила в связь с другим мужчиной. Однажды она попыталась шантажировать Сун Цзяна, и он в состоянии аффекта прикончил ее. Сун Цзян бежал и через некоторое время присоединился к мятежникам. Его отец заманил его с помощью Стратагемы № 7 в дом. Там его схватили и отправили в Цзянчжоу. Отец строго-настрого приказал ему никогда больше не связываться с мятежниками с Ляншаньских болот, что Сун Цзян, как почтительный сын, и обещал.

В Цзянчжоу Сун Цзян жил в тюрьме, но мог свободно входить в нее и выходить. Однажды он вышел на прогулку из городка и пришел к некоей харчевне. Там он заказал вина и еды и сам не заметил, как напился. Вдруг на него нашло грустное настроение. Ему было уже больше тридцати лет, а он был заклеймен как преступник и сидел в тюрьме, далеко от отца и брата. Он начал плакать. Тут он заметил, что выбеленная стена помещения испещрена надписями, и ему пришла в голову мысль, что и он может что-нибудь здесь оставить на память, чтобы потом, когда он вновь достигнет высокого положения, мог бы вернуться в это место и вспомнить об охватившей его печали. Итак, он написал на стене стихотворение и подписал его своим именем. Потом он выпил еще несколько стаканчиков вина, заплатил и тихонько поплелся домой. Там опустился на кровать и сразу заснул. На следующий день он не вспомнил о своем стихотворении. Случайно вскоре в эту гостиницу прибыл Хуан Вэньбин, чиновник, служивший по соседству, известный своим низкопоклонством и тем, что он разорял народ до нитки. Он прочитал стихотворение на стене. Стихотворение ему не понравилось. Он посчитал его крамольным и записал. Потом он посетил префекта Цзянчжоу. Тот только что получил письмо от столичного астролога. Согласно письму, в их местности как раз появился человек, который планировал мятеж. Кроме того, префекту докладывали о загадочной и зловещей песенке, которую распространяли уличные мальчишки. Тут Хуан Вэньбин показал стихотворение Сун Цзяна. Префект сразу приказал схватить Сун Цзяна. Его должны были казнить, но в последний момент его спасли Чжао Гай и его люди, которые захватили также Хуан Вэньбина и отомстили ему за Сун Цзяна.^[136]

В этом рассказе «ничто» — это написанное в пьяном виде стихотворение, а «нечто» — предположительно извлекаемые из него опасные мятежнические взгляды, распространителя которых следует казнить. Здесь проявляется пагубное воздействие Стратагемы № 7 в смысле «извлечь что-либо из воздуха», или «высосать что-либо из пальца».

Обвинения в таком применении Стратагемы № 7 звучат в Китае особенно часто. В 1955 г. Мао Цзэдун осудил применение этой стратагемы «представителями всех эксплуататорских классов». Во времена так называемой «банды четырех» по официальному китайскому сообщению такое же обвинение было возложено на Линь Бяо, в сентябре 1971 г. безвинно погибшего бывшего министра обороны и официального преемника Мао. В книге, вышедшей в 1982 г., под названием «Синьфасюэ» — «Уголовное право» — «банда четырех», в свою очередь, обвинялась в том, что она подтасовывала факты, высасывала из пальца преступления, короче, «извлекала из ничего нечто».

7.13. Матерчатые тапочки Дэн Сяопина для босоногих врачей

В качестве одного из пострадавших позже указывался Дэн Сяопин. «Извлекая из ничего нечто», «банда четырех» сконструировала вопиющую к небесам лживую историю.

В октябре 1974 г. Дэн Сяопину случилось в беседе с членом медицинской делегации одной из стран «третьего мира» говорить о китайских «босоногих врачах». Он поддержал это движение, но сказал: «босоногие врачи» отчасти занимаются трудом, отчасти исцеляют болезни. Поначалу у них было мало медицинских знаний. Они могли исцелять только некоторые простые болезни. Но через несколько лет они уже могли приобрести себе соломенные сандалии (то есть их профессиональное мастерство возросло). А еще через несколько лет они, вероятно, смогут носить матерчатые. Вот и все, что сказал Дэн Сяопин.

Но годом позже, еще при «культурной революции», на него сплели из этого веревку. Его обвинили в желании, чтобы «босоногие врачи» больше не ходили босиком, а носили бы соломенные сандалии или матерчатые тапочки. В антидэновском памфлете говорилось:

«Неисправимый последователь капиталистического пути во всю глотку выступал за то, чтобы босоногие врачи «носили соломенные сандалии», «носили матерчатые тапочки». Это означает не что иное, как то, что они должны идти по ревизионистской дороге в капиталистических башмаках. Столь нервозная, направленная на разрушение, сбивчивая речь — характерный признак сторонника реставрации».

Посткультурно-революционный комментарий: здесь Дэн Сяопин говорил о соломенных сандалиях и матерчатых тапочках в смысле образного сравнения уровней знаний.

Понятно, что в стране с централизованными средствами массовой информации Молва, которую Вергилий представил в четвертой книге своей «Энеиды» как мифическое чудовище, будучи выпущена на свободу, может произвести разрушительное действие. «Черный» материал (полуправдивые, вырванные из контекста или просто выдуманные цитаты из разговоров, заметок и речей) на неугодных членов Центрального Комитета Коммунистической партии Китая и высокопоставленных должностных лиц в региональном руководстве собирался «бандой четырех», а затем распространялся, как утверждает «Жэньминь жибао» от 25 декабря 1976 г., эксплицитно упоминая при этом Стратагему № 7.

7.14. Заклеймен как преступник в Юньнани

Итак, согласно более поздним китайским разоблачениям, во время «культурной революции» из «ничего» то и дело извлекались довольно суровые последствия. Этому найден был соответствующий «черный зачинщик». Во всех областях господствовала диктатура «черной линии», по которой любой партийный деятель мог без всякой причины оказаться заклейменным как ренегат, шпион, последователь капиталистического пути или контрреволюционер. В январе 1968 г. в провинции Юньнань дошло до вооруженного противостояния масс. Были убитые и раненые. Одна из разделившихся на враждебные лагеря групп была названа одним из последователей Линь Бяо в этой провинции «западноюньнаньской штурмовой бригадой», обвинена в различных преступлениях, заклеймена как контрреволюционная и безжалостно преследовалась. Попав в окружение, 1100 членов группы были убиты.

Благодаря этой акции сторонники Линь Бяо в Юньнани добились определенного преимущества, которое использовали для того, чтобы преследовать так называемых «сторонников запад-ноюньнаньской штурмовой бригады» в 54 округах провинции.

Сюда же относится еще один высосанный из пальца случай. В январе 1968 г. Цзян Цин, супруга Мао Цзэдуна, сказала партийному секретарю провинции Юньнань:

«Я читала план агентурной сети гоминьдана в Юньнани и разглядела все твои козни. Это ты выполняешь этот гоминьдановский план». Это высказывание Цзян Цин представитель Линь Бяо в Юньнани использовал как основание для того, чтобы ославить юньнаньского партсекретаря как ренегата, шпиона и «исполнителя плана юньнаньской гоминьдановской агентурной сети» и отдать его под огонь «боевой критики». Все те, кто поддерживал этого партсекретаря, также были представлены «исполнителями плана юньнаньской гоминьдановской агентурной сети» и жестоко преследовались.

После «культурной революции» этот случай подвергся расследованию. Согласно «Жэньминь жибао» от 26 сентября 1978 г., так называемой «западноюньнаньской штурмовой бригады» никогда не существовало. «План юньнаньской гоминьдановской агентурной сети» оказался целиком «ничем, извлеченным из ничего». Партсекретарь не был ни ренегатом, ни шпионом. Эти характеристики были извлечены из процитированного высказывания Цзян Цин и пущены в оборот.

7.15. Отсутствующие профессии

Пропагандисту и теоретику Яо Вэньюаню, приговоренному в 1982 г. к тюремному заключению, между прочими предъявлялось обвинение в том, что он использовал Стратагему № 7, предавал осуждению бывшего высокого военачальника, вице-министра, члена Центрального Комитета Коммунистической партии Китая и начальника Отдела пропаганды ЦК Тао Чжу (1908–1969). Вот соответствующая цитата из Яо Вэньюаня:

«В работе Тао Чжу «Священные идеалы» то и дело говорится о профессии мореплавателя, летчика, ученого, писателя, инженера, учителя… и никогда речь не идет о рабочих, крестьянах и солдатах».

«Отсутствие упоминания о рабочих, крестьянах и солдатах и было его преступлением», — пишет Ma Ци в пекинской газете «Гуанмин жибао» (15 декабря 1978 г.).

Но и после «культурной революции» в китайской прессе не прекратились обвинения в применении Стратагемы № 7.

7.16. Вооруженное восстание в округе Пу

Так, на следующий год после падения «банды четырех» в уезде Линьфэнь провинции Шаньси было извлечено из «ничего» «нечто» и сфабриковано тяжелое обвинение, по которому было оклеветано более двухсот человек и приговорен к смерти секретарь окружного парткомитета. Случай этот получил известность как «вооруженное выступление контрреволюционеров в округе Пу». Что же представляло собой то «ничто», из которого было выстроено «нечто» (обвинение)? Ответственные лица из уезда Линьфэнь позаимствовали для охоты амуницию у местного армейского подразделения. Так произошла «кража армейского оружия». Далее, в округе Пу проходили конференции функционеров из уезда Линьфэнь. Кроме того, у различных работников уезда там имелись всякие служебные дела. Это было вменено им в вину как «завязывание контрреволюционных контактов».

В октябре 1980 г. пекинская газета «Гуанмин жибао» сообщила, что все эти обвинения высосаны из пальца. При этом упоминалась Стратагема № 7.

Предупреждают против применения Стратагемы № 7 и в более узких рамках. Члены партии, составляя свои внутренние отчеты вышестоящим лицам, должны остерегаться, как бы не наговорить в них на невинных третьих лиц. В 1983 г. в Пекине вышла брошюра о методах мышления и работы, в которой, в частности, дано двенадцать правил, которые следует соблюдать в критике.

Вторым стоит совет делать все утверждения на основании тщательного расследования и никогда не извлекать из ничего нечто. Особенно недоброжелательное отношение вызывают нередко обнаруживающиеся в различных областях китайской экономики фальшивые сообщения об успехах, также сделанные с применением Стратагемы № 7.

Зачастую китайская пресса пользуется этой стратагемой для объяснения событий за рубежом.

7.17. Китай и пакистанская атомная бомба

«В особенности Советский Союз не упускает малейшей возможности извлечь из ничего нечто и обратить это против Китая» («Жэньминь жибао»). Вот примеры высосанных из пальца советских обвинений:

— Китай планирует совместно с Пакистаном военную интервенцию в Афганистан.

— Китай совместно с Пакистаном разрабатывает ядерное оружие.

— В китайском Синьцзяне размещены лагеря афганских мятежников.

— Китайские вертолеты вторглись в индийское воздушное пространство.

— Два израильских должностных лица посетили Китай, очевидно, с целью заключения китайско-израильского союза.

— Убийца Кеннеди Освальд поддерживал связи с Китаем.

— Китай поддерживает контакты с итальянскими «красными бригадами».

Упреки в адрес Советского Союза почерпнуты из «Жэньминь жибао» за 1978–1984 гг. Однажды использование Стратагемы № 7 было приписано индийской газете, в которой сообщалось, что в Бангкоке вдруг объявились тысячи китайцев; однажды — Вьетнаму, утверждавшему весной 1979 г., что Китай планирует нападение на Лаос.

7.18. Выдуманное преступление Юэ Фэя

Лишь немногие герои китайского прошлого могут сравниться в популярности с военачальником Юэ Фэем (1103–1142). Приводят в пример его верность империи, сюжетом многочисленных притч являются его низкое происхождение, прямой нрав, дисциплина в его войске и забота о простом народе. Ему посвящены один роман, множество пьес и опер, и он возведен в ранг даосского божества.

В особенности известен Юэ Фэй благодаря умелой обороне территории династии Южная Сун (1127–1279). Но бессмертным сделала его гибель, навлеченная на него тем самым императорским двором, который он защищал.

Тунгусские племена нюйжень (чжурчжени) с далекого Севера напали на китайские земли севернее Янцзы, и армия основанной ими династии Цзинь (1115–1234) проникала все дальше в Южный Китай, куда бежал китайский император. Юэ Фэй, который в это время служил у одного помещика в личной охране, добровольно поступил в армию и быстро продвинулся в качестве талантливого офицера. Он создал крестьянскую армию, прославленную своей дисциплиной. Известно изречение Юэ Фэя: «Не разбирайте на дрова ни единого дома, даже если вы замерзаете, и не грабьте народ, даже если страдаете от голода».

Китайская армия быстро освободила от чжурчженей большой район, и осенью 1140 г. армия Юэ Фэя нанесла войскам династии Цзинь тяжелое поражение в провинции Хэнань. Теперь следовало оттеснить чжурчженей в их земли на Северо-Востоке. И тут пришел приказ императора, отзывающий Юэ Фэя и других военачальников, намеревавшихся способствовать дальнейшему освобождению страны.

По наиболее распространенной в современном Китае версии, причиной, приведшей Юэ Фэя к гибели, было то, что властитель династии Цзинь добивался отстранения Юэ Фэя, пугавшего его в качестве прямо-таки непобедимого противника, для усиления при китайском дворе влияния кругов, выступавших за политику уступок и мира. Он передал первому министру Цинь Гую (1090–1155)^[137] письмо, в котором настаивал на отстранении Юэ Фэя как необходимом предварительном условии мирных переговоров. Цинь Гуй принадлежал к богатейшим помещикам своего времени. Его владения лежали поблизости от Нанкина, то есть как раз в районе развертывания войск, где была сосредоточена большая часть живой силы для обороны. Он хотел спешного заключения мира и пошел на предложенное врагами дело — с помощью Стратагемы № 7.

Прежде всего он сфабриковал обвинение против подчиненного Юэ Фэю военачальника Чжан Сяня. Тот якобы намеревался поднять мятеж против императорского двора. Затем он начал утверждать, что Юэ Фэй и его сын Юэ Юнь писали Чжан Сяню возмутительные письма. На основании этих лживых обвинений Цинь Гуй приказал заключить Чжан Сяня и Юэ Юня в тюрьму. После этого он вызвал Юэ Фэя в тогдашнюю столицу Линьань (современный Ханчжоу, провинция Чжэцзян) под предлогом намерения задать ему несколько вопросов. Юэ Фэй беспрекословно выполнил приказ и по приезде в столицу был немедленно схвачен и брошен в темницу.

Цинь Гуй настаивал на своем утверждении, что Юэ Фэй, Юэ Юнь и Чжан Сянь готовили мятеж. Согласно официальной «Истории династии Сун», составленной в 1343–1345 гг., ответственный за борьбу с чжурчженями военачальник Хань Шичжун (1089–1151) потребовал у него объяснений. Цинь Гуй дал подлый ответ: письма, по всей видимости, были сожжены, почему теперь невозможно проверить их содержание, но преступное деяние как таковое «предположительно, налицо» («мо сю ю»).

Выражение «мо сю ю» («предположительно, налицо») часто употребляется в китайской прессе, когда описывается применение Стратагемы № 7 клеветниками, пытающимися обвинить невинного в абсолютно выдуманном злодействе.

После построенного на фальшивом обвинении судебного разбирательства Юэ Фэй и оба его подельника были казнены в павильоне Фэнбо в Ханчжоу в канун китайского Нового, 1142, года. Юэ Фэю было только 39 лет.

Деяния Юэ Фэя воодушевили народ, а его судьба возбудила по всей стране волну негодования. Через 20 лет на трон династии Сун появился новый претендент. Чтобы добиться признания общественности, он приказал выкопать тела казненных и устроить торжественное сожжение трупов Юэ Фэя и Юэ Юня на берегу озера Сиху в Ханчжоу. В 1221 г. на этом месте был построен посвященный им храм, существующий и поныне. Разрушенная во время «культурной революции» могила Юэ Фэя теперь восстановлена и украшена статуей Юэ Фэя.

На могиле установлено также четыре бронзовые фигуры, преклоняющие колени перед Юэ Фэем, как бы прося у него прощения. Одна из фигур представляет собой первого министра Цинь Гуя, остальные — его супругу и еще двух участников заговора против Юэ Фэя. Статуи и поныне отмечены печатью презрения к их злодеянию.^[138]

7.19. Три человека создают одного тигра

В эпоху «Сражающихся царств» государства Вэй и Чжао заключили как-то договор о дружбе с тем условием, что царевич Вэй будет отослан в Чжао как заложник. Царь Вэй доверил эскорт царевича своему ближайшему советнику, министру Пан Цуну. Пан Цун предвидел, что после его отъезда некоторые придворные попытаются очернить его в глазах царя. Перед тем как попрощаться с царем, он спросил:

«Если кто-нибудь сообщит вам, что по улицам столицы бродит тигр, вы поверите?»

«Нет. Разве такое возможно?»

«А если второй человек придет, говоря то же самое?»

«Нет, даже двое не смогут меня убедить».

«Но если явится третий и тоже скажет, что видел на улице тигра, будет ли ему вера?»

«Конечно, я поверю ему. Если три человека утверждают одно и то же, наверное, это правда».

На это Пан Цун сказал:

«Я буду сопровождать царевича в далекое государство Чжао. Конечно, более трех людей попытаются оклеветать меня во время моего отсутствия. Надеюсь, что вы все тщательно обдумаете, прежде чем прийти к заключению».

Царь кивнул и проговорил:

«Я знаю, что вы имеете в виду, теперь идите!»

Действительно, многие придворные попытались оклеветать Пан Цуна. Поначалу царь не обращал на них внимания. Но чем больше голосов проклинало Пан Цуна, тем более усиливались в сердце царя подозрения, и наконец он оказался убежден в дурных свойствах Пан Цуна. Возвратившись, Пан Цун понял, что он потерял благоволение царя. И все это случилось из-за сплетен, которые, будучи часто повторяемы, приобрели облик правды.

Часто случается так, что человек, который работает изо всех сил, слывет карьеристом, а о том, кто выступает против несправедливости и коррупции, распространяется мнение как о чистоплюе. Так отстреливают каждую вырывающуюся в вожаки стаи птицу. Уже Лу Синь (1881–1936), популярнейший писатель XX в. в КНР, отметил: «В Китае часто пускают стрелы в спину, так что любой богатырь, который смело двинется вперед, легко теряет жизнь» (цит. по: Наньфан жибао. 1982. 9 апреля).

7.20. Четырехступенчатые слухи

Чэнь Сяочуань насчитывает четыре ступени эскалации слухов, направленных против лица, которое намереваются опорочить. Если этот человек безупречен с профессиональной стороны, на него прежде всего предпринимаются политические нападки. Если он неуязвим политически, его обвиняют в деловой недобросовестности. В случае неудачи на прицел берется его личная жизнь. Когда и этот выстрел оказывается мимо цели, придираются к его характеру, например упрекают в излишней гордости. Обычно цель навредить достигается, как только начальник поверит слуху.

«Слухи имеют большое значение для устрашения, — указывает гонконгское издание по стратагемам 1969 г. — С помощью немногих слов можно устроить так, чтобы герой сложил оружие и даже чтобы человек покончил с собой. К тому же совершенно не обязательно должно пройти какое-то время. Как только сплетня становится известной, она неминуемо производит свое действие».

По тем же причинам Чэнь Сяочуань в январе 1985 г. называет фабрикантов слухов самыми мерзкими и достойными ненависти людьми. И требует распространить наказание, предусмотренное в статье 38-й китайского уголовного кодекса, на всякого, кто распространяет о ком-либо порочащие сведения, полученные от третьих лиц.

7.21. Конец сплетни

Цзы Чжан спросил Конфуция о сущности проницательности. Учитель сказал: «На кого не оказывает влияния долго распространявшаяся клевета, того люди могут назвать проницательным».

В книге философа Сюнь-цзы (ок. 313–238 до н. э.) написано буквально следующее:

«Катящийся шар перестает катиться, попав в яму. Бродящая среди людей сплетня перестает распространяться, попав на умного человека».

Стратагема № 8. Для вида чинить деревянные мостки, втайне выступить в Чэньцан

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: ань / ду / чэнь / цан

Перевод каждого иероглифа: тайно / выступать / Чэнь / дан

Связный перевод: Тайно выступить в Чэньцан.

Иногда также 8 иероглифов

Современное китайское чтение: мин / сю / чжань / дао / ань / ду / чэнь / цан

Перевод каждого иероглифа: видимо / восстанавливать / дерево / мостки / тайно / выступать / Чэнь / цан

Связный перевод: Для вида чинить деревянные мостки, тайно выступить в Чэньцан.

Перевод с учетом древнейшей привязываемой к стратагеме притчи: Для вида чинить сожженные деревянные мостки через ущелье, ведущие из Ханьчжуна в Гуаньчжун, однако втайне, не окончив починки, двигаться кружным путем через Чэньцан в Гуаньчжун.

Сущность:

а) Стратагема сокрытия истинного направления. Стратагема кружного пути.

б) Укрывать изысканное намерение за ординарными действиями; прятать за нормальным / обычным / ортодоксальным / общепринятым нечто ненормальное / необычное / неортодоксальное / необщепринятое. Стратагема нормальности.

Краткая формулировка восходит к историческим событиям, описанным Сыма Цянем в «Исторических записках».

8.1. Сожженные мостки

В 207 г. до н. э. в битве при Цзюлу Сян Юй одержал решающую победу над династией Цинь. Теперь началась жестокая борьба между ним и другими вожаками повстанческих войск, в особенности Лю Баном (ок. 250–195 до н. э.), прозванным также Пэй Гуном.^[139] В 206 г. Сян Юй с войском более чем в 400 000 человек продвинулся в Гуаньчжун, плодородную и хорошо защищенную стратегически центральную область династии Цинь (с центром в срединной части старой провинции Шаньси), с тем чтобы напасть на ее столицу Сяньян. Здесь он узнал, что Лю Бан уже захватил город со 100 000 воинов и принял титул царя Гуаньчжуна. Это соответствовало воле царя Чу Хуая (см. 14-2), который в недавнем прошлом признавался, хотя бы только номинально, высшим авторитетом среди наиболее влиятельных вождей восстания. Он обещал титул царя Гуаньчжуна тому, кто первый займет Сяньян.

Удача Лю Бана раздразнила Сян Юя. Сян Юй вошел в Гуаньчжун, разбил лагерь под Хунмынем (восточнее нынешнего Линь-туна в провинции Шаньси) и объявил, что уничтожит Лю Бана. Значительно более слабый в военном отношении Лю Бан не смог бы к этому моменту оказать Сян Юю существенного сопротивления. Он поспешил в Хунмынь, чтобы утихомирить того. Сян Юй пригласил Лю Бана на пир. Фань Чжэн, советник Сян Юя, приказал брату Сян Юя, Сян Чжуану, протанцевать во время пира перед Лю Баном танец с мечом, чтобы убить его. По мнению Фань Чжэна, в будущем Лю Бан мог бы представлять для Сян Юя серьезную опасность. Но Лю Бану с помощью его советника Чжан Ляна и военачальника Фань Куая удалось, под предлогом необходимости отлучиться по нужде, покинуть лагерь Сян Юя до конца пира. Все образованные китайцы знают выражение «Хунмынь янь» — «Хунмыньский пир», а также «Сян Чжуан у цзянь и цзай Пэй Гун» — «Сян Чжуан танцует с мечом, но мысли и взгляды его направлены на Пэй Гуна».

Затем Лю Бан уступил Сяньян и область Гуаньчжун Сян Юю. Последний в 206 г. до н. э. провозгласил себя «гегемоном Западного Чу». К своим владениям он добавил части нынешних провинций Цзянсу, Аньхуй, Шаньдун и Хэнань со столицей в Пэнчэне (нынешний Сюйчжоу в провинции Цзянсу). По всему Китаю он посадил восемнадцать удельных князей. Лю Бана следовало держать как можно дальше. Поэтому ему назначили удел в Ханьчжуне с областями на востоке и западе нынешней провинции Сычуань, а также на юге и западе нынешних провинций Шаньси и Хубэй. Кроме того, Сян Юй пожаловал Лю Бану титул царя Хань. Отсюда идут название и год установления основанной Лю Баном династии Хань. Чтобы указать Лю Бану его место, Сян Юй разделил граничащий с Ханьчжуном Гуаньчжун на три области, которые отдал в удельное владение троим перебежавшим к нему военачальникам разбитой династии Цинь. Непосредственным соседом Лю Бана оказался бывший циньский военачальник Чжан Дань.

Таким образом, Лю Бан был вынужден оставить Гуаньчжун. При отходе из Гуаньчжуна в Ханьчжун он сжигал за собой на всем протяжении пути пройденные деревянные мостки через горные ущелья. С помощью этого он намеревался защититься от внезапного нападения из Гуаньчжуна, в особенности со стороны Чжан Даня. С другой стороны, этим он показывал, что не сохранил никаких намерений вернуться на восток.

Когда немного позже, все еще в 206 г. до н. э., Тянь Жун, которому Сян Юй не пожаловал никакого удела, поднял восстание против Сян Юя в районе древнего государства Ци, Лю Бан приказал своему военачальнику Хань Синю (ум. 196 до н. э.) готовиться к походу на восток. Чтобы обмануть противника, Хань Синь отправил нескольких воинов чинить сожженные мостки. Военачальник Чжан Дань при этом известии только засмеялся и решил, что пройдут еще многие годы, прежде чем разрушенные мостки опять будут пригодны к использованию. Военачальник Хань Синь в действительности, однако, не собирался прокладывать путь по деревянным мосткам. Вскоре после начала ремонтных работ он тайно повел основные силы Лю Бана по другому пути — по Гудаоской дороге в Чэньцан. Чжан Дань был захвачен врасплох, потерпел поражение и покончил с собой. Поход в Чэньцан стал для Лю Бана началом победоносного похода против Сян Юя. Этот поход окончился в 202 г. до н. э. окончательным установлением династии Хань.

Популярность этого эпизода явствует из наличия пьесы эпохи Юань (1271–1368) «Высокий император Хань моет себе ноги и тем раздражает военачальника Ин Бу».^[140] В прологе Лю Бан, ханьский император, декламирует (с эксплицитным упоминанием Стратагемы № 8):

«По фамилии зовусь я Лю, по имени Бан, а взрослое мое имя Ли. Родом я из Пэй [в нынешней провинции Ганьсу]. После смерти первого императора Цинь поднялись, объединившись, ленные князья и уничтожили Цинь. Тогда состояли мы с Сян Юем [который был аристократом из государства Чу] на службе у царя Чу Хуая. Царь Хуай сделал меня правителем Пэй, а Сяна правителем Лу. Мы оба вместе с удельными князьями прошли через перевал Ханыу. Царь Хуай обещал, что тот, кто первым проникнет в область западнее перевала Ханыу, станет царем Гуаньчжуна. Первым оказался я и должен был стать царем. Но Сян Юй со своим высокомерием и военной силой отказался считать царя Хуая законным императором. Он присвоил титул «гегемона Западного Чу». Он раздал князьям новые уделы и назвал их царями этих областей. Меня же он послал в Ханьчжун и дал титул царя Хань. Своей столицей я сделал Наньчжун. Вскоре после этого царь Сян приказал Ин Бу тайно убить законного императора в Чэне. Все князья, объединившись, поднялись против Сян Юя. Я воспользовался стратагемою Хань Синя «Для вида чинить деревянные мостки, втайне выступить в Чэньцан», захватил области трех мятежных военачальников династии Цинь и, наконец, занял Пэнчэн, столицу Сян Юя».

Еще одна пьеса эпохи Мин (1368–1644) называется «Верховный главнокомандующий Хань тайно выступает в Чэньцан».

Следующий пример относится к периоду Троецарствия (220–280). Три соперничавших тогда на китайской территории царства носили названия Вэй, У и Шу.

8.2. Изменнический лагерь

Дэн Аи (197–264), военачальник государства Вэй, разбил лагерь на северном берегу Белой реки (на северо-востоке нынешнего округа Сунпань в провинции Сычуань). Через три дня военачальник Цзян Вэй (202–264) из государства Шу приказал своему подчиненному Ляо Хуа вести войско на южный берег той же самой реки и поставить его напротив лагеря Дэн Ая. Военачальник Дэн Аи сказал своему коменданту: «Если бы Цзян Вэй собирался на нас внезапно напасть, то он осадил бы нас, при том, что мы гораздо слабее его, по обычным правилам военного искусства. Он бы сразу же переправился через реку и напал на нас. Однако мы не видим с его стороны никакого движения. Я думаю, что Цзян Вэй собирается отрезать нас с тыла и поставил Ляо Хуа, только чтобы удержать нас здесь. Цзян Вэй наверняка направился сейчас с большой армией на восток, чтобы захватить наш опорный пункт, город Таочэн» (современный Таоянчэн в провинции Ганьсу).

Той же ночью Дэн Ай приказал своему войску направиться в Таочэн по маленькой тропинке. Действительно, Цзян Вэй как раз собирался переправиться там через реку, чтобы занять город. Но Дэн Ай подоспел раньше. Так что Таочэн остался в руках Дэн Ая. Вот пример неудачного применения Стратагемы № 8, поскольку Дэн Ай сумел ее разгадать. Отклонение Цзян Вэя от обычных военных действий — переправы через реку и нападения на значительно более слабое войско Дэн Ая — было слишком очевидно и навело Дэн Ая на подозрения.^[141]

8.3. Болезнь Люй Мына

Тогда же, в эпоху Троецарствия, Сунь Цюань (182–252), император У, хотел отвоевать у Лю Бэя (161–223) Цзинчжоу (территория нынешних провинций Хубэй, Хунань, частично Хэнань, Гуйчжоу, Гуандун и Гуанси). Эту задачу Сунь Цюань поручил своему военачальнику Люй Мыну (178–219). Последний узнал, что Гуань Юй, командующий Цзинчжоу, внезапно усилил деятельность по созданию обороны, увеличил войско и воздвиг на реке целую террасу для сторожевых костров. Тогда Люй Мын распространил слух о своей болезни и оставил свой пост, назначив преемником молодого Лу Суня. Он отступил, таким образом, на задний план и оттуда раскинул свои сети. Сообщение об отставке Люй Мына было выгодно Гуань Юю. Он позволил ввести себя в заблуждение. В своей гордыне он посчитал нового командующего Лу Суня молодым и неопытным и увел свои оборонительные войска на север для наступления на Цао Цао, императора Вэй. Теперь пришел час Люй Мына. Он снарядил речной флот, погрузил в трюмы часть своих воинов, а остальным приказал надеть белые одежды, изображая торговцев. Корабли отправились в Цзянлин (современный Цзянлин, провинция Хубэй), столицу Цзинчжоу. Сторожевые посты пропустили флот. Приблизившись к цели, воины вышли из корабельного чрева и захватили Цзянлин. Командующий Гуань Юй пал в бою.

Для Гуань Юя была вполне естественна отставка его противника в связи с болезнью и замена его молокососом. Вся история была настолько же нормальна, насколько починка деревянных мостков.

При этом втайне происходила дальнейшая военная кампания Люй Мына против Гуань Юя. Как Чжан Дан был захвачен врасплох тем, что Хань Синь двинулся не через мостки, а по другой дороге, так Гуань Юй был захвачен врасплох «внезапно выздоровевшим» Люй Мыном и его «торговыми» кораблями.^[142]

8.4. Десятидневный отдых Ди Цина

Ди Цин (1008–1057), крупный военачальник династии Северная Сун (960—1127), изрядно начитанный в древнекитайских военных трактатах, в 1152 г. применил Стратагему № 8 против восставшего Нун Чжигао. Во время похода Ди Цин однажды отдал приказ разбить лагерь, чтобы предаться отдыху в течение 10 дней. Вражеские лазутчики донесли об этом восставшим. Те поверили, что внезапное наступление Ди Цина в ближайшее время исключается, и оставили всякую предосторожность. Против ожидаемого, однако, на следующий день Ди Цин отдал приказ свертывать лагерь и совершил марш-бросок на захваченного врасплох противника, полностью уничтожив его.

Здесь десятидневный отдых, предписанный Ди Цином, показался столь естественным, что Нун Чжигао поверил соответствующим сообщениям своих лазутчиков. Тем более ошеломило его внезапное нападение.

8.5. Нормандия вместо Кале

Согласно пекинской книге о стратагемах, высадка союзников в Нормандии в июне 1944 г. может рассматриваться как «тайное выступление в Чэньцан» с применением новейшей военной техники XX столетия. С точки зрения географии высадка с юго-востока Англии в район Кале была бы естественнее и последовательнее (учитывая возможность обеспечения транспортом и поддержки с воздуха), чем высадка с юга Англии в Нормандию. Очевидно, немцы придерживались такого же взгляда. Они верили, что союзники предпочтут ближний путь дальнему. Поэтому они сконцентрировали главные силы своей обороны в районе Кале, Благодаря различным обманным маневрам союзники еще усилили уверенность немцев. Например, распространялись слухи о наличии на востоке Англии первой американской группы войск, в качестве главнокомандующего которой назывался генерал Пат-тон. Затем в гаванях на юго-востоке Англии и в устье Темзы были поставлены муляжи десантного флота. Затем союзники усилили бомбардировки в районе Кале, в то время как Нормандию бомбили не более, чем другие районы. Таким образом, немцы утвердились в предположении, что высадка союзников произойдет в Кале. Высадка в Нормандии полностью захватила их врасплох.

Эта китайская интерпретация подтверждается рядом западных сообщений о Второй мировой войне. Например, в труде «Большой атлас Второй мировой войны» сказано:

«Все предприятие было соединено с одним из наиболее совершенных ложных маневров этой войны. Союзники предприняли все, чтобы убедить немцев в том, что высадка на французский берег планируется по Дуврской дороге. На каждый вылет в область западнее Гавра приходилось два вылета дальше на север, на каждую тонну бомб, сброшенных в Нормандии, добавлялось две тонны бомб, сброшенных к северу от Гавра. В британском Кенте, возможном исходном пункте наступления по Дуврской дороге, были построены муляжи штаб-квартир и железнодорожных объектов».

Относительно китайской интерпретации воздействия этого ложного маневра мне написал бывший натовский генерал:

«Совершенно верно, что союзники проводили планомерные маскировочные операции FORTITUDE на севере и на юге, с помощью которых должны были изображаться намерения высадки в Норвегии и в Па-де-Кале. С помощью радиоигры и перераспределения сил было сфальсифицировано наличие лишней армейской группы. Однако весьма сомнительно, чтобы немецкое руководство было этим обмануто или, во всяком случае, чтобы это повлияло на немецкую подготовку к обороне. Воздушно-десантные операции 82-й (США), 101-й (США) и 6-й (Британия) парашютных дивизий ни в коем случае не были маскировочными, а представляли собой интегральную составную часть самой операции по высадке, при том, что в отдельных местах действительно были сделаны отвлекающие тактические маневры».

8.6. Из истории китайско-вьетнамской войны 1979 г

Уже в древнейшем военном трактате, написанном Сунь-цзы, говорится:

«Что делает непобедимой армию при нападении врага, так это связь обычного с необычайным.

Вообще в войне обычное используется в придачу, а победы достигают через ненормальное».

И далее Сунь-цзы пишет:

«Кто умеет пользоваться ненормальным, в той же степени безгранично способен к изменениям, как небо и земля, и неисчерпаем, как реки и потоки».^[143]

Согласно Стратагеме № 8, внешне должны приниматься совершенно обычные военные мероприятия, в то время как втайне проводятся какие-то необычные меры. Если бы Хань Синь не занимался на глазах у всех починкой деревянных мостков, тайное движение на Чэньцан не удалось бы. В делийском издании о стратагемах постоянно противопоставляется нормальное, ортодоксальное в военном отношении ненормальному и неортодоксальному. Без нормального ненормальное существовать не может. Согласно пекинской книге о стратагемах, выражения «для вида» и «втайне» в краткой формулировке Стратагемы № 8 заменимы на «ортодоксальные» и «неортодоксальные», «ненормальные» военные средства. Исходный момент каждого неожиданного нападения и взятия врасплох — это совершенно нормальная военная деятельность. Только когда противник уже подведен к тому, чтобы расценивать действия и намерения врага с точки зрения ведения нормальной войны, необычное действие может привести к успеху. Если ты собрался «втайне выступать в Чэньцан», нужно отвлечь внимание противника нормальной деятельностью — починкой моста.

Согласно пекинскому изданию, «нормальное» и «ненормальное» могут пониматься по-разному. Например, если превентивный удар — нормальное действие, то уступать врагу первый удар, а затем перехватывать инициативу кажется ненормальным. Если регулярное ведение войны нормально, партизанская война ненормальна; открытая война нормальна, тайное нападение ненормально; прямое фронтальное наступление нормально, обход с флангов ненормален. Нормальное и ненормальное противопоставлены и при этом связаны между собой. При определенных условиях они могут переходить друг в друга. В качестве примера приводится эпизод из китайско-вьетнамской войны начала 1979 г. Китайцы выяснили, что вьетнамцы, учитывая обычный китайский маневр обходить противника с флангов и нападать сзади, втайне снабдили фланги своей обороны усиленной огневой мощью и минными полями. Непосредственно противостоящие китайцам вьетнамские позиции были защищены относительно слабо. Тогда китайцы вместо фланговой внезапно предприняли фронтальную атаку, что привело вьетнамцев в полное замешательство. В данном случае нападение китайцев с флангов было в какой-то мере «нормальным», а внезапная фронтальная атака оказалась «ненормальной» («тайный поход на Чэньцан»).

Стратагема № 8, по китайским представлениям, применима и в частной жизни, например в любовных делах. Гонконгские и тайбэйские издания в главе «Тайно двигаться на Чэньцан» указывают на знаменитый китайский эротический роман минской эпохи (1368–1644) «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй»^[144] — и на столь же старый роман «Разбойники с Ляншаньских болот».^[145]

8.7. Помощь для тетушки Ван

В 4-й главе романа «Цветы сливы в золотой вазе» Пань Цзиньлянь (Золотой Лотос), супруга Большого У, встречается со своим возлюбленным Симынь Цином в доме старой тетушки Ван. Своему мужу Золотой Лотос объяснила, что она готовит для старой Ван платье и обувь. Помощь старой женщине — совершенно нормальное и, очевидно, заслуживающее доверия дело. Скрывается за этим ненормальное для древних китайцев дело — свидание замужней женщины с любовником. Помощи тетушке Ван соответствует в следующем примере священная реликвия, которую следует предъявить. Известно, что в эпоху Тан (618–907) в Китае действительно существовало почитание некоей кости в качестве кости Сакьямуни, основателя буддизма. Против торжественного вноса этой кости в императорский дворец протестовал в получившем широкую известность произведении ученый Хань Юй (768–824), что чуть не стоило ему головы.^[146] В июне 1987 г. китайская пресса сообщила, что четыре фаланги пальцев Сакьямуни обнаружены в подземном помещении построенного 1700 лет назад Фамыньского храма в ста километрах к западу от Сианя (провинция Шаньси). Они хранились в четырех раковинах из различных материалов: железа, золота, серебра, хрусталя, нефрита и сандалового дерева. Тело Будды после его смерти (ок. 477 до н. э.) должно было быть разделено между храмами всего мира.

8.8. Зуб Будды

В романе «Речные заводи» жрец Хай Гун из храма Благодарности понимает, что он неравнодушен к Пань Цзяоюнь, супруге начальника тюрьмы в Цзичжоу. Однажды Пань Цзяоюнь отправилась в сопровождении отца в храм, чтобы помянуть покойную мать. После выполнения церемонии Хай Гун пригласил отца и дочь в свою келью. Подали чай. В дополнение к лакомой еде жрец произнес массу комплиментов своим гостям. Для старого отца он припас особенно крепкое вино. Вскоре старик совершенно опьянел. Жрец приказал отнести его в соседнюю комнату и там уложить в постель, пока он не проспится.

Дочь также выпила вина и была в приподнятом настроении. «Почему вы настаиваете, чтобы я без остановки пила?» — спросила она.

Монах, улыбаясь, прошептал: «Потому что я вас обожаю».

«Я больше не могу», — сказала она.

«Прошу вас, разрешите мне показать вам зуб Будды, который я храню в другой комнате».

Женщина отвечала: «Пожалуй, я как раз хотела бы посмотреть на зуб Будды».

Комната на верхнем этаже была спальней жреца. Красиво убранное ложе прямо-таки призывало лечь на него.

«Какая чудная комнатка, и какая чистая», — сказала Пань Цзяоюнь восхищенно.

Монах отвечал улыбаясь: «Не хватает только молодой женщины».

Она шутливо возразила: «А что же вы ее себе не найдете?»

Монах отвечал: «Где тот покровитель, который нашел бы мне ее?»

Женщина сказала: «Вы же хотели показать мне зуб Будды».

«Отошлите сначала вашу служанку Инъэр, тогда я его достану».

Женщина приказала: «Инъэр, спустись и погляди, не проснулся ли отец». Инъэр покинула комнату, и монах запер за ней дверь кельи.

8.9. Брачное посредничество

В рассказе «О храброй деве», который сочинил маньчжур Вэнь Кан в первой половине XIX в., молодой ученый Ань Цзи предпринимает путешествие в 3000 миль, чтобы быть со своим отцом, который из-за интриг недоброжелателей лишился поста смотрителя дамбы в южной богатой речной области Китая и приговорен к уплате значительной суммы денег. По пути Ань Цзи приезжает в монастырь, монахи которого в действительности — переодетые бандиты. Героиня романа — сестрица Тринадцать — спасает его в последнюю минуту от смертельного удара настоятеля и убивает как самого настоятеля, так и остальных обитателей монастыря. При этом она заодно освобождает пожилую пару Чжан и их семнадцатилетнюю дочь Цзиньфэн (Золотой Феникс). Семейство Чжан во время засухи решило оставить родину и отправиться к старшему брату отца Чжана в Пекин. По пути семья заехала в этот монастырь и попала в плен к бандитам. Когда после всего пережитого родители Чжан и молодой Ань Цзи готовят еду на монастырской кухне, сестрица Тринадцать отводит Цзиньфэн в сторонку и осведомляется прежде всего о ее гражданском состоянии. Когда сестрица Тринадцать узнает, что Золотой Феникс еще не обручена, она предлагает ей свои услуги в качестве свахи. При этом она думает о господине Ань Цзи. Золотой Феникс в глубине души не имеет ничего против такого брачного союза, но чувствует некоторое беспокойство и сомнение.

Ведь эта сестрица Тринадцать для нее малознакомая, случайная попутчица. Конечно, она благородно помогла ей в нужде, спасла ее из тяжелого положения и даже от смерти, а теперь хочет обеспечить ей семейное счастье с этим симпатичным молодым человеком Ань Цзи. При этом она говорит об этом очень горячо и настойчиво, согласно своему характеру, пытаясь вытянуть из Цзиньфэн короткое и ясное «юаньи» («да»).

Это против всякой нормы. Какую цель она преследует этим благородным, но совершенно непрошеным посредничеством? Что-то за этим кроется, говорит рассудок деревенской девушки Золотой Феникс. И в ее головке происходит дальнейшая работа.

«Она ведь такая же девушка, как я, — говорит она себе. — И так похожа на меня внешностью и возрастом. Тогда она подвержена тем же человеческим правилам и природным законам, что и я. Почему же тогда она отходит сама в сторону и предлагает мне такой прекрасный союз? Почему она обеими руками предлагает мне этот подарок, мне, совершенно ей чужой? Нет ли у нее чего на уме? Конечно, она надеется на такой же союз для себя. Поскольку она не может предложить его сама, она выбрала обходной путь через меня. Для вида она «чинит деревянные мостки», втайне же «направляется в Чэньцан».

Здесь Золотой Феникс рассматривает предлагаемое сватовство — по китайским понятиям, само по себе совершенно нормальное — как выставляемую напоказ «починку деревянных мостков» и подозревает, что сестрица Тринадцать втайне планирует «поход на Чэньцан», то есть собственный брак с Ань Цзи с помощью обходного пути через брак его же с Цзиньфэн. Известно, что в Китае было возможно многоженство.

Действительно, любой, кому предложат неожиданную помощь, прежде всего спросит: почему? Примечателен в этом примере тот факт, что Золотой Феникс делает еще один шаг и находит ответ в стратагеме, которую приписывает сестрице Тринадцать. Золотой Феникс полагает, что сестрица Тринадцать помогает ей выйти замуж только затем, чтобы впоследствии Золотой Феникс и ее родители помогли ей стать женой того же человека. Здесь может проявляться определенная оригинальность менталитета, характерная не только для Цзиньфэн: сами по себе нормальные, неизвращенные отношения прощупываются в соответствии с определенными стратагемами, которые, предположительно, лишь маскируются нормальностью. Примечателен способ, каким Золотой Феникс пытается обосновать свои подозрения, что сестрица Тринадцать преследует на свой манер исключительно собственные интересы, а именно собственный брак с Ань Цзи.

8.10. Самопожертвование Будды

Золотой Феникс думает дальше: «Почему бы мне не согласиться на эту любовь втроем? Я бы ничего не имела против. Я бы таким образом выразила благодарность ей за все, что она для меня сделала, и могла бы показать ей, как искренне я ей преданна. Но как мне узнать, действительно ли она этого хочет?» Наконец, после усиленных раздумий, она решает пойти по менее щекотливому литературному пути. «Сестрица, я несколько лет усердно изучала литературу и знаю немало историй из древних и новых времен, но кое-что в одном древнем тексте остается мне до сих пор непонятным. Не будешь ли ты столь добра, чтобы разъяснить мне это темное место?»

Сестрица Тринадцать сразу же догадалась, что за этими словами скрывается что-то иное. «Я — вся слух», — дружелюбно отвечала она девушке.

«Я припоминаю одно место в Махаяна-сутре, где речь идет о Будде-человеке, как жил он в горной глуши и трудился над самосовершенствованием, пока не превратился в Будду-божество. Там говорилось, что однажды он встретил голодного тигра и, пожалев его, отрезал кусок собственной плоти и скормил ему. А в другой раз встретил он голодного стервятника и насытил его куском собственных внутренностей. Так проявилось сочувствие Будды-человека к хищной птице и дикому зверю и зашло столь далеко, что он не пожалел собственной плоти и собственных внутренностей. Разбираешься ли ты в таком самопожертвовании?»

Проницательный ум сестрицы Тринадцать не уступал по утонченности той тончайшей булавке, которая была спрятана в этом вопросе и никогда не была бы доступна для обычного женского рассудка.

С коротким довольным смешком и долгим вздохом сказала она серьезным и даже мрачным тоном: «Сестричка, мы так хорошо понимаем друг друга, но на дно моей души ты заглянуть не можешь. Это я должна сохранить в себе. Короче говоря, о том, о чем идет речь, о счастливом брачном союзе, для меня говорить нечего. В том, что люди этого мира зовут счастливым выбором супруга, для меня в этой жизни доли нет».

Золотой Феникс своим притчеобразным вопросом, по-видимому, отреагировала на уровне той самой Стратагемы № 8, которую подозревала у сестрицы Тринадцать. Прямым вопросом относительно самопожертвования Будды она прикрыла косвенный вопрос о мотивах самопожертвования сестрицы Тринадцать.

8.11. Критики эклектики

В рамках культурно-революционной критики конфуцианства Ло Сыдин обнажает шпагу против эклектики — «как-бы-тоже-философии». Ло Сыдин — это контролировавшийся «бандой четырех» авторский коллектив в Шанхае. Эклектика представляет собой для бескомпромиссной коммунистической идеологии как бы соринку в глазу, поскольку ей свойственно вместо борьбы искать мирного уравновешивания позитивных аспектов той и другой стороны. Уже после «культурной революции» Шэнь Таошэн (в «Жэньминь жибао») высказывает предположение, что во времена Конфуция любая клика, которая в этот период рассвета феодализма стремилась реставрировать исторически отсталое рабство, выступала с эклектических позиций.

Так что сама по себе критика эклектики у Ло Сыдина была совершенно справедливой. Однако, если внимательнее прочесть обвинения Ло Сыдина в адрес эклектики, оказывается, что в эклектичности всегда обвиняется какой-нибудь древнекитайский первый министр. Эта особенность обнаруживается в такой формулировке, как эклектичный первый министр династии Хань стремился прежде всего к сглаживанию отношений и потому никогда не занимал четкой позиции, и ей подобных. Все эти формулировки явно направлены прямо на одного первого министра — Чжоу Эньлая. Итак, нормальная сама по себе критика эклектики (указывает «Жэньминь жибао») представляет собой как бы «починку мостков», за которой скрывается атака на Чжоу Эньлая — «поход на Чэньцан».

Подобным же образом, следуя пассажу в комментарии к гексаграмме И («умножение») в классической китайской «Книге перемен», пекинская книга о стратагемах извлекает из более высоких сфер сравнение с движением ветра, который неожиданно врывается в образовавшуюся пустоту.

Эта пустота, по интерпретации Стратагемы № 8 в книге о наиболее употребительных китайских поговорках, вышедшей во Внутренней Монголии в 1978 г., возникает за счет того, что при проведении отвлекающего действия направление зрения и слуха человека отклоняется в сторону, откуда возникает свободное пространство для воплощения совершенно другого намерения.

Стратагема № 9. Наблюдать за огнем с противоположного берега

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: гэ / анъ / гуань / хо

Перевод каждого иероглифа: противоположный / берег / наблюдать / огонь

Связный перевод: Наблюдать огонь с противоположного берега.

Сущность: Наблюдать за пожаром на противоположном берегу, якобы не имея к нему отношения. Якобы безучастно наблюдать за тем, как противник оказался в кризисной ситуации, в тяжелом положении. Бездействие: никакой помощи, никакого спешного вмешательства или преждевременного действия, пока тенденции не разовьются в твою пользу, и лишь тогда можно действовать и пожинать плоды. Стратагема невмешательства. Стратагема выжидания, задержки.

Краткая формулировка вызывает в воображении сцену из знаменитого романа «Троецарствие»: Лю Бэй, впоследствии основатель одного из трех царств, и его советник Чжугэ Лян наблюдают с горы Фанькоу за озаренной пожаром битвой у Красных стен.^[147]

9.1. Победители-наблюдатели

В 208 г. н. э. Чжугэ Ляну удалось заполучить в коалицию против Цао Цао, властителя Северного Китая, располагавшего более чем двухтысячным войском, Сунь Цюаня, правителя У. Цао Цао расположился лагерем на северном берегу Янцзы, уский военачальник Чжоу Юй (175–210) со своей армией — на южном. В том месте вздымалась высокая гора. Там, где она отходила от берега, на ней были вырублены два иероглифа: «Красные стены». Отсюда битва между Чжоу Юем и Цао Цао получила название «Битва у Красных стен».

Чжоу Юю удалось хитростью склонить неопытного в сражениях на воде Цао Цао последовательно сцепить свои корабли для переправы через Янцзы. Таким образом пехота Цао Цао должна была пересечь реку, как посуху. Чжоу Юй же рассчитывал с помощью юго-восточного ветра сжечь весь флот Цао Цао, скрепленный вместе.

Непосредственно перед началом битвы Чжугэ Лян, который и сопровождал Чжоу Юя в походе, и давал ему советы, вернулся к своему господину Лю Бэю, с которым направился на гору Фанькоу, чтобы оттуда наблюдать за пожаром и битвой на другом берегу. Таким образом, Лю Бэй оказался в выгодном положении, из которого мог, во-первых, рассматривать бой своего союзника Сунь Цюаня со своим заклятым врагом Цао Цао издали и, во-вторых, воспользоваться победой Сунь Цюаня, достигнутой благодаря искусному маневрированию, для собственного усиления.

Ни в одной из вышедших в КНР, Гонконге и Тайване книг о стратагемах не приводится примера о Стратагеме № 9, в котором действительно шла бы речь о пожаре на противоположном берегу. Приведенная сцена из «Троецарствия» в этой связи в китайской литературе о стратагемах не упоминается.

Краткая формулировка стратагемы легко поддается толкованию. «Огонь» символизирует кризисную ситуацию, «другой берег» выступает для обозначения попавшей в кризисную ситуацию противной стороны, а «наблюдение» относится к третьему лицу, которое по виду не участвует в кризисе, но собирается извлечь из него выгоду. Поэтому неудивительно, что в процессе многократного применения Стратагемы № 9 образные выражения в краткой формулировке совершенно скрылись за абстрактным смыслом и перестали ощущаться как ссылка на «Троецарствие».

9.2. Бегство в смерть

Юань Шан и Юань Си были единственными оставшимися в живых сыновьями Юань Шао (ум. 202 н. э.), бывшего при жизни соперником Цао Цао. Будучи преследуемы Цао Цао, братья решили с несколькими тысячами человек бежать в Ляодун (Южная Маньчжурия), хотя правитель Ляодуна Гунсунь Кан был противником их отца. Отец неоднократно пытался захватить Ляодун, но, поскольку Ляодун находился далеко от театра сражений между Цао Цао и Юань Шао, Гунсунь Кан не сражался также и на стороне Цао Цао. Поэтому братья надеялись найти у Гунсунь Кана убежище. Они рассчитывали, если подвернется случай, его убить, чтобы затем из Ляодуна покончить с Цао Цао. Последний в это время был близок к тому, чтобы установить свое господство над Северным Китаем.

Что было естественнее для Цао Цао, чем преследовать этих опасных братьев во время их бегства в Ляодун? Но Цао Цао прислушался к совету своего доверенного лица Го Цзя (170–207), согласно которому Гунсунь Кана и братьев лучше всего было оставить в покое. Тогда вскоре Гунсунь Кан убьет их. И действительно, довольно скоро Гунсунь Кан передал головы обоих братьев Цао Цао. Военачальники Цао Цао спросили его: «Каким образом произошло устранение братьев?» Согласно древнейшему «Трактату о 36 стратагемах», Цао Цао объяснил происшедшее так: «С одной стороны, Гунсунь Кан опасался стремления братьев к захватам. То, что они скрывались в Ляодуне, должно было пробудить в нем подозрение. С другой стороны, Гунсунь Кан опасался моего нападения на Ляодун. Если бы я стал преследовать братьев по пятам, то Гунсунь Кан объединился бы с ними против меня. Но я отпустил поводья и отказался от похода на Ляодун. Моя пассивность привела к тому, что Гунсунь Кан и братья схватились друг с другом».

Так Цао Цао устранил двух своих врагов тем, что, ввиду смертельного антагонизма между ними и Гунсунь Каном, взял на себя роль наблюдателя.

9.3. Взятие Чанчуня в 1948 г

Во время гражданской войны в Китае (1945–1949) в июне 1948 г. Красная армия начала осаду Чанчуня (ныне столица провинции Цзилинь). Город, оборудованный мощными укреплениями, обороняло около 100 000 солдат гоминьдановских войск Чан Кайши. Однако съестные припасы в Чанчуне подходили к концу. Наконец начались вооруженные столкновения среди гоминьдановских солдат за продовольствие, которое доставлялось только по воздуху.

Красная армия не снимала осаду, но и не пыталась напасть на город. Таким образом она позволяла «созреть» внутренним, раздиравшим противника «противоречиям». «Противоречия» в КНР — обычное обозначение для оппозиции, разлада, ссор и трудностей любого порядка.

Преждевременное военное нападение на Чанчунь объединило бы гоминьдановские войска и задушило бы в корне их противоречия. В это время пришло известие о больших успехах Красной армии в Цзиньчжоу. Под военным и политическим давлением Красной армии Цзэн Цзэшэн, командующий юньнаньскими войсками Чанчуньского гарнизона, отказался выполнять приказ Чан Кайши о прорыве окружения Чанчуня. 17 октября 1948 г. части Цзэн Цзэшэна взбунтовались. За этим последовала капитуляция остальных гоминьдановских войск в Чанчуне.

Не пролив ни единой капли крови и без единой военной акции (согласно пекинской книге о стратагемах), Красная армия овладела Чанчунем.

