Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Харальд Буш Подводный флот Третьего рейха. Немецкие подлодки в войне, которая была почти выиграна. 1939–1945 гг.

Часть первая 3 сентября 1939 года – лето 1940 года

ОБЗОР БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

К началу войны, 3 сентября 1939 года, в распоряжении Германии было всего пятьдесят семь субмарин, и лишь двадцать две из них обладали размерами, позволявшими выходить в Атлантику (класс IX водоизмещением 740 тонн и класс VII – 517 тонн). Остальные принадлежали к классу II, так называемому «Блиндажу» (250 тонн) – именно ими в 1935 году Германия начала закладывать основу своего нового подводного флота. Они предназначались для прибрежного плавания, скорее для подготовки экипажей, а не для оперативного использования.

Поскольку неравенство военно-морских сил Англии и Германии было слишком велико, чтобы позволить Германии бросить прямой вызов британской морской мощи, командование немецкого флота пришло к заключению, что проблема устранения английского владычества на море может быть решена иными средствами и, возможно, решена успешно еще до того, как Соединенные Штаты осуществят свою угрозу вступить в войну.

К тому же в 1939 году по контрасту с бесконечной нерешительностью немецкого верховного командования в период Первой мировой войны политика использования подводных лодок была ясна с самого начала. Нападения на вражеские торговые суда должны были начаться немедленно, с использованием всех имеющихся средств, и это давало весомые основания предполагать, что таким образом удастся нанести серьезный урон морским путям сообщения Британии.

Гибель «Атении»

День 3 сентября 1939 застал подводные лодки в море в полной готовности приступить к действиям. Вряд ли они были информированы, что Британия объявила войну Германии, когда обер-лейтенант Лемп, командир «U-30», заметил пассажирский лайнер на дистанции торпедного выстрела. Поскольку тот находился вне обычных морских путей и к тому же шел противолодочными зигзагами, Лемп решил, что этот корабль имеет на борту войска, и, убедившись, что судно английское, произвел торпедную атаку. Судно «Атения», направлявшееся с пассажирами на борту из Англии в Соединенные Штаты, пошло ко дну, унеся с собой сто двадцать восемь жизней.

Эта роковая ошибка имела фатальные последствия, поскольку дала английскому правительству возможность заявить, что с первого же дня Германия начала неограниченную подводную войну. Хотя поведение остальных немецких субмарин, строго соблюдавших правила войны, скоро опровергло это обвинение, Британия настаивала на нем и повторяла в оправдание своих собственных нарушений международных законов.

Немецкое правительство тут же отвергло это обвинение и в дальнейшем продолжало отрицать, что «Атения» была потоплена немецкой подводной лодкой. В то время оно было убеждено в справедливости своих слов, ибо ни одна из подводных лодок, вышедших в море, не сообщала об инциденте, и к тому же все получили строгие указания относиться к торговым судам в соответствии с законами морского призового права.

А тем временем, хорошо понимая последствия своих действий, обер-лейтенант Лемп не упомянул о них в сообщении по радио, и, лишь когда в конце сентября «U-30» вернулась на базу, командир лодки устно сообщил Деницу, что именно он потопил «Атению».

Но вместо того чтобы признать ошибку и выразить сожаление, немецкое правительство продолжало отказываться принять на себя ответственность и дало указание верховному командованию военно-морского флота хранить эту историю в строжайшем секрете. У коммодора Деница не было иного выхода, кроме как приказать Лемпу изъять опасную страницу из бортового журнала «U-30» и заменить ее другой, на которой не было никаких упоминаний о гибели английского судна, так что, когда были подготовлены стандартные восемь копий бортового журнала, правда никоим образом не просочилась наружу.

Хотя бортовые журналы считаются секретными документами, они были доступны изучению в тренировочных целях (о чем говорит и количество копий), так что иным образом никак нельзя было скрыть инцидент с «Атенией», что было продиктовано высшим военным и политическим руководством. Вся эта история была в подробностях исследована на Нюрнбергском трибунале и осталась единственным известным случаем сознательного искажения бортового журнала.

Но министерство пропаганды рейха пошло еще дальше и, не сообщая военно-морскому командованию о своих намерениях, выступило с глубокомысленным заключением, что к гибели «Атении» привел взрыв адской машины, размещенной на судне по указанию первого лорда адмиралтейства мистера Уинстона Черчилля, дабы подкрепить обвинение, что именно Германия первой нарушила правила войны на море!

Прямым последствием инцидента с «Атенией», оказавшего внушительный эффект на всю первую фазу подводной войны, стал приказ, запрещавший топить пассажирские суда, какой бы стране они ни принадлежали, обслуживали ли вражескую сторону или нет, шли в одиночку или в составе конвоя. К этим ограничениям свободы действий подлодок скоро добавились и другие, не способствовавшие успехам. Поскольку Германия в ходе «странной войны» с Францией не открывала огонь первой, субмаринам было запрещено атаковать французские суда.

Жесткость ограничений, которые эти приказы налагали на операции подводного флота, было трудно понять в те времена, когда, помнится, во-первых, британский экспедиционный корпус полным ходом перебрасывался во Францию, хотя подводные лодки могли свободно действовать в Канале, а во-вторых, по ночам было невозможно определить национальную принадлежность кораблей. Второй приказ был отменен 24 ноября 1939 года, а первый, запрещавший топить пассажирские корабли, оставался в силе до лета 1940 года.

Блокада и контрблокада

С самых первых дней военных действий подводная война с торговыми судами – «война снабжения», как ее называли, – стала ответом на британскую блокаду Германии. Сразу же с началом войны Британия опубликовала объемный список товаров, которые считаются контрабандой. Через несколько дней Германия выпустила такой же список, но, поскольку Британия контролировала прилегающие моря, она имела возможность контролировать грузы судов нейтральных стран, стоявших в ее портах. Германия же могла только организовать контрблокаду с помощью подводных лодок, которые перехватывали суда в море и забирали их грузы в виде призов; кроме того, субмарины (главным образом) и самолеты ставили минные заграждения.

27 ноября 1939 года Британия расширила блокаду Германии, введя полное запрещение импорта в страну товаров из нейтральных стран. Для подкрепления запрета она установила систему «навицерт» и договорилась с нейтральными странами, что наблюдатели из Англии будут контролировать их торговлю.

Естественно, было сказано, что, хотя эти меры нанесут определенный ущерб торговле и ограничат права нейтральных стран, они, тем не менее, избавят от опасности их корабли и команды, поскольку обеспечат более гуманные методы ведения войны, ибо без применения этих мер суда будут конфисковываться в виде призов прямо в открытом море. Но на деле необходимость заходить только в строго определенные английские порты подвергала нейтральные суда и их экипажи опасности. Минные поля, защищавшие подходы к гаваням, не отвечали своим задачам, и Германия сочла себя вправе сосредоточить свои атаки и постановку минных заграждений как раз на тех путях, которыми были обязаны следовать нейтральные суда.

С первых же дней войны английские торговые корабли были вынуждены следовать инструкциям адмиралтейства, нарушая права, установленные международными законами. Более того, эти суда были вооружены не только орудиями для самозащиты (в глазах англичан это были законные меры), но и глубинными бомбами для уничтожения подводных лодок. Более быстрые суда, которые на первых порах не участвовали в составе конвоев, кроме того, были оборудованы специальными бомбосбрасывателями и системами «асдик». Поэтому идея разграничения оборонительного и наступательного оружия, на которой Британия постоянно настаивала перед войной, но которая официально так и не была осуществлена, теперь, в военное время, тем более не могла быть реализована.

Все активнее становилось участие английских торговых судов в военных действиях. Им было приказано по ночам вводить затемнение, по рации немедленно сообщать о местонахождении подводных лодок, которые им доводилось увидеть, и, наконец, как 1 октября 1939 года объявил Черчилль, их капитаны получили инструкции при встрече с подводной лодкой таранить ее. В свою очередь, командиры немецких подлодок обрели право в будущем атаковать без предупреждения любое торговое судно, если не подлежало сомнению, что оно вооружено. 17 октября было выпущено дополнение к этой инструкции. В нем уточнялось, что понимается под «любым вражеским торговым судом», и устранялось упоминание о его вооружении.

Таким образом, подводные лодки не были избавлены от опасности подвергнуться нападению «тихоходных бродяг», на борту которых под укрытиями стояли батареи орудий. Такие «суда-ловушки» успешно топили подводные лодки во время Первой мировой войны.

Оставался вопрос о нейтральных судах с грузами для Англии. Подняться на поверхность, остановить судно и обследовать его в поисках контрабанды – все это стало для подлодок исключительно трудной и опасной операцией, во всяком случае в прибрежных районах, насыщенных судами, где подлодку было легко заметить и перехватить. Так что с началом войны такой порядок длился всего месяц, и 30 сентября 1939 года эта процедура была отменена.

Вскоре, 6 января 1940 года, последовало оповещение президента Рузвельта об установлении Панамериканской зоны безопасности. Германия же определила «оперативные районы», в которых могло быть потоплено любое встреченное судно. Первый из них включал морское пространство вокруг Шетландских и Оркнейских островов и у восточного побережья Шотландии.

Тем не менее, шаги рейха по расширению оперативных действий субмарин наталкивались на растущую эффективность британской обороны. Совершенствовались существующие технические устройства, появлялись все новые, росло количество судов со специально подготовленными командами охотников за германскими подводными лодками. Как сообщают английские источники, капитан военно-морского флота Ф.Дж. Уолкер, погибший в 1944 году, командуя двумя группами эскорта, уничтожил больше тридцати германских подлодок. Это был выдающийся пример наступательной тактики при защите конвоев. Но умение обретали не только сторожевые суда и другие охотники за подводными лодками. Корабли эскортов – крейсера, эсминцы, позже корветы и фрегаты, а потом и сами торговые суда – постоянно совершенствовали навыки ухода от подводных лодок и самозащиты во время торпедных атак.

Так что выполнение задач, стоявших перед субмаринами, становилось все опаснее. Предъявлялись растущие требования к точности и согласованности действий команды подлодок, к мастерству и отваге каждого отдельного командира. Самым опасным врагом была авиация. На первых порах единственными самолетами, кружившими над морем, были громоздкие летающие лодки «сандерленд», и от них было легко уходить простым погружением. Затем в добавление к авианосцам сухогрузы и крейсера эскорта стали оснащаться посадочными площадками, и наконец, когда появились быстрые современные самолеты берегового базирования с дальностью полета минимум шестьсот миль, британская береговая оборона стала для немецких подлодок врагом номер один.

Минирование

Кроме отдельных успехов субмарин, топивших вражеские военные корабли, кроме их присутствия на путях снабжения Британии, удивительно удачные результаты были достигнуты за первые несколько месяцев войны. Еще до того, как Германия объявила о районах своих оперативных действий, началось минирование. В этой работе, поскольку она не требовала долгого пребывания в море, использовались небольшие, по 250 тонн водоизмещением, лодки класса II – каждая из них несла вместо обыкновенных торпед шесть – восемь мин.

Основные районы минирования лежали к западу, в северном и южном проливах между Англией и Северной Ирландией (Северный пролив и пролив Святого Георга), у залива Ферт-Клайд на пути к Ла-Маншу, а на востоке – на узких судоходных путях вдоль английского побережья, защищенных со стороны моря минными полями, и особенно в устьях Темзы и Тайна. Пробравшись сквозь прорехи в сети обороны, подлодки могли ставить мины на судоходных путях, предпочтительнее в самых узких их местах, рядом с входными буями и, если получалось, прямо у входа в гавани.

Было обычным делом, что половина мин находила свои цели. Так, например, шесть мин одна за другой повредили или пустили ко дну три корабля – невероятно высокий процент удачи. Именно в это время капитан-лейтенант Шепке получил у друзей прозвище Отмычка, ибо ему везло больше, чем остальным, и его подлодка ставила мины в самых уязвимых местах коммуникаций противника.

Эти операции минирования обошлись исключительно малыми потерями, но в результате Британии приходилось проводить повторное траление на считавшихся безопасными фарватерах, которые сейчас были забиты судами. Но несмотря на все старания избавиться от мин, потери продолжались, вызывая протесты нейтральных стран.

На первых порах врага поставил в тупик новый тип магнитных мин, но принцип их действий скоро был выяснен, и тут же были приняты контрмеры. К этому мы еще вернемся.

Новая стратегия подводных лодок

Какое-то время магнитные мины оставались самым эффективным оружием Германии, обеспечивающим блокаду Британии. Это длилось до тех пор, пока сочетание трех новых факторов не изменило всю стратегию подводной войны.

Самым важным из них было падение Франции и оккупация Германией французских портов от Дюнкерка до Бордо, что вынудило Англию проложить все заморские пути сообщения по главной морской артерии между севером Ирландии и западом Шотландии, хотя раньше Британия широко пользовалась Ла-Маншем, Бристольским заливом и проливом Святого Георга. В то же время прибрежные районы Британии, включая и западные берега Шотландии, были надежно прикрыты авиацией. Наконец, когда Германия объявила своим полем оперативных действий определенные районы, где вражеские корабли будут топить без предупреждений, это дало подводным лодкам новую свободу действий. Теперь они могли атаковать в любое время суток, в надводном или погруженном положении.

Первый фактор способствовал перемещению центра тяжести вражеского судоходства дальше к северу. Второй заставил субмарины действовать западнее, и снятие ограничений с подводной войны дало возможность коммодору Деницу использовать против североатлантических конвоев ту тактику, которую он создал и отработал еще до войны. Наконец, по контрасту с первыми месяцами войны, когда, судя по британским данным, 97 процентов всех потерь торговых судов приходилось на светлое время суток, теперь подлодки вели атаки и по ночам, и будучи на поверхности. Тем самым они сводили к минимуму опасность преследования вражескими судами, оборудованными системами «асдик», гидрофонами и глубинными бомбами.

Бракованные немецкие торпеды

С самого начала войны командиры подлодок часто сталкивались с неудачами торпедных атак, даже в тех случаях, когда промахнуться мимо цели казалось невозможным. Долго искать причины не было необходимости: дело было в дефектах немецких торпед.

Командиры нередко и сами понимали, в чем причина, но их жалобы всегда встречали официальные ответы, что «отрицательный результат объясняется неточной установкой магнитного детонатора, вследствие чего меняется положение субмарины в момент выстрела по отношению к магнитному полюсу». Но выяснилось, что правы все же были командиры подводных лодок.

Кроме так называемых торпед-А, работавших на сжатом воздухе, которые использовались при стрельбе с дальних расстояний и при ночных атаках, в начале войны на вооружении оставались и торпеды-Е (они появились в конце Первой мировой войны) с электродвигателями. Если торпеды-А оставляли за собой след из воздушных пузырьков, что выявляло источник нападения и тем самым позволяло противнику уклониться от опасности, то торпеды-Е не оставляли за собой следа на воде, и когда использовался новый метод стрельбы – «без ряби», то их разрыв был полной неожиданностью.

Но в головной части этих торпед стояли детонаторы контактного типа – они-то в массе своей и были заменены новыми, только что созданными дистанционными магнитными взрывателями, которые срабатывали, попадая в магнитное поле корабля и взрываясь под днищем судна, в самом уязвимом месте.

Преимущества таких взрывателей были очевидны. Если предыдущим был нужен контакт с бортом судна, то теперь торпеда срабатывала под килем, даже без соприкосновения с корпусом. Взрыв вырывал огромный кусок обшивки, шансов на спасение практически не было, и корабль быстро шел ко дну.

Но дистанционные магнитные детонаторы тоже оказались ненадежными. Взрыв заряда происходил то преждевременно, то с запозданием, а порой его и вовсе не было, и торпеды-Е, случалось, вообще не могли преодолеть ту глубину, с которой их выпускали. Тем не менее, основным фактором, мешавшим торпедам находить свои цели, были контрмеры, предпринятые врагом против магнитных мин, о чем немецкое военно-морское командование в то время не знало.

Чтобы уменьшить напряжение магнитного поля, которое постоянно присутствует на корабельном корпусе, англичане по вертикали и по горизонтали оплели его электрическими кабелями, по которым периодически пропускался ток, вырабатываемый генераторами судна, – методы эти назывались «Убрать гауссы» и «Стереть». И тот и другой настолько эффективно уменьшали магнитное поле корабля, что магнитные взрыватели торпед не срабатывали.

Английский линкор «Уорспайт», стоявший в Нарвике, подвергался атакам немецких торпед не менее пяти раз, и каждый раз торпеды проходили мимо цели.

В другом патрулировании в ноябре и декабре 1939 года шесть торпед, выпущенных лодкой капитан-лейтенанта Прина, тоже прошли мимо цели. И у остальных подлодок тоже были подобные случаи. Капитаны, возвращавшиеся после норвежской кампании, устно докладывая Деницу о неудачах торпедных атак, не выбирали слов и выражений, пока тот не выдвинул категорическое требование к властям разобраться в причинах отказов торпед; сделать это требовалось безотлагательно и радикально устранить причину неполадок.

Торпедная школа тут же принялась за работу, выявляя пороки. Магнитный взрыватель был снят с вооружения и заменен старым контактным. Но даже и теперь торпеды часто шли мимо цели.

Выяснилось, что, кроме некачественных магнитных взрывателей, оставлял желать лучшего и встроенный в торпеду механизм, державший ее на глубине.

Чтобы оценить серьезность подобных неисправностей, достаточно сказать, что для нанесения максимального урона торпеда должна врезаться в цель как можно ниже ватерлинии. Любая ошибка в определении глубины может не потопить судно, или, что довольно часто случалось, торпеда вообще пройдет мимо цели.

До лета 1941 года, то есть до того момента, когда пороки магнитного взрывателя были наконец устранены, командирам подлодок приходилось иметь дело с торпедами-Е, снаряженными контактными детонаторами.

Опыт вскоре извлек на свет и другую трудность. На практических стрельбах в мирное время в ход шли только что выпущенные торпеды, и вопроса об их боеспособности после хранения не возникало. Но теперь выяснилось, что после нескольких недель пребывания в трюмах лодки, вышедшей на патрулирование, они все же нуждаются в ремонте. И ко всем нелегким обязанностям командиров субмарин добавилась и задача регулярной проверки всех механизмов торпед. Если торпеда уже была загружена в торпедный аппарат, ее требовалось извлечь на три четверти длины, перезарядить батареи и каждые сорок восемь часов проверять точность работы всех ее механизмов.

Хотя все эти меры помогли сократить число отказов торпед и раннее или запоздавшее срабатывание зарядов, преждевременный взрыв торпеды, выпущенной «U-39» в авианосец «Арк Ройял» в 150 милях к западу от Гебридских островов 14 сентября 1939 года, стал причиной первой потери подводной лодки в этой войне.

Размеры и успехи подводных сил

В период между началом войны и поздним летом 1940 года, когда французские порты Атлантики стали базами подводного флота, сходящие со стапелей новые лодки не успевали пополнять потери, и общее количество субмарин в строю постоянно падало. В этот период количество подлодок, способных выходить на патрулирование, колебалось от трех до пяти, а спустя несколько дней после Рождества 1940 года в море была только одна лодка. Остальные или стояли в доках, или готовились к походам. Но с весны и до конца 1941 года подводный флот пополнялся по десять лодок в месяц, а затем в строй входило по двадцать лодок и больше.

Тем не менее, к лету 1940 года было пущено ко дну 2,5 миллиона регистровых тонн противника – за счет потери всего семи лодок. Внушительное достижение. Точность первой цифры подтверждается почти такими же данными потопленного тоннажа, опубликованными после войны в Англии, а также скрупулезными отчетами командиров подводных лодок (не в пример пилотам люфтваффе).

Если во время операций в срединной или южной Атлантике, где корабли часто шли без конвоя и невооруженными и командирам подлодок почти всегда удавалось опознать торпедированное судно и оставаться на поверхности, пока оно не шло ко дну, то в более отдаленных районах они сталкивались с определенными трудностями. Определять тоннаж судна приходилось по смутным в ночи его очертаниям, а судьбу корабля – по месту и характеру взрыва торпеды, а также по состоянию корабля в те несколько минут, пока лодка шла на погружение. В этих обстоятельствах нельзя не удивляться точности данных о потопленном тоннаже.

ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПАТРУЛЕЙ

Боевые подвиги

Первой успешной атакой, осуществленной подводной лодкой в период Второй мировой войны, вряд ли можно гордиться, а вот вторая, которая состоялась 16 сентября 1939 года у западного побережья Ирландии, где капитан-лейтенант Шухардт потопил авианосец «Отважный», стала первым мощным ударом, нанесенным подразделением новых подводных лодок германского военно-морского флота.

Но решающее доказательство, что подводные лодки снова, как и двадцать лет назад, превратились в самое грозное оружие в войне против Британии, обеспечил капитан-лейтенант Прин (тогда он был лейтенантом), когда его «U-47» проникла в тщательно охраняемую главную якорную стоянку британского флота в Скапа-Флоу и потопила линкор «Ройял Оук».

В конце Первой мировой войны попытки такого рейда предпринимались дважды, и оба раза субмарины гибли. Документы командования подводного флота за сентябрь 1939 года показывают, что этот проект снова был вызван к жизни после того, как пришла точная информация об условиях базирования кораблей в Скапа-Флоу, – ее доставили немецкие самолеты-разведчики и командир мини-подлодки, патрулировавшей в этом районе. С 8 сентября начались активные приготовления к рейду, которыми руководил коммодор Дениц.

Кирк-Саунд – один из самых узких проходов в Скапа-Флоу; он был ответвлением более крупного Холм-Саунда. У команды подлодки была единственная возможность проникнуть в пролив, проскользнув мимо сторожевых судов, перегораживающих его в самом узком месте. И если прокладывать путь умело и решительно, то вполне возможно, что небольшое судно могло бы и преодолеть его.

Было решено, что попытку следует предпринять, во-первых, в новолуние, когда стоит почти полная темнота, а во-вторых, в часы прилива, который поможет подлодке войти в пролив, а потом покинуть его. Обоим этим условиям отвечала ночь с 13 на 14 октября.

Так что, если даже лодке придется подвсплыть, чтобы не царапать по дну, она все же попытается проникнуть в акваторию Скапа-Флоу на приливной волне. Времени провести атаку против крупнотоннажных кораблей на якорных стоянках у нее будет совсем немного, после чего лодке придется пробиваться обратно к выходу, борясь с приливным течением, пока оно не достигло предельного напора.

Прилив в Пентленд-Ферт между Шотландией и Оркнейскими островами и в проливах поменьше между островами достигает большой силы; максимум его скорости – десять узлов, в то время как подлодка класса VII выжимала на поверхности предельную скорость пятнадцать – шестнадцать узлов, в погруженном состоянии могла короткое время держать семь узлов, крейсерская ее скорость составляла три – четыре узла, а если ей приходилось «ползти», не издавая шума, скорость падала еще больше. Чтобы на мощной приливной волне, не давая знать врагу о своем присутствии, черепашьим ходом провести такую конструкцию, как подводная лодка, по узкому проходу, миновать два судна, затопленных в самых неподходящих местах, все время меняя скорость и направление в соответствии с рисунком берегов и состоянием русла, – для всего этого требовалось незаурядное умение!

Гюнтер Прин как нельзя лучше подходил для такого убийственного рейда. Из всех командиров субмарин, что были в то время в строю, он обладал самым большим опытом морских походов и прежде, чем прийти на подводную лодку, служил в торговом флоте, где получил капитанскую лицензию. Более того, он обладал такими личными качествами, которые и могли обеспечить успех: холодной головой, стальными нервами, умом и, кроме того, энергией и отвагой.

Но вместо того чтобы погрузиться в темноту новолуния, небо в ночь рейда было ярко освещено полярным сиянием. Тем не менее, Прин решил не отказываться от попытки. Прилив достиг самой благоприятной фазы, и, если отложить атаку, кто может гарантировать, задался он вопросом, что следующие ночи не будут такими же светлыми от полярных сияний? А тем временем британский флот может сняться с якорных стоянок и покинуть Скапа-Флоу.

Наконец подготовка была закончена, и его команда замерла в ожидании, готовая к действиям. Отсрочка операции, без сомнения, лишит команду боевого духа, и, может быть, потребуется несколько недель для повторного планирования и подготовки атаки, если вообще ее удастся провести.

Резко меняя курс, Прин вел свою «U-47» в надводном положении по узкому проливу Кирк-Саунд. Уже миновала нижняя точка отлива, и прилив мощно прибывал внутрь материка. Подводная лодка царапнула бортом второе из затопленных судов, но обошлось без повреждений.

Проникнув в Скапа-Флоу, Прин неторопливо двинулся к юго-западу, где располагалась основная якорная стоянка. Она была пуста. В тот самый день, когда «U-47» лежала на дне Пентленд-Ферт, дожидаясь наступления ночи, британский флот вышел в море.

Миновав оборонительные сооружения Саунда, Прин разминулся с английским эсминцем, охранявшим якорную стоянку, и, сменив курс, отправился на поиск у северного берега Скапа-Флоу, где для начала обнаружил два тяжелых корабля, стоявших бок о бок у самого берега. Под этим углом зрения было трудно рассмотреть очертания надстроек, но в одном из них он опознал «Ройял Оук». Другой он принял за «Рипалс», хотя потом выяснилось, что это был устаревший авианосец «Пегасус».

Несмотря на убийственное свечение северного сияния – воды Скапа-Флоу, окруженные высокими темными силуэтами холмов, блестели как зеркало, – Прин всплыл почти на поверхность и нанес удар. Из пяти выпущенных торпед только одна попала в цель, и с мостика подводной лодки показалось, что она поразила носовую часть «Ройял Оук».

Как ни странно, после взрыва, в котором нельзя было усомниться, ожидаемой реакции со стороны обороны не последовало, и какое-то время все было спокойно. Выпустив последнюю торпеду из кормовых аппаратов, Прин отошел от цели и подготовился ко второму залпу этой опаснейшей ночной операции. Неторопливо двинувшись вперед, – отнюдь не на полной скорости, как требовали бы благоразумие и предварительно обусловленный порядок действий, – он пошел не в Кирк-Саунд, за которым лежала безопасность открытого моря, а остановился посередине главной якорной стоянки британского флота, ярко освещенной сполохами северного сияния. Тут он стал ждать, пока пустые трубы торпедных аппаратов зарядят уже снаряженными пятью другими торпедами.

Через двадцать минут – рекордное время, но только не для Прина, который стоял у выхода из вражеской мышеловки, зная, что теперь охрана удвоит бдительность, – ему доложили, что торпедные аппараты готовы к бою, и он развернулся для новой атаки. На этот раз, держась на той же глубине, он сократил дистанцию выстрела. Торпедный залп поразил цель, и, подброшенный чудовищным взрывом, «Ройял Оук» взлетел в воздух.

Теперь враг наконец отреагировал. Считая, что подводная лодка никоим образом не может проникнуть к якорной стоянке, оборона Скапа-Флоу, скорее всего, решила, что первый взрыв был результатом не торпедного удара, а взрыва где-то в трюме «Ройял Оук». Позже они передумали, и в воздухе зазвучали сирены воздушной опасности. А пока лодка «U-47» оставалась незамеченной, и ее никто не искал.

Но теперь весь Скапа-Флоу кипел лихорадочной активностью. Лучи прожекторов скользили по воде, трассирующие пули летели по низким параболам. Охота за дерзким взломщиком началась всерьез.

Тем временем подлодка развернулась для отхода. С юго-востока появились эсминцы. Один из них шел под острым углом, отрезая путь к Кирк-Саунд. Скапа-Флоу мерцал огоньками, которыми суда преследования перемигивались друг с другом. Прин прижался к берегу, держа курс в южную часть Кирк-Саунда, чтобы лодка на ходу скрывалась в густой тени окружающих холмов. Но огонек на клотике эсминца все приближался…

Внезапно на прибрежной дороге взревел двигатель грузовика, мчавшегося на полной скорости. Он резко затормозил, и луч его фар скользнул по серому корпусу и конусу ходовой рубки. Но тут водитель развернулся и помчался в ту сторону, откуда приехал. Почему? Заметил ли он темный корпус на серебристом фоне моря? Опознал ли его? Что теперь будет? Терзаемый неопределенностью, Прин стоял на мостике, слушая, как вдоль бортов шипит и булькает вода. Хотя и дизельный двигатель, и электромоторы работали на всю мощь, лодка на максимальной скорости могла лишь с трудом преодолевать мощь приливной волны, летящей сквозь узость Саунда, и берег отплывал за корму с томительной неторопливостью.

Снова поблизости возник эсминец: ходовые огни на мачте освещали его поджарые очертания голодной гончей; силуэт боевого корабля вырисовывался на фоне тусклого неба, прорезанного сполохами северного сияния. На мостике ожили огни семафора – лампы Олдиса. Сигналил ли эсминец всем остальным охотникам, что прямо перед собой обнаружил низкие очертания подводной лодки, пробивающейся сквозь прибой? Впередсмотрящий на ее мостике невольно зажмурился, ожидая ослепляющего луча прожектора с эсминца, а затем оранжевых полотнищ пламени из его пушек…

«Но в самом ли деле он нас видит? – подумал Прин. – Похоже, что нет». Субмарина продолжала бороться с прибоем, и от винтов, которые на предельных оборотах мучительно месили воду, за кормой вскипали предательские белые буруны. Но если сбросить скорость, прилив отнесет лодку обратно в Скапа-Флоу.

Подлодка «U-47» медленно продвигалась вперед. Шло время, и двигатели небольшого судна не могли преодолеть силу прилива. «Если подвести баланс, – подумал Прин, – то он в нашу пользу: линкор за подводную лодку. И если бы этот эсминец хоть чуть-чуть сменил курс… Он не может проскочить мимо нас – он должен нас видеть… должен!»

Но в этот момент эсминец в самом деле сменил курс, и Прин увидел, как он внезапно резко пошел к западу. Ходовые огни скрылись в ночной мгле. Подводная лодка уже была у выхода из Кирк-Саунда. Ее встретила сильная приливная волна, и она продолжала напрягать все силы, пытаясь вписаться в узкий пролив; ей пришлось, ободрав обшивку, скользнуть мимо деревянного пирса на самом фарватере, пробраться мимо двух затопленных на течении судов и, наконец, никем не замеченной, выйти в открытое море.

Лишь когда Прин вернулся на базу, он смог оценить оставшуюся за спиной операцию. Она была проведена с образцовым мастерством и отвагой. Подводная лодка ни разу не подверглась нападению. Но успех, на который надеялся и он, и команда субмарины, был достигнут лишь частично, потому что часть выпущенных торпед оказалась с дефектами (к этому мы еще вернемся), хотя это не умаляло ни его блистательного подвига, ни морального престижа, который он придал новому военно-морскому флоту Германии.

Операция в Скапа-Флоу была особенно важна для немцев, ибо именно туда в конце Первой мировой войны был загнан немецкий флот открытого моря. Позже Прин признавался, что помнил об этом, нанося зияющие раны британскому флоту.

Практически не было сомнений, что, оставайся корабли в Скапа-Флоу, Прин добился бы успеха. Вечером 12 октября, то есть за день до рейда, воздушная разведка донесла, что на якорях в Скапа-Флоу стоят авианосец, пять линкоров и десять крейсеров, не говоря уж о массе более мелких судов. И хотя Прин опоздал, у него все же было время найти путь к якорной стоянке, а если бы попытка была отложена всего лишь на несколько дней, можно считать, что ему никогда не удалось бы преодолеть пролив Кирк-Саунд.

Дело было в том, что за несколько недель до этой операции британское адмиралтейство, сочтя существующую систему обороны недостаточной, приняло решение затопить в Кирк-Саунде и третье судно. Для этой цели оно наметило купить старый корабль, стоявший в гавани Лондона. На первых порах казначейство отказалось платить цену, запрошенную владельцем судна, но затем уступило настойчивости адмиралтейства, хотя за это время уже наросли проценты за буксировку. И снова казначейство отказалось платить оговоренную сумму, и снова адмиралтейству пришлось изложить все свои доводы, пока, наконец, покупка не была одобрена и адмиралтейство смогло вступить во владение своим приобретением. Буксир с судном ушел из Лондона к Кирк-Саунду 13 октября – в тот день, когда флот вышел из Скапа-Флоу, и в ту ночь, когда Прин, войдя в пролив, преодолел его систему обороны. Враг благородно признал мастерство и отвагу его подвига, который остается уникальным в анналах морских войн.

На волоске

Герберт Шульц был одним из первых командиров подводных лодок, который обрел известность. Как и Прин, он получил под свое начало субмарину «U-48» перед самым началом войны.

И теперь его длительный морской опыт подвергся испытаниям. «U-48» висела на хвосте двух сухогрузов, окруженных мощным эскортом. Когда, маневрируя, суда ушли за горизонт, он нырнул, готовясь к атаке, и двинулся на перископной глубине. Через тридцать пять минут после погружения он незамеченным прошел сквозь строй конвоя и отдал приказ: «Аппарат первый – огонь!» Через десять минут после взрыва английское грузовое судно «Навасота» водоизмещением в 8000 тонн исчезло из виду. Второму удалось уйти. Пришлось скрываться и Шульцу, потому что конвой пустился на поиски погрузившейся подлодки, и продолжать преследование он был не в состоянии.

Через полчаса вражеские силы оставили его в покое, и он смог поднять перископ. Вокруг – никаких признаков жизни. Едва лодка всплыла на поверхность, он первым выскочил на ходовой мостик, заливаемый волнами. И как всегда, прежде чем вахта приступила к своим обязанностям, командир внимательно осмотрелся. По правому борту из-за горизонта показался конвой. Он приказал вахте внимательно следить за его движением и направил лодку в ту сторону, где слабо виднелись дымки. Через несколько часов настало время уходить под воду и готовиться к атаке – опускаться на перископную глубину и вести преследование. Вахта уже спустилась вниз, и Шульц (командир всегда оставляет мостик последним) уже собрался задраивать верхний люк конической рубки, готовясь к погружению. Но перед этим он бросил последний взгляд на море – все чисто, посмотрел наверх и… Немедленно вниз! «Сандерленд» пикировал прямо на лодку.

Шульц захлопнул люк, задраил его, и еще не успели смолкнуть колокола боевой тревоги, как в центральном посту был опущен рычаг, открывший клапаны цистерн погружения. Раздалось шипение вытесняемого воздуха, и лодка тут же стала погружаться, но, как казалось командиру, слишком медленно.

Чтобы ускорить процесс, главный механик скомандовал: «Всем ухватиться руками!» И те, кто не успел закрепиться на своих боевых постах, скользя и кувыркаясь, головой вперед полетели по центральному проходу (который тут же обрел легкий наклон), через все кают-компании, пока не налетели на водонепроницаемую переборку хранилища торпед, отделенного другой переборкой от отсека торпедных аппаратов.

Глубиномер показывал пятнадцать футов, надстройки только успели скрыться под водой, когда лодку тряхнули и потрясли четыре мощных разрыва – это «сандерленд» сбросил бомбы. Лодка резко пошла вниз. Из-за повреждения или потому, что вся нагрузка легла на нос? Но порядок восстановился, и ни один пост не докладывал о повреждениях.

Затем раздался новый звук – частая пульсация корабельных винтов. Наверху появился эсминец. Как охотник, уверенный в успехе, он стал неторопливо описывать круги над ползущей субмариной; звуки его «асдика», нащупывавшие рубку, звучали то громче, то тише. Луч «асдика» о чем-то сообщил, эсминец остановился и чуть продвинулся, уточняя позицию.

Винты замерли, и рубки снова коснулся звук «асдика». Затем винты сделали несколько оборотов, и эсминец опять замер. Работа «асдика» мучительно действовала на нервы. Наступило молчание – полное молчание, – и наконец пришла очередь глубинных бомб! Первая взорвалась прямо над лодкой с таким оглушительным грохотом, что все невольно пригнулись, а подлодка содрогнулась, дернулась и качнулась, как маятник, едва не выйдя из-под контроля. Затем второй разрыв – еще ближе.

