Американские историки

Американские историки
Учебное пособие
Иван Цветков

Редактор И. П. Комиссарова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Введение

Одной из наиболее сложных проблем, с которыми сталкиваются начинающие американисты, является ориентация в поистине необозримом море специальной литературы. Обилие имен, концепций, сюжетов может вызвать замешательство даже у самого способного и исполненного энтузиазма студента. Вместе с тем совершенно ясно, что специалист по США не может рассчитывать на статус профессионала, опираясь лишь на «объективные» знания – сведения о географии, истории, социально-экономическом и политическом развитии Америки. Огромное значение имеет и то, как эти знания формировались, вокруг чего разворачивались научные дискуссии, почему различные исследователи предлагали разные, часто диаметрально противоположные интерпретации социальной действительности. Во всем этом нужно разбираться – хотя бы для того, чтобы понимать, какие представления о США являются общепризнанными и обоснованными, а какие существуют лишь в виде недоказанных гипотез. Именно этого качества – способности оценить весомость и убедительность того или иного суждения о США – обычно не хватает участникам «бытовых» разговоров об Америке. Одной из важнейших задач квалифицированного американиста является корректировка широко циркулирующих в массовом сознании ложных представлений и мифов о ведущей мировой сверхдержаве.

Настоящее пособие призвано облегчить задачу знакомства с представлениями американцев о своей национальной истории. В совокупности труды авторов, занимающихся рассмотрением и толкованием событий прошлого, принято называть историографией. Американская историография, как и американская история, не может похвастаться тысячелетними традициями развития, однако по интенсивности творческого процесса и количеству публикуемых статей и книг современная американская историческая наука занимает лидирующие позиции в мире. Это свидетельствует не только об отличной материальной базе и способности американского общества «содержать» корпорацию историков, но и о востребованности исторической науки. Принято считать, что на знаниях о прошлом держится «национальная идентичность», именно историки производят некий набор идей и представлений, который обеспечивает единство нации, придаёт существованию общества значение и смысл. В этом контексте миссия историка оказывается чрезвычайно важной и ответственной, он не просто отстраненно и абстрактно изучает «дела давно минувших дней», но более или менее осознанно воздействует на жизнь нынешних и будущих поколений. Роль историка сближается с ролью политика, и не удивительно, что изучение политической сферы во все времена было хорошо представлено в историографии.

Однако было бы неверным сводить роль исторического знания к решению политико-идеологических задач. В действительности, лишь небольшое количество историков прямо заявляет о своем стремлении использовать знания о прошлом для внесения корректив в настоящее. Все-таки в основе исторических исследований, как и в основе любой другой сферы познания, лежит простая, никак политически не мотивированная, человеческая любознательность. И каждый историк является, прежде всего, творческой личностью, человеком, пытающимся узнать и истолковать собственное прошлое.

Для того, чтобы разобраться в сложном и противоречивом процессе развития исторической мысли США, необходимо взглянуть на него с разных сторон. Прежде всего, необходимо отметить зависимость эволюции исторического познания от общих философских и мировоззренческих тенденций разных эпох. Далее, следует обратить внимание на связь историографии с политической идеологией. Историки часто активно участвовали в формировании этой идеологии, но и сами попадали под ее серьезное влияние. Наконец, невозможно игнорировать внутреннюю логику развития исторического познания, диалектику смыслов и интерпретаций в рамках отдельных тем и проблемных направлений.

Построение схем, периодизаций, моделей эволюции историографии позволяет нам в определенной степени упростить и рационализировать сложный процесс, который иначе был бы просто недоступен человеческому пониманию. Однако, обращаясь к конкретным статьям, книгам, выступлениям американских историков мы неизбежно приходим к выводу, что по-настоящему талантливые, творческие работы никогда не укладываются ни в одну из мыслимых периодизаций и схем. Каждая из этих работ самодостаточна и самоценна, как и личность их автора. Именно поэтому данное пособие структурно разбито на две части: в первой мы рассмотрим различные варианты периодизаций и интерпретационные модели, характерные для американской историографии, а во второй сосредоточим внимание на личностях и творческих биографиях некоторых, наиболее известных американских историков.

Следует особо отметить, что в данном пособии мы не ставили перед собой задачи представить и американскую, и отечественную историографию истории США. Внутренняя логика развития последней была настолько специфична, настолько модифицирована идеологическими и иными околонаучными обстоятельствами, что рассматривать труды российских и американских историков как часть единого историографического процесса было бы не совсем честно и научно обоснованно.

Данное пособие является учебно-справочным, то есть содержащийся в нем материал можно изучать как последовательно, так и избирательно. Для облегчения поиска информации по отдельным периодам, темам и персоналиям в конце пособия предусмотрены именной и предметный указатели.

Автор выражает глубочайшую признательность всем, кто способствовал появлению на свет данного учебного пособия: первому декану факультета международных отношений СПбГУ проф. К. К. Худолею – за первоначальную идею и всемерную поддержку в ходе написания работы, заведующему кафедрой американских исследований проф. Б. А. Ширяеву – за рецензирование рукописи и помощь в решении организационных вопросов, всем коллегам по кафедре американских исследований – за создание дружеской и стимулирующей к творчеству атмосферы.

Особую благодарность хотелось бы выразить директору Санкт-Петербургского Института истории РАН В. Н. Плешкову и старшему научному сотруднику Отдела всеобщей истории того же института С. А. Исаеву. Их советы и комментарии позволили значительно улучшить первоначальный текст.

Одними из первых с рукописью учебного пособия ознакомились члены Исторического общества при Европейском университете в Санкт-Петербурге. Проведенное в рамках семинара «Теория и практика исторического исследования» (руководитель – доцент Исторического факультета СПбГУ Е. А. Ростовцев) обсуждение чрезвычайно помогло автору на завершающей стадии работы над текстом.

Часть 1. Основные этапы развития исторической мысли США

Глава 1. История и идеология

Чаще всего при выделении периодов развития американской историографии используется идеологический критерий – зависимость между интеллектуальным климатом эпохи и содержанием создаваемых в данный период исторических сочинений. Идеология здесь понимается широко, как система базовых мировоззренческих установок, не сводящихся к представлениям о власти и обществе. Например, романтизм или постмодернизм – эти понятия охватывают практически все сферы человеческого существования, от политики до повседневности, они указывают на определенные периоды развития культуры, когда строй мыслей большого количества людей имел особые, характерные для данного мировоззрения черты.

Однако, размышляя о вариантах периодизации историографии, исследователи все-таки склонны обращать первоочередное внимание именно на политическую идеологию. Это особенно заметно применительно к хронологически близким нам периодам, когда количество исторических сочинений резко возросло, а идеологические схемы стали более многочисленными и четко артикулированными. Распространенность подобного типа периодизаций лишний раз подтверждает особый характер исторического знания, его обусловленность социально-экономическим и политическим контекстом.

Понятно, что обозначить точные границы идеологических эпох часто не представляется возможным. Поэтому семь основных периодов развития исторической мысли в США мы хронологически определим по времени наибольшего влияния того или иного идеологического мотива:

Пуританская историография (XVII – нач. XVIII вв.)

Историография эпохи Просвещения (XVIII – нач. XIX вв.)

Романтическая историография (середина XIX в.)

Прогрессистская историография (к. XIX – середина XX вв.)

Консенсусная историография (1950-е гг.)

Ревизионистская историография (1960-е гг.)

Современная (постмодернистская) историография (1970-е гг. – по настоящее время)

Отметим два обстоятельства. Видно, что по мере приближения к современности, периоды становятся более короткими, иногда сжимаясь до десятилетий. Здесь сказываются два фактора. Во-первых, недавние эпохи всегда кажутся более динамичными и насыщенными событиями, по сравнению с далеким прошлым. Таково свойство человеческой памяти. Во-вторых, интенсивность труда историков в ХХ в. действительно резко возросла, равно как и динамика идеологических изменений. Идеологическая ситуация в современном информационном обществе настолько раздробилась и диверсифицировалась, что политико-идеологический критерий для выделения периодов историографии, похоже, становится совершенно неадекватным. Однако применительно к прошлому он по-прежнему сохраняет эвристическую ценность.

Следует также заметить, что переход от периода к периоду чаще всего трактуется исследователями в терминах «кризиса» и его «преодоления». Например, обычны утверждения вроде этого: «к середине XX в. прогрессистская историография зашла в тупик, не могла больше давать удовлетворительные ответы на вопросы современности, и ей на смену пришла консенсуная историография». Однако если мы признаём, что господствующая идеология в большей степени влияла на историков, чем историки на идеологию, использование выражения «кризис историографического направления» в рамках данной периодизации представляется не вполне уместным. Новая идеология заставляла историков менять содержание интерпретаций независимо от того, плохи или хороши были предыдущие интерпретации. В идеологической схеме вообще не может быть историографии «кризисной» или «здоровой», плохой или хорошей – важен лишь вопрос ее соответствия некой идеологии.

Пуританская историография

Американская историческая мысль зародилась в XVII в. в колониях Новой Англии, в условиях интеллектуального доминирования т. н. пуританской элиты – получивших теологическое образование пуританских проповедников и политических деятелей. Начиная с манускрипта первого губернатора Плимута, У. Брэдфорда (1590—1657), описавшего в середине XVII в. историю пуритан-сепаратистов¹, и до многочисленных книг пастора К. Мазера (1663—1728)², абсолютное большинство интерпретаций истории основания английских поселений в С. Америке было ограничено рамками пуританского мировоззрения. Главным действующим фактором в них являлось Божественное провидение, приведшее колонистов в С. Америку и направлявшее здесь все их действия и поступки. Часто звучал мотив особой миссии американских пуритан, их предназначения служить примером остальному человечеству, быть «градом на холме» (по выражению Дж. Уинтропа). Так как пуританские авторы обычно были пасторами и проповедниками, они интересовались, прежде всего, не историей общества и государства, а историей церкви (которая в первые десятилетия существования пуританских колоний претендовала на интеграцию в себя и общества, и государства). Содержание и степень влияния пуританской идеологии на светскую жизнь постепенно менялись: доктрины становились менее жесткими, политический авторитет церковных лидеров снижался. С середины XVIII в. на смену пуританскому мировоззрению стала приходить рационалистическая идеология европейского Просвещения.

Историография эпохи Просвещения

Книги европейских философов-просветителей в середине XVIII в. можно было обнаружить в большинстве домашних библиотек состоятельных новоанглийских купцов и плантаторов южных колоний. Сам факт появления таких библиотек уже свидетельствовал о завершении эпохи интеллектуальной монополии пуританского духовенства. Многие собиратели книжных коллекций сами обращались к перу. Вирджинский плантатор Р. Беверли (1673—1722) в 1705 г. опубликовал «Историю Вирджинии»³, в которой уже не просматривается четкой связи между человеческой историей и Божественным провидением. Сочинение Беверли свободно от свойственных пуританским авторам теологических рассуждений, его гораздо больше интересовали географические и политические обстоятельства колониальной истории, повседневная жизнь вирджинцев.

Даже новоанглийские пасторы, следуя духу времени, переходили от церковной истории к светской. Наиболее известным из таких авторов считается Томас Принс (1687—1758). В своей «Хронологической истории Новой Англии» (1736)⁴, Принс хотя и начал изложение по традиции «от Адама», но в освещении событий последних десятилетий уделил основное внимание колониальной политике. Идея о том, что знание политической истории может способствовать более успешному политическому действию, распространилась и стала одним из главных мотивов, побуждающих к изучению прошлого.

В период конфликта между колониями и метрополией, и последовавшей Войны за независимость, «рационалистическая» историография достигла своего расцвета. Многочисленные авторы с позиций «здравого смысла» пытались обосновать сначала правомерность колониальных претензий, а затем и полного разрыва с Великобританией. Другие историки (например, У. Смит и Т. Хатчинсон), видели в прошлом подтверждение необходимости сохранения целостности империи. Именно в вопросе об отношении к Великобритании американские историки впервые разделились на два более-менее четких политико-идеологических лагеря (патриотов и лоялистов). Общий «рационалистический» дух эпохи дополнился явными политическими симпатиями и антипатиями.

Характерным примером рационалистического подхода является творчество историка-патриота (сторонника независимости) Иеремии Белнапа (1744—1798). В трехтомнике «История Нью-Гэмпшира» (1784—1792)⁵ и «Американском биографическом словаре»⁶ он жестко критиковал труды пуританских авторов, высмеивал их аргументы, основанные, по его мнению, на предрассудках. Рационализм для Белнапа и его современников был не столько методологией, сколько мировоззренческой ориентацией. Использование разума для решения возникающих задач, в том числе политических, казалось универсальным и надежным средством. В то же время, какого-либо строгого «научного» подхода к рациональному действию еще не существовало, оно еще не было монополизировано кастой «ученых» и считалось доступным любому человеку, избавившемуся от поклонения суевериям и религиозным догмам.

Переходными от рационалистической к романтической стадии развития историографии можно считать сочинения историков конца XVIII – начала XIX вв., которые политически ориентировались на два основных идеологических течения той эпохи – федерализм и антифедерализм. В это время антиномия теологического и рационалистического мышления уже утратила былую остроту, необходимость рационального обоснования суждений о причинах и следствиях исторических событий мало у кого вызывала сомнения. На передний план стала выходить политическая ориентация авторов, в зависимости от нее историки обращались к различным сюжетам. К примеру, известный своими федералистскими взглядами Джордж Майнот издал в 1788 г. «Историю восстаний 1786 года»⁷, в которой нарисовал мрачную картину социального хаоса в штате Массачусетс, происходящего от слабости политической структуры Конфедерации. Другой федералист, знаменитый председатель Верховного суда Джон Маршалл (1755—1835), опубликовал монументальную пятитомную «Жизнь Джорджа Вашингтона» (1804—1807)⁸, в первом томе которой главный герой упоминался лишь дважды, а основной пафос исторического повествования был направлен против политических противников-джефферсонианцев. Одна из первых женщин в американской историографии, Мерси Отис Уоррен (1728—1814), писала свои книги с антифедералистских позиций. В трехтомнике «Начало, развитие и завершение американской революции» (1805)⁹ она раскритиковала лоялистов и президента-федералиста Дж. Адамса (который после этого произнес знаменитую фразу: «История – не женское дело»). Кстати говоря, М. Уоррен выделялась среди коллег-историков не только тем, что была женщиной, но и явным иррационализмом многих своих построений. Ее постоянные апелляции к «вмешательству Провидения» выглядели в начале XIX в. как архаизм и пережиток пуританской историографии.

Романтическая историография

Эпоху романтизма в истории западной культуры принято связывать с разочарованием в просветительском рационализме, постигшем Европу после потрясений Великой французской революции. В случае с Америкой такая логика не работает, ее рационалистический эксперимент, выразившийся в Войне за независимость и принятии федеральной конституции, завершился вполне успешно, сожалеть было особенно не о чем. Однако веяния времени, ставящие личность, свободу, иррациональное творчество выше жесткого рационализма, строгих классических форм, подминающих индивида – докатились и до США. В историографии романтизм проявился, прежде всего, в виде осознания тесной связи исторического и литературного творчества, вообще в признании за историком статуса творца. Авторы предшествующих эпох руководствовались при написании исторических сочинений утилитарными мотивами: изложить события прошлых лет и сберечь их от забвения, обосновать с помощью исторических аргументов некую политическую позицию – романтики же чувствовали себя художниками, рисующими грандиозное историческое полотно. Рост национального самосознания американцев по мере территориальной экспансии, развития экономики и политической демократии давал мощный стимул к формированию национальной мифологии, созданию пантеона героев и отцов-основателей, что и стало главным содержанием книг историков романтического направления. Романтический настрой требовал не простой фиксации достижений, а создания некоего ореола, приукрашивания исторической действительности. В этом американские историки-романтики следовали за предшественниками-пуританами, которые еще в XVIII в. провозгласили тезис об американской исключительности, избранности Америки, призванной быть «градом на холме», образцом для других народов.

В наибольшей степени черты романтической историографии проявились в творчестве Джорджа Бэнкрофта (1800—1891), часто именуемого «отцом американской истории». В своей десятитомной «Истории США» (1834—1874)¹⁰ Бэнкрофт проследил развитие идеи свободы в американской истории. Война за независимость и джексоновская демократия 1830-х гг. представали кульминационными событиями этого процесса. Бэнкрофт видел историю как постоянное движение вперед, к торжеству «хороших» и «прогрессивных» идей над «плохими» и «отсталыми». Бэнкрофт учился в Германии и усвоил там основные принципы «немецкой школы» – критическое отношение к источникам, необходимость поиска независимых свидетельств для определения достоверности исторических фактов, первоочередное внимание к истории государства и его институтов. Кроме того, Бэнкрофту как националисту явно импонировала т. н. «тевтонская теория», гласящая о политическом превосходстве «тевтонской расы», в которую включались и англо-саксы.

Классическим представителем романтической историографии можно считать и Ф. Паркмена (1823—1893), написавшего серию фундаментальных монографий об английско-французском соперничестве в С. Америке¹¹. Колониальная эпоха предстает в трудах Паркмена как время героев и славных событий, грандиозных битв и походов, столкновений и союзов с индейцами.

В целом, несмотря на «литературность» и националистический уклон, романтическая историография являла собой качественно новый уровень исторических исследований. Она сыграла в американской историографии ту же роль, которую Пушкин сыграл в русской литературе – дала ей современный язык, зрелую нарративную форму подачи материала и значительно расширила социальную базу читателей.

Труды историков-романтиков были слабо привязаны к актуальным политическим сюжетам, они в большей степени работали «на нацию», чем «на партию» (хотя Бэнкрофта и обвиняли в чрезмерных симпатиях к демократам). Романтизм как идеологическая установка был чужд сиюминутным политическим баталиям, он в большей степени подразумевал поиск общих исторических оснований национальной идентичности. В этом он сближался с пуританской историографией и противостоял рационализму.

Прогрессистская историография

Следующая эпоха в развитии американской идеологии, оказавшая заметное воздействие на историографию, приходится на фазу индустриализации и превращения США в мировую державу – то есть на последние десятилетия XIX – первую половину XX вв. В этот период в жизни американцев произошли фундаментальные изменения, связанные, прежде всего, с резко ускорившейся динамикой экономического развития, которое «потащило за собой» и политику, и социальную структуру и повседневные практики. Новые вызовы калейдоскопично сменяли друг друга, традиционные ценности постоянно подвергались проверке на прочность. Ответом американского общества на эту ситуацию стало сложное «реформистское» движение, внутри которого можно было обнаружить и реальных реформаторов, призывающих к радикальной перестройке социально-политических оснований американской государственности, и скрывающихся под реформистскими лозунгами консерваторов, нацеленных на укрепление пошатнувшихся традиционных устоев и ценностей американской демократии. Таким образом, под общей вывеской «прогрессизма» объединились силы, стремящиеся активно противостоять негативным социальным процессам.

Для исторической мысли подобные эпохи обычно оказываются достаточно плодотворными, они требуют от историков пересмотра устоявшихся подходов и генерации свежих идей. Успех такого пересмотра сильно зависит от степени разочарования в результатах труда предшественников – он не должен быть абсолютным, подавляющим стремление к творчеству. В США историки-романтики подготовили хороший плацдарм для дальнейшего развития историографии – последователи если и критиковали некоторые их подходы, то лишь после выражения самого искреннего уважения и даже восхищения.

Переходный период от романтизма к прогрессизму совпал с интенсивным внедрением в историографию научной методологии. Определяющим же и наиболее характерным мотивом прогрессистской историографии стало рассмотрение американской истории как непрекращающегося социально-экономического конфликта, постоянной борьбы «богатых» и «бедных», «верхов» и «низов». Самое яркое выражение этот подход нашел в знаменитой книге Ч. Бирда (1874—1948) «Экономическая интерпретация американской конституции» (1913)¹², в которой автор обвинил отцов-основателей американского государства в попытке прикрыть красивыми фразами о свободе и республиканизме свои корыстные экономические мотивы.

Установка на поиск экономических оснований исторических событий доминировала в американской историографии до конца 1940-х гг. Еще одной чертой, привнесенной прогрессистами в историческую литературу, можно считать т. н. «презентизм», стремление использовать историческое знание для решения насущных проблем современности. При этом сам Бирд признавал, что инструментальный подход к прошлому неизбежно ставит его в зависимость от сознания историка, субъективирует историю – но принесение научной объективности в жертву казалось прогрессистам оправданной платой за возможность исторически-обоснованного политического действия. Кстати говоря, в презентизме прогрессистов нетрудно усмотреть сходство с практически ориентированными трудами историков-рационалистов времен американской Войны за независимость.

Завершение длинной «эпохи реформ» в американской истории можно связывать с Второй мировой войной, окончательно покончившей с Великой депрессией и закрепившей достижения рузвельтовского Нового курса, а также с началом «холодной войны», которая потребовала от американского общества концентрации сил уже на совершенно другом, внешнеполитическом направлении.

Консенсусная историография

В довольно короткий промежуток времени, двадцатилетие, прошедшее между окончанием Второй мировой и началом Вьетнамской войны, консервативное, «охранительное» течение в американской идеологии стимулировало появление серии исторических трудов, главной темой которых стало отрицание значимости конфликтов в американском прошлом. История США стала представляться как уникальный процесс, лишенный столь привычных для европейской истории черт как противостояние антагонистических социальных групп и борьба взаимоисключающих идеологий. Американское общество, по мнению историков «школы консенсуса», было изначально лишено аристократии и феодально-зависимого крестьянства, иных традиционных сословий. Здесь просто некому было друг с другом бороться, либерально демократическая идеология, с небольшими вариациями, принималась всеми, а изобилие ресурсов не позволяло развиться серьезному экономическому неравенству. Суть американской истории заключалась для сторонников консенсуса не в борьбе экономических интересов, а в постепенной эволюции идей, которые оказывались важнейшими действующими факторами этапных поворотов, типа Войны за независимость или реформ Нового курса.

Совершенно очевидна связь таких трактовок прошлого с обстановкой начала «холодной войны», когда Соединенным Штатам было крайне необходимо обрести уверенность в собственных силах, найти идейное обоснование своей ведущей роли в противостоянии «мировому коммунизму». То, что данный идеологический поворот имел столь серьезные последствия для историографии, можно объяснить и силой внешнеполитического вызова, и институциональной фазой развития исторической профессии в США, когда сотни выпускников исторических факультетов включались ежегодно в актуальные научные и общественно-политические дискуссии. Один из известнейших американских историков XX в., Р. Хофстедтер (1915—1970), считается «отцом-основателем» консенсусной истории, хотя более последовательным защитником тезиса о консенсусе безусловно был Д. Бурстин (1914—2004).

Проблемы с которыми столкнулась Америка в 1960-е гг. – неудачная война во Вьетнаме, волна студенческих протестов, движение за гражданские права, нарастающий экономический кризис – не дали шанса консенсусной идеологии и сопутствующей ей историографии вполне утвердиться и показать весь свой потенциал. Однако влияние «школы консенсуса» в американской историографии второй половины XX в. нельзя ограничить парой десятилетий. Дело в том, что сформулированная в 1940 – 1950-е гг. дилемма «конфликт или консенсус» завладела умами американских историков на гораздо более длительный срок, можно сказать, стала «осевой» для всего американского исторического дискурса. Поэтому следующий идеологический период, который мы выделим – ревизионистский – был, на самом деле, негативным продолжением предыдущего периода «консенсуса».

Ревизионистская историография

Уже само название ревизионистского историографического течения подразумевает, что базовым стремлением принадлежащих к нему историков была ревизия, пересмотр сложившихся исторических представлений. Помимо названных выше социально-политических и экономических причин, побуждавших исследователей отказаться от признания американской истории уникальной и бесконфликтной, здесь снова могут упомянуты причины институциональные – например приход в историческую профессию большого числа ученых – выходцев из низших социальных слоев, получивших образование благодаря правительственной программе поддержки ветеранов Второй мировой и Корейской войн.

Оказывал свое влияние и общий для западной культуры тренд роста популярности левых идей, различных форм неомарксизма, и реакция на распространение «культуры потребления». Многие американские историки-ревизионисты прямо называли себя марксистами, что очевидно было не просто научной позицией, но и открытым вызовом консервативному академическому истэблишменту. Серьезных успехов и влияния «новая левая» историография достигла в сфере изучения внешней политики, где У. Э. Уильямс (1921—1990) и его ученики обосновывали наличие связи между развитием американского империализма и продвижением экономических интересов капиталистических монополий. Самый острый для того времени вопрос о причинах начала «холодной войны» решался ревизионистами не в пользу США, они усматривали в действиях Вашингтона непонимание и прямое игнорирование законных интересов СССР в Восточной Европе.

Активисты движений за защиту гражданских прав чернокожих, индейцев и женщин также находили в трудах ревизионистов близкие для себя идеи о глубоко укорененных традициях сопротивления расовому и сексуальному доминированию. Пожалуй, наиболее яркое выражение этого мотива можно найти в «Народной истории США» (1980) Г. Зинна (р. 1922)¹³, который попытался рассмотреть все события американской истории «снизу вверх», с точки зрения «униженных и оскорбленных». Много сил к слому устоявшихся исторических представлений приложили и историки-феминистки, такие как Г. Лернер (р. 1920), которые в итоге пришли к выводу о необходимости написания особой, женской истории («herstory» вместо «history»).

Популярность левых идей в США стала заметно снижаться уже в 1970-е гг., а в 1980-е гг. и вовсе заместилась новой волной консерватизма. Но для историографии это не было равносильно возврату к консенсусным подходам. В очередной раз, как и в конце XIX в., серьезное влияние на эволюцию исторической мысли оказали методологические новации, которые в значительной степени сделали традиционные идеологии нерелевантными.

Современная (постмодернистская) историография

Отличительными чертами идеологической ситуации последних десятилетий в США следует признать, во-первых, т. н. «приватизацию идеологии», утрату государством и нацией центральной роли в идеологическом дискурсе, и, во-вторых, вытекающую из этого «диверсификацию идеологии», то есть резкое увеличение числа «идеологических субъектов» – социальных групп, претендующих на создание собственных идеологических схем, обособляющих и обосновывающих свою уникальность и самоценность. Если на протяжении всех предшествующих периодов развития историографии для историков главным объектом исследования оставалось государство и общество как нечто целое (даже историки регионов и краеведы подразумевали включение результатов своих штудий в общенациональный контекст), то в последние десятилетия в исторической литературе доминирует «микро» подход, изучение частных случаев и уникальных исторических эпизодов. Если для изучения берется большая группа и продолжительный период – например эволюция роли женщин в семье на протяжении нескольких веков – это изучение обычно направлено на «изменение исторической перспективы», взгляд на известные события под новым углом. Такой взгляд считается ценным не из-за прояснения каких-то ранее неведомых обстоятельств национальной истории, а в силу обоснования значимости некой социальной группы. В приведенном примере – значимости женщин, как активных участниц исторических событий, а не просто жен, матерей и домохозяек.

Огромное влияние на современную американскую историографию оказали идеи философии постмодернизма. Постмодернизм, как очередную фазу сомнений в перспективности рационализма, можно сопоставить с пуританизмом и романтизмом в американской историографии. Кроме того, идеи прогрессистов, таких как Ф. Тернер, Ч. Бирд и К. Беккер, о субъективном характере исторического познания, нашли в постмодернистской историографии свое полное выражение. Американский историк-теоретик, Х. Уайт (р. 1928), опубликовавший в 1973 г. книгу «Метаистория»¹⁴, считается одним из лидеров постмодернистского направления. Среди множества выдвинутых им идей можно выделить тезис о существовании истории лишь в виде текстов, написанных историками (и полной непознаваемости объективной истории, того, «как было на самом деле»), и обоснование необходимости подхода к изучению истории как к изучению текста. В результате Уайт выделил разновидности истории, соответствующие литературным стилям («тропам») – трагическому, метафорическому, ироническому и т. п.

При всех крайностях постмодернистского иррационализма и его внешнего полного несоответствия канонам научной методологии, американская академическая историография попала под его серьезное влияние. В частности, общим местом в статьях и монографиях последних лет стала установка не на изучение того, что случилось в прошлом, а того, как это прошлое воспринималось, фиксировалось в индивидуальных и коллективных представлениях. Резко снизилось доверие к т. н. «большим нарративам», всеохватным повествованиям о прошлом народов и государств – а ведь именно в такой форме были представлены труды большинства классиков американской исторической литературы. Тематика научных статей и монографий, публикуемых современными американскими историками, может повергнуть неподготовленного читателя в совершенное недоумение. Вот, например, названия трех статей из декабрьского номера «Журнала американской истории» за 2006 г.: «Рассказ историй: политическое использование мифа индейцами чероки и крик», «Доротея Лэндж: фотограф как сельский социолог», «Договорное иконоборчество: роль ницшеанства в американской культуре XX в.»¹⁵ Российский читатель с «традиционными» представлениями об исторических сочинениях может, полистав такой журнал, вообще не понять, о чем в нем идет речь и какое отношение это имеет к истории.

Параллельно с меняющимся идеологическим и общефилософским контекстом, шло внутреннее развитие американской историографии, ее методологических и институциональных оснований. Эволюцию методов и корпоративной организации исторической науки часто нельзя представить в отрыве от социально-политической реальности, однако здесь безусловно была и своя, имманентная логика.

Глава 2. Эволюция методологии

Распространенное сегодня представление об истории как особой научной дисциплине, с разработанной проблематикой, методами, источниковедческими процедурами, окончательно оформилось в США относительно недавно, в последней четверти XIX в. Историки, писавшие свои произведения в XVII, XVIII и первой половине XIX вв. обычно не называли себя учеными. Написание истории являлось для них особым видом литературного творчества, призванным не просто развлечь, но и просветить читателя, дать знания о прошлом, которые позволили бы ему усовершенствоваться морально и политически, стать более ответственным членом социума.

Одной из главных проблем, с которой сталкивались историки во все века, независимо от того, творили они в «донаучный» или «научный» период развития исторической мысли, является проблема исторической достоверности. Приступая к работе над историческим сочинением, автор всегда исходит из некого, осознанного или интуитивного, представления о том, насколько верно, адекватно, аутентично он собирается восстановить события прошлого. На первый взгляд, ответ на этот вопрос совершенно однозначен, и если перед историком не стоит прямой задачи исказить реальность для нужд пропаганды или самооправдания, он, скорее всего, попытается максимально приблизиться к «исторической правде». Однако более пристальное рассмотрение ситуации показывает, что все не так очевидно. Как мы уже отмечали, современные историки-постмодернисты полностью отрицают саму возможность исторической достоверности. К этому их приводят размышления об оторванности прошлого от настоящего, абсолютной несоотносимости живой исторической реальности и тех ее фрагментов, которые доходят до историков в различного вида текстах. Такая позиция, принятая в чистом виде, превратила бы историческое творчество в нечто совершенно бессмысленное, исторические занятия лишились бы главного – своего предмета. Поэтому абсолютное большинство практикующих историков, в прошлом и настоящем, все-таки наделяли историческую реальность большей или меньшей степенью познаваемости, а свои тексты – неким уровнем достоверности. Но часто оказывалось, что достоверность не являлась для них абсолютным приоритетом.

Для многих историков «донаучного» периода привнесение в свои книги откровенных выдумок и фантазий не было чем-то криминальным. От повествования требовалась последовательность и «гладкость», фрагментарность имеющихся у историка сведений компенсировалась произвольными вставками, которые, в лучшем случае, должны были не вступать в явное противоречие с тем, что известно «достоверно». В уста героев вкладывались речи, которые они должны были произнести исходя из приписываемой им исторической роли, хотя ни в одном из источников точных сведений об этих речах не сохранилось. Один из первых европейских авторов, написавших что-либо об Америке, автор термина «западное полушарие» испанец П. Мартир (1457—1526), включил в свои труды многие откровенно фантастические сведения о Новом Свете. Впрочем, в этом случае мы имеем дело не столько с авторскими фантазиями, сколько с абсолютно некритическим отношением к источникам. Действовала логика – раз сведений мало, они должны быть собраны в полном объеме и представлены читателю. Автор не просто отказывался заниматься проверкой их достоверности, он фактически отвергал саму возможность такой проверки, это, по-видимому, казалось ему превышающим скромные человеческие силы.

Другой вариант отклонения от принципа достоверности мы находим у известнейшего пуританского историка К. Мазера. Как мы уже отмечали, Мазер писал историю колоний через призму истории церкви, его «Церковную историю Новой Англии» (1702) некоторые исследователи именуют «житиями американских святых». Для Мазера задача достоверного отображения прошлого являлась второстепенной, главным было прославление пуританских церковных деятелей, их подвигов в деле распространения христовой веры среди индейцев и создания новых общин в нетронутых цивилизацией дебрях С. Америки. В данном случае на пути исторической достоверности вставала исходная морально-идеологическая позиция автора, его разделение персонажей прошлого на героев и антигероев.

На определенном этапе развития американской историографии, проблема достоверности стала остро-дискуссионной, целый ряд исторических сочинений был написан только лишь потому, что их авторы увидели много «неправды» в сочинениях предшественников. Такая ситуация возникла, когда написание истории пошло по второму и третьему кругу, когда изначальное представление о «закрытости темы» после ее разработки известным и авторитетным автором было подвергнуто сомнению.

Считается, что многие сочинения историков, которых мы отнесли к «рационалистам», появились в виде реакции на книги английского историка Дж. Олдмиксона (1673—1742), в частности его «Британской империи в Америке» (1708)¹⁶. Олдмиксон никогда не пересекал Атлантический океан, и его «высокомерная» интерпретация политической истории колоний возмутила просвещенных американцев, таких как Р. Беверли и У. Байрд.

Однако не следует думать, что с наступлением стадии «рационализма» в историографии стало доминировать «научное» представление о достоверности, и историки стали уделять этому обстоятельству первоочередное внимание. На смену произвольному или диктуемому моралью и религией искажению фактов пришла политическая ангажированность, скрытая или явно осознаваемая авторами. В «донаучный» период «партийная» историография – лоялистская, федералистская, антифедералистская или «джексонианская» – абсолютно доминировала (хотя почти все авторы заявляли о своем стремлении писать историю «непредвзято»). В значительной степени это можно объяснить общепринятой тематикой исторических произведений, которые обычно посвящались исключительно политическим и военным событиям. Характеризуя политику, чрезвычайно сложно удержаться от высказывания симпатий и антипатий, что неизбежно ведет к отклонению от исторической достоверности. Впоследствии, когда историки перешли от военно-политической тематики к изучению общества, экономики и культуры проблема «ангажированности» осталась, просто симпатии к политическим партиям сменились особым отношением к определенным социальным группам, экономическим моделям и субкультурам.

В первой половине XIX в. проблема исторической достоверности в историографии несколько раз выходила на передний план. Первый случай был связан с деятельностью Мэйсона Парсона Вимса (1759—1825)¹⁷. Вимс сумел воспользоваться всплеском интереса американцев к истории своей страны в ходе очередной фазы формирования национального самосознания в начале XIX в. Он избрал беспроигрышную тему – биографию главного отца-основателя американского государства, Дж. Вашингтона. Если у пуританина К. Мазера достоверность оказывалась подчиненной задаче прославления церковных лидеров, Вимс жертвовал ею не только для прославления лидера государственного, но и для реализации собственных корыстных интересов. Вимс стал первым американским историком, которому удалось продать миллионы экземпляров своих книг и сколотить на этой деятельности целое состояние. Естественно, книги, ориентированные на массового читателя должны были быть написаны «легким» языком, а недостаток подлинных сведений о героизме и замечательных личностных чертах Дж. Вашингтона дополнялся фантазиями автора и историческими анекдотами. В частности, именно перу Вимса принадлежит знаменитый «эпизод с вишневым деревом», который многие поколения американских школьников изучали в качестве доказательства исключительной честности первого президента, проявившейся еще в раннем детстве (согласно Вимсу, маленький Джордж, играя, случайно сломал вишневое дерево и признался в этом отцу, который восхитился честностью сына и не стал его наказывать).

Следует заметить, что мифотворчество в духе П. Вимса нельзя считать проходящим эпизодом, ранней стадией развития историографии. Подобный подход к написанию исторических сочинений стал возможным с наступлением эпохи массового книгоиздательства, которая, как известно, продолжается и поныне. Соответственно, Вимс был первым, но далеко не последним автором, сознательно отступающим от достоверности с целью достижения популярности у читателей и собственного финансового благополучия.

Специфичность представлений историков рубежа XVIII – XIX вв. об исторической достоверности и допустимых методах работы может быть проиллюстрирована примером с творчеством таких известных авторов как В. Гордон и Д. Рэмсей (1749—1815). Оба они в конце 1780-х гг. издали в Англии большие обзоры американской истории, с упором на события последних десятилетий¹⁸. Публикации принесли им общеевропейскую известность, они долгое время оставались ведущими авторитетами в данной сфере. И только в конце XIX в. было неопровержимо доказано, что и Гордон, и Рэмсей фактически списали тексты своих историй с «Annual Register» – вигского журнала, на страницах которого различные авторы, прежде всего Э. Берк, «по горячим следам» отслеживали события на североамериканском континенте. Вместе с тем, предъявлять уважаемым авторам обвинение в плагиате было бы неверно. Представления о первичных и вторичных источниках, правилах цитирования и тому подобных вещах в конце XVIII в. были совершенно иными, нежели сегодня. Однако тот же Рэмсей все-таки достоин порицания – ведь он не просто переписывал чужой текст, он при этом еще и утверждал, что построил свою работу на глубоком изучении переписки президента Вашингтона с конгрессом.

Еще один вариант компромисса между достоверным отображением событий прошлого и частными интересами мы можем обнаружить у известного американского историка XIX в. Дж. Спаркса (1789—1866), который приобрел известность, прежде всего, как публикатор исторических документов. Историки и раньше любили включать в свои книги тексты подлинных документов, в XVIII в. такие включения часто преобладали над авторским наполнением, но именно Дж. Спаркс превратил публикацию исторических документов в дело всей своей жизни. В 1820 – 1850-х гг. он издал десятки томов бумаг отцов-основателей США – Вашингтона, Гамильтона, Франклина и др.¹⁹ Вроде бы, здесь уже не может возникать никаких вопросов о достоверности – личные бумаги являются такими, какие они есть, публикатор не может сделать их более или менее достоверными. Однако, думая так, мы опять переносим наши современные представления о должном на реальность XIX в. Спаркс относился к героям своих публикаций с большим пиететом, и не мог допустить, чтобы какой-то документ выставил их в невыгодном свете. Поэтому он исключал из подборок «плохие» документы, и даже, что повергает современных историков в настоящий шок, исправлял отдельные фразы и формулировки в письмах и дневниках. В итоге читатель оказывался обманутым, причем гораздо более «основательно», чем в результате мифотворчества П. Вимса. Если последний представлял в своих книгах авторское видение прошлого, и читатель мог самостоятельно решить, доверять ему или нет, Спаркс претендовал на документальный уровень достоверности, а в действительности его не обеспечивал.

Следующие поколения историков, работавших в рамках научной методологии, перевели публикацию источников на качественно иной уровень, хотя и по сей день между специалистами ведутся жаркие дискуссии относительно того, какие источники достойны издания, какие нет, нужно ли вносить в текст коррективы, необходимые для понимания архаичных текстов современными читателями, насколько подробно следует характеризовать в печатном издании внешние признаки источников и т. п.

В XX в. дискуссии об исторической достоверности велись в США, в частности, вокруг проблемы «презентизма», связи между историческим знанием и современной социально-политической практикой. Историки-прогрессисты в 1930-е гг. и историки-ревизионисты в 1960 – 1970-е гг. продвигали тезис о значимости сведений о прошлом лишь в связи с их актуальностью. Такая позиция в очередной раз отодвигала достоверность на второй план, подчиняла ее иным критериям. К примеру, сторонники активной борьбы расовых и этнических меньшинств за свои права просто не могли не найти в прошлом ранних проявлений «исторической субъектности» своих героев. Факты, на которые раньше не обращали внимания – объявлялись существенными и важными, свидетельства, не укладывающиеся в схему – обходились и замалчивались.

Пример с презентизмом, постмодернистские толкования проблемы достоверности, показывают, что об окончательном ее решении не приходится помышлять и в эпоху широкого распространения научной методологии. Даже максимально нацеленному на соблюдение принципа научной достоверности историку не удастся этой достоверности обеспечить, в силу множества факторов, значительную часть которых он не в состоянии контролировать. Именно поэтому через несколько десятилетий после публикации наше отношение к историческим трудам начинает меняться, мы четче видим их достоинства и недостатки, понимаем, что мешало автору эти недостатки преодолеть. Мы приобретаем способность взглянуть на данный текст отстраненно, способность, которой у нас нет, и не может быть по отношению к самим себе.

