Techne. Сборка сообщества

Techne
Сборка сообщества
Игорь Красавин

Всем, кого это касается, посвящает свою книгу автор

Издание второе, исправленное и дополненное

Редактор Федор Еремеев

Научный редактор доктор философских наук, профессор Т. Х. Керимов

Рецензенты:

доктор исторических наук, профессор В. И. Михайленко;

доктор философских наук, профессор Е. Г. Трубина

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Часть 1
ТЕОРИЯ

Управлять многими все равно, что управлять немногими: дело в частях и в числе.

Сунь-цзы. Искусство войны

Глава 1
Рассуждения о методе

§1. OVO

Ну что ж, начнем, пожалуй…

Т. С. Элиот. Любовная песнь Альфреда Пруфрока

О сообществе высказываются многообразно. Как и в случае со временем, вместо него мы видим нечто другое. Приставка «со-» указывает на некоторую причастность, корень которой – в общении. То, что нас объединяет, и то, что различает. Не будет этого двойного движения, не будет и сообщества, останется лишь набор гипотетических объектов. Между тем, как правило, в обыденном научном дискурсе мы мыслим так, как будто коммуникация одномерна. Мы приписываем индивидам, группам, народам, странам, культурам, их отдельным институтам и процессам какие-то свойства, в зависимости от которых надо бы выстроить нужные отношения. Однако в реальности ситуация развертывается в обратной последовательности: попав в определенные отношения, мы обнаруживаем какие-то свойства, а никак не наоборот. Человек, а равно его природа и его культура сами по себе не являются носителями каких-то качеств и свойств, но обретают их, находясь в отношениях. Мы обладаем качествами и свойствами до тех пор, пока разделяем наши отношения с другими; стоит от них избавиться, и вот уже нет старых форм, привычных реакций, а есть нечто иное.

Способность людей и их сообществ к изменениям бесконечна, как бесконечны и отношения. Но прекрасно известно: как правило, люди консервативны в своих делах, образе жизни, ценностях, действиях и живут так, будто есть только один способ существования, даже если знают о многих других. Причиной этого часто считают глупость, алчность и прочие недостатки. Реальными условиями поддержания неизменности отношений являются борьба и примирение участника с собственной конечностью¹ – рациональный выбор из того, что доступно в обстоятельствах жизни, и минимизация риска неизвестности. Для индивидов и групп как снующих туда-сюда множеств это настолько очевидно, что, сталкиваясь с непривычной для них сеткой отношений, они замечают не ее, а тех, кто ее воплощает. Характер и отношения общества не важны до тех пор, пока не наступают изменения, и вот здесь оказывается, что разные люди в общих обстоятельствах поступают по-разному. Люди не меняются, когда у них есть для этого возможность и необходимость, а меняясь, делают это не всегда ожидаемым образом.

То, как любой участник (индивид, группа, сообщество) видит себя, и то, как его видят окружающие, обусловлено их социальными позициями относительно друг друга, и все эти позиции гетерогенны, представляя собой локусы отношений, замкнутые на конкретных индивидах и группах². Они никогда не воплощают в полной мере какие-то одни содержания, но пользуются всеми доступными. Задумываясь о сообществе, необходимо задать непростой вопрос: почему во множественной социальной среде любой участник поступает так, а не иначе?³ И вот здесь нас поджидает неприятный сюрприз, так как современная структура знания не позволяет увидеть очевиднейшую, на первый взгляд, вещь, а именно одновременное единство и множественность общества в каждом его проявлении. Единство и множественность общества совместны, ибо множит оно себя всегда одним и тем же образом. Знание с неизбежностью концентрируется на фрагментах и «забывает», что при всей своей необычности все люди едины друг с другом как множество живых существ. Это единство множества задается их коммуникацией, которая из одного набора отношений образует разные формы совместности, так что факт общения для людей гораздо важнее факта содержания.

Мы все еще рассматриваем социальные процессы, людей, их институты раздельно, потому что не умеем обращаться с различием. Если мы начнем искать истоки политических событий и процессов, то придем к экономике, если мы продолжим свой поиск далее, то упремся в социальные институты, за которыми находится культура традиций, заданных практикой политического правления, и так без конца. Эта взаимосвязь для тематически разделенных социальных наук неразрешима, тогда как повседневное человеческое существование, напротив, с легкостью данные различия сводит и разводит⁴.

Круговая связь отношений обусловлена тем, что объект их приложений один – это люди. Любой процесс в обществе может быть описан не только как формальный, функциональный, технический, культурный, но и как социальный, состоящий из отношений между людьми. Сравнивая социальный и функциональный аспекты, например, можно увидеть немало различий между тем, что должно, и тем, что есть. Люди живут сообществами – беспорядочными или управляемыми сообщающимися множествами. Все отношения, присутствующие в социальности, созданы для поддержания этих множеств, предполагая сообщества их участниками. Таким образом, общество является сетью бесконечно вкладываемых друг в друга множеств, которые в конкретной истории людей становятся в один момент и частью, и целым.

В последние лет сорок социальные, экономические, политические и гуманитарные науки, изучая общество, попытались сопрячь свой багаж и достигли многих успехов, но превосходства над практикой человеческого существования, увы, не достигли. В итоге приходится принимать те представления об обществе, которые бытуют в отдельно взятой дисциплине. Вследствие этого происходит их профанация как занятной, но пустой абстракции. Критерий «пустоты» прост. На практике отдельные процессы относительно легко переводимы из одного регистра отношений в другой. В теории же никакого соотнесения нет, а есть приписывание общих свойств безотносительно к различиям и поиск различий без оглядки на то, что их объединяет. Междисциплинарный взгляд на вещи полезен, но до тех пор, пока мы не станем полагать сообщество целым и гетерогенным одновременно, мы не сможем его мыслить вообще.

Имеются, по крайней мере, два условия, затрудняющие адекватное понимание социальных отношений. Первое заключено в мышлении, второе в сообществе. Наше рациональное мышление основано на редукции, или приведении неизвестного к известному в виде конечных свойств конечных объектов. Отсюда вырастает привычка приписывать им какую-то сущность, «настоящую природу», вместо того чтобы отслеживать множественные линии связей. Редукция неизбежна, как линия горизонта, которую мы видим, хотя ее нет в природе.

Второе условие кроется в социальном устройстве, следствием которого стало устройство и фокусирование наук. Всякое строение общества предполагает достижение им с помощью институтов определенных целей, реализующих чаяния разных индивидов и групп. Институциональные цели всегда идеальны и строго функциональны и соотносятся со всеми людьми «вообще». Но встраивание людей и институтов с их рациональностями происходит не «вообще», а в конкретных условиях коммуникации, проводя свое, так сказать, существование в качестве тех или иных сообществ. Достигая каких-то общих целей, люди реализуют работу институтов, в том числе в своих интересах и в меру своего рационального понимания, так что «общего» мы никогда и не видим и общаемся лишь с тем, что имеет (хотим мы того или нет) к нам отношение.

С тех пор как проблема общества была поставлена, наука так и не смогла ответить самой себе, что такое общество, и даже сомневается в его существовании; как говорится: «не верь глазам своим». Дилемма в том, что, несмотря на прогресс знаний, социальный двигатель остается недоступным пониманию или хотя бы просто отслеживанию. Прикладные тактики применяются достаточно успешно, но теория общества пока представляет собой Франкенштейна, собираемого из разных дисциплин, каждая из которых, во-первых, претендует на генерализацию своих частных взглядов в виде всеобщих везде и всегда и, во-вторых, просто прибавляется к уже существующей массе названий и концепций. Общество – это как бы все вместе, но ничего конкретного о нем сказать нельзя, внешне что-то человеческое ему присуще, но будет ли жить, неизвестно.

Основной онтологической и методологической проблемой представления об обществе является вера в субъекта, сводимого к конечному алгоритму действий, рациональной функции, культурной ценности, отдельному институту или чему-то еще. Существующее дисциплинарное деление наук и стремление каждой из них представить обобщенную модель общества, основываясь на своих частных посылках, лишь усугубляет положение. Когда-то социальные, экономические и политические науки были созданы для того, чтобы избавиться от спекулятивной философии и абстрактно-религиозных воззрений на человеческое бытие. Но с момента своего появления общественные науки воспроизвели классическую метафизику в виде идеи о политических, социальных, экономических, культурных субъектах.

Вместо некоего общего представления о человеке, какой давала философия, появились атрибутивные различия «идеальных типов»: если человек феодал, значит, мыслит и действует он только по-феодальному, если менеджер или инженер – и в этом случае будет специальная рациональность, управленческая или техническая, ну, а если он пролетарий или капиталист, стало быть, его социальный двигатель тоже будет особый. Та же модель переносится на организации: частные и государство, у них-де особые типы рациональности и эффективности; и, естественно, сами сообщества не избегли этой участи – так возникли «развитые» и «недоразвитые» сообщества и культуры. Это открыло дорогу целому вороху частных генерализаций; так появились человек экономический, рациональный выбор, классы, свобода, демократия, цивилизация, волны модернизаций и т. п. – нечто, что якобы присуще всем, но на практике лишь немногим.

В основе всех этих представлений лежит допущение того, что какая-то деталь может быть объявлена сущностью социального как в теоретическом целом, так и в институциональных частностях. В конечном счете, это древний спор об идеях, каждой из которых соответствует отдельный тип отношений, сознания, ценностей, действий и позиций участников социальной системы. Такой подход, узкоспециализированный, или междисциплинарный, не позволяет увидеть и объяснить связь между различными деталями и конструктами сообщества. Для разных аспектов одного и того же процесса берутся никак не связанные между собой теории, тогда как в повседневном существовании любые аспекты и детали всегда взаимозависимы.

Вопросы, на которые здесь необходимо ответить: как существует общество без субъекта, инспирированного в индивидах и группах воздухом свободы, кровью земли, огнем духа или пылью традиций, но при этом существует объективно? Является ли оно массой человеческих тел или это образование в известной степени самостоятельное? И если сообщество самостоятельно, как оно может быть подвергнуто анализу? По сути, все вышеуказанные вопросы сводятся к тому, каким образом возможна демонстрация социальной динамики в научной теории, а следом за этим и управление ею в повседневной практике. Формализация социальной динамики могла бы показать экзогенные и эндогенные черты со-бытия, и непонятая душа общества, а равно и ее институциональное устройство, предстали бы во взаимном превращении.

Конкуренция является вопросом отношений, а не атрибутов игрока… Слабость связей – это коррелят, а не причина… Проблема в том, что связь между атрибутами и социальным меняется в зависимости от того, о какой группе населения идет речь, и с течением времени… эта связь не причинно-следственная. Это корреляция… идиосинкразическая… Чтобы избавиться от атрибутов, нужны концептуальные и исследовательские инструменты, дающие возможность смотреть мимо того, как атрибуты участника ассоциируются со значительными структурными формами, и тогда увидеть сами формы⁵.

Поскольку спрашивать о том, что первично, сообщество или динамика, бессмысленно, необходимо принять их в ситуации постоянной совместности. Сообщество постоянно собирается и разделяется, пребывая одновременно в разных состояниях, но тщательно отделяя одно состояние от другого. Это коммуникация, риторика действий⁶. Доминирующее представление о социальной коммуникации связывает ее с идеями и словами. Когда речь заходит о том, как сообщается социальная система, то выясняется, что, кроме спекулятивных построений, сказать и нечего, поскольку практическая, повседневная реальность слишком непредсказуема. Здесь опять встает проблема двигателя, субъекта, вернее его отсутствия, с чем и связана социальная непредсказуемость. Однако отсутствие субъекта (или субъектов, отвечающих за отдельные разделы реальности) не означает отсутствия организации, и в этом смысле процессы коммуникации сообществ есть их взаимная организация. Метастабильная организация, в свою очередь, предполагает важную тему структуры – как структуры действия, так и структуры сообщества. И если коммуникация есть нечто динамичное, то структура явно статична, хотя обе они – одно и то же⁷. То есть проблема организации социальной динамики – это проблема структурности структуры. Это вопрос о том, как структура себя воспроизводит, какие необходимые отношения должны быть между составными конструктами и элементами, чтобы структура могла считаться таковой.

Объяснение динамики социальной структуры в теории, если вспомнить одиннадцатый тезис Маркса о Фейербахе, должно согласовываться с практикой, и здесь понимание организации сообщества выводит на множество предметных коммуникаций повседневного характера. А именно: какие самые общие условия и формы организации сообщества необходимы для поддержания его существования?⁸ Это вопрос о том, как сообщество, будучи множественным, сохраняет и преобразует себя в качестве целого. Если более конкретно: как процессы коммуникации создают институциональные формы организации и что заставляет множество разных индивидов и групп поддерживать эти институты и организации. Это проблема того, что есть власть, капитал, производство и обмен, взятые в операциональном аспекте коммуникации, в виде общения, формального и экзистенциального, индивидов и групп. Присутствие определенных практик и организаций никогда не является личным делом непосредственных участников, но всегда опосредовано и обусловлено всей системой коммуникации, так что, разбирая эту систему, было бы уместно обнаружить взаимосвязи между разными уровнями социальной структуры.

Двигаясь таким путем, мы вряд ли найдем первопричину или наиболее общий признак, толкающий сообщества на жизнь и смерть, скорее, мы увидим, как разные процессы коммуникации, уровни структуры и формы организации сообществ соотнесены друг с другом. Социальная система обнаружится не статичной, а организованной в перманентной динамике, то есть цикличной и эволюционной. Выстраивая спекулятивную теорию, стоит помнить, что социальные процессы разворачиваются в реальном времени, в связи с чем эволюция не может быть равной, но всегда зависит от объективных ограничений и возможностей организации конкретных сообществ.

История никого не ведет из пункта А в пункт Б, не дарует исполнения особого предначертания и не воздает за грехи. История – это социальный морфогенез и в данном качестве является одновременно уникальной и типичной. Разворачивание цикличных процессов коммуникации в виде морфогенеза позволяет не только проверить теорию сборки социального на конкретном историческом материале, но и поставить теоретические и практические вопросы будущей организации человеческого сообщества. Здесь встает задача экспликации социальной эволюции в предметный анализ конкретных политических и экономических отношений сообществ, ибо если с помощью социальной теории нельзя ставить насущных вопросов и отвечать на них, то к чему такая теория?

§2. Гетерархия

Смысла нет, если он не разделен с другими.

Ж.-Л. Нанси. Бытие единичное множественное

Время жизни создается пространством отношений⁹. Они образуют то, как участник¹⁰ мыслит и как живет. Присутствие участника в бытии единично – он знает, что свое существование не сможет передать другому, и в своем представлении ход событий центрирует вокруг себя, хотя сами эти представления появляются после обращения к внешним отношениям. Так что связи могут предполагать некие культурные идеи, но создаются простым фактом существования множества единичных тел. Для себя участник является константой, но для множественных событий – переменной. Быть – значит быть в отношении¹¹. Каждое сообщество: индивиды, группы, народы, человечество не поглощают друг друга, а присутствуют одновременно.

Отношения индивидных и коллективных тел сами разграничивают себя¹² Принято объяснять это разностью традиций, укладов и культур, содержащих элементы некоего единства, хотя единство уже есть по факту совместной жизни; все остальное лишь способы центрации и группировки. Если люди в таком единстве друг другу не доверяют – значит, их текущие отношения не позволяют этого сделать. Часть и целое образуются всегда вместе и друг без друга невозможны¹³. Граница – не преграда, а способ маркировки связей участника, и означает лишь разницу порядков взаимодействия, не более того. Простейшая схема коммуникации, то есть «открытой системы», предполагает взаимодействие, как минимум, двух участников, границы которых частично определены, но локальность, или пространственное размещение отношений, изменчива во времени, а потому открыта. Продолжив деление каждого из участников, мы всегда будем находить их составной и изменчивый характер¹⁴.

Рис. 1. Открытая система

Такие отношения дифференциальны: их значение устанавливается путем взаимоопределения относительно друг друга¹⁵. Дифференциальная система отношений превращает коммуникацию множества тел в общество в виде гетерогенной сети вложенных друг в друга сообществ. Всякое конкретное сообщество в одно и то же время является «макро» (относительно локальных связей) и «микро» (относительно общих процессов). Таким образом, всякая социальность представляет собой промежуточную зону, расположенную на линии восходящих и нисходящих сообществ, пересекающихся лишь частично¹⁶.

Общество в этом случае является всегда целым и множественным, различным. Оно упорядочено с помощью организации сообществ, разница условий существования которых привносит в мир разнообразие. В таком случае формой общества будет гетерархия – структура, состоящая из множества иерархий, элементы которых соединены сетевыми связями. Взаимодействие здесь оказывается множественным, но локализованным соответствующими иерархиями отношений. Таким образом, система отношений упорядочена и открыта для создания новых связей и структур. Эта компоновка определяет положение участника, позиция которого становится дрейфующей по рядам различных порядков отношений.

Участник претворяет какое-либо взаимодействие в той мере, в какой он является элементом более общей иерархии и соответствующего порядка, нежели он сам. Устроение отношений зависимости участника не замыкается на одной иерархии, а включает в себя отношения с иерархиями более общего и локального порядков, а также отношения со смежными иерархиями. Любая иерархия создается пересечением соседних структур, и потому ее описание всегда будет заимствовать связи и значения смежных образований. Каждый из нас существует в пространстве действий и событий, принадлежащих более широкому кругу отношений, нежели мы сами, и включающих нас в качестве своих элементов; при этом мы не в состоянии данное положение изменить. Также мы участвуем в отношениях, которые зависят от наших конкретных поступков и в которых мы, следовательно, проявляем некоторую степень неотчуждаемой свободы.