Шульц решил уйти на глубину, но тихо и осторожно, чтобы акустики наверху услышали лишь то, что они должны услышать. Разворачиваясь на доли градуса, он попытался отползти от того курса, на котором держался эсминец. Через двадцать минут после первой серии рядом с подлодкой взорвались еще три бомбы, снеся рули глубины и антенну.

Надежный корпус выдержал сотрясение, и из отсеков в центральный пост пошли донесения: «Все в порядке». Экипаж перевел дыхание. Это было ужасное испытание – лежать на глубине слепыми и неподвижными в ожидании очередного взрыва, тем более что шли первые дни войны, когда еще никто не знал пределов надежности рубки.

В относительно мелких водах Северного моря подлодка почти касалась дна. Хотя рядом лежали глубины, в которые лодке было опасно опускаться, Шульц решил проползти еще дальше и лечь на самое дно, где разрушения от глубинных бомб будут не так губительны; во всяком случае, лодка окажется вне пределов досягаемости «асдика». Можно будет выключить моторы и поберечь электричество. Придется заглушить почти все вспомогательные механизмы, чтобы свести к минимуму звуки: и основной гироскоп с его непрестанным низким гудением, и вентиляторы, и насосы. Может быть, таким образом они заставят преследователя проскочить мимо.

Но через несколько секунд они снова услышали эти страшные звуки: вот винты эсминца продвинули его вперед, остановились, и снова раздался оглушительный грохот глубинных бомб. Сколько это может длиться? Сколько еще им под силу выдержать? Умывальники и туалеты вышли из строя, электролампочки полопались, в боевой рубке отказал указатель разворота.

Неужели они должны и дальше так ждать, загнанные в ловушку и беспомощные, пока корпус не разворотит очередным взрывом и они, захлебываясь, не встретят свой жалкий конец? Что сделает командир? Все зависит только от него. Почему он ничего не делает, почему не отдает приказов? Неужели он бессилен? Или он считает, что все в порядке, пока лодка лежит здесь, пришпиленная к океанскому дну?

Им не оставалось ничего другого, кроме как ждать, надеясь на зимнюю темноту, которая в этих широтах наступала около шести часов. И тогда подлодка сможет осторожно подняться на поверхность – если к тому времени она вообще сможет подниматься…

«В 18.00, – гласит запись в бортовом журнале «U-48», – оторвались от дна, подвсплыли на двадцать футов. Взрывов не последовало…»

Хотя эсминец все еще вел поиск, подводной лодке удалось незамеченной оторваться от него. Сорок пять минут она с убийственной медлительностью ползла под водой. Отойдя от врага на две мили, командир убедился, что наверху все тихо, – похоже, им удалось уйти от преследования.

Осторожно поднявшись на поверхность, Шульц по трапу вскарабкался на ходовой мостик, чтобы наконец осмотреться, и увидел, что он всплыл как раз в середине группы кораблей вражеского конвоя. А он-то думал, что их всего два! Сумерки сгустились, но ночь была ясной и видимость отличной. Волнение было умеренным, а ветер стих. Низкий пологий корпус подлодки легко покачивался на поверхности, а вокруг были четко видны темные силуэты вражеских кораблей.

Шульц насчитал, что всего их было двадцать четыре. Двадцать четыре корабля сторожили свою жертву, которая, как они были уверены, все еще лежит на дне моря. Часть из них неторопливо курсировала в этом районе. Останавливаясь, они прощупывали дно «асдиком».

Чтобы производить как можно меньше звуков, Шульц отключил электроприводы и дизель-мотор и перешел на ручное управление. Лодка еле заметно сдвинулась с места, и он нацелил ее носом в проход между двумя кораблями – самый большой, который он только смог найти…

«Мы буквально выползли оттуда», – потом рассказывал командир. «Поднялись на поверхность, – лаконично записал он в бортовом журнале. И не в силах скрыть нотку торжества, добавил: – И ушли!»

Я спросил его о расстоянии между судами. «Когда мы проходили между ними, – прикинул он, – дистанция была ярдов восемьсот – девятьсот, при максимальной видимости. Могу сказать тебе, что после всех этих глубинных бомб мы еле держались. Вот это было хуже всего. Спустя какое-то время нам удалось запустить дизель, но сначала…»

Первым делом надо было заделать протечки. По всей лодке повреждения оказались куда серьезнее, чем сначала сообщалось. Все клапаны внешнего корпуса были вырваны из своих гнезд, вентиль воздухозаборника не действовал, вся система приводов, гирокомпас и магнитные компасы вышли из строя. Работы в лодке для ремонтных команд более чем хватало, но во время долгих тренировок мирного времени они научились справляться с аварийными ситуациями, и наконец самое главное оборудование заработало.

Боцман приказал не жалеть сока, а на ужин команда получила отменные бифштексы, которые всегда пользовались популярностью у моряков-подводников. Тем не менее, на лодке царило не лучшее настроение, все были под впечатлением того, что еще недавно смотрели в лицо смерти. Тем более, что экипаж еще не успел обрести ту уверенность в себе и лихую бесшабашность, которые свойственны опытным подводникам, – именно ими и объяснялись их удивительные успехи.

За ночь, когда подлодка «U-48» постаралась оставить между собой и врагами максимальное количество миль, на море началось волнение, ветер усилился, и видимость резко ухудшилась. Наступил тусклый рассвет, над морем повисла сетка дождя, который порывами бил в мокрые лица людей на мостике.

Скоро в поле зрения появился вражеский конвой, но чиф и его циклопы, как зовут машинную команду, все еще продолжали исправлять повреждения, и лодка не была готова к действиям, хотя Шульцу удалось поднять боевой дух команды. Он отлично понимал, как они себя чувствуют, потому что и сам испытывал то же самое. Их первый длительный опыт глубинной бомбежки, когда остается лишь беспомощно ждать вроде бы неизбежного конца, вымотал нервы и лишил инициативы. Панацеей от такого состояния могло быть только одно – успешная атака.

Чуть спустя, когда дождь внезапно усилился, мимо, буквально в ста ярдах, проскочили два эсминца; подлодку они не заметили. Вскоре на горизонте показались танкер и еще один корабль – скорее всего, они оторвались от предыдущего конвоя.

Хотя лодка в таком состоянии ни в коем случае не была в боевой готовности, Шульц взвесил свои возможности и атаковал. Первая торпеда – мимо! Вторая тоже прошла мимо цели: угол атаки был не самым лучшим. «Приходилось слишком полагаться на прикидки и на Бога», – уточнил потом командир.

Шульц предпринял третью попытку. На этот раз торпеда врезалась точно в середину тяжело груженного корабля, разорвав его пополам. Судно занялось пламенем и взорвалось: английский флот потерял танкер «Сан-Альберто» в 7379 тонн водоизмещением.

Так что психоз боязни глубинных бомб был излечен; команда отомстила за полученный ими жестокий опыт подводной войны.

Галерный раб

Мы выходим на боевое патрулирование. Пять минут назад отданы швартовы, и мы стоим в шеренге на борту, в последний раз прощаясь с нашими близкими, остающимися на пирсе: жены, подруги, портовые рабочие, которые готовили лодку к походу, девушки из гостиницы подводников в Лориенте – они тоже решили не упускать возможности в последний раз пожелать нам удачи.

День клонится к вечеру, и, пока мы неторопливо скользим на запад к устью гавани, фигуры на пирсе тают и расплываются в сгущающихся сумерках безрадостного февральского дня; трубы и литавры военного оркестра сливаются с плеском волн, стихают и остаются за кормой.

Пока я стоял на палубе, провожая взглядом тающую полоску земли, ко мне подошел свободный от вахты механик. Он был первым человеком, которого я встретил несколько часов назад, когда прибыл на судно. Пока я расспрашивал, как пройти к командиру, механик перехватил мой чемодан, когда я балансировал на шатком трапе.

– А вот кок, – сказал он, подходя, – и вам надо немедля с ним подружиться.

Я увидел широкое улыбающееся лицо, копну волос, глаза как черные вишни. Юноша был довольно полноват.

– Мы прекрасно договоримся, – сказал он. – Только дай знать, если захочешь спустить в гальюн какой-нибудь мусор. – И он расхохотался низким рокочущим басом.

Стали собираться и другие. Кто-то увидел висящую у меня на шее «лейку».

– Ну, классно, парень! Она твоя?

– Меня зовут Франц, – сообщил другой и добавил, словно в том была необходимость: – Я из Вены, а вот он Пепи, из Штирии.

Пепи вышел вперед и пожал мне руку.

– Как видишь, мы тут отовсюду, – сказал механик. – Потерянные немцы, как мы их называем, фольксдойчи. Вот он из Польши, а Биллем – из Нижней Силезии…

Меня окружали незнакомые лица – крепкие, раскованные и непринужденные парни. Многие из них недавно побрились, во всяком случае, не далее чем вчера, но скоро их облик изменится. Пройдет не так много времени, и они будут выглядеть настоящими бандитами.

Их дружелюбие выражалось в желании помочь мне. Ведь я был всего лишь гостем на борту, значительно старше их, резервистом.

Почти стемнело. Перед закатом солнца сгрудившиеся на горизонте облака на мгновение разошлись, и последний луч упал на пологую береговую линию у входа во внутреннюю гавань, оставив в памяти очертания древней церкви на высоком утесе. Когда мы миновали остров Ле-Груа, лежащий в нескольких милях от берега, эскорт, оставив нас, вернулся в гавань, и мы очутились одни в открытом море.

Стоя на мостике рядом с впередсмотрящим, я слышал ровный рокот дизеля, который доносился из открытой горловины люка; мягко мерцала подсветка приборов, и я ощущал странный запах, которому было трудно подобрать определение – запах подводной лодки, который старые члены команды воспринимали как дыхание родного дома, привычного настолько, что его даже не замечаешь.

На крохотном камбузе кок готовил ужин. Сегодня он будет подан на пару часов позже из-за позднего отхода. Когда еда будет готова, дежурный стюард пройдет по центральному проходу, готовя стол для моряков; младшие офицеры будут есть у себя, над центральным постом; в одной руке у стюарда будет бидон с кофе или свежезаваренным чаем, а в другой – напоминающий ведро контейнер с едой. Когда лодку качает на морской волне, стюардам приходится нелегко – локтями они упираются в переборки, ищут за спиной опоры, а команда то и дело подхватывает и поддерживает их, чтобы ужин в целости и сохранности дошел до моряков. Те же, кто не может вынести такую жизнь… что ж, им приходится очень плохо. Тех, кто не в состоянии жить на подводной лодке, довольно быстро списывают на берег.

Пока стюард ждет на камбузе, на столах ставят бортики, чтобы при качке тарелки не слетали на палубу. В старшинской кают-компании тоже в ожидании ужина стоит возбужденный гул голосов.

Из дверей камбуза показывается распаренное, лоснящееся лицо кока, и, прежде чем начать раздачу тарелок, он предупреждает:

– Вареные яйца, по три каждому! – затем, отсчитывая каждое, укладывает их в контейнер.

После яиц идут корнишоны, и стюард из матросской кают-компании, «эмиссар народа», снова пускается в путь, минуя старшинскую кают-компанию, пролезая сквозь овальное отверстие люка. Далее идут контрольный пост, еще один высокий комингс, каюта командира, где он сидит за чтением. И наконец он попадает в матросскую кают-компанию, расположенную ближе к носу.

С младшими офицерами обхождение повежливее. Яйца им выкладывают каждому на свое блюдо, на отдельных тарелках – корнишоны, масло на металлическом блюде; перед ними – толстые ломти бекона и сосиски. В чай по желанию можно подливать лимонный сок, буханки хлеба покачиваются в сетках над головами, откуда каждый может брать их.

Внезапно в середине трапезы из их кают-компании доносится возглас:

– Музыку! Эй! Центральный пост! Где этот лентяй-телеграфист?

Любитель музыки с силой бьет кулаком по столу, ножи и вилки подпрыгивают.

– Эй! Центральный пост! Вилли! Запусти музыку, ладно? Скажи этому бездельнику! Радио, какие-нибудь пластинки, только заведи чего-нибудь!

Послание доходит до акустика, который сидит в своем отсеке напротив каюты командира; в его распоряжении – радио и проигрыватель. И через несколько секунд непонятно откуда по лодке разносится мелодия: «Не унывай!» С ней сплетается голос певца:

Не унывай! И не смотри на жизнь так хмуро!

Плохие времена пройдут!

Ведь все равно наступит утро.

Не унывай, мой милый…

– Кок! – рычит Эдвин. – Что у тебя за яйца? Только посмотри на них! Да это же муравьиные яйца, вот что они такое! Гони мне еще полдюжины, а лучше восемь штук. Чтобы тут же было восемь яиц, а то я…

На борту любят грубовато подшучивать друг над другом, и человеку без чувства юмора делать тут нечего.

Подключается и Пауль, штурман (мичман второго класса):

– Кок, мои яйца пахнут дизельным маслом. Ты что, жаришь на нем? Вот, можешь попробовать их, – обращается он к телеграфисту второго класса. Тихий спокойный человек, он, как считает штурман, – лучший специалист по яйцам. – Как, ты чувствуешь в них что-то странное? Конечно, масло сквозь скорлупу не пройдет, но все же…

– Да. Да, боюсь, что так и есть, – изображая из себя арбитра, говорит эксперт. Чтобы утвердиться в своей оценке, он берет себе еще три яйца и с серьезным видом изучает их.

Кок обеспокоенно ждет вердикта и спешит приготовить еще несколько яиц для Пауля, чтобы успокоить его.

В матросской кают-компании обычно едят голыми руками, как только что Эрвин. Яйца просто берут с подноса и запихивают их в рот или же кладут на ломоть хлеба и расправляются с ними без помощи ножа и вилки. Что же до последующего мытья рук… «Чего? – удивятся матросы. – В середине ужина? Слишком много хлопот. Хватит раз в день сполоснуться масляной водой из цистерны!»

С камбуза, где опять уединился толстяк, доносится шипение: на сковородке последние яйца. Кто возьмется их съесть? Решается только Эрвин. И куда только при его маленьком росте в него столько влезает?!

Даже по окончании ужина у кока хватает работы. Горячей водой вымыть всю посуду из кают-компаний. В старшинской кают-компании уже начинают собирать остатки ужина в мусорные корзины, опускать бортики на столах и протирать их, чтобы они не выглядели как поле боя отступившей армии.

Пока дневальный промывает в теплой морской воде приборы и посуду, младший командный состав разбредается по своим койкам.

Подводная лодка уже ушла далеко в залив, и ее длинное тело прорезает волны Биская. Над двойными рядами коек, висящих по всем переборкам, неторопливыми маятниками покачиваются сетки с буханками. За три недели они покрываются плотной зеленовато-белой плесенью. Экипаж зовет их «белыми кроликами», когда снимают сетки, держа их за «уши». Потом, когда хлеб кончается, в дело идут сухари и печенье.

Восемь склянок. В 20.00 отдежурившая вахта спускается вниз поужинать. Покончив с едой, они еще остаются немного посидеть, а потом уходят. Когда подводник засыпает, какой бы грохот ни стоял вокруг, он вряд ли оторвется от подушки. Радио хрипит, свистит и завывает на пределе громкости – идет вечерняя программа из Германии, которую тут называют «тысяча веселых известий»…

Но рабочий день у кока еще не окончен. Ему не надо стоять вахты, это да, и он может спокойно спать по ночам, но рано утром ему уже нужно быть на ногах и готовить завтрак.

Если вахтенный, который стоит вахту от полуночи до четырех утра, захочет что-нибудь перекусить или выпить кофе, то он должен будет сам позаботиться о себе. Прежде чем покинуть камбуз, у кока остается последняя обязанность. Вооружившись ключами и карманной лампой, он приносит из хранилища консервы и свежее мясо из холодильника. Возвращаясь, он осторожно балансирует в проходе, минуя его шаг за шагом, – в руках он держит набор консервных банок и телячье филе.

– Завтрашний обед, – улыбается он мне, проходя мимо.

Внезапно отдергивается темно-зеленая занавеска у одной из коек, и из-за нее высовывается голова.

– Что ты там тащишь? Кровельный материал?

– Blanquettes de veau, – высокомерно говорит глава камбуза и разъясняет особо тупым: – Телячьи отбивные.

– Одеяла?^[1] У нас дома бывали какие угодно отбивные, но уж матушка никогда не заставляла нас есть одеяла.

Кок поворачивается и возмущенно глядит на остряка: задета его профессиональная гордость.

– Меня не интересует, что там твоя мамаша делала, а вот моя классно готовила blanquettes de veau, и, если ты не возражаешь, я буду готовить по ее рецепту. Она имела дело с кусками в двести девяносто фунтов, так что кому, как не ей, знать…

Преисполненный гордости, кок стоит во всей красе, готовый к бою, и, когда его встречает оглушительный хохот, на лице его отражается откровенное изумление; он стоит весь в испарине, крутя в руках шмат мяса, и тыльной стороной ладони убирает упавшую на глаза прядь волос. Вот он, наш невоспетый герой…

Долгая пауза и затем, наконец, с одной из коек доносится спокойный голос:

– Все в порядке, приятель. Все в норме. Мы все знаем, что ты чертовски хороший кок. А теперь – спокойной тебе ночи. Спокойной ночи всем.

Лодка «Красный дьявол»

Мало кто из экипажей подводных лодок мог действовать лучше их или держаться столь же гордо, чем команда «U-57», одной из маленьких «прибрежных» субмарин в 300 тонн водоизмещением, хотя с каждым рейдом шансы на успех все уменьшались.

На своей конической рубке она несла эмблему в виде двух вздыбившихся демонов, каждый из которых держал пылающий факел. Их приказал нарисовать первый командир подлодки, и именно из-за них «U-57» обрела свое прозвище «Красный дьявол». Но это было позже, когда она стала знаменитой. А когда на ее командный мостик поднялся Эрих Топп, она была обыкновенной «U-57».

В пятницу, 13 февраля 1940 года, лодка была готова выйти на патрулирование – первое под началом нового командира. Пятница, 13-е число! Так что Эрих Топп, храня верность старым суевериям, отплыл в четверг. Он переправился через акваторию гавани, снова пришвартовался на другой стороне ее, кончил загрузку и на рассвете бесшумно вышел в море прежде, чем судьба успела кинуть на него взгляд.

Над Северным морем продолжал висеть непроглядный туман, из которого вынырнула плавучая мина. Качнувшись, она с жутким скрежетом проползла вдоль обшивки и, не причинив вреда, пустилась в дальнейшее плавание. (По международным соглашениям, мина, сорвавшаяся с места постановки, должна была автоматически подрывать себя, но за это никогда нельзя было ручаться.)

В Норвегии Топп пополнил свой запас дизельного топлива и пустился на поиск вражеских кораблей. Едва только он оставил Корс-фьорд, как один из вахтенных на мостике заметил, что ровную шелковую поверхность моря прорезал пузырчатый след: две торпеды с двигателями на сжатом воздухе шли прямо на лодку.

– Право на борт! – рявкнул вахтенный офицер. – Полный вперед!

Взлетев на мостик, Топп еще успел увидеть, как торпеды прошли мимо лодки, которая успела увернуться от атаки британского противника. Попытка преследовать и настигнуть вражескую субмарину не удалась из-за поломки гидрофонов, и «U-57» пришлось отказаться от нее.

Первая часть патрулирования длилась пять дней, и за это время было израсходовано все то небольшое количество торпед, которое лодка прибрежного типа могла иметь на борту. Топп потопил одинокий транспорт, который шел в Англию с грузом строевого леса на борту, и еще одно судно с боеприпасами, отбившееся от конвоя. Несмотря на то что работа гидрофонов оставляла желать лучшего, он смог увернуться от дождя глубинных бомб, которые обрушили эсминцы конвоя, и получил благодарность от Деница: «Хорошо сработано, «U-57»! Так держать!»

Краткий заход в Берген для пополнения запасов – и «U-57» снова в море. В тумане, стоявшем у северо-западного побережья Шотландии, в поле зрения попал гигантский конвой, но в решающий момент новый стармех не смог переложить рули, и Топпу пришлось упустить конвой; его походный порядок был самым большим из тех, что командиру доводилось видеть за всю войну.

В северной части Ла-Манша, у самого входа в Ирландское море, подлодка наткнулась на судно в 5 тысяч тонн и после отчаянной погони с четвертой попытки потопила его. Но субмарина слишком поздно заметила самолет и не успела погрузиться. Самолет сбросил бомбы, но, к счастью, все они прошли мимо.

Затем Топп зашел в Лориент, чтобы снова пополнить запасы. По пути на север подлодка опять подверглась атаке с воздуха. Пулеметный огонь оставил в ее борту пятнадцать пробоин, но никто не пострадал. Самолет сбросил одну бомбу, которая не взорвалась.

Не прошло и недели, как лодка снова оказалась в северном Ла-Манше. Десять дней маленькое судно боролось с постоянными штормами. Десять дней она ничего не видела и не слышала, кроме ударов волн, скорбного неба и свиста ветра. Гидрофоны удалось отремонтировать, но в первый же штормовой день они снова вышли из строя, лишив командира единственного контакта с внешним миром, когда лодка шла в подводном положении.

На одиннадцатый день после выхода из Лориента, когда шторм достигал шести баллов, в поле зрения появился теплоход. Лодку швыряло на волнах, как теннисный мячик. Она просто не могла держаться на перископной глубине, чтобы при свете дня нанести удар из-под воды. Скользнув пониже, она подняла нос и снова подвсплыла так, чтобы на поверхности появился конус ее рубки. То и дело проваливаясь в расщелины волн, она наконец смогла подобраться поближе к уходящему врагу. На корме чуть просматривалось его название – «Керамик». Но при таком состоянии моря преследование было невозможным. Топпу повезло. Шестнадцать тысяч тонн – вот это посудина! Еще в Первой мировой войне «Керамик» благополучно пережил три нападения подводных лодок; мало кто обладал таким опытом.

Тринадцатый день в море. Из низких облаков внезапно вывалился самолет. На этот раз бомбы упали в опасной близости, и лодка содрогнулась. Один из дизелей сорвало со станины, погнуло распределительный вал; был разбит почти весь пульт управления. Лодка нырнула, так как, к счастью, водонепроницаемый корпус не пострадал, и, поскольку находилась на мелководье у берега, легла на дно.

Пока шел ремонт повреждений, командир обсудил положение со своими офицерами. Главный инженер, как человек, отвечающий за техническое состояние лодки, настойчиво потребовал возвращения на базу. Дизели практически вышли из строя, а остальные повреждения с трудом удастся залатать в надежде, что лодка с трудом как-то доползет до дому. С другой стороны, Рейхенбах, младший вахтенный офицер, предположил, что они не могут вернуться домой, не выпустив ни единой торпеды: весь их запас продолжал находиться в торпедных аппаратах.

Командир согласился. Но каким образом покалеченная лодка может подойти на расстояние прицельного выстрела? Ведь на поверхности он могла давать максимум девять узлов. Единственная возможность заключалась в том, чтобы оставаться на месте в какой-нибудь точке, мимо которой рано или поздно должен будет пройти вражеский корабль, и ждать развития событий. Возражал только чиф. Было принято решение: возвращаться на север Ла-Манша.

Так что в ночных сумерках «U-57» медленно и осторожно двинулась по узостям проливов, проскользнув незамеченной мимо нескольких эсминцев. На берегу продолжали подмигивать навигационные огни. В Первой мировой войне Ирландское море было основным охотничьим угодьем подводных лодок, но теперь, с их тщательно продуманной системой морского и воздушного патрулирования, с эффективно действующей системой противолодочной обороны, англичане были уверены, что можно не гасить навигационные огни. Подводные лодки? Так глубоко во внутренних водах? Исключено! Так что благодаря маякам «U-57» могла с предельной точностью держаться на фарватере.

В надводном положении Топп осторожно полз в самой глубине логова льва. Пока его никто не заметил, когда он проходил мимо вражеских патрулей. Но сколько это может продолжаться, он не мог знать.

Через несколько часов движения по узости пролива он увидел приближающийся конвой. К счастью, луна была скрыта облаками. С мрачной решимостью Топп сменил позицию и, рванувшись вперед, выпустил залп из трех торпед. Едва только первая оставила торпедный аппарат, подводную лодку заметил эсминец на правом фланге конвоя. При втором выстреле Топпу пришлось двинуться прямо на другой эсминец, державшийся между судами. Торпедный след выдал его, и оба эсминца, развернувшись, на полной скорости помчались к нему.

Тем временем первая торпеда с оглушительным грохотом врезалась в цель, а после нее и вторая. Перед тем как сделать третий выстрел, Топп еще имел возможность отхода. Но наконец цель появилась в прицеле, и он услышал команду офицера на центральном посту.

Топп почувствовал, как лодку качнуло, когда третья торпеда покинула аппарат, и тут же скомандовал:

– Центральный пост, центральный пост! Вниз-вниз-вниз!

Главные клапаны погружения были открыты, приборы ночного видения на мостике мгновенно сняты и вместе с вперед смотрящими опущены в люк. Командир последним скатился по трапу, задраив за собой крышку люка.

Пока лодка погружалась (под ней было всего двадцать пять фатомов^[2]), донесся третий взрыв – и последняя торпеда нашла свою цель. В носовые цистерны хлынул мощный поток воды, и через несколько секунд лодка, клюнув носом, тяжело врезалась в дно.

Продуться! Быстрее! Отползти подальше от места погружения, пока эсминцы не нащупали! Оторваться от дна, скорее наверх! Что случилось? Клапаны погружения все еще открыты! Нос чуть приподнялся, но корма тут же села на дно и завязла в нем. Лодка набрала слишком много воды: в ее корпусе – три дополнительные тонны.

Начали грохотать взрывы глубинных бомб.

– Стоп донные насосы!

Все механизмы были застопорены, чтобы не выдать местонахождение лодки, которая беззвучно лежала на дне. Морскую воду вычерпывали ведро за ведром и выливали в приемники насосов. Таким образом удалось ликвидировать дифферент.

Но глубинные бомбы продолжали рваться в опасной близости, чтобы можно было спокойно перевести дыхание. Лодка трещала по всем швам. После каждого разрыва в центральный пост поступали сообщения о новых протечках, во всех отсеках вода капала и хлестала.

Погас свет, и в темноте навалился животный страх; растерянность все росла. Топп, задавая вопросы, заставил себя говорить спокойным размеренным тоном; он сделал несколько небрежных замечаний, скрывая от людей правду, ибо истина была в том, что сейчас их судьба висит на волоске…

Бомбардировка продолжалась весь остаток этой ночи, на следующий день и еще одну ночь. Каждые полчаса над головами проходил один из преследователей, по пути сбрасывая бомбы.

И каждый раз с наступлением паузы все прислушивались – минуты тикают одна за другой… все тихо… тишина продолжается… неужто пронесло? Но вот снова слышны винты эсминца. О господи, они остановились; «асдик» нащупал лодку… они снова начинают…

Глухой грохот, еще один разрыв… Казалось невероятным, что лодка еще жива. Может, она попала в складку морского дна, которая как-то прикрывает ее от мощи взрывов? Годится ли такое объяснение?

Прошел еще час. В лодке стоял густой спертый воздух, установки кондиционирования больше не работали. Топп отправил экипаж по койкам. Каждый получил патрон углекислого калия с загубником на конце, через который надо было дышать. Он сам зажал его зубами, потому что поташ поглощал углекислый газ. Командир и офицеры сидели, сгрудившись вокруг штурманского стола с картами, в единственном месте, которое они могли найти. Команда никогда не бывает вся целиком свободна от вахт, и в нормальных условиях на койках может отдыхать только половина личного состава.

Остальные, подложив одеяла, лежали на стальных плитах пола. Некоторые – прямо в воде, которая поднялась на несколько дюймов, и командиру, который с фонариком в руке каждые полчаса делал обход, дабы убедиться, что из труб торпедных аппаратов не хлынула вода, приходилось осторожно обходить лежащих.

Да, часть этих молодых людей в самом деле спали, свободные от ответственности, свободные от давящей силы предвидения и предчувствия своего конца. Ближе к полудню все стали испытывать голод. О горячей пище не приходилось и мечтать, поэтому на камбузе сделали бутерброды и пустили их по рукам.

Между тем в субмарине сгущалась духота, дышать можно было только быстрыми глубокими вдохами. Вокруг продолжали греметь взрывы. Затем снова наступала пауза, в которой было слышно, как прямо над головой очень медленно проворачиваются винты эсминца. Внезапно удар подкинул лодку кверху, но она снова легла на дно. Люди с вытаращенными от страха глазами повскакивали с мест и, оцепенев, замерли, прислушиваясь…

Вот! Слышите? Что-то со скрежетом скользнуло по корпусу.

– Трал! – прошептал второй офицер.

Командир кивнул. В голове у него была лишь одна мысль: мы должны сохранять спокойствие; стоит кому-то лишь моргнуть, и может начаться паника…

Трал скользнул по обшивке и ушел к корме. Звук винтов стал тише по мере того, как эсминец удалялся от подводной лодки. Но глубинные бомбы продолжали падать в воду. Рубка дергалась и скрипела, из всех щелей текла и брызгала вода. Последняя помпа вышла из строя. Если бы в этом типе лодок емкости с горючим не были скрыты за жесткой обшивкой, то дизельное топливо давно бы поднялось на поверхность, обозначая мишень, которую надо уничтожить.

Час шел за часом, в лодке сгущалась непроглядная темнота. В кают-компании и кубрики давно уже пришла ночь, душная и давящая, полная непреходящего ужаса погребения заживо…

Преследователи удалились, и снова воцарилась тишина. На головы подводников было обрушено более двух сотен глубинных бомб, но они были довольны, что свое задание выполнили.

«22.30. Все тихо. Пытаемся включить помпу. Надеемся в 23.00 подняться на поверхность.

22.40. По-прежнему тихо.

22.50. Снова глубинные бомбы. Придется ждать, как минимум, до полуночи.

14.00. Продуты все цистерны. Оторвались от дна».

Едва субмарина показалась на поверхности, был откинут люк конической рубки, и чистый пьянящий воздух наполнил изголодавшиеся легкие. Волнение моря шесть баллов, вокруг угольно-черная ночь; лучше и быть не может. Эсминец и какое-то другое судно еле просматриваются где-то далеко по корме, но подлодка лежит так низко на воде, что они практически не могут ее увидеть и продолжают стоять.

– Всем по местам, малый вперед!

Электромоторы, пущенные в ход вместо дизелей, работают почти беззвучно, и подлодка, не выдавая своего присутствия, медленно поползла по поверхности.

Оба компаса вышли из строя, на небе не просматривается ни одной звезды. Никакой возможности определиться и по навигационным огням. Но шторм не стихает, скорее всего, он идет с северо-запада; в последний раз он дал знать о себе сорок восемь часов назад. Значит, у них есть хоть какой-то шанс, и Топп использовал единственную надежду вырваться из смертельной ловушки северного Ла-Манша, проложив курс к выходу в открытое море.

Между тем все свободные от вахты моряки лихорадочно работали, устраняя повреждения внутри лодки. К рассвету магнитный компас снова заработал, и Топп смог определить свое местонахождение. Он убедился, что принял верное решение, и наконец «U-57» вышла в открытое море.

В аппаратах еще оставались в запасе две торпеды. Лодка нырнула и снова поднялась на поверхность. Самолет по правому борту! И вдали вереница дымков – конвой! Как можно быстрее вниз и на полной скорости к нему – как раз чтобы успеть перехватить одинокое судно, что тащится в самом хвосте конвоя. Топп пошел в атаку, выпустив две торпеды. Танкер взорвался огненным клубом, плотные облака дыма взмыли кверху, затянув все морское пространство.

В погоню за ними кинулся специальный охотник за подводными лодками. Каждая из восьмидесяти сброшенных им глубинных бомб обладала вдвое более мощным взрывным зарядом, чем предыдущие бомбы. Лодка дергалась и дребезжала, едва не разлетаясь на куски. Но в этот раз она могла погрузиться глубже, и хотя медленно, но продолжала двигаться вперед, уходя от погони.

Наконец преследование прекратилось, и все стихло. Наконец Топп мог положить свою отважную лодку на океанское дно, позволить себе и своей команде отдохнуть – наконец-то наступило блаженное спокойствие.

Был организован грандиозный гала-банкет (он стал традиционным на «Красном дьяволе» после того, как к цели уходила последняя торпеда и лодка разворачивалась носом к дому). Все деликатесы, что хранились на камбузе и в трюмах, – а продовольствием подводные лодки снабжались неплохо, – появились на свет. Меню банкета ходило по рукам, и в этой неформальной обстановке каждый член команды мог выбрать что его душе было угодно.

Обед был великолепен. Топп сидел в окружении своей команды. Он больше не был новым командиром, ушедшим в свое первое патрулирование. Он был теперь стариком, человеком, которому можно доверять, человеком, который сейчас сидит, уставший до изнеможения,но который,совершив памятный подвиг, провел их меж смертельных опасностей.

Но поход «U-57», которая вышла в море в пятницу 13-го числа, еще не окончился.

На следующий день принес неприятности единственный оставшийся в строю дизель – сломалось сцепление. Реверс был перемонтирован для движения вперед, и лодка продолжала ползти. Каждый день она подвергалась нападениям с воздуха, и каждый раз ей приходилось нырять, чтобы уходить от пуль и бомб. Наконец, несмотря на бдительность вперед смотрящего, вражеский самолет был замечен слишком поздно, и, когда лодка погружалась в поисках спасения, по ней прошлась очередь. Она получила десять пробоин, но никто не пострадал.

Подлодка продолжала идти к дому, пока наконец в вечерних сумерках не оказалась в виду Брунсбюттеля. Служба движения, расположенная на той стороне канала, что выходила к морю, уловила сигнал, и все было готово для свободного прохода лодки. Распахнулись запорные ворота. Когда подлодка начала вдвигаться в них, норвежский пароход стал спешно отходить в сторону.

– Вижу красный!

Затем внезапно стал виден зеленый свет на пароходе. Его корма все еще была в спокойной воде шлюза, а нос – во власти прибойной волны в четыре узла, и беспомощного норвежца несло прямо на субмарину.

– Полный назад! – рявкнул Топп, но было уже поздно.

Раздался ужасающий грохот, когда пароход врезался в подлодку. Доля секунды леденящего ужаса, и Топп приказал всей команде – за борт! Коническая рубка качнулась по широкой дуге, врезавшись в борт парохода на уровне палубы, и лодка пошла вниз. Через пятнадцать секунд она исчезла из виду.

За это короткое время большинство экипажа успело оказаться за бортом, где их тут же подхватило течение и вынесло в море. Всю ночь шли поиски, и наконец всех выживших удалось найти.

Один из них был в радиорубке, когда субмарина ушла под воду. Когда она легла на дно, то он увидел, что стоит, держа голову в воздушном пузыре. Несколько раз он пытался найти дорогу и под водой добраться до люка рубки, который был в соседнем помещении, и после каждой попытки ему приходилось возвращаться к своему воздушному пузырю, чтобы перевести дыхание. На восьмой раз ему повезло, но, добравшись до люка, он увидел, что тот перекрыт телами друзей, захлебнувшихся, когда они пытались отдраить его. Он оттащил их в сторону, добрался до запорного рычага люка, смог открыть его и вынырнул на поверхность. Почти без сознания и без сил, он пришел в себя на берегу, куда его выкинуло приливом.