Следующим вопросом, важным для понимания методологической эволюции американской историографии, является то, как на протяжении времени менялись подходы историков к формулированию целей и задач своих исследований. Представления о смысле изучения прошлого менялись вслед за изменениями обстоятельств жизни людей. Так, например, труды первых английских исследователей колонизации С. Америки Т. Хэриота, Р. Хаклюта, В. Вуда создавались, в значительной степени, как пропагандистские памфлеты, призванные стимулировать процесс заселения и освоения новых колоний. Родоначальники американской историографии Дж. Смит, Э. Уинслоу, В. Брэдфорд и Дж. Уинтроп были активными участниками ранней колонизации и крупными политическими фигурами, они писали историю как отчет о своих славных делах, которые не должны быть забыты следующими поколениями. Историки второй половины XVII – XVIII вв. также занимались прославлением отдельных колоний, религий и политических деятелей. Считается, что вплоть до книги У. Дугласса «Исторический и политический обзор Британских поселений в С. Америке» (1752)²⁰ никто из американских историков не выходил на «общеамериканскую» перспективу – все ограничивались характеристикой своего обособленного региона.

Только с конца XVIII в. в трудах отдельных американских авторов обнаруживается интерес к т. н. «социальной» истории, то есть исследованию прошлого различных общественных слоев и групп, не обязательно принадлежавших к политической элите и «невидимых» для историков-традиционалистов, рассматривающих историю как череду героев и великих свершений. Пионером здесь считается И. Белнап, посвятивший подобным сюжетам целый том своей трехтомной «Истории Нью-Гэмпшира» (1780 – 1790-е гг.). Век спустя социальная история привлекла внимание Дж. Макмастера (1852—1932) (автора восьмитомной «Истории американского народа», 1883—1913)²¹, а затем, на протяжении XX в. набирала популярность с каждым десятилетием. Сегодня процесс переключения внимания американских историков с «героев» на простых людей, с элиты на нижние социальные этажи, можно считать дошедшим до своего логического предела. Следуя принципу маятника, вроде бы стоит ожидать начала обратного движения, однако нельзя упускать из виду объективные основания произошедшей эволюции интересов исследователей. В современном американском обществе у «простых людей» и неэлитарных социальных групп имеется гораздо больший потенциал воздействия на обстоятельства собственной жизни, нежели у американцев XVII или XVIII веков. Политики гораздо сильнее зависят от «общественного мнения», «событием» считается совсем не то, что считалось им во времена Войны за независимость. Вряд ли кто-то из современных историков США станет излагать историю войны в Ираке в виде биографий прославленных генералов и великих битв с армией Саддама Хусейна. А большая часть актуальных сюжетов американской историографии вообще не имеет параллелей в историографии прошлых веков. Экология или женское движение не могли заинтересовать даже внимательного к неполитической сфере И. Белнапа, просто потому, что он понятия не имел о подобных социальных проблемах.

Но не только внешние обстоятельства диктуют историку выбор темы исследования, определяют то, в чем он видит смысл своих занятий. Огромное значение имеют и психологические особенности личности автора. Можно предположить, что во все времена существовало несколько базовых мотивов, подвигающих человека на историческое творчество. Во-первых, это простое любопытство, стремление узнать прошлое своей семьи, города, страны. Во-вторых, это свойство человеческого разума осмыслять разнородные явления, приводить их в логичную и внутренне непротиворечивую форму. В-третьих, это стремление к действию, к исправлению и совершенствованию окружающего мира. Эти три мотива – знать, понимать и использовать знания о прошлом – можно обнаружить в творчестве всех американских и неамериканских историков, однако соотношение их менялось у авторов разных эпох и периодов. Например, в XVIII – XIX вв. фигура историка-антиквара, собирателя древностей была наиболее заметна и характерна. Затем в период расцвета научной, позитивистской историографии историк представал, прежде всего, как теоретик, создатель всеобъясняющих синтетических схем. Далее, от историков-прогрессистов до «левых ревизионистов» получил широкое распространение тип социально-активного исследователя, нацеленного на решение насущных общественных проблем. Все эти изменения свидетельствуют, прежде всего, не о том, что общественные процессы влекли за собой изменение человеческой психологии, а скорее о том, что историческая профессия в разные времена привлекала людей разных психологических типов. Впрочем, сегодня среди историков можно обнаружить немало и «антикваров», и «теоретиков», и «прагматиков», не говоря уже о том, что в чистом виде эти типы встречаются не так уж и часто.

Неоднократно упоминаемое нами деление американской историографии на «донаучную» и «научную» достаточно условно, однако требует разъяснения того, как в США происходили формирование и эволюция истории как научной дисциплины.

Американские историки XVIII в., в творчестве которых можно обнаружить следы т. н. «критического подхода» (Т. Принс, В. Стит, Т. Хатчинсон), были прекрасно знакомы с современной европейской исторической литературой и явно многое оттуда заимствовали в плане методологии. Начиная с середины XIX в. огромное влияние на американских историков стала оказывать немецкая школа во главе с Л. фон Ранке. Практически все американцы, получившие образование в немецких университетах, становились ярыми приверженцами строгих методов работы с источниками, видели основной смысл занятий историка в том, чтобы «показать, как все происходило на самом деле» (выражение Ранке).

Однако вплоть до 1870-х гг. исторические исследования оставались в США делом одиночек-непрофессионалов. Истории как университетской дисциплины не существовало. Существенное влияние на возрождение интереса к национальному прошлому оказал столетний юбилей независимости США в 1876 г. В 1880 г. в американских университетах насчитывалось всего 11 профессоров истории, но в последующее десятилетие произошел настоящий прорыв, историческая наука укрепилась и обрела организационные основы. В 1884 г. была создана Американская историческая ассоциация, которая по сей день остается главной профессиональной организацией историков США. Начали издаваться исторические журналы, в том числе «Американское историческое обозрение» (с 1886 г.) В нескольких университетах были введены научные семинары, как особая, опять же заимствованная из Германии, форма подготовки специалистов-историков. В обществе и университетской среде широко обсуждались перспективы распространения естественнонаучных методов на социально-гуманитарное знание. Позитивизм О. Конта и Г. Спенсера, цивилизационный подход Г. Бокля стали оказывать существенное воздействие на интерпретации американской истории.

На этой стадии среди все умножающегося числа историков-профессионалов преобладал методологический оптимизм, уверенность в неумолимом прогрессивном развитии общества и познаваемости исторического прошлого. Из представителей первого поколения «научных» историков разве что Генри Адамс в поздних работах отказался от оптимистического взгляда на мир и подверг жесткой критике наступление «машинной цивилизации».

В начале XX в. американскими историками стали предприниматься коллективные исследования, самым известным из которых считается серия «Американская нация» под редакцией А. Харта. С 1904 по 1908 гг. было опубликовано 27 томов, каждый из которых был написан историком-профессионалом, специалистом по своей теме. Стремление разобраться в прошлом общими усилиями имело для историографии много важных последствий – научный уровень рассмотрения практически всех исторических сюжетов значительно возрос, написание многотомных историй США одним автором стало быстро выходить из моды, так как соответствовать академическим стандартам при таком подходе теперь было практически невозможно.

1910 – 1920-е гг. можно считать временем расцвета истории как университетской дисциплины в США. Однако уже с 1930-х гг. появились первые признаки кризиса, монополии историков в изучении прошлого был брошен вызов.

В 1930 – 1940-е гг. в нескольких американских университетах были организованы программы «Американских исследований» (American Studies), с целью объединить достижения различных дисциплин – истории, лингвистики, социологии, экономики, психологии в деле изучения американской цивилизации. Сторонники нового подхода констатировали, что стадия становления и роста отдельных дисциплин близка к завершению, для движения вперед необходимо отходить от методологической замкнутости в пользу междисциплинарного синтеза. Как ни странно, но продвижению новой парадигмы чрезвычайно способствовала внешнеполитическая ситуация конца 1940 – 1950-х гг. В этот период из государственного бюджета на создание позитивного образа Америки за рубежом стали выделяться немалые суммы, а чиновникам госдепартамента и конгрессменам показалось, что именно American Studies как обобщающая, синтетическая дисциплина лучше всего подходит на роль научно-организационной основы пропагандистских усилий.

Однако не только политические обстоятельства способствовали кризису исторической методологии. При всех серьезных позитивных изменениях в организационной структуре и исследовательских подходах, историческая наука к середине XX в. по-прежнему опиралась на анализ и описание как базовые методы изучения и репрезентации исторических фактов. Параллельно же развивающиеся социальные дисциплины, типа социологии или экономики, подошли в своей методологии гораздо ближе к «точным» наукам, и вовсю оперировали понятием «доказательство» там, где историки ограничивались «иллюстрациями» или «аргументами» в пользу тех или иных неоднозначных (и «произвольных») выводов. Многим ученым стало казаться, что дело тут не в специфике истории как научной дисциплины, а в отсталости методологии, используемой историками. Наиболее очевидным вариантом решения этой проблемы была сочтена интеграция современных, прежде всего количественных, методов социальных наук в исторические исследования.

Результатом распространения в научном сообществе подобных идей стал заметный крен американской исторической науки в 1960 – 1970-е гг. в сторону «клиометрики» и исторической социологии. Как раз в это время появилась возможность использовать для расчетов ЭВМ и это, вроде бы, открывало совершенно новые горизонты. Но при всех несомненных достижениях клиометрики и количественного анализа исторических явлений, следует признать, что качественного прорыва в знаниях о прошлом они не принесли. Точно также, интеграционный мотив, движущий сторонниками American Studies, дал не только положительные плоды, но и немало способствовал противоположной тенденции – распаду, дезинтеграции единого образа прошлого, который когда-то присутствовал в трудах классиков американской исторической литературы, но стал стремительно из нее исчезать по мере внедрения междисциплинарности и количественной методологии.

Впрочем, в рамках American Studies «количественные» подходы никогда не были доминирующими. Здесь преобладало стремление представить американскую историю как историю культуры, в широком понимании этого слова, как единый процесс с взаимозависимостью самых разных сфер, таких как политика и кинематограф, экономика и экология, урбанизация и литературное творчество. Главная методологическая идея заключалась в том, что надо искать связи между явлениями, которые никогда не привлекли бы внимание представителя узкой традиционной дисциплины. Этот посыл оказался довольно мощным и заставил историков пересмотреть многие представления, хотя, будучи доведенным до логического завершения, он требовал признания факта, что все зависит от всего, и поэтому придти к каким-то определенным выводам о причинах исторических событий не представляется возможным.

Более продуктивным методологическим направлением последних десятилетий, оказывающим серьезное воздействие на историографию следует признать культурную антропологию. Не претендуя на всеобщность в духе American Studies, представители этой дисциплины, такие как К. Гирц (1926—2006), призывали изучать социум как совокупность субкультур, создающих особые «системы смыслов», которые исследователь должен расшифровать и представить читателю (согласно Гирцу, в форме т. н. «плотного описания»)²². Антропологи, в основном, занимались исследованием современных субкультур, историки начали использовать этот подход для изучения прошлого. Много общего можно обнаружить между идеями культурных антропологов и историками французской «школы Анналов», которые еще в середине XX в. начали изучать «ментальности» людей европейского Средневековья.

Нетрудно заметить, что большая часть методологических новаций в американской историографии имела европейское происхождение. Несмотря на внушительное развитие институциональной и финансовой базы исторической науки США в XX в., из ее недр не вышло заметного числа оригинальных методологических разработок. Это лишний раз подтверждает известное представление об американцах как жестких прагматиках, не склонных заниматься абстрактным теоретизированием, но быстро и эффективно заимствующих перспективные идеи.

Пожалуй, нигде в мире исторические исследования не ведутся так интенсивно, как в современных США. Достигнутый уровень знаний о национальном прошлом, и прошлом отдельных институтов и социальных групп, вызывает восхищение и «белую» зависть. Разработанность ключевых сюжетов американской истории является настолько детальной, а поле интерпретаций настолько широким, что неподготовленному читателю разобраться в них довольно сложно. Для облегчения этой задачи мы попытаемся дать обзор наиболее значимых для американской историографии тем, показать как менялась их трактовка историками в разные эпохи.

Глава 3. Интерпретация ключевых проблем

Американская революция и Война за независимость

События, положившие начало существованию США как независимого государства, всегда находились в центре внимания американских историков. Каждое поколение подходило к революционной эпохе по-разному, формулировало свой набор вопросов и соответствующих им интерпретаций. Некоторые проблемы приобретали фундаментальный характер, и занимали историков на протяжении многих десятилетий, некоторые довольно быстро разрешались и утрачивали актуальность.

Пожалуй, самый заметный интерес у первых поколений историков американской революции вызывал вопрос о том, как мог произойти разрыв между колониями и метрополией, которые всего за несколько десятилетий до революционных событий сосуществовали вполне мирно и даже не помышляли о ссоре. Все авторы конца XVIII – первой половины XIX вв., за исключением историков «лоялистского» лагеря (таких как Т. Хатчинсон), приходили к выводу, что причины ссоры следует искать в «тиранической» политике Лондона, именно английские политики, стремясь подчинить себе свободолюбивых американцев, спровоцировали конфликт и просто не оставили колонистам иного выбора кроме провозглашения независимости. Поколение историков-романтиков, в лице Дж. Бэнкрофта, подтвердило эту трактовку, и дополнило ее провиденциальным смыслом – американцы не только сражались с тиранической Англией, но и решали универсальную общечеловеческую задачу расширения зоны свободы, воплощали в себе неумолимые силы прогресса цивилизации.

Первая существенная корректировка ответа на «главный вопрос» американской революции произошла в конце XIX в., как считается, из-за изменения обстановки в мире и внутри американского общества. Англия и Соединенные Штаты все больше сближались на почве антигерманских настроений, а в самих США произошло много событий, которые заставили усомниться в однозначно-позитивных оценках национального прошлого. Историки так называемой «имперской школы» (Г. Осгуд, Дж. Бир, Ч. Эндрюс)²³ предложили взглянуть на события второй половины XVIII в. с позиции Великобритании, рассмотреть американскую войну за независимость как одно из проявлений кризиса Британской империи, приведшего в конце концов к ее упадку. Получалось, что причиной американской революции были объективные, системные явления, колонии рано или поздно должны были отделиться от метрополии и стать независимыми государствами, а «тирания» и «любовь к свободе» тут совершенно не причем. Окончательно, как казалось, миф о великих и благородных отцах-основателях США развеяли историки-прогрессисты, причислившие их к протокапиталистической элите, движимой жаждой личного обогащения.

Из своеобразной «историографической ямы» отцов-основателей после окончания второй мировой войны извлекли представители «школы консенсуса», для которых либерализм американских лидеров XVIII века был важен в качестве исторического ориентира для выстраивания стратегии противостояния «мировому коммунизму». При всех своих частнособственнических инстинктах, Вашингтон, Гамильтон и Мэдисон были искренне преданы «делу свободы», и это, по мнению Д. Бурстина, Э. Моргана или Л. Харца,²⁴ являлось самым существенным. Следующее поколение историков консенсусного направления, таких как Б. Бейлин, Г. Вуд и Дж. Покок,²⁵ продолжило поиски позитива в действиях ранних американских лидеров, и выдвинуло концепцию «республиканского синтеза», согласно которой главная республиканская ценность «самопожертвования во имя общего блага» была осознана и сформулирована именно в ходе конфликта с Англией, а затем доминировала в представлениях американской элиты до середины XIX в. Продвигая подобную идеологию, американцы действительно олицетворяли собой силы прогресса, т. к. движение к республиканизму и демократии было отличительной чертой развития политической культуры Запада в этот период.

Надо сказать, что данная формулировка стала одной из последних попыток ответа на вопрос о «правых и виноватых» в ссоре колоний с метрополией. Разве что т. н. «психоисторики» в 1980 – 1990-е гг. предлагали иную интерпретацию, основанную на приложении идей Фрейда к международным отношениям. Они обнаруживали у обитателей колоний проявление эдипова комплекса по отношению к Георгу III, воспринимаемому в качестве «отца», и Англии, воспринимаемой в качестве «матери»²⁶. В целом, вопрос о причинах Войны за независимость перестал приковывать к себе первоочередное внимание, в связи со смещением интереса к другому сюжету – проблеме внутренней сущности американской революции – была ли она только войной за независимость, или сопровождалась серьезными социальными сдвигами внутри страны.

Одним из первых этим вопросом задался в 1909 г. историк-прогрессист К. Беккер, который ответил на него знаменитой фразой: «американцы сражались не только за управление страной (home rule), но и за то, кто будет ею управлять (who should rule at home).²⁷ В дальнейшем, практически все историки-прогрессисты так или иначе обосновывали тезис о социальном характере революции (один из них, Дж. Джеймсон, так и назвал свою книгу 1926 г.: «Американская революция, рассмотренная как социальное движение»²⁸).

В 1950-е гг. сторонники школы консенсуса, отстаивая свое понимание американской истории как относительно бесконфликтной, опровергли доводы прогрессистов. Они доказывали, что в колониальной Америке было достаточно демократии и социальной справедливости. Если что-то и заставляло обитателей колоний браться за оружие, так только посягательства Лондона на американское благополучие, предпринимаемые после 1763 г. Все к чему стремились американцы во время революции – это к независимости и восстановлению «старых добрых порядков», что превращало ее в революцию консервативную, а не радикальную.

«Бурные 1960-е» привели к очередному повороту в американской историографии. «Неопрогрессисты», «ревизионисты» и «новые левые» историки (С. Линд, Дж. Лемиш и др.²⁹) не просто вернулись к прогрессистскому пониманию революции как противостоянию «верхов» и «низов», они сопоставили события конца XVIII в. с современными, дополнив исторический дискурс такими актуальными понятиями как «класс», «раса» и «гендер». Обнаружилось, что по всем этим направлениям лидерам рабочих, чернокожих, женщин и даже сексуальных меньшинств есть чему поучиться у предшественников – они еще в период борьбы с Англией пытались воспользоваться ситуацией и отстаивать свои права.

Если в первом вопросе («кто виноват в конфликте колоний и метрополии») последнее слово в историографии пока остается за либеральной историографией, в ответе на второй («сопровождалась ли революция социальными конфликтами») оспаривать огромный массив аргументов, собранных ревизионистами сегодня практически невозможно. Более того, в последние десятилетия место этого вопроса как наиболее актуального занял другой: в какой мере события революционных лет повлияли на судьбу многочисленных и разнородных социальных групп – городских ремесленников, фермеров, черных рабов, индейцев, женщин, религиозных диссидентов, лоялистов и т. д. Американским историкам уже не интересны общественные классы, они не верят в возможность узнать чаяния, к примеру, купцов, не разбив их предварительно по роду занятий, этнической принадлежности, срокам жизни в США и т. п. Революция перестает рассматриваться в плане ее глобальных последствий, влияния на судьбы страны и мира, исследователи обсуждают такие темы как психология чернокожих рабов, сражающихся на стороне короля Георга III за свою свободу, или социальное происхождение лоялистов (выясняется, что большая их часть принадлежала к среднему и низшему классу, а не к колониальной элите, как считалось ранее). Однако бесконечное и никем не координируемое умножение исследовательских перспектив уже неоднократно вызывало критические реплики специалистов – пока совершенно не понятно, на какой основе можно будет собрать результаты многочисленных разрозненных изысканий в некую синтетическую схему, представить читателям американскую революцию как сложное, но вместе с тем единое историческое явление.

Еще одним вопросом, связанным с американской революцией, но выходящим за ее пределы, является проблема оценки сущности федеральной конституции 1787 г. Первыми ее критиками стали историки антифедералисты рубежа XVIII – XIX вв., однако затем целое столетие в историографии доминировали позитивные и даже панегирические оценки. Кульминацией подобного отношения можно считать книгу Дж. Фиске «Критический период американской истории», вышедшую в 1888 г.³⁰ Согласно Фиске, США были просто спасены в результате разработки и принятия конституции. Если бы не она, кризис 1780-х гг. мог привести к дезинтеграции страны и коллапсу государственности.

Для историков-прогрессистов конституция стала одним из важнейших объектов критики. А. Шлезингер-ст. уподобил ее принятие контрреволюционному «термидорианскому перевороту», приведшему к власти финансовую олигархию³¹. Ч. Бирд уличил инициаторов и разработчиков конституции в стремлении к личному обогащению и игнорировании интересов простого народа. Для Бирда куда более привлекательной выглядела первая американская конституция, Статьи Конфедерации, действовавшая с 1781 г. и отражавшая чаяния широких масс (прежде всего, в силу обеспечения более комфортных условий жизни не кредиторам, а должникам, мелким, а не крупным собственникам). Аргументация в пользу Статей конфедерации стала одной из основных тем творчества историка-прогрессиста М. Дженсена³².

Практически во всем не согласные с прогрессистами, историки консенсусного направления подвергли сомнению и их интерпретацию конституции. Такие авторы, как Роберт Э. Браун доказывали, что в ходе ратификации конституции широкие слои американского общества имели возможность высказаться, и отдали свои голоса за новое федеративное устройство³³. Г. Вуд в книге 1969 г. «Создание американской республики» попытался обосновать тезис о том, что авторы конституции 1787 г. действовали не из корыстных интересов, а как раз наоборот, рассчитывали, что сильная центральная власть поможет взять эти интересы под общественный контроль³⁴.

Историки-ревизионисты снова начали конституцию критиковать, но никаких особенно оригинальных аргументов при этом не выдвинули, оставаясь в рамках прогрессистского дискурса.

Проблемы межрасовых отношений

Дискуссии о взаимоотношениях черной и белой рас, белых и индейцев, также можно отнести к числу наиболее важных сюжетов американской историографии. Как могло случиться, что именно в США, где со времен обретения независимости свобода всегда признавалась высшей ценностью, сформировалась развитая система рабовладения, ликвидированная позже, чем в любой другой стране Запада? Американские историки уже более века пытаются найти ответ на этот вопрос, и каждое продвижение вперед в его разрешении открывает перед исследователями серию новых проблем и противоречий.

Первые анти– и прорабовладельческие концепции были сформулированы в США перед Гражданской войной. Одна из них, вышедшая из недр аболиционистского движения, провозглашала рабство абсолютным злом, рабовладельцев – аморальными, скверными людьми, однако, что любопытно, многие аболиционисты были одновременно и откровенными расистами, и не желали жить в одной стране с чернокожими после их гипотетического освобождения. В связи с этим разрабатывались различные варианты избавления от освобожденных рабов, в том числе вариант переселения афроамериканцев обратно на историческую родину. В ответ на критику аболиционистов, южные плантаторы разработали свою интерпретацию рабовладения в США, в которой отрицательные оценки были заменены на положительные, а рабство объявлялось позитивным социальным феноменом, единственной разумной альтернативой бесчеловечному капитализму, с его «каменными джунглями» городов, нищим, доведенным до отчаяния и поэтому воинственным пролетариатом.

Победа Севера в Гражданской войне, вроде бы, показала «историческую правоту» аболиционистов, но довольно быстро выяснилось, что проблема взаимоотношений черных и белых американцев вовсе не разрешилась с отменой рабства, а лишь вступила в свою новую фазу. Соответственно, и вопросу о происхождении и сущности системы рабовладения в США не суждено было уйти в прошлое.

Первым из историков-профессионалов к теме рабства обратился У. Филлипс, опубликовавший в 1918 г. книгу «Рабство американских негров»³⁵. Считается, что на его взгляды огромное влияние оказала волна романтизации довоенного Юга, которая прокатилась по США в начале XX в. Поколение ветеранов войны ушло, взаимное ожесточение сменилось осознанием национальной общности, и американский Юг часто стали представлять как жертву алчных северных капиталистов, использовавших антирабовладельческие настроения простых северян для расширения сферы своего экономического господства. Филлипс доказывал в своей книге, что черная раса в силу естественных причин стоит ниже белой, что чернокожие рабы не страдали от своего приниженного статуса, так как в большинстве были грубыми, инфантильными созданиями, способными лишь на выполнение грубой физической работы. Система рабства сохранялась в США так долго лишь в силу благородных патерналистских усилий белых хозяев, которые поддерживали мир и социальную гармонию на юге, часто в ущерб собственным экономическим интересам. Филлипс был уверен, что южное рабовладение было экономически неэффективно, неприбыльно и поэтому обречено на естественное умирание. Гражданская война и ее жертвы были совершенно напрасными.

Книга Филлипса представляла собой обстоятельное исследование различных аспектов жизни довоенного южного общества, и на несколько десятилетий заняла в историографии доминирующее место. Опровержения базового тезиса Филлипса о естественном неравенстве рас появлялись в трудах различных историков, в основном чернокожих, но академическое сообщество не принимало их всерьез. Историков-прогрессистов такое положение дел, в целом, вполне устраивало, т. к. им импонировала идея Филлипса об экономических причинах Гражданской войны, об использовании антирабовладельческих настроений элитой Севера в качестве прикрытия своих корыстных замыслов в отношении Юга.

Новые глубокие исследования и интерпретации проблемы рабства стали появляться лишь после Второй мировой войны. Расизм из доминирующего представления стал стремительно превращаться в маргинальную и повсеместно осуждаемую концепцию (по крайней мере, в интеллектуально-университетской среде). Наиболее заметную роль в этом процессе сыграли такие исследователи как К. Стамп, С. Элкинс, Дж. Франклин³⁶. Но, отвергнув расизм, историки оказывались в сложном положении: им предстояло объяснить, откуда же взялись неравенство и рабство, если они не были предопределены самой природой. В статьях и монографиях стали появляться различные версии. Э. Морган заметил, что вплоть до конца XVII в. черные и белые работники трудились на южных плантациях рука об руку, и никто не делал особых различий по цвету кожи (хотя белые, в отличие от черных, работали по контракту и по истечении его срока обретали полную свободу). По мнению Моргана, южная элита приняла решение полностью перейти на использование рабского труда чернокожих лишь после череды серьезных социальных конфликтов, таких как восстание Бэкона 1676 г., которые были спровоцированы освобожденными контрактниками, не знающими, что и как им делать со своей свободой. Пока бывшие контрактники бунтовали, черные рабы продолжали работать, и тем самым показали (на свою голову), что их использование в качестве рабочей силы является более эффективным и безопасным³⁷.

Другие историки усматривали момент перехода к расизму в иных событиях, от революции до аболиционистского движения. Согласно последней интерпретации, классический южный расизм, представления о черных как низшей категории людей, сформировались лишь в ответ на аболиционистскую пропаганду. До возникновения движения за отмену рабства (сначала в Европе, затем в США) у обитателей южных плантаций просто не было повода всерьез задуматься о статусе своих рабов и причинах существующего положения дел.

Так или иначе, в послевоенной американской историографии закрепилось представление о расе как социальном конструкте, идеологическом штампе, никак не связанном с биологическими особенностями людей с разным цветом кожи, а лишь отражающим историческое понимание их взаимного статуса и социальных ролей.

Однако конструктивистский тезис не давал прямого ответа на вопрос, почему же эта искусственная система рабства и расового неравноправия была настолько стабильна и потребовала кровопролитнейшей войны для своей ликвидации?

Большинство историков в 1950—1960-е гг. были уверены в том, что система держалась лишь на страхе и силовом доминировании класса белых плантаторов. С. Элкинс даже сравнивал южные плантации с нацистскими концлагерями периода Второй мировой войны. Затем было высказано несколько новых толкований, из которых наиболее интересными представляются два: идея патернализма (в его ином понимании, нежели у Филлипса), и идея «демократии для белых».

Идею патернализма отстаивал в своих трудах историк-марксист Ю. Дженовезе. Отталкиваясь в своем анализе от тезиса о классовой борьбе, он пришел к выводу, что отношения между антагонистическими классами пролетариата и буржуазии на Севере, и рабов и плантаторов на Юге развивались по-разному. Главное отличие – рабы являлись частной собственностью плантаторов, из-за чего последние не могли относиться к ним так жестоко и бесчеловечно, как владельцы северных фабрик к рабочим. Плантаторам нужно было беречь своих рабов, не высокая мораль, а экономический интерес заставлял их быть относительно гуманными. В результате возникала система патернализма, в которой рабы не были совершенно бесправными, но обладали рядом негласных привилегий. Эти привилегии рабами чрезвычайно ценились и позволяли им видеть в системе некую справедливость, что весьма способствовало сохранению стабильности³⁸.

Еще одно объяснение того, почему система была стабильной, опирается на представление о «расовом союзе» плантаторов и белых фермеров, к которому, возможно, присоединялись даже самые низы белого населения Юга. Насколько можно судить по сохранившимся источникам, в довоенный период многими белыми южанами разделялась идея о том, что именно рабы обеспечивали своим трудом общественное благосостояние, стабильность и демократию в южных штатах. Они удерживали южное общество от классовых конфликтов, ведь даже самый бедный белый фермер, сравнивая свое положение с положением чернокожего раба, мог придти к выводу, что его дела не так уж и плохи.

В последние годы одной из самых модных историографических тем стало выяснение того, насколько тесно взаимодействовали друг с другом черные рабы и простые южане, действительно ли классовые барьеры, разделяющие белых обитателей Юга, были слабее расовых предрассудков, и способен ли тезис о «демократии для белых» объяснить длительное и стабильное существование в США плантационного рабства.

Следует заметить, что здесь, как и во многих других случаях, переход историков на микроуровень, изучение отдельных эпизодов и регионов, привело к полной разноголосице и невозможности дать однозначный ответ на поставленный вопрос. Ситуация менялась от района к району, где-то чернокожие были почти полностью интегрированы в жизнь белых общин и даже, оставаясь рабами, могли приобрести определенное влияние на белых (например, в случаях со «смешанными» приходами, когда черный проповедник обслуживал и белую, и черную паству), а где-то действительно существовал «расовый союз» белых верхов и низов.

Одновременно с вопросом о рабстве, американским историкам второй половины XX века необходимо было ответить на другой, тесно связанный с ним вопрос: почему только через 100 лет после ликвидации рабовладения черное население Америки смогло решительно и эффективно выступить в защиту своих гражданских прав?

Вплоть до середины XX в., в рамках доминирующих расистских представлений, мало кого удивляло то, что на Юге существует сегрегация, чернокожие ограничены в правах, обладают низким социальным статусом. На что большее могли рассчитывать бывшие рабы, чей интеллект и гражданские добродетели абсолютно атрофировались за столетия жалкого существования? К тому же, целенаправленная сегрегация, разделение рас, многим казались традиционным и единственно верным решением проблемы межрасовых отношений.

Эпоха борьбы за гражданские права, начавшаяся в середине ХХ в., породила тысячи памфлетов, статей и книг, в которых обосновывалась совершенная «дееспособность» чернокожих, демонстрировались их достижения в сферах культуры, науки и политики. Но, пожалуй, самым значимым историческим исследованием этого сюжета стали труды К. Ван Вудварда, специалиста по послевоенному Югу. Важнейший вывод Вудварда – политика сегрегации и соответствующие общественные представления сформировалась на Юге лишь через несколько десятилетий после Гражданской войны, разделение рас не существовало в США исконно, следовательно сегрегация это не данность, а уродливое социальное явление, которое должно быть уничтожено³⁹.

Согласно еще одному устойчивому историографическому представлению, которое разделялось большинством историков первой половины XX в., освобожденным рабам был дан шанс показать себя, продемонстрировать, на что они способны, в ходе т. н. «радикальной реконструкции Юга» сразу же после Гражданской войны, когда армии Севера оккупировали южные штаты и обеспечили избрание негритянских представителей в органы власти. Результат этого «эксперимента» был признан совершенно неудачным, чернокожим не удалось решить ни одной из актуальных общественно-политических и экономических задач, и лишь т. н. «правительства искупителей», состоящие из белых политиков, смогли исправить ситуацию.

Данную историографическую концепцию тщательному разбору и испепеляющей критике подверг самый известный чернокожий историк второй половины XX в., Дж. Франклин. Он показал, что никакой реальной власти у черных политиков в период Реконструкции не было, но даже то немногое, что им все-таки удалось сделать, имело важное историческое значение. Белые расисты вернулись во власть и организовали сегрегацию не потому, что чернокожие политики были плохи и неэффективны, а в силу традиций расового доминирования. Сегрегация держалась на силе и запугивании, все аргументы ее сторонников были выдумкой и совершенно неудивительно, что в конце концов искусственное разделение рас было ликвидировано⁴⁰.

В современной историографии вопрос о происхождении сегрегации считается, в принципе, решенным, исследователи (особенно в рамках популярного направления «Афроамериканских исследований») сосредотачивают свое внимание на роли, сыгранной чернокожими американцами в различные важные моменты истории.

Еще одна актуальная историографическая проблема, связанная с расовыми отношениями – проблема взаимоотношений белых и «коренных» американцев (индейцами их теперь называть не принято, так же как чернокожих – неграми). Вплоть до последних десятилетий XX в. дискуссии историков на эту тему обычно сводились к решению вопроса о том, можно или нельзя оправдать жестокое обращение белых американцев с индейцами. Если для пуританского историка К. Мазера индейцы были «бичом божьим», наказанием за грехи колонистов, ниспосланным свыше, и он рассматривал их подавление и истребление как нечто само собой разумеющееся, то уже «рационалист» Р. Биверли признавал, что до прихода белых поселенцев жизнь коренных обитателей Америки была более спокойной и благополучной, и в нарушении этой гармонии есть определенная вина англичан.

Можно проследить связь между приведением воинственных индейских племен к покорности и смягчением тона историков. Поверженный враг со временем начинает пробуждать в человеческой душе жалость и сострадание. В конце XIX в., когда от индейцев в их первоначальном виде мало что осталось, и в демографическом, и в культурном, и в военном смыслах, в США развернулось движение в защиту коренных американцев, представители которого резко критиковали силовую политику властей. Эмоциональный, хотя и основанный на малодостоверных свидетельствах обзор «исторических преступлений», совершенных американским правительством в отношении индейцев, представила в 1881 г. Хелен Джексон, которая даже не пожалела личных средств, чтобы разослать по экземпляру своей книги «Век бесчестья» каждому члену конгресса США⁴¹.

Можно сказать, что защитники индейцев оказали героям своих публикаций медвежью услугу. Правительство прореагировало на «проиндейские» тенденции в общественном мнении Законом Дауэса (1887), который в чем-то можно сравнить с столыпинской реформой, предпринятой в России в начале XX в. И Дауэс, и Столыпин стремились реформировать традиционные социальные структуры – один индейские племена, другой крестьянские общины, оба хотели сделать жизнь своих соотечественников лучше, но результаты и в том, и в другом случае оказались негативными. Индейцев попытались сделать обычными американскими гражданами, разделить резервации на отдельные участки, находящиеся в собственности у владельцев, способствовать их культурной ассимиляции. В результате, прибавилось работы у американских антропологов, во главе с Л. Морганом, которые обнаружили, что предмет их исследований исчезает на глазах, и уже следующее поколение может судить об американских индейцах лишь по книгам и воспоминаниям.

Историки-прогрессисты, антропологи и простые граждане, которым была небезразлична судьба индейской культуры, в 1920—1930-е гг. активно выступали против ассимиляции коренных американцев, и добились пересмотра правительственной политики. Самую заметную роль в этом сыграл Дж. Кольер – антрополог, социолог и глава Бюро по делам индейцев в администрации Ф. Рузвельта.

После того, как администрация Д. Эйзенхауэра попыталась в 1950-е гг. вернуться к ассимиляционной политике, а затем в стране развернулось широкое движение за гражданские права, индейцы, наконец, решили занять более активную гражданскую позицию и в 1969 г. создали собственную правозащитную организацию. С этого времени в изучении истории и культуры коренных американцев наступил качественный перелом. И дело здесь не только в росте финансирования и умножении числа исследований традиционного антропологического толка. История индейцев стала рассматриваться как часть национальной истории, их перестали выделять в качестве особой «традиционной» или даже «примитивной» культуры, к изучению которой надо подходить с особым, специфическим инструментарием. Появилось много исследований известных исторических событий «глазами индейцев», сами представители коренного населения стали защищать диссертации, публиковать научные статьи и монографии. Впрочем, по мнению некоторых авторов, традиционный строй мышления индейцев не очень располагает к использованию строгой научной методологии, и художественная проза представляется многим современным американским индейцам гораздо более органичным способом познания собственного прошлого.

Гражданская война

Эпоха Гражданской войны 1861—1865 гг. по сей день продолжает вызывать большой интерес у американцев. Огромное число жертв (600 тысяч человек убитыми, что превышает совокупные потери американцев во всех остальных войнах, которые они вели с 1775 по 1954 гг.), значимость социальных, политических и экономических последствий конфликта между Севером и Югом, привели к сохранению памяти о событиях тех лет не только в трудах историков-профессионалов, но и в «народной традиции», благодаря письмам, дневникам, фотографиям, которые до сих пор довольно часто обнаруживаются в семейных архивах.

Американская история не знала события более масштабного и «эпического», чем Гражданская война. Комплексный характер породивших ее причин осознавался историками постепенно, по мере появления новых, часто противоречащих друг другу интерпретаций. Первым, и поначалу самым главным вопросом, обсуждаемым в историографии, стал вопрос о степени вины Юга и Севера в разжигании конфликта.

Аргументы, используемые южными историками в ответ на вроде бы «непотопляемую» концепцию их северных коллег о «заговоре рабовладельцев», стремившихся разрушить Союз, выглядят сегодня удивительно свежо и актуально. Обвинения Севера в «высокомерии», ощущении собственной моральной непогрешимости, стремлении к политическому и культурному доминированию иногда слово в слово совпадают с антиамериканской риторикой, столь привычной нам в начале XXI века. Для американцев-южан 1870-х гг., одержавшие военную победу «северные янки» являли собой такую же враждебную силу, какую видят в современных американцах, к примеру, жители Ирака.

Однако в отличие от нынешних противоречий, взаимная вражда обитателей Севера и Юга не базировалась на фундаментальных этнических, религиозных или цивилизационных основаниях. Важнейшие проблемы середины XIX в. – рабство, его распространение на новые территории, соревнование моделей экономического развития и соответствующих им политических идеологий – так или иначе, были в результате Гражданской войны разрешены. Идея национального единства стала доминантой трудов «историков-националистов», расцвет творчества которых пришелся на конец XIX – начало XX в. Один из них, Дж. Родс, по-сути снял своей интерпретацией сам вопрос о вине Севера или Юга, объяснив происхождение Гражданской войны действием объективных, не подвластных человеческой воле факторов. Он связал долгое существование рабства на Юге с изобретением хлопкоочистительной машины и превращением хлопка в сверхприбыльную культуру. Да, южане использовали на хлопковых плантациях труд чернокожих рабов, но ведь северяне покупали значительную часть производимого рабами продукта, тем самым участвуя в поддержании жизнеспособности системы рабовладения. Кроме того, для Родса и других историков-националистов Гражданская война была не только, и не столько человеческой трагедией и братоубийственной катастрофой, сколько мощным «локомотивом истории», событием, позволившим Соединенным Штатам резко ускорить свое экономическое развитие и войти в число великих держав. В рамках такого толкования, вопрос о вине терял свою актуальность, ведь какие частные ошибки не совершали бы политики, итогом все равно стал рост национального могущества⁴².

К вопросу о вине возвратились в конце 1930-х гг. сторонники т. н. «ревизионистского» историографического направления (Э. Кравен, Дж. Рэнделл)⁴³ (не путать с историками-ревизионистами 1960-х гг.). Они считали, что Гражданской войны вполне можно было избежать, в ее развязывании виноваты политики и Юга, и Севера, и вообще все поколение живших тогда американцев, которые позволили вовлечь себя в страшное побоище без совершенных на то оснований. Большинство других стран избавилось от рабовладения мирным путем, почему Америке нужно было приносить такие жертвы? К тому же, в отличие от националистов, историки-ревизионисты не видели в последствиях Гражданской войны ничего позитивного для развития американской нации.

Не вызывает сомнений, что на ход мыслей ревизионистов оказывала влияние обстановка кануна мировой войны, когда многим американцам не хотелось ввязываться в очередной вооруженный конфликт. Точно так же, после победоносного завершения Второй мировой, историки, впечатленные эффективностью силовых методов борьбы со злом, вновь заговорили о Гражданской войне в превосходных тонах. С. Морисон и А. Шлезингер-мл. писали о справедливости устремлений северян, движимых убеждением в высшей ценности человеческой свободы⁴⁴. С тех пор вопрос о вине и исторической ответственности Севера или Юга если и возникал в историографии, то в затушеванном и неявном виде, прямая дискуссия по этому поводу особенного интереса у историков не вызывала.