Такая свобода, как бы сомнительно это ни звучало, есть мера субъектности, ответ единичного существования на множественные события. Субъектность участника является не сущностным свойством, предопределенным заранее, а дополнительным эффектом внешних и не зависящих от него отношений. Помимо этого, мы оказываем влияние на различные процессы, которые являются объектами наших отношений и не могут этого положения избежать без нашего участия. Таким образом, один и тот же участник будет в общей по отношению к нему иерархии элементом, а сами эти отношения для него будут необратимыми. В тех отношениях, которые зависят от степени его свободы и потому обратимы, он будет субъектом. В локальной иерархии, для элементов которой его действия являются необратимыми, это будет позиция Другого – того, кто является неотчуждаемым контекстом нашего существования, кто определяет наши действия, даже не будучи в них заинтересованным, с чем мы, в свою очередь, ничего не можем поделать. Инаковость Другого не позволяет ему стать Субъектом – вобрать в себя наши частные свойства, действия и мысли в качестве своих собственных и замкнуться в статике. Конечно, власть такого иерарха над элементами весьма существенна, но не тотальна, ограничиваясь только отношениями конкретной иерархии.

Рис. 2. Гетерархия

А – Другой; St – участник; E – элемент; S» – участник субъектных отношений; —>– иерархические связи (подчинение); <—>– сетевые связи (субъективация).

Обратимость и необратимость отношений делают их «внутренними» и «внешними» соответственно. В пределе все отношения являются внешними, поскольку они необратимы во времени. Однако по мере разворачивания процессов коммуникации их обратимость, контроль и манипуляция некоторое время возможны, и это делает их внутренними, зависящими от текущих позиций участников в большей степени, нежели от остальных обстоятельств. То есть для разных участников согласно их позициям в гетерархии «внутренним» и «внешним» будут различные, хотя и пересекающиеся сообщества. Социальное и функциональное здесь оказываются разными формами сборки смежных линий коммуникации.

Субъектность участника вызывается сетевыми отношениями, которые создаются одновременно с иерархическими и строго в пределах иерархий. Отношения заключаются в сопричастности некоему целому. Установив отношения, два участника порождают Другого, который состоит из отношений первых двух, а совместно они проявляют свойства, ранее не выделявшиеся. Этот третий участник, Другой, не равен каждому из них или их сумме, но равноположен. Он иерархически упорядочен и предполагает проявление ими, как своими элементами, определенных свойств и функций. Семья – простейший тому пример.

Рис. 3. Отношения иерархии и сети

Нужно оговориться, что здесь не идет речь об индивидуальном или коллективном субъектах (наподобие субъектов права). В отличие от Субъекта, Другой не имеет значения сам по себе. Другой всегда связан с внешним, необратимым кругом отношений, который образуется одновременно с участником и обусловливает структуру его свойств, интересов, отношений, целей и действий. Другим является география для городов и территория для государств, природа для человеческой популяции, бессознательное для индивида, язык для культуры и т. д.; политика выполняет роль Другого для экономики, экономика – для культуры, а культура – для политики. Другого сложно присвоить, тогда как из Субъекта, как показал М. Фуко, можно лепить все что угодно. Изменение же Другого удается только через собственное изменение участника и его взаимосвязей.

Сеть выстраивается лишь при наличии в комбинации условий иерархических признаков. Элементы двух разных иерархий могут взаимодействовать между собой (в качестве участников) только в пределах третьей. Сеть из одной иерархии нельзя перевести в пространство другой иерархии или установить с ней равные отношения. Поэтому любые упорядоченные отношения отличаются консервативностью, а их участники пассивны в отношениях с участниками других иерархий. При попытке прямого взаимодействия между иерархиями они не стыкуются напрямую, заимствуя содержания друг друга, а создают промежуточные иерархии локализованными содержаниями. Таким образом, в процессе дифференциации размножаются иерархии, а сети оказываются инструментом размножения упорядоченных структур.

Вместе они образуют гетерархическую модель отношений сообщества как множественного целого. Множественность целого предполагает, что один и тот же участник совмещает в себе потенциально неограниченное количество разных модусов субъектности¹⁷. В реальности, разумеется, они ограничены иерархиями локальных условий. Благодаря этому действия участника никогда не являются беспорядочными, но всегда обусловлены типом рациональности, присущим тому или иному модусу субъектности соответствующих связей¹⁸. Цели, которые участник проецирует, и результаты, образующиеся в процессе существования, также множественны и различны, изменяясь вместе с ним. Вследствие этого понятие субъектности становится инструментальным, будучи формой сборки отношений коммуникации.

Участник процесса коммуникации конструирует гетерогенные позиции, устанавливает пределы и формы их отношений. Но точно так же социальные процессы, упорядоченные рационализацией, создают участника. Рациональность этих процессов, объединяющих самые разнообразные содержания, устанавливается автоматически. Рационализирует их само присутствие участников в коммуникации и в качестве связанных единичностей. Поддержание существования этих множественных единичностей и есть автоматическая упорядоченность бытия¹⁹. Ведущим в коммуникации является сам процесс взаимодействия, границы которого шире границ участника. Однако содержание процесса привносится участниками в той форме, с которой они себя отождествляют. Отождествление и различение участников взаимно и неравно, так как они различаются своими единичными местами в социальных процессах, посредством которых и опутываются паутиной контактов.

Социальные процессы совмещают несколько уровней коммуникации, которые аналитически раскладываются на отношения индивидов, статистических групп и институциализированных сообществ. Эти отношения распределены в пространстве и времени (частотой и количеством контактов) и поддерживаются постоянством реакций участников на типичные процессы. За счет этого происходит их множественная субъективация, формы и содержания которой разворачиваются индивидами, группами и сообществами в виде автоматически рационализированных участников с соответствующей временной и пространственной протяженностью.

Данная форма упорядочения отношений есть не что иное, как cogito, рационализирующее поддержание существования множественных связей. Задача этих cogito одна – осуществление коммуникации живых единичностей относительно содержания отношений²⁰. Порою это называют аутопоэзисом²¹. Автоматическая рациональность сообщества не имеет отношения к разуму «познающего субъекта» по той простой причине, что знание такового субъекта есть вера, дополненная подробными аналитическими рассуждениями. Дискурсивный разум оставляет мнимую возможность договориться об условиях и намерениях, тогда как в реальном времени множество отношений реализуется путем прямых столкновений, ансамбль которых и делает возможным взаимодействие отдельных участников.

Не стоит путать cogito с «духом» и «традицией», которые призваны оправдывать сами себя. Cogito – это конструктор отношений и отношения конструирования, то есть ratio. Собираем мы, собирают и нас. Гетерархичное распределение социальных процессов из взаимосвязанных отношений раскладывает множество пересекающихся cogito, которые являются рационализацией процессов относительно друг друга²² В классической традиции предполагается, что участник сам определяет процесс мышления путем удостоверения очевидного – cogito ergo sum. Данная операция полагалась исходной и конечной точкой его субъектности. Однако само присутствие мысли демонстрирует факт существования в реальности как условие возможности мыслить: sum – ergo cogito²³.

Участник – не тот, кто полагает, а тот, кто отвечает. Cogito – всего лишь форма организации дискретного смысла, и в разных условиях она демонстрирует разные содержания. Общество упорядочено множеством социальных cogito, которые подобны друг другу фактом рационализации, но различны единичными существованиями²⁴. Работа анонимных cogito ведется через различение и отождествление участника с содержаниями коммуникативных процессов. Происходит это различение и отождествление как в дискурсивной рефлексии, так и в конструировании отношений.

Онтологическое существование разных уровней и процессов социальности в виде субъектных cogito в равной степени (хотя и в неравной форме) реально и рационально упорядочено их же взаимодействием, как и существование человеческого мышления. Социальность не строится исходя из функционирования какого-то специального центра или набора качеств и целей, но проявляет переменный системный эффект. В этом смысле коммуникация индивидов, групп и сообществ разумна как самоорганизующаяся система, но этот разум дифференцирован собственными содержаниями, и потому аналитически вычленяемые участники и их характеристики условны, как условны и любые отождествления человеческих существ с этими отношениями.

Значение ratio одновременно отсылает к «причине», «соотношению» и «разуму», а рациональность предстает не самотождественным «пониманием», а соотношением между различными участниками и аспектами коммуникации. Это соотношение не объединяется неким причинно-следственным «сюжетом», но выстраивается экономией смежных процессов и соседствующих элементов в качестве множеств частей и целых. Дифференцированность социального «разума» делает невозможным его подчинение каким-то отдельным культурным или функциональным идеям, целям и интересам. Самоорганизация исходит из множественной структуры отношений, которая эволюционирует в реальном времени независимо от представлений людей о претерпеваемых ими процессах, что поддерживает не только гетерогенную социальную структуру, но и существование единичных участников, способствуя поощрению или подавлению их активности.

В такой трактовке социальное cogito обнаруживает свою связь с понятием conatus, или «воли к жизни», «упорства в бытии», по определению Спинозы, метафизика которого близка гетерархической модели социальности. Этим «упорством» является воспроизведение отношений – идентификация себя участниками с внешними им процессами. Автоматическая рациональность социального cogito, соответствующая организации conatus’а здесь может быть истолкована и как «пригодность одной вещи для другой» (causa finalis), и как «стремление (conatus) вещи сохранять свое бытие есть не что иное, как сама актуальная сущность вещи»²⁵. Социальное cogito, понимаемое как conatus, предстает множественной экономией целых и частей, а следовательно, предполагает их взаимную и неравную актуализацию.

Нам придется оставить в стороне разговоры о «цивилизациях», коллективистских или индивидуалистических «ценностях», особых, всепоглощающих функциональных целях технического или экономического характера, привлекаемых для объяснения того, почему конкретное сообщество использует ту или иную форму отношений. «Информация», регулирующая действия людей с помощью ценностей и функциональных целей, весьма немногим помогает объяснить конкретные действия людей. Единицами коммуникации являются не частицы информации, а различия в отношениях действующих участников, претворяющих получаемую информацию в реальное взаимодействие. Признавая участников – множество индивидов и групп – в этом качестве самоподобными, можно наблюдать дифференциацию их текущих отношений относительно друг друга²⁶. Самоподобные объекты Лейбниц назвал монадами, а Мандельброт фракталами. Как впервые удалось показать еще Спинозе, форма отношений зависит не от их «идейного» содержания (или сущности), а от алгоритма коммуникации, интенсивности взаимодействия. Благодаря самоподобию участников их отношения инверсивны и взаимно составляют друг друга.

Процесс порождения гетерархичных социальных отношений – это дифференциация, различение отношений одних участников с другими²⁷. Если мы хотим подобрать обществу адекватный образ, то им станет ризома: грибница, плесень²⁸. Ризома не имеет несущей структуры, или корня, потому что сама в целом ею является. В этом смысле общество конструируется вокруг самого себя через отношения участников; оно не предполагает своим исходным основанием или конечной целью какую-то идею – будь то равенство, свобода, развитие, единство, духовность или разнообразие. Оно таково, каким мы его создаем в единицу времени. Ризома расширяется в любом направлении, а каждая ее часть воспроизводит целое, сохраняя локальные характеристики или изменяя их, если (и только если) того требуют сопричастные процессы и связи. Каждый тип связи или форма социальности являются в таком случае дополнительными по отношению друг к другу. Следовательно, если мы хотим описать какие-то отдельные процессы, мы всегда будем вынуждены сопоставлять разные уровни гетерархии. Отношения неизбежно образуют сложные цепочки зависимостей, состоящие из пересекающихся сообществ как по горизонтальным, так и по вертикальным направлениям. Таким образом, любое событие разворачивается во множестве логик интересов и целей, ибо создание отношений автоматически учитывает весь набор возможностей и ограничений, даже если участники об этом не знают.

Дифференцированный характер сообщества ставит вопрос о различных социальных формах субъектности участников. Для определения границ участника обычно используется подозрительное понятие идентичности, предполагающее, что некоторые из отношений все-таки объявляются самыми необходимыми и безусловными, обойтись без которых совершенно нельзя. И все же идентичность (как форма идеальной сущности) постоянно нуждается в практической реальности для подтверждения или уточнения/исправления представлений о самой себе, а в самом ее существовании есть какая-то условность. Идентификации участников всегда частичны, и потому попытки выразить некую целостную сущность посредством формулировки ее в понятии институционально конечной идентичности заранее безуспешны.

Эти противоречия можно разрешить, если рассматривать участника в качестве ситуационной связки отношений (с различной временной длительностью и пространственной протяженностью) – социемы²⁹. Участник никогда не бывает один, а сообщество всегда больше, чем кажется. Мышление и представления участника о самом себе созданы отношениями с другими и полным или частичным отождествлением себя с ними. Мнение участника предопределено его социальной позицией еще до того, как оно появится. Сама позиция создается конструктами отношений, связывающих ее с ближайшими и дальними, частными и общими уровнями социальности и конкретными ее «представителями». Социальность постоянно дифференцируется, изменяется, незаметно для участника меняются его социальные позиции и его мнение, значимость, статусы, интересы, поскольку меняются социемы, в которых определяется участник.

Отношения индивидов зависят от конфигурации сообществ как социематических групп, которым они принадлежат. В свою очередь, интересы группы зависят от условий, в которых оказываются индивиды. То же самое характерно и для мезо– и макроуровней отношений, разворачивающихся между сообществами как обширными и многочисленными институциализированными организациями. Каждый из них предполагает рациональными разные сети сообществ и фиксируется конкуренцией последних. Поскольку взаимодействие этих сообществ посредством отдельных участников, отношений, событий носит неявный характер – они бессильны перед множественной реальностью и не знают наступающих последствий. Множественная реальность – это все мы, каждое из сообществ, в реальном времени делающих выбор и создающих форматы отношений сообразно регулярным практикам. Разница условий, совокупно влияющих на уровни гетерархии, видна при сопоставлении масштабов исследования: социальная система оказывается вписанной в разные контекстные содержания и обнажает соответствующие формы взаимодействия.

В коммуникации, где любое содержание появляется только за счет других, процессы социальной организации являются единственным постоянным фактором. Такая социальная система эмерджентна³⁰ – способна к одновременной и разнонаправленной самоорганизации с помощью множественного взаимодействия участников. Основной поток событий, который они претерпевают, носит повторяющийся характер. Взаимодействие участников всегда ограничено характеристиками среды, или институциональным содержанием, частью которого они являются. Хаос, или неупорядоченность, предстает таковым только по отношению к тем социальным порядкам, или рациональностям, которые не принимают данного типа взаимодействия. Каков бы ни был тип отношений, он всегда упорядочен фактом коммуникации как поддержания отношений. Любой порядок является локальным вследствие окружающих содержаний, но элементарные процессы социальной организации, посредством которых поддерживается существование коллективных и индивидных тел, неизменны и всеобщи.

§3. Лучший из миров

Поскольку всеобщее представляет интерес постольку, поскольку позволяет объяснить частное, а частное объяснимо лишь в контексте всеобщего, то их связь не может быть слиянием в тождестве.

Ф. А. фон Хайек. Контрреволюция науки

Итак, сообщества – это самоподобные самоорганизующиеся социальные множества. В каком бы аспекте мы ни стали рассматривать общество, от индивида до человечества, каждый раз целое будет иметь ту же форму, что и его части, и наоборот, форма частей будет иметь форму целого. Как следствие, процессы дифференциации индивидов и групп также подобны друг другу, несмотря на различия в языке, этничности и культуре. Размещение сообществ и социальных связей носит фрактальный характер. Все сообщества подобны друг другу тем, что это образования коммуникации людей; социальные отношения и процессы состоят из одних и тех же аспектов взаимодействия. Сообществами не движет «разум» или «дух», воплощаемый в специфических чертах культуры, технологии или знания. И все же разные сообщества имеют разную конфигурацию. Инверсивность и самоподобие отношений не исключают неравенства их осуществления. Как коллективные тела, сообщества стремятся поддерживать взаимосвязи друг с другом, и успешность их роста и развития напрямую зависит от того, какую конфигурацию отношений сообщества выстраивают внутри и вокруг себя.

Неравенство, или стратификация сообществ, задается теми социальными и пространственными условиями, в которых живут люди. Социальными факторами являются отношения индивидов и групп, которые, в зависимости от последовательности и размещенности процессов коммуникации, конструируют разные формы совместного общежития в пределах континентов, регионов, стран, городов, государств, организаций и прочих объединений. Момент неравенства очень важен, так как является определяющим условием, согласно которому процессы коммуникации принимают то или иное направление, а сообщество – ту или иную конфигурацию. Структура сообщества неравномерна, и потому одни и те же институты будут по-разному воздействовать на различные группы. Между тем современное институциональное устройство, методы изучения и управления исходят из противоположного. Предполагается, что люди равны, вступают в равные отношения, стремятся к равным целям и достигают равных результатов. То есть равное общество – это общество гомогенное.

Признание политического равенства людей (которое является следствием равенства по природе) с неизбежностью охарактеризовало устройство современного массового общества. Если ранее, вплоть до конца XVIII в., социальное строение представлялось в виде иерархии сословий, занятий, образа жизни, то с признанием политического равенства общество стали рассматривать относительно равным в любой его части. Этому способствовала позитивистская направленность общественных наук, заключавшаяся, по сути, в том, что отдельным эмпирическим явлениям стали присваивать свойства сущности и выстраивать вокруг этого методологию конкретных наук и дисциплин.

Такой подход позволил найти множество идеальных закономерностей, но описание общества как целого ему недоступно и заключается в банальной экстраполяции отдельных свойств, ценностей, процессов на всю гомогенизированную социальность, придавая им характер универсалий. Любые виды институциональных отношений стали доступны каждому, а люди одинаковы, значит, и рецепты для них можно выписывать общие. Вопросы структуры общества, его изменения в соответствии с заданными целями и поиск оптимального социального устройства теперь исходят из равенства и тождества как презумпции социальности. Если до этой мутации поиск оптимальных вариантов велся в условиях изначального неравенства условий, занятий, страт и главный вопрос заключался в том, как согласовать интересы социальных групп с их разной степенью влияния, то в течение XIX—XX вв. постановка и решение научных проблем приобрела другой характер.

В отличие от многих современных ученых Аристотель, Сюнь-цзы, Гуань-цзы, авторы индийских артхашастр, Фома Аквинский, Макиавелли и Адам Смит прекрасно представляли себе, что сообщество неравно и разделяется на разные уровни и формы социального – экономического и политического существования, присущего разным социальным группам, каждая из которых имеет свои интересы.

Люди живут в [определенном] порядке, они выдвигают одинаковые требования, однако добиваются их [осуществления] разными путями… если люди будут жить отдельно друг от друга, это приведет к нищете; но если даже они и будут жить вместе, но между ними не будет разделения, возникнут раздоры³¹. Дело в том, что следует требовать относительного, а не абсолютного единства как семьи, так и государства. Если это единство зайдет слишком далеко, то и само государство будет уничтожено; если даже этого и не случится, все-таки государство на пути к своему уничтожению станет государством худшим, все равно как если бы кто симфонию заменил унисоном или ритм одним тактом³².

Основные формы описания общества были даны две с половиной тысячи лет назад. Многие читатели «Политики» обычно довольствуются рассуждениями о женщинах и рабах на первой странице и, за исключением деления политических режимов, в основном полагают воззрения Аристотеля на общественное устройство как минимум антикварными, как максимум – вздорными. И все же именно у него мы впервые находим эмпирическое и аналитическое изучение общества, обозначение основных форм институционального устройства социума и политических режимов, выделение экономики в отдельную сферу деятельности и, главное, связь социальной сегментации с формами участия в общих политико-экономических процессах. Взяв за образец устройство полиса, Аристотель был первым, кто смог дать целостное описание социального взаимодействия сообразно регулярным процессам коммуникации, формам практик, институционального устройства, интересам и обязательствам индивидов и групп перед политико-экономической жизнью сообщества.

Ввиду малого масштаба объекта исследования Аристотель описывает не просто устройство «общества вообще», он раскрывает социальные взаимосвязи как конкретные сообщества, которые структурируются не абстрактными принципами и не «процессами вообще», принимаемыми как данность, а практическими и повседневными действиями людей в определенных условиях. Эти действия индуктивно образуют коллективное тело социума, упорядоченное потребностями существования. Поскольку в ту пору социальный анализ еще не разошелся на отдельные дисциплины, общественная коммуникация описывается в экономических, политических, правовых аспектах одновременно. Благодаря такому шагу предметом аристотелевского исследования становятся не отдельные процессы, а структура институциональных отношений сообщества в целом, которая в зависимости от конкретной ситуации подвергается тем или иным изменениям.

Постоянство социальных позиций и ролей, занимаемых членами общества, позволило провести анализ вертикальных и горизонтальных взаимодействий индивидов и групп и отразить их результаты в формах политико-экономических режимов различных сообществ. Проводя деление на крестьян, торговцев и аристократов, Аристотель исходит из того, что, несмотря на формальное политическое равенство, социальное положение каждого из них связано с определенным набором характеристик, сформированных отношениями родства, собственности, деятельности, статусной ответственности и влиянием, которое они оказывают на остальные группы. В частности, еще до обсуждения известного деления политических режимов Аристотель показывает, что социальный статус не может быть передан представителю другой институциональной группы без трансформации окружающих отношений.

Примером служит появление буржуа, занимающихся массовым производством или торговлей³³. Накапливая большие богатства, торговцы получали возможность влиять на принятие политических решений, дотоле находившихся в компетенции аристократов. Статус последних держался не только на принадлежности к числу благородных, но и на зависимости от работы в коллективных интересах сообщества, к которым относились отправление правосудия, участие в войне и принятие политических решений. Нарушение этих условий по факту лишало аристократа его статуса, хотя родовая принадлежность сохранялась. Иной была ситуация буржуа, богатство которых копилось за счет индивидуально-ориентированных действий, и, следовательно, они не несли ответственности перед коллективными интересами общества. Поэтому приход к власти буржуа в греческих городах приводил, как правило, к тирании или олигархии. Данные политические режимы центрируют политико-экономическую организацию общества вокруг частных интересов узкого круга лиц, тогда как интересы социума ставятся в подчиненное положение.

Схожим образом трактуется деление на политические режимы, которые определяются тем, какая социальная группа приходит к власти³⁴. Каждая институционально оформленная группа держится за регулярно повторяющуюся деятельность социально-экономического характера, которая задает масштаб мышления, интересы и способы принятия решений. Осуждение демократии как власти толпы исходит из того рационального факта, что лица, не имеющие длительных экономических и политических интересов и не причастные длительным социальным процессам, каковыми являются политическое и экономическое управление, не смогут преследовать долгосрочные цели сообщества, а многочисленность участников снизит эффективность коммуникации. Таким образом, представляя формы социальной организации, Аристотель исходит не из вневременных характеристик человеческой сущности, коими могут являться вера, свобода, порядок или индивидуальные качества. Напротив, он распределяет социальные позиции в зависимости от пересечения индивидуальных и коллективных связей, интересов и влияния, создаваемого процессами, к которым приобщаются те или иные участники.

Такая расстановка позволяет Аристотелю связать процессы индивидуальной социальной жизни с групповой и определить соответствующие формы влияния на институциональную структуру в политике и экономике. Ему удалось показать системные формы политических и экономических отношений в качестве результатов общей социальной коммуникации, а знание характеристик каждого типа участника и процессов, в которые он погружен, позволило определить последствия, наступающие в сообществе под воздействием каждого типа экономического и политического режимов. Аристотель впервые выделяет экономику как отдельную область познания и фиксирует взаимосвязи, которые отражаются на обществе в зависимости от формы экономической организации³⁵.

Традиционной аграрной экономике во главе с аристократами противопоставляется экономика, организованная капиталистически, на основе индивидуальных интересов обладателей наибольших богатств. Если первая форма базируется на разделении капитала и власти, повторяющейся организации деятельности, то вторая исходит из необходимости умножения прибыли и полагает допустимым трансформационное воздействие капитала и власти отдельных индивидов и групп на статус и деятельность остальных членов общества.

Социальному познанию аристотелевская система дает пример структурно дифференцированного описания общественных взаимосвязей, где соотнесены процессы, позиции и интересы участников. В результате мы имеем описание не только того, как, по мнению Аристотеля, должно быть устроено общество, но и вариаций его устройства в зависимости от структуры отношений. Необходимо учесть, что, описывая дифференцированную социальность, Аристотель находит эмпирическое подтверждение для каждого типа социального взаимодействия и его институционального воплощения. То есть в реалиях античного общества IV в. до н. э. он дал верифицированное описание общества, исходя из множественной природы отношений самоподобных участников в рамках занимаемых ими социальных позиций.

Независимо от Аристотеля и впервые раскрыв не только существование экономики, но и ее системное устройство, способы управления институциональной структурой общества дали авторы древнекитайского трактата «Гуань-цзы» в эпоху Сражающихся царств и династии Хань (IV—II вв. до н. э.). Аристотель в большей степени рассматривает общественное устройство и его колебания применительно к анализу политических режимов, ведя заочный диалог с Платоном о том, что «понятия „государственный муж“, „царь“, „домохозяин“, „господин“ суть понятия нетождественные». В «Гуань-цзы» общественное устройство исследуется применительно к анализу экономического управления, и задолго до физиократов показано, что экономика является системой отношений, реагирующих на процессы коммуникации людей. Реакция экономической системы носит самоорганизующийся характер и предопределена наличием пропорций и занимаемых участниками позиций в институциональной структуре отношений. Действия людей, спонтанные и целенаправленные, вносят колебания, которые, массово повторяясь, дестабилизируют и организуют позиции разных социальных групп: чиновников, крестьян, торговцев и ремесленников. Спонтанные изменения в социальной системе могут корректироваться и управляться в состоянии динамического равновесия при согласованной организации отношений, поддерживая такой институциональный порядок, который не позволяет изменениям быть слишком резкими.

Рынок – это то, по чему узнают порядок и беспорядок [в состоянии хозяйства]; по рынку можно судить, много ли чего-нибудь или мало и нельзя ли сделать так, чтобы было много или мало… Если различаешь между избытком или недостатком, то тогда все виды хозяйственной деятельности выравниваются… При управлении государством тот, кто не понимает принцип уравновешивания [в хозяйстве], не может охватить своей властью регулирование интересов народа… Бывают годы скудные и обильные… Распоряжения бывают оказывающие медленное и быстрое воздействие, и потому вещи могут быть дешевы или дороги. Но вот государь не может все это привести в порядок, и потому купцы-богатеи у него [творят] разгул на рынке и, используя недостаток средств у народа, умножают во сто крат свое состояние… Между тем если народ богат, то невозможно заставить его служить за жалованье, а если он беден, ему не внушить страха наказания. И если законы и административные распоряжения не имеют силы, если масса народа не подчиняется управлению, то причина этого заключается в отсутствии уравновешивания [богатства и бедности]³⁶.

Как и Аристотель, «Гуань-цзы» исходит из необходимости ограничения чрезмерного богатства и чрезмерной бедности, поскольку это нарушает устойчивость сообщества. Взаимная заинтересованность и ограничение участниками друг друга, напротив, придают институциональной структуре отношений дееспособность, что позволяет реализовать интересы всего сообщества и упрочить его вариативное общение. Этому требованию соответствует присутствие многочисленного среднего класса, людей, чьи интересы и цели достаточно долгосрочны, кто заинтересован одновременно в динамике и в устойчивости отношений, чьи властные притязания не абсолютны и могут корректироваться. Но как бы ни были искусны подобные советы, сочинения типа «Гуань-цзы», «Артхашастры» считались, в основном, ересями; Аристотель стал для античности не правилом, а исключением. Схожая судьба постигла и сочинения Макиавелли. Доминирующей общественной идеологией выступало представление о неизменных образцах почитания идеалов, ритуалов, личной мудрости, божественного провидения и прочих формах патернализма, что характерно для традиционных обществ, независимо от того, западные они или восточные.

Бурное развитие Европы Нового Времени в XVIII в. вновь вызвало интерес к анализу устройства политико-экономической системы общества и его связи с социальной структурой. К мыслям, схожим с воззрениями Аристотеля и «Гуань-цзы», пришел А. Смит две тысячи лет спустя. Помимо широко известной идеи разделения труда как одного из основополагающих экономических процессов, важным замечанием Смита был анализ устройства общественных связей и тех инструментов влияния, которыми обладает каждый из участников. Социальные позиции крестьян, ремесленников и буржуа оцениваются, исходя из многочисленности этих групп, форм их повседневной деятельности, интересов и предпочтительных практик. Смит обращает внимание на то, что эти сегменты в ходе социального взаимодействия могут быть «собраны» по-разному, и воспроизводит уже известное противопоставление Аристотеля традиционного общества капиталистическому³⁷.

В традиционной социальной структуре основной общественный интерес задается крестьянами и ремесленниками как самыми многочисленными группами. Буржуа (торговцы и банкиры), которые их обслуживают и связывают общими сетями обменов и кредита, более влиятельны и богаты. Однако интересы других групп не могут быть, по мнению Смита, принесены в жертву интересам олигархии, поскольку это приведет к обогащению последних за счет остальных участников. И он был вовсе не одинок в таком мнении, напротив, интеллектуалы и бюрократы Просвещения мыслили так же³⁸. В XX в. на этом положении настаивал В. Ойкен, но общественность в данном вопросе больше волновали темпы промышленного роста.

А. Смит рассматривал капитал не только как синоним богатства, но прежде всего как инструмент социальной организации³⁹. Использование этого инструмента в интересах большей части общества ведет, по мысли автора, к его процветанию. Имеется в виду, что употребление капитала в данном случае задается нуждами частных и коллективных земледельческих и ремесленных хозяйств, обслуживающих местные рынки. Другой путь определяется крупной экспортной торговлей, которая за счет кредита увеличивает хозяйства и создает мануфактуры. С увеличением объемов производства и снижением операциональных издержек понижаются цены на товары, но одновременно ремесленники и крестьяне лишаются привычных способов существования, рынков, что ведет к их разорению и деформации общественных отношений.

Теория Смита не учитывала жестокую статусную конкуренцию между разными странами, поддерживающуюся при помощи экспортной торговли. Его ныне менее известный современник И. де Пинто указывал, что успех в этой борьбе невозможен без концентрации капитала, посредством государственного долга собираемого с частных финансистов и оплачиваемого высокими налогами. Имеется в виду второй способ употребления капитала, при котором достаточные гарантии буквально из ничего умножают его в несколько раз по сравнению с номинальной величиной: «разница всего в полпроцента решает все дело»⁴⁰. Более того, Пинто продемонстрировал способность финансового рынка к циклической самоорганизации и преодолению неравномерности распределения доходов в виде поочередных взаимных банкротств чрезмерных должников и заимодавцев (а именно в проблеме бесконечной задолженности упрекали капиталистов). Хотя второй способ употребления капитала создает крайне неравную социальную структуру, он, в отличие от модели Смита, позволяет сообществу проводить активную экспансию, оказывая экономическое и политическое воздействие на другие страны. Коммуникативные способности сообщества раскрываются, позволяя ему достраивать себя, получая отсутствующие прежде возможности и ресурсы⁴¹.

Несмотря на признание А. Смита классиком и одним из родоначальников экономики как науки, последующие авторы оставили в стороне тезис о воздействии на общество различных способов центрации социальных отношений и позиций участников. По причинам экономического и политического доминирования западных капиталистических стран, прежде всего Великобритании, над более многочисленными и богатыми восточными традиционными сообществами представители классической политэкономии принимают капиталистическое устройство общества как само собой разумеющееся и основной упор делают на организации политической свободы, детализации экономических процессов и вере в функциональный рационализм как основание социализации⁴².

В частности, Д. Рикардо и Дж. С. Милль прежде всего обращают внимание на разделение труда и организацию производства; капитал рассматривается как ресурс производства, а не социальной организации. Возможность политического равенства отношений, которую в конце XVIII в. увидела образованная публика, способствовала появлению представлений о рациональном и равно упорядоченном обществе⁴³. Теории утилитаризма И. Бентама и позитивизма О. Конта явились онтологическим и практическим обоснованием идеи гомогенности общества. Методологически представление о гомогенности, линейности общественных отношений было определено логическими постулатами классического естествознания, и А. де Сен-Симон собирался «проложить новый физико-математический путь человеческому пониманию». Все вместе это привело общественные науки к представлению о равном воздействии процессов коммуникации на общество как бесконечно повторяющихся и бесконечно равных законов.

Вслед за И. Кантом науки взялись за поиски общих трансцендентальных условий, находя для каждого аспекта общества ту или иную идеальную структуру. Для начала социальные науки занялись поиском вечного двигателя – такого идеального социального, экономического и политического устройства, которое было бы равновесным, а следовательно, однообразно управляемым с помощью институтов типа свободного рынка или государства, одинаково воздействующих на аудиторию. Не найдя такового, науки все более переключались на решение узкоспециальных вопросов и оптимизацию работы отдельных общественных институтов, деятельность которых, как считается, в равной мере отвечает всем интересам всех людей. Как следствие, возрастал прикладной, практический аспект исследований, вопросов и решений, тогда как теория принимала академический характер, иначе говоря, становилась «болтовней».

Однако время от времени социальные процессы подкидывали каверзные вопросы, например почему сообщества развиваются по-разному; почему люди не могут изменить обстоятельств своего существования, даже если прекрасно осознают их; почему пороки неискоренимы; почему одни богатеют, а другие беднеют и т. д. Не найдя ответов, оставалось лишь развести руками и объявить о принципиально неразрешимой загадке общественного устройства либо толковать что-то такое о «культуре», «традициях» и прочих воплощениях духа, наконец, пользоваться стереотипами и приписывать разным народам и социальным группам какие-то особенные свойства, предопределяющие какой-то особый путь существования.

В ходе исторического процесса институциональное устройство общества изменялось, реагируя на существовавшие практики, но научное объяснение этому исходило из идеальной структуры отношений, в равной мере согласующей условия, интересы и возможности сообществ – индивидов, групп, стран и народов, вне зависимости от условий их существования и позиций во взаимной коммуникации. В работах Г. Гегеля, О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма, М. Вебера и Т. Парсонса объяснение социального развития синтезировало теоретические представления о взаимосвязанности общества как целого, но попытки выйти на поверхность повседневной реальности оборачивались апологией собственного или желаемого социального порядка. Теоретически все сообщества были равны, практически – различны. Ситуацию сообществ, неравно реализующих «равные» возможности, стали имплицитно объяснять «развитием» и «отсталостью», корни которых также имплицитно усматривались в культуре народов, а границы – в пределах национальных государств.

Попытки обойти недостатки концепции тотального общества – в виде практик Э. Гидденса, П. Бурдье – оказались небезынтересными и немало поведали об устройстве общественных отношений, но и они содержали в себе неустранимые недостатки. В частности, эти концепции не в состоянии объяснить одновременные сходство и различие практик, их содержательные и формальные изменения, то есть динамику и границы. Политические теории группировались вокруг идеологических партий, отстаивая правоту консерватизма, либерализма, марксизма, фашизма в пользу отдельных групп; обслуживали бюрократию, занимаясь теоретизированием администрирования внешней и внутренней политики, либо сосредоточивались на отдельных аспектах политических отношений, будь то геополитика, борьба партий и т. д. Попытки создания синтетических теорий К. Маркса, М. Вебера группировались вокруг частных институциональных аспектов, а теории общественной организации В. Парето и Г. Тарда, по сути, не получили продолжения.

В схожем положении оказались и экономические теории. А. Маршалл смог объяснить внутреннее устройство экономики на макро– и микроуровнях, но лишь функционально, оставив за скобками социальное устройство и политические отношения. Экономические теории были в состоянии описать отдельные формы структурирования процессов – центрированных государством, в случае Дж. М. Кейнса, или децентрированных рынком, как у М. Фридмана, но лишь до тех пор, пока институциональная структура не переставала работать. Попеременно каждая из них пробовала себя в управлении обществом и оказывалась в тупике как теоретического, так и практического характера. Признание Й. Шумпетером важности анализа динамики общества, а Д. Нортом влияния институтов не привели к обобщающим синтезам, одновременно реализуемым на уровне теоретического определения и практического управления.

Тело общества функционально упорядочено посредством институтов и организаций, но равенства исполнения функций как не было, так и нет, и многие хорошие теории оказались бесполезными вследствие такой банальности. К. Маркс, разделяя мнение Смита об изначальном социальном неравенстве, употребил всю свою интеллектуальную мощь на создание модели равновесной социальной системы, способы практического осуществления которой так и остались туманными. При попытках совместить научные и практические данные в междисциплинарных исследованиях оказалось, что чего-то очень существенного не хватает. Ускользала сама социальная структура, теоретическая и практическая, поскольку оставалась без внимания коммуникация сообществ – людей, приводящих в движение все микро– и макропроцессы в ходе своего обустройства.

Стремление к любым формам гомогенизации – это локальные стратегии управления. Их нельзя использовать исходя из якобы уже имеющегося равенства и тождественности интересов или предположений, что социальные институты в равной мере воздействуют на всех людей. Исходно неравное положение индивидов и сообществ делает попытки институциональной фиксации политического и экономического равенства временными: неудача свободного рынка, коммунизма и государства благоденствия тому примеры. Следовательно, необходимо понять, какие объективные процессы социальной коммуникации взрывают неравенство; и последующая стратегия должна исходить не только из минимизации неравенства, но и его неизбежности. Сделать это ввиду того, что общественные науки носят не только непосредственно научный, но и политический характер, будет нелегко, но необходимо.

В свете вышеприведенных рассуждений анализ сообщества предстает небезнадежным, хотя и запутанным. Последующее изложение состоит из трех частей. В первой части рассматривается теория сборки сообщества. Теоретический анализ процессов дифференциации задает общее понимание социальной коммуникации и ее основных свойств. Там же введены условия, поддерживающие неравенство с помощью специфических типов организации сообщества. Далее приведены основные формы социальной коммуникации. Уточнение иерархической структуры сообщества покажет особенности взаимоотношений ее различных уровней и связанные с ними рациональные интересы и притязания участников. После описания иерархии будут названы те средства, с помощью которых институциональная структура остается способной к устойчивости и вариативным изменениям. Вооружившись этими познаниями, мы приступим к их синтетическому сведению на материале социальной эволюции, раскрытие которой произойдет в виде дифференцированных процессов самоорганизации сообществ в их общих и различных исторических обстоятельствах. Для адекватного понимания изложение эволюции придется разбить на собственно аналитическую, понятийную составляющую и краткий конспект исторического процесса, во всяком случае тех его моментов, которые, не будучи исчерпывающими, все же оказали значительное влияние на организацию и развитие сообществ Евразии и всего мира.

Вторая часть посвящена более детальному изложению и анализу исторических событий, процессов политико-экономического взаимодействия и социальной организации с начала цивилизации вплоть до XIX в., когда в глобальном масштабе была институциализирована капиталистическая организация сообществ. Третья часть анализирует современную эволюцию некоторых из сообществ в рамках мировой капиталистической системы отношений, акцентируя внимание на тех моментах, в которых дифференцированный характер коммуникации выступает наиболее рельефно. Ближе к концу изложение истории прошлого трансформируется в анализ будущего, что, по некоторому размышлению, видится отнюдь не лишним. В заключение всего корпуса текстов повествование вернется к проблемам теории и практики сборки сообщества, из обсуждения которых будут сделаны некоторые выводы.

Глава 2 Машина различий

§1. Оса и орхидея

Пустыня. Внутри нее кишащая толпа, пчелиный рой…

Ж. Делез, Ф. Гваттари. Тысяча плато

Социальные отношения характеризуются смежностью и реактивностью. Смежность здесь означает возможность взаимной коммуникации: любое отношение всегда может установить связь с другим отношением посредством участника. Данный постулат предполагает принципиальную способность любой части общества к установлению отношений независимо от позитивности или негативности их содержания. Время необратимо, но коммуникация является обратимой. В реальном необратимом времени отношения инверсивны – это переключение одних и тех же участников с одной конфигурации социематических связей на другую и их новое отождествление себя с ней. Следовательно, даже если какие-то отношения функционально или повседневно не пересекаются, участники всегда способны это сделать.

Смежность позволяет дифференцированным социальным процессам одновременно связывать и различать друг друга. Каждый из них имеет свою темпоральную размерность, цели, предполагаемые или неочевидные результаты. Однако форма и содержание социальных процессов никогда не определены как таковые, в качестве «вещи-в-себе»; напротив, они всегда соразмерны смежным процессам и определяются их взаимной композицией. Пересекаясь в действиях социального участника, они выступают друг для друга эпистемологическими, аксиологическими и какими угодно еще посылками, или условиями. В такой ситуации ни один процесс не может на всем своем протяжении доминировать над остальными, но нуждается в их поддержке, притом что каждый процесс состоит из своих собственных событий и участников. Различные процессы и отношения дополняют друг друга, а не подчиняют, поэтому их появление всегда связано с наличием в социальности определенных условий.

Условием появления и развития любого коммуникативного, экономического, политического, культурного процесса является реакция участников отношений. Реактивность возникает из различий в конфигурациях социальных позиций участников, которые действуют и мыслят, исходя из специфических интересов, создаваемых пересечением и расхождением отношений, в которых они участвуют. Иначе говоря, сами по себе социальные процессы как последовательность реакций участников на общие события зависят не от того, что событие общее, и не от того, каково общее содержание этого события, а от того, какова конфигурация интересов и взаимных зависимостей участников. Однако степени общности и локальности процессов различаются, делая локальные интересы зависимыми от более общих процессов, тогда как наличие выбора позволяет участникам отклонять движение процессов сообразно с собственными интересами.

Смежность процессов коммуникации обязана своим присутствием тому, что форма выступает содержанием, а содержание – формой, не теряя различия между собой⁴⁴. Содержание отслаивается от самого себя вслед за изменениями позиций участников и порождает новые формы совместности⁴⁵. Смежность содержания и формы позволяет содержанию отношений какого-либо порядка оказываться тем различием, которое устанавливает предел самому порядку. Например, момент привнесения ценностных содержаний в безличную форму имеет отношение к переживанию субъектности и отчуждения. Другими словами, люди, руководствуясь ценностями, достаточно легко управляют формальными процессами, к ареалу ценностей отношения не имеющими. И наоборот, ценность тогда существует уверенней, когда ей сопутствует формально организованный процесс.

Люди воспринимают социальные связи, в которых участвуют, условно, в виде двух логик, которые также дополняют друг друга. Инструментальная логика определяет, как тот или иной процесс упорядочен функционально, в зависимости от потребностей общества. Функция диктуется потребностью, некоторой необходимостью, от которой общество зависит и которую реализует даже в том случае, если считает ее ценностно сомнительной или дорогостоящей. Экзистенциальная логика определяет тот ценностный ряд, которым руководствуются люди, в зависимости от круга их повседневной деятельности. Будучи сформированы теми процессами, в которых они регулярно участвуют, люди начинают отождествлять себя с ними. Эти ценности определяют, в свою очередь, использование инструментального мышления и оказывают сопротивление или поощряют новые формы событий и отношений.

«Достоверность» социального анализа зиждется на различии между масштабами процессов, смежности их содержаний и скорости осуществления. Подобное выявление проще всего начать с определения повторяющихся и различающихся алгоритмов взаимодействия⁴⁶. Разница локальных условий приводит к тому, что такой простейший комбинаторный прием, как различение повторяющихся и уникальных (по отношению к повторяющемуся ряду) событий, способен порождать множество дифференцированных систем, проводить их упорядочение и деформацию⁴⁷. Циклическое повторение отношений позволяет продолжать их существование потенциально неограниченное время – на практике такое существование всегда ограничено спорадическим различением со смежными процессами. Возможность повторения в таком случае зависит от способностей системы отношений к изменениям в ответ на изменения пространства коммуникации. С формальной точки зрения эту способность к изменениям определяет способ упорядочивания отношений: каким образом участники группируются и разделяются между собой. Различия в степени локальности процессов и их участников приводят к тому, что работа повторения и различения создает структуры отношений, содержательно отличные друг от друга, но всегда удерживающие сообщество.

Отождествляя себя с определенными локусами содержаний, участники, как правило, не обращают внимания на комбинаторику, приводящую к изменению отношений. Структура отношений события рассматривается тогда, когда его дальнейшее повторение невозможно. Изменение отношений ведет к трансформации участника, и чем больше какое-то одно отношение связано с другими, тем в большей степени его изменение затронет все остальные. Вал превращений никогда не остановится лишь на повторении исходного изменения, но будет реактивным – изменение каждого аспекта коммуникации будет одновременно его самоорганизацией. В обыденности все эти повторения и различия строят практики и мышление как образ жизни.

Следующее различие – это локальность и общность процессов сообщества. Локальность суть границы участника, и если он не участвует в том или ином процессе, то и не предпринимает никаких действий по этому поводу. Общность означает, что процесс включает в себя контакты множества участников и выходит за пределы возможностей каждого из них в отдельности. Одни и те же процессы по-разному влияют на разных людей и на их социальные позиции. И степень влияния на общие процессы своими локальными действиями у индивидов и сообществ различна, что нередко закрепляется институционально.

Развертывание каких-либо общих процессов взаимодействия всегда преломляется через отношения локальных сообществ. Отношения оказываются экстериорны, то есть внешни любым участникам⁴⁸. Экстериорные процессы выводят события: более общие процессы делают возможной реализацию множества частных событий, не будучи их конкретной причиной. Внешние отношения – повод для создания локальных причинно-следственных связей, которые создают последовательность событий, но не определяют направленность этой последовательности, являющейся частным или побочным эффектом процессов и условий более общего характера, масштаба, пространственной и темпоральной размерности. Таким образом, выявление логики, направленности процессов предполагает не каузальный поиск сущности для каждого отдельного события, а сопоставление последовательности событий разной степени общности и локальности. Фактическая упорядоченность социальной коммуникации делает процессы социальной организации постоянным фактором отношений. Гетерархичное распределение связей позволяет очерчивать локусы взаимодействий не по отдельно взятому содержанию, а по процессам перекрестной субъективирующей коммуникации. То есть не содержание формирует ситуацию, а ситуация формирует содержание⁴⁹.

С помощью институциализации межличностных и межгрупповых связей сообщество контролирует наиболее общие из необходимых отношений, прежде всего материального существования и правил взаимодействия. Непосредственный контроль является краткосрочным, поскольку речь идет всегда о конкретных действиях отдельных участников. В свою очередь, динамика действий и отношений всех участников в целом задает долгосрочные тенденции, которые включают управляющие институты в качестве немаловажной, но все-таки части. Сообщество необратимо меняется, порождая все новые и новые инверсии отношений и форм власти, и любой институциональный контроль реагирует на изменения в системе отношений, но никогда не в состоянии подчинить себе эти изменения.

Зависимость участников от внешних им отношений, определяющих формы субъектности, указывает на неизбежность присутствия власти в любом типе коммуникации. Власть, как и свобода, носит несамостоятельный характер и является следствием субъективации участников, которые воспроизводят соответствующий тип отношений. Люди выбирают не свободу как таковую, а порядок свободы; они держатся не за власть, а за тот социальный порядок, который эту власть сохраняет. То есть присутствие одних отношений не дает разворачиваться другим, поэтому пока один говорит, другой молчит.

Попытки формализации отношений с помощью отдельных институтов лишь частично охватывают это властное свойство коммуникации, тогда как в целом отношения сообществ посредством индивидов и групп используют весь доступный, хотя и рассеянный набор связей. Поскольку любой участник присутствует в обществе в виде социально определенного субъекта, он всегда старается циклически воспроизводить коммуникацию, соответствующую его позиции среди других участников. В то же время вступление в коммуникацию начинается с изменения участника и его институтов: способность к коммуникации зависит от того, как он меняется, не разрушая себя. Управлять отношениями возможно, лишь управляя собой адекватно этим отношениям. И наоборот, до тех пор, пока участник не будет причастен каким-то отношениям, как правило, он не проявит ни рационального понимания, ни желания действовать.

Процесс различения, который и является коммуникацией, обладает общими свойствами во всех аспектах социальности, хотя содержание этой коммуникации разнородно. Эти свойства относятся не к смыслу содержания процессов, а к тому, как гетерогенные процессы (и их участники) группируются друг с другом (а также как группируются содержания какого-то процесса). Исходный смысл или цель социальной коммуникации не принадлежат ее участникам⁵⁰. Смыслы, которыми они оперируют, всегда локализованы и редуцированы по отношению к процессам взаимодействия. Смысл как понимание причастности событию появляется, когда его граница маркирует различные группировки отношений. Экстериорность границы делает ее одновременно содержанием и различием. Каковы будут формы причастности, таким будет и смысл⁵¹.

В этом случае обращение к другому (а значит, и к нам) будет звучать не в качестве претензии (мол, мы не делаем того-то и не соблюдаем чего-то), а в качестве заинтересованного вопроса: почему мы делаем именно это, а не что-то иное. Этот вопрос обнажает границы понимания сторон, пределы их возможностей и степень зависимости. Он не перекрывает общения, но выделяет точки соприкосновения и расхождения как общего поля взаимодействия. Благодаря этому мы можем увидеть как условия того, что делают люди, так и условия того, что они не в состоянии сделать. Конфликты при таком рассмотрении отмечают границы рационального понимания и создают ситуации, сводящие вместе наши содержания, определяя их допустимость, степень зависимости и правила, приемлемые сторонами.

Ни один из аспектов социальности не в состоянии контролировать все события и заместить собой остальные аспекты. Однако они, конечно, к этому стремятся в виде собственного воспроизводства во времени и пространстве. Таким образом, любое событие образует ряд убывающих или повторяющихся взаимодействий и появление новых форм, специфичных для конкретных отношений участников, чья реакция вариативна, а не задана заранее. Отсутствие реакции в конкретной системе отношений также должно считаться специфической реакцией. Оно влияет на удержание границ взаимодействия и их форму; появление реакции эту форму изменит. Негативная реакция не должна рассматриваться в качестве истинной характеристики участника, что особенно полезно для сферы политического. Иерархическая упорядоченность сетей отношений делает участников зависимыми от тех процессов, в пределах которых происходит их субъективация. Изменение пространства коммуникации, в котором пребывает участник, всегда влечет за собой его собственное изменение⁵². Поскольку эти изменения множественны, то длительность и форма реакций будет также множественной, с различиями в длительности и содержании. В итоге различия в степени локальности содержаний определят относительно конечную форму.

Множественное воздействие изменений ведет к тому, что социальная система выбирает форму, совместимую для всех типов взаимодействия разом, но с различными следствиями в зависимости от степени влияния и способа коммуникации. С помощью такой операции социальность поддерживает свою множественную идентичность как целое. Комбинаторика существующих форм отношений приводит к выводу, что целостное упорядочение строится не на подавлении и аннигиляции меньших форм большими, а на соположении вместе с ними, так как наиболее общим целым является не какое-то отдельное содержание, идея, представление, а процесс фактического и совместного существования. Изменению всегда подвергается не все пространство коммуникации, а лишь какая-то его часть, но она влечет за собой соразмерную трансформацию системы в целом.

Среди объективных различий, порождаемых самими участниками, необходимо выделить дисперсность и плотность контактов между людьми. Социальная эволюция быстрее разворачивается в локальных системах по сравнению с общими: между двумя индивидами установить контакт гораздо проще, нежели в пространстве рассеянной многочисленной группы⁵³. В вертикальной плоскости увеличение охвата и количества отношений приводит к сравнительному снижению скорости процессов: эволюция мирового сообщества течет медленнее, чем эволюция отдельного сообщества. В горизонтальной сети, наоборот, увеличение количества отношений и широты их охвата приводит к повышению скорости их протекания в виде более частых реакций участников: высокая плотность населения неизбежно увеличивает скорость коммуникации, а низкая плотность эту скорость снижает.

Чрезвычайно важный момент – контактность. Эволюция сообщества возможна только при наличии внутренних и внешних, обратимых и необратимых контактов, только тогда возможно сравнение локальных и общих процессов. Сообщество, исключенное из внешних контактов или имеющее редкие внутренние контакты, будет воспроизводить себя, но практически не изменится. Все дилеммы институционального взаимодействия сообществ связаны с этими различиями в скорости процессов и частоте контактов, присущих разным социальным позициям участников.

§2. Полиморфная порочность

Таков ваш вкус и времена таковы, каковы они есть.

Т. Стоппард. Розенкранц и Гильденстерн мертвы.

Люди существуют в виде индивидных и коллективных тел⁵⁴. Оказавшись членом какого-либо коллектива, индивид разделяет характерную для группы форму коммуникации, а постоянство группы придает коммуникации самоподдерживающийся характер. Не обладая полнотой информации обо всех происходящих событиях и их значимости по отношению к ним лично, индивиды не тратят время на вычисление наиболее эффективного, полезного, быстрого, дешевого и т. д. способа взаимодействия. Вместо этого индивиды подражают друг другу, взаимно перенимая формы отношений⁵⁵.

Желающий характер бытия конституирует потребность в сообществе⁵⁶. Хотя сознание людей интенционально – направлено на поиск смысла вещей, этот поиск и его направленность не принадлежат ни сознанию, ни смыслу. Интенция не замыкает сознание в круг какого-то «истинного смысла», поскольку она (интенция) – не что иное, как желание, которому сам процесс связи важнее смысла, который он несет. Так создается общение как таковое в самом акте связывания множества отношений. Желание определяет упорство человека в поддержании коммуникации, даже в отсутствие какой-то специальной цели или объекта⁵⁷. Напротив, эти цель и объект образуются в качестве переменных отношений, из которых состоит любой участник:

…желание никогда не отделимо от сложных сборок… никогда не является безотчетной недиффиринцированной энергией, скорее, оно само – результат хорошо разработанного монтажа, некой инженерии высоких взаимодействий⁵⁸.

Формы отношений зависят от конечности участника, и если цели и объекты могут меняться, то процесс соотнесения участника с самим собой во множестве отношений метастабилен – это и есть его желание. Оно не рефлектирует, а конкурирует, так что создание одних объектов сопровождается репрессией других⁵⁹. Таким же образом формируются коллективные тела, так что, пока существуют сообщества, они создают множественные сети отношений, которые дифференцируют и интегрируют сами себя. Благодаря такой связности индивидные и коллективные тела самоорганизуются вне зависимости от того, какие конкретные институции удерживают их вместе. У этого удержания, объединения и разделения коммуникации имеется своя динамика, которую обычно называют словом «жизнь», но которая не столько антропоморфна, сколько социальна⁶⁰.

Таким образом, коллектив получает возможность бесконечно воспроизводить себя, и он это делает, если только в круг его повседневной жизни не вводятся новые практики и образцы. Инновации связаны с индивидами (которые перенимают их друг у друга) в том случае, если они оказываются причастны неким новым, необычным для коллектива процессам и отношениям. Способность группы принять новые практики зависит от преимуществ, которые смогут принять участники, существующих потребностей и опасностей, которые эти практики для коллектива несут. Комбинация данных условий и определит соответствующую реакцию: примет новые отношения коллектив, запретит их или останется равнодушным. Если индивиды образуют самоподдерживающееся сообщество, это повлияет на возможности распространения характерных для коллектива отношений, иначе говоря, на их институциализацию.

Индивиды социализируются в коммуникации и продолжают воспроизводить ее между собой. Индивид знает, что он не всесилен и когда-нибудь умрет. Эта граница разворачивает коммуникацию и она же кладет ей предел, причем не только метафизический, но и вполне обыденный⁶¹. Что бы ни говорил о себе индивид, он всегда различает содержание коммуникации и свое отношение к ней: любая коммуникация всегда есть сравнение существующей границы отношений с новым содержанием.

Все, что делает индивид, сказывается на сообществе, и наоборот, но ни группы, ни индивиды этого не замечают, особенно если их принадлежность чисто статистическая. Поэтому все, что делает индивид, и все, что он представляет, с необходимостью социематично. Степень влияния отдельного индивида или группы зависит от социальных процессов, которым они постоянно причастны. Сеть коммуникации и формы включения в нее участников определяют спектр их интересов и возможностей. Участникам необходимо поддерживать свое индивидное и групповое существование, которое они отождествляют с множеством разнородных событий, поэтому они воспроизводят свои отношения в виде социем. С их помощью индивиды и группы включают других людей в отношения с собой и с инициировавшими их сообществами. Загадка коммуникации заключается в понимании людьми друг друга, хотя никто из них не способен пережить реальность за другого. Индивиды, если можно так выразиться, существуют параллельно друг другу, замыкая осмысление событий вокруг самих себя, тогда как в реальности значения и события множественны. Траектории отношений пересекаются, но для каждого из участников выстраивают разные последовательности событий.

Конструирование отношений проводится с помощью целенаправленно или беспорядочно образуемых сообществ. Если инструменты и содержания такой коммуникации достаточно разнообразны, то формы отношений индивида и сообщества весьма ограничены. Сообщество – основной способ существования человека и участник коммуникации. Индивид нечасто вспоминает, что принадлежит какой-то группе, если принадлежность статистическая, как, например, у водителя, носителя одежды и политических предпочтений. Такие общности, как правило, не формализуют свои отношения внутри группы и вне ее, в связи с чем они существуют за счет образа жизни индивидов, которые таким способом цепляются за общий процесс коммуникации. Как единый коллектив эта группа обнаруживает общие свойства и реакции, но является несамостоятельной, и все изменения происходят на уровне индивидов. Групповой характер реакции обусловлен типичностью образа жизни и идентификаций, а потому, зная о привычках одного индивида, можно немало рассказать о привычках многих. Воздействие на такие группы с помощью формализованных институтов и разнообразных способов коммуникации, как показывают PR и маркетинг, может быть вполне эффективным.

Формализация – управление, или организация определенных процессов во времени. Работу по оформлению отношений выполняют институты, от традиций до организаций. При этом институт существует только за счет реализации отношений людьми, и с изменением этих отношений он также подвергается деформации. И если индивид не устанавливает отношений с группой напрямую (они реализуются через связи с индивидами), то институт действует одновременно на индивидном и групповом уровнях, организуя их в качестве неких целых и частей. Совмещение группового и индивидного уровней отношений в виде заданных повторяющихся действий позволяет управлять сообществом, но пересечение частных и общих связей в пользу отдельных индивидов и групп в такой конструкции неизбежно. Благодаря таким пересечениям происходит деформация функциональной работы любого института, и эти нарушения могут показать характер связей исследуемых сообществ.

Институциональное управление сообществом может быть двояким: управление настоящим и управление будущим. Управление настоящим затрагивает текущий момент, как у членов социальных сетей, друзей, коллег, соседей и т. д. Ситуация в группе поддерживает формальное равенство участников. Иной является стратегия управления будущим, которая для поддержания существования человеческих сообществ требует контроля групповых операций и практик с помощью формальной иерархии. Такой подход отличает партию от толпы, а бюрократию от веча. Структура управления – следствие многочисленности и плотности групп, регулярное взаимодействие которых нуждается в координации действий и порождает иерархию и неравенство⁶². Чем больше постоянных контактов, тем скорее вырастают формализованные институты.

То, в какой последовательности эти контакты осуществляются, придает институтам тот или иной вид. Действия общества становятся проективными, а социальная структура неравной. Поскольку те, кто непосредственно реализуют действия института, оказываются причастны одновременно индивидному и групповому уровням сообщества, они с неизбежностью реализуют властные отношения для поддержания присутствия своих индивидных и коллективных тел на вершине социальной иерархии⁶³. Вот он, социальный капитал⁶⁴, и его появление обусловлено не только личными связями индивидов, но и движением общества как целого, для нас выступающим объективно.

Эти два типа управления не стоят в линейной зависимости друг от друга. Разрастание сложности и институциональное закрепление какого-то типа определяется устойчивостью отношений и групп, их осуществляющих. Форма самоорганизации сообщества во времени является реакцией на плотность и многочисленность контактов, подтверждение чему можно найти на материале социальной эволюции. Например, небольшие сообщества первобытных собирателей были по своему устройству симметричными, управление группой затрагивало только текущий момент. Формализация управления действиями группы имела другой стороной природные циклы в виде заданной смены условий обитания. Относительно природы сообщество оставалось неподвижным во времени. Индивидуальная сложность коммуникации была, безусловно, высокой, но коллективная – низкой.

В случае иерархизированного общества наоборот: индивидуальная сложность низкая, а коллективная – высокая, так как она заранее учитывает присутствие иерархии и подчинение ей. Таким стало сообщество земледельцев: неравным, с иерархизированными институциями, чьи действия ориентированы не на следование природным циклам, а на их предупреждение и воспроизводство. Более того, такую же социальную структуру приобрели некоторые сообщества собирателей, бывшие многочисленными, с достаточной плотностью населения и постоянными контактами. Условием их институциональной трансформации были частота и постоянство контактов.

Отношения между индивидами и группами носят перманентный характер: участники принимают конфигурацию типичных связей сообщества в том виде, с каким сталкиваются в реальном времени. Ретроспективно мы приписываем людям какие-то свойства, секреты мышления, сущность души или цивилизации, которые «заставляют» нас поступать так, как мы поступаем. Но в повседневности «связь времен» осуществляется без нашего ведома. То есть для участников отношения всегда находятся в актуальном настоящем (что заставляет их повторяться), хотя в действительности ризома, вследствие активности участников, динамична и развертывается во времени неравномерно. Для участников актуальны отношения, а для отношений актуальны реакции участников. Прошлого наши связи «не помнят», будущего не знают, есть то, что есть сейчас. Непрерывность типичных отношений – вот что держит сообщество; а какие в нем будут тела и на каком языке они будут мыслить – важно только для этих тел. Взаимная политика сведения и совмещения коммуницирующих тел через собственное повторение принимает постоянную форму и получает название «традиции», отношение к которой становится ценностным независимо от обстоятельств.

Управление сообществом самим собой неизбежно воздействует на коммуникацию с другими сообществами. Если управление настоящим поддерживает симметричность отношений и относительную неизменность структуры коммуникации, то управление будущим делает коммуникацию сообществ более интенсивной. Возникновение формальной иерархии привело к исключительному усложнению человеческих отношений и практик. Группы, выстраивая структуру отношений внутри и снаружи сообщества, могут собственной практикой вовлекать в отношения остальные группы и их институты. Симметричная структура сообщества, управляющая лишь настоящим, не способна долговременно и целенаправленно поддерживать отношения с другими сообществами, тогда как иерархизированное сообщество может это делать, ибо контролирует больше вариантов взаимодействия процессов, которые инициируют индивиды. Безусловно, сеть как форма управления настоящим способна к созданию многочисленных связей в гораздо большей степени, чем иерархия, но она не в состоянии их контролировать и воспроизводить; иерархия движется медленно, но неумолимо. Взаимодействие структурированных сообществ всегда ведет к трансформации участников, и если пространство отношений и соответствующие возможности одного сообщества выше, то vis-а-vis будет поглощен, что и доказывается всей продолжительностью истории.

Симметричность присутствует только между участниками одного типа: например, только индивиды, только группы или только институты. В отношениях между группой и индивидом симметрии никогда нет. Симметричные отношения предполагают бессилие вождей перед группой в первобытности или государств перед внешним миром в современности. Если что-то и есть здесь равного, то это равная причастность общей структуре участников отношений. В сообществе, управляемом формальной иерархией, отдельные индивиды, группы, их институты могут превосходить других участников в объеме власти и степени ответственности и длительное время оставаться неподконтрольными. Однако перед сообществом как множеством они остаются бессильны, даже если способны проявить долю хитрости или жестокости, ибо если такие индивиды окажутся неспособны поддерживать существование сообщества, то последнее откажет им в легитимности.

Общество безлично управляет собой как целым: пределы возможностей групп и институтов определяются их конкурентами или союзниками. Участники, каковы бы ни были их возможности, никогда не контролируют все процессы или хотя бы один из них полностью. Возможности, получаемые участником, есть следствие причастности совместным процессам, а не наоборот. Адекватное управление отношениями позволяет концентрировать преимущества, но исходно несамостоятельное положение участника делает любые достижения временными. Однажды отношения части и целого заставляют участника измениться настолько, что это перестает быть рациональным для его локального существования. Поэтому изменения производят внешние процессы, а притязания участника удовлетворяются по остаточному принципу.

§3. Кубик Рубика

Возможностей для принятия решения достаточно много,

поэтому выигрышной стратегией служит умелое комбинирование…

Из правил популярной игры

Пространство социальных связей, если брать полярные формы, образуется двумя идеальными типами структурации. К этим типам относятся равномерное распределение и монополия. Равномерное распределение предполагает, что ни одно из отношений не перекрывает другого, и все они реализуются участниками в равной мере. Такое состояние недостижимо просто потому, что социальные процессы, образуемые отношениями, имеют различную временную протяженность и включают разных участников, как по количеству, так и по качеству.

Обратной формой будет монополия, которая предполагает подчинение всех социальных связей какому-то одному виду отношений: все они реализуются лишь в той мере, в какой это допускает доминирующий вид. Поскольку любое отношение создается путем повторения, каждое из них в пределе предполагает монополию, и только различение с другими отношениями способно его ограничить. При равномерном распределении коммуникативное пространство становится гораздо большим, нежели в случае монополии, поэтому в чистом виде их столкновение рано или поздно заканчивается для монополии гибелью.

Монополия за счет концентрации связей выигрывает тактически, но в целом пространство человеческого существования ввиду своей множественности уравнивает монополию равномерным распределением. Структура отношений постоянно переходит от одной формы группировки связей к другой, но скорость процессов неравна, ведь группировок множество и они постоянно воздействуют друг на друга. Таким образом, в каждый отдельный момент монополия условна, а распределение неравно. Этот переход от равномерности к монополии есть движение конкуренции, или неравенства⁶⁵. Нужно помнить, что неравенство определяется не только индивидуальными возможностями участников, но и теми позициями, которые создает социальная иерархия.

Монополия угнетает социальную коммуникацию, но и равномерное распределение, например в виде идеального свободного рынка, делает то же самое⁶⁶. Равномерность влияния участников заставляет их идти по пути кооперации и компромисса, увеличивая вариативность путей решения совместных проблем. Но если этому сговору не будут препятствовать другие участники, итогом может оказаться монополия⁶⁷. Неограниченная конкуренция также ведет и к сговору, и к монополии, и единственное, что поддерживает бесконечное движение социальности – это множественность участников и отношений.

Социальная динамика зависит от структуры распределения отношений: если участники не смогут реализовывать разнообразные виды коммуникации, общество останется неизменным. Однако, во-первых, участники вовсе не хотят осуществлять все множество возможностей, напротив, поддержание существования предполагает определенную стабильность отношений и появление новых форм всегда связано с потерей актуальности старых. Поэтому, во-вторых, любое сообщество с помощью социальных институтов монополизируется соответствующими формами отношений. Повторяя их во времени, участники сохраняют свои идентификации в виде индивидов и групп. Таким образом, периодически люди создают различные формы объединений групп и организаций, благодаря которым они противостоят неуправляемой динамике действий. Стабильность фиксированных отношений всегда условна, а поиск и борьба за нее мучительны. Движение сообщества является прерывистым, перемежаясь длительными периодами стагнации, неуправляемых колебаний, краткого успокоения и сотрудничества.

Ограничение монополии всегда связано с патовой ситуацией, в которой старые формы отношений реализовать уже невозможно вследствие их несоответствия окружающим процессам (как внутри, так и вовне сообщества). Зачастую монополия достаточно успешно контролирует подвластные, внутренние отношения, поэтому, как правило, пат вызывается воздействием внешних, неуправляемых отношений. Как показывает историческая практика, добровольно или «по здравом размышлении» монополия своим положением никогда не поделится и будет продолжать единолично извлекать все выгоды до тех пор, пока другие участники своими телами и делами ее не потеснят.

Патовая ситуация, кстати, означает, что участники вовсе не удовлетворены своим положением и при удобном случае немедленно попытаются максимизировать свои возможности. Это ведет к очень важному следствию: пат, или равномерное распределение, резко активизирует динамику социальных отношений. Соответственно, один полюс динамики будет предполагать консенсус среди участников и экспансию, направленную вовне текущей структуры сообщества, – увеличение населения, изменение отношений с остальными сообществами, экономический рост и удовлетворение политических притязаний. Другой полюс означает «революционную ситуацию» – отсутствие консенсуса, падение приемлемой коммуникации и передел отношений внутри сообщества.

Не стоит отождествлять равномерность и монополию с каким-то отдельным, конкретным типом институциональных отношений вроде демократии и диктатуры или чего-то подобного: такой ход мысли слишком примитивен. Обе ситуации возможны в различных институциональных конфигурациях. Общим для них является факт институционального управления сообществом. Тот, кто в состоянии контролировать наиболее общие процессы в пределах социальной системы или, по крайней мере, удерживать сообщества в зависимости от контролируемых процессов, автоматически становится наиболее важным и влиятельным участником отношений, даже если формально его влияние не монопольно⁶⁸.

Появление такого участника никогда не является самостоятельным, предзаданным, но оказывается следствием текущего процесса коммуникации, задач, стоящих перед сообществом и позиционированием его участников. Его появление приводит к стабилизации и монополизации отношений. Динамика резко замедляется, и облегчается институциональное управление. Крупнейший участник использует дифференциацию в свою пользу, блокируя чуждые его интересам взаимодействия, но оставаясь неспособным к контролю всей социальности. Здесь нужно уточнить: что бы там ни думали представители разнообразных революций, «истинно» свободных, анархических, этатистских и прочих сообществ, систему социальных отношений нельзя просто «взять и поделить». Адекватное воспроизводство отношений сообществ предполагает их взаимное построение, и здесь все виды возможных действий любой из сторон попадают в двойную ловушку локальных и общих условий, каждое из которых накладывает свои рациональные ограничения.

Поскольку жизнь сообщества зависит от регулярной повторяемости отношений, любая социальная система «стремится» к гомеостазу, а каждая группировка отношений идет по наиболее легкому пути⁶⁹. В противном случае системе взаимодействия перманентно будет угрожать распад, но и основные решения приходят в подвешенном состоянии. Институты и государство – это ответ на недостатки коммуникации, обусловленные территорией, соседством с другими сообществами и системами их отношений. Несмотря на конкуренцию, поддержание системы социальных отношений всегда требовало включения окружающих сообществ, поэтому какой бы ни была вражда, люди создавали институты военного и мирного взаимодействия, и вопрос лишь в том, как сообщества этими институтами распоряжались.

Внутренние и внешние взаимодействия сообщества всегда связаны друг с другом, и изменения в одной из структур отношений немедленно сказываются на другой. Внешнее воздействие может привести к патовой ситуации во внутренних отношениях и заставить сообщество трансформироваться. Если распределение отношений позволит эффективно взаимодействовать с внешней средой, извлекать дополнительные связи и ресурсы без внутренних изменений – в дальнейшем внутренняя система институций останется прежней. Если коммуникация не будет удовлетворительной, сообщество через трансформацию институтов постарается добиться внутренней концентрации связей и активов, которые пустит на обеспечение приемлемых позиций среди других сообществ. Дальнейшая судьба сообщества зависит от того, в какой мере все его участники будут включены в этот процесс. В любом случае, внутреннее изменение структуры отношений сообщества с неизбежностью влияет на его возможности во внешнем мире: монополия даст кратковременный управляемый результат, тогда как равномерное распределение – стратегию долгой игры.

Социальная динамика проявляется не столько вследствие каких-то определенных видов связей, сколько с конкуренцией и одновременным взаимодействием множества отношений, которые ограничивают друг друга и тем самым получают возможность реализовать себя. Участники неравны, с большей или меньшей эффективностью воздействуют на социальные процессы и обладают соответствующим контролем отношений, поэтому социальность всегда неравно упорядочена. Развертывание социального пространства в виде определенных форм связей в определенное историческое время, их изменение и появление предполагают периодическое достижение пределов отношений – как формальных институтов, так и человеческих контактов. Пределом является ситуация, при которой дальнейшее продолжение каких-то отношений становится нерациональным для участников и они перестраивают практики коммуникации. Достижение институциональных пределов, поскольку институты связаны с многочисленными отношениями, концентрированными и протяженными во времени и пространстве, всегда оказывает значительное воздействие на сообщества, чем вызывает их трансформацию, которую нетрудно отследить в истории путем сопоставления событийной хронологии и социальных процессов.

Однако возможность целенаправленных изменений структуры отношений – настоящая проблема, не имеющая однозначного решения. Довольно часто при обсуждении источника каких-либо действий, понимания и стремления ссылаются на культурные традиции как кладезь «исторического опыта». Дальнейшее сравнение разных сообществ прямиком ведет к сопоставлению ценностей, прославлению одних и шельмованию других. Если взять среднестатистических индивида или группу, то связь оных с традицией, историческим опытом окажется крайне двусмысленной, то есть не обнаруживаемой: в реальности участники опыта тысячелетий не переживают. То, что называют «традицией», есть типичные (предполагаемые структурой отношений) формы связей, которые мы воспринимаем как данность и, в отсутствие другого опыта, будем считать ее таковой всегда. Отношения с будущим не менее туманны. Ни уровень образования, ни острота ума, ни степень ответственности не дают точного понимания и рациональной необходимости будущих событий: действия еще не совершены, слова не актуальны, отношения не приняты. Поэтому рационально люди выстраивают действия и отношения в зависимости от настоящего, а из расчетов реализуются лишь немногие.

Трансформация социальной системы предполагает институциональное включение сообществ в соответствии с внешними им условиями. Разница этих условий определяет вариативность сообществ в реальном времени. Отслеживание вариаций сообществ обычно вызывает биологические аллюзии типа жизненного цикла от рождения до смерти, хотя это только одна из возможных метафор. Говоря абстрактно, любой участник может реализовывать себя бесконечно за счет поддержания нужных отношений. Поэтому, если собственную смерть человек отсрочить не в состоянии, то положение сообществ несколько иное, и их возможности позволяют принимать различные коммуникативные формы в зависимости от ситуации.

Для оформления сообществ не нужны «особый дух», «культурная целерациональность», «идея», «общее чувство» или «универсальные ценности»: достаточно коммуникативных возможностей, с которыми они оказываются. Конструирование сообществ осуществляется посредством партнерских сетей и практик организации. То, в какой форме сообщество обнаруживает свои (не) возможности, определяется их (сообществ) взаимным расположением друг с другом, различной степенью включенности и влияния на социальные процессы. Следовательно, инфраструктура отношений служит основным ресурсом развития – возрастания социальной сложности и экспансии.

В силу неравенства социальной структуры эти отношения предполагают различную степень комфорта и ограничений, поддержки и подавления участников. Взаимодействие сообществ в рамках общей системы происходит за счет взаимного включения и исключения в/из контролируемых или используемых отношений. Экономические, политические и культурные связи и создание соответствующих объединений могут как блокироваться, так и открываться – и под влиянием объективных обстоятельств, и под воздействием конкретных участников.

Любое включение в одной форме взаимосвязей всегда будет исключением другой формы, и наоборот: любое исключение всегда является еще одной формой включения, хотя результаты в обоих случаях различны. Вслед за этим сообщества претерпевают изменения, и поддержание нужной комбинации отношений проходит в скрытой борьбе за влияние. Это ведет к тому, что крупные участники обречены на произвол в отношении малых, но этот произвол не делает ситуацию крупных качественно лучше или безопаснее, конкуренция продолжается на всех уровнях организации. Вопрос современности в том, как выстраивать последовательность событий и процессов, которые включали бы различных участников не в качестве потенциально опасного и бесполезного балласта, а в качестве контролируемых и развивающихся сообществ, чьи управляющие институты находятся в многоуровневой и постоянно изменяемой участниками системе власти.

Глава 3
Формы общения

§1. Интеграл

И овцы сыты, и волки целы.

Инверсия

В процессе коммуникации сообщества реализуют отношения, которые являются институциональными формами обратной связи. Эти формы состоят из уровней и типов социального взаимодействия, демонстрирующих разные степени свободы сообщества. Первый тип взаимодействия – это дар, или установление отношения как такового⁷⁰. Дар – это общение, в котором действия и передача вещей реализуют желание совместности. В отличие от обмена, который удовлетворяет функциональное экономическое потребление продуктов и услуг, дар есть инструмент демонстрации политической поддержки и статуса⁷¹. Оказание дара повышает ценность того, кто одаривает. Дарящий как субъект действия путем демонстрации возможностей ставит в неравное положение одариваемого, который становится зависимым объектом и по факту коммуникации, и по объему передачи, если только не отдарится обратно.

Дары используют количества экономически, но их результат всегда политический. Показная роскошь, пышные празднества, дорогостоящие символы величия, спортивные турниры, вообще эксплуатация какой-либо ценности сверх ее функционала – все это дары. Первобытное сообщество вручную навалит кучу раковин или раздаст все запасы лосося, а индустриальное сделает это с помощью машин и в большем количестве. Первобытное общество собирателей, живущее «настоящим» временем, не знает накопления как экономической и политической функции. В мире, где все дается – природой или племенем, – нет смысла накапливать излишки, чтобы в итоге получить еще большие излишки. Современные реалии выглядят иначе, но потребность вкладывать какое-то содержание в акт коммуникации осталось: помимо хлеба всегда хочется зрелищ.

Становление сообществ, независимо от того, были они симметричными или иерархическими, предполагало набор коммуникации, в своих разновидностях не претерпевший изменений до сих пор. Функциональное управление сообществом началось с процесса распределения, который является результатом взаимодействия интересов и возможностей различных участников⁷². Распределение включало в себя не только дистрибуцию пищи между родами среди первых людей, но и вообще правила регуляции отношений и статусов участников, которые сейчас рассматриваются в рамках экономики, политики, социальной сферы, права и т. д. Фигура делящего и наделяющего вождя для включения соплеменников в отношения социального долга являлась результатом общей коммуникации, и поскольку этот долг был не только абстрактно общим, но и конкретно частным, коммуникации придавался институционально организованный, управляемый характер.

В самом общем виде распределение является институтом централизованного и согласованного управления действиями и структурой сообщества. Для реализации распределения было создано государство, являющееся одним из инструментов управления сообществом (а в ловких и натруженных руках этот инструмент может действовать крайне разнообразно). Однако государство не исчерпывает действия распределения, поскольку распределяет не какой-то институт, а сообщество в виде специфических отношений социальных групп. Независимо от того, идет ли речь о государственной бюрократии, системе вассалитета, исполнении наказаний, регулировании коммерции, статьях бюджета или определении повинностей, с «точки зрения» сообщества перед нами (как результат социального компромисса) – общий инструмент размещения процессов и тел в пространстве и во времени.

Распределение никогда не было равным на всех. Ввиду разницы причастности и возможностей участников членение вещей и отношений может быть максимум равномерным; но сколько долей будет намерено каждому участнику, зависит только от самой структуры сообщества в целом. В противном случае сообществу не будет достаточно ни интересов, ни коммуникативных возможностей. Распределение отношений в любом сообществе всегда заведомо неравно учитывает интересы и возможности участников. Последние, основываясь на своих институциональных и личных связях, используют неравное распределение себе на пользу не вследствие эгоизма, а в силу необходимости учета своих социальных позиций и соответствующих интересов.

В той степени, в какой отношения одних участников могут перекрываться другими, сообщество контролирует распределение, но там, где стороннее участие мало, а контактность тел велика, участники не преминут извлечь дополнительную пользу, поскольку функция без социального контакта бессильна. Распределение отношений как основная форма институционального общения предполагает социальную ответственность участников: они удерживают свои позиции до тех пор, пока это удовлетворяет коллективным интересам остальных. Естественно, если вокруг распределения того или иного процесса сформировалось какое-то сообщество, оно использует данный институт для сохранения и приумножения своих возможностей.

Обмен осуществляется с помощью равной меры предметов обмена, или эквивалентности. Так разные социальные качества вещей и услуг сводятся к общему знаменателю, что делает возможным обмен редиски и лопаты. Эти качества не исчерпываются полезными свойствами вещей, но задаются условиями жизни, уровнем потребностей и присутствием конкурирующих эквивалентов. Включаемость социальных качеств в разные виды отношений и процессов определяет ликвидность вещей и услуг. Мера эквивалентности соответствует степени ликвидности, что уравнивает разницу условий и задает понимание обмена участниками. Таким образом, структура отношений участников и качества обмениваемых продуктов сводятся вместе и создают определенную ценность как самого акта обмена, так и его предметов.

Формально обмен – не обман и всегда эквивалентен, неравным его делают социальные условия, создаваемые самими участниками коммуникации. Уровень стоимости в таком случае должен зависеть от того, в каких отношениях они находятся, и определяться не простым фактом присутствия каких-то ресурсов, осуществления отдельных действий и т. д., но конфигурацией пространства взаимодействия, которая делает меру обмена более или менее ценной. Другими словами, рынок слеп: ввиду малых возможностей отдельного участника им движет ожидание повторения прошлого, «зрячим» его делает интенсивность коммуникации.

Все три перечисленных типа взаимодействия относятся к области качеств и количеств. Нетрудно заметить, что собственно экономикой и рынком дело не ограничивается, и перечисленные отношения определяют социальное регулирование и политическое позиционирование как необходимые функции сообщества, без которых никакое общение не представляется возможным. Функция политики как общения участников относительно самой коммуникации, в пределе, разводится по двум типам взаимодействия. Первый – тот, с чем все еще связывают политику как таковую – насилие, или воздействие без добровольного согласия. Это самый простой способ воздействия на участников, быстрый и внушительный. Насилие, как и любое другое отношение, несамостоятельно и само по себе в равной мере присуще каждому человеку или институту. Присутствие насилия в первую очередь говорит о том, что существующая сеть отношений не допускает или делает нерациональным построение длительных договорных связей. В сложном переплетении неравных и взаимозависимых интересов прямое насилие оказывается слишком грубым, но вместе с тем простым инструментом, и только присутствие равновеликих зависимостей заставит перейти к более тонким практикам общения.

Тонкая практика общения – это компромисс. Он появляется тогда, когда зависимость участников или издержки насилия слишком велики, чтобы ими пренебрегать. Компромисс всегда свидетельствует о сложном, или насыщенном, социальном общении. Устроение отношений в этом случае происходит путем сведения интересов и контактов участников в конфигурацию, обеспеченную постоянной поддержкой и взаимным контролем. В сравнении с насилием компромисс сложен, длителен и утомителен, однако обладает тем неоспоримым преимуществом, что делает участников заинтересованными в поддержании коммуникации, тогда как насилие поддерживается только тем, кто его осуществляет. В этом смысле централизованный грабеж, со стороны государства или отдельных групп, выигрывает в краткой перспективе, но интереса у объектов воздействия не вызывает. Компромисс, даже завуалированный, с учетом интересов включаемых участников, непременно заставит их работать на поддержание отношений. Поэтому практика одностороннего насилия в долгосрочных отношениях всегда проигрывает политике многостороннего компромисса. Начало войны свидетельствует, что в рамках существующей системы отношений ресурс интереса исчерпан, но, и это главное, войну всегда начинают, чтобы ее закончить, тогда как мир заключают, чтобы его продолжать.

Компромисс бывает разным, и часто его различные грани представлены одновременно. Одна грань компромисса – консенсус, или согласие относительно общих целей коммуникации. Социальный консенсус имеет место быть нечасто и только в тех сообществах, где притязания различных групп удовлетворяются общей политикой. Расхождение в интересах и неравные условия взаимодействия делают такую политику редким явлением в человеческой истории, но время от времени и в разных местах она себя находит. Другая грань компромисса – диссенсус⁷³, или согласие относительно общих рисков. Диссенсус вовсе не предполагает общих целей или иного согласия относительно позитивных усилий и удовлетворяемых притязаний. Он предполагает согласие в том, чего не надо делать, дабы не разрушить общие условия взаимодействия, ведь еще неизвестно, что в ходе такого разрушения выйдет. Диссенсус является правилом, а консенсус – исключением, наступающим в особых обстоятельствах. Условие такого расклада – конформность участников, идет ли речь о социальных группах, сообществах или государствах. Обе эти грани компромисса сдерживают конкуренцию участников; война всех против всех наступает, когда уже нет никакого другого выхода, кроме как разрушить существующие институты.

Социальная среда, в которой разворачивается любое взаимодействие, неоднородна и предполагает несколько уровней организации. Самый простой тип экономической организации – рента, или потребление без производства. Рента – это прибыль в мире накопления и дар в мире трат. В сравнении с последующими типами социальности жизнь первобытных собирателей – рента в чистом виде. Конечно, она предполагала нудный труд, поиск и тому подобное, но отношение homo sapiens к природе ничем не отличалось от поведения животных. С появлением социальной иерархии и частной собственности рента принимает хорошо известный вид получения дохода при помощи политического позиционирования и правовой регуляции аренды земли, продукции и денег. Рантье не прикладывает специальных усилий по извлечению дохода; социальная регуляция отношений собственности и обмена организует операцию сама, участнику достаточно лишь принять правила взаимодействия.

Все сообщества в человеческой истории либо существовали за счет ренты, либо стремились к ней. Любой капиталист или аристократ всегда знал, что жизнь не вечна, борьба трудна и потому, если есть возможность наиболее простого доступа к экономическому обеспечению существования, рационально будет ею воспользоваться. Никакая экспансия, военная или товарная, не продолжается бесконечно. Когда издержки агрессивной коммуникации начинают перевешивать получаемые блага, вчерашний завоеватель останавливается и наслаждается покоем. Проблема рантье заключается в его пассивной позиции по отношению к социальной среде, которая его поддерживает и позволяет извлекать из ситуации радость жизни. Рантье не производит сам – он отдает эту работу другому, в связи с чем теряет контроль над условиями, создающими его доход. Если система институциональных отношений вокруг меняется, собственность теряет ценность или сам рантье становится жертвой агрессии – как правило, он мало что может противопоставить плачевным обстоятельствам.

Производство является более сложным и активным уровнем экономической организации, и, собственно, производством можно назвать любую систему с положительной обратной связью⁷⁴. Производство продукта или отношений отличает, как давно известно, преобразование исходных условий в какие-то новые, качественно или количественно. В этом заключалось преимущество земледельцев перед собирателями, хотя жизнь собирателей гораздо более комфортна. Способность к созданию продукции и услуг, становлению многочисленных контактов и связей, реализации возможностей каждого участника коммуникации позволяет сообществу максимизировать свои социальные ресурсы и воздействовать как на внутреннюю, так и на внешнюю среду.

Эта способность задается структурой общества. Само по себе производство еще не предоставляет особых преимуществ, поскольку для того, чтобы им заниматься, участники должны полагать такое занятие рациональным. То есть производство должно отвечать интересам гораздо более широкого и сложного круга отношений, нежели создание продукта как такового. К этому широкому кругу отношений относится возможность самореализации участников в рамках социальной структуры, в которой они существуют, повышение (или поддержание) собственной ценности и статуса. Создание насыщенной и взаимоприемлемой среды социальных отношений является основным и наиболее необходимым видом производства. Без нее активное участие в любых сложных видах деятельности становится бессмысленным, а развитие бесполезным.

Вопрос о производстве социальных отношений также важен в связи с вопросом о труде. То, что с разделением труда умножаются богатства народов – общеизвестно. Впрочем, не менее известно, что доля каждого участника в этом разделении неравномерна, а есть и такие, кого разделенный труд и вовсе избегает. Двойственность труда связана с положением сообществ: тем, как они устроены внутри, и тем, как устроены отношения между ними. Труд – всего лишь один из аспектов социальных отношений, разделение которых сообществами и приводит к умножению и лишению богатств. В последние двести лет принято считать, что труд как таковой создает ценность, или, в экономических терминах, стоимость. Более того, вслед за классической школой политэкономии и марксизмом само эволюционное развитие человечества связывают с эволюцией труда. Мол, первые люди были так примитивны, что знали только ручной труд и, наверное, ничем не отличались от андроидов. Затем они познали машины, а после очень быстро сделали науку, или интеллектуальный труд, основой своего процветания. Проблема, однако, в том, что регулярное использование труда уже требовало немалых интеллектуальных усилий. Попробуйте подойти к решению самых заурядных и обыденных вопросов иначе, нежели вы привыкли, и вы заметите, как ваш разум начнет отчаянно сопротивляться, отказывая и в малой доле интеллекта.

Первая машина – это сам человек, а механические инструменты – лишь производные от него. Что больше повлияло на развитие человечества – колесо или компьютер? Создание каменного топора требовало усилий не меньших, чем нанотехнологий, – попробуйте изготовить его своими руками. Разумеется, с течением времени люди начинают производить все более сложные вещи, которые требуют сложного и длительного труда, но это вовсе не означает, что какого-то из трудов раньше не было, а теперь он появился. Все виды труда: ручной, машинный, интеллектуальный были с самого начала существования человека и будут существовать всегда. Что меняется, так это система социальных отношений, в которую вписан труд. Для разделения труда, то есть технического развития, необходима богатая среда социальных контактов и отношений, в которых могло бы быть заинтересовано большинство участников.

Почему сказать о том, что труд создает ценность (стоимость) – недостаточно? Потому что труд создает некий гипотетический продукт, который до тех пор, пока не войдет в круг внешних ему отношений, не получит никакой ценности, не будет признан окружающими участниками ликвидным и не станет эквивалентным. Свойства продукта – не главное; отношения, в которых ему предстоит реализовать свои свойства, важнее. Поэтому результаты труда всегда отчуждаются от его создателя, если только создатель не потребляет свои продукты сам. Дилемма вещного отчуждения неразрешима ни между индивидами, ни между сообществами⁷⁵. Единственное, на что могут претендовать создатели труда (неважно, ручного или интеллектуального), – это на сохранение или повышение своего статуса. Но именно в силу невозможности для создателя наделить продукт ценностью единолично вопрос о статусе производителя решается всегда в ходе обмена и распределения – операций, которые производитель контролировать не в состоянии.

Вопросы взаимного контроля и поддержки сообщество решает в плоскости политической организации, которая аналитически делится на три конфигурации отношений. Первая конфигурация предполагает симметричную модель, в рамках которой объем прав и возможности позиционирования участников соответствуют друг другу. Несмотря на то, что отдельные участники управляют общественными институтами, они в любой момент и в любой ситуации подконтрольны остальным членам сообщества и бессильны против их решений. Подобная структура отношений связана с управлением настоящим временем и прослеживается в неформальных и малых группах, бандах и (с оговорками) первобытном обществе. Текущая коммуникация заставляет участников непосредственно и совместно принимать решения и тем ставит тела в прямую зависимость друг от друга. Если где и может быть достигнуто «идеальное» равенство, то в симметрии, где действия одного всегда связаны с решениями другого. Нарушение симметрии сделает коммуникацию неинтересной для участников и сообщество неизбежно развалится.

Восстановление будет возможным в случае, если участники включатся в управление будущим, и здесь причастность соответствующим процессам коммуникации обеспечит возвышение позиций одних и понижение других. Не все согласны, когда решения принимают за них, но регулярное совместное принятие решений по поводу неизвестных событий в реальном времени достигается тяжело. Участники начинают избегать ответственности, и с молчаливого согласия воцаряется неравенство, которое уже не вытравить ничем, как ни старайся.

Организация неравного сообщества разводится по двум полярным формам, которыми являются автократия и равноправие. Автократия, включая все виды авторитаризма и диктатуру, предполагает, что сообщество отчуждено от политического управления и всецело доверено тому участнику, чья социальная позиция позволяет ставить задачи и принимать решения. Безусловно, тело автократора всего сообщества не заменит, и хотя его роль выведена за пределы критики, удержаться на своей позиции он сможет, только если в какой-то части удовлетворит притязания людей на хлеб и зрелища. Проблема появления и смены любого политического режима, автократического в частности, заключается в том, что режим не является порождением умысла правителя или его приближенных, но полностью зависит от того, в какой мере все участники сообщества заинтересованы в принятии решений.

Равноправие есть попытка синтеза симметрии и автократии – наделение участников равными правами при неравных возможностях. Разумеется, они принимают решения в той мере, в какой это позволяют сделать их социальные позиции, обусловленные присутствием в институциональной структуре. Но все-таки отличие от автократии заключается в том, что время от времени (если дело касается всего сообщества) или постоянно (за самих себя) участники принимают решения. Есть граждане, и они равноправны, а есть подданные режима автократии. Аристотель называл критерием гражданина участие в делах управления полисом. Сообщество, не вникающее в дела управления самим собой, даже если все приличные гражданские институции присутствуют, не может считаться сообществом граждан; оно им и не является. Это сообщество подданных, и первый аристократ здесь не лучше последнего раба.

§2. Господин и раб

Соблюдение каждым своего закона ведет на небо и к вечности. При его нарушении мир погибает от смешения каст.

Артхашастра

Социальная коммуникация артикулируется в политическом и экономическом регистрах институциональных отношений⁷⁶ разной степени сложности (все, что относится к художественному, религиозному и прочим «культурным феноменам», здесь намеренно изъято). Хотя дисциплинарно они разделены и для каждого созданы многочисленные версии управления, – все это не что иное, как отношения одних и тех же участников: индивидов, групп и организаций, которые комбинируют их, исходя из ситуации (причем ситуация может длиться очень долго, а эффекты встречи в ней могут создавать различающиеся события)⁷⁷. Именно ввиду этих типов отношений создаются организации с наибольшей ответственностью и влиянием, контроль над которыми так резко повышает статус участника. Однако и обыденное общение индивидов в повседневности насквозь политично и экономично. Политика не есть отношение суверенной, субъектной власти, имеющей некий уникальный самотождественный источник⁷⁸. Это коммуникация участников относительно взаимных позиций, будь это диалог друзей или борьба партий, масс и корпораций, сообществ и их государств.

Власть рассеяна взаимной коммуникацией, которая поддерживает отношения людей, независимо от их убеждений и статуса. Концентрацию власти создает взаимное наложение отношений поддержки и зависимости, и если система внутренних и внешних отношений позволит участникам коммуникации эту поддержку и зависимость закрепить институционально, то управляющие институты обретут устойчивость, а используемые активы – востребованность. Несмотря на слабую обратную связь и архаизм самоповторения, контроль физического существования индивидов и регулирование процессов взаимодействия дает им то, чего все остальные участники могут добиться лишь отчасти.

Активы, в свою очередь, обладают востребованностью со стороны участников, в связи с чем фиксируют ценную сторону отношений, будь то связи, собственность, таланты или статус. Ценность активов заключается в том, что они поддерживают устойчивость многосторонней и взаимозависимой коммуникации сообществ, в структуре которой индивиды, группы и различные формы их институциональных объединений реализуются в реальном времени. Поскольку активы обращены к различным сторонам человеческой жизни, техники обращения с ними также различаются. Будучи исходно связанными с текущим существованием индивидов и групп, использование активов настроено на повторение событий и купирование дестабилизирующих факторов. В то же время неравная структура общества и локальные различия способствуют увеличению, возвышению, концентрации, снижению, опусканию, размыванию активов и их связей.

Эти вызовы заставляют участников использовать стратегию умножения и изменения активов и отношений, с которыми они связаны, либо простое их проживание, повторение, в зависимости от тех возможностей, которые предоставляет пространство отношений и способность участников влиять на них. Одновременное участие множества людей делает эти процессы самоподдерживающимися. До тех пор, пока сообщество совместно и постоянно пользуется активами, последние являются коллективными. Частными они становятся, когда вместе с некоторыми участниками вступают в отношения, из которых остальное сообщество исключено.

Разные регистры коммуникации совместно покрывают пространство социальных контактов. Они моделируют рациональное понимание участниками того, что они делают, вкладывают смыслы в их действия и сподвигают на дальнейшую активность, основываясь на ожидании от получаемого в будущем эффекта. Совпадение смыслов и действий различных участников позволяет реализовать между ними отношения гораздо более полновесные, нежели в обратном случае. Поэтому участники ищут друг друга и очень подозрительны к тем, чьи смыслы и действия непредсказуемы; они конкурируют между собой за удачные связи, контакты и остаются заложниками доверия. Вернее, невозможности безграничного доверия без стирания ценностей и статусов, в связи с чем устойчивые линии контактов напоминают кротовьи норы в «невидимой» социальности.

Мы можем вертикально поделить участников на три группы сообразно их коммуникативным возможностям (горизонтально эти группы состоят из множества подгрупп)⁷⁹. Самая общая и многочисленная – это группа участников неформальных отношений, которых объединяют территория и язык. Ее интерес, по сути, распадается на интересы множества малых групп: дисперсных, скученных, родственных, типических и мало ли каких еще. Для называния данной группы используется общее понятие «народ» во всех его значениях. Вторая группа – это институциализированные участники: организации, компании, бюрократия государства и ассоциации гражданского общества. Их интересы, а значит, логика и цели выстраиваемых отношений задаются теми институциализированными процессами, управлением которых и занимаются участники. Отношения данной группы продлеваются в будущее порою довольно далеко, и пространственный охват бывает значителен. Возможности аккумуляции отношений и сопутствующих ресурсов здесь гораздо шире, чем в плоскости неформальных сообществ, но еще шире они в третьей группе. Ее участники облечены признаваемой властью, а потому их воздействие несопоставимо с возможностями окружающих. Решения власти касаются всего «народа», но «народ» этих решений не инициирует. Наличие такого управляемого пространства отличает властную группу элит, которая не только следит за исполнением правил, но еще и непосредственно их принимает.

Группы и регистры – всего лишь организующие формы, которые сводят и разводят коммуникацию одних и тех же тел. То есть отношения каждого из нас одновременно являются экономическими, политическими и культурными, и все это – не более (но и не менее), чем коммуникация, общение. Каждый из нас принадлежит группе «народа», часть входит еще и в группу институциализированных участников, а еще меньшая часть совмещает присутствие во всех трех группах. Причем ситуация, в которой вы обладаете признаваемой властью над отношениями или процессами, когда вы управляете ими лишь в некоторой степени, но регулярно, и когда вы просто, что называется, живете – разворачивается перманентно, и в разных отношениях одни и те же участники выстраивают разные ситуации. Коммуникация неизбежно заранее смоделирована социальными позициями, которые в реальном времени обусловлены тем, как их участники управляют своим настоящим и будущим, какие смыслы, операции и отношения они создают в разговорах друг с другом и какие результаты получают.

Группы – это статистические образования, эффект институциональной организации. Накладывая схему взаимодействия участников социальных групп в различных регистрах коммуникации на тело сообщества, мы можем видеть, как интересы и отношения одних участников преграждают или, наоборот, помогают реализации отношений других. Каждый участник одновременно развернут сразу к нескольким сторонам взаимодействия: внешней, необратимой, определяющей горизонт возможностей и ограничений; и внутренней, обратимой, распадающейся на конкурирующие и контролируемые отношения. Соответственно, горизонты внутренних и внешних отношений разных групп отличаются: элита не всегда безвольна, но всегда зажата между требованиями внутри своего сообщества и ограничениями внешних, неподвластных отношений со стороны чужих сообществ. Народ не всегда глуп, но горизонты отношений индивидов, составляющих его, слишком невелики, а политические интересы тем аморфней, чем слабее связи.

Самым интересным образом пространство социальных связей предстанет перед нами не равномерно хаотичным, а скорее неравно структурированным. В одних направлениях отношения не выходят за рамки отдельных групп или регистров, там меньше формализации процессов и больше локальных связей. В других направлениях социального пространства мы, напротив, увидим, как отношения, присущие разным группам и регистрам, не просто совпадают, но и объединяются общими взаимосвязанными процессами. Неравные сгустки связей – это социальная ризома, которая в любой момент и в любом месте создается совершенно однотипно, но образует разные содержания. Мы можем не знать, как мыслят люди в тех или иных отношениях, но способы и возможности взаимодействия разных социальных позиций предсказуемы и наблюдаемы в реальном времени. Действия участников выстраивают все типы рацио, присущие мышлению каждой группы и каждого регистра, и тем сбивают исследователей с толку, ибо сеть условий и отношений всегда строится гетерархичным пересечением множества требований и возможностей. То, как формируются ситуации процессов и участников, приближает и удаляет контакты и смыслы коммуникации, которую люди осознают лишь постфактум. Другими словами, общество не так заинтересовано в идеях, как в создании коллективных тел в инфраструктуре отношений.

Группы находятся в разнообразных конфигурациях связей, которые задают предпочтительные действия и горизонт мышления. В то же время все участники очень похожи друг на друга относительной статичностью своих отношений. Люди всё понимают, но далеко не всегда могут подчинить себе систему взаимосвязей, несмотря на то, что являются ее источником. «Народ» редко предъявляет какие-либо притязания остальным группам, и если это происходит, то его выступление сопровождается попыткой разрыва старых институциональных отношений, разнонаправленными действиями в локальных сегментах. Ситуация, в которой разрозненные малые группы и индивиды в течение длительного времени на широких пространствах целенаправленно управляют своими действиями и сотрудничают в деле контроля экономических и политических процессов, просто невозможна. Поэтому в единицу времени интересы «народа» не идут дальше удовлетворения ближайших потребностей существования индивидов. В длительных отношениях коммуникативной связности и взаимного интереса явно не хватает, в связи с чем «народ» готов отдаться тому проходимцу, кто с наиболее честным видом возьмет на себя ответственность и бремя институционального контроля⁸⁰.

Институциализированные группы – немного другое дело. Наличие у них длительных интересов, возможностей организованной коммуникации и соответствующего влияния позволяют выступить с претензией на принятие решений относительно сообщества и в конечном итоге на власть, но происходит это где бы то ни было крайне редко, когда действующая структура институциональных отношений перестает поддерживать существование сообщества. Средняя группа – такие же конформисты, как и остальные. Они желают перемен или стабильности лишь в той мере, в какой это поддержит их статус. Тем не менее эта группа состоит из людей и организаций, полагающих себя ответственными перед собственным будущим, а потому заинтересованных в управлении имеющимся настоящим. Ответственность не так монолитна, как собственность, но ее наличие способно организовать людей и сподвигнуть их на какие-то действия. Что им в этом мешает, так это отсутствие власти и разрозненность, так что требуемая ответственность далеко не всегда институциализируется в нормах права, политических гарантиях и экономических условиях.

В еще большей степени конформна группа элит, крупнейших собственников и верхушки бюрократии, поскольку от их действий зависит все сообщество и неосторожные шаги могут дорого обойтись. Элита обладает максимально широким спектром не только желаемых целей, но и достижимых действий⁸¹. Активы и возможности элит наибольшие, и запас времени, пока трансформация сообщества не заденет их социальные позиции, есть всегда. Ну, или почти всегда. Элиты не инициируют крупных событий и процессов, они ими пользуются: вершина иерархии и множество доступных контактов позволяют элитам один и тот же процесс использовать в отношении различных групп по-разному. Но эффективность эта существует лишь до тех пор, пока нижестоящие группы готовы поддерживать комбинации элит, а без поддержки снизу любые начинания сверху обречены на неудачу. Вопреки представлениям конспирологов, мы все рады стараться создавать для элит новые возможности, другое дело, что, как и в обычной жизни, эти возможности не всегда доступны. Так же как и остальные группы, они принимают структуру социальных отношений такой, какой она является в реальном времени. Нельзя сказать, что элиты однозначно стремятся к господству, скорее они пользуются тем, что место монарха важнее самого монарха⁸².

В пределах управляемого ими сообщества позиция элит неуязвима, но сами они немногочисленны, а собственность и власть отделяют их от остальных групп. Это облегчает их коммуникацию между собой, поэтому для них нет политики внутренней и внешней, а есть области, в которых они располагают властью либо нет. Положение элит двойственно. Особенность их ситуации заключается в том, что они распоряжаются активами (и соответствующими отношениями), как частными, так и общими. По факту совместности сообщества их действия коллективно ответственны, и для сохранения своих позиций элиты должны это учитывать. По факту распоряжения ответственность элит сугубо частная, и решения принимаются ими в меру своего понимания и своих интересов⁸³.

В каждую единицу времени никто из элит не управляет в полном смысле слова, не господствует над остальным обществом, скорее это происходит во множестве связей автоматически: сообщество собой управляет, тогда как индивиды и группы управляют постольку, поскольку сторожат свои социальные позиции, размещенные во взаимосвязанных процессах и отношениях. Способность элит своими действиями вызывать какие-то события обусловлена тем, что структура коммуникации позволяет их осуществить. Если деяния властителей противоречат той сети отношений, в которой они властвуют, никакие начинания поддержаны не будут.

Неравенство отношений сообщества требует уточнения взглядов на феномен неполноты информации и теорию институтов. Л. фон Мизес⁸⁴ и Ф. фон Хайек⁸⁵, отстаивавшие тезис о неполноте информации анархичного рынка, были правы в том, что информация разрозненна, в связи с чем эффективное плановое управление невозможно, управляет только свободный рынок. Но надо заметить, что информация не только разрозненна, она еще и сконцентрирована, и если точность информации невелика, то нормативный порядок решений, принятых в частном порядке, эту неточность неплохо компенсирует. «Свободный» рынок свободен от власти; как только будет найдено сообщество без власти, найдется и свободный рынок.

Властное управление институтами центрировано вокруг частных лиц и их сообществ, так что управляет не только рынок или любая другая рассеянная «сила». Управляют также и группы, причастные к общим политико-экономическим и социально-коммуникативным процессам при помощи государственных и крупных частных, корпоративных организаций и их влияния. Они же оперируют наиболее значительными управляемыми процессами взаимодействия с внешней средой, дифференциация и конкурентное давление которой предопределяет внутреннюю политику сообщества. Обладая возможностями в виде контактов, информации и институционального статуса, они оказывают большее воздействие на экономику и политику, нежели любые другие участники в отдельности. Они не в состоянии контролировать все воздействия рынка и социальных трансформаций, но воздействия средне– и краткосрочных процессов вполне поддаются корректировке путем группирования активов и направления практик взаимодействия⁸⁶.

Элиты, кроме всего прочего, отличаются наибольшим массивом активов, собранных в частных руках, что наряду с контролем институционального порядка позволяет в наибольшей степени минимизировать свои издержки в кризисных ситуациях, тогда как у остальных такой возможности нет. Уже такая способность достаточна, чтобы постоянно оставаться на вершине сообщества даже в тех случаях, когда элита не имеет ни малейшего влияния на происходящие события⁸⁷. Односторонняя специализация и прямая зависимость отличают низшую группу⁸⁸ – возможность многосторонних отношений за счет контроля активов отличает высшую. Обладание социальными группами контактами и информацией приводит также и к бессмысленности мнения о том, что государство или любой другой институт всегда или преимущественно осуществляет работу только по своим нормативным и функциональным положениям. Все они, при любом режиме, реализуются в пользу тех, у кого есть особая информация, нужные контакты и достаточные активы, чтобы принимать участие в общих процессах в своих специфических интересах. В связи с этим динамика «верхних» этажей общества крайне низка, и только полная смена формата отношений заменит одни тела на другие.

Необходимость функциональной иерархии как формы коллективного тела сообщества определяет основные вопросы справедливого мироустройства. И задаются эти вопросы не тем, кто на них может ответить. Будучи заложником риска потери привычных отношений, ни одна из групп не в состоянии обеспечить справедливое распределение и властное подчинение без учета коллективного тела как множественного целого. Насилие, хотя и вездесуще, беспомощно без гегемонии. До тех пор, пока кто-то из участников своим присутствием способен обеспечить взаимосвязь наиболее общих политических и экономических институтов (включая организации), он не только извлекает самую значительную долю ресурсов, но и обеспечен поддержкой своего существования в обмен на поддержание коммуникации участников. Власть гегемона лишь отчасти имеет отношение к идеологическому руководству, так как веру в свою персону можно потерять очень быстро. Основание его власти – согласие окружающих с его «точкой зрения» и соответствующей конфигурацией отношений⁸⁹. Согласие достигается либо под угрозой насилия, и тогда власть длится лишь до окончания акта насилия, либо поддержанием привычного для людей существования, и тогда власть длится и длится.

Перемены не приходят сразу, так что вначале элиты не обращают на них внимания, а остальные группы не консолидируют свои действия. Кризисные явления в сообществе часты, но реальное смещение элитных групп и замена их другими телами происходит редко. Перемены обеспечиваются фрагментацией предшествующих и консолидацией образующихся институциональных отношений⁹⁰ вне контроля текущей политической власти. Поскольку реакция большинства локальна и рассеянна, то изменения осуществляются за счет раскола элит, которые принимают разные стороны конфликта и пожинают результаты возмущений остальных социальных групп⁹¹.

В ситуации нестабильности властвующие участники идут на внешние нововведения в попытках «косметически» улучшить кой-какие отношения, создать дополнительный ресурс для всего сообщества, но создав, воспользоваться им по преимуществу самим. Чем многочисленнее будут эти инновации, тем в большей степени участники смогут ими воспользоваться, но, сделав это вопреки частным интересам властвующих элит, они в момент банкротства институциональной системы перестают в старых элитах нуждаться, и на смену им приходят новые. Поэтому революции и масштабные изменения в работе и организации сообщества так редки, ибо крайняя степень фрагментации властных политических и экономических связей – явление, необычное само по себе⁹².

3. Бизнес человеческих отношений

Здесь владелец денег встретит владельца не рабочей силы, а политической власти.

Дж. Арриги. Долгий двадцатый век

Власть – первое институциональное средство социальной организации. Вторым является капитал. Достижение власти как согласия к подчинению осуществляется посредством контроля политико-экономических процессов и институций. Отличие контроля от власти заключается в том, что контроль, помимо заданных условий, не предусматривает самостоятельности или самоорганизации отношений и участников. Власть, напротив, предполагает самостоятельность, самоорганизацию участников и возможность образования ими различных конфигураций отношений. В конкурентной среде контроль постоянно оспаривается, но, что характерно, никто из участников не хочет бороться бесконечно. Возможность самостоятельной реализации образует множество различных социальных ситуаций, и это подрывает однообразный порядок, но консервативность социальной среды не дает конфликтам продолжаться сколь угодно долго. Участники рады своей свободе, но их угнетает ответственность за исход событий, которые они плохо понимают. Когда издержки борьбы перевешивают выгоды совместного существования, начинаются разговоры о необходимости стабильности, и конкуренция по возможности пресекается, в связи с чем любые отношения сопровождаются «узурпацией» власти при согласии окружающих. Свою лепту вносят различия в длительности процессов коммуникации. Сообщество в целом, как «народ», высказывается редко (к тому же организация его высказывания – задача не из легких), поскольку коммуникация его рассеянного тела требует длительного времени. Организованные группы притязают на решения власти чаще, но разрозненно; коммуникация элит осуществляется быстрее всего, а их договоренности, несмотря на вражду, наиболее реальны.

Градация власти предполагает разные стороны отношений. Первый аспект власти – это доминирование отдельных индивидов, групп, организаций, сообществ. В этом случае коммуникативные возможности остальных участников подавляются или произвольно нарушаются в интересах обладателей власти, чьи позиции успешно совмещают частные притязания и коллективные возможности. Эта ситуация характеризуется низкой динамикой отношений и слабой вовлеченностью участников, проявляющих благоразумное равнодушие ко всему, что не касается их напрямую. Несмотря на то, что одностороннее доминирование очевидно несправедливо, такая конфигурация отношений обычно не изменяется до тех пор, пока не вмешиваются внешние (для институциональной системы) события. Внешнее вмешательство приводит к фрагментации отношений и (временному) исчезновению зависимости участников. Результатом является патовая ситуация с последующей трансформацией отношений.

Другая сторона власти – гегемония, или согласие к подчинению и поддержка, предполагает учет интересов участников сообразно их коммуникативным возможностям. Такие возможности всегда временны, поскольку их перманентная динамика работает против них самих. Правление и управление посредством поддержки окружающих вообще необходимо всякой власти, включая доминирование, но гегемония стремится закрепить эту поддержку институционально, контролируя соответствующие отношения среди индивидов, групп и организаций. Такое центральное положение провоцирует гегемона к одностороннему доминированию, подавляя рост и развитие конкурирующих участников. В результате изменения системы коммуникации трансформируют и гегемонию тоже, хотя до того, как исчезнуть, любая гегемония, будучи плодом коллективного управления и поддержки, обычно оставляет богатый урожай реализованных дел и достижений.

Институциональное управление сообществом происходит путем организации власти в виде государства. Исток любого института находится в множественной политии участников, коммуницирующих относительно присутствия тел, контроля активов и сохранения привычных отношений, и любая теория государства, которая притязает не только на описание формальных правил, но и анализ их социального воплощения, должна это учитывать⁹³. Несмотря на ярко выраженный функциональный окрас, государство не исчерпывается функцией и напрямую зависит от того, какие социальные группы и сообщества, с какими предпочтительными интересами и практиками, определяют его работу. В то же время институт государства нельзя свести лишь к интересам отдельных участников, ведь без остального сообщества его существование бессмысленно⁹⁴.

Государство появляется тогда, когда доминирование и гегемония обнаруживают свою нетождественность, в связи с чем интересы отдельных, пускай и самых могущественных, участников ограничиваются интересами сообщества. Наличие абсолютного произвола указывает на то, что государства еще или уже нет; присутствие государства, даже самого хамского, свидетельствует о взаимном разграничении участников ради интересов сообщества в целом. Внутри такого консенсуса государственная организация не является самостоятельной и подпадает под обе градации власти. В первом случае это не более чем инструмент достижения и умножения власти отдельными участниками. Во втором – наибольшее кратное интересов всех участников сообщества.

То, что поддерживает любую власть, и государства в том числе, независимо от характера политического или экономического режима, – это принятый по умолчанию общественный договор, который заключается в согласии сообщества на управление собой посредством легитимных норм, признаваемых политик и влиятельных организаций. Другими словами, pactum subjectionis (договор о подчинении)⁹⁵ предполагает pactum societatis (договор об общности)⁹⁶. Однако речь здесь идет не о передаче прав от сообщества суверену (то есть, легитимации власти государства как власти народа), а о том, что онтологически и практически суверен сам, коллективно и индивидуально создан структурой отношений сообщества и правит до тех пор, пока сообщество признает его суверенитет. Общественный договор позволяет участникам реализовать себя и обеспечить компромисс относительно друг друга, он же определяет и государственный интерес в качестве производного эффекта от структуры внутренних и внешних отношений сообщества⁹⁷. Этот компромисс и понимание государственного интереса ни в коей мере не связаны с мифическим «возрастанием рациональности» европейской культуры и могут быть обнаружены в самых разных сообществах и временах, независимо от их социальной организации⁹⁸. Важно не то, каков политический режим в то или иное время. Важен факт того, что разные сообщества используют для управления одинаковый набор институтов и отношений, хотя институциональная компоновка различается, как различаются и условия ее формирования.

На протяжении большей части человеческой истории люди предпочитали такую модель отношений, которая была бы стабильной и предсказуемой, независимо от того, какая форма власти их скрепляет. Другое дело, что исторически конъюнктура отношений, динамика структурных изменений гораздо реже позволяли образоваться гегемонической организации власти, а в случае образования гегемония соблазнялась доминированием вместо сохранения поддержки как более легкой формой организации власти. Если принять во внимание различия участников, становится очевидным, что сложный и неравномерный рисунок отношений общественного договора не может быть ни предзаданной целью, ни какой-то особой сутью социальности. Это именно ситуация, и ее складывание может происходить только в условиях, при которых иное решение не представляется возможным (что и делает текущее время по-настоящему реальным).

Капитал как второе после власти средство социальной организации является плодом неэквивалентного обмена. Если дар характеризует неэквивалентный обмен в управлении настоящим, то капитал делает то же самое в управлении будущим. Сообщество, ограниченное настоящим, полагает реальность, природную и социальную, источником безграничных даров. Сообщество, живущее будущим (а капитал делает возможности будущего безграничными), напротив, исходит из презумпции ограниченности ресурсов и даже сочиняет для этого любопытные теоретические обоснования. Несмотря на сильное желание приписать эту логику особому мышлению или культуре per se, имеет смысл поискать капитал в самом круговороте вещей, различные комбинации которых делают накопление рациональным.

Здесь мы имеем дело с ситуацией, в которой сводятся вместе мера обмена (эквивалентность) и мера потребления (ликвидность). Универсальной вещи, везде в равной мере ликвидной, или универсальной ситуации обмена, где всякая вещь была бы эквивалентна, не существует. Ликвидность и эквивалентность во времени и пространстве носят отложенный характер, зависят от соответствующей комбинации факторов и конфигурации взаимозависимостей участников. Капитал создается из разницы условий нескольких обменов, разнесенных во времени и пространстве. Поскольку эти условия не эквивалентны друг другу и одна и та же вещь в разных ситуациях или местах имеет разную степень ликвидности, то, если не поддерживать ценность вещи, из-за ситуативных различий она исчезнет. Чтобы оставаться подобием универсальной меры обмена, капитал должен создавать подобие универсальной ситуации, в которой он был бы ликвидным. Эта универсальная ситуация – неэквивалентный обмен, результатом которого является умножение оперируемой ценности. Таким образом, капитал есть активы, контакты и логистика, посредством которых осуществляется сведение ситуативных ценностей в эквивалент, ликвидный во времени и пространстве.

Капитал наиболее производителен тогда, когда он наиболее ликвиден, в связи с чем его владельцы и распорядители стремятся к универсальности, тогда как все остальные виды деятельности и сообщества они предпочли бы видеть сепарированными⁹⁹. Чем больше капитал, тем выше его возможности по организации обменов, тем шире его логистика и ценнее активы. Внизу социальной пирамиды царит жесточайшая конкуренция, тогда как вершина гораздо более спокойна. Власть нельзя отдать и вернуть с приращением назад, а капитал можно. Итог – власть может быть распределена и требует взаимного участия, но капитал концентрирован и держится не участием, а подчинением. Капитал строго иерархичен и неизменно ставит участников в зависимость от крупнейшего игрока¹⁰⁰. Сам по себе капитал не носит самостоятельного характера, и его ценность зависит от того, в какой последовательности ситуаций он окажется. Эти ситуации формирует структура отношений, посредством которых сообщество коммуницирует как с собой, так и с другими сообществами.

Капитал, по сравнению с властью, вторичен, но обладает рядом ценных и полезных свойств. Власть присутствует уже в силу существования сообщества и отношений участников, связанных совместной жизнью. Капитал, чтобы стать самим собой, должен свои отношения организовать. Власть привязана к коллективным интересам сообщества. Капитал образуется, проходя через многие сообщества, как в частных, так и в общественных интересах. Власть обладает политически признаваемым суверенитетом. Капитал зависим от решений власти. Власть не всегда следовала рациональным стратегиям капитала, и причиной тому была зависимость власти от состояния сообщества, поддержание существования которого в привычных (и желательно статичных) для людей условиях является задачей власти.

Капитал и власть – это стратегии и средства организации социальных отношений, которые могут разворачиваться в самых различных институциональных устройствах и режимах. Одна из причин, по которой на протяжении большей части истории капиталистам отказывалось во власти, заключалась в том, что действия частных капиталистов не предусматривали ответственности перед коллективом. Приход капитала во власть и соответствующая реорганизация социальных отношений означали, что сообществу придется побывать всем коллективом в частной собственности у отдельных лиц¹⁰¹. Иначе как извращением сообщество такую ситуацию считать не могло и не считало. Другая причина коренилась в первичности власти: придя к ней, капиталисты гораздо меньше нуждались в самовозрастающей ценности, так как наиболее важные активы и широкие возможности, даруемые властью, им уже принадлежали.

Контроль власти более статичен, так как связан с поддержкой существующего институционального порядка; контроль капитала, наоборот, более динамичен, так как рождается из оборота обменов и, в связи с насыщением рынка и падением прибылей, требует периодической смены этого порядка, если не подкреплен монопольным положением. В последнем случае, если монополия имеет не рыночную, а властную поддержку, капитал и власть сливаются, и власть начинает дублировать интересы и действия капитала, реорганизуя институциональный порядок. Зачастую капитал и его социальный порядок, именуемый капитализмом, полагают источником развития и удивляются тому, насколько глупы были люди, что сразу не додумались взвалить на плечи золотое ярмо. Однако капитализм не является синонимом развития.

Развитие наступает в случае создания конкурентной среды равномерно распределенных отношений, тогда как капитализм по возможности стремится конкуренцию обойти, ведь конкуренция несет с собою непредсказуемые риски (по этой же причине любое сообщество также стремится ограничить конкуренцию). Ранние капиталисты при случае пытались незамедлительно совместить владение капиталом и властью. Отсюда – прямая дорога к властной ренте и социальной статике, в связи с чем никакого «прогресса» в образовании сообществ не было. Исторический процесс являет собой череду приливов и отливов, редких вспышек социальных изменений и продолжительной статики, и это нормально: кто хочет, чтобы завтрашний день был всегда непредсказуем, если от этого зависит ваша жизнь? Тем не менее, как мы знаем, какое-то время назад последовательность событий приняла характер восходящего экономического роста и социальные трансформации стали обыденностью.

В ранний период истории отношения сообществ были замкнуты на локальных взаимодействиях и рост взаимосвязей проходил медленно. Появление государственной формы власти и капитала было вызвано присутствием международной системы взаимодействия сообществ, что обусловило целенаправленные обмены, накопление капитала и создание сложных институциональных структур. Хотя капитал стар, как мир, капитализм как общая форма коммуникации сообществ не мог появиться сразу, он должен был свои отношения организовать, ведь социальная система развивается в реальном времени.

Широкая сеть обменов и политика накопления капитала были необходимы для сообществ, ограниченных в своих ресурсах, но не ограниченных в контактах. Это имело следствием рост влияния сообществ и государств, связанный с накоплением капитала, и ограничение элитных отношений в их пользу. Концентрация капитала и его комбинирование с задачами институциональной организации вели к возрастанию экономической и политической власти капиталистических сообществ и сравнительному обеднению их соседей при сохранении включенности в капиталистическую систему отношений, что повлекло цепную реакцию изменений. Чем шире становилась коммуникация сообществ, чем больше пространств и обменов она создавала, тем больше возрастали возможности для накопления капитала.

Капитал в этих изменениях участвовал, но он их не инициировал. Условием такого процесса стал частный характер капитала и его отчужденность от государства, которое используется как инструмент умножения капитала и власти как в интересах сообщества, так и в интересах отдельных лиц. И не стоит мечтать о демократии множества мелких частных собственников, их доля не больше вклада лиц наемного труда, объем власти таков же, а дисперсность групп лишает контроля над властью. Крупный капитал всегда отличался немногочисленностью, а частный характер сделал его чутким к социальным изменениям, далеко не всегда приветствуя их. Государство само использует капиталистов, и мощь его несравнима, поэтому в былые времена, когда важнейшие активы были коллективными, а власть – отдельной от капитала, представители власти зачастую обирали представителей капитала как могли. Однако композиции властных институтов неустойчивы; там, где капитал имел возможности сохраняться, а воздействия сообществ друг на друга были не столь разрушительными, произошло сращивание институтов власти и капитала.

Так государство стало управляющим на службе у организаций и сообществ, контролирующих капитал. Задача государства – пасти и поддерживать жизнеспособность общественного стада, реагируя на его спонтанную самоорганизацию. Как только в деле накопления капитала наступают трудности, государство всегда идет на попятный, ведь легитимность власти находится в руках капиталистов. Проблема власти в отношениях с капиталом заключается в том, что хотя активы, действия и зависимости различных участников рассредоточены, будь то средний класс, крупные деловые предприятия, государства, статистическая элита, – концентрация институционального контроля над ними неизбежно иерархична.

Многочисленные группы рассеяны, а бюрократические организации инерционны. Объем активов в руках крупнейших капиталистов достаточно велик, чтобы в случае изъятия капитала хотя бы на время лишить немалое количество людей средств к существованию и остановить работу общественных институтов. По этой причине любая власть не может не учитывать требования верхушки, управляющей массивами активов. В краткосрочный период для власти это равносильно политической смерти, поэтому представители власти заранее согласны с решениями, которые устраивают капитал. Представители капитала, наоборот, согласны с решениями власти лишь настолько, насколько это позволяет умножать капитал и держать сообщество за все его самые чувствительнейшие места.

Поэтому современный капитал заинтересован в демократии, которая является средством ограничения власти при помощи ее регулярной общественной легитимации. Иначе говоря, капиталу демократия необходима не для того, чтобы давать власть «народу» (иначе бы везде и всегда капитал и демократия были бы едины, а исторически это не так), а для того, чтобы с помощью «народа» охранять капитал от своеволия власти. Отсюда – непримиримая вражда в XX веке капиталистов и коммунистов, чья «диктатура пролетариата» была попыткой вернуть государству полноту власти над капиталом. Капиталисты также не идут на полное подчинение власти и государства капиталу. Полное единство власти и капитала неизбежно ведет к подчинению всех участников кому-то сильнейшему и заканчивается диктатурой; но если капитал сотрудничает с диктаторами, это означает лишь то, что диктаторы сами уже стали капиталистами. Вот почему капитал никогда не соглашался с полной демократизацией власти, но лишь постольку, поскольку это охраняло интересы капитала.

Расширение контроля сообщества над капиталом и властью происходит исключительно в моменты слабости капитала, социальных кризисов, сопровождающихся потерей легитимности власти и разрывом отношений обмена. Зависимость капитала от социальной организации выражается в том, что капитал предпочитает расти в наличествующих сетях социальных отношений, избегая риска болезненных трансформаций. Однако его концентрация способна привести к изменению социальной структуры. Если эти изменения не приводят к уничтожению капитала, то создание новых отношений с необходимостью учитывает его влияние. С тех пор как конфигурация отношений сообщества стала определяться капиталом, то, что «народ» полагает своим контролем над властью, на самом деле есть власть капитала. «Сворачивание прав и свобод», каковое периодически происходит в ряде капиталистических сообществ, указывает лишь на то, что полных прав и свобод здесь и не было. Если сообщество обладает контролем над властью, то власть не может переиграть сообщество до тех пор, пока вследствие внешних воздействий не наступят изменения в отношениях групп и институций.

В сообществе, обладающем частичным контролем над действиями своей верхушки, власть крупнейших капиталистов над государством является «