9.4. Наблюдать скрестивши руки

В органе китайского комсомола «Чжунго циннянь бао» («Китайская молодежная газета») от 18 апреля 1981 г. Чжу Цзяньго во внешнеполитическом разделе, анализируя реакцию Советского Союза на ирано-иракскую войну, приходит к выводу, что Советский Союз удовлетворится тем, что будет «наблюдать пожар с противоположного берега». Здесь краткая формулировка приведена не в качестве стратагемы, а лишь для описания предположительного поведения Советского Союза ввиду ирано-иракского конфликта. Если бы Советский Союз открыто поддержал Ирак, то скорее всего он этим подтолкнул бы Иран в объятия США. Если же, напротив, Советский Союз поддержал бы Иран, то должен был бы ожидать вражды со стороны большинства арабских государств. Поэтому Советский Союз мог только «наблюдать за пожаром на противоположном берегу», но не «таскать никаких каштанов из огня». Подобным же образом, так сказать, нестратагемно, ту же краткую формулу применил Лу Синь (1881–1936), один из самых признанных в КНР китайских писателей XX столетия. В докладе от 21.12.1927 г. он сказал, что китайская литература и искусство раньше «наблюдали за огнем с противоположного берега», то есть служили в основном для времяпрепровождения и удовольствия и не касались волнующих каждого жизненно важных вопросов. В интервью издателю «Театра», приложения к шанхайской газете «Чжунхуа», 14 ноября 1934 г. он отмечает, что приписывание разоблачительных историй к каким-нибудь действительно существующим местностям приводит лишь к тому, что читатели из этих местностей в порыве местного патриотизма обращают свою ненависть на автора, а читатели из других местностей безучастно «наблюдают за пожаром с противоположного берега» (то есть за ссорой упомянутой местности с писателем), не принимая саму историю и ее мораль близко к сердцу. Чтобы иметь своим адресатом возможно большее число читателей, Лу Синь поэтому лишь в некоторых своих рассказах указывал место действия.

В КНР критиковалось также «наблюдение за пожаром с противоположного берега» в смысле поверхностного, проведенного не на месте события, анализа проблемы — например, в появившемся в 1983 г. в провинции Цзилинь 5-м издании «Философских принципов марксизма». В другой связи «наблюдение за пожаром с противоположного берега» бичуется как выражение чисто эгоистического стремления оставаться вне любого события, которое непосредственно тебя не касается, и не пытаться применить свои знания и умения на пользу человечества. Эта самовлюбленная позиция часто обозначается также выражением Фэн Мыньлуна (1574–1646): «Каждый отгребает снег только от собственной двери и не заботится о льде на крыше соседа».

Но как в каждом отдельном случае отличить действительно равнодушного наблюдателя от притворяющегося равнодушным? Так, в романе «Троецарствие» Лу Су, советник Чжоу Юя, перед походом на Цао Цао спрашивает Чжугэ Ляна, почему тот в полном бездействии со скрещенными на груди руками наблюдал, как верного Хуан Гая наказали пятьюдесятью ударами и тяжко поранили.

Чжугэ Лян, улыбаясь, ответил: «Вы огорчаете меня. Разве вы не заметили, что эта сцена избиения была не чем иным, как проведенной по предварительному договору между всеми участниками стратагемой для обмана Цао Цао? Как же я мог бы в нее вмешаться?»

9.5. Сидя на горе, наблюдать за борьбой тигров

Это другая краткая формулировка Стратагемы № 9. По-китайски она звучит так:

Пять иероглифов

Современное китайское чтение: цзо / шань / гуань / ху /доу

Перевод каждого иероглифа: сидеть / гора / наблюдать / тигр / битва

Эта краткая формулировка восходит к описанию события из времен циньского царя Хоя (337–311 до н. э.) в «Исторических записках» Сыма Цяня.

Государства Хань и Вэй воевали друг с другом. Царь Хой из Цинь хотел также вступить в войну и стал советоваться об этом намерении со своими министрами. Одни одобрили его план, другие отклонили. Царь был в нерешительности. Наконец он обратился к Чэнь Чжзню. Тот после долгого раздумья сказал: «Знаете ли вы историю о том, как Бянь Чжуанцзы охотился на тигра? Однажды Бянь Чжуанцзы увидел двух тигров, которые пожирали бычью тушу. Он уже вытащил из ножен свой меч и хотел напасть на тигров, но тут его спутник, Гуань Чжуцзы, схватил его за руку и сказал: «Эти два тигра еще только начали есть. Погоди, пока алчность пробудится в них по-настоящему. Тогда они обязательно нападут друг на друга. Большой тигр, конечно, загрызет маленького, но и сам будет ранен в битве. Дождись этого момента, и ты сможешь без особого труда уложить двух тигров».

Бянь Чжуанцзы последовал этому совету, спрятался за камнем и стал наблюдать за тиграми. Через некоторое время они действительно подрались. Маленький тигр был убит, большой ранен. Теперь Бянь Чжуанцзы выскочил из-за камня, обнажил меч и прикончил раненого тигра. Так он без труда добыл двух тигров.

Теперь сражаются государства Хань и Вэй. Война длится уже целый год. Вступать в нее бесполезно. В конце концов могучее государство Вэй покорит маленькое Хань, но и само жестоко пострадает в войне. Тогда вам и надо будет воспользоваться обстоятельствами и таким образом присоединить оба государства к вашему».

И действительно, так и случилось.

Мао Цзэдун неоднократно обосновывал внутри- и внешнеполитические события с помощью этой краткой формулировки Стратагемы № 9- Так, 30 июня 1939 г. Мао обвинил зарубежные круги в том, что «они попустительствуют агрессии Японии против Китая, а сами «следят с горы за борьбой тигров», дожидаясь благоприятного момента, чтобы устроить так называемую Тихоокеанскую конференцию по мирному урегулированию и оказаться в выгодном положении «третьего радующегося».^[148]

11 марта 1940 г. Мао в статье «Актуальные проблемы тактики в антияпонском объединенном фронте» утверждал, что США опять же проводят политику «сидя на горе, наблюдать за битвой тигров».^[149]

24 апреля 1945 г. Мао обвинил гоминьдановское правительство Чан Кайши в пассивном ведении войны против Японии, это «перевалило всю тяжесть войны на фронт освобожденных областей, районов, принадлежащих Коммунистической партии Китая, — и облегчило японским захватчикам проведение широко задуманных наступательных планов против Освобожденных районов, в то время как сами гоминьдановцы, сидя на горе, наблюдают за битвой тигров».^[150]

Относительно европейского театра военных действий 1 сентября 1939 г. Мао заметил:

«В последние годы международная реакционная буржуазия, и прежде всего реакционная буржуазия Англии и Франции, неизменно проводила по отношению к германской, итальянской и японской фашистской агрессии реакционную политику так называемого «невмешательства». Эту политику она проводила с той целью, чтобы, попустительствуя агрессивной войне, извлекать из нее выгоды для себя. Поэтому Англия и Франция категорически отвергали неоднократные предложения СССР об организации подлинного фронта борьбы против агрессии, заняли позицию «невмешательства» и, попустительствуя германской, итальянской и японской агрессии, ограничивались ролью сторонних наблюдателей. Они ставили себе целью дать воюющим сторонам истощить друг друга, чтобы потом выступить на сцену и вмешаться… Политика «невмешательства», которую проводила международная, и прежде всего англо-французская, реакция, — это политика «следить с горы за борьбой тигров», это в чистейшем виде империалистическая политика поживы на чужой счет».^[151]

28 сентября 1939 г. Мао сообщил:

«Правительства Англии, США и Франции вовсе не имели искреннего намерения предотвратить войну, — напротив, они способствовали ее возникновению. Своим отказом от соглашения с Советским Союзом, отказом от заключения с ним действенного соглашения о взаимной помощи на основах равноправия и взаимности они показали, что хотели не мира, а войны. Общеизвестно, что в нынешней международной обстановке отвергнуть Советский Союз — значит отвергнуть мир. Это известно даже такому представителю английской буржуазии, как Ллойд Джордж. В этой обстановке в этот момент Германия выразила готовность прекратить антисоветские действия, отказаться от «антикоминтернов-ского пакта» и признать неприкосновенность советских границ; вот тогда-то между СССР и Германией и был заключен договор о ненападении. Англия, США и Франция рассчитывали толкнуть Германию на войну с Советским Союзом, а сами хотели «следить с горы за борьбой тигров»: пусть-де Советский Союз и Германия истощат друг друга вконец, а тогда мы выступим на сцену и наведем порядок. Этот заговор был расстроен заключением советско-германского договора о ненападении… Когда речь шла об Испании, о Китае, об Австрии и Чехословакии, эти заговорщики не только не имели ни малейшего намерения пресечь агрессию, но, наоборот, попустительствовали агрессии и разжигали войну, стремясь втравить других в драку, чтобы самим на их счет поживиться. Благозвучия ради это именовалось «невмешательством», в действительности же это означало «следить с горы за борьбой тигров».^[152]

В 1981 т. Чжан Цзянь с экономического факультета Уханьского университета пошел по стопам Мао в своем анализе советской внешнеполитической стратегии. Этот анализ был опубликован в «Китайской молодежной газете» от 24 января 1981 г. Согласно Чжан Цзяню, определенные западные крути исходят из ошибочного положения, что советское вторжение в Афганистан служит в первую очередь цели блокирования Китая. На основании этого предположения эти круги впадают в иллюзию, будто противоречия между Китаем и Советским Союзом могут от этого обостриться и именно Китай должен будет нести основной груз сдерживания советской экспансионистской политики. И тогда Запад сможет, «сидя на горе, наблюдать за битвой тигров». Согласно Чжан Цзяню, однако, нападение Советского Союза на Афганистан может быть удовлетворительно обосновано только в рамках общей стратегии советской мировой политики, нацеленной на достижение мировой гегемонии. Ядерная проблема для достижения мировой гегемонии — контроль над Западной Европой. Для этого необходима стратегическая блокада Западной Европы. Два направленных против Западной Европы кольца блокады Советским Союзом протянулись от Ледовитого океана до Черного моря и от Черного моря до Тихого океана. Афганистан, по-видимому, является пунктом пересечения обоих этих колец и плацдармом не только для действий против Западного Китая, но также и в направлении против арабских нефтяных государств и портов Индийского океана. Пекинская книга о стратагемах рассуждает:

«Если в лагере противника ежедневно проявляются противоречия и внутренние трения, тогда следует «следить с горы за борьбой тигров». В этом случае было бы неправильно извлекать пользу из нужды другого и пытаться «использовать пожар для грабежа». Торопливое нападение быстро заставит враждующие стороны вновь объединиться и увеличит опасность ответного удара. Так что лучше здесь отойти в сторону и ждать, пока противоречия между противниками не разовьются настолько, чтобы противники вступили в схватку и покончили друг с другом».

Стратагема № 9, таким образом, не заключается в простом ожидании. Когда приспеет время, ожидание должно перейти в заранее подготовленные действия.

Тем самым Стратагема № 9 находится под знаком ожидания, попустительства и предусмотрительности, которые советует уже Сунь-цзы в 12-й главе своего трактата о военном искусстве.

Перефразируя мысль Лао-цзы, можно было бы сказать:

Кажущееся бездействие — это высшая форма действия.

9.6. Далеко от красной пыли

Пекинский языковед Лю Цзесю видит связь между словами Стратагемы № 9 и стихотворением монаха Цянь Кана, относящимся к Танской эпохе (VII–X вв. н. э.). Это стихотворение описывает, однако, не применение стратагемы, а отрешенность буддийского мудреца от мира. «Красная пыль» — это буддийское описание преходящего земного бытия; образ «зеленых вершин гор, прохладных, как лед» отражает спокойствие и отрешенность отшельника:

Там, на другом берегу реки, в красной пыли

Суетные люди, вспыльчивые, как пламя.

Здесь, у порога кельи, лишь зеленые вершины гор

Вздымаются, прохладные, как безмолвный лед.

Стратагема № 10. Скрывать за улыбкой кинжал

А) Четыре иероглифа формулировки А

Современное китайское чтение: сяо / ли / цан / дао

Перевод каждого иероглифа: улыбка / в / скрывать / кинжал

Связный перевод: Скрывать за улыбкой кинжал.

Б) Четыре иероглифа формулировки Б

Современное китайское чтение: коу / ми / фу / цзянь

Перевод каждого иероглифа: рот / мед / живот / меч

Связный перевод: Во рту — мед, a за пазухой — меч. Ублажать словами, в сердце же вынашивать зло.

Сущность: Прикрывать дурные намерения внешним дружелюбием и красивыми словами. Стратагема двуличия. Стратагема Янусовой головы. Стратагема усыпления внимания. Стратагема поцелуя Иуды.

10.1. Ли Ифу и Ли Линьфу

Первую формулировку использовал один из знаменитейших поэтов эпохи Тан, Бо Цзюйи (772–846),^[153] для характеристики Ли Ифу (614–666). В стихотворении «Тянь кэ до» («Небо доступно познанию») он пишет, что типы, подобные Ли Ифу, «скрывают за улыбкой кинжал, которым убивают людей». Косвенно метит по этим, подобным Ли Ифу, людям стихотворение того же автора, входящее в цикл о преимуществах винопития, со следующим предупреждением:

Перестань острить кинжал, прикрываясь улыбкой. Гораздо лучше пить вино и, тихо Свалившись с ног, лежать, напившись.

Кто же был Ли Ифу? Согласно историческим сведениям, он попал в случай при танском императоре Гао-цзуне и своим подхалимством и лестью добился положения важного сановника при дворе. Согласно «Истории Поздней Тан», составленной около 940 г. н. э., «[Ли] Ифу представлялся кротким и скромным; говоря с кем-либо, он всегда лучисто улыбался. Однако в глубине души он был коварен и лукав. Кто противостоял ему хотя бы в малой степени, того он стремился погубить. Современники говорили о нем: Ифу прячет за своей улыбкой кинжал».

В «Истории Ранней Тан», составленной Оуян Сю (1007–1072), Ли Ифу описан таким же образом. Принадлежащая лирику Бо Цзюйи формулировка стратагемы вошла и в повествовательную литературу, например в такие известные классические романы, как «Речные заводи» и «Сон в Красном тереме», а также во многие пьесы.

Ее можно, например, найти в исторической драме Гуань Ханьцина (XIII в.) «Гуань давай дуфу даньдао хой» («Великий царь Гуань является на пир, вооруженный лишь кинжалом»).^[154]

Вторую формулировку передает Сыма Гуан (1019–1086).^[155] В труде «Цзы чжи тун цзянь» («Всеобщее зерцало, правлению помогающее») он сообщает о Ли Линьфу (ум. 752 н. э.), первом министре императора Сюань Цзуна (712–756):

«Наиболее отвратительны для него были ученые. Наружно он поощрял их и приваживал сладкими речами, но втайне вредил им. Современники говорили о Ли Линьфу: «Во рту у него мед, а за пазухой — меч».^[156]

После смерти Мао 12 сентября 1976 г. члены «банды четырех» в прессе КНР то и дело изображались как потомки Ли Линьфу. Со своей стороны, Мао 20 сентября 1939 г. сравнил империалистов с Ли Линьфу, а 28 сентября 1939 г. — тогдашнего британского премьер-министра Чемберлена — с Ли Ифу. В другом месте Мао в отношении китайской внутренней политики призывал к борьбе с воплощенным в образах Ли Ифу и Ли Линьфу поведением, которое он описал так:

«В открытую объединяться, втайне противостоять, устами соглашаться, сердцем отрицать, в лицо говорить красивые слова, за спиной устраивать склоки — в этом выражается двуличие».

В этой же связи имеет смысл упомянуть «пули в сахарной оболочке», принадлежащие «буржуазии», которые Мао рассматривал как основную опасность для «пролетариата» после «победы китайской народно-демократической революции».

Та же формула «во рту — мед, а за пазухой — меч» имеется в китайском издании Собрания сочинений Ленина. Она переводит название одной из работ Ленина 1907 г.^[157] как «Мед на устах и желчь в сердце».

Что касается Советского Союза, то в гонконгской книге о стратагемах в качестве примера человека, похожего на Ли Ифу и Ли Линьфу, приводился Хрущев. При жизни Сталина он изображал его верного ученика, а потом, на XX съезде КПСС, предал его. Согласно этой интерпретации, именно благодаря предательству Хрущев достиг власти.

Во всяком случае, в Китае Стратагема № 10 весьма распространена, судя хотя бы по наличию многочисленных вариантов обеих ее кратких формулировок, как, например:

мянь дай чжунхоу, нэй цан цзяньчжа

(на лице — верность и доброта, в душе же скрыты лукавство и фальшь);

цзуй шан фан митан, синь ли дан бишуан

(губы помазать медом, а в сердце скрыть мышьяк).

Но, надо думать, двуличие свойственно не только жителям Китая; например, в «Эдде»^[158] можно найти следующее изречение:

Если ты другому Доверять не хочешь, Выгоды же хочешь От него добиться, Говори учтиво, Замышляя лихо. За обман коварством Следует платить.

Китайские формулировки типа «Скрывать за улыбкой кинжал» не нуждаются ни в каких дальнейших разъяснениях. Но, по-видимому, некоторые примеры из китайских изданий, посвященных стратагемам, могут пояснить неожиданные ракурсы Стратагемы № 10. Первый такой пример обнаруживается в труде Хань Фэя (ум. 233 до н. э.),^[159] известнейшего представителя так называемых «сторонников закона» («легистов»).

10.2. Опасное свойство

В эпоху «Весны и Осени» князь У (770–744 до н. э.) из государства Чжэн (в сердце современной провинции Хэнань, к югу от Хуанхэ) намеревался захватить княжество Ху (в современной провинции Хэнань). Но в военном отношении его возможности были ограниченны, и он не решился предпринять прямое нападение на Ху. Взамен он воспользовался Стратагемой № 10. Он предложил тогдашнему князю Ху в жены свою прекрасную дочь. Тот согласился и таким образом породнился с князем У. Мало того, чтобы окончательно охмурить князя Ху, князь Чжэн собрал своих министров и сказал: «Я подумываю захватить какое-нибудь государство. Кто скажет мне: захват какой страны легче всего увенчается успехом?»

Министр Гуань Цисы предположил, что успешнее всего было бы напасть на Ху. В притворном гневе князь У вскричал:

«Как, вы предлагаете воевать против княжества Ху, которое связано с нами родственными узами?»

И он приказал обезглавить министра.

Об этом узнал князь Ху. Последние его сомнения в искренности дружбы с Чжэн испарились, и отныне он отложил попечение о границах с государством Чжэн. Неожиданно князь Чжэн коварно напал на Ху и уничтожил его. Долгое время после того Чжэн оставалось весьма могущественным княжеством. Только в 375 г. до н. э. оно было уничтожено Хань.

Вот какой комментарий дается к описанию этого случая в книге о китайских военных пословицах, вышедшей в 1983 г. в Тайюане, провинция Шаньси:

«Это типичный пример применения Стратагемы № 10 в военных целях. Князь Чжэн не моргнув глазом принес в жертву собственную плоть и кровь и безвинно умертвил одного из своих министров. И все это проделывалось, чтобы разыграть дружелюбие и тем усыпить подозрения противника. Итак, противник должен увериться в твоих дружеских или мирных намерениях, и тогда он потеряет бдительность. Втайне же при этом планируется нападение на противника при удобном случае, причем проводится соответствующая подготовка, о которой противник не догадывается».

10.3. Царь-конюх

В эпоху «Весны и Осени» царь государства Юэ (в нынешней южнокитайской провинции Чжэцзян), Гоу Цзянь (ум. 465 до н. э.), потерпел поражение в битве при озере Тайху от властителя государства У Фу Чая (ум. 473 до н. э.; согласно сообщениям китайской прессы, в 1984 г. при раскопках был найден его меч). Сначала Гоу Цзянь собирался бежать на чужбину вместе с 5000 воинов, но его наперсник Вэнь Чжун посоветовал сдаться Фу Чаю и с помощью политики уступок сделать возможным отмщение в будущем.

Итак, Гоу Цзянь послал Вэнь Чжуна к Фу Чаю и предложил тому отборнейшие сокровища государства Юэ. Затем он заявил о своей готовности навечно стать слугой Фу Чая. Фу Чай, не вняв советам собственных военачальников, попался на удочку. Гоу Цзянь надел одноцветные одежды и вместе с наперсником, суп-рутой и 300 воинами явился в государство У. Там он преклонил колени перед Фу Чаем и в самых униженных выражениях поблагодарил того за великую милость, что его оставили в живых.

Фу Чай поставил Гоу Цзяня конюхом. Когда Фу Чай выезжал верхом, Гоу Цзянь сам подводил ему коня и всякий раз говорил, как он благодарен властителю У за то, что он сохранил ему жизнь. Если Фу Чай был болен, Гоу Цзянь больше всех печалился о нем, даже рассматривал его испражнения.

Гоу Цзянь выказал себя столь почтительным, что Фу Чай решил, что он и впрямь стал верным слугой. Через три года он разрешил Гоу Цзяню вернуться на родину. Там Гоу Цзянь стал спать на соломе и хворосте, чтобы помнить о мести. С той же целью, чтобы постоянно подогревать в себе жажду отмщения, он съедал каждый день за обедом кусок желчного пузыря. Одновременно он всеми силами готовился к реваншу. Наконец однажды звезды послали Гоу Цзяню победоносный поход против У (см. 5.2).

Сразу за этой историей в тайбэйском издании (1986) следует рассказ о Лугии Юнии Бруте (VI в. до н. э.) под заголовком:

10.4. Притвориться свиньей, чтобы убить тигра

Когда последний царь Рима Тарквиний Гордый^[160] убил отца и старших братьев Брута, по легенде, Брут вынужден был, чтобы спастись, притворяться безумным. Он так хорошо изображал безумие, что царь держал его при дворе в качестве безобидного шута для своих сыновей.^[161] После самопожертвования Лукреции, погибшей за чистоту и свободу,^[162] Брут скинул маску. Он побудил супруга и отца Лукреции поклясться, что они успокоятся не раньше, чем будет изгнан ненавистный тиран со своими развратными сыновьями, а сам поспешил с телом Лукреции в Рим, где пламенной речью убедил народ свергнуть и изгнать царя. После этого образовалась Римская республика, в первый Консулат которой были избраны Брут и его верный товарищ Коллатин.

Заголовок, данный этой истории, представляет собой распространенную в Китае пословицу. Согласно гонконгской книге о стратагемах, она ведет начало от рассказов об охотниках, которые притворяются свиньей, чтобы подманить тигра и неожиданно напасть на него. Та же книга цитирует приписываемое легендарному основателю даосизма Лао-цзы изречение:

«Мудрость — за глупость [выдать]»,^[163] а также изречение поэта Су Ши (1037–1101):

«Мудрейший выдает себя за дурачка». Далее в гонконгской книге следует рассуждение:

«Прием «Притвориться свиньей, чтобы убить тигра» применяется против сильного врага. От него скрывают клинок меча, представляются глупыми, как свинья, поддаются во всем, изображают дружескую улыбку и прислуживают подобно рабам. Но как только представляется случай, раб превращается в палача».

10.5. Предложение о капитуляции

В III в. до н. э. княжество Янь напало на княжество Ци и захватило 17 городов. Держались еще только два города, один из них — Цзимо. После того как военачальник, руководивший обороной Цзимо, пал на поле брани, его место занял Тянь Дань. После применения Стратагемы № 34 и дальнейших фланкирующих мер Тянь Дань отправил старых и слабых жителей города, а также женщин на городские стены и послал в яньскую армию вестников, которые сообщали о капитуляции города. Воины яньской армии разразились торжествующими криками. Жители города передали Тянь Даню больше 1000 золотых монет, которые он вместе с письмом от богатых жителей Цзимо отослал яньскому военачальнику. В письме говорилось: «Цзимо скоро сдастся. Наше единственное желание — чтобы наши домочадцы, жены и наложницы не попали в плен». Яньский военачальник ответил согласием, и бдительность яньской армии еще понизилась. Теперь пришло время для Тянь Даня сделать вылазку из города. Во время этой вылазки яньская армия потерпела жестокое поражение.

Неудивительно, что еще Конфуций предостерегал:

«Честные речи и любезный вид редко сочетаются в людях».

Его современник Сунь-цзы в «Трактате о военном искусстве» вообще считает униженные речи противника признаком опасности и предупреждает:

«Если враг без предварительной договоренности внезапно попытается заключить перемирие, здесь определенно скрывается подвох».^[164]

В 1977 г. в 5-м издании этого трактата в Тайбэе эта фраза была осовременена с помощью формулировки, примененной к внутриполитическому противнику:

«Если враг нападает, мы начинаем переговоры; если враг начинает переговоры, мы нападаем».

10.6. Смена коменданта в Лукоу

Пекинская книга о стратагемах приводит в главе, посвященной Стратагеме № 10, случай, происшедший в 219 г. н. э., который описан также в народном романе «Троецарствие».

Главный герой событий — Люй Мын (178–219), стратег на службе Сунь Цюаня (182–252), властителя У (в современном Юго-Восточном Китае), одного из трех царств. Люй Мын узнал, что Гуань Юй (ум. 219), военачальник царства Шу (в районе нынешней провинции Сычуань), который в это время был комендантом важного для контроля над рекой Янцзы города Цзянлин (совр. Цзянлин, провинция Хубэй), готовит нападение на Фаньчэн (близ нынешнего Сянфаня, провинция Хубэй) на юге царства Вэй. Этот момент показался Люй Мыну подходящим для захвата Цзянлина. Сунь Цюань дал «добро-> его планам. Однако, когда Люй Мын вошел в Лукоу (на западе нынешнего Цзяю, провинция Хубэй), он узнал, что вдоль реки па коротком расстоянии друг от друга сооружены сигнальные башни и обороняющая Цзянлин армия вооружена наилучшим образом. Люй Мын понял, что нападение на Цзянлин обречено на неудачу. Тогда он остановился в Лукоу и распространил известие о своей болезни.

Тогда Сунь Цюань послал в Лукоу в ту пору еще малоизвестного стратега Лу Сюня (183–245). Тот предложил Люй Мыну сделать еще один шаг и уйти в отставку с поста командующего. Ибо Люй Мын был единственным, кого принимал всерьез Гуань Юй, слишком высоко ставивший собственное геройство. Преемник Люй Мына должен был униженно засвидетельствовать свое почтение Гуань Юю, после чего тот должен был в своем высокомерии увести войска из Цзянлина воевать против Фаньчэна.

Сунь Цюань был согласен с этим планом; после отставки Люй Мына он назначил Лу Сюня новым верховным главнокомандующим и поручил ему охрану Лукоу. Лу Сюнь вел двойную тактику, прикрывая дружескими жестами готовящийся поход. Он послал Гуань Юю полное лести письмо, отборных лошадей, тончайшие шелковые ткани и дорогие яства и напитки. Посланец Лу Сюня присовокупил к письму на словах, что Лу Сюнь надеется на добрые отношения с Гуань Юем.

Действительно, Гуань Юй почувствовал себя в безопасности с этой стороны. Посланные Лу Сюнем шпионы донесли, что половина цзянлинского гарнизона ушла на захват Фаньчэна. Царство У начало тайные переговоры с царством Вэй, чтобы избежать войны на два фронта. Когда Гуань Юй полностью перестал обращать внимание на царство У и полностью сосредоточился на захвате Фаньчэна, Люй Мын вновь выступил на сцену; спустившись вместе с военным флотом, замаскированным под торговый, по Янцзы, он без особого труда внезапно захватил Цзянлин (см. также 8.3).

10.7. Советская и вьетнамская дружба

По пекинской книге о стратагемах (1987), Советский Союз рассматривает политико-дипломатические ухищрения как непременное условие для подготовки внезапных военных действий. Это применимо как будто к событиям, предшествовавшим вводу советских войск в Афганистан в конце 1979 г. В течение года СССР изображал «мирное сотрудничество», оказывая так называемую экономическую помощь, готовя военных специалистов и посылая военных советников. Так он постепенно получил в руки контроль над афганской армией и создал предпосылки для оккупации Афганистана.

Так же якобы и Вьетнам: перед нападением на Камбоджу «ради усыпления внимания стран Юго-Восточной Азии» говорил о «региональном сотрудничестве», что китайской прессой было отнесено на счет Стратагемы № 10. Анализу вьетнамской политики, выполненному Пэн Ди, в «Жэньминь жибао» от 16 августа 1979 г. был предпослан заголовок:

«Дипломатия улыбки — за улыбкой скрыт кинжал».

Стратагема № 11. Сливовое дерево засыхает вместо персикового

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: ли / дай / тао / цзян

Перевод каждого иероглифа: сливовое дерево / вместо / персиковое дерево / засохнуть

Связный перевод: Сливовое дерево засыхает вместо персикового.

Перевод с учетом связываемого со стратагемой стихотворения: Сливовое дерево жертвует собой ради растущего рядом с ним персикового дерева, отдав за него свои корни на съедение насекомым.

Сущность:

а) С помощью обманного маневра пожертвовать собой, чтобы спасти другого.

б) С помощью обманного маневра пожертвовать другим, чтобы спастись самому.

в) С помощью обманного маневра пожертвовать другим, чтобы спасти третье лицо.

г) Пожертвовать малым, чтобы выиграть нечто ценное. Стратагема козла отпущения, стратагема жертвенного агнца.

11.1. Стихотворение

Формулировка стратагемы восходит к собранию народных песен и баллад, изданному «Музыкальной палатой» Юэфу, основанной ханьским императором У Ди (140—87 до н. э.). Назначением «Музыкальной палаты» было записывать литературные и народные стихи и песни. Дошедшее до нас собрание Юэфу содержит главу о народных песнях Ханьской эпохи (206 до н. э. — 220 н. э.), исполнявшихся в сопровождении струнных и духовых инструментов.^[165] В одной из песен, под названием «Кричит петух», имеется следующий пассаж:

«Персиковое дерево растет у открытого колодца. Сливовое дерево растет рядом с персиковым деревом. Пришли насекомые и грызут корни персикового дерева. Сливовое дерево [жертвует собой, отдает свои корни насекомым и] засыхает вместо персикового дерева. Если деревья жертвуют собой друг за друга, разве могут братья забыть друг друга?»

Для разъяснения этой стратагемы гонконгское издание воспользовалось историей, случившейся 2500 лет назад, приведенной в уже неоднократно упоминавшемся классическом конфуцианском трактате «Цзочжунь».^[166] Этот памятник принадлежит к четырем конфуцианским канонам, доносящим до нас традиции X–VI столетий до н. э.

11.2. Под чужим флагом

Вэйский князь Сюань (718–700) имел связь с наложницей своего отца. Она родила ему сына по имени Цзицзы. Позже князь Сюань решил женить этого Цзицзы на Сюань Цзян, женщине из Ци. Но она была так прекрасна, что князь сам взял ее в жены. Она родила двух сыновей: кроткого Шоу и коварного Шо. Впоследствии Сюань Цзян и ее сын Шо оклеветали Цзицзы перед князем. Между прочим они утверждали, что Цзицзы не мог простить своему отцу, что тот отнял у него прекрасную Сюань Цзян. Наконец князь послал Цзицзы с поручением в Ци. Одновременно он послал разбойников, которые должны были настигнуть Цзицзы под Шэнем и убить. Шоу, добрый сын, любивший своего сводного брата Цзицзы, предупредил его и посоветовал спастись бегством. Но Цзицзы отверг его совет. Его объяснение дышит типично конфуцианской добродетелью безусловной сыновней покорности: «Если я не послушаюсь приказа отца, разве буду я заслуживать имени сына? Если бы существовали государства, где нет отцов, тогда я смог бы в них укрыться».

Перед отъездом Цзицзы Шоу напоил его допьяна, забрал у него флаг наследного принца и сам отправился в путь. Разбойники приняли его за Цзицзы и убили. Вскоре на дороге показался Цзицзы и воскликнул: «Это меня должны были вы убить! Он ни в чем не виноват! Убейте меня!» Тогда разбойники убили и Цзицзы.

В этой истории добрый Шоу играет роль сливового дерева. Однако Цзицзы, которого можно было бы сравнить с персиковым деревом, не принимает его жертвы.

Имеется также история из XI в. н. э., в которой один из братьев готов принять на себя роль сливового дерева, но в отличие от изложенной выше у нее сравнительно благополучный конец. Под заглавием «Ди Цин спасает своего старшего брата с помощью стратагемы» эта история появилась в апрельском номере крупнейшего в Китае детского журнала «Эртун шидай» («Детство»). В Китае любое детское чтение имеет утилитарно-воспитательную направленность; в этом случае детям преподносилось стратагем-ное поведение в духе братской любви.

11.3. Как провели забияку

Ди Цин (1008–1057) рано потерял родителей и жил со старшим братом Ди Су, бедным, но глубоко порядочным крестьянином. Однажды Ди Цин относил обед Ди Су, работавшему в поле. По дороге встречная женщина крикнула ему, что его брат дерется на берегу реки с Железным Лоханем.

Железный Лохань был местный хулиган. В тот день он напился и пошел в поля искать, с кем бы подраться. У одного добропорядочного крестьянина он отнял и съел пампушку. Крестьянину это не понравилось, и он полез в драку. В результате схватки малорослый крестьянин оказался на земле. До сих пор Ди Су спокойно наблюдал происходящее, но тут рассердился и ударил Железного Лоханя кулаком. Так началась драка между Железным Лоханем и Ди Су, а они оба были люди сильные. Женщина как раз принесла в поле обед, увидела драку и поспешила за помощью. Когда Ди Цин прибыл на место происшествия, драка уже кончилась. Его брат Ди Су сидел на камне и тяжело дышал. Лоб его был изборожден заботой — он понимал, что попал в скверную историю. Ди Цин взглянул на реку и увидел, что Железный Лохань, не умевший плавать, отчаянно борется за свою жизнь. Ди Су толкнул его так, что тот упал в реку. Ди Цин знал, что, если парень утонет, его брату грозит большая опасность, по законам Сунской династии — смертная казнь. И Ди Цин бросился в воду, чтобы спасти Железного Лоханя.

Тот неуверенно боролся с течением и уже совершенно выдохся. Вдруг он заметил, что к нему спешит помощь. Он протянул руки и изо всей силы вцепился в воротник ветхой рубахи Ди Цина. Др-р-р-р — и у него в руке остался жалкий клочок материи. Ди Цин ухватил тонущего за волосы и вытащил на берег. При этом он прошептал ему в ухо: «Я — Ди Су и спас тебе жизнь».

Железный Лохань наглотался воды и был почти без сознания. Он неспособен был понять, кто спас его — Ди Цин или Ди Су. Едва достигнув берега, он упал в обморок и лежал как мертвый.

«Ясно, я его убил, — сказал в ужасе Ди Су. — Я должен за это заплатить жизнью. Что же будет с тобой, братец?» И слезы покатились у него по щекам.

«Брат, успокойся, я думаю, что он просто обессилел, он жив», — сказал Ди Цин.

«Все равно плохи мои дела. Я явно повредил ему, и меня потребуют к ответу».

Со всех сторон уже спешили односельчане. Они стали утешать Ди Су: «Не беспокойся, ты нападал в праведном гневе, чтобы помочь другому. Мы замолвим за тебя словечко».

Тут появился местный староста. Он закричал: «Ди Су, император нашей династии издал закон, по которому тот, кто начнет драку и убьет противника, заплатит своей жизнью!»

Ди Су молча встал и ждал, пока на него наденут наручники.

«Стойте!» — крикнул тут младший брат.

«Малыш, ты смеешь возражать?» — проговорил староста с каменным лицом.

Ди Цин воскликнул: «Вы спутали капусту с репой. Точно установлено, что Железный Лохань обидел более слабого односельчанина. Я, разозлившись, из сочувствия стал помогать слабому. Этот хулиган был недостаточно предусмотрителен, да к тому же и пьян. Потом мой брат вытащил его на берег и тем спас ему жизнь».

Староста с сомнением взглянул на Ди Цина и повернулся к толпе, как бы спрашивая: «Так ли?»

Тут же некоторые сельчане отозвались: «Верно, мы можем подтвердить это».

Ди Цин еще подбросил: «Видите, у него в руке воротник от моей рубашки».

Староста наклонился и схватил Железного Лоханя за судорожно сжатую руку, в которой действительно был разодранный воротник. Тут староста велел заковать Ди Цина. Но тот воскликнул: «Еще не установлено, что Железный Лохань умер!»

«Ну что ж, давайте это выясним», — волей-неволей приказал староста.

Ди Цин выскочил вперед, уселся верхом на Железного Лоханя и стал массировать ему желудок. Вскоре Железный Лохань открыл рот, и оттуда пошла грязная вода. Тут он очнулся. В этот момент Ди Цин нагнулся над ним и что-то прошептал ему на ухо.

Железный Лохань пошевелился, встал, на слабых ногах подошел к Ди Су, скрестив руки на груди, склонился перед ним и сказал:

«Благодарю тебя за то, что ты спас мне жизнь». Сказал и поплелся прочь.

Ди Су очень удивился. Надвигавшаяся на него буря внезапно рассосалась. Зеваки поняли, что глазеть больше не на что, и разошлись.

По дороге домой Ди Су спросил Ди Цина:

«Младший братец, я не могу понять, почему Железный Лохань, который дрался со мной не на жизнь, а на смерть, стал меня благодарить. Что произошло?»

Ди Цин отвечал:

«Когда Железный Лохань отнял у крестьянина пампушку, а затем подрался с ним и с тобой, он был сильно пьян. Он не может ничего об этом четко припомнить. Потом он упал в реку. Когда я вытаскивал его на берег, я обманул его, прошептав на ухо: «Я — Ди Су и спасаю тебя». Когда он приходил в сознание, я опять подсказал ему, что он должен поблагодарить Ди Су. Он так и сделал». Ди Су был изумлен искусством Ди Цина в применении стратагем, которое спасло его от бесчестья. Как пишут Ян Ю и Чэ Юньян в «Эртун шидай», Ди Цину было всего 15 лет. Неудивительно, что впоследствии он сделался выдающимся военачальником. Что он и в этом качестве не пренебрегал стратагемами, показывает история, уже приведенная выше (8.4: Десятидневный отдых Ди Цина).

11.4. Из истории «Ста дней реформ» 1898 г

Формулировка Стратагемы № 11 использована — как в отношении братьев, так и в чисто поэтическом смысле — ученым, государственным деятелем и дипломатом Хуан Цзуньсянем (1848–1905) в стихотворении о событиях «Ста дней реформ» 1898 г.:

Сливовое дерево засыхает за персиковое; Деяние младшего из братьев трогает до слез.

Как поясняет Цянь Чжунлянь в комментарии к этим строкам, речь идет о Кан Гуанжэне (1867–1898), который после провала реформы его старшего брата Кан Ювэя (1858–1927), прогрессивного реформатора, покончил с собой в надежде, что из-за его смерти Китай пробудится к реформам.^[167]

11.5. Подмененное платье короля

Во время освободительной войны Вьетнама (1418–1427) при китайской династии Мин (1368–1644) вьетнамская армия под командованием крестьянина Ле Лоя в 1419 г. попала в окружение под Чилином (нынешняя провинция Тханьхоа в Центральном Вьетнаме). Тогда его подчиненный Ле Лай сказал Ле Лою: «Дайте мне вашу одежду! Нарядившись в нее, я выйду из лагеря».

Когда китайцы увидели его, они приняли его за Ле Лоя, взяли в плен и убили. Благодаря этому настоящий Ле Лой смог спастись и впоследствии войти в историю как король Ле Тхай То, основатель вьетнамской династии Ле (1428–1793). Доныне пословица «Ле Лай спас короля» и название улицы — «улица Ле Лая» — в бывшем Сайгоне, нынешнем Хошимине призваны напоминать об этом вьетнамском применении Стратагемы № 11 (см.: Вьетнам су луоч (Очерк истории Вьетнама). Сайгон, 1971.T. 1.C.219).

11.6. Ненастоящий маркиз на гильотине

В 1775 г. Шарль Сент-Эвремонд, почувствовав отвращение к тирании французской аристократии, и в особенности к своему дяде, маркизу Сент-Эвремонду, эмигрировал в Англию. Там он под именем Чарлза Дарнея преподавал французский язык. Позже он женился на Люси, единственной дочери французского врача Александра Манетта. Когда разразилась Великая французская революция, Шарль предпринял мужественную, но необдуманную попытку спасти от мести революционеров верного слугу своего семейства, для чего отправился в Париж. По доносу трактирщицы Дефарж, семью которой погубил дядя Шарля, Шарль был приговорен к смерти казни. Сам доктор Манетт, последовавший за ним в Париж вместе Люси, не сумел ему помочь, хотя был на хорошем счету у революционеров. Спасение Шарля организовал спешно прибывший в Париж из Лондона английский чиновник Сидней Картон. Поразительно схожий с Шарлем внешностью, Картон уговорил англичанина Барсада, поступившего к революционерам на службу и работавшего сторожем в тюрьме, впустить его в камеру Шарля за несколько часов до казни.

Шарль, под воздействием могучей воли Картона, надел его сапоги поменялся с ним галстуками и дал снять у себя с волос ленту и взъерошить волосы так, как они обычно торчали на голове у Картона. Затем Картон с помощью наркотика погрузил Шарля в бессознательное состояние, поменялся с ним одеждой, завязал волосы лентой и вызвал Барсада, которому приказал отнести потерявшего сознание «англичанина» в приготовленную карету, где ожидали Люси Манетт, ее отец и ее дочь, а также английский банкир Джарвис Лорри. Лорри заранее получил от Картона его паспорт и пропуск. В качестве Сиднея Картона Шарль Сент-Эвремонд в бессознательном состоянии покинул Париж. Картон был гильотинирован вместо него.^[168]

Излишне было бы указывать на то, что, согласно китайскому стратагемному анализу, Сидней Картон сыграл роль сливового дерева, а Шарль Сент-Эвремонд — персикового.

11.7. Арест Чан Кайши

После великого похода Красной армии (1934–1935) и ее прибытия в Северную Шаньси Чан Кайши (1887–1975) предпочел борьбу с «коммунистической опасностью» противостоянию захватившим Китай японцам. Поэтому он отправил в Сиань, столицу провинции Шаньси, группу генералов для действий против коммунистов; они должны были уничтожить вынесенные за пределы Яньани опорные пункты. Обладавшим наибольшей властью среди них был Чжан Сюэлян (род. 1898). Для тогдашней ситуации была характерна, с одной стороны, нарастающая волна патриотизма и призывов к борьбе с японцами, а также прекращению гражданской войны; с другой стороны, Коминтерн хотел организовать единый фронт коммунистов и некоммунистов.

Таким образом, войска в Сиани находились под непосредственным воздействием лозунга, брошенного Компартией Китая: «Китайцы не должны убивать китайцев, но должны объединить все силы для борьбы против японцев».

Чжан Сюэлян разделял эту точку зрения и в июне 1936 г. объединился с Чжоу Эньлаем (1898–1976), заключив с ним тайное соглашение о фактическом прекращении военных действий. В августе 1936 г. в штаб Чжан Сюэляна был послан неофициальный представитель Коммунистической партии Китая. Информация об этом достигла Нанкина, тогдашней столицы Китая, и побудила Чан Кайши в конце октября отправиться в Сиань, как раз в момент японского наступления в Суйюане.^[169] Это наступление вызвало многочисленные антияпонские забастовки, прежде всего в Шанхае и Циндао. Военные представители из Гуанси и Гуандуна потребовали от Чан Кайши прекратить внутрикитайские стычки и организовать сопротивление Японии. Эти требования Чан Кайши отклонил, так же как и требование Чжан Сюэляна об образовании единого антияпонского фронта. Точно так же он отказался перевести хотя бы часть гарнизона из Сиани в Суйюань. 4 декабря, находясь в Сиани, Чан Кайши призвал ко всеобщему походу против коммунистов с 12 декабря, но его обращение к Чжан Сюэляну и Ян Хучэну, который в это время исполнял функцию так называемого комиссара примирения в Шаньси, не возымело успеха. Когда Чан Кайши 10 декабря 1936 г. лишил Чжан Сюэляна поста, оппозиция перешла в наступление. 12 декабря 1936 г. отборная группа личной гвардии Чжан Сюэляна арестовала Чан Кайши.

Затем Чан Кайши было предъявлено восемь требований и указано на важность единого фронта против Японии.

Арест Чан Кайши вызвал большой отклик в Китае и во всем мире. Руководство Коммунистической партии Китая немедленно направило в Сиань делегацию во главе с Чжоу Эньлаем. После долгих и сложных переговоров Чан Кайши принял поставленные ему требования и 25 декабря 1936 г. в сопровождении Чжан Сюэляна вернулся в Нанкин, где Чжан Сюэлян предстал перед судом, был лишен всех званий и приговорен к десятилетнему заключению. Это заключение уже после 1949 г. продолжалось на Тайване. Теперь (в 1988 г.) Чжан Сюэлян продолжает жить на Тайване как более или менее свободный человек.^[170]

Гонконгская книга о стратагемах предполагает, что Чжан Сюэлян взял на себя перед военным судом полную ответственность за захват Чан Кайши, чем спас своих сообщников, в особенности Ян Хучэна.^[171] Как подчеркивает издатель гонконгской книги, этим благородным делом Чжан Сюэлян сходен со сливовым деревом, которое жертвует собой за персиковое.

Но не во всех более чем многочисленных примерах использования Стратагемы № 11 сливовое дерево приносит свою жертву добровольно. По этому поводу можно привести один исторический и один литературный пример.

11.8. Пожар в Чанша

Во второй половине 30-х годов, когда китайцы боролись с японскими захватчиками, губернатором провинции Хунань, имевшим резиденцию Чанша, был Чжан Чжичжун (1890–1969). В тайбэйской книге о стратагемах, в главе о стратагеме «Сливовое дерево засыхает вместо персикового дерева», приводятся детали некоего происшествия из хунаньских лет Чжан Чжичжуна, не попавшие в официальные исторические труды.

После того как японцы в октябре 1938 г. захватили город Ухань (провинция Хубэй), положение Чанша, где находился Чжан Чжичжун, стало выглядеть шатким. На основании неверного толкования донесений Чжан Чжичжун решил, что японские войска уже заняли Синьцянхэ, находящийся всего в нескольких километрах от Чанша. В панике он приказал поджечь Чанша, чтобы таким образом разделаться с войсками противника, закрепившимися в Цинъе. И 12 ноября 1938 г. столица Хунани была охвачена пламенем. Пожар удалось потушить только 14 ноября; погибли более 30 000 жителей.^[172]

Но никаких японцев и в помине не было. Более точная разведка показала, что речь в предыдущем донесении шла о находящемся в нескольких дюжинах километров от Чанша опорном пункте Синьхэ, а не Синьцянхэ.

Безрассудное сожжение Чанша возбудило всеобщее возмущение. Для Чжан Чжичжуна требовали смертной казни. Начальство начало расследование. Но Чжан Чжичжун защитился с помощью стратагемы. Он обратился к коменданту гарнизона Фэн Ти, начальнику полиции Вэнь Чжунфу и командиру группы безопасности Сю Куню: «Этот промах — наш общий. Мы не можем уйти от ответственности. Но если мы все окажемся под арестом, это будет конец. Потому лучше будет, если вы сейчас возьмете все на себя, а я отправлюсь в Центр и там приведу все в порядок. Наверняка еще можно спасти положение».

Трое подчиненных согласились. Так Чжан Чжичжун избежал ответственности. Он отправился в Чунцин, тогдашнюю столицу Китая, где, конечно, ничего не стал предпринимать, чтобы спасти своих подчиненных, а, наоборот, еще подлил масла в огонь. По его настоянию они были расстреляны, и таким образом он избавился от свидетелей своего промаха.

В этом случае три сливовых дерева были одурачены персиковым и принесены в жертву. А Чжан Чжичжун сделал впоследствии головокружительную карьеру в КНР.

В «Энциклопедическом словаре новейшей истории Китая» (Пекин, 1985) вина за пожар в Чанша и казнь троих мнимо виновных приписана гоминьдановскому правительству, которое якобы свалило все с себя на трех козлов отпущения. О Чжан Чжичжуне сказано только, что он «также был наказан».

11.9. Вышитая туфелька

Стратагемой № 11 воспользовался также Пу Сунлин (1640–1715)^[173] в своем знаменитом произведении — собрании 490 рассказов под заглавием «Странные истории из кабинета Ляо», в новелле «Яньчжи».

Жил в Дунчане знахарь-ветеринар Бянь. Его дочь Яньчжи была образованна и красива, и он хотел выдать ее замуж за ученого. Но из-за его низкого положения и бедности это желание не могло исполниться. Так Яньчжи дожила до пятнадцати лет и все еще не была сговорена.

В доме напротив жила госпожа Ван, супруга Гуна, подруга Яньчжи. Госпожа Ван была женщина легкомысленная и любила розыгрыши. Однажды, когда Яньчжи провожала бывшую у нее в гостях госпожу Ван до ворот, она увидела проходившего мимо молодого человека, одетого в белое. Яньчжи будто пламя охватило. Глаза ее следовали за юношей неотрывно. Когда он удалился, она еще раз взглянула ему вслед. Госпожа Ван заметила это. Она шутливо сказала Яньчжи, что это был бы для нее подходящий муж. Яньчжи покраснела, но ничего не ответила. Госпожа Ван сообщила, что раньше жила на той же улице, что и родители этого молодого человека, что его зовут E Цючжунь и что нет человека более покладистого и мягкого по характеру. У него умер отец, а недавно также и жена, поэтому он носит траур. Она могла бы обратиться к E Цючжуню и уговорить его просить через посредника руки Яньчжи. Яньчжи ничего не сказала, и госпожа Ван, смеясь, ушла домой.

С тех пор прошло много дней, а ничего не происходило. Яньчжи начала сомневаться, выполнила ли госпожа Ван свое обещание. А может быть, она, Яньчжи, слишком низкого рода? Она начала грустить, ничего не ела и не вставала с постели. Тут к ней пришла в гости госпожа Ван. Она осведомилась о причине болезни. Яньчжи отвечала, что не имеет об этом понятия; после последнего посещения госпожи Ван она дурно себя почувствовала и теперь лежит при смерти и не знает, что будет с нею завтра.

Госпожа Ван сказала, что ее муж уехал по делам и потому она еще не передала господину E весточки. Может быть, поэтому Яньчжи заболела? Услышав это, Яньчжи покраснела. Госпожа Ван пошутила: «Если твои дела обстоят так и ты из-за этого болеешь, что поделать! Я позову господина E прийти к тебе ночью, дабы вы с ним счастливо соединились. Он не сможет тебя отвергнуть».

Яньчжи отвечала: «В нынешних обстоятельствах стыдиться мне нечего. Если мое положение не слишком для него низко и он пришлет посредника, ко мне тут же вернется здоровье. Но на личную встречу с ним я никак не могу согласиться».

Госпожа Ван ушла от нее, покачивая головой.

С юных лет госпожа Ван имела связь со своим соседом Суцзе.

В замужестве она часто посещала Суцзе, когда ее муж бывал в отъезде. Как раз в это время Суцзе пришел к ней, и она рассказала ему историю Яньчжи в качестве забавного анекдота. Суцзе знал, что Яньчжи очень хороша собой. Он решил воспользоваться обстоятельствами, чтобы достигнуть своей цели, но, боясь ревности госпожи Ван, не выказал интереса, однако выведал у нее, как расположена комната Яньчжи. На следующую ночь он взобрался по стене к окошку Яньчжи и постучал в окно.

«Кто там?» — спросила она.

«Е Цючжунь».

Яньчжи сказала: «Днем и ночью думаю я о вас, желая вместе с вами состариться и поседеть, но не наслаждения одной ночи. Если вы меня действительно любите, срочно пришлите посредника для законного заключения брака. Тайно же быть с вами наедине я не соглашусь».

Суцзе ничего не оставалось, как для начала с нею согласиться. Однако он настаивал на том, чтобы хотя бы пожать ей руку в знак заключения брачного договора. Яньчжи не хватило духу противоречить ему во всем; она с трудом поднялась с постели и отворила окно. Суцзе ворвался в комнату, обнял ее и попытался принудить к любви. Яньчжи была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Она упала на пол и тяжело дышала. Суцзе хотел поднять ее, но она пригрозила, что закричит.

Суцзе боялся, что его ложь раскроется, и не решился больше ничего предпринять. Он лишь просил назначить день следующего свидания, Яньчжи сказала, что этим днем будет день их свадьбы. Тогда Суцзе схватил ее за ногу, сорвал вышитую туфельку и исчез.

После этого он отправился прямо к госпоже Ван. В то время как он лежал у нее в постели, он вдруг вспомнил про туфельку и попытался нащупать ее у себя в рукаве, но напрасно. Туфли там не было. Он все обыскал, но безуспешно. Наконец пришлось ему во всем признаться госпоже Ван, но даже общими усилиями туфельку не нашли.

На той же улице проживал один бездельник по имени Мао Да. Он одно время безуспешно ухаживал за госпожой Ван и знал о ее связи с Суцзе. Он хотел как-нибудь поймать их тепленькими, чтобы потом шантажировать госпожу Ван. Тем вечером он подошел к ее дому, открыл садовую калитку и на цыпочках прокрался в сад. Вдруг он наступил на что-то мягкое. Поднял: женская туфля! Мао Да подкрался к окну и услышал в точности, что рассказывал

Суцзе о своем визите к Яньчжи. После этого он, удовлетворенный, ушел.

Еще через несколько дней Мао Да вечером перебрался через стену сада при доме Яньчжи. Плохо ориентируясь, он оказался близ комнаты ее отца. Тот выглянул наружу и увидел мужчину. Отец сразу подумал, что тот явился к его дочери. Распалившись гневом, он схватил нож и выскочил наружу. Мао Да испугался и побежал. Только он хотел перебраться через стену, как отец его догнал. Мао Да повернулся и отнял у него нож. Тут еще мать Яньчжи подняла крик. Загнанный в угол, Мао Да убил отца Яньчжи и сбежал.

Яньчжи прибежала с фонарем, увидела мертвого отца и рядом, у подножия стены, свою туфлю. Мать спросила ее о туфле, и она, плача, рассказала, как было дело, только не решилась вмешать госпожу Ван и говорила только о E Цючжуне.

На следующий день окружной суд поднял дело против E Цючжуна. E был арестован; ему было всего 19 лет, и во многих отношениях он был как дитя. Когда его заковали, он ошалел от страха, а представ перед судом, не знал, что сказать. Он ничего не отрицал, а только дрожал. Суд все более убеждался, что E и есть преступник. Его подвергли допросу с пытками, так как в императорском Китае приговорить можно было только того, кто признался в преступлении. Молодой ученый не выдержал боли, взял все на себя и получил смертный приговор. Приговор был отправлен на утверждение высшей инстанции в Цзинань.

Цзинаньский начальник полиции с первого взгляда на E усомнился в его виновности. Он тайно подсадил к нему в камеру агента, чтобы E получил возможность высказаться не под давлением. Полученная таким образом информация еще укрепила веру начальника полиции в невинность молодого человека. Очная ставка Яньчжи с E Цючжуном и последовавший допрос госпожи Ван навели наконец на след любовника госпожи Ван Суцзе. Тот признался в своей авантюре с Яньчжи, но отрицал, что убил ее отца. Но под пыткой он признал убийство и был приговорен к смерти. В отчаянии он письменно обратился к почтенному наместнику Ши Юшаню. Последний пришел к убеждению, что в деле концы с концами не сходятся, и затребовал к себе все бумаги.

С помощью дальнейших допросов госпожи Ван Ши Юшань узнал имена еще нескольких мужчин, ухаживавших за ней, и среди них имя бездельника Мао Да, которого сразу же заподозрил в преступлении. Но поскольку Мао Да не сознавался, Ши Юшань сказал: «Теперь пусть духи храма покарают преступника».

Все приятели госпожи Ван должны были с голыми спинами зайти в неосвещенный буддийский храм и встать у стенки. Там Ши Юшань объявил им: «На спине виновного дух поставит знак». Через некоторое время он вызвал всех мужчин из храма и осмотрел их спины. После этого он указал на Мао Да и сказал: «Ты — убийца». Дело в том, что Мао Да крепко прижимался спиной к вымазанной перед тем золой стене, чтобы дух не смог коснуться его спины. Так Ши Юшань добился от него признания.

В решении суда Ши Юшань, в частности, утверждал, что Суцзе пытался засушить сливовое дерево вместо персикового, назвавшись E Цючжунем при ночном свидании с Яньчжи. Мао Да, по его выражению, будучи захвачен на месте преступления, попытался надеть шляпу Чжана вместо головного убора Ли — то есть свалить свое злодеяние на Суцзе, оставив там вышитую туфлю.