Он настоял, чтобы присоединиться к своим товарищам по «U-57», которые, выстроившись под серым декабрьским небом, были готовы отдать рапорт командиру. Они стояли по стойке «смирно» в том виде, как их подняли из моря, закутанные в одеяла – печальный измотанный экипаж. Старший по команде сделал шаг вперед и заговорил, медленно и с трудом, он почти шептал, потому что от соленой воды у него опухло горло.

– Герр… обер-лейтенант, команда выстроена в полном составе… кроме шестерых. И я бы попросил… я прошу вас… мы все хотели бы остаться одним экипажем… и, если возможно, мы попросили бы вас быть нашим командиром…

Похоже было, что Топп готов был заговорить, но с губ его не сорвалось ни звука. Как и большинство из его команды, он стоял с обнаженной головой и поэтому не мог отдать честь. Все видели, как он недвижимо застыл на ледяном ветру, а затем повернулся и медленно пошел прочь.

Часть вторая Лето 1940 года – весна 1942 года

ОБЗОР БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

Базы подводных лодок в Атлантике

Во второй половине 1940 года факторы, способствующие успеху операций подводных лодок, обрели более чем благоприятный характер.

До падения Франции и оккупации портов на ее Атлантическом побережье подводные лодки были привязаны к базам в Северном море. Небольшие глубины этого района позволяли врагу минировать судоходные пути и полностью доминировать в узком проходе между Шотландией и Норвегией.

Когда были заняты Лориент, Сент-Назер, Брест, Ля-Палис и Бордо, субмарины получили возможность действовать с баз, расположенных куда ближе к главным морским артериям Британии, и из-за глубоководья врагу стало куда труднее ставить минные заграждения.

В этих портах, начиная с Лориента, сразу же началось сооружение мощных укрытий для подлодок, непробиваемых бомбами. Они были настолько надежны, что после того, как бетон затвердел, их не могли разрушить ни самые мощные бомбы, изобретенные к концу войны, ни серия бомб, падающих в одну и ту же точку.

Более того, иностранные рабочие, трудившиеся в этих портах под руководством немецких инженеров, обрели такое профессиональное мастерство, что в конечном итоге портовые службы стали работать столь же надежно, как и в самой Германии. Зимой 1940 года количество подводных лодок, патрулировавших в открытом море, упало до самого низкого за время войны уровня, но уже следующей весной, благодаря этим и другим мерам, новые конструкции привели к сокращению потерь, и все новые и новые флотилии вступали в строй.

Угроза вторжения в Англию

Лишь к лету 1940 года Британия, набираясь опыта, стала выстраивать эффективную систему противолодочной обороны. Но хотя она требовалась и раньше, необходимость заставила англичан вывести эсминцы из состава конвоев и перебросить в Ла-Манш, чтобы предотвратить угрозу высадки немцев.

В результате в этот период конвои шли под слабой защитой, и подлодкам удавалось добиваться внушительных успехов. Нападая по ночам группами в надводном положении, они проводили ряд кратких, но убийственных по своим результатам атак, в результате чего целые конвои бывали едва ли не полностью уничтожены. Например, в октябре 1940 года за ночь было потоплено тридцать одно судно в составе одного и того же конвоя (173 тысячи тонн водоизмещением); на следующую ночь – еще семнадцать судов (110 тысяч тонн), а за оставшиеся дни суда из разгромленного конвоя^[3] (43 тысячи тонн).

Те времена, когда каждая лодка, возвращаясь на базу, рапортовала о потоплении сорока или пятидесяти тысяч тонн, были звездным временем таких асов-командиров субмарин, как Прин, Кречмер, Шейке, Фрауэнхайм, Кунке, Шульц и Эндрас.

Растущая мощь обороны

Но в сентябре 1940 года Соединенные Штаты перебросили в Англию пятьдесят эсминцев, и те сразу же вышли на боевое дежурство, а поскольку с наступлением зимы угроза вторжения с каждым днем становилась все менее вероятной, английские эсминцы начали возвращаться к несению конвойной службы. И благоприятные для подводных лодок условия стали сходить на нет.

В следующем году были организованы и подготовлены специальные группы сопровождения конвоев, со стапелей в массовом порядке стали сходить новые типы охотников за подлодками. Среди них были корветы, корабли, уступающие эсминцам по размерам, но вооруженные глубинными бомбами с усовершенствованными взрывателями и счетверенными артиллерийскими установками. Набирали силу, и количественно и качественно, воздушные противолодочные патрули. Летающие лодки сами по себе теперь входили в состав конвоев – и на новых конвойных крейсерах (которые впервые появились в сентябре 1941 года), и на некоторых торговых судах.

В конечном итоге враг обрел умение избегать ночных атак подводных лодок с поверхности. Окружающее пространство постоянно освещалось световыми бомбами, подвешенными на парашютах. Теперь редко удавалось застать конвой врасплох и заставить его рассеяться, как это бывало несколько месяцев назад. Капитаны торговых судов строго соблюдали свой порядок следования и каждый раз все с большей точностью и исполнительностью поддерживали контакт с военным сопровождением в соответствии с обговоренными планами. Не было никаких примет паники; часто, даже теряя корабль за кораблем, караван продолжал плавание, успевая подобрать почти всю команду тонущих судов, и, с приключениями добравшись до Британии, суда были готовы снова выйти в море навстречу неизвестной судьбе.

Новое поколение командиров подлодок

Таким образом, атакуя конвои, подлодки действовали в куда менее благоприятных условиях, чем раньше. Даже самые удачливые командиры, остававшиеся в море, чувствовали, что с трудом приспосабливаются к скорости и размаху изменений. Несмотря на то что экипажи буквально на глазах совершенствовали свое мастерство и повышали выносливость, подлодкам приходилось постепенно отходить от образцов безрассудной лихости своих недавних действий: если они пытались добиться хоть каких-то успехов, продолжать действовать по-старому было бы глупо.

К сентябрю 1941 года большинство представителей старшего поколения, которые командовали подлодками еще до войны, или погибли, или больше не выходили в море. Часть из них занималась береговой подготовкой, другие приняли на себя командование новыми флотилиями подводных лодок или с повышением перешли в штаб адмирала Деница. Три выдающихся командира – Прин, Шепке и Кречмер – пропали без следа за несколько мартовских дней 1941 года. Лодка Прина «U-47» была уничтожена со всей командой 8 марта 1941 года британским эсминцем «Вулверин», когда пыталась атаковать конвой. Кречмер, завоевавший звание «Лучшего стрелка» уничтожением судна в 300 тысяч тонн водоизмещением, был захвачен и взят в плен во время нападения на конвой 17 марта, когда ему и части экипажа удалось спастись из тонущей «U-99». В том же сражении погиб Шепке со своей подлодкой «U-100».

Из поколения, которое наследовало этим ветеранам, некоторые начинали ходить в море первыми лейтенантами при своих предшественниках. Как, например, Эндрас у Прина на «U-47» и Сарен при Шульце на «U-48». Другие же были новичками в подводном флоте.

РАЗМАХ ОПЕРАЦИЙ ПОДВОДНОГО ФЛОТА

Южная и срединная Атлантика

Поскольку Объединенные Нации, в 1941 году заняв Исландию и Азорские острова, развернули на них свои военно-воздушные базы, они получили возможность патрулировать с воздуха гораздо более обширные районы. Чтобы обрести оперативный простор, подлодкам приходилось уходить далеко в южную и срединную Атлантику, где необозримые океанские пространства способствовали скорее обороне, чем нападению. В этих районах действовали главным образом крупные подлодки класса IX семьсот сорок тонн водоизмещением из 2-й флотилии, базировавшейся в Лориенте.

Средиземноморье

В ноябре 1941 года немецкие подлодки впервые появились в Средиземном море. Итальянцы доказали, что они не в силах защищать морские пути, по которым шло обеспечение африканского корпуса Роммеля; с таким же успехом они пытались атаковать и британские коммуникации. На помощь им была брошена флотилия немецких подлодок. Взамен в Бордо был послан отряд итальянских подлодок для действий в Атлантике. Как и предполагалось, двадцать четыре из тридцати пяти немецких субмарин успешно прошли Гибралтарский пролив и достигли Италии. База подводных лодок в Ла-Специи и часть доков были предоставлены в их распоряжение.

Позже они успешно базировались в Поле, Саламисе (Греция) и Тулоне.

В сравнительно узком внутреннем Средиземном море с его прозрачной водой и отсутствием частых штормов действовать подводным лодкам было особенно трудно и обходилось довольно дорого – особенно когда за ними шла активная воздушная охота, против которой они на первых порах могли обороняться лишь зенитками итальянского производства «бредас», установленными на мостике в водонепроницаемых контейнерах.

Арктика

После вторжения в Россию операции подлодок захватывали все новые районы. Корабли арктической флотилии со своих баз в Северной Норвегии атаковали английские, а потом англо-американские конвои, идущие в Мурманск и Архангельск. В этих широтах трудности усугублялись постоянным днем в летние месяцы и постоянной ночью – в зимние.

Сеть коммуникаций подводного флота

Некоторым экипажам подлодок доводилось в свое время бывать и в Средиземном море, и в арктических районах, но в течение этого периода войны центр их оперативной деятельности находился в устье внутренней гавани Лориента, напротив города-крепости Порт-Луи. Тут Дениц, адмирал подводного флота, организовал свою скромную штаб-квартиру вместе с капитаном, а позже вице-адмиралом Годтом, начальником оперативного штаба, который всю войну был его ближайшим советником. Позже штаб-квартира была переведена в Анже, в ста пятидесяти километрах к юго-западу от Парижа, затем в Берлин, а в 1944 году она расположилась недалеко от Бернау и, наконец, во Флесенбурге на границе Германии и Дании.

Где бы ни действовали подводные лодки, из любой точки мира они поддерживали радиосвязь со всеми этими штаб-квартирами и их региональными отделениями. Таким образом донесения от всех патрульных подлодок сходились в одно место, где разрабатывались оперативные планы и выдавались в форме приказов.

Тактика «волчьих стай»

К июню 1941 года количество подлодок, действовавших в открытом море, увеличилось до тридцати двух, и адмирал Дениц получил возможность реализовать свою так называемую тактику «волчьих стай».

Едва только информация о выходе какого-либо конвоя поступала в его штаб-квартиру, подводные лодки, поджидавшие по соседству, получали приказ вести разведку на курсах, которыми конвой, скорее всего, должен был проследовать. Как только визуальный контакт с конвоем был установлен, заметившая его подлодка должна была немедленно сообщить позицию конвоя, его курс и скорость, а также время, когда его удалось впервые заметить. Тогда все остальные подлодки в этом районе, если они при получении сообщения о конвое еще не действовали по своей инициативе, должны были сбиться в стаю для нападения.

Сначала каждая из них действовала самостоятельно, но потом вошло в практику, что сигнал к атаке поступал из штаб-квартиры, которая убеждалась, что стая собрана, конвой находится в поле зрения и нападение имеет все шансы на успех.

Едва только почувствовав запах опасности, конвой, конечно, предпринимал все, чтобы обмануть преследователей и стряхнуть их со следа. Подлодки находились в постоянной связи и между собой, и со штаб-квартирой, каждая получала сигнал о готовности. Хотя враг был не в состоянии расшифровать сложные коды радиопередач, он мог установить их источник, и таким образом часто получал предупреждение о приближении подводных лодок и успевал уклониться от встречи с ними. На первых порах радиопеленгаторы не могли работать на коротких волнах, что и использовали подлодки, поддерживая между собой связь. Но, сближаясь с конвоем, они вводили режим радиомолчания.

В этот период наблюдение за британскими конвоями упрощалось тем фактом, что они использовали довольно примитивную кодовую систему сигналов, которую в штаб-квартире смогли расшифровать, и эта информация передавалась «волчьим стаям». Немецкая военно-морская разведка и дальше оказывала помощь, пока наконец линия конвоя не оказывалась в поле зрения подлодок. Сначала за ней велось наблюдение через перископ, а потом с помощью воздушного змея с наблюдателем, который тащила за собой на буксире подлодка, поднявшаяся на поверхность.

Сезон отстрела американцев^[4]

Эта фаза подводной войны относится к так называемому сезону отстрела американцев, то есть периоду, когда после начала враждебных действий между Германией и Соединенными Штатами корабли у западного побережья Атлантики тонули один за другим. Это совпало с уменьшением числа успешных операций подводных лодок в целом, поскольку росли трудности, которые им постоянно приходилось преодолевать. Но необходимо сказать несколько слов о событиях, которые привели к германо-американской войне.

Американский Акт о нейтралитете, принятый перед началом Второй мировой войны, гласил, что в случае вооруженного конфликта в Европе накладывается эмбарго на поставки военных материалов и предоставление кредитов странам – участникам военных действий. Товары, не включенные в список военных материалов, по статье «плати наличными и забирай» этого Акта, оплачиваются наличными, и покупатель вывозит их из Соединенных Штатов. Президент Рузвельт, который еще раньше пытался аннулировать эмбарго на поставки оружия, теперь сумел убедить конгресс возобновить статью «плати наличными и забирай», которой не было весной 1939 года, и таким образом, вместо того чтобы способствовать эмбарго на вооружение, как сначала предполагалось, статья стала истолковываться как замена его.

В то время только союзники могли воспользоваться преимуществами, которые предлагала эта статья «плати наличными и забирай», что, без сомнения, соответствовало намерениям Рузвельта, когда он добивался ее возобновления.

Но это было далеко не единственным его отступлением от политики строгого нейтралитета. С самых первых дней войны американские военно-морские силы стали по своей воле помогать английским военным усилиям – без одобрения конгресса, с подчеркнутым пренебрежением к международному праву. Они вели неослабное наблюдение за немецкими торговыми судами, которые, оказавшись к началу войны в американских портах, делали попытки прорваться домой сквозь английскую блокаду. Под предлогом сопровождения американские суда не выпускали их из поля зрения и регулярно сообщали открытым текстом свое местонахождение – и соответственно немецких кораблей – американским береговым станциям, или, иными словами, британскому адмиралтейству. В результате английский флот мог без больших трудов находить и перехватывать немецкие суда, у которых оставался лишь один выход – открыть кингстоны и идти на дно.

В сентябре 1940 года состоялась передача Британии пятидесяти эсминцев – совершенно вопиющее нарушение американским правительством своего собственного Акта о нейтралитете, а также положений Гаагской конвенции. В результате американцы получили право взять в аренду на девяносто девять лет Бермудские острова. В то время английские военно-морские силы были совершенно не в состоянии собственными средствами оберегать морские пути поставок продовольствия и военных материалов, чтобы поддерживать сопротивление островной нации; и можно только предполагать, как бы сложилась ситуация, не подоспей американские эсминцы.

Президент Рузвельт не остановился на этой «необходимой помощи» одной из воюющих сторон. Прошло не так уж много месяцев, и статья «плати наличными и забирай» была, в свою очередь, отвергнута, как совершенно недопустимое ограничение его поставок Англии. Он объявил конгрессу, что самый насущный и конструктивный вклад, который Соединенные Штаты могут сделать для блага человечества, – это предоставить свои арсеналы странам, которые воюют с «государствами-агрессорами». «Цель будет достигнута куда скорее, – утверждал он, – когда им больше не придется платить наличными за эти вещи (под ними Рузвельт подразумевал оружие на многие миллиарды долларов, которое он продолжал экспортировать). Но мы не имеем права, – продолжил он, – и мы не скажем им, что они должны капитулировать по одной-единственной причине: они временно оказались не в состоянии платить за оружие, в котором спешно нуждались».

С апреля 1941 года морские и военно-воздушные силы США открыто помогали Британии в войне на море, выслеживая корабли Оси и открытым текстом сообщая об их местонахождении. А тем временем последние, среди которых были «вспомогательные крейсера» или коммерческие рейдеры, все еще не имели разрешения на ответные действия.

Америка пока еще воздерживалась от проявления открытой враждебности, но государственный секретарь Холл объявил:

«Должны быть найдены пути и средства обеспечить такое положение дел, при котором помощь, что мы посылаем Британии, приходила бы к месту назначения в максимально больших количествах и в самое короткое время». Полковник Нокс, секретарь по военно-морским делам, был более откровенен: «Мы не можем себе позволить стоять в стороне и наблюдать, как наши грузы гибнут в пути. В таком случае мы проиграем, потому что это сражение – наше сражение».

Очередным шагом к открытой войне стала оккупация Америкой в июле 1941 года Исландии, мимо которой проходили конвои транспортов, курсирующих между Англией и Америкой. В то же время силы Соединенных Штатов взяли под защиту английские конвои на этом отрезке их пути от Америки до Исландии, а два месяца спустя – во всей западной Атлантике.

Хотя Америка официально все еще считалась нейтральной, деятельность ее вооруженных сил не отличалась от действий открытых врагов стран Оси. Тем не менее, американская пропаганда продолжала муссировать тему нейтралитета. И действительно, чего ради, как она считала, надо было спешить обретать статус воюющей стороны? Американцы воспринимали войну как возможность уменьшить безработицу, и тем временем Америка с минимальным риском получала большие доходы. Помогая Британии сопротивляться Германии, она одновременно поставила своего соперника, промышленность Англии, в зависимое от себя положение.

Со своей стороны Германия старалась избегать любых действий, которые могли быть истолкованы Японией как действия, спровоцировавшие вступление Соединенных Штатов в войну, поскольку в таком случае Япония могла бы считать себя свободной от всех обязательств по Тройственному пакту^[5].

Ситуация, сложившаяся к лету 1941 года, могла привести к инцидентам, хотя командиры немецких подлодок получили строгие приказы не нападать на американские военные корабли, хотя и поведение, и внешний вид последних настолько напоминали английские, что часто бывало просто невозможно отличить их друг от друга. Они тесно сотрудничали с королевскими военно-морскими силами в защите английских конвоев и, сталкиваясь с немецкими субмаринами, без промедления атаковали их. Их опознание затруднялось еще и тем, что пятьдесят эсминцев, сконструированных и построенных в Америке, теперь плавали под британским флагом.

Так, 4 сентября 1941 года эсминец преследовал лодку «U-52», забрасывая ее глубинными бомбами. Немецкий командир лодки успел выпустить две торпеды, обе из которых прошли мимо целей. И лишь на следующий день он понял, что его противником был USS^[6] «Грир».

Американские пресса и радио немедленно разразились криками возмущения, «германских пиратов» осуждали с моральной точки зрения – они посмели напасть на нейтральное судно. На самом деле этот инцидент предоставил Рузвельту давно ожидаемую возможность, и в радиопередаче 11 сентября, после оповещения, что немецкая лодка совершила преднамеренное нападение на американский эсминец, он перешел к теме знаменитого приказа «Стреляй первым!», заявив с пафосом: «Морским и военно-воздушным силам США больше не придется ждать, пока подводная лодка, вынырнув из моря, осуществит свое смертельное намерение…»

15 сентября полковник Нокс объявил, что военно-морским силам США приказано «преследовать и уничтожать любой рейдер, который попытается помешать океанским путям сообщения, будь то надводный корабль или подводная лодка».

В следующем месяце эсминец США «Керни» был торпедирован немецкой подлодкой, а другая подлодка потопила эсминец «Рейбен Джеймс».

Наконец 13 ноября большинством в восемнадцать голосов палата представителей одобрила законопроект, внесенный президентом, который аннулировал ту часть все еще действующего Акта о нейтралитете, который запрещал вооружать оборонительным оружием американские торговые суда, а также находиться американским кораблям и гражданам в зонах, враждебно настроенных к ним.

Таким образом Рузвельт и его окружение достигли своих целей, и, хотя официально Америка не участвовала в войне, с практической точки зрения она вошла в число открытых врагов сил Оси.

Теперь, чтобы добраться до конвоев, подводным лодкам пришлось бы атаковать американские корабли так же, как английские. Возник вопрос, что предпочтительнее – вообще отказаться от подводной войны или же начать открытую войну с Америкой.

Германия все еще обдумывала эту мрачную альтернативу, когда 7 декабря 1941 года Япония атаковала американский флот в Пёрл-Харборе. Теперь дилемма была решена. Последовало объявление войны Германией Соединенным Штатам, и подводные лодки наконец получили возможность наносить ответные удары врагу, который давно уже воевал под покровом нейтралитета.

Тем не менее американская система обороны была совершенно не готова к появлению немецких субмарин у западного Атлантического побережья, главным образом потому, что их количество недооценили. На первых порах в прибрежных водах Северной Америки и затем все дальше на юг к Карибам условия действий подлодок куда более способствовали успехам, чем на путях конвоев в северной Атлантике.

Здесь не составляло труда найти конвой и выйти на него, не было мощного и хорошо подготовленного сопровождения. Большинство встречавшихся кораблей шли в одиночку, и на эсминцах сопровождения не стояли «асдики». Да они и действовали далеко не столь умело и решительно, как британские эсминцы.

Это время, когда субмарины действовали на открытых якорных стоянках и в неохраняемых портах, было для них настоящим Эльдорадо, и количество потопленных судов выросло до немыслимых размеров: за шесть с половиной месяцев на дно ушли суда водоизмещением более 2,5 миллиона тонн. Вокруг было такое обилие целей, что подлодкам чаще не хватало торпед, чем топлива, что и заставляло их разворачиваться в сторону дома.

Но «рай подлодок», как его называли англичане, не мог длиться вечно, и, когда американцы, в свою очередь, создали эффективную систему обороны, подлодкам опять пришлось уходить в новые районы поиска, и чем дальше они были от своих баз, тем меньше у них было шансов на успех.

А тем временем, хотя общее количество подлодок в строю продолжало расти, весна 1942 года ознаменовала поворотный пункт в волне успехов. Пик потопленного за всю войну тоннажа пришелся на ноябрь 1942 года, но объем приходящегося на одну лодку стал сокращаться.

Часть третья Весна 1942 года – март 1943 года

ОБЗОР БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

«Молочные коровы»

На ранних стадиях войны немецкие подводные лодки заправлялись прямо в море, перекачивая горючее из трюмов танкеров. Но когда враг начал охотиться за ними, количество танкеров стало неуклонно сокращаться. Лишь с сентября 1940 года по апрель 1941-го были уничтожены пять таких кораблей, один из которых был водоизмещением 10 тысяч тонн. К Рождеству 1941 года потери стали настолько ощутимыми, что использование таких танкеров было прекращено, и в порядок дня стал вопрос об альтернативной системе заправки подлодок в море.

Ответом стала грузовая подводная лодка, которую на флоте окрестили «молочной коровой». Водоизмещение таких подлодок класса XIV составляло 1688 тонн, дальность их плавания равнялась 12 300 милям, и, кроме собственных запасов топлива, они несли на борту до семисот двадцати тонн дизельного горючего. В 1941 году были заложены десять таких лодок, и в следующем году первая была спущена на воду. К месту обусловленной встречи с патрулями «молочная корова» доставляла топливо, торпеды, боеприпасы, свежие продукты, питьевую воду и медикаменты, а также забирала с лодки больных или раненых членов команды.

Среди действующих подводных лодок подавляющее большинство относилось к классу VII – водоизмещение пятьсот семнадцать тонн, дальность плавания до 7 тысяч миль. Но расстояние от Ориента до Галифакса, например, составляло 2500 миль, до Нью-Йорка – 3 тысячи миль, и едва только подлодке класса VII удавалось добраться до цели, как приходилось разворачиваться в обратный путь.

«Молочные коровы» устранили этот недостаток, и, когда возникла настоятельная необходимость операций в прибрежных водах Америки, подлодки класса VII, благодаря «молочным коровам», получили возможность внести свой вклад.

Повышению их эффективности поспособствовали технические усовершенствования. Летом 1942 года на немецких торпедах появились магнитные взрыватели. Если раньше торпеды взрывались лишь при соприкосновении с бортом судна, оружие нового типа срабатывало под днищем корабля, и последствия были куда опаснее. Теперь подводные лодки могли уничтожать свои цели лишь одной торпедой вместо двух или трех. У лодок класса VII, которые несли на борту лишь одиннадцать торпед, это означало резкое повышение их боевой мощи.

Воздушные змеи

У Британских островов и у восточного побережья Америки было сравнительно нетрудно найти скопление судов. Но подводным лодкам пришлось уходить все дальше в Атлантику, и ограниченность их поля зрения превратилась в серьезный недостаток. Когда группа подводных лодок выходила на перехват конвоя, этот недостаток компенсировался тем, что одна из лодок выходила вперед, действуя как разведчик, но и ей низкое расположение над водой мостика мешало сблизиться и вести наблюдение за широким пространством.

Порой наблюдателя поднимали на специальном сиденье, закрепленном на перископе, но это приводило к потере скорости в подводном положении, да и вообще этот способ можно было использовать лишь в тех районах, где не угрожала встреча с самолетом. Тот же недостаток был свойствен и водяному змею, точнее, воздушному змею с наблюдателем, который на буксире тащила за собой всплывшая лодка. Но эта конструкция использовалась лишь в редких случаях в южной Атлантике.

Словом, подлодки продолжали страдать от ограниченности обзора – разве что разведку целей для них взяли бы на себя самолеты. Но это означало существование авианосцев и мощного надводного флота для их охраны и защиты – иными словами, владычество на морях. Адмиралу Деницу приходилось искать выход в пределах своих возможностей. Он собирал подводные лодки в группы и руководил их движением по рации, пока им не удавалось входить в соприкосновение с врагом.

Подводные лодки в Индийском океане

Когда немецкие лодки стали применять новую тактику – собирались в стаи и свели до минимума обмен радиосообщениями, – в ответ, спустя какое-то время, вражеская сторона создала пеленгатор, который определял источник высокочастотного излучения, и конвой успевал сменить курс прежде, чем «волчья стая» успевала подготовиться к нападению. Адмирал Дениц был вынужден перенести центр тяжести действий подлодок в более отдаленные районы, где эти трудности хотя бы временно отсутствовали.

И с июня 1942 года подлодки стали активно действовать к югу от экватора. Сначала они появились у мыса Доброй Надежды, затем у восточного побережья Африки и в Мозамбикском проливе (где союзники, готовясь к операции на Мадагаскаре, собрали много судов), а также в Аденском заливе – там они перехватывали суда, которые шли из Красного моря, – и наконец вышли в Индийский океан. Японцы позволили в Пенанге организовать базу для подводных лодок.

Первым делом эти операции должны были растянуть вражеские силы, заставить конвои уходить как можно дальше в океан, замедлить поступление снаряжения к союзникам морским путем. Второй задачей было снизить напряжение, которое испытывали подводные лодки в северной Атлантике, и дать возможность японским подводным лодкам атаковать суда союзников. Те не имели представления о сложных операциях, поскольку совместное планирование с военно-морским командованием Японии считалось и ненужным, и нежелательным.

Радар

Пришло время, когда в подводной войне обозначился поворотный пункт. С весны 1943 года командиры подлодок все чаще стали сообщать о странных случаях. Всплывая по ночам для зарядки батарей, они внезапно оказывались в круге слепящего света авиационных прожекторов, а затем на них обрушивались бомбы. Ясно было, что самолеты знали, где искать подводные лодки.

Еще до того, как было найдено объяснение этим фактам, немало лодок, всплывая в Бискайском заливе, получили серьезные повреждения, и число таких случаев угрожающе росло.

После неприятного опыта, который был приобретен при знакомстве с новыми образцами глубинных бомб, – они одна за другой пачками выстреливались с кормы, что позволяло быстро «прочесать» определенное место до того, как «асдик» потеряет контакт с подводной лодкой, – и с «торпексом», новой взрывчаткой, подлодки столкнулись с новой проблемой: противник стал применять модифицированный радар, небольшие размеры которого позволяли иметь его на борту самолета. Хотя сам радар отнюдь не был новинкой – например, на земле он отслеживал появление самолетов, – предыдущие конструкции были так велики и тяжелы, что даже не всякий военный корабль мог их разместить у себя.

Сначала ими вооружили бомбардировщики «веллингтоп», затем «либерейторы» и «Каталины». А затем радары ASV, работающие на частоте 1,5 метра, появились и на самолетах дальней авиации, которые по ночам патрулировали Бискайский залив, перекрывая подходы подводных лодок к своим базам на атлантическом побережье Франции.

До сих пор подлодки пользовались относительной безопасностью в этих районах по ночам и даже днем при плохой видимости, но с появлением новых радаров враг перестал быть зависим от оптических условий и мог двадцать четыре часа в сутки преследовать подводные лодки.

На поверхности звук работающих дизелей заглушал гул приближающихся самолетов, и первым признаком опасности становился внезапно ударивший сверху луч прожектора, когда подлодке уже было поздно погружаться или расчехлять зенитные орудия.

Прожектора Ли включались в последний момент, с высоты сто пятьдесят футов, когда, по расчетам, подводная лодка полностью должна была очутиться в круге света. Вместе с включением прожектора автоматически и мгновенно срабатывал и бомбовый прицел.

Некоторое облегчение дало появление пеленгаторов, которые предупреждали, что лодку нащупал луч вражеского радара. На первых порах использовалась техника французского производства, которая работала на акустическом принципе. Затем осенью 1942 года ее заменила немецкая аппаратура «FuMB», или пеленгатор радара.

Теперь подлодки вовремя получали предупреждение, что позволяло им избегать неожиданных нападений с воздуха, и количество субмарин, замеченных авиацией союзников, упало от ста двадцати лодок в сентябре до пятидесяти семи в октябре. Тем не менее, и в погруженным состоянии лодка оставалась не менее уязвимой, чем на поверхности, ибо стоило радару засечь ее местоположение, как враг успевал подтянуть подкрепление в виде и кораблей и самолетов. Лодка была вынуждена оставаться под водой, пока этот район подвергался ковровой бомбардировке глубинными бомбами. В результате, если даже подводной лодке и удавалось заметить вражеское торговое судно, ей было куда труднее оставаться незамеченной.

Во всяком случае, облегчение, доставленное новыми пеленгаторами, длилось недолго, и в начале 1943 года авиация союзников возобновила неожиданные атаки, и «FuMB» был бессилен предупредить о появлении вражеских самолетов.

Пытаясь найти причины такого положения дел, немецкие ученые выяснили, что «FuMB» испускает излучение, и, считая, что враг воспользовался этой особенностью, чтобы находить подводные лодки без включения своих радаров, военно-морское командование запретило подлодкам пользоваться пеленгаторами, пока не будет устранено излучение.

На самом деле неожиданность атак объяснялась отнюдь не излучением немецких пеленгаторов – о котором союзники в то время не подозревали, – а новым британским сантиметровым радаром «H₂S». Это формула сероводорода, газа, пахнущего тухлыми яйцами; говорят, сантиметровый радар получил это название после того, как некий знаменитый ученый охарактеризовал свое детище словами «А она пахнет!». «FuMB» не мог фиксировать волны этой длины. Тем не менее, хотя немцы наконец узнали о существовании нового радара и приняли меры противостояния ему, они лишь после войны поняли, в чем была их ошибка.

Тем временем немецкая сторона пускала в ход все новые уловки, чтобы сбивать с толку 1,5-метровые ASV союзников, например «Афродиту», баллон с ленточками металлической фольги, который подлодка на длинном фале буксировала за собой. Другим эффективным средством на этот раз против «асдика» был «болд» – обоймы, которые под водой выстреливались с кормы подлодки; они выпускали стену пузырей, которые «асдик» воспринимал как рубку подлодки.

Апогей успехов подводных лодок

Последние шесть месяцев 1942 года были апогеем успехов подводных лодок. С начала августа, когда тоннаж кораблей, потопленных у берегов Америки, стал падать, адмирал Дениц дал приказ вести круглосуточные наступательные операции в северной и срединной Атлантике – за четыре месяца было перехвачено более ста лодок конвоев союзников.

То был звездный час «волчьих стай». Они нападали уверенно и умело и за этот период пустили на дно большое количество судов водоизмещением более двух миллионов тонн – примерно столько же, сколько в начале года в «раю подлодок». В ноябре 1942 года месячный тоннаж судов, потопленных подводными лодками, достиг самых больших размеров за всю войну – сто семнадцать кораблей, или более 700 тысяч тонн, из них семьдесят два судна входили в состав конвоев.

Тем не менее, эти успехи были обманчивыми, ибо за впечатляющими цифрами потопленного тоннажа крылся удручающий факт, что, хотя со стапелей ежемесячно сходило двадцать новых подлодок и гибла лишь половина этого количества, потопленный тоннаж, приходящийся на каждую лодку, заметно снизился. И это было неизбежно, поскольку по сравнению с весной 1942 года подводные лодки встречали куда более жесткое противостояние. Англичане постоянно улучшали качество своих гидрофонов и «асдиков», и мощь взрывчатки глубинных бомб и, кроме того, группы противолодочной войны вели активную наступательную тактику. Каждый раз, когда подлодки прибегали к новым методам, враг, соответственно, менял и свою тактику.

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПАТРУЛЕЙ

Чтобы выжить

Середина Атлантики, 12 июля 1944 года. 3.15 утра. «Порт Хантер», английский сухогруз в 7 тысяч тонн водоизмещением, держа неизменную скорость в десять узлов, рассекал спокойную поверхность океана. Внезапно в срединной части судна раздался мощный взрыв, оно осело на правый борт и стало погружаться.

Менее чем в тысяче ярдов от него командир подводной лодки наблюдал за агонией своей добычи, дожидаясь, пока она окончательно не уйдет под воду. Но пораженный корабль упорно не хотел сдаваться, и лодка открыла огонь из 88-миллиметрового орудия. Первый же снаряд попал прямо в надстройку, а затем остальные один за другим стали крушить борт судна у ватерлинии. Одинокое орудие на корме открыло ответный огонь – лайнер продолжал оставаться на плаву.

Прикрывшись завесой темноты, подлодка сменила позицию, чтобы нанести удар под другим углом. На этот раз она выпустила несколько снарядов, после чего наступила пауза, чтобы расчет корабельного орудия не мог ориентироваться по вспышкам. Наконец, спустя два часа после первой встречи и сотни снарядов, поразивших борт корабля, он затонул. В эфир не был послан сигнал SOS – скорее всего, торпеда уничтожила радиорубку, – и с борта не была спущена ни одна шлюпка. Мужественно отбиваясь до последней минуты, корабль пошел ко дну со всей командой…

13 июля, 12.00 часов, полдень. Ветер северный, северо-западный, силой в четыре балла. Море – спокойное.

Субмарина «U-201» под командой капитан-лейтенанта Шнее шла на восток к берегам Африки. На мостике только что сменилась вахта.

– Старший матрос Петцке вахту по правому борту сдал!

Первый лейтенант коротко бросил:

– Да.

– Старший матрос Паули вахту по правому борту принял!

Сменившаяся вахта стала спускаться вниз.

– Удачи, ребята, держите ушки на макушке!

Затем, передав вахту сменщику, первый лейтенант тоже исчез в люке.

На мостике возобновился обычный разговор. Кто-то вспомнил ночную встречу.

– Ребята влепили в него сотню снарядов – крепкий орешек оказался! Хотя это ему не помогло, точно?

Те, кто, отстояв вахту, спустились с мостика, уставшие и голодные, минуя машинное отделение и центральный пост, разбрелись по своим местам. Их уже ждал обед, который кок готовил для каждой кают-компании отдельно, а дневальный разносил тарелки. Пока он мыл посуду и сметал со столов крошки, все «пошли зигзагами» – разбрелись по своим койкам спать. Постепенно все разговоры стихли. Бодрствовал лишь диск-жокей, который проигрывал обрывки каких-то мелодий. Но они никому не мешали, скорее наоборот: пока все устраивались отдыхать перед очередной вахтой, музыка их успокаивала.

В сонной послеобеденной тишине командир, уединившись в своей крохотной каюте, заносил в судовой журнал события прошедшей ночи. Затем он тоже заберется на койку и «поговорит с подушкой».