Однако еще в начале ХХ в. в историографии Гражданской войны проявился новый дискуссионный пункт. Пришедшие на смену националистам историки-прогрессисты, как известно, оценивали индустриальный капитализм весьма низко. Для них он являлся главным врагом и источником многочисленных социальных проблем. Соответственно, итоги Гражданской войны для прогрессистов были, по большей части, негативными, а капиталистический Север выглядел ее главным разжигателем и зачинщиком. Но в отличие от южан, рассматривавших войну в категориях моральных и культурных различий, прогрессисты видели в основе всего экономические интересы и классовые конфликты. Размышляя о Гражданской войне с подобных позиций, они сформулировали второй важный для историографии вопрос: что являлось более существенной причиной конфликта – моральное негодование северян по поводу рабовладения или стремление капиталистической элиты Севера получить экономическое преобладание над южными плантаторами?

Для прогрессистов совершенно очевидным казался второй вариант ответа, причем в работах многих из них Гражданская война представала как мощнейший социальный катаклизм, а не просто серия походов и сражений, завершившихся решением одного единственного вопроса о рабовладении. Ч. Бирд назвал Гражданскую войну «второй американской революцией», усмотрев в спровоцированных ею изменениях кардинальное перераспределение политических и экономических ресурсов от южан к северянам (не только на уровне элиты, но и в рамках класса мелких и средних предпринимателей и фермеров)⁴⁵.

Похожих взглядов придерживались немногочисленные в США историки-марксисты (например, Дж. Аллен, книга которого «Реконструкция: битва за демократию» (1937) была в 1963 г. переведена на русский язык и опубликована в СССР⁴⁶) хотя для них «вторая американская буржуазная революция» (Аллен рассматривал Гражданскую войну и Реконструкцию Юга как две ее фазы) была прогрессивным событием, этапом на пути к торжеству социализма и коммунизма.

Историки 1960-х гг., сторонники количественных методов, исповедовавшие «строго научный» подход к оценке феноменов прошлого, даже таких эмоционально окрашенных, как Гражданская война, попытались отойти от антиномии «моральных» и экономических интересов. Рассмотрев частоту упоминания проблемы рабства в источниках 1830—1840-х гг., они пришли к почти сенсационному выводу – этот сюжет интересовал американцев гораздо меньше проблемы этнических и религиозных противоречий, ряда других вопросов социально-политического развития страны. Только в 1850-е гг. рабство вышло на передний план, и связано это было с кризисом партийной системы вигов-демократов. Различия между партиями постепенно стёрлись и стали малопонятны избирателям. В такой ситуации, для решения чисто политической задачи завоевания голосов избирателей, элиты Юга и Севера стали акцентировать внимание на межсекционных противоречиях, формулировать новые политические идеологии – что быстро превратило вялотекущий конфликт в исключительно острый, сделав войну практически неизбежной. Наиболее последовательное изложение данной концепции содержится в трудах М. Холта⁴⁷.

Еще одну «неклассическую» интерпретацию предложил Э. Фонер. По его мнению, Гражданская война была вызвана не моральными претензиями Севера к Югу, и не стремлением капиталистов доминировать над плантаторами, а опасениями трудящихся масс Севера, что распространение рабства на новые территории лишит их потенциальных доходов и возможностей⁴⁸. У простых южан существовали аналогичные страхи (их наиболее полно охарактеризовал в своих исследованиях Ю. Дженовезе), что северяне лишат их необходимого жизненного пространства и возможности сохранить и поддерживать привычные «патерналистские» социальные устои. Таким образом, историки второй половины ХХ в. чаще обнаруживали причины Гражданской войны не в экономических или моральных детерминантах, а в структурах массового сознания и сопутствующих им политических идеологиях.

Основная масса исследований Гражданской войны, проведенных в последние десятилетия, как и в случае с изучением Войны за независимость, характеризуется уклоном в сторону «новой социальной истории», выяснением роли различных социальных групп и «незаслуженно забытых меньшинств». В рамках «новой военной истории» производится изучение обстоятельств повседневной жизни простых солдат, северян и южан, черных и белых, взаимозависимости собственно военных и политических аспектов событий тех лет.

На протяжении всего периода изучения Гражданской войны она привлекала огромный интерес и классических военных историков, которые стремились разрешить различные специальные вопросы, связанные с ведением боевых действий, стратегией, тактикой, используемыми технологиями и т. п. Внутри этого направления также существует множество непохожих друг на друга интерпретаций, однако они в большинстве случаев не выходят за пределы сугубо профессиональных аспектов военного дела.

Происхождение американского империализма

Вопрос о прошлом, настоящем и будущем США как мировой сверхдержавы является сегодня одним из актуальнейших, причем не только для самих американцев, но и жителей других стран. В отличие от политологов и журналистов, американские историки, естественно, всегда уделяли особое внимание его первой части, то есть исследованию причин возникновения американского империализма, выделению его специфических черт, заметных уже при рождении и проявивших себя в ходе последующей эволюции.

Мало кто из специалистов, занимающихся проблемой происхождения американского империализма, высказывал сомнение в том, что ключевым для данной темы периодом является рубеж XIX – XX вв., а важнейшими событиями – американо-испанская война, приобретение Соединенными Штатами заморских колониальных владений, провозглашение доктрины «открытых дверей» в Китае. Абсолютное большинство предложенных на протяжении ХХ в. интерпретаций этого переломного момента истории представляло собой различные вариации ответа на главный вопрос: что заставило США перейти от изоляционистской замкнутости к империалистической экспансии? В зависимости от решения этой проблемы авторы по-разному оценивали итоги внешнеполитической активности США в ХХ в. – являлись ли они позитивными или негативными для других стран и самих Соединенных Штатов.

Следует заметить, что переход к активной внешней политике давался американцам непросто. Критический настрой общества проявился практически сразу, а неоднозначные результаты Первой мировой войны его только усилили. Лидер прогрессистского направления Ч. Бирд оценил американо-испанскую войну в тех же категориях, что и войну Гражданскую – и там, и там он увидел действие мощных экономических интересов. Индустриальный капитализм сначала вверг американцев в пучину братоубийства, а затем заставил отказаться от традиционной, проверенной временем политики изоляционизма.

В равной степени негативно, хотя и без упора на экономические факторы, охарактеризовал новые веяния американской внешней политики один из основоположников ее изучения С. Бимис. По его мнению, политическая элита и лично президент У. Маккинли повели себя в высшей мере неосмотрительно, поддались всеобщей истерии, спровоцированной желтой прессой. Решения о начале войны, а затем о превращении Филиппин в колонию были приняты наспех, случайно, и их нельзя объяснить ничем, кроме несчастливого стечения обстоятельств⁴⁹.

Еще один известный исследователь внешней политики США, Дж. Пратт, предложил третью интерпретационную модель, которая также основывалась на негативной оценке империалистической активности. Не экономический интерес и не случайность были, по Пратту, основой произошедших изменений. Причины следовало искать в сфере идеологии. Социал-дарвинизм, идеи А. Мэхэна о роли военно-морского флота, вера в необходимость распространения христианской веры – все это изменило мировоззрение американцев и заставило их выйти из изоляционистской замкнутости⁵⁰.

Можно утверждать, что три охарактеризованных подхода – Бирда, Пратта и Бимиса – стали основой для всех последующих интерпретаций происхождения американского империализма. Часть историков склонялась к признанию ведущей роли материальных факторов, часть сосредотачивала внимание на идеологических моментах, а оставшиеся утверждали, что никакого рационального объяснения произошедшего вообще нет, действовало множество разнообразных факторов и обстоятельств, со временем превративших США в ведущую мировую державу.

Если Ч. Бирд уделял теме американского империализма лишь периферийное внимание, для историка-ревизиониста У. Уильямса она стала основной. В книге «Трагедия американской дипломатии» (1959)⁵¹ он подробно разработал тезис об экономическом интересе как фундаменте американского экспансионизма, причем обнаружил империалистические устремления уже у элиты колониального периода. Наиболее важной стратегической концепцией, отражающей сущность внешнеполитического поведения США, Уильямс считал доктрину «открытых дверей», которая обеспечила примирение республиканских ценностей с колониализмом. США вступили в клуб великих держав, опираясь на значительные достижения национальной экономики. Находясь в выигрышной стартовой позиции, США потребовали от других держав реализации принципа открытых дверей и честной конкуренции, от чего те не смогли отказаться, опасаясь «потери лица». В результате, американцам удалось подчинить своему влиянию все регионы земного шара. Однако Уильямс, как и его предшественники, не считал подобное развитие позитивным. Став сверхдержавой, США потеряли больше, чем приобрели, навсегда утратили репутацию передового, прогрессивного демократического государства. Мечты первых пуритан об Америке как «граде на холме», образце для подражания другим народам, так и остались нереализованными.

Жёсткий критический настрой Уильямса способствовал широкой популярности его идей во всем мире. «Трагедия американской дипломатии» была переведена на русский и издана в СССР (1960)⁵². И в самих США волна леворадикальных настроений породила множество работ «в духе» Уильямса (например, труды У. Лафибера⁵³).

Продолжателями «линии Пратта» во второй половине ХХ в. можно считать Р. Хофстэдтера, Э. Мэя и Дж. Линдермана. Занимаясь изучением «эпохи реформ» конца XIX – первой половины ХХ вв., Хофстэдтер уделял особое внимание эволюции представлений различных общественных групп о своем социальном статусе, идеальном и реальном. Несоответствие желаемого и действительного служило, согласно Хофстэдтеру, главным двигателем внутри– и внешнеполитического развития страны⁵⁴. Тезис о стремлении американцев «не отстать» от французов, англичан и немцев в плане великодержавного статуса как одной из важнейших причин перехода к империалистической политике развивали в своих работах Э. Мэй и Г. Бил⁵⁵.

Дж. Линдерман обратил внимание на иллюзорность многих идеологических конструктов, распространенных среди простых американцев в конце XIX в. Их представления об окружающем мире были весьма далеки от реальности. Издатели газет больше заботились не о распространении достоверной информации, а о росте тиражей. Существовавшие мифы не рассеивались, а сознательно укреплялись. В результате, США перешли к активной внешней политике, обосновывая это стремлением решить надуманные проблемы, существовавшие лишь в непросвещенном сознании американских обывателей (например, помочь свободолюбивым кубинцам избавиться от испанского гнета, указать отсталым филиппинцам путь к прогрессу и демократии)⁵⁶.

Развитие идей С. Бимиса во второй половине ХХ в. привело исследователей к выводу о невозможности ответа на вопрос о происхождении американского империализма без рассмотрения внешней политики США в широком международном контексте. Не только американские интересы или американские идеи заставили США выйти на мировую арену – сама эта арена претерпела в конце XIX в. существенные изменения и продиктовала вашингтонским политикам особую линию поведения. Если не совершенная случайность, то сложное хитросплетение факторов, граничащее со случайностью, привели к появлению империалистических Соединенных Штатов. Подобных взглядов придерживался уже упоминавшийся Э. Мэй. Еще более явно на невозможность рационального объяснения указывал Дж. Филд-мл.⁵⁷

Как ни странно, в дискуссиях американских историков о сущности американского империализма чрезвычайно слабо заметен голос сторонников его позитивной оценки. Даже та часть исследователей, которая не видела за метаморфозами рубежа XIX – XX веков «заговора капиталистов» или злокозненных политиков, редко находила положительные черты в последующей американской экспансии и стремлении к мировой гегемонии. Если кто-то из историков (например, С. Леберготт⁵⁸) и пытался защищать американские транснациональные компании, указывая на их вклад в развитие других государств, повышение уровня жизни местного населения и т. п., они делали это как бы вопреки общепринятому мнению, почти оправдываясь. Можно констатировать, что антиимпериалистический настрой является сегодня наиболее популярным и распространенным в американской исторической литературе.

Сущность прогрессистского движения начала ХХ века

Все общества, прошедшие через стадию индустриализации, так или иначе приспосабливались к изменившимся обстоятельствам: взрывоподобному росту городов, распаду традиционных сообществ, возникновению гигантских корпораций, политической перегруппировке в пользу интересов крупного капитала. В США это приспособление проявилось сначала в довольно аморфном популистском, а затем в более четко артикулировавшим свои задачи прогрессистском движении конца XIX – начала ХХ вв. Прогрессистам (к числу которых принято причислять даже президентов – Т. Рузвельта и В. Вильсона) удалось добиться смягчения наиболее явных социальных противоречий, провести ряд политических и административных реформ. Однако и после прогрессистской эры американское общество серьезно отставало от Европы по уровню адаптации к вызовам индустриализма, качеству и количеству механизмов, смягчающих его негативные последствия. Принято считать, что только в период Нового Курса (1930-е гг.), а затем в результате реформ 1960-х гг., Соединенные Штаты приобрели основные черты «социального государства», да и то со значительными оговорками. Что же представляло собой прогрессистское движение? Почему оно возникло? Как можно оценить его результаты? Можно ли обвинять прогрессистов в Великой депрессии и прочих негативных социальных явлениях, с которыми США столкнулись после завершения прогрессистских реформ? Все эти вопросы обсуждались и продолжают весьма активно обсуждаться в исторической литературе. Для американских историков, не избалованных обилием исторических эпох и периодов, такое действительно массовое социальное движение, как прогрессизм, конечно же, представляет огромный интерес.

Первое историографическое направление, предложившее интерпретацию прогрессизма, черпало внутренние силы непосредственно из этого движения, было его порождением. Историки-прогрессисты просто не могли оценить прогрессизм отрицательно. Именно они предложили базовый подход к изучению данной эпохи, задавшись вопросом: какие социальные классы составляли основу прогрессистского движения? Выдвижение новых классов и социальных групп на эту роль в последующие десятилетия обычно служило поводом для «интерпретационного сдвига», переосмысления исторического значения реформ начала ХХ в.

Для историков-прогрессистов события «эпохи реформ» виделись в форме противостояния «сил демократии» и «сил олигархии» (или «простого народа» и «элиты»). Их симпатии были всецело на стороне «простого народа». Пожалуй, наиболее четко связь прогрессистов с другими демократическими движениями американской истории (джефферсонианским, джексонианским, популистским) проследил В. Паррингтон. Для него прогрессизм был очередным «демократическим ренессансом», позитивным процессом, обеспечивавшим стабильность и процветание Америки, благодаря обуздыванию олигархических аппетитов⁵⁹.

Однозначно позитивная оценка прогрессистских реформ была подвергнута сомнению уже в период Великой депрессии. Однако новые развернутые интерпретации появились лишь после окончания Второй мировой войны. В книгах Р. Хофстедтера и Дж. Моури прогрессизм был представлен как отчаянная и, в основном, безуспешная попытка представителей традиционного американского «среднего класса» противостоять вызовам индустриальной эпохи. По мнению Хофстедтера, они боролись за утраченный социальный статус, по мнению Моури – пытались отстоять традиционные протестантские ценности⁶⁰.

Стремление Хофстедтера и Моури свести прогрессизм к консерватизму, хотя и вызвало значительный интерес коллег-историков, уже в конце 1950-х перестало считаться адекватным объяснением эпохи реформ. В самом деле, если прогрессисты хотели лишь вернуть «золотой век», что заставило их в итоге произвести довольно значительные социальные преобразования? Отвечая на этот вопрос, Р. Вибе предложил скорректировать «тезис Хофстедтера-Моури»: не традиционный, а новый средний класс стал главным двигателем реформ. Не сами пострадавшие от «эпохи раннего накопления» фермеры, торговцы и мелкие предприниматели, а их дети, получившие образование и желающие строить свою, новую жизнь, сформулировали и попытались воплотить основные постулаты прогрессизма⁶¹.

Похожую трактовку предложил в своих трудах С. Хейз. Анализируя реформы начала ХХ в., он обнаружил, что превозносимый историками-прогрессистами «простой народ» нередко выступал против преобразований. К примеру, при реализации различных природоохранных мер, реформаторам приходилось преодолевать сопротивление фермеров, которые желали эксплуатировать природные ресурсы безо всяких правительственных ограничений. Хейз считал, что прогрессистами чаще всего становились т. н. «технократы» – молодые, образованные менеджеры, стремящиеся повысить степень общественной организации, сделать жизнь более рациональной и предсказуемой⁶².

Среди историков «нового левого» направления, прогрессистским движением больше всех занимался Г. Колко. Явно следуя за марксистской интерпретацией, но и заимствовав некоторые выводы «теории организации», Колко выдвинул идею, что прогрессистами были те самые капиталисты, злоупотребления которых прогрессизм призван был ликвидировать. Практически подчиняясь максиме «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», бизнесмены рубежа веков, недовольные хаосом и атмосферой недобросовестной конкуренции, которые мешали им извлекать прибыль, организовались и инициировали правительственное регулирование бизнеса. Их целью было создание стабильной и комфортной среды, способствующей приращению их капиталов. Ни «простой народ», ни «средний класс», согласно Колко, не имели к прогрессистскому движению ровно никакого отношения (кроме, может быть, обеспечения необходимой «массовки»)⁶³.

Казалось бы, после привнесения Г. Колко в интерпретационную схему капиталистов как главной движущей силы прогрессизма, все возможные варианты социальных источников реформ были исчерпаны. Однако американские историки умудрились обнаружить еще несколько. Дж. Хасмачер указывал на активное участие в прогрессистском движении рабочих и низов городского общества⁶⁴. Представительницы «женской» истории (К. Склар, Л. Гордон и др.) заявляли об особой роли женщин⁶⁵. Это гендерное объяснение чрезвычайно популярно в последние годы – особенно вывод о том, что женщины в США выполнили социальную функцию, которую в Европе реализовали социалисты и профсоюзы. Левое движение в США было крайне слабым, поэтому роль лидеров в борьбе за социальные реформы пришлось взять на себя представительницам прекрасного пола.

Логичным выводом из череды диаметрально противоположных интерпретаций стала идея, высказанная в разных вариациях Дж. Бьюнкером, П. Файлином, Д. Теленом и некоторыми другими историками. По их мнению, искать одну-единственную социальную основу прогрессизма совершенно бессмысленно, это было широкое политическое движение, включавшее представителей всех слоев общества. Более того, совсем не очевидно, что такое движение вообще существовало как единое целое, а не является конструктом, выдумкой последующих поколений историков (такая точка зрения особенно характерна для П. Файлина). При этом главным мотивом историков данного направления было вовсе не стремление доказать, что прогрессизма не было, а наоборот, они хотели освободить его из жестких рамок интерпретационных схем, основанных на поиске скрытых, иррациональных и часто нелицеприятных, мотивов реформационной активности. Прогрессизм, писали Бьюнкер и Телен, это рациональное политическое движение, со своими целями и задачами, поражениями и победами, основанное на всеобщем недовольстве произволом и злоупотреблениями⁶⁶.

Отвечая на второй важнейший вопрос – о последствиях прогрессистских реформ, историки второй половины ХХ в. гораздо чаще обращали внимание на негативные аспекты. Позитивное значение прогрессизма, проявившееся в политической демократизации, ограничении всевластия монополий, улучшении условий труда рабочих и т. п. было достаточно хорошо и подробно исследовано еще поколением историков 1910—1920-х гг. Однако, начиная со времен Великой депрессии, в исторической литературе все чаще стала встречаться критика «половинчатости», «незавершенности» прогрессистских реформ, которую можно было услышать и от марксистов (Дж. Чемберлен⁶⁷), и от либералов (Р. Хофстэдтер). В послевоенные десятилетия историки обнаружили в прогрессизме немало других изъянов. К примеру, исследователи южного прогрессизма К. Ван Вудвард и Ш. Хакни обратили внимание на ухудшение положения чернокожих в южных штатах в результате прогрессистских реформ⁶⁸. Местные прогрессисты считали необходимым компонентом совершенствования политической системы полное отстранение бывших рабов от участия в государственном управлении (даже в роли избирателей). Еще одно непредвиденное негативное последствие прогрессизма, уже на материале северных штатов, продемонстрировал Р. Маккормик. Вводя демократические новшества, типа праймериз, прогрессисты ослабляли традиционные «партийные машины», которые раньше обеспечивали высокую активность избирателей в обмен на различные «бонусы». В результате, число граждан, принимающих участие в «справедливом» голосовании по новым правилам, сокращалось, а место «партийных машин» занимали «группы интересов», ориентировавшиеся на новую профессиональную элиту, и никак не заинтересованные в благополучии пресловутого «простого человека». «Более совершенная демократия» на практике вела к снижению уровня демократии⁶⁹.

Многие историки, например Р. Хофстэдтер или А. Шлезингер-мл., считали, что прогрессизм не следует рассматривать как самодостаточное историческое явление, т. к. он был лишь этапом, стадией «эпохи реформ», через которую Америка прошла в первой половине ХХ в. Логическим же завершением этой эпохи стали преобразования периода Нового курса президента Ф. Рузвельта, которые породили в исторической литературе очередную волну дискуссий. Как и в случае с прогрессизмом, самыми жесткими критиками политики Нового курса стали историки-ревизионисты 1960-х гг., обвинившие администрацию Рузвельта в стремлении «спасти капитализм» в угоду интересам крупных монополий. Однако большинство американских историков второй половины ХХ в. все-таки оценивало Новый курс позитивно, ограничиваясь критикой его отдельных аспектов. Одно из классических исследований этого периода (У. Лихтенберг «Франклин Рузвельт и Новый курс», 1963⁷⁰), по сей день считающееся наиболее полным и обстоятельным, было написано как раз в таком «мягком» критическом духе.

Мы рассмотрели лишь несколько проблемных направлений американской историографии, в реальности их, конечно же, гораздо больше, да и в рамках затронутых сюжетов историографические дискуссии вовсе не исчерпываются упомянутыми нами вопросами. Однако и по приведенным примерам видно, что внутренняя диалектика развития исторической мысли представляет собой сложный процесс, подпитываемый из самых разных внешних и внутренних источников. Варианты ответов на историографические вопросы не предопределены заранее, но по всем без исключения социально значимым сюжетам мы имеем палитру мнений и оценок, от панегирических до радикально негативных, иногда сосуществующих во времени, но чаще разнесенных по разным идеологическим периодам. Периоды развития методологии, в отличие от идеологических, обычно привносили в историографию не смену оценок, а смену исследовательских перспектив, переориентацию внимания историков на изучение новых, ранее игнорируемых социальных групп, явлений и институтов. В целом, американская историография была и остается площадкой для реализации творческого потенциала отдельных ее представителей, и никакие периодизации не могут вместить всей полноты результатов их исследований. Мы можем более или менее однозначно отнести каждого историка к тому или иному идеологическому или методологическому направлению, однако интерес к его трудам держится не на соответствии каким-то канонам, а наоборот, на их нарушении, степени личного вклада и «непохожести» данного автора на своих предшественников и потомков. Исходя из этого, во второй части настоящего пособия будет представлена серия кратких биографических эссе, посвященных жизни и творчеству некоторых наиболее известных американских историков. Эта галерея портретов, опять же, ни в коей мере не претендует на полноту и охват всех значительных имен и персонажей. Мы надеемся, что знакомство с биографиями, этапами творческого пути, основными идеями американских историков, принадлежавших к разным поколениям и эпохам, позволит читателям лучше понять специфику американской исторической мысли, американского подхода к познанию собственного прошлого.

Часть 2.
Американские историки: биографические очерки

Уильям Брэдфорд
(William Bradford)
(1590—1657)

Уильям Брэдфорд

Уильяму Брэдфорду судьбой было уготовано стать одним из первых историков английской колонизации Америки. Его рукопись, «О Плимутской плантации», хотя и была полностью опубликована лишь через два века после написания, в 1856 г., но задолго до этого была известна специалистам, многократно копировалась и послужила основой для трудов нескольких поколений историков колониального периода. Причиной популярности и авторитетности данного трактата являлся не только простой, не лишенный литературных достоинств стиль, обстоятельность и последовательность изложения событий, но и личность автора – У. Брэдфорд прошел вместе с группой пуритан-сепаратистов через все испытания, от вынужденного переезда из Англии в Голландию и 12-летней жизни там, до знаменитого плавания «Мэйфлауэра» и основания Плимутской колонии, губернатором которой он был избран в 1621 г. и оставался на этом посту, с небольшими перерывами, 36 лет.

Сочинение Брэдфорда было написано в период с 1630 по 1647 гг. и охватывает события 1608—1646 гг. Его в равной степени можно считать и источником, собранием бесценных сведений о первых десятилетиях жизни пуритан на американском континенте, и первым опытом интерпретации событий тех лет. Относительно характера этой интерпретации существуют диаметрально противоположные мнения. Большинство исследователей считают, что Брэдфорд был классическим представителем «пуританской» историографии, не хотел и не пытался усматривать причины происходящих событий в чем-то ином, кроме Божественного Провидения. Его текст усыпан прямыми и косвенными цитатами из Библии, обнаружение соответствия между Священным Писанием и современными событиями служило для Брэдфорда достаточным объяснением их значения и происхождения. Вместе с тем, некоторые авторы указывают, что вторая часть «Плимутской плантации» гораздо более «заземлена», содержит не меньше отсылок к финансовым документам, чем к Библии, и в некотором смысле может считаться примером «экономической» истории, возникшей в качестве отдельного историографического направления только в 20 веке. Брэдфорд рассматривал Плимутскую плантацию не только как «священный эксперимент», но и как масштабное коммерческое предприятие, что можно считать вполне естественным для губернатора. Экономические проблемы, с которыми столкнулась колония в середине 16 в., предстают на страницах труда Бэнкрофта, одновременно, и как следствие снижения религиозного пыла, которое он с горечью наблюдал среди обитателей Плимута через три десятилетия после его основания, и в качестве причины этого снижения.

«Плимутскую плантацию» Брэдфорда очень высоко оценивал С. Э. Морисон, он писал, что именно благодаря этому трактату плимутские отцы-пилигримы превратились в «духовных предков» целой американской нации. Другие историки, например исследователь пуритан Перри Миллер, отводили ему гораздо более скромное место, но лишь на фоне теологических достижений других пуритан, не принадлежавших к числу сепаратистов. В историографическом контексте сочинение Брэдфорда, вне всякого сомнения, выполнило важнейшую функцию установления точки отсчета, набора базовых идеологем, на которых в той или иной степени строилось творчество абсолютного большинства американских историков.

Уильям Прескотт
(William H. Prescott)
(1796 – 1859)

Уильям Прескотт

Уильяма Прескотта относят к числу основателей американской исторической науки. Можно сказать, что эту роль ему пришлось сыграть поневоле, в силу чрезвычайных жизненных обстоятельств. Родившись в состоятельной новоанглийской семье, получив прекрасное школьное образование и поступив в Гарвардский университет, Прескотт предполагал связать свое будущее с изучением права и юридической практикой. Однако уже студентом-первокурсником он лишился в результате несчастного случая левого глаза, а затем почти ослеп и на правый. В течение жизни его зрение балансировало на грани полной слепоты, и все свои основные труды он написал с помощью ноктографа – специального приспособления для письма по линейке. В придачу к слепоте, Прескотт после получения Гарвардского диплома заболел острой формой ревматизма. Казалось, его ждет тихое угасание в родительском доме, однако Прескотт нашел в себе силы совершить путешествие в Европу, а в 1820 г. женился на Сьюзан Эмори. Затем он решил заняться литературным творчеством, и его первые опыты оказались довольно успешными.

С конца 1820-х гг. Прескотт начинает интересоваться историей, его привлекает тема Испании и ее американских колоний. В 1837 г. он публикует трехтомную «Историю правления Фердинанда и Изабеллы», и она производит в бостонском образованном обществе настоящий фурор. Прескотту удалось соединить блестящий литературный стиль с критическим анализом многочисленных первоисточников (доступ к которым он получил благодаря усилиям своего испанского друга Паскуаля де Гайангоса, а также жены и секретаря, которые читали полученные книги и документы вслух). В 1843 и 1847 гг. Прескотт опубликовал два самых известных своих произведения – «Историю завоевания Мексики» и «Историю завоевания Перу». О популярности первого из них может свидетельствовать хотя бы тот факт, что один из городов в штате Аризона был назван основателями в честь Прескотта именно после публикации «Завоевания Мексики».

Последним, незаконченным произведением Прескотта стала «История правления Филиппа Второго, короля Испании», три тома которой вышли в 1855 – 1858 гг. В 1859 г. Прескотт скончался от инсульта в своем бостонском доме.

Прескотт был классическим «кабинетным ученым». Физическая немощь не позволила ему посетить Мексику и Перу – страны, историей которых он столь успешно занимался. Содержание книг Прескотта определялось материалами, которые попадали к нему в руки, и общими представлениями той эпохи о необходимом содержании исторических трудов. История для людей 19 века заключалась, прежде всего, в политических интригах, завоеваниях, деяниях великих политиков и военачальников – «творцов истории». Именно на этих сюжетах сосредоточено внимание Прескотта. Особенностью его исследовательской позиции было представление об Испании как носительнице прогресса, государстве, распространяющем цивилизацию на отсталые народы Центральной и Южной Америки. В этом отношении его можно считать самым «происпански» настроенным англосаксонским историком.

Несмотря на симпатии к конкистадорам, именно Прескотт, по сути дела, «открыл» для западного мира погибшие цивилизации майя, ацтеков и инков. К середине 19 века их систематическим изучением никто не занимался, различные относящиеся к теме документы и книги были рассеяны по европейским и американским архивам и библиотекам. То, что Прескотту, не выходя из своего кабинета, с помощью переписки, удалось по почте получить тысячи страниц копий документов и собрать библиотеку, насчитывающую более 5 тысяч томов, можно считать настоящим научным подвигом.

Уже при жизни У. Прескотт приобрел известность далеко за пределами США. Он являлся членом и членом-корреспондентом многих европейских научных обществ. Все его основные труды были переведены на русский язык (в сокращенном виде) еще в 19 веке, однако с тех пор у нас в стране не переиздавались.

Джордж Бэнкрофт
(George Bancroft)
(1800 – 1891)

Джордж Бэнкрофт

Джордж Бэнкрофт стал первым историком, поставившим перед собой задачу написания систематической истории США, с момента основания первых европейских поселений и до приобретения независимости. Ее реализация, воплотившаяся в публикацию 10 томов «Истории Соединенных Штатов Америки», потребовала 40 лет напряженного труда (1834 – 1874), но усилия Бэнкрофта были вознаграждены. Он не только приобрел всемирную славу и статус «отца американской истории», но и заработал на многочисленных переизданиях несколько сотен тысяч долларов – огромные по тем временам деньги. Столько не удавалось заработать не только его американским, но и европейским коллегам.

Бэнкрофт был человеком активным, как сейчас бы сказали «пассионарным», и его деятельность не ограничивалась историческими изысканиями. После окончания Гарварда в 1817 г. Бэнкрофт, по существовавшей традиции, отправился продолжать свое образование в Европу, обучался в нескольких европейских университетах. Вернувшись в США, Бэнкрофт поначалу пытался пойти по стопам отца и стать проповедником, но быстро разочаровался в этом поприще и восемь лет (1823 – 1831 гг.) работал учителем созданной им экспериментальной школы в Массачусетсе. Затем он увлекся политикой и достиг в этой сфере серьезных успехов: в 1845 – 1846 гг. занимал пост морского министра, а с 1846 по 1849 гг. был посланником США в Великобритании. Дипломатическая работа пришлась ему особенно по душе, так как позволяла проводить параллельные научные изыскания в европейских архивах.

В 1830 – 1840-е гг. Бэнкрофт был ярым приверженцем джексоновской демократии, и это не могло не отражаться на его исторических сочинениях. Впрочем, уже в 1860-е гг. Бэнкрофт из убежденного демократа превратился в прагматичного республиканца, что, помимо прочего, обеспечило ему продолжение дипломатической карьеры на постах посланника в Пруссии, а затем в Германской империи (1867 – 1874).

Считается, что в трудах Бэнкрофта чрезвычайно заметно влияние немецкой исторической школы. Именно немецкие историки, с их стремлением к объективности и критической оценке источников, но и, одновременно, романтизмом, проявлявшимся в поиске философских оснований истории человечества, стали для Бэнкрофта примерами для подражания. Замысел «Истории США» основывался на идее о прогрессе государственности, и Бэнкрофт стремился показать, что американское государство является наиболее совершенным. Вместе с тем, Бэнкрофт не пытался вычленить американскую историю из мировой. Американский колониальный опыт и обретение независимости представали в его трудах кульминацией усилий всех народов, действовавших в истории, в их стремлении к свободе – высшей ценности, согласно Бэнкрофту.

Десять томов «Истории» Бэнкрофта, которые он в 1882 г. дополнил еще двумя томами «Истории создания федеральной конституции», стали для американцев не просто выдающимся научным исследованием, но и одним из фундаментальных оснований национальной самоидентификации, своеобразным «научным доказательством» реальности американской истории и ее высокого предназначения. Без большого преувеличения можно сказать, что до Бэнкрофта американской национальной истории, как единого связного нарратива, не существовало, и он был не только ее исследователем, но и, в значительной степени, созидателем. В этом смысле Бэнкрофта можно считать «отцом-основателем» американского государства, наравне с Вашингтоном, Джефферсоном и Мэдисоном.

Фрэнсис Паркмен
(Francis Parkman)
(1823 – 1893)

Фрэнсис Паркмен

Биографии великих американских историков 19 века – У. Прескотта, Дж. Бэнкрофта и Ф. Паркмена, удивительно похожи. Все они родились в Новой Англии, закончили Гарвард, путешествовали по Европе, избрали для своих исторических исследований тему, которой занимались затем всю жизнь. С Прескоттом Паркмена дополнительно роднит то, что оба они обладали слабым здоровьем, страдали от ревматизма и проблем со зрением (кроме того, Паркмен периодически на протяжении жизни испытывал нервные срывы, и по нескольку лет практически не занимался исследовательской работой). Как и Бэнкрофт, Паркмен происходил из семьи протестантского священника, человека высокообразованного и пользующегося большим влиянием в Бостоне. Родители Прескотта также были людьми состоятельными – таким образом, все три классика американской историографии не испытывали материальных затруднений (Бэнкрофт – после удачной женитьбы) и могли выделять значительные суммы на исследовательские нужды (главным образом на копирование документов из европейских архивов).

Однако Паркмен был младше своих коллег практически на целое поколение. Когда он заканчивал Гарвард в 1844 г. и Прескотт, и Бэнкрофт уже были известными состоявшимися историками. Их труды, в особенности «История США» Бэнкрофта, были для Паркмена настольными книгами и примерами для подражания.

Уже в университетские годы Паркмен проводил изрядную долю свободного времени в путешествиях по Новой Англии и изучении исторических достопримечательностей. По возвращении из Европы в 1846 г. он предпринял путешествие на Запад, по знаменитой тогда «Орегонской тропе». Путевые впечатления легли в основу первой, пока еще не исторической книги Паркмена, увидевшей свет в 1849 г. («Орегонская тропа»).

Для американских историков 19 века чрезвычайно важной и в тоже время непростой задачей был выбор темы для исследования, тем более, что менять ее впоследствии было не принято. Классические сюжеты, занимавшие их европейских коллег еще с 18 века, типа греческой и римской истории, были актуальны и привлекательны, но американцы чувствовали, что тут им за европейцами не угнаться. К примеру, из дневников Прескотта видно, что его выбор истории Испании в качестве стержневой темы был связан именно с недостаточным вниманием к ней европейских, и, прежде всего, английских историков. А после того, как Бэнкрофт взял на себя смелость написать историю С. Америки от эпохи Колумба до провозглашения независимости США, мало кто из современников мог решиться бросить ему вызов.

Первый литературный опыт Паркмена, «Орегонская тропа», определил и направление его последующих исторических изысканий. Через интерес к американским индейцам Паркмен пришел к изучению англо-французского соперничества в Северной Америке. Этому сюжету он посвятил семь больших монографий, которые обычно вместе именуются «Франция и Англия в Северной Америке». Первая из них вышла в 1851 г., последняя незадолго до смерти Паркмена, в 1892 г. Сам Паркмен любил говорить, что он занимается «Историей американского Леса», чем повергал в смятение своих родственников, которые считали, что подобное занятие не подходит для джентльмена. Однако со временем, и во многом благодаря усилиям Паркмена, изучение «Леса» и «Дикого Запада» превратилось в Америке в одно из самых респектабельных и популярных научных направлений.

Наряду с уже традиционным для формирующейся американской исторической школы сочетанием скрупулезной работы с источниками и блестящего литературного стиля, в некоторых сочинениях Паркмена (особенно в книге «Старый режим в Канаде», вышедшей в 1874 г.) просматривается поворот от политической, военной и событийной истории к истории социальной. По совершенно непроторенной дороге Паркмену приходилось идти и повествуя об истории различных индейских племен, вовлеченных в англо-французское противоборство. Как известно, этнография и антропология как отдельные научные дисциплины делали тогда только самые первые шаги, и многие особенности внутренней организации традиционных обществ Паркмену приходилось постигать интуитивно. С аналогичной проблемой за несколько десятилетий до Паркмена сталкивался Прескотт, характеризуя цивилизации майя, ацтеков и инков. Впрочем, и тому и другому удалось блестяще справиться со своей задачей.

Подвергая критике некоторые аспекты работ Паркмена, современные историки говорят, что он был не вполне объективен в оценках действий французов и англичан в С. Америке, отдавая явное предпочтение последним. Противоборство Англии и Франции представало в его трудах как соревнование «хорошей» и «плохой» социально-политической моделей – соревнование с предопределенным исходом в пользу Англии. Конечно, историческая предопределенность сейчас не в моде, однако работы Паркмена по-прежнему привлекают внимание богатством представленного фактического материала и несомненными литературными достоинствами.

Хуберт Бэнкрофт
(Hubert Howe Bancroft)
(1832—1918)

Хуберт Бэнкрофт

Хуберт Бэнкрофт вошел в американскую историографию совершенно иным путем, нежели его знаменитый однофамилец. Можно сказать, что этот путь специфически американский, где-нибудь в Германии или России возможность подобной траектории развития карьеры историка представить себе достаточно сложно. Дело в том, что Бэнкрофт сумел превратить написание исторических трудов в образцовое бизнес предприятие, с привлечением труда наемных работников и миллионным доходом. Самое удивительное, что результаты данного проекта до сих пор достаточно высоко оцениваются в академических кругах, а некоторые научные выводы Бэнкрофта (или, точнее говоря, созданной им исторической мини-корпорации) считаются оригинальными и новаторскими для своего времени.

Первые сорок лет своей жизни Бэнкрофт практически не был связан с занятиями историей и вообще не занимался литературным творчеством. В эти годы он сумел преуспеть в книготорговом бизнесе, совершив классическое восхождение от крайней нищеты (его отец был фермером, безрезультатно пытавшимся обеспечить достойное существование своей семье в Огайо и Миссури), до вершин богатства и успеха. Торговля книгами и канцелярскими товарами стала приносить Бэнкрофту хороший доход после того, как он в 1852 г. перебрался в быстро развивавшуюся на волне «золотой лихорадки» Калифорнию. Видимо золотоискатели в массе своей были не чужды книжной премудрости, так что к концу 1860-х гг. Бэнкрофт смог выделять часть заработанных средств на все более увлекавшее его хобби – коллекционирование книг по истории Калифорнии и американского Запада в целом. К концу жизни Бэнкрофта коллекция составляла порядка 60 тысяч томов и была приобретена у него Калифорнийским университетом за 250 тыс. долларов. Бэнкрофт понимал географические границы интересующего его региона достаточно широко и включал в него не только запад США, но и прилегающие районы Мексики и Центральной Америки. Таким образом, в собрании оказались книги на английском, испанском и некоторых других языках, а для возникшего в 20 в. весьма популярного историографического направления, рассматривавшего «испанское пограничье» Северной и Центральной Америки как единый историко-культурный регион, Х. Бэнкрофт стал гуру и отцом-основателем.

У Х. Бэнкрофта не было никакого специального образования (он даже не закончил колледжа), и написанием книг до сорокалетнего возраста он никогда не занимался. Однако по мере роста своей коллекции, он осознавал, что мало собрать книги и манускрипты под одной крышей – нужно их классифицировать и каким-то образом использовать для создания «Истории Американского Запада», которая к тому времени никем еще не была написана. Надо заметить, что никаких правил библиографического описания и систематизации тогда также не существовало, и Бэнкрофту пришлось на поприще истории, как и в бизнесе, начинать с нуля.

Нанимая и увольняя помощников и ассистентов (в общей сложности Бэнкрофт воспользовался услугами более чем 500 человек), Бэнкрофт систематизировал свою коллекцию (только на это было потрачено 35 тыс. долларов) и приступил к основной части работы – написанию истории американского Запада. Тридцать три тома были опубликованы с 1874 по 1890 гг., на обложке всех стояло имя одного автора – Х. Бэнкрофта. Впоследствии некоторые наиболее активные участники проекта пытались отстаивать свое авторское право, но без особого успеха. Судя по всему, лично Х. Бэнкрофт написал не более четырех томов, однако не вызывает сомнений, что в создании всех остальных он принимал участие как активный и строгий редактор. Кроме того, в дополнение к томам истории, им были опубликованы еще пять книг эссе и статей по отдельным сюжетам.