До сих пор во всех приведенных примерах действовали две стороны. Либо сливовое дерево жертвовало собой ради персикового по собственному побуждению, либо персиковое вынуждало его к жертве. На следующем уровне интерпретации Стратагемы № 11 в действие вступает третья сила, которая навязывает одному из участников роль сливового дерева.

11.10. Утаенный наследник

В 607 г. до н. э. князь Лин из Цзинь (620–607) погиб от руки одного из представителей могущественного аристократического рода Чжао.^[174] Любимца убитого князя Ту Аньцзя^[175] преемник убитого князя Цзин через несколько лет назначил главным смотрителем Уголовной палаты. Тогда Ту Аньцзя решил отомстить за смерть своего покровителя, князя Лина, и истребить род Чжао.

Один из военачальников, не одобрявший этого плана, выдал его главе рода Чжао. Тот не видел выхода из положения и решился пожертвовать своей жизнью, а свою беременную жену, принцессу из дома князя Цзина, отправил в княжеский дворец. Вскоре войска Ту Аньцзя взяли родовое гнездо рода Чжао и перебили все семейство. Спаслась только жена главы рода, отправленная во дворец.

Вскоре она родила сына. Ту Аньцзя сразу же послал во дворец своих людей за младенцем, но матери удалось спрятать его. Ту Аньцзя подумал, что его увезли из дворца. Он приказал разыскать ребенка.

Два верных вассала рода Чжао, Гунсунь Чуцзю и Чэн Ин, придумали, как спасти новорожденного, единственного наследника рода Чжао. Чэн Ин нашел мальчика того же возраста, Гунсунь Чуцзю поместил его в хижину в горах. Затем Чэн Ин выдал Ту Аньцзя их укрытие. Младенца и присматривавшего за ним Гунсунь Чуцзю нашли и убили. Ребенка из семьи Чжао после этого вернули во дворец и, не подвергая опасности, воспитали в безвестности.

Когда ему исполнилось 15 лет, князь Цзин восстановил в правах семейство Чжао. Молодой Чжао открылся князю Цзину, и тот разрешил ему отомстить Ту Аньцзя. Ту Аньцзя был убит вместе со всем его родом.

Эта история из гонконгской книги о стратагемах приводится в уже многократно цитированных «Исторических записках» Сыма Цяня. В эпоху Юань (1271–1368) ею воспользовался Цзи Цзюнсян в драме «Мудрое дитя Чжао».^[176] Это одна из первых китайских пьес, переведенных на западные языки. Французский пересказ П. Премаре под названием «Сирота Чжао» вышел в книге «Description g?ographique, historique, chronologiqu, politique et physique de L'Empire de la Chine et de la Tartarie Chinois (T. 3. Париж, 1735), изданной иезуитом Жаном Батистом Дюгальдом (1674–1743).^[177] Он вдохновил Вольтера (1694–1778) на трагедию «Китайский сирота».^[178]

Невинное дитя, отдавшее жизнь вместо спрятанного наследника, чтобы тот мог расти в безопасности, было назначено на роль сливового дерева вассалами Гунсунь Чуцзю и Чэн Ином. Одновременно добровольно взял на себя роль сливового дерева Гунсунь Чуцзю. Спасенное персиковое дерево — последний отпрыск рода Чжао.

Что касается поведения Гунсунь Чуцзю, оно невольно заставляет вспомнить высказывание, приписываемое Конфуцию, которое соответствует конфуцианской добродетели абсолютной «верности»:

«Если ты чей-то подданный и тебе могут отрубить голову вместо твоего владыки — пусть будет так».

11.11. Вечные страдания нежной души

В октябре 1981 г. «Пекинская вечерняя газета» объявила, что в день национального праздника в Пекине будут давать оперу «Вечные страдания нежной души».

Как сообщалось в статье, несколько лет назад в древнем погребении в Сиани был обнаружен полностью сохранившийся труп женщины в богатой одежде. Исследование показало, что женщина умерла в возрасте 30 лет от яда. Эта находка вдохновила Го Можо (1892–1978), писателя, поэта, драматурга, историка, филолога и археолога, внесшего в культуру современного Китая вклад, сравнимый с вкладом Гёте в немецкую культуру, на создание потрясающей истории.

Одна из императриц династии Тан (618–907) не желала иметь детей. Она боялась, что потеряет таким образом свою привлекательность и тем самым влияние на мужа и свое могущество. Поэтому она приказала разыскать среди простонародья беременную женщину, чтобы (как выразилась «Пекинская вечерняя газета») заставить сливовое дерево засохнуть вместо персикового. Такую женщину, Фэн Сянло, нашли и насильно доставили в императорский дворец. Там она родила сына, и императрица представила его императору как законного наследника престола. Когда сын вырос, императрица испугалась, что тайна может раскрыться, и убедила его отравить свою настоящую мать.

Эта история напоминает о загадочном случае с найденышем Каспаром Хаузером, который в действительности, видимо, был старшим сыном баденского великого герцога Карла и его супруги Стефании, приемной дочери Наполеона. Графиня фон Хохберг, глава Хохбергской линии Баденского дома, приказала тайно подменить в колыбели здорового младенца, наследовавшего баденский трон, на мертвого ребенка работницы. Настоящего принца отдали на воспитание, а подменышу устроили роскошные похороны. Во всяком случае, так интерпретируется эта история с точки зрения «теории принца», которую журнал «Шпигель» (№ 40 от 28.9.1987), вслед за книгой Ульрики Леонгардт «Prinz von Baden, genannt Kaspar Hauser» (Reinbeck, 1986), провозглашает «соответствующей основным фактам». Графиня фон Хохберг хотела таким образом с помощью своего придворного фаворита Генриха Давида фон Хенненхофера закрепить трон за собственными детьми, что ей и удалось.

В межгосударственных отношениях доимперского Китая (до 221 г. до н. э.) одной из основных целей было не пасть жертвой стремления властителей наиболее могущественных государств к гегемонии. В такой обстановке многие становились персиковыми деревьями, чтобы не превратиться в сливовые.

11.12. Нерешительный владыка

В эпоху «Сражающихся царств» (V–III вв. до н. э.) государство Хань, царь которого Сюаньхой (332–312) часто проявлял медлительность, находилось между двумя могущественными княжествами, Цинь и Чу. Царь Цинь в некоторый момент увидел в княжестве Чу соперника за гегемонию в стране. Он решил напасть на Чу. Но поперек дороги у него лежало царство Хань. Тогда он послал в Хань специалиста по заключению межгосударственных союзов Чжал И, чтобы склонить Хань к совместной войне против Чу. Царь Хань, однако, решил придерживаться нейтралитета в отношении обоих могучих соседей, Это разгневало царя Цинь, и он постановил захватить Хань. Это произошло в 317 г. до н. э. Войско Цинь, не встретив серьезного сопротивления, вторглось в Хань. В страхе и заботах призвал царь Хань своего советника Гун Чжунмина. Тот уклонился от прямых высказываний и вместо этого процитировал народную песню: «Сливовое дерево засыхает вместо персикового». Владыка Хань не понял намека. Тогда Гун Чжунмин указал на два дерева в царском саду и сказал: «Положим, маленькое дерево — персиковое, а большое — сливовое. На персиковое дерево внезапно напали насекомые. Если хочешь его спасти, единственная возможность — убедить насекомых напасть вместо персикового дерева на сливовое».

Теперь царь Хань понял план Гун Чжунмина. Угрожающее Хань несчастье должно перекинуться на Чу, и Чу послужит жертвенным агнцем за Хань. Ради этого властитель Хань послал своего советника в Цинь. Цинь должно было получить по соглашению крупный город в государстве Хань и за это заключить военный союз против Чу.

Об этом услышал царь Чу и призвал своего советника Чэнь Жэня. Тот рассмеялся и сказал: «Хань намеревается применить против нас стратагему «Засушить сливовое дерево вместо персикового». Так побьем же Хань его собственной стратагемой!»

Царь Чу оценил план своего советника. Он, с одной стороны, подготовился к военному нападению, с другой стороны, распустил слух по всем соседним государствам, что Чу откликнулось на просьбу Хань о помощи и вводит в это государство войска содействия. Затем властитель Чу отправил в Хань эмиссара, который передал его владыке много ценных подарков и предложил ему союз против Цинь. Советник Хань отверг этот план, который мог привести только к тому, чтобы Хань положило свою голову за Чу. На это посланец Чу объявил, что Чу уже собрало всю армию, и поклялся, что Чу будет сражаться вместе с Хань до победы. Нерешительный властитель Хань принял эти слова чуского посланца за чистую монету. Он отверг старый план напасть на Чу вместе с Цинь.

Царь Цинь сначала не поверил известию о союзе между Хань и Чу. Он послал в Хань и Чу переодетых купцами шпионов. Шпионы подтвердили новость. Разгневанный колебаниями владыки Хань, царь Цинь вошел в Хань еще до того, как Хань достигли войска Чу. Ханьская армия упорно сопротивлялась. Перед лицом совершенно критического положения Хань его царь отправил послов в Чу с просьбой о военной помощи. Царь Чу в точности по плану Чэнь Жэня выслал войска в направлении Хань, но только для вида, чтобы побудить Цинь овладеть Хань еще до того, как Хань нападет на Цинь вместе с войсками Чу. Властитель Чу послал гонцов в Хань с сообщением, что войска уже спешат на помощь. В действительности же он и не собирался поддерживать Хань.

Войска Хань поджидали чускую армию, но та не пришла. Ханьские войска были деморализованы. Многие воины дезертировали. И тут Цинь повело генеральное наступление на Хань. Главные силы Хань потерпели поражение, и оно стало вассальным государством Цинь. После победы Цинь над Хань владыка Чу испугался нападения циньских войск. Но его советник Чэнь Жэнь полагал, что это напрасное беспокойство. Сливовое дерево уже было срублено, и тем самым существование персикового дерева было окончательно обеспечено.

Советники властителя Цинь настаивали на походе против Чу. Но властитель Цинь был против. Война против Хань принесла определенные потери, войска Чу были хорошо подготовлены и в покое ожидали усталого противника. Поэтому владыка Цинь увел свою армию назад. Таким образом, стратагема Чэнь Жэня увенчалась полным успехом. Хань было принесено в жертву и тем упрочило безопасность Чу.

Эта история взята из труда, относящегося к началу II столетия до н. э., «Планы Сражающихся царств»,^[179] содержащего эпизоды из времен V–III вв. до н. э. Мы здесь привели текст не по древнему памятнику, а по новой версии из китайского комикса, вышедшего в 1982 г. в автономном районе Гуанси-Чжуан тиражом в 558 000 экземпляров.

В приводившихся до сих пор примерах речь шла о том, чтобы приносить в жертву людей или жертвовать собой. Но Стратагема № 11 может пониматься и в более абстрактном смысле. Тогда «сливовое дерево» выступает как метафора любой жертвы. Примером такой интерпретации Стратагемы № 11 может служить следующая история, приведенная в пекинской книге о стратагемах 1987 г. Она происходит из уже неоднократно цитированных исторических записок Сыма Цяня.

11.13. Конские бега военачальника Тянь Цзи

В эпоху «Сражающихся царств» военачальник Тянь Цзи часто бился об заклад с князем государства Ци, делая крупные ставки на скачках. Скачки в те времена состояли из трех заездов трех различных лошадей из одной конюшни. Тянь Цзи регулярно проигрывал.

Однажды за ним проследовал Сунь Бинь, ученик Сунь-цзы, автора много раз уже упоминавшегося древнейшего военного трактата в мире. Сунь Бинь знал, что лошади Тянь Цзи уступают лошадям царского дома. Но и лошади Тянь Цзи, и лошади царского дома делились на три категории: хороших, средних и плохих.

Когда вновь начались скачки с тремя последовательными заездами на трех различных лошадях, Сунь Бинь посоветовал Тянь Цзи, чтобы тот сначала выставил плохую лошадь против хорошей лошади царского дома, хорошую лошадь против средней царской лошади и, наконец, среднюю лошадь против плохой царской лошади.

Тянь Цзи последовал этому совету и в результате один раз потерпел поражение — своей слабой лошади против хорошей царской, но два раза победил — с помощью своей хорошей лошади против средней царской и средней лошади против плохой царской — и выиграл соревнования.

В данном случае «засушить сливовое дерево вместо персикового» означает на скачках пожертвовать своей плохой лошадью против лучшей лошади противника (сливовым деревом), чтобы лучшая и средняя лошади (персиковые деревья) выиграли скачки. Кроме того, может идти речь о частичной жертве в качестве цены за общий выигрыш. Если бы Тянь Цзи со своими в целом более плохими лошадьми ставил на полную победу и выставил свою наилучшую лошадь против лучшей лошади противника, среднюю против средней и плохую против плохой, то он, напротив, потерпел бы полное поражение.

11.14. План битвы военачальника Тянь Цзи

В военном деле Сунь Бинь применил стратагему «Пожертвовать сливовым деревом вместо персикового» после избавления государства Чжао путем окружения столицы государства Вэй (см. 2.1). Окружив столицу Вэй, Сунь Бинь вынудил войска Вэй снять осаду Чжао и быстро двигаться на родину. Вэйские войска шли тремя колоннами, левой, средней и правой. Левая колонна была самая сильная, следующей была средняя, а правая — самая слабая.

Тянь Цзи, военачальник циской армии, уже хотел применить изученный на скачках метод и разделил свое войско на три части, сильную, среднюю и слабую, после чего намеревался пустить слабую часть войска против сильной колонны противника, сильную — против средней, а среднюю — против слабой.

Но Сунь Бинь объяснил, что сейчас не идет речь о том, чтобы победить в отношении два к одному, а о том, чтобы уничтожить как можно больше врагов, победив войско Вэй. Он предложил бросить слабый отряд против сильной колонны противника, а средними частями напасть на среднюю колонну противника. Таким образом создавался отрезок фронта с вражеским превосходством и отрезок фронта с равными силами. Однако таким образом Сунь Бинь ставил обе эти части войска под угрозу. Одновременно он предлагал молниеносное наступление сильной части войска на слабую колонну противника, с тем чтобы, одержав легкую победу, двинуться на помощь средней части войска и вместе расправиться со средней колонной противника. Затем сильная и средняя части войска объединяются со слабой, чтобы вместе победить сильную колонну противника. Таким образом оказался достигнут абсолютный перевес, обеспечивший циской армии победу в битве под Гуйлинем.

11.15. Расчеты танского императора

Как сообщает Фань Вэньлань в своем «Кратком курсе китайской истории» (Пекин, 1978), подобной же тактикой воспользовался и император Тай-цзун (627–649). В гражданской войне, предшествовавшей основанию династии Тан (618–907), он приобрел богатый опыт и мог с первого взгляда улавливать сильные и слабые места военного формирования противника. Часто он посылал слабые части своего войска против сильных вражеских частей, а сильные части своего войска — против слабых вражеских частей. Под давлением сильного вражеского отряда слабая часть войска несколько отходила назад, а сильная часть прорывалась сквозь фронт слабой части противника. После этого сильная часть поворачивала и нападала сзади на сильную часть противника, которая в это время теснила слабую часть. В результате взятые в клещи вражеские воины почти полностью истреблялись.

В качестве сливового дерева, которое приносится в жертву, здесь выступает слабая часть войска танского императора Тайцзуна. Спасенное персиковое дерево воплощает его в конечном счете победоносная армия.

11.16. Победа Красной армии на Днепре

Осенью 1943 г. во время битвы на Днепре две ударные группы 381-го стрелкового батальона пересекли реку к северу от Киева. После того как обе ударные группы заняли опорный пункт на другом берегу, их обнаружили немцы, разгадавшие советский план и собравшие вместе большое количество танков для контрнаступления. Советское командование молниеносно разобралось в новой боевой ситуации. С одной стороны, оно приказало обеим ударным группам, переправившимся через Днепр, не щадя жизни оборонять захваченный плацдарм и оказывать немцам упорное сопротивление, чтобы поддержать противника в заблуждении, что основные советские силы находятся на этом участке, и таким образом локализовать там немецкие войска.

С другой стороны, главные силы 381-го стрелкового батальона были переформированы, включены в 38-ю наступавшую армию и откомандированы на новый участок, находившийся к югу от Киева. В то время как обе ударные группы были практически полностью уничтожены, советское командование без особенных трудностей организовало переправу через Днепр в этом другом месте и в результате получило более двадцати опорных пунктов на другом берегу. Как показывает этот пример, извлеченный из пекинской книги о стратагемах (1987), здесь неблагоприятные обстоятельства вынудили советскую сторону к применению Стратагемы № 11. Обе советские ударные группы представляют собой пожертвованное сливовое дерево, а спасенное персиковое дерево — это одерживающая наконец победу в данном эпизоде Советская армия.

Как реагирует специалист, воспитанный на стандартах западного военного мышления, на этот пример, приводимый в пекинской книге о стратагемах (1987)? Смотри об этом статью редактора китайской газеты «Цзефан цзюнь бао»: «Пример не содержит никакого обманного маневра, а лишь нормальное явление в тактике: прорыв наступательного подразделения и новое наступление в другом направлении с подключением дополнительных сил». Таков комментарий бывшего главнокомандующего союзными силами НАТО по Европе.

11.17. Чудесное оружие слабейшего

Что касается интерпретации Стратагемы № 11, представленной в последних примерах, китайские книги о стратагемах дают следующие объяснения.

Соотношение сил на войне принадлежит к факторам, которые могут быть объективно и в большой степени математически оценены. Оно создает предпосылку для победы той или иной стороны. Но при использовании этих преимуществ или недостатков во время реальных военных действий наряду с объективным фактором существенную роль играет субъективный.

К ведению боя с помощью объективных факторов (вооружение, технология, информация и т. д.) добавляется еще ведение боя посредством субъективных факторов (оценка ситуации, бдительность, быстрота реакции и т. п.). Благодаря правильному применению субъективных факторов собственные недостатки, обусловленные объективными факторами, можно обратить в преимущества.

Решающую роль в победе или поражении играет оценка сильных и слабых мест у себя и противника. Она может дать в руки чудесное оружие, с помощью которого в целом более слабый может победить в целом более сильного. Это чудесное оружие — Стратагема № 11. Она применяется, когда проигрыш неизбежен: тогда следует пожертвовать малой частью ради превосходства в целом. Сформулированное Ван Цзисинем (VIII в. н. э.) в трех фразах извлечение из «Десяти тайных правил игры го»^[180] гласит:

«Возноси хвалу камням, если ты от этого выиграешь! Иди на маленькую потерю территории, если она сулит тебе большое приобретение территории.

Есть такие опасные ситуации, в которых надо сдаваться!»

Игра го тысячелетиями пользовалась успехом в Китае и проникла оттуда в Японию. В этой игре оба игрока стараются занять черными и белыми камешками как можно больше места на игральной доске.

Таким образом, в этой игре внимание концентрируется на решающей битве, даже при опасности оказаться слабее во второстепенных схватках или потерпеть несколько частичных поражений. Такое отношение лежит в рамках того китайского воззрения, что имеет значение не победа в каждом отдельном противостоянии, но лишь победа в целом. Стратагема № 11 поможет, согласившись на частные потери, избежать общих и в конце одержать полную победу. Здесь речь идет о том, чтобы «выбрать важнейшую из двух предпосылок и легчайшее из двух последствий». С другой стороны, предварительное взвешивание предпосылок и последствий в наше время стало очень трудным. Поэтому китайцы подчеркивают важность связи военного искусства стратагем с изучением боевых операций.

11.18. Капиталистические договоры с пролетарской государственной властью

Преимущества, достигнутые с помощью сознательной военной жертвы, переносятся, естественно, и в область дипломатии. Так, мотив жертвы звучит в следующих фразах из комментария кантонской «Наньфан жибао» за июль 1979 г. об экономическом открытии Китая для зарубежных стран:

«Чтобы в недалеком времени перестроить Китай в современное сильное социалистическое государство, мы должны заплатить определенную цену «за учение» [= «сливовое дерево»]. Но с точки зрения виднеющегося вдали будущего позволить зарубежным инвесторам получить определенную прибыль стоит».

Что касается мотива сознательной жертвы в экономической области, здесь легко найти точки соприкосновения с Лениным. Пекинская газета «Гуанмин жибао» в августе 1978 г. цитировала, независимо от официального начала курса «политики открытых дверей» (декабрь 1978 г.), следующие его строки:

«Если мы хотим товарообмена с заграницей — а мы его хотим, мы понимаем его необходимость, — наш основной интерес — возможно скорее получить из капиталистических стран те средства производства (паровозы машины, электрические аппараты), без которых восстановить нашу промышленность сколь-нибудь серьезно мы не сможем, а иногда и совсем не сможем, за недоступностью иметь для наших фабрик нужные машины. Надо подкупить капитализм сугубой прибылью [по китайской стратагеме = «сливовым деревом»]. Он получит лишнюю прибыль — бог с ней, с этой лишней прибылью, — мы [по китайской стратагеме = «персиковое дерево»] получим то основное, при помощи чего мы укрепимся, станем окончательно на ноги и экономически его победим».

(Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 110)

«Без оборудования его [восстановления хозяйства], без машин из капиталистических стран сделать этого скоро нельзя. И не жалко при этом лишней прибыли для капиталистов [= «сливовое дерево»], — лишь бы добиться [= «персиковому дереву»] этого восстановления».

(Там же. С. 136–137)

«Еще более это относится к концессиям: не производя никакой национализации, рабочее государство отдает в аренду определенные рудники, лесные участки, нефтяные промыслы иностранным капиталистам [= «сливовые деревья»], чтобы получить от них добавочное оборудование и машины, позволяющие нам [= «персиковому дереву»] ускорить восстановление советской крупной промышленности».

(Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 8)

«…Мы должны сказать, что о продаже России капиталистам нет и речи, что речь идет о концессиях, причем каждый договор о концессиях обусловлен определенным сроком, определенным соглашением и обставлен всеми гарантиями, которые тщательно продуманы».

(Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 42. С. 136)

«Концессионер — это капиталист. Он ведет дело капиталистически, ради прибыли, он соглашается на договор с пролетарской властью ради получения экстренной прибыли, сверх обычной или ради получения сырья, которое иначе достать ему невозможно или крайне трудно [= «сливовые деревья»]. Советская власть [= «персиковые деревья»] получает выгоду в виде развития производительных сил, увеличения количества продуктов немедленно или в кратчайший срок».

(Ленин В. И. полн. собр. соч. Т. 43. С. 223)

«Политика открытых дверей» с ее расширением торговли с Западом казалась многим западным наблюдателям, по крайней мере сначала, чуть ли не распродажей Китая. Доброжелательные зарубежные крути испугались, что Китай может вновь потерять независимость, полученную такой дорогой ценой. Однако нельзя ли посмотреть на расцветающие все более пышным цветом китайские экономические контакты с Западом с точки зрения Стратагемы № 11? Жертвой — сливовым деревом, отданным на съедение насекомым, — здесь являются небольшая, строго рассчитанная часть китайской самостоятельности, некоторые концессии и связи с заграницей. С ее помощью получен значительно больший выигрыш — спасенное персиковое дерево: недостижимая без западной помощи модернизация Китая. Жертва в конце концов оказывается фиктивной, так как полученная прибыль явно перевешивает убытки.

Стратагема сознательных, насколько это возможно, ограниченных жертв, разумеется, влияет и на тактику китайской стороны при заключении каждого отдельного договора. Невольно вспоминается изречение Конфуция:

«Без терпимости в малом не выполнить великих планов».

Заметим, что это «малое», по отношению к которому проявляется терпимость, мало лишь с точки зрения большого Китая, но, может быть, не так уж мало для его западных партнеров.

11.19. Мао и обнаженная натура

Насколько универсально для китайцев «жертвенное» мышление, на котором основывается Стратагема № 11, видно из письма Мао к Дэн Сяопину от 18 июля 1965 г.:

«…Изображение обнаженных моделей — мужского пола или женского, старых или молодых — основополагающая и необходимая техника в скульптуре и живописи. Не может быть и речи о том, чтобы уничтожить ее. Даже когда мы встречаем здесь негативные моменты, с этим следует смириться. Ради искусства [персикового дерева] мы не должны пугаться отдельных жертв».

11.20. Низменная повседневность

При взгляде на «низменную повседневность» издатель гонконгской книги о стратагемах выдает следующее рассуждение о Стратагеме № 1:

«Многие преступники работают с подставными лицами, чтобы самим скрываться на заднем плане, плести свою паутину и при неудаче пожертвовать головами этих лиц».

Случается также часто, что «начальник сваливает на подчиненного собственный промах или ошибку, чтобы спасти свою шкуру, или же, наоборот, подчиненный берет на себя грехи начальника, чтобы спасти его».

Пример такой жертвы подчиненного находим еще у древнекитайского философа Мо-цзы:

«Когда в древности мудрецы на службе у царей совершали что-либо выдающееся, они обращали это на пользу владык, так что все, что было замечательно и прекрасно, связывалось с личностью господина, а вся клевета и досада — с личностью слуги. Итак, необремененность и покой приходились на долю властителя, заботы же и печали были уделом министра»^[181].^[182]

Стратагема № 12. Увести овцу легкой рукой

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: шунь / шоу / цянъ / ян

Перевод каждого иероглифа: легкий / рука / увести / овца

Связный перевод: Увести овцу легкой рукой.

Перевод, дополненный по смыслу: Находчиво используя обстоятельства, суметь увести с собой случайно попавшуюся овцу.

Сущность: Постоянная и всесторонняя психологическая готовность использовать для обретения преимущества любые шансы. Стратагема Кайроса.^[183]

Овца, занимающая восьмое место в восточном 12-годичном цикле, в Древнем Китае была символом детской почтительности, так как ягненок преклоняет колени, желая пососать материнскую грудь. Кроме того, однако, она может обозначать и Ян, мужскую силу. Ученые возводят современный иероглиф со значением «красота» к сочетанию иероглифов «большой» и «овца» — «большая овца», по-видимому, обозначает вкусную, то есть «прекрасную», пищу, которая особенно ценилась китайцами.

Еще в пьесе, ставившейся в начале VII в. н. э., «Вэй Чигун, вооруженный только кнутом, отбивает копье Ли Юаньцзи», согласно Гуань Ханьцину (XIII в.),^[185] появляется формулировка Стратагемы № 12, но не в значении стратагемы, а в качестве цветистого описания легкости, с которой Ли Юаньцзи обманул своего врага Вэй Чигуна.

В том же значении употребляется формулировка Стратагемы № 12 в известном народном романе «Речные заводи». Это издание в 120 глав, и 99-я из них гласит:

«Вскоре Ma Лин уже покрыл на двух своих волшебных колесах более двадцати миль. Дай Цзун понял, что больше не может его удерживать. Далеко-далеко летал Ma Лин, как вдруг перед ним появился толстый буддийский монах и, ударив его своим монашеским посохом, принудил спуститься и захватил Ma Лина, уводя тем самым овцу недрогнувшей рукой».^[186]

В подходящем для нас значении использует формулировку Стратагемы № 12 У Чэнъэнь (1500–1582) в XVI главе фантастического романа «Путешествие на Запад», при описании попытки похищения волшебного одеяния у буддийского монаха Трипитаки (см. 5.1).

Царь обезьян, заметив, что монахи собираются поджечь хворост, рассуждает так:

«Они собираются убить нас и похитить одеяния… Я бы мог разогнать их моей волшебной палицей, но уж слишком велико будет тогда мое превосходство. Один удар — и все они будут перебиты. И придется мне потом сносить упреки моего господина в том, что я применил к ним насилие. Поступлю же я тогда таю обращусь к способу «Недрогнувшей рукой увести овцу» и направленный против нас замысел убийства обращу на них самих, так чтобы не мы потеряли свои жизни, а они — свои».^[187]

Здесь под «овцой» подразумеваетя стратагемный план монахов, который Царь обезьян сорвал с помощью Стратагемы № 3, перебив монахов. «Увод овцы» — это, так сказать, перехват и нейтрализация стратагемы противника.

В Стратагеме № 12 идет речь о находчивом использовании благоприятного стечения событий, в особенности обнаруживающихся вдруг промахов противника. Тут уместна китайская пословица:

«Большую стену можно развалить с маленького угла, а бревно начинает гнить с сучка».

Пекинская книга о стратагемах от 1987 г. приводит в этой связи следующий исторический пример:

12.1. Сян Юй против Тянь Жуна

В 206 г. до н. э. Сян Юй (232–202 до н. э.) был провозглашен «единовластным царем Западного Чу»; у него в подчинении оказалось восемнадцать глав наследственных домов.^[188] Один из претендентов на роль главы наследственного дома, Тянь Жун, оказался не у дел. В том же году он взбунтовался, выгнал или убил одного за другим нескольких глав наследственных домов и наконец оказался властителем трех областей княжества Ци (в восточной части современного Китая), на которое он и претендовал в качестве главы наследственного дома. Чтобы обезвредить Тянь Жуна, Сян Юй пошел на него войной. Этим моментом воспользовался Лю Бан (ок. 250–195 до н. э.), который стремился вернуть себе находившийся на западе Ханьчжун. Он воспользовался неспособностью Сян Юя следить за событиями в Западном Китае и согласно плану своего военачальника Хань Синя тайно направился в Чэньцан, чтобы без особого труда овладеть тремя областями бывшего княжества Цинь (см. 8.1).

В этом примере «овца» — это временная слабость вовлеченного в войну Сян Юя. С помощью «увода овцы» в подразумеваемом здесь смысле Лю Бан заложил краеугольный камень в создание династии Хань, самой долгой династии в китайской истории.

12.2. Чжао просит о помощи

В 354 г. до н. э. Хой, царь государства Вэй (369–319 до н. э.), задумал присоединить лежавшее к северу от Вэй государство Чжао. Для этого он направил в Чжао большую армию под командованием военачальника Пан Цзюаня. Пан Цзюань беспрепятственно дошел до столицы государства Ханьдань (современный город Ханьдань в провинции Хэбэй) и окружил его в 353 г. до н. э. Царь Чжао послал просьбу о помощи владыке могущественного государства Чу, лежавшего к югу от Вэй. Царь Чу не стал спешить отвечать на эту просьбу. Он собрал своих советников. Первый министр Чжао Сисю высказался против вступления в войну на стороне Чжао. Напротив, по его мнению, следовало поддержать Вэй. Сильное Вэй будет еще больше притеснять Чжао. Чжао будет оказывать еще более упорное сопротивление, и наконец оба государства будут истощены войной. Тогда Чу сможет сыграть роль «смеющегося третьего».

Цзин Шэ единственный выступил против и объяснил свой план, ведущий к ослаблению государств Чжао и Вэй. Этот план понравился царю Чу. Он назначил Цзин Шэ военачальником и дал ему небольшую армию, которая под предлогом оказания помощи Чжао перешла границу между Чу и Чжао. Чжаоские военачальники распространили известие о помощи из Чу в войсках, оборонявших столицу Чжао. Но, несмотря на сопротивление, Пан Цзюань после семимесячной осады, собрав все силы, наконец захватил город. В этот момент пришла весть о том,^[189] что государство Ци откликнулось на призыв о помощи из Чжао и послало войска по направлению к остававшейся без охраны столице Вэй. Пан Цзюань тут же вывел свое войско из Чжао и отправился на родину. На этом пути Пан Цзюань потерпел поражение от циских войск, применивших стратагему «В покое ожидать утомленного врага».

Тут-то и пригодилось то обстоятельство, что и Вэй и Чжао были истощены войной и поражениями. Цзин Шэ воспользовался им и со своим маленьким войском отхватил часть территории Чжао. Так увенчалось успехом применение стратагемы «Недрогнувшей рукой увести овцу».

Просьба Чжао к Чу о помощи дала Чу случай ввести войска на территорию Чжао, чтобы потом при благоприятном стечении обстоятельств без труда захватить его кусок — «овцу».

12.3. Тридцать километров до Москвы

По мнению автора одной из пекинских книг о стратагемах, находчивое использование внезапно обнаружившихся слабостей противника вполне возможно в условиях современной войны.

«Состоящая из танков, мобильных соединений и пехоты армия, наступающая с большой быстротой, вряд ли может надеяться постоянно сохранять координацию между частями войск, на всех участках поддерживать в безупречном состоянии тыловое снабжение и поспевать подтягивать фланги. Поэтому за наступающим танковым соединением часто остаются относительно слабые места. Опытный командир может использовать эти уязвимые места».

Именно таким образом во время Второй мировой войны советское командование обошлось с наступавшими немецкими войсками на тридцатом километре от Москвы. Советы исходили из того, что фронт противника имеет выгнутую форму и не поддерживается арьергардом. Все силы были сосредоточены «на кончике стрелки». Согласно китайской интерпретации, с помощью нападений с флангов Советам удалось уничтожить немецкую армию и повернуть весь ход войны.

Согласно другому варианту интерпретации Стратагемы № 12, речь идет о таком использовании обстоятельств, при котором «овца» по собственной воле идет в руки ловца. Книга о стратагемах, вышедшая 19-м изданием в Тайбэе в 1985 г., приводит по этому поводу историю из классического конфуцианского труда «Цзо-чжуань».^[190]

12.4. Сладострастный князь

Чжуан, князь Ци (5 5 3—548 до н. э.), имел связь с женой важного сановника Цуй Чжу. Прознал об этом Цуй Чжу и замыслил убить князя. Но никак не представлялось ему подходящего случая. Насилу смог он устроить так, чтобы прекратить встречи князя со своей женой. Однажды князь по пустому поводу приказал бить кнутом своего слугу Цзя Шу, но потом оставил его в своей свите. Обиженный Цзя Шу стал союзником Цуй Чжу.

Однажды явился в Ци высокий посол государства Цзю. Князь Чжуан устроил в его честь пир у северных городских ворот. Не случайно поблизости оттуда находилось жилище Цуй Чжу: несомненно, князь надеялся встретиться с его хозяйкой, когда приглашенный на пир Цуй Чжу уйдет из дому.

Об этом намерении догадался Цуй Чжу. Он сказался больным и не явился на пир. На следующий день князь решил навестить Цуй Чжу, но, придя к жилищу Цуй Чжу, увидал его жену и последовал за ней в дом. Цзя Шу, сопровождавший князя, приказал всей свите ждать снаружи, сам вошел за князем в дом и запер за ним двери. А в доме были спрятаны вооруженные люди, которые убили князя Чжуана.

12.5. Легкий подъем на Тигровую гору

К этому примеру примыкает эпизод из известного китайского романа «Линьхай сюеюань» («Лесное озеро в снежной стране»). Его автор Цю Бо (род. 1923), который сам в 16-летнем возрасте вступил в 8-ю полевую армию, руководимую Компартией Китая, описывает, как во время гражданской войны в Китае (1945–1949) разведгруппа особого назначения Народно-освободительной армии обнаружила и разгромила гоминьдановские войска в лесах Северо-Восточного Китая. Роман частично был переработан в революционную оперу «С помощью тактического искусства овладеть Тигровой горой», принадлежащую к немногим пьесам, ставившимся в Китае во время «культурной революции».^[191]

В XII главе романа командир разведгруппы особого назначения Народно-освободительной армии Шао Цзяньбо допрашивает взятого в плен вражеского разведчика Лю Вэйшаня по прозвищу Ицзомао (Чуб). Его спрашивают об укреплениях противника

на Тигровой горе, на которой в бункере засели связанные с гоминьдановскими войсками бандиты Цзо Шаньдяо. Ицзомао рисует карту и показывает в левом нижнем углу долину. При этом он объясняет: «Эта долина совсем незаметна. Если ее использовать для штурма горы, успех обеспечен».

Шао Цзяньбо задумался: «Эта долина — явно слабое место врага. И конечно, она у него под наблюдением. Ицзомао явно замышляет дурное. К тому же я слыхал, что люди Цзо Шаньдяо умеют уводить овцу недрогнувшей рукой. Возможно, Ицзомао хочет применить против нас эту стратагему. Наверняка он предполагает, что мы будем уничтожены, когда двинемся по долине на гору».

В этом примере отряд Народно-освободительной армии не находится на Тигровой горе, а только собирается туда направиться. Вражеский разведчик искусно использует обстоятельства, чтобы сделать противника практически неспособным к обороне. Однако этот его план разбивается о недоверие Шао Цзяньбо, который подмечает Стратагему № 12, скрывающуюся под указанной разведчиком по видимости безопасной дорогой.

Явно не думали о Стратагеме № 12 воины, о которых идет речь в следующем примере из деяний императора Ханьской династии Сяня (190–220).

12.6. Бегство императора

Император Сянь был захвачен в плен бунтовщиками в столице империи, Чанани. Когда обстоятельства позволили ему, он бежал. Целью его бегства был Лоян, но отряд всадников бросился за ним в погоню. Вскоре преследователи уже почти догоняли императора. Тогда старый императорский советник Дун Чэн посоветовал: «Давайте побросаем на дорогу драгоценности и другие сокровища».

Так они и сделали. Последними они выбросили украшенную нефритом корону и шейные цепочки императрицы. Когда бунтовщики увидели драгоценности на земле, они остановили лошадей, спрыгнули с седел и начали, не обращая внимания на гневные приказы своего начальника скакать дальше, собирать эти богатства. Конечно, то, что они могли сейчас собрать, превосходило все, что они заработали тяжелым трудом за всю жизнь. Поэтому они и думать забыли о преследовании императора. И бунтовщики стали собирать внезапно ставшие доступными сокровища — «овцу на обочине» — и упустили императора, свою прежнюю цель.

Этот пример напоминает о часто употреблявшемся китайцами при ведении военных действий обманном маневре: чтобы отвлечь противника, по земле рассыпают золото, шелка, хлеб или рис. Воины противника начинают подбирать эти сокровища, и боевые ряды ломаются. Тут спрятанные неподалеку войска нападают на них и наносят сокрушительное поражение. Этот пример я позаимствовал из книги: Кай Верхан Мей (изд.). Ци чикуан — практика ведения войны у китайцев. Мюнхен, 1980.

Оправдывает ли получаемое при этом преимущество требуемые затраты, зависит от обстоятельств. Следует остерегаться ошибки, при которой за малое платишь большим. Как гласит одно из десяти тайных правил игры го (см. 11.17), «пренебрегай малым, чтобы выиграть большое».

12.7. Семь морских путешествий Чжэн Хэ

Согласно книге о стратагемах, вышедшей в Тайбэе в 1973 г., необычный пример применения Стратагемы № 12 связан с таинственной судьбой минского императора Хоя (1398–1402). Последний, заняв трон в 1398 г., решил покончить с властью феодалов в империи и для этого сместил многих феодальных князей и сделал их простыми подданными. Наконец остался только один удельный князь, в Янь. Он организовал сопротивление, приведшее к трехлетней гражданской войне. Гражданская война кончилась тем, что князь Янь захватил императорскую столицу Нанкин И сжег императорский дворец. Что при этом случилось с императором, остается неизвестным. Все легенды сходятся на том, что он исчез. Между прочим, предполагается, что он переоделся монахом и бежал за границу. Его враг, князь Янь, сам себя назначил его преемником и правил под именем императора Чэн-цзу (1402–1424).^[192]

Выдающимся достижением эпохи его правления явились морские экспедиции, в которые он отправлял мусульманина, родом из Юньнани, евнуха Чжэн Хэ. С 1405 по 1433 г. Чжэн Хэ выходил в море семь раз. Первую морскую экспедицию 1405–1407 гг., в которой участвовало более трехсот судов и двадцать семь тысяч моряков, Чжэн Хэ повел к южному берегу Вьетнама, Яве, Суматре, Малакке, Цейлону и Калькутте. Во время экспедиции Чжэн Хэ, в частности, принял участие в деле о наследовании трона одного яванского королевства. В последующих экспедициях Чжэн Хэ сделал Калькуттское, Кочинское и Цейлонское царства вассалами Минской империи; китайские войска вторгались во внутренние области султаната на Суматре. Самое длительное путешествие предпринял Чжэн Хэ в 1417–1419 гг. к Аравийскому полуострову и восточноафриканскому побережью.

Согласно поздним китайским историческим работам, китайский император заботился о своем престиже, отправляя флот в моря Восточной Азии. С точки зрения автора уже упоминавшейся книги о стратагемах, вышедшей в Тайбэе, все эти лавры явились лишь «овцой, которую Китай подцепил по дороге», при том что главная цель оказалась не достигнута. Главной же целью было уничтожение объявившегося за границей императора Хоя. Собранный Чжэн Хэ политический урожай позже использовался с помощью Стратагемы № 12, чтобы прикрыть неудачи в отношении главной цели.

Автор тайбэйской книги о стратагемах обосновывает свой тезис тем, что никогда прежде ни один китайский император не стремился демонстрировать свой авторитет за границами империи. К тому же, поставив подобную цель, конечно, не послали бы для проведения заграничной миссии евнуха. Евнухи вряд ли годились в качестве высших представителей китайской культуры.

Действительно, в биографии Чжэн Хэ, приведенной в изданной в 1739 г. китайской «Истории династии Мин», читаем:

«Император Чэн-цзу разгневался, что император Хой бежал за границу, и хотел преследовать его. Потому пожелал он, чтобы блеск его армии воссиял в дальних областях и показал всем богатство и мощь Китая».

Даже в этом официальном обосновании экспедиции Чжэн X 3 преследование исчезнувшего императора Хоя названо на первом месте и лишь за ним следуют прочие причины. В общем ту же последовательность причин экспедиции Чжэн Хэ демонстрирует также Фу Личэн, один из известнейших современных тайваньских историков, в «Краткой истории Китая»; в подобном же смысле высказывается Чжун Шухэ в книге «Цзоу сян шицзе» (Прорыв в мир. Пекин, 1985. С. 20). Чжун Шухэ указывает на обострившуюся как раз при Минской династии политику общей закрытости Китая по отношению к загранице. Китайцам, жившим поблизости от морского берега, было под угрозой штрафа запрещено строить морские суда, и в 1369 г. минский император Тай-цзу^[193] повелел прервать все контакты с пятнадцатью странами, в том числе с Кореей и Японией.

12.8. В ожидании персика

Несколько изменяет формулировку Стратагемы № 12 Чжао Чжунсэнь, фабричный рабочий из Кайфына, в статье в «Жэньминь жибао» от 5 февраля 1977 г.:

«Труд — это борьба. В его процессе все время натыкаешься на противоречия и противостояние. Реагирование на них — серьезная проблема. Бывают люди, которые склоняются к выжиданию. Они ждут и ждут, пока проблема не решится сама собой. Если ожидание остается безуспешным, они снимают с себя всякую ответственность, говоря, что ничего поделать нельзя. Если же проблема решается за время ожидания, они «легкой рукой срывают персик».

12.9. Жонглирование фактами

Ши Цяо разоблачает в пекинской газете «Гуанмин жибао» за декабрь 1978 г. наступление так называемой «банды четырех» и ее союзников:

«Они вырывают из целого отдельные факты, изолируют их от прочих и выводят затем из них абсурдные заключения. Так, например, из ста деяний некоего государственного деятеля выбираются две-три ошибки и при умолчании о девяноста процентах его положительных качеств подаются как доказательство его неспособности».

Эти «контрреволюционные махинации», согласно Ши Цяо, породили за год у некоторых товарищей дурную привычку жонглировать фактами. Они постоянно подчеркивают, как важно сохранять контакт с действительностью, но ограничиваются тем, что «легкой рукой уводят попавшуюся на дороге овцу», то есть вырывают из всей полноты материала отрывочные даты, сведения и ситуации. «И они хотят таким образом доказать свою правоту».

12.10. Продвижение овцы

В связи со стратегией, обычно применяемой для продвижения по службе, формулировка Стратагемы № 12 всплывает в комментарии, впервые появившемся в № 5 хэйлунцзянского журнала «Партийная жизнь», которому было придано такое значение, что 3 апреля 1984 г. его перепечатала «Жэньминь жибао».

«При продвижении растущих функционеров вновь и вновь происходит обращение все к той же излюбленной «овце». У них обычно мягкий характер, они всем обычно отвечают «да-> и «хорошо», в моральном и производственном смысле имеют средние способности и никогда не доставляли трудностей руководству. Об этих людях можно сказать: «И начальства они не раздражают, и коллег не сторонятся». И когда заходит речь о повышении, о них сразу вспоминают. Всех их «проводят легкой рукой».

Все это совершенно неуместно. Я говорю «неуместно» не оттого, что такие люди могут возмутить право и порядок и нарушить спокойствие, но потому, что они, подобно немым трубачам в хоре из бамбуковых труб, занимают место, для которого не обладают соответствующей квалификацией, и, как кукушка, поселившаяся на ветке под соловьем, не могут ничего предпринять или совершить, а лишь мешают делу. Легко догадаться, что всякий, кто говорит только «да» и «хорошо» и постоянно оглядывается на начальство, заняв однажды руководящий пост, точно так же будет ждать указаний сверху и сможет самостоятельно выполнять работу только второго-третьего класса. «Увести овцу легкой рукой» просто, но таким образом нельзя совершить ничего нового».

12.11. Ложки, летающие без крыльев

Особенно часто в прессе КНР Стратагема № 12 приводится по отношению к случайному воровству, что соответствует определению этой стратагемы, которое дал в эпоху Цин (1644–1911) Гу Чжанси:

«Украсть, что плохо лежит, — это называется «легкой рукой увести овцу».

Так, многократно уже цитированная «Жэньминь жибао» в марте 1983 г. жаловалась, что многие люди «легкой рукой уводят овцу», причем речь шла не только об общественном имуществе, но также и об интеллектуальной собственности.

«Легкой рукой уведена овца» при «снятии пробы» с охлажденных напитков» — под таким заголовком «Бэйцзин ваньбао» («Пекинская вечерняя газета») в августе 1983 г. обвинила фабричного рабочего Ханя в краже трех кружек пива в баре пекинского крытого рынка «Восточный ветер».

«Легкой рукой уведены тарелки» — под таким заголовком шанхайская «Цзефан жибао» («Освобождение») в июне 1984 г. сообщала об учителе, который за обедом на загородной экскурсии шепнул своему соседу: «Эти тарелки можно не покупать на рынке. Я возьму одну себе».

«Легкой рукой увести миски» — такова подпись к карикатуре Чжу Сэньлиня в «Тяньцзиньской газете» от 2 сентября 1980 г. Отец, мать и сын радостно едят из мисок, которые, судя по надписям на них, происходят из различных столовых.

«Решительно положить конец уводам овец легкой рукой» обязуется Се Цзяли из фирмы табачных и алкогольных изделий шанхайского пригорода Хуанпу в одной из китайских районных газет в августе 1979 г.: «В последнее время многие гостиницы точно установили, что немало ложек умеет летать без крыльев».

12.12. Подобранная веревка

Тайваньская книга о стратагемах подчеркивает, что предпосылкой для применения Стратагемы № 12 должна быть незаметность и беспрепятственность «увода овцы». Если же при осуществлении стратагемы человеку помешали, на первый план выходит искусство отговорок, спасающих всю затею. Вот анекдот из одной из гонконгских книг о стратагемах:

«Ворующий коров приведен был к судье и обвинен в краже. Но он оправдывался со словами: «С каких это пор я ворую коров? Я просто увидел на дороге веревку и решил поднять ее и унести домой. А уж привязанная к веревке корова пошла со мной по своей воле».

Это, конечно, шутка, пишет гонконгский автор, но чем от этого отличается тон письма, которое написал маньчжурский военачальник и завоеватель Доргон (1612–1651) после поражения Минской династии в 1644 г. военачальнику Ши Кэфа (ум. 1645), оставшемуся верным Мин и после захвата маньчжурами Пекина боровшемуся за восстановление Минской династии? Доргон пытается убедить Ши Кэфа капитулировать и описывает захват маньчжурами Северного Китая в следующих выражениях:

«Ради воцарения мира в государстве захватили мы Яньцзин [Пекин]; мы отобрали его у Ли Цзычэна [предводителя крестьянского восстания], а вовсе не у благородной Минской династии».

Квинтэссенция Стратагемы № 12 выражена одной из тайваньских книг о стратагемах в таких словах:

«Стратагема № 12 заключает в себе требование не сосредоточивать все внимание на отдельных обстоятельствах, а, напротив, расширить поле своего зрения, чтобы, если в нем возникнут какие-нибудь возможности для выигрыша, а) сразу же заметить их и б) использовать. Даже малейшее, едва заметное преимущество не следует недооценивать. Мелкими каплями наполняется океан. Польза от стратагемы «Легкой рукой увести овцу» заключается не в приобретении отдельной овцы, а в непредвиденном выигрыше, обеспеченном постоянной установкой на открытость ко всему и находчивость, что во много раз увеличивает значимость этого выигрыша».

Стратагема № 13. Бить по траве, чтобы вспугнуть змею

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: да / цао / цзин / шэ

Перевод каждого иероглифа: бить / трава / спугнуть / змея

Связный перевод: Бить по траве, чтобы вспугнуть змею.

Сущность: Поворошить палкой в норе. Стратагема косвенного предостережения, запугивания, предупредительного выстрела. Стратагема провокации.

Одно из старейших упоминаний объяснительной притчи к Стратагеме № 13 находим в труде «Нань Тан цзинь ши» («Современная история династии Южная Тан»),^[194] написанном Чжэн Вэньбао в 977 г. н. э.

13.1. Потревоженная совесть

При династии Южная Тан (937–975) некий Ван Лу служил начальником уезда Дату (соответствует современному уезду Дату в провинции Аньхой). Он был известен своей жадностью и взяточничеством. Однажды жители его уезда подали жалобу на секретаря Ван Лу с обвинениями во взятках, а также в других проступках. Когда Ван Лу прочитал обвинения, которые относились также и к нему, он очень испугался. В таком настроении он написал:

«Вы еще только постучали по траве, а я уже подобен вспугнутой змее».

Была ли рассчитана жалоба на такое действие, из этого отрывка неясно, но, во всяком случае, фраза Ван Лу может быть источником формулировки Стратагемы № 13, встречающейся также в китайской буддийской литературе. Согласно «Заметкам о передаче факела» («Чуань дэн лу»), собранию буддийских изречений эпохи Сун (X–XIII вв.), один из буддийских учителей сказал:

«Я бью по траве, и змея ужасается».

Здесь также обыгрывается применение палки для ударов, вызывающих просветление. Это — буддийское педагогическое средство, применявшееся к неофитам монахом Дэ Шанем, жившим в эпоху Тан (618–907). Исполосованное ударами палки тело здесь соответствует побитой траве, из которой появляется уподобляемая змее душа, доселе погруженная в мирские мечты, или, по китайскому выражению, в красную пыль.

Сам Чжу Си (1130–1200), основатель неоконфуцианства, признанного в 1313 г. официальной религией,^[195] также применял формулировку Стратагемы № 13. Так, в письме (относящемся, по-видимому, к 1196 г.), адресованном Хуан Жэньцину, он пишет:

«Твое послание, полученное мною, написано просто, и по смыслу ясно. Ли Цан должен поостеречься. Боюсь я только, что он, увидев Хуан Шанбо в тяжелом положении, уподобится вспугнутой ударами по траве змее и не решится больше ничего предпринять».

Хуан Жэньцин, Хуан Шанбо и Ли Цан — ученики Чжу Си. Он использует здесь формулировку Стратагемы № 13 чисто иллюстративно — так же, как и Ван Шифу, творивший в конце XIII — начале XIV в., в пьесе «Си сян цзи» («Западный флигель»), признанном шедевре китайской драматической поэзии.^[196] Когда Чжан Гун, герой пьесы, в IV акте по дороге в столицу, смертельно усталый, засыпает в придорожной корчме, ему снится его возлюбленная Ин-ин. Она бежит за ним торопливо, как «вспугнутая ударами по траве змея».

В то время как Чжу Си применяет это выражение для описания смятенного состояния духа, Ван Шифу пользуется им для передачи грациозных движений бегущей девушки. В обоих случаях стратагемное значение отсутствует.

1 3.2. Казнить одного, чтобы предостеречь сотню

Применение этого принципа в борьбе с преступниками сформулировал еще во времена ханьского императора Сюаня (74–49 до н. э.) Инь Вэнгуй, правитель Дунхая (на юго-востоке современной провинции Шаньдун и северо-востоке современной провинции Цзянсу).

По преданию, Инь Вэнгуй мудро исполнял свою должность и следовал законам. Все преступления по своему уезду он расследовал лично и постановил производить казни за тяжкие преступления во время ежегодных осенних и зимних собраний чиновников или же его инспекционных поездок. Причиной того было намерение «одной смертной казнью предостеречь сотни людей». Согласно биографии Инь Вэнгуя в «Истории династии Хань», многие чиновники и простые люди, шедшие по скользкой дорожке, под воздействием страха начинали новую жизнь. Так, например, Инь Вэнгуй своими руками казнил ужасного злодея Сю Чжунсуня, которого не решались покарать его предшественники. Эта казнь всполошила весь уезд Дунхай. «Весь уезд пребывал в страхе и ужасе, и никто более не решался идти против законов. После этого во все правление Инь Вэнгуя в Дунхае царили мир и порядок».

Этот пример я взял из книги Чжоу Цзиньхуа «Чэнъюй гуши убай пянь» (500 историй о китайских пословицах. Чуньцин, 1982), из главы о пословице «Чэнъюй цзин бай» — «Наказать одного, чтобы напугать многих».

Здесь наказание одного лица выступает в качестве «битья по траве», в результате которого многочисленные преступные элементы — «вспугнутые змеи» — в испуге отвращаются от преступления.

В области борьбы с преступностью видит возможность применения Стратагемы № 13 и один из тайваньских авторов. Он советует в неясных случаях прежде всего «разворошить окружение подозреваемого». Здесь он имеет в виду некоторые тайваньские дела о коррупции, в которых допрашивались и арестовывались не главные подозреваемые, занимавшие самые высокие посты, а их ближайшее окружение — секретари, шоферы и прочие.

13.3. Убить курицу, чтобы запугать обезьяну

Ли Боюань (1867–1906) в политическом романе «Гуаньчан сяньси цзи» («Разоблачение мира чиновников») приводит Стратагему № 13 в слегка измененном виде. Она всплывает в главе 53, где ее применяет маньчжурский генерал-губернатор Цзяннани^[197] Вэньмин. Генерал-губернатору, как раз когда он собирался пообедать, сообщили о визите некоего иностранца.

Это оказался консул одной страны. Зачем ему понадобился генерал-губернатор? Незадолго до того генерал-губернатор приказал казнить одного из солдат личной охраны. Само по себе это не было важным событием. Видимо, для этой казни были свои причины. Но казнь происходила не на плацу и не перед воротами ямыня, а прямо напротив консульства. Это так всполошило консула, что он решился побеспокоить генерал-губернатора. Ворвавшись к нему, он сразу же после приветствия изложил дело и спросил, какова причина того, что казнь состоялась близ консульства. Генерал-губернатор был уже стар, но, к счастью, также весьма мудр и образован. После короткого раздумья он сказал: «Почтенный консул еще не спросил меня, кого я приказал казнить. Этот солдат был очень плохой человек; он был «боксером» и замешан во всех тех неприятностях, с которыми столкнулась ваша уважаемая страна и другие страны в нашей столице во время восстания «боксеров».^[198]

«Если он был «боксером», то, конечно, он был приговорен не зря; тем не менее почему он все-таки был казнен перед нашим консульством?»

Генерал-губернатор минутку подумал и сказал:

«На то есть своя причина. Совершение казни должно было явиться устрашающим примером для других «боксеров». Консул, возможно, не знает, что эти «боксеры» хотели свергнуть династию Цин [1644–1911] и истребить всех иностранцев.^[199] Поэтому я решил воспользоваться стратагемой. Я приказал казнить этого солдата перед вашим консульством. Его сообщники должны были увидеть, что их ожидает. Пословица верно говорит: «Убей курицу, чтобы запугать обезьяну». Я приказал казнить только одного солдата, но все бывшие «боксеры», увидев этот пример, в будущем уже не решатся докучать вашему консульству и подданным вашего государства».

Консул громко расхохотался, похвалил предусмотрительность генерал-губернатора, произнес еще несколько незначащих слов и ушел.

