Саморазвитие, Поиск книг Обсуждение прочитанных книг и статей, Консультации специалистов: Рэйки; Космоэнергетика; Биоэнергетика; Йога; Практическая Философия и Психология; Здоровое питание; В гостях у астролога; Осознанное существование; Фэн-Шуй; Вредные привычки Эзотерика

Дмитрий Губин
Въездное & (Не)Выездное Книга 2: вне России

Приложение к maps.google.com

Тексты, места, 16 стран, теги, хэштеги, каменты, бонусы

От автора

Если первый том этой книги – «По России» – откровенно рассчитан четыре вполне определенные категории читателей (чувствительные к описанию своих регионов немосквичи; журналисты; исследователи современной России; мои поклонники), то этот том я готов выпустить в люди вообще.

Потому что всегда есть люди, которым интересно, что пишет о стране, в которую они собираются, или в которой побывали (или в которой подзадержались – порою на всю жизнь), профессиональный журналист.

В этом томе собраны мои заметки о некоторых проблемах – начиная с прав супругов в гражданских (common law marriage) браках и заканчивая законностью употребления галлюциногенных грибов, – которые решаются вне России, но на которые я смотрю применительно к России.

Больше всего текстов в этой книге имеет отношение к Великобритании (какое-то время я жил и работал в Лондоне на BBC World Service), однако своя доля внимания уделена Белоруссии, Бельгии, Германии, Испании, Италии, Кипру, Китаю, Нидерландам, Норвегии, ОАЭ, США, Украине, Финляндии, Франции, Швеции.

Знак #хэштега означает топографическую привязку, за тегами (tags) следует краткое содержание, comment – это камент, а слово bonus предваряет текст, который можно использовать как путеводитель.

Для любителей сказок для взрослых в книге есть чертова дюжина сказок про жизнь Романа Абрамовича в Лондоне, – абсолютно правдивых, и Абрамович (как мне сообщили, их прочитавший – и купивший затем журнал, их напечатавший, вместе со всеми сотрудниками) это подтвердит.

Кажется, обо всем предупредил.

ДГ

dimagubin.livejournal.com

@gubindima

Bonus! #Великобритания #Лондон United Colors of Лондон

Tags: Что лучше не говорить в Лондоне. – Что можно увидеть в Лондоне. – Что следует сделать в Лондоне.

Лондон – одно из тех замечательных мест, где невозможно почувствовать себя идиотом. Потому что если даже, как идиот, бежать за экскурсоводом, – действительность превзойдет ожидания. А если потерять путеводитель и брести наугад – все равно превзойдет.

Отчасти это объяснимо тем, что в Лондоне весьма условен центр и безусловно нет главной улицы. По Пикадилли бродят лишь постояльцы дорогущих отелей и, видимо, Лайма Вайкуле (что на этой Пикадилли найдешь, кроме пары недурных магазинов ковров, отеля Ritz, Королевской Академии художеств да офиса Аэрофлота?)

На самом деле Лондон – объединение сотен деревень, в каждой из которых есть своя главная улица, свой гений места и своя тусовка. Бизнесмены – в Сити, фрики – в Камдене, геи – в Сохо, ди-джеи – в Хокстоне, аристократы – в Сент-Джеймсе, антиквары – в Ноттинг-Хилле. Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай. Это безумное чередование стилей, когда через десять минут пешей прогулки неоренессанс Банка Англии прорастает небоскребом-огурцом Нормана Фостера, который через десять минут рассыпается улицей бенгальских харчевен Брик-лэйн, чтобы еще через десять прорасти лучшими ночными клубами Олд-стрит, – объясняет, почему и за год Лондон не познать, но почему даже за пару дней можно влюбиться на всю жизнь.

Но перед тем, как вы их оцените, позвольте дружески посоветовать НЕ произносить в присутствии лондонцев следующие фразы. Даже если очень хочется.

1. Ду ю спик инглиш?

2. Я обожаю королеву.

3. Наконец-то я в старой, доброй Англии.

4. Обожаю английскую кухню.

5. В Лондоне все бы ничего, если бы не черные (желтые, красные, голубые).

6. Я собираюсь на шопинг в «Хэрродз».

7. Мой дедушка был граф.

Потому что Лондон – это не Англия (лондонский TimeOut однажды вполне всерьез предлагал от Англии отделиться, создав Народную Республику Лондон), и гордятся здесь не происхождением, богатством и консерватизмом, а открытостью миру, мобильностью, новыми идеями и знанием классных мест.

Более трехсот языков, неимоверное количество цветов кожи и их оттенков.

Русских, кстати, тоже немало – если выкрасить их в зеленый цвет, разноцветная лондонская толпа позеленеет изрядно.

И вся эта мировая суета – на фоне баснословных цен на жилье и строгих иммиграционных законов. Газет, которые ежедневно вопрошают: «Как жить нашим медсестрам и учителям?!» И правда – сколько-нибудь приличной квартиры меньше чем за 200 фунтов (почти $400) в неделю не снять. Отели безумно дороги. Но если поискать, то даже в центре (например, на Bayswater), можно отыскать отели от ?30 за ночь. В номере, возможно, не будет ванной, но души и туалеты на этажах будут функционировать исправно.

Найти в Лондоне классную, но недорогую вещь вообще почетно. Для того, чтобы в дорогом городе жить втридорога, большого ума не надо – нужно просто много денег. Настоящий лондонец – стайер на дистанции удешевления жизни. Газеты и телевидение кишат рекламами скидок и распродаж. На последних, кстати, можно торговаться – особенно если осталась только одна пара обуви, и она вашего, не очень ходового, размера.

Да и вообще: в Лондоне не хочется думать о деньгах. Хочется просто ходить, восхищаться и замирать. Потому что по дизайнерским и музыкальным идеям Лондон – САМЫЙ крутой город мира. Тем более, что даже здесь есть масса недорогих и даже бесплатных удовольствий (прежде всего – роскошные музеи). Просто надо знать места.

10 удивительных мест, которые нужно посетить в Лондоне

1. Портобелло (Portobello Road). Один из самых знаменитых в Европе блошиных рынков: можно купить часы с советской подводной лодки, а можно – викторианский ночной горшок. Весь рынок – одна длинная улица, где стойки с одеждой и «старинными» жестяными табличками соседствуют с цветами и фруктами, плавно перетекая внутрь домов, в которых антикварные лавки занимают иногда и по два этажа. Где-то в середине Портобелло-роуд, поднявшись по лестнице, обнаруживаешь коллекцию старинных игрушек. На следующем углу звучит попурри из «Щелкунчика» и Love Me, Tender Элвиса Пресли – пластинки здесь одни из самых дешевых в городе. Денег лучше взять побольше, но следить за ними лучше получше – в плотной толпе намерения различаются с трудом.

2. Национальная галерея (National Gallery). Как и все государственные музеи, Национальная галерея (английский эквивалент Лувра или Эрмитажа) – бесплатна (кроме временных выставок). Имеет смысл приходить в среду (удлиненный день до 21.00) ради пары пары-другой избранных залов. Во время «длинных» дней в британских музеях нередко играет живая музыка, в лобби сервирован бар, в ресторане обслуживают со скидкой и т. д. Важное отличие National Gallery от Эрмитажа или Лувра – принцип не широты охвата, но тщательности отбора (имеющийся в коллекции, но не лучший Илья Репин сослан в подвал – вместе с не лучшим Моне). Не пропустите «Послов» Ханса Холбейна (Западное крыло): оптические игры с черепом, который виден лишь под острым углом, на минуту повергают в мистический ужас даже закоренелых материалистов.

3. Музей Виктории и Альберта (Victoria & Albert Museum). Невероятное сборище всего на свете, место непременного паломничества всех, кто хоть сколько-нибудь занимается дизайном, модой, рекламой и т. д. Мода от Шанель и Жан-Поля Готье до Вивьен Вествуд, итальянская ренессансная скульптура, японские нэцкэ и китайские кимоно, далее – везде. Образовался после Всемирной выставки в Лондоне в ХIХ веке. Коллекция прикладного искусства Англии, Европы и Азии – одна из лучших в мире. Но и современные выставки (какой-нибудь «Brilliant – дизайн света») – тоже сносят крышу по полной программе. Альбомы по истории костюма и моды в музейном магазине – закупать килотоннами.

4. Королевский ботанический сад Кью Гарденз (Kew Gardens). Огромный, вылизанный до последней тычинки, цветущий парк с прудами, лебедями и оранжереями. По газонам ходить не просто можно, но и нужно. В оранжереях все напоминает о просветительской идее империи: вот пушечное дерево, вот мангровое, вот дегерания с зелеными цветками. На тысячелетнем дубе – табличка: памяти экипажа рейса 103, Локерби, 21 декабря 1988.

5. Рынок Камден (Camden market). Резервация панков, хиппи, сатанистов, милитаристов и т. д., окруженная лофтами прогрессивных яппи. Крупнейший в Лондоне (и, пожалуй, в мире) блошиный рынок, занимающий здания бывшей железнодорожной станции, а также конюшен и пакгаузов. В «винтажных» магазинчиках можно одеться по моде 50-х, а можно, пройдя через зал дискотеки со стальными стенами и светящимся полом, оказаться прямиком в экстремальной зоне а-ля «Пятый элемент» и купить флуоресцирующую в темноте тишортку, по которой бегают надписи. В бывших конюшнях – лучшая дизайнерская мебель за последние 100 лет и подлинные принты Уорхолла. Среди всего этого – шипящие сковородки всех кухонь и самое большое скопище фриков, какого нет ни в «Пятом элементе», ни в «Людях в черном».

6. Доклэндз (Docklands). Район небоскребов на месте бывшего дока, башня Canary Wharf Tower видна практически отовсюду. Весь район можно проехать насквозь на «легком метро» Docklands Light Railway (см. «главные вещи»). Космическая архитектура наземных станций – дело рук знаменитого Нормана Фостера.

7. Джермин-стрит (Jermyn street). Знаменитая улица, где настоящий джентльмен может купить правильную рубашку, запонки, галстук, костюм, таксидо, а также – помаду для усов, подтяжки и тросточку. Здесь, как ни странно, тоже бывают распродажи, и тогда идеальную рубашку можно купить за полцены – то есть начиная от ?25. Там же продают потрясающие «мужские» рубашки для женщин (то есть для busineswomen), специальные женские мужские галстуки и запонки. Очень стильно.

8. Брик-лейн (Brick Lane): настоящий город, настоящий Ист-Энд: район рабочих, эмигрантов, яппи и обедающих в барах с натуральными продуктами гомосексуалистов, обильно сдобренный модными клубами, восточными ресторанчиками (по преимуществу бенгальскими) и магазинчиками винтажа. Тут же, в прилегающих к Брик-лейн переулках – магазины молодых дизайнеров, к которым ходят «вдохновляться» дизайнеры постарше. Здесь вещи стоят дороже – но они того стоят.

9. «Огурец» Фостера (точнее, «Вскочивший Корнишон», если переводить Erected Gherkin буквально). Знаменитый небоскреб, который видно буквально отовсюду, расположен в двух шагах от Ливерпульского вокзала, в Сити, где самая современная архитектура соседствует со средневековыми церквями и рынком Leadenhall market в стиле ар-деко. Прогулка от «огурца» к Банку Англии по Корнхилл с его магазинами Louis Vuitton, Mont Blanc и Hermes может стать отличным завершением поездки на андерграундную Брик-лейн. Пригодится для сочинения «Лондон – город контрастов».

10. Сохо (Soho). Расположенный в самом-самом центре, этот район когда-то был скопищем притонов, затем – обителью богемы, а ныне – конечной точкой молодежного туризма. Главная улица – Old Compton Street: толпа в у входа в бар с танцполом G.A.Y., велорикши, крашеные мужики под сорок в красных стрингах, магазины мужского белья, мастерские пирсинга и тату – не протолкнуться. Чуть в сторону – секс-шопы и стрип-бары «near-beer». Девушки там раскручивают клиентов на фальшивое шампанское, но вместо секса следуют счета по 250 фунтов и отчеты во всех газетах о драке с секьюрити.

10 главных вещей, которые нужно сделать в Лондоне

1. Покормить белок в Кенсингтон-гарденс (Kensington Gardens) у дворца леди Ди (Kengsington Palace). Если гулять не по газонам, а по аллеям, беличьи полчища нападут сами. Есть также шанс увидеть семейство принца Чарльза, выгружающееся (загружающееся) из вертолета, припаркованного на лужайке пред дворцом.

2. Проехаться на надземном автоматическом метро Dockland Light Rail от Тауэра (Tower Gateway) до Гринвича (Cutty Sark for Maritime Greenwich). Займите первые места в первом вагоне: машинистов нет, так что аттракцион еще тот, особенно когда врезаешься в космический район небоскребов Канарской верфи (Canary Wharf). В Гринвиче надо бродить по двору Военно-Морского колледжа, парку Королевской обсерватории (там и проходит нулевой меридиан), любоваться знаменитым клипером «Катти Сарк» и ланчевать в Noodles House – китайской харчевне у метро с порциями для француза Гаргантюа или англичанина Гулливера.

3. Принять на грудь скотча с содовой в журналистском пабе Yo Olde Cheshire Cheese на знаменитой Флит-стрит (Fleet Street, 140), на которой еще недавно размещались штаб-квартиры всех ведущих бульварных газет. Заведением в стиле Диккенса начало работу еще в XVII веке, и кто там, включая Марка Твена, только не бывал! Если неохота тащиться на Флит-стрит – посетите любой старый викторианский паб (с интерьером а-ля Елисеевский магазин), помня, что во многих местах еду перестают готовить в 20.30, а пресловутое «Last drink, gentlemen!» («Последний напиток, джентльмены!») звучит в 22.55. Заодно попробуете fish & chip – чтобы навсегда забыть про английскую кухню. Да: пабы произрастают исключительно на перекрестках, их издалека видно по цвету (дубовые, темно-зеленые или малиновые панели).

4. Зайти в среду в здания парламента (Houses of Parliament, вход свободный, но придется, скорее всего, отстоять очередь) послушать, как премьер-министр отвечает на вопросы оппозиции. Как и среди вопросов, так и среди ответов случаются удивительные образцы ораторского мастерства. Если среда занята, есть смысл посетить (вход тоже свободный, но без очереди) Верховный Суд (Royal Court of Justice) на Strand или Уголовный суд (Criminal Court) на Old Bailey. Парики, мантии, зеленые лампы, дубовые панели, кожаные переплеты и длящийся третий век процесс «Смит против Смита» – идеальное место для послеобеденного сна.

5. Посмотреть в 11 утра (время меняется в зависимости от сезона) смену караула у Букингемского дворца – чтобы отдать дань Лондону туристическому. У ограды дворца – толпа, гвардейцы отобраны по принципу красавца к красавцу (без шуток: они и правда проходят кастинг!), и если повезет, вы узнаете, что такое royal nut – чудак, помешанный на любви к королеве.

6. Пощекотать себе нервы вечерним общением с мумиями в British Museum, египетская коллекция которого поражает и в дневное время. Но детальные объяснения способов засолки человеческих останков в Древнем Египте на сон грядущий – особое ощущение.

7. Сделать круг на London Eye, гигантском колесе обозрения, воздвигнутом в центре Лондона к Миллениуму. Набережная Темзы в этом месте вообще образцово красива, 40-минутное путешествие дух захватывает в буквальном смысле. Если денег на колесо жаль – дойдите до расположенной рядом Oxo Tower: вид из расположенных на последнем этаже ресторана и бара тоже хорош. Можно совместить с посещением знаменитой галереи Saatchi.

8. Заплатить 15–30 паундов за afternoon tea (это то, что в России называют файв-о-клоком) в дорогом отеле, например, Savoy: в цену входят шампанское, чай с молоком, различные джемы и вкуснейшие пирожки и пирожные.

9. Проехаться на красном двухэтажном автобусе-даблдеккере, вариант: ночном даблдэккере (автобусы в Лондоне ходят всю ночь). Автобусы, в отличие от метро, ходят как часы, имеет смысл занять первые места на втором этаже-империале. К сведению полуночников: практически все ночные маршруты пересекаются на Trafalgar Square.

10. Перейти в сумерках по пешеходному мосту Millennium через Темзу от собора святого Павла к галерее Tate Modern. Фантастическое ощущение! Превращенное в галерею здание бывшей электростанции напоминает о неземной мощи страны Главного Буржуина, высаженные березы светятся инфернальным голубым.

2004 Comment

Этот текст-гид был напечатан в первом русском номере TimeOut, в который плавно превратился выходивший до того домодельный «Календарь». Вообще это была эпоха, когда в журнальном бизнесе лицензионные издания – Cosmopolitan, Vogue, Elle, GQ, Playboy, «Домашний очаг» (Good Housekeeping) – выигрывали битву у местных «Она», «Андрей» и прочих (точно так же, как сделанные по лицензии иномарки в эту пору начали вытеснять «жигули»).

Это не значит, что у местной продукции шансов нет: в борьбе с TimeOut не просто выжил, но и закалился журнал «Афиша», превратившийся в издательский дом с «Афишей-Мир» и «Афишей-Еда» (и я, если честно, предпочитаю именно «Афишу»). Существует даже легенда, что основатель «Афиши» Эндрю Поулсон в свое время приезжал в Лондон именно в TimeOut, сказал, что собирается покупать лицензию для России, все выведал, все вынюхал, – в итоге лицензию не купил, но выведанное применил.

Даже если Поулсон и вел такие переговоры, не думаю, что легенда правдива. Дело в том, что если TimeOut журнал статический (подборка обзоров), то «Афиша» – журнал динамический, устроенный по принципу киносценария. Ну, допустим, оба журнала решили рассказать о китайских ресторанах Москвы. TimeOut в этом случае поместит разбитый на главки («кантонская кухня», «сычуаньская кухня») обзорный текст. А вот «Афиша» – напечатает репортаж «Где съесть в Москве змею и мозги обезьяны», в основу которого как раз будет положена интрига, действие, квест (а обзоры ресторанов будут приложением). Кроме того, у журналов разные идеологии. TimeOut – журнал описания потребления (хоть шмоточного, хоть культурного). «Афиша» – разведчик тектонических разломов времени (хоть в моде, хоть в политике).

Собственно, идеология вкупе с технологией и определяет успех (или неуспех) любого СМИ.

Но это так, издателю на заметку.

2012

#Великобритания #Лондон Москвичи и лондонеры

Tags: Коммунистический взгляд на капиталистические ужасы. – Роман Абрамович как командный резерв для лондонских сепаратистов. – Чем Кен Ливингстон отличается от Юрия Лужкова, Англия от России, а москвич от лондонца.

Гады демократы, довели страну.

Где прежнее счастье вылазок в закордонье? Где парфюмерная свежесть международных аэропортов?

Я несколько недель в Лондоне, жизнь структурно неотличима от прежней. Ну, в Москве бегал по утрам по Миуссам – а здесь бегаю по Гайд-парку, там плавал в бассейне – и здесь плаваю (только здесь дешевле), там держал под рукою «Афишу» – здесь TimeOut. От местных газет и вовсе ощущение d?j? vu. «Несмотря на всю экономическую мощь, уровень безработицы в Лондоне на 7 процентов выше среднего по стране (4,9 процента). Кроме того, 48 процентов лондонских детей живут в бедности на фоне 30 процентов в среднем по стране». Привет Зюганову. Каждый день я узнаю, как очередная звезда умотала из Лондона, потому что здесь грабят, убивают, насилуют, не работает метро и вообще – жить невозможно, особенно с детьми.

Мазохисты, выбирающие жизнь в нищете, без метро и работы и с насильником под окном, называются лондонцами, или, если быть точным, Londoners, лондонерами. Половина лондонеров – желтые и черные, в чалмах, сапогах на шнуровке до пупа, в зеленых париках, бритые наголо, в проклепанных косухах, при пирсинге и тату, сбежавшие из своих Норфолков и Уэльсов, Бангладеш и Египтов. Именно они бросили в чайник театрального Вест-Энда заварку чайна-тауна, они превратили помоечный железнодорожный Камден в прикольный веселый район, они сотворили местную униформу – голубые джинсы, пиджак, кроссовки, они сделали предметом гордости звучание в Лондоне 300 языков. Самые крутые из них читают сегодня «Тревоги статуса» Алена де Ботона, бегают на выставку Роя Лихтенштейна и зажигают под бразильского DJ Marky.

Стоило, спрашивается, ехать работать на Би-Би-Си, если в России работал на «Радио России», читал Жижека и тусовал в «Б 2» под Tiger Lillies? Мы, лондонцы, москвичи, питерцы – столичане – крутые, улетные, wow & cool. Именно мы даем 16 % национальной экономики и получаем обратно лишь 84 % от уплаченных налогов (цифры привожу местные, но нет сомнений, в Москве все точно так).

Однако различия есть. Не может не быть. Иначе как объяснить, что в лондонском чайна-тауне – сто тыщ дешевых китайских ресторанов, а в московском Китай-городе – лишь администрация президента, Минфин да Минтруд, который как раз ограничением китайской иммиграции озабочен?

May I ask your attention, леди и джентльмены?

Тут у нас вышел очередной TimeOut с шапкой: ЛОНДОН ЗАЯВЛЯЕТ ОБ ОТДЕЛЕНИИ. (Господи, а о чем еще мечтают Питер и Москва? Понаехали тут…) Внутри – карта новой Европы: Германия, Франция, Ла-Манш, Лондон. Привычные очертания Британии – в голубых размывах океана. «Что случилось с вашей страной, господин премьер-министр?» – «Она утонула». Рядом – плакат: «Голосуйте за Народную Республику Лондон!» Возможный гимн республики – «Закат на Ватерлоо» The Kinks, возможный флаг – лоскутное одеяло, возможный глава республиканской сборной по футболу – Абрамович (шучу. Согласно интернет-голосованию, он оказался седьмым, заняв то же место, что и поп-звезда Дайдо в номинации «президент»).

В редакционной статье обозреватель Би-Би-Си Роберт Элмс популярно объясняет экономический базис отделения (без Англии Народная Республика Лондон численностью 8 миллионов человек станет восьмой по богатству страной мира, перестав субсидировать незадачливые Шотландию и Уэльс) и даже возводит настройку (независимый город в единой Европе). Но самое главное, объясняет причины отделения.

«Дело не только в экономике. Культурно и расово Лондон сегодня дальше от остальной страны, чем когда бы то ни было. Наша восхитительная мешанина рас и религий, языков и кухонь давно не смешивается ни с чем. Стоит съездить на денек-другой в эту монокультурную Англию, с ее белым хлебом, теплым пивом, ненавистью к иностранцам, травлей лисиц и сексуальных меньшинств («fox hunting, gay hating»), чтобы понять, насколько далеки от них мы».

Ну, и далее в том же духе: мы, лондонеры, изменим миграционную политику и практику выдачи лицензий, изменим законодательство в отношении наркотиков и т. д.

Понимаете, да?

Они не закрывать собираются ворота, а открывать. Чем больше польских, китайских, русских, индийских, таиландских эмигрантов «с их невероятной энергией и драйвом», тем нам, лондонерам, лучше. Чем меньше сажают за марихуану – тем лучше. Чем меньше лицензий на торговлю и бизнес – тем мы, лондонеры, богаче.

Они там у себя в редакции созвали экспертный совет из 12 человек, включая членов парламента, актеров, директоров туристических обществ и театральных компаний, ребят из Лондонской школы экономики, а на следующий день три часа обсуждали идею на радио BBC London. «Делай что хочешь, пока это не мешает другим». Вот в чем они сходятся. Лондонеров классическая, с овечками по полям, с овсянкой, пэрами и сэрами Англия не устраивает, потому что такая Англия тормозит их perpetum mobile.

В Питере же и Москве, я слышал, риэлторы и туркомпании недавно умоляли вернуть лицензирование, ибо боятся «недобросовестной конкуренции» (добросовестная – это та, которая тебе не страшна). В России не только миддлы, но и up-миддлы до смерти боятся, что лицо России ненароком станет смуглым и раскосым, – хотя, по моему, бояться надо той тупорылой самодовольной хари, которую наше великое отечество сегодня имеет, мечтая о солидности, респектабельности и единой национальной идее.

И с точки зрения среднего лондонера средний москвич – это английский быдлан, со всеми его потугами на викторианский стиль и великой верой, что звезды не ездят в метро (в Лондоне члены парламента ездят на работу на великах, за это им даже доплачивают из бюджета), со всей его клаустро– и гомофобией и стоеросовым желанием жить «прилично», – ибо это картина Шишкина, утро в советском лесу.

Здесь мэр Кен Ливингстон популярен среди лондонеров, потому что открывает фестиваль эмигрантов в Ноттинг-Хилле, одобряет уличную торговлю (кило мартовской клубники с лотка – сто рублей), отдает перестраивать старые фабрики Майклу Форстеру (от его стеклянного огурца крышу сносит реально) и приветствует эксперименты вроде стеклянного куба с людьми на Трафальгарской площади. При Ливингстоне, кстати, регистрация в полиции (бессмысленная, тем не менее, процедура) занимает минут пять.

Там мэр Лужков популярен среди населения, потому что носит пролетарскую кепку, кричит, что Москва для москвичей, запрещает свободную торговлю, покровительствует Церетели и Шилову, устраивает облавы на приезжих и делает так, что зарегистрироваться в течении отведенных трех дней решительно невозможно. Его влияние огромно. Мои московские друзья чуть не поголовно лужковцы. Говорят, Дима Быков, когда-то над ним издевавшийся до упаду, теперь под его знаменами.

И вот это убивает меня наповал.

Лондонерам, случайно затусовавшим в Москве или Питере, пора объединяться в братство, выбрав штаб-квартирой какое-нибудь приличное место, вроде «Китайского летчика Джао Да». Пора начать выдавливать из Москвы так называемых коренных москвичей во главе с их любимым мэром. Если они хотят правильной, регламентированной жизни, по пусть ее строят в чистом посконном русском поле под Суздалем, со всеми их церетели делают себе красиво, пусть налаживают производство кепок. На фига им для таких глобальных целей мегаполис со всем его кви про по?

Москва и Питер – для мировых нахалюг; для беженцев из Таджикистана (так старательно одевающих своих детей для воскресной прогулки по центру); для наглых парней из Харькова, вопящих под акустические гитару о-фи-генными голосами; для азиатов, пятью рыбинами кормящих пять тысяч страждущих не хуже Христа; для растиньяков и космополитов, у которых если что-то и есть – это жизненный драйв.

Нас, лондонеров, в Москве все-таки прибывает.

Когда мы победим, мы вернем Китай-город китайцам. Мы объявим сезон открытой охоты на членовозовские мигалки и отдадим улицы велосипедистам и роллерблейдерам. Мы объявим английский вторым государственным языком и запретим по телику дубляж фильмов, ибо загадочность русской души, обычно выражающаяся в шовинизме, обычно и держится на тоскливо осознанной ущербности, вытекающей из незнания языков.

Зато растущие детки будут схватывать чужую жизнь на лету. Москву – молодым. Сколько можно терпеть страну, к двадцати пяти заводящую пузо и помирающую к тридцати пяти?

Быков, блин, докажи, что ты жив!

Ты бы мог увидеть небо, я бы взял тебя с собой.

2004 Comment

Ну, слухи про коллаборационизм Быкова оказались сильно преувеличенными, что он потом доказал в язвительнейших (по отношению к Лужкову) «письмах счастья»… Да и вообще – тип хлебосольного, тароватого, вороватого хозяина не мог быть тем, что привлекло бы (хотя б и ненадолго) сложноустроенного и, что называется, well-educated Быкова.

То, что было сочтено оппортунизмом, на самом деле являлось у Быкова тотальгией, то есть (согласно введшему этот термин и употребившего его применительно к Быкову философу Михаилу Эпштейну) «тоской по целостности, по тотальности, по тоталитарному строю, в том числе по советскому прошлому… тоской по единению с народом». Конкретно же в Быкове (как верно подмечает Эпштейн, и Быков против этого уж точно не будет протестовать) разлита тоска по общей идее, по объединяющим всех в СССР идеалам: «Да, советская власть (цитирую Быкова) натворила отвратительных дел, но при этом всегда говорила очень правильные слова, и эти правильные слова успели воспитать несколько неплохих поколений».

Мне кажется, Быков просто не понимает – он много бывал за границей, даже выступал с лекциями, но никогда долго не жил – что любая государственная идеология, вот эти «общие правильные слова», возведенные в ранг внутренний политики, присуща только тоталитарным устройствам. То есть таким устройствам, которые требуют единообразия не только в общественной, но и в личной жизни подданных. Вот тут-то и начинает чесать всех под одну гребенку какой-нибудь моральный кодекса строителя коммунизма…

А в европейских демократиях национальных идей, общих идеологий никаких нет – там нации объединяют не идеи, а культурные привычки…

Впрочем, здесь я поставлю точку (в конце концов, мой комментарий: где хочу, там и обрываю!), чтобы наш давний спор с Быковым не выглядел со стороны, как полемика Ленина с Каутским…

2012

#Великобритания #Лондон Беспредел разрешенного

Tags: Футболист Бэкхем как мастер корпоративной фелляции. – Почему Рейгана и Буша можно публично называть идиотами. – Количество, переходящее в качество применительно к диффамации.

Есть, знаете, в России тип таких старичков в пучеглазых очках, что до сих пор читают газеты, подчеркивая ручкой. Надо полагать, репетируют политинформации в аду, ибо в раю политинформаций нет. И хуже нет, когда они вдруг возопиют: «Демократия не означает вседозволенность! А-а-а!!!»

Хуже не потому, что старичку нельзя в ответ дать по кумполу: положим, ему не привыкать, жизнь и так приложила по полной, подтверждая подозреваемое, что по делам может воздаться уже на этом свете.

А потому, что ведь как бы, зараза, прав. Как бы не означает.

Хотя на идиотский вопрос, где граница, тоже не ответить. Ибо, разумно отвечая, сам превращаешься в надутого индюка с пионерским галстуком на груди.

И я, получается, разумно поступил, улетев поработать в страну, где существует libel law, закон о диффамации, и границы свободы очерчены четко, и вседозволенность уж точно не спускается с рук.

Правда, в одном из первых глянцевых журналов я прочитал в статье про Бэкхема: «He sucks corporate cock without gag reflex» («Он сосет у корпораций член и не давится»). И испытал чувство, сходное тому, когда в школе прочел есенинский «Сорокоуст» несокращенном варианте. Помните? «Вам, любители песенных блох, не хотите ль пососать у мерина…»

Ну ладно, Бэкхем – звезда, celebrity, черт с ним, может, здесь так со звездами полагается. Но вот открываю в лондонской подземке местную «вечерку»: «Блэр по отношению к идиоту Бушу – то же, что была Тэтчер по отношению к идиоту Рейгану». Как будет по-английски сказать «mamma mia!»?

Тут на одном из семинаров меня гоняли, как сквозь строй шпицрутенов, через знания о libel law, законе о диффамации, законе об оскорблении, и я бегу к одному из trainers, тренеров: так и так, разве можно безнаказанно оскорблять главу государства, а также знаменитого футболиста?

На что тренер переспрашивает: а кто, собственно, назвал Буша идиотом, а Бэкхема – ммм… cocksucker?

То есть как кто? Назвали газета и журнал. Нет, конкретно, кто? Ах, журналист? Автор колонки? И это не редакционная статья, которая идет обезличенно, без подписи? И в ней не утверждалось, что Бэкхем такого-то числа, у такого-то господина?.. Да впрочем, пусть бы и утверждалось – в Великобритании к фелляции нейтральное отношение, это вам не США, где в ряде штатов, включая Нью-Йорк, оральный секс вне закона. Generally speaking, говоря в целом, в Великобритании любой человек имеет право на публичное выражение любой личной точки зрения. В том числе и той, что Буш – идиот, а Бэкхем – на карачках ползающий перед миром брендов сами-слышали-кто. И за это никто ничего ни человеку, ни изданию сделать не сможет. Потому как право на личное мнение и на личную оценку – это неотъемлемое право индивида, завоеванное демократией.

Что же, и ограничений нет? Почему же, есть. То, что позволено частному лицу – не позволено организации. Если газета в редакционной статье назовет президента США идиотом, у нее могут быть проблемы. Это раз. Два – закон защищает от диффамации других частных лиц. То есть публично отозваться о соседе по дому так, как о Бэкхеме, нельзя. Ибо сосед – фигура непубличная, в отличие от футболиста, который давно принадлежит не себе, а миру. Более того: нельзя публично высказать отрицательное мнение о фирме, если в ней работает, если не ошибаюсь, меньше 25 человек, ибо это может повредить ее репутации, а то и вообще разорить. То есть публично облаять, скажем, Би-Би-Си – можно, а районную радиостанцию – только предварительно сверившись с ее штатным расписанием. Понимаете, где watershed, водораздел, да?

В Великобритании существует прямая зависимость: чем более известен человек, чем выше его общественный статус – тем больше он открыт публичному обстрелу. Кстати, не так давно в Блэра кинули красителем – засыпанным, кстати, в презерватив. И это – символично. Глава государства – самый незащищенный от диффамации человек. О нем могут высказаться все и всюду, рисовать карикатуры, стирать с лица земли и смешивать с грязью. Взобравшись, в самом примитивном варианте, в Гайд-парке в уголке ораторов на ящик или табурет: правило, введенное во времена Карла Маркса, действует до сих пор. И никакому частному лицу, высказавшемуся публично о том, что, с его точки зрения, премьер-министр «этой страны» (здесь так все и говорят: this country, что в России считалось бы непатриотичным) – жалкий притворщик, мелкий хвостик американской собаки, – на территории Великобритании за это не будет ничего.

Ответственность наступает не за мнения, а за ложь, каковой признается намеренное искажение фактов под видом изложения фактов. И это принципиально.

Я не берусь утверждать, что британская система – самая идеальная в мире, хотя бы потому, что не знаю других, кроме британской и русской.

Но происходящее в России меня определенно пугает.

У нас граница разрешенного-запрещенного все больше сдвигается в сторону способа реализации прав. То есть если ты назвал Путина земляным червяком на кухне – это твое личное дело. А если заявил об этом публично – тебя могут упечь за оскорбление президента, ибо демократия, как известно, не предполагает.

И граждане рукоплещут тому, что не.

Однако боюсь, то в этом случае российская демократия – вообще не.

Ибо, убей бог, не понимаю, чем она отличается тогда от того, что существовало при идиоте Брежневе. Тогда тоже распускать языки на кухне можно было сколько угодно.

Власть своими поступками всегда вызывает разнообразные эмоции, которые на низовом, частном уровне нуждаются не в обоснованиях, а в проявлениях, ибо это выражение есть важная часть самодиагностики общественной системы, ее обратная связь.

И Путин может, конечно, проводить в премьеры никому прежде не известного Фрадкова, набирать в команду бесконечных серых ленинградцев, считать нормальным существование членовозов с «мигалками», пользоваться точно такой же гадостью в качестве средства передвижения и тратить деньги управделами на содержание резиденций, которых у него в разы больше, чем у президента США и даже – чем у королевы Великобритании. Но и граждане должны иметь право сказать, что подобное поведение Путина хамовато и слишком напоминает повадки дворового пацана, по капризу судьбы взявшего под контроль все дворы.

И только при условии, что это право соблюдается и гарантируется, между властью и людьми, как посредник, нормально функционирует пресса. Которая, кстати, здесь крайне неоднородна по принципам. Газеты, например, в этой стране нередко ангажированы (мэрдоковская The Times – умеренно-консервативна, The Guardian – либеральна, а лейбористскую Daily Mail («Ежедневная почта») в глаза и за глаза называется Labor Mail («Лейбористская почта»). Зато Би-Би-Си исповедует принцип полной беспристрастности: на мнение одного эксперта надо непременно приводить мнение другого, и журналисту категорически запрещено давать хоть какие-нибудь оценки.

Кстати, в качестве эксперта по России (ха!) мне пару раз защищать Путина здесь приходилось. Особенно когда начинали утверждать, что для его прихода к власти ФСБ взрывало дома в Москве и развязывало чеченскую войну, и что Кремль целенаправленно душит свободу слова в российских медиа. У меня нет доказанных фактов, чтобы поверить в руку спецслужб, а что до свободы прессы и мнений в России, то, похоже, их в первую очередь душит само население России, с радостью готовое схватить в руку самописку и надеть на нос очки в оправе с замотанной изолентой дужкой. Я, к сожалению, невысокого мнения о свободолюбии своих сограждан.

Однако то, как тяга к ярму поощряется, и то, как ведет себя серое чиновничье хамье, и тот бесконечный кремлевский цинизм, с каким осуществляется путинское правление, заставляет меня все же думать, что сравнение с земляным червяком не такое уж и большое преувеличение.

Прошу заметить: это моя частная точка зрения.

2004 Comment

Авторитарно устроенное общество – например, Россия – в дни своих переломов (когда ничто не дорешено, все плавится и бурлит, как в 1990-х, и конечную авторитарную форму определяет лишь суммарный вектор, суммарное признание, что самодержец и вертикаль власти есть штуки не просто хорошие, но и нам, дураком, необходимые) нередко выносит наверх, в самодержцы, серого негодяя. Иногда – яркого негодяя, но то, что негодяя, можно считать законом.

Под негодяем я имею в виду человека, для которого не существует нравственности – набора ограничений и поощрений в поведении, не всегда помогающих выжить индивиду, но обеспечивающих развитие рода в целом. Вот почему мораль требует, например, не идти по головам других ради карьеры или наживы (потому что ты все равно умрешь, в гробу карманов нет, но человечество-то останется).

Но автократия – это такое устройство, при котором в одном человеке сосредоточено все: власть, собственность, даже надежда на бессмертие. И потому в автократии человек, взявший власть, добровольно ее не сдает, – а человек, намеренный взять власть, не останавливается ни перед чем.

Негодяй – это человек, считающий мораль погремушкой для идиотов, и применяющий ее (трактующий так или сяк) исключительно в собственных интересах. У негодяя в переломные для автократии дни больше шансов прийти к власти, чем у человека, сообразующегося с принципами морали. Мало кому в начале ХХ века известная партия большевиков взяла власть в России потому, что во главе ее стояли абсолютные внеморалисты, и Ленин (готовый пойти на любой обман, предательство, пойти даже на расстрелы, заложников и концлагеря) был, конечно, первым мерзавцем. А после Ленина власть принял Сталин – еще один мерзавец, не остановившийся перед удержанием власти ни перед чем, включая истребление, слой за слоем, своих сотоварищей. Ровно то же самое происходило в ХХ веке и в Германии, и в Италии, и в Греции, и в Португалии.

И я даже думаю, что монархия – то есть механизм полуавтоматического престолонаследия – есть в условиях автократии способ блокировки прихода к власти негодяев: самодержец по праву рождению при прочих равных лучше пролезшего по головам в самодержцы диктатора.

То, что Владимир Путин подтверждает общее правило, для меня очевидно.

Как человек он внеморалист. Это очевидно по высказываниям, в которых он не желает – или попросту не считает нужным – сдерживаться. Начиная от «кто девушку платит, тот и танцует» (это общее убеждение негодяев, уверенных, что мир продажен), добродушное поощрение обвиняемого в изнасилованиях шести женщин президента Израиля (тот потом сел); вслух промолвленное «слабых бьют» (да, слабых бьют негодяи), называние белых ленточек митингующих в 2011 «контрацептивами»… Из последнего – заявление, что Борис Акунин выходит на митинги протеста, потому что он «этнический грузин» (и да, тогда все ясно: ведь Грузия – враг России).

Да, Путин для меня – негодяй, хотя это (подчеркиваю!) моя личная точка зрения. Путин, мне кажется, пойдет на все, чтобы сохранить власть, если кресло под ним зашатается (я вообще думаю, что от репрессий хотя бы лукашенковского типа нас доселе страховал поток нефтедолларов, насытивший физически многих; диктаторы звереют не в сытые, а в голодные времена).

Но из этого я и в малой степени не делаю вывод, что наша задача – убрать Путина.

Уберем – придет другой негодяй.

Наша задача – заменить автократию совершенно другой парадигмой.

2012

#Великобритания #Лондон Брак по-неписаному

Tags: Политика Би-Би-Си в отношении однополых партнерств. – Ужасы гражданского брака в случае случившегося ужаса. – Начало половой жизни, Мик Джаггер и «Хартия любовниц».

Может, вам когда случится получать разрешение на работу в Великобритании.

На оборотной стороне бумаги будет значиться: «Супруги, незарегистрированные партнеры и другие зависимые от обладателя разрешения лица не нуждаются в получении дополнительного разрешения».

– Очень интересно, – говорю я в recruitment department, отделе кадров на Всемирной службе Би-Би-Си, – а что является критерием партнерства? И какие документы для подтверждения партнерства требуются, если оно – незарегистрированное?

– Никаких, – отвечает мне вполне серьезно девушка Кати, ответственная за адаптацию новобранцев, – таких бумажек нам не надо. Важно, чтобы партнерство было постоянным. Недавно мы, например, взяли на работу в бразильскую редакцию парня, у которого есть постоянный друг. И выплатили ему пособие по переезду в размере для семейных пар, хотя однополые браки в Великобритании пока не регистрируются…

Меня, правда, с рабочей визой мурыжили в консульстве два месяца, а мою вполне официальную жену – три, но этот частный случай кажется просто пятном на фоне общего либерального карнавала.

Англичанам тоже так кажется.

В отелях про паспорт не спрашивают. Про личную жизнь одного из принцев бульварные газеты пишут так: «Он сказал, что Кэйт его первая серьезная подруга» (читай: первый постоянный партнер). Возмущения это не вызывает даже у викториански настроенных старушек, когда б такие в современной Британии водились: согласно опросам, у 70 процентов замужних британских женщин был опыт совместной жизни без регистрации отношений. При этом средний возраст вступления в брак у женщин достиг 25 лет, а у мужчин – почти 30. Еще в конце 80-х он был на 5 лет ниже.

К партнерству, совместной жизни здесь, помимо чувств, подталкивает и быт. Комната на одного в общежитии Би-Би-Си (норка размером со славянский шкаф) обходится в $1100 в месяц, комната для двоих (норка с душем) – в $1300. Минимальная зарплата в Великобритании – $1700, минус около тридцати процентов налогов. Жить вдвоем веселее, жить вдвоем экономнее.

Кстати, поздний возраст вступления в брак объясним тоже экономическими причинами. Свадьба – мероприятие разорительное, на нее копят и влезают в долги. Играть ее в нашем представлении не принято, зато принято после венчания (церковь на этот срок арендуется) принято устраивать reception, прием с обедом или фуршетом, а после приема – танцы. Выливается это в такие тысячи, что на скромной свадьбе (50 гостей) бесплатным может оказаться только первый бокал шампанского (прочее спиртное гости приобретают за свой счет в буфете). Или часть гостей могут пригласить сразу на танцы, минуя стадию еды.

– Как, – спрашиваю я у коллег, – по-английски будет «незарегистрированный брак»? Unregistered marriage? Permanent partnership?

– Нет, – отвечают, – это будет «common law marriage», «брак по неписаному закону».

Звучит не просто красиво, но с принципиально иным, чем в России, смыслом. Таким иным, что компьютерная программа Lingvo переводит «common law wife», то есть «жена по неписаному закону», – как «незаконная жена».

И эта замечательная, созданная в России программа зрит прямо в корень.

Дело в том, что британское писаное право чудовищно консервативно: в Англии и Уэльсе до сих пор действует Акт о браке 1763 года.

То, что бразильских однополых партнеров оно не замечает в упор – понятно. Но и базовое для российского брака понятие – совместное ведение хозяйства – оно игнорирует.

– Представь себе, – говорит мне парень Борис, который в Англии уже тьму лет, – что вы всю жизнь живете себе вдвоем, детишки у вас в школу бегают, и тут твою подругу сбивает машина…

– Ужас какой, – мотаю в ответ головой. – Бегу в больницу, то есть в hospital, дежурю под дверьми casualty…

– Ничего подобного, – отрезает Борис. – Если человек без сознания, на операцию требуется согласие родственников. И они будут искать маму, тетю, троюродного племянника. Но ты для них будешь никто, ноль. И если, не приведи господь, твоя common law жена будет умирать, тебе не дадут с ней даже проститься. А квартировладелец не даст забрать из квартиры вещи. И твоих детей отберут и сдадут в приют. Потому что таков закон.

– Подожди, Борис. Но есть же суд. Можно ведь по суду добиться признания брака де-факто?

– Можно. Если повезет найти начинающего, дешевого адвоката, который будет брать с тебя всего $200 в час. А среди моих знакомых ни одного, кто бы мог позволить себе адвоката, нет.

– Но неписаный брак в Англии – явление массовое?

– Массовое.

– И детишек без регистрации рожают, вот у бывшего споуксмена Даунинг-стрит, я слышал, таких целых два?..

– Целых три. Да, рожают.

– Тогда получается, что англичане безумно похоже на русских – пока гром не грянет – не перекрестятся.

– Не совсем. Скорее, они убеждены, что гром давно отгремел. Спроси любого – тебе скажут, что закон о нерасписанных парах существует, и что зарегистрированные и незарегистрированные пары имеют равные права…

Борис судит не понаслышке. Он, между прочим, тоже в ус не дул и даже родил ребеночка без регистрации, пока не выяснилось, что у малыша возникают проблемы с гражданством (Борис – подданный Соединенного Королевства, жена – иностранка). А ринувшись изучать проблему, ужаснулся последствиям жизни вне брака и отношения немедленно узаконил.

Озабочены ли англичане проблемой массового незарегистрированного сожительства? Похоже, не слишком. Когда местная Комиссия по законодательству подготовила имущественные рекомендации для таких пар, его мгновенно прозвали «Хартией любовниц». На том все застыло. Вот подростковая беременность или венерические болезни – это другое дело, тут о них в газетах шумят. Потому что, несмотря на массовое половое просвещение и пропаганду безопасного секса, английские школьницы отчего-то беременеют в куда чаще, чем их континентальные сверстницы. И никто не может объяснить, почему…

Пора подытожить.

Так вот, британский закон – предельно консервативен.

Британская жизнь – предельно либеральна.

В зазоре между ними – свобода компаний поощрять или не поощрять свободное партнерство, борьба за легализацию однополых браков и деятельность тьмы организаций, готовых помогать тем и консультировать тех, кто не может или не хочет регистрировать свои отношения.

Дабы они не попали в ситуацию Мика Джаггера, который, сыграв на острове Бали свадьбу, по возвращении в старую, добрую Англию оказался не мужем, но мальчиком: индонезийское свидетельство о браке в Англии не признали.

Правда, злые языки говорят, что именно это обстоятельство позволило адвокатам Джаггера снизить при разводе размер оставляемого жене имущества с тридцати миллионов фунтов стерлингов до десяти.

2004 Comment

Как-то я чуть не бросился с кулаками на менеджера, упивавшегося фразой «сокращение издержек» – он ее раз пять повторил. Когда же я, не выдержав, спросил, правильно ли понимаю, что под издержками подразумеваются люди, он, не заметив иронии, продолжил восторженно: «Конечно, это основной ресурс для выхода в положительный баланс!» Ну, вот тут меня и понесло. А остановило лишь то, что в стране, где половина населения главным богатством считает не себя, а нефть и газ, всем морду не набьешь. И даже не объяснишь, что в результате самого радикального сокращения издержек баланс в перспективе все равно будет отрицательным, потому что, лишившись зарплаты, сокращенные издержки продукцию фирмы не смогут купить.

Это я к тому, что англичане мне преподали хороший урок гуманизма: показали, что в ситуации, которую законодательство никак не регулирует, компании могут (а некоторые считают – и обязаны) определять свою собственную политику. Би-Би-Си свою политику определило: поощрять постоянные партнерства вне зависимости от того, имеют они статус официального брака или нет. Нашим компаниям никто не мешает поступать точно так же, но что-то я во время работы на ВГТРК ни о чем подобном не слышал…

2012

#Великобритания #Лондон Поставить банки

Tags: Сбербанк и крепостное право. – Счета, жировки, чековые книжки и розовый галстук мистера Саймона. – Два мира – два банкира.

– Слууушай, – тяну я душу из коллеги, – а что будет, если «Би-Би-Си» откроет всем счета в одном банке и будет перечислять зарплату туда?

В Лондоне жарко, окна открыты, внизу шумит Стрэнд и бьют колокола на St. Clement Danes.

– Как это – откроют? – отмахивается от меня коллега. – Здесь у каждого свой банк.

– А ты представь: всем разом открыли и сказали, что зарплата будет теперь только там!

– Крик будет на всю Англию. Про монополизм.

– А если этот банк за утрату карты будет снимать фунтов по пятьдесят? А если кредит будут давать лишь под поручительство? А если за пользование банкоматом заставят платить?

– С ума сошел? Тогда крик услышат за Ла-Маншем…

Я не свихнулся. Пару лет назад российская компания, в которой я работаю, выдала сотрудникам по пластиковой карте «Сбербанка», не спрашивая – хотим мы или нет получать деньги именно через это учреждение.

Я, например, не хотел. На то было несколько причин.

1. Банкоматы «Сбера» есть не при всех отделениях, а в тех, что есть, вечно нет денег.

2. Нельзя контролировать счет через Интернет.

3. Выписки можно получать лишь в том отделении, в котором открыт счет (и я должен туда тащиться через город и торчать очередь, да?)

4. В «сберовских» банкоматах в другом городе за выдачу денег берут процент (да пошли вы вообще в задницу!)

5. Несмотря на легенды о численности пресс-службы «Сбербанка» (говорят, несколько сот человек) для интервью нужно слать письма чуть не за месяц, после чего обычно приходит отказ.

То есть для журналиста иметь счет в «Сбербанке» – это как трудоустраивать в бордель свободу слова, а для нежурналиста – это попадать назад в СССР.

Однако, попав в Англию, я неожиданно убедился, что в мое суждение нуждается в коррективах. Я не потеплел к Сбербанку. Но ощутил полымя банков местных.

Впрочем, по порядку.

В первые дни моего пребывания на острове выяснилось, что банковский счет здесь важнее, чем британская виза. Без него не получить зарплату: зарплату вообще не выдают наличными. Без местной банковской карты ты ограничен в заказах через Интернет (British Airways, например, в рекламе дешевых билетов писала: «принимаются только карты, выпущенные в Великобритании»). Без счета ты не сможешь рассчитывать на то, что, с моей точки зрения, важнее кредита: на оплату крупных покупок с помесячным списанием, то есть на так называемый direct bank pay, прямой банковский платеж, де-факто – беспроцентную рассрочку.

«Здесь самое ценное, что у тебя здесь есть – эта твоя подпись, потому что она гарантирует твои платежи, которые все равно сыщут с банка, а банк тебя найдет из-под земли», – сказали мне сразу несколько человек.

А поскольку английские банки хорошо находят должников, видимо, лишь из-под английской земли, то с людьми с континента они предпочитают не связываться. Иностранцам не открывает счета ни крупнейший в Англии банк HSBC, ни известный в России Barclay. Дело не в российском паспорте. Мой бельгийский приятель (кстати, сын банкира, имеющий в Лондоне постоянную работу), тоже помучился, открывая счет. Чуть ли не единственный банк, привечающий трудовую мигрантскую силу – NatWest, National Westminster, а причина сложностей проста: наличие счета есть гарантия твоей добропорядочности. И твоего последующего нахождения из-под земли. И по этой причине менеджеры банка ведут переговоры с твоими финансовыми менеджерами, и требуют писем из бухгалтерии с размером твоей зарплаты, и все это занимает время, за которое ты не можешь получить эту зарплату, потому что без счета в банке ее выписывают чеком, который в Англии не обналичат иначе, кроме как положив на счет… Я же говорил, что он важнее визы!

В общем, мне устроили встречу в NatWest с банкиром Саймоном, произведшим на меня неизгладимое впечатление. Розовая рубашка, розовый галстук, выглядывающее из-под воротничка тату и дыбом стоящая шевелюра (тут я лоханулся. Надо было не постесняться его спросить, каким гелем он пользуется – и взять на заметку).

– Саймон, – спросил я его, робея, – как с интернетом? С выписками по счету? И сколько сдерут с меня при выдаче из банкомата? И потом, мне нужны, эти… – я запнулся, не зная, как будет по-английски «БИК», «корсчет», «ИНН» и прочее, без чего я в России ты как во тьме, даже когда платишь за свет.

– No problem! – растянулся в улыбке Саймон. – И с интернетом, и с выписками в любом отделении. Что же до наличных, то в этой стране банкоматы любого банка их выдают бесплатно. А для зачислений на счет достаточно знать восемь цифр счета, и шесть – номера отделения банка. Кстати, с вашим доходом вы можете претендовать на золотую VISA. Она выдается тоже бесплатно. Подпишите здесь, здесь, и здесь. Через пять дней, mister Gubin, все будет готово.

– Зовите меня просто Dima, – сказал я почти со слезами.

В сознании всплывал экс-глава Центробанка Дубинин, когда-то клявшийся на голубом глазу и экране мне и стране, что во всем мире используются исключительно 20-значные номера счетов, это такой международный стандарт…

Первые сомнения по поводу эффективности местной системы закрались через неделю. Выяснилось, что пять – кстати, рабочих – дней занимает только открытие счета, а карточка – это потом, в течение еще пяти дней, ее вышлют по почте, ее надо активизировать, после чего еще в течение пяти дней пришлют пин-код. Карт, кстати, будет две: одна – расчетная, национальной платежной системы SWITCH, чтобы платить за покупки со счета. Вторая – кредитная VISA, чтобы платить, когда денег на счету нет. «Будем надеяться, mister Gubin, что вам ее выдадут». И я расслабился. Надежды юношей питают, а кто не хочет быть молодым?

Еще через неделю пришли два конверта из банка. В одном был отказ выдать мне кредитную карту, ибо у меня в Англии лишь краткосрочный контракт. В другом содержалась чековая книжка, которую последний раз я держал в руках во время павловской денежной реформы, когда деньги свыше 500 рублей со счета снимать было нельзя, но чековую книжку завести было можно, и я завел.

Телефон Саймона вдруг перестал отвечать. Я кинулся к знакомым.

– Фигня, – сказали они, – кредитную карту в первый год вообще никому не дают. Чековая книжка – вещь удобная, будешь чеками отдавать долги. А если должны тебе, то по жировкам будешь заносить деньги на счет.

– Жировки – это что? – спросил я осипшим голосом. – И как мне без карты, скажем, расплачиваться в Интернете?

– Жировка – это приходный ордер. Входит в чековую книжку. Без карты расплачиваться не сможешь никак. Расчетную карточку пришлют по почте, жди.

Я ждал. Я ждал, когда выданную чеком зарплату зачислят по жировке на счет (разумеется, еще пять рабочих дней!). Карты не было. На третью неделю я дозвонился до Саймона. Фальшиво делая вид, что рад мне, и еще более фальшиво делая вид, что торопится, он посоветовал заблокировать недошедшую карточку и перевыпустить новую. («Это еще пять дней, Саймон?» – «Yes, mister Gubin!») Я праздновал день рождения в ресторане, расплачиваясь привезенными женой из России наличными. Сбербанковская VISA через Интернет не принималась. Саймон исчез. 24-часовая служба поддержки клиентов говорила со мной с таким бангладешским акцентом, что мне проще было перейти на бенгали.

Меня утешал другой приятель, японский фотограф:

– Что ты хочешь? Для нас эта страна – по сервису вообще прошлый век. Нет, если бы не футбол и язык, мы бы сюда не ездили…

И я успокоился. Тем более, что всего лишь через месяц и неделю после первого визита к Саймону у меня все же появились счет, деньги на счету, карта SWITCH, а также Интернет-доступ, который отказывался работать всего-то три раза. Мой банк раз в месяц присылает мне стейтмент: полный отчет о моих тратах, в котором, для удобства хранения в скоросшивателе, заранее проделаны дырочки. А за время бесконечных ожиданий я нашел в Лондоне пару мест, где на фунт стерлингов (55 рублей) можно купить три дыни или три ананаса, которые можно даже растянуть на два ужина…

Подвожу баланс.

Российская банковская система – не худшая в мире: по крайней, мере, по быстродействию. Счет – мгновенно, карточка – почти мгновенно (ну, разве за исключением все того же дремучего «Сбера»). И чековые книжки с жировками нам у англичан вряд ли следует перенимать, как и манеру принимать к оплате карты, не проверяя подпись на слипе: оттого здесь такое количество карточных жуликов. Но то, что для постановки карты в стоп-лист можно дозвониться мгновенно (в «Сбер» я когда-то дозванивался час, не дозвонился и бросился бегом в ближайшее открытое отделение), и что перевыпуск ничего не стоит – перенять стоит. Как и систему прямого банковского платежа, например.

Центробанк следит за банками с точки зрения их фундаментальных показателей. Финансовая пресса публикуют соответствующие рейтинги. Но ни одна надзирающая финансовая структура России даже не пытается сформулировать рекомендации: каким должен быть современный банк с точки зрения услуг.

И это во всей этой истории занимает меня больше всего.

Неудобство жизни оскорбляет людей и страну.

2004 Comment

За прошедшие годы в России много что изменилось: интернет-банкинг дошел и до «Сбера», где, по счастью, европеизированный Герман Греф сменил даже не советского, а совкового банкира Андрея Казьмина. В отделениях появились универсальные банкоматы, операционистки повязали зеленые косынки и научились улыбаться, а когда в 2011-м я в Живом Журнале ехидно прошелся по тому, что за выпиской по-прежнему надо переться черте куда – то тут же получил ответ из «Сбера» с благодарностью за критику, а также с уведомлением, что с конца года любую выписку можно получать там, где удобно.

Однако в некоторых местах моей работы от меня по-прежнему требуют не просто открывать счет в определенном банке, но и в определенном отделении банка.

То есть крепостное право улучшилось, апдейтировалось, но сохранилась.

А значит, если не у британских банков, то у Британии нам по-прежнему есть чему поучиться.

2012

#Великобритания #Лондон Грыбы отсюдова!

Tags: Во Владимире, Ростове и Курске Госнаркоконтроль, а в Лондоне галлюциногенные грибы. – Отчего наркотики нельзя, но можно водку? – Обыски и бегство Ильи Кормильцева.

У меня в журнале FHM идет совещание по планированию номера. Мы планируем, что у нас могут быть неприятности. В номере идут репортаж про растаманов в Москве и биография Александра Шульгина, того самого, врача-американца, синтезировавшего экстази и после проблем с ФБР написавшего (и выложившего в открытый доступ) книгу «Фенэтиламины, которые я знал и любил».

– Интересны ли нашим читателям растаманы, – спрашиваем мы себя. – О, йес!

– А писать про растаманов, не упоминая марихуану, мы можем? – О, ноу!

Вопрос, стало быть, в том, не сочтет ли Госнаркоконтроль слово «канабис» призывом канабис потреблять, и ответ таков: а хрен его знает. Смогли же во Владимире наркоконтролеры обнародовать приговор ветеринару, обвиняемому в использовании кетамина, еще до его вынесения. Изъяли же в Курске панельки для мобильников с рисунком листка марихуаны. Конфисковали же в Ростове водку Cannabis (канабиса при этом в ней не обнаружилось: обман неопытной души).

В прошлом году, когда я жил в Лондоне, у меня таких вопросов не было. Хотя с наркотиками я сталкивался чуть не ежедневно. После работы я шел через Ковент-Гарден, где на Нил-стрит, знаменитой своим разукрашенным двориком с ресторанами, подающими «органик фуд», экологически чистую еду, был ларек с надписью «magic mushrooms». В нем торговали экологически чистыми галлюциногенными грибами, от которых всерьез и надолго улетали герои Пелевина, Кастанеды, Берроуза и Керуака, до которых, надо полагать, в России Госнарк тоже доберется, если не уже.

Смотреть на торговлю не было сил. Душераздирающее зрелище, как говаривал ослик Иа. Пустота, ни одного клиента. Лишь изредка подходят любопытствующие тинэйджеры.

– Скажите, а что делать с магическими грибами?

– Их едят.

– А они вкусные?

– Они безвкусные, но они меняют представление о мире.

– А вы отвечаете за результат их потребления?

– Да, мы даем гарантию качества, и рекомендуем безопасные дозы…

За двадцать минут, что я как-то проболтался рядом, дозу за 10 фунтов (550 рублей) купила лишь пара американцев, сетующая, что в США это illegal, нелегально. Для бойкого места в 10-миллионном городе такой оборот – слезы. Рядом с ларьком скучал полицейский-бобби. Но он был призван спасать заблудившихся, а не заблудших: у Камденской Грибной Компании шесть торговых точек в Лондоне, и все они абсолютно legal.