Основное внимание Бэнкрофтом, и его не известными широкой публике сотрудниками, было уделено двум темам – истории «Индейского населения тихоокеанских государств С. Америки» и истории собственно штата Калифорния. Другие западные штаты, от Техаса до Аляски, а также Центральная Америка и Мексика были охарактеризованы хоть и в меньшей степени, но тоже весьма подробно.

Интересно, что Х. Бэнкрофт, будучи дилетантом, и волей-неволей ориентируясь на классиков жанра, таких как У. Прескотт и Ф. Паркмен, тем не менее избежал использования романтического героизированного стиля, его история больше сориентирована на социальные процессы и институты, культурные особенности, нежели на описание выдающихся исторических персонажей, войн и сражений. Возможно, что в этом проявилась определенная литературная неуверенность Бэнкрофта, все-таки для описания героев нужен особый слог, особый литературный дар. История же, как говорил Бэнкрофт, не обязательно должна быть написана гением – для успеха здесь вполне достаточно трудолюбия и здравого смысла.

Успешный бизнес-проект Бэнкрофта принес ему широкую известность, хотя академическое сообщество принимало историка-книготорговца «со скрипом». По-сути основатель школы изучения «Дальнего Запада» и «испанской С. Америки», автор многочисленных новаторских по содержанию сочинений, был при жизни удостоен только одной почетной степени – магистра Йельского университета. После смерти, в 20 в., как уже было отмечено, достижения Бэнкрофта были признаны и в научной среде.

Генри Адамс
(Henry Adams)
(1838 – 1918)

Генри Адамс

Правнук второго президента США Джона Адамса, Генри Адамс известен, прежде всего, как публицист и литератор, а его самое известное автобиографическое произведение – «Воспитание Генри Адамса» (1906) – считается одной из первых попыток критического осмысления ситуации «потерянности» человека в обществе массовой культуры и массовой политики.

Занятия историей, по утверждениям биографов, были для Адамса лишь «одним из увлечений», что, впрочем, звучит несколько странно, учитывая опубликованную им в 1889—1891 гг. «Историю Соединенных Штатов Америки в период администраций Джефферсона и Мэдисона», в девяти томах (!). Поразителен не только объем этого труда, и короткое время, за которое он был написан (у Дж. Бэнкрофта, к примеру, на написание десяти томов американской истории ушло 40 лет), но и отношение автора к своему творению. Адамс впоследствии крайне не любил даже вспоминать об «Истории…», а в последние десятилетия жизни радикально поменял взгляд на то, как должны писаться исторические сочинения. Его увлекла теория исторического процесса («научная история», в духе позитивизма и социал-дарвинизма), с помощью которой он пытался объяснить направление развития человеческой цивилизации. Выводы у Адамса получались неутешительные, в книге «Мон Сан-Мишель и Шартр» (1904) он, вдохновленный созерцанием европейских средневековых соборов, воспевал эпоху позднего средневековья, как оплот единства и целостности человеческого мироощущения, которые с тех пор подверглись основательной эрозии в результате промышленной революции и ее социальных последствий.

В насыщенной событиями жизни Адамса был период работы преподавателем истории в Гарвардском университете (1871—1877). Сначала он вел курсы по средневековой истории, затем переключился на очевидно более близкие ему сюжеты истории США колониального периода. Постепенно его лекции и семинары (считается, что именно Адамс первым ввел в Гарварде семинары как форму преподавания исторических дисциплин) стали пользоваться большой популярностью. Еще бы, правнук одного из отцов-основателей рассказывал, практически, семейные истории – где еще можно было получить такую эксклюзивную информацию? Но самому Адамсу такой ажиотаж быстро надоел. Вообще о современной ему академической среде, равно как и об американских политиках последней четверти 19 в., внук президентов и сын посла в Великобритании высказывался весьма желчно, подтверждая тем самым семейную репутацию Адамсов как изрядных ворчунов и мизантропов.

В качестве повода для ухода из Гарварда, Адамс использовал просьбу сына знаменитого министра финансов в администрации Т. Джефферсона, А. Галлатина, который попросил его заняться редактированием отцовских мемуаров. Именно эта работа, по-видимому, послужила Адамсу толчком для интенсивных штудий джефферсоновского периода, которым он посвятил последующее десятилетие. В это время выходят «Жизнь Альберта Галлатина» (1879), «Джон Рэндольф» (1882) и уже упоминавшаяся «История США в период администраций Джефферсона и Мэдисона» (1889—1891).

Сегодня адамсовская «История…» практически забыта и не востребована, хотя некоторые исследователи считают такое положение дел неправильным. Основное внимание Адамс уделил дипломатическим сюжетам, а также войне 1812—1815 гг. (которой практически полностью посвящены последние четыре тома). Примечательны первые главы «Истории…», в которых дается физическая, экономическая, социальная и интеллектуальная характеристика США в 1800 г. В остальном, сочинение Адамса вряд ли могло привлечь американскую, и тем более европейскую, публику чем-то новаторским и экстраординарным. В девятитомнике не было смелых идей о влиянии экономики на политику, роль Запада в американской истории едва прослеживалась, и, к тому же, автор был совершенно непоследователен в собственных выводах. Первые тома были наполнены оптимизмом и энтузиазмом по поводу перспектив американской демократии, а в последних – вера в прогресс сменилась общим разочарованием. Данная метаморфоза объяснялась, конечно же, не интерпретацией исторического периода (1815 год, как раз, можно считать одним из наиболее оптимистических моментов американской истории), а эволюцией взглядов самого Адамса, все более критично относящегося к современной ему Америке.

Г. Адамс считается одной из трагических фигур в американской интеллектуальной истории. Выходец из благороднейшего семейства, он, по семейной легенде, в 12 лет посетил Белый дом и выразил полную уверенность, что со временем будет в нем жить. Однако эти времена так и не наступили, американская политика последней трети 19 в. оказалась совсем другой, не нуждающейся в благородных бостонцах, и Г. Адамсу пришлось реализовывать свои таланты на иных нивах, в числе которых, по случаю, оказалась и историческая.

Джон Фиске
(John Fiske)
(1842—1901)

Джон Фиске

Джон Фиске – классический представитель особой идеологической эпохи американской истории, приходящейся на три последних десятилетия 19 в. Это было время «дикого» капитализма, стремительного промышленного роста, моды на научное, «позитивное» мышление, распространения идей Ч. Дарвина и Г. Спенсера о доминировании эволюционного принципа естественного отбора в животном и социальном мирах.

Вместе с тем, радикализм постулатов эволюционной теории входил в явное противоречие с существующими, и пока еще преобладающими, религиозными представлениями. Для молодого выпускника Гарвардского университета Дж. Фиске чрезмерное увлечение новомодными идеями стоило преподавательской карьеры. Обойденный вниманием авторитетов исторической науки, Фиске несколько лет без особого энтузиазма проработал юристом, написал пару книг общефилософского содержания (естественно, с «позитивным» уклоном), а затем решил попробовать зарабатывать на жизнь чтением публичных лекций. Первый же подобный опыт оказался чрезвычайно успешным – в 1879 г. серия из шести прочитанных в Бостоне лекций под общим названием «Место Америки в мировой истории» сделала Фиске знаменитым и принесла ему приличный доход в 1000 долларов. С этого момента Фиске превратил написание исторических книг и чтение популярных лекций в своеобразный конвейер, став фактическим монополистом на рынке «познавательной» литературы. Его слава гремела по всей Америке, он совершал туры по Европе, повсюду встречаемый восторгами и аплодисментами. Он стал самым высокооплачиваемым историком своего поколения, однако средств на содержание большой семьи (у Фиске было пять детей) все равно не хватало, и он продолжал публиковать одну новую книгу за другой. По убеждению многих биографов, такая «работа на износ» подорвала здоровье историка и стала причиной его преждевременной смерти.

Профессиональные историки уже при жизни Фиске критиковали его за поверхностность, использование чужих идей, отказ от углубленных исследований в пользу красивых, но слабо аргументированных теорий – то есть в работе на потребу публике. Историографы двадцатого века окончательно припечатали Фиске к позорному столбу, обвинив его, помимо всего прочего, еще и в ультранационализме и расизме.

Чем же Дж. Фиске сумел настолько очаровать простых американских и европейских любителей истории, что они не видели в его трудах столь очевидных изъянов? Базовым постулатом Фиске было утверждение об эволюционных преимуществах американских политических институтов, которые позволили им распространиться на пространстве С. Америки и создали предпосылки для торжества демократии во всемирном масштабе. Фиске прослеживал исторический путь либеральной демократии, от состояния «эмбриона» (germ), в каковом она существовала у древних германцев, через Британские острова в С. Америку, где демократия сумела одержать верх лишь в результате упорной борьбы с альтернативными политическими моделями. Пожалуй, самая известная книга Фиске, «Критический период американской истории», опубликованная в 1888 г., была посвящена периоду 1783—1789 гг., когда решалась судьба США как молодого независимого государства, и упомянутый «эмбрион» чуть было не погиб под напором альтернативных, но, как выяснилось, все же менее жизнеспособных «политических организмов».

Переходя с политического на расовый (или, точнее говоря, «психо-расовый») уровень анализа, Фиске делал вывод о несомненных эволюционных преимуществах англо-саксонской расы. Подобная раса никогда не существовала с точки зрения антропологической науки, но Фиске считал ее вполне реальной. Отталкиваясь от подобного понимания, историк интересовался полумифическими древними арийцами и пытался установить связь между ними и североамериканскими индейцами. Одна из самых глубоких в исследовательском плане книг Фиске, «Открытие Америки» (в 2 тт., 1892 г.), была посвящена в значительной степени именно этим сюжетам.

Важно понимать, что применение эволюционных моделей и расовых теорий к объяснению социального развития не осознавалось в конце 19 в. как этически неприемлемое – наоборот, это казалось «новым словом в науке» и значительным шагом вперед в познании сущности человеческой истории. Политическая практика 20 века, трагические итоги деятельности фашистских режимов, попытавшихся превратить эти теории в руководство к действию, наложили на «идейных предшественников» фашизма (каковым, в принципе, вполне можно считать Фиске) своеобразную каинову печать. Однако Фиске был скорее националистически настроенным интеллектуалом, пытавшимся исторически обосновать захватившую и покорившую его сознание теорию эволюции, нежели ксенофобом и сторонником радикальных политических решений. Он не призывал уничтожать «неполноценные» расы и политические институты – он был уверен, что неумолимые законы естественного отбора сделают это и без рационального человеческого вмешательства.

Как уже было сказано, сообщество американских историков-профессионалов никогда не принимало Фиске всерьез, в этом плане его статус можно сравнить со статусом некоторых современных российских популяризаторов, например Э. Радзинского (хотя известность последнего имеет несколько иное происхождение – Фиске увлек американскую публику новой красивой интерпретацией, Радзинский же воспользовался «историческим голодом» постсоветского читателя, которому нужна была не столько новая интерпретация, сколько новая информация о «белых пятнах истории»). Фиске всю жизнь сознательно держался в стороне от исторической корпорации (не участвовал в конференциях исторических ассоциаций, отказывался от членства в редколлегиях и т. п.) хотя, по свидетельству биографов, втайне сильно желал академического признания.

Сегодня, несмотря на суровый приговор коллег по цеху, литературное наследие Фиске приобретает новую актуальность, теперь уже как факт истории развития американской общественно-политической мысли – уж слишком сильно некоторые его идеи перекликаются с современными американскими внешнеполитическими установками.

Герберт Адамс
(Herbert Baxter Adams)
(1850—1901)

Герберт Адамс

Выходец из Новой Англии, Герберт Б. Адамс не принадлежал к знаменитому «клану Адамсов», давшему Америке двух президентов и нескольких известных политиков и литераторов. Его родители были людьми скромного достатка и образования, однако приложили все усилия для того, чтобы дать образование своим детям.

После окончания Амхерст колледжа в 1873 г. Адамс заслужил право продолжить образование в Германии. Гейдельбергский университет в середине 1870-х гг. произвел на молодого американца неизгладимое впечатление. Вернувшись в США, и приступив к преподавательской работе в университете Джонса Гопкинса, Адамс стал одним из основных проводников «германского влияния» в американской историографии

Германская историческая наука в это время держалась на трех «китах»: критическом методе, «органической» теории происхождения государства (которая, в отличие от теории «общественного договора», определяла в качестве первостепенного фактора в создании политических институтов не свободную волю людей, а воздействие географической среды, «почвы» и формирующихся на ней традиций) и «тевтонской» теории, гласящей, что корни современных европейских обществ следует искать в полумифической древнегерманской общине. Сходство социально-политических институтов разных стран «тевтонцы» были склонны объяснять через расовое, «арийское» единство населяющих их народов, и уже тогда ходили разговоры об «особом политическом предназначении» арийской расы, которая в сфере политики должна была повторить успехи семитов в сфере религиозной. Адамс, попав под сильное влияние германских профессоров, попытался приложить их тезисы к американской истории.

Итогом стала серия публикаций, наибольшую известность из которых приобрела монография «Германское происхождение городов Новой Англии» (1882). В ней, как следует из названия, Адамс обосновывал точку зрения, согласно которой не только немецкие и английские, но и американские политические институты восходят к древнегерманскому, «тевтонскому» прототипу.

При всей своей логической привлекательности и соответствии «духу эпохи», с ее позитивизмом и социал-дарвинизмом, «тевтонская» теория в Америке не прижилась. Методологической актуальности оказалось недостаточно для преодоления «национального» тренда в исторической мысли, вступающего в противоречие с тезисом о несамостоятельном происхождении базовых американских политических ценностей.

Однако роль Герберта Адамса в американской историографии вовсе не исчерпывается «тевтонской теорией». Адамса считают одной из ключевых фигур в процессе трансформации американского исторического знания от «литературной» к «научной» стадии. Академические подходы также были заимствованы Адамсом у его немецких учителей. Уже сама форма монографических исследований, которые выходили из под пера Адамса, являлась для того времени революционной и новаторской. До Адамса большинство американских историков полагали, что историческое сочинение – это просто одна из форм литературной беллетристики, и при их написании следует руководствоваться, прежде всего, общепризнанными литературными стандартами. Адамс, не отказываясь полностью от литературных «красот», однозначно сместил акцент в сторону стандартов научных, построения текста в соответствии с избранной научной методологией.

Руководя семинаром для магистрантов в университете Джонса Гопкинса он прививал им «критический» метод, учил грамотной работе с источниками, приветствовал аналитическое построение собственных исследований. Известнейшие историки рубежа 19 – 20 вв. Ф. Тернер, Ч. Эндрюс, В. Вильсон (будущий президент США) участвовали в работе этого семинара и считали себя учениками Адамса.

Г. Б. Адамс являлся одним из инициаторов и главных участников создания в 1883—1884 гг. Американской исторической ассоциации (АИА), которая по сей день остается главной профессиональной ассоциацией американских историков. В течение первых 15 лет существования АИА Адамс являлся ее ученым секретарем.

В современных историографических обзорах Адамсу не часто уделяется специальное внимание, авторы обычно ограничиваются парой фраз о том, что «тевтонская теория» была полностью опровергнута последующими поколениями исследователей. Однако его организационные усилия, роль главного координатора профессиональной корпорации американских историков в период ее формирования, заставляют вспоминать Адамса и ссылаться на его высказывания по поводу всех сколь-нибудь значимых процессов в исторической науке США последних десятилетий 19 в. Тяжелая болезнь и преждевременная смерть в 1901 г. не позволили Герберту Адамсу довести свою карьеру до логического завершения и возглавить университет Джонса Гопкинса, которому он посвятил всю свою профессиональную биографию и с которым ассоциируется именно то научное, академическое направление в развитии американского высшего образования, которое Г. Адамс, по сути дела, олицетворял.

Эдвард Чаннинг
(Edward Channing)
(1856—1931)

Эдвард Чаннинг

После смерти Эдварда Чаннинга в 1931 г. в некрологах писали, что он, по-видимому, был последним историком, в одиночку решившимся на написание многотомной истории США «с начала времен» до современности. Так оно и вышло. Шесть томов «Истории Соединенных Штатов Америки», которые Чаннинг опубликовал с 1905 по 1925 гг. стали последним предприятием подобного рода. Чаннинг планировал написать восемь томов, доведя изложение до 1920-х гг., но не успел, остановившись на периоде Гражданской войны 1861—1865 гг. Но и эти тома потребовали от него поистине героических усилий. По воспоминаниям коллег и учеников, Чаннинг уделял написанию «Истории…» все свободное время, отказываясь от административных обязанностей, социальных контактов и даже посещений церкви по воскресеньям.

Судьба Э. Чаннинга сложилась достаточно гладко. Родился он в состоятельной новоанглийской семье с длинной, по американским меркам, родословной, уходящей вглубь колониального периода. Образование Чаннинг получил в Гарвардском университете, с которым, впоследствии, была связана вся его профессиональная жизнь. Лишь на несколько лет, для завершения образования, он покинул Америку, а получив степень в Кембридже, с 1883 и до выхода на пенсию в 1929 году преподавал историю в своей Альма-матер.

По своему подходу к историческим штудиям, Чаннинг был не совсем типичен для «прогрессистской» эпохи конца 19 – начала 20 веков. Он не признавал аналитическую историю, не любил строить теории, выискивать «движущие силы» исторического процесса. Однако классический нарративизм в начале 20 в. уже не мог рассматриваться в качестве достойной альтернативы. Чаннинг попытался представить себя сторонником «объективной истории», истории, построенной на фактах, и свободной от каких бы то ни было политических «уклонов». Эта установка и определила стиль его работ: часто несколько сумбурный, излишне сосредоточенный на мелких деталях в ущерб «серьезным» сюжетам. Некоторая «отрывистость» изложения, возможно, объяснялась еще и тем, что Чаннинг страдал от спазмов кистей рук и был вынужден не писать, а диктовать свои тексты.

Единственная общая интерпретация американской истории, которую допускал Чаннинг, происходила из его юношеских увлечений социал-дарвинизмом. Развитие человеческого общества, по Чаннингу, это постоянная эволюция, прогресс, неизбежное торжество объединяющих тенденций над партикулярными. С таких позиций, главное событие истории США 19 в. – это коммуникационная революция, строительство каналов и железных дорог, и последовавшая за этим индустриализация. Чаннинг остро полемизировал со своим коллегой по Гарварду Ф. Тернером, который усматривал логику развития американского государства не во всё большем «единении», а в постоянном воздействии фронтира на эволюцию общественных институтов и национального сознания.

Первые тома главного труда Чаннинга сразу после публикации были подвергнуты ожесточенной критике за «недостаточное внимание к социальным силам, действующим в истории». Как мы помним, общественным настроениям той поры гораздо больше соответствовал бестселлер Ч. Бирда «Экономическая интерпретация американской конституции» (1913), и у американских историков в моде были формулировки, которые впоследствии станут основой профессионального жаргона советских обществоведов. Начиная с пятого тома своей «Истории…», Чаннинг попытался «исправиться», уделив основное внимание социальному развитию и культуре. Однако и тут его обвинили в «рассмотрении социальных процессов в отрыве от политики и экономики». В общем, по признанию большинства критиков, вместо «широкого полотна» американской истории у Чаннинга получилась довольно пестрая мозаика, да к тому же «с новоанглийским уклоном» – то есть, как Чаннинг ни стремился к объективизму, некоторая местечковость взгляда на историю у него все-таки проявилась. Но по прошествии десятилетий вклад Чаннинга в американскую историографию уже мало кем подвергается сомнению. Его шеститомник несколько раз переиздавался, а недостаточная глубина интерпретаций из недостатка обращалась в достоинство, по мере «развенчания» различных исторических подходов и теорий.

Фредерик Тернер
(Frederick Turner)
(1861 – 1932)

Фредерик Тернер

Весьма символично, что Фредерик Тернер произнес свою знаменитую речь о роли фронтира (границы освоенных земель) в американской истории в том же году (1893), когда скончался последний классик американской историографии 19 века Ф. Паркмен. Исторические труды Тернера можно рассматривать как своеобразную антитезу сочинениям Прескотта, Бэнкрофта и Паркмена, они построены на совершенно иных философских и методологических основаниях.

В литературе о Тернере совсем немного внимания уделяется его биографии. Он не совмещал научную карьеру с занятием политических должностей, как Бэнкрофт, не должен был превозмогать себя, борясь с тяжелыми недугами, как Прескотт и Паркмен. Тернер был, пожалуй, одним из первых историков «современного» типа, всю жизнь проработавшим в университете, сначала Висконсинском (1885 – 1910), затем Гарвардском (1910 – 1924), а на пенсии занимавшим пост ассоциированного сотрудника в одной из калифорнийских библиотек.

Интерес Тернера к теме фронтира и «Дикого Запада» легко объясним – в детские годы его родной Висконсин как раз и являлся самым что ни на есть «диким» Западом. Однако его отец был человеком достаточно просвещенным, редактором газеты и политиком местного масштаба, поэтому Тернеру удалось получить неплохое образование – степени бакалавра и магистра в Висконсинском университете, а докторскую в университете Джонса Гопкинса (1891).

В первой же своей научной работе, «Значение истории» (1891) Тернер выдвинул тезис, который не теряет своей актуальности и сегодня: «каждая эпоха переписывает историю заново, в соответствии с изменившимися условиями». Таким образом, пониманию истории как некого объективного, неизменного знания, которое постепенно открывается нам по мере изучения исторических источников, был брошен решительный вызов.

Едва ли не в большей степени, чем историком, Тернера можно назвать обществоведом. История интересовала его не сама по себе, а как инструмент для решения современных проблем. Изучение истории привело Тернера к острому осознанию американской исключительности. Его наставник в университете Джонса Гопкинса, Герберт Адамс, был сторонником теории германского и англо-саксонского происхождения основных американских институтов. Однако Тернер выступил с резкой критикой подобного подхода. В программном докладе на ежегодном собрании Американской исторической ассоциации 1893 г. в Чикаго он выдвинул идею фронтира как главного источника своеобразия американской цивилизации. Все европейские институты, и даже сама человеческая психика, менялись в специфических американских условиях, когда огромный массив неосвоенных земель на Западе открывал перед людьми невиданные нигде в мире возможности.

Влияние «тезиса о фронтире» на американскую историографию и общественную мысль оказалось поистине огромным. И по сей день для образованной американской публики он является самым очевидным объяснением своеобразия американского характера. Профессиональные историки, конечно, давно «разгромили» такое монофакторное объяснение американского прошлого, однако в виде «исторического мифа» тезис Тернера благополучно продолжает существовать.

Для самого Тернера главной научной проблемой стало объяснение того, как следует развиваться американскому обществу после того, как фронтир, граница западных поселений, исчезла, и американцы заселили весь материк. Отвечая на этот вопрос, Тернер, одним из первых, призвал к использованию историками междисциплинарного подхода, прежде всего данных географии и статистики. В своих книгах Тернер практически полностью отошел от классического нарративизма в пользу аналитики, рассматривая, например, как территория США исторически распадалась на секции, каждая из которых отличалась особым политическим и экономическим поведением, и как этот «секционализм» влиял на развитие государства и общества («Подъем нового Запада, 1819 – 1829» (1906); «Значение секций в американской истории» (1933 г. – посмертное издание)).

Отличие Ф. Тернера от своих именитых предшественников проявилось и в том, что он не оставил после себя многотомных сочинений. Тернер был, прежде всего, мастером коротких аналитических эссе, блестящим оратором и педагогом, основателем двух наиболее известных американских исторических школ 20 века – висконсинской и гарвардской.

Чарльз Эндрюс
Charles McLean Andrews
(1863—1943)

Чарльз Эндрюс

Чарльз Эндрюс – один из основателей т. н. «имперской школы», направления американской исторической мысли, представители которого считали необходимым рассматривать историю английских колоний в С. Америке как составную часть истории Британской империи. По мнению Эндрюса, а также его коллег-единомышленников Г. Осгуда и Дж. Бира, логика развития колониальных обществ в С. Америке может быть раскрыта только через исследование их места и роли в более широкой социально-политической и экономической системе, каковую представляла собой английская колониальная империя. Комплекс противоречий, который привел в итоге к образованию независимых Соединенных Штатов, сформировался, главным образом, в результате процессов «имперского» масштаба (например, ухода из С. Америки держав-конкурентов Великобритании после Семилетней войны 1756—1763 гг.). Внутренняя история колоний, конечно, также имела определенное значение, но, по большому счету, она являлась как бы системой более низкого уровня, системой внутри системы. Получалось, что неэффективность британской колониальной администрации оказала гораздо более серьезное влияние на ход революционных событий, чем таланты американских борцов за независимость и отцов-основателей. Империя, страдающая от серьезных институциональных проблем, должна была распасться – и она распалась. По мнению Эндрюса, в политическом развитии колоний можно заметить лишь один существенный для судеб империи феномен – усиление влияния местной законодательной власти. Власть колониальных легислатур росла с каждым десятилетием, и в конце концов наступил момент, когда лондонская администрация не смогла ничего этой власти противопоставить.

Не слишком патриотичная теория, отодвигающая на второй план традиционных героев американской историографии, вряд ли могла завоевать признание специалистов и широкой публики, если бы ее формулированию и распространению не сопутствовали некоторые особые обстоятельства.

Во-первых, Эндрюс и другие «имперцы» проводили свои исследования в период, когда старинный англо-американский антагонизм отошел на второй план, сменившись взаимной заинтересованностью в сотрудничестве на международной арене. Никаких сомнений в том, что США это великое государство, отстоявшее свое право на существование в горниле великих свершений и испытаний 19 в. (территориальной экспансии, Гражданской войны, промышленной революции) ни у кого не оставалось. В таких условиях американцы в принципе были готовы согласиться с очевидным обстоятельством, что когда-то давно, в колониальную эпоху, они были всего лишь частью какого-то большого и «неамериканского» целого.

Второй причиной, заставившей американцев уважительно относиться к имперской школе, стала ее постулируемая «научность», использование строгих методов и организационных форм, опора на новые академические центры (Эндрюс учился в аспирантуре в университете Джонса Гопкинса, где его учителем был Г. Б. Адамс, а с 1910 по 1931 гг. был профессором Йельского университета). Подчеркивая отличия своего подхода от подходов предшественников, Эндрюс не упускал случая обвинить их в «недисциплинированности ума», игнорировании доступных свидетельств, политической ангажированности, популяризаторстве и мифотворчестве. Особенно часто от Эндрюса по всем названным пунктам доставалось Дж. Бэнкрофту, который был для него настоящим символом «ненаучной» истории.

Стремлению Эндрюса к объективности и аполитичности как будто содействовала судьба – с середины 1890-х гг. он стал быстро терять слух и все реже появлялся на публике. Впрочем, на его преподавательскую деятельность в Йеле это обстоятельство серьезного влияния не оказало.

Ведя довольно замкнутый образ жизни, Эндрюс всего себя отдал научному творчеству – его полная библиография включает десятки монографий и сотни статей. Наиболее известные его труды это «Колониальные предпосылки английской революции» (первое издание вышло в 1924 г.), четырехтомник «Колониальный период американской истории» (1934—1938), несколько пособий по работе в лондонских архивах, с подробными описаниями фондов и практическими советами для исследователей (опубликованы в 1908—1914 гг. Сам Эндрюс считал эти пособия своим важнейшим вкладом в историческую науку).

Эндрюс был признан современниками (в 1925 г. он удостоился почетного председательства в Американской исторической ассоциации, в 1935 – Пулитцеровской премии за первый том «Колониального периода…»), и до сих пор его считают одним из наиболее авторитетных исследователей истории английских колоний в С. Америке. Что же касается «имперского» подхода, то его «звездный час» уже явно позади, внимание американских историков снова сместилось на изучение внутренних феноменов и более глубокий анализ структур колониального общества. Сугубо политический институциональный подход Эндрюса был подвергнут критике историками-прогрессистами еще при жизни автора, некоторые радикальные сторонники экономической интерпретации истории США даже обвиняли его в «службе правящему классу». Впрочем, Эндрюс, когда-то сам посвятивший немало сил развенчанию методов предшественников, был готов к такому повороту событий и воспринял критику вполне философски.

Вернон Паррингтон
(Vernon Louis Parrington)
(1871—1929)

Вернон Паррингтон

Вернон Паррингтон – это пример автора, приобретшего широкую известность благодаря одной единственной книге, которую, вследствие неожиданной смерти, он даже не успел полностью опубликовать. Эта книга – «Основные течения американской мысли». Первые два тома вышли в 1927 г. и в 1928 г. Паррингтон успел получить за них престижную Пулитцеровскую премию. Третий, незавершенный, том увидел свет в 1930 г.

Чем же объясняется феноменальный успех «Основных течений…»? Почему Паррингтона, всю жизнь проработавшего на кафедрах филологии провинциальных университетов и не получившего никакого исторического образования, считают одним из величайших американских историков? Притом, что кроме основного труда, он опубликовал лишь несколько коротких заметок по истории американской литературы и десяток книжных рецензий?

Объяснение, по-видимому, следует искать в новаторском подходе Паррингтона к рассмотрению истории идей, и в последовательном отстаивании им весьма радикальной авторской позиции. Паррингтон сделал в своей книге то, к чему впоследствии настойчиво призывали своих подопечных учителя литературы советских школ – увязал развитие идейных и литературных течений с социально-экономическими и политическими обстоятельствами жизни их творцов. При этом симпатии самого Паррингтона были на стороне тех авторов, которых он называл «либеральными», противопоставляя их «консервативным». В одном из писем Паррингтон даже признался, что симпатичных ему мыслителей правильнее было бы называть «радикалами», а не «либералами». Неудивительно, что трехтомник Паррингтона был переведен на русский язык и издан в СССР в 1962 г. (с грифом «для научных библиотек»). Хоть и под рубрикой «буржуазного мыслителя», Паррингтон вполне соответствовал многим советским канонам.

В самих же США ко времени советского издания про Паррингтона стали постепенно забывать. Прогрессистская школа в историографии с ее вниманием к социально экономическим конфликтам и противоречиям уступила позиции сторонникам «теории консенсуса», а литературоведы переключились с изучения социальных обстоятельств возникновения литературных произведений на их внутреннее содержание.

С тех пор американских исследователей творчества Паррингтона, в основном, занимал вопрос – каким же образом сын консервативного республиканца, выходец из американской глубинки (Паррингтон родился в Иллинойсе, молодость провел в Канзасе, получил бакалаврскую степень в Гарварде и затем работал преподавателем литературы в университетах штатов Канзас, Оклахома и Вашингтон), пришел к радикальной критике капитализма? Первоначально считалось, что Паррингтона «сбили с пути» канзасские популисты, однако впоследствии выяснилось, что крутой поворот во взглядах Паррингтона произошел только в последний период его жизни, во время работы в Сиэтле (с 1908 г.). Похоже, что Паррингтон попал под серьезное влияние историков-прогрессистов (Бирда, Тернера и их последователей) и применил метод социальной критики к доселе необработанному идейно-литературному полю, что и принесло ему громкий успех.

Интересно, что в современной статье в Википедии, заслуги Паррингтона как историка и литератора отмечены лишь наравне с его вкладом в развитие американского футбола. Паррингтон всю жизнь был большим поклонником спорта, тренировал университетские команды, кроме футбола был также большим мастером игры в бейсбол. Образ тренера и спортсмена вполне сочетается с его «демократическим» взглядом на историю американской мысли.

Карл Беккер
(Carl Becker)
(1873 – 1945)

Карл Беккер

Имя Карла Беккера в американской историографии обычно ассоциируется с несколькими фразами-формулами, которые поначалу могли восприниматься как изыски литературного стиля историка, но затем стали фундаментом целых историографических направлений. Наиболее известны две такие формулировки. Рассуждая о борьбе американцев за независимость от Англии, Беккер написал в своей докторской диссертации («История политических партий в провинции Нью-Йорк, 1760—1776», защищена в 1907, опубликована в 1909 г.): «американцы сражались не только за управление страной (home rule), но и за то, кто будет ею управлять (who should rule at home)». Эта игра слов вошла в историю как «тезис Беккера», и стала одним из основополагающих принципов набирающей тогда силу прогрессистской историографии, с ее интересом к социально-экономическим и социально-политическим обстоятельствам Войны за независимость и американской истории в целом.

Другая, не менее известная фраза Беккера, содержится в книге «Декларация независимости: исследование истории политических идей» (1922). После внимательного изучения идейных оснований знаменитого текста, Беккер пришел к выводу, что «революция совершилась в сознании людей до того, как стала плодом их рук». Формулировка настолько понравилась самому Беккеру, что он без изменений вставил ее в текст опубликованного им в 1932 г. школьного учебника «Новая история», причем в главу, посвященную не американской, а французской революции. «Сознание, которое определяет бытие» – данный подход набирал в середине 20 века все большую популярность. Американские «историки идей», также как и прогрессисты, стали считать Беккера одним из мэтров своего научного направления.

В 1931 г. Беккер был удостоен почетного председательства в Американской исторической ассоциации и в традиционном обращении выдвинул еще один тезис, который сегодня рассматривается многими исследователями как базовый для постмодернистского направления историографии. Доклад Беккера назывался «Каждый человек – сам себе историк». В 1935 г. Беккер опубликовал книгу с аналогичным названием. Конечно, сама идея была не нова. Среди первых ее пропагандистов в американском научном сообществе называют Ф. Тернера, который, кстати говоря, был преподавателем Беккера в Висконсинском университете (Беккер поступил туда как раз в год выдвижения Тернером знаменитого тезиса о фронтире в 1893 г.) Релятивизм, отрицание объективного характера исторического знания и, отсюда, строго научного подхода к историческому исследованию, невозможность «осознанного отчуждения» от эпохи, в которой живет историк, понимание исторического факта как «ментального конструкта» – все эти утверждения в начале 1930-х гг. уже нельзя было считать оригинальными, однако Беккеру удалось представить их последовательно и со свойственной ему афористичностью. Он назвал историю «полезным мифом», который заново создается «Мистером Каждым-из-нас» и помогает ему социализироваться, а миссия профессионального историка состоит в том, чтобы предоставить остальным членам общества качественный «строительный материал человеческой памяти», и обеспечить гармонию «исторического мифа» с современными социальными задачами.

В тот же период Беккер публикует еще одну книгу, которую часто вспоминают и цитируют по сей день. Она была посвящена уже не столько американской, сколько европейской «истории идей»: «Небесный град философов восемнадцатого века» (1932). Оставаясь верным себе, Беккер вновь производит на свет красивую и провоцирующую формулировку: философы рационалисты 18 века в гораздо большей степени, чем считалось раньше, были философами христианскими, вера и разум воздействовали на их строй мышления практически в равной степени, без заметного перевеса в сторону последнего. Свой вывод Беккер, в числе прочего, обосновывал данными своеобразного «контент-анализа» философских дискурсов различных эпох (хотя, конечно, самого понятия «дискурс» Беккер не использовал). Вот одна популярная цитата из этой книги: «В тринадцатом веке ключевыми словами, без сомнения были Бог, Грех, Благодать, Спасение, Царство Небесное и т. п. В девятнадцатом веке – Материя, Факт, Фактическая обоснованность, Эволюция, Прогресс. В двадцатом веке – Относительность, Процесс, Приспособление, Функция, Комплекс. В восемнадцатом веке словами, без которых ни одна просвещенная персона не могла придти к окончательным выводам, были Природа, Естественный Закон, Первопричина, Разум, Чувство, Гуманизм, Совершенство». В подобной попытке вычленения «понятий, в которых мыслят себя различные эпохи» Беккер, несомненно, предвосхитил еще одно направление постмодернистских штудий.

Беккер был выходцем из семьи довольно состоятельного фермера из штата Айова, учился в Висконсинском и Колумбийском университетах, большую часть своей преподавательской карьеры провел в Корнельском университете (1917—1941), четырнадцать лет работал в университете Канзаса (1902—1916). Беккер никогда не считал работу со студентами своим приоритетом, несколько раз прямо заявлял, что «не считает себя специалистом в сфере преподавания истории». Вместе с тем, его учебники, популярные статьи и книги пользовались неизменным успехом. Также Беккер всегда отрицал свою принадлежность к какому-то одному историографическому направлению. Занятия «историей идей» перемежались у него с интересом к социальной и политической истории, психологическим портретам исторических деятелей. Про Беккера говорили, что он «поставил психологию на службу исторической науки, причем без использования странных психологических терминов» (М. Корти). В совокупности, достижения К. Беккера позволяют считать его одной из наиболее значимых фигур в американской историографии 20 века.

Чарльз Бирд
(Charles A. Beard)
(1874 – 1948)

Чарльз Бирд

Чарльз Бирд родился в штате Индиана, в состоятельной семье. Мировоззрение Бирда формировалось в кризисные для Америки 1890-е гг., когда многим казалось, что пороки индустриализации и урбанизации, безудержный рост монополий, похоронят под собой американскую демократию. В качестве реакции на издержки «дикого капитализма» в США зародилось «прогрессистское» движение, участники которого выступали за рациональное осмысление и преодоление социальных проблем.

С самого начала своей литературной карьеры Бирд заявляет о себе как убежденном прогрессисте. Его первая книга вышла в 1901 г. и называлась «Индустриальная революция». Писал ее Бирд, находясь в Англии, куда поехал в 1898 г. для завершения образования в Оксфордском университете. Считается, что именно в Оксфорде молодого Бирда увлекла идея о возможности обуздания власти крупных корпораций с помощью государственного регулирования, которая и стала стержневой в «Индустриальной революции».

Вернувшись в США, Бирд защитил докторскую диссертацию в Колумбийском университете, и с 1904 г. стал преподавателем истории и политологии. В 1910 г. он публикует учебник «Американское правительство и политика», который пользовался популярностью у нескольких поколений студентов. Но по-настоящему знаменитым его сделала книга, вышедшая в 1913 г. – «Экономическая интерпретация конституции США». В определенной степени эта известность базировалась на скандальности выводов – по Бирду получалось, что отцы-основатели американского государства при обсуждении проекта конституции руководствовались вовсе не принципом общественного блага, а своекорыстными экономическими интересами. Новая федеральная конституция была нужна, прежде всего, держателям государственных ценных бумаг, банкирам, купцам и плантаторам, всем тем, чей бизнес и финансовое процветание напрямую зависели от укрепления центральной власти. Бирд обнаружил, что и в процессе созыва конституционного конвента, и в ходе ратификации новой конституции, простой американский народ, для которого укрепление власти означало, прежде всего, ужесточение налоговых и кредитных механизмов, был отодвинут «на обочину истории». Многочисленные недемократические цензы, «келейность» обсуждения на ключевых стадиях, превратили конституционный процесс в фикцию и профанацию демократии. Отцы-основатели, по сути дела, обманули американцев и навязали им политический строй, выгодный лишь узкой элитарной группировке.

Бирд рассчитывал, что подобное ниспровержение авторитетов позволит американским политическим лидерам-прогрессистам более решительно атаковать корпорации, и тем самым реформировать общественное устройство в сторону большей демократичности. Противостояние общественного и индивидуального интереса, доказывал Бирд, проходит красной нитью через всю историю США, и государство должно твердо встать в этой борьбе на сторону общества. При этом основными носителями общественного интереса у Бирда выступали мелкие и средние собственники, а корыстными индивидуалистами были обладатели крупных капиталов (слово «капиталист» являлось для Бирда почти таким же ругательным, как для Ленина).

Через несколько лет, в 1917 г. Бирд, в знак протеста против увольнения нескольких своих коллег за антивоенные выступления, также уволился из Колумбийского университета, и до конца жизни превратился в «вольного художника», занимаясь научной, литературной и общественной деятельностью. Вместе с женой, Мэри Бирд, они написали фундаментальное четырехтомное исследование по американской истории («Подъем американской цивилизации» в 2 тт. (1927), «Америка на половине пути» (1939), «Американский дух» (1943)), а также опубликовали несколько кратких популярных учебников. Эти книги принесли Бирдам успех у широкой читающей публики. Однако и здесь Бирд придерживался своей радикальной экономической интерпретации. В частности, он назвал Гражданскую войну 1861—1865 гг. «второй американской революцией», которая заключалась в торжестве северных капиталистов над южными плантаторами в борьбе за экономические интересы, и переходе от «аграрного» к «индустриальному» периоду развития американской цивилизации.

Другим важным направлением творчества Бирда с начала 1930-х гг. стали занятия теорией исторического знания, и в этой области он также предложил весьма радикальную интерпретацию, бросающую вызов господствующим взглядам. Речь идет о концепции исторического релятивизма, которая была в наиболее четкой форме изложена Бирдом в его президентском обращении к Американской исторической ассоциации в 1933 г. Бирд поразил слушателей, не просто констатировав зависимость результатов исследования от личности историка, его социального и экономического положения, политических взглядов, особенностей психологической организации (подобные идеи у этому времени уже не были особенно оригинальными), но и призвав ученых коллег сознательно подстраивать свое творчество под нужды эпохи, не бояться менять прошлое с целью позитивно воздействовать на настоящее. Такой «презентистский» подход вызвал бурную многолетнюю дискуссию, в ходе которой Бирду серьезно доставалось от многих известных историков, включая С. Морисона и Р. Хофстэдтера.