Генерал-губернатор проводил посетителя до дверей. Вернувшись в свою комнату, он вытер пот со лба, для чего ему понадобилось несколько платков — так его напугало посещение консула. Придя в себя, он вызвал всех полицейских и слуг:

«…Видели бы вы, в каком настроении был этот иностранец. Только благодаря моей мудрости я смог смягчить его двумя-тремя словами, а не то кто знает, что могло бы случиться…»

В этом диалоге достойно внимания то, как генерал-губернатор объясняет посредством Стратагемы № 13 неприглядную для него ситуацию в выгодном для себя свете. Ибо в действительности казнь произошла перед консульством по недосмотру и без всякой задней мысли. Это пример того, как стратагема, использованная демагогически, может выручить из неприятного положения. Случается, конечно, и обратное: применив стратагемный анализ, можно бог знает что увидеть в совершенно безобидных действиях и ситуациях (см. 7.12, 7.19 и др.).

В интерпретации генерал-губернатора казненный перед посольством «боксер» был «убитой курицей» или же «побитой травой», а его сообщники — «вспугнутыми обезьянами» или «змеями».

Использование Стратагемы № 13 вовсе не ограничивается «вспугиванием змей» с целью, образно выражаясь, лишить их яда. На следующем уровне интерпретации, судя по приводимым в китайской литературе о стратагемах примерам, речь идет о том, чтобы «битьем по траве» побудить «змей» к определенным действиям.

13.4. Приобретение наложницы путем измерения земли

Текст см. на с. 32. Дерзкие претензии молодого человека на наследство — битье по траве — повергли в ярость тетку, то есть «вспугнули змею». К тому же они побудили женщину разрешить мужу то, что раньше ему запрещалось, лишь бы имущество не досталось непочтительному юнцу.

13.5. Вынужденный брак

У царя государства Чжуншань были две возлюбленные — придворные дамы по имени Инь и Цзян. Обе надеялись стать царицами и потому втайне отчаянно боролись друг с другом. Советник царя Сыма Си заметил это соперничество и решил, что может им воспользоваться, чтобы увеличить свое богатство и влияние. Ради этого послал он тайно к даме Инь посланца, который, не называя имени пославшего, нашептал ей:

«Стать царицей — это не пара пустяков. Если вы добьетесь своего, вы станете первой дамой в государстве и достигнете могущества и власти. Если же вы потерпите неудачу, не только ваша жизнь, но и жизнь всей вашей семьи окажется в опасности. Так что вам следует либо отказаться от цели, либо принять бой, но это — только в том случае, если победа будет за вами наверняка. А добиться успеха вам поможет только господин Сыма Си».

После этого дама Инь тайно встретилась с Сыма Си. Тот вскружил ей голову искусно разработанным планом. После его рассказа госпожа Инь возблагодарила небеса и землю и сказала: «Если вам это удастся, я вам щедро отплачу». В подтверждение она тут же выдала ему крупную сумму.

В соответствии со своим планом Сыма Си отправил к царю записку. Он написал, что хочет переговорить о своих замыслах о том, как увеличить силу государства, а силу соседей уменьшить. Царь весьма заинтересовался и пожелал видеть Сыма Си, чтобы переговорить о его плане.

Сыма Си предложил под видом дипломатического визита посетить государство Чжао и тайно изучить там военные укрепления, топографию и политическую ситуацию. Он сказал, что, только вернувшись, сможет разработать точный план. Царь снабдил его подарками и деньгами и отправил в Чжао.

Завершив официальную беседу с властителем Чжао, Сыма Си завел с ним непринужденный разговор, в котором сообщил, что много слышал о красавицах из Чжао, но до сих пор ни одной не видел. «Правду сказать, — продолжил он, — побывал я во многих странах и видел, наверно, всех красавиц в мире, но, думается, ни одна не может сравниться с придворной дамой Инь у меня на родине. Подобна она небесной фее, спустившейся на землю. Ее красоту невозможно ни описать словами, ни изобразить с помощью туши и кисти».

У властителя Чжао екнуло сердце, когда он услышал такие слова, и он торопливо спросил: «А нельзя ли было бы мне ее добыть?»

Сыма Си, поразмыслив, придал разговору другое направление и отвечал: «Я ведь это только так сказал. Если вы захотите добыть эту женщину, я не смогу вам помочь. Хотя эта женщина всего лишь придворная дама, царь Чжуншаня очень любит ее. Во имя Неба, помалкивайте о том, что я вам сказал, а не то меня казнят».

Царь Чжао усмехнулся и намекнул, что он тем не менее хотел бы получить эту женщину.

Сыма Си вернулся в свою страну и отчитался перед своим царем. При этом он посплетничал о властителе Чжао, который, по его словам, оказался совершенно легкомысленным и распутным и думал только о женщинах. «А кстати, — продолжил он, — я узнал из верного источника, что властитель Чжао втайне замыслил заполучить придворную даму Инь».

«Что за подлец!» — возмутился царь Чжуншаня.

Сыма Си призвал царя успокоиться и сказал: «Ныне государство Чжао более могущественно, чем наше, и мы не можем победить его. Если царь Чжао потребует даму Инь, нам придется отдать ее. Если же мы этого не сделаем, Чжао сочтет нас недружелюбными, нападет на нас и уничтожит. Но если мы отдадим ее, то над нами все будут смеяться, говоря, что мы так слабы, что вынуждены были отдать чужому царю возлюбленную нашего царя».

«Что же делать?» — спросил царь.

Сыма Си спокойно отвечал: «Есть только одно средство. Если вы сделаете даму Инь царицей, это умерит аппетиты властителя Чжао. Еще не было такого, чтобы какой-нибудь правитель требовал себе в жены царицу другой страны».

«Очень хорошо», — сказал царь, и дама Инь без особого труда сделалась царицей.

В этом примере сексуальное стимулирование властителя Чжао, проведенное Сыма Си, явилось «битьем по траве», а царь Чжуншаня — «вспугнутой змеей». Стратагема № 13 выступает здесь как стратагема провокации: царь Чжуншаня был спровоцирован жениться на даме Инь.

13.6. Проиграть врагу сначала женщину, а потом битву

В 54-й и 55-й главах «Троецарствия» описываются следующие события.

Сунь Цюань, владыка государства У (на юго-востоке тогдашнего Китая, одно из трех царств в III в. н. э.), послал Лу Су к Лю Бэю, будущему властителю Шу, второго из трех царств, с требованием отдать область Цзинчжоу. Эту область Лю Бэй захватил в результате Битвы у Красных стен (см. 9.1). В этой битве Лю Бэй заключил союз с Сунь Цюанем против Цао Цао, впоследствии основавшего третье царство Вэй на севере тогдашнего Китая. Но, несмотря на этот союз против общего врага, между Сунь Цюанем и Лю Бэем продолжало существовать почти неприкрытое соперничество, даже вражда, поскольку Лю Бэй считал себя наследником династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.) и вследствие этого законным претендентом на трон императора всего Китая. Поэтому Лю Бэй отверг требование посланца Сунь Цюаня. Тот возвратился в Шу несолоно хлебавши. Тут Чжоу Юй, советник Сунь Цюаня, узнал, что умерла Гань, супруга Лю Бэя. Ему показалось, что он нашел способ прибрать к рукам Цзинчжоу, и он обсудил с Лу Су следующий план: следовало отдать в жены Лю Бэю Сунь Шансян, младшую сестру Сунь Цюаня. Чтобы привести супругу домой, Лю Бэй должен будет поехать в государство У. Тут-то его и надо будет захватить в качестве заложника и обещать свободу, если он отдаст Цзинчжоу.

Сунь Цюань одобрил этот план и вновь отправил к Лю Бэю посланца. Чжугэ Лян, советник Лю Бэя, разгадал хитрость и решил обратить ее против врага. В 209 г. н. э. он отправил Лю Бэя в У под охраной военачальника Чжао Юня, которому дал тайные письменные инструкции. Явившись в У, Чжао, согласно инструкции Чжугэ Ляна, отправил половину охраны с определенными поручениями в столицу У. Затем он посоветовал Лю Бэю посетить старейшину Цяо, приходившегося тестем Чжоу Юю и Сунь Цэ, старшему брату Сунь Цюаня. Передав ему подарки, Лю Бэй сообщил, что Сунь Цюань приказал устроить его, Лю Бэя, свадьбу со своей сестрой.

В то же время половина эскорта Лю Бэя в праздничных одеждах явилась в столицу государства У и начала закупать всевозможные вещи для свадьбы Лю Бэя с дочерью правящего дома У. Новость распространялась как на крыльях ветра, и скоро весь город только об этом и говорил.

После визита Лю Бэя старейшина Цяо отправился к матери Сунь Цюаня, владыки У, чтоб поздравить ее со счастливым событием.

«С каким счастливым событием?» — воскликнула мать царя.

«Со свадьбой вашей возлюбленной дочери с Лю Бэем. Он уже приехал, как вы, конечно, знаете».

«Я, бедная, ничего об этом не знаю», — пожаловалась мать царя. Она тут же послала за сыном и отправила слуг в город, чтоб они разведали, что происходит. Слуги скоро возвратились и доложили, что сообщение старейшины Цяо соответствует фактам и что жених уже поселился в гостинице. У него в свите пятьсот солдат, и он закупает в городе свиней, овец и фрукты для свадебного пира. Мать царя была глубоко потрясена.

Сунь Цюань, придя вскоре, увидел, что его мать бьет себя в грудь и горько рыдает.

Сунь Цюань спросил: «Чем так опечалена, моя матушка?»

Мать отвечала: «Тем, что ты обходишься со мной как с пустым местом. Что сказала тебе моя старшая сестра, когда лежала при смерти?»

Сунь Цюань, встревоженный, спросил: «Если матушка хочет мне что-то сказать, пусть скажет яснее. Какова причина твоего горя?»

«Когда девушка подрастает, ее выдают замуж. Так положено с давних времен. Но ведь я — твоя мать, и ты должен был сообщить мне, что Лю Бэй хочет стать моим зятем. Почему ты скрыл это от меня? Устройство этой свадьбы — мое дело».

«Кто тебе об этом сказал?» — спросил Сунь Цюань, пораженный.

Мать отвечала: «Весь город говорит об этом, и только от меня ты это скрыл».

Старейшина Цяо сказал: «Я знаю об этом уже несколько дней и явился сюда, чтобы передать пожелания счастья».

«Это все неправда, — сказал Сунь Цюань. — Это стратагема моего советника Чжоу Юя, чтобы добиться возврата Цзинчжоу. Чжоу Юй использовал этот предлог, чтобы заманить Лю Бэя, захватить его и вынудить отдать Цзинчжоу. Если мы не получим Цзинчжоу, то казним Лю Бэя. Брак с моей сестрой — это только стратагема, он не соответствует нашим истинным намерениям».

Мать страшно разгневалась и стала поносить Чжоу Юя. «Он — правитель шести областей и восьмидесяти одного уезда и не может придумать для возврата Цзинчжоу стратагемы лучшей, чем стратагема «Красавица» с моей дочерью в качестве приманки? Если Лю Бэй будет убит, то моя дочь никогда не получит супруга, потому что кто же тогда на ней женится? Нечего сказать, блестящее решение, разбить жизнь моей дочери!»

Старейшина Цяо поддакнул: «Может, вы и заполучите Цзинчжоу с помощью этой стратагемы, но во всей Поднебесной люди будут насмехаться над вами».

Сунь Цюань погрузился в молчание. Мать его продолжала ругать Чжоу Юя.

Тут старейшина сказал: «В конце концов, Лю Бэй — потомок императорской династии Хань. Видимо, ничего не остается, как принять его в качестве зятя и постараться, чтобы эта скверная история не вышла на свет».

В результате действительно произошла свадьба Лю Бэя с сестрой Сунь Цюаня, и он увез ее в Цзинчжоу. Чжоу Юй попытался преследовать его с войском, но натолкнулся на организованное по совету Чжугэ Ляна сопротивление и потерпел полное поражение. Эта история отразилась в китайской поговорке: «Пай лэ фужэнь чжэ бин» («Проиграть врагу сначала женщину, а потом битву»).

Эта поговорка рассматривается, например, в книге «500 историй о китайских пословицах» (Чунцин, 1982).

История приводится в качестве примера на Стратагему № 13 в книге о стратагемах, вышедшей в 1973 г. в Тайбэе. «Битье по траве» здесь — внезапное сопротивление со стороны матери царя плану Чжоу Юя использовать ее дочь как приманку. Гнев матери поверг ее сына Сунь Цюаня («змею») в страх и ужас. Поэтому расстроился хитрый план.

13.7. Опасность в Яошаньских горах

В 627 г. до н. э. My, князь государства Ци, замыслил поход против отдаленного княжества Чжэн. Министр Цзянь Шу предостерегал против дальнего похода, утомительного для войск, но князь My пренебрег предостережениями. Рыдая, Цзянь Шу проехал некоторое расстояние вместе с уходящей армией и изложил свои соображения военачальнику Мэн Минши перед горами Яошань (в современной провинции Хэнань), через которые лежал обратный путь. На этом пути следовало опасаться засады. Но самоуверенный и высокомерный военачальник не обратил внимания на предупреждение. После неудачного похода он стал переходить горы, не разведывая дорогу, а ограничившись тем, что разделил свои войска на четыре колонны, следовавшие одна за другой. Передняя колонна наткнулась на засаду небольшого вражеского отряда, который быстро отступил. Так и не предприняв дальнейшей разведки, Мэн Минши ввел свои войска в узкую долину, в которой был полностью окружен противником. Циньская армия погибла вся до единого воина.

Эта история из «Исторических записок» Сыма Цяня приводится в пекинской книге о стратагемах от 1987 г. как пример катастрофических последствий неучета стратагемы «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею», что в данном случае означало бы с помощью авангарда выгнать из кустов залегшего в засаде врага, вместо того чтобы, не разведав обстановки, вести свою армию в неизвестность.

Совершенно иначе вел себя через 800 лет один вэйский военачальник.

13.8. Предусмотрительный Сыма И

После падения династии Хань в 220 г. н. э. в Китае образовалось три царства: Вэй на севере, У на юго-востоке и Шу на юго-западе. Царство Шу, как мы уже видели, было основано Лю Бэем, потомком императорского рода Хань. Чтобы установить господство династии Хань над всем Китаем, Шу в период между 225 к 234 гг. предприняло несколько военных походов на север против Вэй.

В 231 г. первый министр Шу Чжугэ Лян (ум. 234) начал пятый поход против Вэй. Его противником, как и прежде, был выдающийся военачальник Сыма И. У горы Цишань обе армии долго медлили, не вступая в бой, поскольку Сыма И избегал прямого столкновения. Внезапно Чжугэ Лян получил известие, что государство Вэй сговорилось с государством У и воспользовалось отсутствием Чжугэ Ляна, чтобы напасть на Шу с запада. Чтобы избежать открытия второго фронта, Чжугэ Лян стал готовиться к отступлению. Об этом узнал через своих шпионов Сыма И, которому еще не было известно о союзе между У и Вэй. Он начал опасаться, что Чжугэ Лян использует стратагему «Инь шэ чу дун», то есть «Выкурить змею из норы». Поэтому он не решился преследовать шуские войска и решительно отклонил требование Чжан Хэ, одного из своих офицеров, немедленно начать преследование. Только когда новая разведка подтвердила отступление армии Шу, Сыма И спустился с гор, чтобы преследовать противника, но, боясь, что Чжугэ Лян мог устроить засаду, решил применить стратагему «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею».

Поскольку начальник авангарда Чжан Хэ продолжал стремиться к немедленному преследованию шуской армии, Сыма И удовлетворил его желание. Но, согласно со Стратагемой № 12, он дал Чжан Хэ только несколько тысяч всадников, а сам последовал сзади с основными силами.

Чжан Хэ, который уже давно с нетерпением ожидал непосредственного столкновения с армией Шу, поскакал вперед со своими несколькими тысячами воинов. Но Чжугэ Лян, как того и опасался Сыма И, оставил в одной долине засаду. В эту узкую лесистую долину и въехал галопом храбрый, но не искушенный в стратагемах Чжан Хэ. Он не знал, что Сыма И использует его как «палку», чтобы выгнать из кустов «змею». Так он заехал в глубь долины, и вдруг из лесной засады появился отряд шуской армии. Предводитель отряда Вэй Янь атаковал Чжан Хэ, но через короткое время повернул назад, изображая бегство. Чжан Хэ и его воины без опаски преследовали убегавший шуский отряд. Постепенно темнело, и вэйский отряд забеспокоился. Вдруг со всех сторон сомкнулись стволы деревьев, и в воздухе засвистели бесчисленные стрелы, выпущенные из засады шускими воинами по вэйскому отряду, который в результате погиб весь до последнего человека.

Об этом узнал Сыма И, который возблагодарил небеса за то, что догадался использовать стратагему «Бить по траве, чтобы вспугнуть змею». Ведь благодаря этому остались невредимыми основные силы его армии.

Эта история была опубликована в 1982 г. в виде комикса тиражом 554 500 экземпляров; издание посвящено 36 стратагемам. Вышеприведенный пример иллюстрирует Стратагему № 13-

Не напрасно в «Трактате о 36 стратагемах», в главе о Стратагеме № 13, приводится отрывок из труда Сунь-цзы по военному искусству, из главы «Армия на марше»:

«Когда наступающая армия проходит топографически сложные места — перевалы, болота или леса, — она должна продвигаться осторожно и производить разведку местности, чтобы не попасть в засаду противника».^[200]

В еще более общем виде сформулирован этот совет в пекинской книге о стратагемах, вышедшей в 1991 г.:

«Если имеются сомнения, следует выяснить истинное положение дел. Только если полностью представляешь себе обстановку, можно начинать дело. Повторяющаяся разведка — это шанс для обнаружения замаскировавшегося противника».

В этой связи в книге приводятся два примера.

13.9. Битва на корейском плато Чонгдонг

Во время корейской войны китайская армия при наступлении на северо-западе плоскогорья Чонгдонг оказалась в следующем положении. Противник укрылся в двух тоннелях, более чем в сорока бункерах и более чем в двадцати блиндажах. В распоряжении атакующих китайцев имелось более двух полков, поддерживаемых артиллерией и несколькими танками. Вечером 4 ноября 1953 г. китайцы пустили вперед две колонны, которые, стремительно наступая, обстреляли противника с обоих флангов. Двадцатиминутная схватка побудила противника выйти из укреплений и вступить в открытый бой. Обе китайские колонны отступили, и вражеские войска и огневая сила оказались совершенно открытыми. В этот момент китайцы выстрелили по противнику одновременно из 24 реактивных установок, поддержанных горной и полевой артиллерией, гаубицами и танковыми орудиями. Противник понес тяжелые потери. После этого китайские войска перешли в наступление, и три вражеские роты были уничтожены. В этом случае первая атака китайских колонн соответствует «битью по траве», а противник, подобно «змее», выползает из своего укрытия.

13.10. Огонь по фальшивым десантникам

Согласно пекинской книге о стратагемах, вышедшей в 1987 г., англо-французская армия во время операции по высадке в Порт-Саиде 5 ноября 1956 г. использовала изображения парашютных десантников из дерева и резины. Египетская армия приняла их за настоящих десантников и приказала наземной артиллерии открыть по ним огонь. После этого египетские солдаты перешли в наступление, чтобы собрать приземлившихся искусственных «парашютистов» и уничтожить их. Таким образом египтяне открыли свою огневую и живую силу. После этого воздушные силы Франции и Англии нанесли египтянам тяжелые потери.

Это применение Стратагемы № 13 во время Суэцкого кризиса 1956 г., впрочем, не подтверждается ни полковником Тревором Дьюпаем в книге «Elusive Victory — The Arab-Israeli Wars, 1947–1974» (Лондон, 1978), ни Жаком Массю в работе «La V?rit? sur Suez 1956» (Париж, 1978).

13.11. Грезы о «Ста цветах»

Гонконгская книга о стратагемах приводит в главе о Стратагеме № 13 следующий пример.

В 1957 г. Коммунистическая партия Китая решила выявить все элементы, настроенные враждебно по отношению к ней в партийных и государственных органах, а также в культурных кругах. Ради этого было сынициировано движение «Пусть расцветают сто цветов»,^[201] направленное на свободное выражение мнений. Это вызвало в стране мощную реакцию. По всей стране от крестьянских деревень до городов, от народных учителей до университетских профессоров бесчисленные китайцы открыто выражали свое несогласие. Однако движение это продлилось недолго и быстро перешло в новое движение по борьбе за ликвидацию «правых». Большая часть тех, которые во время кампании «Ста цветов» поддались на провокацию, подпали под эту новую кампанию. Это явление 1957–1958 гг., когда, образно говоря, «змеи» были выгнаны из кустов и обезврежены, по-видимому, занимало умы многих китайцев еще в конце 70-х годов. Пекинская газета «Гуанмин жибао» писала в ноябре 1979 г.:

«Есть люди, которые рассматривают партийную норму «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» как стратагему, понадобившуюся для того, чтобы «выгнать змею из норы».

В 1986 г. в Китайской Народной Республике всерьез подумывали отметить тридцатилетие партийного лозунга «Пусть расцветают сто цветов».

13.12. Возвращение Царя обезьян

«Убирайся!» — приказал монах Трипитака своему спутнику, Царю обезьян Сунь Укуну. С этими словами Трипитака соскочил с коня и велел своему второму спутнику, Песочному монаху Ша,^[202] достать бумагу и кисть. Затем он принес от ближайшего ручья немного воды, наскоблил с тушевого камня немного туши и здесь же написал отпускное свидетельство:

«О обезьянья морда! Прими это свидетельство. Отныне я отказываюсь считать тебя учеником. Если ты когда-нибудь еще попадешься мне на глаза, пусть провалюсь я в самую глубокую щель в аду».

Царь обезьян торопливо взял свидетельство и отвечал:

«Учитель! Не надо произносить проклятий, я сейчас же иду!»

Он почтительно склонился перед монахом и затем дал Песочному монаху Ша следующий совет:

«Если вдруг какое-нибудь чудовище нападет на Учителя, ты должен лишь сказать этому чудовищу, что я, Царь обезьян, был старшим учеником Учителя. Поскольку мое искусство известно всем чудищам, они не осмелятся причинить Учителю вред».

Действительно, Царь обезьян имел основания для подобной самоуверенности. Рожденный в незапамятные времена из оплодотворенного Небом каменного яйца, он стал властителем обезьяньего царства на Востоке, посреди Великого моря, на острове, носящем название «Гора цветов и плодов». Один мудрец посвятил его в тайну бессмертия и обучил всем магическим искусствам. Благодаря этому Царь обезьян мог по своему желанию изменять внешность, находиться одновременно в нескольких разных местах и становиться невидимым. Все стихии были ему подвластны, и, не опасаясь расстояний, он перемещался, кувыркаясь по облакам, на тысячи миль в одно мгновение. Его алмазные зеницы проницали сквозь любые преграды. Оружием его была огромная железная палица с золотыми шипами. Эта палица могла по его приказу вырастать до огромных размеров или уменьшаться до швейной иголки, которую он прятал у себя в ухе. Своей безрассудной отвагой не раз повергал он в смятение небеса. Ни один из небесных обитателей не мог с ним сравняться. Небожителям не оставалось ничего другого, как признать его могущество и возвести его в ранг «Равного Небесам Великого Святого».

Но Царь обезьян так и остался своенравным упрямцем: он унес без разрешения персики жизни, росшие в строго охраняемом саду царицы-матери, без разрешения пил небесный нектар и проглотил отборные, сделанные Лао-цзы веретена жизни. Только самому высочайшему Будде удалось заточить Царя обезьян под горой. Там принужден был лежать он в наказание за свои проказы в течение столетий, пока наконец не раскаялся и не был отпущен, чтобы помочь монаху Трипитаке доставить священные рукописи с Запада.

Но теперь Трипитака не желал его больше знать.

«Я хочу быть добрым монахом, — сказал он. — Никогда больше имя злого духа, подобного тебе, не придет мне на уста. А теперь убирайся!»

Когда Царь обезьян увидел, что Учитель не смягчается, он попрощался, совершил кувырок по облакам на тысячу миль вдаль и устремился в свое обезьянье царство на Гору цветов и плодов.

Что же произошло?

По пути на Запад в Индию за священными буддийскими рукописями монах Трипитака вместе с Царем обезьян, Монахом-свиньей Чжу Бацзе, Песочным монахом Ша Уцзином и Белой драконовой лошадью подошел к огромной горе Белого тигра. В этой горе было логово чудовища по имени Белокостая Женщина. Чудище заметило приближение монаха Трипитаки, слава которого достигла этих мест. Молва гласила: кто отведает мяса этого благочестивого человека, обретет бессмертие. Чтобы приблизиться к нему, чудовище приняло облик обольстительной девушки, которая предложила Трипитаке пищу. Своими алмазными зеницами Царь обезьян сразу углядел, какое опасное чудовище скрывается за приятной наружностью. Не слушая протестов Трипитаки, он поднял свою палицу и нанес девушке сокрушительный удар. Чудовище, однако, разбиралось в защитной магии и ускользнуло из-под удара, оставив свою телесную оболочку, безжалостно расплющенную палицей.

Пораженный жестокостью Царя обезьян, Трипитака хотел его прогнать, но затем смягчился и простил его.

Но чудовище не отказалось от своих намерений. Оно вернулось в виде облака в горную лощину, там приняло облик восьмидесятилетней старухи и вышло навстречу паломникам, горько рыдая. Ее заметил Монах-свинья и в ужасе прошептал Трипитаке: «Это, наверно, мать девушки, убитой Сунь Укуном». Царь обезьян, однако, сразу раскусил старуху. Без предисловий он ударил ее палицей. И вновь чудовище ускользнуло, оставив искалеченный труп старой женщины.

Трипитака был так разгневан, что соскочил с лошади. Снова он был близок к тому, чтобы прогнать Царя обезьян, но простил его и во второй раз.

На третий раз чудовище явилось в облике старика с белоснежными волосами, произносившего буддийские сутры. Он пожаловался, что пропала его дочь, а теперь еще и супруга, которая пошла на поиски дочери. Ему-де ничего не оставалось, как отправиться в путь, чтобы выяснить, что с ними случилось.

На этот раз Царь обезьян приказал местным духам и горному божеству стеречь в воздухе, чтобы чудовище не смогло ускользнуть. И действительно, удар Сунь Укуна уничтожил не только внешнюю оболочку чудовища, но и загасил светильник его духа. В результате телесной оболочке вернулся ее прежний облик: кучка костей. Трипитака при виде этой кучки костей уже было поверил клятвам обезьяньего царя, что он действительно убил чудовище, как Монах-свинья нашептал: «Он убийца! Боясь вашего гнева, Учитель, превратил он труп старика в кучку костей, надеясь обмануть вас».

Трипитака поверил Монаху-свинье и окончательно прогнал Царя обезьян.

С двумя оставшимися учениками и драконовой лошадью Трипитака перешел гору Белого тигра и достиг леса Черных пиний. Тут одолел его голод. Он спешился и попросил Монаха-свинью поискать какой-либо безубойной пищи. Тот отправился в лес и блуждал там много миль, не встретив ни единой человеческой души. Усталый, опустился он на траву и сразу заснул.

Поскольку посланный за едой не вернулся, Трипитака послал за ним Песочного монаха Ша. Оставшись в одиночестве, Трипитака немного посидел и отправился оглядеть окрестности. В лесу он заметил золотую пагоду. Трипитака не знал, что там обитает чудовище Желтое Платье, и попал к нему в плен. Но благодаря мольбам третьей принцессы Царства Превращений его отпустили на свободу. Третья принцесса за тринадцать лет до того была похищена чудовищем, которое принуждало ее стать своей женой. Она тайно дала Трипитаке письмо к своей семье. Поэтому она и упрашивала чудовище отпустить монаха.

Явившись в Царство Превращений, Трипитака передал письмо по назначению. Прочтя письмо, царь попросил Трипитаку убить чудовище. Но на такое деяние Трипитака был не способен. Выполнить задачу вызвались его ученики, обладавшие магическим искусством, — Монах-свинья и Песочный монах, — но они переоценили свои силы. Чудовище взяло в плен Песочного монаха. Монах-свинья во время битвы спрятался в кусты и так спасся.

Тогда чудовище превратилось в красивого молодого ученого и в этом облике было допущено ко двору Царства Превращений. Оно хотело, чтобы царь официально признал его зятем. На глазах царя оно превратило Трипитаку в тигра, которого тут же заперли в клетку. Теперь Белая драконовая лошадь осталась совсем одна. Очень обеспокоенная, она приняла свое прежнее обличье дракона, чтобы искать Трипитаку. Трипитаку она не нашла, но обнаружила пирующее во дворце чудовище. Белая драконовая лошадь превратилась в дворцовую прислужницу и поднесла чудовищу вина. Затем она начала исполнять танец с мечом, чтобы в некоторый момент приблизиться к нему и зарезать. Однако вместо того чудовище запустило в нее канделябром. В последний момент ей удалось увернуться. Той же ночью она отправила вновь нашедшегося Монаха-свинью за помощью к Царю обезьян.

Монах-свинья пошел неохотно. Он решил солгать Царю обезьян. Если бы тот вернулся и увидел, в каком печальном положении находится Трипитака, он, конечно, помог бы без всяких просьб. Поэтому, когда обезьяний царь дружески принял Монаха-свинью, тот стал объяснять, что Учитель по нему соскучился: «Он послал меня, чтобы я привел тебя».

Но Царь обезьян стал показывать Монаху-свинье богатства своего царства и не выразил никакого желания возвращаться на землю.

Чжу Бацзе ушел из обезьяньего царства с пустыми руками и, отойдя на четыре мили, принялся громко проклинать своего бывшего товарища. Его проклятия дошли до ушей Царя обезьян. Оскорбленный, он приказал схватить Монаха-свинью и привести к себе. Чжу Бацзе ничего не оставалось, как открыть истинную причину своего прихода:

«Драконовая лошадь сказала, что ты благороден, добродетелен и верен долгу. Благородный человек не задумывается о давно прошедших болезнях. Она предположила, что, конечно, ты поспешишь на помощь к Учителю. Умоляю тебя, старший брат, вспомни об изречении: «Один день учитель — на всю жизнь отец». И ради всего святого, спаси нашего Учителя Трипитаку!»

«О глупец! — отвечал Царь обезьян. — Ведь когда я оставил вас, я предупредил, что, если Учитель попадет в руки какого-нибудь чудовища, скажите ему, что я — старший ученик Учителя. Зная мои способности, любое чудовище сразу же отпустит Учителя. Почему же ты не последовал этому совету?»

Монах-свинья подумал про себя: «Просить военачальника о деянии хуже, чем распалять военачальника на деяние. Попробую-ка я его распалить!» И он сказал так:

«Старший брат! Может быть, лучше было бы, чтобы я тебя не упоминал. Едва твое имя слетело с моих уст, чудовище разъярилось еще сильнее».

Царь обезьян спросил: «Что ты имеешь в виду?»

Монахтсвинья отвечал: «Я сказал: «О чудовище! Не играй с огнем! Горе тебе, если ты посмеешь сделать что-нибудь дурное моему Учителю. Мой старший соученик — Царь обезьян. Его магические силы безграничны, и мощь его — погибель для чудовищ и демонов. Если он явится сюда, он одним ударом убьет тебя наповал и оставит лежать непогребенным!»

Но когда чудовище услышало об этом, — продолжал Монах-свинья, — оно еще больше разъярилось и прошипело мне: «Кто такой этот Царь обезьян, которым ты хочешь меня напугать? Когда он явится, я сдеру с него живьем шкуру, раздеру его мускулы, раздроблю кости и отведаю его сердце. Обезьяна, наверное, тоща, но я сделаю из нее котлету и поджарю в масле».

«Кто осмеливается так поносить меня?» — взвыл Царь обезьян, распаленный гневом. Он в ярости запрыгал туда и сюда, расцарапал свои щеки и растянул свои уши.

«О старший брат, успокойся, это чудовище Желтое Платье говорило о тебе так непочтительно. Я только точно передал тебе его слова».

Царь обезьян вскричал: «О достойный младший брат, вставай! Я иду с тобой! Если какое-то чудовище осмеливается так меня поносить, мне ничего не остается, как уничтожить его. Итак, мы отправляемся. Когда пятьсот лет назад я устроил переполох в Небесном дворце, все небесные воины склонялись передо мной, едва завидев, и называли Великим Мудрецом. Этакое бесстыдное чудовище! Оно решается ругать меня у меня за спиной. Ну, я сейчас ему покажу! Я схвачу его и разорву на тысячи кусков, чтоб наказать его за оскорбление! А совершив это, возвращусь в свое царство».

«Да будет так, о старший брат, — сказал Монах-свинья. — Ты пойдешь со мной и обезвредишь это чудовище, а покарав его, решишь, возвращаться тебе или остаться».

Так Монаху-свинье в романе «Путешествие на Запад» удалось заставить Царя обезьян вернуться на землю, чтобы спасти монаха Трипитаку, с помощью стратагемы провокации — «Просить военачальника о деянии хуже, чем распалять военачальника на деяние».

Эта стратагема, называемая «Цзи цзян цзи» или «Цзи цзян фа» — «Стратагема подначивания военачальника», практически идентична Стратагеме № 13.

С помощью искусной провокации объект доводится до эмоционального состояния, побуждающего к совершению действия, от которого при обычных обстоятельствах он — даже если бы его просили или убеждали — воздержался бы. Можно задеть его гордость, чтобы он потерял голову, или — как мне объяснил один историк из Пекинского университета — сыграть на уверенности в собственном всемогуществе и непобедимости, на чувствах ненависти, стыда, собственного достоинства, ревности, зависти — чего угодно. Но в любом случае раздраженный человек перестает понимать, что является игрушкой в руках провокатора, и совершает то, чего от него добивались.

13.13. Башня Бронзового воробья

Перед лицом наступающей армии Цао Цао, властителя Северного Китая, многие силы в восточнокитайском государстве У стали склоняться к капитуляции.

Военачальник Чжоу Юй, главный советник властителя У по внешней политике, также высказывался в пользу подчинения режиму Цао Цао. Сам властитель У был в нерешительности. Он ожидал решения Чжоу Юя. Таким образом, выбор между войной и миром зависел от одного человека.

Тут-то его навестил Чжугэ Лян, главнокомандующий армией Лю Бэя. Лю Бэй к тому времени уже трижды посетил Чжугэ Ляна в его соломенной хижине (см. 16.21) и стремился с его помощью установить свое господство в Юго-Западном Китае.

Если бы государство У попало под власть Цао Цао, последний настолько усилился бы, что распространение его империи на весь Китай было бы лишь вопросом времени. По мнению Чжугэ Ляна, такое развитие событий следовало предотвратить. Только тогда у Лю Бэя оставались бы шансы достигнуть его честолюбивых целей.

Сначала Чжугэ Лян попытался, вслед за Лу Су, военным советником властителя У, склонить Чжоу Юя к войне против Цао Цао. Но Чжоу ответил, что не хочет противиться Цао Цао, так как тот правит именем ханьского императора. К тому же силы его очень велики. Нападение на него связано с большим риском: «Я убежден, что война означает верное поражение, а уступчивость — мир».

«Вы не правы, — возразил Лу Су. — Уже при трех поколениях наше государство подчиняется одной и той же династии. Не так-то просто перейдет оно под чужую власть. Почему же вы рассуждаете с позиции слабого?»

«Если население этих земель пострадает от войны вследствие принятого мной решения, его гнев обратится на меня. Поэтому я полон решимости посоветовать нашему властителю покориться Цао Цао».

«Но вы недооцениваете могущество нашего властителя и удачную топографию нашей страны. Если Цао Цао нападет на нас, еще неизвестно, кто победит».

Так они некоторое время спорили, а Чжугэ Лян с улыбкой смотрел на них. Наконец Чжоу Юй спросил, чему он улыбается.

«Не кому иному, как твоему противнику Лу Су, — отвечал Чжугэ Лян. — Он не знает, какой пробил час».

«Господин, — сказал Лу Су, — что вы имеете в виду?»

Чжугэ Лян ответил: «Чжоу Юй совершенно прав, предлагая капитуляцию».

«Чжугэ Лян разбирается в приметах времени, — вмешался Чжоу Юй. — Он того же мнения, что и я».

Лу Су спросил: «Это правда, Чжугэ Лян, вы тоже так думаете?»

Чжугэ Лян отвечал между прочим, что капитуляция обеспечит безопасность женщинам и детям и сохранит верхним слоям общества власть и высокие посты.

Лу Су гневно прервал его: «Вы хотите, чтобы мой господин поклонился этому бунтовщику Цао Цао?»

Чжугэ Лян ответил: «Есть у меня одна стратагема. Если мы применим ее, вам не придется собирать овец и сосуды с вином в дар Цао Цао. Не придется также покидать страну и расставаться со службой. Не понадобится даже одному из вас переправиться через реку, чтобы сдаться Цао Цао. Достаточно лишь послать Цао Цао лодку с двумя людьми. Как только Цао Цао получит этих двух, войска его сложат оружие, свернут знамена и уйдут».^[203]

Чжоу Юй спросил: «Какие же это два человека произведут столь могучее действие на Цао Цао?»

Чжугэ Лян пояснил: «Без этих двух людей здешняя густо населенная страна обойдется столь же легко, сколь дерево без одного листа или хранилище зерна без одного зернышка. Но если Цао Цао получит их, он в великой радости оставит эту землю».

«Так о ком же идет речь?» — нетерпеливо спросил Чжоу Юй.

Чжугэ Лян повел речь так: «Когда я жил в горах Лунчжун [см. 16.21], слыхал я, что Цао Цао приказал воздвигнуть башню на реке Чжан, башню Бронзового воробья. Это сооружение исполнено великолепия. Цао Цао разыскал по всей стране прекраснейших женщин и приказал им поселиться в ней. Ведь Цао Цао, как известно, большой любитель женщин. Давно уже слыхал он о двух красавицах, живущих в здешних местах. Обе они происходят из семьи Цяо. Они так прекрасны, что при виде их рыбы, полные благоговения, выпрыгивают из ручьев и птицы падают на землю, пуна прячет свой лик и цветы краснеют от стыда. Цао Цао поклялся, что его обрадуют лишь две вещи в этом мире: завоевание всей империи и обладание двумя красавицами Цяо, которым он желал бы посвятить себя на склоне дней в башне Бронзового воробья. Если он достигнет всего этого, то без сожаления сойдет в могилу. Так что истинная причина нынешнего его похода — эти две женщины!»

И, обращаясь к Чжоу, Чжугэ Лян продолжал: «Почему бы вам не отправиться к отцу двух прекрасных сестер, купить их за тысячу золотых монет и послать за реку к Цао Цао? Добившись своей цели, он, удовлетворенный, отступит. Почему бы вам не применить эту стратагему?»

«Но какие доказательства имеются у вас, что Цао Цао столь пламенно стремится обладать сестрами Цяо?»

Чжугэ Лян отвечал: «Ведь его сын Цао Чжи сочинил по его приказанию «Оду башне Бронзового воробья». Все стихотворение говорит лишь о горячем желании Цао Цао обладать императорским троном и о его страсти к обеим дочерям Цяо. Я думаю, что смогу рассказать это стихотворение, если вы пожелаете. Меня глубоко восхищает его красота».

Чжоу Юй сказал: «Прошу вас, попытайтесь».

И Чжугэ Лян стал рассказывать «Оду башне Бронзового воробья» — длинное стихотворение, в котором Цао Цао воспевал безмятежную, полную наслаждений жизнь в названной башне с обеими красотками после получения императорского трона — во всяком случае, так его понял Чжоу Юй. В частности, он услышал следующие строки:

Две башни вздымаются слева и справа,

Одна носит имя «Нефритовый дракон», другая — «Золотой феникс».

Они объединены двумя Цяо, на востоке И на юге, в средоточии радости…

Чжоу Юй дослушал стихотворение до конца и вдруг вскочил в приступе гнева. Грозя кулаком на север, он завопил: «Ты, старый бунтовщик, слишком глубоко ты хочешь меня унизить!»

Чжугэ Лян тоже вскочил и сказал: «Что за дело вам до двух женщин из народа?»

«Вы, должно быть, не знаете, господин, — сказал Чжоу, — что старшая из сестер — вдова Сунь Цэ, отца нашего нынешнего владыки, а младшая — моя собственная супруга».

Чжугэ Лян выказал сильное удивление и сказал: «Нет, действительно, я этого не знал. Ах, какая гибельная ошибка с моей стороны! Какая ошибка!»

Чжоу Юй сказал: «Либо я, либо этот старый разбойник! Вместе нам не ужиться на свете. В этом я клянусь!»

Этот эпизод взят из «Троецарствия». Цао Цао действительно построил башню под названием «башня Бронзового воробья». Но строки стихотворения, приведенные Чжугэ Ляном, об обеих Цяо, объединенных в средоточии радости, на самом деле говорят о двух висячих мостах, которые связывали две башни. Дело в том, что «цяо» по-китайски — в частности, «мост». Чжутэ Лян воспользовался созвучием его с фамилией Цяо, чтобы заронить в душу Чжоу убеждение, что это стихотворение (которое, кстати, не сохранилось нигде, кроме текста романа) относится к двум сестрам.

Так он возбудил гнев главнокомандующего Чжоу и обходным путем добился своей цели: заставить Чжоу выступить против Цао Цао (относительно результатов похода см. 9.1).

13.14. Под знаменем Пророка

«Вряд ли найдется что-либо более грациозное, чем эти тонкие, высокие, обвитые лесенками кружевные минареты, составляющие дивный контраст с выпуклостями куполов, раскинувшихся между ними. Нигде не понимаешь лучше, на что может подвигнуть религиозное воодушевление…

Ахмед, конечно, не знал, что этот великолепный храм когда-нибудь станет местом, с которого один из его последователей будет призывать османский народ к уничтожению янычаров. После того как Махмуд увидел необходимость этого шага, он прибегнул к такому средству: он приказал перенести знамя Пророка, столь высоко чтимое всеми мусульманами, из государственной сокровищницы, где оно хранилось, в мечеть Ахмеда. Завернутая в три покрывала реликвия, которую открывали только по самым большим праздникам, привлекла к мечети большую часть населения

Константинополя. Султан развернул знамя и показал народу, одновременно призвав его к сопротивлению. Воодушевленная толпа целиком и полностью встала на сторону султана, и янычары именем турецкого народа были уничтожены все до единого» (Мария Белли, 1788–1833, цит. по: Reise Textbuch Istanbul, DTV, M?nchen, 1987).

Янычары — войско, набранное в 1329 г. османским султаном Орханом из принявших ислам христианских пленников; позже оно пополнялось за счет так называемого «детского налога» на подданных-христиан. В XVII столетии их количество достигало 100 000 воинов. В 1826 г. они воспротивились введению новой, организованной по европейскому образцу, милиции и за это были уничтожены Махмудом П. Как следует из сообщения Марии Белли, он использовал при этом Стратагему № 13, разжегши религиозные страсти в народе.

13.15. Воодушевляющая лекция по истории — залог спортивной победы

Многократный чемпион мира по настольному теннису Чжуан Цзэдун в своей «Азбуке применения стратагем в спорте» (Пекин, 1985) сообщает следующие сведения:

«Перед Двадцать шестым первенством мира по пинг-понгу [Пекин, 1961] ожидался еще финал между Японией и Китаем. В общественном мнении и среди профессионалов японцы считались фаворитами, которым китайцы никого не смогут противопоставить. В нашей команде также некоторые боялись, и даже у меня было тяжело на душе. Незадолго до китайско-японского финала я сел на стул и попытался придумать, как бы обойти японцев. Вдруг кто-то тихо сказал мне: «Сяо Чжуан». Я оглянулся и увидел старого спортивного деятеля. Поспешно поднявшись, я предложил ему сесть, но тот против ожидания не согласился. На его мрачном лице ходили туда-сюда мускулы. Я внутренне удивился, почему его обычно сияющее лицо сегодня выглядит так угрюмо. Пока я стоял в растерянности, он засучил рукава рубашки и заговорил. Он говорил о постыдных унижениях, которые наша страна претерпела в прошлом от империалистических агрессоров. С тех пор сверхдержавы всегда рассматривали нас как «азиатского больного». «Ныне, на этих соревнованиях, мы обязаны выложиться и защитить честь китайского народа».

Когда он окончил свою речь, он еще раз взглянул на меня и молча вышел. Внезапно все мои сомнения исчезли без следа. Не испытанный доселе подъем охватил меня. Я решил посвятить все свои силы достижению победы. Это чувство не оставило меня и когда я, против всякого ожидания, дошел до двух финальных игр с японцами. Оглядываясь назад, я могу подтвердить, что воодушевление, вселенное в меня старым спортивным деятелем, имело решающее значение для нашей победы над японцами».

Здесь «поддразниваемый военачальник» — игрок в настольный теннис Чжуан Цзэдун. Старый спортивный деятель, возбудив его патриотические чувства, вывел его из ступора. Тогда впервые китайская команда настольного тенниса и в ее составе Чжуан Цзэдун завоевали титул чемпионов мира в командном первенстве, и Чжуан Цзэдун отстоял для Китая титул чемпиона мира в личном зачете, завоеванный в 1959 г. в Дортмунде Жун Готуанем (см. 3-13).

13.16. Жаждущий стратагем заяц

Заяц пришел к Богу и попросил у него стратагему. Бог сказал: «Хорошо. Я услышал твою просьбу, Но сначала я испытаю тебя. Ты должен принести мне живого питона. Ты должен принести мне парного молока буйволицы. Ты должен принести мне калебасу, наполненную мухами. Ты должен принести мне калебасу, наполненную москитами, и живого питона. Когда ты исполнишь все это, ты приведешь мне живую гиену. Вот тогда я добавлю к твоей мудрости новую мудрость». Заяц отправился в путь. Он взял калебасу, пришел к буйволице и сказал: «Вот, то ли она наполнится, то ли не наполнится, то ли она наполнится, то ли не наполнится». — «Что такое?» — спросила буйволица. Заяц ответил: «Если бы я подоил тебя, ведь не хватило бы молока наполнить мою калебасу». — «Ну нет, ты ошибаешься», — возразила буйволица. И заяц начал доить. Когда калебаса наполнилась, он заткнул ее. Затем он отправился к мухам и сказал: «Вот то ли наполнится, то ли не наполнится, то ли наполнится, то ли не наполнится». Мухи спросили: «О старший братец Заяц, о чем это ты?» — «Да вот, эта калебаса говорит, что если вы в нее залетите, то не сможете ее заполнить». Они залетели в калебасу. Заяц заткнул ее и пошел дальше. Он пошел к москитам и сказал: «То ли наполнится, то ли не наполнится, то ли наполнится, то ли не наполнится». Москиты спросили: «Эй, старший братец Заяц, что там у тебя?» — «Да вот, калебаса утверждает, что если вы залетите в нее, то не сможете ее заполнить». — «Ну что ж, посмотрим». И они влетели в калебасу и наполнили ее. Заяц заткнул ее и пошел дальше. Он пошел и вырезал себе большую палку. Питон спросил: «Эй! Что это у тебя? Эй, братец Заяц, что это там ты положил?» — «Эта палка говорит, что, если ты с ней Померяешься, она окажется больше, чем ты». — «Ну, давай-ка примерим», — сказал питон. Когда он вытянулся вдоль палки, заяц крепко привязал его к ней, положил палку со змеей на плечо и двинулся дальше. Потом он отправился к гиене. Гиена спросила его: «Куда идешь ты со всеми этими калебасами?» Заяц сказал: «Пойдем вместе! Если ты сможешь меня нести, давай я погружусь на тебя со всеми вещами, и мы двинемся быстрее. Там убили большого быка, мы пойдем и наедимся вдоволь его мяса». Гиена сказала: «Что ты говоришь!» Заяц ответил: «Чистую правду!» — «Ладно, я пойду с тобой!» — «Я сяду на тебя верхом?» — «Ладно, садись». Хоп — заяц вскочил на гиену и надел ей на морду уздечку. Потом он запел: «Великий Бог повелел мне принести парного молока от буйволицы, и вот оно — парное молоко, царский подарок! Великий Бог сказал мне принести калебасу, полную мух, вот она, калебаса, полная мух, царский подарок! Великий Бог сказал мне принести калебасу, полную москитов, вот она — калебаса, полная москитов, царский подарок! Великий Бог повелел мне принести живого питона, вот он — живой питон, царский подарок! Великий Бог повелел мне привести живого «Ву-гу», вот он — Живой «Ву-гу», царский подарок!» — «Что ты говоришь, — спросила гиена, — живого «Ву-гу»? Все остальное было понятно, а вот «Ву-гу» — это я не понимаю». — «В чем дело? Это ведь не о тебе я говорю. Едем быстрее» — ава! Так они ехали и ехали и явились к Всемогущему Богу. Заяц вновь запел свою песню. Затем он рассказал обо всем Богу. Всемогущий Бог сказал: «Оставь все там, уходи склонившись!» Заяц побежал, согнув спину. Всемогущий Бог взял тяжелый предмет, ву! И бросил его в Зайца. Тот прыгнул навстречу и поймал его, пак. «Да, действительно, — заключил Бог, — если бы я дал тебе еще и стратагему, ты бы лишил меня моего трона, меня, Всемогущего Бога».

Эта сказка, переданная мною здесь с небольшими сокращениями, широко распространена в Восточной Африке. Она записана, переведена и откомментирована Г. Мейером и В. Герег-Карадем (L'enfant ruse et autres contes bambara. — Mali et Senegal oriental. Paris, 1984, p. 137).

Образ зайца, искусного в применении стратагем, известен также в Судане и в Южной Африке. В Центральной Африке и в Камеруне ему соответствуют черная антилопа или черепаха, а на Атлантическом побережье — паук.

Заяц стремится к большей мудрости, то есть к увеличению своих знаний в области стратагем. Он хочет таким образом возвыситься над другими животными. Бог, в котором заяц надеется найти учителя стратагем, ставит перед ним «невыполнимые» задачи, которые заяц решает с помощью различных стратагем. Прежде всего он пользуется Стратагемой провокации № 13. Каждый разговор со своей жертвой он начинает с противоречия, чтобы возбудить ее любопытство. Как только разговор завязывается, заяц прибегает к той же стратагеме, задевая самолюбие партнера. Тот пытается доказать свои способности, в которых заяц сомневается, и попадается на крючок. С гиеной заяц применяет еще и Стратагему № 7, «Сделать нечто из ничего», приманивая ее завлекательной картинкой убитого быка. Эту картинку он (по Стратагеме № 17) использует как «кирпич», с помощью которого добывает «нефрит» (гиену).

Бог дает зайцу последнее задание: приказывает убегать, согнув спину, — и швыряет в него тяжелым предметом. Но едва заяц заслышал позади шорох, он, вопреки божественным указаниям, останавливается и таким образом избегает, вероятно, смертельного удара по спине. Недоверчивость зайца даже в непосредственной близости божества невольно вызывает в памяти строки «Эдды»:

Прежде чем в дом войдешь, все входы ты осмотри, ты огляди, — ибо, как знать, в этом жилище недругов нет ли.

Или:

Гость осторожный, дом посетивший, безмолвно внимает — чутко слушать и зорко смотреть мудрый стремится.

Так заяц выдержал последнее испытание: он превзошел самого Бога. После этого африканский Всевышний отказался обучать его новым стратагемам, ибо в этом случае заяц уподобился бы Богу и стал бы для него опасен. Бог как высшая инстанция искусства стратагем — один из любопытных аспектов этой африканской сказки.

«Господь Бог изощрен, но не коварен»,^[204] — сказал в Принстоне в мае 1921 г. Альберт Эйнштейн. Как писал мне профессор А. Гер-манн (Штутгарт, Институт истории, кафедра истории естественных наук и техники), Эйнштейн всегда относился к природе и ее персонификации, Богу, как к загадочному существу, Сфинксу, но не как к хитрецу и обманщику.

Тем не менее доныне существует тип мировоззрения, согласно которому Бог и хитрость не чужды друг другу. Их близость может зайти столь далеко, что Бог женится на Хитрости, а затем даже пожирает ее:^[205]

«Зевс взял в жены Метис (Хитрость), и, когда она забеременела от него Афиной, проглотил ее. Будучи таким образом переварена и усвоена, лукавая мудрость вошла в верховного бога и стала составной частью олимпийского порядка».

Так пишет Элен Ведрин во введении к книге «Les ruses de la raison, pouvoir et et pouvoirs» (Paris, 1982). Она при этом ссылается на замечательную работу M. D?tienne, J.P. Vernant «Les ruses de l'intelligence, la m?tis des Grecs», Paris, 1974. Греческое слово metis имеет смысл более широкий, чем просто «хитрость», и, подобно китайскому чжи (мудрость/хитрость), охватывает также значения wisdom, skill, craft (см.: A Greek-English Lexicon compiled by Henry George Liddell and Robert Scott. Oxfrord, 1940/1973).

Связь между божеством и хитростью в различных культурах выявляется также при исследовании роли трикстера. «Трикстер» буквально означает «шут», «мошенник». Однако в исследованиях по мифологии термин «трикстер» обозначает мифического героя, характеризуемого непредсказуемым плутовским поведением. Черты трикстера имеют германский бог Локи (см. 3.3) и греческий Гермес. В индейской мифологии роль трикстера исследовал Пол Рэдин в работе «The Trickster» (с комментарием К. Г. Юнга о психологии фигуры трикстера, 3-е изд. New York, 1976); Пол В. А. Вильяме посвятил ей книгу «The Fool and the Trickster» (Cambridge/Totowa, 1979).

13.17. Носовой платок Дездемоны

После возвращения с Кипра мавр Отелло был окружен всеобщим восхищением за свой победоносный поход против турок. Только Яго ненавидел его и хотел погубить, потому что из-за Отелло его обошел по службе Кассио. Яго мечтает отомстить Отелло, но действует не сам, а через других. Сначала он провоцирует ссору между Родриго и капитаном Кассио. Когда Монтано пытается их помирить, пьяный Кассио выхватывает кинжал и ранит Монтано. Яго разжигает недовольство толпы.

Когда Отелло является и требует объяснений, Яго удается свалить на Кассио всю вину за беспорядки. Отелло понижает Кассио в должности. Смущенный Кассио просит совета у Яго. Тот предлагает ему просить о протекции супругу Отелло Дездемону.

Поверив Яго, Кассио обращается за помощью к Дездемоне, когда она прогуливается в саду. Яго тем временем возбуждает в Отелло подозрения в неверности Дездемоны, бросая тень на Кассио. Тут ничего не подозревающая Дездемона просит Отелло помиловать Кассио.

Отелло решает, что наличие тайной связи между Дездемоной и Кассио доказано. Когда Дездемона хочет освежить его лоб своим носовым платком, его подарком, он в гневе отбрасывает платок. Платок потихоньку подбирает жена Яго Эмилия. Так он попадает в руки Яго, а тот подбрасывает его в комнату Кассио. Кассио не знает, чей это платок, и забирает его себе. Отелло едва может обуздать свою ревность, но требует от Яго доказательств неверности Дездемоны. Яго (используя Стратагему № 7) утверждает, что слышал, как Кассио во сне шептал имя Дездемоны, а кроме того, заметил у Кассио платок Дездемоны. Так Яго удается довести Отелло до неистовства.

Когда Дездемона снова пытается замолвить словечко за Кассио, Отелло требует, чтобы она показала подаренный им платок. Она не может этого сделать, Отелло разражается тяжкими оскорблениями и руганью, и она, глубоко опечаленная, уходит.

Яго устраивает для Отелло возможность подслушать свой разговор с Кассио о его возлюбленной, Бьянке. При этом Яго удается искусно провоцировать ответы Кассио таким образом, чтобы Отелло поверил, что речь идет о Дездемоне. Когда Кассио в своей невинности показывает платок Дездемоны, Отелло полагает измену Дездемоны доказанной и решает ее убить. Он душит Дездемону, а затем, узнав о своей ошибке, закалывается сам.

Так в опере Джузеппе Верди (либретто Арриго Бойто) Яго устраняет ненавистного Отелло не собственной рукой, а разжигая в нем пламя ревности с помощью вновь и вновь применяемой Стратагемы провокации № 13 «до такой степени, что Отелло гибнет в этом огне», — как пишут Пань Ида и Ду Гэншэн в предназначенной для средней школы книге «Типичные фигуры в прославленных произведениях зарубежной литературы» (Шанхай, 1987).