Штурвальный в боевой рубке доложился на центральный пост. Командир ясно расслышал его слова, как и должно быть на подводной лодке, когда все люки в переборках между отсеками распахнуты настежь.

– Доложить командиру – появились мачты, пеленг 1-3-0.

Шнее, не дожидаясь, пока ему передадут сообщение, вскочил на ноги, схватил фуражку и бинокль и ногами вперед нырнул в люк в переборке, за которой располагался центральный пост. Грохоча ступеньками, он взбежал по трапу в боевую рубку и выскочил на мостик:

– Где?..

Вахтенный командир показал ему – по правому борту.

Танкер. Идет курсом на северо-восток. Закладывает такие крутые галсы, что каждый раз подставляет подлодке другой борт. Атаковать из подводного положения не имело смысла, и Шнее решил, не выпуская танкера из виду, дождаться сумерек и нанести удар с поверхности.

Первая торпеда прошла мимо – в последний момент танкер изменил курс. Вторая попала точно в цель, и над танкером с ревом взметнулся столб пламени. Хотя по поверхности моря стала разливаться горящая нефть, часть команды попрыгала за борт. Остальные пытались спустить шлюпки. Те, что оказались на воде, которая достигала до самого планшира, принялись отчаянно отгребать от судна. Со всех сторон к ним спешили пловцы, пытаясь забраться в шлюпки до того, как их настигнет пламя.

На мостике подлодки, стоявшей примерно в миле от горящего танкера, было так жарко, что пришлось отойти подальше. Над головой светила полная луна, но густой дым затягивал непроглядной пеленой и поверхность моря, и луну со звездами.

Адское пламя бушевало шесть часов, и подлодка подошла к месту гибели танкера уже при свете дня. На воде, покрытой разводами нефти, качалась единственная шлюпка, в которой сгрудились почерневшие фигуры – многие моряки серьезно обгорели или получили ранения, но, тем не менее, они чудом остались в живых. Теперь спасшиеся пытались поставить парус…

У подлодки осталась еще одна торпеда. Шнее связался с командованием подводного флота и попросил разрешения не следовать приказу идти к африканскому побережью на соединение с группой подводных лодок, а остаться в этом районе, где была возможность с толком использовать последнюю торпеду.

Через два часа пришел ответ. Шнее, должно быть, просто повезло, гласила шифровка от командования, – движение судов в этом районе настолько незначительное, что подлодка, действующая в одиночку, вряд ли может чего-то добиться. Как гласил приказ, он должен на полной скорости идти к месту встречи с другими подлодками и помочь им в поисках целей.

Так что «U-201» легла на прежний курс к юго-востоку и, пересекая срединную Атлантику, двинулась сквозь темную и спокойную водную гладь. Во все стороны тянулась непроглядная даль океана, пустынная в дни войны и в дни мира, и команду ждало несколько спокойных дней в пути. Требования устава сразу же смягчились, и, пока вахтенные, облаченные только в шорты, слонялись по мостику, поглядывая на горизонт, командир держал совет в «зимнем садике», то есть на круглой платформе для зенитки под мостиком. Хотя сиденья были довольно жесткими, по крайней мере тут было вдоволь воздуха. Вокруг них стояла группа свободных от вахты матросов, которые тоже воспользовались случаем подышать чистым воздухом.

Надежно пристроившись на корпусе лодки, пара крепких ребят ловила акул, привязав к фалу вместо наживки пустую консервную банку. Блеск металла в кристально чистой воде привлекал эти дьявольские создания, которые были видны во всей своей красе.

Тем временем спустилась ночь, и новая группа моряков присоединилась к капитану, устроившись на узких сиденьях по периметру платформы, – маленький огонек жизни среди бескрайних просторов Атлантики, залитых мерцающим светом тропических звезд. Подводная лодка раскачивалась и поскрипывала всеми сочленениями, рассекая спокойную гладь океана; временами ее овевал легкий ветерок и снова уносился вдаль.

К рассвету ветер усилился, и море, еще не вспенившееся барашками, теперь обрело блеск металла или какого-то подобия асфальта, залитого палящими лучами солнца. Внутри лодки термометр показывал 120 градусов по Фаренгейту.

Пока лодка на полной скорости шла на юго-восток к месту рандеву, день потухал величественной симфонией красок. Ночь, как всегда, свалилась неожиданно, сразу же после сумерек, но она не принесла облегчения. Воздух оставался влажным и душным, дышать приходилось словно через горячее полотенце, а колебания воздуха при движении лодки почти не чувствовались, потому что с наступлением сумерек в корму стал дуть легкий бриз.

Море стало совершенно спокойным, и лодка так легко скользила вперед, что, если бы не гул дизелей, люди на мостике вообще бы не чувствовали никакого движения; они неподвижно стояли, подобно мраморным изваяниям возниц, и лишь их силуэты слабо вырисовывались на фоне мерцающего неба. Их ждало, как минимум, два спокойных дня до первой встречи с другим судном.

Рассекая спокойную воду, лодка оставляла за собой странный зеленоватый след, который продолжал фосфоресцировать за кормой, а у носа вздымались два пенных буруна. Вокруг стояла туманная бескрайняя пустота, скрывавшая подлодку, и лишь эти следы на воде свидетельствовали о каком-то движении. Небо и океан слились в одно неразрывное целое.

Легкие искры, летящие вдоль обшивки, гасли в глубине, и их последние загадочные отблески мерцали вдали.

– Герр обер-штурман! – внезапно воскликнул стоящий на мостике впередсмотрящий, и офицер вскинул к глазам бинокль, глядя в указанном направлении. – Эсминцы!

– Командира на мостик!

Впереди уже ясно были видны буруны, вздымаемые двумя вражескими кораблями, идущими прямо на подлодку.

– Право на борт, пять градусов! Продолжать движение!

Только чуть переложить штурвал и, может быть, нас не заметят. Хотя они быстро приближаются – сколько нас разделяет? Восемьсот… девятьсот ярдов?

– Еще право на борт.

Конечно, они нас видят. Высокие буруны, что мы поднимаем на такой скорости, не заметить просто невозможно. Хотя, может, они засекли нас уже давным-давно, и мы у них на экранах тех радаров, о которых столько слышали.

Стоя на мостике, Шнее на глаз оценил ситуацию как безнадежную. Не имеет даже смысла погружаться. Не успеть. А на поверхности нет ни единого шанса оторваться – их выдаст предательский фосфоресцирующий след.

– Очистить мостик! Быстро! Всем вниз!

В мгновение ока четыре человека на головах друг у друга исчезли в люке. Готовый последовать за ними, Шнее все же остался стоять на мостике. Напряженно вцепившись руками в ограждение, он продолжал следить за двумя туманными силуэтами, которым осталось преодолеть лишь несколько последних сотен ярдов.

Он стоял как загипнотизированный, отчаянно ища пути спасения, не в силах принять неизбежность. Вот он, конец. Что ж, ничего не поделать, но погружаться он не будет – лучше встретить судьбу, оставаясь на поверхности.

– Право на борт! – звякнул сигнал машинного телеграфа.

Лодка продолжала идти прежним курсом.

До нее оставалось сто пятьдесят ярдов. Один из эсминцев заложил вираж, готовясь протаранить лодку с кормы.

– Лево на борт!

Семьдесят пять ярдов – и острый, как нож, нос эсминца распорет лодку. Едва только бушприт лодки начал уходить в сторону, как враг заметил это движение и теперь мчался, нацелившись в правый борт субмарины.

Двадцать пять ярдов! Стальная стена совсем рядом… сейчас будет удар…

Мимо!

Лодка успела развернуться, и борт эсминца оцарапал ее обшивку.

– Погружение! Погружение! Вниз!

Наконец-то! Не дожидаясь, пока эсминец полностью уйдет за корму, Шнее нырнул в люк и задраил его. Воздух со свистом покидал балластные цистерны, их заполняла вода, и лодка уходила на спасительную глубину.

Есть! Ведь только что… На Шнее внезапно навалилась смертельная усталость. Он был не в силах пошевелить хотя бы пальцем. Сейчас надо любой ценой уйти от опасности. А со временем он сможет всплыть и лечь на прежний курс…

Первые взрывы глубинных бомб тряхнули лодку, когда она погрузилась всего лишь на пятьдесят футов. Но бомбы рвались на большом отдалении от лодки, поскольку эсминец проскочил слишком далеко и лишь потом стал разворачиваться.

Вторая серия из девяти бомб рванула, когда над лодкой было уже сто тридцать футов воды. Но и они рвались вдалеке. Бомбардировка продолжалась, но не принесла лодке большого урона, поскольку та успела погрузиться на максимальную глубину. Через два часа эсминцы прекратили старания. И теперь можно было оценить повреждения. Они были невелики, и к утру ремонт был закончен.

19 июля. «U-201» продолжала путь к берегам Африки, на соединение с другими лодками. Точно в полдень на горизонте замаячили очертания боевой рубки другой подлодки. Сомневаясь, своя ли это лодка или вражеская, Шнее слегка сменил курс – чем дольше идущая с юга «U-201» будет оставаться незамеченной, тем лучше.

В тот же вечер он достиг района патрулирования, и четыре дня Шнее курсировал там. У него оставалась всего лишь одна торпеда, и он тщетно надеялся увидеть цель. Ему не попадалось ни одного корабля, ни даже дымка на горизонте.

Но ранним утром двадцать четвертого дня патрулирования, когда он уже приближался к Фритауну, командир лодки увидел дымок справа по носу, а вскоре и мачты судна, которое, снявшись с якорной стоянки, шло к югу. Он прикинул, что дымы, скорее всего, принадлежат сухогрузу, которого проводят через минные поля, а дымит военный корабль сопровождения. Шнее решил, не выпуская мачты из виду и держась в отдалении, точно определить курс и скорость цели и атаковать ее при свете дня.

Столб дыма постепенно редел и к полудню исчез за горизонтом. Похоже, что военный корабль, выполнив свою задачу, вернулся в порт.

Сухогруз же теперь шел на северо-запад, пересекая Атлантику, но по мере того как утренняя дымка превращалась в туман, судно растворялось в нем, и преследовать его становилось все труднее. Оно то и дело меняло курс, подчиняясь какой-то фантастически сложной системе, которую невозможно было предугадать. Несколько раз Шнее терял контакт с целью, и, чтобы восстановить его, приходилось погружаться и ловить в гидрофонах звук ее винтов. Он принял решение ждать до сумерек, когда лодка попытается выйти на позицию для атаки. Если идти на перископной глубине, то и дело погружаясь, у него нет ни малейшего шанса на успех.

Остаток дня прошел в упорной погоне. Она позволила сделать один неоспоримый вывод: несмотря на все маневры вражеского корабля, он шел со скоростью шесть с половиной узлов. В этом не было сомнений.

8 часов вечера. Цель в очередной раз потеряна, и лодке пришлось погрузиться, чтобы снова выйти на след. Вместе с шумом ее винтов в наушниках гидрофонов стали слышны и далекие взрывы глубинных бомб. (На кого сейчас навалились? На «U-109» Блейхордта? Или на «U-58» Мертена?)

Подвсплыв на перископную глубину, Шнее слегка сменил курс, чтобы уйти от района бомбардировки, и на полной скорости пустился вслед за добычей. Скоро окончательно стемнеет. Но этой ночью ожидается полнолуние. Небо, скорее всего, будет безоблачным, и в этих широтах видимость ночью лучше, чем днем.

Когда темнота стала сгущаться, Шнее снова поднялся на поверхность. Лодка шла на полной скорости, спеша использовать краткий промежуток времени перед восходом луны. С юго-востока дул сильный ветер, но тут, в прибрежных водах, море оставалось спокойным, лишь слегка подернутым рябью.

Луна уже вышла из-за туманного горизонта, превратившись из красновато-оранжевого диска в ослепительное ночное светило. До боевой позиции подлодке оставалось идти примерно 3 тысячи ярдов.

Шнее, не отрывая глаз от бинокля, стоял на мостике. Очертания сухогруза становились все яснее – сначала показались надстройки, а теперь и корпус. Сбоку и сзади от командира старший вахтенный помощник приник к прибору ночного видения. Именно он отдаст приказ выпускать торпеду.

Вражеское судно, залитое ярким лунным светом, шло себе, ни о чем не подозревая. Да это же военный корабль! Корвет!

Слишком поздно ложиться на обратный курс. На дистанции 2 тысячи ярдов подводная лодка, стоит ей, разворачиваясь, подставить борт, будет тут же замечена – вот она, цель.

Подрагивая мощью двигателей, подлодка безрассудно, как разозленная оса, ринулась на своего грозного противника, целясь ему в правый борт. Сейчас все решала удача. Успеет ли она приблизиться на дистанцию точного торпедного выстрела до того, как вражеские орудия пустят ее ко дну? Она должна подойти к корвету как можно ближе, ярдов на восемьсот пятьдесят, – в противном случае не имеет смысла пускать торпеду в быстрый и маневренный военный корабль.

– Открывать огонь, командир? – спросил вахтенный помощник и повторил: – Открывать огонь? Мне стрелять, командир?

Стоя рядом, он терзался нетерпением. В лихорадочном возбуждении, глядя, как сокращается расстояние, Шнее тянул время – еще секунда, еще другая.

– Нет! Заткнись! Я скажу тебе! Еще рано!

Мы должны успеть первыми! Мы должны покончить с ним последней и единственной торпедой! Остается всего 1500 ярдов, а он продолжает вальсировать на своих неизменных шести с половиной узлах, совершенно не замечая нас. Невероятно! Ведь корвет – это охотник за подводными лодками, не так ли? Он, как полагалось, охранял якорную стоянку, с помощью «асдика» и гидрофонов прослушивал подводные звуки, а в это время мы в надводном положении шли прямо на него. Вот в чем дело! Дизели ревели так, что могли разбудить и мертвого! Неужели он их не слышал?

Еще ближе – 1300 ярдов.

– Теперь можно?

– Подожди, подожди, подожди! Спокойнее! Еще рано!

Тысяча ярдов.

– Стрелять? Можно стрелять?

– Парень, я сказал тебе – нет! Еще рано! Держись! – яростно прошипел Шнее сквозь зубы; оба говорили шепотом, словно враг мог их подслушать.

На последнем отрезке Шнее чуть сбросил скорость, чтобы его в ярком лунном свете не выдали бегущие от носа волны. В бинокль он уже ясно видел головы вахтенной команды на мостике вражеского судна, Похоже, они и не догадывались, что им угрожает…

Девятьсот ярдов… Напряжение отпустило Шнее.

– Вот теперь можно… – весело бросил он.

Не отрываясь от прибора ночного видения, торпедный офицер скомандовал:

– Четвертый аппарат – товсь!

Восемьсот… Шнее встрепенулся:

– Давай!

Торпеда устремилась к цели, оставляя за собой серебряный пузырчатый след.

И только теперь, понимая, что в течение нескольких ближайших секунд безвозвратно решится судьба одного из них, охотника или цели, Шнее вдруг осознал риск, на который он пошел. По его приказу были заглушены оба двигателя, чтобы в последний критический момент лодка не выдала себя, и теперь в долю секунды Шнее понял: он сделал все, что мог, и надо уходить.

– Право на борт – и гони! – Выкрикнув приказ в люк боевой рубки, он невольно качнулся, ожидая резкого разворота лодки.

Наконец-то – но слишком поздно – началась суета и на мостике корвета. Он стал отворачивать в сторону, но через мгновение торпеда врезалась ему в борт, как раз под дымовой трубой.

Раскаты громового взрыва дали понять, что сработали глубинные бомбы, сложенные на палубе. Корабль, рассыпаясь на куски, взлетел к небу, и звезды затянуло густой пеленой дыма, пронизанным языками пламени.

На подлодку дождем посыпались осколки металла. Через шестьдесят секунд корабль его величества исчез из виду, и единственным свидетельством его существования остались лишь два трупа, качавшиеся на волнах тропического моря…

Шнее пробил озноб. Он едва держался на ногах от усталости, рассеянно глядя на тех, кто стоял на мостике рядом с ним, и ему казалось, что он не узнает их лица. Вахта ждала слов командира. Прервав молчание, он вскинул голову:

– Итак? С нами все в порядке, не так ли? Мы продолжаем жить!

Тактика

Девять подводных лодок, которые успели прийти в район боевых действий, получили приказ одновременно атаковать конвой на коротком отрезке пути из Средиземного моря в Англию. В ходе переговоров их отряд именовался группой Эндрас.

Самым старшим и самым опытным в ней был командир «U-552» капитан-лейтенант Топп. Он считал себя неофициальным руководителем грядущего действа. В силу того, что Эндрас был его близким другом и лишь недавно погиб в сходных обстоятельствах, он испытывал отчаянную решимость добиться успеха.

Та информация, которую адмирал Дениц смог передать своим подводникам, воодушевила их. Предполагалось, что эскорт конвоя будет слабым. Хотя его будут постоянно прикрывать самолеты, базирующиеся на авианосце. 9 июня 1942 года (в тот день, когда «U-552» вышла из Сент-Назера) он миновал Гибралтар. Полученная информация сообщала, что «конвой состоит из двадцати одного корабля (следуют их имена), общим водоизмещением 70 тысяч регистровых тонн. Всего в составе эскорта пять или шесть военных кораблей, четыре из которых – корветы. О возможности присутствия эсминцев информации не имеется…».

Пока «U-552» шла к юго-востоку на перехват конвоя, погода изменилась к худшему: море помрачнело, а солнце то и дело затягивало тучами, из которых хлестали порывы дождя с ветром. Где-то вдалеке перекатывались раскаты грома…

В полдень 13 июня с Топпом установили связь два самолета, и он сообщил им о местонахождении группы, хотя сам толком не мог разобраться, в какой точке находится, поскольку вот уже два дня не видел звездного неба. Но к половине третьего дня дымка рассеялась, и он наконец увидел конвой, то есть первые из его кораблей, с которыми ему придется иметь дело. Он снова вышел на связь, и на этот раз точно передал, каким курсом следует враг и где находится он сам.

Держать конвой в поле зрения оказалось совсем не трудно, поскольку некоторые из кораблей отчаянно дымили, но несколько часов Топп опасался сближаться с ним. Корабли сопровождения широкой дугой охватывали фланги конвоя, непрерывно ведя разведку. Топп мог лишь держаться на приличном отдалении, чтобы не пришлось погружаться.

Погода и состояние моря благоприятствовали атаке: хорошая видимость, облачность, умеренное волнение с ветром и волны. Топп терпеливо ждал своего шанса. Он пришел во второй половине дня, когда по его зову на сцену подтянулись и другие подлодки. Часть эскорта теперь шла по левому борту конвоя, и Топп смог незамеченным подойти к нему с другой стороны. Теперь он снова стал дожидаться сумерек, чтобы приблизиться для атаки.

Но когда тьма сгустилась, появилась непредвиденная сложность. Подлодка оставляла за собой фосфоресцирующий след на воде. И скоро стало ясно, что хотя бы в одном смысле Дениц был введен в заблуждение. Несмотря на его утверждение, что конвою будет придано слабое сопровождение, количество кораблей в нем было непривычно велико, и действовали они со знанием дела.

Приспосабливаясь к этим условиям, Топп решил пустить в ход новую тактику. Нападать на торговые суда по отдельности, проводя атаку за атакой, как во время «ночи длинных ножей» в 1940 году, два года назад, было бы чистым самоубийством. Те времена канули. Теперь, когда над конвоем висел привязной аэростат, в любую минуту мог разразиться сущий ад – трассирующие очереди снарядов, осветительные ракеты на парашютах, летящие со всех сторон военные корабли, выслеживающие свою добычу с помощью новых пеленгаторов, град глубинных бомб в любое подозрительное место. Если даже первый удар окажется успешным, у подлодки будет мало шансов повторить его. Оставалась единственная надежда позже, когда все стихнет, на полной скорости снова прорваться сквозь строй эсминцев. Так что Топп решил сделать всего один рывок и, видя перед собой максимальное скопление целей, выпустить залп из пяти торпед, которые будут покидать аппараты одна за другой, и, пока они будут идти к цели, скрыться.

Незадолго до полуночи экипаж «U-552» вышел на боевую позицию. Торговые суда были почти не видны в темноте, и их выдавали светящиеся кильватерные следы. Они шли строем по двое, иногда по трое, и их капитаны были явно незнакомы с порядком следования в ордере, когда предписывалось все время менять свое место в нем, чтобы не стать легкоуязвимой целью.

Топп нашел самую большую группу судов, вышел на позицию для стрельбы и с интервалами в двадцать пять секунд выпустил четыре торпеды. Через семь минут, сделав разворот на 180 градусов, он выстрелил и пятой торпедой из кормового аппарата.

Несмотря на расстояние большее, чем 3 тысячи ярдов, три из пяти попали в цель. Первая жертва, сухогруз водоизмещением 4 тысячи регистровых тонн, накренился на борт и тут же затонул, второй корабль занялся пламенем, а третий, похоже, самый большой корабль в составе конвоя, танкер 5 или 6 тысяч тонн водоизмещением, получил пробоину в носовой части и быстро ушел под воду. Это был «Пелайо», на котором нес свой флаг коммодор.

Еще до того, как к цели пошла пятая торпеда, небо расцветилось фантастическим фейерверком. Под куполом небосвода повисли осветительные ракеты, заливая пространство ледяным сиянием, военные корабли, спеша к месту нападения, вели непрерывный огонь, и их трассеры сплетались над морем в блестящий цветной ковер.

Пятая торпеда еще была в пути, как цель остановилась. И Топп, приказав лодке идти на полной скорости, понял, что ему надо идти только вперед. Ему удалось скрыться незамеченным в темноте, и через полчаса столпотворение кончилось так же внезапно, как и началось. Вернулись знакомые успокаивающие звуки: шелест воды вдоль обшивки, удары волн о рубку и гудение вентиляторов на мостике, нагнетающих воздух в лодку.

Снова подкравшись через час, Топп заметил темный силуэт судна и осторожно двинулся к нему. Внезапно оно развернулось, и подводник увидел, что это эсминец. Топпа опознали, и теперь ему надо было уходить от преследования. Он сделал крутой разворот и, выжимая из электромоторов и дизелей всю мощность, стал, не погружаясь, уходить на полной скорости. Потеряв его из виду и предположив, что подлодка погрузилась, эсминец сбросил с кормы серию глубинных бомб, развернулся и исчез в темноте. Бомбы разорвались примерно в миле от «U-552».

Топп снова приблизился к эсминцу, который теперь держался на правом фланге конвоя.

Он решил снова атаковать с той же позиции и таким же образом, как и раньше. То есть, найдя группу целей, в быстрой последовательности выпустить по ней несколько торпед.

Подготовка к залпу завершилась к половине пятого – час тому назад занялся рассвет. Первая торпеда была нацелена на две идущие борт о борт цели, вторая – на другую одинокую цель, третья – еще на два сблизившихся судна. А через минуту и четвертая торпеда под прямым углом пошла к еще одному сухогрузу.

Когда Топп развернул лодку для последнего залпа из кормового аппарата, он испытал неприятное чувство, заметив, что к нему приближается эсминец.

А тем временем первые торпеды поразили свои жертвы: вторая, третья и четвертая попали в цель.

И сразу же после первого взрыва снова началось пиротехническое буйство. А вот последняя торпеда опять прошла мимо. Капитан судна, очевидно, извлек уроки из судьбы своих спутников и в решающий момент, когда торпеда уже была готова пойти на цель, сбросил скорость, и торпеда, не причинив ему вреда, проскочила мимо. После этой неудачи Топп решил, что в будущем при атаках такого рода он будет избегать стрельбы из кормового аппарата. Оставаясь на поверхности, Топп снова смог исчезнуть незамеченным и, едва покинув пределы района, залитого вражеским огнем, решил оставаться поблизости от конвоя.

К четверти шестого две оставшиеся торпеды заняли свои места в трубах аппаратов. Через пять минут – успев по рации связаться с другими лодками – Топп приблизился к конвою для очередной атаки. Но эсминцы уже ждали его появления, и стоило ему приблизиться с восточной стороны, едва только очертания рубки появились на фоне неба, как лодку тут же заметили, и ему пришлось отступать.

«6.10. Снова приблизились. Опять замечены эсминцами, не успели начать атаку, как пришлось отходить.

6.32. Снова приблизились, при свете дня. Немедленно были замечены эсминцем, который на полной скорости пошел на таран. Пришлось погружаться».

Топп решил сменить тактику. Отойдя на безопасное расстояние, он всплыл и на полной скорости пошел на перехват, в точку, мимо которой должен был пройти конвой. Здесь, держась на перископной глубине, он стал ждать подхода судов конвоя. Но тем временем они сменили курс, и когда наконец показались – одиннадцать кораблей, с двенадцатым, что тащился в хвосте, – то были едва заметны на горизонте. Догнать их в подводном положении, держа в поле зрения перископа, было невозможно. Топпу пришлось отказаться от своего намерения и позволить им уйти.

Наконец появилось еще одно отставшее судно. На этот раз рыболовецкий траулер пятьсот тонн водоизмещением, груженный балластом, прошел довольно близко. Не исключено, что это корабль-ловушка, подумал командир подлодки и, не воспользовавшись этой возможностью, позволил ему уйти.

Дождавшись, пока конвой окончательно исчезнет из виду, Топп поднялся на поверхность и пошел по его следам. Хотя несколько раз появление вражеских самолетов заставляло его погружаться, он в течение дня снова оказался в виду конвоя, в чем ему помогли сообщения других подлодок.

Но вклиниться между торговыми судами оказалось невозможным; военные корабли надежно охраняли их. Они действовали так умело, что командиру подлодки пришлось пустить в ход весь свой опыт и знания, дабы ускользнуть от них. Один раз «U-552» едва не попалась. Погрузившись, чтобы избежать встречи с приближающимся эсминцем, Топп оставался на глубине, пока не воцарилась тишина, а затем, оставаясь поблизости от места погружения, поднялся на перископную глубину в надежде, что сможет продолжить преследование. И не далее чем в полумиле увидел хищные очертания эсминца, который тихо, как кошка мышь, поджидал его! Прежде чем он смог снова уйти на безопасную глубину, эсминец оказался у него над головой и забросал его смертельными яйцами, но, к счастью, «U-552» удалось отделаться лишь незначительными повреждениями.

Топп потерял конвой из виду, но стояла ясная ночь, видимость была отличной, и при первых проблесках рассвета вперед смотрящий доложил, что по правому борту просматривается дымная пелена. Взлетев на мостик, Топп увидел перед собой длинную вереницу кораблей.

Сначала ему было трудновато определить курс и порядок конвоя – корабли шли разбросанно, казалось, у каждого был свой курс. Наконец он убедился, что все они идут на север.

Топп продолжал идти параллельным курсом. Внезапно он увидел, как ближайший корабль резко развернулся носом к нему, словно заметив подлодку. Но с расстояния три мили это было практически невозможно. Тем не менее, ради предосторожности он лег право на борт, пока судно стремительно шло в его сторону. Наконец он увидел, что к нему приближается эсминец. Внезапно прямо над лодкой повис парашют осветительной ракеты, и в следующее мгновение эсминец открыл огонь.

Погрузившись, Топп развернул лодку на 90 градусов, за три минуты выжал из всех двигателей предельную скорость, под гул винтов эсминца над головой погрузился еще глубже и стал уползать на малой, «молчаливой» скорости.

Но эсминец упорно следовал за ним, его гидрофоны не выпускали лодку. Это означало, что они пойманы…

Вскоре Топп услышал, как эсминец прошел над лодкой. Один за другим последовали восемь разрывов глубинных бомб.

Подлодку тряхнуло и основательно осадило назад. Лампочки вылетели из патронов. В темноте пошли доклады из отсеков о повреждениях. Дела складывались не лучшим образом – но протечек пока не было.

Наверху появился и второй корабль. Оба преследователя начали игру в прослушку: стоп – послушать – чуть передвинуться – опять остановиться – снова послушать – опять двинуться, пока наконец не удастся нащупать лодку.

Несколько раз было слышно, как эсминцы проходят прямо над головой. Потом они удалились, и в гидрофонах смолкли все звуки.

Топп замер в долгом ожидании. Затем он поднялся почти к самой поверхности и чуть выдвинул перископ. Стояла ночь, и ничего не было видно.

Еще сорок минут и – «отдраить нижний люк, мы всплыли». Он горел от нетерпения перехватить конвой, но не мог не понимать причину, по которой преследование было так неожиданно прервано.

Как только люк был отдраен, Топп вскарабкался на мостик, который еще захлестывали волны.

Не далее чем в 3 тысячах ярдов, нацелясь на него носом, в ожидании стоял второй эсминец.

Топп немедленно отдал приказ к погружению. Когда подлодка достигла намеченной глубины, стало слышно, как эсминец медленно проходит над головой. Затем он отвалил в правую сторону, и наступило молчание. Через сорок минут Топп поднялся под перископ, но в его объективах ничего не было видно. Прошло еще полчаса, и лодка всплыла. Все чисто.

Воздух на поверхности был полон едким запахом дизельного топлива; причина утечки скоро была найдена. От первых взрывов треснула первая балластная цистерна, и топливо из соседнего бака выплеснулось на поверхность, оставив на воде большое масляное пятно. И должно быть, эсминец счел подводную лодку уничтоженной.

Новый старший механик обер-лейтенант Селлхорн Тимм немедленно принялся за работу, устраняя повреждение. Тем временем Топп связался со штаб-квартирой: «подвергся бомбардировке глубинными бомбами, пока пытался выйти на боевую позицию для атаки конвоя», затем он передал координаты, где в последний раз видел конвой.

Было уже слишком поздно, чтобы ночью попытаться догнать конвой, но еще не завершились ремонтные работы, как Топп снова пустился в путь, ориентируясь по слабым звукам винтов в гидрофонах.

И едва только занялся рассвет 21-го числа, он увидел прямо по курсу дымки. Но уже было слишком светло, чтобы атаковать в надводном положении. Держась в отдалении, Топп сообщил, что контакт установлен, и продолжил погоню.

Но вскоре он получил сообщение: «Группе Эндрас: прекратить преследование. Топп, возвращайтесь в Сент-Назер».

К 22 июня, когда минул только девятый день патрулирования, «U-522» потопила пять сухогрузов и один танкер и теперь шла на базу для ремонта, в котором она отчаянно нуждалась. Из девяти подводных лодок этой «волчьей стаи» она единственная добилась успехов; остальные и мечтать о них не могли. Несколько лодок получили серьезные повреждения.

Авианосец

Капитан-лейтенант Розенбаум готовился выйти в свое восьмое патрулирование – последнее перед тем, как стать командиром флотилии новых, «карманных», подлодок на Черном море. (Именно там он через два года трагически погибнет в авиакатастрофе, повторив судьбу многих командиров подлодок, которые, справившись со многими опасностями морских рейдов, впоследствии погибали на суше.) Предыдущий рейд, маршрут которого протянулся от Гренландии до Кипра, не принес больших успехов. Но кто знает, что его ждет сейчас? Может, ему и улыбнется удача…

Нет, у него не было причин жаловаться. Удачи, как и полагалось, чередовались с неприятностями, да по большому счету и тех удавалось избежать. Например, в своем последнем походе, когда он доставлял груз в Тобрук, его лодку «U-73» (класс VII пятьсот тонн водоизмещением) в открытом море неожиданно застиг самолет и бомбой практически снес корму.

Но судьба поторопилась прийти к нему на помощь. «U-73» не только осталась на поверхности и сохранила плавучесть, но и, как ни трудно в это поверить, успешно вернулась – лишенная способности к погружению, – преодолев 1200 миль в водах, кишевших врагами, от Тобрука на побережье Африки до Ла-Специи, что в двухстах милях к востоку от Марселя.

В пути лодка не попалась ни одному самолету. А ведь любому командиру подводной лодки, патрулировавшей в любой части Средиземного моря, приходилось, спасаясь от самолетов, погружаться по двенадцать раз на дню! И кто мог осуждать береговые службы, когда те решили, что видят перед собой привидение, – при свете дня в гавань Ла-Специи с трудом вошла «U-73» с кормой, изжеванной, как окурок сигары, лодка, которая уже несколько недель считалась погибшей!

Ей пришлось еще много недель провести в доке, где, насколько это было возможно в условиях иностранной верфи, ее отремонтировали.

Конечно, адмирал Крейш (он командовал операциями подводного флота в Средиземноморье) не собирался оставлять опытную команду «U-73» ждать у моря погоды в Ла-Специи, тем более что просоленных моряков катастрофически не хватало. Но потребовалось немалое время, прежде чем командир убедился, что и команда и лодка – «старая телега», как он называл ее, – возвращаются в прежнее состояние.

Тем не менее, когда в конце июля пришел приказ, чтобы к вечеру 4 августа лодка была готова выйти в море, это известие взбудоражило всех.

Дело было в том, что, по данным разведки, союзники готовили в Средиземном море крупную операцию, и им наперерез должно было выйти максимальное количество подлодок стран Оси. Первой целью был намечен конвой, который только формировался в Гибралтаре. Роммель стоял у ворот Александрии, и ее защитники спешно нуждались в боеприпасах и подкреплении. Конвою предстояло прорваться в Средиземное море и доставить их. К месту сбора издалека стягивались крупные торговые суда, и подготовка шла полным ходом. (Это была операция «Пьедестал» – предполагалось, что она доставит подкрепления не только в Египет, но и на Мальту, чтобы облегчить ее положение. В составе конвоя были тридцать два эсминца, семь крейсеров, линкоры «Нельсон» и «Родни», четыре авианосца и четырнадцать торговых кораблей. Пять из них достигли Мальты, доставив ее гарнизону жизненно важные грузы, которые и помогли спасти остров.)

4 августа 1942 года. Под палящим полуденным солнцем «U-73» только что пересекла акваторию гавани Ла-Специи. Выйдя из сухого дока в ее дальнем конце, она подошла к бетонному молу арсенала, где ей предстояло взять на борт вооружение и запасы продовольствия.

Едва только она пришвартовалась, сразу же началась работа. Новый кок, пышноволосый парнишка, который еще недавно работал на кухне штаб-квартиры, сновал туда и сюда, сверяясь с планом размещения грузов. Принимая бесчисленное количество ящиков, клетей, мешков, банок, корзинок и сеток, он наблюдал, как они, переходя из рук в руки, скрываются в трюмах лодки, а новый первый помощник обер-лейтенант Декерт, пристроившись на кнехте, ставил галочки в списке.

Но сама лодка еще не была полностью готова к выходу в море. Немецкие и итальянские судоремонтники, вооружившись фонариками, еще ползали по ней, проверяя и зализывая последние штрихи ремонта.

На носу лодки боцман с помощником набивали снарядами ленты 20-миллиметрового скорострельного зенитного орудия. Снаряжать ленты приходилось исключительно аккуратно, чтобы во время стрельбы не случилось осечки.

Командир же расхаживал по пирсу, стараясь придать себе бодрый и оптимистичный вид.

Конечно, они вышли в море точно в предписанный срок и, как всегда, совершили невозможное – проскользнули мимо узкого перешейка к юго-востоку от Ла-Специи и миновали два маяка-близнеца в Тино и Пальмерии. Тем же вечером «U-73» вышла в свое восьмое патрулирование.

На следующий день командир стал гонять лодку на всех режимах, проверяя, насколько она готова к пребыванию в море, и тренировать команду. Несколько дефектов сразу же дали о себе знать. При глубоком погружении выпускные клапаны давали протечку. Выяснилось, что место, где кабель пеленгатора проходил сквозь обшивку корпуса, не было как следует произолировано, а рация вообще отказывалась функционировать. Протекала главная помпа, серьезная протечка была в сальнике боевого перископа, и, что хуже всего, чувствовалось биение основного вала, идущего от дизеля.