С середины 1930-х гг. Бирд стал одним из наиболее рьяных критиков активной внешней политики президента Ф. Рузвельта с изоляционистских позиций. В своей последней книге, «Президент Рузвельт и вступление в войну, 1941», вышедшей в 1948 г., Бирд утверждал, что Рузвельт хитростью и обманом втянул Америку в войну с Японией и Германией. Подобный радикализм привел к падению популярности Бирда, историки «школы консенсуса» подвергли развенчанию и его внешнеполитический изоляционизм, и экономическую интерпретацию американской истории.

Впрочем, с тех пор идеи Бирда периодически вновь привлекали интерес, и по степени воздействия на американскую историческую мысль 20 в. Бирда можно сравнить разве что с Ф. Тернером. Его книги не просто породили мощнейшую историографическую дискуссию, они еще и задали тематические и интерпретационные рамки для творчества нескольких поколений историков.

Сэмьюэл Морисон
(Samuel Morison)
(1887—1976)

Сэмьюэл Морисон

После смерти Сэмьюэла Морисона в 1976 г. было много разговоров о том, что вместе с ним умерла классическая, «нарративная» история. Действительно, почти непостижимым образом, Морисону удалось, в окружении сменяющих друг друга на протяжении 20 века «новых подходов» к исторической науке, сохранить в своих книгах верность трем базовым принципам. Эти принципы – повествовательность, биографичность, отказ от масштабных интерпретаций и объяснительных теорий.

Морисона принято считать одним из самых работоспособных американских историков 20 в., из под его пера вышли десятки книг и учебных пособий. Профессиональная биография Морисона была связана с Гарвардским университетом, где он в 1908 г. получил степень бакалавра, в 1912 г. – доктора, и затем более сорока лет (до 1955 г.) преподавал историю.

Морисон был выходцем из аристократического бостонского семейства, с детства увлекался морем, кораблями, лошадьми и дальними путешествиями. Это в значительной степени повлияло на его исторические изыскания. Одна из его первых книг была посвящена морской истории родного штата («Морская история Массачусетса», 1921), за биографию Колумба («Адмирал Океана», 1942) Морисону была присуждена Пулитцеровская премия, а с 1947 по 1962 г. он издал 15 томов «Истории морских операций США в годы Второй мировой войны». Морисон не был кабинетным ученым, он лично повторил многие плавания прославленных первопроходцев, а во время Второй мировой войны был командирован президентом Ф. Рузвельтом в зону боевых действий в качестве официального историка. Впоследствии, за работу в этом качестве, Морисону было присвоено звание контр-адмирала.

Однако не следует думать, что литературное наследие Морисона может заинтересовать лишь моряков и военных. Морисон известен и как автор классических общих трудов по истории США – «Рост американской республики» (1930 г. – совместно с Г. Коммаджером), «Оксфордская история американского народа» (1965) и др. Эти книги и по сей день включаются в программу обязательного чтения для студентов-историков в американских университетах.

Если основоположники американской исторической науки могли в 19 веке излагать свои мысли в простом повествовательном стиле как нечто само собой разумеющееся, для С. Морисона такой подход означал своеобразный вызов новомодным научным тенденциям. В 1920—1940-е гг. расцвет переживала прогрессистская школа, с ее стремлением объяснить исторические события столкновением экономических интересов различных социальных групп. Морисон же постоянно подчеркивал в своих трудах, что специфика ситуации, особенности характера и воспитания основных действующих лиц, их политические взгляды оказывали гораздо более ощутимое непосредственное воздействие на ход истории. И что любая теория не выдерживает испытания историческими фактами. Впрочем, к прямой полемике с оппонентами Морисон обращался крайне редко, он просто игнорировал большую часть выводов коллег, которые не стыковались с его видением исторического прошлого.

Важнейшим аргументом в пользу Морисона всегда являлся его литературный стиль: простой, последовательный, легко воспринимаемый независимо от сложности рассматриваемого предмета. Любой исторический сюжет он мог представить в ясном и законченном виде, оставляющим у читателя ни с чем не сравнимое чувство понимания происходящего. Конечно, такое понимание было в значительной степени иллюзорным. В этом смысле характерна критика Морисона со стороны «левых» историков, которой он подвергся в конце жизни. В числе прочего, Морисона обвинили в искажении истории взаимоотношений черных и белых американцев: он долгое время не хотел убирать из переизданий «Роста американской республики» пассаж о том, как хорошо жилось рабам в южных штатах до Гражданской войны и освобождения.

Так или иначе, книги Морисона по-прежнему остаются одним из лучших пособий для начинающих исследователей американской истории. По крайней мере, до тех пор, пока «умершая» нарративная история не воскреснет и не подарит нам достойную альтернативу.

Уолтер Уэбб
(Walter Prescott Webb)
(1888—1963)

Уолтер Уэбб

Историк американского Запада, предложивший несколько оригинальных интерпретаций роли фронтира в американской и мировой истории, Уолтер Уэбб к концу жизни стал одним из самых уважаемых людей в своем родном штате Техас. Здесь он родился, в семье фермера, работал учителем в школе, а затем 40 лет преподавал историю в Техасском университете. В 1959 г. он стал первым профессором из университета южного штата, избранным председателем Американской исторической ассоциации.

Начало карьеры У. Уэбба было не слишком стремительным. После устройства на работу преподавателем Техасского университета в 1918 г. он более десяти лет был малозаметен, опубликовал несколько ничем не примечательных статей, а в 1922—1923 гг. безуспешно пытался получить докторскую степень в университете Чикаго.

Однако похоже, что за этим безрадостным фоном скрывалось нечто большее, творческая энергия Уэбба сжималась в пружину, которая распрямилась в 1931 г., с публикацией книги «Великие равнины», дискуссии вокруг которой не утихали несколько десятилетий. В «Великих равнинах» У. Уэбб изложил свое понимание американской истории, опирающееся на знаменитый «тезис о фронтире» Ф. Тернера, но довольно существенно его скорректировавшее. Согласно Уэббу, движение американской цивилизации на запад четко распадается на две фазы – до, и после достижения условной линии, проходящей по сорок восьмому меридиану. За этим пределом начинался совершенно особый географический и историко-культурный регион – «Великие равнины», или, иначе, «Великая американская пустыня», который был явно «не по зубам» первому поколению переселенцев, и они стремились как можно быстрее его преодолеть в своем движении к географически более привычным районам тихоокеанского побережья. У. Уэбб писал, что традиционная, «первая», американская цивилизация, образовавшаяся между Атлантическим океаном и р. Миссисипи, держалась на трех основаниях – земельных, водных и лесных ресурсах. На просторах Великих равнин обнаруживалась только одна из этих опор – земля, да и та требовала от обрабатывавшего ее фермера несоизмеримо больших забот и усилий. Кочевые индейцы, охотники на бизонов, также представляли гораздо большую угрозу и проблему, нежели их восточные собратья.

Таким образом, «Великая американская пустыня» бросила американцам своеобразный технологический и культурный вызов, ответить на который можно было только внеся существенные изменения во многие базовые цивилизационные установки. Природа была покорена, проблема транспорта решена с помощью железных дорог, изгороди, в условиях отсутствия леса, стали делать из колючей проволоки, воду добывать с помощью глубоких колодцев и ветряных мельниц, а на воинственных индейцев неизгладимое впечатление произвел многозарядный револьвер системы «Кольт». Дикий Запад перестал быть диким, но и преобразовавшие и подчинившие его себе американцы стали совершенно другими.

Впоследствии, многие критики концепции Уэбба указывали, что называть сорок восьмую параллель главным, и чуть ли не единственным фронтиром, не совсем верно. Перемещение через Аллеганские горы также, в свое время, потребовало от американцев немалых усилий и многое изменило в их жизненном укладе. Кроме того, Уэбба обвиняли в чрезмерной любви к широким обобщениям, отказе от тщательного исследования реальных обстоятельств освоения западных земель. Как пошутил один автор: «Уэбб не позволяет фактам становиться на пути истины».

Уже будучи довольно известным ученым, У. Уэбб в 1937 г. опубликовал книгу «То, что нас разделяет: кризис демократии после исчезновения фронтира». Она была скорее публицистической, чем исторической, У. Уэбб попытался в ней обосновать тезис о «колониальном порабощении» Запада и Юга капиталистической цивилизацией Севера. Именно благодаря этому труду Уэбб стал восприниматься американской читающей публикой не просто как историк, но и борец за ущемленные секциональные интересы.

Третья нашумевшая книга У. Уэбба, «Великий фронтир», вышла в 1952 г. Она вызвала крайне противоречивую реакцию в академической среде, известный историк О. Хандлин прямо заявил, что У. Уэбб довел в ней идею фронтира до полнейшего абсурда. Однако многие ученые признавали эвристическую ценность очередной масштабной интерпретационной схемы, вышедшей из под пера техасского мыслителя. У. Уэбб выдвинул предположение, что все последние четыре с половиной века развития западной цивилизации – это эпоха фронтира, эпоха освоения новых пространств земного шара, доступных после открытия Америки. Именно «пограничность» ситуации, в которой оказался Запад, привела к технологической революции и стремительным изменениям в политике, экономике и культуре. Однако период фронтира, по мнению У. Уэбба, близится к завершению, поток энергии, питающий западную цивилизацию, будет только ослабевать, и человечеству надо готовиться к жизни в условиях отсутствия передовых неосвоенных рубежей.

Легко заметить, что по части слабо аргументированных обобщений У. Уэбб в этом сочинении превзошел самого себя. Критики легко обнаружили множество опровергающих гипотез, начиная от перемещения «фронтира» из сферы сугубо пространственно-географической, в иные области (например, связанные с практическим применением новых научных открытий), и до указания на космическое пространство как новый, бесконечный, фронтир. Однако следует иметь в виду, что репутация, и место У. Уэбба в историографии, обеспечены не только тремя охарактеризованными книгами, но и вполне академичными исследованиями феномена американского Запада, опубликованными в форме многочисленных монографий и статей, а также удачными, пользующимися популярностью среди студентов и преподавателей, университетскими учебниками.

Артур Шлезингер-старший
(Arthur M. Schlesinger)
(1888—1965)

Артур Шлезингер-старший

Сегодня уже довольно трудно определить, в какой степени Артур Шлезингер-старший обязан своей известностью собственным научным достижениям, а в какой – достижениям своего сына, пожалуй, самого известного в мире современного американского историка А. Шлезингера-младшего.

А. Шлезингер-ст. родился в семье немецких иммигрантов в штате Огайо. В 1910 г. окончил университет штата Огайо, затем два года обучался на историческом факультете Колумбийского университета в Нью-Йорке. Здесь одним из его учителей был знаменитый впоследствии Ч. Бирд, который привил Шлезингеру любовь к изучению социально-экономической истории. Впрочем, по утверждению некоторых биографов, Шлезингер, чьи детство и юность прошли в пестрой иммигрантской среде заштатного городка Среднего Запада, просто не мог не заинтересоваться социальными проблемами и историей «непарадной» Америки.

С 1912 г. Шлезингер преподавал историю в университете штата Огайо, затем, в 1919 г. перебрался в университет штата Айова, и, наконец, в 1924 г. был приглашен в Гарвард, где и проработал до выхода на пенсию в 1954 г. Среди публикаций А. Шлезингера-ст. обычно выделяют три книги: «Колониальные купцы и американская революция, 1763—1776» (1917), «Новые точки зрения на американскую историю» (1922), «Возвышение города, 1878—1898» (1933).

Первая из них – новаторское для своего времени, но вполне соответствующее модному прогрессистскому направлению историографии сочинение, расширяющее рамки экономической интерпретации революционного периода. Здесь Шлезингер выступил как верный ученик и последователь Ч. Бирда (чья книга по экономической интерпретации американской конституции была опубликована за четыре года до «Колониальных купцов…»).

Книга про новые направления историографии – пожалуй, самый громкий успех Шлезингера. Именно после ее публикации он был приглашен в Гарвард. Отдельные эссе, составляющие книгу, могут, с высоты сегодняшнего времени, рассматриваться как программа развития исторической науки в США в 20 веке. Шлезингер внимательно проанализировал состояние исторических исследований в США и вычленил главные, по его мнению, сюжеты – актуальные, но недостаточно изученные. В их числе оказались: влияние иммиграции на развитие американской цивилизации, роль женщин в истории, географический фактор, история технологий, интеллектуальная история и некоторые другие. По-сути, Шлезингер сформулировал в своей книге новую повестку дня исторической науки, которая во многих чертах напоминала подходы современных ему европейских историков. Перед исследователями открывалось огромное «невспаханное поле» социальной истории, которая уверенно теснила со сцены традиционную для 19 – нач. 20 вв. политическую и дипломатическую «историю событий».

Лишь некоторые темы, чрезвычайно увлекшие американских историков в 20 в., не были озвучены на страницах «Новых точек зрения…». Самый очевидный пример – изучение истории индейцев и афроамериканцев. Впрочем, впоследствии Шлезингер, исповедующий либеральные политические взгляды, всячески поощрял данное направление историографии, хотя сам этой тематикой никогда не занимался.

В наибольшей степени самого Шлезингера привлекала тема урбанизации. В стремительном росте городов после Гражданской войны он видел квинтэссенцию американской истории и прогресса американской цивилизации. Третье из упомянутых сочинений Шлезингера – «Возвышение города», было подготовлено для 13-томной «Истории американской жизни», амбициозного проекта, реализовавшегося с 1928 по 1948 гг. (Шлезингер был его соредактором). Из-за издательских проблем книга, написанная еще в начале 1920-х, в период «процветания», увидела свет зимой 1933 г. – в самый мрачный момент «Великой депрессии». Пронизывающий исследование оптимизм автора выглядел в этой ситуации несколько неуместно, что обусловило весьма сдержанную реакцию критиков.

В военные и послевоенные годы Шлезингер опубликовал еще несколько книг, но молодое поколение социальных историков уже не нуждалось в призывах и манифестах. Про роль, которую сыграл Шлезингер, стали забывать, его подходы к социальной истории характеризовались как «примитивные» и «оторванные от социологической теории». Однако, как уже было сказано, во многом благодаря усилиям знаменитого сына, А. Шлезингер-ст. по-прежнему сохраняет место в ряду мэтров американской исторической науки 20 века.

Алан Нэвинс
(Allan Nevins)
(1890—1971)

Алан Нэвинс

Алан Нэвинс вошел в американскую историографию как один из талантливейших популяризаторов в век глубокого упадка классической нарративной истории, ее замещения сухими научными (или наукоподобными) статьями и монографиями. Нэвинс начинал как журналист, его первые исторические книги были посвящены истории университета, в котором он учился на отделении английской литературы («Иллинойс», 1917) и истории газеты, в которой он работал («Ивнин Пост: Век журналистики», 1922). Желание заниматься литературным творчеством пробудилось у него в раннем детстве, во время долгих часов, проводимых в отцовской библиотеке. Нэвинс-старший, зажиточный фермер из Иллинойса (шотландец по происхождению), собрал, как считалось, одну из крупнейших книжных коллекций в своем городе. Для его сына полученное в детстве и юности книжное образование стало источником внушительной общей эрудиции, которой впоследствии он не упускал случая блеснуть.

Журналистская карьера А. Нэвинса успешно развивалась в Нью-Йорке с 1913 г. Как он потом вспоминал, газетная работа воспитала у него одно важное свойство характера – всегда соблюдать установленные сроки. Нэвинс писал много и на самые разнообразные темы. После публикации серии эссе об американских штатах в период Войны за независимость (1924) его пригласили читать лекции по истории США в Колумбийский университет, где он затем проработал до выхода на пенсию в 1958 г. (с 1931 г. в качестве профессора).

В силу довольно позднего прихода в историческую профессию, Нэвинс миновал традиционные стадии обучения в аспирантуре и написания докторской диссертации. Он так и остался «неостепененным» до конца жизни, что, впрочем, являлось для него своего рода фирменным знаком. Строгий академизм в истории был для Нэвинса «противоречием в определении», он считал недопустимым превращение исторических текстов в элитарный продукт, доступный лишь небольшой группе специалистов. История, считал Нэвинс, должна быть достоянием широкой публики и для этого исторические труды должны обладать не только научной достоверностью, но и высокими литературными достоинствами.

Нэвинс в меру сил старался реализовать собственный идеал исторической литературы, и даже в ряду весьма плодовитых авторов, которых всегда хватало в американской историографии, он выделялся своей неутомимой работоспособностью и продуктивностью. Число только исторических статей Нэвинса переваливает за тысячу, кроме того, он опубликовал несколько десятков книг, в основном биографий бизнесменов и политических деятелей, а также исследований периода Гражданской войны. Привлекала Нэвинса и новейшая история, он, в отличие от многих своих коллег, без стеснения излагал события совсем недавнего прошлого.

Увлеченность Нэвинса литературным творчеством породила множество анекдотических историй, правдивость которых сейчас уже сложно установить. Однажды, показывая гостю кабинет в своем доме, он начал демонстрировать пишущие машинки (их у Нэвинса было несколько, и он имел обыкновение работать над разными текстами, переходя от одной к другой) и так увлекся, что совершенно забыл о присутствии постороннего человека, углубившись в работу. В другой раз он пригласил друзей отобедать в его доме, и тем пришлось более получаса дожидаться хозяина, слушая доносящийся из его кабинета стук пишущей машинки. Наконец Нэвинс вышел, быстро поел, перекинулся с гостями парой фраз, и снова удалился в кабинет.

О достоинствах Нэвинса как преподавателя имеются весьма противоречивые сведения. По свидетельству многих студентов, его лекции не блистали красноречием, он был сух, категоричен и весьма строг. Нерадивые студенты его просто боялись. Вместе с тем, некоторые ученики говорят об огромном влиянии, которое оказал на них Нэвинс, и поддержке, на которую им всегда можно было рассчитывать.

Труды Нэвинса довольно сложно вписываются в историографический контекст, он не был ни явным прогрессистом, ни явным сторонником школы консенсуса, в политическом отношении симпатизировал демократической партии, хотя в целом был настроен довольно консервативно. Его биографии известных американских бизнесменов (Дж. Рокфеллера, Э. Уитни, Г Форда и др.) отличались от прогрессистских обличительных сочинений мягкостью трактовок, признанием позитивной роли, сыгранной первыми американскими миллионерами, оправданием средств, используемых ими при стремлении к благой, по мнению Нэвинса, цели. Нэвинс считал, что Америка прошла через эпоху индустриализации удивительно легко, без больших потрясений и человеческих жертв, в отличие от многих других государств. В этом он видел заслугу американских «олигархов». Неудивительно, что потомки этих олигархов финансировали Нэвинса, давали ему специальные заказы на написание биографий (именно так была написана биография Дж. Рокфеллера).

Восьмитомная история Гражданской войны («Испытание для Союза») писалась Нэвинсом с 1947 по 1971 гг. Своей главной задачей ученый считал изложение политических, экономических, социальных обстоятельств происходящего в те годы, с минимальным вниманием к чисто военным аспектам, которым, по мнению Нэвинса и так было уделено слишком много внимания в историографии. Только смерть помешала историку завершить эпопею еще двумя томами, посвященными событиям эпохи Реконструкции.

Из важных достижений Нэвинса следует также отметить ключевую роль, сыгранную им в основании одного из популярнейших журналов по американской истории, American Heritage (выходит с 1954 г.), а также активное продвижение проекта устной истории при Колумбийском университете (с 1948 г.). Эти два начинания как нельзя лучше характеризуют основной мотив творчества А. Нэвинса – историка, который хотел возродить литературные стандарты Ф. Паркмена и Дж. Бэнкрофта во времена структурализма и клиометрики.

Сэмьюэл Бимис
(Samuel Flagg Bemis)
(1891—1973)

Сэмьюэл Бимис

Сэмьюэл Бимис стал первым американским историком, специализирующимся на изучении внешней политики и дипломатии. Опубликованная им в 1936 г. «Дипломатическая история Соединенных Штатов» до сих пор считается классическим исследованием американской внешней политики конца 18—19 вв. Как написал про Бимиса один критик, «без его скрупулезных исследований того, что произошло последующие историки вряд ли смогли бы рассуждать о том почему это произошло».

Бимис не просто первым заинтересовался внешней политикой США в качестве особого предмета рассмотрения, но и настаивал на необходимости ее изучения с учетом позиций всех вовлеченных сторон, что требовало работы в архивах Англии, Франции, Испании и других государств, с которыми взаимодействовали США. Поначалу жизненные обстоятельства Бимиса слабо способствовали реализации этой установки. После получения докторской степени в Гарварде в 1916 г. ему пришлось покинуть родной Массачусетс (где прошла жизнь семи поколений его предков, не достигших, впрочем, особенного достатка и общественного положения), т. к. туберкулез, которым он заболел после путешествия в Европу, проведя ночь в холодных водах Ла-Манша из-за удара в американский корабль немецкой торпеды, требовал более сухого и теплого климата. До 1923 г. Бимис преподавал в университетах штатов Колорадо и Вашингтон, где доступ к материалам по интересующей его тематике был крайне ограничен. По мнению биографов, борьба с жизненными трудностями оказала существенное воздействие не только на характер, но и на исследовательскую позицию Бимиса, который впоследствии постоянно подчеркивал необходимость активной внешнеполитической позиции США перед лицом вызовов 20 в., важнейшим из которых он считал коммунизм.

Возвращению Бимиса на Восток способствовал успех одной из его первых книг – «Договор Джея: коммерческие и дипломатические аспекты» (1923). В этом же году Бимис перешел на работу в Институт Карнеги в американской столице, затем с 1927 по 1929 гг. он возглавлял проект Библиотеки Конгресса по копированию документов европейских архивов, имеющих отношение к США. Подобная работа, конечно же, создавала чрезвычайно благоприятную среду для проведения собственных исследований, и Бимис собрал в Европе множество интереснейших материалов. К этому времени его очередная книга («Договор Пинкни: исследование того, как Америка воспользовалась европейской смутой, 1783—1800», 1926) принесла автору Пулитцеровскую премию, и в 1927 г. Бимис стал главным редактором фундаментального многотомного исследования «Американские госсекретари и их дипломатия». Для этого издания он написал эссе о Дж. Джее и Т. Джефферсоне, но наиболее почитаемым им госсекретарем был Джон Куинси Адамс, автор знаменитой Доктрины Монро. Адамсу Бимис посвятил двухтомное исследование, за первый том которого он в 1949 г. снова был отмечен Пулитцеровским комитетом.

Успешного автора в 1935 г. пригласил на профессорскую ставку Йельский университет, где Бимис проработал до выхода на пенсию в 1961 г. Среди последующих работ Бимиса внимания заслуживает книга «Латиноамериканская политика США» (1943), написанная по итогам лекционного тура по Центральной и Южной Америке в конце 1930-х гг.

Несмотря на фундаментальный характер трудов Бимиса они часто подвергались и подвергаются довольно обоснованной критике. Как отмечал его друг и коллега по изучению американской дипломатии, Т. Бейли, в работах Бимиса внешняя политика рассматривалась исключительно «из министерских кабинетов», без учета факторов, не связанных с решениями дипломатов и глав правительств, в частности столь любимого самим Бейли общественного мнения. Стиль Бимиса был академичен и сух, шутки и исторические анекдоты он считал в своих работах неуместными. Студенты Бимиса, подшучивая над проскальзывающим в его лекциях «ура-патриотизмом», обыгрывали его имя и называли своего профессора «Сэмьюэлом, размахивающим флагом». В то же время, Бимис был не склонен подчеркивать какой-то особый характер американской дипломатии, указывая, что Соединенные Штаты всегда действовали, руководствуясь, прежде всего, национальными интересами, а не какими-то высокими побуждениями. Отвергал он и тезис одного из своих гарвардских учителей, Ф. Тернера, о фронтире как источнике уникальности американского опыта. По мнению Бимиса, достижения Америки в 18 и 19 вв. чаще всего были связаны с отвлеченностью европейских держав на решение своих взаимных противоречий, и происходящей от этого выгодной внешнеполитической конъюнктурой. А экспансионизм и проявляемое Соединенными Штатами дипломатическое коварство Бимис считал нормальной практикой, принятой в международных отношениях.

Как уже было отмечено, критика в адрес Бимиса не ставит под сомнение его вклад в изучение американской дипломатии, и знакомство с трудами этого историка остается обязательным этапом подготовки специалистов по внешней политике США.

Мерль Корти
(Merle Curti)
(1897—1996)

Мерль Корти

Прожив долгий век и написав, по приблизительным подсчетам, более 6 тыс. страниц исторических сочинений, Мерль Корти все же не приобрел репутации «монументального» классика и сурового патриарха американской исторической науки. По характеру он был человеком очень легким, жизнерадостным, создающим вокруг себя атмосферу доброжелательности и оптимизма. На историческом факультете Висконсинского университета, где он работал с 1942 по 1968 гг., М. Корти смотрелся «лучом света в темном царстве» среди коллег как на подбор мрачных и сложнохарактерных. Однако Корти, выходцу из небольшого городка штата Небраска, в Висконсине, по-видимому, все же было комфортнее, чем в Гарварде и Колумбийском университете, где он учился и провел первые годы в качестве преподавателя. На первых курсах Корти застал в Гарварде знаменитого Ф. Тернера, затем его учителем был другой мэтр – А. Шлезингер-старший. Именно под руководством Шлезингера Корти защитил в 1927 г. свою докторскую диссертацию – «Движение за мир в США, 1815—1860».

Первоначальное увлечение пацифизмом и дипломатической историей быстро сменилось у Корти другой темой, которая стала для него главной на протяжении всей жизни, и которую он сам определял как «социальную историю американской мысли». Надо сказать, что история идей, особенно в их связи с социальным развитием, была до Второй мировой войны в США совершенно неразработанным полем. Разве что В. Паррингтон в «Основных течениях американской мысли» (1927) проводил исследования в данном направлении, но задачи, которые ставил перед собой Корти, были совершенно иными. Корти интересовало не столько содержание идей, сколько их практическое воздействие на ход общественного развития. Известно, что Корти в 1920—30-е гг. увлекался философией прагматизма Дж. Дьюи и был чрезвычайно горд, работая с прославленным мыслителем в одном университете (Колумбийском, 1931—1942).

Не всякий исследователь отважился бы взяться за такой всеобъемлющий (почти тысячестраничный) труд, как «Развитие американской мысли», опубликованный в 1943 г. и принесший Корти Пулитцеровскую премию. В этой своей главной книге Корти продемонстрировал энциклопедизм познаний в самых разных сферах жизни, показав, что написание истории идей – это не упражнение в абстрактном философствовании, а всего лишь один из взглядов на историю общества в целом.

Вместо того чтобы почивать на лаврах и продолжать углубленное изучение «истории идей», Корти, со своим неуемным аппетитом к познанию нового и неизведанного, обращался в 1950-е гг. к самым разнообразным историческим сюжетам, среди которых оказалось и «Исследование демократии в приграничном графстве» (1959). Эта, вроде бы совершенно случайная и «проходная» работа, посвященная рассмотрению эволюции социальной структуры одного из графств Висконсина, произвела в научном сообществе настоящий фурор, став одним из первых примеров «новой социальной истории», основанной на демографическом анализе и количественных методах.

Застолбив за собой поля интеллектуальной и социальной истории, Корти ни в коей мере не собирался охранять их от посягательств коллег. Скорее наоборот, он всячески способствовал их разработке, побив своеобразный рекорд – под его руководством докторские диссертации защитили 87 молодых исследователей.

Корти был известен как человек весьма либеральных взглядов, еще задолго до «моды на эмансипацию меньшинств», он призывал к привлечению в корпорацию историков женщин и представителей «цветного» населения. Под это Корти подводил серьезное идейное основание, считая т. н. «демократию» («вовлеченность каждого в управление социумом») – главной специфической особенностью и достижением американской цивилизации.

По прошествии лет, некоторые критики стали упрекать Корти в чрезмерном разбросе интересов, недостаточной глубине проработке множества тем, за которые он брался. Однако вряд ли это можно считать серьезным упреком. Все возможные недоработки Корти с лихвой компенсировал новыми направлениями, которые он открыл для исторической науки и позитивным примером жизненного и исследовательского оптимизма.

Томас Бейли
(Thomas Bailey)
(1902—1983)

Томас Бейли

Томас Бейли известен, прежде всего, как автор двух популярнейших университетских учебников – «Дипломатическая история американского народа» (1940) и «Картины американской истории» («American Pageant», 1956). И тот и другой выдержали более десяти переизданий, по ним обучались и обучаются миллионы студентов.

Биография Бейли тесно связана со Стэнфордским университетом (Калифорния). Более шестидесяти лет он провел там в качестве студента, преподавателя и ученого. По воспоминаниям коллег и учеников, лекции Бейли, особенно на заре карьеры, привлекали почти ажиотажный интерес. Даже жены семейных студентов не упускали случая поприсутствовать на этих почти театральных представлениях. Бейли излагал американскую историю живо, остроумно, сопровождал свой рассказ присказками и анекдотами, извлеченными из старых газет – своего любимого исторического источника. Впрочем, достаточно места отводилось и «серьезным» фактам и событиям. Очевидно, что у Бейли был особый дар – рассказывать историю, который и придавал его лекциям и книгам ни с чем не сравнимую притягательность.

За легкостью речи и письма скрывалась тяжелая и скрупулезная подготовительная работа. Хотя Бейли никогда не читал лекции «по бумажке», они всегда поражали студентов безупречной логикой внутренней организации. У Бейли все было просчитано, распланировано, причем не только в учебных курсах, но и в жизни. Бейли неутомимо работал – в будни по восемь часов, в субботу – четыре. Лишь в воскресенье он позволял себе отдохнуть, посетить баптистское молитвенное собрание. Всяческие общественные и административные обязанности его откровенно тяготили. С большим трудом университетскому начальству удалось уговорить его в 1950-е гг. возглавить исторический факультет, но при первой же возможности Бейли с этого поста ушел.

Помимо упомянутых учебников, Бейли написал еще почти десяток книг по различным аспектам американской дипломатической истории. В частности, он много занимался личностью Вудро Вильсона и его вкладом во внешнюю политику. Бейли одним из первых указал на ошибки президента-идеалиста, его неумение находить компромисс и добиваться воплощения собственных идей на практике (притом, что сам Бейли вовсе не был сторонником жесткого реализма и изоляционизма).

Чрезвычайно интересна для нас обзорная книга Бейли по истории российско-американских отношений («Америка лицом к лицу с Россией», 1950). В ней очень хорошо показано восприятие американцами России в разные периоды отношений.

В концептуальном смысле Бейли стремился в своих трудах следовать установке – «чем меньше теории – тем лучше». Он отошел от этого принципа только в одном: настойчивом продвижении тезиса о том, что главный фактор, влияющий на внешнюю политику США – это общественное мнение. Отсюда и его интерес к газетам, многотиражным памфлетам, карикатурам и результатам опросов. В 1948 г. он даже выпустил специальную книгу («Человек на улице») с разъяснением своего подхода.

Как человек провинциальный, мало путешествовавший, да еще и увлеченный такой дисциплиной как история, Бейли, в целом, придерживался весьма консервативных взглядов (что, впрочем, не помешало ему в свое время осудить маккартизм и вьетнамскую войну). В частности, это выражалось в неприятии им «новой политкорректности» в отношении женщин, этнических и прочих меньшинств, которая стала распространяться в Америке с 1950-х гг. Бейли мог во время лекции довольно резко выразиться по поводу иммигрантов, передразнить этнический акцент, сказать, что «история – это не женское дело», и это не всегда сходило ему с рук, особенно в последние годы университетской карьеры.

Книги, написанные Бейли в последние годы жизни уже не пользовались прежним читательским интересом, критики обвиняли его в самоповторах и простом компилировании известных фактов. Однако, как говорил сам Бейли, «все, на что я способен – это писать историю», и он занимался этим делом практически до последнего вздоха.

Генри Коммаджер
(Henry Steele Commager)
(1902—1998)

Генри Коммаджер

Генри Коммаджер вошел в историографию как автор многочисленных учебников, популярных очерков по американской истории, редактор сборников документов, которые сегодня признаны классическими. Для Коммаджера всегда была очевидна связь исторических событий с современностью, он видел в изучении истории важнейшее средство гражданского образования и просвещения. Являясь приверженцем политических взглядов Т. Джефферсона, Коммаджер считал, что в свободном обществе людям не должен навязываться какой-то строй мыслей, им надо дать доступ к информации и предоставить возможность самостоятельно рассуждать и принимать решения.

Молодость Коммаджера прошла в Чикаго, после получения докторской степени в Чикагском университете он преподавал историю в Нью-Йоркском (1926—1938), Колумбийском (1939—1956) университетах и Амхерст колледже (1956—1972). Одна из первых книг, опубликованных Коммаджером, стала и наиболее известной («Рост Американской республики», 1930). Этот университетский учебник был написан вместе с известным к тому времени историком С. Морисоном, и представлял собой переработанный текст морисоновской «Оксфордской истории американского народа» (1927). По мнению критиков, вклад Коммаджера в переработку текста был существенным и весьма положительным, из книги ушла портившая ее «новоанглийская перспектива», выходец со Среднего Запада Коммаджер дополнил изложение сюжетами, связанными с развитием южных и западных штатов.

С 1934 по 1958 гг. Коммаджер, движимый своей идеей об историческом просвещении американцев, публикует пять сборников исторических источников, направленных на массового читателя, с поясняющими комментариями и иллюстрациями. Считается, что в наибольшей степени ему удалась первая подборка, «Документы американской истории» (1934), которая с тех пор стала хрестоматийной.

Среди многочисленных книг, опубликованных Коммаджером, трудно отыскать строго научные, предназначенные для коллег-профессионалов. Даже если он обращался к жанру исторической монографии (например, в книге «Джефферсон, национализм и просвещение», 1975), исследование было связано не столько с задачами исторической реконструкции, сколько с философской оценкой исторической роли «отцов-основателей». Все перипетии общественно-политического развития США во второй половине 20 в. (проблема политической лояльности, маккартизм, движение за гражданские права, война во Вьетнаме, кризис доверия к власти в 1970-е гг.) находили отражение в книгах и статьях Коммаджера, в которых он пытался дать историческую перспективу современных событий. Чаще всего, Коммаджеру приходилось констатировать, что современные политики действуют вразрез с принципами «отцов-основателей» американской республики. Критикуя «клятвы лояльности» и изгнание из университетов профессоров-коммунистов в 1940—1950-е гг. Коммаджер писал: «Самая большая опасность заключается не в том, что наша общественная мысль станет чересчур разнородной или, наоборот, ортодоксальной, а в том, что она в таких условиях исчезнет вообще».

До 1950-х гг., когда Верховный суд США сыграл столь положительную роль в продвижении гражданских прав и свобод, Коммаджер был убежденным противником чрезмерного усиления этой ветви власти, заметного по ходу американской истории. В книге «Правление большинства и права меньшинства» (1943) Коммаджер приводил многочисленные примеры того, как вмешательство Верховного суда вставало на пути освобождения и наделения правами чернокожих американцев, введения мер социальной защиты рабочих, фермеров и т. п. По его мнению, расширение прав и свобод в принципе не может исходить от «просвещенной элиты», только законодательные органы власти, базирующиеся на широком народном представительстве способны решить эту задачу.

Либертарианские взгляды Коммаджера часто порождали вполне обоснованную критику, однако научная квалификация и широта его исторических познаний не подвергались сомнению. Избранная стезя публициста и популяризатора истории вряд ли позволяла Коммаджеру претендовать на «новое слово» в исторической науке, открытие каких-то «новых горизонтов». Однако в качестве «ученого-просветителя» он может считаться одним из выдающихся американских историков 20 в., серьезно продвинувшим дело распространения исторических знаний.

Перри Миллер
(Perry Miller)
(1905—1963)

Перри Миллер

Перри Миллер считается основоположником и признанным авторитетом в изучении важнейшей для американского национального сознания темы – пуританской идеологии. Именно с трудов Миллера середины 1930 – 1940-х гг. начался новый этап истолкования пуританского опыта, отличающийся утонченным рационализмом (Миллер определял себя как агностика, который пытается проникнуть в суть религиозного мировоззрения пуритан через его рационализацию), отказом от однозначных моральных оценок, поиском взаимного влияния между сферой религиозных идей и социальной реальностью в ее исторической эволюции.

П. Миллер родился и получил образование в Чикаго, затем, избрав в качестве темы докторской диссертации изучение ранней пуританской идеологии, переехал в Новую Англию, где после успешной защиты получил должность преподавателя на факультете филологии Гарвардского университета. С Гарвардом была связана вся его дальнейшая академическая карьера. Будучи филологом по официальному статусу, он, тем не менее, приобрел наибольшую известность в качестве историка. История идей, интеллектуальная история стали в США весьма популярными направлениями социально-гуманитарного знания во многом благодаря трудам П. Миллера.

Вместе с тем, книги и статьи Миллера никак нельзя отнести к рубрике «легкого» чтения. Анализируя сложнейшие хитросплетения пуританской идеологии, ее происхождение и эволюцию, Миллер частенько забирался в такие дебри, что даже коллеги указывали ему на маловразумительность многих положений и формулировок. В ответ на это автор просто советовал быть более внимательными и перечитывать непонятные места по нескольку раз.

Первая книга Миллера, подготовленная на базе докторской диссертации, была опубликована в 1933 г. («Массачусетская ортодоксия, 1630—1650: к вопросу о происхождении»). Из последующих сочинений наиболее известны двухтомник «Новоанглийское мышление» (1939 и 1953 гг.), в котором Миллер рассмотрел основные концепции пуританской идеологии 17 в. и их эволюцию до середины 18 в.; интеллектуальная биография известного проповедника Дж. Эдвардса (1949) и несколько книг об истории американского религиозного и социально-политического сознания 18—19 вв.

В чем же состояла суть пуританской идеологии в интерпретации Миллера? Как эта идеология взаимодействовала с меняющимися реалиями жизни американцев? Ответы на эти вопросы можно попытаться свести к нескольким базовым тезисам.

Во-первых, Миллер был категорически не согласен с распространенным представлением о пуританах как примитивных фанатиках-ортодоксах, базирующих свое мировоззрение на двух-трех догматических положениях, заимствованных из учения Кальвина. В подтверждение он приводил многочисленные примеры того, как пуританские идеологи искали и находили выход из серьезнейших теологических затруднений, связанных со спецификой ситуации в Англии и Массачусетсе после начала колонизации Америки. В особенности восхищали Миллера пуритане, отказавшиеся от примитивной философии «сепаратизма», отделения от англиканской церкви, те из идейных лидеров, которые верили в возможность ее внутреннего очищения и возрождения – то есть, преимущественно, конгрегационалисты, обитатели колонии Массачусетского залива.

Далее, Миллер утверждал, что убеждения массачусетских пуритан никогда не были строго кальвинистскими, иррационализм слепой веры и «предопределения» дополнялся у них рационализмом, заимствованным из европейской гуманистической традиции, и познание окружающего мира с помощью разума было для многих пуританских авторов одним из путей познания Божественного замысла. Идея «злого Бога» довольно быстро трансформировалась у пуритан в идею Бога «милостивого», который распространяет свою любовь и обеспечивает Спасение даже для тех, кто этого не вполне заслуживает.

По мнению Миллера, одной из важнейших теологических находок пуритан являлось понятие «договора» (covenant) между Богом и человеком, которое позволило им в 17—18 вв. решать не только религиозные, но и социально политические задачи. Термин «договор» помог рационализировать религиозную сферу, разъяснить смысл взаимодействия человека с высшими силами. Инициатива договора-ковенанта исходит от Бога, а человек волен его соблюдать или не соблюдать, рассчитывая на соответствующие последствия в том и другом случае. Миллер полагал, что решаясь на начало вооруженной борьбы с Англией, лидеры Континентального конгресса уповали как раз на «ковенант», поддержку Бога в обмен на правильное поведение, но после победы, которая была воспринята всеми как результат земных, а не небесных усилий, идея ковенанта была, по мере роста национализма и уверенности американцев в собственных силах, предана забвению. Таким образом, пуританская идеология одновременно и породила революцию, и пала ее жертвой.

Неудивительно, что выводы Миллера стали объектом для дискуссий и критики, иногда довольно ожесточенных. Представления о пуританах казались давно проясненными и устоявшимися, Миллер же посягнул на многие их фундаментальные основания. Его обвинили в попытке «выхолащивания» кальвинизма из идеологии пуритан, чрезмерном акцентировании ее рационального и гуманистического содержания. Вполне справедливо указывалось, что в увлечении своими главными героями, пуританами-конгрегационалистами из Массачусетса, Миллер совершенно забыл о других пуританах – сепаратистах, баптистах и прочих, которые также имели свою идеологию, не сводимую к «ковенанту» и рационализму.

Миллера можно назвать слишком «книжным» историком (что, наверное, вполне простительно для филолога), идеи существовали для него лишь в трактатах ученых и проповедников, он был готов на основании одних только текстов «высоколобых интеллектуалов» делать выводы о структуре и эволюции идеологии. Сегодня такой подход к исследованию феноменов сознания представляется не вполне адекватным. Тем не менее, сочинения многих современных авторов по-прежнему полны ссылками на труды П. Миллера, а уж в специальных исследованиях истории американских пуритан его статус классика не оспаривается никем.

К. Ван Вудвард
(C. Vann Woodward)
(1908—1999)

К. Ван Вудвард

К. Ван Вудвард, известнейший историк американского Юга, родился в небольшом городке в штате Арканзас. Его отец занимал пост смотрителя публичных школ и был человеком либеральных взглядов, что по тем временам было на Юге большой редкостью. Связи отца позволили Вудварду получить неплохое образование, степень бакалавра в университете Эмори в Атланте, степень магистра политических наук в Колумбийском университете (1932).

Биографы Вудварда отмечают, что на формирование взглядов будущего историка оказала определенное влияние поездка в Советский Союз в начале 1930-х гг., где его поразил интерес советской общественности к откровенно расистскому американскому судебному процессу «Скоттсборо бойс». Вернувшись домой и устроившись преподавателем английского в Технологический институт в Атланте, Вудвард увлекся, как бы сейчас сказали, правозащитной деятельностью и выступил в поддержку арестованного чернокожего коммуниста Анжело Херндона. Подобная активность насторожила руководство института, и вскоре Вудварду пришлось уволиться. Однако именно в это время у него вызревает замысел исследования, которое в 1937 г. он представил в качестве докторской диссертации. Диссертация представляла собой биографию известного популистского лидера к. 19 – нач. 20 вв. Тома Уотсона («Том Уотсон, аграрный бунтарь», опубликована в 1938 г.). В Уотсоне Вудварда привлекала, прежде всего, необъяснимая эволюция взглядов – от защиты интересов фермеров, независимо от цвета кожи, в начале политической карьеры, к неприкрытому расизму в последние десятилетия жизни. Разгадывая эту загадку, Вудвард пришел к одному из своих фундаментальных выводов: расизм и сегрегация в южных штатах – вовсе не «тяжелое наследие истории», неизбежное зло, а порождение сложных экономических, политических и социальных процессов на Юге после окончания периода Реконструкции и в особенности в 1890-е гг. Развить эту тему в 1940-е гг. Вудварду помешала война, во время которой он нес службу в Комитете ВМФ по публичной информации. Приобретенный опыт позволил ему в 1947 г. опубликовать единственную свою книгу не связанную с историей Юга («Битва в заливе Лейт»).

После войны Вудвард обосновался в Балтиморе, в качестве преподавателя истории университета Джона Гопкинса. За короткое время он подготовил и издал в 1951 г. две книги – «Воссоединение и реакция: компромисс 1877 г. и окончание Реконструкции» и «Происхождение Нового Юга, 1877—1913». Второй из этих книг суждено было стать вершиной научного творчества Вудварда, его главным вкладом в изучение американской истории. Вудвард предложил новую интерпретацию истории Южных штатов после Гражданской войны, подкрепив свои выводы весьма существенными аргументами. Во-первых, он пересмотрел традиционный взгляд на «правительства искупителей», пришедшие к власти после завершения периода Реконструкции. Раньше считалось, что они состояли из представителей бывшей плантационной аристократии, которая восстановила на Юге прежние порядки за исключением ликвидированного рабовладения. Вудвард показал, что «искупители» в значительной степени представляли собой новую элиту, слабо связанную со старой аристократией и заинтересованную в получении своей доли прибыли от новых капиталистических предприятий. Если в их действиях и можно было проследить какую-то преемственность, то скорее не с довоенными порядками, а с политической практикой периода Реконструкции, когда не вполне честные технологии использовались для укрепления власти «радикальных» правительств.

Далее Вудвард исследовал экономическую ситуацию на Юге после Реконструкции и пришел к выводу, что никакого «экономического возрождения Нового Юга», его активного участия в промышленной революции 1880-х гг. не было и в помине. Южные фермеры, черные и белые в равной степени, оказывались во все более тяжелом положении и составляли потенциальную политическую базу для популистского движения, лидеры которого, однако, не смогли в полной мере использовать открывающиеся возможности, в том числе и из-за расовых предрассудков.

Историю расовой сегрегации на Юге Вудвард подверг специальному рассмотрению в следующей книге – «Странная карьера Джима Кроу» (1955). Написанная менее академичным стилем, она была нацелена, скорее, на массового читателя и также стала одним из самых известных сочинений Вудварда. Основная идея книги – сегрегация возникла только в самом конце 19 в., и уничтожить это уродливое явление вполне по силам ныне живущему поколению. Известно, что лидер движения за права чернокожих Мартин Лютер Кинг, использовал цитаты из «Странной карьеры…» в своих выступлениях, в связи с чем консервативные белые южане иногда обвиняли Вудварда в «предательстве белой расы».

Общественный резонанс книги про сегрегацию подтолкнул Вудварда к размышлениям о влиянии выводов историков на современные события, и в 1960 г. он опубликовал сборник эссе «Бремя истории Юга», в котором, в частности указывал на особый, «неамериканский» опыт южных штатов – их знакомство с бедностью, поражением, неудачей социальных преобразований и т. п. По мнению Вудварда, подобный опыт мог бы оказаться крайне полезным для американцев по мере расширения их участия в мировой политике.

В 1961 г. Вудвард перешел на работу в Йельский университет, и взгляд на предмет своих исследований из Новой Англии побудил его к занятиям сравнительной историей (в частности он выступил автором и редактором книги «Сравнительный подход к американской истории» (1968)).

Уже выйдя на пенсию, Вудвард в 1981 г. опубликовал дневники жены известного лидера Конфедерации («Гражданская война Мэри Честнат»), получив за эту книгу Пулитцеровскую премию 1982 года. Данная оценка научно-редакторского труда Вудварда, несомненно, включала в себя и общее признание его выдающегося вклада в изучение истории американского Юга.

Дэвид Поттер
(David M. Potter)
(1910—1971)

Дэвид Поттер

В 1950—1960-е гг. Дэвид Поттер был одним из самых известных и успешных американских историков. Перед самой смертью его одновременно избрали председателем двух самых престижных профессиональных ассоциаций: Американской исторической ассоциации и Организации американских историков, однако Поттер уже не смог выступить с традиционными президентскими докладами.

Преподавательская карьера Поттера началась в 1936 г. в университете штата Миссисипи (сам он был выходцем из Джорджии). После громкого успеха его первой книги (переработанной докторской диссертации «Линкольн и его партия во время сецессионного кризиса», 1942), Поттера пригласили на работу в Йель, где он преподавал историю США до 1961 г. Последнее десятилетие жизни Поттер проработал в Стэнфорде, где с 1965 по 1968 г. занимал пост декана исторического факультета.

Поттер был человеком разносторонних интересов и дарований. Сам он часто сетовал, что на все проекты, которыми ему хотелось бы заниматься, просто-напросто не хватает времени. Тогда он еще не знал, что времени ему отпущено даже меньше, чем можно было предположить.

Одну из своих книг он целиком посвятил послевоенной Америке («Народ изобилия: экономическое процветание и американский характер», 1954 – не путать с известным сочинением Дж. Гелбрейта «Общество изобилия (1958)). В начале 1950-х гг. Америка выглядела островом благополучия в океане нужды и бедности, порожденных мировой войной. Поттер увидел в такой ситуации проявление специфики американской истории и цивилизации, как, в свое время, Ф. Тернер увидел эту специфику в феномене фронтира. Не только изобилие свободных земель, но и богатство ресурсов, способность американской общественной системы обеспечить невиданное в человеческой истории благосостояние – вот что, согласно Поттеру, сформировало американский характер. Конечно, экономическое благополучие, как вскоре выяснилось – совсем не уникальное свойство Соединенных Штатов, а процветание 1950-х сменилось социальными потрясениями 1960-х, кризисом 1970-х. Однако анализ плюсов и минусов новой, постиндустриальной общественной модели, проведенный Поттером, сохраняет свое значение и по сей день. Распространение наблюдаемых им явлений за пределы Америки даже повысило интерес к его выводам. Кроме того, значение книги Поттера заключалось и в том, что он одним из первых применил антропологическое понимание культуры к исследованию современных обществ. Культура, как некая целостность, объединяющая все аспекты человеческой деятельности и идентифицируемая среди других культур – подобный подход стал базовым для новой дисциплины «American Studies», набирающей популярность в США в 1950-е гг. Во время работы в Йельском университете Поттер несколько лет возглавлял новое отделение «American Studies».

Несмотря на все достоинства «Народа изобилия», репутация Поттера в среде профессиональных историков держалась вовсе не на его штудиях американского характера. Как и многие историки – выходцы из южных штатов, Поттер выбрал сферой свой специализации историю конфликта Севера и Юга. Этой теме он посвятил множество эссе и несколько монографий, наиболее известная из которых – уже упоминавшаяся книга «Линкольн и его партия во время сецессионного кризиса». Главным отправным пунктом для этого исследования послужила гипотеза о случайном характере Гражданской войны, отсутствии того, что предыдущие поколения историков любили называть «объективной предопределенностью». Поттер доказывал, что войны вполне можно было избежать, что лидеры республиканской партии и лично Линкольн не верили в серьезность намерений южан, полагали, что в итоге все снова завершится очередным компромиссом. Точно также и южане вовсе не занимали непримиримой позиции, большая часть южных лидеров рассчитывала на мирный исход противостояния. Однако случилось то, что случилось, за каждые восемь освобожденных рабов американский народ заплатил жизнью одного своего соотечественника. Политикам не хватило мудрости и сдержанности.

Интересуясь одновременно и историей Юга, и исторической методологией (его книга «Избранные проблемы исторической интерпретации» (1949) считается одним из первых примеров использования т. н. «проблемного подхода» к истории), и новейшей историей, посвящая значительное время административной работе, Поттер не успел завершить многие начатые исследования. Три его книги были опубликованы посмертно, стараниями стэнфордского коллеги и друга – Д. Ференбачера. Ференбачер дописал последние главы «труда жизни» Поттера о причинах Гражданской войны – «Надвигающийся кризис, 1848—1861» (1976). В 1977 г. эта книга была удостоена Пулитцеровской премии.

Кеннет Стамп
(Kenneth M. Stampp)
(1912—2009)

Кеннет Стамп

Одной из ключевых тем в американской историографии 20 в. являлась проблема рабовладения как особого общественного института, оказавшего огромное влияние на историю США. Рабовладение интересовало исследователей как источник противоречий, приведших к главному конфликту американской истории – Гражданской войне, как социальный феномен, сформировавший особый характер межрасовых отношений, заметный и через столетие после принятия 13-й поправки к конституции, отменившей рабство на территории Соединенных Штатов.

Кеннет Стамп в рамках этого историографического направления занимает центральное место – и хронологически: его главный труд, «Особый институт» (Peculiar Institution), был опубликован в середине века, в 1956 г., как раз через два года после исторического решения Верховного суда о запрете расовой сегрегации; и идеологически – его интерпретация рабовладения соответствовала либеральной трактовке проблемы отношений белых и черных американцев. Кроме того, книги К. Стампа задали высочайший стандарт качества исторического исследования, на который должны были ориентироваться, в равной степени, и его последователи, и критики.

Мировоззрение К. Стампа формировалось в годы Великой депрессии, когда он, выходец из семьи немецких и шведских иммигрантов, учился в университете своего родного штата Висконсин, в г. Мэдисон. В избранной им исторической специализации в те годы доминировала доктрина «экономического детерминизма», восходящая к трудам основоположника прогрессистской школы Ч. Бирда. Научный руководитель Стампа, У. Хесселтайн подливал масла в огонь своим неприятием любых абстракций и теорий в исторической науке. Он однажды сравнил занятия интеллектуальной историей с «прибиванием желе к стенке гвоздями». Однако в работах самого Стампа, начиная с его докторской диссертации, защищенной в 1942 и опубликованной в 1949 г. («Политическое развитие Индианы в годы Гражданской войны»), заметно стремление к более сбалансированной оценке факторов исторического развития, дополнение материальных оснований психологическими и культурно-обусловленными мотивами поведения людей.

В 1946 г. Стамп получил должность ассистента на истфаке Калифорнийского университета в Беркли, и сохранил верность этому факультету вплоть до ухода на пенсию в 1983 г. Здесь его интересы стали постепенно перемещаться от политики и экономики периода Гражданской войны к центральной для этого периода теме межрасовых отношений и рабовладения. Уже в его второй книге, «И пришла война: Север и сецессионный кризис, 1860—1861» (1950) заметен отход Стампа от прогрессистского понимания истоков войны как чисто экономических к указанию на важность фактора морального неприятия рабства жителями свободных штатов.

Главная книга Стампа, «Особый институт: рабство на довоенном Юге» (1956), содержала уже развернутую интерпретацию темы рабовладения, причем практически во всех основных пунктах эта интерпретация противоречила общепризнанным трактовкам. Представление о рабовладельческом юге держалось тогда на трудах У. Филлипса, в частности его книге 1918 г. «Рабство американских негров». Базовым для Филлипса был тезис о неравенстве черной и белой рас, интеллектуальном и цивилизационном превосходстве хозяев над рабами. Филлипс утверждал, что стабильность и внутреннее единство общества довоенного Юга держались на обеспечиваемом рабовладельцами патриархальном укладе. Хозяева плантаций кормили, одевали своих рабов, давали им возможность жить и работать, причем зачастую делали это в ущерб собственным экономическим интересам. Естественно, в подобных условиях не могло идти и речи о внятном формулировании рабами своих политических требований, борьбе за права и т. п. – чернокожие американцы влачили пассивное существование, всецело определяемое белой элитой. Филлипс считал, что и без Гражданской войны рабство было обречено на исчезновение как экономически неэффективная система.

К. Стамп, как истинный либерал, начал с того, что провозгласил абсолютное равенство черной и белый рас: «…негры являются такими же людьми, как и белые, только с черной кожей». Это сразу повлекло за собой наделение рабов исторической субъектностью, наравне с их хозяевами. В книге Стампа мир южных плантаций описывается и «сверху» и «снизу», через призму восприятия белых и черных ее обитателей. Отсутствие же массового сопротивления рабов автор объяснял жестким контролем со стороны рабовладельцев.

Другой существенной поправкой к концепции Филлипса стало утверждение Стампа, что плантационное хозяйство было не убыточным, а выгодным, по крайней мере для активных деятельных плантаторов. Следовательно, если бы не Гражданская война, рабство могло не просто существовать в США еще долгие годы, но и развиваться «вглубь и вширь».

Эти, а также многие другие выводы Стампа стали темой оживленных дискуссий в американской историографии 1950 – 1970-х гг., которые стимулировались не только академическим, но и общественным интересом к обсуждаемой проблематике. Вопросом номер один являлось определение исторического статуса афроамериканцев (кстати говоря, именно на протяжении 1960-х гг. их перестали называть «неграми» в научной литературе и публичных дискуссиях). Если согласиться с либеральной трактовкой равенства рас, чем тогда можно было объяснить очевидную отсталость чернокожих по многим параметрам: уровню жизни, стремлению к получению образования, склонности к асоциальному поведению и т. д.? Один из либеральных же оппонентов Стампа, С. Элкинс, опубликовал в 1959 г. книгу, в которой, согласившись с базовым постулатом равенства рас, попытался обосновать теорию, будто чернокожие рабы, из поколения в поколение вынужденные жить на плантации и находиться под полным контролем со стороны хозяев, приобрели особые психологические черты характера, превратившись во «взрослых детей», инфантильных «Самбо». Это обстоятельство не только удерживало их от сопротивления системе в довоенный период, но и повлияло на их жизнь после освобождения, заставило смириться с правовыми ограничениями, сегрегацией и общим социально-политическим доминированием белой элиты.

Стамп не согласился с Элкинсом, утверждая что инфантильность рабов была напускной, не настоящей, они таким образом всего лишь вводили в заблуждение своих наивных хозяев. Впрочем, гораздо более мощная атака на концепцию Стампа пришла со стороны радикальных историков, белых и, особенно, черных. Они писали о том, что Стамп не смог разглядеть в источниках мощной революционной традиции афроамериканцев, которая на самом деле существовала в веке девятнадцатом, и должна быть продолжена в борьбе черных за свои права в веке двадцатом.

В последующих публикациях Стамп продолжил линию на низвержение традиционных консервативных представлений. В 1965 г. вышла его книга «Эра Реконструкции, 1865—1877», в которой он дискутировал, в основном, с признанным авторитетом в изучении периода У. Даннингом (и его книгой 1929 г. «Трагическая эра»). Стамп опроверг однобокую трактовку радикальной реконструкции как нашествия алчных «северных мешочников-карпетбэггеров», которые силой поставили на колени благородный поверженный Юг, привели во власть неграмотных бывших рабов, которые не смогли сделать ничего полезного, и лишь возвращение власти белой элите в правительствах «искупителей» позволило нормализовать ситуацию. Согласно Стампу, и северные радикалы были скорее хороши, чем плохи, и неопытные чернокожие политики успели внести множество позитивных черт в общественную организацию Юга.

Еще в 1970-х гг. заслужив статус «патриарха американской историографии», Стамп подтвердил своим примером известное утверждение, что «активно работающие ученые обычно живут долго». В 2006 г. прошло чествование 94-летнего Стампа в Калифорнийском университете, по поводу 60-летия его сотрудничества с этим научно-образовательным центром.

Дэниэл Бурстин
(Daniel Boorstin)
(1914—2004)

Дэниэл Бурстин

Дэниэл Бурстин известен в современной России больше, чем многие другие американские историки, благодаря изданию его главного труда, трилогии «Американцы», на русском языке (1993). Причины, побудившие российских книгоиздателей познакомить отечественную публику с сочинением Бурстина, равно как и с наиболее значительными трудами его коллег, Р. Хофстэдтера и Л. Харца, были, скорее всего, весьма конъюнктурными – именно эти три автора были главным объектом критики советских американистов, и в силу этого, обладали тем самым качеством «запретного плода», которое, как казалось, могло обеспечить их книгам коммерческий успех на постсоветском пространстве. Тиражи составили десятки тысяч экземпляров, но книги распродавались плохо, автору данных строк удалось их купить несколько лет спустя за совершенно бросовую цену. В чем же дело, почему расчет книгоиздателей не оправдался?

Одним из существенных факторов здесь, по-видимому, стало то, что тексты Бурстина (а также Харца и Хофстэдтера), их построение и внутренняя организация, совсем не соответствовали представлениям отечественной читающей публики о том, как должна писаться история. На первый взгляд в них вроде бы угадывалась некая живость, которой так не хватало советской историографии, но при более пристальном рассмотрении выяснялось, что в сочинениях американцев мало последовательности и логики, они перескакивают с сюжета на сюжет, пытаются несмешно шутить – а в итоге не дают сокровенного, запретного, настоящего знания, той Истории с большой буквы, которую так надеялись найти у них российские читатели.

Вряд ли следует винить американских историков в том, что они не очень понравились широкой российской публике. Все трое, и Бурстин в первую очередь, были людьми своей эпохи, написали главные труды в совершенно особых социально-политических и историографических обстоятельствах. Они конечно не рассчитывали, что через несколько десятков лет им придется представлять всю американскую историческую науку перед лицом поверженного идеологического противника. Главным стимулом к их историческим изысканиям стал очевидный кризис прогрессистской историографии, с ее доведенным почти до абсурда акцентом на экономических противоречиях и социальных конфликтах как главных и единственно достойных рассмотрения обстоятельствах американской истории. Ситуация надвигающейся «холодной войны» требовала от американского общества сплоченности и позитивной самоидентификации, чему прогрессистское «самоедство» совсем не способствовало. Гораздо лучше в контекст эпохи укладывалась идея о социально-политическом консенсусе как ведущем свойстве американской цивилизации.

Если Хофстэдтера считают основателем «школы консенсуса» (он определил ее базовые установки в книге 1948 г. «Американская политическая традиция и ее творцы», хотя затем отмежевался от собственного изобретения), то Д. Бурстин был ее наиболее явным и последовательным представителем. В одной из своих первых книг, «Дух американской политики», опубликованной в 1953 г., он сформулировал несколько базовых тезисов, которые впоследствии настойчиво отстаивал и повторял.

Согласно Бурстину, американская цивилизация абсолютно уникальна в своем неприятии абстрактных догм и теорий. Особые условия ее развития обеспечивали обитателей С. Америки необходимым теоретическим арсеналом через довольно загадочную процедуру «данности» (givenness), которая позволила американцам получать мировоззрение не через многовековую схоластическо-идеологическую традицию, как это происходило в Европе, а прямо на месте, «здесь и сейчас», в момент возникновения проблем, требующих немедленного разрешения (а таковых у обитателей неосвоенных земель всегда было в достатке). Американцам просто некогда было ворошить старые фолианты европейских идеологий – проще и эффективней было предложить свои, может быть не такие утонченные, но зато работающие и соответствующие окружающей реальности жизненные принципы.

Отсутствие догм оказало крайне благотворное воздействие на политическое развитие США. Ведь именно из-за идеологической «упёртости» в Европе начинались ожесточенные конфликты и войны. В Америке, по мнению Бурстина, для этого просто не было оснований, американцы направляли свою энергию на созидание, что позволило им за исторически короткий срок создать мощную цивилизацию. Конечно, за все нужно платить – Бурстин полагал, что незаинтересованность Америки в теориях, и нежелание разбираться в идеологических тонкостях, стоили ей отставания в сферах философии и искусства. Однако подобный «обмен» представлялся Бурстину весьма выгодным.

В томах трилогии «Американцы» – «Колониальный опыт» (1958), «Национальный опыт» (1965), «Демократический опыт» (1973), Бурстин представил крайне оптимистическое, позитивное видение американской истории, мало говоря о противоречиях (даже Гражданскую войну ему удалось как-то незаметно обойти), а вместо этого из главы в главу предлагая читателям почти восторженные рассказы о смекалке, практичности, трудолюбии, новаторстве американцев, сопровождая изложение многочисленными примерами, упоминанием известных и малоизвестных деятелей (что стоило научным комментаторам русскоязычного издания многих седых волос). В книгах Бурстина нельзя обнаружить и подобия классического политического нарратива, история для него – это последовательное рассмотрение чем-то примечательных социальных институтов и движений, выдающихся проектов, организованных простыми американцами, сумевшими раньше других увидеть в них коммерческую или политическую перспективу.

Бурстин прожил долгую жизнь, помимо классических трудов «консенсусного» направления написал несколько книг об ученых, артистах и философах (не только американских – «Первооткрыватели» (1983), «Творцы» (1992), «Искатели» (1998)), 25 лет преподавал в Чикагском университете (1944—1969), затем возглавлял Смитсониевский Национальный музей истории и технологии (1969—1973), работал директором библиотеки Конгресса (1975—1987).

Бурстина много и справедливо критиковали, например за его очевидную неспособность применить «теорию консенсуса» для объяснения студенческих беспорядков и движения за реформы 1960-х гг. В более публицистической, чем исторической книге 1969 г. «Упадок радикализма: размышления о современной Америке» Бурстин обвинил лидеров студенческих движений в «варварстве» и «отсутствии какой бы то ни было идеологии», тогда как отказ от идеологической зависимости раньше представал у него главной американской добродетелью. Сама озабоченность историка студенческими волнениями несколько удивляла – ведь в его книгах даже революция и гражданская война не смогли серьезно поколебать уникально устойчивую американскую цивилизацию. Для многих американских либералов Бурстин являлся «персоной нон грата», в связи с тем, что в период «маккартизма» передал в «компетентные органы» информацию о своих партийных товарищах 1930-х гг. (тогда Бурстин короткое время состоял в коммунистической партии).

Биографы говорят, что внимание к поиску специфических особенностей американской цивилизации, которое проходит красной нитью через все творчество Бурстина, можно объяснить «европейской перспективой», которая всегда незримо присутствовала в его сознании. Его дед был евреем-эмигрантом из Российской империи, сам он ключевые для становления мировоззрения годы провел на юридическом факультете Оксфордского университета. Такой взгляд на Америку становится в современной России все более популярным, и возможно, что следующее поколение российских читателей найдет в трудах Бурстина больше полезного для себя, чем это удалось сделать поколению 1990-х.

Ричард Хофстэдтер
(Richard Hofstadter)
(1915—1970)

Ричард Хофстэдтер

Ричарда Хофстэдтера принято считать одним из основателей и идейных вдохновителей «школы консенсуса» – направления американской историографии, отстаивающего тезис о незначительной роли социально-политических конфликтов в истории США. Приверженцы этого течения утверждали, что периодически возникавшие в американском обществе противоречия никогда не затрагивали базовых ценностей демократии и республиканизма, и не несли в связи с этим серьезной системной угрозы. По ключевым пунктам социально-политический консенсус сохранялся на протяжении всей истории американской государственности.

Существенное влияние сторонники консенсуса приобрели в 1950-е гг., а первым и наиболее четко артикулированным выражением подобных взглядов стала книга Р. Хофстэдтера «Американская политическая традиция и ее создатели» (1948). Книга состояла из двенадцати эссе, посвященных выдающимся американцам, от отцов-основателей до Ф. Рузвельта. Как говорил сам Хофстэдтер, замысел исследования американской политической идеологии родился у него под впечатлением труда Ч. и М. Бирдов «Развитие американской цивилизации», и прогрессистской историографии в целом. Внимание к истории идей и их самостоятельному воздействию на ход исторического развития являлось у Хофстэдтера своеобразной антитезой прогрессистскому утверждению, что за всем стоят экономические интересы, борьба классов, а идеи – вторичны, являются лишь порождением этой борьбы. Немаловажную роль в выборе темы сыграло и то, что свою докторскую диссертацию Хофстэдтер защищал в Колумбийском университете под руководством известного историка идей Мерля Корти.

Став лидером «школы консенсуса» Хофстэдтер, тем не менее, до конца дней утверждал, что никакой школы не существует, а историки, которых называют ее приверженцами (чаще всего в этом качестве фигурировали Л. Харц и Д. Бурстин) имеют мало общего с Хофстэдтером и работают совершенно независимо. Однако представление о «школе» все же сформировалось, и когда в 1980—1990-е гг. советские и российские американисты искали наиболее явную альтернативу отечественным марксистским подходам, они увидели ее, главным образом в «школе консенсуса», и труды Хофстэдтера, Харца и Бурстина были опубликованы на русском языке.

Продолжая отстаивать свой «тезис о консенсусе», Хофстэдтер решил заняться исследованием одной из самых бурных эпох американской истории и издал книгу «Эпоха реформ: от популизма к прогрессизму», которая в 1956 г. получила Пулитцеровскую премию. Оценивая популизм и прогрессизм, Хофстэдтер пришел к выводу, что оба эти движения «породили больше протестной риторики, чем собственно протеста». И в том, и в другом случае содержание общественных дискуссий выходило далеко за пределы требующих решения насущных проблем и часто превращалось в словесную игру. Выясняя происхождение этой «игры», Хофстэдтер определил поведение популистских и прогрессистских лидеров как «статусное», то есть диктуемое озабоченностью статусом в большей степени, чем классическими материальными интересами. Получалось, что реформистские течения конца 19 – начала 20 веков в США происходили не от прогрессивных устремлений их лидеров и рядовых участников, а наоборот, от их консерватизма, нежелания мириться с новыми социальными обстоятельствами, которые подвергали сомнению их статус и положение в обществе. Эта идея доминирования «статусной политики», особенно в эпохи, когда экономическое благополучие не стимулировало классическую «политику интересов», стала одной из стержневых в творчестве Хофстэдтера, повторяясь в разных вариациях из книги в книгу.

Следующая крупная публикация Хофстэдтера («Антиинтеллектуализм в американской жизни», 1963) опять была отмечена Пулитцеровским комитетом, правда в общей, а не исторической номинации. Это вполне соответствовало направлению эволюции интересов самого историка, который все больше увлекался «исторически обоснованной публицистикой». В своей книге, среди прочего, Хофстэдтер писал об особом «параноидальном языке», построенном на «поиске врага», «теориях заговора», который был свойственен экстремальным формам мышления от средневековых апокалиптических фантазий до правого экстремизма Дж. Маккарти и Б. Голдуотера.

Серьезным вкладом Хофстэдтера в изучение американской историографии стала книга 1968 г. «Историки-прогрессисты: Тернер, Бирд, Паррингтон». Сосредоточив внимание на трех упомянутых в заглавии авторах, Хофстэдтер представил и свое видение исторической мысли США на всем протяжении ее развития, не исключая современный ему период. Учитывая уже сложившуюся к этому времени репутацию Хофстэдтера как мэтра американского обществознания, книга вызвала большой интерес и стимулировала рост историографических штудий в последующие годы.

В своей последней книге, «Идея партийной системы» (1969), Хофстэдтер представил взгляд на происхождение и функционирование американских партий, увидев в них развитие старой английской идеи лояльной оппозиции.

Несмотря на успех, который имели его книги, личная судьба Хофстэдтера складывалась непросто. Его первая жена умерла от рака, в конце 1960-х он сам заболел лейкемией, которая и стала причиной его ранней смерти.

Оскар Хандлин
(Oscar Handlin)
(1915—2011)

Оскар Хандлин

Оскар Хандлин родился в семье еврея-иммигранта из России, и это обстоятельство в значительной степени повлияло на его будущие научные изыскания. Прежде всего, имя Хандлина связывается с его вкладом в изучение истории американской иммиграции, хотя он был очень работоспособным автором, и в период расцвета своих творческих сил издавал новые книги, посвященные разнообразным историческим сюжетам, практически ежегодно.

Широкую известность в академическом сообществе и среди широкой публики Хандлину принесли его первые две крупные публикации: докторская диссертация, изданная в 1941 г. («Бостонские иммигранты»), и написанная более популярным стилем книга «Оторванные от корней» (1951), за которую Хандлин получил Пулитцеровскую премию.

Заслуга Хандлина состояла не только в самом обращении к иммигрантской тематике, которая раньше не привлекала серьезного внимания американских историков (в своем эссе 1922 г. на неразработанность этой проблемы указывал научный руководитель Хандлина в Гарварде, А. Шлезингер-старший), но и в подходе, который использовался молодым исследователем. Хандлин, с одной стороны, подвел под свою работу серьезную теоретическую базу, использовав достижения социологии и антропологии в изучении процессов ассимиляции и аккультурации. С другой стороны, Хандлину удалось рассмотреть иммигрантский опыт не абстрактно-социологически, а почти экзистенциально, через реконструкцию индивидуальных переживаний и мироощущения людей, попавших в незнакомую культурную среду. Для этого он использовал новые типы источников, ранее обделенные вниманием историков – данные переписей населения и иммигрантскую прессу.

Критики обвиняли Хандлина, что он нарисовал слишком мрачную картину, акцентировал внимание на настроениях потерянности и безысходности среди иммигрантов. Однако Хандлин концептуализировал свои выводы несколько иначе – по его мнению, экзистенциальный вызов, стоявший перед каждым из многомиллионной армии иммигрантов, ситуация «Сизифа, катящего свой камень на гору», все это как раз и сформировало лучшие черты характера американцев, и поколение детей и внуков иммигрантов не должно забывать о подлинном фундаменте успеха и процветания американской нации.

Хандлин преподавал американскую социальную историю в Гарвардском университете с 1939 г. и его лекции пользовались среди студентов огромной популярностью. По собственному признанию Хандлина, когда в 1963 г. на курс записались более четырехсот студентов, он принял решение его закрыть, т. к. «социальная история сама по себе вряд ли способна привлечь такое количество желающих ее изучать». Впоследствии Хандлин много внимания уделял публикации исторических источников и библиотечному делу, с 1979 по 1985 гг. занимал пост директора библиотеки Гарвардского университета.

В 1960-е гг. работы Хандлина стали подвергаться критике со стороны левых историков-ревизионистов и представителей «новой социальной истории». Последние, на основании тщательных количественных демографических изысканий, пытались опровергнуть главный тезис Хандлина об экзистенциальном одиночестве иммигрантов, указывая на существенную роль этнических организаций в облегчении процесса аккультурации. В левых историках, Хандлин, вроде бы, должен был видеть своих союзников – ведь они, как и он, акцентировали внимание на изучении «низов» американского общества. Однако ревизионистский взгляд на историю совершенно не устраивал Хандлина, он видел в нем губительную для настоящего ученого политизацию изучаемого объекта.

Политические взгляды самого Хандлина были достаточно консервативны, хотя он, в целом, и одобрял движение за гражданские права 1950—1960-х, но был категорически против этнических и гендерных преференций, считая, что достоинства человека должны оцениваться независимо от его происхождения. Хандлин поддержал Вьетнамскую войну и осудил безрассудство студенческих протестов. Его отношение к Советскому Союзу и коммунистам также всегда было крайне негативным. Важнейшим трудом последних десятилетий его карьеры стала четырехтомная «История Свободы в Америке» (1986—1994).

К этому времени Хандлин стал весьма критично оценивать состояние дел в американской исторической науке, ее чрезмерную специализацию и фрагментацию, что нашло выражение в книге «Истина в истории» (1979).

Джон Хоуп Франклин
(John Hope Franklin)
(1915—2009)

Джон Хоуп Франклин

Упорным трудом и блестящими научными результатами Дж. Франклин заслужил право на равных с белыми коллегами войти в корпорацию американских историков, а со временем, по мере успехов движения за гражданские права, в котором он активно участвовал, превратился в одного из самых титулованных и уважаемых в стране ученых и общественных деятелей.

Биография Дж. Франклина – классический пример борьбы за самоутверждение при тяжелейших стартовых условиях. Детство Франклина прошло в бедном городке «для черных» в штате Оклахома; только благодаря выдающимся успехам в учебе ему удалось получить стипендию для обучения в «черном» колледже, а затем, по протекции и на средства профессора истории Т. Карриера, он стал первым чернокожим студентом магистратуры исторического факультета Гарварда (Карриер впоследствии шутил, что заплаченные им за Франклина 500 долларов оказались самым удачным в его жизни вложением капитала).

Хотя практически во всех своих двенадцати книгах Франклин освещал различные аспекты истории афроамериканцев, он предпочитал называть себя не историком чернокожих, а историком «американского Юга». Франклину, в силу понятных обстоятельств, постоянно приходилось доказывать, что его разоблачения некоторых исторических мифов основываются не на желании обеспечить «расовую справедливость», а на показаниях исторических источников и объективном анализе.

Наиболее известные книги Франклина это: «От рабства к свободе: история американских негров» (1947), «Воюющий Юг, 1800—1860» (1956) и «Реконструкция после Гражданской войны» (1961). Многие десятилетия Франклин потратил также на исследование биографии своего предшественника, первого негритянского историка Джорджа Вашингтона Уильямса, который издал двухтомную «Историю негритянской расы в Америке» еще в 1883 г. Биография Уильямса была опубликована Франклином в 1985 г.

В чем же заключается вклад Дж. Франклина в изучение американской истории? Во-первых, Дж. Франклину удалось доказать, что чернокожие рабы до Гражданской войны не были смирившимися со своей участью пассивными наблюдателями происходящего. Независимо от противоречий белых элит Юга и Севера в недрах системы плантационного рабства назревал конфликт, который выплеснулся бы наружу даже при условии сохранения в США мира между секциями. Во-вторых, Франклин показал, что период Реконструкции вовсе не был временем «черного правления», когда, как утверждали белые историки-традиционалисты, невежественные бывшие рабы, опираясь на штыки северных армий и поддержку «карпетбеггеров», захватили власть и ввергли южные штаты в пучину хаоса. По Франклину получалось, что никакого «черного правления» не было, южные элиты, в основном, власть сохранили, а основная угроза демократии исходила не от освобожденных рабов, а экстремистских белых организаций, типа Ку-Клукс-Клана. Там же, где радикальные правительства действительно сумели приобрести некоторое влияние, результаты их деятельности были скорее положительными, в частности настоящий прорыв произошел в сфере обеспечения доступа широких кругов белого и чернокожего населения к бесплатному школьному образованию.

Лейтмотивом всех исследований Дж. Франклина было стремление показать единство американской истории, неправильность ее деления на «историю белых» и «историю черных». За подобную «примиренческую» позицию Франклина в 1960-е и 1970-е гг. жестко критиковали радикальные участники движения за гражданские права. Однако для новой дисциплины «Афроамериканские исследования», которая переживала в США в последние десятилетия 20 в. настоящий бум, труды Франклина имели и имеют значение основополагающих и классических.

Академическая карьера Франклина складывалась поначалу весьма непросто, выпускнику Гарварда пришлось работать в колледже «для черных» в С. Каролине, однако затем книги и общественная деятельность (в частности, работа историком-консультатнтом Верховного суда в ходе разбирательства знаменитого дела 1954 г. «Браун против комитета образования») обеспечили Франклину известность и авторитет, и в 1956 г. он стал деканом исторического факультета Бруклинского колледжа (чернокожий возглавил факультет, состоящий из 52 белых историков; сообщение об этом событии было опубликовано на первой странице Нью-Йорк Таймс). Впоследствии Франклин почти двадцать лет (1964—1982) проработал в Чикагском университете, активно занимаясь общественной деятельностью и путешествуя по миру. Различные университеты и научные общества присудили Франклину более 100 почетных степеней, а президент Б. Клинтон назначил его главой советников по расовой политике в своей администрации.

Эдмунд Морган
(Edmund S. Morgan)
(1916—2013)

Эдмунд Морган

Эдмунд Морган на протяжении последних десятилетий своей долгой жизни был общепризнанным авторитетом в области изучения истории колониального периода и пуританской традиции. Морган родился в штате Миннесота, в преподавательской семье, затем его родители переехали в Массачусетс. Студенческие годы Моргана прошли в Гарварде, там он в начале 1940-х гг. защитил докторскую диссертацию («Пуританская семья: религиозные и внутрисемейные отношения в Новой Англии 17 в.», опубликована в 1944 г.) Большую часть своей научной и преподавательской карьеры Морган провел в Йельском университете (1955—1986). И после выхода на пенсию он продолжал активно работать, опубликовал три книги, последнюю в 2004 г.

Интерес к повседневной жизни, стремление изучать эволюцию идей не абстрактно, а через их преломление в обыденных взаимоотношениях между людьми, индивидуальных биографиях – эти принципы можно считать основополагающими для раннего творчества Моргана. Написанная в этом ключе биография первого губернатора Массачусетской колонии, Джона Уинтропа («Пуританская дилемма», 1958) принесла историку широкую известность.

В академических кругах о нем заговорили еще в 1953 г., когда он опубликовал монографию «Кризис по поводу Акта о гербовом сборе: пролог к революции». В начале 1950-х гг. в США как раз начинался очередной бум интереса к истории Американской революции, новые книги и авторские интерпретации появлялись одна за другой. Моргану удалось одним из первых включиться в эту дискуссию, его основным тезисом стало утверждение об изначальном неприятии американцами принципа налогообложения без представительства, тогда как ранее считалось, что во времена Акта о гербовом сборе колонисты выступали только против «внутренних» налогов, считая вполне допустимыми «внешние» (например, внешнеторговые пошлины). По Моргану, сепаратистские настроения прошли всего через три стадии: отвержение любых налогов без представительства (с 1765 г.), отрицание права английского парламента на любое законодательство в отношении колонии (с 1774 г.), провозглашение независимости (1776 г.). Сегодня может показаться странным, что такое, вообщем-то незначительное смещение акцентов вызвало широкую дискуссию и привлекло интерес к автору и его книге. Однако следует иметь в виду, что Морган не просто скорректировал существующие представления – он попытался объяснить Американскую революцию через эволюцию идей, общественного сознания. Подобный «идеалистический» подход был в те годы одним из наиболее популярных.

Впрочем, Морган на протяжении всей жизни стремился воздерживаться от примыкания к каким-то школам и направлениям историографии. Когда его как «идеалиста» относили к сторонникам «школы консенсуса», он выступал с горячими опровержениями, говоря, что отрицание им социально-экономических конфликтов как движущей силы американской истории вовсе не означает отрицания роли конфликтов как таковых.

Отдав дань классической революционной теме, и даже написав замечательный обзор событий тех лет («Рождение республики, 1763—1789», (1956)), Морган возвратился к изучению пуритан. Из под его пера вышли уже упоминавшаяся биография Уинтропа и книга, которая многими признается высшим научным достижением Моргана – «Явленные святые: история пуританской идеи» (1963). Морган посвятил монографию своему гарвардскому учителю, Перри Миллеру, который считался в те годы главным в Америке специалистом по пуританам. Рассмотрение базовых пуританских установок в связи с историческим контекстом и биографиями наиболее известных пуритан – все это позволило Моргану выйти далеко за пределы банального и абстрактного пережевывания хорошо известных фактов и идеологических доктрин.

С конца 1960-гг. Морган увлекся веберовской идеей «протестантской этики» и занялся изучением ее применимости к американским реалиям. Здесь ему часто пришлось приходить к парадоксальным выводам и менять ранее высказываемую точку зрения. Например, его первоначальный тезис о распространении «протестантской этики» в южных колониях (высказанный в известной статье 1967 г. «Пуританская этика и американская революция») был подвергнут обоснованной критике со стороны коллег-историков, и впоследствии сам Морган признал, что история Вирджинии вряд ли напрямую может быть объяснена на основании пуританских трудовых этических установок. Однако он не отказался от самого подхода в принципе. В книге 1975 г. («Американское рабство, американская свобода: Божье испытание для колониальной Вирджинии») Морган попытался разъяснить, как пуританская трудовая этика в результате сложных трансформаций привела к легитимации разделения американского общества на свободных и рабов. Свобода превратилась в ценность, доступную только для состоятельных, успешных членов общества, также как для классических пуритан жизненный успех был признаком Божьей милости и «избранности» для Царства Небесного.

В последние десятилетия научной карьеры Морган часто обращался к любимому биографическому жанру, написал книги об отцах-основателях США (1976), затем отдельно о Дж. Вашингтоне (1980), Б. Франклине (2002). В них, как и в большинстве других сочинений Моргана реализован принцип, который он считал основополагающим – история должна преподноситься в максимально доступном для читателя виде, увлекать, убеждать и давать пищу для ума. Морган однажды заметил, что продукт, произведенный историком, не может дойти до других членов общества в косвенном виде, как достижения технических наук доходят до нас в виде различных механизмов, приспособлений и технологий. Историческое знание может передаваться только напрямую, от учителя к ученику. А для этого оно должно иметь надлежащий «легкоусвояемый» вид. Неудивительно, что имя Э. Моргана является практически культовым для нескольких поколений студентов Йельского университета.

Артур Шлезингер-младший
(Arthur M. Schlesinger-jr.)
(1917—2007)

Артур Шлезингер-младший

Артур Шлезингер-младший – личность среди американских историков уникальная. Ему удалось совместить то, что обычно историкам совместить не удается: академическую основательность, блестящий стиль, свежесть научных интерпретаций – с поразительной социальной открытостью, политической активностью, любовью и вкусом к различным «светским» мероприятиям. Параллельно с историческими штудиями Шлезингер успел поработать спичрайтером кандидата в президенты от демократической партии в 1956 г. А. Стивенсона, советником президента Дж. Кеннеди, автором еженедельных обозрений в десятке либеральных газет и журналов, кинокритиком. Интервью со Шлезингером публиковали почти все ведущие американские периодические издания, включая журнал «Плейбой». Когда в декабре 1999 г. администрация президента Клинтона решила устроить в Белом доме «Вечеринку тысячелетия», пригласив на нее наиболее выдающихся деятелей в своих сферах – музыкантов, артистов, спортсменов – корпорацию историков представлял Шлезингер.

Вместе с тем, репутация Шлезингера в собственно академической среде всегда была двойственной. Для многих историков его занятия политикой казались несовместимыми с подлинно научным исследованием прошлого. Историк-политик неизбежно попытается исказить историческую реальность, интерпретировать ее в выгодном для своей политической партии свете. И, надо сказать, что в книгах А. Шлезингера действительно можно обнаружить немало примеров апологетического подхода, когда он пытался представить в «розовом свете» действия симпатичных ему политиков, таких как Э. Джексон, Ф. Рузвельт, Дж. Кеннеди. Однако в пользу Шлезингера свидетельствует то, что делал он это совершенно блестяще. Никому из его оппонентов так толком и не удалось доказать, что шлезингеровская система аргументов выстроена искусственно, что автор целенаправленно стремится ввести читателя в заблуждение, нарочно умалчивает о каких-то исторических обстоятельствах, чрезмерно выпячивает другие. Позиция Шлезингера-историка в этом отношении в большинстве случаев все же предшествовала позиции Шлезингера-политика, а на критику коллег он обычно отвечал, что если историки, профессионалы в данной сфере, откажутся от занятий политикой – кто же тогда станет ею заниматься? И не будет ли ситуация «кухарки во главе государства» во много крат хуже ситуации с политически ангажированным историком?

Социально-политический активизм имел для Шлезингера некоторые карьерные издержки в его академической биографии. Родившись в семье двух историков «прогрессивного» направления (А. Шлезингера-старшего и Э. Шлезингер, одним из предков которой был историк Дж. Бэнкрофт), Шлезингер уже на младших курсах Гарвардского университета, куда он поступил в 1934 г., показал, что громких имен предков он не посрамит. Он выигрывал один университетский конкурс за другим, а его бакалаврская выпускная работа, посвященная одному из общественно-политических деятелей джексоновской эпохи, была в 1939 г. опубликована в виде книги («Орестес А. Браунсон: эволюция пилигрима») и получила крайне благожелательные отзывы критиков. Однако Шлезингер не пошел дальше по проторенной дорожке, и вместо обучения в магистратуре и аспирантуре оформил членство в «Обществе выпускников Гарварда», которое позволило ему, не теряя связи с университетом, заниматься исследовательской деятельностью. Ее итогом стала публикация в 1945 г. одной из наиболее удачных книг Шлезингера – «Эпоха Джексона» (Пулитцеровская премия по истории 1946 г.) За ее успехом у критиков и широкой публики последовало приглашение на преподавательскую работу в Гарвард (1946 г.) где он в 1954 г. получил должность профессора (не имея даже степени магистра!), которую занимал до перехода на работу в Белый дом в качестве советника Дж. Кеннеди в 1961 г. Позицию гарвардского руководства относительно «неостепененного» Шлезингера в американской академической среде разделяли далеко не все. После же его «похода в большую политику» для многих ученых он вообще стал «персоной нон грата». Одним из проявлений этого глухого недовольства стало то, что Шлезингер, во всем мире признаваемый самым известным американским историком, так никогда и не удостоился почетного председательства ни в одной из американских исторических ассоциаций. Вместе с тем, после неожиданного завершения политической карьеры, связанного с убийством Кеннеди, Шлезингер в 1966 г. снова перешел на преподавательскую работу, на этот раз в Городской университет Нью-Йорка, где и проработал всю оставшуюся жизнь (с 1994 г. в качестве «почетного профессора в отставке»).

В литературном наследии А. Шлезингера непросто отделить собственно исторические труды от исторической публицистики и эссеистики. Уже упоминавшаяся книга, «Эпоха Джексона» (1945), пожалуй в наибольшей степени соответствует по стилю и содержанию академическим стандартам исторической науки. В ней Шлезингер предложил новую интерпретацию происхождения джексоновской демократии, отличную от общепринятой тогда тернерианской, основанной на идее фронтира. Ф. Тернер и его последователи полагали, что становление классической демократии в США в 1920 – 1930-е гг. произошло в результате расширения территории и усиления влияния обитателей западных штатов на политическую систему, до этого находящуюся под контролем элиты восточного побережья. Шлезингер, введя в научный оборот некоторые новые источники, и переосмыслив старые, предположил, что демократическая волна шла не только, и не столько с Запада, сколько «снизу вверх» повсеместно, включая старые восточные штаты. По мнению Шлезингера, джексоновская демократия явилась одним из первых в американской истории примеров противостояния общества и бизнес-элиты, завершившимся явным снижением политических аппетитов последней, и, таким образом, восстановлением баланса «капитализма» и «демократии», который необходим для нормального функционирования американской политической модели. Чрезвычайно важной особенностью джексоновской демократии для Шлезингера являлось и то, что инструментом давления на бизнес-сообщество в ней выступало государство (в книге подробно рассмотрено противостояние президента Джексона с Национальным банком). Этот пример выполнения государством функции защитника общества от бизнеса позволил Шлезингеру провести неявную, но вполне подразумеваемую параллель между эпохой Джексона и эпохой Рузвельта – политического кумира своей юности. Неудивительно, что следующими опубликованными историческими исследованиями Шлезингера стали три первых части задуманной им многотомной «Эпохи Рузвельта» – «Кризис Старого порядка, 1919—1933» (1957), «Начало Нового курса» (1959), «Политика фундаментальных сдвигов» (1960). В промежутках между публикацией исторических трудов Шлезингер выпустил также несколько книг по текущим общественно-политическим сюжетам, которые создали ему репутацию ведущего либерального мыслителя эпохи, последовательного защитника политики «либерального центра» перед лицом радикальных атак справа и слева.

Книги Шлезингера о Рузвельте до сих пор считаются одним из лучших исследований политики Нового курса (хотя оно так и не было доведено до конца). Они написаны прекрасным языком, содержат блестящие политические портреты ведущих деятелей эпохи, внятную и аргументированную авторскую интерпретацию происходивших событий. У Шлезингера Рузвельт предстает практически идеальным политиком, осознающим главное противоречие социально-политического развития США между «демократией» и «капитализмом» и исправляющим перекосы политического баланса, допущенные его предшественниками-республиканцами. Неудивительно, что в 1970-е и 1980-е гг., когда политическое наследие Рузвельта стало оцениваться менее однозначно, Шлезингер так и не нашел времени и сил, чтобы завершить свою историческую эпопею.

Из почти двух десятков книг, опубликованных Шлезингером после 1960 г., можно выделить четыре: «Тысяча дней: Дж. Кеннеди в Белом доме» (1965), «Имперское президентство» (1973), «Роберт Кеннеди и его время» (1978), «Циклы американской истории» (1986, опубликована на русском языке в издательстве «Прогресс» в 1992 г.). Первая из них – это некое сочетание политических мемуаров и исторического исследования, Шлезингер написал «Тысячу дней» по горячим следам своей работы в администрации Кеннеди, фигура президента в ней несколько идеализирована, а по поводу некоторых действующих в ту пору политиков Шлезингер высказывался весьма нелицеприятно, ссылаясь при этом на мнение самого Кеннеди (больше всех досталось госсекретарю Д. Раску и вице-президенту Л. Джонсону).

Книга «Имперское президентство» – в большей степени публицистическая, чем историческая, в ней четко проявилось внутреннее противоречие Шлезингера как историка и политика. До 1973 г. Шлезингер постоянно почти воспевал в своих трудах сильную президентскую власть, ее позитивную роль в поддержании либеральной демократии в Америке. Теперь же, подвергнув жесткой критике президента Р. Никсона, Шлезингер обвинил его в попытке разрушения конституционной системы сдержек и противовесов, стремлении подмять под себя другие ветви власти. Интересно, что издав эту книгу еще до отставки Никсона, Шлезингер все время использовал в отношении своего антигероя прошедшее время, как бы предвидя его политическое поражение.

Политическая биография Р. Кеннеди стала самым объемным (916 стр.) историческим исследованием Шлезингера. Как и его книга о Кеннеди-президенте она была удостоена Национальной книжной премии.

В сборнике «Циклы американской истории», состоящем из заново отредактированных исторических и публицистических эссе, опубликованных в предшествующие годы, 70-летний Шлезингер как бы подводит итог своих исторических исследований, группируя их вокруг базового тезиса о цикличности социально-политического развития США. Идея политических циклов в США была выдвинута еще отцом Шлезингера в 1920-е гг., но в научном творчестве сына она получила свое развернутое выражение. Согласно Шлезингеру-младшему, приблизительно каждые 30 лет в американской политике происходит смещение акцентов, от либерализма к консерватизму, от активной правительственной политики – к пассивной, от доминирования идеи защиты общественных интересов – к политике отстаивания интересов частных. Этот цикл порождал реформационные волны в 1900-е, 1930-е, 1960-е гг. Следуя его логике, очередного приступа социально-политического либерализма следовало ожидать в 1990-е гг. Так как администрация Клинтона лишь отчасти смогла соответствовать подобным ожиданиям, а неоконсервативные тенденции оказались сильнее, чем предсказывалось, Шлезингер в 1990-е гг. выдвинул предположение, что информационная революция нарушила привычный ход вещей и сместила цикл, в пока неведомом направлении. Однако такое объяснение вряд ли могло кого-то устроить. На закате своей творческой биографии Шлезингер в очередной раз столкнулся с противоречием, которое преследовало его всю жизнь – противоречием между познаваемыми историческими тенденциями и современной объективной реальностью. Судьба Шлезингера – это наглядный пример опасностей, которые таит в себе инструменталистский подход к историческому знанию, стремление его прямого использования в политической практике.

Артур Линк
(Arthur S. Link)
(1920 – 1998)

Артур Линк

Артур Линк посвятил большую часть своей творческой биографии изучению личности президента В. Вильсона и политической истории США первых десятилетий 20 века. С 1966 по 1994 год под его редакцией было опубликовано 69 (!) томов «Бумаг Вудро Вильсона», куда вошли не только статьи, заметки и тексты выступлений самого президента, но и многие документы эпохи, позволяющие лучше понять причины его поступков и политических решений.

Научное наследие А. Линка четко распадается на две части – до и после начала работы над документальной эпопеей о Вильсоне. В пути Линка как историка можно увидеть черты трагедии: скрупулезное исследование материалов о жизни и политической карьере Вильсона привело его во второй половине жизни к необходимости опровержения многих собственных выводов, выдвинутых в молодые годы, когда в своих интерпретациях он чрезмерно и не всегда оправданно опирался на интуицию и данные вторичных источников. Эта «непоследовательность» стоила ему многих седых волос, т. к. в жарких научных баталиях оппоненты часто указывали на данное обстоятельство как на свидетельство «конъюнктурности» Линка и обвиняли его в манипулировании фактами. Наиболее явно это проявилось в дискуссии со сторонниками психоаналитического толкования личности Вильсона, А. и Дж. Джордж. Последние пытались в своих книгах (в частности, «Вудро Вильсон и полковник Хауз: личностный анализ», 1956) обосновать наличие у Вильсона эдипова комплекса, объяснить многие его поступки влиянием плохих отношений с отцом в раннем детстве, которые глубоко повлияли на будущего президента. Линк в ответ представил развернутые доказательства отсутствия каких бы то ни было осложнений в отношениях внутри семьи Вильсонов, но попутно обнаружил множество данных о медицинских проблемах иного рода, которые преследовали Вильсона еще с 1895 г., когда он пережил первый инсульт. Новая, «медицинская» интерпретация политической карьеры Вильсона сильно расходилась с предлагаемой Линком ранее. Издатели документальной серии, под огнем критики, даже призывали историка опубликовать формальное разъяснение для читателей, но Линк не согласился, пригрозил вообще отказаться от проекта, и научный скандал постепенно затих.

До начала работы над «Бумагами Вильсона» Линк заявил о себе как об одном из наиболее работоспособных американских историков. С момента защиты докторской диссертации в 1945 г. в университете Северной Каролины (где прошли все студенческие и аспирантские годы Линка) до начала 1960-х гг. он опубликовал 9 книг, в основном с упоминанием Вильсона в названии, но по содержанию значительно выходящих за пределы простой политической биографии. Это был исторический портрет эпохи прогрессизма, с акцентом на вклад Вильсона и роль американского Юга в происходящих социально-политических процессах. В целом, Линк тогда оценивал личность Вильсона довольно критически. Позднее, в редакционных комментариях к документальной серии, Вильсон с каждым томом характеризовался все более позитивно, и в конце концов предстал одним из умнейших и проницательнейших американских лидеров, которому только слабое здоровье помешало реализовать задуманные масштабные проекты. Возможно, здесь сказывался известный феномен привязанности к предмету многолетних научных занятий, а может быть даже полумистическое сходство судеб Линка и Вильсона, на которое указывают многие биографы (оба родились на Юге, в семье протестантских пасторов, связали свою академическую карьеру с Принстонским университетом – Линк преподавал там с 1946 по 1992 гг., с 9-летним перерывом (1949 – 1958) на работу в Северо-западном университете). Даже внешне Линк и Вильсон в чем-то походили друг на друга.

В сферах преподавания, научного руководства, работы над университетскими курсами по истории США наследие Линка также весьма внушительно. Еще в 1955 г. он опубликовал учебник «Американская эпоха: история Соединенных Штатов с 1890-х гг.», который сразу же был признан критиками «лучшим учебником по истории США 20 века». Впоследствии он несколько раз переиздавался с изменениями и дополнениями.

А. Линк по сей день остается единственным американским (а, возможно, и единственным в мире) историком, предпринявшим и доведшим до конца столь масштабный документальный проект как «Бумаги Вудро Вильсона». Его значение, конечно же, выходит далеко за рамки редакторских интерпретаций. Ни один исследователь США первых десятилетий 20 века не может игнорировать этот колоссальный массив первоисточников. Впрочем, кого-то эта целая книжная полка огромных фолиантов может и отпугнуть – «а что тут еще можно исследовать после Линка?»

Дэвид Дональд
(David Herbert Donald)
(1920—2009)

Дэвид Дональд

Дэвид Дональд на протяжении жизни успел поработать в нескольких крупнейших американских университетах, он не был в этом смысле «патриотом» какого то одного академического центра. Родившись в небольшом городке в штате Миссисипи, степени мастера (1942) и доктора (1946) он получил в Иллинойском университете, затем был приглашен на преподавательскую работу в Колумбийский университет (1947). В 1959 г. Дональд перешел на профессорскую должность в Принстон, затем (в 1962 г.) в университет Джона Гопкинса, и, наконец, нашел «тихую пристань» в Гарварде (с 1973 г.)

Частая смена мест работы, по-видимому, была связана у Дональда в большей степени с семейными и финансовыми обстоятельствами, нежели с какими-то научными соображениями. На протяжении всей жизни Дональд разрабатывал одну главную тему – историю Гражданской войны и роль в ней президента А. Линкольна. Один единственный раз он позволил себе радикально поменять направление научных интересов и после нескольких лет тщательных архивных изысканий опубликовал биографию литературного кумира своей юности, писателя Томаса Вольфа (1987). Впрочем, эта попытка оказалась весьма удачной и принесла Дональду Пулитцеровскую премию.

Жанр биографии вообще был основным в творчестве Д. Дональда. Уже в качестве темы для докторской диссертации он избрал рассмотрение личности У. Херндона – сотрудника и, впоследствии, одного из первых биографов А. Линкольна. Успех этой работы (основанный, главным образом, на разоблачении некоторых исторических мифов, привнесенных Херндоном в биографию президента) способствовал переезду Дональда в Нью-Йорк, где среди его коллег по Колумбийскому университету оказались такие известные историки как Р. Хофстедтер, А. Невинс и Г. Коммаджер.

Опубликовав диссертацию в 1948 г., Дональд занялся изучением биографий двух приближенных к Линкольну политиков: министра финансов Салмона Чейза и сенатора Чарльза Самнера. Книга про Чейза вышла в 1954 г., про Самнера – в 1960 г. Оба эти деятеля были фигурами крайне противоречивыми, вызывающими споры и у современников, и среди потомков. Блестящий стиль, совмещенный с фундаментальной архивной подготовкой, позволил Дональду получить в 1961 г. Пулитцеровскую премию за работу о Самнере (точнее, за ее первый том, посвященный довоенной биографии этого известного новоанглийского аболициониста).

Небиографические книги Дональда не привлекали такого внимания публики и академического сообщества, хотя несколько его обзорных работ по американской истории 19 в. (в частности, главы в учебнике «Великая республика: история американского народа», 1977 г.) выдержали несколько переизданий. Успех учебных текстов Дональда объяснялся многолетним опытом работы со студентами, среди которых его лекции по Гражданской войне и Реконструкции Юга всегда пользовались большой популярностью.

Достигнув семидесятилетнего возраста, и уйдя в 1991 г. на пенсию, Д. Дональд понял, что готов к написанию главного труда своей жизни – биографии президента Линкольна. Конечно, таких биографий к этому времени уже было написано множество (самые известные – Б. Томасом (1953) и С. Отсом (1977)), но десятилетия работы в архивах и доскональное знание темы позволили Дональду решиться на внесение собственного вклада. Книга, без затей названная «Линкольн» (1995) имела громкий успех среди коллег и читающей публики. В качестве оригинального поворота темы, Дональд предложил читателю взгляд на события 19 в. «глазами Линкольна», опираясь в изложении в основном на его письма, заметки и тексты выступлений. Критики, признавая, что «более обстоятельной биографии Линкольна еще не было написано», отмечали некоторую нехватку в книге авторских оценок и интерпретаций поступков президента, а также явный уклон Дональда в сторону политической составляющей деятельности Линкольна, при почти полном игнорировании решений Линкольна-главнокомандующего. Однако Дональд, по-видимому, и не собирался заниматься военной историей, а вместо этого дополнил в 1999 и 2004 гг. жизнеописание президента еще двумя томами: «Линкольн у себя дома» и «Линкольн и его друзья», осветив, таким образом, совершенно неизвестные публике стороны жизни великого американца.

Уильям Уильямс
(William Appleman Williams)
(1921—1990)

Уильям Уильямс

Для американской историографии второй половины 20 в. фигура Уильяма Уильямса является одной из «знаковых», определяющих точку фундаментального интерпретационного сдвига. До Уильямса в 20 в. таких моментов было два – в 1913 г., после публикации Ч. Бирдом «Экономической интерпретации американской конституции», и в 1948 г., после выхода книги Хофстэдтера «Американская политическая традиция и ее творцы». Бирда и Хофстэдтера принято считать «отцами-основателями», соответственно, «прогрессистской» и «консенсусной» школ историографии, У. Уильямс положил начало «ревизионистской» школе, представителей которой также называют «новыми левыми» историками. Иногда учеников Уильямса относят к «висконсинской школе дипломатической истории», по названию университета, в котором прошла значительная часть его академической карьеры.

Наиболее известная книга Уильямса, «Трагедия американской дипломатии», была опубликована в 1959 г. Внимание автора к экономическим сюжетам могло показаться удивительным – ведь буквально десятилетие назад только ленивый не обвинял историков «прогрессистского» направления в доведении до абсурда идеи о значении социально-экономических факторов в истории США. Тогда казалось, что на подобных интерпретациях поставлен крест на долгие годы вперед. Однако маятник качнулся назад быстрее, чем предполагали сторонники теории консенсуса. И вряд ли это можно объяснить только лишь событиями «бурных шестидесятых» – свои основные мысли тот же Уильямс впервые сформулировал уже в книге 1952 г. «Американо-российские отношения, 1781—1947». По-видимому, критика политического и экономического истэблишмента стала неотъемлемой частью американской историографии с начала 20 в., и уже не могла быть надолго замещена никакой «проправительственной» парадигмой. Консенсусный подход преобладал лишь в экстремальных условиях первого десятилетия «холодной войны», а как только начальная волна «единения нации» спала, все вернулось на привычные рельсы, и У. Уильямс стал главным «пророком» нового витка критической историографии.

На первой стадии своей исследовательской карьеры, У. Уильямс занимался, преимущественно, историей внешней политики США. Его оценки этой политики были весьма жесткими. В названной книге по российско-американским отношениям (в ее основу легла докторская диссертация) автор, по-сути дела, обвинил США в порче отношений со своим традиционным партнером. Вместо обычного для американской историографии акцента на несоответствии российской и американской идеологий и систем ценностей, Уильямс сосредоточил внимание на экономической экспансии США на Д. Востоке, а также обвинил администрацию В. Вильсона в отказе от сотрудничества с большевиками из опасения нанести урон империалистическим интересам США. В «Трагедии американской дипломатии» Уильямс определил главное противоречие американской внешней политики как несоответствие базовой для США идеи свободы и самоопределения наций с т. н. «империализмом открытых дверей», капиталистической внешней экспансией, которая отвергает возможность самоопределения других народов, если это вредит экономическим интересам американских корпораций.

Взгляды американского историка, искренне и с большим энтузиазмом выражавшего почти марксистские постулаты, и, к тому же, принявшего советскую сторону в споре о том кто виноват в развязывании «холодной войны» (по этому поводу Уильямс высказывался вполне определенно и обвинял Вашингтон в недостаточном учете советских интересов в 1940-е гг.), привлекли внимание в СССР, и «Трагедия американской дипломатии» была удивительно оперативно (в 1960 г.) издана на русском языке (естественно с оговорками во введении, что «прогрессивно мыслящий буржуазный историк все-таки не может считаться настоящим марксистом»). Однако и в США труды Уильямса были восприняты с огромным интересом, как «новое слово» в исторической интерпретации, и у него появилось большое число последователей.

В следующих книгах Уильямс не только развивал свой главный тезис об «империализме открытых дверей» (например, указал на стремление фермеров к поиску внешних рынков сбыта своей продукции как один из важных факторов формирования американского империализма в конце 19 в.), но и предложил собственную интерпретацию всей истории США, не ограничиваясь одной лишь внешней политикой. В «Контурах американской истории» (1961) он разбил историю США на три фазы – период меркантилизма (1740—1828), период «политики свободных рук» (1819—1896) и период корпоративного капитализма (с 1882 г.). При этом, во все времена, Соединенные Штаты были склонны к экспансионизму, в его разных формах, и это, по мнению Уильямса, является главной проблемой американской государственности. Рассуждая над возможностью ее решения, Уильямс пришел к выводу, что вывести Америку из порочного экспансионистского круга, позволить ей сосредоточить внимание на решении внутренних проблем, может только социализм. Произнеся это «страшное» слово, Уильямс, конечно же, навлек на себя ожесточенную критику либеральных и консервативных историков. О. Хандлин, к примеру, обвинил автора в нескольких грубейших фактических ошибках и охарактеризовал книгу в целом как «абсурдное непрофессиональное сочинение».

Однако Уильямс продолжил развивать «социалистическую» тему и в 1964 г. опубликовал труд «Великая уловка: эссе о современном значении К. Маркса и разумности допущения еретиков к диалогу о будущем Америки». Подобные длинные и замысловатые названия книг и отдельных глав стали с этого времени «фирменным знаком» Уильямса. Основным мотивом «Великой уловки» стала критика «исторического выбора» Америки, которая пошла по пути экстенсивного использования богатств «фронтира» вместо интенсивной работы над созданием «правильного» сообщества. В качестве общественного идеала в этой и последующих книгах Уильямс представил модель «регионального социализма», с возвращением к принципам Статей конфедерации. Интересно, что в этой связи досталось даже А. Линкольну, который силой воспрепятствовал самоопределению Юга.

В радикальном ревизионизме У. Уильямса можно увидеть как отражение социально контекста его происхождения и образования (Уильямс вырос в Айове в фермерской семье, в университете больше преуспел на ниве баскетбола, нежели собственно учебных занятий, затем служил на флоте, участвовал в реформистских движениях типа Национальной ассоциации за права цветного населения), так и реакцию на «удушающий» консерватизм американской историографии 1950-х гг. Несмотря на обвинения в непрофессионализме и очевидную экстравагантность многих выводов, Уильямс и его школа к 1980-м гг. были признаны академическим сообществом, и в 1980/81 гг. Уильямс избирался председателем Организации американских историков (которая усилилась в этот период и противостояла более консервативной Американской исторической ассоциации). Влияние У. Уильямса на американскую историческую мысль хорошо заметно и по сей день.

Бернард Бейлин
(Bernard Bailyn)
(р. 1922)

Бернард Бейлин

На протяжении более чем полувековой карьеры в Гарварде (куда он поступил через год после окончания Второй мировой войны), Бернард Бейлин зарекомендовал себя в качестве ведущего специалиста по истории США колониального периода. Пожалуй наибольшую известность (и первую из полученных им Пулитцеровских премий) Бейлину принесла монография 1967 г. – «Идеологические истоки американской революции». Ее принято рассматривать как своеобразную антитезу главному труду прогрессистской историографии – «Экономической интерпретации американской конституции» (1913) Ч. Бирда. В «Идеологических истоках…» Бейлин проанализировал тысячи революционных памфлетов и прочих идеологически окрашенных сочинений американских авторов 18 века и пришел к выводу, что, во-первых, либеральная английская идеология уже внутри себя несла семена революции, которые, упав на благодатную колониальную почву, за столетие с небольшим проросли в виде радикальных антианглийских установок, и, во-вторых – явно проявившаяся к середине 18 в. специфика американской социальной и политико-культурной действительности заставила колонистов пересмотреть традиционные англо-саксонские представления о взаимоотношениях власти и социума, что в итоге неизбежно привело к разрыву с метрополией. Таким образом, по Бейлину получалось, что конфликт с Англией и обретение колониями независимости были не результатом стечения обстоятельств и политических ошибок Лондона после Семилетней войны, а закономерным итогом развития политической идеологии в С. Америке. Подобное понимание, естественно, отводило на второй план и экономические факторы, столкновение классовых интересов, которые Ч. Бирд и его последователи считали определяющими.

Б. Бейлин уделял много времени и сил работе со студентами. Из его семинара вышло более десятка известных исследователей американской истории. В ходе занятий Бейлин использовал достаточно оригинальную методику – он давал студентам в качестве домашнего чтения книги, не связанные напрямую с темой курса, и затем разбирал на семинаре не столько фактическое содержание, сколько их структуру и организацию, обучая таким образом будущих историков постановке научных проблем и методам их решения. Бейлин считал, что главнейшая задача исследователя – найти в истории некую «аномалию», несоответствие между реальностью и ее восприятием (и в сознании людей прошлых эпох, и в сознании историков). Когда аномалия найдена – ее следует попытаться разрешить, понять, какие исторические изменения привели к ее появлению. Таким образом, историческое повествование должно строиться не вокруг отдельных сюжетов и эпизодов, а состоять из фиксации «исторических изменений» и их последующего объяснения и интерпретации.

Интерес к истории политической идеологии сочетался у Бейлина с практически равным по интенсивности интересом к истории социальной. Его учителем в Гарварде был Оскар Хандлин, признанный лидер этого научного направления. Бейлин много занимался историей колониальной элиты («Купцы Новой Англии в 17 в.» (1955), «Политика и социальная структура в Виргинии» (статья 1959 г., которая стала классической и многократно переиздавалась)), исследовал взаимоотношения между эволюцией института семьи и развитием системы образования в английских колониях («Система образования и формирование колониального общества», 1960). На протяжении 1960-х гг. в США больших успехов достигла т. н. «новая социальная история», базирующаяся на анализе новых демографических источников и количественных методах. Для Б. Бейлина, который в последние десятилетия научной карьеры вновь переключился с политической на социальную историю, главной проблемой стало установление правильного соотношения между «технической» и «нарративной» составляющими публикуемых исторических сочинений. Эта тема стала главной в его президентском обращении к Американской исторической ассоциации в 1981 г. Призывая коллег не забывать о необходимости придания итоговым результатам своих изысканий характера связного исторического повествования, Бейлин решил стимулировать их собственным примером. Изданное в 1986 г. исследование эмиграции из Англии в С. Америку в период между окончанием Семилетней войны и Войной за Независимость («Уплывающие на запад»), основанное на скрупулезном социально-демографическом анализе, но и отвечающее самым высоким литературно-повествовательным стандартам, принесло Бейлину его вторую Пулитцеровскую премию.

Говард Зинн
(Howard Zinn)
(1922—2010)

Говард Зинн

Говард Зинн до последних месяцев жизни был известен как один из наиболее радикальных и последовательных критиков правительственной политики и общественного строя США в целом. Зинна можно считать «профессиональным диссидентом», он начал выражать свое несогласие с действиями властей еще в 1950-е гг., будучи молодым преподавателем истории в одном из колледжей Атланты (Джорджия) – тогда он солидаризовался с борьбой студентов за гражданские права, – и его протесты не умолкали все последующие годы. В настоящее время, несмотря на преклонный возраст, он является одним из активистов движения за вывод американских войск из Ирака.

На общественную позицию Зинна несомненное влияние оказали его происхождение и биография – сын нью-йоркских рабочих, он сам начинал трудовую карьеру на верфи, во время Второй мировой войны был пилотом бомбардировщика, а затем, благодаря правительственной программе поддержки ветеранов, сумел получить университетское образование. Здесь необходимо заметить, что данная программа (т. н. GI bill) оказала решающее влияние не только на судьбу Зинна, но и тысяч других ветеранов, выходцев из разных социальных слоев. Их появление в американских университетах не просто радикально изменило социальный портрет академической корпорации, но повлекло за собой серьезную тематическую и методологическую трансформацию всех социальных и гуманитарных исследований в США. В частности, можно смело утверждать, что «новое левое» направление в американской историографии в 1960-е гг. в значительной степени обязано своим появлением именно ученым – ветеранам Второй мировой, происхождение которых при других обстоятельствах вряд ли способствовало бы их приходу в науку.

Хотя первую свою историческую монографию Зинн опубликовал еще в 1958 г., его репутация и известность как историка была обеспечена книгой, вышедшей в 1980 г. – «Народная история США». В 2003 г., по случаю продажи миллионного экземпляра «Народной истории», в Нью-Йорке была проведена акция демократических активистов, участники которой выражали свое восхищение данным творением, а автор лично зачитывал наиболее примечательные фрагменты. Чем же Зинну удалось привлечь к себе такое внимание?

Главная исходная посылка «Народной истории США» заключалась в том, что во всех ранее изданных обзорах история Америки была представлена с точки зрения политических лидеров и общественных элит, и, соответственно, отражала их понимание происходящего. Зинн предложил компенсировать данный недостаток, поменяв направление взгляда на противоположное – снизу вверх. В его книге открытие Америки Колумбом было охарактеризовано с точки зрения индейцев, принятие конституции – с точки зрения рабов, Гражданская война – с позиций городских низов Нью-Йорка, война с Испанией – от имени кубинцев и т. д. Кроме того, Зинн постоянно подчеркивал, что для него главные герои истории – не правительства, а борцы с государственной машиной, не угнетатели – а угнетаемые. Анализируя исторические примеры организованного сопротивления и «классовой борьбы», Зинн прямо заявлял, что они интересны ему не из чисто академических побуждений, а как руководство к действию, как пример для нынешнего поколения американцев.

Последнее обстоятельство – неприкрытый «презентизм», подчинение исторического исследования задачам сегодняшнего дня, да еще настолько радикальным, конечно же послужили основанием для разгромной критики со стороны академического сообщества историков. Отвечая на нее, Зинн не отрицал односторонности своего взгляда, однако замечал, что «такие обвинения мало меня тревожат, ведь гора исторических книг, на которой мы все стоим, явно склоняется в другом направлении». Популярность «Народной истории» у широкой публики, в принципе, подтверждала мнение Зинна о необходимости компенсации многовекового историографического уклона, пусть даже с заметным перегибом в противоположном направлении.

Важным достоинством труда Зинна был хороший литературный стиль. Именно благодаря нему радикализм интерпретации не стал помехой на пути широкого использования «Народной истории» в качестве университетского учебника. Сам Зинн почти четверть века (1964—1988) преподавал историю в Бостонском университете. Его главная книга со временем стала рассматриваться как один из классических примеров применения леворадикального подхода к рассмотрению всей истории США, чего не осуществлял до Зинна никто из историков «нового левого» направления.

За свою творческую биографию, Зинн написал более 20 книг, три из них были переведены на русский язык – «США после второй мировой войны, 1945—1971» (М.,1977), «Народная история США» (М., 2006) и «Американская империя. С 1492 года до наших дней» (М., 2014).

Роберт Фогель
(Robert W. Fogel)
(1926—2013)

Роберт Фогель

Роберт Фогель является одним из наиболее заметных представителей особого направления американской историографии второй половины 20 в. – количественной истории, или «клиометрики». Фогель не был первым ученым, начавшим использовать количественные методы в истории (пионерами здесь были А. Конрад и Дж. Мейер), однако две его книги – «Железные дороги и американский экономический рост» (1964) и «Время на кресте» (1974 г., в соавторстве со С. Энгерманом), стали, пожалуй, наиболее яркими выражениями достоинств и недостатков нового подхода.

Фогель родился в Нью-Йорке, в семье иммигрантов из России, получил хорошее образование, защитил докторскую диссертацию в университете Джонса Гопкинса, там же начал преподавательскую карьеру, которая продолжилась затем в университетах Рочестера, Чикаго и в Гарварде. Его интерес к «новой экономической истории», как в конце 1950 – 1960-х гг. было принято именовать клиометрику, возник в ходе участия в знаменитых семинарах С. Кузнеца, который предложил использовать математические методы современной экономики для изучения истории. Экономисты задались целью превратить историю в «строгую», количественно обоснованную науку, способную не просто объяснить прошлое, но, в какой-то мере, и предсказать будущее. Популярности подхода в немалой степени способствовало развитие вычислительной техники, с помощью которой можно было обрабатывать ранее абсолютно неподъемные массивы данных.

В своем исследовании влияния железнодорожного строительства на экономический рост, Фогель использовал т. н. «контрафактное моделирование», то есть посягнул на одну из главных заповедей классической историографии – «история не знает сослагательного наклонения». Фогель попытался рассчитать показатели экономического роста США в 19 в., исключив фактор строительства железных дорог – как будто их и не было вовсе. Результат, как говорится, превзошел все ожидания – оказалось, что железные дороги не были главным стимулом роста, экономика США могла прекрасно обойтись и без них, и обычных дорог и каналов было бы достаточно для обеспечения вполне достойных экономических показателей к 1890 г. (по расчетам Фогеля, железные дороги могли добавить к ним не более 25%). Радикализм выводов ученого серьезно стимулировал интерес к «новой экономической истории» – казалось, что новая методология действительно способна революционно поменять наши представления о прошлом. Однако постепенно, под напором критики историков-традиционалистов, Фогель был вынужден признать, что он несколько погорячился и допустил серьезные ошибки в постановке задач и самих расчетах. К концу 1970-х гг. от первоначальных выводов Фогеля осталось лишь утверждение, что строительство железных дорог не следует считать особой стадией транспортной революции, а лишь ее компонентом, наравне со строительством каналов и обычных дорог, и что экономические результаты железнодорожного строительства проявили себя лишь через несколько десятилетий после его начала, что не было учтено в исходной модели.

Однако в середине 1970-х гг. имя Фогеля уже гораздо чаще упоминалось не в связи с изучением транспортной революции, а в контексте его очередного исследования, посвященного рабовладельческому Югу («Время на кресте», 1974). Подвергнув статистической обработке доступные источники, Фогель «с цифрами в руках» попытался опровергнуть многие устойчивые представления об экономическом развитии региона и отношениях рабовладельцев и рабов. Получалось, что экономика Юга перед Гражданской войной не просто росла, но по многим показателям опережала экономику Севера, благосостояние рабов было выше, чем у рабочих северных фабрик, разделение семей рабов в результате продаж на разные плантации было исключением, а не правилом, сами эти семьи были достаточно устойчивыми, и никто из рабовладельцев не занимался целенаправленным «разведением рабов» для последующей аукционной торговли.

Естественно, после публикации книги ее авторы, Фогель и Энгерман были тут же обвинены в «бездушном» количественном подходе, отсутствии антирабовладельческой моральной позиции, использовании случайных и неполных данных для глобальных статистических обобщений. Со многими из этих замечаний Фогель впоследствии согласился, и попытался предложить смягченную интерпретацию темы в книгах конца 1980 – начала 1990-х гг. Параллельно Фогель работал над поиском источников и использованием количественных методов в анализе уже совершенно иных сюжетов – истории питания, антропометрических показателей, здоровья американцев. Интерес к подобным темам, использование количественных методов в исторической демографии, антропологии, политологии характеризовало не просто эволюцию взглядов Р. Фогеля, а общее направление развития клиометрики, ее места в американской социальной науке. После первоначального интереса и общего энтузиазма по поводу количественных методов, в 1980 – 1990-е гг. наступил период «отрезвления», осознания невозможности охарактеризовать статику и динамику человеческих сообществ одними лишь цифрами. Хотя сам Фогель, в целом, оставался верен количественному подходу (в 1993 г. он получил Нобелевскую премию по экономике за свои антропологические разработки), в историографии количественные методы отошли на второй план, именно на «клиометров» и «новых социальных историков» пали основные обвинения в «дроблении и дезинтеграции» исторических исследований, утрате целостного взгляда на историческое прошлое.

На склоне лет взгляды Фогеля, как это часто бывает, существенно «поправели», он заинтересовался сюжетами, связанными с историей религии и опубликовал в 2000 г. книгу «Четвертое Великое пробуждение», в которой весьма позитивно охарактеризовал религиозный неоконсерватизм, набирающий силу в США с 1960-х гг.

Юджин Дженовезе
(Eugene Genovese)
(1930—2012)

Юджин Дженовезе

Судьба и научная карьера Юджина Дженовезе представляют интерес не просто в силу его достижений как историка, но и в качестве весьма показательного для Америки второй половины 20 в. примера эволюции взглядов, смены исследовательских установок вслед за меняющейся социальной и историографической ситуацией.

Выходец из рабочей семьи, проведший детство и юность в Бруклине, Дженовезе сумел получить хорошее образование, и в 1959 г. защитил в Колумбийском университете докторскую диссертацию по американской истории. Начав преподавательскую карьеру в Политехническом институте Бруклина, он в 1963 г. перешел в Университет Ратгерса (Нью-Джерси), где зарекомендовал себя как радикального политического активиста, резко критиковавшего американское правительство за развязывание войны во Вьетнаме, а также не делавшего секрета из своих марксистских взглядов. Вопрос о его возможном увольнении вышел далеко за стены университетских аудиторий и даже стал одной из острых тем кампании по выборам губернатора штата. Дженовезе сумел тогда сохранить работу, но вскоре (в 1967 г.) по собственной воле перебрался в Монреаль, а затем (1969 г.) в университет Рочестера, где и прошла большая часть его академической карьеры.

Интересно, что вовлеченность в бурные политические события 1960-х гг. не помешала Дженовезе активно заниматься исследовательской деятельностью. В 1965 г. вышла его первая большая книга «Политическая экономия рабства». Избрав в качестве главной темы научных занятий историю американского Юга (который был ему тогда известен лишь по книгам и документам – только в 1980-е гг. Дженовезе смог ближе познакомиться с предметом исследования, приняв приглашение университета Джорджии), историк предложил ее марксистскую интерпретацию, сделав упор на низкой производительности труда рабов как источнике все проблем южных штатов.

Однако после того, как Дженовезе обосновался в Рочестере, с его марксизмом стало происходить что-то непонятное. Сначала он публично отрекся от политического активизма как достойного для историка занятия. Затем, в книгах «Мир, созданный рабовладельцами» (1969) и «Красное и черное: марксистские исследования истории Юга и афроамериканцев» (1971) Дженовезе неожиданно солидаризовался с защитниками рабовладельцев-плантаторов (труды которых к этому времени казались многими безнадежно устаревшими) и поддержал тезис о том, что роль рабовладельцев была, в значительной степени, позитивной, а институционализированный «патернализм» позволил довоенному Югу избежать многих «язв» северного капитализма. При этом, по мере отхода Дженовезе от базовых постулатов марксизма (или, по меньшей мере, их весьма радикального переистолкования) качество его исследований все возрастало, достигнув кульминации в настоящем шедевре, признанном коллегами всех идеологических направлений – «Теки, Иордан, теки: мир, созданный рабами» (1974). Эта книга считается одной из наиболее удачных в американской историографии попыток охарактеризовать мир крупной южной плантации довоенного периода, с тонкими психологическими наблюдениями о взаимоотношениях рабов и их хозяев, подробным рассмотрением религиозных практик и различных аспектов повседневной жизни плантаций. Автору удалось показать, что стабильность внутренней организации плантационных сообществ держалась не на тотальном прямом контроле белых хозяев, а на системе норм и негласных правил, позволяющих чернокожим рабам сохранять определенный уровень человеческого достоинства. От марксизма в подходе Дженовезе осталось разве что стремление изучать общество «снизу вверх», предпочтительное использование понятия «класс», а не «раса», а также интерес к экономическим основаниям социальных явлений. В одном из основных для марксистской интерпретации вопросов – о классовой борьбе, Дженовезе постарался быть максимально объективным и пришел к удручающему для радикальных активистов борьбы за права чернокожих выводу, что силовое сопротивление рабов системе было минимальным и ни о какой «революционной традиции» афроамериканцев не может быть и речи.

Получив восторженные рецензии от представителей академического мэйнстрима, а также престижную премию Бэнкрофта, Дженовезе, похоже, начал обратное движение к марксизму. Его книга 1979 г. «От восстания к революции: выступления черных рабов в новой истории» вновь была наполнена радикальными настроениями и позитивными оценками проявлений классовой борьбы с участием чернокожих в Америке и Африке. В 1978—1979 гг. Дженовезе стал первым марксистом, избранным президентом Организации Американских историков.

Однако, как выяснилось, подобная смена настроений была для Дженовезе вовсе не последней. В конце 1980-х – 1990-е гг. он стал высказывать все более и более консервативные взгляды, сделал акцент на христианстве, как ключевом, даже более значимом, чем экономика, факторе развития южного рабовладения, а в 1996 г. принял католицизм, и возглавил Историческое общество Джорджии, призванное, помимо прочего, отстаивать классические нарративные стандарты в исторической науке.

Как мы отметили в начале очерка о Дженовезе, эволюция его взглядов интересна для нас, прежде всего, потому, что она демонстрирует гибкость американской академической среды, ее способность без отторжения принять практически любые взгляды и интерпретационные модели. Открытое причисление себя к марксистам и социалистам в разгар «холодной войны» не стоило Дженовезе даже академической карьеры. Кроме того, его опыт показывает, что никакая теория сама по себе не является догматической или тоталитарной – все зависит от степени ее творческого осмысления исследователем.

Ричард Уайт
(Richard White)
(р. 1947)

Ричард Уайт

Ричард Уайт является сегодня в США одним из признанных лидеров «новой истории Запада» – историографического направления, набирающего популярность с конца 1980-х гг. В 2006 г. он был избран президентом Организации Американских историков, наиболее известными книгами Уайта считаются: «Перекресток: индейцы, империи и республики в регионе Великих озер, 1650—1815 (1991) « и «Это твоя беда, а не моя: история Американского Запада» (1991). В настоящее время Уайт является профессором Стэнфордского университета.

Подходы Уайта (а также таких его коллег как П. Лимерик и Д. Уостера) можно считать логичным продолжением тенденций, общих для американской историографии конца 20 века. Стремление скорректировать понимание исторического прошлого исходя из новой оценки роли дискриминируемых групп, расовых и сексуальных меньшинств, внимание к экологической проблематике, отказ от тезиса об «американской исключительности», заставили «новых» историков Запада кардинально пересмотреть традиционные историографические установки. Пожалуй, главной жертвой такого пересмотра стал базовый концепт «фронтира», который абсолютно доминировал во всех интерпретационных схемах со времени знаменитого доклада Ф. Тернера 1893 г. В это весьма емкое понятие американские историки 20 века включали целый набор признаков, которые, по их мнению, отличали экспансию США на запад от колонизационной политики европейских государств в Азии и Африке. Одним из наиболее существенных отличий считалось то, что фронтир, в отличие от европейских колонизационных устремлений, был спонтанным народным движением, нес на Запад С. Америки прогресс и политическую демократию, одновременно позитивно воздействуя на самих белых переселенцев. Уайт и его единомышленники показали в своих трудах, что и американская, и европейская экспансии гораздо лучше характеризуются общим термином «завоевание», и ничего сильно специфического в американской версии обнаружить невозможно. Роль государства здесь была не менее велика, индейцы истреблялись и эксплуатировались не менее жестоко, а в современном американском «комплексе вины» перед обиженными ими индейцами, мексиканцами и китайцами-кули гораздо больше лицемерия, чем реального «деятельного раскаяния». Характерным примером последнего является политика американского правительства в отношении «консервации», сохранения нетронутых природных зон в виде национальных парков. Обитающие на их территории индейцы часто объявлялись браконьерами и изгонялись с исконно населяемых земель под предлогом того, что они своим присутствием нарушают экологическое равновесие.

Понятие фронтира не устраивало Уайта еще и по той причине, что, согласно Тернеру, граница незаселенных территорий исчезла в 1890 г., тем самым завершив эпоху «освоения Запада», и все последующее развитие западных штатов следовало теперь рассматривать лишь в общеамериканском контексте. «Новые историки Запада» привели в своих трудах многочисленные примеры того, что даже в двадцать первом веке «Запад» остается особым регионом США и требует соответствующих подходов к изучению.

Ключевой особенностью Запада Уайт призвал считать его экологическую организацию, сформированную не только, и не столько в результате прихода «белых англо-американцев», но являющуюся наследием долгих веков развития индейской и испанской цивилизации, в их сложном взаимодействии с региональными природными комплексами. Задолго до приближения к Великим равнинам «линии фронтира» (кстати говоря, Уайт практически полностью отказался от использования этого слова в своих трудах, равно как и устойчивых выражений-мифологем «Дикий Запад», «Virgin land») на этих землях образовалась специфическая культурно-экологическая модель, которую не смогли до конца разрушить бурные события 19—20 вв.

Пути исторического развития привели американский Запад к превращению в «один из главных культурных перекрестков планеты» (выражение П. Лимерик). Здесь плотнее, чем где бы то ни было, взаимодействуют «индейцы, латиноамериканцы, англоамериканцы, афроамериканцы и американцы азиатского происхождения». Естественно, что каждая из этих групп имеет свою историю появления в регионе, занимает особую культурно-экологическую нишу (в это понятие Уайт и его коллеги включают и города, как особую среду обитания, искусственно созданную человеком), состоит в некоторых, исторически обусловленных, отношениях с другими группами. Изучение всех этих аспектов «новые историки Запада» считают сегодня своей первоочередной задачей. В этом они находят поддержку у широкой публики, и в академической среде, о чем свидетельствуют рост книжных продаж и увеличение численности региональной профессиональной «Ассоциации историков Запада».

Библиография

Сочинения американских историков

Adams H. B. The Germanic origin of New England towns. Baltimore, 1882.

Adams H. History of the United States during the administrations of Jefferson and Madison. In 9 Vol. New York, 1889 -1891.

Adams H. John Randolph. Boston, New York, 1882.

Adams H. Mont Saint Michel and Chartres. Washington, 1904.

Adams H. The education of Henry Adams. Washington, 1906.

Adams H. The life of Albert Gallatin. Philadelphia, London, 1879.

Allen J. S. Reconstruction: the battle for democracy (1865—1876). New York, 1937.

Andrews C. M. The colonial background of the American Revolution: four essays in American colonial history. New Haven, 1924.

Andrews C. M. The colonial period of American history. In 4 Vols. London, 1934 -1938.

Andrews C. M., Davenport F. G. Guide to the manuscript materials for the history of the United States to 1783. Washington, D. C., 1908.

Bailey T. A. America faces Russia. Ithaca, 1950.

Bailey T. A. The American pageant; a history of the Republic. Boston, 1956.

Bailey T. A. The man in the street: the impact of American public opinion on foreign policy. New York, 1948.

Bailey T. A. Woodrow Wilson and the great betrayal. New York, 1945.

Bailyn B. Education in the forming of American society; needs and opportunities for study. Chapel Hill, 1960.

Bailyn B. The ideological origins of the American Revolution. Cambridge, 1967.

Bailyn B. The New England merchants in the seventeenth century. Cambridge, 1955.

Bailyn B., DeWolfe B. Voyagers to the West: a passage in the peopling of America on the eve of the Revolution. New York, 1986.

Bancroft G. History of the formation of the Constitution of the United States of America. In 2 Vols. New York, 1882.

Bancroft G. History of the United States of America, from the discovery of the continent. In 10 Vols. Boston, 1876.

Bancroft H. H. History of California. San Francisco, 1890.

Bancroft H. H. The native races of the Pacific states of North America. San Francisco, 1874.

Beale H. K. Theodore Roosevelt and the rise of America to world power. Baltimore, 1956.

Beard C. A. American government and politics. New York, 1910.

Beard C. A. An economic interpretation of the Constitution of the United States. New York, 1913.

Beard C. A. President Roosevelt and the coming of the war, 1941; a study in appearances and realities. New Haven, 1948.

Beard C. A. The industrial revolution. London, 1901.

Beard C. A., Beard M. R. America in midpassage. New York, 1939.

Beard C. A., Beard M. R. The American spirit, a study of the idea of civilization in the United States. New York, 1943.

Beard C. A., Beard M. R. The rise of American civilization. In 2 Vols. New York, 1927.

Becker C. L. Everyman his own historian: essays on history and politics. New York, 1935.

Becker C. L. The Declaration of independence, a study in the history of political ideas. New York, 1922.

Becker C. L. The heavenly city of the eighteenth century philosophers. New Haven, 1932.

Becker C. L. The history of political parties in the province of New York, 1760—1776. Madison, Wis., 1909.

Beer G. L. British colonial policy, 1754—1765. New York, 1907.

Belknap J. American biography, or, An historical account of those persons who have been distinguished in America as adventurers, statesmen, philosophers, divines, warriors, authors : comprehending a recital of the events connected with their lives and actions. In 2 Vols. Printed at Boston, 1794.

Belknap J. The history of New-Hampshire. Boston, 1792.

Bemis S. F. A diplomatic history of the United States. New York, 1936.

Bemis S. F. Jay's treaty, a study in commerce and diplomacy. New York, 1923.

Bemis S. F. John Quincy Adams and the foundations of American foreign policy. New York, 1949.

Bemis S. F. Pinckney's treaty; a study of America's advantage from Europe's distress, 1783—1800. Baltimore, 1926.

Bemis S. F. The Latin American policy of the United States. New York, 1943.

Beverley R. The history and present state of Virginia, in four parts. London, 1705.

Boorstin D. J. The Americans, the colonial experience. New York, 1958.

Boorstin D. J. The Americans, the democratic experience. New York, 1973.

Boorstin D. J. The Americans, the national experience. New York, 1965.

Boorstin D. J. The creators: a history of heroes of the imagination. Los Angeles, 1992.

Boorstin D. J. The decline of radicalism: reflections on America today. New York, 1969.

Boorstin D. J. The discoverers. New York, 1983.

Boorstin D. J. The genius of American politics. Chicago, 1953.

Boorstin D. J. The seekers: the story of man's continuing quest to understand his world. New York, 1998.

Bradford W. History of Plymouth plantation. Boston, 1856.

Brown R. E. Charles Beard and the Constitution, a critical analysis of «An economic interpretation of the Constitution». Princeton, 1956.

Buenker J. D. Urban liberalism and progressive reform. New York, 1973.

Chamberlain J. Farewell to reform. New York, 1932.

Channing E. A history of the United States. In 6 Vols. New York, 1926.

Commager H. S. Documents of American history. New York, 1934.

Commager H. S. Jefferson, nationalism, and the enlightenment. New York, 1975.

Commager H. S. Majority rule and minority rights. London, New York. 1943.

Craven A. The coming of the Civil War. New York, 1942.

Curti M. E. The growth of American thought. New York, London, 1943.

Curti M. E. The making of an American community; a case study of democracy in a frontier county. Stanford, 1959.

Donald D. H. «We are Lincoln men» : Abraham Lincoln and his friends. New York, 2003.

Donald D. H. Charles Sumner and the coming of the Civil War. New York, 1960.

Donald D. H. Lincoln at home: two glimpses of Abraham Lincoln's domestic life. Washington, D. C., 1999.

Donald D. H. Lincoln. New York, 1995.

Donald D. H. Look homeward: a life of Thomas Wolfe. Boston, 1987.

Douglass W. A summary, historical and political, of the first planting, progressive improvements, and present state of the British settlements in North-America. In 2 Vols. Boston, New-England; London re-printed for, 1755.

Elkins S. M. Slavery: a problem in American institutional and intellectual life. Chicago, 1959.

Fiske J. The critical period of American history. Boston and New York, 1888.

Fiske J. The discovery of America, with some account of ancient America and the Spanish conquest. Cambridge [Mass.], 1892.

Fogel R. W. Railroads and American economic growth: essays in econometric history. Baltimore, 1964.

Fogel R. W. The fourth great awakening & the future of egalitarianism. Chicago, 2000.

Fogel R. W., Engerman S. L. Time on the cross: the economics of American Negro slavery. Boston, 1974.

Fogel R. W., March J. G. Aging – stability and change in the family. New York, 1981.

Foner E. Free soil, free labor, free men: the ideology of the Republican Party before the Civil War. New York, 1970.

Franklin J. H. From slavery to freedom: a history of American Negroes. New York, 1947.

Franklin J. H. Reconstruction: after the Civil War. Chicago, 1961.

Franklin J. H. The militant South, 1800—1861. Cambridge, 1956.

Geertz C. The interpretation of cultures; selected essays. New York,, 1973.

Genovese E. D. In red and black: Marxian explorations in Southern and Afro-American history. New York, 1971.

Genovese E. D. Roll, Jordan, roll: the world the slaves made. New York, 1974.

Genovese E. D. The political economy of slavery: studies in the economy & society of the slave South. New York, 1965.

Genovese E. D. The world the slaveholders made: two essays in interpretation. New York, 1969.

Gordon L. Women, the state, and welfare. Madison, Wis., 1990.

Gordon W. The history of the rise, progress, and establishment, of the independence of the United States of America : including an account of the late war, and of the thirteen colonies, from their origin to that period. In 3 Vols. New York, 1789.

Hackney S. Populism to progressivism in Alabama. Princeton, N. J., 1969.

Hartz L. The liberal tradition in America; an interpretation of American political thought since the Revolution. New York, 1955.

Hays S. P. The response to industrialism, 1885—1914. Chicago, 1957.

Hofstadter R. Anti-intellectualism in American life. New York, 1963.

Hofstadter R. The age of reform: from Bryan to F. D. R. New York, 1955.

Hofstadter R. The American political tradition and the men who made it. New York, 1948.

Hofstadter R. The idea of a party system: the rise of legitimate opposition in the United States, 1780—1840. Berkeley, 1969.

Hofstadter R. The paranoid style in American politics, and other essays. New York, 1965.

Hofstadter R. The progressive historians: Turner, Beard, Parrington. New York, 1968.

Holt M. F. The political crisis of the 1850s. New York, 1978.

Hutchinson T. The history of … Massachusetts-Bay. Boston, New-England, 1764.

Huthmacher J. J. Urban Liberalism and the Age of Reform // The Mississippi Valley Historical Review. 1962. Vol. 49, No 2. P. 231—241.

Jackson H. H. A century of dishonor. New York, 1881.

Jameson J. F. The American revolution considered as a social movement. Princeton, 1926.

Jensen M. The founding of a nation; a history of the American Revolution, 1763—1776. New York, 1968.

Jordan W. D. Familial politics: Thomas Paine and the killing of the king, 1776 // Journal of American History. 1973. Vol. 60, No 2. P. 294—308.

Kolko G. The triumph of conservatism: a re-interpretation of American history, 1900—1916. New York, 1963.

LaFeber W. The new empire: an interpretation of American expansion, 1860—1898. Ithaca, N. Y., 1963.

Lebergott S. The Returns to U. S. Imperialism, 1890—1929 // The Journal of Economic History. 1980. Vol. 40, No 2. P. 229—252.

Lemisch J. Jack Tar in the streets: merchant seamen in the politics of revolutionary America // William and Mary Quarterly. 1968. Vol. 25, No 3. P. 371—407.

Leuchtenburg W. E. Franklin D. Roosevelt and the New Deal, 1932—1940. New York, 1963.

Linderman G. F. The mirror of war: American society and the Spanish-American War. Ann Arbor, 1974.

Link A. S. American epoch: a history of the United States since the 1890's. New York, 1955.

Link A. S. Woodrow Wilson and the progressive era, 1910—1917. New York, 1954.

Lynd S. Intellectual origins of American radicalism. New York, 1968.

Marshall J. The life of George Washington. London, 1804.

Mather C. Magnalia Christi americana. In 7 pt. in 1 Vols. London, 1702.

May E. R. American imperialism: a speculative essay. New York, 1968.

McCormick R. L. From realignment to reform: political change in New York State 1893—1910. Ithaca, N. Y., 1981.

McMaster J. B. A history of the people of the United States from the Revolution to the Civil War. New York,, 1914.

Miller P. Jonathan Edwards. New York, 1949.

Miller P. Orthodoxy in Massachusetts, 1630—1650; a genetic study. Cambridge, 1933.

Miller P. The New England mind: from colony to province. Cambridge, 1953.

Miller P. The New England mind; the seventeenth century. New York, 1939.

Minot G. R. The history of the insurrections, in Massachusetts, in the year MDCCLXXXVI: and the rebellion consequent thereon. Printed at Worcester, Massachusetts, 1788.

Morgan E. S. American slavery, American freedom: the ordeal of colonial Virginia. New York, 1975.

Morgan E. S. The birth of the Republic, 1763—89. Chicago, 1956.

Morgan E. S. The Puritan dilemma: the story of John Winthrop. Boston, 1958.

Morgan E. S. The Puritan family: essays on religion and domestic relations in seventeenth-century New England. Boston, 1944.

Morgan E. S. Visible saints: the history of a Puritan idea. New York, 1963.

Morgan E. S., Morgan H. M. The Stamp act crisis: prologue to revolution. Chapel Hill, 1953.

Morison S. E. Admiral of the ocean sea, a life of Christopher Columbus. Boston, 1942.

Morison S. E. History of United States naval operations in World War II. In 15 Vols. Boston, 1947—1962.

Morison S. E. The maritime history of Massachusetts, 1783—1860. Boston, New York, 1921.

Morison S. E. The Oxford history of the American people. New York, 1965.

Morison S. E., Commager H. S. The growth of the American republic. New York, 1930.

Mowry G. E. The era of Theodore Roosevelt, 1900—1912. New York, 1958.

Nevins A. Grover Cleveland; a study in courage. New York, 1932.

Nevins A. Ordeal of the Union. New York, 1947.

Nevins A. The American states during and after the revolution, 1775—1789. New York, 1924.

Nevins A. The emergence of Lincoln. New York, 1950.

Nevins A. The War for the Union. New York, 1959—1971.

Oldmixon J. The British empire in America, containing the history of the discovery, settlement, progress and present state of all the British colonies on the continent and islands of America. With curious maps done from the newest surveys. London,, 1708.

Osgood H. L. The American colonies in the seventeenth century. New York,

Parkman F. France and England in North America. A series of historical narratives. Boston, 1891.

Parkman F. The California and Oregon Trail: being sketches of prairie and Rocky Mountain life. New York, 1849.

Parrington V. L. Main currents in American thought: an interpretation of American literature from the beginnings to 1920. New York, 1927.

Phillips U. B. American negro slavery. New York, London, 1918.

Pocock J. G. A. The Machiavellian moment: Florentine political thought and the Atlantic republican tradition. Princeton, N. J., 1975.

Potter D. M. Lincoln and his party in the secession crisis. New Haven,

Potter D. M. People of plenty; economic abundance and the American character. Chicago, 1954.

Potter D. M., Fehrenbacher D. E. The impending crisis, 1848—1861. New York, 1976.

Potter D. M., Manning T. G. Select problems in historical interpretation. New York, 1949.

Pratt J. W. Expansionists of 1898: the acquisition of Hawaii and the Spanish islands. Baltimore, 1936.

Prescott W. H. History of the conquest of Mexico. In 3 Vol. Chicago, 1843.

Prescott W. H. History of the conquest of Peru, with a preliminary view of the civilization of the Incas. In 2 Vol. New York,1847.

Prescott W. H. History of the reign of Ferdinand and Isabella, the Catholic. In 3 Vol. Boston, 1837.

Prescott W. H. History of the reign of Philip the Second, king of Spain. In 3 Vol. Boston, 1855—1858.

Prince T. A chronological history of New England. Boston, N. E., 1766.

Ramsay D. The history of the American revolution. In 2 Vols. Philadelphia, 1789.

Randall J. G. The Blundering Generation // The Mississippi Valley Historical Review. 1940. Vol. 27, No 1. P. 3—28.

Rhodes J. F. History of the United States from the compromise of 1850 to the final restoration of home rule at the South in 1877. New York,

Schlesinger A. M. New viewpoints in American history. New York, 1922.

Schlesinger A. M. The colonial merchants and the American revolution, 1763—1776. New York, 1917.

Schlesinger A. M. The rise of the city, 1878—1898. New York, 1933.

Schlesinger A. M., jr. A thousand days; John F. Kennedy in the White House. Boston, 1965.

Schlesinger A. M., jr. Robert Kennedy and his times. Boston, 1978.

Schlesinger A. M., jr. The age of Jackson. Boston, 1945.

Schlesinger A. M., jr. The age of Roosevelt. Boston, 1957.

Schlesinger A. M., jr. The coming of the New Deal, 1933—1935. Boston, 1959.

Schlesinger A. M., jr. The cycles of American history. Boston, 1986.

Schlesinger A. M., jr. The imperial Presidency. Boston, 1973.

Schlesinger A. M., jr. The politics of upheaval. Boston, 1960.

Sklar K. K. Florence Kelley and the nation's work. New Haven, 1995.

Stampp K. M. And the war came: the North and the secession crisis, 1860—1861. Baton Rouge, 1950.

Stampp K. M. The era of reconstruction, 1865—1877. New York, 1965.

Stampp K. M. The peculiar institution: slavery in the ante-bellum South. New York, 1956.

The papers of Woodrow Wilson / Ed. by Link A. S. In 69 Vols. Princeton, N. J., 1966—1994.

Thelen D. P. The new citizenship: origins of progressivism in Wisconsin, 1885—1900. Columbia, 1972.

Turner F. J. Rise of the New West, 1819 -1829. New York, London, 1906.

Turner F. J. The significance of sections in American history. New York, 1933.

Turner F. J. The significance of the frontier in American history. Madison, 1894.

Warren M. O. History of the rise, progress, and termination of the American Revolution. Interspersed with biographical, political and moral observations. Boston, 1805.

Webb W. P. The Great Frontier. Boston, 1952.

Webb W. P. The Great Plains. Boston, 1931.

Webb W. P., Pforzheimer C. H. Divided we stand: the crisis of a frontierless democracy. New York, 1937.

Weems M. L. A history of the life and death, virtues and exploits of General George Washington. Philadelphia,, 1800.

White H. V. Metahistory: the historical imagination in nineteenth-century Europe. Baltimore,, 1973.

White R. «It's your misfortune and none of my own»: a history of the American West. Norman, 1991.

White R. The middle ground: Indians, empires, and republics in the Great Lakes region, 1650—1815. Cambridge; New York, 1991.

Wiebe R. H. The search for order, 1877—1920. New York, 1967.

Williams W. A. American-Russian relations, 1781—1947. New York, 1952.

Williams W. A. The contours of American history. Cleveland, 1961.

Williams W. A. The great evasion: an essay on the contemporary relevance of Karl Marx and on the wisdom of admitting the heretic into the dialogue about America's future. Chicago, 1964.

Williams W. A. The tragedy of American diplomacy. Cleveland, 1959.

Wood G. S. The creation of the American Republic, 1776—1787. Chapel Hill, 1969.

Woodward C. V. Origins of the new South, 1877—1913. Baton Rouge, 1951.

Woodward C. V. Reunion and reaction: the compromise of 1877 and the end of reconstruction. Boston, 1951.

Woodward C. V. The strange career of Jim Crow. New York, 1955.

Woodward C. V. Tom Watson, agrarian rebel. New York, 1938.

Zinn H. A people's history of the United States. London; New York, 1980.

Адамс Г. Воспитание Генри Адамса. М, 1988.

Аллен Дж. Реконструкция: битва за демократию. М., 1963.

Бурстин А. Американцы: демократический опыт. М., 1993.

Бурстин А. Американцы: колониальный опыт. М., 1993.

Бурстин А. Американцы: национальный опыт. М., 1993.

Уильямс У. Э. Трагедия американской дипломатии. М., 1960.

Зинн Г. Американская империя. С 1492 года до наших дней. М., 2014.

Зинн Г. Народная история США. М., 2006.

Зинн Г. США после второй мировой войны, 1945—1971. М.,1977.

Паррингтон В. Основные течения американской мысли. Т. 1—3. М., 1962—1963.

Прескотт У. Завоевание Мексики Фердинандом Кортецем. М., 1886.

Прескотт У. Завоевание Перу. СПб, 1886.

Прескотт У. История царствования Филиппа Второго, короля испанского. СПб, 1868.

Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1992.

Хофстедтер Р. Американская политическая традиция и ее создатели. М., 1992.

Шлезингер А. Циклы американской истории. М., 1992.

Историографические исследования, справочные и учебные издания

Ausubel H. Historians and their craft; a study of the presidential addresses of the American Historical Association, 1884—1945. New York, 1950.

Clio's favorites: leading historians of the United States, 1945—2000. Columbia, 2000.

Couvares F. G. Interpretations of American history: patterns and perspectives. In 2 Vols. New York, 2000.

Dictionary of Literary Biography, Volume 17: Twentieth-Century American Historians / Ed. by C. N. Wilson.1983.

Dictionary of Literary Biography, Volume 30: American Historians, 1607—1865 / Ed. by C. N. Wilson.1984.

Dictionary of Literary Biography, Volume 47: American Historians, 1866—1912 / Ed. by C. N. Wilson.1986.

Jameson J. F. The History of Historical Writing in America // Electronic Library of Historiography. 1891. URL: http://www.eliohs.unifi.it/testi/800/jameson/jameson.html

Kraus M., Joyce D. D. The writing of American history. Norman, 1985.

Palmer W. Engagement with the past: the lives and works of the World War II generation of historians. Lexington, Ky., 2001.

Stokes M. The state of U. S. history. Oxford, UK; New York, 2002.

Болховитинов Н. Н. США: проблемы истории и современная историография. М., 1980.

Болховитинов Н. Н. Основные этапы и направления развития американской историографии внешней политики США // Вопросы истории. №9. 1986. С. 66—80.

Болховитинов Н. Н. Становление исторической науки в США // История США. Т. 1. М., 1983.

Дементьев И. П., Согрин В. В. Историческая наука в США во второй половине XX века. От теории «консенсуса» к «новой исторической науке» // Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки. М., 2000.

Дементьев И. П., Согрин В. В. Историческая наука в США: подъем прогрессистской школы // Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки. М., 2000.

Дубовицкий Г. А. «Новая социальная история» в историографии США // Вопросы истории. 1989. №2.

Жук С. И. Заметки о современной американской историографии // Вопросы истории. №10. 1995. С. 162—166.

Историческая наука в ХХ веке. Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки. М., 2007.

Лафибер У. Американская историография внешней политики США // Новая и новейшая история. 1993. №1.

Лафибер У. Современная историография дипломатической истории США // Американский ежегодник 1992. М., 1993

Лемиш Дж. Если не рассматривать историю США в розовом свете // Новая и новейшая история. 1992. №1.

Ломова С. А. Сорок лет американской клиометрики (заметки по истории научного направления) // Компьютер и экономическая история. Барнаул, 1997.

Новый взгляд на историю США // Американский ежегодник 1992. М., 1993.

Ратмэн Д. Б. «Новая социальная история» в США // Новая и новейшая история. 1990. №2.

Согрин В. В. Критические направления немарксистской историографии США XХ века. М., 1987.

Согрин В. В. Историческая наука в США // Общественные науки. 1988. №1.

Станкевич С. Б. Современные тенденции в развитии «новой политической истории» в США // Американский ежегодник. 1983. М., 1983.

Тишков В. А. История и историки США. М.: Наука, 1985.

Уманский П. Б. Американская революция в буржуазной историографии США (конец XVIII в. – 60-е г. ХХ в.). Казань, 1988.

Шашина Е. Б. Основные тенденции развития «женской истории» в США (1970 – 1990) // Американский ежегодник 1998. М., 1999.

Примечания

1

Bradford W. History of Plymouth plantation. Boston, 1856.

(обратно)

2

Наиболее известное историческое сочинение К. Мазера: Mather C. Magnalia Christi americana. London, 1702.

(обратно)

3

Beverley R. The history and present state of Virginia. London, 1705.

(обратно)

4

Prince T. A chronological history of New England. Boston, 1736.

(обратно)

5

Belknap J. The history of New-Hampshire. 3 Vols. Boston, 1784—1792.

(обратно)

6

Belknap J. American biography. 2 Vols. Boston, 1794.

(обратно)

7

Minot G. R. The history of the insurrections, in Massachusetts… Worcester, Massachusetts, 1788.

(обратно)

8

Marshall J. The life of George Washington. 5 Vols. London, 1804—1807.

(обратно)

9

Warren M. O. History of the rise, progress, and termination of the American Revolution. 3 Vols. Boston, 1805.

(обратно)

10

Bancroft G. History of the United States of America, from the discovery of the continent. 10 Vols. Boston, 1876.

(обратно)

11

Parkman F. France and England in North America. A series of historical narratives. Boston, 1891.

(обратно)

12

Beard C. A. An economic interpretation of the Constitution of the United States. New York, 1913.

(обратно)

13

Zinn H. A people's history of the United States. London; New York, 1980.

(обратно)

14

White H. V. Metahistory: the historical imagination in nineteenth-century Europe. Baltimore, 1973.

(обратно)

15

Saunt C. Telling Stories: The Political Uses of Myth and History in the Cherokee and Creek Nations // The Journal of American History. Dec. 2006. Volume 93, No. 3; Gordon L. Dorothea Lange: The Photographer as Agricultural Sociologist // Ibid.; Ratner-Rosenhagen J. Conventional Iconoclasm: The Cultural Work of the Nietzsche Image in Twentieth-Century America // Ibid.

(обратно)

16

Oldmixon J. The British Empire in America. London, 1708.

(обратно)

17

Наиболее известна его многократно переиздаваемая биография Дж. Вашингтона: Weems M. L. A history of the life and death, virtues and exploits of General George Washington. Philadelphia, 1800.

(обратно)

18

Ramsay D. The history of the American revolution. 2 Vols. Philadelphia, 1789; Gordon W. The history of the rise, progress, and establishment, of the independence of the United States of America. 3 Vols. New-York, 1789.

(обратно)

19

См. напр: Sparks J. The life of George Washington. Auburn [N. Y.], 1851.

(обратно)

20

Douglass W. A summary, historical and political, of the first planting, progressive improvements, and present state of the British settlements in North-America. 2 Vols. Boston, 1752.

(обратно)

21

McMaster J. B. A history of the people of the United States from the Revolution to the Civil War. New York, 1914.

(обратно)

22

См.: Geertz C. The interpretation of cultures. New York, 1973.

(обратно)

23

Osgood H. L. The American colonies in the seventeenth century. New York, London, 1904; Beer G. L. British colonial policy, 1754—1765. New York, 1907; Andrews C. M. The colonial period of American history. New Haven, London, 1934.

(обратно)

24

Boorstin D. J. The Americans, the colonial experience. New York, 1958; Morgan E. S. The birth of the Republic, 1763—89. Chicago, 1956; Hartz L. The liberal tradition in America. New York, 1955.

(обратно)

25

Bailyn B. The ideological origins of the American Revolution. Cambridge, 1967; Wood G. S. The creation of the American Republic, 1776—1787. Chapel Hill, 1969; Pocock J. G. A. The Machiavellian moment: Florentine political thought and the Atlantic republican tradition. Princeton, N. J., 1975.

(обратно)

26

См., например: Jordan W. D. Familial politics: Thomas Paine and the killing of the king, 1776 // Journal of American History. 1973. Vol. 60, No 2. P. 294—308.

(обратно)

27

«Becker C. L. The history of political parties in the province of New York, 1760—1776. Madison, Wis., 1909. P. 22.

(обратно)

28

Jameson J. F. The American revolution considered as a social movement. Princeton, 1926.

(обратно)

29

Lemisch J. Jack Tar in the streets: merchant seamen in the politics of revolutionary America // William and Mary Quarterly. 1968. Vol. 25, No 3. P. 371—407; Lynd S. Intellectual origins of American radicalism. New York, 1968.

(обратно)

30

Fiske J. The critical period of American history. Boston and New York, 1888.

(обратно)

31

Schlesinger A. M. The colonial merchants and the American revolution, 1763—1776. New York, 1918.

(обратно)

32

Jensen M. The founding of a nation: a history of the American Revolution, 1763—1776. New York, 1968.

(обратно)

33

Brown R. E. Charles Beard and the Constitution, a critical analysis of «An economic interpretation of the Constitution». Princeton, 1956.

(обратно)

34

Wood G. S. Op. cit. P. 606.

(обратно)

35

Phillips U. B. American negro slavery. New York, London, 1918.

(обратно)

36

Stampp K. M. The peculiar institution: slavery in the ante-bellum South. New York, 1956; Elkins S. M. Slavery: a problem in American institutional and intellectual life. Chicago, 1959; Franklin J. H. From slavery to freedom: a history of American Negroes. New York, 1956.

(обратно)

37

Morgan E. S. American slavery, American freedom: the ordeal of colonial Virginia. New York, 1975.

(обратно)

38

Genovese E. D. Roll, Jordan, roll: the world the slaves made. New York, 1974.

(обратно)

39

Woodward C. V. The strange career of Jim Crow. New York, 1955.

(обратно)

40

Franklin J. H. Reconstruction: after the Civil War. Chicago, 1961.

(обратно)

41

Jackson H. H. A century of dishonor. New York, 1881.

(обратно)

42

Rhodes J. F. History of the United States from the compromise of 1850 to the final restoration of home rule at the South in 1877. 7 Vols. New York, London, 1909.

(обратно)

43

Craven A. The coming of the Civil War. New York, 1942; Randall J. G. The Blundering Generation // The Mississippi Valley Historical Review. 1940. Vol. 27, No 1. P. 3—28.

(обратно)

44

Morison S. E. Faith of a historian // The American Historical Review. 1951. Vol. 56, No 2. P. 261—275; Schlesinger A., jr. The causes of the Civil War // Partisan Review. October, 1949. Vol. 16. P. 969—981.

(обратно)

45

Beard C. A., Beard M. R. The rise of American civilization. 2 Vols. New York, 1927. P. 53—54

(обратно)

46

Allen J. S. Reconstruction: the battle for democracy (1865—1876). New York, 1937. Советское издание: Аллен Дж. Реконструкция: битва за демократию. М., 1963.

(обратно)

47

Holt M. F. The political crisis of the 1850s. New York, 1978.

(обратно)

48

Foner E. Free soil, free labor, free men: the ideology of the Republican Party before the Civil War. New York, 1970.

(обратно)

49

Bemis S. F. A diplomatic history of the United States. New York, 1936.

(обратно)

50

Pratt J. W. Expansionists of 1898: the acquisition of Hawaii and the Spanish islands. Baltimore, 1936.

(обратно)

51

Williams W. A. The tragedy of American diplomacy. Cleveland, 1959.

(обратно)

52

В. Вильямс. Трагедия американской дипломатии. М., 1960.

(обратно)

53

LaFeber W. The new empire: an interpretation of American expansion, 1860—1898. Ithaca, N. Y., 1963.

(обратно)

54

Hofstadter R. The paranoid style in American politics, and other essays. New York, 1965. P. 145—187

(обратно)

55

May E. R. American imperialism: a speculative essay. New York, 1968; Beale H. K. Theodore Roosevelt and the rise of America to world power. Baltimore, 1956.

(обратно)

56

Linderman G. F. The mirror of war : American society and the Spanish-American War. Ann Arbor, 1974.

(обратно)

57

Field J. A., Jr. American imperialism: the worst chapter in almost any book // American Historical Review. 1978. Vol. 83, No 3. P. 644—668.

(обратно)

58

Lebergott S. The returns to U. S. imperialism, 1890—1929 // The Journal of Economic History. 1980. Vol. 40, No 2. P. 229—252.

(обратно)

59

Parrington V. L. Main currents in American thought: an interpretation of American literature from the beginnings to 1920. New York, 1927.

(обратно)

60

Hofstadter R. The age of reform: from Bryan to F. D. R. New York, 1955; Mowry G. E. The era of Theodore Roosevelt, 1900—1912. New York, 1958.

(обратно)

61

Wiebe R. H. The search for order, 1877—1920. New York, 1967.

(обратно)

62

Hays S. P. The response to industrialism, 1885—1914. Chicago, 1957.

(обратно)

63

Kolko G. The triumph of conservatism: a re-interpretation of American history, 1900—1916. New York, 1963.

(обратно)

64

Huthmacher J. J. Urban Liberalism and the Age of Reform // The Mississippi Valley Historical Review. 1962. Vol. 49, No 2. P. 231—241.

(обратно)

65

Sklar K. K. Florence Kelley and the nation's work. New Haven, 1995; Gordon L. Women, the state, and welfare. Madison, Wis., 1990.

(обратно)

66

Buenker J. D. Urban liberalism and progressive reform. New York, 1973; Thelen D. P. The new citizenship: origins of progressivism in Wisconsin, 1885—1900. Columbia, 1972; Filene P. G. An obituary for «The Progressive Movement» // American Quarterly. 1970. Vol. 22, No 1. Spring. P. 20—34.

(обратно)

67

Chamberlain J. Farewell to reform. New York, 1932.

(обратно)

68

Woodward C. V. Origins of the new South, 1877—1913. Baton Rouge, 1951; Hackney S. Populism to progressivism in Alabama. Princeton, N. J., 1969.

(обратно)

69

McCormick R. L. From realignment to reform: political change in New York State 1893—1910. Ithaca, N. Y., 1981.

(обратно)

70

Leuchtenburg W. E. Franklin D. Roosevelt and the New Deal, 1932—1940. New York, 1963.

(обратно)