|
|
СЛАВА И ТРАГЕДИЯ БАЛТИЙСКОГО ЛИНКОРА
Автор-составитель Н.А. Кузнецов
ВВЕДЕНИЕЛинкор «Слава», последний корабль из серии броненосцев типа «Бородино», активно участвовал в операциях на Балтике в годы Первой мировой войны и героически погиб в 1917 г. во время Моонзундской операции. В мирное время на его долю также выпало немало дальних походов и славных дел, одним из которых было участие в спасении жителей итальянского города Мессина, пострадавших от разрушительного землетрясения в 1908 г. Наиболее подробно история корабля изложена в фундаментальной монографии С.Е. Виноградова «Броненосец “Слава”. Непобежденный герой Моонзунда» (М, 2011). В предлагаемый читателю сборник входят воспоминания (многие из которых были напечатаны в эмиграции, а некоторые, сохранившиеся в архивах, публикуются впервые), а также статьи современных авторов, посвященные различным малоизвестным страницам истории балтийского линкора.
Особую ценность публикуемым материалам придает тот факт, что большинство из них освещает одни и те же события с разных точек зрения их участников, как оказавшихся в эмиграции, так и оставшихся в СССР. Работы же современных исследователей позволяют уточнить многие факты на основании сохранившихся архивных документов.
Линейный корабль «Слава» 21 апреля 1901 г. был зачислен в списки судов Балтийского флота и 19 октября 1902 г. заложен на Балтийском заводе в Санкт-Петербурге; спущен на воду 16 августа 1903 г. и вступил в строй в октябре 1905 г. 27 сентября 1907 г. переклассифицирован из класса эскадренных броненосцев в линейные корабли. В 1910—1911 гг. прошел капитальный ремонт в Тулоне (Франция). В декабре 1908 г. участвовал в оказании помощи населению города Мессина на острове Сицилия в Италии, пострадавшему от землетрясения. Участвовал в Первой мировой войне (оборона Рижского залива в 1915—1916 гг., Ирбенская (26 июля — 8 августа 1915 г.) и Моонзундская (29 сентября — 6 октября 1917 г.) операции) и Февральской революции. 4 октября 1917 г. в бою с отрядом германских кораблей на рейде Куйвасту линкор «Слава» получил ряд повреждений и ввиду невозможности прохода через Моонзундский пролив из-за увеличившейся осадки по решению командования был взорван и затоплен экипажем. 29 мая 1918 г. исключен из списков судов Балтийского флота.
Основные тактико-технические данные линкора «Слава»
Водоизмещение (нормальное): 14 415 т.
Основные размерения (длина, ширина, осадка; наибольшие): 121,31 х 23,17 х 8,48 м.
Энергетическая установка: 2 паровые машины мощностью по 8182 л. с.
Скорость (максимальная/экономическая): 17,64/10 узлов.
Дальность плавания: 1970 миль.
Вооружение: 2x2 — 305-мм; 6x2 — 152-мм; 20 — 75-мм; 2—64-мм;20—47-мм;2—37-ММ.С1911П—2x2 — 305-мм;6х 2 и 8 х 1 — 152-мм; 20 — 75-мм; 4 — 47-мм орудий; 8 — 7,62-мм пулеметов; 4 (с 1911 г. — 2) 381-мм торпедных аппаратов.
Бронирование: борт — 102—178 мм; палуба — 31—75 мм; рубка — 203 мм; башни — 152—254 мм; казематы — 76 мм.
Экипаж 822 человека{1}.
* * *
Воспоминания и статьи в настоящем сборнике публикуются в авторской редакции. Это касается прежде всего написания имен собственных, а также сокращений и аббревиатур и, в ряде случаев — оформления научно-справочного аппарата. В биографических работах все даты, относящиеся к периоду до 1918 г., приводятся но юлианскому (старому) стилю. В белых войсках, действовавших на Востоке, Севере и Северо-Западе России, был принят григорианский (новый) стиль, на Юге России, вплоть до окончания Гражданской войны, употреблялся юлианский (старый) стиль.
МЕССИНА — ПОДВИГ РУССКИХ МОРЯКОВ
Н.И. Евгенов.
ЭТО БЫЛО В МЕССИНЕ{2}В середине октября 1908 года четыре русских военных корабля — «Слава», «Цесаревич», «Адмирал Макаров» и «Богатырь» — вышли из Балтийского моря: корабельные гардемарины, только что окончившие Высшее военно-морское училище[1], отправлялись в практическое заграничное плавание.
Наши суда посетили в пути порты Англии, Испании и к концу ноября стали на якорь в Бизерте, на северном побережье Туниса. Но и здесь пребывание судов не было длительным. Для продолжительной стоянки был избран старинный итальянский городок на восточном берегу Сицилии — порт Аугуста. Выбор этот был сделан не случайно — большая и закрытая бухта, расположенная в стороне от оживленных морских путей, представляла значительные удобства для прохождения учебной практики.
Все благоприятствовало походу — погода стояла прекрасная, местное население относилось к русским морякам исключительно радушно, гостеприимно.
Я был одним из гардемаринов на «Славе» и до сих пор хорошо помню наши увлекательные путешествия, которые мы совершали по воскресным дням, — бродили по живописным окрестностям Аугусты, знакомились с соседними старинными итальянскими городами.
Морская практика, артиллерийские стрельбы, маневрирование чередовались с отдыхом. Но катастрофа, внезапно обрушившееся на Италию страшное горе нарушили привычный распорядок нашей жизни.
В четвертом часу утра 28 декабря (по новому стилю) экипаж на борту линкора «Слава» был внезапно разбужен — наш огромный корабль сотрясался, точно какая-то неведомая могучая рука наносила тяжелые глухие удары по его корпусу.
Некоторые из нас бросились на верхнюю палубу. Матрос, стоявший на вахте, взволнованно рассказывал:
— Сперва мы услышали какой-то гул, но где-то там, далеко… Его перебил другой вахтенный:
— И вдруг с моря хлынула в бухту волна… Мертвая зыбь, одним словом… Она и раскачала наш линкор.
Оказалось, что эта волна была такой силы, что она заставила нашу «Славу» описать на своих якорных цепях полный круг. Почти одновременно с этим послышались крики на берегу, ночную темноту прорезали вспыхнувшие в некоторых домах огни, снова до нас докатился какой-то шум. Затем все стихло, и казалось, что берег снова погрузился в предутренний покой.
Вскоре из Катании (город к северу от Аугусты) на флагманский корабль, к начальнику отряда контр-адмиралу Литвинову прибыл наш вице-консул с горестным известием: оказывается, этой ночью разразилось страшное землетрясение. Оно охватило юго-западную Италию — Калабрию и северо-восточную Сицилию. Особенно сильно пострадали города Мессина и Реджо. Под обломками зданий погребены десятки тысяч жителей, а те, кто уцелел, остались без крова, без пищи, без воды.
Учитывая это, контр-адмирал Литвинов решил, не дожидаясь указаний из Морского министерства, немедленно идти в Мессину. Это решение нашло самый горячий отклик у судовых экипажей. Все были охвачены одним чувством, одним желанием — помочь, как можно скорее помочь терпящему бедствие народу Италии.
Вечером наш отряд вышел в Мессину, — мы рассчитывали прибыть туда на следующий день с рассветом. А пока на кораблях кипела работа — готовились для спасательных команд лопаты, кирки, топоры, ремни, вещевые сумки, фляги. Все наши продовольственные запасы были взяты на строгий учет. В лазаретах комплектовали медицинские пункты, оборудовали операционные. Здесь также было много хлопот — надо позаботиться об инструментах, медикаментах, перевязочном материале. Руководил этим наш флагманский врач А.Л. Бунге — в прошлом известный исследователь дельты реки Лены и Новосибирских островов.
Утром 29 декабря перед нами открылись подернутые легкой дымкой берега Мессинского пролива. Щемящая боль сжала сердце: что суждено нам увидеть на берегу? Но даже глядя на море, можно было судить о размерах тяжкого бедствия, — по волнам неслись обломки мебели, домашняя утварь, ящики, корзины.
Чем ближе мы подходили к берегу, тем печальнее становилась раскрывающаяся перед нами картина. Обвалившиеся стены, упавшие купола церквей, клубы дыма, вырывающиеся языки пламени…
Корабли стали на рейде Мессины. Нет, это только издали казалось, что катастрофа миновала нарядные дома на набережной, — держались здесь лишь фасады, а все остальное — крыши, потолки, полы — обвалилось, образовав внутри зданий груды бесформенных обломков. Набережная, куда мы высаживались, была повреждена нахлынувшей на нее в начале землетрясения большой — до десяти метров высоты — волной. Красавица Мессина — оживленный южный город — лежала перед нами в дымящихся руинах, в грудах камней, покрытых густым слоем известковой пыли.
Катастрофа, разразившаяся ночью, погребла под обломками тысячи жертв. Надо было срочно, не медля пи минуты, начинать раскопки: быть может, еще удастся спасти людей от гибели.
Судовые команды, разбившись на группы по шесть — десять человек, приступили к раскопкам во всех наиболее пострадавших районах города. Моряки работали мужественно, нередко рискуя своей жизнью, — ведь эти полуразрушенные стены, под которыми велись раскопки, могли обрушиться от малейшего толчка и засыпать отважных матросов.
Группе, которой мне пришлось руководить, выпала нелегкая задача — пробиться к двум засыпанным и заваленным балками жителям города. Это были муж и жена, застигнутые катастрофой во сне. Мужчину нам не удалось спасти, но жена его была еще жива. Мы подобрали валявшуюся дверь и, уложив на нее спасенную женщину, с большим трудом, преодолевая огромные завалы на улицах, доставили ее на врачебный пункт.
Исключительную находчивость и мужество проявили матросы, вызвавшиеся спасти людей, застрявших на междуэтажных перекрытиях. Балансируя зачастую на очень большой высоте, проявляя чудеса ловкости, они пробирались к людям, обреченным на неминуемую гибель, и спасали их.
В районе землетрясения погибло около ста сорока тысяч человек. Стоящие в городе воинские части почти полностью были погребены в своих казармах. Но из уцелевших людей каждый, кто чувствовал в себе хоть немного сил, самоотверженно помогал нам в трудной, но благородной работе по спасанию мессинцев. Так, в группе со мной в течение целого дня работал один молодой инженер итальянец, окончивший политехникум в Риме. Мы быстро с ним подружились и понимали друг друга с полуслова.
Первый день наших раскопок подходил к концу. Над городом сгущалась темнота — работать становилось с каждой минутой все трудней и трудней.
Около восьми часов вечера послышался гул, за которым последовало несколько сильных подземных толчков. На этот раз рухнули еще кое-где сохранившиеся остатки стен. Новые тучи известковой ныли опять окутали многострадальный город.
С наших судов поступили сигналы — командам немедленно возвращаться на корабли. Мы благополучно (если не считать ушибов и ссадин) выбрались из развалин и вернулись на свои корабли. Но, несмотря на страшную, нечеловеческую усталость, уснуть я не мог. Вместе со своим другом гардемарином Алексеем Белобровым поднялись на палубу. Вдали лежала погруженная в темноту Мессина, только лучи прожекторов с наших судов бродили по городу, как бы ощупывая его развалины. Временами багровое зарево пожарищ озаряло небо.
Несколько часов сна, и как только забрезжил рассвет, мы снова взялись за кирки и лопаты. Но если в первый день мы вели сравнительно поверхностные раскопки, то позднее перешли на более глубокие. Для этого понадобилось строить целые галереи, прорубать глубокие шахты. И все это приходилось делать несмотря на продолжавшиеся подземные толчки и грозный гул. Один из толчков чуть не стоил жизни старшему инженер-механику линкора «Цесаревич» штабс-капитану Федорову. Он работал со своей командой в построенной им галерее, но в разгар раскопок после сильного толчка часть галереи обрушилась, и Федоров очутился под обломками. К счастью, его же матросам после полуторачасовой работы удалось спасти своего командира из-под обломков.
Мы не прекращали раскопок в Мессине около пяти дней. В результате этих трудов русским командам удалось спасти немногим более двух тысяч человек.
Вскоре сюда прибыли транспорты с войсками из Северной Италии и военные суда разных наций, в том числе наши канонерки «Гиляк» и «Кореец». Эти суда вышли из Палермо, там их застала весть о землетрясении, и они немедленно взяли курс в район бедствия.
Тысячи спасенных из-под обломков людей нуждались в лечении, тщательном уходе, усиленном питании. Их надо было срочно вывезти из Мессины, но пассажирских пароходов для этой цели Италия сразу предоставить не могла. Контр-адмирал Литвинов принял решение — выделить часть русских судов для перевозки пострадавших из Мессины в другие города Италии.
И вот «Слава», жилые палубы которой превращены в огромный лазарет, приняв на борт четыреста раненых и больных мессинцев (главным образом женщин и детей), берет курс на Неаполь.
В Неаполе нас встречают толпы народа. Вот как описывает эту встречу Алексей Максимович Горький в своей книге «Землетрясение в Калабрии и Сицилии 15—28 декабря 1908 года»:
«Первое судно, прибывшее в Неаполь, — наша “Слава”, — воистину команда этого судна оправдала его имя, как о том единодушно и горячо свидетельствует пресса всей Италии. Воистину моряки нашей эскадры геройски работали в эти дни горя Италии. Отрадно говорить об их подвигах, и да будет знаменательным и вещим для эскадры это первое ее боевое крещение, полученное ею не в страшном и позорном деле борьбы человека с человеком, а в деле братской помощи людям, в борьбе против стихии, одинаково враждебной всему человечеству.
На “Славе” прибыли женщины и дети. Матросы сходили на берег, неся на руках ребят и женщин. О подвигах матросов уже знали в Неаполе, и Неаполь встретил русских восторженными рукоплесканиями.
— Да здравствуют русские моряки! Да здравствует Россия, — гремел город.
Неаполитанцы, рыдая, обнимали, целовали моряков; кто-то из русских сказал по-итальянски:
— Вы помогли нам в Чемульпо[2], мы вам в Мессине. Все люди должны помогать друг другу! Все люди — братья!
Это вызвало общий восторг экспансивного Неаполя».
В январе 1909 года отряд Литвинова покинул Италию. Пережитое вместе с итальянцами сблизило нас, укрепило нашу взаимную дружбу.
«В память содружества» — так называется медаль, врученная итальянским правительством всем морякам нашего отряда. Она вечно будет напоминать о давних и славных традициях нашего флота, приумноженных советскими моряками: первыми прийти на помощь в беде.
Н.А. Кузнецов.
НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ ЕВГЕНОВ
(1888—1964)Н.И. Евгенов родился 2 августа 1888 г. в семье учителя. В 1909 г. окончил Морской корпус. В 1908 г., будучи корабельным гардемарином, Евгенов на линкоре «Слава» находился в плавании отдельного Балтийского отряда. Вместе с другими русскими моряками он участвовал в спасении жителей итальянского города Мессина, разрушенного землетрясением и цунами.
В 1913—1915 гг. Н.И. Евгенов принял участие в Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана на ледокольных транспортах «Таймыр» и «Вайгач», которую возглавлял Б.А. Вилькицкий. 21 августа 1913 г., находясь севернее полуострова Таймыр, участники экспедиции (причем одним из первых был именно Евгенов) обнаружили неизвестный ранее остров, получивший название Земля Николая II (в советское время переименован в архипелаг Северная Земля). Пролив между полуостровом Таймыр и вновь открытой землей получил название пролив Цесаревича Алексея. Обнаружение Северной Земли стало крупнейшим географическим открытием XX века. Также в навигацию 1913 г. экспедиция открыла и нанесла на карты остров, получивший название остров Вилькицкого, описала Землю Императора Николая II, острова Цесаревича Алексея (Малый Таймыр) и Старокадомского.
В годы Первой мировой войны Евгенов служил штурманским офицером на эсминце «Орфей»; в октябре 1917 г. он участвовал в Моонзундском сражении, будучи старшим офицером эскадренного миноносца «Капитан Изылметьев». Предвидя скорый конец Российского флота, Евгенов поступил на курсы по подготовке гражданских судоводителей, но вскоре курсы закрылись, Российский флот был распущен, а Евгенов и его соплаватель по «Вайгачу» А.Г. Никольский отправились на Дальний Восток, а оттуда в Америку, где Евгенов и Никольский работали делопроизводителями по разбору архивов Российского посольства в Вашингтоне. Из Вашингтона Евгенов отправился в Сибирь, поступив в вооруженные силы Всероссийского правительства адмирала А.В. Колчака. Первоначально он рассчитывал продолжить работу в Гидрографической экспедиции Б. А. Вилькицкого, по запросу которого он и был вызван в Сибирь. Но нормальной связи между Восточным и Северным Белыми фронтами не существовало (а база экспедиции находилась в Архангельске), поэтому служба Н.И. Евгенова проходила в омском Морском министерстве.
Когда Евгенов прибыл в Сибирь, войска адмирала Колчака уже отступали под ударами Красной армии. Впрочем, служба Николая Ивановича проходила не на фронте, а в Гидрографическом управлении Морского министерства. 23 августа 1919 г. он был назначен начальником Геодезического отделения управления. Уже через шесть дней он получил «по линии» очередной чин старшего лейтенанта. 10 сентября 1919 г. Н.И. Евгенов был назначен представителем от Морского министерства в Междуведомственное совещание по вопросам техники съемочных работ, созываемое Министерством земледелия.
По всей вероятности, Евгенов был достаточно близок к А.В. Колчаку. Скорей всего, он был с ним знаком еще в бытность будущего Верховного Правителя командиром ледокольного транспорта «Вайгач» в 1910 г. Во всяком случае, по сведениям С.В. Дрокова, Евгенов был в числе немногих морских офицеров, арестованных в январе 1920 г. вместе с А.В. Колчаком. Но уже 25 февраля 1920 г. Евгенов был освобожден из Иркутской тюрьмы но постановлению Чрезвычайной следственной комиссии «за отсутствием состава преступления».
В Советской России Евгенов продолжил работу в качестве гидрографа. В 1920—1925 гг. он вел гидрографические исследования в устье реки Оленек (фактически это была первая советская научная экспедиция в Арктику), в дельте и нижнем течении Лены, в бухте Тикси, на западных берегах Новой Земли; с 1926 г. в течение шести лет возглавлял Карские экспедиции. В 1937 г. он получил ученую степень доктора географических наук. Его диссертацией стала первая лоция Карского моря. Она была восторженно встречена не только моряками-полярниками, но и учеными. Участвовал Евгенов вместе с Н.Н. Зубовым и в трех первых высокоширотных экспедициях на ледокольном судне «Садко». С 1933 по 1938 г. он был заместителем начальника Гидрографического управления Главсевморпути.
В 1938 г. Николая Ивановича постигла трагическая судьба многих ученых — он был арестован. Вместе с ним по «делу Гидрографического управления Главсевморпути» было арестовано 13 человек. Помимо Евгенова, в Морском министерстве правительства Колчака также служил П.К. Хмызников — выпускник Морского корпуса 1915 г. Обвинения, предъявленные арестованным гидрографам, были стандартными для тех страшных времен — создание антисоветской контрреволюционной организации и шпионаж (трагически знаменитая 58-я статья). В работе В. Звягинцева приводятся материалы обвинительного заключения, поражающие своей абсурдностью… «Евгенов же, по версии следствия, являлся “резидентом английской разведки “Интеллидженс сервис” и активным участником английской контрреволюционной организации “Российский Общевоинский Союз”». В обвинительном заключении подчеркивалось, что Евгенов еще «в 1918 году эмигрировал в США, где по 1919 год служил в бывшем царском посольстве в Вашингтоне, затем был переброшен в штаб армии Колчака, где служил в карательном отряде на штабном пароходе», в 1930—1936 годах передавал завербовавшему его Рекстину и другим английским агентам «секретные военно-морские карты Финского залива, Черноморского и Мурманского побережья, сведения о состоянии военно-морских сил РККФ, усовершенствованиях судовой артиллерии, минном хозяйстве и о вводе в строй новых кораблей». Эти секретные сведения он якобы получал от военных гидрографов Исаева, Эмме и Мещерского, осужденных по другому делу. Далее говорилось, что по заданию английской разведки Евгенов в начале 30-х годов создал в Гидрографическом управлении контрреволюционную организацию, в которую вовлек Петрова, Хмызникова и Гернета. А двое последних в свою очередь к тому времени уже работами на японскую разведку.
В защиту Н.И. Евгенова выступили многие видные ученые, в том числе академики А.Н. Крылов и Ю.М. Шокальский. Академик Крылов писал: «Географические и гидрографические работы Н.И. Евгенова занимают весьма видное место в исследованиях Арктики… имеет 39 печатных трудов, их совокупность доставила ему почетную должность как выдающегося советского гидрографа и исследователя Арктики наряду со славными именами Папанина, Федорова, Ширшова, Кренкеля, Шмидта, Визе — нашими современниками и именами деятелей начала прошлого столетия: Сарычева, Пахтусова, Литке, Врангеля». Но, несмотря на поддержку видных деятелей науки, машину сталинского «правосудия» остановить не удалось, и в 1939 г. Евгенов был осужден на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. В октябре 1943 г. его условно-досрочно освободили (как отличника производства).
На следующий год после освобождения Евгенову удалось продолжить научную деятельность — он был назначен старшим инженером, а затем и директором Архангельской научно-исследовательской лаборатории, а затем (до 1947 г.) работал старшим научным сотрудником Архангельского стационара АН СССР. В 1947 г. Евгенову удалось вернуться в Ленинград. В 1947—1951 гг. Николай Иванович был профессором кафедры океанологии Ленинградского гидрометеорологического института, а затем, до 1961 г. — старшим научным сотрудником Ленинградского отделения Государственного океанографического института. Скончался Н.И. Евгенов в 1964 г. в Ленинграде.
Круг научных интересов Н.И. Евгенова был необыкновенно широк. Хорошо знавший его полярный исследователь и ученый Я.Я. Гаккель называл Евгенова мореведом. Высоко оценивал научную работу Н.И. Евгенова начальник Ленинградского отделения Государственного океанографического института Ю.В. Преображенский: «Евгенов Н.И. породу своей деятельности сочетает в себе опытного навигатора-моряка, гидрографа-исследователя арктических морей с производственным уклоном научного работника-океанолога, и, наконец, педагога высшей школы области океанографических наук». Сам же Николай Иванович скромно считал себя «географом-путешественником». Он писал о себе в 1958 г.: «Моя служба на флоте была обусловлена в большей степени желанием побывать в “Дальних странах”, впитать в себя новое с точки зрения географа. В связи с этим я старался, по возможности, участвовать в дальнем плавании, в малоисследованных районах, хотя это мне не всегда удавалось». Николай Иванович Евгенов оставил научное наследие в виде более ста научных работ.
Именем Евгенова названы: мыс на острове Большевик (архипелаг Северная Земля), мыс в Антарктиде, бухта в заливе Седова на восточном побережье Новой Земли. В честь Евгенова был назван гидрографический бот, принадлежавший Главному управлению Северного морского пути. После ареста Ы.И. Евгенова, приказом начальника ГУСМП И.Д. Папанина № 225 от 16 июня 1938 г. бот был переименован в «Летчик Махоткин» (в 1942 г. по ложному доносу был арестован и В.М. Махоткин; сведениями о дальнейших переименованиях судна автор пока не располагает). В 1974 г. в строй вошло лоцмейстерско-гидрографическое судно «Николай Евгенов» (в настоящее время принадлежит Архангельской гидрографической базе Государственного унитарного гидрографического предприятия Министерства транспорта Российской Федерации).
Награды: золотой знак об окончании полного курса наук Морского корпуса (1910 г.); светло-бронзовая медаль в память 300-летия царствования Дома Романовых (1913 г.); орден Святой Анны 3-й степени (1913 г.); светло-бронзовая медаль в память 200-летия Гангутской победы (1915 г.); орден Святого Владимира 4-й степени (12 ноября 1915 г.); мечи и бант к ордену Святой Анны 3-й степени; орден Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость»; мечи и бант к ордену Святого Владимира 4-й степени; малая золотая медаль Русского географического общества (1924 г.)
Источники и литература
Российский государственный архив экономики (РГЛЭ). Ф. 579. Оп. 1. Д. 38. Оп. 2. Д. 21,23. Ф. 9570. Оп. 2. Д. 124.
Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39597. Оп. 1. Д. 67. Л. 112, 131, 150.
70 лет полярной гидрографии. СПб., 2003.
Бизертинский «Морской сборник» 1921—1923. Избранные страницы. М., 2003.
Евгенова Н.Н. Студеные вахты (Воспоминания об исследователе Арктики). СПб., 2006.
Звягинцев В. Трибунал для флагманов. М., 2007.
Попов С.В. Гидрограф Евгенов. Якутск, 1988.
Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений Морского ведомства. Пг., 1916.
Основные опубликованные работы Н.И. Евгенова[3]
Экспедиция к устьям рек Лены и Оленека. Л., 1929.
Лоция Карского моря и Новой Земли. Л., 1930.
Лоция Карского моря. Ч. 2. Карское море и Новая Земля. Л., 1935. Коллектив авторов, общее редактирование.
Лоция Карского моря. Ч. 1—2. Л., 1938—1940. Коллектив авторов[4].
Морские течения, 2 изд. Л., 1954,1957.
Гидрографическая экспедиция в Северном Ледовитом океане на судах «Таймыр» и «Вайгач» (1910—1915) // Известия Всесоюзного географического общества. 1957. Т. 89. Вып. 1.
Научные результаты полярной экспедиции на ледоколах «Таймыр» и «Вайгач» в 1910—1915 годах. Л., 1985. В соавторстве с В.Н. Купецким.
В.Н. Янкович
ПОВЕСТЬ О ГЕРОИЧЕСКИХ ПОДВИГАХ РУССКИХ МОРЯКОВ ПРИ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИИ В ИТАЛИИ В 1908 г.[5]В текущем году[6] истекает 50 лет со времени этой катастрофы, когда соединению кораблей русского военно-морского флота пришлось принимать активнейшее участие в спасении населения разрушенного землетрясением портового города Мессина.
Немедленно после окончания Русско-японской войны возникла задача восстановления русского военного флота. В этих целях сохранившиеся боевые корабли Балтийского флота были сведены в особый отряд для проведения на нем учебной и боевой подготовки личного состава. Летом корабли выполняли эту работу в отечественных водах, а на зимние 6—7 месяцев посылались в заграничное плавание. На кораблях отряда проходили практическое обучение окончившие военно-морские училища корабельные гардемарины и ученики строевых унтер-офицеров.
В 1908—1909 гг. в состав так называемого гардемаринского отряда входили линейные корабли «Цесаревич» — под флагом контр-адмирала Литвинова и «Слава»; крейсеры: «Адмирал Макаров», «Богатырь» и «Олег». В конце декабря 1908 г. отряд стоял на рейде порта Аугуста в южной части острова Сицилия. Корабли выполняли большую программу обучения личного состава, выходили соединенно на маневрирование в море, а в день землетрясения — 28 декабря — проводилась практическая стрельба.
Автор данной повести о героическом поведении русских моряков плавал тогда корабельным гардемарином на линейном корабле «Слава».
Впечатления от ужасных последствий этого катастрофического землетрясения никогда не изгладятся из памяти тех, кто так или иначе их переживал. В повести приводятся как личные воспоминания автора, так и свидетельства других лиц о работе и подвигах наших моряков. Автор, как один из участников спасательных работ, подолгу задерживался на раскопках отдельных заживо погребенных людей и не мог бы дать представления об общей значимости помощи русских кораблей несчастным мессинцам.
Около 5 час. 30 мин. 28 декабря при штилевой погоде на рейде порта Аугуста почувствовалось, что с моря вкатилась большая и крутая волна. Линейный корабль «Славу» раза два рвануло на якоре так сильно, что вахтенный начальник отдал команду: «Второй якорь к отдаче изготовить». На берегу колебание земли ощущалось довольно сильно, но лишь некоторые дома получили повреждения.
В этот же день вечером на «Цесаревиче» прибыл командир порта Аутуста и показал адмиралу Литвинову полученную им только что телеграмму: «Город Мессина наполовину разрушен землетрясением; множество убитых и раненых. Просят оказать немедленную помощь». Тотчас же сигналом с флагманского корабля к адмиралу были вызваны все командиры кораблей. Им было сообщено о катастрофе в Мессине.
Не имея на такой непредвиденный случай каких-либо указаний своего высшего морского начальства, начальник отряда приказал все же линейному кораблю «Слава» и крейсеру «Богатырь» немедленно поднимать пары и по готовности следовать полным ходом в порт Мессину. Отдавая приказ двум кораблям, адмирал не учел психологию русских людей. Остальные командиры, поговорив со своими офицерами, вернулись на «Цесаревич» и стали настаивать, чтобы все корабли были посланы на помощь бедствующим людям.
Литвинов в конце концов согласился идти с 4-мя кораблями, оставив лишь крейсер «Олег», на котором было мало топлива. В ближайшие дни ожидался из Черного моря пароход-угольщик для бункеровки всего отряда. Но экипаж «Олега» не примирился с бездеятельностью. Вскоре командир крейсера вновь прибыл к адмиралу и доложил, что мэр города согласился отдать крейсеру затонувшую на отмели баржу с углем, и что, несмотря на все трудности работы, команда крейсера с энтузиазмом уже приступает к добыче угля из баржи. Начальнику отряда пришлось разрешить «Олегу», пополнив запасы угля, догнать отряд.
Около часу ночи «Цесаревич», «Слава» и «Адмирал Макаров» уже выходили в направлении порта Мессина. Крейсер «Богатырь» несколько задерживался.
Ночью люди на кораблях не спали: готовились носилки, лопаты, ломы, кирки, пилы, топоры.
На «Славе» две трети команды расписывались на спасательные группы во главе с офицерами и корабельными гардемаринами. Ночью нас обогнал большой английский крейсер «Sutley», шедший с Мальты.
Еще значительно не доходя до Мессины, в море встречали массу обломков деревянных строений, пустые шлюпки, всевозможную рухлядь, трупы людей и лошадей.
Около 7 час. 30 мин. 29 декабря линейные корабли с большой осторожностью вошли в порт. Крейсер «Адмирал Макаров» под командой кап. 1-го ранга Пономарева, искусно управляясь среди затонувших судов, подошел совсем близко к набережной, где и стал на якорь.
Оставшиеся в живых жители немедленно подвезли на лодках на ближайший русский корабль своих голодных, изуродованных людей. На носилках лежали раненые: без рук, без ног, с переломами костей, с окровавленными головами.
Приехавшие на флагманский корабль «Цесаревич» итальянцы говорили, что все ждут помощи русского адмирала, потому что прибывший на несколько часов раньше английский крейсер стоит и ничего не предпринимает. В дальнейшем англичане принимали участие в раскопках; часть английских матросов по собственному желанию включилась в группы русских моряков.
Итальянцы долгое время не видели помощи со стороны своих властей или флота. Во время землетрясения в порту Мессины стоял миноносец «Saffo». По сообщению газеты «Tribuna», на миноносце ощущали сотрясение, наблюдали возникшее волнение моря и около 10 часов утра увидели, как огромная волна ринулась на город, повредив и выбросив на берег многие мелкие суда, а также разрушив частично набережную. Восемь матросов с «Saffo» сходили на берег для оказания помощи пострадавшим. Но им, видимо, эта работа не понравилась, и командир миноносца счел лучшим, под предлогом доставки донесения о случившемся, уйти в Неаполь. Здесь он присоединился к многим другим кораблям флота, бездействовавшим в связи с увольнением команд по домам на рождественские праздники.
28-го днем из Мессины ушли два заходившие сюда парохода итальянской компании «Florio», не оказав несчастным жителям никакой помощи и даже не взяв никого из живых на борт.
Иначе поступил германский пассажирский пароход «Therapia» под командой капитана Хейна. Зайдя в это же время в Мессину, он простоял здесь целый день и взял свыше 500 способных двигаться пострадавших для доставки их в Неаполь.
Русский путешественник с этого парохода писал, что никто из пассажиров, потрясенных случившимся, не захотел завтракать. Только один американец, узнав о страшной катастрофе, промычал: «Oh yes!» и принялся с аппетитом за еду.
С наших кораблей, ставших на якорь, усматривались вдоль набережной стены больших домов, в некоторых зияли огромные бреши, а далее стелились дымы многочисленных пожаров. Но, как потом оказалось, строения, которые с моря выглядели уцелевшими, в действительности состояли из растрескавшихся, полуобвалившихся стен. Крыши и все междуэтажные перекрытия с внутренними стенами провалились до самого низа.
Перед последствиями Мессинского землетрясения побледнели все описанные историей подобные случаи.
В данное время можно сказать, что большим ужасом сопровождалась лишь бесчеловечная атомная бомбардировка американскими империалистами беззащитных японских городов Хиросимы и Нагасаки.
28 декабря в 5 час. 30 мин., когда все жители Мессины спали, произошел первый и самый сильный подземный удар, продолжавшийся около 25—35 секунд, а через две минуты все было кончено — все было перевернуто вверх дном. Люди даже не успели сообразить, что случилось, как оказались погребенными под развалинами, совершенно раздетые в холодную зимнюю ночь. Со всех сторон раздались стоны, мольбы или смех помешавшихся людей. Немногим живым, пытавшимся спасаться по сухому пути, пришлось пережить страшные часы, прежде чем им представилась возможность добраться до мест, где им могли оказать какую-либо помощь. Все дороги были испорчены до неузнаваемости землетрясением и непрерывными дождями. Около двух суток власти ближайших к Мессине местностей не могли оказать действенной помощи беженцам несчастного города.
Подземные толчки (свыше 100) продолжались весь день 28 декабря и несколько реже и слабее в последующие дни; один из водных потоков, пересекавших Мессину и высохший в первый день землетрясения, через два дня снова наполнился водой, но уже горячей. В довершение бед в несчастном городе сразу же взорвались газгольдеры и в разных местах запылали склады керосина, деревянного масла и каменного угля. Пожары распространялись во всех направлениях; тушить их было некому и нечем.
Для спасения оставшихся в живых мессинцев с русских кораблей съехал на берег почти весь личный состав. По велению сердца нести вахту на кораблях и обслуживать механизмы брались больные люди. Например, двухсменную палубную вахту на «Славе» нес больной флагманский артиллерист кап. 2 р. Молас.
Когда мы первоначально высадились на набережную, к нам хлынула толпа полуголых, в отрепье людей, взывая о помощи. Лица больные, изуродованные, глаза у всех дикие, блуждающие. Обожженный человек хватает за руки и с пеной у рта кричит: «У меня засыпано трое — отец, мать и сестра, скорее, скорее на помощь!» Женщина бросается на колени, простирает руки, плачет, смотрит полоумными глазами, куда-то показывает, но не в состоянии что-либо сказать. Становилось страшно при виде этого человеческого безысходного горя!
Голод и жажда мучили оставшихся в живых людей, и для них сразу же было организовано на набережной питание. Хорошо развернули эту работу англичане с крейсера «Sutley», богато снабдившиеся в своей базе на Мальте.
Здесь же, на набережной наш медицинский персонал открыл перевязочные пункты. Непонятно каким образом один трубопровод на набережной давал пресную воду; видимо, она поступала самотеком но сохранившемуся акведуку с гор.
Разрушенные дома лежали перед нами огромной грудой камня, древесных обломков и мусора. Бывшие большие улицы представлялись широкими расселинами на обширном поле развалин.
Съехавшие на берег русские моряки, разбившись на мелкие группы, — иногда даже по два человека, пошли по этим развалинам.
В день прибытия русских кораблей 29 декабря и когда высаживались первые отряды, развалины были еще полны жизни. Всюду под землей были слышны плач, стоны и стуки, ведь заживо погребено было около 70 000 человек.
Тяжко было сознавать, что здесь, под тобой, молят о спасении живые люди, другие мучаются в предсмертной агонии — и сколько уже там бездыханных трупов. Жутко было ступать ногами на такие руины.
Русские моряки работали в полном смысле слова самоотверженно. Во многих случаях они рисковали быть засыпанными под рушившимися остатками домов. Землетрясение еще продолжалось. Под землей часто раздавался густой, тяжелый гул. Однажды подземный удар был такой сильный, что на «Славе» на рейде люди выскочили на верхнюю палубу посмотреть, не происходит ли что-либо на берегу. Ощущение колебания земли под ногами совершенно особенное; его ни с чем не сравнить, — оно вас подавляет.
Группе моряков пришлось однажды работать около громадной отвесной стены с трещинами, готовой каждую минуту рассыпаться. Из-под груды камней у подножия стены доносились тяжкие стоны нескольких людей. Был ряд подземных толчков, стена качалась, с нее сыпались камни, моряки то отскакивали, то косились на стену и с замиранием сердца ожидали, что произойдет. Стена устояла, и здесь было отрыто пять человек.
Но был случай, когда при очередном сотрясении земли окончательно обрушившееся здание засыпало инженер-механика Федорова с линейного корабля «Цесаревич» и четверть часа он не слышал голосов, хотя матросы с отчаянной энергией отрывали его. Аналогичный случай произошел с матросом «Славы», когда он переносил спасенную им девушку и оказался под развалинами внезапно обвалившейся стены городской ратуши. К счастью, оба случая закончились благополучно.
Один мессинец подвел группу моряков с крейсера «Адмирал Макаров» к месту, где итальянец со слезами и рыданиями умолял начать раскопки. Из-под груды камней доносились слабые стоны. Пришлось долго работать, пока наконец докопались до головы засыпанной женщины. Лицо девушки лет семнадцати выражало неописуемый ужас, она была жива, но за полтора дня совершенно поседела. Продолжая рыть, моряки докопались до ее груди, и тут поняли ужас молодой женщины — ее сжимал в объятиях мертвец с раздробленным черепом. Потребовалось еще часа три работы, чтобы вытащить несчастную из-под развалин и освободить от трупа.
Оставшиеся в живых мессинцы, обычно являвшиеся лишь зрителями таких работ, со слезами на тазах обнимали моряков, целовали, благодарили и тащили в разные стороны опять на раскопки. Но всем помочь было невозможно, тысячи людей были заживо погребены. Часто возникал драматический вопрос: кругом под землей слышны голоса, кого же спасать? Возиться ли с одним человеком, к которому вас влекут живые, или же попытаться спасти за это время нескольких? Сколько несчастных затихло в первый же день нашего прихода и как много продолжало еще страдать!
По сообщению из Лондона, 11 января специальный корреспондент газеты «Daily Telegraph» со слов мессинца описывал героизм русских моряков: «Они с героическими душами никогда не думали об опасности, их ловкость была изумительна. Русские шли туда, куда, по-видимому, людям нельзя было проникнуть. Я сам видел следующий факт. Один из дворцов в Мессине был разрушен и держался лишь его фасад. На третьем этаже фасада в окне находилась молодая девушка, впереди которой и за которой открывалась пропасть. Русский моряк без лестницы и без каната взобрался на окно и снес девушку вниз невредимой. Вы скажете — это вещь невозможная. Но русские совершали всякие невозможные дела». Описание этого случая близко к истине. Действительно, лейтенант Лордкипанидзе и матрос Карамышев со «Славы» поднялись на качающуюся стену по ее торцу и сверху добрались до женщины.
В первый день работ лейтенант Рыбкин с «Цесаревича» спас женщину, которая висела со стены вниз головой, у нее были зажаты ноги. Она провисела так около полутора суток, осталась жива и была спасена.
Германский доктор Годель, прибывший на русском корабле в Мессину на четвертый день катастрофы, писал после этого в газете «Frankfurter Zeitung»: «Что меня поразило, так это русская неутомимость. Русские моряки забыли про сон и пищу. Как кошки карабкались они с раннего утра по грудам стен, лазали по развалинам и спускались в темные ямы. Повсюду стучали они палочками, кричали “алло” и прислушивались, нет ли под ними живой человеческой души. А раздастся откуда-либо слабый стон, нужно было видеть, во что превращались мои белокурые товарищи, с каким рвением принимались они за работу. Не могу вспомнить их без слез на глазах… И у того, кто воочию видел этих настоящих людей, сердце как-то шибче бьется в груди».
Нам, морякам, приходилось попадать в совершенно невероятные положения. Был случай, когда один гардемарин с опасностью для жизни пробирался по выступам стены, желая спасти человека, взывающего о помощи. В это время полуголая женщина с искаженным от злобы лицом начала бросать в него камни. Гардемарин должен был проникнуть к ней в комнату, в тяжелой борьбе связать сошедшую с ума женщину и с помощью веревки спустить ее вниз.
Спасенных людей укладывали чаще всего на извлекаемые из развалин двери, матрацы, покрывали найденными здесь же одеялами, какой-либо одеждой и сносили к русским перевязочным пунктам на набережной или к шлюпкам для доставки на корабли.
Наши врачи были в самом тяжелом положении. Часто бывала необходима немедленная и сложная операция, а при данных условиях она была невозможна. Приходилось ограничиваться удалением оторванных рук, ног, осколков костей с наложением соответствующих повязок. Поразительно работал старший врач со «Славы» Е.В. Емельянов; откуда у этого грузного, немолодого человека бралось столько силы и выносливости. Когда уже по приходе в Неаполь он навестил в госпиталях своих мессинских пациентов, они встречали его с искренней радостью, а итальянские хирурги выражали свое удивление в отношении наложенных врачами отряда повязок, которые несмотря на самые невероятные условия оказались образцовыми.
В день прибытия гардемаринского отряда в Мессину (29 декабря) было решено свозить всех спасенных на крейсер «Адмирал Макаров», и в этот же вечер он вышел в Неаполь, приняв на борт свыше 300 лежачих раненых; больше крейсер не мог вместить.
30 декабря в Мессину прибыли из Палермо русские канонерские лодки «Гиляк» и «Кореец». Последний доставил продовольствие и итальянский медицинский персонал, который развернул госпиталь на прибывшем сюда своем пароходе.
В этот день спасаемых свозили на «Славу» и на «Гиляка» с «Корейцем». Поздно вечером канонерские лодки вышли в Торенто, а «Слава» в Неаполь. У нас были заполнены лежачими больными все помещения корабля. «Цесаревич» вышел в эту же ночь в Сиракузы.
Заслуживают серьезного упрека итальянские власти, которые оказались неспособными организовать даже вывоз людей из Мессины. Была бы спасена жизнь еще не одной тысячи человек, если бы многочисленные команды гардемаринского отряда занимались только раскопками и наши военные корабли не вынуждены были отвлекаться на перевозку спасенных.
Тяжела была ночь перехода «Славы» из Мессины в Неаполь. Никто на корабле не спал. Приходилось поить, кормить людей, подавать банные бачки для естественных надобностей, успокаивать детей и оказывать больным всевозможную медицинскую помощь. В частности, многие страдали от ожогов. На смазку обожженных мест тела не хватало вазелина — в ход пошло нефтяное пушечное сало. У одной молодой женщины была сильно обожжена спина. Измученная, она не могла ни лечь, ни облокотитъся. Наш матрос бессменно просидел с нею рядом на палубе всю ночь, поддерживая ее.
В эту многострадальную ночь на корабле было суждено появиться на свет новому человеку. В судовом лазарете военные врачи приняли новорожденную девочку. Некоей итальянке предстояло всю жизнь указывать в своих личных документах: место рождения — русский броненосец «Слава» на пути из Мессины в Неаполь.
Поразительно, как при самых тяжелых обстоятельствах обычная жизнь брала свое: красивая девушка, придя в себя, попросила зеркало, гребенку, одеколон. Два гардемарина, спасшие ее, угождали своей подопечной, как могли, а наутро в Неаполе… девушка рыдала, не хотела расставаться со своими спасителями, — им пришлось сопровождать ее в госпиталь.
Ночью по приказанию командира я, говоря на французском языке, связался с Неаполем и получил разрешение местных властей не салютовать из орудий при подходе к этому порту утром 31 декабря, чтобы не пугать раненых.
Масса народа ожидала, когда «Слава» подойдет к причалу. Раненых выносили осторожно, регистрировали и затем принимали к перевозке. В массе частных открытых автомобилей сидело по четыре человека, которые клали носилки или двери к себе на плечи и так доставляли больных в госпитали. Выносили людей долго — оказалось, что «Слава» взяла в Мессине свыше 700 человек.
С прибытием кораблей, доставлявших спасенных мессинцев, настроение жителей Неаполя переходило от уныния к энтузиазму. Толпа приветствовала русских офицеров и матросов где бы они ни появлялись. Знаменитый певец Баттистини шел по улице во главе огромной толпы, окружавшей нескольких наших моряков, и не щадя своего горла кричал: «Да здравствуют наши братья русские!» И вся толпа подхватывала этот крик: «Viva I nosti fratelli russi», гудело в воздухе. А русские не знали, как уклониться от неожиданной овации. То было истинное проявление солидарности народов, как то, что русские выказали в Мессине, так и то, чем население отвечало им в Неаполе.
Итальянская пресса восторженно отзывалась о самоотверженности и человечности русских офицеров и матросов. Например, в газете «Il Giomo» Матильда Серас писала: «Пусть будет отмечено в истории человеческого милосердия, на бессмертной странице, память о всем том, что совершили русские моряки в Мессине!.. Да сопровождают их на жизненном поприще повсюду одни удачи и счастье!.. Первая бессмертная страница ярко-светлой истории проявления доброты, великодушия и милосердия была написана этими белокурыми славянами… умеющими благородно жить и благородно умирать!»
1 января вечером, возобновив запасы воды, продовольствия и перевязочных материалов, «Слава» вышла из Неаполя и 2 января утром была опять в Мессине.
На рейде много судов разных наций.
Сейчас же по приходе снова снарядили команды и отправились на раскопки. От массы разлагающихся трупов воздух ужасный. Затыкаем носы ватой, пропитанной камфарой.
Появились группы грабителей — приходится ходить вооруженными пистолетами.
Высадившаяся на берег группа людей взбирается на развалины. Уже не слышно явных признаков жизни в этом хаосе разрушения. Моряки останавливаются, и кто-либо кричит зычным голосом: «Siniore!» Все, притаив дыхание, прислушиваются, нет ли где-нибудь слабого отклика из-под развалившегося здания.
Уже упоминавшийся нами германский врач Годель писал в «Frankfurter Zeitung», что на пятый день после катастрофы трудно было различать стоны заживо погребенных. Русские моряки натыкались на них как-то инстинктивно, и в этот день удалось спасти свыше 100 человек. Даже тогда, когда итальянцы, прибывшие на раскопки, бросали работу и, махнув рукой, заявляли, что тут никакое спасение невозможно, русские с этим не соглашались и зачастую вытаскивали несчастную жертву.
Этот врач, служивший нам переводчиком, рассказывает: «Вот слышу я слабый стон женщины где-то под нами. Видишь ли свет? — спрашиваю я. — Нет! — Руки, ноги свободны? — Нет! — Ты одна? Вместо ответа послышался какой-то жалобный стон. Но русские моряки почти раскопали опасное место и через полчаса работы они вытащили молодую женщину, находившуюся вместе с разлагающимся трупом».
На шестой день после начала землетрясения моряки со «Славы» спасли 30 человек. Прибывший из Неаполя в Мессину с нами русский научный работник зоологической станции в Неаполе С. Кушакевич отмечал в своих путевых впечатлениях, что спасаемые люди составляют ничтожную часть от тысяч людей, ждущих своего освобождения и медленно угасающих под развалинами города. Самое ужасное заключалось в том, писал Кушакевич, что большинство несчастных можно было бы спасти, действуй итальянское правительство и войска иначе. Итальянцы подали помощь лишь на четвертый день. Привезенные на место катастрофы итальянские войска выказали полную растерянность, а иногда прямо-таки преступную халатность. Сам Кушакевич был свидетелем, как итальянские солдаты с офицером во главе стояли и смотрели на раскопки, производимые русскими. Когда он осведомился у офицера о причине такого бездействия, тот с горечью сказал: «С такими людьми, как ваши матросы, можно работать, а наши только болтать умеют».
При этих условиях необычайно ярко выделялась на общем фоне деятельность наших моряков. Как это ни дико в данных условиях, быстрые и целесообразные действия гардемаринского отряда, человеколюбивая, самоотверженная работа русских, восхваляемые широкой итальянской общественностью, вызывали зависть, а под конец плохо скрываемую неприязнь местных военных и морских итальянских властей.
Уже на третий день после прибытия русских кораблей только что назначенный итальянский комендант города заявил, что он обладает теперь достаточным количеством своих солдат и может обойтись без посторонней помощи.
Задаваясь целью спасти как можно больше человеческих жизней, русское командование вынуждено было не считаться с такой безответственной болтовней коменданта, и работы продолжались. По когда уже морской министр адмирал Мирабелло, поблагодарив от имени короля и нации за помощь, оказанную русскими кораблями, сообщил, что, ввиду наличия достаточных средств не представляется необходимым дальнейшее содействие отряда, контр-адмирал Литвинов приказал своим кораблям следовать в порт Аугуста для пополнения запасов угля.
Вечером 3 января линейный корабль «Слава» покинул несчастный город-кладбище, где мы видели столько человеческого горя и страданий.
Впоследствии телеграф сообщал из Мессины, что на тринадцатый-четырнадцатый день после землетрясения были найдены еще несколько живых человек. Из этого можно заключить, в каких страшных страданиях умерло большинство заживо погребенного населения.
Муниципалитет города Аугуста в знак признательности за оказанную его соотечественникам помощь подарил кают-компании «Славы» большую ветвь единственной в городе сосны для устройства на корабле елки в рождественские дни, праздновавшиеся тогда в России по старому стилю.
В 1911 году крейсер «Аврора» посетил порт Мессину и доставил всем русским морякам, участвовавшим в спасении итальянцев, медали, отчеканенные в память землетрясения в Сицилии и Калабрии 28 декабря 1908 г.
ДАЛЬНИЕ ПОХОДЫ «СЛАВЫ»
В.Н. Янкович
К РЕВОЛЮЦИОННОМУ ДВИЖЕНИЮ В ЦАРСКОМ ФЛОТЕ. СОБЫТИЯ НА ЛИНЕЙНОМ КОРАБЛЕ «СЛАВА» В 1910—1911 гг.[7]Настроения и события на линейном корабле «Слава», свидетелем которых мне довелось быть, являлись отголоском общего революционного движения на военном флоте.
Выехав за границу, Владимир Ильич Ленин в декабре 1900 г. выпустил первый номер газеты «Искра». В любом общественном слое газета поддерживала проявления недовольства существовавшими в царской России порядками. В «Искре» Ленин опубликовал принципиальные организационные начала для создания в России действительно революционной рабочей партии. Эти принципы получили поддержку большинства участников II съезда РСДРП, состоявшегося с 17 июля по 10 августа 1903 г. С этого времени возникла партия большевиков.
После разгрома вооруженных сил царской России в войне с Японией пролетарское движение в соединении с крестьянскими восстаниями поколебали императорские армию и флот.
Вслед за беспощадно подавленным восстанием на черноморском броненосце «Потемкин» в 1905 г. большевики усилили свою революционную деятельность в войсках и во флоте. К осени этого года они создали ряд партийных военных организаций. Лето и осень 1905 г. отмечены десятками революционных выступлений рабочих, солдат и крестьян. В конце 1905 — начале 1906 г. ряд военных партийных организаций начал издавать специальные газеты для солдат и матросов. После разгрома революции 1905 г. большевики являлись единственной революционной силой в стране. Подпольные организации меньшевиков развалились. Чисто внешняя революционность эсеров еще оказывала на кое-кого некоторое влияние, но партия эта находилась в состоянии идейного и организационного распада.
В 1907 г. из заграничного плавания возвратился так называемый гардемаринский отряд Балтийского флота. Команды его кораблей встречались в иностранных портах с русскими политэмигрантами и, в частности, с членами РСДРП, которые вели революционную пропаганду среди матросов. В конце мая 1907 г. жандармы обнаружили социал-демократическую литературу на линейных кораблях «Слава» и «Цесаревич», и в связи с этим на этих судах были произведены многочисленные аресты.
В 1910 г. политическое недовольство среди матросов и отдельных лиц младшего командного состава усилилось. Оно распространилось настолько, что, например, командир крейсера «Аврора» в отчете о состоянии корабля доносил начальнику морских сил о политической неблагонадежности почти всей команды, так как «большинство нижних чинов из рабочих, а не землепашцы». Летом этого же года в кратковременное заграничное плавание выходили крейсера «Рюрик» и «Аврора». Их матросы встречались с эмигрантами социал-демократами. После возвращения в Россию на «Рюрике» была обнаружена нелегальная литература.
По воспоминаниям бывшего матроса С.П. Лукашевича, летом и осенью 1910 г. революционно настроенные матросы были почти на всех кораблях Балтики и в береговых частях. На кораблях «Слава», «Цесаревич» и др. были небольшие кружки и группы, организованные матросами-большевиками, которые работали исключительно осторожно, но влияние их росло.
В августе 1910 г. в заграничное плавание вышел больший отряд судов, в том числе линейные корабли «Слава» и «Цесаревич». Осенью среди матросов распространился слух, что на этих кораблях и крейсерах команды подняли восстание. Слух не подтвердился, но вызванное им возбуждение было очень велико.
Поскольку в мою задачу входит описание событий, вызвавших общее недовольство личного состава и революционное брожение среди части команды линейного корабля «Слава» в период его ремонта на заводе во французском порту Тулон в 1910—1911 гг., необходимо охарактеризовать порядок службы и взаимоотношений матросов и офицеров за предыдущее сравнительно длительное время. Я прослужил на этом корабле четыре с половиной года: около 8-ми месяцев в звании корабельного гардемарина, а остальное время офицером — в чине мичмана. Со времени вступления корабля в строй в 1905 году на нем сорганизовалась и долго сохранялась как основной костяк большая часть как офицерского, так и матросского состава. Многие офицеры до этого прошли с боевыми отличиями тяжелые испытания Русско-японской войны. Они поняли, какие недостатки в организации службы, боевой подготовки и во взаимоотношениях среди личного состава кораблей являлись причинами поражений в столкновении с неприятелем. Эти офицеры узнали и то, как должны строиться сознательная служебная дисциплина и добропорядочные отношения среди всего экипажа боевого корабля, начиная от его командира до младшего матроса.
Руководящая роль в этом деле принадлежала спаянному подлинно товарищескими отношениями офицерскому коллективу, объединявшемуся в кают-компании корабля.
Необходимо отметить, что в течение 1908—1910 гг. командовал кораблем уже не молодой капитан 1-го ранга Кетлер, в высшей степени честный и добрый человек. Старшими офицерами за это время были: капитаны 2-го ранга В.А. Любимский и П.П. Палецкий — хорошие администраторы, требовательные по службе, но справедливые и мягкие в отношениях с подчиненными. Они являли хороший пример остальным офицерам, а эти последние — непосредственно им подчиненным подразделениям команды.
Отлично помню, что даже к незначительным дисциплинарным взысканиям у нас прибегали очень мало, а наказание в виде содержания несколько дней в карцере было редким исключением.
Приведу пару примеров, очень характерных для установившегося на корабле распорядка. Для повышения по службе на должность артиллериста к нам на линейный корабль был переведен с канонерской лодки офицер, незадолго до этого окончивший артиллерийскую академию. Провожая своего соплавателя, на канонерской лодке ему устроили торжественный ужин, как говорится, затянувшийся далеко за полночь. На следующее утро во время общей приборки на «Славе» этот офицер был доставлен на корабль в нетрезвом состоянии, и таким его видела палубная команда. В этот же день под председательством старшего офицера состоялось общее собрание в офицерской кают-компании, и было принято решение просить командира списать провинившегося офицера на берег. Просьба была удовлетворена. Второй случай был другого порядка, но не менее показательный. На корабль был назначен вахтенным начальником лейтенант Б. Вскоре, делая замечание, этот офицер высокомерно постучал пальцем по носу матроса. Вечером после ужина кают-компания обсудила поступок нового офицера и со всей серьезностью предупредила его, что при повторении подобного поступка он будет списан в береговой экипаж «с протестом». А это означало лишение права быть назначенным на корабль в течение двух лет.
За три года моей службы на корабле — с 1908 по 1910 год — никаких существенных недоразумений между офицерами и матросами не происходило. Не было и проявлений группового недовольства среди команды. Хорошему питанию на корабле уделялось большое внимание, и в результате, например, хлеб всегда оставался не использованным в значительном количестве. Примечательно, что при выходе в заграничное плавание, где отпускался белый хлеб, вначале всегда бывал его перерасход, но через некоторое время потребление хлеба не только приходило в норму, но и появлялись остатки. То же происходило по возвращении в Россию с черным хлебом, который вначале поедался с большим аппетитом. Это было в порядке вещей, и команда никогда не ограничивалась в этом основном продукте питания. Во время тяжелых работ но погрузке угля на корабле ставились для питья баки воды с красным вином и готовились улучшенные обеды и ужины.
Офицеры всегда принимали прямое участие в погрузках угля и возглавляли соревнования ротных подразделений команды. Служба и боевая подготовка на корабле выполнялись спокойно и образцово. Для этого не приходилось прибегать к мерам принуждения. Боцманы на корабле не походили на своих собратьев из морских рассказов Станюковича; о рукоприкладстве не могло быть и речи. Тем, кто представляет себе службу на всех кораблях флота в царское время как каторгу, может показаться, что я идеализирую жизнь на линейном корабле «Слава». Но разве не характеризуют взаимоотношения комсостава и матросов то, что многие офицеры по личному желанию систематически проводили занятия в группах по ликвидации неграмотности; часто на ночных вахтах вели со многими матросами общеобразовательные беседы. Были и случаи, что с особо жаждущими знаний молодыми людьми занимались отдельно.
Таков был корабельный режим на «Славе», когда она в конце лета 1910 г. выходила в кратковременное заграничное плавание в составе отряда судов Балтийского флота, посланного в Черногорию для участия в торжествах по случаю провозглашения королевством черногорского княжества. Этот поход кораблей был затеян царским правительством с запозданием, а поэтому отряд шел не с нормальной для длительного плавания скоростью, а с повышенной. На пути был запланирован заход в Портсмут на восточном берегу Англии. Здесь старший инженер-механик капитан Водов доложил командиру «Славы», что в мастерских английского порта придется заказать значительное количество невозвратных клапанов к донкам (насосам), питающим пресной водой главные котлы системы Бельвиля. Как докладывал старший механик, отшлифованные и притертые к гнездам поверхности всех клапанов быстро разъедались, образовывались раковины, клапаны начинали пропускать воду, и котлы не получали достаточного питания. Вследствие этого котельные трубки недопустимо перегревались, деформировались, возникала утечка воды в связях, и котлы один за другим выходили из строя. Приходившие в негодность клапаны были изготовлены на Пароходном заводе при предыдущем зимнем ремонте «Славы» в Кронштадтском порту. В Портсмуте был оформлен срочный заказ, и ко времени выхода в море мы имели большое количество клапанов, изготовленных из английского металла.
Покинув Англию, отряд продолжал идти большим ходом в направлении Гибралтара. На этом переходе инженер-механик Водов скрывал от командира, что приходили в негодность и клапаны английского производства. На подходе к Гибралтарскому проливу «Слава» первоначально оказалась не в состоянии соблюдать заданную начальником отряда скорость хода, а затем остановилась, так как почти все котлы уже не годились к работе.
Не имея обстоятельного доклада от старшего механика, командир приказал мне, как вахтенному офицеру, спуститься в кочегарное отделение и досконально выяснить, что там происходит и какие имеются перспективы в отношении возможности возобновить движение.
Я спустился вниз. Обе кочегарки были в удручающем состоянии. Везде в соединениях трубок сочилась вода, помещение было заполнено паром, трудно было сказать, сколько из 20 котлов можно было привести в рабочее состояние, да и то ненадолго, так как все запасные клапаны к питательным насосам были уже использованы. Ведавший котлами инженер-механик Берг за несколько дней похода совершенно сбился с ног. Пришедший ему на помощь А.А. Иерхо[8] рыдал, тяжело переживая позор родного корабля. Толпившиеся здесь вахтенные и подвахтенные кочегары, мокрые и черные от угольной пыли, не знали, что делать. У некоторых были слезы на глазах. Я обратился к Иерху. Честно доложи командиру, сказал он, что котлы не могут быть введены в действие, и мы дальше самостоятельно идти не сможем.
Недвижный корабль был взят на буксир флагманским линейным кораблем «Цесаревич» и таким образом доведен до внешнего рейда Гибралтарского порта. Отряд ушел в Черногорию, а «Слава» осталась здесь для выяснения состояния котлов и решения, как поступать с кораблем дальше. В местных мастерских вновь была заказана партия клапанов, и судовыми средствами котлы понемногу приводились в порядок. Прибывшая из Петербурга по распоряжению Морского министерства авторитетная техническая комиссия во главе с инженер-механиком генерал-лейтенантом Ведерниковым не смогла определить первопричину аварии, т.е. разъедания клапанов донок. Наиболее вероятным было предположение, что это произошло под воздействием электрического тока. В электропроводке наблюдалась его утечка вследствие некоторой неисправности проводов. Комиссии Министерства было также поручено выяснить виновников аварии. Инженер-механик Водов был признан виновным в том, что своевременно не доложил командиру о необходимости прервать поход и, не форсируя движение, возвращаться в Россию. Командира корабля капитана 1-го ранга Кетлера комиссия шантажировала. Если бы он принял на себя ответственность и высказался за возвращение из Гибралтара в Кронштадт, то делались намеки, что дальнейшие неприятности ему не грозят. Но сама комиссия рекомендовать такой поход воздержалась. После длительного обсуждения было решено подремонтировать котлы в Гибралтаре, а затем направить корабль небольшим ходом во французский порт Тулон, где произвести полную смену котлов, а также заменить неисправную часть электропроводки.
Аварийный случай с выходом боевого корабля из строя на длительное время произвел на весь его личный состав тяжелое впечатление. Самолюбию офицеров, считавших свой корабль во всех отношениях примерным, был нанесен большой удар. И среди команды высказывались сожаления об утрате «Славы» ее хорошей репутации. Вместе с тем в группах революционно настроенных матросов агитаторы получили благодарный материал для критики своего начальства, а также общих порядков в стране, при которых возможны подобные происшествия.
Морской переход Гибралтар — Тулон прошел благополучно. Здесь корабль был поставлен к заводу «Форж-э-Шантье», где и пробыл в ремонте 10 месяцев до момента возвращения на родину. В Тулон прибыли вновь назначенные на корабль: командир кап. 1-го ранга Н.Н. Коломейцев (Коломейцов. — Примеч. ред.) и старший инженер-механик подполковник Невеинов. Вместе с бывшим командиром по собственному желанию и с разрешения высшего начальства отбыл в Россию старший офицер кап. 2-го ранга П.П. Палецкий[9]. Его заменил старший лейтенант М.И. Смирнов.
Под Адмиралтейским шпицем в Петербурге могли думать, что авария в котлах корабля произошла не только вследствие технических причин, но и по вине судового личного состава. В таком случае следует назначить на «Славу» командира, который смог бы поднять дисциплину и навести порядок на провинившемся корабле. Видимо, с таким предвзятым намерением прибыл к нам новый командир. Ему надо было иметь среди офицеров своего человека, чтобы всегда знать настроения кают-компании, и он привез с собой на должность ревизора лейтенанта Энгельгардта—родственника своей жены. Из перечня многочисленных обязанностей ревизора военного корабля известно, что никто из офицеров не имеет оснований в любое время общаться с командиром; быть может, только старший офицер, при отсутствии у него должной самостоятельности или недостаточно четкой организации службы на корабле.