Кроме этих основных дефектов, была еще куча мелких – например, не было бортиков на койках, не было крючков, чтобы закреплять открытые двери в переборках.

На второй день патрулирования появились и другие осложнения. Четыре члена команды слегли с желудочными коликами и высокой температурой. Да и почти все на борту чувствовали недомогание из-за жаркого лета. Немецкие войска придерживались привычки повсеместно кормить личный состав одной и той же сытной пищей. Привычная на родине, она совершенно не подходила к условиям Средиземноморья. Последствием такого подхода были обычные жалобы на желтуху и гастрит, на которые не обращали особого внимания. Но заболевания на лодке «U-73» были куда серьезнее, и они могли стать причиной возвращения лодки на базу.

Все же капитан-лейтенант Розенбаум продолжал патрулирование к северу от Алжира. Его беспокоило, как бы не упустить тот шанс, на который намекал адмирал Крейш, несколько дней назад инструктируя его в Риме.

По сообщению адмирала, получено известие, что к конвою союзников, идущему из Гибралтара, присоединился британский авианосец (название его пока неизвестно). Его задача – отражать нападения с воздуха и атаки подводных лодок. И надо постараться как можно раньше вывести его из строя, пока еще конвой не вышел под защиту самолетов берегового базирования, или нанести ему такие серьезные повреждения, чтобы авианосец на несколько месяцев вышел из строя. Ради этого стоит приложить все силы.

Но похоже, судьба в этот момент не благоволила к капитан-лейтенанту Розенбауму. На следующий день, 6 августа, добрая треть команды свалилась с энтеритом, воспалением кишечника. Тем не менее, Розенбаум продолжал считать, что ситуация достаточно типичная, – на подлодках, уходящих в патрулирование, она порой случалась.

7 августа «U-73» достигла района своих действий в западной части Средиземного моря. Днем она держалась на перископной глубине и всплывала лишь по ночам, чтобы перезарядить батареи и продуть отсеки свежим воздухом. За четыре дня на глаза попался лишь танкер, идущий на большом расстоянии, и неопознанная подлодка. Командир решил, что субмарина, скорее всего, итальянская, которая возвращается на базу из патрулирования.

Большинство заболевших стали поправляться, кроме одного человека, у которого, по всей видимости, была дизентерия, и его пришлось изолировать. Последние следы болезней исчезли в ходе непрерывных тренировок, которые вернули команде уверенность в своих силах. Часть технических дефектов в лодке удалось устранить своими силами, и Розенбаум чувствовал, что в его руках – надежное оружие, которое не подведет, когда придет время пустить его в ход.

Оно пришло скорее, чем он ожидал, – 11 августа. Утром гидрофоны уловили шум винтов, приближающихся с запада. «U-73» двинулась им навстречу, и через пятнадцать минут в трех милях от лодки справа по носу в перископе возникли мачты эсминца. Почти в то же мгновение показался и авианосец, который с этого расстояния походил на гигантский спичечный коробок, плавающий в пруду.

Подойдя поближе, Розенбаум убедился, что вокруг него кружат пять эсминцев и еще один корабль поменьше. Авианосец держал скорость двенадцать узлов и шел зигзагами, каждый раз закладывая галсы от трех до пяти миль. Через тридцать минут вся эскадра исчезла из виду.

Спустя час снова появился эсминец и на полной скорости промчался всего в четверти мили от подводной лодки. На мгновение Розенбаум было подумал, что его обнаружили, но, взяв себя в руки, решил не уходить на глубину, чтобы не терять визуальный контакт.

Как только эсминец остался далеко за кормой, Розенбаум снова поднял перископ – на этот раз куда выше – и принялся внимательно осматривать окружность горизонта. Не успел он покрыть ее шестую часть, как с запада появился густой лес мачт – конвой!

Пока Розенбаум наблюдал за его приближением, у него было время примерно прикинуть силы врага, но тут из-за кормы появилось судно эскорта, и ему пришлось опустить перископ. Все же он насчитал примерно восемь кораблей, явно крупнее сухогрузов, – на одном из них высокая трехногая мачта и взнесенный на мостик пункт управления огнем говорили, что это линкор или линейный крейсер; рядом держались еще два крейсера и около восьми эсминцев, не говоря уж о судах поменьше, идентифицировать которые было просто невозможно.

Приказав двигателям дать полную скорость, Розенбаум, держась на перископной глубине, направился в сторону врага. По мере того как расстояние неуклонно сокращалось и подлодка, заходя со стороны моря, все сближалась с конвоем, он убедился, что последним судном по правому от него борту был авианосец «Игл». Но между ним и подлодкой была защита из семи эсминцев.

Похоже, все самолеты авианосца были на борту, и если он будет и дальше идти тем же курсом, то подлодка сможет в упор расстрелять авианосец торпедным залпом. Теперь двигатели работали на половинной мощности, и Розенбаум вплотную приблизился к конвою. Над головой прошли первые три эсминца охраны авианосца, но подводная лодка осталась незамеченной.

Командир снова осторожно поднял перископ. С правого борта приближалась линия конвоя – крейсер, а за ним авианосец с прикрывающими его эсминцами.

За ним ярдах в шестистах тянулась вереница тяжело груженных сухогрузов. В поле зрения шли восемь судов во главе с десятитысячником.

Расстрелять эти цели можно было без особого труда. Один торпедный залп – и в небо полетят обломки. Такой шанс выпадал раз в жизни. Розенбаум с трудом подавил искушение воспользоваться им. Он должен подобраться к авианосцу на расстояние прямого выстрела. И он решил ждать.

Через минуту в поле зрения перископа появился авианосец; он был виден целиком, от носа до кормы. Чуть отвернув вправо, Розенбаум начал атаку. Все торпедные аппараты давно были готовы к бою и ждали только сигнала. Командир решил выпустить залп из четырех торпед с расстояния пятьсот ярдов – они поразят борт авианосца на глубине двадцать футов. В последний момент, удостоверившись, что хотя бы часть из них попадет в цель, он приказал чуть уменьшить угол атаки – так было больше надежды, что ни одна из четырех торпед не пропадет даром.

Все было готово. Настало несколько мгновений мучительного ожидания, пока лодка медленно разворачивалась носом к авианосцу, и тот занимал наивыгодную позицию для торпедного залпа по нему. В последний раз сверившись с перископом, командир скомандовал:

– Огонь!

Едва только четыре торпеды вылетели из труб аппаратов, тут же была пресечена попытка лодки выскочить на поверхность – в балластные цистерны бурно хлынула вода, и лодка пошла на погружение. Пока экипаж уводил лодку на глубину, послышались четыре взрыва. Лодка еще опускалась, когда донесся странный, скрипучий и стонущий звук, – через две минуты после удара торпед авианосец «Игл» пошел ко дну…

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но через двенадцать минут корпус лодки вздрогнул от далекого раската взрыва – это, вне всякого сомнения, под водой взорвались котлы авианосца.

И только тогда рванула первая из серий глубинных бомб – сначала в отдалении воду вспенили пятнадцать ударов, затем еще шесть и шесть, за которыми последовали еще три; в завершение разорвались две серии по две бомбы. Даже без наушников гидрофонов были слышны писк и шипение «асдика», нащупывавшего лодку, но, скорее всего, его волны гасли в слое плотной воды, под которым скрывалась подлодка. Она почти недвижно зависла на глубине пятьсот футов, куда Розенбаум рискнул увести ее.

Все три часа, которые лодка находилась на этой запредельной глубине, она зловеще потрескивала, хотя неподвижно стояла на одном месте. Все вспомогательные механизмы были заглушены, трюмные помпы стояли без движения, пусть даже вода проникала и сквозь неплотно подогнанные сальники, и сквозь выводы проводки, и сквозь забортные клапаны – и, принимая в трюмы воду, лодка все тяжелела.

Все члены команды, свободные от вахт, получили приказ занять места по койкам, чтобы лежа потреблять меньше кислороду; дышали они через противогазы. Многие уже натянули спасательные костюмы. Дышать в жаркой, влажной и спертой атмосфере лодки становилось все труднее. Все обливались потом. Но команда понимала, что выхода нет, – стоит им сдвинуться с места, и они погибнут.

Спустя три часа разрывы глубинных бомб прекратились. Розенбаум поднялся под перископ. Гидрофоны вышли из строя и не работали, так что иного выхода не было. Но едва только бегло осмотрев окружающее пространство, он убедился, что вражеские эсминцы ушли – и как раз вовремя, потому что за кормой лодки тянулся широкий масляный след. Из поврежденной цистерны вытекало горючее. Должно быть, его не заметили лишь потому, что на месте гибели авианосца переливалось радужными разводами огромное масляное пятно.

Поднявшись на поверхность и перекачав остатки топлива из поврежденной цистерны, Розенбаум послал первое сообщение адмиралу Крейшу, главнокомандующему операциями подводных лодок в Средиземном море:

«Состав конвоя: линкор (под вопросом) – один, авианосец – один, название «Игл», крейсеров – два, эсминцев – пятнадцать плюс девять (или десять) транспортов…»

После чего последовали данные о курсе, местоположении и времени, когда подлодка в последний раз наблюдала конвой. Розенбаум завершил доклад следующими словами:

«Игл» поражен четырьмя торпедами с дистанции пятьсот ярдов. Был ясно слышен звук, когда он пошел ко дну. Лодка подверглась бомбардировке глубинными бомбами, повреждений не имею».

Тем же вечером, в десять часов, экипаж «U-73» поймал передачу немецкого радио.

В специальном бюллетене сообщалось, что германская подводная лодка потопила в Средиземном море британский авианосец «Игл». И вскоре потоком пошли сообщения по радиотелеграфной связи с поздравлениями в адрес команды «U-73» и ее командира капитан-лейтенанта Гельмута Розенбаума за их выдающееся достижение.

Сообщения о гибели авианосца заняли центральное место во всех газетах. Но молодого командира не покидала мысль, что эта легкая и простая победа досталась ему лишь в силу потрясающей удачи.

Той же ночью Розенбаум записал в своем военном дневнике: «Ну и день! Один из тех, когда кажется, что все идет как по маслу. Двое суток мучился дизентерией, но сейчас температура спала, и дело наконец пошло на поправку…»

Похоже, именно этот факт доставил ему максимальную радость, даже большую, чем Рыцарский крест, которым он был увенчан за его подвиг, но который теперь остался в далеком прошлом…

Конвой PQ-17

Как выглядела ситуация, предшествовавшая операции немецкого подводного флота против конвоя PQ-17?

27 июня 1942 года конвой из тридцати четырех транспортов в сопровождении шести эсминцев и одиннадцати военных кораблей меньшего тоннажа вместе с четырьмя крейсерами и тремя эсминцами непосредственной поддержки покину л Исландию и взял курс на Архангельск. Он доставлял в Россию 200 тысяч тонн военных грузов. Рейсы конвоев PQ начались десять месяцев назад, и это была семнадцатая доставка, снаряженная англо-американцами.

Конвой пошел от Исландии на северо-восток, и ему предстояло пересечь тысячу миль Северного Ледовитого океана, развернуться прямо на восток, пройти мимо Шпицбергена и Медвежьих островов, взять курс в Баренцево море, после чего по широкой дуге, через горло Белого моря, выйти к Архангельску.

Все конвои PQ встречали сильное сопротивление, но для PQ-17 опасность была особенно велика из-за присутствия в Северной Норвегии немецких линкоров «Тирпиц» и «Фон Шеер», а также крейсера «Хиппер». Учитывая, что они могут выйти на перехват конвоя, англичане и американцы создали мощный тактический резерв, готовый тут же вступить в дело, если немецкие корабли окажутся в море.

1 июля конвой был замечен с воздуха, и с тех пор слежка за ним не прекращалась. 2 июля выяснилось, что «Тирпиц» покинул Трондхейм. 4 июля, когда конвой проходил между Шпицбергеном и Медвежьими островами, он временно застрял в паковых льдах.

Но Медвежьи острова лежали всего в десяти часах хода от Алта-фьорда, самой северной оконечности Норвегии, и были серьезные основания подозревать, что в этот день немецкие военные суда зашли туда на заправку.

Если они попытаются перехватить конвой, – а не подлежало сомнению, что они сделают такую попытку, – силы прикрытия союзников не успеют защитить его корабли. Чтобы избежать полного и окончательного разгрома PQ-17, торговые суда получили приказ рассредоточиться. Они остались беззащитными перед немецкими крейсерами, и в то же время военные корабли сопровождения были оттянуты к западу.

Немецкое верховное командование решило не рисковать своими боевыми кораблями и вернуло их в порт. Торговые суда, лишенные сопровождения и поодиночке раскиданные по широкому пространству, оказались совершенно беззащитными против атак с воздуха и из-под воды. За несколько дней были потоплены двадцать три корабля из тридцати четырех. Оставшиеся одиннадцать все же добрались до Архангельска, доставив 70 тысяч тонн из первоначальных драгоценных 200 тысяч.

Как проходила операция подводных лодок против конвоя PQ-17, рассказывает Рейнхардт Рехе, командовавший лодкой «U-255».

«Для нас, экипажа «U-255», Арктика была новым районом действий, и все время пребывания в ней она оставалась чужой и незнакомой.

Надо признать, что капитан-лейтенант Эстен из арктического сектора оперативного штаба пункт за пунктом ознакомил нас с пространной инструкцией германского адмиралтейства, в которой были учтены все уроки, полученные за два года войны в Арктике. Не поскупился он и на добрые советы от себя лично. Зиму мы провели на Балтике, практикуясь в штурманских прокладках подо льдами и готовясь к патрулированию на ледяном севере. Лодка же был а оборудована нагревателями, чтобы предотвратить обмерзание основных клапанов, антенн и перископа. Мы получили не одно предупреждение о трудностях радиотелеграфной связи в районах к югу от полюса, и нас не покидало чувство, что мы уходим на край света.

У островов Ян-Майена мы столкнулись с группой лодок, которых никогда раньше не видели. По возрасту часть их командиров могла быть еще гардемаринами; все они были ветеранами арктических патрулей: Текс, Тейхерт, Маркс, фон дер Эш, Зетце, Симон, а из более старшей возрастной группы – Ла-Бауме, фон Хайммен, Тимм…

Море в этих широтах было как шелк; его затягивала легкая туманная дымка. Все вокруг казалось непривычным и таинственным. За лодкой следовали какие-то странные птицы. Солнце выглядывало редко, да и в этих случаях рефракция так искажала линию горизонта, что, даже когда его не затягивала пелена тумана, пользоваться навигационными таблицами было невозможно.

Все в Арктике было окутано облаками, включая и движение конвоя PQ-17. Он доставлял в Россию танки и самолеты. Имелась информация, что масса судов стоит в Рейкьявике, но погодные условия между Исландией и Норвегией редко давали возможность немецкой воздушной разведке увидеть, что происходит на морских просторах.

Завершался июнь 1942 года, и солнце постоянно висело над горизонтом. Исчезло всякое представление о времени, и лишь регулярная смена вахт и приглашение к столу давали понять, рано сейчас или поздно. Но и тут не всегда можно разобраться, завтрак мы едим или ужин. О ночных атаках не могло быть и речи – ночи, как таковые, отсутствовали. Хорошая видимость никогда не держалась слишком долго, то и дело ее постоянно затягивало снежными порывами. И эти вечные туманы!

Однажды в завесе одного из них внезапно мелькнули силуэты двух эсминцев. Мы какое-то время пытались их преследовать, но они снова исчезли. Пришло короткое сообщение: одна из подлодок установила первый контакт с конвоем – но тут же потеряла его. Предполагается, что конвой идет к Медвежьим островам, по широкой дуге огибая Норвегию с севера, чтобы избежать встречи с немецкой авиацией, которая там базировалась. Но кажется, пролив между Шпицбергеном и Медвежьими островами плотно забит паковым льдом.

Мы на полной скорости пошли на северо-восток. Видимость была не больше мили или еще меньше. После нескольких часов хода на шестнадцати узлах мы погрузились, чтобы прослушать гидрофоны; под водой звуки разносятся на сотни миль. В узкой полосе частот мы четко и ясно уловили гул двигателей. Снова поднявшись на поверхность, передали эти сведения другим лодкам – может, они им помогут, если мы правильно определили направление.

Еще час мы с той же скоростью в шестнадцать узлов шли к месту, где, по расчетам, должен был оказаться конвой. По отношению к его курсу лодка шла под острым углом, предполагая обогнуть конвой с фланга. В любой момент мы могли столкнуться с ним. Видимость постоянно менялась, и порой полоса тумана раздергивалась буквально на несколько секунд. Туман висел над водой, как пар, качаясь серовато-коричневыми столбами.

Снова погрузившись для прослушивания, мы обнаружили, что курс кораблей его величества изменился, и теперь мы оказались относительно ближе к источнику звуков. Похоже, что конвой несколько прибавил в скорости. Остальные лодки тоже доложили свое мнение о его координатах; все они разнились, что и неудивительно, – в этой туманной пустоте было довольно просто сбиться с курса.

Но пройдя еще четырнадцать миль, мы расстались со всеми сомнениями – след найден. Внезапно туман стал рассеиваться, и мы оказались в мире слепящей синевы.

Когда последние клочки его ушли за корму, конвой оказался перед нами как на блюдечке! Мы лихорадочно стали считать транспорты, а потом корабли эскорта. Тридцать восемь тяжело груженных судов, которые несли в своих трюмах смерть и уничтожение для наших ребят на Восточном фронте.

Мы тут же вышли на связь с авиацией и, когда она установилась, передали длинное сообщение – начав с погодных условий, высоты кромки облаков и т. д., дали полное описание конвоя.

Мы шли в кильватере конвоя, прикрытые туманной пеленой, что тянулась за нами, так что нас не было видно. Водная гладь была как стекло, видимость отличной – будь в составе конвоя авианосец, мы бы сочли ее даже слишком хорошей.

Внезапно из сгустков тумана за кормой, изрыгая черный дым, появился корвет, а прямо по носу – второй. Мы шли на полной скорости, но тот, что сзади, постепенно догонял нас. Мы держались сколько могли, обеспечивая себе пространство для маневра перед погружением, и наконец ушли под воду. Над головой взорвались несколько глубинных бомб.

Эскорт делал свое дело, оберегая порученную ему паству, но держать в куче корабли с гражданскими капитанами было в тех условиях нелегким делом. Британские адмиралы обеспечили себе основательную головную боль!

Нам потребовалось более суток, чтобы, не обнаружив себя, обогнать конвой и выйти на позицию в двадцати милях перед его головными судами. Здесь мы могли погрузиться, прикинув время, когда конвой должен будет пройти мимо, и, всплыв, выбрать себе подходящую цель. Транспорты должны будут подойти часа через три, но за это время весь конвой может так изменить курс, что, даже идя на полной скорости в подводном положении, мы не сможем его нагнать и окончательно разминемся с ним.

Так и случилось. Мы обнаружили, что находимся на значительном отдалении от конвоя, и в поле зрения был только головной эсминец. В перископ было видно, как стремительно исчезали за горизонтом его мачты, и скоро не осталось ничего, кроме холодных лучей солнца, бивших в объектив.

Командир яростно выругался. Мы закрыли крышки торпедных аппаратов и снова пустились в путь – на этот раз на восток, вслед за исчезнувшим конвоем. По расчетам, мы были недалеко от Медвежьих островов. Прикрытые туманом, мы могли оставаться в надводном положении и шли, ломая тонкий пористый лед. Эхолот пищал все громче и тревожнее. Мы знали по РТ-связи, что наши бомбардировщики и торпедоносцы готовы к атаке. Группа «ледяных чертей» тоже шла на перехват.

Обнадеживающие новости, но для нас, «U-255», Арктика продолжала оставаться негостеприимной. Казалось, что в любой момент мы можем сесть на мель. Всплывающие по бортам киты удивленно смотрели на нас и тут же ныряли, чтобы, потешаясь над нами, выскочить из воды в другом месте.

Внезапно небо потемнело от эскадрилий наших самолетов – все они шли на север. Затем в небе пошли распускаться желтовато-белые клубы – зенитки открыли огонь, – и над просторами Баренцева моря разнесся грохот бомбовых разрывов.

Спустя несколько часов торпедоносцы, стелясь над водой, развернулись в обратный путь. Пролетая над нами, они качали крыльями, а высоко над ними висел трехмоторный самолет-разведчик – он, оберегая от опасностей, выводил нас на конвой.

Дружеская поддержка с воздуха придала нам силы, хотя у нас то и дело перехватывало дыхание, когда, стоя на мостике, мы видели, как в небе взрывался самолет и пылающим факелом уходил в море…

Лодка «Лиса» (наша боевая рубка была украшена эмблемой оскаленной лисьей морды) в сером свечении дня продолжала идти к месту сражения. На фоне тусклого неба мы видели мачты тонущего судна, окруженного кораблями эскорта. При слабом свете полярного дня определить расстояние было невозможно. На последнем отрезке пути мы погрузились и подняли перископ, чтобы оглядеться, но ничего не было видно. По всей видимости, воздух над водой промерз до такой степени, что стал напоминать тающий лед и как зеркало отражал свет.

Всплыв, мы обнаружили, что мачты исчезли (утонули?) и эскорт снялся с места. Встретив другую лодку, «U-Симон» (часть из них называлась по имени командира), какое-то время мы шли бок о бок с ней. Затем в тумане блеснули оранжевые вспышки, и море перед нами вспенилось залпом 6-дюймовых орудий. Резкий разворот. Последовал второй залп, на этот раз снаряды падали более разбросанно. Уже погрузившись, мы услышали третий залп, и шум винтов смолк вдалеке…

Всплыв, лодка в поисках конвоя заложила широкую дугу. Внезапно раздалось:

– Командира на мостик!

Откуда-то издалека, на самой линии горизонта, взмыл клуб пара, но врага нигде не было видно. Видимость в этот момент, как ни странно, была кристально ясной. Лишь Хармс, вахтенный офицер, который когда-то занимался глубинным ловом, узнал своих друзей – это были киты! Вся вахта, стоявшая на мостике, облегченно расхохоталась. Веселье докатилось и до тех, кто был внизу в лодке. Но так ли это было смешно? Если дыхание китов видно на таком расстоянии, то, значит, видно и облако конденсата, висящего над лодкой.

Через несколько часов в поле зрения появилась одинокая мачта. По подсчетам, корабль, который нес ее, делал двенадцать узлов. Мы стали осторожно сближаться с ним. Из моря выросла толстая труба, а затем показался и весь корабль, 10 тысяч или более тонн водоизмещением – вот уж действительно лакомый кусочек. Похоже, он, полагаясь на свою скорость, отбился от конвоя, решив самостоятельно добраться до Новой Земли, по широкой дуге уходя как можно дальше от баз люфтваффе в Северной Норвегии.

Радиотелеграф принес известия и о других одиноких судах, которые стали жертвами атак подводных лодок и пошли ко дну. Их топили и удары с воздуха, которые наконец и заставили конвой рассеяться.

Долгое время, пока мы приближались к своей цели, лодка оставалась незамеченной – будь у них хоть один наблюдатель в «вороньем гнезде» на мачте, он давно бы уже мог пересчитать все пуговицы у нас, стоящих на мостике. Но наконец корабль заметил лодку и стал уходить.

Теперь он знал, что мы идем за ним, и мы были готовы ко всем его уловкам: внезапные смены курса и скорости, попытки, если мы были далеко от него, скрыться в тумане и выйти из него у нас за кормой.

Мы, офицеры и я, от всей души проклинали туман и постоянно меняющуюся видимость и в то же время торжественно поклялись сделать все, что в наших силах, дабы не упустить сухогруз; мы будем неотступно и терпеливо следовать за ним по пятам, как настоящая лиса…

И тут фортуна смилостивилась над нами. После тридцати часов блуждания в густом тумане мы наконец вынырнули из него и легли в ожидании в проливе Маточкин Шар. Вот тут-то добыча и попадет в зубы лисы…

Пришлось несколько сменить позицию. Промахнуться было невозможно, но для надежности мы дали залп. Последовали два взрыва. Судно остановилось и накренилось набок. Стали спускать шлюпки. Чтобы окончательно покончить с целью, в нее врезалась торпеда из кормового аппарата. Судно раскололось надвое и затонуло. При нашем скудном знании английского мы все же смогли прочесть на одном из спасательных плотов название корабля и его тоннаж: американское судно «Алкоа Рейнджер», 10 300 тонн – ну и добыча!

Шлюпки подняли красные паруса. Мы снабдили их хлебом и водой и дали направление на далекую Новую Землю. Им предстояло нелегкое путешествие, прежде чем они попадут к своим «друзьям»…

На «U-255» царило победное настроение. Связавшись со штаб-квартирой, мы высказали предположение, что суда конвоя получили указание самостоятельно добираться до Новой Земли. Долгая погоня на полной скорости привела нас к скопищу раскиданных в море торговых судов. Они спешили обрести безопасность, пока эскорт старательно собирал остальные суда, ушедшие дальше к северу, и подбирал моряков, спасшихся с кораблей, потопленных ударами люфтваффе.

Скоро из пелены тумана перед нами появилась очередная пара мачт, а вслед за ними выплыли и другие мачты. Движение судов тут было таким же насыщенным, как и год назад у берегов Америки, – мы снова оказались в «раю подлодок», если не считать, что тут было куда холоднее. Огонь по первому судну пришлось открыть под острым углом, потому что второе было готово налететь на нас. Мы промахнулись. В результате обоим кораблям удалось уйти. Но гнаться за ними не имело смысла, потому что с севера тут же появилось и третье судно. На этот раз торпеда нашла свою цель. Затем, всплыв, мы пустили в ход орудие, и моряки от души оттянулись, поливая вражеский корабль огнем 88-миллиметровых снарядов. «Олопатра» превратилась в груду пылающих обломков.

Расчет оставался на палубе, и скоро орудийный прицел нашел и другую жертву. Артиллеристы били без промаха. Окутанный дымом и клубами пара, второй сухогруз пошел на дно.

Мы чувствовали, что этот район заслужил дурную славу, и пошли к югу, чтобы перекрыть пути бегства в Белое море, где русские ледоколы расчищали путь к Архангельску. Утром в районе Кольского полуострова мы увидели странное зрелище: на фоне облачного неба вниз головой висели изображения двух вражеских торговых судов вместе с эскортом.

Кончики опрокинутых мачт изображения соприкасались с настоящими, которые в этот момент только появились из-за горизонта! Мы подумали, что и очертания «U-255» таким же образом могут отпечататься на небе. И действительно, русские выслали в нашу сторону хрупкий биплан, и нам пришлось покрыть большое расстояние в погруженном состоянии, прежде чем мы смогли всплыть и на полной скорости уйти к северу.

В завершение операции подлодок против конвоя PQ-17 лодки, у которых еще были запасы топлива, получили приказ прочесать те районы, через которые пролегал путь конвоя, и топить транспорты, отбившиеся от него. Нам был отведен район к северу до широты 76 градусов, откуда мы двинулись к югу мимо Медвежьих островов. И уже от них пошли домой через Анд-фьорд в Нарвик.

По пути мы наткнулись на голландское судно, брошенное командой, которое приткнулось у кромки паковых льдов. Его поразил удар торпедоносца, и машинное отделение корабля было залито водой. Команда покидала его в спешке – на столе еще стоял завтрак. Мы нашли и набор документов, готовых к эвакуации, но никто не позаботился спустить их за борт. Среди разной полезной информации он содержал и новую сигнальную книгу для конвоев и полный список состава конвоя. Благодаря нашей находке немецкое верховное командование спустя несколько дней получило возможность объявить о судьбе конвоя PQ-17 еще до того, как она стала известна врагу».

Часть четвертая Весна 1943 года – май 1945 года

ОБЗОР БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ

Трудности растут

В течение нескольких месяцев весны и лета 1942 года потери немецких подводных лодок достигли угрожающих размеров. Связано это было с появлением противолодочных радаров воздушного базирования. Затем значительно улучшилось качество немецких пеленгаторов, и потери удалось свести до приемлемого уровня.

Мы проследили, как подводные лодки успешно действовали в Атлантическом океане. И хотя условия их операций непрерывно ухудшались, объем пущенного ими на дно тоннажа лишь незначительно уступал данным предыдущего года.

Союзники непрерывно усиливали состав своих конвоев и улучшали оборудование для борьбы с подлодками – появлялось все больше эсминцев, корветов и авиации; все они были оборудованы мощными радарами, «асдиками» и акустической аппаратурой последних моделей. И теперь для подлодок стало достижением просто приблизиться к конвою.

Некоторым подлодкам удавалось подстроиться на соответствующую частоту и прослушивать разговоры между судами конвоя. Например, одной лодке удалось поймать фразу, переданную с эсминца: «асдик» не работает». Она провела атаку, потопила судно и ушла безнаказанной. Но было мало подлодок, которые имели на борту радистов с таким знанием английского, чтобы успешно пользоваться им.

Тем временем в рядах союзников росло число специалистов противолодочной борьбы и в то же время шло непрерывное улучшение оружия против подлодок. Вошел в строй новый многообещающий взрыватель глубинных бомб, который позволил проводить ковровые бомбардировки, когда взрывы раздавались на разных глубинах. Удары с воздуха наносились специально сконструированными бомбами.

Воздушное прикрытие конвоев и независимая авиаразведка теперь представляли собой такую плотную сеть, что проскользнуть сквозь нее было почти невозможно. А те районы, до которых не могла добраться авиация берегового базирования, патрулировались самолетами с авианосцев или с торговых кораблей, переоборудованных, чтобы нести на борту авиационное прикрытие.

Конвои, состоявшие из торговых судов и кораблей сопровождения, независимые группы военно-морской поддержки, морская авиация и береговые команды непрерывно повышали эффективность своего сотрудничества. Теперь у них на вооружении были радары с большой дальностью действия и точностью наведения, которые позволяли непрерывно отслеживать подлодки с момента их выхода с базы и неотступно преследовать их.

Мало подлодок оставалось в рабочем состоянии после двух или трех патрулирований. Количество опытных подводников все уменьшалось, вместо них приходилось отправлять в море новые и неподготовленные экипажи. Им редко удавалось оставаться незамеченными на пути к тем опасностям, которые поджидали подлодки в патрулировании, и, если даже экипажу удавалось вернуться на базу, чаще всего рейд не приносил никаких успехов, оставляя после себя лишь недели непрерывного напряжения похода. В конечном итоге это стало куда губительнее сказываться на боевом духе подводников, чем даже высокое число погибших.

Потери подводных лодок в Атлантике

В феврале 1943 года самолеты впервые использовали для поиска подводных лодок новый английский сантиметровый радар. Реакцию немцев впервые описал Гисслер, который во время войны руководил исследовательскими работами в военно-морском ведомстве Германии.

«Появление британского 9-сантиметрового радара, – пишет он, – застало нас в полном смысле слова врасплох, поскольку немецкие ученые всегда утверждали, что волны меньше двадцати сантиметров совершенно непригодны для использования в аппаратуре импульсного отражения. Эта крупная трагическая ошибка сыграла огромную роль в том, что Германия была поставлена на колени».

Теперь для подлодок стало практически невозможным добиваться успехов в борьбе против атлантических конвоев – даже если они действовали в группе. Был случай, когда из шестидесяти выпущенных торпед ни одна не достигла цели. Приводимые цифры ясно демонстрируют серьезность кризиса, возникшего после появления нового радара. В марте 1943 года общий тоннаж судов, потопленных в Атлантике, округленно составлял 515 тысяч тонн. В апреле он упал до 240 тысяч тонн, в мае – до 200 тысяч, а в июне составил 20 тысяч. В те же самые месяцы, опять-таки только в Атлантике, количество погибших подводных лодок составляло соответственно двенадцать, четырнадцать, тридцать восемь и шестнадцать – всего немецкий флот потерял восемьдесят подводных лодок.

Это значит, что за каждые два пущенных ко дну корабля приходилось расплачиваться одной подлодкой. Потопленный тоннаж, по расчетам адмирала Деница, приходившийся на одну лодку и равный 100 тысячам тонн, упал до 10 тысяч. Признавая данный факт, он в то время записал в своем военном дневнике, что это очень опасная тенденция.

Так что у адмирала Деница не оставалось иного выхода, как отвести из северной Атлантики все подводные лодки.

Это решение стало поворотным пунктом в борьбе за Атлантику, и союзники полностью осознали значение этого факта. Тогда, в мае 1943 года, адмирал сэр Макс Хортой сообщил в послании своей команде:

«Накал борьбы остановлен, если не обращен вспять, и враг проявляет признаки слабости перед лицом непрестанных атак наших военно-морских и воздушных сил».

Но в других районах, в южной Атлантике и в Индийском океане, подводные лодки продолжали выполнять свои не очень эффективные, но важные задачи. Они вынуждали союзников тратить огромные ресурсы на организацию конвоев – морской и воздушный эскорт, сопровождавший суда, не мог принимать участия в других военных действиях.

Поскольку операции в северной Атлантике надо было возобновить как можно скорее, адмирал Дениц созвал своих научных советников и потребовал от них разработать меры противостояния новым микроволновым радарам противника. Но лишь в августе 1943 года им удалось полностью собрать эту установку и подробно изучить ее. Ее части были сняты с двух бомбардировщиков, подбитых над Европой. Первый упал недалеко от Роттердама, и собранная в Германии установка получила название «роттердамского аппарата».

Новый радар поставил немецких ученых перед лицом серьезной проблемы. Его нельзя было засечь ни «метоксом», ни немецкой техникой, ибо и та и другая аппаратура были предназначены фиксировать волны той длины, что использовались в радарах ранних моделей. И теперь ученые столкнулись с необходимостью создавать совершенно новую аппаратуру в области, которой Германия много лет пренебрегала. Но война завершилась прежде, чем они смогли справиться с этой задачей.

Тем не менее оставалась проблема как-то защитить подводные лодки от радаров, пусть не прямым образом, а хотя бы усиливая их зенитное вооружение. Так что, когда самолеты находили их, они могли оставаться на поверхности, имея какие-то шансы выжить. Или же надо было сделать так, чтобы радары не могли засечь их. Последняя задача была решена изобретением «шноркеля», или «снорта», и, когда все было готово, ими вооружили подлодки классов VII и IX.

Зенитные ловушки

Обычно кроме пулеметов пушечное вооружение на подводных лодках состояло из зенитки с фунтовыми снарядами (она стояла на боевой рубке) и одного 88-миллиметрового орудия на носу. В течение 1943 года это вооружение было заменено более эффективным автоматическим, а именно: четырьмя 20-миллиметровыми зенитками (большей частью они были спарены и стояли рядом), великолепной 37-миллиметровой зениткой немецкого производства и пулеметами. Замена началась в Средиземном море, где потребность в таком вооружении чувствовалась особенно остро. Чтобы разместить их, надстройка рубки была сдвинута к корме, освободив место для низкой орудийной платформы, а сама рубка была обшита тонкими броневыми листами для защиты от пулеметного огня.

Теперь, если подлодка попадала в поле зрения самолета, предполагалось, что она могла оставаться на поверхности и вести ответный огонь, чтобы сбить самолет. На первых порах, пока враг не оправился от удивления, эта новая тактика приносила успех, и концу лета 1943 года на боевом счету подлодок оказалось немало сбитых самолетов береговых баз. Но противник быстро сменил тактику. Если пилот по наличию людей на мостике убеждался, что подлодка не собирается погружаться, он, не приближаясь к лодке, вызывал подкрепление и лишь затем возвращался для атаки общими силами. Командование подводными силами ответило тем, что лодки стали пересекать Бискайский залив группами. А когда и эта мера оказалась недостаточной, то часть из них была превращена в своеобразные зенитные ловушки – набор их вооружения и, соответственно, огневая мощь удваивались в надежде, что теперь враг будет принимать это за норму и в будущем станет относиться к подлодкам с уважением. Как показали последующие события, опыт с зенитными ловушками не принес успехов.

В июле 1943 года, во время своего второго патрулирования, «U-441» была замечена истребителем. Прежде чем переходить в атаку, пилот предусмотрительно вызвал еще два самолета, так что их совместная огневая мощь обеспечивалась тремя 40-миллиметровыми пушками, двенадцатью 20-миллиметровыми и дюжиной пулеметов. Держась вне зоны обстрела с подводной лодки, самолеты без помех стали поливать огнем ее надстройку, заходя с самых разных сторон. Зенитное орудие было выведено из строя, взорвались два ящика с боеприпасами, были убиты или получили серьезные ранения все двадцать четыре офицера и матроса, которые были на мостике и на палубе. Благодаря тому, что на самолете не было бомб и пулеметные очереди не могли пробить броневую обшивку рубки, лодка все же смогла погрузиться и под командой судового врача как-то «дохромала» до базы.

Так завершился один из последних экспериментов с зенитными ловушками. С мая на вооружение некоторых самолетов поступили ракетные снаряды, которые при первой же встрече с подлодкой топили ее. С появлением ракетных снарядов для подводных лодок стало слишком опасным оставаться на поверхности, ожидая атак с воздуха, и осенью того же года «U-441» вместе с другими ракетными ловушками была переоборудована для несения обычной службы.

Акустические торпеды

За четыре месяца, вплоть до середины сентября 1943 года, подлодки не потопили ни одного судна в северной Атлантике. Но 19 сентября они внезапно возобновили атаки в этом районе. На этот раз они использовали новое оружие – акустическую торпеду.

Англичане знали ее под именем «гнат». Торпеда шла на звук корабельных винтов и работающих двигателей. Она использовалась против отдельных выбранных целей, главным образом военных кораблей. На первых порах использование «гната» приносило успехи, и 19–22 сентября потопили три и серьезно повредили четвертое судно из семнадцати кораблей сопровождения.

Тем не менее англичане быстро сообразили, что необходимо противопоставить грозному противнику. Первые образцы акустических торпед еще не обладали достаточной чувствительностью, чтобы точно реагировать на звуки вспомогательных механизмов вражеского корабля. И посему стоило «асдикам» и радарам эсминцев и корветов засечь подводную лодку, они не спешили к ней, а стопорили машины и ждали, пока не приходили к выводу, что можно продолжать путь.

Но скоро в строй вошли усовершенствованные модели «гнатов», которые реагировали на звук вентиляторов, роторов и других вспомогательных механизмов. Англичане ответили «обманками», выбрасывая в стороне от курса акустические буи, звуки которых уводили торпеду от цели. Все же буи имели недостаток: они мешали прослушивать подлодки и определять их местонахождение, в силу чего лодки могли оставаться незамеченными и успешно атаковать обыкновенными неакустическими торпедами.

В любом случае возвращение подлодок в северную Атлантику не увенчалось успехом. С 19 сентября по 15 мая 1943 года в этом районе были потоплены только четырнадцать судов.

На стапелях – новые подлодки

Теперь было решено уделить основное внимание противостоянию радарам. Ответом должно было стать появление совершенно новых типов лодок, способных долгое время эффективно действовать и из-под воды, под толщей которой радары не могли их засечь. Началась работа над созданием двух лодок с электродвигателями (классы XXI и XXIII), и к концу войны они были готовы приступить к действиям. Это были лодки совершенно нового типа. Их двигатели работали на перекиси водорода. Хотя появление таких лодок могло совершить революцию, они были готовы выйти в море лишь осенью 1945 года. Более подробный рассказ об их конструктивных особенностях идет в следующей главе.

«Шноркель»

Специальная труба для забора воздуха – «шноркель», как, используя простонародное название носа, окрестил ее Дениц, – еще перед войной использовалась на некоторых голландских лодках, но служила она только целям вентиляции. «Шноркель» же немецких подводных лодок классов VII и IX обеспечивал подачу воздуха к дизелям, и лодки могли перезаряжать батареи, находясь на перископной глубине, вместо того чтобы подниматься на поверхность.

«Шноркель» состоял из двух труб. Первая служила для забора воздуха, а вторая, короче и тоньше, – для выброса отработанных продуктов работы двигателя. Трубы поднимались и опускались гидравлическим масляным подъемником.

До появления «шноркелей» подводные лодки почти все время патрулирования находились на поверхности, погружаясь, лишь чтобы уйти от вражеского нападения. Теперь они обрели способность неделями находиться в погруженном состоянии. Рекорд составил шестьдесят шесть дней; другая лодка со «шноркелем» не поднималась на поверхность пятьдесят девять дней.

Но такие условия требовали необыкновенной выносливости, которую можно было приравнять к подвигу, потому что плавание под «шноркелем», пусть и обеспечивало безопасность, предъявляло исключительно суровые требования к экипажу подводных лодок.

Недостатки

Когда подводная лодка шла под «шноркелем», от нее требовалось внимательно наблюдать за поверхностью через перископ, чтобы обезопасить себя от атаки с воздуха. На экранах вражеских радаров оконечность трубки «шноркеля» выглядела еле различимой точкой, но визуально лодку можно было заметить по пелене отработанного воздуха, выходящего на поверхность, или же по тому следу, что он оставлял в воде.

Кроме того, команда постоянно испытывала тревожное напряжение. Даже при легком волнении «шноркель» постоянно захлестывало волнами, и, чтобы дизель не заглох, он подсасывал воздух из единственного альтернативного источника – из корпуса лодки, пока давление не падало настолько, что, казалось, у людей глаза были готовы выскочить из орбит. Но потеря какого-то количества воздуха была неизбежной, и со временем постоянные скачки давления начинали сказываться на здоровье всех членов экипажа.

С первых же дней появления «шноркеля» возникли и другие трудности. Когда подлодка шла под мощными штормовыми волнами, отработанный воздух не мог преодолеть вес воды и пробиться наверх. Его гнало обратно в корпус. Часто перед остановкой дизеля механики в машинном отделении теряли сознание от отравления переизбытком угарного газа.

Но куда более серьезное отрицательное воздействие «шноркель» оказывал на боевой дух. Под «шноркелем» лодка была вынуждена идти со скоростью пешехода или в лучшем случае велосипедиста. Но главное, у нее было ограниченное поле зрения; днем участок моря, видимый через перископ, и сравнить было нельзя с теми обширными пространствами, за которыми могли скрываться вражеские корабли. Ночью подлодка, конечно, полностью слепла, а теперь из-за «шноркеля» и глохла.

Когда подводная лодка, поднявшись на поверхность, перезаряжала батареи, по крайней мере можно было, стоя на мостике, воспользоваться биноклем; но теперь, когда перезарядка шла на перископной глубине, единственной возможностью поддерживать связь с внешним миром оставались гидрофоны, но и ими нельзя было пользоваться из-за рева дизеля. Совместный эффект этих ограничений губительно действовал на инициативу.

И все же «шноркель» давал лодке возможность оставаться в море. Без него лодке приходилось бы регулярно всплывать для перезарядки батарей, а в последний год войны, при подавляющем преимуществе вражеских морских сил и самолетов, оснащенных радарами, появление на поверхности влекло за собой гибель. На радарном экране самолета, летящего на высоте 9750 футов, всплывшая подводная лодка была видна на расстоянии в восемьдесят миль, и самолеты союзников имели возможность постоянно контролировать район действий подводных лодок. В распоряжении одних лишь береговых войск Англии было 1500 самолетов противолодочного патрулирования, а общее количество самолетов союзников более чем вдвое превышало это число.

Кроме того, конвои сейчас защищали более трехсот эсминцев и семьсот кораблей эскорта других типов – все они были задействованы на морских просторах. Береговую охрану конвоев осуществляли еще 2 тысячи судов; они же и вели противолодочную борьбу. Эти армады были знаком признания успехов подлодок.

Перед лицом таких сил «шноркель» все же обеспечивал лодкам классов VII и IX ту безопасность, в которой они так нуждались, но низкая скорость в подводном положении лишала их той свободы, что в свое время позволяла им преследовать и атаковать вражеские корабли, где бы ни доводилось с ними встречаться. При встрече с целью больше не вставал вопрос непростого выбора лучшей позиции для атаки. Просто, если враг оказывался в зоне досягаемости, по нему наносился удар торпедами.

В таких условиях у подлодок в северной Атлантике было очень мало шансов на успех. И хотя часть лодок продолжала уходить далеко от своих баз, большинство их возвращалось к своим «охотничьим угодьям» 1940 года – к устьям рек, проливам и подходам к Британским островам. И тут «шноркель» позволял им лежать в ожидании добычи в местах наиболее активного судоходства.

Операции в британских водах поначалу стали приносить определенные успехи лодкам со «шноркелями», но потери в их рядах продолжали расти. Из шестнадцати лодок, в июне 1944 года вышедших наперерез союзному флоту вторжения в Ла-Манше, семь были потеряны уже на подходе, пять получили серьезные повреждения и были вынуждены вернуться на базу и еще одна из четырех, которые смогли выйти в оперативный район, позже была уничтожена.

В 1945 году на подходах с юго-запада да и повсюду вокруг Британских островов подлодки продолжали нести тяжелые потери: шесть в январе, девять в феврале, пятнадцать в марте и столько же в апреле, а общий тоннаж потопленных в этих районах кораблей союзников ежемесячно не превышал 70 тысяч тонн.

Эти цифры ясно показали, что, хотя «шноркель» дал возможность подводным лодкам оставаться в море, он не вернул им, как надеялось немецкое верховное командование, прежнюю мощь и эффективность атак.

Успей новые подводные лодки вовремя войти в строй, вся ситуация могла бы радикально измениться в пользу Германии. Во всяком случае, те подводники, которым удалось мужественно пережить этот четвертый и самый тяжелый период войны на море, надеялись, что на пятом этапе военных действий они снова обретут преимущество.

БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПАТРУЛЕЙ

В заливе

Тиллессен только что кончил курсы командного состава в Готенхафене и готовился подняться на мостик лодки океанского класса IX–C, как получил телеграмму с предписанием немедленно явиться в Лориент в 10-ю флотилию подводных лодок.

По прибытии он узнал, что получил назначение на свою первую лодку «U-516». Это означало Индийский океан и, может, даже Японию.

– Вы уже встречались с экипажем? – холодно и деловито спросил командующий флотилией.

– Да, сэр.

– Лодка уже вышла из дока?

– Да, сэр.

– Как быстро вы сможете выйти на патрулирование?

– В субботу, сэр, через три дня.

Командир бесстрастно смерил его взглядом:

– Нет. Вы выйдете в пятницу, через два дня. Команду соберете сегодня, к 14.00, тут, на площади. Доложитесь мне завтра утром в 10.00 на инструктаже в этом кабинете. Благодарю вас.

На этом встреча завершилась.

Расстроенный безапелляционным тоном командующего и перспективой, едва только покинув Германию, тут же выйти в море, Тиллессен было помедлил, прикидывая, имеет ли смысл попросить отодвинуть дату выхода. Но затем он пожал плечами, развернулся и без промедления отправился на поиски своего нового инженера.

На «U-516» только что завершились рутинные ремонтные работы после последнего патрулирования. Пока она стояла в доке, на нее поставили новое оборудование: штурманскую аппаратуру, пеленгатор радара и усовершенствованные зенитные орудия. Отдел вооружения постарался на славу, но, поскольку вражеские методы противолодочной борьбы сейчас отличались высокой эффективностью, жизнь подводников подвергалась невероятно высокому риску.

К тому же две трети экипажа «U-516» не обладали никаким опытом подводного плавания и попали в команду чисто случайно.

Ветераны были полны мрачных предчувствий. Как с этими зелеными новичками на борту им удастся пройти Бискайский залив? Кто этот новый командир? Что он собой представляет – хоть у него-то есть опыт?

Да, чтобы пройти залив, удача им нужна как никогда, считали старые морские волки. Теперь вражеские летчики не медля жали на гашетки; с весны они уничтожали подлодки как мух. Но за те два дня, что оставались до выхода в море, у ветеранов не было времени предаваться пустым мудрствованиям. Каждую минуту надо было остерегаться саботажа. С 1940 года отношение персонала французских баз, благодаря неустанной английской пропаганде и угрозам французского Сопротивления, претерпело резкие изменения. Вошло в порядок вещей, что перед выходом в море немецкие водолазы осматривали корпус подлодки в поисках магнитных мин. В прошлый раз на «U-516» в цистерне с питьевой водой была найдена дохлая собака.

В таких условиях присутствие массы неподготовленных людей на борту становилось тяжелым грузом для опытных членов экипажа, но при выходе в океан на 740-тонной подлодке этого было не избежать. После рейдов, которые практически непрерывно длились семь месяцев, немалое число членов команды всегда оставляло лодку и шло на повышение. Новый набор – парнишки шестнадцати – восемнадцати лет имели за плечами лишь минимум морского опыта, который ограничивался основами военного дела. Специалистами приходилось считать тех, кто прошел краткие технические курсы по своей основной профессии.

Прошли подготовку в обращении с оружием и зенитчики, но никому из них не приходилось вести ночную стрельбу. А поскольку с лета 1943 года подлодки могли подниматься на поверхность только по ночам, командир и офицеры-артиллеристы сочли себя обязанными до выхода в море провести с новичками практические стрельбы, чтобы они имели хоть какое-то представление, как обслуживать орудие в бою, и умели в темноте устранять задержки. В большинстве случаев юноши шестнадцати – восемнадцати лет были до краев полны идеологической мишуры, которой их снабжала официальная пропаганда. Они не имели ни малейшего представления, что такое жизнь на подводной лодке во время войны. Лишь через несколько недель они начали привыкать к угнетающей и скученной атмосфере подлодки – особенно тяжело она действовала на них в начале патрулирования, когда все кубрики и кают-компании были забиты припасами.

И вопрос тут был не просто в психологической адаптации. Застоявшееся зловоние воздуха (воображение не в состоянии его себе представить), отсутствие гигиены, некачественное питание, рваный и недостаточный сон – эти условия были насмешкой над жизнью, и человеческий организм медленно и болезненно привыкал к ним.

В назначенный день «U-516» вышла на патрулирование. Она должна была принять участие в операциях в Индийском океане в составе группы из двенадцати лодок класса IX при поддержке шести грузовых субмарин класса XIV. Чтобы этот отряд не растянулся, все восемнадцать лодок одна за другой с короткими интервалами покидали базу.

В условиях такого плавания грузовые лодки были особенно уязвимы для атак с воздуха, и в течение первых же нескольких дней после выхода из гавани пять из них были уничтожены в Бискайском заливе. Последняя была потеряна у Южной Америки. В результате операция была отложена, и каждая из двенадцати боевых лодок получила свой отдельный район патрулирования. Из них две вернулись на базу.

В сентябре 1943 года, когда они находились в плавании, все офицеры-подводники знали, что атак с воздуха приходится ожидать не только в заливе и в прибрежных водах, но и практически по всем семи морям. Самым опасным временем был вечер, ибо враг отлично знал: некоторым подлодкам приходится всплывать, чтобы перед заходом солнца определиться по месту. Секстант с искусственным горизонтом вместо настоящего появится только в следующем году.

Ранние вечерние часы были на «U-516» самым хлопотливым временем суток. Пока вперед смотрящие на мостике обшаривали горизонт в поисках охотников за подводными лодками, основная ответственность ложилась на службу связи. К середине 1943 года пеленгаторы радаров «метокс» были заменены «наксосами» с электронными лампами-усилителями и вращающимися антеннами, которых называли «пальцы «наксоса».

Пока антенны неторопливо описывали полный круг, связист должен был стоять на мостике, готовый тут же зафиксировать пеленг засечки.

Предполагалось, что «наксос» будет столь же чувствителен к микроволновому излучению радара, как он раньше засекал волны метровой длины, но если вражеская излучающая антенна тоже вращалась, то звук засечки слышался лишь долю секунды – и тут же приходилось останавливать диполи. Поэтому, чтобы удалось поймать засечку, оператору приходилось постоянно находиться на мостике. Если диполи точно ловили пеленг, откуда шло излучение, то звук становился непрерывным, и, судя по тому, как менялся пеленг и высота звука, можно было точно определить его источник – корабль это или самолет. Если высота звука стремительно росла, указывая, что радар находится в воздухе, то подводной лодке приходилось немедленно идти на погружение.

Но пеленгатор с лампами Брауншера быстро вышел из строя. Трансформер сгорел, а надувная антенна пострадала от короткого замыкания и не выдержала давления воды.

В то время, на полной скорости ночью пересекая Бискайский залив, подлодка полностью зависела от пеленгатора, который должен был предупредить о появлении самолетов, потому что гул дизеля заглушал слабый звук их моторов.

Вскоре дал о себе знать радар слева по носу, затем проявился другой, по правому борту. Еще два – под двумя разными пеленгами. Трудно передать то нервное состояние, которое возникло от понимания, что за тобой постоянно следят, но командиру приходилось держать команду в руках.

Особые опасения вызывал так называемый «экономайзер», самолет, который, нащупав цель, замедлял частоту пульсации радара, так что пеленгатор на лодке продолжал считать, что радар находится все на том же расстоянии – вплоть до того момента, когда над лодкой раскрывались бомбовые люки. Даже ближний разрыв бомбы или пулеметная очередь могли причинить лодке такие повреждения, что ей пришлось бы возвращаться на базу. Многим лодкам не удавалось провести в море больше двух-трех дней, прежде чем они пускались в обратный путь в свою гавань. Были подлодки, которые шесть раз пытались пробиться через залив и после каждой попытки вставали в док для ремонта – лишь потом к ним приходил успех.

Хотя в погруженном состоянии лодкам не угрожали атаки с воздуха, но и под водой их ждали столь же серьезные опасности. Стоило им нырнуть, как самолеты вызывали эсминцы, сторожевые корабли или корветы, и те принимались систематически прочесывать радарами район погружения. Если они обнаруживали лодку, то подвергали ее ковровой бомбардировке. Или, если она уходила на большую глубину, терпеливо ждали, пока лодка, в которой падало напряжение и кислород замещался углекислым газом, всплывет, лицом к лицу встретившись со своими врагами.

Если в течение нескольких часов в гидрофонах царило молчание, обычно лодка снова всплывала. Но вражеские судоводители знали ценность терпения, и часто стоило лодке всплыть, как ей тут же снова приходилось уходить под воду. Так длилось, пока батареи окончательно не садились. Тогда, не имея иного выхода, лодка решительно всплывала на поверхность, и артиллеристы кидались к скорострельным пушкам, хотя шансов на успех у них практически не было.

Многие лодки стали жертвами такой изматывающей, на измор, тактики. Весной 1942 года, через сорок восемь часов после выхода из Бреста, Лориента или Сент-Назера, подлодки уже оставляли за спиной Бискайский залив и выходили в открытые воды Атлантики. В 1941 году некоторым из них удавалось, не погружаясь, пересекать Бискай даже при свете дня. Но уже в 1943 году такой путь занимал у них не меньше недели. Поскольку днем лодка была вынуждена находиться в погруженном состоянии, половину времени суток она шла с небольшой скоростью, а по ночам, хотя и могла всплывать, она была вынуждена, избегая радаров и уходя от преследователей, постоянно менять курс.

«U-516» все же удалось избежать всех этих бед. Наконец она пересекла Бискай и вышла на траверз берегов Испании. После напряжения недавних дней жизнь обрела более спокойный характер. Даже новички на борту, случалось, чихали, когда в рубку проникал свежий воздух, и удивленно смотрели на диск неба, усыпанного звездами, который виднелся в овальном проеме люка, пока лодка ритмично покачивалась на волнах.

Но многие из этих юнцов все еще маялись морской болезнью и, содрогаясь рвотными спазмами, лежали по койкам, мечтая лишь о смерти. Напичканные официальной пропагандой с ее сказками о могучих и мужественных воинах, громящих врагов, они и представить себе не могли, что война может иметь такой вид. Теперь деться им было некуда; они были пойманы и заточены в этом зловонном погребе, бок о бок с бесчувственными и безжалостными людьми, которые, казалось, стремились лишь к одному – пересекать море за морем, уходя все дальше и дальше от дома, вместо того чтобы спешить к уюту и безопасности земли.

Бедные парни испытывали несказанные душевные муки. Если бы только они могли удрать – просто выбраться на палубу и прыгнуть за борт! Но вместо этого они были заточены в этой глухой и вонючей железной трубе. И зачем только они вызвались добровольцами! Все их мысли стремились к далекому дому, к оставленным на берегу друзьям. Здесь у них друзей не было. Они были нагло обмануты. Их выманили из дому и бросили сюда, где их ждет жалкий и бессмысленный конец. Тех, кого продолжала корежить морская болезнь, освободили от всех обязанностей на борту, но остальным дел более чем хватало. Когда лодка оставила за кормой Азорские острова, командир и старший механик приступили к программе подготовки. Первый лейтенант и артиллерист взялись за матросов, а командой машинного отделения отдельно занимался старший механик. Затем всему экипажу объявлялась учебная боевая тревога; например, с мостика слышалось: «Воздух!» Лодка уходила на полной скорости, рулевой крепко держал штурвал, а артиллерийский расчет расчехлял пушки. И тут внезапно командир приказывал: «Срочное погружение!» Все, кто был на верхней палубе, стремительно ныряли в люк, который тут же задраивался. Открыты клапаны балластных цистерн, и лодка с легким дифферентом на нос уходит под воду. Сначала на небольшую глубину, а затем все глубже и глубже; вахтенный механик выравнивал ее, перекладывал рули, и лодка начинала набирать скорость под электромоторами, после чего снова всплывала.

В одну из ночей, когда «U-516» прокладывала путь среди зыбей срединной Атлантики, она поймала сообщение от адмирала Деница. Командир получил приказ продолжать движение к Панамскому каналу, где он, приступив к патрулированию в районе Колона, получал свободу действий.

К тому времени лодка была в море уже шесть недель – в первые дни войны это считалось долгим патрулированием, но сейчас, в 1943 году, этого времени еле хватало, чтобы выйти к месту активных действий. За это время молодежь на борту стала оправляться и проявлять какой-то интерес к своему окружению. Они начали понимать, что в пределах лодки для них открывается новая жизнь, они все реже и реже оглядывались на тот мир, что оставили у себя за спиной. Здесь, в этом скученном пространстве, каждому из них нашлось нужное дело, и по мере того, как, исполняя свои обязанности, они проникались чувством ответственности, молодые моряки забывали сетовать на судьбу.

Слегка сменив курс, «U-516» двинулась на юго-запад. Через несколько дней ей предстояло пройти проливом Доминика на Карибских островах.

По ночам в этих местах можно было оставаться на поверхности от восьми до десяти часов, и команда машинного отделения по очереди, по четыре человека, пользовалась этим – стоя под открытым люком рубки, они позволяли прохладному ветерку овевать их лица. В такие минуты они завидовали вахтенным, которые под куполом бескрайнего неба наблюдали за далеким горизонтом. Сами они, едва только ступив на борт лодки, попрощались с внешним миром и теперь месяцами жили лишь в окружении своих машин и механизмов, в тусклом искусственном свете, вдыхая всепроникающие запахи дизельного топлива.

С 1943 года подводники начали чувствовать, что они не просто изолированы, а отрезаны от нормального мира. В каком бы месте семи морей они ни поднимались на поверхность, тут же превращались в добычу, которую гнали и травили до самой смерти. Поэтому они обретали особую ментальность – они называли ее психологией таксы: пресмыкаясь, ползти на брюхе, в то же время ловя момент огрызнуться на своих преследователей, чтобы они побаивались подводников. Поэтому они одновременно опасались погони и в то же время гордились своим положением.

После пятой недели пребывания в море свежие припасы подошли к концу, и экипажу «U-516» пришлось перейти на консервы. Теперь, в сущности, все – хлеб, картошка, овощи, мясо, яйца, замороженная пища – извлекалось из жестяных банок.

Пока жалоб не поступало, но вот уже несколько дней по лодке расползался какой-то странный запах, отличавшийся от привычных. Похоже, он шел откуда-то из машинного отделения. Там хранились запасы консервов, и, когда запахи превратились в зловоние, пришло время выяснить, что происходит. Было решено обыскать все закоулки на лодке. Необходимость таскать и перетаскивать с места на место все ящики и коробки доставила куда больше хлопот, чем предполагалось, но результатом стараний стало очень неприятное открытие: половина консервов пришла в негодность и подлежала уничтожению.

Выяснилось, что все испортившиеся консервы – французского производства. Всем тут же пришла в голову мысль о саботаже. «Они решили, что мы не вернемся, – шли на лодке мрачные разговоры. – Но им лучше поостеречься, когда мы за них возьмемся!»

Кто они? На этикетках были простые слова: «Fabrique en France»…

Месяц «U-516» провела у Карибских островов. Она не погружалась днем, не всплывала по ночам, и блаженный ветерок позволял справляться с почти невыносимой духотой в лодке – до 140 градусов по Фаренгейту. Все были залиты потом, который разъедал кожу, как кислота; в промежности и между пальцев рук и ног высыпала болезненная сыпь. Соприкосновение с соленой водой доставляло мучительные страдания, а пресной воды на борту практически не было.

В этой влажной и душной жаре волосы превращались в спутанную, пропитанную потом и грязью шапку; не лучший вид имела и борода. Глаза были налиты кровью и постоянно болели; мышцы лица дергались в непроизвольном тике.

Самочувствие команды соответствовало ее внешнему виду, и стоило выпасть свободной минуте, как моряки в полубессознательном состоянии валились на койки. Даже стоя на вахтах, они испытывали головокружение, поскольку существовали в сумеречном мире.

Большинство команды страдало от нарывов, главным образом на руках и на ногах, и избавиться от них не удавалось. Сначала кожа воспалялась и обретала болезненную чувствительность, а через несколько дней на этом месте вспухали нарывы – порой не меньше восьми или десяти. Спустя какое-то время они исчезали сами по себе, оставляя синеватые пятна, которые могли держаться годами.

В этот период подводная лодка действовала в районе Панамского канала. Глубина прибрежных вод позволяла командиру днем подкрадываться вплотную к берегу и ждать появления одинокого судна, идущего из Колона. В перископ была ясно видна странная жизнь на берегу, от которой они уже отвыкли: люди шли на работу, играли дети, у обочин дорог паслись кони, пролетали машины. Видно было, как на берегу рыбаки растягивают и латают свои сети.

Каждый член команды, который изъявлял такое желание, мог приникнуть к перископу и полюбоваться жизнью на твердой земле. Но это зрелище доставляло скорее боль, чем радость. У подводников эти мирные картинки вызывали мысли об их жалкой судьбе, о тщете их существования. Внезапно вспыхивала ненависть к окружающим лицам, и каждый, кто имел такую возможность, разряжал свое раздражение на подчиненных, в которых он видел причину своего глубокого и горького разочарования.

Командир понимал, как себя чувствовала команда, – он и сам испытывал то же самое. В изнеможении валясь на койку, он прикидывал, сколько еще выдержит в этой душной вонючей атмосфере, прежде чем сможет всплыть на поверхность. Почему-то он никак не мог себя заставить посмотреть на часы; ему казалось, что в этом случае произойдет что-то ужасное. Наконец он переводил взгляд на циферблат: идти еще семь часов… семь… часов. А сердце уже и без того работает в этой душной атмосфере как задыхающийся насос.

Затем он стал думать, как бы облегчить ситуацию. Почему бы не раздать патроны с углекислым калием, чтобы люди могли дышать через них и в воздух не попадал бы углекислый газ? Да, они предназначены для аварийных ситуаций, но ведь…

Нет, пока обойдемся без них, решил он. Никогда не знаешь, что может случиться. Придет день, когда они понадобятся.

Летом 1944 года обер-лейтенант Тиллессен и его экипаж «U-516» вышли во второе патрулирование. На этот раз курс был проложен к малым Антильским островам, к Арубе и Кюрасао. Лишь когда они пересекли всю Атлантику и подходили к району, где предстояло действовать, то встретили первые корабли. Здесь, у наветренных островов, навстречу попался конвой, который шел на юго-восток к Тринидаду. Подводной лодке потребовалось несколько часов, чтобы занять позицию для атаки, и, когда залп из двух торпед пошел к цели, остров Кюрасао практически скрылся из виду.

Не дожидаясь результатов атаки, Тиллессен погрузился. Через две минуты донесся один мощный взрыв, а затем треск и грохот – такие звуки издает корабль, который идет ко дну. Что именно вызвало такой могучий взрыв и какое судно конвоя было уничтожено, так и осталось тайной вплоть до сегодняшнего дня.

Но одно было ясно: на этом этапе войны и в этом районе, где давно уже не появлялись подводные лодки, «U-516» следовало ждать яростного и неотступного преследования. Снова всплыв спустя несколько часов (уже стояла ночь), Тиллессен с помощью пеленгатора убедился, что радары нащупывают со всех сторон. Он немедленно ушел под воду и сделал еще одну попытку всплыть лишь через несколько часов – с точно таким же результатом. Он понял, что выхода у него нет – остается уходить на глубину и оставаться там, сколько хватит воздуха, в надежде, что, когда ему придется всплыть, враг уже прекратит преследование. Предельное время в погруженном состоянии было рассчитано на семьдесят два часа.

Вначале столбик термометра на «U-516» стоял у отметки 104 градуса по Фаренгейту. К концу третьего дня он подполз к 122 градусам. Тем не менее, в первые сорок восемь часов команда соображала, что надо делать, и мышцы исполняли, что от них требовалось, но на исходе второго дня все стали слабеть. Сидели или стояли только вахтенные. Все остальные лежали ничком на койках, и, хотя химические очистители воздуха работали с полной нагрузкой, у многих уже стали появляться признаки отравления углекислым газом. Стоило набрать в легкие воздуха, как приходилось тут же выдыхать его; дыхание было тяжелой физической работой.

Час за часом тянулся невыносимый третий день. И пока в мире наверху слепящее солнце поднималось в зенит, экипаж «U-516» недвижимо лежал вповалку, обливаясь потом и почти ничего не видя из-за мучительных головных болей; в молчании, не произнося ни слова, они все глубже и глубже погружались в туманное забытье. Им казалось, что крышка гроба уже захлопнулась и лежать им в таком положении, пока корпус не проржавеет и волны не выкинут на берег их останки.

К вечеру третьего дня один из матросов с трудом добрел от поста управления к закутку командира и ухватился за косяк, чтобы не свалиться. Он открыл было рот, чтобы доложиться, но не смог издать ни звука. У командира силы тоже подходили к концу, и он в отчаянии открыл дверцу шкафчика в надежде, что, может быть, там сохранился глоток кислорода. Обернувшись, он увидел, что матрос сполз на пол и давится в углу рвотными спазмами. Сделав над собой огромное усилие, он поднял палец и показал наверх.

Какое-то мгновение командир не мог понять, о чем говорит этот жест, но наконец его осенило, о чем хотел сказать вахтенный. Он же явился с центрального поста, где хронометр показывал восемь часов – восемь вечера, наконец пришла пора всплывать…

Огромным усилием воли Тиллессен заставил себя встать. Его качнуло к переборке. Добравшись до дверного проема, он перенес ногу через комингс и остановился. Его внезапно охватило отчаянное желание опуститься на палубу и тут же уснуть, сидя верхом на комингсе. Содрогаясь от напряжения, он заставил себя перетащить другую ногу и направился к посту управления.

Он увидел, что старший механик, встав, в самом деле готов доложиться. Он сказал, что в его распоряжении имеется три человека, у которых хватит сил организовать всплытие лодки: вахтенный матрос, артиллерист и боцман. Последние двое вместе с командиром, с трудом переводя дыхание, вскарабкались по трапу в боевую рубку, пока инженер включал продувку цистерн.

К тому времени уже больше половины команды лежали без сознания. Времени было в обрез, и поэтому, не останавливаясь на перископной глубине, чтобы осмотреться, не выставляя дозорных, вахта машинного отделения подняла лодку с двухсот футов прямо на поверхность, готовая к любой встрече, которую им уготовит судьба.

Но первым делом было необходимо отдраить люк боевой рубки. Командир попытался, но у него не хватило сил. Перебарывая головокружение и едва не теряя сознание, остальные двое попытались с помощью найденного лома приподнять крышку люка. И наконец все трое навалились в последнем отчаянном усилии.

Внезапно крышка с грохотом поддалась, и их шатнуло к перископу. Несколько секунд они приходили в себя, а потом выползли на мостик. Еще не стемнело, и последние лучи заката окрашивали пустынную даль моря.

Еще минут пятнадцать их шатало. Стоя на мостике, они давились свежим воздухом, который обжигал им легкие. Все это время командир был не в состоянии отдать хоть какой-то приказ. Затем они услышали последние звуки окончательной продувки цистерн и знакомый рокот дизелей. Жизнь начиналась заново…

«U-516» провела у Карибских островов месяц. Наконец у нее осталось только четыре торпеды, две из которых были акустическими. Никто на борту не имел с ними дела. Командир решил, что пришло время двинуться в долгую дорогу к дому. Если тянуть с уходом, то, значит, придется заправляться в море, потому что запасы дизельного топлива подходили к концу.

Во второй половине 1944 года каждый командир подводной лодки старался избежать подобной заправки, если у него была такая возможность. Последние оставшиеся грузовые подлодки давно были потоплены, и это означало, что кое-кому из молодых и неопытных командиров была поручена задача снабжать топливом своих коллег. Эта операция требовала немалого мастерства и большого опыта. Штаб-квартира определяла место рандеву двух лодок. Прокладывая курс к этой точке, они должны были прийти в нее к точно обозначенному времени. В противном случае, поскольку они были обязаны соблюдать радиомолчание, подлодки могли вообще не встретиться.

И более того – вызывало подозрение слишком большое количество случаев, когда вражеские самолеты появлялись как раз в тот момент, когда лодки, стоя бок о бок, перекидывали с борта на борт шланги и не могли пойти на погружение. В результате много лодок было потоплено в момент заправки. И неудивительно, что командиры избегали таких операций, как чумы.

Итак, «U-516» направилась к дому. В пути, к северо-востоку от Арубы, она заметила танкер водоизмещением добрых 10 тысяч тонн. Он шел такими крутыми галсами, что командир мог лишь, варьируя свой курс и скорость, не терять его из виду.

Теперь танкер шел строго на юг со скоростью девятнадцать узлов, а в этих водах подлодка могла выжимать максимум пятнадцать узлов (в холодных водах северной Атлантики скорость у нее была выше), и существовала опасность, что она может потерять танкер из виду. За те шесть часов, когда подлодка, вычисляя курс вражеского судна, старалась выйти ему наперерез, торпедные аппараты были подготовлены к бою.

Командир выпустил только одну торпеду – акустическую Т-5. Как от нее и требовалось, она пошла на звук винтов танкера и врезалась ему в корму, снеся все рулевое управление. Но хотя теперь танкер не подчинялся рулям, он не занялся пламенем и тем более не взорвался. Стало понятно, что в своих трюмах он нес только балласт.

К тому времени они оказались недалеко от нефтепорта Арубы, и если в самое ближайшее время не пустить танкер ко дну, то его еще могут взять на буксир и спасти. Хотя он, конечно, уже подал сигнал SOS и скоро сюда подоспеют военные корабли, Тиллессен решил потратить на танкер еще две торпеды.

Их удар не заставил себя ждать, и через несколько минут танкер исчез с поверхности моря. Тиллессен стал уходить на полной скорости, и до того, как началась охота за ним, успел погрузиться. По традиции, отмечая победу, была пущена вкруговую бутылка шампанского, и, поскольку удалось уйти в целости и сохранности, в команде воцарилось хорошее настроение. Но никто из офицеров не тешил себя иллюзиями, что им так легко удастся скрыться, – и действительно, менее чем через тридцать минут гидрофоны уловили звук винтов.

Следующие двенадцать часов лодка находилась в погруженном состоянии и всплыла, лишь чтобы перезарядить батареи. Едва только она появилась на поверхности, как услышала гул авиационного мотора, и не успела она снова пойти на погружение, как на нее посыпались бомбы. Пеленгатор не зафиксировал работу радара, но, поскольку стояла непроглядная ночь, никаким иным образом засечь ее не могли.

Ей повезло – близкие разрывы бомб лишь швыряли лодку из сторону в сторону и она смогла уйти. На следующий день Тиллессен снова всплыл, чтобы закончить зарядку. Через двадцать минут со стороны солнца появился другой самолет. Взрыв бомбы потряс лодку, которая только появилась на поверхности, и на этот раз она получила серьезные повреждения – две пробоины во внешнем корпусе, и из самой большой из нее, которая была в районе камбуза, потоком хлынула вода; вторая поразила машинное отделение. Вышло из строя несколько батарей, пришли в негодность горизонтальные рули; воздух высокого давления с ревом и свистом покидал пробитые кормовые цистерны.

Скоро батареи окончательно сели, моторы перестали тянуть, и старания хоть как-то привести в действие рулевое управление не давали никаких результатов. Тем не менее, механики старались предотвратить затопление лодки, выкачивая воду из кормовых помещений. Работа велась при свете карманных фонариков, потому что основное освещение давно вышло из строя.

Ремонт шел всю ночь. Удалось заменить часть батарей, чтобы подготовить их к зарядке. Ближе к утру лодка снова всплыла, но выяснилось, что из-за потери запасов сжатого воздуха она не может держаться на поверхности и начинает тонуть, так что приходилось каждые десять минут прерывать зарядку и подсоединять дизели к воздушным компрессорам.

Примерно через час возникла опасность еще одного воздушного нападения. К счастью, пеленгатор успел вовремя предупредить о нем, когда лодка уже могла погрузиться, что и спасло ее.

В очередной раз лодка оставалась на поверхности всего сорок пять минут, когда примерно в двух милях раздалась серия мощных взрывов и луч авиационного прожектора упал на вражеский эсминец!

Он был слишком близко, чтобы спокойно чувствовать себя, и поэтому снова прозвучала команда к погружению.

Ремонтные работы продолжались весь день. Команда питалась только сгущенным молоком. Когда термометр не опускался ниже 100 градусов по Фаренгейту, никакая плотная еда в рот не лезла, но все отчаянно мучились от жажды. Во время работы подводники по очереди обмахивали друг друга кусками картона, в противном случае дышать спертым, влажным воздухом было бы невозможно.

Работая с батареями, несколько человек отравились хлористыми парами и полностью вышли из строя. Акустики все время фиксировали взрывы глубинных бомб, но все они рвались в отдалении от лодки.

А тем временем, поскольку с неисправными батареями лодка не могла идти в подводном положении, а на поверхности лишь с одним работающим дизелем она еле ползла, «U-516» оказалась в опасной близости от берега. Лоция и карта сообщали о сильном прибойном течении, идущем к югу, а лодке надо было уходить к северу. В канун Рождества 1944 года, когда делалась последняя штурманская прокладка, впереди уже были видны огни на берегу. Они испытали потрясение, когда поняли, что приливное течение несло их на север, в противоположном направлении, чем то, что указано на карте, и навигационные огни, установленные на полукружье островов, отмечали восточную границу Карибов. Стало ясно, что к югу идет течение только в поверхностных слоях воды, а на двухстах футах – на этой глубине и держалась лодка – ее несло прямо в Атлантику.

Им просто необыкновенно повезло, ибо теперь лодке предстояло покрыть под водой не слишком большое расстояние, чтобы оказаться в относительной безопасности открытого моря.

Так что рождественским вечером 1944 года «U-516» оставила за собой гряду Малых Антильских островов и, рассекая носом пологую зыбь Атлантики, направилась на восток. Наконец она шла домой.

Каждую ночь на небе появлялось все больше знакомых созвездий. Место Южного Креста занял Орион, возникли Персей, Капелла и Кассиопея, и скоро из-за горизонта выглянула сама Большая Медведица. Потянулись облака – первые, которые они увидели за несколько недель, – затянувшие диск луны, и каждую ночь ветер все пронзительнее завывал в проводах антенны. Все четыре часа, что вахтенные проводили на мостике, они, видя перед собой бескрайнее молчаливое море, не испытывали желания разговаривать.

Монотонность жизни в середине Атлантики нарушил ответ на донесение командира. Он был получен от адмирала Деница, и в нем сообщались дата, время и точка в море, куда подводной лодке предстояло подойти на заправку. Вместе с другой лодкой, «U-129», которая возвращалась с патрулирования в Мексиканском заливе, она должна была получить топливо и припасы с «U-544», которая только что оставила базу и направилась в Атлантику. Операция должна была состояться к западу от Азорских островов.

С ранних дней службы, начавшейся на «U-506» под командой капитан-лейтенанта Вурдермана, Тиллессен вел записи по каждой встрече подлодок, обусловленной сообщением по рации, и наносил данные на карту, специально предназначенную для этой цели. И, сверившись с ней, он обнаружил, что в прошлом году трем или более подлодкам назначали встречу точно в этом месте и над ними неожиданно появлялись вражеские самолеты, что приводило к ужасающим последствиям. «Неужели все это повторится снова, – задумался он, – или у нас будет время ускользнуть от врага, если его внимание привлечет что-то иное?» Но не оставалось иного выбора, кроме как ждать и наблюдать.

Тем временем всю операцию заправки надо было проработать до деталей; ее организация и штурманский аспект лежали на командире, а за техническую сторону отвечал главный механик.

Приходилось решать множество проблем. На ранней стадии войны заправки такого рода всегда проводились при свете дня. Но по мере увеличения численности и огневой мощи вражеских воздушных разведчиков это стало невозможным, и теперь заправка всегда проводились только по ночам. Для ее успеха приходилось тщательно учитывать направление и силу ветра, состояние погоды и видимость. Перекачка горючего шла через шланги, напоминающие пожарные, – внутри у них была резиновая оболочка, а снаружи они были обтянуты плотным брезентом. За ними надо было постоянно наблюдать, и, чтобы они не потонули, к ним через определенные интервалы крепились спасательные жилеты.

Операция заправок двух подлодок в середине Атлантики была сложна сама по себе, а когда она проходила под постоянной угрозой атаки с воздуха, то вообще становилась сущим кошмаром.

Конечной проблемой были штурманские раскладки – как точно выйти к месту рандеву. Никакая тщательность расчетов не могла уберечь от ошибок, и, поскольку приходилось хранить радиомолчание, случалось, лодки днями искали друг друга, хотя порой их разделяло всего несколько миль.

Чтобы не случилось подобного, все три лодки получили приказ из штаб-квартиры – в день встречи за два часа до захода солнца всплыть на поверхность. Таким образом, в их распоряжении оказывалось три светлых часа, чтобы найти друг друга, и плюс к этому еще одно преимущество – до наступления темноты они могли провести всю техническую подготовку. Предстояло лишь убедиться, что такое расписание не станет преимуществом и для врага.

– Вахту на мостик! Вперед смотрящие – в боевую рубку! К всплытию стоять по местам! Боцман, время?

– Ноль три, командир!

Видимость отличная, волнение моря два-три балла, ветра три-четыре – отлично! Тиллессен отвернулся от перископа, чтобы выслушать рапорт акустика:

– Слышен звук винтов, командир, идут на сближение, курс 0-4-0.

Лучше некуда – значит, другая подлодка уже всплыла.

– Боцман, время?

– Плюс минута, командир!

Тиллессен снова приник к перископу, чтобы в последний раз окинуть взглядом окружающее пространство. Перед ним предстало ужасное зрелище: примерно в миле от лодки из облаков стервятниками вывалились три бомбардировщика.

– Опустить перископ! Погружение! Лево на борт двадцать градусов!

– Заполнить цистерны!

С левого борта стали рваться глубинные бомбы, а бомбардировщики один за другим продолжали заходить на цель, снова и снова…

«U-516» нырнула на двести футов, выровнялась и отползла в сторону. Затем донеслись те звуки, которые издает тонущий корабль, когда он уже исчез под водой – стоны ломающегося корпуса и треск при ударе о дно. Подводная лодка погибла, и вместе с ней расстались с жизнью пятьдесят человек.

Несколько минут на «U-516» царило мертвое молчание; кое у кого лицо поддергивалось нервным тиком. Все застыли, словно окаменев. Затем снова пришли мысли о себе – как им выжить в оставшиеся несколько дней.

Той же ночью радист услышал сообщение, которое лодка «U-Харпе» передавала на базу. «U-544», которая должна была снабдить их горючим, погибла.

Через несколько часов штаб-квартира передала данные о новом месте рандеву для «U-516».

Оно лежало к северу от Азорских островов. Здесь предстояло залить горючее и получить припасы, которые доставит Лаутербах-Эмден на «U-539». Через час после заката обоим лодкам предстояло оказаться на поверхности.

Точно в назначенное время Тиллессен всплыл. Едва только он с первым помощником и тремя вахтенными вышел на мостик, как увидел, что прямо над ними кружит вражеский бомбардировщик.

– Погружение!

И снова они ушли под воду…

Поскольку Тиллессену не надо было сообщать о гибели «U-544», ибо он не знал никаких подробностей, «U-516» в течение нескольких недель не передавала ни слова. Не подлежало сомнению, что командиры подводных лодок были правы в своих подозрениях: враг мог перехватывать и расшифровывать сигналы, что шли из штаб-квартиры адмирала Деница в Берлине. Официальные отрицания, что такого нет и быть не может, не могли изменить того факта, что время от времени за последние три года подлодки, выходя к назначенному месту встречи, убеждались, что враг их уже поджидает там.

Два часа спустя «U-516» снова всплыла. Лаутербаха-Эмдена не было и в помине. Тиллессен сделал все, что предписывается в таких случаях: тридцать минут он на полной скорости описывал широкие круги по поверхности, а затем, погрузившись, очередные тридцать минут слушал. Предполагалось, что рано или поздно одна подлодка услышит другую. Но этого не случилось.

Как потом выяснилось, обе подлодки вели эти игры в течение двух ночей. Тиллессен решил не нарушать первым радиомолчание и наконец все же поймал сообщение «U-539» в Берлин и ответный приказ продолжать попытки найти «U-516». На этот раз они наконец встретились, и Тиллессен получил вволю горючего, чтобы спокойно дойти до базы, хотя испортившаяся погода помешала перегрузить продовольствие.

Пока две лодки стояли борт о борт, Лаутербах-Эмден рассказал, что во время поиска «U-516» он уловил шум винтов. Выяснилось, что его издавал вражеский эсминец, а на некоторым расстоянии от подлодки шел авианосец!

– Я был просто вне себя! – сказал молодой командир. – Будь он чуть поближе, я бы влепил в него торпеду!

Тиллессен поморщился. Да, конечно, жаль упущенной возможности, но…

И он, и весь экипаж «U-516» возвращались после долгого патрулирования. Не так давно прямо у них на глазах другую лодку постиг ужасный конец. Они же добились хоть каких-то успехов, у них больше не осталось торпед – и теперь они хотели лишь добраться до дома.

Под «шноркелем»

«Это было странное чувство, – написал Карл Гейнц Марбах, бывший командир подводной лодки. – Сидишь на берегу озера в Баварии, у тебя отпуск. По радио доносится танцевальная музыка. Пьешь, порой прогуливаешься в одиночестве или в хорошей компании. И вдруг жена окликает тебя:

– Эй! Ты слышишь, о чем он говорит?

И ты поворачиваешься на стуле и слушаешь хриплый голос по радио, который скороговоркой рассказывает о «шноркеле», но с такими подробностями, что у тебя вырывается:

– Черт бы побрал эту пропаганду союзников из Кале!

– Значит, вот она, новая штучка для вас! Ну да, так и есть – я вижу по твоему лицу! Вот что ты скрывал от меня! Кстати, что это вообще такое – «шноркель»? От него будет какой-нибудь толк? Да брось ты – раз мы муж и жена, я хочу знать!..»

Стоял март 1944 года, и сутки спустя, вернувшись на базу в Ла-Рошель, я поймал себя на том, что хочу лично во всем разобраться, услышать мнение шефа о нашем новом достижении. Вроде у этого «шноркеля» были какие-то накладки; из первых подлодок, оборудованных им, вернулась только одна – лодка Шротелера, – и его перевели на штабную работу. Что же до других – никто не знал, где и как они попались.

Но в марте 1944 года я сказал себе: ты уже привык, возвращаясь из патрулирования, не встречать многих знакомых лиц, слышать, что четыре лодки из флотилии так и не вернулись, и ты уже обрел стойкий фатализм. И конечно, ты уже перестал искать какой-то высший смысл в этом бесконечном пребывании под водой. О чем тебе беспокоиться? Разве не хватит того, что ты видишь, как члены твоего экипажа каждый раз мрачнеют все больше, возвращаясь из отпусков?

И этот бесконечный треп в офицерской кают-компании – теперь слушать его было просто невыносимо: «…наша беда в том, что подводные лодки больше не являются таковыми – вот в чем дело…», «стрелять с поверхности не получается…», «скажу лишь, что, если ты под перископом подберешься к конвою на дистанцию торпедного выстрела, считай, тебе несказанно повезло…».

Нет. Я мог пустить в ход лишь старый аргумент – как бы там ни было, со «шноркелем» или без него, все остается по-старому и не может, не имеет права быть иным… Все эти разговоры были лишь сотрясением воздуха. Когда эти разговоры опять возникали в кают-компании штаб-квартиры, мы собирались компанией, мои офицеры и я, и шли на берег. Насколько я понимал, все пришли к одному – поставить на лодку «шноркель». И всё. Вся команда была согласна.

Из трех наших предыдущих патрулирований мы извлекли полезный урок: на поверхности больше не было места для подводных лодок. Если только что поставленный «шноркель» даст нам возможность оставаться под водой несколько дополнительных часов, мы с радостью примем его со всеми недостатками, в которых теперь уже, к сожалению, не приходилось сомневаться.

Например, в верхней части «шноркеля» был клапан, который автоматически перекрывался, когда его захлестывало волнами, так что вода не могла попасть в трубу. Но в то же время прекращался доступ свежего воздуха к дизелям. Когда это случилось в первый раз, мы могли бы стать жертвами клаустрофобии, не будь у нас привычки к нехватке воздуха. Но в целом мы были согласны примириться с этим недостатком, потому что «шноркель» все же давал дополнительную защиту от наблюдения с воздуха. Полные благодарности, мы окрестили его «лоэнгрином», потому что он разрезал волны как лебедь.

Подводные лодки постепенно стягивались в базы на западном побережье Франции, готовясь противостоять неминуемому вторжению. Наша группа получила кодовое название «фермеры», что нас вполне устраивало. Мы придерживались неторопливой осмотрительности, руководствуясь лозунгом: «Подождем и посмотрим – хуже не будет».

При первом выходе в море под «шноркелем» нам составил компанию старший инженер флотилии – так что, если дела станут плохи, мы будем не единственные, кто пострадает. Мысль эта как-то успокаивала, поскольку среди подводников давно воцарилась аксиома: «Если уж я не могу избежать неприятностей, то и другим они достанутся». Понимаете, этого было не избежать, если такому наступательному оружию войны, как подводные лодки, пришлось перейти к обороне.

С инженером на борту мы погрузились на перископную глубину, устранили дифферент и подняли «лоэнгрин» на поверхность. Впервые дизели продолжали работать, когда лодка шла в подводном положении. Правда, они издавали какие-то странные звуки, и мы на посту управления, думая, что все понимаем, с умным видом кивали друг другу. Но на посту уже появился мичман, вопросительно глядя на меня. За ним уже клубились первые синеватые выхлопы дизеля. Как-то мы же сталкивались с такой ситуацией – окись углерода отравила нас, и мы, как идиоты, провалились в сон, неспособные шевельнуть хоть пальцем.

Причиной тому были наши собственные ошибки, поскольку, нервничая перед выходом, мы упустили из виду некоторые инструкции. Разобрались мы с ними лишь неделю спустя, когда шли в Брест на соединение с «фермерами». Вскоре стал ясен и другой недостаток «шноркеля». Стоявший над ним столб выдыхаемого пара вызывал серьезные подозрения при свете дня, а это означало, что мы могли пользоваться «шноркелем» лишь по ночам, смиряясь с тем, что это уменьшало наши и без того скудные возможности для атаки.

Как-то в мае 1944 года командир 1-й флотилии подводных лодок, корветтен-капитан Винтер (Хлыст), созвал нас, «шноркелистов» и остальных, чтобы познакомить с тем, как командование подводным флотом оценивает ситуацию. Когда мы взглянули на карту Ла-Манша и увидели, что глубины нигде не превышали пятьдесят фатомов, у Шербура скорость прилива достигала двенадцать узлов, берега вплотную подступали к узкой полоске воды, и когда нас предупредили, что «вражеская активность в воздухе, как предполагается, будет возрастать», то мы высказали свое отношение к этому следующими выразительными словами: «Тот, кто всплывет, будет потоплен!»

Но оперативный приказ с трогательной простотой требовал отдать все силы – да, пусть даже весь наш флот потерпит поражение, мы до последнего суденышка должны противостоять врагу.

Несколько дней спустя мы, девять лодок со «шноркелями», вышли в первый тренировочный поход в Ла-Манш. С собой мы взяли набор торпед высшего класса – от акустических Т-5 до «Лут», последней и самой успешной разработки торпедной школы, хотя готовить ее к запуску было довольно сложно. Но нас куда больше интересовало, как «лоэнгрин» будет вести себя в этих мелких водах, чем изучение возможностей торпедных чудес.

При плавании под «шноркелем» одна труба использовалась для перезарядки батарей, а вторая давала возможность с половинной скоростью идти на электромоторах. Этот метод, как мы выяснили, настолько же истощал батареи, насколько они подзаряжались, и в результате все мы вдевятером большую часть времени проводили как домашние утки, бултыхаясь в Канале, пока в наши батареи тонкой струйкой текло напряжение.

Когда мы, постанывая, ползли по Ла-Маншу, «U-953» получила сообщение, что тяжело пострадавший немецкий эсминец пытается укрыться где-то у берегов Бретани, и мы должны быть готовы перехватить, если потребуется, вражеский крейсер, преследующий его.

Едва только мы получили этот сигнал, как в наушниках гидрофонов послышался шум винтов вражеского корабля, который становился все громче и яснее. Как предписывалось инструкцией, мы всплыли, оказавшись посередине западной оконечности Канала. Наш пеленгатор, поднятый на мостик, ловил непрерывную пульсацию радаров – скорее всего, с недалекого английского побережья и, вполне возможно, с воздуха.

Оператор никогда не слышал ничего подобного:

– Вы только послушайте… по всей шкале… пищат как сумасшедшие.

Стояла полночь. Не было и следа вражеского крейсера. По ночам гидрофоны работают лучше, чем пеленгатор, так что мы решили погрузиться и слушать глубину. Едва лодка успела опуститься на сто футов, как над головой раздался грохот бомбовых разрывов – но слишком поздно! Расплываясь в глуповатых улыбках, мы облегченно перевели дыхание. Кто-то сказал:

– Думаю, что сегодняшний день мы переживем..

Через несколько часов девять лодок под «шноркелем» получили приказ возвращаться в Брест. Какие были получены уроки? Что существующий метод перезарядки батарей никуда не годится. Один из подводников, ходивший без «шноркеля», поднял и другую тему. Высокое давление внутри корпуса лодки может привести к ослаблению ее конструкции. Он бы лично постарался избавиться от этой проклятой штуки. Но что мы могли сказать – что предпочитаем оставаться в живых?

6 июня началось вторжение союзников на континент. Двадцать четыре часа спустя из всех лодок, посланных наперерез флоту вторжения – «шноркели» в этой операции не участвовали, – вряд ли осталась хоть одна лодка, которая не пошла ко дну или не получила серьезные повреждения, не поддающиеся восстановлению.

Тем временем мы, которые уже считались профессиональными «шноркелями», не покладая рук решали свои проблемы. Выяснилось, что, когда идешь под «шноркелем», при работающих дизель-моторах невозможно пользоваться гидрофонами, и кто-то был вынужден неотрывно сидеть у перископа, наблюдая за появлением вражеских кораблей и самолетов. (В отличие от американских и английских субмарин, где капитан в посту управления стоит у перископа, в немецких подлодках командир сидел на своеобразном седле в верхней части боевой рубки.) Не желая быть ни глухими, ни слепыми, многие командиры предпочитали лично быть у перископа все то время, пока лодка идет под «шноркелем». Но в нашей лодке мы придерживались мнения, что командир должен быть свободен для принятия тактических решений, и у перископа попеременно менялись два вахтенных офицера и боцман. Экипаж продолжал тщательно следить за состоянием лодки.

Через два дня после выхода с базы, на траверзе северо-западной оконечности Франции, мы увидели, что оказались в середине группы охотников за подводными лодками. Сначала мы увидели только один эсминец с самолетом-разведчиком на палубе, который был вне зоны досягаемости одиночной торпеды. Первый помощник предложил использовать в деле нашу звездную пару «Лут».

(«Лут» представлял собой две самостоятельные торпеды. Они выстреливались одновременно и покрывали любое расстояние до восьмисот пятидесяти ярдов по прямой, идя параллельно друг другу, а затем разворачивались под заранее заданными углами и снова шли к своей цели.)

Отлично. Мы тщательно отработали порядок их подготовки к запуску; в противном случае нам бы пришлось несладко. Пока первый помощник отдавал приказы торпедной команде, боцман на посту управления сверял их слово за словом с инструкцией.

Час спустя – мы давно уже погрузились и спокойно завтракали – пришлось уже серьезно взяться за дело и повторить это упражнение. В гидрофонах было слышно, как тот же эсминец идет по направлению к нам; шел он по прямой и очень медленно. Приближаясь, он издавал жуткие звуки, как циркулярная пила, вгрызающаяся в дерево. Занимаясь торпедами, мы уже слышали эти звуки. Поскольку угол, под которым форштевень эсминца был направлен на нас, равнялся нулю градусов, нормальная торпеда не могла причинить ему вреда. А вот акустическая – легко. Слишком легко, подумали мы; должно быть, тут где-то ловушка. Этот надсадный звук, наверно, может сбить торпеды с курса.

Поэтому я спросил первого помощника:

– Если пустим в ход «Луты», с какой стороны ты их собираешься выстреливать?

– Из левых носовых аппаратов.

– Давай на этот раз запустим их с правого борта. Сколько они могут пройти до разворота?

– Восемьсот пятьдесят ярдов.

– Отлично, ставь их на семьсот.

В своем неторопливом движении эсминец конечно же должен был услышать в гидрофоны, как мчатся торпеды, но поскольку он разбрасывал по сторонам звуковые ловушки, то никаких иных звуков не воспринимал. Ему не повезло, что мы не попались на эту удочку! Одна из торпед попала в цель. Другая развернулась и помчалась обратно – прямо к лодке! На всякий случай мы ушли поглубже, чтобы она прошла над нами.

Поскольку нас интересовало, какая судьба постигла эсминец, мы снова поднялись под перископ и увидели еще четыре эсминца. Двое из них на полной скорости шли к тонущему собрату всего в семистах пятидесяти ярдах от подводной лодки. На этот раз они не издавали пронзительных звуков – хорошая добыча для нашей акустической рыбины.

Мы с такой быстротой выпустили две торпеды, что обе команды для старшего помощника слились в одну, – и снова ушли на глубину. Мы уже погрузились на сто пятьдесят футов, когда наверху разразился сущий ад. На глубине пятидесяти пяти фатомов лодка легла на дно, и мы стали ждать, чем все это кончится.

Какое-то время ничего не происходило, а затем в трехстах тридцати футах над нами воображаемые пилы стали пилить несуществующее дерево. Кроме единственной торпеды «Лут», которая сама по себе особой ценности не представляла, в аппаратах торпед у нас больше не осталось. Теперь предстояло решить вопрос, что является источником этих режущих звуков: ловушки для акустических торпед или что-то вроде пеленгатора? Если последнее, то на глубине трехсот тридцати футов мы были предоставлены своей судьбе.

Мы ломали себе головы над этим вопросом полтора часа, а затем получили ответ в виде беспорядочных взрывов одиннадцати глубинных бомб. Тем временем воздух в подлодке сгущался с каждой минутой, и мы рискнули подняться под перископ, чтобы осмотреться. Эсминцы были в нескольких милях от нас, их почти не было видно!

Мы решили перезарядить торпедные аппараты. Кроме того, потребность в воздухе уже остро давала о себе знать, и поэтому поступил приказ – поднять «лоэнгрин», чтобы хотя бы минут десять вентилировать отсеки лодки. И когда обе «рыбы разных пород» легли в трубы торпедных аппаратов и свежий воздух наполнил наши легкие, мы были готовы к чему угодно.

Поскольку настроение резко улучшилось, было принято решение – пусть старший механик испытает придуманную им систему перезарядки батарей: один дизель полностью переключается на зарядку, а другой, продолжая работать, тащит лодку и в то же время тоже подзаряжается. В результате батареи не потеряли ни одного ампера.

До сих пор мы побаивались использовать этот метод в силу двух причин. Дизель придает лодке куда большую скорость, чем электромотор, и встречный напор воды может оказаться слишком сильным для перископа. И во-вторых, при двух работающих дизелях вместо одного резкие перепады воздушного давления могут губительно сказаться на наших барабанных перепонках.

Оказалось, что наши страхи имели под собой основания. Каждый раз, когда море захлестывало верхний конец «шноркеля», срабатывал клапан, мгновенно перекрывая доступ наружного воздуха к двигателям, и, когда они начинали высасывать кислород из корпуса, мы чувствовали, словно нас поднимает на 10 тысяч футов. Стоило опасности миновать, как «шноркель» со свистом снова засасывал воздух, и через несколько секунд восстанавливалось нормальное давление, как на уровне моря, – пятнадцать фунтов на квадратный дюйм.

Эти новые упражнения настолько заинтересовали нас, что мы начисто забыли об эсминцах, пока боцман, сидевший у перископа, не привлек наше внимание сообщением, что по нам ведут артиллерийский огонь! Но эсминцы вскоре отказались от намерения попасть в головку мачты «шноркеля», и «лоэнгрин» гордым лебедем продолжал плыть, пока отсеки лодки не заполнились свежим воздухом и батареи не насытились энергией до краев.

То ли наша высокая скорость под «шноркелем» была тому виной, то ли, однажды отремонтированный, перископ в любом случае должен был выйти из строя, но факт остается фактом – спустя два дня он внезапно забастовал. Наши доморощенные умельцы забыли о сне и отдыхе, а затем, выдавив из командира спасительный для себя приказ, они презрели самое непреложное правило существования подводной лодки и разобрали перископ на части. Они просушили их, просушили снова, но так и не смогли уговорить перископ приступить к работе, и в конечном итоге нам пришлось вернуться на базу.

Затем состоялась встреча, полная вопросов и ответов, с адмиралом подводного флота (западный театр). Мы были первой подлодкой со «шноркелем», которая вернулась из района вторжения.

Почему до сих пор ни одной подводной лодке не удавалось проникать в район военных действий? Дело в боязни командиров или же, скажем так, они не хотели излишнего беспокойства? Могли бы они… если бы хотели?..

Ничего себе положение! Что, черт возьми, я могу ответить?! И тут я вспомнил, что на этом этапе войны те, кому удавалось добиваться каких-то успехов, считали делом чести защищать тех, кто их не добился. Так что я развернул перед адмиралом исчерпывающую картину, рассказав о недостатках «шноркеля» и трудностях работы с ним, и в заключение высказал предположение, что подробности придуманной моим инженером техники перезарядки батарей имеет смысл передать на все подводные лодки, находящиеся в море. В противном случае, если они будут строго соблюдать все инструкции, батареи быстро выйдут из строя.

Атмосфера, во всяком случае, накалилась. Произошел обмен сильными выражениями – эмоции перехлестывали через край, – и офицеры штаба заинтересованно поглядывали на нас.

Мы вернулись к вопросу о наградах, который превратился в проблему. За предыдущее патрулирование плюс три потопленных эсминца я требовал на лодку десять Железных крестов первого класса. Мне было сказано, что это невозможно, нельзя награждать только за пребывание в море, и предложили удовлетвориться тремя крестами. Я запротестовал. Снова пошли в ход крепкие выражения. Мой протест был отвергнут. Я продолжал возражать. Наконец адмирал выделил мне четыре – и этого мало, сказал я, но нельзя обойти радиста, который пробыл в море дольше, чем кто-либо. Это было последней каплей, переполнившей терпение адмирала:

– Я думал, вы награждаете за мужество, а не за путешествия по глобусу.

Через четыре дня мы снова вышли в море. Хлыст-Винтер утешал меня. По его словам, он рекомендовал посадить меня под арест, но высшее начальство решило дать мне еще один шанс проявить себя в патрулировании. Куда теперь?..

Хлыст высказал блестящую идею – как насчет доставки боеприпасов осажденному гарнизону Шербура? Этот план был великодушно одобрен.

В конце мне свалился на голову военный корреспондент. Он только что вернулся на поврежденной лодке и решил попытать счастья с нами.

– Вы хотите обрести какой-то личный опыт, – спросил я его, – или просто где-то отсыпаться?

– Конечно, опыт!

– У вас зрение в порядке?

– Да!

– Отлично. Значит, будете нести вахту у перископа поочередно с двумя офицерами и боцманом.

Честно говоря, я не ожидал, что он серьезно отнесется к моему предложению. И уж конечно, не думал, что ему это будет по силам. Но на деле выяснилось, что он просто отлично стоял вахты, и все четыре недели гость, ко всеобщему удовольствию, исправно занимал место у перископа, и в конце похода ему был вручен Железный крест первого класса.

Но это можно было предвидеть. Когда мы вышли в рейд, бои с силами союзников достигли апогея, и нервы у экипажа были на пределе. Надо признать, что пачек секретных инструкций, которые мы получили перед выходом в море и которые надо было выучить наизусть, было достаточно, чтобы от них у любого голова пошла кругом, но не они были причиной заметных симптомов нервного напряжения.

Во всяком случае, я отнюдь не удивился, когда вскоре после ухода с базы второй вахтенный офицер, отвечавший и за связь, признался, что начисто забыл кодовое слово, которое было ключом к шифру. Это означало, что теперь мы не можем ни расшифровывать, ни зашифровывать послания, а также не могли ни получать их, ни отсылать. Словом, мы лишились возможности и говорить с внешним миром, и слушать его.

На базу вернуться мы не могли. В те дни возвращение конечно же было бы расценено как трусость, да и в любом случае после моей ссоры с адмиралом это было немыслимо. Так что мы пытались как-то выудить кодовое слово у проходящих подлодок – более чем странная просьба! Они даже не удостаивали нас ответом.

Всю ночь и весь следующий день бедняга перебирал и отбрасывал набор из шести тысяч слов, пытаясь найти нужное, которое подойдет. Пока это длилось, мы медленно ходили по кругу у Бреста.

На следующую ночь мы решили выйти в эфир открытым текстом, что разрешалось лишь в аварийных ситуациях. Мы сделали десять попыток, но не получили ответа. Во время этого процесса из воды выходила лишь самая малая часть лодки, только ее нос – над поверхностью была только часть надстройки и антенна.

На следующую ночь, впав в отчаяние, мы провели пять шестиминутных сеансов, – 1800 секунд в воздух, кишевший вражескими самолетами, шла наша передача! – тем же самым методом мы рассказывали всему миру о нашем несчастье. Невероятно, но и это не принесло результатов.

Через полчаса, когда мы снова погрузились, оператор внезапно сообщил, что вел передачу на не той частоте! Так что мы сделали еще одну попытку, которая сейчас длилась пятнадцать минут, – и на этот раз получили ответ. Он пришел не сразу, потому что через несколько минут наше место было залито ярким светом осветительных бомб, подвешенных вражеским самолетом. Но нас уже не было видно.

Никаких дисциплинарных мер не последовало: какой был смысл карать людей, один из которых молод, другой – неопытен, а третий испытывал стресс из-за вторжения? После возвращения из этого рейда офицер-связист признался мне, почему он забыл кодовое слово. В то утро, когда мы уходили в плавание, он узнал, что его отец был арестован гестапо и отправлен в концентрационный лагерь…

Заметной особенностью патрулирования в Ла-Манше была необходимость бороться с сильным приливным течением. «Шноркель» усовершенствовался так медленно, что, сталкиваясь с противоположным течением, лодка ложилась на дно и пережидала, когда оно сменится. Другим результатом приливного напора было то, что нормальный метод обнаружения мин переставал срабатывать, и, чтобы обойти многочисленные вражеские минные поля в Ла-Манше, приходилось полагаться только на эхолот, на рвение команды – особенно боцмана – и на инстинкт командира. Но нервы это трепало основательно.

Когда шла вторая или третья неделя патрулирования, мы наткнулись на большой эскорт транспортов с войсками, а вслед за ними пошел огромный кортеж грузовых судов. Здесь приливное течение пришло нам на помощь, поскольку все вражеские средства поиска подлодок не срабатывали и в массе своей оказались бесполезными.

Борьба за выживание требовала изматывающих усилий. Чтобы оставаться незамеченными, приходилось подниматься под «шноркель» только по ночам, да и то всего на несколько часов. Запас свежего воздуха, который успевал попасть в лодку, должен был служить нам следующие двадцать четыре часа. В этот период побаловать себя горячим питьем и пищей мы могли, только когда дышали через «шноркель». Готовить, есть, пить, даже сидеть, а не лежать – все это требовало слишком большого расхода кислорода. «Всей команде по койкам!» – это был привычный приказ во время пребывания в море.

Мы проводили так много времени в лежачем положении, что мышцы ног ослабли, и мы стали страдать от болей в спине. Я никогда не видел, чтобы люди с таким энтузиазмом добровольно занимались физическими упражнениями (сгибание в коленях, глубокое дыхание и т. д.) – правда, лишь в те несколько часов, что дышали через «шноркель», и свежего воздуха хватало. Уровень углекислого газа, который, как предполагалось, не должен был превышать 3,5 процента, заставлял зашкаливать анализатор и, с точки зрения медицины, давно должен был прикончить всех нас.

Морское плавание под «шноркелем» дало нам пережить фантастические испытания. Когда по лодке гуляли потоки холодного воздуха, ее пронизывал сырой леденящий холод, и уши невыносимо болели от постоянных перепадов давления. Кроме того, у нас оставались лишь консервы, и мы давно забыли, что такое проблеск дневного света. Словом, порой нам казалось, что в этих незавидных условиях мы близки к консерво-неврозу. (По-немецки это звучит как Blechkrankheit или Blechkoller. В буквальном смысле слова это выражение военных лет означает «консервную болезнь». В случае с подводной лодкой она была вывана постоянным нервным напряжением вместе с не естественными условиями существования моряков.)

Но наконец четыре недели пребывания в море подошли к завершению. За два дня до прихода на базу радист передал мне пойманное им сообщение об июльском заговоре и покушении на Гитлера. Но оно нас как-то не взволновало, да и вообще в то время мы думали лишь о том, что самое тяжелое патрулирование из всех скоро завершится.

Месяц под водой – это очень долго, и мы начали это осознавать, лишь когда живыми вернулись на базу. Каждый член экипажа потерял в среднем до двадцати фунтов веса. Но мы выжили, и на пирсе уже собрался внушительный комитет по встрече.

И теперь все осталось в прошлом: и моя бурная ссора с адмиралом, и забытое кодовое слово, и июльский заговор, и патрулирование. Скоро к нам, лучась улыбками, прибыл сам адмирал и сказал, как хорошо все мы выглядим. Вот началась и раздача медалей. Поздравления, даже от Хлыста-Винтера, дождем посыпались на нас со всех сторон. Такова была война.

НЕМЕЦКИЕ ПОДВОДНЫЕ ЛОДКИ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ

Август 1943 года – май 1945 года

В течение всей войны немецкое военно-морское командование прилагало отчаянные усилия, чтобы нанести максимальный урон морским линиям вражеских коммуникаций. Даже еще до Пёрл-Харбора торговые рейдеры с грузами союзников и крейсера поддержки не чувствовали себя в безопасности и в самых отдаленных уголках океанов. После того как Япония вступила в войну, подводные лодки получили возможность расширить масштабы своих операций, и, когда японцы за несколько месяцев стремительным броском захватили Бирму, Сиам, Индонезию и большинство стратегически важных островов в восточной части Тихого океана, Германия обратилась к японскому правительству с предложением встретиться и обсудить необходимые мероприятия.

Тем не менее встреча состоялась лишь в начале 1943 года, когда японцы начали испытывать растущее давление англо-американских военно-морских сил. Лишь тогда они согласились на использование немецких подлодок на Дальнем Востоке.

Первые четыре подводные лодки были посланы на Дальний Восток в мае 1943 года. В ходе рандеву с «Шарлоттой Шлиман» к юго-востоку от Мадагаскара они заправились топливом, взяли на борт припасы, после чего проследовали к Пенангу, куда пришли как группа Монсуна. Первой в августе прибыла «U-178». Пятая лодка класса IXC наконец пришла в Японию как дар японскому правительству.

В конце 1943 года и в 1944 году транспортировка грузов между Германией и Японией осуществлялась подводными лодками. Последняя группа надводных кораблей, сделавшая попытку прорвать блокаду, вышла в Тихий океан осенью 1943 года. Из них только одному, «Осорно», удалось добраться до западного берега Франции с грузом в 8 тысяч тонн.

Дальневосточные базы подводных лодок в основном были на самообеспечении, и немецкий штаб вел непрестанную борьбу с противодействием низшего японского чиновничества. Большинство его представителей были родом из крестьян, у которых укоренились идеи и обычаи их островной страны. Лишь среди старших офицеров и чиновников, происходивших из древних самурайских сословий, можно было найти понимание, что необходимо проложить мост между европейскими и западными концепциями и путями мышления.

Так что немцы были предоставлены сами себе. Они приобрели большую, в 4400 акров, плантацию и, возделав ее с помощью японских рабочих, вырастили на ней овощи, столь необходимые для немецких желудков. На плантации производилось разнообразные консервированные продукты, включая и хлеб, которые упаковывались в непроницаемые жестяные контейнеры. Затем они на подводных лодках отправлялись в Германию, обеспечивая команды питанием; таким же образом германская промышленность получала и ценное сырье.

Всего во время войны на Дальнем Востоке действовала сорок одна подводная лодка (тридцать шесть немецких и пять итальянских). Из них тридцать погибли, пять были переданы японцам, две по пути обратно в Германию попали в руки союзников и лишь четыре наконец вернулись домой. Самое большое количество лодок, одновременно действовавших на Дальнем Востоке, равнялось одиннадцати.

Несмотря на большое количество подводных лодок, уничтоженных в Индийском и Тихом океанах, им удалось потопить сто сорок девять судов общим объемом в 925 042 регистровых тонн.

ТЕХНИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Май 1945 года

Имеет смысл упомянуть технические проекты, которые к маю 1945 года были на различных стадиях завершения. И если бы не поражение, Германия вступила бы в пятую фазу подводной войны с немалыми шансами на успех.

«Вальтер-лодка»

Двигатели «Вальтер-лодки», названной так по имени ее создателя, состояли из двух газовых турбин, которые питались новым видом топлива, 80-процентной перекисью водорода.

Шестисоттонная подводная лодка с этими двигателями могла давать в погруженном положении двадцать четыре узла, и запасов топлива хватало, чтобы держать такую скорость в течение шести часов. Кроме главных двигателей, «Вальтер-лодка» имела на борту и электромотор как дополнительное средство движения под водой; в случае необходимости один дизель использовался на поверхности для подзарядки батарей, а маломощный электромотор обеспечивал медленное, но бесшумное движение в погруженном состоянии. И наконец, имелся второй отдельный генератор, работавший от дизеля, чтобы в аварийных ситуациях заряжать батареи.

КЛАССЫ XXI И XXIII. ПРОИЗВОДСТВО И ИСПЫТАНИЯ

Тем временем в 1943 году были созданы две новые конструкции – 1500-тонная лодка класса XXI и 200-тонная класса XXIII. Поскольку времени не хватало, предварительных испытаний решили не проводить, и сразу с чертежной доски лодки пошли в производство.

Отдельные их конструкции делали небольшие фирмы по всей Германии, и на верфи лишь оставалось смонтировать эти части воедино – до сих пор считалось, что в судостроении такой подход исключен.

Многие из них весной 1944 года уже были почти готовы к спуску на воду. Но поскольку бомбежки союзников разрушили важные производства, завершение работ было отложено до осени этого года. Но пришло на удивление много заказанных составляющих.

После этого со стапелей стало сходить до тридцати лодок в месяц, и к концу войны в строю было сто сорок подводных лодок класса XXI (двадцать в норвежских портах, а остальные сто двадцать в Германии). Была завершена работа над шестьдесят одной лодкой класса XXIII, и часть из них уже патрулировала у побережья Англии. В обстоятельствах того времени спуск на воду такого количества подводных лодок был воистину выдающимся достижением, хотя немалой части немецкой промышленности пришлось отложить другие задачи, кроме этой.

Конструкция класса XXI включала в себя две палубы. На нижней из них располагалась единственная огромная батарея, которая служила основным источником питания. С ее помощью можно было идти под водой на пяти узлах без малого четыре дня – или на шестнадцати узлах в течение часа. Но во всяком случае, подлодке надо было всплывать на перископную глубину, чтобы обновить запасы воздуха.

Максимальная скорость подлодок класса XXIII в подводном положении составляла тринадцать узлов. Идя на дизелях под «шноркелем», лодки и того и другого класса могли полностью зарядить батареи за несколько часов.

Этим подлодкам было свойственно много нововведений. Так, торпедный отсек был куда шире, чем на старых лодках, и, заставленный разнообразным оборудованием, напоминал скорее береговую мастерскую. Если раньше часть команды жила в торпедном отсеке, то теперь во время долгого патрулирования торпедистам был отведен отдельный жилой отсек.

Появилось много и других новинок. Так, для защиты от радаров оконечность «шноркеля» была покрыта слоем синтетической резины, и его стало практически невозможно засечь. А пеленгатор теперь реагировал на 9-сантиметровые волны английских радаров и успевал предупредить лодку, что ее засек луч радара. Антенна пеленгатора крепилась на мачте «шноркеля».

Кроме акустических торпед, лодки классов XXI и XXIII несли на борту и торпеды новой конструкции «Лут». Если раньше торпедами нельзя было стрелять под углом больше 90 градусов, эти можно было наводить под любым румбом, и они сами прокладывали курс к цели, раз за разом описывая широкие круги. Лодка класса XXI могла произвести залп из шести таких торпед, через десять минут вылетали еще шесть и еще через полчаса очередной залп – и все с глубины сто шестьдесят футов.

Осенью три первые лодки этого класса прошли испытания в боевой обстановке Балтийского моря. Ими командовали опытные подводники корветтен-капитан Эммерманн и фрегаттен-капитан Топп. Обе эти лодки и еще одна поменьше, класса XXIII, действовали на основе новой тактики и заложили принципы подготовки экипажей.

Но хотя новые лодки продолжали спускать на воду, появлялось все больше сложностей, с которыми предстояло справиться, чтобы лодки могли полностью вступить в строй, и лишь в начале мая 1945 года корветтен-капитан Шнее получил под свою команду «U-251», первую лодку класса XXI, чтобы выйти с ней на патрулирование.

И снова нормальный процесс перевода чертежей в металл был скомкан, и капитан Шнее получил указание – на пути к своему району боевых действий в Карибском море он должен дать полный отчет о недостатках своего корабля, чтобы они тут же, без потери времени, устранялись. Но сообщение о капитуляции застало его на траверзе Фарерских островов, и он получил приказ вернуться в Норвегию.

Через несколько часов после окончания Второй мировой войны Шнее встретился со своим первым «вражеским» кораблем, английским крейсером. Он объявил боевую тревогу и перед тем, как сдаться, по крайней мере получил удовлетворение, убедившись, что новая подлодка ведет себя безукоризненно.

Обсуждение этих технических новинок, дискуссия, были ли взяты на вооружение «Вальтер-лодки» и новые типы торпед с «толкающими» двигателями или же они должны были войти в строй лишь к самому концу войны, вызвали к жизни вопрос: могли ли подводные лодки обеспечить победу, если бы немецкие армии не потерпели поражение на суше? Без сомнения, немецкое верховное командование надеялось и верило, что им это под силу. Тем не менее это кажется весьма сомнительным. Стоит упомянуть лишь один фактор. Когда война уже близилась к завершению, союзники ежемесячно спускали на воду торговые суда общим объемом миллион тонн водоизмещением, и еще с конца 1942 года тоннаж, потопленный подводными лодками, не превышал объема водоизмещения кораблей, которые шли на смену.

Приложение Экипаж подводной лодки (Лекция, прочитанная на курсах военно-морских офицеров в 1943 году Вольфгангом Лютом^[7])

Моя задача как командира подводной лодки – топить суда. Дабы преуспеть в этой задаче, надо, чтобы члены экипажа мне помогали, и для этого им надо не только исправно исполнять свои повседневные обязанности, когда подводная лодка находится в море, но и делать это с удовольствием.

Жизнь подводника

Жизнь на борту строится из долгих периодов монотонного существования, и надо уметь неделями переносить отсутствие успехов. А когда такое существование дополняется дождем глубинных бомб, нервное напряжение усугубляется грузом ответственности, который лежит главным образом на командире.

Люди в подводной лодке, на которую сыплются глубинные бомбы, похожи на летчика, который, скажем, подвергся атаке трех истребителей противника. И тот чувствует, что каждый «выстрел» направлен прямо в него, и эти звуки заставляют съеживаться, пусть даже выстрел и не попал в цель.

Но подводник не может выйти из боя и улететь; он не может маневрировать и вести ответный огонь. Кроме того, от ударов глубинных бомб в подводной лодке часто гаснет свет, и темнота приносит дополнительные страхи.

Более того, по сравнению со службой в надводном флоте жизнь в подводной лодке носит неестественный и нездоровый характер. Тут не существует четкого различия между ночью и днем, потому что в отсеках непрерывно горит свет. Дни недели и воскресенья неотличимы друг от друга, и нет смены времен года. Так что нормальный ритм жизни сбит и сведен к унылой монотонности и задача командира – вносить в нее разнообразие.

Даже самые здоровые и крепкие члены команды страдают от постоянной смены климатических условий, с чем приходится сталкиваться во время патрулирования. Лодка от северных штормов уходит в тропики, от сырости и холода в лето – климатические зоны меняются одна за другой.

Затем, поскольку большинство боевых действий подводная лодка ведет по ночам, возникает проблема рваного сна, а груз ответственности, который неделями лежит на командире, постоянно держит его в состоянии предельного напряжения.

На нервы действует и духота в отсеках, и постоянный шум, и движение лодки – все это вызывает так называемый «консерво-невроз». Крепкий кофе и обильное курение плохо действуют на пищеварение и нервы, особенно по ночам на пустой желудок. Мне доводилось встречать молодых двадцатитрехлетних парней, которые после пары таких лет списывались с флота, поскольку не могли больше ходить в море.

И конечно, даже на берегу нельзя слишком часто напиваться – во всяком случае, в военное время. В патрулях я никогда не пил кофе во время вахты, что так популярно в службе. Я лично воспринимал его с отвращением, поскольку его делали слишком крепким. Никогда не курил больше одной-двух сигар в день и никогда не напивался на берегу – ну, почти никогда…

Командный дух

Командный дух экипажа зиждется на:

дисциплине;

удачливости командира, поскольку экипаж всегда предпочтет уходить в море с удачливым командиром, пусть даже он будет полным олухом, но не с человеком, достойным уважения, но не потопившим ни одного корабля;

хорошо организованной повседневной рутине;

офицерах, которые правильно ведут себя с командой и подают экипажу хороший пример;

командире, чье лидерство сказывается на всех аспектах благополучия его экипажа – умственном, физическом и духовном.

Дисциплина

От командира зависит, чтобы тон в кают-компании задавал нормальный доброжелательный человек, а не тот, кто склонен делать ошибки. Он должен быть подобен садовнику – культивировать и растить здоровые саженцы и выпалывать сорняки. Добиться этого было несложно, потому что в подводном флоте у нас служила преимущественно молодежь двадцати – двадцати двух лет, а младший командный состав был в возрасте двадцати трех – двадцати пяти лет. Очень помогает, если на борту как можно больше людей, в мирное время овладевших какой-нибудь интересной профессией, ибо команда состоит преимущественно из полуобразованных юношей, которые, случается, даже не окончили среднюю школу.

Члены моего экипажа были родом со всех концов Германии. Большинство младших офицеров были женаты или обручены, и я старался отдавать предпочтение женатым людям. Я знал, что женщина может подорвать солдатский дух и боевой настрой, но по своему собственному опыту знал, что она может и укрепить его. Я часто отмечал, что женатый человек возвращается из отпуска в хорошем настроении. Я всегда был рад возможности познакомиться с женами членов команды. Я рассказывал, чего мы ждем от них, и думаю, это оказывало на них воздействие.

Естественно, некоторые наказания, включенные в дисциплинарный устав, не могли применяться на подводных лодках во время войны, например, лишение увольнительных или сокращение времени отпуска. Другие, как, скажем, гауптвахта или приостановка денежных выплат, имели мало смысла. Допустим, я наказываю матроса двухнедельным заключением на гауптвахте – во всяком случае, он не может отбыть его до конца патрулирования и до возвращения домой делит со всеми те же опасности и радуется тем же успехам, когда при удаче все испытывают подъем боевого духа. И неужели спустя несколько месяцев после нарушения я мог отправить человека на гауптвахту? С моей стороны это было бы предельной глупостью.

Но в море я продолжал иногда получать рапорты от командиров боевых частей, и при разборке серьезных случаев присутствовали все офицеры. Предположим, кто-то грубо ответил старшему по званию или по команде. В нормальных условиях это обошлось бы ему в трое суток гауптвахты. Вместо этого я наказывал его «жесткой койкой» – три дня виновный спал на голых досках без матраца и одеяла: это было неприятно и действовало куда эффективнее гауптвахты.

Конечно, о каждом наказании, которое вы выносите, должно быть официально объявлено команде – можете поместить сообщение в судовой газете или на доске объявлений, или в серьезных случаях объявить общий сбор. Но ни в коем случае нельзя делать из нарушителя жертву, и вы, командир, не имеете права вызывать у нарушителя чувство, будто вы что-то имеете лично против него. Он должен и дальше чувствовать, что по большому счету к нему хорошо относятся и уважают, как человека, который несет свой груз наравне со всеми.

В целом я старался наказывать как можно меньше. Но такую политику нельзя вести, сложив на груди руки и надеясь, что все наладится само собой. Так вы ничего не добьетесь. Вы должны быть реально озабочены состоянием своих людей, принимать близко к сердцу их интересы и, руководя ими, должны быть решительны в своих действиях и требованиях. И наконец, отдавая приказ, четко и ясно растолкуйте, чего вы хотите, чтобы подчиненные исполняли его со знанием и умением.

Ясно, что командир должен обеспечить доступ к себе в любое время и всегда быть в ровном состоянии духа. В противном случае если он будет держаться отчужденно и выражать недовольство, когда его беспокоят, то рано или поздно до него не дойдет жизненно важная информация.

Все должны быть в команде

Деятельность экипажа подводной лодки обладает одним недостатком – он не принимает активного участия в атаке. Вся власть и инициатива принятия решений принадлежат командиру. В то же время достаточно одной ошибки со стороны кого-то из членов команды – забыл, скажем, закрыть один клапан перед тем, как открыть другой, – и все, атака сорвана. Ошибки такого рода могут иметь решающее значение, но, если кто-то безукоризненно исполняет свои обязанности, в результате чего нам удается потопить вражеское судно, этот человек остается на втором плане и делит успех со всеми. Но когда успех достигнут, командир обязан приложить все силы – конечно, если позволяют обстоятельства, – чтобы каждый человек увидел и понял свой вклад в общее достижение.

Однажды ночью я неожиданно наткнулся на конвой. Едва не столкнувшись с эсминцем, я ухитрился проскользнуть мимо другого и вышел на боевую позицию. Видимость была плохая, ситуация неясная, так что я шел на малой скорости, пока не смог разобраться, что к чему. Отдав необходимые приказы, я из боевой рубки обратился к старшему механику, который находился внизу, на посту управления, и в общих чертах обрисовал ему, что происходит, чтобы он мог сообщить об этом экипажу по внутренней радиосвязи. И, начиная разворот, я сообщил команде: «Начинаю атаку!» Наши рыбки пошли к цели, и секунд через сорок что-то должно было произойти.

Конечно, все стали вести отсчет. Первый помощник уже начал вытаскивать пробку из бутылки в честь победы, а граммофон готовился грянуть триумфальный марш.

После двух минут ожидания, когда ничего не произошло, я прервал эти приготовления коротким энергичным выражением.

Если вы, потопив судно, оказались потом под глубинными бомбами, такая ситуация предоставляет хорошую возможность подробнее рассказать людям, как строилась атака. Если повезло остаться на поверхности, вы можете одного за другим вызывать их на мостик, чтобы они видели, как тонет пораженный ими корабль, или же давать им возможность посмотреть на него в окуляр перископа.

Секретность

«Единственное, к чему стоит прислушаться, – это то, что вы не собирались говорить» – я знаю, что таково общее убеждение, свойственное немцам; бытовало оно и в моем экипаже. Так что во время нашего последнего патрулирования, когда мы через Бискайский залив возвращались на базу, я погрузился как можно глубже и провел с командой беседу о правилах соблюдения секретности. Я не только рассказал о том, чего нельзя говорить, но и постарался показать, что и как можно говорить, чтобы вас слушали.

А потом повесил на доску объявлений образец письма: «Дорогая Эрика, я снова на берегу и у меня все в порядке. Нам крупно повезло, и мы потопили несколько кораблей. И еще мы поймали акулу. Я завоевал первое место в турнире по шахматам».

К письму я добавил целый список тем, которые можно упоминать в рассказе о нашем походе, так что каждый мог выбирать, что ему нравится.

Организация повседневной жизни на подводной лодке

Если человеку, оказавшемуся в отсеке подводной лодки, приходится считать ее своим домом (а со временем так и происходит), то повседневная жизнь экипажа должна быть организована на здоровой и постоянной основе – но не быть чрезмерно заорганизованной. Время вне несения вахты принадлежит только и исключительно конкретному человеку, и он имеет неоспоримое право хотеть, чтобы его оставили в покое.

Поскольку на лодке рано или поздно границы между днем и ночью начинают размываться, командир должен стараться искусственно сохранять это различие. Например, я приказывал во время ужина приглушить освещение в отсеках. После него каждый вечер в течение часа был концерт – звучала музыка с граммофонных пластинок. Вахта менялась в 20.00, и концерт длился полчаса до нее и полчаса после.

Подчеркивалась разница между воскресеньем и рабочими днями. Воскресенье начиналось концертом, и первой пластинкой каждый раз была одна и та же: «В воскресенье право я имею до десяти часов лежать в постели – отдыхать…»; завершался день другой пластинкой, но получше – «Вечернюю песню» исполнял хор мальчиков из Регенсбургского кафедрального собора.

Кроме того, я поощрял стремление членов команды как-то приодеться в воскресенье. Я говорил им: «Если у кого-то из вас есть чистая рубашка и вам хочется ее надеть, то не таскайте ее по рабочим дням – для этого есть воскресенье».

Готовясь к выходу в море, каждый член команды притаскивал на борт десяток газет и иллюстрированных журналов, и время от времени я распределял их. По воскресеньям каждый получал новую порцию, и этого добра было столько, что даже к последнему дню патрулирования что-то оставалось.

Опеределенные трудности доставляла ситуация, когда в экипаж приходили новые люди, которые многого толком не знали – например, как работает насос. Для того чтобы общение с ними не заставляло ждать других, я повесил на стенку объявление: «Излагай!», а над ним блокнот, в который каждый «клиент» мог вписать свое имя. И как только нам выпадало свободное время, я вызывал к себе того, кто записался последним, и объяснял ему неясности, пока для него не оставалось никаких сложностей. Чтобы это не походило на признание в каком-то проступке, каждый мог при желании приписать под своим именем еще несколько строчек. К концу патрулирования таких записей накопилось столько, что их можно было цитировать целый вечер!

Питание

Составлять меню было нелегким делом; при всех стараниях всегда находился тот, кому оно не нравилось. Так что я предоставил право каждой кают-компании самим решать, что они хотят есть – при условии, что они не будут первым делом покушаться на самые лучшие продукты. Конечно, в долгом походе довольно быстро приходится вводить ограничения.

Я взял за правило, чтобы моряки, включая и младших офицеров, являлись к столу аккуратно одетыми – не потому, что я такой уж эстет, а потому, что, если они не будут держать себя соответствующим образом, может пострадать их авторитет. Тем не менее, я слышал, как какой-нибудь младший офицер ругал стюарда за недостаточно чистые тарелки, хотя у него самого были такие грязные руки, что он пачкал все, к чему прикасался. Такая непоследовательность могла привести к стойкому ухудшению отношений, но избежать этого было довольно легко. Пришлось объяснить кое-кому, что жаловаться надо лишь в том случае, когда действительно есть основания для жалобы.

Медицина

На борту никогда не было необходимости слишком часто обращаться к врачу, поскольку команда была крепкая и здоровая. Но я требовал посещать доктора при малейшем недомогании, а не доводить дело до того, что человек выходил из строя. Лучше перехватить заболевание на ранней стадии. Человек не должен стесняться рассказывать о нем и не ждать, пока его недомогание бросится в глаза.

Несколько требований к гигиене. Своим приказом я обязал всех носить утепляющие пояса и каждый вечер по громкой связи напоминал об этом команде. В тропиках никому не позволялось пить ледяную воду. Молодым морякам запрещалось курить на пустой желудок, и я заботился, чтобы кофе для вахтенных был не таким крепким, как это принято в службе.

Даже в самых долгих походах мы никогда не сталкивались с сексуальными проблемами. Но все же я запрещал оклеивать переборки у коек изображениями голых женщин. Если ты голоден, это не значит, что ты должен оклеивать стены хлебными корками. Естественно, что, листая порой какую-нибудь книгу, ты можешь наткнуться на строчки, взывающие к твоим основным инстинктам, но лучше все эти проблемы оставлять за бортом.

Когда мы сходили на берег, я советовал морякам покупать как можно больше для семей, чтобы деньги тратились с толком. Но когда команда возвращалась на базу, ей позволялось несколько расслабиться.

Офицеры

Дух корабельной кают-компании в большой мере зависит от примера, который подают офицеры. Под моим началом их было семнадцать человек. Четверо из них явно не подходили для службы на подводном флоте, но наконец смогли как-то приспособиться, семеро вышли из гардемаринов, из которых не повезло лишь одному. Все остальные отлично несли службу и помогали организовывать жизнь на борту так, чтобы «каждый день был воскресеньем».

С молодой порослью офицеров надо быть готовым к неприятностям. Ясно, что все они разнятся, и, когда я забывал об этом, порой кто-то из них своим поведением напоминал мне о сем факте.

В долгом походе на таком маленьком судне, как подводная лодка, приходится пресекать такие пошлости, как грязные истории, которые обычно рассказывают в мужских раздевалках. И не только потому, что они противоречат моральным установкам. Стоит им начаться, как они могут выйти из-под контроля, да и вообще они дают команде далеко не самый лучший пример поведения.

Я часто беседовал с офицерами, когда они несли вахту на мостике. Я спрашивал, какие, по их мнению, действия должны предпринять мы сегодня, чтобы уклониться от встречи с противником? А если условия благоприятствуют? А что, если мы неожиданно столкнемся с эсминцем? Появился самолет – когда мы должны нырять и когда можем оставаться на поверхности? Когда лучше атаковать и с какой стороны? Я обсуждал с ними ситуации, склонившись над подсвеченным штурманским столиком, и позволял им высказывать свои предположения, но они должны были быть рациональными, исходящими из боевого настроя, потому что страхов хватало и у меня самого и в дополнительных я не нуждался.

Конечно, вы должны предоставлять офицерам возможность оставаться в своей компании, чтобы они могли до колик посмеяться над своим командиром. Естественно, трапезничали мы все вместе, и в кают-компанию каждый должен был являться аккуратным и подтянутым: столовое белье у нас было белым или в крайнем случае оно когда-то было белым. Чтобы придать бытию цивилизованный характер, мы практически каждый день садились играть в карты – обычно в дурака, – и можно было только радоваться, если какая-то книга привлекала всеобщее внимание, и потом мы обсуждали ее.

Глубинные бомбы

Это говорилось так часто, что стало общим местом: под глубинными бомбами все смотрят на офицеров. У меня был один офицер, который, когда начинали рваться глубинные бомбы и он был свободен от вахты, ложился спать! Он просыпался, лишь когда что-то сваливалось ему на голову. В таких случаях он бурчал про себя что-то вроде «отдохнуть не дают» и немедленно засыпал снова. Как-то раз, всплыв, мы оказались в минном заграждении, и я спросил его, в какую сторону, по его мнению, надо перекладывать руль, на правый борт или на левый. Он бесхитростно ответил: «Совершенно не важно. Если вы завтра проснетесь, то, значит, действовали верно, вот и все». Его трудно было вывести из себя; просто ему были свойственны природная безмятежность и суховатый юморок.

Под глубинными бомбами основная тяжесть, кроме офицеров, лежала на акустике, потому что он первым слышал приближение эсминца. Я запрещал им в любых обстоятельствах громко докладывать мне, что охотник за лодками идет прямо на нас. Каждый доклад передавался мне через вестового, которому полагалось соблюдать спокойствие и говорить тихим голосом. Он никогда не использовал слова «эсминец», на него было наложено табу – мы говорили о «небольшом корабле», избавляя команду от излишнего беспокойства.

Во время глубинной бомбардировки вы должны как-то добиться, чтобы все моряки, свободные от вахт, разошлись по своим койкам и легли спать. Вы должны убедиться, что все в самом деле дышат через окислительные патроны – хотя бы офицеры, – потому что те доставляют неудобства, и многие, когда считают, что их никто не видит, стараются избавиться от них. Когда все было налажено, командир тоже мог прилечь и сделать вид, что спит. Для команды вид спящего командира был доказательством того, что дела не так уж плохи. Но сначала я обходил лодку и рассказывал команде, что мы делаем, дабы сбить врага со следа. Не стоит забывать, что это важно, и всегда стоит использовать такую возможность.

Моральное состояние

В долгом походе офицеры должны обладать сообразительностью и способностями, чтобы команда увлеченно принимала то, что им предлагают. Сам я предпочитал не играть первую скрипку, когда заходила речь об организации свободного времени. Просто, беседуя с офицерами и командой, я рассказывал, какие у них есть возможности, делал одно-другое предложение, а остальное зависело от них.

Легко было проводить турниры по шахматам и скату. О положении в турнирной таблице рассказывалось по внутрикорабельной связи и в нашей газете, так что первые два или три раза энтузиазм удавалось поддерживать до конца турниров.

Люди должны знать, за что они воюют, сознательно и с готовностью рисковать своими жизнями. Но часто приходилось иметь дело с какой-то пассивностью. Порой по воскресеньям я приказывал погрузиться на глубину и созывал общее собрание экипажа. Я рассказывал им о рейхе и его многовековой борьбе, о великих фигурах нашей истории и о том вкладе, что они внесли.

По моей просьбе офицеры читали лекции на темы, которые их интересовали: например, главный механик рассказал, что можно извлечь из угля, как из сырья; кто-то еще – об Атлантике, ее климате и животном мире, о Гольфстриме, пассатах и летучих рыбах. Все это морякам стоило знать.

Темы лекций становились предметом обсуждения, и если предмет был изложен понятным языком, то об этом говорили несколько дней, поскольку большинство свободного времени моряки проводили лежа на койках и болтая с приятелями.

Как и почти на всех подводных лодках, у нас была своя газета. Как правило, она начиналась с короткого изложения политических новостей, и, поскольку я считал этот раздел достаточно важным, всегда сам составлял его. Вторая часть была посвящена «местным новостям», то есть событиям нескольких последних дней, которые излагались в юмористическом тоне. Сообщения, полученные из радиоперехвата, всегда подбирались так, чтобы создать достаточно оптимистическую картину общей ситуации.

Прежде чем уходить в патрулирование, капитан должен убедиться, что на борту имеется достаточное разнообразие книг – от солидных трудов до легкой литературы. Тут необходимо сказать еще об одной детали. Пусть даже люди любят читать, вы не можете ожидать, что, отстояв часы своей вахты, они при тусклом свете будут сидеть за шатким столом кают-компании, приткнутом в проеме между запасными торпедами. Они хотят с удобствами вытянуться на своей койке, и не так сложно пристроить над каждым спальным местом по небольшой лампочке, чтобы каждый мог читать сколько ему захочется.

Сколько бы ни было на борту граммофонных пластинок, к концу патрулирования все они надоедают. Так что я позволял слушать музыку не больше часа каждый день. Каждая кают-компания по очереди сама выбирала себе программу по вкусу. Если же у кого-то был день рождения, то ему позволялось самому подбирать себе музыкальную программу.

Я уже упоминал о турнирах по шахматам и скату. Но у нас проходили и другие соревнования. Например, каждый должен был спеть в микрофон песню, и команда выставляла певцам оценки, как в школе. Первым призом служило освобождение от вахты, которую нес за него командир. Если обладателем второго приза становился матрос, то ему под наблюдением старшего механика дозволялось включить дизель, и, покинув машинное отделение, он поднимался на мостик и какое-то время командовал лодкой.

Проводили мы и спортивные соревнования, которые, к веселью слушателей и участников комментировались «по радио» в стиле Олимпийских игр. К одному концу прочной веревки подвешивался солидный груз, а другой крепился к стержню примерно восемнадцати дюймов в длину. Работая только кистями, надо было намотать веревку на стержень, подняв груз и снова опустив его. Победителем объявлялся тот, кто мог это сделать максимальное количество раз. Я привожу столько подробностей, дабы вы поняли – есть бесконечное количество возможностей разнообразить жизнь команды на подводной лодке.

Проводили мы и конкурс повествований. Каждый должен был выдумать какую-нибудь удивительную историю своих приключений – типа того, что мужчины во время отпуска рассказывают семье, и в микрофон изложить ее всей команде. Некоторые из таких выдумок были вполне правдоподобны, прямо хоть печатай!

Приведу еще один последний пример. Медик наставлял команду по вопросам здоровья и гигиены. Поскольку пространства для движения было немного и чаще всего приходилось сидеть, мы организовали конкурс поэзии. Каждый должен был сочинить четыре или восемь строчек, в юмористической форме изложив какое-то предписание врача.

Если вы хотите успешно командовать подводной лодкой, необходимо учитывать две существенные проблемы. Первая – дисциплина. Вторая – неустанная изматывающая подготовка команды, чтобы каждый ее член в мельчайших деталях знал свои обязанности. Аксиомы эти хорошо известны, и я не буду преувеличивать их значение. Но есть и другая вещь – командир должен проявлять подлинную и активную заботу о команде; поэтому я и вникал во все подробности свободного времяпровождения. Командиру недостаточно отдавать приказы и время от времени накладывать наказания – ведь его успех полностью зависит от других людей, которые преследуют те же цели, что и он. Все должны жить и действовать лишь ради своей лодки и ни для чего иного, и команда должна считать честью служить под командой только этого капитана.

Я приведу пример, который покажет, что я имею в виду.

В одном из походов у меня был боцман. В общем-то хороший парень, но у него была печальная особенность все путать. Мы шли через одно из наших минных заграждений, и я сказал ему: «Завтра утром, в 3.00, ты должен начать идти зигзагами, потому что занимается рассвет и мы можем встретиться с вражеской подлодкой. Утром же, в 5.00, мы сменим курс с 300 градусов на 270».

Когда в пять утра я поднялся на мостик, увидел, что он уже сменил курс без меня – два часа назад, когда начал идти переменными галсами! Идя курсом 270 градусов, он спутал правый борт с левым и, закладывая следующий галс, довернул лодку на 240 градусов вместо 300. Так что два полных часа мы ползли по минному полю.

Это было ужасное ощущение, и я был в ярости от мысли, что из-за такого болвана мы могли взлететь в воздух. Я не мог удержаться и сказал ему, что, если мы налетим на мину, я найду его и на небесах! Мы тут же развернулись и осторожно пошли обратно по своему следу.

Его можно было разнести в клочки, но что остается делать в такой ситуации командиру, как не спросить себя: «А не моя ли это ошибка?» Не стоило терять времени, обрушивая проклятия на его голову; в будущем он должен будет безукоризненно исполнять все свои обязанности, чтобы избежать повторения подобного. И тогда неприятные неожиданности не удивят его – в любом случае их будет более чем достаточно.

Командир и его офицеры могут и должны уметь устранять последствия таких ошибок, ибо, если они возникают, именно они становятся тем последним рубежом, который отвечает за все. Я убежден, что много лодок гибло из-за ошибок куда меньших, чем эта, и что многим лодкам не удавалось добиться успеха из-за таких непредсказуемых накладок.

Не забывайте: что бы ни случалось, командир обязан верить в своих людей и доверять им. Потому что мы имеем одно огромное преимущество: наша молодежь беспредельно настойчива и энергична, и если уж она настигла врага, то, пока в ней кипит жар битвы, она снова и снова будет рваться в бой. И мы должны уважать и любить ее.

Примечания

1

Игра слов. Французское слово blanquettes звучит как английское blankets, то есть одеяла.

(обратно)

2

Фатом – морская сажень, равная 182 см.

(обратно)

3

Эти цифры на 25 тысяч тонн превышают сообщенные британцами данные о потерях своего флота за весь октябрь 1940 года.

(обратно)

4

Сведения из этой главы не отличаются исторической точностью, но она представляет точку зрения среднего немца на описываемые события.

(обратно)

5

Заключенный в сентябре 1940 года между Германией, Италией и Японией, он обязывал Японию поддержать страны Оси в Европе, если Америка вступит в войну на стороне Британии.

(обратно)

6

Военный корабль Соединенных Штатов.

(обратно)

7

Вольфганг Лют – один из самых удачливых командиров-подводников. В четырнадцати патрульных рейдах с января 1940-го по октябрь 1943 года он потопил почти 250 тысяч регистровых тонн. За этот период он провел в море более шестисот дней, поставив своеобразный рекорд – двести три дня одного патрулирования в Индийском океане. Он был кавалером Рыцарского креста, Железного креста с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами.

(обратно)

Оглавление

Часть первая . 3 сентября 1939 года – лето 1940 года

Часть вторая . Лето 1940 года – весна 1942 года

Часть третья . Весна 1942 года – март 1943 года

Часть четвертая . Весна 1943 года – май 1945 года

Приложение . Экипаж подводной лодки (Лекция, прочитанная на курсах военно-морских офицеров в 1943 году Вольфгангом Лютом[7]) . . . . . . . .

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно