Культурологическая экспертиза: теоретические модели и практический опыт

Культурологическая экспертиза. Теоретические модели и практический опыт

Введение

Коллективная монография, предложенная вниманию читателей, вдохновлена желанием создать культурологическую экспертизу как особый вид экспертной практики и, как надеются авторы и составители монографии, является шагом на этом пути. У настоящей коллективной монографии есть некоторая предыстория, с которой вкратце хотелось бы познакомить читателя. Авторами идеи коллективной монографии являются представители факультета философии человека РГПУ им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург), который принимал активное участие в реализации инновационной образовательной программы «Создание инновационной системы подготовки специалиста в области гуманитарных технологий в социальной сфере» (2007–2008 гг., руководитель программы – проф. С. А. Гончаров). Тогда в ходе напряженной и плодотворной работы был накоплен интересный и требующий широкой апробации опыт гуманитарных экспертиз различного масштаба с опорой на разработки в области разных наук, но в особенности на междисциплинарный подход, выработка которого была одним из принципов инновационной образовательной программы.

В 2008 году инновационный проект РГПУ им. Герцена был завершен, но импульс, заданный им, продолжал оказывать воздействие на научные разработки и образовательный процесс. В 2009 году, уже после завершения инновационного проекта, но на той же волне проблематики гуманитарных технологий, начала свою работу Герценовская Школа практической культурологии [1] (координаторы – проф. Л. В. Никифорова, доц. Н. А. Кривич). Такое название было дано серии встреч, проходивших в формате мастер-классов и интерактивных семинаров и преследовавших две взаимосвязанные группы задач – с одной стороны, поиск сфер практического применения культурологического знания за пределами университетских аудиторий, с другой – продвижение культуролога (т. е. выпускника соответствующей образовательной программы) на профессиональный рынок труда.

В рамках этих периодических встреч экспертные сюжеты вызвали, пожалуй, наиболее заинтересованное внимание аудитории и стали предметом горячих дискуссий. Школа практической культурологии, состоявшаяся в апреле 2010 года и специально посвященная проблемам экспертизы, поставила участников – организаторов, слушателей, руководителей мастер-классов – перед целым рядом проблем: социального функционирования культурологического знания, «конкурентных» преимуществ культурологи в различных видах экспертиз, статуса эксперта и экспертной этики. В 2011 году на заседаниях школы выступали представители Комитета по культуре при Правительстве Санкт-Петербурга и Топонимической комиссии. Школа практической культурологии позволяет объединить административный и кадровый ресурсы, что особенно важно в условиях практико-ориентированной концепции системы профессионального образования.

Продолжая тематику Школы практической культурологии, была издана коллективная монография «Философия и культурология в современной экспертной деятельности» [2] , авторы которой – ученые и одновременно практикующие эксперты – поделились размышлениями об особенностях современной экспертной деятельности, о сферах применения философского и культурологического знания в экспертной практике.

На страницах монографии была поставлена проблема роли философского и культурологического знания в ситуации трансформации экспертной практики, появления и постепенной институциализации новых видов экспертиз, предметом которых выступает символическая сфера человеческой деятельности, культурная идентичность, базовые ценности и другие «тонкие материи». Исследования такого рода являются частью философской (гуманитарной) традиции – в этом смысле любая экспертиза предполагает умение вырабатывать суждение с опорой на фундаментальные философские и культурологические концепции современности, умение видеть в качестве контекста духовный климат эпохи. В то же время важнейшим профессиональным навыком философа и культуролога, участвующего в экспертной деятельности, становится адаптация абстрактно-теоретического, концептуального аппарата современной гуманитаристики к экспертным задачам.

В отличие от привычных для философов и культурологов академических научных исследований, экспертиза – это прагматичное исследование, которое начинается часто от извне сформулированных вопросов, призвано в финале прийти к очень конкретным ответам и рекомендациям, может стать поводом к юридическим, административным, управленческим решениям. Философ и культуролог, исполняя функции эксперта, должен порой принимать позицию стоика, способного примириться с ненаучной постановкой вопроса. Вместе с тем философский взгляд на окружающую реальность, умение видеть суть вещей, требуются и заказчику экспертизы, и эксперту любой академической квалификации – прежде, чем ставить вопрос, необходимо сознавать, как вообще может быть понята та или иная ситуация.

Настоящая коллективная монография специально посвящена культурологической экспертизе. На сегодняшний день культурологическая экспертиза не является строго институциализированной формой деятельности, хотя к культурологическому знанию апеллируют многие эксперты, а проблемы культуры являются едва ли не центральными при обсуждении политических, социальных и даже экономических вопросов.

Предварительно под культурологической экспертизой мы будем понимать, во-первых, сам факт участия культурологов (т. е. специалистов, обладающих соответствующей академической квалификацией) в различных видах экспертиз; во-вторых, привлечение концептуального аппарата культурологии для создания экспертного инструментария (методик и приемов) в традиционных и новаторских видах экспертизы; в-третьих, экспертную практику, которая своим предметом или контекстом полагает культуру, понятую в широком смысле (как коллективный опыт, как мир ценностей и смыслов, как сложную реальность, пронизанную нелинейными взаимосвязями между различными сферами человеческой жизни), или в узком – как «отрасль», регулируемую культурной политикой [3] .

Желание создать культурологическую экспертизу требует определения ее предмета и методов, возможностей и ограничений. В этой логике выдержана структура монографии.

Первый раздел «Культурологическая экспертиза как проект» содержит материалы, главной задачей которых является ответ на вопрос о миссии экспертной деятельности культуролога, ее функциях, стратегических и тактических задачах, об ожиданиях от культурологической экспертизы в контексте представлений о типах экспертного знания.

Во втором разделе исследуются стратегии институциализации культурологической экспертизы, предполагающие ту или иную форму законодательного и нормативного обеспечения культурологической экспертной деятельности, определения статуса культуролога-эксперта и соответствующей сертификации, экспертных институций, учреждений, сообществ, ответственных за качество культурологической экспертизы. Третий, четвертый и пятый разделы охватывают преимущественные сферы экспертного применения культурологического знания. Представленные в них материалы опираются на реальные эмпирические данные и практический опыт. Среди рассматриваемых сфер: культурная политика (от государственного законодательства в области культуры до организации инициатив и проектов в масштабах города, региона); охрана культурного наследия и сфера художественного творчества, а также информационная среда в аспекте образно-символического содержания. При всем разнообразии конкретного опыта, ставшего предметом аналитических разборов, авторы сосредоточены на показе предмета, методологии и методики культурологической экспертизы, связанной с фундаментальными культурологическими концепциями.

Завершается коллективная монографии приложением, в которое помещены выдержки из законов, законопроектов, действующие положения и методики проведения экспертиз, а также экспертные заключения, выполненные по конкретным запросам и способные составить прецедентную базу экспертной практики культуролога.

Часть 1. Культурологическая экспертиза как проект

Экспертно-аналитическая деятельность как системно-структурированное знание

О. Н. Астафьева

I. Экспертная деятельность в системе профессиональных компетенций культуролога

Многообразие и сложность проблем современной культуры, продуцирующихся деятельностью человека, составляют предметное поле культурологии. Обращение к ним предопределяет междисциплинарный характер исследований, разнообразие научных «профилей» в культурологическом знании. Решение специалистами задач, связанных с сохранением и созданием культурных ценностей, передачей социокультурного опыта в условиях новой информационно-коммуникативной среды, – все это, как и многое другое, требует приложения творческих сил культурологов. Отсюда и повышенные требования к профессиональной подготовке культурологов, уровню их знаний и умений, навыков применения в разных областях социокультурной практики.

Современный культуролог – это специалист, обладающий высокой эрудицией и компетенциями в таких сферах профессиональной деятельности, как научно-исследовательская, организационно-управленческая, проектно-аналитическая и экспертная, производственно-технологическая и культурно-просветительская, наконец, преподавательская деятельность и др. Как ученый, культуролог опирается на принципы этоса науки, неся на себе груз ответственности за выбор из известного ему спектра «методов установления истины» – конкретно именно того, который отвечает не только его личностным познавательным установкам, но и позволяет глубоко исследовать объект, включенный в социокультурный контекст, или, напротив, предоставляет возможность вынести объект за пределы обыденного познания, с целью постижения его сути.

В этом смысле ядром экспертно-аналитической деятельности, задающей масштаб социальной востребованности культуролога и раскрывающей широкие возможности приложения его профессиональных навыков, становятся:

• знание теории и методологии, включающей целый набор исследовательских средств и процедур для изучения мира культуры, доведенной до особого рода технологии и нормативных требований, предъявляемых к описанию исследовательской практики;

• гражданская позиция и социальная ответственность, в большей или меньшей степени влияющие на познавательную установку ученого в отношении окружающей его социокультурной реальности;

• качества личности, соотносящиеся со спецификой научно-аналитической и экспертной деятельности, как «интегральной сферы объект-субъектной объективности» [4] .

Экспертно-аналитическая деятельность выступает сферой и комплексным направлением исследовательской деятельности научного сообщества, а также социальным институтом. С одной стороны, это открывает перед ученым пространство творческого поиска для решения нестандартных научных проблем, предполагает его научную добросовестность, основанную на синтезе профессионализма и этических принципов науки. С другой – закрепляет статусно-ролевую позицию ученого в системе регулирования социокультурной практики.

Фактически же, экспертно-аналитическая деятельность является интеллектуально-практическим полем, где культурологом продуцируется новое экспертное знание, несомненно связанное с установленными правилами описания и анализа текстов культуры, но, по существу, предъявляющее обществу собственную исследовательскую позицию или интерпретацию (феноменов, процессов, разных форм и видов практики и пр.) через систему специальных научных процедур, выходя за рамки существующих стереотипов и обыденного опыта. В этом видится эвристический потенциал экспертно-аналитической деятельности и проявляется ее системный характер.

В настоящее время экспертно-аналитическая деятельность стала обширной и интенсивно разрабатываемой областью приложения культурологического знания и его творческой активности. Как правило, разработка фундаментальных, теоретических и прикладных проблем ведется культурологами на основе теорий и методов, применяемых в разных науках о культуре. Но многообразие видов экспертной деятельности предполагает, помимо общетеоретической подготовки, наличие у эксперта высочайшего уровня компетентности в одной из областей культурологического знания, делая его носителем уникального знания. «Спецификация по профилям» закрепляет за культурологом неофициальный (или официальный) статус «знатока». И в этом, собственно говоря, нет никакой иронии, поскольку специалистов, обладающих «профессиональным мнением в последней инстанции», на основании которого делается заключение об истинности или ложности принимаемого решения, в научном сообществе единицы.

II. Виды экспертно-аналитической деятельности и ее основные принципы

Согласно общепринятой типологии, к основным видам экспертных исследований могут быть отнесены отраслевая экспертиза и общегуманитарная. Однако целесообразней, если речь идет о сфере культуры и деятельности культурологов, использовать более развернутую классификацию. Следуя ей, современный культуролог участвует в таких видах экспертно-аналитической деятельности, как:

• экспертиза культурных ценностей, включающая весь спектр проблем, связанных с их созданием, хранением, распространением, тиражированием, функционированием в системе учреждений и организаций культуры, арт-рынка и его отдельных сегментов;

• экспертиза культурно-образовательных, научно-исследовательских и культурно-просветительских проектов, реализуемых в социокультурной сфере;

• cоциокультурная экспертиза охватывает широкую проблемную зону (сферы культуры, науки, образования, здравоохранения, коммуникаций, экологию и др.) и включает экспертный анализ программ социокультурного развития и комплексных инновационных проектов;

• культурологическая экспертиза, являющаяся особым направлением теоретического моделирования и прогнозирования культурного развития, задачей которой является выделение основных векторов и перспектив, разработка критериев и принципов коммуникативного взаимодействия между различными социальными субъектами, осуществляющими культуротворческую деятельность;

• профессиональная аттестация работников сферы культуры, образования, науки; государственных служащих, занимающихся вопросами регулирования сферы культуры на разных уровнях власти;

• экспертиза образовательных и научно-исследовательских программ и других видов учебно-методической продукции по профилю научной специальности эксперта;

• разработка экспертных оценок в фирмах и консалтинговых компаниях, общественных и государственных организациях социокультурной сферы;

• общественная экспертиза как форма гражданского участия в принятии государственных решений, с обязательным использованием экспертных процедур, привлечением к обсуждению проблем специалистов высокой квалификации.

Результатом экспертной деятельности как системы, ее составной частью выступает экспертиза. В теории культуры и культурологической практике понятие «экспертиза» получило широкое толкование и, в зависимости от конкретных целей и задач, экспертизу рассматривают как:

1) научно-исследовательскую процедуру получения достоверной информации относительно каких-либо проблем и вопросов, требующих применения специальных знаний в определенной сфере деятельности;

2) особый тип интегративной научной деятельности, включающий диагностику, консультирование, инспектирование и пр. виды, одновременно отличающийся от них целостным характером в и дения предмета экспертизы и рекомендательным характером;

3) социальную технологию, применяемую для регулирования социокультурных процессов;

4) идентификационный механизм, подтверждающий авторские права, подлинность предмета, выявляющий реальную стоимость и т. д.;

5) официальный документ (заключение), включающий обоснованные регламентации относительно разных типов отношений в различных сферах культуры (к примеру, правовая экспертиза, экспертиза условий хранения культурных ценностей и пр.).

Независимо от вида и целей экспертизы, основными принципами, предъявляемыми к результатам экспертной деятельности культуролога, выступают: профессиональная компетентность, научная объективность, независимость от заказчика. В свою очередь, следование этим принципам предопределяет высокое качество экспертных оценок и заключений, доказательность представленных выводов, методологическую обоснованность решений, прогностичность предложений. Не умаляя важности для исследователя всей совокупности выделенных принципов, на наш взгляд, одним из основных является объективность.

Так что же это такое – «объективность» для самого эксперта, и как возможно ее достижение в процедурах и результатах экспертной деятельности?

По мнению А. П. Огурцова, «объективность – это прежде всего независимость от субъективности в любой ее форме – будь то субъект познавательного суждения, субъект волевого решения или субъект выбора. Объективность – то, что существует само по себе, автономно от нашего сознания, нашей воли, наших оценок, нашего выбора» [5] .

Всегда ли, к примеру, представленный к экспертной оценке проект или продукт (произведение), независимо от его восприятия и оценки профессионалами, является шедевром? В свою очередь, может ли быть независимой объективность эксперта? Как влияет на содержание экспертного заключения груз знаний, информации, наконец, художественный и эстетический вкус, «личностное знание», позволяющее самому эксперту профессионально выражать и обозначать свою оценку как объективную? Это очень сложная проблема.

С одной стороны, безусловно, в стремлении эксперта к независимости от чужого мнения (и это может выступать формой выражения объективности) проявляется личностный взгляд на объект, выражающий его профессиональную оценку и позицию. Но она всегда натыкается на преграду – на иную сторону объективности, с которой эксперт вынужден считаться, принимая во внимание уже устоявшиеся истины и общезначимые положения и стандарты.

С другой стороны, даже от общезначимости до объективности – дистанция огромного размера, замечает А. П. Огурцов [6] .

Таким образом, достижение объективности научных результатов и экспертных оценок, фиксируемых в разного рода экспертных заключениях, предполагает глубокую теоретическую проработку проблемы. Это, как правило, приводит к противоречивому отношению к проведенной работе и ее результатам, оформленным в разных формах научной продукции. Смысл и содержание претензий, высказываемых в адрес экспертных заключений и аналитических разработок со стороны заказчиков, зачастую сводится к указаниям на излишнее теоретизирование проблемы, в то время как, согласно мнению некоторых из них, итоговый продукт должен быть лаконичным, предельно содержательным, своего рода «квинтэссенцией» научных обобщений эмпирического материала. На наш взгляд, выдаваемый результат во многом зависит от цели, но столь рационализированный подход допустим далеко не во всех случаях.

Фундаментально-прикладной характер экспертно-аналитических оценок и заключений обеспечивается необходимым соотношением в них информативности и охватываемости, достигаемых в результате обращения к интегральным подходам в научных исследованиях [7] .

Упреки в «метатеоретичности» не являются, на наш взгляд, серьезным препятствием для понимания управленцами сути экспертных материалов; в свою очередь, теоретические обоснования позволяют ученым глубже проникнуть в суть актуальных проблем, характеризующих вектор социокультурных процессов современной эпохи. И здесь главное для обеих сторон – видеть различие между субъективными оценками и реальным пониманием происходящих изменений. Как правило, считает В. Г. Федотова, «есть две точки зрения на одну проблему, одна исходит из целей субъекта, другая – из объективных процессов, и не слияние этих точек зрения, а совместное использование полученных ими результатов в экспертизе социальных проектов и программ представляется наиболее перспективным» [8] .

Точка зрения эксперта может быть представлена в качестве разного рода документов – заключений, концепций, записок, справок, рецензий, предложений, таблиц, рейтингов и пр., либо высказанных суждений и мнений в устной речи. Независимо от этого, в них имплицитно содержится теоретическая оценка, базирующаяся на опыте, знании и информации, получаемой в процессе коммуникаций (т. н. «личностном, неявном знании» [9] ). В зависимости от целей экспертизы, теоретическая или практическая составляющая часть ее может носить доминантный характер.

Зачастую в силу теоретичности изложения проблемы или, напротив, содержания в тексте чрезмерно субъективного отношения к объекту, если это мешает пониманию смысла, заказчик может отклонять или игнорировать экспертное заключение. Не исключено, что это приводит к управленческим ошибкам в системе управления, которые имеют серьезные социальные последствия. Современное состояние мира таково, полагает В. С. Степин, что научно-исследовательская деятельность допускает включение аксиологических факторов в число объясняющих положений, связей внутринаучных ценностей с ценностями общесоциального характера. Это аксиология нравственных оснований, на которых базируется научная деятельность. Так, «в науке в качестве идеала провозглашается принцип, что перед лицом истины все исследователи равны, что никакие прошлые заслуги не принимаются во внимание, если речь идет о научных доказательствах» [10] . Конечно, «ученый может ошибаться, но не имеет права подтасовывать результаты» [11] , в силу чего любой продукт научной деятельности – исследовательский проект, экспертное заключение, статья или концепция – могут быть подвергнуты этической экспертизе. Современный ученый генерирует «новый тип интеграции истины и нравственности, целе-рационального и ценностно-рационального действия» [12] .

Следовательно, ценность (уникальность) экспертных заключений связывается не только с процедурой получения результатов, когда осуществляющий этот вид деятельности культуролог оперирует общими и специальными методами исследования конкретной проблемы, но и с той частью его деятельности, когда ученый осмысливает ее как гуманитарную, включая инструменты рефлексии и интуиции. Не случайно гуманитарные экспертизы строятся не только на включении количественных показателей [13] , но и рассматриваются в рамках определенного нормативного знания, сложившегося в культурологическом сообществе относительно того или иного культурного феномена и излагающегося в виде развернутых гуманитарных построений. Анализируя множество субъективных мнений и оценок, содержащихся в культурологических текстах, ученый осуществляет собственный акт творчества – поиск научной истины в определенном социокультурном контексте.

Одним из центральных методов становится концептуализация проблемы, не исключающая сравнительных отсылок к аналогичным материалам с позиции их критической оценки, предложений альтернативных решений и пр. В любом случае это делается с целью детальной проработки проблемы, усиления надежности и объективности результатов, достижения полноты в исследовании проблемы. Умение придавать экспертным оценкам четкость и однозначность в толковании тех или иных аспектов проблемы – результат профессиональных компетенций и опыта экспертно-аналитической деятельности в сфере культуры.

III. Экспертно-аналитическая деятельность как часть системы государственно-общественного регулирования

Повышению значения экспертно-аналитической деятельности культурологов способствуют социокультурные изменения, демократизация общественной жизни, формирование системы государственно-общественного регулирования в сфере культуры. Сегодня проведение экспертизы – ее обязательная составляющая часть, которая носит как коллективный, так и индивидуальный характер. С одной стороны, ею обеспечивается канал коммуникаций между властью и обществом, позволяющий проводить открытое обсуждение проблем и предлагаемых решений. С другой – через систему экспертных советов, функционирующих на общественных началах, на основе конкретных экспертных заключений структуры власти получают возможность принимать ответственные управленческие решения по поддержке и распространению инновационных проектов, по распределению ресурсов и поощрению деятельности и т. д.

Прежде всего, обратим внимание на то, что в условиях становления гражданского общества в принципах взаимодействия профессиональных научных сообществ и системы государственного управления проявились существенные перемены, обусловившие пересмотр функций всех участников экспертно-аналитической деятельности и расширение сфер применения результатов экспертиз в управленческой практике. Можно с определенной долей уверенности утверждать, что значение экспертных оценок и заключений повышается, поскольку экспертиза как социальный институт и важная часть общественной жизни включается в систему ее регулятивных инструментов. Публичность эксперта, усиленная посредством системы информационно-коммуникативных технологий, повышает его профессиональную ответственность, конституированную в определенных нормативных положениях относительно осуществления им этого вида научно-исследовательской практики.

Принципы демократии, открывающие пространство для позиционирования и публичного поведения разных статусных субъектов – политических партий, профсоюзов, государственного управления, бизнеса, науки, образования, наконец, экспертных сообществ и т. д. – способствовали формированию конкурентной среды, в которой огромную нишу заняли бесконтрольные нестатусные публичные субъекты. Появление таких субъектов, в силу отсутствия у них административных ресурсов и статусной ответственности, меняет практики позиционирования экспертного сообщества, приводит к активизации технологий публичного самоутверждения как способа существования. Позиционирование нестатусных публичных субъектов, претендующих на роль экспертов, с которыми вступает в конкуренцию научное (экспертное) сообщество, осуществляется в основном через систему социальных коммуникаций и, в первую очередь, – посредством использования информационно-коммуникативных систем и компьютерных технологий.

В ситуации конкуренции (научных продуктов, концепций, идей, предложений и пр.) эффективность государственного управления, во многом обусловленная качеством научно-аналитических разработок и экспертиз, закладываемых в основание культурной политики, снижается в силу медленного внедрения форм и принципов государственно-общественного взаимодействия, недостаточно развитых коммуникаций с профессиональным сообществом культурологов. В итоге высокий рейтинг «ресурсов публичности» дает нестатусным субъектам широкую трибуну для распространения разных идей и предложений на проведение научных исследований и экспертиз, образовательную и издательскую деятельность. Более того, их активность в пространстве Интернет-среды, а также в других средствах массовой коммуникации – радио и телевидении, доступ к которым не требует от нестатусных субъектов официальной санкции, создает им большие информационно-коммуникативные преимущества. Это позволяет коммерческим (бизнес-структурам консультирования и экспертиз) и некоммерческим (общественным объединениям и партиям) формировать сетевые структуры и собственную среду, переводить любую информацию на глобальный уровень, доводить свое экспертное мнение до широких слоев общества.

Сетевые экспертные сообщества в России представлены двумя группами: закрытый состав сообщества (примерно до 5000 чел.) и открытый (численность – до 800 000 человек). Ими ведется работа по таким проектам, как: анализ и оценка общественных и экономических явлений, обсуждение нормативно-правовых документов, подготовка материалов и интервью. Деятельность сообществ осуществляется, как правило, по вертикально-интегрированному принципу и направляется лидером, которым выстраивается организационная структура, инициирующая проведение круглых столов, обсуждения и пр. В связи с развитием гражданского общества изменятся ли роль и место сетевых сообществ подобного типа в нашей стране? Будет ли это процесс или институт и возрастет ли степень ответственности и, соответственно, доверия к мнению эксперта и заключениям сетевых сообществ – задаются вопросами их руководители [14] .

В настоящее время значительно возросла активность международных экспертных сообществ, прежде всего – «сетевых эпистимических сообществ» (a net work epistemic community). Такие сообщества образуются вокруг университетских исследовательских центров, научных изданий, рабочих групп и имеют различную тематическую направленность. Заметим, для мировой практики характерно формирование научного пространства как коммуникативного пространства равноправных субъектов – носителей иноверсий культурных смыслов. Множество субъектов научной деятельности, стоящих на своих позициях, открыты для поиска плодотворных форм взаимодействия и путей согласования целей системы образования и системы науки. В этом проявляется смысл новой парадигмы «общества знаний», предполагающей воспроизводство научного сообщества путем привлечения студентов и магистров к участию в научно-исследовательской работе еще во время их обучения в университетах.

Напомним, П. Бурдье, высказываясь относительно понимания методологии как формы академизма и деятельности профессоров, вычленяющих из готовых трудов других авторов правила «modus operandi», но при этом не поднимающих проблемы ais inveniendi (искусства изобретать), артикулировал суть противоречий между функциями академической и университетской науки. Они могут усилиться, если в обществе вокруг науки закрепится коммуникационная парадигма. Ведь приобрести научный габитус – обрести свободные привычки, освоить «активные» методы работы, которые основаны на принципах нового рационализма, можно лишь в рамках исследовательской педагогики , считает П. Бурдье. Педагогический онтогенез воспроизводит в ускоренном виде филогенез научный, поэтому одной из задач современной педагогики является создание габитусов изобретательства, творчества, свободы [15] . Вероятно, не случайно в разных странах мира именно при университетах возникают экспертные сообщества, не обремененные разработками разного рода сомнительных заказных тем и коммерческих исследований.

Экспертные оценки и прогнозы, содержащиеся в аналитических докладах сетевых экспертных сообществ, выставляемых на рынок интеллектуальных услуг, выступают, фактически, инструментами стратегического управления, так как предлагаемые ими решения и прогнозы имеют опережающий характер. Не случайно услугами сетевых экспертных сообществ в равной степени пользуются как государственные организации, так и коммерческие и некоммерческие структуры.

В последние годы наблюдается устойчивая тенденция: международные экспертные сообщества, институциализированные вокруг разных организаций, даже если на первоначальной стадии их ядро составляли университетские ученые, постепенно «обрастают» промежуточными звеньями коммерческой направленности, приобретают статус некоммерческих организаций, встраиваются в системы фондов и т. д. Поэтому на первый взгляд экспертная среда кажется плотной, но на самом деле конкуренция носит условный характер.

В связи с этим возникает вопрос: все ли субъекты экспертно-аналитической деятельности производят качественную, основанную на достоверности и объективности информации, продукцию? В ряде случаев, и это общеизвестно, выдаваемое экспертное заключение бывает коммерчески или политически ангажированным. Кроме того, конкурентная среда задает определенные условия субъектам экспертной деятельности, так как сегодня проектная деятельность и экспертиза в сфере культуры выступают услугами, оказываемыми коммерциализированными предприятиями и организациями (разного рода инновационными центрами, фирмами, «институтами»), продающими свою научно-исследовательскую продукцию заказчикам, т. е. работающими исключительно на рыночных условиях [16] . Соответственно, результаты коммерческих научных проектов, аналитических обзоров и пр. полезная информация редко бывают доступными для системы государственного управления, оказываясь дорогостоящими, ибо выставляются на рынок интеллектуальной собственности по завышенным ценам.

Поэтому трудно не согласиться с утверждением, что «вызов нестатусных PR-субъектов институтам официальной демократии в условиях информационного общества в первую очередь затрагивает институт госуправления» [17] . Полагаем, однако, что одновременно это открывает путь к осознанию необходимости инвестиций в научные исследования, к пересмотру затрат и пониманию реальной стоимости экспертной продукции, наконец, к переоценке экспертного сообщества с позиции профессиональной конкурентоспособности ученых, его составляющих. В конце концов, признание того, что ученым и управленцам зачастую приходится решать близкие задачи, но разными методами, предполагает обоюдную заинтересованность в коммуникации.

Более того, управленец нуждается в повышении своих экспертных компетенций через систему подготовки и повышения квалификации государственных служащих, нацеленную на укрепление интеллектуального ресурса власти. Ведь, с одной стороны, государственный служащий всегда выполняет роль эксперта, однако, как считает А. М. Орехов, управленческое экспертное знание – это знание особого рода в силу того, что интеллектуал, продвинувшийся по управленческой лестнице, легко отказывается от статуса «интеллектуального собственника». Естественно, он не теряет свою интеллектуальную собственность, но она, независимо от его личной оценки, превращается в нечто дополнительное и второстепенное. Практически всякий интеллектуал, добившийся успеха в деле управления, последовательно переходит в ряды более сильного оверстрата – управленцев и в конечном счете ослабляет свою интеллектуальную собственность [18] . Тем самым в определенном смысле обращение системы управления к помощи ученых предопределено. Однако не только в России, но и в других странах, несмотря на кардинальные изменения в обществе, соответствующие перемены в представлениях о компетентности и установках, которые требуются для эффективного управления, происходят очень медленно. Британский психолог Дж. Равен обосновывает необходимость внедрения в систему государственного управления демократии особого типа – «демократии участия», полагая, что это позволит «государственным служащим и всем членам общества проводить по собственной инициативе (через отделы исследования и развития) поисковые работы в отношении проблем, которые они выявили в процессе выполнения своих профессиональных обязанностей» [19] . Добавим: роль таких отделов исследования могут выполнять как коллективные агенты (к примеру, НИИ, экспертные советы и рабочие группы при них), так и отдельные ученые, признанные высоко компетентными экспертами.

Что же следует из сказанного?

Первое. Недопустимость сохранения слабой конкурентной среды, обусловленной несформированностью институциональных отношений между всеми участниками – производителями экспертной продукции, отсутствием конвенциональных соглашений.

Второе. Признание системой государственного управления важной роли экспертного сообщества и результатов его деятельности как инструмента, участвующего в системе управления сферой культуры, способствующего принятию научно обоснованных решений.

Третье. Предложение пересмотра взаимоотношений между всеми участниками экспертной деятельности – статусными и нестатусными; соотнесение ресурсов (аудит знаньевых, информационных, финансовых и др. ресурсов).

Четвертое. Изменение соотношения между фундаментальными и прикладными гуманитарными и культурологическими исследованиями в разных подведомственных научно-исследовательских институтах.

В целом, следует особо подчеркнуть, что прежние статусные и институциональные регулятивы отношений между научными и образовательными сообществами уже во многом устарели, слабо поддерживаются системой государственного управления, тиражируя коммуникативные модели начала 90-х гг. прошлого века.

IV. Система мотиваций культуролога при включении в экспертные процедуры

Какими факторами, помимо названных, обусловлена лабильность профессионального сообщества культурологов и искусствоведов?

Прежде всего, низким уровнем взаимодействия академической и вузовской науки о культуре; несоответствием уровня заработной платы труду ученых-гуманитариев; отсутствием понимания приоритетности прикладных разработок в деятельности этих научных коллективов. С одной стороны, результаты фундаментальных исследований определяют научную состоятельность профессионального коллектива организации, являясь «визитной» карточкой НИИ в профессиональном сообществе; с другой – фиксируют такие факторы организационно-научной деятельности НИИ, как востребованность и эффективность прикладных разработок, подготовленных профессиональным коллективом. Заметим: даже только по этим двум факторам их недопустимо считать второстепенными компонентами в системе культурологического знания, в силу чего они не могут оставаться «в тени» интересов всего научного сообщества.

Какова же сегодня реальная ситуация в аналитическо-экспертном пространстве культурологического сообщества? Ответ неутешителен. В разработке концепций развития сферы культуры, подготовке законопроектов, правовых документов как механизмов регулирования сферы и реализации культурной политики, подготовке научно-аналитических материалов по социокультурному развитию и прогнозированию культурологам участвовать не очень престижно, поскольку этот вид профессиональной деятельности существенным образом не влияет на укрепление их статуса в научном сообществе. Можно добавить: и непрактично в условиях коммерциализации научной деятельности.

Трудно представить себе, чтобы такая ситуация существовала в среде ученых-естественников, где почти каждый из признанных научным сообществом специалистов является членом экспертного совета того или иного уровня и масштаба. По сути, маргинальная ситуация, сложившаяся в нашей стране в некоторых отраслях гуманитарного знания, в том числе и в культурологии, приводит к субъективизму оценок и мнений, беспрепятственно тиражируемых властными структурами.

Отвечая на вопрос: в чем видится основная причина сложившегося отношения к разным направлениям прикладных работ, заметим, что, прежде всего, это медленная институционализация экспертно-аналитического сегмента. В итоге, экспертные советы как независимые научные структуры создаются и в общественных, и в государственных структурах крайне редко. Кроме того, инициативы со стороны власти в основном направлены на создание статусных систем, в составе которых научное сообщество представлено учеными-руководителями организаций и учреждений сферы культуры, в то время как практика показывает высокую результативность экспертных групп, формируемых на основе приоритетности не административного, а компетентностного подхода. Звание эксперта – это показатель высшего уровня признания профессионализма ученого, позволяющего ему лично выносить оценочные суждения на публичный уровень.

Ученые, принимая приглашение на участие в работе институализированных при том или ином ведомстве структур, руководствуются своим гражданским долгом и следуют принципам этоса науки. Однако в итоге получают дополнительные, порой слабо согласующиеся с их профессиональной деятельностью, задания, поступающие из системы управления в «пожарном» режиме. При этом ученые фактически не приобретают ни так называемый социальный (статусный), ни какой иной капитал, прежде всего в силу нивелирования их авторских оценок в обобщенных материалах и установившейся традиции неперсонифицированности и непубличности экспертной деятельности. В этом – корни порой безответственных заявлений, выдаваемых за реальные прогнозные сценарии, предложения и рекомендации.

К тому же, миф о том, что быть экспертом финансово привлекательно, также несостоятелен. Ведь подготовка экспертных заключений по законодательным проектам и специальных аналитических материалов, справок о положении в той или иной отрасли, выявление проблемных зон и др. чаще всего имеет форму отдельных поручений (так называемая модель «делегирования»), либо форму заказа, получаемого организацией и соответственно распределяемого между всеми членами коллектива, зачастую без учета личностного вклада в выполнение конкретного экспертного задания или проекта. В таком случае возникает вопрос: может ли быть эффективным институт профессиональной экспертизы, основываясь только на общественных и добровольных началах?

Разумеется, вероятны разные варианты ответа. Однако в любом случае интеллектуальный труд, затраченный на создание блага (текста, содержащего изложение научной идеи, концепции и пр.), если он востребован и имеет спрос, обладает перспективой войти в сознание многих людей. Нельзя не учитывать того, что после отчуждения результатов деятельности от автора его научный продукт сохраняет авторское право и не утрачивает своей стоимости (при условии, если это не было обременено разного рода нормативными договорами и соглашениями). Результаты деятельности эксперта, лично участвующего в производстве знания, имеют определенную финансовую стоимость, которая на добровольной основе может быть компенсирована в других эквивалентах – социально-статусном или моральном. Такой подход распространен в мировой практике и вполне себя оправдывает. На наш взгляд, его можно было бы применять при взаимодействии экспертного сообщества и системы государственного управления, укрепляя систему государственно-общественного регулирования сферы культуры.

Нельзя сбрасывать со счетов фактор «двойственности», характеризующий отношение к инициированию и формированию экспертных и профессиональных общественных структур со стороны власти. Это очень верно подмечено Э. Тоффлером: «Во времена быстрых перемен, когда требуются мгновенные и нестандартные действия, выход за пределы замкнутого круга министерств или департаментов является, по-видимому, единственным способом добиться чего-либо. Это обеспечивает ответственность в принятии решений и приводит к образованию неформальных организационных единиц, а те все больше разрушают правительство, конкурируя с официальной бюрократией и истощая ее» [20] . Но следует иметь в виду, что в случае с экспертным сообществом речь не идет и не может идти о конкуренции за управление системой, так как действия экспертов направлены на получение объективных результатов относительно объекта экспертной оценки. Тем не менее не исключено, что, при известных обстоятельствах, под давлением результатов экспертизы состояния системы управления или ее структурных составляющих единственно возможный путь решения проблем не исключает реорганизации данной системы.

Система государственного управления и научные организации по отношению к научно-аналитической и экспертной деятельности преследуют разные цели и руководствуются разными профессиональными стандартами. Для управленцев основным является своевременное и правильное распределение заказов, качество конечного научного продукта и, соответственно, выбор компетентных исполнителей, способных обеспечить подготовку качественных аналитических и экспертных материалов в точно установленные сроки. Общеизвестно, выбор профессионалов может состояться только в условиях конкурентной среды. Каковы механизмы ее формирования?

Одним из таких механизмов мировая практика называет финансовое регулирование научной деятельности. Среди способов решения этой проблемы есть следующие: а) государство передает полностью фонды исследовательским учреждениям без дополнительных условий; б) государство предоставляет право ученым самостоятельно определять содержание программ, привлекая экспертов и отражая результаты в открытых научных публикациях; в) государство определяет приоритеты и особые исследовательские цели, но не слишком строго, при этом стимулирует деятельность ученых, предоставляя им право самим определять условия финансирования; г) государством вводится программное финансирование, предусматривающее введение контрактов между государством и исследователями; д) государство оставляет за собой только право наблюдать за работой системы, выявляя, как действуют сетевые связи и механизм идентификации приоритетов [21] .

В каждой из предлагаемых схем очевидна прямая зависимость между направленностью научно-исследовательской деятельности, качеством научной продукции и принципами финансирования. Заметим, что ключевую роль при оценке научно-исследовательских программ и решении вопроса об объемах финансирования играют независимые экспертные советы, экспертные комитеты и внутренние экспертные комиссии разного профиля (при министерствах и ведомствах на различных уровнях власти), ибо основным методом оценки эффективности научных исследований остается содержательная экспертиза, опирающаяся на специально вырабатываемые индикаторы и критерии.

В качестве эффективных индикаторов могут выступать: дифференциация экспертного сообщества по направлениям и профилю деятельности (Швейцария, Италия и Австрия). В Норвегии такие комитеты пользуются большой свободой. К примеру, в условиях привлечения к участию в управленческом и образовательном консультировании множества экспертов, в зависимости от поставленной задачи и научной дисциплины, выбор осуществляется по компетентностному критерию. Обратим внимание, что в Швейцарии в экспертизе программ участвуют университетские ученые, эксперты из частного сектора и даже представители правительственной администрации с целью достижения согласия между «научным превосходством» и «политическими соображениями» [22] .

Политическая неангажированность, независимость эксперта от власти – одна из центральных проблем для эксперта. Согласованное взаимодействие позволяет лицам, принимающим управленческие решения, верифицировать предлагаемые экспертные решения, осуществлять проверку их соответствия изначальной цели путем различных методов (к примеру, двойной экспертной оценки), корректируя выработанные в управленческой среде решения.

В свою очередь, системный подход к организации научно-аналитической деятельности в подведомственных НИИ позволяет использовать результаты разного рода экспертиз для периодического обновления информационных материалов, включать экспертные заключения, подготовленные по итогам проверок, в ежегодные национальные доклады по культуре. Однако такая практика в России пока отсутствует.

В этих условиях развитие сферы культуры, зачастую принимающее стихийный характер, взаимодействие различных субъектов на разных уровнях власти, результативность их действий зависят не только от разработанности правовой базы и финансирования, но и от множества других факторов, в частности:

от научной обоснованности, глубины и концептуальной проработанности управленческих решений, принимаемых государственными руководителями, т. е. от стратегического прогнозирования и планирования развития отрасли;

от уровня интеллектуального и морального коэффициента управленца, т. е. от владения государственными служащими современными технологиями аналитической деятельности; от их умения оценить социальную значимость принимаемых решений и желания взять на себя ответственность за последствия их реализации;

от деятельности научно-исследовательских коллективов, ученых-теоретиков, разрабатывающих методологические подходы и технологии в рамках прикладных направлений культурной политики, организующих и участвующих в подготовке программ и проектов социокультурного развития регионов;

от включенности экспертного сообщества, общественных советов и организаций в систему государственно-общественного регулирования сферы культуры и во все уровни власти.

V. Экспертная и научно-аналитическая деятельность в контексте культурной политики

Каково же содержание культурологической деятельности в процессе разработки культурной политики, путей ее формирования и выявления основных направлений?

Исходя из того, что одним из основных направлений культурной политики является определение целей и приоритетов, обеспечивающих условия для развития и сохранения культурных ценностей, участие культурологов в этом процессе видится через осуществление диагностики ситуации, анализ ресурсной базы и ее возможностей, перспектив развития социокультурной сферы в конкретный временной период. Это предполагает проведение многосторонней аналитической работы над различного рода документами, правовыми актами, официальными информационными источниками, международными документами и научной литературой; обобщение полученных данных и выявление тенденций; формулирование основных целей и приоритетов с учетом состояния внутренней и внешней политики страны. Диагностика и экспертиза социокультурной сферы, как направления прикладной культурологии, являются частью управленческой деятельности, призванной определить реальное состояние сферы культуры, в том числе его соответствие состоянию правового, экономического, информационного, технического пространства, в котором она развивается.

Разработка и поддержка инновационных программ и инициатив, соответствующих целям обеспечения доступности культурных ценностей, как стратегическое направление культурной политики, также предполагает владение методологией разработки проектных предложений и программ, включающих проведение научно-исследовательской работы, анализ основных тенденций и процессов, с учетом всех ресурсных возможностей социокультурной сферы.

Осуществление мониторинга культурной политики федерального, регионального и муниципального уровня – сложная управленческая процедура, от точности проведения которой во многом зависит эффективность и результативность культурной политики. Принимая решение о проведении мониторинга, административные структуры реализуют принцип открытости управленческой деятельности. Это один из оптимальных путей повышения качества культурной политики, создания полноценной базы данных, позволяющий выявить динамику удовлетворения культурных потребностей населения и уровня качества жизни. Общеизвестно, что неполнота и неточность информации, более того, ее отсутствие по ряду параметров или на одном из уровней, искажают общую картину социокультурной ситуации. Если на федеральном уровне анализируются общие тенденции и процессы, состояние культуры в стране в целом, то для получения достоверной картины социокультурного развития региона или локальной территории целесообразным представляется использование многообразных методов, позволяющее учитывать влияние общего контекста и возможных внутренних изменений. Тем самым мониторинг как инструмент культурной политики раскрывает ее результативность и динамику, тенденции и перспективы развития местного сообщества.

Проведение научных исследований и экспертной деятельности, как уже неоднократно подчеркивалось, является специальной сферой приложения профессиональных культурологических знаний, обеспечивающей современный уровень представляемым обществу концепций культурной политики и других официальных документов в сфере регулирования социокультурных процессов. Результаты научно-экспертной деятельности раскрывают степень соответствия культурной политики конкретным целям и основным мировым тенденциям. Проведение же специальных научно-исследовательских разработок по определенной тематике, имеющих выход в социокультурную практику, инициируют появление инновационных идей и выступают основанием для внесения изменений в стратегию культурной политики всех уровней.

Однако вопрос об участии ученых в постановке целей государственной культурной политики не представляется окончательно решенным. Должны ли ученые включаться в систему взаимодействия с властью в современных условиях, если со времен М. Вебера идеальной ситуацией для гуманитарных наук была их политическая нейтральность?

По мнению исследователей, «повседневные представления о политике и научные концепции пересекаются: политики говорят то, что хотят слышать люди, и они уверены, что знают истину, так как ученые уже нарисовали им объективную картину общественных настроений» [23] . Значит, прав М. Фуко, утверждающий, что никто и ничто не может быть вне власти, ибо власть – структурная особенность всех человеческих отношений? Но если власть заинтересована в объективных и беспристрастных гуманитарных исследованиях, то в чем конкретно выражается эта заинтересованность? [24] И это уже иная проблема – проблема востребованности культурологов в обществе.

Природа же создаваемых учеными теорий такова, что ставит под сомнение господствующие идеологические системы, т. е. идеологию как «ложное сознание» – средство манипуляции социумами. И, как показывают многие исследования, фокус, направленный на анализ современной социокультурной реальности, позволяет составить о ней то самое объективное и беспристрастное впечатление, на котором и настаивал М. Вебер [25] , при этом исключая политические оценки бесконечных колебаний – от признания мобилизующей силы идеологии до опасности новой мифологизации в условиях идейного плюрализма.

На наш взгляд, методы культурологического исследования позволяют ученому подойти к познанию разных сторон мира в их целостности. Современные философско-культурологические теории показывают, что его многообразие и сложность не могут быть управляемы и вписаны в жесткие рациональные рамки. В этом и заключается одна из сложнейших задач концептуальной разработки инновационных моделей культурной политики, которая осуществляется на основе диагностики мировых социокультурных процессов, экспертных оценок состояния культурной жизни страны, соотношения культурных интересов, потребностей разных групп населения с реальными возможностями сферы культуры в условиях культурного разнообразия и т. д.

Существует еще один пласт проблем, с которым приходится сталкиваться ученому при включении его в экспертное сообщество для разработки концепции культурной политики. Дело в том, что национальная культурная политика, как правило, рассматривается в культурологических работах в управленческом измерении, т. е. в прикладном аспекте. Связан ли подобный подход с традицией, сложившейся в отечественной научной практике, или же в этом видны последствия рассогласований между политикой, экономикой и культурой, остаточные явления «экономического» и «политико-идеологического» детерминизма, нестабильность научных коммуникаций, нашедших выражение в противоречиях, представленных в следующих группах?

1. Образовавшиеся когнитивные разрывы между теорией и практикой.

С одной стороны, культурологическое сообщество создает многочисленные теоретические концепции и концепты, учитывая динамику современных тенденций и процессов. Результаты научной деятельности формируют масштабную научно-теоретическую базу, без учета которой культурная политика любого субъекта (актора) системно нереализуема. С другой стороны, культурологические исследования, имеющие для управленческой практики несомненно важнейшее значение, в силу разных причин – «непрозрачности» ученых для управленцев, малых тиражей трудов культурологов (как академических, так и вузовских), а главное – слабых коммуникативных связей (ограниченный круг дискуссионных площадок и журналов) – уже на стадии создания нивелирует ряд операций, связанных с разработкой стратегических концепций и принятием конкретных управленческих решений.

2. Имеющие место расхождения в целеполагании в управленческой и экспертной деятельности.

С одной стороны, возникает вопрос о научной экспертизе качества российского государственного управления, о необходимости обновления методологических аспектов государственной культурной политики и культуре принятия государственно-управленческих решений. С другой стороны, этот вопрос касается содержательных, ценностно-смысловых оснований культурной политики; по сути, речь идет об экспертизе идей, пронизывающих официальные документы.

3. Отсутствие упорядоченной системы коммуникаций.

Казалось бы, технологии управленческих решений, включающие несколько обязательных этапов (от выбора цели, или ценностного целеполагания, через проектирование, принятие и согласование интересов, учета общеполитических и социальных тенденций до реализации государственно-управленческих решений (государственных политик)), столь рациональны, что их ничто не может поколебать. Однако, если государственную культурную политику рассматривать исключительно в управленческом измерении, то концептуализация идей культуры в российском обществе и выбор целей социокультурного развития – это не локальная задача, лежащая в границах интересов какого-либо одного ведомства (Минкультуры, Минобразования и науки, Минрегиона, МИД и т. д.), это стратегическая задача для всего общества.

В контексте обозначенных проблем напомним, что в используемом нами определении национальной культурной политики центральным аспектом является деятельность государства, базирующаяся на концептуально оформленных и научно обоснованных взглядах и принципах, соответствующих определенным ценностно-смысловым основаниям, целям и приоритетам. На их основе в тесном сотрудничестве ученых и управленцев-практиков разрабатывается и реализуется комплекс разного рода программ и проектов, имеющих стратегическое значение для социокультурного развития страны (региона, локальной территории и т. д.). В этом смысле нельзя не согласиться с утверждениями Дж. Дьюи, что «универсальность и определенность встречаются только в области, лежащей за пределами опыта, в области рационального и концептуального» [26] .

Таким образом, содержание экспертно-аналитической деятельности культурологов в процессе разработки концепций культурной политики, путей ее формирования и выявления стратегических направлений включает: осуществление диагностики и оценки гуманитарных ресурсов и социокультурной сферы в целом, анализ социокультурной ситуации; определение реального состояния инфраструктуры культуры; разработку перспективных и инновационных моделей и сценариев развития социокультурной сферы; экспертизу инновационных программ, проектов и инициатив; аналитическую работу с документами, правовыми актами, официальными информационными источниками, международными документами и научной литературой; осуществление мониторинга культурной политики федерального, регионального и муниципального уровня; обобщение полученных данных и выявление основных тенденций; формулирование основных целей и приоритетов с учетом состояния внутренней и внешней политики страны.

Разработка теоретических оснований, проведение научных исследований в сфере культуры, экспертиза социокультурных проектов и программ являются специальными сферами приложения профессиональных научных культурологических знаний, обеспечивающих современный уровень концептуализации стратегий культурной политики.

Подводя итоги нашего исследования, подчеркнем, что среди актуальных направлений, требующих продолжения исследования проблемы экспертно-аналитической деятельности культурологов, можно назвать разработку современных методологических подходов к проведению экспертизы социокультурных проектов и программ; формирование в общественном мнении и в структурах власти отношения к экспертизе как патронажу национальных культурных ценностей; анализ правовых оснований для осуществления экспертной деятельности в системе управления сферы культуры.

В условиях демократических преобразований и внедрения системы государственно-общественного регулирования социокультурного развития экспертно-аналитическая деятельность, обеспечивающая современный уровень представляемым обществу результатов экспертиз, оценок теоретических разработок, лежащих в основе концепций культурной политики, других официальных документов, должна стать приоритетным направлением профессиональной деятельности российских культурологов.

Культурологическая экспертиза в процессах социального контроля и управления

А. Я. Флиер

Мы живем в эпоху, когда некоторые экономически развитые сообщества уже осуществили переход от индустриальной к постиндустриальной/информационной стадии развития, а ряд сообществ (в том числе российское) находятся в процессе такого перехода. Социально-деятельностные последствия этой технологической трансформации среди многих иных эффектов дают и такой результат, как существенное повышение значимости культуры как стимулятора социальной активности людей [27] . За последние полвека заметно возросли по объему и углубились по интенсивности культурные интересы населения, устремления людей к той или иной форме культурного самовыражения (разумеется, в более широком смысле, нежели узкое, отраслевое понимание культуры, сводимое только к художественно-досуговой сфере). Оно принимает как пассивные формы – поклонники, фанаты, зрители, болельщики и пр., так и активные – любительское музицирование, занятия танцами, спортом, участие в карнавалах, спортивный и культурный туризм и т. п. Причем нужно подчеркнуть, что это – формы массового увлечения, охватывающие десятки, а то и сотни миллионов людей.

Разве в первой половине ХХ века можно было себе представить что-либо подобное современным движениям спортивных болельщиков, битломанов и иных музыкальных фанатов, киноманов, Интернет-блогеров, панков, готов, эмо и т. п.? Конечно, немалую роль здесь играют и возросшие технические возможности аудио– и видеозаписи, связи, транспорта, туристической индустрии, СМИ и т. п. Но это в существенной мере является социокультурным результатом перехода на постиндустриальную стадию развития и заметно возросшей актуальности культуры как формы социальной самореализации современных людей. Эти культурные интересы принимают порой и откровенно деструктивные формы – рост ксенофобии, религиозного фанатизма, политического (а на самом деле культурного по своим основаниям) терроризма. Акции сопротивления традиционной культуры, вытесняемой с социальной площадки актуальной культуры в «музейную резервацию», становятся все более жесткими. Так или иначе, но люди все больше и больше начинают проявлять социальную активность не только по экономическим и политическим причинам, но и движимые теми или иными ценностными установками и устремлениями, желанием манифестировать свою культурную идентичность или опасениями за то, что этой идентичности угрожает опасность [28] .

В этих условиях радикально возрастает значимость использования культуры в качестве инструмента социального контроля и управления, возможности по эффективному и продуктивному использованию культурно-ценностных факторов жизни и тяготений людей для стимулирования их социальной активности в желательном направлении.

Но следует определиться в том, что же такое социальный контроль и социальное управление.

Под этими понятиями имеются в виду управленческие процедуры по:

– экспертизе параметров различных социальных и культурных процессов, имеющих место в изучаемом обществе;

– диагностированию наиболее важных социальных и культурных проблем, актуальных для современного состояния общества;

– разработке проектов и программ по решению этих социальных и культурных проблем и по предвидению социокультурных последствий принимаемых решений в рамках общего социального управления.

Важно учитывать и то, что в данном случае речь идет об узконаправленной экспертизе развития именно социокультурного состояния данного общества (содержание этого понятия будет объяснено ниже), диагностировании имеющихся проблем именно на основании анализа его социокультурных проявлений и программировании его развития именно в социокультурном аспекте. Следует подчеркнуть, что эти задачи не имеют прямого и непосредственного отношения к решению проблем собственно культурной жизни общества в ее административно-отраслевом смысле – художественной практике, охране культурного наследия, библиотечному и архивному делу, организованному досугу. Т. е. это не относится к проблемам функционирования культуры как государственной отрасли по обеспечению организованного досуга населения, руководимой Министерством культуры, его региональными и муниципальными структурами и проводимой ими культурной политике. Отраслевые проблемы культуры – это предмет особого рассмотрения. Здесь же речь идет о внимании к культурной составляющей любых социальных практик, имеющих место в обществе [29] , выступающей показательным симптомом удовлетворительного или неудовлетворительного состояния дел в социокультурном состоянии общества в целом, имеющей прямое отношение к общесоциальной и общекультурной эффективности процедур и результатов социального управления. И инструментарий по аналитическому, а порой и практическому решению обнаруженных проблем также изыскивается в социокультурных потенциях этого общества.

Под социокультурным состоянием общества имеется в виду набор характеристик и признаков, свидетельствующих о том, в какой степени данное общество управляемо не только средствами административного контроля и принуждения, насилия или угрозы его применения, а также путем «игры» на экономических интересах граждан, но и методами, которые с известной долей условности можно назвать «идеологическими». Разумеется, в данном случае имеются в виду не политическая идеология, а те или иные способы инициирования и стимулирования добровольного социально адекватного поведения населения, в основе которого лежит желание людей действовать в соответствии со своим базовыми и текущими актуальными ценностными установками (нравственными, патриотическими, религиозными, политико-идеологическими, теми или иными соображениями социальной солидарности и пр.). А также то, насколько это «идеологическое» управление, основанное на доминирующих ценностных ориентациях, функционирует в режиме стихийного самоуправления данного общества. Классическим примером такого управления (в форме самоуправления) является этнический обычай, ныне в своих традиционных формах уже фактически исчезнувший из жизни современных мегаполисов. Определение того, насколько общество готово и стремится жить по нормам своих ценностных установок, и того, как практически проявляется такая готовность, и есть предмет социокультурной экспертизы и диагностирования социокультурного состояния общества.

Естественно возникает вопрос: в какой мере могут быть достоверными такая экспертиза и диагностирование и насколько может оказаться эффективным управленческое программирование, основанное на результатах этой экспертизы и диагностики?

Мы полагаем, что степень достоверности и эффективности этих процедур достаточно высока для того, чтобы развивать подобную практику и даже сделать ее обязательной составляющей любой общесоциальной управленческой деятельности. В своей уверенности мы исходим из фактов, уже давно установленных общественными науками и свидетельствующих о том, что любые социальные состояния общества и общественного сознания (вплоть до мелких нюансов) и любые изменения в этом состоянии обязательно получают отражение в чертах и событиях культурной жизни этого общества и могут быть выявлены на основании анализа динамики этих культурных изменений. Вопрос лишь в том, чтобы точно сформулировать вопросы, ответы на которые интересуют исследователя, выбрать правильный алгоритм исследования и установить надежные критерии того, что с чем сравнивать и на основании каких показателей делать выводы.

Попытаемся очертить круг таких вопросов. Прежде всего, это установление:

а) степени удовлетворенности населения:

– параметрами модели социальной справедливости, реализуемой в данном обществе в настоящий момент (уровнем экономического благосостояния разных слоев, социальным патронажем со стороны власти, доступности образования, возможностей для социальной самореализации, эффективностью социальных лифтов и т. п.),

– уровнем политической и идеологической свободы (свободой слова, собраний, печати, информационной деятельности, политической деятельности, свободой совести, идеологическим плюрализмом, характером официальной идеологии, национальной политикой и др.),

– особенностями культурной жизни, преобладающей в этом обществе в исследуемый период (степенью ее традиционности и новационности, соответствием мировым тенденциям, культурной политикой государства, заботой о сохранении исторического культурного достояния, политикой в области развития искусств, доступностью и разнообразием культурных мероприятий и т. п.);

б) степени оптимистичности общественных настроений в областях:

– социально-экономического состояния страны и его развития,

– ожидаемой динамики политико-идеологической ситуации в стране,

– возможностей получения образования и социального роста человека,

– возможности индивидуальной социокультурной самореализации человека в существующей ситуации;

в) обеспеченностью возможностями для отдыха и проведения досуга и разнообразием таких возможностей, проявляемых в:

– доступности информации, интересности работы СМИ и уровнем доверия населения их сообщениям,

– доступности и интересности продуктов художественной культуры, как актуальной, так и исторической, национальной и зарубежной,

– доступности туристических программ,

– доступности спортивных и спортивно-зрелищных мероприятий,

– доступности иных площадок проведения досуга (ресторанов, клубов, дискотек и пр.),

– доступности различных видов социокультурной самореализации (занятий физкультурой и спортом, участия в музыкальной, театральной, художественной и иной непрофессиональной творческой деятельности, участия в движениях болельщиков, поклонников, фанатов и т. п.),

– а также некоторых иных, менее значимых.

Далее возникает вопрос о том, что нужно подвергнуть исследованию и измерению для того, чтобы получить ответы на интересующие нас вопросы? На основании каких данных мы сможем делать аргументированные выводы о состоянии интересующих нас социальных параметров общества и степени актуальности тех или иных социальных проблем?

Такую информацию нам может дать анализ статистических данных по интенсивности культурной активности населения и рассмотрении этих данных под углом зрения того, как те или иные изменения в социальных условиях жизни людей влияют на интенсивность их культурной активности.

Это данные по:

– частоте посещений культурных учреждений (музеев, библиотек, концертов, театров, кинотеатров и т. п.), а также спортивных соревнований (которые в данном контексте тоже рассматриваются как явления культуры);

– частоте активного участия в каких-либо культурных мероприятиях (культурном туризме, массовых празднествах и пр.);

– частоте обращений в СМИ (включая Интернет) с изложением своего мнения, оценок, суждений по поводу тех или иных культурных событий;

– частоте участия людей в каких-либо формах самодеятельного художественного творчества (главный признак самодеятельного характера творчества – его бесплатность, некоммерческий характер) и занятии спортом;

– развитию и степени массовости участия людей в разного рода движениях поклонников, болельщиков, фанатов каких-либо культурных явлений;

– динамике продаж книг (художественной литературы), аудио– и видеозаписей т. п.

Совершенно очевидно, что благоприятная социальная ситуация в обществе должна вести к росту этих показателей (или по крайней мере их стабильности), а неблагоприятная – к понижению. Разумеется, сами по себе цифры, характеризующие все эти параметры, еще не дают основания для интересующих нас выводов. Здесь важна динамика этих показателей на протяжении нескольких лет, что показывает доминирующие тенденции в развитии культурной, а, следовательно, и социальной жизни общества.

Эта динамика должна быть соотнесена с динамикой экономических показателей уровня жизни, политическими событиями, вызывавшими значительный социальный отклик, значимыми событиями культурной жизни, могущими как-то влиять на эти показатели. Кроме того важно учитывать и социальную многослойность общества, и уровень различий в культурных предпочтениях разных слоев, а значит, по возможности, проводить статистические исследования дифференцированно по разным слоям населения, национальным диаспорам, профессиональным группам.

Что все эти знания могут нам дать с точки зрения экспертизы социального состояния общества и общественного сознания?

Прежде всего, это дает общие представления о степени актуальности для населения проявлений разного рода культурной активности при существующих условиях жизни. Достаточно ли у людей:

– свободного времени, чтобы тратить его на культуру,

– свободных средств на это (культурные блага стоят денег),

– эмоциональных установок на активную культурную жизнь при существующих социальных и политических обстоятельствах.

И здесь важен в первую очередь анализ динамики роста или спада этой готовности населения к культурной жизни. Конечно, особенной важностью обладает дифференцированный анализ этих данных по социальным слоям, отдельным социальным группам, отдельным культурным группам, молодежным движениям, группам поклонников и т. п. Эта динамика дает возможность выявить положительные или отрицательные тенденции удовлетворенности общества состоянием и возможностями своей социальной жизни и тенденции в изменении уровня оптимистичности общественных настроений. Понятно, что при неблагоприятной направленности динамики социальной удовлетворенности населения и его социальных ожиданий вряд ли будет наблюдаться рост статистических показателей степени культурной активности населения. Людям будет просто не до этого.

Но все это позволяет установить лишь общую направленность динамики общественного сознания. Для проведения диагностики конкретных социальных проблем, актуальных в данный момент для общества, требуется уже дифференцированный анализ содержательных предпочтений общества по тем или иным культурным продуктам, предлагаемым ему. Это позволит выявить помимо общих тенденций моды и такие показатели, как:

– рост или понижение религиозности в настроениях общества,

– рост или понижение уровня национальной толерантности,

– рост или снижение уровня лояльности общества к официальной идеологии,

– рост или снижение уровня патриотических настроений и интереса к национальной истории,

– рост или снижение определенности в национальной, политической и иной самоидентификации разных групп населения и т. п.

Еще один важнейший аспект такого диагностического исследования – это анализ динамики изменения всей композиции оснований социальной солидарности людей, причин, по которым возникают их устойчивые коллективные объединения – социальные, этнические, религиозные, политические, культурно-досуговые, по увлечениям и т. п. Для сообществ, находящихся на разных ступенях социального развития, естественно, иерархия таких оснований будет существенно различаться, так же, как и динамика развития этой системы оснований солидарности. У архаизированных обществ будет выше значимость традиционных исторических оснований солидарности (сословных, религиозных, обычаев соседства и др.), у более развитых – актуальными будут современные основания солидарности (правозащитные, экологические, по культурным впечатлениям и пр.) [30] . По доминирующей композиции таких оснований и наблюдаемым тенденциям ее изменения можно определить множество важнейших параметров социального состояния изучаемого сообщества и соответствующей динамики.

Как исследовать ситуацию с типами солидарности в изучаемом обществе? Прежде всего, как представляется, и эта проблема исследуется только через анализ динамики своего развития, повышения значимости одних и понижения значимости иных типов солидарности на протяжении какого-то выделенного отрезка времени (5, 10 или более лет). Очевидно, основным источником информации по этой динамике должны стать СМИ. Именно по их сообщениям на протяжении нескольких лет можно составить представление о том, какие типы солидарности поднимаются в частоте и интенсивности своих проявлений (как в социальных движениях, так и в чисто культурных акциях). Наблюдается ли определенная архаизация социокультурных устремлений и типов солидарности населения, что проявляется в характерных культурных акциях и движениях националистического, клерикального и иного традиционалистского характера? Или, наоборот, доминируют тенденции соответствия или подтягивания к нормам солидарности, характерной для постиндустриальных обществ, модернизации имеющейся композиции типов солидарности в сторону усиления самых молодых ее типов? Например, социального волонтерства, пацифистской или экологической активности. В данном случае не дается какая-либо оценка того, какие типы солидарности «хорошие», а какие «плохие»; это все сугубо ситуативно, но ясно показывает актуальную векторную направленность развития общественного сознания.

Изучение актуального состояния социальной солидарности и ее динамики является важнейшей составляющей всей работы по экспертизе и диагностике социокультурного состояния общества. Именно статистические данные по динамике культурной активности населения и данные по динамике актуальных типов его солидарности должны стать эмпирической основой для диагностических выводов о наиболее существенных проблемах, наблюдаемых в социокультурном состоянии общества, и причинах возникновения этих проблем.

Исследование динамики культурной активности населения в своих количественных показателях дает общую картину динамики удовлетворенности общества социальными условиями жизни, а в своих дифференцированных качественных показателях свидетельствует о том же применительно к разным социальным слоям. Исследование динамики социальной солидарности показывает основную векторную направленность путей развития ситуации, наблюдающейся в настоящее время. На основе соотнесения всех этих данных мы можем провести более или менее достоверную диагностику социокультурного состояния общества и направленности его динамики.

Каким же образом это знание может быть использовано в интересах социального управления?

Прежде всего, определимся, в чем состоит сама процедура социального управления. Ее можно разделить на три этапа:

1) прогнозирование, проектирование и программирование намечаемых действий,

2) практическая реализация намеченного проекта,

3) анализ достигнутых результатов и внесение корректировок в дальнейшее осуществление проекта.

...

Мы позволили себе исключить подробное рассмотрение второго этапа, всвязи с ограниченностью рамками заданного объема коллективной монографии, кроме того нас интересуются именно причины и следствия, а не инструменты. В связи с этим, ограничимся рассмотрением первого и третьего этапов и роли знания о социокультурном состоянии общества в их осуществлении.

Первый этап – прогнозирование, проектирование и программирование намечаемых действий.

Определимся с основными понятиями, что позволит нам яснее понять наши возможности:

– прогнозирование – это формирование теоретического (гипотетического) представления о наиболее вероятном развитии ситуации в интересующем нас вопросе, как в варианте его стихийного развития, так и в варианте нашего волевого вмешательства, и гипотетическое определение того, насколько может быть эффективным это вмешательство;

– проектирование – это определение как основных содержательных, так и побочных целей намечаемого проекта, его основных задач и алгоритмов осуществления, учет имеющихся ресурсов и совокупности внешних обстоятельств, в которых предстоит осуществлять проект, а также критериев, на основании которых можно будет судить о степени успешности его осуществления;

– программирование – это составление поэтапной программы осуществления проекта, с определением сроков, исполнителей и ответственных, а также контрольных результатов реализации того или иного этапа.

Использование данных о социокультурном состоянии общества может быть высокоэффективно на этапах прогнозирования и проектирования для решения целого ряда задач.

Во-первых, для составления четкого представления о социокультурной ситуации, в которой предстоит осуществлять данный проект, вероятных результатов ее стихийного развития и возможностях как-то повлиять на это развитие, проведения своеобразной «рекогносцировки на местности», т. е. учета всей совокупности социокультурных обстоятельств, от которых предстоит отталкиваться в целях изменения имеющейся ситуации.

Во-вторых, для четкого определения социальных целей проекта, которые выстраиваются и обретают системный характер только при сопоставлении с исходной ситуацией, которую необходимо изменить, и ради достижения которых и предпринимаются эти действия.

В-третьих, для учета имеющихся социокультурных ресурсов, в число которых входят не только непосредственные ресурсы (люди и средства), но и ресурсы, которые можно назвать косвенными, – интересы, настроения, ценности и пр. людей, которых намечено привлечь к делу; интересы, настроения и ценности социальной среды, в которой будет осуществляться проект.

В-четвертых, для составления четкого и системного представления о тех социокультурных результатах (не о теоретических целях, а о конкретных результатах), которые необходимо достичь в результате осуществления данного проекта, и способа установления и измерения их успешности.

В-пятых, для заблаговременного прогнозирования возможных путей дальнейшей модернизации проекта, после достижения основных целей, намечаемых сейчас.

Совершенно очевидно, что проведение социокультурного диагностирования, о котором речь шла выше, может дать существенный объем информации об имеющейся социокультурной ситуации, который может быть положен в основу необходимого прогнозирования и проектирования. Именно этот диагноз и должен стать фактологическим основанием для разработки проектов по исправлению наблюдаемой ситуации и подсказать важнейшие цели и пути намечаемых изменений.

Третий этап – анализ достигнутых результатов и внесение корректировок в дальнейшее осуществление проекта.

Здесь значимость использования алгоритма социокультурной диагностики определяется тем, что достоверный анализ достигнутых результатов в осуществлении проекта может быть исполнен главным образом путем проведения повторной диагностики (может быть, в сокращенном объеме), которая и должна показать, какие изменения в сравнении с предшествующим состоянием достигнуты, насколько эти изменения существенны, произошли ли они стихийно или в результате осуществления данного проекта. Но самое главное, повторная диагностика должна показать, какие проблемы не удалось решить при осуществлении данного проекта и какие проблемы появились в качестве новых (порой спровоцированные процессом реализации данного проекта), на основании чего и должны будут внесены соответствующие коррективы в программу осуществления проекта.

И, наконец, следует еще упомянуть о возможности использования данных, полученных при диагностике социокультурного состояния общества при проведении экспертиз различных социальных проектов на предмет их «культурной приемлемости» и «культурной безопасности» для общества в его имеющих место социокультурных параметрах. Такие оценки временами делаются, хотя они и не имеют широкого распространения в отечественной управленческой практике. Но даже в случаях, когда такая культурологическая экспертиза бывает востребована, она, как правило, делается на основании общих профессиональных (общекультурных) знаний эксперта и его интуитивных ощущений по предмету экспертизы. Никаких специальных исследований в целях получения фактурных оснований для осуществления подобной экспертизы, как правило, не проводится (у нас просто нет традиции в проведении таких исследований).

Таким образом, можно сделать заключение о том, что диагностика социокультурного состояния общества, проводимая на основании анализа культурной активности населения (и количественной, и качественной), представляет собой важнейший элемент современного социального управления, который может заметно поднять эффективность и продуктивность этого управления и имеет очень большие перспективы. И проводить такую диагностику на должном качественном уровне могут лишь подготовленные специалисты – культурологи. Проблема только в получении социального заказа на такие исследования.

Креативные технологии принятия решений в гуманитарной экспертизе

Г. Л. Тульчинский

По своей сути и содержанию гуманитарная экспертиза, как, впрочем, и любая экспертиза, является процедурой оценки, для осуществления которой необходимы «база сравнения» – то представление, явление, с которым будет сопоставляться предмет экспертизы, а также собственно процедура такого сравнения. Поэтому обычно экспертные заключения формулируются на основе сравнения действий, проектов, содержания текстов и т. д. с некими нормативными образцами, задаваемыми в правовых документах (законах, подзаконных актах), данных науки, нормах (писанной или не писанной) морали… В этом случае экспертное решение существенно облегчается. Эксперту достаточно подвести соответствующую нормативную базу, продемонстрировать сравнение и его результаты и вынести соответствующую оценку.

В зависимости от конкретных технологий выработки экспертного решения можно различать две основные группы методов экспертизы: формализованные и интуитивные. В первом случае используются жестко упорядоченные процедуры (алгоритмы) выработки решения: инструкции, программы – вплоть до формализованных математических методик. Формализованные методы опираются на использование инструктивных документов (особенно в финансовой сфере), математического прогнозирования и моделирования (экспоненциального и адаптивного сглаживания, наименьших квадрантов и т. д.).

К интуитивным методам выработки экспертного решения приходится прибегать при отсутствии образцов, алгоритмов, когда экспертам приходится опираться на собственный личный профессиональный опыт. Известно шутливое определение интуиции как смеси нахальства с опытом. Если использовать более респектабельную терминологию, то речь идет, соответственно, об амбиции и эрудиции эксперта. И давно замечено, что недостаток опыта (эрудиции) может компенсироваться амбициями. Также давно отмечено, что по мере роста знаний и опыта амбиции сокращаются – впору говорить о «законе сохранения интуиции». Если же говорить серьезно, то интуитивные методы не обязательно являются выражением личных пристрастий и привычек. Они также могут быть упорядочены, соотносить опыт различных специалистов и экспертов. Примером такого упорядочения могут быть совещания, семинары, экспертные оценки, конференции, аналитические записки, опросы, мозговые штурмы. Интуитивные и формализованные методы могут сочетаться и дополнять друг друга, например, в поисковых и апробационно-поисковых деловых играх.

В этой связи следует подчеркнуть, что специфика гуманитарной экспертизы, как уже неоднократно отмечалось ранее, связана с ее комплексным, междисциплинарным характером, а также специфичностью собственно гуманитарного знания. И действие этих факторов может порождать ситуацию, когда у экспертов может отсутствовать нормативная база. В этом случае они будут вынуждены принимать не просто интуитивное, а творческое (креативное) решение. Можно сказать, что в таких случаях проявляется самая существенная и проблемная сторона гуманитарной экспертизы.

Все, что ни происходит в человеческом обществе, есть результат личных усилий, вне зависимости от того, сознают ли это сами личности, вовлеченные в плетение ткани жизни. Звучит это на грани банальности, но каждый человек обречен от рождения на творчество самим фактом своего бытия. Без личности, без индивидуальных сил немыслимы ни действие закона, ни научная истина, ни творчество политической идеи, ни обнаружение и творение красоты. Правопорядок, закон, идея не существуют и не действуют сами по себе.

В обыденном сознании культура и творчество часто отождествляются. Достаточно вспомнить расхожие газетные штампы типа «сфера культуры и творчества», «культура и искусство» и др. Однако, соотношение культуры и творчества не так просто. В самом деле, творчество сознательная или бессознательная деятельность? Оно планируемо и управляемо или стихийно-спонтанно и непроизвольно? В первом случае оно явно связано с реализацией норм культуры, во втором – преимущественно с нарушением их, иногда даже помимо воли творца. И вообще, является ли творчество обязательным моментом культуры или чем-то необязательным?

Все, что ни создает человек – есть результат и следствие внутренней работы его ума и души, но реализуется это вовне только в поступке. А значит – всегда связано с самоопределением личности, ее свободным и ответственным выбором. Вопрос только в том, ответом на что является сам поступок, а главное – его мотивация? Кто или что вызывает ответный звук души? Чем бы ни был этот «побуд» к творчеству обусловлен – окликнутостью Богом, социальным призванием, напором жизни и воли – он всегда принимает культурные формы. Творчество культурно, а культура держится творчеством, им питается: как в поддержании старых норм и ценностей, так и в создании новых. Культура как языческий идол требует «человечины», свежей крови и молодых жизней. И чем более «культурна» культура, тем с более жесткой средой традиций приходится сталкиваться творческой личности.

Как отмечал Ю. М. Лотман, творчество подобно магме, с огромным трудом и тратами энергии прорывающейся сквозь уже застывшие пласты и напластования, но лишь для того, чтобы излившись – застыть новым слоем. И следующим творцам будет еще труднее. А новое осмысление и его реализация необходимы. В меняющемся мире старые культурные формы лишь почва, необходимая для взращивания и отталкивания. В этом плане творчество вненормативно, если не антинормативно. Оно по своей природе есть изменение, преодоление норм, как минимум – отклонение от них: непослушание и неподчинение. Священное Писание молчит о творчестве. Вообще, отличить творчество от его зеркального двойника – негативной социальной девиации – чрезвычайно трудно. Не случайно современники нередко и не проводят грани между поведением преступника и творца, расценивая деятельность последнего как преступление против нравственности, религии или как нарушение закона, а то и как болезнь. История полна примерами расправы благородных, но неблагодарных современников и соплеменников над творцами, по прошествии времени торжественно вводимыми в пантеон святых.

Следует помнить, поэтому, что творчество желательно далеко не во всякой культуре. Да и большую часть человеческой истории занимают так называемые «традиционные» культуры, жизнь которых целиком определялась верностью традиции, «тиражируемой» каждым новым поколением. Всякое отклонение от традиционных норм и правил в таких обществах безжалостно пресекалось, а «творцы» либо изгонялись, либо подвергались жестоким репрессиям. Резким ускорением развития цивилизация обязана культуре, сложившейся в русле иудео-христианской традиции с ее особым вниманием к личности, ее свободе, а значит и творчеству. Именно, а может быть и только в этой культуре, которая до сих пор определяет лицо современной цивилизации, ориентированной на преобразование окружающего мира, творчество рассматривается как ценность. Более того, в культуре современной цивилизации складываются институты, само существование которых нацеленно именно на творчество: творческие союзы, научные институты, политические партии и др.

Трагедия взаимоотношения творчества и культуры в том, что их отношения несимметричны. Современной культуре творчество необходимо, но творчество не может рассчитывать на культуру, а должно преодолевать ее, становясь новой культурой. Свои силы оно может черпать только в человеческой свободе и человеческом сердце – на культуру ему рассчитывать не приходится. То, что делается в расчете на культуру – не творчество, а репродукция, и – парадоксальным образом – не нужно культуре, губительно для нее. Как вампиру ей нужна свежая кровь, напряженное биение живого сердца, а не мертвые отработанные общие формы. Культура программирует личность, стремится сделать типичными не только поведение личности, но и ее сознание, мышление, чувства. Нормативность и типичность необходимы для творчества в том смысле, что их нельзя обойти. Типы сводят образное к легко распознаваемому, типичному. В искусстве это типичные образы, выражающие конкретные этнические, национальные, классовые, возрастные особенности. В науке – это математический аппарат, позволяющий сводить явление к абстрактным законосообразным объяснениям.

В творчестве, однако, существенно не столько заранее предзаданное, сколько не имеющее аналогов, анормальное. Поэтому творчество опирается на познавательно-творческие структуры, фиксирующие новые формы общечеловеческого опыта в сложившихся конкретных исторических обстоятельствах.

Творчество всегда предполагает некий новый образ, пророчество о будущем. Творчество не ретроспективно, не репродуктивно, а перспективно и продуктивно. Типическое в культуре безлично и предлично универсально – недаром комическое коренится в них и апеллирует к ним же. Творчество же личностно, а значит универсально трагично, – насколько может быть универсальна личная трагедия человеческого бытия.

Творчество – не только комбинация неизменных смысловых единиц культуры, но и создание новых на основе индивидуальной трагедии существования. Творчество разрушительно для традиционного привычного мира. Оно новообраз нового мира. Творческие схемы, формулы и образы, ориентированные вперед, к конечным смыслам истории, человеческой жизни, имеются в любой культуре, но их роль и значение нарастают с ходом развития цивилизации, усилились в Новое время и особенно в ХХ-XXI столетиях.

Любая жизнь – драма и трагедия. Трагическое одиночество – удел жизни и смерти любого человека, где бы и когда бы он ни жил. И чем острее и глубже переживается эта трагедия, тем более открыт человек к творчеству. Поэтому вряд ли состоятельны концепции, увязывающие творческую гениальность с этническими, политическими, а то и географическими факторами. Иногда, например, связывают гениальность с бескрайними просторами, величием исторической судьбы народа, крайностями политического и духовного радикализма, житейским неблагополучием и неустроенностью, общим дискомфортом быта, нравственной сомнительностью самой личности. На этой почве обычно и вырастают идеи типа «великого народа» с его великой «исторической миссией». Хотя за всем этим не скрывается ничего кроме оправдания страданий и унижения, исторического опыта выпоротых и ищущих, кого бы еще выпороть, то есть тотального – этнического самозванства. Как же все-таки заманчиво и привлекательно перекрестить порося самозванства в карася творческой гениальности! Сколько самозванцев– насильников и узурпаторов, и их безропотных жертв провозглашаются творцами – разумеется – великой истории, разве что не гениями. А сколько таких самозванцев выступало в качестве «экспертов», раздающих направо и налево свои «экспертные оценки»?!

Сущность и природа творчества, так же как и гениальности не вовне, а в сердце души. Источник бытия, свободы и торжества един. Столь же един, сколь и вечен. Хотя может быть различной силы социальный запрос на творческую личность. У разного времени различные потребности в творческих личностях. Недаром целые эпохи кажутся серыми от бесцветия человеческих душ, а то вдруг взрываются фейерверком гениальностей. Гениальные личности существуют всегда. Творчество и гениальность категории внеисторические.

Признавая важность многообразных классификаций и типологий личности, можно говорить и о двух основных типах человеческой души, в зависимости от степени присутствия в ней творческого начала: массово-репродуктивном и гениальном. Первый тип конформиста, воспроизводящего внешние культурные формы и развивающегося вместе с обществом. Человек подобного типа всегда растворим в массе и потому – комичен. Второй тип принципиально, трагически нонконформичен, для него тягостно любое окружение, любая традиция. Известная русская поэтесса Марина Цветаева говорила: «Почвенность, народность, национальность, расовость, классовость – и сама современность, которую творят, – все это только поверхность, первый или седьмой слой кожи, из которой поэт только и делает, что лезет». Или она же, только еще жестче: «Всякий поэт по существу эмигрант, даже в России. Эмигрант Церкви Небесной и земного рая природы… Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо». Или другой русский поэт Осип Мандельштам: «Который час? – его спросили здесь, – А он ответил любопытным: «Вечность». Или Борис Пастернак, для которого поэт – «вечности заложник у времени в плену» и вообще – «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?».

Творец, художник, гений – всегда маргинал, вываливающийся и выпадающий, если не выдирающийся из «здесь и сейчас», личность вне пространства и вне времени, а точнее – личность в абсолютном пространстве и в абсолютном времени бытия. Это Одинокий Человек, стоящий перед лицом предельных границ человеческого бытия, перед лицом Вечности, Вселенной, Смерти, Свободы, Бога.

Политические конфликты, личная неустроенность и страдания способствуют осмыслению и переосмыслению человеком мира и своего места в нем. Но конечным полем творчества – несомненно трагическим – является не фон, не среда, не условия, а человеческая душа. «Это не берется человеком, это ему дается. Природа этого дара или проклятия не ясна и непонятна. У меня много замечательно умных, тонких, мудрых друзей – но им просто не дано вот этого: выходить на сцену, или писать книги, или снимать кино… Будь они хоть кладезь знания. А выходит какой-нибудь пацан, который не знает ничего, кроме того, что ему больно и что больно еще кому-то, и кричит от этой боли… И приходит вера. Спроси, какое у него право на это?» – говорил в одном из интервью известный композитор и певец Юрий Шевчук.

Творчество и гениальность не от технического мастерства и даже не от способности воплотить замысел. Эти качества рационалистичны именно в «техническом» плане. В плане технологической рациональности гений вполне может быть злодеем, там он – лишь мера умения, эффективности. Овладев умением, становятся гениями. Это путь пушкинского Сальери: «поверить алгеброй гармонию». Но человеческий разум в этом бессилен. Недаром в западноевропейской культуре тема гения и творчества столь фаустовская, сатанински-мефистофельская, в ней преобладают сатанизм, насилие, убийство – ничтоженье бытия самозванством.

Другой ряд и другой путь – гений пушкинского Моцарта. Это путь сопричастности гармоничному целому мира, ответственного не-алиби-в-бытии, не то что осознание, а переживание своего призвания и избранничества, естественная, если не инстинктивная связь с природными стихиями, противоположная рассудочному прагматизму. Гений – сын естества и естественности. Он светел и щедр. Он – воплощение добра, гармонии и Абсолюта. Как пушкинский Моцарт: «Гений и злодейство – две вещи несовместные», потому как происходят из разных миров. «Несовместны» сами эти миры. Гениальность – не мера и степень. Это качество, которое не имеет количественных градаций – либо оно есть, либо его нет.

Трещина в бытии проходит через сердце поэта, и он работой своей души, своего разума восстанавливает утраченную гармонию мира. В этом плане творчество и его высшая форма – гениальность – «космичны». Не в смысле космоса как space, куда летают космонавты, в смысле античного космоса как гармоничной целостности мира. И в том, что она открылась личности, заслуги самой личности нет. А есть ответственность зафиксировать эту открывшуюся гармонию: в красках, в звуках, в словах, в математических формулах…

«Технологический» гений не может не быть убийцей, причем убийцей целого, Абсолюта. Гений – это иное качество, чем способности, талант, умение, квалификация, мастерство. Это единство с творящей целостностью мира не может не быть нравственным, противостоящим уничтожению и злодейству. В этом вектор гениальности совпадает с вектором гуманитарной парадигмы и гуманитарной экспертизы, о чем подробно говорилось ранее.

Это уже проблема социума – распознать гениального творца и самозванца, желающего и готового других сделать счастливыми помимо и вопреки их воле. И время, действительно, расставляет все на свои места: человека, выглядевшего в глазах современников умалишенным или преступником, потомки осознают как гения, а самозванцы, соблазнившие других, включая целые народы, предстают перед судом истории. Надо просто учиться их распознавать. Самозванец всегда видит себя воплощенной целью, а других – средством. Творец же, склонный в себе видеть средство, предпочитает экспериментировать над самим собой, но не навредить другим. Первый прокламирует великое добро, оправдываясь им, второй – извиняется даже за малое зло, может быть невольно причиняемое другим. Кстати и в этом тоже проявляется критериальная база гуманитарной экспертизы.

В политике свободное демократическое общество давно уже выработало защиту и иммунитет против самозванцев. В XX веке начала осознаваться необходимость защиты от самозванцев в науке и технике. Похоже, что само научно-техническое творчество задает эти границы и барьеры в виде все больших затрат и средств, предполагаемых научно-техническим прогрессом, и естественным образом возникает вопрос о приоритетах, критериях и отборе. Нынешние наука и техника уже не могут развиваться спонтанно, по воле своих творцов, они становятся все менее самодостаточными и все более зависимыми от предпочтений, а это уже дело человеческое – не внечеловеческого абстрактного разума, а именно человеческого, обыденного, здравого, чувствующего границу добра и зла как границу дисгармонии бытия.

Еще в начале XX века безоговорочно принимался тезис об отсутствии запретов перед наукой и искусством. Однако развитие событий нашего столетия веско поставило вопрос о необходимости ограничений научного творчества, прежде всего в таких сферах как, например, генная инженерия, психотропные средства, эвтаназия (добровольная легкая смерть) и др.

Беззащитны люди от самозванцев, пожалуй, только в двух сферах: в искусстве и религии. Самозванец в искусстве на многое и претендовать не может – не те средства и не те возможности. Поневоле он будет экспериментировать именно над самим собой, если только, разумеется, будет оставаться в сфере искусства, не выходя из него в политику или экономику. Аналогично и самозванец в религии – его сила воздействия на других определяется его усилиями в той же, если не в меньшей мере, чем готовностью других признать его пророчество.

Однако похоже, что наше время обнаружило необходимость гарантий и защиты от самозванства также и в искусстве. Заигрывания авангардизма со смертью оборачиваются практическим отрицанием жизни, а то и обожествлением смерти. Не так уж экстравагантна в этом плане идея прямой связи авангардизма «Серебряного века» российской культуры «коммунистическим проектом» Ленина-Сталина. Идея полного переустройства общества, человека, природы в целом и в отдельности очень «художественная» и очень «творческая». Самозванное тотальное переустройство оправдывает любое насилие, которое стало в Советской России нормой: присвоение результатов чужого труда, репрессии, обесценивание жизни – своей и чужой.

Жизнь есть творчество, а творчество есть жизнь. Творчество может питаться только от само-бытия, самобытности. Но и выживают только творящие. Чтобы понять это, стоит пережить трагедию одиночества. Трагический опыт интеллигенции, прошедшей сталинские репрессии, связанное с этим опытом творчество А. Солженицына, В. Шаламова, Е. Гинзбург и других содрали с литературы флер художественности и сделанности. Трагедия бытия нуждается не столько в «образности» и «мастерстве», сколько в способности лично самому найти корни бытия, выжить. В способности выразить само бытие и есть мастерство.

Дело не в прилагательных, эпитетах и канонах стилистики. Человеку открылась истина его собственной случайности, необязательности его существования, неожиданность и незаслуженность жизни и счастья. Мир готовых героев и злодеев, как мир примеров и идеалов на все случаи жизни, рухнул безвозвратно. Остается либо играть с этими обломками, либо идти дальше – от творчества культуры к культуре творчества, от жизни в искусстве к искусству жизни, к «деланию» собственного бытия. Как говорил В. Б. Шкловский, «не историю надо делать, а биографии, из которых в конечном итоге и складывается история». Честный не совершает честных поступков, он просто честен, творец не заметен, святой сакрален (сокрыт). Единство личностного бытия предстает единством сюжета трагедии жизни, а сама личность – творцом, лепящим и чеканящим свою собственную жизнь, незаметно вплетающуюся в общую ткань бытия.

Сказанное в полной мере относится и к гуманитарной экспертизе, которая иногда – и слава Богу, что не часто – становится процессом и результатом такой жизненной самореализации личности.

Творчество следует отличать от «креативности» – способности к нетривиальному, нестандартному подходу к решению проблемы. В этом плане креативность – один из важнейших компонентов профессиональной компетентности в целом ряде отраслей. Такая способность, требующая изрядного воображения и фантазии, высоко ценится в любой сфере деятельности: в науке и искусстве, в политике и инженерном деле, менеджменте, рекламе, PR…

Главная проблема креатива состоит в том, что обусловлена креативность, прежде всего, творческой интуицией, т. е. определенным типом личности. Все, что достигнуто человечеством, все, что составляет культуру и цивилизацию, – плод чьего-то воображения. Есть творческие личности, всегда и во всем склонные к нестандартным, необычным решениям. Но есть немало людей – и, похоже, их большинство – склонные не проявлять самостоятельность и инициативу, ждущие, что кто-то скажет им, что и как делать.

Попытки создать теорию творчества (логику открытия, алгоритмы изобретения) предпринимались неоднократно и примерно с одним и тем же результатом. Сама природа творчества взламывает любые правила и нормативы. Как писал еще Новалис – один из создателей романтизма: «Если бы мы располагали воображением, фантазией, как располагаем логикой, было бы открыто искусство придумывания». Научить человека креативности, воображению практически невозможно, это то ли некий дар, то ли некое состояние души и ума, которые как чувство юмора или деньги: если есть, так уже есть, а если нет, так уж нет. Но если невозможно научить человека творчеству, воображению, фантазии, то можно научить его приемам стимулирования воображения, способам разбудить фантазию.

Суть любого творческого воображения – способность видеть реальность так, как она не может быть увидена в обычном восприятии. Это качество – делать привычное необычным, странным, но узнаваемым, хотя и с трудом – было названо в свое время В. Б. Шкловским «остранением», вырыванием вещей из привычного контекста их восприятия. Остранение («очуждение» Б. Брехта, «дистанцирование» Ч. Балоу, «вненаходимость» М. Бахтина, «деконструкция» Ж. Деррида) – прием, лежащий в основе не только художественного творчества. Любое творческое воображение как бы переносит нас в иной мир, в котором мы видим не виданное ранее, а привычные вещи предстают в новом ракурсе и в новом свете.

Креативность – это способность увидеть обыденное и привычное свежим, не замыленным взглядом, как бы заново. Оно подобно восприятию ребенка, который открывает для себя мир, обыгрывает его по новым правилам. Это для взрослых «вот это стол – за ним едят, а это стул – на нем сидят», а для ребенка тот же стул – это и автомобиль, и космический корабль, и пещера, в которой можно прятаться от опасности. Недаром считается, что творческие люди – это те, кто сохранил в душе ребенка.

В случае гуманитарной экспертизы речь идет о способности увидеть предмет экспертизы в новом возможном контексте, «обыграть» его, выявляя его некоторые неочевидные свойства, параметры и тенденции развития.

В самом общем виде принцип остранения (очуждения, удивления) как нового осмысления реализуется в два шага (такта):

(1) вырывание вещей из привычного смыслового ряда и контекста восприятия (собственно остранение, деконструкция);

(2) выстраивание нового смыслового ряда, новый монтаж остраненных смыслов.

Приемы обыгрывания обычного, известного могут использоваться не только в планировании конкретных мероприятий, сюжетов роликов, информационном дизайне, но и в экспертной разработке сценариев развития событий. Перечислим хотя бы основные такие приемы:

• «Легкий сдвиг» – простая смена некоторых свойств предмета оценки.

• «Наоборот» – выворачивание известной ситуации, сюжета наоборот, наизнанку.

• «Окрошка» (салат, пицца) из известных типовых ситуаций.

• «Что будет потом» – серия прогнозов развития ситуации, если ничего не менять.

• «Перенос», когда данная ситуация помещается в новые экономические, политические, географические и т. д. условия.

• «Гипотеза» – предположение, допущение, что было бы, если бы вдруг пропал или снялся важный фактор или несколько таких факторов.

• «Ошибка» – заведомо ошибочное или невозможное совмещение качеств.

• «Калька» – накладывание одной известной ситуации на другую.

• «Необычные свойства и функции» – наделение предмета экспертизы некоторыми несвойственными ему качествами, параметрами.

• «Буквализмы» – наделение предмета оценки свойствами, вытекающими из этимологии или фонетики его названия.

• «Другие» – использование образов «врагов», «пришельцев», персонажей массовой культуры.

• «Одушевление» – создание вымышленных персонажей, одушевляющих обычные предметы и даже продукты.

• «Карты Проппа». Выдающимся отечественным филологом В. Я. Проппом в результате анализа сюжетов волшебных сказок был выявлен ограниченный набор сюжетов таких сказок. Учитывая, что волшебные сказки восходят к процедурам инициации – обрядам посвящения молодых людей во взрослую жизнь, то такие сюжеты практически исчерпывают сюжеты выпадающих человеку жизненных испытаний. Впоследствии оказалось, что эти сюжеты задают матрицы (фреймы) осмысления при построении (моделировании) систем искусственного интеллекта (AI). Вот перечень «пропповских сюжетов», почти «сказка сказок»: отлучка кого-то из членов семьи; запрет, завет не делать что-то; нарушение запрета; выведывание тайны; выдача секрета; подвох; невольное пособничество: вредительство; посредничество; начало противодействия; герой покидает дом; даритель испытывает героя, формулирует условие; герой реагирует на дарителя; получение волшебного средства; перенос к месту нахождения предмета поиска; герой и его антагонист вступают в борьбу; героя метят; победа; беда ликвидирована, условие выполнено; возвращение героя; преследование героя, погоня; спасение героя; возвращение неузнанным; ложные притязания ложного героя; трудности героя; преодоление трудностей, решение задачи; героя узнают немногие; изобличение ложного героя; герой преображается (новый облик); враг наказан; триумф, герой вступает в брак.

За рубежом даже получили распространение «карты Проппа», используемые в поиске креативных решений. Участникам поиска раздается колода карточек с «пропповскими сюжетами», и, ходя ими, участники выкладывают определенную комбинацию ситуаций. Или карточки перетасовываются, а затем тянутся из колоды.

• SCAMER – аббревиатура требований: Substitute (заменять), Combine (комбинировать), Adapt (адаптировать, приспосабливать), Modification (модифицировать, уменьшать, увеличивать, заимствовать из других областей), Elimination (удалять), Reverse (изменять направление).

Существуют и другие приемы остраняющего стимулирования креатива. Особую роль в таких приемах играет слово. Подобно тому, как брошенный в воду камень вызывает великое множество последствий (круги пошли по воде, эти волны отразились от берегов и наложились друг на друга, испуганные рыбы разбежались в стороны, взбаламутился донный ил и т. д.), так и слово, будучи произнесенным или написанным, вызывает множество смысловых ассоциаций и образов:

• «Слово» – берется любое случайно выбранное слово, а затем выписываются слова, начинающиеся на буквы, входящие в это слово. В результате получаются неожиданные смысловые сочетания. Можно выписывать рифмы к этим словам, а то и аллитерации, ассоциации и т. д. Любое слово заряжено колоссальным креативным потенциалом. А что же говорить об обыгрывании нескольких слов, когда от столкновения смыслов просто искрит креативом!

• «Два слова». Берутся два любых слова, выбранных по случайной выборке (на случайно открытых страницах книги, или названных разными людьми) – столкновение двух значений неизбежно порождают новый смысловой ряд.

• «Предлоги» – как дополнение предыдущего приема. Выбранные слова можно попытаться соединить разными предлогами: в, на, с, под, над, of, через… Получится, как минимум, смешно.

• «Чепуха» – известная детская игра, когда участники по очереди пишут слово, закрыв для каждого последующего ранее написанное, а потом, развернув лист получают довольно «креативные» сюжеты.

• «Винегрет» – еще одна детская игра, в которой участники втемную обмениваются словами (именами существительными), которыми они затем отвечают на задаваемые им вопросы.

• «Метафора» – неожиданное сопоставление. Например, представить фирму как самолет или как ресторан.

• «Заголовки газет» – случайно подобранные комбинации газетных заголовков способны дать нетривиально креативное пояснение к изображению, а то и целый сюжет.

Чрезвычайно стимулируют творчество и воображение смех, чувство юмора.

Для стимулирования креатива используются специальные процедуры:

«Диапазон креативности» – задаются граничные значения возможного решения: с одной стороны – беспроигрышная ставка, заведомо банальное решение, с другой – экстремальный, но и максимально неординарный вариант. Между этими двумя крайностями и ведется поиск.

Матрица возможностей. Например, при разработке сценария мероприятия, ритуала выписываются в таблицу по столбцам: элементы церемонии, действующие лица, места действия, процедуры. Получается наглядная возможность их комбинирования и взаимозамены.

Мозговой штурм . Подбираются две группы участников. В первую – «фантазеров» – количеством не более 7-12 человек, подбираются люди с творческим складом характера, если возможно. В качестве нескольких фантазеров («свежих голов») полезно пригласить лиц, совершенно не знакомых с предметом обсуждения. Во вторую группу – собственно «экспертов» – отбираются опытные, компетентные специалисты в обсуждаемой области. «Фантазеров» собирают в достаточно комфортном помещении и формулируют задачу (проблему), которую надо решить. После чего под запись предлагается им высказывать предложения. Принимаются любые, даже совершенно бредовые идеи, но при единственном ограничении – не критиковать высказанное другими. Отталкиваться от высказанных идей, развивать их можно и даже желательно, но не критиковать. Обычно уже через 10–15 минут начинается лавинообразный процесс порождения нетривиальных идей. Продолжать такой штурм целесообразно не более часа-полутора. При большей длительности «фантазеры» устают, начинают повторяться. Остается только передать записи этих идей «экспертам» для отбора реальных и достойных.

Поисковые деловые игры. Особый интерес в плане гуманитарной экспертизы представляют поисковые деловые игры. Эта технология существенно повышает эффективность и результативность разработки, хорошо зарекомендовала себя на практике. В ней интуитивные и формализованные методы могут сочетаться и дополнять друг друга. С ее помощью можно в сжатые сроки, за счет интенсивной работы не только получить содержательный программный документ, но и сформировать группы поддержки и реализации этой программы. Центральным моментом применения этой технологии является определение состава участников игры и ее сценария. Желательно, чтобы в круг участников входили специалисты в различных дисциплинах, представители органов власти, представители общественности. Оптимальным является проведение игры с примерно 25-ю участниками. В этом случае можно сформировать полноценные команды (5 команд по 5 человек) и организовать их конструктивную работу.

Сценарий проведения игры может включать следующие этапы:

? Определение места и времени проведения игры. Полноценная игра занимает 2–3 дня. Поэтому целесообразно участников игры изъять (купировать) из контекста привычных дел, чтобы они могли активно участвовать в разработке практически в течение всех суток. Обеспечить это можно, если вывезти участников игры в пригородную зону, например, на базу отдыха, отвлекая их, тем самым, на время не только от текущих производственных, но и от прочих дел и забот.

? Формирование первоначальных (стартовых) команд, в которых участники обычно работают первый день. Опыт показывает, что первоначально участникам легче входить в игровой рабочий режим в командах, сформированных по профессиональной принадлежности. Например, при выработке решения относительно сферы культуры региона это могут быть музейные, библиотечные работники, представители учебных заведений, общественных организаций, органов управления и т. д. Кроме того, с такими командами легче решить первоначальные задачи игры (определение основных проблем, приоритетов и т. п.). Сценарием может предусматриваться самоопределение команд (названия, девизы, конкурсы приветствий и т. п.).

? Уже в игровом режиме команды участников (в качестве выполнения заданий) должны сформулировать: а) основные проблемы предмета экспертизы, б) характеристику его уникальной неповторимости, в) приоритетные направления возможного развития. Выполнение каждого задания сопровождается обсуждением, дискуссией, взаимной критикой или поддержкой, подведением итогов. По итогам выполнения каждого задания может быть предусмотрено присуждение различных призов. Выполнение последнего задания позволяет переформировать команды – уже не по профессиональной принадлежности, а по заинтересованности в том или ином приоритетном направлении экспертизы.

? В новом составе участники получают задание на разработку конкретных проектов по реализации отдельных направлений поддержки и развития сферы культуры региона на ближайшую перспективу. Выполнение этого задания (обычно на него уходит второй день игры) может быть также разбито на этапы с промежуточной и завершающей взаимной экспертизой и подведением итогов.

Поскольку все задания деловой игры выполняются с использованием схем, рисунков, диаграмм, подготовкой текстов, материалы игры после их обобщения и оформления представляют конкретное содержание необходимого экспертного заключения. И собственно оформление такого заключения уже предстает во многом технической процедурой.

Преодоление возражений. Довольно часто в процессе выработки креативного решения возникает проблема возражений со стороны руководства или других лиц, принимающих окончательное решение. Такие возражения, аргументы скептиков и возможные контраргументы полезно выстроить систематически, например, в табличной форме:

Креативность можно рассматривать как «мышление в зеленом свете», т. е. без ограничений и тормозов. Его реализация предполагает выполнение ряда условий:

– временная приостановка критического анализа;

– стимулирование генерирования как можно большего количества идей;

– сосредоточение на деталях проблемной ситуации;

– комбинирование разнородных элементов;

– структурирование и упорядочение сбора информации, разработки, оценки результатов;

– поддержка нестандартного хода и образа мысли;

– обеспечение дополнительного времени для творчества;

– мыслить наоборот – от желаемого будущего к настоящему, а не от фактов.

Не менее очевидны и препятствия креативу, мышление в, так сказать, «красном свете», тормозящее творчество. Вот далеко не полный перечень таких факторов:

– страх оказаться в глупом положении;

– предвзятость;

– отсутствие мотивации, заинтересованности в поиске решения;

– излишнее внимание к привычным правилам, подверженность стереотипам;

– акцент на недостатках;

– переоценка логики;

– нетерпимость к двусмысленности;

– стремление оценивать и критиковать, а не генерировать идеи;

– склонность полагаться на авторитет;

– склонность рассчитывать преимущественно на внешние ресурсы;

– излишний конформизм;

– стресс;

– лень.

Борьба с этими факторами, их преодоление – уже немалый резерв креативности, переключение «светофора мышления» с красного света на зеленый.

Следует только помнить, что все такие креативные технологии выработки экспертного решения могут быть эффективными и плодотворными при выполнении ключевого условия – профессионализма и компетентности привлекаемых к экспертизе специалистов.

Особенности экспертного знания и культурологическая экспертиза

Л. В. Никифорова, Е. А. Рудакова

Выход культурологии в сферу экспертной деятельности представляется необходимым этапом институциализации нашей науки, формой профессиональной деятельности культуролога и способом практической реализации культурологического знания. На сегодняшний день было бы преувеличением говорить о сложившейся практике культурологической экспертизы и об устойчивой привычке обращения к культурологам за экспертным заключением. Обращение к экспертам из этой, а не другой области знания напрямую связано с публичным авторитетом научной дисциплины, т. е. не только с ее наличием и весомостью, но и с тем, что о нем знают непрофессионалы, и с тем, чт? они о нем знают.