На глазах вновь назначенного командира офицеры и команда корабля тепло проводили кап. 1-го ранга Кетлера, как можно было догадаться, теперь уже навсегда оставлявшего морскую службу. Инженер-механик Водов отбыл с корабля как-то незаметно. Развязный и самоуверенный, он не сыскал к себе ни любви, ни уважения. Служивший до «Славы» на судах, комплектовавшихся привилегированным гвардейским экипажем, он не приобрел здесь знаний, а усвоил какую-то неприятную напыщенность.
Репутация нового командира в смысле отношений к подчиненным, и особенно к матросам была известна. В 1901 г. он командовал яхтой «Заря» в экспедиции, организованной Академией наук и возглавлявшейся Э.В. Толлем. Это судно направлялось с научной целью в море Лаптевых и осенью 1901 г. вынужденно зазимовало, значительно не дойдя до мыса Челюскина, — в архипелаге Норденшельда. Коломейцев был чрезвычайно суров к команде. Из-за этого с самого начала путешествия не поладил с начальником экспедиции. Толль относился к команде просто, охотно разговаривал с матросами, шутил. Коломейцев считал, что такое отношение разлагает судовой состав, и доказывал невозможность дружбы между «нижними чинами» и офицерами. Во время зимовки, когда общие работы сближали людей, матросы стали называть ученых и самого Толля по имени и отчеству. Коломейцеву как властному, требовательному и замкнутому человеку это казалось чудовищным нарушением дисциплины. В конце концов ему пришлось подать Толлю рапорт об освобождении его от обязанности командира «Зари» и направлении на материк. Начальник экспедиции был рад избавиться от неприятного соплавателя и для обоснования своего решения дал Коломейцеву поручение в течение ближайшего лета подготовить угольные базы на островах Диксон и Котельный.
И вот такой человек прибыл теперь на корабль, на котором давно сложились хорошие взаимоотношения между командой и офицерами. Коломейцев решил круто изменить обращение с подчиненными. Подобно тому, как на «Заре» ему пришлось не по душе либеральное отношение начальника экспедиции и ее научного состава к простым матросам, вновь назначенному на «Славу» командиру не понравились хорошие отношения большинства офицеров к команде корабля.
С первых же его слов и поступков почувствовалось, что Коломейцеву кажется, будто он вступил в командование дисциплинарным батальоном с людьми разряда штрафованных. Но на линейном корабле «Слава» после нескольких круглогодичных плаваний были четко отработаны все виды судовой службы. Проводилась и боевая подготовка, но, разумеется, в ограниченном объеме, так как в связи со сменой котлов для действия мощных механизмов корабельной артиллерии не было судового электротока. Завод обеспечивал с берега лишь освещение корабля и действие некоторых механизмов для бытового обслуживания экипажа; дисциплина, как и раньше, была на высоком уровне, а потому Коломейцев на первых порах мог прибегать лишь к мелким придиркам. Но вскоре он надумал мероприятия физически тяжелые, наподобие каторжных работ, и вместе с тем раздражающие как матросов, так и офицеров своей нецелесообразностью. Видимо, командир задавался целью утомлять людей так, чтобы отбить у них охоту размышлять о горькой доле рабочих и крестьян, в порядке воинской повинности облаченных в матросское платье. Старший офицер получил приказание организовать очистку, якобы от ржавчины, междудонных отделений и бортовых коридоров огромного корабля. На самом деле все эти помещения постоянно осматривались, вовремя проветривались, просушивались и окрашивались суриком высшего качества. Одним словом, помещения содержались в отличном состоянии. Целью Коломейцева было также опорочить существовавшие порядки на корабле. Как на «Славе» всегда практиковалось при общих тяжелых работах, на них вместе с подразделениями команды выходили и офицеры. Это сразу не понравилось командиру. Он считал, что офицеры обязаны только руководить—командовать, а что участие в работах вместе с нижними чинами умаляет их достоинство. Когда же он узнал, что в команде ропщут на тяжелую и не оправдываемую необходимостью работу, он счел участие в ней офицеров как демонстрацию против него лично. Людям приходилось трудиться весь день в очень тесных и холодных помещениях в подводной части корабля. В междудонных отделениях нельзя было разогнуться. Краска прекрасно держалась и с трудом отбивалась. В сухих же бортовых коридорах ее приходилось срубать зубилами, так что искры летели. Листы обшивки корпуса стали походить на кожу лица, изуродованную рябинами оспы. В кают-компании, естественно, много говорилось об изобретенной командиром «принудительной» работе. Разговоры бывали шумными и, конечно, с одной стороны, «просачивались» через вестовых в матросские кубрики, а с другой стороны, они дошли и до командира, который сообщил старшему офицеру то, что ему было передано. Коломейцев не назвал источника своей информации, но по ее содержанию стало ясно, что ему наушничает ревизор лейтенант Энгельгардт, присутствующий при многих «ярких высказываниях».
Когда старший офицер — Михаил Иванович Смирнов — передал в кают-компании неудовольствие командира, я — мичман Янкович — в упор спросил ревизора, не через него ли осведомляется Коломейцев. Энгельгардт это не отрицал, а я в свою очередь назвал его поступок низким, недостойным офицера — члена кают-компании. Энгельгардт вышел, а через несколько минут через вестового вызвал меня в коридор и объявил, что вызывает меня на дуэль. Я ответил, что вызов принимаю и доведу его до сведения своей офицерской кают-компании. По положению для заграничного плавания коллектив офицерской кают-компании приобретал права и обязанности суда чести, существовавшего в офицерской среде. Мой конфликт с Энгельгардтом обсуждался собранием офицеров корабля, и было решено, что вызов на дуэль принимает на себя вся кают-компания. При этом даже два судовых врача в гражданских званиях заявили, что они не желают составлять исключения[10]. Уточняя процедуру дуэли, кают-компания решила стреляться с Энгельгардтом всем по старшинству чинов. О принятом офицерским коллективом постановлении старший офицер доложил командиру корабля. Во внутреннем плавании право разрешать дуэли между офицерами принадлежало Начальнику морских сил, а в заграничном плавании — командиру корабля. Коломейцев дуэли не разрешил, столкновение между двумя офицерами осталось не урегулированным до возвращения корабля из заграничного плавания. В дальнейшем интриги ревизора привели к тому, что командиру пришлось в апреле 1911 г. отправить своего родственника в Петербург. С приходом «Славы» в Кронштадт в июле месяце стало известно, что Энгельгардт по какой-то причине застрелился[11].
Затея командира по обдиранию краски в указанных выше помещениях корабля вскоре провалилась, так как старший офицер все же убедил Коломейцева лично удостовериться в ее нецелесообразности. Пропасть во взаимоотношениях командира с офицерами все ширилась. В хорошей товарищеской среде нередко бывало, что, невзирая на чины и занимаемые должности, офицеры оказывали один другому дружеские одолжения. Как мы видим, у командира «Славы» отношения с подчиненными были совершенно иные. Коломейцев этого не понимал и в связи с приездом жены 3 января 1911 г. приказал одному из офицеров отправиться на шлюпке в таможню оформить пропуск и доставить на корабль свои семейные вещи. На другой день старший офицер доложил Коломейцеву, что в кают-компании находят неудобным дня офицеров в порядке выполнения приказаний ездить по личным делам командира. Не поняв свою бестактность, Коломейцев пошел в этом отношении еще дальше. В объявленном для всеобщего сведения приказе по кораблю он попытался использовать в свое оправдание статью 1091 Морского Устава. Эта статья предусматривает порядок, при котором корабль, впервые прибывший в иностранный порт, посылает на берег свои шлюпки сначала под командованием офицеров. Сам Коломейцев признавал, что при длительных стоянках в портах это не делается и в Тулоне он этого не будет требовать. Тем не менее данный случай недовольства офицеров командир квалифицировал как нарушение дисциплины.
Отголосок углублявшихся недоразумений среди командного состава проникал к матросам. До поры до времени в команде все было тихо. Во всяком случае, насколько мне известно, никаких проявлений брожения не наблюдалось. В офицерской среде недовольство командиром не имело политической окраски, хотя выражалось все активнее. В команде же оно, как потом оказалось, «подливало масла в огонь» назревавшему революционному движению. Большая неприятность в отношениях с командиром произошла из-за вестового — молодого матроса Ш. Командир имел двух вестовых. И когда в Тулон приехала его жена[12] и поселилась на пригородной даче, Коломейцев не постеснялся направить для обслуживания своей барыни одного из вестовых. Жена командира была чрезвычайно высокомерна в отношении к молодому добродушному матросу. Обслуживая дачу весь день, ночевал он на корабле. Съезжая на берег с первой шлюпкой, матрос возвращался на корабль к ужину, а за весь день хозяйка его не кормила. Все это до поры до времени сносилось безропотно, но однажды утром матрос пришел ко мне — его ротному командиру — в слезах и заявил, что на дачу больше не поедет. Если же его не освободят от обязанностей вестового, он повесится, так как больше не в силах стирать грязное белье барыни. К счастью, в царском флоте существовало положение, в силу которого вестовые к офицерам назначались с согласия самих матросов и их ротных командиров. Пользуясь этим правом, я заявил старшему офицеру, что отзываю матроса Ш. из командирских вестовых. Прошу это доложить Коломейцеву. Доклад был принят молча, и без второго вестового для дачи командирская чета вынуждена была обходиться.
Затем офицеров корабля возмутило присвоение Коломейцевым очень большой суммы так называемых окрасочных денег. По существовавшему положению окрасочные отпускались портовой конторой ежемесячно в определенных для каждого корабля размерах. Командир не был обязан отчитываться перед портом в этих деньгах и был вправе расходовать их на окраску корабля в мере надобности по своему усмотрению. Это, разумеется, не значило, что командир получал право положить деньги специального назначения в свой личный карман. Честно относились к этим суммам все предыдущие командиры «Славы», и на корабле накопилась значительная их экономия. Хранились окрасочные деньги на общих основаниях в судовом денежном сундуке и, также как остальные суммы, ежемесячно проверялись судовой ревизионной комиссией в соответствии с приходно-расходными документами. Коломейцев посмотрел на дело иначе и по соглашению с ревизором весь остаток окрасочных денег за несколько лет изъял из сундука и присвоил. Возмущение офицерства поступками командира вылилось, наконец, в редкое на флоте чрезвычайное происшествие. По заведенному на больших кораблях порядку, командир столовался в своем салоне отдельно от кают-компании. Поэтому на «Славе» грек-ресторатор готовил завтрак, обед и ужин на командира и офицеров отдельно. Вместе с тем, по обычаю, в воскресенье после богослужения кают-компания приглашала командира к себе отобедать. Когда все офицеры, бывало, соберутся к столу, старший офицер говорил: «Господа, я иду приглашать командира». Такая форма приглашения соблюдалась в соответствии с Морским Уставом, в котором указывалось: «Кают-компания имеет право приглашать командира к своему столу». Коломейцев восстановил офицерство против себя настолько, что однажды, когда старший офицер М.И. Смирнов произнес обычную фразу — «иду приглашать командира», послышались возгласы: «а мы не приглашаем». Смирнов густо покраснел. «Господа, я не шучу!» «И мы не шутим, — не хотим видеть Николая Николаевича (Коломейцева) у себя за столом». Старший офицер замолчал и, садясь в свое председательское кресло, пробормотал: «Господа, прошу к столу». Конфликт с командиром достиг апогея. Вестовой не накрывал стол в помещении командира, ресторатор не готовил на него обед. Коломейцев долго ждал приглашения и нервно шагал по салону. Посланный им вестовой доложил, что господа офицеры уже обедают. Командиру оставалось потребовать паровой катер и отправиться к жене на дачу[13].
День ото дня на корабле создавалось все более напряженное состояние. Командир решил отомстить хотя бы старшему офицеру за всех остальных и добился в Главморштабе отзыва М.И. Смирнова в Петербург и назначения на корабль кап. 2-го ранга Доливо-Добровольского. Но эпизод смены старших офицеров причинил новый и притом очень чувствительный укол самолюбию командира. Торжественные и сердечные проводы Смирнова на корабле без ведома и участия Коломейцева были невозможны. Поэтому это чествование офицеры организовали в общем зале популярного в Тулоне ресторана в присутствии многочисленных посетителей. По соглашению с хозяином ресторана большой обед исключительно из русских закусок и кушаний готовился в кухне ресторана матросами-поварами со «Славы». Разумеется, этот инцидент, как и все остальные, тотчас же стал известен всему экипажу корабля.
О настроениях офицеров командир мог судить по доносам Энгельгардта, хотя после памятного инцидента с дуэлью этому информатору крылья были подрезаны. Среди команды недовольство Коломейцевым стало проявляться вскоре же после его прибытия на «Славу». Не нравился этот суровый, всегда мрачный человек со стального цвета злыми глазами. Возмущали людей им надуманные совершенно нецелесообразные и изнурительные работы. Как писал матрос Сергей Белов в Россию своему брату Константину, «на “Славе” порядки пошли новые, начали экономить масло, хлеб и прочее, как бы “сумления” какого не вышло…» Как это во все времена бывало на флоте, повышенное нервное настроение в командах выражалось в придирчивости матросов к некоторым видам питания. Даже изредка готовившиеся на ужин горох и чечевица вызывали протест и отказ от еды. На «Славе» матросы стали собираться небольшими группами и о чем-то по секрету разговаривали между собой. Когда после арестов на корабле производилось следствие, то выяснилось, что на «Славе» большевистскими группами велась довольно значительная пропагандистская работа против существовавшего в России государственного строя. Неизвестно общее число матросов — участников Социал-демократических (большевистских) ячеек на «Славе». Флотская жизнь заставила партийные организации выработать сложную систему конспирации. Корабельная организация состояла из «десятков», а в них входили 2—3 группы по 3 человека. Группа, как правило, знала лишь руководителя своего «десятка». Между собой «десятки» не общались; только их руководители знали общекорабельного организатора или уполномоченного им связного. Бывало даже так, как, например, на крейсере «Рюрик». Там с осени 1910 г. существовали два подпольных социал-демократических кружка, а члены этих кружков долго не знали друг о друге. Связь была установлена лишь через год с помощью гельсингфорской организации РСДРП. Насколько эта система конспирации была действенной на «Славе», видно из захваченных при обысках документов. В расшифрованном письме арестованного машинного унтер-офицера Н. А. Молодцова указывалось, что в кружке было 30 человек; в письме к брату матрос С. А. Белов называл в кружке 10 человек; машинист А. Самсон писал в Ригу на латышском языке некоему А. Миски, что в организуемой группе около 50 человек. Хорошо поставленная конспирация помешала командованию корабля и тайной полиции полностью раскрыть и ликвидировать партийную организацию на «Славе». Примечательно одно обстоятельство в расследовании дел эсеровских групп на судах учебно-минного отряда Балтфлота. Когда эта организация была раскрыта прежде всего на учебном судне «Двина» в январе 1911 г., несколько предателей с этого корабля перечислили все суда, на которых им были известны эсеровские организации. Линейный корабль «Славу» они не называли, видимо, потому, что там прочно закрепилось влияние матросов-большевиков.
Как я уже отмстил, конспирация среди команды «Славы» осуществлялась успешно, однако многие товарищи, причастные к революционному движению на корабле, вели себя крайне неосторожно. Это позволило командованию корабля установить наблюдение за партийной работой среди команды. Я уже отмечал донесение командира крейсера «Аврора», в котором он считал политически более надежными «землепашцев», т.е. крестьян. Такое мнение вообще господствовало среди командного состава флота. И поскольку из числа квалифицированных рабочих едва удавалось комплектовать машинные команды и других специалистов, то на комендоров и артиллерийских унтер-офицеров в специальных военно-морских школах обучались главным образом крестьяне. Это были в большинстве политически мало развитые люди, и, кроме того, среди них встречались кулацкие сынки. Привыкая на флоте к обеспеченному и относительно культурному быту, многие бывшие крестьяне не стремились возвращаться к тяжелой трудовой жизни в деревне и охотно оставались на сверхсрочную службу. На «Славе» эта особенность в среде команды была учтена, и по приказанию командира корабля артиллерийские офицеры с помощью своих подчиненных артиллерийских унтер-офицеров и комендоров организовали слежку за всеми матросами.
В материалах дознания и следствия частично приводятся доносы артиллерийского унтер-офицера Вьюнова о том, что на корабле матросы собираются в кружки и при его приближении прекращают разговоры. Чаще всего это происходит с участием матроса 1-й статьи Сергея Белова, который, по наблюдению Вьюнова, был их руководителем. Когда в январе 1911 г. команда не захотела есть на ужин горох, а комендоры во главе с Вьюновым сели за столы, Белов сказал боцманмату комендору Жихареву: «Ладно, мы с вами потом рассчитаемся». Видимо, Жихарев донес об этой угрозе по начальству, потому что дальше он сообщал: когда после этого по распоряжению командира были перенесены в кормовой погреб все ружейные патроны и 3-линейные винтовки, он случайно слышал по переговорной трубе разговор комендора Михаила Гущина и матроса разряда штрафованных Федора Зилотина. Они ругали сверхсрочнослужащих за то, что они мешают работать. При этом как будто Гущин говорил, что хорошо еще сделали, положив патроны и винтовки в одно место. Гущин копил деньги на покупку револьвера и однажды сказал гальванерному унтер-офицеру Васильеву: «Мы в город зря не ходим, мы там дела делаем». Комендор боцманмат Жихарев информировал также, что около матроса Белова собирались: Зилотин, Гущин, Серов, Петров и Полтинников. Другие же замечали в этой группе и минно-машинного унтер-офицера Федора Гоцелюка.
В связи с эпизодом отказа части команды от ужина с горохом фельдфебель Пивен рассказывал, что когда люди не спускали подвесные столы и не садились за еду, он обратился с вопросом к машинисту 1-й ст. Кириллу Седову: «Почему не опускаешь стол?» Тот ответил: «Мы и в мирное время не спускали, а теперь тем более». Этот разговор был дня за два-три до ареста Молодцова и Белова. Вьюнов слышал, как один матрос говорил другому: «Вы требуйте все, что полагается по части продовольствия; на судне в левой машине все согласны».
Некоторыми своими подчиненными в качестве сыщиков среди команды руководили два артиллерийских офицера. Они явно были в курсе намерений командира корабля, когда он 21 марта 1911 г. перед строем команды стал по списку вызывать тех, кого был намерен арестовать. Старший и младший артиллеристы стали по обе стороны Коломейцева как бы для его защиты от всяких случайностей. Старший артиллерист впоследствии фигурировал в обвинительном акте как свидетель[14].
К командиру «Славы» информация о подпольной работе большевистских ячеек могла поступать и в другом порядке. Через некоторое время после прибытия «Славы» в Тулон и назначения нового командира царская политическая полиция, имевшая свой филиал в Париже, по-видимому, прикомандировала к кораблю своего сотрудника под фамилией Саванова. Он появился якобы как политэмигрант, вынужденный заниматься фотографией для заработка. Если бы это не был агент охранки, то как политический эмигрант Саванов не смог бы получить от командира свободный доступ на корабль. «Фотограф снимал “Славу” во всех видах, а главное, он втерся в доверие команды, проводил среди матросов целые дни, фотографировал по сходным ценам каждого отдельно и группами, был услужлив и любезен. Разумеется, он многое видел и слышал, а потому мог быть хорошим осведомителем». Было еще одно обстоятельство, характеризующее организацию Коломейцевым политической слежки среди команды. Согласно записи в судовом вахтенном журнале за 21 марта, в этот день были арестованы 12 человек и среда них машинный унтер-офицер Даниил Литовченко. Из приказа командира от 9 апреля № 118 видно, что за 22 и 24 марта во время производства дознания судовой комиссией было арестовано еще 8 человек, — всего 20 человек. Согласно этого же приказа на транспорт «Океан» было списано 19 человек. Среди них не было Литовченко, значит, можно думать, что он способствовал слежке и дознанию и поэтому лишь временно — для обмана команды — был взят под стражу, а затем освобожден.
Из всего сказанного видно, насколько командир «Славы» был осведомлен о подпольной революционной работе. Через свою агентуру Коломейцев знал также о тайных собраниях на берегу участников кружков, возглавлявшихся машинным унтер-офицером Молодцовым и матросом Беловым. Попутно надо отметить, что Белов был развитым человеком. Он до военной службы получил образование штурмана торгового флота, на «Славе» же исполнял обязанности писаря в судовой канцелярии.
В обвинительном акте по «Делу 59-ти» говорится, что на собраниях, устраиваемых в трактирах и ресторанах города Тулона, обсуждалась подготовка вооруженного восстания. Кроме матросов «Славы» присутствовали — агитатор «товарищ Алексей» и матрос — подручный кочегара Д. Краснокуцкий еще с двумя матросами, покинувшими «Славу» в январе 1909 г. при стоянке в Александрийском порту в Египте. Агитатор «товарищ Алексей», по-видимому, был командирован в Тулон В.И. Лениным. Надежда Константиновна Крупская в «Воспоминаниях о Ленине» (вып. II, Соцэкгиз, 1931, ст. 42) рассказывает, что большевики «Славы» обратились с письмом к Владимиру Ильичу в Париж с просьбой прислать литературу и агитатора, который помог бы вести пропагандистскую работу среди моряков, и эта просьба была выполнена.
Разраставшееся среди команды резкое недовольство командиром на фоне общего революционного подъема не успело вылиться в какие-либо эксцессы и тем более в восстание. У командира же было вполне достаточно сведений о революционном движении на корабле, чтобы приступить к арестам причастных к нему матросов. 21 марта 1911 г. около 5 1/2 час. вечера перед ужином вся команда была вызвана на верхнюю палубу и выстроена во фронт. Уже за значительное время перед этим, под предлогом наблюдаемых им нарушений караульного устава, Коломейцев приказал назначать караульными начальниками поочередно трех младших офицеров-мичманов. Вызвав из строя по списку 12 человек, командир приказал караульному начальнику взять их под стражу и спустить в обширное и совершенно изолированное от остальных частей корабля румпельное отделение. Оно сообщалось единственной широкой шахтой-лазом с коридором в офицерском помещении около кают-компании.
Коломейцев настолько восстановил против себя всех, что даже значительная часть офицеров не верила в обоснованность действий командира. С большинством арестованных матросов у их непосредственных начальников были вполне дружественные отношения. Настроение в кают-компании стало мрачным и тягостным; явно ощущалось сочувствие арестованным. Оно выражалось во многих мелочах. Для хорошей вентиляции румпельного отделения туда на все время был спущен виндзейль (сшитая из парусины большого диаметра труба, раструбом в верхней своей части устанавливаемая против ветра). Из камбуза «выводной» матрос караула приносил лучшего качества пищу с увеличенным пайком мяса. «Выводной» сопровождал заключенных в одну из офицерских уборных. Разумеется, через этого матроса арестованные могли иметь связь с товарищами. Ее же они, конечно, имели через банщика при регулярном пользовании баней. Офицеры — караульные начальники — были «первыми сочувствующими» арестованным.
Тотчас же после ареста первой группы в 12 человек приказом командира корабля от 22 марта №101 была назначена комиссия под председательством самого Коломейцева для допроса заключенных.
В их личных вещах был произведен тщательный обыск. Давно служившие на корабле матросы привыкли к спокойным взаимоотношениям с офицерами. Поэтому даже те, кто были причастны к революционной деятельности, проявили крайнюю беспечность в хранении явно компрометирующей их переписки и агитационной социал-демократической литературы. Молодцов в зашифрованном письме обращался в Париж якобы к эсерам с просьбой о присылке в Тулон агитатора. Странным кажется, что шифр к этому письму будто бы был найден у минно-машинного унтер-офицера Гоцелюка, причем шифр был написан на клочке бумаги. Эти находки, возможно, были искажены в порядке следствия для доказательства связи арестованных с эсерами. У матроса Алексея Полтинникова нашли письмо от некоего Чичова, датированное 8 марта 1911 г. Полтинникова спрашивали: «Это ты так думаешь или так думает вся “Слава”, или может быть перешли от слова к делу».
При обыске обнаружили следующую литературу: у комендора Петра Герасименко — брошюру «Евреи в наше время» изд. Револ. Соц. группы «Свобода»; у строевого унтер-офицера Степана Никитенко — брошюру «Теория анархизма», разрешенную цензурой в 1905 г.; у машиниста Петрова — брошюру «Две речи П. А. Алексеева и Варлена», Женевское изд. 1906 г. со штемпелем Центр, ком. соц. Дем. Рабоч. партии, а также брошюру «Наш светлый праздник» с предисловием Плеханова. У машиниста Кирилла Серова — три брошюры: «Классовые интересы» Каутского, «Куда идет развитие общества» Вернера, «Кризис и безработица» — все брошюры книгоиздательства «Молот».
Правила конспирации, выработанные большевиками для воинских частей и кораблей, запрещали подпольщикам хранить при себе агитационную литературу, а тем более партийные документы. «Слава» в заграничном порту была на особом положении, а потому при обыске на корабле было кое-что обнаружено.
Рассказав подробно о событиях, связанных с революционным движением на «Славе», мне хочется обратиться к опубликованной Институтом Истории Академии наук в 1948 г. капитальной работе С.Ф. Найда о «Революционном движении в царском флоте». В этом труде автор проводит общую мысль, что эсеры постоянно вредили партийной работе большевиков и во многих случаях служили осведомителями для жандармерии и полиции. Но в отношении «Славы» С.Ф. Найда, пожалуй, необоснованно приписывает эсерам то, что они информировали русскую тайную полицию в Париже о большевистской организации на этом корабле и что благодаря им Коломейцев получил от полиции список подпольщиков. Командиру корабля это совершенно не требовалось, ибо, как мы видели, предатели на самой «Славе» сообщили командованию многие фамилии матросов, участников революционных кружков. С.Ф. Найда также сообщает, что «находившиеся в Тулоне эсеры стали ухаживать за матросами, приносили им литературу, обещали оружие, деньги», т.е. пытались всячески «обработать» и привлечь на свою сторону. Для характеристики такой всесторонней и коварной деятельности эсеров следовало бы привести какие-либо веские показания, документальные свидетельства, а у тов. Найда их, по-видимому, не нашлось. При обысках на «Славе» не было обнаружено ни одного печатного издания партии эсеров, в то время как нашлись многие социал-демократические. Может быть, тов. Найда считался с расшифрованным письмом Молодцова, который якобы писал, что имеет прямую связь с партией социал-революционеров в Париже. Далее Молодцов будто бы пишет, что в Тулоне имеется человек, который проводит агитационную работу, и за месяц из ничего уже создалась организация около 30 человек, «сочувствующих делу». Вместе с тем он просит какого-то Александра Павловича похлопотать, чтобы выслали в Тулон работника партии. При сопоставлении этого письма с тем, что рассказывала Н.К. Крупская об обращении со «Славы» к В.И. Ленину, — достоверность письма Молодцова вызывает большое сомнение и смахивает на фальшивку. Извращенная трактовка обращения Молодцова за помощью в Париж нужна была царским следственным органам, чтобы доказать принадлежность революционных ячеек «Славы» к партии эсеров. Как разъясняется в книге Найды «Революционное движение в царском флоте», жандармы и охранка боялись эсеров, которые, как политические авантюристы, иногда совершали террористические акты и проповедовали немедленное насильственное свержение царского строя. В 1910—1911 гг. органы охраны самодержавия и капитализма еще не разбирались в политической деятельности социал-демократов (большевиков). Арестованным на «Славе» матросам недолго пришлось просидеть в румпельном отделении корабля. 8 апреля на 10 дней зашло в Тулон учебное судно транспорт «Океан», возвращавшееся в Россию из практического плавания. На него 9 апреля были переведены арестованные. Командир «Славы» хотел списать на «Океан» и четырех офицеров, в том числе автора этого исторического очерка. О таком намерении в кают-компании узнали от командира «Океана» кап. 1-го ранга Григорьева, к которому заезжал Коломейцев и просил подготовить каюты для списываемых им офицеров. Имелись в виду: лейтенанты В.А. Леонтьев, В.К. Крафт, Ф.Ю. Довконт и мичман В.Н. Янкович[15]. Трое последних плавали на корабле давно, начали службу на нем, будучи еще корабельными гардемаринами. Они хорошо относились к команде. Она отвечала им взаимностью; среди матросов было много их учеников. Убрать с корабля названных офицеров командиру «Славы» не удалось, так как он не сообразил, что лейтенант Крафт был сыном начальника Главного Морского Штаба адмирала Крафта[16]. На списание на родину офицеров с корабля заграничного плавания требовалось согласие Главморштаба. Когда Коломейцев запросил об этом Крафта, отец телеграммой спросил сына, в чем дело. Последний сообщил, что это результат наушничания и интриг ревизора, лейтенанта Энгельгардта, родственника Коломейцева, приведенного им с собой в Тулон. Главморштаб распорядился: четырех офицеров не списывать, а немедленно отправить в Петербург одного Энгельгардта. Единственно, что в этих условиях Коломейцев мог сделать, — это не отправлять своего клеврета на «Океане», а предоставить ему проезд по железной дороге.
19 апреля 1911 г. транспорт «Океан» покинул Тулон, и очень долго не было никаких сведений об увезенных им 19 матросах со «Славы». Более чем через год, т.е. 22—24 июля 1912 г., в Петербурге состоялся временный военно-морской суд по делу о 59-ти нижних чинах Балтийского флота учебного судна «Двина», крейсера «Аврора» и линейного корабля «Слава». Я перечислил суда в таком порядке потому, что основные обвинения, рассматривавшиеся судом, относились к деятельности эсеров на «Двине» и «Авроре». На «Славе» проводили свою работу подпольщики-большевики, и они с чистым сердцем могли утверждать на суде, что к партии социалистов-революционеров и их программе никакого отношения не имеют. На следствии и суде никто из матросов «Славы» ни в чем не сознался и никого не выдал. Совершенно иначе вели себя моряки других кораблей, причисляемые судом к эсерам. По сути дела это были революционно настроенные люди, недовольные господствующими в стране порядками. Когда осенью 1910 г. на кораблях учебно-минного отряда «Двине», «Николаеве» и «Адмирале Корнилове» образовались революционные кружки, случилось так, что в это время эсеры попытались проникнуть во флот. Вожаком на этих судах оказался восемнадцатилетний фельдшер с «Двины» Илья Коломейцев. Он был связан с эсеровскими заграничными центрами, откуда получал деньги и литературу. В конце января 1911 г. революционная организация на «Двине» претерпела сокрушительный провал, и Коломейцев с несколькими своими единомышленниками бежал, но вскоре они были задержаны. При ведении следствия арестованные сознавались в предъявляемых им обвинениях и выдавали многих других. Оказавшиеся среди арестованных единичные социал-демократы на следствии и суде молчали о своей партийной принадлежности. Несмотря на то что эсеровские ячейки были малочисленны, Коломейцев хвастливо выдавал себя за организатора и руководителя чуть ли не всех кружков во флоте. Юноша Коломейцев объявлял себя убежденным социал-революционером и заявлял, что дело вооруженного восстания в Балтийском флоте поставлено прочно, что оно «подобно стоглавой гидре, у которой если отрубить одну голову, то вместо нее вырастет другая».
Провокатор, минер 1-й ст. Сорокин с уч. судна «Двина» показывал, что, присутствуя на тайных собраниях и из разговоров, он узнал, что среди команд учебно-минного отряда, а также линейных кораблей «Слава», «Цесаревич» и «Андрей Первозванный» в конце 1910 г. образовалось преступное сообщество, которое задалось целью перебить офицеров, захватить в свои руки флот, овладеть Кронштадтом и Петербургом и, уничтожив начальствующих лиц и всех буржуев, избрать из своей среды новое правительство. На такого рода показаниях следователями и прокурором строились обвинения. Матросы «Славы» их решительно отвергали, о своей партийной принадлежности молчали и никого других не выдавали. Из числа 19-ти человек, арестованных на «Славе», суд с натяжкой смог вынести приговор только пяти. Решение суда в отношении этих матросов видно из следующей его «Резолюции».
Выписка из резолюции временного В.М. Суда в С.-Петербурге от 22—24 июля 1912 г. в отношении нижних чинов Балтийского флота, команды линейного корабля «Слава»:
«Резолюция
1912 года Июля 22—24 дня временный Военно-морской Суд в С.-Петербурге в следующем составе:
Председатель Генерал-Майор Алабышев
Временные члены: капитаны 1-го ранга Барщ, Балк, Бурхановский и Гросман.
Выслушав дело о 59-ти нижних чинах Балтийского флота команд линейного корабля “Слава”, крейсера “Аврора” и учебного судна “Двина”, признал виновными:…
1) …матроса 1 ст. Сергея Белова и машинного унтер-офицера 2 ст. Николая Алексеева Молодцова — каждого в участии в сообществе, заведомо поставившем целью своей деятельности изменение существующего в России общественного строя, причем (перечисляются смягчающие вину обстоятельства, как то: длительное предварительное заключение и пр.)…
5) …строевого унтер-офицера Степана Никитенко. машиниста 1 ст. Сергея Петрова… в храпении преступных сочинений, статьями 104 и 132 Угол. Улож. указанных, заведомо зная о содержании их, хотя и без цели распространения;
6) комендора Михаила Гущина — в заочном оскорблении царствующего государя императора и наследника престола, по неразумению и невежеству;
7) сверх того Суд признал виновными вышеуказанных нижних чинов: …Сергея Белова в подговоре к неповиновению начальникам.
Но Суд не признал виновными всех вышеназванных нижних чинов, а равно и подсудимых (перечисляются фамилии 31 подсудимого) в предъявленном им обвинении в том, что они вступили в преступное сообщество, образовавшееся на учебном судне “Двина”, линейном корабле “Слава”, положившее в основание своей деятельности программу социалистов-революционеров и стремившееся, согласно этой программе, к насильственному посягательству на изменение в России существующего государственного строя, причем в качестве членов этого сообщества хранили и распространяли преступную литературу и участвовали в тайных собраниях сообщества, где разрешали вопросы партийной деятельности, а также обсуждали вопросы о явном восстании и убийстве начальников-офицеров—по недоказанности сего обвинения.
А потому и на основании ст. ст. (перечисляются законные основания) Военно-Морской Суд приговорил:
…матроса 1 ст. Сергея Белова. 24 лет, из мещан, и машинного унтер-офицера 2 ст. Николая Молодцова. из крестьян, — в каторгу на 4 года… с исключением всех восемнадцати осужденных из службы, лишением воинского звания, прав состояния и с прочими праволишениями в ст.ст. 25, 28—30, 34 и 35 Уголовного Уложения указанными;
…строев, унт.-офиц. Степана Никитенко. 26 лет, машиниста 1 ст. Сергея Петрова. 26 лет… к содержанию в военно-исправительной тюрьме морского ведомства в С.-Петербурге на шесть месяцев каждого, с переводом в разряд штрафованных и потерей некоторых прав и преимуществ по службе в 50 ст. В.М.Уст. о наказаниях, указанными и без освобождения от телесных наказаний во время пребывания в тюрьме.
Комендора Михаила Гущина — к содержанию в военно-исправительной тюрьме морского ведомства в С.-Петербурге на четыре месяца, с переводом в разряд штрафованных и потерей некоторых прав и преимуществ по службе в ст. 50 того же Устава указанных и без освобождения от телесных наказаний на время пребывания в тюрьме.
Всех подсудимых, признанных невиновными по обвинению их по 102 ст. Угол. Улож., а Коломейцева — еще и по обвинению в простой краже, считать, согласно 1 п. 825 ст. В.М.С.У, оправданными по суду, за недоказанностью судом обвинений».
Оправившись после частичного разгрома, учиненного ей командиром корабля, большевистская организация «Славы» продолжала работу.
К осени 1911 г. она заметно усилилась, и вообще в Балтийском флоте революционная деятельность стала принимать широкие размеры. В налаживании партийной работы в Балтийском флоте большую помощь оказали члены русского отделения при финской социал-демократической партии. Их влияние особенно усилилось с декабря 1911 г., когда партийные организации «Рюрика», «Цесаревича» и «Славы» наладили с ними тесную связь. Партийная организация на «Рюрике» в это время представляла своеобразный руководящий центр социал-демократических организаций в Балтийском флоте. Революционно настроенные группы на линкорах, крейсерах и других кораблях имели по несколько десятков распропагандированных матросов и еще большее число политически недовольных, составлявших мощный резерв большевистских ячеек. В этих условиях 31 декабря 1911г. партийные организации «Славы» и «Рюрика» впервые созвали большую сходку в лесу в 2-х километрах от Гельсингфорса.
В 1912 г. в ряде армейских частей и особенно во флоте стали нарастать мощные революционные выступления. Характерной особенностью нового этапа было то, что революционная борьба, как правило, проходила под лозунгами большевистской партии.
В октябре 1917 г. большевики под гениальным руководством В.И. Ленина создали первое в мире рабоче-крестьянское государство. В этом великом перевороте Балтийский флот сыграл выдающуюся роль.
* * *
Прошло много лет. В 1938—1941 гг. я работал в должности помощника Главного аварийного инспектора в Министерстве рыбной промышленности СССР.
Однажды ко мне на службу пришел гражданин в форме командного состава морского торгового флота. Этот товарищ, уволившийся с должности капитана небольшого черноморского порта, просил предоставить ему работу аварийного инспектора при флоте одного из периферийных рыбтрестов. Проситель, назвавшийся Сергеем Беловым, присмотревшись ко мне и узнав мою фамилию, спросил: не был ли я в 1910—1911 гг. офицером на линейном корабле «Слава» в Тулоне. Я отвечал утвердительно. Тогда Белов рассказал, что он был писарем на этом корабле, подвергся аресту и был отправлен на транспорте «Океан» в Кронштадт. Через некоторое время в числе других матросов разных кораблей его судили и приговорили к каторге.
Тут я, конечно, узнал Белова, так как в свое время часто встречался с ним в канцелярии корабля. Его лицо мне было хорошо знакомо, однако с тех пор он очень изменился и постарел.
Мой собеседник сообщил, что на «Славе» действительно существовал заговор и он — Белов — играл в нем руководящую роль. Имелось в виду поднять восстание, ликвидировать враждебных команде офицеров и завладеть кораблем. Меня предполагали избрать командиром корабля.
Команда, должно быть, видела во мне офицера, всегда благожелательно относившегося к простым людям из рабочих и крестьян. Матросы будто угадывали, как я должен был отнестись к грядущей революции. После Великого Октября за рубежом в г. Мюнхене была издана книга под названием: «На “Новике” (Балтийский флот в войну и революцию)». Автор — бежавший за границу бывший командир этого миноносца Г. Граф — писал: «…среда морских офицеров была очень однородна. В общей массе офицерство было монархично и совершенно не сочувствовало перевороту. Но и среди кадровых офицеров встретились такие, которые стали ярыми сторонниками новой власти. Можно привести ряд имен офицеров, запятнавших себя поведением во время революции, например: вице-адмирал Максимов, контр-адмирал Альтфатер, капитаны 1-го ранга Немитц, Ружек, М. Иванов, капитаны 2-го ранга Мякишев, Майдель, Третьяков, старшие лейтенанты Янкович и др.».
Белов говорил, что в порядке следствия большинство матросов были освобождены, а в отношении других, как следователям, так и прокурору, на суде не удалось доказать подготовку восстания. Поэтому подсудимым были вменены в вину менее тяжкие преступления. Я с интересом выслушал этот рассказ, но, к сожалению, ничего не зафиксировал в подробностях, так как в этот день через несколько часов уезжал в командировку. Уже без меня Белов был назначен на должность аварийного инспектора одного из Азово-Черноморских рыбтрестов. Незадолго до Великой Отечественной войны Белов был освобожден от занимаемой должности, и дальнейшая его судьба мне неизвестна. Я неоднократно обращался к мысли уточнить и возможно лучше осветить революционное движение на «Славе». Большой интерес представляли бы воспоминания Сергея Белова. Но где он?! Доступные мне меры поисков ничего не дали.
В конце декабря 1958 г. газеты Советского Союза отмечали 50-летие героической помощи русских военных моряков жителям итальянского города Мессина, жестоко пострадавшим от катастрофического землетрясения. Так или иначе на газетные статьи отзывались и немногие еще здравствующие матросы и офицеры кораблей, участвовавших в спасательных работах в 1908 году. Из Ангасякской средней школы Дюртюлинского района Башкирии группа комсомольцев сообщила в редакцию газеты «Советская Россия» следующее: «В Ангасяке живет бывший матрос — вестовой с линейного корабля “Слава” Федор Афанасьевич Титов. Он был в Мессине в 1908 г. и списан с этого корабля в запас флота в 1912 г.». Таким образом, по времени он являлся свидетелем событий на «Славе», связанных с арестом 19 человек матросов 21—24 марта 1911 г.
Через комсомольцев названной школы я сообщил старому соплавателю все, что уже знал о существовании и деятельности большевистских кружков на «Славе» и, со слов матроса Сергея Белова, о готовившемся восстании. Вместе с тем я просил Титова написать мне об известных ему подробностях, которые могли бы дополнить мои сведения. Титов ответил, что он ничего не может добавить и что на «Славе» все происходило так, как я описываю.
На этом я заканчиваю свой исторический очерк о революционном движении на этом корабле.
Литература и документы
1. История КПСС. М., 1960.
2. Найда С.Ф. Революционное движение в царском флоте. М, 1948.
3. Судовые вахтенные журналы л/к «Слава» за 1911 г. ЦГА ВМФ. Ф. 870. Д. 45215.
4. Приказы командира л/к «Слава» за 1911. ЦГА ВМФ. Ф. 771. Д.1.
5. Обвинительный акт по делу о военно-революционных организациях среди нижних чинов команд учебн. судна «Двина», лин. корабля «Слава», крейсера «Аврора» и др. Музей Революции СССР. Ф. 4880/1. Д. 9—18 с.
6. Резолюция С.-Петербургского В.М. суда от 22—24 июля 1912 г. по делу 59-ти. ЦГА ВМФ. Ф. 407. Д. 364а.
Н.А. Кузнецов
ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ЯНКОВИЧ (1888—1965)Владимир Николаевич Янкович родился 5 февраля 1888 г. в городе Торжок Тверской губернии. Происходил из потомственных дворян Воронежской губернии. Отец его был кавалерийским офицером (имел чин штаб-ротмистра; скончался в 1920 г.). В Торжке В.Н. Янкович окончил 4 класса Реального училища. 1 сентября 1902 г. он поступил в младший специальный класс Морского кадетского корпуса. 6 мая 1908 г. произведен в корабельные гардемарины, а 24 марта 1909 г. — в мичманы. За время обучения в Морском корпусе Янкович совершил плавания на учебном судне «Моряк»(10 мая — 8 августа 1910 г.); крейсере 1-го ранга «Князь Пожарский» (7 мая — 6 августа 1905 г.); крейсере 1-го ранга «Аврора» (11 мая — 24 июня 1907 г.); учебном судне «Воин» (24 июня — 1 августа 1907 г.); линейном корабле «Слава» (3 июня 1908 г. — 23 марта 1909 г.). Во время этого похода русские моряки оказали помощь жителям итальянского города Мессина, пострадавшим от разрушительного землетрясения.
6 апреля 1909 г. Янкович был зачислен в 1-й Балтийский флотский экипаж, 17 апреля назначен в 4-й дивизион 1-й минной дивизии на эскадренный миноносец «Летучий». 20 августа переведен на линейный корабль «Слава». 29 октября командирован в распоряжение штаба Кронштадского порта для обучения новобранцев. С 2 ноября 1909 г. по 23 марта 1910 г. занимался обучением новобранцев, затем вновь вернулся па линкор «Слава». 23 августа 1911 г. назначен исполняющим должность ревизора корабля. 27 августа утвержден в должности командира 3-й роты. В период службы на «Славе» в 1909—1912 гг. исполнял обязанности вахтенного офицера, вахтенного начальника, младшего и старшего штурмана, ротного командира и ревизора. С июля 1912 г. по июль 1913 г. — командир посыльного судна (бывшего миноносца) № 119. 6 декабря 1912 г. Янкович был произведен в лейтенанты. С июля 1913 г. по август 1914 г. — флаг-офицер штаба Балтийского флота.
В этой должности Янковичу довелось принять участие в становлении радиоразведки Российского флота. В ночь с 12 на 13 августа 1914 г. в условиях сильного тумана германский крейсер «Магдебург» выскочил на камни у острова Оденсхольм (Осмуссаар) в устье Финского залива. Попытки сняться с камней самостоятельно успехом не увенчались. В итоге командир корабля решил взорвать крейсер, а личный состав пересадить на борт миноносца V-26. Последнее намерение осуществить не удалось, миноносец из-за сильного тумана ушел. «Магдебург», на котором успели взорвать носовые погреба, был захвачен русскими моряками. Об этих событиях В.Н. Янкович рассказал в воспоминаниях, опубликованных в 1961 г.:
«Когда видимость улучшилась, стало ясно, что немцы бросили крейсер. “Лейтенант Бураков” подошел к “Магдебургу “. На нем оставались командир и два матроса. Около 50 человек команды оказались на острове и в шлюпке. Их взяли в плен.
С “Магдебурга“ было перенесено на миноносец “Лейтенант Бураков “много узелков и чемоданчиков с личными вещами команды крейсера. В них были найдены записные книжки и дневники. В одном из узелков обнаружили сигнальную книгу. О находке передали по семафору на крейсер “Рюрик”, который в это время также подошел к Оденсхольму.
С “Рюрика” для осмотра “Магдебурга” на эскадренном миноносце “Пограничник” отправился начальник штаба флота с несколькими офицерами, в числе которых был и я, тогда флаг-офицер штаба. При осмотре радиорубки мною была замечена под столом картонная папка, в которой оказался лист бумаги с карандашными записями. Записи могли представлять интерес, и я взял папку с собой. Ничтожный листок бумаги оказался очень ценным документом.
По возвращении “Рюрика “ на Ревельский рейд начальник штаба приказал мне, как хорошо владевшему немецким языком, ознакомиться с поступившими материалами и о результатах доложить. Приступив к работе, я обратил внимание на то, что авторы большинства дневников и записных книжек особо останавливались на событиях 17 августа [по “новому” стилю. — Н.К.].
В этот день (17 августа 1914 года) бригада русских крейсеров в составе: “Громовой”, “Адмирал Макаров”, “Паллада” и “Баян “, под командой контр-адмирала Коломейцева находилась в дозоре на меридиане маяка Пакерорт. Около 15 часов наши наблюдатели заметили дымы к западу от маяка Тахкона. Бригада пошла в этом направлении и вскоре обнаружила два германских крейсера, которые шли на сближение с русскими крейсерами. Флагманский штурман Сакеллари высказал предположение, что противник намерен навести бригаду на свое минное заграждение.
Адмирал Коломейцев согласился со своим штурманом и приказал бригаде повернуть обратно на восток.
Сопоставляя записи, удалось выяснить, что крейсера “Аугсбург”, “Магдебург” и три миноносца имели назначение конвоировать к устью Финского залива заградитель “Дейчланд “ с 800 минами заграждения. Крейсера шли впереди, а на некотором расстоянии от них заградитель с миноносцами. Когда немцы уже подходили к намеченному месту постановки заграждения, они увидели, что навстречу им идет более сильная по вооружению бригада русских крейсеров. Немецкий адмирал на “Аугсбурге” приказал “Дейчланду” уходить полным ходом на запад, решив завязать бой с русскими кораблями, чтобы отвлечь их на себя, выиграть время и таким образом спасти заградитель. Немецкие крейсера всегда могли выйти из боя благодаря своему большому преимуществу в скорости хода. И когда наша бригада неожиданно для противника уклонилась от боя, напряженное состояние у немцев сменилось ликованием. “Дейчланд “ был немедленно возвращен, и германский адмирал донес своему командованию о благополучном завершении операции.
За уклонение от боя, при котором имелась возможность уничтожить немецкие крейсера либо, преследуя их с боем, настигнуть очень тихоходный “Дейчланд”, контр-адмирал Коломейцев и штурман Сакеллари были списаны с действующего флота[17].
Каковы же были координаты поставленного немцами минного заграждения? На этот вопрос ответ был получен после изучения листка, взятого мною в радиорубке. Вслед за обычными для всех радиограмм начальными обозначениями следовал текст из буквенных сочетаний. Это побудило меня обратиться к сигнальной книге. В расшифрованном совершенно секретном донесении противника сообщалось о том, что 17 августа во столько-то часов поставлено минное заграждение, и указывались точные его координаты в наших водах.
Штаб флота немедленно сообщил эти данные всем, кому надлежало. Наши тральщики проверили позицию заграждения, и в дальнейшем оно явилось первым звеном большой передовой минной позиции, постепенно создававшейся нами поперек Финского залива. В течение войны здесь нашли могилу многие корабли противника.
Обнаружение связи между немецкой радиограммой о постановке минного заграждения и сигнальной книгой имело важнейшие и далеко идущие последствия. Оно позволило русскому и союзному морскому командованию использовать в целях разведки перехватываемую радиопередачу противника. Организованная нами радиоразведка заключалась, во-первых, в приеме и раскрытии зашифрованных радиограмм противника и, во-вторых, в пеленговании нашими береговыми радиостанциями работающих немецких судовых радиостанций».
Еще одним последствием захвата неприятельских шифров стало учреждение 15 марта 1915 г. радиостанции особого назначения (РОН) в составе Южного района Службы связи Балтийского моря. Она была расположена на мысе Шпитгамн, ее задачей была расшифровка перехваченных радиограмм и доклад о них командованию. О ее создании Янкович писал:
«Для лучшего прослушивания эфира место выбрали в лесу, вдали от населенных пунктов. Все здания были скрыты от посторонних взоров, а личный состав станции лишен общения с внешним миром. Необходимое снабжение доставлялось сюда в определенное время на автомобиле из Ревеля. На радиостанцию возлагался только прием германских радиограмм на несколько радиоприемников. Подземный кабель соединял радиостанцию с управлением южного района службы связи. Персонал станции был тщательно подобран из числа офицеров и лучших радиотелеграфистов, знающих немецкий язык. Работа станции сохранялась в строгой тайне, чтобы противник не знал о ее существовании. На русском флоте только немногие знали о ней.
Немцы широко пользовались радиосвязью, и вскоре у нашей радиостанции особого назначения накопился обширный материал по различным сторонам жизни, службы и боевой деятельности германского флота».
С августа 1914 г. — по январь 1917 г. Янкович — исполнял должность флагманского интенданта штаба Балтийского флота; с января по апрель 1917 г. — помощника главного интенданта штаба Балтийского флота. 6 декабря 1916 г. он получил чин старшего лейтенанта. В апреле 1917 г. назначен главным интендантом Балтийского флота. Одновременно, с мая по ноябрь 1917 г. Владимир Николаевич командовал посыльным судном «Кречет». В период Первой мировой войны Янкович совершил ряд плаваний крейсерах «Россия» и «Рюрик», а также посыльном судне «Кречет». Деятельности Янковича на этом посту нелестную характеристику дал в своих воспоминаниях флаг-капитан по распорядительной части Штаба Командующего флагом Балтийского моря капитан 1-го ранга (впоследствии контр-адмирал) С.Н. Тимирев: «Хозяйством флота и вопросами общего снабжения и продовольствия, а также денежной частью ведал и. о. флагманского интенданта лейтенант Янкович; этот офицер, пожалуй, единственный из всего Штаба, был не на месте. Он, несомненно, обладал хозяйственными способностями, но, вследствие отсутствия общего служебного опыта, совершенно не в состоянии был разобраться в сложных вопросах денежных операций, заготовок и снабжения всего флота».
После октябрьского переворота 1917 г. Янкович продолжил службу в рядах Красного флота. Г. К. Граф в своей известной книге «На “Новике”», опубликованной в эмиграции, отмечал этот факт: «Можно привести целый ряд имен офицеров, запятнавших себя своим поведением во время революции, например: вице-адмирал А. Максимов (революционный командующий флотом), контр-адмирал В. Альтфатер (прежде состоявший при Ставке Верховного Главнокомандующего, впоследствии — правая рука Троцкого); капитаны 1-го ранга: А. Немитц (ныне командует советским Красным флотом и имеет орден Красного Знамени), А. Ружек (коммунист), Модест Иванов (командует судами, находящимися в распоряжении “Чека”), и В. Шельтинга (коммунист); капитаны 2-го ранга: В. Мякишев (агент “Чека”), барон В, Майдель, К. Третьяков и Н. Лини; старшие лейтенанты: В. Янкович, Б. Радзиевский и К. Василевский; лейтенанты: С. Калакуцкий (агент “Чека “), Б. Элленбоген и П. Ломанов; подполковник корпуса гидрографов А. Ножин (коммунист) и прапорщик С. Гарфильд (один из главных деятелей переворота в Гельсингфорсе) и так далее». Эти строки B.Н. Янкович цитировал в каждой своей автобиографии и в некоторых публикациях в печати.
Командуя посыльным судном «Кречет», Янкович принял участие в «Ледовом» походе кораблей Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт. В ноябре 1918 г. он сдал командование «Кречетом» и продолжил службу в должности главного интенданта Балтийского флота. В 1919 г. принимал участие в снабжении отрядов моряков Балтийского флота, воевавших на сухопутном фронте. Этот период службы Янковича член РВС Балтийского флота и член комитета обороны Петрограда В.И. Зоф охарактеризовал следующим образом: «…а знаете, товарищ Янкович, если бы белым хоть на короткий период удалось занять Петроград, они бы вас повесили». Эти слова Владимир Николаевич, также как и цитату из книги Г.К. Графа, с гордостью приводил в автобиографиях советского периода.
В апреле 1920 г. Янкович был назначен начальником снабжения личного состава Балтийского флота (одновременно—начальником снабжения Балтийского морского транспорта). В сентябре 1920 г. он занял должность начальника Управления тыла Балтийского флота. В феврале 1921 г. за упразднением Управления тыла зачислен в распоряжение Штаба Балтийского флота. 16 мая 1921 г. назначен флагманским интендантом Штаба Морских сил Республики. В ноябре того же года зачислен в резерв штаба. 25 февраля 1922 г. назначен помощником начальника Хозяйственного управления Главного морского техническо-хозяйственного управления. 1 февраля 1923 г. зачислен в резерв Морского штаба Республики, а в ноябре того же года уволен с военно-морской службы. Далее, как писал сам Янкович в одной из автобиографий, «…с ноября 1923 года, ввиду осуждения за преступление по службе и отбывания наказания, был уволен с морской службы. По освобождении от отбывания наказания в августе 1924 г. служил в Днепрострое (временно)…»
Далее для Янковича, как и для многих других «бывших» на некоторое время наступили «смутные дни». Офицер флота был вынужден работать в Управлении Днепростроя в Москве и в агентуре распространения издательства Ассоциации художников революции России (в 1924 г.). В октябре следующего года он поступил на должность члена Постоянной межведомственной калькуляционной комиссии при Управлении помощника начальника Морских сил Республики по технической хозяйственной части. Однако новая служба продолжалась недолго, и уже через месяц Янкович был отчислен от должности, в связи с неутверждением назначения начальником Морских сил. С 9 ноября 1925 г. по апрель 1928 г. Янкович вновь работал в издательстве Ассоциации художников революции России, заведуя экспедицией. С этой должности он был уволен «по рационализации аппарата и изменению штата».
В 1928 г. Янковичу удалось вернуться на флот. На сей раз — торговый. С этого момента начинается новая страница его биографии, связанная с Арктикой. С июня 1928 г. по январь 1933 г. он работал в «Комсевморпути», занимая различные должности, связанные как с эксплуатацией флота, так и в аппарате организации. Комитет Северного морского пути (изначально созданный в 1919 г. при Всероссийском правительстве А.В. Колчака) в Советской России начал функционировать при Сибирском революционном комитете под председательством Ф.И. Локацкова с 12 апреля 1920 г. Его основными задачами были научные изыскания по всестороннему изучению Северного морского пути в целях превращения его в артерию постоянной практической связи с Европой, Америкой и Японией, техническую организацию и осуществление товарообмена с зарубежными странами, транспортировку грузов этим путем. Постановлением Совета Народных комиссаров от 12 июня 1928 г. и Совета Труда и Обороны от 15 июня 1928 г. «Комсевморпуть» перешел в ведение Наркомата торговли (Союзнаркомторга). При этом на акционерное общество были возложены следующие задачи: решение проблемы «максимального развития вывоза из местностей, тяготеющих к Северному Морскому Пути, тех видов экспорта, которые не находят выхода на внешние рынки другими путями или удорожаются при вывозе другим путем; развертывания промышленной деятельности по использованию экспортных ресурсов вышеназванных местностей, в частности — лесообрабатывающей промышленности, зверобойного промысла, эксплуатации недр и рыбоконсервного дела; всестороннего изучения и оборудования Северного морского пути». В 1933 г. «Комсевморпуть» был передан в ведение Главного управления Северного морского пути.
В.Н. Янкович плавал в должности помощника капитана (одновременно — инспектора Обь-Иртышской части Карской экспедиции) на теплоходе «Анастас Микоян» при перегоне его из Гамбурга (где было построено судно) в реку Обь, капитаном на пароходе «Мейснер» (с 28 июня 1929 г.) во время плавания в Карском море (экспедиция в Ныдоямский залив в 1930 г.), возглавлял судоподъемную партию в Карском море.
13 января 1931 г. В.Н. Янкович был арестован в Красноярске. Его должность на момент ареста указана, как «командир (по др. сведениям, начальник эксплуатационного отдела) парохода “Мейснер”». Ему было предъявлено обвинение по статье 58—7 уголовного кодекса РСФСР (противодействие нормальной деятельности государственных учреждений и предприятий или соответствующее использование их для разрушения и подрыва государственной промышленности, торговли и транспорта). По всей видимости, Янкович был довольно быстро освобожден. Более того, пи в одном из сохранившихся его личных документов об этом аресте не говорится ни слова. Завсденное же в 1931 г. дело № П-3647 было прекращено прокуратурой Красноярского края лишь 20 мая 2005 г.[18]
В январе 1933 г. Янкович был переведен в Главное управление Северного морского пути при Совете народных комиссаров СССР (ГУСМП), где продолжил работу, связанную с эксплуатацией флота. Он занимал должность старшего морского инспектора. Летом 1933 г. он плавал в Арктике, будучи помощником капитана теплохода «Первая Пятилетка», участвовавшего в экспедиции но проводке речных судов в море из Оби в Лену вокруг мыса Челюскин. В своих воспоминаниях он писал о ней: «В 1933 г. по заданию Советского правительства был совершен перегон двух речных судов — буксирного теплохода “Первая пятилетка “ мощностью 1400 л. с. и несамоходного лихтера “Северопуть №7” грузоподъемностью 3 тыс. т из Омска в Якутск Северным морским путем. Речные суда прошли 7656 км, в том числе по Иртышу Оби и Лене 4662 км и в океане при сложной ледовой обстановке около 3 тыс. км.
Переход от о. Диксон до бухты Тикси по морям Карскому и Лаптевых протяжением в 1126 морских миль был выполнен за 9,5 суток (229 часов). Из этого числа 173 часа, или 75% времени, суда шли во льдах частично самостоятельно, а на протяжении 499 миль (104 часа) при содействии ледокола “Красин“. Появление нар. Лене новых крупных речных судов послужило началом эксплуатации на ней современного флота.
Перегон речных судов был частью первой Ленской экспедиции, осуществлявшейся созданным в декабре 1932 г. Главным управлением Северного морского пути. Поход речных судов из Омска в Якутск, несомненно, был выдающимся плаванием своего времени».
В 1935 и 1936 гг. Янкович участвовал в арктической навигации, будучи групповым капитаном Ленской экспедиции. В сентябре 1937 г. в Морском управлении Главсевморпути была упразднена должность старшего морского инспектора. С 11 октября 1937 г. по 16 марта 1938 г. Янкович находился на лечении (к этому времени он вышел на пенсию), одновременно работая в издательстве «Водный транспорт», редактируя советское издание «Международного свода сигналов».
С 10 марта 1938 г. Владимир Николаевич занял должность помощника и заместителя начальника Аварийной инспекции управления «Главрыба» Наркомата рыбной промышленности (НКРП) СССР. Начальник Аварийной инспекции так писал о работе Янковича: «…по ознакомлении со специфическими особенностями флота рыбной промышленности, [Янкович] инициативно выдвинул ряд основных предложений по упорядочению работы флота, в целях поднятия на должную высоту техническую его эксплуатацию.
Основным из них является принятие коллегией НКРП… предложения неотложно разработать четкую структуру органов управления флота….
Работа тов. Янковича характеризуется настойчивостью в проведении намеченных мер. Например, при усиленном воздействии аварийной инспекции достигнута установка конденсаторов на пароходах северного Каспия, усилено внедрение в эксплуатацию судовых котлов Антидепона, заготовляются, наконец, лампы и фонари судового типа, вводятся должности капитанов-инструкторов, соответствующими организационными мерами прекращены, бывшие систематическими, аварии на Лопатинской банке, в Дагрыбтресте и т.п»..
С 3 марта 1941 г. Янкович — старший научный сотрудник экономического отделения Арктического института Главсевморпути.
Директор института Я.С. Либин, характеризуя работу Янковича, писал: «С 1940 г. тов. Янкович проводит регулярную научно-исследовательскую работу, дав за ряд лет оригинальные работы: “Тактический анализ морских операций на Северном морском пути “. Кроме того, перу тов. Янковича принадлежит первая солидная работа “Руководство для плавания во льдах по Северному морскому пути”, в части обширных указаний судоводителям для их работы во льдах».
В феврале 1948 г., в связи с воссоединением московского филиала Арктического института с основным институтом в Ленинграде, Янкович был переведен на работу в Морскую инспекцию Управления арктического флота и портов Главсевморпути. В этой должности Янкович проработал вплоть до окончательного выхода на пенсию 1 июня 1954 г. В конце жизни В.Н. Янкович написал и опубликовал (правда, в сокращенном виде) воспоминания об участии в ликвидации последствий землетрясения в Мессине, а также о событиях Первой мировой войны и работе на Севере в 1930-х годах. Для уточнения исторических фактов он работал в Центральном архиве военно-морского флота. В.Н. Янкович рецензировал отдельные главы фундаментальной работы, подготовленной Арктическим и антарктическим научно-исследовательским институтом — «История открытия и освоения Северного морского пути» (Белов М.И. Научное и хозяйственное освоение Советского Севера 1933—1945 гг. Т. 4. Л., 1969).
В 1961 и 1963 гг. Янкович передал в фонды Центрального военно-морского музея в Ленинграде ряд материалов: фотографии, нагрудные знаки, серебряный подстаканник из кают-компании линкора «Слава», серебряный браслет с двумя золотыми звеньями с изображением флюгарки линкора, рукопись воспоминаний о радиоразведке в Балтийском флоте в Первую мировую войну. После смерти Янковича в Москве, в 1967 г. его жена — Евгения Галактионовна Янкович — передала архив своего мужа в Центральный архив народного хозяйства (в настоящее время — Российский государственный архив экономики).
Награды: золотой знак об окончании полного курса наук Морского корпуса (11 мая 1910 г.); монаршее благоволение во время смотра судам на Большом Кронштадском рейде 27 июля 1910 г. (1 августа 1911 г.); итальянская серебряная медаль за оказание помощи пострадавшим от землетрясения в Сицилии и Калабрии в 1908 г. (4 октября 1911 г.); орден Святого Станислава 3-й степени (7 декабря 1911 г.); медаль в память 100-летия Отечественной войны 1812 г. (1912 г.); светло-бронзовая медаль в память 300-летая царствования Дома Романовых (1913 г.); орден Святой Анны 3-й степени (6 декабря 1914 г.); офицерский крест французского ордена черной звезды (1914 г.); светло-бронзовая медаль в память 200-летия Гангутской победы (1915 г.); мечи и бант к ордену Святой Анны 3-й степени (29 июня 1915 г.); орден Святого Станислава 2-й степени с мечами (11 января 1916 г.); персональная премия в размере 1000 руб. от ЦИК Якутской АССР за проводку через Северный Ледовитый океан с реки Обь в реку Лена теплохода «Первая Пятилетка» (14 декабря 1933 г.); орден «Знак Почета» (1945 г.); медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» (5 ноября 1945 г.); орден «Знак почета» (2 декабря 1945 г. «за успешное выполнение заданий правительства и самоотверженную работу по освоению Северного Морского пути в дни Великой Отечественной войны»); знак «Почетному полярнику» (29 апреля 1943 г.), почетные грамоты и ценные подарки от руководства ГУСМП.
Источники и литература
Российский государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 231. Оп. 1. Д. 1, 6,11,12, 71, 89. Ф. 9570. Оп. 1. Д. 300.
Бурков Г. Челюскинская эпопея: героизм или авантюра? // Морские вести России. 2009. № 3 (303).
Граф Г.К. На «Новике». Балтийский флот в войну и революцию. СПб., 1997.
Красноярское общество «Мемориал». Мартиролог. Электронная версия: http: //www.memorial.krsk.ru/martirol/yanjyanc.htm
Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений Морского ведомства. Пг., 1916.
Тимирев С.Н. Воспоминания морского офицера / Введ., подг. текста, коммент. А.Е. Иоффе. СПб., 1998.
Опубликованные работы В.Н. Янковича[19]
Портостроение на Енисее // Индустриализация Севера. Центральный торговый бюллетень ТАСС. №20—21 (477—478). 1932. 17 апреля. С. 6—8.
Полнее использовать Северный морской путь // Водный транспорт. №99. 1932. 29 мая.
К вопросу о лоцманах на Енисее // Индустриализация Севера. Центральный торговый бюллетень ТАСС. № 28 (485). 1932. 31 мая. С. 7—8.
Большой каботаж — Северным морским путем // Водный транспорт. № 117. 1932. 20 июня.
Арктика сдаст позиции // Водный транспорт. № 215 (795). 1934, 17 сентября.
Арктические экспедиции 1934 года // В бой за технику. № 9. 1934.
Мореплавание в Арктике // Новости техники. № 56—57. 1934.
Побежденная Арктика // Большевик Заполярья. № 69 (515). 1935.21 сентября.
Арктика в 1936 году // Водный транспорт. № 34. 1936.10 марта.
Навигация в арктических водах // Водный транспорт. № 109 (1287). 1937. 6 августа.
Русские моряки в Мессине // Огонек. № 3. С. 14. 1952.
Великая революция // Морской флот. №11. 1957. С. 6—7.
По велению сердца [о событиях в Мессине в 1908 г.] // Водный транспорт. 1958. 27 декабря.
К истории возникновения радиоразведки в русском флоте // Военно-исторический журнал. 1961. № 2. С. 114—117.
Из Омска в Якутск на речных судах // Летопись Севера. Вып. V. М., 1972. С. 120—129.
А.Ю. Емелин.
«ТУЛОНСКАЯ ИСТОРИЯ»Давно замечено, что постановка службы на корабле и царящая на нем атмосфера во многом зависят от командира, и вновь пришедший командир может легко разрушить то, над чем до него трудились его предшественник и экипаж. История линейного корабля «Слава» дает нам яркий тому пример. Двойной конфликт—между командиром и кают-компанией, а также между кают-компанией и приближенным к командиру офицером — привел к серьезным последствиям: несостоявшейся дуэли между тем самым офицером и всеми (!) членами кают-компании, а также к списанию с корабля двух офицеров. Имевшее место после инцидента разбирательство дало нам возможность «заглянуть» в жизнь кают-компании, обычно освещаемую только мемуаристами.
После известного происшествия с аварией котлов[20] высшее морское начальство приняло решение сменить на «Славе» командира, сочтя капитана 1-го ранга Э.Э. Кетлера в известной степени ответственным в случившемся позоре. Высочайшим приказом от 15 ноября 1910 г.[21] новым командиром линейного корабля был назначен капитан 1-го ранга Николай Николаевич Коломейцов. Офицеры корабля 10 декабря тепло проводили отбывавшего в Россию Эдуарда Эдуардовича и познакомились с новым командиром. Из всего состава кают-компании ранее с Н.Н. Коломейцовым плавал лишь лейтенант В.В. Лютер, который предпочел лишь многозначительно улыбаться — мол, сами увидите.
Что же, имя Коломейцова на флоте было уже хорошо известно. Познакомимся с ним и мы.
Николай Николаевич родился 16 июля 1867 г. в с. Покровка Елизаветградского уезда Херсонской губернии в семье отставного поручика лейб-кирасирского Псковского полка Николая Васильевича Коломейцова (Коломейцева) и его жены Надежды Васильевны (ур. Келеповской, дочери подполковника). В 1881 г. мальчика отправили учиться в Морское училище, которое он и окончил в 1887 г. по успеваемости 28-м из 71. За несколько первых лет службы успел послужить на Черном, Балтийском и Белом морях, причем в кампании 1890 и 1891 г. являлся производителем гидрографических работ на беломорском барказе «Кузнечиха» (в 1891 г. одновременно являясь и командиром барказа). В 1891/92 гг. прошел обучение в Минном офицерском классе, после чего в 1893 г. принял участие в Енисейской экспедиции под руководством лейтенанта Л.Ф. Добротворского. В 1894 г. вновь плавал на Балтике, откуда на минном крейсере «Гайдамак» в качестве старшего штурмана перешел на Тихий океан. В 1895—1897 гг. служил на Дальнем Востоке России минным офицером мореходной канонерской лодки «Отважный». В 1897—1899 гг. находился в запасе, совершая на судах Добровольного флота плавания из Европы во Владивосток и обратно.
К 1899 г. Н.Н. Коломейцов приобрел богатый опыт плаваний и хороший — гидрографических работ. Именно поэтому руководитель Русской полярной экспедиции барон Э.В. Толль пригласил его на должность своего ближайшего помощника—командира шхуны «Заря». Правда, Эдуард Васильевич долго сомневался, и было отчего — все знавшие Коломейцова отмечали его тяжелый характер. Толль прекрасно понимал, что в дальнем плавании, да еще во время возможной арктической зимовки, характер командира судна может оказать существенное влияние на успех предприятия, но выбора у него не оказалось — все другие варианты отпали, и опыт Коломейцова (в том числе плавания в Карском море!) перевесил все. Чем это кончилось — хорошо известно. Конфликт Коломейцова и Толля, основанный на вопросах отношения к другим членам экспедиции и привлечения команды к выполнению научно-экспедиционных задач, привел к редчайшему решению — в феврале 1901 г. командир шхуны с одним каюром и почтой пешком с третьей попытки (!) ушел на Диксон, преодолев около 800 километров.
После окончания сотрудничества с Императорской Академией наук, 8 апреля 1902 г. был откомандирован в распоряжение Министерства финансов для командования ледоколом «Ермак». С началом Русско-японской войны был назначен командиром эсминца «Буйный», на котором в составе 2-й эскадры Тихого океана, преодолев труднейший путь, прибыл на театр военных действий. В ходе Цусимского сражения 14 мая 1905 г. принял активное участие в спасении моряков, оказавшихся в воде после гибели эскадренного броненосца «Ослябя». Позднее под обстрелом подвел перегруженный миноносец (около 200 спасенных!) к борту горящего флагманского эскадренного броненосца «Князь Суворов» и, несмотря на большую опасность повредить на сильном волнении хрупкий кораблик о борт флагмана, спас командующего эскадрой вице-адмирала З.П. Рожественского, а также нескольких чинов его штаба и моряков. Следующим утром поврежденный миноносец пришлось затопить, адмирал и штаб были переданы на эсминец «Бедовый», а экипаж и спасенные с «Осляби» перешли на крейсер «Дмитрий Донской». Вечером того же 15 мая «Донскому» пришлось выдержать жестокий бой с японскими крейсерами, во время которого Н.Н. Коломейцов был ранен. Ночью героический корабль затопили на глубине у о. Дажелет, а свезенная на берег команда вскоре попала в плен. За боевые отличия в Цусимском сражении Николай Николаевич был удостоен ордена Св. Георгия 4 ст. и золотого оружия с надписью «За храбрость» — уникальный случай!
После возвращения из плена Н.Н. Коломейцов трудился в различных комиссиях, был произведен в капитаны 1-го ранга, в 1907—1908 гг. прошел обучение на Курсе военно-морских наук Николаевской морской академии. С января 1908 по ноябрь 1910 г. он на Балтике командовал яхтой (бывшим крейсером 2-го ранга) «Алмаз». И вот — срочное назначение на «Славу», один из двух находившихся на тот момент в строю сравнительно боеспособных линейных кораблей Балтийского флота.
В написанном в 1964 г. мемуарном очерке бывший мичман «Славы» Владимир Николаевич Янкович давал понять, что, зная о трудном характере Коломейцова и его «истории» на «Заре», ничего хорошего от этого назначения офицеры корабля не ждали[22]. Напротив, в данных в 1911 г. показаниях по поводу инцидента на «Славе» тот же Янкович писал: «…известие это было встречено с удовольствием, так как по слухам у большинства было мнение, что новый командир хороший моряк и храбрый офицер»{3}.
Очень интересно сравнить, как описывал первые шаги нового командира В.Н. Янкович в 1911 и 1964 гг. В публикуемых в этом сборнике позднейших мемуарах Владимир Николаевич вначале даст несколько идеализированную картину взаимоотношений офицеров и матросов корабля, настаивая, что именно это не поправилось сухому и официальному Коломейцову. Придуманная им работа по отдиранию краски в трюмных помещениях вызвала недовольство как матросов, так и офицеров. Офицеры по существовавшей на корабле традиции вышли на работы вместе с матросами, и это было воспринято командиром как демонстрация против него лично. С этого все и началось.
В показаниях 1911 г. В.Н. Янкович тему взаимоотношений офицеров и матросов и мнения на сей счет Н.Н. Коломейцова не затрагивает вовсе, как не писали о ней и другие участники событий (включая самого командира). Очевидно, за полвека ориентиры в голове автора воспоминаний сильно сместились. В 1911 г. ему все представлялось несколько иначе. Авария котлов стала для офицеров настоящей трагедией. Немного придя в себя, они решили в максимальной степени использовать время нахождения корабля в ремонте. В начале ноября 1910 г. и. д. старшего офицера старший лейтенант М.И. Смирнов провел совещание офицеров, на котором был составлен обстоятельный план занятий с нижними чинами всех специальностей. «Офицеры не ленились и решили всех матросов обучить морскому делу по программе учеников строевых унтер-офицеров, комендоры все время должны были практиковаться в стрельбе пулями, общее артиллерийское учение по боевой тревоге было рассматриваемо как главное учение»{4}. Расписание занятий 16 ноября 1910 г. было утверждено командиром и объявлено приказом по кораблю. Новый командир, однако, считал, что во время ремонта команду следует максимально занять работой. Ему не понравилось, что трюмы, междудонные отсеки и бортовые коридоры «Славы» были выкрашены свинцовым суриком, а не любезным его сердцу железным. В итоге в течение первых трех недель января вся команда зубилами отдирала прекрасно лежащий сурик, нанося неизбежный ущерб переборкам. Всякие учебные занятия были прерваны. «Могли в этой работе, часть которой безусловно была бесполезна, командир увидеть лень или противодействие со стороны офицеров? Я полагаю, что нет, потому что командир, не знавший, что у нас офицеры работают всегда со своими ротами, приказывал назначить 2 офицеров, чтобы они ходили смотреть за работой. На это старший офицер доложил, что на “Славе” принято, что все офицеры работают со своими частями команды»{5}. Напомню, что к 1964 г. В.Н. Янкович изменил свое мнение. А зря! В приказе командира от 21 января 1911 г., с выражением благодарности команде по поводу завершения работ, в частности, сказано: «От лица службы выражаю благодарность старшему офицеру старшему лейтенанту Смирнову, как главному руководителю всей работы. Господа офицеры, исполнявшие работы, показали, что они не боятся тяжелого и черного труда и переносили все невзгоды трюмной работы наравне с матросами. С такими работниками молено быть спокойным, что порученная им работа будет выполнена не только для смотрового щегольства, но также и для добросовестного сохранения корабля от ржавчины»{6}. Кто бы ни был прав в данном споре, мы видим то, что зафиксировано многими свидетелями — офицеры вовсе не были такими белоручками, какими их пытались представить в советские годы.
Между тем, покончив с суриком, новый командир устроил артиллерийское учение. Матросы, не тренировавшиеся два месяца в связи с аварией, началом работ в Тулоне и покраской внутренних помещений, не показали прежнего блеска. «По этому поводу командир высказал то, что сквозило в каждом шаге, т.е. что все, что есть на корабле, дурно, и в речи, сказанной артиллерийским унтер-офицерам, смысл был тот, что корабль рвань и никто ничего не делает. Приказано было заниматься только артиллерийскими учениями. Продлилось несколько дней. Было сделано шлюпочное учение, и начался новый период шлюпочных учений с эволюциями под веслами. Других учений в этот период не производилось. Естественно, что такой метод обучения корабля вызывал среди офицеров разговоры. Тяжело было видеть, что без всякой причины отметается то, что было полезно. Люди забывали все, чему их научили, и ничего взамен забытого не приобретали»{7}. По мнению В.Н. Янковича, такие постоянные сбои в судовой жизни привели к падению дисциплины в команде, появлению «нетчиков» при возвращении из увольнений, а также к нарушениям в караульной службе.
Ситуацию усугубило то, что корабль, находясь на территории завода (но не у стенки, а на мертвом якоре), почти месяц (в конце февраля—марте) был лишен электроэнергии. Конечно, в темноте контролировать матросов стало сложнее, равно как и занимать их полезной деятельностью. Это привело к возникновению на корабле революционного кружка, часть членов которого была арестована 21 марта 1911 г.
Однако еще до этого произошло событие, положившее начало конфликту командира со своими офицерами.
В январе 1911 г. Н.Н. Коломейцов пришел к убеждению, что следует сменить ревизора — лейтенанта С.М. Кавелина. Занять эту должность никто из офицеров не пожелал, и командир попросил Главный морской штаб прислать из России хорошо знакомого ему но предыдущей службе на «Алмазе» лейтенанта Михаила Константиновича Энгельгардта. Летом 1911 г., отвечая на вопросы но поводу случившегося инцидента, Коломейцов писал: «Энгельгарда я ранее знал только по службе его у меня на “Алмазе “. На войне он был на “Нахимове “, после войны ушел в запас, а затем снова поступил на службу, был рекомендован и представлен мне капитаном 2-го ранга Львовым как прекрасный офицер, в чем я и убедился на “Алмазе “, где он за время резерва исполнял все возложенные обязанности (офицеров было мало) от вахтенного начальника до старшего офицера включительно, вполне заслужил мое доверие как толковый, образованный и работящий офицер и джентльмен по рождению, воспитанию и взглядам на жизнь и службу. Уходя с “Алмаза “, я его представил к производству в лейтенанты, и очевидно, что когда мне понадобился ревизор — я не мог не вспомнить об нем, хотя знал, что раньше он ревизором не был (если не ошибаюсь). В кают-компании “Алмаза “ он уживался прекрасно»{8}.
Впоследствии Коломейцов писал, что кают-компания сразу же не приняла Энгельгардта, увидев в нем ставленника командира, как бы его агента. Напротив, офицеры в своих показаниях настаивали на том, что новичок офицерами был принят хорошо, но очень быстро настроил против себя всех своим бестактным поведением. В чем оно заключалось?
В один из первых дней по прибытии Энгельгардта был общий обед членов кают-компании и командира, на котором вновь прибывший ревизор произнес речь. По свидетельству старшего лейтенанта Г.Л. Дорна, ее смысл был в следующем: «Как плохо и низко смотрят в Кронштадте на офицеров “Славы “, что у нас происходит сплошное, беспробудное пьянство, но что он надеется, что все пойдет хорошо и что он уверен, что никакого пьянства нет»{9}. Кончено, офицерам корабля, которые, сравнительно с другими, отличались трезвым поведением, услышать такое было более чем обидно.
Дальше — больше. Камнем преткновения стал вопрос о том, хорошо ли несется служба на корабле. Командир прибыл на «Славу» с установкой — всех «подтянуть», и, действительно, увидел целый ряд отступлений от уставных требований. Офицеры же считали, что служба несется «посемейному», вкладывая в это понятие отсутствие липшего формализма, активное участие офицеров во всех работах, постановку во главу угла прежде всего конечного результата обучения нижних чинов, т.е. качественного выполнения кораблем учебных задач. Стремление обеспечить своему кораблю первенство, не уронить честь корабля значили для офицеров очень много. По мнению В.Н. Янковича (1964 г.), «служба на корабле выполнялась спокойно и образцово». Кроме того, на кораблях Балтийского отряда традиционно большое значение имели кают-компании, которые с помощью баллотировки нередко определяли желательных или нежелательных на кораблях офицеров, и командиры обычно с этими настроениями считались.
Командир же видел в первую очередь мелкие отступления от уставных требований и иногда проглядывавшее недовольство офицеров его распоряжениями. Очень показателен оказался случай с посылкой вахтенного офицера мичмана Е.Ф. Винтера на катере в порт для получения с таможни командирского чемодана. Винтер счел, что командир мог его лишь попросить об этом выполнении фактически частного поручения, но не приказывать ему в категорической форме, отрывая при этом от общесудовых работ. Другие офицеры поддержали товарища и просили старшего офицера М.И. Смирнова частным образом довести до командира просьбу «давать подобные поручения в более деликатной форме». Михаил Иванович, памятуя высказанное Н.Н. Коломейцовым по прибытии на «Славу» приглашение советоваться с ним о трудных ситуациях, поговорил с ним, подчеркнув, что это частный разговор, просьба{10}. Командир поблагодарил его за откровенность и тут же издал громовой приказ по кораблю (от 4 января 1911 г.), ставящий на вид офицерам выражение ему, командиру, неосновательной и недисциплинарной претензии. При этом в приказе содержалась ссылка на статью Морского устава, требующую, чтобы в иностранных портах все шлюпки отправлялись на берег с офицерами, что во время длительных стоянок никогда не выполнялось и на соблюдении чего командир не настаивал ни тогда, ни впредь. Да и приказание командира было иного рода — недаром мичману предписывалось быть в кителе при кортике{11}. Ситуация, таким образом, намеренно переводилась командиром в другую плоскость, искажалась. Из таких обидных для самолюбия офицеров мелочей и формировалась постепенно основа будущего конфликта.
Приглашенный командиром на «Славу» Михаил Константинович Энгельгардт придерживался примерно той же точки зрения. Он завел записную книжку, в которой отмечал все недочеты службы — кто-то на его глазах плюнул на палубу, кто-то был не по форме одет и т.д., а затем зачитывал свои наблюдения в кают-компании, стараясь доказать другим—«все плохо». Офицеры, давно плававшие вместе и сдружившиеся между собой, встречали критику постановки службы на любимом корабле в штыки. Они считали, что по отдельным недостаткам или промахам не следует делать вывода о системе в целом, и задавали контрвопрос: «А что Вы сделали для прекращения беспорядка?» Точка зрения старшего офицера была та же — если офицер видит непорядок, он должен его устранить или доложить старшему офицеру, а не устраивать демарши в кают-компании. Столкновения, однако, не прекращались.
Команда тоже не была довольна сменой ревизора, так как по его представлению командир без объяснения причин сменил прежних артельщиков. Попытки этих матросов через ротных командиров узнать, в чем они провинились и за что были опозорены, успеха не имели. В данной ситуации, очевидно, команда была на стороне «своих», т.к. в совокупности с уменьшением выдач хлеба, назначение командиром «своего» ревизора было воспринято как попытка «окрутить» нижних чинов.
Здесь необходимо обратить внимание на следующее обстоятельство. Офицеры кораблей русского флота по установившейся системе взаимоотношений крайне редко общались непосредственно с командиром. Это официально не возбранялось, но чаще всего делалось через старшего офицера, докладывавшего командиру по всем делам службы. Командир бывал в кают-компании лишь по приглашению, обычно — один раз в неделю, на обед в воскресенье. Был, однако, один офицер, которому постоянно требовалось решать многие вопросы непосредственно с командиром — ревизор. И офицеры кают-компании начали подозревать, что их новый соплаватель злоупотребляет положением, докладывая командиру о разговорах в кают-компании. По некоторым свидетельствам, Энгельгардт даже неоднократно говорил «мы», имея в виду себя и командира: «мы вам прикажем, мы вас назначим».
Терпение лопнуло вечером 27 февраля. Во время очередной перепалки между лейтенантом младшим штурманом В.Е. Крафтом и мичманом В.Н. Янковичем, с одной стороны, и ревизором — с другой, были произнесены резкие слова. Энгельгардт, в частности, заявил, что командир ценит 14 офицеров, а других 10—не ценит, и он знает, кого командир не одобряет, но фамилий не назовет. На одно из замечаний Крафта последовал совершенно недопустимый в офицерской среде ответ: «Вы лжете», мичман же Янкович был обвинен в «подлизывании к командиру», на что Владимир Николаевич ответил: «Это наглость». Разгоряченный Энгельгардт при этом заявил, что если другие офицеры сочтут его неправым, то он дает честное слово списаться с корабля{12}. Свидетелем спора стал доктор А.Л. Тетьев.
Уже хорошо знакомый нам В.Н.Янкович в 1911 г. описал инцидент так:
«… после вечернего чая… разговор зашел о кают-компанейской экстре [экстраординарных расходах. — А.Е.] по приему гостей. Лейтенант Энгельгардт высказался в том смысле, что кают-компании не надо считаться с отдельными своими членами, и что если есть лица несогласные с общим мнением, то пусть они совсем уходят с корабля. На это возразил штабс-капитан Иерхо, сказавший в том смысле, что лейтенант Энгельгардт еще слишком мало в кают-компании, поэтому ему легко сказать, но те, кто давно плавают, ценят дружбу и спокойствие в ней, и потому не могут решиться заставить кого-либо уйти, тем что большинством постановят расход непосильный меньшинству, вернее далее нескольким членам кают-компании. Лейтенант Энгельгардт с этими доводами не согласился и говорил, что вот он внесет старшему офицеру предложение по вопросу об экстре, результатом чего должно быть подчинение несогласных большинству или их уход. Далее лейтенант Энгельгардт сказал, что, по-видимому, он вообще по взглядам своим не подходит к кают-компании и что если бы старший офицер ему сказал, что он нежелателен, будь это с мотивировкой или даже без мотивировки, он дает честное слово, что так или иначе он на корабле бы не остался и устроил бы себе списание. <…> После того, что лейтенант Энгельгардт говорил о списании, он продолжал критику судовых порядков. Я в это время ходил по кают-компании, и когда споривший с лейтенантом Энгельгардтом лейтенант Крафт сказал, что как только вернемся в Россию, он постарается списаться, я заметил, что это сделают многие офицеры. <…> Чтобы задеть нас, он (Энгельгардт. — А.Е.) рассказал, что в Кронштадте плававшие у нас прежде корабельные гардемарины говорили, что нет ничего удивительного в том, что сожжены котлы, так как корабль в беспорядке. Это действительно задело за живое лейтенанта Крафта, который заметил Энгельгардту, что лейтенант Энгельгардт, кажется, теперь уже знает, какую цену следует придавать этим разговорам, потому что приехав на корабль он рассказывал, что те лее гардемарины говорили, что на “Славе“ сплошное беспробудное пьянство. На это лейтенант Энгельгардт заявил, что он говорил о сплошном пьянстве, а не о беспробудном. Лейтенант Крафт сказал, что он настаивает именно на сплошном и беспробудном пьянстве. Тогда лейтенант Энгельгардт сказал: “Вы лжете“. Лейтенант Крафт прямо one-шил. Случай небывалый в кают-компанейской жизни, и он не мог сразу даже говорить. <…> [Энгельгарда] сказал, что я, критикуя командира, сам во время стрельбы ему пульки считаю, бегаю по юту, и даже резво бегаю. Нахальство Энгельгардта превосходило все границы, но я сдержался и сказал лишь: “Знаете, Михаил Константинович, меня удивляет Ваша наглость“. На это он меня спросил, не откажусь ли я от своих слов, и, получив ответ, что не откажусь, сказал, что даст делу законный ход. После этого лейтенант Крафт, спросив Энгельгардта, откажется ли он от своих слов, сказал, что он в свою очередь тоже даст делу ход».{13}
На другой день офицеры корабля обсудили инцидент в отсутствии его участников и признали виновным как в нем, так и в развязывании других постоянных бурных споров именно ревизора. Воспользовавшись данным М.К. Энгельгардтом словом покинуть корабль, если таково будет решение офицеров, члены кают-компании просили старшею офицера М.И. Смирнова довести до лейтенанта просьбу — списаться. Об этом старший офицер и доложил вернувшемуся с берега командиру, подчеркнув, что Энгельгардта просят списаться в соответствии с его же словом, а отнюдь не на основании решения суда кают-компании (т.к. отсутствовал проступок, предусматриваемый ст. 210 кн. XVII Свода морских постановлений).
Через день по настоянию командира в присутствии всех офицеров Энгагьгардт извинился перед Крафтом и взял назад свой рапорт против Янковича, признав себя виновным в этой ссоре. Перейдя ко второй часта конфликта — просьбе о списании ревизора, — Н.Н. Коломейцов заявил, что кают-компания законного права на такое требование не имеет. Офицеры на этом и не настаивали, указывая, что они просят Энгельгардта списаться по его же честному слову.
Вновь процитируем показание В.Н. Янковича 1911 г.: «Командир сказал, что он лейтенанта Энгельгардта не спишет, что ему нужен работник, и что мы на корабле для работы, а не для установления добрых отношений. Командир сказал, что знает, что вся история разыгралась на почве постоянной критики его распоряжений, это командир выводил из слов лейтенанта Энгельгардта, который говорил командиру, что его задевают потому, что критиковали при нем командира — человека, которого он любит и уважает. Что кают-компания смотрела будто бы на лейтенанта Энгельгардта, как на ставленника командира.
Офицеры отрицали оба утверждения командира, но командир ничего не слушал, стоял на своем, говорили как будто на разных языках. Слишком большое влияние имел на командира Энгельгардт, умел играть на слабых струнах»{14}.
Из ситуации с данным словом — списаться по требованию кают-компании—Энгельгардт «вывернулся» элементарно. Он сам потом рассказывал мичману Г.Е. Чаплину, с которым у него были несколько лучшие отношения, что, подавая командиру рапорт о списании, он сказал: «Николай Николаевич, спишите меня, пусть я буду козлом отпущения, зато исправятся Ваши отношения с кают-компанией»{15}. Конечно, командир, бывший на его стороне, рапорт не принял.
Следующий этап отношений Энгельгардта с кают-компанией походил на «вооруженный нейтралитет». Офицеры не общались с лейтенантом иначе, как по службе, выжидая, когда же он покинет корабль. Михаил Константинович пытался вести себя как ни в чем не бывало, иногда продолжая провоцировать споры, от которых все уклонялись. Так бы, наверное, и досуществовали до возвращения в Россию, если бы Энгельгардт, посмотрев, как хорошо на берегу устроилась приехавшая в Тулон жена командира, не решил «выписать» свою.
Согласно обычаю, кают-компания посылала к таким «приезжающим» женам одного из офицеров с визитом, приветствием. В данном же случае старший офицер, которому Энгельгардт сообщил о приезде жены, испытал затруднение — как поступить? Михаил Иванович понимал, что офицеры, уже не считающие ревизора членом кают-компании, будут против визита. Если бы он, не считаясь с настроением офицеров, своей властью поручил кому-то из офицеров выполнить эту миссию, то спровоцировал бы офицера не неповиновение. Мало того, в процессе обсуждения этого вопроса могли прозвучать резкие выражения, могущие усугубить конфликт далее. Поэтому Смирнов решил устроить баллотировку данного вопроса — утром за завтраком предложил офицерам проголосовать в письменной форме. Как и ожидалось, все, за исключением четырех, высказались против. Конечно, никто не имел ничего против дамы, которую никто и не знал. Однако визит, нанесенный в дом офицера, с которым кают-компания не общается, мог быть или не принят, или же воспринят как решение примириться с человеком, несмотря на его продолжающееся вызывающее поведение. Кроме того, в случае общего приема в кают-компании «с дамами» пришлось бы позвать и мадам Энгельгардт, которая оказалась бы в странном положении, когда на ее глазах с мужем никто бы не общался. Кают-компания предпочла сделать вид, что о пребывании жены ревизора в Тулоне ей ничего не известно. С другой стороны, и Энгельгардт с приехавшей женой визитов в русские дома в Тулоне не наносили (кроме, разумеется, дома командира и его жены).
На Страстной неделе в пятницу (по другим свидетельствам — в субботу) М.К. Энгельгардт пришел в М.И. Смирнову с вопросом — почему его жену проигнорировали? Причина вопроса понятна — командир пригласил всех офицеров на разговение в командирское помещение, и жене Энгельгарота, как не принятой кают-компанией, появиться там было бы неудобно. Старший офицер объяснил мотивы кают-компании, подчеркнув, что никто никого не хотел оскорбить, а скорее наоборот, таким образом предотвращались возможные инциденты. Выслушав его, Энгельгардт стал жаловаться на свое тяжелое положение и предложил примирение: он публично извиняется перед кают-компанией, а она со своей стороны «выражает сожаление обо всем произошедшем». На следующий день Смирнов в отсутствие ревизора провел с остальными офицерами обсуждение данного вопроса и заявил, что и сам хотел бы избегнуть нынешнего «тягостного положения дел». Члены кают-компании, однако, «на основании прежних поступков» не поверили в искренность Энгельгардаа и отказались от примирения. В тот же день Смирнов сообщил лейтенанту о неудаче свой попытки примирения.
Кульминация наступила в субботу, 9 апреля. Вечером, незадолго до пасхальной заутрени, лейтенант М.К. Энгельгардт вошел в кают-компанию и передал одному из офицеров, старшему артиллеристу Г.Л. Дону, лист бумаги, после чего сразу вышел. На листе клетчатой тетрадной бумаги мелким нервным почерком было написано:
«Ваши высокоблагородия, милостивые государи.
После имевших место между Вами и мною недоразумений Вы нашли необходимым баллотировать вопрос — следует ли, или нет, делать моей супруге (приехавшей из России) визит от лица кают-компании. Из заявления старшего офицера мне известно, что как при баллотировке этого вопроса, так и при вторичном его разборе, большинством голосов он был решен отрицательно.
Считая таковое решение явно по отношению к моей супруге оскорбительным, покорнейше прошу господ офицеров, подавших свой голос «против» — принять мой вызов.
Последовательность, в которой мои вызовы будут приняты, мне совершенно безразлична. Однако я позволяю себе просить господ офицеров для избежания ненужных дальнейших осложнений содействовать мне по существу с формальной стороны.
Лейтенант Михаил Энгельгардт.9 /22 апреля 1911 г.Лин. кор. Слава. Тулон»{16}.Позже в рапорте командиру М.К. Энгельгардт пояснял, что прибег к письменной форме вызова потому, что «считал необходимым поставить офицеров в известность о своих намерениях, просить же офицеров собраться для выслушивания моего заявления изустно я не нашел возможным, т.к., во-первых, это причинило бы всем беспокойство, а, во-вторых, мое заявление могло вызвать реплики, которых я хотел бы избежать»{17}.
На заутреней и разговении у командира М.К. Энгельгардт присутствовал без жены, хотя, формально, привести ее мог — в помещении командира офицеры ведь были такими же гостями, как и она. На следующее утро Энгельгардт как пи в чем не бывало сидел в кают-компании. Увидевший его старший артиллерист Г.Л. Дорн немедленно доложил командиру, после чего Энгельгардт был арестован при каюте без несения вахтенной службы, но с правом съезда на берег.
В воскресенье даем офицеры собрались и обсудили беспрецедентную ситуацию. По свидетельству старшего судового врача, «было решено объявить лейтенанту Энгельгардту, что вызов мы принимаем, но что нельзя вызвать лиц, голосовавших против делания визита его жене, потому что это решение кают-компании, обязательное для всех. Кроме того, потребовали от лейтенанта Энгельгардта вызова в приличной форме. Он сейчас же написал рапорт на имя командира с вызовом всех офицеров вверенного командиру корабля, а старший офицер передал его командиру, объявив, что кают-компания принимает вызов…»{18} Беспрецедентный вызов приняли: старшие лейтенанты В.К. Леонтьев и Г.Л. Дорн, лейтенанты барон О.Б. Фитиноф, П.Г. фон Витг, Г.Н. Лордкипанидзе, Л.М. фон Галлер, Н.Н. Крыжановский, В.Е. Крафт, С.М. Кавелин, Б.Э. фон Гебгард, мичманы Г.Е. Чаплин, С.В. Вяткин, В.Н. Янкович, Е.В. Винтер, штабс-капитаны В.П. Сатин, Г.Г. Иерхо, поручик И.Ф. Берг, подпоручик О.Х. Рейн, даже судовые врачи коллежский советник Е.В. Емельянов и титулярный советник А.А. Тетьев. Офицеры, находившиеся в отпуске (старший инженер-механик подполковник М.И. Невейнов и лейтенант В.В. Лютер), по возвращении на корабль (15 и 17 апреля соответственно) также приняли вызов{19}. Как видим, старший судовой врач Емельянов, отсутствовавший на корабле несколько месяцев и вернувшийся лишь в страстную пятницу, а потому, естественно, против визита жене Энгельгардта не голосовавший, также поддержал общее настроение.
Вечером того же дня старший офицер просил у командира его катер для нанесения визитов. Во время разговора капитан 1-го ранга Н.Н. Коломейцов задал вопрос: «А мадам Энгельгардт будут делать визит?», и, получив неизбежный отрицательный ответ, сказал: «Ну, смотрите!»[23]
13 апреля 1911 г. на стол морского министра И.К. Григоровича лепи расшифровать секретная телеграмма из Тулона от 11 апреля, явно выведшая его из состояния душевного равновесия:
«Для поддержания дисциплины и прекращения интриг среди офицеров и скрытого противодействия моим распоряжениям старший офицер и еще четыре должны быть списаны. Прошу разрешения списать на Океан. Рапорт почтою. Коломейцев».
За все годы службы Иван Константинович о таком даже не слышал — командир в загранплаваний просит списать пятерых офицеров! Его решение было «средним», половинчатым: «Старшего офицера списать по болезни, одного офицера передать на “Океан “, остальных списать в разное время на усмотрение командира. Дальнейшее списание не допускаю. И.К.Г. 13.IV». При этом начальник Главного морского штаба И.М. Яковлев недвусмысленно сообщил командиру «Славы» о недовольстве министра и запросил фамилии.
В тот же день от Коломейцова была получена вторая телеграмма на имя начальника ГМШ: «Подробный рапорт шесть листов сегодня послал. Леонтьев, Гебгард, Янкович, вероятно, Крафт»{20}. В тот же день дополнительной телеграммой Коломейцов счел нужным пояснить: «Неумение управлять кают-компанией, несоблюдение ст. 1114, скрытое противодействие мешают мне работать».
Во время всей этой телеграфной переписки на борту «Славы» царило понятное беспокойство. Командир никак не проявил своего отношения к вопросу о дуэли, не вынес никакого решения. Все ждали. В том, что командир, занимающий сторону ревизора, не допустит дуэли — практически не сомневались. Ожидали другого — что командир спишет кого-то из офицеров «с протестом», чем фактически поломает им карьеру. Ситуацию попробовали разрядить врачи: они сделали то, чего не могли строевые офицеры — написали письма с описанием ситуации своему медицинскому начальству. Конечно, письма ходили медленнее телеграмм, хотя сама по себе идея, возникшая от безысходности, сработала — медицинский инспектор Кронштадтского порта передал копию письма Е.В. Емельянова главному командиру порта вице-адмиралу Р.Н. Вирену, а тот уже 20 апреля переслал ее в Главный морской штаб. Мы не знаем, когда на стол министру лег рапорт Н.Н. Коломейцова от 12 апреля, но, вероятно, выписка из письма врача отстала от него не на много. 28 апреля Григорович пометил рапорт Вирена: «Хранить до прибытия “Славы”, когда произвести следствие…»
До следствия, однако, было еще далеко. Пока же командир «Славы» основную вину за произошедшее возложил на и. о. старшего офицера корабля старшего лейтенанта Михаила Ивановича Смирнова. С точки зрения Коломейцова, дело было так: прибыв на корабль, он сразу начал подтягивать дисциплину, чем вызвал недовольство офицеров и их обсуждение действий командира; после прибытия выписанного из России М.К. Энгельгардта члены кают-компании перенесли на него свое раздражение командиром, а, кроме того, своими высказываниями против командира провоцировали его на резкие заявления. Старший же офицер не смог навести порядок в кают-компании, прекратив обсуждения распоряжений Коломейцова, и в неверном свете информировал командира о событиях: «Между мной и кают-компанией стояла стена в лице старшего офицера». «Энгельгардт лично ни при чем, это козел отпущения. Интрига же идет с целью сломить упрямого командира, забрать его в руки и служить так, как нравится и приятно офицерам. Считаю необходимым списать и. д. старшего офицера старшего лейтенанта Смирнова, если как не зачинщика, то как попустителя, или же как офицера, который не может держать в руках кают-компанию»{21}. Заканчивался рапорт Коломейцова примечательными словами: «Наружная, внешняя дисциплина подчеркивается офицерами, но за моей спиной идет интрига, и т.к. старший офицер заодно с кают-компанией, то считаю, что прежде всего следует удалить одного интригана, который, как строевой морской офицер, негоден на корабле, ибо морского дела не знает, команды боится и кают-компанию в руках держать не может или не хочет, т.к. это не кают-компания, а какая-то республика»{22}.
В целом конфликт на «Славе» закончился сравнительно мирно. Списанный командиром старший офицер М.И. Смирнов 20 апреля уехал в Россию, вместо него временно был назначен командиром не очень-то им любимый старший минный офицер В.К. Леонтьев. 27 апреля прибыл назначенный на смену Смирнову бывший старший офицер линейного корабля «Пантелеймон» капитан 2-го ранга Б.И. Доливо-Добровольский. Показательно, что М.И. Смирнов приказом от 2 мая был назначен… и. д. старшего офицера «Пантелеймона». Такая вот рокировка без ущерба для карьеры офицера, конечно, в какой-то степени была «щелчком по носу» Н.Н. Коломейцову. Не исключено, что назначение состоялось после беседы с М.И. Смирновым в Главном морском штабе.
«Дуэльную историю» Н.Н. Коломейцов фактически «замял», не дав ей никакого формального решения в законном порядке, в чем главный военно-морской прокурор Н.Г. Матвеенко чуть позднее усмотрел «противозаконное бездействие власти»{23}. Через несколько дней после памятной Пасхи командир пришел в кают-компанию обсудить ситуацию. В разговоре он получил от офицеров заверение, что бойкот Энгельгардта относился только лично к ревизору и не носил характера скрытой демонстрации недоброжелательности к командиру. Успокоившись в этом отношении, Коломейцов дал в Петербург телеграмму, в которой сообщал, что после списания старшего офицера и беседы с офицерами не видит необходимости в других списаниях. В написанном им 28 апреля рапорте он указал, что «не находит более препятствий на списание Энгельгардта, тем более, что лейтенант Галлер изъявил желание принять ревизорство»{24}. Николай Николаевич понимал, что существование рядом офицеров, которые, возможно, по решению Суда посредников вскоре сойдутся на дуэли — недопустимо. При этом он не уставал подчеркивать: «Однако списание Энгельгардта никоим образом не может иметь характера репрессивного. Это прекрасный офицер, трудолюбивый работник, аккуратный ревизор, но недостаточно выдержанный и резкий с товарищами, и при попустительстве лейтенанта Смирнова был доведен до вызова на дуэль», 3 мая (вот работала почта!) документ поступил в Главный морской штаб и в тот же день (!) был доложен морскому министру, который приказал немедленно списать Энгельгардта в Россию, передав дело на отзыв главному военно-морскому прокурору. В тот же день в Тулон ушла шифрованная телеграмма: «Министр приказал немедленно списать лейтенанта Энгельгардта и отправить его в Петербург»{25}. 5 мая Михаил Константинович сошел на берег.
Дальнейшая судьба М.К.Энгельгардта незавидна. Летом 1911 г. он плавал на заградителе «Онега», причем аттестация уже была не блестящей — «мало инициативен». 2 января 1912 г. он был зачислен в запас флота, а 5 марта того же года — исключен из списков флота умершим. Верны ли сведения В.Н. Янковича о его самоубийстве — из документов выяснить не удалось.
Эти два офицера — М.И. Смирнов и М.К. Энгельгардт — так и остались единственными, списанными в результате конфликта.
Между тем ремонт корабля наконец-то был закончен. После соответствующих испытаний «Слава» 23 июня 1911 г. вышла из Тулона в Саутгемптон и 10 июля пришла в Россию. Все материалы по «тулонской историю) в июле 1911 г. были переданы Главным морским штабом командующему Морскими силами Балтийского моря вице-адмиралу Н.О. фон Эссену для проведения «подробного формального расследования». Николай Оттович 12 июля поручил эту не очень приятную процедуру начальнику 1-й Минной дивизии контр-адмиралу светлейшему князю А.А. Ливену{26}.
Александр Александрович собрал показания большей части офицеров «Славы», а также в письменном виде задал ряд вопросов Н.Н. Коломейцову. Не опросил он лишь находившегося в Кронштадте М.К. Энгельгардта — «по недостатку времени» (на получение письменных показаний М.И. Смирнова из Севастополя время нашлось). Бросается в глаза, что показания Коломейцова испещрены на полях пометами князя, большинство из которых — «неправда». Заключение А.А. Ливена, представленное им 29 августа 1911 г., было однозначным — но его убеждению, инциденты «были вызваны исключительно неумелым и бестактным поведением самого командира капитана 1-го ранга Коломейцева». И далее:
«Этот офицер очевидно мало знаком с организацией службы на корабле и, прибыв на “Славу”, своими бестолковыми распоряжениями и приказами не только не водворяй порядка на судне, но нарушав его на каждом шагу; рядом бестактностей он деморализовал как офицеров, так и команду. Видя, что вследствие собственного неумения у него дело не ладится, он это приписывал противодействию офицеров, существовавшему на самом деле лишь в его воображении. Наконец, он совершенно подпал под влияние лейтенанта Энгельгардта, который ловко сумел воспользоваться слабостями командира для сведения личных счетов со старшим офицерам и другими членами кают-компании»{27}.
Главный военно-морской прокурор Н.Г. Матвеенко фактически согласился с Ливеном, так как после знакомства со всеми материалами пришел к убеждению, что «капитан 1-го ранга Коломейцев выказал полную свою неспособность быть начальником и руководителем отдельной воинской части и вряд ли может быть поэтому оставлен в должности командира без явного вреда для службы»{28}. Не усмотрев в материалах дознания никаких признаков интриг, а также чего-либо, что в поведении офицеров могло бы вызвать нарекания, прокурор признал мнение Коломейцова о «скрытом противодействии» и интригах «несоответствующими истине», а подачу им рапорта — «более чем легкомысленным поступком». Он согласился с А. А. Ливеном, что командир, подпав под влияние Энгельгардта, «всецело поверил заявлениям последнего о том, что все недоразумения между ним, лейтенантом Энгельгардтом, происходят исключительно на почве критики и осуждения офицерами действий и распоряжений командира». Более того, прокурор пришел к заключению, которого не сделал Ливен: «…я лично прихожу к выводу, что образ действий капитана 1-го ранга Коломейцева по отношению к команде мог удручающе влиять на последнюю и тем создавать почву, благоприятную для агитации». Для 1911 г. — достаточно серьезное обвинение.
В вопросе же о дуэли мнения А.А. Ливена и Н.Г. Матвеенко разошлись. Если первый считал, что дело следует передать в Суд посредников, то второй высказался категорически против: «1) при рассмотрении этих недоразумений в их исторической последовательности Совету посредников ввиду тесной связи действий лейтенанта Энгельгардта с действиями и распоряжениями капитана 1-го ранга Коломейцева, — пришлось бы неизбежно коснуться и сих последних, что я признаю неудобным; 2) недоразумения эти в сущности были уже ликвидированы списанием лейтенанта Энгельгардта с корабля; 3) сделанный лейтенантом Энгельгардтом членам кают-компании вызов… не может считаться приемлемым и должен быть признан ничтожным, тем более что этим вызовом лейтенант Энгельгардт, видимо, искал не действительного удовлетворения за нанесенную ему обиду, а лишь выхода из создавшегося для него неудобного положения». При этом прокурор счел, что Энгельгардтом «выказаны в полной мере такие отрицательные качества, которые с моей точки зрения характеризуют его не только как нежелательного, но и вредного для службы офицера»{29}.
Как видим, заключение главного военно-морского прокурора от 16 сентября носит довольно жесткий характер. Под стать ему была и резолюция морского министра: «Начальнику главного морского штаба. 1) Предложить командующему Морскими силами Балтийского моря представить мне кандидата для назначения на линейный корабль “Слава“; 2) светлейшему князю Ливену предложить закончить опросом лейтенанта Энгельгардта, которому до окончания сего дела никакого назначения не давать»{30}.
Как ни странно, каких-либо последствий для Н.Н. Коломейцова расследование данного дела и процитированные заключения не имели — он командовал «Славой» до ноября 1913 г. Можно лишь предположить, что против его удаления высказался адмирал Николай Оттович фон Эссен. В мае 1914 г. Коломейцов в чине контр-адмирала был назначен начальником Бригады крейсеров Балтийского моря, однако уже 7 августа по результатам первых действий против неприятеля фон Эссен записал в своем «журнале»: «Контр-адмирал Коломейцев произвел на меня дурное впечатление. Всегда до войны считал его беззаветно храбрым человеком, а тут он начал высказывать свои взгляды, что мы слишком слабы, сравнительно с германским флотом, а потому должны только стоять на позиции, не противодействуя его агрессивным действиям к западу от позиции, что ходить без тралов нельзя, надо сначала протралить все устье залива, что неприятельские крейсера обладают преимуществом артиллерии и хода, а у нас ничего этого нет, что наши крейсера истрепали свои машины и т.п. Одним словом, я увидел человека, впавшего в маразм, и с таким настроением идти в бой нельзя»{31}. В письме Эссена морскому министру И.К. Григоровичу от 6 декабря 1914г. прямо ставился вопрос о необходимости снятия Коломейцова с должности «как несоответствующего требованиям военного времени»{32} (в качестве преемника предлагался М.К. Бахирев). Эта просьба была удовлетворена. В дальнейшем Николай Николаевич почти два года командовал созданной под его руководством Чудской флотилией, но вскоре после Февральской революции был арестован матросами. В 1918 г. был вновь арестован, некоторое время просидел в Крестах, после освобождения бежал в Финляндию. В эмиграции жил в Париже, где 6 октября 1944 г. погиб под колесами американского грузовика.
Интересно, что в принципе Н.Н. Коломейцов не являлся противником дуэлей. В ноябре того же 1911 г. по просьбе его шурина, одного из лидеров конституционных демократов Владимира Дмитриевича Набокова, он передавал вызов на дуэль главному редактору газеты «Новое время» М.А. Суворину. Правда, последний от дуэли уклонился.
При обсуждении «тулонской истории» невольно возникает вопрос: а удалось ли Н.Н. Коломейцову добиться повышения боевой готовности линейного корабля «Слава», усовершенствовать несение на нем службы? Однозначного ответа мы, конечно, не найдем. Приведем, однако, аттестацию, данную Коломейцову 31 августа 1912 г. начальником Бригады линейных кораблей эскадры Балтийского моря вице-адмиралом Н.С. Маньковским: «Командир не из выдающихся; чисто морское дело знает хорошо, в остальных отраслях военно-морского дела значительно слабее; управляется кораблем уверенно и хорошо. Обладает довольно неровным и тяжелым характером, не всегда бывает корректен и иногда отдает приказания и делает распоряжения только по собственному усмотрению, далеко не всегда правильному и законному; результатом здесь является то, что офицеры избегают служить на “Славе” и при первом удобном случае стараются уйти под приличным предлогом. Правда, после неприятной истории с офицерами во время пребывания “Славы “ в Тулоне он стал значительно сдержаннее и осторожнее, и никаких историй не выходит, но все же офицеры избегают служить с ним. Все это, конечно, отражается и на самом корабле, который при нем, как по чистоте и порядку, так и по службе, далеко не тот, каким он был при его предшественниках-командирах»{33}.
Н.Н. Крыжановский, И.Ф. Берг
АВАРИЯ КОТЛОВ ЛИНЕЙНОГО КОРАБЛЯ «СЛАВА» В 1910 г.{34},[24]13 июля 1910 года вечером я возвращался с берега на линейный корабль «Слава», где я тогда плавал старшим штурманом. На пристани в Ревельской гавани собралось много офицеров в ожидании отхода своих шлюпок.
Передавали что-то новое, сенсационное.
— Ну, штурман, готовь свои карты, — услышал я голос своего соплавателя.
— А в чем дело?
— Ну как же, идем заграницу, на коронацию черногорского короля.
— Вот уж и не знаю, радоваться ли?
— Ну а в чем же дело? Что ты, влюблен, что ли? Ведь идем в твое любимое Средиземное море.
— Да, а которое сегодня число? Тринадцатое.
— Ну вот, сразу штурмана видно. Мы же ведь не сегодня с якоря снимаемся. Это ведь только получено приказание готовиться.
— Время вышло, — доложил унтер-офицер, старшина парового катера.
— Отваливай!
В кают-компании на «Славе» большое оживление. Все разговоры только о предстоящем походе.
Я сразу пошел к своему приятелю Гансу Бергу, инженер-механику, ведавшему котлами. Мы уже неоднократно беседовали на его больную тему о котлах.
Берг был в нервном и раздраженном состоянии и снова повторил то, что мы, старые «славцы», слышали от него все лето.
— Суда почти каждый день ходят на стрельбу артиллерийскую или минную. Ходим мы средними и вышесредними ходами.
Ты знаешь, что у нас 20 котлов Бельвилля и около 200 кочегаров. Котлы Бельвилля — аппараты нежные и чувствительные и требуют точного режима и ухода. В особенности нужно соблюдать периодическую чистку и выщелачивание. Кочегары наши в массе уходят по сроку службы, а замена им не приходит. Ты помнишь, я тебе говорил, что подавал рапорт старшему механику капитану Водову о том, что нужно срочно увеличить, т.е. дополнить число кочегаров, или уменьшить выходы в море. Водов мне сказал (устно), что добавочная команда ожидается, но что расписание выходов в море должно быть выполнено. После некоторого естественного колебания я подал рапорт непосредственно флагманскому инженер-механику подполковнику Онищенко. Стрельбы продолжаются по-старому, и теперь поход заграницу.
— Не иначе, Ганс, как тебе придется подать рапорт будущему черногорскому королю.
— Да, я так и думаю сделать, но что меня заботит, так это то, как мы дойдем до Черногории.
* * *
В конце лета в Бискайском заливе из Англии шли суда Гардемаринского отряда в составе: линейного корабля «Цесаревич», флаг контр-адмирала И.С. Маньковского, командир — кап. 1-го ранга Любимов; линейного корабля «Слава», командир кап. 1-го ранга Кетлер; броненосного крейсера «Рюрик», командир кап. 1-го ранга Угрюмов и крейсера «Богатырь», командир кап. 1-го ранга Петров-Чернышин.
На походе в Бискайке начались неполадки с котлами на «Славе». Предоставим опять слово Ивану Федоровичу Бергу.
— Начало сдавать питание котлов. Казалось, что донки не в состоянии подавать достаточно воды для питания котла. От недостатка воды стали выбывать из действия котлы один за другим. Соль начала показываться у горловин. Нижние трубки выгнулись, и конуса пропускали все сильнее. Сначала пара не хватало для 12-узлового хода (эскадренный ход отряда), а потом не хватало уже и для малого. Наконец машины стали.
Все мы были в состоянии оцепенения. Держать свое место в строю мы не могли. Каждый час снизу прибегал кто-нибудь из инженер-механиков и докладывал командиру о выводе из строя еще и еще новых котлов.
Отряд находился в виду португальских берегов, севернее Лиссабона. К счастью, погода была штилевая, не «бискайская». В видимости отвесного, скалистого берега мы простояли с застопоренными машинами 16 часов.
После докладов нашего командира адмирал приказал «Цесаревичу» взять «Славу» на буксир.
Операция была не банальная для морской практики. Подали, выровняли и закрепили якорные канаты на «Цесаревиче». Осторожно давали малый ход. Потом все наладилось, и «Цесаревич» повел нас в Гибралтар. Там мощные английские буксиры (колесные) привели нас в аванпорт и поставили на бочки.
Мы не имели пара, а потому не было электричества, вентиляции и рефрижерации. Пришлось выгрузить на баржи весь боевой запас: снаряды, заряды, мины и пр.
Я срочно наладил ночную сигнализацию фонарем Табулевича, действовавшего дутьем. При походе на буксире «Цесаревича» я бросал ручной лаг (по малости хода). Эти старинные приборы времен парусного флота у меня были в полном порядке, больше для показа корабельным гардемаринам на занятиях.
В палубах было «пиронафтовое» освещение фонарями. Под каждым фонарем — ведро с песком и стирка.
Был конец июля, стояла сильная жара. Днем пекло солнце и накаливало Гибралтарскую гору. Ночью гора отдавала тепло обратно. На корабле без вентиляции было невероятно жарко. Весь корпус прокаливался.
Суда Гардемаринского отряда ушли в Черногорию. Мы спешно зачинивались «насколько возможно» для перехода в Тулон, на завод «Forge et Chantier de la Mediterranee».
После возможных починок части котлов «Слава» перешла в Тулон и вскоре ошвартовалась у завода «Forge et Chantier» в La Seyne на противоположном берегу бухты от порта Тулона.
Послушаем дальше, что говорит по воспоминаниям и мемуарам И.Ф. Берг:
— В Тулон приехала комиссия от Морского министерства для расследования дела аварии, включая адмирала Князева, инженер-механика генерал-майора Ведерникова, инженер-механика капитана Брунс.
Был произведен полный и подробный разбор дела. Офицеры подавали личные рапорты с описанием всего им известного по делу аварии.
В своем рапорте я упомянул о моих письменных докладах капитану Водову и подполковнику Онищенко.
Комиссией было постановлено, ввиду плохого состояния котлов и их шестилетнего возраста, сменить все котлы и произвести капитальный ремонт 8 донок.
Приезжали специалисты по котлам Бельвилля из Парижа. Но они точно не могли назвать причину аварии.
В Петербурге, тем временем, разбирали все документы по аварии. Мне потом передавали, что адмирал Рейценштейн, резюмируя прикосновенность офицеров личного состава, между прочим сказал, без вины в эту историю попал инженер-механик поручик Берг, так как он все сделал, что было в его силах.
Так объясняется то, что единственным уцелевшим из прикосновенных лиц был я.
По мнению И.Ф. Берга, следственная комиссия не выяснила точно причины аварии и если вынесла определенное постановление, то таковое и сегодня для него не убедительно. По этому поводу он говорит: «Вспоминая от времени до времени весь этот эпизод моей службы на “Славе” (1906—1912), авария котельной системы мне представлялась всегда как кошмар, как злое колдовство, насколько неувесисты были все найденные комиссиями и высшим начальством причины этой катастрофы».
Член комиссии, которая принимала котлы после их ремонта, инженер-механик генерал-майор Михаил Николаевич Яненко, близко соприкасавшийся с лицами, производившими следствие, говорит, что причиной катастрофы были признаны разъеденные штоки питательных донок.
В Тулоне командир, кап. 1-го р. Кетлер, старший инженер-механик, капитан Водов и флагманский инженер-механик подполковник Онищенко были сменены, отозваны в Петербург и уволены в отставку.
Мы все, офицеры, бесконечно жалели Кетлера. Это был очень выдержанный, образованный, воспитанный и приятный человек. Он уже несколько лет командовал «Славой» во внутреннем и заграничном плаваниях, был командиром, когда мы были на Сицилии при землетрясении и спасении погибших в Мессине. В своей прошлой службе Кетлер был военно-морским агентом (атташе) в Германии.
Вместо Кетлера был назначен кап. 1-го p. H.II. Коломейцев. Коломейцев был назначен Главным Морским штабом и «под шпицем» ему было, по-видимому, сказано, что на корабле «развал и беспорядок», и что нужно исправить все и подтянуть.
Сказано это было без всякого основания, без разбора порядка службы и вопреки той репутации, которую имели в то время корабли Гардемаринского отряда. «Слава» того периода была образцовым кораблем, служившим учебным кораблем для корабельных гардемарин и учеников строевых унтер-офицеров. Поэтому служба на нем неслась исключительно аккуратно, а персонал занимался обучением с полным энтузиазмом. Поначалу на Гардемаринский отряд офицеров назначали по предварительной баллотировке и за отличие. Из окончивших курс корабельных гардемарин первые получали предложение остаться на корабле на освобождающуюся вакансию.
Государь Император при посещении «Славы» сам говорил нам, что он считает «Славу» блестящим кораблем.
И вдруг, когда случилось несчастье, — «Слава» стала плохим кораблем.
Коломейцев с места стал «рвать и метать», стараясь подтянуть и, очевидно, «вырвать зло с корнем». Появились крики, ругань, чего раньше на корабле не было, и такая система была не в моде.
Сам Коломейцев — очень хороший моряк, храбрый офицер, волевой и напористый, но грубый и несколько отставший от боевого после-Цусимского флота периода возрождения. Он много плавал на «отхожих промыслах», ходил в полярные экспедиции, командовал ледоколом «Ермак».
Однако по прошествии некоторого времени Коломейцев, присматриваясь, стал приходить к заключению, что порядок и служба на корабле вовсе не плохи…
Но отношения между командиром и офицерами уже дали трещину, а это всегда плохо отражается на команде.
Жизнь несколько скрашивалась стоянкой в хорошем порту, в чудном климате на французской Ривьере. Час-два езды на поезде — и можно гулять в таких знаменитых местах, как Канны, Вильфранш, Ницца, Монако, Монте-Карло и пр.
Кое-кто из женатых выписали жен и поселились вблизи завода в чудном загородном месте Тамарис.
Одни из холостых окунулись в местную светскую жизнь, другие вошли в ту жизнь французских морских офицеров, которую так талантливо и красочно описал Клодт Фаррер в его «Les petites allees».
* * *
Когда определилось, что «Слава» остается в ремонте в Тулоне почти на год, немедленно социалистические партии, работавшие над созданием будущего счастья России, командировали своих агентов для пропаганды своих учений среди команды. Мы вскоре об этом узнали и даже знали имена или клички некоторых агентов.
Многие офицеры переменились, корабельные гардемарины ушли, а также все ученики, будущие строевые унтер-офицеры. Связь и близость с командой стали меньшей.
Обстановка на корабле была мрачная, так как не было электрического освещения и палубы были погружены во мрак. Вся машинная команда была занята ремонтом вместе с французскими рабочими.
Днем вахтенные начальники служили преимущественно переводчиками. К ним непрерывно приходили наши машинные и кочегарные унтер-офицеры вместе с французскими указателями и рабочими. Нужно было переводить их переговоры. Делать это было не просто, так как вплеталось много технических терминов, да к тому же французские рабочие в большинстве говорили на смеси провансальского наречия.
* * *
Однажды зимой к старшему офицеру пришел матрос и доложил по секрету, что он подслушал разговор нескольких матросов. Из этого разговора выяснилось, что группа распропагандированных матросов намеревается произвести вооруженное восстание на корабле, перебить всех офицеров, завладеть кораблем и уйти в Южную Америку.
Из этого доклада и других данных было намечено около 20 человек «революционного комитета».
Коломейцев немедленно приказал арестовать всех подозревавшихся и произвести у них обыск.
Арест и обыск были произведены. Арестованных заперли в рулевом отделении, под офицерскими помещениями.
В командирском салоне заседала комиссия из офицеров и части кондукторов. Обыск и опросы дали результат и выяснили список участников. Как всегда, был сформирован «революционный комитет», человек из 20, и были, кроме того, сочувствующие.
При обыске в вещах одного машиниста нашли шифрованное письмо. Это была криптограмма, т.е. шифр, когда одна буква текста заменяется другой.
На допросе машиниста спросили: «Что это такое?»
Он на это ответил, что это одно старинное «тверское» наречие.
— Ну а ты можешь его прочесть?
— Никак нет, Васкородис, не могу. Запамятовал.
При более подробном осмотре вещей этого филолога нашли ключ к шифру. Азбука была написана подряд в одну линию. Под ней подписана та же азбука, только в обратном порядке. Буквы верхнего ряда заменялись буквами нижнего. Такие примитивные шифры открываются очень легко по данным процентной встречаемости букв в русском языке. Но не было надобности ломать голову.
Письмо это было черновой копией письма машиниста к какому-то «товарищу Н.Н.». Там говорилось приблизительно следующее:
«Дорогой товарищ Н.Н.,
как я вам раньше уже сообщал, что на корабле были условия, при которых нельзя было сделать ничего, даже пропаганда не имела успеха. Но теперь все совершенно изменилось. Убрали наиболее реакционные элементы, как то: корабельных гардемарин, учеников унтер-офицеров, ушли некоторые старые офицеры. Новый командир завел настоящую тиранию, и офицеры сделались как звери. Поэтому но прошествии всего 2-х месяцев образовалась сознательная группа человек в 20, готовых на действия, и каждый день приносит много сочувствующих.
На берегу мы встречали товарища X., и он снабдил нас литературой и новостями. Доступ теперь на корабль легкий и т.д. и т.д…».
Таким образом, «Тверское наречие» дало нам полное подтверждение наших подозрений и открытий.
Комапдир срочно обо всем доложил в Морское министерство и сообщил конфиденциально командиру французского порта Тулон.
Арестованных держали в рулевом отделении под офицерским помещением. Офицеры ночью частью не спали и сидели вооруженными в кают-компании. Ручное оружие было с палуб убрано.
Общее настроение было удручающее. После лет полного порядка, открытых и хороших отношений с командой, когда люди друг друга знали и друг другу верили, — трудно было уместить в душе опять «постановление комитета перебить всех офицеров».
Постепенно стало выясняться, что вовлеченных в революционную пропаганду было мало, а остальные боялись и молчали. Были надежные строевые унтер-офицеры, но и они были не в курсе, т.к. их остерегались… Этот контингент был отличный, т.к. ежегодно, по окончании курса, новые унтер-офицеры уходили на корабли флота. Из всего выпуска выбирали 2—3-х человек, которых оставляли на корабле на освобождающиеся вакансии.
* * *
За нашу стоянку в Тулоне до наступления революционных неприятностей было несколько интересных, приятных и печальных случаев.
Припоминается один печальный случай. В воскресенье очередное отделение команды уволено в город. Два кочегара, оба татарина, ушла за город погулять на природе и увидели очень красивые места, зеленые лужайки стриженой травы, какие-то круглые земляные валы правильной формы, покрытые травой. Стояли столбики с надписями на дощечках по-французски.
Солнце уже склонялось к вечеру, и наши кочегары решили идти напрямик к городу через эти лужайки, т.к. уже приближалось время возвращения на корабль.
Пошли. Вдруг сзади и со стороны услышали какие-то окрики. Обернулись — французский часовой. Наши кочегары пригнулись и побежали.
— Бежим, братишка, еще забреют.
Оба были в белых форменках (рубахах). Часовой прокричал опять «Halte la». Потом выстрелил. Один татарин упал, убитый наповал. Другой остановился. Прибежал французский караул. Живого арестовали. Вызвали со «Славы» офицера для перевода. Опросили кочегара. Когда французское начальство выяснило, что все было лишь трагическим недоразумением, они были очень сконфужены. Конечно, случай тут сыграл большую роль. Часовой оказался молодым солдатом, едва ли не впервые стоявшим на отдельном посту. Стрелял он с большого расстояния по бегущему человеку, при неярком освещении и… убил наповал. Часовой был прав, т.к. это была запретная зона пороховых погребов, огражденная столбиками с соответствующими надписями.
Через два дня, по соглашению с нашим командиром, французское командование устроило кочегару пышные похороны.
На кладбище были наряды от матросов и сапер. Было начальство, кроме наших офицеров и матросов.
На кладбище французы привели злополучного часового, совсем робкого и потерянного. Его подвели к нашему оставшемуся в живых татарину, и молоденький солдатик через нашего офицера сказал ему: я очень сожалею, что так вышло. Я действовал по уставу. Я бы просил, чтобы русский матрос не имел злого чувства против меня.
Наш кочегар ответил: я бы на твоем месте поступил так же. Мы были виноваты. У меня нет злобы на тебя. Бог простит. И оба участника трагедии пожали друг другу руку.
Для убитого кочегара французы приготовили могилу. Перед тем, как его нести к могиле, вышел наш буфетчик, матрос Хамедулин, и читал над убитым молитвы по-татарски.
Затем он подошел к командиру и доложил:
— Вас-ко-родие, в этой могиле нашего татарина хоронить нельзя.
— Почему?
— Так что голова не на восток.
Это являлось неожиданным затруднением, но командир сейчас же сказал об этом старшему французскому начальнику. Тот сейчас же вызвал саперов и спросил, где и как можно сделать могилу. Было выбрано место нужного направления, и саперы вырыли новую могилу.
Наш батя, отец Александр, умный и образованный священник, много плававший и отнюдь не косный, прочитал молитвы по православному обряду возле католической часовни.
Мы этого отцу Александру не простили. В следующий раз, когда батя кого-либо вчистую обыгрывал в домино или трик-трак (а он был по этим играм «чемпионом Атлантического океана»), проигравший ему грозил:
— Если, отец, ты меня еще так загонишь, я подам рапорт протопресвитеру, что ты татарина по православному обряду в католической часовне отпевал…
* * *
На заводе «Forge et Chantier» заканчивали постройку роскошной яхты «Hirondclle» для Принца Монакского, известного океанографа. Яхта была оборудована самыми новейшими приборами для океанографических исследований.
Ко дню спуска на заводе около стапеля были построены трибуны и ложи. Наш командир и офицеры были приглашены в специальную ложу.
В назначенный час со стороны Тулона к заводу подошел роскошный катер. На нем был Принц, свита и его семья. Мы на «Славе» отдавали ему королевские почести.
Позже, в ложе, мы были представлены Принцу. Вокруг было блестящее общество приехавших из Княжества и с Ривьеры. Роскошные туалеты, красивые женщины… Французы распинались донельзя, принимая «настоящего» Принца.
На флаге княжества — шахматная доска.
* * *
Приблизительно через месяц после наших трагических революционных открытий в Тулон пришло учебное судно машинной школы «Океан», которое и приняло всех наших арестованных.
По этому поводу в советском журнале «Красная Летопись», № 4 (37) 1930 г., издательство «Красная Газета», Ленинград, 1930, на стр. 128 написано, что на «Славе» с революцией вышла неудача, когда часть матросов была арестована, а остальные раскассированы.
Как всегда, в советской летописи или истории есть фальсификация. Никто из команды не был раскассирован, а были арестованы почти все участники заговора, т.к. было их немного.
* * *
Летом 1911 года ремонт котлов был окончен и «Слава» вернулась в Россию. Арестованные заговорщики, насколько мне известно, были лично прощены Государем Императором. Старые офицеры, почти все, со «Славы» ушли.
* * *
Дальше опять предоставим слово инженер-механику, капитану 2-го ранга И.Ф. Бергу.
«Прошло много лет. Вернувшись в 1921 году из Сибири, где я был флагманским инженер-механиком, сперва штаба 3-го дивизиона боевой флотилии на Каме, а потом штаба командующего Обь-Иртышской боевой флотилией у адмирала Колчака, в родной Ревель, я в 1926 году получил место директора Соединенного пароходства внутренних вод в Юрьеве. Примерно в 1930 году приехал к нам в Юрьев котельный инспектор инженер-механик Тюрна из главного морского управления (Эстонского) для осмотра котлов.
Инженер Тюрна окончил Морское Инженерное Училище Императора Николая I, я думаю, в 1916 или 17 году. После осмотра котлов мы посидели вместе и говорили о прошлом, когда Тюрна вдруг сказал: между прочим, вам будет интересно узнать, что недавно я встретил одного из бывших нижних чинов “Славы”, который был на корабле во время аварии котлов. Он сообщил мне, что авария котлов была последствием саботажа группы команды. Когда “Слава” с отрядом находилась в открытом море Бискайского залива, члены этой революционной группы скрытно закрывали разобщительные клапана на магистральных трубах питания котлов. Эти трубы проходили по верху котлов, отчасти по так называемым квадратам, по бокам дымоходов.
В эти места во время хода редко кто заходил. По очереди работая таким образом в разных местах трубопровода питания, можно было оставить котлы без воды и, как говорится, “сжечь котлы”.
При недостатке воды начинается перегрев и изгибание нижних трубок, течь конусов и наконец приходится выключать котел».
* * *
Капитан 2-го ранга Берг, как бывший котельный механик, совершенно убежден, что причиной аварии был именно такой саботаж.
Генерал-майор Яненко считает, что если саботаж имел место, то он только «докончил» аварию, но не был ее основной причиной.
Комиссия от Морского министерства и французских инженеров, специалистов по котлам Бельвилля, приходили к различным заключениям о причине аварии котлов на «Славе», за исключением намеренной порчи.
Не могло это также прийти в голову нашим механикам и старшинам, стоявшим на вахте у котлов.
Шулера ведь всегда обыгрывают честных людей.
* * *
Естественно напрашивается вопрос, какому в таком случае риску подвергали саботажники остальную команду и корабль? При «сожжении» котлов могли происходить взрывы, ожоги и сварение людей… Затем корабль, лишенный двигателя в Бискайском заливе, вблизи берегов Испании или Португалии мог разбиться о прибрежные скалы, если бы задул ветер силой до шторма, столь частый в Бискайке. Было бы невозможно взять «Славу» на буксир. Стать на якорь в тех местах негде, так как нет для того подходящих глубин.
* * *
Бунтари намеревались после вооруженного восстания идти в Южную Америку.
«Слава» этого сделать не могла по малому запасу угля. Бунт можно было произвести только на обратном пути в Россию, иначе французские власти не выпустили бы корабля из своих вод.
* * *
Небольшая революционная группа могла сравнительно легко неожиданно перебить большинство офицеров.
Но, думается, что при тогдашнем составе команды «Славы» ее было бы нелегко взять в руки террором. Тогда еще был хороший контингент унтер-офицеров, кондукторов и сверхсрочнослужащих. Они могли скоро совладать с бунтарями и потушить восстание.
Как всегда, заговор был типично большевистским. Небольшая группа намеревалась перебить офицеров, а остальную команду терроризировать и подчинить. Им не нужно очень широкой пропаганды, — с ней легче влопаться. Несочувствующим нельзя позволить сорганизоваться.
По этому образцу происходили все военные бунты, по этому образцу произошел и великий солдатский бунт в России в 1917 году.
* * *
В заключение я хочу еще раз почтить память бывшего командира «Славы», ныне уже покойного, кап. 1-го р. Эдуарда Эдуардовича Кетлера.
Специальная комиссия Морского министерства, состоявшая из отменных специалистов, определяла причину аварии котлов «Славы». Решение се по сегодня может вызвать разнотолки и сомнения.
Как мог что-либо предугадать или предупредить командир корабля, когда он имел успокоительные заверения старших чинов инженерной части?
«Под шпицем» не приняли во внимание всю долгую и безупречную службу Э.Э. Кетлера на флоте и без всякого колебания выкинули его со службы.
Было это непохоже на то милостивое прощение, которое получили заблудшиеся заговорщики из рук Госуцаря Императора. Они были прощены.
Н.А. Кузнецов
ИВАН ФРИДРИХОВИЧ (ФЕДОРОВИЧ) БЕРГ (1883—1974)
И НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ КРЫЖАНОВСКИЙ (1886—1964)И.Ф. Берг родился в Ревеле 15 сентября 1883 г. Окончил Николаевское Морское инженерное училище в Кронштадте в 1906 г. В 1906—1909 гг. плавал на линкоре «Слава» в должности вахтенного механика. 11 марта 1913 г. зачислен по флоту для службы на Балтийском судостроительном и механическом заводе. 6 декабря 1914 г. произведен в инженер-механики старшие лейтенанты.
После октябрьского переворота сражался с большевиками в Сибири в составе белых войск Восточного фронта. С 9 января 1919 г. занимал должность помощника начальника Механического отделения Морского технического управления Морского министерства Всероссийского правительства А.В. Колчака. 18 апреля 1919 г. произведен в чин инженер-механика капитана 2-го ранга за отличие по службе. 13 августа 1919 г. назначен председателем комиссии по ликвидации дел и отчетности 3-го дивизиона судов Речной боевой флотилии (Камской). 27 августа 1919 г. переведен из Речной боевой флотилии (Камской) в Обь-Иртышскую речную боевую флотилию.
По окончании военных действий первое время проживал в Эстонии. Состоял в Кассе взаимопомощи русских моряков. В 1939 г. выехал в Германию. В 1941 г. мобилизован в Кригсмарине с назначением инженером по наблюдению за постройкой кораблей на верфи в Гамбурге. В конце войны—старший советник морского судостроения. После капитуляции Третьего рейха перебрался на жительство в Бразилию. В 1950-х гг. в качестве главного инженера сухого дока, эллинга и мастерских работал в судостроительной фирме в Сантосе. Умер 29 декабря 1974 г. в ФРГ.
Награды: серебряный знак по окончании полного курса наук Морского инженерного училища Императора Николая I (1910 г.); итальянская серебряная медаль за оказание помощи пострадавшим от землетрясения в Сицилии и Калабрии в 1908 г. (4 октября 1911 г.); светло-бронзовая медаль в память 300-летия царствования Дома Романовых (1913 г.); светло-бронзовая медаль в память 200-летия Гангутской победы (1915 г.); орден Святой Анны 2-й степени с мечами за подвиги мужества и храбрости в боях с неприятелем (2 сентября 1919 г.).
* * *
Н.Н. Крыжановский родился 29 июля 1886 г. Уроженец Тверской губернии. В 1905 г. он окончил Морской корпус. Как он сам писал в некрологе, который составил незадолго до смерти, «выпуск, еще до производства, попал в гущу так называемой 1-й революции. Так во время Крещенского парада в Высочайшем присутствии, знаменная полурота Корпуса, в которой Крыжановский был гардемарином-рядовым, была обстреляна картечью из салютующих орудий с противоположенного берега Невы, и знамя Корпуса было пробито». Летом 1906 г. Крыжановский был вахтенным начальником на крейсере «Память Азова». 3 этот период «Память Азова» был флагманским кораблем Учебно-Артиллерийского отряда Балтийского моря. В ночь с 19 на 20 июля на крейсере вспыхнуло восстание. Об этих событиях Крыжановский оставил воспоминания, озаглавленные «Бунт на “Памяти Азова”», опубликованные в 1948—1949 гг. в эмигрантском журнале «Морские записки», издававшемся в Нью-Йорке (перепечатаны в книге: Мельников P.M. Полуброненосный фрегат «Память Азова» (1885—1925). СПб.: Издание альманаха «Боевые корабли мира», 2003. С. 93—107). В 1907 г. Николай Николаевич был назначен на линкор «Слава», на котором он плавал до лета 1911 г. (с 8 июня 1908 г. в должности младшего штурманского офицера). В 1908 г. он участвовал в событиях в Мессине. В 1911 г. Крыжановский был назначен старшим штурманским офицером (в 1910 г. зачислен в штурманские офицеры 1-го разряда) линкора «Павел I». Осенью 1912 г. командовал миноносцем № 219, находившимся в охране рейда Штандарт, во время пребывания там Императора Николая II на яхте «Штандарт». После этого Николай Николаевич получил назначение флагманским штурманом 1-й бригады крейсеров. По его воспоминаниям, «с объявлением войны, бригада держала завесу в устье Финского залива и имела встречи и перестрелки с судами германского флота….Во время зимних походов для постановки минных заграждений в неприятельских водах Н.Н., помимо обязанностей флагманского штурмана, состоял и старшим флаг-офицером начальника Бригады, адмирала Бахирева». 6 декабря 1914 г. Н.Н. Крыжановский был произведен в старшие лейтенанты за отличие. 31 декабря 1915 г. его назначили исполняющим должность флагманского штурманского офицера Штаба начальника минной обороны Балтийского моря. 6 декабря 1916 г. Крыжановский был произведен в чин капитана 2-го ранга, а в следующем году назначен флагманским штурманом Балтийского флота. Под его руководством были выведены из Гельсингфорса в Кронштадт корабли и суда во время «Ледового» похода Балгийского флота весной 1918 г.
После демобилизации из состава «старого флота» Н.Н. Крыжановский был назначен начальником Управления безопасности кораблевождения Балтийского моря (Убекобалта) (18 июня 1918 г.), а в начале 1920 г. — начальником Управления безопасности кораблевождения Черного и Азовского морей (Убекочерноаз). В официальной «Истории гидрографической службы Российского флота» отмечен его вклад в гидрографическое изучение Черного и Азовского морей. Сам Крыжановский писал о том, что в этот период он «… искал способа выбраться из того бедлама, который образовался па месте старой России». Одной из важных операций, осуществленных под его личным руководством, был вывод 20—21 июля 1920 г. с минного поля в районе Одессы итальянских транспортов, на которых из Франции были доставлены солдаты русских бригад, воевавшие там. За это командующий Морскими силами республики А.В. Немитц хотел представить Крыжановского к ордену Красного Знамени (со слов последнего), но это награждение не состоялось в силу того, что гидрографические учреждения считались комиссарами «белогвардейскими гнездами».
О жизни H.Н. Крыжановского в эмиграции рассказывается в некрологе: «Зимой 1921 г. Н.Н. с женой[25] бежал по льду Днестра в Румынию; в 1922 г. служил в Бессарабии, а в 1923 г. перебрался в Югославию, где работал по съемке реки Моравы. Осенью 1923 г. прибыл в Нью-Йорк, где с женой [Крыжановские] стали работать на фабрике. Осенью 1925 г. был принят научным сотрудником в Американское] Географическое] Об[щест]во для составления карт Южной Америки. В этом учреждении он проработал 31 год, когда в 1958 г., по предельному возрасту, был отправлен в отставку. Пенсии не получил, но была выдана небольшая сумма денег. Последние годы иногда получал переводы от Колумбийского университета и Географического] Об[щест]ва с русск[их] научных статей по геологии, картографии, гляциологии и т. п.». В 1930—1931 гг. Н.Н. Крыжановский был председателем Общества бывших офицеров Российского Императорского флота в Америке. Скончался в Нью-Йорке 10 января 1964 г., похоронен на кладбище в Ново-Дивеево.
Награды: орден Святой Анны 3-й степени (6 декабря 1906 г.); золотой знак по окончании полного курса наук Морского корпуса (1910 г.); итальянская серебряная медаль за оказание помощи пострадавшим от землетрясения в Сицилии и Калабрии в 1908 г. (4 октября 1911 г.); светло-бронзовая медаль в память 300-летия царствования Дома Романовых (1913г.); орден Святого Станислава 2-й степени с мечами (16 февраля 1915 г.); светло-бронзовая медаль в память 200-летия Гангутской победы (1915 г.); орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (26 августа 1915 г.); орден Святой Анны 2-й степени с мечами (31 марта 1916 г.).
Источники и литература
Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 1471. Оп. 1. Д. 42. Л. Зоб. Ф. 9431. Оп. 1. Д. 304. Л. 38об.
Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 39597. Оп. 1. Д. 67. Л. 41,104, 137, 141об.
Богданов К.А. Под адмиралтейским шпицем. Л., 1989.
Бюллетень Общества офицеров Российского Императорского флота в Америке. 1956. № 1. 1975. № 132.
Волков С.В. Офицеры флота и морского ведомства. Опыт мартиролога. М., 2004.
История Гидрографической службы Российского флота (к 300-летию создания Военно-Морского флага). Т. 2. Гидрографическая служба Российского флота (1917—1996). СПб., 1997.
История Штурманской службы флота России. М., 2003.
Некролог Н.Н. Крыжановского // Бюллетень Общества офицеров Российского Императорского флота в Америке. 1964. № 103. С. 15—16.
Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений Морского ведомства. Пг., 1916.
Опубликованные работы Н.Н. Крыжановского
Восстание на крейсере «Память Азова» в 1906 г. // Морские записки. 1948. № 3—4. 1949. № 1, 2.
Енисейская экспедиция // Морские записки. 1950. № 2.
Как пишется история в СССР // Морские записки. 1957. № 1—2.
Авария котлов на линейном корабле «Слава» в 1910 г. // Морские записки. 1958. № 1. В соавторстве с И.Ф. Берг.
На минах у Одессы в 1920 г. // Морские записки. 1958. № 2.
Адмирал М.К. Бахирев и его современники // Морские записки. 1963. № 1.
П.В. Лихачев
ЗЛОСЧАСТНЫЙ ПОХОД (17 ИЮЛЯ 1910 г. — 10 ИЮЛЯ 1911 г.)[26]Главной задачей отряда, направляющегося в Средиземное море, было участие в церемониях, посвященных пятидесятилетию нахождения на престоле Черногорского князя Николы I. Но для «Славы» этот поход не заладился с самого начала…
Уже на третий день (20 июля 1910 года) линкор оказался участником столкновения у острова Бронхольм.
…В 15 часов 30 минут, двухмачтовая датская шхуна «Еген», небрежно маневрируя, очутилась в опасной близости от русских кораблей. «Цесаревич» с трудом избежал столкновения, но шедшая у него в кильватере «Слава» получила удар в носовую часть — впереди казематов носовых трехдюймовых орудий.
Отряд русских кораблей остановился. Флагман запросил «Еген», имевший сломанный буршприт и форштевень: «Требуется ли помощь?» Датчанин ответил отказом и самостоятельно направился к Бронхольму.
По пути в Портсмут в машинной части корабля был отмечен ряд мелких неисправностей, приписанных «неопытности и непривычке команды к длительным переходам». Пар держался плохо, вырос расход угля.
В Портсмуте котлы промыли, пар стал держаться лучше. Ничто, казалось, не предвещало угрозы. Корабли вышли из Портсмута в Гибралтар без особых происшествий.
…Но 2 августа рутинные хлопоты Морского министерства были взорваны срочной телеграммой контр-адмирала Маниковского из Гибралтара:
«При переходе из Портсмута обнаружилась полная неисправность главных котлов и котельных донок (подчеркнуто в подлиннике. — П.Л.) Бельвиля “Славы “. Был вынужден двое суток идти 6 и 8 узлов и 9 часов стоять с застопоренной машиной. Довел “Славу“ до Гибралтара последние 35 миль на буксире “Цесаревича”… И теперь уже можно сказать, что ремонт потребуется капитальный, который полагал бы произвести в Тулоне… Комиссия сегодня произведет предварительный осмотр, результат которого донесет командир… так как сегодня с остальными судами иду в Алжир, чтоб прибыть по назначению 14.8.1910. Идти… “Слава” безусловно не может».
Ответ морского министра С.А. Воеводского последовал незамедлительно:
«Телеграфируйте, в чем состоит неисправность… какая причина повреждения. Точка. Акт о повреждениях немедленно пришлите с одним из младших механиков, могущих дать разъяснения».
Совещание, экстренно собранное Морским техническим комитетом (МТК), выяснило: котлы отремонтированы Балтийским заводом в 1908 году, новые питательные донки были установлены в межсезонье 1909—1910 годов. Все было принято, освидетельствовано и признано исправным. Испытания пропита удовлетворительно, при 110 оборотах машин в течение 3 часов. Установить же причину столь тяжкой аварии, не имея дополнительных сведений с корабля, не представляется возможным. Для более подробного отчета о произошедшем на корабль был командирован полковник Корпуса корабельных инженеров-механиков Ведерников.
Через несколько часов из Гибралтара подоспело заключение «предварительной комиссии»: не менее месяца на первичный ремонт и 3—4 месяца капитального ремонта в Тулоне. Ремонтные работы были начаты немедленно.
Четвертого августа в министерство поступила шифрограмма командира корабля — капитана 1-го ранга Эдуарда Эдуардовича Кетлера с «подробностями»:
«Донные штоки, золотники, клапана, набивные кольца—изъедены. Сальники не держат, воды не подают. У котлов разрушены дефлекторы, обилие свищей в котлах и арматуре, везде течь. Восемь котлов перегреты, некоторые трубки лопнули. Причина— загрязнение котлов в связи с расстройством питания. Надеюсь собрать здесь лее (в Гибралтаре. — П.Л.) 12 котлов и донок…»
Он же, шестого августа: «Утром в Петербург отправлен штабс-капитан корпуса корабельных инженеров с докладом… Корабль без паров, освещения, водоотливных и пожарных средств, опреснения нет».
В тот же день поступил (из Алжира) и акт «предварительной комиссии». Грустная картина происшедшего, теперь открылась перед министерством в полном объеме…
Прошедшая недавний ремонт, «Слава» считалась совершенно исправным кораблем и не вызывала никаких в том сомнений вплоть до 29 июля 1910 года.
По выходу из Кронштадта на корабле имелось лишь 25 штатных кочегаров, в дополнение к которым в плавание было взято 30 учеников кочегаров и 2 инструктора. На их неопытность и относили «мелкие неисправности» начала похода.
Но по выходу из Портсмута донки работали все хуже. При разборке обнаруживалось задирание и износ набивочных колец. Ничего не помогало.
29 июля около 15 часов, по приказанию флагмана увеличили ход до 13 узлов. Но «Слава» тут же донесла о неисправности донок (вышли из строя четыре из восьми, две из оставшихся — ненадежны). Приходилось постоянно снижать ход.
Около 15 часов 30 минут 30 июля снова увеличили ход до 13 узлов. Но уже через три часа пришлось вывести два котла, и «Слава» начала снова отставать от отряда.
Сальники парили, все время увеличивался расход воды, котлы перекаливались. Ход уменьшался. К 4 часам утра 31 июля в строю оставалось только 12 котлов. Дальше пришлось выводить котел за котлом. Воды не хватало все больше. В котлах открывались свищи, они накаливались докрасна.
В 12 часов застопорили машины, чтобы только опреснять воду. При этом функционировали только два котла. В 22 часа 15 минут двинулись, имея под парами 9 котлов, которые из-за повреждений вводили в строй поочередно. В 7 часов утра 31 июля застопорили машину, имея четыре рабочих котла. Вода кончилась совершенно, из-за чего вынуждены были перейти на забортную.
В ночь на 1 августа, в виду близости (35 миль) Гибралтара, «Цесаревич» взял «Славу» на буксир и довел до гавани, имея при буксировке 6 узлов хода при 45 оборотах в минуту.
Опасались потери энергоснабжения корабля и, как следствие — перехода на ручное управление. При поставке на якорь — «в живых» оставалось два или три котла…
На следующий день, по вскрытии котлов, комиссии открылось воистину «душераздирающее зрелище»: внутреннее пространство котлов было забито обломками разрушенных, разъеденных деталей, залитых мерзкой массой продуктов разложения машинного масла, накипи и ржавчины. Именно обломки щитов паросушителей, попадая на трущиеся поверхности механизмов, и вызвали, по мнению комиссии, порчу механизмов. Ряд трубок был забит, внутренние поверхности донок были изношены.
Причиной же столь невероятного количества грязи в котлах — стал продолжительный недосмотр и недостаточная тщательность их чистки.
Эти «недосмотр и небрежность», стали, по мнению «предварительной комиссии», результатом некомплектности команды и низким уровнем ее подготовки, в сочетании с поспешным выходом в заграничное плавание.
В августе же были сделаны и предварительные выводы о причинах аварии: несмотря на ряд серьезных упущений и недосмотров в эксплуатации силовой установки — причиной столь резкого и неожиданного разрушения механизмов стало резкое усиление кислотности котельной воды, вызвавшее быстрое их разъедание.
Причиной же большой кислотности могло быть, по мнению комиссии, либо небрежность (попадание в котельную воду большого количества машинного масла), либо… злой умысел (введение в воду большого количества кислоты). Для дальнейших же выводов комиссия считала необходимым проведение тщательного обследования всех частей питательного устройства, которое было уже большей частью разобрано и утеряно для следственных действий.
Ни о каком «плаванье» теперь говорить не приходилось. Уже 7 августа последовало решение о ремонте котлов в Тулоне — на заводах Бельвиля.
20 августа Кетлер доложил в Петербург о готовности выйти в Тулон, имея предварительно исправленными 15 котлов и все донки. Выяснилось, что весь объем работ по изготовлению и установке трубок не позволит вернуться кораблю в Кронштадт до заморозков. Предполагалось, что окажется возможным, сделать осенний переход «без форсировки, под 17 котлами» — для окончательного ремонта в России.
К этому же времени была установлена довольно высокая степень износа трубок, небрежно эксплуатировавшихся еще на судостроительном заводе—до сдачи корабля флоту (затянувшейся по причине Русско-японской войны 1904—1905 годов). Было также установление, что со времени вступления корабля в резерв — котлы ни разу не подвергались систематической чистке.
Но даже при этом было очевидно, что при правильном уходе котлы могли прослужить еще год-два безаварийно.
Оценки объема восстановительных работ и сметы на них, произведенные в Тулоне — были неутешительные: Несмотря на то, что «окончательно испорченным» был признан только один котел — состояние остальных было таким, что речь шла только о замене всех 20 котлов. Имелось большое количество прогнутых трубок, тоже подлежащих замене.
Из огромного объема предстоящих работ следовала невозможность осеннего возвращения корабля в Россию и полугодовая задержка на ремонт во Франции (русские заводы брались произвести ремонт только за 8 месяцев). Согласие морского министра на капитальный ремонт в Тулоне последовало 4 сентября.
Окончательная смета (цена небрежности и недосмотра!) была определена в 820 тысяч золотых франков…
На время ремонта последовало резкое сокращение экипажа корабля (до примерно 500 человек). Из-за сокращенного состава вести занятия на корабле согласно боевому расписанию уже не представлялось возможным. Чаще всего велись артиллерийские учения на каком-либо отдельно взятом орудии. К концу ноября была закончена разборка и выгрузка котлов. Производимые помимо этого на корабле ремонтные работы были столь многочисленны и многообразны, что не поддаются перечислению. Фактически был произведен капитальный ремонт всех частях корабля, завершившийся только к маю 1911 года.
1 декабря, воспользовавшись отсутствием боекомплекта, проверили водонепроницаемость носового патронного погреба среднего калибра. По наполнению его никаких течей не было обнаружено. Заполнение погребов заняло 15 минут.
8 декабря корабль был введен в док, где после освидетельствования корпуса была проведена его очистка и окраска. Этими хлопотами и закапчивалась служба Э.Э. Кетлера — 10 декабря 1910 года он был снят с должности, нового назначения не получил и после нескольких месяцев «нахождения в распоряжении начальника ГМШ» был уволен в отставку.
Назначенный на его место капитан 1-го ранга Николай Николаевич Коломейцев был опытным моряком, прошедшим жестокую школу Русско-японской войны и Цусимского сражения. Каких-то пять лет назад он, командир миноносца «Буйный», рискнул подойти к разбитому, погибающему броненосцу «Князь Суворов». Проявив и мужество, и мастерство, он снял с флагмана тяжело раненного вице-адмирала Рожественского и его штаб. И его новый корабль, пятый и последний в серии броненосцев типа «Бородино» — в каждой части своей был для него ожившей памятью о судном дне русского флота…
Уже 19 декабря новый командир был вынужден доложить о «несчастном случае по причине недисциплинированности нижних чипов»: двое кочегаров, опоздав из увольнения, заблудились в порту и вышли к пороховым складам. Оклику часового они не подчинились и пытались бежал». Открыв огонь, часовой застрелил кочегара 1-й статьи Мухаммеда Зинур-Габбасабирова. Похороны его прошли 21 декабря в присутствии представителей официальных представителей города и порта. В траурной церемонии приняли участие пехотный батальон от гарнизона и рота матросов от Тупоносого порта.
С приближением окончания ремонтных работ беспокойство Коломейцева нарастало. Все очевидней становилось для него, что ни одна из «береговых» причин прошлогодней аварии не устранена и он должен был выполнять те же задачи, с такими же кадрами, и тем же отношением флота к кораблям, что и уволенный Кетлер.
Тревога еще более возросла, когда с пришедшего в Тулон учебного судна «Океан» вместо настоящих кочегаров на «Славу» перешли 96 «учеников», в дополнение к числящимся на линкоре 27 кочегарам. Таким образом, но степени опытности машинная команда оказалась укомплектована в точности так же, как в прошлом году… Кроме того, «Оксан» доставил ничтожное количество мелких, но необходимых в плавании расходуемых запасных частей.
«По этому поводу я еще в декабре, январе, феврале писал официально в ГМШ и неофициально Начальнику действующего флота, но отовсюду меня известили,., что требования мои не могут быть удовлетворены, так как машинных команд на флоте нет, и ГМШ сообщил, что кроме присланных на “Океане“ учеников — больше никого не будет, — раздраженно писал Коломейцев. — Убедительно прошу… снять с меня всякую ответственность за правильный уход как за котлами, так и за механизмами…»
Его поддерживал и старший механик, отмечая огромную нехватку специалистов. Но даже более серьезной проблемой, чем обеспечение питания 697 человек экипажа (денежные суммы, выделяемые по этой статье, оказались недостаточными и постоянно перерасходовались), становились растущие трудности в отношениях с заводом.
Завод потерял интерес к работам и всячески норовил сдать «все как есть». Поставленные донки не держали рабочего давления, требуя многократных переборок, подгонок и проверок. Только после этого они начинали держать требуемые две атмосферы, а не полторы, как по сдаче заводом. Несмотря на проведенные 4 мая 1911 года швартовые испытания, выход корабля продолжал затягиваться.
Морское министерство все более раздраженно подгоняло командира.
«…Все время идет переборка донок несколько раз, чтобы достигнуть удовлетворительных результатов» — оправдывался Коломейцев телеграммой от 19 июня 1911 года.
Ответ из Петербурга был краток:
«Командиру линейного корабля “Слава“.
Если нет полной уверенности выхода “Славы“ в Россию 17 июня, охранные следственные власти немедленно выедут в Тулон для допросов Вас, офицеров и команды. Точка. Телеграфируйте».
Вынужденный к немедленному ответу, Коломейцев телеграфировал:
«Предполагаю выход 20 июня, если проба 14 будет удачна».