Страна старейшей демократии привыкла давать гражданам объяснения о границе между легальным и нелегальным. Принцип водораздела может выглядеть смешным, даже наивным, но должен быть понятен. В отношении психоактивных средств он таков: все, что растет естественным путем и таким же путем потребляется – законно. Все, что требует переработки или особых условий выращивания – регулируется дополнительно. Поганки растут в естественных условиях, их можно собрать, съесть, улететь и не вернуться – но это риск потребителя, как если бы он собрал, съел, улетел и не вернулся от килограмма голубиного дерьма. Личный риск не смешивают с общественным, а потому с торговцев магическими грибами берут 17 % налога, в то время как с производителей виски (которое ручьями по естественной среде, увы, не течет) – 67 %.

Я привожу пример не ради укоренения английских поганок в российских лесах. А потому что в России борьба со злом основана, во-первых, на стереотипах («наркотики – зло», но что есть зло и что называть наркотиком?), а во-вторых, на фигурах умолчания, зло подмеченных Шнуром: «Напоминает какую-то разводку – наркотики нельзя, но можно водку». И еще потому, что Госнарк превращает в преступников моих ровесников, включая меня самого, ибо большинство населения крупных городов в возрасте до сорока хотя бы раз в жизни, но марихуану попробовало.

Вот список примитивных, но все же вопросов, ответа на которые нет.

1. В мире известны сотни психоактивных веществ, однако считаются наркотиками (признаются нелегальными) лишь некоторые. Другая часть (от никотина до алкоголя) не просто легальна, но и приносит государству колоссальный доход, несмотря на возникающую зависимость и опасность для здоровья. Спрашивается: чем пиво лучше канабиса? Даже циничный ответ «с чего берем налоги – то легально, с чего не можем взять – нелегально», – лучше, чем отсутствие ответа.

2. Если есть преступление, то должна быть и жертва – где она? Если потерпевшим является наркоман, то означает ли это, что человек не вправе распоряжаться собственной жизнью? И как может потерпевший быть одновременно преступником?

3. Почему разговоры о наркотиках приравнивают пропаганде наркотиков? Общество не вправе обсуждать способ своего функционирования? Джордж Сорос тратит миллионы на борьбу за легализацию легких наркотиков в США, не будучи ни наркоманом, ни наркодилером – мы что, не имеем права знать его точки зрения?

4. Сегодня бравирование марихуаной – популярный протест против официального госустройства. Он так же естествен, как детский мат, за которым нет испорченности, а лишь желание определить границы дозволенного. Право на протест породило рэп, рейв, граффити и до сих пор питает лимоновскую НБП. Клапан в котле – это теперь вещь лишняя?

5. Антинаркотическая пропаганда в России строится по схеме такой примерно угрозы: будешь заниматься онанизмом – волосы на ладонях вырастут. А поскольку волосы не растут, объект делает вывод, что его дурят. Психоактивные вещества различны по типу и последствиям воздействия, из которых исключать положительное – крайне глупо: иначе б мы не пили утром психоактивное кофе, а в Новый год – психоактивное шампанское. И впаривать, что затяжка «травкой» приводит к зависимости, ломке и смерти – значит убеждать молодых, что чиновники – вруны. И что дурить их (посредством «дури») – дело чести. Но почему-то качественное научное исследование по марихуане, вышедшее в издательстве «Контркультура», привело к обыскам в издательстве, а издатель Илья Кормильцев, поэт и переводчик Уэлша и Поланика должен был уйти чуть не в подполье.

6. В нежном возрасте отказ от общего действия в своей компании в равносилен самоубийству. Сверстники бренчат на гитарах – и ты бренчишь, катаются на роликах – и ты катаешься, пускают шприц по кругу – ты пускаешь. Американский парень Ди Снайдерс в знаменитом «Курсе выживания подростка» тьму страниц отвел умению говорить «нет», не теряя лица. Сколько книг уровня Ди Снайдерса вышло благодаря Госнаркоконтролю? А если ни одной, то, может, не надо в посудную лавку при таких-то габаритах?

Продолжать список можно долго, хотя во главе Госнаркоконтроля, верю, стоят честнейшие люди, примерные главы семейств, готовые жизнь отдать за детей, и биться с этими милыми людьми – не супостатам в лицо плевать.

Однако искренность намерений никого и никогда не извиняла.

Мы живем в стране, где запрещенные препараты хотя бы раз в жизни пробовала добрая треть, а то и половина жителей больших городов, причем в большинстве – группой лиц и по предварительному сговору.

А в обществе, где все население нарушает закон, может существовать только выборочное правоприменение с целями, далекими от общественного блага. И я не очень понимаю отваги работников упомянутого ведомства, у которых наверняка есть и враги, и дети. Они что, не знают, что нажим через детей на родителей – самый сильный?

Сорос ведь убеждает легализовать легкие наркотики не в силу эмоций, а в силу расчета: с его точки зрения, вред от них меньше вреда от борьбы с ними. Я не знаю, насколько он прав. Но знаю, прошу прощения за банальность, что в Нидерландах легкие наркотики легализованы, а экономика этой страны краха не потерпела, население не выродилось и преступность не увеличилась. Зато у нас любая дискуссия о допустимости или запрете, легальности или нелегальности широко употребляемых веществ объявляется антиобщественной и преступной.

В то время как именно такая дискуссия сейчас нужна. Именно потому, что в нашу жизнь вошли новые вещества. Именно потому, что они оставили след (Пелевин, Ширянов, Болмат, Спектр – и это только в книгах). Именно потому, что этот след не стереть. Именно потому, что мы плохо разбираемся в структуре, механизмах воздействия, возможных последствиях и последствиях борьбы с последствиями.

Я говорю о наркомании не как девушка, начитавшаяся романтических книжек про жизнь дна – но, надеюсь, и не как бабушка, которая видит за каждым кустом насильника. Среди близких мне людей есть наркоманы – и один из них однажды чуть не умер у меня на глазах, а другой умер. Я знаю, каково отчаяние матерей, чьи дети не могут слезть с иглы – хотя знаю, что вину они должны делить минимум надвое. Я знаю, что подсевшие на героин регионы – это не чья-то выдумка. Да, и я знаю, что от целого ряда синтетических наркотиков действительно возникает мгновенное привыкание, а их применение действительно ведет к уничтожению организма.

Однако я знаю и то, что каждое общество психоактивные вещества применяет, и что способ приема зависит от традиций, привычек, культуры, и только потом от репрессий. В конце концов, СССР был страной тупого ужирания водкой, и там выли от ужаса жены и спускался последний скарб, и разлетались в клочья печени и судьбы, и были борьба и принудительное лечение.

А сегодня миддл-класс водку принимает все больше в малых дозах как аперитив, сочетает цвет вина с типом пищи и на вызовы времени отвечает увеличением потребления соков и минеральной воды.

И все это без создания Главаперитивконтроля, без конфискаций Венички Ерофеева и без налетов на рестораны. Хотя Горбачев было и пытался.

То есть шанс у нас, все-таки, есть.

В Лондоне, между прочим, телефоны с изображением канабиса теперь тоже не гвоздь сезона, хотя пару лет назад были хитом. Сегодня в чести черепа, кресты и прочая суровая готика.

Протестуют, понимаешь, против сытого истеблишмента.

И – хоть бы один протест со стороны профсоюза гробовщиков.

2005 Comment

В подготовительных материалах к статье, опубликованной в «Известиях», у меня сохранились вопросы и ответы из газеты The Evening Standard от 26 мая 2004, цитирую:

«– Что говорит закон о марихуане?

– Марихуана относится к наркотикам класса С. Ее хранение и продажа нелегальны. Максимальный срок за хранение – 2 года, за торговлю – до 14 лет.

– Меня могут арестовать за то, что при мне есть марихуана?

– У полиции есть это право. Но служебная инструкция такова, что в большинстве случаев полицейские лишь конфискуют марихуану и выносят предупреждение. Полицейские должны задерживать только тех, кто делает это неоднократно или тех, кто курит марихуану в общественных местах, нарушает порядок или делает это возле детских учреждений.

– Я могу выкурить косяк на улице?

– Нет. Могут арестовать – особенно если это возле школы.

– Какое наказание можно получить?

– Большинство отделывается предупреждением – хотя попасть на два года в тюрьму тоже возможно. Самым распространенным наказанием является штраф, но это целиком зависит от судьи.

– Откуда весь этот шум про изменения в законодательстве?

– До 29 января 2004 года марихуана относилась к наркотикам класса B. Изменения в законе понизили ее до класса С, потому что государство считает, что наибольшую опасность для молодых людей несут тяжелые наркотики».

Я привожу информацию с конкретными цифрами не потому, что она на момент выхода книжки не устарела (скажем, торговлю галлюциногенными грибами в Великобритании все же в итоге признали нелегальной, то есть законодательство изменилось) – а затем, чтобы был ясен принцип британского правоприменения, правосудия и в целом правопорядка.

Остается только добавить, что спасающийся от преследования российских властей Илья Кормильцев в Лондоне умер от скоротечного рака. Был объявлен сбор средств, я тоже посылал, но не спасли.

2012

#Великобритания #Лондон #Стаффордшир #Уорикшир Хоббиты будут платить

Tags: Можно ли считать неудачником британца без машины. – Во сколько британцу обходится содержание автомобиля. – Будет ли остров копировать материк.

– У нас нет платных автодорог, – говорили мне в Лондоне друзья. – Они за каналом, на континенте.

И обманывали.

Платный кусочек в 27 миль (43,5 километра) в Англии существует, разгружая движение между Стаффордширом и Уорикширом. Называется это дело toll road – «дорога с пошлинами», если буквально.

Однако ошибка неумышленна.

Стаффордшир, Уорикшир – это Мидлэндз, Средиземье. То есть, с точки зрения лондонца, забытая богом дыра, в Ширах которой точно водятся мохноногие хоббиты. Черт его знает, каковы у них там местные правила.

Во-вторых, открылась эта toll road недавно, в декабре прошлого года.

В-третьих, машина для британца, как и для американца – синоним свободы, ограничение которой есть покушение на основы социального бытия. И Маргарет Тэтчер еще недавно говаривала, что 30-летний мужчина в общественном транспорте может считать, что жизнь прожита впустую (она не знала, что жизнь на колесах в Лондоне вскоре превратится в череду мучений, от поиска парковки до ее оплаты).

А в-четвертых, англичане выкладывают за свои машины такую пенничку, что мысль о разумности дополнительных сборов блокируется подсознанием. Бензин – один из самых дорогих в мире, около 85 пенни ($1,6) за литр, и свыше 90 процентов цены составляют duties, акцизы, расходующие на поддержание бесплатных дорог. Затем следует отдельный road tax, дорожный сбор – это 150 фунтов ($275) в год, без которого не получить на лобовое стекло нашлепку, без которой не дадут пользоваться автомобилей. Потом – страховка, от 400 до 2000 фунтов ($730-$3660). Куда ж еще? Даже congestion charge, сбор за въезд в центр Лондона, скромные 5 фунтов, на которые ухватишь лишь бутерброд и чашку кофе, вызывает искреннее возмущение и называется кое-кем из среднего класса неподъемным.

Однако буквально на днях выяснилось, что привычки хоббитов заразительны. Объявлено, что еще одна платная автодорога в 50 миль будет строиться от Бирмингема на Манчестер по левую и по правую сторону существующего моторвэя М6: чрезвычайно загруженного шоссе, связывающего север с югом.

Дорога будет частной (но не исключен вариант начального участия государства). Строительство займет 6 лет и обойдется в миллиард фунтов. В ограничении скорости не будет никаких преимуществ: те же официальные 70 миль в час (113 км/ч), и те же реальные 80 миль в час, с которыми, наплевав на правила, передвигаются по моторвэям англичане. Однако заторов и пробок ожидается куда меньше. Цена проезда пока неизвестно, но, скорее всего, не менее 3 фунтов (на существующем платном отрезке сегодня в легковухи взимают 2 фунта в день – цену однократного проезда в лондонском метро). Против строительства уже выступили «зеленые», сказав, что toll road никаких проблем с движением не решит, ибо спровоцирует людей ездить больше и чаще.

Может быть, конечно, на этом планы создания платных автодорог в Англии и остановятся.

Одна есть маленькое обстоятельство, мешающее поверить.

Дело в том, что новый платный моторвэй начнется аккурат там, где заканчивается предыдущий. А это уже похоже на систему, на братство автомобильного кольца.

И значит, Англия ничем не отличается от земель за Ла-Маншем. Там, пока трафик не слишком плотен, тоже строят дороги за счет акцизов и налогов (как в Финляндии или Голландии). Затем, когда увязают в заторах, начинают придумывать всякие хитрые ходы (здесь, в Средиземье, например, предлагают не допускать на скоростные полосы машины не менее чем с двумя хоббитами, – дескать, нечего перевозить воздух). Но потом начинают параллельно перегруженным бесплатным дорогам строить платные автобаны (как в Испании или Франции).

Тут даже Толкиен не придумает иного.

2004 Comment

Когда я стал работать в Англии, российские журналы наперебой стали меня просить писать по их профилю: про британские налоги на автомобилистов или про устройство лондонских аэродромов и компаний-дискаунтеров (тогда для России это было в диковинку: SkyExpress и «Авианова» еще не появились и еще не прогорели – как некоторые утверждают, не без помощи государства, которое в России есть крупнейший бизнесмен, монополист и противник конкуренции). Далее помещены еще два таких текста: про то, что и как в Англии пьют, и про то, как в Англии пьют пиво (я сам был ошеломлен, по приезде узнав, что в Англии английского пива нет, что пиво для Англии импортный продукт).

Конкретно этот же текст был написан для «Автомира».

Кажется, уже после выхода журнала тогдашний мэр Лондона Ливингстон назвал «дураками» всех тех, кто передвигается по Лондону на внедорожниках, что есть postscript к статье.

Кстати, кое-какой личный опыт передвижения по Великобритании я получил: взял машину в прокат на уик-энд в Эдинбурге и поехал по Шотландии мимо озера Лох-Ломонд на озеро Лох-Несс. Привыкаешь к левому рулю где-то через час. И многие англичане так же, как я, поступают: берут машину только в прокат и только на уик-энд для поездок за город. Потому что держать машину в большом городе, особенно в Лондоне – неудобно и крайне накладно.

2012

Bonus! #Великобритания #Лондон Смешивать, но не встряхивать

Tags: Почему пабы нельзя называть пивными. – Лагер, сидр, виски, скоч-сода или вино? – Тайные адреса, сосиски с мятой и ролики.

– Ба-бам, да по пабам… – напевали знакомые, провожая меня в Лондон.

А ведь казалось бы: продвинутые, чуждые пошлости люди.

Ну как объяснить, что лондонцы НЕ едят на завтрак овсянку; НЕ испытывают умиления при виде королевы, и что диккенсовского Лондона тоже давным-давно НЕТ: он уничтожен пожарами и бомбардировками?

Все равно мне никто не поверит, что Лондон – город дорогущего некачественного жилья, дурно работающего метро и безобразно одетых людей. В компенсацию за что он также город потрясающих бесплатных музеев, фантастических обувных магазинов и самых лучших в мире дизайна и музыки.

Потребление спиртных напитков на этой шкале занимает промежуточное положение между о– и разочарованием. С одной стороны, бутылку приличного аргентинского шираза можно купить за 4–5 фунтов (210–260 рублей): это цена двух поездок в метро. С другой стороны, за 29 фунтов можно взять билет на поезд EuroStar, выйти через 2,5 часа в Париже и покупать там французский syrah в полтора раза дешевле.

Но даже в таких широких границах описать Лондон под градусом – значит чересчур их сузить. Дело в том, что Лондон – не город. Это объединение нескольких сотен деревень. На завалинках которых звучат ежедневно 300 языков (Всемирная Служба Би-Би-Си вещает лишь на 43, к сожалению). И можно всю жизнь прожить в еврейской общине в Гордерз Грин, или в японской – в Эктоне, и даже не догадаться о существовании в Лондоне англичан, эля «Лондон прайд» и скотча с содовой.

То есть в Лондоне скорее, чем в каком другом городе мира, можно жить и пить как угодно. Укрывшись Лондоном, как patchwork – лоскутным одеялом.

Пабы

Английское «pub» нужно переводить на русский не как «пивная», а как «паб». В пабах, конечно, пьют пиво (вплоть до «Балтики № 3» в Globe на Бейкер-стрит, напротив памятника Холмсу – хотя обычно налегают на дешевый и, на мой вкус, отвратительный лагер, lager), но также пьют сидр, виски, скотч-соду, вино. Еще в пабах едят простецкую еду – бургеры, мясной пудинг или фиш-энд-чипс, рыбу в кляре с фритами (я такую отказывался есть еще в пионерлагере – правда, та была не с жареной картошкой, а с пюре). Расплачиваются вперед и у стойки – в отличие от ресторанов. Однако, на сторонний взгляд, в пабы ходят, чтобы в дыме, оре и гаме что-то нечленораздельное выкрикивать в ухо соседу.

Дело в том, что пабы – это центры общения. Сюда заходят с газетами, с собаками, с бельем из прачечной – примерно как в СССР мальчишка после школы спускался во двор. В своем пабе встретишь знакомого зеленщика-малайца, риелтора-венгра, примешь на грудь и обсудишь успехи Chelsea и менеджерский талант этого, как его, Abr?movich (в фамилии Романа Абрамовича англичане делают ударение на первом слоге).

Пабы узнаваемы по темно-зеленому, вишневому или дубовому цвету наружных стен. Как и приличные церкви, обыкновенно они находятся на перекрестках. Залов несколько, а в каком-нибудь древнем заведении (кухня – жуткая, пиво – мерзкое, цены – адовы, но древность – настоящая) вроде журналистского YOOC (Yo Olde Cheshire Cheese) на Флит-стрит, и вообще заблудиться можно. Неподалеку от YOCC есть паб Old Bank of England, переделанный из настоящего банка, а в городке Фолкстоун – из церкви. Перед туалетами там приколочены подставки для псалмов (hymns), на которых с редким цинизмом написано «Hyms» и «Hyrs» («Евонный» и «Ейный»).

Из паба в паб переходя, тусуется народ. Это называется pub crawling, ползанье по пабам, которому наступает конец в одиннадцать вечера. После чего в пабах Соединенного Королевства штуцеры свинчивают. Принятие закона, позволяющего местному самоуправлению давать лицензию на 24-часовое обслуживание, который год маринуется в парламенте.

Винные бары и рестораны

В любом, самом задрипанном пабе обязательно будут продавать вино. Спрос на него постоянен. Вот почему в Лондоне на 7 миллионов населения приходится не только 5700 пабов, но и 2000 винных баров.

Так было отнюдь не всегда. Только в 80-х в этом городе теплого эля, вина по имени «просто вино» и еды по фамилии «набить брюхо», стали вкладывать деньги в копии знаменитых американских ресторанов и баров. С вином случился реальный прогресс, в отличие от еды: она либо дорога, либо отвратительна, а в большинстве случаев – и то, и другое.

Там, где тусуются белые и синие воротнички – в Сити, в Холборне – баров теперь больше, чем пабов. Во всяком случае, на Кингзвэй, по которой спешат из метро к Буш-хаусу мои коллеги с BBC World Service, нет ни одного паба. А винных баров – с десяток.

Разливают обычно Новый Свет (3–5 фунтов за бокал), французское же подают бутылками. Завсегдатаи бурчат, что во Франции земля лишилась сил, истончилась, и лоза не дает той мясистой, полнокровной округлости, как раньше. В таком случае, уход от выбора – это коктейль. Например, «черный бархат»: смесь «Гиннеса» с шампанским.

Шампанское – вообще отдельная тема. Серебряное ведро с бутылкой может стоять в ногах 18-летних джентльменов, играющих в крикет; те же ведра, как жертвенные ковчеги Мамоны, метят в конце дня столики деловых кварталов. А когда у рабочих девушек Ист-Энда, героинь сериала Eastenders, случаются разбитые сердца, они надуваются шампанским прямо с утра.

Что до меня, я предпочитаю после работы красное house wine. Окажетесь вечером в Ковент-Гардене – забегите в ресторан Sarastro, что на Druru Lane, 126, в паре метров от одноименного театра, где Гамлета играл еще Гаррик. Изнутри заведение напоминает освежитель для воздуха в форме короны, который провинциальные водители устанавливают в «Жигулях»: килотонны золота, бархата и парчи. Что неподготовленного человека, понятно, пугает. Однако заходите смело: бокал вина стоит 3 фунта, овощные закуски идут бесплатным приложением, половина персонала – русские студентки, а по понедельникам и воскресеньям вечером поют молодые оперные таланты.

Винные магазины

Лет восемь назад в Лондоне по воскресеньям спиртное продавалось лишь упаковками и коробками, и английское воскресенье по скуке спорило с еврейской субботой. Сегодня почти как в Москве: в любой лавчонке найдешь почти что Шато-Латур. Однако привереде таких мест лучше избегать: говорящий с диким акцентом черноусый продавец наверняка всучит бутылку сомнительных качеств, но несомненной цены.

Если нужно вино для обеда – идите в проверенные сетевые супермаркеты: Tesco, Sainsbury, Marks & Spencer. В последнем вообще ничего, кроме вина, покупать нельзя: одежда вдохновит лишь ветеранов битвы при Ватерлоо, а продовольственный отдел, предмет британской гордости, в России был бы закрыт объединенными усилиями СЭС, КПРФ и общества потребителей за геноцид и вредительство. Однако винный прилавок на удивление приличен и радуется постоянными скидками и promotions.

В поисках бутылки поинтереснее имеет смысл заглянуть в специализированные магазины: что во французскую сеть Nicolas (25 отделений в Лондоне), что в Oddbins («Такое всякое»: отделений – как у нас киосков «Союзпечати»). Это типичные магазины миддл-класса, в которых класс отдает 6–7 фунтов за покупку. В некоторых отделениях Oddbins есть отдел fine wines: там найдется и Мутон-Ротшильд по цене 250 фунтов за полуторалитровую бутылку-«магнум», и продавцы уверяют, что это дешевле, чем во Франции.

Но буде приспичило купить действительно дорогое вино – отправляйтесь либо в Сохо, либо в Сент-Джеймс, либо в Кенсингтон. В первом районе предложение определяется утонченностью вкуса геев, во втором – джентльменов (хотя одно другого не исключает, как и не исключает другое первого). Третий район зовут «Маленькой Москвой»: здесь максимальный шанс столкнуться с Абрамовичем или Березовским.

Жаждущим аристократической жизни (я, например, гоняю по Лондону на раздолбанном велике, одолженным как раз у знакомого аристократа: мы как-то раз вместе делали pub crawling) можно посоветовать Berry Bros & Rudd на St. James’s street, 3. Wow! Подвалы чуть не середины 17 века, продавцы с манерами лордов и принцип «ничего, кроме лучшего». А если хочется необычного – отправляйтесь в универмаг Selfridges, разыщите в нем магазинчик Vom FASS, где отмеряют спиртное из бочек и бутылищ. Или езжайте к Лондон-бридж, где не так давно открылся Vinopolis – «город вина». За 13,5 фунтов вам предложат программу Six in the City, «сикс в большом городе»: экскурсию по подвалам с шестью дринками.

На посошок

И напоследок я скажу… Лондон – один из самых безумных, сумасшедших Вавилонов на свете. Здесь даже для топографического обозначения улиц и площадей используют дикое количество слов: alley, avenue, boulevard, broadway, circle, circus, corner, court, crescent, croft, drive, end, field, garden, gate, lane, meadow, mews, passage, place, precinct, promenade, rise, road, square, street, terrace, vale, walk, way, yard (crescent, например – это стандартное обозначение дугообразной улицы, a mews – улицы, образовавшиеся на месте задних прогонов, по которым из конюшен выводили лошадей).

И, может быть, именно поэтому здесь имеет смысл забыть о привычном и попробовать все – и коктейль Mushroom Martini, и французскую водку Grey Goose (осторожно: 7 паундов за 50 граммов), и вошедший пару лет назад в моду сидр, и все многообразие новосветских вин, которые последние годы все больше и больше вытесняют вина французские.

У вас тогда будет личный опыт жизни, знакомств, тусовки, еды и пития.

Малая часть моего опыта жизни на углу Moscow Road и St. Petersburgh (почему-то с «h» на конце) Place такова. Поутру я надеваю ролики и качу к зеленщикам на Portobello: в будни здесь нет сметающей антиквариат толпы. На 6 фунтов покупаю спаржу, пару дынь, кочан брокколи, кило помидоров, полкило сладкой картошки-бататы и пару телячьих сарделек с мятой. Еще в 4 фунта в Oddbins обходится бутылка Snake Creek Shiraz прошлогоднего австралийского урожая.

И кто сказал, что нет счастья на земле? Что русских гнетет ностальгия? Что есть болезни, возраст и смерть?!

Ваше здоровье, господа.

Wish you were here.

2004 Comment

С туристической точки зрения, Великобритания – образцово стабильная страна. Вернешься неделю спустя или пятилетку – внешне все тоже. Однако внутренне, по типу организации жизни, здесь все меняется крайне стремительно. Причем во всем, включая употребление алкоголя (я уж молчу о том, что в пабах споры «в дыму» больше вести нереально – курильщики изгнаны на улицу, сигареты продаются пачками по 10 штук, и цена за пачку такова, что курение если не убьет, то разорит). Если кратко, суть постоянных изменений в том, что если британцы видят, что нечто в мире устроено действительно хорошо, то они не отворачиваются высокомерно (хотя раньше бывало), но стараются все самое лучшее перенять. Так, например, случилось с вином, вытесняющим крепкие напитки (кстати, после того, как Россия запретила импорт грузинского вида под предлогом заботы о здоровье граждан, оно полилось в английские бокалы). И если в 2004-м Англия была страной наисквернейшей кухни, то теперь все чаще об английских ресторанах я слышу восторженные возгласы. А главный редактор «Афиши-Еды» Леша Зимин ездил учиться поварскому мастерству в лондонскую школу Cordon Bleu.

В общем, сила Англии в том, что она открытая миру страна. И стабильность ее – динамическая, позволяющая быстро реагировать на изменения в мире. А не статическая, которая держится-держится, а потом разлетается в клочья. В продолжение темы вы далее найдете еще один алкогольный (точнее, слабоалкогольный) материал.

2012

#Великобритания #Лондон Про пиво

Tags: Last drink, gentlemen, или до какого часа работать пабу. – Пивная как психоаналитик и психотерапевт. – Превентивная стерилизация школьниц, отрубленные головы и пивные животы.

Забавно, когда заносит туда, где ничто не меняется. Я последний раз был в Англии шесть лет назад – и надо ж, все на том же углу все те же иракцы жарят все те же кебабы, и лэнд-леди в гостиничке все та же, и так же не протолкнуться вечером к стойке ни в одном из шести пабах возле моего дома.

И, кстати, надуваются в пабах по-прежнему серьезно, потому что упиться надо успеть рывком, до одиннадцати, когда во всех островных пивных снимут кассу, мигнут светом, и проси не проси еще хоть полпинты – не дождешься. Закон о том, что райсовет вправе давать пабам лицензию на 24-часовую работу, обсуждается в парламенте. Он и шесть лет назад обсуждался. И о том, что пивом упиваются подростки, тогда тоже писали. Светлым пивом, каким-нибудь мерзким Carling, $4,5 за кружку, если кому интересно. Поскольку это жиденькое, как разбавленная моча, пиво сорта lager – самое дешевое. «Гиннес» – это для туристов. И еще для кормящих матерей, которым он помогает поддержать вводно-солевой баланс (я не шучу, это точка зрения местных медиков).

Однако изменения все же есть. Раньше в Лондоне было 5700 пабов. За последние – ну, не шесть, но пятнадцать – лет к ним прибавились 2000 винных баров. И они в чести не только у менеджеров Сити, но и у продвинутой молодежи. К тому же вино в розлив, бокалами появилось во всех – абсолютно во всех! – пабах. Спасался я как-то от дождя в пивной забегаловке в пригороде Портсмута. Заведение вроде тех, что на трассе под Псковом: мама не горюй, одни суровые работяги. Однако что б вы думали? Предложили на выбор южноафриканское мерло, австралийский шираз, чилийское каберне.

Вкусы британцев не утончились. Здесь вообще удовольствия плоти неприхотливы. Для среднего брита еда существует, чтоб набить брюхо; одежда – чтобы прикрыть тело; алкоголь – чтобы вмазать по мозгу. Оттого едят и одеваются здесь хуже, чем в России, а пьют – по-моему, больше. И даже продвинутые лондонцы запросто, на посошок, дергают пиво после бордо. Мода на вино – она, я полагаю, от расширения сбыта новосветскими виноделами. И от информации, что красное вино полезно для сердца (если это не рекламный ход).

Не буду врать: я не встречал в Англии ни рекламы пива на улицах, ни подростков с банками Stella Artoir в руках. Но, может быть, потому, что в Лондоне на улицах вообще нет рекламы, да и подростков нет, исключая французских тинэйджеров, которых сюда возят в промышленных количествах для поправки языка. Зато английские тинэйджеры квасят, и еще как. В марте четверо провинциальных школьников, будучи на экскурсии в Лондоне, ужрались пивом и водкой: одного не спасли.

Однако как бы это кого ни шокировало, гайки дальше обычных ограничений – до 18 лет не продавать – здесь не закрутят. Реклама пива есть на стадионах, реклама сидра (он стремительно входит в моду) – в частных спортклубах. А британский паб не просто место для пития, но для встреч и общения комьюнити. В пабы после работы идут так же, как подростки в СССР шли во двор, а бабушки – на лавочку у подъезда. Идут с собаками и подругами, читают газеты и смотрят футбол, играют в дартс и бильярд. А поскольку места мало, народу – много, а шум – коромыслом, общаться бриттам приходится голова к голове, пробивая зону отчуждения, которую они вне паба несут, как пузырь, на плечах. То есть английская пивная – это коллективный организатор и психотерапевт. И в России скорбеть разумно не о том, что пьют – а о том, что негде пить. В Англии же пабы на каждом углу – и какие пабы! В викторианские времена их украшали не хуже дворцов, понимая, что для рабочих паб – и дворец, и театр, и эстрада. Именно в местных, окраинных пабах могут давать концерты начинающие рок-группы, а начинающие модели – танцевать стриптиз, стыдливо называемый exotic dance.

Здесь вообще не переделывают природу человека, а если и борются, то лишь с крайними ее проявлениями. Понимают, например, что люди пьют и будут пить. Или что девочки с рабочих окраин будут рано взрослеть. Но не бьются в истерике, а предлагают девочкам начиная с 13-летнего возраста пройти бесплатную 3-летнюю стерилизацию, вживляя под кожу имплантат, и даже не спрашивая согласия родителей.

И почему-то эти неборьба, доверие к людям и к врачующей силе времени мне кажется верной. А борьба «серьезных» людей с попсой, комиксами, с пивом – глупой. Хотя бы потому, что борьба превращает людей во врагов безо всякого шанса на переход из лагеря в лагерь.

Впрочем, на этой точке зрения я не настаиваю. Жизнь в Англии располагает к толерантности. Может быть, потому, что последний раз королю здесь отрубали голову за 268 лет до того, как в России последний раз расстреливали императора. Это достаточный срок, чтобы понять, что в мире не одна, а множество правд. Ну, хочется кому-то считать, что вода из лужи есть напиток мужчин, поскольку пить ее противно, а последствия брутальны, – welcome.

И еще об одной вещи: о популярном в России убеждении, что размер живота и количество выпитого пива взаимосвязаны. Дело в том, что пивопьющие англичане – нация худощавых мужчин. И русского туриста я отличаю в толпе даже не по напряженному от незнания языка взгляду, а по свешивающемуся через ремень пузу.

То есть, как минимум, пузатость не связана с пивным потреблением напрямую.

Впрочем, по пиву я не особый эксперт: вот уже несколько лет, как его не пью. Да и про животы – после того, как пару лет назад я сбросил 10 кг – лучше спрашивать не меня, а Диму Быкова, который на пару с женой написал дико смешную книгу «Из жизни животиков».

2004 Comment

Три вещи вдогонку.

Первое: англичане в пересчете на чистый спирт пьют столько же, сколько и русские (в 2004 году, по данным ВОЗ, две нации выдували соответственно 10,39 л и 10,58 л чистого алкоголя на человека старше 15 лет. В 2011 появились раздельные данные по легально и нелегально употребленному алкоголю: по выпитому легальному англичане даже опережали Россию: 11,76 л против 11,03 л. Зато на нелегальном рынке англичане разгромно проигрывали: 1,7 л против 4,73 л).

Второе: дискуссия о времени закрытия пабов в Великобритании завершилась, причем очень по-британски. Local councils, выборным местным советам, дали самим возможность решать, до которого часа пабам на их территории работать.

И третье: в пабах барменов нет. И пабменов нет тоже. Там работают publicans, пабликены: «pub», паб, и «public», публика, – слова однокоренные.

2012

#Великобритания #Лондон Серьгу в ухо

Tags: В утробе «Сэлфриджиз» как Иона в чреве кита. – «Лондонская муха», кроссовки с галстуком и волосы дыбом. – Чопорность, которую они потеряли.

Шесть лет назад я бежал, подобно лермонтовскому Гаруну, из лондонского универмага Selfridges.

«Сэлфриджиз» – большой универсальный магазин на торговой Оксфорд-стрит, не из дешевых. В Хельсинки ему аналогом будет «Стокманн», а в Москве – пожалуй, что ЦУМ.

Меня в Selfridges подавили своим величием продавцы.

Роскошные, как «Титаники»; одетые, как денди; выглядящие, как принцы крови, они одним видом дали понять, что не с этого крыльца мне, в клетчатой ковбойке, заходить в их храм.

И летел я по эскалатору вниз кувырком.

Добавлю, что за день до этого меня не пустили в ночной клуб «Париж» на Пикадилли по причине несоответствия дресс-коду.

– Знаете, сэр, – сказал на входе роскошный черный парень в смокинге и рубашке с ослепительно пенящимся жабо, – в Лондоне после шести коричневые ботинки не носят.

– В настоящем Париже, сэр, – робко квакнул я, – меня бы в любой клуб пустили босиком.

– Вы в Лондоне, сэр! – ответствовало с улыбкой в 64 зуба черно-белое чудовище, и я проводил остатки лондонских дней с ощущением бедного родственника на дядином обеде. Наматывая на ус, что настоящий джентльмен должен костюм шить, а не покупать, что на приличных пиджаках петлички на рукавах настоящие, прорезные (отчего одна пуговица может быть не застегнута), что клинышек в разрезе манжет рубашки называется «листвицей», и что в знаменитом среди джентльменов торговом доме Pink она бывает розового цвета.

После Selfridges ни одна сила мира не заставила бы меня зайти в еще более дорогой и знаменитый, пылающий в ночи всеми огнями святого Эльма, универмаг «Хэрродз».

Так вот, спустя шесть лет я решил расстаться с былыми страхами и повторить прежний маршрут. Правда, что-то смутно указывало, что его за это время изрядно затоптали.

Теперь менеджер моего банка носил стрижку типа «стога разметало гранатой» и тату на шее. Бывшую электростанцию в Саутворк соединили стеклянным мостом с собором Святого Петра, выпотрошили начинку и устроили галерею Тэйт-модерн: я лежал на полу в машинном зале под выложенном зеркалами потолком, под гигантским искусственным солнцем, в дыму струящегося газа, и вместе с другими выкладывал из тел буквы и слова. В деловом Сити туда-сюда сновал народ в синих костюмах, галстуках и сине-желто-рыжих кроссовках. Строгий 501-й темно-синий «ливайс» носил во всем Лондоне, похоже, я один: лондонские магазины иных джинсов, кроме как предварительно стиранных и рваных, не предлагали.

О Господи, клуб «Париж» закрылся, о нем никто и не помнил! Ночная тусовка из центра, Вест-Энда и Ковент-Гарден вообще перебралась в железнодорожный, промышленный, дешевый Ист-Энд, зажигая между брандмауэров с граффити, бангладешских лавчонок и подозрительных химчисток с объявлениями на арабском.

Внутренне леденея, я зашел в Selfridges. Играли драм-энд-бэйс и немножко брэйк-бит. На этаже одежды для джентльменов висели классные желтые батники в офигенных синих и красных тюльпанах. Рядом приплясывал черный продавец. Я вздрогнул. На секунду показалось – тот самый, из «Парижа». В том отделе, где я когда-то покупал классические черные ботинки с отстроченным мыском, до сих вызывающие завистливые взгляды в России, возвышался Монблан прогрессивных сочетаний кислотного розового с желтым и зеленого с красным. Мне лично понравились башмаки от London Fly, «Лондонской Мухи» с носком, разрезанным пополам: отдельно для большого пальца и остальной стопы. Wow.

Странное что-то приходило на ум. Незадолго до отлета в Лондон мы с приятелем были на модной московской вечеринке. Играл джаз, гуляли девушки в умопомрачительных платьях, официанты разносили бутерброды-канапе. Рядом с нами выпивал и закусывал ухоженный господин лет пятидесяти в очень хорошем костюме и с серьгой в ухе.

– Не понимаю, – наклонился ко мне мой приятель, – либо он уже такой босс, что вообще все может позволить. Либо какой-то недоделанный.

– Ну, может, он из рокеров. Память молодости.

– В его возрасте пора бы уже повзрослеть.

И я невольно запахнул ворот, чтобы он не заметил на мне бусы, купленные как-то по случаю там, где море, солнце и все хорошо…

…Но я возвращаюсь в Лондон. Верите или нет, но общая тенденция такова. Все консервативное, застывшее либо умерло, либо умирает, либо перестроилось, либо перестраивается. Визитная карточка нации, универмаг Marks & Spencer, всю жизнь торговавший одеждой для мисс Марпл и мисс Хадсон, пугает пустотой. Продавцы жмутся робкими кучками в виду отсутствия покупателей. Акции упали, убытки рекордны, управляющий директор Люк Вандервельде – в отставке.

Би-Би-Си производит внутреннюю реформу, запускает цифровое радиовещание, на котором один из каналов – BBC IXtra: с инди-музыкой, от которой темнеет в глазах. И даже того, что идет по «обычному» Radio 1 обычным пятничным вечерком – в России хватило бы, чтобы стать музыкальным событием года для особо продвинутой молодежи.

На телеке пятидесятилетние девушки в прямом эфире всерьез обсуждают, мешает или нет работе в офисе наличие тату на лице и других открытых частях тела – и приходят к мнению, что не мешает, а позволяет легче установить с клиентом доверительные отношения.

Довольно примеров или еще?

Даже Ministry of Sound, «Министерство звука», самый, пожалуй известный в России лондонский клуб, весь в долгах как в шелках по причине слишком сильной привязанности к старому, доброму прогрессив-хаусу. Никто, кроме туристов, туда не идет…

И что бы по этому поводу мне сказать? – Ага!

Дорогие российские мальчики и девочки, особенно достигшие середины жизни или даже перевалившие через нее!

Как и всем брежневским недокормышам, вам, я так полагаю, тоже пришлось недоколбаситься, недогулять, недоплющиться и недорастопыриться. И, держу пари, в мыслях тоже хотелось: серьгу – в пупок, «гвоздик» – в бровь, тату – на лопатку, волосы – в дрэды, и на скейт, серф или рейв. Когда б особенно знали, что последнее значит.

Но откладывать далее невозможно – хотя бы потому, что волос на голове все меньше.

Я не то чтобы призываю ринуться во все тяжкие, давая материал для диссертаций о кризисе среднего возраста. Я просто думаю, что потратить жизнь на соблюдение приличий и поддержание традиций – грех куда больший, чем реализацию желаний. Не говоря уж о том, что поддержание неизменного статуса – свойство скорее смерти, чем жизни. И вообще, какого черта мы, сытые старым совковым консерватизмом, с таким упоением кинулись в постсоветский консерватизм?

Чтобы выжить, чопорному Лондону пришлось перестать быть чопорным. Именно оттого здесь лучшие в мире дизайн, музыка и музеи, которые, кстати, за то время, что я их не видел, перестали брать деньги за вход, стали раз-другой в неделю работать до десяти, да еще и подкатывать под эту продленку выпивку и музон и устраивать очень даже ничего parties.

И здесь, в Лондоне, это никого не смущает, как никого не смущают пропирсингованные пенсионерки, целующиеся на набережных со своими крашеными ровесниками-бойфрендами.

Москва на этом фоне – не то чтобы скучновата, но серовата. Может, обувь на людях не та. Может, морды на людях не те.

Попробуйте не побояться попробовать. Что нам за это может быть?

Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь вернуться в Россию из Лондона с серьгой в ухе.

2004 Comment

Дело прошлое: из Англии я прилетел все же без серьги.

Но в первую неделю в Москве ухо все-таки проколол.

Я тогда еще работал политобозревателем на «Радио России», и с серьгой в ухе завалился на работу.

Мой приятель, выбившийся в начальники, косился на меня весь день. Вечером, в ресторане, я ему рассказывал, что верить в «старую добрую Англию» можно лишь там не бывая. И что котелки в Англии носят не джентльмены, а дормены, охранники при входе в некоторые колледжи в Оксфорде. И что колледжи в Оксфорде – это не департаменты университета, а единицы административно-территориального устройства.

Но мой приятель не слушал, а все смотрел и смотрел на мою серьгу.

– Слушай, – наконец, он не выдержал. – А ты не слишком там изменился?

Я оценил усилие, с каком он скрыл подразумеваемое «ориентацию свою не изменил?» – и с таким же усилием сам едва удержался от смеха, потому как раз собирался рассказать, что в Лондоне на сексуальную ориентацию обращают внимания столько же, сколько на праворукость или леворукость.

При первой же возможности я написал заявление об уходе по собственному желанию – и ушел из госжурналистики на глянцевые хлеба.

Ко всеобщему облегчению.

2012

#Великобритания #Лондон Русские летят

Tags: Шопинг и экономический форум. – Очередь из русских самолетов и Little Moscow. – Прикупить недвижимость и футболистов.

В англосаксонском мире есть понятие city stories – городские байки, легенды. Типа рассказов о гастарбайтерах, подрядившихся очистить коллектор от крыс – и сожранных грызунами. В Лондоне я услышал историю о том, как охрана богатых русских, совершающих шопинг, требует отключать в магазинах видеонаблюдение.

Не знаю, не знаю. В Лондоне без телохранителей обходится вроде бы даже Березовский. Но каждый раз, когда пробегаю по Kensington Palace Gardens – тихой, респектабельной улочке у Кенсингтонского дворца (на ней же, кстати, наше посольство) – у меня ощущение, что видеокамеры особняков ведут прямую трансляцию в Москву. Дома здесь скуплены нашими.

О консьюмеристских аппетитах богатых русских ходят легенды. Sunday Times, например, недавно писала о том, что во время экономического форума в Лондоне ради прилетевших на него россиян был снят на ночь моднющий бар Sketch в Мэйфейере: израильский ювелир Лев Левиев показывал там свое неброское искусство, оценивавшееся от 180 тысяч до 2,7 миллионов долларов за единицу продукции. Всего же за время форума 1500 русских («частные реактивные самолеты выстраивались в очередь приземлиться» – это впечатляет; по крайней мере сама фраза) должны были, по сведениям газеты, потратить 27 миллионов долларов. То есть по 18 штук зеленых косых на брата.

Опять-таки не знаю, как считали деньги в чужих кошельках, но вот уже Evening Standard Magazine полагает, что каждые пятнадцатые лондонские квартира или дом ценой выше 900 тысяч долларов покупаются русскими. В Лондоне есть такие невероятно поднявшиеся за последние годы риэлторы – тридцатилетние братья-погодки Ник и Кристиан Канди, владельцы компании Candy and Candy, которая только что установила рекорд цен в Челси: 27 миллионов фунтов (около 50 миллионов долларов) за квартиру. Утверждают, что Канди продают недвижимость по средней цене 40 тысяч долларов за метр. Так вот, если верить братьям, в Британии первые пуленепробиваемые камеры наблюдения, сканеры отпечатков пальцев, дымовые бомбы и лазеры появились в качестве домашних охранных систем именно благодаря русским клиентам. Которые теперь требуют идентификаторов радужной оболочки.

Смежные Челси, Кенсингтон, Найтсбридж – давно модные районы, но во многом благодаря русским цены здесь взлетели вообще до небес. Так что Роман Абрамович купил футбольный клуб с правильным названием. Найтсбридж возле универмага «Хэрродз» в английском народе теперь зовется «Маленькой Москвой». И когда тот же Evening Standard Magazine проводил скрытое исследование о рынке самой дорогой лондонской недвижимости, то на роль квазипокупательницы была приглашена опять-таки русская девушка. Довольно нехилый репортаж вышел. С первым абзацем «Лондон быстро превращается в Москву-на-Темзе»

Замечу попутно, что к большим тратам в Великобритании негативного отношения нет, и наиболее забавные рекорды принадлежат все-таки местным. Пару лет назад, например, компания менеджеров из Сити поужинала на 44 тысячи фунтов. Об этом стало известно, ребят были большие неприятности на службе, их собирались увольнять. Месяц назад они снова появились в том же ресторане, и оставили 39 тысяч фунтов: про увольнение пока не слышно. Роман Абрамович в Лондоне не зажравшийся негодяй, а почти национальный герой, сильно всколыхнувший национальный футбол. Не случайно он возглавил традиционный список богачей Великобритании, публикуемый газетой Sun. А то, что невиданными платежами за игроков он разрушает футбольный трансфертный рынок – это проблемы трансфертного рынка.

Но тонкая специфика трат в Соединенном Королевстве все-таки есть. Хвастаться деньгами, как и происхождением – здесь непростительный моветон. И если вы слышали, что британский аристократ спарывает лейбл после покупки, или искусственно старит вещи, – то это не city stories, а чистая правда. И когда один российский медиамагнат лондонским коллегам как бы невзначай сказал, что отправляется на шопинг в «Хэрродз» – то он себя не просто закопал, но и надпись написал. Извиняет его разве то, что империя у него примерно того же качества…

…Подвожу черту. Лондон – самый дорогой город Европы. Риму, Парижу, Москве до него далеко. Здесь чудовищно дорог транспорт, здесь убийственны ресторанные счета. Но заоблачно, запредельно дорого все же жилье. И еще – люди, людской труд. А именно все самое дорогое в Лондоне залетные русские и скупают.

Недвижимость и футболистов.

2004 Comment

Спустя 4 года, в 2008-м, курс фунта резко упал: почти в полтора раза по от ношению к евро. Английская недвижимость перестала быть запредельно дорогой, а у британских пенсионеров стало меньше возможностей использовать популярную схему: продав (или сдав) дорогую недвижимость в Соединенном Королевстве, купить (или снять) дешевую недвижимость в Испании.

Таким образом, диспропорция между качеством и ценой жизни в Великобритании была выправлена в сторону справедливости. Но при этом понятия о справедливости (и о долженствующим поведении), насколько я могу судить, не изменились ничуть. По-прежнему хвастаться доходом (не говоря уж про дорогой шопинг) неприлично. По-прежнему достоинством сильного является умение прийти на помощь слабому.

It’s Britain.

2012

#Великобритания #Лондон Трехпенсовая опера

Tags: Почем нынче «Челси» и «Роллс-Ройс». – Почем нынче перекрасить «Боинг». – Почем нынче жизнь в Европе.

Дихотомия русского поведения за границей состоит в некоем купеческом кутеже с одновременным пониманием, что кутеж не совсем comme il faut. Дурен, однако ж, не разгул с попаленным баблом, а то, что любой иной вариант поведения – допустим, рюкзачок за спину и вперед – нашими ребятами слабо представим в качестве стиля и тренда.

Я с марта живу в Лондоне, пишу свои вирши, живется легко. Приезжающим показываю рынок Camden, где тусуют фрики, и Eaton Square, где живет Абрамович. Мои знакомые – прогрессивные люди, они от Абрамовича в ужасе. Они говорят, что он закупил игроков для «Челси» на 200 миллионов у.е. (что правда). Они говорят, эти деньги не отобьются никогда (наверное). Они говорят, что Абрамович тем самым испортил футбол как таковой: мне предлагается идею поддержать как аборигену.

Не знаю, не знаю. Опыт подсказывает мне, что основная идея, питающая русских за рубежом – это идея исключительности, причем неважно, какой. Мы либо хуже других, либо лучше, но уж точно не такие, как все.

Все во мне против этого вопиет. Ну господи, вбухал Абрамович в «Роллс-Ройс» 50 тысяч фунтов поверх стандартного пакета – так саудовские шейхи этих «ройсов» вообще в год по 50 штук покупали. Ну, хочет русский человек делать шопинг непременно в «Хэрродз» – так и японцы туда идут косяком. И вообще, если Абрамович испортил трансфертный рынок, то это проблемы трансфертного рынка, а не Абрамовича.

Почему, собственно, мы должны стесняться того, что играем в потребление, как малые дети? Что, лучше сразу – в старички-скупердяи, похоронить с любимым гроссбухом? Да, The Sun или Daily Mail с сарказмом пишут о «Боинге-767», заказанном Абрамовичем (360 мест в стандартной комплектации, прикуплен в дополнение к «Боингу-737» и двум вертолетам) и называют флотилию Chelski Air, но почему мы должны уважать их больше, чем «Московский комсомолец»?

Почему – почти ору я своим прогрессивным друзьям – мы вообще должны доверять вкусам англичан? Этих представителей самой безобразно одетой в мире нации? Страны худшего в мире общепита, где для обозначения хоть сколько-нибудь съедобного придуман термин organic food? Обладателям некачественного, микроскопического по габаритам и убийственно дорогого жилья? Это они – авторитеты? Это они учат нас не ковыряться в носу?!

Веди себя, как ведешь; мир – твой, и ты на него имеешь столько же прав, сколько же и остальные! Почему я должен стесняться, что наши в Лондоне скупили треть Найтсбриджа, Белгравии и Челси; что взвинтили и без того безумные цены, что дали району возле «Хэрродза» прозвище Little Moscow, а всему Лондону – Moscow-upon-Thames?!

Но все же я не кричу.

Мешают пара обстоятельств. Первое состоит в том, что русский размах (и размер) есть следствие не столько финансового благополучия, сколько стремления доказать, подтвердить факт благополучия перед миром. Большинство наших транжир все еще не уверены, что нажили деньги по уму, совести и закону – и уж тем более не уверены, что смогли бы повторить успех при других обстоятельствах и в другой стране. И эта смутно ощущаемая неполноценность успеха требует заливать его деньгами, как горе – водкой.

И второе: в своем консьюмеристском поведении русские редко осознают себя частью мира, Европы, другой страны, что подразумевает знание не только стиля, но и последствий его нарушения.

Те же самые люди, что ругают Абрамовича, кривятся – «Ты еще на метро нас отправь!» – когда я советую добираться из «Хитроу» электричкой. Цены на игроков «Челси» не мешают им заказывать вино по 40 долларов за бутылку, нимало не задаваясь вопросом, планировал ли я эти расходы и порушат ли они мой личный трансфертный рынок. О нет, они не скупердяи, они отваливают официантке лопатой сверх уже включенных в счет процентов, и они не слушают мой лепет про отсутствие наличных при наличии карты – они заплатят за меня, ведь это у нас здесь, в Англии, денег нет, а у них, в России – есть. То, что официанты после русских чаевых начинают суетиться исключительно вокруг русских, и то, что мне покровительство неприятно – нимало их не смущает.

Они ведут себя так всегда и везде. Они не хотят знать, что можно жить по-другому. Для них лишь деньги есть символ успеха. Говорящие иное – стопудовые лохи. И я, если честно, больше с ними не спорю.

Они все равно не поверят, что в Лондоне можно классно жить и на три пенса. По будням ходить на блошиный рынок Портобелло, где меж антикварных рядов торгуют дешевой спаржей и сладкой картошкой-бататой. По выходным летать компанией-дискаунтером Ryanair на континент. По утрам бегать по Кенсингтон-гарденз с белками наперегонки. По ночам гонять с гиком и свистом в компании роллерблейдеров до собора Сент-Пол.

И понимать из своего прекрасного далека, что потребительский лозунг – создать в России миддл-класс и стать его частью – устарел, ибо не сулит никакой перспективы. Ведь средний класс – это просто идентификация по доходу и потреблению, и больше решительно ничего. Миддлы в России победили – ну, и что дальше?

Прогрессивным российским людям пора взять на вооружение другой лозунг – быть европейцем. То есть открыть мир, открыться миру и добавить к своей жизни еще одно измерение.

Act a European, be a European

Присоединяйтесь, барон.

2004 Comment

Этот текст был опубликован в GQ: я там был колумнистом. И хотя среди читателей GQ дураков нет по определению, даже умники порой вскидывались, когда я писал, что в Англии безобразно одеваются, ни фига не смыслят в еде, и что продукцию, произведенную в Англии, лучше не покупать. «Как это «безобразно» и «ни фига»? – кричали они. – А Вивьен Вествуд? Пол Смит? Джермин-стрит и Сэвил-роу? А ресторан «Айви», Ivy, где столики резервируют за полгода? А «Роллс-Ройс» – поди, плохая машина?»

Я смеялся в ответ, что именно «Роллс-Ройс» делал для реконструируемой Королевской Оперы в Ковент-Гарден новую сцену, представляющую систему вагонеток, посредством который декорации должны перемещаться чуть не мгновенно. И бед с этими вагонетками было столько, что оперные примы ездят теперь на чем угодно, но только не на автомобиле с «Летящей леди» на капоте.

И мне снова не верили.

Между тем современная британская бытовая культура в одежде сводится к тому, что одеваться можно как угодно, покуда не заявлен дресс-код. Сочетание марлевой юбки-пачки, босоножек и дубленки зимой 2004 было нормальным делом. Британская культура трапезы сводится к тому, что еда сродни заправки машины бензином, так что лучше покончить скорее, и нечего смаковать. Ну, а к чему сводится качество продукции – спросите у главы «Роллс-Ройса» (или у директора Оперы).

Зато британцы великие меломаны, блестящие дизайнеры и великой деликатности и благородства люди.

Словом, в ресторан с англичанином – ни за что.

Зато в разведке или бою с англичанином – как за каменной стеной.

2012

#Великобритания #Лондон Убить Versace

Tags: «Серпантайн», Орозко, Пикассо, Уорхолл и вытеснение мастерства технологией. – О глянцевых ниспровергателях буржуазных устоев. – Who the f*ck is Dolce, who the f*ck is Versace?

Непременное комильфо быта и вида российских прогрессивных людей плохо не потому, что новодел означает отсутствие истории, хотя бы и кредитной. А потому, что сами свой стиль прогрессивные люди устраивать не решаются. Все дано на откуп дизайнерам, мастерам искусства, ребятам со стороны. Это – комплекс сродни привычке секса в единственной миссионерской позиции.

Но это присказка. А вот вам сказка.

Если, товарищи, взять билет до города Лондона и прогуляться по Гайд-парку, то возле озера Серпантайн можно найти одноименную галерею из тех, что путеводители помечают как «рекомендуется; плохих выставок не бывает». Побродить по exhibition мексиканца Орозко (мячики в пакетиках, войлок на веревках) и услышать за спиной по-русски: «По-моему, нас дурят».

Идиотизм ситуации в том, что, с одной стороны, в общем, да. А с другой, внутренне споришь: вы че, ребят, по Церетели загрустили?

Впрочем, о чем спор. Ребята правы. Пока родное искусство торчало на реалистической точке зрения и замерзания, Запад произвел техническую революцию: грянул век пара. Турбиной был Пикассо. Он первым поставил во главу угла не мастерство, а технологию. Он поначалу плохо рисовал. Загляните в его музей в Барселоне: хилый ужас этюдов. Поскольку в испанском реализме удача не светила, Пикассо уехал в прогрессивный Париж, где и представил результат применения не навыка, но идеи. Кубизм стал технологией, доступной любому: Пикассо или Брак – картинка одинакова. В середине века Уорхолл (кстати, отличный рисовальщик) сделал произведением искусства консервную банку: это попало в струю, и в искусство пришел тираж. А завершился век чередой инсталляций, где понятие профессионального мастерства отсутствует вообще. Не нужно уметь рисовать, чтобы завалить пьяцца Сан-Марко скомканными газетами, среди которых, шурша, будут взлетать и садиться голуби. Не нужно знать композицию, чтобы слепить из глины 35 тонн глазастых гуманоидов и уставить ими зал (моя колонка о морали? Да, о морали: сейчас)… Можно посреди зала поставить пустую раму: внутри нее все – артефакт. Искусство пришло к тому, что все могут все. На этом оно завершилось.

Можно расписывать фломастером черепа, или заливать акулу стеклом, или трахаться под видеозапись с собакой – если повезет, тебя признают. Поскольку о качестве говорить смешно (что считать мастерством в видеозоофилии?), успех зависит от куратора. Куратор – держатель бренда. Отлично, если тебя выставили в «Саатчи». Но и «Серпантайн» – тоже ничего. Вполне нормальный арт-рынок, приставку «арт» можно убрать.

Вдохнуть в эту схему божью искру можно, только если ее к чертовой бабушке попалить. И соотечественник, отказывающий во внимании бренду «Серпантайн», для меня герой времени: контрреволюционер, белая гвардия, Георгий Победоносец, топчущий артефакт.

Как писали в романах эпохи искусства? «Взор его замутился?» Я прочувствованно обернулся: на ниспровергателе устоев были лаковые кроссовки от Ямомото, на его подружке – джинсы с дырами от Dolce&Gabbana («Хэрродз» недалеко от Гайд-парка, на распродаже такие джинсы можно ухватить долларов за 150: хозяйке не заметку).

Это были, увы, не герои. То есть герои, но не мои.

Я не ругаю, я скорблю. Это был вызов моих соотечественников серому быту и философии буржуа. Штаны были в дырах – потому что обладатели имели всех, а от D&G – чтоб сомнений не возникло, не по бедности ли имеют.

Меня пугает не то, что приподнявшийся на деньгах российский папик хочет в квартире кожаный диван и хрустальную люстру, потребляя то, что каталог или архитектор впаривают ему как «вечно актуальную классику»: набор как набор. Меня пугает, что прогрессом в жизни считается другое потребление. И что искусство жизни – то самое, что теперь доступно всем по технологии – прогрессивными людьми отдано на откуп другим людям. Что Calvin Klein, что Versace – они давно не создатели, а просто кураторы.

В принципе, выход есть.

В городе, в котором я пятый месяц живу, запредельная стоимость жилья, транспорта, ресторанов. Но все искупает запредельный дизайн – то есть то, во что перетекло умершее искусство. Лондонские прогрессивные молодые люди живут в районе с ржавыми рельсами, осыпавшимися брандмауэрами и фабричными корпусами где-нибудь у эмигрантской Брик-лэйн, снимают квартиру на пятерых и жрут в сухомятку поганые треугольные сэндвичи. Но нужно видеть силу, с который они ломают асфальт, пробиваясь из своих подземелий. У них нет денег – только идеи и дешевые подручные материалы. Но это они скрестили вылинявшие после стирки штаны с дешевыми кедами. Это они прикрутили для своих подружек к кедам 10-сантиментовые шпильки. Это они придумали не скрывать швы и торчащие нитки. Это от них пошло красить стены по кирпичу без штукатурки. Это они родили лондонские клубы с нулевым интерьером, но с безумной музыкой. Какой еще, на хрен, Дольче? Если бы им потребовались действительно прогрессивные рваные джинсы, они бы расстреляли имеющиеся штаны на заднем дворе из револьвера, одолженного у знакомого драг-дилера.

Придите на любой лондонский рынок. Из дешевых материалов, руками полулегальных швей здесь сотворены не столько вещи, сколько идеи: шарфы в дырочку, пиджаки с граффити и заплатами. Среди покупателей можно столкнуться с Vivienne Westwood или Paul Smith, прилетевшими, как вампиры, на запах молодой крови.

Мораль? Перебьетесь на этот раз без морали. Бегите на распродажу, а то Дольче с Версаче кончится. Ничего не имею против них, но где те, кто оттиснет на майке «Who the fuck is Gabbana?»?

Ловите идею, пока Лондон не опередил.

2004 Comment

«Колонка про мораль» упомянута в связи с тем, что этот текст – равно как последующий и предыдущий – как раз и были колонками, которые я писал в GQ. Колонки печатались в рубрике «мораль». До меня эту колонку писал Тони Парсонс, а после меня – Эдуард Лимонов. (Тони Парсонса заменили мною, потому что описываемая им британская реальность слишком уж отличалась от российской, а меня заменили Эдуардом Лимоновым, потому что я стал главредом мужского журнала FHM, формально конкурирующего с GQ).

Соблазнил меня писать колонку тогдашний замглавреда GQ Игорь Порошин – наитончайший стилист, плетущий бретонские кружева на коклюшках слов, и при этом эпикуреец, небожитель, хозяин собой же воздвигнутого воздушного замка, подпираемого слоновой косточкой произвольно взятого предположения. (Забавно, что при этом Порошин обожал футбол – но это уже совсем замечание в сторону; в комментариях любое лыко в строку).

«Давай, ты будешь писать эту колонку по простому принципу, – заливал фундамент очередных небесных чертогов Порошин. – Ты пишешь крайне убедительный текст про то, как классно в 40 лет забыть про 40 лет, встать под парус, прыгнуть с парашютом, вообще сделать то, что так и не сделал, потому что силы у тебя еще есть, а деньги уже есть – и какой отстой те, кто считает, что этому возрасту следует остепеняться. Но в последнем абзаце ты будешь всю эту конструкцию опрокидывать походя брошенным замечанием, что все эти изображающие молодых козликов 40-летние – они самые настоящие козлы, потому что так и не смогли найти счастья в самом простом: в жене, в детях, в воскресном барбекю на лужайке у дома».

Я эдаким макаром эти колонки и писал.

Кстати, неплохой прием; дарю.

2012

#Великобритания #Лондон Я приду плюнуть на ваши могилы

Tags: Упорная работа, спокойная старость и экономическая пирамида. – Энергия молодых и заговор стариков. – Торжественная песнь сгоревшим на работе.

Пищеварительный звук старых столиц.

Вот автобус из свежеевропейской Варшавы, 76 человек на борту, при каждом 700 среднестатистических долларов, втягивается в лондонский пищевод, на ловлю счастья и зарплат.

Хрюп.

Через пару недель 60 из 76 окажутся на Виктория-стейшн, без пенни в кармане, в ожиданье отправки домой.

Сокращенье кишечника: переварили.

Вот девочки-мальчики, с чемоданчиками на колесах, слетаются в очередную School of English.

Они разделят на шестерых комнату ($400 в месяц за койку), будут подрабатывать официантами, а их английский никогда, никогда не будет таким, как у держателей прав, аборигенов.

Хрюп.

Мой однокурсник работает в Лондоне десять лет, но не может найти дорогу – смешно – в Ковент-Гарден. Его дом в часе от города электричкой, после службы – сразу туда, он типичный комьютер. Лондонская квартира – для тех, кто успел взять кредит лет пятнадцать назад. Новички цепляются за Ноттингемширы, Глостеширы, уползая с каждым годом все глубже: спрашивается, на фига приезжали. Средняя квартира в Лондоне – полмиллиона долларов (плюс ипотечный процент), средняя зарплата в Лондоне – 50 тысяч в год (минус налоги). Недвижимость дорожает в год процентов на двадцать – где же мы это встречали?..

И не надо про инвестиции, инфляцию и ставку рефинансирования.

Ваша инфляция, с моей точки зрения, есть не экономический, а социальный процесс, дающий преимущества не тем, кто лучше, а тем, кто раньше: как и в армии – старикам.

Энергичные, работоспособные мальчики и девочки пройдут – хрюп! – все дерьмо городского кишечника, нищеты и отчаяния, жизни в мансардах красных кварталов, прежде чем получат доступ к тому, что схвачено стариками – то есть когда станут стариками сами.

Сынок, почисти сапоги дедушке. Хрюп.

Рост цен на недвижимость и объем начального капитала гарантирует дедам превосходство, потому что в Лондоне, Москве и, наверное, уже в Варшаве цена покупки среднего рабочего мяса недостаточна для покупки этим мясом среднего уровня жизни.

Это экономика старых столиц, это строительство пирамиды; она неизбежно связана с моралью, охраняющей рантье. Старые общества говорят: «Не смейте!» – не смейте забывать учителей, не смейте не чтить память прошлого, не смейте не уважать нашу старость. Как будто остановка, отсутствие новой вышивки по канве жизни достойны уважения.

Если хотите жить – лично вы – забудьте про это дерьмо.

Старость нельзя уважать, ибо уважения заслуживает лишь действие или, точнее, его результат, старость же есть отсутствие изменений.

Уважать можно лишь тех, кто с возрастом не остановился, но и это не повод уступать место в метро.

Развал СССР был самым высокоморальным моментов в его истории, когда каждый бросил своей труд на весы мира стал получать действительно по результату, – а не по стоянию в очереди. Прошлое перестало существовать. О, вот вам катарсис с пением ангелов: живи как с нуля, доказывай себе, стране, веку, небу, что эти планета, время, страна – твои!

Уважение к прошлому – дешевый трюк. Уважай Microsoft Word версии 1.0: апгрейд есть предательство предков. Можно не созидать, жаловаться на болячки, рано сваливать на покой и эксплуатировать, эксплуатировать молодых, обеспечивающих приток ренты.

Однако пирамиды достигают потолка. В Лондоне, где я пишу эту колонку, говорят о подъеме пенсионного возраста до 70 или 75 лет, и о том, что нынешнее поколение европейских стариков будет последним поколением обеспеченных стариков. Следующих стукнет обломками. Старики не желают работать, но молодые не в силах прокормить их.

Россия идет по тому же пути. Я, опять-таки, не про экономику. Просто возвышенный идеал современного 30-летнего городского парня из породы новейших русских – это квартира, машина, дача и рента «для спокойной старости», то есть еще одна квартира, бизнес, пенсионный фонд, хрюп-хрюп.

Все больше прогрессивных молодых людей будут класть жизни на этот священный алтарь. Но не факт, что им с него обломится. Рухнет рынок жилья, молодые вздернут пенсионный возраст (а не вздернут – рухнут пенсионные фонды), в дряблый живот уткнется острый ножик Востока – пирамиды не бесконечны.

Вот почему жить ради будущей ренты – идиотизм. Не идиотизм – вкладываясь в ренту, полагать, что пожить на нее не придется.

Что тогда буду я? Кто буду тогда я? В чем моя функция в мире? Кого я люблю? Нуждаются ли во мне? От чего я действительно счастлив? Что я сделал из того, что никогда не делали до меня? Чем хотел бы заниматься?

О, вот вопросы! Игнорируемые активными, продвинутыми, зацикленными на бизнесе (и на деньгах) молодыми людьми, так уверенными, что придет их день ренты сродни бесконечному дню сурка – они оказываются так спасительны, когда понимаешь, что день не наступит.

Не заботься о том, чтобы умереть комфортно; живи; сгореть на работе – прикольно.

И пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

2004 Comment

Чтобы было понятно, откуда взялась «свежеевропейская» Варшава: Польша в 2004-м вступила в Евросоюз. Поляки получили право работать во всех странах Евросоюза (включая Великобританию) безо всяких разрешений. И Лондон заранее загомонил: нас смоет волна гастарбайтеров-Янеков! (Точнее, это не Лондон загомонил, а английские англичане, живущие в Лондоне. На что лондонские англичане в Лондоне провели фотосессию: польского актера, голубоглазую и белокурую бестию, обрядили в костюм пламбера, то бишь сантехника, и, дав гаечный ключ в руки, отсняли в живописных позах. Домохозяйки ощущали дрожь в коленях.) И завершилось, как завершилась: не поляки Лондон, а Лондон поляков быстро и технично перемолол.

А «комьютер» – это человек, работающий в Лондоне, но живущий за городом, а оттого мотающийся каждый день на электричке туда-обратно. Комьютера всегда легко вычислить по озабоченному виду, когда после шести вечера он бодрой рысью следует в направлении вокзалов Кингз-Кросс, Чаринг-Кросс, Виктория, Ватерлоо, Паддингтон или Сент-Панкрас.

2012

#Великобритания #Лондон Требуется собака-поводырь

Tags: Английский знак «&», называемый «амперсант». – Вертикаль власти и горизонталь денег. – Пауки, силовики и что делать, когда кончится нефть.

Нация, уверенная, что весь мир играет в одинаковые с нею игры, рискует крупно продуть в 2050-х.

Я не пугаю. Я предупреждаю. Я только что вернулся из лондонской командировки. Командирован в этот раз я был на знаменитую Джермин-стрит, где обитают лучшие рубашечники Англии. И все эти Hilditch & Key, New & Lingwood – объясняли мне, как именно шьются идеальные рубашки. Я объяснениями был впечатлен.

У погружения в чужую жизнь есть и побочные эффекты. Главный состоял в том, что я понял цену собственным рубашкам – купленным, кстати, недешево. Цена их была такой, чтобы производить впечатление на тех, кто понятия не имеет о Джермин-стрит – и производить обратное впечатление на самой этой улице. А побочный касался моего информационного пространства. Дело в том, что про жизнь Англии я узнавал из местных газет. А российские новости – из Рунета. Монтаж получался, как у Траволты.

Англия: в Лондоне открыт памятник Нельсону Манделе – непримиримому борцу с апартеидом.

Россия: диакон Андрей Кураев заявил, что браки русских женщин с кавказцами являются геноцидом русского народа.

Англия: «сила ван дер Ваалса», позволяющая пауку удерживаться на вертикальной стене, может быть воспроизведена человеком при помощи карбоновых нанотрубок.

Россия: власти заявляют, что не позволят «человеку-пауку» Алену Роберу в Москве взобраться на небоскреб «Федерация».

Англия: Владимир Путин на обложке The Economist с тенью Сталина за спиной; фичер про то, как siloviki берут под контроль над промышленностью.

Россия: в связи с планами строительства небоскреба «Охта-центр» Петербург может быть исключен из списка Всемирного наследия ЮНЕСКО…

То есть все то, что россиянам дома казалось нормальным (Россия для русских; нечего лазать по стенам; надо регулировать экономику и строить небоскреб) – при взгляде из Англии как минимум нуждалось в доказательствах. Ведь поколение, выросшее в России за последние 8 лет, вообще не представляет, что мир может быть устроен не только на вертикали власти и горизонтали денег. Не представляет, например, что еженедельно британский премьер ездит отчитываться перед оппозицией, причем ведь без мигалки ездит, то есть чисто конкретно как лох… А когда говоришь, что еще недавно в правительственный кабинет входил слепой министр МВД Дэвид Бланкетт (ходил на работу с собачкой-поводырем), так и вовсе не верят. А когда продолжаешь, что его из министров поперли за то, что принял бесплатное членство в клубе для джентльменов, – так смеются в лицо. Нет, вы можете себе представить, чтобы нашего сняли за это?!

Зашоренность взгляда на мир лишает возможности замечать изменения в мире. А вот что пишет газета The Evening Standard 28 августа: «Согласно либерал-демократам, использование автомобилей с бензиновыми двигателями в Великобритании будет полностью запрещено к 2050 году, что станет частью общеевропейского запрета… Лидер партии сэр Мензис Кэмпбелл заявил, что собирается сделать Великобританию «углеводородно нейтральной»…»

Нет, я понимаю что либерал-демократы пока что не у власти. Но, смеха ради, представьте: а ну как правда – нефть и газ в Европе к 2050-му запретят? И что у нас тогда будет с «Газпромом»? С доходами от нефти-газа? Нам что тогда – на стену небоскреба лезть? В Неву с отражением небоскреба бросаться?

Русь, дай ответ!

Не дает ответа.

2007 Comment Русь ответа по-прежнему не дает.

2012

#Великобритания #Лондон Борцы и джентльмены

Tags: Лев Толстой, непротивление злу насилием и современный ответ на возможное зло. – Может ли джентльмен носить белые носки вне теннисного корта? – Европейская парадигма для российского гражданина.

Недавно на дорогах Москвы со мной произошел случай, который вполне мог приключиться на дорогах и Питера, и Ярославля, и Ковыкты, и не только со мной, но и с вами, и вообще с кем угодно.

Мы ехали на машине приятеля в умеренно плотном потоке по Садовому кольцу, когда сзади обнаружилось авто из числа Больших Черных Машин – имя им легион. Машина металась из ряда в ряд, не показывая, разумеется, поворота, подрезая всех и всякого, и, пристроившись сзади, стала сигналить ксеноном фар (я так полагаю, что мущщщине за рулем дико хотелось продемонстрировать, что у него не лампы накаливая, а именно дорогой, голубого спектра свечения ксенон).

– А вот хрен ему, – угрюмо сказал приятель, купивший иномарку гольф-класса в кредит.

– Да пропусти, – посоветовал я.

Большая Черная сзади сигналила в истерике.

– Свинья, – сказал приятель.

Свинья при этих словах метнулась вправо-вперед, а потом так же эпилептически дернулась влево в дырочку между нами и шедшей впереди машиной. Приятель двинул по тормозам, и, судя по визгу, то же проделало все Садовое за нами. А свинье хоть бы что: только вылетела пустая пластиковая бутылка из приоткрывшегося на секунду окна. Полетела хрюкать дальше.

В общем, крики приятеля про мочить в сортире, жарить на гриле и купить бейсбольную биту я опущу, потому как после вылетевшей бутылки сам к ним присоединился, за что теперь несколько стыдно. Но я давно искал повод рассказать совершенно другую историю, и вот этот повод нашелся.

История же такова.

Несколько лет назад, в Англии, до приезда в которую я был убежден, что это такая чопорная, замороженная условностями страна, у меня состоялся с одним английским господином разговор по поводу того, что такое есть джентльмен.

– Видите ли, Dmitri, – сказал мне мой vis-?-vis. – Gentleman – это тот, кто gentle born, то есть рожден в мягкости, в терпимости. Кто мягок по отношению к внешнему миру, кто принимает все его проявления.

– Хорошо, – гнул я заложенную в России и, как теперь понимаю, дурацкую линию, – а белые носки джентльмен носить может? С костюмом? Разве джентльмен не носит всегда только черные?

– Видите ли, Dmitri, – не моргнув глазом, продолжал собеседник, – костюм вообще ужасно формальная вещь, не обращайте на него внимания. Джентльмен носит носки того цвета, какого хочет. Черные носки носит шофер джентльмена.

– Отлично, – не унимался я, – а разве можно представить себе джентльмена в рваных носких?

– Если джентльмен, Dmitri, ходит в рваных носках, значит, у джентльмена сейчас трудный период. Но от этого он не перестает быть джентльменом.

Как видите, абсолютно не понимали мы друг друга: русским и внутри страны, и уж тем более за рубежом свойственны поиски каких-то внешних признаков, образующих решетку, за которую можно посадить любого человека, привинтив табличку и приклеив ярлык. Оттого-то мы столько внимания уделяем одежде, ксеноновым фарам или, допустим, швейцарским часам, которые всегда есть предмет страданий юного Вертера на должности менеджера среднего звена.

Мне же предлагали взглянуть на вид мироустройства, который не отделен от большого, живого мира даже стеклом.

Я вспоминаю тот разговор и пишу о нем с исключительно простой целью. Очень многие из людей, переживших большой и тяжелый переход от СССР к России, образовавших и образующих пресловутый средний класс, столкнулись с тем, что принадлежность к этому классу не дает ответа на вопрос о формуле и правилах поведения в своей собственной стране.

Ведь средний класс – это стратификация исключительно по имущественному признаку: квартира, машина, детишки в хорошей школе, утро на даче с зеленой лужайкой, йогурт с живыми бактериями, отдых у моря; средний класс – это классификация для маркетологов.

Но эта консьюмеристская картинка не отвечает на вопрос, как быть, если сосед, у которого все то же самое, что и у тебя, плюс собачка, опять не убирает говно своей собачки у твоего крыльца. Кто виноват – ясно. Но что делать? С чего начать? Ругаться? Убираться? Травануть тявкающую гадину ядом, подсыпав в педигрипал?

Как быть, если старший менеджер вдруг говорит, что в интересах службы отпуска отменяются или что в тех же интересах все скопом должны вступить в единую, справедливую, прекрасную, ужасную или какую-нибудь там еще Россию? Бороться ли против уплотнительной застройки вообще или только когда перекрывается вид на парк под окнами? Прокалывать ли шины мчащимися под теми же окнами в ночи стрит-рейсерами? Класть ли в багажник бейсбольную биту на предмет разговора о правилах хорошего тона за рулем?

Увы: последняя модель поведения в таких обстоятельствах, предназначавшаяся для российского образованного класса, называлась непротивлением злу насилием и была предложена более 100 лет назад Львом Толстым, и жалко, право, что ей мало кто последовал, когда дошло дело до строительства баррикад.

Так вот, у сегодняшнего успешного представителя среднего класса, обнаружившего вдруг, что материальные успехи ничуть не гарантируют ни спокойного сна, ни чистой совести, то есть у россиянина, видящий вокруг себя очень много грязи, хамства, циничнейшей лжи и прочего, чего вы знаете не хуже меня, есть вполне перспективная задача: быть европейцем в собственной стране и вести себя, как европеец.

Говорю «европеец», а не, допустим, «буддист» (что тоже крайне способ решения проблемы) только потому, что именно европейская цивилизация, с ее и материальным достатком, и терпимостью, и культурой была все-таки уделом мечтаний большинства русских образованных людей – почитайте хоть письма Пушкина с Вяземскому («Ты, который не на привязи, как ты можешь оставаться в России? …Когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры… то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство»).

Быть европейцем, или джентльменом, или подберите какой еще синоним – это значит быть открытым своей собственной стране, это значит сочувствовать происходящему (когда оно вызывает сочувствие), но не бороться с несправедливостью, пусть даже основанной на насилии, силовым путем. Это значит убирать дерьмо чужой собачки от собственного крыльца, это значит не переставать после уборки дерьма здороваться с соседом, это значит ездить в городе на малолитражной машине, это значит при перестроении показывать поворот, это значит бороться за каждое дерево в общественном сквере и не вступать туда, где думают лишь о карьере, а не о достоинстве человека. Это означает еще и равное отношение к окружающим, что, конечно, легко декларировать, но очень трудно воплощать на самом банальном бытовом уровне, когда дело доходит до таджикского гастарбайтера, московского мента или с машины с ксеноном на дороге.

Стать европейцем в России – это значить стать по отношению к собственной стране немножечко иностранцем, в чем, право, нет ничего зазорного: мыслящий тростник всегда ино-странен по отношению к окружающей его неживой природе. На то он и мыслящий.

Итак: быть терпимым, мягким, открытым, равным, но открытым к пониманию, при этом еще защищенным от действительности тактикой невмешательства – что может быть прекраснее в данный момент? Я уж молчу про осознании миссии и ответственности (о чем у людей, среди которых мы живем, не принято говорить вслух и, похоже, даже не принято думать), и про определенный труд души, который обычно связан с культурой, и который дает наслаждение куда более острое и сильное, чем те материальные чувства, которыми довольствуется абориген.

Хотя нельзя не признать, что те красивые, умные и, ведь самое главное, абсолютно правильные слова, которые я написал во многом для нас, для нынешнего взрослого российского поколения обречены остаться словами. И я тут, увы, не исключение. Моя бейсбольная бита всегда со мной (я и не покупаю ее потому, что боюсь пустить в ход). Но есть новые поколения, и есть растущие дети, которым до известного возраста свойственно слушать нас просто потому, что мы старше: и вот здесь-то и есть настоящее поле битвы, потому что мы обязаны их растить джентльменами. Дети имеют право быть gentle born.

А потом, став взрослыми, они скажут: привет, родители, мы понимаем, вы прошли перестройку, коррупцию, ментуру и ад на дорогах, но мы хотим жить по-другому, то есть без всего перечисленного. Гудбай, нам не нужны ваши банковские счета и квартиры.

И уйдут от нас. Но будут приходить в гости, потому что все-таки какие-то правильные слова мы им говорили, проповедуя мягкость.

Так что надежда есть, и правильные слова надо говорить, а биту не надо покупать.

Пару лет назад мой ребенок, тогда еще живущий вместе с нами вместе, смотрел программу, как сейчас помню, на НТВ про группу «Ласковый май» и возвращение Юры Шатунова. «Целлулоидный пупс», «сладенькая кукла» – твердил и твердил ведущий, на фоне старых шлягеров «Эта седая ночь, лишь тебе доверяю я» и, разумеется, «Белые розы». И тут ребенок, на дух не переносящий попсы, выключил телевизор, сказав:

– Зачем они над ним издеваются? Ведь про что он пел – это было так трогательно! Зачем над тем, что трогательно, смеяться?

Я же говорю: есть надежда.

2007 Comment

Честно говоря, тот кусочек, где я описан разговор с британским джентльменом о белых и черных носках, мне до сих пор кажется самым важным изо всего, что я про Англию написал.

Кстати, звали этого джентльмена Сева Новгородцев.

(А тем, кто возопит, что ну какой же Сева британец, коль он русский еврей, – я замечу, что джентльмен всегда признает за другим джентльменом право самостоятельно определяться со своей национальной идентичностью).

Когда в июле 2010-го в Петербурге Севе устроили чествование по поводу 70-летия, я, поднявшись на сцену и желая напомнить старый наш разговор, попросил юбиляра определение джентльмена.

– Ну, в общем, это тот, кто умеет играть на саксофоне, но никогда не будет этого делать, – ответил Сева.

2012

#Великобритания #Лондон Понаехали тут

Tags: Скушать блинчик, запустив матюжком, на Трафальгарской площади. – Утвердиться в Лондоне над «чурками». – Жить в Англии, не зная английского.

В январе 2008-го в Лондоне прошла 4-я по счету «Русская зима». На Трафальгарской площади было людно, пьяно, шумно, гамно. В общем, так, как на любой российской площади во время любых праздничных дивертисментов.

А ведь говорили мне перед поездкой мои информированные знакомые:

– Ну, в Лондон на пару дней сгонять, конечно, приятно. Но какая в этом году, к черту, «Русская зима»? Колушев попал. Посмотри, что с Англией творится. Напрасный труд. Увидишь – никого у него в этом году не будет.

И другие знакомые загадывали, что «Колушев попал». И что я вместе с ним попал тоже.

– Ты хоть себе эту «Русскую зиму» представляешь? Надежда Бабкина, пара хоров, песня и пляска, Дима Билан и какая-нибудь «Фабрика звезд» номер сто. Славься, славься, Советский Союз.

– Ну, там еще будет Бартенев, – слабо отбивался я, – и Кинчев.

– Этих там только и не хватало! – взмахивали руками знакомые. – А группы «Лейся, песня», часом, не предполагается?

Я отводил взгляд. Там предполагалась группа «Земляне». А также «Фабрика звезд» и просто «Фабрика» с Сати Казановой. Но мне ужасно хотелось защитить Колушева. Вы бы что запустили в центр Лондона в качестве собирательного образа России? Предполагаю, что то же бы самое – половецкие пляски, песни с посвистом, чуток попсы, немножко рока, конферанс от Comedy Club. Это и есть сегодня Россия в культурном пространстве, и по-другому ее не представить – если только не организовать сводный хор сотрудников ФСБ (всех вместе взятых) или не залить Трафальгарскую площадь нефтью. Потому что по-иному визуализировать предметы национальной гордости россиян, то есть престолонаследие и стабильность, не получится. Даже у Колушева. Особенно, когда в России закрывают Британский Совет и третируют британского посла.

Сергей Колушев, если кто не знает, – наш человек, живущий в Лондоне. Он возглавляет фонд Eventica, проводящий «Русскую зиму» уже в четвертый раз, а также Российский экономический форум в Лондоне. Ну, и кое-что еще по благотворительным мелочам. То есть внимание: лицом страны по имени Россия в Великобритании уже который год подряд занимается никакой не МИД, не администрация президента, не конгресс соотечественников или русских общин, а частное лицо. И поэтому лицо державы, который год поднимающейся (в собственных глазах) с колен, выглядит настолько ухоженным, насколько Колушев и Eventica соберут денег, чтобы устроить на площади праздник.

Денег, говорят знающие люди, в этом году удалось собрать немного. Колушев ведь не может, он не Росприроднадзор и не налоговая, напомнить бизнесу про социальную ответственность. А те, кто может напомнить, заняты ухудшением российско-британских отношений.

Бедный, как Йорик, Колушев.

Но я бы, конечно, соврал, что летел в Лондон из сочувствия. Я летел понять, зачем в эту недружественную официальной России страну едут и едут русские граждане? Зачем они едут туда, где разовый проезд на метро стоит, в пересчете, 200 рублей, а зарабатывать в час (после налогов) они будут примерно 250? Где цены на жилье такие, что в эмигрантской газете «Англия» в 24 частных объявлениях предлагают снять угол, в 180 – комнату, и лишь в 3 – отдельное жилье? Где без отличного языка нет шансов подняться по социальной лестнице? Где невкусно – и на ходу – столуются и безвкусно одеваются? Кто эти русские люди, которых 4 года назад в одном только Лондоне было 200 тысяч человек, а теперь уже 250? И что значит для них оставшаяся на материке Россия?

* * *

Концерт начинался в полдень. На «Трафальгарке» принято устраивать массовые празднества – китайский Новый год, например, или гей-парад. Отсюда хороший вид вниз к Темзе, на псевдосредневековый Биг Бен.

Пока на сцене поют детишки из лондонских русских английских школ (родители умилены, я их понимаю), я гуляю по площади. Здесь торгуют горячим вином – 175 рублей и, в ту же цену, пивом «Балтика» и пельменями числом 6 штук за порцию: плата за экзотику. Из русских в этот час – в основном брежневская эмиграция (диссидентура распознаваема по старомодным бородкам), но иностранцев – полно. Индусы в чалмах, мусульманки в хиджабах. Едят пельмени и blini. Покупают матрешки с лицом Путина. Спрашивают, что значат надписи на продающихся майках. Решительно невозможно объяснить им сакральный смысл «Россия – сделано в СССР». Много британских ветеранов Второй мировой. Для них Колушев накрывает отдельный стол в соседнем «Хилтоне». Ветераны ухожены и благообразны. Я смотрю выступление бурятского ансамбля танца «Байкал» (выполняющего роль половецких плясунов, им много хлопают), Надежду Бабкину со «Славянами», но на Марке Тишмане из «Фабрике звезд» ломаюсь и убегаю глянуть на Учелло в National Gallery. Государственные музеи в Великобритании бесплатны, и можно позволить роскошь зайти ради одной картины. По пути я сталкиваюсь нос к носу с приехавшим мэром Кеном Ливингстоном. Приехал он, судя по всему, на метро. Он и на работу ездит на велике либо метро, поскольку в новом здании мэрии – «кривом яйце» по проекту Фостера – мест на стоянке специально практически нет. Кен агитирует за общественный транспорт личным примером. К нему подходят и просят сфотографироваться в обнимку. Кен не возражает. 250 тысяч русских – часть лондонской экономики. Точно так же он приезжает приветствовать и китайцев, и лесбиянок с геями. Everyone is a Londoner, «каждый – лондонец», как гласит надпись на одном из лондонских билбордов.

* * *

Когда я выхожу из музея, на площади что-то меняется. Выглядывает солнце, на сцене – шоу Бартенева «Аквааэробика», где затянутые в латекс фрики швыряют в публику резиновых крокодилов и пенопластовые гитары. Впрочем, я не про это.

– Ladies and gentlemen, – звучит со сцены, – you are really welcome for the fourth traditional Russian Winter festival!

– По-русски, мля, давай! – раздается в ответ из толпы.

Это уже не брежневская, это современная эмиграция, которая прибывает и прибывает. У мужиков в кожанах жесткий взгляд.

– Да **ал я работу пластера, – раздается рядом со мной, – пошли пивка *банем.

«Пластер» – штукатур. Здесь дорог ручной труд. Покрасить дверь – 5000 рублей. Правда, почти столько же придется отдать за комнату. Причем в неделю.

Когда раздается «Земля в иллюминаторе», публика начинает подпевать и кричать «Россия!» Появляются очереди за пивом, триколоры в руках, а матюжки крепчают. Я не придумываю – ведь в той многотысячной толпе не было петербуржцев (потому что они если и эмигрируют, то в Москву), и не было москвичей (им нет смысла эмигрировать). Там были Тамбов, Воркута, Челябинск, Хабаровск, там была «Россия минус 2 столицы», пришедшая под колонну Нельсона выпить пива, отвести душу. Там даже Диму Билана встречали, как мне показалось, не очень – потому что он совершил грубый политический промах и пел по-английски.

– Че они, мля, бормочут? – нередко раздавалось рядом, когда со сцены говорили без перевода. Я не удивлялся: все та же газета «Англия», опросив своих читателей, узнала что 10 % не говорят по-английски совсем, а еще 30 % говорят на «двойку» и «тройку».

– Россия! Россия! – бушевала толпа, особенно когда прозвучал гимн, а потом прогремела «калинка», и над площадью при +10 пошел искусственный снег.

– Пусть чурки местные нос не задирают, – сказал рядом со мной угрюмый парняга. – Россия!!!

Я бы обманул, написав, что так говорили все на площади. Но многие, как говорится, сочувствовали. Я вспомнил, как в аэропорту Хитроу, в очереди на паспортный контроль кто-то буркнул: «А не пустите – мы вам газ перекроем!» – и все засмеялись. Все понимали так, что если Россия перекроет газ, то мир встанет на колени. То, что если она перекроет, то останется без денег, понимали, похоже, немногие. А может, большинство было согласно терпеть свое безденежье ради удовольствия поставить на колени другого.

* * *

Когда все окончилось и отпел свое Кинчев, Лондон продолжал говорить по-русски.

– Ой, как хорошо Костенька сказал, – «желаю вам любви в эти смутные времена!» Так любви в Лондоне так не хватает! – говорила одна женщина средних лет другой.

Я следовал за ними. Они вошли в дверь шалманчика Mr. Wu, где за 250 рублей можно набрать китайской еды до отвала. Все столики были заняты русскими, я сел вместе с женщинами, мы встретились взглядами, я кивнул:

– Как вам здесь?

– Нормально.

– Фунтов шесть в час?

– Почти. А на празднике побывала – и полегчало. Понимаете, англичане как-то без душевности живут.

– А с языком у вас как?

– Да мне уж поздно всерьез учиться. По-правде, не очень он здесь и нужен.

Я промолчал, потому что понимать душу другой нации без языка и правда трудно.

– А у вас там что как? Мне так Путин нравится! Порядок навел. Наконец-то мы перестали на весь мир унижаться, а то стыдно было смотреть.

– У нас Британский Совет закрывают.

– Говорят, там шпионов много.

Я снова промолчал. Вряд ли женщина узнала о шпионах через программы BBC или Sky News. Из них она бы, скорее, узнала, что Британский Совет за всю историю существования закрывался, коли не путаю, лишь в Иране и Мьянме. Она, вероятнее, смотрела «Первый», «Россию» и НТВ по рекламирующейся среди эмигрантов приставке Simply TV. Праздник русской зимы оканчивался, перетекая в эмигрантские будни.

* * *

Не желающие изучать местный язык и следовать местным обычаям иностранцы, не желающие также и возвращаться на Родину – явление, с которым давно столкнулись многие страны мира, причем Великобритания и Франция столкнулись трагически.

В России такие общины наблюдаются среди гастарбайтеров, но обособленность русских общин за рубежом – явление довольно новое. К чему приведет нежелание иностранцев ассимилироваться в России и русских за границей – вопрос открытый.

Это не означает, что Сергею Колушеву следует оставлять свои старания по проведению в Лондоне «Русской зимы».

В конце концов, в этом году там видели Наталью Водянову, Василия Ланового, Алексея Смертина, Вячеслава Никонова.

Говорят, видели и дочку министра иностранных дел России Сергея Лаврова. Вполне может быть.

Пока отец ведет битву с Великобританией, она получает образование в Лондонской школе экономики.

2008 Comment

C тех пор многое изменилось. Кена Ливингстона на посту мэра сменил Борис (с ударением на «о») Джонсон. Бедный Колушев, причастный к проведению в Лондоне не только «Русской зимы», но и Российского экономического форума, пробовал было перенести этот форум в Дубаи, но люди посильнее его перенесли форум в Петербург, где участники форума от всякого быдла отгорожены в три кордона: когда я однажды пробовал на роликах промчаться мимо ресторана, где участники форума откушивать изволили, меня тут же скрутили менты (которых в 2011-м официально переименовали в полицаев). Про «Русскую зиму» на Трафальгарской площади после 2008-го, кстати, больше не слышно.

А с другой стороны, ничего не изменилось, потому как и богатому русскому бизнесмену, и бедному русскому штукатуру в Лондоне по-прежнему жить как-то спокойнее, чем в России. А в России Британскому Совету работать по-прежнему запрещено.

И вот это, кажется, и называется динамической стабильностью.

2012

Bonus! #Великобритания #Лондон #Саррей Новые сказки про Романа Абрамовича

Tags: Роман Абрамович и принц Чарльз. – Роман Абрамович и Кен Бейтс. – Роман Абрамович и Борис Абрамович. – Роман Абрамович и Ширли Басси. – Роман Абрамович и все-все-все.

Старые – российские – сказки про Романа Абрамовича известны всем. Например, сказка про то, как Абрамович верил в семейные ценности, потому что точно знал, сколько их и на каких счетах лежат. Бывало, приедет к дедушке в Барвиху, привезет немного семейных ценностей…

Однако с тех пор, как губернатор Чукотки купил «Челси», взвинтил цены на футбольном трансфертном рынке и стал самым богатым человеком Великобритании, новые сказки придумала жизнь. А как не придумать, если Абрамович изменил и английскую жизнь, и английский язык? Футбольный клуб Chelsea все на Альбионе зовут на русский манер Chelski, владения Романа – Roman Empire (романская, то есть римская, империя), и даже личный авиапарк Абрамовича получил имя Chelski Air.

Так что вот вам рассказ о сказочной жизни уфимского сироты в Соединенном Королевстве.

Сказка 1. Про то, как Роман Абрамович входил в высшее общество, а принц Чарльз – в богатое

Однажды брал Роман Абрамович у себя в Сассексе уроки игры в поло, запарковав вертолет обочь поляны.

Со стороны кажется, что играть в поло сложно: вроде и на лошади надо сидеть, и мячик по полю гонять.

Однако для тех, кто сидел на трубе, самая норовистая лошадка – просто тьфу, а что до мяча на поле, то это даже как-то смешно, этим премудростям Абрамовича еще в 2003-м Раньери научил.

И вот на притоптанной британской лужайке брал Абрамович уроки, пребывая в нерешительности: отдавать их или нет? С одной стороны – отдавать, по привычке, не хочется. А с другой, поло – игра аристократическая, Бог его знает, как у них, аристократов, принято, к тому же и «сэр Роман» звучит приятно, интеллигентно, как будто Лондиниум находился еще под стылым игом Римской, то бишь романской, империи.

В общем, мучился душевно человек.

А в это время далеко-далеко от Сассекса, в английской дыре под названием Хайгроув, страдал наследник британской короны принц Чарльз. Ну ладно, вся эта история с б. женой леди Ди и с нынешней подругой Камиллой. Газетчики – гады. А то ведь еще вечная бедность. Весь годовой доход – 10 миллионов фунтов. А ведь детишек вырастить надо? Надо. Камилле колечко, сережки на 8 Марта заныкать можно? Никак нельзя. К тому ж поборы на благотворительность замучили: ноблес оближ и все такое. Вот, к примеру, надо на благотворительный матч в поло ехать в Мидхерст, пилить 97 миль, на такси одних расходов сколько! А на электричке нельзя: охрана запрещает. Хорошо, – подумал принц, – быть Абрамовичем: у него одних ликвидов на 7,5 миллиарда… Может, дать ему сэра Романа?

А Абрамович в это время тоже мучился, потому что был тонким, впечатлительным человеком, и не мог перенести, что где-то в английской дыре мучается другой тонкий, впечатлительный человек.

– Нешто, – думал Абрамович, – у меня убудет, если я помогу свести концы с концами местному принцу?

– Набери-ка, брат, – крикнул оказавшемуся под рукой главе «Сибнефти» Швидлеру, – мне телефон этого, высочества, скажи, типа, что если на благотворительность че надо – бери все, хоть вот яхту… нет, не яхту, у меня их всего три осталось… бери вот хоть этот вертолет!.. Ну, типа, на время, там, слетать, детишкам-астматикам помочь!

И принц Чарльз в это время тоже говорил помощнику:

– Вы б, голубчик, позвонили нашему русско-британскому мешк… то есть другу, и как-нибудь так поделикатнее выяснили, не завалялось ли у него какого, скажем, транспортного средства на поездку, чтобы сэкономить денег для несчастных детишек…

Поняли друг друга два одиночества.

И принц Чарльз, натурально, летал в мае 2004 года на вертолете Романа Абрамовича из Хайгроува в Мидхерст на благотворительный матч в поло, хотя лично с Романом Аркадьевичем до этого знаком не был. Но это теперь не за горами.

Ведь все остались довольны: и Роман, и Чарльз, и даже пресс-секретарь Чарльза Харверсон, который заявил, что «принц принимает транспортные услуги либо от близких друзей, либо когда это в интересах благотворительности».

А больше всех был доволен греческий миллионер Джон Латсис, чью яхту доселе любил использовать на каникулах принц Чарльз с компанией, причем скромные расходы в полмиллиона фунтов на горючку, паруса и выпивку, будучи близким другом, возмещать не предлагал: боялся обидеть.

Хотя, нет: больше всех был доволен все же Роман.

Ему слова про «близких друзей» как-то сразу очень понравились.

Он правда, пока еще не решил, купить ли одним пакетом для «Челси» и фронтмена Шевченко, и пресс-секретаря Харверсона – для объяснения смысла покупки.

Сказка 2. Про то, как Роман Абрамович ходил в университет

У Романа Абрамовича, как известно, не было образования. Так, тусовал по молодости с другом Швидлером в буфете московской «губки». Будучи мужчиной душевно ранимым, Абрамович сначала от недообразованности страдал, но потом обвыкся и даже развил теорию.

Бывало, гуляет под ручку с Березовским по Рассел-скверу, и говорит:

– Вот вы, Борис Абрамович, извиняюсь, хоть и академик, но в списке самых богатых англичан на каком месте? На 14-м. У Ходорковского красный диплом на лбу написан, по списку «Форбз» в России он меня обскакал, однако что же? Сидит. А я вот и с вами под ручку гуляю, и с Путиным, и первый парень в каждом виллидже.

А Березовский мелко-мелко так рядышком семенит и причмокивает:

– Я, Роман Аркадьевич, с вами не спорю, однако ж образование и умение делать деньги – дефиниции различные. Поверьте, милый, образование необходимо не чтобы зарабатывать, а чтобы получать от жизни удовольствие… Вот скажите, голубчик, где мы сейчас находимся?

Абрамович аж остолбенел:

– Ну, в Лондоне.

А Березовский ему:

– Мы, голубчик, в особом районе Лондона – Блумсбери. Вон, гляньте, Британский музей квартал занимает, там ворованные англичанами фризы Парфенона, греки до сих пор судятся. А обочь – Сенат-Хаус, университет Лондона. Вам бы, душа моя, университет не повредил, – чмокнул губками на прощанье и юркнул в бронированный «Майбах».

«Во голова, – подумал восхищенно Абрамович, уважавший Березовского с тех пор, как тот помог ему выпутаться из глупой истории, когда он еще в мальчиках взял 55 вагонов нефти с Ухтинского НПЗ, а заплатить по рассеянности забыл. – Не гонит ведь в музей, понимает: куплю – греки не отстанут. Они, вон, Гуся как простого цыпленка в кутузку засунули».

И пошел Роман Абрамович другим путем в лондонский университет.

Там же окружили его босоногою стайкой студенты Имперского и Королевского колледжей.

– Рома, – кричат наперебой, – помоги! Дюже любим футбол, а университетские поля у нас черт-те где за Лондоном, в Кобхеме, это графство Саррей, электричкой черте сколько кандехать!

Они прослышали, что Абрамович транспортными средствами разбрасывается и, понятно, подумали – может, обломится.

– Да нечто ж я студентам не помогу? – просветлел суровым лицом Абрамович. – Больше не будете мучиться, бойз!

И купил у колледжей футбольные поля для тренировочных нужд «Челси». Все 20 гектаров за 2 миллиона долларов.

С тех пор, прогуливаясь с Березовским мимо Эмпайр-колледж и Кингз-колледж, Абрамович небрежно бросает:

– Мои университеты.

Сказка 3. Про то, как Абрамович научился молчать по-английски

В Англии Роману Абрамовичу тяжело давался английский язык. Ему, если честно, и русский плохо давался, отчего он по большей части молчал.

С людьми у него проще получалось.

У тех, кто с ним по жизни сталкивался, особого выбора не было: либо даваться диву, либо – Абрамовичу. И те, кто посмышленее, быстренько принимали правильное решение.

Так вот, сидел как-то Роман Абрамович на стадиончике «Уайт Харт Лейн» на выездной игре «Челски» против «Тотенхема» и размышлял печально:

– Нет, русский и англичанин друг друга никогда не поймут. Вот по-английски «Роман» значит «римлянин», оттого я здесь в римских императорах. А по-русски «Роман» значит «литературное произведение», и в России я персонаж гадких сказок… Или вот еще: англичанин пишет «Тотенхем», а читает «Тотнем». У нас разве такое с «Торпедо» возможно?

Тут Абрамович вспомнил, как «Торпедо» пытался купить его милый друг Саша Мамут, и римский профиль исказило гримасой. Потому что старый пень Алешин загнул такую цену, что и казны римской империи не хватило. А ведь как складывалось замечательно! Уже в капитаны «Торпедо» полузащитника Смертина из «Бордо» выписали, а тут такой облом… Тут Абрамович вспомнил, как купил у «Бордо» Смертина за 5 миллионов у.е. в виде подарка Мамуту, чтоб не расстраивался – и заскрипел зубами снова.

А в это время внизу, под трибунами, метался буревестником главный тренер Tottenham Дэвид Плит.

– Челски – команда иммигрантов! Там лишь Терри и Лэмперт из наших, из русачк… тьфу, из англосаксов! У них даже тренер Раньери – итальянец! Цыган без корней! И это глубоко аморально!

– Вот ведь, f*cking b*stard! – подумал в ответ Абрамович интеллигентно, так что непонятно было, к кому относилось замечание – к Плиту или к самому Абрамовичу. И тут же поймал себя на мысли, что прекрасно понимает Плита. С Абрамовичем и раньше случалось, что он чудесным образом обходился без толмача: когда, например, он расплачивался платиновой VISA (сделанной, шутки ради, из чистой платины, безо всяких микрочипов или магнитных полос), или когда читал интервью тренера «Челси» Раньери, называвшего Абрамовича земляным червяком, ни фига не смыслящим в футболе. Но тут впервые Абрамович по-английски сформулировал ответ.

И самое удивительное, что Плит Абрамовича понял, осекся и быстренько двинул в сторону раздевалки. Хотя Абрамович, будучи человеком робким, ничего не произнес, а только меж глаз Плиту посмотрел молчаливо.

С тех пор Абрамович прекрасно молчит по-английски, а Плит следит, чтобы его команда ни-ни, выше десятой строчки премьер-лиги на всякий случай не поднималась.

Да, а Раньери Абрамович уволил, поскольку подумал, что насчет избытка иностранцев в «Челски» Плит, пожалуй, был прав.

А чтобы местная пресса не поднимала гвалт о расизме, на его место взял другого итальянца – Моуриньу.

Тем более, что тот о земляных червяках – ни-ни.

Сказка 4. Про то, как Роман Абрамович вошел в поговорку

С тех пор, как Роман Абрамович перебрался в Англию со всем своим нехитрым скарбом («Бентли» красный – один, «Роллс-Ройс» «Серебряное Облако» – один, «Майбах» по спецзаказу – один, вертолет «Дофин» – два, самолет «Боинг-737» – один, самолет «Боинг-767» – один, яхты в ассорт. – три) местные мамаши стал говорить своим дочерям накануне их жалких свадеб:

– Лучше бы ты вышла замуж за сироту.

Сказка 5. Про то, как Роман Абрамович стал несмелым моряком

Роман Абрамович рос сиротой в суровых условиях советской северной нефтяной трубы. Был он мальчиком худеньким, робким, еврейским, и к тому же от смущения плохо говорившим по-русски.

Даже трехкомнатная квартира ухтинского дяди-нефтяника его подавляла, хотя находилась в самом обычном поганом панельном доме.

Все подобные мальчики мечтали быть отважными летчиками и смелыми моряками, но Абрамович был настолько робок, что решался только на половину мечты, то есть на моряка. Вот, бывало, разметается под байковой одеялкой и грезит: выходит он в море… и мачта гнется и скрипит… или даже две мачты.

Став взрослым британским миллиардером, Абрамович поверил в мечту, что был с его стороны подвиг, ибо до этого он никому и ни во что не верил.

А поскольку Абрамович плохо знал, в каком отделе универмага «Хэрродз» яхты продают, то поутру как-то сказал верному Швидлеру, отводя по привычке глаза:

– Ты эт… брат… того… ну, типа, яхту…

И сунул любимую, чисто платиновую, «визу» в потную швидлерову ладошку, закрыв в предвкушении глаза. А когда через полгода открыл, то вместе со ртом. Швидлер, хлопотун эдакий, выторговал у Пола Аллена из «Микрософта» по случаю за 110 миллионов американских у.е. яхточку «Лё Гран Блё» – с вертолетной площадкой, бассейном и прочим фаршем на скромном протяжении 108 метров. Господи, подумал Абрамович, вот ведь страхолюдина! Не то утюг, не то пароварка! Паруса-то где? Да если на ней мачта и погнется, то от удара крылатой ракетой!

– Ты… эта… типа… не такую, – сказал тихо и вежливо Абрамович Швидлеру, поскольку успел перенять у Березовского хорошие манеры, тем более, что заказное убийство Швидлера в центре Лондона обошлось бы недешево.

И Швидлер ускакал молодой лошадкой исправлять допущенную ошибку. И прискакал уже на борту яхты «Пелорус» длиной 115 метров, меж двух вертолетных площадок и одной маленькой подводной лодки, размахивая слипом на 130 миллионов у.е. и радостно крича:

– Роман Аркадьич! Как ты просил – есть все, включая противоракетную оборону!

«Нет, замочить в сортире было бы разумнее, – подумал расстроенно Абрамович словами близко знакомого чиновника. – А с названием он что – издевается? Намекает, что мы с моим близко знакомым чиновником так и не приватизировали толком Лукашенко?! Где, блин, алые паруса детской мечты?!»

И не испепелил Швидлера взглядом только потому, что, несмотря на старания Березовского, так и не научился смотреть людям в глаза.

И тогда в третий раз ускакал Швидлер – уже за яхтой «Экстаси». Понял человек, чего от него хотят. Длина будет поменьше – всего 86 метров, и вертолетную площадку, чтоб глаза не мозолила, спрячут в ангар под палубу, как у Джеймса Бонда.

Но пока паруса не взвились над речкою Темзой, жизнь Швидлера в Лондоне – под вопросом.

Сказка 6. Про то, как Роман Абрамович научился скромности

Однажды пошел с утра Роман Абрамович на рынок. Ну, там, по мелочи чего прикупить: нападающего Креспо немножко, защитника Бриджа или, на худой конец, второй красный «Бентли», хотя последний можно и на сдачу.

Беспокоило его, что газетчики в ногах так и шныряли, лишая радости тихой прогулки среди чистых таких, умытых торговых рядов. Вот, скажем, не успеет прикупить квартирку на Ютон-сквере, пригласить тренера английской сборной Свена-Горана Эрикссона новоселье чайком обмыть, как тут же – нате: фотка в газете. Или про перекрашенный за каких-то пол-лимона гринбаксов в приятный желтый цвет «Боинг» тоже все, кому не лень, треплются.

Даже Березовский на лету бросил однажды:

– Что у вас, Роман Аркадьевич, такая тяга к ярким цветам? Кризис, поди, среднего возраста! О здоровье подумали б! – и умчался на черном «Майбахе».

«А ведь прав Березовский, – подумал Абрамович на рынке, – чего это я?»

И не купил ни новый бассейн, ни самолет, ни подлодку, ни человечков для команды, ни депутата парламента, ни крайнесеверную республику, а всего лишь за 99 английских паундов скромные пластмассовые часы Polar M61 со встроенным кардиомонитором: считать калории, показывать сердцебиение и всякое такое медицинское прочее.

И разочарованные газетчики, лишенные материала, написали, что Абрамович теперь держит руку на пульсе.

Сказка 7. Про то, как Роман Абрамович стал отважным летчиком

Однажды Роман Абрамович решил навестить Кена Бейтса, у которого он в свое время купил за 200 миллионов у.е. футбольный клуб «Челси» вместе с долгами. Поскольку долгов оказалось немножечко больше, чем обещалось, Бейтсу пришлось переехать из столичного Лондона в европейскую глушь, провинциальное княжество Монако. Тем более, что глушь давала освобождение от налогов, чем многие бедолаги и пользовались.

И вот Абрамович собирался к Бейтсу поговорить, как мужчина с мужчиной, а заодно на кривой козе к вопросу о налогах подъехать. Но поскольку ни одной козы у Абрамовича в Файнинг Хилл не водилось, пришлось добираться в Монако на чем Бог послал – на утлом челне «Лё Гран Блё», который как-то прикупил ему по случаю верный друг Швидлер.

Было это ужас как неудобно: в гавань Монте-Карло утлый челн никак не заходил, высовывая наружу то нос, то корму, и преграждая дорогу другим челнам, менее утлым. А когда с попытки пятой припарковались, со склона Монте-Карльского холма донеслись хриплые женские вопли:

– Shit! Эта уродливая и отвратительная посудина перепортила мне вид с балкона!

Роман Абрамович благодаря усилиям Березовского и парочки знакомых президентов уже успел получить поверхностное образование. Он сразу понял, что орущая отвратительная старуха никто иная, как кабаретная певица Ширли Басси, исполнительница любимой песенки Джеймса Бонда «Diamonds Are Forever», а также любимой песенки Романа Абрамовича «Hey Big Spender», то есть «Привет, большой транжира!», которую он даже одно время хотел сделать гимном, но так и не решил, чего – клуба «Челски», Чукотки или Лондона.

– Нехорошо-то как получилось, – подумал про себя Абрамович, как он думал всегда, когда получал сообщение о гибели кого-то из конкурентов от случайной, нелепой пули, – женщину обидел. Которая поет.

И кликнул верного Швидлера, который все правильно понял, и тут же, один за другим, прикупил Абрамовичу пару вертолетов и столько же «Боингов» в качестве альтернативных козе средств передвижения.

Потому что у Ширли Басси вида на взлетно-посадочные полосы ни с одного балкона точно не было.

Сказка 8. Про то, как Абрамович стал рыцарем печального образа

Роман Абрамович очень страдал оттого, что жизнь на чужбине отличалась от той, к какой он привык на Чукотке. Вот, бывало, поведет по Стамфорд-Бридж игроков клуба «Челски» под горн и барабан, а рядом бегут мальчишки босоногою стайкой, обутой в дорогие кроссовки, и кричат:

– Blues! Blues! Blues!

Абрамович, лично отбивавший палочками «калинку-малинку», поначалу недоумевал: какой еще блюз? Но потом ему объяснили, что на местном варварском языке «blues» значит «голубые». Абрамович, понятно, расстроился: он ведь был не по этой части, а по семейным ценностям. А тут еще заказанная сгоряча яхта – мало то, что без парусов, да еще и называется Le Grand Blue, то есть «Большая Голубая», это уж Абрамович самостоятельно со словарем перевел. То есть сплошной Содом какой-то, родина, прости, Господи, Оскара Уайльда. Тьфу! С расстройства взял Абрамович второй попавшийся из своих вертолетов (первым попавшимся в этот момент пользовался принц Чарльз) и полетел к Березовскому советоваться. А Березовский, хлопотун эдакий, по телефону дает указания, как демонстрацию в защиту Ходорковского проводить, рукой поглаживает мраморные плечи красавицы-жены Елены, глазом косит в телевизор с прямой трансляцией из Кремля, а уж Абрамовичу уделяет, что остается. И присюсюкивает:

– Понимаете, милейший Роман Аркадьевич, проблемы ваши от недостаточной, гм-гм, образованности. Голубыми вас зовут из-за цвета формы, а слово это в английском имеет значение «печальный, грустный». И яхту свою вы переводили с английского, а надо было – с французского: го-лу-ба-я без-дна.

– За 110 лимонов гринбаксов – и без дна?! – сжал Абрамович от гнева обагренные нефтью барабанные палочки.

– Фильм надо было одноименный смотреть, – сложил губки бантиком Березовский, – про красоту глубоководного погружения!

«Ну и ну, – протянул про себя Абрамович, – вот что значит академическое образование!» И в блокнотике пометил: «Швидл. заказ. след. яхт. с подлодк. на борт.» Что его сразу развеселило.

– А как, Борис, по-английски будет «веселый»?

– А вот «веселый», Роман Аркадьевич, по-английски будет «гей», – оборвал панибратство академик, нарисовал в воздухе привет, чмокнул прощально бронированной дверцею любимого «Майбаха» и, взвив пыль Сассекса, отбыл в сторону Ноттинг-Хилла, где лепилось к краю парка российское посольство: требовать освобождения Ходорковского из тюрьмы.

«Да, расходятся наши пути», – подумал Абрамович, все еще сжимая в руках барабанные палочки.

Но с тех пор, чтобы про него лишнего не сказали, на публике появляется печальным-печальным.

Сказка 9. Про то, как Роман Абрамович впервые в жизни заплакал

Поскольку Роман Абрамович рос худеньким, испуганным, интеллигентным и к тому же еврейским мальчиком, в детстве его часто колотили пацаны. Но он не плакал – ни когда его били в Омске, ни когда в Ухте, ни когда в Подмосковье, ни когда в Советской Армии вбивали в тощие ягодицы изображение революционной символики посредством бляхи ремня на инициации в черпаки. Но вот когда «Челски» проиграл «Монако», тут Абрамович дал слабину. Сначала потащил тренера Раньери на борт «Лё Гран Блё»:

– Летс хэв э дринг энд ток лайк мэн ту мэн.

Но тот сделал вид, что акцент не разобрал и потихонечку смылся.

Потом Абрамович решил позвать на борт давно ненавистной «Лё Гран Блё» всю команду, открыть кингстоны и утопить в волнах трансфертного рынка, который и так не на шутку разбушевался. Но команда тоже была не лыком шита и хлипкому борту «Лё Гран Блё» предпочла надежный отель «Лё Порт Палас». Тогда хватанул Абрамович вместе с Швидлером двойного чаю с мятой и поехал на берег.

Очевидцы потом утверждали, что сидел Абрамович вместе с защитником Марселем Дезайи, обнявшись, пел тихо из русского народного, и говорил:

– Ну типа, че ж вы… зверушки…зверьки…

Кормил Дезайи орешками, чесал за ушком, блестел глазами, и в словах песни можно было разобрать:

– Кап-кап-кап… из ясных глаз… Ромуси… капают слезы… на «Гран Блё»…

Сказка 10. Про то, как Роман Абрамович в игрушки играл

Роман Абрамович вел в Лондоне скромную, тихую жизнь – если, конечно, на трансфертный рынок не ходил. А вернется с рынка – тихо-тихо в раздевалке «Челски» сядет, ладошки на коленки положит и смотрит задумчиво в пространство. Защитника Селестино Бабаяро это ужасно забавляло, и он газетчикам трепался:

– Ну уж такой сидит робкий, такой робкий… Если не знаешь кто, то подумаешь – уборщик…

А Романа Абрамовича Селестино Бабаяро тоже очень забавлял, и он так посматривал на него в раздевалке и думал:

– Надо ж, по-людски лопочет, зверушка афроамериканская… И ведь тоже, поди, что-то такое про себя соображает, по полю бегает, ножками шевелит: Раньери выдрессировал… Надо будет в следующий раз сахару или орешков с собой взять…

Верного Швидлера поведение Абрамовича восхищало: он-то предлагал Бабаяро продать либо в Северную Корею, играть против сборной местного КГБ, либо в Ботсвану, славящуюся на всю Африку отличной кухней из подручного материала. А того не понимал, что Роман Абрамович был в душе большим ребенком, по причине сиротства не наигравшимся в детстве. Он в России в монополию долго играл – но там много мальчишек злых было, локтями толкались. Потом с чукчами и оленями возился, ужас как любопытно было – но там его холод доставал и Степашин со своей Счетной палатой. А здесь – страна с мягким климатом, язык непонятный, смешной …

Вот отсыплет Абрамович из коробочки человечков одиннадцать, выпустит попастись на зеленое поле, а сам сядет наверху, позовет таких же тихих, спокойных мальчиков, каких-нибудь Ротшильдов, или президента Исландии, улыбнется так робко-робко:

– А может, в ладушки поиграем?

И сидят они наверху, в ладушки играют, Швидлер суши из «Убона» или из «Нобу» тащит, внизу зверушки кренделя ногами выписывают, наверху настоящий принц на вертолете летает – ну, разве что для счастья калинку-малинку спеть! И поют они всем стадионом калинку-малинку.

И радость такая на детской душе, что не передать.

Сказка 11. Про то, как Роман Абрамович Раньери уволил

Главный тренер клуба «Челси» Раньери не страдал нескупостью в желаньях. Еще в 2000-м заявил: либо за три года «Челси» выиграет премьер-лигу, либо сам он станет фактом истории. Поэтому, когда в клубе Абрамович уже был, а чемпионом клуб еще не был, Раньери стал суетиться, обзывать публично Абрамовича земляным червяком, а потом каяться и просить прощения. И вот однажды, теплым лондонским майским вечерком, дабы загладить вину, пригласил Раньери Абрамовича в сильно уважавшийся тем ресторанчик «Убон» на Канарской верфи повалять во рту суши.

И вот сидят и валяют, причем Абрамович, по всегдашней привычке, смотрит в сторону и печально так, грустно молчит о своем, миллиардерском, чего миллионеру Раньери никак не понять. Но Раньери не выдерживает и говорит:

– Вчера была прекрасная погода, не так ли?

Абрамович молчит и не отвечает, только жует копченого тунца в окружении риса и водорослей. Раньери между тем продолжает: – И сегодня прекрасная погода, не так ли? Абрамович молчит и снова жует: на этот раз морскую каракатицу. А Раньери, как прямо какой хлопотун Березовский, и не думает остановиться:

– И завтра тоже будет прекрасная погода!

Тут, понятно, Роман Абрамович не выдерживает и с печалью так замечает:

– Заметь, мужик, тебя за язык никто не тянул. Ну, типа, ноубоди дид пул ёр тан аут.

Раньери при слове «аут» опомнился, поперхнулся, но было поздно. После дождичка утром 31 мая 2004 года не стало такого тренера. А те суши, что поперхнувшийся Раньери не доел, Абрамович попросил с собой завернуть. Не пропадать же добру.

Сказка 12. Про то, как Абрамович развелся

Однажды у Романа Абрамовича случился кризис семейных ценностей. Он и раньше-то верил в них наполовину, потому что ровно половину за управление ценностями ему когда-то обещал дедушка, стоявший во главе семьи.

Со временем семейные миллионы стали миллиардами, которые Абрамович, если честно, считал своими, тем более, что глубоко погрязший в Барвихе дедушка про обещание не напоминал. Так что Роман Абрамович ужасно расстроился, когда ему позвонил один знакомый чиновник, с которым он когда-то удачно помочился в сортире, и на правах дедушкиного наследника попросил 50 процентов ценностей. Прозрачно намекая, что в противном случае можно прогубернаторствовать на Чукотке до смерти, которая, напротив, может случиться досрочно, после чаю с полонием.

И тогда с горя поехал Абрамович в графство Саррей к Березовскому, с которым всегда советовался в тяжелых жизненных ситуациях, таких, как необходимость предъявить диплом, сходить в музей или прикупить футбольный клуб. Тем более, Березовский имел на чиновника зуб, поскольку когда-то выстрогал его из подручного материала в качестве наследника одной суверенной демократии, а тот отказался признать в нем папу Карло и отдать золотой ключик (кстати, все от тех же семейных ценностей, чему Абрамович был втайне рад).

– Милый мой, Роман Аркадьич, – присюсюкнул Березовский, оглаживавший даже при живой жене красотку-модель и одновременно шипя в телефонную трубку: «Так что тебе сказал Миша, Бадри?» – супруга ваша, извиняюсь, стюардессой работала?

– Стюардессой… Как и у этого… Ну, понимаете…

– А отката с вас, Роман Аркадьич, этот наш общий знакомый требует половину?

– Половину.

– А какую, позвольте, узнать, половину?

– Да уж не худшую.

– Так и отдайте свою лучшую! – вскричал Березовский и чмокнул фотомодель в плечико.

«Во голова! – который раз восхитился Березовским Абрамович, вспомнивший, что его знакомый чиновник не хотел на третий срок идти, потому что на службе Отечеству ему было не развестись со своей половиной, тоже ведь в девичестве стюардессой. – Со стюардессы на стюардессу ему перейти попривычнее будет, тем более, что моя Ирина не в пример гламурнее. Деток пять штук, опять же: будет из кого преемника назначить. А уж при разводе имущество поделю не 50:50, а как-нибудь позаковыристей…» – тут же стал в уме позаковыристое вспоминать, пока его не прервал Березовский:

– Времени нет, Бадри ждет, судьба Грузии в опасности! Оставляю милую девушку вам на попечение. Не знакомы, кстати? Даша Жукова!

…Вот так и случилось, что Роман Абрамович расстался с лучшей половиной.

И ведь главное, что семейные ценности от этого не пострадали!

Сказка 13. Про то, как Роман Абрамович испытал серьезное чувство

Когда Роман Абрамович приходил на трансфертный рынок, все думали, что он всерьез миллионы платить будет. А он на самом деле ходил смотреть на людскую натуру. Вот идет по рынку с утра с корзинкой на локте между выставленной натуры и думает:

– Ведь спозаранок стоят, цуцики, покупателя ждут… Дрожат, бедные, по худой английской погоде, в одних трусиках…

Абрамович знал, что стоит ему руку к кому протянуть – того тут же переименовывают на русский манер и нагоняют цену. Подойдет к Рональдо – тот сразу же станет Рональдски, гордо голову откинет, вымолвит:

– Не продаюсь! Я – с «Реалом» навек! – а сам глазки строит и на пальцах показывает: типа, 40 лимонов – и твой.

Или Рональдински плакат на грудь повесит: «Можешь видеть, но не можешь потрогать!» – а сам мускулистым бедром так и виляет, так и виляет.

На самом деле, Абрамович испытывал сильное мужское чувство только к Бэкхему. И фотку его из газеты вырезал и в бумажник засунул, и тайком от жены Ирины в Национальную портретную галерею бегал на видеоинсталляцию «Давид» поглядеть: ту, где Бекски три часа подряд спит. И уж верный Швидлер предлагал Бэкхема прикупить по цене средних размеров «Боинга», и уж толерантный хлопотун Березовский раза два многозначительно сказанул: «Вы бы уж, Роман Аркадьевич, позволили себе и успокоились»…

И уж сам Бекски Абрамовичу несколько эсэмэсок присылал…

Но Абрамович страдал, а Бекхэма не покупал. И пел, мешая слова с ночным ветром над Темзой и суровой мужскою слезой:

– Любовь нельзя купить… Can’t buy me love…

2004 Comment

Сказки про Абрамовича мне заказал московский журнал «Pro Спорт». Это была крутая, надо сказать, идея. В поисковой системе Би-Би-Си я выудил три с лишним тысячи статей, связанных с пребыванием моего героя в Соединенном Королевстве, из них я отобрал три сотни, что называется, уникальных, и самым тщательным образом изучил. Покупка «Челси» и тренировочных полей Лондонского университета; перекрашенный «Боинг»; предоставленный принцу Чарльзу вертолет; возмущение певицы Ширли Басси; вообще вся сюжетная канва – это никакие не сказки, а такие же факты (проверенные мною по нескольким источникам), как и, скажем, отсутствие у Романа Абрамовича высшего образования. Фамилии игроков и тренеров, как и названия посещаемых моим героем ресторанов – тоже подлинные. Единственный второстепенный герой по имени Швидлер – вот он не был списан с настоящего Евгения Швидлера (главы принадлежавшей Роману Абрамовичу «Сибнефти»), а, скорее, придуман (в отличие от названий принадлежащих Роману Абрамовичу яхт).

В общем, когда журнал со «Сказками» вышел, мои московские знакомые позвонили мне в Лондон и поинтересовались, застраховал ли я свою жизнь в пользу своей вдовы. И я – признаюсь – запаниковал. Выходя из двери гостинички Би-Би-Си в старом викторианском доме (так называемой «викторианской террасе», это такое типичное для Лондона типовое длиннющее здание с колоннами, в котором каждый подъезд – это отдельный дом), я целый месяц оглядывался по сторонам в поисках наемных негодяев.

Потому что о настоящем Абрамовичу я думал куда хуже, чем о сказочном.

А знаете, что сделал после – хотя и не рискну написать «вследствие» – выхода в «Pro Спорте» сказок настоящий Абрамович?

Он взял да и купил сам «Pro Спорт».

2012

#Испания #Каталония Мое сердце аста ла виста, мое сердце замерло

Tags: Несуществующий испанский язык. – Существующая каталонская гордость. – Даешь Барселону в Петербурге!

По пятницам в поселке Мальграт под Барселоной, где мы отдыхаем, творится невообразимое. К вечеру все въезды перекрыты, машины гудят стадами растревоженных носорогов, туда-сюда снуют полицейские. В первый раз решили: либо бомба, либо псих перестрелял толпу.

Потом разъяснилось: нет, это так местные власти борются с уик-эндными пробками в историческом центре. Ну, и что с того, что залетный водила в отчаянии вертит головой, напрягая скудный запас испанского? Он – в Каталонии. Это такое место не земле, где тебе разъясняют, что испанского языка вообще на свете нет, а то, что наивный иностранец за него принимает – это кастильский язык, способ общения зажравшихся мадридцев, от которых местным одно зло. По сей причине туристическая реклама печатается так: сначала – на каталонском, потом – на английском, далее – на немецком, и уж совсем внизу, меленьким шрифтом – на ненавистном кастильском.

Первые три дня жизни в Каталонии удивляешься. На завтрак дают шампанское, на ужин – йогурты. Барменша полчаса игнорирует просьбу смешать джин с тоником, потом выскакивает из-за стойки, бросается в пляс, затем смешивает кампари с содовой. В отличие от Парижа, Рима или Амстердама, торговцы и официанты манерами и видом подчеркивают личную гордость, богатый внутренний мир и сдержанное пренебрежение пошлыми запросами клиента.

Однако с четвертого дня удивление заменяется удовольствием от так странно, но так знакомо организованной жизни.

Во-первых, Барселона. Портовый город редкой гармонии, с оперно-средневековым кварталом и космическими творениями Гауди, она выглядит так, будто мэром у них Пиотровский, которому странны бронзовые городовые скульптора Чаркина, но близки – пауки Луиз Буржуа. На фоне знаменитого, и правда сносящего голову собора Sagrada Familia – отличная скульптура и современные уличные конструкции, построенные просто так, для форсу, чтобы заявить: мы – энергичная, спортивная, юная столица.

Во-вторых, сама Каталония. Хотите видеть рай на земле – езжайте куда-нибудь в бухту Канэис (скалы с двух сторон, дорогие виллы на уступах, пинии, агавы, россыпь оранжевых байдарок на воде). Хотите видеть рай, пройдя сквозь чистилище – езжайте в Кадакес, где в глухие времена фашизма коротали время Пикассо и Дали. Скоростная трасса, ведущая на знаменитый мыс, вдруг превращается в серпантин шириной в сигаретную пачку, правое колесо нависает над пропастью, ограждение – в каталонском духе – отсутствует, в окно бьют крылами орлы, цвет лиц приобретает приятный зеленый оттенок. Зато внизу – шелк моря, россыпь беленых домиков с синими ставнями, яхты, виндсерферы.

В-третьих, начинаешь понимать, что насмешка над местными нравами – это просто снобизм питерца, решившего поиграть в ньюйоркца. Вот, допустим, полиция: та, что устраивает пробочный кошмар по уик-эндам. Полиций этих мы насчитали штук пять (дорожная, жандармерия, краснопетличная Mossos d’Esquadra, синебрюхая Policia Local, плюс еще Guardia Urbana в черно-белую шашечку: ни дать ни взять таксисты, томящиеся от безделья). При этом в Каталонии воровство – обычное дело, террористы чуть не при нас взорвали гостиницу на Costa Daurada, однако у нас, что, – лучше? Когда застрелили Маневича, по Невскому дефилировали краснооколышевые городовые, гордость губернатора: убийца скрылся по крышам у них на глазах. А наличие ОМОНа, РУБОПа, ОБЭПа не спасло Питер от славы криминальной столицы.

Или каталонские дороги. Они изобильны, но проложены пьяным картографом. Нумерация на карте и в жизни не имеет ничего общего. Дорожные указатели порадовали бы психоаналитика: вот вы рулите по национальной трассе N2, однако через пять километров выясняется, что это местная А2, а еще через километр – что это С32, за ближайшим поворотом превращающаяся в С33! Один указатель был нами особенно любим за географический оптимизм: Мальграт налево, Мальграт направо, Мальграт прямо. Местный пейзанин лениво пояснил: да езжай куда хочешь. Поехали прямо: оказался тупик… Можно поржать над идиотизмом, однако представьте себе каталонца, в районе Репино решившего свернуть с Верхне-Выборского шоссе на Приморское: он заблудится и погибнет, как доверившаяся Сусанину интервенция.

Или, допустим, горделивость каталонского сервиса, – та самая, что не позволяет снисходить до обслуживания. Ну и что? Пройдитесь по питерским магазинам, где торгуют дорогими марками: на вас будут обращать внимание ровно настолько, насколько вы интересны в качестве потенциального воришки. Я на днях зашел на Сенной в TJ Collection, бродил по пустым залам, не выдержал, подошел к сбившимся в щебечущую стайку продавцам: не мешаю? Ну что вы, – ответили, – нисколько…

А в-четвертых, Каталония хорошо лечит от упоенного петербургского отчаяния, от этой сладкой горечи, вызванного постоянным сравнением с Москвой, от комплекса отстающего. Действительность по возвращении начинает меньше царапать глаз. Вот у Московского вокзала с ночи до утра – не подъехать, не запарковаться. Полосатые палки, пробка, неразбериха, какие-то для кого-то зарезервированные места, извозчичья мафия, гудение и ор. Ну и что? Просто палки доверены каталонцам. Вот перекрыли Троицкий мост слепым щитом, разбиться в ночи – раз плюнуть, вот не установили схемы объезда у закаканной в ремонтную грязь улицы Куйбышева, ну так – строительство и ремонт в руках каталонцев. Нет отопления, вдрызг разбиты подъезды, не идет вызванный месяц назад сантехник? Да просто в РЭУ, районных администрациях и в Смольном – сплошь лица каталонской ментальности.

И, как ни странно, это обстоятельство наполняет оптимизмом. В конце концов, несмотря на всю неприязнь к Мадриду и все связанные с этим обиды, Барселона провела-таки у себя Олимпиаду, воспела себя совместным дуэтом Кабалье и Меркьюри, привела в город лучших мировых дизайнеров и архитекторов. Несмотря зигзаги местного характера и местных дорог, каталонские трассы все равно лучше и разумнее имеющихся петербургских, а несмотря на весь идиотизм местных полиций, жизнь в Каталонии все-таки безопасней. И как бы ни странен был местный уклад, именно здесь, в Барселоне, в Каталонии, на Коста-Дорада и Коста-Брава построены тысячи и строятся сотни новых отелей, потому что сюда едут миллионы и миллионы туристов, хмыкают, морщат носики, но едут и едут опять и по второму, и по третьему разу, потому что сердце их сладко замирает, и, уезжая, они говорят не adios («прощай»), а asta la vista («до встречи») или, кто попродвинутей – fins aviat.

Москва в 1994-м, за три года до 850-летия, тоже была мрачна, угрюма, хамовата, пессимистична и разбита повсеместным строительством в грязь. А теперь ничего – полыхает в ночи хрустальною елкой.

Asta la vista, дайте только срок.

2001

Comment

Из меня никудышный предсказатель, я слишком доверяюсь текущим эмоциям, экстраполируя их в будущее, чтобы холодным умом вычислить разлом, революцию, резкий скачок, как раз будущее и определяющий – но тут оказался прав.

Питер – да и Россия в целом – к Каталонии подтянулись.

В чем, возможно, есть и капля влияния этого текста, опубликованного в свое время в газете «На Невском».

2012

Bonus! #Испания #Каталония #Барселона В поисках утраченного (недавно) времени

Tags: Свежий антиквариат. – Олимпиада-80 и Олимпиада-92. – Экологический комфорт.

Когда б имел времени и денег вдосталь, – снова рванул бы на неделю в Барселону, бизнес-классом, взяв пентхаус в Hotel Arts. Сейчас объясню, почему

Барселона – город, где есть уникальный товар, отсутствующий в России. И этот товар – не Гауди, как принято считать. Точнее, не только Гауди.

В Барселоне обильно, от горы Монжуик вдоль всей цепочки портов и пляжей – Platja Barceloneta, Port Olimpic, Platja Nova Icaria – представлено то, что является свежим городским антиквариатом, то есть продуктом, главную ценность которого представляет не материал, а недавняя история. Это Барселона олимпийская, родившаяся в 1992-м на месте портовых складов и доков, трущоб и припортовых чащоб, Барселона старого порта, Port Vell, преобразованного в новейший (по тем временам) аттракцион с шопинг-моллом Maremagnum, океанариумом и кинотеатром Imax, сквозь палубный настил моста на пути к которому видны черные спины рыб, подсвечиваемых в ночи. Это Барселона велосипедистов и скейтбордистов, рампы для которых образовали новый рельеф площадей, это Барселона уличной скульптуры, показывающей язык памятникам франкистской эпохи (по-нашему – стилю Церетели).

Понимаете?

Это интереснейшее явление – вчерашняя мода, модерн, спорт+стекло+металл+море, превращающиеся на глазах в реликвию, минуя стадию старья. У нас этого нет. В Москве не осталось ничего от Олимпиады-1980.

Вот почему я остановился бы в Hotel Arts Barcelona. Построенный к Олимпиаде стеклянный небоскреб с вывернутыми наружу металлическими швами; гигантская рыба-дерево Фрэнка Гери в подножье на берегу; двухэтажные пентхаусы, сплошь из стекла, то есть со стенами из моря и неба; кухни в номерах; частная клубная зона для их обитателей на верхотуре – это роскошь, как ее представляли двадцать лет назад. В эти представления порой можно нырнуть (бизнес-класс «Аэрофлота» – то же ретро 1990-х, только советское: «Европа-люкс», какой она виделась тогда). Но их больше не повторить.

Потому что барселонская роскошь в представлении 1990-х – это первый экологический комфорт без спеси. С тех пор Европа сильно продвинулась в сторону экологии. Россия – в сторону спеси.

Эта Барселона 1990-х, этот город ближайшего прошедшего времени, ничуть не отменяет всей остальной, классически-туристической Барселоны, которую перелистывай хоть на кольцевом автобусе-даблдеккере, хоть на прокатном велосипеде, хоть просто пешком al azar, наугад. Неделя – тот срок, что не позволяет миновать ни площади Колумба, ни места всех встреч площади Каталонии, ни, разумеется, текущего по речному руслу бульвара Рамбла, ни построек Антонио Гауди, от La Pedrera до Sagrada Familia.

Примечательно в этой гербаризированной путеводителями Барселоне то, что она не выродилась в туристическое гетто. Тут история примерно как с домами Гауди, которые остаются жилыми: покупаешь билет в Каса Бальо, чинно ступаешь по лестнице – и вдруг видишь сквозь внутренние окна, как девочка играет на скрипке и семейство откупоривает бутылку Penedes.

При всей туристической плотности Барселоны в ней немало прекрасных прорех: от ночного цветочного рынка до забившегося в щель возле Рамблы ресторанчика La Llunna, где ужинают толстосумы, а обедают интеллектуалы, и где кролик в горчичном соусе не столько готовится, сколько живет. Барселона, да – еще и город гастрономии. И шопинга, кстати. Особенно если не идти по мировым брендам, а купить вырви-глаз-рубашку-или-платье в лихом местном Desigual.

И в прорехи, и в роскошь имеет смысл сунуть нос.

Если есть время и деньги.

Далее – ясно.

Бизнес-класс, Hotel Arts, Вики, Кристина, Барселона.

2010 Comment

«Аэрофлот» был одним из спонсоров этой моей пресс-поездки (в компании вечнокудрявого Эдика Дорожкина, главреда газеты «На Рублевке», весьма ценимого мной за умение привить метафору на стебель повествования о недвижимости, и Ксении Соколовой из GQ. C Ксенией мы там даже сначала дико поругались (Ксения – девушка непростая, и, на первый взгляд, высокомерная), но потом дико помирились).

В общем, было хорошо.

Про бизнес-класс я, конечно, сейчас легко бы мог вычеркнуть, дабы не дразнить гусей, обреченных летать чартерной стаей – но, поразмыслив, оставил.

Во-первых, должно же хоть иногда быть соответствие между местом проживания и способом передвижения.

Во-вторых, я помню «Аэрофлот» совсем еще ранней постсоветской поры, когда бизнес-класс там только что появился: тогда в «экономе» хамили, а в «бизнесе» лебезили. Не замечая, что равно отвратительно и то, и другое.

Теперь контраст, слава богу, исчез, и вся разница в том, что в «бизнесе» дают шампанское бесплатно и до взлета, и в «экономе» на международных рейсах алкоголь лишь в обед и за деньги, а на внутренних рейсах так и вообще не дают.

Может, оно и к лучшему.

2012

#Испания # Барселона Похвала лицемерию

Tags: Искренность как синоним свинства. – Русские бытовые нацизм и дискриминация. – Беженец Мохаммед и гимн политкорректности.

У меня в Барселоне живет подруга.

Зовут Тамара Трапез.

Больше всего в жизни Тамара Трапез ценит свободу, равенство и братство.

Генералу Франко повезло, что жил в другую эпоху. Иначе бы Тамара Трапез разрядила ему в лоб револьвер, пролетая мимо в красных туфлях на десятисантиметровых каблуках и мурлыча под нос самую модную каталонскую песенку.

Недавно мы с Тамаркой обедали вместе. Помимо свободы, туфель и модной музыки, она знает толк в ресторанах. Мы обедали в гениальном ресторане, вжавшимся в узкую щель возле Рамблы, так что незнатоки пролетали мимо, а знатоками, как Средиземным морем, был колышим зал. Но для нас – для Тамарки, то есть – место нашли. И вкус кролика, которого я ел, у меня до сих пор на губах.

И вот, когда кролик на столе уже превратился в воспоминание о кролике, разговор зашел о ценах на съемное жилье. И я сказал Тамарке, что в России дело не только в ценах, а в том, что человеку с именем Ахмед или, скажем, Анзор снять квартиру непросто. Потому что на доброй трети объявлений будет значиться «только славянам».

– Ты врешь!!!!!!!! – Тамарка выпрыгнула из-за стола и истребителем «Харриер» взмыла над залом. Все повернули головы к нам; в тишине звякнули приборы о фарфор. – Скажи, что ты врешь!!!

– Не вру. Возьми в Москве любую газету бесплатных объявлений и убедись.

Тамара совершила иммельман плюс пару боевых разворотов и приземлилась, тряхнув гривой волос:

– Тогда вы фашисты.

Описываемая сцена особенно аппетитна на фоне каталонского колорита, который заключается в специфическом отношении Барселоны к Мадриду. То есть, говоря честно, многие каталонцы хотели бы от Мадрида отделиться и жить собственным умом, и кое-чего их каталонские умы добились: например, прав автономии. И этот сепаратизм на бытовом уровне проявляется в виде массы мелочей. Но – именно мелочей. Потому что объявление «сдам квартиру только каталонцам» мгновенно подошьют к уголовному делу, и квартиросдатчика упакуют за дискриминацию по национальному признаку.

Тут любопытно то, что под расизмом, нацизмом, фашизмом, дискриминацией в Европе (включая страны, некогда входившие в коалицию с Гитлером) понимаются те вещи, которые считаются вполне допустимыми в России (где основным, если не единственным объединяющим нацию элементом является воспоминание о победе на Гитлером).

Вот вам случай, произошедший со мной на курсах французского языка.

Мы там довольно часто занимались играми. Ну, например, десяток взрослых студентов изображал муниципалитет в Квебеке и выбирал лучшего и худшего водителя городского автобуса, попутно овладевая указательными местоимениями и степенями сравнения. Наш преподаватель, нормандка Мари, начинала зачитывать список претендентов: Мохаммед, 25 лет, из Ливана…

– Oh, non! Pas arabe! Celui que est le pire! («О, нет! Не араб! Вот самый худший!»), – отреагировали мгновенно девушки в моей группы, и я почувствовал, что покрываюсь красными пятнами, и не из-за ошибок в их французском.

Эти девушки не были невежественны или бедны, они поездили по свету, но при этом в первозданной чистоте сохранили свойство, которое сильно (и, на мой взгляд, принципиально) отличает среднего россиянина от европейца. Наш человек обычно убежден, что высшая раса – белая, европейская, с которой он себя отождествляет и внутри которой отчаянно ищет место, невероятно комплексуя перед тем, что он называет «Западом» и «Европой». То есть он считает, что и «Европа» и «Запад» так же, как и он, тихо ненавидят арабов, негров и прочую «кавказскую национальность», не решаясь выразить чувства публично лишь по причине насильно внедренной политкорректности, которая, в свою очередь, есть инструмент государственной пропаганды. Чтобы, скажем, угодить арабскому миру, у которого приходится покупать нефть. А вот уж в своем кругу там режут правду-матку.

То есть, даже побывав в Лондоне, мои девушки не могли поверить, что в пабе за расистское заявление легко получить в фейс, причем не от негра, а от ирландца или португальца.

А пятнами я покрылся оттого, что одногруппницы открыто выразили шовинизм при француженке Мари, априори записав ее в союзницы, – не ведая, что хуже оскорбления для Мари быть не могло.

Впрочем, пишу я это все не для того, чтобы кого-то перевоспитать. Нетерпимость – любая, социальная, национальная, сексуальная, религиозная – вообще корчуется с тяжестью векового пня. Бороться с чувством нелюбви – к цыганам ли, к мусульманам ли, к богатым ли – это примерно как бороться с любовью.

Однако за проявлениями чувств следить следует по той же причине, по какой мы ежедневно чистим зубы. Если ты занимаешься публичным бизнесом, то обязан предоставлять равные услуги всем, кто готов твой продукт покупать: даже если весь твой бизнес – это квартира на съем. И отказывать клиентам нельзя, или уж, на самый крайняк, под благовидным, а не дискриминационным предлогом. И по телевизору нельзя долдонить о «розыске преступника кавказской национальности» и даже о «подозреваемом с кавказской внешностью», потому что «кавказская национальность» у нас давно полный синоним «нерусской внешности», каковой обладает, например, президент Франции Саркози. Иначе, по справедливости, в каждом сообщении о мздоимце-чиновнике и садисте-менте надо прибавлять, что они «русской национальности».

Да, во всем, что касается межнациональных отношений в быту – там, где трется и нагревается – я за лицемерие. За вымученную улыбку гостеприимства вместо искренне хамского «понаехали тут!» За сознательную ложь. Потому что все это суммарно понижает накал страстей, а разница в несколько градусов бывает существенна, когда речь идет о пожароопасности.

Я, конечно, забочусь о себе как о клиенте: европейская неискренность, например, заставляет европейцев мне улыбаться, даже когда они внутри себя не любят русских (а тех русских, что летают кичливо-чванливыми стаями, любить и впрямь не за что).

Но с другой стороны, я забочусь и о бизнесе.

Известно, что поднять настроение можно, заставив себя улыбаться. Да, эта улыбка неискренна – но фишка в том, что настроение улучшается реально. Заставляя себя улыбаться тем, кто, быть может, нам не очень нравится, мы получаем возможность по-иному взаимодействовать с миром.

Знавал я в Питере одного человека, дудевшего во все трубы о том, что город «становится исламским и черным»: дудел-дудел, пока пенсионный возраст да безденежье не вынудили сдавать квартиру. Разные у него там постояльцы были, на всех он жаловался, пока совсем не скрутило и не пришлось сдать квартиру не просто кавказцу, но и убежденному мусульманину, потому что он единственный приплачивал за близость квартиры к мечети. И что бы вы думали? Больше ни о каких клиентах, кроме как о мусульманах, пенсионер-нацист и слышать не хочет. Потому что мусульманин не пьет, не курит, не водит к себе шалав и поддерживает идеальную чистоту.

Кстати, и девушки из моей французской группы проголосовали-таки за Мохаммеда как за лучшего кандидата. Потому что стали разбираться и выяснили, что он единственный, кто имеет стаж работы водителем автобуса, да и в Канаду бежал по политическим соображениям. А у другого кандидата были в прошлом аварии, а у третьего кандидата – женщины – маленькие и часто болевшие дети, так что ее на работе пришлось бы постоянно подменять.

– Кроме того, женщине лучше вообще не доверять автобус, – завершила под общий смех обосновавшая выбор одна из моих одноклассниц.

Не смеялись только я и Мари.

2010 Comment

Из Барселоны в Мадрид стал ходить скоростной поезд (3 часа в пути, двое дешевле самолета и чуть ли не 10 рейсов в день).

Тамара Трапез стала работать в Риме продюсером телепрограммы, в которой рассказывают, на какие выдающиеся концерты, выставки и прочее можно сходить за три евроцента или вовсе бесплатно.

В остальном – включая состояние политкорректности в России – все пока что без изменений.

2012

Bonus! #Голландия #Амстердам Ночной дозор

Tags: Гостиные без занавесок на окнах. – Столицы имперские и неимперские. – Торговля, туризм, синтетическая сперма и немыслимый безопасный разврат.

Когда Господь создавал мир, он отписал Голландию занудам.

Нет страны добродетельнее и аккуратнее. Здесь не вешают в гостиных шторы, подчеркивая непорочность быта: вот вадер читает газету, электрический камин горит, мудер вяжет, маленький Йост играет с котенком. Через два часа плывешь мимо этого аквариума: все так же читает, вяжет, играет, и все то же полено горит в очаге.

Подлинная, но тайная столица Нидерландов – Гаага. Чистенькая, вылизанная, Den Haag утопает в парках, скрывая дворец королевы, резиденцию правительства и посольские особняки. На домах нет дощечек с номерами и названиями улиц, а на улицах – общественного транспорта. Здесь уютно сидеть на скамейке у озера, кормить голубей да закладывать для агента капсулу с шифровкой.

Однако столичную нагрузку Голландии держит не благовоспитанная Гаага, а портовый, торговый, порочный, веселый, обкуренный, справляющий малую нужду прямо на улицах Амстердам: мировой притон, общеевропейский отстойник.

Этот образ не сильно шаржирован. Первый музей на пути от Central Station – музей секса. В полночь в витринах района Red Lights демонстрируют себя доступные женщины. А в любой сувенирной лавчонке, помимо открыток с буколическими ветряками, деревянных башмаков и дельфтского фарфора, предлагается еще и, по-русски говоря, неназываемое.

И Амстердам не просто сдувает пылинки со своего порочного наряда – он сдувает их для того, чтобы освободить место экологически чистой грязце.

В местной газете – дискуссия о производстве экстази: спорят не о разумности производства, а о том, по какой цене продавать. В первом попавшемся кофе-шопе – компания не очень молодых, пирсингованных, крашеных блондинов, прерывающих воркование – ах, милый! – страстными поцелуями. Во втором попавшейся кофе-шопе – такие же точно блондины. Они же, впрочем, и в третьем: мужчины иного толка в Амстердаме – наверняка иностранцы.

Русский турист, привыкший если к страсти – то по Толстому, если к пороку – то по Достоевскому, теряется в догадках. Коли подлинная Голландия добродетельна до зевоты, то откуда взялся всетерпимый Амстердам? А если Амстердам – изнанка голландской души, то почему так уныло добродетельны Нидерланды?

Ответ банален.

Буржуазная революция 1566 года сыграла с Голландией странную игру, вроде «переводного» дурака. С одной стороны, она развязала руки торговле, подтолкнула промышленность и превратила патриархов торговых домов в патрициев. (Любой обитатель дома с патрицианской историей на Keizersgracht подчеркнет эту деталь, объяснив, как отличать хозяйский дом от бывшего склада: последний легко узнать по широким окнам, через которые грузился с воды или на воду товар). Однако та же революция уничтожила аристократию с неизбежно сопутствующей ей монархической, имперской идеей.

Амстердам – самая неимперская столица Европы. Особняков нет и в помине, узкие домики экономично выстроены в линию, трамваи ходят по одной колее, пропуская встречный состав на остановках, королевский дворец отдан под универмаг, и даже выходцы из Суринама и Антильских островов напоминают не о колониальном прошлом, а о детской игре в путешествия.

Империи всегда избыточны. Это они распускают павлиний хвост искусств, пуская миру золотую пыль в глаза нерасчетливым (на первый взгляд) жестом: расчет и состоит в нерасчетливости, коль на кону – слава в веках.

Другое дело – буржуазный Амстердам. Широкие жесты смешны. Ничего подобного Champs Elys?es, Невскому проспекту или Тверской. Яркая, но короткая Damrak вряд ли может претендовать на main street: какая же она main без мешанины ресторанов, магазинов, театров, банков, контор и праздно фланирующей публики, что составляют основу любой главной улицы?

Амстердамский житель вопроса про главную улицу вообще не понимает, интересуясь вашей конечной целью: шопинг? ужин? live-show с неприкрытой любовью на вращающейся сцене? Но в Амстердаме не едят в тех местах, где делают шопинг, и не делают шопинг там, где делают любовь.

Коли хотите услышать пульс Амстердама, отправляйтесь на Kalverstraat – узенькую, забитую туристами улочку, на которой нет ничего, кроме торговли. Башмаки, джинсы, платья в раблезианском великолепии заполняют эту улицу-ущелье, пузырятся, лезут наружу и плотно забивают нутро магазинов, зеркальные стены которых множат эффект торгового ада. Но в этом аду – душа Амстердама.

В Париже, Лондоне и Москве можно прожить год, так и не поняв, что нынче в моде. Но стоит пройти сотню метров по Kalverstraat, как ясно: ныне носят фиолетовое и коричневое (так пять лет назад носили оранжевое и зеленое, а десять – розовое и голубое).

Идеально приходить на Kalverstraat ближе к шести, когда она бурлит, шумит и людской пеной дней бьет в тесные свои берега. Но ударяют городские часы, и раздается мерное жужжание: на всех магазинах одновременно опускаются жалюзи. Пять минут – и Kalverstraat пуста и тиха, как и полагается быть маленькой straat в небольшом городке. Лишь несколько итальянских подростков-туристов подпирают стену, блаженные от марихуаны и пива. Мимо них проезжает на лошади полицейский. «Carabineri», – говорят подростки. Цокот копыт гулко разносится по улице. Подростки смеются. Слова «sex, sex» ночными птицами вылетают из кустов их болтовни.

Вечер – идеальная пора для прогулок по Амстердаму, ибо ночной дозор дает понимание города, днем обозримого скорее через частые переплеты музейных окон. Rembrandt-Plein ночью залита мигающими огнями. Весь город стекается сюда, чтобы в одном из утрамбованных, как хор Пятницкого, баров под Калли Миноуг, Эминема или «Тату» дернуть для разминки вездесущего «Хайнекена». Самые нетерпеливые идут в расположенные тут же стрип-шоу с выцветшими фото перед входом.

Но имеет смысл проследовать дальше: мимо клуба April с перекрывшей улицу толпой мелированных блондинов, мимо знаменитой дискотеки It с еще более мелированной толпой (вас предупреждали!) – в какой-нибудь Beach Club, где пятиметровая акула под потолком, пристающие к девушкам почти голые негры и еще более голые бармены, танцующие знойные мужские танцы прямо на барной стойке.

Имперский турист теряется в этом адике, как голландец путается в анфиладах и ризалитах растреллиевского барокко. Но спросите у негра разрешения на фотографию – он охотно попозирует с вашей подружкой, подойдите к бармену – он дернет зиппером, предлагая выжать fresh juice не отходя от кассы. И эта готовность обнажает пружинку скрытого мотора: негр – жиголо. Бармен – актер. Вместе они наняты раскручивать публику, которая ждет от ночного Амстердама немыслимого разврата и будет разочарована, немыслимого не получив. Не исключено, что в прочее время их пристрастия вписываются в круг с гостиной, котенком, камином.

Раскрутка идет хорошо: упитанные американские студентки изображают милашек, белобрысые скандинавки – распутниц, а невозмутимые японцы, удовлетворенно посверкав вспышками, под руководством гида отправляются дальше по тропе порока в Red Ligts, где с любой витринной проституткой можно провести быстрый fuck & suck, и где в крохотных зальчиках live-show пары делают любовь с усердием борцов полусреднего веса.

Однако амстердамский разврат – всего лишь торговля, продолжение Kalverstraat. В «веселом районе» давно нет преступности, продажная любовь защищена латексом, льющаяся на шоу в зал сперма – синтетическая. И даже мужчины из April’а и It похоже на кордебалет Бориса Моисеева: голландский гомосексуализм имеет отношение не к страсти, воспетой Уайльдом и Кузьминым, но к преимуществам однополого брака (дотируемое молодоженам жилье), клубного времяпрепровождения (все свои) и социальной защиты (представителя меньшинства уволить никто не рискнет).

Претензии к голландскому разврату не этические (за отсутствием предмета претензий), а эстетические: не работает вентиляция, кисло пиво, не найти сортира, лыс бархат крохотной, как в жэковском красном уголке, live-сцены. В ночном Амстердаме хорошо понимаешь подлинный масштаб городка, который был бы мало кому не интересен со своими давно отсверкавшими революциями и тихими домиками над каналами. И никакой Рембрандт его бы не спас, как не спасает, допустим, Иваново наличествующий в местной галереи Тициан.

Но Амстердам, как мог, поставил, разрекламировал, раскрутил ту пьесу, что была ему по плечу и карману. Ведь «порок», «разврат» – категории мелкомасштабные: «пороком» называет житель уездного городка нравы, про которые житель столицы пожимает плечами: ну и что?

Амстердамская индустрия разврата нацелена, по большому счету, на кошелек сельского парня, удачно продавшего корову, хватанувшего на радостях хмельного, выкурившего «косячок», погыкавшего на витрину секс-шопа, потаращившегося на гей-клуб, и в завершение забредшего к девкам в бордель, где его смущает одно – непостижимое предназначение биде. Компания таких деревенских парней, оставившая на паркинге BMW и орущая у опущенных на витринах жалюзи (должно быть): «Давай, Вася!» – и есть самый распространенный визитер района Red Lights.

Именно здесь, где бьют фонтаны фаллических форм и белье продажных дев светится мертвенно-голубым, как в цирке, и понимаешь, наконец Амстердам.

Этот город каждый вечер ставит свою пьесу, где злодеев и распутниц играют вполне добропорядочные главы семейств. Можно шутить над их трогательно-серьезной игрой, но нельзя не признать, что туристские аншлаги следуют один за другим.

Мы возвращаемся из Амстердама домой, как возвращаются из оперетты в оперу, с малой сцены – на большую, и как с сельской ярмарки возвращаются в городскую квартиру, недоумевая, зачем же купили под шумок толпы рушник с петухами, глиняную кринку и расписную оглоблю. Мы, чертыхаясь, прилаживаем оглоблю на комод, прячем купленные хм-хм… открытки и говорим друзьям, что, конечно, самое сильное впечатление от Амстердама – это коллекция Вермеера в Rijksmuseum.

Но, ежевечерне натыкаясь на оглоблю взглядом, про себя улыбаемся, поскольку знаем, зачем рано или поздно приедем в Амстердам еще.

1997

Comment

Когда я первый раз приехал в Голландию – в 1991-м – меня познакомили с питерским парнем Сеней. Он стоял на Кальверстраат в советской шинели и пел про поручика Голицына. Сеня дико страдал без оставленной в Ленинграде семье, дочурок и пытался заработать хоть какие-то деньги. Он говорил, что прохожие стали скупы, подают неохотно. «Сеня, не будьте дураком, снимете шинель – Горбачев ввел танки в Ригу!»

Не очень быстро реагировал на перемену обстановки Сеня, вот что.

Когда я просил про Сеню спустя шесть лет, то услышал, что он вышел замуж. «Женился», – уточнил я. «Нет, вышел замуж за Джона, – был ответ. – Ну, помнишь такого блондинчика?»

И, видя мое изумление – от Сени меньше всего можно было ожидать однополой склонности – объяснили, что брак решал все Сенины проблемы. Квартиру паре дадут как молодой семье, работу Сене поможет найти гей-комьюнити, а что касается жизни под одной крышей – так стерпится-слюбится. Мужчины и женщины, что, всегда по любви женятся? А ведь нередко потом хорошо живут! И вообще – не наше дело.

Я промолчал.

Кажется, был такой сюжет – про однополую псевдопару по причине выгоды – веком назад у Тэффи.

2012

#Кипр Послать тещу подальше

Tags: Дикий туризм против организованного. – Правила выбора правильного острова. – Фламинго, православие, велосипеды и автобаны.

Я лет двадцать путешествую по миру самостоятельно, но этот текст пишу в групповом туре на Кипре. И многое для себя в этой поездке открыл.

Но вначале, товарищи дорогие, позвольте обратиться к своей теще напрямую – а то, чего доброго, Марь Николаевна отлучит меня от блинов, приняв заголовок буквально (а ее подруги, освоившие интернет, про статью ей сообщит). Под «посыланием подальше» я не прячу второй смысл – поверьте, когда родственников (для которых «юг» – это путевка, Сочи и колоннадно-статуйное великолепие санатория Орджоникидзе), требуется послать на море, отправлять их действительно следует подальше, чем в Краснодарский край. И Кипр вполне замечательный для этого вариант, в силу целого ряда причин, а каких – скажу позже.

Пока же – о преимуществах индивидуального туризма перед готовым, упакованным, каковой продается и покупается, как все в наше время. Я тоже когда-то отдых себе покупал. И судился-рядился, когда зимой в Риме селили в номере для паломников, умерщвляющих плоть, так что отопления и теплых одеял не полагалось. А в другой раз, поддавшись уговорам жены, провел «милый уютный вечер в типичной греческой деревушке», оказавшейся конвейером по околпачиванию тысяч двух человек, учащихся пьяно танцевать сиртаки.

Ну, там много чего в этих турах было, вроде опаздывающих чартеров, или трансферов из аэропорта, развозящих всех-всех-всех по разным отелям (и твой, понятно, последний), или назойливых уговоров скинуться по 100 евро с носа за «незабываемый ужин с лучшими итальянскими тенорами», а еще экскурсий, напоминающих перекидной календарь: в таком-то году это, в таком-то году то…

И в один прекрасный день, когда морс из этнической клюквы встал поперек горла, мы ответили «нет» всем предложениям турфирмы и взяли напрокат машину, чтобы сгонять из Праги в Карловы Вары. И радовались приобретенной свободе, и дрейфили, когда ветер сдувал нашу «Шкоду» на обледеневшем перевале в Татрах. А потом стали брать машины напрокат регулярно. А потом у турфирм стали просить минимум: перелет, отель. А потом и это стали заказывать сами, потому что, выбирая рейс самостоятельно, в Париж можно лететь через Мюнхен или ту же Прагу, проводя там денек. А бронировать жилье благодаря интернету оказалось так же забавно, как поворачивать тубус калейдоскопа.

Последний раз, собираясь в Лион, мы с женой выбрали гостиничку на краю лежащего вдалеке от туристических троп парка Тет д’Ор, «Золотая Голова», где и бегали поутру между альпийских сосен, живых слонов, каких-то невероятных араукарий и – не поверите! – калифорнийских черепах, выпущенных в местный пруд с целью адаптации к европейскому климату. Ну, и когда добрался бы я до Золотой Головы, когда бы не подумал своей головой?

Я не хочу насильно никого обращать в свою веру. Просто у индивидуального, частного туризма есть, мне кажется, три важных особенности – а вы уж сами решайте, считать их преимуществами или нет.

Особенность первая: отдыхая самостоятельно, избегаешь мест русских гнездовий. Я же селиться вместе с соотечественниками за границей не хочу ровно по той причине, по какой не хотел бы селиться с соотечественниками, будь я немцем или шведом. Толпа компатриотов на чужбине непременно воспроизводит вокруг себя родину – зачем тогда было уезжать? По той же причине я, летя с коллегой в командировку, регистрируюсь на рейс порознь. Если летишь на соседних креслах, дорогу проводишь в болтовне, а так – можно дочитать книгу, досмотреть фильм. Если путешествуешь «дикарем», можно отправиться паромом не из Хельсинки в Стокгольм, как все русские, а из Турку на фантастические Аландские острова, бывшую северо-западную оконечность Российской империи, где водится огромная морская щука, бьющая хвостом так, что надувная лодка качается на волнах.

Особенность вторая: «дикий» туризм позволяет сохранить идею путешествия как путешествия, ныне убитую «пакетированными» предложениями. Нет-нет, я не про путешествие как авантюру. Диких, неоткрытых мест в мире не осталось, и кипрское местечко Айя-Напа, из рыбацкой деревушки за считанные годы превратившееся довольно шумное курортное побережье, – одно из тому подтверждений. Идея путешествия – это идея выбора, как перед камнем на распутье. Налево или направо? Из Барселоны в Андорру или во Францию в Каркассон, с его гигантской средневековой крепостью? Снять на ночлег комнатку в винодельческом хозяйстве или доехать до города? Кораблем или самолетом? Выбор наполняет путешествие весом событий.

Ну, а третья особенность очевидна – снимая комнату у местных хозяев, пользуясь сайтами местных железных дорог или авиалиний, невольно начинаешь пользовать тем, чем пользуется местный житель, а оттого лучше понимаешь устройство местной жизни, приходя к очевидному (но все равно ошарашивающему выводу), что устройств этих великое множество, так что монолитные «Европа» или «Азия» дробятся на глазах. Что заставляет тебя относиться по-другому к собственной стране: с одной стороны, иронически, а с другой – извинительно.

В общем, я бы и дальше пел панегирик самостоятельному туризму, если бы компания MIBS, когда-то открывавшая Кипр для Греции, а затем распространившая это открытие на тьму стран, включая Россию, не пригласила в поездку по острову.

Знаете, я люблю острова – достаточно большие, чтобы требовалась машина для исследования, но все же достаточно маленькие, чтобы, выбравшись на полуостров или мыс, сказать: ого, тут конец местного света. Кипр – третий по величине в Средиземном море – из таких.

Вот представьте себе, граждане, гитару, заброшенную в море под палящее солнце на широту, где месяц не имеет вида букв «р» или «с», а висит себе рогами вверх и в таком же виде повторяется на куполах мечетей. Расположите в центре гитары гору в две тысячи метров, где пару месяцев в году горнолыжный сезон. Отдавайте этот остров век за веком попеременно грекам, римлянам, Византии, франкам, венецианцам, персам, туркам, англичанам, и следите, чтобы все оставляли свой след, но как бы слегка, карандашом, без пышущего изобилия. Разделите, наконец, остров границей на православно-греческую и турецко-мусульманскую часть, превратив переход границы по причине безвизовости в аттракцион. Добавьте соленые озера с фламинго, античные развалины, скалы из мягких пород, видом напоминающие губку; прошейте остров автобанами, дорогами и велосипедными дорожками, которых на Кипре едва ли не больше, чем дорог в России (да, Кипр всерьез говорит о себе как о рае для велосипедистов. Я проехал километров 25 по кромке моря до мыса Греко, где дайверы ныряют в морские пещеры, – фантастика!). Ну, и, наконец, наложите на южный Кипр легкий отпечаток православной цивилизации, неуловимо роднящей Кипр с Сочи, с ее ленцой, умением договориться, в том числе и по-русски, потому что нет места, где бы на Кипре не говорили по-русски…

Повторяю: я отвык от радостей организованного туризма. Чем говорить по-русски, мне интереснее выучить десяток фраз по-гречески. Но, видимо, кое-что в развитии туриндустрии я упустил. Грандиозный пятизвездочный отель St. Rafael близ Лимассола, где я дописываю текст – он да, огромен, только ресторанов 6 штук. Но первую фразу я написал в отельчике So Nice на окраине освоенного бурной молодежью поселка Айя-Напа, и это не даже не отель, а горстка дизайнерских домиков-бунгало. И таких отелей-бунгало, обеспечивающих тишину и приватность даже в шумном месте, на Кипре строят все больше.

А главное – поскольку наша группа очень разная – я увидел, что то, что не очень нравится мне, является для других отличным вариантом. Да, Кипр немножечко напоминает Сочи – только море прозрачнее, пляжи лучше, музыка тише, дорог больше, а цены раза в два ниже. И это, кстати, важная причина, по которой, если вы всерьез намерены отправить тещу подальше, Кипр хорош: в Сочи, в Геленджике, в Анапе тещи способны разорять не хуже жен.

Да, мне не очень нравится привычка соотечественников проводить отдых, не вылезая из гостиничного бассейна – но и появившаяся манера объявлять бассейный народ «быдлом» кажется мне ужасающей. Любая попытка объявить свой стиль жизни единственно верным неизбежно тоталитарна, – вот что я понял на Кипре. Навязываемый вкус не обращает в свою веру, но выкручивает руки (кстати, история Кипра тому подтверждением).

Пару лет назад одна женщина, уже в годах, с гордостью рассказала, как дети на круглую дату купили ей поездку – я уж не помню, в Стокгольм или Копенгаген. Она мечтала всю жизнь выбраться за границу. «И как?» – поинтересовался я. «Я так измучилась. Боялась даже на минуту отойти от автобуса. Все казалось, что без меня уедут. А я ведь ничего на их языке не понимаю», – призналась женщина и заплакала.

На Кипре она бы забыла про свой автобус.

Только по-настоящему любящим детям следовало бы послать сюда в самом начале либо конце сезона, да снабдить кремом от загара с индексом защиты как минимум 50.

Сейчас, вон, апрель, а здесь +23, и киприоты говорят, что таких холодов не помнят, и с ужасом смотрят, как мы лезем в море, в котором вода как в нашей речке в июле.

Но сгорели мы все чуть не за полчаса на солнце, – не русские люди, а какое-то общество краснокожих.

2011 Comment

После публикации этого очерка в «Огоньке» несколько человек спрашивали: «Ну, хорошо, с тещей ясно. А самим ехать отдыхать на Кипр – или как?»

Повторяю еще раз: за исключением действительно впечатляющего аттракциона Никосии (когда из провинциального, но европейского города в одну минуту, миновав чек-пойнт, переходишь в Никосию турецкую, на оккупированные территории, а по сути, из Европы мгновенно попадаешь в настоящую мусульманскую Азию, с криками муллы, с молчаливо пьющими кофе мужчинами, с бесконечными золотыми лавками), Кипр – это продвинутое и усовершенствованное черноморское побережье России. Включая галечные пляжи и не самое прозрачное море. Такой улучшенный Сочи.

Точка.

2012

#Италия #Флоренция Обезьяний питомник

Tags: Боноццо Гоццоли и попытка объединения Византии с Европой. – Козимо Медичи, Понте-Веккьо и торжество Европы. – Юрий Лужков, храм Христа Спасителя и торжество Византии.

Я только что провел неделю во Флоренции: там шла знаменитая выставка моды Pitti Immagine Uomo; меня пригласили.

Утром я ходил по бесконечным павильонам, заселившим до краев старую крепость Фортециа да Босса, и понимал, что счастье на земле есть, и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, – а после обеда тихонечко сматывался в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Рикарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Боноццо Гоццоли; и почти час рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года: последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария-дель-Фьоре, того самого, с куполом-яйцом Брунеллески…

Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение абсолютно чувственное, не меньшее, чем алкоголь или же любовная страсть, – каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и – о чудо! – в одиночестве, несмотря на высокий туристский сезон.

А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у русских, приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика – байеров, журналистов, такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine – сама собой игра. После очередного показа, мы окидывали взором мир окрест, и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – «Mamma mia!»

Нет, ну на минуту поставьте себя на наше место. Вот вы на приеме, устроенном патриархом моды Роберто Капуччи, на вилле Бардини, на высоком левом берегу Арно – том же, где дворец Питти. В залах старого дома выставлены запредельной красоты платья. Из этих залов, с бокалом шампанского, вы спускаетесь в прекрасный сад, любуясь садящимся в sfumato солнцем и видом на город. Вот галерея Уфицци. Вот вдоль Арно вышагивают белые цапли. Вот внизу района Ольтрарно стоят бедняцкие дома с сушащимся в окнах бельем, однако они тоже прекрасны, потому что это старые дома, они многое помнят. И тут вы задаете друг другу вопрос: «А вот что было бы, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – и заходитесь в гомерическом хохоте. «Палаццо Строццо?» – «Сначала он бы сгорел, потом воспроизвели бы в монолите и устроили мегамаркет!» – «Санта-Мария Новелла?» – «Рядом начали бы уплотнительную застройку, собор пошел бы трещинами, воспроизвели бы в монолите, устроив подземный паркинг!»

И уж совсем истерика с нами случилась, когда мы представили, что сделал бы Лужков с Понте-Веккьо, самым древним сохранившимся мостом Европы, построенном в 1345 году. Понте-Веккьо и сегодня, как 660 лет назад, застроен угрожающе нависающими над водой лавками в несколько уровней, и даже дилетант легко представит, как это впечатляюще выглядит, если удосужился посмотреть «Парфюмера».

Нас и правда корчит от смеха: ведь невозможно вообразить, чтобы сегодняшняя московская (а шире – российская) власть не признала бы аварийной и потребовала бы немедленного сноса рухляди, что мокнет в воде 7 с лишним веков! Не Лужков с аварийностью – так Митволь с водоохраной зоной. Что, спрашивается, париться по поводу истории? Прикажут – перепишут. И воспроизведут в монолите. Тем более история у итальянцев нам не нужная. Вот, скажем, устроил Козимо Медичи в 16 веке внутри моста крытый переход, чтобы ходить в гости к сыну на другой берег. А проход, ныне известный как коридор Вазари, пришлось сделать кривым, потому как какие-то граждане, проживавшие на линии его прокладки, наотрез отказались жилплощадь освобождать. И вот – представляете?! – всесильные Медичи ничего не смогли с бунтовщиками поделать. Их бы да в Южное Бутово! (Новый взрыв хохота). И вос… (смех) про… (хохот) извести… (ой, мамочки!) в моноли… (ой, ой, ой!).

* * *

Вечером, после шоу белья от Биккембергса (в здании бывшего вокзала Леопольда человек пятьдесят мужиков в одних белых трусах картинно застыли на подиуме, изредка меняя позы под «Лебединое озеро». Когда Чайковский сменяется прогрессив-хаусом, в зале гаснет свет, и в бликах фотовспышек становится ясно, что мужики снимают трусы. Женщины радостно визжат. Когда свет включается, видно, что белые лебеди сменились черными: в смысле цвета трусов. Ты ходишь вокруг подиума, опять же, с шампанским, испытывая чувства, которые испытывала, должно, рыба в СССР по четвергам, когда был рыбный день) – так вот, вечером мы гуляем по городу.

Наша гостиница – на окраине, у старых городских ворот. Идти до окраины минут 15. Флоренция – город маленький. И 5 веков назад – то есть тогда, когда на местный рынок нельзя было зайти, чтобы не наступить на ногу либо Микеланджело, либо Караваджо – здесь обитало 200 тысяч человек, а сейчас всего в 2,5 раза больше. Зато туристов приезжает каждый год по пять штук на одного местного жителя.

Туристы – народ восторженный, но глупый. Им подавай непременно вековую седину, старые фрески, они без ума от Леонардо и Бронзино, от странных историй и темных времен. А обмануть народец ничего не стоит. Видел я, как в Москве туристы охали у фальшивой Иверской часовни (воспроизведена в монолите) и якобы Китай-города (аналогично). Да и сам охал, приняв по глупости в Риме возвышающийся над Форумом многоколонный монумент Витторио-Эммануила (новодел, историзм, конец 19 века) за камни Возрождения. Отчего гид ужасно смущался и говорил, что «эту пошлость» сами римляне презрительно называют «пишущей машинкой».

Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, не так давно архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую хартию по реставрационной этике (Россия, кстати, к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, стеклянный куб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но возводить копию Колизея – нельзя, как вывешивать, скажем, в Уфицци фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Запретил танцевать, улыбаться, смеяться. Вскоре хмурые недовольные сограждане сожгли его самого). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается назад.

Ни в монолите, ни в кирпиче, и ни за какой бюджет.

* * *

А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их – и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать – той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь – сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? – правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? – правильно, и снесет, и воспроизведет).

А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка – и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак. Ведь фальшак – храм Христа-спасителя, фальшак – упомянутая Иверская, фальшак – Манеж, фальшаком будет Военторг. Символ сегодняшней Москвы – фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ – незаконно перестраиваемая «Россия»).

В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.

И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.

Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.

Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.

* * *

У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.

Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.

Большинству, говорит он, трудно жить в европейских исторических городах. В Венеции, с ее сыростью и гниеньем каналов, не осталось итальянцев. Там покупают недвижимость американцы, англичане и русский художник Андрей Бильжо. А аборигены живут на берегу лагуны, в Местре, потому что не хотят, поступаться удобствами жизни ради Большой Истории. И вопрос не в том, чтобы упрекать людей то, что они разменяли историю на удобства, а в направлении исхода.

В Европе, продолжает он, вслед за Америкой после войны случилась suburban revolution, революция пригородов, когда средний класс из Парижа, Рима, Флоренции, Барселоны стал перебираться в домик с лужайкой в пригороде. Все, что потребовалось для революции – строительство пригородных дорог и коммуникаций. В России же с коммуникациями известно что. Вот удобства и стали создаваться прямо на старых камням.

Ты понимаешь? – спрашивает он.

Я машинально киваю. Я не москвич, я петербуржец. Мне легко подчинять жизнь истории, потому что жизнь в Петербурге означает подчинение хотя бы графику разводки мостов.

Я знаю, что в Петербурге в последние годы риелторы делят квартиры в центре делят на два типа: «московский» и «иностранный». «Московский» – это когда монолит и подземный гараж. «Иностранный» – это когда сохранились лепнина и печи. Второй тип приводит в восторг европейцев, первый скупают с инвестиционными целями москвичи.

Я обойдусь без подземного гаража: не может быть подземного гаража под, условно говоря, Трезини. Зато в моем окне Петербург ровно в том виде, в каком он существует без последние 200 лет. Смотришь в окно – видишь золотой сон.

– А представляешь, если Лужков – губернатором в Питер?! – выводит меня из задумчивости приятель.

Я вздрагиваю, потому как по размаху сноса домов на Невском, Литейном и по обилию рекламы Газпрома мне кажется, что – уже. А засыпая, я вспоминаю вдруг безо всякой связи с прошедшим, что homo sapiens, человеком разумным, нас назвал Линней лишь в 18 веке. До этого мы довольствовались Аристотелевым званием «смеющейся обезьяны».

Похоже, Линней поспешил.

2007 Comment

Эта статья была опубликована в «Огоньке» без двух последних абзацев и с другим заголовком. Предосторожность была не лишней. В то время мэр Москвы Юрий Лужков выигрывал во всех московских судах все дела о диффамации. Писателя Эдуарда Лимонова мэр просто выпотрошил: все гонорары за текущие публикации одного из крупнейших русских писателей уходили на оплату исполнительных листов.

По счастью, Лужков в суд на меня и «Огонек» не подал.

Что, впрочем, не помешало ему – как и губернатору Валентине Матвиенко в Петербурге, как и губернатору Валерию Шанцеву в Нижнем Новгороде, а вообще имя им легион – искренне, планомерно и отчасти даже вдохновенно изводить под корень старые камни, заменяя их монолитным железобетоном.

Назад уже не отыграть.

2012

#Италия #Тоскана Другая жизнь

Tags: Dolce vita, Пининфарино, просто Фарино и москательная лавка. – Машина по цене двухкомнатной квартиры в Риме. – Как мы с женой попали на тот свет, и почему там было хорошо.

Бог его знает, как они на меня вышли; пришло письмо.

В итоге все развивалось как роман (слог тому доказательством).

Неведомый герр Вальтер Лаймер предлагал провести пару дней рулем олдтаймеров Alfa Romeo под Флоренцией. Я никогда не слышал про компанию Nostalgic с регистрацией в Мюнхене и сайтом в доменной зоне. it; я недавно провел в Тоскане неделю; и не люблю повторяться в поездках (mondo longo) и не доверяю незнакомцам. Я согласился.

На заре гламура мне довелось написать, что мужчина должен уметь делать женщине подарок: пригласить на прогулку, спуститься к воде, там – катер и поездка остров, где накрыт стол на двоих. А сам я был не то что подонком, но пацаном, поскольку своей женщине такого не подарил. Vita brera, пора было исправляться.

Вторая же причина состояла в том, что герр Вальтер не требовал денег вперед.

Это если уж до конца честно.

* * *

Во Флоренцию от нас нет прямых рейсов, и отлично: внутри Европы лучше не летать, а ездить. Тогда ее карта – листаемый текст (сказано пошло, но точность меня извиняет). Пять часов из Парижа в Биарриц – скоростным поездом: тогда ланды начнут прорастать на подъезде к Атлантике, как в «Подростке былых времен» Мориака. Полтора часа из Рима во Флоренцию – тем же Eurostar: можно поймать момент, когда за окном нежные холмы Умбрии заменятся еще более нежными холмами Тосканы, с их вечной дымкой, fumana.

Я смотрел в окно на Тоскану и поверх fumana (или даже foschia) видел отражение жены. Сквозь такой же туман где-то здесь спускался в ад Данте (почти в моем возрасте, кстати). Я обещал жене, что у нас все будет не просто хорошо, а прекрасно.

* * *

…я же предупреждал, что получается не отчет; а romanzo, где порой смысл – в сбивчивости, в воздушных проколах (нет, это – в стихах), в уходе от сюжета. И важно сказать вот что. Массовость туризма позволяет легко менять страны, но не эпохи. Колизей навечно разрушен, и нынешние его центурионы – ряженые для фотосъемки. Самый крутой исторический туризм, кстати, сегодня в России, где в подмышке Вичуги или Шуи еще живы какие-нибудь «Хозтовары» с раздельным существованием дебелой продавщицы и дебелой кассирши… Я не о том? О том. Просто итальянский неореализм, от де Сика до Феллини, разглядел в той, 50-х годов, продавщице – Лоллобриджиту. Или наоборот. И вот ты вечером сидишь в ресторане «Цветы», который придумал Володя Овчаренко, владелец «Риджины», и зачарованно смотришь «Сладкую жизнь», которую показывают прямо на стене. Но все же за окном – иллюминация Тверской, снос и реставрация, питерские чекисты и интервальные фонды. Понимаете, да? Когда имитация создает настроение – это одно. Но боже упаси принять имитацию за реальность.

И я больше не буду отступать от канвы.

* * *

На вокзале – секунда в секунду – ждал мини-вэн. Мы заехали в аэропорт, забрали немецкую девушку Гудрун (тоже с нами) и рванули прочь от Флоренции с высиженным (по Бродскому) Брунелеске яйцом, образующим купол Duomo. Через час колесики чемодана катились по выложенной кирпичом дорожке Il Borgo di Vescine: это полдюжины крестьянских домов на вершине холма, превращенных в отель. Я знавал в Италии такие дико уютные гостиницы: с балками, с окном в ванной (сквозь них порой прошмыгивают любопытные ящерки), с бассейном, со старыми камнями.

– Век шестнадцатый? – спросил я жену.

– Может, и старше.

Ужинали в – как это сказать? – в том, что по-французски называется chateau, в винном хозяйстве, принадлежащем семье Paladin (ей же принадлежал и отель). В закатной мгле вокруг на километры тонули виноградники и оливковые рощи Кьянти – не надо спрашивать, что мы там пили.

– Dmitry, – спросила вдруг Гудрун, нервничая, – а правда, что на этих машинах нет усилителя тормоза?

Я рассказал про спортивную честность старых машин, где нет усилителей, а есть прямой разговор ноги с тормозом и руки с рулем. Это называют еще «чувством карта». Так выстроены и некоторые современные спорткары вроде Lotus Elise. «Спайдеры» Alfa Romeo, обещанные нам с утра, – из того же ряда.

Я, кажется, зря ей это сказал.

Всего нас собралось человек 10, считая Вальтера и его компаньона Герта. Я отметил англичанина Мартина, дико похожего на молодого Тома Уэйтса, болтливого голландца Аарта и красавицу-итальянку Лючию.

– Вальтер сказал, – шепнула жена, – что наш отель тринадцатого века. Дизайн у наших «альф» от Pininfarina, который вообще-то когда-то был просто Farina. У этих Фарина до автомобилей лавка с мылом была…

Я спросил Лючию, чем она занимается. Она смущалась нехватки иностранных слов и протянула карточку. На ней значилось: «Компания Paladin. Lucia Paladin». Улыбнулась и подлила вина из собственных подвалов.

…В окно ночью постукивала ветка. На ней росли разом желуди и какие-то абсолютно круглые шарики. Туман рассеялся, все было залито звездами, как было залито ими и 50, и 800 лет назад.

* * *

Утром было солнце. Вальтер сказал, что лишь дважды во время заездов шел дождь. Он снимал чехлы с автомобилей, выстроенных под стеной. Под ними машины казались маленькими и плоскими, как банки сардин. Когда флот обнажился, я ахнул. Я видел такие машины в черно-белой «Сладкой жизни» и, возможно, в «Похитителях велосипедов». А здесь были алый лак, голубой лак. И машины были такими нереально маленькими, какими были автомобильчики с педальками в моем детстве, которое никто не превратил в прекрасную эпоху, потому что в СССР снимал фильмы Бондарчук, а не Феллини.

Я сразу понял, что выберет жена – самый большой красный Alfa Romeo Spider 2600, с двумя рядами кресел. В 1958-м такие стоили 25000 дойчмарок, цену квартиры с двумя спальнями в Риме, их покупали американцы.

Мы мягко тронули с места: road book под рукой, наш Spider во главе колонны, где были еще один 2600-й и несколько двухместных «Джулий» и «Джульетт». Дорога шла по холмам мимо Fonterutoli, Arezzo, Badesse. Я подумал, а жена произнесла вслух: «Сказочно красиво». Когда ты живешь с женщиной 18 лет, ты молчишь либо оттого, что все сказано, – либо потому, что вы думаете одинаково. Но самым сильным ощущением был не вид на Кьянти, а то, что на спортивном Alfa Romeo с объемом двигателя 2,6 литра и развиваемой скоростью 230 км/ч отсутствовали ремни безопасности, а кресла не знали, что такое боковая поддержка и были мягки, как диван.

И вот без ремней, без защиты, без крыши на алом с хромом авто мы с женой ехали по петляющей дороге на высоте 600 метров над уровнем моря.

И это было сильно, солнечно, замечательно, но вовсе не то, чего я ожидал. Я притормозил. Пусть впереди едет хохочущий, не замолкающий ни на секунду Аарт.

* * *

– Но все равно: это же очень красиво, – сказала жена. – Ты расстроен, что ты не Мастрояни? И что это сильно напоминает экологический туризм? Но мы ведь только начали!

Я кивнул. Я выбрал в жены правильную женщину. Теперь нужно было, чтобы ставка на Аарта сыграла. Мы ехали на 50-летней машине, пребывающей в прекрасной форме, но все же не на машине времени.

Когда прекрасный до невозможности вид с белыми доломитовыми холмами, расчесанными полями, домами и кипарисами вдруг обернулся запруженным автобаном, я понял, что не ошибся в Аарте. Мы, слава богу, сбились с начертанного пути. И после короткого совещания остатками колонны решили, как партизаны, уходить с автобана в ближайшую деревню, откуда звонить за подмогой Вальтеру.

Так мы оказались в, если память не изменяет, Asciano.

Там была церковь с прикрученным к ее тыльному фасаду волейбольным кольцом, заправка с колонкой (ровесницей Alfa Romeo), кафе со столами на улице и смотревшие на нас старики. То есть они не пялились, но смотрели так, как должен смотреть праведник после смерти на рай, в котором вместо кущ и серафимов обнаружились тот самый дом, в котором жил у бабушки в детстве, и та самая река, и тот пес, что бежал за тобой на реку.

– Вот ты для них сейчас и есть Мастрояни. А твоя московская тусовка и есть твоя сладкая жизнь, если ты, дурак, до сих пор это не понял, – сказала жена.

Лючиа принесла кофе, я спросил, сколько стоит, она покачала головой: здесь цены наверняка еще были в лирах, здесь было еще 35 лет до введения евро, и это был не твой мир, но у тебя был действительный пропуск в него, сверкающий лаком и хромом пропуск, с огромным, как штурвал, рулевым колесом и крохотным рычажком указателя поворота, который не отключается автоматически, потому что в 1958-м до автоматического отключения еще не додумались.

И пропуск должен был действовать как минимум 10 минут, через которые обещал приехать Вальтер и на которые хватит 10 миллилитров ристретто, который в Asciano почему-то подают под именем эспрессо.

* * *

– Да! Конечно! Это нормально – сбиваться с пути! Хотя бы потому, что кофе в дороге я предусмотреть забыл! У нас впереди монастырь с потрясающими фресками! У нас обед! Но можно просто поехать, куда захочешь, хоть в Рим!

Вальтер появился ровно через 10 минут.

Когда на следующий день после привала не завелась моя новая любовь, малышка «Джулия» (с олдтаймерами всякое случается) – он через те же 10 минут привез «Джульетту» на замену.

Вальтер был из северных итальянцев, наполовину немецкая кровь. Ему нравилось и удавалось сочинять день. И если обед в описанном Данте 1000-летнем замке (том, что «корона дьявола») предполагал клецки с рикоттой в пюре из тыквы с розмарином и баранину, тушеную в санджовезе с фенхелем, – то сменявший его ужин, ясное дело, таил простую домашнюю пиццу на воздухе. Пиццу, кстати, отлично готовил находящийся в найме у Лючии Сергей – бывший ракетчик из Белоруссии, рассказывавший нам, что в поздней осенью отель закрывают, потому что дорогу в горах заносит снегом; и что у него здесь есть друг-почтальон; и что они с женой абсолютно, неправдоподобно счастливы, то есть именно здесь они начали действительно счастливо жить, в Кьянти.

Он же рассказал историю, как кто-то из соотечественниц, приехав к ним, выбежал с крикам:

– Мусик, нам вместо пяти звезд подсунули крестьянскую хибару!

Но это был исключительный случай, добавил Сергей.

Мусиков, правда, так и не переубедили, они уехали, – да и слава Мадонне.

* * *

Если ты попал по своему пропуску в другую жизнь, можно не спешить. Однажды мы запарковались у церкви, где шло венчание, и дети, сопровождавшие жениха и невесту, просили разрешения сфотографироваться у нашей машины, и мы специально оставили им дверцу открытой, а сами пошли внутрь церкви, и оказалась, что это церковь при университете Сиены. Еще там были терракотовая собака, сидевшая на стене, сказочной красоты сад и комнаты, из которых никто не гнал; бил колокол.

А в другой день, или месяц, или год мы поехали в Сиену, всю из рыжего кирпича, где главная площадь вырезана прямо в земле в форме раковины, и там по праздникам скачки, а еще в Сиене строили самый большой в мире собор, но не достроили, так что из улицы растут стены без купола.

А потом началась осень, и холмы стали черными и прозрачными, и дорогу в горах занесло, и почтальон жаловался, что в баке застывает солярка, а мы пили кафе у окна, зная, что каждая чашка приближает сезон, когда, случается, к нам в Asciano заезжают люди на шикарных красных спортивных машинах, и мужчина за рулем одной из них мне смутно знаком.

2007 Comment

Дима Быков много раз уговаривал меня сесть за роман. Даже, нет, не так: «Когда ты сядешь за роман?!» – возмущался он. Быков настоящий писатель, то есть демиург. Он создает скелет сюжета, наделяет его сухожилиями структуры, кровеносной системой идей, мышцами сюжета, кожей слов. А у меня талант не костей – только кожи. Я умею коллизии описывать, но не придумывать. Не я один такой: вон, Лимонов писал-писал исключительно про собственную жизнь, а когда все написал, перестал быть писателем, ушел в революционеры. Но у него, – ах, какая была жизнь: эмиграция, нищета, любовь с негром на помойке! А мне про что писать – про поездки на «Альфа-Ромео»?

Но иногда я, если вы обратили внимание, забываюсь, и пишу про «Альфа Ромео» и Вальтера Лаймера так, как будто это роад-стори, и как будто Вальтер в этой истории герой, и даже этот камент я пишу сейчас так, как будто это мысли героя за рулем, когда он едет и едет, едет и едет, едет и едет по ведущей в небеса дороге.

И Быков давно махнул на меня рукой. «Черт с тобой, – сказал как-то он. – С тобой и с Радуловой. Может, вы поднимаете журналистику до литературы».

И все же… Может – за роман?

2012

Bonus! #Италия #Сардиния Хорошо ловится рыбка-сардинка

Tags: Бедная падчерица богатой истории. – Рустам Тарико, Стефано Габбана, Ленни Кравиц и русские в Billionaire. – Бухта Луны, остров Морторио, вилла Берлускони.

Сардиния – место нереста миллиардеров. Сардиния – рай для экономных туристов. Там все бесконечно дорого. Там все за три евроцента. И это все так. И не так. В общем, слушайте…

Несчастлив был мальчик, родившийся в Италии в 1960-х.

Потому что, когда мальчику исполнялось 10 лет, он узнавал, что великие открытия сделаны и неоткрытых островов нет (впрочем, мальчики от этого рыдали не только в Италии).

А еще через 10 лет итальянский парень понимал, что в Италии не осталось романтических побережий. Что Римини, воспетый Феллини, – это просто такой (прости, господи!) Сочи, забитый папиками с матронами и обильно произведенными bambini. И что, скажем, дивный крохотный Портофино под Генуей раскуплен богачами до квадратного миллиметра: цены такие, что к утесу с бывшей виллой Муссолини не подползешь.

И тогда – в ранних 80-х – жаждущие свободы, моря, любви, солнца и пляжей итальянцы открыли для себя остров Сардиния. Как открывают дверь и консервную банку, как открывают в соседке по дому любимую. Вхождение в сардинскую дверь и сегодня оставляет чувство первооткрывания и первооткрывателя. Редко где такое сохранилось.

* * *

Я полетел на Сардинию увидеть миллионерские яхты; потусовать с миллиардерами и их дочками; проверить, каков на вкус отель, который выглядит как горстка рыбацких хижин, но в котором самый дешевый номер стоит 600 евро («У тебя недорогой отель», – сказала мне девочка, которая с мамой копила деньги в Москве, чтобы искать прррынца в местах королевских кочевий: зимой – в Куршевеле, летом – на Сардинии). Еще я хотел поужинать в ресторане Cipriani, брате нью-йоркского Cipriani, который славен политической кухней, в которой варятся герои капитолийского бомонда. И, наконец, я хотел побывать в клубе Billionaire, с которого, по слухам, был содран весь российский клубный устав.

Самолетик из Рима летел над морем, потом над безотрадной гористой местностью: безотрадность смущала, но остров был явно огромен. Дорога по направлению к местной Жуковке, поселку Порто-Черво, петляла по кручам над берегом, – ничего, доложу вам, особенного; видали мы и покруче. Отель – если не ошибаюсь, Les Palmes – тоже не потрясал. Ну да, приличный номер, эдакий «под старину», с покоцанным кафелем и живой ящерицей на балконе – но, друзья мои, новодел, как ни маскируйся под деревушку, весело раскинувшуюся на берегу, остается новоделом.

Времени до коктейля Bellini, который в Порто-Черво положено пить умело спускающему миллионы плейбою, было тьма. Я взял машину и спросил паренька, заведовавшего на пляже лежаками, в какую сторону лучше ехать – Costa Paradiso или Costa Smeralda?

– Ты русский? – спросил парнишка меня. – Ты будешь вечером в Billionaire? Там будет русская вечеринка! Там будут русские девушки! Умоляю (он был готов бухнулся на колени) – проведи меня туда!

В глазах его светилась вся похоть мира, помноженная на глупость адолессантства, полагающего, что стоит прокрасться на закрытую вечеринку, как девушки тут же предпочтут тебя ювелиру Фавасу Груози или экс-премьеру Сильвио Берлускони.

Я улыбнулся настолько виновато, насколько мог. Он потух и ткнул пальцем в фотографии направлений. Скалы на Райском Берегу, Costa Paradiso, походили на преддверие ада. И я выбрал Изумрудный Берег, Costa Smeralda, – ощущая себя если не его волшебником, то, по крайней мере, Страшилой Премудрым.

* * *

Только представьте себе: лениво валяется в Тирренском море у подошвы Италии гигантский – почти 400 километров в длину! – остров, на котором век за веком ничего не происходит.

Ну, обитает какой-то невнятный народ, древние нуреги, строит в горах из камней круглые башни и крохотные дома, к морю почему-то не снисходит. Римская империя добирается до Сардинии через пень-колоду: ей здесь некого завоевывать и нечего делать (до нас дожила пара невеликих развалин). Новейшая история тоже обошла Сардинию стороной: на сопоставимой по размеру Сицилии отметилась мафия, а здесь – разве что скотоводы, положившие на алтарь местной кухни мелкорубленого молочного поросенка. Именно поросенок, а не сардины-анчоусы, считается фирменным местным блюдом.

И вот какой вывод в конце 80-х делал из перечисленного амбициозный бизнесмен-итальянец (а ведь нашему мальчику было к тому времени уже под 30!). Земля дешева, пляжи – безлюдны, а песок на них – лучший в Италии: надо скупать. И в эпоху всеобщего помешательства на экологии, сбоку припеку слабо обжитых бухт и бухточек стали расти имитирующие деревушки отели, стоящие ныне до $7000 за номер за одну ночь в сезон и привлекающие всех, кто эти деньги согласен платить.

Отсталость обернулась плюсом.

Сардиния – кажется, единственное место на море в Европе, где отелей-мастодонтов, отелей-небоскребов нет вообще.

* * *

Я ехал по Costa Smeralda без руля и ветрил, то есть без цели. Первые ощущения всегда самые нежные, они стираются на второй или третий день, и вот эту стертость чувств мы называем жизненным опытом. Я задумался, а когда скосил глаза вбок, то чуть не дернул рулем. В прорези деревьев, за полоской моря виднелась даже не скала, не скалища, не гора, – а нечто. Каменная шляпища, торчащая из моря высокою тульей. Я, не задумываясь, свернул в поворот, за которым обнаружились, как сказала бы чеховская барышня, «миленький» поселочек, пристань и лодки, игравшие роль такси.

– Это что? – спросил я лодочника, все еще не веря глазу.

– Остров Таволара, – был ответ. – Сейчас соберем людей и рванем, скажете, когда забрать обратно.

Я оценил слово «run» («побежим»), а не «go» («пойдем»), когда через пять минут мы даже не рванули, а полетели, как торпеда летит в цель, подпрыгивая на волнах. Но запомнилось даже не это, а необитаемость Таволара. При желании на песчаной косе можно было изыскать место под нудистский пляж. Вода была сине-зелена; в очках с поляризационным эффектом все выглядело космически, включая остров, который в высоту (полкилометра) был больше, чем в ширину.

Я плескался дельфином молодым и не верил, что такое может быть в хорошо изученной Европе.

Потом несколько раз, уже в другие приезды, я открывал для себя на Сардинии пляжи, доступные только с воды; пляжи с розовым песком и с белым; пляжи, за полосой которых начинались озера, на которые сидели фламинго; пляжи, где громоздились мягкие скалы, выеденные водой и ветром так, как будто Сардиния лизала их вместо мороженого.

И всюду всегда находилось место на паркинге.

* * *

Вот первая фраза из английского путеводителя по Сардинии (русского нет): «Шла вторая неделя августа, когда радио сообщило мне, что ежедневно 10–12 тысяч человек высаживаются в аэропорту Олбии; я удивлялся, что под их массой Сардиния до сих пор не опрокинулась в море северной стороной. Я в это время был на юге Сардинии, на пляже с идеальным песком, на 15 километров которого встретилось не более 30 человек, и я был единственным иностранцем. Где это было, не скажу, потому что нашел это место сам».

Так что у нас есть шанс.

Если, конечно, мы всерьез не застрянем на Изумрудном Берегу, или на Райском Берегу, или в Порто-Черво, потому что они-то как раз все – на обсиженном миллионерами севере.

* * *

В тот же день в девять вечера, в абсолютно золотых, 24-каратных, лучах заката, я с группой товарищей отдыхал в Порто-Черво на террасе Chopard, утыканной хрустальными гробиками с бриллиантами, открытыми взгляду публике, как мумия вождя – посетителям Мавзолея. В компании были дизайнер Надя Сказка, состоявшая в ту пору в подругах Ильи Лагутенко; светская хроникерша Аня; светский фотограф Левитин и менеджер водочной империи «Русский стандарт» кудревласый плейбой Антуан. Пили мы, впрочем, не «Стандарт» и даже не «Империю», а положенное шампанское с персиками: тот самый Bellini по 25 евро за порцию.

В небе нарастал звук пчелы; пчела обрела вид вертолета.

– Сейчас я покажу свою грудь, и вертолет приземлится, – сказала Сказка.

Она опустила лиф платья.

Вертолет приземлился.

На террасе зааплодировали, за исключением мужчины по соседству, в котором я узнал экс-президента Украины Кучму. Из вертолета вылезло телевидение с камерами. Море кишело лодками. Мы шли ужинать в «Чиприани», поднимаясь по террасам, утыканных магазинами вроде Lora Piana, где все свитерки под тысячу евро, потому как связаны из смеси пуха, выщипанного вручную из живота ягнят, и шелка.

В ресторане не покидало чувство, что проходит большой, прекрасный съезд Cosa Nostra. За столами восседали крупных черт жгучие женщины, в дугах бровей которых еще читалась красота их юности; в ушах сияли те самые шопаровские бриллианты, рядом лежали сумочки от Versace и сидели мужья, в черных очках и с зачесанными назад шевелюрами. Каждый из них был готов отдать кошелек за молодую любовницу, и жизнь – за семью. Затем появился Берлускони, в небрежно наброшенном на плечи голубом свитерке, наверняка ведь соткан из смеси шерсти тех самых ягнят с шелком. Сходство со съездом мафии усилилось.

В ужине, честно говоря, самым впечатляющим был счет – что-то около 300 евро на брата; я поблагодарил небеса, что не моей идеей было сюда идти: следовательно, не моей обязанностью – платить.

Выход из ресторана одновременно был входом в Billionaire: о да, всё не всё, но многое русский клубный гламур, от почившей московской «Шамбалы» до живого питерского Jet Set Beach, содрал отсюда: лежаки под балдахинами на улице, бассейн с идущим на бортике шоу, иерархию танцполов и vip-залов. Мы сидели в ложе, забронированной владельцем «Русского стандарта» Рустамом Тарико.

– Ты кто? – спросил Тарико, возникший из ниоткуда сразу с двумя блондинками. Он был напряжен, как напряжен человек, который знает, что его деньги интересуют людей больше, чем он сам, а потому неизбежно подозрительный к незнакомцам.

Я представился. Затем подошел владелец команды Renault «Формула-1» (да, собственно, и Billionaire) Флавио Бриаторе. В соседнюю ложу маленькому индусу носили один за другим полуторалитровые «магнумы» шампанского, из ведерок били фейерверки. Мало кто узнавал в индусе стального короля Лашми Митала, всемирного «форбза» номер 2. Я пошел на танцпол; было весело, один из танцующих показался мне знакомым, я прокричал по-английски:

– Слушай, мы, кажется, встречались в Лондоне? Или в Москве?

– Не помню, – прокричал он в ответ, – в Москве я скоро буду. Меня зовут Стефано. Сейчас будет шампанское.

Когда я вернулся за столик, Сказка мотнула:

– А я и не знала, что ты знаком с Габбаной. О чем это вы с ним там болтали?

– Я ему понравился, – поперхнулся я.

Каменной глыбы Таволара не существовало на свете. Не существовало сардинского вина ценой 3 евро за 2 литра, нурегских построек и тихих доверчивых крестьян. Не существовало ничего, что я принимал за единственную реальность днем.

Я понял, что пора на свободу, к морю. Дорога к свободе пролегала мимо туалета; из него как раз выходил Ленни Кравиц.

* * *

Я потом научился совмещать две Сардинии: транжирящую, танцующую, сверкающую бриллиантами, ночующую на собственных яхтах – и тихую, безлюдную, изумрудно красивую, блистающую архипелагом La Maddalena с десятком необитаемых островов, куда добираются за 15 евро рейсовым корабликом, и в цену входит обед с пастой, которой можно есть сколько съестся.

Первая Сардиния была для ночи, для экскурсии в резервацию миллионеров, и пропуском в нее были шикарная рубашка и выражение лица типа «устал я от ваших тусовок». Вторая же была для дня, и в ней для дресс-кода хватало шортов и майки. В этой второй Сардинии очень хорошие отели были дешевы, только находились не в Порто-Черво, а чуть-чуть в стороне, где-нибудь под Порто-Ротондо.

Однажды в этой второй Сардинии мы с моей женой плыли на паромчике из Санта-Мария Наваррес в усеянную пещерами Бухту Луны, и по пути поругались. Я гордо ушел к пещерам; жена осталась на пляже. Вода стояла высоко, в дальние пещеры пришлось плыть, волна била в камни, я с трудом забрался в расщелину, из которой море добывало красную глину. Я просидел в пещере час, лелея обиду; когда же обида умерла, выяснил, обратного выхода нет. Разошедшиеся волны обнажали камни, по которым было не пройти и над которыми было не проплыть. Меня распирало от смеха, что так глупо попался, и мне было страшно, что море может и правда убить. Я думал о жене, которая сейчас волнуется, потому что вот-вот обратный рейс (Боже, пожалуйста, прости меня!) и стал поджидать, когда самая высокая волна даст возможность перемахнуть через камни (вот она!) – и перемахнул. И мы потом пили то самое, дешевое отличное вино, а потом ехали сквозь горы – и с одной стороны тоннеля были тучи и дождь, а с другой солнце и небо, и читали бесконечные надписи «agriturismo», мелькавшие там и сям, и видели этот сельхозтуризм, с его палатками без удобств, разбитыми прямо в оливковых рощах, с его горожанами, за свои деньги доящими хозяйскую козу, и это было новым развлечением и увлечением мальчугана, рыдавшего от огорчительного открытия, что неизвестные острова все открыты.

А на следующий день мы взяли напрокат катер – его здесь дают по водительскому удостоверению – и за сорок минут долетели до островов Соффи и Морторио, где осторожно, чтобы не погнуть винт, ввели лодку, как лошадь, под уздцы, в какую-то тихую бухточку, и провели там весь день, затерянные для мира.

А на обратном пути сбились с курса и пристали к чьей-то вилле, и купались у нее, пока не прочли, что здесь запрещено швартоваться, купаться и вообще быть, – и мы рванули обратно, и потом нам одни объясняли, что это вилла Берлускони, а другие – что Путина, и мы потом слышали так часто про Путина и Берлускони, что получалось, любая дорогая вилла на острове принадлежит одному из двух связанных крепкой дружбой мужчин.

А потом мы погрузили машину на паром и отправились на французскую Корсику, где портовый городок Бонифацио, знававший Бонапарта, стоит на обваливающихся в воду скалах, дико похожих на засахаренный слоистый торт.

Впрочем, Корсика и Бонапарт – из другой истории.

* * *

И напоследок вернусь к заголовку. Рассказ Сэлинджера The Perfect Day For Banana Fish, переведенный на русский как «Хорошо ловится рыбка-бананка», содержит в названии игру слов, известную по словосочетанию «банановая республика». Banana – это все, кому привалило случайного наследства, или случайной власти, или случайных нефтедолларов, – в общем, случайных денег. И banana fish, таким образом – не только Elops Saurus, Сельдь Большеглазая, но и, в некотором роде – Золотая Рыбка. Или, если хотите, Золотая Сардинка.

Собственно, больше про Сардинию мне нечего сказать.

2007 Comment

Да, собственно, и какие тут могут быть комментарии?

Не считая того, что в тот самый вечер, проведенный в клубе Billionaire, я умудрился чуть не подраться с Флавио Бриаторе.

Дело в том, что девушки, прошмыгнувшие с Рустамом Тарико, оказались воровками. В vip-зоне они стырили кошелек с невероятными тысячами у дочки основателей авиакомпании «Сибирь», подчистили кофточки Lora Piano у светских хроникерш, – хотя Лашми Митал, кажется, не пострадал. Тарико сообщил о случившемся Бриаторе, Бриаторе заменил охрану, а новая охрана не пустила в vip-зону меня.

Возмущенный, я заорал на командовавшего охраной мужика в расстегнутой рубашке с волосатой грудью:

– Get out! It’s my place!

Я был груб и, надо признать, выглядел идиотом.

Мужик (в котором я не сразу распознал Бриаторе) яростно ответил тем же (включая тем, как выглядел он).

Мы сцепились.

Завизжавшие хроникерши предотвратили драку, подобно тому как графитовые стержни в ядерном реакторе предотвращают цепную реакцию. И – надо отдать барышням должное – сказали, что немедленно уезжают «из этого дерьмища».

На семерых у нас была одна машинка-Smart, напоминающая размерами швейную. Правда, это был удлиненный (метров до двух) вариант: типа, Smart-лимузин. Вместились. У девчонок ноги торчали наружу через окна. Классное было возвращение.

Тот паренек, что выдавал на пляже лежаки, – он бы оценил!

2012

#Германия #Дюссельдорф С Днем Победы

Tags: Почему в Дюссельдорфе закрывают на ночь аэропорт. – Старый порт и резиновые человечки. – Почему бургомистр не живет в своей резиденции.

Недавно в Германии, в Дюссельдорфе, я был трижды изумлен, хотя за границей бываю часто, а удивить меня трудно.

Первый раз я изумился тому, что местный аэропорт закрывается на ночь: то есть не тому, что с 23.00 до 7.00 он не работает, а причине, по какой не работает. Ну, попробуйте догадаться сами – почему? Не выдерживает конкуренции с франкфуртским и мюнхенским хабами? За ночную работу нужно дороже платить? Как бы не так: потому, что местный бюргер желает ночью спать. И он так решил, и баста.

Второй раз потрясение вызвала перестройка старого порта под офисный район: туда пригласили оторваться молодых архитекторов. И они оторвались по полной: один офис – самые большие в мире часы, другой покрыт мятой сталью, третий облеплен резиновыми человечками – знаете, такими, что кувыркаются по стеклу. Но, опять же, потрясение вызвала не архитектура, а то, что архитекторов вскоре позвали опять: строить в районе офисов жилье. Немцы ужаснулись, что ночью офис-порт мертв, и теперь исправляются, строя рядом и дико дешевые, и дико дорогие квартиры, потому что когда все вместе – это и есть жизнь.

А третий раз я был сражен, когда мне показали резиденцию бургомистра. «А нельзя к нему заскочить на чаек?» – «Нет, нельзя, потому что он там не живет. Резиденция сдается бургомистру в аренду, а у него зарплата не такая, чтобы ее снимать. Так что он живет в своей квартире, а в резиденции проводит официальные приемы».

Чтооооо?!! Горожане – градоначальнику – за деньги?!

Испытав катарсис, я вернулся в Россию и, знаете, о чем подумал? Не о свойстве российских бургомистров ездить на «Мерседесах», смотреть на город как на источник денег и отгораживаться от тех, кто беднее.

А о том, что правы историки, которые полагают, что выигрывает войну не тот, кто принимает капитуляцию, а тот, кто извлекает больше преимуществ из ситуации, в которой оказался в результате войны.

2008 Comment

К моему удивлению, на этот текст не последовало ни одной гневной отповеди. Хотя напечатан он был в газете «Деловой Петербург» под День победы. Я, кстати, считаю, что одна из чудовищных вещей, разъедающих русское сознание, – это статус 9 мая как праздника. Красный мясник победил коричневого мясника, причем мясницкими методами (ради того, чтобы раньше союзников взять Берлин, положено было 300 тысяч советских солдат!) – и вот вся скотобойня празднует.

День скорби, день траура, день поминовения, день осознания трагедии и ошибок, что угодно – но только не праздник.

Иначе мы никогда не будем жить сопоставимо с Германией.

2012

#Германия #Мюнхен Свои люди

Tags: Из страны бесконечного Ahtung в страну идеального Ordnung. – Рай для немецких старичков. – Образцы промдизайна, два потерянных чемодана и отчаяние под сенью родимых осин.

Мы с женой летали на выходные в Германию, в Мюнхен. Билеты были бесплатные, по накопительной программе «Люфтганзы», а резонов лететь было три. Во-первых, купить кой-какую сантехнику для идущего в квартире ремонта, во-вторых, выпить пива в заведении по имени Хофбройхаус, ну, и, наконец, заглянуть в Старую Пинакотеку. Именно так.

Если кто не знает: Хофбройхаус – это пивная, в которой Гитлер устраивал путч, а Ленин писал «Что делать» (расшифровывая, безобразник, сокращенное от имени пивной латинское «HB» как русское «Народная воля» – «А не пойти ли нам к на’одовольцам, това’ищ Т’оцкий?») Пинакотека – это такое место, куда ходят смотреть Рембрандта и Сезанна (всего пинакотек в столице Баварии три). А что до ремонта, то в городе Мюнхене существует большое количество ретро-магазинов, в которых торгуют вещами, производящимися в неизменном виде чуть не с позапрошлого века, в одном из которых я просмотрел замечательный душ-лейку, который, конечно, мог купить и в России, но по цене, в 5 раз большей. То есть лететь по совокупности причин следовало непременно.

И вот в аэропорту «Шереметьево-1» я должен был встретить с петербургского рейса жену, а затем ехать в «Шереметьево-2», откуда уже лететь в Германию.

Полагаю, что в нашей стране существуют люди, для которых оба «шарика», то бишь Шереметьева – совершенно нормальные аэропорты, и дорога к ним вполне себе ничего, и вообще, Россия – лучшая в мире страна. Если хотя бы одно из утверждений близко и вам – умоляю, не летайте на короткую вакацию за границу, хотя бы и по бесплатному билету. Не создавайте себе идеал, которому по возвращении суждено быть опошленным.

Я, вот, например, в первом «Шереметьеве» на табло не нашел рейса, которым жена прилетала. То есть представляете, да? – человек вылетел, sms прислал «села в самолет встречай целую», а среди прибывших рейса нет. Это что угодно может означать, и я, понятно, психанул. Но милейшая девушка, которую я выловил откуда-то из информационной службы, сказала, что это пустяки, это табло просто не работает, и ласково, исцеляющее на меня смотрела, сказав с интонациями сестры-сиделки: «Загубите вы так себя. Ну что же вы волнуетесь? Все будет прекрасно у вас!»

Жена, и правда, – прилетела.

Однако тот, кто ездил хоть раз в ночи (а впрочем, и днем тоже) из «Шереметьева-1» в «Шереметьево-2» знает, что прекрасно на такой дороге быть не может. Дело в том, что шоссе, связывающая два главных аэропорта страны, – это убогая двухрядка, изрядно разбомбленная авиацией противника. Указателей на ней нет, а грузовики на ней есть, а освещение – только местами. Вот представьте: поздний час. Не видно ни зги, кроме заляпанных грязью тусклых фонарей впереди вихляющей фуры. Обогнать невозможно. Плестись в дыму этого газенвагена тоже. Разметки нет. Темная ночь. Этот город называется Москва. Степь, да степь кругом. Только пули свистят по степи. Разок я чуть было не врезался в ремонтный столб, прыгнувший под колеса без предупреждений.

– Господи, и это лицо нашей страны! – воскликнула жена.

Она была глубоко не права, поскольку это было не лицо, а, скорее, жопа, но жопа была, действительно, Москвы и страны.

В международном аэропорту мы еле-еле нашли парковку. Прежний бесплатный паркинг был урезан втрое, стенка в стенку с ним шла неведомая стройка, куда было идти – решительно непонятно: ни указателей, ни света, битый щебень, мрак, грязь под ногами, вой кранов, брызги сварки. Мы потащили чемоданы туда, где смутно угадывался аэропорт. Через минуту над нами навис ковш экскаватора, и, разумеется, грянуло классическое – «куды прешь?!» Однако человек в каске, уразумевший, что люди, прут на рейс, но не знают, «куды», сменил гнев на милость и показал на незаметную щель в заборе, куда следовало переть дальше, чтобы не получить но голове башенным краном.

– Развели говнище, – честно сказал он, харкнул на землю и скрылся.

– Господи, и эта страна купается в нефтедолларах! – еще раз воскликнула жена.

Я промолчал, потому как спорить с женской логикой бесполезно. Ничто вокруг нас не указывало, что страна купается в нефтедолларах. Все вокруг нас указывало на то, что в стране осваиваются нефтедоллары – зло, отчаянно, с чуть ли не показным харканьем – и что целью этого освоение является освоение, но никак не, прости, господи, забота о ближнем, не говоря уж про дальнего.

– ОНИ, – продолжила жена, выделяя интонацией слово ОНИ, как выделяла его в те времена, когда мы еще читали Солженицына в самиздате, – понимают хоть, как к России должен после такого относиться иностранный турист?

Я опять промолчал, потому что было странно представить, чтобы ОНИ хоть раз в жизни парковали ИХ машины на публичных стоянках и везли к аэропорту чемоданчики на колесах. Думаю, что ИМ вообще странно было представить хоть что-нибудь в своей жизни, осуществляемое на общих основаниях. ОНИ ведь не президенты Франции, приписанные к районной поликлинике, и не мэры Лондона, добирающиеся на велике на работу.

Но мы от НИХ улетали, так что если ОНИ были творцами зла, то без НИХ должно было быть хорошо. Нам и было. Отличный борт «Люфтганзы», ходящие по расписанию автобусы и свежевымытый, весь в зелени, город, подробности пребывания в котором я опущу. Это я уже про Мюнхен. Там и большой Рубенс был на месте, и маленький Рембрандт, и конфетного вида площадь Мариенплац. Для любознательных же соотечественников, никогда в Мюнхене не бывавших, скажу только, что это замечательно богатый старинный город, при взгляде на который никогда не поверишь, что 85 % его было разрушено в войну. С крохотным, полтора на полтора километра, центром, который, однако, не обойти за три дня. С изобильнейшим рококо, встреча с которым в России редкость. Рай для немецких пенсионеров, сбивающихся там в огромные стаи, – и каких пенсионеров! Настоящих прекрасных фриков. Встречали мы там и жестко мелированную даму лет ста в белом платье с нашитыми розами; и ее ровесника с убранной в pony tail сединой, выгуливающего разом полдюжины собачонок (с которыми, кстати, в Мюнхене пускают и в магазин, и в ресторан и даже, кажется, в оперу). А у «народовольцев» (пивная могла принять разом с тысячу человек) 70-летняя кельнерша такой валькирией летала по залу, что Вагнер отдыхал.

А еще в Мюнхене немало магазинов, являющихся, по сути, галереями промышленного дизайна: и семейный универмаг Radspieler (запутанный и странный, c барочными потолками), где торгуют, как бы это поточнее описать? – точно тем же, что поставляли Людвигу Баварскому, и где реально купить ночной колпак и наусники. Или ManuFactum, где я как раз нашел свою лейку, и где нет ни одной вещи, производство которой не было бы начато, как минимум, полста лет назад: там есть и правильно обрезанные гусиные перья, и деревянные кубики, какими я играл в детстве. Или KARE, где мешаются все стили – от превосходно поддельной Индии до какого-то совсем уж нью-йоркского гламура, с обманно кривыми зеркалами в серебряных рамах и якобы полированной стали крупами лошадей.

В общем, будет возможность слетать – летите непременно; я же возвращаюсь в Россию, причем налегке, в буквальном смысле: по возвращении выяснилось, что весь мой багаж пропал. Вправду пропал. И все, что нажито непосильным трудом (замшевая куртка – две, душ-лейка – три, и далее по классике) заблудилось в недрах «Люфтганзы». Хорошенькое возвращение, правда? Особенно, опять же, ночью?

И вот тут люди, призванные оформлять документы на пропавший багаж, опять оказались как-то не по службе добры. Они, конечно, сначала забыли выдать мне квитанцию с подтверждением потери, но зато потом всячески утешали, и говорили, что это потому, что «Люфтганза» перешла на электронные билеты; и что все непременно найдется, прилетит первым утренним рейсом, будет доставлено на дом – и что уже в полдень, максимум в час дня мне позвонят.

И я, шмыгая носом, но утешенный, поехал по Москве по раздолбанному Ленинградскому проспекту, где идет ремонт, но нет предупреждающих знаков, зато есть сразу две взаимоисключающих разметки, причем каждая, если по ней честно ехать, приводит в бетонный надолб – но я, слава богу, как опытный гражданин России, ехал нечестно, поэтому остался живой.

В полдень, однако, «Люфтганза» не отозвалась. В час дня тоже.

– Это какая-то российская «Люфтганза», – впервые точно заметила моя жена, когда я, с интервалом в три минуты, начал дозваниваться сам, но никто не брал трубку.

Потом я поехал на работу, жена осталась сторожить. Я звонил и с работы, безрезультатно, и дозвонился только в пять.

– Да все ОК! – отозвался лихой парень на другом конце. – С утра найдены ваши чемоданы! Почему не привезли? Да ты ж сам сказал, что тебе завтра опять улетать! (он или вправду перешел на «ты», или мне так показалось по тону, но, надо сказать, в голосе его была хамоватая артистичность).

Мне и вправду надо было улетать, и я об этом накануне честно сказал, но не ожидал, что это основание, чтобы мне их не привозить вообще.

– Старик, все отлично! В семь вечера выезжает машина! Сиди дома и жди!

Чемоданы не привезли ни в семь, ни в десять. Я сидел и набирал все номера телефонов, хоть как-то связанные с «Шереметьево». Я звонил на склад забытых вещей, и на таможню, и, о чудо! – люди, вовсе не обязанные отвечать на мой запрос, после искренних жалоб куда-то там звонили по внутренним телефонам, связывались с неведомой «Наташей Королевой», чтобы расспросить о «люфтганзовских, а то тут парень один вообще без штанов остался», – и вскоре я узнал, что чемоданы мои три часа как покинули с представителем «Люфтганзы» (российской «Люфтганзы») аэропорт. Где они шлялись, что делали, почему не звонили – это покрыто мраком.

Когда же я уже пил валидол, заедая валерьянкой, и затевал страшную месть через суд (желательно Басманный), в дверь позвонили. Моя потеря, ты нашлась, войди скорее. Было половина одиннадцатого ночи. Сутки с прилета.

Перехожу к моралите.

Если вы сами окажетесь в такой ситуации – не паникуйте: багаж в наш компьютеризированный век бесследно не пропадает. Рано или поздно – довезут.

Попав же на наши дороги без указателей, в аэропортные, вокзальные и прочие предместья, являющие картину мелкого ада – не паникуйте тоже: злые люди, его устроившие, при персональном подходе оказываются и добры, и милы, и любезны. Рассказывайте им свои истории и бейте на жалость.

Я вот думаю только об одном: почему вот эти и милые, и добрые, и однозначно душевные люди, из которых большей частью состоит наша страна (полагаю, то и ОНИ в личном общении милы и душевны), творят со страной такую похабень, как только собираются вместе и приступают к профессиональной деятельности?

Почему у нас по-прежнему все хреново с указателями?

Почему у нас худшие на континенте дороги?

Почему Москва и наполовину не Мюнхен?

Почему Россия даже на треть не Европа?

Следует ли нам в нашем квипропо утешаться душевностью? Или все же настаивать на обезличенном, имперсонифицированном, общем для всех Ordnung – порядке, уничтожающем бардак?

Я как-то больше склоняюсь к первому. Боюсь, что выбирая второй вариант, мы придем к неизбежному выбору между русскими без России – либо Россией без русских.

2007 Comment

«Шереметьево» за прошедшие годы изрядно и построилось, и перестроилось, и даже сменило порядковые номера терминалов на литеры. Особенно хорош терминал D, откуда улетают рейсы «Аэрофлота». Если нет багажа, то, регистрируясь на рейс через интернет, можно вообще приезжать «Аэроэкспрессом» за 50 минут до отлета.

С остальным – что с указателями, что с дорогами, что с порядком, который для меня вовсе не казарма и колонной-строем-арш, а вот как раз внятная навигация жизнеустройства – тут все обстоит по-прежнему.

И я все чаще объясняю это тем, что люди в России – как и в большинстве азиатского типа стран – живут вне христианского типа бытовой культуры, то есть такой культуры, когда люди равны и равно важны, и ты к путнику относишься как к самому себе, и при этом живешь для себя. У нас живут – учатся, строят, делают машину или пекут пироги – не для себя, а для чего-то (кого-то) вне себя. Для родителей, начальства, ради денег или чтоб отстали. Наша страна по-прежнему не наша, а чья-то. Наши – это квартира, дача. А уже подъезд в доме или подъездная дорога к даче – они не наши, на них плевать. И на тех, кто не наш, кто не отсюда, тоже плевать.

В этом-то все и дело.

2012

#Германия #Баден-Баден Старая Европа и новый Петербург

Tags: Голой задницей по следам голой задницы Достоевского. – Слуга меня запеленал. – Губернатор Матвиенко как наследница Гитлера.

Как-то приятель соблазнил меня провести уик-энд в Баден-Бадене. Он обожал то, что называется Старой Европой, и обещал ее показать по полной программе.

Приятель родился в Перми, однако давно жил в Голландии, я же в ту пору работал в Лондоне. Идиллический городок на краю Шварцвальда был действительно удобен для встречи: туда летал дискаунтер Ryanair. А «полная программа» отсылала к европейской истории в той же мере, что и к русской: я был зван «на воды».

К водам в Баден-Бадене имело отношения два заведения: современный шалман, содержащий в названии что-то типа «spa», и старые термы Фридрихсбад, в которые мы и отправились. Войдя внутрь, я остолбенел, а будь на моем месте жена мэра Москвы Елена Батурина (испытывающая, как известно, сильные страдания при виде «ужасного состояния» венецианских домов) – она бы и умерла. Кафелю там было полторы сотни лет. Того же возраста толстенные трубы открывались при помощи рычагов. Потолок выглядел так, как выглядит потолок, веками впитывающий дух минеральных солей. «Зато ты сидишь голой задницей на той же мраморной скамье, на которой сидели Достоевский и Тургенев, – сказал приятель. – А в новом spa кто? Одни ваши воры».

Не могу сказать, что тактильные ощущения от филейных частей Достоевского меня восхитили, но разницу между старым и новым я прочувствовал хорошо. Мы продвигались по термам минута в минуту по заведенному с XIX века расписанию, то погружаясь в горячий бассейн после прохладной парной, то в холодный после горячей. Банщики хватали нас за ноги для разворота на каменной мыльне, и растирали какими-то пузырями, что мало походило на то, что я понимал под словом «массаж». Под конец же мы перешли в последний зал, построенный, на манер римского Пантеона, в виде купола без окон, где тусклый свет вперемежку с дождем падал внутрь через отверстие на самом верху. Капли били о мрамор пола. Еще один слуга беззвучно схватил меня, спеленал простыней по рукам и ногам – как младенца – и уложил на подогретое ложе, накрыв байковым, как в детстве, одеялом. Я уснул невиннейшим сном в своей жизни.

Камни Старой Европы усилили мою любовь к Петербургу – единственному старому европейскому городу в России, который вообще по своей сути есть город золотого сна, декорация вымышленной прекрасной империи. И это было одной из причин, почему я не остался жить в Англии. Должно быть, ту же любовь чувствуют питерские декораторы: не те, что закупают тоннами для очередного интерьерного ресторана стразы от Сваровски, а те, что трясутся над подлинными старыми кирпичами. Ведь эти кирпичи много чего видали и много кого знавали – от Достоевского до Мандельштама.

Тогда я еще не знал, что старый Петербург вскоре начнет уничтожаться с тем же буйством, с каким в 1990-х новые русские сбивали лепнину в протечках ради подвесных потолков. При губернаторе Матвиенко на Невском снесут больше старых домов, чем было разрушено Гитлером в войну, и это, к сожалению, вовсе не литературная гипербола. Многие объясняют уничтожение истории коммерческим интересом, но я порой думаю – а может, разрушители просто не видят, что Петербург – это Старая Европа? Не знают силы старых камней?

Я и сам, плескаясь в термах в бассейне, спросил приятеля: а где же знаменитая баден-баденская минеральная вода?

– Дурак! – был ответ. – Ты в ней сидишь.

2008 Comment

Мы, русские, иногда представляемся мне нацией детского, детсадовского даже, возраста. Несмотря на 1000-летнию историю. Может быть, потому, что история в России ходит по кругу – и новое поколение в некотором смысле каждый раз начинает с нуля, не усваивая опыта предыдущих.

В Европе ведь тоже история не всегда считалась ценностью, и, скажем, во второй половине XIX века префект Осман недрогнувшей рукой снес средневековый Париж, включая дивные мосты-улицы (а уж как против этого протестовали Гюго! Бальзак! Золя!..)

Но там уже концу XIX века уже одумались.

А у нас в начале XXI века – все еще нет.

2012

#Бельгия #Брюссель #Брюгге #Антверпен Бельгийские штучки

Tags: Страны гастрономические и негастрономические. – Французские шарады и бельгийские невесты. – Завтрак под Вагнера и фактор ума в процессе доведения до ума мидий.

В 2004-м году я жил в Лондоне – этой фантастической столице гастрономической пустыни по имени «Англия». Хваленые рестораны China Town оказались хуже плохих китайских в Питере; в индийских заведениях карри было ярко-желто от красителей. И всюду было невкусно. Ей-ей, для меня центром гастрономической цивилизации была столовка Би-Би-Си на Стрэнде, где за три с полтиной фунта чернокожий детина готовил stir-fry – то, что потом пришло к нам под именем «вок». Я с тоской ждал получки и думал, что рвану на поезде под Ла-Маншем в Париж, который стоит мессы чревоугодия. И вот тут по русской секции Всемирной службы Би-Би-Си разнеслось: «Из Бельгии возвращается Кристоф!»

– Ху из Кристоф? – спросил я.

– Наш шоколадный мальчик! У его мамы chocolate factory!

О появлении Кристофа – белозубого сияющего мальчишки, разливающегося по-русски курским соловьем – я узнал по запаху шоколада и, не знаю, по свету, наполнившему коридоры с тугими противопожарными дверями. Кристоф вернулся из дома и теперь коллег одарял. «Это шоколад Leonidas?» – натужно подольстился я, вложив в вопрос все познания о кондитерском цехе Бельгии. «Ну-Leonidas-у-нас-в-общем-то-конечно-больше-для-туристов», – щебетнул Кристоф, протянул мне коробку, – и я пропал.

Я не слишком жалую сладкое, знаете ли. Десерты для меня – цезура, ритмический пропуск в строфе. Но это был шоколад Corn? Port Royal. Это такая, если я правильно понимаю, валлонская материализация представлений о счастье.

Надо ли говорить, что в ближайший уик-энд я махнул в Брюссель. Туда из Лондона – как в Бибирево из Теплого Стана. К тому же Париж, должен заметить с высоты сегодняшнего опыта, не есть гастрономическая столица мира, поскольку гастрономической столицей мира не может быть город, где нужно знать, в какой ресторан идти. Париж трачен молью туризма. Гастрономическая столица Франции – Лион; гастрономическая столица мира – Бельгия.

Именно Бельгия, а не Брюссель или Антверпен. Потому что в некрасивой, с подразбитыми дорогами, скучноватой стране, где всех-то и счастий пан-атлантизма, что стопроцентно освещенные в ночи шоссе, – можно приехать в любой город, завалиться в любую харчевню (да хоть на перекрестке туристских троп, как однажды в шовинистическом и нетолерантном Антверпене мы завалились в первый попавшийся шалман, где с моей женой, переводчицей-синхронисткой, отказались говорить по-французски; два кудлатых пса валялись под столами, а название заведения я, понятно, забыл; и мы от возмущения и голода заказали первое, во что ткнулся взгляд, свиные ребрышки – и местная национал-официантка нам лениво и быстро их принесла. О боги. О Вицлипуцли и сладостный Озирис. Ребра пред готовкой макнули на секунду в сахарный сироп. Это была свинья с карамелизированных небес. Ребра лежали пулеметною лентой, чуть не полуметровым куском. Мы скомандовали «пли!» – и перенеслись вслед за свиньей в рай. Пункты по переходу в рай находятся в Бельгии всюду, и уверяю, визу не спрашивают).

Потом Кристоф – который станет нашим другом, и переедет в Париж, и мы будем приезжать в Париж и останавливаться у него – мне объяснит устройство Бельгии. Это страна, живущая не наружу, а внутрь. Завоеватели Брюсселя всегда задумчиво чесали репу (ту, которая под шлемом) – и на фига ж было надо за такое счастье биться? – и решали нестись далее по своим нехитрым делам. А хитрые брюссельцы вылезали из домов и, перекрестясь – ну вот, еще одних дурней спровадили! – отправлялись к скворчащему в котелке (тому, который на огне) маслу, чтобы попарить репу либо же банальную картошку по хитрому рецепту превратить в самые вкусные в мире фриты.

Впрочем, вру. Бельгийская кухня такова, что потайных швов в ней нет.

Это во Франции каждый шеф – шарадист: «мой первый слог на дне морском…», – и поди разгадай, какого морского гада он скрестил, скажем, с телячьим зобом, превратив обоих в суфле. А кухня в Бельгии бесхитростна и открыта, как сельская невеста в первую ночь. Главное национальное блюдо – это как раз жареная в кипящем масле картошка. Фриты делают на каждом углу и едят на каждом углу – их лузгают, как в Вологде семечки. Но кто бы мне объяснил, на каких Елисейских полях они добывают картошку!

Помню, однажды парень по имени Джеф Хэррис – англичанин, присматривающий в Брюсселе за евронацизмом, про который он писал книги – потащил меня на ланч на площадь Журдан. «Популярное место», – сказал он. Я поверил, когда на подступах он раскланялся с дюжиной чиновников Европарламента (евробюрократы, как и геи, в выборе мест для еды осечек не делают). На площади произрастала унылая круглая постройка – в Ленинграде такими метили конечные остановки трамваев. Мы подошли. Остановка называлась «У Антуана» и торговала фритами навынос. Подле, блаженно-счастливые, фритами объедались семейные матроны и поклонники промискуитета, депутаты и гастарбайтеры, коренные и понаехавшие, – единая, черт побери, Европа!..

Впрочем, забегаю вперед. А тогда, в первый приезд в Брюссель, я мечтал найти буколический городок под хребтами черепитчатых крыш, желательно пропахший шоколадом, – как в Москве до сих пор им пахнет галерейный район у бывшей фабрики «Красный Октябрь».

Как говорит поколение next, действительность меня обломала жестоко. Брюссельская авеню Сталинград выглядела так, будто битва случилась вчера. На улице, где я зарезервировал комнату – серой, тоскливой и бесконечной, как жизнь по гудку – не было номеров домов, и я надеялся, что правильно понял хозяйку, уверявшую, что «я мимо не пройду». Неожиданно среди уныния образовался дикий виноград, в зарослях была дверь. Вышедшая дама грозно спросила, где моя жена. Покачав головой и сказав, что не доверяет мужчинам младше 50, приехавшим без жен, она все же впустила: похоже, из жалости. В комнату вели грандиозные стеклянные двери с травленой плавиковой кислотой рисунком. Кровать эпохи Рекамье могла приютить полк. В столовой из-под пятиметрового потолка свисала хрустальная люстра размерами с то чудище, что украшает в Лондоне Музей Виктории и Альберта. За круглым столом сидели семейные пары старше 50, все в черном, и ножи зловеще звякали в тишине, потроша тушки круассанов. Вдруг грянул Вагнер. Я физически ощутил, что сейчас прозвучит выстрел, а потом приедет Пуаро, и нам не дадут разойтись, пока не найдут убийцу – и бросился вон.

Я бежал до площади Гран-Пляс, где барочные здания цехов и готический абрис ратуши ласкают не столько глаза туристов, сколько линзы их фотокамер, – и плюхнулся за столик. Окрест, насколько хватало взгляда, столики были уставлены черными кастрюлями. В кастрюлях возвышались груды мидий. Публика – плотоядно, смачно, и опять же как семечки – поглощала моллюсков, выбрасывая шелуху раковин в крышки от кастрюль.

Возлюбленные братья и сестры мои, родня по чревоугодию! Любой дурак умеет готовить мидии: моешь раковины, режешь пару лимонов, чуть томишь это добро в собственном соку, пока не раскроются створки. Это так же просто, как готовить мидии в белом вине или в пиве – и так же просто, как готовить фриты или сохранять в мясе сок. Это умеют все дураки и дуры мира. Но почему-то у дураков получается унылое дерьмо, а в Бельгии – бесконечное счастье. Почему? Не знаю. Но и в ар-нувошном Brasserie Horta, и в шалмане со стершимся от обилия туристов именем, и на скучнейших деловых авеню, и в кишочках улочек на холме над брюссельским Дворцом Правосудия – вы всюду найдете три слагаемых местного кулинарного счастья: фриты, мидии, шмат мяса. (A propos: в переулках над упомянутым Дворцом мы с женой однажды наткнулись на гастрономический ресторан Le Gourmandin. Там двое мужчин совмещали функции нежных друзей, поваров и официантов. Когда они принесли заказ – голубя с карамелизированным баклажаном на ковре из картофеля – я обомлел: ковер был сложно соткан из картофельных нитей). Так что не спрашивайте у меня адреса.

Впрочем, один – в качестве предупреждения – я все же дам. Однажды в поисках средневековых красот я поехал в Брюгге (меня извиняет то, что фильм «Залечь на дно в Брюгге» тогда еще не был снят). Насладившись каналами и игрушечными домиками, я поспешил на вокзал по улочке Oostmeers (собственно, другого пути не дано). Улочка представляла собой череду кондитерских лавок. И я, не любящий сладкое человек, накупил шоколада в подарок сестре, жене и племянницам. И мне его художественно упаковали. И потом, в ожидании электрички, я решил одну коробочку открыть. Соблазнился запахом. Хотя это был на изысканный Marco Lini, а уж бог его знает какой шоколад.

А когда электричка пришла, я стоял, как идиот, с перемазанным шоколадом ртом, и доедал последнюю упаковку.

И самое ужасное – мне за это до сих пор не стыдно!

2011 Comment

Там еще вот какое продолжение завтрака под Вагнера было (я рассказывал об этом друзьям, но журналу «Афиша-Еда», для которого и был написан этот текст, история явно не годилась…) В общем, та дама, владелица пансиона, что не доверяла одиноким мужчинам младше 50, строго-настрого мне приказала не возвращаться позднее 23.00. А я после обеда поехал в Антверпен, провел там дивный вечер, засиделся в местном рок-клубе, – ну, и вернулся в Брюссель лишь последней электричкой сильно за полночь.

В дверь я стучал полчаса. Без результата. В отчаянье я думал искать другой отель – хотя это ломало бюджет – но тут послышались шаги и дверь скрипнула. На пороге, в ночной рубашке до пят и чуть не в ночном колпаке (как теперь услужливо дорисовывает память, которой, впрочем, я бы на сто процентов не доверял) – стоял детина лет тридцати пяти, в котором нельзя было не опознать сына хозяйки. Пробурчав что-то по-фламандски, он растворился в темноте под ведущей на мой этаж лестницей, и вскоре оттуда послышался его свистящий храп, к которому примешивался и второй. Я не удержался и заглянул под лестницу.

Боги мои!

Прямо под пролетом, среди обильных пальм и фикусов в горшках, в синем тревожном свете луны я увидел двуспальную кровать, на которой почивали, посвистывая в два носа, хозяйка и ее сын.

На цыпочках, сняв ботинки, я прошмыгнул к себе в номер, где потом долго удерживался, чтобы не расхохотаться. И если про снятые ботинки, я, каюсь, загнул, то за прочее ручаюсь.

Но название пансиона я забыл, имя улицы не помню, – не спрашивайте адрес, не просите!

2012

#Франция #Куршевель Рублево-куршевельский склон

Tags: Русский горнолыжный гламур и лыжи с бриллиантами. – Олигарх-хантинг как альпийский вид спорта. – Конец Belle ?poque.

Хемингуэй, описывая послевоенную dolce vita – открытие Ривьеры богачами, освоение Cote d’Azure – использовал, если не ошибаюсь, образ рыбы-лоцмана, акулы и прилипалы. Лоцман открывала неизвестное место, акула-миллионер делала его модным, а рыбки-прилипалы разбалтывали тайну и портили все. Приходилось искать новое.

Я к тому, что русским сезонам Куршевеля, в котором этим январем люди вроде меня рисковали свободой (пока вы, граждане, кушали оливье), – уже примерно 5 лет. Это пенсионный возраст для модного русского места (в русском представлении о моде, когда тусовка, роясь, каждый сезон опыляет новый цветок). Роман Абрамович, в прошлом году гулявший по склонам на подбитых мехом охотничьих лыжах – в этом не приехал. Михаила Прохорова французы и вовсе бросили в кутузку. То есть те, кто злорадствуют по поводу «конца Куршака», правы. Новогодняя игрушка, прелестная альпийская деревушка перестала, условно говоря, быть приватным открытием горнолыжной семьи Потаниных-Прохорова-«Норникеля» (а без них не было бы и местного Кубка Миллионеров) и примкнувшего к ним гламура.

«Куршевель» (через «е»!) перестал быть паролем клана богатых и красивых – и стал понятием собирательным, стоящим в словаре синонимов напротив «Ксюша Собчак» (Ксюши, кстати, в этом году тоже в К. не видели). Каждый теперь фамильярен с К., и судит о К., и презрителен К. – а отчего ж не быть, если там (всем известно!) просаживают миллионы, развратничают миллиардеры, а их приживалки катаются на лыжах, инкрустированных бриллиантами?

И ведь лыжи с бриллиантами – от Lacroix – в К. действительно продаются. 36000 евро пара. Кто-то их покупает. Но это единственная правда о К. Остальное – миф.

Миф о деньгах

Газета, когда-то бывшая рупором либералов, отводит К. три полосы и пишет взахлеб: самый дорогой курорт в мире! Ски-пасс на подъемники – 46 евро! Занятие ребенка с инструктором – 500 евро! Цены в гостиницах – за облаками! (Это как истерика 1998-го: доллар будет стоить 30 рублей! Нет, 50! А я говорю, 100, и все мы умрем!) Понятно, никто из писавших в К. не был.

На самом деле русская неделя в Куршевеле, с 2 по 9 января (далее джет-сет перемещается в Санкт-Мориц) – это сезон снижения цен: основной контингент, французы, разъезжаются после рождественских отпусков. Номер в дизайн-отеле Куршевеля-1650 Le Seizena стоит уже не 300, а 230 евро. В самом шикарном и престижном Куршевеле-1850 (весь К. – 4 деревеньки, разбросанные по высотам) экономные умники заранее бронируют номера по 120 евро, а приезжающие большой компанией снимают шале: так еще экономнее. То есть если взять проживание – выходит Финляндия.

Кататься на лыжах и вовсе недорого. Прокат полного комплекта – от 20 евро за день. В парке Волен под Москвой или в Коробицыно под Петербургом придется отдать от 500 до 600 рублей за пару часов. Ski-pass, пропуск на подъемники на день – 35 евро (два часа в Сорочанах на выходных). Если кататься после полудня – 25. Подъемники на учебные горки (а они фантастические, до 1,5 км длины) – вообще бесплатны. Если добавить, что действуют в К. 130 склонов и полсотни отличных подъемников – то обдираловкой покажется Красная Поляна, с ее единственной скучной трассой, чудовищным сервисом и безумными очередями к полудохлой «канатке».

Я не хочу сказать, что К. – дешевое место. Но там есть выбор между очень дорогой жизнью, скажем, в отеле Byblos – и жизнью бюджетной. Между устрицами в Le Tremplin и крепами с гран-марнье в соседней блинной. На Рублевке такого выбора нет. Может быть, поэтому наши соотечественники выбирают – и это правда – не блины, а устрицы. С европейской точки зрения, это некоторый перебор, свойственный русским, которые всегда к тому же несколько во всех смыслах переодеты, overdressed.

Но все же предпочитать устриц – лучше, чем предпочитать спиртное с утра в турецких «все включено».

Хотя с точки зрения европейцев лучше – не перебирать.

Миф о разврате

– Там правда проститутки стоят 1000 евро?

О господи. Вот как объяснить, что начиная с некоторого уровня, то есть с уровня сардинского Порто-Черво, или генуэзского Портофино, или Кап-Ферра, или Монте-Карло, проституция как таковая – по схеме «я плачу, ты делаешь» – исчезает до пренебрежимо малого числа одиночек. Здесь другие игры, и главная, по точному определению веселого журналиста и пиарщика Алексея Карахана, называется oligarch-hunting – охота на олигархов.

Вот прелестная девушка, катающаяся на лыжах с мамой (летом вы их мамой встретите на пляже Никки-бич в Сен-Тропе): денег у семьи в год ровно на две поездки, но девушка мила, и главное – на выданье. Ну, а в Куршевеле есть за кого выдавать. Дочки-матери вовсю стреляют глазами, но осмелился бы кто предложить им деньги!

Вот на веранде пьет свежевыжатый сок (4,5 евро, кстати) глава адвокатской фирмы Виталий, который на лыжах и вовсе не стоит. Зато Виталий умеет находить хороших клиентов, среди которых у него сейчас и Пушкинский музей, и Спиваков. Возможно, будет и Прохоров: пол-тусовки уже говорит о том, что у Прохорова лежит на сохранении забытое Виталием пальто.

Вот знаменитый светский фотограф Левитин, снимающий со вспышкой длиннющими очередями от живота, как немец в землянке: цель его пребывания здесь вообще объяснять не нужно.

Вот дико модный PR-директор Вадим: это он устраивает четвертый год знаменитые «синие» вечеринки Martell, куда стремятся попасть все – но Вадиму надо, чтобы попали кто надо, и чтобы модельер Шаров специально для его вечеринки пошил специальную коллекцию (и Шаров честно шьет).

В Куршевеле вообще 95 % русских – в отличие от 95 % иностранцев – на работе, то есть на охоте. Окруженная горами крохотулька-деревушка с пятком пятизвездных отелей и двумя ночными клубам попросту не дает дичи скрыться. Ну, а если кто-то из лесных царей готов зафрахтовать самолет, покатать на вертолете над Альпами и подарить на память шубку или кольцо с камушком – то охотница, пожалуй, согласна полезть к такому волчаре в берлогу. А что? Обычный русский мужик пьян и скучен. А этот – явно уж, нет.

А кроме того… вы видели вблизи Прохорова или Абрамовича? Они подтянуты, спортивны, прекрасно и молодо выглядят.

Полиции Лиона, пытающейся выдать дичь за сутенеров, остается только посочувствовать.

Конец истории

Русских в К. вычислить проще простого.

Вот пальто от Zileri, под ним пиджак Kiton, под ним пузичко и рубашка Zegna, короткая стрижка, готовность к обороне, взгляд шарит по витрине Omega – это вечером так одет наш, из сургутских топ-манагеров.

Вот старик, черный бушлат, в зубах сигара, выгуливает кривоногого белого бульдога по рядам торговой галереи – не наш.

Фишка в том, что русские здесь – да, впрочем, и всюду – живут не в свое удовольствие, а напоказ. Точнее, удовольствие именно в том, чтобы напоказ выставлять удовольствие. А европейская идея в том, чтобы получать удовольствие от удовольствия, не мешая другим. У продвинутого, хорошо образованного европейца вообще высший шик – понять устройство чужой страны, выучить язык, стать своим и, таким образом, на одну страну обогатиться.

У русских же повод гордости – жить всюду, как в России.

Несколько куршевельских сезонов эта гордость била фонтаном, но все же для внутреннего потребления. Да, пел в ресторане отеля Les Airelles казацкий хор «хава нагилу» для Романа Абрамовича – но ведь не на улице же. Да, лилось в прошлом году из автомобильных динамиков про «желтые очки, два сердечка на брелке» – но в таком варианте Рома Зверь даже как бы и мил, как мило, бывает, потанцевать под «Тату» на дискотеке где-нибудь в Таиланде.

Однако в этом году пошло через край.

«Мегафон» воздвиг на Круазетт изо льда Спасскую башню чуть не в натуральную величину.

«Звери» два часа пели на Круазетт вживую – сцена и звук у них были такие, что Лужники отдыхают. Тоже, положим, не криминал, но вот через всю сцену тянулся транспарант «Олигархический ерш дарит зверей простым людям» с портретом мужика, неизвестного самому продвинутому гламуру, за исключением фотографа Левитина, презрительно фыркавшего: «Да это ж Ершов, детка! Считай, что Прохоров!» И резал глаз не плакат, а то, что никто не удосужился перевести его на французский.

И означала это, что олигархические ерши говорили всем местным сомам в куршевельской заводи: а пошли вы все на. Это наше. Мы платим бабло. И ведем себя, как у себя, где бабло побеждает что угодно – хоть добро, хоть зло.

…Я не хочу утверждать, что этот перебор был причиной известных событий, связанных с арестом в этом сезоне 26 россиян. Хотя, возможно, какая горнолыжная бабушка из богатых и пожаловалась на мигрень. Более того, я абсолютно уверен, что в Европе жизнь в пределах закона охраняется тем же законом.

Но версия у меня есть: все же наши перебрали. Сдетонировало. Нарочито показная гульба оказалась последней каплей, last drop. Ну, а материал кой-какой уже имелся, и решили проверить, невзирая, как говорится, на. В Европе на материальное и социальное положение полиция, знаете ли, вообще не взирает.

Те русские, что поедут на следующий год в Куршевель, будут это помнить очень хорошо. Настолько хорошо, что русский Куршевель – от души, громкий, на вынос – будет, скорее всего, забыт.

Отличный, сытый, буржуазный, прекрасный горнолыжный курорт будет разбит в качестве русской хрустальной мечты.

Появится новый смысл поехать туда: наконец-то от души покататься. К нам, кстати, местные там относятся исключительно хорошо.

2007 Comment

Первый раз в Куршевель я приехал зимой 2006-го, – по работе: я тогда был главредом глянцевого журнала. Ехал в диком испуге. Отчего-то я решил, что все катаются там, как боги. Я же не умел совсем.

В общем, за пару недель до отъезда я стал брать уроки, и успел взять полтора. Еще пару раз я покатался сам (опустим, как это выглядело со стороны) в Волене под Москвой и на Пухтоловой горе (скорее, горке) под Питером. Пятый раз, не видя ничего от страха, я съезжал уже в Куршевеле, причем умудрился зарулить не на новичковую «зеленую», а на «красную» трассу… Слава богу, что в Куршевеле (в отличие от соседнего Мерибеля) трассы маркируют льстиво для отдыхающих: «красные» там – на самом деле менее сложные «синие».

Ну, а когда к концу поездки я смог смотреть на мир спокойно, то увидел, что катаюсь я средне, – с учетом, что половина приехавших русских не катается вообще (я не про Прохорова или Потаниных).

Лыжи с тех пор – мое главное увлечение, а попутно я освоил еще и сноуборд. И всех, кого могу, я ставлю на лыжи или доску, не особо и спрашивая, хотят они или нет… Вот сына нашего консула в Дубаи Диму Красногора соблазнил сноубордом, причем прямо в Дубаи – есть у них там труба со снегом внутри, где катаешься при температуре за бортом +42…

Мораль, полагаю, у этой истории такова: любовь (хотя бы и к лыжам) может зарождаться где угодно. Хоть среди сора, хоть среди глянца. К антуражу любовь не имеет решительно никакого отношения.

2012

#Франция #Куршевель Рай умер, да здравствует рай!

Tags: Выезд царя на гору. – Кура с трюфелями для тюменского менеджера. – Средний куршевельский класс.

Куршевель, эта оживающая на зиму горнолыжная фата-моргана, на какое-то время был в русском сознании примерно тем же, чем до Куршевеля был в русском сознании Париж. Этой весной я видел то, что осталось от русского Куршевеля

Их нравы

В апреле, за пару дней до закрытия горнолыжного сезона в Подмосковье, мы с друзьями договорились в ночи покататься. Горнолыжные склоны возле столицы в качестве компенсации за невеликий размер работают допоздна.

Я выехал первым и удивлялся, что на Дмитровском шоссе у каждого перекрестка, – да что там! – у каждой заправки стояло по милицейской машине и дядьке в фуражке. Тут позвонил приятель, застрявший на Рублево-Успенском: там, начиная с поворота на Ново-Огарево, творилось то же самое. Третий звонок довершал картину апокалипсиса: два ряда МКАД от Рублевки до Дмитровки милиционеры перегородили фурами, явно ожидая важного выезда.

То, что путь к царской резиденции в Ново-Огарево дважды в день зачищают от подлой черни, меня не удивляло: я же читал «Россию в 1839-м» де Кюстина. То, что страна, бившаяся за демократию в 1991-м, утешилась монархией в духе царя Гороха, было, в конце концов, традицией. Я не понимал другого: какое такое дело могло ждать царский выезд на замызганном Дмитровском шоссе? Там не числилось палат ни одного боярина.

Разгадка обнаружилась, когда цепь стрельцов дематериализовалась после указателя на горнолыжный клуб Леонида Тягачева. То есть в тот же вечер, что и я с приятелями, решил покататься на лыжах и царь. Ну, мы, правда, из-за этого так и не смогли собраться вместе. Но мне-то жаловаться было грех: я улетал закрывать сезон в Альпы.

Шале с автодромом и лифтом

– Вон шале Михаила Прохорова.

– Где?

– Прямо под нами. Видишь, вся крыша в спутниковых антеннах? 1600 квадратных метров. Пять этажей, включая подземные. На нижнем уровне – картодром.

– Ты хочешь сказать, Прохоров в подвале раскатывает на машинах?! Они что, электрические?

– Бензиновые. А Прохоров после ареста вообще в Куршаке не появлялся. Его, кстати, упрашивают сдать дом в аренду. Желающих будет много. Типа, «я тут снимал у Миши Прохорова шале»…

С балкона шале Charmilly, где я стою со знакомым, открывается отличный вид на Альпы: такой же, что из окон дома, принадлежащего самому богатому человеку России. Мы в Куршевеле-1850 – самой известной и дорогой из четырех деревушек-станций, объединенных общим именем. Дом Прохорова на легком отшибе: тишина, нет случайных зевак, зато под рукой альтипорт со взлетной полосой длиною с сигару. Арендовать Charmilly на европейское Рождество стоит 120 тысяч евро в неделю. Пять спален, бассейн, хамам и отличный дизайн в стиле Жака Гарсиа. Мне говорят, что еще 15 лет назад бизнеса по аренде таких шале в Куршевеле и Мерибеле не было. У богатых французских семей водились, конечно, в Альпах дома, там они проводили пару недель в году, – и все. Однако потом здесь появился англичанин Пол, который предложил не просто сдавать пустующую собственность, но вместе с дворецким, поваром, шофером, – сочетая, таким образом, приватность с гостиничным сервисом. Сейчас под присмотром Пола находится с десяток шале – одно из них, например, принадлежит семейству Митерранов. Есть там шале с лифтами, с бассейнами с противотоком, спортзалами, с долби-кинозалами на 30 мест, – картодром сюда бы вписался. А сам Пол вежливо покашливает за нашей спиной, и на том королевском английском, который существует только в Букингемском дворце, осведомляется:

– Напитки, джентльмены? Сок, кофе, чай, или, может быть, шампанское? А еще есть исключительные бисквиты!

В руках его поднос: он лично обслуживает гостей.

– Пол – это вклад английской цивилизации в Куршевель, – говорит мой знакомый. – Не считая, конечно, толпы английских студентов, напивающихся после лыж в стельку. Кстати, ты знаешь, что русских в Куршевеле и Мерибеле всего лишь 5 процентов? Но мы на третьем месте после французов и англичан.

– А каков вклад русской цивилизации в Куршевель? – спрашиваю я.

– Русская цивилизация познакомила мир с особенностями национальной охоты на олигархов. Сейчас олигархи кончились, остались экскурсии по местам боевой славы.

У них была богатая эпоха

В середине апреля в Трех Долинах катаются лишь до обеда: солнце лупит так, что лица чернеют, каким кремом не мажься, оставляя белую полосу от очков вокруг глаз, – все ходят еноты енотами. Снег же к полудню превращается в кашу, которую французы называют супом, и по супу носятся лишь поздно проснувшиеся англичане, – порою в одних семейных трусах. Зрелище еще то.

После катания я мучаю вопросами всех, кто попадается на пути: продавщиц в лыжном магазине Lacroix, где в особом кейсе, как Ленин во гробе, выставлен на обозрение набор лыж «Courchevel» по цене 50 тысяч евро (и это не «лыжи с бриллиантами», которые тоже есть, а просто лыжи); милейшую главу местного турофиса Аделин; чемпионку мира по сноуборду Жюли; управляющего отеля Les Airelles (того самого, где некогда хор казаков пел для Романа Абрамовича «хава нагилу») месье Арриги, – меня интересуют два вопроса. Первый – изменилось ли что в Куршевеле после кризиса. Второй – изменились ли в Куршевеле после кризиса русские.

Ответы на удивление схожи. Нет, туристов не стало меньше вообще и русских в частности, свободных мест не было. Ну, или (смущенная заминка) почти не было. Но кое-что изменилось. Скажем, в этом году русские брали в ресторане бутылку вина за 100 евро – но не за 1000, как раньше. А в бутиках просили скидку, и уходили, если отказывали, и уж в любом случае не оставляли продавцам чаевых. «А что, продавцам разве положены чаевые?» – удивленно спрашиваю я продавщиц, из которых примерно половина русских. «Ну, те, кто работали раньше, говорили, что чаевые давали, а одежду не примеряли вообще – сразу покупали. Кстати, раньше на распродажах бутики скидывали максимум 30 %. А в этом, посмотрите – всюду 50 %».

Я, кстати, помню тот Куршевель, образца 2006 и 2007 годов, когда, провожая взглядом вертолет, знатоки утверждали, что это окружение Дерипаски посылало геликоптер в Лион за «нашими нормальными, такими, знаешь, типа, молочными сосисками».

Глянцевая историография, описывающая русский Куршевель как зимнее нерестилище российских богачей и Мекку вообще всей русской тусовки, обычно опускает тот факт, что Куршевель на пике славы превратился из горнолыжной станции в место даже не шумного отдыха, и даже не разгульного шопинга, но в охотничий заказник, где такие, как Прохоров, Дерипаска или Потанин, были загнанной в долину меж гор дичью, а все остальные – охотниками. Девушки охотились – за олигархами, бизнесмены – за контрактами, юристы – за клиентами, тусовка – за зрелищем, а деньги – за деньгами громадными.

Забронированный номер в отеле был, по сути, охотничьим билетом, дававшим право на отстрел.

Эта охота имела мало отношения к тому, что представлял собой Куршевель как горнолыжный курорт – а он представлял собой выдающуюся инфраструктуру, в которой скоростные подъемники связывали в единую сеть сразу три долины и сотни километров отличнейших трасс, а отели и шале строились так, чтобы можно было прыгать с крыльца на склон прямо на лыжах, подобно Онегину, который вскакивавшему с крыльца на жеребца. К услугам новичков были сотни инструкторов (среди них – прославленная русская горнолыжница Варвара Зеленская), лыжные школы и лыжные детские сады.

Вот это и было в Куршевеле основным, а уж все остальное – и рестораны, и отели, и спа – лишь дополнением, десертом.

Но увидеть это означало начать сравнивать Куршевель как минимум с Красной Поляной. А русский человек за границу едет не для того, чтобы понять или перенять чужую жизнь, но чтобы показать себя и проследить за ответной реакцией: в этом, кстати, и причина нынешней нашей обиды на весь мир.

Так что русский Куршевель кончился в 2007-м, когда французская полиция задержала там два с половиной десятка русских, и Прохоров в гневе пообещал в Куршевель не возвращаться, оставив пустовать свежепостроенное шале как забвенью брошенный дворец, – а вслед за Прохоровым Куршевель покинула и прочая крупная дичь.

Русский Куршевель 2009-го – без орущих на все Альпы концертов под открытым небом и бесконечных фейерверков, без ужинов на десятки тысяч евро в мишленовском ресторане «Шабишу», – это поминки по прежнему Куршевелю, или, поскольку гламур смерть отрицает, after-party.

Средний русский куршевельский класс

– Если мерить в категориях качества, то в русском Куршевеле в этом году изменилось все. Если в категориях количества – то не изменилось ничего, – продолжает рассказывать мой приятель. – То есть русских в январе было так же много, а хочешь знать, почему? Потому что выкупали места за полгода вперед: они же не верили, что нефть подешевеет. И перли сюда, как стадо к пересохшему водопою. На русское Рождество тут, дорогой мой, торчали одни тюменские нефтяники, которые так и не уразумели, на фиг они приехали. 7 января в полдень у кафе «Трамплин» – это на главном тусовочном водопое! – не было ни одного светского фотографа. Представляешь?

Я киваю, потому что сам в это Рождество безошибочно идентифицировал соотечественников на склоне не по дорогущим лыжным курткам Bogner, и не по бриллиантам в ушах красавиц, – а по тому одинаковому выражению лица, какое бывает у людей, когда они узнают, что в бутик по продаже счастья закрыт на переучет.

– Хочешь, – продолжает приятель, – я тебе покажу место, где обожал селиться этот самый средний куршевельский класс?

Вечером мы идем в отель Annapurna – единственный пятизвездочный в Куршевеле и, боюсь, во всей Франции тоже: налоги в отельном бизнесе здесь платятся с каждой звезды, и скуповатые французы склонны ограничивать статус даже самых шикарных заведений максимум четырьмя с половиной звездами.

От входа ужасающе тянет хлоркой – там явно проблемы с вентиляцией бассейна.

– Ну, если бы пахло нефтью и газом, публике было б совсем привычно, – замечает приятель и тащит меня в ресторан. В дегустационном меню ценой 78 евро длинные, как романы Дюма, названия блюд снабжены переводом. Например, под «Le poulet de fermier au risotto avec sause Saint-Augur et les truffes noire» значится: «Кура с рисом». Заказ приносят, и я отдаю должное мастерству перевода: это действительно кура с рисом, заводская столовка, и я не сразу понимаю, что подгоревшие шкварки – это убитые поваром трюфели.

Я в изумлении смотрю на приятеля, потому что во Франции такого быть не может, но приятель хохочет:

– Нет, милый. Ты хотел русский Куршевель? Получи! Что здесь изменил кризис, спрашиваешь? Да у нас со времен Пушкина не меняется ни-че-го! Мы все так же ленивы и нелюбопытны, и не желаем учить языки и знать, как живут другие народы, а когда садимся за чужой стол, требуем картошку с салом и куру с рисом. И только не возражай, что не все русские одинаковы! Те, кто научился ценить тонкую кухню – те бочком-бочком, но отсюда съехали. Кто побогаче – в Мерибель, кто победнее – в Менюир. Хочешь, дам адресок – сдается шале со спальней, кухней, гостиной и сауной за 350 евро в неделю прямо на склоне? Втрое дешевле, чем в твоих Сорочанах! А есть еще Межев, Шамони, Валь д’Изер, есть Австрия, Германия, Италия, Испания, – в мире, знаешь, много чего есть, если не сбиваться в кучу и не устраивать изо всего мира маленькую Россию…

Конец сезона

На следующий день мне уезжать, и со мной вместе уезжает, похоже, весь Куршевель. Вот в Les Airelles горничные накрывают до следующий зимы мебель пленкой, в спа-центре сливают воду из джакузи, а мне передают в подарок пакет с пасхальными шоколадными яйцами: «Мы закрываемся, приезжай в декабре, будут специальные цены». Вот из бутика Lacroix вывозят на склад нераспроданные лыжи: пасхальные каникулы в Европе закончены, магазин будет закрыт. Вот в офисе по туризму просят не забыть упомянуть о новой автоматической магнитной системе, пристегивающей к креслам подъемников детей, и о возможности зарядить деньгами старые пропуска на подъемники через интернет, – но это тоже теперь только в декабре. У инструкторов сегодня последний рабочий день. Куршевель закрывается до следующей зимы, и буквальностью закрытия я слегка ошарашен. Я спрашиваю, что же работает летом.

– Летом Куршевель – это стройка, – следует ответ. – Ну как, приедешь на следующий год? Le saison est fini!

Я мотаю головой и говорю, что буду еще непременно кататься под Петербургом, где в Коробицыно закрывают подъемники лишь в середине мая, – но не говорю, что там два курорта разгородили гору забором, как берлинской стеной, и который год не могут договориться об общем допуске на склоны.

В русский Куршевель мне не вернуться, потому что больше нет русского Куршевеля, а есть четыре французских альпийских станции, на любой вкус и кошелек, с отличными инструкторами, с улыбающимися продавцами, где горы общие на всех, и это такие прекрасные горы, что когда мчишь с вершины вниз, то от перепада давления закладывает уши, а он смены красот захватывает дух. А с другой стороны, вернуться придется, потому что «русский Куршевель» – это ведь не место, а состояние нации.

И не надо никуда ехать, чтобы в этом убедиться – достаточно просто постоять в московской пробке, когда дорогу перекрывают ради кортежа с мигалками.

2009 Comment

Два года спустя я наблюдал, какой может быть, что называется, пристойная встреча русского Рождества в Альпах, в тех же Трех Долинах: сначала факельный спуск инструкторов горнолыжных школ, потом фейерверк, потом танцы на снегу и горячее вино бесплатно. Было это все в упомянутом Мерибеле, который я просто обожаю за сложносочиненность даже «синих» трасс, за обильно поросшие заснеженными елями склоны и за наличие отличного олимпийского центра с бассейном, катком, спортзалом и скалодромом. Ну, и за то, что хотя до Куршевеля – всего один перевал (на лыжах можно управиться за полчаса), это все же другая долина.

А как встречал русское Рождество Куршевель? Оправился ли он после кризиса 2008-го? Замер ли в преддверии нового кризиса?

Право, не знаю.

В начале этого января во французских Альпах были невероятные снегопады. Все замело, половина подъемников не работала, перевалы были закрыты, с утра гулко стреляли противолавинные пушки, горели предупреждения о «крайне высоком риске катания» – мы жили в Мерибеле, как в варежке, затерянной в сугробе. Понемногу катались, конечно. А еще выталкивали из снега машины, не удосужившиеся надеть на колеса цепи, покупали савойские сыры на местной ярмарке, и выслушивали от местных, что, вот, деревушку Пралонг из-за лавин и вовсе эвакуировали.

И это была такая зимняя жизнь, что из сугроба, честно говоря, выбираться ни в какой Куршевель и не хотелось.

2012

#Франция #Париж Когда не смотрят в глаза собеседнику

Tags: Русско-украинские споры и угроза вымерзания Chateau Petrus. – Прямые и косвенные аргументы Вадима Глускера. – Замена углеводородам и блестящее будущее России.

У меня в Петербурге газовые колонка и плита. Колонки в старых домах у многих. Но если бы газ вдруг исчез из-за, предположим, конфликта Газпрома и Ленгаза, я бы, чертыхаясь, перешел на электричество.

Я бы отказался от газа, даже если бы Газпром был на 100 % прав, а компания-транзитер – нет. Потому что мне нужны горячие обед и душ, а не споры.

Примерно так же ощущает себя в газовом конфликте России с Украиной Европа. Надо понимать, что значит для Европы январь 2009-го. Холода настали там, где их не было никогда. Снег выпал в Шампани. В Париже на полтора дня был парализован аэропорт Руасси: не успевали чистить полосы. Париж вообще не рассчитан на морозы: во многих лавочках дверей просто нет, их заменяют роль-ставни. Под окнами квартиры, где я жил, именно так торговали миллезимными бордо. Продавец был закутан в шарф, изо рта валил пар, а на прилавках с 30 % скидкой лежал тысячеевровый «Петрюс».

В парижской квартире не спасали и электробатареи. Мы с женой в холоде смотрели телеканал France 24, где по теме «Можно ли доверять Москве?» сходились корреспондент НТВ Вадим Глускер и девочка с телевидения Польши. Польша замерзала, русский газ туда не доходил, девочка была очень искренна, мне ее было столь же искренне жаль. Жена переводила, и аргументы Глускера выглядели весомо. Россия не виновата, виновата Украина, – безответственный транзитер. Но когда жена замолкала, я переставал верить России, то есть Глускеру: у него бегали глаза, он не смотрел на собеседницу.

Как можно верить человеку с бегающими глазами? Как можно верить стране, которая превратила соседей, от Грузии до Украины, от Польши до Латвии, во врагов? Которая войну в Чечне называла «поддержанием целостности страны», а нападение на Грузию – «принуждением к миру»? Которая в США и в Европе видит противников, а дружит с диктаторами? В которой госчиновники непонятно на чьи деньги жируют в Куршевеле и стреляют с вертолета животных в запрещенный для охоты сезон? Где бизнесменов сажают в тюрьму, чтобы отобрать бизнес, где в суде не найти правды, а ищущих правду журналистов убивают? Где на госканалах не дают слова оппонентам (в чем грандиозный контраст с телевидением французским)? Месье Путин, у вашей страны бегают глаза! Даже если в конфликте с Ющенко вы правы, мы вам не верим. И не будем верить, пока вы либо не изменитесь – либо, как СССР, не развалитесь.

Ужас не в том, что таковой выглядит Россия в глазах Европы. Ужас в том, что Россия плевать на это хотела. Россия уверена, что Европа никуда не денется, влюбится и женится, ибо без газа не проживет. Мне приходилось слышать, что «Газпром» намеренно провоцировал конфликт – чтобы Европа вкладывалась в обходящий Украину газопровод, но оставалась зависимой от газопоставок.

Однако, боюсь, ответ Европы будет иным. И расконсервация советских АЭС в Сербии и Болгарии – только начало. Биотопливо, энергосберегающие технологии, отказ от автомобилей в пользу велосипедов (вон, в Лондоне собираются создать «велохайвеи»), солнечные батареи и что-нибудь еще, над чем в России смеются – это, в итоге, и будет ответом. Вон, хозяин парижской квартиры оставил нам с женой для борьбы с холодами дорогущее одеяло-дюве из лебяжьего пуха. Мы сперва тоже посмеялись, но в первую же ночь оценили: в спальне была холодрыга, а под дюве – тропики.

Спится же в тропиках на морозе удивительно сладко.

2009 Comment

О господи… Снова январь, и я снова в Париже. Правда, на этот раз +12 и лупит солнце (местные говорят – аномально тепло!). Залезаю на сайт newsru.com и читаю две новости подряд. Первая: Украина заявляет, что при за предложенной Россией цене за газ $416 за 1000 м3 ей выгоднее отапливать себя углем. Вторая: цена на газ в США упала ниже $100 все за те же 1000 м3 (там высокие цены сделали рентабельной добычу сланцевых газов). А вот и третья новость: на избирательном сайте Владимира Путина самым популярным предложением является предложение уйти ему из политики… Ах, нет – после того, как сайт был закрыт на профилактику, это предложение не является больше популярным.

В России всегда так – сильное желание делать вид, что ничего не меняется, приводит к тому, что в одночасье меняется все.

2012

#Франция #Бордо Творог в своем отечестве

Tags: Замок Розан-Сегла как французский привет деревне Мезгино. – Девятнадцатирежды герой гастрономического труда Ален Дюкасс с приветом Петербургу. – Творог с Кузнечного рынка как привет мировому чревоугодию.

В июне в Петербурге открылся ресторан самого знаменитого шефа мира – Алена Дюкасса. Гурманы вздрогнули: еще и потому, что Дюкасс всюду и всегда используют местные продукты. Которых, по словам питерских же рестораторов, они избегают.

Но сначала я расскажу одну историю, в качестве закуски перед основным блюдом, перед тем, что французы называют le plat principal, – не волнуйтесь, история будет недлинной, но имеющей отношение к гастрономии, Франции и России.

Мы с женой недавно проехались по региону Бордо, дегустируя молодое, урожая 2010 года, вино, которое еще даже не начинали разливать, так что на бутылках, из которых нам наливали, были временные этикетки. Эта дегустация молодых вин, les primeurs, – штука закрытая, для специалистов, которые в Бордо опознают друг друга в толпе по черным губам, как будто объелись черники (трещинки на губах смотрятся и вовсе клыками вампира). Но нас пригласил французский друг Доминик, хемингуэевский совершенно персонаж, грустный и умный прожигатель жизни. Он занимается тем, что любит вино, самозабвенно и взаимно. А поскольку Доминик человек небедный, он хватает в охапку тех, кто понимает толк в вине, и таскает с собой по местам производства и потребления жидких сокровищ. Вот он и захватил на этот раз мою жену, которая винный и ресторанный критик, – ну, и меня, в качестве нагрузки.

Если бы я хотел довести какого завистника до каления, то написал бы, что дегустации начинались утром в Шато д’Икем, продолжались днем в Шато Петрюс, а завершались вечером в Шато Пап-Клеман (и написал бы правду!), но дело не в этом. Просто на второй или третий день, стоя под стенами замка Розан-Сегла, любуясь убегающими за горизонт виноградниками (и идеально ухоженным замком, что отдельная тема), я вдруг поймал себя на том, что этот пейзаж уже видел. Просто не могу вспомнить, где. Но вспомнил: если виноградники заменить полями овса, а Розан-Сегла – полуразрушенным Введенским монастырем, то будет точь-в-точь ландшафт между деревнями Чернцы и Мезгино Шуйского района Ивановской области, где я проводил детство. То есть если повернуть круто направо, то скоро дойдешь до речки Тезы, то есть, тьфу, Гаронны.

И вот я стоял на одной из богатейших земель мира (бутылка молодого «Петрюса» обходится оптовику в 600 евро, и эту честь – быть оптовиком – нужно еще заслужить), где работает без продыха 15000 винодельческих хозяйств, из которых 1000 можно смело отнести к известным и знаменитым, и думал – ну почему так, а? Почему не овсяное шуйское печенье известно в мире, а «Шато Марго»? Не ивановская водка, и даже, прямо скажем, не современные ситцы? Не мезгинский березовый сок? Почему не знамениты в мире стейки из чернских бычков, как знамениты ти-боун-стейки из бычков техасских? Не, елки-палки, лес густой – местные грибы? Не пиво из местного хмеля, когда бы он рос?

Вот у вас – есть ответ, или хотя бы предположение?

А у меня – есть, иначе бы я это путешествие по волнам моей памяти не совершал. Но гипотезу свою я изложу в самом конце, а пока что давайте из-под Шуи, из-под виноградников Марго, перенесемся в Петербург в свежеоткрытый ресторан Алена Дюкасса.

Называется этот гастрономический храм mIX, и располагается он в новеньком отеле W (да, одна буква, дабл-ю, дубль-вэ), – отель этот находится сбоку припеку от Исаакиевской площади, на коротком отрезке Вознесенского проспекта, где целый квартал образован знаменитым домом Лобанова-Ростовского. Ну, Лобановы-Ростовские – это были такие князья, Рюриковичи, последний из которых, Никита Дмитрич, примечателен не только привычкой проходить в музеи без билета и дружбой с Сальвадором Дали, но и тем, что продал свою коллекцию русского искусства Константиновскому Фонду, фонду Константиновского дворца, то есть, если предельно упрощать, Путину… А дом Лобанова-Ростовского – это воспетый в «Медном всаднике» дом «с возвышенным крыльцом», на котором, с подъятой лапой, как живые, стоят два льва сторожевые. На чьих мраморных спинах главный герой поэмы спасался от наводнения 1824 года – но, как вы помните, не смог спастись от безумия… Сеть же отелей W – вполне знаменитая, ничуть не хуже «Риц-Карлтона»: как-то в W на Юнион-сквер я жил в Нью-Йорке, сам чуть не сходя с ума от того, что каждое утро проходил по площади, где стартует действие «Гламорамы» Брета Истона Эллиса, первые страниц двести которого ну просто «Духless» Сергея Минаева, бренды-шмотки-фишки-моды, а потом все опрокидывается, как поверженный боец на лопатки, и роман начинает вскрывать твой мозг консервным ножом – так что непременно Эллиса почитайте (Минаевым можно и пренебречь…) Тот нью-йоркский W расположен, кстати, в старом здании ар-деко, в проекте которого не был предусмотрен ресторан – так что мне выдавали талончики для завтрака в соседнем заведении, модном, но не очень вкусном, между нами…

(Скажете, я затягиваю, брожу и увожу в сторону от темы французской гастрономии и русских продуктов? Ничуть не бывало: я бегу ей навстречу; объяснения – повторяю – будут даны в конце).

И вот я сидел в Петербурге, на знаменитом проспекте, в отеле знаменитой сети, в ресторане знаменитого гастронома (у Дюкасса, если не вдаваться в детали, на 20 ресторанов в Париже, Монте-Карло и Лондоне приходится 19 мишленовских звезд, – он эдакий девятнадцатижды герой чревоугодного труда, суперзвезда).

Я сидел, поджидал шефа mIX Александра Николя (сам Дюкасс, открыв ресторан, из России отбыл) и думал о всяких забавных вещах (например: Дюкасс просил недавно Папу Римского исключить чревоугодие из списка смертных грехов, – к чему я отношусь, как пишут в таких случаях в каментах блогеры, «+1»), а параллельно читал подборку, подготовленную мне моей женой.

Это была подборка высказываний петербургских рестораторов о местных, производства Ленинградской области, продуктах, – и российским патриотам лучше бы этих высказываний не знать. Потому что над местными поставками и местными поставщиками местные дюкассы даже не издевались – они их попросту игнорировали. Их отвергал и ресторатор Мельцер, владелец рыбной «Матросской тишины», аргументировавший это даже не тем, что сибас и желтохвостик в Финском заливе не водятся, или что на берегу Финского залива нет ни одного рыбного рынка – а тем, что под Питером корову «сначала доят, а потом режут», то есть что в России утрачено элементарное деление буренок на молочные и мясные породы, и царит в смысле производства продуктов каменный век. Отвергал местных производителей и владелец «Строганоff стейк-хауса» и «Рюмочной номер 1» Гарбар. Отвергали вообще все, одинаково объясняя, что даже если случайно удается найти вкусную утку, поросенка или судака – нет никакой гарантии, что в следующей партии вместо утки не придет кура, вместо судака – лещ, и что их доставят в том количестве, качестве и размере, что необходимо. На отсутствии гарантированных, стандартных поставок местных продуктов как на главной проблеме местной кухне настаивали абсолютно все, на пальцах и калькуляторах объясняя, почему из-за границы выгоднее везти не только рыбу, но и, что удивительно, белые грибы. Да потому что, импортируя, ты получаешь калиброванный, отсортированный, проверенный продукт. А покупая в России, рискуешь получить в одной поставке и крупную рыбу, и мелкую; а в ящике с грибами половину червивых, и вместо готовки будешь заниматься переборкой… Спасибо, не надо. Оставьте тему любви к отечеству электорату «Единой России»…

…И вот с кухни в зал вышел (а кухня в mIX отделяется стеклянной стенкой, чтобы при желании наблюдать процесс) Александр Николя – молодой шеф такого телосложения, что шансов пройти кастинг на роль повара в кино у него нет, зато на роль Дон Кихота сколько угодно. И начал говорить про местные продукты совершенно удивительные вещи. То есть он сначала рассказал, как в Париже с 12 лет помогал своему отцу, зеленщику, в работе: они вставали в 3 утра и во тьме ночной ехали на знаменитый оптовый рынок Ражис, чтобы успеть выбрать лучший товар (да, восходы всех парижских мишленовских звезд начинаются именно спозаранок и именно на Ражис, потому что хорошая кухня начинается с отборных продуктов, и уважающий себя шеф всегда едет на рынок сам, не доверяя никому отделение зерен от плевел и агнцев от козлищ). В Петербурге, к сожалению, такого оптового рынка нет, зато есть очень неплохой Кузнечный рынок, где они основную часть своих продуктов и закупают. Да-да, не смотрите так, все овощи у нас от фермеров из Ленинградской области, кроме черного редиса, который мы не смогли найти. – Что, и помидоры? Не надо сказок! Ни на каком рынке сегодня в России нет вкусных помидоров, а называемые «бакинскими» та же вода! – Да, и помидоры, им удалось найти вкуснейшие, ленинградские, не испанские. А вообще, кое с какими продуктами в России дела даже лучше, чем во Франции. Потому что в Париже существуют три сорта творога, а в Петербурге тридцать три. А, к примеру, с местной курицей проблем вообще нет: это вначале поставщик не понимал, отчего цыпленок должен весить от тысячи двухсот до тысячи четырехсот граммов, но никак тысячу шестьсот, но теперь привык. – Ну, а яйца, месье Николя? Я знаю одну французскую булочную, закрывшуюся оттого, что яйца в России и в рестораны, и в магазины поставляют немытыми! – Да, это проблема. Нам даже пришлось организовать в ресторане место для мытья яиц. Вообще, главная проблема русских продуктов – это отсутствие стандартов и аккуратности, как бы объяснить… Ну, скажем, у Дюкасса в ресторане дело поставлено так, что кухню моют не уборщицы, а сами повара: потому что только повар знает, что такое идеальная рабочая чистота! А так – в Петербурге проблем не больше, чем в Англии. И эти проблемы решаемы, поверьте. И вы знаете, что говорит мэтр Дюкасс? Он говорит, что через пять лет вы не узнаете города! Вы не узнаете России! А сейчас – вы позволите? Время обеда, нужно быть на кухне…

И я вот после этого разговора я сидел в Mix, любовался сквозь окна имперским классицизмом дома Лобанова-Ростовского, и ел дивный, холодный, из местного питерского зеленого горошка суп. То есть мне принесли тарелку, на дне которой покорно ожидали участи горошинки, и в центре которой надсмотрщиком над ними возвышалось сбитое яйцо, как мне показалось, из сметаны – и на моих глазах все эти горошины и пол-яйца утопили в прохладном, нежно-салатного цвета, пюре. И боже мой, какой это был суп! Никакого подобия с гороховыми похлебками, с которыми у меня случалась близость! Это вообще была другая история, и со сметаной сразу стало понятно, что это была не сметана, а творог! И вот я ел этот холодный прекрасный суп, и вспоминал, как еще один мишленовский шеф, Стефано Заффрани, который в Петербурге ставил кухню в ресторане «Шабу-шабу», ресторане-шутке, эдаком варианте исполнения японской кухни руками итальянца, никогда в Японии не видевшим, – убедил меня покупать макароны «Макфа», поскольку они ему показались вкуснее импортируемых итальянских…

И еще, думал я, – да, проблем в русской гастрономии тьма, и пока что поставки достойной говядины организовать трудно, однако это не караул, а просто задача, над решением которой надо трудиться. Потому что все существующие в мире чревоугоднические Мекки, все эти Бордо и Лионы, – это ведь продукт не столько земли, сколько великой исторической традиции. Именно традиции, а не просто вливания денег баронов Ротшильдов в замки Лафит и Мутон. Это продукт досконального соблюдения стандарта, технологии, и так год за годом, век за веком, скрупулезнейшего описания миллезимных годов (когда, сколько осадков, сколько солнца, какие температуры подневно и почасно случались) – то есть продукт превращения стандарта в легенду.

И пишу я это к тому, что Россия, русские, при всех моих гигантских претензиях к ним (то есть к нам) и скептицизме – это довольно пластилиновая, или, чтобы убрать негативную коннотацию, пластичная нация, чтобы вышеописанную идею не перенять. Мы, должен сказать – вообще нация, примечательная именно способностью к заимствованию, приспособлению. И тогда, через какое-то время, безо всяких противоречий с национальным характером… и с национальной идеей… под Шуей… под Петербургом… Иваново… Мезгино… Москвой…

Понимаете, к чему это я? Если да, то приятного аппетита!

2011 Comment

Я писал этот очерк для «Огонька» и, кажется, немного увлекся в гастрономическом красноречии. Не уверен, что понятна принципиальная вещь – почему все-таки такой интерес отдается гастрономами местным продуктам. Попробую показать на другом примере. Вот сейчас я сижу за компьютером в поезде Allegro, который меньше чем за три часа должен доставить меня из Хельсинки в Петербург (кстати, для меня это лучший поезд хотя бы потому, что сбоку у каждого – да! – кресла есть розетка для ноутбука. И еще, но уже по теме: Хельсинки, да и Финляндия в целом – это гастрономические город и страна…) Так вот, Хельсинки объявлен столицей мирового дизайна 2012 года. Представляете? Страна, которая никогда не имела ни великой истории, ни грандиозных денег, которые обычно и переплавляется в исторический стиль – или, говоря по современному, дизайн. Что могла предъявить миру Финляндия, обретя независимость в начале ХХ века? Немного русского классицизма? Северного модерна? Это все были платья с чужого плеча. У финнов не было ничего, кроме девственной природы и любви к этой природе. И тогда великий Алвар Аалто стал делать мебель из гнутой фанеры (дешевый материал!) и строить дома так, чтобы они составляли с природой целое. А за Аалто потянулись и остальные. И это создало целую школу дизайна, превратившую, в итоге, Хельсинки в столицу мира.

Вот то же и с местными продуктами в гастрономии. Не закрываться от мира, не выдавать себя за другого, – а наоборот, восхитить мир тем, что только у тебя и есть. В этом смысл.

2012

#Финляндия #Южная Карелия Дачное эхо прошедшей войны

Tags: Агрессия СССР против Финляндии. – 25 тысяч погибших финнов и 125 тысяч погибших советских солдат. – Украденные территории, чувство стыда и призыв к покаянию действием.

Каждый раз, когда я еду на питерскую дачу (по скверной и опасной трассе «Скандинавия», до поворота на Гаврилово, далее до Лебедевки), то испытываю чувство без вины виноватого. Потому что еду (до поворота на Кямяря, далее до Хонканиеми) по украденной земле, – пусть и не я украл.

Самая сладкая часть Южной Карелии, что лежит к северо-западу от городка Сестрорецка и зовется ныне Выборгским районом Ленобласти, не является исконно русской ни при каких трактовках. Это финские земли, под чьим бы протекторатом они ни пребывали – шведским (по 1721 год) или российским (по 1917-й, когда Финляндия провозгласила независимость. Причем с 1808 года эта страна была автономией, за что благодарные финны поставили Александру I памятник в Хельсинки).

К 1939 году в маленькой стране, едва ставшей независимой, пережившей кровавую гражданскую войну (да-да, в Финляндии такое тоже было, только там красные проиграли), все понимали, что новая война неизбежна: страна оказалась зернышком между жерновов Советского Союза и Третьего Рейха. А поскольку по пакту Молотова-Риббентропа Финляндия входила в сферу интересов СССР, то даже выбора – с кем воевать – у финнов не было. Так что в приграничных районах формировали армию, строили укрепления, оттуда эвакуировали население. Расчет бы не удержаться, а сдержать наступление на полгода, до прихода союзников.

Далее известно, что случилось.

СССР напал на Финляндию без объявления войны, исключен был за это из Лиги Наций, союзники на помощь не пришли, война уложилась в 3 месяца и 12 дней; финны потеряли земли от Выборга и до бывшей границы, а СССР, вследствие эмбарго, потерял возможность получать авиационные двигатели из США. У финнов был убит каждый четвертый солдат, у советских – четверо из десяти. Часть красноармейцев попросту замерзла насмерть в морозы, выполнив роль щепы на том лесоповале, где все делается числом, а не на уменьем. Существует, кстати, точка зрения, что эту информацию крепко-накрепко намотал себе на усики Гитлер.

Описание Зимней войны, Talvisota, я опущу; опущу и период вплоть до 1945 года, когда Финляндия потеряла Южную Карелию вторично, плюс – о чем у нас опять же мало знают – принуждена была выплачивать СССР репарации и контрибуции в размере 250 миллионов долларов в тогдашних деньгах (около 3 миллиардов долларов в пересчете на нынешние). И платила: эшелоны со станками и техникой шли в СССР вплоть до 1952 года. Я видел снимок 1946-го года с президентом Маннергеймом в санях: подпись гласила, что, поскольку весь бензин уходил в СССР, Маннергейм велел его остатки отправлять на село и запретил чиновникам пользоваться автомобилями, причем начал с себя.

Для меня куда важнее объяснить природу моего нынешнего стыда. Ведь это чувство среди петербуржцев, проводящих летние деньки на карельских дачках, разделяет мало никто. «Ну да, была война, и что теперь, назад все возвращать?» – такова примерно точка зрения питерского дачника. «Чего ж ты не требуешь извинений американцев перед индейцами, которых они завоевали и поубивали?» – ехидно спрашивают меня они, если я все же ввязываюсь в спор (а я, бывает, ввязываюсь: американцы перед потомками тех индейцев все же повинились).

Дело в том, что мой стыд имеет основу, несколько отличную от естественного стыда за не вполне славное прошлое собственной страны, выступившей в роли агрессора, укравшей земли соседа и укокошившей тьму народа, – а затем ни чуточки не раскаявшейся.

Я довольно отстраненно (или, если угодно, цинично) смотрю на историю, поскольку полагаю, что победителей не судят. Другое дело – кого считать победителем. Тут у меня с согражданами существенные разногласия. Для меня победитель не тот, кто водрузил стяг и принял капитуляцию. Для меня победитель – тот, кто сумел с наибольшей выгодой реализовать последствия войны. По этой причине я не испытываю ни малейшего чувства вины за победу Петра над шведами, в результате которой средь топи блат, на месте приюта убогого чухонца вырос град Санкт-Петербург – полночных стран краса и диво. То есть вырос, со всеми своими дворцами, башнями, темно-зелеными садами, на месте черневших по мшистым, топким берегам избушек, – а не наоборот. Чувствуете разницу? Если бы Петр шведов победил и в результате победы разрушил Стокгольм, застроив его убогими избушками – вот это бы я считал поражением.

И американцы на месте индейских вигвамов основали самую передовую, по крайней мере в экономическом плане, цивилизацию, что, с моей точки зрения, их оправдывает, а то, что они при этом ощущают вину, еще и делает им честь.

К сожалению, ситуация с Зимней войной прямо противоположна. Эта война не просто проиграна, – она продолжает проигрываться каждый день. И вот почему.

* * *

Не знаю, случалось ли вам пересекать русско-финскую границу на автомобиле. Я проделывал это десятки раз; зрелище еще то. Два способа жизни на одной и той же земле: химически чистый эксперимент.

Результаты его поражают, начиная с самих погранпунктов: это здания-близнецы по разную сторону границы (близнецы – потому что наш выстроила финская сторона в порядке, так сказать, шефской помощи младшему (по разуму) брату). Только у финнов водители и пассажиры проходят контроль внутри, в тепле и в строгом порядке, а у нас – на улице на морозе, перебегая из одного окошечка в другое и заполняя друг у друга на спине декларации: очереди, непонятки, какие-то блатные машины и люди, обычный русский бедлам, который я еще в 1998-м в деталях описывал тогдашнему начальнику пограничников Бордюже (он пригласил меня на Лубянку, в кабинет Берии; мы проговорили час; не изменилось ничего).

Примерно так же, как погранпункты, соотносятся друг к другу и дороги (по финским грунтовкам я спокойно ездил на 90 км/ч, а по приграничной дороге к Светогорску, то бишь Эсно, лучше передвигаться на танке), и поля, и леса, и фермы, и озера. В Финляндии из многих озер можно пить воду, там девственная чистота, как при сотворении мира – а близ нашей дачи не знаю ни одного, берег которого не был бы усеян битыми бутылками и рваными кедами. То же и с жильем, и я даже не про непременное наличие у финнов в загородных домах теплых клозетов и саун. Я про архитектуру, в которой финны никогда не пытаются выдать себя за тех, кем никогда не были. Они не строят вилл, фазенд, замков, дворцов, барских усадьб, вообще всей этой фальшивки; финский конек – простой дом, идеально вписанный в природу. Построить поселок на 50 коттеджей так, что из каждого окна виден лес – это их величайшее умение.

У меня была какое-то время иллюзия, что загаженность Карельского перешейка исчезнет вместе с советской властью. Теперь понимаю, как наивен был. И если старые садоводства «на 6 сотках» ужасают убогостью, то новые «поселки миллионеров» – хамством втыкания в пространство.

Порою в садоводствах я встречаю машины с финскими номерами: это потомки тех, кто отсюда был выселен, ищут свои старые фундаменты. Зря они: больше нет ничего.

Недавно я свернул с обычного дачного пути на дорогу от Зеленогорска до Полян, то бишь от Териок до Кирккоярви. Там должна была находиться построенная в стиле ар-деко усадьба Мариоки, которую дореволюционный министр госимущества Картавцев подарил своей жене Марии Крестовской. Крестовская покровительствовала искусствам, в Мариоках бывали писатель Андреев, художник Серов. Я нашел эту усадьбу (ни единого указателя с дороги) – точнее, то, что осталось: перекореженные взрывом руины на месте дома и церкви, разоренную могилу владелицы. Стенд, установленный по перестройке, свидетельствовал, что еще в 1939-м усадьба была цела. То есть не финны, а наши взорвали.

Таких разоренных мест – которым Финляндия продлила жизнь на пару десятков лет после 1917-го – сотни по всему Карельскому перешейку.

Война проиграна. Захламленная благодатнейшая земля (супесчаники, сосны, озера, Балтика); ужас мелколоскутных кто-во-что-горазд построек; расхристанные дороги; кошмарящие по этим дорогам менты; килотонны валяющихся банок-бутылок, уничтоженные усадьбы, церкви и оскотиненный панельными домами некогда прелестный средневековый городок Виипури, Выборг – вот что такое по большей части сегодня бывшая финская территория.

Проигравшим пора делать выводы.

* * *

Я, если честно, не верю в действенность обычного покаяния – признал ошибки, пустил слезу, поставил свечку, – голос сверху: «Прощеооооон!»

Для меня покаяние – это действия, поступки.

Я не о том, чтобы вернуть финскую землю снова под финскую юрисдикцию: это глупая идея, которая принесет лишь страдания новым (теперь уже русским) переселенцам и, кстати, обрушит экономику Финляндии, где во все стране примерно столько народа, сколько живет в одном Петербурге.

Но начать платить в признание вины компенсации тем финнам, что бросили в Южной Карелии дома, подворья, квартиры, – это вопрос чести. Их немного в живых осталось, но еще можно успеть. Не надо только говорить, что «лишних денег в стране нет» или что «не хватает денег на учителей и врачей». Лишних денег в стране – куча, а учителя и врачи грабятся ежедневно: посмотрите на часы на руке российского чиновника, на его машины и недвижимость. Сколько можно вопить о величии страны, поднявшейся с колен, и ничего при этом не делать? Великая страна для меня – это Германия, не просто признавшая вину, но и выплатившая компенсации жертвам концлагерей.

Во-вторых, я бы в одностороннем порядке отменил для финнов въездные визы: чем больше соседей приезжает, смотрит, влияет на судьбу Южной Карелии – тем лучше. Я слышал десятки раз про «это невозможно» и знаю аргументы – что Финляндия входит в Шенгенский союз, и, следовательно, нужны переговоры со всем Шенгеном. Но я этого не понимаю и не принимаю. Получается, начинать войну можно безо всяких переговоров, а исправлять последствия – нельзя?

В-третьих, я бы издал – причем за счет казны – нечто вроде Зимней книги: документ, честно перечисляющей всех, кто погиб, и все, что было уничтожено в ходе той кампании, – включая прежние, финские, названия. Я бы вообще дополнил все дорожные указатели в Карелии прежними, финскими именами. Уверен, финны бы в этом поучаствовали. И тогда при въезде в Рощино-Райвола каждый смог бы узнать историю этого поселка, а местный житель – еще и сравнить нынешнюю жизнь с прошлой (и задать несколько интересных вопросов себе и своим властям). Кстати, я бы начал дискуссию о том, не вернуть ли ряд прежних имен. Вряд ли это пройдет с Комарово и Репино (бывшими Келломяками и Куоккалой). Но вот Гаврилово обратно в Кямяря я бы переименовал. Хотя бы потому, что поселок был назван в честь техника-лейтенанта Гаврилово, отбивавшего у финнов Кямяря в 1944-м и тогда же скончавшегося в госпитале. Техника-лейтенанта Гаврилова очень жалко, за могилой его следует ухаживать, – но не следует и забывать, что он, пусть и подневольно, продолжал дело, начатое в 1939-м, когда Красная Армия, подойдя к Кямяря, уничтожила здание вокзала и свежепостроенную (год, как финские дети в ней отучились) школу. Как вы лодку назовете, так она и поплывет: я вижу прямую связь между нынешним состоянием поселка Гаврилово, с его пылью, грязью, страшноватыми домами и вечноразбитой дорогой – и названием.

Я бы вообще максимально поощрял финское присутствие на Карельском перешейке – выделял бы как землю, так и места в каких-нибудь градостроительных советах. У них, маленьких и когда-то слабых, есть чему поучиться: хотя бы тому, как из слабых, аграрных, бедных становятся индустриальными, богатыми, зажиточными, терпимыми.

* * *

Эрнест Хемингуэй назвал один сборник рассказов «Победитель не получает ничего»: Хемингуэй воевал и знал, о чем писал.

История, по счастью, вовсе не статична – победы оборачиваются поражениями, однако возможно и наоборот.

70 лет с начала советско-финской войны – хороший формальный повод, чтобы обо всем этом начинать говорить. Идея «перестать подвергать сомнению итоги войны» – на мой взгляд, ужасна. Если не пересматривать, то тогда нужно будет признать себя проигравшими войну навсегда.

А таковым быть ужасно не хочется.

2009 Comment

Ничего из того, что я предлагал сделать частью деятельного покаяния перед Финляндией – увы – сделано не было. В середине третьего срока правления Владимира Путина (формально главой страны этот срок числился Дмитрий Медведев) Россия упивалась своим величием, за которое искренне принимала размер поступлений от продажи углеводородов. Упивающиеся не каются. Каются протрезвевшие.

Но меня в свое время история маленькой страны, оказавшейся между жерновами двух зловещих империй, а потому обреченной быть виновной при любом раскладе, и вправду шокировала. При первой же возможности я завел об этом разговор с финским актером Вилле Хаапасало. Игравшем – если кто запамятовал – в «Особенностях национальной охоты». «Мы, финны, – неожиданно ответил Вилле, – вообще-то должны быть благодарны Сталину. Потому что, отдавая машины и сталь СССР, мы вынуждены были индустриально развиваться, и в итоге из нации крестьян и алкоголиков мы превратились в экономически процветающую страну».

Наиновейшая история подтвердила этот довольно спорный тезис. Поток нефтедолларов не просто направил русских отдыхать за границу, но и раздул внутренние цены в России так, что выгоднее стало отдыхать, лечиться, делать шопинг не у себя, а заграницей (и даже летать заграницу через заграницу). Это русские деньги превратили незначительный аэропорт финской Лаппеенранты в чуть ли не международный хаб! За 2011 году пассажиропоток там вырос на 90,3 % (каждый второй пассажир был с паспортом РФ).

То есть, когда кончатся газ и нефть, у финнов останутся аэропорты. Ну, а у нас – воспоминания.

Тоже лучше, чем ничего.

2012

Bonus! #Финляндия #Коли А зори здесь тихие

Tags: Дорога на Север и менаж-а-труа в церкви Темппелинаукио. – Отсутствие комаров и секретный подземный ракетный завод. – Питьевая вода из озера, нудизм, лососевое сафари, двойной закат и лунный автобан.

Я однажды забыл обо всем, проводя отпуск внутри открытки, а потому потом, уже вернувшись, описал ее содержимое в архаичном эпистолярном жанре. Ведь национальный парк-заповедник Коли (гора, озеро, сосны, кораблик) – это главный открыточный вид Финляндии. Вот вам письма из Коли.

1.

Дорогой мой!

Я, признаться, впечатлен днем пути, хотя мы сняли коттедж всего в 400 километрах от Хельсинки к северу, в центре того, что финны в угоду туристу называют Lakeland и «страной тысячи озер», – к чему, как понимаешь, я относился со скептицизмом. Наш соотечественник вообще, заметь, с иронией относятся к тому, что связано ценностями финской жизни, полагая эту жизнь руральным придатком к нашей конвульсивно дышащей империи. Но что бы ты сказал, узнав, что в гранитном щите, на котором устроен Хельсинки, выгрызен подземный город, весь отведенный под паркинг (вряд ли финны замышляли бомбоубежище)? Или что в Lakeland, начинающейся к северу от Иматры и Лаппеенранты, и правда тысячи озер, так что, как говорит моя Тамара, от «красоты неземной» захватывает дух, когда едешь по дамбе через воду, испещренную бухточками, заливами, островами, шхерами? Что бы ты, дорогой, молвил, увидев пасущихся по берегам коров в кожаных лифчиках (размер примерно 10-й), дабы вымя не волочилось по земле?

Впрочем, я отвлекся, хотя надо бы еще упомянуть свадьбу в Хельсинки, в скальной церкви с не-вы-го-ва-ри-ва-е-мым именем Темппелинаукио. Мы стали невольными очевидцами. Свадьба была из богатых (дамы все в шляпках), жених наголо брит (типа, шоу-биз), а невеста старше, думаю, лет на 15. Стоял ровный гур-гур, какой всегда бывает в толпе. А потом вдруг, как перед грозой, стихло, и сквозь толпу, рассекая ее, словно Гамлет, прошел белокурый юный бог, так что Тамара дернула меня за рукав, и невеста бросилась к богу, но он отстранил ее рукой и поцеловал жениха в губы. А потом все в той же тишине развернулся и ушел – что там твой Гас Вин Сент!.. Впрочем, опять отвлекся.

Итак, коттедж наш (вполне шикарный) стоит прямо на мысе Коли в центре заповедника Коли, а сбоку в тайге угадывается гора Коли с горнолыжным курортом, от которого к августу только и осталось, что кресельный подъемник (говорят, действующий).

Нас окружают, как бы в Мурманске сказали, «севера».

Заход случается поздно, к полуночи, и мы непременно ходим смотреть на «зорю» – а зори здесь необычно тихие.

После них небо долго еще белесо, и полная луна отражается в воде странно. Митя, достигший того прелестного возраста, когда уже способен к анализу, но еще непосредствен, говорит: «Родители, это не лунная дорожка, это лунный автобан». Озеро называется Пиелинен. Длиной оно 80 верст – и, если не ошибаюсь, является в Финляндии крупнейшим водоемом, жирным сальмоном плюхнувшимся в Лейклэнд… Вот, Тамара с Митей вернулись.

Завтра – или послезавтра – продолжу.

2.

Привет, снова я.

На третий день жизни у озера пришла мысль писать письма ручкой и отправлять тебе с дикими гусями, которых здесь в изобилии, потому как объяснила местная правительница тетя Кайя, Коли – птичий заповедник.

О впечатлениях первых дней.

Как ты знаешь, мы с Тамарой по утрам бегаем километров пять, то же и здесь. Комаров, к твоему сведению, в Финляндии нет – как объяснить, что они тучей висели над нами у погранперехода в Торфяновке, но совершенно исчезли в Valimaa? Но ведь факт! Бег по мягкой тропе под соснами – особое удовольствие. Особенно, когда из-под ног взлетают пуховыми подушками тетерева – за первое утро вспугнули штук пять. Но главную проблему для бегуна составляет черника размером, не вру, с ноготь. И это, обрати внимание, безо всяких генных модификаций. И Тима, конечно, удержаться не может: бег вместо сорока минут занимает теперь часа полтора.

А вчера нашли холм, у подножия поросший желтой морошкой: обзавидуйся! Морошка, черника, тетерева, озеро и лес, почти что тайга. Но на развилках все деревья помечены – перед reception у тети Кайи вывешен щит с разноцветными обозначениями троп: не заблудишься. Тамара в поисках премиальной черники забрела в какую-то совершенную чащу и вдруг криком призвала меня. Что бы ты думал? В чащобе обнаружен был стационарный электронный пульт, над ним оранжево мигала лампа. В девственном-то лесу! Я, как верный сын своего народа, подумал: ага, сыны Суоми! Рассекречен ваш секретный ракетный подземный завод! Но тут же понял, что это датчики коммуникаций, проходящих у нас под ногами. Ведь питается же электричеством наш коттедж, хотя проводов к нему нигде не видно? А лампа указывает обходчику место проверки. Такие дела.

После обеда, оставив Тамарку в черничнике, покатил на велосипеде на узкий, как лезвие, полуостров, сильно прельщавший меня на карте. Понимаю, что не описать, но… Помнишь, мы обсуждали, что когда едешь по Питеру по набережной Фонтанке, то ощущение, будто внутри гравюры? А здесь ощущение, будто внутри сотворения мира. Вот справа и слева вода, беспримерно чиста. Вот гранитные валуны, вот сосны. Ни души. И знаешь, я, который натуристского движения всегда не без брезгливости сторонился – вдруг понял, что нужно раздеться, и сиганул голым с гранитного плато в воду, а потом загорал голым на этой каменной плите, а потом, как дурак – что было, то было! – кувыркался во мху, как на ковре, как в детстве дети прыгают и кувыркаются исключительно по причине счастья. Очнулся от треснувшей ветки. Расставив четыре жирафьих ножонки, на меня с интересом смотрел лосенок. Потом уковылял.

Кстати: обнаружил виллу богатого финна: небольшой по нашим меркам дом сливался с водой и валунами, а рядом была вертолетная площадка.

Да, ты просил написать о самом сильном впечатлении первых дней. Самым сильным было предупреждение в нашем коттедже (где сауна, посудомойка, DVD и спутник): Drinking water from the lake. Я сначала опешил: а что, из-под крана воду пить нельзя?! – пока не дошло: пить из озера можно тоже.

И вот плывешь себе по Пиелинину, делаешь глоток – и плывешь дальше.

3.

Прости за вынужденный перерыв.

Тима вспомнила про рыболовецкую ипостась и полдня просидела на берегу, пытаясь поймать лосося удочкой и игнорируя предположения, что для этого необходимы моторная лодка и спиннинг. Впрочем, идея лодки ей понравилась, и я пошел к тете Кайе договариваться о salmon safari. Решено: в каком-то уж совсем медвежьем углу нас должен послезавтра ждать рыбный Вергилий по имени Анти.

– Анти говорит по-английски? – спросил я тетю Кайю, пока она выписывала лицензию на убийство лосося.

– I hope so, – уклончиво ответила Кайя.

Кстати, вот еще две вещи, которая здесь поражают, не считая тишины, отсутствия комаров, тихих зорь и питьевой воды из озера. В месте, где мы живем, не так уж и мало коттеджей – думаю, с полсотни – но одного из другого не видно: в гостиной натуризм можно продолжать. А второе – что коттеджи, управляемые Кайей, относятся к конкурирующим фирмам. Как можно конкурировать, управляя бизнесом конкурентов – я пока не понял. Но здесь это в порядке вещей.

Кстати, Кайя забронировала нам на завтра спуск с порогов Панка-коски. Это на другой стороне озера, под городком Лиекса. Варианты: либо шесть часов на плотах на веслах, либо четыре часа на моторных лодках с перерывом на «традиционный карельский обед». Догадайся, что выбрала Тамара, чему я не смог перечить и за что нас теперь презирает Митя? Хотя уж, казалось бы, после «ужинов в типично греческой (баварской, испанской) деревушке» пора бы обрести иммунитет!

Сегодня же после обычного обеда (шмат мяса на углях, сплошное блаженство) поехали смотреть пристань, с которой завтра загружаться на паром: собственно, от пристани на макушку Коли ведет тот самый кресельный подъемник. Поднялись, я горным козлом скакал по хребту (внизу – озеро, на озере – паром, под ногами – граниты, вокруг – облака), испытывая все то же странное чувство, о котором уже писал: будто сейчас сотворяется мир. Познакомились с бэк-пэкерами, студентами из Хельсинки, они как-то странно кивнули: да, мир сотворен здесь. Я переспросил, они откликнулись:

– Вы слышали про «Калевалу»? В общем-то, это тут. Карелия, центр мира.

Я, признаться, разинул рот, силясь вспомнить сюжет, но на ум приходило лишь имя Лемминкяйнена, этого карельского Кухулина и Ильи Муромца, которого, если не ошибаюсь, убили, расчленили, утопили, а мать выловила сына в реке по кусочкам; он ожил.

Попивая минералку из озера, в это начинаешь верить.

4.

О, дорогой мой! О!

Не знаю, что каков шестичасовой сплав на плотах, но и четырехчасовая прогулка на моторной лодке – это вещь.

Впрочем, извини, снова с отступлений. Паром, везущий нас из Коли в Лиексу, оказался морским (и это на озере, откуда до Балтики четыре сотни верст сушей!) С идеально опереточным бородатым капитаном, бархатными шторами и финской музыкой 50-х типа ум-ца-ца. Отчего Митя немедленно объявил окружающую действительность «пошлятиной», и надулся, как спелая тыква.

Однако его настроение переменилось, когда по прибытии нас облачили в резиновые доспехи типа химзащиты, отчего мы все – человек, наверное, 20, позарившихся на карельский обед – выглядели, как взвод карателей, намеренных выкурить фосгеном партизан.

Дальше, понятно, поскользили по глади такой красоты, широты и чистоты, что Митя, перекрикивая шум мотора, не переставал издеваться: «Ну что? Опять? Красота неземная?» – пока мы не влетели в пороги, появившиеся, как партизаны перед полицаями. На носу нашей довольно большой лодки сидел мальчик, из числа белобрысых финских херувимов. Так вот, когда мы нырнули в водопад, дите просто смыло волной – я поймал его в воздухе, и мы, облитые с головы до пят, являли скульптурную группу из берлинского Трептов-парка: типа, «воин-освободитель». И началось: лодка черпала воды полным бортом, очки и камера заливалась, херувим парил над водами, Митя гомерически хохотал – как школьник, упившийся кока-колы.

Кстати, и «карельский обед» оказался тоже аттракционом – только психологического толка. Представь себе остров с идеальным лесом (и идеально стерильным сортиром в лесу), а на его берегу – чум-вигвам. В вигваме костер, у костра 17 промокших финнов и 3 таких же русских, все жарят на огне сосиски на прутиках (помнишь, мы так в пионерлагере жарили хлеб?), а старик-финн ведет неспешный рассказ, прерываемый сочувственным «йо! йо!» – должно, о зимней кампании 1939-го. Или о Лемминкяйнене. И ты отчего-то прекрасно все понимаешь, йо… Полчаса в трансе у огня. А потом выясняется, что обед – это не сосиски, а запеченный в костре в глиняных сковородах лосось, плюс всякие там обожаемые Тимой шанежки и щучья икра со сметаной и луком – Митя уплетал за обе щеки. Правда, вкусно.

Перед обратным паромом успели заскочить в местный музей карельского быта (среди изб пасутся овечки и прыгают кролики). Тут, знаешь, на любом хуторе для привлечения туриста непременно устроен музейчик: где – почтовых рожков, где – тележных колес. Так вот, в карельской деревне я испытал катарсис. Правда!

Ох, елки, я прерываюсь: Тима кричит, что гриль готов, вино открыто, и ждут только меня. Завтра допишу.

5.

Ха-ха!

Но ты себе и представить не можешь, что такое – лососевое сафари, описание катарсиса подождет!

Хутор обещанного Анти располагался на краю васнецовско-билибинского леса, в тяжелых лапах елей. Сходство усиливал частокол с насаженными черепами исполинских лососей – не сомневаюсь, что в полночь глазницы их загорались мрачным огнем. А сам Анти оказался эдаким сиволапым мужиком, не говорившим не только по-английски, но и по-фински. Во всяком случае, за 3 часа мы услышали от него 4 слова: Antti (тык пальцем в себя), kala (рыба), iso (большая), pieni (маленькая). Когда Анти привел нас берег с очевидным намерением плыть на лодке, мы раззявили рты. Никаких лодок там не было, не считая одной, затопленной. Из сарайчика на берегу наш Сусанин достал новенький движок Yamaha, спасательные жилеты, затем перевернул утопленницу, вылил воду, заткнул дырку в днище промасленной тряпицей, приладил мотор и жестом пригласил садиться. Глаза Тамары стали белесы, как февральская тундра, но Митя повизгивал, предчувствуя приключение. Тима сдалась. И мы, дорогой мой, не понеслись, не полетели – мы на челне убогого чухонца телепортировались на середину озера со всеми своими спиннингами.

Далеко, с севера, надвигалась тяжелая гроза. Мы кидали блесны (впустую). Анти таскал одного за другим окуньков посредством лески с крючком, намотанной прямо на палец. Когда гром грянул над нами, ливень стукнул в корму, а радуга встала в полнеба, мы телепортировались обратно к хутору, где посредством нехитрых товарно-денежных отношений одну iso kala типа лосось получили в собственность. И теперь рыбина корчится на углях, а мы нервно смеемся, вспоминая тряпицу в дырке…

Что же до вчерашнего музея – я ведь обещал про просветление. Так вот: потрясло то, что финский быт в конце 1930-х был нищ, как до революции совсем уж убогое село под Смоленском, с крытыми соломой хатами (я такие видел на старых фото). Полати для ночлега вповалку, топка по-черному. А на обратном пути на пароме (который, кстати, оказался ретро-паромом, отсюда и ум-ца-ца, и бархатные бомбошки на шторах) я смотрел финские фотоальбомы, как наши прадедушки смотрели волшебный фонарь с движущимися картинками.

Представь, Финляндия еще в 40-х была абсолютно нища, а до середины 60-х на снимках мало отличалась от СССР: стриженые под «бобрик» лапсики таращат глаза на осмотре у врача в сельском детском саду. Но с конца 60-х пейзаж меняется: вот появляется частная гостиничка, вот подъемничек, вот у частной заправки улыбающаяся пара на Volvo. Ни у кого в Финляндии не было достаточно денег, и они осваивали свой край медленно, нежно и вскладчину. Вот коттеджный поселочек, вот новый горнолыжный спуск, вот появилось его освещение ночью (а мы тогда в СССР гордились исключительно бомбой и космосом). Вот еще лица с вытаращенными глазами, а вот уже европейские.

Ты, кстати, спрашивал, много ли сегодня горнолыжных курортов в Финляндии – так вот, милый мой, 80 штук. И это при равнинном рельефе и населении в 5 миллионов. А летом лыжные курорты превращаются в ту штуку, которую я тебе день за днем описываю: в северный рай, куда многие едут, потому как – недорогой «низкий» сезон.

Одна фотография на пароме запомнилась особенно. Маршал Маннергейм в санях, 1946-й год. Подпись: «После войны все нефтепродукты уходили в оплату контрибуций. Президент Маннергейм запретил государственным служащим пользоваться автомобилями, отправив резерв бензина на сельскохозяйственные работы».

…я снова прервусь – Тима с Митей зовут смотреть на закат…

…вот, вернулся. В доме играет диск, подаренный соседом по лодке на Панка-коски – его звали Аско, он оказался главой комитета по культуре той самой Лиексы, городочка в табакерке. Вот теперь у меня оркестр Лиексы сменяет молодежный джаз Лиексы, а затем вступает духовой оркестр Лиексы, а потом хор мальчиков местной школы. Juuret Suomessa, «Корни в Финляндии», как переводит быстро осваивающая финский моя жена.

Вот она сидит рядом, и глаза ее влажны.

Скоро нам уезжать, – может, поэтому.

Или она думает о судьбе крохотной страны, поднимавшейся из нищеты, держась друг за друга.

Или об оркестриках, джазиках и хорах, всей этой структуре жизни маленького городка, в котором мы случайно оказались, как героиня «Безымянной звезды», и в котором реальная проблема – нехватка английского рожка.

Или ей жалко убитого Лемминкяйнена.

Закат в правых окнах нашей гостиной гаснет, но через четверть часа загорится в левых. Такие оптические эффекты на северах: проделывая тайный путь в подземном царстве, солнце ежевечернее устраивает второй закат, под углом градусов в 45 к первому.

Так что зори здесь тихие, но странные.

Если бы ты знал, как не хочется возвращаться.

Тима передает тебе привет, но, кажется, вот-вот зарыдает, и, я, кажется, присоединюсь.

Обнимаю.

<Send>

2007 Comment

Да уж какие тут комментарии? Не думаю, что за 5 лет в Коли что-нибудь изменилось. Неизменность – вообще ключевая характеристика рая.

Ну, а сам текст был написал для журнала «Афиша-Мир», который возглавлял тот самый Леша Зимин, который, уехав после своего главредства в Лондон ради учебы в кулинарной школы Cordon Bleu, по возвращении возглавил «Афишу-Еду»… Впрочем, об этом я написал в первом томике этой книжки..

2012

Bonus! #Норвегия #Хафьель #Квитфель #Гейло #Хемседал В поисках вчерашнего снега

Tags: Горные лыжи и норвежский социализм. – Как провести Олимпиаду за дешево. – Валенки вместо бриллиантов.

Дома с крытыми дерном крышами (где трубы растут из травы), да встающие на колено в поворотах в технике «телемарк» лыжники – вот, твержу я себе, и аргументы за Норвегию, и точка.

Тут, господа, предупреждать надо – причем как рациональных, так и эмоциональных особ, единых в горнолыжном порыве. К сведению эмоциональных: безумных красот, синей-воды-в-изумительных-фьордах, – этого при катании на сноуборде или горных лыжах в Норвегии не будет. Ради Согне-фьорда надо делать от Хемседала крюк километров в 150: с учетом зимних дорог, световой день. А так в горной части Норвегии – обычный горный европейский пейзаж: подъемы, повороты, заснеженные лапы, сосны-ели. Симпатично, да, – но мало чем отличается от прочих нагорий.

Что же до рационального подхода, то все свое берите с собой. В прокате на местных курортах (причем, похоже, на всех 165) имеется одна модель лыж и одна – ботинок. Здесь равенство, братство, социализм. И в коттеджах, в шале, называемых «хютта», все равно не будет такого, чтобы при каждой спальне – своя ванная. Ни за какие деньги. Ванная будет, но общая.

Норвегия – это простой, понятный стандарт: в условиях жизни, в доходах, в катании, в знании английского. И единые ценности. Владение лыжами здесь в цене. В цене вообще все, что связано со спортом. И в бутике при пятизвездочном отеле, когда – о удача! – случится его отыскать, будут торговать не туфлями от Santoni, а валенками от Millet. Выдерживают морозы до -60.

Хафьель

Курорт Хафьель – любимец телевизионщиков: на лесистой горе вырезан, на манер перуанской пустыни Наска, контур лыжника. Ну, а если смотреть не в экран, то легко обнаружить, что местечко – идеал зимних корпоративных утех. Ведь что такое корпоративная утеха? Это когда при развлечении все единицы охвачены. И когда вроде как риск, но безопасно. То есть когда не война, но пейнтбол.

В этом смысле расположенный в 200 км от Осло и в 15 км от Лиллехаммера Хафьель – действительно идеал. Зона катания обширна, но устроена так, что все трассы сходятся внизу в одной точке. И место встречи изменить нельзя, и каждый может выбрать трассу по плечу. Во-вторых, Хафьель – не слишком сложный курорт, и отмаркированные черным трассы должны, скорее, тешить самолюбие спускающегося. А спуститься по ним может любой, кому «синие» стали скучны.

Но если говорить не о главном блюде, а о приправе – это аттракцион внетрассового катания. При перепаде высот в 830 метров эти высоты устроены так, что проезжаешь все природные зоны, исключая, разве, субтропики. То есть на лысой вершине горы – ветер метет порошу по тундре. Чуть вниз – и появляются карликовые ели, и ты возле них выписываешь на снегу кренделя Гулливер Гулливером. А потом вдруг превращаешься в лилипута, ныряя в смыкающуюся над головой чащобу, – привет зеленому морю тайги.

Риска в этом, может, и немного, но дух захватывает.

Квитфель

Подъезжая к Квитфелю, путешественник вспоминает детскую зимнюю обиду, когда у телевизора ждал, что Олимпиада целиком пройдет на одном стадионе, от лыж до биатлона. Ан нет – все разбросано по разным местам: обманули, разрушили картинку. Пикселизировали идеал.

Это к тому, что из олимпийских объектов в Лиллехаммере существует только трамплин, и в сам городок – с буколической главной улочкой, мирно посапывающей ночью, пока по ней мчит на лапландских олешках местный Дед Мороз Джулиниссен – имеет смысл заскочить ради смотровой площадки да рассказа о том, как в 1994-м вся Норвегия превратилась в волонтеров-строителей. В результате чего был поставлен олимпийский рекорд дешевизны Олимпиады.

А на горных лыжах катаются близ Лиллехаммера в 4 разных местах: Квитфель (как и Хафьель) – один из них. Олимпийская трасса скоростного спуска – она в Квитфеле.

В Квитфеле заметна цивилизация в эдаком куршевельском смысле – стоит если не остановиться, то заглянуть в GudbrandsGard Hotel, где со стен печально смотрят похожие на Хо Ши Мина головы оленей, а в подвале есть отличный винный погреб. Но спортивная тема сильнее. И когда очередной Торвальд или Эрлинд демонстрируют горнолыжный стиль телемарк (пятка не крепится жестко к лыже; совершая поворот, лыжник красиво становится на колено), и у него вдруг отстегивается крепление – он спокойно завершает спуск на одной лыже. И это не new school и фрирайд. Это – как бы поточнее выразиться? – просто школа.

Гейло

Местечко с запоминающимся именем, при произнесении которого даже умные люди глупо хихикают, в норвежской фонетике произносится как «Гяйлу». Гейло-Гяйлу – это, по большому счету, семейный курорт. В смысле – для семей с детьми. То есть, с одной стороны, (из)обилие несложных спусков, а с другой – есть отели, претендующие на роскошь, то есть на щедрое заполнение apr?s ski. (Таких отелей два. Первый, Dr. Holmes, пытается выглядеть курортом на Ла-Манше, – так что лучше останавливаться во втором, Vestlia Resort, где отличный минимализм и приличное spa).

Топографически Гейло – городок в узкой долине меж гор у реки; катаются как по одну сторону, так и по другую; фан-зон (а к специфическим развлечениям я бы отнес и пологий спуск с горы на равнинных лыжах) – просто тьма. Отдельная песня – саночная трасса на восточном склоне, причем песня лебединая: в смысле, «и вырвался крик». Вопреки снисходительному отношению лыжников к санкам, шлемы саночников заставляют надеть не просто так: спуск идет с высоты 1178 метров, скорости серьезные, а перевернуться на повороте – раз плюнуть.

К услугам нежелающих рисковать – 20-километровая поездка по железной дороге Фонбан, напоминающая американские горки: слева – застывшие водопады, справа – бездна без дна.

Детишки счастливы; взрослые счастливы, что остались живы.

Хемседал

Горы, в которых расположен Хемседал, называют скандинавскими Альпами.

Этому следует верить.

Катание идет с высот без малого в полтора километра; за световой день откатать все трассы невозможно; впрочем, по весне можно рассчитывать на прибавку дня: сезон длится по 4 мая, когда травка на крышах над местными хюттами зеленеет, солнышко блестит и начинается время покоса крыш.

В Хемседале легко провести на лыжах неделю, постепенно понимая, чем для норвежцев является спорт. Это не часть светской жизни и не пресловутый «экстрим» (в котором всегда читается бегство из офиса), и даже не спорт результатов и достижений. Здесь спорт – это физическое, руками и ногами, освоение мира, обозначение своего места в ландшафте; здесь метели такие, что все склоны за час превращаются в off piste.

Впрочем, и без метели внетрассовое катание в Хемседале грандиозно. Взять Вергилия в этом случае – лучший совет. Одна из долин называется Долиной Смерти, и это, скорее, констатация факта, чем пышность слога.

Меня мой Вергилий укатал вне трасс так, что я постыдно попросил его о пощаде. Услышав печальную историю забитых до положения крепостных крестьян бедренных мышц, он махнул палкой в сторону от обрыва, в который явно намеревался прыгнуть сам:

– Езжай тогда туда. Там будет обычный склон.

Я поехал, куда он сказал, и вскоре вздохнул с облегчением: передо мной начинался всего-навсего «черный» могул.

2008 Comment

Ах, отличная была поездка! По приглашению норвежского совета по туризму, с сумасшедшими любителями офф-писта из компании «Вертикальный мир»… Я там представлял газету Pulse St. Petersburg. Я бы ради лыж и не такое представил!

За кадром остались два момента. Первый… хм… В общем, я обнаружил, что в Норвегии в обычном газетно-журнальном закутке на автозаправке запросто продаются порнокнижки. Ни на каких ни на верхних полках, куда не дотянуться детишкам, и не запечатанные в черную упаковку – лежат в открытом доступе: листай не хочу. Я полистал. Не слишком высокого качества, черно-белые, но, без сомнения, принадлежащие к категории хард-порно. Не знаю: может, так норвежцы стимулируют рождаемость. А может, они не прячут порно от детей по той простой причине, что детям порно не интересно, им интереснее машинки или, там куклы. А когда дети превращаются в подростков, – то тогда они все равно до порнографии добираются. И лучше, если добираются уже после курса сексуального просвещения (он в Норвегии преподается чуть не с первого класса).

Второй момент, более существенный для путешественника, состоял в том, что Норвегия оказалась невероятно дорогой страной. Самой дорогой среди тех 16-ти, про которые я пишу в этой книге. На той же заправке счет за бутерброд с баночкой колы был около 20 евро. Это цена скромного ужина в Париже, и нескромного – Лионе.

В общем, я готов поверить в нефтедолларовое проклятие, не минувшее и Норвегии. Просто в Норвегии оно принимает скандинавскую форму: средняя зарплата – 5 тысяч евро, после налогов – 3 тысячи евро, но цены на все, от еды до электричества, чуть не вдвое выше среднеевропейских.

И особо бешеных денег стоит в Норвегии спортивное снаряжение. Хороший горнолыжный костюм идет по цене костюма от Etro у нас. Все правильно: если наш национальный спорт – кидание понтов (выше, дальше, быстрее), то у норвежцев – выяснение отношений с миром в прямом, физическом варианте. А прочее товарищам с севера по барабану.

И на меня эта шкала ценностей в известной степени повлияла. Русского во мне после спуска по «черным» трассам стало меньше, а норвежского – больше.

И это, как мне кажется, нам с Россией только на пользу.

2012

#Швеция #Стокгольм #Упсала Обобществленное радио

Tags: Институт для журналистов, созданный министром финансов. – Зайцев, Кодьё и прочие негры эфира. – Чем государственное отличается от общественного.

Недавно с группой товарищей я побывал в Швеции. На деньги шведских налогоплательщиков. Группа товарищей увиденным (а точнее, услышанным) была потрясена. Я же их потрясением был вдохновлен.

Про «группу товарищей» я пишу без иронии – дюжина программных директоров, главных редакторов и владельцев радиостанций, с географией от Сочи до Костомукши, местных и сетевых, целую неделю искренне удивлялась тому, чему в Швеции удивляется любой путешественник.

Ну, скажем, дивились готам в университетском, студенческом городке Упсала (с ударением на второй слог; это тот самый городок и тот самый университет, в котором занимался своей классификацией видов Карл Линней. И если вы думаете, что знаете, как выглядят те, кто называет себя готами, то вы не знакомы с упсальскими! Они не просто ходят в черных сапогах, черных плащах, в цепях, с волосами, крашеными в радикальный черный цвет, – они стригутся так, что спереди лицо являет собой сплошную черную челку, нависающую примерно до подбородка, отчего выглядят эти ребята, как будто поменяли лоб с затылком – сильное, доложу вам, зрелище!)

Или изумлялись информации о том, что 70 % стокгольмских домохозяйств состоят из одного человека: да-да, в шведской столице люди встречаются, влюбляются, женятся – но при этом нередко продолжают жить отдельно; родители Малыша могли бы в наши дни составлять разные домохозяйства, не говоря уж про Карлсона.

Да и мало ли поводов к изумлению найдется в стране, чьи граждане имеют привычку приходить в гости со своей бутылкой вина, наливать в гостях из этой бутылки, а, недопив, уносить с собой! Где в выборах принимает участие 85 % населения, депутаты парламента получают зарплату около 2,5 тысяч евро (до налогообложения, отгрызающего от этого треть) и имеют служебные рабочие кабинеты площадью 12 квадратных метров! (Тут даже я был ошарашен, поскольку в эту поездку провел первый и, полагаю, последний в своей жизни парламентский час, действительно час времени проведя в стенах Риксдага…)

Но все это были изумления, так сказать, из цикла «а еще на огненных островах живут люди с песьими головами».

Настоящее потрясение ждало не в дополнительной, а в основной программе.

Дело в том, что нас приглашала познакомиться со шведской системой СМИ организация, называемая Fojo. Это шведский институт повышения квалификации журналистов, основанный полвека назад тогдашним министром финансов, который устал от глупых вопросов интервьюеров.

Однако вместо язвительных тирад в духе Аркадия Райкина «Слушал я вас и понял, ну и дураки же вы все!» – он добился, чтобы бюджет выделил деньги на профессиональное обучение журналистов. Со временем инициатива, как водится, расширилась и углубилась, – и вот сегодня шведы тратят деньги не только на местную, но и иностранную журналистику. По крайней мере, добросовестно иностранной журналистике рассказывая о журналистике шведской.

И там был, конечно, ряд забавных моментов (выяснилось, например, что около 20 % шведов слушают радио через интернет – но при этом столько же пользуются древним телетекстом: помните, во времена пейджеров была такая мулька, показ новостей в текстовом виде по телевизору? В России телетекст умер еще быстрее, чем пейджер). Или, например, мы узнали, что если десять лет назад в шведских медиа конкурировали три с половиной десятка частных компаний, то сегодня их число свелось к семи, причем часть из них не шведы, а иностранцы, чем шведы крайне встревожены – но не иностранцами встревожены, а сокращением конкуренции.

Но главное, повторяю, было не в этом.

Главное, чем были потрясены мои российские коллеги – что первые четыре канала шведского телевидения, равно как и четыре канала шведского радио, являются общественными. Радио 1 – это, условно, «Радио России» (которое, во времена первых пейджеров, было вовсе не радио для парализованных старушек, у которых нет сил от отчаяния залепить костылем по репродуктору, а рупором молодой демократической России, которому верили даже больше, чем «Эху Москвы» сейчас). Р2 – это, условно, «Культура». Р3 – молодежное радио, то есть российское «Юность». Р4 – это научное и региональное радио. Все это в FM-диапазоне, хотя вот-вот, похоже, в Швеции радио станет цифровым. И мы в стокгольмском Доме Радио видели полный радийный цикл (от столовой до замечательно ухоженного кладбища при церкви, на которое выходят окна коридора – элегичное, успокаивающее зрелище, особенно если у твоей программы падает рейтинг), и продюсер молодежного Р3 Улла Свенссон показывала самую лихую эфирную студию изо всех, которые мне доводилось видеть, – в ней идет трехчасовое шоу «Утренний пассаж». Студия эта украшена картинами, увешана флагами расцветки, там пыхтит кофеварка и устроен бар, а само шоу ведет, в компании двух девушек, невероятно популярный шведский парень Кодьё, цветом кожи напоминающий шоколадку с 90-процентным содержанием какао. Реклама шоу, где Кодьё в одном халате прыгает с микрофоном на кровати со своими боевыми подружками Мартиной и Ханной, известна всей стране.

И все это, я так понимаю, впечатление на моих коллег из регионов произвело. (Да и на меня произвело. Я еще помню, как на ВГТРК былых лет, то есть на телеканале «Россия» времен пейджеров, вел новости спорта негр Зайцев – и дивно, на мой взгляд, вел, – но с тех пор, щадя нервы русского патриота, эксперименты не проводились).

Но настоящий шок с коллегами случился, когда фру Свенссон стали задавать вопросы.

– Сколько процентов вещания занимает у вас реклама?

– Нисколько, – последовал ответ. – Мы общественное радио, у нас нет рекламы.

– То есть у вас вся реклама размещается не на радио, а на телевидении?

– На общественном телевидении у нас тоже нет никакой рекламы.

– Как вы согласовываете с государством свою работу?

– Никак не согласовываем, мы общественное радио.

– Но администрация премьер-министра может вам дать указания?

– Мы общественное радио, нам никто не может давать указания. В Швеции есть комитет по вещанию, если вы об этом, но он разбирает жалобы на конкретные программы, если такие поступили. И разбирает их после того, как программы вышли в эфир, а до этого он не вправе вмешиваться. И после тоже не вправе вмешиваться, просто мы обязаны объявлять о его решениях.

– А бюджета, конечно, вам не хватает!

– Хватает. Наши ведущие на утреннем шоу притирались друг к другу четыре года, а получают они очень-очень недурно. А споры о том, каким быть выпуску новостей, мы вообще вели семь лет!

– Уууууу! Везет!!! Нам бы такое!!!

Я, в отличие от коллег, не первый раз сталкиваюсь с системой общественных теле– и радиоканалов. Швеция – англоманская страна, что заметно даже в деталях (шведские пабы неотличимы от британских, и пабов в Швеции много). А на британском общественно радио – Би-Би-Си – я успел поработать. В Британии та же система, только общественных радиостанций не четыре, а пять. И рекламы на них никакой нет. А деньги на содержание, как и в Швеции, собираются посредством license fee, платы за лицензию, которую обязан вносить каждый владелец телевизора, даже если он смотрит по нему только подписные телеканалы через спутник (и споры о справедливости этой системы идут в Великобритании с тех пор, как образовалась Би-Би-Си). И общественное радио никакому государственному чиновнику действительно не подотчетно, и один из главных постулатов Би-Би-Си – «мы отвергаем любое давление на себя». (У меня был забавный случай, когда я записал на Би-Би-Си интервью с Андреем Илларионовым в бытность его советником президента. После чего Илларионов потребовал в интервью что-то убрать, а что-то оставить. Ему отказали все – сначала я, потом моя начальница, потом начальник начальницы. Илларионов хотел присутствовать при монтаже, но ему отказали и в этом, заверив, что право обращения в британский суд, в случае искажения его слов, за ним, конечно же, остается). Эти общественное радио, общественное телевидение не всегда самые рейтинговые (хотя, если говорить о Швеции, общественное радио предпочитают 47,7 % аудитории против 32,8 % сторонников коммерческих радиостанций), зато оно может не идти на поводу ни у частных, ни у государственных интересов (которые могут не совпадать с общественными, порой оказываясь интересами конкретных лиц). Общественные вещатели служат обществу. Они дают информацию, которая не сулит выгоды, но важна. Например, общественное радио делает научные программы, и этих программ о науке в Швеции великое количество (да и в день нашего визита веселый Кодьё целых три часа своего шоу допрашивал крупнейшего шведского специалиста по генетике). И если спор о форме подачи новостей занимает 7 лет – значит, 7 лет следует вести этот спор.

И вот этим фактом – что общество важнее чиновника, что общественное главнее государственного, и что это не просто слова, что на этих принципах держится целая гроздь СМИ, финансируясь и охраняясь подобно природному заповеднику – и были мои коллеги потрясены.

Потрясены настолько, что вечером один из них, потягивая местное пивко, задумчиво произнес:

– Знаешь, я теперь понимаю, что если страна развалится, и мне в моем регионе придется заново делать радио, нужно будет создавать не государственную, а именно общественную радиостанцию. Думаешь, я не знаю, как журналистов владельцы душат? Когда в свое время ОРТ с НТВ бились, я ведь понимал, что это не журналисты бьются, а Березовский с Гусинским. Только когда осталось одно государство, оно вообще всех удушило – и Березовского, и Гусинского, и общество. Потому у нас все в такую лажу и превратилось.

Я в ответ пивка тоже хлебнул, но ничего не сказал.

И сделал вид, что не заметил, что он произнес «если» с той интонацией, с какой произносят «когда».

2011 Comment

В этой поездке я представлял проект «Новые Русские Медиа» – такую интернет-избу-читальню newrusmedia.ru, созданную для всех, кто работает в интернет-медиа, их изучает или просто ими интересуется. (В самом деле, раньше было понятно: газета – это газета, а радио – это радио. А вот, скажем, ЖЖ, куда одним щелком прикрепляешь видеоролик, не спрашивая на это лицензии у Роскомпечати – это медиа или нет?)

NewRusMedia живет на гранты. В том числе и от института Fojo.

Упоминаю об этом, потому что в России при Владимире Путине стала популярной идея, что получатели западных грантов – это агенты влияния Запада. Владимир Путин вообще убежден, что «кто девушку платит, тот и танцует» – ну, такой он человек. И хотя, с моей точки зрения, идея танцевать того, кому ты дал денег, отвратительна (это не первый грант в моей жизни, и все грантодатели требовали отчета в деньгах, но ни один меня не танцевал!) – идея с агентами влияния верна. Я тоже агент влияния. Я вообще адепт идеи, что общественные СМИ – это хорошо, а государственные СМИ – это плохо.

Потому что за ширмой государства в автократиях прячутся обычно конкретные люди с меркантильными интересами (к которым относится и интерес остаться у власти), и они-то быстренько подминают интересы общества под себя, а журналистику подменяют пропагандой.

Западная же идея состоит в том, что общество ставит государство себе на службу, подчиняя его себе.

В этом смысле я совершенный агент Запада.

Чем горжусь.

2012

#США #Нью-Йорк #Лас-Вегас Снова догнать америку

Tags: Ferrari на биоэтаноле. – Велосипед и $20 в неделю. – Lamborghini в целях экономии.

Когда в прошлом году я прилетел в Нью-Йорк, моя вера в рациональный пан-атлантический разум, выбирающий для езды по городу маленький, экономичный и экологичный автомобиль, была подвергнута испытанию.

Узкие нью-йоркские улицы были забиты гигантскими внедорожниками, которые за показную и бессмысленную в условиях города мощь я ненавидел в России.

«Большие машины – американская ментальность, мы так привыкли. Маленькие – для Европы. Ты наши дороги видел?»

И вот в этом году, летя из Колорадо в Неваду, я их увидел – бесконечные прямые нити дорог, благодаря которым Штаты и являются Соединенными. Однако кое-что за год стало другим. Свежая USA Today публиковала данные Gallup об изменении водительских привычек из-за подорожания бензина: 76 % стали ездить медленнее, 71 % думают о более экономной машине. Hemispheres Magazine содержал статью о Ferrari 430 на биоэтаноле. Таксист в Лас-Вегасе кивал головой: бензин стоит доллар, большие машины дешевеют, маленькие – дорожают, соседи возят друг друга на работу. Лично он достал из чулана велосипед: $20 экономии в неделю, парень!

Я хмыкнул, поскольку прилетел на тест-драйв нового Lamborghini Gallardo LP560-4 (США – 40 % рынка для «Ламбо»), а машинка в 560 лошадиных сил экономичной не бывает. Но что бы вы думали? В характеристиках значился расход топлива 10 л/100 км за городом. Я не поверил, пока не покатался по Неваде, блюдя ограничения скорости: расход и правда вышел крохотным. И я понял, почему автоматика включала 6-ю передачу уже на 2000 оборотах: экономила.

Будет честны: в потреблении мы всегда копировали Америку. Сначала – в джинсах и жвачке. Потом – в дорогих мощных машинах, объявив это русским стилем (наверное, потому, что хотелось быть первыми, а не вторыми). Похоже, сегодня, чтобы быть первыми, нужно начать экономить – чтобы снова догнать Америку.

2008

Comment

Вот о чем я тогда не написал: я разбил эту новенькую «Ламборгини». На автодроме не вписался в поворот. Понадеялся на полный привод и ESP, а когда начался занос, растерялся – хотя управлять заносом я когда-то учился в Зельдене в школе BMW. Да что оправдываться…

В общем, пробил ограждение, вылетел на камни, вылез из машины, – вроде цел, но капот разбит в хлам (движок у спорткаров сзади). А дальше – как в кино: через секунду появилась ambulance, «Скорая». «Вы в порядке?» – «Да». – «Нуждаетесь в госпитализации?» – «Нет». – «Ваше имя?» – «Дмитрий Губин». – «Какое сегодня число?» – ну, и так далее: как называется наша планета, сколько дней в неделе, как зовут президента США, сколько даймов в долларе, и снова – «Вы в порядке?», «Нуждаетесь в госпитализации?» То есть проверяли, не в шоке ли я. А документы даже не спросили. Затем появилась толстая, веселая, темнокожая полицейская. И она документов не спрашивала, дала подписать бумаги, угостила кофе, хлопнула по плечу: «Не бери в голову, парень! На то и автодром, чтобы гробить машины. Эти итальянцы с богатеньких еще свое сдерут!»

Итальянцы из «Ламборгини» не скажу, чтобы были в восторге, но ни слова ни сказали, и выдали новую машину – попросив, правда, больше на автодроме не экспериментировать, и покататься с соблюдением скорости по пустыне.

И этому – помимо умения экономить – нам у американцев и итальянцев тоже следует поучиться.

2012

#США #Бостон #Атлантический океан Несварение от успехов

Tags: В анабиозе над Атлантикой. – Превращение людей в визитные карточки. – Дауншифтинг и восстановления дружеских отношений с жизнью.

Если я просыпаюсь в кресле типа «кокон» (электрическое, полтораста фиксированных положений), а вокруг полумрак, – значит, я лечу над Атлантикой, а стюардессы уже осуществили свой дьявольский план.

План в том, чтобы втихаря подпоить тебя за обедом (доливая вино, хотя их и не просят), а потом зашторить иллюминаторы и пригасить свет. И все, ты покорно раскладываешь кресло в горизонталь, превращая в кровать, закутываешься в плед, и сопишь, словно в шляпе малиновой ежик резиновый с дырочкой в правом боку.

Тебя настойчиво погружают тебя в анабиоз, как в фильме «5 элемент» – все, кто летал «Люфтганзой» на другой континент бизнес-классом, смеются: «Очень похоже!»

Кстати, подозреваю, что электророзетки в 110 вольт, вмонтированные в кресла, у них не работают по той же причине – чтобы ты мог зверушкой когтями скрести по клавиатуре ноутбука, только пока живы батарейки, а живут они как раз до обеда, а потом стюардессы заученно разведут руками: ах, какая жалость, Mein Lieber Herr! Удивительно, но до этого рейса с розетками все было в порядке.

А самое вязкое, непонятное, липкое – это из анабиоза выходить. За час до посадки. Потому что сначала не помнишь, куда летишь. Потом, по изображению на встроенном экране, осознаешь – о, впереди франкфуртский (или мюнхенский) хаб, а вот откуда летишь, нужно вспоминать еще секунд 20, потому что если я опишу, как возвращается воспоминание о дорогах Массачусетса, или об ужине al fresco в бостонском музее Эвы Гарднер, это не будет воспоминанием, – это будет значить, что я уже приземлился во Франкфурте (или Мюнхене), принял душ в бизнес-зале (днем запись на него, кстати, часа полтора), пересел на самолет до Москвы (или Питера), добрался до дома, проверил информацию по Yandex, – ну, и после этого написал.

В «Яндексе» найдется все.

В голове это все не укладывается.

Память больше не удерживает людей, она больше не поддерживает личные отношения, как поддерживают потолок арки венецианского палаццо, которое миллионерша и покровительница искусств Эва Стюарт Гарднер разобрала по кирпичику и перевезла в Бостон в начале XX века, нашпиговав затем внутренности Вермеером, Рембрандтом, Веласкесом и прочим Дега, потому что тогда это был нормальный ход – разобрать в Европе и вывезти в Америку (надо ли говорить, что я успел побывать на сайте музея, пока писал эту фразу?)

Память уже не удерживают ту милую, разгорячившуюся англичанку, лет 45 (но выглядела сильно моложе), действительно милую, она после шампанского хохотала и била меня по руке – you naughty, Dmitry, you naughty! – в ответ на рискованную шутку. У нее были такие зеленые ирландские глаза, и остатки либо сведенных, либо просто исчезнувших с возрастом веснушек, которые вновь появлялись, когда она смеялась, несмотря на то, что и глаза и веснушки я придумал только что, потому что, черт побери, я не помню цвета ее глаз.

Я не помню ее имени, цвета глаз, длины юбки, цвета соскочившей и болтающейся на носке туфли (она раскачивала ногой с соскочившей туфлей, сидя на низких перилах балюстрады), и про туфлю я тоже выдумал, потому что рыться в так и не разобранных визитных карточках, чтобы найти ее имя и место работы, нет сил, – проще сочинить.

У меня сложена в пакетик пара сотен неразобранных визитных карточек, в тщетной надежде оцифровать имена, телефоны, явки, пароли, встречи и добавить к тем трем с половиной тысячам записей с персональными данными, что хранятся в Outlook.

Когда ты знакомишься более чем с 50 новыми людьми в месяц и ездишь за границу чаще 2 раз в месяц, весь мир превращается в неразобранные карточки, засунутые в пакетик.

Потому что начиная с этого момента (и даже чуть раньше) ты перестаешь воспринимать мир чувственно и завоевывать его в буквальном, тактильном смысле, в каком спортсмены завоевывают свои секунды, сантиметры и золотые медали, а сам превращаешься в оцифрованную визитную карточку, которую несет по проводам всемирный компьютер, раз в три года корректируя должность и телефон. Это не тебе, а твоей карточке пришло с утра 40 писем (среди них – 10 приглашений: если разобраться, то приглашений обменяться информацией еще примерно с 30–50 карточками: ну не воспринимаешь же ты их, право, как людей?), это твоя карточка слушает La Traviata в La Scala (с последующим ужином со спонсорами прослушивания), это твоя карточка обсуждает с партнерами, где встретиться за бизнес-ланчем – в «Аисте» или «Турандот».

Потому что не-карточка хотела бы жрать каждый день в шалмане «Бурчо», или в грязноватой китайской «Дружбе», но там оцифрованных нет. Ты – карточка, функция, ты перестал воспринимать людей как людей и мир как мир и перешел на обработку информационных потоков, – вот потокам и не мешай.

Да я вот несколько месяцев уже не мешаю.

Но знаете, куда вас столь узнаваемыми кругами веду? Ну уж, не к Вельзевулу. А к последней технократической иллюзии: что «правильной» (вот уж насквозь фальшивое слово!) жизненной логистикой, отлаженным тайм-менеджментом и прочим рациональным устройством можно все как-нибудь обустроить, как земским устройством Солженицын надеялся обустроить Россию.

Не выйдет. Гангрена не лечится аспирином. Если ты понимаешь, что лица, страны, события, континенты, ужины не перевариваются организмом и не дают тебе ничего, кроме денег, – это значит, что из тела понемногу уходит душа и пора выбирать.

Я, конечно, про судьбу солженицынских поучений помню, а потому никого учить не берусь. Просто прошедшим летом, воспользовавшись случайным поводом, я выпрыгнул из этого офисного колеса, где раньше вертелся белкой. Ушел в частную жизнь. Совершил, черт побери, downshifting. И ныне поглощаю лишь то, что интересно и что в состоянии переварить. Вокруг теперь деревья парка; я еду на велосипеде; ужинать у Новикова или Делоса смешно. Я не помню, какой фирмы на мне велобрюки, а также куртка и толстовка-джерси, – но они мне удобны.

Стопочка оставшихся от прежней жизни визитных карточек потихоньку разбирается и тает, как культурный сугроб, описанный Мураками.

Кстати, я теперь много читаю.

И куда больше, чем прежде, пишу.

И, судя по тому, что вы этот текст до конца дочитали, – это хороший баланс.

2008 Comment

Вопреки популярному представлению, редакции глянцевых журналов (в России, по крайней мере) – это никакие не шикарные офисы, а обычные комнаты в офисах, где скрючившись за компьютерами, сидят человек восемь: главред, заместитель, секретарь, два-три редактора и трое дизайнеров, – все. Зарплаты тоже обычные, офисные, не пошикуешь. Зато спонсорских поездок по миру – хоть отбавляй.

Оборотная сторона этого дивного мира – несвобода. Потому что в спонсорской поездке ты обязан видеть (а затем – описать) то, что хочется приглашающей стороне. А приглашающая сторона хочет, чтобы все видели глянцевую поверхность.

Сначала ты этими поездками обжираешься. Затем гордишься тем, что нашел компромисс – ведь лишает же тебя приглашающая сторона вовсе свободного времени? Выйди из отеля на улицу, посмотри, опиши, напиши – хотя бы и для себя. А потом понимаешь, что на компромиссах ничего не построишь. Девять десятых текстов о путешествиях, что я написал на спонсорские деньги, были мной забракованы для этой книги еще на стадии отбора. А из оставшегося половина выброшена в процессе.

В общем, когда я из глянца ушел, то вздохнул с облегчением.

Теперь большей частью путешествую за свой счет.

Оплачиваю цельность жизни.

Но разве оно того не стоит?

2012

#ОАЭ #Дубаи #Абу-Даби Краденая нефть

Tags: Как превратить 67 километров берега в 1500 километров берега. – Что такой бедуинский кондиционер и можно ли кататься на горных лыжах в пустыне. – 600 % прибыли и налоги в 0 %.

Я тут испытал шок.

От поездки в одну страну.

Человеку, наезжающему в месяц расстояние примерно с экватор, поверьте, шок испытать от чего-либо трудно. Тем более, страна уж больно была похожа на Россию: дурной климат, нефтедолларовая экономика, гастарбайтеры на стройках, авторитарный режим… Называлась страна Объединенные Арабские Эмираты.

Ночь

Приятель, побывавший в Эмиратах года три назад, напутствовал:

– Ну, шопинг там неплохой и дешевый, мужики в белых балахонах, женщины в парандже… Ну да, всюду стройки – у них же ничего, кроме нефти, нет. Едешь: пустыня, посреди – Rock Caf?. Анекдот!

Я это вспомнил, когда приземлился в Дубае. Аэропорт был огромен, но мало ли больших аэропортов в мире. После кондиционеров очки на улице мгновенно запотевали, хотя была ночь и было прохладно, +35. Хайвей, по которому мы мчали, был глотком свежего воздуха – я вообще за границей люблю прежде всего дороги: их в России нет и, похоже, не будет. Параллельно наземному строился надземный автобан, летели искры сварки.

– Арабы работают круглосуточно? – спросил я. – Без перерывов на намаз?

– Работают гастарбайтеры, – сказали мне, – индусы и пакистанцы. И только утром и по ночам. Днем слишком жарко. Им платят 400 долларов в месяц и бесплатно кормят.

– Менты не шмонают? – засмеялся я.

– Здесь нет ментов, – сказали мне, – и преступности нет. Можешь оставить кошелек на улице: вернут. Тут наши чеченцы попробовали было бузить – но им шейх сказал пару слов, и стали как шелковые. Ты просил показать Rock Caf?? Вон, смотри!

Я посмотрел. В глазах темнело, а точнее, светлело от подсвеченных небоскребов. Разных – больших, громадных, великанских, построенных и строящихся. Знакомая вывеска промелькнула меж ними.

– Здесь же была пустыня? – сдавлено пискнул я.

– Мы, в общем, едем по пустыне. Здесь пять лет назад, кроме скорпионов, вообще ничего не было.

– Нефть, – сказал я с пониманием.

– Нефти в эмирате Дубай практически не осталось, – был мне ответ. – Доходы от нефти лишь 7 %. Все остальное – отели, бизнес-центры, технопарки, банки, кафе, рестораны, сервис, инвестиции. Население – 4,5 миллиона, местных – в 10 раз меньше, и они честно говорят, что кроме клубники и бройлеров, сами ничего не производят. Но сюда сегодня рвутся все: для бизнеса рай.

Ваш рассказчик подумал, что все в этой восточной сказке очень напоминает инвестиционную пирамиду, но решил, что утро вечера мудренее.

Утро

Я не сразу уснул – время ушло на освоение системы «умный дом», каковым был снабжен номер в отеле Grosvenor House. Там с единого пульта включались и гасли бра и торшеры, менялась температура, переключались каналы и что-то еще – я подумал, что моя мама, попади в такой отель, пришла бы в отчаяние.

А проснувшись, я раздвинул стеклянную стену и шагнул на балкон размером с футбольное поле. Передо мной в дрожащей желтой жаркой дымке открылся Восток – небоскребы, пальмы, строительные краны, Персидский залив и бесконечные яхты. Да, каналы и яхты были повсюду. Я совершенно выпустил из виду, что нахожусь в пустыне, которую решено превратить в рай посредством искусственных каналов и искусственных островов. Искусственные острова The Palm Jumeirah, The Palm Jebel Ali и The Palm Deira в виде пальм, искусственные острова The World в виде карты мира, искусственный полукруг Dubai Waterfront – все это за пару лет было намыто здесь, в Дубае. В итоге крохотная страна с данной ей Аллахом береговой линией в 67 километров превратилась в страну с береговой линией в 1500 километров и с самой современной мариной в мире, способной принять по высшему разряду хоть все яхты Абрамовича сразу.

После завтрака, который был одним из самых роскошных гостиничных завтраков в моей жизни, меня повезли в шопинг-мол. Это была такая часть программы. Для склонного к покупкам туриста Дубай вообще состоит из одних шопинг-моллов, по кондиционированным пространствам которых гуляют, как в Европе по бульварам. Пройдя залы, занятые демократичным лондонским магазином Debenhams и отнюдь не демократичным Harvey Nichols, я уткнулся в стеклянную стену, за которой лежал снег. Там была искусственная зима, про которую я много слышал. Теоретически, конечно, я мог покататься летом на сноуборде и под Москвой в Красногорске, где такая же горнолыжная труба недавно открылась, но на практике шанса не было: я однажды попробовал туда добраться, но через два часа пробок плюнул и повернул назад.

В России, видите ли, существует проблема неразвитости инфраструктуры. Я слышу про эту наразвитость уже второй десяток лет, и вижу, как при этом замечательно развивается персональная инфраструктура тех, кто вздыхает по поводу ее неразвитости. Вздыхающие при этом добираются до нужных мест на машинах с «мигалками». Но в Дубае я добрался до горнолыжного курорта безо всяких проблем за 5 минут. И заплатил за 2 часа катания в выходные в 2 раза меньше, чем заплатил бы под Москвой.

После чего стало очевидно, что утро в тропиках кончилось и наступил день.

День

Днем меня пригласили на коктейль в отель Burj Al Arab – тот самый, семизвездочный, в форме паруса. Там мне показали президентский номер, ресторан внутри аквариума с акулами, а также сложносочиненный фонтан, струи которого умели превращаться в птичек и рыбок, сворачиваться жгутом и гнуться дугой. Это был впечатляющий отель, декорированный – как бы поточнее сказать? – в виде дворца для свадьбы Барби с драконом с золотой чешуей. Правда, мне показалось, что PR-менеджер отеля Ульрике вздрогнула, когда я сказал ей про дракона.

Потом меня прокатили по той самой пальме проекта Jumeirah (на намывном «стволе» успели вырасти готовые дома, а крону венчал гигантский, с гору, отель Atlantis, который, как меня заверили, затмит роскошью не только Burj Al Arab, но и вообще все отели мира – к этому моменту я уже перестал в чем-либо сомневаться. Увиденное мной если и напоминало пирамиды, то лишь силуэтом). Еще мне сказали, что жилая недвижимость, которая с невероятной скоростью строится и распродается в Эмиратах, предполагает полностью отделанные квартиры, то есть уже с кухней и кухонной техникой, с ваннами и душевыми, в них сразу можно жить (и люди на острове-пальме жили). И никто здесь не делает по три года ремонты и не сносит стены, а сразу выбирает один из, условно, трех вариантов отделки. А если не нравится ни один, то выбирает другой дом или другую пальму.

А потом меня привезли в офис русской компании Rustar, которая занимается недвижимостью и строительством в Эмиратах, и познакомили с ее президентом Рафиком Губаевым. Этот человек, живущий здесь уже 16 лет, произвел на меня впечатление не меньшее, чем острова, на которых он продавал офисы и жилье.

В кабинете у него висели портреты Владимира Путина и шейха Мухаммеда бен Рашида аль-Мактума. Перехватив мой взгляд, Рафик Салихович пояснил, что он занимается не политикой, а исключительно бизнесом, что относится к компетенции премьер-министров, а не президентов, поэтому портреты премьеров у него и висят. Он сказал это так, что у меня сразу пропала охота спрашивать, висел ли у него до Путина на стене Зубков, а до Зубкова – Фрадков. Хотя долгая жизнь на Востоке наверняка научила г-на Губаева отвечать на любые каверзные вопросы.

У меня, впрочем, не было только два и некаверзных. Первый – каковы в Эмиратах сроки строительства (мне начинало казаться, что небоскребы здесь вырастают за ночь сами собой). И второй – почему на Востоке я вижу сказку, а в России – в лучшем случае, фельетон?

Тут г-н Губаев закурил сигару и спросил меня, сколько месяцев женщина вынашивает ребенка. И тут же ответил, первые инвестиционные подряды реализовывались в Дубае за 9 месяцев, включая отделку. Потом, когда дома стали возноситься выше и выше, сроки пересмотрели – вот его компания, например, строит небоскреб в 101 этаж высотой, и ровно через три года после начала строительства в нем будут жить и работать люди. А дальше он рассказал, на чем основана сказка Эмиратов (про Россию Рафик Губаев сделал вид, что не расслышал вопроса).

В Эмиратах, говорил он, слава Аллаху, нет мятущейся демократии. Тут стабильная и просвещенная монархия, тут шейх Мухаммед, тут ислам, тут английское образование и строительный опыт Гонконга и Сингапура. Тут нет затрат на социальные выплаты, потому что 90 процентов рабочие – приезжие, и они никогда не будут получать в ОАЭ пенсию. Тут очень простая система: 0 % налог с оборота, 0 % – вывозная пошлина, 0 % – дорожный сбор, 0 % – взятки, 0 % – алкоголизм и 40 центов – литр бензина. И еще здесь нет обманутых вкладчиков, но есть гарантии шейха инвесторам. И если, когда начали качать нефть, грамотность здесь составляла 5 %, то теперь 100 % населения владеет английским. И никто не спрашивает, откуда у тебя деньги. И все это с невероятной силой влечет в раскаленную пустыню, каковой Эмираты были еще 20 лет назад, международных инвесторов. Не считая, конечно, прибыльности в 600 % за 4 года: первая недвижимость на намывных островах уходила по цене $1000 за метр, а сегодня перепродается за $6000. И это никакая не пирамида – здесь живут, работают и отдыхают люди, потому что здесь очень комфортно жить, работать и отдыхать.

Тут Рафик Губаев выпустил кольцо дыма и посмотрел на часы, и я понял, что за разговором день кончился и наступил вечер.

Вечер

Вечером я переезжал из Дубая в Абу-Даби: 120 километров пути. В России у меня на таком же расстоянии от Петербурга дача, я добираюсь до нее 2 с лишним часа. Здесь мы домчались за 40 минут по скоростному шоссе, по краям которого росли сотни тысяч финиковых пальм, поддерживаемых искусственным орошением. В Абу-Даби меня поселили в отеле Palace Emirates – циклопическом сооружении, путь в котором от номера до вестибюля занимал примерно 10 минут, и которое замышлялось как ответ эмирата Абу-Даби эмирату Дубай с его семизвездочными отелями-парусами. Хотя я, увы, пропустил мимо ушей, сколько конкретно тонн золота и стразов Swarovski ушло на отделку циклопа.

Признаться, за ужином (хумус, баранина, сладости, кальян) у меня кругом шла голова. Итак: есть крохотная арабская страна в пустыне, даже не страна, а несколько мелких исламских монархий. К концу 1960-х, когда в них находят нефть, эмираты бедны, неграмотны, а из прелестей цивилизации в них популярен «бедуинский кондиционер» – это такой короб-труба из тканей и шкур, в которую естественным образом засасывается горячий воздух и образуется подобие его циркуляции. Нефть поначалу никакой радости не приносит: деньги складываются в кубышку на случай войны с Западом. И только лет 20–25 назад они начинают тратиться не на дворцы шейхов (хотя на это, понятно, тоже) и не на строительство собственных фабрик и заводов, а на то, что составляет основу современной цивилизации: дороги, коммуникации, аэропорты, порты, паркинги, электростанции, опреснительные станции, предполагая, что приходящие инвесторы сами как-нибудь решат, чем заниматься в стране с готовой инфраструктурой и низкими налогами. Сюда действительно приходит весь мир (кроме Израиля), земля делится на землю «для своих» (здесь иностранцам строить нельзя) и «для всех» (и это самая интересная с точки зрения вложений земля, вроде все тех же намывных островов). Для тех, кто пришел в пустыню, создаются технопарки и зоны свободного предпринимательства, а инфраструктура развивается быстрее потребностей в ней (сейчас, например, в ОАЭ строят новый, с 8 взлетно-посадочными полосами аэропорт – это в дополнение к имеющимся прежним). И пустыня расцветает. Сюда переносят азиатские штаб-квартиры не только Microsoft – сюда переносят азиатские корпункты мировые агентства и телекомпании. Здесь бум инвестиций. Здесь покупают виллы звезды Голливуда. И подданные шейха Мухаммеда процветают: государство, например, выдает своим подданным в качестве подарка на свадьбу $100 тысяч денег и виллу ценой еще в несколько миллионов. Не говоря уж про бесплатное и очень хорошее образование и здравоохранение.

Внимание знатокам: почему ничего такого и близко нет в России?

И я затянулся яблочным кальяном, чтобы отогнать от себя очевидный, но неприятный ответ.

И снова были утро, день, вечер и ночь…

2008 Comment

Рассказ остается дополнить одним печальным – и одним забавным эпизодом.

Печальный случился уже после моего отъезда, когда кризис 2008-го года, начавшись в США с кризиса ипотечных долговых обязательств, вскоре охватил весь мир: 600 % прибыли растаяли вмиг, и те, кто вкладывался в недвижимость Эмиратов в последние годы, сразу ушли в минус. (Одним из инициаторов моей поездки в ОАЭ была компания Zaya, строившая в Персидском заливе очередной насыпной – а точнее, досыпной – остров. Это был первоклассный проект архитектурного бюро из Чикаго: морские виллы с прозрачными стенами убегали в воду на ногах-сваях, а островные виллы антропоморфных форм накрывались крышами-газонами, встраиваясь в природу. Нас возили туда на вертолете; я был впечатлен. Компания рассчитывала на русских покупателей, – о господи, какие после кризиса покупатели, одни растерянные спасатели средств…)

То есть стабильная монархия вкупе с налогом в 0 % все же не гарантируют рая, – по крайней мере инвестиционного. Причем идиллию, помимо кризиса, может нарушить и просто вопрос: ну хорошо, поживу на своем острове недельку-другую, даже месяц – а что там делать дальше? При температуре воды в заливе, напоминающий подогретый чай? На искусственных территориях, у которых никакой истории?

А забавный эпизод случился, когда я съезжал в Абу-Даби из своего шикарного отеля. Там в лобби шел небольшой ремонт. И вот со строительных лесов, взметенных под купол, на меня что-то полетело: не то паутинки, не то пылинки. Я опаздывал, мне было не до того. И только в аэропорту, стряхивая с паутинки, я их рассмотрел – и обомлел: господи, да это ж сусальное золото! Они там подновляли позолоту!

Так и улетал из Эмиратов – руки по локоть в золоте.

И мне почему-то кажется, что первый эпизод имеет связь со вторым.

2012

Bonus! #Китай #Шанхай Шанхайские барсы

Tags: Париж Востока и насильник Мао. – Как сажали капусту, а выросли небоскребы для Золушки. – Четыре города в одном, а также список мест и дел.

Парадное крыльцо, зеркало, лицо и (прости, Господи, за банальность) визитная карточка Китая – Шанхай. Ради Пекина нет смысла лететь за полсвета. Запарковать машину на Ленинском проспекте в Москве, в средних номерах его домов, с их отчаянием пространств – вот и Пекин. А в Шанхай влюбляются так, как взрослый, бывает, влюбляется в того, кто ни по возрасту, ни по повадкам ему не ровня, и хранит обреченную любовь в тайне. Вот почему об этой любви и об этом Шанхае известно немногое.

Чистилище

Аэропорты давно описывать не комильфо: это из past perfect, из Битова времен «Путешествий» и Вознесенского «Треугольной груши». В аэропортах надо добывать руду уникального, – которую потом так приятно переплавлять в небрежный разговор. Ну, да вы знаете. Цветомузыка в бесконечных, как эпос, переходах Франкфурта. Тайный перчаточный магазинчик в Риме, справа при переходе на терминал D – его обычно проскакивают, но только там продают огненно-красные мужские перчатки.

Так вот, только в Шанхае в аэропорту водятся девушки-куколки: у выхода в город они улыбаются фарфоровыми головками неземной красоты, здороваются и кланяются, прижимая руки к груди. Предбанник Шанхая – кукольный дом. И в город ведет кукольная дорога, обсаженная столь идеальным садом, что некукольным он быть не вправе. Это прекрасное новое шоссе, и едущий рядом пикап с матрасами в кузове, с развалившимися на них узкоглазыми стариками – деталь представления. Как и «Фольксвагены» и «Ситроены» не существующих в Европе пород. А потом над головами вспыхивает серебряная стрела: единственный в мире поезд на магнитной подушке, 400 км/ч.

Что делали наши богомольные предки, когда им казалось, что сходят с ума? Крестились? Щипали себя за руку?

Устройство

Шанхай дважды объявлялся свободной экономической зоной – в 1842-м и в 1990-м – однако и в варианте несвободной зоны был известен как Париж Востока. В колониальном ХХ веке в него впрыснули дозу Европы, маоистское противоядие не сработало. Был там, скажем, во времена концессий, в 1930-х, 500-метровый дансинг Paramaunt Hall на машинных рессорах: танцуя кек-уок, пары взлетали, как у Шагала. Хунвейбины потом танцоров сгноили, но зараза уцелела – в 2002-м Paramaunt Hall воскресили. Да и Мао насиловал в основном Пекин, как у нас Сталин – Москву: Шанхай оказался своего рода Питером, грустно замершим градом, с его садами, ар-нуво, вечным желтым туманом, фанзами, джонками и густопсовыми шанхайками, где строительные леса из бамбука, миллион китайцев вповалку, а вместо дверей – решетки.

Впрочем, кроме сходства в областной судьбе, других параллелей нет. Поскольку в Шанхае одновременное существуют, как шар-в-шаре, четыре разных города.

Первый – средневековый, слегка декорационный, начала династии Мин, с пагодами-храмами-беседками и прочим туристским продуктом.

Второй – европейский, под платанами, с Французским клубом и Русским кварталом (правда, Шанхай Вертинского и Олега Лундстрема все же выжгли при Мао), с каким-нибудь Peace Hotel, подсмотренном в бутлегерском Чикаго.

Третий – Старого Города, бедных нонтанов, где до сих пор торгуют, жарят, варят, парят на паре метров уличной ширины.

Ну, а символ четвертого – правый берег, Пудонг, где до 1990-го сажали капусту, а в 2000-х выросли небоскребы. Правда, выросли они по всему Шахнаю – но только в Пудонге нет ничего, кроме них.

Путешествие по Шанхаю, таким образом, есть антитеза перемещению по Москве. Двигаясь по Москве времен суверенной демократии от центра, неизбежно попадаешь в мерз(л)отность окраин. Гуляя по Шанхаю в любом направлении, переносишься из эпохи в эпоху: машина времени существует, вестимо.

Небоскребы

О, надо петь Пудонг.

Допустим, идея застроить голый брег небоскребами не нова – взять лондонский Docklands, с автоматическим «легким» метро, с творениями сэра Фостера и т. д. Но дело в том, что Пудонг а) живой, б) его небоскребы красивы.

Невозможная, удивительная вещь. Вот русский путешественник селится, к примеру, в Grand Hyatt в башне «Цзинь Мао», которую следует называть «Цинь Мо», иначе таксист не поймет, такова уж транскрипция, придуманная архимандритом Палладием (это благодаря ему мы вместо международного «Бейджин» произносим «Пекин»…) Да, вот путешественник селится под крышей 89-этажного Цинь Мо и смотрит, как рядом созревает такой же початок, и спрашивает, сколько этажей будет в нем. И получает ответ, что неизвестно, но ровно на этаж больше, чем в строящемся сейчас небоскребе в Куала-Лумпур.

Тогда путешественник переводит взгляд на телебашню Жемчужина Востока, похожую на колье для Барби, бусины и стеклярус, и начинает что-то смутно подозревать. Он спускается вниз и замирает – теперь уже просто от вида других небоскребов. И хлопает себя по лбу. Особенно если строил в России нечто дачное с башенками и эркерами.

Ибо (ново)русские башенки – это реванш за бедное детство, в котором не наигрался в принца. У шанхайцев было такое же детство, но свой реванш они взяли небоскребами. Один увенчан короной. Другой превращен в телеэкран. На третьем – кольцо Сатурна. Четвертый украден в Нью-Йорке. Шанхай – это город, где подряд на строительство в руках у так и не повзрослевшего Гулливера.

И у путешественника, поверите ли, на глазах выступают слезы. Двухэтажные шоссе, и шестиуровневые развязки, и поезд на магнитной подушке, и 100 этажей – это все можно представить.

А небоскребы для принца и Золушки – нет.

Колониальное

Вот теперь – внимание. Пока шок не прошел, важно найти в кармане 20 юаней (это $3), потому что на счетчике такси к концу поездки образуется эта сумма, вне зависимости от расстояния.

В нашем конкретном случае ехать надо на другой берег, где набережная Бунд. Очень желательно закрыть глаза, как в фильме «Окно в Париж», герой которого не верил, что через минуту после Рив Гош можно оказаться Ленинграде. Потому что прямо с Пудонга вы попадете в Париж. Османовские пропорции засаженных платанами улиц. Серый шаг европейских колонн (меж них – мемориальное: «The St. Petersburg Russo-Asiatic Bank. Built in 1901–1905. It is the earliest building equipped with lifts and sanitary facilities in Shanghai»). Отлично сохраненное art nouveau. Банкиры в приличных костюмах.

До 40-х лучший кусок Шанхая был английским, французским, русским, американским. Мао Цзэдун скрывался здесь, между прочим, не от местной, а от французской полиции. Это был сеттльмент, Сити, город концессий и экспатов. Он внешне таким и остался. Можно зайти в 10-этажный отель «Мир» и слушать джаз-банд. Положенные эстетикой распада лилии будут мертвенно склоняться над вами. В Британский публичный сад близ отеля когда-то не пускали собак и китайцев. Сейчас в парк Хуанпу китайцев пускают – прогресс налицо. Французский клуб, как и Французский квартал, сохранились. Русский район (Вертинский, Лундстрем и прочее) был разгромлен хунвейбинами. Богоматерь в соборе Пресвятой Богородицы пришлось перемалевать в Мао, и сейчас там ресторан с лосун-тан в меню: русским борщом.

Старый Город

Со светской хроникершей Аленой мы идем в Старый Город. Алена консервативно одета (ноябрь, +20): твидовый костюм, рериховско-синие чулки и той же спелости зеленые туфли. Алена полгода проводит в Индии, ей все нипочем.

Мы уходим от Бунда на юг. Французские boulevards коррозируют на глазах. Штукатурка осыпается вместе с листвой. Мы обсуждаем, куда могли в Шанхае спрятаться 13 миллионов шанхайцев?

Смеркается. Мы сворачиваем, и воздух бьет нам в лицо. Сотни из ниоткуда взявшихся велосипедистов летучими мышами проносятся в миллиметре, почти задевая крылами. Для мышей не существует светофоров. Регулировщики при виде туфелек перекрывают движение, не спрашивая, нужно ли нам. Не видно фонарей, но горят пасти жаровен. Пространство начинает жать в плечах: оно забито тысячами лавчонок, а лавчонки забиты килотоннами фурнитуры и парсеками тесьмы. Выше три этажа занавешены бельем. В принципе, таковы все Старые Города Азии, но только в Шанхае над ними светятся короны небоскребов и рядом благоухает Серебряный Век. И нет чувства опасности, преследующего европейца на Востоке всегда.

На улочке, заполненной китайцами до положения шпрот в банке и хора Пятницкого на сцене, нас разносит в стороны. Через пять минут пищит sms: Siju na ilitse, jru dikuju vkusnjatinu. Ne znaju, gde.

Я иду, куда несет толпа: мимо стирающих белье старух, мимо опереточных прорицателей, и вдруг вздрагиваю, потому что утыкаюсь в сияющий город из храмов, пагод – или как там они называются? – фанз. Под их драконьей чешуей – торговля жемчугом, шелком и всем тем, чему радо простодушье туриста. Торговый квартал уходит за горизонт, дробясь на квартальчики с озерами и мостами. Где-то там я нахожу Алену, ловко орудующую палочками.

– А тебе не кажется, что это… – начинаю я.

– Да, – прерывает Алена, – я тоже сначала восхитилась: ух, какая старина! Но это новодел. Хотя впечатляет. И дико вкусно. Будешь?

Велорикша тормозит рядом, улыбаясь в 32 зуба. В Шанхае невероятно красивые люди. За 20 юаней он довезет туда, где можно взять за 20 юаней такси. Хотя, конечно, с рикшей следует сбивать цену до 5.

Must-list

Значит, так. В Шанхае обязательно:

а) Посетить храм Нефритового Будды (высота 2 метра, монолит, привезен из Бирмы в 1882-м, идут службы: аттракцион для любителей аутентичного);

б) Зайти в Сад наслаждений Юй-Юань, словно выстроенный для съемок «Последнего императора», отделенный от мира стеной, а внутри разделенный еще 5 драконьими хребтами, образующими 6 зон с 49 пейзажами (!) – настоящий лабиринт, шар в шаре. Тысячи тонн камня для создания скал выдерживали в горных реках, чтобы его источила вода;

в) Пройтись по Мосту девяти поворотов (чтобы сбить с пути и с панталыку злых духов), с пятиугольным чайным домиком Хусиньтин посреди. После того, как по маршруту прошлась чета Клинтонов, это уже не так интересно, однако с моста можно кормить золотых рыбок, их здесь колоссальные стада;

г) Попить чаю в даосском Храме городских богов: пускают за небольшую мзду. К чайной церемонии в «На веранде у дачи» в Жуковке чаепитие относится, как Новый Завет к его интерпретации: второе пышнее. Рядом будут пить чай монахи, и принесут соленые семечки.

Но, собственно, любую китайщину, со всеми ее драконами и фонариками, путеводитель опишет лучше: просто важно, что в Шанхае она тоже есть.

Мне ведь не это хотелось в must-list написать, а такое, знаете ли, неуловимое… А, вот. В свой первый день, или во второй, но вы заметите (а не заметите – так заметит подруга) группки молодых офицеров в увольнении. Невозможно высокие, стройные и прямые, как трости; в ослепительно белых костюмах; в фуражках с опереточно высокими тульями – они будут вглядываться чуть близоруко (тонкая оправа, руки в перчатках) в линию горизонта.

Это очень красиво.

Я не про красоту китайцев, хотя они красивы невероятно. Но еще более красиво – когда офицеры в белых кителях, и тяжело дышащие в доках черные броненосцы, и дрожащие заклепки на железных мостах, и земля в цвету.

Так сладко любить в эту пору, и никто не верит, что потом будет война.

Еще 6 вещей, на которые имеет смысл потратить время в Шанхае

1. Переехать реку Хуанпу по подземному «туристическому» переходу. Это помесь метро и Луна-парка, детское путешествие на дно с русалками и Черноморами, – однако веселящее взрослых. Переход соединяет суперсовременный Пудонг и колониальный Бунд 1930-х. На выходе, в парке Хуанпу, сделать можно сделать заказ, чтобы ваше имя выгравировали на волосе: старый китайский фокус!

2. Зайти в бутик Omega на пешеходной улице Наньцзин. Примерить настоящие Omega Seamaster, а затем на улице сторговать (сбивая цену раз эдак в 15) ведро «ролексов» (с турбийоном и бриллиантами) на потеху родне. Ведро обойдется в пару тысяч долларов (если с горкой)

3. В Старом Городе проехаться на велорикше (быстро поймать такси там все равно проблема). Ехать мимо раблезианского изобилия фурнитуры, кожи, кружев, пуговиц, мимо стирающих в тазах старух и гадающих на картах старцев. Без опаски пробовать любую еду прямо на улице. Потом смотреть кукольный театр теней и накупить кисточек, шелковых отрезов и жемчужных бус.

4. Купить маленького нефритового толстопузого Будду с мешком в руке. Если потереть пузо и загадать желание, оно исполнится. К сожалению, только материальное.

5. В новогоднюю ночь вместе со 108 самыми почитаемыми буддистами подняться на колокольню пагоды Лунхуа: 242 год н. э., камень и дерево, 7 этажей, 40 метров. Испытать катарсис.

6. Подняться в высотный бар небоскреба в Пудонге. Выпить соргового вина, напоминающего херес. Незаметно впасть в транс – от вина и от желтого тумана, пожирающего дома, корабли, пространство, время.

2007 Comment

Вспоминая Шанхай – а я влюбился в него почти так же, как в свою время в Петербург, прикрытый личиною Ленинграда, – я непременно вспоминаю шанхайцев. Охранников, ровными рядами заступавшими поутру на вахту: джогинг, которым занимались мы с женой, выглядел для них, как для нас зарядка цигун, они смотрели во все глаза, но улыбались и улыбались. Тех самых молодых офицеров в белых парадных формах, гибких и стройных, как молодой бамбук. Самую красивую девушку, которую когда-либо видел, я тоже встретил в Шанхае – шла, счастливая, с ребенком в коляске и с ребенком в рюкзачке за спиной. Все хотели нам помочь, и никто не хотел обмануть.

Отправившись из Шанхая в Пекин и с размаху влетев в полицию, кошмарящую таксистов, и в таксистов, гнущих с туриста цены выше парижских, я вдруг вспомнил, что испытывал в СССР, когда из подпольного, скрытого, нежного Ленинграда возвращался в коммунистическую, прущую, орущую Москву.

2012

Bonus! #Таиланд #Бангкок #Патайя #Пхукет Восемь тысяч верст до рая

Tags: А это что еще за фрукты? Гимн рамбутану и дуриану. – Семь полов Воннегута и четыре пола Таиланда. – Массаж, хирургия, острова, слоны, крокодилы и прочие удовольствия, включая запретные.

Ты, – сказали друзья, – сумасшедший. Ты всерьез советуешь туда? Там, вон, революция. Блокируют аэропорты. Кризис правительства. Знаем мы это дело: нехорошо!

Ха! – отвечаю друзьям я. Каждый раз, когда я на Таиланде, там революция и кризис правительства. Только они особые, тайские, кукольные.

Таиланд вообще – очень специальная страна. В смысле, экзотическая не по причине кокосовых пальм, обезьян в монастырях и кораллов в Андаманском море, а по устройству. У Таиланда, например, два флага – родины и государства. И революции касаются исключительно государства, но не трогают родины. И король там – такая же данность, как кораллы, пальмы и море. А еще там не 2 пола, как у нас, а как минимум 4, и никто не делает круглые глаза, когда трансвеститы водят с детьми хороводы. Трансвеститы – лучшие друзья детей, а кто же еще?

В Таиланде вообще все иначе. Я на днях встретил Сережу Пархоменко, который кулинар, книгочей, оппозиция и программа на «Эхе Москвы»: «Серега, откуда такой загар?» – «Из Таиланда!» – «Революцию видел?» – «Ты что, с ума сошел?!»

Нет, друзья, вслед за Пархоменко – в путь, в путь, в путь.

Бангкок

В Бангкоке турист обычно задерживается на день, и редко – на два, дивясь из окон автобуса на ступы – буддистские, в виде колоколов с иглами-хвостами, храмы, разбросанные там и сям по муравейному, небоскребному, трущобному городу. Туриста везут в Ват Пхракео и в Королевский дворец.

«Ват» – это монастырь. Ват Пхракео – это сумасшедший дом. Даже если бы в Таиланде вообще ничего не было, кроме Ват Пхракео, поездка стоила бы свеч. Это как если бы семилетние дети взялись играть в Волшебника Изумрудного Города, собрав сокровища с маминого трюмо, – и вдруг все эти флаконы из-под духов, бисер и фальшивый жемчуг, застежки и брошки выросли в размере в тысячу раз. Монастырь Пхракео – это разноцветные башни и храмы, на их ступенях драконы, демоны и крылатые обезьяны, это монахи, солдаты и гиды-трансвеститы (их артель взяла под себя этот бизнес, и оттого экскурсия сопровождается аффектированным жестом – на редкость уместным среди резьбы, золота, перламутра, смальты, брызг зеркал и крашеного стекла). Это бот (храм) с Изумрудным Буддой, это виханы, чеди, прасат и пхрамонтхиентхам, что на тайском значит «библиотека» (правильный язык! «Политика» по-тайски будет «наёба»). А в королевском дворце – слоны и колонны коринфского ордера вперемежку. До свидания, крыша!

Важно только не упустить, что Бангкок этим не ограничивается. Не в смысле маршрутов – любой путешественник легко найдет, куда ему отправиться: в Ват Сакет с Золотой горой, на вершину которой ведут 320 ступенек, или в Ват Пхо, где ученики школы массажа тренируются на посетителях, или на плавучий рынок на реке Чаопрайя, – все это известные штуки. И даже не ограничивается ночной вылазкой в район Патпонг с бурлящим рынком, где в несметных количествах предлагаются поддельный Gucci, реальные проститутки, а шмыгающие зазывалы показывают (в качестве паллиатива между Gucci и проститутками) картонки, на которых посредством пиктограмм изображено, из какого именно места вынут во время шоу фокусницы-девицы, условно говоря, кролика за неимением цилиндра.

Однако в Бангкоке следует задержаться по генеральной причине – потому что это удивительно живой азиатский город. Вот идут в школу чистенькие, какие-то фарфоровые, в одинаковых костюмчиках, детишки, – хоть сейчас заполняй ими сказку. Вот на уровне третьего этажа обрывается недостроенный шестирядный автобан, потому как министр украл деньги: по этому поводу была предыдущая революция. Вот курят благовония и возлагают гирлянды в домашних храмах. Вот девушки на мотоциклах сидят амазонками, свесив ноги по одну сторону сиденья…

Хорошо гулять по тропическому, влажному, жаркому Бангкоку!

Вот женщина рубит мачете гигантский фрукт.

– Что это у вас такое, дражайшая Солоха?

И, отложив тесак, она объясняет, что это дуриан, полезен для женского и мужского здоровья, только в гостиницу с ним нельзя, потому что он невыносимо прекрасно для окружающих пахнет, типа сыра рокфор – ей-ей, так и скажет она на своем языке, и улыбнется, и приложит к груди сложенные ладошки.

И вы поймете каждое слово.

Tutti frutti

Таиланд – то место, куда можно ехать за кухней, но лучше не пробовать уличную еду. То есть можно, но туристическую, – там, где надписи на английском.

Дело не в гигиене и не в количестве перца. Просто к местной пище европейский желудок адаптируется долго, но, адаптировавшись, потом расстраивается от еды европейской. Зачем расстраивать собственный внутренний орган?

Счастливое исключение – фрукты. Их в Таиланде тьма.

Во-первых, прозванный королем местных фруктов дуриан. Шишковатый, вспухший до размеров футбольного мяча плод царствует, правда, лишь с мая по сентябрь, но какова вертикаль его власти! Половина попробовавших дуриан от него в полном восторге, другая половина пожимает плечами, но и те, и другие не могут внятно описать вкус. По-английски это ближе всего к custard – молочному крему из яиц, только еще с привкусом клубники, личи, ананаса… М-да: не описать. Проблема дуриана в содержащихся ферментах: поспевая, он мгновенно забраживает – отсюда и запах, так что есть дуриан надо сразу, на улице или рынке.

А вот с рамбутаном (красным, волосатым, неприлично мохнатым) проблем нет – покупай, вези, храни. На рынках рамбутаны связывают в огромные снопы-веники, а для освежения обмакивают в воду.

На третье место поставим «глаз дракона» – устрашающе розовый плод кактуса. Но если его разрезать, объявится съедобная белая сердцевина, нашпигованная сотнями черных маковинок, как будто их вручную туда втыкал отряд прилежных азиатов.

А еще есть мангустин, они же мангостан – вопреки названию, ничуть не походящий вкусом на манго, а внешне похожий на плод любви сливы и цукини. А еще – чомпу, или розовое яблоко (зелено-розовая не то груша, не то перец, по вкусу и правда напоминающий водянистое яблоко с кислинкой, приятной в жару). А еще – ноина, гуава, джекфрут, канун и жожоба, лонгкон и лонган, папайя, ракам, сантол, тамарин, танжерин и ламуд…

В общем, Кузнечный и Черемушкинский рынки сегодня у нас будут закрыты на переучет возможностей.

Патайя

Вообще-то Патайя – никакая не ПатАйя. Она – ПатайА. А патайА – это такой ветер с моря, отгоняющий в сезон дождей от побережья тучи, что оценили в 1960-х американские летчики, устроившие в Патайе авиабазу с целью бомбить Вьетнам, ну, а заодно превратившие тихую рыбацкую деревушку (от Бангкока часа три езды) в американский у-солдата-выходной-и-прочее-рай.

Прежде чем забронировать номере в отеле в Патайе, нужно задать себе вопрос: а нравится ли мне город Сочи? Если ответ положителен, то в Патайе нужно остановиться, – возможно, и до конца жизни.

В Патайе по морю вовсю гоняют на «бананах» и вейках, катаются на водных лыжах и поднимаются в небо на парапланах, а если кому все же понадобится чистое море – пожалуйста, катер за полчаса доставит на коралловую отмель. В промежутках же между парапланом и бананом – крокодиловая и змеиная фермы («очень апасна! астарожна!» – кричит окруженный гадами дрессировщик, азы профессии освоивший в московском университете имени Патриса Лумумбы) или на покатушки на слонах. Говорят же вам: Сочи, только updated, без хамства, диких цен и предолимпийского кошмара. Зато публика та же: ставящая целью загореть на всю оставшуюся жизнь.

Второй, более элегантный вариант использования Патайи – это превращение ее бивак для марш-броска в наилюбопытнейшие места. Скажем, в Ват Кхао Суким – где центральный храм упирается в небеса 119-метровым шпилем, так что веришь в тайскую реинкарнацию Церетели. Там, дожидаясь кремации, покоится уже несколько лет тело последнего бодхисатвы (кремировать можно, когда прорастут положенные в гроб зерна – за ними следит видеокамера. «А вдруг не прорастут?» – «Такого не бывает. Прорастут»).

Или ехать в заброшенные монастыри, где с гор, прыгая по статуям Будд и осыпающимся храмам, как в мультфильме про Маугли, спускаются обезьяны.

Или – в древнюю столицу Таиланда, Аютайю.

Или – в заповедник, где в ручьях под водопадами водятся черные карпы в таких количествах, что тебе предлагают «рыбный массаж»

Или вообще махнуть через границу – к кхмерам, в Камбоджу, и встретить рассвет в проглоченном джунглями монастыре Ангкор Ват, центре погибшей цивилизации.

В общем, имеются варианты.

Включая еще один – начинающийся (и заканчивающийся) в районе протоптанной американцами Walking Street. Вот там, чуть сядет солнце, все по полной злачной программе – тысячи торговцев, толпа, жаровни, бары, шоу, боа и перья, музыка, пиво, призывно глядящие тайские мальчики и еще более призывно глядящие тайские девочки, на проверку оказывающиеся опять же тайскими мальчиками.

Но некоторые любят погорячее.

Мужчины, женщины, ladyboys, трансвеститы, транссексуалы

У Воннегута в «Бойне номер пять» инопланетяне-тральфамадорцы информируют главного героя, что «обнаружили не меньше семи различных полов на Земле… Они сказали, что ни один земной житель не может родиться, если не будет гомосексуалистов. А без лесбиянок дети вполне могли появляться на свет. Без женщин старше шестидесяти пяти лет дети рождаться не могли. А без мужчин того же возраста могли…» – ну, и так далее.

Таиланд к этой глубокой мысли является иллюстрацией.

Вот, например, трансвеститы, то бишь мужчины, рядящиеся в женщин. В отличие от европейских трансов, демонстрирующих свои, так сказать, цветы зла в глухой ночи в каких-нибудь гей-клубах, в Таиланде они являются просто цветами. Шоу трансвеститов «Аказар» – часть туристической программы: зал на 1200 мест, 3 представления в день, окончание в 22.30, и к немыслимому разврату это имеет отношение не большее, чем петербургский мюзик-холл. Трансвеститы – это просто особый тайский пол.

Их, кстати, не надо путать с ladyboys, ледибойз – девочками, являющимися девочками лишь выше пояса (операция по появлению груди стоит $300 и является в Таиланде стандартной: как говорится, хозяйке на заметку). Если перед вами красивая и высокая тайская девушка – сто процентов, что это ladyboy, над которым никто и не подумает насмехаться (еще бы. Днем их вполне можно встретить за прилавком).

Еще есть транссексуалы – мужчины, завершившие операцию по превращению в женщину, что тайцев тоже удивляет не больше, чем существование рыжих среди брюнетов и блондинов.

А еще тайские мужчины по природе своей женственны, склонны к эмоциям и быстрым слезам, в семьях они обычно женщинам подчиняются, – а вот их жены вполне могут побегать за ними со скалкой в руке…

Следует ли это тропическое разнообразие (напрочь отсутствующее, скажем, в соседних Лаосе, Вьетнаме или Камбодже) приписать особой толерантности Таиланда, массовому (секс)туризму, американским базам или чему другому – непонятно. Некоторые считают, что все дело попросту в недорогом и очень высоком качестве работы местных пластических хирургов.

В Бангкоке в Siam Hotel, где я жил, существует даже особый этаж, отделенный от остальных, с персональной зоной завтрака и прочей приватностью. Там снимают номера европейские бизнесмены, и отнюдь не те, кто хочет переменить пол, – а те, кто хочет омолодиться, сохраняя incognito.

Пхукет

Остров, который не слишком велик (20 км в ширину), но и не слишком мал (50 км в длину), – Пхукет, словно Чичиков, хорош тем, что абсолютно всем может угодить. Там можно беззаботно плескаться в наипрозрачнейшем и наитеплейшем Андаманском море – а можно заниматься виндсерфингом. Можно затовариться по уши туристским продуктом (катание на слонах + буддистский монастырь + шопинг) – а можно взять машину с правым рулем и объехать остров по периметру, а затем в Пхукет-таун, где, кажется, туристов нет вообще, накупить на рынке сушеных рыб, кальмаров, морских гадов, соленых, сладких, кислых, перченых и все вместе. Можно провести невиннейший семейный отдых с детьми, для которых специально придумано колоссальное шоу со слонами Fantasea – а можно поехать в Патонг и получить все запретные удовольствия мира, причем в одном флаконе. Там можно весь отпуск пролежать в джакузи на балконе отеля Thavorn Beach Village, к виллам которого постояльцев развозит электрический поезд, и где балконы устроены так, что с них видно все, а тебя не видит никто – а можно устраивать ежедневно тайский массаж, который, к слову, не имеет ничего общего с мифами вокруг него.

И, что примечательно, все это разнообразие удивительным образом отделено друг от друга, так что двое людей могут не просто провести разные отпуска, но и на совершенно разных Пхукетах.

Единственное, что рекомендовано на Пхукете абсолютно всем – семейным, озабоченным, экстремалам, ботаникам, пожилым, подросткам, умным, глупым, искушенным, невинным – это поездка на острова, причем на любые.

На три коралловых острова Кхаи. На остров Пхи-Пхи (тайцы говорят: Пи-Пи), где снимался «Остров» с Ди Каприо. На остров Джеймса Бонда, Бонд-айленд, где снимался «Человек с золотым пистолетом», где посреди лагуны торчит палец-скала, на котором в фильме стояла секретная супер-пушка, и по пути на который тебя завозят в морские пещеры, фантастические настолько, что забываешь про Бонда, и когда проводник кричит: «Crocodile!» – подпрыгиваешь в ужасе, и только потом понимаешь, что рядом плыла игуана… Да, и плавать среди кораллов, в абсолютнейшем буйабесе, куда смеющиеся матросы крошат бананы, так что стада рыб устремляются к тебе, практически топоча, как слоны, – это, как говорится, местный must.

И это тоже Таиланд.

Таиланд, в котором в сезон дождей можно и не встретить дождей, а встречающиеся либо скоротечны, либо приятны; Таиланд, где можно снять комнату за 200 рублей за ночь, а можно найти отель, на пляж перед которым будут выползать, откладывая яйца, морские черепахи; Таиланд, в котором вдруг мгновенно заучиваешь значение канонических поз Будды и быстро понимаешь, что это не монахи собирают милостыню, а это верующие умоляют в дар храму принять бриллианты; Таиланд, в котором тебе улыбаются по семьсот раз на дню, кланяясь и молитвенно сжимая ладошки – и застывают, когда европеец повышает голос, потому что не верят, что на живого человека кричать.

Ну? Я же говорил, – чума, чудо! – надо лететь.

2008 Comment

В моей жизни были несколько Таиландов. В свой первый Таиланд, в 2004-м, я был потрясен Пхукетом. Я жил в JW Marriot c 12-километровым заповедным пляжем, где морские черепахи выползали на берег откладывать яйца, где было полдюжины искусственных прудов, на которых, как огненные лотусы, в ночи вспыхивали факелы… Но машину не давали парковать под окнами: дно ее обследовали зеркалами на рукоятках на предмет магнитных мин, и от парковочной стены к номерам (с комнатами для медитации) развозил электрокар…

Спустя четыре года кое-какие из знакомых мест я более не узнавал: застроили отелями.

Таиланд проявлял свойство многих азиатских государств игнорировать общественный интерес в угоду частному (сравните: во Франции на Атлантике близ границы с Испанией правительство в те же примерно годы выкупало прибрежную полосу с противоположной целью: чтобы не застраивали).

В общем, если хотите получить наслаждение от Таиланда – забирайтесь сегодня подальше от мест, где селится массовый турист. Куда-нибудь на Яуяй, Ланта или на Самуй, на мелкие острова, добираться на которые нужно паромами… Черт возьми, где, как не здесь, и чувствовать себя дикарем?!

2012

#Таиланд #Великобритания #Испания #Германия #Голландия #США Руссо туристо, облико нормале

Tags: почему русские в России пьют, а за границей квасят. – Твоя моя не понимай. – Самодовольно-недовольная блондинка на каблуках.

Возрадуемся, граждане! Но и возгрустим. Русские туристы в мире заняли примерно то же место, какое раньше занимали японцы с фотоаппаратами, жужжащим роем облеплявшие любую достопримечательность.

Это не значит, что русские стали путешествовать больше других наций. Да, в 1 квартале этого года за рубеж выезжало 3,5 миллиона россиян, что на 45,4 % больше показателя 9-летней давности, – но с Европой сравнивать трудно. Хотя бы потому, что Европа – и вправду объединенная, пограничников нет, и считать выезжающих за пределы своих стран некому.

Но это значит, что русские за границей стали особой, специфической группой, определяемой визуально – прямо как советские туристы за границей 25 лет назад или китайцы в одинаковых курточках с Мао на лацканах 15 лет назад. А оттого, что русские определяются визуально, и кажется, что нас много: в Лондоне, Нью-Йорке, Стамбуле, Бангкоке, Милане. Везде. А значит, пришла пора набрасывать эскизный портрет русского туриста: для того, чтобы каждый мог сравнить коллективное лицо со своим личным.

Алкоголь

Июль 2008, «Пулково-2», рейс на Бангкок, томительное ожидание. Наконец, объявление: пассажира сняли с рейса, ждем выгрузки багажа. Стюарт, с поджатыми губами: «Пить надо меньше…» Во время 11-часового рейса в обед вина не приносят. Тот же стюард: «У нас безалкогольный рейс». Потом выясняется, что рейс безалкогольный только в одну сторону – из России в Таиланд, потому как из-за пьяных пассажиров уже бывали проблемы с тайскими пограничниками (наши-то привыкли).

Удивительное дело – в России сокращается потребление водки (почти на 10 процентов за прошлый год), растет – шампанского и сухих вин, то есть налицо соответствие общемировому тренду. Но стоит нашему туристу двинуть в сторону заграницы – он точно с цепи срывается. Однажды в «Домодедово» на моих глазах из бизнес-зала (там алкоголь бесплатный) чуть не ползком добирались на посадку в Сингапур двое сограждан вполне респектабельного вида. Им что, так халява была сладка?

Объяснения этому удивительному явлению я найти не могу, но факт остается фактом: двигаясь в сторону заграницы, русские квасят. Да что далеко за примером ходить. Как-то на рейсе в Шанхай, куда я летел в компании Виктора Геращенко, Татьяны Парамоновой и прочих достойных людей, сосед по креслу всучил мне бутылку «Джонни Уолкера». Он поверить не мог, что экс-глава Центробанка и первый зампред ЦБ летят рядом в эконом-классе. Напутствие было такое: коль уж я с ними знаком, то должен их угостить «от имени простого российского бизнеса». И что вы думаете? Пусть Геращенко отказался, но с Парамоновой мы уговорили эту бутылку, и железная леди российских финансов, натурально, смеялась, и ножкой болтала, и шутила, а вот представьте такое в другом месте и при других обстоятельствах – да ни за что!

Потому что Парамонова не пьет – да и я крепче 14 градусов не употребляю.

Языконезнание

«Мистер! Гив ми солт!» – кричит в лондонском пабе мой (судя по акценту) соотечественник. Русское «дайте соль» по-английски звучит грубо, почти оскорбительно: там принято «можно мне соль?» с добавлением «плииииз…» (и «мистер» не говорят: только «сэр»). «Глянь, Колька, говно это, а не паб, не туда зашли, – не унимается компатриот, обращаясь к приятелю, – у этих м***ков и меню на русском нет, и официантка не подходит! А помнишь, в Турции!..»

Официанты в пабах к клиентам и правда не подходят, заказ делается у стойки: такова традиция. И меню на русском не будет даже на углу Москоу-роуд и Сэнкт-Питерсбург-плейс: в Лондоне разговаривают на 300 языках, и английский – всех объединяющий. Судя по котлете из стофунтовых бумажек в руках у Кольки, деньги на учителя английского у ребят есть. Но на фиг им напрягаться: Колька с Васькой убеждены, что у кого бабла больше – перед тем все и должны гнуться.

Или вот: Испания, побережье Коста-Брава, местечко Санта-Сусанна? – обилием бетона, строительных работ и загаженностью пляжа напоминающее Сочи. Услышав, что мы с женой говорим по-русски, к нам подходят парни из Тюмени: вот, блин, сдуру купили тур на три недели, а здесь таскаааа… Мы чуть не подпрыгиваем – это на Коста-Брава тоска?! Да рядом Фигерос с музеем Дали, в часе езды Барселона с Гауди, и рукой подать до Франции, до Каркасона – самой большой крепости в мире… Парни в ответ: ну, так туда ехать надо. – Ну, так возьмите машину. – Ну, так мы пробовали, но этот козел в прокате по-русски не бэ ни мэ…

Нет, я не хочу врать, что только русские в мире не знают английский – то же числится и за французами, да и за испанцами. Но у русских специфическое поведение: дикое изумление, что их не понимают, – и «ну, козлы!» как реакция.

Коллективизм и удаль

С Пашей, менеджером турфирмы «Натали-турс», мы стоим на берегу Андамантского моря в Патайе. Русских вокруг – тьма, и по-русски с русскими разговаривают все – от погонщика слонов до укротителя змей. Патайя, с моей точки зрения, для отдыха умерла, будучи убита гигантизмом построенных отелей. Да и в море не покупаешься – оно грязно и забито катерами и скутерами.

– Ничего не убита, – с жаром разубеждает Паша, – наши такое любит. Многие спрашивают: а правда большой отель? А сколько там ресторанов? Баров? И откажутся селиться в отдельной вилле. Огромное число людей хочет отдыхать коллективно, шумно, брататься, на «бананах» по морю гонять, в барах песни петь…

– А массовиков-затейников не хотят? – спрашиваю я, поеживаясь.

– … караоке или же с аниматорами, – завершает фразу Паша.

То есть Паша, конечно, сам лично предпочитает без аниматоров. Но доходы компании обеспечивает как раз не тихий, а коллективный и буйный народ.

Внешний вид

Завтрак. Германия. Охотничий замок Шлосс-Бергсен под Кельном, переделанный под отель. Цок-цок цок – звук женских шпилек по каменному полу: не оборачиваясь, могу определить, что девушка русская. У нее мини-юбка, топ с золотой вышивкой Dolce & Gabbana, сумочка за золотой цепочке-ремешке (от Gucci), и она блондинка (а я ее еще даже не видел). Но по-другому быть не может: Шлосс-Бергсен – загородный отель, бизнес-леди в туфельках на каблуке здесь на завтрак не спускаются. А живут тут крайне богатые дамы, которые туфли на каблуке оденут лишь вечером – в ресторан. Днем же – удобные для прогулок мягкие «лодочки», а на завтрак и вовсе в кроссовках могут прийти, спортивно. Русские же будут одеты по любому поводу нарядно. Так одевается в большом городе приехавший издалека мальчик, которому мама сказала: «Костюм надень, в Эрмитаж пойдем».

Я, кстати, эту манеру не осуждаю, а просто фиксирую: мне милы и юноши в костюмах, и девушки в мини. Хотя надоело выслушивать от иностранцев: «Русские девушки такие красивые! Но почему они одеваются как проститутки?» Мне есть что ответить: итальянки с бюстом немыслимого размера, обтянутого водолазкой, тоже не очень похожи на дев Марий. Однако – да. У тех лишь водолазка. А у наших непременно какая-нибудь Prada и золотые блестки.

Перфекционизм

А еще русские за рубежом всегда и всем недовольны. Собственно, их и узнаешь в толпе даже не по одежде, а по недовольно-надменному виду. «Вы в Париже где остановились?» – «В «Крийоне»…» – «Ужас! Там в туалете пол без подогрева! Вообще старый отель…» Хотя Crillon, между прочим – исторический дворец-отель, в котором останавливались все короли и звезды, от принца Майкла до Майкла Джексона. «Где ужинали?» – «У Дюкасса в «Плазе»…» – «А по-моему, в Москве в «Турандот» интерьер покруче будет…»

Порою кажется, что это не русскому желудку важно получить удовольствие от соуса бордолезе, а русскому глазу важно заметить, что, м-да! – и здесь нет совершенства.

Объяснений этой отечественной сверхтребовательности нет, но есть одно наблюдение. Лет 20 назад я поехал в Голландию – первую свою заграницу. Меня потрясло все – от районов красных фонарей до районов буколических мельниц. Но особенно потрясло, что пепельница с окурком мгновенно заменялась на чистую. И вот после шатаний по ночному Амстердаму мы с другом зашли в бар. Я закурил (тогда я еще курил). Пепельница заполнялась. Девушка за стойкой тихо разговаривала с подругой. Я недовольно попросил пепельницу заменить. Девушка не расслышала. Я повторил просьбу жестче, а мой голландский друг мягко сказал:

– Ну что ты к ней привязался? Конец ночной смены, девчонка устала. Тебе что, эта пепельница жизнь портит? Курить вредно.

И я прикусил язык, потому что понял: моя цель была продемонстрировать свое доминирование, или, как говорят в России, покачать права. С тех пор недочеты в сервисе проходят мимо меня: люди есть люди, жизнь есть жизнь…

Мотовство

Лондон, Ковент-Гарден, ресторан. За столиком русские: двое давно живущих, двое на два дня приехавших – и я. Давно не виделись! Приехавшие затягивают обычную песню: ребята, да у вас по сравнению с Москвой все просто даром! – и все решают выпить за встречу. Только давно живущие предлагают по бокалу «домашнего» вина, а приехавшие – сразу тычут в нижнюю, самую дорогую строчку карты. Те, что давно живут, переглядываются, и я их понимаю: для английского среднего класса дорогое вино – особый случай, такая трата может запросто пробить бюджет. Москвичи хохочут: «Ребят, да вы что! Угощаем!» – и ведь и вправду угощают, и официантке оставляют сверх меры на чай. Не задумываясь, разумеется, что походя унизили своих старых друзей, и даже не задумываясь, что об этом можно задуматься. Ну, и официантка, понятно, теперь будет обслуживать в первую очередь русских, а других игнорировать. И на нее за это однажды нажалуются. И хозяин ее выгонит. «После ваших, Dmitry, в сервисе – как выжженная земля», – такое, как и про похожих на проституток русских красавиц, я тоже выслушивал…

…Резюмирую. Хотя, конечно, мог бы продолжить – и про непременную показушность коллективного заграничного русского (он все время отслеживает, обращают ли на него внимание, а если обратили, то с нужным ли знаком); и мнительность («ах, нас не уважают!»), и про пренебрежение местными правилами, основанное на представлении, что законы пишутся для лохов и лишь лохами соблюдаются (я видел, как русские спорили в буддийских монастырях с монахами, как им следует для посещения монастыря одеваться). Но дело не в количестве признаков. Сначала хотел написать: «дело в том, что русский турист – это советский турист, только как бы вывернутый наизнанку» – но потом понял, что это тоже упрощение. Дело в том, что я иностранцев вообще по их странам не идентифицирую. Я их оцениваю как умных, глупых, сердечных, себе на уме… Потому что отождествление со страной ничего не дает. Страна – это всего-навсего особенности кухни, костюма, распорядка дня и языка. А вот русские за границей идентифицируются именно как русские, а не как личности. И это, конечно, мне не очень приятно, потому что это невозможно – общаться, дружить или ненавидеть целую страну.

А потом вдруг я с облегчением понимаю, что тех соотечественников, которые личности, я попросту не выделяю глазом из европейской толпы, составленной такими же личностями. И поэтому не могу определить, сколько их, по сравнению с этой вот самодовольно-недовольной русской массой.

Проболтал же я как-то в американской кафешке полчаса с одной местной девчонкой, спросил, где живет – и вот тут только и выяснилось, что мы с ней соседи в Питере по Петроградской стороне.

И я воспрял.

2008 Comment За 4 года в поведении русских за рубежом мало что изменилось (я по-прежнему мгновенно вычисляю наших по нерасслабленному и слегка надменному взгляду и по избыточному наряду), но во мне – пожалуй. То, что раньше я осуждал, теперь нередко стал просто отмечать. Люди, прошедшие нужду и бедность, всегда поначалу делают избыточный заказ в ресторане, – и только потом переходят на диеты. Возможно, нужно просто подождать. Я тоже вон долго думал о том, что внутри собственной страны наши люди ведут себя как туристы, временщики, которым по фигу политика, справедливость, закон, – однако посмотрите, как в конце 2011-го громыхнуло!

2012

#Украина #Киев Диалогический работник

Tags: Русский посол на Украине в роли американского посла в России. – Социолог Сорокин, философ Цымбурский и кибернетик Зурабов. – Лифтеры и социальные лифты.

Признаюсь: первый раз оскоромился. Провел корпоратив. Российского посольства в Киеве. Вместе с Венедиктовым с «Эха Москвы». Не за гонорар, а за интерес, – вот и вам, возможно, интересно, что там происходило и как.

Прежде чем перейти теме, то есть к делу, скажу пару слов о российском после на Украине и российском посольстве. Просто чтобы вы представляли. Потому что Украина – чуть ли не единственная страна, где наш посол по определению обладает влиянием не меньшим, а может быть, и большим, чем посол США. Как говорится, исторически сложилось. Это заметно даже в деталях. Резиденция русского посла представляет собой гигантский, в десятки гектаров, парк с прудами, водопадами, павлинами, утками, кортами, разнообразными Гераклами из мрамора и безымянными купальщицами из бронзы, – про посольские хоромы уж молчу: они явно не слабее шестисот-с-чем-то метровой фазенды президента Украины Януковича. (В день моего приезда снимки жилья Януковича, сделанные с вертолета, опубликовала газета Kiev Post). И на прием к русскому послу украинские миллионеры и политики идут с тем неуловимо-вдохновенным выражением, какое я видел у российских миллионеров и политиков, когда те шли на прием к американскому послу в честь Дня Независимости (ну, или к французскому послу на открытие недели бордосских вин). Потому что во многом именно от России зависит, в каком качестве Украине существовать: (восточно)европейской державы, страны-транзитера (газа и культур) или страны-спутника. И я этим ничуть не хочу обидеть украинцев, доброжелательность и улыбчивость которых раз в пять выше доброжелательности и улыбчивости россиян, – просто описываю реальность в своих ощущениях.

Нашего посла на Украине зовут Михаил Зурабов, – это, совершенно верно, бывший глава Пенсионного фонда и Минсоцразвития, то есть объект гневнейших филиппик, включая мои собственные, хотя бы потому, что реформа Зурабова сначала отобрала у меня возможность накапливать пенсию, а затем и вовсе зашла в тупик: когда стало ясно, что кроме как по принципу «отобрать и поделить» пенсии в России платить невозможно. И хотя я с Зурабовым знаком с его первого дня на госслужбе, – поверьте, я ему и тогда, и сейчас ничем не обязан, не считая билетов до Киева да посольского гостеприимства, которое, полагаю, он оказал бы любому другому.

Так вот: Зурабов, экономист и кибернетик по образованию, переместившись из Москвы в Киев, повел себя не вполне так, как вели его предшественники (из которых, понятно, колоритнее всех был Черномырдин), и не вполне так, как вообще ведут себя послы за рубежом. Этот человек, знакомый и с трудами социолога Питирима Сорокина, и философа Вадима Цымбурского, непринужденно вступающий в дискуссию о теории справедливости Джона Ролза, не ограничился обычными хлопотами посла – по крайней мере, в расхожем представлении.

Ведь послу за рубежом, в этом представлении, надлежит вести переговоры тайные и явные, прикрывать то, что по-английски деликатно именуется intelligence service, а до кучи наводить, так сказать, культурные мосты, как будто опричь лежит не заграница, а до детских припухших желез знакомый Петербург-Ленинград.

А Зурабов попробовал, я аккуратно выражусь, объединить в Киеве вокруг посольства интеллектуальную элиту: украинскую и русскую, прозападную и провосточную, – любую. Допустим, посла интересовало, как могло случиться, что в Советском Союзе, пережившем чудовищную революцию, разруху, гражданскую войну, репрессии и костоломки, сумели за 20 лет создать структуру, остановившую и разбившую лучшую армию в мире? Нет, вне всяких оценок – за счет каких механизмов переломанный хребет пусть криво, но сросся? И, если провести, при всем различии, аналогию между тоталитарным и авторитарным режимами (тоталитарный – это когда орден, стоящий у власти, контролирует не только государственную, но и частную жизнь) – почему механизмы, позволявшие в прошлом отвечать на великие вызовы, перестали работать сейчас? Или работают, а мы не видим? Являются ли таким механизмом социальные лифты, а если да, то какие из лифтовых шахт прошлого – армия, комсомол, высшее образование, спорт – работоспособны и сейчас?

Слухи про киевские дискуссии до меня и раньше доходили – но то, что они принимают публичную форму при патронаже посольства, было открытием. Я не знал, например, что часть споров ведется на нейтральной площадке местного Дома ученых, да еще и по схеме телевизионных ток-шоу (только без телекамер). И совсем не знал, что Зурабов затеял посольские вечера – приемы, где главное не ужин с возлияниями, а, опять же, публичное исследование, социология, спор. И вот на такой вечер в самом конце октября, когда предполагалось отмечать день рождения умершего комсомола, были званы в качестве ведущих мы с Алексеем Венедиктовым.

Ну представьте: банкетный зал отеля «Интерконтиненталь». Столы под скатертями, совокупно вмещающие человек 150. Выпивка-закуска в фойе. Гости, среди которых и украинская комсомольская богиня, бывший председатель Верховного Совета УССР Валентина Шевченко, – и местный шоколадный король, мультимиллионер Петр Порошенко. А также студенты украинские и российские, ребята с Полит. ру и Polit.ua, экс-главы Счетной палаты и идеологического отдела ЦК, плюс, в большинстве, гости при галстуках, одетые так, как и должны быть одеты люди, в городе которых средняя зарплата составляет $250, – а за кулисами ансамбль «Горлица», готовый исполнить «Мой адрес – Советский Союз» и «Главное, ребята, сердцем не стареть».

Вот вы что при этом зрелище подумали? Так и я подумал то же самое!

Пока не понял, что моя фанаберия идет от того, что в России разучились вести дискуссии и обсуждать стратегии именно что публично, на широкой публике. Демонстрировать публично галстуки с Джермин-стрит или костюмы с Сэвил-роу – это да. А интеллектуалы либо ушли в блогеры, либо обрели привычку ходить на закрытые встречи, – то ли в «Жуковке-2», то ли в «Горках-9». И как они там под одеялом своими мозгами совокупляются, известно только им, одеялу да крыше, которая над одеялом.

А в Киеве, где еще ничего не застыло, не дорешено, где Запад и Восток, демократия и автократия в пропорции 50:50, где премьер-министра запросто отправляют в тюрьму, – оказывается, и воспоминания о комсомоле можно мгновенно перевести в разговор о вызовах современному государству и обществу, об отчуждении граждан от политики и о тех самых социальных лифтах. И народный артист, герой Украины Дмитрий Гнатюк, поющий «Не расстанусь с комсомолом», не будет этому разговору помехой, а напротив – частью фона.

И Венедиктов, в своей привычной манере («Мне скажут, что я затыкаю вам рот, но я затыкаю вам рот!») будет выяснять у людей поживших, где комсомол был школой подхалимов, где – формальной ступенькой перед партией, а где – просто площадкой, местом знакомств и встреч. А я буду точно так же выяснять у молодых, на фига им эти социальные лифты сдались, если у них есть голова на плечах.

И вот тут обнаружились интересные штуки. Что лифта хотят для себя все. При этом в госслужбу как в лифт не верит никто – она воспринимается, скорее, как чужой членовоз с мигалкой. Более того, успешную карьеру никто не связывает с работой на государство или общество, – исключительно с работой на себя.

А дальше микрофон взял Зурабов (жалею, что не взял в этот момент диктофон). И заговорил о том, о чем давно в России госслужащие не говорят. Он сказал, что социальный лифт не есть лифт персональный, и что меркантильный интерес не может быть его мотором. И что социальный лифт есть средство достижения справедливости. И что под справедливостью общество понимает равенство возможностей для детей без оглядки на успехи родителей. Что лифт – средство подъема наверх умов, способных отвечать не на локальные, а на глобальные вызовы времени. Как, например, остановившаяся ассимиляция Европой иммигрантов, что ставит под вопрос цивилизационную идентичность. Как, например кризис доверия правительствам, в финансовой сфере принимающий форму дефолта. Он много о чем говорил в абсолютнейшей, гробовой тишине зала, когда даже те, про пришли закусить-поболтать, ощутили, что это не «От всей души», а показ разверзшихся под ногами бездн.

И поскольку, повторяю, это все говорилось не на тайной сходке (про «корпоратив» я помянул, каюсь, для красного словца – это был совершенный антикорпоратив), а публично, то эффект был соответствующий.

А уж какие будут последствия сказанного – я не знаю. Для меня, например, последствием было приятное ощущение, что в кои-то веки российское посольство за рубежом воспринимается не как имперский, дипломатический, культурный, шпионский или какой там еще центр, – а именно как центр интеллектуальный.

И, видимо, это почувствовал не я один: американскому послу, насколько знаю, теперь Госдеп тоже дает деньги на аналогичные мероприятия.

То есть у меня, как у ведущего дискуссий, на Украине дел может и прибавиться.

2011 Comment

Зурабов с тех пор еще пару раз звонил, приглашал – одной из тем публичных обсуждений было 95-летие Февральской революции, мне это было невероятно интересно, но графики у нас не совпадали.

В общем, случится быть в Киеве – поинтересуйтесь, как там с посольскими вечерами, и попробуйте скоротать с послом вечерок.

2012

#Белоруссия #Россия #Франция Наша Раша, или Признаки цивилизации

Tags: Отчего в Минске чисто, почему в Москве грязно. – Туалеты, таксисты, улыбки как маркеры цивилизации. – Часть света, где хотелось бы жить.

Я о признаках не в том смысле, в каком о симптомах болезни. Я о том, что каждой цивилизации сопутствуют определенные внешние проявления (например: монотеизм, письменность, навык горячей обработки металлов; или: политеизм, пляски у костра, подсечное земледелие). Так где Россия – в Европе или в Азии?

Мы с приятелем недавно делились впечатлениями о Белоруссии и, рассмеявшись, сошлись на общем ощущении: Белоруссия, несмотря на диктатора Лукашенко – это Европа. А не Азия, каковой полным-полно в Москве, несмотря на кичливые стеклянные новостройки, – и какой хватает даже в Петербурге, несмотря на его строгий, стройный вид.

То есть, с одной стороны, сегодняшний Минск – советский город, где нет рекламы, где возле кинотеатров висит написанный плакатным пером «репертуар на месяц», где до сих пор на вывесках «Ателье» и «Гастрономы», – а с другой стороны, он все же он часть Европы. Есть такое ощущение. Да, захваченный, опущенный и униженный Лукашенко, но все же западный город.

Тот же пьянящий дух Европы бил нам в голову в СССР, когда мы выбирались в Ригу, Каунас или Таллин, да и в тот же Минск, и во Львов, не говоря уж про совсем западный Ужгород.

И мы с приятелем стали думать, в каком дупле гнездится этот дух, и, перебрав разные варианты, в итоге оставили те, по которым практически безошибочно можно отделить Европу от Азии, Запад и Востока.

Признак первый: грязь

В Европе неизменно чисто; в Азии неизменно грязно, – ей-ей, это главный индикатор того, какой тип культуры вас окружает. Белоруссия потому и кажется Европой, что вылизана до пылинки, как Голландия или Франция. А вот Москва – это Бангкок, где чисто только на центральных улицах, а шаг в сторону – и ужос-ужос-ужос. И Петербург – это тоже Азия: сейчас, когда я пишу, город завален сугробами, по тротуарам не пройти, а по дорогам, в чавкающей каше, движутся вперемешку машины и люди. Бомбей. И то, что в этом Санкт-Бомбее с воплями мигалок расчищают путь местной султанше – сходство лишь усиливает.

Нет-нет, что ни говорите, а грязь – первый признак азиатчины. И это знает каждый, кто пересекал на машине границу что с Белорусский, что с Финляндией. В какой части света находишься, ошибиться невозможно.

Признак второй: туалеты

Не думаю, что даже самая большая нужда заставит хоть одного российского набоба (и, тем более, набабу) посетить хоть один наш вокзальный туалет. Господи святы! На самом депрессивном итальянском полустанке туалет будет чист. А вот на Московском или Ленинградском вокзалах вас будет ждать вонь и дырка в полу, деликатно именуемая «турецким унитазом» (очень точно, ага). А загляните в любой туалет любой российской хоть средней, хоть высшей школы! Вонь, текущие бачки, отсутствие стульчаков и туалетной бумаги в кабинках. И так всюду – от Волгоградского педагогического университета до Московского государственного на Моховой.

Туалет как идентификатор работает всегда: даже когда вообще не работает.

Признак третий: таксисты

Я когда-то потрясен был видом на аэропорт Барселоны. Самолет садился медленно и торжественно. А под крылом лежал гигантский паркинг для черно-желтых такси, откуда тек черно-желтый ручей к терминалу прибытия. Европа – это когда ты прыгаешь на заднее сиденье такси и называешь адрес, а по приезде счетчик показывает стоимость поездки. Азия – это когда у вокзала дяди с усами выкрикивают лишенную смысла фразу: «Такси-не-надо-недорого!» Азия – это неизменно договорная цена проезда, и это правило действует что в Москве, что в Стамбуле. А еще Азия – это «левак», выполняющий функцию такси (так, кстати, ведут себя водители-пакистанцы в Лондоне). Это не значит, что «азиатское» такси дешевле. И питерское, и московское стоит столько же или дороже римского и парижского, и сильно дороже нью-йоркского, где оно составляет альтернативу метро.

Итак, такси: если счетчик и маршрут по требованию – ты в Европе. Если крутят цены и устраивают базар – ты в Азии.

Признак четвертый: закрытость от чужих

У меня квартира в центре Петербурга, дом небедный: есть подземный гараж. Но когда я здороваюсь в подъезде с незнакомцами, на меня смотрят странно и отводят глаза. В лучшем случае выдавливают «здрсссь»… В Париже я тоже живу в центре, зато все люди в подъезде расплываются в улыбке: «Бонжур, месье! Са ва? О, вы из аэропорта, как долетели?» Две принципиально разных модели поведения не означают, однако, что парижане воспитанны и доброжелательны, а питерцы – жлобы и хамы. Модели означают, что одно и то же послание («ты меня не знаешь, но я тебе не опасен!») в Европе и в Азии выражается по-разному. В Европе: «Я не опасен, добро пожаловать на мою территорию!» В Азии: «Я не опасен, я не посягаю на твою территорию!»

Если незнакомцы по отношению к вам неприветливы – значит, вы в Азии, и значит, аборигены дают понять, что не будут вмешиваться в вашу личную жизнь.

Признак пятый… Каюсь, мы с приятелем пятый признак выделить не смогли. Рассчитываем на помощь. Мы ни злить никого не хотим, ни льстить никому не хотим, просто если у тебя перед глазами есть сводная идентификационная таблица – ты никогда не заблудишься.

И в той же Азии легко поймешь, почему, например, Гонконг – европейский город.

И легко поймешь, почему в Европе Москва – азиатский.

2010 Comment

О нет, тут не мой, тут ваш должен быть комментарий! После публикации этого текста на сайте gzt.ru такие комментарии шли и шли, но проект gzt.ru, увы, накрылся, сайт закрылся, – теперь те каменты не восстановить.

Какие еще бытовые признаки Европы и Азии считать существенными?

Есть идеи – пишите в ЖЖ dimagubin или в твиттер @gubindima.

Кстати, открытость коммуникаций и доступность обратной связи – типичное свойство Европы!

2012

Оглавление

Дмитрий ГубинВъездное & (Не)Выездное Книга 2: вне России

От автора

Bonus! #Великобритания #Лондон United Colors of Лондон

10 удивительных мест, которые нужно посетить в Лондоне

10 главных вещей, которые нужно сделать в Лондоне

#Великобритания #Лондон Москвичи и лондонеры

#Великобритания #Лондон Беспредел разрешенного

#Великобритания #Лондон Брак по-неписаному

#Великобритания #Лондон Поставить банки

#Великобритания #Лондон Грыбы отсюдова!

#Великобритания #Лондон #Стаффордшир #Уорикшир Хоббиты будут платить

Bonus! #Великобритания #Лондон Смешивать, но не встряхивать

Пабы

Винные бары и рестораны

Винные магазины

На посошок

#Великобритания #Лондон Про пиво

#Великобритания #Лондон Серьгу в ухо

#Великобритания #Лондон Русские летят

#Великобритания #Лондон Трехпенсовая опера

#Великобритания #Лондон Убить Versace

#Великобритания #Лондон Я приду плюнуть на ваши могилы

#Великобритания #Лондон Требуется собака-поводырь

#Великобритания #Лондон Борцы и джентльмены

#Великобритания #Лондон Понаехали тут

Bonus! #Великобритания #Лондон #Саррей Новые сказки про Романа Абрамовича

Сказка 1. Про то, как Роман Абрамович входил в высшее общество, а принц Чарльз – в богатое

Сказка 2. Про то, как Роман Абрамович ходил в университет

Сказка 3. Про то, как Абрамович научился молчать по-английски

Сказка 4. Про то, как Роман Абрамович вошел в поговорку

Сказка 5. Про то, как Роман Абрамович стал несмелым моряком

Сказка 6. Про то, как Роман Абрамович научился скромности

Сказка 7. Про то, как Роман Абрамович стал отважным летчиком

Сказка 8. Про то, как Абрамович стал рыцарем печального образа

Сказка 9. Про то, как Роман Абрамович впервые в жизни заплакал

Сказка 10. Про то, как Роман Абрамович в игрушки играл

Сказка 11. Про то, как Роман Абрамович Раньери уволил

Сказка 12. Про то, как Абрамович развелся

Сказка 13. Про то, как Роман Абрамович испытал серьезное чувство

#Испания #Каталония Мое сердце аста ла виста, мое сердце замерло

Bonus! #Испания #Каталония #Барселона В поисках утраченного (недавно) времени

#Испания # Барселона Похвала лицемерию

Bonus! #Голландия #Амстердам Ночной дозор

#Кипр Послать тещу подальше

#Италия #Флоренция Обезьяний питомник

#Италия #Тоскана Другая жизнь

Bonus! #Италия #Сардиния Хорошо ловится рыбка-сардинка

#Германия #Дюссельдорф С Днем Победы

#Германия #Мюнхен Свои люди

#Германия #Баден-Баден Старая Европа и новый Петербург

#Бельгия #Брюссель #Брюгге #Антверпен Бельгийские штучки

#Франция #Куршевель Рублево-куршевельский склон

Миф о деньгах

Миф о разврате

Конец истории

#Франция #Куршевель Рай умер, да здравствует рай!

#Франция #Париж Когда не смотрят в глаза собеседнику

#Франция #Бордо Творог в своем отечестве

#Финляндия #Южная Карелия Дачное эхо прошедшей войны

Bonus! #Финляндия #Коли А зори здесь тихие

Bonus! #Норвегия #Хафьель #Квитфель #Гейло #Хемседал В поисках вчерашнего снега

Хафьель

Квитфель

Гейло

Хемседал

#Швеция #Стокгольм #Упсала Обобществленное радио

#США #Нью-Йорк #Лас-Вегас Снова догнать америку

#США #Бостон #Атлантический океан Несварение от успехов

#ОАЭ #Дубаи #Абу-Даби Краденая нефть

Ночь

Утро

День

Вечер

Bonus! #Китай #Шанхай Шанхайские барсы

Чистилище

Устройство

Небоскребы

Колониальное

Старый Город

Must-list

Еще 6 вещей, на которые имеет смысл потратить время в Шанхае

Bonus! #Таиланд #Бангкок #Патайя #Пхукет Восемь тысяч верст до рая

Бангкок

Tutti frutti

Патайя

Мужчины, женщины, ladyboys, трансвеститы, транссексуалы

Пхукет

#Таиланд #Великобритания #Испания #Германия #Голландия #США Руссо туристо, облико нормале

Алкоголь

Языконезнание

Коллективизм и удаль

Внешний вид

Перфекционизм

Мотовство

#Украина #Киев Диалогический работник

#Белоруссия #Россия #Франция Наша Раша, или Признаки цивилизации

Признак первый: грязь

Признак второй: туалеты

Признак третий: таксисты

Признак четвертый: закрытость от чужих

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - электронные книги бесплатно