Попробуем сопоставить представления о задачах и возможностях культурологической экспертизы, бытующие внутри и вне культурологического сообщества.

В профессиональном сообществе культурологов, где принято широкое понимание культуры, осознаны возможности культурологического знания и его высокая миссия; культуролог представляется как универсальный специалист, способный к анализу любой сферы деятельности. Культурологи настойчиво заявляют о необходимости культурологической экспертизы государственной политики – законодательных актов и национальных проектов. К. Э. Разлогов, директор Российского института культурологии, высказался даже о необходимости законодательно закрепить правило обязательной культурологической экспертизы [31] . С. С. Загребин, заведующий кафедрой культурологии Челябинского государственного педагогического университета, видит в культурологической экспертизе инструмент государственной политики. Предметом культурологической оценки должны стать все сферы социально-экономических отношений. Культурологическая экспертиза, пишет С. С. Загребин, может функционировать в форме государственной культурологической экспертизы, которую может осуществлять специальное подразделение какого-либо надзорного органа административного управления, и в форме общественной культурологической экспертизы, которую может проводить Общественная палата РФ на федеральном уровне и аналогичные образования на региональном уровне [32] .

Г. А. Аванесова, профессор академии государственной службы при президенте Российской Федерации, полагает предметом социокультурной экспертизы оценку крупных политических решений и государственных начинаний, поскольку они охватывают миллионы людей и затрагивают общекультурные процессы. К проблемам, требующим культурологической оценки, она относит состояние общественного мнения и отношение к власти; уровень жизни населения; градостроительные проблемы; жизнеобеспечение уязвимых слоев населения; экологическую безопасность; социальное неравенство и дифференциацию; процессы воспитания и социализации; духовно-нравственное состояние молодежной среды; содержание деятельности СМИ; межэтнические отношения; деятельность зарубежных культуртрегеров [33] .

Ряд культурологов полагают предметом культурологической экспертизы культурные ценности, понимаемые в соответствии с Федеральным законом «О вывозе и ввозе культурных ценностей» как «движимые предметы материального мира, созданные и находящиеся на территории России». Специфика культурологической экспертизы культурных ценностей заключается в оценке их культурного значения, «символики и смысла» [34] .

За пределами сообщества культурологов представления о предмете культурологической экспертизы выглядят иначе.

Культурологической называют время от времени судебную экспертизу в делах по поводу признания того или иного вербального текста, кинопроизведения, проекта экстремистским, в делах по защите чести и достоинства, деловой репутации. Истцами по делам об экстремизме выступают органы прокуратуры, в которые с соответствующим заявлением обратился гражданин или его представитель (например, омбудсмен). Ответчиками становятся журналисты, режиссеры, телеведущие, представители политический партий, т. е. авторы разного рода «текстов» или «символических продуктов», заподозренных в экстремистских эффектах. По такого рода делам, как правило, проводятся разные экспертизы (например, лингвистическая), культурологической же, чаще всего, называют экспертизу, проводимую по обстоятельствам, свидетельствующим о национальной и религиозной розни. Так были названы экспертизы по делу о статье «Чеченская Республика» в Большой энциклопедии «Терра», вышедшей в 2006 году [35] , экспертиза по иску журналиста Олега Дементьева к Псковской епархии (2009) – за ряд публикаций о Спасо-Елеазаровском монастыре. Епархиальный совет предал журналиста анафеме [36] .

Определение «культурологическая» является в этих случаях, как правило, не строгим термином, а скорее поясняющим эпитетом. Уместность его обусловлена, вероятно, тем, что взаимоотношения между нациями, этносами, конфессиями, между светским и религиозным сообществами принято называть межкультурными отношениями, а, значит, относить к компетенции культурологии.

Культурологической или историко-культурной иногда называют экспертизу культурных ценностей, проводимую в связи с необходимостью определения стоимости предмета, охранного статуса. В этой сфере давно существует практика искусствоведческих, историко-искусствоведческих экспертиз. «Культурологической» же иногда называют экспертизу предметов антиквариата, т. е. вещей, идентификация которых не вполне соответствует «высокой сфере» художественных ценностей. Это может быть, например, массовая художественная продукция определенного времени или бытовые предметы (скажем, самовары). Наиболее устойчиво культурологической называют экспертизу таких предметов, которые не укладываются в прокрустово ложе привычных, закрепленных академической традицией дисциплинарных границ искусства (архитектура, изобразительное, декоративно-прикладное искусство). Так, культурологической называют экспертизу оружия для выяснения его художественной или исторической ценности, реже – почтовых открыток, марок, старых книг [37] .

Приведенные выше примеры подразумевают существование некоей сферы «культуры и искусства», в которой все то, что не соответствует критериям искусства, квалифицируется как культура, а, значит, подлежит культурологической экспертизе.

Культурологической называют экспертизу кинопродукции. В этой номинации, с одной стороны, работает тот же принцип – недостаточности традиционного содержания понятий «искусствоведческая» или «историко-культурная». С другой – авторитет главного культурологического учреждения страны Российского института культурологии, директор которого К. Э. Разлогов является ведущим киноведом, кинокритиком, участвует в жюри крупнейших международных кинофестивалей, от его мнений и суждений зависит рейтинг кинопродукции.

За пределами кинофестивалей тоже существует культурологическая экспертиза кинопродукции. Так устойчиво называют проводимую в ходе судебных разбирательств экспертизу кино– и видеофильмов, подозреваемых в распространении порнографии. Здесь эксперту приходится выяснять соответствие анализируемого материала признакам порнографии или эротики.

Нетрудно заметить, что мнения о культурологической экспертизе внутри профессиональной среды культурологов и за ее пределами весьма отличаются друг от друга. Уровень притязаний культурологов и уровень ожидания от культурологии как будто даже не пересекаются, не замечают друг друга.

Для того, чтобы объяснить этот парадокс, обратимся к концептуальному описанию экспертного знания и экспертной деятельности. Обоснование особенностей экспертного знания связано с анализом социального функционирования научного знания и концепцией общества знания как глобальной социальной перспективы.

Происхождение экспертной деятельности связывают c процессами разделения труда, с дифференциацией социальных институтов, со специализацией и сегментацией общего запаса знания, а также с наличием экономических излишков, что позволяет определенным социальным группам не заниматься поддержанием непосредственной жизнедеятельности [38] . Экспертное знание противопоставляется повседневности, в которой любой человек компетентен. Специализированное знание добывается особым путем, оно требует специального образования и профессионального опыта, обращения к книгам. Ориентация в повсе-дневной реальности обретается как практический навык естественным путем (в течение жизни, в процессе социализации).

Увеличение роли экспертного знания в процессах модернизации культуры связывается с нарастающей дифференциацией сфер деятельности, а также с «оповседневниванием» специального знания. «Сегодня значительная часть повседневного знания есть производная от экспертного, которое обеспечивает своеобразный каркас поведения и составляет основу принятия решений. Оно создает определенную структуру, посредством которой оценивается реальность» [39] .

Принято выделять два основных типа экспертов (точнее три, но о третьем типе чуть позже). Первый – это эксперт-практик, эксперт в каком-либо секторе практической реальности, наличие такого сектора определяется самим фактом разделения труда и профессионализацией трудовых навыков. Второй – универсальный эксперт, выступающий от лица «утонченной системы знания», претендующей на понимание основ знания или знания как такового. «Это не означает, что они [универсальные эксперты – Л. Н.] претендуют на всеведение. Скорее, они притязают на знание конечного смысла того, что все знают и делают. Другие люди могут по-прежнему помечать вехами свои особые сектора реальности, тогда как они претендуют на экспертизу относительно конечных определений реальности как таковой» [40] .

Эти два типа экспертов представляют собой и два типа экспертной деятельности. Первый (эксперт-практик) занимается анализом конкретных нарушений порядка и выработкой рекомендаций по восстановлению порядка в своем сегменте реальности. Компетенция эксперта-практика может быть проверена непосредственно, практически – достаточно выполнить его рекомендации, и станет ясно, прав он или нет. Второй (универсальный эксперт) – понимает сам порядок вещей. Его компетенция непосредственно практически не проверяется, вместо практической проверки своих советов он прибегает к аргументации, к убеждению [41] .

В работах по концептуализации экспертной деятельности особую тему составляет проблема власти экспертного знания, взаимосвязи экспертных и властных институций, конкуренции экспертов и экспертных систем. Победа в конкурентной борьбе зависит не только от правильности или убедительности, весомости системы знания, от имени которого они выступают эксперты, но и от власти – от власти экспертного знания и одновременно от связанности экспертных и властных институций. Но эксперты первого и второго типа не конкурируют между собой, они компетентны не просто в разных вещах, а в разных уровнях реальности.

Однако от универсальных экспертов зависит сам факт существования экспертов-практиков. «Некие вещи делаются не потому, что они работают, но потому, что так правильно, а именно потому, что это правильно в терминах предельных определений реальности, провозглашаемых универсальными экспертами» [42] . Так, смену моделей государственного развития в нашей стране можно рассматривать как смену универсальных экспертов, после этого эксперты по государственному планированию экономики или эксперты по идеологии перешли в разряд «архива», который может быть объектом исторического исследования или любопытства, но не источником критериев оценки. При этом дело не только в том, на чьей стороне истина, но и в том, кто признан структурами власти в качестве эксперта.

Существует еще и третий тип эксперта – эксперт-интеллектуал. «Его мы можем определить как эксперта, экспертиза которого не является желательной для общества в целом» [43] . Он занимает особое – маргинальное – положение по отношению к легитимным в данном обществе системам знания. Миссия эксперта-интеллектуала состоит в проблематизации универсальных типов знания, он способен поставить их под сомнение, подорвать их статус-кво, что чревато и вполне конкретными действиями – от попыток избавиться от нежелательного эксперта до революций и смен политических систем, вдохновленных интеллектуалами, а то и подготовленных с их участием. Наличие экспертов-интеллектуалов мобилизует универсальные системы знания, функционирование которых подразумевает и противостояние нежелательным видам знания. Так, эксперты-интеллектуалы из поколения 1960-х («сердитых молодых людей»), обрушившие мощную критику на «общество потребления», «общество спектакля», были в результате ангажированы властью и сменили социальную позицию – из интеллектуалов-бунтарей они стали высокооплачиваемыми консультантами (разумеется, не все).

Экспертное знание, хотя и представляет собой разновидность научного знания, функционирует особым образом. Если наука вообще, теоретическая наука, в идеале нацелена на выработку новых знаний, на обновление методологического и аналитического инструментария, то экспертное знание оперирует проверенными методиками и обращается к уже завоевавшим авторитет подходам и системам аргументации (лат. еxpertus – знающий по опыту, опытный, испытанный, проверенный). В некотором смысле эксперт не может быть новатором, в противном случае он не будет услышан, а его заключения никого не убедят. Это касается и эксперта-практика, и универсального эксперта. Новатором становится, как правило, эксперт-интеллектуал, задача которого не в обретении социального статуса (должности, ученого звания, получении гонорара), а в бескорыстном служении истине, которая одна только и дает право ниспровергать и дискредитировать.

Вернемся к проблеме мнений относительно культурологической экспертизы и несоответствию представлений о ней внутри и вне профессионального сообщества культурологов. Культурологи претендуют на статус универсальных экспертов, способных определять конечные значения существующей реальности. Не культурологи (т. е. потенциальные заказчики экспертизы) ждут экспертов-практиков, отвечающих за конкретный, узкий сегмент реальности, и обращаются к культурологам не по поводу культуры вообще, а по поводу решения тех или иных проблем, которые не маркированы принадлежностью к научным дисциплинам (т. е. к тем сегментам реальности, где вехи еще не расставлены или некрепко вбиты).

Где же эксперты-интеллектуалы? Таковыми, отчасти, можно было бы назвать представителей гуманитарной науки, которые в советское время были, если и не впрямую гонимы, то уж точно маргинальны на фоне официальной идеологизированной гуманитаристики. В. В. Савчук приводил длинный ряд имен «культурологов» 1970-1980-х гг., которых «объединяло, по меньшей мере, одно – все они писали и размышляли о культуре, отбрасывая схематизм марксистско-ленинской методологии и владея современными стратегиями письма» [44] . Они не занимались критикой или дискредитацией официальной системы знания, но самим фактом своего существования ставили под сомнение ее универсальность. Организация и кодификация современной культурологии во-многом преемственна по отношению к ним и к их интеллектуальному авторитету [45] . Однако сами концепции сегодня оказались в значительной степени ангажированы PR, рекламой, менеджементом и маркетингом, а бунтарский и новаторский потенциал экспертов-интеллектуалов предшествующей эпохи оказался тем самым приручен и укрощен. Ангажированы властью оказались и выходцы Московского методологического кружка Г. П. Щедровицкого. Анализ деятельности «сети» ветеранов методологического кружка и наследовавшей ему школы культурной политики приводит к выводу о том, что «мы видим пример достаточно плотного сотрудничества сильной экспертной сети, итогом которой является инкорпорирование ведущих экспертов в государственные либо корпоративные организации» [46] . О работе над сменой интеллектуальных парадигм заявляет сегодня журнал «НЛО», который, впрочем, маргинальным назвать трудно.

Подводя итог этому сюжету, поясним, что под универсальным экспертом понимается не конкретный человек (профессионал) и не конкретное учреждение. «Универсальный эксперт» – это научное знание, научная дисциплина, обладающая высоким академическим статусом и публичным авторитетом. Эксперт-практик – это конкретный специалист, проводящий собственно экспертизы и сертифицированный по соответствующей научной специальности, обладающий определенным статусом в ее номенклатуре (от дипломированного культуролога до заведующего кафедрой культурологии или директора института культурологии). Экспертом-практиком может быть и целое учреждение или подразделение. В качестве эксперта-интеллектуала может выступать и конкретный профессионал, и сообщество. Но они, как правило, явно и косвенно занимают маргинальную позицию по отношению к легитимным концептуальным моделям, ангажированным академическим структурам, они предлагают альтернативные концепции, обладают неформальным авторитетом (и, скорее, не занимают руководящих должностей, что неизбежно влечет за собой ту или иную степень интеллектуального компромисса).

Надо помнить, что три типа экспертов теснейшим образом связаны между собой и составляют единую экспертную структуру. Функционирование культурологов в качестве экспертов-практиков зависит от признания за культурологией статуса «универсального эксперта», а этот статус невозможен без функционирования экспертов-интеллектуалов, обеспечивающих неформальное доверие науке, мобилизующих к дискуссии культурологическое знание.

Не стоит уповать на единственность или сверхценность культурологического знания, на достижение приоритета культурологии перед всеми другими социальными и гуманитарными дисциплинами (такими надеждами грешат некоторые культурологи, чем вызывают справедливое недоумение коллег по гуманитарному цеху). Одна из особенностей современного модернизированного общества в том, что в нем существуют конкурирующие группы универсальных экспертов. Другое дело, что культурология является полноправным участником этой конкурентной борьбы, что уже немало.

А для продвижения и наращивания практики культурологической экспертизы есть смысл учитывать уже имеющиеся ожидания, расширяя постепенно это пространство.

Традиционные и новые виды экспертиз

М. В. Рон

В современном мире мы можем наблюдать актуализацию экспертной деятельности, появление новых экспертных институтов и видов экспертиз. Попробуем разобраться, какие метаморфозы претерпевает экспертное знание в современном мире, и какие качественные отличительные характеристики обретают предмет, методы и результаты новых видов экспертиз.

Возникновение традиционных видов экспертиз было связано с дифференциацией и институализацией научного знания, развитием производственных отношений и правовой системы. Потребность в экспертизе возникает, когда складывается спорная или неопределенная ситуация, требующая точного и конкретного решения, которое необходимо использовать в судебной или административно-правовой сфере.

Традиционные экспертизы носят предметный характер. Экспертной оценке подвергается конкретный предмет (производственное изделие, строительный объект, текст документа, произведение искусства и т. д.), исследование которого требует узкопрофессиональных знаний и носит монодисциплинарный характер. Возможность экспертной оценки появляется, когда в науке вырабатываются апробированные и легитимные методы исследования. Также важным фактором является наличие стандарта (образца, эталона), с которым можно сравнить объект экспертизы.

Важно подчеркнуть, что цель такой экспертизы – подтвердить (или опровергнуть) факт, который в дальнейшем может быть использован в судебном или административном разбирательстве. При этом задача традиционной экспертизы – доказать истинность (или ложность) факта, а вопросы интерпретации этого факта относятся к сфере деятельности представителей правозащитных или законодательных органов.

Традиционные виды экспертиз разделяются по производственным сферам (например, криминалистическая, судебно-медицинская, таможенная) и по предмету исследования (ботаническая, зоологическая, микробиологическая, энтомологическая, агробиологическая, агротехническая, ветеринарно-токсикологическая и др.). В последние десятилетия возникло большое количество новых названий экспертиз. Однако многие из них являются новыми разновидностями традиционной экспертизы и связаны с процессом специализации и дифференциации научного знания и производственных сфер. Так, например, помимо криминалистических, судебно-медицинских и судебно-психиатрической экспертиз, имеющих длительную историю, широкое распространение получили разнообразные виды инженерно-технической экспертизы (пожарно-техническая, строительно-техническая, электротехническая, компьютерно-техническая, экспертиза электробытовой техники и экспертиза по технике безопасности). В настоящее время статус судебных экспертиз обретают инженерно-технологические (технологическая и товароведческая), инженерно-транспортные, экономические (бухгалтерская, финансово-экономическая, инженерно-экономическая), биологические, почвоведческие, сельскохозяйственная, землеустроительная, искусствоведческая и пр. экспертизы.

Несмотря на разнообразие предметов исследования, общими для традиционных экспертиз являются следующие характеристики:

предметная направленность;

монодисциплинарный характер;

использование проверенных, апробированных, утвержденных методик преимущественно монодисциплинарного исследования;

диагностическая цель и доказательный характер экспертного заключения, дающего ответ об истинности/ложности факта;

точность и однозначность выводов экспертного заключения;

объективный и внеперсональный характер деятельности эксперта.

Новые виды экспертизы, возникшие в конце XX – начале XXI вв., имеют существенные качественные отличия. Их появление связано «с одной стороны со сменой парадигмы научного знания, с другой – со становлением тотальной юридической практикой, в которой объектом судебного разбирательств становятся тонкие материи смысла» [47] . Возникновение новых видов экспертиз обусловлено многими социокультурными процессами современности. Во-первых, изменением социокультурной ситуации: проблемы дегуманизации культуры, развитие производственных отношений, внедрение принципов рыночных отношений в гуманитарные сферы, актуализация политических, этнокультурных, религиозных, гендерных кризисных ситуаций [48] . В этой связи современная культура может быть «тематизирована как глобальный кризис пространства человеческого духовного опыта» [49] .

Все эти проблемы актуализировали возрастание интереса к проблеме человека и поставили вопрос о необходимости оценки социокультурной действительности и поиска новых технологий преодоления (и предотвращения) кризисных ситуаций. Во-вторых, научное знание претерпевает амбивалентный процесс: с одной стороны, мы можем наблюдать возрастающую дифференциацию наук, углубленную специализацию отдельных дисциплин, с другой – тенденцию к объединению различных наук, аспектов и методов изучения человека. В-третьих, развитие юридической практики и законодательства в сложившейся ситуации в правовой системе актуализируют правозащитные действия, а неотъемлемые права человека становятся объектом многочисленных судебных разбирательств. Ключевые вопросы: свобода вероисповедания, терроризм, геноцид, смертная казнь, эфтаназия, проблемы абортов, использования генной инженерии, клонирование и пр. Таким образом, объектом судебных разбирательств и, как следствие, предметом экспертизы становится «тонкая материя», оценка которой может не иметь точных и однозначных решений.

Среди новых видов экспертизы можно назвать экологическую, этическую, этнологическую, юрислингвистическую, гендерную, этнологическую, конфликтоведческую и др. Эти виды экспертиз условно можно назвать «предметно-гуманитарными», поскольку предметом исследования становится конкретный феномен, ставший объектом спора. Однако перед новыми видами экспертизы встают вопросы не об истинности/ложности феномена, а об отношении и позиции к данному предмету, о его неоднозначных интерпретациях и их последствиях. Т. е. «проблематизирован» становится сам предмет экспертизы, а его «проблемность» связана с усложнившимся представлением о сути человеческого существования, о подлинно человеческом (т. е. имеет антропологический характер). Для примера рассмотрим сферы деятельности некоторых экспертиз.

Гендерная экспертиза – анализ государственных документов и программ на предмет определения соблюдения равных прав и возможностей женщин и мужчин, с целью выявления и предотвращения негативных и нежелательных последствий половой дискриминации [50] .

Религиоведческая экспертиза – анализ деятельности религиозных организаций, с целью определения их конфессиональной принадлежности и решения вопроса о признании организации в качестве религиозной, проверки достоверности сведений относительно основ ее вероучения и соответствующей ему практики [51] .

Экологическая экспертиза – установление соответствия хозяйственной и иной деятельности экологическим требованиям и определение допустимости реализации объекта экологической экспертизы в целях предупреждения возможных неблагоприятных воздействий этой деятельности на окружающую природную среду и связанных с ними социальных, экономических и иных последствий [52] .

Этическая экспертиза – анализ различных видов исследовательской деятельности (в сфере биомедицины, психологии, социологии, антропологии и пр.), которые проводятся с участием людей, с целью выявления и оценки факторов воздействия исследований на личность участников эксперимента [53] .

Этнологическая экспертиза – исследование факторов, влияющих на изменения исконной среды обитания малочисленных народов и социально-культурной ситуации на развитие этноса [54] .

Юрислингвистическая экспертиза – вид лингвистического исследования, изучающего конфликтные, неоднозначно интерпретируемые субъектами правовой коммуникации речевые действия и произведения [55] .

Как явствует из определений, новые виды дисциплин носят гуманитарный характер, а их деятельность сосредоточена на проблемах человека. Задачи новых видов экспертиз связаны не только с оценкой какого-либо предмета, но, прежде всего, с выявлением последствий воздействий «предмета», «события» на окружающую природную и социальную среду и на личность человека в особенности. Формально объектом анализа традиционных и новых видов экспертиз может выступать один предмет. Однако «ракурс взгляда» и задачи экспертизы будут существенно отличаться.

Так, например, при оценке работы завода инженерно-технологическая экспертиза рассматривает вопросы качества продукции и соответствия технологии производства стандартам; экологическая экспертиза будет решать вопрос о степени воздействия результатов работы завода на окружающую среду и жизнь человека, а этнологическая – направлена на оценку влияния индустриального производства на традиционный образ жизни этнической общности. Исследуя текст рукописи, почерковедческая экспертиза ставит задачу установить личность автора текста и условия написания текста; юрислингвистическая экспертиза занимается анализом смысла текста и результатом его воздействия (подстрекательство к экстремизму, разжигание национальной розни, оскорбление чести и достоинства и т. д.).

Сложность и проблемность объектов экспертиз требует разностороннего и целостного взгляда, обращения к опыту разных гуманитарных наук. Общим принципом новых экспертиз является комплексный характер исследования и, как следствие – междисциплинарный их статус. Как правило, для проведения исследования требуются знания в области философии, истории, культурологии, психологии, политологии, социологии, этнологии и других наук. По этой причине многие новые виды экспертиз осуществляются коллективом экспертов, представляющих разные сферы научных знаний. А от экспертов требуется новое качество – умение «работать в команде» и соотносить свои выводы с мнением представителей других дисциплин.

Еще одна важная особенность новых экспертиз предопределена объектами их исследования, которые порой не имеют точных исследовательских методик. Выявление факта экстремизма в печатной продукции, доказательство посягательства на честь и достоинство в тексте газетной статьи, анализ этического содержания биомедицинского эксперимента – вопросы, требующие нестандартных подходов к исследовательскому процессу. И если для традиционной экспертизы достаточно доказать факт, то результатом новых типов экспертиз становится интерпретация факта. Так, например, юрислингвистическая экспертиза занимается исследованием текста (высказывания) с целью толкования его смыслового содержания. В новых видах экспертизы происходит возрастание роли личностных качеств эксперта, который должен не только владеть методами анализа, но и уметь находить нестандартные решения, обладать междисциплинарным опытом исследования, владеть мастерством и убедительностью интерпретации.

Кроме того, в современном мире происходит изменение функциональной роли и сферы применения новых видов экспертиз. Помимо диагностической функции (свойственной традиционным экспертизам), появляются прогностическая и проектировочная функции. Диагностическая функция связана с представлением об экспертизе как источнике получения достоверной информации, как способе доказательств судебной истины и применяется в сфере юриспруденции. Прогностическая функция обусловлена проблемным полем экспертизы, в центре внимания которой оказываются проблема последствий воздействия изучаемого феномена и жизнь сообщества или индивида. Проектировочная функция связана с новыми требованиями к экспертизе – необходимостью не просто констатировать факты и их конфликтные последствия, но и определять пути преодоления этих последствий. Так, например, некоторые экспертизы в современном мире принимают на себя функцию определения технологий решения социокультурных проблем.

Конфликтологическая экспертиза – исследование конфликтных ситуаций и разработка путей правового регулирования конфликта [56] .

Социальная экспертиза – всесторонняя оценка состояния социальных, в том числе трудовых, отношений в организации и разработка практических рекомендаций сторонам социального партнерства [57] .

Политическая экспертиза – исследование политических ситуаций и событий с целью определения их последствий и разработка сценария принятия компетентных политических решений [58] .

Наделение новых видов экспертиз прогностической и проектировочной функциями свидетельствует о расширении сферы применения экспертного знания до области законодательства, политики, производственной, коммерческой и других видов деятельности. Так, например, по мнению А. В. Еленского, политическая экспертиза и управление «представляют собой единый целостный процесс, который трудно представить без экспертной деятельности, получающей свое завершение принятием управленческого решения, а затем и его реализацией» [59] .

Следует отметить, что новые виды экспертиз находятся на разных стадиях институализации, которая определяется утвержденными нормами и правилами процедуры экспертизы, статусом экспертных организаций и признанием необходимости экспертизы законодательными актами. Особое значение определяется признанием экспертизы статуса «государственной». Государственная экспертиза организуется и проводится Федеральным органом исполнительной власти или органом исполнительной власти субъекта Российской Федерации. Порядок процедуры государственной экспертизы определяется Федеральным законом и нормативными правовыми актами Российской Федерации.

Следует отметить, что наряду с «государственной экспертизой» существует понятие «общественная экспертиза» и «независимая экспертиза». Государственная экспертиза проводится государственными органами и инспекциями по поручению органов федеральной или муниципальной власти. Общественная экспертиза организуется и проводится по инициативе граждан и общественных организаций, а также по инициативе органов местного самоуправления. В отличие от «государственной», общественная экспертиза не имеет юридической силы, а ее заключения носят рекомендательный характер или могут служить аргументной базой в процессе административных разбирательств. Независимая экспертиза может проводиться по поручению как государственных, так и общественных организаций независимыми профессиональными экспертными компаниями. Изменение функциональных ролей новых видов экспертиз привело к расширению круга целевой аудитории. Теперь не только государственные структуры, но и общественные и производственные объединения испытывают потребность в получении профессиональной оценки ситуаций. Особую востребованность получили конфликтологическая, социальная и политическая экспертизы, способные не только дать анализ ситуации, но и предложить пути решения проблемы.

В настоящее время развитие и институализация новых видов экспертиз в России происходит по инициативе научных сообществ. Особую роль в данном процессе играют:

наличие независимых экспертных компаний и объединение экспертных сообществ (как, например, Российское объединение социальных технологий; Центр политической конъюнктуры России; Центр геополитических экспертиз; Проект «Гендерная экспертиза» Московского центра гендерных исследований; Гильдия экспертов лингвистов по документации и информационным спорам; Лаборатория юрислингвистики и развития речи Алтайского университета и т. д.);

утверждение общих принципов процедуры экспертизы (например, Временное положение о социальной экспертизе, принятое «Российским объединением социальных технологий»);

открытость, доступность исследований в области экспертизы и их популяризация в изданиях, СМИ и Интернете (например, серия сборников научных статей «Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения» издается с 1991 г., Москва; Журнал «Юрислингвистика» издается с 1999 г., Барнаул; научный журнал «ПОЛИТЭКС: Политическая экспертиза» издается ежеквартально с 2005 г. на факультете философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета).

Однако процесс институализации осуществляется значительно более медленными темпами, чем на Западе. Так, например, конфликтологические службы (осуществляющие экспертизу, профилактику и разрешение конфликтных проблем в обществе) находятся в стадии становления, тогда как в США, Израиле, Австралии и некоторых других странах они давно активно функционируют как система конфликтологических центров.

Следует отметить, что все новые виды экспертиз (упомянутые ранее в тексте) могут претендовать на дополнительное определение «гуманитарная», поскольку в центре их проблемного поля находится человек. Кроме того, как отмечал В. П. Козырьков: «Любая специальная экспертиза, в конечном счете, приходит к необходимости дополнить ее гуманитарной составляющей. Будь то техническая экспертиза или экологическая, но в любом случае, когда объект экспертизы имеет общественное или культурное значение, социально-гуманитарная экспертиза становится их завершающим звеном» [60] . Однако гуманитарная экспертиза понимается не только как «заключительный этап специальной экспертизы» или как сфера «сверхпроблематизированной междисциплинарной деятельности», но и как самостоятельный вид экспертизы, отличающийся своим предметом, методиками, задачами и функцией.

Гуманитарная экспертиза – исследование возможного воздействия события или феномена на жизнь людей, их физическое и психологическое состояние, на социальные отношения, систему ценностей, а также исследование влияния культурных особенностей, разнообразных социальных факторов на осуществление задуманных проектов [61] .

Как явствует из определения, предметом исследования данной экспертизы могут стать феномены и проблемы, выходящие за рамки дисциплинарных подходов (религиоведение, этнография, политология и т. д.). В современной литературе мы можем встретить разные вариации названия гуманитарная экспертиза: социогуманитарная, социокультурная, культурологическая и т. д. Вариативность названий иногда связана с желанием уточнить предмет исследования или специализацию экспертов.

В последние десятилетия в научной литературе активно обсуждается необходимость введения обязательной гуманитарной экспертизы и формирование особого социального института государственной гуманитарной экспертизы. Актуальность подобного института обусловлена современной реальностью. Не секрет, что большинство политических, законодательных и производственных решений в современном мире принимаются в узких корпоративных интересах, без учета долговременных перспектив и последствий. Как правило, для разработчиков проектов обращение к экспертной оценке воспринимается как обременительное и нежелательное действо. В этой ситуации актуализируется «необходимость введения в социальную практику института гуманитарной экспертизы, позволяющей оценивать возможные последствия (позитивные и негативные) принимаемых решений для развития личности» [62] .

Проблема же самой экспертной деятельности заключается в ее зависимости от социального заказа. Историческая традиция сформировала устойчивое представление о том, что именно внешняя инициатива (например, судебный прецедент) определяет процедуру экспертной оценки. Однако в современном мире «социально необходимой становится особого рода систематически организованная деятельность, направленная на прогнозирование вновь возникающих угроз для человеческого потенциала» [63] . Формирование института государственной гуманитарной экспертизы может стать «сигналом того, что сохранение и развитие человеческого потенциала становится не только декларируемым, но действительным приоритетом государственной политики, подлинной ценностью в глазах как общества, так и государства, а вместе с тем стало бы важным шагом в преодолении достигающего порой критического уровня отчуждения человека от власти» [64] . Таким образом, признание государственного статуса обязательной гуманитарной экспертизы может стать важным шагом в определении государственной политики, обеспечивающей сохранение и реализацию прав человека и общества. В такой перспективе гуманитарная экспертиза сможет выполнять функцию реализации превентивных мер, опережающего реагирования на выявление потенциально опасных явлений, событий, проектов.

В целом, важно отметить, что гуманитарная экспертиза направлена не столько на оценку «артефакта», сколько на выработку и мобилизацию общественного мнения. Важную роль здесь играет не только результат, но и «процесс принятия решений, требующий согласования интересов различных групп и личностей, согласования взглядов специалистов различного профиля и мнение рядового обывателя. Коммуникация, в ходе которой участники приходят к более глубокому пониманию ценностей, мотивов – как собственных, так и своих оппонентов – рассматривается не только как средство, но и как цель» [65] . Таким образом, еще одной функцией гуманитарной экспертизы становится «формирование каналов коммуникации, по которым и в дальнейшем может осуществляться взаимодействие, выработка процедур, способствующих согласованию позиций, и формирование самих участников взаимодействия, осознающих и умеющих использовать его конструктивные возможности» [66] .

Итак, гуманитарная экспертиза может быть рассмотрена как:

новый вид экспертизы;

интеллектуальная технология принятия стратегических решений, необходимая в ситуации масштабных социокультурных изменений;

тип коммуникации, связанный с необходимостью решения задач в условиях неопределенности;

социальный институт, обеспечивающий контрольно-превентивные меры.

Такое понимание гуманитарной экспертизы меняет отношение к позиции самого эксперта. В сложившейся ситуации экспертом выступает активная личность, играющая знаковую роль в жизни общества.

Подводя итоги краткого обзора видов традиционных и новых экспертиз, можно заключить, что в настоящее время происходит переосмысление качественных характеристик экспертного знания и расширения их проблемного поля:

Актуализация потребности в экспертизах вообще, и в гуманитарной экспертизе в частности, свидетельствует об изменении парадигмы экспертного знания. В современном мире экспертиза понимается как важная технология получения достоверной информации, как технология поиска и принятия решений в сложных социокультурных ситуациях, а порой и как технология социального управления, новый механизм регулирования и контроля нравственно-этических норм в обществе.

Часть 2. На пути к нормативно-правовым основаниям культурологической экспертизы

Экспертиза законодательной деятельности

Т. М. Гудима

В российском обществе последних лет заметно возросло внимание к законам и законодательной деятельности. Граждане страны все более ясно видят, как несовершенное законодательство порождает новые, трудно разрешимые проблемы вместо того, чтобы способствовать их преодолению. Не случайно «Новая газета» назвала свою статью (№ 88 за 13.08.2010 г., с. 1–2) «Лес подожгли в Госдуме». Одной из основных причин масштабных лесных пожаров лета 2010 года был принятый Государственной Думой новый «Лесной кодекс», практически уничтоживший службу охраны лесов, профессиональные лесничества. Незнание законодательства, пренебрежение значительной частью населения правовыми нормами остается распространенной характеристикой общественного сознания, и нам еще предстоит усвоить правоту и точность пушкинских строк:

Владыки! Вам венец и трон

Дает закон, а не природа.

Стоите выше вы народа,

Но вечный выше ваш Закон.

И горе, горе племенам,

Где дремлет он неосторожно,

Где иль народу, иль царям

Законом властвовать возможно.

Вместе с тем, внимание к законодательным документам растет, и тема экспертной оценки законодательной деятельности представляется крайне актуальной.

Экспертиза законодательной деятельности представляет собой сложный процесс, определяемый содержанием и особенностями предмета экспертирования. Закон – документ, раскрывающий многостороннюю характеристику предмета регулирования системы правоотношений и представляющий ее в строгих юридических нормах. Это особо наглядно проявляется, когда речь идет о законодательстве в сфере культуры. Кто может провести наиболее точную и глубокую экспертизу такого закона? Культуролог – да, безусловно. Понятийный аппарат закона (в каждом из законов есть глава «Основные понятия») формируется на базе научных определений: что такое культурные ценности, культурная деятельность, творчество, культурное пространство, культурный аспект социально-экономических планов и т. д. Экспертом должен быть не только культуролог, но обязательно и юрист, особенно в таких темах, как отношения субъектов культурной деятельности, права и обязанности человека и гражданина в области культуры, полномочия федеральных, региональных и местных органов власти в этой сфере. Если без культурологов невозможно раскрыть содержания культурного процесса, то юристы делают закон законом, юридически оформляя концепцию предлагаемого документа. Соединения этих задач – дело непростое, часто экспертные оценки законов культуры содержат справедливые упреки в декларативности, описательности, в отсутствии четкого правого механизма с одной стороны, или в игнорировании специфики предмета регулирования, когда, например, правила рыночного регулирования распространяют на предмет, не рыночный по своему существу. Поэтому на вопрос, кто может быть лучшим экспертом законодательных документов о культуре, мы бы ответили так: экспертиза законов о культуре должна быть комплексной, соединяя в себе специалистов разных областей знаний. Ведущая роль в ней, с нашей точки зрения, должна принадлежать культурологу.

Системы культурологической экспертизы, то есть принципов, методов, технологий, сегодня в стране не существует, хотя потребность в ней очевидна. Автору этих строк довелось знакомиться с многими десятками экспертиз, написанных на законы о культуре, все они индивидуальны, выражают мнение конкретного автора, основанное на его личном опыте. Безусловно, они интересны и полезны, создавая дискуссионный фон вокруг содержания закона и способствуя его совершенствованию. И вместе с тем, хотелось бы выработать общие подходы к анализу и оценке таких законов. Это, несомненно, будет способствовать не только повышению качества экспертизы, но и совершенствованию всего законодательного процесса.

Что представляет собой современное законодательство о культуре в России?

Прежде всего, это Конституция Российской Федерации, где целый ряд статей имеет непосредственное отношение к культуре, определяя ее статус, место в обществе и основные условия функционирования и развития. Это статья 2, где утверждается, что для нашего государства «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», статья 13, в которой «признается идеологическое многообразие», статья 14, где говорится, что «Российская Федерация – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», и другие статьи.

Особое значение имеют статья 43, гарантирующая право на образование, и статья 44, целиком посвященная культуре. В ней каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества, преподавания. Интеллектуальная собственность охраняется законом.

Каждый имеет право на участие в культурной жизни и пользование учреждениями культуры, на доступ к культурным ценностям.

Каждый обязан заботиться о сохранении исторического и культурного наследия, беречь памятники истории и культуры.

Все законодательство о культуре опирается на эти конституционные положения, из них следует исходить и при экспертизе конкретных законов. В каждом серьезном экспертном заключении на проект закона первый вывод дает ответ на вопрос: соответствует или не соответствует законопроект Конституции.

Проблемы культуры отражены во всех кодексах: Гражданском, Трудовом, Налоговом, Земельном, Административном, Уголовном и других, в соответствующих главах и разделах. И есть специальные законы о культуре, посвященные той или иной сфере культурной деятельности.

Это базовый закон «Основы законодательства о культуре», принятый в 1992 году, много раз измененный вносимыми поправками, и сейчас мало похожий на тот, что принимался почти 20 лет назад, еще до утверждения Конституции России. Поправки, безусловно, были необходимы, но они вносились в связи с принятием новых законов в других областях и зачастую не учитывали внутреннюю логику и особенности самого закона о культуре. Особенно существенные изменения внесены ФЗ-122, предложившим поправки почти в 100 законов одновременно и отменившим более 30 законов. В обществе этот закон известен как закон о монетизации льгот: он отменил льготы, действующие в сфере культуры по социальной защите ее работников. Многие изменения внесены и законодательством о разграничении полномочий федеральных и региональных органов власти, о местном самоуправлении и другими законами.

С 1996 года идет работа над новым законом о культуре, идет трудно, медленно, и есть немало объективных и субъективных причин этих трудностей.

Не останавливаясь подробно на этой многолетней истории (я писала о ней в одной из своих статей), постараюсь выделить основные факторы, которые называют эксперты, оценивающие ход работы над этим законодательством на разных его стадиях.

Особое внимание в экспертных заключениях привлекает статья 3 «Основные понятия». Все подчеркивают необходимость такой статьи, дискуссия идет по содержательной характеристике понятий. Культура как сложная система имеет много определений: это – совокупность материальных и духовных ценностей, созданных человечеством, это и процесс производства, распределения и потребления этих ценностей, это и качество жизни, нравы, обычаи, регулирующие жизнь людей, наиболее полно характеризующие все стороны бытия человека, и т. д. Эксперты разделяют самые разные точки зрения, и все они имеют право на существование. Поэтому часто экспертиза рекомендует использовать в законодательстве устоявшиеся, общепринятые понятия. Последнее время наибольшим авторитетом пользуются понятия, закрепленные Международными Конвенциями ЮНЕСКО, где культура рассматривается как совокупность присущих обществу или социальной группе отличительных признаков – материальных и духовных, интеллектуальных и эмоциональных, то есть культура – это нравы, обычаи, традиции, верования, представления, взгляды, которые скрепляют общество, делают его единым. В таком понимании культура, во-первых, является обобщением исторического опыта, представляя его как систему ценностей. Во-вторых, на основе этих ценностей формируются нормы и правила поведения, взаимоотношений людей в обществе.

Понятия, которые формулирует закон, более конкретны, так как с их помощью предстоит изложить механизм регулирования правоотношений субъектов культурной деятельности, принципы культурной политики.

Особое внимание эксперты уделяют новым понятиям, которые включаются в закон, определяя те новации, которые возникли в культурной жизни последнего двадцатилетия, например, «культурные услуги» или «услуги в сфере культуры». Вокруг данного термина идут самые жаркие споры. Одни авторы утверждают, что это основной показатель, по которому государство должно определяться в финансировании и других формах поддержки культуры. Недавно принят федеральный закон № 83, в соответствии с которым все бюджетные организации должны перейти в новую правовую форму, и способом помощи государства существованию и развитию этих организаций станет государственное задание, главной составляющей такого задания называет именно предоставление услуг населению. На этом законе мы остановимся подробнее несколько позднее.

Наиболее подробная экспертиза основного закона о культуре, принятого Государственной Думой в первом чтении и подготовленного ко второму чтению (2003 год, законопроект был разработан под названием «О внесении изменений и дополнений в Закон РФ «Основы законодательства РФ о культуре»), была осуществлена Институтом законодательства и сравнительного правоведения Правительства Российской Федерации (отдел социально-культурного законодательства и социологии права).

Компетентность и авторитет института, представившего экспертизу, не вызывает сомнений, поэтому проанализируем ее не только с точки зрения содержания, но и формы изложения.

Во вступлении авторы экспертизы дают общую оценку законопроекта, определяя его как новую редакцию закона, а не просто внесение изменений и дополнений. Эксперты предлагают изменить название закона, полагая, что «Основы законодательства о культуре» предполагают дублирование иных законов и декларативность, что существенно снижает потенциал основ как самостоятельного нормативно-правового документа. Это замечание было учтено рабочей группой и одобрено комитетом по культуре Государственной Думы. Вся дальнейшая работа над законопроектом шла под названием – Закон «О культуре».

Эксперты высказывают замечания и по структуре законопроекта. Так, если первая статья излагает цель и содержание новой редакции закона, то вторая должна содержать перечень актов законодательного уровня, подлежащих признанию утратившими силу в связи с принятием рассматриваемого закона, а третья – содержать предложения Президенту РФ и поручение Правительству привести свои акты в соответствие с настоящим федеральным законом.

С точки зрения экспертов в законе не всегда наименование главы соответствует ее содержанию. Например, глава 3 законопроекта именуется «Обязанности государства в области культуры». Но анализ ее статей свидетельствует, что основная обязанность государства заключается в оказании государственной поддержки субъектам культурной деятельности. Целесообразно переименовать главу соответствующим образом и включить статьи из иных глав законопроекта, закрепляющих формы и направления оказания государственной поддержки в области культуры.

Особенности трудовых отношений и дополнительные меры социальной защиты работников культуры закреплены в главе 7 «Управление и экономическое регулирование в области культуры». Эксперты считают, что более правильно включить эти статьи в специальную главу, посвященную статусу творческих работников, при этом назвать эту главу «Творческие работники и работники культуры».

Серьезные претензии были высказаны к содержанию второй главы, перечисляющей государственные гарантии прав и свобод человека и гражданина в области культуры. Так, содержание статей 10 «Право собственности на объекты материальной культуры», 15 «Право на сохранение и развитие национально-культурной самобытности народов и этнических общностей РФ» не соответствует наименованиям глав.

Авторы экспертизы отдельным разделом выделяют тему: система законодательства о культуре и место в ней «Основ законодательства о культуре», особо подчеркивая необходимость определить отношение данного закона к другим законам и к международному праву: «В соответствии с Конституцией РФ общепризнанные и нормы международного права, и международные договоры РФ являются составной частью ее правовой системы. К ним относятся различные Конвенции ЮНЕСКО, Совета Европы и другие. Это представляет собой одну из форм международного сотрудничества в области культуры. Но данное обстоятельство не нашло отражения в разработанном варианте Основ. Учитывая это, представляется необходимым в статье 2 проекта отразить место международных договоров в отечественном законодательстве о культуре».

Большая часть замечаний к законопроекту посвящена главе «Разграничение полномочий между органами государственной власти РФ, органами государственной власти субъектов РФ и органами местного самоуправления в области культуры» (10 из 20 страниц экспертного заключения посвящены именно этому).

Не останавливаясь на конкретных замечаниях, тем более что в последние годы с 2004 по 2009 принято несколько новых федеральных законов по этим вопросам, постараемся обобщить характер высказанных замечаний:

1. Отдельные статьи не имеют самостоятельного значения, так как во многом дублируют положения Конституции.

2. Нет четкого разграничения в определении предметов совместного ведения федерального центра и субъектов РФ.

3. Законопроект содержит положения, не согласованные с Федеральным законом «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ».

4. Спорными являются статьи, возлагающие дополнительные полномочия в сфере культуры на органы местного самоуправления. Не подкрепленные финансированием, они останутся пустыми декларациями и скомпрометируют закон. Важно иметь в виду, что 94,5 % всех учреждений культуры находятся в ведении местных органов власти.

В данном случае законопроект однозначно не соответствует ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления», регулирующему работу этих органов.

В целом, большая часть экспертного документа посвящена именно юридическим вопросам. Это типично для большинства экспертиз. Процесс разработки и принятия законов включает целый ряд этапов, и на каждом этапе необходима экспертиза.

Законы, как правило, разрабатываются группами специалистов, в которые входят ученые и практические работники сферы культуры, по поручению одного из субъектов законодательной инициативы. Это правительство, законодательные собрания областей и республик, депутаты Государственной Думы и Совет Федерации. Субъектом законодательной инициативы является и Президент.

После внесения законопроекта в Думу и поддержки его профильными комитетами (в Думе есть комитет по культуре) документ принимается на пленарном заседании Думы в первом чтении, что означает утверждение концепции закона, основных базисных положений. В экспертизе законопроекта на этом этапе важным является мнение ученых-специалистов по проблематике закона. По нашему убеждению, при принятии законопроектов по культуре первое место в их анализе на этом этапе должно принадлежать культурологам, ибо концепция базируется на научном исследовании проблемы.

Затем текст законопроекта направляется в регионы и заинтересованные организации для внесения поправок и предложений. На этом этапе экспертное заключение носит более конкретный характер: поправки предлагаются к статьям, главам документа, они не могут изменять концепцию закона, но, как правило, существенно улучшают его текст. Участие юристов в этой работе необходимо.

После принятия законопроекта во втором чтении, с изменениями и поправками, он проходит правовую и лингвистическую экспертизу. И только после этого закон голосуется в третьем, окончательном чтении и передается на подпись Президенту.

В экспертном заключении на законопроект «Основы законодательства о культуре» есть ряд интересных содержательных предложений.

Так, в статье 6 «Право на культурную деятельность и участие в культурной жизни» воспроизводится конституционная норма (статья 44), согласно которой каждый имеет право на участие в культурной жизни и пользование учреждениями культуры, на доступ к культурным ценностям, находящимся в государственных и муниципальных музеях, архивах, библиотеках и иных хранилищах культурных ценностей. Но эти гарантии не распространяются на ценности, находящиеся в негосударственных музеях, библиотеках и т. д. Эксперты считают, что это сужает понятие, правовая категория «культурные ценности» имеет публичное наполнение, определяется их значимостью для всего многонационального народа, а не только для титульных владельцев или хранителей. Эксперты предлагают включить в категорию «культурные ценности» негосударственную часть, так, как это сделано в ФЗ «О музейном фонде РФ и музеях в РФ».

Предлагается описать более подробно механизм предоставления гарантий, используя для этого подзаконные акты.

Эксперты предлагают внести в закон «О культуре» отдельную главу, посвященную государственной поддержке культуры и культурной деятельности. Абсолютно согласна с этим предложением.

Серьезным замечанием является то, что основные понятия (категории), предлагаемые законопроектом, в ряде случаев расходятся в своем содержании с этими же понятиями, используемыми в других законах о культуре. Так в проекте объекты культурного наследия народов РФ определяются как объекты материальной и духовной культуры, созданные в прошлом и представляющие ценность с эстетической, социально-культурной, исторической, архитектурной, археологической и иных точек зрения, значимые для сохранения и развития национально-культурной самобытности народов и этнических общностей РФ. А согласно «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов РФ» к объектам культурного наследия относятся только недвижимые памятники (отдельные памятники, ансамбли, достопримечательные места).

Есть и другие расхождения.

Целый ряд замечаний эксперты относят к юридической технике законопроекта. Например, в статье «Право создавать организации культуры» практически продублированы нормы Гражданского кодекса (ГК). Граждане и их объединения могут создавать организации, опираясь на ГК. А в законе о культуре следует закрепить особые права, характерные именно для культурной деятельности. То же самое можно сказать и о статье «Государство и общественные объединения творческих работников».

Экспертное заключение заканчивается выводом: проект федерального закона требует доработки с целью обеспечения его конституционности, приведения в соответствие с действующим законодательством и устранения недочетов юридико-технического характера.

«Доработка» продолжается и сейчас. В апреле 2010 года на парламентских слушаниях в Государственной Думе прошло обсуждение концепции нового закона «О культуре». В рекомендациях говорится о необходимости «системной модернизации законодательства о культуре, которая должна ознаменовать новый этап развития отрасли. При этом важно обеспечить преемственность с действующими на сегодняшний день и доказавшими свою эффективность нормами основ законодательства РФ о культуре, в полной мере сохранить и умножить их позитивный потенциал».

Мы подробно проанализировали одно из профессиональных экспертных заключений на закон о культуре. Думаю, документ наглядно подтверждает, что в нем необходимо участие и культурологов, и юристов.

Но экспертизы бывают очень разные. Нередко в них преобладает эмоциональное отношение, особенно если участвуют работники культуры, для которых закон – это реальные условия, обстановка, в которой предстоит работать.

Уже более двух лет в обществе идет острая дискуссия по Федеральному закону № 73 «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации». Закон принят в 2002 году, в него уже вносились поправки, но сейчас снова число поправок составляет свыше сотни. Особую активность в экспертизе этого закона проявляют общественные движения, люди, которые не по должности, а по зову сердца и ума, по долгу граждан своей страны ведут борьбу за сохранение культурного наследия. В широкоизвестном в стране общественном движении «Архнадзор» много специалистов, и к их экспертным оценкам необходимо прислушаться.

Смысл большинства поправок связан с тем, чтобы заинтересовать бизнес в сохранении памятников истории и культуры, остановить снос памятников для освобождения территории под новое строительство. Экспертов крайне волнует, что в тексте законопроекта предполагается подменить понятие «использование памятников», которое означает, что надо обеспечить физическое сохранение памятников истории и архитектуры в их подлинном виде, без произвольных добавлений и искажений сохранить культурное наследие для будущих поколений, понятием «реконструкция», что означает изменение параметров и габаритов здания, что может обернуться уничтожением памятника.

Особое внимание и самое горячее обсуждение вызвал Федеральный закон № 83 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием правового положения «государственных (муниципальных) учреждений», подписанный Президентом 8 мая 2010 года. К сожалению, обсуждение, анализ и принципиальная критика закона развернулись после его принятия и подписания Президентом. Хотя считать принятие закона неожиданным вряд ли можно. В главном стратегическом документе страны – «Концепция долгосрочного социально-экономического развития страны на период до 2020 года», принятом в 2008 г., записано о необходимости совершенствования организационных, экономических и правовых механизмов развития сферы культуры, а в документе «Основные направления деятельности Правительства до 2012 года» в качестве приоритета названо решение этой задачи. ФЗ № 83, вслед за федеральным законом об автономных учреждениях, дает правовую основу для этих принципиальных преобразований. Закон касается не только культуры, но и всей бюджетной социальной сферы: науки, образования, медицины, социальных учреждений.

В ходе подготовки законопроекта ко второму чтению, благодаря активности общественных организаций, прежде всего Союза театральных деятелей и Союза музеев, эксперты которых провели глубокий анализ законопроекта, удалось внести в текст документа серьезные поправки. Во-первых, существенно продлен переходный период: в полном объеме закон вступит в силу только во второй половине 2012 г. Это важно, так как для перехода в новую правовую форму необходимо подготовить целый пакет правоустанавливающих документов. Например, юридическое оформление объектов недвижимости требует не только времени, но и существенных финансовых средств, которых у учреждений культуры нет.

Важной поправкой к закону стало внесение в состав госзадания, финансируемого бюджетом, особо ценного движимого имущества – предметов Музейного фонда Российской Федерации, документов Архивного фонда и национального библиотечного фонда, находящихся в оперативном управлении государственных (муниципальных) учреждений культуры.

В содержании закона многое вызывает обоснованную тревогу. Практически все проведенные экспертизы носят критический характер. Так формирование государственного Задания полностью отдано на волю учредителя, хотя авторы и защитники закона убеждают, что будут опираться на мнение руководителей и коллектива учреждения культуры. Но поскольку одновременно провозглашается, что целью принятия закона является сокращение и оптимизация бюджетных расходов, обеспокоенность работников культуры вполне обоснована. Уповать на доброе отношение учредителей к культуре при существующей остроте социальных проблем и низком уровне жизни основной части населения вряд ли возможно.

Эксперты не находят убедительной и представленную Федеральным законом № 83 возможность зарабатывать. Есть единицы таких организаций культуры, в которых объем заработанных (привлеченных) средств составляет 25–30 % в их бюджете, в основном же привлеченные средства представлены числами от 0,1 % до 10 %. Думать, что объем этих средств резко возрастет, если организация культуры по своей правовой форме станет БУНТом – бюджетным учреждением нового типа или АУ – автономным учреждением, нет ни экономических, но социальных оснований. Подтверждением этому является тот факт, что принятый почти три года назад федеральный закон «Об автономных учреждениях» так и не вдохновил ни одно федеральное учреждение культуры перейти на эту организационно-правовую форму. Отличие от ФЗ-83 состояло в одном: по тому закону переход осуществлялся добровольно, по решению коллектива.

Призыв к зарабатыванию денег одним из крайне негативных последствий может иметь коммерциализацию, т. е. ориентацию на прибыль. Что это означает, наглядно демонстрирует индустрия современного шоу-бизнеса. Утрата эстетических критериев есть самоуничтожение искусства как такового, а это намного опаснее, чем идеологические установки.

Существенным недостатком самого процесса законотворчества и экспертной деятельности является отсутствие разделов, анализирующих возможные последствия принимаемых законов. В пояснительных записках к законопроектам, как правило, обозначаются проблемы, которые должен решить предлагаемый закон, цели, во имя которых он принимается. Иногда те или иные положения будущего закона внедряются в определенных пилотных регионах и организациях, чтобы проанализировать результаты и учесть в тексте закона. Но это редкие примеры. Чаще бывает другое: проходит короткое время после принятия закона (1–2 года), и становится очевидным, что в новый закон надо срочно вносить поправки.

На наш взгляд прогнозирование результатов, последствий принимаемых законов может быть темой специальной, прогностической экспертизы. Осуществить ее могут ученые, так как она предполагает проведение специальных исследований. Но такая экспертиза поможет качественно улучшить законотворческую деятельность, сделать принимаемые законы более эффективными по своим результатам.

Попытаемся сделать некоторые обобщения.

Экспертиза законодательной деятельности в сфере культуры необходима, она может и должна способствовать улучшению качества результатов этой деятельности и совершенствованию процесса законодательства. Претензии, которые предъявляет сегодня культурное сообщество к качеству законов о культуре, обоснованы.

В подготовке законодательных и иных нормативных актов, регулирующих культурную деятельность (особенно на стадии разработки концепции), целесообразно более активное участие культурологов, искусствоведов и ученых других областей научного знания, практических работников культуры. В связи с явным недостатком кадров высокой квалификации, работающих в данном направлении, необходимо их объединение (это может быть специальный отдел в одном из научных центров культуры). Способствовать решению проблемы могла бы юридическая специализация культурологов и культурологическая специализация юристов (получение второй профессии или магистратура).

Церковные ценности в музейном хранении

В. А. Шестаков

С начала 2010 г. средства массовой информации периодически обращаются к проблеме возвращения религиозных ценностей. Цитаты выступлений государственных служащих, религиозных деятелей, руководителей государственных музеев соседствуют в репортажах с репликами обывателей, порою далеких от предмета спора. Острая полемика представителей светской и околоцерковной творческой интеллигенции наполнена эмоциями, грозящими разразиться несправедливыми взаимными обвинениями. Предметами спора стали культурные ценности, находящиеся на хранении в государственных музеях. Принят Федеральный закон от 30.11.2010 № 327-ФЗ «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности», но споры не утихают, а страсти только накаляются.

I. Возвращение религиозным организациям церковного имущества

Настоящему рассмотрению подлежит только та часть религиозной утвари и предметов, а также музеефицированных объектов, которая некогда использовалась при оправлении культа и внесена в государственную часть Музейного фонда РФ (т. е. вписана в книги поступлений государственных музеев Российской Федерации). Проблемы передачи религиозным организациям зданий и сооружений, ранее принадлежавших религиозным общинам, а теперь находящихся в оперативном управлении государственных музеев, регламентирует Федеральный закон от 30.11.2010 № 327-ФЗ.

За пределами рассмотрения остаются предметы культа, здания и сооружения, которые до октября 1917 г. принадлежали религиозным организациям Российской империи, а сегодня находятся в собственности частных лиц, акционерных обществ, государственных организаций, причем как в России, так и за ее пределами.

Если исходить из приоритета правовых норм, то возвращение всей совокупности имущества, бывшего ранее в собственности религиозных организаций, можно обозначить как реституцию [67] .

Правовые основы передачи собственности религиозных организаций в общенародную собственность исходят из Декрета СНК РСФСР от 23.01.1918 «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» [1]. В отношении церковного имущества СССР, правопреемником которого является Российская Федерация, именно этот документ регламентирует правовые действия. Настоящий декрет является договором, исполнение которого растянуто по времени [68] . Чтобы определиться с периодом действия декрета, ввиду очевидного правового пробела в Гражданском кодексе Российской Федерации, целесообразно опереться на документы международной организации УНИДРУА, членом которой является РФ. Эти принципы применяются при построении международных договоров и « могут использоваться для решения вопроса, возникающего в случае, когда оказывается невозможным установить соответствующую норму применимого права… могут служить моделью для национального и международного законодательства» [17]. Возврат полученного (реституция) означает, что «При прекращении договора каждая сторона может требовать возврата всего, что она поставила, при условии, что эта сторона одновременно возвращает все, что она получила. Если возврат невозможен в натуре или это неприемлемо, соответствующее возмещение должно быть произведено в денежной форме, когда это является разумным.

Однако, если исполнение договора носит длящийся характер и он является делимым, возврат полученного может быть потребован только за время после того, как прекращение вступило в силу» [17,7.3.6].

Последний абзац цитаты применяется, поскольку процедура изъятия церковных ценностей производилась не разовым образом, длилась во времени и совершалась с нарушениями действовавшего в то время законодательства.

Декрет СНК РСФСР от 23.01.1918 «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», регламентирующий обращение церковного имущества, утратил силу на основании Постановления ВС РСФСР от 25.10.1990 № 268-1 «О порядке введения в действие Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий» [10]. Следовательно, возвращению (реституции) полежат церковные ценности, обращенные в общенародное достояние с 25 октября 1990 г. Но даже в этом случае сторона, требующая реституции, обязана доказать свое право собственности на конкретные предметы или объекты недвижимости. Таким образом, возвращение церковных ценностей, которые находятся в частной собственности или в составе Музейного фонда РФ, может проводиться только на основе вступивших в силу судебных решений. Иных оснований, например, решения директора музея или руководителя учреждения собственника музея для возвращения недостаточно. Требуется решение Правительства РФ [19, 9].

Передача государственного имущества, не включенного в состав Музейного фонда РФ, религиозным общинам определяется статьей 3 уже упомянутого выше Федерального закона от 30.11.2010 № 327-ФЗ.

II. Культурные ценности и особо ценные объекты культурного наследия, как предметы реституции

Правдами и неправдами требования передачи касаются преимущественно тех особо ценных объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) – соборов, храмов и иных зданий для оправления культа, которые находятся в оперативном управлении музеев, и в которых размещены на постоянной основе предметы Музейного фонда РФ. По нормам международного права они также являются культурными ценностями [8, 1].

Большая их часть была конфискована органами советской власти и впоследствии передана музеям. Это их спасло, и глубокий поклон тем подвижникам: церковным служащим, гражданам и музейным работникам, которые сохранили их, часто ценой своих жизней. Поступление их в музеи легитимно, а нахождение в ведении музеев, как показал опыт, благоприятно для существования. То же касается и церковной утвари, хранящейся в музеях. По статусу – это национальные культурные ценности с известной историей [69] , и к бесхозным они никак не относятся.

Несмотря на гонения, беды и войны, именно музейные работники спасли, сохранили и приумножили материальные свидетельства духовного опыта предшествующих поколений. Эти действия, совершаемые с целью постижения полноты Бытия, стали смыслом их жизни и задачами всего музейного сообщества народов России.

Представители общественности не могут понять, почему эти музейные предметы должны передаваться в церковные общины, которые не имеют ни финансовой, ни технической, ни научной, ни организационной возможности их хранить, обеспечивать их глубокое изучение и широкое публичное представление.

Конечно, не все музеи имеют финансовые средства, достаточные для нормативного обеспечения учета, хранения, научного изучения, реставрации и публичного представления музейных предметов и зданий, в которых размещены музейные комплексы. Но это проблема собственников музеев, т. е. органов государственной власти различных уровней.

Имеют ли? За редким исключением религиозные общины не имеют достаточных финансовых средств на содержание и нормативное обслуживание музейных предметов и памятников истории и культуры, более того, они настаивают на субвенциях на их содержание из государственного бюджета. При этом какая-либо нормативная база особого отношения в части учета и хранения церковного имущества, не говоря уже о культурных ценностях, у религиозных организаций отсутствует. В этой части церковные общины плохо поддаются государственному и общественному контролю и не склонны создавать прозрачную систему учета.

Принципы православной религии, как особого пути, и метод достижения абсолютного Блага стали принципами отечественного музееведения. Гениальные ученые, самоотверженные граждане и музейные работники в своей деятельности исходили из предположения, что восприятие человеком реальностей Горнего Мира осуществляется только через посредство видимых и осязаемых символов, воплощенных как в соборах, так и в иконах, священных текстах и иных предметах культа. В этом наблюдается сходство с восприятием сакральных предметов культа и музейных предметов, но имеется и существенное отличие.

Культура не только имеет общий корень со словом культ. Почитание материальных артефактов – это основа культурной парадигмы. Культурные ценности, по праву относимые к базисным ценностям народов, населяющих Россию, в преобладающем большинстве связаны с религией. Неудивительно, что у российских народов, православных в большинстве своем, музейные ценности в значительной мере составляют предметы, одновременно призванные служить для оправления религиозного культа (иконы, части алтарей, лампады, богослужебные книги и т. п.).

Нормативно-правовое определение музейных предметов, как культурных ценностей, качество, либо особые признаки которых делают необходимым для общества их сохранение, изучение и публичное представление [19, с. 3], предполагает, что предметы культа могут составлять и составляют значительную часть Музейного фонда РФ.

Конечно, не каждый предмет для оправления религиозного культа может быть включен в состав музейного собрания. Так, в числе предметов, используемых при богослужении, могут быть предметы мелкосерийного и массового производства, не имеющие отношения к музейным предметам. Это предметы инвентаря, некоторые из них могут представлять ценность для членов церковной общины и даже приобретать сакральный характер [70] . Но даже получив статус ценности, особо почитаемой не только членами общины, но и всеми представителями религиозной конфессии, икона остается простым артефактом материального мира, потенциально несущим на себе образ Господа, Богородицы, честных ангелов, святых и преподобных [71] . Таким образом, любой предмет материального мира, прославляющий образ Божий или дающий, по представлению верующего, возможность соприкоснуться с Миром Горним, представляет для него ценность.

Завершая свое творение «Иконостас», П. А. Флоренский пишет: « Где бы ни были мощи святого и в каком бы состоянии сохранности они ни были, воскресшее и просветленное тело его в вечности есть, и икона, являя его, тем самым уже не изображает святого свидетеля, а есть самый свидетель. Не ее, как памятник христианского искусства, надлежит изучать, но это сам святой ею научает нас. И в тот момент, когда хотя бы тончайший зазор онтологически отщепил икону от самого святого, он скрывается от нас в недоступную область, а икона делается вещью среди других вещей. В этот момент живая связь между горним и дольним, т. е. религия, в данном месте жизни распалась, пятно проказы умертвило соответственный участок жизни, и тогда должно возникнуть опасение, как бы это отщепление не пошло далее » [5, с. 204]. Исходя из этого предположения, что всякая культурная ценность (КЦ) по своему составу может быть представлена в виде произведения степени вероятности подлинности предмета на его ценность, выраженная в нравственных ожиданиях эксперта [21, с. 548], установим ряд соответствий.

Первое отличие музейного предмета и церковной ценности , которое раскрывает определение КЦ, заключается в том, что отнесение культурной ценности в разряд музейных предметов производится на основании комплексной экспертизы фондо-закупочных комиссий музеев, с учетом мнений специалистов-знатоков об их культурном, историческом, религиозном и научном значении.

В церкви сакральный характер устанавливает Комиссия Межсоборного присутствия (Русской православной церкви), при наличии связи предмета культа и некоего субъекта Горнего Мира.

Второе отличие музейного предмета и церковной ценности заключается в принципах его изучения.

Изучение культурной ценности в музее происходит путем разрешения антиномии первого порядка «материальное – духовное»: в начале содержание понятия культурной ценности сконцентрировано в антитезисе (духовной составляющей ценности), а тезис (предмет – носитель духовности) представляет собой форму материального объекта. В процессе научного изучения культурной ценности на ее форму переносится содержание из антитезиса. Так материальный носитель культурной ценности становится воплощением опыта социума.

В музее превалирует принцип, что культурные ценности имеют конкретно-спекулятивную природу, их духовная составляющая, представляющая индивидуальный или коллективный опыт коммуникации с окружающим миром, стремится воплотиться в предмете – максимально совершенной форме материального мира [20]. Для общества культурная ценность неисчерпаема по содержанию, и задача музейных специалистов заключается в установлении новых коммуникаций Социума – Человека – Универсума с помощью каждой конкретной культурной ценности, имеющей музейное значение.

Алгоритм музейного обращения культурной ценности:

выявление феномена духовной жизни – закрепление его в материальном носителе – присвоение материального носителя конкретным собственником (федерацией, субъектом федерации, муниципалитетом, корпорацией или частным лицом) – отнесение культурной ценности музейному хранению (экспертиза ФЗК, внесение в книгу поступлений основного фонда, передача на ответственное хранение) – включение в состав Музейного фонда РФ – научное изучение музейного предмета – публичное представление музейного предмета и сопряженных с ним знаний о коллективном опыте.

Центр церковной жизни – Литургия – «общее служение» Церкви создает основной принцип отношения к церковной ценности. Предмет материального мира настолько является церковной ценностью, насколько позволяет осуществлять «опыт церковного переживания вечности во времени (соединения двух реальностей), имеющий центром Литургию» [4].

Церковная ценность и образ Горнего Мира для верующих нераздельны, и пока эта связь существует, нецерковная ценность служит напоминанием о Горнем Мире, а сам Горний Мир или его обитатели выступают перед верующим в форме предмета. Но цитата из размышлений о. Павла Флоренского, приведенная выше, иллюстрирует, что если связь предмета и образа хотя бы на миг утрачена, церковная ценность пропадает, оставляя зрителю только вещь – предмет материального мира.

Восстановление этой связи не совершается по приказу гражданских или церковных чиновников. Потребуются усилия коллективного общения с предметом, и совсем не факт, что чудо будет явлено.

Алгоритм обращения церковной ценности:

приобретение (обретение) предмета культа – использование предмета в ходе богослужения (Литургии) – выявление органической связи Первообраза и Лика – почитание церковной ценности, как Первообраза [72] – восприятие Блага, исходящего от Первообраза, сопряженного с церковной ценностью.

При заметном сходстве обращение культурной и музейной ценности заключает в себе и заметное различие, если в музейном деле выявление, учет, научное изучение, реставрация, публичное представление и т. п. подчинены главной задаче – сохранению материального носителя культурной ценности. Любые действия в отношении музейного предмета не должны ухудшать его состояние, но в отношении церковной ценности актуально сохранение органической связи Лика и Первообраза. Утрата такой связи превращает церковную ценность в вещь, и никакие художественные качества произведения, мастерство автора, соблюдение канона или принадлежность к школе не способны повлиять на этот процесс.

Музейный предмет, принятый на постоянный учет в государственный музей, может быть заменен копией в случае утраты, но коллективный опыт, ассоциируемый с оригиналом, в копии будет несколько иным. Различие может быть небольшим и не каждому заметным. Оно может быть настолько большим, что превратится в карикатурное искажение оригинала. Но различие все же есть, и какая-то часть реальности будет утрачена.

Церковная ценность, как предмет культа, актуальна именно своей живой связью Первообраза – Лика, сопряженного с церковной ценностью – Верующего. Церковная ценность может быть и копией (список иконы) [73] , неотъемлемое условие почитания – наличие связи Первообраза и Лика, образа, представляемого предметом. Таковым может и выступать храм, как прообраз Церкви Небесной.

Третье отличие музейного предмета и церковной ценности : все музейные предметы считаются включенными в государственную часть Музейного фонда Российской Федерации [11, с. 2, 3; 23] [74] .

Цель включения в состав Музейного фонда РФ состоит в том, что предмет выделяется в особый оборот предметов, который не предполагает свободное хождение предмета как товара. Культурная ценность, отнесенная к Музейному фонду РФ, с момента выявления и внесения в книги поступлений музеев должна храниться с соблюдением особых условий, предполагающих соответствующий уровень юридической защиты и физической безопасности предмета в процессе учета, научного изучения, реставрации, перемещения и публичного представления.

Музейный предмет может быть временно передан в пользование иным организациям, подарен или продан (по решению Министерства культуры РФ, но с согласия музея, в котором он находится на постоянном хранении) только в порядке универсального правопреемства [18]. Иначе говоря, временный пользователь или новый собственник получает вместе с музейным предметом и обязательства (обременения) учитывать предмет, хранить, изучать, реставрировать и публично перемещать его в соответствии с едиными правилами и условиями, определяемыми Министерством культуры Российской Федерации, независимо от того, в чьей собственности или владении они находятся [75] [11, с. 13]. Количество музейных предметов, находящихся на хранении, только отчасти влияет на структуру организации. Главное – это функции по созданию и поддержанию нормативных условий выявления, хранения, учета, научного изучения и публичного представления. Их следует выполнять обязательно особым штатом сотрудников [15, с. 2–7]. Приняв предмет Музейного фонда РФ на хранение, необходимо смириться с тем, что его состояние будет контролироваться специально уполномоченными органами [11, с. 17; 19], и предмет будет изъят с хранения при нарушениях законодательства.

В отношении церковных ценностей таких ограничений оборота не существует. С одной стороны, они представляют для верующих ценности самого высшего порядка, с другой – остаются товаром, предметом материального мира. Критерием отношения к церковным ценностям являются нравственные убеждения служащих церковного прихода. Ветхий предмет при богослужении заменяется на новый, например, икону заменяет её список.

Анализ отличий позволяет установить, что некоторые церковные ценности могут быть отнесены к предметам Музейного фонда РФ, если экспертами фондо-закупочной комиссии музея будет выявлено что качество, либо особые признаки [культурной ценности], делают необходимым для общества ее сохранение, изучение и публичное представление, либо церковные ценности представляют собой совокупность культурных ценностей, которые приобретают свойства музейного предмета, только будучи соединенными вместе в силу характера своего происхождения, либо видового родства, либо по иным признакам [19, с. 3]. К числу таких признаков можно отнести атрибуты предмета, раскрывающие коллективный опыт народов, значимый для истории, культуры, науки, искусства и религии.

Среди артефактов материального мира культурная ценность, имеющая музейное значение, занимает более высокий ранг, чем просто культурная ценность, и тем более – чем предмет культа.

Статус предметов Музейного фонда РФ устанавливается приказом Министерства культуры Российской Федерации [76] , на основании протокола заседания фондо-закупочной комиссии музея, в который они поступили на постоянное хранение.

Для отнесения религиозной ценности к составу Музейного фонда РФ требуется согласие собственника предмета и компетентное положительное заключение фондо-закупочной комиссии музея, в котором данный предмет будет находиться на постоянном хранении. Если в музее не имеется фондово-закупочной комиссии музея, назначается независимая экспертиза с привлечением специалистов-знатоков данного типа культурных ценностей. Четко определен порядок и перечень причин исключения предмета из состава Музейного фонда РФ [11, с. 9].

Таким образом, перевод музейных предметов от одного собственника или пользователя к другому не влияет на условия бытования предметов Музейного фонда РФ, т. е., даже после передачи музейного предмета из федеральной собственности в собственность церковного прихода предмет Музейного фонда РФ должен храниться в музее, до создания в церковной организации музея организованного, оборудованного и оснащенного в соответствии с законодательством Российской Федерации [14].

III. Практика и перспективы использования предметов Музейного фонда РФ в культовых целях

Российские музеи экспонируют в среднем не более 9 % своих собраний. Это не просчеты музейной работы, а скорее ее специфика в условиях скудного финансирования обязательной цели деятельности музея – публичного представления музейных предметов и коллекций. Кроме того, музейное хранилище – штатное место нахождения музейного предмета. Передача музейных предметов, представляющих культовый интерес, во временное пользование религиозным организациям производилась и производится постоянно, законодательных препятствий этому не было [1].

Многие годы действует Положение о передаче религиозным организациям находящегося в федеральной собственности имущества религиозного назначения [12], которое нареканий не вызывает, но не используется церковными общинами.

Указанное положение касается и предметов Музейного фонда РФ, которые могут передаваться религиозным организациям в пользование при условии обеспечения религиозными организациями надлежащего режима сохранности и безопасности, установленного для такого имущества [12, с. 11].

Этот пункт вызывает наибольшие проблемы. Предметы, передаваемые из музеев на временное хранение в церковные организации, должны охраняться так же, как собственные церковные ценности, но музейный контроль за состоянием музейных предметов практически отсутствует. Как, к примеру, хранитель «Государственного музея истории религии» отследит состояние сохранности переданного в безвозмездное пользование сроком на 5 лет Улан-Удинской местной религиозной организации буддистов-мирян для использования в богослужебных целях в здании женского дацана «Зунген Даржалинг» (г. Улан-Удэ, ул. Ключевская, 56а) музейного предмета – статую Будды Шакьямуни с подставкой, 19 в., металл, 124x89x11 см., инв. № КП-41989/Л-7718-УП ? А ведь именно он, наравне с директором, несет всю полноту ответственности за сохранность предмета, а не настоятель монастыря. Музейным специалистам приходится ограничивать контроль ежегодными письменными запросами и верить письменным ответам.

Так, одно нарушение – отсутствие необходимых условий учета и хранения музейного предмета – влечет за собой цепь правонарушений, итогом которых может стать пропажа бесценного артефакта [77] .

Только в одном Северо-Западном федеральном округе не менее 50 000 икон, принадлежащих церковным приходам и частным лицам, числятся в розыске как похищенные. Среди похищенных имеются и иконы, временно переданные из музеев в религиозные организации.

Но это только часть проблемы, поскольку физической охраной не ограничиваются все проблемы сохранения музейных ценностей, переданных на хранения в церковные организации. Перечислим некоторые:

единые правила учета церковных ценностей находятся в стадии зарождения, и хотя в их основу положена существующая система музейного учета, уже наметились серьезные различия, ухудшающие состояние сохранности церковных ценностей, имеющих музейное значение [78] ;

служители храмов часто не обладают базовыми знаниями, которые позволили бы поддерживать условия безопасности культурных ценностей, выявить и предотвратить иные угрозы музейным предметам;

проблему слабого взаимодействия музеев и церковных организаций усугубляет низкий уровень профессиональной подготовки музейных работников в области учета, хранения, бюджетирования и др. сферах;

затраты, осуществляемые собственниками на содержание музеев и музейных ценностей, катастрофически сокращаются – при том, что они и так не покрывают даже десятой части необходимых расходов;

действенный контроль над состоянием музеев и предметов Музейного фонда РФ фактически отсутствует;

в Гражданском кодексе РФ нет определения музейного хранения и понятия музея как особого учреждения.

Процесс возвращения культурных ценностей, ранее служивших при оправлении религиозного культа, исторически оправдан и всячески поддерживается музейным сообществом.

Музейные работники как никто другой осведомлены о сакральном значении церковных ценностей. Но музейное сообщество четко представляет реальную ценность музейных предметов, имеющих религиозное значение. Это базисные ценности народов России, а не только отдельных религиозных сообществ.

Процесс возвращения уже идет, пусть медленно, но причин тому много. Выше приведены только основные. Процесс можно ускорить, но не новым фискальным декретом, чье действие может привести к утрате национального богатства – Музейного фонда России.

Следует дорожить правовой основой музейной деятельности в России и соблюдать законодательство о Музейном фонде РФ. Не игнорировать обязательные требования особого оборота, а насаждать их во всех учреждениях, где имеются музейные предметы, без оглядок на государственный, церковный или корпоративный статус.

Нужен тесный и плодотворный организованный диалог представителей церковной и музейной общественности. Проблема может и должна быть разрешена совместными коллегиальными комиссиями по выработке совместных слаженных действий. Иначе нельзя, если наши базисные ценности – культурное наследие народов Российской Федерации.

Список литературы:

1. Декрет СНК РСФСР от 23.01.1918 «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» / Свод законов РСФСР. – 1988 г. – Т. 1. – С. 861.

2. Догмат о иконопочитании трехсот шестидесяти седми святых отец Седьмого Вселенского Собора// URL: http://www.xxc.ru/orthodox/pastor/vii_sobor/index.htm

3. Епископ Лонгин: «Пренебрежительное отношение к святыне причиняет боль православным людям», интервью Александры Нечаевой // URL: http://saratov.kp.ru/daily/24462/624213/

4. Игумен Александр (Федоров). Церковное искусство как пространственно-изобразительный комплекс. – СПб.: Сатис, 2007.

5. Иконостас // Флоренский П. А. Иконостас. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – 208 с. (Философия. Психология, вып. 4).

6. Клокова Г. С. Как сохранить церковные ценности. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2008.

7. «Конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта» [рус., англ.] (вместе с «исполнительным регламентом…», «протоколом» и резолюциями I, II, III) (заключена в г. Гааге 14.05.1954) / Свод нормативных актов ЮНЕСКО. – М.: Международные отношения, 1991. – С. 282.

8. Михаил Ситников. Почему Церковь так волнуют материальные ценности? // URL: http:// www.newizv.ru/news/2010-03-17/123256/

9. Об утверждении Положения об охране и использовании памятников истории и культуры // СП СССР. – 1982. № 26. – Cт. 133.

10. Постановление ВС РСФСР от 25.10.1990 № 268-1 «О порядке введения в действие Закона РСФСР «О свободе вероисповеданий»// Ведомости СНД и ВС РСФСР. – 1990. – № 21. – Cт. 241.

11. Постановление Правительства РФ от 12.02.1998 № 179 (ред. от 08.05.2002) «Об утверждении Положений о Музейном фонде Российской Федерации, о Государственном каталоге Музейного фонда Российской Федерации, о лицензировании деятельности музеев в Российской Федерации» // Российская газета. – № 43 (05.03.1998).

12. Постановление Правительства РФ от 30.06.2001 № 490 (ред. от 10.03.2009) «О порядке передачи религиозным организациям находящегося в федеральной собственности имущества религиозного назначения» // Российская газета. – № 130 (11.07.2001).

13. Постановление Совмина СССР от 02.06.1965 № 428 «О Музейном фонде Союза ССР» //URL: http://www.consultant.ru/

14. Постановление Совмина СССР от 16.09.1982 № 865 (ред. от 29.12.1989, с изм. от 25.06.2002) «Об утверждении Положения об охране и использовании памятников истории и культуры» // СП СССР. – 1982. – № 26.

15. Приказ Минкультуры СССР от 17.07.1985 № 290 «Об утверждении Инструкции по учету и хранению музейных ценностей, находящихся в государственных музеях СССР» //URL: http://www.consultant.ru/

16. Приказ Минкультуры СССР от 27.12.1988 № 483 «Об утверждении Положения о Музейном фонде СССР» //URL: http://www.consultant.ru/

17. Принципы международных коммерческих договоров (Принципы УНИДРУА) (1994 год) // Закон. – 1995. – № 12.

18. Тихомиров М. Ю. Юридическая энциклопедия. – М., 1995.

19. Федеральный закон от 26.05.1996 № 54-ФЗ (ред. от 23.07.2008) «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации» (принят ГД ФС РФ 24.04.1996) // Российская газета. № 104 (04.06.1996).

20. Флоренский П. А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. – М.: Лепта, 2002.

21. Шестаков В. А. Музейный предмет как класс культурных ценностей / В. А. Шестаков //Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. Социология и социальные технологии. – 2009. – № 1 (9). – С. 80–89.

22. Шестаков В. А. Формирование понятия «культурные ценности / Шестаков В. А.// Studia culturae. Выпуск 11: Опыты интерпретации культурного наследия в горизонте постмодерна: Альманах кафедры теоретической и прикладной культурологии и центра изучения культуры факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета. Лаборатория метафизических исследований. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2008 г. – С. 83–92.

23. Шестаков В. А. Процедура включения культурных ценностей в состав Музейного фонда РФ / В. А. Шестаков // Справочник руководителя учреждения культуры. – 2009. – № 6. – С. 79.

Законодательное обеспечение современной экспертной деятельности и пути институциализации культурологической экспертизы

К. Г. Антонян

Технологическое содержание любой экспертизы включает в себя проведение исследования. Экспертиза – это, по сути, научно-исследовательская деятельность. Она осуществляется по заказу инстанций, использующих при выработке решения заключение экспертов. В силу стремления экспертной деятельности основываться на объективности необходимо правовое регулирование деятельности эксперта.

Если раньше понятие «экспертная деятельность» чаще встречалось в контексте «судебно-экспертной деятельности»: «…предмет судебной экспертологии как науки о судебно-экспертной деятельности составляют закономерности функционирования правовых, методологических и организационных основ СЭД» [79] , то сегодня ситуация меняется. Существующий Российский федеральный центр судебной экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации ставит основной своей целью защиту «прав и свобод граждан и интересов государства посредством проведения объективных научно обоснованных судебных экспертиз и экспертных исследований» [80] . На сайте этого центра представлена нормативная база экспертной деятельности с выборкой законов, регулирующих различные стороны экспертной деятельности в Российской Федерации.

Основным законом, регламентирующим порядок осуществления судебной экспертизы, является Федеральный закон РФ «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ», принятый Государственной Думой 5 апреля 2001 года и одобренный Советом Федераций в мае того же года. С течением времени закон не раз уточнялся и дополнялся сопутствующими подзаконными актами.

Федеральный закон определяет правовую основу, принципы организации и основные направления государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации в гражданском, административном и уголовном судопроизводстве. Положение об экспертной деятельности и регламентации осуществления подобной работы посвящены статьи Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации, Кодекса об административных правонарушениях.

Производство судебной экспертизы с учетом особенностей отдельных видов судопроизводства регулируется соответствующим процессуальным законодательством Российской Федерации. Правовой основой государственной судебно-экспертной деятельности, как сказано в Статье 3 главного Федерального закона, являются Конституция Российской Федерации, Федеральный закон, Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации, Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации, Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях, Таможенный кодекс Российской Федерации, Налоговый кодекс Российской Федерации, законодательство Российской Федерации о здравоохранении, другие федеральные законы, а также нормативные правовые акты федеральных органов исполнительной власти, регулирующие организацию и производство судебной экспертизы. Скажем, в Уголовном кодексе РФ предусмотрена статья за дачу заведомо ложного заключения – за заведомо ложное заключение при рассмотрении административного правонарушения эксперт несет ответственность в соответствии со статьей КоАП РФ и т. д. Сложность в том, что к каждой статье Федерального закона (который является основным законодательным актом, прописывающим все стороны экспертной деятельности) существует дополнительное законодательное обеспечение. И это не считая редакций самого закона и достаточного количества сопутствующих подзаконных документов.

Помимо законов, регулирующих различные стороны экспертной деятельности, существует ряд дополнительных документов, прописывающих данную деятельность. Минюст России создал целый ряд подзаконных нормативных актов, регулирующих различные вопросы организации и деятельности судебно-экспертных учреждений. Во-первых, существуют инструкции, регламентирующие правила и порядок проведения экспертизы. Во-вторых, существуют постановления правительства РФ. В-третьих, положения. В-четвертых, информационные письма. К подзаконным нормативно-правовым актам относятся указы Президента Российской Федерации, постановления Правительства РФ и федеральные ведомственные акты, нормативно-правовые акты субъектов Российской Федерации, региональные акты и акты органов местного самоуправления. Подзаконными нормативно-правовыми актами регулируется значительная часть деятельности по использованию специальных знаний в процессе.

Еще в конце 90-х годов ХХ в. был принят ряд законов, направленных на расширение сферы применения экспертных процедур. В 1995 г. был принят Федеральный закон «Об экологической экспертизе» [81] . Закон основывается на принципах презумпции потенциальной экологической опасности любой намечаемой хозяйственной и иной деятельности и, как следствие, необходимости проведения обязательной государственной экологической экспертизы, выступающей одним из органов контроля окружающей природной среды. Обязательной экологической экспертизе подлежит широкий перечень проектной документации: например, проекты, предусматривающие строительство, реконструкцию, капитальный ремонт и эксплуатацию объектов хозяйственной деятельности; проекты технической документации на новые технику, технологию; проекты на реализацию объектов, связанных с размещением и обезвреживанием отходов, и т. д. В зависимости от значимости объекта, экспертиза осуществляется на федеральном уровне Федеральным органом исполнительной власти (служба по надзору в сфере природопользования – Росприроднадзор), на региональном уровне – органом исполнительной власти субъекта Российской Федерации в области экологической экспертизы. Положительное заключение является одним из обязательных условий финансирования и реализации проектов. Лица, признанные виновными в нарушении закона об экологической экспертизе, могут быть привлечены к административной, гражданско-правовой, материальной или уголовной ответственности.

В 1998 г. был принят закон о государственной религиоведческой экспертизе [82] . Религиоведческая экспертиза является обязательной при регистрации деятельности религиозных организаций. Она осуществляется экспертным советом, образованным Министерством юстиции Российской Федерации, а ее порядок проведения регламентирован законодательством [83] .

С 2010 г. действует закон о государственной этической экспертизе клинических исследований [84] . Этическая экспертиза является обязательной для регистрации лекарственных препаратов и для проведения клинического исследования лекарственного препарата для медицинского применения. Экспертиза проводится федеральным государственным бюджетным учреждением соответствующего уполномоченного федерального органа исполнительной власти.

Несмотря на актуализацию проблемы экспертиз в научном сообществе, далеко не все экспертизы признаны обязательными на государственном уровне. Некоторые виды экспертиз признаны на региональном уровне, как, например, этнологическая экспертиза. В российское законодательство понятие «этнологической экспертизы» было введено в 1999 г. Федеральным законом «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации» [85] . Но порядок проведения этнологической экспертизы, ее методы и критерии федеральными законами так и не были установлены. Между тем для многих регионов Российской Федерации тема сохранения этнической идентичности стала одной из актуальных проблем. В результате в 2009 г. по инициативе депутатов был принят законопроект «Об этнологической экспертизе в местах традиционного проживания и традиционной хозяйственной деятельности коренных малочисленных народов Севера Республики Саха (Якутия)». Задача этнологической экспертизы – выполнять комплексный анализ демографической ситуации, социально-экономического положения и устойчивости этнокультурной среды групп коренного населения, проживающих в зоне потенциального воздействия промышленного освоения Якутии.

Все эти дополнительные документы обеспечивают правовое поле экспертной деятельности. Скажем, приказом Министерства юстиции РФ от 23 января 2002 г. утверждено Положение об аттестации работников на право самостоятельного производства экспертизы в судебно-экспертных учреждениях Министерства юстиции Российской Федерации [86] . Положение устанавливает порядок аттестации работников на право самостоятельного производства экспертиз в судебно-экспертных учреждениях Минюста России с целью определения уровня их профессиональной подготовленности для производства судебных экспертиз. В Положении определяются порядок формирования и организации работы экспертно-квалификационной комиссии, процедура аттестации на право самостоятельного производства судебной экспертизы.

В 2009 г. было разработано Положение о государственной историко-культурной экспертизе. В соответствии со статьями 31 и 32 Федерального закона «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации». Причем положение, как и законы, регулирует примерно одни и те же вопросы. «Положение устанавливает порядок проведения государственной историко-культурной экспертизы, требования к определению физических и юридических лиц, которые могут привлекаться в качестве экспертов, перечень представляемых экспертам документов, порядок их рассмотрения, порядок проведения иных исследований в рамках экспертизы, порядок определения размера оплаты экспертизы, касающейся объектов культурного наследия федерального значения, а также порядок назначения повторной экспертизы».

Таким образом, основной Федеральный закон об экспертной деятельности обрастает огромным количеством параллельных статей с иными законодательными документами, а также дополнительными актами, подробно рассматривающими и регламентирующими отдельные сферы экспертной деятельности. Происходит постоянное обновление федерального процессуального законодательства, учитывающего применение норм гражданского, административного, уголовного права и, соответственно, положений гражданского процессуального права, арбитражного, уголовно-процессуального права. Для того чтобы выявить всё поле законодательного обеспечения, необходимо прежде установить, в какой сфере будет реализовываться экспертиза.

Например, деятельность здравоохранения и социального развития регулируется Инструкцией по организации и производству экспертных исследований в бюро судебно-медицинской экспертизы, Инструкцией об организации производства судебно-психиатрических экспертиз в отделениях судебно-психиатрической экспертизы государственных психиатрических учреждений. Действующим является приказ Министерства здравоохранения РСФСР от 27 февраля 1991 года № 35, которым были утверждены: Положение о бюро Главной судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения РСФСР, Положение о Главном судебно-медицинском эксперте Министерства здравоохранения РСФСР, Республиканские судебно-медицинские центры и положения о них, рекомендуемый перечень штатных должностей медицинского персонала бюро судебно-медицинской экспертизы, Правила изъятия и направления материала на лабораторные исследования, список бюро судебно-медицинской экспертизы, подлежащих строительству, реконструкции и расширению [87] . А, скажем, нормативная база, включающая в себя законы и подзаконные акты, регулирующая товарные знаки в России, представлена в простом перечислении на 2-х страницах текста [88] . Это и Конституция РФ, и Гражданский кодекс РФ, и Уголовный кодекс РФ, и закон РСФСР 1991 года с поправками «О конкуренции и ограничении монополистической деятельности на товарных рынках», и различные международные договоры; из подзаконных актов это Административный регламент исполнения Федеральной службой по интеллектуальной собственности, патентам и товарным знакам на право пользования данным товарным знаком, Правила признания товарного знака (и другие Правила), Положение о патентных и иных пошлинах, Рекомендации по применению положений Гражданского кодекса РФ (и другие Рекомендации), Информационное письмо Роспатента «О некоторых вопросах экспертизы товарных знаков, применяемых в технических регламентах и национальных (государственных) стандартах».

Уже из этого списка видно, насколько большой объем законодательных актов, дополнений, подзаконных актов используется для регулирования экспертной деятельности. Как отмечают исследователи и практики, зачастую наблюдаются противоречия между этими законодательными актами.

Экспертиза реализуется в различных видах. Согласно приложению к приказу 2003 года Министерства юстиции Российской Федерации составлен перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в судебно-экспертных учреждениях (с изменениями на 9 марта 2006 года). Приказом Министерства юстиции от 14 мая 2003 г. утвержден Перечень родов (видов) экспертиз, выполняемых в государственных судебно-экспертных учреждениях Минюста России, и Перечень экспертных специальностей, по которым предоставляется право самостоятельного производства судебных экспертиз в государственных судебно-экспертных учреждениях [89] .

К ним, в частности, относятся: почерковедческая экспертиза; автороведческая экспертиза; техническая экспертиза документов; фототехническая экспертиза; портретная экспертиза; трассологическая экспертиза; экспертиза видео– и звукозаписей; экспертиза оружия и следов выстрела; взрывотехническая экспертиза; криминалистическая экспертиза материалов, веществ и изделий; биологическая экспертиза; автотехническая экспертиза; пожарно-техническая экспертиза; взрывотехнологическая экспертиза; строительно-техническая экспертиза; бухгалтерская экспертиза; финансово-экономическая экспертиза; товароведческая экспертиза; психологическая экспертиза; компьютерно-техническая экспертиза; экологическая экспертиза; экспертиза электробытовой техники; лингвистическая экспертиза. Все эти виды экспертизы имеют законодательное обоснование (Федеральный закон) и утверждены приказом.

Виды экспертиз, порядок их проведения и требования к экспертному заключению устанавливаются федеральным стандартом.

В государственных судебно-экспертных учреждениях России невозможно осуществление всех родов и видов экспертиз. Обычно там проводятся экспертизы, наиболее часто востребованные судебной и следственной практикой, наиболее распространенные. Сегодня активно развивается институт негосударственных экспертиз. Зачастую за проведением экспертизы обращаются к лицам, обладающим специальными знаниями в области науки, техники, искусства или ремесла, но не являющимся государственными судебными экспертами и выступающими в роли частных экспертов или сотрудников негосударственных экспертных учреждений. Согласно ст. 195 УПК РФ, ст. 74 ГПК РСФСР, ст. 67 АПК РФ, ст. 25.9 КоАП РФ судебная экспертиза производится государственными судебными экспертами и иными экспертами из числа лиц, обладающих специальными знаниями.

Экспертиза назначается судом, если появляются вопросы, требующие специальных знаний, при необходимости дополнительных сведений от специалиста, способного дать независимое компетентное заключение. Гражданский процессуальный кодекс гласит: «При возникновении в процессе рассмотрения дела вопросов, требующих специальных знаний в различных областях науки, техники, искусства, ремесла, суд в соответствии с ч. 1 ст. 79 ГПК РФ может назначить экспертизу».

«В случаях, если при производстве по делу об административном правонарушении возникает необходимость в использовании специальных познаний в науке, технике, искусстве или ремесле, судья, орган, должностное лицо, в производстве которых находится дело, выносят определение о назначении экспертизы. Определение обязательно для исполнения экспертами или учреждениями, которым поручено проведение экспертизы».

Звание профессионального эксперта должно быть подтверждено, то есть у него должен быть документ, выданный соответствующей организацией и подтверждающий его профессиональную компетенцию. Особенно это касается случаев, когда специалист не является государственным экспертом, тогда к материалам дела должны быть приобщены копии документов, удостоверяющих наличие у этого лица специального образования, стажа работы по специальности.

При проведении экспертного исследования эксперт опирается, помимо использования специальных методов, на свою профессиональную интуицию. Уровень профессиональной подготовки, квалификация эксперта определяются в первую очередь принадлежностью его к специальной организации, имеющей право на вынесение экспертной оценки. В международной практике судопроизводства обеспечение качества судебной экспертизы реализуется посредством аккредитации судебно-экспертных учреждений по стандарту Международная организация по стандартизации ИСО 17025. Применение сертифицированных методик экспертных исследований, единых квалификационных требований к экспертам соответствующих экспертных специальностей в государственных судебно-экспертных учреждениях и в негосударственных учреждениях, занимающихся судебно-экспертной деятельностью, дает возможность получения при экспертном исследовании одних и тех же объектов сопоставимых результатов, характеризующихся необходимой точностью, объективностью и воспроизводимостью. Но эти требования и ожидания от экспертизы применимы, скорее, к традиционным экспертным исследованиям, где всегда имелся конкретный объект. В современной экспертной деятельности возрастает роль субъективного фактора. В частности, это касается круга гуманитарной экспертизы.

Методики проведения экспертизы прописаны в специальных изданиях. Предполагается, что эксперт – это специалист, который уже прошел некоторую подготовку и владеет этими специальными методиками. В законодательстве прописаны лишь права и обязанности эксперта. Судебный эксперт независим в выборе методов, средств и методик экспертного исследования, необходимых, с его точки зрения, для изучения данных конкретных объектов экспертизы. Можно отметить отсутствие эталонов, стандартов, детальных описаний средств и методов исследования. Данный момент можно рассматривать и как плюс (эксперт волен сам выбирать наиболее адекватный с его точки зрения метод исследования), и как минус (повышается субъективность выносимого вердикта). «На протяжении последнего десятилетия было достаточно много сделано для систематизации, унификации и стандартизации судебно-экспертных методик. К настоящему времени разработана и принята «Система добровольной сертификации методического обеспечения судебной экспертизы – РОСС RU.В175.04ОЭОО от 02.03.2005». Эта система прошла аккредитацию в Федеральном агентстве по техническому регулированию и метрологии Российской Федерации (Госстандарт России). В качестве руководящего органа Системы и органа по сертификации определен Российский Федеральный Центр судебной экспертизы при Министерстве юстиции РФ [90] . Для обеспечения функционирования Системы добровольной сертификации методического обеспечения судебной экспертизы разработаны и зарегистрированы в Государственном реестре соответствующие Правила. Уже осуществляется оценка компетентности судебных экспертов. Негосударственные экспертные учреждения и организации, выполняющие экспертизы среди прочих функций, часто сами осуществляют аттестацию экспертов и предпринимают попытки по подтверждению надежности используемых методик, внедряют новые формы и методы подготовки экспертов, выдают собственные квалификационные свидетельства. Объектами сертификации являются:

– экспертная методика (в том числе автоматизированная); методическое издание;

– учебные программы подготовки экспертов по экспертным специальностям;

– метод и средство судебной экспертизы [91] .

С 2000-х годов по различным специальностям начата специальная подготовка специалистов-экспертов в вузах, вводятся специальности, подтверждающие статус. Таким образом, институционализация нового вида экспертизы требует четкого методического обеспечения.

Существуют специальные экспертные учреждения, выполняющие как государственные, так и независимые виды экспертиз. Так, АНО «Центр Судебных Экспертиз» является одним из экспертных учреждений страны, где был создан полноценный отдел по производству искусствоведческих экспертиз. Создан он был по ходатайству ряда следственных органов и судебных органов города Москвы. Начинал свою деятельность Центр с проведения негосударственных (независимых) экспертиз, однако на сегодняшний день большую долю экспертиз Центр выполняет по заказу государственных органов. Причем искусствоведческая экспертиза (в т. ч. экспертиза кинопродукции), независимая историко-искусствоведческая экспертиза, историко-культурная экспертиза и прочие виды независимых экспертиз относятся к «уникальным видам» экспертизы, в отличие от «традиционных».

При назначении экспертизы законом регулируются: порядок и основания назначения экспертизы, процедура назначения экспертов судом, обосновываются права и обязанности эксперта, описываются требования к экспертному заключению, конкретные шаги, предписываемые эксперту. Законом регулируются фактически все стороны экспертной деятельности, вплоть до вопроса оплаты.

Статьями ГПК РФ, Федеральным законом «О государственной судебно-экспертной деятельности в РФ» устанавливается порядок проведения экспертизы. Существуют специальные инструкции, в которых расписан порядок действия экспертов. Если назначен в качестве эксперта независимый специалист, то суд снабжает данного специалиста инструкцией с предписанным порядком действия. Эксперту должны быть сформулированы четкие вопросы, по которым он должен вынести свое компетентное суждение. Также эксперту должны быть представлены все материалы, имеющие отношение к делу, чтобы он мог дать полное заключение. Заключение экспертов открыто для заинтересованных лиц и при неудовлетворенности результатами может быть перенаправлено для проведения дополнительной экспертизы.

При назначении экспертов закон ориентируется на пожелания лиц, участвующих в деле. Однако лица, предложенными участниками в качестве экспертов, могут быть отвергнуты судом. Одновременно заинтересованные в деле лица могут ходатайствовать за определенных лиц при назначении, за институты. Так как одно из обязательных требований к эксперту – это независимость его суждений, то при составлении экспертного заключения не допускается присутствие участников процесса.

Гуманитарная экспертиза – открытие нового времени. Вопрос состоит в том, кто является заказчиком экспертизы и каким образом результаты экспертизы получают легитимность. «Легитимация – это процесс, по которому законодателю оказывается позволенным провозглашать данный закон нормой» [92] . Результаты проведенной экспертизы могут быть пересмотрены и дело передано на повторную экспертизу. В сфере гуманитаристики вполне реализуем тезис Ж. Ф. Лиотара о том, что знание – гибко, оно изменяется в зависимости от того, кто им владеет. Поэтому разработка законодательства в отношении такого гибкого знания становится необходимостью. Известна аллюзия писателя-фантаста Артура Кларка из книги «Черты будущего» на третий закон Ньютона, который выглядит как закон и гласит: «Для каждого эксперта существует аналогичный эксперт с противоположной точкой зрения». Это высказывание как нельзя лучше демонстрирует относительность (и невозможность) однозначных суждений в современном мире.

Экспертная деятельность: процедурно-документационное сопровождение

Н. А. Кривич

Экспертная деятельность сегодня является, с одной стороны, широко распространенной, а с другой – недостаточно нормативно и документационно оформленной. Хотя в Законах и иных нормативных актах регламентируется проведение некоторых видов экспертизы, но, во-первых, далеко не всех, во-вторых, в основном это касается судебной деятельности, а в-третьих, порядок оформления и перечень необходимых документов разнятся в зависимости от заказчика и контекста экспертного исследования. Для некоторых видов экспертиз, в которых культурологи принимают участие, процедура и документация строго регламентированы законодательными или нормативными актами (для cудебной, историко-культурной, религиозной и др.), для других видов экспертизы регламентирована форма экспертного документа; есть виды экспертиз, которые не имеют особенной регламентации (например, рецензирование или инициативное мнение исследователя по какой-либо проблеме). Попытаемся выяснить, какие именно документы [93] являются основанием для проведения экспертизы, какие документы должны быть предоставлены эксперту для работы, и как должен выглядеть результат экспертной деятельности.

Итак, любая экспертиза начинается с возникновения экспертной ситуации, т. е. с ситуации противоречия между должным (или желаемым) и реальным положением вещей. В качестве заказчика экспертного исследования могут выступать как физическое лицо (например, любой человек может заказать искусствоведческую экспертизу имеющейся у него картины с целью выявления ее автора, возраста, ценности и пр.), так и юридические лица (органы судопроизводста, промышленные, строительные, медицинские предприятия, образовательные, культурно-просветительные, природо– и культуроохранные учреждения и пр.). Подавляющее большинство экспертиз проводится именно по инициативе юридических (государственных и частных) лиц.

Заказчик – субъект (не важно каким статусом и характером собственности он обладает), у которого в определенный момент появляется потребность в установлении какого-либо факта, свойства или обстоятельства. Вопрос может касаться как уже свершившегося (оценка картины, здания, вещи, книги и пр.), так и планируемого (проект закона, инновационная программа, план развития местности или отрасли и т. д.). В последнем случае, cодержание итогов экспертизы должно отвечать основным управленческим задачам: во-первых, ограничение выбора возможных стратегий действия, т. е. применение выводов экспертизы для отказа от тех или иных вариантов решения (в том числе в форме пересмотра ранее принятого решения или избрания компромиссного варианта и т. д.); во-вторых, для корректировки избранной стратегии [94] .

В целом, алгоритм проведения экспертизы может быть описан следующим образом: возникновение экспертной ситуации – обращение заказчика к эксперту – заключение договора на проведение экспертного исследования (экспертизы) – передача заказчиком всех необходимых для экспертизы документов эксперту – проведение экспертом требуемых изысканий – составление экспертного заключения – передача экспертного заключения и всех сопутствующих документов (в том числе графиков и иных вспомогательных материалов) заказчику – подписание Акта выполненных работ. Мы сознательно завершаем алгоритм именно передачей акта, т. к. экспертиза в большинстве случаев носит рекомендательный харктер и заказчик может ее просто проигнорировать, а следовательно, далеко не всегда по результатам экспертизы предпринимаются какие-то конкретные решения. Кроме того, не все виды экспертиз требуют столь сложной процедуры, часто она упрощается, осбенно в случае неоднократного обращения заказчика к одному эксперту, особенно, если нет финансовой заинтересованности. Например, рецензирование научных статей, производимое по заказу редакции, может основываться на устной договоренности между заказчиком (журналом) и экспертом (специалистом в той или иной области знания).

Как уже отмечено выше, если контекстуально экспертиза начинается с возникновения экспертной ситуации, то процессуально – с документа, инициирующего экспертное исследование. Для признания результатов экспертизы (особенно, если речь идет о судебном разбирательстве) необходимо соблюдение формальных процедур. Все начинается с заявления от заказчика на проведение экспертного исследования (экспертизы) либо постановсления суда. Для того, чтобы четче провести линию между судебной экспертизой и иными видами экспертных исследований, в некоторых договорах предусмотрена формулировка «Заказчик гарантирует, что объекты и иные материалы, представленные им Исполнителю для проведения исследования, не связаны с проведением предварительного расследования по уголовному делу либо судебным рассмотрением уголовного, гражданского, арбитражного дела и дела об административном правонарушении [95] ».

В комплект итоговых документов могут входить: экспертное заключение (полная и краткая (2–5 стр.) версии); особое мнение экспертов по отдельным вопросам или в целом по содержанию экспертного заключения; сопутствующие материалы – методики получения экспертной информации, количественные оценки, промежуточные расчеты, анкеты, тексты экспертных интервью, аудиозаписи фокус-групп и пр.; дополнительные материалы, использованные в ходе экспертизы, – обзоры, аналитические материалы, данные статистики, экономические расчеты, правовые нормативные документы и пр. [96] .

При экспертизе, проводящейся в рамках предварительного расследования по уголовному делу, в соответствии с УПК РФ, инициатором выступает следователь, который выносит постановление о ходатайстве проведения экспертизы перед судом. В ходатайстве указываются основания назначения судебной экспертизы; фамилия, имя и отчество эксперта или наименование экспертного учреждения, в котором должна быть произведена судебная экспертиза; вопросы, поставленные перед экспертом; материалы, предоставляемые в распоряжение эксперта.

В случае если экспертиза проводится по частной инициативе (как отдельного гражданина, так и группы лиц), то может быть заключен договор между заказчиком и экспертом, либо представляющей его организацией (например, ООО НПО «Эксперт Союз», Славянский правовой центр, АНО «Центр Судебных Экспертиз», АНО «Независимый центр экспертиз» [97] , Министерство культуры и пр.). Поскольку экспертная деятельность по сути является услугой, то в договоре обязательно указываются сроки, основания экспертного исследования. Кроме того, в документе, на основании которого эксперт будет проводить исследование, указываются материалы и объекты, передаваемые эксперту, и прилагается список вопросов, на которые тот должен дать ответ. В некоторых случаях в договоре используется как равноправная замена термину «экспертиза» многосоставной термин «научно-исследовательская работа».

Разумеется, процедура исследования эксперта-медика, эксперта-психолога и эксперта-культуролога будет разной по содержанию, но алгоритм организации и документирования во многом совпадает.

Следующий важный момент любой экспертизы (по сути являющейся научно-теоретическим или научно-практическим изысканием) – собственно объект исследования и сопутствующие материалы. Криминалистическая энциклопедия определяет п одготовку материалов для экспертизы как «систему процессуальных, организационных и технических действий по собиранию, подготовке и оформлению необходимых для проведения экспертизы исходных данных, материалов и иных объектов экспертного исследования» [98] .

В судебной экспертизе все материалы и образцы предоставляются эксперту следственными органами, в иных случаях предоставляет заказчик. При этом различные виды экспертизы могут предполагать специфику сбора и подачи материалов – проектная экспертиза возможна только при предоставлении самого проекта, а также документов, отражающих все стороны и этапы его реализации; дактилоскопическая экспертиза требует особой упаковки и обращения с вещдоками; почерковедческая экспертиза, чтобы временной разрыв рукописных материалов был не более 10 лет, особенно это касается лиц преклонного возраста, т. к., как показывают наблюдения и научные исследования [99] , наиболее устойчивым является почерк у лиц в возрасте от 30 до 60 лет; лингвистическая экспертиза требует предоставления текстов, выступающих в качестве объекта исследования; материалом для культурологической экспертизы может выступать любой текст культуры.

Результатом исследования является документ, отражающий основные выводы и содержащий ответы на вопросы – Заключение. Оно может быть единым или совокупным, если экспертиза была комиссионная или комплексная, и, естественно, будет различаться в содержательной части, а также по своему характеру.

В соответствии со ст. 204 УПК РФ [100] экспертное заключение, предоставляемое в суд в качестве доказательства, должно содержать следующие сведения: 1) дата, время и место производства судебной экспертизы; 2) основания производства судебной экспертизы; 3) должностное лицо, назначившее судебную экспертизу; 4) сведения об экспертном учреждении, а также фамилия, имя и отчество эксперта, его образование, специальность, стаж работы, ученая степень и (или) ученое звание, занимаемая должность; 5) сведения о предупреждении эксперта об ответственности за дачу заведомо ложного заключения; 6) вопросы, поставленные перед экспертом; 7) объекты исследований и материалы, представленные для производства судебной

экспертизы; 8) данные о лицах, присутствовавших при производстве судебной экспертизы; 9) содержание и результаты исследований с указанием примененных методик; 10) выводы по поставленным перед экспертом вопросам и их обоснование.

Экспертное заключение не предназначенное для суда, должно содержать, пожалуй, все пункты, кроме 5 – предупреждение эксперта об ответственности за дачу заведомо ложного заключения, поскольку экспертиза, проводимая не для судебного расследования, априори предполагает объективность эксперта. Л. В. Никифорова предлагает следующую четырехчастную структуру заключения. Первая часть – вводная , содержащая сведения об эксперте, краткую характеристику предмета экспертизы и формулировку вопросов. Вторая часть – методологическая. В ней кратко, но ясно, с использованием цитат и ссылок на научную литературу, дается характеристика методов исследования и основных понятий. Третья часть – исследовательская . В ней содержится анализ предмета экспертизы, который может сопровождаться цитатами, отсылками к прецедентным ситуациям. Степень подробности анализа эксперт, обычно, определяет самостоятельно, но руководствуется при этом принципом полноты и убедительности аргументации. Четвертая часть – выводы . Содержит ответы на вопросы, поставленные во вводной части экспертного заключения.

Как уже отмечалось выше, обязательным элементом заявки на экспертизу являются вопросы, на которые должен дать ответ эксперт. Культурологическая и искусствоведческая экспертизы могут использоваться для широкого спектра сфер, например, исследование мнения населения по проблемам, затрагивающим социальную, экономическую, политическую и культурную сферу жизнедеятельности общества; установление наличия признаков творческого характера представленного объекта (относится ли к объектам авторского права); установление наличия/отсутствия факта переработки произведения; исследование фото– и видеопродукции на предмет наличия/отсутствия порнографии; исследование предметов искусства на предмет подлинности, установление авторства предметов искусства; установление факта исторической или культурной ценности предметов искусства; оценки предметов искусства и т. д. [101] . Соответственно, вопросы могут быть сформулированы так:

– является ли представленный на исследование объект результатом творческой деятельности?

– является ли исследуемый объект самостоятельным произведением либо является переработкой какого-либо иного произведения?

– имеются ли на фото– и видеоматериалах, представленных на исследование, изображения порнографического характера, если да, то на каких именно и по каким критериям они отнесены к таковым?

– носит ли данный материал экстремистский характер?

– имеются ли показания к возможности отнесения произведения к наследию того или иного автора?

– какова рыночная стоимость произведения?

Сегодня существуют различные классификации видов экспертных заключений по характеру ответов на поставленные вопросы. В некоторых выделяют три вида заключений [102] :

а) категорическое (положительное или отрицательное), когда эксперт дает на постановленные вопросы совершенно определенные ответы, лишенные сомнений;

б) вероятное , когда эксперт не может категорически ответить на поставленный вопрос или вопросы, но по совокупности определенных признаков высказывает обоснованное предположение по этому поводу (например, о тождестве сравниваемых объектов, о том, чем выполнена подпись на документе, о поддельности произведения искусства и т. д.);

в) констатирующее, когда эксперт не может ответить на поставленный вопрос, например, потому, что он выходит за пределы его специальных познаний, или потому, что для этого недостаточно той информации, документальных и вещественных материалов, которые эксперту предоставил заказчик (орган расследования, суд и т. д.).

Т. В. Власова и М. Д. Сущинская делят экспертные заключения на оценочные и рекомендательные [103] .

Оценочное экспертное заключение представляет, как правило, органу государственной/муниципальной власти, реже – другому субъекту, заказавшему такого рода экспертизу, аргументированные ответы на вопросы, поставленные в отношении объекта и предмета экспертизы, а именно – соответствуют ли они определенному набору требований, сформулированных с позиций целей и задач различных аспектов социальной политики. Эксперт/группа экспертов формулируют свою оценку по заранее определенной форме и структуре; дают предложения относительно желательных действий органа управления в отношении экспертируемого документа; делают прогноз возможных последствий принятия/непринятия рассматриваемого решения. Для оценочного экспертного заключения характерна довольно строгая стандартизация представления результатов экспертизы, заданная Заказчиком. На основе такого рода экспертных заключений принимаются решения об утверждении инвестиционных проектов и целевых программ, о выдаче лицензий и сертификатов и пр.

Рекомендательное экспертное заключение используется для целей формирования общего представления о той или иной проблеме/конкретной ситуации, рекомендаций по разработке или корректировке различных управленческих решений и соответствующих им документов (законопроекта, инвестиционного проекта, целевой программы и пр.). В рекомендательном экспертном заключении основное внимание уделяется конструктивным предложениям, направленным на эффективное решение рассматриваемой проблемы, поэтому оно может выполнять функции составления рекомендаций, обозначения, выявления наиболее актуальных проблем или способов их решения [104] . Этот тип заключения является наиболее распространенным видом итогового документа как в общественной, так и в государственной экспертизе.

Как подчеркивает большинство исследователей, содержание итоговой экспертной информации должно быть адаптировано к потребностям и уровню знаний заказчика, с тем, чтобы позволять ему пользоваться этим знанием для принятия окончательного решения. Иными словами, экспертное заключение должно быть изложено в максимально простой форме. При его подготовке следует избегать использования узкоспециализированной, профессиональной терминологии, эмоциональной, экспрессивной лексики, сложных формул, графиков, таблиц и пр. Заключение должно соответствовать официальному деловому стилю изложения информации, быть точным, четким, информационно насыщенным, понятным для восприятия [105] .

Поскольку мы рассматриваем рецензирование как вариант экспертного исследования [106] , то, соответственно, необходимо сказать несколько слов о том, ответы на какие вопросы должны содержаться в рецензии: 1) актуальность задачи («motivation») – зачем нужна задача и почему она еще не решена; 2) вклад работы («contribution»); 3) замечания («comments»); 4) общая оценка работы («evaluation») [107] .

Научные журналы могут разработать методические рекомендации по содержанию рецензии [108] , например, характеристика должна строиться по следующим пунктам:

– соответствует ли содержание статьи теме, заявленной в названии;

– соответствие статьи современным достижениям научно-теоретической мысли;

– доступна ли статья читателям, на которых она рассчитана, с точки зрения языка, стиля, расположения материала, наглядности таблиц, диаграмм, рисунков и формул;

– целесообразна ли публикация статьи с учетом ранее выпущенной по данному вопросу литературы;

– в чем конкретно заключаются положительные стороны, а также недостатки статьи, какие исправления и дополнения должны быть внесены автором.

Помимо этого, в рецензии должны содержаться выводы о рукописи в целом и четкая рекомендация о целесообразности ее публикации в открытой печати, а также общее решение по вопросу:

– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати;

– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати с внесением технической правки;

– рекомендовать принять рукопись к публикации в открытой печати после устранения автором замечаний рецензента, с последующим направлением на повторное рецензирование тому же рецензенту;

– рекомендовать отказать в публикации Статьи в открытой печати по причине ее несоответствия требованиям, предъявляемым к научному уровню Журнала (в данном случае статья, не рекомендованная рецензентом к публикации, к повторному рассмотрению не принимается) [109] .

В большинстве случаев экспертное заключение должно быть заверено подписью эксперта и печатью учреждения, в котором он работает, либо которое заказывало ему экспертизу. Исключение составляет рецензирование статей или книг, в котором рецензия, являющаяся итоговым документом, может быть просто подписана экспертом-рецензентом.

Хочется особо подчеркнуть, что Заключение эксперта не является обязательным для кого-либо, но если несогласие с экспертным заключением дознавателя, следователя, прокурора и суда должно быть мотивировано в письменном виде не иначе как в постановлении (определении) о назначении повторной экспертизы, назначаемой для проверки сомнительного заключения, то экспертизы, заказываемые в инициативном порядке, могут быть просто проигнорированы.

Если экспертное заключение представляется в суд, то оно подлежит всесторонней оценке. Во-первых, дознаватель, следователь и суд могут и обязаны проверить, соблюден ли при назначении и производстве экспертизы установленный законом процессуальный порядок, призванный обеспечить полноту, объективность и достоверность полученных результатов, а также права сторон. Во-вторых, должностные лица, в чьем производстве находится уголовное дело, могут и обязаны проверить компетентность эксперта (экспертов), от чего напрямую зависит достоверность заключения. В-третьих, проверке подвергается полнота и доброкачественность предъявленных на экспертизу материалов (вещественных доказательств, документов, образцов для сравнительного исследования, а также материалов самого уголовного дела). От этого также напрямую зависит оценка самого экспертного заключения. И, наконец, в-четвертых, следователь и суд обязаны (и это им под силу) исследовать полученное экспертное заключение со следующих позиций: а) отвечает ли теоретическая и практическая основа данной экспертизы современному уровню развития соответствующей отрасли науки, техники, искусства и ремесла; б) соответствует ли экспертное заключение и выполненное исследование законам логики, которые юрист, ведущий уголовное дело, должен знать лучше других. Критическому анализу экспертное заключение может быть подвергнуто и в других аспектах.

Более того, следователь вправе по собственной инициативе либо по ходатайству подозреваемого, обвиняемого и защитника допросить эксперта для разъяснения данного им заключения, в частности, чтобы уточнить методику исследования, содержание отдельных терминов и формулировок или для разъяснения возникших вопросов по поводу уровня современных знаний и навыков в соответствующей области науки, техники, искусства и ремесла. Если возникают противоречия между выводами экспертов, производивших комиссионную или комплексную экспертизу, то эксперт или эксперты также могут быть вызваны для дачи показаний.

В заключение хотелось бы сказать немного о документах, регулирующих деятельность самого эксперта, или точнее о том, как можно получить официальный статус государственного эксперта (помимо того, что нужно быть профессионалом в своей области).

В 2010 г. Министерство культуры РФ утвердило порядок аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы ( см. Приложение ). Процедура аттестации экспертов включает в себя подачу документов на аттестацию, оценку уровня квалификации аттестационной комиссией, которую возглавляет руководитель Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в области охраны культурного наследия; принятие решения по результатам такой оценки; утверждение аттестации.

Для получения статуса человек должен соответствовать следующим критериям: иметь высшее и (или) послевузовское профессиональное образование по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности, в исключительных случаях допускается наличие среднего профессионального образования; предшествующий стаж практической работы по профилю экспертной деятельности не менее 10 лет; знать международные акты и законодательство Российской Федерации в области сохранения, использования, популяризации и государственной охраны объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации; уметь проводить необходимые исследования, оформлять по их результатам заключения экспертизы.

Собственно процедура аттестации может проходить в различных формах – устный экзамен, тестирование, собеседование. Соискатель должен продемонстрировать не только знание истории культуры России, но и, например, разбираться в специфике проектирования инженерных сетей и оборудования при реставрации и приспособлении памятника для современного использования, и объекты культурного наследия какой категории историко-культурного значения могут быть отнесены к объектам всемирного наследия, что представляет собой проект зон охраны объекта культурного наследия и пр. Полный список вопросов для устного экзамена размещен на сайте, так что любой желающий может подготовиться и претендовать на получение сертификата (см. Приложение ).

Для прохождения конкурса необходимо подать документы на аттестацию: письменное заявление; копию документа, подтверждающего прохождение обучения по утвержденной программе (при его наличии); копию паспорта либо иного документа, удостоверяющего личность; копию диплома о высшем образовании и (или) послевузовском профессиональном образовании по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности; копии документов (дипломы, свидетельства, сертификаты), подтверждающие наличие у соискателя научных знаний, навыков по профилю экспертной деятельности; сведения о проводившейся соискателем экспертной деятельности и (или) научно-исследовательской работе по профилю экспертной деятельности (если имеются); копию трудовой книжки.

Подтверждать квалификацию эксперту необходимо каждые три года.

Подводя итог, можно отметить, что в настоящее время экспертная деятельность по-прежнему в массе своей ориентирована на судопроизводство, либо оценку уже свершившегося (объектов, проектов, фактов, явлений и пр.). И это нашло отражение в нормативно-процессуальном выражении – наиболее четко и полно определяется и формулируется все, что связано со следственными мероприятиями. Экспертиза же как прогнозное расширяющееся явление, ориентированное в будущее, предполагающее междисциплинарное многоаспектное исследование, выходящее за рамки узкоспециализированных научных областей, находится в стадии становления. Унификация процедурных вопросов, порядка инициации и фиксации результата – дело будущего.

Часть 3. Экспертное сопровождение культурной политики

Культурологическая экспертиза как инструмент публичной политики

Е. В. Листвина

Современный социум характеризуется тем, что разветвленная и усложняющаяся жизнь требует все больше квалифицированной и компетентной оценки происходящих событий. В последние годы усиливается роль экспертных сообществ, становится все существеннее фигура эксперта. Название одного любопытного исследования – «Экспертократия» [110] – вполне отражает качественные изменения места экспертизы в современном мире. Правда, в обществе чаще говорят о значении юридической, судебной, медицинской, экономической экспертизы.

Но в последнее время мы сталкиваемся с потребностью именно в культурологической экспертизе. Это связано с тем, что гуманитарная составляющая социальной жизни становится все более значимой, что вопросы культуры попадают в центр внимания представителей разных наук и разных сфер практической деятельности – стремительно идет процесс культурологизации публичного, политического, научного, идеологического дискурсов.

Культурологическая экспертиза нужна еще и потому, что стремительно идет процесс артизации разных сторон нашей жизни. Так, рассматривая политические механизмы разделения властей, современный автор использует метафору с употреблением специфической терминологии, отнюдь не присущей политологии, – «институциональный дизайн» [111] . В обществе все чаще наблюдается артизация как театрализация современной общественной жизни во многих ее сферах (в частности, в политике, образовании, средствах массовой информации, не говоря уже о целой индустрии шоу-бизнеса, режиссирующей постановочные сюжеты на любые темы и представляющей их в одном потоке с реальной информацией) [112] . Помимо этого, ряд событий частного порядка, касающихся жизни отдельных людей, также выходит за пределы сугубо индивидуального проживания и нуждается в экспертной оценке. Смешение многих сфер жизни (порой в постмодернистском духе) требует иного оценочного аппарата, то есть качественно новых видов экспертизы.

Усложнение социальных и культурных процессов сказывается на уровне компетентности, уверенности в аналитических суждениях. В ряде случаев этот уровень не настолько высок, чтобы мы могли делать необходимые умозаключения, выводы и использовать их во всем многообразии практической деятельности. Отсюда – потребность в эксперте как специалисте, обладающем глубокими знаниями в конкретной, специфической области и способном дать мотивированное и обоснованное заключение, на основании которого допустимы серьезные решения, действия, практические выводы.

Возрастающая потребность в экспертизе как таковой и в фигуре эксперта может иллюстрироваться интересным наблюдением В. П. Руднева, который на примере ряда выражений, характерных для разных поколений, продемонстрировал смену картин мира. Так, в 1960-е гг. часто использовалось выражение «на самом деле», подчеркивающее реализованность поколения шестидесятников и их четкую уверенность в собственном видении реальности, в возможности наблюдать ее объективную и универсальную картину. Более поздние поколения использовали словосочетание «как бы», отражающее отношение неуверенности и неопределенности, ставящее под сомнение реальность [113] . Это наблюдение подтверждает потребность в специалисте, который своим узкоспециализированным квалифицированным мнением сможет поставить хотя бы гипотетическую точку в сложных спорах.

Экспертиза особенно затребована в обществе потребления, когда тотальная коммодификация всех сторон социальной жизни настоятельно требует подтверждения качества той или иной услуги – где бы и кем бы она ни оказывалась. Коммодификация представляет собой тенденцию к превращению многих видов интеллектуальной деятельности, и в том числе экспертизы, в один из видов товара со всеми присущими последнему свойствами (уровнем качества, количеством ассортимента, стоимостью и пр.). Эксперт в данном случае выступает как человек, оказывающий оценочную услугу, на которого переложена весомая часть ответственности за качественное и стабильное функционирование социума. Например, сегодня каждая уважающая себя организация имеет штатного психолога, но еще недавно это показалось бы странным. Та же ситуация складывается с экспертами.

Эксперт – лицо, необходимое для перенесения ответственности. Фигура, на которую можно сослаться, инстанция, выносящая вердикт, но в то же время выступающая зачастую в роли «мальчика для битья», объекта критики. Эксперт получается фигурой одновременно и включенной в социальные процессы, и вынесенной из их потока. Его всегда призывают извне, словно бы из иного мира, предполагая, что у эксперта должны отсутствовать личные пристрастия, приверженность той или иной научной школе. Но, с другой стороны, от него ждут активной позиции и серьезной аргументации по конкретному сложному социальному, политическому, культурному или иному явлению.

С одной стороны, эксперт оказывается вне научного дискуссионного поля. Выводы, которых от него ждут, воспринимаются статично и декларативно. Это может придавать суждению эксперта элемент некоторой непререкаемости. С другой стороны, его непререкаемость вполне может находиться в поле игровой культуры, когда правила устанавливаются по ходу игры. И эксперт может быть опровергнут своим противником-экспертом противоположной стороны, что в принципе допустимо в научной среде. Экспертиза может быть просто не использована после ее выполнения или не приложена, если не устроит заказчика. Особенно если это частный заказ на экспертизу. И эксперт оказывается в странном положении – его мнение важно, но не является непреложным в выявлении результатов процесса, активным участником которого он является.

Эксперт также выполняет роль медиатора, фигуры, обладающей мощными посредническими, коммуникативными функциями. Эксперт аккумулирует в себе коммуникативный потенциал, он априори компетентен и поэтому может выполнять данные функции для наибольшей оптимизации социальной жизни. Эксперт, таким образом, реализует принятые в обществе коммуникационные стратегии и контакты, становясь необходимым лицом в сложной многоуровневой социокультурной цепочке.

В какой-то мере общество психологически чувствует себя более комфортно именно в этих условиях разделения ответственности. Изобилие явлений, предметов и направлений социокультурной деятельности заставляет прибегать для их оценки к услугам узких специалистов, усиливая уже имеющееся разделение компетенций, сфер влияния и приложений профессионального опыта.

Все это важно и для политической жизни, где от любого действия ждут однозначности и конкретности, результативности, но в силу объективных условий это не всегда достижимо. В таком случае нуждаются в экспертизе как поставленной хотя бы на время точке, приводящей к требуемой однозначности.

Участие культурологов в экспертной оценке политических событий и действий необходимо в связи с двумя важными и взаимосвязанными тенденциями. Во-первых, это усилившаяся тенденция мифологизации политической жизни [114] , а во-вторых, введение на качественно новой основе архетипов в социокультурное и политическое поле современного общества. Архетипы в современном обществе актуализированы и извлечены из ментальной сферы непроговоренного, что оценивается неоднозначно. Они выведены на рациональный пласт сознания, и это нарушает целостную глубинную основу архетипа [115] . В результате архетипы оформляются словесно, концентрируются в жестких визуальных образах и становятся доступными большому количеству людей. Но это приводит к тому, что архетипы становятся менее защищенными, подвергаются жесткому воздействию со стороны социальных структур. Обозначенные тенденции предполагают увеличение специалистов, которые могли бы в этих условиях способствовать ориентации в этом сложном мире.

Таким образом, современный архетип вербально и визуально оформлен, он прочувствован и востребован на уровне сакрального и профанного. Однако выведение архетипа из ментальной глубины приводит к тому, что к архетипу начинают применяться все современные гуманитарные технологии: его трансформируют в бренды, в сувениры, подвергают идеологической эксплуатации. Архетипы активно вовлекаются в сферу рекламы, в политику, где становятся инструментом имиджмейкерства, их стилизуют под символы организаций и т. п., упрощая пути проникновения в глубины подсознания.

Необходимость обращения к экспертизе обусловлена также увеличением роли визуальной составляющей культуры, создающей особый фон политического пространства. Визуальная культура понимается как способность восприятия визуальных образов, умение их анализировать и интерпретировать. Собственно, визуальная культура предполагает определенный уровень и навык грамотного визуального восприятия культурных символов и умения считывать, расшифровывать информацию культурных кодов, организующих пространство медиареальности [116] . Современная политика разворачиваются в стремительно возрастающем потоке визуальных способов воздействия, а это, в свою очередь, требует более компетентного консультирования и анализа со стороны эксперта-культуролога.

Необходимость отслеживать и анализировать визуальную составляющую современной жизни имеет несколько аспектов. Во-первых, это определение ракурса. Эксперт – это человек, который предлагает, а в ряде случаев и навязывает определенную точку зрения. Причем, точку зрения как в узком, так и в широком смысле этого слова. Видение проблемы под определенным углом, что демонстрирует экспертная оценка, может иметь разные, в том числе и далеко идущие последствия. По словам одного из министров обороны США У. Дж. Перри, «если вы видите цель, вы можете ее уничтожить» [117] . Таким образом, четкое видение может делать прозрачным и одновременно незащищенным исследуемое, что не всегда является задачей экспертизы, но может привести к неоднозначным последствиям.

Во-вторых, экспертиза, от которой в результате ждут оценку целостной картины произошедшего события, действия и т. п., может опираться (и вынуждена опираться) на повышенное внимание к деталям. Мозаику фактов в целое складывает эксперт, именно ему принадлежит решающая роль в складывании узора, который станет убедительным доказательством определенной точки зрения. Как говорил один из героев Р. Брэдбери, «можно убедить людей в чем угодно, стоит лишь уделить особое внимание деталям». Эксперт погружен в детали, которые он скрупулезно анализирует, сопоставляет, ориентируясь при этом не только на поиск объективной истины, но и на тот эффект, который произведет результат его исследования.

От эксперта ждут, как правило, неожиданного суждения (иначе, если ситуация очевидна, эксперта привлекать необязательно), эксперт разбивает привычные стереотипы и клише, которые составляют часть нашей природы. «Эти клише формируют саму нашу чувственность, это наш способ реагировать на мир», – замечает Е. В. Петровская [118] .

Возникает вопрос: эксперт ли определяет, что мы видим, или мы, уже имея определенную картину, ищем ее подтверждения? Вопрос, скорее всего, останется открытым, но учитывать его при рассмотрении феномена экспертизы необходимо. Эксперт – это одновременно визуальный фокус и расфокусированность, множественность социального зрения, если так можно выразиться.

Эксперт, на наш взгляд, востребован еще и с позиций двойного кодирования, присущего постмодернистскому подходу к современности [119] . Двойное кодирование предполагает одновременную доступность продукции, понятность и упрощенность для восприятия обыкновенным потребителем, а в то же время наличие подтекста, воспринять который может только интеллектуал, профессионал, специально подготовленный человек. Этот подход распространяется и на продукцию политического характера. Первый аспект воспринимается всеми без особой подготовки, более того, большей частью, визуальный или лозунговый материал политического свойства специально рассчитан на неподготовленного, «любого» реципиента. Однако определить подтекст, а, значит, и степень воздействия продукции может только эксперт. Поэтому значение экспертизы в предоставлении качественного материала увеличивается, а вслед за этим возрастает роль эксперта, его личного участия и ответственности.

Эксперт необходим в мире увеличивающегося знания. Но экспертиза нуждается в более четком определении ее границ, функций и защищенности. Как отмечалось во Всемирном докладе ЮНЕСКО «К обществам знания» в 2005 г., стремление гуманитарной и научной общественности к качественно и количественно растущему знанию несет в себе определенные риски и проблемы. «Действительно, не ставит ли под сомнение неравенство в доступе к информационным источникам, содержанию и инфраструктуре подлинно глобальный характер информационного общества? И можно ли говорить о глобальном информационном обществе, если затруднена свобода передачи информации или же сама информация является предметом цензуры или манипуляции?» [120] . В этом сообществе роль эксперта приобретает большое значение, особенно, когда речь идет о независимом эксперте.

Следует также отметить двойственность экспертизы и самого эксперта. Изначально экспертиза предполагает альтернативу – не менее аргументированное противоположное мнение, от которого порой эксперт и отталкивается. Таким образом, экспертиза может приобретать элементы постмодернистской игры. Мы вырабатываем правила, по которым осуществляется экспертиза, понимаем, что без них нельзя, но мы же и меняем правила по ходу игры, усиливая роль экспертного суждения, но не придавая ему при всем этом абсолютного значения, поскольку экспертное заключение – всего лишь мнение, которое имеет в первую очередь утилитарное значение.

В каких случаях в политической сфере привлекается эксперт именно как культуролог, а не лингвист? Действительно, лингвистическая экспертиза – явление довольно привычное, к ней адресуются во многих случаях. К культурологу обращаются в том случае, когда используют визуальный ряд и нуждаются в расшифровке, толковании заложенных в изображении символов. По личному опыту автора, это чаще всего случается во время предвыборных кампаний, когда усиливаются дискуссии между политическими противниками и увеличивается визуальная нагрузка на избирателей. Публичность политики определяет специфику ее воздействия на большие группы людей, диктует особые условия, как синкретической подачи визуального материала, так и целостного его восприятия.

Есть несколько вопросов, которые волнуют исследователей данного явления. Так, например, когда наиболее активно заказчик заинтересован в экспертизе? Воспринимается ли экспертиза как необходимый элемент создания политического, агитационного материала, или потребность в ней определяется иными параметрами? Возможен ли заказ собственного визуального артефакта у независимого эксперта до прецедента, который нуждается в анализе и разработке? Чаще всего заказчик обращается к эксперту при оценке собственного материала, когда при столкновении мнений необходимо защитить свою позицию с помощью дополнительного аргумента, или если есть потребность опровергнуть мнение противной стороны. Причем обращение к эксперту может быть равным в обоих случаях. Другое дело, что задача эксперта при всей необходимости независимости обусловлена изначально предвзятостью постановки проблемы.

С другой стороны, если есть стремление вывести противника из игры, вполне удобно обратиться к независимому, третьему лицу, опираясь на принципы старой системы ценностей уважения научного знания как некоего самостоятельного и надежного аргумента. Это относится еще к той картине мира, когда научное мнение имело статус окончательного суждения. Несмотря на то, что сейчас мы все больше склоняемся к множественности решений, эксперт представляется такой фигурой, которая может расставить все точки над «i». Вряд ли это действительно принимается на веру заказчиком, но апеллировать к такой социальной роли эксперта он может, призывая прислушаться к оценке эксперта все общество в качестве чуть ли не последнего аргумента.

Следует отметить еще такой момент: заказчик привлекает независимого эксперта-культуролога большей частью тогда, когда имеется спорный момент в оценке уже имеющегося прецедента. На этапе формирования конкретного визуального образа и его реализации в виде публикации или демонстрации, как правило, в эксперте не нуждаются. Или же пользуются услугами ангажированных, так называемых «своих» специалистов. Открытая необходимость в эксперте проявляется лишь тогда, когда элемент пропагандистской кампании или отдельное событие становится предметом столкновения политических сил, выражающееся в диапазоне от публичной дискуссии до судебного разбирательства. В последнем случае эксперт становится необходимой фигурой, к которой апеллируют обе стороны процесса, подчеркивая независимость и отстраненность эксперта от непосредственно партийных, политических пристрастий.

В результате наличие ряда экспертных заключений с обеих сторон приводит к тому, что эксперт оказывается центром напряжения и лицом, на которое переносится наибольшая ответственность за исход дела. Судьи, адвокаты и участники процесса обращаются к экспертам, так что судебное заседание временами превращается в своеобразную «битву экспертов», которые вынуждены держать основной удар и лично включаться в ход, например, судебного заседания, куда эксперт может быть вызван в качестве свидетеля.

С какими требованиями к эксперту приходят заказчики? В первую очередь, это требование высокого профессионализма и компетентности. Фактически это является исходным пунктом, с которого начинается работа эксперта. Более того, желателен довольно высокий статус эксперта в его профессиональной среде, который часто срабатывает как некая реклама для обращающегося, как демонстрация связей заказчика в научной среде и показатель его собственной ориентированности в проблеме. Также предполагается, что эксперт должен разбираться в политической ситуации, элементы которой он подвергает анализу. В то же время от эксперта ждут эмоциональной отстраненности, непредвзятости, отсутствия личных пристрастий как к заказчику, так и к его оппонентам, то есть самого главного – независимости в суждениях и качественной экспертизы. Кроме того, эксперт часто оказывается в положении, когда от него требуют ответа на вопрос, имеющий отношение к чисто юридическим сферам, и тогда ему приходится четко обозначать пределы своей компетенции, что не всегда адекватно воспринимается заказчиком. Это также требует от эксперта минимума правовых знаний, чтобы не оказаться вне правового поля.

Однако здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее сложно решаемых проблем в деятельности эксперта. Несмотря на то, что эксперт обозначается как лицо независимое, он фактически не защищен от различных вариантов давления с обеих сторон (заказчика и оппонента). Требования ко всем аспектам его деятельности нечетко прописаны и расплывчаты. С одной стороны, эксперт независим, что подчеркивается при обращении к нему. Но в данной ситуации эксперт остается один на один как с проблемой, так и со своим суждением, которое он должен подтверждать и защищать, если понадобится, и в ходе судебной процедуры. Эксперт оказывается не защищенным ни в ходе анализа материала, ни в процессе использования его материала обеими сторонами политического процесса. От него многое требуется, однако сам заказчик не всегда может четко сформулировать свои претензии, требования и, главное, компетентно оценить работу эксперта.

Получается, что часто эксперт оказывается в своеобразных тисках – у него есть свобода суждения, на которую рассчитывают заказчики, но при размытости критериев его работа часто подвергается критике. От эксперта требуется (в рамках того же двойного кодирования) подробное, глубоко обоснованное и развернутое исследование проблемы, но в то же время в выводах и четких ответах ожидаются доступные, понятные формулировки, которыми может оперировать заказчик – то есть, экспертиза может находиться изначально в двух разнонаправленных реалиях осуществления.

Особенно хочется отметить, что заказчику свойственно некоторое фоновое ожидание результатов экспертизы с учетом спектра смысловых и символических коннотаций самого заказчика, далеко не всегда совпадающих с ассоциативным рядом эксперта. В этом аспекте очень важно знание ментальных оснований и оценки всей ситуации заказа на культурологическую экспертизу в рамках конкретной, чаще всего региональной политической ситуации. Таким образом, эксперт должен учитывать и по возможности четко представлять себе ментальное пространство заказчика, ментальное пространство его целевой аудитории и общую ментальную обстановку, допустим, региона, так как он как эксперт обязан составить целостное представление о проблеме и определить в ней место анализируемого визуального материала.

Также это фоновое ожидание может иметь еще и несколько иную подоплеку. На наш взгляд, помимо официального обоснования запроса к эксперту, можно выявить и другие, если так можно сказать, надежды заказчика. Кроме того, что эксперт должен ответить на прямые вопросы, вполне возможно, что кроме этого есть и иные мотивы заказчика – необходимой расшифровки синкретического и скрытого материала, подробного разъяснения, как некоего научного прикрытия и подтверждения собственной позиции, т. е. консультации.

Актуальным является вопрос ангажированности эксперта и оказания давления на него. Формально давления на эксперта быть не должно, как и эксперт не должен обладать личной заинтересованностью (т. е. личными политическими пристрастиями) в решении экспертной задачи. Но на деле эксперт оказывается в очень сложных условиях. Личность, социально-политический вес деятеля или организации, заказывающей экспертизу или подвергающейся ей, не может не учитываться экспертом при выполнении заказа. Часто заказчик активно демонстрирует свой статус, особую роль в политическом процессе с целью прямого или косвенного давления на эксперта. И то, что эксперт изначально самостоятелен в исполнении экспертного анализа, нередко приводит к тому, что он оказывается абсолютно одинок и не защищен практически на всех этапах проведения экспертизы.

Методы проведения экспертизы визуальных образов, используемых в политическом пиаре. Они включают в себя большой пласт теоретических знаний, за которыми, собственно, и обращаются к эксперту. Эксперт обязан владеть теоретическими знаниями, причем использовать самые удивительные комбинации теоретических и прикладных сведений из области теории культуры, семиотики, из большого количества смежных дисциплин, и в то же время уметь их практически применять в уникальной ситуации каждого заказа. Интересным является еще и то, что эксперт помимо того, что он обязан включать весь свой диапазон наработанного опыта, также неизбежно вводит собственное видение, собственную картину и свой ассоциативный ряд, поскольку он должен понять ассоциативный ряд заказчика и соотнести его с твердыми требованиями экспертизы. Заказчик формулирует вопрос исходя из своих запросов и собственного уровня их понимания. Следственные органы, которые чаще всего осуществляют запрос на экспертизу, не меняют уже имеющихся формулировок. Эксперт также не имеет права менять их, а должен применяться к заданному полю вопросов. Таким образом, эксперт демонстрирует во многом собственный уровень знаний и часто вступает во взаимодействие с знаниями, мнением, системой аргументации других экспертов, усиливая конкретные позиции или дискутируя с ними. Эксперт осуществляет анализ, сопровождая его обязательной теоретической запиской, где он предлагает развернутое видение проблемы вместе с историко-теоретическим исследованием. В данной записке эксперт должен представить доказательный текст, убеждающий представителей следственных органов, то есть людей, не имеющих культурологического образования, в правоте своих тезисов.

Приведем пример столкновения ассоциативных рядов. Так, например, требуя экспертизы по рисунку, где стилизованно изображена Фемида в капюшоне с прорезанными отверстиями для глаз, с окровавленными руками, заказчик четко обозначил свою ассоциацию с движением ку-клукс-клан, тогда как эксперт увидел в конкретном изображении большее количество коннотаций, в том числе и просто изображение палача, и отсылку к античной мифологии с изменением образа Фемиды с завязанными глазами. Таким образом, эксперт обязан соотносить диапазон видения проблемы со своим обоснованным и аргументированным выводом, учитывая конкретный запрос заказчика и объясняя ему вариативность и неоднозначность подхода.

Таким образом, в работе эксперта проявляется некоторый противоречивый элемент: с одной стороны, текст эксперта рассчитан в первую очередь на неспециалиста, с другой – предполагает именно квалифицированное, подкрепленное выверенными научными доказательствами исследование. Одни из главных моментов также заключается в том, что эксперт должен ответить на конкретный вопрос там, где зачастую однозначный ответ невозможен.

Делая некоторые краткие выводы, хочется отметить следующее. Культурологическая экспертиза становится все более востребованной и актуальной в современных специфических условиях динамики политического пространства. Однако общество еще не выработало к ней, в отличие от других экспертиз (экономической, судебной), четких требований и критериев, что затрудняет работу эксперта и объективную оценку результатов экспертизы. Попадая в политическое пространство, эксперт подвергается всем присущим этому пространству особенностям и воздействиям, что придает его деятельности особую остроту и формирует трудности. Культурологическая экспертиза требует от эксперта широкого спектра знаний в различных областях с учетом общегосударственной, региональной, национальной, этнической специфики. Права эксперта и его защищенность на всех этапах проведения экспертизы нуждаются в четкой проработке и юридическом обосновании. Перспективы культурологической экспертизы можно оценить как высокие в связи с увеличением визуальных сфер культуры и их роли в воздействии на большие группы людей.

Парадоксы этнокультурологии и процессы конструирования новых квазиэтносов: к проблеме экспертной оценки культурных программ и проектов [121]

В. Г. Егоркин , Л. В. Никифорова

Экспертная оценка программ и проектов в области возрождения этнических и региональных культур сегодня приобретает острую актуальность, но обсуждается крайне редко. Такая экспертиза проводится в ходе регистрации общественных организаций, некоммерческих партнерств, ставящих своей задачей возрождение традиций, обрядов, ремесел и т. п., в рамках проведения конкурсов и фестивалей, принятия решений о грантовой поддержке научных исследований, при рецензировании учебно-методических материалов, просветительской и научной литературы.

Нам бы хотелось показать контекст такого рода деятельности, проанализировать некоторые важные, но неочевидные для многих тенденции, выступить в роли экспертов, которые подвергают сомнению сложившийся порядок вещей. Сама по себе задача возрождения культуры (в любом ее варианте) обладает мощным суггестивным потенциалом, защищающим от любой критики. Однако в реальности все обстоит сложнее.

Практика культурологического изучения регионов России в доминанте поликультурности способствует не только изучению регионов, но в том числе активно развивающемуся сейчас процессу региональной реиндентификации, конструированию новых форм общностей. Последние позволительно назвать «квазиэтносами», поскольку с этносами и этническими группами, которыми традиционно занималась этнография, они имеют лишь весьма отдаленное и формальное сходство.

Такое конструирование оформляется в виде «возвращения к историческим истокам, культурным корням», «восстановления исторической справедливости», методологически – обращением к региональному подходу и этнологии. Интерпретация сводится к поискам (либо изобретению) специфических черт какой-либо локальной группы субстанционального этноса в их противопоставлении последнему и, напротив, к позиционированию качеств, роднящих эту группу с эталонными для этнических антрепренеров этносами. Такое прочтение регионального подхода позволяет создать квазикультурологическую «кальку», произвольно налагающуюся на конкретный географический район России без учета существующих административных границ, с целью искусственного определения нового геополитического субъекта. Исследования по региональной и этнокультурологии, хотя и не ставят перед собой цели этнического конструирования, но могут считаться гносеологической предпосылкой такого рода «методологии».

Речь здесь идет о процессах, генетически родственных «параду суверенитетов» в СССР конца 80-х – начала 90-х гг. XX в., закончившихся развалом Советского Союза в 1991 г. Только теперь объектом геополитической диссипации выступает уже современная Россия. Усилия этнических антрепренеров, своего рода политтехнологов такого процесса, направлены на создание новых этнических идентичностей путем реидентификации социальных общностей, традиционно идентифицированных как субэтносы или даже локальные (региональные) группы, обладающие специфическими чертами быта, ремесел и пр. (поморы, казаки, сибиряки, коми-ижемцы, мокша и эрзя, мордва и т. д.). Процесс конструирования новых этнических идентичностей предполагает и реидентификацию социальных групп, существовавших когда-то самостоятельно, но со временем ассимилированных более крупными этносами.

К наиболее заметным направлениям процесса реидентификации относится Поморское движение на Русском Севере Европейской части Российской Федерации. Как утверждает председатель Национального культурного центра «Поморское Возрождение» Иван Мосеев, оно возникло в условиях т. н. перестройки, в 1987 г., когда в Архангельске была создана вышеозначенная организация [122] . В основе во многом мифологизированной этнофилософии поморов лежит идея осмысления части как целого, противопоставление первой последнему и, в конечном итоге, креация из части нового целого, находящегося в оппозиции прежнему единству. Оппозиционность неизбежна уже потому, что деструкция существующего объекта возможна лишь посредством переформатирования имеющихся в нем противоречий в антагонизмы, ведущие к оппозиционному наполнению его частей.

С точки зрения логики, в основу поморского движения положен известный алогизм: подмена целого его частью, что можно обозначить как симулякр. Фрагментация действительности, выступающая одним из законов постмодерна, актуализируется в случае с поморским движением как фрагментация русского этноса, когда одна из его частей реидентифицирует себя как новое целое.

Изданная в Архангельске «Поморская энциклопедия» (2001) говорит о поморах следующее: «Поморы – русскоязычная группа этноса, заселившая [с XII в.] берега Белого и Баренцева морей и выработавшая своеобразный культурно-хозяйственный тип, основанный на преобладании промыслового приморского хозяйства (рыболовства и морской охоты). П. [поморы – В. Е .], однако, не оставили традиционных крестьянских занятий – земледелия и животноводства, игравших в поморской экономике все же второстепенную роль. Формирование П. происходило на территории аборигенных народов финно-угорской и самодийской групп, которые оказали заметное влияние на русский этнос и сами испытали влияние русских переселенцев из новгородских и ростовских земель<…>Правильно рассматривать П. как население только Беломорского побережья, представляющего собой только область расселения специфической локализованной группы северно-русского населения» [123] . Корректную информацию энциклопедии можно критиковать лишь в осторожной трактовке этой социальной группы как «русскоязычной группы этноса» [какого именно? – В. Е. ], что является реверансом в сторону этнической фрагментации русского народа. Точнее было бы определение «Поморы – локальная группа русского этноса».

Согласно данным всероссийской переписи населения 2002 г., из 1 млн 570 тыс. населения Архангельской области [124] поморами идентифицировали себя 6524 жителя этого региона [125] , т. е. 0,42 % от общей численности – ничтожное количество! Однако такая «малость» социально весьма активна, идеологически агрессивна, культурологически напориста (вспомним концепт «малого народа» И. Р. Шафаревича [126] ) и абсолютно уверена в том, что творимая ею новая этноидентичность является жизнеспособной, поскольку она – истинна.

Основной социальной причиной возникновения поморского движения стал многолетний кризис всех сфер общественного бытия в регионе, вызвавший падение уровня жизни большинства его жителей. В послании областному собранию депутатов 17 декабря 2009 г. губернатор Архангельской области И. Михальчук констатировал: «…Доходы областного бюджета сократились почти на треть, плановый дефицит превышает 7 млрд рублей.<…>Пришлось принимать непопулярные меры – так было отложено повышение заработной платы бюджетникам, сокращены инвестиционные программы, остановлены некоторые проекты<…>Ситуация в финансово-экономической сфере далека от стабильности, и наступающий год будет не легче». И далее - как приговор «Люди устали от бардака…» [127] . Таким образом, чувства усталости, разочарования в действиях администрации различных уровней, выражающие, в свою очередь, состояние плохо скрываемого недовольства, - все это выступило элементами состояния длительной фрустрации, которая требует непременного разрешения. Таковы психологические причины возникновения поморского движения, в котором определенная часть населения Русского Севера видит сегодня социальную силу, способную вывести регион из цивилизационного тупика. Участники движения объединены в ряд организаций, таких как Национально-культурная автономия поморов Архангельской области, Беломорская территориально-соседская община, Этнографический центр поморского фольклора «Сюзёмьё», упомянутый выше Национальный культурный центр «Поморское Возрождение» и др., которые проводят интенсивную культуртрегерскую деятельность, лейтмотивом которой выступает пропаганда «уникальной самобытной поморской культуры» и не менее уникального «традиционного поморского образа жизни» [128] .

Онтология поморской идеи (как и теория поморства) весьма мифологизирована. Этнические антрепренеры прежде всего не согласны с общепринятым отнесением поморов к русскому народу. Такое понимание не соответствует их цели – реидентификации северорусского населения как поморов – «коренного народа Севера, сформировавшегося в XII–XIII веках, что подтверждается признаками этнической общности: самосознание и название “Поморы”, общность исторической территории, культуры Поморья, языка (поморская “говуря”), традиционной экономики и других факторов. За века у поморов сформировались специфические черты характера, особый психический склад, трудно выражаемый в точных научных терминах [курсив мой – В. Е .], но заметно отличавший поморов» [129] от основной массы русского этноса. Этот «особый психический склад» этнический антрепренер выразить не смог потому, что его не существует по причине идентичности менталитета поморов с общерусским складом ума и психики. Зато четко определяют его идеологи неолиберального толка, противопоставляющие «Северный “мир”» «великорусскому»: «Поморы – люди, обладающие наиболее выраженным северным сознанием, … в них соединялись свободолюбие и смирение, мистицизм и практицизм, страсть к знаниям, западничество и стихийное чувство живой связи с Богом». Издавна «связи с западными странами, знание европейских порядков и общение с европейцами поддерживали демократические традиции [курсив мой – В. Е.] и даже в какой-то мере обосновывали их существование» [130] .

Нетрудно заметить, что приведенная характеристика поморского менталитета является оксюмороном – искусственным совмещением взаимоисключающих понятий («свободолюбие и смирение», «мистицизм и практицизм» и т. д.), где реализована одна из новейших неолиберальных технологий манипуляции сознанием: объединение этнических традиций и либеральных новаций. По сути, в традиционные конструкты общерусского менталитета (присущего, разумеется, и поморам) имплантируется хорошо знакомый набор либеральных ценностей: свободолюбие, практицизм, прагматизм, демократия, заимствованная с Запада. Эти имплантаты и создают «уникальное северное мироощущение» поморов, которого в действительности не существовало, но теперь, благодаря ухищрениям политтехнологов, оно вызвано к жизни из небытия и обозначает также феномен небытия, - симулякр - искусственный «уникальный северный поморский менталитет», где доминируют заданные их творцами либеральные ценности. Не забыли конструкторы поморства и «толерантную атмосферу в северных епархиях» Русской православной церкви в прошлом, что, по их мнению, переводит толерантность в статус поморской ментальной черты.

Истина же о межконфессиональной «толерантности» на Русском Севере в прошлом диаметрально противоположна: Русская православная церковь по сути своей не могла терпимо относиться к языческим верованиям нерусских северных народов, что и послужило причиной ее интенсивной миссионерской деятельности среди аборигенов европейского Севера России, Сибири и Дальнего Востока. Еще более нетолерантными были взаимоотношения православия и старообрядчества. Крайний ригоризм последнего нередко доходил до изуверства (достаточно вспомнить многочисленные и достоверные факты самосожжения старообрядцев). Идеологической подоплекой знаменитого «Соловецкого осадного сидения» также выступил церковный раскол XVII в. Таким образом, межконфессиональная толерантность как специфическая черта поморского менталитета – это выдумка.

Итак, поморы в интерпретации современных этнических политтехнологов – это малый коренной народ Севера, являющийся «главным носителем северной (генетически новгородской) ментальности… поморы, люди, обладающие наиболее выраженным северным самосознанием» [131] . «Северное самосознание», исполненное либеральных ценностных конструктов и противопоставленное менталитету «остального» русского народа, не обладающего такими ценностями и даже отвергающего их, - это субстанциональная мифологема в онтологии homo novus – помора как представителя особого этноса.

Следующая онтологическая мифологема – это этногенез и этническая принадлежность поморов. Как известно, в настоящее время генетически «чистых» народов не существует. Долговременные и сложные исторические обстоятельства, как правило, диктуют необходимость разнообразных межэтнических культурных контактов, поэтому в этногенезе какого-либо отдельного народа принимает участие целый ряд этносов. О поморах как специфической локальной группе русского народа хорошо известно, что их этногенез сопровождался взаимодействием новгородских и ростовских поселенцев с представителями аборигенного угро-финского и самодийского субстрата [132] .

Между тем поборники поморской идеи придерживаются другого мнения. Так, профессора Поморского государственного университета им. М. В. Ломоносова (г. Архангельск) В. И. Булатов и Н. И. Теребихин утверждают, что «этногенез поморов был обусловлен слиянием культур протопоморских, преимущественно угро-финских (чудских) племен Беломорья [курсив мой – В. Е. ] и первых восточных словян-колонистов, активно заселявших территорию чудского Заволочья» [133] . Здесь важно обратить внимание на утверждение авторов (докторов исторических наук) о существовании «протопоморских культур». Это не просто терминоподобная оговорка, а сознательное введение в дискурс понятия, призванного обосновать автохтонность особого этноса – поморов – на землях Русского Севера. Причем по своей этнической принадлежности «протопоморы» - представители «угро-финских (чудских) племен», искони проживавших в Беломорье, а русский, точнее славянский, компонент появился в результате новгородской колонизации значительно позже, в XI веке. Кстати, в лексиконе идеологов поморства вполне заурядны термины «новгородская колонизация», «московская оккупация», ибо они семантически актуализируют некую сверхзадачу – доказательство онтологической чуждости русского народа и его культуры поморам.

Идеи автохтонности, исключительности, «арийскости» и культурной демиургичности населения Русского Севера доминируют ныне в мифологизированных идеологических исканиях северорусской интеллигенции и интерпретируются как исключительность поморского этноса – «соли земли российской» [134] . Поморы – древний северный арийский этнос – лучший из этносов современной России: они свободолюбивы и изобретательны; «в смутные времена поморские города первыми, еще до ополчения Минина и Пожарского, оказали организованное сопротивление польско-литовским интервентам» [135] . Они «составляли основу петровского флота», а «на Бородинском поле основной удар наполеоновских войск приняли на себя Архангелогородский и Двинской полки, состоявшие из поморов». Во время Крымской войны жители Поморья отразили англо-французский десант самостоятельно, без помощи регулярных войск [136] .

Можно согласиться с зафиксированными в достоверных исторических источниках фактами воинской доблести поморов, хотя в Смутное время победу русских обеспечило все-таки всенародное ополчение под руководством Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского; «основной удар наполеоновских войск» вместе с упомянутыми «поморскими» полками отражали артиллеристы Раевского, казаки Платова, героические защитники Багратионовых флешей – вся русская армия; главные события Крымской войны происходили в Крыму, особенно в ходе героической обороны Севастополя, и т. д. Думается, что ко всем поморским доблестям неплохо было бы добавить еще и чувства скромности, здравого смысла и исторической правдивости. Но такие качества в изобретаемой истории поморства – фальсификации русской истории в аспекте намеренного преувеличения роли в ней поморов – не предусмотрены.

Во всех националистических движениях давно замечено болезненно-трепетное отношение к языку, своего рода национальный лингвоцентризм. Аналогично и пиететное отношение к создаваемому на наших глазах поморскому языку – т. н. «поморськой говуре». Статуируя «поморьску говорю» как «язык коренной этнической общности поморов» [137] , автор краткого словаря поморского языка И. Мосеев утверждает, что «этническое самосознание является решающим при отнесении языковой системы к диалекту или языку» [138] , и коль скоро поморы – это древний «коренной» народ Севера, то и «поморьска говоря» – именно язык, а не диалект или говор. Доказательства квалификации Мосеевым «говори» как языка несостоятельны (мы не приводим здесь их критику по причине ограниченного объема публикации), да и сам автор словаря, видимо, не вполне уверен в их корректности. Он выдвигает в качестве основного критерия доказательности этническую самоидентификацию субъекта (по Мосееву, «этническое самосознание»). В таком «обосновании» весьма отчетливо просматривается алогизм: поморы – отдельный народ, поскольку у них имеется особый поморский язык – «говоря», а «поморьска говоря» является языком, т. к. ее носители, поморы, осознают себя особым этносом.

Неосведомленность, некомпетентность, а то и фальсификация в вопросах истории и языка – вот доминирующие признаки новоявленной «теории» поморского языка. Приведем несколько характерных примеров.

«Впрочем, ассимиляция [“говури” – В. Е .] в русском языке, – утверждает Мосеев, – началась еще пару столетий назад, когда, например, название села Колмогоры превратилось в русифицированные Холмогоры» (выд. мной – В. Е. ) [139] . Между тем, М. В. Ломоносов, к авторитету которого с пиететом обращается И. Мосеев, утверждает обратное: « Имя Холмогоры соответствует весьма положению места, для того что на островах около его лежат холмы, а на матерой земле горы [курсив мой – В. Е. ], по которым и деревни близ онаго называются, напр.: Матигоры Верхние и Нижние, Каскова Гора, Загорье и пр.» [140] . Видимо, Мосеев всерьез полагает, что поморы с древних времен называли холмы колмами , как же иначе объяснить его пример с ассимиляцией «говори»?

Еще более одиозно обращение автора словаря к примеру с собственной фамилией: «…Даже мою собственную поморскую фамилию Мосеев (с редуцированной буквой – и-) нередко произносят и записывают как Моисеев, адаптируя ее к русскому языку» [141] . Мосеев глубоко заблуждается, считая имя Мосей «истовённо поморьским» [142] , поскольку общеизвестно, что имя Моисей (Мосей – действительно его редуцированный, но общерусский, точнее, общеславянский, а не поморский, вариант: укр. Мусий), как и Мария, Иван и др., заимствовано из древнееврейского. Такая вот «истовённо поморська говоря»… Столь откровенно демонстрируемое невежество не смущает этнического антрепренера – состоялось уже второе издание словаря этого квазиязыка.

Порожденное острыми социальными противоречиями в современном социокультурном бытии России, обусловленное коллизиями продолжительного системного кризиса, поморское движение, несмотря на сравнительную малочисленность его участников, достаточно активно заявляет о себе, обусловленное разрухой и бесперспективностью современных социокультурных реалий на Русском Севере: «Поморский край экономисты называют нынче “депрессивным регионом”<…>Население нищает, уровень жизни здесь крайне низкий, а общественное настроение – хуже некуда.<…>По данным социологических исследований, проведенных в Поморье в период с 1997 по 2001 годы, 58,9 % поморов убеждены, что будущего у населенных пунктов, в которых они живут, нет» [143] .

Другой пример. На наших глазах происходит формирование идеологии «Невского края» как особой культурно-территориальной общности, «региональной цивилизации», стремящейся к политической самостоятельности. Для территории, которая названа «Невским краем», предлагались другие названия: Ингрия, Ингерманландия, Петербургия. Все они обосновывались идеей особости и самодостаточности региона.

Перелистаем книгу для учителя «История Невского края (с древнейших времен до конца XVIII века)» (К. С. Жуков, Санкт-Петербург, 2010), изданную в качестве учебного пособия к разработанной автором образовательной программе для средней школы.

Географическое положение «Невского края» позиционируется К. Жуковым в «центральной части бассейна реки Невы<…>вместе с бассейном восточной части Финского залива», что представляет собой «не только географическое, но и историческое единство: еще в середине XIX в. крупнейший русский историк С. М. Соловьев писал, что “границы речных систем Ильменя, Ладожского озера и других близлежащих озер” являлись естественными границами древнего Новгородского княжества». Таким образом, географически территория «Невского края», по Жукову, идентична территории Новгородского княжества, для которого Нева являлась лишь одной из многочисленных водных артерий, но отнюдь не главной рекой, каковую можно было бы вынести в наименование значительной по площади территории. Упоминая ряд наименований «участка земной поверхности, на котором развивалось сообщество, именуемое сегодня Санкт-Петербургом» (среди них – «Петербургская историко-культурная зона» – один из гносеологических истоков концепции «Невский край»), К. Жуков предлагает использовать термин «Невский край», поскольку «применение его менее всего ограничено временными рамками».

На первый взгляд, такой выбор необоснован – ведь р. Нева фактически представляет собой всего лишь канал протяженностью около 80 км, соединяющий Ладожское озеро и Финский залив. Однако географическая «водная» семантика наименования территории интерпретируется далее в особенностях культуры и менталитета населения края: «Именно на этой “земноводной” территории в течение многих веков развивалась культура, обладающая целым рядом специфических черт» [144] .

На «водном» базисе создается и первая мифологема онтологического обоснования концепции «Невский край»: «водный» характер региона обусловливает «водный» менталитет его населения (ср. «морские» и «континентальные» цивилизации в концепции географического детерминизма), генетическую принадлежность последнего не к восточнославянской («сухопутной»), а к балтийской (западной, европейской, «морской») цивилизации, где «Невский край<…>, представляя собой самую восточную часть Балтии, был географически включен в единую цепь европейских приморских государств», являя собою пограничный восточный форпост Западной Европы, «где необычайно глубоко и остро взаимодействовали западная и восточная цивилизации» [145] .

Следующую мифологему, важную для онтологии «Невского края», можно определить как экономико-географическую. По замыслу автора, «водно-морской европейский» менталитет жителей «Невского края», обусловленный природно-географическими особенностями территории, детерминирует и «культурно-бытовые традиции местного населения», более всего проявившиеся в торговле и международных связях местных жителей с иными странами и этносами. Эта мифологема обосновывает не только (вернее не столько) исконно «рыночный» характер экономики «Невского края», но главным образом исполняет современный социальный заказ: убедительно доказать, во-первых, естественность рыночных отношений для экономики территории, во-вторых, обосновать «западную» суть менталитета его населения и, в-третьих, показать генетическую открытость населения «Невского края» влияниям извне. Все перечисленные концепты относятся к ценностям современного неолиберализма.

Основываясь на онтологии экономико-географических мифологем, К. Жуков делает недвусмысленный вывод: «Так, с глубокой древности географические факторы способствовали формированию у населения Невского края таких черт, как открытость, межэтническая терпимость, предприимчивость» [146] , завершая тем самым мифоэтнологическое обоснование отличий образа жизни и менталитета местного населения от русского этноса, исполненное современных неолиберальных ценностей.

Мифотворчество последовательно остается в центре онтологии «Невского края», проявляясь и в концептосфере его этно– и культурогенеза. При этом конструкторам «Невского края» важно обосновать изначальную невключенность этой территории в состав исконно русских земель. Так, Д. Мачинский муссирует тезис о «Великой Швеции», пределы которой в VIII–IX вв. скандинавы простирали «от Балтики до Урала» и куда помещали «Гардарики/Русию ( Gardariki/Rusia ), т. е. Русь» [147] . Этот исследователь характеризует изучаемый регион как территорию, долгое время остававшуюся «ничейной» (финно-угорские аборигены в расчет не принимаются, равно как и славяне, заселившие регион в течение V–X вв. и создавшие на основе сотрудничества с финно-уграми уникальную этносоциальную общность, названную уже в то далекое время Русью – не Невским краем и не Свиодью), что якобы послужило причиной многовекового колониального соперничества Руси/России и Швеции, равноправно, по мнению автора, претендовавших на господство над территорией.

К. Жуков вторит Мачинскому, абсолютизируя «транснационализм» местного населения и подкрепляя свою точку зрения ссылками на авторитет немецкого исследователя Й. Херрмана и известного отечественного историка Г. С. Лебедева: «Племена, населявшие земли вокруг Балтики, составляли во второй половине I тысячелетия н. э. своего рода транснациональную общность, получившую в работах историка Г. С. Лебедева и его коллег название Балтийской цивилизации раннего Средневековья» [148] .

Нет необходимости оспаривать хорошо известный и подтвержденный многочисленными вербальными и материальными артефактами культуры факт полиэтничности городского населения Старой Ладоги, Новгорода, в целом населения Поволховья, Приладожья и др. (так же как и факт полиэтничности Древнего Киева и Москвы). Здесь главное в этнической акцентуации: принятая в отечественной историко-географической традиции точка зрения в качестве доминантного этноса признает русский и все связывает с такой оценкой: земли вокруг Невы, Ладоги, Онеги, Ильменя, Волхова и т. п. – исконно русские, военные стычки со шведами, стало быть, – их необходимая защита, наименование первой столицы Древней Руси – Ладога, называемая скандинавами Альдейгьюборг (а не «Альдейгьюборг/ Ладога», по Д. Мачинскому) [149] . Не вызывает сомнения также и то, что шведские исследователи дают иные оценки этим феноменам, – в конце концов они имеют на это право. Несколько шокирует лишь интерпретация хорошо известных исторических фактов некоторыми нашими соотечественниками в пользу шведов. В конечном итоге – в пользу Запада. С какой целью это делается? Ответ на этот вопрос как раз и дает концепция «Невского края», разработчик которой ставит точки над многими «i».

Следующую мифологему можно назвать социопсихологической. С оговоркой о необходимости осторожного отношения к фактору «прямой зависимости между теми или иными характеристиками ландшафта и коллективно-психологическими чертами освоившего его человеческого общества» [150] автор противопоставляет менталитет населения «бескрайних равнин Волго-Днепровского междуречья», порождающих «социальную модель азиатской деспотии» [151] , и коллективизм, общинность как способ организации жизни социума особенностям «локальной культуры Невского края», развивавшейся в «сжатом, сконцентрированном ландшафтном пространстве», что с необходимостью «породило» «совсем иной тип мировосприятия» его обитателей, а именно – «склонность к индивидуальным, а не коллективным формам ведения хозяйства и организации жизни» [152] . Личностный индивидуализм жителей «Невского края» (известная типичная черта характера «западного» человека), противопоставлен здесь общинности и коллективизму «московского азиатского» общества. Этой мифологемой завершается портрет жителя «Невского края» как самого восточного представителя западноевропейской культуры на берегах Балтики, сохранившего, по мнению К. Жукова, в своем менталитете и социальной практике «некоторый ясно различимый оттенок европеизма<…>до сих пор» [153] .

Столь антагонистические ментальные начала не могли не привести к политическому столкновению двух государственных образований – Руси Московской и «Верхней» (Новгородской) Руси (средневекового «Невского края»). Причем «агрессивная» Московская Русь, воплотившая в себе азиатское начало, осуществляла «захват новых земель» с целью «увеличения дани, собираемой князем с подвластных территорий», а известная всем новгородская экспансия якобы ставила своей целью «только» установление «контроля над торговыми путями и освоение эскпортно-промысловых ресурсов» [154] . Правда, К. Жуков понимает, что в этом случае он откровенно фантазирует и спохватывается. «Конечно, – пишет он, – попавшее под власть Новгорода население облагалось также и данью, но значительная часть новгородских колоний была столь малонаселенной, что размер дани оказывался весьма невелик» [155] . «Алчная» Москва покорила в конце концов энергичный и «бескорыстный» Новгород, насильственно оборвав его западноевропейскую историю и уничтожив «локальную культуру», – таков финал взаимоотношений московского «Востока» и новгородского «Запада» в интерпретации К. Жукова. К слову, все, что связано с Москвой, в его оценках либо противоположно, либо враждебно уникальному «культурному симбиозу» славяно-финско-скандинавских достижений культуры «Невского края».

Цель такой исторической ревизии двояка: с одной стороны, здесь проявляется стремление исторически дезориентировать социум, заставить его поверить в мифологемы этнических антрепренеров, с другой – деморализовать людей для манипуляции их сознанием и поведением. Этим требованиям вполне отвечает концепция «Невский край», где совершенно недвусмысленно просматривается модель отторжения значительной части территории Российской Федерации на северо-западе страны и создания «суверенного» марионеточного государства по типу, например, Маньчжоу-Го в Китае, необязательно с монархом во главе (поскольку речь идет о прозападных образцах политического режима), но непременно под эгидой одной или нескольких «развитых» стран Запада.

Такой сценарий может быть воплощен в жизнь в ходе окончательного уничтожения России, что отмечают сегодня многие периодические и научные издания. «Сторонники глобализации в респектабельных научных изданиях, – замечает по этому поводу И. Я. Фроянов, – уже, не скрываясь, пишут о том, что “идет процесс исторической десубъективизации России”, или, переводя на русский язык, процесс исчезновения России! Вот на каком рубеже уже идет процесс противостояния в исторической науке» [156] .

Вероятность отторжения территории т. н. «Невского края» от Российской Федерации стимулируется и продолжающимся системным кризисом всех сфер социокультурного бытия страны. Глубину и важность кризиса демонстрируют новейшие данные об индексе развития человеческого потенциала на Северо-Западе, полученные в результате использования общепринятой методики ООН [157] . Так, по индексу развития человеческого потенциала, Ленинградская, Новгородская и Псковская области (вероятная территория «Невского края») занимали в 2006 г., соответственно, 58, 52 и 66 места среди субъектов Российской Федерации. По критерию продолжительности жизни эти области занимают последние места, по индексу достигнутого уровня образования на последнем месте – Ленинградская область, и, наконец, по уровню смертности населения эти области также «лидируют» среди субъектов Северо-Западного федерального округа: смертность здесь значительно превышает рождаемость.

Важно отметить, что псевдонаучная интерпретация истории «Невского края» тесно связана с политическими идеями автономии Ингерманландии, Петербургии и т. д. Подробнее о движениях и партиях такого рода можно узнать в свежем интервью главного идеолога движении журналиста Д. Коцюбинского (июнь 2011) [158] , на персональном сайте М. Н. Боярского, представителя губернатора Санкт-Петербурга в Законодательном собрании города, где размещена статья «Вольный город Санкт-Петербург» из «Фонтанки. ру» [159] .

Выход книги К. С. Жукова был восторженно принят сторонниками движения за автономию Петербурга, которые рассматривают город как независимую единицу, «региональную цивилизацию» (вариант – «локальную цивилизацию»), видят проблему Петербурга в его сегодняшней оторванности от Европы и не находят ничего положительного в том, что город входит в состав России. По некоторым позициям, впрочем, они с автором не согласны, полагают, что не весь «Невский край», лишь западная часть Ленинградской области может быть интегрирована в «региональную цивилизацию», но книгу безусловно поддерживают, называют переворотом в городском самосознании, проектом нового городского самосознания [160] . Уже упомянутый Д. Коцюбинский, один из участников дискуссии в пресс-клубе «Зеленая лампа», на которой прозвучали все эти идеи, противопоставляет региональную идентичность Петербурга имперской идее и «русскости», которая является сконструированным феноменом: «гораздо более сконструированным, чем может показаться на первый взгляд. Русская идентичность создана и поддерживается властью – сперва Ордой, потом московскими князьями и царями, затем петербургскими императорами и вновь московскими генсеками и нацлидерами – сама по себе она не очень жизнестойкая». Региональная идентичность – это борьба с имперской идей, возврат к демократии античного полиса, а книга «История невского края» – первый шаг региональной идеологии, за которым должно последовать продолжение [161] .

Процессы становления национальной идентичности, которые в настоящее время являются предметом активного изучения со стороны историков, филологов, культурологов, действительно сложны [162] , но совсем не так однозначны, как полагают идеологи региональной автономии. Конструирование национального – отчасти метафора, указывающая на сложность процесса, а не на тотальную ангажированность его участников. Региональная реидентификация и создание (в этом случае чистое конструирование) новых квазиэтносов строятся на базе упрощения, банализации научных проблем, от которых остается лишь «шелуха» терминов, но пропадает глубина встающих за ними концептов.

Уже прозвучала идея политического оформления «Невского края». Совсем недавно – в сентябре 2011 года – экс-губернатор Ленинградской области, ныне председатель комитета Совета Федерации по делам стран СНГ, В. А. Густов, предложил объединить Санкт-Петербург и Ленинградскую область, назвав новый регион «Невским краем» [163] . Обоснование этого предложения носило, разумеется, не историко-культурный, а экономический характер (укрепление Санкт-Петербурга). Очевиден и конкретный политический контекст – грядущее завершение полномочий нынешнего губернатора Ленинградской области В. П. Сердюкова, приближающиеся выборы в Государственную Думу и т. д. А вот обсуждение идеи В. А. Густова на «Радио Свобода» (корреспондент В. Резунков, собеседники – С. Цыпляев, Д. Коцюбинский) происходило как дискуссия о грядущем распаде России [164] . Если отбросить «риторический шум», то, несмотря на внешнюю полемику, собеседники не сошлись только в масштабах отпадения регионов.

И, наконец, еще один пример – краеведческое движение, которое выросло в довольно успешный коммерческий проект. Центром его является деревня Мартыново Мышкинского района Ярославской области. Здесь работает этнографический музей кацкарей, издается журнал «Кацкая летопись», проводятся Кацкие краеведческие чтения. До тех пор пока в Мартыново действовала девятилетняя школа, с 5 по 9 класс преподавался специальный предмет – Кацковедение, который подразделялся на несколько разделов: «Кацкая речь», «Географическое кацковедение», «Этнографическое кацковедение», «Историческое кацковедение». Затем в процессе модернизации образования девятилетка была преобразована в начальную школу, а методические разработки перешли в распоряжение музея.

«Кто же такие кацкари? Ответить на этот вопрос можно по-разному. Прежде всего, кацкари – жители бассейна реки Кадки, протекающей на западе Ярославской области по территории современных Некоузского, Мышкинского и Угличского районов. В старину здешние места назывались так же, как и река: волость Кадка, Кацкий стан.<…>Наука же общности людей, подобных кацкарям, называет по-разному: территориальная группа, этнотерриториальная группа, малая этнографическая группа, малая этническая группа, субэтнос», – это цитата из учебника по кацкой этнографии, изданного при финансовой поддержке гранта губернатора Ярославской области в сфере культуры и искусства за 2008 год [165] . А еще в 2001 г. автор учебника, глава и идеолог движения кацкарей С. Н. Темняткин, был награжден областной премией имени А. И. Тихомирова в области профессиональных интересов, сбора и анализа краеведческих материалов, музейной культурологии и фольклора [166] , в 2004 – стал лауреатом премии Международного благотворительного фонда имени академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва, в 2005 году – Сергей среди дипломантов Национальной общественной премии «Серебряный голубь» [167] .

Субэтносы, объясняет далее С. Н. Темняткин, отличаются от основного русского населения, кто диалектом, кто обычаями, кто вероисповеданием, «а кто и… ничем!» «У русского народа субэтносов не один десяток: горюны, затундренные крестьяне, казаки, карымы, кержаки, колымчане, мещера, однодворцы, подеи, поморы, пушкари, сибиряки, сицкари, цуканы, ягуны». И разъясняет: «Пушкари, например, проживающие во Весьегонском районе Тверской области, так себя называют потому, что когда-то принадлежали помещикам Мусиным-Пушкиным [напомним, что это пишется в начале XXI века – В. Е., Л. Н.]. Ни в языке, ни в культуре, как пишут этнографы, они не имеют никаких отличий от остального населения Тверской области и, тем не менее, составляют отдельный субэтнос русского народа, потому как имеют самоназвание» [168] .

А вот этого как раз этнографы не пишут. Пример позаимствован из академического издания «Русские», где в главе «Этнографические группы» раздел «Русские северной зоны» завершается обзором территориальных групп, формирование которых было связано не с этноконтактами, а с другими обстоятельствами. Общего названия для этих – неэтнических процессов – пока не существует. Их можно было бы назвать социальными, но и это будет не вполне точно. Приведем соответствующую цитату целиком: «Формирование еще нескольких небольших местных групп не было связано с этноконтактами. В языковом отношении на юго-западе Европейского Севера отличалась группа ягутков (ягунов), по происхождению связанная с бурлаками Волги. «Яго» вместо «его» и «кагоканье» («каго») – черты бурлацкого говора, проникшего в Череповецкий, Белозерский и Кирилловский уезды Новгородской губернии. В Череповецком уезде ягутки были известны и в XIX – начале XX в. Такая группа населения – профессионального происхождения, связанного с бурлацкими занятиями и получившая свое название от прозвища. Бурлацкие занятия дали название еще одной группе – древнейшим русским поселенцам в Малмыжском уезде Вятской губернии – гагарам, также названным по своей кличке в народе (Зеленин, 1913. С. 417, 441–464; Максимов, 1876. С. 300). По самоназванию были известны пушкари – крестьяне помещиков Мусиных-Пушкиных в Весьегонском уезде Тверской губернии. Это название произошло от их владельческой принадлежности, ибо по языку и культуре пушкари не имели отличий от остального населения края, а в целом и от северных русских [169] . Далее речь идет о конфессиональных старообрядческих группах населения Русского Севера.

Этнографические общности, о которых говорится в энциклопедии «Русские» Института этнографии и антропологии, и «субэтносы» из концепции Л. Гумилева – это разные научные конструкты, связанные с решением различных научных задач. В первом случае – с детальным описанием локального своеобразия «культурно отличительных сообществ» в условно синхронном срезе, в другом – с описанием различных форм взаимосвязей для построения картины макроцивилизационной и макроисторической динамики в планетарном масштабе. Дело здесь не в корректности цитирования, а в поверхностном прочтении и прагматическом использовании научных трудов, в легкости обобщений и экстраполяций.

В отличие от пушкарей, ягунов и других, сообщает автор учебника, кацкари пошли дальше всех. У них есть не только самоназвание, но и название для всех некацкарей – заволостные – живущие за волостью Кадкой. «Наличие самоназвания и противопоставление себя остальному населению своего же этноса – основополагающий признак субэтноса» [170] . Кстати, если уж опираться на Л. Н. Гумилева, то следовало бы выбрать другое понятие – «конквиссии». Но возрождение конквиссии вряд ли мобилизует односельчан и найдет понимание администрации.

Конструирование «нового субэтноса» начиналось с краеведения – сбора материалов об истории края и школьного предмета. Нет смысла оспаривать такую мысль С. Н. Темняткина: «Современное наше образование, становясь все изощреннее и виртуознее, совсем позабыло, что деревенских детей следует учить любить деревню, жить в деревне, гордиться своей родиной. Сегодня же из деревенских детей растят горожан, как будто завтра в деревне никто жить не останется!» [171] . Выбор же именно этнической идентификации, возможно, подсказан политическим дискурсом мультикультурализма и, несомненно, креативным преобразованием краеведческой рутины.

Создание «нового этноса» строится в уже описанной модели утверждения автохтонности и глубокой древности: «славянскими предками кацкарей были северяне, жившие между реками Десной и Северским Донцом… Любопытно, что сами северяне не исконные славяне, а ославянившиеся иранцы, главным божеством которых было Солнце. Уж не от них ли достался кацкарям миф о белой корове?<…>Нельзя не заметить у кацкарей и прибалтийские черты. Так, считается, что кацкий бряд родственен литовскому бридис – лось (лоси бряд любят), а – латшскому ража , урожай, и т. д.» [172] . В этом описании материал сравнительного языкознания, связанный с изучением древнейших языковых пластов, оказался приватизирован и присвоен мифологии кацкарей, создаваемой здесь и сейчас.

Создатель кацкарства, не смущаясь, объясняет, что ему удалось «инициировать процесс самоопределения у населения бассейна реки Кадки и выстроить кацкую этническую общность. И то, что сейчас происходит здесь, как ни удивительно, прямо иллюстрирует знаменитую теорию этногенеза, выдвинутую Львом Гумилёвым» [173] . И называет инструменты этой работы – поиск местных черт, отличающих здешних людей от населения соседних (не кацких) деревень, культивирование диалекта.

Краеведческое движение приобрело со временем характер успешного коммерческого проекта. В Мартыново приезжает до 50 автобусов с туристами в год (в день от двух до одиннадцати), в праздники бывает до 2 000 приезжих. Жители села и окрестных деревень работают в музее (имеющем 11 ставок), продают музею картошку, молоко, творог – туристов кормят обедом; делают сувениры, причем своих не хватает, приходится закупать в Мышкине.

В отличие от описанных выше движений «Поморский край» и «Невский край» в краеведческом движении села Мартыново задача вычленения территории из русских земель не выглядит агрессивной, да и о политической самостоятельности речь не идет, но противопоставление кацкарей остальным русским составляет неотъемлемую часть концепции. Хотя, впрочем, на сайте музея красуется надпись «Кацкая национально-культурная автономия» [174] .

Конструирование «новых этносов» (квазиэтносов) или этническая реидентификация – явление для социокультурного бытия России необычное, хотя нельзя сказать, что оно не имело места в истории человеческого общества, равно как и в отечественной истории. Примеры тому – «изобретение» украинской нации в XIX в., попытка создания «новой человеческой общности – советский народ», конструирование новых наций в полиэтнических социумах освободившихся от колониального гнета стран Азии, Африки и Латинской Америки в ХХ в. и т. п.

Такие процессы, как правило, можно наблюдать в социумах, где происходят значительные социальные изменения – реформы, революции, перевороты и т. п. Зачастую конечным итогом этой деятельности предполагается сплочение народа (народов) во имя выполнения определенной социокультурной (экономической, политической) сверхзадачи, и поэтому организаторы прибегают к помощи профессионалов, работающих в сфере идеологии, которые создают более или менее убедительную теоретическую концепцию (социальный миф), оформляемую в качестве национальной (или государственной) идеи и призванную стать идейно-теоретической основой реформ. Эту сознательно выполняемую работу следует отличать от объективных этногенетических процессов зарождения и гибели этносов.

В современной России мы наблюдаем обратный процесс: попытку деструкции единого этноса – русских, составляющих, по разным источникам, около 80 % всего ее населения. Он осуществляется на фоне жестких реалий глобализации, которые «все чаще ведут к столкновению и конкуренции идентичностей региональных, гражданских, этнических, религиозных. Это столкновение является неизбежным, особенно в трансформирующихся обществах» [175] . Такой феномен заключает в себе возможность геополитической диссипации многонационального государства (каковым и является Россия), утратившего в ходе постсоветской инволюции духовную скрепу, обоснованную и выраженную внятной идеологией, потребляющего множественные масскультурные суррогаты, переживающего развал многих сфер социального, экономического и духовного бытия. В столь неблагоприятных условиях нельзя говорить о благополучии этнического, культурного и политического «здоровья» русского этноса (равно как и прочих народов России), что подтверждает уверенно заявляющий о себе феномен конструирования новых этнических идентичностей.

Восстановление традиции художественных промыслов: о методах работы художественно-экспертного совета (опыт Волгоградской области)

Т. Б. Антипова

Необходимость возрождения традиционных художественных промыслов обсуждается на различных уровнях во всех регионах России. В настоящее время повсеместно создаются центры народной культуры, действуют национально-культурные и творческие объединения, многие из которых рассматривают возрождение промыслов как важное направление работы, влияющее на формирование культурной идентичности. Однако, процесс возрождения промыслов и восстановление нарушенных или угасших традиций наталкивается на ряд проблем, которые при всем различии конкретных условий и ресурсов могут считаться общими: что считать традиционным промыслом, как соотносятся региональные и этнические традиции, где искать носителей традиции и как восстанавливать механизм трансляции. И, наконец, во имя чего следует этим заниматься.

Художественно-экспертный совет Волгоградской области работает уже более десяти лет, занимается консультационной, образовательной, экспертной и исследовательской деятельностью, которые, как оказалось, в современном процессе возрождения промыслов не могут существовать в отрыве друг от друга. С обозначенными проблемами члены экспертного совета столкнулись на практике, а найденные пути решения могут быть интересны коллегам других регионов.

Несмотря на привычное название совета – «художественно-экспертный», его деятельность можно квалифицировать как культурологическую, поскольку исследовательский компонент (исследование региональной культуры и культурных традиций России) является очень значимым, а результаты исследований находят конкретное практическое применение – и в критериях экспертной оценки, и в консультировании.

В начале деятельности совета, на первые письма в муниципальные отделы культуры региона с просьбой представить историческую справку о промыслах, исторически бытовавших на данной территории, часто от местных чиновников приходил ответ: «Здесь промыслов нет и никогда не было»… Стереотипные представления о том, что традиционными художественными промыслами являются только Хохломская или Палехская роспись, Вологодское кружево, Богородская игрушка и т. п., достаточно сильны.

Между тем, очевидно, что промысел – это привычное и чрезвычайно распространенное занятие, и на территории каждого региона жители, занимаясь промыслами, часто не задаются вопросом, к какой традиции оно принадлежит.

Для выяснения картины традиционных промыслов и понимания глубины и разнообразия представленных ими традиций необходима исследовательская деятельность. Причем представить целостную картину в масштабе региона способен, прежде всего, исследователь (культуролог).

В нашем случае речь пойдет об истории ремесленных художественных традиций Волгоградской области и о том, в каком состоянии эти традиции дошли до наших дней.

История развития традиций ремесленных художественных промыслов на современной территории Волгоградской области чрезвычайно интересна. Регион Нижнего Поволжья имеет свою специфику, связанную как с географическими особенностями огромной по площади территории, так и с ее многонациональным населением.

Еще до образования первых средневековых государств разнообразные по своему этническому составу кочевые народы играли важную роль в установлении культурных и экономических контактов двух ведущих цивилизаций Древнего мира – азиатской и античной [176] . Уже в I в. н. э. существовал и активно использовался торговый путь между Восточной Европой и Средней Азией, проложенный по территории Северного Прикаспия. Эта зона фронтира постоянно была местом встречи разных культур. Здесь кочевая скотоводческая культура соприкасалась с культурой осёдлых поселений. Так уже в XIII в. многочисленные золотоордынские города, которых по берегам Нижней и Средней Волги было около восьмидесяти, представляли собой полиэтнические поселения. В них работали русские ремесленники-переселенцы совместно с ремесленниками из покоренных Ордой государств.

После распада Орды, а позже и многочисленных улусов на незаселенных землях между Волгой и Доном, названных историками «Диким полем», с конца XIV в. поселяются люди из других регионов. Сюда переносились, здесь укоренялись и развивались разнообразные ремёсла, для которых использовалось местное сырье.

Первые упоминания традиционных промыслов и ремёсел, развитых на территории Нижнего Поволжья, можно было встретить в Астраханской, Ключаревской и Камышинской летописи, в заметках путешественников, послов, миссионеров [177] .

В 70-е г. XVIII в. в Нижнем Поволжье стали селиться представители западной культуры – немецкие колонисты и колонисты поселения гернутеров в Сарепте. С их появлением в регионе развиваются новые, небывалые для этих мест европейские ремёсла – плетение из соломы, камыша, травы; изготовление керамической посуды и домашней утвари из дерева; курительных трубок и сельскохозяйственной техники, а также ткачество «сарпинки», которая стала вскоре предметом экспорта.

Наибольшего подъема ремесленная деятельность в Нижнем Поволжье, как, впрочем, и по России в целом, достигла к 1870–1890 гг. Основными видами кустарных промыслов в регионе в это время являлись:

1. Обработка волокнистых материалов: домашнее ткачество, ковроткачество, плетение рыболовных сетей, плетение кружев, производство канатов и веревок.

2. Обработка дерева: столярный промысел (в Саратовской губернии мебелью занимались в Кузнецком уезде), токарный (точёная посуда), изготовление колес, плетение из лозы (корзины, ширмы, плетеная мебель, чемоданы, верх для экипажей), деревянные трубки; кули и циновки из рогоза.

3. Обработка минеральных веществ: гончарный промысел.

4. Обработка металлов: выделка ножей и замков, слесарно-кузнечный по производству гвоздей и принадлежностей для конской сбруи, ювелирный (у калмыков и у татарского населения).

5. Обработка животных материалов: кожевенный (выделка кожи, шорный, сапожный), скорняжный (овчинный и выделка зверьковых шкур, например, сусликов, лис, зайцев).

6. Смешанные производства: игрушки, сельскохозяйственные машины и орудия труда.

Большинство повседневно необходимых вещей и хозяйственных предметов производилось тогда кустарями. По статистическим данным в Саратовской губернии в 1891 г. более 4/5 всех семей занималось преимущественно местными промыслами.

Интересные сведения о числе жителей по сословиям, количеству фабрик, заводов, кредитных товариществ, ремесленников за 1914–1917 гг. содержат отчеты приставов станов Камышинского уезда Саратовской губернии [178] . В них дается опись ремесленников, их учеников, можно узнать о распространении часовых, стекольных, портновских, экипажных, чулочных, цементных, чугунолитейных, крендельщицких, промысловых заведениях, которые всего лишь несколько лет тому назад не были так распространены среди населения уездов губернии.

По росту торговых свидетельств на получение табачных патентов можно судить о пришедшей моде на табачные изделия. В Саратовской губернии существовала к этому времени развитая табачная промышленность. Разведением различных сортов табака, производством курительных трубок занималось значительное количество жителей не только немецких колоний, но и крестьян русских, украинских, татарских сел и деревень [179] .

Например, татары , которые были расселены небольшими дисперсными группами, образуя деревни в некоторых районах области, а также жившие в Волгограде и Волжском, исстари занимались земледелием и домашними ремёслами. Основой жизнеобеспечения для них являлось до начала XX в. земледелие с преобладанием овощеводства. Из ремесленных промыслов на уровне домашних ремёсел татары занимались изготовлением телег, конской упряжи, бочек и долбленой посуды, обработкой кожи, овчины, шитьем сафьяновой обуви, головных вышитых уборов, одежды, изготовлением ювелирных изделий. Они были отличными часовщиками, жестянщиками, кондитерами, продавцами, занимавшимися мелочной торговлей [180] .

Казахи и калмыки при скотоводческой пастбищно-кочевой форме ведения хозяйства тоже занимались семейными ремесленными промыслами. Этот период характеризуется выходом из общины ремесленных промыслов на более широкий рынок, образованием группы кустарных ремесленных и отхожих промыслов, развитием артельных и фабричных производств.

Видовое разнообразие приобретенных ремесленных промыслов было распространено по всей территории региона. Оно появилось в связи с развитием общественных потребностей и моды на определенный образ жизни: любительская охота и рыболовство, разведение голубей, бахчеводство, добыча камня, и необходимости в коновальном, печном, винокуренном, ямщицком и гостиничном промыслах. Открывались новые для этих мест ремесленные заведения, например, по пошиву модной одежды и обуви, литью колоколов, фосфорно-спичечные и другие [181] .

Для донского казачества основным занятием была военная служба. Ремесленными промыслами они в большинстве своем не занимались. В XVIII–XIX вв. в казачьих станицах промысловый характер приобрело виноградарство, скотоводство, хлебопашество. Сюда приходили артели русских ремесленников из центральных и соседних губерний, занимавшиеся столярным, плотницким, печным, швейным, войлоковаляльным промыслами.

В конце XIX в. оформляется некоторая специализация волостей по определенным ремёсленным видам промыслов, как, например, занятие сарпиночным производством многих жителей Саратовской губернии.

В конце XIX – начале XX вв. в Нижнем Поволжье продолжает идти процесс организации кустарных мастерских, мануфактур и мелких заводов. Они создаются как в городе, так и в сельской местности.

«В России необычайно долго держалось мнение, что это страна земледельческая, что фабрично-заводское производство ей не нужно… что «фабрика и весь уклад ее деятельности растлевающим образом влияет на население». Крестьяне, занимающиеся отхожими промыслами, уходили на мелкие фабрики и постепенно отходили от земли навсегда, порывая с традициями. Изделия стали ориентироваться на рынок, а не на отдельного заказчика. Ремесло падало, а произведенный предмет часто был невысокого качества. Крайние аграрии говорили: «Хлебопашество, скотоводство и овцеводство – вот наши промыслы. Они единственно могут доставить нам изобилие. Изобилие всегда процветает в таком государстве, где земледелие в чести»… В другой статье: «… зайди в избу мужика: тепло, обуто, одето, хотя и в лаптях. Посмотрите же на фабричного: бледно, босо, наго, холодно и голодно» [182] .

Подавляющее большинство крестьян продолжало заниматься сельским хозяйством, но многие – только ремеслом. По данным Саратовского губернского земства, в 1882 г. только в Царицынском уезде насчитывалось более семидесяти видов промыслов. В столярном и плотничьем ремесле было занято 137 человек. Передвижением товаров занималось 708 крестьян, из них 595 крестьян были чумаками – перевозчиками соли (этим традиционным для них промыслом занимались прибывшие на поселение в регион Нижней Волги малороссы) и ломовыми извозчиками [183] .

Историю развития промыслов этого периода можно изучать по имеющимся отчетам статистического комитета Саратовской губернии, в которую входила часть современной территории Волгоградской области, и статистическим отчетам Войска Донского. Кроме того, многочисленные периодические и справочные издания XIX–XX вв. содержат сведения о различных трансформациях, произошедших в развитии промысловой деятельности.

На территории Нижнего Поволжья к началу XX в. из основных существующих ремесленных промыслов, владение которыми требовало особых навыков и знаний (в XIX веке их называли «мастерствами»), известны:

бондарный;

войлоковаляльный;

вязальный промысел – изготовление из шерсти чулочно-носочных изделий, варежек, перчаток и предметов одежды;

гончарный (практически в каждом крупном поселении и в станицах были гончарные мастерские и кирпичные заводы);

производство ковров на вертикальном ручном ткацком станке;

кожевенный промысел;

кружевоплетение;

машинная и ручная вышивка;

кузнечный;

выделка шкур и дубление овчин;

плетение из прута, ивовой лозы, камыша, чакана, соломы;

плотницкий;

строительный;

столярный – резьба по дереву и токарный промысел;

санный промысел;

сапожный промысел;

сапоговаляльный промысел;

сарпиночное производство;

сеточное производство;

сукноделие;

тележно-колесное производство;

ткачество из травы;

ткачество из льняной и шерстяной пряжи;

трубочный промысел;

изготовление одежды.

Однако говорить об этнической дифференцированности некоторых из этих ремёсел к этому времени не приходится. Созданное за несколько столетий культурное пространство обогатило все национальности разнообразными ремесленными знаниями.

Ремесленники, а их по статистическим подсчетам 1882 г. было только лишь в Царицынском уезде более 1666 человек, из которых 801 человек занимались «отходничеством», как правило, переставали заниматься земледелием и обеспечивали себя и свою семью за счет своего «мастерства». Большое количество этих ремёсел было востребовано не только в селе, но и в бурно развивающихся городах Нижнего Поволжья пореформенного периода.

Так продолжалось до начала Первой мировой войны. После огромных потерь среди мужского сельского населения в стране, в большинстве своем, прекратили существование промыслы, основанные на применении мужской силы. Развитие получили промыслы, связанные с женским рукоделием. Этому также способствовал и выпуск различных печатных изданий для занятий женскими видами ремёсел: художественного вышивания, вязания крючком и на спицах, шитья и вышивки «ришелье» при помощи швейной машинки.

В Саратовской губернии, на примере таких поселений, как Дубовка и Сарепта – очагов разнообразных и отлично развитых ремёсел, можно проследить, как одни из самых процветающих по промыслам и многочисленным видам кустарной деятельности центров региона приходили в упадок.

Важная особенность региона – на его территории так и не сложились центры народных художественных промыслов, которые бы были поддержаны государством – такие как, например, Палехские мастерские, или центры кружевоплетения, в северных губерниях, где существовали к концу XIX в. школы, организованные выпускницами школы рукоделия, основанной императрицей Марией Федоровной.

В бурное время революции 1917 г. и Гражданской войны, отмеченное в Нижнем Поволжье разгулом бандитизма, в стране была подорвана производственная база, что самым негативным образом сказалось на картине развития промыслов.

И все же в 1920-е, в годы НЭПа, существование ремесел продолжалось. В Поволжье начинается время артелей. В 1922 г. учреждается Московский банк потребительской кооперации, с 1925 г. постановлением Совнаркома вводятся поощрительные меры для кооперативов и одновременно ликвидируется частный сектор – главный конкурент кооператоров. Замена продразверстки продналогом позволила крестьянам торговать излишками сельскохозяйственного производства, кустарными и ремесленными изделиями. Государство в лице потребкооперации брало обязательства перед кустарями, объединившимися в небольшие артели, поставлять по договорам материалы, орудия труда и нужное оборудование. Потребительским обществам разрешалось организовывать мастерские по выпуску различной продукции, в том числе и ремесленной.

В книге М. А. Шевченко, изданной в 1929 г., приводятся сведения, полученные в результате Всесоюзного обследования Нижневолжского края в 1925 г., о регистрации «более 150 отдельных классов производства различного вида промыслов» [184] . Это количество составили промыслы, находящиеся на территории Нижневолжского края, куда входили: АССРНП (Автономная Советская Социалистическая Республика Немцев Поволжья), Калмыцкая область, Саратовская, Сталинградская и в меньшей степени Астраханская губерния, входившие тогда в его состав. Обладая статистическими сведениями, можно сделать выводы, что значительная доля производства предметов первой необходимости приходилась на долю мелкой и ремесленно-кустарной промышленности.

К началу 30-х гг. регион Нижнего Поволжья, также как и до революции, по количеству ремесленных промыслов и их разнообразию лидировал в России.

Государство содействовало быстрому кооперированию кустарей и ремесленников. По уровню развития кустарных промыслов «Царицынская губерния стояла выше республиканского по РСФСР и среднего по Нижнему Поволжью» [185] . Во второй пятилетке (1933–1937 гг.) процесс кооперирования кустарей завершился. На 1.01.1941 г. количество промысловых кооперативов составляло 25,6 тысяч. Руководили промысловыми артелями союзы промысловой кооперации, которые объединяли их по производственному или территориальному признаку. Во главе всей промысловой кооперации стоял Центральный совет промысловой кооперации – Центропромсовет. В системе промысловой кооперации были созданы Высшая школа Центрпромсовета, техникумы, профтехшколы, учебные комбинаты и постоянно действующие учебно-курсовые базы. До 1946 г. вся система промысловых артелей и кооперативов была в подчинении Совнаркомов. В марте 1946 г. СНК СССР был преобразован в Совет министров СССР, который распределил работу в ведомства разных министерств. Артельщики занимались в основном производством товаров широкого потребления.

В предвоенные годы в области продолжали работать мелкие предприятия, объединившиеся еще в 1925 г. с момента организации Губернского союза слепых, где в производстве изделий использовался в основном ручной труд инвалидов. В 1933 г. в Нижнем Поволжье таких артелей насчитывалось 106, а всего в них работало 5420 человек [186] . В них, на ремесленном уровне, занимались производством товаров широкого потребления, изготавливали разнообразный хозяйственный инвентарь. Губернский союз слепых имел свои механослесарные, столярно-плотницкие, сапожно-шорные, кожевенно-обувные, шапочно-фуражные и прочие мастерские.

Не прервалась история промыслов и в годы Великой Отечественной войны. Всего за время войны «трудящиеся Сталинградской области отправили защитникам Родины более 1 млн 200 тыс. теплых вещей», а предприятия «…местной и кооперативной промышленности только в 1942 году изготовили для фронта почти 585 тыс. предметов одежды и обуви» [187] .

Для страны, которая после войны восстанавливала и развивала крупные промышленные и сельскохозяйственные предприятия, поддержка кооперативов была необходима. Изделия, выпускаемые промысловыми кооперативными предприятиями, способствовали удовлетворению населения товарами первой необходимости. Выпускались самые разнообразные товары, которыми не могли в тот момент наполнить потребительский рынок огромные государственные заводы промышленной индустрии. Ясно, что высокое качество изделий и их связь с местными ремесленными традициями были в значительной степени утрачены.

После окончания Великой Отечественной войны в Волгоградскую область хлынул поток строителей для восстановления разрушенных во время военных действий заводов, фабрик, жилых домов. Возвращаются после войны репатрианты; начинается строительство Волго-Донского канала, гидроэлектростанции на Волге; прибывают из разных областей СССР люди для освоения целинных и залежных земель и освоения открытых месторождений нефти, газа.

Последствием Великой Отечественной войны, отрицательно повлиявшим на большинство ремесленных приемов и техник исполнения, стал разрыв между поколениями мастеров. Он был связан с огромными человеческими потерями. Эта невосполнимая утрата ощущается до настоящего времени.

В послевоенные годы артели, существовавшие на территории Волгоградской области, продолжали выпуск массовой продукции, не производя ничего индивидуального. Ассортимент был не всегда очень высокого качества и почти не имел выхода за территорию региона. После войны нужно было насытить свой рынок необходимыми товарами. Но к концу 1950-х годов промысловые предприятия во всей стране, в связи с полной передачей производства товаров народного потребления государственным промышленным предприятиям, постепенно прекращают свою деятельность и передаются в ведение местной промышленности. Артели перестают носить характер кооперативного производства и реорганизовываются в предприятия по выпуску изделий народных художественных промыслов либо выпускающих какую-либо другую сувенирную продукцию.

В это время происходит окончательная потеря традиционных ремесленных промыслов нашего региона. Это связано не только с новой волной миграций, но и с суровыми запретами развивать частное производство. В стране победившего социализма не было разрешено заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, и поэтому многие промысловые ремёсла уходят в другую нишу, тихую, но опасную для развития традиционного ремесла – самодеятельное творчество.

Только в конце 1960-х гг. было разрешено торговать «носильными изделиями и домашними вещами, бывшими в употреблении, а также кустарными изделиями», то есть предметами собственного производства на печально известных вещевых рынках. В сентябре 1966 г. было принято решение о развитии кустарных промыслов в колхозах. В Волгограде был открыт специальный рынок для реализации товаров, произведенных кустарным ремесленным способом, – Даргора. Этого было недостаточно. Презрительное отношение к ремесленнику не только сковывало инициативу у населения, имевшего навыки какого-либо ремесла, но и не способствовало дальнейшему развитию оставшихся местных традиций.

В сентябре 1966 г. Совет министров принимает постановление «О мерах по дальнейшему развитию местной промышленности и художественных промыслов». На предприятиях местной промышленности трудилось большое число надомников, пенсионеров и инвалидов, но как таковых народных традиционных промыслов, и тем более художественных, на всей территории Волгоградской области зарегистрировано не было. Тем не менее, в Волгограде с 1969 г. начинает работать предприятие местной промышленности, выпускавшее сувенирную продукцию, – завод «Сувенир». Оно было организовано на базе бывшей артели по производству штампованной продукции из отходов металлического лома. В 1975 г. этот завод был зарегистрирован как производство, выпускавшее продукцию, относящуюся к традиционным художественным народным промыслам. Из 242 предприятий во всесоюзном списке это было единственное предприятие в Волгоградской области.

Вплоть до 1977 г. действовал государственный запрет на занятия индивидуальной ремесленной и промысловой деятельностью, когда в Конституции появилась статья, разрешающая так называемую «индивидуальную трудовую деятельность». «В СССР в соответствии с законом допускается индивидуальная трудовая деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, сельского хозяйства, бытового обслуживания населения, а также другие виды деятельности, основанные на исключительно личном труде граждан и членов их семей». И там же: «Государство регулирует индивидуальную трудовую деятельность, обеспечивая ее использование в интересах общества» [188] .

На территории Волгоградской области все остальные ремёсла продолжали существовать либо как народное самодеятельное творчество, либо полулегально. Развитие ремесла «для дома и семьи» культивировалось в кружках по декоративно-прикладному искусству, работавших при дворцах культуры в городе и в сельской местности. Популярные массовые журналы «Крестьянка», «Работница», «Умелые руки» способствовали «массовизации» ремесленной продукции.

Накануне перестройки интерес к ремесленным промыслам, в первую очередь, был связан с возможностью дополнительного заработка. Их специфической чертой являлись почти абсолютная оторванность от истоков традиционного мастерства, нехватка нужного материала и, как следствие этого, снижение художественной составляющей предметов.

В 1994 г. принимается закон о кооперативной деятельности. Это время было трудным для страны, так как наступил спад производства, тогда о продолжении исторической традиции в промыслах и их художественном уровне не очень задумывались. Переход к рыночной экономике заставил население переключиться на производство кустарным способом многих вещей, необходимых в повседневной жизни. По сравнению с культурой повседневности прошлого, которая была ориентирована на продолжение традиций, в конце XX в. меньшая часть традиционной культуры ушла в область самодеятельного творчества, а остальная в лучшем случае сохранилась в музеях или в областных и районных центрах культуры. Промышленный рынок стал насыщаться продукцией, произведенной массовым тиражом в других странах, подражающей не всегда лучшим образцам.

Анализируя сложившуюся к концу XX в. ситуацию, с традиционными художественными ремёслами, вспоминаются сетования молодого А. М. Горького на то, что естественная потребность народа в красоте часто удовлетворялась обёртками мыла Брокар, бойко продававшимися в деревне сельскими перекупщиками, поэтому средствами эстетического воспитания народа оказывались модные рекламы парфюмерных магазинов. Это было сказано в 1896 г., но актуально и сегодня.

В конце 1990-х гг. даже кружки художественной самодеятельности и народного творчества в большинстве своем уже не функционировали. Предприятия, на балансе которых числились дома культуры, не имели государственных заказов, а значит и не имели денег для оплаты работы кружков, в которых проходили занятия, связанные с традиционной культурой. Так было практически повсеместно. Создававшиеся в 90-е гг. XX в. этнографические и культурные центры, на базе полностью развалившихся в перестройку Домов культуры, невольно продолжали уже устаревшую к концу века схему работы фольклорных коллективов и кружков самодеятельного народного творчества.

Рассматривая события, относящиеся к историческому прошлому, становится ясно, что они не всегда способствовали сохранению промысловых традиций, постепенно развивавшихся у различных народов, населявших эту огромную по площади территорию. Многие из прошлых событий имели для промыслов катастрофический характер. Со времени раннего средневековья на этой территории складывающиеся традиции постоянно прерывались. Уникальность ситуации заключалась в том, что огромное разнообразие промысловой деятельности было органично привязано к ландшафту. Перемещение традиций от одних этнических групп к другим происходило естественным образом и только обогащало население разнообразными знаниями.

В современной ситуации занятия промыслом, конечно, исполняют иные функции, нежели в прошлом. Поэтому сегодня главные цели поддержки ремесленных промыслов заключаются в том, чтобы дать населению ремесленные знания, которые увеличат возможность иметь постоянный заработок; организовать рабочие места; поднять интерес к насыщенному историческими событиями региону; организовать новую инфраструктуру городов и сельских поселений; воспитать подрастающее поколение на лучших традициях культуры. Промысел предполагает не только факт изготовления каких-то вещей, но их выход на рынок, продажу. Если когда-то ремесло было единственным каналом насыщения рынка какими-либо бытовыми изделиями или инвентарем, то современный рынок перенасыщен. Изделие ремесленного промысла сегодня лишь тогда найдет спрос, если оно будет отличаться высокими художественными качествами, будет конкурентоспособно. Важно также, что изделия промыслов – это не сувенир, а функциональная вещь. Сувенирная продукция, не предполагающая функционального использования, это лишь суррогат промысла.

Сегодня, в большей степени, чем прежде, занятия промыслом являются не только и не столько формой творческого досуга. Они не отменяют их рыночного функционирования. А конкурентоспособность подобных изделий теснейшим образом зависит от их уникальных характеристик, в первую очередь, от того, насколько изделия промыслов способны демонстрировать конкретную региональную ремесленную традицию.

И еще одно важное замечание. По словам А. С. Каргина, «деревня на самом деле давно уже не является оазисом, землей обетованной, где рождается и сохраняется фольклор» [189] . Сегодня знатоком традиции ремесленного промысла чаще выступает эксперт, обладающий профессиональным художественным образованием, представляющий себе историю промыслов региона, наложение взаимовлияний, природные ресурсы региона, служившие сырьем для промыслов. Задача эксперта – не только вынесение оценки изделию и включение мастера или предприятия в соответствующий реестр, а культивирование традиционных промыслов путем просветительства, обучения, восстановления определенных ремесленных навыков и умений.

Надо заметить, что и сама картина исторического развития и современного состояния промыслов тоже есть результат деятельности экспертного совета, который в силу возложенных на него функций должен оценивать не абстрактно художественный уровень изделий, а их традиционность. А для этого необходимо представлять, при каких обстоятельствах, когда и кем были «принесены» в регион те или иные промыслы и ремесла, как и почему они исчезли, во что трансформировались. Так, например, исчезновение на территории региона ряда промыслов связано с депортацией немцев Поволжья перед Второй мировой войной, с «расказачиванием», с огромными миграционными волнами после 50-х гг. XX в., когда многие ремёсла не успели «укорениться» и перейти в разряд традиционных для этих земель. Появляются и новые промыслы на территории, Нижнего Поволжья, но должно пройти время для их закрепления и развития. Пока ни для администрации, которая ответственна за поддержку промыслов, ни для самих мастеров вся эта картина неочевидна.

Сегодня, наблюдая за процессом развития ремёсел в Волгоградской области, можно заметить, что в сельской и городской местности они развиваются по двум направлениям:

Первое направление вызвано необходимостью в хозяйстве какого-либо предмета или вещи. Когда у человека нет ни лишнего времени для занятия «художественно-выразительными» вещами, ни интереса к местным традиционным материалам и приемам выполнении, тогда для создаваемых предметов используются общие навыки и технологии. Часто они узнаются из журналов (теперь еще и из Интернета) и никакого отношения к региональной традиции, чаще всего, не имеют. Себестоимость такой вещи, как правило, изготовителю не важна, а художественная выразительность изделия зависит, прежде всего, от собственного мировоззрения.

Второе направление – изготовление изделий для продажи. Тогда изготовитель не может не интересоваться покупательским спросом и должен представлять, на какого покупателя рассчитано изделие. Предмет, изготовленный со знанием местных традиций, будет иметь более высокую покупательскую стоимость.

Наблюдая в качестве эксперта за происходящими в настоящее время выставками, в которых принимают участие люди, занимающиеся производством товаров широкого потребления и использующие знания местных традиций, невольно замечаешь разброс – от явной безвкусицы до высокого художественного мастерства.

Работа членов художественно-экспертного совета с самого начала включала принцип культурологического исследования, который совмещал единство логического и исторического подхода к проблеме восстановления забытой традиции. Такое единство помогло созданию общего взгляда на региональную культуру, дало возможность сравнивать ее с другими или аналогичными традициями в различных регионах России. Исследовательский компонент работы постоянен. Нас интересует не только, как возник данный промысел, но и какие этапы в своем развитии проходил, как трансформировался в данной местности, чем стал в своем «зрелом» виде.

За время, прошедшее с первых заседаний членами художественно-экспертного совета, а он начал работать с 1999 г., экспертами выработана собственная методика оценки изделий, создаваемых ремесленно-промысловым способом. Она основывается на историческом, археологическом, искусствоведческом, этнографическом, социологическом, экономическом подходе к изучению проблематики.

Критерии, по которым производится оценка изделий и отнесение их к традиционным ремесленным промыслам:

1. Связь с ландшафтом и природными ресурсами (обязательное или желательное использование местного сырья);

2. Этнический компонент и традиционные занятия;

3. Влияние извне (кто соседи);

4. Откуда и когда появилась ремесленная традиция;

5. Традиционные составляющие: форма, орнамент, цвет и композиционные приемы;

6. Использование ручного труда не менее 50 % от общего количества;

7. Назначение предмета;

8. Принадлежность полу и возрасту;

9. На какую социальную группу ориентировано;

10. Потребность в этом изделии в настоящее время;

11. Проявление современной моды в изделии как одного из важных факторов, влияющих на развитие и сохранение традиций в промысле (ведь традиция тоже когда-то была современна);

12. Вариативность, собственные технические приемы и технологический принцип работы;

13. Использование старинных (традиционных) рецептов изготовления и приемов работы.

Определяя ремесленный промысел как народный традиционный художественный, все вышеперечисленные критерии являются обязательными. Дополнительно учитываются уникальность, неповторимость, мастерство, техничность, чистота исполнения мастером изделий и существование данной традиции в регионе не менее 70 лет.

Не только исследовательская и не только оценочная деятельность ведется художественно-экспертным советом, но и консультационная. Представляя свою продукцию, ремесленник вправе рассчитывать на исчерпывающую консультационную помощь, на тщательный разбор своего изделия с полным описанием ошибок, на знакомство с образцами высококачественных изделий. После выездных семинаров художественно-экспертного совета в муниципальные образования в исследования ремесленных традиций региона часто включаются и сами мастера, отправляющиеся за информацией в культурный (фольклорный) центр, краеведческий областной или муниципальный музей.

Мастеру важна помощь в распознавании «ширпотреба», в умении отличить его от традиционного промысла. Главное в изделии, отнесенном к традиционным художественным ремесленным промыслам, – в обнаружении закрепившейся традиции. Бывает, что человек, вдохновленный интересом к своему делу, любовью к родному краю, может заняться поиском старинных рецептов сырья или приемов работы, характерных для региона. Примеры такие в регионе есть, особенно среди казачества. Такие мастера с готовностью воспринимают информацию, идущую и от стариков, и от работников музеев, и от мастеров из других регионов.

В последние два года процесс обращения к традиции и поиска этой традиции захватывает в большей мере тех, кто хочет найти и уже нашел свою нишу в промысле. На всесоюзных выставках-ярмарках изделия наших мастеров отличаются не только качественным сырьем, но и мастерством. Проблем сбыта у мастеров Волгоградской области, особенно работающих с пухом, лозой, деревом, кожей, практически нет.

По прошествии 12 лет интенсивной работы по поддержке, воссозданию и восстановлению забытых традиций появились конкретные результаты, которые позитивно влияют и на имидж региона, и на качество жизни населения.

За это время организовалось несколько ремесленных центров и объединений, в которых развиваются такие характерные для области ремёсла, как вязание изделий из козьего пуха и овечьей шерсти, лозоплетение, изготовление изделий из дерева, кожи, производство традиционной и авторской тряпичной куклы и деревянной игрушки, точеной посуды из дерева.

Инновационный характер работы, связанной с возрождением и становлением традиций в ремесленных промыслах, основанной на серьезном и целенаправленном подходе к традиционной культуре, заключается в учете многих особенностей региона, использовании потенциала каждого муниципального образования, выявлении новых возможностей его исторических традиций и рассмотрении этого уникального социокультурного феномена.

Особенности экспертизы проекта культурного события

В. В. Козлова

Жизнь современного общества наполнена многочисленными культурными событиями: праздниками, фестивалями, выставками, творческими встречами. Роль подобных мероприятий в жизни каждого города постоянно растет. В подготовке и проведении культурного события проявляется стремление городского, регионального, локального, корпоративного сообщества к развитию. Такой множественный эффект позволяет рассматривать культурное событие как один из важнейших и интереснейших феноменов культурного пространства.

Поводом и содержанием праздников, творческих форумов нередко становятся события далекого или недавнего прошлого, среди которых можно выделить следующие:

1. Историческое событие. Р еволюции, победы в великих сражениях, объединение государства, а также признание его независимости, значимые культурные события – все то, что имеет большое значение для жизни конкретного общества – традиционно в юбилейные годы со дня события становится поводом для организации крупномасштабных культурных мероприятий.

2. Государственные, религиозные, городские праздники. Это наиболее распространенный повод для организации культурных событий. Согласно Закону Санкт-Петербурга «О праздниках и днях памяти Санкт-Петербурга» ежегодно в нашем городе отмечается 75 праздников и дней памяти. Каждое из них сопровождается комплексом мероприятий, осуществляемых под руководством профильных Комитетов исполнительной власти Санкт-Петербурга. Культурно-массовые мероприятия строятся на основе актуализации традиций прошлого (карнавалы, праздничные гулянья, концерты на уличных площадках, фейерверки, ярмарки и т. д.), при этом активно используются фольклорные элементы и традиционные национальные виды развлечений. Например: массовые уличные гулянья на Рождество и Масленицу. Также в учреждениях культуры проводятся тематические выставки, театральные представления, фестивали.

3. Юбилейная дата деятеля культуры. Для фестивальных проектов в качестве смысловой основы часто выбираются юбилеи деятелей культуры. Единовременные проекты и начало долговременных обычно приурочены к юбилейным датам в жизни и творчестве художников, композиторов, литераторов, общественных деятелей.

4. Юбилей города. В день рождения города традиционно проводится комплекс различных мероприятий. Например, в нашем городе рекордное количество праздничных событий состоялось в связи с 300-летием Санкт-Петербурга.

Часто символической основой культурного события являются значимые культурные или природные особенности местности, что отражается и в их названии. Например, в Петербурге: Международный фестиваль искусств «Звезды белых ночей», Международный фестиваль камерной музыки «Северные цветы», Международный фольклорный блюзовый фестиваль «Дельта Невы», фестиваль «Арт-пляж», представление «Праздник фонтанов», Международный фестиваль-конкурс «Императорские сады России», фестиваль современной православной духовной песни «Невские купола». Такие названия становятся, своего рода, брэндами культурных событий, служат для привлечения гостей города, а также способствуют ассоциативному выделению событий в календаре общероссийских культурных мероприятий.

Каждое культурное событие несет в себе (в той или иной степени) черты праздника. Разворачиваясь в пространстве и времени, праздник сообразуется с национальным характером и нюансами окружающей природы, хранит многовековые традиции и воплощает модные тенденции, что делает его уникальным и притягательным. Праздник часто становится символом города, страны или эпохи. Пространство праздника на всем протяжении истории человечества служит уникальным механизмом передачи социальных образцов, транслятором культурных норм. Современный российский праздничный календарь, к которому с неизбежностью привязаны многие культурные события, представляет собой коллаж из православных, советских, искусственно сконструированных государственных праздников, исторических дат. Традиционно в Петербурге максимальное количество событий приходится на новогодние праздники и на период белых ночей. Культурные проекты последних лет становятся все более синтетическими, они включают разнообразные мероприятия, объединяют разные виды искусств, их организаторы постоянно ищут необычные площадки и новые формы работы со зрителями и участниками.

Эпоха Постмодерна существенно меняет прежние представления о празднике как таковом и наше отношение к нему. Отличительной чертой современной культурной ситуации является, с одной стороны, глобализация, интенсивный диалог культур, направленный на интеграцию различных процессов и феноменов, формирование единой мировой культурной общности, а с другой – усиливаются процессы, способствующие поддержанию культурной идентичности, установлению культурной автономии на основе принципа уникальности.

Проблема плюрализма, характерная для постмодернизма, обращает на себя особое внимание в ситуации анализа феномена праздника. Личность обретает свободу выбора праздника, разделяя его с той или иной частью общества. Современный человек пользуется возможностью самостоятельного установления праздничных «отметин» в ткани повседневного бытия. Принцип плюрализма проявляется и в поле самого праздника, создавая на основе коллажа, как универсального приема художественной культуры постмодерна, причудливую смесь элементов, трансплантированных из различных праздничных пространств. Все эти факты требуют от организаторов культурных событий и экспертов высокого профессионализма, опыта культурологического анализа и специальных навыков.

Подготовка и проведение события выполняют ряд важнейших функций в пространстве культуры. Культурное событие выступает:

• основой проектной деятельности;

• средством привлечения внимания к городу (региону);

• формой объединения деятельности различных субъектов культурного пространства;

• стимулом для развития партнерства, сотрудничества;

• катализатором развития профессиональной коммуникации;

• средством привлечения внимания СМИ к сфере культуры;

• экспериментальной площадкой для новых форм в искусстве.

Анализ динамики современной культурной жизни позволяет сделать вывод о постоянном увеличении роли культурного события. В настоящее время учреждение культуры движется от рутинного функционирования к созданию неординарных событий. Современный потребитель культурных услуг, имея возможность пользоваться большим набором альтернативных способов проведения досуга, может быть привлечен к культурному досугу благодаря уникальному проекту. Яркие единичные события привлекают не только посетителей, но и спонсоров, формируют интерес у СМИ. Ежедневная работа учреждения культуры не содержит информационного повода, а новый проект способен привлечь внимание и к учреждению культуры, и к общим культурологическим проблемам. Организация культурных событий способствует активизации профессионального взаимодействия, стирая грани между учреждениями и образуя творческие проектные команды, состоящие из различных специалистов. Все чаще «локусом» культурного пространства становится не учреждение культуры, а культурный проект – профессиональное партнерство с целью воплощения какой-либо творческой идеи.

Важно отметить, что проектная деятельность организации эффективно способствует развитию кадрового потенциала: участие в подготовке события помогает сотрудникам получить новый опыт, расширить деловые контакты, проявить лидерские и организационные качества, воплотить собственные творческие идеи. Ценности материальной, духовной и художественной культуры вечны, но быстро меняющееся общество требует разработки и применения новых подходов к их сохранению и трансляции.

Современные стратегии культурной политики связаны с переходом к новому этапу функционирования, который характеризуется следующими тенденциями:

• внедрением бюджетирования, ориентированного на результат;

• развитием многомерного партнерства в ходе реализации культурных проектов;

• поиском механизмов оценки результатов культурных событий;

• развитием событийного культурного туризма.

Данные черты свидетельствуют о значительных изменениях в финансировании, управлении, привлечении потребителей и оценке результатов деятельности в сфере культуры.

В связи с этим, развитие технологии и навыков комплексной экспертизы проектов культурных событий становится крайне актуальным. Указанные навыки необходимы, прежде всего, профильным органам власти, осуществляющим культурную политику в регионе, разработчикам проектов, а также организациям, осуществляющим финансирование проектов на конкурсной основе и контролирующим результаты бюджетирования культурного события.

В настоящее время в России в данной сфере, как правило, применяется зарубежный опыт грантодающих организаций, российская методика культурологической экспертизы развивается крайне медленно.

Согласно мировой практике проектные заявки на получение финансирования на реализацию проектов культурных событий проходят обязательную многостороннюю внутреннюю и внешнюю (независимую) экспертизу. Основная задача данного процесса заключается в предотвращении возможных рисков при реализации проекта.

В основе независимой экспертизы проекта культурного мероприятия лежит необходимость прогнозирования будущей успешности события. Основной функцией данной экспертной оценки является установление потенциальных недостатков в организации события и разработка рекомендаций по их эффективному устранению.

Проекты культурных событий, как правило, проходят два вида экспертизы: экономическую и культурологическую. Важно подчеркнуть, что и в том, и в другом случае эксперт оценивает проект целостно, но с разной степенью подробностей.

Культурологическая экспертиза проекта культурного события имеет свою специфику, которая основана на функциях культурного события и характеристиках его эффективности. Главная особенность культурного события заключена в его глубокой эмоциональности. Задача данного мероприятия – произвести необходимое впечатление на зрителя, передать с помощью различных видов искусства определенную идею, создать и поддерживать в течение всего события соответствующую эмоциональную атмосферу. Вместе с тем, необходимо обратить особое внимание на детали, которые могут либо усилить, либо резко ослабить эмоциональное воздействие. Недостаточное внимание к деталям, в том числе к комфорту зрителя – основная проблема многих культурных проектов. Организаторы часто не думают о транспорте, туалетах, мусорных бачках, кондиционерах и прочих материальных вещах, воплощая некую интересную и важную идею.

Задача эксперта оценить целостную картину будущего события, обнаружить основные риски и предложить пути их устранения.

Структура экспертизы проекта культурного события состоит из следующих основных элементов:

1. Оценка основной идеи события. Идея события должна легко восприниматься, содержать в своей основе фундаментальные человеческие ценности. Необходимо обратить внимание на ее соответствие основным ценностям общества, культурным традициям, религиозной идентичности потенциальной аудитории, ее возрастным особенностям.

Культурное событие должно иметь какую-либо ценностную доминанту; просто увеселительное действие или надуманный праздник редко становится успешным, поскольку не несет в себе никакого скрытого смысла и объединяющей идеи.

Такие культурные мероприятия, как, например, фестивали, как правило, являются результатом объединения представителей различных стран или регионов, художественных направлений и творческих объединений. Таким образом, подготовка успешного культурного события должна начинаться с уникальной идеи, умелое воплощение которой в будущем позволит каждому зрителю ее воспринять.

2. Оценка правильности выбора целевой аудитории. В проекте необходимо четко обозначить целевую аудиторию будущего события, чтобы максимально учесть ее интересы и особенности при разработке детального плана мероприятия. В данном аспекте представляется важным учет таких характеристик аудитории, как: количество зрителей, их возраст, пол, социальный статус, профессиональная принадлежность и др.

Для уличных праздничных мероприятий, например, размер аудитории имеет решающее значение в выборе форм воздействия. В городах с населением в несколько миллионов человек, например, карнавал в виде красочного шествия по центральной улице, не принесет желаемого результата – из-за чужих спин зрители вряд ли смогут увидеть зрелище, а толкучка и теснота на обочине шествия значительно снижает возможные положительные впечатления. Здесь яркие эмоции получают только непосредственные участники данного действия.

То же касается и военных парадов, впечатление от которых возможно получить только благодаря телевизионной трансляции. Чем более узкой является аудитория, тем легче на нее воздействовать, в связи с наличием объединяющих ее характеристик. Так, например, уличные праздничные мероприятия являются наиболее сложными в организации событиями, так как потенциальная аудитория имеет огромные различия по возрасту, уровню образования и интересам.

3. Оценка программы культурного события. Важно оценить достаточность элементов программы и выбор художественных средств для комплексного воплощения идеи планируемого культурного события. Культурологическая экспертиза в этом аспекте направлена, прежде всего, на предотвращение в сценарии исторических противоречий, искажения исторических событий, их слишком сложной подачи или наоборот вульгарного упрощения, что, к сожалению, нередко встречается при организации культурных событий.

Особенное внимание следует уделять временным рамкам, как всего мероприятия, так и его отдельных элементов, чтобы эмоциональное воздействие на зрителя удерживалось на высоком уровне. Сценарий мероприятия, чаще всего, строится на основе классических правил, с применением традиционных режиссерских приемов, в связи с чем важно обращать внимание на сбалансированное сочетание всех основных элементов сценария с учетом специфики аудитории, активное использование интерактивных элементов.

4. Оценка сметы расходов. Данный раздел проекта культурного события обычно подробно оценивает специалист в области экономики и финансов, однако эксперт, имеющий опыт работы в отрасли культуры, имеет более точное представление о рынке культурных услуг, ценах на эти услуги и качестве заявленных исполнителей. Специфика культурного производства значительно усложняет возможность объективной оценки стоимости различных услуг в области творческой деятельности, целесообразности расходов по различным статьям бюджета в рамках подготовки культурного мероприятия. Например, исполнить на концерте одну и ту же песню могут артисты разного уровня, а подготовка и стоимость их услуг может различаться в несколько раз. Общая стоимость организации культурного события может значительно варьироваться в зависимости от исполнителей тех или иных услуг. В связи с этим, встает важный вопрос о необходимости объективной оценки затрат, целесообразности использования тех или иных исполнителей и развлекательных элементов, оценки объективности обозначенной стоимости услуг. Эксперту важно определить, что затраты не завышены (в основном за счет наличия посредников, например) и не занижены (экономия на некоторых статьях бюджета впоследствии может привести к ухудшению качества мероприятия).

5. Оценка обеспечения комфорта посетителей мероприятия. В рамках данного раздела проекта оценивается уровень предполагаемого комфорта посетителей. Вряд ли следует убеждать в том, что при организации культурного события зрителю необходимо обеспечить необходимый уровень комфорта; это усиливает положительные впечатления от события, обостряет эстетическое удовольствие и улучшает эмоциональное состояние. Обеспечение необходимого уровня комфорта должно составлять часть сметы расходов на мероприятие.

В перечень таких элементов комфорта, которые рассчитываются, исходя из предполагаемого количества посетителей, входят: наличие туалетов, емкостей для мусора; доступ воздуха, комфортность температуры и влажности (для помещений); наличие навесов от дождя и ветра (для мероприятий, проводимых на улице); обеспечение питьевой водой и легким питанием. Желаемый уровень комфорта включает также информационное обслуживание (устройство указателей, информационных стендов, программ), наличие справочной службы, касс и т. д.

Важным элементом комфорта является продуманная логистика всего события (доставка и развозка участников, регулирование потоков на многолюдных мероприятиях, достаточные размеры помещений, раздача бесплатных программок при входе и т. д.). Если мероприятие платное и предполагает приобретение билетов, то уровень комфорта резко повышает включение в данную стоимость всех необходимых услуг (например, единый билет на фестиваль позволяет посещать все мероприятия данного фестиваля, включает его программку, брошюру с информацией об истории мероприятия и участниках, доставку зрителя до места проведения мероприятия от станции метро и т. д.). Комплексная забота о посетителе способствует формированию у него искренней приверженности к событию и превращению в постоянного зрителя, что особенно важно для ежегодных культурных мероприятий.

6. Продвижение культурного события. Культурное событие нуждается в активном продвижении, особенно, если оно однократное или задумано как ежегодное, но находится в начальной стадии развития. В смете расходов должны быть предусмотрены расходы на эффективное продвижение события с учетом специфики целевой аудитории и развития современных средств информации.

7. Планирование и оценка результатов мероприятия. Любой проект предусматривает наличие прогноза результатов мероприятия, составленного исходя из основных целей культурного события. Цели позволяют сформулировать прогнозные значения показателей (например: количество участников, количество зрителей, количество публикаций в СМИ, сумма сбора от продажи билетов, от продажи сувениров и дополнительных услуг и т. д.). Четко и объективно обозначенные показатели позволяют концентрировать усилия на достижении поставленных целей и по окончании события оценить его результат.

Оценка всех перечисленных разделов проекта культурного события позволит вынести эксперту комплексное суждение о качестве проекта и степени существующих рисков. Основным результатом экспертизы является перечень рекомендаций по корректировке проекта с целью снижения возможных рисков и повышения качества мероприятия, исходя из необходимости достижения обозначенных показателей.

В основе методики экспертизы проектов культурных событий лежит ряд принципов:

– комплексный подход;

– объективность;

– оптимизация затрат с соблюдением высокого уровня качества;

– приоритет интересов посетителя культурного события;

– идейное единство мероприятия.

Исходя из соблюдения обозначенных принципов, эксперт рассматривает успех мероприятия в целом, а не отдельных его частей. Событие – это комплекс взаимосвязанных элементов, совокупность которых оказывает воздействие на человека, что и необходимо учитывать в ходе экспертизы. Объективность эксперта крайне важна, и она может быть обеспечена только участием профессионалов высокого уровня, искренне преданных культуре и ее ценностям.

Объективная оценка сметы расходов на реализацию проектов должна основываться на реальной стоимости услуг на данном рынке, с учетом стремления к оптимизации затрат с соблюдением высокого качества. При подготовке проекта часто разработке детальной сметы уделяется недостаточно внимания: стоимость многих услуг обозначается весьма приблизительно; затраты мало детализированы, что при реализации проекта влечет за собой дополнительные расходы.

Экспертизу проекта культурного события целесообразно проводить с точки зрения интересов потребителя. Это один из важнейших принципов, позволяющих объективно оценить, получит ли посетитель уникальную, интересную и полезную культурную услугу. Очевидно, что культурное событие часто становится товаром, который его организаторы стремятся продать как можно дороже, не всегда думая об интересах потребителя, особенно, если это единичное событие. Эксперт в этом случае должен обратить особое внимание на соблюдение баланса интересов, сможет ли потребитель, уплатив обозначенную сумму, получить качественную культурную услугу, соответствующую заявленной цене и оказанную с соблюдением необходимого комфорта.

Подводя итог, отметим, что навыки экспертной оценки культурных событий разного масштаба становятся с каждым годом все более актуальными. Развитие сферы культуры движется от текущего функционирования к организации ярких событий, чтобы привлечь и удержать посетителя, победить в конкуренции с другими способами проведения досуга. И главным результатом труда эксперта и организатора мероприятия должно стать интересное и уникальное событие, успех которого будет намного превосходить ожидаемый.

Современный государственный праздник. Экспресс-исследование в формате культурологической экспертизы

А. С. Макашова

Креативным форматом культурологической экспертизы является совместное обсуждение проблем и выработка по отношению к ним нового подхода, причем креативность исследователя понимается как способность «увидеть предмет экспертизы в новом возможном контексте, “обыграть” его, выявляя его некоторые неочевидные свойства, параметры и тенденции развития» [190] . Способность креативно мыслить очень важна для эксперта-культуролога, благодаря чему можно найти нестандартные решения тех или иных проблем. Не только форматы мозгового штурма или деловой игры имеют эвристический характер, аналогичным потенциалом обладают сами культурологические концепции, которые необходимо включать в материал интерактивных форм выработки решений [191] .

Выработка технологий интерактивной культурологической экспертизы дело непростое, в качестве возможного подхода хотелось бы предложить методические наброски, выполненные в рамках освоения одного из разделов курса «История культур и цивилизаций», посвященного культуре России XV–XVII вв. (для студентов, обучающихся по специальности «культурология»). В дальнейшем такие обсуждения проводились в рамках курса «Культурология» на разных факультетах Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. Тема – «Государственные праздники в современной культуре России: рецепция исторического наследия».

Первоначальная задача занятия заключалась в актуализации исторического материала, в желании дать почувствовать студенту «дыхание истории» в современной жизни, а также в том, чтобы внести в занятие элементы интерактивности. Государственный праздник оказался для этой задачи чрезвычайно благодатным материалом, поскольку сегодня мы переживаем кардинальную смену системы государственных праздников, и вместе с тем появление новых праздников строится как апелляция к историческому прошлому. Коллективное обсуждение на занятии ориентировано как на теоретический результат (освоение ряда трудов, идей, концепций), так и на практический – выработку новых идей и актуальных предложений в области современного праздничного календаря, форм и способов проведения государственных праздников.

В качестве праздников, обсуждение которых становилось темой занятия, были выбраны День Народного Единства (4 ноября), день Любви, семьи и верности (8 июля), а также (если занятие не было «привязано» к изучению конкретного исторического периода) День Победы (9 мая) и День Независимости (12 июня).

Среди современных концепций праздника, с которыми должен быть знаком модератор обсуждения, наиболее значимыми представляются концепции государственного праздника как практики коммеморации, «места» коллективной памяти и механизма коллективной (национальной) идентичности (П. Нора, Ф. Артог, М. Озуф). Важно понимать активную роль власти (и конкретных лиц) в формировании государственного праздничного календаря Нового времени, а также такие способы легитимации власти в празднике, как перекодирование привычного праздничного календаря, реинтерпретация исторических событий (Е. Погосян, Р. Уортман). Особый круг проблем при изучении праздника в рамках нового исторического подхода связан с формами сакрализации и мифологизации прецедентных исторических событий, положенных в основу праздничной даты. Эти идеи меняют представления об историческом процессе как о переходе от религиозных праздников к светским, гражданским, поскольку историческая память, актуализируемая в празднике, вне сакральной или квазисакральной ауры утрачивает способность консолидировать большое сообщество. Требуется понимать роль ритуально-обрядовой составляющей праздника и формы трансформации праздничной ритуальности в процессах модернизации культуры (В. Тернер, В. М. Живов, Э. Зитцев).

Итак, с началом Нового времени в основе государственного праздника, как правило, лежит воспоминание об историческом событии, наделенном особым мифологическим значением. Такое прецедентное событие является частью обосновывающего прошлого; ориентируясь на него, группа осознает свою сплоченность, получает легитимность. Однако интерпретация исторического события претерпевает значительные изменения, вместе с тем трансформируется и символическое содержание праздника. Проблема реинтерпретации исторических событий является одной из важных учебных задач предлагаемой разработки. Большую роль в реинтерпретации исторических событий и в канонизации некоторых событий в качестве прецедентных и играет художественное творчество [192] .

«Сценарий» занятия строится на основе заранее прочитанных текстов. Обсуждение текстов, которое модератор направляет в русло вышеизложенных концепций, решает, главным образом академические задачи – понимания культурной истории государственного праздника. В дальнейшем этот материал предлагается «примерить», с использованием собственного жизненного опыта, к современным государственным праздникам.

Подготовительный этап и обсуждение прочитанных текстов. Занятие предполагает самостоятельную работу с главами из некоторых книг и размышление над несколькими заранее поставленными вопросами. В зависимости от уровня подготовки аудитории и учебного предмета, в рамках которого проводится занятие, приходится варьировать количество текстов, учитывать степень сложности, а значит, глубину понимания.

Текст 1. Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. – М., 2005. Глава IV. Обряд государевой жизни, комнатной и выходной. Стр. 287–294.

Вопросы к тексту:

1. Какие праздники И. Е. Забелин называет государственными и почему?

2. Каковы основные компоненты государственного праздника в XV–XVII столетиях и в чем их отличия от религиозных праздников?

3. Какое значение в праздновании отводилось царю, а какое народу?

На основании чтения главы из книги И. Е. Забелина, которая, как правило, легко и с интересом воспринимается студентами, предлагается сформулировать принципиально отличия ранних государственных праздников XVII века, которые во многом еще связаны с тотальностью религиозного мировоззрения, и современных. Эти отличия могут быть выражены следующим образом: праздник религиозный/нерелигиозный, светский, гражданский; празднование имеет форму ритуала, основная цель которого – поддержание сохранения космического порядка / празднование строится как шоу, зрелище, спектакль; все в равной степени являются участниками действа /в празднике есть актеры и зрители; ритуальное действо представляет собой обязательный труд/праздник – это отдых от рутины будней и дело необязательное; четкая регламентация действий участников/часто стихийность и хаотичность праздничного дня; любой государственный праздник соотнесен с религиозной идеей и является формой благодарения Господа/нет общей идеи государственных праздников либо она неочевидна.

Текст 2. Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. – СПб., 1995. Глава VI. Теократический идеал: союз змееборца и Премудрости. Стр. 203–233. Для понимания данного текста необходимо также ознакомиться с текстом «Повести о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма по изданию «Памятники литературы Древней Руси», т. IX (Электронный ресурс: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx? tabid=5116).

Вопросы к тексту:

1. Какова историческая основа повести о Петре и Февронии?

2. На каком основании делается вывод о том, что фольклорные, сказочные, новеллистические корни повести являются элементами авторской литературной манеры?

3. Какие сюжеты повести и почему особенно важны для понимания Московской государственности? Почему именно эти? Как они символически связаны между собой?

Праздник 8 июля, день Семьи, любви и верности, ставший с 2008 года государственным праздником, исключительно интересен с точки зрения рецепции истории. Знакомство с текстом М. Б. Плюхановой (этот текст довольно сложен и его рекомендуется предлагать «сильной» аудитории) приводит студентов к такому открытию: в основу современного праздника положено авторское литературное произведение XVI века, отличающееся оригинальным использованием житийных, фольклорных мотивов и особым риторическим мастерством. Речь в нем идет не о любви, точнее, не о той любви, которая сегодня понимается основой брака. В повести XVI века на языке символических образов изложена концепция государственной власти. Как показывает М. Б. Плюханова, исторические корни этой повести крайне сомнительны, напротив, сама повесть послужила истоком народных легенд и житийных служб. Это богословско-теократическое сочинение, его символы эсхатологичны и запечатлевают основные начала христианского мироустроения. В образе князя Петра-змееборца персонифицирован царь, ведущий эсхатологическую битву с силами мирового зла и хаоса. В образе Февронии – Премудрость, сила, при помощи которой принимаются решения и утверждается власть. «”Житие” прославляет не просто двух святых заступников, а два начала, на которых стоит христианский мир и из которых должна составляться христианская власть – змееборчество и Премудрость» [193] .

Празднование святых Петра и Февронии появляется после их канонизации на церковном соборе 1547 года, но государственным этот праздник никогда не был. В современной культуре он приобрел совершенно новый смысл, обращенный и не к теократическому идеалу власти, и не к историческому прошлому. Праздник стал, с одной стороны, формой укрепления института брака, с другой – ответом на трансплантированный и чужой праздник влюбленных.

Текст 3. Погосян Е. От придворного календаря к официальной историографии: субъективный фактор в формировании культуры петровской эпохи // Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. – СПб.: Искусство-СПб., 2001.

Вопросы к тексту:

1. Каковы стратегии Петра в обращении со временем?

2. Зачем Петр празднует военные победы, Новый год?

3. Как соотносятся религиозное и светское начала в праздниках петровского времени, и в чем они заключаются?

Книга Е. А. Погосян посвящена тому, как создавался и трансформировался календарь государственных праздников первой трети XVIII века. Обращение к петровской эпохе, которой посвящена предлагаемая для ознакомления глава, обычно, без особых подсказок со стороны модератора, вызывает сопоставления с двумя другими эпохами коренного изменения праздничных календарей в России – советской и постсоветской, т. е. современной.

Прочтение данного текста необходимо для понимания того, как создаются праздники, какую роль в них играет власть – в данном случае лично монарх и его ближайшее окружение. Идея о том, что годовые праздники петровской эпохи представляли форму канонизации основных событий царствования и версию истории, обращенную не только современникам, но и потомкам, вызывает желание взглянуть с этой точки зрения на современный календарь государственных праздников.

Непривычным представляется и соотношение религиозной и светской составляющих в праздничном календаре того времени. Главное, что петровские «стратегии обращения со временем» мотивированы не волюнтаризмом и гордыней, но особыми (сакральными) в своей основе взаимоотношениями монарха и Провидения. Однако, стоит различать искреннюю веру в возможность диалога с Провидением (чем и занимался Петр, утверждая новые праздники) и эксплуатацию религиозных идей в секуляризованном государстве.

Текст 4. Зорин А. Народная война. События смутного времени в русской литературе 1806–1807 гг. // Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России последней трети XVIII – первой трети XIX вв. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 157–186.

Вопросы к тексту:

1. Когда и благодаря каким произведениям сформировалось представление о том, что события 1612–1613 гг. являются прецедентными для русской государственности?

2. Каким актуальным идеологическим задачам отвечала история освобождения Москвы в 1612 г.?

3. Каковы источники мифологизации событий 1612–1613 гг.?

Очевидно, что знакомство с работой А. Зорина дает повод к размышлениям об исторических основаниях современного праздника 4 ноября (Дня Народного Единства), а также знакомит с анализом исторического мифотворчества, в котором на равных работают исторические источники, литературная и публицистическая деятельность и актуальные политические события.

Как показал А. Зорин, актуализация событий окончания Смутного времени была связана событиями начала Наполеоновских войн, Тильзитского мира и битвы под Аустерлицем. «Именно в 1806–1807 гг. был создан исторический канон восприятия события двухсотлетней давности. Освобождение России от поляков и воцарение династии Романовых начинают восприниматься как ключевое событие народной истории… В первой половине 1830-х гг. поход Минина и Пожарского на Москву и Земский собор 1613 г. были окончательно канонизированы как мифологическое возникновение российской государственности» [194] .

Как правило, студенты с интересом узнают о том, что, начиная с середины XVII века и до 1917 года, этот день 22 октября (по старому стилю) / 4 ноября (по новому стилю) был одним из важнейших религиозных и одновременно государственных, династических праздников – Праздник иконы Казанской Божией матери. Об этом в книге А. Зорина речь не идет, но рассказ об истории празднования Казанской иконы позволяет проследить несколько этапов трансформации смысла одной и той же календарной даты. В ходе праздничных торжеств 22 октября (4 ноября по новому стилю) прославлялось окончание Смуты, воцарение новой династии. За триста лет этот праздник стал одним из самых важных праздников для династии Романовых, так как икона Казанской Божией матери являлась покровительницей царской семьи и военных побед, совершенных русскими и после 1612 года петровского времени, и в 1812 году. В начале XIX века произошла повторная мифологизация этого исторического события в связи с актуальными политическими событиями – Третьим разделом Речи Посполитой, битвой при Аустерлице и Тильзитским миром. В это время происходит не просто воспоминание об историческом событии, а фактически повторное его создание, уже не основанное на исторически достоверных фактах, в результате которого освобождение Москвы от поляков понимается как момент освобождения единого свободного народа от сильнейшего врага, посягавшего на целостность Русского государства. Затем, уже в середине XIX века, война с Францией станет еще одним поводом для прославления иконы Казанской Божией матери. Таким образом, к началу XX века в дате 22 октября сосредоточились все важнейшие смыслы культуры России того времени: божественное заступничество за русское воинство и правящую династию. Это значение праздника, несмотря на различные дополнения в его содержание в связи с актуальными историческими событиями, сохранялось.

Через 88 лет, в 2005 году, 4 ноября снова становится праздничным днем – Днем Народного Единства. Новый праздник провозглашает единство множества национальностей и конфессий в рамках одного государства, т. е. репрезентируется как, своего рода, праздник толерантности – это понятие становится ключевым в информационном потоке, посвященном государственному празднику 4 ноября.

Этот материал провоцирует разговор о том, где пролегает граница между актуализацией исторического наследия и его эксплуатацией, манипуляцией.

Новый праздник еще не прижился в российском обществе, его символическое содержание не актуально для россиян. И это непонимание целесообразности введения нового праздника – одна из серьезных проблем российской праздничной культуры. Несмотря на огромную работу по приобщению социума к новым праздникам, они вызывают скорее любопытство и недоумение, чем ощущение торжества и гордости.

Третий этап. После обсуждения теории и истории праздников студентам предлагается выработать некоторые идеи по таким вопросам:

1. Предложить прецедентное историческое событие, которое могло бы лечь в основу современного государственного праздника.

2. Предложить новый праздник в России.

3. Подумать, как сделать праздник 4 ноября действительно общенародным, способным работать на государственную идентичность россиян.

Студенты горячо и много обсуждают возможные прецедентные события для современной русской культуры, однако, по настоящему актуальным называют единственное – победу в Великой Отечественной войне. По сути, говорят они, сегодня главными государственными праздниками являются Новый год и День Победы. В эти дни российское общество наиболее сильно ощущает свою сплоченность, причем функции реального идеологического праздника несет сегодня, безусловно, 9 Мая. И даже несмотря на то, что победа на фашистской Германией является достоянием и гордостью не только советского народа, но и всего мира, российские граждане спустя 65 лет осмысляют это историческое событие как наиболее важное в истории страны. День Победы стал опорой обосновывающего прошлого, того прошлого, без воспоминания которого невозможно было бы настоящее и будущее. Можно утверждать, что в общественном мнении именно праздник 9 Мая играет особую роль в праздничном календаре, из всех современных праздников его содержание в наибольшей степени может быть названо сакрально-гражданственным.

Рассматривая предложения студентов по поводу актуализации праздника 4 ноября, можно разделить их условно на две группы: во-первых, это предложения по изменению символического содержания праздника. Предлагается, например, изменить содержание праздника – сделать акцент на централизацию государства и военные победы. Однако находятся те, кто замечает: что связано с «подверстыванием» исторических событий под заданную дату, то и станет еще одной формой эксплуатации истории. Звучали предложения убрать историческое событие (освобождение Москвы от поляков в 1612 году) из содержания праздника – сделать праздник внеисторическим. Тем более, замечали студенты, недавно проходившие практику в Польше, очень трудно объяснить полякам, почему вдруг сегодня в центре праздника оказался такой образ врага. Предлагалось также перенести День народного единства на другую дату и отделить его от религиозного праздника православной церкви – Дня Казанской Божией Матери.

Одновременно идея праздника народного единства – единства этносов, конфессий, локальных и региональных сообществ – воспринимается позитивно. Как правило, звучат практические предложения актуализации именно этого содержания, но вне связи с событиями 1612 года. Предлагается, например, каждый год делать акцент на одном из народов Российской Федерации, рассказывать о его культуре, традициях, истории; устраивать парады и шествия на центральных площадях и улицах городов, одевая традиционные костюмы той народности, к которой человек принадлежит; проводить выставки народного творчества; организовывать открытые застолья, где были бы представлены различные национальные блюда. А возможно изобрести новое общенациональное блюдо и сделать его элементом праздника.

Нынешние студенты хорошо осведомлены об эффективности различных PR-акций, поэтому предлагают начинать популяризацию такого содержания праздника задолго до его начала, сделать символ праздника (например, белый шарик, которые в определенное время нужно выпустить в небо, или ленточку цветов радуги). Предлагается, как правило, и необходимость создания художественной продукции, раскрывающей содержание праздника, прежде всего, кино.

Вариантов новых праздников было довольно много, а также звучали возражения – изобретения новых праздников девальвирует их значимость, в современной календаре что ни день, то праздник. Однако, практически на каждом занятии звучали предложения (не только от студентов-культурологов, но и от филологов, географов, социологов) о введении праздника, посвященного культуре и искусству. Например, праздник Культуры и Просвещения или праздник Культурного наследия, в основе кторого идея богатства культуры каждого из народов Российской Федерации и России в целом. Или такое предложение: День Культуры, например, один день – выходной, а за ним неделя, посвященная разным «элементам» культуры. В День Литературы – презентация книг, литературные вечера, чтения. В День Театра – представления на улице, бесплатные спектакли и пр. День Изобразительного искусства – выставки, посвященные празднику, творческие акции с участием зрителей и др.

Кроме праздника, посвященного культуре и искусству, было много предложений праздников, связанных с экологией, природопользованием и сельскохозяйственным трудом. Примеры таких праздников: День Экологии, в этот день проводить субботники, собирать пожертвования на улучшение экологической ситуации; День Земли и Труда, праздник призван обратить внимание к сельскому хозяйству, к деревне; День Природы, призванный сделать актуальными экологические проблемы современности, в этот день можно проводить акции по уборке мусора, различные беседы, пропаганду в СМИ.

Что касается других предложений, то они самые разные. Приведем ниже наиболее красочные и интересные:

– День Вступления в какой-нибудь союз или международную организацию (например, СНГ);

– День Промышленного производства или День Ископаемых (посвящен промышленности России и ее природным ресурсам);

– День Ребенка (повышение рождаемости);

– День Правителя России. В основе праздника – идея уважительного отношения ко всем правителям России и стремление к демократии. В этот день проводить общественные дебаты на политические темы;

– День Матери (сделать государственным);

– День Здорового образа жизни и Спорта (проводить различные спортивные мероприятия);

– Выделить День Мужчины из Дня Защитника Отечества (т. е. разделить два праздника);

– Создать праздник Детства. Пусть это будет день, когда каждый сможет ощутить себя ребенком, поиграть в игры, в которые он играл в детстве, поделиться воспоминаниями о нем. Это должен быть день, который все члены семьи проводят вместе беззаботно и весело;

– Ввести День Доброго слова, время, когда все друг другу говорят только хорошее, в том числе и незнакомым людям.

Проанализировав предложения студентов, мы можем увидеть, что ни один из предложенных вариантов праздника четко не привязан к какой-либо дате или историческому событию, более того, ни один из них не посвящен известным культурным или политическим деятелям. Все предложенные праздники, так или иначе, посвящены либо ценностям общественным, либо ценностям семейным, либо творчеству. Судя по всему, союз истории и политики студентов интересует несильно, они не считают, что политические идеи могут лежать в основе актуального праздника в современной культуре России. Культурологам, филологам и художникам представляется важной необходимость культурного воспитания и образования широких слоев общества. Можно даже говорить о том, что для них на данный момент эта идея наиболее актуальна.

Формат культурологической экспертизы для обсуждения проблем современных государственных праздников кажется вполне возможным, так как сочетает научное знание и собственный социальный опыт. В праве культуролога на экспертизу праздничных мероприятий и самой сути (идеи и идеологии) праздничного календаря вряд ли стоит сомневаться.

Культурологическая экспертиза в сфере туризма: уровни экспертной оценки

А. В. Ляшко

Последние десятилетия потенциал мировой туристической индустрии постоянно растет, она вовлекает в процесс производства и потребления глобальные людские ресурсы, затрагивает многие стороны общественной жизни, значительно влияя на ее социальные аспекты. Туризм как отрасль оценивается сегодня как наиболее динамичная и позитивная система, имеющая важную стабилизирующую роль для сохранения мира в целом и для его устойчивого развития, как в экономическом, так и в социокультурном отношении. Не случайно XXI столетие провозглашено ООН «веком туризма», т. к. он стал важным фактором развития личности, взаимопонимания между людьми и народами.

Как любой энергоемкий и успешно растущий сектор экономики, туризм сегодня испытывает максимальный всесторонний интерес: политический, общественный, инвесторский, исследовательский и т. п. Наряду с развитием специализированной «науки о туризме», туризм становится и популярной темой интердисциплинарного исследования: к ней обращаются социологи, политологи, конфликтологи, психологи, антропологи, экологи. Причем, в свою очередь, индустрия туризма в этой профессиональной поддержке извне остро заинтересована.

Взаимодействие туристической отрасли с культурологическим знанием представляется не столь инновационным. «Культурно-познавательный туризм» – классическое направление туристической работы. «Культурная» компонента туризма неизбывна; традиционно путешествие сопровождалось посещением исторических или природных достопримечательностей, ознакомлением с памятниками искусства или культа, этническими особенностями региона, знакомством с традициями места, порядками, вкусами, пусть временным, но включением в жизнь местной культуры. У тура могла быть заданная тема, определяющая выбор объектов посещения и показа. Экскурсии могли иметь искусствоведческую, литературоведческую, историческую, этнографическую или какую-либо иную доминанту. Но, по сути, туристический опыт всегда целостен, информация о конкретных памятниках неразрывна с языком, переживаниями, запахами, вкусами, ритмами жизни и т. п. Впечатления всегда обретаются туристом комплексно, путешествие никогда не сводится к постижению отдельных фрагментов отдаленного географического пространства, а ведет, в первую очередь, к проживанию и пониманию чужого, нового, другого. То есть «культурологический взгляд» – объединяющий, создающий в восприятии законченную «картину» того или иного пространства – имманентен туристу. Даже если туристическая поездка не «познавательная», а нацелена на отдых, лечение, спорт или шопинг, она подспудно формирует у ее участника представление о культуре места пребывания. Так же «культурологичен» сам процесс организации путешествия, нацеленный на создание для туриста ситуации разностороннего, но непротиворечивого узнавания нового пространства.

Можно сказать, что еще задолго до сложения культурологии как науки она активно практиковалась в сфере туризма.

Сегодня культурологические разработки находят осознанное применение в туризме; дипломированные культурологи часто получают работу именно в этой сфере. В российских университетах исторически сложилось, что кафедры туризма и экскурсионного дела, как правило, объединены в рамках факультетов или институтов с философскими и культурологическими кафедрами. В конце 1990-х, когда формировались эти философско-культуролого-туристические конгломераты, высказывались воодушевленные мнения о том, что «парадигмы философского знания помогают будущему специалисту в области туризма определить путь к творческому поиску нового, неповторимого опыта, и в то же время использовать преимущество своей собственной профессиональной деятельности» [195] . Или еще: «менеджеру для эффективного выполнения своих профессиональных функций необходимы знания о культурных основаниях и культурном контексте своей деятельности, причем знания не абстрактные и оторванные от жизни, а вполне конкретные и прагматичные. Культурологическая доминанта – это тот стержень, вокруг которого формируется профессиональная компетентность менеджера» [196] . Однако далее подобных (справедливых, но поверхностных) констатаций по поводу профессионального сотрудничества культурологов и специалистов в области туризма исследователи не идут. Нет этой консолидации и на практике. Сегодня в российском турбизнесе культуролог, как правило, включен в работу как «продвинутый» в интеллектуальном плане менеджер. Другое взаимодействие происходит на уровне содержания туристических программ: на основе культурологических исследований дополняются существующие экскурсионные разработки, создаются новые оригинальные маршруты, формируются эксклюзивные предложения. Но и здесь культурологическое включение имеет, как правило, экспериментальный или факультативный характер, рассматривается как дополнение к уже существующим, апробированным десятилетиями наработкам.

Перспектива профессионального диалога видится как раз в экспертном участии культурологии в туристической сфере. Можно наметить три уровня экспертного включения культуролога в туристическую работу.

Первый уровень – насущный, практический, на котором осуществляется культурологическая экспертиза отдельных туристических ресурсов и продуктов, позволяющая сделать актуальные акценты в трактовке традиционных объектов туристического внимания, привычных маршрутов или ввести в туристический арсенал новые памятники, но главное – стратегии и модели.

Ю. А. Веденин, видный отечественный специалист в области рекреационной и культурной географии, предлагает концепцию мифологизации туристских ресурсов [197] . По его мнению, реанимация старых и создание новых мифов – важное условие для формирования уникального ресурсного потенциала региона. Наличие на территории интересных историко-культурных или природных памятников не делает ее автоматически притягательной для туриста, необходимо создание фантазийного образа вокруг этих объектов, используя эпос, историю региона, культурные традиции, опираясь на литературные и художественные источники. Подобное мифотворчество не только способствует увеличению ресурсного потенциал места, но и может скорректировать его содержание, исходя из реального туристского спроса, актуализировать его. Ю. А. Веденин полагает, что такая стратегия позволяет в любом природном или населенном пункте сформировать полноценный туристский ресурс. В этом процессе могут быть задействованы специалисты разных профессий: краеведы, писатели, художники, музейные сотрудники, но оценка ресурсов для мифотворчества, сама генерация идеи – задача, конечно, культурологическая.

Основой туристской легенды может послужить фактически любая характеристика, вызывающая у путешественника-потребителя интерес, определенный набор эмоций. В основе этой легенды может находиться подлинная историко-культурная ревизия места – комплекс научно-исследовательских, изыскательских, проектных и производственных работ, проводимых на основе фактов, документов и исследований. Или может проводиться фантазийная, ассоциативная реконструкция культурного ландшафта, опирающаяся на сложившийся в искусстве, либо местном фольклоре, быту, творчестве его образ.

Примером такого туристического ресурса, основанного на художественном тексте, может служить Босвортское поле (Англия), воссоздающее историю знаменитого сражения войск Ричарда III и Генриха VII. Точный участок сражения неизвестен. Выбирая место и разрабатывая антураж туристического объекта, устроители исходили, прежде всего, из текста трагедии Шекспира «Ричард III» и народных легенд, а не из достоверных документов и научной аргументации.

Разнообразные культурологические ассоциации положены в основу популярных отечественных туристических центров – город Мышкин позиционирует себя как «классический провинциальный город», «Великий Устюг – родина Деда Мороза». Опыт Великого Устюга, увеличившего доходы от туризма в Вологодской области на треть, вдохновил Кострому позиционировать себя как «родину Снегурочки». Называются три темы, поддерживающие этот туристический бренд. Во-первых, это легенда о Костроме – сестре Купалы; считается, что сказка о Снегурочке возникла как раз на основе традиции сжигать соломенное чучело «Костромы» – обряда проводов весны и встречи лета. Во-вторых, пьеса Островского «Снегурочка», написанная здесь, в Щелыково. Третий мотив – съемки в Костроме в 1968 г. фильма «Снегурочка», декорационные постройки от которого давно стали городской достопримечательностью. Перебирались разные образы Костромы: «сырная столица» и «льняная столица России», родина Н. Островского, А. Т арковского, П. Флоренского. Особый туристический сюжет, получавший развитие в регионе, «Кострома – родина Ивана Сусанина». Однако городскими и федеральными властями сейчас обеспечивается именно проект «Кострома – родина Снегурочки», разработанный по заказу администрации города кафедрой социально-культурного сервиса и туризма Костромского Государственного Технологического университета.

Петербургский пример удачного культурологического вхождения в туристическую систему – это проект «Музейный квартал», он был задуман и успешно реализуется профессионалами-культурологами (автор и руководитель проекта – канд. культурологии, доцент А. А. Никонова) [198] . Была проведена целостная оценка туристического потенциала локального городского пространства, изучены историко-культурный, музейный, архитектурный, видовой и рекреационный ресурсы «квартала», сформулирована и визуально оформлена объединяющая их оригинальная концепция. Как туристическую услугу проект «Музейный квартал» предлагает комплекс экскурсионных маршрутов – интеллектуальных прогулок-бесед, неспешных, адресных, театрализованных и ролевых, ведущими которых становятся городские персонажи – Писатель, Почтальон, Архитектор, Масон и Дворник. Проект оказался экономически эффективным и востребованным. Следует полагать, что изящество положенной в его основу идеи, культурологическая насыщенность материала и выразительная, игровая его подача обеспечили успех «Музейного квартала» на рынке туристических предложений Петербурга.

Вариантом реализации культурологических шаблонов в туристической практике является интерактивный проект «Ужасы Петербурга». Посетителям предлагается экскурсия по лабиринту, наполненному стереоэффектами, видеопроекциями и голографическими инсталляциями, в котором разворачивается действо с участием актеров, манекенов и роботов. Не очень оригинальный по замыслу туристический аттракцион, аналоги которого работают во многих крупных городах Европы, представляет эклектичный срез образов и сюжетов петербургской мифологии: инсценированы кончины Петра Великого, Павла I, Распутина, аранжированные музыкой Чайковского, Шнитке, Курехина, представлены сюжеты «Пиковой дамы» и «Медного всадника», «Преступления и наказания», повестей Гоголя, анимировано полотно Флавицкого «Княжна Тараканова» и т. п. Курьезный с научной точки зрения, сомнительный в плане эстетическом или воспитательном, проект представляет остроумный культурологический опус, строго реализующий функции туристического продукта.

Второй уровень , пользуясь классификацией, приведенной Л. В. Никифоровой и Е. А. Беляковой, – это уровень «универсального эксперта» [199] , когда культурология становится той научной дисциплиной, которая благодаря своему высокому академическому статусу и публичному авторитету способна решать достаточно весомые вопросы. Вопрос экспертизы для туристической сферы острый и обязательный. Федеральный закон говорит, что должны проводиться «Классификация и оценка туристских ресурсов Российской Федерации, режим их охраны, порядок сохранения целостности туристских ресурсов Российской Федерации и меры по их восстановлению, порядок использования туристских ресурсов Российской Федерации с учетом предельно допустимых нагрузок на окружающую природную среду» [200] . Под «туристскими ресурсами» в законодательстве понимаются «природные, исторические, социально-культурные объекты, включающие объекты туристского показа, а также иные объекты, способные удовлетворить духовные потребности туристов, содействовать восстановлению и развитию их физических сил». Порядок оценки и классификации туристических ресурсов РФ законодательно не описан, поэтому часто экспертиза проводится, отталкиваясь от конкретных условий того региона и с обязательным уклоном в природоохранные задачи, особо акцентированные в законе (в связи с этим самой востребованной в российской туристической практике сегодня является экологическая экспертиза с вариациями [201] ). Целью проведения экспертизы туристических проектов является проверка возможности получения экономического, социокультурного и иного полезного для региона или страны эффекта.

Разработаны регламенты, поддержанные, в том числе, и Всемирной туристской организацией, предлагающие оценивать (1) природно-рекреационные, (2) культурно-исторические, (3) организационно-экономические, (4) социально-психологические ресурсы региона. Исследование может быть направлено на (а) количественную оценку ресурсов, (б) качественную характеристику ресурсов, (в) анализ потенциальных возможностей использования ресурсов. Очевидно, что аналитика здесь должна проводиться комплексная, основанная на совокупности данных различных наук. Но вот выводы, суммирующие эти данные, возможно, в компетенции культуролога.

Эффектным примером внедрения культурологических стратегий в жизнь региона с целью сформировать новый имидж географической территории стала современная Пермь. На сегодняшний день уже принято видеть в музеях стратегически важные для развития городской или региональной среды институции. Последнее десятилетие с успехом реализуются по всему миру проекты по реабилитации «депрессивных» индустриальных районов крупных городов за счет организации в их пространстве музейных центров. Они оказываются способны животворно влиять на культурную атмосферу своего «места». Кёльн, Кассель, Мюнстер, Бильбао – это примеры городов, в которых появление одной дополнительной арт-институции мирового уровня в разы увеличило количество туристических потоков.

Самый заметный в этом плане российский проект - Музей современного искусства в Перми. Создавая PERMM, Марат Гельман [202] противопоставил историческим маркерам региональной культуры (деревянным скульптурам пермских богов, пермскому звериному стилю, пермскому классическому балету) новое собрание культурного наследия – коллекцию искусства признанных в мире современных авторов. То есть он действовал, не развивая ассоциативный ряд, связанный с данным культурным ландшафтом, а скорее вопреки этому устоявшемуся реноме, создавая альтернативный, нетипичный для региона образ. По замыслу Гельмана, кроме собственных художественных функций, музей должен был выполнить особую миссию для города и всего края. Среди задач, которые предписывается решать музею, – повышение качества жизни горожан за счет организации досуга и развитие креативной среды для привлечения и воспитания людей творческих профессий, появление новых художественных институций и формирование имиджа города – индивидуального и узнаваемого образа Перми – региональной столицы с динамичными культурными процессами. При этом в миссии нового пермского музея звучат не только региональная значимость проекта, но и его международные перспективы (привлечение в город звезд мирового уровня) и, вместе с тем, культурная экспансия Перми в зарубежное арт-сообщество. Отдельной задачей музея обозначалось «Развитие туризма»: «Люди, по тем или иным причинам посетившие Пермь (по работе или в качестве туристов), уедут с ощущением, что побывали в современном европейском городе. Мысль о возвращении в Пермь будет для них приятна, они станут невольными “рекламными агентами” Перми. В целом это послужит развитию туристического, гостиничного бизнеса. Музей привлечет в город арт-туристов» [203] .

Однако пока Пермь, как новоявленная «культурная столица», не привлекает туристов. Ситуация объясняется тем, что в регионе слабая инфраструктура, в руинах лежат дороги, нет гостиниц среднего класса, нет достойного транспортного обеспечения. Критики новой Перми говорят, что фестивали и музей современного искусства повысили узнаваемость региона в рамках страны и мира, обеспечили участникам проекта известность, но не выполняют возлагаемой на них аттрактивной функции. Думается, что перспектива у подобного альтернативного туристического продукта есть. Она в зоне опять-таки развитого на Западе фестивального туризма, ориентированного на молодых людей с активной жизненной позицией, не требующих комфортабельных условий, ценящих творческую свободу и общение.

Третий уровень культурологического внимания к сфере туризма – это уровень концептуальной оценки феномена туризма в современной культуре, задача которого не в описании существующего положения вещей в успешно прогрессирующей индустрии, а в ее сущностной характеристике. Здесь вновь следует согласиться с типологией Л. В. Никифоровой и Е. А. Беляковой, которые отмечают, что эксперты этого уровня «явно и косвенно занимают маргинальную позицию по отношению к легитимным концептуальным моделям, ангажированным академическим структурам, предлагают альтернативные концепции, обладают неформальным авторитетом». Действительно, такой эксперт наблюдает за феноменом извне, он профессионально выключен из туристической активности, и эта созерцательная дистанция позволяет ему давать непредвзятое, беспристрастное мнение о ее жизнедеятельности.

Попробуем, привлекая мнения видных культур-философов, очертить культурологический портрет современного туриста, его мотивов, желаний, привычек.

Современная культура – культура события, экшена. Современный человек вовлечен в череду значимых мероприятий, его внимание ориентировано на происшествие, нечто выходящее за рамки привычного, на экстраординарное, неожиданное, значимое, будь оно со знаком «плюс» (победа, открытие, юбилей, премьера) или «минус» (скандал, трагедия, катастрофа). Размеренная череда будней, постоянство, опыт созерцания и тишины, целостное повествование постепенно утратили актуальность. Восприятие сегодня остро ориентировано на «новостийный режим», предполагающий разбиение реальности на множество дискретных самодостаточных событий по принципу фрагментации: короткие, впечатляющие истории, обильно приправленные выразительным визуальным рядом, постоянно обновляющимися, шокирующими кадрами. Событийность и зрелищность становятся основой современных индустрий. Еще в 1967 г. Эрнест Ги Дебор в своей популярной книге «Общество спектакля», посвященной анализу современного ему западного общества, показал, что оно не является зрелищным случайно или поверхностно – в самой своей основе, фундаментально оно живет по законам спектакля. «В качестве необходимого оформления производимых сегодня объектов, в качестве общего подтверждения рациональности системы, в качестве наиболее развитого экономического сектора, непосредственно фабрикующего всё возрастающее множество объектов-образов, зрелище , спектакль - это основной продукт производства современного общества» [204] . Идеи Ги Дебора получили разностороннее развитие. Например, Джозеф Пайн и Джеймс Гилмор в работе «Экономика впечатлений» пишут о том, что характерная черта современной экономики заключается даже не в том, что значительную часть зарабатываемых денег человек готов тратить на развлечения - кино, игры, аттракционы - и эта часть личного бюджета далее будет все увеличиваться. Наступающую «эру впечатлений» знаменует превращение в зрелище «неразвлекательных» отраслей, когда преуспевать будут только те компании, которые смогут превратить производство и продажу своего товара в спектакль, подобно тому, как сегодня преуспевают те, кто сумел превратить свой продукт в услугу. Уникальные впечатления, по мнению Пайна и Гилмора, станут главным орудием борьбы за сердца потребителей в новом мире.

Формируется и новый герой эпохи впечатлений, он в первую очередь зритель, фланёр. Образ фланёра как нового культурного героя был впервые описан теоретиком модерна Вальтером Беньямином в его последнем незавершенном сочинении «Труд о пассажах». Французское слово «flaneur» – любитель праздных прогулок, незаинтересованный наблюдатель, праздно шатающийся искатель удовольствий – вошло в обиход, начиная с 30-х годов XIX века, когда стали складываться современные формы городского досуга. Фланирование – привычка к бесцельным прогулкам – стало устойчивым атрибутом жизни дендистски настроенной молодежи и художественной богемы. Мюссе, Готье, Бодлер, Стендаль, Бальзак, Мане – фланёр становится модным типом в городском пейзаже. «Для фланёра город – даже если он, как Бодлер, там родился, – это уже не место жительства. Город для него – достопримечательность» [205] . План уступает место случаю, направление пути определяют желания, а не обстоятельства. Фланёр не познает и не узнает окружающее его пространство, он им наслаждается. Наслаждение от впечатлений, от пережитых событий – не от чужих, дистанцированных прессой в новостях, а испытанных лично. В данный момент времени. Понимая, что сравнивать бесполезно, поскольку каждое место в каждый момент времени имеет свою уникальность. Уже не человек живет для чего-то, а мир живет для него. У фланёра как будто и нет собственной биографии, своей личной одной биографии, у него их много, как городов и мест, которые он посетил.

Что же представляет собой фланёр как культурный герой современности? В условиях информационного общества фланёр осваивает новые пространства и форматы. Главным источником впечатлений становятся теперь не улицы города, а разнообразные информационные поля. Новый фланёр испытывает удовольствие, блуждая по разным телевизионным каналам, переключая радиостанции, бродя по лабиринту Интернета. Реальное движение замещается виртуальным. Прогулка сменяется «зэппингом», «кликаньем», манипуляциями с пультом переключения каналов телевизора или «мышью» компьютера. У виртуального фланёра больше возможностей к перевоплощению, а значит свободы, у него сотни лиц, масок, ролей, он легче теряется в толпе и представляет себя другим. Он находит готовую достопримечательность или формирует себе впечатление или развлечения из фрагментов, случайного смешения, микширования многих. Но он все так же движим стремлением к неожиданным находкам и встречам, редким впечатлениям, горячим новостям.

Другое пространство современного фланирования – это мир географический. Реальность не перестает привлекать человека. Однако, современный фланёр уже не горожанин, он гражданин мира. Европейский город, урбанистическая среда как пространство пешей прогулки фланёра XIX столетия, утрачивает определенность. Качество и доступность различных средств передвижения, растущая взаимосвязь и взаимозависимость стран («открытые границы» и др. политические и правовые договоренности) позволяют современному человеку побывать в почти любой точке планеты, легко и быстро перемещаться по свету, лично становясь очевидцем практически всех событий природной и культурной жизни мира. Такие жизненные возможности к началу ХХI века перестали являться привилегией единиц, путешествие за впечатлением стало массовым явлением.

А. Тоффлер в своей книге «Футуршок» говорит, что для постиндустриального общества «ежегодные поездки, путешествия и постоянные перемены места жительства стали второй натурой. Образно говоря, мы полностью “вычерпываем” места и избавляемся от них подобно тому, как мы выкидываем одноразовые тарелки и банки из-под пива» [206] . Тоффлер находит другой образ для портрета современного путешественника. Урбанистическому фланёру он противопоставляет кочевника: «Мы воспитываем новую расу кочевников, и мало кто может предположить размеры, значимость и масштабы их миграции» [207] .

Таким образом, фланёр, кочевник, турист виртуальных и реальных миров становится одним из характерных типов постсовременности. Миграция, туризм, путешествие становятся одним из способов познания мира [208] . При этом в жизненных ориентирах современного человека все меньше остается «туриста» в традиционном понимании этого слова - участника коллективной поездки, строго выверенной и регламентированной. Для современного человека желанным и значимым является путешествие как «поиск себя», в ходе которого апробируются новые социальные, культурные и личные роли, ломаются стереотипы, утрачиваются привычки и нормы поведения. События, впечатления, влекущие современного человека в путешествие, не только внешние - встречи, виды, «образы территорий», но и внутренние - возможность встретить себя другого. Характерно, что в популярном романе Мишеля Уэльбека «Платформа» именно туристические поездки оказываются судьбоносными в жизни главного героя.

Итак, просветительская гуманитарная компонента всегда присутствовала в туристическом деле и, не получая такое наименование, всегда, по сути, была культурологической. Сегодня этот тандем культурологического знания и туристической практики обретает новые формы. Со второй половины ХХ века туризм активно эволюционировал: из времяпрепровождения избранных он превратился в предмет массового спроса, который породил, в свою очередь, массовое туристическое производство, а позже – необходимость уйти от стандартизированных, конвейерных турпродуктов. Востребованными в индустрии туризма сегодня становятся не подлинные знания и факты, академические мнения и оценки, которыми владели классические науки, и не произведенные на их основе шаблоны, которыми пользуется массовый туризм, а гуманитарная проблематизация материала. Она направлена не на объяснение и «снятие» вопросов, а на их генерацию, формирование новых впечатлений, нового опыта. Именно культурологический подход позволяет находить и фиксировать среди тех или иных феноменов культуры, аспектов жизни или природных явлений разного рода парадоксы, «странности», эксцентрические моменты, давать им креативную интерпретацию, конструировать из них идеи путешествий.

Часть 4. Экспертная деятельность в сфере охраны культурного наследия

Личность и культура: «права наследия» [209]

Л. Н. Летягин

Целостный образ культурного наследия определяется не абстрактными, т. е. обезличенными моделями его репрезентации, а сущностной потребностью индивидуального сознания – его ценностными структурами. Вместе с тем субъективный человеческий опыт нередко выступает корректирующим фактором объективных механизмов культурного воспроизводства.

Прошлое – неограниченный образовательный ресурс, но любой факт наследия видится и оценивается только в исторической перспективе. Вопрос о том, чем оказываются связаны в большом времени «культура в послании» и культура «до востребования», отнюдь не риторический. Атрибутирующие функции – имманентное качество человеческого мышления. В эпоху доминирования технологических процедур «возможность толкования» и «искусство интерпретации» зачастую приобретают подчеркнуто неопределенную, неуправляемую направленность. В этом случае интенция образной модификации прошлого оказывается показательно непредсказуемой.

В своей последней работе М. М. Бахтин предложил неопровержимую, на первый взгляд, формулу культурной наследственности: «у каждого смысла будет свой праздник возрождения» [210] (1974). (Почти одновременно с ним Юрий Левитанский напишет: Мне жаль неузнанной до времени строки, / Но все ж строка – она со временем прочтется…) Необходимость рассмотрения культуры в ее непрерывности подсказана внутренней логикой ее развития – в ней всегда реализуется принцип «обертона», саморефлексии, предопределяющей закономерный возврат прежних смыслов и художественных решений. В отличие от мышления понятийного, ориентированного на систему аналитических подходов, способность мыслить образами выполняет важнейшую синтетическую функцию. Данную идею развивал еще Альберт Швейцер, предлагая рассматривать искусство как эстетическую ассоциацию идей [211] .

Аутентичная модель культуры обращена не к совокупности накопленных человечеством результатов, а вероятностной логике их воспроизводства. Именно поэтому тезис М. М. Бахтина оказывается не столь оптимистичным, если обратить внимание на его «оборотную сторону»: когда культурный смысл не повторился, то его [как бы] вовсе и не было. В предельном толковании – то, что не нашло продолжения, не существовало никогда, так как перспектива разворачивания «в ничто» ставит под сомнение сам факт былого наличия (ср. с тезисом одного из героев романа «Невыносимая легкость бытия» М. Кундеры: « единожды – все равно что никогда »).

В недавно изданной книге Ю. М. Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры» (уточняющей многие принципиальные положения его работы «Культура и взрыв») отмечается, что «различные исторические и культурные события имеют разные радиусы своих траекторий» [212] . Особый случай образной актуализации прошлого, легализации его прав в диалоге с современностью представляют не абсолютные, а относительные «critical points», которые в перспективном моделировании диалога могут рассматриваться не как кризисные точки культуры, а как ключевые моменты «превращения» исторически значимых смыслов. В этом случае направляющим механизмом атрибуции культурных феноменов выступает не процедура установления или подтверждения их подлинности / ценности, а «наделение» определенными характеристиками (в соответствии с букв. толкованием лат. attributio как «приписывания»). Именно так формируется безудержная стихия случайных уподоблений, «неконтролируемого подтекста» культуры («uncontrolled implications» – O. Ronen [213] ). Наиболее очевидным это представляется при вхождении человека в новую для него культурную реальность.

Оказавшись единственный раз вне пределов Англии, Льюис Кэрролл ( Чарльз Лютвидж Доджсон ) сделает немало открытий, прогуливаясь по обширным проспектам и площадям С. – Петербурга. Н. Демурова и А. Боченков предлагают две близкие версии перевода его частных дневниковых наблюдений. «Мы обнаружили два колоссальных изваяния львов, которые до такой степени кротки, что каждый из них играет огромным шаром, словно шаловливый котенок» [214] . Ср.: «Мы обнаружили также две гигантские фигуры львов, бывших до такой степени трогательно ручными, что каждый из них, как котенок, катил перед собой большой шар» [215] .

Культурный смысл «персоналистичен» (М. Бахтин), и субъективный опыт его атрибуции всегда предполагает привнесение личностного начала. Вместе с тем скульптурная метафора, увиденная глазами создателя знаменитой «Алисы», приобретает несколько упрощенный вид. Оценке писателя подлежала не качественная, а лишь количественная характеристика рассматриваемого им образа. Именно поэтому индивидуальное толкование приводит к смещению действительного значения – его смысловой и ценностной нейтрализации. Признанный мастер парадокса и логической загадки, автор будущей «Символической логики» (1890) увидел по-домашнему забавную, несколько гиперболизированную ситуацию, что и выступало показательным условием произвольной «идеализации объекта».

илл. 1

Лев, удерживающий лапой шар, прочно вошел в общеевропейский средневековый Simbolarium в качестве символа бдительности, напряженной собранности. Скульптурным развитием этой идиомы станут многочисленные львы русской Северной столицы [216] . Достаточно сослаться на классические строки пушкинского «Медного всадника»:

Где дом в углу вознесся новый ,

Где над возвышенным крыльцом

С подъятой лапой, как живые ,

Стоят два льва сторожевые …

Если сравнивать петербургских львов с лондонскими, они, пожалуй, действительно отличаются б?льшей степенью добродушия. В подчеркнуто строгом, «неигривом» обличии предстает четверка львов, охраняющих колонну Нельсона на Трафальгарской площади, показательным своенравием отличаются многочисленные в Англии геральдические львы. Однако в обозначенной Л. Кэрроллом ситуации речь идет не только о выражении личных симпатий. Насколько точным оказывается возможный перевод невербальных идиом на обыденный повседневный язык? В затруднительной ситуации «целостного схватывания» частностей оказывается любой истолкователь, забывающий о необходимости понимания образов-текстов как «осмысленных сообщений» [217] .

В меру вовлеченности в сферу человеческой жизнедеятельности культурные идиомы подвергаются неизбежной смысловой редукции. Как следствие обычного фонетического ассоциирования одна из главных достопримечательностей Петергофа в сознании современного петербургского ребенка оказывается не воплощением военного триумфа России и не иллюстрацией библейского мифа, а выступает в оксюморном качестве «Самсунга, раздирающего пасть льва».

«Смотреть на вещи свежим взглядом – все равно, что питать сознание сырой пищей» [218] , – утверждал М. Гаспаров. Именно такая ситуация воспроизводится в романе А. Ф. Писемского «Масоны»: «У греков<…>, например, загадывалось: какое существо, рождаясь, бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками, подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку соленой морской воды.

– Я эту загадку могу отгадать, – вызвался самонадеянно Максинька.

– Сделайте милость, тогда мы вас венчаем венком, – объявил ему гегелианец.

– Это коровье вымя! – произнес с гордостью Максинька.

– Почему? – спросили его все в один голос.

– Как почему? Потому что, – отвечал Максинька, – поутру, когда корова еще не доена, вымя у нее огромное, а как подоят в полдень, так маленькое, а к вечеру она нажрется, и у нее опять эти мамы-то сделаются большие.

Некоторым из слушателей такая отгадка Максиньки показалась правильной, но молодой ученый отвергнул ее.

– Вы ошиблись, – сказал он, – греки под этой загадкой разумели тень, которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова вырастает.

– Это вот так, ближе к делу идет, – подхватил частный пристав, – и поэтому тебе, Максинька, подобает закатить соленой воды! Но Максинька не согласился с тем и возразил: «Это, может быть, по-гречески не так, а по-нашему, по-русски, точно то выходит, что я сказал…».

– Тот, кто хочет разгадать символ, делает это на свой страх, – утверждал О. Уайльд. Культурная идиома – пример показательно емкого смыслового выражения, что в перспективе разворачивания культурной коммуникации превращается в главное препятствие ее адекватного истолкования. Методологически эта ситуация была обозначена В. С. Библером в работе «Исторический факт как фрагмент действительности» [219] .

Греч. ????????, лат. Simbol в буквальном значении – «бросать вместе», т. е. «вместе брошенный» («функциональными» синонимами понятия выступают, в частности, баллиста, баллистер или баллистика). Ситуативный контекст B?llo, т. е. «бросания» – распространенный в древности способ узнавания союзников (как, например, при одновременном предъявлении половинок разломленной монеты). Совпадение разрывов-надломов выступало способом совместной идентификации, подтверждением принадлежности к одной тайной корпорации. Пароль – не просто «секретное слово». Лат. parabola М. Фасмер возводит к греч. ????????, т. е. «притче», служебная функция которой уточняется тем же «опытом сложения» целостного смыслового образа.

Именно поэтому Simbol – не столько «вместе брошенный», сколько состыковавшийся по линии разрыва/разлома, т. е. совпавший, жаждущий слитности. «Символ – значит объединение, символизировать – значит сводить к одному…», – говорил М. Пришвин [220] . Только при этом условии культурный смысл преодолевает ситуацию возможного ценностного рассеяния. Общеизвестно, что всякое «целое» образует нечто качественно иное, нежели простая сумма составляющих его частей. На этом теоретическом положении строится холистический подход в естественных науках. На этом же принципе формируется понимание «философского качества целого» в различных сферах гуманитаристики.

Насколько осколки прошлого могут быть изоморфны целому? Простота понимания нередко возникает как соблазн. В отличие от знака, символ не просто многозначен. Это ситуативное установление смысловой связи, имеющей не абсолютный, а переменный смысл. Это одномоментная явленность неявного, движение от видимого – к невидимому, от чувственно воспринимаемого к надчувственному. Бытовое поведение обостряет переживание основного качества культуры – позволяет воспринимать ее не как результат (совокупность, сумму, объем, итог), а как процесс. При всяком новом «вбрасывании» игральные кости никогда не лягут прежним образом. Это исключает возможность однозначной интерпретации «складывающейся» ситуации. Именно поэтому в повседневной практике «гадательность» всегда прямо соотнесена с атрибутами игры – обычной карточной колодой. Однако над реальной бытовой игрой она изначально возвышается: для гадания нельзя использовать колоду, уже использованную ранее в карточной игре, тем более коммерческой (отсюда бытовой репертуар различных «очищающих» практик).

Ситуационные идиомы представляют собой особый пример атрибуции, когда содержание не может рассматриваться безотносительно к «моменту» оценивания. Как отмечал В. Иванов, «уникальность» определяется невозможностью статистического определения информации [221] . Методологически значимой задачей представляется раскрытие внутренней напряженности мемориальных и памятных отметок, которые практически всегда способны развертываться в «сюжетное множество» определенных атрибутирующих практик. Их вычлененность из временн?го потока и историческая детерминированность – проблема, представляющая особый аналитический интерес.

Гегель заметил однажды, что если в голове нет идеи, то глаза не видят фактов. Культурный текст – «ничей», пока он не востребован потенциальным читателем, зрителем, слушателем. Латентное присутствие ценностей, представленных в сознании «получателя» лишь своим «нулевым содержанием», самым непосредственным образом связывается с культурой отгадки. Задачу семиотики, ее «призвание» Р. Якобсон видел в необходимости «исследовать сложные и причудливые соотношения между двумя переплетающимися понятиями – знаком и нулем» [222] . Приведение в действие «уснувших» механизмов культуры, постижение их внутренней логики оказывается возможным только по отношению к конкретным ситуативным положениям (вспомним у А. Ф. Писемского «точку» разногласий Максиньки и «молодого гегелианца»).

Нулевое содержание – это следствие нулевого прочтения, безадресность текста, его нулевая коммуникативность. Только при наличии идеи исторический материал сохраняет актуальный план своей интерпретации. «Память вещей» – не столько материальная, сколько операционная память. Система культурных подобий формирует ценностный континуум, в пределах которого все структурные связи определяются конкретными функциональными характеристиками. «Пространство культуры, – отмечет в связи с этим Ю. М. Лотман, – может быть определено как пространство некоторой общей памяти, т. е. пространство, в пределах которого некоторые общие тексты могут сохраняться и быть актуализированы. При этом актуализация их совершается в пределах некоторого смыслового инварианта, позволяющего говорить, что текст в контексте новой эпохи сохраняет, при всей вариантности истолкований, идентичность самому себе» [223] . Мемориальный фон прошлого интересен оттенками тонких различий, нивелировке которых способен противостоять только «всесильный бог деталей» (Б. Пастернак). «Мы обольщаемся аналогиею главных обстоятельств, а мир управляется мелочами, и общий закон есть не что иное, как summa summarum этих мелочей» [224] , – записал в дневнике А. В. Никитенко. Оппозиция уникального и универсального (типологического) сохраняется как самая напряженная грань во всех сферах культурного воспроизводства.

Научная реставрация – это не только система мер по сохранению, консервации и восстановлению объектов наследия. Это поддержание исторического смысла в его действительных культурных правах – ценностное соотнесение, «приписывание» к конкретному семантическому единству. Задачами исключительно «материальными» такая процедура ограничиваться не может. Данное методологическое основание было предельно точно сформулировано А. Ф. Лосевым, отмечавшим, что «реставрация предстает как форма или способ физической реализации процесса культурного наследования, и в этом смысле, подчиняется его закономерностям» [225] .

Опыт отечественной реставрации (как в прошлом, так и в настоящем) зачастую остается невнимателен к принципиальности «мелочей». Это оказывается возможным даже в тех случаях, когда речь идет о важнейших национальных символах.

К числу традиционных на Руси принадлежит особый тип восьмиконечного креста, который присутствует и сохраняется на православных храмах нередко с дониконовских времен. Общим в композиции древнего и более нового (шестиконечного) креста оказывается взаимное расположение средней горизонтальной перекладины и помещаемой под нею перекладины наклонной, более короткой. В соответствии с каноном, один конец так называемого «подножия крестного» всегда оказывается выше другого, что имеет принципиальный характер. Противопоставление «правого» и «левого» выступает актуальным для напоминанием о различной участи разбойников, распятых вместе с Христом, хотя действительный смысл данного противопоставления намного архаичнее [226] . Верхний конец наклонной перекладины православного креста, таким образом, всегда обращен на север, а нижний указывает на юг.

Между тем на одном из самых известных храмов средневекового Пскова – соборе Спаса Преображения Мирожского монастыря (XII в.) – в течение нескольких десятилетий присутствовал прямо противоположный пример «крестовоздвижения». На старейшем из памятников отечественного зодчества, входившем в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, восьмиконечный крест оказался развернутым на 180?. В этом случае он представлял собой не просто бессмысленный «перевертыш», но мог легко интерпретироваться в качестве эмблемы «левой руки» (Мэнли П. Холл). Поворот на 180? хорошо заметен на фотографии Б. С. Скобельцына (илл. 2) из его авторского фотоальбома «Псков» (1969 г.) (илл. 39, [С. 65]) [227] .

илл. 2

илл. 3

На снимке, отразившем метаморфозы реставрационной практики, вполне различимо старое покрытие главы Преображенского собора лемехом. В 1980-х гг. его заменили на медное, более удобное в эксплуатации. Лишь после этого было восстановлено и соответствующее православному канону положение надкупольного креста. На расположенных ниже фотографиях представлены сопоставимые ракурсы Спасо-Преображенского собора (вид с юго-восточной стороны) – снимок, сделанный в 1960-1970-х гг. (илл. 3), и современный вид памятника (илл. 4).

илл. 4

В исследовательской традиции православная ставрография представлена обширным корпусом текстов [228] , поэтому причину этой и аналогичных ошибок следует искать в другом. Это проблема не функциональных решений, а общего методологического подхода. В одном авторитетном издании конца 1970-х гг., посвященном проблемам сохранения памятников и их реставрации, отмечалось: «Реставрация<…>есть дискретный процесс, состоящий из отдельных, различных по своей сущности, видов деятельности…» [229] . Принципиально иначе этот вопрос уже тогда ставился Д. С. Лихачевым: «Культурную экологию не следует смешивать с наукой реставрации и сохранения отдельных памятников. Культурное прошлое нашей страны должно рассматриваться не по частям, как повелось, а в его целом» [230] .

Противопоставление «правого» и «левого» сохраняет свою актуальность в различных пространственных контекстах. Так, в сложившейся системе государственной эмблематики всегда строго фиксированным оказывалось положение инсигний (лат. Insignia) – внешних знаков могущества и власти [231] . Однако и в этом случае в процессе реставрации исторических объектов могли возникнуть показательные неточности.

Фасад Большого Петергофского дворца с двух сторон симметрично уравновешивают две «фланкирующие» пристройки – корпус Домовой церкви и так называемый корпус «Под Гербом». На его куполе расположен один из основных государственных символов, по которому эта часть дворца получила когда-то свое наименование. В объемной композиции герба, рассчитанной на восприятие с разных видовых точек и представляющей поэтому трехчастную структуру, присутствуют все главные имперские регалии – Держава, Скипетр и Меч. Однако произвольное следование этих символических деталей, возникшее и не исправленное в ходе реставрации, нарушает сегодня строго регламентированный когда-то порядок их расположения. В результате ни одна из пространственных проекций не соответствует сложившемуся в прошлом геральдическому канону, что приводит к ценностной нивелировке всей композиции. Так, скипетр (греч. ????????) – символ исполнительной власти – оказался не в правой, а в левой лапе двуглавого орла. При этом возникает очевидная двусмысленность, ибо нельзя «править» левой рукой. (Напомним эпизод из комедии Л. Гайдая по пьесе М. Булгакова «Иван Васильевич меняет профессию». В сцене приема западных послов герои Юрия Яковлева и Леонида Куравлева – непосвященные в тонкости дворцового протокола – несколько раз перекладывают царские регалии из одной руки в другую. Это подает дополнительный повод к общему подозрению: «Царь-то – подменный».)

илл. 5

илл. 6

Зеркальности петергофского реставрационного решения (илл. 5 и 7) можно противопоставить изображения орлов, украсивших после восстановления решетку Александровской колонны на Дворцовой площади (илл. 6 и 8).

илл. 7

илл. 8

Каноничными двуглавыми орлами, выполненными скульптором А. Адамсоном (илл. 9), были увенчаны когда-то и украшенные рострами гранитные обелиски при въезде на Троицкий мост со стороны Марсова поля (площади Суворова). Историческое расположение орлов хорошо просматривается на фотографии начала 1900-х гг., что было учтено при их недавнем восстановлении.

илл. 9

Семантическая реабилитация культурных идиом оказывается возможной лишь при наличии адекватного конструктивного принципа. В конфликте с упрощенными или стереотипными моделями строгость герменевтических процедур, как правило, проигрывает. В рассмотренных примерах конкретных реставрационных решений очевидно отнесение символического образа к некоему общему, т. е. нейтральному культурному «фону». В результате этого оторванный от пространственного контекста образ растворяется в прагматике самого элементарного толкования. Такие примеры Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский предлагают рассматривать как «элементы текста старой культуры с утраченным кодом, то есть как тот случай, когда текст переживает код» [232] . Именно в этой ситуации проявляют свою деструктивную роль модели замещения, смешивания, ценностной подмены.

Реставратор – не только знаток, оценщик, специалист-консультант, совмещающий «квалифицированность» и «искусность», но и адепт, «craftsmaster». Его подготовка не может ограничиваться ремесленным образованием – т. е. навыками литейщика, чеканщика, позолотчика. Наличие реставрационной школы (в узкопрофессиональном понимании) не выступает условием решения затронутых вопросов. «Я боюсь фантазий реставраторов, слишком смело иногда “восстанавливающих” памятники по своему вкусу», – писал Д. С. Лихачев [233] . Дисфункция ценностной структуры ведет к ее неизбежному отчуждению и забвению. Реставрация – не «хирургия» и не «косметология» вещей. Это не столько технология или методика восстановления, сколько навык ценностной реконструкции – особого рода «герменевтическая методология». Именно поэтому надутилитарные атрибутирующие подходы сегодня по праву принадлежат к важнейшим коммуникативным практикам [234] .

Как указывает Вячеслав Иванов, «опыт обучения подтверждает, что когда человек действительно усваивает опыт предшествующих поколений, он делает это, сам решая задачи, а не зазубривая наизусть тексты» [235] . Именно так формируется культурная традиция, в которой вновь обнаруживается и воспроизводится прежний актуальный план высказывания – определяется угол вероятностного чтения текста, его ценностный ракурс.

Идиома (от греч. Idioma) – особенность, своеобразие. Как наследуемый культурный код она проявляет не только свою внутреннюю форму, но и соотносимый с нею культурный контекст. «Прошлые состояния культуры постоянно забрасывают в ее будущее свои обломки: тексты, фрагменты, отдельные имена и памятники. Каждый из этих элементов имеет свой объем “памяти”, каждый из контекстов, в который он включается, актуализирует некоторую степень его глубины» [236] . «Спящий ген культуры» всегда открыт потенциальному явлению смысла. Именно это имел в виду М. М. Бахтин, утверждая, что «у каждого смысла будет свой праздник возрождения». Данное положение философа может рассматриваться как концептуальное основание метода историко-культурной реконструкции: «В любой момент развития диалога существуют огромные, неограниченные массы забытых смыслов, но в определенные моменты дальнейшего развития диалога, по ходу его они снова вспомнятся и оживут в обновленном (в новом контексте) виде» [237] .

Ю. М. Лотман в самых разных своих работах будет многократно и настойчиво возвращаться к поэтическому образу Е. Баратынского [238] :

…храм упал,

А руин его потомок

Языка не разгадал…

Что остается в старых камнях, когда уходит идея цельности, законченности, завершенности? Несколько ранее Баратынского эту проблемную тему развивал барон Андрей Львович (Генрих-Людвиг) Николаи:

И смотрят вниз со стен с негодованьем,

Разбросанные в беспорядке тут и там,

Огромные кирпичные заплаты,

Что связывают камни меж собой

И план строителя первоначальный искажают… [239]

Потенциальность культурного текста «живет» между актом письма и актом чтения. Процесс естественного воспроизведения не предполагает своей осознанной фиксации, так как самым непосредственным образом связан с системой недекларированных ценностей. В этом заключается принципиальное отличие культурных форм, естественных для восприятия, и форм, восприятие которых требует определенных усилий. Зачастую высокая степень «свернутости» и «герметичности» текста только повышает степень его информативности. «Нулевое содержание» проявляется и раскрывается в «преодолении» языкового материала, когда не-информация становится информацией.

Как отмечал Ю. М. Лотман, «вырванные из археологических контекстов отдельные археологические находки<…>первоначально даны нам как тексты на н и к а к о м языке. Нам надо знать, что это тексты, но код для их прочтения предстоит нам сформулировать самим…» [240] . Алгоритм профессиональной атрибуции может быть сведен к трем главным взаимообусловленным оценочным процедурам:

а) «узнавание» культурного текста как особого, упорядоченного, строго организованного семантического единства;

б) выявление (установление) языка, на котором он создан;

в) культурная интерпретация текста на языке подлинника.

Условием семантической реабилитации культурных идиом выступает «этимологическая» прокомментированность и выявленность их внутренней формы. Expertus в переводе с латыни – не только «опытный», но и «сведущий». Восстановление семантических разрывов, утраченных смысловых связей возможно лишь тогда, когда культурная рецепция включает в себя новые, ранее неучтенные или не вполне осмысленные пласты культуры. Любой ориентированный в будущее национальный проект немыслим без четко осознанной ценностной ретроспективы. Об этом в стихотворном послании «К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву» (1826) размышлял когда-то молодой Н. Языков:

Скрижали древности седой

О настоящем вопрошаем.

Работа здравая! На ней

Душа прямится, крепнет воля,

И наша собственная доля

Определяется видней!..

Наследие предполагает наследников. Отношение к прошлому как актуальному факту формирует «чувство следа», выступает мерой и критерием последовательности. Современный человек вновь и вновь вынужден останавливаться перед проблемой «собирания» своих множественных культурных идентичностей. Именно на это должна быть сориентирована целостная методология подготовки современного специалиста-гуманитария.

Актуальные вопросы стандартизации и концептуализации музейной деятельности

А. А. Никонова

В современном постиндустриальном обществе распространяется стандартизация всех форм общественной деятельности, не избежал данной участи и музей, один из традиционных институтов сохранения, трансляции и освоения культуры. Стандартизация деятельности человека способствует развитию универсализации сознания и воспроизводству устойчивых структурных моделей не только поведения, но и аналитики реальности. Особенно ярко эти тенденции проявляются в создании метаязыка описания социокультурных процессов, состоящего сегодня, в большей мере, из экономических и маркетинговых терминов. В музейном пространстве этот процесс связан с появлением антиномии ценностных различий между базовыми и современными функциями музея. Очевидно, что отношение индивида с культурным наследием базируется на фрагментарном знании и дополняется эмоциональным и образным механизмом восприятия реальности, поэтому развитие творческих способностей посетителей в музее и восприятие ими музейной услуги, как некоторого товара находится в несомненном конфликте, вызывая антагонизм ценностных характеристик духовной деятельности человека, сохраненной в музейных предметах с конкретной музейной практикой. Сегодня в музее востребованы в основном различные информационные продукты, которые музей должен лишь эффективного хранить и представлять. В этой связи, наметившийся концептуальный бум в музейном проектировании маркирует кардинальный поворот в понимании миссии музея, как учреждения, генерирующего духовные ценности на основе изучения и творческого предъявления разнообразного социального и культурного опыта, к музею, модернизирующему организационные, управленческие, финансовые структуры, коммуникационные механизмы и материально-техническую базу. Поэтому многие аналитики, рассматривая модернизацию как процесс положительного изменения технологических основ музейной деятельности, главное внимание при определении современных функций музея уделяют удовлетворению потребностей посетителей и интересам партнерских организаций.

Попытка стандартизации музейной деятельности не может быть принята без обсуждения и научного анализа в профессиональном сообществе. Общей целью стандартизации является защита интересов потребителей и государства по вопросам качества продукции, процессов и услуг. Появившееся первоначально в рамках дискуссии понятие музейной услуги сегодня уже закреплено законодательно, и впервые в этом году государство выделяет музеям финансы под конкретные услуги, которые оно заказывает музеям. Однако может ли быть установлен денежный эквивалент воспроизводству духовных потребностей человека? Как определить эффективность трансляции ценностных активов прошлого музеем или архивом? Одно можно утверждать определенно: в сфере культурной и образовательной деятельности количественные показатели «не работают». Следовательно, невозможно копирование принципов стандартизации, принятых в иных областях социальной деятельности, в музейную среду. Основными принципами стандартизации являются: добровольное и единообразное их применение, применение международного стандарта как основы разработки национального стандарта, системность стандартизации, недопустимость создания препятствий производству и обращению продукции, принцип гармонизации, объективность проверки требований и др. Необходимость разработки и применения принципов стандартизации должна быть закреплена в законодательных и нормативных актах. В отличие от библиотечного дела, где форма библиографического описания определяется государственными стандартами, статус музейных стандартов в ближайшее время может носить только рекомендательный характер. Музеи и другие организации будут их использовать на добровольной основе в том случае, если они согласны участвовать в совместных работах в рамках музейного сообщества. Международным советом музеев (ИКОМ) были разработаны минимальные стандарты для определения качественного уровня работы музеев, входящие в Кодекс музейной этики [241] . Однако они не являются обязательными для музейного профессионального сообщества России. Сегодня в России в ряде регионов разработаны модельные стандарты деятельности музеев [242] . Необходимость создания таких документов регионального уровня инициирована органами управления, для которых, в результате получения дополнительных властных полномочий, остро стоит задача не только финансирования, но и контроля над подведомственными учреждениями культуры. Речь идет о необходимости «закрепления в виде нормативов минимально необходимых параметров, которые могут обеспечить жизнедеятельность музеев в современных условиях» [243] .

Анализ некоторых модельных стандартов показал их структурную идентичность и повторяемость формулировок, что является одним из критериев стандартизации. Но в данном случае он сводит к минимуму уникальность музеев, их неповторимость и типологическую специфику, а также особенности историко-культурного развития региона. Модельный стандарт делится на два раздела: Преамбулу (общие положения) и Приложения (отдельные нормативные и методические документы). В первую часть входят следующие разделы: услуги, предоставляемые населению музеями; обеспечение доступности музейных услуг; ресурсная база музея; нормативный ресурс; фондовый ресурс; материально-технический ресурс; финансовый ресурс; кадровый ресурс; организационно-методическое обеспечение деятельности музея; музей и местное сообщество. Показательно, что только в стандарте Ямало-Ненецкого округа (2010 г.) составители ввели раздел – научно-исследовательская работа в музее, что является как раз основной функцией музея, обеспечивающей выполнение намеченных в стандарте целей: хранение музейных предметов и музейных коллекций; выявление и собирание музейных предметов и музейных коллекций; изучение музейных предметов и музейных коллекций; публикация музейных предметов и музейных коллекций и осуществление просветительной и образовательной деятельности. Таким образом, любому музейному специалисту понятно, что базовые функции музея как особой культурной формы (собирание, сохранение, изучение и публикация историко-культурного наследия) в данном нормативном документе находятся в противоречии с услугами, ресурсами и организационно-методическим обеспечением.

Интересно отметить, что в некоторых документах отразились современные трудности, существующие в музееведческой теории. Например, наблюдаются разночтения в названиях учреждений, для которых написаны модельные стандарты. В стандарте Ямало-Ненецкого округа это – учреждения музейного типа, в стандарте Ульяновской и Иркутской области – музеи муниципального образования, в стандарте Хабаровского края – муниципальные музеи. В музейной теории существует разработанная классификация музеев по различным критериям. Так в классификации по форме собственности дано деление на государственные, негосударственные музеи (муниципальные, ведомственные, корпоративные и частные), что позволяет отнести формулировки – музеи муниципальных образований и муниципальные музеи – к одной группе – муниципальные. Однако из текста модельного стандарта Иркутской области следует, что он относится ко всем музеям, находящимся на территории Иркутской области (43 – государственных и 38 – муниципальных). Другой термин, появившийся в модельном стандарте Ямало-Ненецкого округа, – учреждения музейного типа – отразил современную тенденцию размывания дефиниции «музей» и как следствие массовое возникновение во всех регионах России культурно-развлекательных учреждений (аналогов советских домов культуры и творчества), имеющих в названии термин «музей». Музейные специалисты попытались в 2010 г. в словаре «Актуальных музейных терминов» провести различие между музеем и не музеем, назвав эти организации – учреждения музейного типа. Тогда получается, что модельный стандарт Ямало-Ненецкого округа создан не для музеев? Это предположение не подтверждается при чтении текста документа, где все цели, функции и задачи прописаны для музеев. Мы видим результат расплывчатости понятий и желание разработчиков нормативных документов охватить весь спектр существующих форм учреждений культуры. Такие «ошибки» не могут считаться безобидными, они существенно меняют восприятие массовым посетителем базовых функций музея, в результате не только государство (управленческие структуры), но и общество воспринимает музей как культурное учреждение, обязанное предоставлять лишь некоторое разнообразие «потребительских услуг», которое свойственно в современном мире супермаркетам, галереям, образовательным учреждениям, развлекательным и туристским комплексам. Вероятно, таких несоответствий можно было бы избежать при проведении экспертизы проектов модельных стандартов, но процедура создания и утверждения стандартов не предусматривает таковую.

Особенно странными, и даже страшными, при введении такой тотальной стандартизации в сферу культуры являются количественные рекомендации о численности музеев на душу населения! Расчет показателей не учитывает конкретной историко-культурной ситуации района, а исходит из критериев доступности музейной услуги. Так постоянные экспозиции в музеях названы стационарными формами обслуживания, что меняет содержание деятельности музея. Проектирование экспозиций и выставок в музее основывается на результатах научных исследований музейных коллекций, результатах атрибуции музейных предметов. Основной задачей музейной деятельности является изучение и сохранение всей полноты исторической и художественной информации подлинного музейного предмета – это и есть одна из основных форм актуализации культурного наследия. Популяризация результатов исследования (а не обслуживание) возможна тогда, когда в музее созданы все условия для научно-исследовательской деятельности.

Стационарные формы обслуживания

«Могут создаваться и действовать музеи, различающиеся по их целевому назначению и составу фондов, а также по другим основаниям (курсив мой – А. Н .). За сетевую единицу принимаются краеведческие и мемориальные музеи, музеи изобразительных искусств, технические, исторические, этнографические, литературные, народного творчества, воинской и трудовой славы, другие музеи, являющиеся самостоятельными юридическими лицами или функционирующие без образования юридического лица, а также музеи-филиалы без образования юридического лица, территориально обособленные экспозиционные отделы музеев, расположенные на иных участках по отношению к головному для них музею» [244] . Данная нормативная таблица есть во всех стандартах независимо от региона, его истории и реальной социокультурной ситуации. Трудно понять, почему музеи необходимо создавать исходя из численности населения, а не из наличия историко-культурных объектов и мемориальных и памятных мест? Такая стандартизация музейной деятельности стимулирует процесс поиска историко-культурного основания для брендинга территории или населенного места с целью привлечения туристического потока (музей волка, мыши, гвоздя и т. д.), но не создает условия для поддержки базовых функций музея и сохранения культурного наследия нации.

Нет разнообразия и в предоставлении услуг физическим и юридическим лицам в стандартах. К музейной услуге отнесены: организация выставок и постоянного экспозиционного обслуживания, экскурсионное обслуживание, лекционное обслуживание, проведение культурных мероприятий: праздников, представлений, обрядов и др., организация работы лекториев, школ и курсов по различным отраслям знаний, других форм просветительской деятельности, справочные, информационные и рекламно-маркетинговые услуги, другие виды досуговых и сервисных услуг в сфере культуры и смежных отраслях (курсив мой – А. Н .). Услуги музея носят интегрированный характер и могут быть представлены в различной форме: массовой, камерной, индивидуальной, интерактивной с соблюдением условий, обеспечивающих безопасность и сохранность экспонируемых предметов (в выставочном зале, в учебном заведении и т. д.).

В раздел нормативных ресурсов модельного стандарта не включена «Концепция (создания или) развития музея» как отдельный и необходимый для музея документ. Учредительным документом музея является Устав, локальными актами являются: коллективный договор; штатное расписание; структура музея; положение о структурных подразделениях; правила внутреннего трудового распорядка; должностные инструкции и т. д. Таким образом, следует отметить наличие достаточно существенных несоответствий в определении целей и задач музея, прописанных в новых модельных стандартах музейной деятельности и сформулированных в музееведческой теории. На данном этапе развития музея в России процессы стандартизации и концептуализации музейной деятельности осуществляются независимо друг от друга. Модельные стандарты не требуют экспертных оценок профессионального сообщества, они созданы для управления и контроля учреждений культуры органами власти, которые финансируют их. Поэтому основная часть этих документов содержит нормативные инструкции по оснащению культинвентарем и техническими средствами, расходу хозяйственных товаров, расходу на текущий и капитальный ремонт здания музея, рекомендации по определению штатной численности работников, обеспечению подписными изданиями и пополнению библиотечных фондов. Показательно, что в нормативные документы включены и рекомендации по формированию имиджа музея муниципального образования, где акцент делается на информационный, архитектурный, фондовый, оформительский аспекты создания имиджа, а также способы поддержания корпоративной культуры.

Обозначенные приоритетные «точки роста» современного музея подтверждают необходимость создания новых концептуальных подходов в планировании деятельности данного учреждения. Процесс модернизации и маркетинговые технологии позволили легко освоить не только создание модельных стандартов чиновниками, но и освоить музейным специалистам технологию создания «Концепций развития музея». Существенную методическую помощь в приобретении таких навыков оказали разработки Лаборатории музейного проектирования Российского института культурологии и семинары экспертов Фонда В. Потанина, проходившие в рамках конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире» [245] . За период с 1987 г. по 2010 г. сотрудниками Лаборатории было разработано более 25 Концепций развития музеев и одна Концепция создания музея (Концепция и программа создания Сургутского художественного музея). Однако в научной литературе ощущается недостаток исследований по анализу не только отдельных Концепций, но и региональных особенностей, эффективности внедрения предложенных способов и форм развития.

Для того чтобы ответить на вопрос: возможно ли сегодня найти тот оптимальный путь развития, который поможет избежать крайностей и органично сочетать лучшие традиции классического музея с современными инновационными процессами, необходимо провести предварительный анализ результатов концептуализации музейной деятельности. За последние пять лет количество опубликованных в печати или Интернете «Концепций развития музеев» выросло на порядок, что свидетельствует о своеобразном «концептуальном буме» в музейной среде. Концептуальный подход предполагает существование или формирование процесса перехода от конкретного объекта к абстрактному или от абстрактного объекта нижестоящего уровня к абстрактному объекту более высокого уровня. Если с позиций философской рефлексии концептуализация рассматривается как процедура введения онтологических представлений в накопленный массив эмпирических данных, первичная теоретическая форма, обеспечивающая теоретическую организацию материала, то с точки зрения экономики концептуализация определяется как определение понятий, отношений и механизмов управления, необходимых для описания процессов решения задач в избранной предметной области [246] . Концепция проекта – это главный замысел будущего проекта, его «принцип». Она отражает стратегию развития учреждения и строится на базе сформулированных миссии, целей и задач. Задача концепции – формулировка идей, которые впоследствии лягут в основу технического задания и, затем, и в сам проект.

Вероятно, для любого развивающегося учреждения культуры наступает период, когда встает задача сформулировать и представить план дальнейшего развития. Необходимость разработки концепции создания или развития музея была закреплена в методических рекомендациях Министерства культуры еще в 1980-х годах. Написание концепции развития как музея в целом, так и отдельных частей является частью научно-исследовательской деятельности музея и требует сбора и анализа широко круга материалов. В советской государственной системе «Концепция развития музея или музея-заповедника» обычно составлялась на 5 лет и соответствовала пятилетним планам развития, обязательным для промышленного производства. В то время это был скорее план перспективного развития, чем концептуализация идей и определение миссии музея. На практике реального документа под названием «Концепция развития …» не имело большинство советских музеев, поскольку их деятельность определялась министерскими нормативными документами. Разделение форм собственности и новые экономические условия поставили музеи в сложные условия поиска своего места в рыночной экономике. Одновременно в конце 1990 годов появились исследования, посвященные определению миссии музея. Однако сколько не писали об этом, вряд ли нужно было искать новые цели и задачи для столь устойчивого учреждения, связанного с сохранением, изучением и трансляцией прошлого и имеющего a priori положительный имидж у населения. Одной из первых детально разработанных концепций стала «Концепция развития Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина», отразившая многие проблемы музееведческой науки конца XX века, но остающихся актуальными и сегодня, опубликованная в сборнике «Музей и коммуникация» в 1998 году. [247] Концептуальный подход к деятельности музея проявился впервые в данном документе при анализе теоретических основ музейной науки. Авторы отмечают, что «теоретический вакуум, возникший в музееведении, проявляется в неготовности музеев формулировать концепции своего развития в новых условиях; в низкой эффективности прикладных музееведческих исследований и разработок, не находящих опоры в фундаментальных представлениях; в отсутствии научных предпосылок для выработки приоритетов и принципов музейной политики, не сводящихся к идее совершенствования существующих структур и манипулированию количественными показателями» [248] . Концепция Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина и сегодня является наиболее детально разработанной, оригинальной и концептуально обоснованной. Многие музеи России используют структуру этой концепции для создания своей Концепции развития. Интересен еще один методический документ, подготовленный и утвержденный Комитетом по культуре Правительства Санкт-Петербурга в 2008 году, – «Методические рекомендации по разработке концепций развития деятельности государственных музеев, подведомственных Комитету по культуре» [249] . Документ носит рекомендательный характер, в нем кратко сформулированы сроки (5 лет) действия Концепции и основные разделы (8 разделов). Остановимся только на методических рекомендациях написания Раздела 2. Основные цели и задачи деятельности музея. Определение миссии музея. В документе содержатся следующие рекомендации: «Цели должны быть конкретными, реалистичными, достижимыми. Необходимо формулировать их таким образом, чтобы на завершающем этапе реализации Концепции была возможность оценить степень их достижения. Следует обозначить связь между целями и задачами деятельности музея и основными направлениями развития сферы культуры Санкт-Петербурга, изложенными в Концепции развития сферы культуры Санкт-Петербурга на 2006–2009 годы. Формулировка миссии музея должна иметь обобщающий (относительно целей и задач) характер, отражать индивидуальность музея, подчеркивать его роль в культурной и общественной жизни Санкт-Петербурга. Рекомендуется уточнить определение миссии на завершающем этапе реализации Концепции» [250] . В документе имеются рекомендации по написанию раздела 8 – Способы оценки эффективности реализации Концепции, где предлагается учесть не только количественные показатели деятельности музея, но и качественные. Однако не раскрыто, какие критерии необходимо учитывать при оценке качественных показателей.

Сегодня музеи России можно разделить на три группы, в зависимости от определения ими своей миссии. Первая группа – музеи, придерживающиеся традиционного определения своих целей. Например, в Концепции развития Рязанского музея-заповедника дано следующее определение миссии: служить проводником в мир отечественной истории и культуры, содействовать процессу формирования у граждан России исторического мировоззрения в его нравственном и политическом аспектах, способствовать повышению культурного самосознания народа, заботиться о сохранении памяти о славных традициях прошлого и передачи исторического опыта народа современным поколениям, стать крупным центром патриотического воспитания молодежи России [251] . Вторая группа музеев стремится «идти в ногу со временем» и видит музей как «уникальное общественное образование, призванное служить местом встречи и продуктивного межкультурного взаимодействия, информационного и ценностного обмена между различными социальными общностями, различными этносами, различными поколениями, различными профессиональными, возрастными, территориальными и иными субкультурами» [252] . Обобщает модернизаторскую тенденцию понимания миссии музея и определение целей современного музея Концепция развития музейной сети Удмуртской республики, созданная коллективом авторов Лаборатории музейного проектирования РИК в 2011 году [253] . В этом документе впервые сделана попытка проанализировать развитие российских музеев на фоне зарубежного опыта (включены главы с аналитическими материалами по развитию музейного дела в Великобритании, Германии и Италии). Авторы видят российский музей сегодня как «современный культурно-образовательный и досуговый центр, соответствующий стандартам современного дизайна и информационных технологий, главный принцип работы которого – ориентация на посетителя и его запросы» (обслуживание – А. Н .). В третью группу музеев входят те, которые при создании Концепции развития сознательно уходят от определения своей миссии, ограничиваясь только формулировкой цели и задач.

Анализ Концепций развития музеев, размещенных в Интернете, позволяет сделать некоторые выводы. Большинство таких документов носят предварительный проектный характер, поэтому не включают в себя полный комплект необходимых аналитических материалов, ограничиваясь перечислением целей, задач, структуры музея, описанием его материально-технической базы, видами деятельности, перечислением основных мероприятий, кадровой и маркетинговой политикой [254] . Такие документы создаются муниципальными или ведомственными музеями самостоятельно. В них представлены общие направления развития, учитывая современные практики и формы музейной деятельности без обоснования необходимости их обязательного применения. Например, в Концепции музеефикации и развития Государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника “Казанский Кремль” недостаточно проработан ресурсный потенциал музея-заповедника, не указаны перспективы всех видов деятельности (хотя приложен план мероприятий), не разработаны маркетинговые и коммуникативные стратегии. Хотя авторы утверждают, что «реализация Концепции позволит вывести Государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник «Казанский Кремль» на принципиально новый качественный уровень, создать музей комплексного профиля с новыми принципами деятельности, сделать его центром туризма международного уровня» [255] . Фрагментарность и краткость описания не позволяет в дальнейшем провести оценку степени реализации предложенной Концепции.

Государственные музеи и музеи-заповедники приглашают для разработки своих концепций специалистов Лаборатории музейного проектирования или специалистов ООО «Экокультура» [256] . Выполненные специалистами проекты отличаются полнотой и проработанностью. Однако экспертная оценка не всегда положительна и для таких документов. Так, Концепция ООО «Экокультура» была отвергнута Ученым советом музея как документ неудовлетворительный, нарушающий законодательство РФ и фактически ликвидирующий историко-архитектурный музей-заповедник. Члены Ученого совета подготовили откорректированный вариант Концепции, согласно которому музей-заповедник как особо ценный объект культуры народов РФ остается в Кремле, в тех памятниках, что остались у него на сегодняшний день после изъятий в 2007–2008 гг. 7 зданий в пользу местной епархии РПЦ. Но Министерство культуры отвергло этот вариант Концепции и принимает к руководству первый. О результатах конфликтной ситуации в Рязани пишет сотрудник музея Ирина Кусова в журнале «Скепсис» [257] .

Рекомендательный характер методических материалов по написанию концепций требует проведения профессиональной экспертизы таких документов, которая чаще всего осуществляется специальными экспертными Советами при Комитетах по культуре региональных органов управления, Министерстве по культуре Российской Федерации или отдельными экспертами. Однако результаты экспертизы остаются недоступны профессиональному сообществу и не могут на данном этапе служить основой для разработки правил экспертизы культурных проектов. Общие рекомендации по экспертизе инновационных проектов, опубликованные различными организациями на своих сайтах, могут быть использованы только для общей характеристики проекта [258] . Для выявления специфики музейного проектирования необходимо создавать критерии оценки Концепций развития музея и критерии ответственности эксперта. Эксперт должен оценить новизну и перспективы развития проекта, качественный состав участников, обосновав систему оценки проекта и нести ответственность за свое решение. Целесообразным представляется проведение мониторинга осуществленных (или не полностью реализованных) Концепций. Без анализа данных мониторинга нельзя оценить степень необходимости и эффективности разрабатываемых Концепций развития для деятельности музеев в новых экономических и социокультурных условиях в России.

Проект зон охраны Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха»: попытка анализа и оценки

Е. В. Яновская

Охрана культурного и природного наследия требует особого нормативно-правового обеспечения, которое является механизмом взаимодействия музея и городской или сельской администрации, музея и охранных учреждений, музея и жителей, туристов. От наличия или отсутствия такой документации зависит возможность осуществления музеем контролирующих и охранных функций, решение конфликтных ситуаций. В настоящее время сложилась ситуация, когда в связи со сменой форм собственности прежние нормативные акты оказались недействительны, а новые находятся в стадии разработки. В «Земельном кодексе» нет понятия «музей-заповедник», поэтому перераспределение земель, а иногда их продажа осуществляются без учета требований «Проекта зон охраны». У ряда музеев не было кадастров, т. е. карты (схемы), на которой бы были точно обозначены границы. Поэтому в своей деятельности музеи-заповедники сталкиваются с большими трудностями.

«Современный музей-заповедник определяется как учреждение культуры, созданное для обеспечения сохранности, восстановления, изучения и публичного представления целостных территориальных комплексов культурного и природного наследия, материальных и духовных ценностей в их традиционной исторической (культурной и природной) среде» [259] . Такое определение находим в «Государственной стратегии формирования системы достопримечательных мест, историко-культурных заповедников и музеев-заповедников в Российской Федерации». Из дефиниции следует, что музеи-заповедники, по своей сути, полифункциональные учреждения, которые занимаются сохранением не только культурного, но и природного наследия. Вопросы сохранения природного наследия регулируются несколькими видами документов. Самым важным, пожалуй, является «Проект зон охраны музеев». Мы попробуем дать экспертную оценку этому основополагающему виду документа и этапам его создания на примере Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха».

Музей-заповедник «Карабиха» был организован в декабре 1946 года. И практически сразу встал вопрос о том, что сотрудникам музея необходимо сохранить не только здания, но и всю территорию усадьбы, куда входили: верхний и нижний парки, плодовый сад, система прудов. Ставилась задача создать «адекватное» представление об усадьбе. Ее решение всегда было одним из направлений деятельности сотрудников музея. Еще в бытность «Карабихи» в составе Ярославского областного краеведческого музея первый её директор – Анатолий Федорович Тарасов – разработал «Положение о режиме содержания музея-усадьбы Н. А. Некрасова в с. Карабиха и его охранной зоне» (1966 г.) [260] . В марте этого же года документ был утвержден на заседании Исполнительного комитета (24 марта 1966 г., № 219 «Об установлении охранной зоны музея-усадьбы Н. А. Некрасова в с. Карабиха»). Причем интересно, что по этому решению не только утверждался сам документ, но и предлагались практические мероприятия для создания благоприятного режима охраны. Так, в частности, в решении было записано: «Ярославскому райисполкому рассмотреть вопрос о водоснабжении жителей поселка спиртозавода, пользующихся в настоящее время водоисточниками парка музея, и благоустройстве пешеходной дорожки поселка, пролегающей вдоль ограды парка музея» [261] , т. е. вводились ограничения для использования водной системы, входящей в состав музея-усадьбы. Для создания охранной зоны музею отводилась площадь в 9 га. В постановлении были определены границы зоны охраны, которая располагалась вокруг усадьбы «Карабиха». Дифференциация охранных мероприятий по зонам охраны в документе не предусмотрена. Однако сами мероприятия были предложены сотрудниками музея и поименованы в указанном документе: «На территории музея-усадьбы запрещается: 1. Постоянное или временное размещение каких-либо организаций и предприятий, не связанных с увековечиванием памяти Н. А. Некрасова. 2. Постоянное проживание кого бы то ни было, кроме сотрудников музея, для которых отводится специальное помещение. 3. Производство строительных, изыскательных, земляных и других работ без особого на то разрешения администрации музея-заповедника. 4. Езда на автомашинах, мотоциклах, велосипедах и др. средствах передвижения, за исключением транспорта, обслуживающего музей-усадьбу. Порядок посещения музея-усадьбы и все другие вопросы содержания его определяются администрацией музея-заповедника. 5. На территории охранной зоны запрещается: строительство и возведение каких-либо промышленных, хозяйственных объектов и сооружений и изменение характера существующего землепользования. 6. Строительство жилых зданий без согласования с администрацией музея-заповедника и областным архитектурным надзором. 7. Повреждение или уничтожение зеленых насаждений. 8. Производство других работ, угрожающих сохранению парков и территории усадьбы» [262] .

Представляет интерес тот факт, что в проекте этого документа впервые определен состав охраняемых объектов: «Весь комплекс зданий и сооружений, сохранившийся со времени Н. А. Некрасова на территории бывшей усадьбы поэта в с. Карабихе, – парки, пруды, луга и земли, на которых они находились, – в совокупности своей является памятником русской культуры, подлежит охране государства как всенародное достояние» [263] . В документе фигурировали не только территория усадьбы, но и близлежащие территории – с. Дубки, Красные Ткачи, д. Черелисино. Ограничения на деятельность же вводились только в границах усадьбы (в современной терминологии «границах памятника»). На ранних стадиях существования коллективу музея удалось «очистить» территорию усадьбы от сторонних организаций. На том этапе большего достичь не удалось.

Документы музейного архива свидетельствуют, что данное решение было доведено до сведения архитектора Ярославского района.

Самый активный период в разработке, утверждении и согласовании охранных зон совпал с обретением музеем юридической самостоятельности (Постановление Совета Министров РСФСР № 376 от 4 сентября 1987 г. «О создании Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова ?Карабиха?»). И вновь инициаторами создания Проекта стали сотрудники музея. В конце 1980-х гг. научным сотрудником С. В. Смирновым были представлены «Материалы для разработки охранных зон Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова (Поволжье. Макарово и его окрестности)» [264] . Документ имеет историко-литературный характер. Для нашей темы он интересен тем, что в нем впервые говорится не только об усадьбе. Охранные зоны планировалось организовать по всей Ярославской области, в местах, связанных с жизнью и творчеством поэта. Это Карабиха – усадьба, приобретенная поэтом; Абакумцево – здание мемориальной школы, выстроенное по инициативе и на средства Н. А. Некрасова, фамильный склеп Некрасовых, могила матери поэта; Грешнево – территория бывшей усадьбы отца поэта; Вятское – село, являющееся прототипом села Кузьминское в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»; Макарово – «база» охотничьих путешествий поэта. Именно этот документ и лег в основу задания музея по разработке нового Проекта зон охраны. Сам документ был заказан проектному институту по реставрации памятников истории и культуры «Спецпроектреставрация». Заказчиком выступало Ярославское управление культуры. Вот здесь возникает первое противоречие, когда музей отстраняется от прямого влияния на процесс создания документа, а может воздействовать только опосредованно (т. е. музей не выступает и никогда не выступал в роли заказчика). Сотрудничество двух учреждений – музея и проектного института – носит добровольный характер и в нашем случае всегда инициировалось музеем.

Этот Проект разрабатывался на основе уже существующих (или принятых) аналогичных документов, а именно: «Схема охраны памятников истории и культуры Ярославской области», выполненная Отделом по делам строительства и архитектуры Ярославского облисполкома в 1986 г.; «Охранная зона музея-усадьбы ?Карабиха?», 1966 г.; ППЗ [проект планировки и застройки. – Е. Я. ] д. Карабиха Ярославского совхоза-техникума, отделения «Бурлаки», разработанный институтом «Ярославгражданпрроект» в 1983 г.; ППЗ села Грешнево, выпущенный тем же институтом в 1980 г. [265] , т. е. определенная нормативная база уже существовала в музее. При анализе этих документов установлено, что задание всегда разрабатывалось в стенах музея. Сложилась система из трех звеньев – музей, разрабатывающий проектное задание, администрация, выступающая заказчиком проекта, и исполнитель – проектный институт.

Проект зон охраны состоял из Программы-задания; Пояснительной записки к Проекту зон охраны; Исторической записки; Свода изобразительных источников. В состав охранных зон входило «два региона»: северо-западный (от с. Грешнево до с. Печелки) и юго-западный (от музея-усадьбы «Карабиха» до Московского шоссе и д. Черелисино) [266] , т. е. впервые был применен комплексный подход к вопросам охраны мест, связанных с Некрасовым.

Основной задачей документа было образовать «систему зон охраны… территорий, различающихся режимом их использования» [267] . Для музея было выделено четыре категории охраны: территория памятника, охранная зона, зона регулируемой застройки, зона охраняемого ландшафта. Наиболее строгий регламент был предусмотрен для территории памятника. Сотрудники института в полной мере использовали документы, материалы, предоставленные музеем. Необходимо обратить внимание на то, что активно использовались не только опубликованные, но и архивные документы.

В Проекте были подробно описаны все типы охранных зон, режимы использования, ограничения, которые необходимо было либо соблюдать, либо ввести; виды работ и мероприятий, которые надо было провести для создания условий охраны. Будет любопытно посмотреть на цифры, которые фигурировали в этом документе. Так, территория памятника юго-западного района определялась в 23,2 га (сама территория музея составляет 14 га), северо-восточный – 6,2 га; территория охранной зоны юго-западного – в 432 га, северо-восточный – 99,3 га; территория зон регулирования застройки юго-западного – в 376 га, северо-восточного – 108 га; территория охраняемого ландшафта юго-западного – в 3955 га, северо-восточного – 14300 [268] . Цифры впечатляющие. Однако они способствовали созданию целостного территориального комплекса, включающего в себя самые разнообразные объекты культурного и природного наследия. Важным мы считаем подчеркнуть тот факт, что при определении режимов охраны учитывались исторически обусловленные границы тех или иных объектов.

В ходе разработки Проекта зон охраны этот документ несколько раз становился предметом обсуждения на заседаниях Ученого совета музея. На завершающей стадии документ был согласован в Центральном совете Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (20 января 1989 г., № 1/89) и в Главном управлении охраны, реставрации и использования памятников истории и культуры Министерства культуры РСФСР (31 января 1989 г., № 17–25/13 ос). Для того чтобы этот Проект стал действующим документом, необходимо было его обсуждение и принятие исполнительным комитетом Ярославского областного совета народных депутатов. В постановляющей части решения было записано:

«…1. Утвердить зоны охраны Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова ?Карабиха? (села Абакумцево, Грешнево, Карабиха) в соответствии с прилагаемыми проектными планами.

2. Некрасовскому и Ярославскому райисполкомам: проводить все виды строительства и использования земель в соответствии с утвержденными зонами охраны музея-заповедника; все виды хозяйственной деятельности, проводимые в охранных зонах, согласовывать с управлением облисполкома.

3. Контроль за исполнением решения возложить на Главное управление архитектуры и градостроительства облисполкома<…>и управление культуры облисполкома…».

Подводя промежуточные итоги, необходимо сказать, что в музее была сформирована определенная схема работы над проектными документами: сама потребность, а потом и задание на создание документа вызревали в недрах учреждения; на этапе формирования задания научными сотрудниками проводились научно-исследовательские и архивные изыскания, направленные на: 1) обоснование необходимости включения тех или иных объектов в проект охранных зон; 2) определение режимов охраны и связанных с ними обременений. При этом задачей обеспечения охраны было сохранение не только недвижимого наследия (в данном случае зданий и сооружений), но и элементов природы и ландшафта, определенных географических пространств (например, Теряева горка, Печельское озеро). Специалисты института и музея работали в тесном сотрудничестве. Все стадии оформления и согласования на уровне российском и областном документ прошел. Органы государственной власти, которые были призваны проводить мероприятия по соблюдению режимов охраны, были извещены (в нашем случае это Комитет по культуре и Комитет охраны памятников). Таким образом, Проект зон охраны в тот период стал действующим документом. Однако этот документ не был доведен до сведения всех заинтересованных лиц. Так, районные администрации Некрасовского и Ярославского районов, на территории которых находились основные объекты охраны, документ не увидели, что в дальнейшем приводило к конфликтным ситуациям в случаях несанкционированной застройки на отчужденных территориях.

С точки зрения исторической ретроспективы мы можем сделать следующие выводы: сотрудники музея с самого начального периода его существования осознавали необходимость комплексного сохранения объектов и территорий, связанных с творчеством Н. А. Некрасова; технические задания на разработку таких документов создавались в музее с использованием всего массива источников и сведений, которые были найдены и созданы в ходе научно-исследовательской работы (написание историко-архивных справок, атрибуция объектов, определение значения объекта и/или территории для раскрытия тех или иных аспектов жизни и творчества, рекомендации по режимам охраны); итоговые документы 1966 и 1989 гг. практически в полном объеме предписывали те или иные виды охранных мероприятий, которые были названы в музейных документах. При этом мы может констатировать, что в течение определенного времени шел двуединый процесс: постепенное расширение площади охраняемых территорий (объем и территории) и совершенствование режимов охраны (они носили дифференцирующий характер – как правило, выделялось четыре режима охраны). На период конца 1980-х – начала 1990-х гг. пакет документов, регулирующих режимы охраны и взаимодействие со сторонними организациями, имел «рабочий» характер и обеспечивал музею хоть и не бесконфликтное существование, но механизм разрешения спорных ситуаций. При этом музей имел работающие документы, в которых была учтена необходимость сохранения культурного наследия. Перечисляя положительные результаты, необходимо указать и на отрицательный опыт работы. Музей никогда не выступал заказчиком этих документов, а значит, имел ограниченные возможности воздействия на ситуацию. Администрация и сотрудники могли только «доводить» до вышестоящих организаций сведения о нарушениях охранных зон и режимов охраны, что отрицательно сказывалось на оперативности реагирования на эти факты и действия. Хотя, бывают и положительные примеры: так, по факту начала строительства на Теряевой горке (срывали верхушку горки) мы обратились в органы власти (комитет охраны памятников, в прокуратуру) со ссылкой на существующий проект, к общественности и СМИ, в результате строительство сначала было приостановлено, а затем прекращено.

Подводя итог, можно отметить, что нормативно-правовая база, обеспечивающая работу Музея, является, по сути, инструментом его взаимодействия с другими социальными, административными и иными институтами, а наличие у музея «Проекта зон охраны…» служит гарантом наиболее эффективного противостояния возможным посягательствам на все виды собственности, включая землю, и в этой связи необходимо вести работу по корректировке существующего «Проекта зон охраны…».

Музеефикация объектов индустриального наследия: проблемы концептуального обоснования

М. Кислякова

Индустриальное наследие включает представляющие историческую, научную, архитектурную ценность остатки индустриальной культуры: здания и машинное оборудование, заводы, шахты, склады, места переработки энергии, транспорт и инфраструктуру, а также элементы социальной организации, связанные с производством [269] .

Уже несколько десятилетий во всем мире предпринимаются активные меры по сохранению индустриального наследия. С 1973 года функционирует Международный комитет по сохранению индустриального наследия (TICCIH). В последующие годы в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО были включены более пятидесяти индустриальных памятников в различных частях света.

Систематический подход к охране индустриальных памятников формируется в Европе и США с наступлением новой, постиндустриальной эпохи. В России же переход от индустриальной культуры к постиндустриальной нельзя считать полностью завершенным, вследствие чего индустриальные объекты мыслятся прежде всего как функциональная, а не как мемориальная составляющая жизни общества.

В отношении государства к индустриальному наследию ситуация осложняется тем, что значительная его часть относится к советскому периоду. Для современного государства фундаментальным является положение [270] о несостоятельности СССР, несамостоятельности технологий и науки. Сохранение крупных индустриальных комплексов, подкрепляющих миф о производственной мощи и развитии технологий, кажется почти невыгодным.

В реальности же символический потенциал индустриального наследия значительно более разнообразен. Оно может способствовать активизации интереса к рабочим профессиям и мотивировать молодых ученых, демонстрируя востребованность их достижений. Кроме того, значительная часть индустриальных объектов – это объекты военной промышленности, популяризация которых могла бы способствовать воспитанию национальной гордости, росту чувства стабильности, поднятию авторитета армии, то есть решению насущных проблем государства.

Однако для раскрытия потенциала индустриальных памятников необходима слаженная работа специалистов (то есть институционализация охраны этого вида наследия), что на данный момент проблематично в связи с несовершенством терминологической и законодательной базы охраны наследия, новизной и неразработанностью вопросов охраны индустриальных памятников. В России существует ветвь Международного комитета по сохранению индустриального наследия (TICCIH), однако, как отмечает исследователь В. В. Запарий, она «является негосударственной структурой, выступающей на общественных началах и не имеющей ни средств, ни рычагов влияния на властные структуры» [271] .

В противоположность институционализации, довольно развиты практики актуализации индустриального наследия. Значительная их часть носит неформальный, экстремальный характер и является стержнем для формирования субкультур или течений (диггерство, сталкерство и т. п.). Представителей таких субкультур привлекает урбанистический аспект индустриальной культуры, им более всего интересен феномен города. Основной метод их приобщения к индустриальному наследию – самостоятельное исследование.

Более формализованные практики актуализации индустриального наследия реализуются коммерческими организациями. Довольно распространены экскурсии на производство (например, экскурсии на кондитерское производство Рот-Фронт в Москве или экскурсии на Императорский Фарфоровый завод в Санкт-Петербурге); небольшие турфирмы и индивидуальные гиды часто организуют экскурсии по памятникам промышленной архитектуры. Часто основой для приобщения к индустриальной культуре является интерес к советской культуре (например, проводятся реальные и виртуальные экскурсии в коммунальные квартиры) [272] . В ряде случаев для отсылки к советскому периоду используются исторические модели транспорта. Так, в Санкт-Петербурге компания Retro-bus использует автобусы модели ЛиАЗ-677, производившейся с 1967 года, а Музей городского электрического транспорта совершает выезды на трамваях различных моделей, создававшихся в 1900–1989 годах [273] . При этом варианты использования транспорта разнообразны: от экскурсий по блокадному Ленинграду до фуршетов и свадебных фотосессий в салоне.

Итак, в современной России существуют разнообразные формы интереса к индустриальному наследию. Однако механизм трансляции памяти об индустриальной эпохе разлажен: процессы актуализации не связаны с процессами сохранения, а также с научной интерпретацией, кроме того, символический потенциал индустриального наследия не раскрыт.

Решению этих проблем может способствовать музеефикация. Для этого необходимо, чтобы в концепции были четко сформулированы символические ценности, сохраняемые благодаря процессу музеефикации и их актуальности; работы по сохранению, интерпретации и актуализации наследия должны определяться в соответствии с этими ценностями.

Традиционно те объекты индустриального наследия, которые относятся к производственному оборудованию или транспорту, сохранялись в научно-технических музеях. Основным принципом формирования коллекций в таких музеях было документирование исторического процесса развития техники и научно-технического знания. В соответствии с этим принципом экспозиция отражала эволюцию тех или иных устройств от прототипов до самых поздних моделей. В качестве основного направления деятельности научно-технических музеев выступала популяризация научно-технических знаний.

В конце XX века организованные по вышеописанным принципам научно-технические музеи оказались в трудной ситуации, поскольку часть экспонатов устарела и перестала быть ценной для учебного процесса, а лавина новых изобретений сделала трудным отбор экспонатов. Кроме того, стало очевидно, что подход, при котором демонстрируются только эволюция отдельных устройств, – крайне ограничен, он не отражает влияние развития техники на жизнь общества (которое в индустриальную эпоху было определяющим); место предмета в культуре остается для посетителя загадкой.

В связи с этим современные музеи параллельно с пополнением коллекции памятников техники собирают и демонстрируют материал по истории бытования этих памятников, приобретают, наряду с научно-технической, историческую специализацию и осваивают разнообразную деятельность помимо популяризации научных знаний.

Кроме прочего, такой подход отвечает задачам, связанным с административной принадлежностью музеев. Дело в том, что большинство музеев, сохраняющих памятники техники, подчиняется ведомствам или отдельным предприятиям, которые предоставляют им финансовые ресурсы и экспозиционную площадь, определяют штат сотрудников и приоритетные направления работы. Соответственно, одна из первостепенных задач такого музея – создание имиджа вышестоящей организации. Следовательно, в экспозиции должно быть показано, сколь важное место данная отрасль (а точнее, учреждение или корпорация) занимает в жизни общества. Также должны быть и затронуты такие темы, как преемственность традиций, уважение к труду, успешное сотрудничество с другими компаниями, качество продукции, а просветительская, образовательная и любая другая деятельность музея должны демонстрировать высокий уровень социальной ответственности организации. В качестве примера можно привести музейный комплекс «Вселенная воды» в Санкт-Петербурге, экспозиции которого построены в соответствии с указанными принципами.

Однако значение музея для имиджа предприятия далеко не всегда осознается в полной мере. На многих предприятиях музеи возникли в советский период и существовали как музеи «Боевой и трудовой славы» и институты пропаганды пролетарской идеологии, а современным руководством воспринимаются как атавизм, что чревато отсутствием не только финансирования, но и мотивации самих сотрудников музея, непрофессиональным подходом. Комплектование в таких музеях ведется стихийно, а работа с посетителями практически отсутствует. Небольшие площади, отведенные под такие музеи, заставляют сотрудников «дробить» индустриальный объект, сохранять отдельные детали, в результате чего теряются целые пласты информации и экспрессивные качества предмета. Расположение музея непосредственно на территории действующего предприятия (контрольно-пропускной режим и требования безопасности) создает серьезные проблемы для организации доступа посетителей.

В этой ситуации наиболее эффективным методом сохранения представляется музеефикация движимых объектов вместе с постройками таким образом, чтобы музейные функции были первостепенными. Это наиболее осуществимо в условиях нефункционирующих или сильно сокративших производство заводских комплексов.

При музеефикации целых заводских комплексов апеллировать к владельцам производств сложнее, чем в случае создания музея при производстве, поскольку сама по себе музеефицированная среда одного завода не может привлекать внимание к другому заводу. Однако такой музей может оперировать категорией престижа отрасли, привлекая тем самым внимание компаний, но не впадая в зависимость от мнения одного производителя, а также апеллировать к актуальным общенациональным ценностям. Например, в концепции музеефикации нижнетагильского металлургического завода [274] неоднократно подчеркивается значение, которое завод имел для укрепления позиций России в Европе.

Для того, чтобы обеспечить воспроизводство индустриальной памяти во всей ее полноте и в соответствии с научной истиной, необходимо, чтобы концепция музеефикации в целом и все методы сохранения и актуализации по отдельности определялись в зависимости от специфики самого наследия и его ценности, и эту взаимосвязь необходимо четко зафиксировать.

Ключевая особенность объектов индустриального наследия – их функциональность [275] ; максимальная производительность – главная цель существования этих объектов и основной принцип организации их содержания и формы. Это означает, что функциональность должна быть сохранена и продемонстрирована как неотъемлемая составляющая индустриального наследия. В случае с сохранением оборудования или транспорта это требует максимального воссоздания недостающих механизмов и деталей. Демонстрация функциональных характеристик означает демонстрацию работы оборудования или транспорта, что неизбежно в той или иной степени наносит ущерб сохранности самого предмета; классическое для музея противоречие между сохранением и показом обостряется. Однако нужно иметь в виду, что практика показа музейного предмета в работе не нова: например, музеефикация зданий почти всегда подразумевает приспособление для выполнения новых функций.

Другая характерная черта объектов, созданных индустриальной культурой, – это типичность, заменяемость, стандартизация. Это означает, во-первых, что необходимо руководствоваться принципом типичности при отборе предметов для экспонирования. Во-вторых, демонстрация «обыкновенности» и типичности подразумевает показ не отдельных единиц, а ряда идентичных объектов.

Еще одна важная особенность индустриального объекта – его специализация. Сущность такого объекта заключается не в функционировании вообще, а в выполнении некой определенной задачи, для которой он максимально приспособлен, в роли одного из элементов системы. С этой диспозицией связан и принцип концентрации, характеризующий индустриальные объекты: множество элементов одной системы сконцентрировано пусть на большом, но четко локализуемом пространстве. Система, в которую включен индустриальный объект, может быть по-прежнему напряженно функционирующей, и исключение из нее может представлять реальную инженерную проблему (это касается, например, памятников мостостроения).

Проблема перемещения в музей связана не только с включенностью в действующую систему, но и с габаритами самого объекта наследия: максимизация, в том числе и размеров вещей, «гигантизм» присущи индустриальной культуре. Особенно остро эта проблема стоит в отношении оборудования и транспорта, поэтому «крупногабаритные» памятники чаще всего музеефицируются в их «естественной среде». Например, в Санкт-Петербурге Музей городского электрического транспорта расположен в депо Василеостровского трамвайного парка, в поселке Монино Московской области Музей военно-воздушных сил Российской Федерации расположен на территории бывшей авиационной дивизии. Такое пространство изначально приспособлено для размещения, транспортировки и ремонта экспонатов. В то же время, оно ограничивает свободу специалиста, диктуя принципы размещения экспонатов.

Часто при крупных габаритах предмета и полноте коллекции единственно возможным оказывается размещение под открытым небом, как в случае с кораблями и подводными лодками (пароход «Святитель Николай» в Красноярске, подлодка Д-2 «Народоволец» в Санкт-Петербурге и многие другие). Это влечет за собой угрозу сохранности объекта, кроме того, такие памятники одновременно выполняют и функции музейного предмета, и функции музейного здания, возникает конфликт между необходимостью сохранить объект в максимально аутентичном виде и организовать зону приема посетителей и рекреационную зону; автономность влечет за собой технические трудности, связанные с обеспечением отопления, освещения и т. п.

В то же время, именно внушительные размеры (и, прежде всего, это касается военной техники) составляют особую ценность индустриального объекта: сами по себе они являются доказательством мощи и развития технологий в государстве, в котором они были произведены, а их полномасштабное сохранение будет свидетельствовать о возможностях и уровне развития современного государства.

Выбранная стратегия музеефикации должна быть реализуема, и, следовательно, концепцию необходимо составлять с учетом современной социокультурной и экономической ситуации. Современная ситуация в сочетании со спецификой индустриального наследия требуют применения спорных, нетипичных методов сохранения и воспроизводства памяти об индустриальной эпохе (воссоздание механизма, демонстрация в работе, размещение на открытом воздухе и т. п.), поэтому в концепции необходимо обосновать выбранные методы музеефикации и показать, что они являются наилучшими для сохранения данного вида наследия (как материальной составляющей, так и связанных с ней смыслов).

Так, например, музеефикация индустриальных комплексов на месте бытования может быть обусловлена принципом концентрации, характерным для индустриальной культуры, т. к. этот метод дает возможность сохранить в одной географической точке огромный культурный пласт, включающий разнообразные памятники инженерной мысли, техники, быта и социальной организации.

Принцип специализации, включенность индустриальных объектов в единую систему обуславливает приоритетность средовой музеефикации, то есть «музеефикации историко-культурной и природной среды со всеми составляющими<…>и существующими между ними взаимосвязями» [276] .

Ключевой особенностью индустриальной эпохи стало разделение производства и потребления [277] , которое породило со временем интерес к производству как к неизведанному, скрытому от глаз обывателя миру. Удовлетворение этого интереса в сочетании с сохранением принципа функциональности может стать концептуальной основой для создания «живого музея», в котором изначальные функции объекта будут постоянно актуализироваться, то есть будет функционировать историческое производство. Данный подход апеллирует к популярным практикам экскурсий на производство, однако принципиально отличается от них, так как, во-первых, предполагается демонстрация исторического оборудования, а не современного, и, во-вторых, первостепенной задачей является сохранение и популяризация культурного наследия, а не создание имиджа предприятия или реклама конечного продукта.

При концептуальном обосновании необходимо четко сформулировать функции, которые будет выполнять музей; они также должны быть связаны с особенностями сохраняемого наследия, выбранными методами музеефикации и общей социокультурной ситуацией.

Современные музеи эволюционируют в сторону культурных центров, стремясь охватить максимальное количество потенциальных посетителей и удовлетворить их разнообразные потребности. Это увеличивает шансы музея на достойное существование в эпоху массового потребления [278] . Для индустриальных комплексов, которые расположены в районах, переживающих состояние упадка, разнообразие видов деятельности является не только залогом выживания, но и своеобразной социальной миссией, «антикризисной программой» в помощь региону.

Так, музеефицированный индустриальный комплекс может создавать рабочие места (включая работу на производстве при создании живого музея), поднимать уровень самосознания местных жителей и бороться с общим «депрессивным» состоянием региона (то есть выполнять функции «экомузея»).

Проведение в музее-культурном центре культурно-досуговых мероприятий (концерты, представления и т. п.) позволяет привлечь к музею интерес даже тех местных жителей, для кого ранее это место ассоциировалось исключительно с тяжелым, мало и нерегулярно оплачиваемым трудом.

Объекты индустриального наследия эффективно выполняют функции арт-центров (о чем свидетельствует известность центров «Гараж», «Винзавод», «Лофт-проект Этажи»). Во-первых, это обеспечивается укорененностью современной культуры в индустриальной, прочной связи современного искусства с индустриальной эпохой (пример – направление соц-арт). Во-вторых, функциональными особенностями индустриальных объектов: большие, лаконично решенные заводские помещения с высокими потолками и минимумом перегородок и перекрытий отвечают практическим потребностям арт-центров, так как позволяют с помощью временных конструкций трансформировать пространство для каждого нового мероприятия, вмещают большое количество людей, а также, как правило, имеют хорошее естественное освещение.

Индустриальные объекты представляют ценность как примеры практического применения базовых научных знаний и последних достижений времени своей эпохи. Следовательно, разноплановая образовательная деятельность – логичное направление работы культурного центра.

Привлечение молодых ученых и творческой интеллигенции на конференции, коллоквиумы, конкурсы и другие подобные мероприятия будет также способствовать созданию положительного «имиджа» комплекса в глазах местных жителей (и росту их самосознания) и жителей региона.

Отличие музея от немузейного культурного центра заключается в том, что при всем разнообразии видов деятельности собственно музейная должна иметь первостепенный статус. Это означает, что приспособление зданий и ландшафтов должно проводиться с минимальным вредом для их информативной и репрезентативной ценности. Забота о сохранности касается также и нематериальной составляющей наследия, то есть памятник советской культуры или памятник металлургической мощи страны не должен превратиться в сознании обывателей в место проведения регионального фестиваля видеоарта и т. п.

Чтобы избежать этого, для реализации дополнительных функций комплекса может использоваться зона частичной музеефикации. В этой зоне сохраняются отдельные объекты оборудования и памятники промышленной архитектуры, которые и приспосабливаются под выполнение новых функций.

Огромные территории, как правило, пустующие после закрытия заводов, предоставляют музейному комплексу богатые возможности для сотрудничества с различными организациями, однако зачастую музей может распоряжаться этими территориями в силу того, что они непривлекательны для инвесторов, и это связано, прежде всего, с отдаленностью от региональных центров и крупных городов, с недостаточно развитым транспортным сообщением.

То есть при концептуальном обосновании направлений деятельности музея необходимо подбирать те направления сотрудничества, которые будут объективно выгодны не только музею, но и партнеру, и которые действительно могут быть воплощены в жизнь. Так, например, в использовании музейных помещений для конференций и встреч будут более заинтересованы некоммерческие организации, чем частные компании, способные арендовать помещение в региональном центре.

Необходимо продумывать также возможные решения проблем инфраструктуры. Например, сподвигнуть туристов на преодоление большого расстояния можно, обратившись к актуальной практике использования ретро-транспорта (например, используя образ «рабочей развозки»).

При концептуальном обосновании музеефикации встают не только чисто научные проблемы (определение ценности объектов, оптимальной даты музеефикации, принципов построения экспозиции), но и ряд практических проблем, затрагивающих экономическую, социальную, маркетинговую сферу. Решение научных проблем находится в тесной взаимосвязи с решением практических, и четкая фиксация (возможно в лаконичной форме) тех и других уже на начальном этапе жизни музея, на этапе создания концепции, является залогом наиболее полного сохранения и обеспечения воспроизводства памяти об индустриальной эпохе.

Часть 5. Экспертиза медиасреды: культурологический формат

Экспертиза текстов массовой коммуникации как исследование

С. К. Шайхитдинова

«Нестандартные объекты» становятся «стандартными»

Постановка проблемы

Профессии «эксперт» не существует. В гуманитарной сфере эксперт – это прежде всего научный работник. Его труд – это всякий раз исследование, в котором выявление имплицитных характеристик объекта предполагает помимо специальных знаний владение основами научной культуры. Это условие обязательное, потому что эксперт-гуманитарий лишен возможности дать исчерпывающее доказательство своих выводов с помощью статистики, эксперимента и других опытных данных. Ясность в постановке цели, система аргументации, четкое определение используемых понятий, прозрачность методологии становятся зачастую единственной гарантией обоснованности его суждений, гарантией его объективности.

«За кадром» остается рефлексия автора проделанного труда, выявляющая проблемные зоны исследовательского поиска. На них мы и обратим свое внимание, окидывая взглядом собственный пятнадцатилетний опыт подготовки экспертных заключений.

Речь пойдет об экспертизе текстов массовой коммуникации. Конкретизация объекта и предмета исследования в этом случае уже сама по себе проблемна. Вопрос в том, что в качестве самостоятельной экспертной деятельности работа специалиста в этой области не выделена. Экспертиза продуктов массовой коммуникации (прежде всего СМИ) рассматривается как часть лингвистических экспертиз, предмет которых может быть определен как речевое высказывание. Активная институционализация лингвистического консультирования в нашей стране началась в годы перестройки, когда в суды хлынули потоки дел по защите чести, достоинства, деловой репутации. Причиной исковых обращений в суд становились газетные публикации и гораздо реже – телевизионные сюжеты (поскольку их создателей труднее было «поймать за руку»). Но и в них объектом экспертной оценки являлись, прежде всего, произнесенные на экране фразы – те, что умаляли, по мнению истцов, честь, достоинство или репутацию.

По прошествии двух десятков лет ситуация изменилась. И дело не только в том, что количество исковых заявлений, связанных с информационными спорами, резко сократилось. Изменились сами средства массовой коммуникации – их структура, форматы подачи, контент. Конечно, эти изменения во многом определяются политической ситуацией в стране. Но главный фактор здесь – технический и технологический прогресс, который преобразует нашу картину мира в целом, меняя динамику восприятия и приоритеты между вербальной и визуальной информацией.

В замечательной книге заведующего отделом экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН профессора А. Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста» есть глава «Нестандартные объекты лингвистической экспертизы: текст с невербальной составляющей». Главу предваряет рассуждение автора о том, что хотя в прототипическом понимании хочется считать текстом только семантически связную последовательность высказываний, объединенных общим содержанием, в широком смысле текстом считается результат функционирования любого семиозиса [279] . Продолжая ряд примеров эксплуатации вербальным текстом изображения, Анатолий Баранов, эксперт с многолетним стажем, рассматривает в этой главе такие приемы воздействия на аудиторию, как визуальная персонификация и визуальная верификация знания.

И хотя в СМИ эти приемы можно считать типичными, они продолжают иметь статус «нестандартных объектов» лингвистической экспертизы, что предполагает привлечение к их анализу именно языковедов. Между тем, предметная область языкознания, образуемая феноменами языка, не в состоянии вместить в себя все поле смыслов, необходимость актуализировать которые может возникнуть при подготовке экспертного заключения по текстам массовой коммуникации. Мне, в частности, известны конфликтные ситуации, рассматривавшиеся в свое время на заседаниях Большого жюри при Союзе журналистов РФ, когда на запрос о необходимости экспертизы Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам отвечала, что предмет спора – не в их компетенции. Это – лишнее свидетельство того, что комплексность «нестандартных объектов» в сфере массовой коммуникации нуждается в экспертной оценке специалистов широкого профиля.

Однако экспертиза текстов массовой коммуникации в юридической практике продолжает называться лингвистической. Думается, это связано с тем, что институционализация данного вида экспертиз происходит преимущественно через нормативные акты, которые нарабатывают свое содержание, прежде всего, благодаря опыту судебных рассмотрений дел. В гражданском судопроизводстве (через него преимущественно проходят дела, связанные с информационными конфликтами) важна убедительность документов – именно они вступают в «спор» истца и ответчика. Судья на заседании не склонен теоретизировать, ему требуется ясность. Поэтому эксперт, даже если перед ним встанет риторический вопрос: «А был ли мальчик?» – нацелен дать прямой ответ: «Да», или «Нет». Эта ситуация, даже если дело не доходит до суда, склоняет ее участников использовать проверенные методики и устойчивый понятийный аппарат. Поэтому операциональная теория речевого акта выступает надежным, востребуемым инструментом анализа спорных текстов, которым охотно пользуются лингвисты.

Сюда же надо отнести и проблему «специалистов широкого профиля». «Нестандартные», комбинированные объекты текстологической экспертизы должны находиться в компетенции тех, кто занимается коммуникативистикой. Но их профиль настолько широк, что говорить о существовании в нашей стране каких-либо устойчивых научных школ не приходится. Более того, опыт показывает, что перед лицом динамично меняющихся коммуникативных практик эффективна «всеохватность» их исследователя.

И все же, думается, экспертизу текстов массовой коммуникации необходимо выделить в отдельное направление в связи с «нестандартностью», особой комплексностью ее объектов. Феномены языка не исчерпывают динамично развивающегося предметного многообразия текстов массовой коммуникации. Текстологическая экспертиза в этой сфере выходит за рамки лингвистической в поле культурного анализа. Комиссионная экспертиза положения дел здесь не спасает: синтез выводов узких специалистов бывает недостаточен для того, чтобы охватить объект анализа в его целостности, поскольку процессы в современной массовой коммуникации не столько синтетичны, сколько синкретичны. Конвергентные коммуникативные практики, вызванные распространением цифровых носителей информации, действительно, превращают картину мира в текст. Чтобы «читать» этот текст, уже не обязательно быть ученым. В семиотическое чтение включена массовая аудитория.

На этих основаниях нами инициировано включение в цикл профессиональных дисциплин подготовки бакалавра по журналистике в Казанском университете (КФУ) семестрового авторского спецкурса «Экспертиза текстов массовой коммуникации». Компетенции обучающегося, формируемые в результате освоения дисциплины, включают осознание социальной значимости своей будущей профессии; понимание роли правовых и этических норм в функционировании текстов массовой коммуникации; умение применять эти знания в журналистской работе; навык рассмотрения текстов массовой коммуникации как возможный объект информационного спора; способность избегать конфликтных выражений, видеоизображений в материале, подготовленном для массовой аудитории.

Эти компетенции важны для будущих журналистов еще и в связи с тем, что, если информационный спор доходит до суда, то автор материала и редакция могут стать заложниками решения данного конкретного эксперта. В отечественном судопроизводстве сложилась практика: чуть ли не по каждому диффамационному делу обращаться за разъяснением к эксперту. Об этом пишет в предисловии к упомянутой нами книге А. Н. Баранова президент Адвокатской палаты Москвы Г. М. Резник. Он объясняет это судейской психологией, в принципе настроенной на привлечение специалистов, что облегчает работу и создает эффект большей обоснованности решения. Кроме того, обидчиками или обиженными в значительной части подобных дел выступают государственные мужи (губернаторы, мэры, депутаты, прокуроры и пр.): «Политический окрас также повышает нужду в научном прикрытии» [280] . От себя добавим, что судьи нарабатывают компетентность в информационных спорах, по нашим наблюдениям, в ходе рассмотрения дел соответствующего профиля, будучи персонально «закреплены» за ними в силу того, что на участке того или иного районного суда расположены редакции, являющиеся потенциальными участниками этих дел. В 90-е годы, когда дел было много, можно было стать реальным специалистом в этой области. В целом же, как в то время поделился со мной один из служителей Фемиды, судьи неохотно берутся за их рассмотрение: информационный спор перегружен специфическими деталями, его участники, если речь идет не о медиахолдингах и крупных редакциях, бедны, поэтому не великодушны. Судье в этой ситуации легче положиться на решение специалиста. Круг тех, кто готов выступить экспертом, невелик.

Об угрозе формирования «экспертократии» с ее «монополией» на знание на Западе заговорили еще в ХХ веке. В этих условиях, думается, выход один – специалистов в обозначенной области должно быть больше. А знания должны быть доступны.

«Средство есть сообщение». О предмете экспертиз продуктов массовой коммуникации

Вопросы, поставленные перед экспертом, определяют и предмет его исследования. В экспертизе продуктов массовой коммуникации специфика предметной сферы определяется зависимостью смысла высказывания от формата этого высказывания. К форматам относятся тип медиапродукта (журналистский материал, реклама, PR), жанр (новостной, аналитический, художественно-публицистический), тематический контекст и другие технологические особенности доведения текста до массовой аудитории, которые могут быть включены в план выражения. Именно в этом ключе может быть истолковано известное среди теоретиков и практиков массовой коммуникации высказывание классика коммуникационной революции Маршала Маклюэна «Средство есть сообщение».

Как этот факт учитывается в деятельности эксперта текстов массовой коммуникации, проиллюстрируем на примере произведенного нами анализа фразы из объявления в газете, ставшего предметом иска о деловой репутации: «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий». Основанием для производства экспертизы стало обращение одного из ответчиков – учредителя и главного редактора газеты (второй ответчик – пенсионер, подавший объявление). Основной вопрос, поставленный им перед нами, предполагал выяснение, содержится ли в объявлении утверждаемое в исковом заявлении намеренное оскорбление, унижение чести, достоинства и деловой репутации В. Ю. Карпеева.

Произведенный нами анализ можно условно разделить на две части. Первая базируется на филологическом подходе, вторая выходит в междисциплинарное пространство, в котором объявление рассматривается как элемент коммуникативного акта, с акцентом на эффективность воздействия и неречевые формы подачи информации ( см. Приложение ).

Текст объявления охарактеризован нами как речевое высказывание, представляющее законченное предложение, из чего следует, что его смысл должен выводиться не из его отдельных элементов в виде слов и словосочетаний, а из него целиком. Процесс формирования речевого высказывания включает мотив и тему, которые выводятся из цели. Цель анализируемого высказывания – побудить звонить по указанному телефону определенный круг граждан. Побуждение высказано в виде просьбы, которая не может квалифицироваться как утверждение, носит предположительный характер, т. е. относится к разряду сведений, квалифицируемых не как «факт», а как «мнение». Тема высказывания: стремление объединиться с предположительно существующим кругом граждан. В соответствии с этим в высказывании не содержится никаких иных целей, в том числе связанных с желанием оскорбить или умалить честь и достоинство истца.

Во второй части анализа нами было обращено внимание на то, что на восприятие высказывания оказывает воздействие не только его смысл, но и впечатление, возникающее от формы его подачи. Жанровые признаки объявления исключают из его цели выражение оценочных суждений. Позиция редакции не отражается. Однако лаконичность, функциональная строгость объявления может создать впечатление о том, что в нем констатируются уже свершившиеся «факты», в то время как мы имеем дело со сведениями, которые объявляются, поэтому носят вероятностный характер.

Хотя слияние в плане выражения контента со способом его подачи является известной характеристикой массовой коммуникации со времен ее зарождения, понятие конвергенции приобрело в наши дни особую актуальность. В наше время принципиально изменился характерный для культуры Западной Европы способ означивания, определяющий отношение субъекта мысли к слову и к вещи (М. Фуко). Если в культуре классического и позднего модерна такие элементы структурной основы культурной модели, как «мысль-слово-вещь», сохраняли свою автономию, то постмодерн явил уникальную, прежде не существовавшую, форму их отношения, основанную на интеграции и де-дифференциации [281] . Образно говоря, на смену классицизму в картине мира ХVI-ХVIII веков и реализму в картине мира ХIХ века – первой половины ХХ века пришел «импрессионистский кубизм» наших дней. Таков стиль жизни, который стирает границы между актами творения и восприятия, который стремится вобрать в себя мимолетные впечатления, превращая их тут же в отчужденный от человека «мультимедийный» информационный продукт, вовлекаемый во фрагментированную картину мира. Последняя предстает как «сцена-зрительный зал» постоянно меняющейся реальности-трансформера.

Наиболее динамичным сегментом современной медиакультуры являются средства массовой коммуникации и связанный с ними медиабизнес. В первую очередь именно здесь процессы интеграции заявили о себе на институциональном уровне – в виде конвергенции деятельности медиахолдингов. Заметим, что горизонтальная и вертикальная концентрация и монополизация капитала происходит в ходе индустриализации средств массовой информации с ХIХ века, однако о наблюдаемых при этом конвергентных практиках активно заговорили только в наши дни. Вопрос в том, что извлечение прибыли из эксплуатации глобального цифрового пространства требует соответствующих площадок и компетенций, представляющих собой особую интеграцию прежних навыков и умений, требует «конвергентного коммуникатора».

Произошедшая в этом контексте девальвация таких общественно значимых сфер деятельности, как журналистика, имела своим результатом приравнивание ее к PR и рекламе – к сервисным службам, ориентированным на групповые потребности. Конвергенция навыков пресс-секретаря и редакционного работника, конвергенция журналистских жанров с функциями «мягкой рекламы», конвергенция общественно-значимой информации с коммерчески выгодной – все это суть обычные практики в современных российских СМИ. Обозначенные тенденции подпитываются известными техническими и технологическими новшествами в сфере коммуникаций. Отечественные и норвежские ученые указывают как минимум на шесть интерпретаций медиаконвергенции. Для предмета нашего разговора важно, что из конвергенции терминалов, сетей и услуг напрямую вытекает конвергенция рынков и их регулирования. Это ведет, в частности, к конвергенции форматов: в результате сочленения печатных СМИ с телевизионными на базе Интернет-порталов жанры, ранее свойственные какой-либо одной медиаплатформе, ассимилируются с другими [282] .

Анализируя контент массовых коммуникаций, специалист учитывает эти процессы и их возможные последствия. Для примера приведем произведенное нами для Коллегии по жалобам на прессу при Союзе журналистов РФ в марте 2011 года экспертное заключение «Смерть в телевизионных новостях: границы допустимого (по материалам программы “Перехват” ТК “Эфир” – г. Казань)» ( см. Приложение ).

В качестве заявителя выступил доцент кафедры социологии КФУ И. Ясавеев. Проводя со студентами социологический мониторинг местных телепередач, он как-то «насчитал» в течение одной недели в криминальной хронике программы «Перехват» более двадцати сюжетов с показом смерти. Задача, которую он поставил в своем обращении в Коллегию, была связана с определением соответствия такого рода сюжетов нормам профессиональной этики журналиста. Остальные задачи исследования были сформулированы нами.

Определяя специфику «натуралистических сюжетов» криминальной хроники как информационного продукта массовой коммуникации, мы выявили, что они выполнены в формате служебной информации для оперативных органов силового ведомства и «переупакованы» в духе конвергентных тенденций в «истории» для массового телезрителя. Организация такого рода информации не подчиняется нормам профессиональной этики журналиста, потому что это не журналистика, «недожурналистика». В экспертном заключении нами указано, как может быть доведен этот материал до журналистского уровня. Знание специфики работы телевизионной команды и возможных мотивов включения подобных сюжетов в сетку вещания коммерческой телекомпании позволило высказать предположение, почему эти сюжеты недотягиваются до журналистики.

Обосновывая рейтинговый характер «устрашающих историй» и их вред для общественного здоровья, в особенности, если они выполнены на документальной основе, мы воспользовались подтверждающими этот факт экспериментальными данными. К слову сказать, заявитель со своими тревогами относительно того, что насилие на экране вредит аудитории, обратился первоначально за консультацией на факультет психологии Казанского Федерального университета. Там ему предложили перечень специальной литературы. И это понятно: экспертная оценка предмета обсуждения не требует проведения локальных экспериментальных исследований – они уже некогда проведены и описаны и у нас, и за рубежом. Эксперту в этой области необходимо просто знать типичные риски, возникающие при восприятии тех или иных форматов массовой информации и представляющие в том, как на них смотрит цивилизованное общество, перечень очевидных и потому известных проблем [283] .

На основе привлечения знаний по коммуникативистике нами было обосновано положение о том, что риск демонстрации натуралистических устрашающих сюжетов увеличивается, если их подавать в контексте новостной телевизионной программы. В этой связи вновь встает вопрос о профессиональной этике журналиста с известным для социономических сфер деятельности постулатом «Не навреди». Знание особенностей процесса производства журналистской информации помогло нам сформулировать свою позицию в этом вопросе: мы исходим из того, что авторы и исполнители данного рода текстов (видеосюжетов) не являются носителями проявляемых в них смыслов. Это означает, что всю полноту ответственности за эффекты, которые имеет тот или иной информационный продукт, вброшенный в публичное пространство, не в состоянии нести отдельно взятые люди, исполняющие свои функциональные обязанности. Речь, с нашей точки зрения, должна идти о социальной ответственности представителей данной сферы деятельности (журналистики, медиабизнеса) в целом. Включенность в журналистский дискурс позволяет нам утверждать, что демонстрация криминальной хроники в новостной программе – типичная практика для региональных телекомпаний по всей России.

Согласно задаче, поставленной заявителем, нами были рассмотрены нарушаемые этические стандарты. Был сделан вывод о том, что продолжительность сюжетов (до двух минут) оставляет ощущение смакования подробностей, вторжения в личную жизнь, умаления чести и достоинства героев программы. Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого существования, а сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали – уважение смерти.

Было также указано, что превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей «упаковываются» в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает силу их воздействия. Фактически мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории. В этой связи сторонники «жанра» для его утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. В экспертном заключении мы рассмотрели это на примере понятия объективности, правдивости: аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом – цель журналистики?», а также понятия общественной значимости данного рода информации: аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг». Экспертное заключение было завершено рекомендациями по возможному уменьшению рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов».

Как можно заключить из сказанного, предметная сфера произведенного нами исследования не вполне совпадает с областью компетенции лингвистов. Данная экспертиза по своему характеру и предмету может быть названа гуманитарной. В силу существующей традиции подобного досудебного разбора информационных конфликтов в Союзе журналистов наше заключение получило статус «мнения эксперта». Выводы, к которым мы пришли, поддержали сторону заявителя в ходе слушания проблемы на организованном в Казани выездном заседании Коллегии по жалобам на прессу (эксперт после своего выступления согласно существующему протоколу вместе с заявителем покинули зал, чтобы лично не участвовать в обсуждении), а также способствовали выработке решения Коллегии [284] .

Другим примером негативных тенденций в процессах медиаконвергенции как «переупаковки» информационного продукта, с нашей точки зрения, может послужить феномен product placement. Он возник в западной киноиндустрии в 30-х годах ХХ столетия как альтернатива традиционной рекламе. Обыгрывание в сюжетах «мыльных опер», популярных фильмов и телепередач продукции, которую надо продвинуть потребителю, оказалось эффективным маркетинговым ходом. Мобильные телефоны определенных марок, одежда определенных фирм, косметика, пищевые продукты и т. д., будучи только продемонстрированы в соотнесении с популярными киногероем или киногероиней, резко увеличивают объем продаж. Так, суммы контрактов по кросс-продвижению товара к голливудскому фильму начинаются с 3 миллионов долларов. Поэтому на Западе данная стратегия подробно разработана как доходная статья медиабизнеса с соответствующей правовой базой. К примеру, в странах ЕС в 2009 году вступила в силу директива «Аудиовизуальные медиауслуги». Она частично разрешает product placement на телевидении, но при этом в титрах программы непременно должно быть указано, какие товары продвигаются за деньги. Запрещаются также любые призывы их покупать [285] .

В отечественном Законе о рекламе понятие product placement не прописано. Однако де-факто данный рекламный ход заявляет о себе в наших средствах массовой коммуникации во весь голос – это видно, что называется, невооруженным глазом. Очевидно, что подобные практики, не получившие общественной легитимации, расширяют пространство теневого рынка с его скрытыми прибылями. И как всегда бывает в таких случаях, данный процесс сопровождается риторикой в защиту «интересов массовой аудитории».

Автору этих строк довелось участвовать в качестве привлеченного эксперта в заседании арбитражного суда по делу о ненадлежащей рекламе в реалити-шоу «Дом-2». Дело было инициировано Управлением Федеральной антимонопольной службы по Татарстану в отношении ОАО «ТНТ-Телесеть». В экспертном заключении нами обстоятельно, с опорой на теорию рекламы и теорию телевизионной журналистики, обосновывалась принадлежность к рекламе типа product placement сюжета, в котором участники проекта в процессе общения демонстрировали игровую приставку системы Wii от Nintendo и рассказывали друг другу о ее достоинствах [286] . Таким образом был превышен разрешаемый законом объем рекламного времени. Решение антимонопольщиков телеканал обжаловал в Арбитражном суде Республики Татарстан и выиграл! Пафос доводов оппонирующей нам стороны заключался в эмоционально произнесенной на судебном заседании фразе: «Это куда же мы придем, если везде будем подозревать рекламу!». Трудно не согласиться: действительно, тревожно жить в обществе, в котором будешь подозревать все и вся и ничего не сможешь доказать, тем более изменить.

О цели экспертизы продуктов массовой коммуникации

Задачи в виде вопросов перед экспертом ставит заказчик. А цель исследования соотносится с точкой зрения автора. Перед перспективой глобальной медиаконвергенции проблемными становятся вопросы удовлетворения реальных информационных потребностей людей, эффективных гражданских коммуникаций, творческого самовыражения индивида, его безопасности перед лицом манипулятивных медиа. В этих условиях актуальна позиция ученого, который удерживает в поле своего зрения не только важные с практической точки зрения стороны объекта изучения, но и всю полноту возможных его изменений и их социокультурных последствий.

Семь лет назад при подготовке монографии по докторской диссертации нами было написано Введение «О необходимости новой критической теории информационного общества», приуроченное к скромной дате – сорокалетию выхода в свет книги Г. Маркузе «Одномерный человек», в которой критиковался тоталитаризм социальной системы. Задаваясь вопросом, что изменилось с того времени, мы пришли к выводу, что критическая теория позднего индустриализма, нацеленная на критику власти, уже «не работает» – в ходу новейшие, неизвестные доинформационной эпохе способы наращивания тотальности. Динамичная медиатизация жизни расширила и видоизменила сферы предметности, вовлекаемые в социальные отношения, стерла границы между «внешним» и «внутренним», а главное, основным заложником тотальных процессов сделала сознание отдельного человека. Поэтому новая критическая теория, пришли мы к выводу, это прежде всего критика разума. Ее практическим воплощением, согласно нашей концепции, призвана стать медиаэтика с готовностью ее субъектов взять социальную и моральную ответственность за Другого, за «адресата информации» [287] .

Развивая данную точку зрения, отметим, что должен измениться и «формат» критической теории. «Доктрина», «учение», в данном случае не могут рассматриваться как эффективный способ выхода на массовую аудиторию. Думается, уже и не «массы» являются потенциальным адресатом критического знания. Пребывающее в эйфории от технических и технологических достижений общественное сознание лишено способности к критике. Очевидно, знание в этих условиях должно распространяться подобно сигналу в диссипативных системах. И один из приемлемых форматов при этом – экспертное исследование. С учетом сказанного выше приходим к выводу, что назначение эксперта вырастает в миссию: создавая прецеденты своими решениями, он способствует накоплению того или иного культурного опыта.

Направленность критики в сфере массовой коммуникации очевидна: в противостоянии корпоративных и общественных интересов эксперт – на стороне последних, предполагая, что через них выражаются интересы отдельного человека. Их выявление и есть цель его исследования. Как данная позиция дает о себе знать при подготовке конкретных экспертных заключений, посмотрим на двух примерах.

По обращению в 2005 году председателя совета Димитровградской общественной организации «Центр содействия гражданским инициативам» М. А.Пискунова (Ульяновская область) нами было подготовлено заключение о газетной публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов», ставшей предметом иска о защите деловой репутации Димитровградского НИИАР, крупнейшего атомного исследовательского центра России. Перед нами была поставлена задача – дать оценку правомерности использования в газетной публикации слов и выражений, которые привели к судебному разбирательству (с м. Приложение ). Для истца, как следует из его заявления, было важно: а) выброс радиоактивного йода не квалифицировать как аварию; б) выброс радиоактивного йода характеризовать как отсутствие нарушения установленных пределов безопасной эксплуатации реактора; в) не делать прогнозов, которые отрицательно скажутся на имидже учреждения перед партнерами; г) принимать в расчет данные только тех проверок, которые исключают зависимость между выбросом и ростом заболеваний; д) критику организации рассматривать как «порочащие сведения».

Димитровградские правозащитники провели общественное расследование последствий аварии, произошедшей в НИИАРе летом 1997 года, когда произошел трехнедельный выброс радиоактивного йода-131, вредного для щитовидной железы. Они пришли к выводу, что ЧП повлекло за собой последствия, представлявшие немалую опасность для здоровья горожан. Однако руководство атомного центра не информировало население о радиационной угрозе. По этой причине необходимая в таких случаях массовая йодная профилактика среди жителей Димитровграда не проводилась. Представителям контролирующих органов, по мнению ответчика, для подписания был дан акт, в котором значилось, будто бы мер по защите населения от радиационного воздействия не требуется. Данный документ стал для руководства атомного центра, согласно позиции правозащитников, своего рода «охранной грамотой», хотя под ним нет ни одной подписи специалистов медицины. Непринятие соответствующих мер по защите здоровья населения сторона ответчиков квалифицировала как серьезнейшую ошибку на грани преступления, которая привела к значительному увеличению количества заболеваний щитовидной железы среди жителей города, особенно среди детей. Эти и другие результаты общественного расследования были преданы огласке в газете «25 канал», что и стало поводом для обращения генерального директора НИИ атомных реакторов в суд.

В ходе анализа материалов дела мы пришли к выводу, что публикация, ставшая предметом иска, написана согласно канонам проблемной статьи: в ней рассмотрена общественно-значимая проблема, произведен анализ имеющихся данных, сделаны взвешенные выводы. Нами было указано, что прогнозы, которые делает автор публикации, относятся к оценочным суждениям, которые допустимы в газетных жанрах. Последствия выброса радиоактивного йода не могут быть доказаны с математической точностью не только потому, что, по свидетельству автора публикации, специальных полномасштабных исследований по этой теме не проводилось. Выводы подобных исследований, оперируя зависимостями, которые интерпретируются разными группами экспертов, в любом случае будут носить вероятностный характер. Мы взяли на себя труд напомнить в экспертном заключении, что цель прессы как канала реализации конституционных прав граждан – поднять проблему, оценить ее масштаб, привлечь экспертов, обозначить ответственных, что и выполнила газета «25 канал», в то время как государственное предприятие НИИАР подменяет дискуссию по существу общественно-значимой проблемы в публичной сфере ведомственными и рыночными интересами.

Второй, выдвинутый нами, тезис касался понятия деловой репутации. Мы заняли точку зрения тех юристов, которые связывают это понятие, прежде всего, с предпринимательской деятельностью. Научно-исследовательский институт атомных реакторов, выполняя согласно своему Уставу наряду с фундаментальными и прикладные научные исследования, не может не являться субъектом рынка, однако определяющим его статус является то, что это государственное предприятие. Поэтому нами был сделан вывод, что Государственный научный центр РФ Научно-исследовательский институт атомных реакторов в силу своего статуса и сферы деятельности не может по отношению к общественности и представляющему ее социальному институту в лице СМИ считаться субъектом деловой репутации. В противном случае произойдет подмена национально-государственных приоритетов в соответствующей области (атомная энергетика) предпринимательскими (деловыми) выгодами отдельной конторы (ведомства).

Третьим пунктом анализа явилось понятие «порочащие сведения», ставшее ключевым в исковом заявлении. Нами было приведено определение, данное Пленумом Верховного суда РФ. Пленум указал, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т. п., которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» [288] .

Между тем, предметом конфликта, как было доказано нами, являются не «сведения, порочащие деловую репутацию», а сведения, которые содержат критическое отношение гражданина Пискунова к работе государственного предприятия. Нами были приведены нормативные акты, запрещающие ограничение доступа к экологической информации, необходимой для безопасности граждан и населения в целом, и обязывающие государственные органы и подведомственные им организации не только предоставлять пользователям своевременную информацию, но и в пределах своей компетенции осуществлять массовое информационное обеспечение по вопросам, представляющим общественный интерес. Отсюда мы заключали, что, оценивая сведения о росте заболеваний щитовидной железы как несоответствующие действительности, НИИАР превысил свою компетенцию, в то время как им не была выполнена обязанность снабжения гражданина Пискунова, а в его лице и других граждан, информацией, которая относится к компетенции НИИАР.

В результате на поставленный перед нами вопрос, содержит ли газетный текст негативную информацию о НИИАРе, которую можно отнести к утверждениям, свидетельствующим о нарушении деловой этики и обычаев делового оборота в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности, к утверждениям, умаляющим деловую репутацию юридического лица, нами был дан отрицательный ответ.

По запросу Димитровградского «Центра содействия гражданским инициативам» была проведена экспертиза полученных через суд данных на базе ЭНЦ РАМН. По ее результатам была признана неправомочность вывода НИИАРа о том, что будто бы мероприятия по защите населения от радиационного воздействия не требовались. Ученые подтвердили, что в условиях Среднего Поволжья, где существует дефицит стабильного йода в воде и пище, радиоактивный йод поглощается щитовидной железой особенно активно.

Этот судебный процесс длился более трех лет. По кассационным жалобам Михаила Пискунова Федеральный арбитражный суд Поволжского округа трижды отменял судебные акты нижестоящих судов. В результате арбитражный суд Пензенской области отказал НИИАРу в удовлетворении его исковых требований. А правозащитники получили через суд новые данные для продолжения своего расследования [289] .

Второй пример, который видится нам показательным в соотнесении с вопросом о цели экспертного исследования, связан с опытом «экспертизы до востребования». Она была выполнена нами без конкретного заказа, в ответ на ситуацию, сложившуюся вокруг социолога Игоря Грошева, о чем нас оповестили коллеги с кафедры социологии нашего факультета. Информация о развитии конфликта находилась на сайте Российского общества социологов. Там сообщалось, что 3 декабря 2008 года Ленинским районным судом города Тюмени было рассмотрено гражданское дело по иску ГОУ ВПО «Тюменский юридический институт МВД РФ» к Грошеву Игорю Львовичу о защите деловой репутации. Предметом конфликта послужила статья в журнале «Следователь» «Истоки и причины коррупции в правоохранительных органах России» под рубрикой «Борьба с коррупцией» (№ 1 (117) за 2008 г.). Суд вынес решение исковые требования удовлетворить, обязать И. Л. Грошева опровергнуть «не соответствующие действительности и порочащие деловую репутацию Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Тюменский юридический институт МВД РФ сведения».

Ответчик с решением суда категорически не согласился. Как значится в его кассационной жалобе в Тюменский областной суд, публикации научных исследований не противоречат статье 29 Конституции Российской Федерации, а именно: п. 1 «Каждому гарантируется свобода мысли и слова» и п. 4 «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». В жалобе отмечается также, что опубликование статьи в научно-практическом журнале является законным способом распространения информации (необходимо добавить, что сам И. Л. Грошев статью не писал – она была подготовлена редакцией журнала по материалам научно-практической конференции в Казани, где он выступал накануне). В жалобе указывается, что проведение социологических исследований не запрещено законом (иными нормативными документами министерства внутренних дел РФ), а результаты, полученные в ходе исследования, не составляют служебную или государственную тайну.

Суд критически оценил представленные И. Л. Грошевым анкеты анонимного анкетирования курсантов ТЮИ МВД РФ, как недопустимое доказательство по делу, поскольку они «не содержат доказательственного материала по сведениям, распространенным ответчиком». При этом, как указывает ответчик, осталось не ясным, почему анкеты не являются документом в количестве 92 штук (подлинники и копии), будучи заполнены разными людьми, почему они не могут выступать в качестве доказательства по делу.

Молодого исследователя поддержало Российское общество социологов, создавшее комиссию экспертов в лице докторов, кандидатов наук, изучивших материалы дела. Они выступили с обращением к судебным инстанциям. Весной 2009 года на сайте РОС, где были вывешены надлежащие документы, прозвучало предложение откликнуться ученым-гуманитариям. Ниже приводится подготовленный нами отклик.

Социологические факты порочат репутацию?

Гражданское дело по иску Тюменского юридического института МВД РФ к Игорю Львовичу Грошеву о защите деловой репутации может быть квалифицировано как информационный спор, поскольку предметом конфликтной ситуации послужила публикация в журнале. В течение ряда лет по обращениям физических и юридических лиц мною подготовлено около двадцати экспертных заключений по конфликтным публикациям в средствах массовой коммуникации. В связи с этим, откликаясь на ситуацию, сложившуюся вокруг дела Игоря Грошева, хотелось бы обозначить положения, на которые, как правило, опирается эксперт, рассматривающий подобного рода информационные споры.

О понятии «деловая репутация». Это словосочетание возникло как правовое понятие уже в постсоветское время, в рыночном обществе, и поэтому в юридической литературе связывается, прежде всего, с предпринимательской деятельностью и понимается как сопровождающееся положительной оценкой общества отражение деловых качеств лица в общественном сознании [290] . В этом случае аргументом в пользу умаления деловой репутации истца становятся убытки, которые истец, по его мнению, понес в силу каких-либо высказываний ответчика. Однако в отечественной судебной практике обозначенное понятие нередко распространяется и на государственные учреждения (каковым, в частности, является ГОУ ВПО «Тюменский юридический институт МВД РФ»). В таком контексте нематериальное благо, каковым является «деловая репутация» субъекта (в нашем случае – юридического лица), рискует быть приравнено к его имиджу, стимулирующему положительную оценку со стороны общества вне зависимости от «деловых качеств» этого лица. Имидж организации таким образом ставится выше общественного интереса, направленного на сохранение возможности критических высказываний в адрес данной организации.

О защите репутации и свободе мнений. Обеспечить равновесие между этими двумя конституционными ценностями – такая задача прямо поставлена Верховным судом Российской Федерации в постановлении от 24 февраля 2005 года № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц». Решать это противоречие судам предстоит, как сказано в постановлении, не только руководствуясь нормами российского законодательства, но и учитывая правовую позицию Европейского суда по правам человека. Последний, рассматривая жалобы на решения судов, ограничивающих свободу самовыражения санкциями, определяется в деле ответом на вопрос: насколько такое предусмотренное законом вмешательство было необходимо в демократическом обществе? В нашем случае дело Игоря Грошева воссоздает опасный прецедент: фактически накладывается запрет (в который раз в отечественной истории!) на социологию. Исход известен: общество, которое не хочет знать о себе правду, не имеет будущего.

Фактологические и оценочные суждения. Среди критериев, на основе которых Европейский суд по правам человека решает поставленный выше вопрос, центральное место отводится разграничению фактологических и оценочных суждений в конфликтном высказывании [291] .

Нам наряду с другими специалистами представляется неверным разведение в высказывании «фактов» и «мнений», что нередко пытаются осуществить, ссылаясь на толковые словари русского языка, определяющих факт как действительное, вполне реальное событие, явление, а мнение как результат психической деятельности субъекта. Мнение – это родовое понятие, охватывающее и суждения о фактах, и их оценку [292] . Мы исходим из того, что факты не даны людям в готовом виде: наше восприятие мира прежде всего – результат психической деятельности.

Социологи, равно как и журналисты, не являются непосредственными участниками того, что они исследуют и представляют в дальнейшем в качестве фактов. Знание в процессе познавательной деятельности мы всегда получаем косвенным путем – через обращение к различным источникам информации (то же можно сказать и о работе судов – установленные ими факты также являются результатом определенных процессуальных процедур, а также мыслительной деятельности). Речь в таком случае должна идти о разведении фактологических и оценочных суждений. Фактологические суждения в отличие от оценочных верифицируются, они могут быть подтверждены или опровергнуты.

Подтверждение фактологических суждений. Фактологические суждения могут быть подвергнуты верификации разными способами. Установление обоснованности социальных фактов, с которыми имеет дело социолог, опирается на ряд принятых в гуманитарной науке операций [293] . Насколько ученый соответствует им, специалисту понятно из того, как составлена программа исследования, как обоснованы его результаты. Обоснованность труда, выполненного Игорем Грошевым как исследователем, сомнению не подлежит.

Однако в силу того, что данные, полученные им в ходе анкетирования курсантов, пусть и помимо его воли, легли в основу публикации в ведомственном журнале, они из фактологических суждений служебного характера обрели характер фактологических суждений, вброшенных в публичную сферу. Поэтому их проверка на «истинность-ложность» осуществляется по «законам» публичного дискурса. Одно из его правил – диалоговый характер конструирования смыслового поля. На передний план могут выйти смыслы, которые субъект высказывания не считал ведущими. В нашем случае предметом информационного спора стали сведения, имеющие промежуточное значение для социологического исследования, но обладающие социальной значимостью в глазах общественности – «факт взяточничества». Субъектами высказывания в данном случае выступают курсанты.

Прямая проверка фактологических сведений на их соответствие действительности путем «сличения» их с этой действительностью невозможна: события, о которых идет речь в анкетах курсантов, – в прошлом. Второй способ верификации данных, который принят в публичном дискурсе (в частности, в такой связанной с публичностью деятельности, как журналистика), – это сличение одного высказывания с высказываниями других участников события. В нашем случае, если указание на наличие факта взяточничества присутствует в нескольких анкетах, это уже само по себе является аргументом в пользу истинности данного факта.

Нами разделяется точка зрения правоведов, указывающих, что если в спорной публикации речь идет о злоупотреблениях и уголовно наказуемых деяниях, гражданское дело по заявленному иску подлежит приостановлению: суд не должен принимать решение, пока не будет разрешен вопрос о соответствии действительности обличающих сведений путем проведения предварительного исследования и разрешения в порядке уголовного судопроизводства [294] .

Опровержение фактологических суждений. Анализ конфликтов, возникающих вокруг спорных публикаций, свидетельствует, что герои критических выступлений, как правило, влиятельные лица, стремясь опередить грозящие им неприятности, спешат обратиться в суд с иском о защите их доброго имени, чести мундира их организации. Расчет, как указывают эксперты, в том, чтобы упредить решение компетентных органов по сигналу, прозвучавшему в публикации, связав ее автора судебным решением по гражданскому иску о несоответствии действительности опубликованных сведений: «Известно, что в состязательном и диспозиционном гражданском процессе возможность поиска доказательств для установления истины принципиально ограничена и несравнима с возможностями прокурорских и следственных органов. Когда же эти органы неохотно или вовсе не реагируют на сообщения о преступлениях, положение истца облегчается, а ответчика – крайне усугубляется» [295] .

Правовая ответственность. В информационных спорах такого рода по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации в абсолютном большинстве случаев, как свидетельствует практика, ответчиком выступает (зачастую наряду с автором) средство массовой коммуникации. Как нам известно, именно по инициативе редакции журнала «Следователь» служебные сведения, опубликованные Игорем Грошевым в сборнике научно-практической конференции, без ведома автора стали журнальной статьей. Таким образом, данному изданию, вне зависимости от состава учредителей типологически примыкающему к отряду корпоративной прессы, принадлежит «честь» превращения исследовательского материала в доступную широкой аудитории информацию. Последняя в таком случае автоматически становится объектом информационного права со всеми вытекающими отсюда последствиями. С точки зрения профессиональной этики такое обращение с авторами, которое демонстрирует редакция по отношению к Игорю Грошеву, не выдерживает критики. Почему же журнал «Следователь» отстранен от правовой ответственности? Вопрос риторический.

Как видно по тексту произведенной нами «экспертизы до востребования», упорядочивание логики движения мысли в ней происходит через определение понятий, которые, по нашему мнению, нуждались в раскрытии. Когда поводом для написания экспертного заключения становится обращение физического или юридического лица, текстовое содержание структурируют поставленные перед экспертом вопросы. В зависимости от специфики конфликтной ситуации и характера ее участников в одном случае актуализируются знания по информационному праву, в другом – по технологиям массовых коммуникаций, в третьем – по теории речевого акта, в четвертом – комплекс разнородных знаний.

В связи с этим важно отметить, что, как бы ни назывался эксперт текстов массовой коммуникации, он должен быть специалистом в области медиакультуры, одно крыло которой представлено специализированной культурой лицензированных медиаорганизаций (редакций, информационных агентств) и других субъектов медиарынка и информационной политики, другое крыло – культурой, которую как участники повседневной коммуникации творим мы сами. Предметно-методологическое объединение этих разноструктурных культурных сегментов возможно на основе понимаемого в широком смысле семиотического подхода, дискурсивная конкретизация которого происходит в зависимости от характера задуманного исследования и позиции эксперта. Он призван быть теоретиком медиакультуры и ее критиком, защищающим интересы общества и отдельного человека.

Художественная критика и экспертиза: дискурсивные практики

Е. А. Сайко

Проблема современной художественной критики и экспертизы неразрывно связана с «предельностью языка» [296] в различных жанрах искусства и литературы. В связи с этим Ж. Бодрийяр, размышляя над «предельностью» постмодерна в целом, отмечает, что «…сегодня художественность отрицает свой собственный принцип иллюзии – отрицает ради эффективности, перфоманса, инсталляции, ибо стремится заполучить в свое распоряжение все измерения сцены, наблюдаемости, пытается обрести предельную функциональность, так что даже если перед нами истерзанное, искалеченное тело актера, динамика телесности все равно определена некой концептуальной операциональностью» [297] .

С этой точки зрения можно рассматривать и современную российскую литературу – как многообразное явление в культурфилософском, литературоведческом контексте, а также – в аспектах социологии литературы и художественной критики. В литературе рубежа ХХ – XXI вв., по аналогии с постмодернистским искусством, ролевые и семантические акценты значительно смещены. Поэтому, в конечном счете, важным становится не то, о чем рассказывается, а кем и как это пересказывается, т. е. авторское «я» (как правило, герой и повествователь одновременно) и метод. При этом основной мотивацией метода является «концептуальная операциональность» (Ж. Бодрийяр) [298] , она же – мера «предельности языка» [299] , означающая в литературе сверхзадачу каждого автора: чтоб читалось и запоминалось – во что бы то ни стало.

В известной степени верность принципу операциональности демонстрирует и современная художественная критика. По мнению Н. Ивановой, «если литературная критика – условно аристократическая – предлагает и обсуждает свои версии развития литературы, пытается выстроить систему оценок, если ее адресат – серьезный читатель, то литературная журналистика (гламурная критика нового века) представляет прежде всего интересы рынка» [300] .

В целом литературоведческий дискурс (не только российский, но и европейский, шире – мировой), существующий ныне в «безвизовом» режиме и не отягощенный появлением незваного гостя (цензуры) на «пиршестве духа», все более склонен к резюме эсхатологического толка: в очередной раз, как и сто лет тому назад, объявляется смерть Писателя, всякое «отсутствие присутствия» Критика и – триумф Рынка.

Правда, в отличие от драматического высказывания В. Розанова: «Образовался рынок. Рынок книг, газет, литературы. И стали писать для рынка. Никто не выражает более свою душу. Никто более не говорит душе. На этом и погибло все» [301] , – некоторые суждения современников-литераторов скорее балансируют между иронией и юмором висельника. К примеру, Д. Угрешич считает, что «писатели могут воспринять свою давно объявленную гибель достойно и красиво: принять услуги похоронного агентства…» [302] . Для этого у них есть все основания. «Современный писатель, который стремится попасть в категорию так называемой литературы, смущен отсутствием ценностей, а читателю приходится и того хуже, – констатирует автор критических эссе. – Однако пространство, из которого были изгнаны традиционные проводники ценностей – профессора литературы, литературные критики, интеллектуалы, – разумеется, пустым не осталось. Его заняли могущественные и харизматичные арбитры, начиная от Опры Уинфри и кончая «Amazon.com» [303] . Неудивительно, что «критика, а также теория и история литературы мутировали в культурные исследования…», а «термин литература исчезает, все активно замещаясь термином книги» [304] . Что касается вердикта экспертизы в данной сфере, то сегодня именно рынок становится главным экспертом, раздавая при этом оценки зачастую высокие, но – насколько компетентные?

Впрочем, трудно отрицать очевидное… Если в период своего расцвета литературная и, шире, художественная критика была весьма убедительна в роли Фемиды, с присущей ей вескостью и антиципативностью суждений, то ныне в ее адрес все чаще слышится гневное: «Не верю!». Экспертиза в области литературы и искусства, нередко поступавшая как Немезида, во всяком случае, в отношении фальсификации и плагиата, похоже, также стремительно сдает свои позиции.

И как тут не вспомнить «наше все»?! Согласитесь, сложно найти более эстетически выверенного и корректного суждения о критике, нежели афоризм А. С. Пушкина: «Критика – это наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы» [305] . Еще одно определение, показательное с точки зрения динамики этого явления в пространстве российской культуры, социокультурной и художественной рефлексии, предоставил в своем Словаре гуманитария (1906) Н. К. Рамзевич. Во-первых, критика, по его мнению, это «разбор, оценка разных словесных произведений и искусств с художественной, исторической, нравственной и других сторон, на основании установившихся начал, правил и требований», а во-вторых – «оценка достоинств чего-либо, насмешка» [306] .

Однако процесс оценки (оценивания) предполагает, как акт непреложный и обязательный, компаративистский анализ. В этой связи проявляющаяся в научной литературе, в особенности в сфере гуманитарного знания, компаративистская тенденция, балансирующая между критикой и экспертизой, представляется закономерной.

Известно, что уже на рубеже ХIХ-ХХ вв., на очередном витке кризиса литературоцентризма, критика как деятельность из достаточно зависимой (от своего объекта) начинает трансформироваться в самостоятельную, независимую форму, которую можно условно обозначить «искусство критики» (как оппозицию «критике искусства», «критике науки» и т. п.), со свойственной ему свободой в обращении с «материалом» (будь то научная концепция, явление, феномен или художественное произведение) и непреложной суверенностью самого критика, детерминируемой в разной степени такими факторами, как политкорректность, конъюнктура, ангажированность, стратегические цели и тактические мотивы, и, конечно, но зачастую в последнюю очередь, личными вкусовыми притязаниями. Последствия этой «автаркизации» критики достаточно ощутимы в современный период, когда и в науке, и в искусстве объект критики нередко выполняет исключительно «иллюстративную» функцию по отношению к собственно критике (критическому тексту).

С одной стороны, это приводит к доминированию креативной составляющей критики, к некоему, и далеко не всегда равноценному, обмену позиций автора и критика. С другой – смещаются ориентиры целеполагания критики, стираются границы авторской трактовки и критической интерпретации. В результате тот надтекст, который образуется в рамках критического суждения, оказывается преимущественно симулякривным – аллюзорно искажающим первоисточник, но не создающим новые смыслы. На это, в частности, указывал Ю. М. Лотман по отношению к интерпретациям идеи «диалога» М. М. Бахтина [307] .

Поэтому столь важно создать в ситуации общения зрителя (слушателя, читателя и др.) и произведения (искусства, литературы и т. д.) благоприятные возможности для формирования диалога, и роль в этом стиля и качества комментария к искусству, адекватного восприятию современной аудитории, трудно переоценить.

В свою очередь, для развития и совершенствования методологии критики крайне необходимыми становятся компаративные исследования искусства и литературы, в целом – в области художественной культуры. Об этом пишут многие известные современные исследователи, в частности Г. В. Иванченко, Ю. В. Рыжов, Б. Г. Соколов и др. Актуальным в поле осмысления компаративных исследований является понимание их цели и значимости в качестве потенциала экспертизы. Известно, что экспертиза, будучи методом научного познания, ориентирована на «прояснение данной реальности как таковой. По сравнению с мониторингом экспертиза менее технологична, менее ориентирована на нормы и стандарты, а более – на ценности и смыслы» [308] . При этом смысл экспертизы заключается не только в проверке и оценке, хотя ее аксиологическую функцию вряд ли можно подвергнуть сомнению. Исследователи также отмечают отличие экспертизы от эксперимента: «последний обязательно предполагает влияние на естественный ход событий и контроль над “основными переменными”; экспертные же процедуры, наоборот, стремятся минимизировать вмешательство» [309] .

На практике экспертиза довольно часто детерминируется именно личностными качествами эксперта, его эвристическим и интуитивным потенциалом, кроме того – эстетическим и художественным вкусом (литературным, музыкальным и др.). Стоит также подчеркнуть, что, порой, экспертом может стать не только и не столько профессионал в той области, к которой относится оцениваемое произведение. Так, в пространстве художественной критики истинность аллегорического суждения Клода Дебюсси о том, что варвар обязательно укажет на шедевр, подтверждается, быть может, гораздо чаще, нежели того бы хотелось критикам-профессионалам, не лишенным, порой, ангажированности и снобизма.

Достаточно вспомнить оценки, которые существуют в литературоведении, искусствознании и др. по отношению к тем или иным произведениям и авторам. К примеру, литературоведы и критики до сих пор спорят о романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: модернистский он, либо – постмодернистский? На произведения Г. Маркеса также существует два взгляда с позиции стиля: что это – магический реализм или постмодернизм?

Дело, впрочем, в том, что компаративистские исследования в области литературы и экспертно-аналитические работы в этом пространстве уже сформировали стереотипы и оценки по отношению к определенным массивам (в историко-культурном и стилистическом параметрах) произведений.

Известно также, что современные исследователи авангарда (к примеру, В. Фещенко) разделяют всю историю художественной культуры ХХ в. на две «парадигмы»: первая половина столетия – модернизм ; вторая – постмодернизм . Другие варианты такого разделения: авангард – поставангард, структурализм – постструктурализм, культура – посткультура. При этом одни сторонники введения данных оппозиций склонны противопоставлять их членов, другие – разводить как вовсе несовместимые, третьи – заострять вопрос в том плане, что «модернизм» якобы фатально предопределил свою дальнейшую судьбу, вылившись в демонического монстра под названием «постмодернизм» [310] .

Однако, если уж говорить об экспертизе как сугубо субъективном методе, независимом от сложившихся канонов, то хотелось бы выделить две, как показало время, судьбоносные оценки по отношению к действительно важным и поворотным событиям в искусстве, произошедшим в разное время. Прежде всего – небрежное замечание журналиста Л. Леруа – «это какой-то импрессионизм…» – по поводу первой выставки импрессионистов в 1874 г., которое стало впоследствии названием нового революционного направления в живописи. А кто был Леруа? Журналист из «Шаривари», «писака»… – так говорили Клод Моне и другие художники, не считавшие его профессиональным экспертом. Тем не менее оценка Л. Леруа оказалась достаточно точной.

Другой пример связан с рождением кубизма. Кубистами в начале ХХ в. художников новой волны назвал Анри Матисс. Он так же, как в свое время Леруа, посетил в 1908 г. выставку, призванную эпатировать публику и критиков, и, переходя от одной картины к другой, сказал: «какой-то кубизм…» [311] . Весьма скоро слово «кубизм» стало определением нового направления, появившемся вначале в книге Г. Аполлинера и с тех пор навсегда закрепившемся в истории живописи. Что ж, это именно тот случай, когда, согласно «треугольнику Фреге», семантика высказывания и его денотат совпадают – с точки зрения своей истинности.

В то же время несколько позднее Г. Аполлинер в эссе, посвященном памяти Поля Верлена, дает новый аспект восприятия этого факта, воспроизводя историю о том, что кубисты были недовольны неким «писакой», который обругал их в газете, но у всех присутствующих при этом складывается мнение, что кубисты сами заказали статью именно этому «писаке» ради рекламы [312] .

Апеллируя к известным отечественным исследователям в области литературоведения, приведем позицию Ю. Н. Гирина, который считает, что авангард изначально в своем категориальном самоосмыслении позиционировался как стиль. Это особенно характерно для художественного сознания первой трети ХХ века. Что же касается многообразия направлений, течений, свойственного тому периоду, то «впечатление пестроты возникало в основном за счет колоритности самоназваний группировок и ярких художественных индивидуальностей, всходивших на общей духовной закваске…, но терминологическая разноголосица нисколько не отменяла общности понятийной основы, единства картины мира» [313] . С этой точки зрения, «если многочисленные измы сами по себе и в отдельности не обладают стилеобразующими качествами, можно предположить, что в совокупности все авангардистские модификации образуют некий синкретический макростиль, обладающий структурным единством» [314] .

В. Кожинов высказывает иное суждение, обращая внимание на явление перманентной «миграции» литераторов из течения в течение в конце ХIХ – начале ХХ века. Он отмечает, что многие из представителей разных стилей, направлений «быстро и легко “переходили” из одного течения в другое. Так, Сергей Городецкий всего за десять лет успел побывать и в символистах, и в акмеистах, а также был организатором “неонароднических” группировок “Краса” и “Страда”, в которые входил Сергей Есенин и Николай Клюев» [315] . По его мнению, «большинство значительных и значительнейших писателей и поэтов, творивших в первой трети ХХ в., в сущности, не принадлежали к каким-либо течениям и школам… Правда настоятельное стремление “распределить” всех по течениям и школам привело к тому, что, скажем, Анненского объявляли и символистом, и акмеистом – но это как раз и обнаруживает искусственность сей классификации» [316] . Исследователь считает, что критерием для осмысления творчества «художников слова» служат их стилевые пристрастия: «Блок развивался в направлении классики и, в частности, в последние свои годы воспринимал творчество Пушкина как явление, находящееся словно бы не “позади”, а “впереди”. Иванов стремился создавать “новое” искусство, чему отнюдь не противоречит характерная для него обращенность в прошлое – вплоть до античности, – ибо он ставил цель освоить всю историю творчества заново; для модернизации вообще “типично переосвоение” прошлого. А Андрея Белого уместно назвать основоположником авангардизма» [317] .

Действительно, в эпоху Серебряного века границы между символизмом, модерном и авангардизмом (авангардом) представляются стертыми и достаточно условными. По этому поводу Ю. Н. Гирин замечает, что «разнообразные “-измы” по преимуществу не сменяли друг друга в эволюционном векторе, а существовали соположенно, практически синхронно, параллельно друг другу» [318] . Известно также, что представители этих направлений общались между собой и сотрудничали друг с другом. Достаточно вспомнить «Русские сезоны» С. Дягилева, можно обратиться и к мемуарной литературе представителей того времени: дневники, письма и т. д. Одно из редких современных изданий – словарь окружения И. Северянина, к примеру, дает весьма интересную картину общения деятелей культуры Серебряного века. Тем не менее И. Северянин также выступил экспертом в своей «Поэзе упадка» по отношению к современной ему литературе, саркастически высказался в адрес модернистов и декадентов, считая себя иным, а именно – эгофутуристом, а символистка З. Гиппиус, в свою очередь, «обозвала» символиста А. Блока декадентом.

Таким образом, сложность стилевой идентификации того или иного писателя, художника, музыканта существовала всегда, ведь стили не стоят по стойке «смирно» на плацу, они пересекаются во времени и пространстве, индивидуально преломляются, что обусловливает, в свою очередь, возможности и пределы креативного потенциала художника.

Именно это имеют в виду современные специалисты, указывая на «миграцию» литераторов из течения в течение (в конце ХIХ – начале ХХ века). Подобная «охота к перемене мест» совершенно субъективна, поскольку связана с их личными стилевыми пристрастиями, которые склонны к измене. Вот почему оценка в реальном времени редко бывает точной, а взвешенная экспертиза – гость, порой, безнадежно опоздавший…

Тем не менее, попытки оценить и концептуализировать художественное и литературное настоящее – согласно той формуле, которую вывел в свое время А. Белый, т. е. скорее в образах и метафорах, чем в терминах и понятиях [319] , – достойны внимания. Так, современные литературоведы считают, что конфликт между «элитарным» и «массовым» в начале ХХI века постепенно входит в стадию разрешения. Как отмечает М. А. Черняк, «судьбы многих современных писателей, считающих, что массовая литература не только не противоречит элитарной литературе, но в какой-то мере ее обогащает и оплодотворяет, демонстрируют сокращение пропасти между этими полюсами современного литературного процесса. Такие писатели, как В. Пелевин, А. Слаповский, В. Ерофеев, В. Тучков, А. Королев, В. Сорокин и др., активно пользуются языком массовой культуры, посредством деконструкции ее объектов стремятся отразить время, создать эффект «узнаваемости реальности» [320] . В массовой литературе этот эффект очевиден во всем ее жанровом многообразии. В целом, осмысляя литературные процессы рубежа ХХ-ХХI столетия, специалисты характеризуют массовую литературу как «широкое и многоуровневое пространство – от женских детективов, разрушающих гендерные стереотипы (А. Маринина, Д. Донцова, Е. Вильмонт и др.), до образцов социального распада и примеров “мужских” боевиков с обилием немотивированного насилия (Д. Корецкий, Ч. Абдуллаев, Д. Доценко и др.); от исторических ретро-романов, стилизованных под образцы литературы ХIХ века (Б. Акунин, Л. Юзефович, А. Бакунин и др.), до вымышленных миров русского фэнтези (М. Успенский, М. Семенова, Н. Перумов, С. Лукьяненко и др.)» [321] . Кроме того, массовая литература не только сокращает дистанцию между собой и элитарной литературой, но и с вечным, незыблемым и признанно нетленным в литературе, порождая «римейки» и «продолжения» известных классических произведений (к примеру, роман Л. Ким «Аня Каренина», пьеса О. Шишкина «Анна Каренина 2» и др.).

Согласно классификации Н. Ивановой, в постмодернистской российской прозе существует три основных течения: историческое (М. Кураев), натуральное (Г. Головин, С. Каледин, В. Москаленко), ироническое (В. Пьецух, Т. Толстая, Е. Попов, В. Ерофеев, В. Нарбикова) [322] . В свою очередь, М. Липовецкий выделяет такие направления, как аналитическое, романтическое, абсурдистское. В то же время, с точки зрения стиля, в современных образцах постмодернистской художественной практики весьма распространенным явлением стал и магический реализм с «фэнтези» в синтезе с «экшеном» и «перфомансом». И это касается не только литературы, но и кинематографа, изобразительного искусства и др. Однако к подлинному «эффекту новизны» подобную тенденцию отнести нельзя, поскольку в ней обнаруживается аллюзия с декадентскими опытами (и в западноевропейской, и в отечественной традиции) рубежа ХIХ-ХХ вв. Но, в отличие от эпохи Серебряного века, взаимоотношения акторов процесса творчества и со-творчества, складываются, в основном, в поле оппозиции «мистификация – разоблачение», что способствует закономерному смещению акцентов в восприятии и оценке художественного произведения из области «что» в сферу «как». В данном случае подразумевается не столько метод, сколько собственно технология производства художественного феномена. В этом контексте фантастическое теряет свою первородность, трансформируясь из эффекта (результата) «приключения духа» в продукт высоких технологий. Пример тому – блокбастеры последних лет «Ночной дозор» и «Дневной дозор» (режиссер – Т. Бекмамбетов), литературной основой для которых стали, соответственно, повесть С. Лукьяненко и роман С. Лукьяненко и В. Васильева. В то же время и эти произведения, и кинофильмы отражают антитезу «Дом» – «Антидом» в аспекте борьбы Светлого и Темного (хаоса, «темной природы» человека и порядка, обретения духовного равновесия).

Напомним, что концепцию «Дома» и «Антидома» в контексте анализа романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» развивает Ю. М. Лотман [323] . Таким образом, в культурфилософском понимании «Дом» - это пространство, где формируются нравственные установки и духовные ценности личности. Если таких условий в «Доме» не существует, то происходит его трансформация: «Дом» становится «Антидомом».

Современный мегаполис в «Ночном дозоре» и «Дневном дозоре» представляется пространством полиигры: игры (как «play», «game» и «агон» (игра на опережение) одновременно) «светлого» и «темного» начал в «сумраке» и игры с собой, поскольку каждый может быть и «светлым», и «темным».

Иная концепция города – «игра пространств»: города виртуального и города реального – получает воплощение в романе С. Лукьяненко «Лабиринт отражений». «Deep» [324] – пространство или «глубина» в романе – это «маленькая программа, влияющая на подсознание человека», «медитационная программа» (С. Лукьяненко), посредством которой создается целый «подлинно-виртуальный» город Диптаун – поле для кибер-игры, очередная утопия, отвечающая интеллектуальным и информационно-технологическим вызовам времени и соответствующим им запросам человека, например самому простому желанию – «чтобы там (в виртуальности) было все как здесь» – раны, синяки, поцелуи и т. д. Диптаун – это часть новой культуры. По М. Кастельсу, – «культуры реальной виртуальности [325] ». Реальная виртуальность, в понимании современных исследователей, – это «система, в которой сама физическая реальность погружена в виртуальные образы, в видимый мир, где отображения не просто находятся на экране, а сами становятся опытом» [326] . Для большинства людей XXI в. «глубина» – это овеществленная «внутренняя действительность» (по М. Шагалу), которая более действительная, чем реальность. Главное состоит в том, чтобы раскрыть «глубину», понять ее или «взломать»… Тем не менее сегодня эта жажда познания, вызванная в том числе архаичной волей к эстетическому, не расширяет сферу влияния читающего меньшинства и не решает проблему дефицита концептуального писателя и компетентного критика/эксперта. Справедливости ради уточним: подобное наблюдается не только в России, но и во всем мире.

В целом динамика современных литературных процессов показывает, что каждый эксперт – в известной степени критик, но не каждый критик – эксперт. Более того, эксперт, как художественный критик, должен учитывать не только креативный потенциал компаративных исследований, но и креативный потенциал Художника, а также понимать, что каждое произведение – это метакультурный текст. И тот надтекст, который образуется уже после его появления, необходимо достаточно точно расшифровывать.

Поэтому трудно не согласиться, к примеру, с суждением Г. В. Иванченко и Ю. В. Рыжова: «пока будут появляться новые произведения искусства (а в их оценке, как и в оценке новых стилей, тенденций, жанров, в искусствоведении особенно велики расхождения), от эксперта будет требоваться нечто большее, чем знание всего корпуса произведений и процедур» [327] .

В этом смысле достаточно показателен сравнительно недавний литературный проект – издание «Лауры» В. Набокова [328] . В связи с его воплощением возникает масса оценок: начиная от понимания «этических максим» (известно, что В. Набоков не желал публиковать это произведение, но наследники решили иначе…) до сугубо литературоведческих оценок, т. е. оценок профессиональных критиков, которые окрестили его «лоскутный роман». Тем не менее, кроме констатации удовольствия от текста и наслаждения от текста (пусть фрагментарного), о чем в свое время писал Р. Барт, которое может испытать исключительно искушенный читатель (своего рода, «набоковед», прочитавший и другие произведения Набокова и поэтому дешифрующий без труда все аллюзии и ребусы, предлагаемые автором), хотелось бы воздать должное автору перевода и послесловия – Геннадию Барабтарло, сумевшему реабилитировать саму идею публикации последнего романа Владимира Набокова. Это представляется особенно важным, поскольку современный читатель в большинстве своем, увы, в силу неподготовленности, не «обезображен» почтением, пиететом к тому, что уже давно признано культурной ценностью, – оттого и собственно стилистический феномен В. Набокова осмыслить самостоятельно не может.

Отметим также, что в целом в пространстве художественной культуры по-прежнему существуют прецеденты (и число их, увы, постоянно растет), свидетельствующие о снижении уровня экспертизы поистине в мировом масштабе. Достаточно вспомнить историю, в сущности криминальную, о гении фальсификации художнике Дж. Майате. Его копии работ импрессионистов заняли почетное место во многих частных коллекциях на правах авторских произведений. В этой ситуации недостаточная степень и глубина компаративистской составляющей при экспертизе проявились в полной мере. Безусловно, тот факт, что художник был разоблачен, привлечен к уголовной ответственности и, в результате, понес соответствующее наказание, является в известной степени сатисфакцией. Но сам инцидент – это достаточно жесткий урок для всего мирового сообщества экспертов, специализирующихся в сфере изобразительного искусства. И своего рода – укор. Ибо, как считал А. С. Пушкин, «… кто в критике руководствуется чем бы то ни было, кроме любви к искусству, тот уже нисходит в толпу, рабски управляемую низкими, корыстными побуждениями» [329] .

Таким образом, экспертиза в пространстве российской культуры (в отечественной культурологии, книжной культуре, в литературоведении, искусствознании, в целом в художественной культуре) во все времена является чем-то гораздо большим, нежели только и собственно оценкой, – именно так рассматривают это понятие в зарубежных исследованиях. Очевидно, что экспертиза обладает креативным и прогностическим потенциалом, имеет множество других, прежде всего, ценностных ресурсов. Но «чего-то все недоставало – все по старому…» ( И. Северянин ). И это «что-то» состоит в отсутствии реальной, а не мнимой независимости отечественной экспертизы в области культуры; в необходимости повышения уровня компетентности экспертов посредством форм и методов специальной квалифицированной и непрерывной подготовки профессиональных кадров в сфере экспертно-аналитической деятельности. Кроме того, требует переосмысления и оценка труда российского эксперта – ныне неоправданно низкая, как в социальном плане, так и в сугубо материальном выражении.

Тем не менее, важность существования института экспертов для России очевидна, в том числе в аспекте совершенствования культурной политики в области художественной культуры и законодательства – особенно в той его части, которая непосредственно касается культурного наследия. Было бы несправедливо вовсе отрицать присутствие ныне соответствующих инноваций в российской культурной политике и законодательных инициатив, связанных в целом с экспертно-аналитической деятельностью. Но это, скорее, возможное, а не достаточное.

Между тем сделать мир просвещенным и ценностно-ориентированным весьма сложно без апелляции к взвешенной, компетентной критике и экспертизе. А ведь именно это желание с неизбежностью, в качестве разумного целеполагания, актуализируется на изломе времени, в периоды социокультурных кризисов.

Городская вывеска в свете культурологической экспертизы

Т. В. Шмелева

Вывеска, под которой понимается наименование городской институции (термин + имя собственное [330] ), получившее пространственно-визуальное воплощение в городской среде, составляет важную часть ономастического ландшафта города [331] и его визуального облика [332] . Это обусловлено тем, что она обязательно включает словесную (вербальную) и во многом определяемую ею визуальную составляющую. В данном случае речь пойдет главным образом о словесной составляющей, которую легко припомнить, когда говорят о вывесках:

библиотека ЧИТАЙГОРОД,

аптека 36,6,

кафе СЕВЕР,

салон красоты КЛЕОПАТРА,

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ.

Вывеска сопровождает и представляет в городской среде широкий круг институций: торговые заведения; точки питания и обслуживания (сервиса); учреждения – государственные, культурные и медицинские; учебные заведения разных типов и др. С усложнением экономической и социокультурной жизни современного города в нем появляются новые институции и объединения горожан, каждое из которых обзаводится вывеской. Ночные клубы, турфирмы, бюро недвижимости, суши-бары, солярии, салоны красоты и нэйл-индустрии – все это невозможно было даже представить в советском городе, а сегодня таких вывесок масса.

Привязанность к обозначению конкретной институции отличает вывеску от других текстов городской среды – информирующих и рекламных, а также неофициального письма, получившего распространение в последнее время, – в том числе граффити, трафаретных надписей и прочих письменных проявлений горожан.

Ее принципиальное отличие видится в том, что вывеска выполняет функцию номинации объекта (терминологической и ономастической), она может стать исходной точкой информации о нем и рекламы, но не тождественна ни той, ни другой.

В силу многоэлементности и разноприродности элементов вывеска интересует разные гуманитарные науки, в круг объектов которых входит город. Она привлекает лингвистов, и в этом смысле неслучайно название одной из первых работ по языку города – «Слово на вывеске» [333] . К необходимости анализировать вывески давно пришли исследователи городской ономастики . Не могут обойтись без вывесок рекламисты , дизайнеры и иные «стилисты» города. Нельзя не сказать и о коллекционерах-любителях, которые собирают смешные или безграмотные вывески и размещают свои коллекции в Интернете, делая их достоянием как широкой общественности («для прикола»), так и специалистов [334] .

Здесь речь о городской вывеске, точнее ее словесной составляющей, пойдет в контексте проблематики экспертного рассмотрения , что включает работу в дискуссии о культурологической экспертной деятельности [335] .

Стоит сразу подчеркнуть, что экспертное рассмотрение, или экспертиза, понимается при этом широко: не только как профессиональная квалификация некоего факта по заказу той или иной институции/персоны, но и стихийно – в рефлексии по поводу городской культуры горожан.

То, что такая стихийная, или непрофессиональная, рефлексия «работает» постоянно, не требует доказательств. Интересно в связи с этим, что в последнее время получили распространение выражения общественная экспертиза и народная экспертиза , относящиеся прежде всего к вопросам экономики и политики. В нашем случае можно было бы говорить о народной культурной экспертизе , отдавая себе отчет в том, что она слабо различает языковые, культурные, политические аспекты восприятия фактов городской культуры. Здесь предполагается показать, как она проявляется и какое значение имеет для профессиональной культурологической экспертной оценки.

В первую очередь необходимо отметить, что народная экспертиза проявляется в самом языке, точнее – в устной речевой стихии города , которая непременно включает неофициальные номинации , то есть альтернативные именования, а часто – переименования городских объектов.

Одной из первых на эту часть городской лексики, не зафиксированной в словарях, обратила внимание К. П. Михалап, предъявив солидный список таких номинаций Красноярска и отметив, что они могут быть нейтральные, иронические, разоблачительно-оценочные [336] .

Рассматривая эти номинации теперь уже с исторической точки зрения и в интересующем нас аспекте «народной экспертизы», можно сказать, что в таких номинациях видно прежде всего стремление дать имена собственные городским объектам, которые официально их не удостоены: ГАСТРОНОМ -> КОСОЙ/СТЕКЛЯННЫЙ/ДВУХДВЕРНЫЙ ; КАФЕ -> БУНКЕР; ЗАКУСОЧНАЯ -> ШЕСТИГРАННИК/ГАЙКА; ДОМ № 120 – СТОДВАДЦАТКА .

В тех же случаях, когда неофициальное имя собственное появляется при имеющемся официальном, оно оказывается реакцией на:

? многословность вывесок и вызванные ее аббревиатуры: ЮДИНСКАЯ БИБЛИОТЕКА – ЮДИНКА ; УПРАВЛЕНИЕ ГИДРОМЕТСЛУЖБЫ -> ГИДРОМУДРА ; ЗАВОД ХИМЛЕСХОЗ -> ХИМДЫМ;

? неинформативность или слабую информативность названия: КАФЕ ХОЛОДОК -> КОЛОБОК; КАФЕ ЧУДЕСНИЦА -> РАЗЛУЧНИЦА;

? пафос или ложную сентиментальность официального наименования: КИНОТЕАТР «СТРОИТЕЛЬ» ->КИРПИЧИК; КИНОТЕАТР «УДАРНИК» -> УРЯДНИК ;

? заимствованную лексику: КЛУБ ИМЕНИ КАРЛА ЛИБКНЕХТА -> КАРЛУША; КАФЕ «АГАТА» ->КОМБАЙНОВСКОЕ ;

? номерное или цифровое обозначение: ОБЩЕЖИТИЕ № 6 ->ШЕСТУХА; № 2 – ВТОРУШКА; БОЛЬНИЦА СКОРОЙ ПОМОЩИ НА ТЫСЯЧУ МЕСТ – ТЫЩА .

И в целом можно сказать, что официальная вывеска казалась горожанам слишком серьезной, отсюда игривость, юмористичность неофициальных наименований: КАФЕ ВЕТЕРОК ->ТОРМОЗОК; СТОЛОВАЯ РЕЧНОГО УЧИЛИЩА -> РЖАВЫЙ ЯКОРЬ; ларек на берегу реки Качи, где продают пиво «Рижское», -> РИЖСКОЕ ВЗМОРЬЕ [337] .

Таким образом, неофициальные городские номинации можно интерпретировать как поиск идеальных городских названий для конца 1970-х. Они производятся по принципу «от противного» и должны быть:

? однословными, информативными,

? умеренно пафосными, серьезными и сентиментальными,

? знакомыми – не иноязычными.

Народная экспертиза незримо противостояла властным принципам наименования городских объектов, существо которых хорошо известно: абсолютная позитивность, патетичность с хорошо дозированной сентиментальностью, меморативность. Нелишним будет напомнить и о том, что власть часто облекала свои решения под народную экспертизу со знаменитой формулой «по многочисленным просьбам трудящихся». Такие якобы мнения всегда оставались «за кадром», а если и появлялись, то в печати. Так, в начале 80-х в Красноярске новый большой магазин назвали ОСОБО МОДНЫЕ ТОВАРЫ; в газетах стали публиковать письма о том, что это не наше название, что оно вызывающее – и его заменили на романтическое, по тогдашним понятиям, ЮНОСТЬ [338] , сохранившееся до сих пор. Стилистика советских названий не только ощущалась, но и охранялась.

Взгляд из сегодня оставляет ощущение, что разнообразие мнений укладывается в то, что можно назвать культурным вкусом эпохи по аналогии с понятием «языковой вкус эпохи», положенным в основу анализа речевой ситуации начала 90-х в известной монографии [339] . Выявить этот вкус, проявляющийся в номинации городских объектов и их критике, – задача гуманитарного научного сообщества. Некоторые попытки в этом направлении – в моих работах, например, по отношению к торговой вывеске [340] .

Сегодня культурный вкус советской эпохи воспринимается как пережиток прошлого, но отзвуки его приходится отмечать постоянно. С одной стороны, некоторые вывески уцелели под ветрами перемен. С другой – советское становится модным, так сказать, винтажным – как в 80-90-е было модно дореволюционное. Например, в разных городах есть кафе или рестораны СССР (Москва, Петербург, Екатеринбург, Чебоксары, Саратов, Смоленск, Ульяновск, Ярославль); в Нижнем Новгороде – кафе «ГОРОД ГОРЬКИЙ» , где исполняются советские песни. Различить ностальгическое и пародийно-глумливое в таких вывесках бывает непросто, но факт обращения к прошлому очевиден.

Возвращаясь к прошлому постсоветскому, нельзя не отметить, что вывески в русском городе в это время как будто реализовали «идеал» народной экспертизы. Прежде всего появилась масса вывесок с именами собственными институций, которые об этом не помышляли: многочисленные кооперативы, клубы, ларьки, пиццерии… Это позволило оценить ситуацию в городской культуре как онимический взрыв [341] . Исчезли пафос и сентиментальность (как в названии КАФЕ ИВУШКА), появилась ирония; советскую патетику сменила домашность (ее первая примета – диминутивы, или уменьшительно-ласкательные формы, на вывесках типа САХАРОК, ЧЕРДАЧОК, ВИННЫЙ ДВОРИК [342] ), а иногда и откровенная установка на негатив как «полемика» с абсолютной позитивностью советских вывесок (вывески московских магазинов ЭГОИСТ или петербургского ресторана ПРОХОДИМЕЦ). Объем иноязычной лексики на вывесках поражал воображение, и это остается актуальным до сих пор [343] .

Игривостью новые вывески не уступают неофициальным номинациям, тем более что многие такие названия пришли на вывеску из устной стихии или послужили моделью для производства новых наименований. Такое впечатление производят, например, денумеративы: супермаркет ДЕСЯТКА и фирма такси ОДНЁРОЧКА в Красноярске (последний пример – из работы А. А. Трапезниковой), ТРЕШЕЧКА во Пскове, ПЯТЕРОЧКА во многих городах. Таков же эффект выхода на вывески уже упомянутых диминутивов. Удивляя современников, на вывесках стали появляться личные имена, и даже в неофициальных формах: ПАРИКМАХЕРСКИЕ ЕЛИЗАВЕТА И ЛОЛИТА, ЦВЕТЫ ОТ АЛЛЫ, МАГАЗИН ЗАПЧАСТЕЙ У МИШИ, КАФЕ У ВАСИЛИЧА и подобные (всё в Великом Новгороде).

Причина изменений – в том, что исчезла государственная «монополия на вывеску», а с ней и обязательная официальность городской среды. Очень быстро сформировалось сообщество имядателей – собственно, вход в него был открыт: имядателем мог стать любой собственник или авторитетный в этом отношении для него человек. Поэтому на вывесках оказались названия, которые еще недавно бытовали только в устной речи горожан.

Казалось бы, вот оно – торжество народных вкусов и чаяний. Однако отношение горожан к новым вывескам сложное, как показывают его реконструкции с помощью специальных методик, как, например, в работах А. А. Трапезниковой [344] . В ходе экспериментов и опросов горожан она выявила, что, напр., название салона жалюзи «СЭЛТ» воспринимается негативно: « это слово какое-то иностранное, то ли соль обозначает, то ли соду » [345] .

Примечательно, что на основе таких суждений и набора ассоциаций лингвист делает заключения об эффективности или неэффективности названия – то есть народная экспертиза принимается как единственно верное мнение и основание для вердикта типа «эффективен / не эффективен».

В ходе эксперимента выяснялись и прямые оценки конкретных городских названий. Такого рода высказывания А. А. Трапезникова получала в ходе ассоциативного эксперимента, хотя предлагала красноярцам только зафиксировать свои ассоциации (так было получено 150 рефлективных текстов). Специальный интерес они составляли при использовании метода субъективного шкалирования. Обобщая ответы респондентов, удалось выявить соотношение критериев удачности названия: «1) удобство произношения (32 %); 2) соответствие профилю деятельности (28 %); 3) благозвучность (15 %); 4) оригинальность наименования (15 %); 5) положительное влияние на языковой облик города (10 %)» [346] .

В этой интересной, пионерской работе народная экспертиза априори признается объективной и не допускающей критического отношения, можно сказать, абсолютизируется. Хотя признается факт наличия двух сознаний – именующих городские объекты и воспринимающих эти имена на вывесках города. Один из результатов этой работы – выявление «идеального эргонима», который служит «мерилом» в оценивании реальных наименований. Другим итогом исследования могло бы быть сформулированное отношение к позиции эксперта, в данном случае специалиста по лингвистическому градоведению, как именуют эту сферу занятий красноярские русисты, однако такой вопрос, как говорится, не входил в задачи работы [347] .

Сформулировать такое отношение или принципы обращения экспертов с результатами народной экспертизы тем более важно, что, с одной стороны, современная вывеска чрезвычайно свободна и часто неоднозначна, что делает востребованным мнение эксперта, а с другой – народная экспертиза бытует уже не скрытно, как в советскую эпоху, а вполне открыто – в разных изданиях и Интернете. Переход ее в медиасферу – одна из примет нашего времени.

Конечно, в медиа публикуются не только «письма трудящихся», а главным образом журналистские материалы. Как они позиционируются на фоне противопоставления экспертизы народной и профессиональной? К сожалению, следует признать, что в большинстве своем журналисты не поднимаются выше уровня народной экспертизы, но выражают соответствующие оценки более эффектно.

Главный канал проявления народной экспертизы сегодня – Интернет, который позволяет без всяких ограничений высказываться всем желающим и, кроме того, дает возможность организовать голосование, выявляющее количественное соотношение носителей разных точек зрения. И знакомство с интернет-экспертизой показывает, что разброс мнений бывает весьма значителен. Часто он зависит от того, насколько экстраординарным оказывается поведение имядателей.

Вывеска остается местом разнообразных экспериментов, в том числе языковых [348] . Выбор имени для вывески, насколько мне известно, с экспертным сообществом не обсуждается. Более того, по данным А. А. Трапезниковой, «в 86 случаях из 100 эргонимы разрабатываются предпринимателями самостоятельно, без помощи специалистов» [349] . Вопрос об экспертизе возникает тогда, когда горожане начинают высказывать недовольство вывеской по тем или иным мотивам. Приведем примеры.

Так, в Красноярске в августе 1993 года было высказано недовольство вывеской СИНТО [350] : в ней увидели название национальной религии Японии, «зовущей к милитаризму», что было воспринято как возможность ущерба нашему национальному достоинству. В публикации от имени фирмы с подозрительным названием разъясняется, что религия, которая кому-то померещилась, называется синтоизм , а СИНТО – аббревиатура от наименования «Системы новых технологий», куда для благозвучия добавлено, конечно, О. Компания использовала этот информационный повод для того, чтобы рассказать о своей деятельности [351] . Высказались участники дискуссии и о наплыве иноязычной лексики на наши вывески.

Зимой 2002 года в «Новой новгородской газете» (в номерах за 16 и 30 января) тоже разгорелась полемика о вывесках. Вывеску компании «Русский чейндж» подвергли критике, обвинив фирму в нелюбви к русскому языку, и предложили заменить иноязычное слово на русское «обмен». За подписью генерального директора компании публикуется развернутый ответ, где между прочим сообщается: «Разрабатывая свой брэнд, мы провели некоторые лингвистически-филологические разыскания». Далее высказывается отношение к обсуждаемому англицизму, вообще к заимствованиям, обращается внимание на то, что критик сам использует иноязычное слово «бизнес», а не русское «дело». В защиту сочетания «своего» прилагательного и «чужого» существительного, где критик увидел «филологическую шероховатость», приводятся прецеденты – «Русская антреприза» и «Русский картридж». В завершение читателей газеты и оппонента заверяют: «Что же касается собственно русского языка, то мы его любим и чтим, но не считаем при этом чем-то застывшим раз и навсегда». Полемика показывает, что воспринимающие вывески оказываются часто более консервативными, чем имядатели, отстаивающие свое право на свободу выбора и эксперимент.

Во Владивостоке совсем недавно появилась сеть магазинов канцелярских товаров с вывеской КАНЦЕЛЯРСКАЯ КРЫСА. К лингвистам Дальневосточного университета обратились за экспертизой (по просьбам трудящихся?), они дали положительное заключение – вывески можно встретить в разных местах города и сейчас. Обеспокоены, видимо, были люди, приученные к абсолютной позитивности и официальности советской вывески.

Итак, судя даже по этим примерам, первое, что тревожит горожан, – иноязычие вывесок. Некоторые выступают с жестким требованием запретить, резко высказываются против и участники красноярских экспериментов, например, по поводу наименования образовательного центра «Sпикер»: «Смешно и глупо. Хочется сказать, что название написано с ошибкой. Мы в России, пусть будет по-русски. В русском языке много красивых необычных слов, которые могут быть понятными для людей всех возрастов и четко определять профиль предприятий» [352] .

Анализ других ситуаций позволяет сказать, что раздражение вызывает не столько чужая лексика, сколько чужая графика – латиница. В этом отношении народная экспертиза продолжает проявлять известную непримиримость, тогда как имядателям по-прежнему кажется, что такие вывески привлекательны [353] .

Второй аспект, вызывающий тревогу горожан, – негативная оценочность словесной составляющей вывески, его потенциальная инвективность . Именно в этом вопросе нужна взвешенная и обоснованная культурологическая экспертиза, которая позволила бы отделить озорство от оскорбительности, шутку от глумливой ухмылки. В этом профессиональная экспертиза вполне может обращаться к народной, учитывая ощущения рядовых горожан, но не полагаясь на них безоглядно.

Ответом на такую социальную потребность стала организация в Петербурге в конце 2007 года Межрегиональной общественной организации «Общественный совет по социальной рекламе Северо-Западного Федерального округа», в составе которой выделена Экспертная комиссия по этике социальной рекламы и социально-значимой информации (http://www. exponet.ru/exhibitions/online/advertising2008/mevregionalxnaq.ru.html).

Одна из самых известных ситуаций, связанных с критикой вывески, – история с петербургским рестораном ЯПОШКА, вывеску которого дополняло карикатурное изображение японца в национальном костюме. «С момента открытия “Япошка” столкнулся с неоднозначным толкованием своего названия. Чтобы расставить все точки над i, руководству сети даже пришлось обратиться за лингвистической экспертизой в институт им. В. В. Виноградова. Специалисты признали, что пренебрежительный, уничижительный оттенок значения все-таки имеется. Вариантов переименования было два: “Японка” и “Япоша”. Особо “положительным” признали второе и во избежание возможных конфликтов быстро заменили» вывески (http://restop.ru/news.php? numn=1653). Руководство сети настаивает: «Отдельно хотим подчеркнуть, что старое название, несмотря на его несколько эпатажный характер, на наш взгляд, не содержало в себе негативных характеристик. Тем не менее, по мнению руководства холдинга, оно не полностью соответствует формату крупного сетевого проекта, на уровень которого мы сегодня выходим» (http://www.rest. gorodovoy.spb.ru/news/723491.shtml). Характерно, что это сообщение помещает на своем сайте ГЛЭДИС – Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (http://www. rusexpert.ru/?idp=news&idnew=123). По этому поводу высказывалась и Экспертная комиссия по этике социальной рекламы, но ребрендинг прошел до этого и обошелся холдингу в $2 млн [354] .

Итак, в современном городе вывеска находится под постоянным вниманием, которое мы назвали народной экспертизой, которая, в свою очередь, часто вызывает экспертизу профессиональную, хоть и имеющую статус общественной.

При этом необходимо обратить внимание на такую форму участия профессионалов в осмысление культуры современного города, как инициативная экспертиза профессионалов . Ее можно воспринимать как попытку повлиять, с одной стороны, на языковую и культурную политику властей, а с другой – на вкусы горожан. Форма осуществления инициативной экспертизы профессионалов – публикации в прессе. Решусь привести в качестве примера таких выступлений в медиа свою рубрику «Город в лингвистических зеркалах» в «Новой новгородской газете», тексты из которой уже приводились.

Завершая рассмотрение городской вывески в аспекте экспертизы, следует еще раз сказать, что вывеска оказывается на перекрестке различных «вкусовых» линий и номинативной деятельности. С одной стороны, это вкусовые предпочтения и маркетинговые представления имядателей – владельцев соответствующих институций; с другой – культурная, и в том числе языковая политика властей (или отсутствие какой-либо последовательной политики); с третьей – горожане со множеством своих вкусов, противоположностью инерционных и модных устремлений. Именно в этом сложном треугольнике оказывается эксперт – будь то лингвист или культуролог; ему важно сформулировать такую позицию, которая была бы внятна всем сторонам. Как представляется, изученность проблемы еще не достигла такой степени, чтобы в каждой ситуации можно было принять единственное – твердое и обоснованное – суждение. Это можно рассматривать как стимул к дальнейшим исследованиям культуры современного города и вывески как ее обязательного и важного элемента.

Анализ кинотекста как инструмент экспертизы кинопродукции

О. А. Янутш

В оформлении культурологии как экспертного знания можно выделить несколько проблемных полей: утверждение культуролога в статусе эксперта, утверждение культурологических методик экспертной оценки, уточнение предмета культурологической экспертизы. Кинопродукция является такой областью, в которой культуролог уже признан в качестве знатока, а значит обладает статусом эксперта.

Экспертная оценка кинофильма требуется в различных ситуациях. На кинофестивалях различного уровня экспертное суждение выносится при формировании конкурсной программы, при определении фильмов победителей членами жюри. Здесь предметом экспертизы выступает художественный уровень фильма, актуальность его тематики или оригинальность стилистики. Экспертным потенциалом для формирования вкуса и моды обладает арткритика, посвященная кинофильмам, режиссерам, традициям и тенденциям кинематографа. В судопроизводстве кинофильмы могут стать предметом экспертизы при решении вопроса об авторском праве и интеллектуальной собственности, могут служить материалом в делах о защите чести и достоинства. И это не полный перечень.

В этом разделе мы остановимся на методиках анализа кинотекста как базовых инструментах экспертизы кинопродукции.

Основная масса теоретических работ по истории кино посвящена картинам, снятым до 1970-1980-х гг. Новейшая же история кино, как свойственно многим феноменам культуры, для современников представляется веером форм и направлений, оценка которых часто носит крайне субъективный характер, анализ работ по истории кино не дает четких представлений о том, по каким критериям иногда те или иные фильмы включаются / не включаются в альманахи и каталоги мирового наследия кинодраматургии. К. Метц отмечает, что задача ее – спасти в виде социальной памяти как можно больше фильмов. «Для этого привлекаются различные, иногда противоречащие друг другу критерии: один фильм “запоминается” благодаря своей эстетической ценности, другой интересен как социологический документ, третий будет представлять собой типичный пример плохого кино, четвертый – неудачную попытку выдающегося режиссера, пятый – творческую удачу второстепенного режиссера…» [355] .

В контексте задач данной статьи интересным представляется следующий факт: кинематограф – один из немногих видов искусства, теоретическое осмысление которого происходит параллельно с его становлением. Каждый эксперимент, каждое нововведение сопровождалось резкой критикой со стороны экспертов своего времени. Так было и с появлением звука, и с появлением цвета, так продолжается до сих пор. Выступая в 2003 г. на фестивале студенческих фильмов «Святая Анна» в Москве, П. Гринуэй, например, утверждал, что «кино умерло… когда впервые появился пульт дистанционного управления, позволяющий, не вставая с кресла, включать телевизор, переключаться с канала на канал и руководить, таким образом, зрелищем» [356] .

На данном этапе развития теории кино можно выделить несколько уровней анализа кинотекста: классический киноведческий анализ занимается изучением основных художественно-выразительных средств кинематографа; семиотика кино стремится выявить общие принципы и законы функционирования кино-знаков и общей грамматики построения кинотекстов; философия кино пытается осмыслить возможности кинематографа как принципиально нового механизма познания и выражения, способа «переоткрытия самого мышления» [357] .

I. Классический киноведческий анализ

Первый аспект анализа – анализ сюжетных принципов построения фильма, вычленение фабулы и логики композиции фильма. Сюда включаются:

– определение главных тем и видов конфликта (внешний, внутренний, социальный, психологический, антагонистический и т. п.);

– характеристика главных действующих лиц;

– определение доминирующего принципа повествовательности (лирико-эпический, эпико-драматический, лирико-драматический);

– определение типа драматургии (крещендирующая, волновая, амбивалентная);

– определение жанра (или доминирующих жанровых признаков);

– определение структуры повествования (линейная, концентрическая, ризоматическая);

– выявление основных элементов композиции (определение экспозиции, завязки, кульминации, разрешения) [358] .

Как видно, это тот уровень анализа, который порожден изначальной и неразрывной связью кинематографа с литературой.

Второй аспект предполагает анализ собственно кинематографических изобразительных и художественно-выразительных средств. Традиционно, к основным элементам создания экранного образа относят изображение, звук, монтаж и актерскую игру. Мы остановимся на этом аспекте несколько подробнее, так как он предполагает более специфический (киноведческий) подход.

Базовой единицей анализа изображения выступает монтажный кадр – составная часть фильма, содержащая определенный элемент действия, запечатленный от момента включения киноаппарата до момента его выключения. Внутрикадровое пространство является основой создания художественного и смыслового пространства фильма.

Анализ построения кадра связан, прежде всего, с выявлением используемых перспектив:

1) Линейная перспектива строится по прямым линиям, которые соответствуют ходу световых лучей [359] . Она является основным средством создания иллюзии глубины кадра, имитируя устройство человеческого глаза (зрения). Традиционно это достигалось с помощью соответствующего выбора объектива, позволяющего придавать большую четкость одним объектам и выводить из фокуса (зоны резкости) другие. Помимо технологического аспекта, выбор соответствующего объектива и работа с разными планами позволяют достичь интересных художественно-эстетических решений [360] .

2) Тональная перспектива передает эффект угасания тональной и цветовой насыщенности объектов, скрадывания их контуров и границ по мере их удаления от наблюдателя [361] . Также, при естественной тональной перспективе, по мере удаления объектов будет наблюдаться смягчение контраста светотени и высветление деталей. Получение художественного эффекта воздушной перспективы при съемке как правило зависит от направления светового потока, состояния атмосферы, глубины резко изображаемого пространства и использования специальных светофильтров.

3) Динамическая перспектива связана со спецификой съемки движущейся камерой. Работа динамической камерой считается одним из наиболее выразительных приемов композиции в современном кинематографе. Использование динамической съемки напрямую было связано как с развитием самих киноаппаратов, так и с развитием выразительных средств кинематографа в целом. Р. Н. Ильин отмечает, что активное использование подвижной камеры начинается лишь с приходом в кинематограф звука: «Стало необходимым сделать синхронный кадр динамичным, сохранив в то же время логику развития драматической сцены, то есть изыскать возможность эмоционального повествования “на длинном дыхании” – в рамках непрерывного кадра» [362] . В кинематографе немого периода динамическая напряженность фильма определялась в основном с помощью создания определенного ритма уже при монтаже.

Выделяют стационарное панорамирование и динамическое.

Стационарное панорамирование позволяет получить кадр панорамированием с неподвижной точки:

– панорама оглядывания: камера, словно повторяя взгляд заинтересованного человека, оглядывает окружающую среду, не выделяя при этом каких-либо причинно-следственных связей (фильмы немецкого режиссера В. Херцога);

– панорама сопровождения: камера следит за перемещающимся объектом и целиком подчинена действию, определяющему темп и траекторию панорамы (напр., «На последнем дыхании» Ж. Л. Годара);

– панорама – «переброска»: резкое движение камеры, имитирующее быстрый перевод взгляда с одного объекта на другой, с целью акцентирования внимания на причинно-следственных связях [363] .

Динамическое панорамирование камерой, свободно перемещающейся в пространстве, включает следующие приемы:

– наезд: камера движется вдоль оптической оси по направлению к объекту, наблюдаются постепенно укрупнение главного объекта и выход за рамку кадра элементов окружения;

– отъезд: камера движется вдоль оптической оси, удаляясь от объекта, масштаб изображения главного объекта уменьшается, и в кадр постепенно входят новые детали;

– проезд: камера движется в направлении, перпендикулярном оптической оси, в кадр непрерывно входят новые части предметного пространства [364] .

Для этого может использоваться как съемка с «тележки», с крана, с вертолета, так и съемка ручной камерой, придающая большую достоверность и эмоциональную напряженность (так называемая «субъективная камера», передающая то, что чувствует и видит сам герой).

К собственно художественным параметрам внутрикадрового пространства относятся план, ракурс, цвет, свет и тень.

План – это относительный масштаб изображения в кадре [365] .

Дальний план – завершенная композиция с изображением человека в полный рост и окружающей его среды. Среда, при этом, может выступать как простой характеристикой пространства, отражать эмоциональный тон событий или состояния героев, так и превращаться в самостоятельного, целостного персонажа.

Общий план – устойчивая композиция с большой глубиной внутрикадрового пространства, главная задача которого, как правило, заключается в характеристике персонажей и элементов среды. Все фигуры и предметы представлены в полный рост, зритель не выделяет каких-либо доминант. В силу этих особенностей его еще называют «театральным». Как правило, он считается наименее выразительным и «нуждается в уточнении средними и крупными планами».

Средний план – композиция с довольно ограниченной глубиной пространства, в которой человеческие фигуры изображены на 2/3. «Функциональное предназначение среднего плана – уточнение, аккумуляция, концентрация. Поэтому в нем всегда присутствует ясный композиционный центр» [366] .

Крупный план – открытая композиция, когда на экране присутствует лишь часть объекта. Он позволяет зрителю осуществить максимальный эмоциональный контакт с персонажами и средой, в силу чего является наиболее экспрессивным и знаково нагруженным масштабом экранного изображения.

Сверхкрупный план (деталь) – «открытая, предельно лаконичная композиция, служащая изобразительным, пластическим, образным акцентом… концентрация сущности. Поэтому на экране она легко превращается в обобщение, теряя свое конкретное измерение» [367] .

Ракурс – угол зрения камеры на снимаемый объект. Художественное использование различных ракурсов позволяет зрителю сориентироваться в событийном пространстве (выявив положение снимающей камеры), раскрыть специфические качества предмета, которые могут быть замечены лишь с данной точки зрения, передавать психологическую характеристику героя. Н. А. Агафонова выделяет 5 основных ракурсов:

1) «с птичьего полета (активно используется при панорамировании сверхдальних планов);

2) высокий (создает эффект принижения объекта за счет приподнятости по отношению к нему снимающей камеры);

3) нейтральный (создает эффект естественности, натуральности объекта, ибо камера устанавливается на уровне человеческих глаз);

4) низкий (создает эффект преувеличения, «монументализации» объекта за счет снижения по отношению к нему камеры);

5) наклонный (создает переход вертикально-горизонтального строя кадра в диагональный – неустойчивый и напряженный)» [368] .

Соотношение света и тени также является одним из наиболее важных художественно-выразительных средств кинематографа. Общее яркое освещение обычно используется в комедиях и мюзиклах, «низкий ключ» (скупое освещение) характерен для триллеров, детективов, драм, контрастное освещение (когда ярко освещен либо дальний, либо ближний план кадра) – для трагедий и мелодрам. Выбор освещения крайне важен для создания общей художественной тональности картины. Хотя современные (особенно цифровые) технологии и позволяют осуществить самые разные трансформации света, известны примеры, когда для создания особенной атмосферы Средневековья фильм снимался всего по 20 минут в день, в вечерние часы, отличающиеся мягким и «теплым» солнечным светом. Использование тени определяет пространственные координаты объекта и чаще всего используется как художественно-выразительное средство для характеристики психологического состояния персонажей, общей атмосферы среды.

Цвет является столь же важным выразительным средством, но лишь в том случае, когда его использование имеет драматургическую и смысловую нагрузку.

По композиции кадры делят на устойчивые (в которых доминируют вертикально-горизонтальные оси взаимодействия персонажей – спокойствие, уравновешенность) и неустойчивые (в которых эти оси будут пересекаться под острыми углами – беспокойство, нестабильность), с одной стороны, и на закрытые (довольно автономные, самодостаточные) и открытые (требующие связки с соседними кадрами) – с другой [369] .

Звуковой образ фильма слагается из 4-х взаимопроникающих слоев: шумы, речь, музыка, тишина (как значащее отсутствие аудиального фона) [370] .

Музыка может выполнять формально-иллюстративную функцию (характеризовать событие), отражать основную, сквозную тему (героя, автора и пр.) или подчеркивать алогичность, абсурдность, остроту происходящего за счет антонимического (по отношению к изображению), контрастного использования [371] . Наконец, для придания большего драматизма происходящему часто используется принцип звукового минимализма, вызывающий у зрителя экзистенциальное сопереживание, включение в ситуацию [372] .

Монтаж является одним из самых известных и хорошо изученных средств создания художественно-выразительной образности, поэтому мы лишь кратко напомним основные его виды.

Согласно типологии монтажа, предложенной Л. Джаннетти, можно выделить несколько его уровней:

1. Реалистический монтаж. Сюда относятся фильмы, снятые одним монтажным кадром, или те, в которых монтаж используется лишь для соединения последовательных моментов развития одной повествовательной линии.

2. Классический монтаж объединяет набор приемов, разработанных еще в 10-20-х гг. XX века:

– соединение кадров по движению (справа герой вышел // слева зашел);

– по направлению взгляда (взгляд в закадровое пространство // объект, на который он был направлен);

– аналитический/синтетический монтаж (последовательный переход от дальнего плана героя через общий и средний к крупному // соответственно, наоборот);

– правило оси (общий план героев // средний план одного героя // средний план другого героя);

– монтаж параллельного действия (изображение действий, происходящих в одно и то же время в разных местах, связанные единым содержанием, поэтому в кульминационный момент действия они, как правило, пересекаются, сливаясь воедино).

3. Тематический монтаж предполагает использование монтажа в качестве определяющего художественного средства. Здесь особое значение имеют теоретические работы Л. Кулешова, Д. Вертова, С. Эйзенштейна:

– «эффект Кулешова»: в зависимости от последующего кадра изменяется смысловое значение предыдущего;

– сравнительный монтаж: осуществляется синонимический (или антонимический) подбор кадров, сближающий (или, наоборот, противопоставляющий) элементы изображения в целях создания единого поэтического образа [373] ;

– метафорический монтаж (монтаж, параллельный значению) [374] ;

– интеллектуальный монтаж (монтаж, параллельный представлению). Этот вид монтажа был разработан С. Эйзенштейном и заключался в подведении зрителя к некоторому самостоятельному выводу на основе образов, рождающихся в его сознании (в «пятом измерении фильма») благодаря тщательно подобранному сцеплению отдельных кадров;

– абстрактный монтаж: соединение чистых форм (пластических, ритмических) вне какого-либо сюжетного каркаса. Сюда будут относиться, прежде всего, работы европейского и американского киноаванграда 20-30-х гг. XX века [375] .

Работа актера в кино также имеет ряд особенностей. Прежде всего, начиная уже с первых постоянных кинотрупп, подбиравшихся крупными компаниями (и отдельными режиссерами) 20-х годов, основным критерием отбора являлось соответствие определенному «типажу». Если в Америке это был более или менее постоянный состав из 20–30 актеров, за каждым из которых было закреплено определенное амплуа, то в кинематографе России, отличавшимся более тесными связями с театром, подбор актеров осуществлялся по антерпризному принципу, существующему в кинематографе до сих пор. Соответственно, выбор актера чаще всего определяется не столько его талантом и способностями, сколько точным «попаданием», сходством с персонажем. (Следует особенно оговорить систему проб и цензурные ограничения, по которым выбирался для роли именно тот или иной актер.)

Согласно С. Эйзенштейну, типаж – натурально выразительный исполнитель, который вписывается в кадр как аутентичный элемент реальности. Выразительное «звучание» такого лица должно быть абсолютно точным как аккорд или как нота, не допускающая фальши в определенном сочетании [376] .

Во-вторых, последовательность съемок не всегда соответствует логике развития самого персонажа и происходящих конфликтов. Так, например, иногда актерам приходится играть финальные сцены в самом начале, или (как это было с Ингрид Бергман при съемках фильма «Касабланка») актерам во время работы над фильмом может быть и вовсе не известен до конца весь сценарий, что не позволяет выстроить однозначную логику поведения своего персонажа. В связи с этим, работа актера в кино сочетает принцип этюдной работы с задачей последовательного раскрытия образа.

В-третьих, успешность игры актера в кино во многом зависит не столько от него самого, сколько от того, как выстроена композиция кадра режиссером, выставлен свет и выбран ракурс оператором, как осуществлен монтаж и последующая обработка картины. В этом смысле, степень реальности человека и окружающих его в кадре вещей оказывается одинаковой. При этом, как отмечал Ю. М. Лотман, значение может распределяться между всеми объектами поровну или же даже сосредоточиваться не в людях, а в предметах [377] .

II. Второй уровень анализа – контекстный

На данном уровне исследуется:

– общекультурный контекст (политические, социальные, мировоззренческие и пр. особенности исторического контекста создания фильма);

– художественный контекст (массив аналогичных по жанру и содержанию кинолент, принятая художественно-выразительная система и устойчивые для культуры в целом образы, а также специфика художественного языка самого автора, вычленяемая на основе анализа его творчества в целом):

– психологический (биографический) контекст – анализ истории создания кинотекста и его место в жизни режиссера, сопоставление фильма с теоретическими исследованиями режиссера, анализ интервью, выступлений, статей данного периода его жизни и творчества.

Материал, полученный в ходе проведения подобного анализа, позволяет точнее определить элементы, обладающие однозначно символическим значением для представителей данной культуры, образы, характерные исключительно для данного режиссера, а также выявить те смыслы, которые Ж. Деррида называл «следом дискурса».

III. Семиотика (или семиология) кино

В середине 60-х гг. XX века формируется новый подход

к анализу кино – семиотика (или семиология) кино

Это было обусловлено, с одной стороны, развитием самой семиотики как науки, а с другой – усложнением киноформ, появлением в кинематографе новых значимых художественных направлений (и отдельных авторских стилистик), нарушавших устоявшиеся каноны художественной выразительности и ставивших вопрос о единстве киноязыка, поиске общих, инвариантных законов его построения.

Первый элемент анализа – выявление базовых смысловых единиц. В отечественной семиотике кино, восходящей к работе Ю. М. Л отмана «Семиотика кино и проблемы киноэстетики», таким элементом является кадр: «Значения имеют и единицы более мелкие – детали кадра, и более крупные – последовательности кадров. Но в этой иерархии смыслов кадр<…>– основной носитель значений киноязыка» [378] . В этом смысле кадр отождествляется со словом в естественном языке.

В основе смыслопорождающего механизма, при этом, лежит не кинематографическое изображение само по себе, но художественно мотивированный сдвиг в использовании всех элементов киноязыка (тех, о которых мы говорили в предыдущем разделе: маркированным может быть использование перспективы, планов, ракурсов, движения камеры, света, тени и цвета, звука, темпа и типа монтажа [379] ), который только и наделяет изображение значением. «Элементом киноязыка может быть любая единица текста (зрительно-образная, графическая или звуковая), которая имеет альтернативу, хотя бы в виде неупотребления ее самой и, следовательно, появляется в тексте не автоматически, а сопряжена с некоторым значением. При этом необходимо, чтобы как в употреблении ее, так и в отказе от ее употребления обнаруживался некоторый уловимый порядок (ритм)» [380] .

Таким образом, значение привносится в кадр только благодаря определенной грамматике использования данных элементов. Ю. М. Лотман отмечает три основные особенности, определяющие специфику функционирования киноизображений как особого рода иконических знаков:

– модальность кадра (описанный сдвиг в построении внутрикадрового художественного пространства) обеспечивает отрыв кинознака от его непосредственного, вещественного референта и превращение его в знак более общего содержания;

– повторение одного и того же предмета на экране (данного с разных точек зрения, разными планами и т. д.) наделяет вещь в кино определенным «“выражением лица”, которое может делаться более значимым, чем сама вещь» [381] ;

– соположение разнородных элементов (напр., элемента повествования, элемента композиции, элемента актерской игры или звукового фона), «сложно-полифонически построенный хор» различных систем как основное средство образования художественных значений [382] .

Соответственно, в истории развития кино, в зависимости от того, какие именно приемы использования киноязыка являются привычными и традиционными именно для данной эпохи, отказ от них будет восприниматься зрителем как значащий. Так было, например, с итальянским неореализмом: «…сдвиг, деформация, сюжетный трюк, монтажный контраст, вообще насыщенность изображений сверхзначениями становятся привычными, ожидаемыми и теряют информативность. В этих условиях возвращение к “простому” изображению, “очищенному” от ассоциаций, утверждение, что предмет не означает ничего, кроме самого себя, отказ от деформированных съемок и резких монтажных приемов становится неожиданным, то есть значимым» [383] . Аналогичный процесс происходит, видимо, и в современном кинематографе, когда на фоне господствующего псевдодокументального стиля, клиповой эстетики монтажа и сверхнагруженных смыслами «авторских» картин, общемировое признание получает картина «Король говорит» [384] , снятая в классических традициях киноповествования.

Соединение значимых элементов в цепочку организуется на 4 уровнях:

1. Соединение мельчайших самостоятельных единиц, при котором семантическое значение возникает именно в процессе их склеивания (монтаж кадра);

2. Элементарное синтагматическое целое – кинематографическая фраза, построенная на взаимоотношении включенных в нее единиц, отличающаяся внутренним единством и отграниченная структурными паузами (условно ее можно назвать эпизодом);

3. Соединение кинематографических фраз в цепочку (или цепочки), которая может увеличиваться практически безгранично за счет присоединения новых элементов, меняющих ее значение в целом. По принципу структурирования значений, этот уровень оказывается параллельным первому (именно на нем, например, оказывается возможным специфическое структурирование времени фильма, в которое оказывается возможным включить воспоминания, фантазии, индивидуальную длительность проживания определенного момента разными персонажами как равноправные элементы происходящего в целом);

4. Уровень сюжета, состоящий из отдельных, самостоятельных фраз (сегментов), каждая из которых обладает самостоятельным семантическим значением.

В силу особенностей этих уровней, Ю. М. Лотман указывал на то, что собственно кинематографическое значение (специфическая кинематографическая нарративность) будет заключена в первом и третьем уровнях, тогда как второй и четвертый сближаются с «литературностью» и могут быть описаны средствами метаязыка [385] .

Вместе с тем, этот подход не является единственным. Так, например, один из основателей киносемиологии Кристиан Метц, в принципе, отвергал отождествление кадра со словом, а цепочки кадров – с предложением, отмечая ряд принципиальных различий между планом фильма и словом языка (бесконечное их разнообразие, имманентный неологизм, неопределенное количество передаваемой информации). Он считал, что само по себе изображение (как и любой классический иконический знак) обладает лишь простейшими денотативными и коннотативными значениями изображаемых объектов. Традиционные выразительные средства кинематографа (ракурс, план, цвет и пр.) рассматриваются им исключительно как дополнительные по отношению к самому процессу смыслопорождения, как особенности оформления речи по отношению к ней самой. Признавая их использование в качестве специализированного кода, в целом К. Метц рассматривал кино не как язык, а как «речевую деятельность» (как сложный код, не имеющий четкого словаря и, по определению, всегда остающийся открытой системой).

Соответственно, в процессе смыслопорождения основное значение придавалось «большим синтагмам» (целостным эпизодам, в которых происходит динамическое взаимодействие отдельных планов). Смысл же отдельных изображений, кадров (первичных элементов киноязыка) рассматривался только как результат их включения в развитие действия, в фильм как целостность.

В результате развития данного подхода (особенно в поздних работах) К. Метц приходит к выводу о невозможности создания четкой грамматики киноязыка, о своеобразной риторике без грамматики [386] . Смыл кинотекста порождается благодаря наличию в нем определенных точек сгущения (соединения в единый образ разнородных, не сочетаемых друг с другом изображений – «значение как встреча») и смещения (замещения образа частичным объектом или выделения в нем иной доминанты – «перенос значения») [387] .

В аналогичном ключе развивал свою теорию киноязыка и П. Пазолини. В теоретическом плане, одним из наиболее важных аспектов здесь является принципиальное разделение кино (которое П. Пазолини соотносит с понятием langue) и фильма (соотносимого с понятием parole) [388] . Кино выступает как аналог реальности. В основе его языка, соответственно, лежит непосредственный язык реальности, «семиотика действительности» [389] , «материя нашей повседневной “смутной” образности, являющейся исходной, а не произведенной метафорой» [390] . Таким образом, поэтичной является сама реальность, а не те языковые тропы, которые призваны ее заместить. Базовой единицей, первоэлементом киноречи является кинема – объект реальности в кадре (в принципе, – любой объект в кадре), а любое киноизображение обладает принципиальной метафоричностью (поэтичностью), являясь текучим непрерывным «планом», аналогичным воспроизводимой действительности, способом сопряжения реального мира с самим собой.

Фильм же подвержен системе нарративных правил. Операции отбора и координации материала превращают кинемы в монемы (сложные смысловые единицы, соответствующие кадрам), лишая их потенциального многообразия различных точек зрения, превращая из настоящего в прошедшее. «Когда вступает в свои права монтаж, то есть когда кино превращается в фильм… происходит превращение настоящего времени в прошедшее (путем координации нескольких живых языков)» [391] . Поэтому в кино стилистика (набор образов среды, атмосферы, жанра и т. п.) оказывается более говорящей, чем возможное конкретное сообщение. Стилистика, как утверждает П. Пазолини, и выполняет грамматическую функцию. Рождение смысла кинематографических знаков происходит на стыке «грубой натуралистической фатальности кино» [392] и субъективности авторства режиссера.

Схожий подход к кинематографу как особому средству выражения мира самого по себе можно найти в работах другого классика семиотики кино – Ж. Митри. В статье «Визуальные структуры и семиология фильма» он отмечает, что основная задача изображения – не передавать какой-то устойчивый, конкретный смысл (символ, созданный самим кинематографом или заимствованный из мифологии и психоанализа), а являться «экраном для всякого иного смысла, нежели его собственный» [393] . Соответственно основная особенность кино заключается не в специфике используемых знаков, а в самой «фундаментальной способности значить». «Фильмическое изображение позволяет нам думать о демонстрируемых им вещах, поскольку предлагает нам мыслить этими вещами в том порядке, в каком они следуют друг за другом и вызывают соответствующие коннотации» [394] . Соответственно, кинематограф как акт сознания, «структурирующий вещи», есть специфический способ выражения самого мира, способ превращения реальности в логос. В соответствии с данным подходом, речь идет уже не о стройной грамматике киноязыка, но исключительно о его стилистике и поэтике.

Появление данных концепций в рамках семиотики кино обозначило выход проблемы анализа кинематографа на следующий, более высокий научно-теоретический уровень.

IV. Философия кино

В середине 80-х гг. соединение идей постструктурализма (Тодоров, Женетт, Кристева) с философией (Лиотар, Деррида) и психоанализом (Лакан) породило такой подход к анализу кинематографа, как философия кино.

К. Метц, Ж. Делёз, С. Жижек и др. представители этого направления делают акцент не на анализе конкретных значений, образов, символов и грамматике их порождения и использования, а на самой способности кинематографа выступать в качестве нового способа мыслить. Поскольку данный тип анализа редко используется при рассмотрении конкретных кинотекстов (за исключением сугубо «экспериментальных» или авторских), мы лишь кратко укажем на его основные идеи и принципы.

Философию кино интересует осмысление самого по себе движения образа и образа движения, длительность и одновременность запечатленного времени, феноменология удвоений и отражений, «киномонтаж памяти», обратимость и необратимость киноповествования. С одной стороны, речь идет о переводе на кинематографический язык таких понятий? как свобода и истина, рождение и смерть, память и забвение, а также пространство, время, сознания, ничто и пр. Современный кинематограф буквально визуализирует философские сюжеты и концепции последних десятилетий XX века: «смерть субъекта», «представление непредставимого», «различие и повторение», «копия и симулякр». С другой стороны (и это представляется более сложным), задача заключается в осмыслении самого «потока кино» в терминах философии [395] .

Кинематограф становится особым «опытом» знакомства с пространством и временем, побуждает нас к иному восприятию, трансформируя сознание. Отталкиваясь от теории А. Бергсона о том, что интеллект не способен уловить сути движения (работая лишь с конкретными «неподвижными срезами»), Ж. Делез постулирует специфику кинематографа как средства непосредственного восприятия движения и времени. Это связано с тем, что, с одной стороны, киноизображение действительно фиксирует движение объекта, но с другой – «образ-движение» отсылает непосредственно к изменяющемуся целому, сам по себе представляет подвижный срез длительности. Фильм как объект восприятия есть становящееся на глазах зрителя целое. Однако это – лишь первичный уровень развития потенциала кино. Второй уровень – образ-время, который приобретает особое значение после Второй мировой войны. Если до этого «образ-время» лишь просвечивал сквозь текст (сквозь линейную событийность произведения), то теперь время выносится за скобки, и уже, наоборот, сам текст лишь просвечивает через «образ-время» [396] .

С. Жижек и К. Метц выстраивают свои теории в более тесной связи с принципами психоанализа Ж. Лакана. Основным объектом исследования становится вопрос о взаимоотношении кинотекстов со зрителем; основной логикой поиска ответа – исследование зрительского «желания реального», т. е. вовлечение зрителя в переживание опыта, не переводимого и не передаваемого рассказом. «Этот эффект предшествующего существования – этот слабый гул “давних времен”, самого главного детства – представляет собой великое (и глубоко бессознательное) очарование любого вымысла» [397] . В отличие от большого количества психоаналитических исследований кино, изучающих психологию (а иногда и патологию) режиссера и зрителя, архетипы, заложенные в сценариях отдельных фильмов и т. п., К. Метц осуществляет попытку отождествления кинематографического повествования с высказыванием «субъекта желания», которого «нельзя отождествить ни с создателями фильма, ни с его зрителями, но который располагается в «странном месте» – в разрозненных образах, лишенных видимости, в образах аффективных …» [398] .

Культурологический анализ кинотекста предполагает обязательное знание всех перечисленных элементов, однако использует полученные на этом этапе данные исключительно в качестве исходного материала. Прежде всего, следует отметить принципиальную специфику данного подхода к рассмотрению любых составляющих кинотекста. С этой точки зрения, трактовка их значения оказывается актуальной только на метауровне, на уровне «мифических слов» [399] , обусловленных в равной степени как внутренними законами самого фильма (или авторского стиля, школы, направления), так и идеологией конкретной исторической социокультурной ситуации. Соответственно, это требует и более развернутого и комплексного контекстного анализа. Большое значение приобретает рассмотрение существующих социокультурных практик и место в них кино как особой коммуникативной системы; исследование тенденций формирования новых и трансформации старых институтов транслирования кинопродукции; анализ аттракторов кино-культуры, порождаемых психологическими потребностями и горизонтом ожидания зрителей [400] . Если обычно в традиционном контекстном анализе условия создания кинотекста исследуются как среда (помогающая или мешающая автору реализовать свой замысел, определяющая то или иное видение, трактовку образов и событий), то при культурологическом анализе контекст рассматривается как активная действующая сила, необходимым образом предопределяющая возможные стратегии и направления развития самого пространства кино.

В зависимости от конкретных целей и задач проводимого анализа, в центре внимания может находиться любая составляющая кинотекста или контекста его создания и последующего существования. Однако в методологическом плане на первом месте всегда будет оставаться не оценочный характер исследования (хороший/плохой фильм, удачное/неудачное использование выразительных средств), а анализ фильма как отображения системы сложных социокультурных тенденций, существующих в мире кино и культуры в целом.

Сведения об авторах

1. Антипова Татьяна Борисовна – кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры теории и истории искусства и культуры Волгоградского государственного института искусств и культуры, член Союза художников России, член художественно-экспертного совета по народным художественным промыслам при Администрации Волгоградской области.

2. Антонян Карина Георгиевна – кандидат культурологии, доцент кафедры теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург).

3. Астафьева Ольга Николаевна – доктор философских наук, профессор, заместитель заведующего по научной работе кафедры культурологии и деловых коммуникаций Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, заведующая сектором стратегий социокультурной политики Российского института культурологии (Москва).

4. Бакаютова Людмила Николаевна – кандидат культурологии, директор ФГУ «Центральный музей связи имени А. С. Попова».

5. Белякова Елизавета Александровна – старший специалист Комитета по спорту и физической культуре Государственной Думы российской Федерации, аспирант кафедры теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена (Москва).

6. Гудима Тамара Михайловна – кандидат философских наук, доцент, старший научный сотрудник Российского института культурологии, доцент кафедры философии, культурологии и политологии Московского гуманитарного университета.

7. Егоркин Владимир Георгиевич – доктор философских наук, заместитель директора по научной работе Волховского филиала Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, главный редактор научно-теоретического журнала «Общество. Среда. Развитие».

8. Кислякова Маргарита Васильевна – научный сотрудник-хранитель Государственного Русского музея.

9. Козлова Валерия Владимировна – кандидат философских наук, заведующая отделом экспертизы Санкт-Петербургского государственного учреждения культуры и дополнительного образования «Институт культурных программ».

10. Кривич Наталья Алексеевна – кандидат культурологии, доцент кафедры теории и методики философско-культурологического образования Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена.

11. Летягин Лев Николаевич – кандидат филологических наук, доцент, декан факультета философии человека Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, научный сотрудник сектора историко-компаративных исследований культуры Санкт-Петербургского отделения Российского института культурологии.

12. Листвина Евгения Викторовна – доктор философских наук, профессор кафедры философии культуры и культурологи Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чершышевского, руководитель межрегионального центра теоретическиъх и прикладных исследований культуры «Артефакт», эксперт Центра языка и культуры «Слово» при СГУ им. Н. Г. Чернышевского, эксперт в сфере стратегического планирования и развития г. Саратова, член Совета по взаимодействию с национально-культурными объединениями при губернаторе Саратовской области.

13. Ляшко Анна Владимировна – кандидат культурологии, доцент кафедры теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, куратор конкурса молодых художников «Ориентиры» (Санкт-Петербург).

14. Макашова Анастасия Салиховна – аспирант кафедры теории и истории культуры РГПУ им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург).

15. Никифорова Лариса Викторовна – доктор культурологии, профессор кафедры теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, профессор кафедры музейного дела и охраны памятников Санкт-Петербургского государственного университета.

16. Никонова Антонина Александровна – кандидат философских наук, доцент, заместитель заведующего кафедрой музейного дела и охраны памятников Санкт-Петербургского государственного университета, руководитель Научно-практического центра «Музейный квартал».

17. Рабош Василий Антонович – доктор философских наук, профессор, проректор по учебной работе Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена, заслуженный работник Высшей школы Российской Федерации (Санкт-Петербург).

18. Рон Мария Витальевна – кандидат культурологии, доцент кафедры теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена (Санкт-Петербург).

19. Сайко Елена Анатольевна – доктор философских наук, доцент, ведущий научный сотрудник Научного центра исследований истории книжной культуры РАН при НПО «Издательство “Наука”» (Москва).

20. Тульчинский Григорий Львович – доктор философских наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации, профессор кафедры прикладной политологии Санкт-Петербургского филиала ГУ ВШЭ.

21. Флиер Андрей Яковлевич – доктор философских наук, профессор кафедры философии, культурологии, политологии Московского гуманитарного университета, президент научной коллегии Научно-образовательного культурологического общества (Москва).

22. Шайхитдинова Светлана Каимовна – доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой журналистики Казанского (Приволжского) федерального университета, член экспертно-консультационного совета при Управлении Роскомнадзора по РТ (Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Республике Татарстан.

23. Шестаков Вячеслав Павлович – доктор философских наук, профессор, заведующий Сектором теории искусств Российского института культурологии (Москва).

24. Шмелева Татьяна Викторовна – доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики Новгородского университета им. Ярослава Мудрого, член Топонимических комиссий Красноярска (1988–1995), Великого Новгорода (2003–2010), ведущая рубрик «Культурная память слова» (газета «Университетская жизнь», Красноярск), «Город в лингвистических зеркалах» («Новая Новгородская газета»).

25. Яновская Елена Вадимовна – ученый секретарь Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха», кандидат культурологии (г. Ярославль).

26. Янутш Ольга Александровна – кандидат культурологии, доцент кафедры теории и методики философско-культурологического образования Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена.

Приложение

Положение о порядке аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы

Дата документа: 26.08.2010

Номер документа: 563

Зарегистрировано в Минюсте РФ 14 октября 2010 г. № 18718

МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ПРИКАЗ [401]

от 26 августа 2010 г. № 563

ОБ УТВЕРЖДЕНИИ ПОЛОЖЕНИЯ

О ПОРЯДКЕ АТТЕСТАЦИИ ЭКСПЕРТОВ ПО ПРОВЕДЕНИЮ

ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

В соответствии с пунктом 9 Положения о государственной историко-культурной экспертизе, утвержденного Постановлением Правительства Российской Федерации от 15 июля 2009 г. № 569 (Собрание законодательства Российской Федерации, 2009, № 30, ст. 3812), приказываю:

1. Утвердить прилагаемое Положение о порядке аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы.

2. Контроль исполнения настоящего Приказа возложить на заместителя Министра культуры Российской Федерации А. Е. Бусыгина.

Врио Министра А. Е. БУСЫГИН

ПОЛОЖЕНИЕ

О ПОРЯДКЕ АТТЕСТАЦИИ ЭКСПЕРТОВ ПО ПРОВЕДЕНИЮ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ

I. Общие положения

1. Настоящее Положение о порядке аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы (далее – Положение) регламентирует процедуру проведения аттестации экспертов по проведению государственной историко-культурной экспертизы (далее – экспертов).

Положение устанавливает:

а) квалификационные требования к экспертам в соответствии со сферами их деятельности;

б) порядок подачи документов на аттестацию, порядок утверждения аттестации экспертов;

в) формы проверки квалификации претендента на получение статуса эксперта (устный экзамен, тестирование, собеседование).

2. Процедура аттестации экспертов включает в себя подачу документов на аттестацию, оценку уровня квалификации, принятие решения по результатам такой оценки, утверждение аттестации.

3. Аттестация экспертов проводится аттестационной комиссией (далее – аттестационная комиссия).

4. Аттестационную комиссию возглавляет руководитель Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в области охраны культурного наследия (далее – Росохранкультура).

Состав аттестационной комиссии и Положение о ней утверждается приказом Росохранкультуры по согласованию с Минкультуры России.

Организационно-техническое обеспечение деятельности аттестационной комиссии осуществляется Росохранкультурой.

5. Для обеспечения проведения аттестации осуществляется комплекс научно-методических, организационных, технических мероприятий, включающих в себя:

а) прием и обработку документов, поданных на аттестацию;

б) разработку и актуализацию перечней вопросов для устных экзаменов, перечней вопросов и вариантов ответов для тестирования;

в) разработку программ профессиональной переподготовки и программ повышения квалификации экспертов;

г) организацию обучения по программам профессиональной переподготовки экспертов и программам повышения квалификации;

д) присвоение статуса аттестованного эксперта;

6. Аттестация экспертов осуществляется в соответствии со сферами их деятельности.

II. Квалификационные требования к экспертам по проведению

государственной историко-культурной экспертизы

7. Квалификационными требованиями, предъявляемыми к экспертам, являются:

а) высшее и (или) послевузовское профессиональное образование по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности, в исключительных случаях допускается наличие среднего профессионального образования;

б) предшествующий стаж практической работы по профилю экспертной деятельности не менее 10 лет;

в) знание международных актов и законодательства Российской Федерации в области сохранения, использования, популяризации и государственной охраны объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации;

г) умение проводить необходимые исследования, оформлять по их результатам заключения экспертизы.

III. Подача документов на аттестацию

8. Для прохождения аттестации претендент на получение статуса эксперта направляет в аттестационную комиссию следующие документы:

а) письменное заявление;

б) копию документа, подтверждающего прохождение обучения по утвержденной программе (при его наличии);

в) копию паспорта либо иного документа, удостоверяющего личность;

г) копию диплома о высшем образовании и (или) послевузовском профессиональном образовании по направлению (специальности), соответствующему профилю экспертной деятельности;

д) копии документов (дипломы, свидетельства, сертификаты), подтверждающие наличие у соискателя научных знаний, навыков по профилю экспертной деятельности;

е) сведения о проводившейся соискателем экспертной деятельности и (или) научно-исследовательской работе по профилю экспертной деятельности (если имеются);

ж) копию трудовой книжки.

Соискатель по усмотрению вправе представить в аттестационную комиссию иные документы, способствующие принятию решения об его аттестации в качестве эксперта (характеристики соискателя экспертами, копии подготовленных экспертных заключений).

IV. Присвоение статуса аттестованного эксперта

Порядок утверждения аттестации эксперта

9. Статус аттестованного эксперта в отношении лиц, соответствующих установленным квалификационным требованиям, присваивается решением аттестационной комиссии и оформляется протоколом.

Аттестация эксперта утверждается приказом Росохранкультуры. Копия приказа Росохранкультуры выдается экспертам на руки в 10-дневный срок после принятия решения аттестационной комиссии.

10. Срок действия аттестации эксперта составляет три года.

Заявление на получение статуса эксперта по проведению государственной историко-культурной экспертизы

Рекомендуемая форма заявления на получение статуса эксперта по проведению

государственной историко-культурной экспертизы [402]

В Аттестационную комиссию

Федеральной службы по надзору

за соблюдением законодательства

в области охраны культурного наследия

ЗАЯВЛЕНИЕ

на получение статуса эксперта по проведению

государственной историко-культурной экспертизы

1. Фамилия, имя, отчество (если имеется) _____________________________

___________________________________________________________

2. Место жительства, почтовый и электронный адрес, телефон: _______________________________________________________________________

3. Профиль экспертной деятельности (объекты государственной историко-культурной экспертизы) ____________________________________________

4. Образование по профилю экспертной деятельности _____________________________________________________________________________

(высшее и (или) послевузовское профессиональное)

5. Ученая степень (если имеется) ___________________________________

6. Стаж практической работы по профилю экспертной деятельности ___________________________________________________________________

7. Место работы, должность (в настоящее время) _____________________

_________________________________________________________

8. Прилагаемые документы и материалы:

а) копия паспорта гражданина Российской Федерации или иного документа, удостоверяющего личность;

б) копия трудовой книжки;

в) копия документа, подтверждающего прохождение обучения по утвержденной программе (если имеется);

г) копия диплома о высшем образовании и (или) послевузовском профессиональном образовании по профилю экспертной деятельности;

д) копии документов (дипломы, свидетельства, сертификаты), подтверждающие наличие научных знаний, навыков по профилю экспертной деятельности;

е) сведения о проводившейся экспертной деятельности и (или) научно-исследовательской работе по профилю экспертной деятельности (если имеются);

ж) другое.

9. Подпись ___________________________________________

10. Дата _____________________________________________

Перечень вопросов для устного экзамена соискателей, претендующих на получение статуса государственного эксперта по проведению историко-культурной экспертизы

ПЕРЕЧЕНЬ

вопросов для устного экзамена соискателей, претендующих

на получение статуса государственного эксперта

по проведению историко-культурной экспертизы

1. Византийские традиции в древнерусской архитектуре.

2. Архитектура Владимиро-Суздальской Руси.

3. Раннемосковская архитектура (XIII–XV вв.).

4. Аристотель Фиораванти и влияние итальянского Ренессанса на русскую архитектуру XV–XVI вв.

5. Успенский собор Московского Кремля и храмовое строительство Руси XVI в.

6. Шатровое зодчество XVI в.: проблема происхождения, типология, стиль.

7. Архитектура XVII в.: шатровое зодчество, «узорочье».

8. Архитектура «нарышкинского» стиля (конец XVII – начало XVIII вв.).

9. Архитектура Петербурга первой четверти XVIII в.

10. Архитектура петровского времени в г. Москве и провинции.

11. Архитектура барокко середины XVIII в. (1730-1760-е годы).

12. Архитектура раннего классицизма: Петербург, Москва, провинция.

13. Архитектура зрелого классицизма: Петербург, Москва, провинция.

14. Архитектура ампира в Петербурге и Москве.

15. К. А. Тон и русско-византийский стиль.

16. Архитектура эклектики (вторая половина XIX в.).

17. Архитектура модерна и неоклассицизма.

18. Архитектура конструктивизма.

19. Архитектура советского неоклассицизма.

20. Деревянное зодчество (жилые, храмовые и инженерные сооружения; приемы и элементы).

21. Стили и особенности садово-паркового искусства. Дворцово-парковый ансамбль.

22. Композиционные приемы организации садово-парковых пространств.

23. Понятие культурного ландшафта. Типологическое разнообразие культурных ландшафтов как объектов наследия.

24. Особенности городского ландшафта. Отличия городского ландшафта от городского ансамбля.

25. Сельские ландшафты. Усадебно-крестьянский реликтовый ландшафт.

26. Монастырские ландшафты и Святые места.

27. Военно-исторические ландшафты.

28. Ассоциативные ценности культурных ландшафтов – мемориальные, литературные, художественные.

29. Реставрация в России на рубеже XIX–XX вв. Теоретические воззрения и важнейшие работы.

30. Основные принципы реставрации памятников и ансамблей.

31. Задачи и виды фиксации памятников.

32. Задачи и виды зондажных исследований.

33. Инженерно-технологические исследования памятников.

34. Принципы диагностики деформаций памятников и ансамблей.

35. Особенности проектирования при сохранении памятников и ансамблей.

36. Специфика и основные методы консервации и инженерного укрепления памятника.

37. Специфика проектирования инженерных сетей и оборудования при реставрации и приспособлении памятника для современного использования.

38. Особенности территориального роста раннефеодальных русских городов на примере Новгорода, Пскова, Владимира.

39. Ансамбль Соборной и Ивановской площадей Московского Кремля.

40. Формирование генерального плана Петербурга в петровскую эпоху

41. Формирование генерального плана Петербурга в середине ХVIII в.

42. Восстановление и реконструкция Москвы после пожара 1812 г.

43. Планировка и типовая («образцовая») застройка провинциальных русских городов ХVIII – начала Х?Х в.

44. Новые российские города ХVIII в.

45. Города-крепости ХVIII – начала Х?Х в.

46. Античные города Причерноморья.

47. Палеолит, мезолит и неолит в России.

48. Культуры эпохи бронзы южнорусских степей.

49. Бронзовый век Забайкалья. Культура плиточных могил.

50. Археологические культуры железного века в лесной полосе Европейской России.

51. Раннесредневековые кочевники Восточной Европы.

52. Финские древности Поволжья и Прикамья.

53. Археологические памятники Волжской Болгарии.

54. Древнерусские города: проблемы и методы археологического изучения.

55. Средневековый Новгород и Псков.

56. Археологические древности Владимиро-Суздальской Руси.

57. Селища средневековой Руси и Московского государства – методические проблемы выявления и изучения.

1. Какие объекты недвижимого имущества могут быть отнесены к памятникам истории и культуры?

2. Какие виды объектов культурного наследия определены законодательством?

3. Какие земли относятся к землям историко-культурного назначения?

4. Что понимается под государственной охраной объектов культурного наследия?

5. Каким образом формируется единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации?

6. Какие органы государственной власти вправе осуществлять работы по выявлению объектов, представляющих историко-культурную ценность?

7. Какие выявленные объекты культурного наследия, с момента создания которых прошло менее сорока лет, могут быть включены в единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации?

8. В каких случаях осуществляется исключение объекта культурного наследия из единого государственного реестра объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации?

9. Объекты культурного наследия какой категории историко-культурного значения могут быть отнесены к объектам всемирного наследия?

10. Что представляет собой проект зон охраны объекта культурного наследия?

11. Каким документом определяется состав и содержание материалов по обоснованию проекта зон охраны объекта культурного наследия?

12. Являются ли зоны охраны объекта культурного наследия частью документов территориального планирования?

13. Что такое историческое поселение?

14. Что подлежит государственной охране в историческом поселении?

15. Является ли территория исторического поселения зоной с особыми условиями использования территории?

16. Что такое градостроительный регламент?

17. Чем является вид разрешенного использования земельного участка?

18. Необходимо ли вносить изменения в правила землепользования и застройки в связи с утверждением проекта зон охраны объекта культурного наследия?

19. В каком случае при разработке проекта зон охраны объекта культурного наследия представляется историко-культурный опорный план или его фрагмент?

20. В каких случаях может быть предоставлено разрешение на отклонение от предельных параметров разрешенного использования?

21. Могут ли границы зон охраны объекта культурного наследия не совпадать с границами земельного участка?

22. Могут ли границы зон охраны объекта культурного наследия пересекаться с границами территориальных зон муниципального образования?

23. Какими органами исполнительной власти определяется использование земельных участков, на которые действие градостроительных регламентов не распространяется?

24. В какие органы исполнительной власти предоставляются сведения о наличии зон охраны объекта культурного наследия?

25. Может ли осуществляться реконструкция объекта капитального строительства, предельные (минимальные и (или) максимальные) размеры и предельные параметры которого не соответству. т режимам использования земель или градостроительным регламентам, установленным в границах зон охраны?

26. Утрачивает ли силу решение об утверждении зон охраны, режимов использования земель и градостроительных регламентов в границах данных зон в случае исключении объекта культурного наследия из единого государственного реестра объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации?

27. Какой режим использования земель или градостроительный регламент устанавливается при принятии решения об отказе включить в единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) народов Российской Федерации выявленный объект культурного наследия?

28. Для каких целей проводится государственная историко-культурная экспертиза?

29. Каковы принципы проведения историко-культурной экспертизы?

30. Что понимается под культурным наследием в Конвенции об охране всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО (Париж, 16 ноября 1972 года)?

31. Что понимается под международной охраной всемирного культурного и природного наследия?

32. Какое число представителей государств-сторон Конвенции об охране всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО может входить в состав Межправительственного комитета по охране культурного и природного наследия всеобщего выдающегося значения?

33. Каковы основные принципы комплексной политики в области сохранения архитектурного наследия, вытекающие из Конвенции об охране архитектурного наследия Европы (Гранада, 3 октября 1985 года, ETS № 121)?

34. Какие меры принимает государство-участник Европейской конвенции об охране археологического наследия (Лондон, 6 мая 1969 года, ETS № 66) в целях обеспечения охраны захоронений и мест, в которых находятся археологические объекты?

35. Является ли обязательной для Российской Федерации процедура получения предварительного разрешения на использование металлоискателей или любого другого оборудования или процесса для ведения поиска в ходе археологических изысканий?

36. Каким образом Конвенция об охране архитектурного наследия Европы вступила в силу для Российской Федерации?

37. Каким образом регулируется вопрос о целесообразности и правомерности перемещения памятников истории и культуры из окружающей их исторической среды на новые территории в международном праве?

Выдержки из УПК РФ. Глава 27. Производство судебной экспертизы

Выдержки из УПК РФ

Глава 27. ПРОИЗВОДСТВО СУДЕБНОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ [403]

О применении норм Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, регулирующих производство судебной экспертизы по уголовным делам, см. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 21.12.2010 № 28.

Статья 195. Порядок назначения судебной экспертизы

Часть первая статьи 195 подлежит применению в соответствии с ее конституционно-правовым смыслом, выявленным в Определении Конституционного Суда РФ от 18.12.2003 № 429-О.

1. Признав необходимым назначение судебной экспертизы, следователь выносит об этом постановление, а в случаях, предусмотренных пунктом 3 части второй статьи 29 настоящего Кодекса, возбуждает перед судом ходатайство, в котором указываются:

1) основания назначения судебной экспертизы;

2) фамилия, имя и отчество эксперта или наименование экспертного учреждения, в котором должна быть произведена судебная экспертиза;

3) вопросы, поставленные перед экспертом;

4) материалы, предоставляемые в распоряжение эксперта.

2. Судебная экспертиза производится государственными судебными экспертами и иными экспертами из числа лиц, обладающих специальными знаниями.

3. Следователь знакомит с постановлением о назначении судебной экспертизы подозреваемого, обвиняемого, его защитника и разъясняет им права, предусмотренные статьей 198 настоящего Кодекса. Об этом составляется протокол, подписываемый следователем и лицами, которые ознакомлены с постановлением.

4. Судебная экспертиза в отношении потерпевшего, за исключением случаев, предусмотренных пунктами 2, 4 и 5 статьи 196 настоящего Кодекса, а также в отношении свидетеля производится с их согласия или согласия их законных представителей, которые даются указанными лицами в письменном виде.

(в ред. Федерального закона от 29.05.2002 № 58-ФЗ)

Статья 196. Обязательное назначение судебной экспертизы

Назначение и производство судебной экспертизы обязательно, если необходимо установить:

1) причины смерти;

2) характер и степень вреда, причиненного здоровью;

3) психическое или физическое состояние подозреваемого, обвиняемого, когда возникает сомнение в его вменяемости или способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве;

4) психическое или физическое состояние потерпевшего, когда возникает сомнение в его способности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания;

5) возраст подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, когда это имеет значение для уголовного дела, а документы, подтверждающие его возраст, отсутствуют или вызывают сомнение.

Статья 197. Присутствие следователя при производстве судебной экспертизы

1. Следователь вправе присутствовать при производстве судебной экспертизы, получать разъяснения эксперта по поводу проводимых им действий.

2. Факт присутствия следователя при производстве судебной экспертизы отражается в заключении эксперта.

Статья 198. Права подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля при назначении и производстве судебной экспертизы

1. При назначении и производстве судебной экспертизы подозреваемый, обвиняемый, его защитник вправе:

1) знакомиться с постановлением о назначении судебной экспертизы;

2) заявлять отвод эксперту или ходатайствовать о производстве судебной экспертизы в другом экспертном учреждении;

3) ходатайствовать о привлечении в качестве экспертов указанных ими лиц либо о производстве судебной экспертизы в конкретном экспертном учреждении;

4) ходатайствовать о внесении в постановление о назначении судебной экспертизы дополнительных вопросов эксперту;

5) присутствовать с разрешения следователя при производстве судебной экспертизы, давать объяснения эксперту;

6) знакомиться с заключением эксперта или сообщением о невозможности дать заключение, а также с протоколом допроса эксперта.

Часть вторая статьи 198 подлежит применению в соответствии с конституционно-правовым смыслом, выявленным в Определении Конституционного Суда РФ от 04.11.2004 № 430-О.

О конституционно-правовом смысле части второй статьи 198 см. Определение Конституционного Суда РФ от 11.07.2006 № 300-О.

2. Свидетель и потерпевший, в отношении которых производилась судебная экспертиза, вправе знакомиться с заключением эксперта. Потерпевший пользуется также правами, предусмотренными пунктами 1 и 2 части первой настоящей статьи.

Статья 199. Порядок направления материалов уголовного дела для производства судебной экспертизы

1. При производстве судебной экспертизы в экспертном учреждении следователь направляет руководителю соответствующего экспертного учреждения постановление о назначении судебной экспертизы и материалы, необходимые для ее производства.

2. Руководитель экспертного учреждения после получения постановления поручает производство судебной экспертизы конкретному эксперту или нескольким экспертам из числа работников данного учреждения и уведомляет об этом следователя. При этом руководитель экспертного учреждения, за исключением руководителя государственного судебно-экспертного учреждения, разъясняет эксперту его права и ответственность, предусмотренные статьей 57 настоящего Кодекса.

3. Руководитель экспертного учреждения вправе возвратить без исполнения постановление о назначении судебной экспертизы и материалы, представленные для ее производства, если в данном учреждении нет эксперта конкретной специальности либо специальных условий для проведения исследований, указав мотивы, по которым производится возврат.

4. Если судебная экспертиза производится вне экспертного учреждения, то следователь вручает постановление и необходимые материалы эксперту и разъясняет ему права и ответственность, предусмотренные статьей 57 настоящего Кодекса.

5. Эксперт вправе возвратить без исполнения постановление, если представленных материалов недостаточно для производства судебной экспертизы или он считает, что не обладает достаточными знаниями для ее производства.

Статья 200. Комиссионная судебная экспертиза

1. Комиссионная судебная экспертиза производится не менее чем двумя экспертами одной специальности. Комиссионный характер экспертизы определяется следователем либо руководителем экспертного учреждения, которому поручено производство судебной экспертизы.

2. Если по результатам проведенных исследований мнения экспертов по поставленным вопросам совпадают, то ими составляется единое заключение. В случае возникновения разногласий каждый из экспертов, участвовавших в производстве судебной экспертизы, дает отдельное заключение по вопросам, вызвавшим разногласие.

Статья 201. Комплексная судебная экспертиза

1. Судебная экспертиза, в производстве которой участвуют эксперты разных специальностей, является комплексной.

2. В заключении экспертов, участвующих в производстве комплексной судебной экспертизы, указывается, какие исследования и в каком объеме провел каждый эксперт, какие факты он установил и к каким выводам пришел. Каждый эксперт, участвовавший в производстве комплексной судебной экспертизы, подписывает ту часть заключения, которая содержит описание проведенных им исследований, и несет за нее ответственность.

Статья 202. Получение образцов для сравнительного исследования

1. Следователь вправе получить образцы почерка или иные образцы для сравнительного исследования у подозреваемого, обвиняемого, а также у свидетеля или потерпевшего в случаях, когда возникла необходимость проверить, оставлены ли ими следы в определенном месте или на вещественных доказательствах, и составить протокол в соответствии со статьями 166 и 167 настоящего Кодекса, за исключением требования об участии понятых.

2. При получении образцов для сравнительного исследования не должны применяться методы, опасные для жизни и здоровья человека или унижающие его честь и достоинство.

3. О получении образцов для сравнительного исследования следователь выносит постановление. В необходимых случаях получение образцов производится с участием специалистов.

4. Если получение образцов для сравнительного исследования является частью судебной экспертизы, то оно производится экспертом. В этом случае сведения о производстве указанного действия эксперт отражает в своем заключении.

О конституционно-правовом истолковании статьи 203 см. Определения Конституционного Суда РФ от 08.06.2004 № 194-О, от 18.06.2004 № 206-О.

Об отказе в принятии к рассмотрению ходатайства о разъяснении Определения Конституционного Суда РФ от 18.06.2004 № 206-О см. Определение Конституционного Суда РФ от 21.12.2004 № 433-О.

Статья 203. Помещение в медицинский или психиатрический стационар для производства судебной экспертизы

1. Если при назначении или производстве судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы возникает необходимость в стационарном обследовании подозреваемого или обвиняемого, то он может быть помещен в медицинский или психиатрический стационар.

2. Подозреваемый или обвиняемый, не содержащийся под стражей, помещается в медицинский или психиатрический стационар для производства судебно-медицинской или судебно-психиатрической экспертизы на основании судебного решения, принимаемого в порядке, установленном статьей 165 настоящего Кодекса.

3. В случае помещения подозреваемого в психиатрический стационар для производства судебно-психиатрической экспертизы срок, в течение которого ему должно быть предъявлено обвинение в соответствии со статьей 172 настоящего Кодекса, прерывается до получения заключения экспертов.

Статья 204. Заключение эксперта

1. В заключении эксперта указываются:

1) дата, время и место производства судебной экспертизы;

2) основания производства судебной экспертизы;

3) должностное лицо, назначившее судебную экспертизу;

4) сведения об экспертном учреждении, а также фамилия, имя и отчество эксперта, его образование, специальность, стаж работы, ученая степень и (или) ученое звание, занимаемая должность;

5) сведения о предупреждении эксперта об ответственности за дачу заведомо ложного заключения;

6) вопросы, поставленные перед экспертом;

7) объекты исследований и материалы, представленные для производства судебной экспертизы;

8) данные о лицах, присутствовавших при производстве судебной экспертизы;

9) содержание и результаты исследований с указанием примененных методик;

10) выводы по поставленным перед экспертом вопросам и их обоснование.

2. Если при производстве судебной экспертизы эксперт установит обстоятельства, которые имеют значение для уголовного дела, но по поводу которых ему не были поставлены вопросы, то он вправе указать на них в своем заключении.

3. Материалы, иллюстрирующие заключение эксперта (фотографии, схемы, графики и т. п.), прилагаются к заключению и являются его составной частью.

Статья 205. Допрос эксперта

1. Следователь вправе по собственной инициативе либо по ходатайству лиц, указанных в части первой статьи 206 настоящего Кодекса, допросить эксперта для разъяснения данного им заключения. Допрос эксперта до представления им заключения не допускается.

2. Эксперт не может быть допрошен по поводу сведений, ставших ему известными в связи с производством судебной экспертизы, если они не относятся к предмету данной судебной экспертизы.

3. Протокол допроса эксперта составляется в соответствии со статьями 166 и 167 настоящего Кодекса.

Статья 206. Предъявление заключения эксперта

1. Заключение эксперта или его сообщение о невозможности дать заключение, а также протокол допроса эксперта предъявляются следователем подозреваемому, обвиняемому, его защитнику, которым разъясняется при этом право ходатайствовать о назначении дополнительной либо повторной судебной экспертизы.

2. Если судебная экспертиза производилась по ходатайству потерпевшего либо в отношении потерпевшего и (или) свидетеля, то им также предъявляется заключение эксперта.

Статья 207. Дополнительная и повторная судебные экспертизы

1. При недостаточной ясности или полноте заключения эксперта, а также при возникновении новых вопросов в отношении ранее исследованных обстоятельств уголовного дела может быть назначена дополнительная судебная экспертиза, производство которой поручается тому же или другому эксперту.

2. В случаях возникновения сомнений в обоснованности заключения эксперта или наличия противоречий в выводах эксперта или экспертов по тем же вопросам может быть назначена повторная экспертиза, производство которой поручается другому эксперту.

3. Дополнительная и повторная судебные экспертизы назначаются и производятся в соответствии со статьями 195–205 настоящего Кодекса.

Приказ Минюста РФ от 18 февраля 2009 г. № 53 «О государственной религиоведческой экспертизе»

Приказ Минюста РФ от 18 февраля 2009 г. № 53

«О государственной религиоведческой экспертизе» [404]

• Приложение № 1. Порядок проведения государственной религиоведческой экспертизы

• Приложение № 2. Положение об Экспертном совете по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции РФ

• Приложение № 3. Образец бланка Экспертного совета по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции РФ

Приказ Минюста РФ от 18 февраля 2009 г. № 53

«О государственной религиоведческой экспертизе»

В соответствии со статьей 48 Федерального закона от 23.07.2008 № 160-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием осуществления полномочий Правительства Российской Федерации» (Собрание законодательства Российской Федерации, 2008, № 30, ст. 3616), пунктом 8 статьи 11 Федерального закона от 26.09.1997 № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях» (Собрание законодательства Российской Федерации, 1997, № 39, ст. 4465; 2000, № 14, ст. 1430; 2002, № 12, ст. 1093; № 30, ст. 3029; 2003, № 50, ст. 4855; 2004, № 27, ст. 2711; 2006, № 29, ст. 3122; 2008, № 30, ст. 3616), Положением о Министерстве юстиции Российской Федерации, утвержденным Указом Президента Российской Федерации от 13.10.2004 № 1313 «Вопросы Министерства юстиции Российской Федерации» (Собрание законодательства Российской Федерации, 2005, № 52, ст. 5690; 2006, № 12, ст. 1284; № 19, ст. 2070; 2007, № 13, ст. 1530; № 20, ст. 2390; 2008, № 10, ст. 909; № 29, ст. 3473) приказываю:

1. Утвердить:

Порядок проведения государственной религиоведческой экспертизы (приложение № 1);

Положение об Экспертном совете по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации (приложение № 2);

образец бланка Экспертного совета по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации (приложение № 3).

2. Приказ применять с даты признания утратившим силу постановления Правительства Российской Федерации от 03.06.1998 № 565 «О порядке проведения государственной религиоведческой экспертизы» (Собрание законодательства Российской Федерации, 1998, № 23, ст. 2560; 2006, № 3, ст. 297; 2008, № 50, ст. 5958).

Министр А. Коновалов

Зарегистрировано в Минюсте РФ 25 февраля 2009 г.

Регистрационный № 13430

(Приложение № 1)

Порядок проведения государственной религиоведческой экспертизы

Порядок проведения государственной религиоведческой экспертизы

I. Общие положения

1. Порядок проведения государственной религиоведческой экспертизы (далее – Порядок) разработан во исполнение положений статьи 48 Федерального закона от 23.07.2008 № 160-ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием осуществления полномочий Правительства Российской Федерации» (Собрание законодательства Российской Федерации, 2008, № 30, ст. 3616), пункта 8 статьи 11 Федерального закона от 26.09.1997 № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях» (Собрание законодательства Российской Федерации, 1997, № 39, ст. 4465; 2000, № 14, ст. 1430; 2002, № 12, ст. 1093; № 30, ст. 3029; 2003, № 50, ст. 4855; 2004, № 27, ст. 2711; 2006, № 29, ст. 3122) (далее – Закон), подпункта 30.11 пункта 7 Положения о Министерстве юстиции Российской Федерации, утвержденного Указом Президента Российской Федерации от 13.10.2004 № 1313 «Вопросы Министерства юстиции Российской Федерации» (Собрание законодательства Российской Федерации, 2005, № 52, ст. 5690; 2006, № 12, ст. 1284; № 19, ст. 2070; 2007, № 13, ст. 1530; 2007, № 20, ст. 2390; 2008, № 10, ст. 909; № 29, ст. 3473) в целях организации проведения государственной религиоведческой экспертизы (далее – экспертиза) по запросам Минюста России и его территориальных органов.

2. Проведение экспертизы основывается на принципах соблюдения права на свободу совести и свободу вероисповедания, иных прав и свобод человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с Конституцией Российской Федерации, прав религиозных организаций, а также независимости эксперта, объективности, всесторонности и полноты исследований. Экспертиза имеет комплексный характер.

II. Объект и задачи экспертизы

3. Объектами экспертизы являются:

а) учредительные документы религиозной организации, решения ее руководящих и исполнительных органов;

б) сведения об основах вероучения религиозной организации и соответствующей ему практики;

в) формы и методы деятельности религиозной организации;

г) богослужения, другие религиозные обряды и церемонии;

д) внутренние документы религиозной организации, отражающие ее иерархическую и институционную структуру;

е) религиозная литература, печатные, аудио– и видеоматериалы, выпускаемые и (или) распространяемые религиозной организацией.

4. Задачами экспертизы являются:

а) определение религиозного характера организации на основании учредительных документов, сведений об основах ее вероучения и соответствующей ему практики;

б) проверка и оценка достоверности сведений, содержащихся в представленных религиозной организацией документах, относительно основ ее вероучения;

в) проверка соответствия заявленных при государственной регистрации форм и методов деятельности религиозной организации формам и методам ее фактической деятельности.

При проведении экспертизы могут быть разъяснены иные возникающие при осуществлении государственной регистрации и контроля за деятельностью религиозных организаций вопросы, требующие экспертной оценки.

III. Субъект экспертизы

5. Проведение экспертизы в отношении централизованных религиозных организаций, имеющих местные религиозные организации на территории двух и более субъектов Российской Федерации, осуществляется Экспертным советом по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Министерстве юстиции Российской Федерации (далее – Совет).

6. Проведение экспертизы в отношении местных религиозных организаций и централизованных религиозных организаций, имеющих местные религиозные организации на территории одного субъекта Российской Федерации, осуществляется Экспертным советом по проведению государственной религиоведческой экспертизы при Управлении Министерства юстиции Российской Федерации в субъекте Российской Федерации (далее – Совет при Управлении).

В случае необходимости территориальный орган Минюста России вправе обратиться за заключением в Совет.

IV. Запрос о проведении экспертизы

7. Минюст России (его территориальный орган) вправе направить запрос о проведении экспертизы (далее – запрос) в следующих случаях:

а) при поступлении в Минюст России (его территориальный орган) в установленном порядке заявления о государственной регистрации:

религиозной организации, не имеющей подтверждения, выданного централизованной религиозной организацией того же вероисповедания;

изменений, вносимых в устав религиозной организации (в том числе в ее наименование), если эти изменения связаны с указанием или изменением сведений о вероисповедании организации;

б) при необходимости экспертной оценки наличия или утраты в деятельности зарегистрированной религиозной организации признаков религиозного объединения (вероисповедания; совершения богослужений, других религиозных обрядов и церемоний; обучения религии и религиозного воспитания своих последователей);

в) при необходимости проверки достоверности и соответствия фактической деятельности религиозной организации формам и методам, сведениям об основах вероучения, заявленным при ее государственной регистрации;

г) при вступлении в законную силу решения суда о признании гражданина, являющегося членом (участником) религиозной организации, лицом, осуществляющим экстремистскую деятельность;

д) при вступлении в законную силу решения суда о признании экстремистскими материалов, изготовляемых или распространяемых религиозной организацией;

е) в иных случаях при возникновении при государственной регистрации и (или) осуществлении контроля за соблюдением религиозной организацией устава относительно целей и порядка ее деятельности вопросов, требующих специальных знаний.

8. Решение о направлении документов религиозной организации на экспертизу принимается уполномоченным должностным лицом центрального аппарата Минюста России, курирующим вопросы государственной регистрации и контроля за деятельностью религиозных организаций (руководителем территориального органа), и оформляется распоряжением Минюста России (его территориального органа).

В случае назначения экспертизы при государственной регистрации религиозной организации в распоряжении Минюста России (его территориального органа) должен быть определен срок, на который продлевается срок принятия решения о государственной регистрации религиозной организации.

Копия распоряжения Минюста России (его территориального органа) направляется в адрес религиозной организации, в отношении которой назначено проведение экспертизы, в течение 3 дней.

9. Запрос направляется на рассмотрение Совета (Совета при Управлении) с приложением копий документов, представляемых для государственной регистрации или проведения проверки деятельности религиозной организации.

10. В запросе обосновывается необходимость проведения экспертизы, а также определяются вопросы, требующие экспертной оценки. Запрос, направленный в случаях, не предусмотренных пунктом 7 Порядка, не подлежит рассмотрению, о чем Совет (Совет при Управлении) письменно уведомляет Минюст России (его территориальный орган) в течение 7 дней.

V. Срок проведения экспертизы

11. Экспертиза проводится в течение 3 месяцев с даты поступления запроса в Совет (Совет при Управлении). В случае необходимости получения разъяснений по представленным документам религиозных организаций, а также дополнительной информации дипломатических представительств Российской Федерации в иностранных государствах, иных государственных органов Российской Федерации срок проведения экспертизы может быть продлен на один месяц с письменным уведомлением об этом Минюста России (его территориального органа) в течение 7 дней.

12. Датой завершения экспертизы является дата осуществляемой в день заседания Совета (Совета при Управлении) регистрации экспертного заключения о результатах проведения экспертизы.

VI. Требования к содержанию экспертного заключения, его правовое значение

13. В экспертном заключении отражаются:

а) время и место проведения экспертизы;

б) основания для ее проведения;

в) фамилия, имя, отчество представителя религиозной организации, присутствовавшего на заседании Совета (Совета при Управлении);

г) вопросы, поставленные перед экспертами;

д) информация об объектах и документах, представленных для экспертизы;

е) содержание и результаты исследований;

ж) оценка результатов исследования, мотивы и доводы, положенные в основу решения, выводы по поставленным вопросам и их обоснование;

з) наименования документов, прилагаемых к экспертному заключению.

14. Если при проведении экспертизы установлены обстоятельства, имеющие значение для ее результатов, но не указанные в запросе, Совет (Совет при Управлении) вправе включить выводы по этим обстоятельствам в экспертное заключение.

15. Экспертное заключение имеет для Минюста России (его территориального органа) рекомендательный характер.

VII. Доступ к информации о проведении экспертизы

16. Доступ к информации о проведении экспертизы обеспечивается в порядке, установленном для информирования граждан о деятельности органов государственной власти. Экспертное заключение и особое мнение экспертов подлежат опубликованию на официальном сайте Минюста России (его территориального органа).

VIII. Организационное и материально-техническое обеспечение деятельности Совета (Совета при Управлении)

17. Организационное и материально-техническое обеспечение деятельности Совета (Совета при Управлении) осуществляется Минюстом России (его территориальным органом).

ЭКСПЕРТНЫЙ СОВЕТ ПО ПРОВЕДЕНИЮ ГОСУДАРСТВЕННОЙ

РЕЛИГИОВЕДЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ ПРИ МИНИСТЕРСТВЕ ЮСТИЦИИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Житная ул., д. 14, Москва, 119991, тел. (495) 955-59-99, факс (495) 955-57-79

Закон Санкт-Петербурга о политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге

ЗАКОН САНКТ-ПЕТЕРБУРГА

О ПОЛИТИКЕ В СФЕРЕ КУЛЬТУРЫ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ [405]

Принят Законодательным Собранием Санкт-Петербурга 15 декабря 2010 года

Настоящий Закон Санкт-Петербурга в соответствии с Законом Российской Федерации «Основы законодательства Российской Федерации о культуре», Федеральным законом «О библиотечном деле», Федеральным законом «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации», Федеральным законом «О государственной поддержке кинематографии Российской Федерации» и Уставом Санкт-Петербурга определяет основы политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге, разграничение полномочий органов государственной власти в сфере культуры в Санкт-Петербурге.

Статья 1. Основные понятия и термины, используемые в настоящем Законе Санкт-Петербурга

Для целей настоящего Закона Санкт-Петербурга используются следующие основные понятия и термины:

политика в сфере культуры в Санкт-Петербурге – деятельность органов государственной власти Санкт-Петербурга, направленная на сохранение, поддержку и развитие культуры в Санкт-Петербурге, учитывающая государственную политику Российской Федерации в сфере культуры, социально-экономическое развитие Санкт-Петербурга, интересы жителей Санкт-Петербурга, а также субъектов культурной деятельности;

концепция развития сферы культуры в Санкт-Петербурге – нормативный правовой акт Правительства Санкт-Петербурга, в котором на трехлетний период определяются основные задачи и направления развития сферы культуры в Санкт-Петербурге для достижения целей и задач политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

программы развития сферы культуры в Санкт-Петербурге – нормативные правовые акты Правительства Санкт-Петербурга, в которых определяются перечни мероприятий, направленных на реализацию концепции развития сферы культуры в Санкт-Петербурге, с указанием механизмов реализации указанных мероприятий, включая механизмы взаимодействия исполнительных органов государственной власти Санкт-Петербурга при реализации указанных мероприятий;

субъекты культурной деятельности – организации, осуществляющие деятельность в сфере культуры, любых организационно-правовых форм и форм собственности, в том числе творческие союзы, иные общественные объединения, осуществляющие деятельность в сфере культуры, а также индивидуальные предприниматели, творческие работники, представители культурных сообществ, иные физические лица, осуществляющие деятельность в сфере культуры;

инфраструктура сферы культуры – объекты недвижимого имущества, используемые субъектами культурной деятельности для осуществления своей деятельности.

Понятия и термины, используемые в настоящем Законе Санкт-Петербурга, не указанные в настоящей статье, применяются в значениях, определенных федеральным законодательством.

(ст. 1, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 2. Цели политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге

Целями политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге являются:

развитие сферы культуры в Санкт-Петербурге в целом;

расширение участия различных групп жителей Санкт-Петербурга в развитии сферы культуры в Санкт-Петербурге, включая приобщение жителей Санкт-Петербурга к творчеству, культурному развитию, самообразованию в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

укрепление статуса Санкт-Петербурга как одного из центров культуры и культурно-исторического наследия в Российской Федерации и мировом сообществе;

сохранение культурно-исторического наследия Санкт-Петербурга на уровне, соответствующем современным мировым достижениям искусства, науки, технологий, управления;

создание в Санкт-Петербурге условий для формирования художественного продукта на уровне, соответствующем мировым достижениям искусства и технологий, продвижения инновационных творческих идей, привлечения в Санкт-Петербург лучших мастеров искусств и творческих коллективов, талантливой творческой молодежи;

сохранение статуса Санкт-Петербурга как города высокой культуры поведения, культуры быта и совместного проживания.

(ст. 2, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 3. Задачи политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге

Задачами политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге являются:

повышение престижа культуры и деятельности, осуществляемой в сфере культуры, в Санкт-Петербурге;

поддержка многообразия творческих процессов и инициатив в сфере культуры в Санкт-Петербурге как государственных, так и негосударственных организаций;

внедрение инновационных подходов и технологий в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге, в том числе современных информационных, телекоммуникационных технологий, нанотехнологий;

привлечение инвестиций в сферу культуры в Санкт-Петербурге;

поддержка инициатив молодых деятелей культуры, расширение участия детей и молодежи в развитии культуры в Санкт-Петербурге;

повышение внимания к интересам жителей Санкт-Петербурга в процессе формирования и предоставления услуг в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

повышение доступности услуг в сфере культуры в Санкт-Петербурге для всех групп жителей Санкт-Петербурга, в том числе обеспечение доступности указанных услуг и осуществления творческой деятельности для лиц с ограниченными возможностями здоровья и малообеспеченных граждан;

повышение эффективности управления процессами в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

модернизация услуг в сфере культуры в Санкт-Петербурге в интересах всех категорий жителей Санкт-Петербурга;

повышение образовательной роли культуры в Санкт-Петербурге;

развитие системы образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

обеспечение равномерного распределения услуг в сфере культуры по районам Санкт-Петербурга;

развитие инфраструктуры сферы культуры в Санкт-Петербурге;

реализация особо значимых мероприятий или комплексов мероприятий (проектов в сфере культуры), способствующих формированию имиджа Санкт-Петербурга как города с устойчивым социально-экономическим развитием, благоприятного для инвестиционной деятельности, в том числе с использованием механизма государственно-частного партнерства при проведении политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

развитие межрегионального и международного сотрудничества Санкт-Петербурга в сфере культуры.

(ст. 3, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 4. Принципы политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге

Политика в сфере культуры в Санкт-Петербурге осуществляется исходя из следующих принципов:

1) признание культуры приоритетной и социально значимой отраслью, определяющей уровень социально-экономического развития Санкт-Петербурга и являющейся основой для устойчивого социально-экономического развития Санкт-Петербурга;

2) обеспечение права на участие жителей Санкт-Петербурга в развитии культуры в Санкт-Петербурге, пользование услугами учреждений культуры и образовательными учреждениями в сфере культуры в Санкт-Петербурге, на доступ к культурным ценностям как необходимого условия развития интеллектуальных и нравственных способностей личности, на осуществление художественного и других видов творчества для всех категорий жителей Санкт-Петербурга;

3) обеспечение поддержки социально ориентированных некоммерческих организаций, осуществляющих деятельность в сфере культуры, за счет средств бюджета Санкт-Петербурга;

4) обеспечение приоритета культуры, деятельности в сфере культуры, сохранения культурно-исторического наследия Санкт-Петербурга при принятии органами государственной власти Санкт-Петербурга решений по вопросам социально-экономического развития Санкт-Петербурга, в том числе по вопросам в области градостроительства;

5) свобода и гласность, участие представителей субъектов культурной деятельности в формировании и реализации культурной политики в Санкт-Петербурге, использование различных форм публичного обсуждения при формировании основных направлений развития культуры в Санкт-Петербурге, программ развития сферы культуры в Санкт-Петербурге;

6) непрерывность и преемственность культурного воспитания граждан, относящихся к различным возрастным группам.

(ст. 4, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 5. Механизмы формирования и реализации политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге

Механизмами формирования и реализации политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге являются:

принятие законов Санкт-Петербурга, определяющих политику в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

принятие и реализация концепции развития сферы культуры в Санкт-Петербурге;

принятие и реализация программ развития сферы культуры в Санкт-Петербурге;

образование при исполнительных органах государственной власти Санкт-Петербурга и Губернаторе Санкт-Петербурга координационных или совещательных органов по вопросам в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге.

(ст. 5, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 6. Разграничение полномочий органов государственной власти Санкт-Петербурга в сфере культуры в Санкт-Петербурге и их финансовое обеспечение

1. К полномочиям Законодательного Собрания Санкт-Петербурга в области политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге относятся:

1) принятие законов Санкт-Петербурга, определяющих политику в сфере культуры в Санкт-Петербурге, в том числе в сфере организации музейного дела и деятельности музеев Санкт-Петербурга, народных художественных промыслов на территории Санкт-Петербурга;

2) установление дополнительных мер социальной поддержки работников государственных учреждений Санкт-Петербурга, осуществляющих деятельность в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

3) осуществление контроля за исполнением законов Санкт-Петербурга в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

4) назначение совместно с Правительством Санкт-Петербурга группы специалистов для проведения обязательной, независимой и гласной экспертизы программы (проекта программы) социально-экономического развития Санкт-Петербурга в части учета культурных аспектов;

5) иные полномочия, предусмотренные федеральным законодательством и законодательством Санкт-Петербурга.

2. К полномочиям Правительства Санкт-Петербурга в области политики в сфере культуры в Санкт-Петербурге относятся:

1) принятие и реализация концепции развития сферы культуры в Санкт-Петербурге и программ развития сферы культуры в Санкт-Петербурге;

2) учреждение и присвоение творческим коллективам званий в сфере культуры, за исключением званий, учреждение которых относится к компетенции Законодательного Собрания Санкт-Петербурга;

3) решение вопросов материально-технического и финансового обеспечения деятельности государственных учреждений Санкт-Петербурга, осуществляющих деятельность в сфере культуры, в том числе вопросов оплаты труда работников указанных государственных учреждений Санкт-Петербурга;

4) решение вопросов материально-технического и финансового обеспечения деятельности государственных учреждений Санкт-Петербурга, осуществляющих деятельность в сфере образования, в сфере культуры, в том числе вопросов оплаты труда работников указанных государственных учреждений Санкт-Петербурга;

5) установление в концепции развития сферы культуры в Санкт-Петербурге направлений поддержки, а также установление в программах развития сферы культуры в Санкт-Петербурге мер по поддержке социально ориентированных некоммерческих организаций в сфере культуры, осуществляющих виды деятельности, указанные в статье 7 настоящего Закона Санкт-Петербурга, за счет средств бюджета Санкт-Петербурга с учетом социально-экономических, экологических, культурных и других особенностей Санкт-Петербурга;

6) образование координационных или совещательных органов по вопросам в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

7) информационное обеспечение деятельности в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

8) организация проведения научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по вопросам в сферах культуры и образования в сфере культуры в Санкт-Петербурге;

9) организация профессиональной подготовки, переподготовки и повышения квалификации работников государственных учреждений Санкт-Петербурга, осуществляющих деятельность в сфере культуры;

10) создание условий для организации досуга жителей Санкт-Петербурга и обеспечения их услугами организаций культуры;

11) осуществление от имени Санкт-Петербурга в пределах своих полномочий имущественных и неимущественных личных прав и обязанностей в отношении музейных предметов и музейных коллекций, включенных в состав Музейного фонда Российской Федерации;

12) участие в осуществлении мер государственной поддержки кинематографии;

13) поддержка народных художественных промыслов (за исключением организаций народных художественных промыслов, перечень которых утверждается Правительством Российской Федерации), создание условий для развития местного традиционного народного художественного творчества;

14) определение порядка установления государственными учреждениями Санкт-Петербурга, осуществляющими деятельность в сфере культуры, и государственными унитарными предприятиями Санкт-Петербурга, осуществляющими деятельность в сфере культуры, льгот для детей дошкольного возраста, учащихся, инвалидов, военнослужащих, проходящих военную службу по призыву;

15) назначение совместно с Законодательным Собранием Санкт-Петербурга группы специалистов для проведения обязательной, независимой и гласной экспертизы программы (проекта программы) социально-экономического развития Санкт-Петербурга в части учета культурных аспектов;

16) иные полномочия, предусмотренные федеральным законодательством и законодательством Санкт-Петербурга.

3. Финансирование расходов, связанных с реализацией органами государственной власти Санкт-Петербурга полномочий, установленных в пунктах 1 и 2 настоящей статьи, осуществляется за счет средств бюджета Санкт-Петербурга.

(ст. 6, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 7. Поддержка социально ориентированных некоммерческих организаций в сфере культуры

В Санкт-Петербурге осуществляется поддержка социально ориентированных некоммерческих организаций в сфере культуры при условии осуществления ими в соответствии с учредительными документами следующих видов деятельности:

1) охрана и в соответствии с установленными требованиями содержание объектов (в том числе зданий, сооружений) и территорий, имеющих историческое, культовое или культурное значение;

2) благотворительная деятельность в сфере культуры;

3) деятельность в сфере культуры, искусства, образования в сфере культуры, улучшения морально-психологического состояния граждан и содействие указанной деятельности, а также содействие духовному развитию личности;

4) деятельность, направленная на поддержку творческих работников;

5) деятельность, направленная на сохранение, поддержку и развитие народной культуры, художественных традиций, фольклора, семейного творчества.

(ст. 7, Закон Санкт-Петербурга от 11.01.2011 № 739-2 «О политике в сфере культуры в Санкт-Петербурге» (принят ЗС СПб 15.12.2010))

Статья 8. Вступление в силу настоящего Закона Санкт-Петербурга

Настоящий Закон Санкт-Петербурга вступает в силу через 10 дней после дня его официального опубликования.

Со дня вступления в силу настоящего Закона Санкт-Петербурга признать утратившими силу преамбулу и статьи 1–3 Закона Санкт-Петербурга от 19 марта 2008 года № 150-27 «О разграничении полномочий Законодательного Собрания Санкт-Петербурга и Правительства Санкт-Петербурга в сфере культуры».

Губернатор Санкт-Петербурга В. И. Матвиенко

Санкт-Петербург

11 января 2011 года № 739-2

Федеральный закон «О культуре в Российской Федерации» (проект)

Проект

ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ЗАКОН [406]

«О КУЛЬТУРЕ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ»

Глава I. Общие положения

Статья 1. Предмет регулирования настоящего Федерального закона

Статья 2. Основные понятия, используемые в настоящем Федеральном законе

Статья 3. Правовое регулирование отношений в сфере культуры

Статья 4. Задачи законодательства Российской Федерации о культуре

Статья 5. Основные принципы деятельности государства в сфере культуры

Статья 6. Равное достоинство культур народов и иных этнических общностей Российской Федерации, их прав и свобод в области культуры

Глава II. Права и свободы человека, этнических, социально-демографических и иных культурных сообществ Российской Федерации в сфере культуры и государственные гарантии их реализации

Статья 7. Неотъемлемость и гарантированность прав и свобод в сфере культуры

Статья 8. Право на участие в культурной жизни

Статья 9 Право на культурную самобытность

Статья 10. Свобода творчества

Статья 11. Право на пользование организациями культуры, доступ к культурным ценностям

Статья 12. Право на образование в сфере культуры и искусства

Статья 13. Право создавать организации культуры

Статья 14. Право на объединение в культурные сообщества, создание общественных объединений в области культуры

Статья 15. Право собственности в сфере культуры

Статья 16. Право на предпринимательскую деятельность в сфере культуры

Статья 17. Право на вывоз и ввоз культурных ценностей, результатов своей творческой деятельности

Статья 18. Право на культурную деятельность в зарубежных странах

Статья 19. Права и обязанности иностранных граждан и лиц без гражданства в сфере культуры

Статья 20. Право на национально-культурную автономию

Статья 21. Приоритетность прав и свобод человека в сфере культуры по отношению к правам государства, муниципальных образований, организаций и этнических общностей

Глава III. Творческие работники

Статья 22. Творческий работник

Статья 23. Творческие союзы

Статья 24. Государственные гарантии творческим работникам

Глава IV. Полномочия органов государственной власти Российской Федерации, органов государственной власти субъектов Российской Федерации, органов местного самоуправления в сфере культуры

Статья 25. Полномочия органов государственной власти Российской Федерации в сфере культуры

Статья 26. Предметы совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации в сфере культуры

Статья 27. Полномочия Российской Федерации в сфере культуры, переданные для осуществления органам государственной власти субъектов Российской Федерации

Статья 28. Полномочия органов государственной власти субъектов Российской Федерации в сфере культуры

Статья 29. Полномочия органов местного самоуправления в сфере культуры

Глава V. Государственное регулирование в сфере культуры

Статья 30. Государственная политика Российской Федерации в сфере культуры

Статья 31. Федеральные, региональные и муниципальные целевые программы

Статья 32. Единая государственная автоматизированная информационная система в сфере культуры

Статья 33. Государственный учет в сфере культуры

Статья 34. Государственный мониторинг в сфере культуры

Глава VI. Культурная деятельность и организации культуры

Статья 35. Виды деятельности в сфере культуры

Статья 36. Общие условия создания, реорганизации и ликвидации организаций культуры и особенности управления организацией культуры

Статья 37. Взаимоотношение организаций культуры с физическими и юридическими лицами

Статья 38. Внешнеэкономическая деятельность в сфере культуры

Статья 39. Многофункциональные культурные и образовательные комплексы

Глава VII. Образование и научно-исследовательская деятельность в сфере культуры и искусства

Статья 40. Образование в сфере культуры и искусства

Статья 41. Научно-исследовательская деятельность в сфере культуры и искусства

Глава VIII. Национальное культурное достояние и культурное наследие Российской Федерации

Статья 42. Национальное культурное достояние

Статья 43. Библиотечный, музейный, архивный и иные фонды

Статья 44. Обязанности по сохранению культурного наследия Российской Федерации

Статья 45. Особо ценные объекты культурного наследия Российской Федерации

Глава IХ. Финансовое, экономическое и иное регулирование

Статья 46. Экономическое обеспечение деятельности в сфере культуры

Статья 47. Финансирование культурных проектов

Статья 48. Благотворительная деятельность в сфере культуры

Статья 49. Государственно-частное партнерство в сфере культуры

Статья 50. Финансирование организаций культуры

Статья 51. Платные услуги организаций культуры

Статья 52. Предпринимательская и иная приносящая доходы деятельность организаций культуры

Статья 53. Собственность и иные вещные права в сфере культуры

Статья 54. Приватизация в сфере культуры

Статья 55. Порядок и основания отчуждения объектов материальной культуры из государственной и муниципальной собственности

Статья 56. Инвестиции в сфере культуры

Статья 57. Фонды развития культуры

Глава X. Международное сотрудничество

Статья 58. Международное сотрудничество Российской Федерации в сфере культуры

Статья 59. Политика и приоритеты международного сотрудничества в сфере культуры

Статья 60. Культурное сотрудничество с соотечественниками, проживающими за пределами Российской Федерации

Статья 61. Российские культурные ценности за пределами Российской Федерации

Статья 62. Поддержка иностранными государствами организаций культуры соотечественников на территории Российской Федерации

Статья 63. Деятельность международных организаций культуры

Глава XI. Заключительные положения

Статья 64. Ответственность за нарушение настоящего Федерального закона

Статья 65. Приведение нормативных правовых актов в соответствие с настоящим Федеральным законом

Проект закона «О культурной деятельности и основах государственной культурной политики», разработанный Общественной палатой

Проект закона

«О культурной деятельности и основах государственной культурной политики» [407]

Общие положения

Статья 1. Предмет регулирования настоящего Федерального закона

Статья 2. Задачи настоящего Федерального закона

Статья 3. Основные понятия, используемые в настоящем Федеральном законе

ЧАСТЬ I

КУЛЬТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Глава I. Виды и субъекты культурной деятельности

Статья 4. Виды культурной деятельности

Статья 5. Субъекты культурной деятельности

Глава II. Особенности правового положения субъектов культурной деятельности

Статья 6. Граждане Российской Федерации, иностранные граждане и лица без гражданства как субъекты культурной деятельности

Статья 7. Иностранные граждане и лица без гражданства как субъекты культурной деятельности

Статья 8. Неотчуждаемость и гарантированность прав и свобод в сфере культуры

Статья 9. Право на участие в культурной жизни

Статья 10. Свобода творчества

Статья 11. Право на доступ к культурным ценностям

Статья 12. Право на вывоз и ввоз культурных ценностей, результатов своей творческой деятельности

Статья 13. Право на осуществление благотворительной деятельности и занятие меценатством в сфере культуры

Статья 14. Приоритетность прав и свобод человека в сфере культуры по отношению к правам государства, муниципальных образований, организаций и этнических общностей

Статья 15. Государство как субъект культурной деятельности

Статья 16. Пределы участия государства в культурной деятельности

Статья 17. Организации культуры как субъект культурной деятельности

Статья 18. Этнические общности как субъекты культурной деятельности

Статья 19. Национально-культурная автономия как субъект культурной деятельности

Статья 20. Культурные сообщества и общественные объединения как субъект культурной политики

Статья 21. Творческие работники как субъекты культурной деятельности

Статья 22. Творческие союзы как субъекты культурной политики

Глава III. Организационное, финансовое, экономическое и иное регулирование культурной деятельности

Статья 23. Экономическое обеспечение деятельности в сфере культуры

Статья 24. Финансирование организаций культуры

Статья 25. Платные услуги организаций культуры

Статья 26. Предпринимательская и иная приносящая доходы деятельность организаций культуры

Статья 27. Собственность и иные вещные права в сфере культуры

Статья 28. Приватизация в сфере культуры

Статья 29. Порядок и основания отчуждения объектов материальной культуры из государственной и муниципальной собственности

Статья 30. Инвестиции в сфере культуры

Статья 31. Фонды развития культуры

Статья 32. Многофункциональные культурные и образовательные комплексы

Статья 33. Общие условия создания, реорганизации и ликвидации организаций культуры, особенности управления организациями культуры

Статья 34. Взаимоотношение организаций культуры с физическими и юридическими лицами

Статья 35. Внешнеэкономическая деятельность в сфере культуры

ЧАСТЬ II

ОСНОВЫ ГОСУДАРСТВЕННОЙ КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ

Глава IV. Цели, принципы, задачи и способы осуществления государственной культурной политики

Статья 36. Цели и принципы государственной культурной политики Российской Федерации

Статья 37. Задачи государственной культурной политики Российской Федерации

Статья 38. Способы осуществления государственной культурной политики Российской Федерации

Глава V. Полномочия органов государственной власти Российской Федерации, органов государственной власти субъектов Российской Федерации и органов местного самоуправления в сфере культуры

Статья 39. Полномочия органов государственной власти Российской Федерации в сфере культуры

Статья 40. Предметы совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации в сфере культуры

Статья 41. Полномочия Российской Федерации в сфере культуры, переданные для осуществления органам государственной власти субъектов Российской Федерации

Статья 42. Полномочия органов государственной власти субъектов Российской Федерации в сфере культуры

Статья 43. Полномочия органов местного самоуправления в сфере культуры.

Глава VI. Государственная охрана национального культурного достояния. Культурное наследие Российской Федерации

Статья 44. Национальное культурное достояние

Статья 45. Библиотечный, музейный, архивный и иные фонды

Статья 46. Обязанности по сохранению культурного наследия Российской Федерации

Статья 47. Особо ценные объекты культурного наследия Российской Федерации

Статья 48. Российские культурные ценности за пределами Российской Федерации

Глава VII. Государственные программы в области культуры

Статья 49. Федеральные, региональные и муниципальные целевые программы в области культуры

Статья 50. Согласование иных целевых программ с целевыми программами в области культуры

Статья 51. Взаимодействие государства и общества при формировании и реализации целевых программы в области культуры

Глава VII [408] . Государственные гарантии, государственная поддержка культурной деятельности, мониторинг, учет и контроль

Статья 52. Государственные гарантии прав и свобод граждан в сфере культуры, сохранения и развития культуры в Российской Федерации

Статья 53. Государственные гарантии права на пользование организациями культуры, на доступ к культурным ценностям

Статья 54. Государственные стандарты в сфере культуры

Статья 55. Государственная поддержка творческих работников

Статья 56. Государственная поддержка общественных объединений творческих работников

Статья 57. Государственная поддержка культурных проектов

Статья 58. Государственная поддержка развития правовой культуры

Статья 59. Государственно-частное партнерство в сфере культуры

Статья 61. Государственная поддержка меценатства и благотворительной деятельность в сфере культуры

Статья 62. Единая государственная автоматизированная информационная система в сфере культуры

Статья 63. Государственный учет в сфере культуры

Статья 64. Государственный контроль за деятельностью в сфере культуры и реализацией культурной политики

Статья 64. Государственный мониторинг в сфере культуры

Глава VIII. Образование и научно-исследовательская деятельность в сфере культуры и искусства

Статья 65. Образование в сфере культуры и искусства

Статья 66. Научно-исследовательская деятельность в сфере культуры и искусства

Глава IX. Международное сотрудничество и расширение культурного пространства

Статья 67. Расширение культурного пространства Российской Федерации

Статья 68. Международное сотрудничество Российской Федерации в сфере культуры

Статья 69. Приоритеты международного сотрудничества в сфере культуры

Статья 70. Культурное сотрудничество с соотечественниками, проживающими за пределами Российской Федерации

Статья 71. Поддержка иностранными государствами организаций культуры соотечественников на территории Российской Федерации

Статья 72. Деятельность международных организаций культуры

Глава X. Правовое регулирование и ответственность за нарушение законодательства о культуре

Статья 73. Правовое регулирование отношений в сфере культуры

Статья 74. Основания привлечения к ответственности за нарушения законодательства о культуре

Статья 75. Ответственность за нарушение настоящего Федерального закона

Статья 76. Приведение нормативных правовых актов в соответствие с настоящим Федеральным законом

Концепция музеефикации городского квартала Санкт-Петербурга и способы ее реализации

А. А. Никонова

Концепция музеефикации городского квартала

Санкт-Петербурга и способы ее реализации [409]

В 2008 г. в Санкт-Петербурге получил начало проект «Музейный квартал», который на сегодняшний день не имеет аналогов как в российской, так и в мировой практике. Проект предполагает объединение и наиболее полную реализацию туристского, научно-исследовательского, фондового и рекреационного потенциала квартала в историческом центре Санкт-Петербурга в целостный комплекс экскурсионных маршрутов, а также создание информационной и экспозиционно-выставочной зоны в пространстве квартала исторического центра Санкт-Петербурга, ограниченного наб. р. Мойка, наб. Крюкова кан., Конногвардейским бул. и Исаакиевской пл.< …. >.

Функциональная модель развития проекта «Музейный квартал» включает в себя создание организационной структуры студенческого научно-практического центра «Музейный квартал»; включение в структуру НПЦ научного и методического потенциала основных музеев-участников проекта; разработку основных направлений работы и кадровое обеспечение с перспективами его развития.

Идея «Музейного квартала» – это многомерный проект, затрагивающий целый спектр культурных объектов, музеев, образовательных учреждений, институтов охраны памятников и всего города в целом – во всем многообразии их взаимоотношений.

Территориально «Музейный квартал» охватывает пространство, ограниченное наб. р. Мойки, наб. Крюкова кан., Конногвардейским бул., пл. Декабристов и Исаакиевской пл.

Концептуально проект предполагает комплексную музеефикацию объектов историко-культурного наследия, находящихся в обозначенных границах.

Институционально – «Музейный квартал» – это студенческий туристский центр, организованный на базе кафедры музейного дела и охраны памятников Санкт-Петербургского государственного университета. Научно-практический студенческий центр «Музейный квартал» создается при Философском факультете СПбГУ. Инициатором создания НПЦ являются студенты и преподаватели кафедры музейного дела и охраны памятников под руководством доктора исторических наук, профессора Михаила Борисовича Пиотровского.

Формально – проект предполагает проведение пешеходных экскурсий и музейных программ, связанных тематически с общим ландшафтом района, представленными в нем памятниками архитектуры и четырьмя музеями.

Концепция музеефикации городского квартала Санкт-Петербурга и способы ее реализации были созданы коллективом преподавателей СПбГУ и сотрудниками музеев при поддержке Комитета по образованию и высшей школы Правительства СПб и Российским гуманитарным фондом в 2008 году. Структурно концепция состоит из шести частей: 1) Функциональная модель развития проекта; 2) Историко-культурная экспертиза туристского и рекреационного потенциала квартала; 3) Маршруты экскурсий по «Музейному кварталу»; 4) Глоссарий; 5) Библиография; 6) Приложения.

Особенности концепции проекта «Музейный квартал»

1. Междисциплинарность: связь с широким кругом гуманитарных профессий (история искусства, история культуры, музееведение, музеология, история СПб., реставрация);

2. Научно-практический характер: соединение научных дисциплин (история искусства, история СПб., музееведение) с практическими (реставрация, экскурсоведение, туризм);

3. Комплексный характер: тесные взаимосвязи учебной, просветительной и научной работы, формирование профессиональных традиций и культурного пространства, связанных с тематикой Центра;

4. Образовательный компонент: разработка новых форм обучения, просветительских программ и образовательных туров, подготовка книжных и электронных изданий массового спроса, работа с организациями-партнерами и работодателями, заинтересованными в трудоустройстве выпускаемых специалистов.<…>

2.2. Ресурсный потенциал развития исторического квартала.

Проблемы регенерации городской среды сегодня особенно актуальны – это отмечают все исследователи, за это борются общественные организации, это является главным в стратегии СПб. созданной КУГИОП и др. организациями.

Создание модели регенерации и элементов музеефикации будет способствовать повышению статуса СПб. как культурной столицы, развитию реставрации, туризма и его инфраструктуры.

Три направления в разработке модели музеефикации квартала необходимо учитывать: 1) историко-культурный потенциал; 2) развитие экономики и инфрастуктуры, 3) создание необходимых условий для достойного по современным меркам уровня жизни жителей квартала.

Особенности градостроительной застройки Санкт-Петербурга

1. Образ города создает целостная архитектурно-пространственная среда. Она и должна сохраняться и музеефицироваться.

2. Уникальность градостроительного плана СПб. Он формировался в короткие сроки на основе синтеза общеевропейских культурных традиций, новых планировочных решений и типов зданий.

3. Новые планировочные и архитектурные принципы органично сочетались с природными условиями (ландшафтом, реками, островами, побережьем Балтийского моря).

4. Одновременное формирование структурных частей города – сторон (районов) с выделением приоритетных функций. Петербургская сторона – первоначальное ядро, нерегулярная застройка. Васильевский остров – прямоугольная система. Адмиралтейская сторона – многолучевая структура с радиально-дуговыми направлениями. «Музейный квартал» соединяет в себе черты дуговой планировки (наб. реки Мойки) и регулярной застройки.

5. Именно на примере рассматриваемого квартала можно не только показать развитие рациональной, геометрически правильной планировки со свободными очертаниями водных протоков (р. Мойка, Крюков канал, р. Нева), но и характерную систему доминат, организующую видовые панорамы и перспективы: вид на квартал со стороны Исаакиевской пл.; вид на квартал со стороны пл. Труда и пр.

6. Градостроительный каркас СПб. сложился в эпоху классицизма, когда были созданы основные ансамбли города. В квартале и прилегающей территории можно выделить следующие ансамбли: ансамбль Исаакиевской пл. (Исаакиевский собор, памятник Николаю I, Мариинский дворец, особняки и дворцы площади, Манеж со скульптурами, выход на Сенатскую пл. и р. Неву); ансамбль пл. Труда (Благовещенская пл.) (Николаевский дворец, Казармы, Мост, выход к Неве); Ансамбль Казармы Конногвардейского полка; ансамбль Новой Голландии.

7. Стилевое единство – барокко и классицизм. Изначальная градостроительная структура сохраняла свою логику на протяжении трех столетий.

8. Развитие законодательства в области строительства: а) регламент ширины улиц, разбивка кварталов, модуль и характер застройки, типовые проекты домов. С XVIII в. – застройка «единою фасадою», внутри квартальная брандмауэрная система. С XIX в. – высотные ограничения – не больше ширины улицы (пример), не выше карниза Зимнего дворца (23,5 м, 11 саженей).

9. Садово-парковые и ландшафтные зоны: сквер у Исаакиевского собора, Конногвардейский бульвар,

10. Историко-культурное единство: а) Петербург – морской и торговый порт (Б. Морская ул., Адмиралтейские верфи, Адмиралтейство, Новая Голландия); б) Петербург – официальная столица (Дворцы царской семьи, гвардейские казармы, Манеж, посольство Германии); в) Деловой Петербург (Почтамт); г) Литературный и художественный Петербург.<…>

Направления, в которых должны быть учтены данные историко-культурного анализа городского квартала:

• Реставрация и реконструкция домов квартала

• Новое строительство

• Приспособление отреставрированных и новых зданий

• Развитие делового потенциала

• Развитие транспорта и парковок

• Развитие жилищно-коммунального хозяйства

• Благоустройство территории квартала.

2.3. Пространственно-средовой потенциал развития квартала

На сегодняшний день социокультурный, интеллектуальный, пространственно-средовой и туристический потенциал квартала, ограниченного наб. р. Мойки, пл. Труда, Конногвардейским бульваром, пл. Декабристов, Исаакиевской пл., остается практически невостребованным. …Вместе с тем, квартал, обладающий колоссальным пространственно-средовым потенциалом, с полным правом может претендовать на статус одной из важнейших культурно-исторических и туристско-рекреационных зон Санкт-Петербурга.

Как и во всей Европе, в России в последнее время происходит сдвиг в сторону постиндустриальной экономики, и по мере интеграции России в мировой рынок некоторые виды товаров и услуг повышают свою конкурентоспособность. Этот переход характеризуется преобладанием так называемой «обслуживающей экономики» (service economy). Основной сферой занятости, приложения капиталов и источником доходов становится сфера услуг. По мнению известного английского специалиста в области социального маркетинга Чарльза Лэндри, в этот период усиливается мобилизация интеллектуального капитала, расширяется область его применения в продукции, процессах и услугах.

Экономические трансформации и прогресс информационных технологий, массовые перемещения населения возымели сегодня колоссальный эффект в области культуры. В этой ситуации естественным образом должно измениться отношение к культурному потенциалу мегаполиса, особенно такого, как Санкт-Петербург. Культурное наследие и пространственно-средовой потенциал города – это нечто большее, чем собрание исторических и архитектурных памятников. Это, по сути, богатейшее собрание культурных ресурсов, демонстрирующих уникальность социума.

Причем современная информационно-сетевая экономика предполагает следующую логику: ценность культурных ресурсов повышается за счет обилия и широких взаимосвязей.

Ключевыми концепциями развития «Музейного квартала» должны стать коммуникация, сотрудничество и партнерство. Ценность проекта «Музейного квартала» увеличится в геометрической прогрессии с возрастанием количества участников инспирируемого этим проектом коммуникационного процесса. А увеличение ценности того же объекта вовлекает в обозначенный выше процесс коммуникации все большее количество персонажей. Концепция «экономии на масштабах» опровергается «законом возрастающей отдачи». В связи с этим, в пространственно-средовой потенциал квартала включены его рекреационный и туристский потенциал, историко-культурная и географическая специфики, а также социально-культурная и экономическая составляющая современного СПб.

Перечень существующих историко-культурных объектов и комплексов на территории «Музейного квартала»: 1) музеи: Исаакиевский собор, Музей истории религии, Центральный музей связи им. А. С. Попова, Музей В. В. Набокова; 2) выставочные площади: Центральный выставочный зал «Манеж», выставочные помещения Российского института истории искусств, выставочные помещения Дома архитектора, выставочные помещения Дома композиторов, выставочные помещения Института истории искусств, выставочные помещения Почтамта, выставочные помещения ДК Связи, Художественная галерея SPAS, Антикварная галерея «Старый Петербург», Художественная галерея «Галерея кукол»; 3) туристско-рекреационные зоны.

В настоящее время на территории квартала существуют три сложившиеся и используемые туристско-рекреационные зоны: Исаакиевская пл., пл. Труда, ул. Большая Морская. В полной мере, однако, используется только потенциал Исаакиевской пл. Более того, площадь, являющаяся одним из лучших архитектурных ансамблей Петербурга, перегружена. Помимо заполняющих ее потоков городского транспорта на площади паркуются туристические автобусы. Сквер в центре площади окружен рынком низкосортных товаров, ориентированных на нетребовательного иностранного туриста. Отсутствие надлежащего количества указателей затрудняет для туристов знакомство с кварталом, находящимся между Исаакиевской пл. и пл. Труда.

Сложившаяся на сегодняшний день социокультрная ситуация и необходимость повышения туристической привлекательности Петербурга настоятельно требуют создания новых туристско-рекреационных зон в рамках квартала, ограниченного наб. р. Мойки, пл. Труда, Конногвардейским бульваром, пл. Декабристов, Исаакиевской пл. Это позволит «разгрузить» Исаакиевскую пл. и придать ей соответствующий статус, увеличить инвестиционную и туристическую привлекательность Адмиралтейской стороны, в полной мере использовать пространственно-средовой потенциал квартала.<…>

Виртуальное представление квартала. Создание электронной базы данных по объектам квартала (персоналии, памятники архитектуры и др.).

Создание Интернет-сайта проекта «Музейный квартал».

Межмузейные проекты: «Ночь музеев», «День квартала», конференция «Вопросы приспособления памятников архитектуры», детский праздник «Я поведу тебя в музей…» (старшеклассники ведут в музеи первоклассников).

2.4. Социальная среда функционирования квартала

На 2004 г. в Санкт-Петербурге пришелся всплеск туристической активности, напрямую связанный с празднованием 300-летия города и активной политикой городских властей, направленной на повышение туристической привлекательности Северной столицы. Однако уже 2005–2006 гг. характеризовались существенным спадом числа туристов, вызванным слабо развитым уровнем инфраструктуры, недостаточным числом гостиниц и рядом других причин. Не последнее место среди них занимает отсутствие оригинальных туристических маршрутов и свежих идей в сфере туристического бизнеса.

В настоящее же время у петербуржцев и гостей города более востребованными оказываются нетрадиционные маршруты, своего рода «культурологические туры», подразумевающие широкий охват малоизвестных памятников истории и культуры. В этом смысле «Музейный квартал» является актуальным ответом на социальный запрос жителей Петербурга и посещающих город туристов.

Социальная среда:

1. Жители квартала. Категория, менее всего включенная в культурное пространство квартала. Как показывают статистические опросы, только двое из 100 жителей квартала становятся посетителями музейных экспозиций или временных выставок. Причем этими посетителями являются или пенсионеры, или школьники (в составе школьных экскурсионных групп).

2. Петербуржцы, работающие в организациях и учреждениях на территории квартала. За последние два года эта категория потенциальных посетителей заметно активизировалась. Во многом это связано с грамотным проведением информационных компаний находящимися в квартале музеями, а также с интересом, вызываемым новыми выставками.

3. Петербуржцы, посещающие музеи и др. учреждения культуры на территории квартала. Наиболее многочисленная категория посетителей находящихся в квартале музеев.

Из них: ок. 40 % – посетители от 20 до 50 лет с высшим образованием; 43 % – школьники; 10 % – пенсионеры; 7 % – студенты.

4. Граждане РФ, посещающие квартал в составе туристических групп.

Ок. 35 % от всего количества посетителей музеев.

5. Граждане иностранных государств, посещающие квартал в составе туристических групп. Для музеев, расположенных на территории квартала, не превышают 10 % от всего количества посетителей.

6. Деловой туризм (граждане РФ и иностранных государств, находящиеся в СПб. с деловым визитом, включающим экскурсионную программу). Точные статистические данные по этой категории отсутствуют. Однако, как показывают опросы, с усилением деловой активности в Петербурге увеличилось количество российских и иностранных граждан, регулярно приезжающих в город по делам бизнеса (не менее 6 раз в год). Для данной категории обычно востребованы специальные индивидуальные проекты и программы (предпочтительно, в вечернее время).

Динамика посещений: ежегодно увеличение количества посетителей приходится на период с июня по август и с октября по ноябрь.

Востребованность межмузейных программ:

Анализ опыта проведения городских межмузейных программ «Детские дни в музее», «Современное искусство в традиционном музее», «Ночь музеев» показал действенность таких проектов и увеличивающийся интерес со стороны жителей и приезжих СПб. Межмузейные программы в историческом квартале получают иную тематическую и масштабную специфику, ориентированы в большей мере на жителей района. Такие программы требуют разработки профессиональных маркетинговых и рекламных моделей.

Оценка соответствия спроса и предложения:

Изменение приоритетов социокультурной жизни современного города проявляется в снижении общекультурного уровня населения СПб., особенно молодежи и в то же время в актуализации общественных движений за сохранение историко-культурной специфики города, что позволяет утверждать важность разработки различных моделей образовательно-воспитательной деятельности как музеев, так и иных учреждений культуры. Остро стоит необходимость координации и объединения отдельных усилий и отдельных проектов. Партнерский проект «Музейный квартал» направлен на реализацию обозначенных стратегий.

В современных условия диверсификация экскурсионной музейной деятельности становится одним из наиболее актуальных механизмов просветительской и образовательно-воспитательной деятельности. Только расширение спектра экскурсионных маршрутов, специальных проектов и программ, ориентированных на разные адресные группы, может способствовать повышению туристической привлекательности Санкт-Петербурга, увеличению количества посетителей музеев и других учреждений культуры. …Актуальным становится комплексный культурологический подход к разработке экскурсионных маршрутов и программ, а также авторские методики, позволяющие комбинировать популярную и глубоко научную информацию.

<…>Динамика спроса экскурсионных и межмузейных проектов в рамках исторического квартала будет зависеть от профессиональной деятельности и заинтересованности участников и поддержки Администрации района и соответствующих Комитетов Правительства СПб.

2.5. Современные проблемы сохранения объектов культурного наследия СПб. и роль музеев в реализации модели музеефикации городского квартала

< …>Памятники истории и культуры находятся на исторически сложившейся территории и зависимы от нее. Данная территория культурно обустраивалась на протяжении весьма длительного времени и включает помимо построек исторические улицы, площади, бульвар или другие свободные пространства. Совокупность памятников, городского и природного ландшафта создает вместе незабываемый образ, который может быть назван культурной ценностью. Но в то же самое время отдельные элементы такой среды могут быть рассмотрены как историко-культурная среда, которая имеет культурную ценность как комплексный объект, в котором собраны воедино недвижимые памятники разных видов и времен, рассмотрены самостоятельно в качестве других видов культурных ценностей: постройки – как художественные и технологические образцы или произведения искусства (архитектуры), или образовательные пособия. Это несправедливо и в отношении окружающей территории. Понятие историко-культурной среды так, как оно применено в данном случае при рассмотрении феномена культурных ценностей, не совпадает с принятым в градостроительных дисциплинах.<…>

В результате поиска компромисса между процессами «сохранения» и «преобразования» Ассоциацией исследователей Санкт-Петербурга во главе с Т. А. Славиной предложена новая Концепция охраны культурно-исторического наследия. В ее основу положен принцип дифференцированного подхода к объектам охраны, позволяющий конкретизировать установленные действующим законодательством универсальные требования охраны памятников истории и культуры сообразно специфике Санкт-Петербурга и его отдельных территорий.

Однако большинство нормативных и рекомендательных документов регламентируют вопросы охраны, в основном, архитектурно-градостроительные и архитектурно-композиционные составляющие наследия зодчества С. – Петербурга. При этом решаются задачи более точного выявления и сохранения архитектурно-композиционных характеристик объекта, а во всем многообразии элементов и связей историко-культурная система не представлена. Отсутствует она и на более высоких уровнях формирования предметов охраны культурно-исторического наследия С. – Петербурга.<…>

В противоположность историческому опыту для современной реконструкции характерно крайнее разнообразие используемых конструктивно-строительных систем, что приводит к разномасштабности застройки без какой-либо функциональной обоснованности и исключает единство ее архитектурного облика. Примерами могут служить неудачное возведение в «Музейном квартале» гостиницы «Ренессанс», снос и реконструкция зданий на Почтамтской ул., д. 5 и на ул. Большая Морская, д. 56.

Существенной проблемой реконструкции объектов исторической застройки остается нарушение «тектонического единства» внешних и внутренних исторически сложившихся характеристик владельческого участка.

Попытки сохранить при реконструкции облик исторической застройки без сохранения ее материальной основы привели в европейской практике 1980-1990-х годов к возникновению болезни «фасадизма», когда под охраной памятников архитектуры подразумевается охрана только «фасадов и кровли». Это подтверждается опытом реконструкции исторической застройки С. – Петербурга рубежа ХХ-ХХI столетий, который, по выражению Т. А. Славиной, возможно, получит у потомков название «периода подделок».

Вот почему изучение архитектурно-строительного наследия, включение его в общую концепцию охраны культурно-исторического наследия С. – Петербурга, разработка понятий «предмета охраны», «достопримечательное место», «ансамбль» для материальной составляющей зодчества становятся весьма актуальными задачами. Поэтому мы предлагаем считать предметом охраны не отдельный объект культурного наследия, а историко-культурную и градостроительную специфику кварталов, участков и территорий города, выделяя понятия «достопримечательное место» и «ансамбль».

Основные результаты современных охранных практик проанализированы в «Петербургской стратегии сохранения культурного наследия», разработанной в 2006 г. Комитетом по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры. Данный документ определяет специфику культурного наследия Санкт-Петербурга как сочетание пообъектной, средовой и градостроительной охранных практик.

Вся исследуемая территория «Музейного квартала» представляет собой часть городской территории, расположенной между тремя площадями – Декабристов, Исаакиевской и Труда, наб. р. Мойки и Конногвардейским бульваром. Термин «квартал» в названии является условным и реально объединяет 6 городских кварталов, несколько памятников архитектуры и 2 ансамбля. Содержательным в предлагаемом названии является пространственно-функциональное единство данных кварталов и ансамблей и расположение в них четырех (в будущем 5) музеев. Компактное расположение всех компонентов городской застройки, историческое единство и музейное доминирование определяет и необходимость разработки модели сохранения и регенерации этой территории исторического центра Санкт-Петербурга. Исследование основывается на раскрытии понятий мемориализации и музеефикации. Термин «музеефикация» используется в широком значении как особая стратегия сохранения, использования и развития локальной историко-культурной городской среды.<…>

Музеефикация предполагает осуществление принципа комплексного сохранения и развития градостроительных основ Санкт-Петербурга. Процесс музеефикации предполагает разработку концепции, в которой обосновывается содержание памятника архитектуры как одной из форм культурного наследия, определяются место памятников в жизни общества и роль общества в их сохранении и использовании, определяются пути и методы обеспечения сохранности и использования памятников.

Пути музеефикации: музеефикация объектов культурного наследия; создание музейных экспозиций; создание мемориально-ландшафтных комплексов.

Для этого необходимо: во-первых, осуществить структурно-генетический анализ развития архитектурно-строительных характеристик квартала; выявить взаимосвязи стилевых и архитектурно-строительных характеристик каждого из этапов развития архитектурно-исторического наследия; во-вторых, использовать потенциал музеев Санкт-Петербурга; в-третьих, сформировать систему предметов охраны архитектурно-строительного наследия и включить ее в общую систему предметов охраны.

Для проекта «Музейный квартал» предметом охраны является уникальность средовой территории Адмиралтейской части Санкт-Петербурга, которая в полной мере отразилась на формировании исторических, функциональных и градостроительных доминант территории, расположенной между пл. Труда, пл. Исаакиевской, пл. Декабристов, Конногвардейским бульваром и наб. р. Мойки.

На основании выделенных приоритетов можно определить специфику охранной зоны квартала и предложить сам термин «охранная зона квартала».

1. Вся территория «Музейного квартала» определяется как «охранная зона квартала», в которой устанавливается особый режим градостроительной и хозяйственной деятельности.

2. Охраняемыми являются уникальность объемно-пространственного планировочного каркаса квартала (модуль кварталов и участков, масштаб, высотность и членение участков), поддерживающего общегородской силуэт и объединяющего ансамбли площадей (Исаакиевской пл., пл. Труда) и перспективы улиц (Вознесенского пр., Большой Морской и Малой Морской, Адмиралтейского пр., Конногвардейского бульвара, ул. Труда).

«Музейный квартал» состоит из шести кварталов, ограниченных улицами и переулками. Кварталы: Квартал № 1 расположен между Исаакиевской пл., ул. Якубовича и ул. Почтамтской и Почтамтским пер.; Квартал № 2 расположен между Исаакиевской пл., Почтамтской ул., ул. Большой Морской и Почтамтским пер.; Квартал № 3 расположен между Исаакиевской пл., ул. Большой Морской, наб. р. Мойки и Почтамтским пер.; Квартал № 4 расположен между ул. Якубовича, ул. Почтамтской и пер. Почтамтским и Конногвардейским; Квартал № 5 расположен между ул. Почтамтской, ул. Большой Морской, пер. Почтамтским и Конногвардейским; Квартал № 6 расположен между ул. Якубовича, ул. Большой Морской, пл. Труда и Конногвардейским пер. Участки: № 1 – Конногвардейский бульвар с ансамблем Казарм и Манежем по ул. Якубовича, пл. Декабристов; № 2 – территория бывшего Дворца культуры связи (ул. Большая Морская, д. 58). Ансамбли: № 1 – ансамбль Исаакиевской пл. (Исаакиевский собор, памятник Николаю I, Мариинский дворец); № 2 – ансамбль пл. Труда (Николаевский дворец, Крюковские казармы).<…>

Принципы выявления и оценки комплексов застройки, обладающих признаками объектов культурного наследия – достопримечательное место.

Понятие «Достопримечательное место» (ДМ) как вид объекта культурного наследия появилось в правовом поле Российского государства вместе с введением в действие Федерального закона от 25 июля 2002 года № 73-ФЗ «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации». В нем впервые дается определение этого понятия. Это определение в сочетании с анализом международных нормативно-правовых документов позволило в данной работе сформулировать основные принципы и критерии, по которым могут быть выявлены территории, обладающие признаками объекта культурного наследия – достопримечательного места.<…>

С. Б. Горбатенко в своей работе «Достопримечательные места как вид культурного наследия. Научное обоснование», основываясь на определении ДМ, данном в российском и международном законодательстве, уточняет это понятие: «ДМ – местность, отмеченная произошедшим выдающимся событием, или/и представляющая исторический, археологический, художественный, научный, социальный или технический интерес, обладающая настолько выраженной пространственной структурой, чтобы быть топографически идентифицированной, с установленными и описанными границами. Близкие, нередко синонимичные ДМ понятия – историческая территория (зона), исторический или историко-культурный ландшафт. Получивший высокую оценку и идентифицированный историко-культурный ландшафт, городской, пригородный или сельский, должен включаться в единый государственный реестр объектов культурного наследия (памятников истории и культуры) в виде ДМ».<…>

Приведенные определения и характеристики ДМ позволили сформулировать принципы и критерии оценки участков в границах исторической территории «Музейный квартал», выявить и предложить несколько локальных участков города к включению в Единый государственный реестр объектов культурного наследия в качестве достопримечательных мест. В основе данного предложения лежит возможность топографической идентификации тех отдельных участков исторического центра СПб., каждый из которых обладает индивидуальной, ярко выраженной, исторически и ландшафтно обусловленной пространственной структурой, имеет несомненную архитектурно-художественную и историко-архитектурную ценность. Также учитывались такие факторы, как целостность визуального восприятия, сохранность исторической застройки, связь участка или сооружений на нем с историческими событиями, выдающимися людьми и др.

Общие положения режимов использования территорий достопримечательных мест:

1. Закрепление и развитие исторически сложившихся функций и функциональных зон ДМ, которые соответствуют значению и месту ДМ в структуре исторического города, сохранение исторически сложившихся градоформирующих функциональных зон, имеющих перспективу устойчивого развития, либо изменение этих функций на принципах преемственности и приоритетности. Приоритетными являются функции, носящие культурный, общественный, жилой, учебно-воспитательный характер, а также мелкая торговля, кафе, бары – те функции, развитие которых будет служить задачам сохранения исторической застройки, способствовать процессу приспособления ее под современное использование.

2. Запрещение размещения функций, имеющих тенденцию к активному развитию, требующих больших строительных объемов (территорий), привлекающих большие потоки транспорта.

3. Сохранение исторических красных линий и линий застройки при допустимости градостроительно обоснованного смещения линий застройки на отдельных участках улиц.

4. Сохранение объектов культурного наследия и объектов, обладающих признаками объектов культурного наследия и предлагаемых научно-исследовательской документацией к включению в Единый государственный реестр объектов культурного наследия в качестве памятников, ансамблей.

5. Сохранение, реставрация и реконструкция ценных объектов историко-градостроительной среды при возможности сноса ценных объектов, находящихся в аварийном состоянии. Недопустимость сноса ценных объектов историко-градостроительной среды, выходящих на красные линии основных композиционных осей, обозначенных на историко-градостроительных опорных планах каждого конкретного ДМ. Уличные и просматриваемые с улиц фасады ценных объектов историко-градостроительной среды должны быть отреставрированы, а дворовые части и внутренние объемы могут быть реконструированы (условия реконструкции, параметры пристроек см. градостроительные регламенты).

6. Регенерация застройки с допустимым использованием методов компенсационного строительства, учет при проектировании новых объектов типологических, плотностных, планировочных, композиционных, масштабных, высотных и силуэтных параметров исторической застройки ДМ, традиций использования строительных материалов конкретных участков и улиц. Принятие габаритов новой застройки, обеспечивающих масштабное соответствие с окружающей исторической средой на основе наиболее устойчивых пространственно-планировочных признаков и приемов, характерных для ДМ, а также исключающих создание фона, неблагоприятного для восприятия памятников и ансамблей. Нейтрализация сооружений, диссонирующих по отношению к историко-градостроительной среде.

7. Обеспечение оптимального взаимодействия природного и антропогенного ландшафтов; сохранение и/или восстановление ценного природного ландшафта и связанных с ним исторических панорам, в т. ч. – вдоль водных артерий. Проведение мониторинга и мероприятий по инженерной защите территорий.

8. Сохранение и регенерация зеленых насаждений на территориях скверов, бульвара, придомовых участков. Благоустройство этих территорий, в т. ч. устройство ограждений, других малых форм, имеющих облик, характерный для исторического облика ДМ.

9. Ограничение интенсивности транспортного движения, создание условий для запрещения транспортного движения и организации пешеходных зон на улицах с высокой концентрацией памятников истории и культуры и ценной градостроительной средой.

10. Обеспечение проведения охранных археологических мероприятий с целью исследования культурного археологического слоя, консервации и музеефикации археологических фрагментов исторических объектов.

<…>

Сегодня проект «Музейный квартал» получил поддержку Комитета по науке и высшей школе Правительства Санкт-Петербурга, Комитета по культуре Правительства Санкт-Петербурга, Российского гуманитарного научного фонда, Администрации Адмиралтейского района Санкт-Петербурга, ФКИЦ «Почта России» по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Также в рамках мегапроекта «Музейный квартал» был разработан проект «Нулевая верста», посвященный культурологическому прочтению «Почтового городка» с позиций архитектора, писателя, почтового служащего, масона и дворника, что позволит воссоздать наиболее полную историко-культурную палитру этого участка исторического центра города. Проект «Нулевая верста» в июне 2009 г. получил поддержку Благотворительного фонда В. Потанина в рамках конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире». Инициативная группа Научно-практического центра «Музейный квартал» будет рада любому сотрудничеству с представителями науки, образования, индустрии туризма и досуга, а также горожанами и гостями Санкт-Петербурга.

Мнение эксперта С.К. Шайхитдиновой. Смерть в телевизионных новостях: границы допустимого

Мнение эксперта С. К. Шайхитдиновой.

Смерть в телевизионных новостях: границы допустимого

(по материалам программы «Перехват» ТК «Эфир», г. Казань)

Мнение сформировано на основе проведенного автором исследования.

Исследователь: Шайхитдинова Светлана Каимовна, зав. кафедрой журналистики Казанского (Приволжского) Федерального университета, профессор, к. филол. н., д. филос. н., стаж работы в практич. жур-ке – 6 лет; опыт производства экспертных заключений по конфликтным публикациям по обращениям физических и юридических лиц – 16 лет.

Объект исследования : вышедшие в эфир сюжеты программы «Перехват» (г. Казань), случайная выборка за июнь 2010 г., февраль, март 2011 г., а также материалы дела: заявление в Коллегию по жалобам на прессу И. Г. Ясавеева о недопустимости регулярного показа мертвых тел, насилия в популярной новостной телепрограмме; ответ директора телекомпании «Эфир» Г. Ф. Яхиной; повторное письмо заявителя в Коллегию по жалобам на прессу, настаивающее на рассмотрении вопроса о соответствии «натуралистических сюжетов» программы «Перехват» профессиональной этике журналиста.

Цель исследования : рассмотреть вопрос о границах допустимости показа смерти, насилия, крови в контексте новостных телевизионных программ. Целью определены следующие задачи:

– охарактеризовать «натуралистические сюжеты» криминальной хроники как информационный продукт массовой коммуникации;

– выявить риски, связанные с демонстрацией «натуралистических сюжетов» в контексте новостной телевизионной программы;

– определить соответствие такого рода сюжетов нормам профессиональной этики журналиста;

– рассмотреть возможные стратегии уменьшения рисков, связанных с восприятием аудиторией этих сюжетов.

Методология исследования базируется на междисциплинарном подходе (теория журналистики, социология массовых коммуникаций, визуальная антропология, дискурс-анализ). Мы исходим из того, что авторы и исполнители данного рода текстов (видеосюжетов) не являются носителями проявляемых в них смыслов. Это означает, что всю полноту ответственности за эффекты, которые имеет тот или иной информационный продукт, вброшенный в публичное пространство, не в состоянии нести отдельно взятые люди, исполняющие свои функциональные обязанности. Речь, с нашей точки зрения, должна идти о социальной ответственности представителей данной сферы деятельности (журналистики) в целом.

«Натуралистические сюжеты» как продукт массовой коммуникации, их характеристика

Сюжеты программы «Перехват» имеют вид оперативной съемки для правоохранительных органов. Упор делается на документальность видеоматериала.

Пояснение

Программа «Перехват» выделена отдельной строкой в телепрограмме местных передач: ежедневно с 19.35 до 19.45. Этим обусловлен производственный характер подготовки контента. Как правило, возможность сбора информации для подобного рода рубрик обеспечивается договоренностями с правоохранительными органами о возможности работать с ними на одной волне и таким образом одновременно слышать обращения граждан в милицию. «Телевизионщики» дежурят практически в том же режиме, что и люди в погонах; в их практике – выезд на место происшествия ночью и днем. Съемка происходит «по горячим следам» в стрессовых условиях. Соответственно видеоряд в подготавливаемых сюжетах носит сугубо репортажный характер, напоминает материал, отснятый для оперативно-розыскной работы.

В связи с тем, что динамика уровня преступности меняется в зависимости от дней недели, насыщенность сообщениями о происшествиях получается различной. Другой источник пополнения видеоматериала для насыщения отведенного под программу эфирного времени – сюжеты, которые могут отснять сами граждане (принимается съемка происшествия с мобильного телефона). С экрана о такой возможности им сообщают популярные ведущие программы. В ТК «Эфир» существуют расценки для самодеятельной видеосъемки.

Подаваемый в «Перехвате» материал журналистами никак не интерпретируется, они полностью занимают позицию правоохранительных органов.

Пояснение

Напряженный ритм, в котором функционирует программа, исключает возможность аналитики, статистики, которые бы подняли тему бытового криминала, насилия на уровень общественно значимой проблемы. Тесная связка в работе с милицией исключает возможность самостоятельной позиции корреспондентов. Ставка делается на «чистое» информирование. Подводки к видеоряду и текст за кадром носят констатирующий характер. Соответственно и вопросы, которые задают журналисты потенциальным героям сюжетов – жертвам преступлений, подозреваемым, очевидцам, – нацелены прежде всего на выяснение обстоятельств происшествия.

Предварительный вывод. По методам сбора и подачи материала сюжеты в программе «Перехват» носят характер служебной информации для правоохранительных органов, не дорабатываются до уровня, который бы позволил отнести их к текстам журналистики.

«Сырой» с точки зрения профессиональных журналистских стандартов контент программы «Перехват» подается в связке с новостями программы «Город» (продолжительность – 19.00–19.35, до программы «Перехват») и рубрикой «Актуальная тема» (начало интервью в студии примерно в 19.45, после программы «Перехват»). Ведущие сидят за одним и тем же столом, имеющим вид логотипа телекомпании «Эфир», передавая друг другу слово, как эстафетную палочку. В новостной программе «Город» анонсируются «Перехват» и «Актуальная тема».

Пояснение

Тенденция к слиянию (конвергенции) форматов и жанров в контексте журналистики является общемировой [4]. Она связана прежде всего с динамичным развитием синтетических форматов циркулирования массовой информации в Интернете, что не может не оказывать влияния на традиционные СМИ. Активное инкорпорирование «криминальной хроники» в отечественную журналистику – печатную и телевизионную – произошло в 90-е годы постсоветского периода и сегодня является обычной практикой российских газет и телевидения. В Казани подачу «натуралистических сюжетов» в контексте новостной программы практикует не только ТК «Эфир».

Событийную основу «натуралистических сюжетов» составляет именно происшествие – авария, несчастный случай, преступление. Создается ощущение, что эти события, выступая своего рода «устрашающими историями», концептуально продолжают новостную программу «Город», ориентированную на «народные новости», на показ актуальной жизни через горожан, через их восприятие текущей действительности, через их биографии и судьбы.

Пояснение

Исследователи отмечают устойчивый интерес людей к «устрашающим историям» во все времена [2, с. 238–241]. Энергичное вбрасывание этих «историй» в публичное пространство началось с развитием массовой литературы, кинематографа и телевидения. Распространение «жанра ужасов» в кино сформировало в обществе терпимое отношение к насилию на экране, чем отчасти объясняется толерантность работников СМИ к натурализму в подобных сюжетах, когда они становятся предметом телевизионной документалистики.

Предварительный вывод. «Натуралистические сюжеты» криминальной хроники в том виде, в каком они подаются на экране, могут быть отнесены к жанру «устрашающих историй» , основным предметом которых является «ужасное происшествие». «Ужасное происшествие», само по себе, не будучи поднято на уровень общественно значимой информации, не входит в предметную сферу журналистики. Однако в программе «Перехват» (и, согласно нашему предположению, во многих других российских телевизионных программах такого плана) эти сюжеты подаются под эгидой журналистской новостной информации, что меняет их статус и определяет особые условия восприятия аудиторией.

Риски, связанные с демонстрацией «натуралистических сюжетов»

в контексте новостной программы

Событие смерти является одним из наиболее мощных воздействий на психику любого человека. Эффект от этого воздействия может им до конца не осознаваться. Документальный экран усиливает степень этого воздействия через привлечение власти изображения и через ощущение публичности этого изображения. Поэтому в таких гуманистически ориентированных сферах коммуникативной деятельности, как журналистика, к теме смерти обращаются тактично и осторожно и только тогда, когда этого требует отчетливо ощущаемая общественная значимость такого обращения. В противоположность этому, если речь идет о регулярной (в нашем случае – ежедневной) организации криминальных новостей вокруг события смерти и пограничных с ней ситуаций, можно говорить о негативном воздействии СМИ на аудиторию, что выражается в нарушении информационно-психологической безопасности индивида. Последнее обозначает «состояние защищенности психики человека от деструктивного информационного воздействия – внедрения деструктивной информации в сознание и (или) подсознание человека, приводящее к неадекватному восприятию им действительности» [5, с. 99]. Согласно исследованиям отечественных и зарубежных специалистов влияния телевидения на аудиторию [2, 5], следствием этого могут выступать:

нарушение базового доверия к миру со стороны детей: смотря телевизор, «они обучаются ожидать, что жестокость – это способ, которым с ними будут обращаться в мире» – [8, с. 43–44];

банализация смерти («обычное дело»), что способствует распространению моделей и образцов девиантного поведения, прежде всего – среди подростков и молодежи: документальные сюжеты по телевидению завершают процесс, запущенный компьютерными играми, построенными на «подавлении и убийстве противника»;

дестабилизация эмоционального статуса личности, появление у нее страхов, тревожности. Согласно Дж. Кантор, в реальной жизни испуг вызывают три категории раздражителей, которые отражаются в медиасодержании: 1) разного рода опасности и увечья; 2) искажение естественных форм; 3) восприятие опасности и страха через опыт других людей [2, с. 244]. Все перечисленное есть в телевизионных трансляциях криминальной хроники.

Особую значимость обретает демонстрация «натуралистических сюжетов» в контексте новостной программы . Западными исследователями выявлены три категории факторов, обуславливающих реакцию зрителей на устрашающие сцены [2, с. 245–247]:

1) Реалистичность изображения (документальность новостей оставляет позади правдоподобие ужасов кино);

2) Мотивация зрителя. Исследования показали, что те зрители, которые смотрят телевизор для получения информации, более внимательны к передаче, поэтому испытывают большее эмоциональное возбуждение (слоган «Эфира», сопровождающий программу «Перехват», гласит: «Мы рассказываем вам об опасностях, чтобы с вами этого не случилось»);

3) Предварительный эмоциональный «подогрев» зрителя. (Почитатели программы «Город» эмоционально включаются в контент в предшествующие полчаса эфирного времени.)

4) В добавление к трем факторам необходимо обозначить четвертый – местный характер новостей: зрители имеют шанс узнать место происшествия, а иногда они ждут выпуск программы, чтобы увидеть показ ДТП с участниками, которых они знают лично.

Можно считать доказанным многочисленными исследованиями тот факт, что смерть и деструктивное поведение наших сограждан как основа ежедневных новостей является источником эмоциональной неустойчивости и депрессии в обществе. Известно, что преодоление послевоенной депрессии в сороковые годы ХХ-го столетия в европейских странах началось именно с переориентации национальных журналистик на жизнеутверждающие ценности. (Это время формирования интернациональной теории социальной ответственности прессы и распространения практики принятия редакционных кодексов профессиональной этики.)

«Натуралистические сюжеты» криминальной хроники и профессиональная этика журналиста

Со времени обращения И. Г. Ясавеева в Коллегию по жалобам на прессу (2010 г.) в программе «Перехват» произошли позитивные изменения: меньше стало крупных планов, высвечивающих шокирующие подробности происшествий, в т. ч. убийств, не наблюдается акцентов на крови. Однако продолжительность сюжетов (до двух минут) все же оставляет ощущение смакования подробностей, вторжения в личную жизнь, умаления чести и достоинства героев программы. Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого существования. Это ощущение складывается не по вине самих корреспондентов и операторов «натуралистических сюжетов». Основная проблема, думается, связана здесь с тем, что сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали – уважение смерти . Эта проблема стала особенно актуальна благодаря бурному развитию изобразительных возможностей медиа, когда многое из того, что в традиционном обществе составляло сакральную сферу, сегодня порой получает статус «виртуального развлечения». Поэтому вопрос о том, как относиться к включению в фото– или телевизионный репортаж мертвого человека, – это всегда вопрос для профессионального журналиста вне зависимости от уровня развития его профессионально-этических привычек [7, c. 44–46]. Банализацию смерти в криминальных сюжетах – взгляд на нее через объектив камеры как на «всего лишь» безжизненное медицинское тело – можно рассматривать как отсутствие у общества готовности встречи с ней. Система, стремящаяся к совершенству, согласно Ж. Бодрийяру, изначально боится смерти и пытается закрыться от нее с помощью «симулякров» [1].

Превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей превращаются в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает их эффективность, где мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории. В этой связи сторонники «жанра» для его утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. Рассмотрим это на двух примерах.

Понятие объективности, правдивости. Аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом – цель журналистики?»

Пояснение

Представление о том, что объективная реальность является очевидной и что ее можно зафиксировать без каких-либо искажений телекамерой – известное заблуждение. Те, кто его разделяет, считают, что «просто» изображение, «просто» видеоряд обеспечит нас безупречными свидетельствами о действительности. Однако это положение давно оспорено современной мыслью [3]. Аудиовизуальные технологии не могут быть нейтральны, прозрачны и объективны – мы конструируем и воспринимаем реальность согласно нашим предпочтениям и интересам. Криминальная сторона жизни, мера ее присутствия в ежедневных новостях утверждает определенное видение человека, «натурализует» его. Это положение отвечает идеологии позитивизма, всегда сопровождающей бизнес.

Понятие общественной значимости данного рода информации. Аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг».

Пояснение

Рейтинг источника не может служить показателем социальной значимости той или иной информации. Высокие рейтинги отсылают к стоимости минуты рекламного времени. Социальная значимость – сущностная характеристика информации, она не может быть определена «простым голосованием», не может зависеть ни от коммерческих, ни от политических интересов. Представляется, что определение степени заинтересованности-незаинтересованности зрителя в той или иной программе, определение степени ее нужности социуму должно опираться на качественно проведенные социологические исследования, результаты которого необходимо открывать перед общественностью. Прецеденты этих исследований уже существуют [5, с. 122–131], важно организовать их вокруг конкретных местных ситуаций.

Возможные стратегии уменьшения рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов»

Кардинальное решение проблемы – убрать из российского телевидения «натуралистические сюжеты».

Некардинальное решение связано с мероприятиями по окультуриванию информационного рынка в направлении защиты прав потребителя. Медиаорганизации, лицензированные как СМИ, несут ответственность за распространение своей продукции не только посредством телевидения, но и через Интернет.

Рекомендуется разработать и внедрить в практику формы общественного аудита информационного рынка и его отдельных – наиболее проблемных – сегментов.

Если «натуралистические сюжеты» превращены в продукт массового потребления, предлагается по аналогии с иного рода рыночной продукцией ввести соответствующие контрольные механизмы, которые уберегут цивилизованный прилавок от информационных «пирожков» с сомнительной начинкой. Речь может идти, к примеру, о том, чтобы: а) сопровождать показ этих сюжетов озвученным указанием на то, что они вредны для здоровья (по аналогии с «Минздрав предупреждает…»); б) осуществлять «контрольную закупку» – периодически оценивать телевизионный контент группами независимых экспертов из числа телезрителей с целью сокращения доли таблоидных форматов; в) практиковать «круглые столы» с приглашением специалистов и представителей общественности по проблемам развития местного телевещания; г) проводить повышение квалификации корреспондентов, работающих в заданном направлении, с целью уменьшения доли натурализма в криминальных видеосюжетах в пользу качественной журналистики.

Литература

1. Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. – М., 2003.

2. Брайант Д., Томпсон С. Основы воздействия СМИ: Пер. с англ. – М., 2004.

3. Визуальная антропология: Новые взгляды на социальную реальность: Сб. науч. ст. / Под ред. Е. Р. Ярской-Смирновой, П. В. Романова, В. Л. Круткина. – Саратов, 2007.

4. Журналистика и конвергенция: почему и как традиционные СМИ превращаются в мультимедийные. – М., 2010.

5. Информационная и психологическая безопасность в СМИ: В 2-х т. Т. 1: Телевизионные и рекламные коммуникации / Под ред. А. И. Донцова, Я. Н. Засурского, Л. В. Матвеевой, А. И. Подольского. – М., 2002.

6. Лэнгле А. Эмоции и экзистенция. – Харьков, 2007.

7. Мэйс И. Работа над ошибками: Опыт омбудсмена газеты «Гардиан». – М., 2005.

8. Снайдер М., Снайдер Р., Росс Снайдер-младший. Ребенок как личность. – СПб., 1995.

Экспертное заключение по тексту объявления в газете «Без проблем», г. Чистополь, от 26 ноября 2009 г

Экспертное заключение по тексту объявления

в газете «Без проблем», г. Чистополь, от 26 ноября 2009 г.

Объект экспертизы: Объявление «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка «Аверс», просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий», опубликованное в газете «Без проблем», г. Чистополь, 26 ноября 2009 года (№ 48).

Основание проведения экспертизы: Обращение учредителя и главного редактора газеты «Без проблем» М. И. Шагапова.

Время и место проведения экспертизы: 15.03–26.03 2010 года, кафедра журналистики Казанского государственного университета.

Эксперт : Шайхитдинова Светлана Каимовна.

Ученая степень – кандидат филологических наук (1989); доктор философских наук (2005); ученое звание – профессор; должность – заведующая кафедрой журналистики КГУ. Другие сведения: член Экспертно-консультативного совета при Управлении Россвязьохранкультуры по Республике Татарстан по вопросам применения законодательства о средствах массовой информации.

Материалы, представленные для производства экспертизы:

– текст объявления, ставшего предметом судебного иска,

– копия искового заявления,

– номера газеты «Без проблем».

Вопросы, поставленные для разрешения эксперта:

1. Содержится ли в объявлении: «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» – намеренное оскорбление, унижение чести, достоинства и деловой репутации Карпеева В. Ю.?

2. Какова форма выражения информации объявления: «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий», утверждение, мнение, предложение, вопрос, оценочное суждение?

3. Содержится ли в тексте объявления «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» какая-либо отрицательная оценка деятельности руководителя КПКГ «Экспресс-Кредит» и самого КПКГ «Экспресс-Кредит»?

Использованная литература

1. Аникина А. Б. Образное слово в художественном и публицистическом произведении: Вопросы стилистики текста. – М., 2005.

2. Защита чести и достоинства. Теоретические и практические вопросы. – М., 1997.

3. Кожина М. Н. Стилистика русского языка. – М., 1983.

4. Понятие чести, достоинства и деловой репутации: Спорные тексты СМИ и проблемы их анализа и оценки юристами и лингвистами. – Воронеж, 2004.

5. Понятия чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. – М., 1997.

Исследование объекта экспертизы

Характеристика объекта экспертизы. Текст объявления «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» может быть охарактеризован как речевое высказывание, представляющее законченное предложение . Это значит, что его смысл должен выводиться не из его отдельных элементов в виде слов и словосочетаний, а из него целиком .

Различают процесс формирования речевого высказывания и процесс восприятия, понимания речевого высказывания.

Процесс формирования речевого высказывания включает мотив высказывания и тему высказывания.

Мотив и тема высказывания выводятся из его цели . Цель анализируемого высказывания – побудить звонить по указанному телефону определенный круг граждан. Побуждение высказано в виде просьбы . Автор высказывания хочет наладить контакт с рядом граждан, «пострадавших от финансовой деятельности…». Однако в анализируемом высказывании не утверждается, что такие граждане существуют. В связи с тем, что указанная характеристика граждан включена в просьбу , которая в этом случае не может квалифицироваться как утверждение (просьба – это то, что хотел бы автор), то и элемент высказывания о гражданах носит предположительный характер, т. е. относится к разряду сведений, квалифицируемых не как «факт», а как «мнение» (элемент мнения) субъекта высказывания.

Соответствие или несоответствие действительности – такое требование может быть выдвинуто только по отношению к сведениям, квалифицируемым как «факты», которые могут быть подтверждены или опровергнуты. Речевое высказывание «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» в силу своей принадлежности к разряду «мнений» («просьб») ни подтверждено, ни опровергнуто быть не может.

Тема высказывания: стремление объединиться с предположительно существующим кругом граждан. В соответствии с этим в высказывании не содержится никаких иных целей, в том числе, связанных с желанием оскорбить или умалить честь и достоинство истца. Какая-либо определенная оценка его деятельности в речевом высказывании отсутствует.

Процесс восприятия, понимания речевого высказывания усложняется в связи с тем, что на восприятие как на субъективный процесс оказывает воздействие не только смысл речевого высказывания, но и впечатление, возникающее от формата высказывания. В данном случае предложение, ставшее предметом иска, облечено в формат объявления . Жанровые признаки объявления исключают из его цели выражение оценочных суждений. Позиция редакции в публикуемых в периодическом издании коммерческих объявлениях не отражается. Однако лаконичность, функциональная строгость речевого высказывания в объявлении может создать впечатление о том, что в объявлении констатируются уже свершившиеся «факты», в то время как мы имеем дело со сведениями, которые объявляются, поэтому носят вероятностный характер.

Заключение по экспертизе

1. В объявлении «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» не содержится сведений, которые умаляют честь, достоинство и деловую репутацию Карпеева В. Ю. и оскорбляют его.

2. Речевое высказывание «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» может быть отнесено к разряду сведений, которые квалифицируются как «мнение».

3. В тексте объявления «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий» не содержится какая-либо отрицательная оценка деятельности руководителя КПКГ «Экспресс-Кредит» и самого КПКГ «Экспресс-Кредит».

С. К. Шайхитдинова

Заключение заведующей кафедрой журналистики Казанского государственного университета С.К.Шайхитдиновой

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

заведующей кафедрой журналистики

Казанского государственного университета

С. К. Шайхитдиновой

Объект заключения:

1. Публикация «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» // Газета «25 канал». – № 41. – 2003. – 6-12 октября.

2. Публикация «Информация должна быть объективной» // Газета «25 канал». – № 43. – 2003. – 20–26 октября.

Основания проведения заключения:

Обращение председателя совета Димитровградской общественной организации «Центр содействия гражданским инициативам» М. А. Пискунова.

Время и место проведения заключения:

25 ноября – 04 декабря 2005 г.; г. Казань, Казанский государственный университет, факультет журналистики и социологии, кафедра журналистики.

Лицо, давшее заключение:

Шайхитдинова Светлана Каимовна.

Образование высшее по специальности «журналистика». Стаж работы в средствах массовой информации – 6 лет, на преподавательской должности – 15 лет. Ученая степень – кандидат филологических наук (1989); доктор философских наук (2005); ученое звание – доцент; должность – заведующая кафедрой журналистики КГУ. С 1998 г. по настоящее время по обращениям граждан и организаций произведено более десяти экспертных заключений по конфликтным текстам массовой информации.

Материалы, представленные для проведения заключения:

2. Публикация «Информация должна быть объективной» // Газета «25 канал». – № 43. – 2003. – 20–26 октября.

3. Публикация «Дискуссия о последствиях радиоактивного выброса» // Газета «25 канал». – № 46. – 2003. – 10–16 ноября.

4. Копия искового заявления о защите деловой репутации ФГУП «ГНЦ РФ НИИАР».

5. Уточнение исковых требований о защите деловой репутации ФГУП «ГНЦ РФ НИИАР» по делу № А 72-3059/04-17/60.

Цель заключения:

Дать оценку правомерности использования в газетной публикации слов и выражений, ставших предметом иска. Ответить на вопросы, поставленные в обращении «Центра содействия гражданским инициативам».

Используемые источники:

1. Законодательство о средствах массовой информации. – М., 1999.

2. Защита чести и достоинства: Теоретические и практические вопросы. – М., 1997.

3. Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М., 1983.

4. Основы творческой деятельности журналиста. – СПб., 2000.

5. Правовое поле журналиста. – М., 1997.

6. Средства массовой информации постсоветской России. – М., 2002.

7. Понятия чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. – М., 1997.

8. Честь, достоинство и репутация: Журналистика и юриспруденция в конфликте (результаты исследования и материалы конференции). – М., 1998.

9. Цена слова: Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по защите чести и достоинства и деловой репутации / Под ред. проф. М.В. Горбаневского. – М., 2002.

Исходные положения и выводы:

В исковом заявлении обозначены два ответчика. Следовательно, можно выделить два конфликта: 1) между редакцией газеты «25 канал» и Государственным научным центром РФ «Научно-исследовательский институт атомных реакторов» (далее – «государственное предприятие НИИАР»); 2) между гражданином Пискуновым и государственным предприятием НИИАР. Предметом искового заявления являются суждения на страницах газеты «25 канал», следовательно, место разворачивания конфликтов – публичная сфера. В соответствии с особенностями законодательного регулирования публичной сферы и функционирования ее субъектов обозначенные конфликты и предполагается рассмотреть.

Конфликт «редакция – государственное предприятие НИИАР».

Конфликтные публикации («НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» и «Информация должны быть объективной») выполнены в жанре публицистической статьи. Для этого жанра характерно, что: а) основным предметом изложения является общественно-значимая проблема (в отличие от других жанров, где предметом может быть единичный факт, серия фактов или образ человека); б) изложение выполняется в авторской манере (в отличие от научной статьи, где изложение максимально объективировано).

ПРОБЛЕМА (противоречие) в тексте выражается в виде тезиса и антитезиса. Остальную часть статьи занимают аргументация к тезису, к антитезису, обоснование позиции автора по отношению к проблеме, введение и заключение.

Тезис в статье «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» представлен фактом, свидетельствующим, что на атомном реакторе государственного предприятия НИИАР в 1997 году произошел выброс в атмосферу радиоактивного йода-131. Антитезис представлен фактом: в последующие годы резко возросло количество эндокринных заболеваний, главным образом щитовидной железы, особенно у детей и у тех взрослых, у которых ее функция уже нарушена или ослаблена. Первый факт изложен с опорой на информационное сообщение государственного предприятия НИИАР, в котором указано, что выброс составил 60–70 миллиКюри. Второй факт аргументирован статистическими данными из экологического анализа медико-статистических данных за 1970–2000 годы «Здоровье населения города Димитровграда».

Автор публикации обнаруживает между этими фактами причинно-следственную связь. В этом – проблема и в этом – ее общественная значимость. Приведенная аргументация имеет цель обосновать эту позицию. Обоснование включает как факты, имеющие по отношению к проблеме подчиненное значение, так и оценочные суждения. К числу оценочных суждений относятся и прогнозы, которые допустимы в жанре статьи.

ОЦЕНОЧНЫМИ ЯВЛЯЮТСЯ СУЖДЕНИЯ, КОТОРЫЕ НЕ МОГУТ БЫТЬ ВЕРИФИЦИРОВАНЫ [410] , следовательно, они не могут быть ни строго доказаны, ни опровергнуты. Проблема последствий выброса радиоактивного йода не может быть доказана с математической точностью не только потому, что, как указывает автор статьи, специальных полномасштабных исследований по этой теме не проводилось. Выводы подобных исследований, оперируя зависимостями, которые интерпретируются разными группами экспертов, в любом случае будут носить вероятностный характер. Цель прессы как канала реализации конституционных прав граждан – поднять проблему, оценить ее масштаб, привлечь экспертов, обозначить ответственных, что и выполнила газета «25 канал».

Для истца важно: а) выброс радиоактивного йода не квалифицировать как аварию; б) выброс радиоактивного йода характеризовать как отсутствие нарушения установленных пределов безопасной эксплуатации реактора; в) не делать прогнозов, которые отрицательно скажутся на имидже учреждения перед партнерами; г) принимать в расчет данные только тех проверок, которые исключают зависимость между выбросом и ростом заболеваний; д) критику организации рассматривать как «порочащие сведения».

Таким образом, государственное предприятие НИИАР подменяет дискуссию по существу общественно-значимой проблемы в публичной сфере ведомственными и рыночными интересами.

Узковедомственный подход бюрократизирует отношения с таким демократическим институтом, как пресса, через требование от журналистов следовать букве ведомственных документов. Между тем, информационное право во всех цивилизованных странах оставляет за журналистами «пространство для дыхания», что означает согласие общественных институтов по отношению к прессе не менять приоритетов между существенным и второстепенным (издержками) в ее деятельности [411] .

Понятие деловой репутации связывается в текстах права прежде всего с предпринимательской деятельностью [412] . Научно-исследовательский институт атомных реакторов, выполняя согласно своему Уставу наряду с фундаментальными и прикладные научные исследования, не может не являться субъектом рынка. Однако определяющим его статус является то, что это государственное предприятие, не практикующее такую предпринимательскую деятельность, которая меняет приоритеты в пользу коммерческой выгоды.

Конфликт «гражданин М. А. Пискунов – государственное предприятие НИИАР»

В исковом заявлении о защите деловой репутации ФГУП «ГНЦ РФ НИИАР» ключевым является понятие «порочащие сведения». Пленум Верховного суда РФ указал, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т. п., которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» [413] .

Между тем, как было сказано выше, статус истца квалифицируется как государственное предприятие. Предметом конфликта в связи с этим являются не «сведения, порочащие деловую репутацию», а сведения, которые содержат критическое отношение гражданина Пискунова к работе государственного предприятия. Критика высказана на основе информации, полученной от самого государственного предприятия. Таким образом, речь идет об информационных ресурсах НИИАРа. Порядок использования ресурсов подобного типа, порядок доступа к ним и защиты оговорен в Федеральном Законе «Об информации, информатизации и защите информации» (1995).

Данный закон запрещает ограничивать доступ к экологической информации, необходимой для безопасности граждан и населения в целом (ст. 10); указывает, что доступ к информационным ресурсам является основой осуществления общественного контроля за деятельностью различных организаций, а также состоянием экономики, экологии и пр. Закон обязывает государственные органы и подведомственные им организации не только предоставлять пользователям своевременную информацию, но и в пределах своей компетенции осуществлять массовое информационное обеспечение пользователей по вопросам прав, свобод и обязанностей граждан, их безопасности и другим вопросам, представляющим общественный интерес (ст. 12, 13).

Можно заключить, что, оценивая сведения о росте заболеваний щитовидной железы как несоответствующие действительности, НИИАР превысил свою компетенцию, в то время как им не была выполнена обязанность снабжения гражданина Пискунова, а в его лице и других граждан, информацией, которая относится к компетенции НИИАР.

На основе изложенного сформированы ответы на поставленные в запросе вопросы:

I. Фрагмент из публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» (газета «25 канал», № 41 за 6-12 октября 2003 г.): «… в результате аварии на одном из реакторов НИИАРа начался повышенный выброс в атмосферу радиоактивного йода-131…».

Вопросы:

I.1. Каково значение слова «авария» в исследуемом фрагменте публикации?

Слово «авария» в предложенном контексте может быть истолковано согласно словарям, дающим общеупотребительное значение слов (к примеру, авария как «повреждение какого-нибудь механизма, машины, устройства во время работы, движения» [414] ).

I.2. Является ли правомочным требование истца (НИИАР) о том, что слово «авария» относительно «ядерных аварий» и «радиационных аварий», происходящих на атомных реакторах, в публикациях СМИ должно применяться исходя не из значений этого слова, определяемых толковыми словарями современного русского языка, а исходя из соответствующих терминов и определений, которые даются в ведомственных положениях или применяются в ведомственных актах о расследованиях произошедших событий, несмотря на то, что применяемые в атомном ведомстве определения терминов «авария», «ядерная авария» и «радиационная авария» существенно расходятся между собой?

Теория и практика журналистики предписывает авторам материалов, ориентированных на массовую аудиторию, использовать слова с узко терминологическим значением только в тех случаях, когда это входит в поле зрения общественного интереса. Имиджевые проблемы конкретных предприятий, как правило, не являются предметом общественного интереса.

I.3. С учетом цели и жанра публикации, в котором употреблено оспариваемое истцом слово «авария», может ли применение этого слова в данном предложении расцениваться как сведение, порочащее деловую репутацию НИИАРа?

Государственный научный центр РФ Научно-исследовательский институт атомных реакторов в силу своего статуса и сферы деятельности не может по отношению к общественности и представляющему ее институту в лице СМИ с читаться субъектом деловой репутации. В противном случае произойдет подмена национально-государственных приоритетов в соответствующей области (атомная энергетика) предпринимательскими (деловыми) выгодами отдельной конторы (ведомства).

II. Фрагмент из публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» (газета «25 канал», № 41 за 6-12 октября 2003 г.): «Фактически же выброс мог быть и более мощным».

Вопросы:

II.1. В какой форме изложены в этом предложении сведения – утверждение, мнение, предположение?

Фраза «Фактически же выброс мог быть и более мощным» относится к оценочным суждениям.

Жанр публицистической статьи не только допускает, но и приветствует такой авторский компонент, как оценка. Оценка может найти продолжение в предположении или версии.

Оценочными являются суждения, которые не могут быть верифицированы (см. выше). Через них пресса осуществляет свою главную функцию – быть трибуной, выразителем общественного мнения, общественной оценки. Оценка может касаться как настоящего, так и прошлого и будущего. Только так можно исключить ситуацию, когда принятие решений относительно приоритетных вопросов жизнедеятельности общества находится во власти узкого круга лиц.

II.2. С учетом цели и жанра публикации, в котором употреблена оспариваемая истцом фраза, могут ли расцениваться изложенные в этом предложении сведения как порочащие деловую репутацию НИИАРа?

См. ответ на вопрос 1.3.

III. Фрагмент из публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов» (газета «25 канал», № 41 за 6-12 октября 2003 г.): «…в результате случившегося в ближайшие годы резко возрастет количество эндокринных заболеваний, главным образом щитовидной железы, особенно у детей и у тех взрослых, у которых ее функция уже нарушена или ослаблена. Так оно и произошло, о чем свидетельствует названный выше экологический анализ медико-статистических данных за 1970–2000 год «Здоровье населения г. Димитровграда».

Вопросы:

III.1. Содержит ли данный текст негативную информацию о НИИАРе, которую можно отнести к утверждениям о нарушении деловой этики и обычаев делового оборота или о нарушениях НИИАРа в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности, умаляющих деловую репутацию юридического лица?

С учетом изложенного выше – ответ отрицательный.

Вмешательство ведомств в деятельность прессы в вопросах, которые не относятся к компетенции этих ведомств, может быть расценено как воспрепятствование журналистской деятельности, что предусматривает санкции, изложенные в соответствующих статьях как гражданского, так и уголовного законодательства.

IV. Фрагмент из публикации «Информация должны быть объективной» (газета «25 канал» № 43 за 20–26 октября 2003 г.): «….что на коллектив МУ “Служба охраны окружающей среды” тоже было оказано воздействие со стороны тех, кто остался недоволен появлением статьи, в которой подробно рассказывается о некоторых фактах, связанных с радиоактивными выбросами НИИАРа, в том числе трехнедельного выброса йода-131 летом 1997 года на реакторе МИР, и с их воздействием на здоровье населения».

Вопросы:

IV.1. Следует ли из сведений, изложенных в данном тексте, вывод, что воздействие на коллектив МУ «Служба охраны окружающей природной среды» оказывал именно НИИАР?

Из процитированного текста данное утверждение не следует.

Включение этого текста в предмет иска свидетельствует об очередной попытке истца руководить вопросами, которые не относятся к его компетенции.

IV.2. Публикация под заголовком «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов», напечатанная в газете «25 канал», № 41 за 6-12 октября 2003 г., в исследуемом тексте названа «статьей, в которой подробно рассказывается о некоторых фактах, связанных с радиоактивными выбросами НИИАРа, в том числе трехнедельного выброса йода-131 летом 1997 года на реакторе МИР, и с их воздействием на здоровье населения». Можно ли отнести упоминание об этой статье в исследуемом фрагменте публикации к сведениям, порочащим деловую репутацию НИИАРа?

Ответ отрицательный.

См. ответы на вопросы 1.3 и 2.2, а также исходные положения и выводы экспертизы.

Заведующая кафедрой журналистики

Казанского государственного университета,

доктор философских наук,

кандидат филологических наук С. К. Ш айхитдинова

Заключение лингвистической экспертизы по статье Шилова Е.А

ЗАКЛЮЧЕНИЕ [415]

лингвистической экспертизы по статье Шилова Е. А.

город Москва 12 октября 2001 г.

Комиссия экспертов в следующем составе: председатель правления Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, доктор филологических наук, профессор Горбаневский Михаил Викторович (научный лингвистический стаж – 25 лет), член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, доктор филологических наук профессор Бельчиков Юлий Абрамович (научный лингвистический стаж – 49 лет) и член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, кандидат филологических наук, доцент Сафонова Юлия Александровна (научный лингвистический стаж – 22 год) на основании запроса журналиста Шилова Е. А. (Пенза) от 25.09.2001 г. (сопр. письмо вх. № 04\10) произвела лингвистическую экспертизу текста его статьи «Честь имею» («Московский комсомолец в Пензе», № 4 от 25.01–01.02.2001 г.) в связи с уголовным иском гр. Гулякова А. Д. о защите чести, достоинства и компенсации морального вреда в Федеральном суде Октябрьского района г. Пензы (дело № 2-405).

Права и обязанности экспертов, предусмотренные ст. 82 УПК РСФСР, нам разъяснены. Об уголовной ответственности за дачу ложного заключения по ст. 307, 308 УК РФ мы предупреждены.

Экспертиза начата 1 октября 2001 г.

Экспертиза закончена 12 октября 2001 г.

В распоряжение экспертов были предоставлены следующие материалы :

1. Ксерокопия статьи Е. Шилова «Честь имею!» (газ. «Московский комсомолец в Пензе», № 4 от 25.01–01.02.2001 г.).

На разрешение экспертов поставлены следующие вопросы:

1. Содержит ли текст статьи “Честь имею!” информацию о генерале УВД Александре Гулякове?

2. Если данный текст содержит негативную информацию, то в какой форме: в форме утверждения, в форме предположения или в какой-либо иной форме?

3. Содержит ли статья оскорбительную лексику?

4. Какие значимые для разрешения дела сведения может указать экспертиза дополнительно к заданным вопросам?

В результате проведенного исследования эксперты пришли к следующим выводам:

1. Содержит ли текст статьи «Честь имею!» информацию о генерале УВД Александре Гулякове?

В тексте статьи содержится информация о генерале Гулякове в приведенных ниже высказываниях. Те высказывания, которые содержат негативную информацию, отмечены. Эксперты (исходя из здравого смысла) под негативной информацией понимают такую информацию, которая указывает на проявление в ком-чем-либо (в данном случае – в ком) плохих черт, свойств.

Заголовок и подзаголовок

Честь имею! Имеет ли полное моральное право заявить так генерал УВД генерал Гуляков?

Врезка

«Вот видите, я открыт перед вами, я же не пытаюсь утаить информацию!» – примерно так восклицал генерал Александр Гуляков на пресс-конференции, состоявшейся в здании управления в минувшую пятницу.

Журналистам в очередной раз ничего не оставалось, как верить генералу на слово. А что делать? Как проверить те цифры, что регулярно выдаются пишущей братии на так называемых брифингах в УВД клерками милицейской пресс-службы и озвучиваются милицейским генералом?

Текст статьи

(1) Вероятно, по той причине, что скандал уже стал достоянием общественности, генерал-лектор Александр Гуляков не стал бренчать, как жестянками, заслугами УВД в раскрытии преступлений. Он, конечно же, вынужден был признать, что мы в этой части уже скатились вниз!

(4) Впрочем, на человека рядового, не знающего тайн УВД, а также того, какие интриги плетутся в «белом доме» на улице Злобина, слова красавца генерала (ведь похвастался же Александра Гуляков журналистам, что девушки на него до сих пор заглядываются) могут и произвести впечатление.

(5) Людям, знающим хотя бы пять процентов того, что так старательно прячется от общественного мнения милицейским чиновничеством, чаще приходится задавать себе вопросы о том, какие же метаморфозы происходят с нашей пензенской милицией с той поры, как ее возглавил Александр Гуляков.

(6) На той же пресс-конференции ведущий областного телевидения Виктор Вавилов поинтересовался у Гулякова, почему так мало уголовных дел по антикоррупционным статьям? И Александр Дмитриевич был вынужден констатировать, что его подчиненные не научились еще работать по взяткам. Но причина этого неутешительного обстоятельства, по его словам, заключается в том, что современного чиновника – взяточника взять с поличным, дескать, очень и очень сложно (понятно – это не лекции студентам читать!).

(7) И простите, каких таких громких уголовных дел можно ждать от УВД, начальник которого частенько приговаривает, что, дескать, то или иное дело «не имеет перспективы, поскольку все упрется в чисто гражданско-правовые отношения»?

(8) Разве можно выиграть битву… с поднятыми руками? И ведь как ни крути, но именно по этой причине в органы государственной власти Пензенской области стали попадать люди, которые, по выражению самого Александра Гулякова, «работают, используя жульнические методы».

(9) К слову, подобные фразы произносил Александр Гуляков на диктофон пишущему эти строки газетчику, характеризуя некоторые темные проделки того же народного депутата Виктора Юрина….

(10) Так кому же принесла эффект та махинация?

Напомню, что в то время областную прокуратуру возглавлял седовласый Виктор Костяев, а областное УВД – генерал «теоретик» Александр Гуляков. Первый сегодня что-то там советует Валерию Кошлевскому. А второй… Мог бы все-таки защитить (или хотя бы попытаться!) своего подчиненного – начальника Земетчинского РОВД от произвола оборзевших чиновников!

(12) Пресса это «форменное безобразие» описала в деталях. И доказательно! А что же Гуляков? У генерала собственное мнение. Сухов, дескать, действовал в рамках закона! А Кочетков просто «запутался (!) в тракторах», да к тому же уже и на пенсии – негативная информация.

(13) Мне могут возразить, что рассказанные эпизоды составляют все-таки единичные факты. Чего же тогда бить тревогу? Ведь и сам генерал Гуляков настаивает на том, что в его ведомстве далеко не все в порядке. «Милицию всегда критиковать есть за что!» – воскликнул он горемычно на пресс-конференции.

(14) Прямо вины Кузнецова в гибели людей я не усматриваю! – уверенно заявил на пресс-конференции Александр Гуляков. Дескать, фугас все равно был бы взорван под милиционерами. Однако тут же вступил в противоречие с самим собой, заявив о том, что парни гибли в основном от автоматического огня. … К тому же помощь пришла попавшим в засаду только через сорок минут. И это при том, что, по словам Гулякова, от поселка до места боя всего-то километра четыре!

(15) Не многовато ли проблем в УВД образца последних лет? И не слишком ли мягок в своих решениях генерал-лектор Гуляков? – негативная информация.

(16) Может, если вдуматься, ему как раз и недостает в генеральской звезде адекватного глубокого внутреннего содержания и профессиональной командирской выдержки? Той, которая, выражаясь образно, отличает настоящий коньяк от суррогата быстрого приготовления. Оттого и обиды на журналиста «Российской газеты» за его жестокие вопросы на пресс-конференции, оттого и мальчишеская поза, высказанная публично, – дескать, да, я плохой, вы же это хотите услышать!

Если данный текст содержит негативную информацию, то в какой форме: в форме утверждения, в форме предположения или в какой-либо иной форме?

Следующие высказывания содержат негативную информацию

(2) Ведь если факт то ли бессовестного вранья, то ли вовсе профессиональной некомпетентности, то ли искреннего заблуждения генерала Гулякова установлен, то возможно ли доверять его словам и впредь? – негативная информация, содержится в форме предположения, на это указывает структура предложения: если…, то… Предложения, построенные по такой модели, представляют информацию гипотетически.

(3) В отличие от прокурора Кошлевского, Гуляков заговорил о проблеме только тогда, когда его стала «доставать» местная независимая пресса. Вот и поверь после этого уверениям генерала милиции в том, что он открыт перед обществом! – негативная информация, в форме утверждения: повелительная форма глагола поверить (вот и поверь после этого). Утверждение о том, что уверениям генерала о его открытости обществу верить нельзя.

(10) Так кому же принесла эффект та махинация?

Впрочем, лично для меня уже ясно – не мог защитить! Потому что, вероятно, побоялся нежелательного осложнения отношений с самим губернатором! Не случайно же генерал Гуляков искренне недоумевал на пресс-конференции, как же можно не подчиняться Бочкареву, коли тот финансирует УВД? – негативная информация в форме утверждения. Автор статьи полагает, что Гуляков должен был защитить своего подчиненного от произвола чиновников, но не сделал этого. Это и утверждается. Причину такого поступка автор статьи видит в том, что – как автор статьи предполагает, но не утверждает (потому что, вероятно,… – употребление вводного слова вероятно указывает на предположение) – Гуляков побоялся нежелательного осложнения отношений с губернатором.

(11) Почему на пресс-конференции в УВД Александр Гуляков заявил, что в возбуждении уголовного дела по этому факту было отказано… за отсутствием состава преступления? Да, вот так и ляпнул! Может потому, что Юрин – олигарх местного пошиба и депутат Законодательного Собрания области, и с ним рядом в трудную минуту всегда находилась тень нашего Кузьмича? Тогда настоящий ли у нас генерал? Хватает ли ему гражданского мужества достойно нести по жизни свою одну, но такую большую и тяжелую звезду? Или он так и будет привычно оглядываться на бесспорно влиятельного Василия Бочкарева? И считать, что тот, выделяя казенные деньги для УВД, совершает акт личного меценатства, а не просто выполняет работу государственного чиновника? Которая есть, заметим, его же государственный долг – негативная информация в форме предположения, на это указывает употребление слова может, а также ряд собственно вопросов, которые представляют особую форму рассуждения, не являющуюся суждением о чем-либо, то есть не содержащую ни утверждения, ни отрицания чего-либо. У экспертов нет достаточных оснований полагать, что эти вопросы риторические, то есть содержащие в себе уже и ответы. Эти вопросы обращены как к самому генералу, так и к читательской аудитории с целью понять, проанализировать факты и сделать самостоятельные выводы, отвечая на вопрос, поставленный во врезке статьи.

(15) Не многовато ли проблем в УВД образца последних лет? И не слишком ли мягок в своих решениях генерал-лектор Гуляков? – негативная информация в форме предположения-вопроса. По мнению автора, излишняя мягкость – черта, свойство характера, которое не следует проявлять, будучи генералом. Даже при утвердительной форме такого высказывания оно не могло бы стать оспариваемым фрагментом, так как нет возможности объективно проверить достаточную / недостаточную степень мягкости-жесткости при принятии определенных решений должностного лица.

– негативная информация в форме предположения-вопроса (может..). По мнению автора (но не в форме утверждения), генералу не достает адекватного глубокого внутреннего содержания и профессиональной командирской выдержки. Даже при утвердительной форме такого высказывания, оно не могло бы стать оспариваемым фрагментом, так как нет возможности объективно проверить достаточную / недостаточную степень адекватного глубокого внутреннего содержания и профессиональной командирской выдержки.

Содержит ли статья оскорбительную лексику?

В лингвистических экспертизах по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации, как правило, ключевым звеном является детальное изучение значения и стилистической окраски слов и словосочетаний современного русского языка, содержащихся в представленных на экспертизу текстах, учитывая их возможное использование для унижения чести и достоинства другого человека, выраженное в неприличной форме (оскорбления).

При оскорблении в отличие от клеветнических сведений, которые должны быть заведомо ложными, правдивость и ложность распространяемых сведений значения не имеет. В практике принято выделять определенные разряды слов литературного и разговорного языков, использование которых в отношении определенного лица (прежде всего, физического), как правило, является оскорбительным.

Это:

Слова и выражения, обозначающие антиобщественную, социально осуждаемую деятельность: мошенник, жулик, проститутка.

Слова с ярко выраженной негативной оценкой, фактически составляющей их основной смысл, также обозначающие социально осуждаемую деятельность или позицию характеризуемого: расист, двурушник, предатель.

Названия некоторых профессий, употребляемые в переносном значении: палач, мясник.

Зоосемантические метафоры, отсылающие к названиям животных и подчеркивающие какие-либо отрицательные свойства человека: нечистоплотность или неблагодарность ( свинья ), глупость ( осел ), неповоротливость, неуклюжесть ( корова ) и т. п.

Глаголы с осуждающим значением или прямой негативной оценкой: воровать, хапнуть.

Слова, содержащие экспрессивную негативную оценку поведения человека, свойств его личности и т. п., без отношения к указанию на конкретную деятельность или позицию: негодяй, мерзавец, хам.

Эвфемизмы для слов первого разряда, сохраняющие тем не менее их негативно-оценочный характер: женщина легкого поведения, интердевочка.

Специальные негативно-оценочные каламбурные образования: коммуняки, дерьмократы.

Кроме того, оскорбительным, как правило, является использование в качестве характеристик лица нецензурных слов.

В анализируемой статье Е. А. Шилова «Честь имею!» не содержится оскорбительной лексики.

4. Какие значимые для разрешения дела сведения может указать экспертиза дополнительно к заданным вопросам?

Заслуживает профессионального комментария как композиция статьи, так и ее заголовок и подзаголовок.

Заголовок статьи «Честь имею!» – фразеологическое выражение. Согласно толковым словарям русского языка, это выражение – устарелое, употребляется со словами просить, предложить, сообщить как формула вежливости в речи, обращенной к вышестоящему лицу (см. Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1997, стр. 882, статья честь, заромбовая часть). Подзаголовок статьи – вопросительное предложение «Имеет ли полное моральное право заявить так генерал УВД Александр Гуляков?» актуализирует основное значение слова честь «достойные уважения и гордости моральные качества человека; его соответствующие принципы» (см. там же). Сочетание прямого значения слова честь в подзаголовке-вопросе и значения фразеологического выражения «честь имею» в заголовке создает определенный эффект (каламбур), задает критический тон статьи. Во врезке этот критический тон определен самим автором статьи, основная цель автора – сопоставить «цифры, которые показывают, что с каждым годом наше областное УВД все успешнее сражается с преступностью, гробит коррупцию на корню, гвоздит заворовавшееся начальство» и факты, которые известны журналисту. Основной пафос статьи (он определен самим автором уже во врезке) – несоответствие цифр, получаемых журналистами на брифингах в УВД, и фактического положения дел с преступностью в Пензенской области; отношение к де-юре (к цифрам, к статистике) и к де-факто (реальному положению дел) должностного лица – генерала УВД Александра Гулякова. Таким образом, уже в начальной части статьи (подзаголовок, врезка) автор четко определяет критическую направленность статьи: «Все так. Но именно поэтому печатать увэдэшную статистику в газете, дабы в очередной раз продемонстрировать читателям, что наша милиция нас бережет, – увольте!» – здесь увольте в значении «избавьте от чего-нибудь неприятного, тяжелого», по сути это категорический отказ в вежливой форме. Вся статья (последовательно, как это задано во врезке) построена по принципу сопоставления: (1) де-юре (статистика); комментарии генерала Гулякова – (2) де-факто (реальное положение дел, как их излагает автор статьи – напоминаем, что в компетенцию эксперта-лингвиста не входит установление того, соответствуют ли факты, изложенные автором статьи, действительности) – (3) сопоставление де-юре и де-факто; комментарии (обычно в форме вопросов) автора статьи. Следует обратить внимание, что немалое содержание вопросительных предложений автора статьи можно рассматривать как приглашение к разговору, привлечение внимания читателей с просьбой самостоятельно их интерпретировать и сделать свой вывод.

В целом статья Е. А. Шилова «Честь имею!» носит дискуссионный характер, ставящий своей целью на основании большого фактологического материала и в рамках лингвостилистической корректности (не употребляя оскорбительной лексики), привлечь общественное внимание к ряду насущных и спорных проблем в Пензенской области, к решению которых, по мнению автора статьи, может иметь отношение генерал УВД Александр Гуляков.

Председатель правления Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, доктор филологических наук, профессор кафедры общего и русского языкознания Российского университета дружбы народов, вице-президент Общества любителей российской словесности М. В. ГОРБАНЕВСКИЙ

Действительный член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, кандидат филологических наук, зав. кафедрой теории и истории русского языка Государственной академии славянской культуры, доцент, старший научный сотрудник Института русского языка РАН Ю. А. САФОНОВА

Действительный член Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, доктор филологических наук, профессор кафедры русской cловесности Международного университета, член Совета Общества любителей российской словесности Ю. А. БЕЛЬЧИКОВ

Заключение по определению целесообразности и прогнозированию возможности преобразования существующего закрытого промышленного объекта в современный научно-технический музей в Санкт-Петербурге

30.12.2010

Заключение

по определению целесообразности и прогнозированию

возможности преобразования существующего закрытого

промышленного объекта в современный научно-технический музей в Санкт-Петербурге (после посещения электростанции «Уткина заводь», закрытой в мае 2010 года)

Научно-технический музей – это многофункциональный комплекс, в котором должны быть объединены наука, просвещение, инженерные коллекции, технологии, инновации.

Сегодня музеи науки и техники становятся очень востребованными во всем мире, создаются прекрасные новые (как, например, Научно-технический музей в Ханчжоу, Китай, 2009 г.), реконструируются и возрождаются существующие (как, например, ФГУ «ЦМС имени А. С. Попова», СПб., 2001–2003; ФГУК «Политехнический музей» в Москве, 2012–2016). Особенно важными функциями в них считаются функции развития науки и образования при сохранении исторического культурного наследия в области техники. Музеи науки во всем мире стали местом и волшебных впечатлений, и обучения на практике. Они предлагают комплексные, более искусные и разнообразные занятия, чем простой интерактив, и, серьезно относясь к вопросу, прочно погружают науку и технику в социальный и культурный аспекты. Именно такие музеи являются эффективными помощниками в воспитании новых поколений молодежи, в т. ч. научно-технической интеллигенции во всем мире.

В Санкт-Петербурге, колыбели фундаментальной науки Санкт-Петербурга-Ленинграда, для настоящего времени крайне мало научно-технических музеев. Поэтому задача, поставленная Правительством Санкт-Петербурга, чрезвычайно актуальна.

Электростанция «Уткина заводь», которую мы посетили с целью определения целесообразности и прогнозирования возможности преобразования существующего закрытого промышленного объекта в современный научно-технический музей в Санкт-Петербурге, представляет собой хорошо сохранившееся, но закрытое в связи с запуском новых мощностей, предприятие. Может ли преобразование электростанции в научно-технический музей способствовать решению данной задачи?

В соответствии с решениями, принятыми Ассоциацией научно-технических музеев России и руководствуясь общими направлениями деятельности ИКОМ в отношении всемирного культурного наследия, очевидно, что необходимо сохранять промышленное, инженерное и технологическое наследие ХХ века для будущих поколений молодежи с образовательными целями.

В этой связи и в случае принятии решения о создании научно-технического музея в здании бывшей ТЭЦ «Уткина заводь», представляется, в первую очередь, целесообразным:

1. Обеспечить превентивную консервацию наиболее ценных фрагментов промышленного оборудования: турбины начала ХХ века поставки компании из Манчестера, Великобритания, оборудования паровых котлов, операторных пультов и пр., сохранившегося в хорошем состоянии до наших дней (в случае необходимости выкупить и ни в коем случае не допустить сдачи всего оборудования в металлолом), для дальнейшего использования в исторических и социокультурных целях (металлических шильдиков недостаточно).

2. Изготовить и закрыть сохраняющиеся фрагменты оборудования ТЭЦ прочными вандалоустойчивыми прозрачными колпаками, позволяющими использовать артефакты в музейных или социокультурных целях.

3. Определиться с финансированием и организовать международный конкурс на выбор компании по музейному проектированию для создания современной дизайн-концепции музея.

4. Совместно с консультантами и специалистами разработать техническое задание и концепцию научно-технического музея в Санкт-Петербурге; обеспечить передачу необходимых экспонатов по выбранным разделам из других музеев на временное хранение; сохранить имеющееся наследие и архивы; обозначить направления и пути сбора собственных исторических коллекций; создать тематико-структурный план размещения экспонатов.

5. Разработать и согласовать проект реконструкции здания, с обеспечением инженерной и технологической инфраструктуры для поддержки АРМ в экспозиции, фондохранилищах, офисах; предусмотреть достаточные по площади пространства под: постоянную экспозицию, фондохранилища, входную зону, рекреационные зоны, зоны для образовательных проектов, детских программ, НТБ, конференционных услуг и т. д.

6. Выполнить все строительно-монтажные работы под руководством и контролем авторов и создать экспозицию и запустить остальные функции научно-технического музея.

Краткая история промышленного объекта

Электростанция «Уткина заводь» – ГРЭС «Красный Октябрь» – ТЭЦ-5

Октябрьская наб., 108. Закрыта 26 мая 2010 года в связи с запуском новых мощностей.

Предлагается создать в Санкт-Петербурге новый Музей науки и техники в здании закрытой электростанции.

Архитектор: Оль А. А.

Начало строительства: 1913 г.

Окончание строительства: 1922 г.

Стиль: Конструктивизм

Данные по паспорту БТИ:

Площадь застройки: 6414 кв. м

Общая полезная площадь: 11 737 кв. м

Фундамент ленточный железобетонный монолитный

Стены: кирпич, железобетон

Перекрытия: монолитные железобетонные плиты

Каркас: железобетонный

Кровля: пергамин, рубероид

Площадь территории: 46 га.

В 1913 г. по заказу правительства в Уткиной заводи бельгийское акционерное общество «Железобетон» начало строительство электростанции, работающей на торфе, используя местный торфяник. Первая мировая война прервала строительство. Одной из причин было то, что Николай II отказал бельгийцам в дотации.

Построенные стены без кровли простояли до 1920 г. В 1922 г. арх. А. А. Оль разработал проект первой очереди здания электростанции. Башня, увенчанная ротондой, украшавшая здание в проекте, не была построена.

Станцию открыли 8 октября 1922 г. Она стала второй после Каширы советской ГЭС (ГЭС в то время – «государственная электростанция») – Первая ГЭС Петроградского плана ГОЭЛРО.

Во время блокады ГЭС в Уткиной заводи была единственной, снабжавшей электроэнергией город. Во время ВОВ были дни, когда на ее территорию падало до двухсот вражеских снарядов. После ВОВ ТЭЦ-5 «Красный Октябрь» была реконструирована и продолжала снабжать теплом и электроэнергией прилегающие территории города. В 2001 г. здание включено КГИОПом в «Перечень вновь выявленных объектов, представляющих историческую, научную, художественную или иную культурную ценность». 26 мая 2010 года электростанция закрыта навсегда в связи с запуском новой современной станции на близлежащей территории.

Примерный расчет стоимости:

Для сравнения используются сведения по реконструкции и возрождению ФГУ «ЦМС имени А. С. Попова» и планы по финансированию реконструкции старого здания ФГУК «Политехнический музей» и строительству второго здания ПМ в Москве.

Общая полезная площадь ЦМС – 7500 кв. м. Стоимость реконструкции 1 кв. м в ценах 2001–2003 гг. – 95 000 руб. (входят строительные работы, стоимость оборудования, монтаж, консервация и реставрация экспонатов, проектирование дизайн-концепции и ТЭП, мультимедийные продукты, наполнение, оснащение, графическое оформление, интерактивное моделирование и т. п.).

В настоящее время на расценки вводим коэффициент 2, получается, что для создания аналогичного музея площадью 11 737 кв. м потребуется: 95 000 х 2 х 11 737 примерно 2,5 млрд руб. + преобразование окружающей территории 46 га (460 000 кв. м). Чтобы территория поддерживала НТ музей, там должен быть создан научно-технический парк с инновационными улицами и магазинами. Разборка существующих построек, приведение в порядок территории и создание интерактивного НТ парка будет стоить не меньше: 460000х30000= 13,8 млрд руб.

Итог: 16,3 млрд руб.

Даже при разумном сокращении стоимости (НТ Музей в СПб. должен быть ОЧЕНЬ современным, иначе не стоит и начинать), общая стоимость проекта никак не будет менее, чем 10,0 млрд руб.

Как пример, на реконструкцию старого здания (пл. 25 000 кв. м) на Новой площади в Москве и строительство нового второго здания Политехнического музея в Москве в период 2011–2016 гг. по указу Правительства РФ в 2010 г. выделено 7,0 млрд руб. с возможностью корректировки в процессе выполнения работ.

SWOT-анализ

Сделав короткий ситуационный анализ, в связи с поставленной Правительством СПб. задачей можно говорить о нижеследующем относительно места расположения и возможности создания научно-технического музея в здании и на территории бывшей ТЭЦ «Уткина заводь»:

Сильные стороны:

1. Правительство Санкт-Петербурга настроено на утверждение проекта создания научно-технического музея на данном промышленном объекте.

2. Предлагается хорошо сохранившееся стильное здание, достаточное по площади для создания НТ музейно-паркового комплекса в Санкт-Петербурге (4,5 млн чел.). Здание позволяет создать постоянную экспозицию, помещения для временных выставок, хранилища фондов, другие музейные технологии, пространства для конгресс-услуг и кейтеринга.

3. Большая площадь территории, на которой расположен объект, позволяет частично вынести функции музея из здания и создать прекрасный научно-развлекательный парк «НТП» с инновационными улицами, интерактивными развлечениями, магазинами, киосками, кафе, сувенирными лавками, фотоателье и пр. инфраструктурой «малого бизнеса», создающего специфическую профессиональную комфортабельную среду вокруг научно-технического музея.

Слабые стороны:

1. Объект расположен далеко от центра, на территории с неразвитой инфраструктурой пассажирского транспорта, в пешеходной доступности нет станции метро, подъезд возможен только автомобильным транспортом или автобусами, мало места для парковки и т. д.

2. Реализация проекта потребует ОЧЕНЬ больших средств, которые необходимо предусмотреть в городском бюджете Санкт-Петербурга. Территория примыкает к крупнейшему промышленному объекту – энергетическому комплексу и ЛЭП.

3. Планируемый научно-технический музей не обладает собственными коллекциями.

4. Владелец ТЭЦ намеревается сдать до мая 2011 г. все имеющееся уникальное английское оборудование ТЭЦ в металлолом!

5. Пока нет команды разработчиков проекта и будущих сотрудников музейного комплекса.

6. Длительные сроки реализации проекта.

7. Объект является вновь выявленным памятником архитектуры. Велика вероятность высоких охранных требований со стороны КГИОП.

Возможности:

1. Найти достаточные бюджетные и спонсорские средства для решения всех указанных задач (финансы решают очень многое) .

2. Создать рабочую команду профессионально подготовленных специалистов по музейному проектированию, часть из которых в будущем будет работать в музее (кадры решают всё).

3. Изучить лучший мировой опыт создания научно-технического музея.

4. Использовать передовой зарубежный опыт по созданию научно-технических музеев: привлечь опытные фирмы или создать совместную компанию по проекту (кадры решают всё). .

5. Оснастить планируемый музей новейшим музейным оборудованием и технологическими решениями, интерактивными экспонатами с использованием последних веяний информационных, музейных и управленческих технологий (финансы решают очень многое) .

6. Построить новую транспортную инфраструктуру в районе «Уткиной заводи» для обеспечения удобного массового доступа в научно-технический музей (а иначе не будет окупаемости инвестиций в музей). Метро? Ж/д ветка?

7. Широкая рекламная компания по предварительному продвижению проекта научно-технического музея на площадке «Уткина заводь».

Угроза:

1. Самое главное: если ничего из вышеуказанного не будет сделано, сорвется весь проект. ФИНАНСЫ???

2. Правительство потеряет интерес к проекту из-за длительного срока реализации.

3. При отсутствии транспортной инфраструктуры или профессионального штата научно-технический музей будет маловостребованным.

4. Из-за частичного невыполнения концепции (отсутствие средств) научно-технический музей не будет интересен посетителям.

5. Если возникнет реальная конкуренция с другим научно-развлекательным центром, лучше разработанным, обеспеченным и оснащенным.

На основании вышеизложенного, в моей оценке негативный прогноз преобладает.

С уважением,

Л. Н. Бакаютова,

кандидат культурологии,

директор ФГУ «ЦМС имени А. С. Попова»

Экспертное заключение

ЭКСПЕРТНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

____ _____________ 200__г. №____

Мною, экспертом по культурным ценностям Росохранкультуры, по специальности: исторические ценности , специализации: предметы техники, приборы, инструменты, аппаратура, обмундирование научного, производственного бытового и военного назначения массового и мелкосерийного производства (аттестованным на основании Протокола № 2 от 23 мая 2008 г. заседания Аттестационной комиссии аттестации экспертов по культурным ценностям)

Шестаковым Вячеславом Анатольевичем

проведен визуальный (без использования технических средств) осмотр 101 (Сто одного) предмета, ввезенных (временно ввезенных) на территорию Российской Федерации из _____________________________________________

(страна вывоза)

__ _______2009 г.

XXX XXX XXX XXX XXX XXX XXX XXX XXX XXX

(Ф. И.О. заявителя, название организации)

________________________________________________________

(№ документа, удостоверяющего личность, для гражданина, ИНН для организации)

и декларируемых им как

Коллекция культурных ценностей

В результате осмотра установлено, что предметы, представленные для осмотра, представляют собой совокупность однородных предметов (телефонных аппаратов), подобранных таким образом, что они иллюстрируют становление и особенности производства и применения технических средств, транслирующих человеческую речь на расстояние, которые, независимо от культурной ценности каждого из них, собранные вместе, имеют историческое, научное или культурное значение, т. е. являются коллекцией культурных ценностей , отражающей этапы становления науки и техники в XX-ХXI столетиях, что соответствует содержанию понятия коллекции культурных ценностей, изложенных в статье 5 Закона РФ от 15.04.1993 г. № 4804-1 «О вывозе и ввозе культурных ценностей».

Список предметов на ________ листах прилагается (не прилагается).

(ненужное зачеркнуть)

Фотографии предметов в количестве ___шт. прилагаются (не прилагаются).

(ненужное зачеркнуть)

Эксперт Росохранкультуры _____________ В. А. Шестаков по культурным ценностям

Образец заявления для предъявления на таможне

Образец заявления для предъявления на таможне

Исх. № __________от «____»________ 2010 г. г. Санкт-Петербург

В таможенный пункт «Торфяновка», «Шумилкино» (ненужное зачеркнуть)

Я, Шестаков Вячеслав Анатольевич – эксперт по культурным ценностям Россвязьохранкультуры, по специальности: исторические ценности , специализации: предметы техники, приборы, инструменты, аппаратура, обмундирование научного, производственного, бытового и военного назначения массового и мелкосерийного производства (аттестованный на основании Протокола № 2 от 23 мая 2008 г. заседания Аттестационной комиссии аттестации экспертов по культурным ценностям Федеральной службы по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия (Россвязьохранкультуры)) подтверждаю, что ввезенный/временно ввезенный (ненужное зачеркнуть) XXX XXXXX [Ф. И.О.] на территорию Российской Федерации предмет: Граммофон Victor (VICTROLA) Talking Machine VV–XVI, с комплектующими (иглы и пр.), является культурной ценностью.

Список культурных ценностей на _____листах прилагается. Фотографии культурных ценностей в количестве ___ штук прилагаются.

Эксперт по культурным ценностям____________В. А. Шестаков

Рецензия на рукопись «Литература и культура Древнего мира»

РЕЦЕНЗИЯ [416]

на рукопись «Литература и культура Древнего мира»

(Объем 20 п. л.) Автор – профессор Б. А. Гиленсон

Рукопись Б. А. Гиленсона «Литература и культура Древнего мира», представленная на рецензию, предполагается к изданию в качестве учебного пособия для бакалавриата по направлению «филологическое образование». Рукопись соответствует программе, разработанной на филологическом факультете РГПУ им. А. И. Герцена. Автор – профессор Б. А. Гиленсон – является одним из ведущих специалистов в области истории литературы, автором ряда учебных пособий и учебников по античной литературе, зарубежной литературе конца XIX–XX веков. В основе рукописи нового учебного пособия лежит богатый научно-методический опыт педагога, прекрасного лектора и скрупулезного ученого.

Пособие по дисциплине «Литература и культура Древнего мира» задумано как широкая историко-культурная панорама, где литературный процесс представлен в ряду других явлений художественной реальности. Возможно, точнее было бы назвать пособие «Литература в культуре Древнего мира». Союз «и» разделяет литературу и культуру, превращает их в самостоятельные феномены. Между тем, культура Древнего мира – это явление более общего порядка, частью которого выступает художественная культура, а словесность, литература, в свою очередь, представляют собой часть художественной культуры.

В рецензии особое внимание хотелось бы уделить культурологической составляющей содержания учебного пособия. Культурологическая составляющая «заложена» в характеристики историко-культурного контекста, предваряющие обзор литературных памятников, вторгается эпизодами, повествующими о научных проблемах, связанных с открытием и изучением литературы Древности, наполняет выводы.

Концептуальная база культурологических сюжетов представляется несколько устаревшей. Культура Египта, Китая или Античного мира представлена в пособии как совокупность достижений в области искусства, философии, инженерной мысли, науки, понятыми с точки зрения той ценности, которую эти области знания играют в культуре современного типа с ее дифференциацией знания и деятельности. Такой подход не вполне соответствует современному взгляду на исторический тип культуры как уникальный, исторически неповторимый способ человеческого существования, как исторический тип отношения человека к миру – к природе, обществу, самому себе. Древность – это исторический тип культуры, обладающий единством типологических характеристик, что не отменяет разнообразие Древних цивилизаций и многообразие художественных памятников.

Материал, связанный с ритуально-мифологической основой художественной практики, что является важнейшей типологической характеристикой эпохи Древности, носит в пособии преимущественно справочный характер, не поддерживается анализами художественных особенностей литературных произведений. Мифологическая основа художественного языка оказывается, как правило, исчерпана сюжетом, иллюстрирующим пантеоны богов. Не раскрывается синкретизм художественной, сакральной, практической сфер культуры Древнего мира, проявляющийся в системе художественных образов, в исторической поэтике, в практике бытования (функционирования) литературных произведений. В главе I справедливо отмечено, что неправомерно разделять литературу Древности на литературу религиозную и светскую. Однако этот тезис носит этикетный характер и в дальнейшем не работает.

Нельзя не согласиться с заявленной во Введении необходимостью преодолеть устойчивый «европоцентризм» в изучении литературы и включить наряду с античностью материал по литературам Древнего Востока (с. 3). Между тем, симпатии автора явно принадлежат античности. Это отношение следует из способа изложения материала. Главы по литературам Востока носят обзорный характер, главы по античной литературе – аналитический.

Симпатии к античности следуют из самой стилистики текста. «Одной из бесценных заслуг эллинов было то, что они подарили миру идею демократии», «век Перикла» оказался самой плодоносной эпохой для развития и обогащения всех видов искусства, художественного творчества и вообще культурной духовной деятельности» (с. 94). Тогда как «в целом же развитие древневосточных обществ по сравнению с древнегреческим и римским было замедленным. Застойностью отличались…». «В то время как на Востоке властвовали деспоты, в Древней Греции уже сложился демократический правопорядок…» (с. 6). И т. д. Нельзя не вспомнить М. Л. Гаспарова, который писал, что в греко-персидских войнах мы неизменно оказывались на стороне греков.

В пособии отводится место теме взаимосвязей древних литератур, которая раскрывается преимущественно как прямые контакты между античным миром и Египтом, Ближним Востоком, как «восточная тематика» в Илиаде, в сочинениях Ксенофонта и Геродота. Представляется, что проблема типологической близости литератур Древнего мира на основе мифо-поэтической картины мира заслуживает большего внимания в учебном пособии, опорой здесь могли бы послужить не только работа Н. Конрада, но и труды С. Аверинцева, Л. Акимовой, Н. Брагинской, Я. Голосовкера, И. М. Дьяконова, Г. К. Кнабе, О. Фрейденберг, М. Мелетинского. Можно было бы вынести эти темы для самостоятельного изучения при условии точной отсылки к соответствующим научным работам.

Основным критерием ценности литературы выступает ее вклад в последующее развитие литературы, главным образом, аспект влияния на литературу Западной Европы и России Нового времени. Это касается и античной литературы, и литературы за пределами античного мира. Без сомнения, эта тема уместна в настоящем пособии, но она нужна в том случае, если позволяет глубже и полнее охарактеризовать эпоху Древности. Между тем, эта проблема из текста ускользает. Так, трудно согласиться с таким, например, высказыванием: в древнеегипетском стихотворении «Прославление писцов» звучит «мысль о бессмертии истинной литературы, о чем позднее писали многие, например Гораций, Овидий, а также Пушкин» (с. 19). Вопрос о том, насколько различен смысл, вложенный в одну и ту же тему анонимным египетским писцом, Горацием, Пушкиным даже не ставится.

Одна из важнейших проблем анонимности в литературах Востока и авторства в Античной литературе решается так, словно античность ничем принципиально не отличается от Нового времени. Вывод о том, что Гомер «целеустремленно и умело» использует систему художественных приемов и средств (с. 134) превращает его в автора, владеющего теорией сочинительства, и диссонирует с рассказом о проблеме происхождения эпоса, о Гомере как мифической личности (с. 136–137, 139).

Культурологический подход к историческому материалу предполагает умение понять не только и не столько ценность эпохи для нас, сколько ее внутренние ценностные ориентиры, собственные критерии, какими бы далекими от наших от ни были. Понять, удерживая различия. Иначе, как замечал А. Я. Гуревич, разговор исследователя с исторической эпохой превращается в разговор с самим собой.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что представленную рукопись отличает широта охвата материала, доступность и яркость изложения. Материал подан интересно, живо. Структура пособия логически следует программе курса и отвечает целям и задачам учебного курса.

В пособии учтена необходимость самостоятельной работы студентов, для чего предложены списки литературы в конце каждой главы и вопросы для самоконтроля. Библиография, предлагаемая в помощь самостоятельной работе, разнообразна, включает немало работ, изданных в последние годы. Характер вопросов для самостоятельной работы соотнесен с библиографией, предполагает работу с текстами, изучение научной литературы.

Считаю, что пособие может быть рекомендовано к изданию и будет востребовано в образовательном процессе.

Кандидат культурологии, доцент кафедры теории

и истории культуры Российского государственного

педагогического университета им. А. И. Герцена Л. В. Никифорова

Методика выявления признаков экстремизма

Методика выявления признаков экстремизма [417]

Перед исследователем (экспертом) или сотрудником, принимающим решение об изъятии материалов и направлении их на исследование, стоит сложная задача – отыскать тонкую грань между свободой слова и призывом к насилию.

1. Анализ представленного текста с целью ответить на вопрос об истинности приводимых фактов.

2. Оценка текста на предмет выявления сознательного искажения, извращения специфики тех или иных национальных или религиозных групп (формирование у читателей путем использования определенной лексики отвращения к излагаемым фактам, либо использование приема «полуправда-полуложь»).

3. Анализ эмоционально окрашенной лексики, используемой в тексте. Данный специальный психолингвистический прием основан на использовании выражений, негативно воспринимающихся в массовом сознании. Наиболее ярким примером является использование слова «фашизм», которое в массовом сознании давно уже утратило свой историко-политологический смысл, а стало своеобразным ярлыком. (Ср. название фильма К. Душенова «Еврейский фашизм. Россия с ножом в спине».)

4. Выявление сознательного и целенаправленного посягательства на религиозные и национальные святыни, оскорбления религиозных и национальных чувств, что нарушает права и свободы, возбуждает национальную и религиозную рознь. (В книге В. Емельянова «Десионизация» говорится, что: «из недр Аравийского полуострова вышло племя профессиональных преступников-евреев (в дословном переводе с иврита – проходимцев)». Данный пассаж объявляет преступниками целый этнос – евреев, оскорбительно преподнося их самоназвание.)

5. Выявление пропаганды исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности.

6. Определение четко обозначенного адресата разжигающих вражду высказываний. 282 статья Уголовного кодекса России в качестве элемента объективной стороны преступления указывает на необходимость наличия конкретной национальной, религиозной, расовой, половой, языковой или социальной группы, в адрес которой приводятся высказывания.

7. Выявление клеветы. Под клеветой как признаком экстремизма понимается публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением.

8. Приемом, направленным на возбуждение вражды и ненависти, является формирование установки на принципиальное противоречие, несовместимость социальных, национальных, религиозных групп. Например, с психолингвистической точки зрения фраза «мир народам, война властям» (размещенная в канун выборов в ГосДуму в 2007 на одном из зданий органов государственной власти России в Свердловской области) построена с использованием антонимов, то есть слов, противоположных по своему лексическому значению. Понятия «мир» и «война» обозначают взаимоисключающие, несовместимые явления. Они соотносятся в высказывании с другой парой явлений, и взаимоисключающий смысл переходит на эту пару явлений: народам – мир, а властям – война. Благодаря использованию такого психолингвистического приема потенциальному читателю исследуемой фразы внушается мысль о враждебности, принципиальной несовместимости «народов» и «властей».

9. Выявление сознательного нарушения основных логических законов. Например, в листовке «Единая Россия – партия фашистского толка?» делается попытка найти отдельные схожие элементы в политике и экономике современной России и фашистских режимов Италии и Германии прошлого века. Однако при этом сознательно умалчивается, что один и тот же признак в разных социально-исторических контекстах может иметь абсолютно противоположный смысл. Например, инфляция, государственный статус центральных каналов СМИ или активное сотрудничество государства и Церкви объявляются признаками фашизма, что не соответствует действительности.

10. Особо следует обращать внимание на использование создателями экстремистских материалов средств эстетического воздействия, художественных образов и символов. Закон прямо запрещает использование нацистской символики, причем таковой считается не столько ее фактическая историко-политическая принадлежность, сколько ее узнаваемость в массовом сознании («до степени смешения»). Большое значение имеет контекст использования подобной символики. Нельзя считать пропагандой нацистской символики и идей нацизма деятельность историков, членов военно-исторических клубов и обществ, их печатных изданий и сайтов, но они должны в своих материалах обязательно делать соответствующее предупреждение. (Например, «данный сайт является историко-культурным проектом и не пропагандирует идеи нацизма».)

11. Следует помнить, что далеко не все символы, используемые экстремистскими группировками, несут признаки экстремизма, однако иногда обычные знаки, наполненные специфическим смыслом, могут отображать экстремистскую направленность. Например, черно-бело-желтый флаг является всего лишь одним из флагов российской империи и к нацизму не имеет никакого отношения. Однако, например, сочетания цифр «88» на языке скинхедов означает «Heil Hitler», «14» – 14 слов «We must secure the existence of our people and a future for white children». «Мы должны сохранить само существование нашего народа и его будущее для детей Белого Человека», автор Давид Лэйн (один из идеологов расизма в США).

12. Принципиальным моментом в выявлении признаков экстремизма является доказательство факта публичности распространяемых материалов, то есть стремление автора донести смысл информации до максимально большего числа адресатов (выбор места, времени, способа распространения).

Приведенный список методических проблем является далеко не исчерпывающим и открытым для дополнения. В качестве главного хотелось бы отметить необходимость постоянной обратной связи между теоретиками и практиками противодействия экстремизму.

Культурологическая экспертиза как концепт и феномен культурологической практики новое явление российской действительности. Возрастание роли экспертизы и эксперта свидетельствует о переходе нашего общества на другую, более профессионально ориентированную, ступень политического и законодательного развития – когда высококвалифицированный специалист начинает оказывать влияние на базисные решения и судьбу дальнейшего развития государства, общества и культуры.

Описание теоретических концепций и подробный анализ результатов практических экспертиз демонстрируют, достаточно близкие взгляды на гуманитарную и культурологическую экспертизу у различных ученых. Общим является осознание необходимости и всеохватности возможностей культурологической экспертизы – законотворчество, политика, образование, наука. Тем не менее очевидно, что методология и методика культурологических экспертиз находятся в стадии концептуализации и формализации. Особую ценность тексту придают реальные примеры, и экспертные заключения.

Множественность объектов экспертного исследования предполагает разнообразие методов проведения экспертизы, кроме того, не маловажную роль играет личность эксперта. И в данном аспекте предстоит сделать многое для развития института экспертов и подготовки высококвалифицированных специалистов, способных объединить фундаментальные и прикладные знания и умения, выработанные в науках о культуре.

Результаты исследования показывают, что на сегодняшний день существует достаточно прочная база для осуществления и широкого внедрения культурологической экспертизы в общественную практику. Главная проблема, над решением которой еще предстоит работать это привитие устойчивого рефлекса общественному сознанию – проведение экспертизы необходимость, а не роскошь. Пока попытки внедрения культурологической оценки различных правовых, политических и прочих проектов вызывает огромное количество вопросов. Как и где готовить экспертов? Как сделать экспертов независимыми? И главное, как сделать экспертов незаменимыми, т. е. внедрить в умы, прежде всего, чиновников и политиков идею о важности и абсолютной необходимости получения независимого экспертного заключения, содержащего выводы о необходимости, эффективности, целесообразности именно этого метода или способа, и наконец, прогнозирующего возможные последствия. Без такого ни одно решение федерального, муниципального или локального узконаправленного действия не должно быть принято к исполнению.

Коллективная монография первый шаг, который позволил объединить теорию и эмпирику, ученых и практиков, каждый из которых попытался изложить свое видение проблем проведения и обоснования экспертизы.

Примечания

Материалы Школы практической культурологии размещены на сайте сетевого сообщества «Российская культурология»: http://www.culturalnet.ru/f/viewtopic.php? id=316

Философия и культурология в современной экспертной деятельности: Коллективная монография / Редколл: В. А. Рабош, Л. В. Никифорова, Н. А. Кривич. – СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2010.

Формулируя предварительное понимание культурологической экспертизы мы опираемся на: Гончаров С. А. П онимание и экспертная деятельность. Вместо введения // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: Коллективная монография. – СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2010. – С. 9.

См.: Моисеев В. И. Этос науки как символ новой объективности // Этос науки / Отв. ред. Л. П. Киященко и Е. З. Мирская. – М.: Аcademia, 2008. – С. 267–268.

Огурцов А. П. Интерсубъективность как поле философских исследований // Личность. Культура. Общество. – 2007. Т. 9. Вып. 31 (4). – С. 63.

Там же. – С. 63–64.

Каменобродский А. Г., Новосёлов М. М. О гносеологической точности и формировании интервалов неразличимости // Вопросы философии. – 2008. – № 7.

Федотова В. Г. Социальная философия и науки об обществе // Эпистемология и философия науки. – 2004. – Т. 1. – № 2. – С. 134.

Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии / Под ред. В. А. Лекторского, В. И. Аршинова; пер. с англ. М. Б. Гнедовского, Н. М. Смирновой, Б. А. Старостина. – М.,1995.

Степин В. С. Эволюция этоса науки: от классической к постнеклассической рациональности // Этос науки / Отв. ред. Л. П. Киященко и Е. З. Мирская. – М.: Аcademia, 2008. – С. 29.

Там же. – С. 30.

Там же. – С. 46.

О возможностях получения достоверных результатов на основе анализа количественных и статистических показателей, служащих основаниями для диагностики социальной и культурной динамики, существует немало исследований. См., например: Моль А. Социодинамика культуры / Пер. с франц. Изд. 2-е. – М.: КомКнига, 2005; Петров В. М. Социальная и культурная динамика: быстротекущие процессы (информационный подход). – СПб., 2008 и др.

Райков А. Н. П ространство сетевой экспертизы // Личность. Культура. Общество. – Том ХII. Вып. 4. №№ 59–60. – С. 238.

Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических делений // Socio – logos’96: Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской академии наук. – М.: Socio-logos, 1996.

Сарафанов В. И. PR как информационно-технологическое обеспечение современных организационно-управленческих систем // Организационно-управленческие системы информационного общества: теоретические и методологические проблемы: Сборник обзоров и рефератов. – М.: ИНИОН, 2003. – С. 110–112.

Орехов А. М. Интеллектуальная собственность: опыт социально-философского и социально-теоретического исследования. Изд. второе, испр. – М.: URSS, 2009. – С. 119.

Равен Дж. Компетентность в современном обществе: выявление, развитие и реализация / Пер. с англ. – М.: Когито-Центр, 2002. – С. 122.

Тоффлер Э. Метаморфозы власти: Знание, богатство и сила на пороге ХХI века / Пер. с англ. – М.: АСТ: АСТ-Москва, 2009. – С. 316.

Поти Б., Реале Э. Изменение моделей государственного финансирования исследований: эмпирический анализ на основе данных о финансировании проектов // Социальные и гуманитарные науки: Отечественная и зарубежная литература. Серия 8. Науковедение: Реферативный журнал. 2008. № 3. – С. 111–112.

Там же. – С. 117–118.

Бунджулов А. Ученый и власть (реферат) // Социальные науки в странах Центральной и Восточной Европы на рубеже веков: сборник статей, обзоров, рефератов. – М.: РАН ИНИОН, 2004. – С. 81.

Размышления М. Фуко на эту тему содержатся в его работах «Субъект и власть», «Интеллектуал и власти», включенных в сборник статей: Фуко М. Интеллектуалы и власть. Ч. 3. Статьи и интервью. – М.: Праксис, 2006. – С. 161–212.

Макс Вебер писал о том, что существенное содержание любой исторической оценки составляют «знания» о возможных соотнесениях к ценности, что предполагает «способность – хотя бы теоретически – изменять “точку зрения” по отношению к объекту. Обычно говорят, имея в виду, что нам надлежит “объективно оценить” какое-либо событие, прежде чем оно в качестве объекта “войдет” в историю, но это именно ведь не означает, что оно может оказать каузальное “воздействие”». См.: Вебер М. Избранные произведения. – М., 1990. – С. 459.

Дьюи Дж. Реконструкция в философии. Проблемы человека / Пер. с англ., послесл. и примеч. Л. Е. Павловой. – М.: Республика, 2003.

См. об этом: Флиер А. Я. К акой будет культура в XXI веке: аналитический прогноз//Обсерватория культуры. – 2010. – № 4.

Бывший президент США Билл Клинтон как-то остроумно заметил, что холодную войну выиграл Элвис Пресли. Это представляется очень точным наблюдением. В размывании советской идеологической системы огромную роль сыграла западная массовая культура, которой советская идеология не могла противопоставить ничего эквивалентного по степени влияния на сознание людей.

Такое понимание культуры прекрасно аргументирует И. М. Быховская. См.: Быховская И. М. П рикладная культурология: знание в действии // Культурология: фундаментальные основания прикладных исследований. – М.: Смысл, 2010.

Об этом см.: Костина А. В., Флиер А. Я. К уда история влечет культуру (от «общества концертирующих» к «обществу репетирующих») // Костина А. В., Флиер А. Я. Культура: между рабством конъюнктуры, рабством обычая и рабством статуса. – М.: Согласие, 2011.

Привалов А. Культура в законе [Интервью с К. Э. Разлоговым] //

http://www.expert.ru/articles/2010/07/09/privalov_razlogov/

Загребин С. С. К ультурологическая экспертиза в системе культурной политики современного российского государства // Фундаментальные проблемы культурологии: в 4-х т. Т. 4: Культурная политика / Отв. ред. Д. Л. Спивак. – СПб.: Алетейя, 2008. – С. 54–57.

Аванесова Г. А. С оциокультурная экспертиза общественных проектов и программ в регионах Российской Федерации // Вопросы культурологии. – 2009. – № 5.

Садохин А. П. К ультурологическая экспертиза: теоретико-методологические основы деятельности // Вопросы культурологии. – 2011. – № 1. – С. 96. См. также Шестаков В. П. Э кспертиза как научная дисциплина // Вопросы культурологии. – 2010. – № 5. – С. 89–95.

Недопустимо искажать историю. 09.03.2010. Режим доступа: http://chechenombuldsman.ru/index.php? option=com_content&task=view&id=759&itemid=206

Религия и право. 20 января 2009 г.; журналист Олег Дементьев попросил суд провести судебно-лингвистическую экспертизу значения слова «анафема». Режим доступа: http://vluki.info/news/region/1266498065

Культурологическая экспертиза // Центр судебных экспертиз. Режим доступа: http://expert-kollegia.ru

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М.: Медиум, 1995. – С. 134.

Полякова В. Изменение социальной роли экспертного знания // ФОМ. Социальная реальность. Журнал социологических наблюдений и обобщений. – 2007. – № 5. http://socreal.fom.ru/?link=ARTICLE&aid=382

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М.: Медиум, 1995. – С. 190.

Там же. – С. 193.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М.: Медиум, 1995. – С. 191.

Там же. – С. 205.

Савчук В. В. О культурологической дисциплине // Вопросы культурологии. – 2010. – № 10. – С. 4–9.

Асоян Ю. А. , Малафеев А. Открытие идеи культуры (Опыт русской культурологии середины XIX – начала ХХ вв). – М.: ОГИ, 2001. – С. 10–12.

Сунгуров А. Ю. Э кспертная деятельность и экспертные сети // Философия и культурология в современной экспертной деятельности / Под ред. В. А. Рабоша, Л. В. Никифоровой, Н. А. Кривич. – СПб., 2011.

См. статью в настоящем издании: Никифорова Л. В., Рудакова Е. А. О собенности экспертного знания и культурологическая экспертиза.

Тульчинский Г. Л. Г уманитарная экспертиза как социальная технология // Философия и культурология в современной экспертной деятельности. – СПб, 2011. – С. 57–74; Панина Г. В. С оциокультурная экспертиза как фактор развития техногенной цивилизации. Путь в будущее – наука, глобальные проблемы, мечты и надежды // Международная конференция / Москва, ИПМ им. М. В. Келдыша РАН, 26–28 ноября 2007 года / Доклады. – http://spkurdyumov.narod.ru/panina.htm

Уваров М. С. А нтропологическая экспертиза: философские и социокультурные основания // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. – СПб., 2011. – С. 20.

Гендерная экспертиза российского законодательства / Отв. ред. Л. Н. Завадская. – М., 2001; Воронина О. А. Г ендерная экспертиза законодательства РФ о средствах массовой информации / МЦГИ. Проект гендерная экспертиза. – М., 1998.

Куприянова Е. А. П роизводство религиоведческой экспертизы. Научные публикации филиала Российского Государственного социального университета в г. Красноярске – http://kraspubl.ru/content/view/204/36/; Куприянов Ф. А. С удебно-религиоведческая и иные религиоведческие экспертизы – http://www.sudinform.ru/asi.aspx? cat_id=256&d_no=1418; Сластилина Ю. Религиоведческая экспертиза как условие реализации права на свободу вероисповедания // Религия и право – № 1 (38), 2005. http://www.sclj.ru/analytics/magazine/arch/detail.php? ELEMENT_ID=1098

Креймер М. А. Э кологическая экспертиза в России: опыт, путь совершенствования и интеграции / ГЕО-Сибирь-2009. – Т. 4. Дистанционные методы зондирования Земли и фотограмметрия, мониторинг окружающей среды, геоэкология.

Ч. 2: сб. матер. V Междунар. научн. конгресса «ГЕО-Сибирь-2009», 20–24 апреля 2009 г., Новосибирск: СГГА, 2009. – С. 97–101; Федеральный закон об экологической экспертизе (2005. 01. 05) http://www.prpc.ru/expert/doc_05.shtml

Юдин Б. Г. О т этической экспертизы к экспертизе гуманитарной // Экспертиза в современном мире: от знания к деятельности. – М., 2006. – С. 30–44; Этическая экспертиза биомедицинских исследований: практические рекомендации / Под общей редакцией Ю. Б. Белоусова. – М., 2005; Зимбули А. Е. Э тическая экспертиза как предмет этического осмысления // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. – СПб., 2011. – С. 41–51.

Мурашко О. А. Ч то такое «этнологическая экспертиза» в России – http://council.gov.ru/files/journalsf/item/20080331103205.pdf; Мурашко О. А. Э тнологическая экспертиза (на примере Программы поисково-оценочных работ в акваториях Обской и Тазовской губ) // Материалы круглого стола «Ассоциации ненецкого народа “Ясавэй”»» 2002. http://www.raipon.org/Default.aspx? tabid=489; Новикова Н. И. Э тнологическая экспертиза: на перекрестке истории, этнологии и юридической антропологии // Интеграция археологических и этнографических исследований: сборник научных трудов. Часть 1. – Казань, 2010. – С. 76–80.

Голев Н. Д., Матвеева О. Н. Ю рислингвистическая экспертиза: на стыке языка и права. http://lingvo.asu.ru/golev/articles/v66.html

Гирнык А. Н. Г уманитарная и конфликтологическая экспертизы: попытка сравнения // Проблемы гуманитарной экспертизы. – № 4. 2006. – С. 200–201.

Временное положение о социальной экспертизе. – Постановление ЦС РОСТ от 09.09.04 № РОСТ-1-038 – http://www.rost-prof.ru/programms/expertisa/expertisa.html; Власова Т. В., Сущинская М. Д. С оциальная экспертиза: Учебное пособие. – СПб., 2009.

Еленский А. В. П олитическая экспертиза: генезис, понятие и когнитивные возможности // Вопросы философии. – 2011, № 2. – С. 57–70; Симонов К. В. П олитический анализ: Учебное пособие. – М., 2002.

Еленский А. В. У каз. соч.

Козырьков В. П. Г уманитарная экспертиза в контексте культуры// Вестн. Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. – Вып. 2. – Новгород, 2007. – С. 312.

Панина Г. В. С оциокультурная экспертиза как фактор развития техногенной цивилизации // Тексты докладов Международной конференции «Путь в будущее – наука, глобальные проблемы, мечты и надежды»/ Москва, ИПМ им. М. В. Келдыша РАН, 26–28 ноября 2007 г. http://spkurdyumov.narod.ru/panina.htm

????????????.?. Тульчинский Г. Л. Г уманитарная экспертиза как социальная технология // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. – СПб., 2011. – С. 58.

Панина Г. В. У каз. соч.

Юдин Б. Г. О т этической экспертизы к экспертизе гуманитарной // Экспертиза в современном мире: от знания к деятельности. – М., 2006. – С. 43.

Никифорова Л. В. Г уманитарная экспертиза и экспертные возможности культурологии// Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. – СПб., 2011.

Там же.

В современной литературе по гражданскому праву под реституцией понимается возврат сторонами, заключившими сделку, всего полученного по сделке, в случае признания ее недействительной, однако в действующем гражданском законодательстве России этот термин не применяется.

Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ [1, 13].

История поступления и пребывания предмета в музейном хранении зафиксирована в Карточке научного описания [15].

В 1982 году обладателем иконы Монреальской Иверской Богоматери стал православный канадец чилийского происхождения Хосе Муньос Кортес, который привез икону с Афона в Монреаль и совершал с ней паломнические поездки. Святость иконы необязательно связана с ее древностью [8].

…подобно изображению честного и животворящего Креста, полагати во святых Божиих церквах, на священных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях честные и святые иконы, написанные красками и из дробных камений и из другого способного к тому вещества устрояемые, якоже иконы Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и непорочныя Владычицы нашея святыя Богородицы, такожде и честных ангелов, и всех святых и преподобных мужей. …и чествовати их лобызанием и почитательным поклонением, не истинным, по вере нашей, Богопоклонением, еже подобает единому Божескому естеству, но почитанием по тому образу, якоже изображению честного и животворящего Креста и святому Евангелию и прочим святыням фимиамом и поставлением свечей честь воздается, яковый и у древних благочестный обычай был. Ибо честь, воздаваемая образу, преходит к первообразному, и покланяющийся иконе поклоняется существу изображенного на ней [2].

«Вот, я смотрю на икону и говорю в себе: “Се – Сама Он?” – не изображение Ее, а Она Сама, чрез посредство, при помощи иконописного искусства созерцаемая. Как чрез окно, вижу я Богоматерь, Самую Богоматерь, и Ей Самой молюсь, лицом к лицу, но никак не изображению. Да в моем сознании и нет никакого изображения: есть доска с красками, и есть Сама Матерь Господа. Окно есть окно, и доска иконы – доска, краски, олифа. А за окном созерцается Сама Божия Матерь; а за окном – видение Пречистой. Иконописец показал мне Ее, да; но не создал: он отверз завесу, а Та, Кто за завесой, – предстоит объективною реальностью не только мне, но равно – и ему, им обретается, ему является, но не сочиняется им, хотя бы и в порыве самого высокого вдохновения…» [5].

О почитании списков [7].

До 1996 г. музейные предметы составляли Музейный фонд СССР [14,133; 13, 79].

Государственные музеи, иные государственные учреждения, которым переданы в оперативное управление музейные предметы и музейные коллекции, включенные в состав государственной части Музейного фонда Российской Федерации, обязаны обеспечить:

физическую сохранность и безопасность музейных предметов и музейных коллекций;

ведение и сохранность учетной документации, связанной с этими музейными предметами и музейными коллекциями;

использование музейных предметов и музейных коллекций в научных, культурных, образовательных, творческо-производственных целях [19, 16].

Исключение музейных предметов и музейных коллекций из состава Музейного фонда Российской Федерации производится федеральным органом исполнительной власти, на который возложено государственное регулирование в области культуры, в порядке, устанавливаемом положением о Музейном фонде Российской Федерации, после проведения соответствующей экспертизы [19, 9].

Примером служит хищение из временного хранения в Тихвинском богородичном монастыре музейного предмета из собрания государственного музея истории религии – Иконы «Св. мученик Трифон», 45,5 х 37,5 см, КП-39630, А-5087-IV.

В частности рекомендуется проводить только одну ступень учета, что неприемлемо для предметов, относящихся к культурным ценностям [6].

Сегай М. Я. С удебная экспертология: объект, предмет, природа и система науки // http://kbugaev.narod.ru/libfree/Inoe/Segaj-Expertologia.txt. – Загол. с экрана.

Сайт РФЦСЭ // http: //www.sudexpert.ru

Федеральный закон «Об экологической экспертизе» от 23 ноября 1995 г. № 174-ФЗ.

Постановление Правительства РФ от 3 июня 1998 г. № 565 «О порядке проведения государственной религиоведческой экспертизы».

Приказ Министерства юстиции Российской Федерации от 18 февраля 2009 г. № 53 г. Москва «О государственной религиоведческой экспертизе».

Приказ Министерства здравоохранения и социального развития РФ 26 августа 2010 г. № 753н «Об утверждении порядка организации и проведения этической экспертизы возможности проведения клинического исследования лекарственного препарата для медицинского применения и формы заключения совета по этике».

Федеральный закон «О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации» от 30 апреля 1999 года № 82-ФЗ.

Российская газета. 2002. 12 февраля.

Хазиев Ш. Н. О нормативно-правовом регулировании судебно-экспертной деятельности // http://www.juristlib.ru/book_5959.html

Суворова А. А. Э кспертиза товарного знака: законодательная база и методы // Философия и культурология в современной экспертной деятельности. – СПб., 2011. – С. 290–292.

Комментарий к Федеральному закону «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации». – С. П. Ефимичев, П. С. Ефимичев, В. П. Кашепов, О. В. Качалова, Ф. В. Кондратьев.

Хазиев Ш. Н. О нормативно-правовом регулировании судебно-экспертной деятельности // http://www.juristlib.ru/book_5959.html

Сертификация методического обеспечения судебных экспертиз – реальный путь совершенствования негосударственной судебно-экспертной деятельности // http://kollegia.net/articles.php? serv=209&part=5579

Лиотар Ж. – Ф. Состояние постмодерна. – М.; СПб., 1998. – С. 32.

Некоторые документы и примеры экспертных заключений представлены в Приложении.

Луков В. А. С оциальная экспертиза / Ин-т молодежи. – М., 1996. – 144 c. – С. 122.

Образец договора с физическим лицом // http://www.sudexpert.ru/nesud_exp/

Власова Т. В., Сущинская М. Д. С оциальная экспертиза: Учебное пособие. – СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2009. – 152 с. – С. 136.

Сайт http://www.anoecc.ru/examination/36/

Белкин Р. С. К риминалистическая энциклопедия [Электронная версия]. – М.: Мегатрон XXI, 2000 г. // – Интернет ресурс: http://determiner.ru/dictionary/864/word/%CF%CE%C4%C3%CE%D2%CE%C2%CA%C0+%

CC%C0%D2%C5%D0%C8%C0%CB%CE%C2+%C4%CB%DF+%DD%CA%D1%CF%C5%D0%D2%C8%C7%DB. Дата обращения 30.07.2011

Особенности подготовки сравнительных материалов при экспертизе рукописей, выполненных с разрывом во времени // http://kollegia.net/sud_expertizi.php? serv=199&part=5527

100

Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации ( выдержки см. в Приложении ).

101

http://www.expertsud.ru/content/view/105/35/

102

Заключение и показания эксперта [Электронный ресурс]. – Загл. с экрана. – Режим доступа; http://evcppk.ru/dlya-sledovatelya/337-zaklyuchenie-i-pokazaniya-yeksperta.html (10.08.11)

103

Власова Т. В., Сущинская М. Д. С оциальная экспертиза: Учебное пособие. – СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2009. – 152 с. – С. 128.

104

Власова Т. В., Сущинская М. Д. С оциальная экспертиза: Учебное пособие. – СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2009. – 152 с. – С. 129.

105

Власова Т. В., Сущинская М. Д. С оциальная экспертиза: Учебное пособие. – СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2009. – 152 с. – С. 132.

106

Подробнее см. Егоркин В. Г., Конева А. В. Э кспертиза и рецензирование научных статей в области исследований культуры // Философия и культурология в современной экспертной деятельности. – СПб.: изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2011.

107

Фрадков А. Л. К ак опубликовать хорошую статью и отклонить плохую. Заметки рецензента // http://is.ifmo.ru/education/publ/

108

Положение о рецензировании рукописей, поступающих в редакцию научно-аналитического журнала «Актуальные проблемы социально-экономического развития России»/ – Загл. с экрана. // http://apdr.ru/porjadok_recenzirovanija.

109

Положение о рецензировании рукописей, поступающих в редакцию научно-аналитического журнала «Актуальные проблемы социально-экономического развития России». – Загл. с экрана // http://apdr.ru/porjadok_recenzirovanija

110

Ашкеров А. Ю. Э кспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма. – М., 2009. См. также: Экспертиза в современном мире: от знания к деятельности. – М., 2006.

111

Кузнецов И. И. П олитические механизмы разделения властей в современной России. – Саратов, 2010. – С. 84.

112

См., напр.: Волынкина Л. А. П олитическая экспертиза как фактор политического процесса. Диссертация на соискание степени кандидата политических наук. Специальность ……. Саратов, 2011. – 171 с.

113

Руднев В. П. С ловарь культуры ХХ века. – М., 1997. – С. 123–124.

114

См., напр.: Шестов Н. И. П олитический миф теперь и прежде. – М., 2005. – 414 с.; Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история. – М., 2004. – 348 с.

115

См. подробнее: Листвина Е. В. С удьба этнической культуры в глобализирующемся мире // Диалог цивилизаций. Философские, культурологические и исторические аспекты. – Казань, 2008. – С. 59–66.

116

См.: Розин В. М. В изуальная культура и восприятие: Как человек видит и понимает мир. – М., 2009. – 271 с.

117

Цит. по: Вирильо П. Машина зрения. – СПб., 2004. – С. 126.

118

Петровская Е. В. Н епроявленное: Очерки по философии фотографии. – М., 2002. – С. 15.

119

См.: Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. – М., 1985. – 137 с.

120

К обществам знания. Всемирный доклад ЮНЕСКО. – Издательство ЮНЕСКО, 2005. – С. 29.

121

Настоящая статья представляет собой переработанную и дополненную специально для настоящего издания публикацию: Егоркин В. Г. П оморское движение как одно из направлений этнической реидентификации на Русском Севере // Общество. Среда. Развитие. Научно-теоретический журнал. – 2010. – № 4. – С. 185–191. Статья дополнена Л. В. Никифоровой по черновикам и наброскам В. Г. Егоркина.

122

Мосеев И. И. П оморьска говоря. Краткий словарь поморского языка. – Архангельск: [б. и.], 2005. – С. 17.

123

Куратов А. А. П оморы // Поморская энциклопедия. В 5 т. Т. 1. История Архангельского Севера. – Архангельск: Поморский гос. ун-т им. М. В. Ломоносова, 2001. – С. 317.

124

Там же. – С. 7.

125

Шабаев Ю. П. , Шарапов В. Э. К оми-ижемцы и поморы: две модели культурной трансформации. – Интернет-ресурс. Режим доступа: http;//www.komi.com/pole/archive/pole/

126

Шафаревич И. Р. Р усофобия / И. Р. Шафаревич. Сочинения. В 3 т. Т. 2. – М.: «Феникс», 1994. – С. 110.

127

Послание – 2009 // Важский край. Шенкурская районная ежедневная газета. – 2010, 4 января, № 1. – С. 2.

128

Белое море должно нас не разделять, а объединять. – Интернет-ресурс. Режим доступа: http;//www.pomorrepp.orglinsight/?id=2183

129

Ружников А. Что такое Поморье и кто такие поморы // Поморье. – 2004, 5-11 апреля, № 5.

130

Филатов С., Лункин Р. Другая Святая Русь. Духовный опыт возрождения Русского Севера. – Интернет-ресурс. Режим доступа: http;//magazines.russ.ru/druzhba/2001/5/fil-pt.html

131

132

Кодола О. Е. А рхангельская область. Исторический путеводитель. – Архангельск: Изд. – полиграф. предпр. «Правда Севера», 2006. – 224 с.; Куратов А. А. Поморы // Поморская энциклопедия. В 5 т. Т.1. История Архангельского Севера. – Архангельск: Поморский гос. ун-т им. М. В. Ломоносова, 2001. – 483 с.

133

Мосеев И. И. П оморьска говоря. Краткий словарь поморского языка. – Архангельск: [б. и.], 2005. – 372 с.

134

Там же. – С. 18.

135

Ломакин В. Я – русский помор. – Интернет-ресурс. Режим доступа: http;//www.narodsobor.ru/default.asp? trID =378&artID=5770

136

Там же.

137

Мосеев И. И. П оморьска говоря. Краткий словарь поморского языка. – С. 47.

138

Там же. – С. 49.

139

Там же. – С. 44.

140

Ломоносов М. В. З аписки по русской истории. – М.: Эксмо, 2003. – С. 645.

141

Мосеев И. И. П оморьска говоря. Краткий словарь поморского языка. – С. 44–45.

142

Там же. – С. 45.

143

Воронина М. Родные пепелища // Литературная газета. – 2010, 27 октября – 2 ноября, № 42–43. – С. 12.

144

Жуков К. С. И стория Невского края (с древнейших времен до XVIII века). Книга для учителя. – СПб.: Искусство-СПб., 2010. – С. 6–7.

145

Жуков К. С. И стория Невского края (с древнейших времен до XVIII века). Книга для учителя. – СПб.: «Искусство – СПб, 2010. – С. 6–7. – С. 29–30.

146

Там же. – С. 12.

147

Мачинский Д. Русско-шведский пра-Петербург // Шведы на берегах Невы. Сб. статей / Составители А. Кобак, С. К. Эммрих и др. – Стокгольм: Шведский Институт, 1998. – С. 9–17.

148

Жуков К. С. И стория Невского края (с древнейших времен до XVIII века). – С. 15.

149

Мачинский Д. Русско-шведский пра-Петербург. – С. 9.

150

Жуков К. С. И стория Невского края (с древнейших времен до XVIII века). – С. 25.

151

Там же. – С. 25.

152

Там же. – С. 26–27.

153

Там же. – С. 29.

154

Там же. – С. 66.

155

Там же. – С. 66.

156

Принудительная история // Литературная газета. – 2011. – № 5. – 9-15 февраля. – С. 9.

157

Окрепилов В. В. М енеджмент качества. В 2-х т. Том 1. – СПб.: Наука, 2007. -

С. 249–257.

158

Даниил Коцюбинский: Петербург – в Европу // Закс. ру. Политическая жизнь Северо-Запада. http://www.zaks.ru/new/archive/view/80922

159

Считается, что петербуржцы в дуще недолюбливают Москву и москвичей // http://www.mbrodsky.ru/home/home_327.html;

160

Дискуссия «”История Невского края” как предтеча революции в городском самосознании?» /Пресс-клуб «Зеленая лампа» // http://www.greenlamp.spb.ru/2010/07/01/дискуссия – «история-невского-края»

161

Даниил Коцюбинский: Петербург – в Европу // Закс. ру. Политическая жизнь Северо-Запада. http://www.zaks.ru/new/archive/view/80922

162

См., напр.: Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII – первой трети XIX века. М., 2004; Вишленкова Е. Визуальное народоведение, или «Увидеть русского не каждому дано». М., 2011.

163

Возможно ли объединение Санкт-Петербурга и Ленинградской области? / Радио свобода. Час прессы. 23. 09. 2011 // http://ria.ru/pressclub_spb/20110915/436462073.html

164

Надо ли укрупнять регионы для того, чтобы спасти Россию от распада.

165

Я покону кацкого! Учебник по кацкой этнографии. Специальный выпуск журнала «Кацкая летопись». – 2009, № 4 (151). – С. 46.

166

Я – коренной кацкарь. Интервью с Сергеем Темняткиным // Угличская газета. 25.12.2006.

http://www.gazetauglich.ru/showArticle.php? article_id=130&app_id=&ref=%2FshowApp.php%3Fapp_id%3D5

167

Пойдем на Кадку // Финно-угорский культурный центр России http://www.finnougoria.ru/periodika/16353/index.php? month=8&year=2011

168

Я покону кацкого! Учебник по кацкой этнографии. Специальный выпуск журнала «Кацкая летопись». – 2009. – № 4 (151). – С. 46.

169

Русские / [ В. А. Александров, В. А. Тишков, Н. В. Подольская и др.]; Отв. ред. В. А. Александров и др.; [Рос. акад. наук, Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая]. – М.: Наука, 1999. – С. 109.

170

171

Там же. – С. 4.

172

Там же. – С. 46.

173

Пойдем на Кадку // Финно-угорский культурный центр России // http://www.finnougoria.ru/periodika/16353/index.php? month=8&year=2011

174

www.katskari.ru

175

Шабаев Ю. П. , Демина А. В. П оследний дефицит – дефицит российскости. – Интернет-ресурс. Режим доступа: http://betemy.usu.ru\base=mag1003%28012007%29&xsln=showArticle.xsl+&doc=/content.isp

176

Скрипкин С. А. И стория Волгоградского края от каменного века до Золотой Орды. – Волгоград: Издатель, 2008. – 208 с.

177

Ибн Фадлаллах ал Омари. Путешествия Ибн Фадлана на Волгу / Ибн Фадлаллах ал Омари. – М. – Л, 1939. – 320 с.; Минх, А. Н. Историко-географический словарь Саратовской губернии. Южные уезды: Камышинский и Царицынский. – Саратов: Типография Губернского Земства, 1901. – Т. 1. Вып. 3. Лит. А-Г. – 1091 с.; Миссионерский сборник статей и заметок о калмыках и киргизах, кочующих в Астраханской губернии (в 2-х частях), – Астрахань: 1910. – 307 с.; Плано Карпини Дель Джованни . История монголов. Путешествия в восточные страны. Изд. 3. – М.: Мысль, 1997. – 461 с., ил.

178

ГАВО Ф. 248; Ф. 291–295 (Книги торгово-промышленных предприятий, книги по основным промысловым раскладкам 2-ого Камышинского раскладочного присутствия).

179

ГАВО. Ф. 315. Оп. 1, Д. 2. Л. 1-135.

180

Энциклопедия Волгоградской области / Адм. Волгогр. обл., Волгогр. гос. ун-т; [редкол.: О. В. Иншаков (гл. ред.) и др.]. – Волгоград: Издатель, 2008. – 447, [2] с., [20] л. ил.: ил., портр., карт. – Загл. парал. рус., англ. – С. 338–339; Попов П. П. Слово о «Старой Сарепте». – Волгоград: Комитет по печати, 1994. – 160с.

181

ГАВО. Ф. 10. Оп 1. Л. 1-17; По 2. Л. 1-14.

182

Бурышкин П. А. Москва купеческая. – М., 1990. (репринт с публикации 1954 г., Нью-Йорк) – С. 112–115.

183

Собрание статистических сведений по Саратовской губернии. Т. III. – Саратов: Изд-во Саратовского губернского земства, 1884. – С. 42–43.

184

Шевченко М. А. Н ижнее Поволжье. – М.; Л.: Гос. изд-во, 1929. – С. 370.

185

Кузнецов Ф. С. М елкая и кустарно-ремесленная промышленность Сталинградской губернии. – Сталинград: Полиграфпром Г. С. Н. Х. М., 14. – 44 с.

186

Нижнее Поволжье. Социально-экономическая справочная книга. – Сталинград: Нижневолжское краевое Гос. издательство, 1934. – С. 538.

187

Очерки по истории Волгоградского края. – Волгоград: Волгоградский пед. институт, 1974. – С. 240.

188

Конституция СССР. Гл. 2. Ст. 1707. 10. 1977 г. – С. 23.

189

Посоха И. Е. Г отовы ли мы собирать камни? // Традиционная культура. – 2007, № 2. – С. 3–9.

190

См. статью в настоящем издании: Тульчинский Г. Л. К реативные технологии принятия решений в гуманитарной экпертизе.

191

Никифорова Л. В. , Рон М. В., Тихомиров С. А., Макашова А. С., Подделкова П. Е. П ространство университетской повседневности. Прикладное исследование в формате культурологической экспертизы // Философия и культурология в современной экспертной деятельности: Коллективная монография. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2011. – С. 392–413.

192

Зорин А. Кормя двуглавого орла… Русская литература и государственная идеология в последней трети XVIII – первой трети XIX века. – М.: Новое литературное обозрение, 2004.

193

Плюханова М. Б. С южеты и символы Московского царства. – СПб., 1995. – С. 231.

194

Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России последней трети XVIII – первой трети XIX вв. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 161.

195

Пироженко Н. Т. К ультурологическая направленность профессиональной подготовки менеджера в области туризма // Теория и практика физической культуры. – 1999, № 11. – С. 42–44.

196

Еремкина О. В. П рофилирование культурологической подготовки менеджеров по туризму. Автореферат дисс. на соискание уч. ст. канд. пед. наук. Сочи. 2001.

197

Веденин Ю. А. М ифология туристских ресурсов и эволюция представлений о ресурсном потенциале территорий // Известия РАН. Серия географическая. – 1998, № 4.

198

Официальный сайт проекта «Музейный квартал» – www.museum-city.ru

199

См. раздел «Особенности экспертного знания и культурологическая экспертиза» в настоящем издании.

200

Федеральный закон Российской Федерации от 24 ноября 1996 г. № 132-ФЗ «Об основах туристской деятельности в Российской Федерации».

201

Возможные специализации: «медико-биологическая оценка» – отражает влияние природных факторов на организм человека, «психолого-эстетическая оценка» определяет эмоциональное воздействие природного ландшафта на человека.

202

Марат Александрович Гельман – коллекционер произведений современного искусства, галерист, директор Пермского музея современного искусства, публицист, политик и политтехнолог, владелец дизайн-бюро, издательства и авторитетного интернет-ресурса GiF. Ru. М. А. Гельман никогда не причислял себя к культурологам, но методы работы и результаты его усилий позволяют рассматривать его проекты в данном контексте.

203

Официальный сайт Пермского музея современного искусства – http://permm.ru/museum.html

204

Ги Дебор. Общество Спектакля. – М.: Логос, 2004.

205

Цит. по: Кларк Д. Потребление и город, современность и постсовременность // «Логос». – 2002, № 3–4.

206

Тоффлер А. Футуршок. – СПб.: Лань, 1997. – 464 с. – С. 64.

207

Тоффлер А. Футуршок. – СПб., 1997. – С. 64.

208

Ильин И. П. П остмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. – М.: Интрада, 1998.

209

Статья подготовлена в рамках проекта, поддержанного грантом РФФИ (№ 09-06-00223 «Методология гуманитарного исследования: Сумма технологий»).

210

Бахтин М. М . К методологии гуманитарных наук // Бахтин М. М . Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. – С. 373.

211

Швейцер А . Иоганн Себастьян Бах / Перев. с нем. – М.: Классика-XXI, 2002. – С. 319.

212

Лотман Ю. М . Непредсказуемые механизмы культуры / Подг. текста и прим. Т. Д. Кузовкиной при участии О. И. Утгоф. – Таллинн: TLU Press, 2010. – С. 159. (Bibliotheca LOTMANIANA).

213

Ронен О . Лексические и ритмико-синтаксические повторения и неконтролируемый подтекст // Известия РАН. Серия литературы и языка. – 1997. – Т. 56. – № 3.. – С. 40 м-44.

214

Кэрролл Л . Дневник путешествия в Россию в 1867 году; Пища для ума; «Месть Бруно» и другие рассказы / [Перев. с англ. Андрея Боченкова]; Ил. Льюиса Кэрролла. Первая публикация в России. – М.: Эксмо, 2004. – С. 44. (Антология мудрости).

215

Демурова Н. М . Льюис Кэрролл: Очерк жизни и творчества. – М.: Наука, 1979. – С. 37. (Серия «Литературоведение и языкознание»).

216

См.: Нестеров В. В . Львы стерегут город / Посл. Л.[В.] Успенского. – Л.: Художник РСФСР, 1971. – 470, [17] с. ил.; 2-е изд., испр. и доп. / [Вст. ст. И. А. Богданова; Послесл. Л. В. Успенского]. – СПб.: Искусство-СПб, 2001. – 398, [1] с.: ил.

217

Иванов Вяч. В . Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. – М.: Советское радио, 1978. – С. 166.

218

Гаспаров М. Л . Записи и выписки. – М.: Новое литературное обозрение, 2001. – С. 119.

219

Библер В. С . Исторический факт как фрагмент действительности (Логические заметки) // Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. Сб. ст. / Отв. ред. С. О. Шмидт. – М.: Наука, 1969. – С. 98–101.

220

Пришвин М. М . Незабудки [Отрывки из дневниковых записей 1905–1954 гг. / Сост., подг. текста, вст. ст. В. Д. Пришвиной]. – М.: Художественная литература, 1969. – С. 80.

221

Иванов Вяч. В . Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. – М.: Советское радио, 1978. – С. 160.

222

Якобсон Р. О . Нулевой знак // Якобсон Р. О . Избранные работы: Перев. с англ., нем., фр. яз. – М.: Прогресс, 1985. – С. 230. – (Языковеды мира).

223

Лотман Ю. М . Избранные статьи: В 3 т. – Таллинн: Александра, 1993. – Т. I. – С. 200.

224

Никитенко А. В . Дневник: В 3 т. – М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1955. – Т. II. – С. 91.

225

Лосев А. Ф . О понятии художественного канона // Проблема канона в древнем и средневековом искусстве Азии и Африки: [Сб. статей]. – М.: Наука. Гл. ред. восточной лит-ры, 1973. – С. 9.

226

См. об этом, в частности: Иванов Вяч. В . Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. – М.: Советское радио, 1978. – С. 89–90; Успенский Б. А . Крестное знамение и сакральное пространство: Почему православные крестятся справа налево, а католики – слева направо? – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 157, [1] с. – (Язык. Семиотика. Культура: Малая серия) (Series minor); Он же. Крест и круг: из истории христианской символики. – М.: Языки славянской культуры, 2006 (Смоленск: Смоленская обл. тип. им. В. И. Смирнова). – 488 с., [12] л. илл., цв. илл.

227

Псков [Фотоальбом / Фото Б. С. Скобельцына; Вст. ст. Н. С. Храбровой, Б. С. Скобельцына. 2-е изд. – Л.: Искусство, 1969. 117, [1] с., илл. (Памятники древнерусского зодчества).

228

Топоров В. Н . Крест // Мифы народов мира. – М.: Большая Российская энциклопедия, 1997. – Т. II. – С. 12–14; Генон Р . Символика креста / Перев. с фр., [пред.] Т. М. Фадеевой и Ю. Н. Стефанова. – М.: Прогресс-Традиция, 2004. – 703 с.: илл.; Антипина Д. О . Принципы типологизации русских православных крестов: Автореф.<…>к. искусств.: Спец. 17.00.04 – изобразительное и декоративно-прикладное искусство и архитектура. – СПб., 2006. – 24 с.; Кутенков П. И . Ярга-свастика – знак русской народной культуры: монография; РГПУ им. А. И. Герцена. – СПб.: Изд-во РГПУ, 2010. – 449, [1] с.: илл.

229

Методика реставрации памятников архитектуры / [А. С. Алтухов, Г. В. Алферова, В. И. Балдин и др.]; Под общ. ред. Е. В. Михайловского; Центральный научно-исследовательский ин-т теории и истории архитектуры. – М.: Стройиздат, 1977. – С. 9.

230

Лихачев Д. С . Земля родная: [Книга для учащихся]. – М.: Просвещение, 1983. -С. 91.

231

Соболева Н. А . Российская государственная символика: История и современность. – М.: Гуманитарно-издательский центр «Владос», 2002. 208 с., илл.; Лебедев В. А . Державный орел России. – М.: Родина, 1995. – 239 с.: илл. (Библиотечка журнала «Источник»).

232

Лотман Ю. М . Семиосфера. – СПб.: Искусство-СПБ, 2000. – С. 488–489.

233

Лихачев Д. С . Земля родная: [Книга для учащихся]. – М.: Просвещение, 1983. – С. 4.

234

См.: Никифорова Л. В . Гуманитарные технологии // Гуманитарный лексикон: Учебное пособие / Под ред. В. А. Рабоша и Л. В. Никифоровой. – СПб.: Астерион, 2009. – С. 100–110; Шайхитдинова С. К . Гуманитарная экспертиза и «неусвоенное наследство»: полемические заметки // Казанский государственный университет. Ученые записки. – 2005. – Т. 147. – Кн. 2: Гуманитарные науки. – С. 181–195; Памятники древних цивилизаций глазами студентов: археология, искусствоведение, реставрация: [обзорные статьи и итоговые материалы научной студенческой конференции 2006 г., проведенной по итогам археологических, искусствоведческих и реставрационных практик РГГУ 2004–2005 гг. / Отв. ред. Д. П. Бак]. – М.: Издательский центр РГГУ, 2006. – Вып. 1. – 135 с.

235

Иванов Вяч. В . Чет и нечет: Асимметрия мозга и знаковых систем. – М.: Советское радио, 1978. – С. 156.

236

Лотман Ю. М . Семиосфера. – СПб.: Искусство-СПБ, 2000. – С. 621.

237

Бахтин М. М . Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979. – С. 373.

238

Лотман Ю. М . Несколько мыслей о типологии культур // Лотман Ю. М . Избранные статьи: В 3 т. – Таллинн: Александра, 1992. – Т. I. – С. 108; Лотман Ю. М . Альтернативный вариант: бесписьменная культура или культура до культуры? (Внутри мыслящих миров. Ч. III) // Лотман Ю. М . Семиосфера: [Сб.]; [Федер. прогр. книгоизд. России]. – СПб.: Искусство-СПБ, 2000. – С. 370; Лотман Ю. М . О семиотическом механизме культуры // Там же. – С. 489; Лотман Ю. М . Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. – Л.: Просвещение, 1980. – С. 261; Лотман Ю. М . Русская литература послепетровской эпохи и христианская традиция // Лотман Ю. М . О поэтах и поэзии: Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления; [Вст. ст. М. Л. Гаспарова]. – СПб.: Искусство-СПб., 2001. – С. 264; Лотман Ю. М . Стихотворения раннего Пастернака. Некоторые вопросы структурного изучения текста // Там же. – С. 696; Лотман Ю. М . Структура художественного текста // Лотман Ю. М . Об искусстве. – СПБ.: Искусство-СПб, 1998. – С. 17.

239

Кищук А. А . Парк Монрепо в Выборге. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. -С. 107.

240

Лотман Ю. М . Избранные статьи: В 3 т. – Таллинн: Александра, 1993. – Т. I. – С. 472–473; разрядка в цитате – Ю. М. Лотмана.

241

Кодекс музейной этики ИКОМ. Доступно по URL http://www.icom.org.ru/docs/A7_Кодекс%20музейной%20этики%20ИКОМ. rtf

242

Модельный стандарт деятельности музея муницпального образования Архангельской области. Доступно по URL http://www.dvinaland.ru/culture/site/Docs/Normative/Culture/Standart/02.pdf; Модельный стандарт деятельности учреждения культуры музейного типа Ямало-Ненецкого автономного округа. Доступно по URL http://cultura-yamala.ru/normativ/metrek/detail.php? ID=78; Модельный стандарт деятельности музея муниципального образования Иркутской области. Доступно по URL http://culture.irkobl.ru/sites/culture/doc/museum.pdf

243

Модельный стандарт деятельности учреждения культуры музейного типа Ямало-Ненецкого автономного округа. Доступно по URL http://cultura-yamala.ru/normativ/metrek/detail.php? ID=78

244

Модельный стандарт деятельности музеев муниципального образования Ульяновской области.

245

См. сайт Лаборатории – http://www.future.museum.ru/lmp/default.htm; См. сайт конкурса: http://museum.fondpotanin.ru/

246

См. Новейший философский словарь и Финансовый словарь.

247

Музей и коммуникация. Концепция развития Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина (Авторский коллектив под ред. Н. А. Никишина и В. Н. Сорокина). – М. – Самара, 1998. – 140 с. Доступно по URL http://www.alabin.ru/alabina/about_museum/conception/

248

Там же.

249

Методические рекомендации по разработке концепций развития деятельности государственных музеев, подведомственных Комитету по культуре. Доступно по URL http://www.consultant.ru/online/base/?req=doc; base=SPB; n=83095 (в выходные и праздничные дни)

250

251

Программа комплексного развития Рязанского историко-культурного музея-заповедника. Доступно по URL http://www ryazankreml.ru › Koncepcia.pdf

252

Музей и коммуникация. Концепция развития Самарского областного историко-краеведческого музея им. П.В. Алабина (Авторский коллектив под ред. Н. А. Никишина и В. Н. Сорокина). – М. – Самара, 1998. – 140 с. Доступно по URL http://www.alabin.ru/alabina/about_museum/conception/

253

Концепция развития музейной сети Удмуртской республики. Авторский коллектив. Ижевск, 2011

254

Например, Концепция организации и развития музея городского транспорта (СПб.), Концепция развития «Историко-культурный музейный комплекс в Разливе» (СПб.).

255

Концепция музеефикации и развития Государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника «Казанский Кремль». Доступно по URL http://www.kazan-kremlin.ru/mzkk/3/

256

См. сайт Лаборатории музейного проектирования – http://www.future.museum.ru/lmp/

257

Кусова И. «Нет закона, есть одна начальственная воля», журнал «Скепсис». Доступно по URL http://scepsis.ru/library/id_3016.html

258

Инновационное управление. Доступно по URL http://innovation-management.ru/organizacziya-niokr-i-proektirovaniya/osnovy-proektirovaniya

259

http://www.mkmk.ru/ (дата обращения – 1 июня 2011 г.).

260

Научный архив Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха» (Далее НА ГЛММЗ «Карабиха»). Кор. 29. Д. Материалы для разработки охранных зон Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова (Поволжье. Макарово и его окрестности). – С. 24–25.

261

НА ГЛММЗ «Карабиха». Кор. 29. Д. Материалы по охранным зонам музея. 1966. – С. 2.

262

Там же. – С. 2–3.

263

НА ГЛММЗ «Карабиха». Кор. 29. Д. Материалы для разработки охранных зон… – С. 24.

264

Там же. – С. 1–23.

265

НА ГЛММЗ «Карабиха». Кор. 5. Д. Проект зон охраны Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха». Т. 1, кн. 1. – С. 5.

266

Там же. – С. 8.

267

Там же.

268

Там же. – С. 63, 64, 66, 67.

269

См.: The Nizhny Tagil Charter for the Industrial Heritage. July, 2003 // The International Committee for the Conservation of the Industrial Heritage. Industrial Heritage. URL: http://www.mnactec.cat/ticcih/industrial_heritage.htm (дата обращения: 10. 02. 2011)

270

В значении «комплекс идей», а не в значении «ложная информация»

271

Запарий В. В. И ндустриальное наследие (к вопросу о понимании данной концепции в России и за рубежом) /Экономическая история. Обозрение. Выпуск 13 / Под ред. Л. И.Бородкина. – М., 2007. – С. 212 (Труды исторического факультета МГУ: Вып. 39).

272

Эти экскурсии могут быть отнесены к актуализации воспоминания о социальной составляющей индустриальной культуры.

273

Под коммерческой организацией здесь подразумевается ГУП «Горэлектротранс», подразделением которой является музей.

274

Семенов И. Г., Устьянцев С. В., Хлопотов С. И. К онцепция музеефикации нижнетагильского металлургического завода // Индустриальное наследие: материалы III Международной научной конференции, г. Выкса, 28 июня – 1 июля 2007 г. Саранск, 2007. – С. 83–93.

275

Функциональность и типичность как признаки индустриального наследия выделяет В. В. Запарий ( Запарий В. В. И ндустриальное наследие (резюме основных концепций индустриального наследия)) // Индустриальное наследие: материалы III Международной научной конференции, г. Выкса, 28 июня – 1 июля 2007 г. Саранск, 2007. – С. 81–92.

276

Средовой музей // Российская музейная энциклопедия. Наука о музее. Словарь музейных терминов. URL: http://www.museum.ru/rme/dictionary.asp?144 (дата обращения: 12.12.2010).

277

Тоффлер Э. Третья волна. – М., 2004. – С. 80.

278

Артемьева Л. Музейные центры и кварталы как новые формы эстетизации жизни города // Теория моды. Одежда. Тело. Культура. № 6. 2004. – С. 281–290.

279

Баранов А. Н. Л ингвистическая экспертиза текста. – М., 2009. – С. 390.

280

Баранов А. Н. Л ингвистическая экспертиза текста. – М., 2009. – С. 390. – С. 4.

281

Масюкова В. М. П остмодерные трансформации коммуникативной модели модерна. Дисс. на соиск. уч. ст. канд. филос. н. – Казань, 2008.

282

Журналистика и конвергенция: почему и как традиционные СМИ превращаются в мультимедийные. – М., 2010. – С. 15–17.

283

Информационная и психологическая безопасность в СМИ: В 2-х т. Т. 1: Телевизионные и рекламные коммуникации / Под ред. А. И. Донцова, Я. Н. Засурского, Л. В. Матвеевой, А. И. Подольского. – М., 2002; Брайант Д., Томпсон С. Основы воздействия СМИ: Пер. с англ. – М., 2004.

284

См. материалы дела:<http://www.presscouncil.ru/index.php? option=com_content&task=view&id=401&Itemid=99999999&limit=1&limitstart=5>

285

Режим доступа (13.09.2010):<http://www.sostav.ru/news/2010/02/18/n1/>

286

Текст экспертизы и обстоятельства дела см.: Шайхитдинова С. К. Э кспертное заключение по исследованию фрагмента реалити-шоу «Дом 2» // Философия и культурология в современной экспертной деятельности. – СПб., 2011. – С. 431–434; Шайхитдинова С. К. Э кспертное знание и проблемная ситуация. «Стандарты объективности» // Там же. – С. 276–280.

287

Шайхитдинова С. К. И нформационное общество и ситуация человека: Эволюция феномена отчуждения. – Казань, 2004.

288

Цит. по: Законодательство о средствах массовой информации. – М., 1999. – С. 351.

289

См. сайт Димитровградской общественной организации «Центр содействия гражданским инициативам» www.csgi.ru

290

Понятия чести, достоинства и деловой репутации: Спорные тексты СМИ и проблемы их анализа и оценки юристами и лингвистами. – М., 2004.

291

Резник Г. М., Скловский К. И. Ч есть. Достоинство. Деловая репутация: Споры с участием СМИ. – М., 2006.

292

Там же. – С. 9.

293

См. их описание: Ядов В. А. С тратегия социологического исследования: Описание, объяснение, понимание социальной реальности. – М., 2003. – С. 43–53.

294

Честь достоинство и репутация: Журналистика и юриспруденция в конфликте. – М., 1998. – С. 219.

295

Там же. – С. 218–219.

296

Бодрийяр Ж. Фрагменты света // Пароли. От фрагмента к фрагменту. – Екатеринбург: У-Фактория, 2006.

297

Там же.

298

Там же. – С. 166.

299

Там же.

300

Иванова Н. Русский крест: Литература и читатель в начале нового века. – М.: Время, 2011. – С. 98.

301

Розанов В. Сахарна // Розанов В. Миниатюры. – М.: Прогресс – Плеяда, 2004. – С. 331.

302

Угрешич Д. Читать не надо! / Пер. с англ. – М.: Изд-во Ольги Морозовой, 2009. – С. 287.

303

Угрешич Д. Читать не надо! / Пер. с англ. – М.: Изд-во Ольги Морозовой, 2009. – С. 283.

304

Там же. – С. 279.

305

Пушкин А. С. О критике // Собр. соч. в 10 т. – Т. 6. – М.: ГИХЛ, 1962. – С. 320.

306

Рамзевич Н. К. С ловарь гуманитария. – М.: Былина, 1998. – С. 122.

307

Лотман Ю. М. Н аследие Бахтина и актуальные проблемы семиотики // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. – СПб., 2002.

308

Рыжов Ю. В., Иванченко Г. В. К омпаративные исследования искусства: потенциал экспертизы // Культурологические записки. Выпуск 10. – М., 2005. – С. 82–83.

309

Там же.

310

Фещенко В. Autopoetica как опыт и метод // Семиотика и Авангард: Антология. – М.: Академический проект; Культура, 2006. – С. 82.

311

Кремпель У. Кубизм. Центр и периферия международного парижского движения // Кубизм: Художественный прорыв в Европе 1906–1926. – М., 2003. – С. 39.

312

Аполлинер Г. «День Поля Верлена» // Аполлинер Г. Исчезновение тени. – СПб.: Азбука-классика, 2009.

313

Гирин Ю. Н. А вангард как стиль культуры // Художественные ориентиры зарубежной литературы ХХ века. – М.: ИМЛИ РАН, 2002. – С. 83.

314

Там же.

315

Кожинов В. В. К лассицизм, модернизм и авангардизм в ХХ в. // Теоретико-литературные итоги ХХ века / Гл. ред. Ю. Б. Борев. – М.: Наука, 2003. – С. 6.

316

Там же. – С. 6.

317

Там же. – С. 9.

318

319

Белый А. Ритм и действительность // Красная книга культуры / Отв. ред. И. Т. Фролов. – М.: Искусство, 1989.

320

Черняк М. А. М ассовая литература ХХ века. – М.: Флинта: Наука, 2007. – С. 404–405.

321

Там же. – С. 397.

322

Иванова Н. Намеренные несчастливцы? О прозе новой волны // Дружба народов. 1989. – № 7. – С. 239–240.

323

Лотман Ю. М. З аметки о художественном пространстве // Лотман Ю. М. Избранные статьи. – Т. 1. – С. 457.

324

Deep (англ.) – глубина.

325

Кастельс М. Информационная эпоха: Экономика, общество и культура. – М.: ГУ-ВШЭ, 2000.

326

Добреньков В. И. Г лобализация и Россия: Социологический анализ. – М.: ИНФРА-М, 2006. – С. 29.

327

Рыжов Ю. В., Иванченко Г. В. К омпаративные исследования искусства: потенциал экспертизы // Культурологические записки. Выпуск 10. – М., 2005. – С. 83.

328

Набоков В. Лаура и ее оригинал: Фрагменты романа. – СПб.: Азбука-Классика, 2010.

329

Пушкин А. С. О критике // Собр. соч. в 10 т. – Т. 6. – М.: ГИХЛ, 1962. – С. 320.

330

В современных ономастических исследованиях такие имена собственные квалифицируются как эргонимы, фирмонимы, эмпоронимы или – в самом общем смысле – урбанонимы (урбонимы). Здесь мы можем обойтись без такого рода терминологизирования, предупредив читателя о возможности встретить эти термины в ономастических публикациях.

331

Шмелева Т. В. О номастический ландшафт Великого Новгорода // Новгородика – 2006: материалы Междунар. науч. конф., 20–22 сент. 2006 г. – Великий Новгород, 2007. Ч. 1. С. 132–140.

332

Ср. понятие «языковой облик города» – Сиротинина О. Б. Языковой облик г. Саратова // Разновидности городской устной речи. – М., 1988. С. 247–253.

333

Букчина Б. З., Золотова Г. А. С лова на вывеске // Русская речь. № 3. 1968. С. 49–56. Из работ последнего времени можно назвать монографию: Лихачев С. В. Я зык надписей в современном обществе (М., 2010), в которой, впрочем, вывески и надписи не различаются, то есть все считается надписями.

334

См. Лихачев С. В. У каз соч. С. 10–11.

335

См. книгу: Философия и культурология в современной экспертной деятельности: коллективная монография. – СПб., 2011.

336

Михалап К. П. О неофициальных именах собственных (на материале городского нелитературного просторечия) // Проблемы лексикологии, фразеологии и лексикографии сибирских говоров. – Красноярск, 1979. – С. 89–97.

337

Позднее неофициальные наименования стали публиковаться в специальных словарях: Синдаловский Н. А. С ловарь петебуржца. – СПб., 2002; Никитина Т. Г., Рогалева Е. И. Р егиональный словарь сленга (Псков и Псковская область). – М., 2006; Липатов А. Т., Журавлев С. А. Р егиональный словарь русской субстандартной лексики (Йошкар-Ола. Республика Марий Эл). – М., 2009; Никитина Т. Г., Рогалева Е. И. М олодежный лексикон г. Пскова: Толковый словарь. Материалы 2001–2011 гг. Псков, 2011. Изучение и сопоставление их данных позволит уточнить современные молодежные интуитивные представления об идеальном слове для вывески.

338

Михалап К. П., Шмелева Т. В. С ловарь города // Филологические науки. – № 4. – 1987. – С. 81–84.

339

Костомаров В. Г. Я зыковой вкус эпохи. – М., 1994.

340

Магазин: число или имя? // Красноярский рабочий. 23.09.1989 (рубрика «Языковой быт города»); Магазин: имя и прозвище // Там же. 30.09.1989; Язык города. Наименование магазинов: метод. разработка к практике студентов филол. фак. – Красноярск, 1989. – 40 с.; Как называют магазины. Три аспекта проблемы // Региональные проблемы культуры речи: сб. науч. тр. – Элиста, 1990. – С. 90–105.

341

Шмелева Т. В. О нимический взрыв // Всемир. – Красноярск, № 2. 1991. – С. 28–34.

342

Шмелева Т. В. Д иминутивчики // Новая новгородская газета. 21.05.2008. (Город в лингвистических зеркалах); Диминутив в городской среде и медийных текстах // Слово и текст в культурном сознании эпохи. – Вологда, 2008. Ч. 1. – С. 367–375; Диминутив как экспрессивное средство // Речевое общение и вопросы экологии русского языка: сб. научных трудов, посвященный 80-летию А. П. Сковородникова. – Красноярск, 2009. – С. 56–65. При попытке составить сводный словарь «диминутивов на вывеске», я собрала около полутора сотен слов.

343

Об этих фактах мне приходилось писать в научных и научно-популярных публикациях: Романское слово на вывесках современного российского города // Un om, un symbol. In honorem magistri Ivan Evseev. Bucure?ti, 2007. – P. 601–605; Многоязычие (нов)городских улиц // Язык в контексте гуманитарных знаний: сб. ст., посвященных 60-летию профессора В. В. Иваницкого / под ред. Н. В. Семеновой. Великий Новгород, 2008. – С. 158–171; ШУЗ для тех, кто носит трузера // Новая новгородская газета. 23.08.2006; Простое русское слово БИР // Новая новгородская газета. 4.08. 2010.

344

Трапезникова А. А. Э ргонимическая номинация в аспекте эффективности (по данным ассоциативного эксперимента в Красноярске) // Российский лингвистический ежегодник. Вып 2 (9). – Красноярск, 2007. – С. 182–188. См. также ее: Ономастическое сознание современного горожанина (на материале эргонимии Красноярска): Автореф. дис….канд. филол. наук. – Красноярск, 2010.

345

Трапезникова А. А. О номастическое сознание… – С.19.

346

Там же… – С.19.

347

Подберезкина Л. З. П одберезкина Л. З. Возможности филолога в моделировании городской среды // Тез. докл. научно-практич. конф. – Красноярск, КГТУ, 1997.

348

Шмелева Т. В. Г ородская среда как пространство языковых экспериментов // Континуальность и дискретность в языке и речи Материалы Междунар. науч. конф. – Краснодар, 2007. – С. 201–203.

349

Трапезникова А. А. О номастическое сознание… – С. 13.

350

Шадрин И. СИНТО и человеческая память // Вечерний Красноярск. 3.08.1993.

351

Васильева Р. «Синто» – да не то // Вечерний Красноярск. 1708.1993; Думанский А. Империя, но не чувств, а дела. Интервью с С. Баякиным // Там же.

352

Васильева Р. «Синто» – да не то // Вечерний Красноярск. 1708.1993. – С. 19.

353

Материалы см. в разделе «Латиница в ономастическом ландшафте современного российского города» коллективной монографии «Кириллица – латиница – гражданица» (Великий Новгород, 2009).

354

Багров Д. Неэтичная реклама грозит убытками // Экономика и время. 16.06.2008; http://ev.spb.ru/art.php3?newsid=30125

355

Метц К. Воображаемое означающее. Психоанализ и кино / Кристиан Метц; пер. с фр. Д. Калугина, Н. Мовниной; науч. ред. А. Черноглазов. – СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. – 336 с. (Территория взгляда; вып. 1). – С. 36

356

Гринуэй П. Главный итог развития кино // Искусство кино. – № 4. – 2003. URL: http://kinoart.ru/2003/n4-article25.html

357

Шапиро А. Представление Спинозы // El Topos: Как возможна философия кино? Исследования. Интервью. Эссе. Переводы. Кинотексты / Редколл.: Д. Петренко, Л. Стародубцева. – X.: El Topos Cinema Club Foundation, 2009. – 229 с. // Электронная библиотека. URL: http://biblioteka.cc/topic/84898-el-topos-kak-vozmozhna-filosofija-kino/page__pid__88933 Дата размещения: 09.03.2010.

358

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с.

359

Там же. – С. 23.

360

Прием «вертиго» (рассинхронизация двух планов, переднего и дальнего), придающий изображению совершенно потусторонний вид, достигается просто: одновременно с движением камеры на тележке ей выкручивают зум. Так, например, когда герой Станислава Любшина из «Черного монаха» Дыховичного чувствует в окружающем мире что-то странное (реальность начинает не совпадать с действительностью), на экране мы видим постепенно искажающийся, смазывающийся мир [ Грумбадзе А. Не купишь за деньги // Национальный кинопортал film.ru URL: http://www.film.ru/article.asp? id=6106. Дата размещения: 16.03.2010 ].

361

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 23.

362

Ильин Р. Н. И зобразительные ресурсы экрана. – М.: Искусство, 1973. – 176 с. – С. 157.

363

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 24.

364

Головня А. Д. М астерство кинооператора. – М.: Искусство, 1965. – 240 с.

365

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 23.

366

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 24.

367

Там же. – С. 25.

368

Там же. – С. 27.

369

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 37.

370

Там же. – С. 49.

371

Классическим примером здесь является фильм «Механический апельсин» С. Кубрика.

372

В этом направлении особое место занимает творчество М. Антониони и В. Вендерса.

373

Так, например, в фильме Д. Вертова «Человек с киноаппаратом» образ «пробуждающегося города» дан через последовательное включение кадров с умывающейся девушкой, утренним мытьем улиц и пр.

374

Классический пример – уподобление нарастающего волнения толпы весеннему ледоходу в фильме В. И. Пудовкина «Мать».

375

Агафонова Н. А. О бщая теория кино и основы анализа фильма. – Минск: Тесей, 2008. – 392 с. – С. 41–46.

376

Там же. – С. 99.

377

Лотман Ю. М. С емиотика кино и проблемы киноэстетики. – Таллин, изд-во «Ээсти Раамат», 1973 г. // Библиотека Максима Мошкова http://lib.ru/CINEMA/kinolit/LOTMAN/kinoestetika.txt Дата размещения: 11.07.2000. – С. 110.

378

Лотман Ю. М. С емиотика кино и проблемы киноэстетики. – Таллин, изд-во «Ээсти Раамат», 1973 г. // Библиотека Максима Мошкова http://lib.ru/CINEMA/kinolit/LOTMAN/kinoestetika.txt. Дата размещения: 11.07.2000. – С. 36.

379

Там же.

380

Там же. – С. 45.

381

Там же. – С. 62.

382

Лотман Ю. М. С емиотика кино и проблемы киноэстетики. – Таллин, изд-во «Ээсти Раамат», 1973 г. // Библиотека Максима Мошкова http://lib.ru/CINEMA/kinolit/LOTMAN/kinoestetika.txt. Дата размещения: 11.07.2000. – С. 89.

383

Там же. – С. 44.

384

The King’s Speech, 2010 г., Великобритания. Режиссер – Том Хупер. Картина получила 7 премий Британской академии, 4 премии «Оскар» (в том числе, как лучший фильм), 1 премию «Золотой глобус».

385

Лотман Ю. М. С емиотика кино и проблемы киноэстетики. – Таллин, изд-во «Ээсти Раамат», 1973 г. // Библиотека Максима Мошкова http://lib.ru/CINEMA/kinolit/LOTMAN/kinoestetika.txt. Дата размещения: 11.07.2000. – С. 91–94.

386

387

Аронсон О. Семиотическое сновидение // Метц К. Воображаемое означающее. Психоанализ и кино / Кристиан Метц; пер. с фр. Д. Калугина, Н. Мовниной; науч. ред. А. Черноглазов. – СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. – 336 с. (Территория взгляда; вып. 1). – С. 14.

388

Аронсон О. Кино и семиотика реальности Пьера Паоло Пазолини // Аронсон О. Метакино. – М.: Изд-во «Ад Маргинем», 2003. – 122 с. – С. 49.

389

Эко У. О членениях кинематографического кода. 1968 г. // Киносеминары друзей Музея кино. URL: http://kinoseminar.livejournal.com/234686.html. Дата размещения: 10.01.2010.

390

Аронсон О. Кино и семиотика реальности Пьера Паоло Пазолини // Аронсон О. Метакино. – М.: Изд-во «Ад Маргинем», 2003. – 122 с. – С. 46.

391

392

Пазолини П. П. П оэтическое кино // Строение фильма. Сб. статей / Сост. К. Разлогов. – М.: Радуга, 1984. – С. 45–66. – С. 52.

393

Митри Ж. Визуальные структуры и семиология фильма. 1965 г. // Киносеминары друзей Музея кино. URL: http://kinoseminar.livejournal.com/193382.html. Дата размещения: 16.05.2008.

394

Там же.

395

El Topos: Как возможна философия кино? Исследования. Интервью. Эссе. Переводы. Кинотексты / Редколл.: Д. Петренко, Л. Стародубцева. – X.: El Topos Cinema Club Foundation, 2009. – 229 с. // Электронная библиотека. URL: http://biblioteka.cc/topic/84898-el-topos-kak-vozmozhna-filosofija-kino/page__pid__88933. Дата размещения: 09.03.2010. – С. 8.

396

Делез Ж. Кино. – М.: Изд-во «Ад Маргинем», 2004. – 624 с.

397

398

399

Барт Р. Мифологии. – М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. – 312 с.

400

Так, например, в частности именно тоска по светлым человеческим страстям (настоящей дружбе, любви, преданности, подвигам и пр.), говорить о которых просто и всерьез в современном пост-постмодернистском кино практически не принято, приводит к тому невероятному успеху полнометражных анимационных лент, который можно наблюдать последние десять лет.

401

Материалы взяты с сайта: http://www.rosohrancult.ru/activity/attestatsiya/

402

www.rosohrancult.ru/upload/rosohrancult/rosdocs2010/06_12_2010_2.doc

403

Текст УПК РФ с комментариями (№ 174-ФЗ. Принят Государственной Думой 22.11.2001 г. Одобрен Советом Федерации 5.12.2001 г.). http://ugolovno-processualniy-kodeks-rf.com/tekst-upk-rf-s-kommentariyami/ Опубликовано 02-02-2011.

404

http://base.garant.ru/195078/

405

http://www.assembly.spb.ru/manage/page? tid=633200014&area=1&context=%C7%C0%CA%CE%CD+%D1%C0%CD%CA%D2-%CF%C5%D2%C5%D0%C1%D3%D0%C3%C0+%CE+%CF%CE%CB%C8%D2%C8%CA%C5+%C2+%D1%D4%C5%D0%C5+%CA%D3%CB%DC%D2%D3%D0%DB+%C2+%D1%C0%CD%CA%D2-%CF%C5%D2%C5%D0%C1%D3%D0%C3%C5&find=true&mode=2&tid=633200014&nd=891843756

406

Полный текст см.: http://newvernisage.ru/news/news/the_draft_law_on_culture_in_the_russian_federation/

407

Проект разработан на основе проекта закона «О культуре в Российской Федерации» Общественной палатой: http://www.oprf.ru/discussions/1467/newsitem/10542. – Последняя дата обращения 24.10.2011

408

Публикуется как в источнике: http://www.oprf.ru/discussions/1467/newsitem/10542

409

Публикуется с сокращениями. Материа к публикации подготовлен Н. А. К ривич

410

Понятия чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. – М., 1997 – С. 19.

411

Защита чести и достоинства: Теоретические и практические вопросы. – М., 1997.

412

Понятия чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права и средств массовой информации. – С. 13.

413

Постановление Пленума Верховного суда РФ «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении судами дел о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» от 18 августа 1992 г., с изменениями, внесенными постановлениями Пленума от 21 декабря 1993 г. № 11 и от 25 апреля 1995 г. № 6. Цит. по: Законодательство о средствах массовой информации. – М., 1999. – С. 351

414

Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М., 1983. – С. 20.

415

Источник: http://www.rusexpert.ru/prim/pr002.htm

416

Выполнена по заказу издательства «Академия» (Москва), 2007.

417

Подготовлена к публикации Н. А. К ривич по материалам книги: Зеленина О. В. Суслонов П. Е. Методика выявления признаков экстремизма. Процессуальные исследования (экспертизы) аудио-, видео – и печатных материалов: Научно-практическое пособие. – Екатеринбург, 2009. – 90 с.

Заключение по определению целесообразности и прогнозированию возможности преобразования существующего закрытого промышленного объекта в современный научно-технический музей в Санкт-Петербурге

Экспертное заключение

Образец заявления для предъявления на таможне

Рецензия на рукопись «Литература и культура Древнего мира»

Методика выявления признаков экстремизма