13.18. Риторическая провокация

В книге о стратагемах, вышедшей в 1987 г. в Тайбэе, Стратагема № 13 определяется как риторическая хитрость. Согласно ей не следует в критическом разговоре ясно высказываться самому, лучше короткими замечаниями побуждать высказаться противника. Поток речи противника также с легкостью можно пресечь немногими провоцирующими словами и по его реакции узнать его истинные намерения. Ни в коем случае нельзя самому разражаться нотациями, так как тогда противник получит возможность вернуться к спокойному изложению и к сокрытию задних мыслей.

В этом примере «бить по траве» — высказывать раздражающие противника замечания, а «вспугнутая змея» — собеседник, спровоцированный на речь.

Несколько другой вариант находим у Шопенгауэра:

«Противоречие и ссора побуждают к преувеличенным утверждениям. Таким образом, мы можем, противореча врагу, побудить его к высказыванию в преувеличенном виде чего-либо, что он считает истиной; мы же, опровергнув это преувеличение, будем выглядеть так, как если бы опровергли само подразумеваемое утверждение».

Здесь с помощью стратагемы провокации противника доводят до крайних высказываний, которые легко опровергнуть или выставить неправдоподобными. Кроме того, Шопенгауэр в рассуждении об «уловке 23» своей «Диалектики спора» советует:

«Напротив, мы сами должны остерегаться, как бы нас не спровоцировали противоречиями на преувеличенные или чересчур сильные утверждения».

То, что язык спорщика не всегда усмиряется чисто риторическими средствами, показывает следующая история, происшедшая в 625 г. до н. э. Она приводится в классическом конфуцианском труде «Цзо-чжуань».

13.19. Негостеприимный хозяин

Царь Чу объявил, вопреки совету первого министра, своим наследником Шанчэня. Позже он изменил свое решение, пожелав, чтобы наследником стал его сын Чжи, и собрался понизить Шанчэня в должности. Шанчэнь услышал об этом, но не знал, насколько слухи соответствуют действительности. Он спросил своего учителя Пань Чуна, нельзя ли как-нибудь выяснить истину. Пань Чун дал ему совет: «Пригласи на пир сестру царя и обращайся с ней непочтительно».

Принц последовал совету. Дама, с которой он был недостаточно обходителен, разгневалась и закричала: «Ах ты грубиян, не зря царь хочет тебя убить и вместо тебя назначить наследником Чжи!»

После этого Шанчэнь сообщил учителю, что слухи оказались правдивыми. Вскоре он устроил переворот и убил царя Чу, унаследовав его власть под именем царя My (625–614 до н. э.).

Здесь «битье по траве» — намеренная невежливость Шанчэня, а «вспугнутая змея» — рассерженная этой невежливостью и потому выдавшая тайну царская сестра.

Как и всякая стратагема, Стратагема № 13 при неумелом обращении может обратиться неуклюжей попыткой, так сказать, «разбудить спящую собаку» или «сунуться в осиное гнездо». Кроме того, она вообще может оказаться предупреждением, побуждающим противника оставаться в укрытии. По этому поводу можно привести диалог из народного романа «Речные заводи». Разговаривают Ши Энь, сын коменданта лагеря в Мынчжоу, и У Сун — силач, прославившийся тем, что голыми руками убил тигра. У Сун умертвил свою невестку-изменницу, отравившую его брата, и в наказание за это сослан в лагерь. Ши Энь приглашает У Суна совершить вылазку против врагов, расположившихся в соседнем городке. У Сун готов сразу же перейти к действиям, но Ши Энь удерживает его: «О старший брат, подождите, пока не прибудет мой отец. Если он одобрит наш план, нам более ничто не будет препятствовать. Мы не должны действовать опрометчиво… если мы отправимся туда, не подготовившись как следует, мы только «будем бить по траве и вспугнем змею», и Цзян Чжун будет настороже».

13.20. Из «Настольного оракула» Грациана

Приведем к стратагемному значению выражения «Бить по траве, чтобы спугнуть змею» еще цитату из «Настольного оракула всемирной мудрости», собрания афоризмов остроумного испанца Бальтасара Грациана (1601–1658), которое впервые вышло в 1653 г. (перевод па немецкий язык А. Шопенгауэра):

«Шарить по кустам, чтобы приблизительно выяснить, что там может быть, в особенности если вы не уверены в успехе поисков. Таким образом можно всегда обеспечить себе выход, поскольку в любой момент можно и серьезно вступить в игру, и уклониться от этого, Осторожный человек всегда сначала подготовит почву намеками; этот метод незаменим для просителя, любовника и правителя».

Стратагема № 14. Позаимствовать труп, чтобы вернуть душу

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: цзе / ши / хуань / хунь

Перевод каждого иероглифа: позаимствовать / труп / вернуть / душа

Связный перевод: Позаимствовать труп, чтобы вернуть душу.

Сущность:

а) Поставив новую цель, возродить к жизни нечто, принадлежащее прошлому,

б) Использовать в современной идеологической борьбе старые идеи, традиции, обычаи, литературные произведения и т. п., переинтерпретируя их для новейшего употребления,

в) Придавать чему-либо, в действительности новому, ореол старины. Стратагема наведения патины,

г) Употреблять новые учреждения для продолжения старых отношений. Использовать новых людей для проведения старой политики. Обувать новые башмаки, чтобы идти по старой дорожке. Наливать старое вино в новые мехи. Стратагема нового фасада,

д) Присваивать чужое добро, чтобы на нем основать свое могущество; идти по трупам. Стратагема паразитизма,

е) Использовать любые средства для выхода из трудного положения. Стратагема возрождающегося феникса.

Одно из первых упоминаний формулировки Стратагемы № 14 — пьеса «Люй Дунбинь вразумляет Ли Юэ с железным костылем», принадлежащая Юэ Бочуаню (эпоха Юань, 1271–1368).^[207] Немецкий перевод выполнен А. Форке (см.: Китайские пьесы эпохи Юань. Изд. М. Гимм. Висбаден, 1978). В этой пьесе искомая формулировка появляется полдюжины раз, причем совершенно не в стратагемном, а, напротив, в буддийско-даосском осмыслении.

14.1. Ли с железным костылем

В первом акте пьесы главный герой, Юэ Шоу, начальник уезда Чжэнчжоу, говорит о себе и своем подчиненном Чжан Цяне:

«Месяц назад мой заместитель написал донос на то, что в Чжэнчжоу много неспособных высших чиновников и развращенных низших. Император спешно отправил сюда судью с особым заданием. Он носит судейский меч и медный молот для немедленного предания казни, а судить он будет уже после того. Когда местные чиновники услыхали, что это высокое лицо по имени Хань Вэйгун того и гляди приедет, сердца их наполнились страхом. Кто попрятался, а кто сбежал. Я не стал бежать — мои дела не настолько плохи. Мы направились навстречу благородному господину, но не встретили его, а потому собираемся вернуться домой пообедать, а потом идти на службу».

Придя домой, Юэ Шоу видит у ворот даосского монаха. «Юэ Шоу, безголовый демон, ты умрешь», — возглашает монах. Жена сообщает Юэ Шоу, что монах обозвал ее вдовой, а детей — безродными ублюдками и вообще вел себя непочтительно. Юэ Шоу приказывает Чжан Цяню повесить монаха на воротах. Монах этот — не кто иной, как бессмертный даос Люй Дунбинь. Он обнаружил в чиновнике Юэ Шоу кандидата на отправку в царство Бессмертных. Но для этого задания его еще следует просветить, и сцена с ругательствами — первая ступень просветления.

Через некоторое время на дороге появляется старый крестьянин. Он снимает с ворот повешенного монаха. Начинается спор между Юэ Шоу и стариком, в котором Юэ Шоу называет крестьянина безрассудным и похваляется своим могуществом. Старик оказывается тем самым королевским посланцем Хань Вэйгуном и приказывает Юэ Шоу чисто вымыть шею и явиться на службу. Там он попробует на Юэ Шоу свой меч.

Эта угроза повергает Юэ Шоу в такой ужас, что он умирает и попадает в подземное царство. Только собрался князь тьмы Яма подцепить его вилкой и бросить в котел с кипящим маслом, как появляется бессмертный Люй Дунбинь. Он просит Яму отложить наказание, передать ему Юэ Шоу в качестве ученика и отпустить его вновь на землю.

Яма отвечает: «Посмотрим. — Он справляется по документам. — Поздно. Жена Юэ Шоу уже сожгла его труп, и душе некуда возвратиться».

Люй Дунбинь: «Что же делать? Яма, погляди, пожалуйста!»

Яма: «Сейчас посмотрю. — Смотрит. — Благородный бессмертный, в Фэннине, в уезде Чжэнчжоу, у восточных ворот, умер сын старого мясника Ли, молодой мясник Ли. Его тело еще не остыло. Что, если мы позаимствуем труп Ли для возвращения души Юэ Шоу?»

Люй Дунбинь: «Прекрасно. Юэ Шоу, кто бы мог подумать, что твоя жена уже сожгла твое тело. Я разрешаю тебе позаимствовать другое для возвращения твоей души. Пусть будет тело молодого мясника Ли, а душа — Юэ Шоу».

И Люй Дунбинь вселяет душу Юэ Шоу в труп молодого мясника Ли. Поскольку тот был хром на одну ногу, теперь Юэ Шоу нужен костыль. Сразу после воскрешения Юэ Шоу отправляется к своим близким. Теперь он вдруг осознал грехи, совершенные им на должности начальника уезда:

Я лгал своей кистью.

Кривое спрямлял.

В сердце небесное с перстью мешал.

Часто подкуплен неправым бывал.

Правду неправедной объявлял.

…

Завижу ли блеск кошелька твоего —

Хоть будь ты бесчестен, приму я его.

Но тот, кто с пустыми руками пришел,

Здесь справедливости бы не нашел.

Забыв свой долг, стремился я

Только к наживе, греха не тая.

И нога крива моя, если взглянуть,

За то, что крив был раньше мой путь.

После короткого объяснения с женой и допроса у императорского чиновника Хань Вэйгуна Юэ Шоу последовал за Люй Дунбинем по пути отрешения от мира. Вместе с Люй Дунбинем он стал одним из восьми Бессмертных. Статуя хромого Ли с костылем ныне украшает берег Западного озера в Фучжоу (провинция Фуцзянь).

Формулировку Стратагемы № 14 мы встречаем и в пьесе «Цветы изумрудного персика» (также эпоха Юань; автор неизвестен), где Сюй Битао, умершая дочь чиновника Сюй Дуаня, воспользовалась трупом своей сестры, чтобы воскреснуть и выйти замуж.^[208]

Тот же мотив возрождения разрабатывается в пьесе Тан Сянь-цзу (1550–1617) «Листья пиона, или Повесть о возвращении души» — драме, которая и сейчас пользуется в Китае величайшим успехом.

Во всех этих случаях в качестве обозначения души используется слово «хунь». В классическом китайском языке имеется еще одно название души — «по». Это, собственно говоря, жизненная сила, которая, по поверью, после смерти человека некоторое время сохраняется в могиле. Душа, хунь, напротив, — носитель человеческой личности. Она еще дольше остается жить после смерти человека и все время стремится вернуться в мир. Маги могут заставить ее служить себе. (Подробнее см. об этом в «Лексиконе китайских символов» В. Эберхарда. Кёльн, 1987.)

Естественно, что в качестве стратагемы выражение «Позаимствовать труп, чтобы вернуть душу» следует понимать метафорически.

14.2. Пастушок Синь становится царем Чу

В эпоху «Весны и Осени» (VIII–V вв. до н. э.) на территории нынешнего Китая существовало более 170 мелких государств. К началу эпохи «Сражающихся царств» (425–221) их оставалось около 20.

Наиболее могучих из них насчитывалось 7, в их числе Чу и Цинь. Они боролись за власть над всем Китаем. В конце концов Цинь победило все остальные государства; государство Чу было присоединено в 223 г. до н. э. По площади это было самое обширное государство в Китае.

После смерти первого императора Цинь в 210 г. до н. э. империю в возрасте 21 года унаследовал его сын Ху Хай, ведший развратную жизнь за счет угнетенного народа. Уже в первый год его правления в области бывшего государства Чу взбунтовались Чэнь Шэн (см. 7.5) и У Гуан. В 208 г. до н. э. Чэнь Шэн был убит, но этот бунт послужил сигналом к восстанию по всей стране. Больше всего восставших было на территории бывшего Чу, что не было случайностью, так как до того, как Чу было уничтожено Цинь, оно проводило сравнительно мягкую, уважающую чужую свободу политику. К тому же жители Чу не могли простить Цинь позорного события: в 299 г. до н. э. чуского царя Хуая заманили в Цинь и взяли там в плен, где он и скончался.

В числе восставших были Сян Лян и его племянник Сян Юй. Сян Лян был сыном знаменитого чуского военачальника. Когда один из восставших провозгласил некоего потомка знатного чуского рода царем Чу, Сян Лян получил совет от отшельника Фань Цзэна (277–204) найти истинного наследника царского рода Чу и провозгласить его царем. Если бы это удалось, Сян Лян привлек бы на свою сторону население Чу, что упрочило бы поддержку в борьбе против господства Цинь.

Сян Лян последовал этому совету и организовал розыски. Наконец отыскался внук царя Хуая по имени Синь, работавший подпаском. Он был согласен провозгласить себя царем под именем столь прискорбным образом погибшего в циньской темнице царя Хуая. Провозглашение нового царя Хуая еще больше разожгло в жителях Чу дух сопротивления циньцам. Отныне Сян Ляну и его племяннику Сян Юю был открыт путь к успешной борьбе и господству в государстве.

Этот пример взят из цзилиньской серии комиксов о 36 стратагемах, из главы о Стратагеме № 14. Пастушок Синь, внук покойного царя Чу, является именно «трупом» в политическом смысле, вследствие уничтожения государства Чу. В нем, законном отпрыске старой Чуской династии, Сян Лян и Сян Юй возродили душу умершего царского дома. Когда имя погибшего почти 100 лет назад в Цинь царя вновь возвратилось к жизни, с новой силой воспламенилась ненависть населения Чу к циньским захватчикам. Благодаря применению Стратагемы № 14 Сян Ляну и Сян Юю удалось придать своему сопротивлению Цинь характер законной борьбы за восстановление династии. Это же пытались делать, согласно книге Цзян Говэя и Цзян Юнкана, вышедшей в 1983 г. в Гуйчжоу (КНР), и другие восставшие: Чэнь Шэн и У Гуан украсили свои знамена иероглифами Да Чу (Великое Чу); Хань Гуан назвался царем Янь — государства, уничтоженного Цинь в 222 г., Тянь Дань — царем Ци, побежденного в 221 г., Вэй Цзю — царем Вэй, павшего в 225 г., У Чэн — царем Чжао, присоединенного Цинь в 228 г.

Пекинская книга о стратагемах от 1987 г. указывает, что нередко потомки оборвавшейся династии — то есть в некотором смысле «трупы» — использовались для политических целей совсем других династий — «душ», манипулирующих «трупами». Делается это, чтобы применить в своих целях присущее народу чувство лояльности к старой династии. Тут уместно вспомнить Пу И (1906–1967), последнего императора Китая, свергнутого в 1911 г. Он был поставлен во главе созданного в 1932 г. японской Квантунской армией сателлитного маньчжурского правительства Маньчжоу-Го — так называемой «маньчжурской империи», которая в действительности являлась японской колонией.

14.3. Ван Ман и его любовь к древностям

По-видимому, на мысли о Стратагеме № 14 наводят также деяния императора Ван Мана,^[209] правившего в 8—23 гг. н. э. Чтобы упрочить свою власть, он, в частности, воспользовался в своих целях Школой древностей.

Когда после гибели Циньской династии, предпринявшей грандиозное сожжение произведений конфуцианской литературы, с 213 г. до н. э. предпринимались попытки восстановить труды классиков древности, в правление ханьского императора У (140—87 до н. э.) при чудесных обстоятельствах в стене дома, где когда-то жил Конфуций, были найдены рукописи, написанные архаической формой иероглифики.

Тех, кто изучал эти рукописи, стали называть «последователями Школы древностей». Происхождение текстов было сомнительным, и большинство ученых не верили в их подлинность. Но император Ван Ман и его люди целиком приняли их на вооружение. Рукописи были переизданы и при этом подчищены (как, например, указано у В. Эберхарда) в направлении, соответствующем планам Ван Мана. Были предприняты и другие переиздания древних текстов с фальсификацией.

Ван Ман старался доказать, будто все его начинания вдохновлены советами властителей и министров древности, дошедшими через древние рукописи. Относительно своих новых законов он утверждал, что они возрождают обычаи старых добрых времен. При этом он ссылался на сильно подправленные древние книги. В действительности выдуманные им законы никогда не существовали; либо Ван Ман перетолковывал в свою пользу подходящие места из древних текстов, либо вставлял в них фальсифицированные пассажи. Несомненно, поначалу Ван Ман и его клевреты занимались сознательным обманом, но с течением времени сами в него поверили (Эберхард).

Поскольку Ван Ман использовал для своих политических целей вырванные из контекста исторические примеры и прямую фальсификацию истории, напрашивается вывод, что он комбинировал Стратагему № 14 со Стратагемой № 7.

14.4. Вьетнамская историческая присяга

Истинные примеры из древности использовали ради современных политических целей и вьетнамцы, согласно комментарию «Жэньминь жибао» за июль 1978 г. Комментатор, не ссылаясь на Стратагему Na 14, под заголовком «Кто разжигает национальную рознь?» рассуждает:

«Уже давно вьетнамские газеты и журналы распространяют репортажи об исторической агрессии китайских феодальных князей против Вьетнама. При этом чиновники и военачальники вьетнамских королевских династий всячески возвеличиваются и представляются в виде современных пролетарских героев. Вьетнамские власти ежегодно организуют различные мероприятия в память исторических событий или личностей, проявивших себя в борьбе с китайской агрессией. Распространяются бесчисленные исторические пьесы, рассказы, заметки, пропагандистские плакаты и фотографии. В средней школе изучается борьба Древнего Вьетнама с китайскими феодалами. Таким образом, всеми средствами создается образ агрессора с Севера… Это известный прием: говорить о старом, подразумевая новое».

Другими словами, постоянные воспоминания о давних нападениях Китайской империи на Вьетнам и героическом сопротивлении вьетнамского народа предстают здесь как средство разжигания вражды к КНР. Давно уже мертвые китайские агрессоры и их вьетнамские противники и являются тем «трупом», в который вдыхается новая жизнь посредством пропагандируемой вьетнамскими руководителями неприязни к КНР.

14.5. Новые народные принципы

Одна из книг о стратагемах, вышедшая на Тайване, обвиняет Мао Цзэдуна в применении Стратагемы № 14, поскольку он воспользовался старой популярной доктриной, преследуя совершенно иную, новую цель. Эту стратагему Мао применял до того, как достиг власти, хорошо зная, что народ настроен против марксизма и гоминьдановского правительства, хотя по-прежнему положительно воспринимает основную доктрину последнего, а именно учение о трех народных принципах: национализме, демократии и поддержании жизненного уровня населения.

Эти три принципа выдвинул д-р Сунь Ятсен (1866–1925). Чтобы привлечь народ на свою сторону и ослабить его сопротивление, Мао опубликовал доклад о так называемых «новых народных принципах».^[210] В этом докладе Мао принимает квинтэссенцию трех народных принципов Сунь Ятсена как постулаты на период перехода к социализму. Так, Мао заявляет, что единственной его целью является свержение не любимого народом гоминьдановского правительства, но что он никоим образом не является противником трех народных принципов Сунь Ятсена, провозглашенных этим правительством. Таким образом, он воспользовался «трупом» трех народных принципов, чтобы вдохнуть в них коммунистическую «душу». Благодаря этому ему многих удалось привлечь на свою сторону, однако, когда он наконец достиг власти, о народных принципах Сунь Ятсена речи уже не заходило.

Читал ли тайваньский автор, отнесший «новые народные принципы» Мао к применению Стратагемы № 14, статью последнего «О новой демократии», написанную в январе 1940 г.? Его анализ заставляет в этом усомниться, так как опирается исключительно на выражение «новых три народных принципа», употребленное в этой статье. В действительности Мао указывает там — со ссылками на Сунь Ятсена, который в последний период жизни сотрудничал с Коммунистической партией Китая, — совершенно ясно следующие три новых принципа: союз с Советским Союзом, союз с Коммунистической партией Китая и поддержку рабочих и крестьян. В другой аналогичной работе, во всяком случае в ее версии, получившей распространение после основания КНР в 1949 г., Мао решительно дистанцируется от трех старых народных принципов Сунь Ятсена.^[211] Ни о каком обмане населения, предпринятом в совершенно ясном сочинении Мао, не может быть и речи. Заслуживает, однако, внимания сам способ, каким тайваньский автор анализирует произведения Мао в стратагемном духе.

14.6. Мертвый победитель

Глава о Стратагеме № 14 в стратагемной серии комиксов, вышедшей в Лицзяне, содержит историю из 104-й главы уже многократно цитировавшегося романа «Троецарствие».

В 234 г. н. э. Чжутэ Лян, министр и стратег государства Шу, вел свой шестой поход против северокитайского государства Вэй. Его противником был Сыма И (179–251), командующий вэйской армией.

Поскольку длительное продвижение войск создавало проблемы со снабжением, Чжугэ Лян стремился как можно скорее добиться решающего сражения. Сыма И и вэйская армия, напротив, старались сделать войну затяжной и окопались на берегу реки Хуай.

Вновь и вновь Сыма И и его людей пытались принудить к открытому сражению. Но он не отступал от принятой тактики выжидания. Через некоторое время Чжугэ Лян отправил к Сыма И посланца со шкатулкой. Военачальники Сыма И, рвавшиеся в бой, решили, что Чжугэ Лян прислал гонца с объявлением войны. Они набились в палатку Сыма И, чтобы удостовериться в этом. Все не отрываясь следили, как Сыма И вскрывает письмо Чжугэ Ляна. В письме Чжутэ Лян насмехался над Сыма И, говоря, что он не командующий, а баба, дрожит за свою жизнь и боится смерти. Сыма И разгневался, но не показал виду и, улыбаясь, открыл шкатулку. Там лежали только женские платья.

Когда военачальники Сыма И увидели это и поняли, что Чжугэ Лян насмехается над их главнокомандующим, они тут же пожелали, чтобы посланец был казнен, а Чжугэ Ляну дан немедленный бой.

Согласно комиксу из Лицзяна, Сыма И ответил на это изречением Конфуция:

«Кто не проявляет терпимости, навлекает опасность на большие планы».

Вместо того чтобы казнить посланца Чжугэ Ляна, он пригласил его к обеду. За едой Сыма И избегал военных тем и осведомлялся только о жизненных обстоятельствах и здоровье Чжугэ Ляна.

Отпустив посланца восвояси, Сыма И сказал своим военачальникам: «Чжугэ Лян пытается воспользоваться стратагемой провокации. Мы ни в коем случае не должны на это попадаться. Ведь сам Чжугэ Лян сейчас очень плох здоровьем. Он переутомлен военными и политическими делами, не ест и не спит и, наверное, скоро умрет. Вы же, мои военачальники, должны быть готовы к его смерти. Как только придет эта весть, мы начнем битву».

И вэйская армия осталась в своих укреплениях, что очень опечалило Чжугэ Ляна. Война тянулась уже более 100 дней. Каждый день Чжугэ Лян советовался со своими военачальниками, как быть дальше, а по вечерам не мог заснуть, раздумывая, как бы победить Сыма И. Чжугэ Лян переутомился и стал харкать кровью; он все слабел и наконец умер.

Военачальники шуской армии были сражены горем и хотели немедленно заняться похоронами. Но оба командующих, Ян И и Цзян Вэй, следуя завещанию Чжугэ Ляна, убедили военачальников отложить погребальную церемонию. Тело Чжугэ Ляна положили в гроб, и армия получила приказ об отходе. Тут только Сыма И покинул свои укрепления и начал преследовать противника. По пути он поднялся на холм, чтобы с него взглянуть издали на шускую армию. Он увидел, что она держит те же боевые порядки, под теми же знаменами, что и при жизни Чжугэ Ляна. Сыма И вдруг испугался, не была ли весть о смерти Чжугэ Ляна ложной, и подумал, что этот слух распустили, лишь чтобы выманить его на поле битвы. Но по настоянию своих военачальников он вынужден был продолжить преследование. Вскоре шуская армия вдруг по сигналу остановилась и повернулась, готовая к бою, навстречу вэйцам. Это все была в точности тактика Чжугэ Ляна. Сыма И вновь охватили сомнения, и тут из-за деревьев показался флаг главнокомандующего Шу и колесница, окруженная военачальниками, в которой, выпрямившись, сидел — по слухам, покойный — Чжугэ Лян. Как только Сыма И это увидел, он тут же отдал приказ к отступлению. Шуская же армия спешно продолжила свой отход, пока не оказалась в безопасности. Только тогда она приступила к погребальной церемонии. Впоследствии Сыма И узнал, что Чжугэ Лян действительно умер и в колеснице была кукла. Он тут же возобновил преследование, но противник был уже далеко.

Вэйские военачальники очень разозлились, что упущен шанс уничтожить шускую армию. Сыма И же сказал со вздохом: «Искусство, с которым Ян И вел войско, в точности походило на манеру Чжугэ Ляна, как будто дух покойного Чжугэ Ляна возродился в Ян И. Я попался на стратагему «Позаимствовать тело, чтобы вернуть душу».

14.7. От династии Вэй к династии Цзинь

Совершенно иначе Стратагема № 14 интерпретируется в книге Цзюнь Да «Чжунго хуанди лечжуан» (Предания о китайских императорах в хронологическом порядке. Тайбэй, 1981.)

«Эта стратагема использует тактику паразитов. Паразит внедряется глубоко во внутренности противника и пожирает все, что может, чтобы ослабить врага. В конце концов от того остаются только кожа да кости, а паразит становится сильным и откормленным».

На такую интерпретацию Стратагемы № 14 вдохновила Цзюнь Да карьера Сыма И (который в предыдущем примере выступал в качестве противника Чжугэ Ляна) и его последователей.

Около 208 г. н. э. Сыма И поступил на службу к Цао Цао (155–220). Последний, как мы уже говорили, в конце Ханьской династии захватил северную часть Китая, и его сын Цао Пэй в 220 г. провозгласил там династию Вэй. В течение своей жизни Сыма И служил четырем властителям, из них трем императорам династии Вэй. Могущество Сыма И постоянно возрастало. Когда некий противник в 249 г. задумал его сместить, Сыма И воспользовался благоприятными обстоятельствами для путча и вскоре нашел предлог, чтобы вырезать семьи своих противников до третьего колена. После смерти Сыма И два его сына унаследовали его могущество. Они еще более упрочили свое положение, когда в 260 г. один из сыновей принял участие в убийстве последнего императора династии Вэй. Наконец Сыма Янь, внук Сыма И, в 265 г. был провозглашен императором и вдохнул новую душу в «труп» Вэй-ской династии, основав на ее месте династию Цзинь, просуществовавшую до 316 г. Ей удалось вновь на несколько десятилетий объединить весь Китай.

14.8. Реформированный культ Митры

Нельзя ли взглянуть с точки зрения китайских стратагем, а именно Стратагемы № 14, на то явление, которое Анна-Сюзанна Ришке обозначает как «шахматный ход»? В воскресном выпуске «Новой цюрихской газеты» от 24/25 декабря 1983 г. Ришке пишет:

«Обычай отмечать смену года, видимо, очень древний. У римлян на период между 17 и 23 декабря приходился праздник Сатурна, бога посева, так называемые сатурналии. Это был самый большой праздник в году: прекращались все работы и дела, и на улицах царило праздничное, беззаботное оживление. Рабы наслаждались кратковременной свободой, дома были украшены свежими лавровыми ветвями. Люди ходили друг к другу в гости и дарили восковые свечи и глиняных куколок.

Еще задолго до Рождества Христова евреи праздновали восьмидневный Праздник огней, а у германцев принято было не только в середине лета, но и в зимнее солнцестояние устраивать большое празднество в честь возрождения Солнца и проносящихся в это время по небу дарующих плодородие богов: Вотана и Фрейи, Донара и Фрейра. Поклонение свету и плодородию как существенная составная часть дохристианских праздников середины зимы не было вытеснено из сознания людей и после введения христианства в качестве государственной религии императором Константином Великим (306–337 н. э.). Еще император Аврелиан (214–275 н. э.) в 274 г. основал официальный государственный культ бога Солнца и объявил день его рождения, 25 декабря, государственным праздником. Из Персии через Малую Азию, Грецию и Рим до Германии и Британии распространился культ арийского солнечного бога Митры. Многочисленные развалины его святилищ (митрей) еще сегодня демонстрируют, каким почетом пользовался этот бог, податель плодородия, мира и победы, у римских солдат.

Таким образом, весьма мудрым шахматным ходом было объявление бывшего дня Митры (25 декабря) днем рождения Иисуса Христа, предпринятое христианской церковью при папе Либерии (352–366) в 354 г.».

Действие «шахматного хода», подразумеваемое автором, было таково, что относящийся уже к прошлому, но все еще обладающий огромной силой воздействия «труп» — культ Митры — оказался одушевлен новой, христианской душой, благодаря чему старое продолжало жить, наполненное новым содержанием.

14.9. Нострадамус во Второй мировой войне

Эллик Хоув в книге «The Black Game — British Subversive Operations against the Germans during the Second World War» (в Германии вышла в 1983 г. в Мюнхене под заголовком «Черная пропаганда: свидетельство очевидца о тайных операциях британской секретной службы во Второй мировой войне») сообщает, что во время Второй мировой войны в Великобритании вышла на немецком языке книга в 124 страницы под названием «Нострадамус пророчествует о ходе войны», которую распространяли в Германии. Томик содержал, в частности, пророчество Нострадамуса об убийстве Гитлера. Этим надеялись смутить суеверных немцев.

В данном случае мертвый уже в течение многих столетий Нострадамус — «труп» — был использован как носитель антинационал-социалистской пропаганды — новой «души».

14.10. Паломничество к месту рождения Конфуция

Во время «культурной революции» в журнале «Пекин ревью» утверждалось, что классовая природа политических представителей декадентских и реакционных классов XX столетия совпадает с классовой природой упадочных рабовладельцев VI и V столетий до н. э., которых представлял Конфуций. Поэтому все реакционеры в Китае, которые работали на восстановление старых порядков, якобы прибегают к «тому же поношенному духу Конфуция», используют его как «оружие в деле контрреволюционной реставрации». Так, например, Юань Шикай (1859–1916), захвативший власть после падения в 1911 г. существовавшей более 2000 лет Китайской империи, мечтал о возвращении тех дней, когда император феодальной монархии обладал всей полнотой власти. В связи с этим он разыграл фарс «паломничества» к месту погребения Конфуция, чтобы тем подтвердить свое стремление к реставрации империи.

Предпринимал паломничество к могиле Конфуция, по примеру древних феодалов, и Чан Кайши. В дальнейшем он использовал идеи Конфуция о «великой унификации» для своей собственной, «контрреволюционной великой унификации» в принципах государственного устройства. Такие феодальные теории, как «великая унификация» или «небоизбранность властителя», он, по словам китайского автора, использовал как реакционное теоретическое обоснование своей диктатуры. Восстановление «древнего пути Конфуция и Мэн-цзы» также было якобы использовано для борьбы с влиянием коммунистической идеологии в Китае.

Для такого анализа весьма подходит цитата из Маркса, выглядящая как парафраз Стратагемы № 14, которая не раз появляется в китайских публикациях времен «культурной революции»:

«Они в страхе призывают к себе на службу духов прошлого, заимствуют их имена, боевые кличи, костюмы и, переодевшись под старину, на заимствованном языке разыгрывают сцены из Новой истории».

14.11. Императрица Китая

В феврале 1977 г. Ван Буси рассуждал на страницах пекинской газеты «Гуанмин жибао»:

«Поскольку открытая пропаганда в пользу «банды четырех» вызвала бы у населения обратную реакцию, «банда четырех» могла бить в пропагандистские барабаны только на окольных путях», — например при помощи Стратагемы № 14, которую Ван Буси тут же цитирует.

С этой целью пропагандисты «банды четырех» восхваляли, например, Люй Хо (241–180 до н. э.). Люй Хо помогала своему супругу Лю Бану (ок. 250–195 до н. э.), основателю и первому императору династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), в овладении государством, а после смерти Лю Бана осталась верной исполнительницей его заветов, Ван Буси считает, что это выдает намерение Цзян Цин после смерти Мао перехватить скипетр.

В 1974 г. в обращении группы пекинских писателей, выступавших под общим псевдонимом Лян Сяо, в идеализированном виде представлялся образ танской императрицы У Цзэтянь (624–705). Во время смены династий она уверенно выступила на политическую сцену Китая. Жестокие методы — как то: применение тайных агентов, убийства и покушения, с помощью которых У Цзэтянь утверждала императорское величие (согласно комментарию газеты «Гуанмин жибао» от апреля 1977 г.), — прославлялись в изложении Лян Сяо как «удары, направленные против консервативных сил», «борьба с реакцией» и т. п. То, что в действительности являлось борьбой за власть, Лян Сяо выставлял как «политическую битву» между реформисткой У Цзэтянь и реакционными конфуцианцами. Представление У Цзэтянь как «женщины с новыми идеями» в действительности должно было прославлять Цзян Цин. Другими словами, «трупу» мертвой уже более тысячи лет У Цзэтянь вдохнули «душу» и политические амбиции супруги Мао Цзян Цин, возжелавшей, по мнению ее критиков, стать У Цзэтянь XX столетия.

Можно представить себе также следующую интерпретацию Стратагемы № 14: выставляется напоказ совершенно новое тело, но пробудившая его к жизни душа — старая. Попросту говоря, это называется «вливать старое вино в новые мехи», или «в новой обувке спешить по старой дорожке», или «приклеивать новые ярлыки к старым товарам», или же

14.12. Менять подливку, а не овощи

Под таким заголовком пекинский журнал «Шицзе чжиши» («Всемирное обозрение») комментировал в июне 1986 г. замену Бабрака Кармаля Наджибуллой в должности генерального секретаря ЦК правящей в Афганистане Демократической народной партии.

Китайский комментатор Мэй Вэнь приходит к заключению, что «смена лошадей» обозначает всего лишь то, что старая афганская политика Советского Союза будет теперь проводиться под новым именем, сущность же ее не изменится. С одной стороны, Советский Союз усилит военную активность, чтобы окончательно подавить сопротивление афганского народа и упрочить свое политическое господство, а в дальнейшем создать предпосылки для гигантского продвижения войск. С другой стороны, он будет пытаться гибкими мерами, нацеленными на политические решения, избежать давления мирового общественного мнения, выиграть время для продвижения войск и вынудить противоположную сторону к развитию отношений, благоприятному для него.

Представленную здесь интерпретацию Стратагемы № 14, конечно, можно развивать и дальше, например в смысле скрытой реставрации старого порядка. При этом новые учреждения употребляются как инструменты старых отношений.

Касаясь военной истории, китайская литература о стратагемах употребляет Стратагему № 14 метафорически. Если исходная ситуация является плохой или даже безнадежной, то «возвращение души» представляется в качестве выхода из этого положения.

14.13. Стремление в Шу

Одна из пекинских книг о стратагемах 1987 г. приводит следующий пример из труда Сыма Гуана (1019–1086) «Цзы чжи тун цзянь» («Всеобщее зерцало управления»).

После битвы у Красных стен в 208 г. (см. 9.1) завоевательские устремления Сунь Цюаня и Лю Бэя обратились на провинцию Шу. При этом Лю Бэй из-за слабости в военном отношении оказался в невыгодном положении.

Зимой 214 г. Цао Цао напал на Ханьчжун (на юге нынешней провинции Шаньси). Это навлекало угрозу на Лю Чжана, который удерживал в это время Ичжоу в Шу. Он опасался нападения Цао Цао после того, как тот овладеет Ханьчжуном. Поэтому он попросил у Лю Бэя помощи и пропустил его в Шу. Лю Бэй воспользовался этим обстоятельством и ввел в Шу войска. Через два года он сместил Лю Чжана и аннексировал Ичжоу. Этим он создал предпосылки для основания в дальнейшем царства Шу, одного из трех царств III в. н. э., и упрочил свое политическое положение. У Лю Бэя не было возможности овладеть областью Шу с помощью военной силы. Но с другой стороны, эта область по стратегическим планам его советника Чжугэ Ляна представляла собой неоценимый опорный плацдарм, который был необходим каждому, кто хотел бы сыграть важную политическую роль. В этой ситуации «возвращением души» «трупу» политических амбиций Лю Чжана явилось приобретение желаемых территорий.

В этом примере китайское слово «цзи», которое я перевожу как «стратагема», выступает в значении простой «фишки», а вовсе не в значении военной хитрости. Это демонстрирует многообразие значений китайского выражения, которое не покрывается нашим более узким термином «стратагема».

14.14. Туман на плато 584

Во время корейской войны соединение китайской армии получило приказ удерживать плато 584 на южной стороне Анцзябуна на реке Ханьган. В течение пяти дней было уничтожено более тысячи солдат противника. Недостаток снабжения и собственные высокие потери вынудили китайцев оставить плато, и 10 февраля в 8 часов утра его заняли американские войска. Как раз в этот момент поднялся густой туман. Видимость не превышала 10 метров. Это дало редкую удачную возможность подбираться к противнику незамеченным. Китайский командир проанализировал положение следующим образом: поскольку противник только что одержал победу, то его бдительность будет довольно слабой. Это обстоятельство следует использовать для немедленного нападения. В 8 часов 36 минут 26 еще боеспособных китайских солдат в американской форме под защитой тумана начали восхождение двумя отрядами, слева и справа. Когда правый отряд был на расстоянии ста метров от противника, они обнаружили, что американцы как раз начали подкрепляться. Определенно, они не приняли никаких мер предосторожности. Китайцы подобрались к противнику на расстояние пяти метров и открыли огонь. Противник был захвачен совершенно врасплох. Тут и левый китайский отряд добрался до вражеского лагеря. Американские солдаты не смогли правильно оценить количество нападающих и бежали сломя голову. Все сражение длилось около 10 минут. Было убито более тридцати солдат противника. И плато 584 вновь оказалось в руках китайцев.

В данном случае туман и беззаботность американцев оказались «трупом», который китайцы использовали для «возвращения души», то есть утраченного плато.

14.15. Из мира бизнеса

Согласно книге о стратагемах, изданной в Тайбэе, Стратагема № 14 применяется также в деловом мире — например, когда в период кризиса ищут новых акционеров или кредиторов. Они в данном случае оказываются «трупом», а экономический подъем — «возвращением души».

И в заключение еще один пекинский комментарий:

«Никто не побеждает постоянно. Отступления — в порядке вещей. Но речь идет о том, чтобы сохранить на стадии неудач ясную голову, спокойно проанализировать положение и подобрать подходящий «труп», то есть воспользоваться всеми пригодными обстоятельствами, чтобы вновь взять инициативу в свои руки и превратить поражение в победу».

Стратагема № 15. Сманить тигра с горы на равнину

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: дяо / ху / ли / шанъ

Перевод каждого иероглифа: побудить / тигр / покинуть / гора

Связный перевод: Побудить тигра покинуть гору. Сманить тигра с его горы на равнину. Отрезать противника от его базы.

Сущность:

а) Сманить тигра с горы на равнину, чтобы обезвредить его.

б) Сманить тигра с горы, чтобы затем без усилий занять гору (и таким образом также победить тигра).

в) Ослабить тигра, отдалив его от важнейшего помощника.

г) Отрезать тигра от тех, кого он защищает, чтобы затем легко обезвредить их. Стратагема изоляции.

Уже в книге «Гуань-цзы», приписываемой политическому философу Гуань Чжуну (VII в. до н. з.), говорится:

«Когда тигр или леопард покидают свое логово и приближаются к людям, они становятся добычей людей. Пока тигр или леопард полагаются на свое логово, им удается сохранять свою силу».

До сих пор сохранившая употребительность китайская пословица гласит: «Ху ло пин ян бэй цюань ци», что означает в переводе: «Если тигр спускается на равнину, на него тут же набрасываются собаки».

Хан Фэю (III в. до н. э.), известнейшему представителю древнекитайской Школы законников, основателем которой считается Гуань-цзы, приписывается следующее высказывание:

«Тигр побеждает собаку с помощью своих когтей и зубов. Если отнять у тигра зубы и когти и отдать их собаке, то тигр должен будет подчиниться собаке».

В формулировке Стратагемы № 15 «тигр» — образное наименование противника, а «гора» — образное же обозначение наиболее привычного и подходящего для противника поля сражений. Цель Стратагемы № 15 состоит в том, чтобы выманить «тигра» с его «горы». Это необходимо прежде всего, если имеешь дело с сильным «тигром». Ведь если допустить, чтобы сильный «тигр» пользовался еще и преимуществом своего положения на «горе», ситуацию можно будет описать с помощью другой китайской поговорки: «Вэй ху фу и» — «Снабдить тигра крыльями», то есть сделать сильного противника еще сильнее.

Имеются, конечно, примеры «тигров», отличающихся не только грубой силой и дерзостью. Их не так-то легко сманить с их «горы». Вспомним Одиссея, проплывавшего мимо острова сирен, которые завлекали моряков обольстительным пением и убивали их. Одиссей заткнул своим спутникам уши воском, а себя приказал привязать к мачте — и корабль остался на правильном курсе!

В рубрике «Сущность» приводятся различные возможные варианты применения Стратагемы № 15. Снабдим их некоторыми примерами.

15.1. Путешествие к Сыну Неба

Князь У (770–774 до н. э.) из Чжэн (в районе нынешней провинции Хэнань) имел двух сыновей. Старший из них, У Шэн, явился на свет перевернутым, то есть вперед ногами. Из-за тяжелых родов его мать его возненавидела. Она страстно полюбила своего второго сына, Дуаня, и хотела, чтобы он унаследовал трон. Но отец, уважая традиции наследования, противился этому; кроме того, старшему сыну нечего было поставить в вину. Поэтому Дуань получил только небольшой удел, а У Шэн был назначен официально наследником и после смерти отца получил его скипетр. Он правил Чжэн под именем князя Чжуана (743–701 до н. э.).

Мать, недовольная положением своего любимого сына, попросила нового князя отдать в удел брату большой город Чжи. Князь отклонил ее просьбу, так как город этот был слишком значителен. Тогда она потребовала для младшего сына важный город Цзин.

Советник князя Чжай Чжун предостерег князя, говоря, что по закону самые большие удельные города не должны превышать по размеру трети столицы, а город Цзин этому правилу не отвечает. Как не могут на небе светить два солнца, так не должно быть в государстве двух правителей. Город Цзин расположен в центре страны, его население весьма велико, и в политическом и военном отношении он не уступает столице. К тому же Дуань — любимый сын вдовы князя. Если дать ему этот город, волей-неволей в стране появятся два правителя.

Но князь отвечал, что таков приказ его матери, и отдал Дуаню город Цзин. Перед отъездом Дуань встретился с матерью, посоветовавшей ему готовиться в своей новой цитадели к удобному случаю для захвата трона.

Вскоре Дуань повелел военачальникам западной и северной границ подчиняться его приказам, в том числе в военном отношении, что не подобало ему как удельному владетелю. Затем он оккупировал прилегающие территории и увеличивал свои силы с каждым днем.

Об этом стало известно при княжеском дворе, но сам князь ничего не предпринимал. Один сановник, по имени Гунцзы Люй, посоветовал ему как можно быстрее устранить младшего брата. Но князь ответил: «Дуань — любимый сын моей матери. Он мой младший брат. Как могу я из-за клочка земли повести себя не по-братски и перечить матери?»

Гунцзы Люй отвечал, что медлить в решительный момент — верный путь к неудаче. А потерпев неудачу, раскаиваться будет поздно.

Князь Чжуан вздохнул: «Ах, я уже неоднократно обдумывал этот вопрос. Конечно, Дуань определенно собирается узурпировать трон. Но открыто он до сих пор не взбунтовался. Если я что-нибудь ему сделаю, мать станет строить против меня козни и весь свет обвинит меня в отсутствии братской любви и почтительности к матери. Единственное, что мне остается, — делать вид, что я ничего не понимаю, оставить брата безнаказанным и ждать, пока он не дойдет до явно бунтовщических действий. Тогда у меня будут доказательства его преступных намерений».

Гунцзы Люй возразил: «С одной стороны, вы правы. Но с другой стороны, ваш брат с каждым днем становится все могущественнее. Скоро он будет сильнее вас. Что, если мы побыстрее устроим так, чтобы он обнаружил свои намерения, и тогда уже без колебаний уничтожим его?»

И Гунцзы Люй предложил такой способ: князь, который уже давно, боясь нападения со стороны брата, не покидал княжества, должен отправиться на аудиенцию ко двору Сына Неба. В отсутствие князя его брат наверняка попытается напасть на столицу. Он, Гунцзы Люй, будет ждать с войском в засаде близ резиденции Дуаня и, как только Дуань выйдет из города со своими войсками, займет Цзин. Тогда младший брат потеряет свою опорную базу, и будет несложно обезвредить его.

Князь согласился с этим планом. Он поставил Чжай Чжуна наместником на время своего отсутствия. Мать князя сочла момент благоприятным для исполнения своих планов и отправила к младшему сыну вестника с тайным посланием касательно захвата столицы. Но Гунцзы Люй захватил вестника и убил. Письмо он переслал князю Чжуану, а к его брату отправил другого вестника с письмом сходного содержания. Дуань отослал гонца с ответным письмом к матери. В этом письме он назначал точную дату запланированного военного выступления. Это письмо также досталось Гунцзы Люю. Гонца он отправил к матери князя с фальшивым письмом подобного же содержания.

Теперь у князя Чжуана были в руках вожделенные доказательства. Он попрощался с матерью и с большой помпой отправился в сопровождении личной гвардии ко двору Сына Неба. Одновременно Гунцзы Люй ? войском устроил засаду поблизости от города Цзин и там ожидал, когда «тигр» оставит свою «гору».

Дуань вывел из города всех воинов и двинулся на столицу под тем предлогом, что он обязан в отсутствие брата обеспечивать ее безопасность. Город Цзин, в который Гунцзы Люй перед тем заслал своих агентов для возбуждения беспорядков, остался без охраны и был быстро взят.

Дуань узнал в пути о падении Цзина. Он тут же приказал войску поворачивать назад и остановился лагерем за городскими воротами, чтобы подготовиться к штурму. Но его люди были деморализованы. Проникшие тайно в лагерь агенты Гунцзы Люя распространили сведения о предательских планах княжеского брата, вследствие чего ночью половина армии дезертировала.

Дуань попытался бежать с остатком войска в Яньи, но и этот город был уже занят войсками князя. В конце концов Дуань вернулся в тот небольшой городок, власть над которым не удовлетворяла его ранее. Но войска князя уже приближались. Городок был слишком мал, чтобы противостоять наступлению. Дуаню ничего не оставалось, как покончить с собой.

Вот такая история приводится в романе «Истории Восточного Чжоу», относящемся к эпохе Мин (XIV–XVII вв.), окончательная редакция — эпоха Цин (XVII–XX вв.). В нем содержатся рассказы из VIII–III вв. до н. э., основанные на исторических данных, нередко расцвеченных игрой фантазии. Вышеописанные события излагаются также в классическом конфуцианском труде «Цзо-чжуань» — значительно суше и без стратагемных довесков. Интерпретация, использованная нами, опирается на книги о стратагемах, изданные на Тайване и в Гонконге. Следующий наш пример исторически более достоверен.

15.2. Совет под Чэнем

Хань Синь (ум. 196 до н. э.) прежде служил Сян Юю (232–202), главному сопернику Лю Бана (ум. 195 до н. э.) в борьбе за императорский трон после падения династии Цинь в 206 г. до н. э. Впоследствии, однако, он перебежал к Лю Бану, стал военачальником и оказал тому большие услуги (см. 8.1). За это Лю Бан дал ему в удел царство Чу. Когда Чжун Лимэй, крупный военачальник Сян Юя, после смерти последнего бежал и Лю Бан начал охоту за ним, Хань Синь укрыл его и не выполнил прямого приказа Лю Бана о его аресте.

В 201 г. до н. э. Лю Бану, уже императору Китая, донесли, что Хань Синь замышляет бунт. Лю Бан воспользовался стратагемой, подсказанной ему его советником Чэнь Пином (ум. 178 до н. э.). Он устроил инспекционную поездку в Юньмын (в нынешней провинции Хубэй) и созвал всех своих удельных князей на совет в уезде Чэнь (нынешняя провинция Хэнань). Когда Хань Синь получил это приглашение, ему ничего не оставалось, как подчиниться. Он боялся обвинения в беспорядках. Чтобы избежать этого, он принудил Чжун Лимэя к самоубийству и с его головой в качестве доказательства своей лояльности явился к Лю Бану, где и был арестован.

В этом примере совет в Чэнь служит для того, чтобы выманить Хань Синя — «тигра» — из его удела Чу («горы») и без труда обезвредить его. При этом Лю Бану наконец удалось лишить его ценного союзника, Чжун Лимэя.

15.3. Провели за нос

В расширенном значении Стратагема № 15 в первом из приведенных выше вариантов может употребляться также в полемике. Противную сторону в споре заставляют нарушить сдержанность и заводят в менее знакомую или вообще чуждую область, где легче будет поймать ее на ошибке.

Кроме того, можно представить себе применение Стратагемы № 15 при заключении торгового договора с иностранными бизнесменами, при формулировании статей о подсудности или о месте третейского суда. Эту статью можно составить таким образом, что в конфликтной ситуации партнер будет лишен привычного ему юридического обеспечения и окажется на незнакомой и потому неблагоприятной юридической почве.

15.4. Просьба о помощи Сунь Цэ

В последнее десятилетие династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.) окраинные области Китая оказались под властью множества правителей. К югу от Янцзы, там, где теперь расположен Шанхай, возникло два основных центра, один на юго-востоке, в районе современной провинции Цзянсу, подчинявшийся Сунь Цэ (175–200), правителю Гуйцзи, а другой на северо-западе, на территории современной провинции Аньхой, где правил Лю Сюнь, владыка Луцзяна.

Оба этих властелина спорили между собой за единоличную власть над Южным Китаем. К 199 г. Лю Сюнь так далеко распространил свое могущество, что стал представлять непосредственную угрозу для Сунь Цэ.

Что же делать? Многие чиновники и советники Сунь Цэ настаивали на немедленном походе против Лю Сюня и уничтожении последнего в решающей схватке. Но некоторые думали иначе. Они считали слишком опасной прямую конфронтацию с таким сильным противником. Один из них, Чжоу Юй (175–210), предпочитал стратагему опосредованной конфронтации; он полагал, что, прежде чем «лезть в тигриное логово», следует «сманить тигра с горы». Сунь Цэ послушался совета Чжоу Юя. Ему были известны личные качества Лю Сюня. Лю Сюнь был алчен, честолюбив и, пожалуй, глуповат. Исходя из этого, Сунь Цэ отправил к Лю Сюню доверенного посланца с письмом и подарками. На пути в Луцзян, где пребывал Лю Сюнь, посланец обнаружил множество военных лагерей. Все выглядело так, будто предстоит большой военный поход. Чтобы попасть на аудиенцию к Лю Сюню, посланцу пришлось пройти через шеренгу вооруженных до зубов воинов. Будучи допущен к Лю Сюню, он передал ему письмо Сунь Цэ. Письмо гласило:

«Мы с почтением взираем на Вас и желаем добрых отношений с Вами. Но, будучи в постоянных военных заботах, я не имел возможности посетить Вас. Ныне Шан Ляо вновь высылает войска и наседает на плохо защищенные территории к югу от Великой реки. Мы слишком слабы для дальнего похода. Потому мы подаем Вам вместе с подарками это прошение, чтобы побудить Вас к карательному походу и поражению Шан Ляо. Мы полагаем, что, если Вы сделаете это, это будет неоценимой помощью и поддержкой для слабых государств к югу от Великой реки».

Затем посланец передал подарки. Лю Сюнь был весьма тронут почтительностью Сунь Цэ. Он знал, что овладение царством Шан Ляо означало огромную мощь и благоденствие. К тому же Сунь Цэ попросил его о поддержке и послал множество ценных даров. Вне себя от радости, Лю Сюнь устроил в честь посланца роскошный пир. За столом посланец неоднократно поднимал кубок за победу Лю Сюня в предстоящем походе на Шан Ляо. Военачальники Лю Сюня также пили за победу в предстоящей победоносной войне против Шан Ляо. Только у одного штатского чиновника, по имени Лю Е, на лице сохранялась озабоченность. Когда пир окончился, Лю Сюнь спросил его о причине недовольства. Советник сказал: «Шан Ляо — небольшой город, но окружен прочными стенами. Его трудно взять. Боюсь, что Сунь Цэ применяет против нас стратагему «Сманить тигра с горы». Я предвижу неизбежное поражение».

Самодовольный и глупый, Лю Сюнь преисполнился гнева и воскликнул: «Молчи! Если бы Сунь Цэ действительно решился это предпринять, он не послал бы посланца». Военачальники хором поддержали Лю Сюня, и поход к Шан Ляо был решен. Город узнал о том, что надвигается армия, и сразу предпринял все необходимое для обороны. После долгого тяжелого пути Лю Сюнь приказал усталым войскам обложить город и одновременно напасть со всех сторон. Защитники города, будучи отдохнувшими и полными боевого духа, дали бой измотанному противнику. Бесчисленные стрелы, камни и бревна встретили взбирающихся на городские стены воинов. Атака армии Лю Сюня окончилась поражением, боевой дух воинов упал еще ниже. Сунь Цэ сразу же узнал, что Лю Сюнь со своими главными силами осадил Шан Ляо. Только одно маленькое сторожевое войско осталось охранять Луцзян. Тогда Сунь Цэ сказал своим советникам: «Мы сманили тигра с его горы. Теперь можно сначала овладеть его логовом, а потом легко покончить с ним». После этого Сунь Цэ ворвался со своей армией в Луцзян, который сдался без боя. Захватив Луцзян, Сунь Цэ выступил против главных сил Лю Сюня, падение боевого духа которых достигло глубочайшей точки при известии о падении Луцзяна. Битва кончилась для Лю Сюня катастрофой. После полного поражения он мог лишь взывать к Небу: «Почему я не послушался совета Лю Е? Я попался на стратагему Сунь Цэ «Сманить тигра с горы» и потому впал в ничтожество!» После этого он примкнул к Цао Цао (155–220).

Сунь Цэ, в свою очередь, этим легчайшим из своих походов заложил основание позднейшего царства У, одного из трех царств первой половины III столетия н. э.

Пример применения Стратагемы № 15 позаимствован из исторической хроники «История Троецарствия», составленной Чэнь Шоу (233–297); он пересказывается, в частности, в одном из распространенных в КНР комиксов о стратагемах. В другом комиксе излагается следующее происшествие, относящееся к концу Ханьской эпохи. О нем рассказывается в «Истории династии Поздняя Хань», принадлежащей перу Фань E (398–445).

15.5. Котел при Чэньцане

На северо-западе Китая варварский народ цян восстал против династии Хань. Юй Сюй, правитель Уду (на территории нынешней провинции Ганьсу), выступил против восставших, но те непрерывно побеждали его. Юй Сюй вынужден был отойти со своими тремя тысячами воинов в изрезанную расщелинами долину близ Чэньцана (в современной провинции Шаньси). Там он приказал устроить укрепленный лагерь. Вступать в битву с цянским войском, насчитывавшим более 10 000 человек, он не собирался. Цян отрезали ему все пути к отступлению, и Юй Сюй оказался в ловушке. По-видимому, его могла спасти только стратагема.

Юй Сюй приказал своим воинам кричать, обращаясь к осаждающим: «О воины цян! Мы отправили посланца к императору за помощью. Как только подойдут императорские войска, мы будем с вами сражаться!» Войско цян поверило и решило не дожидаться подхода императорских войск, а заняться грабительскими набегами на соседние области.

Когда Юй Сюй увидел отход цянских войск из долины, он сразу же бросился в погоню. При этом на каждом привале он распоряжался удваивать количество кострищ. Военачальники цянского войска постоянно узнавали через разведку об увеличении числа кострищ в ханьских войсках. Ввиду явного усиления ханьских войск дополнительными отрядами цянские военачальники наконец решили отступать в их исконную область. Об этом Юй Сюй узнал от своей разведки. Он напал на отступающие цянские войска и нанес им тяжелое поражение.

То, что Юй Сюй ввел в заблуждение цянские войска, распространив среди них сведения о подходе императорских войск, явилось средством выманить «тигра» (цянское войско) с «горы» (то есть с опасного для ханьцев, но, по-видимому, удобного для цянских войск поля сражения).

15.6. Послание в карпе

В комиксе, изданном в КНР тиражом 920 тыс. экземпляров (Шэньян, 1982), рассказывается, как была применена Стратагема № 15 во время войны с Японией (1937–1945).

На северном берегу озера, поросшего тростником, стояла деревня Саньхэшэ, на востоке лежала деревня Хочжуан, на юге — деревня Гаобаочжуан, а на западе — деревня Люйши. В Гаобаочжуане находилась усадьба Ба Саньфу. Коммунисты считали его местным диктатором. Он был деревенским старостой и, когда японцы вторглись в ту местность, втерся к ним в доверие. Одна рыбацкая семья не признавала его власти, и Ба Саньфу посоветовал японцам их убить. Четырнадцатилетней дочери рыбака Хун Яцзы удалось бежать.

Она отправилась к своему деду в деревню Саньхэшэ, к северу от озера. Тот был связным в армии Коммунистической партии Китая. Позднее Хун Яцзы стала связной в вооруженной рабочей группе — так во время антияпонского вооруженного сопротивления назывались отряды, действовавшие под руководством китайской компартии.

Хун Яцзы выходила на маленькой лодке на рыбную ловлю, чтобы передавать секретную информацию. На основании этой информации коммунисты однажды ночью напали на японское укрепление на западном берегу озера и убили японского командира. Поэтому японский отряд под командованием некоего Камено получил задание усилить японскую позицию в деревне Гаобаочжуан на южном берегу озера и установить связь с японцами в Хочжуане на восточном берегу. Японцы хотели таким образом выступить против коммунистов с двух сторон.

Девушка узнала об этом и сообщила командиру рабочей группы. Командир дал ей особое задание. Она выплыла на своей лодке на середину озера и там стала ловить рыбу. Вдруг она услышала голос с берега: «Плыви сюда, не то стрелять буду!» Этого-то Хун Яцзы и ждала. Она послушалась приказания и причалила к деревне Гаобаочжуан. На расспросы японских солдат она невинно отвечала: «Я ловлю рыбу с соколом».

В этот момент показался повар жившего там господина Ба Саньфу. Он должен был приготовить праздничный обед для японского командира Камено, но у него не было свежей рыбы. Затем вышел сам господин Ба Саньфу. Хун Яцзы, помня о своем задании, ничем не выдала охватившей ее ненависти. Ба Саньфу приказал Хун Яцзы показать корзину с рыбой, но счел рыбу слишком мелкой. Хун Яцзы сказала, что, по ее мнению, крупная рыба в этом месте не водится. Ба Саньфу спросил, где же добыть крупную рыбу. Хун Яцзы указала на север, в направлении деревни Саньхэшэ. «Там действительно бывает крупная рыба?» — в сомнении спросил Ба Саньфу.

«Хочешь верь, хочешь не верь. Вчера я видела у одного старого рыбака в сетях карпа размером с человека. Там были и еще рыбы. Но он не разрешает чужим там рыбачить».

«Тогда отправляйся и доставь мне крупных рыб и крабов», — сказал Ба Саньфу».

«Таких рыб не продают, а если хочешь их получить, отправляйся за ними сам».

Ба Саньфу озабоченно спросил: «А нет ли там людей из Восьмой полевой армии [название армии китайской компартии во время японской войны]?»

Хун Яцзы успокоила его. Тогда Ба Саньфу приказал своему повару Лань Хунъяню отправиться за рыбой вместе с Хун Яцзы. Хун Яцзы погребла прочь от берега, напевая нежным голоском рыбацкую песню. Вдруг в камышах послышались выстрелы. Лань Хунъянь испугался и лег на дно лодки. Хун Яцзы сделала вид, что тоже испугалась, и уронила весло. В следующий момент из камыша показались два вооруженных человека. Один из них окликнул Лань Хунъяня: «Что ты тут делаешь?»

«Я еду покупать рыбу», — сказал Лань Хунъянь. Хун Яцзы не подала виду, что узнала спрашивающего. Это был командир коммунистической рабочей группы. Она показала на Лань Хунъяня: «Это повар Ба Саньфу, его послали за рыбой».

Человек в камышах снял шапку и вежливо сказал: «Господин Ба Саньфу — наш друг. Пожалуйста, продолжайте ваш путь и выполните свое поручение».

Лань Хунъянь справился со своим страхом, поклонился человеку из камыша и пробормотал: «Да, да». Хун Яцзы стала грести дальше. Через некоторое время они пристали к северному берегу.

Как раз в это время ее дед разбирал сети под деревом гинкго. Хун Яцзы сказала: «Вот тот старый рыбак. Пойди и возьми у него рыбу». Лань Хунъянь подошел и грубо потребовал у старика рыбы. Тот сначала отвечал, что у него нет рыбы. На это Лань Хунъянь сказал: «Меня послал господин Ба. Он устраивает прием для господина военачальника Камено. Или тебе больше нравится тайно отдавать рыбу коммунистической Восьмой армии, чем снабжать императорскую японскую армию?»

«?-a, так почему же вы мне сразу не сказали? — Теперь старик был сама вежливость. — Так вы от господина Ба! Конечно, у меня есть рыба».

И он вынес из дома огромного карпа, килограммов на пятнадцать. Лань Хунъянь тут же взял рыбу и приказал Хун Яцзы везти его обратно.

Приплыв в Гаобаочжуан, он приказал Хун Яцзы помочь себе. Лодку он привязал к дереву, а рыбу отнес на кухню. Вскрыв желудок рыбы, он обнаружил исписанный листок промасленной бумаги. В испуге он воскликнул: «Сюда, ко мне! В карпе нашлось письмо». Все столпились на кухне. Господин Ба также подошел со своим сандаловым веером. Он взял бумагу и увидел на ней иероглифы цзюэми, «совершенно секретно» и «лично господину Ба». Он испугался.

Хун Яцзы воспользовалась моментом и ушла в комнату для гостей, чтобы принести горячей воды для чая. Всем, кого она встречала, она рассказывала о письме в рыбе. Эта новость насторожила Камено, который как раз пил чай. Он вскочил и бросился на кухню.

После нападения на японский лагерь в Люйши до него доходили слухи о связи господина Ба с коммунистической Восьмой армией.

Поэтому он был уже предубежден против господина Ба. Он пришел на кухню и потребовал письмо.

Прочтя письмо, Камено молча вышел. Господин Ба не знал, что делать. Камено призвал к себе повара и допросил его. Повар отвечал правдиво, как только мог: господин Ба послал его в Сань-хэшэ. По дороге он встретил солдат из Восьмой армии. Те сказали, что они в хороших отношениях с господином Ба. Затем Камено расспросил Хун Яцзы. Ее рассказ полностью совпал с тем, что говорил повар.

Тогда Камено вновь вернулся в столовую к господину Ба. Чем больше тот пресмыкался, тем сильнее росли подозрения Камено. Когда Ба хотел поднести ему вина, Камено бросил чашу ему в лицо, вытащил меч и закричал: «Негодяй!» Господин Ба пробормотал: «Это недоразумение». Тогда Камено дал ему прочитать письмо из рыбы. Там было написано:

«Сегодня ночью мы собираемся напасть на Хочжуан. Мы рассчитываем на то, что Вам удастся напоить эту свинью Камено и воспрепятствовать ему прийти на помощь солдатам в Хочжуане. Позже мы отблагодарим Вас за это дело и за помощь при Люйши.

Вооруженная рабочая группа: ЦзянЦи».

И Камено отрубил господину Ба голову. Выйдя из дома, он услышал в направлении Хочжуана выстрелы. На двух моторных лодках Камено тут же направился к Хочжуану, чтобы расставить там своих людей. В этот момент вооруженная рабочая группа Коммунистической партии заняла врасплох усадьбу Ба Саньфу, связала двух оставленных там солдат Камено и подожгла усадьбу.

Когда Камено приблизился к Хочжуану, он не нашел там и следа коммунистов. В раздражении он обернулся и увидел, как вдали пылает его база в Гаобаочжуане. Тут он понял, что зря убил господина Ба и пал жертвой стратагемы «Сманить тигра с его горы». Камено тут же приказал поворачивать на Гаобаочжуан. Но вооруженная рабочая группа залегла в засаде и нанесла японцам полное поражение.

15.7. Аграрная реформа в Суйфэньдадяньцзы

В уже цитировавшемся романе Цю Бо «Лесное озеро в снежной стране» (см. 12.5) из эпохи гражданской войны в Китае (1945–1949) 29-я глава так и называется — «Сманить тигра с горы».

Шао Цзяньбо, командир разведывательного отряда коммунистической Народно-освободительной армии, ломал себе голову, как победить гоминьдановского командира Ma Сишаня и его триста солдат. Ma Сишань обосновался в пещере на вершине горной цепи Гокуй. Туда вела только узенькая тропинка через вековой лес. На расстоянии ста двадцати китайских миль оттуда находилась ближайшая деревня Суйфэньдадяньцзы.

Из товарищей Шао Цзяньбо одни предлагали окружить врага и уничтожить, другие же — искусными маневрами принудить его к бегству и затем напасть. Шао Цзяньбо остановился на Стратагеме № 15. Он решил повести свой разведывательный отряд в обход и провести аграрную реформу в ближайшей к горе деревне Суйфэньдадяньцзы. План исходил из того, что эти революционные действия побудят связанных с деревенскими властями гоминьдановцев покинуть убежище на горе и напасть на коммунистов в долине.

По плану Шао Цзяньбо у трех самых богатых деревенских землевладельцев в деревне отобрали овощи, орудия труда и лошадей и разделили между бедными. Один из этих троих, Чжао Да-фа, бежал на вершину Гокуй. Это бегство соответствовало намерениям Шао Цзяньбо. На основании сообщения Чжао Дафа о положении в деревне Ma Сишань пришел к выводу, что его триста всадников с легкостью обезвредят пятьдесят лыжников вражеского отряда. Так что он отдал приказ в ту же ночь оставить гору и рано утром напасть на коммунистов в деревне. Шао Цзяньбо в ту же ночь обходным путем вместе со своим отрядом достиг вершины Гокуй. Таким образом, рано утром он мог обозревать с вершины внизу, в деревне, вражеский отряд, который, видимо, искал его. Воины Шао Цзяньбо радостно кричали: «Товарищи! Тигра сманили с его горы!»

«Только теперь начинается работа, — сказал Шао Цзяньбо. — Теперь мы должны проникнуть в логово тигра так, чтобы у бандитов больше не было убежища. И мы вместе с нашим помощником, снегом, сможем напасть на них везде, где только пожелаем. Я приказываю немедленно разрушить бандитскую пещеру на вершине Гокуй».

После этого примера из современного китайского романа приведем еще две истории из романов — эпохи Мин (XIV–XVII столетия н. э.).

В первую очередь это роман «Фэн шэнь яньи». Автор его неизвестен. Главы 1 —46 переведены немецким синологом Вильгельмом Грубе (вышли в 1912 г.).

Действие основанного на древних книгах и легендах романа разыгрывается в конце эпохи Шан (XVI–XI вв. до н. э.) и описывает военные походы чжоуского царства У против Шанской династии. В начале романа последний император Шан приносит жертву в храме богини Нюйва, создательницы людей. При этом он сочиняет стихотворение, разгневавшее ее, и она посылает трех чудовищ, чтобы заколдовать его. Главы со 2-й по 30-ю повествуют о жестокости императора, о восстании против него царя У и о войне чжоусцев против шанцев. Роман в основном состоит из перечислений убийств. При этом традиционные божества даоизма и буддизма выступают на стороне чжоусцев.

15.8. Разговор на городской стене

В 88-й главе романа друг другу противостоят военачальник шанского императора Чжан Куй и военачальник чжоуского царства У Цзян Цзыя. Чжан Куй засел в хорошо укрепленном городе. Цзян Цзыя как раз обдумывал положение, когда к нему явился юноша-даос, передавший ему послание от наставника Цзю Люсуня с горы Цзялун. В этом письме Цзю Люсунь рассказывал, как овладеть городом. Среди прочих была фраза: «Господин Цзыя должен применить стратагему «Сманить тигра с горы».

После этого Цзян Цзыя вместе с царем У отправился к городской стене и там, жестикулируя, стал советоваться с царем. Это немедленно передали Чжан Кую в городе; он поспешил на городскую стену и действительно увидел обоих своих врагов совсем рядом. Тогда Чжан Куй сказал себе: «Цзян Цзыя совершенно презирает меня. Это все потому, что я все время сижу в обороне города и совершенно не делаю вылазок. Вот он уже пришел к городской стене и ведет себя так, как будто я — пустое место». После этого Чжан Куй сказал своей супруге: «Возьми на себя оборону города. Я оставляю его, чтобы убить их обоих и избежать великого позора». Супруга отправилась на городскую стену, чтобы оттуда наблюдать за битвой. Чжан Куй с мечом в руке сел верхом на лошадь, приказал открыть городские ворота и выскочил на равнину с криком: «Эй, вы, двое, прощайтесь с жизнью!» Цзян Цзыя и царь У сразу поскакали прочь. Чжан Куй бросился их преследовать. Как раз к этому моменту и готовилось войско Цзян Цзыя. Оно вошло в город через открытые ворота и захватило его. «Благодаря стратагеме можно овладеть зайцем, живущим на луне. С помощью стратагемы можно схватить золотую птицу, живущую на солнце». Эти строки комментируют в романе удачное использование Стратагемы № 15.

15.9. Погоня за Иисусом Навином

В XIII в. до н. э. ветхозаветный Иисус Навин при штурме города Гая разделил израильское войско на две части. С одной половиной Иисус двинулся к городу, как будто намереваясь его штурмовать. Другую половину он спрятал в пустыне с другой стороны города. Противник сделал вылазку, ударил по войску Иисуса, войско побежало, и противник начал преследование. Удалившись от города, израильское войско остановилось и двинулось против преследователей.

Когда царь Гая вывел все свои силы из города и оставил ворота отворенными, сидевший в засаде отряд без труда овладел городом, гайское войско оказалось захвачено в котел и было уничтожено.^[212]

Как подчеркивает Даниэль Райхель в своей «Мобильности и скрытности» (Studien und Documente. Heft V. Hrsg. vom Edgen?ssischen Milit?r-departement. Bern, 1986), успех Иисуса нельзя свести к одному только удачному применению стратагемы (с. 12).

Сходным образом, по-видимому, развивалась в 1066 г. битва при Гастингсе. Высадившееся в Англии норманнское войско под предводительством Вильгельма Завоевателя безуспешно пыталось разбить войско англосаксов, укрывшееся на высоте за земляными насыпями. Тут Вильгельму пришла в голову стратагема. Он вновь приказал наступать, и, когда его войско бежало после этой столь же безуспешной, как и предыдущая, атаки, англосаксы выбрались из своего укрепления, чтобы использовать бегство норманнов для их полного уничтожения, но вдруг оказались в окружении. Бегство оказалось только стратагемой, призванной выманить англосаксов из их твердыни (см.: Готфрид Шедлих. Военная хитрость раньше и теперь. 2-е изд. Херфорд, Бонн, 1979).

15.10. Источник, помогающий прервать беременность

В главе о Стратагеме № 5 в качестве первого примера приводился роман «Путешествие на Запад». В этом романе описано исторически засвидетельствованное путешествие китайского буддийского монаха Трипитаки в 629–645 гг. в Индию за священными текстами. Трипитака должен был перенести большие опасности и удивительные приключения. То и дело на него нападали сверхъестественные чудовища и злые духи, которых он побеждал благодаря своим, тоже одаренным сверхъестественными способностями спутникам. Главный его помощник — Царь обезьян Сунь Укун, обладающий всевозможными магическими силами (см. 13.12). Позднее за ним последовали Монах-свинья Чжу Бацзе и Песочный монах Ша Сэн.

Во время путешествия однажды монах Трипитака и Монах-свинья Чжу Бацзе напились воды из некоей чистой реки. После этого они почувствовали ужасные боли. Затем животы у них стали распухать, и они становились все толще. В домике у дороги они узнали у одной старухи, что они находятся вблизи от города Женщин в Западном Лян и что жительницы города пьют из этой реки, чтобы забеременеть. Таким образом, Трипитака и Чжу Бацзе одновременно забеременели от глотка воды. Им оставался лишь один выход. В трех тысячах миль оттуда находилась гора Разрешения мужественности. В этой горе была пещера Избавления от детей, в которой тек Абортный источник. Глоток воды из этого источника вызывал прерывание беременности. Однако воду оттуда получить было не так просто. За год до того некий даосский монах по имени Истинный Бессмертный Услужитель захватил пещеру и переименовал ее в келью Собрания бессмертных. С тех пор он ведет себя как хозяин источника и взимает за воду плату деньгами, бараниной, вином и фруктами. Для бродячих монахов, какими были Трипитака и его спутники, такая плата была недоступна. Так что им ничего не оставалось, как вынашивать детей. Но Царь обезьян Сунь Укун решил добыть воду. Сев на облако, он вскоре достиг горы. У горы он увидел здание, у ворот которого сидел на лужайке старый даос. Обезьяний царь поставил свою кружку, поклонился и попросил воды из источника. Но даос, послушник Истинного Бессмертного Услужителя, заломил высокую цену. «Мы же нищенствующие монахи», — сказал обезьяний царь и попросил допустить его пред лицо Истинного Бессмертного Услужителя.

Когда последний услышал имя Сунь Укуна, в нем воспламенился гнев. Ведь он был братом Царя демонов-быков и дядей чудища Красное Дитя, которому Сунь Укун однажды порядком навредил. Истинный Бессмертный Услужитель загорелся жаждой мести. Он поспешил к воротам, обругал Сунь Укуна и бросился на него с топором. Они дважды сходились в схватке, и оба раза побеждал Сунь Укун, но ему не удалось добыть воду из источника.

Тогда он вернулся в город Женщин и призвал на помощь монаха Ша. Он приказал ему стоять с кружкой у входа в пещеру. Сам же он опять вызовет хозяина источника на бой, а во время боя монах Ша должен проникнуть в грот и зачерпнуть воды. После этого Сунь Укун опять отправился к воротам, размахивая своей железной палицей и крича: «Откройте, откройте!» Страж сообщил господину, что Сунь Укун явился опять. Истинный Бессмертный Услужитель выскочил из пещеры и опять отказал ему в воде. Тогда обезьяний царь кинулся на него со своим металлическим жезлом. Разгорелась новая схватка. Сунь Укун постепенно отводил своего противника вниз по склону. Этим обстоятельством воспользовался монах Ша, чтобы подставить кружку под текущую воду. После этого он вскочил на облако и крикнул обезьяньему царю, что выполнил задание.

Обезьяний царь прекратил схватку и воскликнул: «Когда я пришел в первый раз, ты дважды воскликнул, что я никогда не добьюсь воды. Теперь я воспользовался стратагемой «Сманить тигра с горы». Я вовлек тебя в битву, чтобы мой спутник мог забраться в пещеру и набрать воды».

В данном случае обезьяний царь «сманил тигра с горы» не ради уничтожения «тигра», а чтобы выполнить «на горе» важную задачу.

Вот еще два примера на третий вариант Стратагемы № 15: «Ослабить тигра, изолировав от его важнейшего помощника».

15.11. Гнев Фань Цзэна

В 204 г. до н. э. Лю Бан, основатель Ханьской династии, был вытеснен в Синъян (в нынешней провинции Хэнань) своим могущественным противником Сян Юем (232–202 до н. э.). Советник Лю Бана Чэнь Пин (ум. 178 до н. э.) предложил внести вражду в войско Сян Юя с помощью стратагемы «Сеяние раздора». Это показалось Чэнь Пину достаточно легким прежде всего потому, что он знал Сян Юя как человека недоверчивого.

Чэнь Пин начал распространять в лагере противника слух о том, будто советники и помощники Сян Юя недовольны тем, что при большой нагрузке они получают недостаточную плату, и потому якобы собираются объединиться с Лю Баном и погубить Сян Юя. Сян Юй прослышал об этом и рассердился. Желая выяснить обоснованность слухов, он направил посла в лагерь Лю Бана. Лю Бан приготовил пышный пир. Когда посланец Сян Юя пришел, Лю Бан удивленно сказал: «Я думал, вы посланец Фань Цзэна, а вы, оказывается, посол царя Сяна». После этого он приказал своим людям уйти и предложил послу очень скудную еду. Тот все доложил своему господину. Сян Юй исполнился недоверия к своему важнейшему советнику Фань Цзэну. «Неужели Фань Цзэн действительно вступил в тайные сношения с Лю Баном?» Немного позже Фань Цзэн посоветовал своему господину Сян Юю наступать на Синъян, но Сян Юй не последовал этому совету. Когда Фань Цзэн узнал, что Сян Юй больше не доверяет ему, он вышел из себя и сказал Сян Юю: «Ну и оставайся один. Я отправляюсь домой». И он в ярости покинул Сян Юя, а вскоре после того умер.

В этом случае тигром является Сян Юй, а гора, от которой ему было опасно отдаляться, — советник Фань Цзэн.

15.12. Переход через гору Львов-Верблюдов

Однажды Трипитака и его спутники подошли к огромной горе, носившей сказочное имя — Восьмисотмильная гора Львов-Верблюдов. Какой-то старик предостерег путешественников от дальнейшего продвижения. Он сказал, что около сорока восьми тысяч демонов под предводительством трех демонских князей рыщут по горе и убивают всякого смертного.

При дальнейшем путешествии обезьяний царь познакомился с неприятными обитателями горы. С двумя из трех демонских князей он с успехом сражался. Оба побежденных уже готовы были пропустить через гору Трипитаку и его спутников. Когда они обсуждали это в своем гроте, третий демон сказал: «Да, пусть они следуют за нами. Тогда они определенно падут жертвой моей стратагемы «Сманить тигра с горы».

«Что ты имеешь в виду под «Сманить тигра с горы»?» — спросил старший из демонских князей. Третий демонский князь, которого звали Гигантская Птица с Облачной Дороги в Три Тысячи Миль, объяснил свой план, и остальные радостно его одобрили. Третий демон происходил из города Львов-Верблюдов, находящегося за четыреста миль оттуда. Пятьсот лет назад он проглотил этот город вместе с его царем и завладел той местностью, населенной ныне чудищами и демонами. Он слыхал, что Танский двор послал некоего набожного монаха собирать на Западе священные тексты. Танский монах был, по слухам, хорошим человеком, ведшим исполненный чистоты образ жизни в течение десяти поколений. Поэтому кто поест его мяса, тот продлит свою жизнь и не будет подвержен старению. Поскольку Третий демонский князь сам был слишком слаб, чтобы справиться с наделенным магической силой Сунь Укуном, сопровождавшим Трипитаку, он явился на гору и объединился с двумя другими демонскими князьями.

Согласно стратагеме Третьего демонского князя, монаха Трипитаку следовало посадить в паланкин и перенести через гору с помощью восьми чудовищ. Не подозревающий ничего дурного Царь обезьян шел поодаль. Монах Ша следовал в арьергарде. Монах-свинья Чжу Бацзе тащил поклажу. После четырехсот миль пути они увидели город, из которого исходил свет. Тут Царя обезьян охватили подозрения. Обернувшись, он увидел, как Третий демонский князь приближается, замахиваясь на него гигантским боевым топором. Сунь Укун немедленно стал обороняться. Завязалась тяжелая схватка. Одновременно старший демонский князь схватил Чжу Бацзе, а еще один демонский князь напал на монаха Ша.

В это время восемь носильщиков беспрепятственно внесли Трипитаку в город и там заперли его. Три его спутника не могли ему помочь, потому что вынуждены были сражаться за свою жизнь.^[213]

Здесь «тигр» — монах, которого изолировали от «горы», т. е. его спутников и защитников.

15.13. Походы на юге и сражения на севере

Когда весной 1976 г. я обучался китайской истории в крупнейшем университете КНР, Пекинском, один профессор китайской истории XX столетия сообщил мне, что Стратагема № 15 часто применялась Красной армией в войне с японцами и гоминьдановцами. Обычно речь шла о том, чтобы завести главные силы противника в такое положение, где бы они не могли выполнить своей функции и не представляли больше серьезной опасности. Либо их заманивали в место неудачное с топографической точки зрения, либо отделяли основные военные подразделения и, разгромив их, ослабляли противника. В 1936 г. в лекциях «Вопросы стратегии революционной войны в Китае» Мао Цзэдун писал о маневрах окружения и изматывания гоминьдановских войск в Цзянси:

«Мы отклонились к востоку, чтобы привести главные силы противника к наступлению в нашей укрепленной местности в Южном Цзянси и тем поставить их в безвыходное положение. Суть этого плана состояла в том, чтобы ослабить главные силы противника и нанести удар по слабым частям».^[214]

Такое применение Стратагемы № 15 я наблюдал во многих фильмах, виденных мною в Пекине во время обучения (1975–1977), например в фильме «Нань чжэн бэй чжань» («Походы на юге и сражения на севере»).

Но и гоминьдановским войскам Стратагема № 15 была известна, как признавался сам Мао в 1937 г.

В одном гонконгском издании по стратагемам указывается, что Стратагема № 15 чаще всего употребляется при политическом противостоянии. В битве за власть каждый одновременно является и тигром, и охотником.

Пекинское рассмотрение Стратагемы № 15 заключается цитатой из статьи Фридриха Энгельса «Осада Силистрии» (1854):

«Можно быть принужденным к отступлению и потерпеть поражение, но, пока еще есть возможность оказать давление на противника, т. е. принудить «тигра» спуститься с «горы», вместо того чтобы подвергаться его давлению, имеется еще определенное превосходство над ним».

Наконец, приведем цитируемую в китайских книгах о стратагемах фразу о гексаграмме «цзянь» («препятствие»)^[215] из известнейшей китайской гадательной книги «И цзин» («Книга перемен») в вольном переводе:

«Приближение к врагу означает опасность, достойно хвалы заставить врага приблизиться».

Стратагема № 16. Если хочешь что-нибудь поймать, сначала отпусти

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: юй / цинь / гу / цзун

Перевод каждого иероглифа: хотеть / схватить / прежде, сначала / отпустить

Связный перевод: То, что ловишь, сначала отпусти. Тому, что хочешь захватить, сначала дай уйти.

Сущность: Стратагема «кошки-мышки». Стратагема непротивления. Стратагема завоевания сердец.

В «Цзо-чжуань», одном из тринадцати конфуцианских классических трудов, говорится:

«Упусти врага на один день — принесешь несчастья многим поколениям».

Однако имеются обстоятельства, в которых рекомендуется применять Стратагему № 16. Стандартным для всех китайских книг примером применения этой стратагемы служит эпизод из уже многократно цитировавшегося романа «Троецарствие» (см. 16.2), которому предшествует следующий эпизод,^[216] также иллюстрирующий Стратагему № 16.

16.1. Победа благодаря дружелюбию

После смерти Лю Бэя (ум. 223 н. э.), властителя государства Шу-Хань (в нынешней провинции Сычуань), Цао Цао из северокитайского царства Вэй решил, что критическая ситуация смены власти в Сычуани представляет удобный момент для нападения на это государство, которое значительно продвинет его к вожделенной цели — объединению всего Китая. Один из советников предложил Цао Цао заключить много союзов и с их помощью напасть на царство Шу-Хань с пяти сторон. В качестве одного из союзников был назван царь Мэнхо. Этот властитель неханьского народа правил к югу от царства Шу-Хань, в районе нынешней провинции Юньнань.

Известие об угрозе войны на пять фронтов достигло ушей нового властителя Шу-Хань. Его советнику Чжугэ Ляну удалось искусными мерами замедлить исполнение планов Цао Цао. Сначала Чжугэ Лян сумел привлечь на свою сторону правителя У, третьего из трех царств, которого Цао Цао хотел сделать своим союзником. Так удалось отвести опасность с севера. Затем, однако, пришло известие, что Мэнхо со ста тысячами воинов напал на юго-западную границу царства Шу-Хань. Правитель Цзяньнина (Лунин в нынешней провинции Юньнань) Юн Кай, верный вассал погибшей династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), по слухам, примкнул к Мэнхо. Чжу Бао, правитель Цзангэ, и Гао Дин, правитель Юэсуй, тоже, по-видимому, сдались Мэнхо. Три этих бунтовщика поддерживали Мэнхо в его нападении на район Юнчан. Положение его правителя выглядело совершенно безнадежным.

Такое развитие событий показалось Чжугэ Ляну столь угрожающим, что он сам принял командование южным походом 225 г., впоследствии ставшим знаменитым.

Когда три бунтовщика узнали, что советник государства Шу-Хань выступил против них, они мобилизовали более пятидесяти тысяч человек. Гао Дин поручил E Хуаню выступить против авангарда шу-ханьской армии. Под Ичжоу E Хуань встретился с Вэй Янем, командующим авангардом шу-ханьской армии. Прежде чем началась битва, Вэй Янь выехал вперед, сразился с E Хуанем и потребовал от него капитуляции. Но вместо того чтобы сдаться, E Хуань подскакал к своему противнику и потребовал второй схватки. После первого же удара Вэй Янь почувствовал, что будет побежден, и бежал. E Хуань бросился в погоню, через несколько миль попал в засаду и был доставлен к Чжугэ Ляну.

Последний, применяя Стратагему № 16, приказал развязать его, угостил вином и яствами и сказал: «Ведь Гао Дин — верный сторонник государства Шу-Хань. Он просто был обманут Юн Каем. Вернись к своему господину. Я надеюсь, что ты убедишь его раскаяться и вы оба будете на нашей стороне. Это спасет его от гибели».

E Хуан поблагодарил его, уехав оттуда, нашел Гао Дина и рассказал ему, как дружелюбно обошелся с ним Чжугэ Лян. Гао Дин был глубоко тронут. Через некоторое время Юн Кай явился в лагерь к Гао Дину и спросил, как случилось, что E Хуань был отпущен на свободу. Гао Дин отвечал: «Чжугэ Лян сделал это из дружелюбия».

«Таким образом, Чжугэ Лян воспользовался стратагемой сеяния раздора, — сказал Юн Кай. — Он явно надеялся, что мы поссоримся».

Гао Дин склонялся к тому, чтобы поверить Юн Каю, но, с другой стороны, в нем было посеяно сомнение относительно причин поведения Юн Кая. Через некоторое время Юн Кай и Гао Дин повели совместное наступление на Чжугэ Ляна. Но Чжутэ Лян устроил засаду. Многие нападающие погибли, а еще большее количество попало в плен. Люди Юн Кая и Гао Дина были доставлены в лагерь Чжугэ Ляна и там содержались раздельно. Чжугэ Лян пустил слух, что освободит воинов Гао Дина, а воинов Юн Кая казнит. Когда эта весть уже обошла всех, Чжугэ Лян велел привести к себе людей Юн Кая. «Кто ваш военачальник?» — спросил у них Чжугэ Лян. «Мы подчиняемся Гао Дину!» — закричали все. Тогда Чжугэ Лян, опять же пользуясь Стратагемой № 16, принял их с почетом, щедро одарил и отпустил в их лагерь.

Затем к нему привели настоящих людей Гао Дина, и он спросил их о том же. «Мы подчиняемся Гао Дину», — отвечали те. Их Чжугэ Лян также принял с почетом, в третий раз применяя Стратагему № 16, угостил едой и питьем и в заключение сказал: «Юн Кай прислал ко мне посла, чтобы сообщить о своей капитуляции. В качестве доказательства своей преданности он обещал мне головы Гао Дина и Чжу Бао. Но я не пойду на это. Поскольку вы подчиняетесь Гао Дину, я отправляю вас к нему, но вы не должны больше сражаться против меня. В следующий раз я не пощажу вас».

Они поблагодарили, вернулись в свой лагерь и там рассказали то, что узнали о Юн Кае. Чтобы узнать больше, Гао Дин послал шпиона в лагерь к Чжугэ Ляну. Шпион попал в засаду. Когда его привели к Чжугэ Ляну, тот притворился, будто полагает, что к нему привели посланца от Юн Кая. «Твой господин обещал мне головы Гао Дина и Чжу Бао. Почему же он не выполняет своего обещания? Ты не слишком искусен. Что ты тут высматриваешь?»

Шпион не смог ничего толком ответить Чжугэ Лян угостил его и передал письмо. «Отнеси эту грамоту Юн Каю и скажи ему, что он должен быстрее выполнять обещанное».

Шпион передал послание Гао Дину. Когда тот прочитал его, то разгневался:

«Я всегда был верен Юн Каю, а он хочет меня убить».

И он решил посвятить в тайну E Хуаня. Тот уже был сильно настроен в пользу Чжугэ Ляна и сказал: «Чжугэ Лян в высшей степени благородный господин. Плохо было бы оказаться его противниками. Это Юн Кай вовлек нас в бунт. Лучше всего было бы убить Юн Кая и перейти на сторону Чжугэ Ляна». Так они и сделали. Гао

Дин убил Юн Кая и Чжу Бао и перешел к Чжугэ Ляну, который назначил его правителем Ичжоу.

Конечно, Чжугэ Лян достиг здесь успеха не только с помощью Стратагемы № 16, но и с помощью стратагемы сеяния раздора и стратагемы «Убить чужим ножом». Такая комбинация нескольких стратагем часто обозначается по-китайски как «цепь стратагем» («ляньхуаньцзи»).

16.2. Семь освобождений царя Мэнхо

При дальнейшем продвижении к югу Чжугэ Ляну сообщили, что явился посол царя Шу-Хань. Это был Ma Су, передавший от царя подарки для воинов — вино и шелк. Чжугэ Лян обратился к Ma Су: «Царь повелел мне замирить области варварских племен. Я слышал, что вы хороший советчик, и надеюсь на ваши указания».

Ma Су отвечал: «Эти варварские народы с юга не хотят признавать нашу власть, так как надеются, что удаленность их области и высокие горные цепи защитят их. Может быть, сегодня вам и удастся привести их к повиновению, но уже завтра они снова отпадут от вас. Там, куда вы пойдете со своей армией, тут же воцарится спокойствие, но, как только вы уведете армию с юга на север, чтобы напасть на Цао Цао, эти варварские народы воспользуются моментом и опять отпадут от Шу-Хань. При рассмотрении вопроса о военной силе верна максима: лучше завоевывать сердца, чем города. Вести бой сердцем лучше, чем оружием. Я надеюсь, что вам, может быть, удастся привлечь сердца этих народов».

«Вы прямо мои мысли читаете», — отвечал Чжугэ Лян. И он повел войска дальше.

Мэнхо, царь южных варваров, узнал, что сам Чжугэ Лян выступил против него и что он уже победил с помощью стратагем трех его союзников, Юн Кая, Чжу Бао и Гао Дина. Он призвал к себе вождей трех ущелий и сказал: «Чжугэ Лян ведет большую армию, чтобы напасть на нашу страну. Мы должны все вместе оказать ему сопротивление».

Вожди трех ущелий двинули навстречу Чжугэ Ляну три колонны, насчитывавшие около пятидесяти тысяч человек. Но они не могли противостоять его военному искусству. Один из трех вождей погиб в ночной схватке, два других вождя, Дунтуна и Ахой-нань, попали в плен. Их доставили к Чжугэ Ляну, который сразу же освободил их от пут. Он угостил их и отпустил не без наставления в будущем воздерживаться от враждебных действий. Оба освобожденных со слезами на глазах поблагодарили его и исчезли.

«Завтра, несомненно, сам Мэнхо нападет на нас. Это даст нам возможность захватить его в плен», — сказал Чжугэ Лян после их ухода. И он проинструктировал двух командиров, которые после этого покинули лагерь с пятью тысячами воинов. Затем еще два командира по приказанию Чжугэ Ляна построили свои отряды. Теперь Чжугэ Лян сделал все необходимые приготовления для сражения с Мэнхо. Через несколько дней тот действительно выступил против них. После короткой схватки китайское войско побежало. Мэнхо бросился следом и преследовал его 20 миль. Вдруг он увидел, как слева и справа из засады поднялись китайские воины и окружили его. Отступление было отрезано. Мэнхо с несколькими близкими военачальниками удалось бежать в горы Цзиньдай; китайцы следовали по пятам. Внезапно впереди тоже оказался китайский отряд. Мэнхо и его свита попали в плен.

Чжугэ Лян встречал их в лагере вином и мясом. Шатер победителя окружали семь рядов стражников с обнаженным оружием. Сам лагерь выглядел весьма внушительно. На самом высоком месте стоял трон Чжугэ Ляна. Сначала он призвал всех пленников, кроме царя Мэнхо, повелел освободить их от пут и обратился к ним так «Вы все праведные люди. Это Мэнхо вовлек вас в неповиновение. Наверное, всех вас ждут дома родители и родичи, жены и дети. Весть о поражении, наверное, уже дошла до них, и они проливают горькие слезы. Я отпускаю вас; возвращайтесь домой и утешьте их».

Затем он одарил их вином и пищей и отпустил. Бывшие пленники были глубоко тронуты и благодарили Чжугэ Ляна со слезами на глазах. Потом Чжугэ Лян приказал привести царя Мэнхо и спросил его: «Покойный властитель Шу-Хань был добр к тебе. Что побудило тебя взбунтоваться?»

Мэнхо отвечал: «Ты напал на нашу страну безо всякого предупреждения, как же ты обвиняешь меня в бунте?»

«Ты мой пленник, — воскликнул Чжугэ Лян, — разве ты не видишь, что слабее меня?»

«Я попал в твои руки в горном бездорожье, по неосторожности. Почему же я должен чувствовать себя слабее тебя?»

Чжугэ Лян спросил: «Если я освобожу тебя, что ты будешь делать?»

«Я вновь соберу войско и поведу против тебя в решающую схватку. Но если я опять попаду в плен, то подчинюсь тебе».

Тогда Чжугэ Лян отдал приказ освободить Мэнхо, одарить его пищей и одеждой и проводить в его лагерь. Кроме того, он подарил Мэнхо оседланную лошадь.

Шу-ханьские офицеры были недовольны освобождением царя. Они явились в шатер Чжугэ Ляна и обратились к нему так: «Мэнхо — могущественнейший вождь южных племен. Сегодня он был в наших руках. Это помогло бы усмирить южных варваров. Почему же ты позволил ему уйти?»

Чжугэ Лян отвечал: «Я могу поймать этого человека с той же легкостью, с какой вынимаю руку из кармана. Но я стремлюсь овладеть его сердцем. Тогда мир здесь, на Юге, установится сам собой».

Военачальников не слишком удовлетворила эта отповедь.

Через некоторое время Мэнхо достиг реки Лу и наткнулся там на разрозненные остатки своей армии, пытавшиеся что-нибудь выяснить о его судьбе. Они радостно приветствовали своего царя и спросили, как ему удалось выбраться.

Мэнхо солгал: «Они заперли меня в палатке. Я убил более десятка стражей и бежал под покровом ночи. Затем я встретил верхового разведчика, убил его и захватил его лошадь».

Никто не усомнился в словах царя. Ему помогли переправиться через реку и стали там лагерем. Мэнхо сразу же начал собирать новую армию. Призвал он и Дунтуну с Ахойнанем, вождей двух ущелий, которых Чжугэ Лян ранее взял в плен и отпустил. Те, хотя и с тяжелым сердцем, не смогли ослушаться приказа. Мэнхо возвестил: «Чжугэ Лян знает множество стратагем. В открытом бою мы не сможем его победить. Но его воины устали в долгом походе, а близится жаркое время года. Это — в нашу пользу. К тому же нас защищает река Лу. Мы должны окопаться здесь. Жара вынудит Чжугэ Ляна к отступлению. Тогда-то мы ударим по нему и возьмем в плен».

Столкнувшись с оборонной тактикой Мэнхо, Чжугэ Лян приказал Ma Даю переправиться в мелком месте, в нижнем течении Лу, на другой берег и воспрепятствовать снабжению войска Мэнхо. Затем Ma Дай получил приказ схватить вождей Дунтуну и Ахойнаня.

Ma Даю действительно удалось выполнить первое задание. Он захватил более 100 повозок с продовольствием, предназначавшихся Мэнхо.

Когда Мэнхо узнал об этом, он послал против Ma Дал младшего офицера Манъячжана, но Ma Дай с легкостью его обезвредил. Тогда Мэнхо выслал вождя Дунтуну. Ma Дай выехал ему навстречу. Среди людей Ma Дая некоторые узнали в Дунтуне человека, которого как-то захватили в плен, а затем отпустили.

Тогда Ma Дай подскакал к Дунтуне и обвинил его в неблагодарности. Дунтуна так устыдился, что не смог ничего ответить и повернул прочь без боя.

Мэнхо страшно разгневался. «Предатель, — вскричал он, — ты не стал сражаться из-за того, что Чжугэ Лян с тобой хорошо обошелся!»

И он приказал казнить Дунтуну. С трудом удалось окружавшим его военачальникам уговорить его отменить казнь. Вместо этого Мэнхо приказал дать Дунтуне сто палок. Многие вожди в душе сочувствовали осужденному.

Через некоторое время они собрались в лагере Дунтуны, говоря между собой: «Чжугэ Лян — великий мастер на стратагемы. Сам Цао Цао и Сунь Цюань, властитель царства У, боятся его. Сколь же сильно должны опасаться мы! Прежде он обошелся с нами хорошо. Мы обязаны ему жизнью. Теперь следовало бы доказать ему нашу благодарность. Давайте же убьем Мэнхо и перейдем на сторону Чжугэ Ляна! Так мы спасем наш народ от новых бедствий».

Затем Дунтуна схватил меч и с сотней воинов поспешил в главный лагерь. Мэнхо как раз оказался пьян. Дунтуна связал его и переправил через реку Лу к Чжугэ Ляну. Когда Чжугэ Лян узнал о происшедшем, он щедро одарил Дунтуну и отпустил его и его сторонников.

Затем он приказал палачу доставить Мэнхо и сказал последнему: «В прошлый раз ты сказал, что, второй раз попав в плен, сдашься. Что ты скажешь теперь?»

Мэнхо отвечал: «Это пленение нельзя приписать твоему искусству. Мои собственные люди поставили меня в такое положение. Почему же я должен тебе сдаваться?»

«А что ты сделаешь, если я снова тебя отпущу?»

«Я, конечно, всего лишь южный варвар, но в военном деле кое-что понимаю. Если ты отпустишь меня в мои ущелья, я соберу новую армию и нападу на тебя. Если же ты вновь возьмешь меня в плен, тогда я отдам тебе мое сердце. Я подчинюсь тебе и буду верным слугой».

Тогда Чжугэ Лян приказал снять с пленника путы и принести для него угощение. После этого он предложил Мэнхо проехать вместе с ним через весь китайский лагерь, чтобы Мэнхо понял, как хорошо китайское войско обеспечено провизией и снаряжением. После осмотра Чжугэ Лян обратился к Мэнхо: «Как же ты можешь надеяться победить меня, когда у меня такие опытные воины, такие искусные офицеры и такое вооружение? Если ты сдашься, я сообщу об этом царю Шу-Хань; тебе оставят твое царство, и сыновья и внуки твои вечно будут властителями южной области. Что ты думаешь об этом?»

Мэнхо отвечал: «Даже если я потерплю поражение, мой народ в ущельях не согласится с этим. Если ты меня отпустишь, я соберу их и смогу убедить их в том, чтобы они тебе подчинились».

Чжугэ Лян обрадовался этим словам. Он отвел Мэнхо в свой шатер, ел и пил с ним до вечера, а затем сам проводил его к реке Лу и приказал переправить в лодке на другой берег.

Но, переправившись, Мэнхо в первую очередь приказал убить Дунтуну и Ахойнаня. Затем он держал совет со своим братом Мэнъю. «Теперь я хорошо знаю расположение в лагере Чжугэ Ляна».

И он дал Мэнъю некоторые указания, к выполнению которых брат тут же и приступил. Мэнъю взял сто сильных воинов с грузом золота, драгоценных камней, жемчуга и носорожьих рогов, вместе с ними переправился через реку Лу и явился в лагерь Чжугэ Ляна. Там его остановил отряд под предводительством Ma Дая. Ma Дай спросил, что ему нужно, после чего задержал Мэнъю и послал вестника к Чжугэ Ляну. Когда гонец передал известие, Чжугэ Лян спросил Ma Су, что он думает об этом известии. Ma Су сказал, что он не решается сообщить об этом вслух, но может написать. Когда Чжугэ Лян прочитал то, что написал Ma Су, то он очень обрадовался, потому что Ma Су думал то же, что и он.

Затем он дал указание нескольким офицерам. Когда все было подготовлено, призвали воинов с дарами. Мэнъю сказал: «Мой брат Мэнхо-благодарит вас за дружелюбие. Вы пощадили его жизнь. Он посылает вам эти дары. Потом он пришлет дань для властителя Шу-Хань».

Чжугэ Лян по-княжески принял Мэнъю и сотню воинственных и внушающих страх воинов. Все это время Мэнхо ожидал известий в своей палатке.

Наконец явились два разведчика, которые сообщили ему, что Мэнъю и его воины хорошо приняты. Таким образом, все складывалось как нельзя лучше для нападения, запланированного на вторую ночную стражу. Мэнхо потихоньку вышел из лагеря с тридцатью тысячами воинов и переправился в сумерках через реку Лу. С отрядом в сто человек царь ворвался в главный лагерь Чжугэ Ляна. Он не встретил никакого сопротивления, даже входные ворота были открыты, Мэнхо проскакал сквозь них, но лагерь был покинут. Подъехав к шатру военачальника, Мэнхо откинул входной занавес. Палатка была ярко освещена факелами. Что же он увидел? Его брат и все его воины лежали там мертвецки пьяные. В вино, которое предложил им Чжугэ Лян, было подмешано снотворное.

Мэнхо понял, что снова пал жертвой стратагемы Чжугэ Ляна. Он взвалил на плечи брата и приказал утащить его воинов, чтобы вернуться к основным силам.

Но когда он обернулся, вдруг со всех сторон вспыхнули факелы и послышался гром барабанов. Люди Мэнхо растерялись и бросились во все стороны, преследуемые воинами Чжугэ Ляна. Царь попытался ускользнуть, но путь был отрезан. Отчаянным броском он прорвался к реке Лу. Добежав до берега, Мэнхо заметил лодку, в которой сидели, по-видимому, его воины. Он подозвал лодку и прыгнул в нее. Тут прозвучал приказ, воины схватили Мэнхо и связали его. Лодку приготовил Ma Дай и посадил туда переодетых воинами Мэнхо солдат Шу-Хань.

В плен попал не только Мэнхо, но и его брат и многочисленные приближенные. Ни у кого из пленных не тронули и волоска на голове.

Опять Мэнхо привели к Чжугэ Ляну. Тот рассмеялся: «Ты действительно думал, что меня обманут маневры твоего брата с подарками? Теперь ты опять в моей власти. Сдаешься?»

Мэнхо отвечал: «Теперь я попал в плен из-за пьянства моего брата и воздействия твоего снотворного. Если б я был на месте брата, а он напал бы извне со своими воинами, то, конечно, я бы победил. Это третье пленение — удар судьбы, а не следствие моей неискусности. Почему же я должен сдаваться?»

«Но ведь это же уже в третий раз. Почему же ты не сдаешься?»

Мэнхо повесил голову и молчал. Чжугэ Лян, улыбаясь, сказал: «Я вновь отпускаю тебя».

Мэнхо отвечал: «Если ты отпустишь нас, мы опять будем вооружаться, чтобы сразиться с твоим войском. Если меня снова возьмут в плен, то тогда я покорюсь».

Тогда Чжугэ Лян приказал отпустить Мэнхо, его брата и приближенных. Они поблагодарили Чжугэ Ляна за великодушие и исчезли.

Мэнхо, гордый, что три раза вышел из переделки невредимым, вернулся в свое ущелье, откуда разослал своих друзей к восьми племенам и девяноста трем родам. В конце концов у него собралось войско в сто тысяч человек.

Когда Чжугэ Лян узнал об этом, он сказал: «Я ожидал этого. Теперь у нас есть случай показать всю нашу мощь».

Но прежде всего Чжугэ Лян увел свое войско с пути атакующих. Этим он хотел добиться, чтобы противник зря растратил свой боевой дух. Когда через некоторое время он узнал о том, что войско Мэнхо устало, он дал указание своим командирам устроить несколько засад. Затем он разыграл перед Мэнхо торопливое отступление, бросив лагерь со всеми запасами. Мэнхо попался на стратагему. Он подумал: «По-видимому, суровые обстоятельства вынудили Чжугэ Ляна оставить лагерь. Либо на Шу-Хань напал Сунь Цюань, властитель У, либо Цао Пэй, царь Вэй. Этим обстоятельством следует воспользоваться. Мы сейчас же предпримем преследование».

У реки Эрхэ Мэнхо увидел на северном берегу лагерь Чжугэ Ляна и сказал своим людям: «Очевидно, Чжугэ Лян опасается преследования. Поэтому он сразу укрепился на северном берегу. Видимо, через несколько дней он уйдет». И он приказал рубить деревья и готовить переправу. Он не заметил спрятанных на южном берегу шу-ханьских солдат. В этот день поднялся сильный ветер. Войско Мэнхо внезапно увидело себя посреди моря факелов. Со всех сторон слышались барабаны. Шу-ханьские воины покинули свои укрытия и бросились на армию Мэнхо. Началась паника. Мэнхо бежал с немногими верными людьми. Он попытался вернуться в свой старый лагерь. Однако там уже находились шу-ханьские воины. Во время бегства Мэнхо достиг опушки густого леса. Там он увидел колесницу и около нее нескольких охранников. В колеснице сидел Чжугэ Лян. Мэнхо приказал своим людям захватить Чжугэ Ляна, они побежали к колеснице, но тут раздались крики, и они исчезли. Чжутэ Лян, оказывается, приказал вырыть ров, в который упали Мэнхо и его люди. Мэнхо, его брат Мэнъю и их спутники попали в плен к шу-ханьской армии. Снова Чжугэ Лян отпустил всех военнопленных меньшего ранга, перед тем хорошо угостив их и сказав на дорогу добрые слова. Люди Мэнхо покинули шу-ханьский лагерь, полные благодарности.

Затем привели Мэнъю, брата Мэнхо. Чжугэ Лян начал упрекать его со следующими словами: «Твой брат — простофиля. Ты должен был бы привести его в разум. Ведь я поймал его сегодня в четвертый раз. Неужто он не испытывает стыда?»

Лицо Мэнъю покраснело от смущения. Он упал ниц и стал молить о снисхождении. Чжугэ Лян сказал: «Если бы я собирался тебя убить, то сделал бы это не сегодня. Я милую тебя. Но ты должен наконец образумить твоего брата!» И он приказал снять с Мэнъю путы и отпустил его. Тот со слезами поблагодарил и исчез.

Когда привели Мэнхо, Чжугэ Лян гневно спросил: «Сегодня я вновь поймал тебя. Что ты скажешь мне теперь?»

Мэнхо отвечал: «Я вновь пал жертвой вашей стратагемы».

Чжугэ Лян приказал обезглавить Мэнхо. Тот не выказал ни малейшего страха. Он только повернул голову к Чжугэ Ляну и сказал: «Если бы ты меня еще раз отпустил, я бы взял реванш за четыре поражения». Чжугэ Лян засмеялся, приказал снять с Мэнхо путы, пригласил в свой шатер и угостил. Затем он спросил: «Уже четыре раза я учтиво обошелся с тобой, а ты все еще не хочешь сдаваться. Почему?»

Мэнхо возразил: «Я человек необразованный, но, в отличие от вас, полагаюсь не только на коварные стратагемы. Почему же мне сдаваться?»

Тогда Чжугэ Лян спросил: «Если я в четвертый раз отпущу тебя, ты вновь нападешь на меня?»

Мэнхо ответил: «Если вы вновь возьмете меня в плен, я всем сердцем подчинюсь вам и отдам вашей армии все, что смогу найти в своем ущелье. Я поклянусь никогда не предавать вас».

Чжугэ Лян опять отпустил его. Мэнхо направился на юг.

Наконец он наткнулся на своего брата Мэнъю. Тот сказал: «Мы не доросли до этого противника. Уже много раз мы были побиты. Мне кажется, нам лучше всего укрыться в горах. Шу-хань-ская армия не выдержит летней жары и отступит».

И они отправились в ущелье Тулун. Там правил царь Досы, друг Мэнъю. Ущелье это было труднопроходимым. Один проход закрыли люди царя Досы, другой был опасен для жизни: там рыскали ядовитые змеи и скорпионы. Днем и ночью над землей поднимался смертоносный туман, вода была только в четырех ключах, и та — смертельно ядовитая.

В этом надежном убежище оба брата в компании царя Досы вели беспечальную жизнь. Между тем Чжугэ Ляну благодаря помощи сверхъестественных сил удалось подобраться к этому укрытию и раскинуть свой лагерь в непосредственной близости от него. Когда Мэнхо узнал об этом, он после одного из пиров решил для поднятия боевого духа напасть на шу-ханьскую армию. Как раз в это время подошел Ян Фэн, вождь ущелья Исиинье с тридцатью тысячами воинов. Он предложил Мэнхо помощь. Тот приказал устроить пир и угостить Ян Фэна и его сыновей. Во время обеда Ян Фэн призвал танцовщиц с мечом, а оба его сына поднесли вина Мэнхо и Мэнъю. Только они хотели выпить, Ян Фэн отдал приказ, Мэнхо и его брата связали. Их судьбу разделил Досы.

«Но мы же друзья, почему ты так со мной поступаешь?» — спросил Мэнхо.

«Чжугэ Лян взял в плен моих братьев, сыновей и племянников, которые взбунтовались вместе с тобой, но потом отпустил их. Чтобы отблагодарить Чжугэ Ляна за благородство, я решил взять тебя в плен и отправить к Чжугэ Ляну».

Чжугэ Лян спросил Мэнхо: «А теперь сдаешься?»

«Не твои способности, — отвечал Мэнхо, — но измена в моих рядах вновь предала меня в твои руки. Можешь убить меня, но я не сдамся».

Чжугэ Лян отвечал: «Я еще раз проявлю милосердие. Ты можешь опять повести против меня войско. Но если ты вновь попадешь ко мне в руки, я сотру с лица земли и тебя, и твое семейство». И он отпустил Мэнхо, Мэнъю и царя Досы. Ян Фэна и его людей он щедро наградил, дал высокие должности и отослал.

Мэнхо поспешил к ущелью Инькан. Он заключил союз с царем Мулу. Однако и на этот раз Чжугэ Лян одержал победу. Царь Мулу погиб, а ущелье было захвачено. Чжугэ Лян приказал найти Мэнхо. Тут ему донесли, что свекор Мэнхо после бесполезных попыток заставить Мэнхо капитулировать схватил его, его жену и больше ста домочадцев и всех их привел к Чжугэ Ляну. Когда Чжугэ Лян узнал об этом, он проинструктировал двух своих командиров. С двумя тысячами отборных солдат они спрятались перед шатром главнокомандующего. Затем Чжугэ Лян приказал привести Мэнхо и других пленных. Когда пленники склонились у входа, Чжугэ Лян дал знак спрятанным солдатам. Те бросились на сотню пришельцев. Обыск показал, что у каждого при себе был острый меч. Чжугэ Лян сказал: «Вы только сделали вид, что сдались. На самом деле вы хотели меня убить». И, обращаясь к Мэнхо, он добавил: «Разве ты не сказал последний раз, что ты сдашься, если я захвачу твою семью. Что ты теперь скажешь?»

«Мы пришли по собственному почину и поставили наши жизни на карту. Мое пленение — не результат вашего искусства. Почему же я должен сдаваться?»

Чжугэ Лян сказал: «Это твое шестое пленение. А ты все упрямишься. Сколько это будет продолжаться?»

«Если вы схватите меня еще в седьмой раз, то я сдамся вам и больше не буду бунтовать».

Чжугэ Лян сказал: «Ну ладно. Твое последнее убежище разрушено. Чего же мне еще бояться?» И он приказал снять с Мэнхо путы со словами: «Если я поймаю тебя еще раз, то больше не отпущу».

Мэнхо и его люди прикрыли головы руками и бежали, подобно крысам.

Теперь Мэнхо мог надеяться только еще на одного союзника: царя Утугу из страны Угэ. Тот был готов предоставить ему для отмщения тридцать тысяч воинов. Эти воины были одеты в кольчуги из лиан. Лианы в течение полугода вымачивались в масле, а потом сушились на солнце. Потом они снова размягчались и снова сушились, и так несколько раз.

После этого из них плели шлемы и кольчуги. Одетые в них воины Угэ могли переплывать реки не замочившись. Никакое оружие не могло проткнуть эти кольчуги. Первый бой при реке Тао-Хуа Чжугэ Лян проиграл. Он тут же все разузнал у местных жителей о своем новом противнике. Затем он залез на гору и изучил местность. При восхождении он обнаружил долину с лишенными растительности каменными стенами, похожую на длинную змею. Это открытие весьма порадовало Чжугэ Ляна. Он дал своим командирам тайные указания и приказал Вэй Яню с его отрядом разбить лагерь на месте переправы через реку Тао-Хуа. При нападении царя Утугу он должен был свернуть лагерь, высмотреть белый флаг и двигаться к нему. В течение полумесяца он должен был четырнадцать раз изображать бегство перед войсками Угэ и каждый раз оставлять лагерь со всеми палатками.

Тем временем Мэнхо предупредил царя Утугу о стратагемах Чжугэ Ляна. По его словам, особенно опасаться следовало засад. Прежде всего нужно было держаться настороже в районе крупных долин. Утугу принял этот совет во внимание.

Затем пришло сообщение о том, что шу-ханьский лагерь раскинут на берегу Тао-Хуа. Утугу послал своих воинов в кольчугах из промасленных лиан за реку. После немногих стычек шу-ханьское войско бежало. Воины Угэ испугались засады. Поэтому они отказались от преследования. На второй и третий день повторились такие же стычки. Только тогда Вэй Янь заметил вдалеке белый флаг. Он повел спасающееся бегством войско туда и там обнаружил пустой лагерь. Пятнадцать раз Вэй Янь изображал поражение и сдал семь лагерей. Преследование Утугу становилось все более дерзким. Но там, где росли густые деревья и кустарники, он останавливался и обычно посылал разведчиков, которые действительно находили среди деревьев шу-ханьские флажки. Мэнхо, смеясь, говорил: «Чжугэ Лян наконец иссяк со своими стратагемами. Мы его насквозь видим. Мы уже пятнадцать раз обращали его в бегство и овладели семью лагерями. Еще одно, последнее усилие, и победа будет за нами».

Утугу слушал все это с большой радостью. Теперь он уже полагал, что с легкостью победит шу-ханьскую армию. На шестнадцатый день они опять вошли в соприкосновение с отрядом Вэй Яня. Он вновь бежал без боя. Утугу висел у него на плечах. Вэй Янь свернул в обнаруженную Чжугэ Ляном похожую на змею каменистую долину. Там опять развевался белый флаг. Утугу не увидел ни деревьев, ни кустов. Засады было неоткуда ожидать. Поэтому он беззаботно продолжил преследование.

В долине путь им неожиданно преградило несколько дюжин повозок. Утугу решил, что повозки служили для перевозки армейского имущества и были брошены при поспешном бегстве. Поэтому он, не раздумывая, продолжил преследование. Но вдруг со стен долины посыпались стволы деревьев и камни и завалили выход из долины. В тот же момент Утугу заметил, что повозки набиты рисовой соломой и загораются. Везде взрывался припрятанный порох, горящие факелы летели со стен ущелья и поджигали фитили, ведшие к повозкам. Вся долина превратилась в огненное озеро. Пропитанные маслом кольчуги воинов Угэ сразу же занялись, и тридцать тысяч воинов погибли. Когда Чжугэ Лян смотрел на это ужасное кровопролитие со своего наблюдательного пункта, слезы выступили у него на глазах, и он сказал: «Конечно, я служу моему царю, но ради этого я пожертвовал многими человеческими жизнями».

Воины Угэ доложили Мэнхо, который не последовал за Утуту, о победе его союзника. Мэнхо радостно поспешил к долине своего триумфа и там пережил жестокое разочарование: Утугу и его армия были стерты с лица земли. Мэнхо бросился назад, но тут его схватили воины Угэ, которые привели его на место побоища. На самом деле это были переодетые воины шу-ханьской армии. Вновь Мэнхо и его родичи оказались в руках Чжугэ Ляна. Их привели в палатку и угостили. Во время обеда у входа в палатку появился вестник от Чжугэ Ляна и обратился к Мэнхо: «Чжугэ Лян считает позором вновь встречаться с вами. Он поручил мне освободить вас. Соберите против него следующую армию, если сумеете, и устраивайте еще од try решающую битву. А теперь уходите!»

Вместо того чтобы бежать, Мэпхо разрыдался. «Семь раз попал я в плен и семь раз отпущен, — сказал он. — С древних времен не случалось ничего подобного. Я, конечно, необразованный человек, но не вовсе лишен чувства благодарности. Как мог бы я быть таким бессовестным!»

Он и его спутники упали на колени и поползли с оголенной верхней половиной тела (знак раскаяния) к шатру военачальника.

«О министр, вы обладаете величием неба. Мы, люди Юга, никогда больше не окажем вам сопротивления».

«Такты подчиняешься, наконец?» — спросил Чжугэ Ляп.

«Я, мои сыновья и внуки глубоко тронуты вашим всепроникающим животворным великодушием. Как же можем мы не подчиниться!» Чжугэ Лян пригласил Мэнхо в свой шатер, предложил ему сесть и устроил праздничный пир. Он подтвердил царское достоинство Мэнхо и вернул ему все захваченные земли.

Двое из военачальников не выказали понимания великодушия к Мэнхо: «Почему вы после столь утомительного военного похода не назначили своего правителя?»

Чжугэ Лян отвечал: «На то имеются три причины. Во-первых, я должен был бы снабдить своего правителя войсками для охраны. Во-вторых, южные народы постоянно оказывали бы китайскому правителю сопротивление вследствие их воинственности. И в-третьих, южные народы всегда сохраняли бы недоверие к чужому правителю. Если я никого не оставляю за собой, я не должен никак его обеспечивать. Так я избавляюсь от всех трудностей».

Доброта победителя была вознаграждена благодарностью южных народов. С тех пор на южной границе Шу-Ханьского царства царил мир. Таким образом, Чжугэ Лян с помощью Стратагемы № 16 завоевал сердца побежденных. Впрочем, без мощной военной силы вряд ли ему удалось бы психологическое ведение войны, как подчеркивают Ли Бинъянь и Сунь Цзин в книге, вышедшей в конце 1986 г. в Издательстве Народно-освободительной армии Китая.

Первое сообщение о семи освобождениях царя Мэнхо мы находим в хронике Си Цзочи (ум. 384 н. э.). Историческая правдивость этого сообщения время от времени подвергалась сомнению. Тем не менее героизм Чжугэ Ляна вновь и вновь воспевается в первую очередь в комиксах и книгах для детей.

16.3. Мао и его военнопленные

Мао Цзэдун также вдохновлялся Стратагемой № 16 — дважды, во время гражданской войны в Китае между коммунистическими войсками и армией Гоминьдана (1945–1949), как утверждает книга о стратагемах, «пойманная» мною на огромном книжном рынке в Тайбэе.

Мао воспользовался этой стратагемой в отношениях с попавшими в плен солдатами и офицерами противника. Сначала были отобраны те, кого сочли особо приверженными Чан Кайши; их содержали в строгом заключении. С остальными солдатами и офицерами обращались в высшей степени хорошо. Чтобы распропагандировать их в пользу коммунистов, в первую очередь использовались так называемые «су ку хуэй». Это были собрания, на которых выходцы из нижних слоев общества, тщательно проинструктированные коммунистическими функционерами, сравнивали нужду и горе своих «братьев и сестер по классу» с роскошной жизнью верхних слоев, которым якобы покровительствовал Чан Кайши. Потрясенные этими сильно приукрашенными рассказами и материальными доказательствами — вплоть до веревки, на которой помещик повесил замученного отца рассказчика (в те времена, вероятно, четырехлетнего), — слушатели загорались ненавистью к господствующим классам и их политическим и военным представителям. Действенность приема впоследствии была по достоинству оценена в избранных трудах Мао. Кто из пленных солдат под его влиянием не вступал немедленно в Красную армию, того отправляли домой, снабдив деньгами на дорогу и добрым советом: «Когда в следующий раз столкнешься с нами на поле битвы, вспомни: китайцы не воюют против китайцев!..»

Мао рассчитывал, что отпущенные солдаты разовьют агитацию и вызовут брожение в армии противника, отчего снизится ее боевой дух. Кроме того, опровергалась пропаганда противной стороны относительно жестокости коммунистов.

Освобожденные, естественно, утверждали, что им удалось бежать. Многие из них хвалили своим товарищам или подчиненным высокий боевой дух и дисциплину Народно-освободительной армии. Другие устраивали саботаж или в критический момент перебегали на сторону коммунистов. Еще до того, как Красная армия приступила в апреле 1949 г. к решающей переправе через Янцзы, боеспособность гоминьдановской армии резко упала. Так Мао удалось ослабить вражескую армию парадоксальным методом освобождения пленных. Конечно, военная мощь самого Мао была предварительным условием успеха стратагемы.

16.4. Отступление как наступление

К концу династии Восточная Хань (25—220 н. э.) город Юань-чэн захватили восставшие, называвшие себя «Желтыми повязками». Императорские войска под командованием Чжу Юня не смогли выбить их из города с помощью Стратагемы № 6 и наконец сняли осаду.

«Желтые повязки», у которых было совсем худо с продовольствием, решили, что им представляется наконец подходящий случай для нападения на отступающую армию. Они сделали вылазку. Имперские войска сопротивлялись, но продолжали отход. Наконец город оказался в 20 милях от сражающихся. Теперь командующий мог приступить к исполнению давно задуманного плана. Он внезапно отдал приказ об ответном наступлении и послал часть войска, чтобы отрезать восставшим обратный путь. Те попытались рассыпаться в стороны, но везде натыкались на вражеские засады. Для осады город Юаньчэн был практически неприступен, но после «отступления» он оказался оставлен защитниками, и занять его не составило труда для императорских войск

16.5. Якорь спасения в качестве гильотины

30 июня 1947 г. пять колонн ударной полевой армии в провинциях Шаньси, Хэбэй, Шаньдун, Хэнань под командованием Лю Бочэна (1892–1986) и Дэн Сяопина, в количестве 130 000 солдат, переправились с боем через реку Хуанхэ и двинулись к горам Дабе (провинция Шаньдун).

14 июля две колонны Красной армии взяли в клещи два вражеских соединения близ деревушки Люинцзи. Чтобы не ввязываться в отчаянную битву, коммунистические командиры решили применить стратагему «То, что хочешь схватить, сначала отпусти» и открыли кольцо окружения с одной стороны. Это побудило противника к попытке прорваться из котла. Однако коммунистические военачальники так расположили свои войска, что прорывающиеся попали в ловушку и были с легкостью уничтожены.

Уже неоднократно цитированный Сунь-цзы советовал в своем «Трактате о военном искусстве»:

«Не преследуй отчаявшегося противника слишком близко, по пятам».

«Трактат о 36 стратагемах» еще усиливает эту рекомендацию:

«Если противника преследуют по пятам, он собирает последние силы, пытаясь спастись. Но если ему оставить выход, его напряжение и боевой дух ослабнут и он сделается легкой добычей. Так можно избежать большого кровопролития».

«Ослабление ведет к подчинению. Будущее — светло» — такое высказывание, вдохновленное «И цзином» («Книгой перемен»), содержится в «Трактате о 36 стратагемах», в главе, посвященной Стратагеме № 16.

16.6. Сложное сватовство

«Когда я гляжу на свою двадцатилетнюю дочь, мне представляются три вещи: насекомые, чудища и демоны» — так писал У Вояо (1866–1910) в знаменитом романе «Редкостные события последнего двадцатилетия». К редкостным событиям принадлежит, в частности, следующее применение Стратагемы № 16 в семейных отношениях.

Некий господин Цзяо, вице-министр в пекинском министерстве наказаний, жаждал любой ценой выдать замуж свою опустившуюся, курящую опиум дочь. Ей было уже 25 лет — для заключения брака в традиционном Китае весьма солидный возраст, — а она еще не была замужем. Подходящей партией отцу казался недавно овдовевший тридцатилетний придворный историк Чжоу. Но в качестве представителя невесты сам отец не мог делать господину Чжоу решительных авансов. Следовательно, ему нужен был сват. Тут отец узнал, что господин Чжоу хотел остаться верным памяти умершей жены и уже выставил за дверь нескольких сватов. Наконец господин Цзяо обратился к начальнику департамента в министерстве наказаний, который в том же возрасте, что историк Чжоу, выдержал государственный экзамен на самую высокую должность. Сюэфан был известен своим красноречием. Когда вице-министр открыл ему свою мечту, Сюэфан ударил себя в грудь и заявил: «Забудьте заботы, я найду способ сообщить ему, что он может просить руки вашей дочери. Но не забывайте о стратагеме «Если хочешь ухватить, сначала отпусти», прежде чем давать благословение на брак. Только так подобает действовать».

Затем Сюэфан начал часто посещать придворного историка Чжоу. У того был шестилетний сын. При каждом визите Сюэфан общался с мальчиком — играл с ним или проверял знание иероглифов. Однажды он как бы мимоходом посочувствовал ребенку: «Бедное дитя, такой маленький и лишен матери. Почему твой отец не возьмет новой жены?»

Придворный историк услышал замечание, которое, конечно, в первую очередь было обращено к нему, и, смеясь, ответил: «Моя печаль еще не утихла. Как я мог бы даже разговаривать об этом! Я твердо решил провести остаток дней вдовцом».

Начальник департамента Сюэфан вовлек господина Чжоу в беседу о нынешней его жизни без супруги. Выяснилось, что ему нет нужды брать жену для ухода за сыном, так как о ребенке хорошо заботится няня. Няня была по происхождению землячкой историка.

Но Сюэфан постарался поколебать его уверенность замечанием: «И все же мне кажется, что вы должны жениться как можно скорее».

«Что это значит?» — спросил историк Чжоу. Начальник департамента Сюэфан только улыбнулся и не сказал ни слова. Это совсем обеспокоило господина Чжоу. Он повторил вопрос. Тогда Сюэфан начал: «Не говори, что я тебе плохой друг. Но если я расскажу тебе, во-первых, ты мне не поверишь, а во-вторых, разгневаешься».

Господин Чжоу отвечал: «Либо так, либо этак. В одном случае это неосновательно, в другом — я не вижу причин для возмущения».

Сюэфан опять улыбнулся, но, как и раньше, ничего не сказал. Это вызвало у господина Чжоу восклицание: «Твое нынешнее поведение действительно раздражает меня. Что же это такое? Что это за намеки на вещи, о которых даже нельзя открыто разговаривать?»

Тут лицо Сюэфана стало серьезным. «Я не хотел тебе говорить. Но если я не откроюсь тебе, то окажусь неверен нашей дружбе. Так что мне ничего не остается, как сказать все прямо. Только не обижайся на мои слова».

Господин Чжоу совсем разъярился: «Ты все ходишь вокруг да около, а не говоришь, что все это значит».

Сюэфан отвечал: «Ну, так я скажу тебе. Если бы это касалось другого человека, мне было бы все равно. Но ведь мы с тобой старые друзья…» И опять замолчал.

Господин Чжоу гневно вскричал: «Говори же ясно и прямо, в двух словах, о чем речь. К чему эти экивоки?»

Сюэфан сказал: «Ты сейчас занимаешь почтенную должность, и тем важнее это обстоятельство».

Господин Чжоу становился все нервознее: «Да на что ты все намекаешь? Говори сейчас же!»

Сюэфан продолжал: «Говоря по правде, в последнее время не все в порядке с общественным мнением».

Этим Сюэфан затронул больное место господина Чжоу, ибо для того не было ничего важнее его репутации и он более всего заботился о ее незапятнанности. Так что слова Сюэфана прозвучали для него как гром с ясного неба. Он вскочил и спросил: «Что ты имеешь в виду?»

Тогда Сюэфан наконец сообщил ему — очевидно, применяя тем самым Стратагему созидания № 7, — что ходят слухи, что он живет с няней своего сына. Потому якобы он и отказывает всем сватам.

В последующем разговоре господин Чжоу пытается найти быстрый способ восстановить свою репутацию. Например, он подумывает о том, чтобы отправить няню вместе с сыном на постоялый двор или отослать сына к дедушке и бабушке. Но все эти средства Сюэфан отверг как сомнительные. Наконец Сюэфан сказал: «Если ты доверяешь мне, я обещаю тебе, что мне удастся восстановить твою репутацию».

«Говори же скорее, как ты собираешься этого достигнуть?»

Сюэфан ответил: «Распусти сегодня же слух о том, что ты ищешь новую супругу. Это убьет все сплетни в зародыше».

Господин Чжоу сразу же отверг этот совет на том основании, что надолго это не поможет. Ведь он после этого не сможет отказывать, как прежде, всем претенденткам.

«Конечно, — подтвердил Сюэфан. — Так что тебе ничего не остается, как серьезно подумать о браке». И он вновь привел множество очевидных аргументов в пользу своего совета.

Господин Чжоу замолчал и задумался. Во всяком случае, как внушил ему Сюэфан, он должен как можно быстрее довести до всеобщего сведения свое желание вступить в брак, чтобы задушить слухи. Сюэфан ушел, обменявшись с Чжоу еще несколькими незначащими словами.

На следующий день он не явился с визитом. Господин Чжоу разыскал его и сказал, что он, подумав, не видит никакого иного решения, чем предложенное.

«Если так, позвольте тогда мне сыграть роль свата. Дочь семейства Лу одаренна и прекрасна. Пойду повидаюсь с ними».

Через день он сообщил господину Чжоу о неудаче. Сегодня он попробует поговорить с господином Чжаном о его незамужней младшей сестре. Теперь господин Чжоу, который больше всего боялся сплетен, сам стал проявлять активность и сообщил всем друзьям о своих матримониальных намерениях. Все больше друзей и знакомых предлагали себя в качестве брачных посредников. Сюэфан все время обсуждал с господином Чжоу различные возможности и наконец убелил его, что, наверное, хорошо бы ему искать невесту постарше. После этого он подговорил некоторое третье лицо обратить внимание господина Чжоу на дочь вице-министра Цзяо.

Господин Чжоу попросил у Сюэфана совета. Тот задумчиво сказал: «Об этой возможности я уже подумывал. Только боюсь, что дочь Цзяо не захочет выходить замуж за вдовца. Кроме того, ее отец — мой начальник. Мне не очень-то улыбается идти к нему с таким предложением. Поэтому я ничего тут не могу сказать. С другой стороны, если бы удалось заключить такой брак — это было бы идеально. Я слыхал, что она сведуща в благородных искусствах — в игре на цитре, го, каллиграфии и живописи. А к тому же еще хорошо пишет, считает и ведет хозяйство. Кажется, ей немногим больше двадцати лет. Для твоего сына она была бы настоящей второй матерью».

Когда господин Чжоу услышал все это, в нем тут же возгорелось желание добиться этого брака. Но семейство Цзяо заставило его подождать ясного ответа. Господин Чжоу нервничал все больше. Он вновь попросил Сюэфана о посредничестве. Но ему пришлось еще много раз повторить свою просьбу, прежде чем тот согласился. Теперь Сюэфан день за днем ходил к семейству Цзяо, пока господин Чжоу не получил наконец положительного ответа.

Здесь мы прерываем нить повествования. Конечно, Сюэфан использовал несколько стратагем, чтобы достичь своей цели — обручения дочери господина Цзяо с господином Чжоу. Сначала он смутил господина Чжоу вымышленными сплетнями (Стратагема № 7), чтобы сманить его с «горы» — заставить отказаться от решения сохранить свое вдовство. В этом месте, естественно, приходит в голову провокационная Стратагема № 13. Благодаря этому Сюэфан привел господина Чжоу в такое состояние, что он всеми фибрами души возжаждал заключения брака с дочерью Цзяо. При этом Сюэфан всячески томил господина Чжоу ожиданием, так что тот проглотил наживку и решил жениться на женщине, описанной ему — опять же с помощью Стратагемы № 7 — в самых лучших красках.

Стратагемы выполнили свое назначение. Но я, конечно, дочитал роман до конца и выяснил, что в день свадьбы произошла катастрофа. Невеста, находившаяся под действием наркотиков, опоздала на заключение брака на час и, придя, сразу же вытащила свои опиумные принадлежности и начала курить…

16.7. Рафсанджани и подарки из США

«В американской прессе распространилась привлекающая всеобщее внимание новость».

Так начиналось сообщение об иранской авантюре в шанхайской газете «Вэньхой бао» от 14 ноября 1986 г. на странице «Шизцзе чжи чуан («Окно в мир»).

«В течение 18 месяцев США поддерживали тайные сношения с Ираном и поставляли ему оружие, чтобы взамен добиться освобождения содержащихся в Бейруте американских заложников. Согласно американским источникам, эти сношения велись в обход Госдепартамента, министерства обороны и ЦРУ с личного согласия президента Рейгана. Последний номер американского журнала «Ньюсуик», вышедший досрочно, сообщил о подоплеке. Ниже следует адаптированный перевод этого сообщения, который мы предлагаем читателям».

За этим введением следует подготовленное переводчиками и редакторами Цзи Юнем и Лян Жэнем сокращенное изложение репортажа, появившегося в «Ньюсуик» 17 ноября 1986 г. под заголовком «Плащ и кинжал».

Там говорилось, что 4 ноября 1986 г., в седьмую годовщину существования американского посольства в Тегеране, председатель иранского парламента Рафсанджани казался особенно довольным. Удовлетворение было вызвано одной заметкой в ливанской газете.

До сих пор китайские переводчики следовали американскому тексту. Но далее, не прерывая текста, они дают подзаголовок, в котором обращаются к Стратагеме № 16:

«Макфарлан явился с визитом, чтобы передать подарки, иранский секретарь парламента сначала отпустил то, что хотел поймать».

Пятеро американских правительственных чиновников, и среди них бывший шеф Совета национальной безопасности Макфарлан, тайно прилетели в Тегеран. С собой делегация привезла символические подарки, а именно пирог в форме ключа (в знак завязывания новых отношений) и Библию с автографом Рональда Рейгана, и, кроме того, по слухам, всем высшим государственным деятелям Ирана были обещаны автоматические пистолеты «кольт». По другой версии, во время визита было сделано ужасающее предложение: передать Ирану самолет, нагруженный американским оружием.

«Иран не попался на удочку, — сказал Рафсанджани. — Мы сказали им, что не принимаем их подачек и что нам нечего с ними обсуждать». Как он съязвил, «американцы нуждаются в нашем влиянии для решения ливанской проблемы».

Этот отказ от первого предложения американцев — от кольтов, военного снаряжения и тому подобного — китайские журналисты интерпретировали с точки зрения Стратагемы № 16. Иранцы поначалу отвергли все это, чтобы побудить американцев на еще большие уступки. Результатом применения Стратагемы № 16 явилось получение иранской стороной (согласно сообщению «Ньюсуик») вооружений на сумму более 60 миллионов долларов, среди которых были противотанковые ракеты, радарные системы и запчасти для устарелого иранского флота.

Интересны различия в представлении всей истории у американских и китайских журналистов. Одни выдали сухую информацию, не углубляясь в анализ стоящей за событиями тактики Ирана. Другие — китайцы, — напротив, попытались — не имеет значения, справедливо или нет, — объяснить поведение иранцев в начальной стадии переговоров определенной стратагемой. Это хороший пример того, как китайцы применяют интерпретацию международных событий в стратагемном духе.

16.8. Отпущенные супругоубийцы

В 1891 г. в Китае вышел сборник детективных историй «Пэн гун ань» («Дела господина Пэна») в 24 томах и ста главах. В них идет речь о Пэн Пэне, начальнике уезда Саньхэ при императоре Кан Си (1662–1722), позже губернаторе Хэнани. Он успешно расследовал множество преступлений. В 1985 г. это произведение было переиздано в КНР. Я купил экземпляр в отеле «Цзиньшань» близ Шанхая во время проходившего там международного конгресса по современной китайской литературе (3—11 ноября 1986 г.), на который я был приглашен.

В 13-й главе двое мужчин приходят к господину Пэну и сообщают ему, что у источника во дворе храма Духа неба под Хэхэчжанем обнаружен труп. Господин Пэн тут же отправляется в паланкине на место преступления. Выясняется, что у источника лежат два трупа, один мужской, без головы, а другой — молодой женщины. Расследование показало, что женщина была задушена, а мужчина убит ножом. В то время как господин Пэн еще был занят расследованием, подбежал какой-то мужчина и громко стал жаловаться на свершившееся преступление. Господин Пэн приказал привести этого человека.

Приведенный, которому было лет 60, с плачем упал перед ним на колени и пожаловался, что выдал свою единственную дочь Хризантему за некоего Яо Гуанчжи из деревни Хэ. Когда сегодня он пошел ее навестить, оказалось, что она пропала. Его зять, который держит трактир в Хэхэчжане, тоже не знает, где она. Он прослышал, что господин Пэн осматривает тут каких-то покойников. Тогда он прибежал сюда и совершил ужасное открытие — мертвая оказалась его дочерью. «Я, ничтожный, умоляю господина отомстить за мою дочь».

Господин Пэн повелел показать старику также и мужской труп, но тот не смог его опознать. Тогда господин Пэн приказал положить трупы в гробы и отправил вестника к своим помощникам Лю Чэну и Ли Фу. Затем он опять поехал в паланкине в свой ямынь. Вскоре он приказал обоим сыщикам вызвать в ямынь на допрос Яо Гуанчжи, вдовца потерпевшей. С ними отправился и Яо Гуанли, старший брат вдовца.

Придя в трактир, они не обнаружили разыскиваемого. Его помощник сообщил Яо Гуанли, что его брат находится в доме семьи Хуан, на Главной восточной улице, шесть участков к северу отсюда. Однако, придя туда, они нашли дом семьи Хуан запертым. Яо Гуанли подергал за дверное кольцо, тогда изнутри дома послышался слабый, изнеженный женский голос: «Вам кого?»

Женщина открыла дверь, увидела троих мужчин и повторила вопрос. На вид ей было около двадцати лет. Изящное тело обвивали пестрые одежды, из-под которых виднелись лилейные ножки (условное название для искусственно уменьшенных ступней). Блестящие черные волосы контрастировали с белой, слегка припудренной кожей. Тонкие брови изгибались над сияющими миндалевидными глазами с хитринкой.

Яо Гуанли сказал, что разыскивает своего младшего брата. Женщина крикнула через плечо: «К тебе кто-то пришел, выходи!»

Из дома вышел Яо Гуанчжи. Он пригласил троих мужчин зайти выпить, но Яо Гуанли сказал: «Так вот ты где! Господин Пэн приказал привести тебя к нему».

Полицейские заковали Яо Гуанчжи и женщину в цепи и посадили в паланкин.

Господин Пэн внимательно осмотрел арестованных. Яо Гуанчжи был высокий привлекательный мужчина немногим старше двадцати лет, с белой чистой кожей лица и энергичным взглядом. Еще привлекательнее выглядела девушка. Господин Пэн приступил к допросу: «Кто задушил вашу жену и бросил ее в колодец?»

Яо Гуанчжи отвечал: «Я слышал сегодня об этом в трактире. Я как раз собирался зайти к вам и попросить отомстить за свою жену». При этом его глаза покраснели и наполнились слезами.

Господин Пэн спрашивал дальше: «А какие отношения у вас с этой женщиной? Почему вы находились в ее доме?»

Женщина сказала: «Меня зовут Ли. Он побратим моего мужа».

Господин Пэн стукнул по столу своим жезлом и приказал женщине: «Заткнись! Говори, когда тебя спрашивают». Сыщики тоже зарычали, так что женщина в ужасе сжалась.

Яо Гуанчжи торопливо сказал: «Я дружен с ее мужем, Хуан Юном. Он держит лавку в Тунчжоу и обычно поставляет мне чайные листья. Сегодня я пришел к нему, чтобы заказать новую партию. Тут явился мой брат Яо Гуанли, меня и эту женщину заковали и привезли сюда. У меня только одна просьба: отпустите ее, она не имеет к этому делу никакого отношения».

Господин Пэн внимательно наблюдал за ними. Потом он спросил женщину: «Что за лавка у твоего мужа и кто, кроме тебя, живет в доме?»

«Меня зовут Ли. Моему мужу 24 года. У него нет ни родителей, ни братьев, ни сестер, так что мы живем в доме одни. Сейчас муж в Тунчжоу, где он торгует продуктами».

Господин Пэн спросил: «Когда он уехал из дому?»

Женщина побледнела и торопливо ответила: «После праздника Драконовой лодки, несколько дней назад».

Господин Пэн продолжал допрашивать: «Часто ли он приезжает домой?»

«Два-три раза в год. Он вернется только к Новому году».

Теперь господин Пэн опять обратился к Яо Гуанчжи: «Твоя жена была задушена. Почему ее бросили в колодец под Хэхэчжа-нем?»

Яо Гуанчжи отвечал: «Я, ничтожный, об этом ничего не знаю».

На это господин Пэн холодно рассмеялся: «Ты, повинный в смерти преступник, ты решаешься лгать мне в лицо?! Эй, там, надавайте ему по морде!»

Яо Гуанчжи нанесли множество ударов по губам, но он не смирился, а только кричал, что с ним поступают несправедливо.

Господин Пэн спросил: «Кто расправился с твоей супругой? Говори правду!»

Яо Гуанчжи ответил: «Я правда не знаю».

«Положите его на пол и побейте еще».

Теперь Яо Гуанчжи побили палками, но он продолжал утверждать, что ничего не знает.

Господин Пэн нахмурился и хорошенько подумал. И тут ему в голову пришла стратагема. Он сказал: «Яо Гуанчжи, с тобой поступили несправедливо. Я напрасно приказал тебя побить. За это я тебе отплачу пятью унциями чистого серебра. Иди похорони свою жену, поверь мне, я отомщу за тебя негодяю, который ее убил. Теперь иди займись своими делами!» И он отпустил обоих арестованных. Они поблагодарили его и удалились.

После этого господин Пэн кое-что шепнул на ухо своему сыщику Ли Цихоу. Ли Цихоу кивнул и потихоньку пошел следом за ними. Он увидел, что они отправились в Хэхэчжань, прямиком в дом Хуан Юна. Когда стемнело, Ли Цихоу подобрался к дому. В окнах горел свет. Вдруг он услышал женский голос. Кончиком языка он отклеил бумагу на окне. В комнате он увидел низкий столик с различными яствами. С одной стороны сидел Яо Гуанчжи, с другой — госпожа Ли. Она говорила посмеиваясь: «Выпей еще два кубка за полученные сегодня удары».

Яо Гуанчжи отвечал: «Завтра мы избавимся от этой штуки под каном. Тогда у меня камень с души упадет. Ты убила его острием ножа и тем освободила меня от тяжести».

Женщина сказала: «Теперь мы сможем стать навечно мужем и женой. Ты избавился от нее, а я — от него. Хорошо только, что мы сохранили головы на плечах, а то это могло бы не сойти нам с рук». И она, смеясь, поднесла кубок с вином к губам Яо Гуанчжи.

Теперь Ли Цихоу услышал достаточно. Он с воплем ворвался в комнату и заковал захваченных врасплох преступников.

Господин Пэн, таким образом, смог поймать обоих убийц лишь после того, как сначала отпустил их. Благодаря этому они потеряли бдительность и открыли ушам спрятавшегося сыщика ужасную тайну. Таким образом, освобождение их привело к поимке.

Множество подобных «хитростей» рассказал мне мой преподаватель Сига Сюдзо из Токийского университета, самый известный к настоящему времени японский специалист по истории азиатского права (см.: Criminal Procedure in the Ch'ing Dynasty in: Memoirs of the Research Department of the Toyo Bunko, № 33, Tokio, 1975).

16.9. Путешествие балерины

Однажды зимней ночью двое китайских красноармейцев, Сунь Ин и Сю Ху, находившиеся на оснащенном по последнему слову техники наблюдательном пограничном пункте 101-го уезда, обнаружили на экране радара маленькую фигурку, явно советского агента. Они тут же запросили номер 816 — командира корпуса Ба, — следует ли схватить агента.

Ба приказал пока тщательно наблюдать за пришельцем, но не мешать ему перейти границу. Через некоторое время они увидели, как малорослый агент встречается под деревьями с другим — человеком высокого роста. После короткого свидания они пошли каждый своей дорогой. Маленькая фигурка двинулась к пограничному уезду 102, высокая быстро приближалась к китайско-русской границе. Пограничники вновь запросили инструкций у номера 816, и пришел приказ продолжать наблюдать за «гостем» в уезде 102, а высокому позволить перейти границу.

Сунь Ин и Сю Ху удивились. Как это — позволить обоим агентам идти куда хотят? Но приказ есть приказ.

Анализ следов с помощью фантастических технических средств показал, что агенты вышли из советского подземного командного пункта недалеко от границы. Их шпионское задание состояло в сборе сведений о совершенно секретной китайской военной базе 9417, которую невозможно было обнаружить с самолетов и спутников.

Однажды на военной базе была замечена сова, облетавшая ее при свете дня. Ее удалось подстрелить, и обнаружилось, что под перьями скрывался летательный аппарат со встроенной мини-камерой. Вскоре обнаружили человека, который, видимо, запустил эту сову. Однако этот человек утверждал, что он только собирал травы в лесу. Его отпустили, но незаметно следили за ним с помощью запахового сенсора. Человек, которого пограничники сочли агентом, вернулся в свое жилище в Цицикар. Но он почувствовал опасность и запросил по радио у советского командного центра разрешения покинуть Китай. Получив разрешение, в ту же ночь он был заменен упоминавшейся низкорослой фигуркой.

Ее тоже оказалось нетрудно идентифицировать. Это была китаянка Лю Цинь, бывшая балерина, которая училась за границей и там была завербована советской агентурой. По приказу номера 816 эту шпионку тоже для начала оставили в покое. Она отправилась в Цзяхэдаци в провинции Хэйлунцзян и, по-видимому, искала там связного. Постепенно она решила, что ушла от слежки, купила себе железнодорожный билет в Шанхай, а оттуда улетела в Кантон, после чего наконец совершенно упокоилась относительно слежки. В одном магазине она купила у некоей продавщицы игрушечного медведя. В парке она вынула из уха медведя маленькую бумажку, скатанную в шарик. На бумажке был написан адрес. Вечером она отыскала соответствующую квартиру. Там жила та самая продавщица, тоже шпионка.

Через несколько дней Лю Цинь уехала из Кантона. В поезде она не заметила, что за ней следили с помощью запахового сенсора, оформленного в виде наручных часов. Чувствуя себя в безопасности, она вернулась в Цзяхэдаци. Там она нашла квартиру местного связного, и он дал ей адреса еще пяти связных. Через три дня все они встретились на такой же квартире. В этот момент ворвалась китайская пограничная стража и захватила все шпионское гнездо. Арестовали и кантонскую продавщицу. На советский командный центр пришла фальшивая телеграмма, и советский командир выслал по ней «нарушителя границы». Его тоже поймали.

Комикс, излагающий эту историю (в его основе — известный научно-фантастический роман, принадлежащий перу E Юнле), вышел в Гуандуне в 1981 г. и озаглавлен по Стратагеме № 16: «Что хочешь поймать, сначала отпусти».

То же название выбрал тайваньский автор для руководства по искусству убеждения, написанного Шан Яном (ок. 390–338 до н. э.), одним из известнейших теоретиков и практиков древнекитайской Школы законников.^[217] Идеи Школы законников находятся в резком противоречии с конфуцианскими идеалами и в те времена соперничали с ними.

16.10. Конфуцианское снотворное Шан Яна

Сяо, властитель Цинь (361–338 до н. э.), разослал повеление всем ученым людям Китая предстать перед собой. Он хотел испытать их дарования. Шан Ян, услышав об этом и находясь в государстве Вэй, недолго раздумывал и в 361 г. отправился в Цинь. Благодаря рекомендации Цзин Цзяня, одного из придворных властителя, его допустили к аудиенции.

Во время первой аудиенции властитель заснул, пока Шан Ян с ним беседовал. Через пять дней последовала вторая аудиенция, но высказанные и на ней теории не тронули властителя. Только на третьей аудиенции слова Шан Яна начали интересовать властителя. На четвертой аудиенции интерес властителя возрос настолько, что последующие споры с Шан Яном продолжались много дней.

Цзин Цзянь спросил Шан Яна: «Властитель совершенно переменил свое отношение к тебе. Как ты этого добился?» Шан Ян отвечал: «На двух первых аудиенциях я говорил о конфуцианском пути властителей древности, но правитель Сяо нашел конфуцианские методы управления не особенно действенными. Чтобы добиться успеха на этом пути, нужны усилия в течение десятков и сотен лет, ибо, согласно конфуцианскому учению, властители древности действовали лишь лучистой силой своей добродетели. Но требуется долгое время, чтобы добродетель осветила всю страну. Какой нынешний властитель возьмет на себя подобный труд? Потому правителю Сяо эти методы правления и показались неудовлетворительными. Потом я начал излагать ему мысли Школы законников о построении богатого государства с сильной армией. Эта цель может быть достигнута в кратчайшие сроки с помощью жесткой, поддерживающей крестьян и ориентированной на войну, заложенной в законах системы наказаний и поощрений, и при этом требование добродетельности властителя может и не выполняться. Поэтому правитель Сяо и заинтересовался».

Тайваньский автор объясняет, что Шан Ян сначала изложил властителю Сяо противоположную позицию, то есть конфуцианскую доктрину. Пытаясь убедить его в правильности собственной теории — теории Школы законников, он сначала изложил воззрения оппонента, но сделал это таким образом, чтобы внушить властителю к ним отвращение. Когда властитель уже умирал от скуки над этой доктриной, Шан Ян начал объяснять теорию

Школы законников; таким образом, скучный рассказ о противоположной точке зрения был лишь средством вернее приобрести в правителе сторонника собственной позиции. Так же объясняет эту историю и Сыма Цянь, которому принадлежит древнейшая биография Шан Яна: «При ближайшем рассмотрении становится ясно, что Шан Ян, надеясь свести властителя Сяо с пути древних императоров и царей, употреблял фальшивые аргументы. Истинные его намерения были в другом».

16.11. Через расхлябанность — к строгости нравов

Правитель Цзин назначил Янь Цзы управляющим Дунъэ. Через три года по всей стране о Янь Цзы говорили только дурное. Правитель Цзин был этим недоволен и призвал его ко двору, чтобы уволить. Янь Цзы, оправдываясь, сказал: «Я сознаю свои ошибки, но прошу оставить меня в Дунъэ еще на три года. После этого обо мне будут говорить во всей стране только хорошее».

Правитель Цзин не смог отказать ему в просьбе и опять поставил его управляющим в Дунъэ. Через три года по всей стране действительно говорили о нем только хорошее. Это порадовало правителя Цзина, и он опять призвал его ко двору, на этот раз чтобы наградить. Но Янь Цзы отказался от подарка и не хотел ничего принять.

Когда правитель Цзин спросил его о причинах его поведения, он отвечал: «Поскольку я заботился о благополучии Дунъэ, я приказал строить дороги и принял поспешные меры к увеличению населения, этим я не понравился дурным. Я награждал бережливых и прилежных и всех, кто выказывал заботу о детях и братскую любовь. Я наказывал воровавших время и бесполезных. Этим я не понравился ленивым. При наказаниях я не выделял благородных и могущественных. Этим я не понравился благородным и могущественным. Если у меня требовали чего-либо мои приближенные, я разрешал им то, что было согласно с законом, и запрещал то, что было противно закону. Этим я не понравился своим приближенным. Когда я принимал своих начальников, я никогда не переступал требований религиозных обрядов. За это меня невзлюбили мои начальники. Так произошло, что все эти люди стали распространять обо мне дурные речи и повторять свою хулу при дворе. Через три года эти обвинения дошли до вас. На этот раз я стал все делать по-другому. Я не стал строить дорог и отложил в долгий ящик меры по увеличению населения. Тут возрадовались дурные. Я стал обижать бережливых и прилежных и всех, кто проявлял заботу о детях и братскую любовь. Я перестал наказывать воровавших время и бесполезных. От этого возрадовались ленивые. При наказаниях я начал выделять благородных и могущественных. Потому возрадовались благородные и могущественные. Все, что у меня требовали мои приближенные, я им разрешил. Потому возрадовались мои приближенные. Когда я принимал своих начальников, я стал делать то, что запрещают обряды. Поэтому возрадовались мои начальники. Так и получилось, что все эти люди стали петь мне хвалу по всему миру и довели ее до твоих ушей. Раньше ты хотел меня наказать за то, что достойно было вознаграждения, а теперь хочешь наградить за то, что достойно наказания. Таковы причины того, что я не хочу принять твоей награды».

Тогда правитель Цзин признал в Янь Цзы искусного чиновника и назначил его управляющим всей страны. Через три года государство Ци достигло большого подъема.

Согласно этому анекдоту из «Янь Цзы Чунь Цк» («Вёсны и Осени Янь Цзы», см. 3.4), Янь Цзы хотел завоевать доверие правителя Цзина. Прямым путем — справедливым управлением Дунъэ — ему это не удалось; правитель Цзин едва не прогнал его со службы. Тогда Янь Цзы на три года отпустил вожжи. Тем, что он отказался от всех своих принципов при управлении, он обходным путем заслужил положительные отзывы, возвратил благоволение правителя и после этого искусной речью сумел склонить его слух к восприятию своей точки зрения на управление.

Таким образом, благодаря временной сдаче позиций Янь Цзы не только добился высочайшего поста в государстве, но и убедил правителя в своей высокой нравственности.

16.12. Обман до последней страницы

Каким образом молодой ученый Ань Цзи в «Повести о смелой девушке» (Вэнь Кан, XIX в.) во время дальней поездки к отцу был спасен сестрицей Тринадцать из когтей бандитов, уже было описано (см. 8.9: Брачное посредничество). Впоследствии молодой Ань Цзи рассказал своему отцу о чудесном спасении.

Отец Ань хотел познакомиться со спасительницей своего сына, но сын не знал, как ее найти. Что касается места ее жительства, он знал только стихотворение, которое она написала на стене монастыря, где укрывались разбойники. В последних строках говорилось:

Если вы будете меня искать,

Найти меня можно где-нибудь в облаках.

Отец погрузился в размышления, непрестанно бормоча себе под нос последнюю строчку стихотворения, «где-нибудь в облаках», а также выводил пальцем на тарелке три иероглифа, означавшие «сестрица Тринадцать». Внезапно он ударил кулаком по столу и воскликнул, просветлев лицом: «Догадался!»

Сын, конечно, стал его расспрашивать. Тот отвечал: «Я уверен в себе. Но сейчас не время мне открываться тебе. Подожди немного. Скоро я начну говорить и действовать».

Таким образом, юноша с головой, полной домыслов, вынужден был набраться терпения. Автор пишет:

«Но не только юный Ань мучился сомнениями. Также и читатели этой книги должны будут испытывать муки нетерпения. Ибо как другие авторы пишут романы, в которых они, чтобы привлечь читателя, сначала его «отпускают», так и я поведу себя не иначе в моей повести и буду рассказывать все по порядку, от головы до хвоста. Так что терпение, читатель, все узнаешь в назначенное время».

И Вэнь Кан открыл тайну сестрицы Тринадцать только в самом конце романа, переведенного на немецкий Францем Куном под заголовком «Черная всадница».

Вэнь Кан воспользовался здесь Стратагемой № 16 как литературным приемом. Он хочет «поймать» внимание читателя, которое, конечно, должно постепенно ослабевать по ходу действия романа. Средство полностью завладеть читателем состоит в том, чтобы перед самой разгадкой загадочных происшествий вновь погружать его в неизвестность. Этим автор все время подстегивает любопытство читателя и тем удерживает его внимание до самого конца книги.

16.13. Фальшивое бриллиантовое колье

Применение Стратагемы № 16 в качестве литературного приема приписывается в китайских литературоведческих трудах также Ги де Мопассану, а именно его новелле «Колье».

Матильда, очаровательная девушка из бедной семьи, вышла за мелкого служащего министерства культуры. Она была несчастна, потому что чувствовала себя рожденной для блестящего общества и роскоши, а жила в бедно обставленной квартирке. От этого она страдала и раздражалась. Она мечтала о роскошном жилище, увешанном восточными коврами и уставленном бронзовыми канделябрами, о блеске и роскоши.

Случилось так, что министр культуры пригласил ее мужа и ее на вечер. Конечно, это польстило ее самолюбию, но у нее не было подходящего туалета. Тогда муж купил ей за 400 франков, которые хранил для других целей, вечернее платье. Теперь Матильде не хватало только подходящего украшения. Она грустила, пока ее богатая подруга Форестье не одолжила ей чудесное бриллиантовое колье. На вечере все взгляды были устремлены на нее, все хотели быть ей представленными. Она понравилась самому министру культуры. Она танцевала, пьяная от счастья, забывшись в триумфе своей красоты, в блеске успеха, как на облаке…

Далее история обретает неожиданный поворот. Когда вечер кончился, Матильда обнаружила, что потеряла колье. Чтобы возместить ущерб, она должна была в течение десяти лет тяжело и изнурительно работать, причем в конце узнала, что подруга одолжила ей фальшивое колье. Тяжелая работа отняла всю ее красоту, и она превратилась в замученную домохозяйку.

Китайский комментатор поясняет:

«Освобождение героини в первой части истории служит для того, чтобы опять «поймать» ее во второй части. Сначала Ги де Мопассан позволяет героине вскарабкаться на вершину счастья, чтобы потом упасть с нее еще ниже».

Китайский комментатор квалифицирует это как применение Стратагемы № 16. Некий Хуан Хайгэнь написал, явно под влиянием Мопассана, короткую новеллу под названием «Колье» — заглавие также представляет собой китайский перевод заглавия новеллы Мопассана.

16.14. Линь Чун вновь и вновь выходит из положения

В работе «Беседы о диалектике искусства» (Пекин, 1985) Ян Маолинь и Ли Вэньтянь обнаруживают литературное применение Стратагемы № 16 в романе минского времени «Речные заводи».

Когда один молодой человек пристал к супруге Линь Чуна, Линь Чун уже занес над ним кулак, чтобы свалить на землю, как вдруг узнал, что перед ним приемный сын его начальника, предводителя Гао Цю. Он сразу убрал руки и увел свою жену. От стыда за свой промах и любовной тоски молодой Гао заболел. Когда его приемный отец Гао Цю узнал причину болезни, он измыслил вместе с лесником Лу стратагему, с помощью которой собирался сжить со света Линь Чуна. Первый их прием состоял в том, чтобы побудить Линь Чуна купить дорогую саблю. На следующий день два посланца от предводителя сообщили, что Гао Цю, у которого тоже была дорогая сабля, услышал о новом приобретении и хочет сравнить свою саблю с саблей Линь Чуна и что Линь Чун должен немедленно отправиться к предводителю.

Линь Чун не заметил хитрости и поспешил во дворец. Там его провели в зал Белого тигра и оставили ждать. Когда Линь Чуна охватили сомнения и он уже собрался уходить, вошел предводитель и воскликнул: «Никто тебя не звал! Как ты осмелился самовольно войти в зал Белого тигра? Разве ты не знаешь закона? Я вижу саблю у тебя на поясе! Ты собирался меня убить!» Линь Чуна схватили и отвезли в Кайфын, чтобы обезглавить. Таков был первый арест Линь Чуна.

Однако писец законов Сунь Дин из Высшего законодательного двора, который расследовал дело, обнаружил интригу. Он сделал так, чтобы Линь Чуна отпустили, заклеймив его, дав 20 палочных ударов и сослав в Цанчжоу. Так автор даровал Линь Чуну первое освобождение.

Старый Гао подкупил стражей, которые сопровождали Линь Чуна к месту ссылки, чтобы они убили его по дороге. И действительно, они завели Линь Чуна в лес Дикого кабана и привязали к дереву. Уже занесена дубина, чтобы нанести ему смертельный удар в висок. Таково второе пленение Линь Чуна.

Тут раздается громоподобный рев. Это явился монах Лу Чжишэнь, бывший императорский капитан и приятель Линь Чуна.

Он с руганью налетел на обоих палачей. Линь Чун спасен. Это его второе освобождение.

Под защитой Лу Чжишэня Линь Чун благополучно прибывает к месту своей ссылки. Там ему сначала достается место охранника в храме Верховного бога небес. Позже первый тюремщик открывает ему, что имеет для него особое задание. Он должен как можно быстрее сменить старого солдата, который управляет находящейся в пяти милях от города житницей для боевых коней. Тут старому Гао, который все еще покушается на жизнь Линь Чуна и при этом пытается убедить его тестя отдать дочь в жены молодому Гао, приходит в голову новая стратагема. Он подкупает тюремщика. В ту ночь, когда Линь Чун должен взять на себя бразды правления в житнице, житница должна загореться, а Линь Чун — погибнуть в пламени. Таково третье пленение Линь Чуна.

Однако случилось так, что Линь Чун в ночь, на которую назначено злодейство, был в кабаке. Возвращаясь оттуда, он видит, что соломенная крыша житницы продавлена слоем снега. Линь Чун отправляется спать в близлежащий уединенный горный храм и внезапно пробуждается от шума и треска. Через трещину в стене он видит, что житница ярко пылает. Так он спасся в третий раз. Три жулика, которые устроили пожар по приказанию старого Гао, приходят в храм, но не могут открыть ворота, поскольку под них подложен камень. Линь Чун подслушивает беседу и узнает об их планах. В гневе он выскакивает из храма и убивает всех троих. После этого, не питая надежд на правосудие, он присоединяется к восставшим крестьянам, так называемым разбойникам с Ляншаньских болот.

Оба китайских комментатора обращают внимание на крутые повороты хода действия в этой истории. Из ситуации максимально неблагоприятной для героя он сразу же попадает, наоборот, в удачное положение. Читатель, самоидентифицирующийся с главным героем Линь Чуном, то и дело оказывается в пучине глубочайших несчастий, чтобы затем выйти из них невредимым, благодаря чему судьба героя вновь и вновь вызывает на его лбу холодный пот.

16.15. Сначала совет, а потом выговор

Каждый виновник автомобильной аварии, даже самый закоренелый, в первый момент чувствует шок и стыд. Если в этом состоянии ума его обругать, часто бывает, что от виновника отлетает раскаяние и он начинает сопротивляться, вместо того чтобы признать свою ошибку. Поэтому с виновником аварии нужно разговаривать по-хорошему, утешать его, выслушивать его объяснения и ждать, пока его возбуждение уляжется, чтобы только после этого сделать ему выговор. Только так можно надеяться на успех в обращении с виновником дорожного происшествия.

Таким образом, сначала следует отпустить на свободу чувство вины, потому что в этой фазе человека нельзя убедить с помощью поучений. Только когда возбуждение пройдет, настает время для выговора.

Таким советом в духе конфуцианской добродетели снабжена Стратагема № 16 в изложении одного тайбэйского специалиста по стратагемам.

16.16. Захвалить до смерти

«Когда нет другого выхода, то часто прибегают к лести. После этого захваленный становится беззащитен, и его низвергают с высот».

Эту максиму якобы приписал Линь Бяо (1907–1971) на полях книги Сталина «Вопросы ленинизма». К этому времени Линь Бяо был объявлен официальным преемником Мао Цзэдуна. Однако в 1971 г. после неудачного путча против Мао он попытался угнать самолет и бежать в Советский Союз. После этого Линь Бяо был заклеймен в КНР как смертельный враг Мао. Максима Линь Бяо послужила доказательством для обвинения в том, что Линь Бяо собирался «убить Мао хвалой» (журнал «Лиши яньцзю», «Исторические исследования». Пекин).

В КНР идеи Мао Цзэдуна насаждались повсеместно. Открыто противостоять им значило совершить самоубийство. Следовательно, такому врагу, как Линь Бяо, ничего не оставалось, кроме как изображать самого верного последователя Мао. Но с целью дискредитировать идеи Мао и самого Мао Линь Бяо предпринимал все, чтобы вознести его как можно выше. Так, он называл Мао «гением, который рождается раз в тысячелетие», «Мао — гений гениев», «Идеи Мао Цзэдуна превосходят материальные силы и могут заменить их», «Идеи Мао Цзэдуна — вершина человеческой мысли», «Каждая фраза Мао Цзэдуна представляет собой истину в последней инстанции». Развивая таким образом культ Мао, Линь Бяо создавал условия для того, чтобы довести этот культ до абсурда и скинуть Мао с пьедестала.

Здесь тоже можно наблюдать применение Стратагемы № 16: противнику предоставляется полная свобода действий, что способствует расцвету в нем тщеславия и самодовольства; следствием этого является всеобщее противодействие и отвращение к нему, благодаря чему можно нанести ему смертельный удар с полного согласия широких слоев населения. Происшедшее с Линь Бяо невольно напоминает историю об уличных мальчишках, кричавших всаднику: «Какая прекрасная лошадь! Быстрее, быстрее!» Всадник, возгордившийся от похвалы, все нахлестывал и нахлестывал свою лошадь, наконец у нее на морде появилась белая пена, и она замедлила бег. Но мальчишки все кричали: «Быстрее, быстрее!» — и всадник все погонял ее. Лошадь упала и издохла.

16.17. Западня высокомерию

Однажды в 1925 г. один начальник отряда доложил командиру Хэ Луну из Фэнчжоу (провинция Хунань), что он поймал поблизости от города Цзиньши английского торговца, пытавшегося заниматься контрабандой оружия и опиума, и отобрал у него товар. Вскоре явился служащий английского посольства с китайским представителем из управления провинции. Англичанин выглядел высокомерным и агрессивным.

Хэ Лун проводил гостей в приемную и спросил об их деле.

«Ваш подчиненный ограбил торговца из нашей страны, который привез товары в Цзиньши. Я требую, чтобы вы навели порядок».

Хэ Лун спокойно ответил: «Я знаю об этом происшествии. Я как раз предпринимаю расследование. Как только оно закончится, я приму необходимые меры».

Англичанин подумал, что ему удалось запугать Хэ Луна. Еще более высокомерно он продолжал: «Все украденные вещи должны быть возвращены».

Хэ Лун отвечал: «В таком случае я прошу вас указать все пропавшие вещи вот в этом формуляре». Своей наивной реакцией Хэ Лун вызвал у высокомерного англичанина уверенность, что ему удастся беспрепятственно вернуть все контрабандное добро. Он не понял, что Хэ Лун воспользовался Стратагемой № 16, и записал все предметы в формуляр. В этот момент вошел солдат и сообщил Хэ Луну: «Расследование закончено, наши люди действительно отобрали у английского купца товар. Это было оружие и опиум».

«Хорошо», — сказал Хэ Лун. Он обратился к английскому чиновнику: «Пишите все».

Тот так и сделал и подписал список. Хэ Лун взял листок и внимательно прочел его. Тут лицо его стало серьезным, и он ударил кулаком по столу. «Я как раз и предвидел, что это торговец оружием и наркотиками». Он приказал доставить конфискованную контрабанду и сравнил с заполненным формуляром. «Вы преступаете китайские законы». Английский чиновник сдался без боя.

Эту историю я прочел в пекинской газете «Чжунго циннянь бао». Маршал Хэ Лун (1896–1969) был одним из основателей китайской Красной армии. После 1949 г. он, в частности, служил заместителем премьер-министра КНР, а также был крупным организатором спорта.

16.18. Мечтать о съеденной рыбе в пруду

Яо, легендарный император китайской древности, назначил своим преемником добродетельного Шуня. Это возбудило зависть в младшем брате Шуня, Сяне. Он подумывал об убийстве. Однажды Шунь чистил колодец. Сделав работу, он вылез через дополнительную шахту. Сян думал, что Шунь еще находится в колодце, и завалил отверстие, чтобы убить Шуня. Затем он направился в замок Шуня. Там он увидел, что Шунь сидит на кровати и играет на цитре с гнутой декой. Сян разыграл радость: «Братец, как я по тебе соскучился!» Когда Шунь увидел Сяна, он действительно обрадовался: «Ты пришел как раз вовремя. Я собираюсь подумать о важнейших делах империи. Помоги мне, пожалуйста, с государственными делами».

Когда Ван Чжан прочел эту историю, он очень взволновался. Он спросил своего учителя Мэн-цзы (ум, 289 до н. э.), второго по величине представителя конфуцианского учения: «Если все было так, как написано в книге, не была ли радость Шуня также разыграна?»

Мэн-цзы отвечал: «Нет, Шунь был добродетельным мужем. Когда он увидел, что его младший брат счастлив, он тоже обрадовался».

Однажды Цы Чань, министр Чжэн, получил в подарок живую рыбу. Цы Чань не решился сам убить рыбу, чтобы съесть ее, и попросил стража пруда бросить ее в пруд. Но вместо этого страж пруда убил рыбу и съел. Потом он сообщил Цы Чаню, что отпустил рыбу и что якобы сначала она выглядела в воде как мертвая, а потом вновь зашевелилась и исчезла. Цы Чань весьма обрадовался.

Страж пруда сказал другим: «Как могут говорить о Цы Чане, что он мудр? Я съел рыбу, а он грезит, что она плавает в пруду».

Смысл этих притч, приведенных в книге Мэн-цзы, которые я перевел из нового появившегося в КНР издания, скристаллизован в китайском выражении: «Ци и ци фан». Это означает: «Обмануть кого-либо с помощью его же образа мыслей». Такое поведение рассматривается как особо утонченное применение Стратагемы № 16: противнику предоставляется полная свобода мнения, свобода желаний, действий, невмешательство в круг его знаний, в то время как контрагент действует исходя из совершенно другого представления о мире, других стремлений и из другого круга знаний. Таким образом, противник по собственному желанию оказывается пленником миража, в истинности которого ему даже не приходит в голову усомниться. В данном случае речь идет о том, что человек как бы отпускается «на свободу», то есть во власть своих ошибочных убеждений. Любая «незапланированная» мысль обеспокоила бы его, даже ужаснула, и, вместо того чтобы заполучить его, контрагент рисковал бы его потерять. Приходится так искажать истину, чтобы она подошла к привычному образу мыслей жертвы, поскольку правде он доверять не сможет. Часто приходится лгать, чтобы думали, что ты говоришь правду, потому что, если скажешь правду, подумают, что ты лжец. Это можно проиллюстрировать «минутным рассказом» Бай Сяои. Он появился весной 1985 г. в молодежном сборнике миниатюр, вышедшем тиражом 30 тыс. экземпляров. Я перевел его по публикации в «Чжунго циннянь бао» («Китайская молодежная газета»), официальном органе китайского комсомола.

16.19. Взрыв в гостиной

Хозяин разлил чай по чашкам и расставил их перед гостями. Затем он накрыл чашки крышками, при этом раздался слабый звон. Хозяин увидел, что кое-чего еще не хватает, поставил термос на пол и поспешил в соседнюю комнату. Оба гостя, отец и его десятилетняя дочь, услышали, как открываются дверцы шкафов и достаются какие-то предметы.

Дочь стояла у окна и разглядывала цветы. Пальцы отца приближались к тонкой ручке чашки. Вдруг раздался треск, подобный взрыву. Термос на полу оказался опрокинут. Дочь обернулась и быстро огляделась. Все выглядело как и раньше, и все же произошло нечто сверхъестественное. Ни она, ни ее отец не дотрагивались до термоса. После того как хозяин поставил его на пол, он покачался немного, но переворачиваться не собирался.

Взрыв заставил хозяина поспешить к гостям. В руке у него была коробка с сахаром-рафинадом. Он заметил дымящуюся лужу и машинально проговорил: «Ничего, ничего!»

Отец, казалось, сначала хотел что-то сказать, но тут же овладел собой. Затем он произнес: «Я очень сожалею, кажется, я толкнул его».

«Да ничего», — равнодушно ответил хозяин.

На обратном пути дочь спросила: «Ты что, действительно опрокинул термос?»

«Я был к нему ближе всех», — отвечал отец.

«Но ведь ты до него даже не дотронулся. Я как раз видела твое отражение в окне. Ты вообще не шевелился».

Отец рассмеялся: «А что же мне было делать?»

«Термос упал сам, потому что пол неровный. Он же закачался, когда дядя Ли поставил его на пол. Папа, почему же ты сказал, что ты…»

«Но ведь дядя Ли не видел, как он упал».

«Ты мог бы ему объяснить».

«Ничего бы не получилось, детка. Лучше было заявить, что я его толкнул. Это звучало правдоподобнее. Бывает так, что ты просто не знаешь, что случилось, и чем правдивее твои утверждения, тем лживее они кажутся и тем меньше народу тебе верит».

Дочь минуту помолчала.

«Значит, только так и можно было себя вести?» — спросила она.

«Только так!»

16.20. Автономный покупатель

Советы, напоминающие китайскую Стратагему № 16, дает Марк X. Маккормак в книге «Что не изучается в Гарвардской школе бизнеса», в главе под названием «Стратагемы».

Маккормак настоятельно советует продавцам в некоторых случаях позволять товару сначала самому воздействовать на покупателя, вместо того чтобы сразу начинать его расхваливать. Если оставить покупателя в покое перед лицом товара, его фантазия и вожделение разыгрываются куда сильнее. Так что в данном случае покупатель скорее оценит преимущества товара.

Далее Маккормак советует:

«Если вы доверяете своему товару и знаете, что он удовлетворит покупателя, отдайте ему товар и скажите, что о цене договоритесь потом; это больше привлекает покупателя, чем если сразу установить твердую цену. Конечно, для этого вы должны хорошо знать покупателя. Есть покупатели, которые с легкостью приписывают нули, но бывают и такие, которые их вычеркивают».

16.21. Трижды посетить соломенную хижину

Вновь я обращаюсь к Чжугэ Ляну (181–234), советнику основателя государства Шу-Хань Лю Бэя (161–223) из эпохи Троецарствия. Как установились отношения нерушимого доверия между этими двоими людьми?^[218]

Сначала о Чжугэ Ляне. Он скромно жил в горах Лунчжун близ города Сянъян (нынешняя провинция Хубэй) и оттуда наблюдал за ходом китайской политики. В дружеском кругу он часто сравнивал себя с Гуань Чжуном и Юэ И, великими старыми мастерами политического и военного искусства доимператорского Китая. Для воплощения его мечты ему не хватало только найти такую личность, на службе у которой он мог бы находиться. Ему не казалось возможным связывать свою карьеру ни с одной из установившихся политических группировок. Более или менее подходящим казался Лю Бэй. Его далеко идущие планы стать главой всего Китая не имели под собой никакой опоры, однако как отдаленный родственник Ханьского императорского дома он излучал некоторое обаяние величия.

Чжугэ Лян узнал, что Лю Бэй ищет советника. Таким образом, ему выпадал шанс. И он решил употребить все силы, чтобы завоевать сердце Лю Бэя. Поэтому он поручил различным преданным ему людям поговорить о нем с Лю Бэем.

Лю Бэй, который, помимо всего прочего, страдал от сознания надвигающейся старости, в последнее время потерпел ряд поражений. В битве с Цао Цао он потерял практически всю свою армию. Затем он с трудом избежал двух покушений со стороны Лю Бяо, правителя Цзинчжоу, своего дальнего родственника, под покровительство которого отдался. Казалось, уже все потеряно. После бегства из Сянъяна, где он пережил второе покушение, он встретил отшельника Сыма Хоя, прозванного господином Водяное Зеркало. Лю Бэй сказал: «Я случайно проходил поблизости, и мальчишка подпасок привел меня к вам. Какое счастье иметь возможность вас приветствовать!»

Господин Водяное Зеркало отвечал: «Вы явно спасаетесь от кого-то бегством. Это я заключаю по вашему мокрому платью и утомленному виду. Не следует скрывать правду».

Лю Бэй рассказал ему на это, что произошло в Сянъяне. Водяное Зеркало предложил Лю Бэю чаю и сказал: «Уже давно слышу я о вашей славе. Как попали вы в такое униженное положение?»

Лю Бэй отвечал: «Судьба ко мне неблагосклонна».

Однако господин Водяное Зеркало возразил: «Дело не в судьбе. Вам не хватает верных людей».

С этим Лю Бэй не согласился. Он перечислил имена своих помощников: «Все они остались мне верны».

Водяное Зеркало отвечал: «Конечно, у вас есть прекрасные военные, но трое советников, которых вы назвали, — это просто книжные ученые. Они не способны упорядочить хаос и принести в мир благословение».

Лю Бэй сказал: «Я уже пытался найти какого-нибудь живущего в уединении мудреца, ожидающего своего часа, но пока, к сожалению, безуспешно».

Водяное Зеркало проговорил: «В этой местности собрались все способные люди государства, только ищите».

«Как же мне найти их?» — спросил жадно Лю Бэй.

«Если бы вам удалось заполучить Спящего Дракона, империя была бы ваша».

«Кто же это?»

Водяное Зеркало сложил ладони и, смеясь, сказал: «Ну, ну!»

Когда Лю Бэй спросил его снова, Водяное Зеркало сказал: «Уже поздно. Вы можете переночевать здесь, а завтра мы дальше поболтаем».

После ужина Лю Бэй еще долго лежал с открытыми глазами. Ему все время вспоминались слова Водяного Зеркала. На следующий день Лю Бэй спросил Водяное Зеркало о Спящем Драконе, но тот снова, смеясь, отвечал: «Ну, ну!»

Когда Лю Бэй предложил Водяному Зеркалу поступить к нему на службу, тот отказался: «Есть другие, в десять раз более подходящие для того, чтобы стоять рядом с вами. Вы должны только найти их».

Лю Бэй попрощался с Водяным Зеркалом и поскакал в Синье, где встретился со своими побратимами Гуань Юем и Чжан Фэем.

Наконец одному из друзей Чжугэ Лян а удалось поступить на службу к Лю Бэю под вымышленным именем Дань Фу в качестве военного советника. Когда ему случилось в неслужебной обстановке беседовать с Лю Бэем, он упомянул Чжугэ Ляна: «Отец его рано умер, и он рос у дяди в Наньяне. По названию близлежащей горы он принял прозвище Спящий Дракон. После смерти дяди он переехал в горы Лунчжун. Там он живет вместе со своим младшим братом. Если вам удастся получить его в помощники, вы можете больше не беспокоиться о мире в государстве».

Так уже дважды внимание Лю Бэя было обращено на Чжугэ Ляна. Теперь у него была лишь одна цель: нанять Чжугэ Ляна в советники. Взяв богатые дары, он вместе со своими побратимами отправился на поиски Чжугэ Ляна. Как пишет тайбэйская книга о стратагемах, Чжугэ Лян втайне принял меры, чтобы еще выше подняться во мнении Лю Бэя. Когда Лю Бэй приблизился к Лунчжунским горам, он услышал, как крестьяне в поле пели песню, полную аллегорий и упоминаний мудрого отшельника. Когда Лю Бэй спросил, кто автор песни, они назвали Чжугэ Ляна и показали Лю Бэю дорогу к его соломенной хижине.

Но Чжугэ Лян, который втайне больше всего на свете хотел попасть на службу к Лю Бэю, отсутствовал. Это еще более подстегнуло интерес Лю Бэя. Заинтригованный, он вернулся в Синье. По дороге он встретил, конечно случайно, Цуй Чжоупина, друга Чжугэ Ляна. Тот в краткой беседе с Лю Бэем проявил глубокую мудрость. Из Синье Лю Бэй послал шпионов в горы Лунчжун, чтобы те понаблюдали за Чжугэ Ляном. Они сообщили Лю Бэю, что Чжугэ Лян теперь вернулся в свою соломенную хижину. Лю Бэй отправился к нему снова. Его верный сторонник Чжан Фэй сказал было, что Чжугэ Лян простая деревенщина и Лю Бэю следует просто привезти его силой, но тот отвечал: «Как мог бы я приказывать величайшему мудрецу нашего времени?»

Итак, Лю Бэй опять поехал в сопровождении своих побратимов в Лунчжунские горы. Была середина зимы и очень холодно. Оба его спутника повернули назад, но Лю Бэй подумал: «Если я выдержу эту снежную бурю, я докажу тем Чжугэ Ляну мое почтение».

Но Чжугэ Ляна опять не было дома. Его младший брат, бывший в хижине, сказал Лю Бэю, что объект его поисков отправился в путешествие вместе с Цуй Чжоупином, причем точно неизвестно куда. Так что Лю Бэй во второй раз вынужден был вернуться ни с чем, правда оставив Чжугэ Ляну записку. В ней Лю Бэй выразил глубочайшее сожаление в том, что опять не встретил его. Он надеется, что Чжугэ Лян поможет ему умиротворить государство. Он еще приедет к нему. Перед этим, однако, он постарается очиститься с помощью поста и омовений лекарственными настоями.

Теперь Лю Бэй дождался весны и приказал выбрать благоприятный день с помощью искусных предсказателей по «И цзину». После этого он в третий раз отправился в соломенную хижину Чжугэ Ляна. Чтобы продемонстрировать свое уважение, последнюю милю он не проехал на лошади, а прошел пешком.

Теперь мальчик, который жил в хижине Чжугэ Ляна, сообщил, что хозяин вчера вернулся.

«Пожалуйста, сообщи, что я пришел, чтобы повидаться с ним».

«Хозяин, конечно, дома, но сейчас он спит».

«Ну, тогда подожди с сообщением».

Лю Бэй попросил обоих своих спутников подождать перед хижиной, а сам потихоньку вошел в нее и увидел Чжугэ Ляна, погруженного в глубокий сон, на циновке.

Лю Бэй в знак приветствия сложил руки на высоте груди и молча ожидал, стоя в ногах циновки. Прошло довольно много времени, а хозяин все не просыпался. Наконец он пошевелился, но только для того, чтобы перекатиться на другой бок лицом к стене. Юный слуга хотел его разбудить, но Лю Бэй не разрешил.

Еще целый час он стоял и ждал. Наконец Спящий Дракон открыл глаза. Он обратился к мальчику: «Что, гости пришли?»

«Это Лю Бэй, дядя императора. Он уже давно тут стоит, ожидая вас».

«Что же ты мне раньше не сказал? Дай мне сменить одежду». И Чжугэ Лян исчез в отгороженном углу, откуда вскоре вышел тщательно одетый. В последующей беседе Чжугэ Лян изложил свой план того, как Лю Бэю стать императором. Он предложил Лю Бэю укрепить в качестве базы своей военной мощи область нынешней провинции Сычуань, затем установить отношения с Сунь Цюанем, властителем лежащего к востоку государства У, завоевать варваров на западе и на юге и объединенными силами ударить по Цао Цао, властителю северного государства Вэй.

Лю Бэю сразу же понравились советы Чжугэ Ляна. Обсуждение стратегии в Лунчжунских горах кончилось тем, что Лю Бэй возбужденно вскочил, скрестил руки на груди в знак почтения и воскликнул: «С тех пор как я вас послушал, мне блестнул свет впереди. Как будто черные тучи разогнало ветром и я увидел вновь голубое небо. У меня нет сейчас имени и мало добродетелей, но надеюсь, что Учитель не пренебрежет мною, ничтожным, и покинет свое уединение, чтобы помогать мне. Я буду с величайшим почтением следовать вашим указаниям».

Чжугэ Лян ответил: «Уже давно возделываю я здесь свое поле и счастлив этим. У меня нет желания отправляться в широкий мир, и я не смогу следовать вашему зову».

Лю Бэй начал плакать: «Если вы не выйдете в мир, что же будет с нашим бедным народом?»

Когда Чжугэ Лян увидел, что рукава Лю Бэя омочены в слезах, у него не осталось более сомнения в твердом намерении Лю Бэя опереться на него. Жаждущее мудрого советника сердце Лю Бэя теперь было у него в руках, так что Чжугэ Лян больше не отказывался. Так началось его молниеносное возвышение в качестве советника Лю Бэя, слепо доверявшего ему.

С этого эпизода из романа «Троецарствие», который большинство исторических трудов относит к 207 г., а его историческая достоверность ни у кого не вызывает сомнений, возникает нерушимое доверие между Лю Бэем и Чжугэ Ляном. Здесь, согласно гонконгской книге о стратагемах, которую в основных чертах поддерживает пекинская книга о стратагемах от 1986 г., Чжугэ

Лян использовал Стратагему № 16: он дважды отпускал Лю Бэя, с тем чтобы на третий раз прочнее привязать его к себе.

Это событие до сих пор живет в китайской поговорке: «Сань гу мао лу» («Трижды посетить соломенную хижину»).^[219]

* * *

16.22. Зловещее предчувствие смерти

В походе против северного царства Вэй Лю Бэй, не послушавшись советов Чжугэ Ляна, потерпел тяжелое поражение. От тоски и раскаяния он заболел и слег в городе Байдичэн. Когда его состояние серьезно ухудшилось, он использовал против Чжугэ Ляна Стратагему № 16. Полный страха, что его династия может прерваться, в час своей смерти он пригласил Чжугэ Ляпа. Сначала он сказал ему сквозь слезы: «Благодаря вашим советам я мог завоевать империю, но способности мои были слишком малы. Поэтому я не прислушался к вашим советам и потерпел это поражение. Теперь я заболел от печали и вижу уже лик смерти. Мой наследник слаб и неискусен, но мне ничего не остается, как доверить государство ему».

При этих словах слезы побежали у него по щекам. Чжугэ Лян тоже заплакал. Он был глубоко тронут. Затем умирающий Лю Бэй сказал: «Близится мой конец. Я хотел бы поблагодарить вас от души, Теперь вы сможете с легкостью низложить императора Вэй. Вы сможете привести Китай к миру и завершить великий труд. Если вы можете стоять рядом с моим сыном, помогите ему. Но если он покажет себя неспособным, заберите у него трои!»

Когда Чжугэ Лян услышал эти слова, он полностью потерял самообладание и весь покрылся холодным потом. Рыдая, он преклонил колени и поклялся: «Никогда не возжелаю я ничего иного, кроме как до самой смерти верно служить вашему сыну!»

Именно тем, что умирающий властитель предложил Чжугэ Ляну свое государство и даже посоветовал ему государственный переворот против собственного сына, ему удалось возбудить в Чжугэ Ляне чувство верности и обеспечить выживание пошатнувшейся после его поражения династии.

16.23. Терпение приносит розы

Комментарий к гексаграмме № 5^[220] в «И цзине» — «Книге перемен» — поднимает содержание Стратагемы № 16 до высокого уровня жизненного искусства. Не следует пытаться овладеть своей судьбой, лучше предоставить себя ее течению и ждать:

«Пока время не созрело, не следует заботиться о будущем и пытаться ухватить его. В покое собирается сила, через еду и питье для тела, через радость и благое бытие — для духа. Судьба сама направляет свой путь, и надо быть всегда готовым».

Стратагема № 17. Бросить кирпич, чтобы получить яшму

Четыре иероглифа

Современное китайское чтение: пао / чжуанъ / инь / юй

Перевод каждого иероглифа: бросить / кирпич / получить / яшма

Связный перевод: Бросить кирпич, чтобы получить взамен яшму; отдать что-либо, не имеющее ценности, чтобы за это выманить что-либо ценное; с помощью незначительного дара или благосклонности добиться значительного выигрыша; отдать противной стороне что-либо ненужное ради того, чтобы позже получить что-либо значительно более существенное.

Сущность Стратагема обмена. Стратагема червяка и рыбки. Стратагема приманки.

С древних времен яшма является любимым камнем китайцев. Яшма — минерал, который бывает окрашен по-разному в зависимости от содержания железа: он может быть черным, красным, голубым, зеленым и даже белым. В Древнем Китае яшма использовалась в императорской и религиозной символике, а также в украшениях и при декоративной отделке. Яшмовый император — верховное божество в верованиях китайского народа.

Так же как в выражении «Пусть расцветают сто цветов» имеются в виду не настоящие цветы, а различные формы и направления стиля в литературе и искусстве, Стратагема № 17 говорит не о настоящем куске яшмы и не о настоящем кирпиче, как его воспевает Тан Цзицинь в пекинской газете «Гунжэнь жибао» («Рабочая газета»), официальном органе китайских профсоюзов, от 19 июля 1987 г.:

Разбуженный ото сна,

Он стряхнул с себя долгую грезу Паньгу, создателя мира,

И, перемешанный сильной рукой, обрел крепость,

И в мелодии силы обрел форму.

Он раскалился в пылающем огне надежды

И достиг свободы в печном жару.

Наконец податливая глыба

Облеклась в краски огня

И в крепость.

Дзинь-дзинь — древняя музыка звона.

Кирпич летит в пустыни и горные долины

И воплощает в жизнь один план за другим.

Так на огромных пространствах Родины

Каждый день вздымается к небу новая строка стихотворения.

Обретение «яшмы» — цель, выбрасывание «кирпича» — средство Стратагемы № 17. При этом и «кирпич» и «яшма» могут употребляться в разнообразных символических значениях. Неудивительно, что гонконгский специалист по стратагемам Ли Цзунъу утверждает: «Эта стратагема имеет самую большую область применения».

17.1. Половина четверостишия

Когда поэт эпохи Тан Чжао Гу однажды приехал в Сучжоу, тамошний поэт Чан Цзянь решил выманить у него несколько стихотворных строк. Он подумал, что Чжао Гу, конечно, посетит Линъяньсы, храм Духа скал. Поэтому Чан Цзянь написал на стене храма два стиха, намеренно не очень искусно составленных, которые принадлежали стихотворной форме, включающей четыре стиха, состоящих из пяти или семи иероглифов.

Когда Чжао Гу посетил храм, его действительно смутило неоконченное четверостишие. Он дописал две недостающие строки и так закончил стихотворение. Оба его стиха оказались значительно искуснее, чем предложенные Чан Цзянем. Поведение Чан Цзяня сохранилось в памяти потомков в поговорке «Бросить кирпич, чтобы получить яшму».

Эта история не соответствует действительности. Чан Цзянь жил в первой половине VIII в., а Чжао Гу — в первой половине IX в. Могло ли неоконченное четверостишие Чан Цзяня на стене храма сто лет спустя вдохновить Чжао Гу на два дополнительных стиха? Кто знает! Но и в этом случае в рассказе, распространявшемся с эпохи Сун (X–XIII вв.) в десятках трактатов, концы с концами не сходятся.

17.2. Китайский флирт

Женщина, прекрасная, как роскошный, благоухающий на всю страну пион, с кожей блистающей, белой как снег и лицом как искрящаяся яшма. Речь ее подобна щебету ласточек и напеву тростниковой флейты.

Этими строками начинается венок стихотворений «Великолепная пара» уйгурского поэта Гуань Юныди (1286–1324). Ему присуща безыскусная естественность, с которой он воспевает отношения между мужчиной и женщиной, например в следующих строках:

Я вижу, что он беспрестанно бросает на меня взгляды.

Это меня очень радует.

Я бросаю ему кирпич, чтобы получить яшму.

Из его печали я надеюсь получить свое счастье.

В данном случае кирпич, по-видимому, обозначает вопрос женщины, изображающий негодование: «Почему вы мне докучаете?» Боль, которую вызывает раздраженный тон вопроса, — это «кирпич», который она бросает тайно любимому ею мужчине. Однако таким образом она предоставляет ему возможность завязать разговор. Более близкое знакомство с ним — это та «яшма», которую в результате получает женщина.

17.3. Любопытный послушник

В эпоху Тан (VII–X вв.) дзенский проповедник Цуншэнь учил своих послушников совместной медитации.^[222] Они должны были неподвижно сидеть с закрытыми глазами и путем очищения духа от всех мирских мыслей достигать состояния самоотречения. Однажды перед вечерней медитацией монах объявил: «Сегодня вечером я отвечу на ваши вопросы. Кто достиг самого глубокого погружения в буддийское учение, может выйти вперед».

Все ученики сразу же среагировали на это принятием правильной позы и погружением в глубокую медитацию. Только один молодой послушник, который был о себе очень высокого мнения, вышел вперед и поклонился. Монах Цуншэнь немедленно произнес: «Я-то бросал кирпич, чтобы получить яшму, а глядите-ка, что я получаю: необожженный кирпич!»

Это — анекдот из сборника буддийских поучений эпохи Сун. Предложение монаха, произнесенное перед медитацией, уподобляется кирпичу. Монах надеялся в конце длительной медитации обнаружить ученика, сильно продвинувшегося в познании путем просветления, — «яшму». Но ему это не удалось. Вместо этого он получил любопытного выскочку.

17.4. Позор Девятого дядюшки До

Иногда слова Стратагемы № 17 используются как риторическая фигура, например в романе Ли Жучжэня «Цзин хуа юань» («Цветы в зеркале», приблизительно 1763–1830).

Ученый Тан ао сопровождает своего тестя, купца Линь Чжияна, в морском путешествии. Купец занимается торговлей в дальних странах. С ними едет также 80-летний, но еще крепкий и довольно образованный штурман, Девятый дядюшка До.

Однажды они приезжают в страну Чернозубых. В то время как Линь Чжиян занимается торговлей, Тан ао и Девятый дядюшка До прогуливаются по улочкам столицы. Они заходят в переулок и видят на одной из дверей надпись: «Школа для девочек». Оттуда выходит старик, замечает иностранцев и приглашает на чашку чая. Любознательный Тан ао соглашается, так как хотел бы узнать побольше об этой стране.

В школе гости видят двух 14-летних школьниц с черными лицами, выкрашенными красной краской бровями и выразительными глазами. На одной красное, а на другой пурпурное платье. Приносят чай. Старый учитель говорит ученицам: «Сегодня вам представилась редкая возможность встретиться с двумя великими учеными. Они могут разрешить ваши вопросы, возникшие при обучении. Не прекрасно ли так расширить свои знания?»

Девятый дядюшка До отвечает: «Конечно, я не так глубоко образован, но об обычной книжной науке некоторое представление имею».

На это одетая в пурпурное платье девушка слегка привстала и сказала: «Мы живем в удаленной стране и по природе невежественны. Как можем мы решиться задавать вам вопросы?»

Девятый дядюшка До подумал про себя: «Эта девушка разговаривает не так уж неотесанно. Наверное, она уже училась пару лет. Жаль, что здесь есть только малолетние женщины. Не знаю, о чем с ними и поговорить. Пожалуй, надо ее вызвать на разговор каким-нибудь замечанием. Если она хоть чуть-чуть умеет читать и писать, еще долго можно будет поддерживать беседу».

Вслух он сказал: «Ты, о одаренная, ставишь себя уж очень низко. Не будь так стыдлива. Если есть у тебя на сердце какие-нибудь вопросы — спрашивай, не стесняйся. Что знаю, я тебе расскажу».

Тут откликнулся и Тан ао: «Мы давно уже оставили книжное учение. Много лет уже не упражнялись. Боюсь, что наши знания неглубоки, и надеюсь на твои указания, о одаренная».

Услышав из уст Тан ао слово «указания», Девятый дядюшка До проронил многозначительное «хм». Про себя он подумал: «Ведь это же две чужеземные девушки. Ясно, насколько мало у них знаний. Почему почтенный Тан так вежлив с ними? Явно он их слишком высоко оценивает».

Но кто бы мог подумать, что это возможно: девушки выказали глубокие знания и выдающуюся память. Не нашлось ни одной книги, которую бы они не знали. Из их уст речь лилась непрерывным потоком. Девятый дядюшка До, у которого язык был тоже хорошо подвешен, охотно бы срезал какую-нибудь из них, но они не показывали никаких пробелов в знаниях. Тогда он подумал: «Пожалуй, этих девушек не поймаешь на обычных классиках. Однако, насколько я знаю, «И цзин», «Книга перемен», за границей совершенно неизвестна. Почему бы не вовлечь девушек в разговор о ней? Наверняка здесь предел их знаний».

И он обратился к девушкам: «Я слыхал, что «Книга перемен» мало известна за границей. Но здесь, я вижу, культура процветает. Вы, одаренные, много знаете и глубоко начитанны, и, конечно, вам знакомы основные положения «И цзина». С цииьского и ханьского времени [221 до н. э. — 220 н. э. ] многие ученые объясняли этот труд. Я хотел бы спросить вас, какую школу комментаторов вы считаете лучшей?»

Девушка в пурпурном платье отвечала: «Между эпохами Хань и Цзинь [206 до н. э. — 420 н. э. ] и эпохой Суй [581–618] мне известны, кроме работы Цзы Ся «Комментарий к «И цзину»», состоящей из двух томов, еще 93 комментария. Но знания мои слишком малы, чтобы я решилась их оценивать. Я прошу вас высказать ваше мнение».

Девятый дядюшка До подумал про себя: «Я до сих пор слыхал только о 50–60 комментариях, а она говорит о 90, но отказывается о них высказаться. Наверное, она помнит лишь несколько названий, а такое большое число сказала, чтобы похвалиться. Этим она хотела меня устыдить, но я-то понял, в чем дело, и оставлю ее с носом. Также и братец Тан получит удовольствие».

И он сказал: «Я слыхал больше чем о 100 комментариях к «И цзину». Меня поражает, что здесь известно только о 93. Не может ли одаренная сказать мне, сколько томов включает каждый комментарий?»

Девушка в пурпурном платье отвечала, улыбаясь: «Сущность каждого комментария я, пожалуй, не смогу припомнить во всех подробностях. Но названия комментариев и число томов, из которых они состоят, я, пожалуй, скажу».

Покраснев, Девятый дядюшка До сказал: «Почему бы одаренной не назвать тогда один-два комментария с именами авторов и числом томов?»

На это девушка в пурпурном перечислила все 93 комментария и подробнейшим образом описала их содержание.

Девятый дядюшка До в смущении слушал это перечисление. В этом списке были все известные ему работы, а также многие другие. «Надеюсь, она не станет теперь испытывать меня. Я ведь ничего не смог бы прибавить», — сказал он себе в изумлении.

Но девушка действительно задала ему тот вопрос, которого он боялся. «Такой великий мудрец, как вы, говорил о 100 комментариях. Я не знаю, идет ли речь об уже перечисленных здесь работах или о совершенно другом списке из 100 комментариев. Пожалуйста, назовите мне одно или два заглавия, чтобы я могла расширить мои знания».

Девятый дядюшка До торопливо ответил: «Все, что мне известно, одаренная уже перечислила. Я уже стар, и память моя не слишком хороша».

Но девушка проявляла настойчивость: «Конечно, содержание отдельных работ мудрец может не очень хорошо помнить, я даже не решаюсь об этом спрашивать. Но авторов и число томов может перечислить каждый школьник. Почему же великий мудрец скрывает от меня знания?»

Девятый дядюшка До ответил: «Но я правда больше ничего не помню. Я вовсе не хочу ничего скрыть».

Девушка в пурпурном платье парировала: «Если великий мудрец не может назвать ни одного комментария, это значит в лучшем случае, что он не хочет меня учить, но в худшем случае это значит, что он хотел меня обмануть, говоря о 100 комментариях».

Когда Девятый дядюшка До услышал это, он весь покрылся потом и больше ничего не смог сказать. Девушка в пурпурном платье, однако, продолжала: «Только что великий мудрец говорил о 100 книгах. Я ведь прошу только перечислить в дополнение к моим 93 еще 7, так чтобы вместе получилось 100 книг. Это может даже ребенок. Почему же вы не хотите просветить меня?»

Девятому дядюшке До оставалось в его положении только почесывать себе уши и щеки. Она вновь заговорила: «Кто же будет при таком легком вопросе еще медлить с ответом? Ничтожная служанка только что привела в движение свои губы и язык и перечислила многочисленные комментарии. Я хотела бросить кирпич, чтобы получить яшму».

Здесь мы прерываем изложение романа «Цветы в зеркале», действие которого происходит в эпоху Тан. Этот роман более всего знаменит в Китае пронизывающей его идеей равенства полов. Еще Конфуций (551–479 до н. э.) приравнивал женщин к «маленьким людям»: «Женщины и маленькие люди с трудом обучаемы. Если ты приблизишь их к себе, они становятся назойливы, если удалишь — становятся строптивы».^[223]

В Китае женщина рассматривалась как создание космического принципа Инь, пассивной земной стихии, навеки подчиненной мужчине, представителю принципа Ян, активной стихии неба, обволакивающего землю. Китайцы не ограничивались тем, что уродовали женщинам ступни и тем вызывали у них отсталость в физическом развитии.

В духовном отношении женщина тоже была в определенной степени скована. Такое представление о женщине во многих местах романа «Цветы в зеркале» в корне оспаривается. Девятый дядюшка До воплощает мужское чувство превосходства над невежественной женщиной и оказывается пристыжен.

Уже поднаторевший в стратагемах читатель во время чтения этого раздела мог заметить, что Девятый дядюшка До вопросом про «И цзин», «Книгу перемен», хотел применить Стратагему № 15: «Сманить тигра с горы на равнину». Однако это ему совершенно не удалось, и он сам подвергся действию стратагемы. Когда девушка называет их дискуссию кирпичом, которым она хотела выманить у Девятого дядюшки До яшму, она не столько имеет в виду стратагему, сколько пользуется ею, отчасти изображая самоуничижение, отчасти в шутку, сквозь которую просвечивает сознание собственного превосходства.

17.5. Советские гравюры за китайскую бумагу

Древнекитайская девушка в пурпурном платье употребила Стратагему № 17 как риторическое средство самовыражения. Точно так же бывает и в современном Китае, например у Мао Цзэдуна:

«Что касается вопросов культуры, здесь я не специалист… то, что я могу сказать по поводу прогрессивнейших культурных веяний целой страны, скорее можно сравнить с кирпичом, брошенным в ожидании яшмы».

Это цитата из первого абзаца доклада Мао о новой демократии от 1940 г. Примечательно, что слова Стратагемы № 17 опущены в официальном немецком переводе избранных трудов Мао (Пекин, 1968). Здесь вместо кирпича и яшмы говорится о «решающем стимуле для деятелей культуры ради получения их собственных полноценных докладов».^[224]

Длинные статьи их авторы в Китае часто с самоиронией называют «кирпичами». Последний абзац выходящей в Пекине газеты для интеллигентов «Гуанмин жибао» заключает статью об изучении английского языка фразой:

«Наши замечания и советы пока не достигли совершенства. Мы только впервые ставим этот вопрос на публичное обсуждение и таким образом бросаем кирпич в ожидании яшмы».

В конце статьи о времени возникновения лозунга «Свобода, равенство, братство» историк Чэнь Цзунь пишет:

«Приведенный выше материал я выписывал попутно при изучении истории Французской революции. Он неполон и требует еще значительных исследований. Поднимая здесь некоторые вопросы, я надеюсь, бросив кирпич, получить яшму».

И Цао Чжэнвэнь пишет в своем детективе «Темные тени над виллой Осеннего аромата», вышедшего в 1985 г., в котором обсуждаются политические нормы Компартии Китая по отношению к частному домовладению:

«Китайский детективный роман, который в течение пятидесяти лет находился под влиянием советского шпионского романа, теперь предпринимает свои первые шаги. Этим маленьким томиком, представляемым на суд читателя, я бросаю кирпич, чтобы получить яшму».

Скорее в шутливом смысле применяет заглавие «Инь юй цзи» («Коллекция полученной яшмы») известнейший китайский писатель XX столетия Синь (1881–1936) к изданному им в 1934 г. собранию русской гравюры по дереву. Когда Лу Синь хотел опубликовать в 1931 г. роман Серафимовича «Железный поток», он узнал из одного журнала о существовании русских гравюр по дереву, иллюстрирующих это произведение. Лу Синь попытался достать иллюстрации. Это ему удалось. Один из его друзей в Советском Союзе послал ему несколько гравюр с замечанием, что они стоят очень дорого, но выше всего русские литографы оценивают китайскую бумагу для печати гравюр. И если Лу Синь пришлет бумагу, то он с легкостью сможет получить гравюры. Когда Лу Синь внимательно рассмотрел присланные оттиски, он увидел, что они действительно сделаны на китайской бумаге, причем на такой, которая применялась в Китае только для бухгалтерских расчетов.

Так что Лу Синь послал в Советский Союз дешевую китайскую и японскую бумагу — «кирпич» — и получил взамен 36 ценных гравюр — «яшму».

17.6. Клятва над могилой

Дама Цай из Аньлина известна была своей красивой внешностью и здоровым, крепким телосложением. Этим она привлекла взор царя Гуна из Чу. Он выбрал ее в жены. Придворный Цзян И явился к даме Цай и спросил ее: «Имеют ли ваши предки воинские заслуги перед династией?»

Дама отвечала: «Нет».

Цзян И спрашивал дальше: «Может быть, у вас есть такие заслуги?»

Ответ опять был отрицательный.

Цзян И спросил: «Чем же вы заслужили такое преимущество?»

Дама отвечала: «Причины этого мне неизвестны».

Цзян И объяснил: «Я слыхал, как говорится: если одарить кого-нибудь деньгами, он уйдет, как только деньги кончатся, если одарить кого-нибудь красотой, то любовь исчезнет, как только красота поблекнет. Сегодня вы цветете, но цветы когда-нибудь увянут. Как вы собираетесь добиться того, чтобы царь продолжал одаривать вас вниманием и впоследствии не отвернулся бы от вас?»

Дама Цай отвечала: «Я еще молода и невежественна. Я прошу у вас мудрого совета».

Цзян И предложил ей: «Достаточно, чтобы вы намекнули владыке, что хотите быть погребенной вместе с ним».

Дама Цай ответила: «Я последую вашему совету».

Цзян И удалился. Через год он вновь встретился с дамой Цай. Он спросил ее, сообщила ли она царю о своем намерении сойти вместе с ним в могилу. Она ответила: «У меня не было подходящего случая».

Еще через год Цзян И еще раз посетил даму Цай и спросил: «Теперь вы поговорили с владыкой?»

«Нет, у меня не было возможности».

Цзян И сказал: «Вы то и дело въезжаете и выезжаете из городских ворот в одной повозке с царем. Два года уже прошло, а вы утверждаете, что так и не смогли с ним поговорить. Похоже, что вы не придерживаетесь моего совета». И он ушел, недовольный.

В том же году царь устроил охоту. Свет охотничьих факелов был подобен огненным облакам. Рев тигров и волков раздавался подобно грому.

Вдруг появился обезумевший носорог. Он как раз собирался врезаться в левый бок царской повозки, но тут царь отдал приказ лучшим стрелкам уложить зверя. Достаточно было одного выстрела, и носорог мертвым упал на землю. Радостный царь рассмеялся, склонил голову к даме Цай и сказал: «С кем сможешь ты наслаждаться таким удовлетворением, когда я умру?»

Дама Цай опустила глаза, пролила несколько слезинок, которые увлажнили ее платье, обняла царя и поклялась: «После того как царь проживет десять тысяч лет, его подданная сойдет с ним в могилу. Как же я тогда узнаю, кто переживет такое наслаждение в качестве следующего царя?»

Когда царь Гун услышал эти добродетельные слова, он сразу же подарил даме Цай удел в 300 хозяйств. Поэтому говорится: «Цзян И разбирается в стратагемах, а дама Цай — в выборе удачного момента».

Эту историю рассказывает Лю Сян (77—6 до н. э.) в книге «Шо юань» («Сад анекдотов»), в разделе о стратагемах. «Кирпич» здесь — клятва дамы Цай, а «яшма» — получение ею пожизненного удела.

17.7. Предложение сотрудничества

Описание карикатуры: откормленный мужчина, явно какой-то чиновник, гнусно ухмыляясь, преклонил колени перед ямой. Эта яма символизирует упорное научное исследование, в которое прилежно зарылся некий ученый. Чиновник провозглашает:

«Мы работаем вместе». Из ямы то и дело протягивается рука, подающая ему сверкающие драгоценные камни. На камнях написано: «Результаты исследований». Стоящий на коленях забирает камни. В левой руке он держит кирпич с надписью «Гибель от клеветы». Этот кирпич он собирается бросить в яму, как только работающий там человек отдаст ему драгоценные камни, доверяя его обещаниям сотрудничества.

Подпись к этой карикатуре, принадлежащей кисти Пань Вэньхоя и опубликованной в приложении к «Жэньминь жибао», гласит: «Получить яшму, а взамен бросить кирпич». Конечно, получение «яшмы» здесь все равно является следствием бросания «кирпича», а именно пустых обещаний сотрудничества. Новым в этой карикатурной переработке Стратагемы № 17 является появление второго кирпича, который бросают на голову ученому после того, как он выполнит свое дело. Применяющему стратагему чиновнику, в научном отношении совершенно бездарному, конечно, хочется достичь научной славы за чужой счет.

17.8. Гимн на испускание газов

«Цветущий талант» — так звучит буквальный перевод ученой степени сюцай в императорском Китае. Один такой ученый умер и предстал перед владыкой преисподней Ямой. Яма как раз в этот момент испустил газы. «Цветущий талант» тут же сымпровизировал «Гимн на испускание газов»:

Высоко вздымается блистающий золотом пар. Он истекает из зада драгоценным дуновением. Звук его подобен звукам струнной и духовой музыки. Аромат его подобен мускусу и душистому посконнику.

Владыка ада был весьма польщен, подарил «Цветущему таланту» десять дополнительных лет жизни и отправил обратно в мир людей.

Этим гимном мы обязаны политику и литератору Чжао Наньсину (1550–1627). Он дослужился при дворе Минской династии до начальника министерства чинов. Без особенного успеха он боролся с политической коррупцией, развившейся при дворцовом евнухе Вэй Чжунсяне. «Гимн на испускание газов» приводится в его книге «Сяо цзань» («Хвала смеху»), в которой он издевается над множеством нелепостей своего времени.

«Кирпич» здесь — совершенно не имеющий ценности «Гимн на испускание газов», а полученная за него «яшма» — это подаренные владыкой преисподней десять дополнительных лет жизни. То, что этот вид максимы «Я дам тебе мало, а ты мне много» до сих пор актуален, доказывает перепечатка гимна в книге, вышедшей в Синьцзяне в 1981 г.

17.9. 36-й прием Шопенгауэра

«Ввести противника в смущение бессмысленным потоком слов. Речь идет о том, что часто человек, слыша всего лишь слова, полагает, что в них есть над чем подумать.

Если он в душе уверен в собственной слабости и если он привык часто слышать то, чего не понимает, делая вид, что понимает, то ему можно понравиться, произнося с серьезным выражением лица чепуху, звучащую учено и глубокомысленно, и выдавая ее за неоспоримое доказательство своего тезиса».

Так пишет немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788–1860) в своей «Эристической диалектике».^[225] Здесь бессмысленный поток речи является «кирпичом», а глубокое впечатление, которое он производит на партнера, — «яшмой». Но такого эффекта можно достигнуть не только бессмысленной словесной эквилибристикой, а и бессмысленным, но впечатляющим действием.

17.10. Рыбак выуживает царя

Таким образом удалось наняться на службу к властителю Чжоу человеку по имени Цзян Цзыя, прозванному также Цзян Таньгуном (см. 15.8); согласно легенде, эти события относятся к концу второго тысячелетия до н. э. Не имея успеха при дворе династии Шан (XVI–XI вв. до н. э.), Цзян Цзыя покинул столицу и поселился на берегу реки Вэй, большом притоке реки Хуанхэ. Эта местность находилась под властью Цзи Чана из рода Чжоу, противника династии Шан. Цзян Цзыя знал о далеко идущих политических планах Цзи Чана и о его нужде в способных советниках.

Чтобы привлечь внимание Цзи Чана, Цзян Цзыя начал удить рыбу в реке Вэй. Но он удил совершенно необычным образом.

Его крючок был не загнутым, а прямым, на нем не было никакой наживки. Кроме того, он держал крючок на расстоянии добрых трех футов от воды, поднимал удочку высоко в небо и громко произносил фразу: «Рыба, которой надоело жить, должна сама ухватиться за крючок».

Об этом редкостном методе ловли рыбы вскоре услыхал Цзи Чан. Он нашел, что этот рыбак — забавный шут, и послал воина с приказом привести его ко двору. Но рыбак не обратил на воина внимания, только сказал как бы сам себе: «Крючок! Крючок! Крючок! Однако вместо рыбы лишь мелкая креветка хулиганит». Воину ничего не оставалось, как вернуться и сообщить Цзи Чану о своей неудаче. Цзи Чан поразмышлял над этим и убедился, что рыбак этот — чудаковатый, но выдающийся человек. Он послал чиновника, чтобы пригласить его ко двору. Когда Цзян Цзыя заметил посетителя, он не обратил на него внимания, а только сказал, разговаривая сам с собой: «Крючок! Крючок! Крючок! Большая рыба не клюет, только мелкая безобразничает».

Чиновник в удивлении вернулся к Цзи Чану и обо всем рассказал.

«Это, пожалуй, действительно выдающийся человек», — подумал Цзи Чан.

И вот он набрал ценных даров и отправился к рыбаку сам, чтобы пригласить его ко двору поговорить. Теперь Цзян Цзыя уверился, что стремление Цзи Чана найти искусного советника действительно исходит из глубины сердца, и он поступил на службу к династии Чжоу, которой в качестве военачальника помог в решающей битве с династией Шан.

Здесь редкостный метод ловли рыбы является «кирпичом», а возрастание интереса властителя Чжоу к необычному рыбаку — полученной за него «яшмой».

17.11. Благоухание имени на сто поколений

Рыба видит лишь приманку, а крючка не видит, пишет Ван Чжихуа в «Чжунго циннянь бао». Ухватив крючок, рыба оказывается на тарелке рыбака. В человеческом обществе также используется множество пестрых «наживок». В качестве примера Ван Чжихуа приводит рекламный текст из предисловия к китайской энциклопедии «Who is Who в промышленности»:

«Это «Who is Who» необходимо любому руководителю предприятия или менеджеру. Любой руководитель или менеджер должен постоянно иметь в руках хотя бы один экземпляр. Ибо читатель узнает из книги о компетенции других и на основании полученных сведений может установить связи с себе подобными. Книга поможет также заблистать чести вашей семьи для внуков и правнуков, поскольку в ней указывается, что участник ее добавил исполненный славы лист к семейной истории. Ваше имя на вечные времена впишется в список китайских предпринимателей, войдет в историю и будет распространять свое благоухание на сто поколений».

Включение имени в список китайских предпринимателей стоит 4 юаня за заявку, 10 юаней за опубликование и 12 юаней за книгу, всего 26 юаней (около 12 немецких марок по курсу 1988 г.), что для китайцев немалая цена. Королевские доходы — «яшма» достаются за кучу пустых обещаний — за «кирпич».

Этот тип пропаганды известный американский логик Ирвин М. Копи называет argumentum ad populum.^[226] Он приводит в качестве примера автомобиль, рядом с которым сфотографирована хорошенькая девушка и который в результате рекламируется как лучший:

«Рекламные агенты расхваливают свои товары, заставляя человека грезить о них».

17.12. Ворона и Лисица

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру; На ель ворона взгромоздясь, Позавтракать совсем уж было собралась, Да призадумалась; а сыр во рту держала. На ту беду Лиса близехонько бежала. Вдруг сырный дух Лису остановил: Лисица видит сыр, — Лисицу сыр пленил. Плутовка к дереву на цыпочках подходит, Вертит хвостом, с Вороны глаз не сводит И говорит так сладко, чуть дыша: «Голубушка, как хороша! Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так прямо сказки! Какие перышки. какой носок! И, верно, ангельский быть должен голосок!

Спой, светик, не стыдись! Что, ежели, сестрица, При красоте такой и петь ты мастерица, Ведь ты б у нас была царь-птица!» Вещуньина с похвал вскружилась голова, От радости в зобу дыханье сперло, — И на приветливы Лисицыны слова Ворона каркнула во все воронье горло: Сыр выпал — с ним была плутовка такова.

Похвала Лисицы — это «кирпич», с помощью которого она получает свою «яшму», сыр.

17.13. Пять городов в подарок

В эпоху «Сражающихся царств» (V–III вв. до н. э.) царство Цинь хотело овладеть царством Вэй. Для этого оно заключило союз с государством Чжао. В награду за победу над Вэй Цинь обещало Чжао отдать принадлежащий Вэй город E (в районе нынешней провинции Хэнань).

Царь Вэй узнал об угрозе войны на два фронта, испугался и собрал на совет своих министров. Но никто не мог найти выхода. Наконец царь обратился к своему военачальнику Ман Мао, который особенно славился своей хитростью. Тот сказал, что нет причин беспокоиться. Ведь между Цинь и Чжао по традиции не может возникнуть хороших отношений.

«Нынешний военный союз направлен на раздел нашей страны и увеличение собственных владений. Конечно, союз этот кажется сильным, но каждая из сторон преследует при этом только свои собственные цели. Тон задает Цинь, а Чжао играет роль помощника. Чжао нужно только предложить побольше, и союз с легкостью будет разбит».

И Ман Мао рассказал свой план. Царь Вэй счел его хорошим и начал приводить в исполнение. Он послал в Чжао посла, который передал царю Чжао следующее: «Город E в настоящее время удержать трудно, рано или поздно он падет. Но ведь вы, нападая вместе с Цинь на нашу страну, хотите только получить этот город. Чтобы избежать войны, царь Вэй решил отдать вам город E без боя. Принимаете ли вы предложение?»

Возрадовавшись, царь Чжао отвечал: «Почему это царь Вэй раздаривает города, когда еще не дошло дело до схватки?»

Ответ был таков: «Все очень просто. Война ужасна. Она уносит человеческие жизни и опустошает страну. Царь Вэй руководствуется человечностью и заботой о будущем. Он хочет, чтобы его народ избежал нужды и несчастий. Поэтому он решил покончить дело миром».

Царь Чжао спросил: «Чего же хочет царь Вэй от меня, если я приму подарок?»

Посол ответил: «Конечно, у моего царя имеются некоторые пожелания, ибо он хочет мирного решения проблемы, а не безусловной капитуляции. Даже в тяжелейшем положении он может взвесить преимущества и недостатки. Ранее между Вэй и Чжао был союз и дружеские отношения. Отношения же между Вэй и Цинь всегда были плохими. Цинь — это страна волков. Циньские воины подобны диким зверям. Лучше уж мы отдадим нашу землю старым друзьям, чем оставим ее в добычу варварам. Так что если вы хотите дружбы с царем Вэй, то он ожидает от вас, что вы разорвете отношения с Цинь. Тогда вы получите город E в знак дружбы. Если же вы откажетесь от предложения, наша страна будет вести политику выжженной земли и сражаться до последней капли крови».

Царь Чжао обсудил ночью предложение со своим советником, который посоветовал согласиться. Ибо, если можно заполучить единственную причину войны — город E — без боя, зачем воевать? Кроме того, Цинь, присоединив Вэй, станет гораздо могущественнее и непременно направит острие своего копья против Чжао. Таким образом, следует воспользоваться предложением Вэй для получения преимущества, укрепить положение Вэй, подавить экспансионизм Цинь и тем упрочить собственную безопасность.

Так что царь Чжао принял условия Вэй, сразу же объявил о разрыве отношений с Цинь и закрыл границу с ним. Царь Цинь, услышав эту новость, страшно разгневался. Он сразу прекратил подготовку к нападению на Вэй, а вместо этого стал готовить поход на Чжао.

Царь Чжао тем временем решил воплотить в жизнь пакт, заключенный с Вэй, и направил армию в направлении города Е, чтобы занять его. В городе E стояла армия военачальника Ман Мао. Военачальник встретил чжаоскую армию на самой границе и спросил ее командира, со злом или с благом они явились. Военачальник чжаоской армии сослался на договор между Вэй и Чжао об уступке города Е.

«Собачье дерьмо, — загремел Ман Мао. — Мне доверена охрана города, как могу я сдать его без боя?»

«Это тайное дипломатическое соглашение. Царь Вэй сообщил свою волю», — сказал военачальник Чжао.

«Что еще за тайное соглашение? Разве царь Вэй лично на это согласился? Покажите мне договор».

Чжаоский военачальник возразил: «Разве слова посла царя Вэй ничего не стоят?»

Ман Мао парировал: «Что еще за посол? Если вы доверяете послам, прислушайтесь ко мне. Царь Вэй не передавал мне никакого приказа, и я не имею права сдать город. Если вы хотите его получить, запросите разрешения у моего начальника. Но я предупреждаю: если вы сейчас же не уберетесь, я отрежу вам отступление и нападу на вас!»

Военачальнику Чжао ничего не оставалось, как отступить и обо всем рассказать своему царю. Тот только теперь понял, что царь Вэй обвел его вокруг пальца. Одновременно он узнал о стараниях Цинь заключить с Вэй военный союз против Чжао. Это погрузило его в еще больший ужас. После спешного совещания со своими приближенными он добровольно отдал Вэй пять городов, чтобы добиться союза против Цинь.

Этот рассказ взят из книги, датируемой 200 г. до н. э., — «Планы «Сражающихся царств»», увлекательнейшего беллетристического произведения, в котором описываются политические интриги двух столетий, предшествовавших воцарению Цинь, со всеми тогдашними анекдотами, политическими речами и остроумными выражениями. Я привожу историю в изложении современной тайбэйской книги о стратагемах.

«Кирпичом» здесь является лживое обещание отдать город Е, а спасение от Цинь и пять городов, полученных Вэй, соответствуют «яшме».

17.14. Изоляция княжества Чу

В эпоху «Сражающихся царств» (V–III вв. до н. э.) государство Цинь готовилось напасть на государство Ци, но побоялось, что Ци заключит союз с государством Чу. Чтобы предотвратить такой союз, циньский царь Хой в 313 г. до н. э. послал своего советника Чжан И (ум. 310 до н. э.) в Чу. Чжан И обещал царю Чу область окружностью 600 миль, если Чу будет на стороне Цинь. Царь Чу, несмотря на предупреждение своего советника Чэнь Чжэня, попался на удочку и обещал не нападать на Цинь.

Известие о приеме Чжан И у царя Чу достигло государства Ци. Царь Ци разгневался. Он решил, что царь Чу хочет выступить вместе с Цинь против Ци. Так были разорваны доверительные отношения между Чу и Ци.

Но и обещанные земли оказались только приманкой. Когда Чу потребовало область через посла, Чжан И заявил, что он имел в виду не одну из областей царства Цинь, а лишь принадлежащий ему самому удел окружностью в 6 миль. В ярости царь Чу напал на Цинь, но потерпел поражение. С этого момента княжество Чу оказалось в полной изоляции. Здесь «кирпичом» является лживое предложение дара, а «яшмой» — увеличение мощи Цинь вследствие изоляции Чу.

17.15. Вступление в войну с Японией

На Ялтинской конференции (4—11 февраля 1945 г.), которая названа в тайбэйской книге о стратагемах «тайным дележом добычи», Сталин, опять же согласно тайбэйской книге, применил Стратагему № 17. Рузвельт (по выражению лорда Морана, личного врача Черчилля, «тяжело больной человек») и Черчилль (который, по тому же источнику, испытывал к Сталину «чувство дружбы и уважения»), стремясь как можно скорее покончить с войной, пытались убедить Сталина объявить войну Японии. Сталин обещал сделать это после капитуляции Германии и таким образом бросил союзникам «кирпич» и добился массы уступок в отношении Восточной Азии, в частности получил разрешение присоединить японские Курилы и Южный Сахалин.

По решениям Ялтинской конференции Сталин обязан был в мае 1945 г. объявить Японии войну, но в установленный им самим срок он ничего не предпринял. Он занял выжидательную позицию и развязал японцам руки в войне с союзниками.

Только после того как американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму, когда Япония и так была принуждена капитулировать, Сталин 8 августа 1945 г. официально объявил войну Японии и без больших усилий овладел всем тем, что обещали ему Рузвельт и Черчилль. В частности, в зону советского влияния попал Северо-Восток Китая, что помогло китайской Красной армии победить во всем Китае.

Согласно тайбэйскому стратагемоведу, поведение Сталина в точности соответствует Стратагеме № 17. На Ялтинской конференции он воспользовался стремлением западных союзников к победе, несколькими сентенциями возбудил их симпатию и таким образом пол