Но «удачно» все равно не получалось; «Во время пробы снова пришлось вывести три котла… Две донки снова требуют переборки… Надеюсь все исправить и повторить испытания к субботе».
Раздраженный очередной задержкой, Григорович телеграфирует 20 июня:
«Объявить командиру мое полное неудовольствие в задержке корабля. Вице-адмирал Григорович».
…Только через неделю «Слава» вышла из Тулона в Кронштадт (через Саутгемптон). Линкор имел на борту 2067 тонн угля, 1 сажень дров и запас провизии на 1 месяц. Его боекомплект по выходу составил: 8879 боевых зарядов, 2520 крупнокалиберных снарядов (снаряженных бомб — по тогдашней терминологии) и 6 торпед.
Избегая официальных церемоний в ходе стоянки в Саутгемптоне, корабль, спешно проведя угольпую погрузку, вышел в Кронштадт 5 июля. В Кронштадтский порт «Слава» пришла в 19.00 10 июля 1911 года. Долгий и тяжкий поход был закончен.
Санкт-Петербург, март 2003 г.
В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
А.Д. Малинин
ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «СЛАВА» В СОСТАВЕ МОРСКИХ СИЛ РИЖСКОГО ЗАЛИВА В 1915—1917 гг.(Составлено по личным документам, воспоминаниям и материалам Морской исторической комиссии){35},[27]
1. Военные операции морских сил Рижского залива в кампании 1915 и 1916 гг.
Первые действия Балтийскою флота после объявления войны в силу естественных причин носили оборонительный характер, причем все внимание командования было обращено на оборону Финского залива и морских подступов к столице. Война застала нас в разгар работ но оборудованию театра, причем главное внимание было обращено на создание центральной позиции Нарген — Поркаллауд и Ревсльской морской крепости, далеко еще не законченных по плану.
Поэтому деятельность флота ограничивалась дозорной службой в районах устья Финского залива, переходившей изредка в ближнюю разведку.
Когда оборудование театра в общих чертах к концу 1914 года было закончено, а флаг пополнился четырьмя линейными кораблями, командующий флотом адмирал И.О. Эссен нашел возможным начать уже активные действия, насколько это позволяли силы и средства наших морских сил.
Ряд удачных заградительных операций, выполненных миноносцами и крейсерами в неприятельских водах и на путях германского флота, крейсерство наших подводных лодок у его берегов в значительной степени стеснили оперативные возможности неприятеля. Со вступлением в строй кораблей дредноутного типа явилась возможность расширить и оперативные планы борьбы, что в свою очередь потребовало и расширения се театра.
Считая существенно важным выдвинуть позицию для главного боя как можно более вперед, командование решило перенести основную позицию из центральной на передовую — Эре — Такхона.
Решение это, к осуществлению коего было приступлено с весны 1915 г., выдвинуло на очередь вопросы обеспечения и флангов этой позиции, каковыми являлись Рижский залив с Моонзундом с юга и Або-Аландский район с севера.
Наиболее важное значение для хода всей борьбы имело обеспеченное владение Рижским заливом, особенно с тех пор, когда Северо-Западный фронт после занятия германцами Курляндии непосредственно уперся в этот залив в районе Риги и Усть-Двинска. Было совершенно ясно, что судьба Риги и стойкость фронта всецело зависят от обеспечения правого фланга XII армии, занимавшей этот район, от флангового удара. Последний мог быть нанесен только при условии владения германцами водным пространством Рижского залива, для чего неприятелю нужно было проникнуть в него через Ирбен.
Таким образом, на флот ложилась задача обеспечить за собой полное владение Рижским заливом и островами Моонзунда, создав в районе Ирбена стойкую позицию, на которой и должна была начаться борьба с прорывающимся противником.
Поэтому с весны 1915 г. в воды Рижского залива и Моонзунда начинает переводиться наиболее активная и подвижная часть флота — миноносцы, канонерские лодки и часть тральщиков, и этот район по мере развития боевых действий приобретает характер самого передового и активного боевого участка, сохраняя с тех пор свое значение вплоть до конца 1917 года.
Однако уже первые операции в Ирбене показали, что для защиты его в случае прорыва неприятеля наличных сил Минной дивизии и канонерок будет недостаточно, особенно если прорывающиеся легкие суда противника будут поддерживаемы мощными судами линейного флота. Это соображение заставило командование усилить нашу морскую оборону Ирбена одним из линейных кораблей, наличие 12” артиллерии коего уравновешивало бы шансы борьбы.
Выбор пал на линкор «Слава», который 18 июля 1915 г. совершенно неожиданно для противника, выйдя из Финского залива, успешно прошел через узкий и опасный своими рифами Ирбенский пролив, сильно к тому же заминированный.
Приход «Славы» сильно облегчил работу Минной дивизии, которая получала в ней мощную поддержку для своих операций, но в то же время было ясно, что в случае неудачи этот корабль обречен на гибель, ибо с занятием Ирбена и прорывом его противником отступление для «Славы» с ее углублением в 27 футов в Моонзунд, доступный лишь для судов с осадкой не более 14, — невозможно.
Усиление наших морских сил в Рижском заливе «Славой» было сделано весьма своевременно, так как агентурные сведения о намерении немцев форсировать Ирбенский пролив стали подтверждаться уже через несколько дней после прихода «Славы» в Моонзунд: германцы производили усиленную разведку у Ирбена и входа в Финский залив, сосредоточивая в то же время силы в Виндаве. Стратегическая обстановка на фронте Рижского побережья складывалась таким образом, что линия фронта нашего правого фланга 12-й армии, идя по правому берегу Западной Двины у Икскюля, с приближением к Рижскому заливу тем глубже вдавалась в германское расположение, чем ближе наша линия фронта была к морю; этим самым создавался перед укрепленным Рижским районом значительный плацдарм для маневрирования с пятью железнодорожными путями: на Кеммери, Митаву, Штокмансгоф, Усть-Двинск и Петроград.
Такой крайний клин нашего правого фланга во фланг немцев, со значительной площадью для маневрирования перед Ригой, где находился штаб нашей 12-й армии, был крайне невыгоден германской армии, поставившей себе целью — овладение Ригой, Усть-Двинском и всем нижним течением Западной Двины.
Выдвинутость на Рижском побережье нашего правого фланга и его достаточную устойчивость с середины 1915 г., вплоть до отступления по всему северному фронту в августе 1917 г., надо отнести в значительной мере энергичному содействию флота. Канонерские лодки «Сивуч», «Кореец», «Грозящий», «Храбрый», линкор «Слава» и миноносцы обстреливали с моря немецкие позиции продольным огнем, ведя успешную борьбу с тяжелыми батареями противника.
Беспокоясь за свой фланг и чувствуя полное бессилие продвинуться вперед для овладения Ригой, пока Рижский залив в наших руках, сухопутное германское командование потребовало содействия своего флота. Германское морское командование, учитывая всю рискованность операции форсирования Ирбена для частичного успеха армии, по-видимому, уклонялось от этой задачи. По этому поводу сухопутный и морской германский штабы неоднократно обменивались радиотелеграммами (разбиравшимися в наших штабах), и только после настойчивого нажима главной германской квартиры немецкий флот решился форсировать Ирбен: 26 июля с рассветом ко входу в Ирбенский пролив подошел германский флот в составе 7 лин. кораблей типа «Дейчланд», «Брауншвейг» и «Веттин», 4-х броненосцев береговой обороны типа «Зигфрид», 2-х броненосных крейсеров, 10 легких крейсеров типа «Невельской»[28] и «Кольберг», многих миноносцев и тральщиков.
Наша осведомленность о германских планах, благодаря прекрасно поставленной работе разведки, дала возможность Минной дивизии и двум канонерским лодкам заблаговременно быть наготове у Ирбена с 5-ти часов утра до прихода немцев. Придерживаясь южного берега, немецкие тральщики начали тралить под охраной легкого крейсера «Тетис» и большого количества миноносцев. С началом работ тральщиков вылетели наши гидропланы и произвели ряд воздушных атак, а канонерские лодки «Грозящий», «Храбрый» и миноносцы начали обстрел головных тральщиков, внося нервность в их работу и способствуя этим самым подрыву их на наших минах. Около 8 часов утра на минном заграждении затонул один германский миноносец и подорвался крейсер «Тетис», после чего тральщики временно прервали работу и отошли. Спустя некоторое время они вновь начали работу, имея на этот раз уже охрану из двух линейных кораблей типа «Дейчлайд» и трех крейсеров. Возобновленный обстрел тральщиков канонерскими лодками «Грозящий» и «Храбрый» встретил сильный отпор со стороны обоих «Дейчландов», огонь которых был настолько действителен, что только маневрирование с крутыми поворотами дало возможность нашим канонеркам выйти из сферы огня без повреждений.
К этому моменту, около 10 часов утра к месту боя подошел линкор «Слава», принявший на себя как обстрел тральщиков, так и ответный бой с «Дейчландами». Огнем «Славы» тральщики неоднократно отгонялись, причем взорвалось еще 2 неприятельских миноносца, из которых один утонул, другой был уведен. За это время «Славе» приходилось несколько раз отходить со своей позиции, чтобы сбивать пристрелку удачно пристрелявшихся «Дейчландов». Около 514 часов вечера германский флот отошел от Ирбена в ближайшие порты для дальнейшей подготовки к форсированию пролива.
Таким образом, первая попытка германского флота форсировать Ирбенский пролив потерпела неудачу, нарушая этим самым план левого фланга армии, предполагавшей 1 августа при содействии флота, проникшего в Рижский залив, овладеть Шлоком и подступами к крепости Усть-Двинск, а 4 августа овладеть Ригой. Вместо этого 29 июля канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец» разрушили часть немецких окопов под Кеммерном и заставили замолчать их батареи. В следующие дни 27—31 июля, 1—2 августа германский флот почти в том же составе производил ряд демонстраций в районе Моонзундских островов и Ирбена, ежедневно обстреливая побережье, укрепления и рейд, где стояли наши суда (однако без существенного для нас вреда), в то же время производя разведку аэропланами и цеппелинами в Балтийском море, Ирбене и у Риги. С рассветом 3 августа наши морские силы Рижского залива столкнулись у Ирбена с еще большим количеством судов неприятеля, причем в состав его сил входили уже дредноуты. Желая обезопасить себя от наших главных сил, неприятель одновременно выделил часть линейного флота для демонстрации у шхер в районе Утэ.
Неприятельские тральщики под усиленной охраной линейных судов и крейсеров начали интенсивно тралить Ирбен.
Огонь наших канонерских лодок и миноносцев не мог помешать их тральным работам, так как «Дейчланды» не подпускали наши суда на дистанцию их действительного огня, обстреливая их со 100—110 кабельтовых, к тому же мглистая погода крайне благоприятствовала неприятелю, скрывая от нас его передвижения.
Огнем подошедшей к 12 часам «Славы» тральщики неоднократно отгонялись, но огонь «Дейчландов» (с недосягаемого в то время для «Славы» расстояния 105 кабельтовых) по ней был настолько меток и кучен, что ей пришлось отойти, избегая попаданий маневрированием.
Выйдя из линии огня, «Слава» быстро заполнила водой отсеки правого борта для увеличения угла возвышения 12" орудий, увеличивая тем дальность стрельбы, и полным ходом пошла на сближение с противником.
Подойдя к «Дейчландам» на 90 кабельтовых, «Слава», быстро пристрелявшись, открыла беглый огонь по судам противника, которые, прекратив стрельбу, ушли полным ходом на вест, уклоняясь от меткого огня «Славы».
После отхода «Дейчландов», не выдержавших состязания со «Славой», их место заняли два дредноута типа «Нассау», которые с расстояния 110—115 кабельтовых открыли по ней огонь.
Не имея возможности отвечать германским дредноутам на таком расстоянии, «Слава» перенесла огонь на тральщики, находясь сама под сильным и метким огнем неприятеля; в результате этого боя «Слава» получила три 12” попадания, из которых одно сопровождалось пробитием 6” брони.
Сопровождаемая 4 миноносцами, охранявшими ее от возможных атак подводных лодок, «Слава» с вестовой стороны имела минное поле, а с зюйдовой — берег с линией 30-футового рифа. Эти данные создавали очень тяжелые условия для свободного маневрирования в боевых условиях.
Успешность стрельбы немцев объясняется и тем, что маневрирование «Славы» происходило почти на меридиане Михайловского маяка, где находились немецкие наблюдатели, корректировка которых и создала такой успех их стрельбе.
Дальнейшие неоднократные попытки «Славы» препятствовать работе тральщиков сильно парализовались огнем линейных судов, вследствие чего к концу дня 3 августа около 6 часов вечера немцами была протралена большая часть линий Ирбенского минного поля, хотя и с потерей ими при этом нескольких миноносцев, тральщиков и легкого крейсера.
В ночь с 3 на 4 августа немцы выслали в Рижский залив специально для атаки «Славы» два своих лучших быстроходных миноносца. За ночь они встретились с миноносцами «Охотник», «Генерал Кондратенко» и «Войсковой», после короткой перестрелки с коими, пользуясь большим преимуществом в ходе, скрылись в темноте.
С рассветом неприятельские миноносцы встретились с «Новиком», от боя с которым они уже не смогли уклониться. Через 20 минут после начала боя «Новик», сбив трубу, повредив мостик и произведя пожар на головном, перенес огонь на второй миноносец, которому также быстро нанес ряд повреждений. Неприятель, стремясь уйти, выпустил дымовую завесу, совершенно скрывшую его; неполный рассвет и мглистая погода также благоприятствовали отходу германских миноносцев к своему берегу. Однако ветер, разогнавший вскоре дымовую завесу и мглу, дал возможность «Новику», шедшему курсом вест, вновь начать обстрел отступающего противника. Новые попадания в подбитый головной миноносец заставили его выкинуться на берег у Михайловского маяка, второй миноносец, тоже обстрелянный «Новиком», успел все же уйти, получив поддержу подошедшего легкого крейсера.
С рассветом 4 августа немцы опять начали траление, чему очень благоприятствовала туманная погода, совершенно скрывавшая тральщики. Наши миноносцы, приближавшиеся к неприятельским тральщикам для обстрела, отгонялись артиллерией больших судов противника, так как разреженный туман в районе действий наших судов позволял видеть их довольно отчетливо. «Слава» также неоднократно подходила для обстрела неприятеля к самой линии минных вех, но не могла открыть огня ни по тральщикам, ни по линейным судам противника, так как они находились на NW от Михайловского маяка, где туман был гуще, тогда как сама, находясь в полосе разреженного тумана, представляла собой хорошую цель для огня германских дредноутов.
Туманная погода, исключительно благоприятствовавшая тралению, помогла немцам протралить Ирбен, так что к 9-ти часам утра 4 августа им осталось протралить еще только одну линию мин и уничтожить противолодочные сети, после чего германский флот беспрепятственно мог бы войти в Рижский залив.
Благодаря громадному превосходству противника в силе и скорости, «Слава» и другие наши суда подвергались явному риску быть уничтоженными, почему командованием был отдан приказ к отходу на Моонзундские позиции, куда и стянулись все суда. В целях обезопасить правый фланг 12-й армии, для борьбы с которой и задумана была неприятелем Ирбенская операция, канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец» 5 августа поставили минное заграждение у Рижского побережья (на NO от мыса Рагоцем). В этот же день суда германского флота, войдя в Рижский залив, обстреляли Аренсбург и произвели разведку в северной части залива, имея в виду запереть нам выход из Моонзунда на юг, для обеспечения полного владения Рижским заливом.
Прорыв германского флота в залив побудил наше морское командование отозвать из Усть-Двинска в Моонзунд канонерские лодки «Сивуч» и «Кореец», поддерживавшие до сего правый фланг 12-й армии. Занятые постановкой мин, «Сивуч» и «Кореец» не смогли заблаговременно отойти к Моонзунду, почему на пути к нему 6 августа у острова Кюно встретились с трехтрубным германским крейсером и четырьмя миноносцами. Начавшийся в темноте бой велся на очень близкой дистанции. Оба устаревших тихоходных судна отчаянно отбивались от сильного противника.
Через 40 минут «Кореец» своим огнем сбил освещавший его прожектор неприятельского крейсера и, воспользовавшись наступившей темнотой, отделился от «Сивуча» и пошел в Перновскую губу Дойдя до мелкого места у деревни Тестама и получив сведения с берега о приближении неприятеля и занятии им Пернова, командир «Корейца», считая свое судно уже не способным к сопротивлению, решил его взорвать, что и было исполнено.
Между тем «Сивуч», окруженный противником, продолжал вести бой. Охваченный пожаром, «Сивуч» горел, но отстреливался до последнего момента, затем накренился и затонул почти со всем личным составом, успев утопить неприятельский миноносец.
Одновременно разведывательные силы противника производили демонстрации с обстрелом, появляясь у Аренсбурга, у входа в Моонзунд, у Пернова, где устье губы было заграждено утопленными ими тремя пароходами и набросанными минами. Вслед за разведывательными силами противник ввел в Рижский залив шесть больших кораблей, несколько легких крейсеров, 3 минных флотилии и 3 дивизиона тральщиков, имея целью окончательно запереть наш флот в Моонзунде и, пользуясь господством в Рижском заливе, начать совместную операцию с армией, одновременно занимая Моонзундский архипелаг, уничтожая и вытесняя морские силы Рижского залива из Моонзунда. Для выполнения такой важной и широко задуманной стратегической задачи часть германской эскадры, при поддержке дредноутов, на случай появления наших главных сил крейсировала в это время между Стейнортом и Фильзандом, имея дозор у Ирбена и при входе в Финский залив.
В период разведывательной операции в Рижском заливе за 6, 7 августа у немцев подорвались на минах два миноносца, а у входа в Рижский залив линейный крейсер «Мольтке» был подорван подводной лодкой, который, благодаря прочности переборок, остался на воде и дошел до Киля. В итоге — форсирование Ирбенского пролива и борьба за обладание Рижским заливом за время с 26 июля — 8 августа обошлись германцам дорого: подорван линейный крейсер «Мольтке», повреждены и частью утоплены 2 легких крейсера, один вспомогательный крейсер и 8 миноносцев, не считая тральщиков.
Задуманная немцами операция овладения Рижским заливом, повлекшая в конечном результате оттеснение наших судов в Моонзунд, хотя и была выполнена частью, но своими большими потерями заставила немцев приостановить се; перспектива же выделения больших сил флота для продолжения затяжной борьбы вдали от своих баз заставила германский флот отказаться от дальнейшего выполнения, и 8 августа немцы очистили Рижский залив.
С уходом неприятеля была немедленно начата интенсивная работа по воссозданию минной позиции у Ирбена. Минной дивизией был выполнен ряд минных постановок по новому плану, выясненному практикой последних дней; для усиления минного поля были утоплены по берегам у Михайловского маяка лайбы и поставлены сети против подводных лодок. С мористой стороны Ирбена крейсера «Олег» и «Богатырь» под прикрытием двух дредноутов поставили ряд заграждений на возможных путях маневрирования германского флота. К концу августа, по полученным сведениям, германский флот снова намеревался предпринять операцию по овладению Рижским заливом и Моонзундским архипелагом, для чего стал сосредоточиваться в восточной части Балтийского моря.
Новое оборудование минной Ирбенской позиции к этому времени было закончено; имея в виду, что немцы могут создать ряд укрепленных пунктов на побережье Рижского залива, миноносцы обстреляли Роен, Рагоцем и Домеснес, а «Слава» — Михайловский маяк. Однако вскоре по агентурным сведениям стало известно, что германский флот не намеревается проявить активные действия в Балтийском море, и это дало нам возможность, оставив Ирбен под очередной охраной, предпринять совместную операцию с 12-й армией у Риги.
С рассветом 12-го сентября к мысу Рагоцем подошли «Слава», 7 миноносцев, канонерская лодка «Грозящий» и гидротранспорт «Орлица». «Слава» и «Грозящий» с 7 часов утра начали обстрел продольным огнем неприятельских позиций у Клапкальнцема, на который отвечали одна тяжелая и одна легкая батарея неприятеля, действительность огня которых была невелика ввиду подвижности наших судов. Миноносцы наблюдали за береговой полосой, обстреливая район батарей, хорошо укрытых за складками местности. Желая достичь еще большей точности стрельбы, «Слава» стала на якорь в 8 кабельтовых от неприятельского берега (против корчмы Лаче) и завезла с кормы верп. Ее огонь, благодаря корректировке с берега, метко поражал неприятельские укрепления. Ответный огонь неприятельской батареи в продолжение двух часов, несмотря на ряд попаданий, долгое время не причинял особого вреда кораблю. Однако в конце боя попавшая в визирную прорезь боевой рубки 6” шрапнель убила командира, кап. 1-го р. Вяземского, флагманского артиллериста кап. 2-го р. Свиньина, 4 военморов, находившихся внутри рубки, и ранила 2-х офицеров на мостике. Имевшие место за это время, несмотря на свежий ветер, налеты неприятельских аппаратов на наши суда были безрезультатны.
После небольшого перерыва обстрел немецких позиций продолжался но указаниям сухопутного штаба, с которым один из миноносцев был связан телефоном. К вечеру стрельба была закончена и суда ушли в Моонзунд. Судовым огнем среднего калибра за этот день было разрушено 2 линии прибрежных окопов и ходов сообщений, а 12” снарядами в районе корчмы Шмарден, отстоящей от берега на 17 верст, была произведена паника в тылу неприятеля, что способствовало занятию нашими частями неприятельских окопов.
23 сентября, ввиду движения на левом фланге противника, «Слава» и миноносцы снова обстреливали германские позиции у Клапкальнцема и у Шмардена, что укрепило положение правого фланга нашей 12-й армии, значительно выдвинутого вперед относительно своего левого фланга, расположенного вдали от берега.
Однако продолжавшийся нажим неприятеля под Ригой привел командование к мысли о производстве десанта на Курляндское побережье Рижского залива с целью нанесения удара левому флангу противника и тем оттянуть его силы от Риги.
Десантная операция, первоначально намеченная у Роена, ввиду свежего остового ветра была перенесена на побережье к весту от маяка Домеснес.
9 октября отряд судов, состоящий из «Славы», «Грозящего», «Храброго», миноносцев 5,6 и 9 дивизионов, тральщиков и авиасудна «Орлица», в полной темноте подошел к берегу в 3 милях к весту от маяка Домеснес, где и высадил две роты морской бригады, спешенный эскадрон 20-го драгунского Финляндского полка и пулеметную команду со «Славы» и миноносцев.
Высадка людей на берег крайне затруднялась подводной дюной в 114 фута глубиной, не допускавшей непосредственного подхода шлюпок к берегу, что заставило десантный отряд идти до берега по пояс в воде.
Подход судов к месту высадки был сделан настолько незаметно, что появление наших отрядов на берегу было полной неожиданностью для неприятеля, который не оказал особого сопротивления.
Только при движении вперед на деревню Петраги десант встретил некоторое сопротивление, почему наступление наших частей было поддержано огнем судовой артиллерии одной группы миноносцев, другая же группа производившая демонстрацию к югу от Домеснеса, обстреливала в это время противника и дорогу его отступления.
К часу дня противник отступил к Зенгофу и Мельнину, оставив около 50 убитых, 7 пленных, снаряжение, амуницию и продовольствие. Здесь же были захвачены очень важные оперативные документы, выясняющие расположение частей противника по побережью.
С наступлением темноты десант вернулся на корабли, часть коих затем ушла в Моонзунд и Ригу, а «Слава» с миноносцами и тральщиками в развитие общего плана операции направилась с рассветом 10-го октября к Роену для демонстрации новой высадки.
Здесь миноносцы обстреливали Роен и Рудден, где помещался штаб прибрежных германских отрядов, а «Слава» огнем 6м орудий обстреливала площадь у Маркграфена, где была установлена тяжелая батарея противника.
Благодаря нашему десанту у Домеснеса была достигнута некоторая задержка активности противника на Рижском фронте, однако 18 октября на приморском участке у Кеммерна немцы, перейдя в наступление, добились значительного успеха, что снова побудило привлечь к участию суда.
К вечеру 18 октября к угрожаемому району подошел «Грозящий», который беглым огнем своих 6” орудий сдерживал наступление противника в районе Кеммерна, а ночью обстреливал его резервы но указанию с берега. Присоединившийся на следующий день «Храбрый» с 5 миноносцами обстреливали участок у Лесного Одинга и высоту 9,1.
Ввиду того, что с занятием противником Кеммерна положите нашего Приморского участка ухудшилось, была вызвана «Слава», которая ввела в действие всю свою артиллерию.
Помощь флота оказалась настолько существенна и действительна, что 28 октября Кеммерн был вновь занят нашими войсками, исходное положение восстановлено и немцы, понеся большие потери, на долгое время отказались от мысли овладеть Приморским участком; этим закончилась 11-дневная операция в районе Шлока.
Весь октябрь и ноябрь германский флот в районе Ирбена держался пассивно, производя лишь систематическую разведку гидропланами.
27 ноября наступили морозы, причем нордовые свежие ветры способствовали замерзанию Моонзунда. Поэтому Минная дивизия и прочие суда ушли в Ревель, и в Моонзунде на зиму осталась только «Слава». К концу декабря замерзание Ирбена и Виндавы прекратило боевую деятельность до весны 1916 года.
Боевые действия возобновились лишь с 18 апреля 1916 года, когда началась усиленная воздушная разведка неприятеля у Ирбена и у Моонзунда (Куйваст); 18 и 19 апреля «Слава» была атакована немецкими аппаратами, сбросившими 24 бомбы, из коих четыре разорвались по верхней палубе, не причинив существенного вреда кораблю.
Весь май и июнь продолжалась усиленная разведка неприятеля, державшая под своим почти ежедневным наблюдением Ирбен, Аренсбург и рейд Куйваст.
Побережье у мыса Рагоцема, Роена и Гибкена, где можно было ожидать новых неприятельских укреплений и батарей, было осмотрено нашими миноносцами, но ничего ими не обнаружено. Несмотря на видимую пассивность германского флота у входа в Рижский залив, Ирбенская минная позиция постоянно усиливалась заграждениями и усиленно охранялась Минной дивизией.
Во второй половине июня месяца немцы вновь стали концентрировать свои силы на Рижском побережье. Получив указания об этом, 19 июня к мысу Каугерн (на 5 миль к SO от мыса Рагоцема) подошли «Слава», «Грозящий», «Храбрый», «Орлица» и 8 эскадренных миноносцев. Обстрел берега 19-го и 20-го велся по трем самостоятельным направлениям: на Одинг, на Кеммерн и на Шмарден. Судам приходилось не только содействовать армии, поражая густо наступающие цепи противника, но и бороться с тяжелыми батареями, меняя якорные стоянки, дабы избежать их меткого огня. Огонь самой крупной 9" неприятельской батареи, бившей очень метко на 15 верст, был направлен преимущественно на «Славу» и «Грозящий». Имевшее место попадание в «Славу», в поясную броню, не причинило никакого вреда и не помешало ее дальнейшим действиям. 21 июня «Слава», покончив с дальним участком у корчмы Шмарден, начала обстреливать прибрежный район у Клапкальнцема, где на временных рельсовых путях были установлены передвижные тяжелые батареи противника. Получив сведения о достижении требуемых результатов из сухопутного штаба, паши суда вернулись в Моонзунд.
Длительная и упорная борьба за обладание Рижским заливом и Моонзундским архипелагом побудила наше высшее морское командование усилить морские силы Рижского залива несколькими крейсерами, для осуществления чего было приступлено к углублению Моонзунда путем создания канала для прохода судов с осадкой 23 фута первоначально из Финского залива в Рижский, между островами Даго и Вормсом.
В конце лета был намечен план наступления 12-й армии, в котором морские силы Рижского залива совместно с сильным десантом должны были сыграть большую роль. Новая задача требовала еще большего увеличения числа боевых судов в Рижском заливе, почему Моонзундский канал должен был быть углублен до 26 1/2 футов для пропуска больших кораблей.
В конце июня в районе Ирбена, на приморском направлении в целях оказании поддержки 12-й армии, производившей 2 июля демонстрацию наступления большими силами, наши суда «Слава», «Грозящий», «Храбрый» и миноносцы обстреливали Лесной Одинг, корчму Шмарден, Клапкальнцем и отдельные пункты по указанию с берега. Канонада с берега, где демонстрация велась при поддержке многочисленной тяжелой артиллерии, сливалась с ураганным огнем среднего калибра канонерских лодок, миноносцев и с гулом 12” залпов «Славы». Совместным огнем сухопутных и морских орудий были снесены неприятельские укрепления, сбиты многие батареи противника, подожжены склады и потревожен тыл.
Вскоре после этой операции наших сухопутных и морских сил на Приморском участке деятельность немцев в Ирбене вновь оживилась.
В течение всего июля участились их воздушные разведки, в Виндавс сосредоточились тральщики и миноносцы, причем первые под охраной миноносцев начали ежедневные работы между Люзерортом и Михайловским маяком.
В ответ на эти подготовителыгае работы противника нами был усилен дозор и наблюдение за передвижением германских судов на Ирбенской позиции и поставлена добавочная линия мин для мелко сидящих судов.
Наши гидроаэропланы ежедневной разведкой освещали все побережье от Виндавы до Риги, производя атаки на суда и батареи.
Из многочисленных отважных полетов один особенно лихой налет на авиастанцию у Ангернского озера двух морских летчиков лейтенанта Дитерихса и мичмана Прокофьева заставил германскую прессу Рижского фронта признать искусство и подчеркнуть отвагу нашего воздушного флота.
10 августа эти летчики вылетали с острова Руло к озеру Ангер, где зажгли ангары и атаковали 5 вылетевших навстречу гидроаэропланов, из которых один был ими сбит, два вынуждены были сесть на воду и два повернули обратно.
После этой атаки Дитерихс и Прокофьев произвели разведку и сфотографировали важнейшие пункты.
Оценивая совершенно объективно действия нашего воздушного флота в 1916 году в Рижском заливе, можно утверждать, что наш воздушный флот, равный с немецким по техническому оборудованию аппаратов, в ловкости и доблести превосходил его.
Август прошел в еще более интенсивных подготовительных действиях с обеих сторон. С нашей стороны шла систематическая и упорная работа укрепления Ирбена новыми минными линиями, создание укрепленных оборонительных пунктов и батарей по побережью островов Эзеля и Моона, неустанное наблюдение за германским флотом в районе Ирбена, Виндавы, Люзерорта. Устойчивость благодаря флоту плацдарма на правом фланге 12-й армии у Риги, усиление благодаря готовому Моонзундскому каналу флота крейсерами «Диана», «Аврора», «Баян», «Адмирал Макаров» и линейным кораблем «Цесаревич», переведенными из Финского в Рижский залив, одним словом, обеспеченное владение Рижским заливом, побудило немцев снова деятельно приняться за подготовку к борьбе у Ирбена.
К этому времени неприятель установил легкие батареи на побережье от Люзерорта до Рагоцема, а наиболее активные места у Гросс-Ирбена, Клейн-Ирбена и Михайловского маяка были усилены тяжелыми, противоаэропланными и ракетными орудиями. На Виндаву начала базироваться целая флотилия тральщиков, которые ежедневно под охраной миноносцев работали в районе треугольника Люзерорта — банка Михайловская — Михайловский маяк. В реке Гросс-Ирбен при помощи землечерпательных машин было создано убежище для мелкосидящих тральщиков и быстроходных катеров, которые под покровом ночи ставили минные банки на нашей маневренной и дозорной позиции. На одной из таких мин 8 августа взорвался и утонул миноносец «Доброволец» (в
Наш
сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального
закона Российской федерации
"Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995
N 110-ФЗ, от 20.07.2004
N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения
произведений
размещенных на данной библиотеке категорически запрешен.
Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
 |
|
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно
