Самые знаменитые реформаторы России

Владимир Васильевич Казарезов
Самые знаменитые реформаторы России

От автора

Тысяча лет отделяет время жизни первого и последнего из персонажей настоящей книги. В ней, по существу, сделана попытка проследить отечественную историю через крутые ее повороты, происходившие во время важнейших реформ в политической, экономической, духовной сферах жизни страны, через деятельность ключевых фигур России за все годы ее существования.

Философы, историки, политики, начиная с мыслителей древности, ведут непрекращающиеся споры о роли личности в истории. Одни ее абсолютизируют, другие — полностью подчиняют объективным законам общественного развития.

Где же истина? Не вступая в дискуссию, ограничимся банальностью: эта истина посредине. Выдающиеся деятели России, представленные в книге, безусловно одни более, другие менее, оказали влияние на ход истории. И лучше это удавалось тем, кто знал и учитывал законы развития и улавливал потребности и возможности общества. Чьи устремления, скажем так, более соответствовали вызову времени. И наоборот, попытки вмешательства в эволюционный процесс, даже продиктованные благими целями, но без учета этих возможностей и потребностей, заканчивались неисчислимыми страданиями людей, регрессом, деградацией общества, государств.

Выдающийся русский философ Владимир Соловьев писал: «Когда личность чувствует данное общественное состояние всего консерватизма как внешнее ограничение своих положительных стремлений, тогда она становится носительницею высшего общественного сознания, которое рано или поздно упраздняет данные ограничения и воплощается в новых формах жизни, более ему соответствующих».

Однако историю делают личности как с положительными, так и с отрицательными стремлениями. И в нашей книге речь идет о тех и других.

Выстраивая в хронологической последовательности ряд выдающихся российских реформаторов, мы ставим целью показать историю страны не в войнах, бесконечном расширении территории государства и укреплении ее военного могущества, хотя упомянем и об этом, а в созидательной деятельности великих мужей на почве законотворчества, просвещения, государственного строительства, духовной жизни и т.д.

Увы, наша история, как дореволюционная, так и советская, это прежде всего войны, сражения, завоевания. На этой основе и формировалось чувство патриотизма, гордости за свое отечество. Что притупляло ощущение ущербности от осознания принадлежности к народу с самым низким жизненным уровнем среди развитых стран. Нищета отдельно взятого человека компенсировалась богатством Родины и ее военной мощью.

В предлагаемой книге мы рассказываем о людях, пытавшихся сделать Россию могущественной не только в военном, но и в экономическом и культурном плане. Показываем, сколь тернистыми и нередко трагическими были пути российских реформаторов.

В книгу не вошли многие столпы российской истории, существенным образом влиявшие на судьбу страны. Кому-то может показаться неправомерным причисление того или иного персонажа к относительно узкому кругу знаменитых реформаторов России, включенных в настоящую книгу. Естественно, будут и несогласные с оценками деятельности тех или иных исторических персонажей и влияния их реформ на судьбу страны. Кому-то данные оценки могут показаться спорными, а то и неверными. Упреждая обвинения подобного рода, хотелось бы заранее сказать вот о чем.

Книга писалась во время тотального пересмотра многих периодов отечественной истории. Когда маятник оценок важнейших событий и личностей еще качался, оказывая влияние и на авторскую позицию.

В последние полтора десятилетия в оборот введена масса исторического материала, мало известного не только широкой читательской аудитории, но и узким специалистам. Использование их дало возможность, на наш взгляд, объективнее оценить историческую роль реформаторов, являвшихся в большинстве своем руководителями российского государства. Причем это касается не только деятелей новейшей истории (Ленин, Сталин, вожди Белого движения), что естественно, но и тех, кто жил столетия назад (Иван Грозный, Петр Великий, Павел I и др.).

Отходя в отдельных случаях от традиционных оценок, автор готов принять, в связи с этим, критику.

Великий историк Древнего Рима Корнелий Тацит говорил: «Тем, кто решил неколебимо держаться истины, следует вести свое повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти». Но следовать этому наставлению, безусловно благому, даже очень желая, трудно. Автор — как всякий человек, имеет свои пристрастия, и поэтому субъективен, как бы ни старался не поддаваться эмоциям, а руководствоваться только холодным рассудком.

Но зато предлагаемая работа свободна от какой бы то ни было ангажированности, политической и идеологической конъюнктуры. Поэтому с чистой совестью представляем ее на суд читателя.

Владимир Святой
(? – 1015)

После гибели в 972 г. выдающегося полководца киевского князя Святослава в битве с печенегами Русь оказалась поделенной между тремя его сыновьями. Ярополк занимал Киевский стол, Олег владел древлянской землей, Владимир, рожденный от ключницы княгини Ольги — Малуши, княжил в Новгороде. Киевский князь, хотя и считался старшим, не являлся государем для двух других — все были самостоятельными, независимыми, а Русь — разделенной. Междоусобица началась с похода Ярополка на Олега. Узнав о том, что Олег в сражении погиб, Владимир, чтобы избежать участи брата, оставил Новгород и укрылся у варягов вместе со своим дядей — наставником Добрыней, братом матери. Ярополк направил в Новгород своих наместников, сделавшись, таким образом, единоличным государем на Руси. Через два года (по данным Н.М. Карамзина, через три — по С.М. Соловьеву) во главе варяжской дружины Владимир пришел в Новгород, выгнал Ярополковых наместников, стал править сам. Таким образом, справедливость была восстановлена — Новгород возвращен. Как должен был поступить Владимир далее? Историк С.М. Соловьев считает, что он обречен был идти в Киев войной на своего брата Ярополка, и называет при этом ряд причин. Во-первых, Ярополк не смирился бы с потерей Новгорода, который уже привык считать своей вотчиной, и с избиением там своих наместников и рано или поздно все равно пошел бы на Владимира войной. А для последнего было выгодно выяснить отношения сейчас, пока при нем находилась сильная варяжская дружина. Во-вторых, приведенные варяги должны были быть каким-то образом использованы — отправить их назад без значительного вознаграждения не представлялось возможным, оставлять при себе бесконечно долго было накладно и опасно.

Но прежде чем пойти войной на Ярополка, Владимир двинулся в Полоцк, где правил Рогволод. Дочь Рогволода, красавица Рогнеда, была сосватана за Ярополка. Владимир хотел отомстить брату, взяв Рогнеду себе в жены. Рогнеда отвергла предложение Владимира, сославшись на свои обязательства перед Ярополком и заявив, что не хочет выходить замуж за человека, рожденного рабой (имея в виду, что мать Владимира — простая ключница). Заняв Полоцк, молодой князь силой заставил Рогнеду выйти за него замуж, предав смерти ее отца и братьев. Полагают, что столь жестокие поступки молодого Владимира явились следствием советов Добрыни, дяди и ближайшего соратника князя, брата его матери, той самой рабы. Напоминания гордой Рогнеды о низком происхождении оскорбляли Добрыню, и он подталкивал своего племянника на изощренную месть.

Владимир сверг с киевского престола своего брата относительно легко. Ярополк бежал из Киева, а затем, приглашенный Владимиром вроде бы для примирения, был предательски убит его варяжскими сподвижниками. Легкость победы Владимира над Ярополком Иоахимовская летопись объясняет предательством некоторых приближенных Ярополка, в основе чего лежали религиозные мотивы.

Известно, что мать Святослава — бабка Владимира княгиня Ольга в свое время крестилась, соблюдала христианские обряды, построила в Киеве церковь пророка Ильи, поощряла переход в христианство киевлян. Святослав, терпимо относившийся к новой религии, не пошел по стопам матери, оставался язычником. Но по наущению своих приближенных, обвинявших дружинников-христиан в неудачном ведении войны с Византией, относился к ним с предубеждением. Правда, он не мешал матери Ольге воспитывать своих детей в понятиях христианской морали. Ярополк очень сочувственно относился к новой религии, но принять христианство ему мешал тот факт, что большинство народа, и особенно дружинников, являлись язычниками.

Владимир, рано отправленный в Новгород, удаленный от Киева и тем более от Византии, был менее подвержен христианскому влиянию. Когда началась война между братьями, то многие в дружине Ярополка, бывшие соратники Святослава, более благоволили к Владимиру, убежденному язычнику, чем к своему князю, общавшемуся с христианами.

С воцарением Владимира в Киеве христиане стали подвергаться гонениям, появились новые языческие капища, статуи Перуна, Дажбога, Стрибога и др. Князь требовал, чтобы население поклонялось языческим идолам, устраивал массовые моления и жертвоприношения. В том числе приносились и человеческие жертвы.

Из Повести временных лет перешел в книги всех известных историков рассказ о том, как после победы над ятвягами (983 г.) жившие в Киеве христиане были принесены в жертву языческим богам. Вот как рассказывает об этом летописец:

«…И сказали старцы и бояре: „Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам“. Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын, прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий, по зависти дьявола. Ибо не терпел его дьявол, имеющий власть над всеми, а этот был ему как терние в сердце, и пытался сгубить его окаянный и натравил людей. И посланные к нему, придя, сказали: „На сына-де твоего пал жребий, избрали его себе боги, чтобы мы принесли жертву богам“. И сказал варяг: „Не боги это, а простое дерево: нынче есть, а завтра сгниет; не едят они, не пьют, не говорят, но сделаны человеческими руками из дерева. Бог же один, ему служат греки и поклоняются; сотворил он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека, и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам“. Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же схватили оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: „Дай сына своего, да принесем его богам“. Он же ответил: „Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут моего сына. А вы-то зачем совершаете им требы?“ И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили».

Владимир не желал признавать какую бы то ни было иную религию, кроме языческой. А поскольку христианство в Киеве получило довольно широкое распространение, князь проявил особое усердие в его искоренении.

Как бы бросая вызов христианству, осуждавшему многоженство и потому особенно нелюбимому язычниками, киевский князь показывает пример своим подданным. Историк С.М. Соловьев пишет: «…в ознаменование торжества языческой стороны, князь, виновник этого торжества, предается необузданному женолюбию: кроме пяти законных жен, было у него 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестове. Он был не сыт блуда, по выражению летописца: „приводил к себе замужних женщин и девиц на растление, одним словом, был женолюбив, как Соломон“».

Но при всем том Владимир оказался хорошим князем, выполнял обязанности главы государства, которых было немало. Прежде всего — блюсти порядок в своей стране, быть верховным судьей. Затем — обеспечивать безопасность подданных, совершая походы на врагов или воюя с пришельцами, укрепляя границы. Охранять торговые пути, собирать дань с подвластных народов. Дань собиралась двумя способами — либо так называемым «привозом», когда данники доставляли ее в Киев, либо «полюдьем», когда княжеская дружина объезжала территории и брала дань на месте.

Во время этих объездов князь вершил суд, разбирал тяжбы, взыскивал с разного рода нарушителей обычаев и нанесших урон княжеским интересам. Собранная дань шла на содержание дружины и княжеского двора, отправлялась в Византию по пути «из варяг в греки», в другие страны.

Вся история Древней Руси — это сплошные войны, борьба с кочевниками, сменявшими друг друга. Сперва хазары, затем печенеги, потом половцы и наконец — татары. Во времена Владимира Святославича по обоим берегам Днепра кочевали печенеги. В начале правления Владимира границы, где заканчивались русские владения и начинались печенежские, находились на расстоянии одного дня пути от Киева. К концу его пребывания на великокняжеском троне расстояние до границы удвоилось. Если Олег, будучи князем киевским, ставил укрепленные городки в непосредственной близости от Киева, то Владимир строил их по рекам Десна, Трубеж, Сула и другим. Он заселял новые города людьми с русской равнины, как славянами, так и представителями угро-финских племен, а также военнопленными. Постепенно поселения превращались, по выражению Ключевского, в «вооруженные торговые города», которые соединялись между собой окопами, земляными валами, ограждениями. По словам историка, «с течением времени это дело становится даже господствующим в деятельности киевских князей вследствие все усиливавшегося напора степных кочевников».

Конечно, трудно себе представить границу огромного государства на сотни, а то и тысячи километров, говоря сегодняшним языком, обустроенной, хотя бы обнесенной оградой и земляным валом. А между тем летопись сообщает о неком немецком миссионере Брауне, побывавшем в гостях у Владимира и уходившем к печенегам, который писал потом, что князь «пошел провожать меня до границ, которые он оградил от кочевников самым крупным частоколом на очень большое пространство».

Владимир предстает перед нами как руководитель государства, старавшийся как можно лучше обустроить его, не соблазняясь блистательными победами. В отличие от своего знаменитого отца полководца Святослава и не менее знаменитого правнука Владимира Мономаха, прославивших себя и Русскую землю великими походами, Владимир видел свое предназначение не в громких победах ради славы, а в постепенном расширении пределов своей державы, в защите ее рубежей от врагов, в обеспечении по возможности мирной жизни своих подданных. Разумеется, военные походы и для Владимира являлись важнейшей составляющей государственной политики. Ему пришлось воевать с братом Ярополком за киевский стол, с греками, польским королем Болеславом Храбрым за Перемышль и другие Червенские города, хорватами и норвежцами, ходить на печенегов, ятвигов, вятичей, родимичей и др. Целью и результатом этих походов являлось прежде всего собирание русских земель в единое государство. Как бы сказали теперь, создание единого политического и экономического пространства. Для Владимира слава полководца представляла меньшую ценность в сравнении с ролью устроителя Русской земли.

Был ли сам Владимир отважным воином и талантливым военачальником? С.М. Соловьев пишет, что «…Владимир вовсе не был князем воинственным, не отличался удалью, подобно отцу своему, в крайности решался на бегство перед врагом, спешил укрыться в безопасном месте; предание, сохранившееся в песнях, также не приписывает ему личной отваги, выставляет его вовсе не охотником до проявления дикой силы».

И несмотря на это, именно Владимиру суждено было стать народным любимцем. Ни одному русскому князю или царю не посвящено столько песен, былин, преданий. Да и тот факт, что к званию «Святой» он получил еще и имя Владимир-«Красное Солнышко», говорит о большой народной любви к нему.

Почему былинные богатыри Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович и другие оказываются именно при Владимире, а не при другом князе? Это можно объяснить так. Например, Святослав — сам воин, богатырь, рядом с которым совершить подвиг другому богатырю трудно. А Владимир не затмевал своей удалью соратников, предоставляя возможность отличиться каждому. Кроме того, предназначение богатырей-воинов при Святославе было ходить в длительные походы, совершать подвиги вдали от родной земли, которые оставались незамеченными, как, впрочем, часто и ненужными. Богатыри Владимира на заставах охраняют рубежи Русской земли, вступают в бой с погаными не ради славы, а защищая родину, отцов и матерей, детей, невест, свои жилища.

Владимир любил свою дружину. Летопись приписывает ему такие слова: «Серебром и золотом не найду дружины, а с дружиной найду серебро и золото, как доискались его дед мой и отец». Много былин и преданий рассказывают о пирах дружинников со своим любимым князем «Красным солнышком». Но частые застолья устраивались не только для того, чтобы погулять, пображничать. Здесь же обсуждались государственные дела — военные и гражданские. Таким образом, дружина при князе Владимире выполняла функции совещательного органа. Впоследствии частые встречи, праздничные пиры с приглашением большого числа гостей приурочивались к христианским праздникам, что способствовало закреплению новой веры в сознании правящей элиты.

Владимир Святославич, князь киевский, вошел в российскую историю как первый, и в то же время величайший реформатор, давший Древней Руси христианскую религию. Это событие не просто оказало решающее влияние на историю нашей страны. Можно сказать, что именно с него и началась российская государственность в полном смысле этого слова.

То, что Русь должна была склониться к какой-то сильной религии, становилось очевидно самому Владимиру, его окружению, близким и далеким соседям, каждый из которых был заинтересован в принятии именно его веры, а не какой-либо другой.

При дворе князя находилось много миссионеров, представлявших различные религии, и Владимир выслушивал их, размышляя, какая из них лучше, больше приемлема для славян. В силу своего расположения между Европой и Азией Русь соседствовала со странами различных религий. Обычно религии навязывались побежденным победителями, но такая могучая держава, каковой к концу X в. стала Киевская Русь, должна была сделать этот выбор добровольно, самостоятельно. Если бы ее сумела завоевать православная Византия, или католическая Польша, или магометанская Волжская Болгария, или иудейская Хазария, то вопрос с религией решился бы сам собой. Но завоевать Русь ее соседям было не под силу, следовательно, и религия не могла быть насильно навязана.

Судя по предшествующей истории, по военным, экономическим и культурным связям с Византией, Киевская Русь обречена была склониться к принятию греческого православия, но тем не менее летописи и предания говорят о том, что перед Владимиром был трудный выбор, поскольку каждая из возможных религий имела свои привлекательные стороны и недостатки. О борьбе вокруг Владимира и внутри его самого пишут многие историки. Особенно живо повествует об этом Н.М. Карамзин. Приведем его рассказ из «Истории государства Российского»:

«Первые Послы были от Волжских или Камских Болгаров. На восточных и южных берегах Каспийского моря уже давно господствовала Вера Магометанская, утвержденная там счастливым оружием Аравитян: Болгары приняли оную и хотели сообщить Владимиру. Описание Магометова рая и цветущих Гурий пленило воображение сластолюбивого Князя; но обрезание казалось ему ненавистным обрядом и запрещение пить вино уставом безрассудным. Вино, сказал он, есть веселие для Русских; не можем быть без него. — Послы Немецких Католиков говорили ему о величии невидимого Вседержателя и ничтожности идолов. Князь ответствовал им: Идите обратно; отцы наши не принимали Веры от Папы. Выслушав Иудеев, он спросил, где их отечество? „В Иерусалиме“, ответствовали проповедники: „Но Бог во гневе Своем расточил нас по землям чуждым“. И вы, наказываемые Богом, дерзаете учить других? сказал Владимир: мы не хотим, подобно вам, лишиться своего отечества. — Наконец безыменный Философ, присланный Греками, опровергнув в немногих словах другие Веры, рассказал Владимиру все содержание Библии, Ветхого и Нового Завета: Историю творения, рая, греха, первых людей, потопа, народа избранного, искупления, Христианства, семи соборов, и в заключение показал ему картину Страшного Суда, с изображением праведных, идущих в рай, и грешных, осужденных на вечную муку. Пораженный сим зрелищем, Владимир вздохнул и сказал: „благо добродетельным и горе злым!“ Крестися, ответствовал Философ, — и будешь в раю с первыми».

Что здесь правда, что вымысел, сказать трудно, но очевидно одно — соседние народы стремились приобщить славян именно к своей религии, и Владимиру выбор представлялся широким, а потому затруднительным.

Н.М. Карамзин далее пишет о совете Владимира со своими боярами, которым он представил на суд сообщения миссионеров различных конфессий. После совета было решено направить посольства в различные страны, чтобы посмотреть на месте — что и как, а затем уже принимать окончательное решение. Даже называется число этих посольств — десять.

У С.М. Соловьева отношение к преданиям о миссионерах и посылке «глядельцев» в иные земли для определения выбора довольно сдержанное. «Владимиру не нужно было посылать бояр изведывать веры разных народов; не один варяг мог удостоверить его о преимуществах веры греческой перед всеми другими. Митрополит Иларион, которого свидетельство, как почти современное, не подлежит никакому сомнению, Иларион ни слова не говорит о посольствах для изведывания вер, но говорит, согласнее с делом, что Владимир постоянно слышал о Греческой земле, сильной верою, о величии тамошнего богослужения; бывальцы в Константинополе и других разноверных странах могли именно говорить то, что, по преданию, у летописца говорят бояре, которых Владимир посылал для изведывания вер: „Мы не можем забыть той красоты, которую видели в Константинополе; всякий человек, как отведает раз сладкого, уже не будет после принимать горького; так и мы здесь в Киеве больше не останемся“. Эти слова находили подтверждение и между городскими старцами, и между теми из бояр Владимира, которые не бывали в Константинополе — у них было свое туземное доказательство в пользу христианства: „Если бы дурен был закон греческий, — говорили они, — то бабка твоя Ольга не приняла бы его; а она была мудрее всех людей“».

Будем считать, что Киевская Русь объективно, в силу целого ряда обстоятельств, должна была принять именно православие. И хотя с выбором религии князь Владимир определился, требовалось соответствующее стечение обстоятельств, чтобы провести его в жизнь. Нужен был последний толчок. То ли это простое совпадение во времени, то ли действительно одно событие оказалось зависимым от другого, но окончательное решение о крещении принималось при осаде войсками Владимира греческой крепости Корсуни (Херсонеса). Осада шла трудно, корсунцы мужественно отбивали все атаки славян. И тогда Владимир дал зарок, своего рода клятву, что если возьмет город, то крестится. Город был взят с помощью одного из горожан, указавшего славянскому князю, где нужно перекрыть источник, питающий осажденных водой. Звали этого горожанина Анастас, который впоследствии станет сподвижником Владимира по распространению христианства.

Карамзин считает, что войну с греками Владимир затеял специально, чтобы предварить столь знаменательное событие, как переход в христианство, неким значительным действом. Чтобы не просто принять новую веру, а как бы завоевать ее.

Взяв Корсунь, Владимир направил послание византийским императорам Василию и Константину с требованием отдать ему в жены их сестру Анну, при этом угрожая в случае отказа пойти на них войной. Императоры соглашались на брак лишь в том случае, если он крестится. На правах недавнего победителя Владимир диктовал свои условия, велел передать через императорских послов: «Скажите царям, что я крещусь; и уже прежде испытал ваш закон, люба мне ваша вера и служенье, о котором мне рассказывали посланные нами мужи». При этом оговаривал, чтобы крестили его те священники, которые приедут с будущей женой Анной.

С приездом Анны в Корсунь состоялось крещение Владимира. Предание рассказывает о событии, предшествовавшем непосредственно обряду крещения. У князя заболели глаза, он перестал видеть. Анна сказала ему, чтобы он скорее крестился и Бог ему поможет. Предание говорит, что действительно, как только это случилось, Владимир исцелился. «Теперь только я узнал истинного бога», — воскликнул он. Вслед за ним крестились многие из его дружинников.

Владимир отдал Корсунь обратно грекам, как выкуп за жену, а в Киев вернулся со священниками, мощами святых Климента и Фива, иконами, священными сосудами. Он сразу же крестил своих сыновей и близких дружинников, и стал ниспровергать и уничтожать символы прежней веры. Причем делалось это самым жестоким образом. Владимир уничтожал в том числе идолов, которых сам же устанавливал при воцарении в Киеве. Очень живо рассказывает об этом летописец: «И когда пришел, повелел опрокинуть идолы — одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его в горы… и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, — чтобы принял он возмездие от людей. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли еще они святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: „Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его“. Они же исполнили, что им было приказано».

Похоже, летописец Никон, или тот, у кого он заимствовал описание этого переломного для истории Руси события, был изрядным философом. «Велик ты, господи, и чудны дела твои! Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем», — пишет он по поводу свержения Перуна, главного бога язычников.

Увы, вся история России — это ниспровержение одних богов, поклонение другим, а потом отрицание и этих.

Ниспровергнуть языческих идолов в Киеве, обратить в новую веру детей и соратников оказалось делом нетрудным. Сложнее было обратить в христианство основную массу киевлян. Но и здесь, судя по тому, что рассказывает летопись, особых проблем не возникло, хотя некоторые крестились с радостью, другие колебались, третьи не хотели менять богов.

Прежде всего нужно было сделать христианами киевлян. В летописи говорится, чтобы разом крестить все киевское население, Владимир со священниками решили сделать это в Днепре. «Затем послал Владимир по всему городу сказать: „Если не придет кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, — будет мне врагом“. Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: „Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре“. На следующий же день вышел Владимир с попами царицыными и корсунскими на Днепр, и сошлось там людей без числа. Вошли в воду и стояли там одни до шеи, другие по грудь, молодые же у берега по грудь, некоторые держали младенцев, а уже взрослые бродили, попы же совершали молитвы, стоя на месте. И была видна радость на небе и на земле по поводу стольких спасаемых душ; а дьявол говорил, стеная: „Увы мне! Прогоняют меня отсюда! Здесь думал я обрести себе жилище, ибо здесь не слышно было учения апостольского, не знали здесь бога, но радовался я служению тех, кто служил мне“. Люди же, крестившись, разошлись по домам. Владимир же был рад, что познал бога сам и люди его, посмотрел на небо и сказал: „Христос бог, сотворивший небо и землю! Взгляни на новых людей этих и дай им, господи, познать тебя, истинного бога, как познали тебя христианские страны. Утверди в них правильную и неуклонную веру, и мне помоги, господи, против дьявола, да одолею козни его, надеясь на тебя и на твою силу“».

Но это знаменитое крещение на Днепре представляло собой лишь начало большого процесса по обращению в христианство всего населения тогдашней Киевской Руси. Процесс этот растянулся на целые столетия — столь великой она была, столь многие народы ее населяли. Говоря современным языком, скорейшему крещению славян препятствовали причины и организационно-технического, и идеологического характера. Ведь как ни заинтересована была Византия в крещении населения грозного Киевского государства, она не могла обеспечить его достаточным количеством священников-миссионеров, а для подготовки своих требовалось значительное время. Митрополит Киевский Михаил, присланный из Константинополя, вместе с епископами и ближайшим соратником Владимира Добрыней поднимались вверх по Днепру и далее путем из «варяг в греки» дошли до самого Новгорода, крестя подданных киевского князя. Создается впечатление, что чем дальше миссионеры уходили на север, тем труднее было обращать в христианство язычников. Люди меньше были знакомы с византийской культурой и, естественно, с христианством. Новая религия была им чужда, а свои боги дороги. Поэтому применялось и насилие, а в отдельных местах значительное, в полном смысле сопровождавшееся огнем и мечом. Особенно не хотели принимать христианство новгородцы. Господину Великому Новгороду всегда присуще было фрондерство, вначале по отношению к Киеву, а потом, с образованием Великого княжества Московского, и к Москве.

Новгородцы по приговору вече не пускали в город Добрыню со священниками. Была сеча, были пожары, уничтожение ранее построенной в Новгороде церкви Преображения Господня. Но в конце концов сторонники Владимира победили. А потом состоялось массовое крещение новгородцев в Волхове, по примеру киевлян, крещенных в Днепре.

О тех временах осталась поговорка, долгое время жившая в народе, обидная для новгородцев, напоминавшая им об их унижении: «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем» (Путята — новгородский тысяцкий, помогавший Добрыне). Однако повторим: в целом на Руси христианство распространялось очень медленно. По мнению историка С.М. Соловьева, «христианство при Владимире, как видно, было распространено преимущественно по узкой полосе, прилегавшей к великому водному пути из Новгорода в Киев; к востоку же от Днепра, по Оке и верхней Волге, даже в самом Ростове, несмотря на то, что проповедь доходила до этих мест, христианство распространялось очень слабо…»

Но все-таки в основе медленного распространения христианства на землях, подконтрольных Киевской Руси, лежат причины не духовного, идеологического или политического характера, а скорее организационного. Уж больно обширна была территория, слабы связи между частями государства, разделенными лесами, реками, болотами, да и просто большими расстояниями. Поэтому скорее следует рассматривать обстоятельства, благодаря которым христианство относительно легко было принято славянами-язычниками.

Одной из таких причин, возможно важнейшей, являлись длительные связи между Киевской Русью и Византией, знание верхушкой русского общества сути христианской веры, ее догматов и обрядов. Тем более что многие знатные киевляне уже были христианами, в том числе княгиня Ольга, бабка Владимира. В отдельных городах, по крайней мере, как мы видели — в Киеве и Новгороде, уже действовали православные церкви.

Кроме того, язычество на Руси не успело пустить глубокие корни. Не было построено добротных храмов, которые бы внушали священный трепет и служили религиозными центрами для укрепления духа язычников. Да и по сути, не сложилась каста языческих жрецов, способных влиять на умы и чувства верующих. Но и это еще не все.

Относительная легкость перехода славян в христианство объясняется и определенным сходством между их языческими богами и высшей божественной силой христиан. При всем том, что славяне-язычники поклонялись не одному, а многим богам, был у них и главный бог, который мог у людей, приобщавшихся к христианству, ассоциироваться с единственным богом. Эту точку зрения отстаивает профессор М.К. Любавский:

«…С одной стороны, у восточных славян было, хотя и смутное, представление о высшем небесном божестве Свароге, отце Даждь-бога, солнца и огня. На этом фундаменте легко могли укладываться и христианские идеи о Боге, как всемогущем Отце Небесном, и Сыне Божием, который именуется светом, солнцем правды. С другой стороны, и привычные представления славянина-язычника о множестве божественных сил находили себе аналогии в христианских представлениях о Матери Божией, ангелах, святых, демонах. Поэтому славянин-язычник должен был легко воспринимать христианское учение с этой стороны и приурочивать новые идеи к прежним представлениям. Так его Перун превратился в Илью-Громовника, его Волос в св. Власия, покровителя стад, его многочисленные лешие, водяные и домовые боги в христианских бесов и т.д.»

Такое смешение двух верований, конечно же, не способствовало чистоте новой религии. Произошедшая трансформация одних богов в других (в христианстве многочисленные боги обрели статус святых) вносила путаницу в представления верующих. Долгое время многие верования сосуществовали рядом, несмотря на угрозу греха, запреты, а то и преследования. Известно, что при Владимире новообращенные христиане подвергались репрессиям за сохранение памяти о прежних богах, а тем более за проявление к ним почтения.

Отдельным рецидивам язычества суждено было дожить и до нашего времени. Повторим, что ассоциирование многих языческих божеств с христианскими святыми приводило к некоторому замутнению христианства, но зато способствовало быстрейшему распространению новой религии. И приобщение славян к ней хотя и заняло долгое время, носило относительно мирный характер, не сопровождалось большими стрессами для людей.

Принятие христианства оказало многостороннее влияние на становление русской государственности. И ни в предшествующей, ни в последующей истории России не было события, равного по значимости крещению. Христианство дало ответы на коренные вопросы, всегда интересовавшие человека, — откуда произошел он сам и весь мир, что ждет его после смерти. Другое дело, насколько это соответствовало действительности, но новое учение объясняло мировое устройство и природные явления, вносило успокоение в умы и сердца людей, обещало предсказуемость жизни и того, что будет после.

Только с принятием христианства, религии, объединившей народы, населявшие территорию Киевской Руси, можно стало говорить о формировании системы власти как таковой, без которой не может быть государства. А также о таком понятии, как национальное самосознание. На это, как непременное требование, указывает профессор С.Ф. Платонов: «…политическая власть возникает на почве национального самосознания, когда племя, сознавая свое единство племенное и вероисповедное, сознает и свое историческое прошлое, обращается в нацию с национальным самосознанием».

То есть, для того, чтобы людская общность стала нацией, недостаточно племенного, так сказать, кровного родства, нужно еще и, согласно Платонову, вероисповедное. С крещением Киевская Русь его получила.

Поэтому не будет преувеличением говорить о том, что Киевская Русь, как государство, с присущими ей признаками властного, духовного и экономического единства, сложилась при Владимире Святославиче Святом.

Христианство своими догматами устанавливало поведенческие ограничители для верующего человека, давало ему нравственный идеал, достижение которого обещало загробную райскую жизнь. Вспомним христианские заповеди, ставшие правилами, регламентирующими образ жизни и помыслы людские. Такие, как не сотвори себе кумира, не убий, не укради, не прелюбодействуй, не произноси на другого ложного свидетельства и др. Смертными грехами объявлялись гнев, сребролюбие, зависть и тщеславие, чревоугодие, гордость, блуд, уныние и леность. Другое дело, что церковь провозглашала лишь идеалы, а степень следования им людей была различной, но в любом случае напоминание христианам о Боге способствовало их совершенствованию.

На примере самого князя Владимира, причисленного после смерти к лику святых, а при жизни за свои добродетели прозванного народом «Красным Солнышком», мы видим, какие изменения произошли с ним под влиянием христианства. Как говорилось выше, о его сладострастии, блуде ходили легенды, многими сотнями исчислялись наложницы, и вдруг ничего этого не стало. То же самое произошло с другими видными его сановниками. Да и простые люди — кто оглядываясь на Бога и боясь его, а кто будучи искренне убежденным в необходимости следовать христианским заповедям, — становились лучше сами, подвигали к тому своих детей и близких.

Или возьмем такой вопрос, как рабство, широко распространенное в Киевской Руси, торговля людьми, захват с этой целью массы пленников для последующей их продажи. Порой только ради этого и войны-то затевались. Рабство вступало в противоречие с учением Христа, становилось с ним несовместимым и потому стало сходить на нет. Хотя на смену ему пришло холопство, крепостная зависимость, но в любом случае это было уже не то.

Вера в Бога удерживала князя и его дружинников от жестокости в обращении с подданными, в том числе даже с преступниками. В летописи упоминается такой случай. Когда стало много разбойников, епископы сказали князю: «Разбойники размножились, зачем не казнишь их?» Владимир отвечал: «Боюсь греха». Потом по совету тех же епископов он начал казнить разбойников, но для нас важно появление мощного ограничителя, останавливающего человека в делах, считающихся греховными.

Русская государственность обрела в христианстве скрепляющее, цементирующее начало, а княжеская власть стала освещаться именем Бога. Безусловно, это способствовало ее укреплению, установлению законности, порядка. Разумеется, имела место абсолютизация власти, но вместе с тем князь получал в лице священников советников, помогающих в делах управления.

Можно говорить о появлении первых законоположений, регламентирующих юридические отношения. Устав Владимира Святого, содержавший положение о необходимости уплаты церкви десятой части доходов, выходил за рамки только отношений людей с Богом. Ведь на церковь были возложены обязанности и по устройству государственных дел, по поддержанию нравственности, охране семьи, разбору разного рода обид и т.д. Все это, хотя и в общем виде, порой намеками, оговаривалось в Уставе Владимира Святого.

Особый разговор о распространении грамотности. Что и говорить, не только простой народ, но даже бояре, а то и сами князья, не очень-то сильны были в грамоте. Хотя Кирилл и Мефодий к тому времени и выполнили свою просветительскую миссию, дали славянам азбуку, но мало кто ею пользовался. И вот возникла потребность в большом количестве грамотных людей — священников, чтобы крестить людей, совершать службы в церквах, выполнять другие обязанности пастырей. Если население на Руси в то время исчислялось уже миллионами, то священников должно было быть многие тысячи. Греки и болгары могли дать десятки, а остальных нужно было учить у себя. К этому приступили по повелению Владимира сразу же после крещения в Киеве.

Соловьев пишет, со ссылкой на летописца, что «Владимир велел отбирать детей у лучших граждан и отдавать их в книжное учение; матери плакали по них, как по мертвых, прибавляет летописец, потому что еще не утвердились верою. Детей роздали учиться по церквам к священникам и причту».

А у Карамзина мы находим даже сообщение о том, что «Великий князь завел для отроков училища, бывшие первым основанием народного просвещения в России».

Только ради того, чтобы грамота стала распространяться, чтобы организовывались школы, стоило вводить на Руси христианство.

Сразу же с принятием христианства началось строительство церквей по всей стране. Строили при Владимире и без того намного интенсивнее, чем при его предшественниках (прежде всего он строил города и укрепления вдоль юго-восточных границ своего государства для защиты от кочевников). Но возведение церквей было иного рода, доселе не знакомое славянам. Наряду с деревянными строились церкви каменные. В частности, в Киеве была возведена каменная церковь Богоматери, названная Десятинной, поскольку князь приказал отдавать ей десятую часть своих доходов и то же самое завещал своим детям. Можно предположить, что для строительства первых церквей выписывались мастера из Византии. Но это не могло продолжаться бесконечно долго. Следовательно, при возведении церквей люди учились строительному мастерству, перенося его на сооружения и других зданий.

О масштабах строительства церквей на Руси во времена Владимира Святого Н.М. Карамзин писал: «Немецкий летописец Дитмар, современник Владимиров, уверяет, что в Киеве, великом граде, находилось тогда 400 церквей, созданных усердием новообращенных христиан, и восемь больших торговых площадей. Адам Бременский именует оный главным украшением России и даже „вторым Константинополем“».

А ведь строить «второй Константинополь» должны были русские люди, обучаясь этому искусству сначала у византийцев, а потом друг у друга. Поэтому можно говорить о благотворном влиянии принятия христианства на развитие производительных сил Киевской Руси. Но освоение строительного мастерства через возведение церквей — это одно дело. Другое — формирование собственной архитектурной традиции Киевской Руси, а потом и Российского государства. Мир будет поражен величием, архитектурным совершенством, прочностью русских церквей, их бесчисленным множеством. А начиналось все с той Десятинной церкви, построенной в конце I тысячелетия князем Владимиром в Киеве.

То же самое относится и к иконописи. Вначале иконы привозили из Византии, затем их копировали русские мастера, учившиеся у тех же греков, и, наконец, появились собственные иконописные школы. Правда, это произошло уже после князя Владимира, но начиналось-то все при нем. Таким образом, речь идет уже об очевидном влиянии христианства на развитие изобразительного искусства.

Но и это не все, если говорить об искусстве. Требовались другие элементы оформления церквей, а также всевозможные сосуды и иные принадлежности для ведения службы. Они представляли собой изделия из металлов, в том числе драгоценных, других материалов. Как и священные книги и иконы, все это завозилось вначале из Византии, потом стало производиться на месте. Отсюда ведут начало школы русских ремесленников-металлистов, золотых и серебряных дел мастеров, ювелиров и т.д.

Из летописей трудно извлечь информацию о влиянии Владимира Святого на развитие ремесел и сельского хозяйства на территории Киевской Руси. Очевидно, летописцы не считали ее важной составляющей княжеской деятельности, отдавая предпочтение описанию военных походов, борьбы за власть и междоусобиц. Есть и иное объяснение небрежения летописца к хозяйственной деятельности князя. Дело в том, что для первых русских князей основным источником доходов являлись дань с населения, военная добыча и участие в торговле Севера с Югом по знаменитому пути «из варяг в греки». Являлись ли первые русские князья землевладельцами? Если говорить о князьях, живших до Владимира, включая его самого, то скорее — нет, чем да. Хотя в летописи упоминается, что у Ольги были княжеские села и угодья, Владимир Святой владел загородным селом Берестово под Киевом.

Основными производителями продовольствия являлись смерды, свободные граждане, сельские жители. При Владимире земля становится источником доходов. Князь и его дружинники сажают на своих землях рабов (холопов) и получают от них продовольствие, идущее на содержание дружины и двора и на продажу кочевникам и в Византию.

Основными обстоятельствами, побуждавшими князей и их приближенных заниматься сельским хозяйством, был рост расходов и трудность восполнения их традиционными путями, о которых говорилось. А для развития земледелия у князя были большие возможности — много рабов, которые могли быть использованы в сельском хозяйстве, и достаточно плодородной земли. Таким образом, при Владимире Святом наряду с сельским хозяйством смердов появилось княжеское сельское хозяйство, в котором использовался труд рабов (холопов). Можно сказать, что крепостное право на Руси зародилось именно в то время.

Владимир Мономах
(1053–1125)

Владимир Святославович Святой оставил после себя одиннадцать сыновей и усыновленного племянника Святополка, сына старшего брата Ярополка. По тогдашним правилам киевский стол перешел к Святополку. Стремясь к единоличному властвованию, он убил братьев Бориса, Глеба и Святослава. Впоследствии Борис и Глеб, как принявшие мученическую смерть, были канонизированы, причислены к лику святых.

Согласно летописи, Святополк, прозванный за злодейство Окаянным, сказал: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русской землею». На него пошел войной Ярослав, княживший в Новгороде, победил и стал великим киевским князем. Он умер в 1054 г., оставшись в памяти народной за добрые дела, как Ярослав Мудрый. При нем почти вся Русь была объединена, развивалось церковное и гражданское строительство в Киеве и других городах, появился первый свод законодательных положений «Русская правда», велись победоносные войны с соседями, укреплялись границы Киевской Руси.

Умирая, Ярослав завещал Киев старшему сыну Изяславу, Чернигов — Святославу, Переяславль — Всеволоду, Владимир — Игорю, Смоленск — Вячеславу. Снова были распри и войны между братьями и их сыновьями, пока не утвердился (в 1078 г.) на киевском престоле Всеволод (после смерти Изяслава и Святослава). Ему как великому князю пришлось вести непрекращавшуюся борьбу с племянниками, претендовавшими на те или иные уделы, воевать с соседями, защищая от них Русь. Летопись говорит о нем: «Сей благоверный князь Всеволод был с детства боголюбив, любил правду, оделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам… сам воздерживался от пьянства и похоти…» Всеволод был высокообразованным по тем временам человеком, знал пять иностранных языков. Он умер в 1093 г.

Кто должен был стать после него великим князем в Киеве? Здесь мы остановимся на сложившихся в Киевской Руси обычаях престолонаследия. Говорить об обычаях, а не о правовых нормах приходится потому, что каких-либо законов, регулирующих переход стола от одного князя к другому, не было.

К тому времени традиция передачи власти от отца к сыну еще не сложилась (впрочем, пройдут целые столетия, пока эта норма утвердится на Руси), но тем не менее некие понятия на сей счет существовали и их старались придерживаться. О том, как это было на Руси в описываемое время, рассказывает С.М. Соловьев:

«Первоначально род состоял из отца, сыновей, внуков и т. д.; когда отец умирал, его место для рода заступал старший брат; он становился отцом для младших братьев, следовательно, его собственные сыновья необходимо становились братьями дядьям своим, переходили во второй, высший ряд, из внуков в сыновья, потому что над ними не было более деда, старшина рода был для них прямо отец: и точно, дядья называют их братьями; но другие их двоюродные братья оставались по-прежнему внуками малолетними (внук-унук, юнук, малолетний по преимуществу), потому что над ними по-прежнему стояли две степени: старший дядя считался отцом их отцам, следовательно, для них самих имел значение деда; умирал этот старший, второй брат заступал его место, становился отцом для остальных младших братьев, и его собственные дети переходили из внуков в сыновья, из малолетних — в совершеннолетние, и таким образом мало-помалу все молодые князья чрез старшинство своих отцов достигали совершеннолетия и приближались сами к старшинству. Но случись при этом, что князь умирал, не будучи старшиною рода, отцом для своих братьев, то дети его оставались навсегда на степени внуков несовершеннолетних: для них прекращался путь к дальнейшему движению; отсюда теперь понятно, почему сын не мог достигнуть старшинства, если отец его никогда не был старшиною рода; так понимали князья порядок восхождения своего к старшинству; они говорили: „Как прадеды наши лествицею восходили на великое княжение киевское, так и нам должно достигать его лествичным восхождением“. Но когда в этой лествице вынималась одна ступень, то дальнейшее восхождение становилось невозможным; такие исключенные из старшинства князья считались в числе изгоев».

Наследования от отца к сыну не было не только применительно к великокняжескому столу, но и в уделах. Киевский князь волен был, по смерти кого-либо из князей, передавать его волость не сыну умершего, а другому. По возможности, великий князь раздавал «освободившиеся» княжества своим сыновьям, которые выполняли там роль наместников. Перемещения могли производиться и при жизни князей, так сказать насильно, за какие-либо провинности.

Постоянная миграция с одного стола на другой имела отрицательные последствия. Вновь прибывшему князю и его сподвижникам требовалось время для изучения нового объекта управления, обычаев, хозяйственных особенностей. Например, попадая из Переяславля в Новгород, или из Тмутаракани в Суздаль, князь оказывался в совершенно иных, непривычных для него условиях. Но вместе с тем такие перемещения способствовали формированию единого национального самосознания русских людей, ощущения общности государства, несмотря на его раздробленность. Получалось, что князь не был владельцем волости, а всего лишь ее управляющим и потому не мог оставить ее в наследство сыну, зато сам мог быть перемещен в другое место. Хотя обычно, получив стол однажды, князь оставался на нем до конца своей жизни.

Как видим, существовавший порядок престолонаследия был сложным и давал поводы князьям, считавшим себя обиженными, обойденными, добиваться того или иного княжеского стола силой оружия. А бывало, и зная, что нет права претендовать на не принадлежащий ему стол, но обладая силой и надеясь на поддержку жителей облюбованного княжества, соискатель начинал войну. В междоусобных войнах складывались и распадались коалиции, для внутренних разборок призывались варяги, половцы (ранее — печенеги), поляки, угры, болгары. Более-менее порядок на Руси устанавливался, когда в Киеве утверждался сильный князь (Владимир Святой, Ярослав Мудрый, Всеволод). Но со смертью князя, а то и до того, с его ослаблением снова начинались смуты. Страдал народ, на Русь устремлялись ожидавшие этого момента враги. В частности, после смерти Всеволода Русь снова оказалась перед угрозой междоусобиц и войн с соседями.

Владимир Мономах, сын Всеволода, будь наследование по прямой линии, сразу же занял бы место умершего отца. По личным качествам, уважению и любви со стороны народа, ему не было равных среди многочисленных князей. Он родился в 1053 г. от брака Всеволода с дочерью византийского императора Константина Мономаха, отчего и получил свое прозвище. Хотя существует и иная версия появления его второго имени. Во время войны в Крыму с генуэзцами он победил в поединке генуэзского князя, за что и получил прозвище «Мономах», то есть единоборец.

К моменту смерти отца (1093 г.) это был уже закаленный в сражениях воин и искусный полководец, умудренный правитель. В тринадцать лет он был направлен отцом княжить в Суздаль, в семнадцать Владимир стал князем смоленским, в девятнадцать — волынским… Был он князем черниговским, переяславским.

Владимир прославился не только своими победами над врагами, но и умением объединить князей в походы на них. Усобицы разъедали Русь. Мономах, еще будучи удельным князем, много сделал для их предотвращения. Тогда заключение союзов между князьями венчалось целованием креста, но клятвы часто нарушались. Мономах ни разу не позволил себе нарушить клятву, и люди его любили за это. Он сам не был мздоимцем и не позволял своим приближенным обижать людей. О его щедрости ходили легенды, люди боготворили князя за это. Конечно же, лучшего князя для Русской земли в это время нельзя было представить. Очевидно, у Владимира, присутствовавшего при смерти отца, появилось искушение остаться в Киеве, стать великим князем, иначе откуда бы летописец взял такие слова: «Владимир же стал размышлять, говоря: „Если сяду на столе отца своего, то буду воевать со Святополком, так как стол этот был его отца“». Дело в том, что отец Святополка Изяслав, старший брат Всеволода, отца Владимира, ранее занимал великокняжеский киевский стол. И получалось, что Святополк имел больше оснований претендовать на него, чем Владимир.

Киевляне знали и любили Владимира, и он мог рассчитывать на их поддержку в случае войны со Святополком, но он не стал этого дожидаться. Во-первых, не хотел преступить сложившихся порядков престолонаследия и тем самым запятнать свое доброе имя; во-вторых, спокойствие Русской земли, которое могло быть нарушено, ему было дороже собственных выгод.

Через год Владимиру пришлось пережить еще одно испытание, связанное также с проблемами престолонаследия. Пошел на него войной Олег, князь тмутараканский, двоюродный брат, приведя с собой в помощь половцев. Олег претендовал на Чернигов на том основании, что там когда-то княжил его отец, Святослав. Владимир сначала затворился в Чернигове, решившись выдержать осаду, но потом, видя, что Олег разоряет и сжигает все кругом, замирился с ними и ушел в Переяславль.

Сам Владимир об этом писал так: «И потом Олег на меня пришел со всею Половецкою землею к Чернигову, и билась дружина моя с ними восемь дней за малый вал, и не дала им войти в острог; пожалел я христианских душ и сел горящих, и монастырей и сказал: „Пусть не похваляются язычники“. И отдал брату отца его стол, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. И вышли мы на святого Бориса день из Чернигова и ехали сквозь полки половецкие, около ста человек, с детьми и женами. И облизывались на нас половцы точно волки, стоя у перевоза и на горах, — бог и святой Борис не выдали меня им на поживу, невредимы дошли мы до Переяславля».

И, наконец, в 1113 г. большими сомненьями терзался Владимир, прежде чем дать согласие на принятие великокняжеского киевского стола после смерти Святополка. Дело в том, что княжили в различных городах другие внуки Ярослава, дети Изяслава и Святослава, старших братьев Всеволода. По тогдашним понятиям они, исходя из генеалогических оснований, имели больше прав на киевский престол. Но, как пишет историк С.М. Соловьев, «…племя Изяславово потеряло окончательную народную любовь на Руси; дети Святослава никогда не пользовались ею…» В то же время Владимира Мономаха знала вся Русь.

Будь обстановка в Киеве спокойной, может быть, Мономах и на сей раз отказался бы от чести стать великим князем, но там разгорелось восстание, начавшееся в ремесленных кварталах города и перекинувшееся в сельскую местность. Аргументом в пользу призвания Мономаха становились не только его нравственные качества, талант полководца и народная любовь. В нем видели спасителя, единственного человека, способного умиротворить киевлян мудрым словом, добрым делом и если потребуется, то и силой.

Депутаты киевлян заявили Владимиру: «Приходи, князь, в Киев; если же не придешь, то знай, что много зла сделается. Ограбят уже не один Путятин двор или сотских и жидов, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и тогда ты, князь, дашь богу ответ, если монастыри разграбят». И хотя вроде никем не оспаривался приход в Киев Мономаха, ему пришлось вести междоусобные войны, усмиряя отдельных князей.

С 1113 по 1125 г. (год смерти) княжил Владимир Мономах в Киеве.

В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона мы читаем, что «Мономах, великий князь киевский, сын Всеволода Ярославича — самый замечательный из русских князей до-татарского периода нашей истории, оставивший по себе громкую славу и добрую память». Посмотрим на деяния этого великого князя, столь высоко оцененные, с двух позиций. Во-первых, насколько они соответствовали главному предназначению князя на Русской земле; во-вторых, взял ли он на себя какие-либо новые обязанности, и оказалось ли сделанное им благом для Русской земли. То есть посмотрим — в какой степени Владимир Мономах являлся реформатором.

Согласно историку С.Ф. Платонову, «мы отличаем три главных функции деятельности древнекиевских князей. Во-первых, князь законодательствовал… Вторая функция их власти — военная… Третья функция — есть функция судебная и административная… Князья сами судили уголовные дела».

Сначала рассмотрим в деятельности Владимира Мономаха военную составляющую, поскольку ей была подчинена в значительной степени вся его жизнь и прежде всего за нее он снискал всеобщую любовь и уважение. Из множества его военных походов остановимся на борьбе с половцами. Владимир Мономах не просто успешно воевал с ними, а, поняв опасность для Руси со стороны степи, сумел поднять на врагов всех русских князей, нашел для этого аргументы и силу, предложил иную, чем ранее, стратегию ведения войны с половцами. Необходимость отражения набегов кочевников из юго-восточных степей долгие годы в известном смысле определяла жизнь русских людей, формировала соответствующий менталитет.

Половцы (кипчаки) — тюркоязычный народ, пришли в прилегающие к Руси степи в середине XI в. Первый контакт русских князей с ними зафиксирован в 1054 г. (год смерти Ярослава Мудрого, сына Владимира Святого). Тогда все закончилось миром, заключенным между Всеволодом (сыном Ярослава, отцом Владимира Мономаха) и половецким ханом Болушем. А в 1061 г. уже произошло военное столкновение с ними, закончившееся тяжелым поражением русских. В «Повести временных лет» мы читаем: «В год 6569 (1061) впервые пришли половцы войною на Русскую землю; Всеволод же вышел против них месяца февраля во 2-й день. И в битве победили Всеволода и, повоевав землю, ушли. То было первое зло от поганых и безбожных врагов. Был же князь их Искал».

То же самое произошло через семь лет: «В год 6576 (1068) пришли иноплеменники на Русскую землю, половцев множество, Изяслав же, и Святослав, и Всеволод вышли против них на Альту. И ночью пошли друг на друга. Навел на нас бог поганых за грехи наши, и побежали русские князья, и победили половцы».

Вопрос стоял о самом существовании русской государственности. Со временем князья научились отражать набеги, сами предпринимали походы вглубь половецких степей, но добиться коренного перелома, устойчивой безопасности на юго-восточных границах не могли.

С середины XI в. и вплоть до завоевания Руси татаромонголами половцы присутствовали как постоянный фактор, определяющий внешнюю политику Киевской Руси. Впрочем, не только внешнюю. Часто половцы участвовали в междоусобицах русских князей по их просьбе. Они приходили, помогали одному князю победить другого и увозили за это добычу, захваченную в войне, и уводили много русских людей в плен, чтобы потом продать их в рабство. При заключении союзов русские князья женились на половчанках, что, правда, не мешало им, при нарушении мира, воевать со своими родственниками.

О том, что половцы представляли собой грозную военную силу, говорят их успешные походы не только на соседнюю Русь, но и в Византию, Венгрию, Болгарию. Они вместе с грузинами во времена Давида Строителя воевали против турок-сельджуков.

Половцы были многочисленны, являлись хорошими воинами. Им, ведущим кочевой образ жизни, нужно было жизненное пространство для увеличивающегося населения и пастбища для растущих стад. Ставкой в войне между русскими и половцами было само право на существование той и другой стороны. Но ни те ни другие не добивались решительной победы благодаря раздробленности, имевшей место не только у русских князей, но и у половецких ханов.

Владимир Мономах, до воцарения на великокняжеском киевском престоле, был князем в Переяславле, то есть ближе всех располагался к половецким степям и более других терпел от их набегов. Поэтому он объективно выдвигался на роль инициатора объединения русских князей на борьбу с грозными степняками.

Историческая заслуга Владимира Мономаха состоит не только в том, что он, будучи отважным и талантливым полководцем, вел много войн с ними, возглавлял целый ряд походов, а в том, что понял необходимость объединения русских князей во имя этой борьбы и сумел-таки добиться этого объединения. К концу жизни под управлением Владимира находилось до трех четвертей Киевской Руси. У него хватило таланта, мудрости извлечь пользу от присутствия грозного соседа-врага и употребить ее на благо Руси, на дело объединения отдельных княжеств в единое государство.

Еще будучи переяславским князем, он инициировал в 1097 г. съезд девяти русских князей в Любече с тем, чтобы обсудить совместные меры борьбы с половцами.

Летописец пишет: «…и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: „Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю несут разно и рады, что между нами идут войны. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей…“ И на том целовали крест: „Если отныне кто на кого пойдет, против того будем мы все и крест честной“».

И хотя это крестоцелование не привело к миру, распри вспыхнули вновь, но князья получили право силой оружия наказывать смутьянов, сообща выступая против них. Что само по себе способствовало объединению во имя общей цели.

Владимир Мономах мыслил масштабными, так сказать вселенскими, категориями, внимательно следил за событиями в Европе, на Ближнем Востоке, других землях. Замыслив поход в степь, с тем чтобы нанести половецким ханам сокрушительное поражение, он предложил объявить своего рода крестовый поход всех князей по примеру крестовых походов объединенной Европы в Палестину во имя освобождения Гроба Господня. Когда в 1111 г. объединенные силы русских князей пошли на половцев, религиозный фактор был использован максимально. Никогда ранее имя Бога и религиозные символы не употреблялись для поднятия духа воинов. Выход войска из Переяславля был торжественно обставлен крестным ходом и благословлением воинов от переяславского владыки. Большое число священников сопровождало ратников во все время похода и сражений. Такая идеологическая поддержка тоже была предпринята впервые.

Организуя выступление на половцев, Владимир ввел еще одно новшество. Князья ходили в походы только со своими дружинниками, как бы мы их назвали сейчас, профессиональными воинами, лишь изредка привлекая смердов и горожан. Мономах понимал, что даже объединенным княжеским дружинам не нанести половцам стратегического поражения, чтобы они не смогли от него оправиться. И он прибег к широкомасштабной помощи простолюдинов — горожан-ремесленников и крестьян-смердов, организовав по сути своей народное ополчение.

В 1111 г. поход объединенных русских сил, возглавляемых переяславским князем Владимиром Мономахом, завершился полным поражением половцев. Были разрушены половецкие города, уничтожены многие тысячи воинов. И, увы, не только воинов. Но таковы были законы того жестокого времени. В споре кто кого Русь закрепляла полученный успех, подрывая потенциал воспроизводства своих врагов.

В результате походов в глубь половецкой степи Русь не только избавилась от вражеских набегов, но и расширила свои границы за счет степи. Земли, где раньше паслись стада кочевников, осваивали земледельцы, строились новые города.

Рассказывая о Владимире Святом, мы сетовали на скудость источников, повествующих о жизни простых людей, о землепашцах, составлявших основную массу населения Киевской Руси. Сто лет отделяет Владимира Мономаха от его знаменитого предшественника на киевском престоле. За это столетие произошли значительные изменения в структуре русского населения, как в управленческой верхушке, так и среди свободных простых людей и разного рода зависимых элементов.

Отрывочная информация на сей счет имеется в том числе — в «Повести временных лет». Там нет специальных рассказов на эту тему, но есть, например, слова Владимира Мономаха, обращенные к князю Святополку, отговаривавшему от похода на половцев. Святополк говорил: «Не годится ныне, весной, идти, погубим смердов и пашню их». На что Владимир ответил: «Дивно мне, дружина, что лошадей жалеете, которыми пашут; а почему не подумаете о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его стрелою, а лошадь его заберет, а в село его приехав, возьмет жену его, и детей его, и все его имущество? Лошади вам жаль, а самого не жаль ли?»

Оба князя заботились о смерде. Что мы видим из этого короткого эпизода? Во-первых, что смерд — главная фигура на селе, главный кормилец. Нельзя допустить его разорения — будет плохо всем. Во-вторых, смерд не только земледелец, но и землевладелец, и вообще он хозяин, имеющий пашню, лошадь и свой дом (село).

Разгром половцев Мономахом, после которого наступило успокоение на много лет, освобождение этих самых смердов от угрозы нападения способствовали быстрому развитию сельского хозяйства и расширению обрабатываемой земли за счет перенесения границ вглубь степи.

Мы не имеем возможности рассказать о других войнах и походах Владимира Мономаха. Скажем только, что было их множество. В «Поучении Владимира Мономаха» говорится: «А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших». На Юг, Запад, Север и Восток от Киева водил рати русский полководец.

Законотворческой деятельностью Владимир Мономах активно занялся, вступив на киевский великокняжеский стол. Мы остановились на том, что в 1113 г., после смерти Святополка, Владимир был призван стать Великим князем. Тому способствовало мощное народное восстание в Киеве. Можно говорить, что это было первым серьезным выступлением черни против господ, ростовщиков, вообще богатых людей.

Киев и раньше, в 1068 г., переживал великую смуту с погромами, когда «двор же княжий разграбили — бесчисленное множество золота и серебра, в монетах и слитках» (Повесть временных лет). Но в основе того выступления были иные причины — нашествие половцев, неспособность князей организовать им отпор, нежелание вооружить народ для борьбы со степняками. Волнения в Киеве в 1113 г. возникли из-за тяжелой жизни простых людей. Говоря языком XX в., у киевского бунта были классовые причины. Владимир Мономах, впервые встретившийся с народным бунтом, полагал необходимым обнародовать свои намерения, пообещать людям принять меры, которые бы облегчили им жизнь. И князь, не вступая в Киев, занялся разработкой этих мер, для чего пригласил в Берестовский дворец, что под Киевом, князей, знатных бояр, тысяцких, «желая облегчить судьбу недостаточных людей». Мы бы назвали это сейчас авторитетной государственной комиссией для выработки предложений по реформированию финансовых отношений, их регламентации. Результатом совместной деятельности собравшихся князей и бояр явился Устав Мономаха, который впоследствии стал частью «Русской правды» (первоначальную редакцию «Правды» историки относят к годам царствования Ярослава, то есть к началу XI в.).

Одним из поводов для киевского бунта считалось взимание ростовщиками слишком больших процентов за долги. Эти проценты могли браться как угодно долго, даже если выплаты уже намного превышали размер самого долга. В случае отказа от выплат должник поступал в кабалу к кредитору. Устав Владимира регламентировал отношения между ростовщиком и должником. Устанавливалось, что если годовой процент равнялся пятидесяти и если взаимодавец трижды его получил, то он терял право на деньги, выданные в долг, а должник освобождался от дальнейших выплат.

Владимир устанавливал разницу между должниками, оказавшимися не в состоянии рассчитаться с кредиторами. Одно дело, если человек становился таковым по собственной вине, другое, если из-за войны, набегов половцев, нападения разбойников и т.д. Во втором случае имущество все равно шло на уплату долгов, но человек не подвергался насилию, не лишался свободы, не закабалялся. Интересно, очень по-современному выглядит очередность выплаты долгов кредиторам обанкротившимся должником, которую установил Мономах. Заимодавцами первой очереди определялись чужеземные купцы, за ними шел князь, а уж потом, если что оставалось, — получали другие.

В то время шел активный процесс превращения свободных людей, обедневших по разным причинам, в холопов, то есть по сути в собственность господина. Это могло произойти по самым разным причинам и также являлось поводом для массового недовольства людей. Здесь уже разговор больше о сельском населении, о землепашцах.

Мы отмечали, что во времена Владимира Святого и князь, и дружинники начали заниматься сельским хозяйством; во времена Мономаха рядом с небольшими участками смердов появились крупные землевладения. Они принадлежали представителям княжеского рода, боярам, дружинникам, монастырям. На них работали рабы из пленников, а также купленные холопы и всяческие наймиты. Смерды платили князю разного рода повинности, участвовали в войнах. Они были уязвимы, часто оказывались в зависимом положении от крупных земле, владельцев, «княжих мужей», например, когда случались неурожаи, нашествие саранчи, нападение кочевников, княжеские междоусобицы, болезнь или смерть кормильца — работника и т.д. На Руси того времени сложилась целая иерархия людей разной степени зависимости от господина. На крайних флангах стояли раб (холоп, челядинец), полностью принадлежавший господину, и смерд — юридически свободный человек, сам мелкий хозяин. А между ними находились: «наймиты», получавшие пропитание, заработок от господина; «закупы», забиравшие зарплату вперед и становившиеся по сути рабами до тех пор, пока не отдавали полученное; «сироты» — люди, лишившиеся родителей и своего имения; «изгои» — дети разорившихся купцов, священников, выкупившиеся холопы и т.д.

Основным источником пополнения контингента этих зависимых и полузависимых людей являлись смерды, утрачивавшие по каким-либо причинам способность к самостоятельному ведению хозяйства.

Мономах устанавливал три основания, при которых свободный человек мог превратиться в холопа, в раба. Во-первых, если он сам себя продавал господину; во-вторых, если женился на женщине-рабыне; в-третьих, если поступал в услужение к частному лицу без договора вообще. За долги свободный человек не мог быть превращен в холопа, но обязан был свой долг отработать. Если же он убегал, не отдав долга, то тогда становился рабом. Это касалось прежде всего так называемых «закупов», которым угрожала полная потеря свободы.

Можно говорить о том, что и холоп (раб) получал некую защиту при Мономахе. В частности, если ранее холопа убивали в случае нанесения им побоев свободному человеку, то теперь господин обязывался уплатить штраф за провинившегося, и этим дело ограничивалось.

В рассказе о Владимире Святом мы говорили, что с принятием христианства русские люди познакомились с грамотой, первыми книгами, письменностью. То были греческие (византийские) священные книги, необходимые для совершения церковных обрядов. Во времена Владимира Мономаха на Руси не только «потреблялись» книги из Византии, но и создавались свои, и не только религиозного, но и светского содержания.

Мы уже говорили, что Мономах «Русскую правду», являвшуюся подобием свода законов, дополнил многими положениями. При Мономахе появилась «Повесть временных лет» («Летопись Нестора», как ее называли ранее). Ее написал монах Киево-Печерского монастыря, и датируется она примерно 1113 г., годом воцарения на киевском престоле Владимира Мономаха. Поэтому в ней не содержится описания его дел в роли великого князя. Нестор использовал в своем труде летописный свод, созданный Никоном и охватывающий события 70-х гг. XI в., а о последующих годах летописец пишет уже как их свидетель и в какой-то мере участник происходящего.

«Повесть временных лет» — это не только основной, но фактически единственный обстоятельный источник по истории Киевской Руси с ее возникновения и до начала XII в. Поэтому все наиболее авторитетные отечественные историки — Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, В.О. Ключевский и другие — излагают русскую историю того периода по «Повести временных лет».

«Повесть…», помимо того, что является ценнейшим источником для изучения отечественной истории, представляет собой литературное произведение, написанное талантливым писателем, что говорит о наличии таковых на Руси в рассматриваемое нами время.

Среди русских писателей конца XI — начала XII в. должен быть отмечен и сам Владимир Мономах. Если «Устав», носящий его имя, следует рассматривать как плод коллективного труда (в работе над ним участвовали и бояре), то «Поучение Владимира Мономаха» написано только им. Дмитрий Лихачев назвал «Поучение» одним из выдающихся произведений древнерусской литературы. Оно служило главному устремлению великого князя — борьбе с распадом Киевской Руси на отдельные княжества, организации борьбы с половцами.

Лихачев писал: «Стремясь предотвратить распад русского государства на ряд самостоятельных княжеств и вместе с тем придерживаясь принципа, что каждый князь должен наследовать владения своего отца, он придавал огромное значение идеологической пропаганде единства Русской земли. С этой целью он организовывал съезды русских князей, поддерживал культ „святых братьев“ Бориса и Глеба, жизнь которых должна была подать пример послушания младших князей старшим, покровительствовал летописанию, напоминавшему об историческом единстве Руси и всего княжеского рода („все князья — братья“), и писал сам произведения, в которых выражал те же идеи единства Руси и необходимости бескорыстного служения родине».

И хотя практического вклада в установление системы престолонаследия, которая способствовала бы предотвращению раздробления Руси, Мономахом сделано не было, сама «идеологическая пропаганда», о которой говорит Лихачев, имела значение. По крайней мере начинали засеваться семена этой идеи.

«Поучение Владимира Мономаха» дает возможность судить о взглядах этого человека по самому широкому кругу вопросов, о его нравственных устоях, ценностных ориентациях. Очень много автор говорит о Боге, о грехах и молитвах, о добродетелях и недостатках человека. Приведем некоторые фрагменты из его «Поучения…»:

«Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей… И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам, ни над домом вашим, ни над обедом вашим.

Лжи остерегайтеся, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, — то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите.

Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь — как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные».

Здесь целый моральный кодекс, наставление для юношества. Но есть практические советы, в частности, касающиеся несения военной службы, обязанностей князя во время похода: «На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает».

Из других литературных памятников того времени отметим «Сказания о Борисе и Глебе». Борис и Глеб стали первыми русскими святыми, канонизированными византийской церковью. Этот факт широко использовался для утверждения порядка престолонаследия по старшинству (Борис и Глеб приняли мученическую смерть, но не восстали против законного киевского князя, каковым являлся Святополк).

При Мономахе (в конце XI в.) появилось и «Житие Феодосия Печерского», ярко повествующее о жизни, подвижничестве и аскетизме православных монахов. Автором жития тоже был Нестор Летописец. В общем, в княжение Владимира Мономаха начался расцвет древнерусской литературы при покровительстве и личном участии великого князя.

В правление Мономаха авторитет Киевской Руси в Европе возрос необычайно. Многие европейские королевские дворы считали за честь породниться с Владимиром Мономахом. Были заключены брачные союзы детей и внуков Владимира Мономаха с монархами и наследниками престолов Византии, Швеции, Норвегии, Дании, Венгрии, половецкими ханами, русскими князьями и т.д.

Владимир, памятуя о былых успешных походах киевских князей в Византию, сам хотел пойти войной на империю. И вроде бы уже направил сына Мстислава с войском во Фракию. Устрашенный могуществом Киевской Руси, ее знаменитого великого князя, император Алексей Комнин счел за благо умиротворить потенциального непобедимого врага. Он прислал Владимиру Мономаху с митрополитом Неофитом дары, символы царской власти: венец, названный шапкой Мономаха, златую цепь и бармы Константина Мономаха, византийского императора, деда Владимира. «Митрополит Эфесский вручил сии дары Великому князю, склонил его к миру, венчал в Киевском соборном храме императорским венцом и возгласил царем Российским». С тех пор «шапка Мономаха» стала обязательным атрибутом, символом власти русских царей.

Кто знает, может, идея о «Третьем Риме» исподволь зарождалась не в Москве, а еще в Киеве, именно во времена Владимира Мономаха?

Иван Калита
(? – 1340)

Ивана Калиту отделяют от Владимира Мономаха два века, насыщенных значительными событиями в истории Руси. За это время она раздробилась на десятки практически независимых княжеств. Киев потерял свой статус центра русских земель, зато возросло значение и влияние Владимиро-Суздальского княжества. Более того, внук Владимира Мономаха Андрей Боголюбский сделал небезуспешную попытку объединить Русь, но уже со столицей в городе Владимире. Он занял и подчинил себе Киев, его признавали своим государем многие князья, а также Новгородская и Псковская республики. При Андрее Боголюбском расширились владения Владимиро-Суздальского княжества и за счет новых земель на Севере и Востоке. Его политику продолжил преемник, брат Всеволод Большое гнездо, княживший в 1177–1212 гг.

При сыновьях и внуках Всеволода произошло окончательное раздробление Руси на множество самостоятельных государств-княжеств. Северо-Западная Русь с центрами во Владимире, Рязани, Суздале, Твери, Новгороде и др., а затем Москве, на несколько столетий практически утратила связь с Юго-Западной, Киевской. И тем не менее русский народ имел общий язык, хотя и с местными диалектами; единую религию; жизнь регламентировалась близкими юридическими и нравственными нормами. Развивались производительные силы. В том числе — земледелие, главный источник существования населения и дохода правящей верхушки. На место подсечной и переложной систем приходила двух- и трехпольная система земледелия. Совершенствовались сельскохозяйственные орудия. С ростом крупных землевладений князей, бояр, церквей все большая часть крестьян становилась зависимой. Барщина уступала место оброку, что способствовало росту заинтересованности крестьян производить больше продукции и развитию рыночных, товарно-денежных отношений.

В городах процветали ремесла, русские купцы способствовали единению земель. Они занимали прочные позиции и в зарубежных странах. Известны были целые купеческие «русские» улицы в столицах окружающих Русь государств. Получили развитие искусство и литература. Наиболее известный нам литературный памятник того времени — «Слово о полку Игореве», написанный в 1185 г.

Русь находилась в состоянии раздробленности, кровопролитных междоусобиц, когда подверглась татарскому нашествию. Потому и стала относительно легкой добычей степняков. С установлением татарского ига произошел окончательный распад Руси.

Татары назначали князей, взимали дань, но не посягали на религию, культуру, систему управления русских земель. Все это способствовало сохранению самобытности русского народа, его национального самосознания. Фактором выживания князей и пребывания у власти становились не столько полководческий дар, воинская доблесть и мудрость в управлении подданными, сколько хитрость, изворотливость, а то и вероломство по отношению друг к другу и ханам Золотой Орды. Часто татары совершали набеги на русские земли, а еще чаще приходили туда по просьбе одних князей для борьбы с другими за тот или иной стол. Из русских князей, предшествовавших Ивану Калите, наиболее значительное место в истории занимает его дед — Александр Невский, внук Андрея Боголюбского. Он сумел отстоять независимость Новгорода и Пскова от немцев и шведов и, став благодаря своей мудрости и хитрости в отношениях с ханами великим князем владимирским, много сделал для восстановления Русской земли после татарского нашествия и предотвращения новых набегов.

Москва, хотя и ведет свое летоисчисление с середины XII в., долгое время оставалась младшим княжеским уделом и не играла заметной роли в жизни Северо-Восточной Руси. Московские князья, по сложившимся принципам и обычаям престолонаследия, не могли претендовать на великокняжеский стол и вообще на серьезное влияние на общерусские дела. Но объективная обусловленность быть заштатным княжеством, соединенная с большими амбициями и честолюбием московских князей в нескольких поколениях, породили тактику их действий, выходящую за рамки традиций и нравственных норм. Таковыми являлись вероломство по отношению к соседним князьям-родственникам и если требовалось — их уничтожение. Таким путем князь Даниил, отец Ивана, сын Александра Невского, отнял у рязанского князя Коломну. Его сын Юрий, княживший в Москве до Ивана, пленил можайского князя и захватил его удел. Хитростью был присоединен к Москве и Переяславль. Московские князья как бы бросали вызов традиции наследования «по старшинству», который и ранее-то не всегда соблюдался, а тут стал просто попираться.

Потребовалось стечение многих благоприятных обстоятельств, чтобы четвертый сын в семье московского удельного князя Даниила, каковым являлся Иван, стал великим князем владимирским. Московский удел был настолько мал, что не был даже поделен между детьми Даниила, и Иван долгое время оставался помощником старшего брата Юрия в делах хозяйственных, военных и дипломатических. В отличие от других братьев, принимавших сторону Твери, главного соперника Москвы, Иван сохранял верность Юрию во всех междоусобицах. По поручению старшего брата он в 1305 г. возглавил московское войско в войне с Тверью и одержал победу под Переяславлем-Залесским. Иван рано включился в межкняжеские интриги и усвоил, насколько важно налаживать отношения с ордынскими ханами. В 1320 г. он вернулся из Орды с татарским войском и разорил ярославскую и суздальскую земли, в наказание князьям, проводившим недружественную по отношению к Москве политику. Таким образом, еще до становления князем московским, Иван полагал вполне приемлемым допускать разорение русских земель татарами во имя достижения своих целей. Впрочем, как уже было сказано, так поступали многие русские князья. Эта традиция, в свою очередь, перешла в Северо-Восточную Русь из Киевской. Там тоже частенько враждовавшие друг с другом князья прибегали к помощи половецких ханов. Так что, осуждая татар за набеги, мы должны давать себе отчет в том, что виновны были в них чаще всего русские князья.

Иван Калита стал московским князем в 1325 г. после гибели в Орде брата Юрия от руки тверского князя Дмитрия Михайловича. А в 1328 г. он уже стал великим владимиро-суздальским князем.

Несмотря на экспансию московских князей, попрание всяческих нравственных норм в целях расширения своих владений за счет соседей, к моменту вступления на престол Ивана Калиты в московский удел входили лишь города Москва, Коломна, Можайск, Звенигород, Серпухов, Руза и Радонеж. То есть территория Московского княжества была много меньше нынешней Московской области. Но хозяйственная жизнь в нем развивалась более активно, чем в соседних уделах.

Московские князья, особенно Иван Калита, многого добились, сумев установить порядок в своих владениях, искоренить разбой и воровство. Так что налицо было сочетание жесткого силового давления на соседей и создание условий для мирного труда своих подданных. По выражению В.О. Ключевского, «…московские князья, начав свое дело беззастенчивыми хищниками, продолжают его мирными хозяевами, скопидомными, домовитыми устроителями своего удела, заботятся о водворении в нем прочного порядка, заселяют его промышленными и рабочими людьми». Со всех сторон потянулись в Московский удел крестьяне, ремесленники, купцы, которых ждали здесь незанятые земли и поддержка княжеской власти. Людей привлекала в Москву, кроме спокойствия и порядка, слава о князе, творившем правый суд.

Следствием столь дальновидной внутренней политики стало накопление больших средств в руках московского князя. Иван Калита распоряжался ими весьма предусмотрительно. Как послушный данник, добросовестно рассчитывался с золотоордынскими ханами, задабривал их в расчете на достижение дальнейших, более значительных целей. Кроме того, скупал земли в соседних с московским княжествах. Разоренные уплатой непомерной дани, князья продавали их за бесценок, а массы крестьян, так же разоренных всякого рода поборами и татарскими набегами, готовы были «садиться» на землю, отдавая себя в зависимость господину.

Остановимся коротко на системе землевладения, складывавшейся во времена Ивана Калиты под воздействием татарского фактора.

Разоренным набегами крестьянам было трудно самостоятельно восстановить хозяйство на прежнем месте или обзавестись им на новом. Люди вынуждены были обращаться к зажиточным хозяевам, чтобы работать на них, получая за это известное вознаграждение. Или, ведя самостоятельное хозяйство, за пользование чужой землей, скотом и орудиями труда рассчитываться долей доходов. Таким образом, часть крестьян, слабых, разорившихся, попадала в зависимость к своим собратьям по классу, становясь так называемыми «подворниками», «подсуседками». Многие крестьяне, оказавшиеся без своей земли, «садились» на землю князей, бояр, церквей. Получали денежную и материальную помощь для обзаведения, становились «половниками» или «третниками», отдавая половину или треть дохода хозяину.

Таким образом складывалась своего рода арендная система — свободные юридически крестьяне работали на земле князя или боярина, рассчитываясь за нее долей дохода. Крестьянин мог уйти от одного господина к другому, но чтобы как-то соблюдались интересы обеих сторон, постепенно сложился порядок — переход разрешался только осенью, по окончании сельхозработ, в Юрьев день.

Но свобода перемещения крестьян могла ограничиваться княжескими повелениями. Например, известен запрет Ивана Калиты Юрьевскому архимандриту принимать к себе тягловых людей из Московского княжества. Это чистой воды протекционистская мера, направленная против оттока населения из своего удела, ограничивающая вроде бы сложившуюся традицию.

Жизнь крестьян во Владимиро-Суздальском княжестве периода татарского ига и удельной раздробленности была куда более трудной по сравнению с жизнью крестьян Юго-Западной Руси до татарского периода.

Прежде всего — земли северо-востока намного хуже, менее плодородны, а климат менее благоприятен для занятия сельским хозяйством. Кроме того, каждую десятину нужно было отвоевывать у леса.

Над крестьянами постоянно висела угроза разорения от татарских набегов. Когда это случалось, они вынуждены были идти в кабалу к более сильным господам. Необходимость уплаты татарам дани заставляла князей увеличивать всевозможные подати, которыми обкладывались земледельцы.

Ну и, наконец, последнее. Мы видели, что во времена Владимира Мономаха князья и дружинники все больше внимания уделяют хозяйствованию на земле. В описываемый период она стала основным источником доходов для собственного жизнеобеспечения князей и содержания их двора, обеспечения дружины и ведения беспрерывных войн, уплаты дани татарским ханам. Не будучи в состоянии дать достойное жалование боярам и служилым людям, князья рассчитывались с ними землей.

Постепенно сложилась система, когда князья и бояре являлись не только субъектами отправления властных полномочий, но и, одновременно, землевладельцами, организаторами хозяйственной деятельности. Роль князя стала принципиально отличаться от той, что была в Киевской Руси. Если тогда он легко мог переставляться с одного города или удела в другой решением великого князя, то теперь это было сделать сложнее. Ведь, переходя на другое место, он не мог забрать землю с крестьянами и иную недвижимость, дающую ему средства к существованию. Произошло оседание на земле князей. Они становились уже не только должностными лицами, носителями властных прерогатив, но и хозяевами, владельцами своего удела. Отсюда стала складываться традиция передачи наследства от отца к сыну. То же самое касалось бояр, дружинников, служилых людей князя. Они так же оседали вокруг своего князя.

Иван Калита сумел понять веяния нового времени и употребить их себе на пользу. Он покупал на свое имя земли вместе с городами, и будучи московским князем и став великим Владимиро-Суздальским князем. Он, не в пример другим князьям, основательно занимался организацией хозяйственной жизни на своих землях, добивался получения с них больших доходов.

О том, что Иван Калита уделял большое внимание разумному устройству крестьян, говорит факт распространения при нем «Земледельческого закона», разработанного византийским императором еще в VIII веке.

Приобретение земель в других княжествах выполняло не только экономическую, но и политическую функцию. Купленные там земли становились плацдармом для его последователей в дальнейшей московской экспансии. Иван Калита купил Углич, Белозерск, Галич и другие города и многие села. Он даже умудрялся покупать наделы на территории новгородского княжества, хотя это и запрещалось законами республики.

Нужно иметь в виду и такое обстоятельство. Иван Калита, с одной стороны, был удельным князем московским, с другой — великим князем владимирским. Территории, присоединяемые к великому княжеству, попадали под его управление, но не становились его собственностью. Как хозяин, он мог распорядиться только тем, что досталось ему по наследству — уделами своего, Московского, княжества и теми землями (селами и городами), которые купил в других княжествах. Поэтому в завещании он отписал своим детям только города, входившие в Московское княжество, не упомянув Владимира, Костромы, Переяславля и других городов, так как распоряжаться ими мог только новый великий князь, назначенный Ордой.

Можно говорить без особых натяжек, что принципы системы, сложившейся в XIV веке, в какой-то степени сохранились и при Романовых.

Впрочем, мы забежали вперед в своем изложении, так как Ивану Калите еще предстояло стать великим князем, что было чрезвычайно трудно сделать для владельца Московского удела. Особенно в борьбе с такими могучими князьями, как тверские. Сравнивая тех и других, В.О. Ключевский говорил: «На стороне тверских князей были право старшинства и личные доблести, средства юридические и нравственные; на стороне московских были деньги и уменье пользоваться обстоятельствами, средства материальные и практические, а тогда Русь переживала время, когда последние средства были действеннее первых».

В том, что Иван Данилович стал великим князем, решающую роль сыграли деньги, которыми он щедро одаривал хана Узбека, его жен и мурз, сочетая щедрые дары с восточной лестью и коварством по отношению к князьям, которых нужно было убрать со своего пути. Оговоры, убийства, участие вместе с татарами в разорении русских земель — все использовал Иван Калита в своих интересах. Он стал великим князем владимирским в 1328 г., после того, как по указанию золотоордынского хана Узбека во главе 50-тысячного татарского войска и вместе с другими поддерживавшими его князьями разорил Тверское княжество. Были сожжены города Тверь, Кашин, Торжок, а их жители уничтожены или взяты в полон. Эта экспедиция была предпринята, чтобы наказать тверичан за восстание против татарских наместников, которое возглавил тверской князь Александр.

Александр бежал во Псков, а Иван получил великокняжеский стол и стал собирателем дани для ханов во всех северо-западных русских княжествах.

Через несколько лет ухищрениями, интригами, бесчисленными подарками мятежный князь Александр добился от хана Узбека прощения и вернулся князем в Тверь. Такой поворот событий ни в коей мере не устраивал Ивана Калиту. Он представлял угрозу могуществу и единовластию Ивана Даниловича, уже признанного многими удельными князьями своим верховным правителем. Не решаясь идти войной на Тверь, да и опасаясь ханского гнева, Иван в который уже раз поехал к хану Узбеку с богатыми дарами, оговорил Александра и других князей, которые стали склоняться к тверскому князю, представив их врагами Золотой Орды. Александра там казнили вместе с сыном, а Иван Калита утвердил свое главенство над Тверью.

Карамзин писал, имея в виду хана Узбека, что «никто из ханов не умертвил столько российских владетелей, как сей». Добавим со своей стороны, что происходило все это во время великого княжения Ивана Калиты и свершалось при его активном участии и чаще всего по его инициативе.

Мы не намерены ни порицать, ни оправдывать московского князя, поскольку он жил по законам того жестокого времени, а вот о результатах такой вероломной политики скажем словами того же Карамзина: «Узбек не знал, что слабость нашего отечества происходила от разделения сил оного, и что способствуя единовластию князя московского, он готовит свободу России и падение Царства Капчакского».

Трудно, конечно, согласиться с выдающимся историком в том, что Узбек не знал значения разделения сил Руси, но Карамзин безусловно прав, говоря об оказании ханом помощи московскому князю в становлении его единовластия, как предвестия будущей независимости России. Иван Калита не успел сделать все задуманное. В частности, не сумел подчинить себе полностью Великий Новгород, хотя и предпринял для этого немало попыток, в том числе и достаточно успешных. Впрочем, сменится много московских князей, пока это произойдет.

Трудной, беспокойной, опасной была жизнь русского князя того времени, будь он удельным или великим. Отовсюду исходила угроза — и от своих же соседей-князей, потомков Рюрика, и от татар, и от литовцев, а на северо-западе еще и от немцев и шведов. Помимо войн и интриг, подкупов и предательств важным фактором внешней политики было заключение династических браков. Иван выдал своих дочерей замуж за князей — ростовского, ярославского, белозерского, усилив таким образом влияние на этих правителей. Сына Симеона женил на литовской княжне Айгусте, что на многие годы обеспечило относительный мир с сильным и беспокойным соседом.

Жестоким и коварным вошел в русскую историю великий князь Иван Данилович Калита. Но — вот оно единство и борьба противоположностей — с его приходом на великокняжеский стол и после него — на сорок лет мир и покой установились на Русской земле. Столь длительного периода без войн и набегов не было в предшествовавшей ее истории.

Значение этого факта для становления русского государства Ключевский считает определяющим: «В эти спокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к нервам которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле».

По существовавшей тогда традиции, удельный князь, становившийся великим князем владимирским, продолжал жить в своем городе, совершив в столице лишь коронационный обряд. Так же поступил и Иван Данилович, оставшись в Москве. В результате чего значение Москвы среди русских городов стало быстро возрастать.

В Москву еще более усилился приток ремесленников и земледельцев. Сюда ехали бояре и служилые люди из других княжеств, рассчитывавшие получить должности, землю, достаток, связывая судьбу с удачливыми московскими князьями. О большой заинтересованности московских князей в заселении их земель пришлыми людьми говорит факт предоставления лицам, получившим землю, льгот на длительные периоды (до десяти лет), освобождение от каких бы то ни было податей. Ведь вроде бы простое дело — заинтересовать землевладельцев и земледельцев в оседании на московских землях. Но до него нужно было додуматься и долгие годы проводить в жизнь. Московские князья додумались.

Под державную великокняжескую руку прибывали и из далеких краев. Именно тогда пришел из Золотой Орды мурза Чет, названный после крещения Захарием, предок будущего царя Бориса Годунова. Из Киева прибыл боярин Родион Нестерович, приведя с собой 1700 отроков и детей боярских, о чем повествует Карамзин. Бояре Романовы также появились в Москве при Калите.

Ключевский выделяет пять способов расширения княжества, к которым в той или иной мере прибегали московские князья: скупка земель, захват с помощью военной силы, захват дипломатический через ордынских ханов, договоры с удельными князьями, переселение из своих владений за Волгу. Все эти способы, кроме последнего, широко использовал Иван Калита.

Но имело место еще одно обстоятельство, выделявшее этого князя из числа других. Он придавал огромное значение духовному началу в борьбе за укрепление своей власти, могущества, как необходимому условию успешного собирания русских земель вокруг Москвы. Поскольку носителем такового являлась церковь, то Иван Данилович уделял исключительное внимание отношениям с нею.

Лучше других он понимал, что опираясь на авторитет церкви, а таковой был в народе, можно добиться очень многого. Трудно сказать, насколько его набожность была искренней (многие поступки, в том числе те, о которых говорилось выше, дают основание усомниться в этом), но внимание к священнослужителям, их нуждам он проявлял особое.

Еще будучи удельным князем, он сумел перевести метрополию Русской православной церкви в Москву. Это был дальновидный шаг, позволявший московскому князю влиять на духовную жизнь других русских княжеств.

Первым митрополитом Русской православной церкви, покинувшим Киев еще в 1299 г., был Максим, обосновавшийся во Владимире. Иван Калита настолько сблизился с его преемником Петром, что тот захотел перенести свое местопребывание в Москву при условии, что князь выстроит храм, достойный его звания и положения главы русской церкви.

Историк Соловьев приписывает митрополиту Петру такие слова: «Если меня, сын, послушаешься, храм Пречистой богородицы построишь, и меня успокоишь в своем городе, то и сам прославишься больше других князей, и сыновья и внуки твои и город этот славен будет, святители станут в нем жить, и подчинит он себе все остальные города». Пророческими оказались эти слова.

Иван Данилович построил для митрополита Петра первую в городе каменную церковь Успенья Богоматери. Потом появилось и множество других храмов. Не будет преувеличением сказать, что слава о Москве, как городе «сорока сороков церквей», восходит еще к тем временам. Петр был похоронен в Москве, и его гроб стал священной реликвией для русских людей.

На смену умершему Петру из Византии прибыл митрополит Феогност, который основал в Москве кафедру. Этот шаг следует считать одним из наиболее значительных в реформаторской деятельности Ивана Калиты и его труде по собиранию Русской земли, что в значительной степени способствовало ее возвышению. Великий князь стал часто прибегать к помощи церкви в решении сложных государственных дел. В частности, когда должен был доставить ордынскому хану Узбеку мятежного князя Александра, организовавшего избиение татар в Твери. Александр нашел убежище в Пскове, жители которого готовы были насмерть стоять за него и не выдавать. Во избежание кровопролития, подступивший к Пскову с войском Иван Калита попросил митрополита воздействовать на псковитян. Феогност пригрозил им проклятием, и они отказали в защите мятежному князю.

Придавая большое значение религиозным символам и с целью сломить сопротивление тверских князей и бояр, подчинить их окончательно своей воле, Иван повелел снять самый большой колокол с тверской церкви Святого Спаса и привезти его в Москву. С.М. Соловьев называет этот акт «насилием очень чувствительным по тогдашним понятиям о колоколе вообще, и особенно о колоколе главной церкви в городе».

Современники-летописцы отмечали исключительную набожность князя, выражавшуюся не только в строительстве храмов, внимании к священнослужителям и усердии в молениях, но и в щедрости при раздаче милостыни. Он всегда носил с собой мешок с деньгами (калиту) для раздачи их бедным, за что и получил прозвище — «Калита». Хотя есть другое мнение на этот счет. Калитой, то есть мешком с деньгами, его называли из-за несметных богатств.

Умер Иван Калита в 1340 г., пробыв 12 лет великим князем Владимирским. После него престол перешел к его сыну Симеону, названному впоследствии Гордым. И хотя переход власти от отца к сыну утверждался ордынским ханом, и, как обычно, не обошлось без соперничества с тверскими князьями, это событие ознаменовало наступление нового периода в российской истории. Власть на Руси стала передаваться по наследству, что имело громадное значение для продолжения собирания русских земель, прекращения удельной раздробленности, становления Руси как централизованного государства.

Удельные князья подчинялись сыну Калиты Симеону. Даже Господин Великий Новгород в 1348 г., когда шли на него войной шведы, обращался к великому князю Симеону: «Приходи, князь, к нам оборонять свою отчину, идет на нас король шведский, нарушивший крестное целование».

Братья Симеона, Иван и Андрей, признавали его над собой господином, князем великим всея Руси, что подчеркивалось в заключенном между братьями договоре. После внезапной смерти Симеона великим князем стал его брат Иван. Никакие козни и интриги в Орде других князей и Великого Новгорода, тяготившегося сильной властью московских князей, не помешали этому. Дальнейшее утверждение передачи власти по наследству произошло, когда после смерти Ивана великим князем стал его одиннадцатилетний сын Дмитрий, названный впоследствии Донским. Тут уже постарались московские бояре, оспаривая ярлык на великое княжение в пользу Димитрия, хотя перед этим он был отдан одному из суздальских князей. И добились своего. Любопытна запись летописца о том, что один из претендентов на великокняжеский трон отказался от борьбы за него, заявив при этом: «Доискиваться ярлыка — потратить только деньги, а потом, когда вырастет законный наследник Дмитрий московский, то надобно будет воевать с ним, притом должно нарушить клятву, данную отцу его».

Наступала новая эпоха в истории русского государства. Московские князья становились законными наследниками великокняжеской власти. А начало этому было положено Иваном Калитой. Конечно, еще долгое время не прекращались споры за престолонаследие и попытки раздробить княжество на уделы.

Русь вступала на путь утверждения правящей династии, что обещало ускорение собирания ее земель в единое государство.

Мы закончим рассказ об этом удивительном русском государственном деятеле, сделавшем так много для становления нашего отечества, великой России, словами французского писателя и ученого Жозефа Ренана: «Много великих целей не могло быть достигнуто иначе как путем лжи и насилия. Если бы завтра воплощенный идеал явился к людям для того, чтобы править ими, — ему пришлось бы стать лицом к лицу с глупостью, которую надо обманывать, и со злостью, которую надо укрощать. Единственно безупречным является созерцатель, который стремится только открыть истину, не заботясь ни об ее торжестве, ни об ее применении».

Есть и другой взгляд на соотношение между целью и средствами для ее достижения. В частности, утверждение, что если средства безнравственны, то таковой является и цель. Но, как мы видели, реальная жизнь не укладывается в прокрустово ложе формул, сказанных даже очень мудрыми людьми, или являющихся продуктом народного творчества.

Иван III
(1440–1505)

Несмотря на начавшееся возвышение Москвы еще при Иване Калите, продолжившееся при Дмитрии Донском и других князьях, идея единого самодержавного государства при них еще не вызрела. Великий князь являлся старшим братом удельным князьям, а не их государем, и власть его над ними была лишь условной. Взаимоотношения между великим (старшим) князем и удельными не регламентировалась какими-либо правовыми нормами. Да по существу и традиций не было. От великого князя зависело, кому перейдет престол (с учетом, конечно, татарского фактора) и в какой мере княжество будет разделено между наследниками. Но уже при Иване Калите начали складываться определенные правила престолонаследия (от отца к сыну или от старшего брата к младшему). Великий князь еще волен был решать, кому отдать трон, но рамки его вольности сужались. Великое княжество начинало рассматриваться не как объединение самостоятельных удельных князей под властью «старшего брата», а как некое единое государственное образование во главе с правящей династией. Существенное значение имело постепенное сосредоточение собственности в руках главного из наследников. Динамика этого процесса наглядно просматривается на следующих примерах.

У Дмитрия Донского было пять сыновей. Но он разделил все ему принадлежавшее имущество не поровну, а дал старшему сыну его треть. Василий Темный оставил наследнику уже половину, а Иван III — три четверти. Историк Платонов дает такое толкование этим процессам: «Так как доля старшего постоянно количественно увеличивалась, сравнительно с младшими, это давало ему возможность все большего и большего влияния на младших князей. Благодаря таким особенностям из преобладания чисто семейного, материального, гражданского, мало-помалу развивалось преобладание государственное, политическое, иначе говоря, создалось единодержавие в княжестве».

Одновременно и удельные князья, считавшие себя самостоятельными хозяевами, владетелями, руководствовавшиеся только своими семейными интересами, все больше осознавали себя ответственными за дела общерусские. Платонов говорит, что «эти особенности исчезают со вступлением во власть (1462 г.) Ивана III Васильевича. С этого времени начинается иной порядок, и строится он именно под влиянием национальных идей».

При Иване III политика Московского княжества по подчинению и присоединению соседних русских земель становится еще более активной, целеустремленной. При этом меняется характер собирания земель. Иван Калита приобретал волости и города за деньги, хитростью или завоеванием — в любом случае это являлось результатом неких взаимодействий его с князьями, которым эти земли принадлежали. С середины XV в. прослеживается тенденция все большего участия общественности в деле объединения русских земель. Бояре, другие влиятельные сановники начинают оказывать давление на своих князей в пользу присоединения к Москве. Вступают в сношения с московскими государями и их доверенными лицами, помогают им в присоединении (завоевании) своих княжеств.

Характерен в этом плане пример с окончательным присоединением Твери. Когда Иван III собрался в поход на Тверь, то многие тверские бояре попросились на службу к великому московскому князю. Другие перешли к нему непосредственно во время осады города (1485 г.). В 1463 г. ярославские князья выразили желание стать подданными московского князя. Так было и в других случаях. Все это говорило о тяготении общественности русских княжеств к Москве.

Даже господин Великий Новгород, качнувшийся было в сторону Литвы, но не получив оттуда поддержки, смирил свою гордыню, отказался от вечевого права, подчинился Москве. Правда, уступив силе.

Интересные процессы происходили и в удельных княжествах, населенных русскими людьми, но входивших в состав Великого княжества Литовского. Прессинг католического руководства объединенного польско-литовского государства возмущал религиозные чувства как населения, так и православных князей. В Московском государстве, становящемся все более мощным в экономическом и военном отношении, православные жители Литвы и Польши стали видеть своего защитника. Началось добровольное присоединение к Московскому пограничных литовских княжеств — Северских, Черниговских и других земель, располагавшихся по рекам Днепр, Десна, Сож и др. Знаменательно, что стремительное расширение Московского государства, начавшееся при Иване III, стало следствием сформировавшейся в обществе единой национально-религиозной идеи. За годы его правления территория Московского княжества увеличилась более чем в четыре раза (с 550 тысяч квадратных километров в 1464 г. до 2225 тысяч в 1505 г.). Это не было лоскутным одеялом, скроенным из разноплеменных народов, а представляло собой государственное образование, состоявшее из людей единой великорусской нации. «Прежние народные сочувствия, тянувшие Великую Русь к Москве, — отмечал В.О. Ключевский, — теперь превратились в политические связи. Вот тот основной факт, от которого пошли остальные явления, наполняющие нашу историю XV и XVI вв. Можно так выразить этот факт: завершение территориального собирания северо-восточной Руси Москвой превратило Московское княжество в национальное великорусское государство и таким образом сообщило великому князю московскому значение национального великорусского государя».

Пределы Московского государства раздвинулись. Между ним и иностранными державами уже не было русских княжеств, являвшихся своеобразным буфером. Поэтому внешняя политика Ивана III существенно усложнилась. А успешное присоединение литовских земель, населенных православными, способствовало формированию идеи об объединении под скипетром Москвы всех русских земель, в том числе западных, входивших когда-то в Киевскую Русь. На сетования великого литовского князя о переходе ряда княжеств от Литвы к Москве Иван III говорил: «А мне разве не жаль своей вотчины, Русской земли, которая за Литвой, — Киева, Смоленска и других городов?»

До середины XV в. можно было говорить о двух центрах консолидации, собирания русских земель. На северо-востоке — вокруг Москвы, на юго-западе — вокруг Литвы. Ведь великое княжество Литовское было государством литовцев и русских, причем последних в нем было больше. Именно при Иване III вопрос был окончательно решен в пользу Москвы.

Часть населенных русскими земель Иван присоединил сам, а что касается остававшихся под Литвой и Польшей, московский государь объявлял Европе о своих притязаниях на них. Эти притязания Россия будет пытаться реализовать на протяжении ряда столетий, обрекая себя на изнурительную борьбу.

Новое положение Московского государства было закреплено и в соответствующих символах. Великий князь именовался теперь «Московским и Всея Руси», что весьма раздражало Литву и Польшу, в составе которых находились большие территории, заселенные русскими людьми. В отдельных грамотах Иван уже называет себя царем, самодержцем. При Иване III в качестве герба был утвержден двуглавый орел.

Историческая традиция соотносит двуглавого орла с женитьбой Ивана на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог, унаследовавшей этот символ. Иван III, таким образом, стал считать себя преемником византийских императоров «и по политическому могуществу, и по православному христианству, наконец, и по брачному родству…»

При Иване III складывается идея об особой исторической миссии Москвы, о Третьем Риме. Когда при сватаньи его дочери за своего племянника германский император предложил Ивану королевский титул, тот отказался от этой сомнительной чести. Он передал императору: «А что ты нам говорил о королевстве, то мы божией милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, а поставление имеем от бога, как наши прародители, так и мы. Молим бога, чтобы нам и детям нашим дал до века так быть, как мы теперь государи на своей земле, а наставления как прежде ни от кого не хотели, так и теперь не хотим».

В этих словах звучит притязание на божественное происхождение великокняжеской (царской) власти и ощущение у Ивана превосходства своего статуса по сравнению с титулом европейского короля.

И хотя только при сыне Ивана III некоторые княжества окончательно вошли в состав Русского централизованного государства (Псков, Рязань), его становление завершилось при нем.

В ограниченном виде некоторые права удельных князей еще сохранялись и при преемниках Ивана III, хотя и все уменьшаясь. Реформирование регламента взаимоотношений великого князя с удельными происходило непрерывно. Например, до Ивана все наследники умершего великого князя получали во владение часть Москвы и имели от этого соответствующую долю дохода. Иван определил, чтобы все доходы в Москве от торговли и иные поступали только великому князю, а он обязан был выделять своим братьям по 100 рублей. Удельные князья лишились права вершить суд в Москве и Подмосковье — оно становилось прерогативой только великого князя. Чеканка монеты также стала монополией Москвы. При возникновении сомнительных ситуаций по наследованию в уделах, они изымались, забирались в государственную казну. Разумеется, утверждалось полное послушание удельных князей великому князю. В случае неповиновения следовало жестокое наказание. Так, был заключен в тюрьму удельный князь Андрей Углицкий, который не выделил по указанию Ивана III войско его союзнику, крымскому хану Менгли-Гирею. Недовольство удельных князей такой централизацией власти имело место быть, равно как и крамола с их стороны и бегство в Литву.

Хотя все действия Ивана в этом направлении лишь с натяжкой можно назвать реформами. По существу все писалось с чистого листа, выстраивались принципы внутренней организации и управления складывающегося централизованного государства.

Для столь могучего государства, каким стала Московская Русь, уже не являлось проблемой окончательно освободиться от какой бы то ни было зависимости от Золотой Орды. Впрочем, после Куликовской битвы она и так ослабевала, пока вообще не стала символической. Предпринявший два неудачных похода на Русь (1472 и 1480 гг.) золотоордынский хан Ахмат был убит ногайцами, и после этого всякая зависимость от Золотой Орды закончилась.

Иван стремился защищать интересы Московского государства по возможности дипломатическими средствами, и, лишь когда они оказывались исчерпанными, решался на военные действия.

Казанское ханство при нем фактически признало вассальную зависимость от Москвы. Претенденты на ханский трон ехали в русскую столицу искать протекции и находили ее. Как некогда русские князья добивались великого княжения с помощью татар. Все поменялось.

Ивану удавалось поддерживать относительный мир с воинственными крымскими ханами. Эта политика оказалась очень дальновидной, помогла Москве в войне с золотоордынскими ханами. Через крымчаков были установлены хорошие отношения с могущественной Турцией. Велся активный диалог с римским папой, германской империей, Персией. Поддерживались дипломатические контакты с Венгрией, Молдавией, Швецией. Особенно оживленными были отношения с Литвой и Польшей — то военные, то мирные. Иван вынудил Ливонский орден платить дань Московскому государству за город Юрьев. Члены великокняжеской семьи заключали династические браки с представителями европейских монархий.

Усиление Московского государства шло параллельно с ослаблением польско-литовского. Помимо причины, о которой уже говорилось (стремление княжеств, заселенных православными людьми, присоединиться к Москве), налицо были разные подходы к распоряжению приобретенными землями. Вот как об этом пишет С.М. Соловьев: «Иоанн приобретал Новгород, Тверь, Вятку, Пермь, часть Рязани, подчинял себе Казань; Казимир также приобретал орденские земли для Польши и целые королевства для сыновей своих — Богемию, Венгрию; но Иоанн отдал все свои приобретения одному сыну, который через это получил средства к новым приобретениям, тогда как занятия престолов Польши, Литвы, Богемии и Венгрии внуками Ягайла покрыло только мгновенным величием династию князей литовских, не принеся никакой пользы родной стране их, историческое движение которой прекратилось со времени соединения ее с Польшею».

Можно говорить о чрезмерной централизации, абсолютизации власти московского великого князя, даже о его деспотизме, но факт остается фактом — по мере утверждения самодержавия Русское государство расширялось и крепло, а Польско-Литовское слабело и уменьшалось, в том числе и благодаря наличию такого демократического института, как сейм, без которого король не мог принять никакого серьезного решения.

Расширение Великого Московского княжества до границ многих государств, активная внешняя политика Ивана III, женитьба его на византийской принцессе и приезд вместе с ней большого числа греков и римлян способствовали приобщению Москвы к европейской культуре, искусству, просвещению. Московское государство выходило из изоляции.

Оказалось, что великокняжеский двор совершенно не соответствовал ни могуществу государства, ни той роли, которую оно начало играть на европейской сцене. Да и вообще, долгое время будучи центром удельного княжества, мало связанного с внешним миром, Москва не соответствовала уровню европейских столиц, равно как великокняжеский двор королевским дворам. И то и другое стало подтягиваться до требуемого уровня.

Главная церковь в Кремле — Успенский собор — стал разрушаться. Иван выписал из Венеции знаменитого архитектора Аристотеля Фьораванти. За четыре года он на месте старого построил новый Успенский собор (1479 г.), по выражению Карамзина, «знаменитый памятник греко-итальянской архитектуры XV века, чудесный для современников, достойный хвалы и самых новейших знатоков искусства, своим твердым основанием, расположением, соразмерностию, величием».

При Иване же были построены Благовещенский и Архангельский соборы, знаменитая Грановитая палата (зодчие Марк Фрязин и Петр Антоний, 1491 г.), которая по сей день поражает своим великолепием наших соотечественников и зарубежных гостей. Иван возвел новые кремлевские стены и башни, взамен построенных еще при Дмитрии Донском и разрушившихся. Пожар 1493 г. способствовал развитию каменного строительства в Москве. Глядя на подвижничество великого князя в возведении великолепных храмов и добротных зданий, то же стали делать и знатные люди Москвы. Столица русского государства при Иване III стала обретать тот самый вид, которым она будет потом поражать воображение иностранцев.

Но не только архитекторов привлекал к себе московский великий князь из-за границы. К нему ехали инженеры, оружейники, ювелиры и другие мастера. Именно при нем была отлита знаменитая Царь-пушка, являющаяся достопримечательностью современного Кремля. Итальянские мастера организовали на свой лад чеканку монет. Много чего заимствовал Иван III. Но вот что отмечает в нем Карамзин: «Иоанн, чувствуя превосходство других европейцев в гражданских искусствах, ревностно желал заимствовать от них все полезное, кроме обычаев, усердно держась русских; оставлял вере и духовенству образовывать ум и нравственность людей; не думая в философическом смысле просвещать народа, но хотя доставить ему плоды наук, нужнейшие для величия России».

Говорить о реформировании Иваном структур государственного управления нет никаких оснований, поскольку таковые при его преемниках просто не сложились. Ему же суждено было их создавать. Удельные князья, как, впрочем, и великие, с помощью приближенных бояр — окольничих, ключников, стольников, воевод и т.д. держали в своих руках все нити государственного, хозяйственного, военного управления, не испытывая потребностей в специальных правительственных учреждениях. При необходимости решить какое-нибудь важное дело, касавшееся всего княжества (война, выбор наследника, завещание князя), собирались ближайшие бояре, и князь держал с ними совет. Это собрание бояр, княжеская дума не являлась постоянным органом управления, а представляла собой, по выражению В.О. Ключевского, «княжеский обычай совещаться с боярами о всяком незаурядном деле».

При Иване III Московское государство значительно расширило свои границы, и население его возросло многократно, в связи с чем возникло множество проблем внутреннего и внешнеполитического характера, стала ощущаться потребность в общегосударственных органах управления.

Таковыми и стали «приказы» или «избы» (Поместная изба, Посольская изба и др.). Впервые приказы упоминаются в Судебнике 1497 г. Этот документ предписывал главе приказа судить в рамках компетенции своего ведомства. Отсюда они и стали называться судьями. Постепенно приказы пополнялись дьяками и подьячими, превращались в канцелярии. Так началось формирование российской бюрократической системы. Военными делами занимался Разрядный приказ, вопросами землевладения служилых людей — Поместный, внешними связями — Посольская изба, княжеским двором заведовал приказ Большого дворца. Существовали и другие приказы — Разбойный, Холопий, Житный и пр. Наряду с ними, если можно так выразиться, отраслевыми приказами, появляются территориальные. Территория Московского государства делилась на трети (при Иване IV произошло разделение на четверти), то есть на три части — Владимирскую, Новгородскую, Рязанскую. Здесь можно усмотреть прообраз будущего губернского деления.

С.М. Соловьев оспаривал утверждение о том, что приказы появились именно при Иване III: «Думают, что относительно управления при Иоанне III последовал переход от прежнего управления посредством только известных лиц к управлению посредством известных присутственных мест, или приказов… Но ни в одном памятнике, дошедшем до нас от княжения Иоанна III, не упоминается о приказах; и если некоторые приказы должны были явиться непременно при Иоанне III, то не понимаем, почему некоторые из них не могли явиться ранее…» С историком можно согласиться в том, что первые приказы могли появиться и до Ивана III, но с ним можно поспорить по поводу отсутствия документов, удостоверяющих приоритет этого великого князя на сей счет. Пример тому — статьи Судебника, регламентирующие деятельность приказов. Но введение приказов не явилось неким единовременным актом. Возможно, некоторые ведомства по управлению Московским государством появились и до Ивана III, но бесспорно, что именно при нем они сложились в цельную систему, охватывающую все важнейшие стороны жизни страны. Эта система получила дальнейшее развитие при его преемниках.

Коротко о местном управлении. Им, помимо удельных князей, занимались наместники и волостели. Удельные княжества делились на уезды. Уезды состояли из городов и сельских территориальных единиц, называемых волостями или станами (пригородные сельские территории). Ключевский приводит в пример Коломенский уезд начала XVI в., состоявший из 11 станов и 9 волостей. Наместник правил уездом и станами, волостями — волостели. Наместникам и волостелям помогали тиуны, правившие суд; доводчики, доставлявшие ответчиков на суд; праветчики, обеспечивавшие выполнение решений суда, своего рода судебные приставы. Такая система была довольно консервативной, долгое время не изменявшейся.

Право вершить суд над людьми обеспечивало князьям немалый доход.

Как правило, от имени князя суд вершили его бояре, наместники, разного рода тиуны, вотчинники и т.д., а по делам церковным — митрополиты и епископы. Чаще всего судили по обычаям, а в необычных ситуациях обращались к князю.

Судебные решения по случавшимся прецедентам становились основаниями для последующих судов. Наиболее известными документами, содержавшими некоторые юридические нормы, являются Русская Правда, о которой мы уже говорили, Псковская Судебная грамота, Новгородская судебная грамота, Уставы Владимира Святого и Ярослава Мудрого о церковных судах, «Устав великого князя Всеволода о церковных судах и о мерилах торговых» и др.

Как видим, многие из этих документов вошли в жизнь русского общества за несколько столетий до Ивановой эпохи. Часть их устарела, не соответствовала современным реалиям и потребностям динамично развивающегося русского государства.

Когда многие уделы собрались в единое государство, оказалось, что по всей стране судят по-разному. Судьи, вместе со стоящими над ними князьями, повсеместно превратили суды в источник неправедных доходов. Взятки, поборы процветали в невероятных масштабах. Летописец отмечал: «У наместников и у их тиунов и у дьяков великого князя правда их, крестное целование, взлетела на небо, а кривда в них нача ходити, и нача быти многая зла в них». С тех времен пошла легенда о «Шемякином суде», как суде неправедном. «Суд стал страшен, разорителен, потому что в основу его легло не восстановление попранной злой волей правды, а выгоды судьи».

Иван III понимал, что Московскому государству, заявившему себя преемницей Византии и Третьим Римом, начавшему играть столь видную роль в европейской жизни, не обойтись без единой унифицированной судебной системы.

По его повелению дьяк Гусев разработал свод правил «о суде, како судити боярам и окольничим». Этот свод статей, принятый в 1497 г., позже получил название «Судебник». Он был разработан на основе уже имевшихся документов, в том числе вышеназванных, с учетом интересов сложившегося самодержавного государства.

В Судебнике сделана попытка систематизировать суды. Они делились на центральный (великого князя, бояр, окольничих) и суд наместников. Всего насчитывается 68 статей, хотя они и не очень четко разграничены. В них содержатся основные нормы процессуального, гражданского, уголовного и т.д. права.

Чтобы судьи (бояре, наместники, волостели) вершили суд праведный, не обирали судящихся, устанавливалось обязательное участие в судах старосты города и избранных населением уезда и города лучших людей. Надо полагать, «лучшие люди» — прообраз наших заседателей.

Убийцы господ карались смертью. За первое воровство полагался денежный штраф в пользу истца, за второе — смерть. Предусматривались пытки, чтобы добыть признание. Должники, не хотевшие платить долга или не имевшие возможностей, ставились на «правеж» — их били палками по оголенным ногам. Не избегали правежа и знатные особы. Если, тем не менее, долг не выплачивался, то бедный должник отдавался кредитору «головой до выслуги» с обязанностью отработать долг. Устанавливалась норма — мужчина погашает за год принудительной работы 5 рублей, женщина — 2,5 рубля. На это время должник становился рабом кредитора. У богатых продавалось имущество для выплаты долга.

Сохранялся обычай доказывать правоту в «поле», путем единоборства, поединка. При этом как истец, так и ответчик могли выставить вместо себя наемного бойца. Спрос на таких бойцов рождал и предложение. Были специальные люди, которые нанимались участвовать в поединках за вознаграждение.

В Судебнике были статьи о наследстве, о регулировании отношений между крестьянами и землевладельцами, займе, купле-продаже и т.д. Более 50 лет Судебник служил Русскому государству в неизменном виде. Чтобы приговоры судов исполнялись и вообще для поддержания порядка, Иван учредил городскую исправу (полицию), на московских улицах устанавливались решетки (рогатки), запиравшиеся на ночное время.

Судебник сыграл большую роль не только в укреплений правопорядка в Московском государстве, но и в укреплении самого государства.

Мы видели, что уже во времена Ивана Калиты князья удельные и великий князь наделяли служилых людей землей в качестве платы за службу. При Иване III эта практика сложилась в систему, получившую название поместной. Некоторые историки считают, что эта система была заимствована у Византии. Дескать, ее принесла с собой Софья Палеолог, византийская царевна, ставшая женой Ивана III. Но есть основания не соглашаться с этим. Во-первых, русские князья, пусть в ограниченном масштабе, но пользовались ею задолго до Ивана. Правда, она называлась тогда по-другому. Во-вторых, как указывает В.О. Ключевский, и само понятие «поместья» фигурирует в русском языке по крайней мере с середины XV в. Так что говорить об имперском происхождении поместного землевладения нет оснований. Развитие поместной системы именно при Иване III можно объяснить целым рядом обстоятельств. Назовем по крайней мере два из них, наиболее важных.

Во-первых, необходимостью иметь мощную, многочисленную армию для ведения непрекращающихся войн с сильными, воинственными соседями, в том числе зачастую с несколькими сразу. Например, в 1480 г. во время стояния на реке Угре против хана Ахмата великий московский князь выставил 180 тысяч воинов. Вряд ли какая другая европейская держава могла позволить себе такое в то время.

В принципе войско, в том числе большое, можно было собрать, повелев выступить удельным князьям со своими служилыми людьми («послуживцами»). Но в этом случае великий князь лишь опосредованно командовал своей армией. Как отмечает Князьков, «…княжное боярство вело тогда глухую упорную борьбу за свое самостоятельное, а не подчиненное правительственное положение и значение. Московскому государю очень не с руки в этой борьбе была та вооруженная сила, которою в лице послужильцев обладали бояре-княжата».

К данной ситуации может быть применима широко распространенная в Европе поговорка о том, что «вассал моего вассала не мой вассал». Ивана III, ставшего самодержцем большого государства, такая ситуация не устраивала — и это во-вторых. Потому-то он и был заинтересован в поместной системе. Поместные войска составляли основу армии.

Каждый владелец участка земли (поместья) обязан был по первому зову князя явиться в случае войны «конно, людно и оружно». Эта обязанность считалась бессрочной. Поскольку свободных, вольных людей было мало, Иван в больших количествах переводил к себе, напрямую под свою руку «послуживцев» от удельных князей и бояр, наделял их поместьями. Причем землю получали слуги, как вольные, так и невольные. Откуда бралась земля?

Если предшественники Ивана раздавали в качестве вознаграждения за службу только княжеские земли, то он стал раздавать государственные (черные) земли. При этом земля не переходила в собственность служилого человека, оставалась государственной. Но позже, уже при потомках Ивана III, она стала передаваться по наследству и являлась частной собственностью помещика. В общем, российская помещичья система, определившая лицо и в известном смысле судьбу государства, начала складываться при Иване III.

Процесс раздачи земли шел весьма интенсивно. Ключевский приводит пример из переписной книги Вотьской пятины Новгородской земли. В 1500 г. в двух уездах этой пятины разместилось 106 московских помещиков, на землях которых располагалось 3 тысячи крестьянских дворов. Московским помещикам уже принадлежала половина пахотной земли, хотя после присоединения Новгорода к Москве прошло лишь 20 лет. Чтобы исключить крамолу со стороны граждан некогда вольного Новгорода, Иван III переселил 7000 новгородцев на московские земли, сделав их также помещиками.

Коль скоро речь идет о коренных изменениях в государстве во имя обеспечения военной мощи, приведем несколько цифр, свидетельствующих о том, насколько обременительными были войны для народа.

Из Псковской летописи мы узнаем, что на войну с Ливонией в 1480 г. выставлялось с четырех сох по одному коню и человеку; в 1495 г. для ведения войны со шведами — по одному конному с десяти сох. Все зависело от масштабов войны. (Соха — податная единица, состоявшая из определенного числа дворов на земле в 750–1800 саженей.)

Какими-то новациями в военном искусстве и тактике ведения боя время Ивана III не отмечено. Независимо от численности войска, оно делилось, как и столетия до него, на: большой полк, полки левой и правой руки, передовой и сторожевой полки, засадный полк. Хотя, разумеется, в те годы армия уже располагала огнестрельным оружием.

К моменту вступления на трон Ивана III (1462 г.) жизнь крестьян с конца правления Ивана Калиты (1340 г.) почти не изменилась: формы землевладения и землепользования, отношения смерда и хозяина земли оставались прежними. И Иван III каких-то специальных реформ для крестьянства не предпринимал. Но стремительное развитие при нем поместной системы само по себе привело к коренному изменению сельского общества. Мало того, что жизнь свободных крестьян, оказавшихся на земле помещика, стала иной. Многие крестьяне, жившие на черносошных (государственных) землях, устремились в поместья, полученные служилыми людьми. Их привлекала возможность получить от землевладельца или готовый двор, или средства на его обустройство, подмогу или ссуду деньгами, семенами, скотом. Кроме того, если осваивался участок на новом месте, крестьянину предоставлялась льгота — освобождение от уплаты податей на несколько лет. Соблазняясь такими возможностями, освобождавшими от лишних забот, и перекладывая их на господина — землевладельца, крестьянин не прогнозировал, чем все это может закончиться, полагаясь на авось. Но процесс неумолимо шел к тому, что лишь немногим удавалось освободиться от зависимости, начать жить самостоятельно.

«Превращение самостоятельных земледельцев — землевладельцев в возделывателей чужой земли, в свою очередь, послужило фундаментом, на котором стала воздвигаться постройка крепостного права. Извлекая доход с имений и выполняя с них государственные повинности, главным образом при помощи крестьянских рабочих рук, землевладельцы рано или поздно должны были проявить стремление к закреплению этих рук у себя в селах и деревнях».

Это стремление проявлялось не только со стороны землевладельцев, но и центральной великокняжеской власти.

В Судебнике Ивана III статьи, регулирующие отношения между землевладельцем и крестьянином, носят вроде бы «надклассовый» характер, но чувствуется, что они направлены на ограничение степени свободы земледельцев. В Судебнике была статья «О крестьянском отходе», предусматривавшая переход крестьян от одного господина к другому за неделю до осеннего Юрьева дня и через неделю после него. Впрочем, эта норма лишь закрепляла уже сложившийся обычай. Любопытны записи о том, сколько крестьянин, пожелавший уйти от хозяина, должен был заплатить за пользование его землей и имуществом: «За пожилые дворы платят: в полях за двор рубль, в лесах полтина. Если крестьянин поживет за кем год и пойдет прочь, то платит четверть двора; за два года платит полдвора, за три года — три четверти; за четыре — весь двор». Судебником определялось также, что землевладелец, на землях ему принадлежащих, вершит суд над людьми, поселившимися на них. Уточнены положения о холопах, введены дополнения к имеющимся о том, кто может быть (стать) холопом: «По полной грамоте холоп, по тиунству (суду. — В.К.)… холоп… с женою и детьми, которые у одного господина; которые же дети живут за другим господином или живут сами по себе, те не холопи; …по рабе холоп, по холопе раба, по приданной записи холоп, по духовной холоп. Если холопа полонит рать татарская и он выбежит из плена, то свободен и старому господину не холоп».

Таким образом, при Иване III все большее количество крестьян попадало в зависимость от землевладельцев, и степень этой зависимости увеличивалась. При нем крестьяне приблизились к тому, что станет называться крепостным правом.

Личность Ивана III, как и любого руководителя государства, чья деятельность пришлась на переломный период истории, оценивается неоднозначно, несмотря на неоспоримость его заслуг. Не имея возможности представить весь спектр суждений историков об Иване III, помимо уже сказанного, приведем фрагмент статьи о нем из словаря Брокгауза и Ефрона: «Мнения наших историков о личности Иоанна сильно расходятся: Карамзин называл его великим и даже противопоставлял Петру I, как пример осторожного реформатора; Соловьев видел в нем главным образом „счастливого потомка целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков“; Бестужев-Рюмин, соединяя оба эти взгляда, более склонялся на сторону Карамзина; Костомаров обращал внимание на полное отсутствие нравственного величия в фигуре Иоанна».

Из сказанного остановимся прежде всего на словосочетании «осторожный реформатор». Есть основания согласиться с ним применительно к нашему персонажу. Тем более что осторожность объясняет приписываемую Ивану нерешительность.

Поводом для обвинения великого князя в нерешительности послужило его поведение во время войны с золотоордынским ханом Ахматом (1480 г.), при противостоянии русской и татарской армий на реке Угре. Многие историки считают, что Иван проявил себя там не с лучшей стороны. Он покинул войско и вернулся в Москву, население которой находилось в панике, ожидая татарского нашествия. Народ был возмущен поступком великого князя. Обращаясь к нему, люди, по словам летописца, говорили: «Когда ты, государь, княжишь над нами в мирное время, тогда нас много понапрасну обременяешь поборами, а теперь сам, рассердив хана, не заплатив ему выхода, нас же выдаешь татарам».

Но Н.М. Карамзин видит в уклонении Ивана от решительного сражения с татарами не трусость, а гибкость, мудрость, ответственность государя. Он сравнивает Ивана с удачливым победителем татар на Куликовом поле, и это сравнение не в пользу последнего. «Дмитрий победил Мамая, чтобы видеть пепел Москвы и платить дань Тахтамышу… Иоанн имел славолюбие не воина, но государя; а слава последнего состоит в целости государства, не в личном мужестве: целость, сохраненная осмотрительною уклончивостью, славнее гордой отважности, которая подвергает народ бедствию. Сии мысли казались благоразумием Великому князю и некоторым из бояр, так что он желал, если можно, удалить решительную битву».

Современный автор И. Солоневич еще более решительно встает на защиту Ивана III в связи со стоянием на реке Угре. Дело в том, что хан Ахмат не нападал сразу с востока на Русь, рассчитывая на помощь своего союзника, польского короля, с которым намеревался соединиться, а пошел на Москву с юго-запада. Ивану помог его союзник, крымский хан, вторгшийся в Польшу, которой стало не до помощи Ахмату. «Таким образом, Москва была спасена без пролития русской крови. Иван оказался более прав, чем москвичи. На такую возможность намекает и Маркс: „Так Иван погубил одних татар при помощи других“».

Приведем еще одно свидетельство в пользу Ивана III, высказанное его родственником, Стефаном Молдавским: «Сват мой есть странный человек: сидит дома, веселится, спит покойно и торжествует над врагами. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей».

Иван III имел сильный, жесткий характер, за что еще до Ивана IV был прозван Грозным. Так, преклонявшийся перед Иваном III Н.М. Карамзин говорит о нем: «…не будучи тираном, подобно своему внуку Иоанну Васильевичу Второму (Ивану Грозному. — В.К.), он без сомнения имел природную жестокость во нраве, умеряемую в нем силою разума. Редко основатели монархий славятся нежною чувствительностью, и твердость, необходимая для великих дел государственных, граничит с суровостью». Таким образом, Карамзин как бы обусловливает жестокость Ивана той исторической миссией, которая оказалась на него возложенной. Но историк говорит о его суровости и вне выполнения государственных функций: «Пишут, что робкие женщины падали в обморок от гневного, пламенного взора Иоаннова; что просители боялись идти ко трону; что вельможи трепетали и на пирах во дворце не смели шепнуть слова, ни тронуться с места…»

Что же сказать в итоге о роли Ивана III в истории и судьбе Русского государства? Сказать, что она значительна, — это ничего не сказать. Он «собрал» Россию, дал ей административное устройство и законы, ввел в большую европейскую политику. И все это было достигнуто относительно малой кровью, несмотря на неизбежные войны. Россия будет знать многих правителей, амбициозных в своих реформаторских устремлениях и жестоких по отношению к своему народу и соседним странам. Но никому из них уже не удастся добиться так много для страны, несмотря на куда большие жертвы.

Иван Грозный
(1530–1584)

Правивший Московским государством после Ивана III сын его и Софьи Палеолог Василий III оставил после себя память как о сильном государе, успешно продолжившем собирание русских земель вокруг Москвы. При нем к Великому княжеству Московскому были присоединены Смоленск, Псков, Новгород-Северский и другие города и земли. Чтобы окончательно ликвидировать независимость Пскова и возможные рецидивы на сей счет, он вывез из этого города-республики вечевой колокол и переселил 300 наиболее влиятельных псковских семей в центральные районы государства. А на их земли поместил москвичей.

Не имея детей от первой жены, Соломонии Сабуровой, Василий женился на Елене Глинской, литовской княгине. Она в 1530 г. родила ему сына Ивана, будущего московского царя. Василий умер, когда Ивану шел только четвертый год. Перед смертью он обратился к боярам, которых не жаловал при жизни, со словами: «С вами держал я Русскую землю, вы мне клятву дали служить мне и моим детям; приказываю вам княгиню и детей своих, послужите княгине и сыну моему, поберегите под ним его государства, Русской земли, и всего христианства от всех недругов, от басурманства и от латинства, и от своих сильных людей, от обид и от всех продаж, все заедино, сколько вам Бог поможет».

Напрасны были просьбы умирающего великого князя. Бояре, все время жаловавшиеся на то, что государь московский, отлучая их от управления страной, не используя коллективной мудрости, наносит урон России, казалось, получили возможность проявить себя. Не имея над собой самодержавного монарха, сообща принимать взвешенные государственные решения. Но при боярском правлении стало намного хуже. Как говорит М. Любавский, «самовластье великого князя сменилось горшим самовластьем бояр». Через четыре года после смерти отца малолетнего Ивана умерла его мать, Елена Глинская, по мнению многих, отравленная близким окружением. На долгие годы установилась власть бояр, точнее — боярская анархия. Именем великого князя враждовавшие боярские партии грабили государство, уничтожая друг друга, и все это на глазах молодого князя. Воспитанием Ивана никто не занимался. Вначале, пока он был еще совсем мал, всячески притесняли, унижали его, как бы мстя за отца Василия, наносившего им большие обиды. О своем детстве Иван потом писал князю Курбскому: «По смерти матери нашей Елены остались мы с братом Юрием круглыми сиротами; подданные нами хотение свое улучили, нашли царство без правителя; об нас, государях своих, заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении богатства и славы, начали враждовать друг с другом. И сколько зла они наделали! Сколько бояр и воевод доброхотов отца нашего умертвили! Дворы, села и имения дядей наших взяли себе и водворились в них. Что сказать о казне родителей? Все расхитили лукавым умыслом…»

Когда Иван стал входить в отроческий возраст, бояре сменили притеснения по любому поводу на полную вседозволенность. Приобщали его к жестоким забавам, разврату, пьянству. В 13 лет Иван поверг в ужас все боярство, велев казнить первого боярина Андрея Шуйского и сослать многих его сторонников. Вскоре это стало системой. Можно не только гадать о причинах рано пробудившейся жестокости, особенно по отношению к боярам, но и попытаться объяснить ее истоки.

Сколько Иван себя помнил, его окружали алчные, думающие лишь о наживе и власти люди. И бесконечные казни. Плюс — соответствующее воспитание. Кроме того, убежденность юного престолонаследника в своем абсолютном праве на власть, данной от Бога.

Ко времени правления Ивана усилиями московских политиков и летописцев утвердилась идея о происхождении династии Рюриковичей и от римского императора Августа, который, будучи властелином Вселенной, разделил землю между своими родственниками. Его брату Прусу досталась территория между реками Вислой и Неманом. Она и получила название Пруссия. Рюрик, с которого началась династия киевских князей, являлся якобы потомком Пруса в четырнадцатом колене. Это добавляло значимости и величия московским самодержцам, и без того считавшим себя властителями всего православного мира, ставшими таковыми благодаря двойному родству с византийскими императорами (отец Владимира Мономаха женился на дочери византийского императора Константина, и через несколько веков Иван III женился на племяннице последнего императора погибшей империи Софье Палеолог). И если Иван III лишь изредка именовал себя царем, чтобы подчеркнуть свое значение в сношениях с зарубежными правителями, то Иван IV решил венчаться на царство и уже именоваться только этим титулом. А чтобы право его на титул царя и на византийскую преемственность не оспаривалось в мире, он добивался согласия на свое царское венчание от константинопольского патриарха. Такое согласие было получено. В 1547 г. Иван IV венчался на царство с возложением на себя шапки Мономаха, ставшей главным символом и атрибутом московских царей.

Несмотря на то что Иван не получил системного воспитания и обучения, он был по тому времени высокообразованным, начитанным человеком, о чем свидетельствует его переписка с Андреем Курбским. Имел богатейшую библиотеку. Ему обязана Москва строительством великолепного храма Василия Блаженного и других храмов. Современники и историки в основном согласны относительно его жестокости, хотя меру ее представляют по-разному, равно как не сходятся и в степени оправданности репрессий. Характер его, побудительные мотивы тех или иных поступков для многих так и остались загадкой. Есть мнение о расстройствах его рассудка, по крайней мере — временных. Из многих оценок Ивана Грозного наиболее адекватной представляется нам данная К. Бестужевым-Рюминым. Со ссылкой на И.Н. Жданова он пишет о характере Ивана Васильевича и трансформациях, свершившихся в нем в конце 1550-х годов, следующее: «…Увлекаясь мыслью, он охотно отдавал подробности исполнения другим, но потом, заметив, что они забрали слишком много власти, вооружался против тех, кому верил. Доверие сменялось подозрительностью; к тому же недовольство на советников у него всегда соединялось с недовольством на себя… старался окружить себя людьми, которые не выходили из повиновения ему; научившись презирать этих людей, простер свое презрение на всех, перестал верить в свой народ».

К семнадцати годам Иван уже совершил столько казней и других жестокостей, что воспринял опустошительный пожар, случившийся в Москве в 1547 г., как возмездие за свои грехи. Он говорил через несколько лет: «Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и все я не каялся; наконец, Бог послал великие пожары: и вошел страх в душу мою, и трепет в кости мои, смутился дух мой».

И так будет продолжаться всю его жизнь — периоды страшных многочисленных казней будут сменяться раскаянием, сопровождавшимся молением Богу и глубокой депрессией. А потом — все сначала.

Тем не менее первый период царствования Ивана IV оказался очень продуктивным, отмеченным крупными государственными делами, реформами и менее омраченным жестокостями. Конечно, дело было не в просветлении, снизошедшем на царя, и раскаянии, наступившем после упомянутого пожара. Последствия подобных импульсов недолговечны. Скорее всего, дело в женитьбе его на любимой Анастасии, дочери боярина Романа Захарьина, венчании на царство и приближении к себе мудрых советников — Сильвестра и Адашева.

Прежде чем рассматривать реформаторскую деятельность Ивана, коротко расскажем о его внешней политике. Вся история правления Ивана Грозного — это непрерывные войны, продиктованные, разумеется, заботами о благе государства. Вначале они были успешными — против татарских ханств, сложившихся после распада Золотой Орды. В 1552 г. было покончено с Казанским ханством, в 1556 г. — с Астраханским. Завоевав, их присоединили к Московскому государству. Признало зависимость от Москвы Сибирское ханство (1555 г.) и Большая Ногайская Орда (1557 г.). Затем, вопреки советам Сильвестра и Адашева, предлагавшим довершить борьбу с татарскими ханствами разгромом и подчинением Крыма, Иван начал Ливонскую войну. Говорить о правильности или неправильности этого решения сейчас трудно, есть аргументы и за и против. Конечно, русскому государству нужны были балтийские порты для торгово-экономических сношений с европейскими странами. Но втянувшись в эту войну, Иван не обезопасил свой тыл ни военным, ни дипломатическим путем от крымской угрозы. Да и воюя за Ливонские земли, которые хотел присоединить к России, оказался не на высоте как дипломат. Он сумел остаться без союзников, ведя войну одновременно с немецкими рыцарями, Литвой, Польшей, Швецией, Данией и постоянно находясь под угрозой набегов со стороны хищных крымчаков. В результате начавшаяся с побед Ливонская война, длившаяся четверть века (1558–1583), закончилась поражением России, оставлением всех завоеванных земель, полным истощением сил государства, созданием в обществе чрезвычайного напряжения, вылившегося в конце концов во всеобщую смуту.

А начало царствования Ивана Васильевича было многообещающим. В первые годы все складывалось хорошо — и успешные войны и крупные, полезные реформы. Как уже сказано, все это было в значительной степени благодаря приближению к управлению страной Сильвестра и Алексея Адашева. О них мы поговорим отдельно, а теперь — о крупнейших преобразованиях во внутренней жизни страны, совершенных с участием, а то и под руководством этих деятелей.

В 1550 г. был созван первый Земский собор, положивший начало традиции соборов в русской истории для решения важнейших государственных вопросов, которая просуществовала полтора столетия. Первый собор был созван Иваном, находившимся под благотворным влиянием Сильвестра и Адашева и горевшим желанием наладить управление русским государством, расшатанное боярскими междоусобицами во время его малолетства. О его благих намерениях свидетельствует прочувствованная речь, произнесенная с лобного места, обращенная к митрополиту и народу:

«Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощник и любви поборник; знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери — осьми; родственники о мне не брегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, хищениях и обидах упражнялись… О неправедные лихоимцы и хищники и судьи неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего». Поклонившись на все стороны, Иоанн продолжал: «Люди божии и нам дарованные богом! Молю вашу веру к богу и к нам любовь. Теперь нам ваших обид, разорений и налогов исправить нельзя вследствие продолжительного моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия, молю вас, оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел: в этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать». Отсюда напрашивается вывод, что целью собора было примирение в обществе.

Собор рассмотрел положение дел в государстве с судебной практикой, нерадивостью наместников-кормленщиков, отредактировал новый Судебник, вводимый взамен принятого еще при Иване III (1497 г.). В новом Судебнике учитывались произошедшие за полвека изменения в стране, он дополнился новыми статьями. Вместо 68 их стало 100. Одни статьи дополнились (о продаже крестьянином себя с пашни в холопи; об уплате за пользование двором и т.д.), другие появились вновь (установление годовой давности для исков на наместников, введение правил о служилой кабале, отмена тарханных грамот и др.).

Иван придавал столь большое значение вновь составленному Судебнику, что предложил одобрить его на церковном соборе 1551 г., который из-за участия в нем, кроме духовенства, князей, бояр, служилых людей в некотором роде мог считаться также Земским. Обращаясь к его участникам, царь говорил: «Прочтите и рассудите, аще достойно сие дело, на святом соборе утвердив, подписати на судебники и на уставной грамоте…»

Однако надежды на улучшение работы судов, сокращение преступлений Иван связывал не только и не столько с новым Судебником. Новое время диктовало необходимость повысить эффективность судопроизводства и вообще организовать иную власть на местах.

По мере собирания русского государства менялось управление его отдельными частями, провинциями. При Иване III вопросы судопроизводства, сбора податей, обеспечения порядка, организации войска и т.д. находились в ведении удельных князей. Но постепенно, сначала наряду с ними, потом вместо них сложилась (при том же Иване III) система наместничества, получившая название кормления. Крупными территориями управляли наместники, мелкими — волостели. Эта система до определенного времени являлась прогрессивной в сравнении с властью удельных князей, постольку поскольку наместник представлял интересы Государя Всея Руси, в отличие от удельного князя, думающего прежде всего о себе, а то и способного организовать крамолу против центральной власти. Но далее по мере расширения государства наместничество (кормление) выродилось в неэффективную форму власти. Предоставленные сами себе, такого рода управленцы творили произвол, думая о своей наживе, а не о пополнении государевой казны. Царю поступали жалобы о нерадивости и алчности его наместников. Например, получая свою долю от вершимого ими суда, они не были заинтересованы в том, чтобы преступлений становилось меньше. Наоборот, чем больше их совершалось, тем больше требовалось разбирательств, тем выше становились доходы судей, то есть наместников-кормленщиков.

Для усиления борьбы с разбоями, воровством местным обществом стали выдаваться так называемые «губные грамоты», разрешавшие им своими силами проводить следствие и вершить суд. Грамоты предписывали «лихих людей обыскивати самим крестьянам меж себя по крестному целованию и их казнить смертною казнью, не водя к наместникам и их тиунам». Для этого нужны были люди, и их стали выбирать из населения — губные старосты, сотские, десятские, дьячки, целовальники (целовали крест, что будут честно служить обществу) и др. Таким образом, наряду с назначаемыми кормленщиками появились параллельные (выборные) структуры власти.

Очевидно, положительные результаты предоставления «губных грамот» способствовали распространению подобной практики и на другие стороны общественной и хозяйственной жизни. Стали создаваться земские органы власти, выбираемые населением. Указ Ивана IV от 1555 г. гласил: «Наперед сего жаловали есми бояр своих… городы и волости давали им в кормление, — и нам от крестьян челобитье великое и докука была беспрестанная, что наместники и волостели чинят им продажи и убытки великие. И мы, жалуючи крестьянство… наместников, и волостелей, и праветчиков от городов и от волостей отставили; …велели есми во всех городах и волостях учинити старост излюбленных, кому меж крестьян управа чинити».

К земским структурам переходили от кормленщиков самые различные властные прерогативы и прежде всего — сбор податей, налогов, судебных и иных пошлин. Таким образом, земства служили не столько своим избирателям, сколько государству. Излюбленные старосты, головы, целовальники и др. отвечали за полный сбор всех поступлений в казну, хотя ничего не получали оттуда на свое содержание. Постепенно такой принцип, опять же в силу очевидной эффективности, распространился на таможенные сборы, обеспечение государственных доходов от торговли водкой, солью и т.д. Любопытна вот какая деталь, отмеченная М.К. Любавским: «Правительство обыкновенно назначало общую предполагаемую сумму таможенного или кабацкого дохода, и если эта сумма не добиралась верными головами и целовальниками, это приписывалось злоупотреблениям или нерадению голов и целовальников, и весь недобор взыскивался либо с них самих, либо с их избирателей».

Земские структуры создавались прежде всего на черносошных и дворцовых землях. Они ведали всеми делами управления, за исключением военных. В том числе и судопроизводством. Имело место дублирование их деятельности с губными властями и с наместниками-кормленщиками, долгое время еще сохранявшимися.

Казалось бы, доброе дело было начато Иваном Грозным, Русское государство становилось на путь развития демократических принципов хозяйствования и управления. Но, очевидно, абсолютное самодержавие и демократия не могли сосуществовать в одной системе власти. После смутного времени роль земских структур снизилась, власть сосредоточилась в руках воевод. Бюрократия победила нарождавшиеся зачатки демократии. Но, тем не менее, земства, как и губные органы, помогли Ивану Грозному в борьбе с ненавистным ему боярством, с пагубными рецидивами удельной самостийности.

Забота о служилом сословии, о его численном увеличении и экономическом укреплении диктовалась потребностями государства, постоянно воевавшего с внешними врагами, и потому была приоритетной для московского великого князя — царя. Особое значение эта проблема приобрела при Иване Грозном. Чтобы всегда иметь под рукой надежную, преданную военную силу, Иван повелел набрать в различных местах тысячу лучших детей боярских и расселить их вокруг Москвы, наделив землей. В зависимости от разрядов переселяемых, им выделялось земли по 200, 150 и 100 четвертей. В тысячной книге, содержащей списки переселенцев, говорилось: «А который по грехом из той тысячи вымрет, а сын его не пригодится к той службе и в то место прибрати нового. А за которыми бояры и за детьми боярскими вотчины в Московском уезде или в ином городе близ Москвы верст за пятьдесят или за шестьдесят и тем поместья недать». Очевидно, имелось в виду, что уже живущие близ Москвы служилые люди должны довольствоваться тем, что у них было. В целях обеспечения мобилизации нужного числа воинов в 1550 г. была установлена норма — с каждых 100 четвертей «доброй» земли — один «человек на коне в доспехе». Все дворяне, не только московские, сводились в сотни под командованием голов.

Новые подмосковные землевладельцы получали земли, уже имевшие хозяев, которых, в свою очередь, переселяли в провинции. Таким образом, Иван добивался того, что наследники бывших удельных князей отрывались от своих корней, лишались опоры (социальной базы) для противостояния центральной власти.

Служилым людям предоставляли земли и на периферии. В этом ничего нового не было — по существу, продолжались процессы, начатые при Иване III и Василии III. Но все дело в количестве. Накопившись, эти явления вызывали качественные изменения в положении земледельческого населения. Все увеличивающаяся потребность в служилых людях привела к тому, что в их число принимали без особого разбора кого угодно — от детей боярских до холопов, от элементов сомнительного происхождения, называвшихся казаками, до инородцев, в частности литовцев, татар, как принявших православие, так и оставшихся мусульманами. Лишь бы они могли быть воинами. И всем требовалась земля, поместье, причем с крестьянами-хлебопашцами, которые бы содержали их и платили подати государству, поскольку денежное содержание служилым людям выдавалось во время войны, да и то нерегулярно.

О потребности в земле можно судить по тому, что, по свидетельству Флетчера, только вооруженных всадников насчитывалось в царской армии более 80 тысяч. Хотя в некоторых источниках называется и цифра 400 тысяч. Кроме того, было 12 тысяч стрельцов, а также иностранные наемники. Правда, последние находились на полном денежном довольствии, а остальным требовалась земля.

В результате земли центральной и южной частей Московского государства оказались в распоряжении служилых людей (помещиков) или монастырей. Ну и конечно, крупных феодалов. И лишь небольшая их доля оставалась во владении царского двора.

Тягловый люд становился, таким образом, зависимыми уже не от самоуправляющейся общины, а от землевладельца. Тот был ответственен перед государем за исправную уплату крестьянами податей. Государство и помещики были заинтересованы в том, чтобы крестьяне закреплялись на землях, имели как можно меньше возможностей для перемещения.

Распространение опричнины, о которой речь пойдет впереди, более чем на половину территории государства, вывоз потомков князей и бояр с их уделов и наследственных имений, массовая передача земель служилым людям вели к частой смене владельцев и, следовательно, управляющих над крестьянами. Ключевский оценивал ситуацию таким образом: «Населенные имения переходили из рук в руки чуть не с быстротою ценных бумаг на нынешней бирже».

Жизнь крестьян, и без того трудная, становилась непредсказуемой. Среди них возрастало брожение, желание найти лучшее место. У Платонова мы читаем: «Крестьяне, таким образом, переживали разом две беды: с одной стороны, государевы земли, которыми они владели, быстро и всею массою переходили в служилые руки ради нужд государственной обороны, с другой стороны, этот переход земель, благодаря опричнине, стал насильственно-беспорядочным. На мало понятные для крестьянства ограничения его прав и притеснения оно отвечало усиленным выходом с земель, взятых из непосредственного крестьянского распоряжения. В то самое время, когда крестьянский труд стали полагать в основание имущественного обеспечения вновь образованного служилого класса, крестьянство попыталось возвратить своему труду свободу — через переселение».

Обширные территории на Востоке, ставшие доступными для освоения русскими хлебопашцами после ликвидации Казанского и Астраханского ханств, стали быстро заселяться. Государство было чрезвычайно заинтересовано в этом и вначале поощряло переселенческий процесс. Правительство перемещало людей на новые земли и способствовало тому, чтобы этот процесс принял стихийный характер. Но бесконечно долго так продолжаться не могло. Массовые переселения привели к запустению пашен в центральных и южных районах страны, обнищанию служилых людей, основы военной силы государства. В результате возникло противоречие. С одной стороны — нужно осваивать новые земли, иначе зачем их было завоевывать, с другой — требовалось поддерживать по крайней мере на сложившемся уровне хозяйствование в центре страны.

Такая альтернатива будет постоянно присутствовать в политике российских руководителей — царей, императоров, генеральных секретарей. И всегда предпочтение будет отдаваться вложениям в новые территории в ущерб российскому центру, включая такие беспрецедентные кампании в истории страны, как столыпинское переселение в начале XX в. и целинную эпопею в его середине.

Обнищавшим служилым людям не с чем было явиться на службу, и они сами приставали к какому-нибудь боярскому двору, попадая в зависимость от его хозяина.

Государство разрешало землевладельцам селить на опустевшие земли свободных крестьян, не являвшихся государственными податными (тяглыми) людьми. За крестьянами буквально охотились, заманивая их разного рода льготами и обещаниями. Этим занимались отказники, своего рода агенты крупных землевладельцев по вербовке рабочей силы.

Переходя к новому хозяину земли, крестьянин получал от него все необходимое для организации хозяйства, но при этом попадал в зависимость, так как не мог уйти, не рассчитавшись. А поскольку заплатить долги оказывалось все труднее, то свободное перемещение крестьян становилось редкостью. Переход к новому хозяину оказывался возможным, только если таковой найдется и заплатит долги за него прежнему хозяину. Как отмечает Платонов, имело место «перерождение крестьянского „выхода“ в крестьянский „вывоз“. Охудалая и задолженная крестьянская масса неизбежно должна была отказаться от самостоятельного передвижения: для выхода у нее не было средств. Крестьянам, задолжавшим хозяину и желавшим уйти от него, оставалось или „выбежать“ без расчета с владельцем, или ждать отказчика, который бы их выкупил и вывез».

Согласно источникам, в тверских владениях великого князя Симеона Бекбулатовича в 1580 г. числилось 2060 жилых и 332 пустых крестьянских двора. За несколько лет имело место 333 крестьянских перехода. Пришло новых крестьян только 27 человек, зато ушло совсем от этого князя или переместилось внутри его землевладений около 300 крестьян. В том числе ушли сами, выплатив все задолженности, 53 человека; убежали 55 человек; было вывезено 188. Вывезенный попадал в полную зависимость от нового хозяина. А сам «вывоз» мало чем отличался от купли-продажи крестьян после их полного закрепощения.

На годы царствования Ивана Грозного приходится и массовый переход крестьян в холопы к землевладельцам через продажу себя в кабалу. Такая возможность была закреплена в новом Судебнике 1550 г. Это вело к сокращению тяглового, а следовательно и податного населения, что опять же наносило урон государству и мелким землевладельцам, служилым людям.

Поскольку основной доход служилые люди получали от своей земли, сложилось так, что все они жили в сельской местности. Туда же перемещалось и трудоспособное население. В результате города, городские посады не росли, промышленность, ремесла не развивались. Каждый помещик, не получая нужных товаров из городов, заводил у себя их кустарное производство. Все это способствовало натурализации отдельных хозяйств, сковывало развитие торговли, товарно-денежных отношений.

Происходившее закрепощение крестьян усугубляло ситуацию. Если же кто из отчаянных голов решался бежать от хозяина, то он устремлялся не в город, где его могли легко найти, а на юг или восток, на свободные земли.

В этом заключалась еще одна негативная сторона милитаризации жизни страны при Иване Грозном и комплектования армии столь специфичным путем.

В 1551 г. состоялся церковный собор, который можно рассматривать как попытку церковной реформы. Его результатом стал сборник, названный «Стоглавом» по числу содержащихся в нем глав. Некоторые видят в этом подражание ранее принятому Земским собором Судебнику, состоявшему также из ста статей. Собор привел в систему и унифицировал многие церковные обряды, регламентировал нормы церковной жизни, управления епархиями. Были сделаны попытки исправить церковные книги, установить правила иконописи. Особое внимание уделялось искоренению пороков в жизни монахов, злоупотреблений церковными сборами. Священники объявлялись неподсудными светской власти.

Многие положения «Стоглава» впоследствии использовались старообрядцами для борьбы с государственным (никонианским) православием. Дело в том, что часть их подверглась ревизии со стороны Никона. В частности, крещение двуперстием. В решении собора 1667 г., после которого и произошел раскол, говорилось: «и что писаша о знамении честного креста, сиречь о сложении двою перстов, и о сугубой аллилуйи, и о прочем, еже писано не рассудно, простотою и невежеством в книге „Стоглав…“ …той собор не в собор, и клятва не в клятву, и ни во что же вменяем, яко жене бысть».

На соборе не могла не развернуться дискуссия вокруг двух идеологий — нестяжательства и иосифлянства, сосуществовавших в церкви с XV в. Сторонникам Нила Сорского, выступавшего против владения монастырями землей, за аскетический образ жизни монахов, противостояли иосифляне (по имени Иосифа Волоцкого). Произошедшее между ними столкновение на церковном соборе 1503 г. окончилось победой иосифлян, и секуляризации монастырских земель не произошло, хотя в ее пользу высказывался тогдашний великий князь Иван III. А без согласия церковного собора он не мог этого сделать. Прошло полвека, монастыри стали еще богаче землей, в то время как потребность в ней у государя возросла. И вот на соборе 1551 г. снова встал вопрос о монастырских землях.

Почему монастыри стали крупными землевладельцами? Дело в том, что российские самодержцы, начиная с киевских князей, всегда благоволили к церквам и монастырям. Монастыри занимали пустующие земли, когда таковых было много, получали государевы грамоты на владение ими. Вначале эти земли обрабатывались только монахами, а затем и переселявшимися на них крестьянами, привлекаемыми различными льготами. Монастырские владения расширялись за счет покупки близлежащих участков, выпрашивания пустошей у соседей. Много земли поступало и от обеспеченных людей взамен на обязательства монастырей упоминать их после смерти в молитвах («вклады по душе»). То же самое происходило при пострижении князей и бояр в монахи, что часто тогда случалось, особенно перед их смертью. Как правило, часть имений вновь постриженных отписывалась монастырям. Если у богатых при поступлении в монастырь земли не было, они делали вклады деньгами, на которые затем приобретались поместья. Логика была проста — деньги проживались, а земля всегда напоминала, кто ее пожертвовал.

Монастыри занимались и ростовщичеством — ссужали деньги под залог земли, а затем, при неуплате долга, забирали ее себе. За полвека, прошедшие после собора 1503 г., монастыри стали намного богаче. Однако и на соборе 1551 г. нестяжателям, последователям Нила Сорского не удалось добиться успеха в секуляризации монастырских земель. Более того, самые активные из них — троицкий игумен Артемий и рязанский епископ Кассион подверглись гонениям, вскоре после собора были лишены своих мест, а Артемия даже судили и заточили в тюрьму.

Непосягательство на земли церквей и монастырей со стороны Ивана IV, при том что царь имел большую нужду в них для обеспечения служилых людей, говорит о сильном влиянии церкви даже на него. Но тем не менее Иван IV предпринял ряд шагов, если не приведших к существенному сокращению церковно-монастырского землевладения, то по крайней мере создавших ряд препятствий его дальнейшему росту. Сразу же после собора 1551 г. был издан указ, запрещавший монастырям и церквам покупать земли без специального на то разрешения царя. Кроме того, они обязывались возвратить земли, взятые за долги, а также купленные в годы малолетства царя. В 1572 г. царь запретил землевладельцам делать вклады в монастыри. А в 1580 г. уже церковный собор решил, чтобы духовенству впредь «земель не покупать, не брать в залог и не прибавливать никоторыми делы». Таким образом, исподволь шла подготовка к секуляризации церковных и монастырских земель.

Значение собора 1551 г. в церковной и государственной жизни оценивается по-разному. В энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона читаем: «Почти все узаконенное собором было забыто и все пошло по-старому, как бы совсем и не бывало собора, деяния которого превратились в простой исторический памятник». В то время как Большая Советская энциклопедия (третье издание) говорит другое: «На протяжении 2-й половины XVI–XVII вв. „Стоглав“… являлся основным кодексом правовых норм внутренней жизни духовного сословия и его взаимоотношений с обществом и государством».

Что бы ни говорили историки, для нас важен сам факт проведения собора по инициативе царя и то значение, которое он придавал отношениям с церковью.

Иван Грозный сделал большой шаг к упрочению самодержавия. Более того, можно сказать, что он завершил строительство абсолютной монархии, начатое его дедом и продолженное отцом, Василием III. При Василии еще некоторые из бывших удельных князей и их потомки продолжали вершить суд в своих владениях, выступать на войну с собственными ратями в составе великокняжеского войска, собирать подати с подданных. Но их роль в управлении государством уменьшалась. Великий князь волен был пригласить их на совет, а мог и обойтись и самостоятельно принимать решения по важнейшим государственным делам. Мог подвергнуть опале князя или боярина не только за какой-либо поступок, нанесший урон государству или чести великого князя, но и за смелое слово вопреки мнению последнего. Многие историки приводят пример, когда Берсен-Беклемишев что-то пытался возразить Василию III при обсуждении в думе вопроса о Смоленске. Великий князь сказал ему: «Пойди смерд прочь, не надобен ми есм». Даже крутой нравом Иван III считался вполне терпимым по сравнению со своим сыном Василием, основательно ущемившим их роль. Можно говорить о том, что при Василии III практически сложились все предпосылки для становления в Московском государстве абсолютной монархии. В нем не нашлось общественно-политических сил, которые могли бы в какой-то мере ограничить самодержавие великого князя, а затем царя. Это и естественно, поскольку Московское государство складывалось из удельных княжеств, где князья также ни с кем не делили свою власть. Бывшие князья и их потомки, оказавшиеся на службе у московского государя, не могли стать силой, способной ограничить самодержавие. Оказавшись в большом числе при московском дворе, они радели не о государственных интересах и даже не о корпоративных интересах своего сословия, а о том, чтобы получить должность повыше, например в думе, и место за столом великого князя (царя). В XV–XVI вв. сложился удивительный общественный феномен — «местничество», оно нанесло большой вред государству, так как на государственные посты выдвигались люди не по уму и заслугам, а по происхождению и положению их предков. Местничество же помогало государю расправляться с князьями и боярами, занятыми борьбой за место возле него, поодиночке.

Остановимся подробнее на этом явлении, оказавшем столь серьезное влияние на судьбу русского государства.

С усилением Москвы к ее князю шли служить знатные люди из разных областей, которые и образовали московское боярство. В XV в., по мере собирания земель вокруг Москвы, стал формироваться новый слой приближенных государевых слуг, состоящий из удельных князей.

Как отмечает В.О. Ключевский, если традиционные московские бояре участвовали в управлении «по договору», то удельные князья и их потомки — «по происхождению». «Среди титулованного боярства XVI века утверждается взгляд на свое правительственное значение не как на пожалование государя, а как на свое наследственное право, доставшееся им от предков».

В результате бывший удельный князь по положению становился выше московского боярина, каким бы заслуженным последний ни являлся. Но и князья были не одинаковыми — одни потомки великих, другие удельных, одни до перехода в Москву оставались владетельными князьями, другие — кому-то служили. Все это учитывалось, из чего определялось положение каждого. Согласно Ключевскому, княжеско-боярская иерархия выглядела так: «1) потомок великих князей становился выше потомка удельных, 2) владетельный потомок удельного князя — выше простого боярина, 3) московский великокняжеский боярин — выше служилого князя и боярина удельного».

При назначении на должность нужно было учитывать множество нюансов, чтобы честь назначаемого соблюдалась и при этом не были обижены другие. Чтобы установить в этом деле какой-то порядок, при Иване Грозном составили Родословец, в который были внесены все знатные фамилии. Кроме того, при нем же (1556 г.) была написана Разрядная книга, в которую внесли все назначения по государственной и военной службе за 80 лет. Этими двумя документами и руководствовались при определении на службу и разного рода жалованиях. Правда, обиженных все равно хватало. Ключевский описывает систему определения старшинства в княжеской семье. Впрочем, она в известном смысле может быть распространена и на иные русские семьи, не только на боярские или княжеские.

«Возьмем семью из родных братьев с детьми. Первое место принадлежало старшему брату, домохозяину, большаку, два за ним следующие — двум его младшим братьям, четвертое место — его старшему сыну. Если у большака был третий брат, он не мог сесть ни выше, ни ниже старшего племянника, был ему ровня (ровесник). Это равенство указывалось, вероятно, обычным порядком нарождения: четвертый брат рождался обыкновенно около времени появления на свет первого сына у старшего брата и потому отчислялся уже ко второму поколению — детей, тогда как три старших брата составляли первое поколение — отцов. Таким распорядком мест объясняются основные правила местнической арифметики… Это правило выражалось формулой: „первого брата сын четвертому (считая и отца) дяде в версту“, т.е. сверстник, ровня, ровесник (верста — мера, уравнение). Значит, они не сидели рядом, а должны были сесть врозь или насупротив. Общее основание этих правил: отечество каждого из родичей определялось его сравнительным расстоянием от общего предка. Это расстояние измерялось особыми местническими единицами — местами. Отсюда и самое название местничества… каждая сфера служебных отношений, каждое правительственное ведомство, места в государевой думе, должности административные, городовые наместничества, как и должности полковых воевод, были также расположены в известном порядке старшинства, составляли иерархическую лестницу». «Если из двух родственников, назначенных воеводами в одной армии, старший по генеалогии, по отечеству, был двумя местами выше младшего, то при назначении старшего первым воеводой большого полка младшего надобно было назначить первым воеводой сторожевого либо передового полка, не выше и не ниже. Если его назначали местом выше… старший родич бил челом, что такое повышение младшего родича грозит ему, челобитчику, „потерькой“ чести, отечества, что все, свои и чужие, считавшиеся ему ровнями, станут его „утягивать“, понижать, считать себя выше его на одно место, так как он стоял рядом, одним местом выше человека, который ниже их двумя местами. Если младшего назначали ниже, большим воеводой левой руки, он бил челом о бесчестии, говоря, что ему так служить со своим родичем „не вместно“, что он „потеряет“, а родич „найдет“ перед ним, выиграет одно место».

Если кто-либо считал, что его назначили не в соответствии с Родословцем или Разрядной книгой, то подавал государю жалобу (челобитную), которая, как правило, удовлетворялась, при условии, что притязания оказывались доказанными. Когда же сам ущемленный не решался по каким-либо причинам на челобитную, то это делал кто-нибудь из его родни, так как оскорбление наносилось всему роду, а главное, создавался прецедент, после которого и далее будут поступать по отношению к его представителям так же. Поэтому князья и бояре боролись за место в войске, в думе, за великокняжеским столом не на жизнь, а на смерть.

Иван Грозный не только не препятствовал вроде бы губительной традиции, но даже узаконил ее, регламентировав в Родословце и Разрядной книге.

Почему московские государи потворствовали развитию местничества? Во-первых, оно проистекало из самобытной истории формирования, собирания русского государства и являлось как бы само собой разумеющимся. Во-вторых, что менее бесспорно, но не лишено основания, местничество позволяло укрепляться самодержавию, «разделять и властвовать» при грызне князей и бояр между собой. Историк М. Любавский писал по этому поводу: «…Государи… узаконяли местничество и таким образом, как говорит Флетчер, злобу и взаимные распри бояр обращали в свою пользу. Но самое главное — это то, что они, беспощадно относясь к отдельным лицам, не трогали всего класса в целом, не нарушали разом его общих интересов и, таким образом, не вызывали общего неудовольствия, общего противодействия. Они создавали свой абсолютизм так же, как и государство, по маленьким дозам, по кусочкам, по частям и потому медленно, незаметно, но крепко строили свое политическое сооружение».

Боярской оппозиции при Иване III и Василии III как таковой не было — бояре плели интриги друг против друга. А если когда и проявлялась фронда, то эти государи жестоко подавляли ее, подвергая опале и уничтожая недовольных поодиночке.

При Иване IV политика ограничения власти князей и бояр приняла принципиально иной характер. Началось их тотальное физическое уничтожение. Казни бояр проводились, как мы видели, еще в годы отрочества великого князя и воспринимались московским обществом как само собой разумеющееся. Ситуация изменилась в середине 1560-х г., и способствовали тому перемены, произошедшие в самом Иване Васильевиче.

Отстранения Сильвестра и Адашева, совпавшие по времени со смертью любимой жены Анастасии, лишили Ивана нравственных ориентиров, факторов, сдерживавших его буйный характер. Потерял он в их лице и мудрых советников в управлении государственными делами. Начались в его поступках ужасные экспромты, жестокие казни. Он считал, что жену отравили бояре. Что ближайшее окружение хочет его смерти, ему всюду мерещились измены. И в принципе подозрения по поводу измен не были лишены оснований. Опасаясь за свою жизнь, князья и бояре бежали за границу, получали там службу, поместья, становились врагами царю, русскому государству. Чтобы прекратить их отток, Иван заставлял одних поручаться за других, связывая круговой порукой, крестоцелованием. Но побеги продолжались. Перешел на польскую службу любимец царя, герой Казанского похода Андрей Курбский. В ответ на обвинение Ивана Грозного в измене, нарушении клятвы Курбский писал царю: «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, как там есть у вас обычай, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет по неволе, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает…»

Однако главный предмет дискуссии, развернувшейся в письмах между Иваном Грозным и Андреем Курбским, другой — вопрос о власти. Иван продолжал более решительно политику своего отца Василия III на самодержавное управление государством. Князья-бояре хотели оставаться при власти, хотя опыт их хозяйничанья в малолетстве Ивана показал, что управленцами они были никуда не годными, поскольку тянули каждый на себя. Тем не менее Андрей Курбский как бы от имени всех бояр писал: «Если царь и почтен царством, но так как он не может получить от бога всех дарований, то должен искать доброго и полезного совета… потому что дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной…»

Здесь все прозрачно — Курбский требует, чтобы царь советовался в государственных делах с боярами. Он обвиняет Ивана в гибели многих видных вельмож, а также в том, что тот приближает к себе людей незнатного происхождения, отодвигая более родовитых: «Князь великий очень верит писарям, которых выбирает не из шляхетского рода, не из благородных, а преимущественно из поповичей или из простого всенародства, а делает это из ненависти к вельможам своим».

Иван Грозный, убежденный, что власть дана ему от Бога, бескомпромиссен в своих ответах Курбскому:

«Самодержавства нашего начало от святого Владимира: мы родились на царстве, а не чужое похитили… Русские самодержцы изначала сами владеют всем царством, а не бояре и вельможи… До сих пор русские владетели не давали отчета никому, вольны были подвластных своих жаловать и казнить…

…Жаловать своих холопей мы вольны и казнить их также вольны…

…Истина и свет для народа в познании бога и от бога данного ему государя…»

Бегство Курбского, переписка с ним, очевидно, лишний раз убедили Грозного в том, что бояре — непримиримые враги его и русского государства, и он решительно вступил в борьбу с ними. Но надо отдать должное его тактике. Он не объявлял войну всему боярско-княжескому сословию, а уничтожал поодиночке, не позволял сформироваться объединенной оппозиции. Однако царь, похоже, чувствовал, что индивидуальными опалами бороться с боярами трудно и долго, да и не очень продуктивно. И родилось в русском государстве не виданное ранее явление, имя которому — опричнина.

Ей предшествовали следующие события. Царь неожиданно удалился из Кремля в Александровскую слободу. Через месяц он прислал в Москву две грамоты. В одной обвинял бояр и духовенство в нерадении и измене и как бы заявлял о нежелании царствовать в таких условиях, о намерении поселиться, где Бог укажет. В другой грамоте, обращенной к простому народу, писал, что к нему обид не имеет и никакой опалы на него он не кладет. Москва была в шоке. Остаться без царя по понятиям того времени было немыслимым. К Ивану Васильевичу отправились представительные депутации от разных сословий, умоляя его не оставлять их, вернуться на царство. Он милостиво согласился, но оговорил условия, чтобы ему не мешали класть опалы на изменников и, если нужно, казнить их. Кроме того, «учинить ему на своем государстве опришнину, двор ему себе и весь свой обиход учинить ему особый». Депутации согласились с тем и с другим.

Царь устроил свой отдельный двор, отобрал тысячу служилых людей, которым выделил для содержания земли, сселив с них прежних владельцев (таковых оказалось 12 тысяч) в отдаленные места. Взял налог на свои опричные дела в 100 тысяч руб. Таким образом, государство поделилось на две части — опричнину, под управлением самого царя, и земщину — остальную часть, возглавляемую боярской думой. Одно время царь венчал на царство крещеного татарского хана Симеона Бекбулатовича, от имени которого писали государственные указы. Себя же Иван именовал только князем московским.

Многое казалось во всем этом балаганным, маскарадным. Но Ключевский предостерегает от такой оценки. Он видел в опричнине убежище Ивана на своей земле, «опричнина явилась учреждением, которое должно было ограждать личную безопасность царя. Ей указана была политическая цель, для которой не было особого учреждения в существовавшем московском государственном устройстве. Цель эта состояла в том, чтобы истребить крамолу, гнездившуюся в Русской земле, преимущественно в боярской среде».

Корпус опричников, насчитывавший вначале тысячу человек, вырос до 6 тысяч. А владели они почти половиной всей земли в стране. Обозначив цель, подвигшую Грозного на создание опричнины, Ключевский показал неосуществимость этой цели, поскольку всего боярства, ушедшего нижними слоями в иные социальные группы уничтожить, истребить было невозможно. Да такая цель просто выходила за рамки здравого смысла, была на грани умопомешательства. Впрочем, некоторые исследователи указывают на наличие у Ивана IV этого самого помешательства.

Ну и, наконец, а кто же должен был прийти на смену боярам, если бы их все-таки удалось уничтожить? Судя по действиям Ивана, набиравшего в опричнину в основном худородных людей, хотя были там и представители княжеских родов, он имел в виду заменить бояр на дворян. Но это только предположение. В тех конкретных исторических условиях этого нельзя было сделать.

Теперь что касается главной цели опричнины — борьбы с крамолой. Крамола, якобы исходившая от бояр, была явно преувеличена царем. О чем говорит и тот факт, что все-таки абсолютное большинство бояр присягнуло малолетнему сыну Ивана, когда он тяжело заболел. И еще. В силу сочетавшихся в Иване жестокости, даже садизма, с искренней набожностью, он записывал свои жертвы в так называемые синодики, которые рассылал по монастырям, чтобы монахи молились за убиенных им. При суммировании насчитывается до 4 тысяч человек казненных и убитых в оргиях. Некоторые иностранные источники называют цифру — 10 тысяч. Но даже в этом случае бояре, против которых была направлена опричнина, составляют лишь незначительную часть убитых. Большинство погибших были простые люди, не имевшие никакого отношения к боярской крамоле.

Всяческое недовольство подавлялось опричниной. Дворяне, выступившие с предложением о ее отмене на соборе 1566 г., были казнены. Та же участь постигла митрополита Филиппа, задушенного Малютой Скуратовым. Но в 1572 г. опричнина, так и не решившая поставленной перед ней задачи, была все-таки отменена. Она нанесла огромный нравственный урон стране, обществу. Ключевский приводит слова современника тех событий, дающего оценку царю Ивану и его предприятию: «Всю державу свою, как топором, пополам рассек и этим всех смутил, так, божиими людьми играя, став заговорщиком против самого себя… Великий раскол земли всей сотворил царь, и это разделение, думаю, было прообразом нынешнего всеземского разгласия…» Автор видит в опричнине одну из причин смуты, на долгие годы охватившей всю страну. И все эти жертвы, по убеждению Ключевского, были напрасными. «Опричники ставились не на место бояр, а против бояр, они могли быть по самому назначению своему не правителями, а только палачами земли. В этом состояла политическая бесцельность опричнины; вызванная столкновением, причиной которого был порядок, а не лица, она была направлена против лиц, а не против порядка».

Однако в советской историографии длительное время господствовало утверждение, что опричнина, при всех ее издержках, явилась благом для Русского государства. В Большой Советской энциклопедии (первое издание) читаем: «При помощи опричнины Иван Грозный сокрушил политическую власть боярства, тянувшего страну назад к феодальной раздробленности».

Автор статьи критикует русских историков — Карамзина, Костомарова, Погодина, Соловьева, Ключевского и др., видевших в опричнине «лишь кровавую эпопею бессмысленных убийств, безумную причуду мнительного тирана — царя».

Почему же в 1939 г. была дана такая оценка, диссонирующая со сложившимся историческим взглядом? И почему была предпринята попытка оправдать царя, в то время когда все цари в советское время в силу своего социального статуса могли только критиковаться? Дело в том, что Сталин в значительной степени «делал себя» под Грозного. Осудить репрессии Грозного значило дать повод к осуждению Сталина.

Вот вам, уважаемый читатель, и классический пример исторической спирали. Прошло четыреста лет после описываемого периода, и в России (СССР) появился феномен, очень похожий на опричнину Ивана Грозного. Речь идет о всесильных ВЧК-ОГПУ-НКВД. Так же перед этими органами стояла задача уничтожения крамолы, также эти органы оказались «опричь» остального общества. И люди, проводившие сталинские репрессии, также могли быть не созидателями, а как метко выразился Ключевский, лишь «палачами земли». Разница только в том, что Ивану Грозному хватило ряда лет, чтобы понять бессмысленность затеянного, а в XX в. боролись с инакомыслием долгие десятилетия и счет жертв велся не на тысячи, а на миллионы. Общим же, помимо уже отмеченного, было и то, что главные организаторы террора и исполнители воли тиранов оказались также уничтоженными. Иван Грозный казнил своих ближайших сподвижников по опричнине — Афанасия Вяземского, Малюту Скуратова, Басманова и других, менее известных. То же самое сделал Сталин с Ежовым, Ягодой, а его преемники с Берией. Можно утешиться лишь тем, что организаторы террора в конце концов оказываются его жертвами. Мы могли бы привести подтверждения этой посылке из истории других стран. Самый яркий пример — террор во время Великой французской революции, когда ее вожди — Робеспьер и Дантон погибли на гильотине, сделанной ими символом революции. Во всемирной истории подобных примеров предостаточно.

Однако завершим рассказ об Иване Грозном. К концу его царствования накопившиеся противоречия привели к глубочайшему всеобщему кризису. Общество потеряло устойчивость, все находилось в хаотическом движении. Князья и бояре перемещались со своих вотчин, на их земли заселялись служилые люди. Шла жестокая борьба между землевладельцами за крестьян. Они закабалялись, а не желавшие этого бежали на окраины государства или за его пределы. Тягловое население сокращалось, а подати на него возрастали из-за беспрерывных разорительных войн. Массовые опалы и казни вынуждали бояр и князей бежать за границу, прежде всего в Литву и Польшу. Они получали там высокие должности и земли, становились врагами Московского государства. Если при Иване III имел место интенсивный переход польско-литовской знати на московскую службу, особенно из приграничных княжеств, то при Иване IV процесс пошел в обратном направлении. Складывалась ситуация, когда в обществе не оказывалось сословия, которое было бы довольно своим положением. Экономика страны находилась в упадке. Прежде всего из-за глубокого кризиса в сельском хозяйстве, основном производителе товаров.

Государственные финансы расстраивались и из-за ухудшения внешнеэкономических связей. Поражение в войнах с Ливонией закрыло балтийские порты для экспорта российских товаров. Не было для них путей в Европу и через враждебные Литву, Польшу, Крым. Иван IV не сумел защитить интересы своих подданных (производителей товаров и торговых людей) ни военным, ни дипломатическим способами. В подтверждение тому приведем примеры снижения экспорта по двум традиционным для Москвы товарам. В первые годы царствования Ивана IV через Нарву ежегодно вывозилась из России пенька на ста судах, в конце — только на пяти. Объем экспорта сала сократился в четыре раза. То же было и с другими товарами. Страна буквально катилась в пропасть. Так что прекращение династии Рюриковичей со смертью ее последнего представителя Федора Иоанновича является лишь поводом, но не причиной смуты. Для столь мощного общественного катаклизма требовались куда большие основания, которые подготавливались в течение царствования Ивана Грозного.

Спектр мнений историков и других просвещенных людей о причинах смуты довольно широк. Одни винят в этом низкий уровень нравственности народа (С.М. Соловьев), другие правящую элиту (К.С. Аксаков), третьи иезуитов и поляков и т.д. Но в любом случае ее основание закладывалось при Иване Грозном. Интересно на сей счет категоричное утверждение Н.И. Костомарова: «Тяжелые болезни людских обществ, подобно физическим болезням, излечиваются не скоро, особенно когда дальнейшие условия жизни способствуют не прекращению, а продолжению болезненного состояния; только этим объясняются те ужасные явления Смутного времени, которые, можно сказать, были выступлением наружу испорченных соков, накопившихся в страшную эпоху Ивановых мучительств».

О предчувствии смуты в обществе задолго до ее начала говорили и другие. Платонов приводит слова из книги английского посла Флетчера, изданной еще в 1591 г., то есть до смерти царевича Дмитрия, в которой дотошный иностранец предрекает трагические события: «Младший брат царя (Федора Иоанновича), дитя лет шести или семи, в отдаленном месте от Москвы (т.е. в Угличе) под надзором матери и родственников из дома Нагих. Но, как слышно, жизнь его находится в опасности от покушения тех, которые простирают свои виды на престол в случае бездетной смерти царя».

Флетчер предполагал возможность общественно-политического катаклизма в России, который должен был последовать после прекращения династии Рюриковичей, и причину его видел не в самом факте возможной смерти последнего наследника престола, а в тех предпосылках, которые были созданы при Иване Грозном. «…Он говорит, что жестокая политика и жестокие поступки Ивана IV, хотя и прекратившиеся теперь, так потрясли все государство и до того возбудили общий ропот и непримиримую ненависть, что, по-видимому, это должно окончиться не иначе, как всеобщим восстанием». Как видим, прав оказался проницательный англичанин.

Сильвестр и Адашев
(ум. ок. 1566), (ум. ок. 1561)

До сих пор мы рассказывали о реформаторах, оставивших глубокий след в российской истории, которые являлись первыми лицами государства, великими князьями. Это не значит, что рядом с ними не было способных личностей, чьими советами и предложениями они пользовались, задумывая и осуществляя крупные преобразования. Владимиру Святому помогал его дядя Добрыня, Ивану III — его жена византийского происхождения Софья Палеолог, но названные лица, как и другие помощники и соратники великих князей, не проводили самостоятельной политики, не принимали ответственных решений, не являлись авторами крупных преобразовательных проектов. Другое дело священник Сильвестр и Алексей Адашев. Эти выдающиеся деятели раннего периода царствования Ивана Грозного не только существенно влияли на деятельность правительства, но и определяли ее. А между тем оба они были незнатного происхождения и по понятиям того времени, освещенным традициями местничества, не могли претендовать на серьезное значение в великокняжеском окружении.

Приближение Сильвестра можно объяснить его безусловно выдающимися качествами высоконравственного и образованного человека. Он являлся сподвижником митрополита Макария, переехавшего в 1542 г. в Москву из Новгорода. Макарий был главой иосифлян и кружка книжников, члены которого собирали и распространяли произведения русской церковной литературы. Их стараниями появились на свет знаменитые «Четьи-Минеи» — 12-томное собрание житий святых, способствовавшее духовно-религиозному объединению русского народа.

Активное участие в этом труде принимал Сильвестр, оказавшийся позже фаворитом молодого Ивана IV. Романтик Карамзин появление Сильвестра при дворе Ивана связывает с московским пожаром 1547 г. и обличительной речью священника, говорившего, что пожар — это наказание за грехи молодого царя. Карамзин пишет: «В сие ужасное время, когда юный царь трепетал в Воробьевском дворце своем, а добродетельная Анастасия молилась, явился там какой-то удивительный мужик, именем Сильвестр, саном иерей, родом из Новгорода, приближился к Иоанну с подъятым, угрожающим перстом, с видом пророка, и гласом убедительным возвестил ему, что суд божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного; что огонь небесный испепелит Москву… Раскрыв святое писание, сей муж указал Иоанну правила, данные вседержителем сонму царей земных; заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов… потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иоанн сделался иным человеком; обливаясь слезами раскаяния, простер десницу к наставнику вдохновенному… Смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления…»

А вот какую характеристику Карамзин дает и второму фавориту Ивана, Алексею Адашеву: «…имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, основательный и бескорыстную любовь к добру, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества, и царь нашел в нем редкое сокровище, друга, необходимо нужного самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояние государства, истинные потребности оного…»

Приведем и оценку современника, Андрея Курбского, писавшего, что «Сильвестр возбудил в царе желание блага; Адашев облегчил царю способы благотворения». Но дело, конечно, не только в высоких нравственных качествах двух этих людей, приближенных к царю одновременно.

Иван в первые годы самостоятельного правления, не будучи умудренным в делах государственных, как впрочем и житейских, не укрепившийся в мировоззренческом и духовном отношениях, нуждался в советниках, наставниках, да просто в опекунах. Ведь во время того знаменитого пожара (1547 г.) царю было всего 17 лет. А боярское окружение пугало Ивана. Он еще в детстве видел, как князья и бояре грызлись между собой, побуждаемые алчностью, расхищая накопленное его отцом и менее всего думая об интересах государства. По убеждению молодого царя, представители родовитых фамилий не могли стать ему искренними помощниками, а использовали бы близость к трону в интересах своих кланов. Алексей Адашев ни с какими придворными партиями не был связан, по крайней мере первое время, и руководствовался только благом царя и государства.

Приближение Сильвестра связано и с глубокой религиозностью Ивана, сочетавшейся в нем с невероятной жестокостью. Этот священник сумел найти путь к сердцу Ивана, нашел и возможность благотворно влиять на него и некоторое время удерживать выход наружу его мутных инстинктов. Но влияние Сильвестра на царя не ограничивалось духовными делами. Вместе с Адашевым он стал руководителем кружка влиятельных сановников, названного одним из его активных членов, Андреем Курбским, «избранной радой». Эта «рада» не являлась официальным властным органом, но тем не менее без ее рассмотрения и одобрения не принимались сколько-нибудь значительные государственные решения.

Если Сильвестр был духовным наставником Ивана, его нравственной опорой, то Алексей Адашев — управляющим государством, одним из руководителей правительства. Хотя он являлся выходцем из незнатного рода костромских дворян, в 1547 г. Адашев участвовал в царской свадебной церемонии. А затем быстро сделал карьеру — был постельничим боярином, хранителем царской печати, окольничим начальником Челобитного приказа и т.д. В 1550 г. царь привлек его к управлению государством. Обращаясь к нему, Иван говорил: «Алексей! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей для помощи души моей… Поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных; не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых, ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и принеси к нам истину, боясь суда божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож».

Добившись того, что Иван Грозный без их одобрения не принимал значительных решений, во всем их слушал, как будто предчувствуя, что столь сильное влияние на царя бесконечно продолжаться не может, Сильвестр и Адашев старались сделать как можно больше. Все важнейшие реформы первого десятилетия правления Ивана IV инициировались в основном ими и проводились с их участием. Разумеется, активной на первом этапе была роль и молодого царя.

В очерке об Иване Грозном мы подробно рассказывали о начальном благотворном для русского государства периоде его царствования, здесь упомянем лишь важнейшие дела, совершенные под воздействием или руководством Сильвестра и Адашева: проведены два собора (1550 и 1551 гг.); взамен наместников-кормленщиков или наряду с ними введено земское управление; дважды осуществлено разверстание поместий, обеспечившее содержание служилых людей; утвержден новый Судебник; проведена церковная реформа и т.д. На это же время приходятся и успехи во внешней политике — взятие Казани и Астрахани, усиление русского влияния в Сибири и на Кавказе, эффективная дипломатия на других направлениях, начало массового освоения земель на Востоке и т.д.

Однако к середине 1550-х г. влияние Сильвестра и Адашева на царя начало ослабевать. По мере возмужания Иван стал тяготиться их опекой. Благоговейный трепет царя перед Сильвестром все чаще сменялся недовольством им. В письме Курбскому он называет угрозы священника о возможной расплате за безнравственное поведение «детскими страшилами». Кроме того, Сильвестр стал злоупотреблять доверием царя. Видя, что Иван подчиняется ему в делах духовных, он начал оказывать давление на него и в вопросах политических, мирских. Понимая, сколь значительно влияние на царя Сильвестра и Адашева, князья и бояре искали их расположения и находили его. По существу, «избранная рада» стала превращаться в партию, защищавшую интересы входящих в нее бояр. Она исподволь проводила курс на ограничение самодержавия, что мог терпеть лишь до определенного времени неукротимый нрав царя. Впоследствии, после разрыва со своими фаворитами, в письме Андрею Курбскому Иван рассказывал о степени зависимости от них, в которой он оказался:

«Видя измены от вельмож, мы взяли вашего начальника, Алексея Адашева, от гноища и сравняли его с вельможами, ожидая от него прямой службы. Какими почестями и богатствами осыпали мы его самого и род его! Потом для духовного совета и спасения души взял я попа Сильвестра, думая, что он, предстоя у престола владычного, побережет души своей; он начал хорошо, и я ему для духовного совета повиновался; но потом он восхитился властию и начал совокупляться в дружбу (составлять себе партию), подобно мирским. Подружился он с Адашевым и начали советоваться тайком от нас, считая нас слабоумными, мало-помалу начали они всех вас бояр в свою волю приводить, снимая с нас власть, частию равняя вас с нами, а молодых детей боярских приравнивая к вам; начали причитать вас к вотчинам, городам и селам, которые по уложению деда нашего отобраны у вас; они это уложение разрушили, чем многих людей к себе привязали. Единомышленника своего, князя Димитрия Курлятева, ввели к нам в синклитию и начали злой совет свой утверждать: ни одной волости не оставили, где бы своих угодников не посадили; втроем с Курлятевым начали решать и местнические дела: не докладывали нам ни о каких делах, как будто бы нас и не было; наши мнения и разумные они отвергали, а их и дурные советы были хороши. Так было во внешних делах; во внутренних же мне не было ни в чем воли: сколько спать, как одеваться — все было ими определено, а я был как младенец. Но разве это противно разуму, что в летах совершенных не захотел я быть младенцем? Потом вошло в обычай: я не смей слова сказать ни одному из самых последних его советников; а советники его могли говорить мне что им было угодно, обращались со мною не как со владыкою или даже с братом, но как с низшим; кто нас послушается, сделает по-нашему, тому гонение и мука; кто раздражит нас, тому богатство, слава и честь, попробую прекословить — и вот мне кричат, что и душа-то моя погибнет, и царство-то разорится».

Удивительно здесь все: и то, что царь позволил настолько подчинить себя этим людям, и его долготерпение, и переход от безграничных милостей к расправе. Примером расхождения Ивана со своими фаворитами в вопросах внешней политики является разное понимание ее приоритетов после завоевания Казани и Астрахани.

Его советники настаивали на ведении войны с Крымом до полного его подчинения, а царь их не послушал и пошел завоевывать Ливонию. Однако более основательным поводом для удаления от себя Сильвестра и Адашева послужило поведение их во время болезни царя в 1553 г. Иван приказал боярам присягать малолетнему сыну Дмитрию, что большинство и сделало. Но некоторые не захотели иметь над собой Дмитрия, полагая, что фактически будут править от его имени бояре Захарьины, родственники Анастасии, матери царевича. Ряд бояр решил, что будет лучше, если царем после Ивана станет не его малолетний сын, а двоюродный брат Владимир Андреевич Старицкий. Сильвестр поддержал притязания Владимира на трон, а Алексей Адашев ничего не сделал, чтобы, используя свое влияние, добиться присяги всех бояр сыну Грозного, молчаливо наблюдал за острой дворцовой интригой. В то время как отец Алексея, Федор Адашев, откровенно выступил на стороне Владимира Андреевича. Можно представить состояние больного Ивана, когда самые близкие к нему люди в столь ответственный момент по существу предали его. Зная, что произойдет в случае провозглашения царем Владимира Андреевича, Иван, по словам Соловьева, «умолял верных бояр бежать с его женою и ребенком в чужие земли, умолял Захарьиных положить головы свои прежде, чем дать жену его на поругание боярам. Понятно, как Иоанн должен был смотреть на людей, ведших семейство его прямо к гибели, а в числе этих людей он видел Сильвестра и Адашева». Впрочем, посмотрим, что говорил об этом сам Иван в том же письме Курбскому:

«Когда по возвращении в Москву я занемог, то доброхоты эти восшатались, как пьяные, с Сильвестром и Адашевым, думая, что нас уже нет, забыв благодеяния наши и свои души, потому что отцу нашему целовали крест и нам, что, кроме наших детей, другого государя себе не искать; хотели воцарить далекого от нас в колене князя Владимира, а младенца нашего погубить, воцарив князя Владимира. Если при жизни нашей мы от своих подвластных насладились такого доброхотства, то что будет после нас? Когда мы выздоровели, Сильвестр и Адашев не переменили своего поведения: на доброжелателей наших под разными видами умышляли гонения, князю Владимиру во всем потакали, на царицу нашу Анастасию сильную ненависть воздвигли, уподобляя ее всем нечестивым царицам, а про детей наших тяжело им было и вспомянуть».

Однако и после выздоровления Иван не сразу подверг опале своих бывших фаворитов. Алексей Адашев до конца 1550-х г. выполнял ответственные военные и дипломатические поручения царя. Лишь в 1560 г. он был заключен в тюрьму в Тарту, где вскоре и умер. В этом же году отошел от дел и Сильвестр, постригшись в монахи Кирилло-Белозерского монастыря.

Сильвестр оставил память по себе и как талантливый писатель, сочинитель писем нравственного содержания. Среди них наиболее известны увещевательное послание царю, а также письма князю Шуйскому-Горбатому. В одном из них он поучает князя, каким должен быть царский наместник, в другом утешает после наложенной на того опалы.

Но самым значительным памятником, который оставил после себя Сильвестр, является «Домострой». Это уникальный документ, регламентирующий правила поведения людей в различных условиях, отношения их к церкви, властям, слугам. В нем содержатся рекомендации по этикету, приему гостей, организации свадеб, приготовлению пищи, лечению болезней. «Домострой» — ценный источник для изучения нравов, быта, моральных установок граждан зажиточных сословий того времени. Любопытно, что в расцвет Средневековья выдвигается идея о том, что счастье человека не в его происхождении, а в умении добиваться всего своим трудом. «Домострой» абсолютизирует подчинение членов семьи его главе, в том числе жены мужу, а также всех граждан — царю, власти.

У историков разный взгляд на роль Сильвестра в создании «Домостроя». Одни считают его автором всего текста, другие только отдельных частей и редактором издания. Но в любом случае никто не сомневается в том, что эта роль является определяющей.

Факты выдвижения Сильвестра и Адашева при таком царе, как Иван Грозный, в условиях, когда только родовитость бояр и князей обеспечивала доступ к делам государственным, говорят о многом. Прежде всего о том, что становилось возможным приобщение к управлению страной людей незнатного происхождения. Это значит, что в середине XVI в. уже стали расшатываться древние традиции и устои. У России появлялся шанс включить в созидательную работу по ее развитию все силы общества, а не только знать. Но эти случайные явления, к сожалению, еще долго не обретали черты тенденции и зависели от воли монарха, его капризов.

Борис Годунов
(1552–1605)

Сын Ивана Грозного, Федор Иоаннович, ставший царем после смерти отца, занимал трон в 1584–1598 гг. В силу своих личных качеств (болезненность, мягкость, религиозность, а по оценкам некоторых — даже слабоумие) он не способен был управлять государством. Выполняя только обрядные, представительские функции, предаваясь богослужению и забавам, он полностью передал властные прерогативы узкому кругу влиятельных бояр: Богдану Бельскому, Борису Годунову, Федору Мстиславскому, Никите Романовичу Захарьину-Юрьеву, дяде царя Федора по матери, Анастасии Романовне, Ивану Шуйскому, герою защиты Пскова от поляков. Несмотря на меньшую знатность и заслуги Бориса по сравнению с другими опекунами, именно он стал фактическим правителем государства при слабом царе. Наиболее влиятельный из них, благодаря родству с царем Федором, Никита Романович умер, а остальных Борис Годунов сумел отстранить от трона в изнурительной борьбе, из которой вышел победителем благодаря уму и выдающимся качествам правителя, дипломата, выделявшимся среди других своими обширными познаниями и опытом. Ну и конечно же, он был закаленный в дворцовых интригах, хитрый, честолюбивый и властолюбивый человек. Но при этом, кроме всего прочего, проявлял большую заботу о людях всех сословий, в том числе убогих, нищих и др., и потому его поддерживали многие.

В XIV в. на московскую службу поступил Ордынский мурза Чет, при крещении получивший имя Захарий, с которого и пошел род бояр Годуновых. Однако в соответствии с поместными понятиями того времени, этот род не мог быть приближен к царскому (великокняжескому) трону. Годуновы выдвинулись лишь при Иване Грозном, когда Ирина Годунова вышла замуж за сына царя — Федора. Тогда и появился при дворе ее брат Борис. Потом он удачно женился на дочери Малюты Скуратова, ближайшего сподвижника Грозного, чем обеспечил себе устойчивое положение среди царского окружения.

Удивителен сам факт воцарения Бориса Годунова, получившего чин боярина только при Иване Грозном, на российском троне. Не менее знаменательны и процедуры, предшествовавшие его восхождению на трон. Конечно, будучи главой правительства при царе Федоре, фактически управляя страной в течение четырнадцати лет, притом управляя довольно разумно, он приучил всех, особенно знать, воспринимать себя как правителя. Перед избранием царя на соборе Борис располагал, как мы бы выразились сейчас, административным ресурсом, что давало ему громадные преимущества перед другими претендентами.

Можно увидеть некую аналогию с избранием президентом России Владимира Путина, что вряд ли произошло бы, не случись выдвижения его на пост председателя правительства Борисом Ельциным. Но тем не менее Годунов прошел через сложную процедуру избрания главы государства, лишив вроде бы оснований для сомнений в легитимности своей власти.

После смерти царя Федора события развивались следующим образом. Согласно воле покойного, царствовать должна была его жена Ирина, в чем со стороны боярства, присягнувшего ей, возражений не последовало. Имелось в виду, что фактическим правителем останется ее брат, Борис Годунов. Но Ирина отказалась от трона, выбрав долю монахини Новодевичьего монастыря. Страной временно стал править патриарх Иов.

Князья и бояре трепетно относились к первенству у царского трона и к занятию высших государственных должностей. Казалось бы, поместная система позволяла на оставшийся без наследника трон выбрать наиболее подходящего претендента, если не по достоинству, то по знатности, с тем, чтобы он был принят народом. Однако к тому времени опалами Ивана Грозного и политикой Бориса Годунова поместной традиции был нанесен значительный урон. Все перемешалось, и трудно было определить знатнейшего из знатных. Хотя очевидным являлось лидерство из потомков Рюриковичей — князей Шуйских, из Гедиминовичей — Мстиславских и Голицыных. Из бояр, скажем так, менее знатного рода претендентами могли быть, благодаря родству с царем, дети Никиты Романова и Борис Годунов.

Когда, после отказа царицы Ирины от трона, народ стал требовать венчания на царство Бориса Годунова и патриарх Иов сделал ему такое предложение, он также отказался. Было объявлено о созыве Земского собора, который представлял бы большинство русских земель и различные слои населения. Некоторые историки считают, что Борис инициировал созыв собора, чтобы заручиться его поддержкой в противовес ненавидевшим его боярам. Однако С.Ф. Платонов, равно как и В.О. Ключевский и другие, не сомневаются в репрезентативности и законности собора и не считают его состав результатом интриг и инсинуаций Бориса. Всего в соборе участвовало до 500 человек. В том числе лиц духовного звания — около 100, придворных чинов — около 200, горожан и московских дворян порядка 150. Из других же городов и земель приехало не более 50 человек. Так что этот собор лишь условно можно было считать общерусским — он был в основе своей московским. Впрочем, и в более поздние времена судьбы Российского государства решались в столичных, а не общегосударственных форумах. Оценивая состав собора, Платонов делает важный вывод: «…на соборе было очень мало представителей этого многочисленного класса рядовых дворян, в котором привыкли видеть главную опору Бориса, его доброхотов. И наоборот, придворные чины и московские дворяне, т.е. более аристократические слои дворянства, на соборе были во множестве… Стало быть, на собор не прошли друзья Бориса и могли пройти в большом числе его противники».

И тем не менее Борис Годунов 17 февраля 1598 г. был избран царем. Он долго не соглашался подчиниться решению собора, пока патриарх не пригрозил ему отлучением от церкви. Хотя многие усматривали в отказе Бориса лицемерие, выторговывание неограниченных властных полномочий.

Вроде бы нужно делить правление Бориса на два периода (первый — при царе Федоре, второй — собственное царствование). Но эта периодизация большого смысла не имеет при рассмотрении его реформаторской деятельности. И в том и в другом случаях он располагал абсолютными властными прерогативами, которыми пользовался для реализации своих устремлений. В общей сложности Борис Годунов правил двадцать лет после смерти Ивана Грозного, в том числе семь лет (1598–1605 гг.) был царем. Правомерно сравнить этих двух государей по формам правления и по достигнутым результатам. Иван Грозный всю жизнь воевал, ознаменовав свое царствование громкими победами на начальном этапе и поражениями, чего было больше, разорив в конце концов собственную страну хуже всяких врагов. Но зато прослыл он и сохранился в памяти народной как смелый, мужественный, воинственный, одним словом — «грозный» царь.

Борис Годунов старался по возможности избегать войн, отстаивать интересы государства дипломатическими путями. В связи с чем давал поводы обвинять себя в робости и чуть ли не трусости. Однако сделал для страны куда больше, чем его грозный предшественник.

Можно усмотреть некоторое сходство Бориса Годунова с Иваном III, который также не отличался воинственностью, также обвинялся в нерешительности, но при этом сумел добиться очень многого для русского государства.

Мирная жизнь страны в течение царствования Федора под управлением Бориса Годунова даже без каких-либо реформаторских новаций вскоре дала свои результаты. Голландец Исаак Масс, современник Федора Иоанновича, несмотря на отрицательное отношение к Годунову, писал: «Состояние всего Московского государства улучшалось и народонаселение увеличивалось. Московия, совершенно опустошенная и разоренная вследствие страшной тирании покойного великого князя Ивана и его чиновников… теперь, благодаря преимущественно доброте и кротости князя Феодора, а также благодаря необыкновенным способностям Годунова, снова начала оправляться и богатеть». Поступления в казну увеличивались, что видно хотя бы на примере доходов от продажи натуральных податей. При Иване Грозном по этой линии выручали около 60 тысяч рублей, при царе Федоре — 230 тысяч в год.

При Иване IV экспорт российских товаров резко сократился. Годунов принял меры по привлечению иностранных купцов, предоставив им всевозможные льготы. Англичанам разрешил торговать беспошлинно, но при этом отказал в их просьбе запретить торговлю в России представителям других стран.

Принимал Годунов и меры для развития промышленности. Из Европы выписывались рудознатцы, инженеры, улучшались пути сообщения, предоставлялись льготы промышленным людям. Велась борьба с разного рода уголовными элементами, с бюрократами, взяточниками. Хотя в последнем Годунов преуспел мало.

Контакты Московского государства с Европой, ставшие активно развиваться еще во времена Ивана III, практически прекратились при Иване Грозном. В царствование Бориса связи с заграницей вновь оживились. В Москву ехали купцы, врачи, промышленники, военные, ученые люди. Они получали должности, хорошее жалование, земли с крестьянами. Было у царя Бориса намерение открыть в Москве университет, но тому помешало консервативное духовенство, боявшееся, что вместе со знанием на Русь придут и всяческие ереси. Европейская культура проникала в русский обиход. Это касалось одежды, жилья, светских церемониалов и даже таких вещей, как бритье бород. Борис посылал русских людей на обучение за границу. Но они, как правило, не хотели возвращаться на родину. Впрочем, и у Петра Великого были с этим проблемы. И вообще, коль скоро речь зашла о Петре, можно отметить много общего в устремлениях этих двух правителей России, которых разделяет более 100 лет: сближение с Европой, перенесение ее культуры на Русскую землю. Разница только в методах. Цивилизованные и эволюционные у Бориса, варварские и революционные у Петра. Кто знает, проживи Борис Годунов больше, может, и не потребовалось бы Петру прорубать окно в Европу, может, и без того Россия сумела бы преодолеть традиционный изоляционизм от развитых стран. Впрочем, выживи Борис, и Петра бы не было, и Россией правили бы не Романовы, а Годуновы. Так что подобного рода рассуждения не имеют большого смысла.

Борис Годунов всеми силами воздерживался от втягивания России в войны, хотя избежать этого полностью было невозможно. Кое-как удавалось поддерживать мир с Польшей. Более того, был момент, когда после смерти польского короля Стефана Батория (1586 г.) Годунов добивался избрания польским королем русского царя Федора Иоанновича. И хотя эта комбинация ему не удалась, сам факт этой попытки говорит о существенном изменении отношений между двумя странами и повышении значения России, престижа русского царя. Добившись нейтрализации Польши, Годунов решился на войну с Швецией, оказавшуюся для него удачной, — Россия вернула ряд утраченных Иваном Грозным земель, в том числе города — Иван-город, Карела, Копорье. 1591 и 1592 гг. ознаменовались набегами крымчаков. В борьбе с крымским ханом Борис не ограничился отражением его набегов военной силой. Он понимал, что так будет продолжаться бесконечно долго, и потому очень серьезно занялся строительством крепостей и городов на пути татарских орд. Помимо создания оборонительной линии, осваивались и обширные плодородные земли. Именно при нем на юге страны появились города — Воронеж, Ливны, Кромы, Белгород и др. То же самое происходило на Волге. Там строились Самара, Саратов, Царицын и др. Упрочилось положение Москвы в Сибири, которая лишь номинально была присоединена Ермаком. Со строительством городов — Тобольска, Тюмени, Березова, Нарыма и др. можно стало говорить о колонизации этого богатейшего края.

Таким образом, перед нами предстает царь — строитель, созидатель, озабоченный не столько приобретением новых земель, сколько обустройством имеющихся. В очерке об Иване Грозном мы подробно рассмотрели основные черты и причины жестокого кризиса в сельском хозяйстве, хаоса, грозившего перерасти во всеобщую смуту. Говоря современным языком, на селе творился совершенный беспредел. Села пустели, дома забрасывались, поля зарастали лесом, податное население сокращалось.

Добавим к этому наличие большого числа гулящих людей, в том числе бывших тягловых крестьян, бродивших по стране, не закрепленных ни за крестьянскими обществами, ни за частными землевладельцами. Они представляли собой среду для воспроизводства уголовных элементов, формирования разбойничьих шаек.

Законодательная база, регулирующая отношения между крестьянами и землевладельцами, была зыбкой. Масштабы оставления обрабатываемых хлебопашцами земель возрастали. На черных землях, где правила община на принципах круговой поруки, крестьяне всячески препятствовали уходу своих однообщинников. Того же добивались мелкие землевладельцы. В сохранении права перехода крестьян были заинтересованы только крупные феодалы, располагавшие средствами, чтобы заплатить долги крестьянина прежнему владельцу и забрать его к себе. Шла настоящая война за крестьян, о которой Ключевский говорит: «Крестьянские общества и мелкие землевладельцы, лишаясь тяглецов и рабочих рук, старались силой удержать их, ковали свозимых крестьян в железа, насчитывали на них лишние платежи и грабили их пожитки, а не то собирали своих людей и встречали самих отказников с каким могли оружием в руках».

Правительство Годунова, которому пришлось буквально возрождать страну после Ивана Грозного, естественно, должно было принимать серьезные меры по стабилизации положения. Хотя по сути у него не было иного выхода, кроме как прикрепить крестьян к земле, к господину. Поэтому при Борисе Годунове был сделан огромный шаг к окончательному закрепощению крестьян. Можно даже говорить о том, что к концу его правления сложилась система крепостного права в основных ее чертах. Хотя так и не было обнаружено законодательного акта, который бы юридически закрепил переход крестьян в собственность помещикам, многие историки полагали, что оно состоялось и именно во время правления Бориса Годунова (в царствование Федора Иоанновича).

Повод так считать дал указ царя Василия Ивановича Шуйского, правившего в 1606–1610 гг. после умерщвления Лжедмитрия. В указе говорилось: «Царь Федор по наговору Б. Годунова, не слушая совета старших бояр, выход крестьян заказал».

Поэтому стало считаться, что разрешенный крестьянам переход от одного хозяина к другому в Юрьев день был отменен при Федоре Иоанновиче, хотя в Судебнике 1550 г., созданном при его отце, это право подтверждалось. Вызывает недоумение вот какой факт. Если переход крестьян был запрещен указом Федора, то зачем потребовалось еще раз вводить статью о запрете перехода в Уложение 1649 г. Может, Шуйский что-нибудь напутал или сфальсифицировал?

Н.М. Карамзин с посылки Шуйского или опираясь на иную информацию, был убежденным сторонником существования такого указа. Он совершенно недвусмысленно писал: «…без сомнения, желая добра не только владельцам, но и работникам сельским — желая утвердить между ими союз неизменный, как бы семейственный, основанный на единстве выгод, на благосостоянии общем, нераздельном, — он (царь Федор. — В.К.) в 1592 или в 1593 году законом уничтожил свободный переход крестьян из волости в волость, из села в село и навеки укрепил их за господами». Однако нет оснований согласиться с таким заявлением Карамзина. В.О. Ключевский подробно разбирает все обстоятельства этого вопроса и делает вывод, что «крестьянское право выхода к концу XVI в. замирало само собой, без всякой законодательной его отмены. Им продолжали пользоваться лишь немногие крестьяне».

Карамзин мягко формулирует побудительные мотивы царя Федора для решительных шагов по закрепощению крестьян. Речь идет не о добре, которое решил сделать сердобольный царь своим подданным, а о вынужденных мерах для успокоения населения. Согласившись с Ключевским, что какого-то разового законодательного акта по закрепощению крестьян и не было, отметим, что известен целый ряд указов во время царствования Федора и Бориса, заложивших основу крепостного права. На некоторых из них мы остановимся.

В 1586 г. правительство обязало хозяев, принявших людей со стороны, записывать их к себе в кабалу и сообщать об этом властям. До этого они могли свободно принимать в качестве слуг (холопов) кого угодно, в том числе тягловых крестьян, и увольнять. Теперь хозяин становился ответственным перед государством за взятого человека и уже не мог по своему желанию отпустить его на все четыре стороны.

Апрельским указом 1597 г. устанавливался полугодовой срок, в течение которого вольные слуги могли служить у хозяина без оформления отношений. Далее они обязаны были давать кабалу на себя, прикрепляться к месту последней службы пожизненно.

Если в 1560 г. запрещалось свободным людям продавать себя в холопы (чтобы препятствовать сокращению податного населения), то указом 1597 г. это было разрешено. Тем же указом упорядочивались отношения между господами и кабальными людьми. Устанавливалась обязанность для попавших в кабалу, независимо от сроков и оснований кабальных договоров, оставаться у господина (государя) до смерти последнего. Таким образом, был сделан решительный шаг к закрепощению.

В период царствования Федора Иоанновича и Бориса Годунова четко проявились две тенденции, лишь обозначившиеся ранее. Во-первых, большое число свободных людей стремилось в добровольную кабалу, считая ее благом по сравнению с жизнью свободного тяглового крестьянина. Во-вторых, землевладельцы буквально охотились за людьми, толпами бродившими по стране после разорения в правление Ивана Грозного. Ключевский, со ссылкой на Авраамия Палицына, писал: «…при царе Федоре вельможами, особенно родней и сторонниками всесильного правителя Годунова, как и большим дворянством, обуяла страсть порабощать кого только было можно: завлекался в неволю всячески, ласками, подарками, вымогали „Написание служивое“, служилую кабалу, силою и муками; иных зазывали к себе „винца токмо испить“; выпьет неосторожный гость три-четыре чарочки — и холоп готов!..

…Но умер царь Федор, воцарился Борис, и наступили страшные голодные годы. Господа осмотрелись, и, увидав, что не могут прокормить многочисленной челяди, одних отпускали на волю, других прогоняли без отпускных, третьи разбегались сами, и все это живое богатство, так грешно нажитое, рассыпалось и пошло прахом, а в смуту многие брошенные холопы зло отплатили своим господам».

Но смута еще предстояла. А во время правления Бориса (при царе Федоре и без него) шло шаг за шагом закрепощение крестьян.

Все историки особо отмечают указ от 24 ноября 1597 г., устанавливавший пятилетний срок на поиск крестьян, самовольно покинувших своего господина, и возвращение его на старое место жительства. Очевидно, этот указ дал повод говорить (в том числе Карамзину) о том, что за пять лет до него существовал некий законодательный акт, запрещавший крестьянские переходы. В названном указе мы читаем: «Которые крестьяне из-за бояр и из-за приказных людей, и из-за детей боярских, из-за всяких людей, выбежали до нынешнего 106 (1597 г.) за 5 лет, и на тех беглых крестьян в их побеге давати суд и сыскивать накрепко всякими сыски, и по суду и по сыску тех беглых крестьян с женами и с детьми и со всеми животы возити назад, где кто жил. А которые крестьяне выбежали до нынешнего 106 году лет за 5 и за 7, и за 10, и больше… на тех беглых крестьян в их побеге суда не давати и назад их, где кто жил, не возити».

Но указ от 1597 г. говорит лишь о возвращении крестьян, ушедших без выплаты долгов господину и в неурочное время.

Более всего теряли от переходов крестьян мелкие землевладельцы, составлявшие основу служилого сословия, что наносило государству урон в связи с их обнищанием. Кроме того, прямой ущерб казне наносил и уход черносошных (государственных) крестьян к крупным феодалам. И, подчеркнем, если со сменой господина крестьянин оставался земледельцем, тягловым, в масштабах государства потери не было, если же он становился слугой, терялась производительная единица. Годунов попытался сократить негативные последствия этих явлений. В 1601 г. вышел указ, по которому разрешалось вывозить крестьян только мелким землевладельцам, при этом не более двух человек одновременно. 24 ноября 1602 г. вышел следующий указ, подтверждающий положения предыдущего и устанавливающий правило, по которому «вывоз» крестьян мог производиться только с согласия их предшествующего хозяина. Кроме того, в указе имелось важное положение, предусматривавшее обязательность сохранения крестьянином при смене хозяина статуса тяглового, податного человека. Хотя понятно, что подобное положение имело скорее рекомендательный, чем законодательный характер, так как трудно было его проконтролировать.

Итак, мы видим как бы объективные причины, обусловившие «продвижение» Русского государства на пути к закрепощению крестьян именно в период правления Бориса Годунова. Но некоторые исследователи, особенно современные, считают их скорее поводами для закрепощения, чем действительными основаниями. Обратим внимание на интересную трактовку Владимира Кобрина. Он говорит о существенном усилении эксплуатации крестьян именно в описываемое время: «Для того были два рода причин. Во-первых, численность феодалов росла быстрее, чем численность крестьян: в условиях длительной войны правительство постоянно рекрутировало в состав „детей боярских“ выходцев из плебейских слоев, раздавая им за службу поместья с крестьянами… Во-вторых, многие феодалы не ограничивались сохранением жизненного уровня, а стремились к его росту…»

Получался замкнутый круг: рост эксплуатации крестьян приводил к тому, что они стремились покинуть хозяина («вывозом» или бегством), что вынуждало правительство принимать меры по их закреплению. А ограничение, запрещение переходов в свою очередь развязывало руки помещикам в усилении эксплуатации крестьян. Их ничто не стесняло, не вынуждало уменьшать гнет крестьян из опасения, что те уйдут к другим землевладельцам.

И тем не менее закончим рассмотрение крестьянского вопроса при Борисе Годунове выводом, что крепостное право, получив значительное развитие, сложившись в принципе, окончательно юридически утверждено не было. Это произошло уже во время царствования Романовых.

Среди реформаторских действий Бориса Годунова важнейшим является утверждение собственного патриаршества в Русской православной церкви.

Идея Москвы как Третьего Рима после падения Константинополя (1453 г.) усилиями многих ученых русских людей и правящей династии исподволь стала внедряться в общественное сознание. Особенно преуспели в этом во времена Ивана III и Ивана IV. Москва претендовала на роль столицы всего, если не христианского, то по крайней мере православного мира. Хотя оснований для этого было, прямо скажем, немного. Приведем по крайней мере два обстоятельства, противостоящих этим притязаниям.

Во-первых, христианство на Руси было принято на многие столетия позже, чем в других странах. Во-вторых, управлял московской православной церковью митрополит, в то время как ее всемирным главой являлся патриарх константинопольский, хотя византийская столица стала турецким Стамбулом. К концу XVI в. было четыре патриарха — византийский, антиохийский, александрийский и иерусалимский.

Разумеется, в связи с ростом могущества Русского государства московский митрополит, располагая куда большими возможностями, чем восточные патриархи, оказывал им поддержку экономическую, но формально занимал по отношению к ним подчиненное положение.

Что касается первого тезиса — позднего принятия христианства на Руси, то усиленную пропаганду против негативного влияния его на амбиции московской церкви предприняли при Иване Грозном. Начали настойчиво насаждать миф о посещении Руси одним из апостолов Христа — Андреем Первозванным, с которого и стало распространяться на ее территории христианство. Сложнее было со вторым обстоятельством, с подчиненностью московского митрополита греческому патриарху. Созданием мифов, даже самых красивых, здесь было не обойтись. Требовалось формальное возвышение главы Русской православной церкви над другими владыками или по крайней мере уравнивание его с ними.

Эта задача и была решена во время правления Бориса Годунова, благодаря его дипломатическому таланту, хитрости и настойчивости. Разумеется, тому способствовало обнищание восточных патриархов и фактический переход их на содержание Москвы. Тем не менее они долгое время отказывали русским государям и церковным руководителям в преобразовании московской митрополии в патриархию.

В 1588 г. в Москву прибыл византийский патриарх Иеремия. Его буквально вынудили принять решение о переносе патриаршества из Константинополя (Стамбула) в Москву. Но стоило Иеремии согласиться, как он был переведен во Владимир, являвшийся провинциальным городом Русского государства, оказывавшим мало влияния на политику в стране. Борису Годунову нужно было патриаршество для поднятия престижа Москвы в глазах Европы и православного мира, а не греческий патриарх, которому интересы Русской земли вряд ли могли стать когда-нибудь близкими. Кроме того, многие церковные обряды на Руси в силу значительной изоляции стали существенно отличаться от тех, по которым отправлялись службы на Востоке. У церквей имелись основания упрекать друг друга в ереси. Поэтому следующим шагом в деле утверждения патриаршества стадо избрание на этот пост русского священнослужителя.

Что и было сделано. Состоявшийся в 1589 г. собор утвердил патриаршество в Москве, а первым русским патриархом стал Иов, являвшийся московским митрополитом. Эта реформа явилась одним из выдающихся свершений Бориса Годунова еще до того, как он стал царем, но уже был фактическим руководителем Русского государства при Федоре Иоанновиче.

Государственная деятельность Бориса Годунова в роли сначала правителя при Федоре, а затем царя оценивается более-менее сходно различными историками. Тому способствуют объективные факты, его поступки и их последствия. Другое дело — личные качества этого исторического персонажа. Здесь, как в оценке других значительных деятелей, имеет место большой разброс мнений, что, впрочем, объясняется не только различным отношением историков к этому человеку, но и противоречивостью его натуры, которую невозможно описать только одними тонами — темными или светлыми. И тем не менее современники и историки, по-разному относившиеся к Борису, в том числе и те, кто считали его виновником в страшном злодействе — гибели царевича Дмитрия, все отмечают высокие личные качества царя. Князь Михаил Катырев-Ростовский писал о Годунове в XVII в.: «Муж зело чуден, в рассуждении ума доволен и сладкоречив, весьма благоверен и нищелюбив и строителен зело, о державе своей много попечения имел и многое дивное о себе творяще».

То же мы читаем у знаменитого Авраамия Палицына, оставившего замечательные памятники о Смутном времени: «Царь же Борис о всяком благочестии и о исправлении всех нужных царству вещей зело печашеся, о бедных и нищих промышляше и милость таковым великая от него бываше; злых же людей люто изгубляше и таковых ради строений всенародных всем любезен бысть».

Но многие историки отказывали Борису в человеческих добродетелях, хотя и признавали его незаурядные способности. В частности, Костомаров пишет: «…красивый собой, он отличался замечательным даром слова, был умен, расчетлив, но в высокой степени себялюбив. Вся деятельность его клонилась к собственным интересам, к своему обогащению, к усилению своей власти… Постоянно рассудительный, никогда не поддавался он порывам увлечения и действовал всегда обдуманно…

Ничего творческого в его природе не было. Он не способен был сделаться ни проводником какой бы то ни было идеи, ни вожаком общества по новым путям; эгоистические натуры менее всего годятся для этого». Однако что бы ни говорили историки, есть объективные данные, показывающие нашего героя в положительном свете.

Безусловно замечательным является тот факт, что будучи долгие годы рядом с Иваном Грозным, в том числе во времена опричнины, он сумел не запятнать себя личным участием в казнях, оргиях, разного рода безнравственных поступках. И при этом — не навлечь на свою голову гнев царя. Более того, есть свидетельства о его попытках возражать Ивану Васильевичу, предостерегать его от откровенно безобразных поступков. В частности, он заступался, хотя и безуспешно, за сына царя Ивана во время его ссоры с отцом, кончившейся смертью наследника престола. Здесь мы видим не только наличие у Бориса нравственных установок, удерживавших его от дурных поступков, но и большого мужества, позволявшего перечить самому Грозному. Ну и, конечно, хитрости, изворотливости, дипломатии, такта — как угодно можно назвать то, что позволяло сохранить достоинство, не дать повязать себя разного рода гнусностями, творившимися в царском окружении, одновременно оставаясь в этом окружении.

Говорить о нравственной в современном понимании этого слова позиции главы государства средневековой эпохи очень сложно без риска допустить подмену понятий, но все-таки следует в этом смысле отдать предпочтение Борису перед его предшественниками на московском троне, да и перед многими современными ему европейскими монархами. Но неисповедимы повороты истории. Бывает так, что действительному злодею-узурпатору удается долгие годы пребывать у власти и спокойно умереть в славе, а достойный легитимный правитель, будучи оболганным, обвиненным в несуществовавших пороках и несовершенных злодеяниях, погибал насильственной смертью.

Очевидно, следует считать бесспорным властолюбие Бориса и стремление во что бы то ни было стать царем, как и лицемерие при отказе подчиниться решению собора и возложить на себя шапку Мономаха. Но решение собора состоялось, и он чист перед историей — о какой-либо узурпации трона не может быть и речи. Однако по сей день остается неизвестным, причастен ли Борис к смерти царевича Дмитрия.

Дмитрий погиб в 1591 г. в Угличе, куда был сослан с матерью Марией Нагой, последней женой Ивана Грозного. Кто или что стало причиной его смерти — теперь уже не установить. Но на основе народных сказаний и измышлений врагов Бориса Годунова в историографии исподволь утвердилась идея о его виновности в смерти царевича, стоявшего на пути к престолу. В этом были убеждены такие выдающиеся отечественные историки, как Карамзин, Костомаров, Соловьев. Хотя ни комиссия, возглавляемая Василием Шуйским, расследовавшая убийство сразу же после его свершения, ни другие разбирательства не выявили улик, изобличающих Бориса в преступлении. Но авторитету Годунова толки о его причастности к убийству нанесли огромный урон.

Образ царя-злодея, детоубийцы стал дополняться другими несовершенными, но приписанными ему преступлениями. Народная молва обвинила его в смерти царя Федора, в трехлетнем неурожае, жестоком голоде (1601–1604 гг.), в московском пожаре, в набегах татар, даже в смерти датского королевича, жениха своей дочери Ксении. Очевидно, все эти слухи, толки, обвинения рождались не только сами по себе, но и формировались боярами, представителями знатных княжеских родов, считавших себя более достойными претендентами на царский трон. Борис понимал это и платил им жестокими преследованиями, выходящими за рамки здравого смысла. Одних ссылал, других постригал в монахи (в том числе Федора Романова, ставшего митрополитом Филаретом, отца будущего царя Михаила), третьим не разрешал жениться, чтобы не произвести новых претендентов на царский трон. Подозрительность, мнительность, поощрение доносительства достигли в последние годы царствования Бориса невиданных масштабов. Современник так оценивал произошедшие в Годунове перемены: «Цвел он как финик, листвием добродетели, и если бы терн завистной злобы не помрачал цвета его добродетели, то мог бы древним царям уподобиться. От клеветников изветы на невинных в ярости суетно принимал, и поэтому навел на себя негодование чиноначальников всей Русской земли: отсюда много ненасытных зол на него восстали и доброцветущую царства его красоту внезапно низложили».

Требовался только повод, чтобы накопившееся в обществе напряжение, недовольство взорвалось и превратилось во всеобщую смуту. И такой повод появился. В начале 1604 г. стало быстро распространяться известие о том, что царевич Дмитрий был чудом спасен и теперь, став взрослым, собирает в Польше войско, чтобы идти на Москву, отнять у Бориса-узурпатора трон, принадлежащий ему по праву. Борис Годунов не выдержал свалившихся на него бед и скоропостижно умер в апреле 1605 г. Война, начавшаяся неудачей для претендента, закончилась его триумфом и вступлением в Москву при всенародной поддержке.

Сын Годунова, Федор, провозглашенный после смерти отца царем, был убит восставшими москвичами.

Лжедмитрий
(? – 1606)

Сколько же удивительного дала миру Россия, выписывая причудливые узоры своей истории. Среди них конечно же короткий по историческим меркам период, названный Смутным временем, которое началось со смерти Ивана Грозного и закончилось избранием в 1613 г. царем Михаила Романова. Это время породило много явлений, часть которых объяснена историками с различной степенью убедительности, а часть так и осталась загадкой.

Не просто дать объяснение, например, такому факту: почему народ, доведенный до полного разорения, и князья-бояре, уничтожаемые поодиночке, терпели Ивана Грозного, и почему они же восстали против Бориса Годунова, обеспечившего 20-летний период мирной жизни Русскому государству, избранного на всеобщем Земском соборе, а не узурпировавшего власть, и показавшего себя мудрым правителем. Историки видят объяснение этого феномена в том, что в силу сложившегося менталитета русского народа, царя, в законности которого сомнений не было, люди воспринимали как божескую данность. Если царь жесток, значит, это наказание за грехи человеческие, которое нужно со смирением переносить. Впрочем, не будем углубляться в подобного рода философию, так как отвлечемся от главной темы книги.

Многие видят причину гибели Бориса в том, что он, став царем не по праву рождения, а по избранию, повел себя так же самодержавно, как и его предшественники, потомки Ивана Калиты. А между тем бояре, более знатные по своему происхождению, допустили его царствование, ожидая, что он поделится с ними властными прерогативами, позволит править вместе с собой, поддержит и даже возродит былое значение знатных родов. Очень интересно говорит по этому поводу Ключевский: «…величие и славу (князей. — В.К.) надобно было обеспечить от произвола, не признающего ни великих, ни славных, а обеспечение могло состоять только в ограничении власти избранного царя, чего и ждали бояре. Борису следовало взять на себя почин в деле, превратив при этом Земский собор из случайного должностного собрания в постоянное народное представительство, идея которого уже бродила… в московских умах при Грозном, созыва которого требовал сам Борис, чтобы быть всенародно избранным. Это примирило бы с ним оппозиционное боярство и — кто знает? — отвратило бы беды, постигшие его с семьей и Россию, сделав его родоначальником новой династии». Увы, подобного рода рассуждения малопродуктивны, так как никому не суждено знать, что бы произошло на самом деле. Но одно бесспорно — князья и бояре не стали терпеть от Годунова того, что со смирением принимали от Ивана Грозного. И Борис, видя к себе такое отношение, — ранее достойный правитель, превратился в «мелкодушного полицейского труса. Он спрятался во дворце, редко выходил к народу и не принимал сам челобитных, как это делали прежние цари. Всех подозревал, мучаясь воспоминаниями и страхами, он показал, что всех боится как вор, ежеминутно опасающийся быть пойманным…».

Если принять на веру столь разительные перемены, произошедшие в Борисе за годы его царствования, то следует признать благом для Русской земли его устранение, организованное боярами во главе с В.И. Шуйским. Вот только сценарий смещения Бориса, ими избранный, слишком дорого обошелся народу, государству.

Свергнуть Бориса Годунова в открытой борьбе бояре не могли, поскольку легитимность его не вызывала сомнения, а деловые качества, как мы видели, были выше всяких похвал. Ну а что касается опал, преследования и казней бояр, так на то он и царь. Тем более, что выглядели они легкими шалостями на фоне творимого Иваном Грозным.

Ради свержения Бориса был «воскрешен» убитый в 1591 г. царевич Дмитрий. Похоже, теперь уже никому и никогда не узнать, кем на самом деле являлся человек, принявший имя сына Ивана Грозного, и кто затеял эту дьявольскую игру, вылившуюся во всеобщую многолетнюю смуту. Хотя версии ответов на первый и второй вопрос существуют. Самозванец — это монах Григорий Отрепьев, выходец из небогатой дворянской семьи, а подготовили его к столь необычной миссии и переправили в Польшу для начала дерзновенного предприятия бояре Захарьины (Романовы), натерпевшиеся унижений и гонений от Бориса Годунова и жаждавшие его смещения. По сложившейся версии Лжедмитрий долго жил при дворе сначала Романовых, затем князей Черкасских. Служил в различных монастырях, в том числе в Чудовом монастыре. Там и обучился грамоте. Затем долго странствовал в литовских землях, служил у князя Вишневецкого. Имея при себе некие свидетельства принадлежности к московской царской семье, вынужден был сказать о них при угрозе смерти во время болезни. Вишневецкие познакомили его с Сандомирским воеводой Мнишеком, который поддержал претендента на московский трон, рассчитывая выдать за него свою дочь Марину, в которую Лжедмитрий был влюблен.

Нужно сказать, что ни король польский Сигизмунд III, ни большинство польских вельмож не признавали в человеке, именовавшем себя Дмитрием, царского сына. Да и государственной поддержки с их стороны по сути оказано не было. Ему только разрешили набрать войско. Оно представляло собой пестрый сброд — в основном казаки, мелкая разорившаяся шляхта, бродяги, разного рода авантюристы, обрадовавшиеся возможности пограбить. Следовательно, ранее господствовавшее утверждение, что Лжедмитрия «придумали» поляки для смуты, для ослабления русского государя, несостоятельно.

Несколько слов о внешности и характере этого человека. С.М. Соловьев писал: «Наружность искателя Московской державы не говорила в его пользу: он был среднего или почти низкого роста, довольно хорошо сложен, лицо имел крупное, неприятное, волосы рыжеватые, глаза темно-голубые, был мрачен, задумчив, неловок». Вместе с тем все отмечают его смелость, большую физическую силу, удаль, умение владеть оружием, способность обуздать необъезженного коня. Одних эти качества привлекали, других отпугивали.

Самозванец Лжедмитрий — так вошел в историю человек, с оружием отвоевавший российский трон, свергнувший династию Годуновых, в 1605–1606 гг. находившийся у власти и показавший значительные способности к управлению государством. Если Лжедмитрием его и можно называть, то уж слово «самозванец» к нему никак не подходит. Сам себя Дмитрием он не называл, его так назвали. По свидетельствам историков, этот человек изначально верил в то, что он настоящий царь, а события, последовавшие после вступления в Москву, его окончательно в этом убедили. Как, впрочем, многих других. Назовем только два обстоятельства.

Во-первых, признание его своим сыном матерью Дмитрия, царицей Марией Нагой. Что ее, монахиню, давшую обет служения Богу, подвигло на это? Желание отомстить Борису за убийство ее настоящего сына? Это никак не вяжется с христианской моралью. Желание вновь стать царицей? — То же самое. А между тем она всенародно горячо выражала свои материнские чувства.

Во-вторых, заявление Василия Шуйского, расследовавшего когда-то убийство в Угличе, о том, что первоначальное заключение комиссии о смерти Дмитрия было неверным. Много было других свидетельств. Ну а главное, всеобщая народная любовь, приведшая к трону этого человека и выражаемая ему вплоть до самой смерти.

Прибегнем и мы к сослагательному наклонению, не пользующемуся уважением у историков, и порассуждаем так: угоди он тогда боярам, сбалансируй свои отношения с ними таким образом, чтобы они получили вожделенное влияние на дела государственные и выгоды, от этого проистекающие, и не было бы в российской истории Лжедмитрия, а был бы Дмитрий II Иоаннович, а род Рюриковичей считался бы продолженным. И история России могла бы пойти путем прогресса и приобщения к европейской цивилизации, если исходить из достоинств, которыми обладал этот случайно оказавшийся на троне человек. Исходя из сказанного и того, что он успел сделать, и его намерений, в изложении материала опустим приставку «лже» в имени этого человека. Пусть он фигурирует в нашем тексте как царь Дмитрий.

Начатая им война против мощной русской армии во главе немногочисленного отряда, по сути всякого сброда, не могла обещать успеха. Но смерть Бориса Годунова, а главное, магическое действие на сознание и чувства русских людей имени сына Ивана Грозного — Дмитрия, сделали свое дело. Армия, бояре, народ перешли на его сторону, и он 20 июня 1605 г. триумфатором вошел в Москву.

Начало деятельности Дмитрия было многообещающим, хотя за краткостью пребывания на троне он мало что успел сделать, и потому разговор о нем как о реформаторе вроде бы вообще неуместен. Но сам образ правления Дмитрия настолько отличался от такового при других великих князьях и царях, что вся его деятельность с первого дня представляла собой непрекращающиеся реформы.

Он преобразовал боярскую думу, явление чисто русское и представляющее собой аморфное образование, в сенат, орган, привычный для европейского понимания и складывавшейся в то время практики. К трону были приближены, помимо бояр, гонимых при Борисе Годунове, люди, расположенные к реформированию, к перенесению на Русскую землю полезных заимствований из Европы.

При царском дворе, в царской думе (сенате) исчезли чопорность, абсолютизм местничества, медлительность при рассмотрении государственных дел. Все вопросы решались быстро, исходя только из интересов страны, а не из всяких догм, освященных старинной традицией. В обиход вошли простота обращения с подданными, сокращение волокиты при рассмотрении дел, личное участие в них царя.

Большой проблемой в Русском государстве являлось судопроизводство. Его медлительность, мздоимство судей, отсюда — безнаказанность преступников и наказание невиновных. Дмитрий видел в этом корень многих бед и сразу же занялся улучшением судопроизводства.

Реформы всей судебной системы ему провести не удалось, но попытки наведения порядка были сделаны. Во-первых, судопроизводство стало бесплатным. Во-вторых, лицам, вершившим суд, было удвоено жалование, имея в виду, что таким путем сократится взяточничество. В-третьих, было объявлено, что сам царь будет принимать челобитные от людей всех званий, для чего устанавливались дни и часы приема. В-четвертых, чтобы уменьшить урон от чиновников, собиравших подати, предписывалось податным общинам самим вносить их в казну.

Жалование увеличивалось не только судьям, но и всем служилым людям. Помещики получили дополнительные земли. Возвращалось отнятое у людей во время опал Ивана Грозного и Бориса Годунова.

Беспрецедентными оказались меры по либерализации торговли. Снимались ограничения на занятия торговлей и ремеслами с людей любых сословий и иностранцев.

Дмитрий оставил след в крестьянском вопросе. В частности, он пытался приостановить процесс перехода тягловых крестьян в холопы своим указом от 1 февраля 1606 года, запрещавшим это делать. Крестьяне, в большом количестве убегавшие от господ в голодные годы (1601–1603 гг.), должны были в соответствии с названным указом вернуться на прежние места и заняться хлебопашеством. Те же из них, кто выгонялся помещиками во время голода (чтобы не кормить), получали свободу. Если ранее крестьянин, продаваясь в холопы, становился таковым навечно, то есть и для детей помещика, то по указу Дмитрия со смертью господина холопство прекращалось. Вновь оговаривался пятилетний срок давности возвращения беглых крестьян.

Во всем сказанном можно увидеть стремление молодого царя облегчить жизнь крестьян, главного тяглового сословия. Хотя каких-либо значительных изменений в сторону послабления складывающейся крепостной зависимости ожидать было неправомерно. Дмитрий потерял бы поддержку основной массы помещиков (служилых людей) и крупных землевладельцев. Кроме того, он не мог противостоять процессу закрепощения, продолжавшемуся уже целые столетия и носившему объективный характер.

Мы видим, что многие московские монархи, в том числе Иван III и Иван Грозный, делали попытки ограничить церковное и монастырское землевладение. Тем более хотел этого Дмитрий, не любивший монахов, считавший их тунеядцами и говоривший, что «лучше пусть пойдут их богатства на защиту святой веры и христианского жительства от неверных». Ввиду кратковременности пребывания на троне он не успел сделать серьезных шагов на пути секуляризации монастырских земель, но намерение на сей счет выразил довольно категорическое. Чем способствовал восстановлению против себя духовенства. Впрочем, у иерархов православной церкви имелось много и других поводов быть недовольными молодым царем.

Его веротерпимость, убежденность в необходимости мирного сосуществования всех направлений христианства, выглядели просто вызывающими. Дмитрий разрешал в своем государстве исповедовать православие, католичество, протестантство, другие религии. Чтобы понять, насколько это являлось прогрессивным по тогдашним представлениям, напомним, что в просвещенной Европе в то время еще пылали костры инквизиции, а в конце века (1572 г.) случилась в Париже Варфоломеевская ночь, когда за одну ночь погибли многие тысячи гугенотов (протестантов) от рук католиков. И некоторые монархи приветствовали массовое убийство как взрослых, так и детей только за то, что они по-своему верили в Христа. Останься Дмитрий царем, кто знает, может, Россия стала бы инициатором объединения православия с католицизмом. Однако недооценка неготовности русского общества к религиозному плюрализму в конечном счете, наряду с прочим, стоила ему жизни.

Не соизмерил царь Дмитрий свое стремление приобщить Россию к европейской культуре с готовностью русского общества принять ее. При нем взрывной характер получило расширение по всем направлениям контактов с заграницей, начавшееся при Борисе Годунове. Не чинилось никаких препятствий для желающих поехать за границу по торговым делам, на учебу, для лечения и т.д. Россия либерализовалась в этом направлении более любых других стран Европы.

Конечно, Дмитрий был авантюристом. В силу убежденности в своем царском происхождении, в том, что власть ему дана от Бога, благодаря присущим ему смелости, отваге, гибкости ума и крепкому физическому здоровью, он готов был на самые дерзновенные и рисковые предприятия.

Одним из них оказался задумываемый им своего рода крестовый поход христианских государств Европы против мусульманской Турции. Более того, он намеревался его возглавить. В случае успеха можно было ожидать значительных последствий от такого предприятия, учитывая заявленное русскими государями право на наследование Византийской империи. И уж в любом случае был бы положен конец Крымскому ханству, так досаждавшему русскому государству своими набегами.

Многое в Москве стало делаться не так, как ранее, вопреки устоявшимся традициям. Не стало места царской жестокости, расправам с инакомыслящими. Дмитрий совершил невиданный по тогдашним понятиям поступок — даровал жизнь князьям Шуйским, приговоренным Земским собором к смертной казни за распространение слухов о его самозванстве. Царь заменил их казнь ссылкой, а затем вернул все права и имущество. Этот факт говорит не только о великодушии Дмитрия, но и об отсутствии у него каких-либо сомнений, что он — сын Ивана Грозного и потому законный его наследник.

Мы уже говорили, что ввиду малого срока пребывания Дмитрия на троне трудно давать оценку проведенным им реформам. Еще труднее судить о результатах реформирования. Однако историки отмечают существенные положительные подвижки, произошедшие в Московском государстве как в хозяйственно-экономической жизни, так и в духовной сфере. В частности, Н.И. Костомаров писал: «Свобода торговли, промыслов и обращения в самое короткое время произвела то, что в Москве все подешевело: людям небогатым становились доступны предметы житейских удобств, тогда как прежде могли ими щеголять бояре и богачи. Вдобавок, прошедший год был урожаен, хлеб дешев. Москва стала изменять свой суровый характер. В государствах такого строя, как московское, нравы и склонности государей часто передаются громаде подвластных. Все тогда знали, что Димитрий любит веселиться, что у него после забот и трудов идет обед с музыкой, после обеда пляска. То же стало входить и в жизнь народа. Теперь уже не преследовались забавы, как бывало в старые годы; веселые скоморохи с волынками, домрами и накрами могли как угодно тешить народ и представлять свои „действа“; не чинили тогда наказания ни за зернь (карты), ни за тавлеи (шашки). В корчмах наряжались в хари, гулящие женки плясали и пели веселые песни».

И вот царь, давший импульс развитию своего государства, гибнет.

Дмитрий пал не потому, что был разоблачен как самозванец — об этом объявили народу после его смерти. «…Он не усидел на престоле, потому что не оправдал боярских ожиданий, — пишет В.О. Ключевский. — Он не хотел быть орудием в руках бояр, действовал слишком самостоятельно, развивал свои особые политические планы…» То есть повторилось произошедшее с Борисом Годуновым. С той разницей, что Борис, чувствуя свою непрочность, расправлялся с фактическими и возможными противниками, а Дмитрий, не чувствуя опасности, относился к ним снисходительно. Зато Борис соблюдал местнические порядки, воздавая боярам по их знатности и происхождению, а Дмитрий смотрел на это как на исторический анахронизм, перемежая в своей думе представителей знатных фамилий с людьми малоизвестными. Этого также не могли стерпеть бояре, для которых место в думе или за царским столом было дороже самой жизни.

Боярская камарилья, затевая убийство Дмитрия, как и в случае с Борисом Годуновым, побоялась вступить с ним в открытую борьбу. Зная любовь народа к царю, Шуйский и его сподвижники подняли людей на ненавистных поляков, якобы угрожающих жизни царя, и, воспользовавшись восстанием, первым делом убили его самого. Это произошло 17 мая 1606 г.

Но ликвидация Дмитрия и избрание царем Василия Шуйского не принесли успокоения русской земле. Напротив, эти события стали катализатором еще большего разрастания смуты. Шуйский был марионеткой в руках небольшого круга бояр, которым он целовал крест в ограничении своего самодержавия в их пользу. Узурпация власти, теперь уже боярами, вызвала недовольство царем Василием со стороны менее влиятельных бояр и дворян. Орудием борьбы опять стало самозванство, хотя Лжедмитрий II уступал по всем признакам своему предшественнику, будучи низкопробным авантюристом. Затем было уничтожение этого самозванца, присягание сыну польского короля Сигизмунда Владиславу и восстание против поляков. Далее — временное правительство, возглавляемое казацкими предводителями Трубецким и Заруцким и дворянским — Прокофием Ляпуновым. Окончательно все перемешалось, когда в смуту включились общественные низы, холопы. Многое из происходящего тогда трудно понять современному человеку. Например, почему крестьянское войско Болотникова оказалось союзником и Лжедмитрию II, и дворянскому ополчению?

Но так было. Позже смута превратилась в ожесточенную войну низов против верхов, обретя черты классовой борьбы. Однако не стоит преувеличивать классового характера. Все-таки в основе было другое.

Воспользовавшись неспособностью основных общественных слоев найти согласованный выход из смуты, разного рода авантюристы, проходимцы, защищающие не какие-то сословные интересы, уж не говоря об общерусских, увидели возможность половить рыбу в мутной воде. Каждому из этих моментов смуты сопутствовало вмешательство казацких и польских шаек, донских, днепровских и вислинских отбросов московского и польского государственного общества, обрадовавшихся легкости грабежа в замутившейся стране.

Смута, принесшая так много страданий русскому народу, закончилась примирением общества и избранием царем Михаила Романова. Почему, несмотря на такой хаос и положение, когда все воевали против всех, российская государственность сохранилась? Можно, конечно, ответить на это несколькими словами — инстинкт самосохранения народа не дал России погибнуть. Но это, наверное, выглядит малоубедительным. Обратимся к столь часто цитируемому Ключевскому, который дает такой ответ: «Когда надломились политические скрепы общественного порядка, оставались еще крепкие связи национальные и религиозные: они и спасли общество».

Почему царем был избран именно Михаил Романов, ничем не проявивший себя шестнадцатилетний юноша? Попробуем порассуждать на эту тему, исходя из конкретной ситуации, расклада политических сил в обществе и предшествовавших прецедентов. В отличие от Годунова, Дмитрия и Шуйского, вступавших на трон правителями, уже сложившимися в основных своих чертах, Михаил Романов был не более как хорошим мальчиком. Как принято сейчас говорить, чистым листом бумаги, на котором можно было написать что угодно. Вот и рассчитывали бояре, ставя Михаила над собой царем, подчинить его своему влиянию. Кроме того, в народе авторитет Романовых был высок, усиленный гонениями на них со стороны Годунова.

Казалось бы, репутации Романовых должно было повредить сочувствие Филарета, отца будущего царя, Лжедмитрию II (Тушинскому вору), от которого он получил патриарший сан. Но ничего подобного. Поскольку главной опорой Тушинского вора являлись казаки, они захотели видеть царем сына патриарха Филарета. «Так двусмысленное поведение фамилии (Романовых. — В.К.) в смутные годы подготовило Михаилу двустороннюю поддержку и в земстве и в казачестве», — писал Ключевский.

Ну и, конечно, сыграло свою роль родство бояр Романовых с угасшей династией. Напомним, что Михаил был племянником сына Ивана Грозного — царя Федора по его матери.

Впрочем, мы уже вышли за рамки разговора о царе Дмитрии. А закончим его размышлением на тему схожести смуты в русском государстве на стыке XVI и XVII вв. с драмой, разыгравшейся в нынешней России, хотя разделяет их четыре столетия. В том и другом случае смутам предшествовали правление деспотичных режимов, массовые репрессии, подавление свобод, закрепощение крестьян. Были опричники Ивана Грозного и их рецидив в виде чекистов Сталина. В обоих случаях, когда началась собственно смута, хаос, безвластие, имел место грабеж населения людьми, не обладавшими нравственными ограничениями. Впрочем, грабителями только такие и могут быть. Но разница в том, что четыреста лет назад инструментом грабежа была сабля, а в наше время — чиновничья должность и финансовая пирамида.

Закончилась ли наша смута избранием Владимира Путина, или на данном этапе своей истории Россия еще не испила чашу страданий и испытаний до дна? Об этом поговорим в заключительных главах нашей книги.

Алексей Михайлович (1629–1676)

Второй царь в династии Романовых родился в 1629 г., вступил на престол, как и отец, в шестнадцатилетнем возрасте. Ему дали хорошее домашнее образование, в том числе музыкальное. Он получил представление о западноевропейской культуре, уже в детстве располагал личной библиотекой.

Это был добрейший, набожный человек. Добросовестно соблюдал посты, много молился. О какой-либо тирании с его стороны не могло быть и речи. «Лучше слезами, усердием и низостью (смирением) перед богом промысел чинить, чем силой и славой (надменностью)», — говорил он. Алексей удивлял своей кротостью иностранцев, поскольку, обладая неограниченной властью, никого не казнил, не лишил имущества, что противоречило русской традиции. Соотечественники за кротость, доброту дали ему прозвище «тишайший». Хотя во время вспышек гнева Алексей мог позволить себе самые разнузданные ругательства и рукоприкладство. Но он был насколько вспыльчив, настолько и отходчив, первым шел на примирение, просил прощения. Он очень переживал, когда кто-нибудь был им недоволен, шел на уступки в просьбах, что, бывало, вредило ему. Такое поведение было невиданным для русского царя.

Алексей Михайлович после смерти отца становился царем по праву престолонаследия, и тем не менее был созван всероссийский собор, избравший его на царство. Этого требовали две традиции, сложившиеся на основе прецедентов. Во-первых, предыдущие цари — Федор Иоаннович, Борис Годунов и Михаил Романов избирались на царство соборами. Во-вторых, при Михаиле все важнейшие государственные решения принимались соборным приговором.

Однако Алексей Михайлович впоследствии нарушил соборную традицию выбора царей, объявив при жизни (1674 г.) престолонаследником своего старшего сына Федора.

И хотя царь прозван «тишайшим», его царствование отнюдь таковым не было. Оно ознаменовалось событиями чрезвычайной важности, многими реформами, внутренними волнениями и большими войнами. Вскоре после вступления на престол, в 1648 г. случился соляной бунт, вспыхнувший в связи с повышением цен на соль и откровенными злоупотреблениями близких к молодому царю бояр. В 1650 г. бунтовали Новгород и Псков. В 1662 г. были крупные беспорядки в Москве («медный бунт»). В конце 1660-х гг. вспыхнули возмущения на религиозной почве, жестоко подавленные. О их серьезности говорит факт длительной (с 1662 по 1676 г.) осады правительственными войсками монахов Соловецкого монастыря. Только в 1671 г. было покончено с крестьянским бунтом под водительством Степана Разина, начавшимся в 1667 г.

Активность внешней политики обуславливалась прежде всего включением в состав Русского государства Украины, восставшей против Польши под водительством Богдана Хмельницкого. Начавшаяся в 1654 г. из-за Украины война с Польшей продолжалась с перерывами до 1667 г. и закончилась выгодным для России Андрусовским миром. По мирному договору России отходила левобережная Украина с Киевом и Смоленском. Правобережная оставалась польской. Но еще долгое время внимание и силы России были прикованы к Украине. Медленно привыкала она к своему положению в составе Русского государства, в том числе по вине частых измен украинских гетманов. Менее успешной была война России со Швецией (1656–1658), закончившаяся заключением в 1661 г. мира в Кардисе без решения главного вопроса — выхода к Балтийскому морю. Пришлось воевать и с традиционным для России врагом на юге — крымским ханом, а также его покровителем — турецким султаном. Шло освоение Сибири и Дальнего Востока; налаживались дипломатические отношения с Китаем, перемежающиеся военными столкновениями; традиционно дружественные связи с Персией подвергались испытаниям из-за обращения Грузии помочь ей в борьбе с шахом. В целом внешнеполитическое положение Русского государства при Алексее Михайловиче значительно упрочилось.

Большие перемены произошли в его царствование и во внутренней жизни страны.

Первый царь новой династии — Михаил Романов, хотя и именовался самодержцем, являлся таковым лишь отчасти, что объясняется не столько его характером, сколько фактом избрания царем, а не получением трона по наследству. Хотя и нет документа, говорящего об ограничении его права при избрании, известно, какое значение получили при нем Боярская дума и Земский собор, решавший важнейшие вопросы. Собор при Михаиле созывался до десяти раз. Новая династия как бы демонстрировала открытость своих действий, готовность поделиться властью с гражданами.

Родоначальник династии Романовых не ставил крупных задач по реформированию внутренней жизни государства и его внешней политики. Более того, старался сохранить старые порядки, успокоить население, уменьшить злоупотребления властей, улучшить жизнь людей. Но жить по старине уже не получалось. Новая династия обречена была на реформирование изначально, так как иначе нельзя было привести к успокоению общество, ввергнутое в хаос смутой, ликвидировать предпосылки, ее вызвавшие, чтобы не допустить новой. Поэтому весь XVII в. — сплошные новации, реформы на фоне постоянных народных возмущений. Но характер их, по крайней мере по замыслам, не содержал радикальной ломки сложившихся устоев и порядков. По выражению Ключевского, «предполагалось произвести в государственном строе пересмотр без переворота, частичную починку без перестройки целого».

Перемены затрагивали важнейшие стороны жизни общества. Сам факт включения Земских соборов в систему власти уже являлся реформой. Дело было не только в регулярности их проведения, но и в социальном составе участников (представительство существенно расширилось) и круге обсуждаемых вопросов. Еще при Михаиле стали назначаться воеводы для управления уездами. Шло дальнейшее закрепощение крестьян. Начали формироваться регулярные воинские части.

К царствованию Алексея Михайловича потребность в реформах еще более возросла, а накопившиеся изменения нужно было привести в систему. Особенно великой являлась нужда в представительном своде законов для отправления правосудия. Поэтому важнейшим из крупных реформаторских начинаний Алексея следует считать принятие Уложения.

За годы правления Михаила вышло много законодательных актов частного порядка, которые необходимо было привести в систему. Отсюда — потребность в общем своде законов взамен существовавшему уже целое столетие Судебнику Ивана Грозного. Ускорил разработку нового Уложения мятеж 1648 г., в котором выразилось народное недовольство новой династией. Не будучи наследственной и потому в народном понимании недостаточно законной, легитимной, она тем не менее правила в худших традициях московских самодержцев. Но после смуты общество стало уже иным. Что терпел народ от Рюриковичей, то не мог и не хотел переносить от Романовых. Тем более что имели место произвол и тирания не столько от царей, сколько от боярского окружения, от временщиков и фаворитов, бессовестно эксплуатировавших свою близость к трону. В частности, и бунт 1648 г. был спровоцирован в известной мере родственниками царя — Ильей Милославским, отцом царской жены, и боярином Морозовым, бывшим дядькой-воспитателем Алексея, другими вельможами. В основе было их чрезмерное корыстолюбие, злоупотребление близостью к царю.

Восставшая в Москве чернь, возмущенная притеснениями бояр, правительственных дьяков, дворян, громила и жгла их дворцы, убивала ненавистную знать. Бунт перекинулся из столицы в провинцию. Впервые в истории Русского государства власть вместо того, чтобы огнем и мечом покарать чернь, стала успокаивать недовольных, обещая привлечь к ответу наиболее ненавистных правителей.

Бунт, названный соляным, если и не явился причиной созыва собора для разработки Уложения, то по крайней мере ускорил этот созыв и решительно повлиял на содержание его решений. По крайней мере патриарх Никон говорил, что собор созывался «боязни ради и междоусобия от всех черных людей, а не истинныя правды ради».

Комиссия под руководством князя Одоевского за полгода подготовила текст Уложения, который был вынесен на обсуждение собора в январе 1649 г. и одобрен им. Следует отметить, что Уложение готовилось в спешке, и потому отдельные главы и статьи проработаны недостаточно, чем объясняется и большое число дополнений, вскоре последовавших. И тем не менее ему суждена была куда более долгая жизнь (почти двести лет), чем его предшественникам подобного рода — Судебникам Ивана III и Ивана IV. Лишь в 1833 г. Уложение было заменено новым сводом законов.

С Уложением спешили, так как рассчитывали с его помощью, дав новые законы, успокоить волновавшийся народ. Документ содержал 25 глав (967 статей). В его основу были положены старые судебники, византийские законы, разовые законодательные акты царей старой и новой династий, указные книги приказов, зарубежные кодексы законов (в частности Литовский статут) и другие источники.

Активное участие в работе над Уложением принимали депутаты собора, каковых насчитывалось до 290 человек от 130 городов. Среди них было 150 служилых людей, 100 посадских, члены боярской думы, в малом числе — священники. Значительная часть статей (до половины) посвящена защите интересов дворянства, служилого сословия.

Впервые в Уложении говорится о равенстве всех перед законом, о подсудности даже самых знатных людей и иностранцев. Судьям предписывалось «не стыдяся лица сильных, и избавляти обидящего (обидимого) от руки неправедного». Хотя, декларируя равенство всех перед законом, Уложение устанавливало дифференцированные наказания за преступления для представителей разных сословий. Так, штрафы за «бесчестие» взымались: за крестьянина — 2 рубля, за гулящего человека — 1 рубль, за знатного гражданина — 70–100 рублей. Было определено понятие «государственное преступление», мятеж против царя, воевод, бояр и приказных людей, за которое следовало одно наказание — «смерть безо всякия пощады».

Принятием Уложения завершился растянувшийся на столетия процесс окончательного закрепощения крестьян. На этом вопросе остановимся подробнее, вернувшись немного к его истории.

К концу XVI в. во время правления и царствования Бориса Годунова крестьяне уже прочно были прикреплены к земле кабальными грамотами и договорами с их землевладельцами. Возможностью перехода от одного землевладельца к другому, не отмененной юридически, могли воспользоваться и пользовались лишь очень немногие. Был установлен пятилетний срок поиска беглых крестьян.

За годы смуты произошли большие изменения в сельском укладе, во взаимоотношениях крестьян и хозяев земли. Земли обезлюдели и потеряли свою ценность, о чем можно судить по изменившемуся удельному весу среди крестьян так называемых бобылей. Ими считались лица, обрабатывавшие лишь небольшие участки земли, или вообще не имевшие таковых. Бобылей, этих опустившихся, низших в крестьянской среде элементов, всегда было немного. После смуты обстановка радикально изменилась. По переписи, проведенной в 1622 г. в Белевском, Мценском и Елецком уездах, установлено, что на землях служилых людей было всего лишь 1187 крестьян, а бобылей — 2563. По этим цифрам можно судить о масштабах оставления пашни.

В тех же уездах на каждого тяглового крестьянина приходилось по 60 десятин земли, из которых обрабатывалась лишь незначительная часть.

Многие из помещиков, служилых людей не имели возможности справить все необходимое для службы. Например, в Елецком уезде из 878 помещиков 133 являлись безземельными, а 296 — однодворцами и пустопоместными (без крестьян). Поскольку служилый человек не мог обеспечить себя доходом с земли, ему нужно было дать денежное содержание. А основным производительным населением, платящим подати, являлись крестьяне. Деньги на содержание служилых людей могли быть взяты только с них, за счет увеличения этих податей.

А коль скоро размеры накладываемых на крестьян податей зависели от площадей обрабатываемой ими пашни, то посевы сокращались.

Увы, ничто не ново в этом мире. Точно так же будут поступать крестьяне после смуты XX в. (революции и Гражданской войны) — чтобы не отдавать продукцию (излишки) по продразверстке, они ограничат посевы только потребностями своей семьи.

После смуты наблюдалось явление, когда за недостатком рабочих рук холопы — слуги помещиков стали переводиться ими в землепашцев, крестьян. Но это существенно не меняло положения. Земля обесценилась, цена крестьянского труда, рабочих рук возросла.

Правительство царя Михаила в 1627 г. провело перепись населения, означавшую шаг к окончательному закрепощению крестьян. К этому времени договоры между крестьянами и землевладельцами начали оформляться без каких-либо условий и сроков, а ранее заключенные переписывались в таком же духе. В некоторых из них предметом договоренности являлось уже не условие пользования землей и ссудой, а просто служение господину, полное и пожизненное ему подчинение.

Однако окончательное закрепощение крестьян следует связывать с именем царя Алексея Михайловича, имея в виду прежде всего — ликвидацию срока давности для розыска и возвращения крестьян к землевладельцам.

Уже в писцовом наказе царя Алексея, при проведении переписи 1646 г., говорилось: «Как крестьян и бобылей и дворы их перепишут, и по тем переписным книгам крестьяне, и бобыли, и их дети, и братья, и племянники будут крепки и без урочных лет». Уложением эта норма была утверждена, и крестьяне навечно оказались прикрепленными не только к земле, но и к ее владельцу.

Однако, предоставляя помещику право владеть крестьянами, государство возлагало на него и обязанность — обеспечивать сбор податей с крепостных и быть ответственным за их способность платить подать, помогать им, отвечать за них, представлять их интересы в судах по имущественным спорам. Вместе с тем помещикам запрещалось принимать у себя беглых крестьян, предусматривалась их ответственность за это.

На фоне всего сказанного кажется диссонирующей статья Уложения, запрещающая свободному человеку продавать себя в холопы. Впрочем, это была попытка уменьшить снижение числа тягловых людей. Запрещалось помещикам переводить тягловых крестьян в холопы. Но эта норма, и ранее встречавшаяся, являлась не более как декларацией, так как ее трудно было контролировать. И все-таки абсолютного крепостного права с принятием Уложения еще не наступило. Вот что по этому поводу написано у В.О. Ключевского: «В той первой формации крестьянской крепости, какую закрепило Уложение 1649 г., она еще не сравнялась с холопьей, по нормам которой строилась. Закон и практика проводили еще хотя и бледные черты, их разделявшие: 1) крепостной крестьянин оставался казенным тяглецом, сохраняя некоторый облик гражданской личности; 2) как такового, владелец обязан был обзавести его земельным наделом и земледельческим инвентарем; 3) он не мог быть обезземелен взятием во двор, а поместный и отпуском на волю; 4) его животы, хотя и находившиеся только в его подневольном обладании, не могли быть у него отняты „насильством“…; 5) он мог жаловаться на господские поборы „через силу и грабежом“ и по суду возвратить себе насильственный перебор».

Но все это уже не имело большого значения. На основе Уложения очень скоро помещики довели крестьян до уровня совершенно бесправных холопов, ставших их полной собственностью.

Рост числа служилых людей, перемещение их в сельскую местность (поместья), постепенное прикрепление к ним крестьян сдерживали рост городских посадов. Им неоткуда было подпитываться свежими, новыми людьми. Если к этому добавить, что имел место отток людей из посадов из-за все увеличивающихся податей, переход их в закладчики к сильным людям, то следует говорить об оскудении посадского населения, его численном уменьшении после смуты, а следовательно — об ухудшении промышленности, кустарных промыслов и торговли в стране. Закладчики могли заниматься тем же ремеслом, что и ранее, будучи в посаде, только не являясь более посадскими людьми, они не были тягловыми, не платили податей. По словам Ключевского, произошло следующее: «Закладничество было прямым злоупотреблением: не будучи крепостным холопством, освобождавшим от тягла, оно соединяло выгоды крепостной неволи с выгодами тяглового посадского промысла, не неся тягла, пользовалось правами без обязанностей».

Уложением 1649 года закладничество было запрещено, договора на сей счет аннулированы, ремесленные и торговые люди были изъяты у частных владельцев и приписаны к посадам без права их покидать. Указ от 8 февраля 1658 года усилил это положение, запретив переход посадских людей из одного посада в другой. Люди обязывались заниматься только одним, определенным делом. «Так посадское тягло с торгов и промыслов стало сословной повинностью посадского населения, а право городского торга и промысла — его сословной привилегией».

Правда, торговым людям предоставлялись определенные льготы. Вернее — лишались таковых многие зарубежные купцы, отчего отечественная торговля выигрывала. Таким образом, закрепостив крестьян и ограничив свободу посадским людям, правительство царя Алексея Михайловича определило специфический путь развития Русского государства. Общество находилось в состоянии непрекращающейся борьбы между дворянами и крепостными, на которую растрачивались силы тех и других. Низкая производительность, явившаяся результатом незаинтересованности крестьян в труде, обрекла страну на отставание от передовых стран. Основная масса производительного населения исключалась из общественно-политической жизни (крестьяне не участвовали в соборах). Был нанесен удар начавшему развиваться земству. По извращенному пути пошло развитие культуры, поскольку ее носители, высшие классы, становились по сути рабовладельцами.

Духовенство явно проиграло в связи с принятием Уложения, чем и объясняется его резко негативная оценка со стороны будущего патриарха Никона, тогдашнего митрополита Новгородского. Учреждался Монастырский приказ, ведавший духовным сословием, которое лишалось многих льгот. В частности, оно становилось подсудным светской власти. Чрезвычайно дискриминационной по отношению к духовенству являлась статья, запрещавшая ему приобретать земли и поместья. Таким образом, был сделан серьезный шаг к будущей секуляризации церковных и монастырских земель, хотя, как увидим, Алексей Михайлович вынужден был сделать уступку патриарху Никону в этом вопросе.

С.Ф. Платонов, давая оценку собору и принятому на нем Уложению, писал: «…была победа средних классов на соборе 1648 года. От нового собора они выигрывали, а проигрывали их житейские соперники, стоявшие наверху и внизу тогдашней социальной лестницы». Под средними классами следует понимать помещиков, купцов, верхушку посадских людей. Проиграли бояре и духовенство, лишившись льгот и оказавшись подсудными наравне со всеми. И, конечно, теряли крестьяне, становясь окончательно крепостными. В результате «…обнаруживается, что, созванный для умирения страны, собор 1648 года повел к разладу и неудовольствиям в московском обществе. Достигшие своей цели соборные представители провинциального общества восстановили против себя сильных людей и крепостную массу. Если последняя, не мирясь с прикреплением к тяглу и к помещику, стала протестовать „гилем“ (т.е. беспорядками) и выходом на Дон, подготовляя там Разиновщину, — то общественная вершина избрала легальный путь действий и привела правительство к полному прекращению Земских соборов». Последний собор был созван в 1653 г. по вопросу о присоединении Украины. Далее царь и правительство ограничивались только созывом совещаний с узким кругом лиц.

Но законотворческая, реформаторская деятельность в царствование Алексея не ограничивается принятием Уложения. За ним последовал ряд других узаконений. Назовем некоторые из них.

1653 г. Таможенный указ «О взимании таможенных пошлин с товаров в Москве и городах с показаниями посколько взять и с каких товаров» был призван устранить вакханалию и произвол чиновников при взимании пошлин, видов которых было множество.

1654 г. «Уставная Грамота» осуждала злоупотребления в таможенном деле и являлась попыткой унифицировать пошлины, установить единый сбор с рубля товара.

1667 г. «Новоторговый устав» охватывал широкий круг вопросов, направленных на развитие торговли, создание приоритетов русским купцам перед иностранными, защиту купцов от произвола чиновников, неправедных судей, волокитчиков.

1669 г. «Новоуказные статьи о татебных, разбойных, убивственных делах».

1650 и 1653 гг. «Кормчая книга» — сборник постановлений византийских императоров, касающихся светского суда, — издавна имевшая на Руси силу правового документа.

Смута диктовала необходимость усиления центральной власти на местах, сосредоточения ее в одних руках. Появление воевод как единовластных управленцев уездами и другими территориальными единицами как раз и было вызвано этой потребностью. При Михаиле уже переходили на эту форму управления. А между тем еще законодательством Ивана Грозного было введено земское управление. При Романовых воеводы стали назначаться вместо земских выборных руководителей. Но система управления не была унифицирована, и земства не оказались ликвидированными полностью. В одних местах правили воеводы, в других — выборные земские представители, в третьих — и те и другие вместе. Бывало, воевода подчинялся земскому старосте, бывало — наоборот. А то вместо тех и других центральной фигурой власти уезда становился губной староста. Получались комбинации, когда одни властные функции (например, сбор налогов, средств для содержания воевод и др.) оставались за земскими представителями, а судопроизводство вели воеводы.

Переход многих полномочий от земств к воеводам означал шаг назад, к упраздненным Иваном Грозным наместникам-кормленщикам. Историки говорят, что воеводство стало худшим вариантом наместничества. Отсутствие четко определенных полномочий и обязанностей вело к повсеместным злоупотреблениям со стороны воевод, буквально обиравших жителей. Нужно отдать должное центральной власти — на воевод разрешалось подавать челобитные, по которым их можно было сместить, а то и судить. Интересно решение, принятое при Алексее, — запрещалось назначать воеводами лиц в города, где они имели свои поместья. Ясно почему — чтобы воеводы не употребляли власть в свою пользу. А ведь такой подход весьма актуален и для нашего времени. Представьте себе, губернатором области становится владелец мощной коммерческой структуры. Нужно быть ну очень порядочным человеком, чтобы не создать условия максимального благоприятствования своему личному бизнесу, хотя на период губернаторства он будет передан другим управленцам.

Однако управляемые воеводами уезды и города являлись мелкими территориально-административными единицами, каковых насчитывались сотни в быстро растущем Русском государстве. Выходя непосредственно на центральную власть, воеводы правили, оставаясь по существу ей неподконтрольными. Тогда и появилась пословица — «до Бога высоко, до царя далеко». А раз так, твори что хочешь. Потребность во властных структурах, охватывающих большие части территории государства, становилась очевидной.

Уже при Иване III обозначились первые признаки территориального деления государства для удобства управления. При нем оно делилось на трети, при Иване Грозном — на четверти. Но все это носило аморфный характер. В начале XVII в. мы видим уже целенаправленную политику в части оптимизации территориального управления. Но начатые Романовыми преобразования не носили характера единовременной реформы. В целях мобилизации всех сил пограничных территорий для отпора внешнему врагу группы уездов стали объединяться под властью единого военно-административного руководителя. Такие объединенные территории, напоминающие военные округа, получили название разрядов. Если при первом Романове их было образовано только два — Рязанский и Украинный, то в царствование Алексея Михайловича появились Новгородский, Северский, Белгородский, Тамбовский, Казанский. Они опоясали центр Русского государства. Сын Алексея Федор продолжил эту политику, распространив разряды на внутренние территории. Таким образом, предшественниками Петра I была проведена большая подготовительная работа для осуществления им губернской реформы.

Центральными правительственными ведомствами являлись приказы, занимавшиеся отдельными направлениями хозяйственной, политической, административной и иной деятельности. Первые приказы появились еще при Иване III, а к описываемому периоду их насчитывалось уже более пятидесяти. Не было четкой регламентации, разграничения ответственности между ними. Если в правительстве затруднялись определить, в какой приказ направить новое дело, то создавали специальный приказ, или особую контору. Таким образом, все запутывалось.

При Алексее Михайловиче была проведена ревизия всех исполнительных органов власти. В результате вместо множества мелких приказов, изб, контор, комиссий и т.д. был образован ряд крупных отраслевых ведомств, ставших прообразом и будущих петровских коллегий (министерств). Следует остановиться на одном специфическом приказе (Тайном), образованном во время царствования Алексея Михайловича. Созданный вначале для обслуживания охотничьих дел царя, до которых тот был большой любитель, он постепенно превратился в личную царскую канцелярию, ведомство по надзору за деятельностью правительственных учреждений, посольств, боярской думы, отдельных вельмож. Причем надзор этот осуществлялся тайно. Котошихин, русский писатель, современник Алексея Михайловича, писал о Тайном приказе, о функциях его сотрудников (подьячих): «Этих подьячих царь причислял к посольствам, ехавшим в иностранные государства, к воеводам, шедшим в поход, для наблюдения за их словами и поступками: и те подьячие над послы и над воеводами подсматривают и царю приехав сказывают… для того, чтобы его царская мысль и дела исполнялися и все по его хотению, а бояре б и думные люди о том ни о чем не ведали».

Сколько поводов удивляться дает нам отечественная история повторяемостью явлений через много столетий даже в таких специфических моментах, как организация слежки за высшими государственными чиновниками. Так будет при Петре I, при других царях и императорах всероссийских, при генеральных секретарях и президентах.

За время смуты и в последующие годы в органы центрального и местного управления выдвинулось много новых людей, одновременно сошли на нет представители старых родовитых фамилий. В результате был нанесен серьезный удар по местничеству, являвшемуся основой при назначении людей на должности. Но система оказалась чрезвычайно живучей, и никакие понятия и требования здравого смысла долго не могли серьезно поколебать ее основы. Казалось бы, после смуты следовало воздать должное спасителям отечества (князю Пожарскому) и покарать или по крайней мере отодвинуть от первых мест в управлении государством тех, кто нанес ему урон. Но ничего подобного при царе Михаиле не произошло. Ключевский рассказывает о случае, когда Дмитрий Пожарский был унижен перед Салтыковым. При этом дума рассуждала так: «Пожарский родич и ровня князю Ромодановскому — оба из князей Стародубских, а Ромодановский бывал меньше М. Салтыкова, а Б. Салтыков в своем роде меньше М. Салтыкова — стало быть, князь Пожарский меньше Б. Салтыкова». И не важно, что Пожарский возглавил борьбу против поляков, стал национальным героем, а Салтыковы прославились службой у Тушинского вора (Лжедмитрия II). Когда Пожарский не послушался приговора — быть ниже Салтыкова, «Салтыков вчинил против него иск о бесчестье, и спаситель отечества „отослан был головою“ к ничтожному, но родовитому сопернику, подвергся унизительному обряду, был проведен с торжественным позором пешком под руки под конвоем от царского двора до крыльца соперника».

Этот пример свидетельствует, насколько сильны были традиции местничества, на которые не смели посягнуть даже такие сильные государи, как Иван Грозный и Борис Годунов. Смута только поколебала этот исторический анахронизм.

С вступлением в силу Уложения, формированием новых структур власти местничество к концу царствования Алексея Михайловича уже перестало играть сколько-нибудь значительную роль. А при его сыне Федоре указом от 1682 г. было отменено совсем.

Неудачной оказалась проведенная при Алексее Михайловиче своеобразная денежная реформа, вызвавшая настоящий бунт. Ей предшествовала порча монеты — таким образом правительство хотело поправить финансовое положение. В обращении тогда ходили немецкие талеры и голландские червонцы. Червонец приравнивался к рублю, талер (ефимок) к 42–50 копейкам. Испытывая огромную нужду в средствах, стали «портить» деньги, занижая содержание в них серебра при перечеканке талеров в русскую монету. Этот прием стар как мир, о чем говорит история нумизматики, и к нему прибегают многие правительства, оказываясь в трудном финансовом положении. Но все дело в масштабах и степени порчи.

Вначале чеканили из талера мелкой русской монеты на 64 копейки, имея доход в казну до 20 копеек на каждом талере. Но правительству этого показалось мало. Решили клеймить каждый талер (ефимок) достоинством в один рубль вместо его пятидесятикопеечной стоимости. В результате имели хождение две серебряные монеты одного веса, но в два раза различающиеся по достоинству. И хотя клеймение монет было исключительным правом государства, нашлись и другие, и начались массовые подделки. Стали резко расти цены на товары.

В 1656 г. Ртищев предложил чеканить медные монеты, равные по размерам серебряным и той же обозначенной стоимостью. Они являлись своего рода медными ассигнациями. Три года было все нормально, медные деньги ходили наравне с серебряными по примерно одинаковой стоимости. Но два обстоятельства привели к кризису. Прежде всего, само правительство слишком увлеклось чеканкой ничем не обеспеченной медной монеты (за пять лет выпустили ее на 20 миллионов рублей). И кроме того, злоупотребление властью в царском окружении. Сам тесть Алексея, Илья Милославский, известный стяжательством и мздоимством, начеканил до 100 тысяч медных рублей. Имеющие доступ к чеканке делали такие деньги себе и, за взятки, другим. Появилось множество фальшивомонетчиков, которые несмотря на казни за это «ремесло» занимались им. В результате в 1662 г. за 100 серебряных рублей давали 300 медных, в 1663 г. — 1500. Цены подскочили в несколько раз, что привело многих к разорению, обнищанию, голодной смерти. Народ, обвинявший во всем бояр, взбунтовался, требуя от царя их казни. Дело закончилось отменой медных денег. Их принимали в обмен на серебряные по курсу один к двадцати.

Сколько же знакомого видим мы в манипуляциях с деньгами, начинаемых правительствами во времена финансовых затруднений и заканчивающихся разорением населения. Не всего, конечно, а большинства людей, при том, что стоящие близко к главе государства на этом наживаются.

Выдающимся из преобразовательных дел Алексея Михайловича была церковная реформа, идеологом и проводником которой стал патриарх Никон. Последствия реформы, приведшей к расколу церкви, оказались значительными и существенно повлияли на духовную, и не только, жизнь русского общества.

Об этом наш отдельный рассказ.

Русские люди, по крайней мере высшие слои общества, при царе Алексее стали все более испытывать на себе влияние культуры, порядков, обычаев иноземных государств. Запад ранее пугал консервативное русское общество, препятствуя не только проникновению оттуда церковной ереси, бесовских идей, нравственных установок, но даже полезным хозяйственным и техническим достижениям. При Михаиле Романове, после смуты, вызвавшей неприятие всего иностранного, эта изоляционистская позиция еще более усилилась. Но Алексей Михайлович уже по-другому смотрел на Запад, понимая пагубность для страны отгораживания от прогрессивного влияния. Вместе с тем и активных телодвижений в его сторону не делал. Ключевский облек свою оценку отношения Алексея к Западу в такие причудливые, образные фразы: «Он был не прочь срывать цветки иноземной культуры, но не хотел марать рук в черной работе ее посева на русской почве… Своими часто беспорядочными и непоследовательными порывами к новому и своим уменьем все сглаживать и улаживать он приручил пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны».

Но как бы то ни было, в его правление началось приобщение к западной культуре и был подготовлен плацдарм для реформаторской деятельности Петра Великого в этом направлении. Мы видим при московском дворе массу иностранцев. Русская знать приобщается к театру, европейской одежде, пище, роскошным экипажам. Уже имеются целые полки «иноземного боя», дети вельмож обучаются иностранным языкам, едут на учебу за границу. И все это без надрыва, стрессов, революционных потрясений, как бы само собой.

Патриарх Никон
(1605–1681)

Никон — безусловно один из наиболее значительных исторических персонажей России XVII в., чьи идеи и деятельность оказали большое влияние не только на состояние тогдашнего общества, но и на историю страны, а в некотором смысле и на ее судьбу. Вышедший из народных низов (родился в селе Вельдеманово на Нижегородчине), он обладал выдающимися личными качествами (ум, воля, трудолюбие, любознательность, жертвенность и др.). Однако стать столь влиятельным деятелем в ему помогли обстоятельства — близость к царю Алексею Михайловичу и оказанное последним внимание к скромному священнослужителю и покровительство. Как принято сейчас говорить, он оказался в нужное время в нужном месте. Никон, по крещению Никита, родился в 1605 г. Детство его было трудным, рос в крестьянской семье без матери. Он рано приобщился к чтению священных книг и проявил большой интерес к знаниям, за приобретением которых ушел в монастырь Макария Желтоводского. Затем, послужив сельским священником, переехал в Москву, получил там приход. Выпавшее испытание (умерли все трое его детей) произвело на Никиту сильное впечатление. Он принял это как наказание Божье и постригся в монахи в Анзерском ските, что на Белом море, под именем Никона. Молодой монах не ужился с тамошним настоятелем, бежал и осел в Кожеозерской пустыни, где был замечен, отмечен и стал игуменом (1642–1646 гг.). Будучи в Москве по делам своей обители, представился Алексею Михайловичу, как тогда было принято. Он поразил богомольного царя своей начитанностью, ясностью мышления, логикой в суждениях, четкой позицией, готовностью пострадать за православие, за спасение душ грешников. Царь взял его под свою опеку, поспособствовал посвящению в архимандриты Новоспасского монастыря, в котором располагалась родовая усыпальница Романовых. Алексей стал часто встречаться с Никоном, бывать у него и приглашать к себе, внимательно выслушивал пожелания священника, предложения, просьбы о защите обездоленных, незаслуженно обиженных, убогих. Поскольку царь, как правило, внимательно относился к словам Никона, выполнял его просьбы, о последнем пошла слава как о народном заступнике и его популярность в Москве оказалась необыкновенно высокой. В 1648 г. Никон по протекции царя стал митрополитом Новгородским. В Новгороде он проявил себя как ревнитель благочестия, заставлял священников вести службу в строгом соответствии со всеми требованиями, упразднил многоголосие (когда для скорости пели сразу несколько человек и при этом каждый свое, и молящиеся ничего не понимали), стал выступать с проповедями. Построил ряд богаделен для нищих, раздавал бесплатно хлеб голодающим. Принял активное участие в подавлении мятежа 1650 г., предав проклятию его вождей и укрыв у себя воеводу. За что потерпел от мятежников. Царь буквально боготворил Никона, называл его «великим солнцем, сияющим», «избранным крепко-стоятельным пастырем», «возлюбленным своим и содружебником».

Однако в Новгороде Никон не получил такого признания и любви у местных священников и горожан, которые имел в свое время у московских прихожан и царя, что объясняется жесткими требованиями митрополита к священнослужителям соблюдать все правила ведения службы. Миряне не благоволили к нему из-за частых порицаний их за небогоугодное поведение и из-за крутого нрава. И тем не менее царь настолько находился под влиянием Никона, что после смерти в 1652 г. патриарха Иосифа поспособствовал избранию своего фаворита на патриарший престол. От чего вначале Никон категорически отказывался, как считают многие, выговаривая себе чрезвычайные полномочия на посту главы Русской православной церкви. Перед этим он предложил Алексею Михайловичу перевезти мощи митрополита Филиппа, задушенного по указанию Ивана Грозного Малютой Скуратовым, в Московский Успенский собор из Соловецкого монастыря, где тот и был похоронен. Этим самым царь, по замыслу Никона, должен был совершить покаяние за грехи Ивана Грозного и признать верховенство духовной, церковной власти над светской.

При избрании Никон добился от Алексея обещания полного суверенитета и невмешательства в его дела.

Главным свершением Никона на патриаршем посту стала церковная реформа, проведенная им в 1650-х гг. Ее целью было вроде бы рутинное дело, не обещавшее серьезных последствий — исправление богослужебных книг и уточнение некоторых обрядов, приведение их в соответствие с изначальными догмами греческой веры. А вылилось все в еще одну смуту, сопровождавшуюся большими потрясениями, затронувшими не только религиозную, но и иные стороны жизни общества и продолжавшуюся несколько столетий.

В 1654 г. началась эта столь значительная реформа, проводимая с согласия Алексея Михайловича, а летом 1658 г. произошел разрыв некогда исключительно близких отношений Никона с царем. В чем же главная причина столь крутых перемен? Все дело в разных взглядах царя и патриарха на соотношение между духовной и светской властями в Русском государстве. А если быть более точным — в посягательстве Никона на верховенство над царем. С чем даже такой богобоязненный царь, каким являлся Алексей Михайлович, конечно же не мог согласиться.

А между тем некоторые источники говорят о намерении Никона установить своего рода папизм в православном мире с полной независимостью церкви от светской власти, с подчинением монархов патриарху. Он выражал недовольство слишком большими, на его взгляд, царскими прерогативами по отношению к церкви: «Государь расширился над церковью и весь суд на себя взял».

Начатая ранее политика по ограничению церковного и монастырского землевладения при Никоне была приостановлена. Снова, по разрешению царя, вопреки Уложению, стали на имя патриарха и монастырей (церквей) приобретаться земля и другая недвижимость. Церковь богатела, более пышными становились обряды, весь обиход самого патриарха. Он воспринимал уступки и доброжелательное отношение царя как должное, высокомерно заявляя: «И мы за милостыню царскую не будем кланяться… так как примет царь за то сторицею…»

В документах Никон, наряду с царем, именовался «великим государем». Именно его оставлял Алексей Михайлович «на царстве», отбывая в длительные походы. Никон принимал это как должное, завоевывая все новые позиции. Но всему наступает предел. Царь стал тяготиться всевластием Никона, его неуступчивостью к своим просьбам, противодействием в решениях, если таковые шли вразрез с представлениями патриарха.

Видя охлаждение Алексея к своему бывшему любимцу, усилили интриги против всесильного патриарха бояре, высшие сановники, воеводы и другие влиятельные лица, им притесняемые. Он раздражал их, восстанавливал против себя постоянным вмешательством в судебные и другие мирские дела. Им были недовольны как поклонники старых обычаев, никогда не испытывавшие на себе столь мощного давления верховного церковного лица, так и сторонники новых веяний за нетерпение Никона ко всему западному (книги, костюмы, домашний обиход, утехи и т.д.).

Добавим к общему недовольству в обществе состояние настоящего административного террора патриарха по отношению к священнослужителям, особенно низших разрядов. Они часто выгонялись со своих мест за малейшие проступки или уходили сами. В результате многие приходы пустовали, некому было совершать повседневные обряды.

Все это вместе взятое привело к полному охлаждению царя к своему бывшему «возлюбленному содружебнику»? Никон не мог перенести столь резкой перемены в отношении к нему царя, оказавшейся в какой-то мере для него неожиданностью. В июле 1658 г. Никон заявил о сложении с себя обязанностей патриарха, в душе, очевидно, надеясь, что его будут отговаривать, и он попробует восстановить пошатнувшееся положение. Однако созванный в феврале 1660 г. собор избрал нового патриарха. Обиженный Никон, удалившийся в Воскресенский монастырь, вел себя вызывающе как по отношению к царю, так и церковным деятелям. В 1664 г. обратились к вселенским патриархам с 25 вопросами, суть которых сводилась к одному — прав или нет Никон в своих притязаниях и гордыне? Патриархи ответили, что не прав, что «московский патриарх и все духовенство обязаны повиноваться царю и не вмешиваться в мирские дела, что местные епископы могут судить патриарха…».

Состоявшийся в конце 1666 г. собор, в котором участвовали восточные патриархи, обвинил Никона в том, что «он произносил хулы на царя, называя его латиномудренником и мучителем, и на всю русскую церковь говоря, будто она впала в латинские догматы… что он был жесток к подчиненным, которых наказывал кнутом, палками, а иногда и огнем пытал». На соборе Никон был лишен сана и сослан в Белозерский Ферапонтов монастырь, а потом в заключение с более тяжелыми условиями в Кирилло-Белозерский монастырь. Уже перед смертью, наступившей в августе 1681 г., царь Федор Алексеевич и вселенский патриарх разрешили ему возвратиться в Воскресенский монастырь, на пути следования в который он и умер.

Но все жизненные перипетии Никона, его осуждение и отстранение от патриаршества не касались главного свершения его жизни — церковной реформы. Она стала делом уже не Никона, а царя Алексея Михайловича и нового церковного руководства, и проводилась несмотря на сопротивление значительной части духовенства и мирян. С тем и переходим к коллизиям в русском обществе, начавшимся с вроде бы формальных вещей — корректировки священных книг и обрядов.

Сама по себе необходимость исправления церковных, богослужебных книг носила объективный характер. За долгие годы ручного переписывания в них была внесена масса ошибок. Попытки их исправления оказывались малоуспешными. Так, Максим Грек, взявшийся за редактирование книг в начале XVI в., ошибки нашел, но в силу незнания славянского языка допустил новые очевидные неточности, за что был обвинен в порче книг и сослан. Решили править только книги, имеющиеся на славянском языке, не занимаясь переводом древних греческих.

В «Стоглаве», принятом на соборе 1550 г. при Иване Грозном, сохранились многие догмы, сложившиеся уже в русском периоде православия, которые при Никоне были отвергнуты как ошибочные. Положить конец ошибкам обещало книгопечатание.

В 1564–1565 гг. вышли первые печатные книги «Апостол» и «Часослов», но качество их было исключительно низким. Многие принимались за исправление книг, но чаще всего дело заканчивалось добавлением новых ошибок и противоречий. В том числе работали над книгами такие влиятельные священнослужители, как духовник царя Стефан Вонифатьев, протопоп Казанского собора Иван Неронов, Юрьевский протопоп Аввакум и другие. Из них сложился своего рода кружок ревнителей благочестия, хорошо знакомых царю Алексею. К этому кружку когда-то принадлежал и сам Никон. Но и они, берясь за исправление книг, вносили в них новые ошибки, утверждали обряды, вошедшие в обиход относительно недавно.

Проблема заключалась в том, что считать за образец, эталон, по которому нужно было исправлять книги и уточнять обряды. В среде русского духовенства сложилось устойчивое мнение, что греческие книги уже не могут считаться эталонами, так как за время турецкого владычества в них было внесено много всяческой ереси. Не было доверия и к книгам, по которым служили в Киеве и других западнорусских землях, равно как и к тамошним священникам. Недоверие объяснялось просто — западные области были под властью Польши, то есть католиков (латинян). Посланный Никоном и царем в Грецию келарь Арсений Суханов сделал подробный доклад, в котором частично подтвердил это. Но решение Никона о необходимости исправления книг было твердым. Тем более что на отклонение от древнегреческих обрядов в Московском государстве указывали восточные патриархи, а афонские старцы даже объявили русские печатные книги еретическими и сожгли их.

Чтобы понять повод, оказавшийся в основе страстей с богослужебными книгами, назовем некоторые расхождения в обрядах ведения службы в русских церквах в сравнении с существовавшими у греков и которые требовалось исправлять. На Руси крестились двумя перстами вместо трех, имя Иисус произносилось Исус, слово «аллилуйя» пели два раза вместо трех, литургия совершалась на семи просфорах вместо пяти, хождение в церкви при крещении и других обрядах шло по солнцу (осолонь) вместо того, чтобы ходить против солнца, и т.д.

В 1654 г. Никон созвал собор, в котором участвовал и царь Алексей Михайлович. На соборе патриарх просил благословения на исправление книг. Большинство собравшихся согласилось с ним, решив: «достойно и праведно исправити (книги) противу старых харатейных и греческих». Однако некоторые иерархи отказались подписать решение собора — епископ Коломенский Павел, два архимандрита, два протопопа, один игумен.

Никон направил константинопольскому патриарху Паисию список из 26 вопросов и обрядов, выявленных в служебных книгах как ошибочные, и просил высказать его мнение на сей счет. Паисий поддержал Никона и решение Московского собора.

На Восток снова послали келаря Арсения Суханова с заданием приобрести все наиболее значительные греческие православные рукописные книги, изданные с древнейших времен. Он выполнил поручение, приобретя до 500 старых рукописных книг, в том числе одно евангелие, которому было в то время 1050 лет. Кроме того, 200 книг прислали в Москву восточные патриархи.

На соборе 1655 г. было зачитано одобрение константинопольским патриархом Паисием предпринятого дела, принят новый служебник, якобы соответствующий древним греческим книгам.

В 1656 г. Никон собрал очередной собор, на котором был рассмотрен и рекомендован к печати перевод с греческого языка книги «Скрижаль», содержащей обряды богослужения в том порядке, как было принято у греков. Предписывалось теперь следовать только им. А что касается одного из главных внешних признаков расхождения — двуперстного крестного знамения, которое ранее применялось, то отныне оно предавалось проклятию. Все православные обязаны были креститься тремя перстами.

Число противников патриарха Никона значительно возросло. К выступающим вообще против какого бы то ни было исправления богослужебных книг добавились те, кто считал необходимым проведение такой работы, но не соглашался с предлагаемыми решениями. С осуждением Никона выступили и известные священники, блюстители благочестия, ранее работавшие над исправлением книг, о которых говорилось выше (Иван Неронов, Аввакум). Аргументом для них являлся факт участия в исправлении книг нерусских священников (греков и киевлян), самих причастных, по их убеждению, к ереси. И уж совсем недопустимым казалось привлечение к работе над священными православными книгами бывшего католика Афанасия Грека, обучавшегося в Риме и Венеции. Возмущение подогревалось оскорблением одновременно патриотических и религиозных чувств. Кроме того, сюда привносились и личностные моменты, неприязненное отношение священников, противящихся новшествам, к самому Никону.

Противники Никона обратились к царю с «общим прошением на многомятежного Никона», перечислив неправильные, на их взгляд, нововведения. Царь никак не отреагировал на послание, зато Никон принял решительные меры против несогласных. Их лишали санов, ссылали в дальние монастыри, сажали в тюрьмы. Все это создавало вокруг гонимых ореол великомученичества. Протест против Никона и его реформы широко растекался по стране, деля верующих на две части. И начался раскол, последствия которого ощущаются и по сей день.

Казалось бы, с отрешением Никона от поста патриарха протест должен был угаснуть, а получилось наоборот. Никон подавлял инакомыслие своим убеждением, твердой волей, авторитетом, близостью к царю, наконец, У его преемника всего этого было меньше. Число противников нововведений росло. Среди них следует отметить вятского епископа Александра, попа Лазаря, московского игумена Феоктиста, дьякона Федора и др. К раскольникам благоволила сама царица Мария Милославская. Среди их сторонников были представители знатных родов — боярыни Евдокия Урусова и Федосья Морозова. Личность последней вдохновила художника Сурикова на историческое полотно «Боярыня Морозова».

Удивительно, сколь быстро распространялось по стране учение раскольников и сколь глубока была убежденность их сторонников в своей правоте. Удивляет и то, что люди, почитавшие патриарха чуть ли не наместником Бога на земле, отвернулись от него из-за посягательства на привычные и дорогие им обряды.

Движение раскола оказалось столь обширным, а возмущение в народе столь значительным, что считать его рутинной внутрицерковной разборкой было уже нельзя. В 1666 г. собрали церковный собор, перед которым поставили вопросы о праведности восточных патриархов, верности греческих служебных книг и правильности решений собора 1654 г. Ответы на все вопросы были даны положительные. Собор осудил раскольников. Многие из священников отказались от раскола, приняли новшества, остались служить. Не подчинился собору фанатичный протопоп Аввакум и ряд его соратников.

Великий собор с участием восточных патриархов, созванный по просьбе царя Алексея, осудил Никона, но положения его реформы оставил неприкосновенными. Более того, собор пригрозил анафемой тем, кто будет продолжать выступать против реформы. Таким образом, состояние раскола Русской православной церкви было признано официально.

Вернемся к истокам величайшей духовной драмы в истории России. Неужели неодинаковое толкование обрядов, по сути всего лишь внешних признаков и атрибутов религии, вызвало раскол среди верующих, подвигло часть их на принятие великих мук во имя отстаивания своих убеждений? Конечно, исправление книг и уточнение обрядов — это повод для возмущения, а вот что касается раскола, то его причины глубже и значительнее. Равно как у российской смуты начала XVII в. были куда большие основания, чем просто факт пресечения династии Ивана Калиты.

При всей консервативности русского общества, охраняемой церковью, западное влияние на все стороны его жизни возрастало. Оно шло через приглашаемых на русскую службу иноземных военных, рудознатцев, лекарей. Через поездки за границу русских дипломатов, торговых людей, молодежи на учебу, паломничество верующих к святым местам. Через знакомство разных людей с зарубежной жизнью во время военных походов в Ливонию, Польшу, Швецию. Через поступавшие из-за границы книги сначала духовного, а потом и светского содержания. Ревнителей старины пугало такое влияние, тем более что оно шло из стран с чуждой русским людям верой — католической, протестантской, мусульманской. Но отгородиться от него оказывалось невозможно, да изоляция была и во вред Русскому государству. Достижения западной науки были очевидны, равно как очевидной являлась и необходимость привнесения их в жизнь русского общества. Но против этого восставала боязнь ереси, утраты исторической традиции, национальной самобытности. У Ключевского мы читаем: «…Так западная наука, или, говоря общее, культура, приходила к нам не покорной служительницей церкви и не подсудимой, хотя и терпимой ею грешницей, а как бы соперницей или в лучшем случае сотрудницей церкви в деле устроения людского счастья. Древнерусская мысль, опутанная преданием, могла только испуганно отшатнуться от такой сотрудницы, а тем паче соперницы… Когда учителями явились иностранцы, протестанты и католики, вопрос должен был еще более обостриться. Возбужденное им сомнение в нравственно-религиозной безопасности новой науки и приносившего ею западного влияния привело к тяжелому перелому в русской церковной жизни, к расколу».

Да что говорить о церкви или обществе вообще, если сам царь Алексей Михайлович, по мнению многих историков, одной ногой стоял в старине, другой в новой жизни, усердно молился в русских церквах, а не прочь был посмотреть комедию и проехаться в иноземном экипаже; носил бороду и русскую одежду, а читал книги католических и протестантских сочинителей.

Однако это лишь одна сторона проблемы, и из сказанного еще не следует, что переход к крестному знамению тремя перстами вместо двух или произношению «аллилуйя» два раза вместо трех и т.д. должны были разделить верующих на две непримиримые части.

И здесь мы снова обратимся к Ключевскому, давшему любопытное, образное и, на наш взгляд, верное объяснение значению обряда в формировании религиозного, да и вообще нравственного чувства и сознания в человеке. «Обряд или текст, — говорит историк, — это своего рода фонограф, в котором застыл нравственный момент, когда-то вызвавший в людях добрые дела и чувства… Я не знаю, каков будет человек через тысячу лет; но отнимите у современного человека этот нажитой и доставшийся ему по наследству скарб обрядов, обычаев и всяких условностей — и он все забудет, всему разучится и должен будет все начинать сызнова». Эти слова подтверждают многие примеры из отечественной истории. Возьмем стрессы в общественном сознании, связанные со сменой государственной идеологии. При этом все население страны теряет устойчивость и начинается смута. До 1917 г. национальная идея зиждется на «вере, царе и отечестве», после него — вера и царь не более чем ругательские слова, а главное для человека — строительство коммунизма. Начало 1990-х гг. — все переворачивается. Вот и получается по Чаадаеву, что «по мере движения вперед пережитое пропадает для нас безвозвратно».

Мы привлекли авторитет Ключевского и Чаадаева, чтобы подчеркнуть значение укоренившихся в сознании людей обрядов и пагубность волевого отрицания их. Для человека, привыкшего к определенным обрядам, перешедшим к нему от предков, малосущественным являлось — а что и как там у греков, нынешних и древних.

Но причина раскола заключалась не только и не столько в разном понимании церковных обрядов, сколько в нетерпимости Никона к противодействию его начинаниям, его, если так можно выразиться, диктатуре. В преследовании оппонентов, осмелившихся возражать.

Когда Иван Неронов покорился ему, Никон сказал о старых и исправленных книгах: «…и те и другие добры; все равно коим хочешь, по тем и служишь». Священники же, державшиеся старины, прогонялись, лишались сана, сажались в тюрьмы, а то и уничтожались физически не из-за обрядных частностей, а из-за непокорности церковному владыке.

Однако и его столь жесткая, бескомпромиссная позиция объясняется не радикализмом и фанатизмом только или дурным характером. Дело было в другом. Идея о том, что Москва — Третий Рим, — уже к тому времени основательно усвоилась русским обществом. Московский патриарх занимал еще в некотором роде подчиненное положение по сравнению с другими православными патриархами — константинопольским, антиохийским, александрийским; он не являлся патриархом вселенским. А ему хотелось быть не только равным среди других патриархов, а над ними. К тому подвигали как упрочившееся положение Московского государства, так и то, что оно взяло на себя содержание восточных патриархов. Так что непомерные притязания Никона являлись следствием не только его чрезвычайных амбиций, но и объективно сложившихся к тому времени условий. Но он не мог рассчитывать стать вселенским православным патриархом, имея в собственном приходе, то есть в Московском государстве, столь существенные обрядовые отличия от, как он считал, первоначально установленных. И он начал железной рукой диктатора подгонять русские порядки под мировые стандарты. По сути дела, всему русскому обществу, как бы не знавшему даже — как молиться, наносилось оскорбление, в то время как у русских были основания упрекнуть в незнании восточных патриархов, опираясь на авторитет которых Никон и изменял обряды. Сказанное подтверждается диалогом между Аввакумом и патриархами, судившими его в 1667 г.

Патриархи: «Ты упрям, протопоп: вся наша Палестина, и сербы, и албанцы, и римляне, и ляхи — все тремя перстами крестятся; один ты упорно стоишь на своем и крестишься двумя перстами; так не подобает».

Аввакум: «Вселенские учители! Рим давно пал, и ляхи с ним же погибли, до конца остались врагами христианам; да и у вас православие пестро, от насилия турского Махмета немощны вы стали и впредь приезжайте к нам учиться; у нас божией благодатью самодержавия и до Никона-отступника православие было чисто и непорочно и церковь безмятежна».

Трудно возразить против такой логики Аввакума и его сторонников, восставших, возможно, не столько против обрядов, сколько против оскорбления национального достоинства и религиозных чувств.

Ну и, конечно, методы, которыми Никон и помогавший ему царь приобщали людей к новым обрядам, дают повод для сравнения с российской революцией, когда новая идеология внедрялась огнем и мечом. Патриарх Никон действовал по-большевистски, и его следует считать главным виновником последовавшего после реформы раскола.

Большинство священнослужителей, кто с колебаниями, кто без, кто по убеждениям, а кто идя на сделку с совестью, признало новые порядки. А многие не подчинились церковному руководству и светской власти. Они вошли в историю как непримиримые борцы за старую веру. Наибольшую известность получил уже не однажды упомянутый нами протопоп Аввакум, что объясняется не только его действиями на поприще раскола, но и талантом писателя и страстного публициста, о чем можно судить по дошедшим до нас произведениям этого удивительного человека.

Отношение Аввакума к царю и патриарху претерпело перемены от любви до взаимной, не поддающейся измерению и описанию ненависти. Он был дважды обласкан царем, заступившимся за него, защитившим от гонителей. Был направлен им протопопом Юрьевца-Повольского. Но слишком круто взялся за утверждение благочестия новый протопоп. Слишком ревностно стал искоренять пороки, слишком подолгу заставлял молиться, отрывая людей от дел и отдыха. И двух месяцев не выдержали жители города, взбунтовались, избили его. Отправился Аввакум в Москву — опять искать защиты и справедливости, но не поняли его там. Однако в Юрьевец он не вернулся, из Москвы его не выгнали. Когда Аввакум восстал против никонианских преобразований, врагом его сделался и Алексей Михайлович.

Все время гонимый, он обращался к царю, то угрожая и проклиная, то пытаясь воздействовать на него убеждением. В первых посланиях протопопа — надежда, хотя тон и поучительный: «Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным; не унижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах». Далее тон меняется: «А ты, миленькой, посмотри-тко в пазуху-то у себя, царь христианской! Всех ли христиан тех любишь? Перестань-ко ты нас мучить тово! Возьми еретиков тех, погубивших душу свою, и пережги их, скверных собак, латынников и жидов, а нас распусти, природных своих. Право, будет хорошо. Меня хотя и не замай в земле той до смерти моей; иных тех распусти».

Аввакум пережил царя. Но и после смерти нет у него христианского прощения и смирения. Ненависть клокочет в мятежном протопопе. Он просит сыновей своих осквернить царскую гробницу, «дехтем марать» ее. Только в аду видит Аввакум место царю Алексею и злорадствует, рисуя картины его там пребывания: «А мучитель ревет в жюпеле огня. Навось тебе столовыя… пироги, и меды сладкие, и водка процеженная, с зеленым вином! А есть ли под тобою перина пуховая и возглавия? И евнухи оплакивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя? А как там срать-тово ходишь, спальники ребята подтирают гузно-то в жюпеле том огненном? Бедной, бедной, безумное царишко! Что ты над собою зделал? Ну, сквозь землю пропадай, блядин сын!»

Изругав одного царя, но надеясь на перемены при его преемнике, Аввакум писал из заточения новому царю, Федору Алексеевичу: «А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илья-пророк, всех перепластал в один день. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкой, умной — князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Перво бы Никона того, собаку, рассекли бы начетверо, а потом бы и никониан тех».

Но не внял призывам Аввакума царь Федор. За дерзкие письма в адрес Алексея Михайловича и патриарха Иакима, за рассылаемые письма и обличения после 14-летнего сидения в яме на хлебе и воде он, так и не сломленный и непокоренный, был сожжен в Пустозерске 14 (24) апреля 1682 г., став мучеником в глазах раскольников.

Аввакум по своему характеру, нетерпимости, фанатизму не уступал Никону, а скорее всего превосходил его. По текстам его книг и посланий чувствуется мощь и бескомпромиссность этого человека. Читая одного и другого, понимаешь, каких типов способна рожать Русская земля и какие последствия получаются, когда расколотое общество становится на сторону одного и другого.

Окажись Аввакум во главе церкви, плохо стало бы последователям Никона, а что сделалось бы с русским православием и самой Россией — не скажет никто.

Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин
(1605–1680)

Алексей Михайлович Романов, в отличие от многих предшествовавших ему на царском троне самодержцев, обладал безусловной способностью приближать к себе талантливых людей, доверять им, порой безгранично, создавать условия, возможности проявить себя в государственных делах.

Историческая традиция на Руси не способствовала появлению ярких личностей, с чьими именами связывались бы судьбоносные решения и перемены. Как правило, все делалось не только именем царя (великого князя), но и решалось им одним, а его соратникам оставалось исполнять приказания государя. Сильвестр и Адашев при Иване Грозном не в счет, поскольку пик их активной государственной деятельности пришелся на период юности царя, когда он еще не был подготовлен к управлению страной. И вот впервые при Алексее Михайловиче мы видим плеяду талантливых людей, которые не только советуют царю, но и проводят вполне самостоятельную политику, решительно влияя на государственный курс. Патриарх Никон, Илья Милославский, Борис Морозов, Афанасий Ордин-Нащокин, Федор Ртищев, А. Матвеев и др. — в разное время, а некоторые одновременно определяли важнейшие повороты внутренней и внешней политики России.

То были государственные мужи, каждый с собственным представлением о приоритетах, которых следует придерживаться для блага страны. Эта разнонаправленность векторов развития определялась потребностями растущего Русского государства и возможностями заимствования достижений зарубежной науки и культуры, с одной стороны, и боязнью лишиться нравственной национальной опоры, с другой. Острота и необычность проблем требовали ярких людей для их решения.

Оценивая перемену, произошедшую в России в описываемое время, Ключевский говорил: «Ход государственных дел тогда направлялся заведенным порядком да государевой волей. Личный ум прятался за порядком, лицо служило только орудием государевой воли… В XVII веке, однако, московская государственная жизнь начала прокладывать себе иные пути… Начался сильный спрос на ум, на личные силы, а воля царя Алексея Михайловича для общего блага готова была подчиниться всякому сильному и благонамеренному уму». Насчет благонамеренности не все однозначно. Известно, что мздоимство Милославского привело к народным бунтам, а максимализм и нетерпение Никона к еще худшему — расколу российского общества. Но факт остается фактом — Алексей Михайлович давал простор для деятельности умным, неординарным людям.

Доверие царя к этим людям было столь значительным, что некоторые из них становились временщиками с практически неограниченными возможностями. Поскольку их личная ориентация в определении государственной стратегии была различной, постольку и стоял царь одной ногой в старине, другой шагнув в будущее, контуры которого вырисовывались через заимствования с Запада.

Историки по-разному определяют время, с которого началось деление сторонников различных направлений общественной мысли на западников и славянофилов, но то, что оно при Алексее Михайловиче уже имело место быть, бесспорно, хотя в обиходе таких понятий еще не было. Афанасий Федорович Ордин-Нащокин безусловно — западник. Но это — не главное среди качественных характеристик столь уникального человека. Предварим рассказ о нем словами С.Ф. Платонова: «Его светлый государственный ум соединялся с редким в то время образованием: он знал латинский, немецкий и польский языки и был очень начитан. Его дипломатическая служба дала ему возможность и практически познакомиться с иностранной культурой, и он являлся в Москву очень определенным западником; таким его рисуют сами иностранцы (Мейерберг, Коллинс), дающие о нем хорошие отзывы. Но западная культура не ослепила Нащокина: он шел далее подражания внешности, даже вооружался против тех, кто перенимал одну внешность». Его необычность среди царских сановников уже в том, что немногие тогда знали иностранные языки, полагая их не только делом ненужным, но даже и вредным для настоящего русского патриота. А Нащокин знал несколько языков, что было предметом зависти и недоброжелательности, а то и враждебного отношения со стороны царского окружения, со стороны людей, с кем вместе приходилось заниматься государственными делами. Тем более, что он был незнатного происхождения, и этим также объяснялось его отторжение от боярской среды. Кстати, это тоже делает честь Алексею Михайловичу, задолго до более известного сына — Петра Великого открывшему доступ рядовым дворянам к высоким государственным постам.

Ордин-Нащокин много сделал, защищая интересы российского государства на дипломатическом и военном поприще. Именно ему обязана Россия заключением в 1658 г. выгодного мира со Швецией в войне, в общем неудачно складывавшейся для нашей страны. Еще больше славы и влияния Ордину-Нащокину принес Андрусовский мир с Польшей, заключенный им после многолетней войны и означавший окончательное прекращение длительного противостояния в пользу России. За свои заслуги Нащокин был высоко оценен и отмечен царем всевозможными наградами. Алексей Михайлович писал ему: «А служба твоя забвена никоим не будет». В конце концов он стал ближним боярином, дворецким и начальником Посольского приказа с титулом «царственной большой печати и государственных великих посольских дел оберегателя».

Хорошо зная Запад, стремясь перенимать там все полезное для России, он был великим патриотом своей страны. Вместе с тем не стеснялся в выражениях, критикуя российские порядки. Это давало повод обвинять его в непатриотизме, преклонении перед Западом. Точь-в-точь как в наше время. Кричи, что ты патриот, ругай западных империалистов и сионистов, и ты будешь им, ничего не делая для своей страны.

Пришлось Нащокину одно время служить на границе с Ливонией и насмотрелся он там на отношение русских военных к населению завоеванных Россией территорий или мирным путем перешедших в русское подданство. Бесчинства, грабежи, убийства сопровождали пребывание там русских солдат, особенно казаков, что восстанавливало население против России, мешало их присоединению. Не в силах справиться с этим произволом, Нащокин писал царю: «А ныне господь бог помазаннику своему явными знаками без крови ту землю предает, ничего иного не требует господь бог, только милосердия к покорным, а противные сами на себя жестокий суд нанесут. У служилых людей тот обычай, чтоб непротивных пленить без остатка, за что им и смертная казнь бывает, и нрава своего не откладывают. Этою зимою изо Пскова служилые люди соседних с Юрьевым присяжных крестьян посекли и деревни пожгли и, то видя, в иных местах от подданства бегут, а немцам то и надобно, уездных людей к себе привозят и полки свои пополняют, а пехота лучшая у шведов — лифляндские люди. Рейтарам Царевичева Дмитриева города за разоренье крестьян много наказанья было, но они не унялись, зная, что в других городах от такого разоренья их не унимают; о таком их самовольстве писано в Рейтарский приказ, и по 5 июля государева указа об этом не прислано, а вперед сдерживать рейтар от разоренья над уездными людьми нельзя. А если уезды пусты будут, то государевым служилым людям в новоприобретенных городах держаться нельзя, а хлебные запасы из русских городов туда возить убыточно».

И опять есть повод для проведения аналогий с нашим временем. Кто больший патриот России в оценке Чеченской войны — критикующий недостойное поведение наших солдат в этой многострадальной республике или считающий или делающий вид, что там все нормально? Конечно, первый. Но кто его поймет? Так не понимали современники и Ордина-Нащокина. «Нащокин был чужой среди московского служебного мира и как политический новик должен был с бою брать свое служебное положение, чувствуя, что каждый его шаг вперед увеличивает число его врагов, особенно среди московской боярской знати», — писал В.О. Ключевский. В это время сходила на нет местническая система, терпевшая упадок от вторжения в управленческую элиту таких людей, как Ордин-Нащокин. Бойкотируя его действия при выполнении важнейших государственных дел, вельможи наносили урон стране, но это их не очень беспокоило. В уже цитированном письме он обращается с жалобой на воевод Полоцка, Витебска, Пскова, которые не выполняют царский указ, не шлют ратных людей и хлебные припасы для борьбы со шведами под Ригу из-за неприязни к автору письма. «Но помощи мне не дают по моей причине, твое государево дело возненавидели для меня, холопа твоего».

Нащокин небезуспешно внедрял в сознание царя необходимость заимствований на Западе культурных, хозяйственных, научных, военных новаций. При этом для него важно было содержание, суть перенимаемого, а не форма, что выражалось в словах: «Какое нам дело до иноземных обычаев, их платье не по нас, а наше не по них».

Подготавливая почву для реформирования Петру I, он отличался от последнего большим здравомыслием. Приобщение к Западу видел не в том, чтобы заставить боярина брить бороду и курить табак, а солдат одеть в непрактичные треуголку и башмаки вместо удобных шапки и сапог. Для него важны были сущностные, а не внешние стороны явлений.

Тонкий и удачливый дипломат, он сочетал в себе западнические настроения с панславистской идеологией. Для этого готов был не просто помириться с извечным врагом России — Польшей, но и создать общую государственность, объединив две правящие династии (разумеется, при российском верховенстве). Он мечтал об отторжении от турецкой империи славянских народов и подчинении их российскому влиянию. При таком развитии ситуации Нащокин не видел проблем в отношениях с другими традиционными для России врагами — Швецией и Крымом. Усилившаяся за счет других славян Россия легко справилась бы с ними.

Повышению активности в отношениях со странами Востока (Персия, Бухара, Китай и др.) Россия в то время обязана также в значительной мере Ордину-Нащокину.

В Москве и за границей отмечали исключительную верность слову Нащокина как дипломата. Что также было непривычно для русского менталитета. Обмануть партнера, тем более — бывшего противника, на переговорах являлось обычным делом, а то и похвальным. Нащокин диссонировал на общем фоне, говоря: «Лучше воистину принять злому животу моему конец и вовеки свободну быть, нежели противно правды делати». Все это поднимало авторитет русской дипломатии, Русского государства.

В то время тот воевода или наместник считался хорошо выполняющим свои функции, кто больше соберет денег в государственную казну. При этом мало кого интересовало — что стоило подданным обеспечить податные выплаты, насколько возрастала эксплуатация людей. Нащокин начал проводить мысль об ответственности территориальных руководителей за развитие промышленности и торговли в подведомственных регионах. Ключевский называл его «одним из первых политико-экономов на Руси». Если выражаться в современных терминах, то можно говорить о нем и как о рыночнике, так как он связывал торгово-промышленный успех не с административным гнетом, а со свободой предпринимательства (насколько она была тогда возможна). Под его руководством разрабатывался «Ново-торговый устав» и устраивались торговые дворы для торговли со Швецией. Он обеспечил безопасные проезд и торговлю в России купцов из Хивы, Бухары, Персии. С его помощью была организована почтовая связь с Польшей и Курляндией, установлен денежный курс русского рубля по отношению к валютам других стран, налажено вексельное обращение. По его инициативе, идя навстречу купцам, которым приходилось обивать пороги многих приказов, решая свои вопросы в Москве, был учрежден специальный Приказ купецких дел.

Главный вклад Ордина-Нащокина в развитие Русского государства сделан в дипломатической, военной, административной, финансовой сферах. Но круг обязанностей и интересов его был настолько обширен, что следы деятельности этого человека оставались даже в таких специфических отраслях, как садоводство и кораблестроение. Ему также принадлежала идея замены дворянской конницы, как основной военной силы, на регулярную армию, комплектуемую через рекрутов.

Как уже говорилось, он встречал противодействие в своих начинаниях со стороны именитых сановников. Легче было ему действовать во время управления Псковом, будучи его воеводой. По приезде туда, увидев неурядицы в торговле, диктат бояр и состоятельных купцов над мелкими торговцами и посадскими людьми, процветающую контрабанду и т.д., он собрал земских старост для обсуждения состояния дел. С его участием были выработаны статьи, регламентирующие эти и другие вопросы. В соответствии со статьями посадские люди выбирали своего рода совет из 15 человек, в том числе 5 из них должны были работать по очереди в присутственном месте — Земской избе. Таким образом, воевода Ордин-Нащокин по своей инициативе уступал часть полномочий выборному посадскому органу. Без всяких натяжек — перед нами опыт организации городского самоуправления.

Интересным представляется его попытка организовать купцов, прежде всего мелких, в своего рода товарищества, или компании, с тем чтобы они могли конкурировать с более оперативными иностранными, особенно немецкими купцами, что для пограничного Пскова было весьма актуально. Предусматривалась выдача ссуд мелким купцам, «недостаточным людям», при участии воеводской службы. Этому нововведению не суждена была долгая жизнь — придворные бояре увидели в нем перекос в сторону защиты интересов посадских низов от высших слоев общества.

Несмотря на особые отношения царя к Нащокину, по его указанию под давлением бояр псковские реформы были прекращены.

Много доброго сделал для Русского государства Афанасий Ордин-Нащокин. Как непосредственно на важнейших дипломатических, военных и административных постах, так и генерируя реформаторские идеи для московского правительства. Не всем им было суждено реализоваться при жизни этого выдающегося человека, но их очевидное влияние заметно стало в последовавших вскоре реформах Петра Великого.

Трудно понять поступок Нащокина, совершенный им в расцвете карьеры. В 1672 г. он постригся в монахи под именем Антония. Но и там его нашли в 1679 г. для участия в трудных переговорах с Польшей. Умер Ордин-Нащокин в 1680 г.

Петр Великий
(1672–1725)

В истории России мало других ее руководителей, которые бы столь по-разному оценивались как современниками, так и потомками во многих поколениях. Если говорить о крайних суждениях о Петре Великом, то на одном полюсе Ломоносов со своими знаменитыми словами: «Он Бог твой, Бог твой был, Россия», на другом — старообрядцы, считавшие его антихристом, бичом божьим, посланным русскому народу в наказание за грехи его. Обычно говорят, что истина лежит посредине. Но прошло столько времени, и вроде бы пора уже эту середину определить. Тем более что личность Петра и его деяния привлекают внимание пишущих и мыслящих людей самого различного профиля. К нему обращаются историки и политики, философы и теологи, писатели и художники и др. Но результатами исследований и творческой работы над его личностью становилось не схождение крайностей к центру, а формирование самостоятельных образов этого человека, далеких друг от друга, которые живут, сосуществуя, в общественном сознании.

Мы не преследуем такой амбициозной цели, как внесение ясности в трехсотлетний спор об этом человеке. Задача куда скромнее — рассказать о реформаторской деятельности Петра Великого, предоставив читателю самому выбирать между богом и антихристом. Но свой рассказ мы предварим кратким обзором суждений об этом человеке различных историков, чтобы показать хотя бы малую толику той самой неодинаковости представлений о нем. Начнем с самых авторитетных, так сказать, столпов отечественной исторической мысли.

Отношение Н.М. Карамзина к Петру Великому было неоднозначным, однако в основе своей — все-таки негативным. Я.К. Грот отмечал, что Карамзин хвалил многие начинания Петра, но вместе с тем «резко укорял его за введение иностранных обычаев, приписывал ему презрение к народным особенностям, осуждал отмену в высших классах русской одежды, пищи, бороды, порицал учреждение сената вместо древней думы, — коллегий вместо приказов, — министров, канцлеров, президентов вместо бояр, — генералов, капитанов, лейтенантов вместо воевод, сотников, пятидесятников… обвинял Петра за жестокость и ужасы самовластья, за унижение духовенства, подчинение церкви мирской власти, наконец, за основание столицы в суровом климате, на болотистой почве».

Зато другой выдающийся российский историк С.М. Соловьев поднимается до высокой патетики в защиту Петра, явно теряя при этом всякую меру: «…он жил с своим народом одной жизнью и вне этой жизни существовать не мог… за горячую любовь, за глубокую и непоколебимую веру в свой народ, народ этот заплатил вождю успехом…».

Дальнейший наш рассказ даст много поводов усомниться в сказанном историком. Как по поводу того, что царь жил с народом одной жизнью, так и касательно его любви к подданным. Н.Я. Данилевский о петровской любви говорит уже по-другому: «Если Европа внушала Петру страстную любовь, страстное увлечение, то к России относился он двояко. Он вместе и любил, и ненавидел ее… любил в ней орудие своей воли и своих планов… ненавидел же самые начала русской жизни — самую жизнь эту, как с ее недостатками, так и с достоинствами. Если бы он не ненавидел ее со всей страстностью своей души, то обходился бы с нею осторожнее, бережнее, любовнее».

Суров в своих суждениях о Петре и П. Милюков, не допускавший и мысли о какой-либо любви: «Небольшая кучка ближайших сотрудников держалась мнения, которое впоследствии Ломоносов формулировал словами: „Он Бог твой, Бог твой был, Россия“. Народная масса, напротив, готова была согласиться с утверждением раскольников, что Петр был антихрист».

Ну а что касается Ключевского, то, на наш взгляд, он пытается в большей мере, чем названные и другие историки, выглядеть объективным в оценке Петра Великого. Вот несколько афоризмов Ключевского о царе-реформаторе:

«…Реформа Петра вытягивала из народа силы и средства для борьбы господствующих классов с народом…

…После Петра государство стало сильнее, но народ беднее.

…Он действовал как древнерусский царь-самодур; но в нем впервые блеснула идея народного блага, после него погасшая надолго, очень надолго. Чтобы защитить отечество от врагов, Петр опустошил его больше всякого врага. Понимал только результаты и никогда не мог понять жертв».

Большевики, в том числе Ленин и Сталин, отказывавшие в добром слове всем российским царям и императорам, делали исключение для Ивана Грозного и Петра Великого. О Грозном уже говорилось в посвященной ему статье, а вот их мнения об императоре Петре мы приведем. И не потому, что суждения вождей претендуют на некую истину и вносят ясность в противоречивый образ этого исторического деятеля. По ним видно, почему именно такой, а не иной образ Петра Великого сложился в общественном сознании большинства советского народа и живет по сей день.

Ленин: «Петр ускорял перенимание западничества Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства».

Сталин: «Когда Петр Великий, имея дело с более развитыми странами на Западе, лихорадочно строил заводы и фабрики для снабжения армии и усиления обороны страны, то это была своеобразная попытка выскочить за рамки отсталости».

Историки советского периода могли только комментировать высказывания вождей, не решаясь на глубокие исследования и тем более публикации, допускающие отклонение от уже установившейся, с подачи этих вождей, точки зрения.

Общественное мнение о Петре Великом у советских людей формировалось под влиянием его отлакированного образа в учебниках российской истории и художественной литературы, в которой на первом месте стоит роман Алексея Толстого. И конечно же кинофильм, созданный на его основе, где выдающиеся актеры Симонов, Жаров формируют соответствующий взгляд на Петра и его эпоху.

По мере ослабления идеологического абсолютизма стали появляться публикации иной тональности, содержащие суждения, отличные от официальной точки зрения. Особенно сильный «накат на Петра» начался с перестройки, с переосмысления отечественной истории. Причиной тому являлись ассоциации советской административно-командной системы с абсолютистским, автократическим режимом Петра Великого в общественном мнении. Мощная критика советского тоталитаризма, повторное развенчивание культа Сталина, а заодно и Ленина, не могло не коснуться и Петра I, его деяний и личностных качеств. Поскольку Сталин не только почитал Петра, но и в некотором роде «делал с него» себя.

Конечно, в потоке критических материалов есть и содержащие конъюнктурные соображения, отрицание многого доброго, сделанного Петром для России. Но вместе с тем имело место и добросовестное переосмысление роли этой яркой личности в истории страны. Ведь мы знали образ Петра, написанный только одной краской. Поэтому, несмотря на перехлесты в стремлении очистить этот образ от излишней позолоты, он становится более многогранным, многокрасочным.

Из публикаций 1990-х гг., «затемняющих» «светлый» образ великого реформатора, следует назвать обширный труд Ивана Солоневича «Народная монархия», вышедший за рубежом еще в 1973 г., а изданный в России в 1991 г. Среди других работ — «Император-большевик» А. Ланщикова, «Россия Петра: маски и лица» Н. Петрухинцева, «Царь и российский император Петр Алексеевич Первый (1672–1725)» А. Николаева, «Церковные реформы Петра I» игумена Иоанна (Экономцева) и др.

Петр Алексеевич родился в 1672 г. В 1682 г. был возведен на престол вместе с братом Иваном V. Регентшей при них стала Софья Алексеевна, старшая сестра. После смерти Ивана V (1696 г.) и заточения Софьи в монастырь Петр начал править единолично. Он не получил глубокого системного образования, зато очень рано впечатлялся распрями при дворе, убийствами, бунтами. Здесь много похожего на детство Ивана Грозного. Все это наложило отпечаток на умного, впечатлительного молодого человека. Любовь к военному делу началась с потешных полков, которыми он с увлечением занимался в детские и юношеские годы. Война и армия были любимым занятием Петра в течение всей его жизни.

В 1695 и 1696 гг. он предпринял два Азовских похода. Первый неудачный, второй — закончившийся взятием Азова и основанием Таганрога. Но эти завоевания были утрачены после Прутского похода (1711 г.). Северная война (1700–1721) со Швецией закончилась завоеванием обширных прибалтийских территорий, Карелии и основанием Санкт-Петербурга. В ней были поражения (под Нарвой — 1700 г.) и победы (под Полтавой — 1709 г. и другие), успешные морские сражения (Гангутское в 1714 г., Гренгамское — в 1720 г.). Русско-персидская война 1722–1723 гг. закончилась присоединением к России прикаспийских территорий с городами Баку и Дербент.

Петр I предпринял ряд длительных путешествий по странам Европы. Первое из них — в 1697–1698 гг. После него Петр решительно принялся за европеизацию России, строительство морского флота, используя личные навыки, приобретенные на заграничных верфях.

Непрекращающаяся война, все увеличивающаяся армия, создание и содержание флота, строительство новой столицы и т.д. требовали громадных средств. Не видя возможности получить их от страны, находящейся в рамках традиционного государственного устройства и хозяйственной организации, Петр решительно приступил к ее реформированию.

Нет сколько-нибудь существенной области общественной и хозяйственной жизни, сферы функционирования государства, которая бы оказалась не захваченной кипучей реформаторской деятельностью Петра Великого. За время своего правления он издал более 4 тысяч указов, значительная часть которых касалась тех или иных преобразований. При этом у царя не было изначально планов — что и как реформировать. Можно говорить только об одном основополагающем начале его реформ — большинство их было подчинено обеспечению успешного ведения войны. Как только возникали серьезные проблемы, Петр решительно вмешивался, с ходу выдавая решения и организуя их реализацию. Это в одинаковой мере касалось административной и финансовой реформ, крестьянского вопроса, развития промышленности, просвещения и т.д. Мы не в состоянии подробно остановиться на всех преобразованиях Петра, но о важнейших из них расскажем.

Петр подверг коренному реформированию все сферы государственной административной системы. Первым и важнейшим шагом в этом направлении явилось разделение империи на губернии. Петр шел к этому постепенно, а стимулирующим моментом в скорейшем наведении порядка в административном делении страны явилась катастрофическая нехватка денег во время Северной войны. Поскольку царь не мог на содержание армии выделить средства в достаточном объеме, он отдавал в распоряжение командующим отдельными армиями территории с городами и селами и предоставлял им возможность самим беспокоиться о содержании, беря все нужное с населения. Примерами такого закрепления могут служить территории, прилегающие к Петербургу, где располагались войска, ориентированные против шведов, провинции вокруг Киева и Смоленска для организации там оборонительных центров против поляков, Донская область, как базовая для строительства флота и завоевания Азова и др. Так постепенно сложились области с известной степенью обособленности. Требовалось только расписать по ним города, уточнить границы соприкосновения и закрепить юридически то, что уже сложилось фактически.

В 1708 г. было объявлено о разделении всей территории России на восемь губерний, а губерний на провинции и далее — на уезды. Первая из них, Ингерманландская, переименованная позже в Петербургскую, была образована еще в 1702 г. на землях, отвоеванных у Швеции.

Если губернаторы назначались, как и руководители провинций — вице-губернаторы, то уездами управляли комиссары, избираемые местным дворянством.

Губерния обязана была, прежде всего, обеспечивать средствами армию, флот, артиллерию, дипломатический корпус. Каждый полк закреплялся за меньшей территорией, его подразделения — за еще меньшей. Роту содержал сельский округ из расчета — 35,5 душ мужского пола на одного солдата-пехотинца и 50,25 душ на кавалериста (драгуна).

Так потребности войны привели к радикальной гражданской административной реформе. Однако понадобилось время, пока к делению на губернии привыкли и управляемость государства стабилизировалась. Дело в том, что произошло обособление отдельных территорий от центра. Случилось то, что мы называем сейчас децентрализацией. Отсутствие регламента взаимоотношений центральной власти с губерниями вело к неразберихе. Приказы, как правительственные учреждения, ведавшие отдельными сферами управления, практически потеряли свое прежнее значение. Требовалась перестройка органов управления и на центральном уровне.

Правомерно говорить об экспромтах, об отсутствии какого-либо генерального плана в действиях Петра при реформировании всей системы управления. Нужды военные, как уже говорилось, стали причиной деления империи на губернии. Проблема управления ими потребовала центрального правительственного учреждения, что привело к созданию в 1711 г. Сената. И опять же, образован он был как бы для решения всего лишь текущей задачи — править страной во время отсутствия царя, возглавившего Прутский поход. Но созданный «по случаю», Сенат не был упразднен, а наоборот, получил дальнейшее развитие. Он состоял из руководителей отдельных коллегий и входивших в него лиц — сенаторов. Сначала Сенат выполнял функции административно-распорядительные. Затем он стал и высшим судебным органом. В законодательной деятельности если Сенат и участвовал, то не более как на совещательном уровне, не издавая каких-либо собственных законов. Эту функцию Петр сохранил за собой. Следующим звеном между царем и Сенатом являлся генерал-прокурор. Он контролировал деятельность этого учреждения, при необходимости отменял его решения от имени царя, имел своих представителей — обер-прокуроров в коллегиях и губерниях. По сути, генерал-прокурор являлся вторым лицом в государственной управленческой вертикали после царя. Тому способствовали личные качества первого генерал-прокурора Ягужинского.

Центральными учреждениями, ведавшими отдельными направлениями государственной деятельности, с 1719 г. стали коллегии. Они начинали действовать наряду с ранее существовавшими приказами, а потом — взамен их.

Всего было учреждено двенадцать коллегий:

— Иностранных дел,

— Военная,

— Адмиралтейская,

— Штатс-коллегия (ведомство расходов),

— Камер-коллегия (ведомство доходов),

— Юстиц-коллегия (судебная),

— Ревизион-коллегия (финансовый контроль),

— Коммерц-коллегия (торговая),

— Мануфактур-коллегия (промышленная),

— Берг-коллегия (горного дела),

— Вотчинная коллегия (землевладения),

— Главный магистрат (городское управление).

Более мелким приказам не был дан статус коллегии, они преобразовывались в канцелярии или оставались в прежнем качестве. Как видим, коллегии представляли собой не что иное, как министерства. Они ведали делами на территории всей империи, подчинялись Сенату, но не все обладали властными прерогативами по отношению к губерниям.

По мере роста государственных учреждений множилось число разного рода управленцев и исполнителей, выстраивалась сложная иерархия должностных лиц. Для приведения в систему всего этого появилась «Табель о рангах всех чинов воинских, статских и придворных, которые в каком классе чины», утвержденная Петровским законом от 22 января 1722 г. Устанавливалось четырнадцать классов должностных лиц не по исполняемой должности, а по «чину». Откуда и пошло слово «чиновник», то есть государственный служащий. Конечно, в чиновники поступали прежде всего дворяне, но допускались и представители иных сословий. При этом дослужившиеся до XIV класса в армии получали дворянский титул и все положенные дворянам привилегии — освобождение от прямых налогов и телесных наказаний, право приобретать имения и т.д. Для стимулирования служебного рвения устанавливался срок пребывания в каждом чине, по истечении которого следовало повышение. При назначении на должность выбирались лица с соответствующими чинами, в случае наличия нескольких кандидатов в одинаковом чине на одну вакансию предпочтение отдавалось тому, кто в этом чине пребывает дольше.

При преемниках Петра положения Табели о рангах пересматривались.

Сказанным не исчерпывается деятельность царя по реформированию системы управления. Но мы на этом закончим и поговорим о том, что он хотел, но не сумел сделать в данной сфере.

Из крупных потребностей государственных, которые осознавал Петр, но так и не удовлетворил, являлась необходимость иметь свод законов, которые отражали бы состояние тогдашнего общества. Страна жила по Уложению 1649 г., принятому еще при его отце, Алексее Михайловиче.

Один из ближайших соратников Петра, князь Яков Долгорукий, не боявшийся сказать правду царю, за что тот его ценил и уважал, сравнивая деятельность Петра с деятельностью его отца в законодательной сфере, отдал предпочтение Алексею Михайловичу. При этом князь говорил, что внутренняя расправа и правосудие — главное дело царей. «Для этого у отца твоего было больше досуга, а у тебя еще и времени подумать о том не было, и потому в этом отец твой больше тебя сделал. Но когда ты займешься этим, может быть и больше отцова сделаешь. Да и пора уж тебе о том подумать».

Разговор этот состоялся в 1717 г. К тому времени уже пересматривались статьи отцова Уложения и шло дополнение их новыми. В 1718 г. Петр предложил переработать Уложение, внеся в него заимствования из шведских законов (много чего перенимал Петр у своих развитых соседей, одновременно врагов и учителей). Но не удалось царю-реформатору осуществить реформу в законодательной сфере. Или Уложение Алексея Михайловича в принципе все-таки удовлетворяло, или слишком сложным оказалось создание нового свода законов, или слишком поздно Петр основательно им занялся, но как бы то ни было, нового Уложения при нем не появилось. И ряд следующих самодержцев, в том числе Екатерина Великая, не преуспели в этом деле.

Постоянные войны, ведущиеся российскими государями, отвлекали большую часть бюджета страны. Еще при предшественниках Петра более половины всех средств направлялось на содержание армии, финансирование военных мероприятий. При Петре военные расходы резко возросли. Уже в 1701 г. они составили 78% всего бюджета, а далее выросли до 83%. К расходам на ведение войн добавлялись расходы по обустройству завоеванных территорий. За десять лет (1700–1710) Северной войны армия Петра увеличилась с 40 до 100 тысяч человек (к концу царствования численность ее выросла до 200 тысяч), соответственно росли расходы на ее содержание и вообще на ведение войны. В 1701 г. «обслуживание» войны обходилось казне в 2,3 миллиона рублей, в 1706 г. — 2,7 миллиона, в 1710 г. — 3,2 миллиона. Далее эти расходы увеличивались. А между тем доходы, поступающие от населения в виде податей, составляли около полутора миллиона рублей.

Не очень искушенный в финансово-экономических делах Петр вначале не дает себе отчета в несоответствии расходов с возможностями государственной казны, «просто берет для своих целей из старых государственных учреждений — не только свободные остатки, но даже и те их суммы, которые расходовались прежде на другое назначение; этим расстраивается правильный ход государственной машины» (Милюков П.).

Петр I своим воспитанием и образованием не был подготовлен к осуществлению какой-то осмысленной финансовой политики, которая бы способствовала развитию производительных сил страны, увеличению на этой основе государственных доходов. Современник Петра, близкий к нему Фокеродт говорил, что царь сам «не раз жаловался, что из всех государственных дел для него ничего нет труднее коммерции и что он никогда не мог составить себе ясного понятия об этом деле во всей его связи».

Привлечение знающих людей, советников, в том числе из иностранцев, компенсировало в какой-то мере этот серьезный недостаток царя. Кроме того, он внимательно присматривался к хозяйственному и административному устройству в передовых странах — германских государствах, Голландии и конечно же Швеции, с которой так много воевал.

Но на всех его нововведениях лежала печать неограниченной деспотии, абсолютной власти и неудержимого, вспыльчивого характера. Все это, вместе взятое, позволявшее эффективно решать отдельные задачи, если царь выбирал оптимальный вариант из многих возможных, наносило большой урон в других случаях.

Все податное население империи испытывало невыносимый гнет. Многие разорялись, другие пускались в бега, чтобы не платить непосильные налоги, третьи шли в солдаты, четвертые в разбойники и т.д.

Милюков отмечает, что уже к 1710 г. число податных дворов уменьшилось, по сравнению с переписью 1678 г., с 791 тысячи до 637 тысяч.

Особенно пострадало население Северного края.

После периода интенсивного и экстенсивного развития городов и деревень (XVII в.) наступило время длительного упадка. Близость к строящейся северной столице, театру военных действий с Швецией сыграла роковую роль в судьбе края.

«Петровские мобилизации и податные тяготы нанесли первый за все века освоения этого края мощный разрушительный удар по крестьянскому хозяйству и в целом по экономике края. Образовалась огромная „пустота“ в деревнях и городах. По выборке из переписных книг и ревизских материалов, в 20–70-е годы XVIII века (без шести уездов из 22) запустело по разным причинам около 30 тысяч дворов, а убыло 94680 душ мужского пола; фактически число мужского населения уменьшилось на одну треть. Также уменьшилось на треть и количество дворов. Пустели пашни. Характерный для XVII века взлет экономического и культурного развития северных городов в первой половине следующего столетия остановился».

Если оценивать последствия петровских преобразований с точки зрения изменения качества жизни его современников, то в терминах сегодняшнего дня можно было говорить о гуманитарной катастрофе. Миллионы погибли в войнах, от голода из-за непосильных поборов, в болотах при строительстве Петербурга и на других стройках и т.д. А все оставшиеся стали беднее. Разумеется, за исключением тех «птенцов гнезда Петрова» (вроде Меншикова), кто воровал, имея возможности, пользуясь доверием царя.

Австрийский дипломат Оттон Плейер свидетельствовал (1710 г.): «Съестные припасы с каждым годом поднимаются в цене, хлеба не так много, возовые лошади, которые должно употреблять для разной перевозки припасов, становятся реже, потому что на них надобно отправлять подводы и военные повозки в военный стан, а назад их приходит оттуда немного: в дороге изнуряются и падают от плохого присмотра; торговля в стране приходит в дурное положение…»

А ведь это только 1710 г., впереди еще пятнадцать лет непрерывных войн, реформ, новостроек. Традиционные подати и налоги не давали нужных сумм, требовались большие поступления. Хотя источники-то были одни и те же — платежи от податных сословий. Задача состояла в том, чтобы на государственные расходы забрать больше, а людям, соответственно, оставить меньше. Петр изобретал все новые налоги, поборы и подати, фантазия его была неиссякаема. Назовем лишь некоторые из них, старые и новые: таможенные и кабацкие пошлины (на них в основном содержалась армия); драгунские деньги (налог, введенный в 1701 г. в связи с формированием кавалерийских полков); корабельные — для строительства и содержания флота; налог на строительство Петербурга; подвозный; рекрутный; запросные и накладные налоги, налог на право ношения бороды и т.д.

Но сборов по этим и другим статьям налогов становилось недостаточно, придумывались новые способы изъятия денег у подданных. В 1704 г. произвели «переоброчку» всех прежних оброчных статей и отдали в оброк новые с повышением тарифов. Облагалось оброком все, что возможно: рыбная ловля, соляные промыслы, домашние бани, мельницы, постоялые дворы и т.д. Доходы от оброчных статей в 1708 г. возросли с 300 тысяч до 670 тысяч рублей. Была установлена государственная монополия на соль, табак и др. товары. Что давало доход в казну, но незначительный.

Историк Соловьев, буквально боготворивший Петра и поддерживавший все его начинания, тем не менее писал: «Отнято было право владельцев мест, где производились торжки, брать пошлину на себя, пошлина стала идти в казну; уничтожены были так называемые тарханы, по которым известные лица освобождались от платежа пошлин. У бедного народа была роскошь — дубовые гробы: и этот предмет роскоши казна взяла себе и продавала против покупной цены вчетверо дороже; наложена была пошлина на бороду и усы: кто не хотел бриться, отплачивался деньгами».

До всех налоговых нововведений Петр осуществил денежную реформу, явившуюся важнейшей реформой в финансовой сфере и обеспечившую на первом этапе значительные доходы в казну.

Российская денежная система к тому времени устарела настолько, что не соответствовала ни внутренним потребностям, ни интересам внешней торговли. В обращении были мелкие серебряные монеты достоинством в одну копейку, так называемые чешуйки. Они чеканились из серебряной проволоки, были неправильной формы. При совершении крупных сделок у купцов много времени уходило на пересчитывание копеек в больших количествах. Для бедных же людей копейка считалась очень дорогой монетой, когда речь шла о купле-продаже мелких товаров, стоивших намного меньше. В то время как в Европе, в оживленные торговые связи с которой втягивалась Россия, имели хождение крупные серебряные монеты (талеры) и монеты помельче, а также медная монета и золотая.

Крупная монета выполняла помимо главных функций денег — быть средством обращения, накопления, платежа — еще и пропагандистскую, идеологическую функцию. Через символику, которая наносилась на ее плоскостях. Допетровская серебряная копейка в силу малой площади для этого не годилась.

На почве монетного дела царь познакомился с великим физиком Исааком Ньютоном, бывшим смотрителем британского монетного двора в Тауэре.

Пять монетных дворов, оснащенных современным по тогдашним понятиям оборудованием, было построено в Москве. Потом к ним добавились еще, в том числе в Петербурге. В оборот были пущены серебряные и медные монеты, главной денежной единицей стал рубль, делившийся на сто копеек. Кроме того, вводились монеты достоинством 50, 25, 10, 5, 3 копейки. Эта система с небольшими изменениями пережила всех царей и даже функционировала некоторое время при советской власти (нэп).

Но затевая реформу, император преследовал цель не только навести порядок в денежном обращении. Он рассчитывал заработать на этом немалые средства для удовлетворения все возраставших государственных потребностей. Дело в том, что проволочная копейка весила 0,41 грамма, а новая стала весить 0,28 грамма. Выпустив с 1698 по 1711 г. серебряных денег на 20,8 миллиона рублей, казна заработала 6,1 миллиона рублей. Старые монеты из обращения изымались, а запускались начеканенные из них более легкие. И до Петра вес монеты уменьшался. Если в 1613–1663 гг. из фунта серебра чеканилось 6 рублей 48 копеек, в 1664–1680 гг. — 8 рублей 64 копейки, в 1681–1698 гг. — 10 рублей 08 копеек, то по реформе Петра стали чеканить 14 рублей 40 копеек. Но уменьшая копейку в весе, никто не решался уменьшать содержание в ней серебра. А Петр I решился, допустив, таким образом, порчу денег.

Вначале в русском серебряном рубле, как и в европейском талере, серебра было 82 процента. Мелкая монета содержала 77 процентов. Но потом рубли, полтины и гривенники начали чеканить из сплава 70-й пробы, в серебряных же копейке и алтыне вообще стали допускать 38 пробу. От порчи монеты также была получена временная прибыль в несколько миллионов рублей, но затем начали сказываться негативные последствия. Прежде всего с упадком стоимости монеты стали пропорционально снижаться поступления в казну, что грозило расстройством всей финансовой системы.

В денежной реформе проявилась противоречивость реформаторской деятельности Петра Первого. С одной стороны — он сделал благое дело, с другой — подвел на грань катастрофы финансы государства.

Как бы ни изощрялся царь, изобретая все новые и новые источники доходов, в конечном счете поступления в казну зависели, как принято сейчас говорить, от налогооблагаемой базы. А она не увеличивалась с введением самых причудливых поборов. Главными товаропроизводителями являлись крестьяне, в меньшей мере владельцы фабрик и заводов и ремесленники. Купцы, уплачивавшие подати, сами новой потребительной стоимости не создавали. Реальное увеличение поступлений в казну (прямое или опосредованное) можно было ожидать только через крестьян. Разумеется, при условии, что будут расти объемы производимого ими продукта. Прежде чем говорить о новациях Петра по увеличению поступлений из деревни, коротко скажем о структуре крестьянского сословия России в то время. В него входили:

— государственные черносошные крестьяне — наименее угнетенные по сравнению с другими;

— крепостные крестьяне, принадлежавшие помещикам;

— крестьяне монастырские, при Петре изъятые у церквей и монастырей и переведенные в разряд экономических;

— дворцовые крестьяне, принадлежащие царской фамилии;

— крестьяне, приписанные к фабрикам и заводам;

— крестьяне-однодворцы, бывшие когда-то землевладельцами, но измельчавшие, однако сохранившие личную независимость.

Тягловые крестьяне всех категорий платили подати в царскую казну. Естественно, тяжелее приходилось тем, над которыми были владельцы (помещики, церкви и монастыри). Крестьяне, как государственные, так и помещичьи, жили в основном общинами. Как пишет Ключевский, «земля делилась между дворами по маличным рабочим силам каждого двора, делилась принудительно, навязывалась. Это потому, что размером надела определялась для каждого крестьянина соответственная тяжесть сословных обязанностей, падавших на крестьянство; как скоро это соответствие ходом нарождения и вымирания нарушалось, земля переделялась для восстановления равновесия. Таким образом, земля была не источником повинностей, а вспомогательным средством для их исполнения».

За время правления Петра подати с каждым годом возрастали и наконец стали просто непосильными. Поскольку поступления от крестьян не увеличивались, царь по совету многих «доносителей» стал склоняться к изменению податной системы с целью расширения той самой налогооблагаемой базы. Так появилась подушная подать.

Переход к ней ускорило решение о возложении обязанностей по содержанию армейских полков на отдельные провинции. Чтобы определить возможности территорий, в 1718–1727 гг. была проведена перепись крестьян (ревизия). Первые же ее результаты показали, что податных крестьян очень мало и содержать армию за их счет будет невозможно. Тогда стали расширять их круг. Историк Платонов пишет: «Сперва считали крестьян и холопей пахотных, потом предписано было заносить в „ревизские сказки“ и непахотных зависимых людей, наконец, стали записывать и „гулящих“ (не приписанных к сословиям) людей».

Сколько рассчитывал Петр получить в результате введения подушной подати, трудно сказать, но то, что поступления в казну увеличились, — несомненно. Сборы от прямых налогов с крестьян возросли с 1,8 миллиона рублей до 4,6 миллиона (всего поступления в бюджет равнялись 8,5 миллиона рублей), что являлось результатом увеличения числа податных людей и размера подати. При Петре она поднялась с 70 копеек до полутора и более рублей.

Что же в результате произошло?

Во-первых, число податных крестьян (душ) стало больше. Они включались в общины, наделялись землей. Значение сельской общины возрастало. Во-вторых, помещик становился не заинтересованным держать у себя много холопов — слуг, не занятых тяглом, так как подати за них он все равно должен был платить. Это следует считать прогрессивным результатом введения подушной подати. В-третьих, возложение на землевладельцев ответственности за уплату податей всеми, кто находится на их земле (кроме крестьян из холопов — «гулящие» люди и другие не крепостные), делало их зависимыми от помещика. Таким образом, крепостное право и углублялось и расширялось, свободных земледельцев становилось все меньше.

С.М. Соловьев с пониманием относится к крепостному праву, в России, давая ему такое объяснение: «Недостаток в рабочих руках, экономическая неразвитость заставили древнюю Россию прикрепить крестьян к земле». По логике историка, еще большая нехватка рабочих рук во время деятельности Петра оправдывала и сопровождавшее эту деятельность еще большее закрепощение крестьян. Правда, Соловьев делает не очень убедительный посыл в связи с этим: «Переворот, известный под именем Петровых преобразований, был именно тот переворот, которого необходимым следствием долженствовало быть освобождение села через поднятие города». То есть путь к освобождению крестьян лежал через их большее закрепощение, вызванное потребностями преобразований. Вывод оригинальный, но не очень убедительный.

Но реакционность нововведений Петра в крестьянском вопросе этим не исчерпывалась. Кауфман, один из лидеров партии кадетов, писал: «Под влиянием этого же указа у них (крестьян. — В.К.) установилось общее владение землею и соразмерное распределение ее между отдельными членами. Вместе с этим стали уничтожаться в России деревни и хутора и образовываться большие села, которые и являлись общинами…»

Таким образом, пути российского крестьянства, благодаря решительному вмешательству Петра, разошлись с крестьянами остальной Европы. Когда у нас хутора и мелкие деревни уничтожались, у «них» — поддерживались и создавались новые.

Пройдет два столетия, и Петр Столыпин, также великий реформатор, жизнь положит на борьбу с наследием своего великого предшественника Петра I. Кампания Петра по уничтожению мелких крестьянских поселений еще не раз даст свои рецидивы, вплоть до курса КПСС на коллективизацию, а затем — объединение мелких колхозов в крупные с уничтожением «неперспективных» деревень. А потом вновь, как в столыпинские времена, фермеры начнут создавать свои хутора и возрождать некогда погибшие деревни.

Однако вернемся к петровскому времени. Закрепление за территориями воинских частей усилило гнет крестьян. В дополнение к помещику, царскому чиновнику появился еще и воинский начальник. Ему надо было кормить солдат и получать себе жалованье. То и другое можно было обеспечить только за счет крестьян. Кроме того — обустройство воинских частей также производилось за счет населения, а пока дворов-казарм построено не было, солдаты размещались по крестьянским избам.

Сбор податей в пользу военных должны были производить земские комиссары. Но понимая, что им будет это делать чрезвычайно трудно, Петр велел, чтобы в 1723 г. при сборе вместе с комиссарами участвовали и офицеры. Попробовав раз, стал так же делать и далее. Три раза в год (по два месяца за один раз) команды объезжали крестьянские дворы, останавливаясь на постой, наводя ужас на население. В определении Сената в 1725 г. говорилось: «Платежом подушных денег земские комиссары и офицеры так притесняют, что крестьяне не только пожитки и скот распродавать принуждены, но многие и в земле посеянный хлеб за бесценок отдают, и от того необходимо принуждены бегать за чужие границы».

В таких же выражениях описывает происходившее тогда в деревнях светлейший князь Меншиков в своей докладной Тайному Совету: «Мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров; крестьянских пожитков в платеже податей недостает, и крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врознь бегут; командиры, часто переменяемые, такого разорения не чувствуют; никто из них ни о чем больше не думает, как только о том, чтоб взять у крестьянина последнее в подать и этим выслужиться».

Понимая, что бесконечно увеличение податного бремени продолжаться не может, царь пытается хотя бы ослабить поборы со стороны помещиков, а заодно и ограничить их произвол по отношению к крепостным. В ряду мер в этой связи интересен царский указ от 23 марта 1714 г. об учреждении майората, направленного против раздела помещичьих имений. Царь разъясняет в нем: «Разделением недвижимых имений наносится большой вред интересам государственным и падение самим фамилиям: если кто имел 1000 дворов и пять сыновей, то жил в изобилии; когда же по смерти его дети разделились, то им досталось только по 200 дворов; но так как они не желают жить хуже прежнего, то с бедных крестьян будет пять столов, а не один: таким образом, от этого разделения казне государственный вред, а крестьянам разорение». И указом предписывается: «Кто имеет несколько сыновей, может отдать недвижимое одному из них, кому захочет».

Вроде бы разумный указ, и Соловьев очень даже восхищается им. Но вот читаем «Великую реформу» (т. I, с. 86): «Указ прошел бесследно для дворянских судеб, был сорван на практике, и, наконец, 17 марта 1731 года он был отменен при императрице Анне…» В общем, этот указ постигла та же судьба, что и многие другие петровские нововведения, ненадолго пережившие самого реформатора.

Чтобы оградить крестьян от помещиков-самодуров, царь издал указ в 1719 г., которым предусматривалось отбирать имения у тех, кто допускал разорение своих крепостных. На защиту прав крестьянина, если вообще можно говорить о правах крепостного, направлен указ 1721 г., запрещавший продавать членов семей раздельно. Но, похоже, и этот указ «работал» не очень. Во всяком случае у Платонова читаем: «Уже при Петре началась продажа крестьян без земли не только семьями, но и в розницу, и Петр напрасно прилагал старания прекратить этот обычай».

Современником Петра I являлся Иван Посошков, названный академиком Никоновым первым русским ученым-экономистом и активным сторонником петровских реформ. Главный труд Посошкова — «Книга о скудости и богатстве» — свидетельствует об энциклопедических знаниях и активной гражданской позиции автора. Она содержит в себе главы о духовенстве, о правосудии, о купеческих делах и т.д., очень много места занимают крестьянский и земельный вопросы. У Посошкова состоялась встреча с царем в 1697 г., после чего он направил Петру ряд предложений по устройству дел денежных, финансовых, военных и др. «Книга о скудости и богатстве» попала царю незадолго до его смерти, и неизвестно, как он на нее отреагировал. Но зато мы знаем, что Посошков был арестован и посажен в Петропавловскую крепость.

Интересно понимание Посошковым причин бедственного положения русских сеятелей и хранителей: «Крестьянское житье скудостно ни от чего иного, такмо от своей лености, а потом от нерассмотрения правителей и от помещичьего насилия и от небрежения их».

Многие заимствования Петра из увиденного им в Европе имели отношение к сельскому хозяйству. Но они касались или второстепенных направлений, или введения ранее отсутствовавших видов деятельности. К коневодству, тонкорунному овцеводству, шелководству, распространению культуры картофеля и табака царь-реформатор имел отношение. Что же касается жизни основной массы крестьян, уровня их хозяйства, способов повышения его эффективности, то все это не входило в круг его интересов и приоритетов. Хотя делались попытки завезти в страну породистых животных, новые сорта растений, орудия труда и т.д. Известно, например, что Петр направлял остзейских крестьян по российским губерниям для обучения населения уборке хлеба с помощью кос вместо серпов. Но серьезных успехов от таких спорадических импульсов быть не могло.

Одна из исторических заслуг Петра — закладка основ многоотраслевой промышленности России. Многие историки полагают, что его планы по строительству отечественных заводов и фабрик в значительной мере были навеяны увиденным в Западной Европе во время двух длительных туда путешествий. Конечно, царь многому там научился. Но убежденность в необходимости строить самые разные заводы и фабрики проистекала из его собственных представлений. Заграница подсказывала — как делать. А что делать — он понимал сам, сообразуясь с насущными потребностями. Таковыми являлись, во-первых, острейшая нужда в средствах, которые могла дать промышленность; во-вторых, необходимость снабжать увеличивающуюся армию и строящийся флот вооружением и снаряжением. Требовались металлургические и металлообрабатывающие заводы для производства оружия и фабрики (мануфактуры), которые поставляли бы сукно на солдатское обмундирование, а также парусную ткань, канаты и др. для кораблей. Петр был обречен заниматься промышленностью. Заводам требовалась руда — отсюда настойчивость Петра в разведывании полезных ископаемых. За время его царствования было основано более 200 заводов и фабрик (Соловьев считает — 233).

Посмотрим, что оригинального, отличного по сравнению с другими странами было в подходах Петра к организации промышленности. Во-первых, отметим, что в основе своей заводы и фабрики строились как государственные. Объясняют это тем, что у частных лиц (прежде всего купцов, так как дворяне считали зазорным заниматься предпринимательством) не было средств. Хотя этот аргумент можно опровергнуть тем, что государство (царь) могло дать кредиты предприимчивым частникам, и пусть бы они занимались. Но дело в том, что, похоже, в описываемое время предоставлять-то кредиты было некому. Ну а государственные заводы и фабрики функционировали неэффективно. С высоты современного исторического опыта и прежде всего советского периода легко судить, почему многочисленные петровские заводы не очень хорошо работали. Хозяев не было, а государственные чиновники, управляющие производством, заботились больше о своем достатке, чем о казенной пользе.

Теперь уж трудно сказать, то ли изначально, строя государственные заводы, царь имел в виду передавать их затем частным лицам, то ли вынужден был делать это, видя, что хорошо управлять ими у чиновников не получается, но, как бы там ни было, он не стал устанавливать государственную монополию над промышленностью. Построенные заводы передавались частным предпринимателям. Петр настойчиво привлекал к фабрично-заводскому делу представителей всех сословий, в том числе аристократию, чуравшуюся занятий производством.

И во-вторых, говоря об особенностях подходов Петра к организации промышленности. Заводы и фабрики требовали большое количество рабочей силы. Нужны были инженеры и техники самых различных специальностей, управленцы и многие тысячи рабочих. Что касается технических специалистов, то на первых порах они в большом числе выписывались из-за границы, одновременно организовывались школы для подготовки их у себя. А где взять тысячи и тысячи рабочих в стране, не имеющей рынка рабочей силы? Привязанные крепостной зависимостью к земле крестьяне не могли переходить в категорию рабочего класса. Хотя на Руси с давних пор имел место отхожий промысел и крепостные, находившиеся на оброке, могли наниматься на заводы. Но требовались квалифицированные рабочие, на подготовку которых уходили годы, а потому оброчные крестьяне для этого не годились. Не помышляя об отмене крепостного права (а только такой шаг мог обеспечить поступление на рынок труда большого количества рабочих), Петр ничего другого не мог придумать, как стал прикреплять (приписывать) к заводам и фабрикам крепостных крестьян. Мировая практика развития промышленности не знала подобного. Везде промышленный подъем начинался с освобождения крестьян в результате буржуазных революций. Россия здесь стоит особняком.

Приписывая деревни с крепостными к заводам, царь строго регламентировал, чтобы крестьян «без заводов отнюдь никому не продавать и не закладывать, и никакими вымыслами ни за кем не крепить, и на выкуп таких деревень никому не отдавать».

Но по мере развития заводов потребность в рабочих возрастала и приписных крестьян оказывалось недостаточно. По просьбе владельцев заводов и фабрик 17 января 1721 г. вышел царский указ, разрешавший купцам и заводчикам покупать крестьян в собственность. В указе оговаривалось условие покупки деревень: «токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно».

Нет смысла говорить о том, какая великая польза была бы для России, осени Петра мысль об освобождении крестьян. Ему бы многое удалось, учитывая абсолютную власть и сильную волю, сметавшую все на пути к цели, появившейся в его голове. Ведь те же заводы в руках частных предпринимателей, но со свободными наемными работниками, функционировали бы совершенно по-иному. Но увы, этого не случилось. Да и не могло состояться, даже вздумай Петр нечто подобное. Окружающая правящая камарилья, терпевшая стрижку бород, ношение чуждой одежды и даже вырывание зубов, не позволила бы царю покушения на право владеть рабами. Он разделил бы участь других российских самодержцев, свергаемых насильно за неугодную правящему классу политику. Впрочем, этот разговор — не более как лирическое отступление. Никаких либеральных идей у него в голове не было, и они почему-то не прививались ему во время европейских путешествий и от контактов со многими иностранцами, находившимися на российской службе.

В результате можно говорить, что промышленность в России появилась. Она дала армии необходимое оружие и снаряжение, но больших поступлений в казну не обеспечила.

Не оправдались надежды и на приток денег от внешней торговли, через прорубленное окно в Европу. А насильственный перевод торговли из традиционного Архангельска в еще строящийся Санкт-Петербург лег новым тяжким бременем на казну и не дал значительных результатов, по крайней мере при жизни Петра. Многие считают, что вообще строительство нового города на границе с перенесением туда столицы государства явилось не более чем авантюрой, так дорого стоившей государству.

Даже Платонов, уж во всяком случае не являвшийся недоброжелателем Петра, вынужден был признать, что «…в общем дело внешней русской торговли не изменилось заметно, и русский вывоз оставался преимущественно в руках иноземцев. Не было заметных успехов и в торговле с Востоком, которая очень занимала Петра».

Велико значение просветительской деятельности Петра I, которая важна сама по себе для распространения грамотности и культуры, а также для осуществления предпринятых им преобразований. Ведь по сути, книжное и типографское дело в России началось с него.

Организация книгопечатания потребовала настоящей реформы русского языка. Дело в том, что в России сложилось к тому времени два языка — старославянский, законсервировавшийся, на котором писались (переписывались) православные церковные книги из года в год и из столетия в столетие, и народный русский язык, динамично развивающийся. Российские ученые люди имели дело с тяжеловесным старославянским языком, и им самим нужно было переучиваться, чтобы печатать книги на языке русского народа. Одна эта реформа достойна быть названной целой революцией. Первой книгой, изданной в 1708 г. на русском языке, стала «Геометрия, словенское землемерие». Вначале книги, печатаемые в России, были прикладного содержания, несшие конкретные знания по тем или иным направлениям ведения хозяйства, военного и морского дела, строительства. Естественно, в большинстве своем это были переводные книги.

Любопытны указания Петра книгоиздателям и переводчикам о том, что не нужно переводить все в полном объеме, а извлекать из них только самое ценное, полезное. В одной из записок Синоду о книге по домашнему хозяйству он пишет: «Немцы обыкли многими рассказами негодными книги свои наполнять только для того, чтобы велики казались, чего, кроме самого дела, переводить не надлежит». Указание, вроде бы разумное, таило в себе и большую опасность. Переводчик на свой взгляд мог принимать решение и выбрасывать наиболее значительные фрагменты; была опасность с водой выплеснуть и ребенка. Особенно старался Петр привлечь к работе над переводами книг ученых людей-славян из западных стран — чехов, болгар, черногорцев, сербов, лужичан и др.

Но царь стремился печатать и распространять не только книги прикладного характера. Он поручил русскому ученому Поликарпову написать Российскую историю. Делались переводы из мировой истории — о Троянской войне, Александре Македонском, книг Вергилия и т.д. Были изданы указы (1720 и 1722 гг.) о собирании по монастырям и соборам летописей, хронографов, грамот, писем и других источников с тем, чтобы организовать их хранение, изучение, использование для написания книг по отечественной истории.

Без организации книжного дела трудно было говорить о постановке образовательного процесса в стране. Явились книги, явились и школы. Впрочем, все шло параллельно.

Увеличивающиеся армия и флот; строительство кораблей, крепостей, дорог; создание все новых и новых заводов; книжное дело; расширяющаяся сеть государственных учреждений требовали много грамотных людей, имеющих общие и специальные знания. Потребности исчислялись многими тысячами. Частично они удовлетворялись иностранными специалистами, хлынувшими в Россию «на ловлю счастья и чинов». Частично — через обучение молодых людей за границей. Но этот канал не давал обильных поступлений. Основным источником являлась подготовка на месте. Стали открываться школы специального назначения.

Основной контингент учащихся составляли дворянские дети. Царь встретил большое сопротивление — молодые люди учиться не хотели, родители им потакали. Для преодоления саботажа был применен прием чисто в петровском духе, о чем Соловьев пишет: «…дворянин неграмотный и не изучивший арифметику и геометрию объявлен был несовершеннолетним и потому не имел права жениться. Ученики, кончившие курс в московских школах, посылались учителями в области».

Были намерения заняться и тотальным обучением горожан, но потом от этого отказались.

В 1724 г. вышел указ о создании в России Академии, включающей в себя, кроме собственно Академии наук, Университет, Педагогический институт и гимназию. Но реализации этого указа Петр I уже не увидел. Академия была открыта 12 ноября 1725 г. Екатериной I. Следует сказать, что стимулировало решение Петра открыть Российскую Академию наук его избрание членом Парижской академии. Он, в связи с получением от французских ученых столь почетного звания, писал им: «Мы ничего больше не желаем, как чтоб через прилежность, которую мы будем прилагать, науки в лучший цвет привесть, себя яко достойного вашей компании члена показать». На Академию наук возлагалась и задача написания книг, перевод их с иностранных языков, издательская деятельность.

Но книга была доступна лишь незначительной части общества в силу малых тиражей и дороговизны. Кроме того, она не несла информации на злобу дня. И царь-просветитель приказал издавать российскую газету с названием «Ведомости о военных и иных делах, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах». Это, говоря нашим языком, был мощный прорыв не только в деле просвещения людей, но и пробуждения в них интереса к происходящему в стране.

Петру принадлежит и инициатива изготовления генеральной карты Российской империи. Для чего адмиралу Апраксину было велено подготовить специалистов и посылать их во все края для обследования частей Российской империи и составления географических карт. Работы начались в 1720 году, но первый русский атлас вышел уже после смерти императора.

По сути дела, с Петра начинается и театр в России. Конечно, разного рода представления устраивались и до него, но они являлись уделом царского двора и тогдашней элиты. А Петр организовывал спектакли для всех, в устроенной на Красной площади деревянной «комедиальной храмине». Ставились исторические пьесы, комедии Мольера, пьесы современных авторов.

К мероприятиям Петра по прививанию российскому населению европейской культуры относятся и такие, как обязательное ношение европейской одежды, во всяком случае — дворянами и чиновниками, бритье лица, устройство разного рода ассамблей с участием в них женщин, курения и т.д. Не будем на этом останавливаться, скажем лишь, что все эти внешние признаки европеизации не способствовали, по большому счету, приобщению к мировой культуре, а вот урон национальной традиции наносили. Тем более что внедрение их шло насильно, с попранием человеческого достоинства. Такие приемы «окультуривания» вызывали резкий протест у многих просвещенных людей России и служат поводом для критики Петра в течение вот уже трехсот лет. Хотя, следует сказать, европейская одежда и обиход получили распространение в высшем российском обществе еще при царе Алексее Михайловиче, да и ранее, во времена Бориса Годунова. Так что вряд ли оправдан был столь мощный напор в этом деле.

Однако, признавая большое значение деятельности Петра в области просвещения и приобщения людей к культуре, мы должны оговориться, что многие его начинания не получили логического завершения. Одни — потому что не хватило времени; другие — из-за недостатка средств; третьи — из-за неправильных методов реформатора; четвертые — из-за преждевременности их насаждения на российской земле; пятые — из-за ненужности, чуждости, а то и просто вредности. Не очень лестно отзывался о результатах просветительской деятельности Петра Н.Г. Чернышевский: «…Русским времен Петра была нужна только свобода учиться… Приобрели ль они от Петра хоть маленькую свободу учиться? — Нет; он знал во всем только муштровку; и отправляемых за границу учиться он посылал лишь муштроваться по его инструкциям. Свободы учиться он не допускал… Палка за всякое движение, не предписанное регламентом, была одна и та же в ученом кабинете и на плац-параде».

П. Милюков, в целом критически оценивавший реформаторскую деятельность Петра, писал: «Из 42-х цифирных провинциальных школ, открытых в 1716–1722 гг., только 8 доживают до середины века; из 2000 навербованных, большею частью силой, учеников, действительно выучиваются к 1727 году только 300 на всю Россию. Высшее образование, несмотря на проект „Академии“, и низшее, несмотря на все приказания Петра, остаются надолго мечтой».

Отдавая дань уважения Милюкову, как крупному и авторитетному российскому историку, у нас есть все основания заступиться за Петра. Мало кому из великих реформаторов и до Петра и после удавалось при жизни познать радость успехов от предпринятого. Тем более в таких сферах, как просвещение, наука, культура.

Церковная реформа, как и многие другие преобразования Петра, делалась не с «чистого листа», а явилась продолжением политики ограничения самостоятельности церкви, подчинения ее самодержавию, начатой его предшественниками.

После патриарха Никона церковь уже не делала попыток возвыситься над светской властью, а «реформы Петра… завершили процесс огосударствления церкви, начавшийся еще в середине XVI в., и дали ему совершенно точное и ясное юридическое оформление».

Затевая реформу, Петр преследовал две цели — устранить в лице церкви оппозицию и сделать ее послушным орудием своей власти и, во-вторых, получить в распоряжение церковное имущество для ведения войн и на другие государственные нужды. В распоряжении церкви находилось 752091 душа крестьян (ревизия 1720 г.) с соответствующим количеством обрабатываемой ими земли. Буквально задыхающийся от недостатка средств, царь не мог смириться с ролью наблюдателя, видя все это.

Идея секуляризации земель возникала и у самодержцев-предшественников Петра. И даже постепенно осуществлялась. О чем мы говорили выше. Серьезные ограничения на использование церковных и монастырских земель и закрепленных за ними крестьян содержатся в известном Уложении 1648 г. В нем дальнейшая передача земли церквям и монастырям уже запрещается вообще, а часть их передается в казну. При Федоре Алексеевиче была произведена инвентаризация церковных земель, взят под контроль поступающий с них доход, установлены отчисления от него в государство. На эти же земли стали распространяться разного рода повинности. Решительный шаг в направлении секуляризации был сделан Петром. Она стала важнейшей составляющей церковной реформы.

Началась реформа после смерти патриарха Адриана, известного оппозиционера петровским делам. На его место не стали избирать нового главу православной церкви, а для руководства ее делами был назначен молодой рязанский епископ Стефан Яворский. Монастырский приказ, восстановленный в 1701 г., ведал всеми хозяйственными делами, в том числе доходами с церковных и монастырских земель. На церковные имения были возложены все те многочисленные повинности, которые выполняли другие землевладельцы. Из монастырского приказа выплачивалось жалованье священнослужителям и средства на содержание монахов — 10 рублей и 10 четвертей хлеба в год на одного. Потом эта норма была существенно урезана. Вообще отношение царя к монахам было, мягко говоря, неблагосклонным. Он считал их тунеядцами, порицал за праздную жизнь: «А что говорят: молятся, то и все молятся… Что же прибыль обществу от сего? Воистину токмо старая пословица: ни Богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть».

Прием новых монахов в монастыри был существенно ограничен. Освобождавшиеся места заполнялись солдатами-инвалидами, душевнобольными, убогими. Царь предписывал, чтобы монахи не жили праздно, а занимались каким-нибудь полезным делом — например, столярным или иконописью.

В 1721 г. вступил в действие духовный регламент, написанный по поручению Петра Феофаном Прокоповичем, которым утверждался новый церковный порядок в России. Патриарх упразднялся, на его место для управления церковными делами утверждался Святейший Правительственный Синод. По своему составу (президент, два вице-президента, четыре советника и четыре асессора) напоминал одну из светских коллегий. Контроль за деятельностью Синода поручался генерал-прокурору, являвшемуся, согласно инструкции 1722 г., «оком государя и стряпчим по делам государственным». И хотя Петр полностью подчинил себе церковь, возложив помимо генерал-прокурора контроль за деятельностью Синода и на Сенат, он сохранил ее авторитет в народе и влияние, особенно нравственное. Преемственность патриарших прерогатив за Синодом признал весь российский клир и восточные патриархи.

Петр весьма либерально относился к протестантам и католикам, при этом первым благоволил больше. В 1721 г. вышло постановление Синода, разрешающее браки православных с представителями этих вероисповеданий. Сложнее строились отношения царя со старообрядцами. Вначале особого напряжения не было. Петр весьма снисходительно относился к их преданности ортодоксальной старой вере. Он говорил: «Если они честные работящие люди, то пусть веруют во что хотят: если их нельзя обратить рассудком, то конечно не пособит ни огонь, ни меч; а мучениками за глупость быть — ни они той чести не достойны, ни стране прибыли от того не будет».

Но благие порывы молодого Петра вскоре были забыты. Не терпящий ни в чем себе возражений самодержец, являвшийся одновременно главой православной церкви, не хотел поощрять раскол. Но главная причина последовавших гонений на ревнителей старой веры заключалась в неприятии ими многих преобразований Петра. Они стали считать его антихристом, пришедшим на Русскую землю за грехи. Начались преследования, пытки, казни, удаления их в леса, пустыни, за границу.

Армия всегда являлась главным предметом заботы императора. Россия, постоянно воевавшая и до Петра, выставляла в случае необходимости значительные вооруженные силы, насчитывавшие сотни тысяч воинов. Основу составляло дворянское ополчение, которое распускалось по окончании военных действий. Постоянным войском являлись стрелецкие полки и полки «иноземного строя» (наемные). Но стрелецкие формирования по сути своей не являлись регулярными воинскими частями. Служба в стрелецких войсках была наследственной, кроме того, они пополнялись свободными, гулящими людьми, не являвшимися тягловыми. Стрельцы жили в слободах, несли службу пожизненно. В мирное время, помимо обучения и несения гарнизонной и караульной службы, стрельцы занимались своим хозяйством, мелкой торговлей, рукоделием. Им даже разрешалось делать беспошлинно небольшие количества вина и пива. В общем, это было иррегулярное войско, не соответствовавшее требованиям того времени ни по вооружению, ни по организации и дисциплине, ни по умению. Наемные войска, входившие в моду в европейских армиях, были и в России, но в меньшем количестве. Они представляли собой более качественную военную силу, однако слишком дорого обходились казне.

Становление русской регулярной армии при Петре началось с его потешных полков — Преображенского и Семеновского, а к середине 1700 г., то есть перед вступлением в Северную войну, уже имелось три дивизии, в которые входили 27 полков. Солдаты новой армии являлись таковыми на постоянной основе и у них не было иного дела, кроме войны, обучения, несения службы. Дворяне должны были служить все поголовно, начиная с рядовых. Остальные — крестьяне, как государственные, так и помещичьи, и горожане поставляли рекрутов из расчета один от 75 дворов. Платонов высоко оценивал такое войско: «Рекруты из податных классов в войсках становились на одинаковом положении с солдатами-дворянами, усваивали одинаковую военную технику, и вся масса служащего люда составляла однородное войско, не уступавшее своими боевыми качествами лучшим европейским войскам».

Из петровских реформ военная, очевидно, удалась более всего. Если учесть, что после разгрома стрелецких бунтов их полки перестали существовать, то в России к концу XVII в. армии не только регулярной, вообще никакой не было. Несколько подразделений наемников и казачья вольница — не в счет. А в конце царствования Петра Великого под ружьем находилось 210 тысяч солдат и офицеров регулярной армии, не считая казаков и 28 тысяч в военно-морском флоте. Флот имел 48 линейных кораблей и 787 галер и мелких судов.

Понятно, что столь мощная армия создавалась не для парадов и не для несения только караульной службы. Вся история царствования Петра — это непрерывные войны и милитаризация внутренней жизни страны. Проживи он дольше, трудно сказать — где бы остановилась российская экспансия. Во всяком случае, завоевание Константинополя (Стамбула) входило в его планы. Он унаследовал от московских великих князей идею Третьего Рима и права на константинопольское наследство. Вопрос был только во времени и средствах. Захват персидских земель рассматривался Петром как первый шаг к завоеванию Индии. Он даже организовал поход российских кораблей, оказавшийся неудачным, для захвата острова Мадагаскар, чтобы подготовить плацдарм для проникновения во все ту же Индию. В принципе в имперских амбициях Петра ничего особенного не было. Тогда многие европейские державы, опережая друг друга, захватывали колонии. Но они хотя бы умудрялись за счет грабежа завоеванных земель извлекать пользу для метрополий, обустраивая их за счет этого. Россия же изнуряла себя войнами.

Никакие военные реформы не могли уберечь страну от полного истощения людских и финансовых ресурсов. Да и реформа-то, как оказалось, была не столь уж и успешной. Качество армии определяется способностью выигрывать сражения у противника, не уступающего по численности. А петровская армия брала все-таки числом, а не уменьем.

Несколько слов о полководческих талантах Петра. Успехи Северной войны вроде бы говорят сами за себя. Но немало на счету Петра и поражений. Во-первых, неудачный Азовский поход 1695 года. Во-вторых, поражение под Нарвой, когда восьмитысячной армии Карла XII противостояла тридцатитысячная русская армия. Петр оставил ее перед сражением, говорят, предчувствуя поражение. В-третьих, чуть не закончившийся гибелью армии и самого Петра Прутский поход (1711 г.). Только благодаря взяткам турецкому визирю выпустили его из окружения. Да и под Полтавой победа была одержана при многократном численном превосходстве русских войск над шведскими. Так что сравнивать Петра с великим русским полководцем Суворовым, как делают некоторые, нам представляется, нет достаточных оснований.

В заключение остановимся на личных качествах Петра I, которые вызывали и вызывают не менее противоречивые суждения, чем сами реформы. Жестокость в нем признают все, разница только в том, что одни находят тому извиняющие обстоятельства, другие же отказывают в снисхождении. Миллионы российских граждан умерли в сражениях, от голода, от непосильного труда. Считается, что население России сократилось при Петре на одну треть. Стоили ли того приобретения, которые страна получила в результате таких жестоких реформ и войны? Нет у истории весов, чтобы взвесить одно и другое и дать ответ. Если историки до сих пор не сошлись в этом, то мы в своем коротком очерке тем более не претендуем на роль арбитра.

Как правило, кто поддерживает реформы Петра Великого и считает их благом для России, тот снисходительно относится и к его жестокости, как применительно к тому, что он сделал со всем народом, так и к отдельным ее проявлениям. Добавим к уже цитированному историками мнения других.

Князь Щербатов, безусловно авторитетный историк конца XVIII в., с пониманием относится к казни Петром тысяч стрельцов и его личному участию в отрубании их голов. По словам Грота, «Щербатов оправдывает необходимостью обезопасить общественное спокойствие от повторения подобных явлений… Что Петр заставлял некоторых из своих вельмож играть в этом случае роль палачей, объясняется тем, что он подозревал их в единомыслии со стрельцами». Неубедительно это для оправдания жестокости даже по понятиям того жестокого времени. Хотя историк Я.К. Грот объясняет множество жертв, принесенных Петром, именно этим: «Нет сомнения, что в свойствах незлобивого, смиренного русского народа, особенно сельского люда, было много таких черт, которые бы должны были располагать законодателя к смягчению уголовного кодекса; но дух времени противился тому. Говоря о жестокости наказаний при Петре, надобно согласиться, что в этом отношении он был вполне сыном своего века. Заметим наконец, что оправданием насильственной гибели целых масс народа при построении Петербурга могла служить в глазах Петра великая государственная цель, которую он в этом деле преследовал. Как искусный полководец иногда предпочитает кровопролитное, но решительное сражение продолжительному изнурению войска, так и Петру единовременное пожертвование множеством людей могло казаться дозволенным для окончательного устранения одного из вековых препятствий, которые Россия до тех пор встречала в своем развитии».

Вот оно — «цель оправдывает средства», считавшееся у нас долгое время чуть ли не аксиомой и лишь в последние полтора десятилетия взятое под сомнение. Если исходить из того, что нельзя достичь ничего хорошего, используя дурные средства, то позиция Петра представляется весьма ущербной.

Но не одним историкам дано оценивать деяния великих людей. Художник Николай Ге, написавший мощную по своему эмоциональному заряду картину «Петр I с царевичем Алексеем», вспоминал: «Во время писания картины „Петр I и царевич Алексей“ я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть. Я взвинчивал в себе симпатию к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал».

Многие отмечают простоту Петра в обращении с людьми, не только с вельможами, но и простолюдинами. Помимо того, что он вознаграждал, присваивал чины и звания, независимо от происхождения, упростил дворцовый церемониал, пышность царских выходов при дворе, бывшую до него чрезмерной, во многом заимствованной из Византии. Соловьев пишет: «Петр возвышал и достоинство человека вообще: запрещено было подписываться уменьшительными именами, падать перед царем на колени, зимою снимать шапки перед дворцом. Петр говорил: какое же будет различие между богом и царем, когда воздается равное обоим почтение? Менее низости, более усердия к службе и верности ко мне и государству — вот почесть, принадлежащая царю».

Добавить к этому мозолистые руки плотника и вообще любителя физического труда; простоту в одежде, питании, образе жизни (говорят, у него даже дорогого экипажа не было — ездил на двуколке) — и перед нами — царь-демократ, простой, бережливый человек. Но сказав обо всем этом, Соловьев и Грот, также умилявшийся подобными достоинствами царя, не упоминают о том, как Петр мог лично убить человека; заставить выпить полведра вина, а потом потешаться над пьяным; вырвать плоскогубцами зуб, уж не говоря об отрезанной бороде. Есть основания скептически отнестись и к указаниям многих о бережливости Петра I, о скромном образе жизни, продиктованном якобы стремлением экономить государственные средства, необходимые для войны и реформ. Но что он мог сэкономить один, если при этом предписывал государственным чиновникам в своей знаменитой «Табели о рангах»: «…того ради напоминаем мы милостиво, чтоб каждый такой наряд, экипаж и ливрею имел, как чин и характер его требует. Посему имеют все поступать, и штрафования и вящего наказания остерегаться».

Сам экипажа не имеет — экономит. А ежели не будет такового у сановника — штраф. Ну и какая здесь экономия для государства? Так же умиляются поклонники Сталина тем, что он все время ходил в одной солдатской шинели, экономя якобы тем самым государственные деньги. Но сколько таких шинелей можно было купить на средства, затрачиваемые на еженощные кутежи с членами Политбюро на подмосковной даче?

Как и при любых деспотических режимах, свирепствовал «политический сыск», процветало насаждаемое царем доносительство.

Делами политического сыска ведал Преображенский приказ, а с 1718 г. — Тайная розыскных дел канцелярия. Доносительство, и ранее широко распространенное в Московском государстве, Петр поощрял особенно. Известен целый ряд его указов, обращений, в которых призывается доносить не только «на подлых, но и на самые знатные лица без всякой боязни, за что получают награждения…» Доносительство поощрялось наградами, а недоносительство каралось смертью: «А буде кто, видя означенных злодеев, явно что злое в народе рассеивающих… а их не поймает, или о том не известит… и за это учинена будет таковым смертная казнь без всякого пощажения, движимое и недвижимое их имение все взято будет на его императорское величество».

Но самым безнравственным в ряду установлений о доносительстве является приказ о том, что священники, исповедующие прихожан, не имели права хранить тайну исповеди, если слышали нечто, могущее нанести урон государю.

Многие другие личные качества царя в изложении отдельных историков также не вызывают к нему симпатий.

В общем, перед нами предстал абсолютный самодержец, не ограничивающий себя ни в чем, дающий волю своим инстинктам, в том числе самым низменным. Кто-то из великих сказал, что если власть развращает вообще, то абсолютная власть развращает абсолютно.

Разговор о личных качествах Петра Великого и о нем самом закончим словами Валишевского, не очень жаловавшего царя. С одной стороны, историк говорит о нем, что «приличия, добрые или дурные нравы, вежливость и скромность — все это казалось для него мертвою буквой». Вместе с тем Валишевский отмечает: «…ненависть к обычным правилам поведения, это презрение к благопристойности уживались, однако, в одном и том же человеке с глубоким чувством полного уважения к долгу, закону и порядку».

Екатерина II
(1729–1796)

В.О. Ключевский назвал время между царствованиями Петра и Екатерины II «эпохой дворцовых переворотов». Петр перед смертью не назначил себе преемника. В результате интриг, с опорой на гвардию, Ментиков и его сторонники возвели на Российский престол Екатерину I, жену Петра, женщину незнатного происхождения, прибалтийскую крестьянку, хотя право на престол имели дочери Петра — Анна и Елизавета и его внук Петр. После смерти Екатерины (1727 г.) императором был провозглашен двенадцатилетний Петр Алексеевич, опять же с участием гвардии. Но и его царствование оказалось недолгим — он умер в 1730 г. от простудного заболевания. И здесь на время прерывается петровская линия престолонаследия. Верховный Тайный совет предпочел дочерям Петра дочь его старшего брата Ивана, герцогиню Курляндскую, Анну Иоанновну. Объяснить это решение, принятое высшей российской аристократией, можно лишь намерением ограничить императорскую самодержавную власть, присвоив часть ее прерогатив себе. В частности, по условиям (кондициям), на которых предлагалось Анне царствовать, она без Тайного совета не имела права начинать и заканчивать войну, вводить новые подати, дарить деревни и вотчины, казнить дворян и отбирать у них имения. Но под давлением дворянства, гвардии эти кондиции были уничтожены, и Анна стала править так же самодержавно, как и предшественники. Ее царствование не было отмечено какими-либо действиями по упрочению начинаний Петра, но и расстройства государственных дел она не допустила. Простая жизнь двора сменилась пышностью, церемониалом, европейской утонченностью. Возросло до чрезвычайности влияние немцев в управлении государством. Главными из них при дворе являлись Бирон, фаворит Анны, Миних и Остерман.

В октябре 1740 г. императрица умерла, завешав престол двухмесячному Ивану VI Антоновичу, сыну брауншвейгской герцогини Анны Леопольдовны, своей племянницы. Регентом при ребенке назначался ее фаворит Бирон. Но менее чем через месяц Бирон был смещен фельдмаршалом Минихом, совершившим переворот с помощью все той же гвардии. Регентшей при Иване VI стала его мать, Анна Леопольдовна, совершенно не обладавшая какими-либо качествами для столь высокой миссии.

24 ноября 1741 г. пришел час дочери Петра — Елизаветы. Очередному государственному перевороту способствовали ненависть гвардейцев к немецкому засилью и любовь их к Елизавете Петровне. Младенец-император был заключен в тюрьму, а его родители сосланы. Красивая, жизнелюбивая, религиозная, лишенная честолюбивых устремлений, Елизавета не рвалась к власти, а оказалась на троне в силу обстоятельств. Ее царствование протекало в пирах и развлечениях, удовлетворении чувственных прихотей. Государственными делами императрица тяготилась, быстро от них уставала.

Но при всем том при ее правлении произошел экономический подъем, были отменены внутренние таможни и сложилась внешняя торговля, открылся Московский университет. Россия вела успешные войны с Пруссией (Семилетняя война). При ней была предпринята попытка организовать работу над новым Уложением, но, как и при Петре, это не дало результата. На совести Елизаветы указ о праве помещиков ссылать крепостных крестьян в Сибирь.

Наследником российского престола Елизавета назначила Карла-Петра-Ульриха, герцога Гольштейн-Готторпского, своего племянника, сына сестры — Анны Петровны (дочери Петра Великого). Елизавета подобрала ему жену — принцессу Софью Фредерику Августу Анхальт-Цербстскую, названную после принятия православия Екатериной Алексеевной. И современники, и историки совершенно отказывали Петру в качествах, необходимых для того, чтобы быть императором. Елизавета решила передать российский трон его сыну Павлу Петровичу, минуя Петра. Но сделать задуманного не успела. Петр III правил с 1761 по июль 1762 г. Несмотря на короткий срок царствования, при нем был принят ряд важных решений, в частности, указ «о вольности дворянства», и упразднена так ненавистная всем Тайная канцелярия, продолжены действия по секуляризации монастырских и церковных земель.

Придворная аристократия ненавидела Петра и за личные качества и за симпатии к прусскому королю Фридриху, а также всему немецкому, унижавшему национальные чувства русских людей. Он стал жертвой заговора гвардии, возглавленного Екатериной.

Таким образом, в «эпоху дворцовых переворотов», длившуюся 32 года (1730–1762), российский трон занимали шесть самодержцев.

Столь частая смена императоров на российском троне являлась следствием разрушенной Петром I системы престолонаследия и всесилия гвардии. В этом смысле Россия очень напоминала Древний Рим времен цезарей и Византию, где чаще всего властители сменяли один другого с помощью переворотов и убийств.

Из российских императоров и императриц, царствовавших после Петра Великого, Екатерина II менее других имела право на престол. Точнее сказать, она вообще его не имела, и о легитимности власти не могло быть и речи. Добавим к этому личное участие в заговоре против законного императора и мужа, закончившегося его смертью, и перед нами предстает эдакая леди Макбет. Тем более, что на ее совести не только Петр III. При восшествии Екатерины на трон в Шлиссельбургской крепости томился свергнутый Елизаветой Петровной император Иван VI Антонович. Он отравил Елизавете всю жизнь, не давал ей покоя напоминанием о совершенном ею перевороте. Но она, по крайней мере, не решилась предать смерти узника. Иван Антонович был убит 5 июля 1764 г. при попытке поручика Мировича освободить его и восстановить на российском престоле. В какой мере виновна в том Екатерина, трудно сказать, но надо думать, без высочайшего повеления стражники вряд ли решились бы на убийство свергнутого императора. После смерти Петра III власть по любому раскладу должна была перейти к его сыну, Павлу Петровичу, несмотря на его несовершеннолетие, но никак не к жене. Насколько Екатерину терзали угрызения совести по поводу всего этого, трудно сказать. Но судя по жизнелюбию императрицы, кошмары с «кровавыми мальчиками в глазах», которые, согласно Пушкину, свели в могилу Бориса Годунова, ее не донимали.

Зато общеизвестно, что она преследовала тех, кто брал под сомнения ее право на российский престол. Например, жестоко расправилась с митрополитом Арсением Мацеевичем, выступившим против секуляризации церковных и монастырских земель. Заключив его сначала в монастырь, а потом в Ревельскую тюрьму, она велела следить за узником очень строго: «…боюсь, чтоб… не заводил в междуцарствии свои какие ни на есть штуки, и чтоб не стали слабее за сим зверком смотреть, а то нам от того не выливались новые хлопоты».

Екатерина, лично проявляя такое внимание к в общем-то рядовому узнику, боялась не его акций против изъятия земель у церквей. Этот процесс шел довольно ровно, и митрополит Арсений мало мог ему помешать. Он опасен был своими непотребными речами, заявлениями вроде такого: «…величество наше не природное и в законе не тверда и не надлежало бы ей престола принимать, но следовало бы Ивану Антоновичу».

Умная, с хорошими внешними данными (не красавица, но привлекательная), живая в общении, доброго веселого нрава, внимательная к окружающим, тактичная и т.д. — такой представлялась Екатерина современникам.

Попав в чужую, неведомую ей страну, став женой не любящего ее и нелюбимого ею человека, она понимала всю зыбкость своего положения и не полагалась только на природные данные, чтобы это положение упрочить. Прежде всего, хорошо изучила русский язык, историю и обычаи России, приняла православие.

В доме своих родителей, мелкого немецкого княжеского рода, Екатерина не получила системного образования и занялась им уже будучи в России при дворе Елизаветы. Она не стеснялась говорить о скромном уровне своей подготовки: «Что делать — девица Гардель не могла выучить меня лучше. Она была старая француженка и образовала меня довольно, чтобы быть в замужестве за кем-нибудь из наших соседей».

Оказавшись в одиночестве (муж не интересовался ею, оставлял подолгу одну), без своего круга общения, жена наследника престола занялась чтением. Платонов пишет: «Она перечитала массу исторических сочинений, путешествий, классиков и, наконец, замечательных писателей французской философии и публицистической литературы XVIII века. В эти годы она и получила ту массу сведений, которой удивляла современных людей, тот философский либеральный образ мыслей, который принесла с собой на престол… благодаря постоянному напряжению стала исключительным человеком в русском обществе своего времени».

Все современники и историки отмечают эрудицию Екатерины. У Грота читаем: «…как Петр и большая часть великий людей, Екатерина любознательностию и стремлением к самоусовершенствованию скоро вознаградила эти недостатки воспитания, и с помощью чтения, размышления и собственных авторских занятий, стала в уровень с самыми образованными людьми своего века. Ей были коротко известны труды лучших, не только современных, но и древних философов и политиков. На этом знании основывались ее либеральные и филантропические стремления».

Интересны и другие характеристики, данные Гротом императрице: «Мы видим в ней удивительное сочетание свойств, украшающих частного человека, с великими политическими способностями. Живость, веселость и любезность нрава, блестящее остроумие и быстрое соображение сопровождались у нее, в редкой степени, глубиною и проницательностию мысли, наблюдательностию и трудолюбием».

А вот что сама Екатерина писала о себе французскому эмигранту Сенак-де-Мельяну: «Несмотря на мою природную гибкость, я умела быть упрямою и твердою (как угодно), когда это было нужно. Я никогда не стеснялась ничьего мнения, но в случае надобности имела свое собственное. Я не люблю споров, убедившись, что каждый всегда остается при своем мнении; притом же я не умею говорить особенно громко. Я никогда не была злопамятна, потому что так поставлена Провидением, что не могла питать этого чувства к частным лицам и находила обоюдные отношения слишком неравными, если смотреть на дело справедливо. Вообще я люблю правосудие (la justice), но нахожу, что вполне строгое правосудие не есть правосудие, и что одна только справедливость (L'equite) соразмерна с слабостию человека. Но во всех случаях человеколюбие и снисхождение к человеческой природе предпочитала я правилам строгости, которую, как мне казалось, часто превратно понимают. К этому влекло меня собственное мое сердце, которое я считаю кротким и добрым. Когда старики проповедывали мне строгость, я, заливаясь слезами, сознавалась им в своей слабости, и случалось, что иные из них, также со слезами на глазах, принимали мое мнение. Нрав у меня веселый и откровенный, но на своем долгом веку я не могла не узнать, что есть желчные умы, которые не любят веселости, и не все люди могут переносить правду и искренность».

Все эти качества обаятельной женщины и мудрого человека позволили не только понравиться Елизавете Петровне, выбравшей ее в невесты наследнику трона, но и покорить придворную русскую аристократию, прежде всего молодежь, служившую в гвардейских полках. Что в конечном счете и позволило ей стать императрицей.

Насколько предпочтительно выглядела Екатерина рядом со своим мужем, можно судить по похоронам Елизаветы. Трудно говорить, в какой степени переживали ее смерть он и она — в душу к ним никто не заглядывал, но поведение их у гроба своей благодетельницы было совершенно противоположным.

Из воспоминаний Екатерины о муже: «Сей был вне себя от радости и оной ни мало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося окроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представлял более несмешного Арлекина, нежели инаго чево, требуя однако всякое почтение».

А вот что писала Дашкова о Петре и Екатерине в связи со смертью Елизаветы: «Императрица приходила почти каждый день и орошала слезами драгоценные останки своей тетки и благодетельницы. Ее горе привлекало к ней всех присутствующих. Петр III являлся крайне редко, и то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, подымать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер-офицерам по поводу их пряжек, галстуков и мундиров».

Мы не будем останавливаться на личной жизни Екатерины, во-первых, потому что тема нашей книги иная, во-вторых, об этом известно намного больше, чем о ее государственной деятельности. В частности, о ней созданы мифы в связи с ее чрезмерной чувственностью и большим числом фаворитов. Оставим это любителям соответствующей литературы. Здесь лишь отметим, что Екатерина приближала к себе только людей значительных, способных помогать ей в управлении государством. Наиболее ярким из них был выдающийся полководец, дипломат и государственный деятель Григорий Потемкин.

В наследство Екатерине досталась империя с совершенно разлаженной системой управления. Нельзя сказать, чтобы предшествовавшие Екатерине российские самодержцы были мало озабочены отсутствием системного законодательства, которое бы регулировало и регламентировало внутреннюю жизнь империи.

Попытки создать свод законов, где были бы отражены изменения в жизни общества, произошедшие после принятия Уложения 1649 г., предпринимались неоднократно и Петром I, и его преемниками, но к серьезным результатам они не приводили. А между тем законы, созданные в середине XVII в., практически уже не действовали, и новых не было. Произвол, ничем не ограниченный, царил во всем. Процветало взяточничество. Чиновники видели в них источник личного обогащения и пользовались этим в меру своей нравственности (безнравственности). Впрочем, и обязанности их в большинстве случаев были весьма неопределенны. Низшие сословия в государстве, особенно самое массовое — крестьяне, не были защищены от произвола господ никак.

Первые распорядительные документы вступающего в должность крупного государственного деятеля, тем более царствующей особы, весьма показательны, они говорят о приоритетах человека и его намерениях на перспективу.

Одним из первых документов Екатерины явился указ о взяточничестве, «лихоимстве». В нем говорилось: «Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самым увидели, до какой степени в государстве нашем лихоимство возросло: ищет ли кто места — платит, защищается ли кто от клеветы — обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто — все происки свои хитрые подкрепляет дарами». Сколько чувства, искреннего негодования, желания покончить со столь злостным пороком в екатерининском обращении к подданным. Поводов для столь гневного заявления было более чем достаточно. Историк Н. Павленко приводит пример того, как в лихоимстве был изобличен генерал-прокурор Сената Александр Глебов. В 1750-х гг., при императрице Елизавете, вышел указ, запрещавший купцам иметь свои винокурни. Это было объявлено привилегией только дворян, каковым купцы и должны были продать свои винокурни, а при отсутствии покупателей-дворян — разрушить их. Этим же указом допускалось в дальних местах, в том числе в Сибири, оставить на некоторое время винокурни за купцами. Глебов, как бы сейчас сказали, злоупотребляя служебным положением, приобрел винный откуп в Иркутской губернии за 58 тысяч рублей и перепродал его двум петербургским купцам за 160 тысяч рублей и плюс с ежегодной выплатой 25 тысяч рублей в течение десяти лет.

Увы, ничто не ново в этом мире! Наши крупные чиновники в 1990-х гг. хапали покруче генерал-губернатора Глебова. Вот и вошел в историю конец XX в. как время «великого хапка». Самодержавие при всех его недостатках имело одно преимущество — царю-самодержцу не нужно было самому воровать. И члены «семьи» имели ренту от своих имений. А такие как Глебов, волей случая оказавшиеся при властных прерогативах, пускались во все тяжкие, чтобы выжать максимум из своей должности.

Насколько последовательной была Екатерина, продемонстрировав свой гнев по поводу лихоимства, видно на примере санкций, примененных к тому же Глебову. Уволенный за злоупотребления в 1764 г. с присвоением звания генерал-лейтенанта, через десять лет он вновь оказался на государевой службе, был назначен в Смоленск наместником.

Так что не один Петр Великий терпел мздоимство своих приближенных. Наверное, то самое лихоимство, против которого Екатерина выступала, настолько поразило общество, что сурово карать чиновников, замешанных в нем, значило остаться без них.

Екатерина замахнулась было отменить пытку, но члены Сената отговорили ее от этого шага, опасаясь, что «в случае отмены пытки никто, ложась спать, не будет уверен, жив ли он встанет поутру». Тем не менее, не решаясь на отмену пытки законодательно, она разослала предписание, осуждающее эту жестокую меру наказания.

Для наведения порядка в законодательной сфере Екатерина в 1766 г. созывает комиссию из представителей различных сословий, которой поручает работу над Уложением, своеобразным сводом законов. При этом она вручила депутатам комиссии написанный ее собственной рукой Наказ, который должен был лечь в основу Уложения, своего рода проект. Судя по объему материала, предложенного комиссии, его многоплановости, императрица работала над ним долго, возможно, все время после коронации. По крайней мере сама она об этом говорила так: «Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, последуя единственно уму и сердцу своему с ревностным желанием пользы, чести и счастья империи и чтобы довести до высшей степени благополучия живущих в ней как всех вообще, так и каждого особенно».

На основе каких знаний и опыта могла императрица предложить проект свода законов для малоизвестного ей народа, если сама родилась и воспитывалась в другой стране, а за время пребывания в России ничего досконально не изучила, кроме разве что дворцовой жизни времен Елизаветы Петровны? В основу Наказа легли работа Монтескье «Дух закона» и Беккари «Преступление и наказание». Екатерина не скрывала заимствований. Более того, признавалась в плагиате: «…Я на пользу моей империи обобрала президента Монтескье, не называя его. Надеюсь, что если бы он с того света увидал меня работаящею, то простил бы эту литературную кражу во благо 20 миллионов людей, которое из того последует… его книга служит для меня молитвенником». Отсюда понятно, что Наказ содержал положения, мягко говоря, не привычные для тогдашнего общественного мнения России.

Обширный труд Екатерины состоял из 526 статей, объединенных в 20 глав (затем, в процессе работы комиссии, императрица добавила еще две главы), и призван был охватить, по возможности, все наиболее значительные положения, каковые должен содержать основной закон государства. В начале давалось обоснование — почему для России единственно приемлемой формой правления является самодержавие (иное не допустимо в государстве, занимающем столь обширное пространство). Учреждением, выполняющим роль «хранилища законов», должен быть Сенат. Большое внимание уделялось систематизации преступлений и неотвратимости наказаний, с соблюдением, в то же время, умеренности в них. А чтобы люди совершали меньше преступлений, им следовало знать законы. Отсюда вывод — людей нужно учить. «И для того предписать надлежит, чтобы во всех школах учили детей грамоте попеременно из церковных книг и из тех книг, кои законодательство содержат». В Наказе идет речь о всех сословиях империи. Обращает на себя внимание упоминание о крестьянах, землепашцах: «Не может быть там ни искусное рукоделие, ни твердо основанная торговля, где земледелие в уничтожении, или не рачительно производится». И вот что интересно — мало было политического, хозяйственного и просто житейского опыта у Екатерины, но она понимала — земледелие, то бишь сельское хозяйство, — основа всего.

Почти два с половиной века прошло после этого, а нынешние правители России, похоже, иного мнения. И еще одна, совершенно актуальная для нашего времени мысль: «Не может земледельчество процветать тут, где никто не имеет ничего собственного». Эти слова как будто обращены к тем, кто пытается лишить права крестьян иметь собственную землю, собственное дело.

Революционным следует считать положение о возможности производить «подлых» людей в дворянское достоинство за их заслуги: «Добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства». В Наказе заметны попытки введения того, что мы называем сейчас свободой слова: «Слова не вменяются никогда во преступление, разве оные приуготовляют или соединяются или последуют действию беззаконному». А также поднята весьма актуальная и для нашего времени проблема расслоения граждан по достатку. Екатерина понимает, что сосредоточение богатства в руках немногих — это угроза спокойствию, стабильности и процветанию государства, поэтому в ее представлении лучше «несколько тысячей подданных, наслаждающиеся умеренным достатком, нежели имея несколько сот великих богачей». Много чего еще содержал Наказ императрицы, переданный на рассмотрение комиссии. Грандиозность замыслов сочеталась в нем с наивностью, гражданский пафос с утопиями, проистекающими из слабого знания Екатериной российской действительности за пределами Зимнего дворца. Что и показала работа комиссии, призванной создать законодательное Уложение на основе написанного ею Наказа.

В эту комиссию было избрано 564 депутата. 26 из них представляли правительство, 161 — дворян, 208 — горожан, 54 — казаков, 79 — государственных крестьян и 34 — иноверцев. Конечно, можно говорить о непропорциональном представительстве, особенно — крестьян. Но сам факт привлечения их к законотворческой деятельности является весьма знаменательным. Для работы над отдельными статьями Уложения были созданы специальные комиссии.

Поскольку при выборах депутатов избирателям предлагалось изложить свои «нужды и недостатки», то многие посланники губерний приехали с массой разного рода просьб, прошений, предложений частного порядка, к Уложению не имевших отношения. Например, депутат из Архангельска Гуиров привез 195 наказов, а два других депутата, представлявших провинции Архангельской губернии, имели 841 наказ.

Самыми острыми оказались дискуссии по крестьянскому вопросу. К этой теме возвращались постоянно при обсуждении любых других. Были напрочь отметены скромные предложения об улучшении участи крестьян, тем более — о даровании им какой бы то ни было свободы. Дворяне не только не допускали мысли об ослаблении крепостнического режима, но выступали за его усиление. Требовали к праву ссылать крестьян на каторгу в Сибирь добавить право казнить. Одно из требований помещиков гласило: «Как помещикам, так и прикащикам, естли беглый, паче чаяния, при наказании умрет, в вину не ставить».

Дворяне были против предоставления дворянского звания лицам из иных сословий, какими бы великими ни были их заслуги перед Отечеством. Они также отказывали в праве иметь крепостных представителям других категорий российских подданных, в частности купцам. Купцы, естественно, возмущались подобной дискриминацией и приводили против этого такие доводы: «на наемных положиться не можно»; «не имея в своем владении собственных крепостных людей, несут крайние себе убытки и немалые изнеможения»; «фабрик и заводов размножать и в лучшее состояние приводить никак не можно, понеже вольные люди не могут быть в таком послушании, как собственно приписной или крепостной».

Со своей стороны, купцы выступали против права крестьян заниматься торговлей, требуя, в частности: «узаконить, чтоб каждый чин по собственному званию своему свою должность исправлял и в право купеческое ни под каким видом не вступал», или: «чтобы всеми торгами, промыслами, подрядами пользовалось бы одно купечество».

Любопытно, что, возмущаясь против нераспространения дворянских льгот на иные сословия, то есть на них, против проникновения в дворянскую среду простых людей, купцы также оберегали и свои сословные права от посягательств низших по сословной иерархии элементов.

Самосознание крестьян было на столь низком уровне, что они и не ставили вопросов об освобождении от крепостной зависимости, ограничиваясь просьбами о податных послаблениях.

Однако среди иных сословий находились защитники крестьян. Павленко приводит слова козловского дворянина Коробьина: «Разоряя крестьян, разоряется и все прочее его государства». Коробьин считал, что массовые побеги крестьян происходят из-за тяжелых условий их жизни и произвола помещиков, которые должны хорошо обращаться с крепостными.

Заслуживают внимание слова казака Олейникова, предостерегавшего комиссию от больших неприятностей, если сохранится практика «передавать крестьян, как скотину, да еще таких же христиан, как мы сами».

Внимательно наблюдавшая за дискуссиями в комиссии Екатерина, очевидно, вскоре пришла к выводу о бесполезности затеянного ею столь затратного предприятия. Она решила прекратить дебаты, которые могли отрицательно сказаться на общественном спокойствии в государстве, побудив у подданных завышенные ожидания, которые не могли быть реализованы. В декабре 1768 г. было объявлено о прекращении на неопределенный срок работы Уложенной комиссии со ссылкой на начавшуюся Русско-турецкую войну. Но ее деятельность впоследствии так и не возобновилась.

Наказ Екатерины, будучи переведенным на ряд европейских языков, вызвал определенный резонанс в просвещенных кругах. Отношение к нему оказалось неоднозначным, в том числе были и очень даже критические оценки. Писали, что Екатерина затеяла игру с Уложением в целях саморекламы, не более. Однако это неверно хотя бы потому, что наказы, привезенные депутатами со всех российских губерний, давали императрице обильную пищу для размышления и принятия управленческих решений.

Кроме того, гласная деятельность комиссии, в которой приняли участие сотни человек, способствовала распространению прогрессивных идей, владевших умами европейской общественности.

В 1775 г. вышел указ, вводивший «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи». Сама императрица в предисловии к «Учреждениям…» ссылается на работу Уложенной комиссии: «Свету известно, что в 1766 году уже приступили мы к созыву депутатов со всей империи, дабы спознать нужды и недостатки каждого уезда по его положению, и уже осталось нам ожидать от трудов комиссии уложения плодов соответствующих нашему попечению о благе общем и частном, как объявление с турецкой стороны в 1768 году войны России… заняло время и мысли упражнением не менее важным…»

И далее Екатерина пишет, что после победы над турками появилось время «снабдить империю нужными и полезными учреждениями для умножения порядка всякого рода…» В сущности, назначение «Учреждения…» то же, что и несостоявшегося Уложения, только здесь речь шла о более узком круге вопросов.

Объясняя появление «Учреждения…», императрица указывает: «…по великой обширности некоторых губерний, оные недостаточно снабжены как правительствами, так и надобными для управления людьми…» Она пишет, что в одном и том же месте вершатся уголовные и гражданские суды, как в губерниях, так и в уездах. «Происходящее от того неустройство весьма ощутительно, с одной стороны медленность, упущения и волокита суть естественные следствия такого неудобного и недостаточного положения, где дело одно другое останавливает…»

Таким образом, главными неудобствами были названы: обширность существовавших губерний, слабая развитость учреждений по их управлению и смешение функций управленческих с судебными и другими. Было образовано всего сорок губерний (впоследствии их число увеличилось до 51 еще при ней), некоторые из них могли разделяться на провинции. Устанавливалась численность населения губернии — 300–400 тысяч душ, уезда — 20–30 тысяч душ.

Судебные структуры были представлены палатами гражданского, уголовного и совестного суда. Председатели палат подбирались Сенатом и подлежали утверждению Императорским Величеством. Административные органы в губерниях состояли из казенной палаты, председатель которой являлся одновременно и вице-губернатором; приказа общего призрения, ведавшего делами народного образования, здравоохранения, и собственно призрения.

В уездах учреждались уездные суды. Судья и заседатели избирались местным дворянством на три года, и «буде за ним нет явного порока, то губернатор подтверждает дворянский выбор».

Интересен принцип разделения дел между губернскими и уездными судами: «Перенос дела из уездного суда в верхний земский суд (губернский. — В.К.) запрещается, буде тяжба идет о деле, которого настоящая цена ниже двадцати шести рублей».

Чтобы читатель представил дух документа, о котором идет речь, и дух эпохи, приведем некоторые фрагменты из него — о государевом наместнике, прокуроре и уездном суде.

«Должность Государева Наместника, или Генерал-Губернатора есть следующая: строгое и точное взыскание чинить со всех ему подчиненных мест и людей о исполнении законов и определенного их звания и должностей: но без суда да не накажет никого; преступников законов и должностей да отошлет, куда по узаконениям следует для суда.

Государев Наместник не есть судья, но оберегатель Императорского Величества изданного узаконения, ходатай за пользу общую и Государеву, заступник утесненных и побудитель безгласных дел. Словом сказать, нося имя Государева Наместника, должен он показать в поступках своих доброхотство, любовь и соболезнование к народу.

Как Государеву Наместнику благочиние, или полиция градская и сельская подчинены, то он имеет пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскоши безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутства, мотовство, тиранство и жестокости…

…губернский Прокурор и губернские стряпчие смотрят и бдение имеют о сохранении везде всякого порядка законами определенного, и в производстве и отправлении самих дел. Они сохраняют целость власти, установления и интереса Императорского Величества, наблюдают, чтобы запрещенных сборов с народа никто не собирал, и долг имеют истреблять повсюду зловредные взятки…

Буде же губернский Прокурор усмотрит за кем неисправление должности, то повинен доносить о том не токмо Генерал-Губернатору, но и Генерал-Прокурору; ибо в всех делах губернских Прокурор есть око Генерал-Прокурора…

Уездный суд сам собою не вступается ни в какой разбор, но принимается за дело или по жалобе, или по иску частных людей, или стряпчих, или по сообщению другого суда, или по повелению той губернии наместнического правления, или палаты, или верхнего земского суда».

Можно говорить о том, что с вступлением в силу «Учреждений…» сделан был большой шаг к децентрализации власти, передаче многих властных прерогатив в губернии и далее — в города и уезды. Что безусловно повышало ответственность многих должностных лиц за состояние подведомственных территорий.

Было положено начало разделению власти на две ветви — административную и судебную. Местные учреждения стали организовываться по сословному признаку (в данном случае — уездные структуры, избираемые дворянами) и при этом иметь коллегиальный характер. «Учреждения…» содержали штатные расписания с должностными окладами всех чиновников и служащих.

Приведем для примера оклады некоторых должностных лиц Тверской губернии:

Государев наместник, или Генерал-Губернатор сверх жалованья по чину имеет на стол (в год) — 6000 рублей.

Губернатор — 1800 рублей.

Ему на стол шестьсот душ.

Председатель палаты — 840 рублей.

Губернский прокурор — 600 рублей.

Губернский стряпчий — 360 рублей.

Всего на содержание всех чинов губернского правления отводилось 49129 руб.

Содержание уездных штатов обходилось казне в 71894 рубля, а всего весь чиновничий аппарат получал в год 120953 рубля.

Кроме того, Тверской губернии положено было иметь 472 пеших и конных военных чина, включая трех офицеров в губернском правлении и по одному в каждом уезде. Всем им платилось жалованье 5460 рублей в год.

Жалованье капитана (высшее воинское звание офицера при губернском правлении) равнялось 247 рублей 36 копеек в год. Поручик получал 151 рубль 78 копеек, сержант — 15 рублей, капрал — 11 рублей, рядовой — 7 рублей.

Учреждения по управлению губерниями вводились в России в течение двадцати лет (1775–1796). Первой была Тверская губерния, последней — Виленская.

Павел I ничего не поменял, несмотря на его склонность отрицать все, сделанное матерью. Зато при Александре I многое из «Учреждений…» претерпело изменения, особенно с введением в 1818 г. министерств.

Российские города с 1699 г. управлялись по повелению Петра I Земскими избами и выборными бурмистрами. (Исключение представляла Москва, во главе которой стояла бурмистрова палата, преобразованная позже в ратушу.)

В России в 1764 г. числилось 165 городов и 13 пригородов. С введением «Учреждений о губерниях» управление городами осуществлялось в соответствии с его статьями. В 1785 г. вышло положение о городах — «Грамота на права и выгоды городов Российской империи». Каждый город обязывался иметь свой герб, утвержденный императорским решением. В преамбуле «Грамоты…» говорится: «Города основаны не только для блага живущих в них, но и для блага общественного: они, умножая государственные доходы, устройством своим доставляют подданным способы к приобретению имущества посредством торговли, промыслов, рукоделия и ремесел».

При Петре I жители города делились на регулярных и нерегулярных.

Регулярные — свободные граждане, имеющие собственность.

Нерегулярные — «все подлые люди, обретающиеся в наймах, в черных работах и тем подобные».

В екатерининской грамоте жители города — обыватели. Таковыми считаются «все те, кои в том городе старожилы, или родились, или поселились, или домы, или иное строение, или места, или землю имеют, или в гильдии или в цех записаны, или службу городскую отправляли, или в оклад записаны по тому город носят службу или тягость».

Все горожане делились на шесть категорий и поименно заносились в городскую обывательскую книгу.

Первая — настоящие обыватели, то есть имеющие недвижимость.

Вторая — обыватели, записанные в одну из трех гильдий и объявившие о наличии у себя капитала.

Третья — записанные в цеха — мастера, подмастерья, ученики.

Четвертая — городские гости, занимавшиеся промыслами или иными работами.

Пятая — служившие на выборных должностях, ученые, художники, капиталисты, банкиры и др.

Шестая — посадские, также занятые разными работами, не попавшие в другие категории.

Для управления городом избирались городской голова и Общая городская дума, представленная гласными от всех категорий граждан. Общая дума избирала шестигласную думу — по одному человеку от каждого разряда обывателей. Вместе с головой они управляли хозяйством города, отчитываясь при этом перед губернатором.

Важнейшая из екатерининских реформ — денежная. В 1769 г. в России были введены ассигнации, бумажные деньги. В принципе Россия давно уже шла к этому, поскольку в стране ходила масса денежных знаков (медных денег), имевших лишь условную цену. Например, при Петре I из пуда меди чеканилось монет на 40 рублей, в то время как пуд стоил лишь 5–6 рублей. То есть условность денег и так была налицо, а кроме того большой их вес при малой ценности представлял серьезные неудобства для пересылки и совершения крупных сделок.

Первую попытку введения заменителя металлических денег сделал Петр III, издав 25 мая 1762 г. Указ о выпуске банковских билетов на 5 миллионов рублей. Но смена власти остановила реализацию указа.

Через семь лет Екатерина вернулась к нему, издав собственный указ. В нем говорилось: «С 1 января 1769 года устанавливается в С.-Петербурге и Москве два банка для вымена государственных ассигнаций, которые выдаваемы будут из разных правительств и казенных мест, от нас к тому означенных, столько, а не более как в вышеозначенных банках капитала наличного будет состоять».

Ассигнации перед поступлением в обращение подписывались двумя сенаторами и директором банка. Потом эти процедуры упростили. Ассигнации выпускались достоинством 25, 50, 75 и 100 рублей. Позже, с 1786 г. ввели в обращение еще и 5-ти и 10-рублевые купюры. Бумажные деньги были встречены очень хорошо, и к 1786 г. их выпустили 50 миллионов рублей. Но постепенно ассигнации стали утрачивать соответствие между их общей суммой и наличной монетой, находившейся в обращении. Выпуская их все в большем количестве, государство извлекало доход, покрывая свои потребности не обеспеченными бумажными деньгами.

Понимая, что так бесконечно продолжаться не может, Екатерина манифестом от 28 июня 1786 г. объявила, что «число банковых ассигнаций никогда и ни в каком случае не долженствует простираться в нашем государстве выше 100 миллионов рублей». Однако императрица не устояла на этом и к концу ее царствования в обращении было ассигнаций на 157 миллионов рублей.

Выгоды государства от выпуска необеспеченных денег краткосрочны. Когда ими же стали выплачиваться и подати в казну, то вместо доходов начались убытки. Так было и при Петре, когда началась порча монеты — сокращение в ней доли серебра.

Стали складываться две системы цен — в ассигнациях и серебряных рублях. Ежегодно курс бумажного рубля снижался. Если в 1786 г. он составлял 98% серебряного, то в 1794 г. — только 68%. Соответственно стали расти цены. То есть имела место классическая инфляция. Екатерине ничего не оставалось, как увеличивать размеры податей. Объяснение этому было простым: «С тех пор, с умножением денежного обращения, возвышалась цена на все предметы».

Именно при Екатерине в России стала складываться банковская система, хотя первое государственное кредитное учреждение было открыто в 1731 г. Существовавшая в то время ставка по предоставляемым частными лицами и компаниями кредитам в 12–20% годовых была очень высокой. «Чего, — по выражению российской императрицы Анны Иоанновны, — во всем свете не водится». И она распорядилась выдавать ссуды из монетной конторы, взимая лишь 8%. В качестве залога принимались золото и серебро (за 75% их стоимости). При этом оговаривалось, что «алмазных и прочих вещей, также деревень и дворов под залог и на выкуп не брать».

Но этот первый опыт кредитного регулирования остался эпизодом, не сыгравшим никакой роли в экономической истории России. Во всяком случае, каких-либо свидетельств на сей счет не сохранилось. Следующая попытка, предпринятая при императрице Елизавете Петровне, оказалась более удачной. Ее указом от 13 мая 1754 г. было учреждено сразу несколько банков — Дворянские заемные банки в Санкт-Петербурге и Москве при Сенате и Сенатской конторе и Купеческий в Санкт-Петербурге при коммерц-коллегии.

Дворянские банки выдавали в кредит сумму не более 1000 рублей на одного человека из расчета 6% годовых под залог золота, серебра, алмазов, жемчуга (одной трети их стоимости), имений и деревень (в расчете на одну крестьянскую душу сначала 10, потом 20 рублей), а также каменных домов. При оформлении кредита помимо залоговой ценности требовалось поручительство «людей знатных и зажиточных».

При Елизавете Петровне были созданы также банки артиллерийского и инженерного корпусов, целью которых являлось не столько развитие кредитного дела, сколько стимулирование обращения медных денег.

Екатерина придала импульс развитию дворянских банков. По ее повелению уставной капитал этих банков, равнявшийся при учреждении 750 тысячам рублей, был увеличен до 6 миллионов рублей. При ней же в 1770 г. банк, помимо кредитной, стал выполнять и депозитную функцию, принимая от частных лиц вклады под проценты.

Дела в Дворянских банках постоянно шли неудовлетворительно из-за выдачи кредитов без залогового обеспечения и неуплаты как самих ссуд, так и процентов по ним. В 1786 г. они были закрыты, а их капиталы переданы в Государственный заемный банк. Купеческий заемный банк выдавал кредиты петербургским купцам под залог их товаров (75% стоимости) сроком сначала до 6 месяцев, а затем до 1 года. Деятельность его также оказалась неудовлетворительной, и он был закрыт в 1782 г.

Банковская политика Екатерины II диктовалась всевозрастающими потребностями в средствах для ведения непрекращающихся войн. В 1769 г. ею был учрежден Ассигнационный банк, в обязанности которого входил беспрепятственный обмен металлической монеты на ассигнации и наоборот. Для этого он должен был иметь в наличии обязательный минимум монеты. Предписывалось, чтобы «денежную сумму, в Банке находящуюся, ниже малейшую часть оной никакому правительству требовать или заимообразно брать не дозволялось». Во многих губерниях 5 открывались конторы банка; в 1771 г. было разрешено принимать вклады от частных лиц под 5% годовых. В 1786 г. на него были возложены новые обязанности: экспорт меди, закупка за границей золота и серебра, чеканка монеты в Санкт-Петербурге, учет векселей.

Ассигнационный банк, однако, не выполнял основной функции кредитного учреждения — выдачи ссуд. Это делал Государственный заемный банк, образованный в 1786 г. и поглотивший тогда же Дворянский и Купеческий банки. В манифесте по поводу его учреждения говорилось: «Дабы каждый хозяин был в состоянии удержать свои земли, улучшить их и основать навсегда непременный доход своему дому». Основной капитал банка составили поступления из закрытых Дворянского и Купеческого банков, выданные Ассигнационным банком 22 миллиона рублей для кредитования дворян и 11 миллионов рублей для кредитования горожан.

В качестве залоговых ценностей принимались помещичьи имения с крестьянами (из расчета 40 рублей на 1 мужскую душу), фабрично-заводские имения, каменные дома. Дворянам ссуды выдавались на 20 лет под 8% годовых, горожанам — на 22 года под 7% годовых.

Помимо Заемного банка, при Павле I в 1797 г. был учрежден Вспомогательный банк, выдававший ссуды не деньгами, а банковскими билетами, подлежавшими приему как частными лицами, так и государственными учреждениями. Его деятельность способствовала увеличению суррогатной денежной массы и в 1802 г. была прекращена; он был присоединен к Заемному банку.

Петр I создал полицейское государство с ничем не ограниченной властью самодержца. Понятие «крепостной», которое в нашем лексиконе применяется только к крестьянам, без всяких натяжек могло быть распространено и на дворянство, или, как оно стало называться при Петре, шляхетство. Дворян насильно заставляли служить, учиться, занимать общественные должности, переселяться по указанию царя (например, для заселения и обустройства Петербурга) и т.д. Можно считать, что процесс «раскрепощения» дворян начался уже с вступления на престол Анны Иоанновны, когда ее заставляли подписать условия (кондиции). И хотя они потом были порваны под давлением гвардии, стало ясно, что абсолютность самодержавия не столь уж и абсолютна. Гвардия, состоявшая из дворян, оказалась силой, которая не только диктовала условия царствования, но и ставила самих царей. И мы видим, что каждый, входя на трон, памятуя об этом, награждал дворян очередной привилегией, вольностью.

В 1731 г. был отменен закон Петра о единонаследии.

Указом 1736 г. срок службы дворян ограничивался 25 годами и отцу семейства разрешалось одного из сыновей оставлять при себе для ведения хозяйства. Этот указ подтвердила потом Елизавета.

В 1762 г. манифестом от 18 февраля император Петр III объявил свободу и вольность дворянству на вечные времена. В нем предусматривалась сословная монополия дворян на крепостное право. Оговаривалось право продажи крепостных без земли, вступления в военную службу дворян сразу офицерами, ограничивался срок службы и т.д.

Екатерина II, памятуя о том, кому она обязана своим восшествием на престол, продолжила игру «в поддавки» с благородным сословием.

Среди первых ее деклараций — заявление о том, что манифест от 18 февраля 1762 г. не содержит всего, что следовало бы дать дворянам. Он «более стесняет дворянскую свободу, нежели отечественная польза требовать может».

Согласно «Учреждениям о губерниях» (1775 г.), власть делилась на управленческую ветвь и судебную, и та и другая на местах были отданы дворянству.

Апофеозом в цепи законодательных актов по установлению и закреплению дворянских привилегий стала «жалованная грамота дворянству» (21 апреля 1785 г.). При составлении грамоты были использованы наказы депутатов, работавших над новым Уложением.

В начальных статьях грамоты говорится о том, чем обусловлено благородство дворянского сословия, объясняются его исторические заслуги перед Отечеством и закономерность, в связи с этим, особых льгот и привилегий: «Дворянское название есть следствие, истекающее от качества и добродетели начальствовавших в древности мужей, отличавших себя заслугами, чем, обращая самую службу в достоинство, приобрели потомству своему нарицание благородное».

Трудно сказать наверняка, в какой степени причастна сама Екатерина к авторству этих статей, но стиль ее чувствуется. Как и в тексте следующей статьи: «Не токмо империи и престолу полезно, но и справедливо есть, чтоб благородного дворянства почтительное состояние сохранялось и утверждалось непоколебимо и ненарушимо, — и для того изстари, ныне, да и пребудет навеки благородное дворянское достоинство неотъемлемо, наследственно и потомственно тем честным родам, кои оным пользуются».

И далее: «Подтверждаем на вечныя времена в потомственные роды российскому благородному дворянству вольность и свободу. Подтверждаем благородным, находящимся в службе, дозволение службу продолжать и от службы просить увольнения по сделанным на то правилам».

Одним словом — вольность и свободу получай, а со службы можешь увольняться.

Что же содержала эта грамота, если очистить ее от пышных словоизлияний и утверждений об особой избранности дворянского сословия?

Наследственность дворянства; свобода от личных податей, от телесных наказаний; лишение части собственности только по суду; право собственности на имение и крестьян; право иметь заводы и фабрики и т.д. И, как уже говорилось, увольняться со службы.

Дворянам разрешалось обращаться со своими жалобами, просьбами и предложениями даже к императорской особе: «Собранию дворянства дозволяется представить генерал-губернатору или губернатору о своих общественных нуждах и пользах…

…Подтверждается собранию дворянства дозволения делать представления и жалобы через депутатов их как сенату, так и императорскому величеству на основании узаконений».

Несмотря на требования дворян — не давать дворянского звания представителям других сословий, Екатерина расширила эти возможности, предоставленные Петром I. Раньше дворянином мог стать простолюдин, добившийся определенного чина (военного или гражданского), она добавила к этому еще и награждение орденом.

Расширение привилегий и вольностей дворянства шло параллельно с дальнейшим закрепощением крестьян, усилением их эксплуатации. То есть линии-то шли параллельно, но направлены были в противоположные стороны. Это естественно. Благополучие одного сословия могло увеличиваться или уменьшаться только за счет другого.

Мы уже говорили, что в своем наказе депутатам, работавшим над Уложением, императрица обращала большое внимание на крестьянское сословие. Но даже в период своих романтических настроений и устремлений она не допускала возможности освобождения крестьян. Речь шла об их имущественных правах и улучшении обращения с ними. Екатерина поставила перед Вольноэкономическим обществом задачу подумать: «В чем состоит собственность земледельца: в земле ли его, которую он обрабатывает, или в движимости, и какое он право на то или другое для пользы общенародной иметь может?»

Когда Сенат предложил издать закон, предусматривавший суровые наказания крестьян в связи с убийством помещика, императрица написала генерал-прокурору: «Если мы не согласимся на уменьшение жестокости и умерение человеческому роду нестерпимого положения, то и против воли сами оную возьмут, рано или поздно».

Оснований говорить так было более чем достаточно.

Последнее десятилетие царствования Елизаветы Петровны ознаменовалось многими выступлениями крестьян, приписанных к заводам Демидова, Шувалова, Гончарова и др., которые жестоко подавлялись.

Вступив на престол, Екатерина сразу столкнулась с этой проблемой. Она видела причины волнений в том, что владельцы заводов, «умножая заводских крестьян работы, платили им либо беспорядочно, либо вовсе не платили». Однако это не мешало ей направлять военные команды в заводские районы для усмирения восставших. В 1760-х гг. заволновались и помещичьи крестьяне. Часто так бывало, что с приходом нового царя люди ждали каких-то указов, облегчающих их участь и ограничивающих помещичий гнет. Поскольку улучшений не наступало, они начинали волноваться, восставать.

26 февраля 1764 г. Екатерина объявила об окончательной секуляризации церковных и монастырских земель. Более миллиона крестьян переходили в разряд государственных. Участь их безусловно облегчалась. И это доброе дело, по сути, единственное сделанное для крестьян Екатериной, оказалось поводом для волнения помещичьих крестьян. Они захотели того же.

Разрозненные выступления крестьян вылились в настоящую войну под водительством Пугачева. Сбылись пророческие слова Екатерины, говорившей помещикам: «Несчастному классу нельзя разбить свои цепи без преступлений». Заполыхали целые губернии вдоль всей Волги, на Урале, частично — в черноземных губерниях и в центре. Стихийное выступление крестьян было жестоко подавлено. И хотя Екатерина возлагала вину не только на бунтарей-крестьян, но и на помещиков, доведших их до этого, она, несмотря на свой просвещенный либерализм, позволила усмирителям пугачевщины массовые избиения и увечья участников бунта. В бунтовавших губерниях каждого из трехсот жителей повесили. Всех, имевших хоть какое-то отношение к восстанию (а оказаться сторонним наблюдателем в поголовно бунтовавших губерниях было очень трудно), высекли. У мужчин отрезали по одному уху.

Крестьяне на долгое время получили прививку от бунтов. В том числе и приписанные к заводам. Однако ни либеральные представления Екатерины, ни уроки пугачевщины не способствовали не только освобождению крестьян, но даже ослаблению крепостного права. Оно усилилось.

Правда, к числу добрых дел, совершенных Екатериной, следует отнести запрещение приписки государственных крестьян к частным заводам и облегчение участи заводских крестьян манифестом от 21 мая 1779 г. Тут уж помог Пугачев.

Делались некоторые попытки ограничить поводы для «попадания» людей в число крепостных — из детских приютов, при женитьбе, при изъявлении желания вольного человека стать крепостным. Пленные становились свободными при принятии православия и т.д. Но все это не имело сколько-нибудь существенного значения. Крепостное право ужесточалось.

Указом от 17 января 1765 г. помещикам дозволялось ссылать крестьян на каторгу без суда и на срок, ими установленный. Разрешалось за провинности отдавать в рекруты; отправлять в Сибирь на вечное поселение и при этом засчитывать сосланных в рекруты; помещать крепостных в «смирительные дома» без всякого суда.

Указом от 22 августа 1767 г. было запрещено крепостным жаловаться на господ под страхом жесточайшего наказания. Купля и продажа крепостных осуществлялась и с землей и без нее, семьями и поодиночке. Положение о продаже крестьян без земли было распространено на Белоруссию, хотя, как писал белорусский генерал-губернатор, «белорусское шляхетство издавна не имело обыкновения продавать крестьян без земли». При Екатерине стало иметь.

Наряду с усилением крепостного права, все большим подавлением личных свобод крестьян, закрепощение шло вширь, охватывая все новые территории Российской империи. Речь идет прежде всего об Украине.

После присоединения к России левобережной Украины в результате освободительных войн Богдана Хмельницкого (1648–1654 гг.) крепостные порядки на ее территории оказались ликвидированными. Шляхта в основном переселилась в Польшу, а на украинских землях жили казаки и крестьяне (посполитые). Разница между ними состояла в том, что казаки несли военную службу и исполняли различные административные и судебные должности, а посполитые являлись податным сословием. Городские получили звания мещан, а сельские жители являлись обычными крестьянами. Но в отличие от великорусских крестьян, посполитые имели и личную свободу, и владели землей. Со временем казачьи старшины и другие служилые люди стали получать земли на свое содержание. Но населявшие эти земли крестьяне оставались юридически свободными, равно как и земля оставалась в их собственности. Они лишь вынуждены были или отрабатывать панщину (барщину), или отдавать на содержание господина часть своих доходов. Строгой регламентации обязанностей крестьян (посполитых) перед господами не было. Постепенно земля через куплю-продажу стала скапливаться в руках богатых казаков, монастырей, служилых людей, других владельцев. Крестьянин, продавший из-за нужды землю, продолжал жить там же, где и жил, но уже становился арендатором, «под суседком». Но он по-прежнему оставался юридически свободным и мог уйти куда угодно.

Со времен Петра Великого началась раздача украинских земель российским сановникам, которые стали пытаться распространять на живших на них крестьян крепостнические порядки. Но свобода перехода крестьян сохранялась, хотя рядом указов (29 мая 1738 г.) вводились ограничения. По универсалу гетмана Разумовского крестьянин при переходе терял право собственности на имущество и должен был получить отпускную грамоту от господина (державна), дающую право на переход. Но и при этом крестьянин оставался свободным.

Когда упразднялось гетманство на Украине и на его место учреждалась малороссийская коллегия, Екатерина указывала ее председателю, генерал-губернатору Румянцеву, на необходимость прекращения переходов крестьян. В 1765 г. коллегия ввела ряд ограничений на эти переходы, но они продолжались. И, наконец, 3 мая 1783 г. по просьбе Румянцева Екатерина издала указ, закреплявший крестьян там, где они находились в день его выхода. В указе говорилось: «Для известного и верного получения казенных доходов в наместничествах киевском, черниговском, новгород-северском и в отвращение всяких побегов к отегощению помещиков и остающихся в селении обывателей, каждому из поселян остаться в своем месте и звании, где он по нынешней последней ревизии написан, кроме отлучившихся до состояния сего нашего указа; в случае же побегов после издания сего указа поступать по общим государственным установлениям». Так повелением императрицы, почитательницы просветителей Вольтера, Дидро и Монтескье, в конце XVIII в. миллионы подданных были закрепощены.

«Успешное» закрепощение крестьян на Украине подвигло императрицу сделать то же самое в других губерниях, или недавно присоединенных, или традиционно не охваченных крепостным правом — Екатеринославской, Кавказской, Таврической, на Дону и др.

Ну и конечно, раздаривая земли своим фаворитам и отдельным лицам за заслуги перед отечеством (за годы ее правления было роздано 800 тысяч десятин населенных земель), Екатерина закрепостила таким образом четыреста тысяч ревизских душ, или около миллиона человек. Только 26 активным участникам переворота, по восшествии на престол, она раздала 18 тысяч душ.

Теперь посмотрим, как усиливалась эксплуатация отдельно взятого крестьянина по мере реализации дворянами предоставляемых им вольностей, ужесточения крепостного права. Как известно, свою долю от крестьянского труда помещик получал или в виде оброка, или через отработку на барщине. Ни то ни другое никак не регламентировалось, ничем не ограничивалось. Многие помещики обирали крестьян, доводя их до разорения и не думая при этом о своем будущем. Здесь уж речь шла не только о сострадании, каковое должен проявлять глава государства к своим подданным, но и об уроне экономическом. От некоторых сановников поступали предложения ограничить размеры оброка, число дней отработки на барщине, цену выкупа из крепостной неволи. Но Екатерина после долгих размышлений и рассуждений не решилась на какие-либо шаги в этом направлении.

В.О. Ключевский приводит усредненные данные об оброчных суммах на территории империи: 1760-е гг. — 2 рубля, 1770-е — 3 рубля, 1780-е — 4 рубля, 1790-е — 5 рублей. С учетом инфляции, оброк в пересчете на цены времени, когда писал об этом Ключевский, составил: в начале царствования Екатерины — 15 рублей, в конце царствования — 27 рублей. Такой оброк выплачивался на ревизскую душу. А на одно тягло (крестьянская семья вместе с детьми) приходилось 2,5 души, работающих примерно на 6 десятинах. Следовательно, с одной десятины оброчный крестьянин платил 11 рублей. Это в несколько раз превышало плату в конце XIX — начале XX в.

Тяжело было и крестьянам, работавшим на барщине. Число дней не ограничивалось. Их могло быть и три и пять. Как правило, в хорошую погоду крестьянин работал на барском поле, пока не заканчивалась страдная пора, а на своем — когда придется. Один из екатерининских вельмож, Петр Панин, писал: «Господские поборы и барщинные работы в России не только превосходят примеры ближайших заграничных жителей, но частенько выступают и из сносности человеческой».

К концу царствования Екатерины от ее мечтаний об облегчении участи крестьян ничего не осталось, а тема эта стала запретной при дворе и в общественных кругах.

Любопытно ее замечание по поводу крестьянского вопроса уже в последние годы жизни: «Где только начнут его трогать, он нигде не поддается». Далее, в других очерках, мы увидим правоту этих слов императрицы.

Что же в итоге? Можно говорить о том, что крепостное право при Екатерине Великой оформилось окончательно. В.О. Ключевский писал: «Она (Екатерина. — В.К.) просто закрепила господство владельцев над крестьянами в том виде, как оно сложилось в половине XVIII в., и в некоторых отношениях даже расширила ту власть. Благодаря этому крепостное право при Екатерине II вступило в третий фазис своего развития, приняло третью форму. Первой формой этого права была личная зависимость крепостных от землевладельцев по договору — до указа 1646 г.; такую форму имело крепостное право до половины XVII в. По Уложению и законодательству Петра это право превратилось в потомственную зависимость крепостных от землевладельцев по закону, обусловленную обязательной службой землевладельцев. При Екатерине крепостное право получило третью форму: оно превратилось в полную зависимость крепостных, ставших частной собственностью землевладельцев, не обусловливаемой и обязательной службой последних, которая была снята с дворянства. Вот почему Екатерину можно назвать виновницей крепостного права не в том смысле, что она создала его, а в том, что это право при ней из колеблющегося факта, оправдываемого временными нуждами государства, превратилось в признанное законом право, ничем не оправдываемое».

Екатерина свободно владела несколькими европейскими языками и писала на них свои литературные труды. На русском языке императрица изъяснялась хорошо, но всегда делала много ошибок, чем и дала повод для анекдота. Якобы она умудрялась в слове из трех букв сделать четыре ошибки (вместо «еще» писала «исчо»), И вот немка, неграмотно пишущая на русском языке, в 1783 г. учреждает Российскую академию для изучения и развития русского языка. Прежде Екатерина поручила своей наперснице Екатерине Дашковой подготовить предложения о целях и принципах устройства и деятельности Академии, что та и сделала. В «Кратком начертании императорской российской академии», подготовленном ею, говорится: «Императорская Российская Академия состоять имеет единственно под покровительством Ее императорского величества…

Императорская Российская Академия долженствует иметь предметом своим вычищение и обогащение российского языка, общее установление употребления слов оного, свойственное оному витийство и стихотворение.

К достижению сего предмета должно сочинить прежде всего российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения.

Как такового рода книги не могут быть сочинены одним человеком, то и нужно общество… должны члены императорской российской академии зависеть от вышней власти, утверждающей существование и распространению оной способствующей…»

Однако создание Академии — всего лишь фрагмент в цепи большого числа ее дел в образовательной и просветительной сферах.

Университетское дело в России влачило жалкое существование. В Петербургском университете, основанном по инициативе Петра Великого, учебный процесс не налаживался. В 1742 г. на 12 профессоров было 12 студентов. А в 1783 г. Дашкова нашла там только двух студентов. В основанном по предложению Ломоносова и Шувалова в 1754 г. Московском университете дела пошли лучше (число студентов в 1758 г. доходило до ста), но и там наступил упадок. По просьбе Екатерины Дидро подготовил предложения по устройству университета, но ходу им дано не было. Комиссия по учреждению училищ предложила открыть университеты в Пскове, Чернигове, Пензе и Екатеринославе с предоставлением автономий и свободы преподавания. Но занятая другими делами, прежде всего военными, Екатерина не сдвинула с фактически мертвой точки университетское образование в России.

Больше удалась императрице организация народных училищ. Следует отметить, что хотя Петр I лихо взялся за создание цифирных школ, он не очень в этом преуспел. С 1714 по 1722 гг. через них прошло 1389 учеников, а закончило обучение только 93. Анна Иоанновна и Елизавета Петровна также мало чего достигли в деле народного образования.

При Екатерине II созданная ею комиссия подготовила проект (1770 г.) об обязательном обучении всего мужского сельского населения. Но от этих амбициозных планов, конечно, отказались. В 1775 г. ответственность за народное образование была возложена на учрежденные приказы общественного призрения. Процесс создания школ шел трудно. Не было средств, учителей. В Петербурге в 1782 г. были учреждены семь народных училищ, в 1783 г. — главное училище, для подготовки в том числе учителей. В 1786 г. было решено открыть главные народные училища в 25 губерниях.

В 1786 г. всего в России было 40 школ с 4398 учащимися и 136 учителями. В 1796 г. стало 316 школ, с 744 преподавателями и 17341 учащимися.

В первый же год своего правления Екатерина, активно переписывавшаяся с французскими просветителями-энциклопедистами, прониклась сочувствием к Вольтеру и Дидро, которым запретили издавать энциклопедию у себя на родине. Она предложила сделать это в России, в рижской типографии.

В 1765 г. Екатерина создала Вольное экономическое общество, цель которого «заключалась в распространении среди народа полезных и нужных для земледелия и домостроительства знаний, в изучении положения русского земледелия и условий хозяйственной жизни страны, а также положения сельскохозяйственной техники в западноевропейских государствах».

Общество сыграло определенную роль в развитии отечественного сельского хозяйства: оно распространяло и пропагандировало сельскохозяйственные знания, издавая книги российских и зарубежных авторов, завозило новые посевные культуры, занималось улучшением пород скота, развитием пчеловодства и т.д.

Распространению книги в России и вообще просвещения населения способствовала организация печатного дела. Екатерина разрешила учреждать частные типографии. Первая из них появилась в 1771 г. Правда, создана она была иностранцем Гартунгом и печатала книги на иностранных языках. В 1776 г. открылась типография для издания книг на русском языке. А в 1783 г. вышел указ, разрешивший открывать в России «вольные» типографии. По-иному, как революционным, не определить значение повсеместного открытия вольных типографий. Хотя вольными они являлись лишь в смысле владения и хозяйственного распоряжения ими, а все издаваемые книги подвергались жесткой цензуре со стороны смотрителя Академии наук и представителя Священного Синода.

Среди гуманитарных, просветительских устремлений императрицы следует отметить основание библиотеки, принадлежавшей императорскому дому.

Надо сказать, российские самодержцы XVIII в. (до Екатерины II), включая Петра I, большой грамотностью не отличались. Правда, Петр-то взял свое природным умом и самообразованием, а вот те, кто был между ними — увы, не блистали тягой к знаниям, и, следовательно, любовью к книге. Екатерина — другое дело. В ее правление при дворе и вообще в высшем обществе царил культ книги. В специальных апартаментах Зимнего дворца и Эрмитажа, во всех комнатах, куда ступала нога императрицы, включая спальню и мыльную, были книги, они сопровождали ее во всех поездках и путешествиях. Книги были на различных языках, а более всего на французском. Императрица приобрела книжные коллекции Вольтера, Дидро, Бюкинга, Галиани, Николаи, Щербатова и др. Богатейшее собрание имел наследник престола Павел. В 1792 г. Екатерина завещала свое собрание внуку Александру: «Библиотеку мою со всеми манускриптами, и что в моих бумагах найдется моею рукою писано, отдаю внуку моему, любезному Александру Павловичу…»

К 1919 г. в библиотеках, принадлежавших императорскому дому, насчитывалось до 70 тысяч уникальных книг и рукописей. Что стало с этим книжным сокровищем? Они были рассредоточены по различным библиотекам (в том числе в библиотеку им. Ленина в 1930 г. было передано 918 томов), но основная их часть была продана как антиквариат.

Однако и в деле просвещения мы видим непоследовательность действий императрицы, отказ ее к концу царствования от гуманных, либеральных устремлений. Примеры тому — преследование за вольнодумство Радищева, автора «Путешествия из Петербурга в Москву» (был отправлен в ссылку); Новикова (заключили в Шлиссельбургскую крепость); Фонвизина; Княжнина, написавшего трагедию «Вадим». Даже знаменитый Державин подозревался в революционных настроениях.

При преемниках Петра Великого русская армия увеличивалась и совершенствовалась. В царствование Анны Иоанновны военными вопросами занимался фельдмаршал Миних. Он продолжал строительство армии по европейскому образцу. Дело отца продолжала и Елизавета. В годы Семилетней войны в России под ружьем стояло уже 330 тысяч солдат. Это была самая многочисленная армия Европы.

При Екатерине II армия увеличивалась до 400 тысяч человек. Она подверглась серьезному реформированию крупными военными деятелями ее эпохи — Румянцевым и Потемкиным. В составе армии были: пехотные полки — мушкетные (56), гренадерские (12), гвардейские (3). Кроме того, егерские, полевые, гарнизонные полки и батальоны; и кавалерия — драгунские полки (11), карабинерные (16), гусарские, конно-егерские и другие полки. А также — 50 казачьих полков.

Во время войны полки сводились в армии, а в мирное время — в дивизии, располагавшиеся по губерниям.

Все воинские формирования были подчинены военной коллегии, за исключением находившихся в Новороссийском крае и Крыму. Там безраздельно правил Потемкин.

К военным реформам также следует отнести установление срока службы в 25 лет, а для некоторых частей империи — 15 лет. Потемкин уничтожил в армии такие заграничные заимствования, как пудру, косички и букли. Ввел легкие сапоги и удобную одежду для солдат, ликвидировав и некоторые нововведения Петра Великого.

Период царствования Екатерины — это время блестящих побед и славы русского оружия на суше и на море, в Европе и Азии. Румянцев, Потемкин, Суворов, Ушаков и целый ряд других военных деятелей обогатили военное искусство своими многочисленными победами. Екатерина, сама не участвуя в войнах, вела их со своими полководцами куда более успешно, чем Петр Великий. Но эти войны также ложились тяжелым бременем на податные сословия России. За ее тридцатичетырехлетнее царствование Россия все время или воевала, или готовилась к войне.

1768–1774 гг. — Первая турецкая война

1782 г. — Первый раздел Польши

1773–1775 гг. — Пугачевский бунт

1783 г. — Присоединение Крыма

1788–1790 гг. — Война со Швецией

1787–1791 гг. — Вторая турецкая война

1793 г. — Второй раздел Польши

1794 г. — Война с восставшими поляками под водительством Костюшко

1795 г. — Третий раздел Польши

1796 г. — Поход против Персии

Царствование Екатерины началось с прекращения Семилетней войны, доставшейся ей в наследство от Елизаветы, и отмены похода в Данию, подготовленного Петром III. А потом — практически одновременно велись войны на Севере (Польша, Швеция) и с Турцией.

Воюй Россия с Турцией более успешно, или поживи Екатерина еще десяток лет, может быть, и Константинополь (Стамбул) стал бы российским. Или столицей некой Греческой империи, зависимой от России, созданием которой была озабочена императрица. На императорский трон там должен был быть возведен ее внук Константин. Его готовили к этому, учили греческому языку, воспитывали соответствующим образом.

О своих притязаниях на сей счет Екатерина писала австрийскому императору Иосифу II: «Буде же успехи войны подали бы способы и случай России к совершенному выгнании врага имени христианства из пределов Европейских, то Россия, за такую всему христианству и роду человеческому услугу выговаривает себе восстановить на развалинах варварской державы древней Греческой империи».

Военные победы тешат самолюбие не только императоров и полководцев, но и простых людей, способствуют росту национального самосознания. Разумеется, интересами государства объясняются обязательная при этом гибель людей и огромные материальные затраты. Но где та грань, перейдя которую военные затраты теряют смысл и ничего не дают народу-победителю, а только разоряют его?

Завоевание Крыма объяснить можно — было ликвидировано разбойничье гнездо, Россия избавилась от опустошительных набегов. Ну а дальше — войны за освобождение славян от турецкого владычества и православных от гнета польских католиков — нужны они были России? Может, следовало приостановить экспансию да заняться внутренним устройством? Но, похоже, Российская империя после Петра обречена была раздвигать и раздвигать свои рубежи, растрачивая силы на приобретение все новых территорий и не заботясь об улучшении жизни граждан на уже имеющихся.

Мы говорим это вот к чему — были ли благом для России блистательные победы Екатерины более двухсот лет назад? Получается, что нет. Польша, Прибалтика, Молдавия и Валахия, Крым и т.д. — все это теперь уже заграница.

Подобно предыдущим российским государям, равно как и последовавшим после нее, Екатерина растрачивала потенциал нации на расширение империи, оставляя глубинные российские территории без внимания и средств на развитие. В этом смысле еще больше упрочилась российская традиция коренным образом отличавшаяся от политики, проводимой правителями других европейских держав, укреплявших свои метрополии за счет войн.

Павел I
(1754–1801)

Существует версия, что когда в декабре 1761 г. умерла императрица Елизавета Петровна, и российским царем должен был стать Павел I, в обход его отца, Петра Федоровича, наследника престола. Петр являлся внуком Петра I, герцогом Голштинским, был приглашен в Россию теткой Елизаветой и объявлен ее преемником. Но он, от рождения не одаренный качествами, необходимыми для главы государства, в силу дурного воспитания оказался и вовсе не подходящим для этой высокой миссии. Больная Елизавета, видя это, якобы в своем завещании передавала царский престол Павлу Петровичу, которому исполнилось к тому времени восемь лет, а регентшей при нем назначала его мать Екатерину.

Датский посол Андреас Шумахер так объясняет причину невыполнения воли императрицы: «…после смерти государыни камергер Иван Иванович Шувалов вместо того, чтобы распечатать и огласить это завещание в присутствии Сената, изъял из шкатулки императрицы и вручил великому князю. Тот якобы немедленно, не читая, бросил его в горящий камин». Конечно, только по информации зарубежного дипломата нельзя версию возводить в ранг исторического факта, но никто не отрицает неспособности Петра III управлять государством, всеобщей ненависти к нему и любви Елизаветы к маленькому Павлу.

Второй шанс стать российским императором был у Павла после смерти отца, погибшего в результате государственного переворота. Он являлся единственным законным наследником престола, и факт малолетства вовсе не считался тому препятствием. В отечественной истории как Московского царства (великого княжества), так и Российской империи бывали случаи, когда дети занимали трон, а им помогали править регенты.

Отношение Екатерины к сыну, после захвата ею престола, изменилось коренным образом. Вначале страстно любившая его мать сильно страдала от того, что он был буквально отнят от родителей и воспитывался под руководством Елизаветы Петровны. Его первыми учителями и воспитателями являлись камергер Никита Панин, архимандрит Платон, наставник Семен Порошин. Екатерина мало влияла на подбор воспитателей и процесс воспитания.

Павел был одаренным ребенком. Педагоги и окружающие отмечали в нем живой ум, способность быстро усваивать знания по самым различным отраслям (например, Павел свободно владел несколькими иностранными языками), интерес к отечественной истории, к государственным делам. Неуравновешенность, частая смена настроения и переход в отношениях к людям от приязни к ненависти и наоборот, отмечавшиеся в детстве, с возрастом развивались, что прежде всего определялось отношением к нему матери.

Павел рано узнал о насильственной смерти отца и узурпировании власти матерью. И в силу юношеской несдержанности часто напоминал об этом. Француз Беранже писал из России: «…Он (Павел. — В.К.) спрашивал несколько дней назад, почему убили его отца и отдали матери престол, который принадлежит ему по праву. Он прибавил, что когда вырастет, то сумеет потребовать отчет во всем этом. Говорят, что этот ребенок слишком часто позволяет себе подобные речи, чтобы они не дошли до императрицы. И никто не сомневается в том, что государыня не остановится ни перед какими мерами, чтобы предотвратить взрыв».

Подобного рода отношения между матерью и сыном, всевозрастающая подозрительность друг к другу формировали соответствующим образом характер Павла. Но не только это имело отрицательные, разрушительные последствия для становления будущего императора. Его унижало подчеркнутое предпочтение императрицей фаворитов своему сыну, когда речь шла о денежных делах. Екатерина отказывала ему и в то же время не скупилась, когда речь шла о фаворитах. К. Рыжов приводит пример, когда Екатерина отказала Павлу в 50 тысячах рублей, ограничившись скромным подарком ко дню рождения, а вскоре Потемкин получил как раз 50 тысяч рублей. Фавориты матери смеялись над наследником, демонстрируя свое к нему непочтение.

Екатерина пыталась привлечь Павла к государственным делам, но толку от этого оказалось мало. Он стал присутствовать при еженедельных докладах императрице и участвовать в обсуждении важнейших государственных решений. Но, с одной стороны, неприятие всего, что делалось матерью, а с другой — ее возрастающая подозрительность были настолько сильными, что сотрудничества не получилось.

Не способствовали душевному равновесию Павла и отношения с первой женой, которую он очень любил и которая ему изменяла с Разумовским, считавшимся его другом.

Павел уединился в подаренном матерью Гатчинском дворце, чтобы быть подальше от ненавистного и ненавидящего его двора, и большую часть времени посвящал военным забавам с несколькими подразделениями солдат. Тринадцать лет провел он в добровольном заточении, что лишь усугубило негативные черты его характера (вспыльчивость, подозрительность, нетерпимость к инакомыслию), а также формирование неадекватных представлений (в силу оторванности от реальной жизни) о том, что происходит в России и в мире, и в каких законах и реформах нуждаются подданные.

У Екатерины были все основания опасаться за судьбу сделанного ею в Российской империи с приходом к управлению Павла, и в последние годы своего царствования она была озабочена проблемой передачи престола внуку Александру, минуя сына. Считается, что даже было подготовлено соответствующее завещание, но в силу ряда обстоятельств, в том числе якобы из-за несогласия Александра и некоторых влиятельных сановников, отлучение Павла от престола не состоялось.

Ввиду краткости периода царствования Павла I (1796–1801) он вроде бы не мог успеть оставить значительного следа в отечественной истории и потому не должен претендовать на место среди наиболее значительных российских реформаторов. Тем более что, как нас учили, вступивший после его насильственной смерти на трон Александр I заявил о возвращении к правлению по образу и подобию его знаменитой бабки, Екатерины II.

Сумасброд, психопат, жестокий и мнительный человек, руководствовавшийся в своих поступках не интересами государства и логикой, а сиюминутными порывами, импульсами, — таким известен император Павел I большинству из нас.

Разве мог оставить после себя такой человек что-либо способное оказать влияние на последующую судьбу России? Многие рассматривают четыре года его правления не более как некий зигзаг отечественной истории, промежуточный эпизод между двумя эпохами действительно великих царствований — Екатерины II и Александра I. На самом же деле это далеко не так, и карикатурный образ Павла I, навязанный нам недобросовестными или заблуждающимися историками, не является адекватным сущности этого человека. Равно как и то, что не все, что он успел сделать, было выброшено в корзину истории его преемником — сыном. Оставил след в истории и Павел I.

Судьба оказалась несправедливой к нему как при жизни, так и после. При царях на его имени ввиду трагических обстоятельств смерти лежало табу, бросающее тень на всю правящую династию, что, с одной стороны, привлекало историков, с другой — останавливало работу из-за отсутствия перспектив опубликовать результаты исследований и из опасения навлечь на себя немилость властей. Но и те публикации, которые выносились на суд общественный, содержали в основе своей негативный подтекст, как бы оправдывая злодеяние, совершенное по отношению к Павлу. А сам факт смерти или замалчивался, или преподносился в искаженном виде. Уж на что добротный энциклопедический словарь в 82 томах выпустили Ефрон и Брокгауз (убежден, что в России ни до ни после не издавалось столь полных и объективных (энциклопедий), а мы читаем в нем о смерти Павла лишь такие скупые строки: «…в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. Павел скоропостижно скончался в выстроенном им Михайловском дворце…» А ведь сто лет разделяют смерть Павла и выход тома указанного словаря со статьей о нем.

Такой прочной была самоцензура у тех, кто брался за столь щекотливую тему.

Впрочем, несмотря на запрет, в XIX в. о Павле было написано немало, в том числе такими выдающимися историками, как Карамзин, Корнилов, Шильдер и др. Но, как уже отмечалось, трудно было встретить добрые слова об этом человеке.

Воспользуемся еще одним фрагментом статьи из Брокгауза и Ефрона, где оцениваются способности и уровень образования Павла Петровича: «…частью слабое здоровье и небогатые от природы способности Павла, частью неумение воспитателей не позволили великому князю извлечь большой пользы из дававшихся ему уроков: образование не выработало в нем привычки к упорному труду, не дало прочных знаний и не сообщило широких понятий».

В этом тексте мы видим преемственность оценок, появившихся вскоре после смерти Павла Петровича. Для нас конечно же авторитетно мнение такого историка, каковым был Николай Михайлович Карамзин. Через десять лет после смерти Павла Петровича он подготовил его сыну, императору Александру I, «Записку о древней и новой истории», в которой дал поистине уничтожающую характеристику отцу царя: «…он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуги, отнял стыд у казни, у награды — прелесть, унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери; умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам, учил маршировать, отвратил дворян от воинской службы; презирая душу, уважал шляпы и воротники; имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчью зла; ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец — и соорудил гробницу…»

Казалось бы, следовало принять к сведению слова выдающегося русского историка и попытаться объективно оценить личность императора Павла и сделанное им, а не перелопачивать литературные напластования последующих лет, отыскивая доказательства или опровержение сказанному. Тем более что Карамзин, с одной стороны историк с безупречной репутацией, с другой — современник Павла и, судя по словам, в некотором роде жертва его прихотей. Но здесь несколько «но». Во-первых, Карамзин мог оказаться действительно серьезно обиженным императором и по этой причине стать необъективным к нему; во-вторых, говоря таким образом о Павле, Карамзин как бы снимал ответственность с Александра, на совести которого было участие в заговоре против отца, обвинение в тягчайшем преступлении, каковым является отцеубийство. Таким образом, возможно, Карамзин хотел утвердить свое место под солнцем. Если это так, то его следует осуждать, но… слаб человек, и великие не застрахованы от соблазна покривить душой, в том числе и наш знаменитый историк. Кроме того, оценивать деяния значительных личностей в истории вскоре после их смерти — непродуктивное занятие. И выражение «большое видится на расстоянии» при всей его банальности очень даже применимо к нашей ситуации. Поэтому будем принимать слова Карамзина о Павле I не более как одну из версий. Хотя, как видим, она прочно обосновалась в авторитетной российской энциклопедии.

В конце XIX — начале XX в. появились публикации, отражавшие попытки не просто защитить, а идеализировать Павла I. Пример — брошюра профессора Бущинского «Отзыв о Павле I его современников», вышедшая в 1901 г. Вот что читаем у харьковского профессора: «По отзывам беспристрастных современников, как русских, так и иностранцев, Павел Петрович — этот царь-демократ — был человеком редким в нравственном отношении, глубоко религиозным, прекрасным семьянином, с недюжинным умом, феноменальной памятью, высокообразованным, энергичным и трудолюбивым, и наконец, мудрым правителем государства, как в делах внешней политики, так и внутренней».

Вот вам, уважаемый читатель, и вторая версия, прямо противоположная первой.

В советский период, несмотря на большую удаленность тех событий, вроде бы можно было писать объективно о личности Павла и его делах. Но на самом деле это было далеко не так. Во-первых, большевистские вожди вычленили «хороших царей», к каковым относили Ивана Грозного и Петра I, о которых можно было писать в комплиментарном тоне, потому что на них ориентировался Сталин. Об остальных — или плохо, или никак. О Павле писали плохое.

Нет смысла обращаться к писаниям о нем в годы советского периода. Они во многом похожи одно на другое и выдержаны в негативном духе. Но в последнее время переосмысливаются многие события и личности нашей истории, коснулось это и Павла I, Появились работы, в которых делается попытка очистить образ российского самодержца от всего наносного, от разного рода лжи и инсинуаций. Ну и как водится, при переоценках, особенно в периоды революционных преобразований, при отрицании существовавших мифов и представлений создаются новые. Появляется риск отклониться от истины в иную сторону.

В журнале «Родина» (1993 г., № 7) опубликованы фрагменты работы художника Андрея Николаева «Камения истории», где наряду с портретами даны авторские характеристики изображенных им исторических деятелей. Всего в книге 80 сюжетов, и среди них — о Павле I. Автор говорит о своих героях, что это те, кто составил «дорогу бытия», по которой катится колесо богини Клио (одна из девяти муз, покровительница истории). Одного причисления Павла к сонму «каменьев истории» достаточно для оценки его роли в истории страны, разумеется, в понимании автора.

Оппонируя к написанному за двести лет об императоре Павле Петровиче, Николаев говорит, что создается впечатление, что все последующие поколения сговорились оправдать «зверское убийство» его и всячески порочили его память. И далее автор дает Павлу Петровичу характеристику, оценивая умственные способности и образованность, прямо противоположную той, что представлена в словаре Брокгауза и Ефрона:

«Он был по тому времени блестяще образован, знал многие европейские языки, имел обширную библиотеку, слыл незаурядным математиком. Но самое главное — за те годы вынужденного государственного бездействия, которые он, будучи наследником престола, провел в Гатчине, Павел Петрович подготовил столько „проэктов“ государственных реформ, столько думал и изучал, что, став императором, изумил окружающих кипучей деятельностью. Тут намечались и перспективы крестьянской реформы, и решение проблемы старообрядчества, и радикальные шаги в области внешней политики (шла переписка с Наполеоном). Замышлялась финансовая реформа, обдумывалось строительство ирригационных сооружений, строились планы создания смешанных акционерных обществ в Северной Америке. Наконец, ставилась цель: добиться „повышения нравственной ответственности дворян“…»

Мы не намерены разбираться, кто объективнее в оценке Павла Петровича, поскольку это уже выходит за рамки очеркового жанра. А приводим столь различные трактовки его образа, чтобы показать, насколько противоречивым был этот человек. Надо думать, еще много появится разнополярных публикаций о столь неординарной исторической личности, прежде чем сложится образ, более-менее приемлемый обществом, а главное — максимально приближенный к оригиналу.

Далее мы будем говорить о том, что сделал Павел I, будучи в течение четырех лет российским самодержцем.

При всей противоречивости оценок периода его краткосрочного правления все сходятся на том, что произошли резкие перемены в жизни многих слоев российского общества, прежде всего — его правящей элиты.

Образно, хотя и довольно противоречиво, сказал о царствовании Павла I А. Корнилов: «…оно является каким-то внезапным вторжением, каким-то неожиданным шквалом, который налетел извне, все спутал, все переворотил временно вверх дном…» И хотя Корнилов говорит о «временности» нововведений Павла, о том, что его наследнику «не оставалось ничего другого, как зачеркнуть почти все сделанное его отцом и, залечив поскорее неглубокие, но болезненные поранения, нанесенные им государственному организму, повести дело с того места, на котором остановилась ослабевшая и заколебавшаяся под старость рука Екатерины», он здесь же делает и иные заявления: «Мы не отрицаем также значения некоторых отдельных правительственных актов Павла и не отрицаем прискорбного влияния на Александра, а потом и на Николая, той придворно-военной плац-парадной системы, которая с тех пор установилась при русском дворе». Вот и противоречие в оценке Корниловым значения Павла в российской истории.

И еще одно замечание историка, как бы отрицающее ранее сказанное о том, что Александру пришлось «зачеркнуть почти все сделанное его отцом». Корнилов пишет: «…само царствование Павла интересно для нас не своими трагикомическими явлениями, а теми изменениями, которые в это время произошли все же в положении населения, и тем движением в умах, которое вызвал в обществе террор правительственной власти».

Так что, согласно известному историку, хотя и мало было суждено побыть Павлу императором, он основательно «наследил» в истории Российского государства, что-то успев сделать сам, для чего-то создав предпосылки.

Мы тем более не намерены подробно останавливаться на «трагикомических явлениях», хотя совсем без этого не обойтись, даже ставя перед собой цель рассказать о наиболее значительных государственных акциях Павла I. Ну а что касается описания периода формирования будущего императора, то ограничимся сказанным.

На реформаторские устремления Павла серьезное влияние оказывали желание все делать вопреки тому, что утверждала и к чему стремилась Екатерина, и это нужно учитывать в оценке предпринятого им за четыре года. Впрочем, кое-что он пытался сделать и еще будучи наследником престола. В частности, в тот непродолжительный период попыток приобщения его к государственным делам матерью (1773 г.) он разработал «Рассуждения о государстве вообще, относительно числа войск, потребного для защиты оного, и касательно обороны всех пределов». Можно удивляться смелости и, не боюсь этого слова, — мудрости наследника престола, предложившего прекратить направлять все силы империи на все новые и новые завоевания, сократить армию, а освободившиеся средства тратить на улучшение жизни на уже имеющихся территориях.

Это противоречило традиции российских государей, со времен московской Руси отдававшей предпочтение расширению государства, а не его обустройству. Поэтому российские вельможи, как и сама императрица, отнеслись к предложениям наследника как к чудачеству, если не сказать хуже.

Одним из первых государственных актов императора Павла явился указ о престолонаследии. Этот важный указ устранял произвол в передаче трона, который имел место со времен Петра I. Неопределенность, зависимость судьбы престола от каприза умирающего монарха, а не от закона, в известной мере определяли «страсти у российского трона», продолжавшиеся весь XVIII в., сопровождавшиеся переворотами и цареубийствами. Согласно указу Павла, престол переходил преимущественно по мужской линии от отца к сыну, если такового не было — к брату. И лишь при отсутствии наследников-мужчин на трон могли претендовать женщины. Очевидно, личные страдания, на долгое время устранение от управления государством, подвигли Павла к немедленному принятию этого закона. Установленный Павлом порядок действовал до конца царствования династии Романовых. Правда, он не спас его автора от насильственной смерти.

Павел принял «Учреждение об императорской фамилии», которое вносило ясность — на какие средства должна содержаться царская семья, царский двор. За двором закреплялись удельные земли, называемые ранее дворцовыми. Крестьяне, пользовавшиеся этими землями, являлись собственностью царской семьи. Всего на время принятия «Учреждения…» было около 4,2 миллиона десятин удельных земель, кроме этого 3,5 миллиона десятин находились в совместном с государственной казной и помещиками владении. Надо сказать, и этот государственный акт, принятый Павлом I, действовал и при Николае II, последнем российском императоре. Критикам Павла Первого, отказывающим ему в присутствии созидательного начала в его деятельности, следует помнить, что принятые им законодательные акты оказались разумными, коль скоро ими пользовались до конца существования в России монархии.

Всем российским самодержцам, одним в большей, другим в меньшей степени, приходилось заниматься крестьянским вопросом, что естественно. Крестьяне не просто были самым многочисленным сословием, а в абсолютном большинстве именно они и составляли население России, создавали национальное богатство, содержали всех остальных. Разумное устройство жизни крестьян, их терпимое отношение к царю и вообще к властям означали спокойствие в государстве и его процветание.

По этой причине мы и поговорим подробно о деятельности Павла Петровича как императора в связи с его новациями в крестьянской политике. Тем более что ей он уделял очень много внимания, особенно в начале царствования.

Если дворянское сословие Павел I откровенно ненавидел, называя дворян тунеядцами, то о крестьянах говорил как о «сих добрых и полезных членах государства». Еще в бытность свою наследником престола он в наказе жене в 1788 г. писал о крестьянском сословии, которое «содержит собою все прочие части и своими трудами, следственно, особого уважения достойно…». Благие намерения у Павла остались только намерениями, как это часто бывает, до тех пор, пока на плечи человека не легла вся полнота власти и ответственности. Вон и Екатерина II в своих мечтаниях на раннем этапе доходила чуть ли не до конституции и освобождения крестьян, но столкнувшись с реальной жизнью, с необходимостью защищать интересы дворянства, опоры трона, отказалась от благих намерений.

Нужно отдать должное Павлу, он оказался решительнее матери, но непоследовательность, типичная для всех его управленческих реформаторских действий, не дала значительных результатов. А в чем-то жизнь части крестьян стала хуже. Хотя Павел в своих мыслях и тем более действиях не поднимался до намерения освободить крестьян от крепостной зависимости, попытки защитить их от помещичьего гнета предпринимались, и очень даже существенные.

Начнем с того, что в первом своем манифесте в связи с вступлением на престол, призывая подданных присягать ему, он обращался ко всем сословиям, в том числе к крестьянам. Его предшественники этого не делали, отказывая крестьянам в правах считаться подданными непосредственно царя.

Среди первых его шагов после воцарения была отмена рекрутского набора, объявленного Екатериной, и тяжелой для крестьян хлебной подати, которую заменили необременительной денежной платой.

Безусловно гуманным следует считать закон, изданный по предложению одного из фаворитов Павла — Безбородко, известного своими либеральными воззрениями в отношении крестьянства, о запрещении продажи крепостных без земли. Но значение закона снижалось тем, что его действие ограничивалось пределами Малороссии.

5 апреля 1797 г. Павел издал закон, ограничивавший барщину только тремя днями в неделю и запрещавший привлекать крестьян к работе в выходные дни. В нем говорилось: «…повелеваем всем и каждому наблюдать, чтобы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам, тем более, что для сельских издельев остающиеся в неделе шесть дней, по равному числу оных вообще разделяемые, как для крестьян собственно, так и для работ в пользу помещиков следующих, при добром распоряжении достаточны будут на удовлетворение всяким достаточным надобностям».

Хотя некоторые историки скептически относятся к этому закону, поскольку вроде бы и так барщина сложилась трехдневная, а на Украине она составляла только два дня, это была первая попытка ограничить произвол помещиков.

К прогрессивным начинаниям Павла следует отнести попытку просвещения крестьян с помощью организации для них сельскохозяйственного учебного заведения (низшей школы). Но и это предприятие, безусловно полезное по своей сути, не оказалось успешным. То ли еще время не подошло и школы не вписывались в общий ландшафт российского села того времени, то ли насильственный характер комплектования учащихся был тому виной, но крестьяне не хотели ни учиться, ни использовать свои знания. Через пять лет, уже после смерти Павла, школа прекратила свое существование. Министр уделов Трощинский писал по этому поводу: «Поборы по высылке оных в школу обращаются крестьянам в крайнее отягощение; молодые поселяне, отторгнутые от дома родительского, от собственного пепелища, от жен своих и детей, едут в школу с твердым намерением забыть немедленно, по возвращении в дома свои, выученные ими в оной правила, с тем, чтобы истребить память долговременной их разлуки».

Неудача с сельскохозяйственной школой — это пример полезных по замыслу, но не получивших должного завершения реформаторских инициатив Павла I.

Еще более показательна в этом смысле участь царского указа от 12 декабря 1796 г., разрешавшего любому подданному, включая крепостных крестьян, подавать жалобы царю, в том числе на помещиков, своих господ. Правда, при условии, что жалобщиком был один человек. В окне первого этажа Зимнего дворца был установлен ящик для жалоб, а ключ от комнаты, в которой он находился, Павел хранил у себя. Чего больше было в побудительных мотивах этого поступка — то ли действительно желания лучше знать нужды своих подданных, то ли стремления отменить все, что предпринимала его мать, — трудно сказать. Дело в том, что Екатерина одним из своих указов под страхом наказания кнутом и ссылки в Сибирь запрещала крестьянам жаловаться на своих господ. А Павел — разрешил. И они воспользовались указом царя. В столицу потянулись ходоки. Люди жаловались на притеснение помещиков, просили, чтобы царь забрал их от господ, сделав государственными крестьянами.

Крепостные помещика Давыдова (Московская губерния) писали: «Всеавгустейший монарх! Всемилостивейший государь! Несносные разорения и беспредельное насилие суть виною восприемлемой смелости всеподданнейшими пасть пред трон вашего императорского величества, не изыскать иных средств избегнуть нашей бедственной гибели».

Крестьяне князя Голицына (Орловская губерния): «Смилуйся, государь, и не дай вконец погибнуть, отреши нас за себя, государь! Если же вы, государь, нас, бедных, и паки оставите за господином, тогда они нас всех насмерть помучат…»

Крестьяне помещика капитана Власьева (Ярославская губерния): «Повелите всемилостивейший государь ограничить неистовства господина нашего Власьева или взять в казенное вашего императорского величества ведомство; нет иного спасения, как только от высокомонаршего престола вашего…» И так далее.

Жалобы шли на рассмотрение в губернии, а там в силу помещичьей солидарности оказывалось, что доносы ложные, а жалобщики — бунтовщики. И их наказывали.

Таким образом складывалась ситуация — царь добрый, а помещики плохие. И заполыхали крестьянские бунты по всей России (они имели место в 32 губерниях из 42). Но напрасно рассчитывали крестьяне на заступничество «милостивейшего государя». Многие воинские части были направлены на подавление крестьянских выступлений. А царь обнародовал манифест, в котором внушал крестьянам, что «закон Божий поучает повиноваться властям предержащим, из коих нет ни единой, которая бы не от Бога поставлена была. Повелеваем, чтобы все помещикам принадлежащие крестьяне, спокойно пребывая в прежнем их звании, были послушны помещикам… под опасением за преступление и своевольство неизбежного по строгости закона наказания». Так что крестьянские выступления, в известном смысле спровоцированные императором Павлом, по его же приказам жестоко подавлялись.

Отдельные акты, направленные на облегчение участи крестьян, чередовались с шагами по ужесточению их положения. Расширилась зона распространения крепостного права с утверждением его в Новороссийском крае и в области Войска Донского; получили разрешение покупать крестьян владельцы заводов и фабрик, не имевшие дворянского звания; было предоставлено право помещикам ссылать крестьян в Сибирь.

Наиболее значительным антикрестьянским актом является массовая раздача государственных крестьян частным лицам. Она производилась не только из желания угодить своим фаворитам, отблагодарить их за службу, но и по глубокому убеждению Павла, что крестьянину за помещиком будет лучше, чем в положении государственного. Он говорил: «По-моему, лучше бы и всех казенных крестьян раздать помещикам. Живя в Гатчине, я насмотрелся на их управление. Помещики лучше заботятся о своих крестьянах; у них своя отеческая полиция». Это было чистейшей воды заблуждением, являвшимся следствием неглубокого знания Павлом жизни, что довольно странно, так как он получал массу жалоб от крестьян на своих господ и просьб взять их в казну, сделать государственными.

За четыре года царствования Павел раздал помещикам, по разным источникам, от 530 до 600 тысяч душ крепостных с землей. Для сравнения, Екатерина II за 34 года правления раздала около 400 тысяч душ. Известны три дня, за которые была раздарена Павлом половина из общего числа розданных им крестьян. 4 декабря 1796 г. 30 человек, приближенных нового императора, получили 32 тысячи душ мужского пола; 5 апреля 1797 г., в день коронации, уже 109 человекам досталось более 100 тысяч душ, и 16 апреля 1797 г. царь подарил офицерам гатчинских батальонов около 17 тысяч душ. Таким образом, за указанные три дня всего царем было раздарено около 300 тысяч крестьян. Большинство розданных являлись дворцовыми крестьянами, то есть людьми, свободными от барщины, имевшими больше земли, и вообще отличавшимися более высоким жизненным уровнем, чем крепостные помещиков. «Щедрость» царя обрекла его подданных на очевидное ухудшение положения.

В целом, несмотря на благие намерения, Павлу не удалось хоть как-то улучшить положение крестьян. На этом фоне начиналось царствование Александра I, в первые годы выражавшего намерения существенно облегчить их участь. Он говорил даже о возможности отмены крепостного права. Но дальше разговоров дело не пошло.

Любовь Павла к армии, стремление переделать ее на прусский манер объясняют, с одной стороны, преемственностью. Заниматься муштрой солдат и игрой в солдатики любил его отец, Петр III, боготворивший прусского короля Фридриха Великого. Павел, в пику своей матери Екатерине, выпячивал все, что имело отношение к отцу. Во-вторых, он был буквально очарован немецкими военными порядками во время своего путешествия в Германию на смотрины невесты. Кроме того, тринадцать лет живя уединенно в Гатчине, имея несколько батальонов солдат, он преимущественно с ними только и занимался. Столь длительное приобщение к любимому делу вроде бы должно было породить некие идеи по реформированию армии. Однако ничего подобного не случилось. Впрочем, очевидно, и не могло случиться, поскольку личного участия в военных действиях он не принимал, да и крупными соединениями не командовал. А длительные упражнения с несколькими гатчинскими подразделениями оставались играми, не более. Забавы юного Петра I с его потешными полками имели куда большее значение для формирования в нем полководца, чем батальоны Павла для его становления.

Прусская армия являлась одной из лучших в Европе, и заимствуя от нее все наиболее существенное, Павел мог сделать что-нибудь доброе для российской армии. Но он брал от пруссаков только внешнюю атрибутику — неудобные мундиры, прически с пудрой и салом, способствовавшие разведению в голове паразитов, бесконечную муштру и жестокие наказания солдат и офицеров за малейшие провинности.

Солдаты, входившие в состав нескольких гатчинских батальонов, с которыми в течение 13 лет Павел отрабатывал прусские армейские приемы, с восшествием его на престол были рассредоточены по гвардейским полкам, чтобы быть примером для остальных, помогать им переходить на новую службу.

Бесконечные смотры и парады, вероятность наказания за действительную или мнимую оплошность делали невыносимой военную службу. Начался массовый исход офицеров из армии. В словаре Брокгауза и Ефрона по этому поводу читаем: «…дворяне толпами стали покидать службу, и это не замедлило отразиться на составе администрации; так из 132 офицеров конно-гвардейского полка, состоявших на службе в момент воцарения Павла, к концу его царствования осталось лишь два; зато подпоручики 1796 г. в 1799 г. были уже полковниками».

Павел отменил обычай, когда дворянских детей с детства, еще грудными младенцами, записывали на службу, и к достижению совершеннолетия они уже имели унтер-офицерские, а то и офицерские звания. Конечно, цена таким офицерам была невелика, и решение Павла являлось вполне разумным. Однако отмена этой привилегии вызвала недовольство в дворянском сословии.

Дворяне покидали военную службу, переходили на гражданскую. Чтобы остановить отток из армии, Павел запретил принимать молодых дворян на гражданские должности, увольнять дворян из армии до получения офицерского звания без его разрешения, а уволенных не только лишил права занимать должности, но и участвовать в выборах. В общем, в армии имелось много оснований быть недовольными императором.

Хотя современники отмечают, что несмотря на все это, рядовые солдаты любили его. Потому что наказывал он прежде всего офицеров и генералов.

В армии прекратилось, или по крайней мере заметно сократилось, воровство, и солдаты стали лучше обеспечиваться по сравнению с предшествующими временами. Граф А.Р. Воронцов, очень не любивший Павла I, тем не менее отмечал, что «положенное для солдат не служило другим в корысть». Это также нужно иметь в виду критикам Павла, отказывающим ему в каком бы то ни было позитиве. У рядовых имелись иные поводы быть довольными императором, несмотря на изнурявшую их муштру. Современник Павла Ланжерон говорил, что «солдаты-гвардейцы любили Павла. Особенно предан ему был первый батальон Преображенского полка. Взрывы ярости несчастного государя были направлены против офицеров и генералов; солдат же хорошо одевали, хорошо кормили, даже дарили им деньги». То же отмечал и князь Чарторыжский: «Солдаты редко подвергались причудливой суровости имп. Павла. К тому же за парад или развод им часто давали хлеб, говядину, водку и рубли».

Кипучая, бессистемная реформаторская деятельность Павла не обошла и религиозную жизнь страны. Будучи человеком глубоко верующим, он действовал вроде бы и во благо церкви, но не всегда предпринимаемое им оказывалось таковым.

Указом от 18 декабря 1797 г. он повысил оклады священникам, а тех из них, кому денежное довольствие не полагалось, должны были содержать прихожане. Вначале была установлена своего рода барщина — отработка крестьян на полях священнослужителей, замененная в 1798 г. хлебными или денежными взносами. Он ввел награждение священников орденами, что двояко было воспринято ими. Во всяком случае, митрополит Платон, наставник Павла в юности, на коленях умолял не награждать его орденом Андрея Первозванного.

Внимание к духовенству, должное вроде бы обеспечить поддержку Павлу, сводилось на нет другими акциями, направленными против священников. В частности, Павел восстановил телесные наказания для лиц духовного звания за уголовные преступления, до него отмененные.

Очень негативно был воспринят священниками так называемый «разбор духовенства». В царском указе по этому поводу говорилось: «Сколь великое число состоит священно- и церковно-служительских детей, праздно живущих при отцах своих, и желая устроить состояние их с лучшею выгодою как для общества, так и для них самих…» Далее следовали предписываемые меры на сей счет. Среди них — направление на военную службу членов семей священников, которые оказывались не у дел.

Установление телесных наказаний священников и «разбор духовенства» способствовали тому, что лица духовного звания приняли активное участие в крестьянских выступлениях.

К разного рода сектантам в рамках православной церкви и вне ее отношение Павла было неодинаковым. Рядом своих указов он выразил благорасположение к старообрядцам, оказывал им материальную поддержку. В письме к монахам старообрядческого монастыря он писал, что не желает «их тревожить во всем том, что касается до их обрядов и что власти нашей… не противно». Одному из старообрядческих монастырей, пострадавшему от пожара, он повелел выдать 12 тысяч рублей на восстановление.

Но зато царь суров был к беспоповцам, а особенно жесток к духоборам. В 1800 г. своим указом он велел генерал-прокурору всех нераскаявшихся духоборов отправить на каторгу. И ряд других его действий по отношению к религии не вписываются в определенную логику. Хотя бы тот факт, что Павел, считавший себя главой Русской православной церкви, не видел ничего предосудительного в том, чтобы стать гроссмейстером (великим магистром) католического Мальтийского ордена, признававшего зависимость от Римского папы.

Реформаторская деятельность Павла в духовной сфере была безусловно реакционной, на фоне относительно либеральной политики, проводимой просвещенной Екатериной II, и процессов в общественной жизни Европы. Главная причина — стремление перекрыть доступ в Россию революционной заразе прежде всего из Франции. В своем указе Сенату от 18 апреля 1800 г. он писал: «Так как через вывозимые из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданского закона и благонравия, то отныне впредь до указа повелеваем запретить впуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке они ни были, без изъятия, в государство наше и музыку». Такого мракобесия не мог позволить себе ни один из монархов и других правителей цивилизованных стран. Одного этого достаточно, чтобы усомниться в адекватности российского самодержца.

Резко сократился выпуск книг в самой России, были закрыты частные «вольные типографии». Печатались только учебники и книги практического содержания. Так что были поводы у Н.М. Карамзина, писателя и историка, столь жестко обличать Павла. Ведь труд писателей, и его в том числе, становился невостребованным, а потому бессмысленным.

Во имя недопущения проникновения революционных идей запрещался свободный въезд иностранцев в страну и выезд российских подданных за границу. Отзывались домой молодые люди, направленные на учебу в европейские университеты (их только в Вене насчитывалось 65 человек, в Лейпциге — 36). Правда, компенсировать невозможность обучения молодежи за границей предполагалось открытием университета в Дерпте.

Можно было понять запрет на ввоз книг, установление жесткой цензуры, ограничение контактов россиян с иностранцами, объяснив это стремлением не допустить развращающего влияния революционных идей. Но были запреты и иного рода — носить круглые шляпы, фраки, сапоги с отворотом, трехцветные пояса и т.д., то есть все то, что хоть в какой-то мере ассоциировалось с революционной Францией. За нарушение запретов или попустительство им виновные подвергались штрафам, ссылкам, чиновники выгонялись с должностей. Тысячами исчислялись осужденные по подобного рода «мотивам», которых Александр I реабилитировал, став царем.

Но реакционность Павла во всем, что касалось духовной сферы и борьбы с либеральными идеями, не помешала ему дать свободу известным носителям этих идей, осужденным при Екатерине II. Из Шлиссельбургской крепости был выпущен просветитель Новиков; из сибирской ссылки возвращен Радищев, которого Екатерина считала бунтовщиком пострашнее Пугачева; была предоставлена свобода руководителю польского восстания Костюшко и его соратникам. Последнего царь посетил в заключении и заявил: «Я пришел, чтобы возвратить вам свободу». Павел одарил его дорогими подарками, в том числе тысячей душ крепостных, предложил поступить на российскую службу, от чего тот отказался и уехал в Америку.

И опять же причину освобождения знатных узников следует усматривать прежде всего в его желании делать наперекор матери.

Несмотря на вроде бы некомпетентность императора в делах управления экономической жизнью страны и отстранение от принятия государственных решений компетентных сановников, некоторые принятые им законы и указы в этой сфере оказались очень даже полезными. В чем снова проявилась противоречивость натуры этого человека.

Прекратив войну с Персией, начатую при Екатерине, отменив посылку в Европу сорокатысячной армии для войны с революционной Францией и отказавшись в связи с этим от очередного рекрутского набора, Павел сумел существенно сократить государственные расходы, сделал шаг к оздоровлению финансов. Они были расстроены, в частности, чрезмерным выпуском в обращение бумажных денег (ассигнаций), необходимых для ведения непрекращающихся войн.

По указанию императора была изъята часть ассигнаций (6 миллионов рублей из 157 миллионов, находившихся в обращении), что явилось беспрецедентным шагом. Ведь чуть ли не законом является постоянный рост денежной массы и обесценивание бумажных денег — а тут такой шаг. При всей хаотичности поступков Павла его реформаторские действия в финансовой сфере были довольно последовательными. Вслед за решением по уменьшению объема ассигнаций были предприняты меры по упрочению серебряного рубля. Установили его вес, равный четырем французским франкам. Были снижены таможенные тарифы, что конечно же способствовало оживлению торговли. Хотя историк А. Корнилов считает, что «при этом Павел руководствовался, однако же, не сочувствием к свободной торговле, а поступал так из желания уничтожить „изданный Екатериной тариф 1793 г.“». Может, утверждение известного историка и верно, но для нас важна не мотивация поступка императора, а его последствия, оказавшиеся безусловно благотворными для развития торговли.

Не все делал Павел из чувства противоречия Екатерине. Например, опять же во имя улучшения торговли он продолжил строительство каналов, которое уже велось при Екатерине, и начал сооружать новые. При нем продолжалось строительство Мариинского канала. В 1797 г. началось и при жизни императора закончилось сооружение Огинского канала, соединившего Неман и Днестр; он же начал строительство Сясьского канала в районе Ладожского озера и т.д. Все это строительство велось во имя облегчения транспортировки товаров.

Возможно, дистанцируйся Павел от большой европейской политики, от участия в наполеоновских войнах, и начавшееся улучшение экономического положения страны стало бы устойчивым и привело к ее процветанию. Но Россия, в силу той роли, которую она уже играла в мировых делах, не могла оставаться в стороне, когда вся Европа была охвачена войной. Другое дело — выбрать единственно правильный курс в интересах страны, ее граждан, и последовательно его придерживаться. А вот последовательности-то Павлу и недоставало. Как мы видели, с вступлением на престол он отказался направить русскую армию в Европу против Французской республики, аннулировал и решение послать эскадру в помощь английскому флоту. Но после занятия Мальты французами Павел стал гроссмейстером Мальтийского ордена, что способствовало вступлению России в войну с Францией в составе очередной антифранцузской коалиции.

Знаменитый Швейцарский поход русской армии под командованием выдающегося полководца Суворова, одержанные им блистательные победы принесли славу России, а выгоду Австрии. Отказ последней продолжать удачно начатую войну свели на нет успехи Суворова, стали причиной поражения русской армии под командованием Римского-Корсакова. Возмущенный, обиженный Павел порвал с антифранцузской коалицией. Такому повороту способствовало и то, что Наполеон, в глазах Павла превращавшийся из вождя революционной Франции в монарха, уже представлялся ему не врагом европейским правящим династиям, а возможным союзником в борьбе против революционной заразы. И вот — Павел союзник Наполеона. В этом кульбите опять же роковую роль сыграла Мальта. Англичане, отвоевав остров у французов, не вернули его Мальтийскому ордену, гроссмейстером которого являлся Павел I.

Не знавший умеренности ни в чем, Павел с большим рвением, нетерпением стал выполнять свои обязательства перед новым стратегическим союзником. Установленные им же либеральные таможенные тарифы он ужесточил до чрезвычайности. Прежде всего в отношении Англии, а также других стран, находившихся в состоянии войны с Францией. Был нанесен серьезный урон внешней торговле России, ее экономике. Товары скапливались на складах, портились, фабрики разорялись, свертывалось производство товаров ввиду отсутствия возможности их реализации. Страна втягивалась в жестокий экономический кризис.

В 1800 г. Павел предпринял беспрецедентную военную авантюру, заведомо обреченную на провал. По согласованию с Наполеоном, более того — подстрекаемый им, Павел решил — ни много ни мало — завоевать Индию, являющуюся объектом экспансии англичан. Сорок казачьих полков (20,5 тысячи человек) с минимальными припасами двинулись в сторону Индии. Ради участия в походе Павел выпустил атамана Платова из заключения, отбываемого им в Петропавловской крепости. Смерть Павла остановила этот бессмысленный поход, сопровождавшийся большими лишениями и потерями еще до вступления в какие бы то ни было военные действия.

Крутой разворот во внешней политике свел на нет начавшийся было экономический подъем, поставил страну в очень тяжелое финансовое положение. Для покрытия стремительно растущих расходов был только один выход — печатанье бумажных денег. Начав царствование с уничтожения ассигнаций, к концу его Павел увеличил их объем в обращении со 151 миллиона рублей до 212 миллионов. Руководствуясь принципом поступать вопреки всему, что делала его мать, отменяя многие принятые ею законы, в том числе весьма разумные и полезные, а также в силу собственной непоследовательности Павел наносил вред системе административного и хозяйственного управления страной. Не доверяя другим, он сосредоточил все в своих руках. Но управлять огромной империей без четко функционирующей структуры власти и квалифицированных администраторов было невозможно, тем более что сам император имел весьма отдаленное представление о том, как и что нужно делать.

Строгости по отношению к чиновникам, доходившие до жестокостей, не могли компенсировать некомпетентности. Положение усугублялось тем, что он отстранил от принятия важнейших решений Сенат и Государственный совет, которые, несмотря на урезанность их властных прерогатив, помогали в управлении страной его предшественникам. Ростопчин писал тогда: «Государь ни с кем не разговаривает ни о себе, ни о своих делах. Он не выносит, чтобы ему о них говорили. Он приказывает и требует беспрекословного подчинения».

Можно говорить о милитаризации общественной жизни страны, установлении полицейского террора, казарменного образа жизни для всего населения. Шлагбаумы и полосатые будки на центральных площадях и улицах городов; строгие ограничения в одежде граждан; обязанность всех ложиться спать и гасить огни в установленный императором час и много чего другого, поощрение доносительства, массовые наказания и ссылки, лишение всех без исключения сословий права принимать законодательные решения — такой была Россия к концу краткого периода царствования Павла I. И все это на фоне стремительного ухудшения экономического положения.

Замерла общественная жизнь. Ничего не осталось от былой пышности императорского двора и привычного образа жизни российской высшей аристократии, а также среднего и мелкого дворянства. На смену праздной, расточительной жизни приходили армейская простота, примитивизм, обнищание в недалеком прошлом привилегированного сословия. Разрыв с Англией означал не только ухудшение экономического положения страны, но и еще большее недовольство дворян своим царем. М.А. Фонвизин, будущий декабрист, писал: «Дворянство было обеспечено в верном получении доходов своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельные леса, мачты, сало, пеньку, лен и проч. Разрыв с Англией нарушал материальное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу, и без того возбужденную его жестоким деспотизмом».

«Жестокости и деспотизм» стали нормой в обращении с людьми независимо от сословной принадлежности., О притеснении военных мы уже говорили. Но это касалось и других.

Павел оттолкнул от себя всех дворян, лишив их вольностей, дарованных предшествовавшими самодержцами, и прежде всего — Екатериной. В частности, запретил дворянским обществам подавать жалобы на свое имя. Наиболее значительным покушением на дворянские привилегии явилось введение физических наказаний, в то время как в екатерининской жалованной грамоте дворянству, данной в 1785 г., говорилось, что «телесное наказание да не коснется благородного». Известен случай, когда некто прапорщик Рожнов за преступления приговаривался Сенатом к лишению чинов и каторге, а от наказания кнутом и вырывания ноздрей освобождался со ссылкой на ту самую жалованную грамоту дворянству. Но Павел, которому было предложено на утверждение решение Сената, написал такую резолюцию: «Коль скоро снято дворянство, то уже и привилегия до него не касается, почему и впредь поступать». В соответствии с этой формулой дворян уравняли с простолюдинами и впредь наказывали несмотря на «благородство».

Правящая российская верхушка не могла дольше терпеть. Противоестественная смерть Павла явилась естественным выходом из того напряжения, в котором находилось российское общество. По крайней мере — его элита.

В заговоре участвовали многие высшие сановники России, входившие в ближайшее окружение императора. В том числе Панин, граф Пален, Бенигсен, Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его братья, другие вельможи и гвардейские офицеры. Задолго до злодейского убийства по столице распространялись слухи, которые доходили до Павла. Он догадывался о причастности к заговору старшего сына Александра. Но решительных упреждающих действий не предпринимал. В ночь с 11 на 12 марта Павел погиб от рук заговорщиков. Возможно, у них не было первоначально намерения убивать царя, и они ограничились бы отречением его от престола в пользу сына Александра. Но Павел отказался подписать отречение и был убит (задушен шарфом князем Яшвилем и Мансуровым; кроме того, удар золотой табакеркой нанес Николай Зубов). Истинная причина смерти наутро была известна в столице, а официально было объявлено, что император умер от апоплексического удара.

Острословы шутили по этому поводу, что император скончался от апоплексического удара табакеркой в висок.

Михаил Михайлович Сперанский
(1772–1839)

Михаил Михайлович Сперанский родился в 1772 г. в семье православного священника. По существовавшей традиции он должен был унаследовать дело своего отца. Закончив сначала Владимирскую семинарию, а затем главную Петербургскую семинарию, он остался преподавать в последней математику, физику, философию и красноречие. В юности, будучи слушателем семинарии, он приобщился к идеям французских просветителей-энциклопедистов через своего учителя. Молодой Сперанский еще больше ими проникся, когда выполнял обязанности домашнего секретаря у князя Куракина. В доме князя он познакомился с его служащим — пруссаком Брюкнером, поклонником Вольтера. Трудно сказать, что побудило Сперанского предпочесть карьеру чиновника священному сану, — возможно, как раз влияние вольнодумских идей великих французов. Но как бы там ни было — он предпочел.

В 1797 г. Сперанский поступил на государственную службу в качестве секретаря генерал-прокурора, князя Куракина. После Куракина генерал-прокуроры менялись (Лопухин, Беклешов, Обольянинов), а Сперанский оставался. Молодой секретарь, независимый во взглядах и суждениях, часто давал поводы быть недовольным собой, но его выдающиеся деловые качества примиряли с ним сановников. «…Способности Сперанского, его образование и неутомимая деятельность были столь очевидны своими небывалыми достоинствами, среди тогдашнего забитого чиновничества, что он сделался незаменимым и не только оставался на службе, но и повышался в чинах».

Н. Греч, современник Сперанского, в «Записках о моей жизни» рассказывает почти анекдотичный случай, свидетельствующий о способностях Сперанского и нравах того времени:

«Однажды, во время пребывания двора в Гатчине, генерал-прокурор (Петр Хрисанфович Обольянинов), воротясь от императора с докладом, объявил Безаку (секретарь Сената. — В.К.), что государь скучает, за невозможностью маневрировать в дурную осеннюю погоду, и желал бы иметь какое-либо занятие по делам гражданским. „Чтоб было завтра!“ — прибавил Обольянинов строгим голосом. Положительный Безак не знал, что делать, пришел в канцелярию и сообщил свое горе Сперанскому. Этот тотчас нашел средство помочь беде.

— Нет ли здесь какой-нибудь библиотеки? — спросил он у одного придворного служителя,

— Есть, сударь, какая-то куча книг на чердаке, оставшихся еще после светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова.

— Веди меня туда! — сказал Сперанский, отыскал на чердаке какие-то старые французские книги и в остальной день и в следующую ночь написал набело „Коммерческий устав Российской Империи“. Обольянинов прочитал его императору. Павел подмахнул: „Быть по сему“ — и наградил всю канцелярию».

Факт с уставом наверняка имел место, хотя дело, возможно, происходило не совсем так. Потому что у ранее цитированного Фатеева мы находим нечто похожее: «Последовал однажды приказ: в две недели сочинить проект торгового устава. Во исполнение приказа, немедля, да и где же тут было медлить, захватили с петербургской биржи 40 купцов, заперли их вместе с Сперанским в отдаленных покоях гатчинского дворца и предложили законодательствовать.

Многие из купцов даже не понимали, чего собственно хотят от них. Поговорив с более толковыми из невольных законодателей, Сперанский взял перо и сочинил устав. Купцов выпустили».

Для нас не существенно — об одной истории здесь идет речь или о разных. Важно увидеть, каким представал Сперанский в глазах своих современников и историков.

С воцарением Александра влияние Сперанского на государственные дела резко возросло, особенно когда он перешел на службу к Кочубею, министру внутренних дел, фавориту царя. Он готовил доклады для своего шефа, с которым тот ходил к Александру. Царь-либерал, воспитанный бабкой Екатериной на идеях французских просветителей, намеревался дать стране реформы, осчастливить своих подданных. Он обратил внимание на автора этих докладов-записок — высокообразованного, умного чиновника, настроенного близким к нему образом, и привлек его к работе над реформами. Особенно впечатлила царя записка об устройстве судебных и правительственных учреждений в России, подготовленная в 1803 г. Речь в ней шла об ограничении монархии законодательными нормами, по сути — о конституции. Вот основные положения, изложенные в записке: 1) Все состояния государства свободны и участвуют в законодательной власти. 2) Власть исполнительная принадлежит одному лицу, участвующему в законодательстве и утверждающему всякое законодательное действие. 3) Есть общее мнение, оберегающее закон в исполнении его. 4) Есть независимое сословие народа (т.е. законодательное учреждение, основанное на народном избрании), пред которым исполнители ответственны. 5) Существует система законов гражданских и уголовных, принятая народом. 6) Суд не лицом государя отправляется, но избранными от народа и им утвержденными исполнителями, кои сами суду подвержены быть могут. 7) Все действия правительства публичны, кроме некоторых определенных случаев. 8) Существует свобода печати в известных, точно определенных границах.

С 1807 г. Сперанский увольняется из Министерства внутренних дел и переходит служить непосредственно к государю. Александр передал ему все, что было до этого наработано им самим и другими касательно будущего устройства российского общества. В многократных беседах с глазу на глаз высказал свои взгляды на предстоящие реформы. Сперанскому предложено было все это переработать и изложить в некоем цельном документе, прообразе будущей конституции. Что он и сделал. В 1809 г. из-под пера Сперанского вышло «Введение к уложению государственных законов». В своем проекте Сперанский, по существу, не воспользовался сделанным до него — предложениями Новосильцева, Чарторыжского, Розенкампфа и др., переданными царем, так как полагал, что нужны принципиально новые основы государственного устройства, а не частичные, как предлагалось, изменения.

Вкратце содержание проекта Сперанского таково. Политические права имеют российские подданные, обладающие определенной недвижимостью (имущественный ценз). Крепостные крестьяне, ремесленники, слуги и другие имеют гражданские права, а политические обретают, становясь собственниками. Власть разделяется на три ветви — исполнительную, законодательную и судебную. Схема организации власти в Российской империи по Сперанскому:

Волостная дума избирается раз в три года из расчета один человек от пятисот избирателей, имеющих политические права. Волостная дума выбирает депутатов окружной думы, а та, в свою очередь, губернской. Губернские депутаты избирают членов Государственной думы. Законодательную инициативу имеет только державная власть — императорская, но закон может вступать в силу лишь после утверждения Государственной думой. Сперанский предусматривает отчетность, ответственность министров перед думой, хотя передача их суду могла состояться после утверждения императором.

Сенатов предлагалось иметь два: сенат правительствующий, состоящий из министров, их заместителей и руководителей управлений; и сенат судебный, в который сенаторы частично назначались бы царем, а частично — избирались дворянством. При этом имелось в виду разместить судебный сенат по четырем округам.

Государственный совет, как орган совещательный при российских государях, всегда, в той или иной мере, существовал. Хотя назывался по-разному. При московских великих князьях и царях — боярская дума; у Петра I — ближняя канцелярия его императорского величества; Екатерина I имела верховный тайный совет, и т.д. Государственным советом стал называться созданный при Александре I в 1801 г. «непременный» совет. Но этот совет не имел ни постоянных членов, ни обязанностей, ни полномочий. Царь мог пользоваться его услугами, а мог обходиться и без него. В предлагаемой Сперанским структуре ему отводилось вполне определенное место связующего звена между самодержавной властью и исполнительной, законодательной и судебной властями.

Введение нового закона предполагалось осуществить в несколько этапов.

1 января 1810 г. открыть Государственный совет в новом составе с обновленными функциями.

1 мая — царским Манифестом назначить выборы депутатов Государственной думы, а первое заседание думы провести 1 сентября, сделать предметом рассмотрения первых заседаний думы новое государственное уложение.

Вроде бы все было согласовано с царем, но осуществленным оказался только первый шаг — к работе приступил Государственный совет, да и то лишь частично. Правящая верхушка оказалась совершенно не подготовленной к столь радикальным переменам в государственном устройстве страны. Одним из ярых противников нововведений являлся Н.М. Карамзин, говоривший царю, что он не имеет даже права ставить вопрос об ограничении самодержавия, доставшегося ему от предков.

Сперанский дал аристократии и другие поводы для недовольства собой. В России сложилось так, что дворяне, имевшие звание камергера и камер-юнкера, могли претендовать на чиновничьи должности высоких (4-го и 5-го) разрядов, если даже получили эти звания еще в колыбели и не были способными выполнять чиновничьи обязанности.

В 1809 г. царь подписал подготовленный Сперанским указ, по которому все лица, имевшие звания камергера и камер-юнкера, обязаны были в двухмесячный срок поступить на гражданскую или военную службу, а сами эти звания впредь объявлялись не дающими права на высокие чиновничьи должности. Аристократия восприняла этот указ, как ущемляющий ее права.

Сам высокообразованный, Сперанский, видя невежество, безграмотность чиновников и проистекающие отсюда беды для государства, провел через царский указ правила, обязывающие претендентов на чины, начиная с коллежского асессора, проходить соответствующий курс в университетах или сдавать там экзамены. Устанавливался минимум знаний, которыми обязан был овладеть соискатель должностей:

«I. Науки словесные, грамматическое познание российского языка и правильное на оном сочинение. Познание по крайней мере одного языка иностранного и удобность перелагать с оного на российский.

II. Правоведение. Основательное познание права естественного, права Российского и права гражданского, с приложением сего последнего к российскому законодательству. Сведения в некоторых важнейших частях права общего, как-то: экономии государственной и законов уголовных.

III. Науки исторические. Основательное познание отечественной истории. История всеобщая, древняя и новая с частями к ней принадлежащими, как-то: с географиею и хронологиею.

Сюда же принадлежат первоначальные основания статистики, особенно Российского государства.

IV. Науки математические и физические. Знание, по крайней мере, начальных оснований математики, как-то: арифметики и геометрии и общие сведения в главных частях физики».

Требование сдачи экзаменов также вызвало массовые протесты и недовольство Сперанским со стороны чиновников.

Обвиняли Сперанского и в финансовых проблемах страны, разрешением которых ему пришлось заниматься. В частности, в дестабилизации финансового положения России, которое было просто угрожающим. Оно выглядело в 1810 г. следующим образом: доходов — 125 миллионов рублей, расходов — 230 миллионов, долгов — 577 миллионов. Сперанский подготовил царский манифест, содержавший меры по исправлению положения. Было решено прекратить выпуск новых ассигнаций, а уже находившиеся на руках считать государственным долгом. Предлагалось существенно сократить правительственные расходы. Сделать открытыми доходы и расходы государства, публикуя их в печати. Для сокращения дефицита бюджета помимо продажи свободных земель и выпуска внутреннего займа были временно, как казалось, на один год, увеличены налоги и пошлины. Но финансовое положение не улучшилось из-за роста расходов, поэтому на следующие годы налоги не отменили, как намеревались, а даже увеличили. Виновником всего этого считался Сперанский.

Завистники и недоброжелатели писали письма царю, обвиняя Сперанского в самых различных грехах, включая сношения с Наполеоном, измену России. В преддверии войны с Наполеоном, не имея возможности проверить доносы, а может, и не особенно к тому стремясь, Александр отстранил своего фаворита от государственных дел и отправил в ссылку в Новгород, в его имение.

Впрочем, в измену Сперанского, возможно, мало кто верил. Но несомненным было другое — приверженность Сперанского к миру между Россией и наполеоновской Францией. Конечно же такой человек не мог оставаться во главе правительства и вести войну, которую он считал ошибочной.

Большинство сановников и чиновников средней руки встретило опалу Сперанского с глубоким удовлетворением. Доносы и обвинения продолжались. Самым главным являлось обвинение в том, что своими реформами, увеличением налогов он хотел расстроить систему управления, усилить недовольство людей, внести хаос, ослабить страну. И все это — накануне большой войны. Царь ужесточил наказание — перевел Сперанского в Пермскую губернию.

Однако, поскольку доказательств вины Сперанского не имелось, он был в 1816 г. назначен пензенским губернатором, а в 1819-м — сибирским генерал-губернатором, в каковой должности и пребывал до 1821 г. Это пятилетие явилось важным этапом в жизни Сперанского, оказавшим на него большое влияние. Он многое узнал и понял и явил собой тип губернатора дотоле невиданный. В Сибири все предшественники Сперанского оказывались судимыми за творимый ими произвол, которого не было в других частях империи.

Знаток Сибири, Ядринцев, писал: «Воеводы и губернаторы в XVIII ст. отличались железным управлением. Телесные наказания, кнуты, темницы и пытки были орудиями этого управления. Произвольные конфискации имущества, заточения и казни личностей, которых имущество хотел приобрести воевода, были в полном ходу. Нигде самовластие не достигало таких размеров, нигде правители не являлись такими всемогущими, как в Сибири в прошлом веке. Они окружали себя царскими почестями и пользовались неограниченной властью».

Обо всем этом доносили царю, и он решил сделать в Сибири ревизию, а поручил ее Сперанскому, облеченному для этого полномочиями генерал-губернатора. Два года пробыл в Сибири этот выдающийся деятель. Как отмечается в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, «некоторые историки говорят, что только с назначением Сперанского начинается сибирская история».

Он разработал «Учреждения для управления Сибирских губерний», которые после него фактически не менялись. Некоторых губернаторов и еще 48 чиновников он предал суду, 681 были замечены в злоупотреблениях и многие из них заменены. По предложению Сперанского была проведена административная реформа Сибири: учреждены два генерал-губернаторства (западное и восточное), образован ряд новых губерний, областей, управлений. Было упорядочено взимание податей; введено «Положение о разборе исков», которым защищались от произвола низшие сословия и инородцы; принят «Устав о сибирских городовых казаках», которым определялось комплектование казачьих полков и регламентировалось обеспечение их землей.

Сперанский не был кабинетным работником. Много ездил, во все вникал сам, был доступным для просителей и заявителей. «Труды Сперанского для Сибири отмечаются деловитостью и большим политическим умом. Недаром Аракчеев говорил, что если бы у него была одна треть ума Сперанского, он был бы великим человеком».

Царская опала, ссылка, руководство Пензенской губернией и Сибирью оказали глубочайшее влияние на мировоззрение и реформаторские представления и позиции Сперанского.

Иллюстрацией произошедших метаморфоз может служить его письмо из Сибири князю Кочубею: «Все чувствуют трудности управления, как в средоточии, так и в краях его. К сему присовокупляется недостаток людей. Тут корень зла; о сем прежде всего должно бы было помыслить тем юным законодателям, которые, мечтая о конституциях, думают, что это новоизобретенная какая-то машина, которая может идти сама собою везде, где ее пустят».

Это слова уже не реформатора-романтика, начитавшегося Вольтера и Монтескье и которому все нипочем, а умозаключения зрелого мужа, хватившего жизненного лиха и предупреждающего «юных законодателей» о необходимости осмотрительности.

Казалось бы, Сперанский должен был ожесточиться на аристократию, отвергнувшую его реформаторские устремления, добившуюся отстранения от управления государством. Следовало ожидать в его взглядах на будущее устройство России ограничения роли носителей наследственных привилегий в пользу низших сословий, шагов в сторону демократизации общественной жизни. А случилось все наоборот. Он стал пропагандистом особой роли аристократии в Российском государстве, видел в ней охранителя законов, гаранта стабильности. Примером трансформации его взглядов может служить отношение к наследственным правам и привилегиям. В 1809 г. он о законе Петра I о первородстве писал: «По разуму того времени не было еще точного понятия о политической свободе. Сие доказывается учреждением Петра Великого (1714) о праве первородства. Сие установление совершенно феодальное, могло бы уклонить Россию на несколько веков от настоящего пути».

После ссылки Сперанский смотрит на это уже по-другому и считает, что охранителем законов должна быть аристократия по образу и подобию английской с ее наследственным правом (правом первородства). Историк Корнилов так оценивал изменения, произошедшие в Сперанском: «Он совершенно перестал быть идеологом политического либерализма и прочно вступил на путь политического практицизма и оппортунизма, посвятив все свое трудолюбие на второстепенные технические усовершенствования существующего государственного строя вместо радикального его изменения».

Карамзин, выступавший яростным оппонентом Сперанского в связи с конституционными намерениями последнего, в начале 1820-х годов — уже его единомышленник. Эти два человека готовили манифест по поводу вступления на престол Николая I. Но царю не понравился текст, подготовленный Карамзиным, и он отдал его на доработку Сперанскому. Сделанное им подписал с минимальными поправками.

Николай принял активное участие в судьбе Сперанского. В том числе отвел от него обвинения в причастности к восстанию декабристов. Дело в том, что в документах Северного тайного общества был найден проект состава временного правительства на случай свержения царя. Возглавить правительство должны были Сперанский, генерал Ермолов и адмирал Мордвинов. Но поскольку сами «кандидаты» об этом ничего не знали, царь их не преследовал.

Простил император Николай Сперанскому и его ранний радикализм. В письме к генералу Дибичу царь писал, что Сперанский «принес покаяние» ему за прошлое.

Сколь удивительными бывают повороты исторических событий, человеческих судеб. Сперанский на раннем этапе реформаторской деятельности своими идеями подтолкнул власти к признанию необходимости коренных либеральных преобразований в российском обществе. Гонимый аристократией, он был популярным среди революционно настроенной части общества. Не случайно декабристы видели его среди членов будущего республиканского временного правительства. И вот произошло выступление тайного общества. А Сперанский, теперь уже член Государственного совета, приближенный к императору человек, в числе активных судей декабристов.

Для расследования дела декабристов Николаем был учрежден верховный уголовный суд из членов Государственного совета, министров, сенаторов, других сановников. По словам Бенкендорфа, «никогда в России не бывало судилища, внушавшего большее к себе уважение и вместе пользовавшегося большею независимостью». Сперанский был включен не только в состав этого суда, но и в комиссию, которая распределяла по разрядам всех обвиняемых, исходя из степени их участия в декабрьском выступлении. Шильдер писал: «Положение его было тем ужаснее, что некоторые из подсудимых были лично ему знакомы и посещали его дом. Дочь Сперанского отмечала в своих записках, что в это мучительное время она нередко видела отца в терзаниях и со слезами на глазах, и что он даже покушался совсем оставить службу».

Но мало этого, троим членам суда (Сперанскому — от Государственного совета, сенатору Козодоеву и генерал-адъютанту Бороздину) было поручено составить итоговый доклад императору с предложениями по приговору обвиняемым. Что и было сделано. Суд приговорил пятерых к смертной казни четвертованием, 31 человека — к отсечению головы, остальных к другим мерам наказания — каторге, отдаче в солдаты, ссылке на поселение. Царь смягчил этот приговор, согласившись с казнью только пятерых главных обвиняемых.

Поведение Сперанского при разборе дела декабристов и их осуждении рассеяло какие-либо подозрения по поводу нелояльности его к царской власти вообще и в том числе — к императору Николаю I. После смерти Сперанского (1839 г.) царь сказал: «Михаила Михайловича не все понимали, и не все довольно умели ценить; сперва и я сам, может быть, больше всех был виноват против него в этом отношении. Мне столько было наговорено о его либеральных идеях; клевета коснулась его даже и по случаю 14-го декабря, но все эти обвинения рассыпались, как пыль».

Каждый новый правитель России, становясь таковым, начинал с ревизии того, что делал предшественник, с намерением осуществить реформы во благо страны, своих подданных. Не был исключением и Николай I. Хотя, в отличие от Александра, имевшего при восшествии на престол либерально-конституционные намерения, у Николая не было четких представлений — что и как нужно менять.

В конце 1826 г. он создает тайный комитет, перед которым ставит задачу тщательно разобрать бумаги Александра, содержащие мысли и подсказки о направлениях преобразований; изучить все сделанное и недоделанное при предшественнике, выявить современные потребности в улучшении государственного устройства и разработать основные направления реформирования. Возглавить комитет было поручено Кочубею, членом его являлись именитые сановники — Сперанский, князь Голицын и генералы Толстой, Дибич, Васильчиков. Работа комитета, постепенно теряя интенсивность, к 1832 г. заглохла совсем, что можно объяснить, с одной стороны, исчерпанием реформаторского настроя у императора, с другой — отсутствием его у членов комитета, поскольку он состоял, по словам Корнилова, из «людей старого поколения, искусившихся и разочаровавшихся в жизни».

Таким образом, не суждено было еще раз взойти звезде реформатора Сперанского. Но зато он оказал иную великую услугу России — создал «из рассыпанной храмины русских законов стройное, систематическое здание, в котором, несмотря на существенные его недостатки и позднейшие переделки, мы обитаем и до настоящего времени».

Николай I, объявивший намерение управлять страной в строгом соответствии с законом, очень быстро понял, что это трудно делать ввиду царившего хаоса в законодательной базе, доставшейся ему в наследство. Хотя его предшественники предпринимали многократные, но безуспешные попытки систематизировать существующие законодательные акты, прецеденты, ставшие нормами, разработать новые законы, соответствующие уровню развития общества, государства. Считая далее такое положение нетерпимым, Николай решил взять законотворческий процесс под личный контроль. Он писал: «Труды, с давних лет по сей части предпринятые, были многократно прерываемы и потому доселе не достигли своей цели. Желая сколь можно более удостоверить успешное их совершение, я признал нужным принять их в непосредственное мое ведение». Для этого в 1826 г. в царской канцелярии образовали Второе отделение, а заниматься законодательством в нем было поручено Сперанскому. Царь сделал свой выбор не из-за особого доверия, и тем более — единомыслия, а, по выражению барона Корфа, «не найдя вокруг себя никого, к тому более способного». О том, что у Николая оставались некоторые сомнения в отношении Сперанского, свидетельствует его указание начальнику Второго отделения: «Смотри же, чтобы он не наделал таких же проказ, как в 1810 году…»

Давая столь ответственное поручение Сперанскому, император имел в виду не столько создание новых законов, сколько приведение в систему всего накопленного за предшествующую историю. Нужно было после ревизии всех старых законов неприемлемые сделать достоянием истории, а соответствующие потребностям государства прокодифицировать и свести в сборники рабочих документов. При этом имелось в виду по возможности не создавать ничего нового. Такой подход вполне соответствовал позиции самого Сперанского. От его прежних убеждений о необходимости ограничения монархии конституцией не осталось и следа, поэтому он не видел необходимости в каких-то новых для России законах.

Об этом свидетельствуют слова Сперанского: «Там, где существует чистая форма монархическая, нет никаких основательных причин, нет материальных выгод для народа переходить в форму смешанную». Что дало повод его биографу Корфу утверждать: «Прежний Сперанский умер. Новый Сперанский поставил себе задачей уже не ломку всего прежнего и действующего, а живое, разумное его воспроизведение».

Сперанским и его помощниками была проделана титаническая работа. Ее результатом стало 45-томное полное собрание законов Российской империи, завершенное в 1830 г. Из всего этого массива был составлен действующий свод законов Российской империи в 15 томах.

Николай I очень высоко оценил заслуги Сперанского — наградил высшим российским орденом Андрея Первозванного и возвел в графское достоинство. И было за что. По сути дела, до самой революции — без малого целый век страна руководствовалась сводом законов, составленным Сперанским.

Алексей Андреевич Аракчеев
(1769–1834)

Граф Алексей Андреевич Аракчеев верой и правдой служил трем российским императорам — Павлу I, Александру I и Николаю I. При этом являлся фаворитом Павла и Александра. Долгие годы он состоял при Павле, когда тот жил в Гатчинском дворце, и, естественно, оказал на него большое влияние. А в царствование Александра, во второй его половине, по существу, правил Россией от его имени.

Алексей Аракчеев родился в 1769 г. в семье обедневшего помещика, отставного поручика. С большим трудом, не имея средств, отец сумел устроить сына в Санкт-Петербургский артиллерийский кадетский корпус. В том числе пришлось прибегнуть к помощи петербургского митрополита Гавриила и других важных персон. Благодаря своим способностям и прилежанию, Аракчеев в 18 лет уже получил офицерский чин.

По совместительству со службой преподавал артиллерию и фортификацию детям графа Николая Салтыкова, приближенного к великому князю Павлу Петровичу. Когда Павел попросил Салтыкова порекомендовать ему толкового артиллерийского офицера, тот назвал Аракчеева. Молодой артиллерист буквально покорил наследника престола обширными познаниями, исполнительностью, предупредительностью. За что и был назначен комендантом Гатчины, отданной Екатериной II своему сыну, где он занимался военными забавами.

Естественно, став императором, Павел осыпал своего любимца всякими благами. Он был назначен комендантом Санкт-Петербурга, произведен в генерал-майоры, пожалован в бароны, получил две тысячи душ крестьян в селе Грузино Новгородской губернии, был награжден рядом орденов. Непредсказуемый Павел оказывался скорым как на милости, так и на расправы. Дважды Аракчеева отправляли в отставку, но вместе с тем к уже полученным от императора отличиям и повышениям добавлялись иные. В 1798 г. он был назначен генерал-квартирмейстером и инспектором всей артиллерии, получил графский титул. Как видим, Аракчеев обязан императору Павлу своей карьерой, материальным благополучием, приобщением к высшему свету.

Многие тогда делали головокружительные карьеры, в то время как другие оказывались в опале. Гатчинские офицеры и капралы распределялись по войскам, чтобы насаждать в них угодные Павлу порядки. Тургенев писал в своих мемуарах: «Лакею генерала Апраксина, Клейнмихелю, поручено было обучать военному искусству фельдмаршалов». Аракчеев конечно же не был лакеем и обладал безусловными административными талантами, что, однако, не мешало современникам клеймить его самыми последними словами. «Гатчинцы, т.е. офицеры, лучше всех умевшие расправляться палкой, большей частью люди темного происхождения, пользовавшиеся доверием Павла, должны были теперь служить образцом для всей армии. Павел ценил таких злодеев, как Линденер и Аракчеев, несмотря на их грубость, а именно за их грубость. У таких людей все должны были учиться». Очень даже вероятно, что в подобного рода оценках звучит протест против стремительной карьеры других, и выдвиженцам приписывают несуществующие пороки. Ведь мест вокруг правителя всегда меньше, чем претендентов на них.

Отсутствие рядом с Павлом в момент покушения на него его верного царедворца (Аракчеев находился в опале, в отставке), возможно, и обеспечило успех заговорщикам. Что бы ни говорили об Аракчееве, он не способен был предать царя. Это знали и заговорщики. Павел, чувствуя приближающийся конец, видя вокруг враждебные лица, решил призвать во дворец своего верного слугу.

«Совершенно тайно Павел послал за двумя своими любимцами из гатчинских времен, находившимися в изгнании, — Аракчеевым и Линденером. Если бы эти два чудовища прибыли вовремя, то они отстранили бы Палена, а может быть и великого князя Александра от управления Петербургом, и столица сделалась бы ареной кровопролития. Аракчеев приехал через десять часов после смерти Павла; он был остановлен у городской заставы и снова удален». Не случись этой десятичасовой задержки, глядишь — по-другому пошла бы история России.

Но, видно, было за что ценить графа Аракчеева, поскольку новый император Александр I (в 1803 г.) востребовал его на государственную службу.

Аракчеев участвовал в Аустерлицком сражении. В 1808 г. в чине генерала от артиллерии был назначен военным министром. Много сделал по упорядочению армии, особенно в артиллерии, которую хорошо знал и любил. Считается, что принятые им меры по совершенствованию артиллерийских орудий, обучению офицеров и реформе организации артиллерийских частей существенно поспособствовали успеху в войне с Наполеоном. Во время той войны Аракчеев занимался обеспечением армии всем необходимым и подготовкой резервов. Своей исполнительностью, личной преданностью он настолько покорил Александра, что тот постепенно передал ему управление всеми делами государства. С 1815 г. Аракчеев одновременно руководил Государственным советом, Кабинетом министров и императорской канцелярией. Никого рядом с ним не было, кто бы мог оказывать столь существенное влияние на царя. Обо всех государственных делах царю докладывал только он. У него не стало соперников. Он мог позволить себе принять участие в судьбе опального, ссыльного Сперанского. В частности, способствовал назначению его пензенским губернатором. Правда, не удержался от внесения в царский рескрипт по этому поводу унизительных слов о том, что Сперанскому предоставляется возможность «усердной службою очистить себя в полной мере» от подозрений. Хотя вряд ли Аракчеев делал это из добрых побуждений. Таковые вообще никем из современников у него не замечались по отношению к кому бы то ни было. Просто, по словам Фатеева, «как соперник власти Сперанский не был уже страшен фавориту. Аракчеев понимал, как и другие современники, что ссылка реформатора разъяснит русскому обществу, которое так боялось конституции, что его конституция ликвидирована de facto; хотя de idea Александр не прочь был поговорить о конституции и позднее».

Занимая столь высокие посты, Аракчееву приходилось участвовать во всех более-менее значительных царских начинаниях, особенно когда оказался удаленным Сперанский. В том числе и в решении крестьянского вопроса. Точнее — в определении подходов к его решению. Трудно сказать, насколько серьезно Александр I говорил о своих намерениях дать крестьянам свободу, долгое время именно в этом направлении были устремлены его помыслы. Одно из высказываний Александра по этому поводу: «Я хочу вывести народ из того варварского состояния, в котором он находится при существовании торга людьми. Я скажу даже более. Если бы образованность была на более высокой степени, я уничтожил бы рабство, если бы это даже стоило мне жизни». Но одно дело — рассуждать, говорить о намерениях, мечтать. Другое — совершать конкретные поступки. Когда дело доходило до этого, то Александр уклонялся от принятия каких-либо конкретных решений. Характерный пример в связи с этим — рассмотрение на Государственном совете вопроса о запрете продажи крестьян без земли, инициированное императором. Совет решил отложить обсуждение этого вопроса, несмотря на присутствие Александра. А чтобы не выглядеть реакционерами, которым безразлична судьба крепостных, было решено запретить печатать объявления в санкт-петербургских ведомостях о продаже крестьян без земли. Вот так, или почти так, заканчивались и другие намерения Александра облегчить участь крестьян.

И все-таки в царствование Александра кое-что было сделано в их пользу. Во-первых, царь решил, и строго придерживался этого решения, не раздавать крестьян в собственность своим вельможам или за заслуги перед отечеством. Напомним, что при Екатерине и Павле было роздано помещикам около миллиона государственных крестьян. Жизнь их, ставших крепостными, конечно же ухудшилась, а в казну уменьшились поступления.

Во-вторых, несмотря на сопротивление крепостников, был принят закон о «свободных хлебопашцах», предусматривающий освобождение крепостных по взаимному согласию между ними и помещиками.

В-третьих, была проведена крестьянская реформа в Эстляндии, Курляндии и Лифляндии (1816–1819), дававшая крепостным личную независимость, но оставлявшая землю у помещиков.

В-четвертых, помещики лишались права ссылать крестьян на каторжные работы.

Мы столь подробно останавливаемся на крестьянском вопросе, поскольку активное участие в нем пришлось принимать и Аракчееву. Озабоченный судьбой крестьян, или желавший казаться таковым, Александр давал поручение подготовить конкретные предложения — проекты об отмене крепостного права в целом. При этом людям, являющимся носителями самых различных взглядов — от либеральных до крайне консервативных. Известны записки с предложениями на сей счет Н.С. Мордвинова, адмирала, занимавшего важные государственные посты при Александре I и Николае I; Е.Ф. Канкрина, министра финансов; Н.И. Тургенева и др. Выступил со своим проектом освобождения крестьян и Аракчеев.

Корнилов считает, что Аракчеев стал заниматься этим вопросом по поручению императора. Более того, якобы Александр определил некие ориентиры, рамки, в которых следовало разрабатывать предложения. В частности, царь пожелал, чтобы проект «не заключал в себе никаких мер, стеснительных для помещиков, и, особенно, чтобы меры сии не представляли ничего насильственного со стороны правительства».

Наряду с тем, что многие помещики предостерегали царя от каких бы то ни было покушений на крепостное право во имя избежания государственных потрясений, проекты по его отмене поступали с самыми различными схемами, в том числе очень даже причудливыми. Нужно отдать должное Аракчееву. Его видение решения проблемы, вписываясь в очерченные государем рамки, являлось здравым по смыслу и в принципе соответствовало тогдашнему состоянию общества. Что обещало неплохую перспективу реализации, в случае одобрения царем. Ключевский отмечал это, говоря, что «из всех проектов особенный интерес представляют два: один из них принадлежит либеральному и талантливому лицу — адмиралу Мордвинову, другой — нелиберальному и неталантливому дельцу графу Аракчееву, имя которого тогда уже стало одним из ненавистных имен в России». Но получилось так, что предложенные ими проекты, по выражению того же Ключевского, «по качеству своему… обратно пропорциональны умам и талантам обоих дельцов». То есть проект Аракчеева явился более либеральным, более гуманным, чем проект либерала Мордвинова.

Посмотрим, что же предлагали тот и другой. Мордвинов считал, что крестьяне могли выкупаться из крепостной зависимости по ценам, устанавливаемым государством. При этом цены должны были быть плавающими — самая высокая (2 тысячи рублей) для лиц среднего рабочего возраста (30–40 лет). Дети и пожилые крестьяне оценивались ниже. Ключевский по поводу предложений Мордвинова писал: «Понятно, какие крестьяне по этому проекту вышли бы на волю, — это сельские кулаки, которые получили бы возможность накопить необходимый для выкупа капитал. Словом, трудно было придумать проект, менее практический и более несправедливый, чем тот, который развивается в записке Мордвинова».

А что же предлагает реакционер Аракчеев? Освобождать крестьян с землей, выплачивая помещикам компенсацию за счет государства, для чего ежегодно выделять из государственной казны по 5 миллионов рублей. Причем выкупать крестьян у тех помещиков, которые пожелают, и по ценам, сложившимся в данной местности на момент выкупа. Деньги для этого предполагалось получить или за счет отчисления части доходов от питейных заведений, или посредством распространения специальных облигаций государственного казначейства. Крестьяне должны были освобождаться с землей, из расчета две десятины на душу.

Важнейшим делом жизни графа Аракчеева стали военные поселения, поэтому на их истории остановимся подробнее. С помощью поселений царь намеревался удовлетворить возрастающую потребность в вооруженных силах. Активная внешняя политика России, имперские амбиции ее правителей, выражавшиеся в стремлении присоединять все новые и новые территории, понуждали иметь постоянные многочисленные войска. А во время войн, которые следовали одна за другой с малыми перерывами, нужно было выставлять массовые армии. На эти случаи требовались резервы подготовленных воинов, а их не было. Через рекрутские наборы комплектовалась только постоянная армия. Бесконечно увеличивать рекрутирование было сложно, кроме того, на содержание большой постоянной армии требовались средства, которыми государственная казна не располагала.

В Европе, в частности в Пруссии, пошли путем введения воинской повинности с ограничением срока службы тремя годами. Таким образом, все мужское население проходило военную подготовку и составляло резерв, способный быстро после мобилизации включиться в боевые действия. Но что для России пример Европы! Мы уже тогда шли своим путем, в том числе в этом вопросе — через создание военных поселений. Тем более что имелся определенный исторический опыт на сей счет. Еще с времен киевских князей, а потом московских царей создавались поселения по юго-восточным границам для защиты от набегов кочевников. Казачьи войска могли служить прообразом военных поселений, поскольку казаки в мирное время занимались крестьянским трудом, а с началом военных действий чуть ли не поголовно считались мобилизованными. Имелся опыт постановки воинских подразделений на содержание в населенные пункты при Петре I. Так что, затевая дело с военными поселениями, Александр I и Аракчеев начинали не с чистого листа.

Первые опыты были сделаны в 1810 г. в Могилевской губернии по проекту, разработанному Аракчеевым. Из местностей, где было запланировано поселение, всех людей выселили в Новороссийский край, а их земли, жилье и хозяйственные постройки передали запасному батальону Елецкого мушкетерского полка. Женатых солдат расселяли по оставленным крестьянами домам и обязывали вести хозяйство, неженатых — женили. Невест брали из казенных имений. Военнослужащих остальных батальонов Еланского полка (холостых) ставили на постой к поселенцам.

Война 1812 г. прервала начатое дело, и к нему вернулись, но уже в более широких масштабах, в 1816 году. При этом учли первый опыт, показавший, что не из всех солдат, прослуживших много лет, утративших крестьянские навыки, могут получиться хорошие хозяева. Поэтому не стали выселять жителей из мест, где создавались новые поселения, а зачисляли их на военную службу. Обычно из четырех батальонов пехотного полка один становился, поселенным. Он формировался из местных женатых жителей возрастом от 18 до 45 лет и доукомплектовывался военнослужащими других батальонов, прослужившими не менее шести лет, также женатыми и имевшими безупречную репутацию. Наличные земли делились между хозяевами-поселенцами поровну. Офицеры и унтер-офицеры земли не имели. Они обязаны были обучать военных поселенцев ратному делу и отвечали за ведение хозяйства. Поэтому служба для офицеров в поселенных частях и подразделениях была тяжелой по сравнению с таковой в обычных войсках, но более высокооплачиваемой, и потому желанной для малоимущих.

Дети военных поселенцев зачислялись в кантонисты, обеспечивались обмундированием, обучались до 18-летнего возраста. Но начиная с 12 лет, наряду с учебой, обязаны были и трудиться в хозяйстве родителей. Дети, по каким-либо причинам не пригодные к военной службе, с 12 лет обучались ремеслам. Для подготовки учителей в школы кантонистов был открыт военно-учительский институт из тех же кантонистов. В 45 лет военный поселенец оставлял службу, зачислялся в инвалиды, получал пенсию и обязан был передать свое хозяйство сыну (зятю), являвшемуся поселенцем, а за неимением таковых — усыновить кого-либо из кантонистов. Если наследника не оказывалось, на место отслужившего вселялся другой солдат, который мог разрешить предшественнику жить в его бывшем доме, а мог и не разрешить. Во втором случае казна представляла отслужившему поселенцу земельный участок или место в инвалидном доме.

Только на начальном этапе поселенцы жили в старых крестьянских избах. Потом началось строительство поселений по специально разработанным для этих целей проектам. Дома заполнялись однотипной мебелью, специально сделанной: «…для каждой поселенной роты было выстроено 60 домов-связей, расположенных в одну линию; в каждом доме помещалось по 4 хозяина, причем два хозяина, занимавшие половину дома, имели нераздельное хозяйство; в верхних этажах помещались постояльцы — нижние чины действующих батальонов, так что в каждой поселенской роте были размещены постоем 2 действующие роты… около каждого дома были выстроены сараи для скота, земледельческих орудий и хлеба; тут же были сложены запасы дров и сена; дворы были огорожены прочной изгородью и содержались в чрезвычайной чистоте». Помимо этого в середине каждого ратного поселка были выстроены дома, в которых располагались штаб роты, часовня, школа для кантонистов, пожарная команда, магазин-лавка и другие административно-хозяйственные службы.

В полковых округах строились городки, включавшие все необходимое для обеспечения военной службы, хозяйственной деятельности и жизни поселян.

Строительные работы велись с большим размахом. В них участвовали помимо самих поселян другие воинские части и подразделения. В этих целях было сформировано 60 резервных батальонов, из инженерных и артиллерийских команд, создавались так называемые военно-рабочие батальоны. Не с них ли ведет начало знаменитый советский стройбат?

К концу царствования Александра I из военных поселений могла быть составлена целая армия. В их число входило 90 батальонов пехоты в Новгородской губернии, 36 батальонов пехоты и 249 эскадронов кавалерии в украинских губерниях.

Военное обучение поселян шло круглый год с перерывами — с 1 июля по 15 августа (пик сельскохозяйственных работ) и на октябрь месяц. Как правило, военному делу отводилась первая половина дня. Потом поселенцы занимались своим хозяйством.

С самого начала это предприятие воспринималось сугубо отрицательно как крестьянами, превращаемыми в солдат, так и солдатами, поневоле становящимися крестьянами. Но кто их слушал в крепостнической России?

Немецкий генерал Натцмер, сопровождавший прусского принца Вильгельма в путешествии по России, видел протесты крестьян против поселений и непреклонную волю Александра I и Аракчеева добиться своего: «…крестьянам, обреченным на нежданное благополучие войти в состав военных поселений, оставался только один исход: покориться постигшей их печальной участи. Император Александр оставался непреклонным в своем намерении насильно облагодетельствовать русский народ и сказал, что военные поселения будут, „хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чудова“».

Личная жизнь людей была открыта, все находились под постоянным надзором. Достаточно сказать, что в обязанности унтер-офицеров входило два раза в день проверять порядок и чистоту в домах поселян. Отлучиться за пределы округа поселянин мог только с разрешения начальства. В уже цитированном источнике читаем: «Мелочная регламентация всех подробностей обыденной жизни военных поселян оставляла их под вечным страхом ответственности; система фронтового обучения была основана на побоях и телесных наказаниях, и в военных поселениях истреблялись целые возы розог и шпицрутенов. Военные поселяне работали без устали, оставаясь целыми днями под надзором начальства; дети поселян так же зависели более от начальства, чем от родителей, дочери выдавались замуж по назначению начальства. Все земледельческие работы производились по приказам начальства, а так как многие из начальников оказывались несведущими в сельском хозяйстве и главное внимание обращали на фронтовое обучение, то нередко полевые работы начинались несвоевременно, хлебы осыпались на корню, сено гнило от дождей. К этому присоединялось еще вообще взяточничество начальствующих лиц…»

В описаниях организации поселений, работы в них и жизни людей можно увидеть много общего из нашего недалекого социалистического прошлого. Те же однотипные дома с одинаковой мебелью, выполнение сельхозработ по указанию начальников, регламентация личной жизни и надзор за нею, и т.д. Как мы увидим далее в нашей книге, подобным образом устраивались сельскохозяйственные коммуны, об агрогородках похожего типа мечтал Никита Хрущев. А самое главное, за людей решали — как им жить и работать, что для них хорошо и что плохо. Разумеется, ни о каком социализме при Аракчееве не могло быть речи, но признаки его были налицо. Что дало повод историку Корнилову назвать систему военных поселений «своеобразным военно-государственным социализмом». Есть сходство и в причинах низкой эффективности хозяйствования поселян и колхозников, хотя одних от других отделяет более чем столетие.

Почти сорок лет просуществовали военные поселения, хотя и не оправдали возлагаемых на них надежд. Они так и не смогли обеспечить себя продовольствием. Не была решена и задача комплектования за их счет армии. А между тем казалось, что найдено очень правильное решение, и многие государственные мужи его одобряли. Корнилов писал: «…Аракчееву удалось получить весьма лестные отзывы о военных поселениях от гр. В.П. Кочубея, после их личного осмотра, от государственного контролера барона Кампфенгаузена и даже от возвращенного из ссылки Сперанского, который побывал в Новгородских поселениях, и, наконец, от Карамзина».

Николай, освободив Аракчеева от заведования Кабинетом министров и императорской канцелярии, оставил за ним шефство над военными поселениями. Михайловский-Данилевский — генерал и военный историк, современник тех событий, писал об ожидавшихся переменах в отношении поселений с приходом Николая: «Известно, что сие учреждение века Александра вооружило против себя Россию, и потому по кончине его думали, что преемником его оное будет или отменено, или не будет более распространяться; но сим рескриптом, последовавшим на имя графа Аракчеева, ясно изображается высочайшая воля и в сем отношении поступить по примеру Александра».

Но Аракчеев сумел и нового императора убедить в большой государственной пользе военных поселений. Посетив их в Новгородской губернии в 1826 г., Николай I остался очень доволен увиденным, что и отметил в своем приказе: «Его величество, относя таковое отличное состояние означенных войск наиболее неутомимым трудам главного над военными поселениями начальника генерала от артиллерии графа Аракчеева, объявляет ему особенную свою признательность».

В поселениях время от времени вспыхивали волнения, а в 1831 г. разразился настоящий бунт. Он показал всю противоестественность этих военно-гражданских гибридов, созданных и насажденных насильно. Поводом для волнений послужили вспышки холеры в Петербурге и Новгородской губернии. Более ста офицеров и врачей были убиты взбунтовавшимися поселянами. Соответственным явилось и возмездие. Свыше 3 тысяч участников бунта осудили, многие из них погибли от избиения шпицрутенами. Николай I и его ближайшие соратники вынуждены были признать, что система военных поселений порочна. Об отношении к ним руководящей верхушки государства, высказанным после бунта, можно судить по словам Бенкендорфа, генерал-адъютанта, тогдашнего шефа жандармов. Он писал: «Несмотря на все перемены, внесенные в военные поселения императором Николаем, семя общего неудовольствия, взращенное между поселянами коренными основами первоначального их образования и стеснительным управлением Аракчеева, еще продолжало в них корениться. Прежние обыватели этих мест, оторванные от покоя и независимости сельского состояния и подчиненные строгой дисциплине и трудам военным, покорялись и той и другим лишь против воли. Введенные в их состав солдаты, скучая однообразием беспрестанной работы и мелочными требованиями, были столь же недовольны своим положением, как и прежние крестьяне. Достаточно было одной искры, чтобы вспыхнуло общее пламя беспокойства».

Царским указом в конце 1831 г. военные поселения преобразовывались в округа пахотных солдат. Дети поселян уже не брались на государственное содержание, а шли служить как обыкновенные рекруты.

В конце 1830-х гг. возник рецидив с военными поселениями. Их решили организовать на Северном Кавказе, на границе с непокорными горскими народами.

Окончательно военные поселения и округа пахотных крестьян были ликвидированы лишь в 1857 г., уже в царствование Александра II. Корнилов писал, что «в народе… осталась мрачная память об этой чудовищной попытке обратить в военную крепостную зависимость значительную часть обширной страны».

Император Александр практически отстранился от государственных дел, передоверив их своему фавориту. Неограниченная власть временщика вызвала протест в обществе, особенно в его высших сферах, — отсюда такая ненависть к Аракчееву и масса оскорбительных ярлыков, которые на него навешивались. То, что народ мог вытерпеть от царя, по русской традиции воспринимая его как божий дар или божью кару, того не прощал царскому фавориту. Тем более что он давал для этого поводы. «Аракчеев превратился во временщика и возбудил к себе общую ненависть не только несносною кичливостью и мелким злопамятством, но и общим приемом управления, невежественным, грубым и жестоким, являвшим собою безобразную реакцию ко всему тому, что прельщало общество в первые годы правления Александра. Люди разных положений и направлений одинаково осуждали Аракчеева, называя его „проклятым змеем“, „извергом“, „вреднейшим человеком в России“, но никто не мог с ним бороться. Настал тяжелый режим, напоминавший предыдущее царствование, в особенности тем, что на первом плане стали внешние мелочи военно-казарменного быта и знаменитый вопрос об устройстве военных поселений».

Конечно, и царь, возбудивший в обществе большие ожидания перемен своими обещаниями конституционных реформ и ничего не сделавший, вызывал недовольство. Но настоящее возмущение стало формироваться в общественном сознании под влиянием деятельности верного царского сатрапа. Оно еще больше усилилось, когда сотни тысяч русских людей, побывавших в заграничных походах, увидели, как живет и благоденствует народ в Европе. Особенно сильное потрясение м испытали молодые, образованные офицеры. Они возвращались в Россию, ожидая перемен и рассчитывая на них, поскольку об этом же говорил и их любимый император. Время шло, а вместо перемен в стране утверждались бюрократические, полицейские порядки. Разговоры о конституции прекратились. Дело с освобождением крестьян не шло далее написания проектов. Гвардейские офицеры, другие просвещенные, граждански активные люди стали объединяться в кружки, общества. «Недовольство действительностью в этих кружках было тем более напряжено, чем более беспощадна была реакция и аракчеевский режим», — писал Платонов. Все это в конечном счете вылилось в восстание декабристов. Конечно, в основе выступления гвардейских офицеров лежат объективные причины, но если их персонифицировать, то прежде всего должно быть названо имя Аракчеева, фактического правителя России.

Общество было в ожидании — кого же новый император назначит расследовать дело декабристов и решать их судьбу? Шильдер приводит письмо современника, выражающее настроения в высших кругах: «К чести государя сказать должно… в комиссии не было ни одной злой души, которая могла бы превратиться в инквизицию… Общее мнение слилось в один вопрос: „что бы было, если бы сидели в комиссии граф Аракчеев и Клейнмихель?“ — разумея под сим не потачку злодеям, но преследование личное, мщение и жадность к злодейству… Таким образом спаслось русское дворянство от беды неизбежной, если бы следственная комиссия попала в руки Аракчеева и Клейнмихеля».

Закончим рассказ о двух выдающихся людях эпохи Александра I и Николая I — Аракчееве и Сперанском краткими характеристиками, данными обоим их современником Г.С. Батеньковым, подполковником, декабристом. 31 марта 1826 г. он писал генерал-адъютанту В.В. Левашеву из Петропавловской крепости: «Аракчеев страшен физически; ибо может в жару гнева наделать множество бед; Сперанский страшен морально, ибо прогневать его — значит уже лишиться уважения. Аракчеев зависим, ибо сам писать не может и неучен; Сперанский холодит тем чувством, что никто ему не кажется нужным.

Аракчеев любит приписывать себе все дела и хвалиться силою у государя всеми средствами; Сперанский любит критиковать старое, скрывать свою значимость и все дела выставлять легкими.

Аракчеев приступен на все просьбы к оказанию строгостей и труден слушать похвалы; все исполнит, что обещает; Сперанский приступен на все просьбы о добре, охотно обещает, но часто не исполняет, злоречия не любит, а хвалит редко.

Аракчеев с первого взгляда умеет расставить людей сообразно их способностям: ни на что постороннее не смотрит. Сперанский нередко смешивает и увлекается особыми уважениями. Аракчеев решителен и любит наружный порядок; Сперанский осторожен и часто наружный порядок ставит ни во что. Аракчеев ни к чему принужден быть не может, Сперанского характер сильный может заставить исполнять свою волю. Аракчеев в общении прост, своеволен, говорит без выбора слов, а иногда и неприлично, к подчиненным совершенно искренен и увлекается всеми страстями; Сперанский всегда является в приличии, дорожит каждым словом и кажется неискренним и холодным.

Аракчеев с трудом может переменить вид свой по обстоятельствам; Сперанский при появлении каждого нового лица может легко переменить свой вид.

Аракчеев богомол, но слабой веры; Сперанский набожен и добродетелен, но мало исполняет обряды.

Мне оба они нравились, как люди необыкновенные, но Сперанского любил душою».

Приведенные оценки не дают оснований категорично считать одного злым гением, а другого добрым гением. Как видим, здесь почти баланс добродетелей и недостатков в личных качествах обоих исторических персонажей.

Егор Францевич Канкрин
(1774–1845)

Егор Францевич Канкрин родился в 1774 г. в Германии, там же получил образование. В 1786 г. приехал в Россию к отцу, поступившему на русскую службу еще при графе Румянцеве. Будучи на государственной службе, Егор Францевич был замечен Александром I и назначен помощником генерал-провиантмейстера. Во время войны с Наполеоном, благодаря своим выдающимся качествам — большому уму, обширным познаниям, трудолюбию и ответственности, сделал блестящую карьеру.

Способности Канкрина высоко оценивали Аракчеев и Сперанский, что способствовало приобщению его к высшим российским сферам и стремительному продвижению по службе. 1812 г. — он генерал-интендант первой армии, 1813 г. — генерал-интендант уже всей русской армии. Улаживал после войны финансовые отношения России с союзниками. За заслуги перед страной был произведен в графское достоинство, получил воинское звание генерала от инфантерии, награжден многими российскими орденами. Треть века оказывал большое влияние на государственную политику России, особенно на посту министра финансов, который занимал с 1823 по 1844 г.

Сам факт пребывания Канкрина в этой должности столько лет при двух императорах — Александре I и Николае I — говорит о том, что это — выдающаяся личность. Никто так долго, ни до ни после него, не возглавлял в России это важнейшее министерство. Первая половина XIX в. — время непрекращающихся войн, требующих максимального напряжения всех ресурсов страны, прежде всего финансовых. В этих условиях Канкрин не только удержал финансовую систему страны от кризиса и потрясений, но и добился невиданной ранее ее стабилизации. Российские ценные бумаги высоко котировались за рубежом, кредиты России предоставлялись охотно.

К моменту вступления его на министерский пост Россия являлась финансовым банкротом. Огромные долги с обязательствами выплачивать высокие проценты парализовали страну. Канкрин взялся за дело жестко, выступив категорически против новых заимствований и введя режим строжайшей экономии. Его главным приоритетом было благосостояние народа, что не совпадало с представлениями многих сановников и осложняло жизнь упрямому министру. Он был тверд и принципиален, выступая против трат государственных средств там, где их можно было избежать. В том числе, даже если из-за этого приходил вступать в спор с царем.

А.А. Корнилов писал о Канкрине: «Это был человек твердый, с определенными принципами; его финансовая система заключалась главным образом в экономии народных средств, и он постоянно оказывал самую резкую оппозицию таким начинаниям Николая, которые требовали значительных денег, так что Николай впоследствии, когда министром финансов в конце его царствования был статс-секретарь Брок, человек бездарный и очень податливый, не раз говорил ему шутя, что приятно иметь такого покладистого министра финансов, как он, Брок. „А то, бывало, — вспоминал император, — придет ко мне Канкрин в туфлях (он страдал ревматизмом), греет у камина спину и на всякое мое слово говорит: нельзя, ваше величество, никак нельзя…“

К чести императора Николая, надо сказать, что он, несмотря на это, держал Канкрина в продолжение целых 17 лет на посту министра финансов, — до тех пор, пока он сам, как ему казалось, не выучился достаточно финансовой науке под руководством того же самого Канкрина».

Причиной расстройства финансов, сопровождавшегося экономическими и социальными потрясениями, являлась массовая порча монеты во времена московских государей (медный бунт при Алексее Михайловиче), когда уменьшалось содержание в них драгоценного металла и выпускалось много необеспеченных ассигнаций после введения бумажных денег. Попытки изъять из обращения и уничтожить «лишние» ассигнации (см. статьи: Павел I и Сперанский) желаемого результата не приносили. К описываемому времени сложилась ситуация, когда курс рубля серебряного в разы отличался от курса рубля бумажного, что создавало огромные трудности для торговли, сбора различных податей и благоприятные условия для массовых злоупотреблений, обманов простых людей. Кроме того, и курс бумажного рубля был неодинаковым в различных ценных бумагах. «Был вексельный курс, который устанавливался вексельными сделками с иностранными торговцами; был курс податный, казенный, по которому ассигнации принимались государственными учреждениями; наконец был курс простонародный, который устанавливался произвольно в частных сделках».

За сто копеек серебра давалось от 350 до 420 копеек бумажных денег. Особенно страдали при такой путанице простые люди, переплачивая при внесении податей и недополучая при продаже произведенной продукции. Зато наживались разного рода мошенники.

Чтобы как-то обезопасить себя от потерь, люди старались иметь дело со звонкой монетой, причем иностранной чеканки, так называемыми «ефимками» и «лобанчиками», что еще более запутывало систему денежного обращения. Как говорил шекспировский герой: в мире ничего не происходит из того, что ранее уже не случалось бы. Через 170 лет российские граждане так же, пытаясь избежать потерь из-за инфляции, будут отдавать предпочтение иностранной валюте. Только на сей раз доллару, а не ефимку.

На таком фоне начиналась денежная реформа Канкрина. Кстати сказать, он воспользовался соображениями Сперанского по этому поводу. Реформа проводилась в несколько этапов. Вряд ли Канкрин представлял себе, чем она в конце концов должна закончиться. Он шаг за шагом улучшал денежную систему, пока не привел ее к полной стабилизации.

В июне 1839 г. был издан закон, обязывающий производить все сделки на основе серебряного рубля. При этом устанавливался государственный курс, обязательный для всех — за 3,5 рубля бумажных — один рубль серебряный.

Следующим шагом явился выпуск «депозиток» — своего рода государственных казначейских обязательств. Они выдавались гражданам, вносившим на хранение в казначейство металлические деньги и слитки благородных металлов. Гарантировался обратный обмен по первому требованию. «Депозитки» сразу же стали пользоваться большим доверием, и золото и серебро потекло в государственные кладовые. Взамен обесцененных бумажных денег стали выпускать новые ассигнации с курсом, равным серебряным рублям. В 1841 г. был сделан еще один шаг — выпущены кредитные билеты, для обеспечения которых имелся запас металлических денег, равный одной шестой части их стоимости (зарубежный опыт показывал, что такое соотношение позволяет функционировать финансовой системе нормально). Все прошло успешно, кредитные билеты были выпущены, обмен происходил без проблем, ажиотажных предъявлений к обмену, которые бы подорвали систему, не случалось. Денежное обращение стабилизировалось. Но был серьезный недостаток — наличие нескольких видов денег — металлические монеты, ассигнации, «депозитки», казначейские билеты. Завершением упорядочения финансовой системы должна была стать замена всех бумажных знаков на единые государственные кредитные билеты, полностью обеспеченные серебром и потому свободно на него обмениваемые. Но Канкрин сомневался в целесообразности такого шага. Корнилов писал, что Канкрин «очень опасался, что если бумажные деньги ввести, то со временем, особенно после его смерти или отставки, опять соблазнительно будет при затруднениях выпускать такие кредитные билеты сверх меры, и что в конце концов дело придет к прежним ассигнациям». Но тут уже Николай I настоял на завершении денежной реформы. Ассигнации были выкуплены и заменены на государственные кредитные билеты из ранее установленного соотношения 1 к 3,5. В результате сложилась такая ситуация. Было выпущено кредитных билетов на 170 миллионов рублей. Для свободного их обмена устанавливался фонд в 28% от этой суммы. А всего у государства имелось в наличии монеты на 66 миллионов серебром. Этого было более чем достаточно, чтобы кредитные билеты обменивались в любое время, в любых объемах. Система стойко держалась до Крымской войны (1853–1856 гг.). Потом же произошло то, что и предвидел Канкрин. Чтобы покрывать военные расходы, стали печатать кредитные билеты безмерно, обмен их на серебро прекратился, и они превратились в обесцененные ассигнации. Все произошло как всегда.

Денежная реформа венчала жизнь этого выдающегося деятеля России. Однако на счету у него немало и других важных дел. Например, он вел активную таможенную политику, дав повод из-за повышения тарифов считать себя противником свободной торговли. Сейчас трудно судить, насколько основательными являются эти обвинения. Вроде бы Канкрин проявлял себя ярым протекционистом, увеличивая таможенные тарифы и тем самым перекрывая доступ иностранным товарам на российский рынок. Но с другой стороны, можно понять его опасения, когда он говорил, что «при системе свободной торговли малокультурной России угрожает опасность в своей промышленной жизни попасть в полную зависимость от иностранных интересов (в частности, от интересов такой развитой и деятельной страны, как Англия)».

Но таможенная политика Канкрина при всем том оставалась довольно гибкой. Чтобы стимулировать технический прогресс в отечественной промышленности, он, когда считал нужным, снижал тарифы, понуждая заводчиков и фабрикантов усовершенствовать производство под давлением конкуренции. Изменяя тарифы в ту или иную сторону, он исходил из принципа — не сделать хуже основной массе народа и не навредить своей промышленности. А предметы роскоши и товары, потребляемые зажиточной частью общества, облагал таможенными пошлинами по максимуму, благодаря чему существенно пополнялась казна (и росло недовольство Канкриным в высших сферах). За время пребывания Канкрина на посту министра финансов таможенные доходы увеличились в 2,5 раза, составив 26 миллионов рублей серебром.

Поскольку император Александр много говорил об отмене крепостного права (другое дело — насколько искренне), то в той или иной мере отношение к этому вопросу, или по его поручению, или инициативно, выражали приближенные к нему деятели. В числе таковых оказался Канкрин, подготовивший обстоятельные соображения. Эта «…весьма деятельная записка, предлагавшая весьма обдуманный план постепенного уничтожения крепостного права, была представлена Е.Ф. Канкриным, который был тогда генерал-интендантом действующей армии и насмотрелся на тяжелое положение крестьян в своих разъездах по разным губерниям. Канкрин был к тому же ученым экономистом и мог предпослать своему проекту обзор освобождения крестьян на западе».

Суть проекта Канкрина состояла в том, чтобы государство выкупило у помещиков крестьян вместе с землей. Поскольку для проведения этой акции одномоментно не хватило бы никаких денег, предполагалось растянуть этот процесс на 60 лет и закончить его примерно к 1880 г. В. Ключевский высоко оценил проект и его автора, к которому относился весьма благосклонно. Сравнивая разные проекты по освобождению крестьян, Ключевский писал: «Самый лучший проект принадлежал дельцу без цвета, которого нельзя было назвать ни либералом, ни консерватором; этот проект был составлен по воле государя и в основе своей противоречил взглядам последнего; автором его был Канкрин, ставший потом министром финансов».

К сожалению, изыскания Канкрина по крестьянскому вопросу не оказались востребованными. Однако с годами он утратил свой реформаторский настрой в крестьянском вопросе. Возможно, его и ранее не было, а подготовкой предложений по отмене крепостного права пришлось заниматься лишь постольку, поскольку просил Александр I. А во время царствования Николая I, также подступавшегося к освобождению крестьян, но боявшегося сделать решительный шаг, у Канкрина уже была иная позиция. А.Ф. Кони писал, что Николай, не замахиваясь на помещичьих крепостных, хотел хотя бы «начать с устройства казенных крестьян, материальное положение которых и участь, зависевшая от земских исправников, были не лучше, чем у крестьян помещичьих. 17 февраля 1836 года Государь заявил об этом Киселеву, жалуясь на то, что министр финансов Канкрин „от упрямства или неуменья“ находит даже и преобразование положения казенных крестьян невозможным».

Если управление финансами вообще и проведение денежной реформы в частности — поприще, на котором Канкрин оказал великую услугу России, снискал благодарность современников и добрую память потомков, то некоторые другие направления его деятельности оцениваются неоднозначно (пример — таможенная политика). А отдельные его решения большинство современников считало вредными для России. К таковым относится реформа торговли вином, проведенная в 1826 г. До этого в стране, хотя и недолго, действовала государственная винная монополия. Но ожидаемых при ее введении доходов в казну не последовало из-за нерадивости чиновников и ужасающих масштабов воровства. Николай I поручил Канкрину изучить причины низких доходов от питейных заведений и дать предложения — что делать?

Министр показал в отчете, что есть четыре варианта ведения питейного дела: 1) казенная винная монополия (существовавшая на то время в России); 2) система винных откупов; 3) свободная торговля вином с установлением акцизных сборов; 4) питейный налог на губернии с передачей им права решать — какой должна быть торговля вином.

Канкрин остановился на винных откупах, полагая, что промышленники будут использовать доходы от торговли вином, даже неправедные, на развитие производства, в то время как при государственной торговле берущие взятки чиновники никуда свои доходы, кроме как на потребление, расходовать не будут.

Но тут, видимо, чутье изменило мудрому Канкрину. Как отмечал историк: «Восстановление их (винных откупов. — В.К.) оказалось конечно большим злом: откупщики не только сами обогащались, но подкупали и поработили всю местную администрацию. Все тогдашнее губернское чиновничество получало от откупщиков второе содержание, не меньшее, чем казенное». Такое впечатление, что и этот сюжет как будто списан с российской действительности конца двадцатого — начала XXI столетия. Имеется в виду содержание, получаемое российскими чиновниками нашего времени от коммерсантов за оказываемые им услуги.

Канкрин не сумел верно сориентироваться и проявил себя явным реакционером и в другом деле — строительстве в России железных дорог. Он так упорно выступал против этого, что дал повод осуждать себя современникам и потомкам.

«Как-то странно называть гениальным министра финансов, в конце своей карьеры отвергавшего пользу и тормозившего постройку железных дорог в России на том основании, что шестимесячная санная дорога вполне достаточна для развития внутренней торговли и промышленности, летом же существуют для этого моря и реки. Положим, что говорил он так уже одряхлевший и до крайности утомленный своею предыдущею деятельностью, когда постройка железных дорог, требовавшая громадных заграничных займов, могла поколебать блестящее, созданное им финансовое положение России. Этого он не хотел и отстранился, сохраняя за собой славу выдающегося министра финансов». Нет оснований не согласиться с автором данной оценки. Наверное, действительно, под старость лет Канкрин не хотел рисковать репутацией чуть ли не гениального министра финансов и потому не давал втянуть себя в рисковое и затратное предприятие, каковым представлялось железнодорожное строительство.

Николай настолько ценил своего министра финансов, так был к нему привязан, что снисходительно прощал ему не только принципиальность и право иметь собственную точку зрения в делах государственных, но и некоторые личные недостатки, которые не терпел в других. Современники и историки — все отмечают особое отношение государя к своему министру, хотя не все его оправдывают, а некоторые ставят под сомнение соответствие заслуг Канкрина доверию, оказываемому ему царем. Приведем одну из такого рода оценок: «Особенным благоволением Николая Павловича пользовался министр финансов граф Канкрин, считавшийся на своем посту чуть-чуть что не гением.

Никто не отнимает у него этой славы; но еще вопрос: он ли один создал блестящее положение финансов в царствование императора Николая Павловича или ему помогли особенные экономические условия России и Европы того времени. Сорокалетний мир Европы значительно увеличил ее народонаселение, а быстрое развитие промышленности на Западе сократило там земледелие. Тогда ни Северная, ни Южная Америка, ни Индия, ни Египет, ни еще менее едва начинавшая заселяться Австралия не доставляли своих продуктов земледелия в Европу, а помещичья Россия могла отправлять их сколько угодно. Можно ли удивляться после этого, что жители России не знали куда давать и почем принимать иностранную звонкую монету… что Русский рубль ценился постоянно выше на иностранных биржах? Такое состояние финансов продолжалось до начала Крымской войны, т.е. еще 10 лет по уходе Канкрина, при министрах вовсе не считавшихся особенно талантливыми; следовательно и таланты Канкрина не играли в этом успехе особенной роли. Как бы то ни было, Николай Павлович не только ценил Канкрина, но даже в одном отношении, вопреки своих правил, снисходил к нему: Государь, сам строго соблюдая установленную форму одежды, требовал того же от других, а между тем старик Канкрин был всегдашним нарушителем ее».

Не будем уточнять, насколько прав или не прав Гершензон. Для нас важно показать, что Канкрин, при всех своих выдающихся способностях, не столь однозначно оценен в нашей истории. Хотя на его счету, помимо сказанного, много иных значительных дел, говорящих и о широком круге его государственных интересов и энциклопедических знаниях. Он сам написал «Инструкцию об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства», представлявшую своего рода лесной устав. Много сделал для развития высшего технического образования в России. Его стараниями были открыты технологический и сельскохозяйственный институты, расширились горный и лесной институты. Он организовал первые промышленные выставки в стране, ставшие затем традицией. Канкрин учредил земледельческую газету и активно печатался в ней. Несмотря на большую занятость на государственной службе, он оставил богатое литературное наследие.

Тот факт, что Канкрин долгое время являлся министром финансов при Николае I и при этом мог занимать довольно самостоятельное положение, иметь и отстаивать свою точку зрения, говорит о том, что сложившийся в истории взгляд на этого императора, как самодержца, руководствовавшегося только собственными взглядами — что и как делать, мягко говоря, некорректен.

Александр II
(1818–1881)

Великий российский реформатор родился в 1818 г. Среди воспитателей Александра был и выдающийся русский поэт В.А. Жуковский, оказавший на него большое влияние. Еще в день рождения будущего императора поэт выступил с приветствием, содержащим пожелания в его адрес: «Жить для веков в величии народном, для блага всех свое позабывать, лишь в голосе отечества свободном с смирением дела свои читать». Будучи наставником великого князя, Жуковский приложил немало труда, чтобы его воспитанник соответствовал высказанным в его адрес пожеланиям.

Много добрых семян заронил в душу наследника престола К.И. Арсеньев, другой его учитель, привлекавшийся в свое время по делу о «неблагонадежных» профессорах Петербургского университета, являвшийся противником крепостного права. В частности, он воспитывал в великом князе отвращение к рабству.

Александр II вступил на российский престол 19 февраля 1855 г., после скоропостижной смерти отца, Николая I, когда Россия терпела поражение в Крымской войне против коалиции европейских государств — Англии, Франции, Турции, Сардинии. В столь сложной обстановке он сумел твердо взять в руки государственный корабль.

В правление Александра II Россия сделала, гигантский шаг на пути от феодализма к гражданскому обществу с достаточно развитыми демократическими институтами; от абсолютной, ничем не ограниченной монархии, по сути — к конституционной, хотя конституции как таковой принято и не было. Главным из свершений этого великого российского реформатора стала отмена крепостного права, благодаря чему он и вошел в историю как царь-освободитель.

Начиная с Екатерины II все российские самодержцы, вступая на престол, декларировали свои намерения по поводу освобождения крестьян от рабства, но потом отступались, боясь потрясений основ государственности. Все просвещенные люди понимали, а молодой император Александр II, возможно, более других, что дальнейшее сохранение этого исторического анахронизма угрожает России не просто отставанием, а одичанием, изоляцией от цивилизованных стран. Поражение в Крымской войне явилось окончательным аргументом за отмену крепостного права, ставшего непреодолимым препятствием на пути развития хозяйственной, общественной, духовной жизни страны.

Вскоре после восшествия на престол Александр II сделал заявление, не оставлявшее сомнений в его намерениях относительно крепостного права: «Существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу». Однако его просьба к дворянам — подумать, как лучше это сделать, не нашла отклика. Они, знавшие о подобного рода намерениях у предшествующих государей, заканчивавшихся ничем, полагали, что то же станется и с порывом Александра II. Императору от отца перешло мало государственных деятелей, разделявших его намерения, о чем он с прискорбием говорил в 1857 г.: «Крестьянский вопрос меня постоянно занимает. Надо довести его до конца. Я более чем когда-либо решился и никого не имею, кто помог бы мне в этом важном и неотложном деле».

Однако следует уточнить, что речь шла о высших сановниках, являвшихся традиционной опорой трона. А те, кто искренне хотел освобождения крестьян (их было немало), с большим трудом допускались к участию в этом деле, поскольку имели репутацию либералов. Как ни парадоксально, но царь, встав на позиции либералов, относился к ним с недоверием, подозрением.

Александр II учредил секретный комитет под его собственным руководством для выработки условий освобождения крестьян. Большинство членов комитета, будучи против отмены крепостного права, но не желая перечить царю, соглашались, оговаривая, что нужно делать это постепенно. Возможно, рассчитывая растянуть эту постепенность на бесконечно долгое время. Тем не менее работа началась. Из членов комитета была создана комиссия по выработке принципов реформирования в составе князя Гагарина, генерала Ростовцева и барона Корфа. Им передали материалы Министерства внутренних дел о положении крестьян и предложения, поступившие от самых разных лиц об условиях и порядке освобождения крестьян.

Поскольку члены комитета были против преобразований, то затягивали дело под всяческими предлогами. Мало помогло и подключение к работе великого князя Константина Николаевича, известного своими либеральными убеждениями.

Сдвинуть вопрос с мертвой точки удалось после петиции дворян Ковенской, Гродненской и Виленской губерний, выступивших за освобождение крестьян. Правда — без земли.

Царь своим рескриптом поддержал дворян этих губерний, указав примерные условия, на которых следовало бы освобождать крестьян, и разослал рескрипт, подготовленный товарищем Министра внутренних дел Н.М. Милютиным, который адресовался виленскому генерал-губернатору Назимову. Однако Милютин, один из наиболее последовательных сторонников освобождения крестьян, настоял на том, чтобы разослать текст рескрипта по всем губерниям империи «для сведения и на случай, если бы дворянство (других губерний) изъявило подобное желание». Такая ненавязчивая форма давления со стороны Александра тем не менее побудила все губернии создать комитеты по разработке условий освобождения крестьян. Всем стало ясно — власть определилась по крестьянскому вопросу окончательно. Но везде на местах выдвигались проекты освобождения крестьян без земли и при таких условиях, что процесс раскрепощения длился бы очень долго. В различных губерниях отношение к проблеме было неодинаковым. В нечерноземных областях ценностью, по мнению помещиков, являлись не земли, а сами крепостные. В южных черноземных областях, наоборот, помещики готовы были освободить крестьян, но без земли. Предлагали оставить им только усадьбы, чтобы привязать людей к месту, не лишить себя дешевой рабочей силы. В целом же дискуссии в губернских комитетах сводились к поиску такой формы освобождения крестьян, чтобы не ущемить интересов помещиков. Но этого невозможно было сделать.

А.А. Корнилов делит членов типичного губернского комитета по убеждениям таким образом: «5–6 отъявленных крепостников, которые, однако же, не пытались отстоять крепостное право, а измышляли наиболее выгодные для помещиков способы его ликвидации, 3–4 — иногда меньше, редко — больше — сознательных и убежденных либералов, стремившихся по возможности соблюсти интересы крестьян без явного нарушения помещичьих интересов, и, наконец, остальные обыкновенно более половины личного состава умеренные оппортунисты, понимавшие неизбежность реформы и желавшие провести ее с возможно полной охраной помещичьих интересов и выгод и с возможно меньшим потрясением хозяйственной жизни страны».

Поэтому предложения, вырабатываемые комитетами, порой выглядели просто несуразными. Например, по мнению некоторых из них, крестьянин, чтобы уйти от помещика, должен был заплатить за десятину усадебной земли 400 рублей, а в Московской губернии требовали за нее до 1200 рублей. Что касается полевой земли, то повсеместно предлагалось дать крестьянам ее меньше, чем было в их пользовании. Так, в Костромской губернии ее приходилось в среднем 6,8 десятины на душу, а предлагалось дать от 1,5 до 3 десятин. Оброк, который должен был уплачивать крестьянин, проектировался со значительным превышением по сравнению со сложившимся. И так далее.

Проекты губернских комитетов предусматривали сделать помещиков начальниками крестьянских обществ с предоставлением им широких полномочий, вплоть до права отменять решения сходов, наказывать крестьян, отдавать их в рекруты и т.д. Правда, поступали предложения и о создании всесословных органов управления.

Для руководства губернскими комитетами и проведения единой государственной политики в начале 1858 г. вместо секретного комитета были образованы «Главный комитет по крестьянскому делу для рассмотрения постановлений и предположений о крепостном состоянии» и «Земский отдел центрального статистического комитета». Если Земский отдел во главе с его прогрессивными членами Н.А. Милютиным и Я.А. Соловьевым активно включился в работу, то члены Главного комитета, в большинстве своем крепостники, делали все, чтобы затянуть принятие решения об освобождении крестьян, выставляя главным аргументом возможные крестьянские волнения.

Затевая столь важное и ответственное предприятие, Александр был твердо убежден только в том, что крестьян нужно освобождать, а на каких условиях это делать — предстояло определиться в процессе работы. При рассмотрении поступавших предложений он пытался сбалансировать интересы дворян и крестьян, понимая, какие общественные потрясения могут произойти в случае значительных его нарушений.

Укреплению позиции царя способствовало его путешествие по стране осенью 1858 г., во время которого он встречался с помещиками и разъяснял им необходимость освобождения крестьян, советовался, как лучше это делать, и заверял, что все будет решаться при участии дворянских представителей из всех губерний.

По возвращении Александр, почувствовав поддержку на местах со стороны дворян и крестьян, активизировал работу Главного комитета, председательствуя на его заседаниях.

В феврале 1859 г. была образована редакционная комиссия во главе с генерал-адъютантом Ростовцевым. Непременными членами этой комиссии являлись Жуковский, Соловьев и Милютин.

Ростовцев пользовался большим доверием императора и лично докладывал ему о работе комиссии, минуя Главный комитет. Комиссия рассматривала и учитывала предложения из самых различных источников, от всех губерний. Деятельность ее предавалась огласке.

В результате дискуссий о том, в какой мере и на каких условиях наделять крестьян землей, сложились следующие подходы: «1) наделение крестьян землей во временное пользование, 2) наделение их землей в постоянное пользование, 3) обязательный выкуп земли крестьянами и 4) добровольный выкуп».

Приглашенные из губерний дворянские депутаты подвергли критике предложения комиссии. Причем эта критика была и либерального, и консервативного характера. Но более всего недовольны были крепостники. Дворяне выступали за безземельное освобождение крестьян и против лишения помещиков власти над ними. Абсолютное большинство съехавшихся в Петербург депутатов было либо против освобождения крестьян, либо за то, чтобы растянуть этот процесс на бесконечно долгое время. Чтобы не сорвать работу комиссии, Милютин добился у царя лишения их права решающего голоса, оставив только совещательный.

После смерти Ростовцева, последовавшей в феврале 1860 г. от переутомления, председателем комиссии был назначен крепостник Панин. Многие члены комиссии, в том числе Милютин, не хотели с ним работать и заявили о намерении подать в отставку. Но император упросил их продолжать работу.

Выработанные условия освобождения крестьян претерпели лишь частичную корректировку в пользу помещиков. 10 октября 1860 г. комиссия завершила работу и передала свои предложения на обсуждение в Главный комитет. Несмотря на сопротивление консервативного большинства, в значительной мере благодаря искусству председательствовавшего в нем великого князя Константина Николаевича, убежденного реформатора, проект комиссии в основном был одобрен. 14 января 1861 г. Главный комитет завершил свою работу. 28 января начались слушания в Государственном совете, где с докладом выступил Александр II. Консервативное большинство вновь пыталось отстоять свои интересы, и хотя царь твердо стоял на своем, поддерживая меньшинство, Государственный совет все же сделал некоторые уступки помещикам. 17 февраля Госсовет закончил свою работу, а 19 февраля царь подписал Манифест об отмене крепостного права.

Решение дать свободу крестьянам обосновывалось в нем так: «…при уменьшении простоты нравов, приумножении разнообразия отношений, при уменьшении непосредственных отеческих отношений помещиков к крестьянам, при попадании иногда помещичьих прав в руки людей, ищущих собственные выгоды, добрые отношения ослабевали, и открывался путь произволу, отяготительному для крестьян и неблагоприятному для их благосостояния, чему в крестьянах отвечала неподвижность к улучшениям в собственном быте».

В Манифесте царь делает реверанс в сторону помещиков, говоря, что «дворянство добровольно отказалось от права на личность крепостных людей».

Манифест устанавливал общие принципы освобождения крестьян, обязательные для всей Российской империи, но многие частности подлежало решать на местах. Манифест провозглашал: «…крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей.

Помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, представляют крестьянам, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость, и сверх того, для обеспечения быта их и исполнения обязанностей их перед Правительством, определенное в положениях количество полевой земли и других угодий.

Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в положениях повинности. В сем состоянии, которое есть переходное, крестьяне именуются временно-обязанными.

Вместе с тем им дается право выкупать усадебную их оседлость, а с согласия помещиков они могут приобретать в собственность посевные земли и другие угодья, отведенные им в постоянное пользование. С таковым приобретением в собственность определенного количества земли крестьяне освободятся от обязанностей к помещикам по выкупленной земле и вступят в решительное состояние свободных крестьян-собственников».

Согласно манифесту, осуществлять реформу должны были специально создаваемые Губернские по крестьянским делам присутствия и уездные мировые посредники, а кроме того, волостные управления. Местные власти устанавливали размеры земельных наделов и обязанности крестьян перед помещиками для каждого конкретного сельского общества и имения. В течение двух лет, до образования новых властных структур, помещики обязаны были следить за порядком и править суд над своими бывшими крепостными.

Помимо Манифеста были изданы «Положения», как общие, так и местные, регламентирующие нормы, порядок, этапы реформы, а также «дополнительные» правила для различных категорий крестьян. Манифест предписывал наделение крестьян землей «для обеспечения быта» и «исполнения обязанностей их перед правительством». Естественно, помещики стремились дать ее как можно меньше, и не только потому, что земля представляла собой ценность, но и из опасения, что крестьяне, получив достаточно земли будут заниматься только своим хозяйством, а работать на помещичьих полях станет некому.

Чтобы по возможности соблюсти интересы и крестьян, и помещиков, для каждой местности были установлены минимальные и максимальные размеры наделов, в зависимости от плотности населения. При освобождении крепостных помещики, как правило, урезали крестьянские участки, чтобы они не превышали минимальных размеров. Кроме того, специально было сделано так, чтобы крестьянские наделы перемежались с помещичьей землей, что затрудняло полевые работы, выпас и прогон скота. Бывали случаи, когда помещичья земля вплотную подходила к крестьянскому крыльцу.

Разумеется, такая чересполосица возникла отнюдь не случайно. В своих известных письмах «Из деревни» А.Н. Энгельгардт отмечал, что «…можно выгонами, покосами или иным чем затеснить крестьян, „ввести их в оглобли“, „надеть хомут“, крестьяне берут помещичью землю в обработку, нельзя затеснить — не берут. Дошло до того, что даже ценность имения определяют не внутренним достоинством земли, а тем, как она расположена по отношению к крестьянским наделам и насколько затесняет их».

Правительство рекомендовало по возможности оставлять за крестьянами землю, которой они пользовались, будучи крепостными. Но, как правило, этого не случалось.

О масштабах изъятия земли у крестьян можно судить по следующим цифрам: в Рязанской губернии они имели при крепостном праве 1,07 миллиона десятин земли, получили при освобождении 1 миллион, в Симбирской — соответственно 599 и 530 тысяч десятин, Воронежской — 722 и 570 тысяч десятин, Саратовской — 1078 и 837 тысяч десятин, Новгородской — 1,6 и 1,045 миллиона десятин. В Саратовской губернии у 7,4% крестьян надел при освобождении увеличился, у 28,4% остался без изменения, у 64% сократился.

В целом в нечерноземных областях (15 губерний), у крестьян земли стало на 4% меньше, в черноземных областях (21 губерния) губернии на 23,6% меньше, а в 9 западных губерниях, наоборот, на 10,9% больше.

Не везде крестьяне получили и положенный им минимум. Помещики находили разные способы, чтобы как можно больше земли оставить у себя. Например, дарили (без последующего выкупа) четвертую часть причитающегося надела, а остальную землю давали в аренду. Крестьяне шли на это — одни по незнанию, другие — соблазняясь возможностью бесплатно получить хоть какую-то часть земли, третьи — плохо представляя себе реальную стоимость земли и будущую арендную плату. По этой причине некоторые крестьяне, чтобы не платить выкуп за землю, совсем отказывались от наделов и брали ее у помещиков в аренду.

Вообще без земли остались дворовые крестьяне (более 720 тысяч душ), а также перешедшие в мещанское сословие, но жившие на селе, отслужившие службу в армии и др.

Крестьяне по-разному обеспечивались землей и в зависимости от их дореформенного статуса. Государственные крестьяне (черносошные), каковых было 10 миллионов 374 тысячи мужских душ, получали по 6,61 десятины на душу, удельные (870 тысяч) — по 4,76 десятины, помещичьи (11,907 миллиона) — по 3,23 десятины. Столь большая разница в наделах объясняется тем, что государственные и удельные крестьяне получали практически всю землю, которую обрабатывали, тогда как помещичья земля делилась между ее владельцем и крестьянами.

Всего же крестьяне на 23 миллиона мужских душ получили 108,85 миллиона десятин земли. Обеспеченность ею в различных частях империи была чрезвычайно неравномерной — от 3,5 десятины на ревизскую мужскую душу в Прибалтийском и Малороссийском районах до 12,7 десятины в Юго-Восточном. В среднем же по России на одну мужскую душу приходилось 4,8 десятины земли. Поскольку у абсолютного большинства крестьян средств, чтобы выкупать землю, не было, государство выдавало помещикам ссуду, которая числилась как долг за крестьянами. Они должны были погасить эти долги в течение 49 лет, внося ежегодно 6% его суммы. Сюда входили и сама стоимость земли, и ссудные проценты. К концу царствования Александра II у помещиков было выкуплено 80% временнообязанных крестьян. С вступлением на престол (1881 г.) Александра III были выкуплены остальные.

После пережитых потрясений жизнь империи долго входила в нормальную колею, ведь затронуты были интересы абсолютного большинства населения. Растерялись помещики, растерялись крестьяне, привыкшие, что за них все решает барин. Недаром Некрасов писал:

Порвалась цепь великая,

Порвалась — расскочилася:

Одним концом по барину,

Другим по мужику.

Конечно, Александра II можно критиковать за уступки помещикам и за кабальные условия освобождения крестьян. Его и критиковали. Были и выступления крестьян, обманутых в своих ожиданиях. Но все это частности, не ставящие под сомнение главного: освобождение крестьян явилось не просто реформой, а настоящей революцией сверху, изменившей ход российской истории.

Даже Александр Герцен, написавший Александру II несколько писем в процессе подготовки к освобождению крестьян и критиковавший царя за антикрестьянские, с его точки зрения, проекты, обсуждаемые в Главном комитете и редакционной комиссии, после выхода Манифеста 19 февраля 1861 г. разразился восторженной статьей в своем «Колоколе», содержащей слова: «Первый шаг сделан!

…Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут… Мы приветствуем его именем освободителя».

Исключительно высоко оценивал значение реформы для России Ключевский: «В продолжение столетий, предшествовавших 19 февраля 1861 г., у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта, столь важного, который бы до такой степени определил собою направления самых разнообразных сфер нашей жизни». Что касается предшествующих столетий, то все сказанное верно. С будущими же историк конечно ошибся. Октябрьская революция и последовавшие события заложили куда более крутой вираж в российской истории.

Историческая заслуга Александра состояла, во-первых, в том, что у него хватило политического чутья уловить вызов времени и понять, что дальше оставлять российское общество в таком состоянии нельзя. Во-вторых, хватило мужества, не имея опоры в дворянстве, вопреки воле его большинства решиться на столь радикальные преобразования с непредсказуемыми последствиями. В-третьих, он лично занимался подготовкой реформы и ее проведением. Без этого она бы провалилась.

Логическим продолжением реформы, отменившей крепостное право, стала земская реформа (1864 г.), в ходе которой были созданы принципиально иные формы управления, адекватные новому состоянию общества.

Предводитель дворянства Тверской губернии А.М. Унковский писал: «Крепостное право, глубоко пустившее корни во всех сферах русской жизни, проникло насквозь в служебную деятельность; если уничтожить его только в чистом виде, оставив все прежнее по-старому, это не будет уничтожением крепостного права, а только передачей его из рук помещиков в руки чиновников».

Значение земской реформы состояло не только в ограничении власти бюрократии, что само по себе важно, но и в том, что к управлению привлекалось самое массовое в стране сословие — крестьяне.

Понятие «земство» было заимствовано из более ранней российской истории, но выводить преемственность создаваемых в 60-х гг. XIX в. земских учреждений из предшествовавших прецедентов нельзя ввиду большой разницы с тем, что было ранее. Известна «земщина» времен Ивана Грозного. Некоторой альтернативой «кормлениям» был институт «земских старост», введенный в 1555 г. Петр I, много сделавший для бюрократизации управления, вроде бы понял пагубность этого и стал насаждать выборные начала, создавая разного рода ландраты, ратуши и магистраты. Но и они быстро переродились в бюрократические структуры. А при его преемниках вся власть на местах сосредоточилась в руках воевод. Неудачными оказались и попытки Екатерины II создать органы, занимающиеся общественными нуждами (приказы общественного призрения и комитеты земских повинностей).

Николай I, которому принадлежат слова — «лучшие судьи удобнейшего исполнения земских повинностей суть жители», много сделал для привлечения населения к управлению. В 1830-х и 1840-х гг. были созданы губернские и уездные комиссии — дорожные, квартирная, строительная, народного продовольствия. Но эти учреждения не влияли реально на положение в уездах и губерниях. Во-первых, в силу недостаточного народного представительства, во-вторых, из-за жесткого контроля и регламентации их деятельности со стороны правительственных учреждений.

Унковский писал в 1859 г. в редакционную комиссию: «Вся жизнь народа взята под опеку правительства. Нет ни одной мелочи, безусловно доверенной самому народу. Народ не смеет нанять общими средствами одной подводы или лачужки для исполнения подводной или квартирной повинности; не может починить дрянного мостика, даже не имеет права нанять общего учителя грамоты… Вся администрация наша представляет целую систему злоупотреблений, возведенную в степень государственного устройства».

Многие деятели реформы 1861 г. в той или иной мере касались организации системы управления после отмены крепостного права. Имелись предложения на сей счет и у губернских комитетов, они направляли их в Главный комитет и в редакционную комиссию. Но в разработку основных положений земской реформы наибольший вклад внесли П.А. Валуев (начальник департамента в Министерстве государственных имуществ, а затем министр внутренних дел), Н.А. Милютин (товарищ министра внутренних дел), М.А. Корф (начальник Второго отделения императорской канцелярии).

Корф считал, что невозможно «успешно и правильно руководить делами местного управления посредством… общих правил и регламентов… Если подобная система все же, однако, могла у нас существовать, то, без сомнения, лишь потому, что на самом деле, как известно, большая часть предписаний высшего правительства на местах не исполнялась и действительная жизнь шла врозь с ними, не имея ничего общего с жизнью официальной».

Жаль, что до этого не додумались реформаторы советского периода. Начиная с Ленина «общие правила и регламенты» навязывались всем народам при проведении крупных и малых реформ и преобразований.

Из каких принципов исходили архитекторы принципиально новой, ранее не виданной для России, системы управления? Зачем требовалась столь революционная ломка веками складывавшихся порядков?

Частично мы уже отвечали на этот вопрос, а здесь приведем фрагмент «Соображений об устройстве земско-хозяйственного управления»: «Губернии и уезды, как самостоятельные хозяйственные единицы, имеют свои отдельные местные интересы, свои земские дела; дела эти должны быть вверены местному (земскому) самоуправлению губерний и уездов…

Заведование земскими делами уездов и губерний должно быть вверено самому населению уездов и губерний, на том же основании, как хозяйство частное предоставляется распоряжению частного лица, хозяйство общественное — распоряжению самого общества. В этом отношении теоретические начала и положения права согласуются с историческим опытом и хозяйственными фактическими соображениями: никто не может усерднее и заботливее вести хозяйственные дела, как тот, кому оно принадлежит, никто не чувствует так последствия дурных распоряжений и не несет за них такой материальной ответственности, как сам хозяин дела…

Земским учреждениям должна быть предоставлена действительная и самостоятельная власть…

Доколе действия земских учреждений касаются только местного интереса, нет надобности в участии правительственной власти, в прямом ее вмешательстве и влиянии на ход дел».

Деятельность земств изначально ограничивалась решением хозяйственных, социальных вопросов территорий, но зато в этих рамках никто не должен был вмешиваться в их распорядительные функции.

2 июля 1862 г. Александр II одобрил положения о земских учреждениях, подготовленные Милютиным и Валуевым, а 1 января 1864 г. издал об этом указ. В 1865 г. земские учреждения функционировали в 19 губерниях, в 1866 г. — в 28-и.

При жизни Александра земское управление прочно утвердилось на всей территории империи, кроме западных, закавказских и прибалтийских губерний.

Оно было учреждено на уездном и губернском уровнях. Распорядительными органами являлись земские собрания, а исполнительными — земские управы. Избиратели уездных собраний разделялись на три разряда — землевладельцы, городские обыватели и сельские общины. Представители каждого из разрядов на своих съездах выбирали гласных в уездные собрания. Для землевладельцев устанавливался имущественный ценз, дающий право быть избирателем, — не менее 200 десятин земли. В городе избирателями могли быть лица, имеющие недвижимость стоимостью не менее 15 тысяч рублей или промышленное (торговое) предприятие с оборотом более 6 тысяч рублей. От крестьян делегаты на уездный съезд выбирались на сельских и волостных сходах.

Уездное собрание, избранное на трехгодичный срок, обязано было собираться не реже одного раза в год и работать не менее десяти дней. Гласные губернского собрания выбирались из числа уездных от каждого разряда: от шести — один.

Губернское земское собрание собиралось также один раз в год, но на двадцать дней. Губернская управа, состоявшая из председателя и шести членов, избиралась на собрании гласных. Земские учреждения, несмотря на их всесословный состав, не могли считаться вполне демократическими прежде всего потому, что представительство гласных в них не являлось пропорциональным составу населения. Самая многочисленная группа гласных представляла самое малочисленное сословие — помещиков.

В первые три года по 22 губерниям состав уездных гласных выглядел таким образом:

дворяне — 42,5%

крестьяне — 38,5%

духовенство — 1,0%

прочие — 18%.

К концу царствования Александра II ситуация практически не изменилась. Пропорции остались теми же, а общее число уездных гласных выросло с 9410 в 1865 г. (по 22 губерниям) до 13196 в 1883–1886 гг. (по 34 губерниям). Председателями губернских и уездных собраний являлись, как правило, соответствующие предводители дворянства. И еще признак недемократичности — за деятельностью земских собраний надзирал на местах губернатор, а от центральной власти — Министерство внутренних дел.

Решения земского собрания могли опротестовываться. Однако, если после опротестования губернатором или МВД, оно повторно подтверждалось, то этот протест не имел силы. Как мы бы сказали сейчас, вето преодолевалось повторным голосованием. Губернатор, в случае упорствования земства, мог временно приостановить расследование спорного дела, передав его на окончательное рассмотрение в Сенат. Разумеется, подобные коллизии случались редко.

О том, чем занимались земские учреждения, энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона говорит следующее: «К предметам ведомства З. учреждений принадлежат: заведывание З. повинностями, капиталами и имуществами земства, делами по обеспечению народного продовольствия, З. путями сообщения, взаимным З. страхованием имуществ, З. лечебными и благотворительными заведениями, попечение об общественном призрении и о развитии врачебной помощи и народного образования, воспособление земледелию, торговле и промышленности, заботы об охранении полей и лугов от порчи и истребления вредными насекомыми и животными, участие в охране народного здравия и предупреждении и пресечении падежей скота и др. Губернским З. собраниям предоставлено составлять обязательные для жителей целой губернии и отдельных ее местностей, кроме городов, постановления по различным предметам, главным образом о мерах против пожаров, по охране народного здравия, устройству путей сообщения и т.д.».

Это, так сказать, первоначальный перечень проблем, которыми должны были заниматься земские учреждения. Впоследствии он изменялся, дополнялся.

Утверждение земской системы местного управления способствовало реформированию народного образования, находившемуся на исключительно низком уровне. Население России почти сплошь было неграмотным.

Ко времени вступления на престол Николая I (1825 г.) из 533 штатных городов, 102 заштатных и 51 местечек и посадов не имели ни одного учебного заведения 131 штатный город, 81 заштатный и 47 посадов и местечек. В селах было еще хуже. В соответствии с принятым в 1828 г. уставом организация школ на селе считалась делом самих крестьян и помещиков, в городах — горожан. Деревенские школы были в основном одноклассные с преподаванием закона Божия, письма и 4-х действий арифметики. Выдвинутые при Николае I требования единообразия и жесткий контроль за содержанием преподавания в частных школах понуждали к их повсеместному закрытию. Подготовка учителей не была налажена. К 1842 г. в стране насчитывалось 748 приходских школ с 9106 учениками. Всего же различными формами обучения в 1842 г. было охвачено 11172 крестьянских детей. Из государственных учреждений активно занималось обучением лишь Министерство государственных имуществ.

С вступлением на престол Александра II целая серия государственных акций была направлена на развитие народного образования: отмена запрета на открытие частных школ и пансионов (1857); основание педагогического общества (1857), повсеместное открытие воскресных школ; образование по повелению царя комитета по разработке общего плана устройства элементарных школ (1861), передача из ведения Синода в Министерство народного просвещения начальных училищ (1862), утверждение царем Положения о начальных народных училищах (1864), учреждение учительских семинарий для подготовки педагогов (к 1880 г. их было уже 45), утверждение в губерниях инспекторов народных училищ (1869), издание положения о городских училищах (1872) и т.д. Стали открываться начальные школы для нерусского населения, где преподавали на национальных языках. В империи по существу заново выстраивалась система начального народного образования. Но по-настоящему оно начало развиваться, становясь массовым, лишь по мере укрепления земских учреждений. Государство не хотело или не могло взять на себя заботу об обучении крестьянских детей и отдало это дело на откуп земствам.

Постепенно сложилась система ответственности различных структур земского управления за отдельные звенья народного образования. Подготовка учителей и работа с ними, выделение средств на строительство школ являлось обязанностью губернских земств. За жалование учителям, обеспечение учащихся учебниками и пособиями отвечали уездные земства. Сельские общества должны были содержать школы, ремонтировать их, нанимать обслуживающих работников. Учителей готовили в учительских семинариях. В дело народного образования включилась разночинная интеллигенция, в том числе женщины. Именно с того времени берет начало движение, вошедшее в историю как хождение в народ.

Проведенное в 1880 г. обследование народного образования выявило следующую картину: в 62 российских губерниях имелось 22770 различных народных училищ всех ведомств с 1140915 учащимися и 36955 учителями. Из всех расходов по содержанию училищ и обучению в земских губерниях 53,2% приходилось на земства; 28% — на сельские общины; 9% на государственное казначейство. В губерниях, не имевших земских учреждений, расходы сельских обществ и государства на содержание народных школ были выше.

В 1861 г. в России насчитывалось 4622 училища (22% от общего числа на 1880 г.), с 1861 по 1863 г. открылось 1984 (9,4%) училища, с 1863 по 1880 г. — 14466 (68,6%). Но этого было недостаточно. Лишь 13,8% мальчиков и 3,3% девочек от их общего числа (в возрасте 7–14 лет) ходило в школу. В среднем на 14 селений приходилась одна школа, в которой насчитывалось до 50 учеников.

И тем не менее можно говорить о том, что по сути массовое начальное школьное образование в России сложилось в царствование Александра II и при нем же были созданы предпосылки для его последующего развития.

Решительному реформированию подверглись гимназии с введением 19 ноября 1864 г. нового устава, дополненного в 1871 г. До реформы была единая гимназия, дававшая общее среднее образование, по окончании которой молодой человек мог поступать в университет. В гимназии около трети времени отводилось на изучение латинского и греческого языков, половина — гуманитарным дисциплинам (русский, французский и немецкий языки, словесность, история, география) и лишь совсем немного оставалось на математику и естественные предметы. Такой расклад уже не соответствовал потребностям быстро развивающихся науки, промышленности, социальной сферы.

По новому уставу гимназии разделялись на классические и реальные, в которых предпочтение отдавалось естественным наукам. Латынь и греческий в реальных училищах не преподавались, а немецкий и английский оставались, учились в них на год меньше по сравнению с классическими гимназиями. Вначале выпускники реальных училищ не имели права поступать в университеты, потом им разрешили (при поступлении на естественные факультеты они должны были досдать экзамен по латыни, на гуманитарные — сдать экзамены по всему курсу гимназии). Устав 1864 г. отменял телесные наказания гимназистов, но другие оставались. Для примера приведем положение из «Правил о взысканиях», действовавших с 1874 г.: «Взыскания имеют целью главнейше нравственное исправление учеников…

Взыскания по самым свойствам своим должны, по возможности, соответствовать свойствам самого проступка и быть как бы естественным его последствием. Так, леность наказывается принудительной работой, излишняя болтливость или неуживчивость — удалением от товарищей, высокомерие — унижением, ложь — недоверием, необузданность, грубое непокорство или проявление злости — заключением в карцер на хлеб и воду и даже удаление из учебного заведения в более или менее тяжком его виде и т.д.».

В уставе 1864 г. говорилось: «В гимназии и прогимназии обучаются дети всех состояний без различия звания и вероисповедания». Создавались женские гимназии и иные женские учебные заведения. В частности, открылись высшие женские курсы в Петербурге, Москве, Киеве, Казани, Одессе. Право поступления на них предоставлялось представителям всех сословий.

Таким образом, среднее образование в стране становилось всесословным, доступ к нему открывался для молодежи всех национальностей.

Нуждалось в реформировании и высшее образование, представленное университетами.

После европейских революций 1848 г. в жизни российских университетов наступили тяжелые времена. Правительство боролось и против западного влияния, и против славянофилов, поборников народности. В соответствии с измененным в 1849 г. уставом ректор университета назначался, но — не из его профессоров. Деканы факультетов также назначались, а не выбирались. Устанавливался надзор за преподаванием, а деканам вменялось следить, «чтобы в содержании программ не укрылось ничего несогласного с учением православной церкви или с образом правления и духом государственных учреждений». Некоторые науки (в частности философия) были признаны вредными и исключены из программ. Дворянской молодежи рекомендовали не поступать в университеты, а идти в военные училища. Повышалась плата за обучение. Все это в царствование Николая I привело к значительному сокращению числа студентов. Налицо был очевидный кризис университетского образования.

С воцарением Александра II были отменены многие запреты: разрешен прием студентов без ограничений их числа и из любых сословий; восстановлены кафедры философии и государственного права; разрешена отправка преподавателей на учебу за границу и т.д. Но это были только первые шаги, а радикально университетские порядки изменились с утверждением нового устава университетов.

При разработке и доработке устава учитывались мнения университетских советов, комиссий попечителей, иностранных ученых, целого ряда сановников, членов Государственного совета. Только в пятой редакции устав был утвержден царем (18 июня 1863 г.). В соответствии с новым уставом объявлялась автономия университетов. Управляющим органом становился совет, который выбирал ректора, деканов, профессоров и инспекторов, подлежавших утверждению министра. Совет создавал факультеты и кафедры, утверждал ученые степени, посылал на обучение за границу преподавателей, распоряжался средствами и т.д.

Были приняты меры по подготовке профессоров для университетов. Быстро стало расти число студентов, а среди них — удельный вес малообеспеченных, нуждавшихся в стипендиях и пособиях. Благодаря проведенной реформе российские университеты по степени либерализации и демократизации стали вровень с европейскими.

С назначением министром народного просвещения (в 1866 г.) графа Д.А. Толстого многие прогрессивные реформы на всех ступенях образования подверглись серьезным испытаниям. Он добился некоторых ограничений автономии университетов, установления надзора за студентами. При Д.А. Толстом в целях борьбы с материалистическими и нигилистическими идеями в гимназиях был увеличен объем преподавания древних языков и уменьшен объем преподавания естественных наук, а также истории, географии и европейских языков. Реальные гимназии были превращены в училища. Сводилась на нет роль педсоветов, вся власть в гимназиях сосредоточивалась в руках директоров. Факт назначения Толстого, носителя реакционных убеждений и настроений, министром народного просвещения говорит о непоследовательности, колебаниях Александра II.

Судебное дело в России безнадежно отставало от уровня развития общества. По сути дела, правосудие вершилось на основе системы почти столетней давности, сложившейся еще при Екатерине II. Суды не просто находились под влиянием администрации, а подчинялись ей; адвокатов не было; сроки рассмотрения дел затягивались на целые годы; в ходе следствия допускались пытки; обжалование приговоров было чрезвычайно затруднено; процветало взяточничество — слабому против сильного, бедному против богатого выступать в суде было чрезвычайно трудно; заседатели практически не играли никакой роли.

Николай I понимал негодность сложившейся системы и в начале 1850-х гг. учредил комитеты по подготовке проектов уголовного и гражданского законодательства. Но наработки этого комитета, как и подготовленные в 1860 г. проекты уставов уголовного и гражданского судопроизводства, не могли лечь в основу нового законодательства, так как после отмены крепостного права российское общество стало уже совершенно иным.

29 сентября Александр II утвердил рассмотренные ранее Государственным советом Основы судебной реформы, предусматривавшие равенство граждан всех сословий перед законом, действительное разделение административной и судебной властей, введение адвокатуры и ее независимость, гласность и состязательность судебного процесса, введение суда присяжных и другие положения.

Комиссии под председательством государственного секретаря В.П. Буткова было поручено, положив в основу указанные принципы, подготовить все необходимые проекты. Комиссия успешно справилась с этой задачей. 20 ноября 1864 г. указом царя были введены в действие новые судебные уставы.

«…Сущность судебной реформы состояла в следующем: в России учреждался суд независимый от администрации; судьям была дана несменяемость и полная свобода в отправлении своих обязанностей. Разбирательство важнейших уголовных дел предоставлялось присяжным заседателям. Сословные суды уничтожались (за исключением коммерческих, военных, духовных и волостных); устанавливался единообразный порядок рассмотрения дел в 3 инстанциях — в двух по существу и в третьей в кассационном порядке. Высший суд по всем делам был образован в форме двух кассационных департаментов сената. Более важные дела рассматривались по существу в окружных судах и судебных палатах; менее важные — у мировых судей и в мировых съездах. Устанавливалась гласность, состязательность, устность производства и равноправность сторон; для охраны интересов тяжущихся была учреждена присяжная адвокатура; в уголовных делах право защиты установлено без ограничения. Предварительное следствие, преобразованное уже в 1860 году учреждением судебных следователей, было вверено С. органам и поставлено под контроль суда и прокуратуры».

Выдающийся российский юрист А.Ф. Кони высоко оценивал качество работы авторов новых судебных уставов: «В огромном ряде постановлений, представляющих одно гармоническое целое, они неуклонно провели основные принципы и провели так глубоко, связали между собой такими неразрывными нитями, что принципы эти без существенных повреждений просуществовали первое время, трудное время — и, будем надеяться, просуществуют еще долго».

В годы царствования преемника великого реформатора многие прогрессивные нормы, заложенные в судопроизводстве, подверглись ревизии, по ряду из них произошел откат к положению, существовавшему до 1864 г. Но все равно судебная реформа Александра II сыграла огромную роль в становлении России правовым государством, в формировании в стране гражданского общества.

Поражение в Крымской войне, показавшее отставание России в военном деле, требовало коренного переустройства армии, переоснащения ее современным вооружением, пересмотра военной доктрины, необходимо было, по существу, заново создать военно-морской флот. Система комплектования армии путем рекрутских наборов не просто устарела, а стала совершенно неприемлемой в связи с отменой крепостного права. Еще в начале своего царствования Александр отменил телесные наказания в армии, ликвидировал военные поселения, сократил срок службы с 25 до 15 лет.

Важнейшим в военной реформе стало введение всеобщей воинской повинности, в силу которой все граждане, независимо от сословной принадлежности, являлись военнообязанными. Должны были шесть лет отслужить на срочной службе, девять лет значиться в «отчислении» и до сорокалетнего возраста считаться в ополчении. Важным было решение о переходе на управление войсками через систему военных округов. На территории империи их было учреждено 14. Судя по тому, что эта система с небольшими изменениями дошла и до наших дней, она явилась оптимальной. Значительному реформированию подверглось военное образование. Расширялись и углублялись программы подготовки офицеров в военных училищах, как за счет увеличения общеобразовательных дисциплин, так и специальных. Открывалась целая сеть юнкерских училищ и прогимназий при них (подготовительных курсов). Организовывались училища и школы для подготовки военных специалистов узкого профиля — технические, оружейные, пиротехнические, топографические, фельдшерские, ветеринарные.

Было очевидно, что отсутствие гласности несовместимо с проводимыми в стране революционными преобразованиями. Цензура свирепствовала как никогда. Никто не имел права писать о членах правящей династии, начиная с Петра I. В сводках с войны могли публиковаться только победные реляции. Даже из текстов информаций о погоде и поварских книг вымарывались «вредные» слова.

Печатное дело регламентировалось цензурным уставом 1828 г., в то время как общественная жизнь в империи шла уже совершенно по-иному. Общество было возбуждено идущими реформами, все больше просвещенных граждан подключалось к ним в той или иной мере. Масса запрещенных изданий подпольно распространялась по стране, в том числе «Колокол» Герцена, который читали многие, даже царь.

Постепенное ослабление цензурного гнета началось сразу же с воцарением Александра II (отмена в декабре 1855 г. жандармского надзора за литературой), а в 1863 г. был утвержден новый порядок, в силу которого цензура передавалась из ведения Министерства просвещения в Министерство внутренних дел. Редакторы периодических изданий сами решали — предъявлять их цензуре или нет. Но в случае нарушений правил подвергались наказанию. Не подлежали предварительной цензуре и многие книги российских авторов и переводные. Конечно, о полной свободе слова речи не было. Писатели и журналисты могли нарваться на штраф или даже попасть в тюрьму, но все равно, сделанное являлось большим шагом на пути к гласности.

Александру с первых дней царствования пришлось активно заниматься внешнеполитической деятельностью, а войны вести по существу беспрерывно. Прежде всего нужно было закончить так неудачно обернувшуюся для России Крымскую войну. Она завершилась подписанием 18 марта 1856 г. Парижского мирного трактата, относительно почетного для России. Наиболее унизительными были ограничения, касавшиеся мощности военного флота в Черном море. Войны, не прекращавшиеся на протяжении всего царствования Александра, были направлены на расширение границ империи и усиление российского влияния практически по всем направлениям. Покорение Кавказа закончилось пленением Шамиля и исходом большой части горцев со своих земель за границу; были завоеваны обширные территории в Средней Азии, в состав империи были включены Самарканд и Коканд, Хивинское и Бухарское ханства. Установилась граница на Дальнем Востоке. Китай сделал определенные территориальные уступки России. Япония получила Курильские острова, а за Россией остался Сахалин. Славу Александру, как освободителю славян, принесла победоносная Русско-турецкая война 1877–1878 гг., закончившаяся созданием независимого болгарского государства и территориальными приобретениями России на Дунае и в Закавказье.

Но стремление к освобождению балканских народов от турецкого владычества вполне уживалось в Александре с жестоким подавлением освободительного движения в Польше, являвшейся частью Российской империи. Восстание вспыхнуло в 1863 г., тогда же было и разгромлено, после чего Польшу лишили какой бы то ни было автономии, на ее территории, поделенной на 10 губерний, было введено такое же правление, как и во всей империи.

При Александре II, в 1867 г., Аляска, принадлежавшая России, была продана Соединенным Штатам Америки.

Во внешнеполитической деятельности Александр II придерживался традиции, доставшейся ему в наследство. Как и при его предшественниках, политика России оставалась имперской, захватнической, направленной на приобретение все новых и новых территорий. Увы, и такому просвещенному царю-реформатору, как Александр II, не дано было остановить экспансию, отдать предпочтение обустройству исконных русских территорий вместо того, чтобы присоединять все новые и новые и тратить ресурсы на их развитие.

В жизни российского общества не было сколько-нибудь значительных сфер, которых не коснулась бы реформаторская деятельность Александра II. И всегда она имела прогрессивный, созидательный характер. Разве что исключением можно считать колониальную внешнюю политику. Но в то время так вели себя все великие европейские державы.

Некоторые историки утверждают, что Александр охладел к реформаторской деятельности в начале 1870-х гг. и к концу жизни стал консерватором, чуть ли не реакционером. С этим нельзя согласиться хотя бы потому, что в 1860-е гг. было начато столько реформ, что не хватило бы и более продолжительной жизни для их полного окончания. Правда, история свидетельствует, что большинство правителей России самые значительные преобразования совершало в первые годы руководства страной. Затем следовал застой, а то и откат от первоначальных прогрессивных позиций. Если все это и имеет отношение к Александру II, то лишь в самой малой степени.

Среди российских самодержцев не было другого, столь много сделавшего для своих подданных, и главное — освободившего десятки миллионов из них от крепостного рабства. Его предшественники мечтали сделать это, но отступались, пугаясь возможных катастрофических последствий для себя и страны. А Александр не испугался. И за это получил не признание и благодарность, а мученическую смерть от рук террориста. Исторический парадокс — революционеры всех мастей, радеющие за народное благо, должны были бы поддержать царя-реформатора, как сделал их пророк Герцен, а они устроили настоящую охоту за Александром. Покушения следовали одно за другим (1866 — покушение Каракозова, 1867 — Березовского, 1879 — Соловьева, 1880 — Халтурина). 1 марта 1881 г. великий реформатор погиб от взрыва бомбы, брошенной народовольцем Гриневицким.

Пройдет тридцать лет, и от рук террориста погибнет еще один великий реформатор России — Петр Столыпин. Что же это за рок тяготеет над Россией? Или это своего рода объективный закон? Что бы это ни было, очевидно одно — реформатор, берясь за радикальные преобразования во имя народного блага, не может рассчитывать на признание современников и потомков, зато должен быть готов к гибели на пути к достижению поставленной цели.

Современники погубили обоих реформаторов. А что же «благодарные потомки»? В Советской Исторической энциклопедии (1961 г.) читаем: «Понимая необходимость уступок, хитрый и лицемерный Александр II не без успеха разыгрывал роль либерала». В великом реформаторе советская история ничего, кроме лицемерия, не нашла. Еще более уничтожающие оценки она дала Столыпину. Но об этом речь пойдет впереди.

Деятели, готовившие реформу 1861 года

Хотя Александр и говорил, что ему не досталось от отца достойных соратников, в деле освобождения крестьян таковых оказалось немало. Целая плеяда ярких личностей сгруппировалась вокруг императора. Благодаря своим выдающимся качествам, будучи в абсолютном меньшинстве, они навязали волю большинству правящего класса и добились-таки отмены крепостного права. А их высокая нравственность проявилась хотя бы в том, что, борясь за освобождение крестьян, они сознательно шли на ограничение прав и привилегий сословия, к которому принадлежали сами. В этом можно усматривать их сходство с декабристами. С той разницей, что революционный максимализм последних грозил потрясениями России, в то время как реформаторы 1850–1860-х гг. стремились путем преобразований снять напряжение в обществе, избежать этих самых потрясений.

Наибольший вклад в освобождение крестьян внесли Н.А. Милютин, Я.И. Ростовцев, Ю.Ф. Самарин, С.С. Ланской, В.А. Черкасский и целый ряд других деятелей. Кроме того, активно занимались крестьянской реформой наряду с самим Александром некоторые члены царской семьи. Особенно — великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна.

О сподвижниках Александра-освободителя мы расскажем подробнее.

Якову Ивановичу Ростовцеву (1803–1860) суждено было дважды сыграть заметную роль в российской истории. Первый раз в декабре 1825 года. Точнее — 12 декабря. Второй раз — более тридцать лет спустя, когда готовилась великая реформа.

12 декабря подпоручик Ростовцев явился в Зимний дворец и передал личное письмо для великого князя Николая Павловича. В нем молодой офицер умолял Николая не принимать царскую корону, просил уговорить старшего брата Константина не отказываться от престола, принадлежащего тому по праву. Иначе, грозил Ростовцев, в стране начнется смута. Он писал: «…вы весьма многих против себя раздражили. Для вашей собственной славы погодите царствовать. Против вас должно таиться возмущение; оно вспыхнет при новой присяге (дело в том, что гвардия уже присягнула Константину и после отказа его стать царем должна была присягать вновь, уже — Николаю. — В.К.), и, может быть, это зарево осветит конечную гибель России».

Великий князь поблагодарил Ростовцева за предупреждение, спросил, не известны ли ему имена тех, кто замышляет против него дурное. Ростовцев сказал, что неизвестны. Будущий император заверил подпрапорщика в дружбе. А тот, сделав копию письма, поехал к князю Оболенскому, участнику заговора, и, чтобы не считали его тайным доносчиком, показал князю копию письма, переданного Николаю Павловичу. В это время у Оболенского был Рылеев, один из руководителей тайного общества. Ростовцев просил их обоих отказаться от намерения поднять восстание, но те заверили его, что они не собираются чего-либо предпринимать.

Этот инцидент дал повод для того, чтобы обвинять Ростовцева в предательстве товарищей. Именно так оценивал его поступок Герцен, говоря, что он «дал копию с доноса заговорщикам, на которых доносил, чтобы таким образом совершенно разыграть роль благородного человека». Теперь трудно давать оценку всем этим коллизиям, но факт остается фактом — Ростовцев сыграл свою роль в событиях декабря 1825 г., и если даже нет оснований обвинять его в предательстве товарищей, несомненным остается то, что услуга, оказанная Николаю Павловичу в столь роковой час, не была им забыта. Подпрапорщика Ростовцева, каковым он являлся в канун выступления декабристов, ждала блестящая карьера. Николай остался верен своему слову, обещая офицеру дружбу.

У Якова Ивановича был недостаток — картавость, поэтому он не рассчитывал на продвижение по службе в качестве строевого офицера и попросил императора перевести его в иное место, где бы этот дефект являлся вполне терпимым. Он получил назначение начальником штаба по управлению военно-учебными заведениями при великом князе Михаиле Павловиче. Когда это ведомство перешло под патронаж наследника престола — великого князя Александра Николаевича, Ростовцев остался служить и при нем в том же качестве. С тех пор у этих людей и установились доверительные отношения. Будучи по существу руководителем военно-учебных заведений России в николаевскую эпоху, Ростовцев не обнаруживал каких-либо вольнолюбивых настроений, считая, что долг и дисциплина превыше всего. О составленных им правилах для учащихся Грановский писал Герцену, что им «позавидовали бы и иезуиты».

Согласно этим правилам, «совесть нужна человеку лишь в его частной жизни, на службе же ее должно заменить исполнение приказаний начальства». Однако консерватизм Ростовцева не стал преградой на пути либеральных начинаний в системе народного образования, что дало повод говорить о нем как реформаторе. В частности, И.И. Введенский писал по поводу изменений программы обучения: «Новые программы составляют совершенную реформу в нашей науке, совершеннейшее отрицание прежних схоластических приемов…» Однако это вовсе не значило, что Ростовцев являлся реформатором по своим убеждениям и потому был выбран царем в качестве одного из главных разработчиков проекта освобождения крестьян. Как сам Александр, затевая реформу, не знал до конца, чем она должна закончиться, так и Ростовцев на начальном этапе не имел ясного представления об этом предмете. Но он был очень ответственным, дисциплинированным, преданным императору человеком. «Монарх желает, чтобы было сделано то-то и то-то, значит, это надо исполнить. Какие тут еще рассуждения! И когда монарх действительно вручил ведение дела эмансипации крестьян в его руки, он принялся за него с всегда его отличавшею прямотою. Роль Ростовцева в деле освобождения крестьян была для прогрессивного лагеря до такой степени неожиданною, что сложилась даже в объяснение этого легенда о данной Ростовцевым клятве умирающему сыну».

Получился своего рода нонсенс — николаевский военный, верный защитник самодержавия указанием царя попал в число главных деятелей реформы, когда был назначен в состав секретного комитета по подготовке освобождения крестьян. Однако члены комитета в большинстве своем не стремились к действительной отмене крепостного права. В том числе и Ростовцев, предложивший освобождать крестьян на основе их «добровольных соглашений» с помещиками. Но о какой добровольности можно было говорить в таком деле.

Об аморфной позиции Ростовцева в то время (1858 г.) можно судить по его письму к Оболенскому: «Крестьянину возвратить его человеческие права, обеспечить ему, до окончательного решения вопроса, верный кров и верный хлеб и дать ему все пособия сделаться полезным собственником; помещику охранить неприкосновенность прав его собственности; государству упрочить спокойное разрешение этого жизненного для него вопроса — вот в чем моя программа».

Хотя, в сущности, никакой программы здесь нет, а есть только пожелания. Начиная дело освобождения крестьян, и Александр, и Ростовцев, как уже отмечалось, плохо представляли, чем оно должно закончиться, но были убеждены, что земля у помещиков в пользу крестьян изыматься не должна, даже за выкуп. А мысль об этом они считали химерической. Самое большое, что допускали Александр II и Ростовцев, это выкуп крестьянами своих поместий. Ростовцев видел свою задачу в том, «чтобы фактический порядок вещей от преобразования изменился насколько возможно менее. Он не был в состоянии усвоить себе с надлежащей ясностью, что крестьянская свобода есть совершенно новый принцип, вводимый в государственную жизнь…».

Кроме того, он предлагал так провести освобождение крестьян, чтобы сохранить власть помещиков над ними. Из первоначальных соображений Ростовцева на сей счет:

«Оскорбления помещика и членов его семейства есть преступления уголовные: в сем случае оскорбление самого помещика равняется оскорблению своего отца. Помещик имеет право выслать из своего имения крестьянина, признанного им вредным и опасным».

Оставаясь по своим убеждениям сторонником крепостничества, но волею императора поставленный подготовить отмену крепостного права, Ростовцев оказался в тупике. Искать из него выход поехал за границу.

Там, под влиянием увиденного и в результате длительных размышлений, он постепенно изменил свое мнение относительно условий освобождения крестьян. Представление им земли за выкуп уже не казалось ему «химерами». Ростовцев написал царю четыре письма, в которых прослеживается трансформация его убеждений, заканчивающаяся признанием необходимости освобождения крестьян с землей. Поддававшийся внушению Александр II тем более близко к сердцу принимал слова своего соратника, которому доверял абсолютно. Убеждения Ростовцева становились убеждениями царя.

По возвращении в Россию он, уже больной человек, был назначен царем руководителем редакционной комиссии, готовившей условия освобождения крестьян. Царь оговорил, что назначение состоится, если Ростовцев примет на себя эти обязанности. На что тот отреагировал так: «Принимаю я на себя не с согласием, но с молитвой, с благоговением, со страхом и чувством долга. С молитвою к Богу, чтобы он сподобил меня оправдать доверенность государя. С благоговением к государю, удостоившему меня такого святого призвания. Со страхом перед Россией и перед потомством, с чувством долга перед своею совестью». Ростовцев добросовестно выполнил возложенную на него миссию. Руководимая им редакционная комиссия переработала массу материалов, поступавших из самых различных источников. Прежде всего, конечно, от губернских комитетов. Привлекались и запрещенные издания, в том числе и выходивший в Лондоне «Колокол» Герцена, беспощадно критиковавший «консерватора» Ростовцева, но наряду с тем публиковавший много ценной информации по крестьянскому вопросу.

Удивительно, как удалось при столь мощном сопротивлении крепостников, бывших в большинстве во всех комитетах, комиссиях и Государственном совете, провести-таки решение об освобождении крестьян с землей. Решающим здесь стала воля императора Александра, опиравшегося на здравомыслие Ростовцева, Милютина и других. По завершении работы Ростовцев писал Александру II: «Смотря с точки гражданского права, вся зачатая реформа, от начала до конца, несправедлива, ибо она есть нарушение прав частной собственности; но как необходимость государственная, и на основании государственного права, реформа эта законна, священна и необходима».

Вот такой, казалось бы неожиданный взгляд на отмену крепостного права, как покушение на священность и неприкосновенность частной собственности. Из дальнейшего текста письма видно, как изменились убеждения крепостника Ростовцева: «Комиссии желали от всей души уравновешивать интересы крестьян с интересами помещиков. Если они равновесия этого доселе еще не достигли, если и есть, действительно, в иных вопросах некоторый перевес на стороне крестьян, то это происходит, конечно, уж не от того, чтобы комиссии желали огорчить помещиков, и чтобы они не уважали священных их прав… а главное от того, что при особенно затруднительных вопросах, как наклонить свои весы, комиссии иногда наклоняли их на сторону крестьян и делали это потому, что наклонять весы, потом, от пользы крестьян к пользе помещиков, будет и много охотников и много силы, а наоборот иначе, так что быт крестьян мог бы не улучшиться, а ухудшиться».

Ростовцев умер 16 февраля 1860 г., не дожив до выхода в свет манифеста об отмене крепостного права, но практически завершив всю подготовительную работу. Умирая, он благословил присутствовавшего при сем царя словами: «Государь, не бойтесь».

Юрий Федорович Самарин (1819–1876) родился в богатой дворянской семье. О степени приближения ее ко двору говорит хотя бы то, что мать Юрия Федоровича являлась фрейлиной царицы, а его крестным отцом был сам император Александр I. Сразу же после окончания философского факультета университета жизнь Самарина пошла по пути, не типичному для представителя его сословия, выходца из высшего светского общества. Ему бы делать блестящую карьеру государственного чиновника, используя связи и положение, а он окунулся в литературную стихию, сближаясь то с западниками, кумиром которых являлся Белинский, то со славянофилами, группировавшимися вокруг Хомякова и Аксакова. Славянофильское мировоззрение, сложившееся под воздействием главным образом Аксакова, сохранившееся в значительной своей мере до конца жизни, оказало серьезное влияние на реформаторскую и писательскую деятельность Самарина.

И государственная служба пошла неровно. Его нравственные принципы подверглись серьезному испытанию, когда он, будучи чиновником в Риге, выступил по поводу насильственного обращения в православие латышей. За публикацию «Писем из Риги» его арестовали и перевели в Симбирск. Стало ясно, что чиновничья карьера не для него.

Выйдя в отставку в 1853 г., он занялся хозяйственными делами многочисленных отцовских имений. На собственном опыте убедился в пагубности для России дальнейшего сохранения крепостной зависимости крестьян. Изучал заграничный опыт проведения реформ, в частности — в Пруссии. Одновременно много писал, печатался в славянофильских изданиях.

В начале царствования Александра II, под влиянием озвученных им намерений об освобождении крестьян, появилось много проектов и предложений на сей счет. И Самарин опубликовал свою записку, оказавшуюся сразу же заметным явлением в потоке подобных материалов, циркулировавших в обществе. Он резко выступил против сторонников крепостного права: «Пока мы живем под всеми его условиями — это зло и зло современное, которому суждено с каждым днем усиливаться, пока мы не вступим на другую дорогу». Но на том этапе Самарин еще не допускал возможности отмены крепостного права сразу и предлагал постепенно облегчать жизнь крестьян, переведя их в начале в статус временнообязанных.

Одним из наиболее подходящих путей освобождения Самарин считал заключение частных добровольных соглашений между помещиками и крестьянами, поскольку «добровольная сделка, предложенная самими сторонами и утвержденная правительством, связывает совесть, возбуждая сознание гражданской свободы и нравственного долга».

На основе этой посылки Самарин выстраивал последовательность действий по освобождению крестьян: правительство устанавливает срок на заключение такого рода сделок, и оно же определяет меру повинности крестьян в пользу помещиков за пользование землей. Затем — выкуп этих повинностей за счет займов, с тем, чтобы проценты по ним выплачивались крестьянами. С окончанием выплат за землю крестьянин становился свободным землевладельцем.

Как видим, эти высказывания Самарина в значительной мере легли в основу принятых в 1861 г. положений. Твердая позиция Самарина относительно освобождения крестьян только с землей, а не с одними усадьбами, как предлагали многие, изложенная им в записке великому князю Константину Николаевичу, назначенному царем руководить секретным комитетом, оказала большое влияние на формирование соответствующих взглядов последнего и соответственно на ход и результаты работы возглавляемого им комитета. В то же время Юрий Федорович предложил, чтобы реформа готовилась гласно, с привлечением общественности, с учетом как можно большего числа мнений. О чем Самарин направил записку великой княгине Елене Павловне, активнейшей деятельнице крестьянской реформы.

С одной стороны, позиция Самарина являлась довольно либеральной, с другой, предполагая длительный переходный период освобождения крестьян, он считал необходимым на все его время сохранить за помещиками право наказывать бывших крепостных, сдавать их в рекруты, ссылать в Сибирь за провинности.

Юрий Федорович выделялся среди других деятелей, писавших об освобождении крестьян, богатством мыслей, гражданским пафосом, готовностью пожертвовать личными интересами помещика-землевладельца, каковым он являлся, ради освобождения крестьян, обещающего благо России. Приглашенный в самарский губернский комитет по выработке предложений по реформе, он сразу же стал играть в нем ведущую роль. Хотя его позицию максимального благоприятствования крестьянам разделяло меньшинство. Борьба в комитете доходила аж до угроз лишения жизни. Приходилось делать много рутинной, но важной работы. Например, он лично проверил предложения, касавшиеся будущего наделения землей крестьян по 800 поместьям и обнаружил, что «крестьянские наделы были уменьшены где на ¹/₂, а где даже на 4 десятины на тягло». Естественно, подобного рода «уточнения» восстанавливали против Самарина помещиков губернии и членов комитета. Большинство этого комитета, мало что делая, лишь мешало ему. В связи с чем Самарин писал: «Вся комитетская работа на моих плечах. Никто не помогает. Прочие только спорят и возражают, но никто ничего не делает… Работа дьявольская, от которой у меня преждевременно поседели волосы».

Не согласившись с итоговым документом самарского губернского комитета, подписанным большинством, он, поддержанный лишь двумя его членами, направил в Петербург свой «Обзор оснований» по проблеме. Важнейшими «основаниями» освобождения Самарин считал:

«Дарование личных прав.

Обеспечение материального благосостояния.

Устройство общества».

Благосостояние он полагал обеспечить за счет наделения крестьян землей в объемах, не меньших, чем было при помещиках. Считая необходимым сделать выкупную цену поместий для них минимальной! А отработку крестьянами повинностей за землю ограничить двумя днями для мужчин и одним для женщин. Кстати сказать, с последним он убедил согласиться и других членов губернского комитета.

К этому времени Самарин изменил мнение о том, чтобы сохранить власть помещиков над крестьянами на длительный переходный период, полагая, что все должна решать сельская община. Он даже наделял ее правами телесного наказания крестьян. В связи с чем А.А. Корнилов писал: «Презрение его в этом отношении к „либеральным“ теориям составляет темную сторону его блестящей и светлой деятельности того времени…»

С лета 1859 г. начинается плодотворная работа Юрия Федоровича в центральной редакционной комиссии, в Петербурге, под руководством Ростовцева, куда он был приглашен Милютиным. Здесь у него было значительно больше единомышленников, особенно по вопросу наделения крестьян землей в достаточном количестве при их освобождении. Меньшую поддержку получила его славянофильская идея о предоставлении всеобъемлющих прав сельской общине. Он стал автором и редактором многих документов редакционной комиссии. Ему же было поручено и написание проекта Манифеста об освобождении крестьян. Самарин сделал это, но в конечном счете предпочтение было отдано тексту, подготовленному митрополитом Филаретом.

После подавления Польского восстания (1863 г.) Самарин был приглашен в Польшу для выработки вместе с Милютиным предложений по регулированию земельных отношений, устройству крестьян, окончательному их освобождению. Все это представлялось чрезвычайно важным для успокоения вечно мятежной части Российской империи. Предложения Милютина и Самарина были поддержаны правительством и в 1864 г. утверждены царем.

Самарин оставил богатое литературное наследие, показал себя одаренным публицистом и блестящим полемистом. К оценке его мировоззрения, результатов общественной и литературной деятельности нельзя подходить упрощенно, пытаясь отнести к консерваторам или либералам. Лучше всего он сказал о себе сам по этому поводу: «Я — не революционер и не консерватор, не демократ и не аристократ, не социалист, не коммунист и не конституционалист». Примерно то же мы видим и у А.А. Корнилова: «Самарин в сущности никогда не отвергал безусловно идеалов своих политических противников-либералов… он обрушивался с силой не на либеральные идеи, а главным образом на либеральничанье, притом особенно в тех случаях, когда за него прятались сторонники эксплуатации себе подобных».

Впрочем, граница между консерваторами и либералами была довольно зыбкой. Мы видели, что взгляды Александра II и Ростовцева буквально за несколько лет претерпели большую эволюцию. Будучи консерваторами по сословному положению, они в процессе подготовки реформы либерализовались. Самарин в этом плане, судя по его первым запискам и предложениям, был большим либералом изначально, чем другие сторонники освобождения крестьян.

Его деятельность на реформаторском и писательском поприще не ограничивалась проблемой крестьянского освобождения. Он много и плодотворно занимался устройством земских учреждений, городского самоуправления, делами народного образования, утверждением свободы печати. При этом, повторимся, оставался противником революционных потрясений. Его влияние на принятие ответственных государственных решений базировалось на искреннем желании блага для Отечества и безупречной нравственности. Рассказ об этом незаурядном человеке мы закончим словами К.Д. Кавелина, работавшего вместе с ним: «Ни огромные знания, ни замечательный ум, ни заслуги, ни великий писательский талант не выдвинули бы так вперед замечательную личность Самарина, если бы к ним не присоединились два несравненных, у нас, к сожалению, очень редких, качества: непреклонное убеждение и цельный нравственный характер, не допускавший никаких сделок с совестью, чего бы это ни стоило и чем бы это ни грозило».

Заметную роль в истории освобождения российских крестьян суждено было сыграть великой княгине Елене Павловне, иностранной принцессе, ставшей волей случая членом царской семьи. Рожденная во дворце Вюртембергского принца, она в 15 лет приехала в Россию в качестве невесты великого князя Михаила Павловича, брата императора Николая I. Наделенная от природы большим умом и любознательностью, получившая блестящее образование, немецкая принцесса полюбила Россию, хорошо изучила ее историю, прониклась сочувствием к народу. Елену Павловну отличали энергия, энциклопедические знания и стремление делать людям добро. Император Николай высоко ценил эти качества и предоставил жене брата возможности заниматься делами, близкими ей и полезными для государства. Вначале Елена Павловна реализовала себя в благотворительной деятельности и поддержке ученых людей и служителей искусства.

В 1828 г. она стала заведовать Мариинским и повивальным институтами. Благодаря ее нравственному, патриотическому порыву и организаторскому таланту в годы Крымской войны была образована Крестовоздвиженская община сестер милосердия для оказания помощи раненым воинам. Эта община послужила прообразом будущих организаций Красного Креста.

Елена Павловна покровительствовала искусствам и наукам, оказывая всяческую поддержку талантливым людям. Благодаря ей в России впервые было создано музыкальное общество. В своем дворце она открыла консерваторию, поставив во главе ее знаменитого Рубинштейна. Дала средства академику Радлову на издание пятитомного труда по тюркским наречиям; помогала путешественнику и этнографу, исследователю Сибири Потанину, оказывала содействие художнику Иванову, автору картины «Явления Христа народу» и многим другим деятелям науки и искусства.

Освобождение крестьян вроде бы не входило в круг интересующих Елену Павловну проблем. Но как только в обществе стали переходить от рассуждений на эту тему к поиску конкретных решений, великая княгиня приняла активнейшее участие в ликвидации крепостного права. Из сделанного ею на этом поприще следует отметить прежде всего освобождение своих собственных крепостных в Полтавской губернии, общим числом около пятнадцати тысяч душ, на относительно благоприятных для них условиях. Подготовительную работу провел по ее поручению Н.А. Милютин.

Значение этого поступка Елены Павловны, являвшейся членом царской семьи, было огромным. Тем самым она взывала к совести помещиков — не упрямиться с освобождением крестьян, поступать так же. Кто знает, скольким крепостникам она помогла таким образом если не прозреть, то по крайней мере смириться с неизбежностью.

Допуская, что освобождение крестьян в целом по империи может осуществляться на более выгодных условиях, чем те, на которых отпускала их на волю Елена Павловна, она предусмотрела такую возможность и оговорила соответствующим образом. В документе об освобождении ее крепостных, датированном 21 мая 1859 г. и названном «Положение для крестьян Кардовского имения», говорилось: «Права и преимущества, какие будут впоследствии по Высочайшей, государя императора, воле предоставлены всем вообще помещичьим крестьянам, безусловно распространяются и на крестьян Кардовского имения, независимо от тех облегчений, которые предоставляются им настоящим положением».

Елена Павловна участвовала в выработке условий освобождения крестьян, и многие ее предложения были использованы при подготовке Манифеста 19 февраля 1861 г. и сопутствующих ему документов.

Константин Петрович Победоносцев
(1827–1907)

Сколько случайностей, вторгаясь в исторический процесс, круто разворачивают его, меняя судьбы стран и народов.

Останься Александр II еще на десяток лет на троне, не случись той трагедии 1 марта 1881 г., оборвавшей его жизнь, начатое им реформирование могло увенчаться образованием в России парламента и превращением страны в конституционную монархию. А это значит, что никаких революций ни в 1905 г., ни в 1917 г. могло не произойти. Была вероятность пойти истории по-другому, и если бы остался жив сын Александра II — Николай, наследник престола, по оценкам современников, одаренный молодой человек, хорошо подготовленный к продолжению дела отца. Случайная смерть Николая явилась причиной того, что российским императором стал Александр III, не обладавший, опять же по воспоминаниям его современников, необходимыми для столь высокой миссии качествами. И, наконец, третье роковое обстоятельство. Случись рядом с Александром III другой наставник, которому бы он беспрекословно доверял, а не Победоносцев, тоже все могло пойти по-другому.

Как видим, целая цепь случайностей, спрессовавшихся в коротком временном промежутке, изменила ход российской истории. Многочисленные покушения на Александра II могли на кого угодно повлиять соответствующим образом, вселив страх, уныние и желание мести, тем более подвержен был этому состоянию Александр Александрович, волею случая ставший наследником престола. Насильственная смерть отца еще более усилила у него ощущение угрозы, исходившей от разного рода вольнодумцев, нигилистов, революционеров. Не случайно он жил в годы царствования в мрачном дворце Павла I, считая себя в нем в большей безопасности, чем где-либо. Оставайся рядом соратники отца, возможно, под их влиянием Александр III и оправился бы от потрясений. Но в трудное время начала царствования самым близким ему человеком стал Константин Петрович Победоносцев. Он опекал государя с первых шагов, искренне и бескорыстно предостерегая его от ошибок.

Борьба за место возле царя и за определение политики России развернулась сразу же и вылилась в открытое столкновение уже через неделю после смерти Александра II. 8 марта 1881 г. новый царь проводил совещание с участием ближайших сановников, где обсуждали предложенный министром внутренних дел графом Лорис-Меликовым, подготовленный по заданию Александра II и согласованный с ним доклад о введении в России представительной законодательной власти. Большинство министров высказалось за, а Победоносцев резко выступил против: «Я в смущении, я в отчаянии. Сердце сжимается при мысли о предложенном проекте: в нем слышится фальшь, скажу более: он дышит фальшью. Едва ли не пришло время сказать: конец России! — ведь в России хотят ввести конституцию!» И далее Победоносцев подверг критике реформы Александра II, включая положения по отмене крепостного права, введение земского самоуправления, ослабление цензуры и др. Разумеется, поводы для критики были, и немалые, поскольку российское общество болезненно адаптировалось к новой жизни и многие с ностальгией вспоминали старые порядки, жалели о них.

Александру III предстояло выбирать — или следовать дорогой реформ, дорогой отца, опираясь на прогрессивную часть его окружения, или отказаться от их продолжения, а в чем-то и повернуть вспять, как к тому призывал Победоносцев. Он выбрал второе.

29 апреля того же года выходит царский манифест, подготовленный К.П. Победоносцевым и М.Н. Катковым, известным публицистом, редактором газеты «Московские ведомости», в которой объявляется, что Александр III начинает править «с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утвердить и охранять для блага народного от всяких поползновений». Победоносцев буквально умоляет царя подтвердить свои намерения расправиться с террористами. Дело в том, что террор против царственных особ и вельмож не встретил абсолютного осуждения тогдашнего российского общества, (и поэтому после убийства Александра II развернулась кампания за помилование организаторов и исполнителей преступления. Среди их заступников был и Л.Н. Толстой. Победоносцев, потрясенный смертью императора, писал Александру III: «Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные читают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни… Нет, нет и тысячу раз нет — этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется. Если бы это могло случиться, верьте мне, государь, это будет принято за грех великий и поколеблет сердца всех ваших подданных… В эту минуту все жаждут возмездия».

Молодой император с пониманием отнесся к словам своего наставника и начертал на письме: «Будьте покойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет прийти никто, и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь». Он сдержал свое обещание. Очень скоро стало ясно — с кем царь и какой политики собирается придерживаться.

С.Ю. Витте, хорошо знавший Победоносцева, работавший вместе с ним при Александре III и Николае II, в бытность свою министром финансов и председателем комитета министров, рассказывал в своих воспоминаниях: «Победоносцев, выдающегося образования и культуры человек, безусловно честный в своих помышлениях и личных амбициях, большого государственного ума, нигилистического по природе, отрицатель, критик, враг созидательного полета, на практике поклонник полицейского воздействия, так как другого рода воздействия требовали преобразований, а он их понимал умом, но боялся по чувству критики и отрицания, поэтому он усилил до кульминационного пункта полицейский режим в православной церкви. Благодаря ему провалился проект зачатка конституции, проект, составленный по инициативе графа Лорис-Меликова и который должен был быть введен накануне ужасного для России убийства Императора Александра II и в первые дни воцарения Императора Александра III. Это его, Победоносцева, великий грех: тогда бы история России сложилась иначе, и мы, вероятно, не переживали бы в настоящее время подлейшую и безумнейшую революцию и анархию».

П.Н. Милюков, будущий профессор истории, лидер партии кадетов, видный деятель Временного правительства, а тогда еще студент, заканчивавший университет, внимательно следил за событиями в политической жизни. Более того, участвовал в них, втягиваясь сам в политические игры через студенческое движение. В своих воспоминаниях он писал: «…правительство Александра III, под влиянием Победоносцева, повернуло очень быстро в сторону реакции… Студенческие сходки были запрещены». И далее: «Общественные ожидания, возбужденные первыми неделями царствования Александра III, быстро рассеялись, когда Лорис-Меликова сменил Игнатьев, а Игнатьева вытеснил Победоносцев. Революционная борьба была подавлена крутыми репрессиями, и в политической жизни наступило затишье, продолжавшееся в течение почти тринадцати лет царствования Александра III».

Что же это за человек, сумевший подчинить своей воле Александра III и навязать ему собственное видение государственных интересов и политики?

Константин Петрович Победоносцев родился в 1827 г. в семье профессора философии и писателя Петра Васильевича Победоносцева. После окончания училища правоведения работал в департаменте сената, в 1860–1865 гг. заведовал кафедрой гражданского права Московского университета. Он стал юристом и ученым высочайшей квалификации, а написанный им «Курс гражданского права» являлся лучшим учебным пособием для студентов и практикующих работников правосудия. Его талант и стремление к переменам в России привлекли внимание сторонников реформ Александра II, и он участвовал в разработке новой судебной системы. Пример Победоносцева показывает, как радикально могут измениться убеждения людей. В начале 1860-х гг. либеральные, реформаторские настроения Победоносцева доходили до того, что он направлял мятежному Герцену для его «Колокола» критические материалы, касавшиеся судебного дела в России! Пройдет десяток-другой лет, и почитатель Герцена станет отрицать любые начинания, несущие угрозу самодержавию, сложившимся порядкам и традициям. Но это будет потом. А в 1860-х гг. он приближен к царской семье, преподает законоведение сыновьям Александра II — Николаю (умершему наследнику престола), Александру (будущему царю), Владимиру. А затем и внуку Александра II — Николаю Александровичу, последнему российскому императору. С этого же времени активно занимается государственной деятельностью. С 1868 г. — сенатор, с 1872 г. — член Государственного совета, с 1880 г. — обер-прокурор святейшего Синода. В этой должности пребывал вплоть до событий 1905 г., когда ушел в отставку, не согласившись с царским манифестом от 17 октября, вводившим в России представительную власть (Государственную думу) и с другими демократическими преобразованиями. Умер в 1907 г. Таким образом, Победоносцев находился в центре общественно-политической жизни страны при трех ее последних императорах, а во время царствования Александра III и начального периода правления Николая II по существу определял государственную политику. Хотя относительно скромная должность обер-прокурора Синода и не предполагала сосредоточения в его руках столь властных прерогатив. Влияние на государственные дела объясняется большим доверием к нему царей, которое он заслужил не только своими педагогическими способностями, будучи воспитателем великих князей, но и личными качествами.

Среди видных деятелей России XIX в. выделяются две фигуры — Аракчеев в его начале и Победоносцев в конце, тем, что служа верой и правдой не только царям, но и стране, они не были поняты современниками и в памяти потомков остались зловещими персонажами, олицетворением зла и антигуманизма, несвободы. Гением зла вошел в российскую историю Аракчеев. А Победоносцев?

«„Гений тьмы“, „Великий инквизитор“, „дикий кошмар русской истории“, „тиран и изверг“, „государственный вампир“, „нелепая галлюцинация“… Пожалуй, ни один высший сановник не награждался столь нелестными эпитетами, как Константин Петрович Победоносцев», — пишет о нем наш современник В. Степанов.

Но какими бы эпитетами ни награждали Победоносцева, и люди, знавшие его лично, и потомки, никто не берет под сомнение выдающиеся способности и энциклопедические знания этого деятеля, а также бескорыстие в служении делу и чрезмерное трудолюбие. Неоднократно в своих воспоминаниях к характеристике Победоносцева возвращается Витте. К приведенным его высказываниям добавим другие: «…можно иметь различные мнения о деятельности Победоносцева, но несомненно, что он был самый образованный и культурный русский государственный деятель, с которым мне приходилось иметь дело… Он знал Императора Николая с пеленок, может быть, поэтому он и был о нем вообще минимального мнения».

«10 марта умер Константин Петрович Победоносцев. Это был последний могикан старых государственных воззрений, разбитых 17-го октября 1905 года. Но, тем не менее, как я уже имел случай говорить, — это был редкий государственный человек по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности в благах мира сего, которые приобрели такое преимущественное влияние на решение дел в последние годы…»

После его смерти газета «Приазовский край» (1907 год, № 71) писала: «Он охранял, как верный рыцарь, вход в замок, где томилась в заключении весна русской свободы. Надо быть справедливым — охранял не из корыстных побуждений, не ради выгоды власти, а исключительно по непоколебимой убежденности в своей правоте».

Хотя не все современники отдавали дань талантам Победоносцева. В частности, Ленин говорил, что тот проводил политику «с тупоумной прямолинейностью во всех областях общественной и государственной жизни» (БСЭ. Первое изд.). О прямолинейности применительно к Победоносцеву говорить можно, но что касается «тупоумия», то это явно не о нем. Впрочем, Владимир Ильич даже своих ближайших соратников награждал куда более хлесткими эпитетами — что уж говорить о царском сановнике, реакционере.

С началом перестройки вышло много публикаций о Победоносцеве, авторы которых попытались дать объективную оценку этого человека. В частности, в книге, посвященной жизни Николая II, на которую мы уже ссылались, много места отведено и Победоносцеву. Авторы пишут, что он обладал «блистательным даром полемиста и энциклопедическими познаниями. Его противники часто боялись даже вступать с ним в открытые дискуссии на заседаниях Государственного совета… Его суровый характер сочетался с добродушием по отношению к простым людям, которым он часто оказывал материальную помощь. Победоносцев отличался колоссальной энергией и исключительным трудолюбием: имел яркий литературный талант, писал книги, брошюры, статьи, научные труды и, кроме политики, интересовался литературой, искусством и т.д.».

Для иллюстрации писательского таланта, остроты ума этого выдающегося политического деятеля приведем фрагменты из его фундаментального труда «Московский сборник», изданного в 1896 г., содержащего критику не признаваемого им парламентаризма. Поразительно, насколько по-современному выгладят в этой работе мысли о выборах депутатов, их нравственной позиции, взаимоотношениях с избирателями и ответственности перед ними, о деятельности вождей политических партий: «В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть изъявляет непосредственно свою волю и приводит ее в действие. Это идеальное представление. Прямое осуществление его невозможно. Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою противной партии. Министры в действительности самовластны… Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьезной ответственности министра? Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный — сравнительно с шумом торжественного производства.

…Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого. Избиратели являются для него стадом — для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе. Так развивается, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти.

…Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет воспевать хвалу себе на выборных собраниях, нанизывая громкие и пошлые фразы.

…Такие люди если идут в толпу людскую, то не затем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые ее влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобресть популярность. Он не может и не должен быть скромен, — ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем.

…Для предводителя партии требуется прежде всего сильная воля. Это свойство органическое, подобно физической силе, и потому не предполагает непременно нравственные качества. При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильною волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами. Вот какова, по свойству своему, бывает руководящая сила в парламенте. К ней присоединяется еще другая решительная сила — красноречие.

…По теории парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практике господствуют пять-шесть предводителей партии; они, сменяясь, овладевают властью. По теории, убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике — оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории, народные представители имеют в виду единственно народное благо; на практике — они, под предлогом народного блага и на счет его, имеют в виду преимущественно личное благо свое и друзей своих. По теории — они должны быть из лучших, излюбленных граждан; на практике — это наиболее честолюбивые и нахальные граждане. По теории — избиратель подает голос за своего кандидата потому, что знает его и доверяет ему; на практике — избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором натвержено ему речами и криками заинтересованной партии. По теории — делами в парламенте управляют и двигают — опытный разум и бескорыстное чувство; на практике — главные движущие силы здесь — решительная воля, эгоизм и красноречие».

Конечно, следует отдать должное проницательности Победоносцева, так тонко подметившего пороки парламентаризма, фальшь и лицемерие, сопутствующие борьбе политических партий за умы людей, но нельзя согласиться с отрицанием самого парламентаризма из-за недостатков, ему присущих. А Победоносцев отрицал парламент как таковой, считая его пагубным для России.

Остается только сожалеть, что столь талантливый и просвещенный человек, к тому же высоконравственный, хватался за исторические рудименты, каковым являлось неограниченное самодержавие, не улавливал дух эпохи, боялся принять вызов времени и адекватно на него отреагировать. Не из опасения потерять собственные привилегии восставал он против либеральных, демократических преобразований. Его бескорыстие, признаваемое всеми, является тому порукой. Он опасался хаоса, непредсказуемости, могущих погубить Россию. Поэтому в марте 1881 г. уговорил Александра III не выполнять волю отца о введении выборной представительной власти в империи. По этой же причине в 1905 г. ушел в отставку, не смирившись с манифестом Николая Второго о выборах в Государственную Думу, полагая такой шаг гибельным для России.

Самое отрицательное отношение было у Победоносцева и к гласному, состязательному суду с участием адвокатов и присяжных заседателей, представляющих «пестрое смешанное стадо, собираемое им случайно, или искусственным подбором из массы, коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность осилить массу фактов, требующих анализа и логической разборки», развивающих, по его словам, свое искусство ради «интересов самолюбия и корысти».

Он был категорически против свободной печати, поскольку считал общественно вредным, когда «любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, созвать толпу писак».

Опасность повсеместного распространения образования для него тоже очевидна, поскольку «ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости, владеющей орудием формулы, искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юноши, знакомого с азбукой формального рассуждения».

Что же взамен предлагает Победоносцев, отвергая наступающие из Европы идеи государственного и общественного устройства на демократических принципах? У него полная ясность на этот счет: «Есть в человечестве натуральная сила инерции, имеющая великое значение… Сила эта, которую близорукие мыслители новой школы безразлично смешивают с невежеством и глупостью — безусловно необходима для благосостояния общества». То есть инерция — это традиция, старина, которую следует принимать как есть, не рассуждая, не подвергая критическому осмыслению. Значит, в основании общественного спокойствия и народного благополучия находится не знание, а вера.

Он убежден, и навязывает свое убеждение другим, что «народ чует душой, что абсолютную истину нельзя уловить материально, выставить осязательно, определить числом и мерою, но что в нее можно и должно веровать, ибо абсолютная истина доступна только вере».

Проиллюстрируем его позицию еще одним эпизодом. Известный русский книгоиздатель И.Д. Светин обратился к Победоносцеву за разрешением издать книги для народа, в которых бы разъяснялся смысл богослужения, проводимого в церквах на непонятном людям церковнославянском языке. Победоносцев решительно отказал: «Мужику и не надо понимать, что он слышит в церкви. Пред непонятными ему словами он чувствует священный трепет, и это священное, благоговейное настроение и есть единственное, что нам надо. Никакого понимания мы не допустим».

Конечно, одной веры недостаточно, чтобы народ жил «правильно», нужна вторая составляющая — твердая власть, на вершине которой — царь-самодержец. Вот, если говорить коротко — идеалы Победоносцева. Будучи носителем таких убеждений, он тяжело переживал реформы Александра II, воспринимал как личную трагедию, видя в них разрушительный хаос, а не стремление привести государственные институты в соответствие с уровнем развития общества. В одном из своих писем он писал: «Жизнь наша стала до невероятности уродлива, безумна и лжива от того, что исчез всякий порядок, пропала всякая последовательность в нашем развитии». Его положение при Александре II было не настолько значительным, чтобы повлиять на государственные дела. Но зато, став по сути правителем при Александре III, Победоносцев много сделал, чтобы «исправить» нанесенный царем-реформатором урон самодержавию и, как он полагал, интересам России. Почему и вошло в историю время правления Александра III — Победоносцева как время реакции, контрреформ.

Должность обер-прокурора Синода вроде бы ограничивала деятельность Победоносцева делами церковными, но он решал все, будучи советником и доверенным лицом Александра III. С его участием, точнее — по его указке очень скоро произошла замена министров и других видных сановников при дворе, соратников Александра II, сохранявших реформаторские устремления. На их место были поставлены люди под стать Победоносцеву, считавшие высшей ценностью сохранение и упрочение самодержавия.

Мы уже говорили о некоторых шагах Победоносцева по пути контрреформ. К сказанному добавим другое. Он считал, что необходимо ограничить свободы, данные реформой крестьянам. Помещики не могли смириться с потерей власти над ними. Земские учреждения исключали помещиков из системы управления крестьянами. В правительство приходили письма с требованиями восстановления власти помещиков над ними. Пазухин, управитель канцелярии министра внутренних дел, поддерживая такие настроения, писал: «Лишение дворян служебных привилегий не могло не смутить население, привыкшее видеть в дворянах царских слуг… необходимо возвратить дворянству преимущественные служебные права». Поскольку о возврате к крепостной зависимости не могло идти речи, нашли иную форму. В 1889 г. было введено положение о назначении в земские учреждения земских участковых начальников из дворян. Таким образом устанавливался дворянско-государственный контроль над демократическими органами местного самоуправления. И все это ради того, чтобы, как указывалось в положении, «…поставить местную власть в подобающее ей и согласное с пользами государства положение».

«Едва ли какой-либо законодательный акт вызвал больше неудовольствия в течение всего времени своего действия, как положение 1889 года (о земских начальниках. — В.К.).

Оно было прямым противоположением, прямой антитезой освободительных реформ 60-х годов и в частности крестьянской реформы 19 февраля».

Другой формой закрепощения крестьян оставалась зависимость их от общины, выход из которой хотя и был предусмотрен реформой 1861 г., но являлся весьма затруднительным. В 1893 г. был принят закон, по которому это вообще становилось практически невозможно сделать. Такая политика являлась следствием убежденности Победоносцева в том, что сохранение общины в неприкосновенности является благом для России и крестьян. Он считал, что «…только общинное хозяйство может обеспечить крестьянина от нищеты и бездомовности или в самой нищете, — составляющей обыкновенное у нас явление, — отдалить опасность голодной смерти…» Победоносцев был против рыночного оборота земли, говорил, что «земля такой капитал, который опасно бросить на вольный рынок подобно всякому иному товару». Как видим, с позицией реакционера Победоносцева в полной мере согласуются взгляды и нынешних сторонников колхозов и противников рыночного оборота сельскохозяйственных земель.

Шаг за шагом принимались решения, отменявшие положения судебной реформы 1864 г. Подверглись значительному изменению судебные уставы. Был ограничен круг дел, подлежавших рассмотрению в суде присяжных; на смену выборных, независимых мировых судей пришли назначаемые администрацией земские начальники; суду предоставили право вести заседания закрыто, избегая гласности; стали увольнять судей даже по причинам внеслужебного характера и т.д. Многое из сделанного в 1864 г. казалось для Победоносцева «не оправданным жизнью» и потому было устранено.

Вмешательство в духовную жизнь людей, в просвещение, культуру было многоплановым, всеобъемлющим. Контрреформы в системе образования были направлены на ущемление автономии университетов: их руководители стали подчиняться учебным округам, вводились инспекции, ректоры назначались, а не выбирались. В народном образовании упор делался на простейшие церковно-приходские школы. Здесь добились выдающихся успехов. Количество школ за 1881–1894 гг. увеличилось в восемь раз, а государственные ассигнования на них — аж в 40 раз.

Регламентация духовной жизни шла по линии преследования «вредных» писателей. Гонениям подвергались даже такие мастера слова, как Лев Толстой, Федор Достоевский, Николай Лесков и другие. Милюков в своих воспоминаниях пишет: «Не может быть сомнения, что политическая деятельность таких руководителей двух последних царей, как К.П. Победоносцев и Д.А. Толстой, была сознательно направлена к тому, чтобы задержать просвещение русского народа… Против этой антиисторической и опасной, как можно было предвидеть, позиции выступила со всей энергией передовая часть русского культурного класса».

В церковной политике Победоносцева можно выделить две особенности. Во-первых, заботой о распространении и углублении веры в народе было обусловлено массовое строительство культовых учреждений (ежегодно открывалось 10 монастырей и 250 церквей), увеличение издания религиозных книг, усиление пропаганды православных святынь. Во-вторых, имело место ущемление неправославных конфессий, стремление к насильственному «оправославливанию» инородцев и разного рода сектантов. От такой политики сильно страдало старообрядчество. А результатом давления становилось ожесточение гонимых против государственной религии и ее охранителей, еще более крепкое утверждение их в своей вере. На этой почве в самой церкви усиливались реакционные тенденции, наблюдалась пассивность религиозных деятелей, недоверие к служителям церкви, носителям прогрессивных идей.

Обратимся еще раз к Милюкову: «Факты окостенения веры и злоупотреблений в церковных управлениях были настолько очевидны для всех, что в более умеренной форме эти взгляды проникали и в среду самих служителей церкви, а через них и в консервативные круги общества. Крайние правые и здесь исполняли веления власти, закостеневшей в сохранении традиции. При Александре III и Николае II (до 17 октября) блюстителем этой традиции был учитель и советник обоих царей, сухой, упрямый фанатик, получивший недаром прозвище Торквемады (глава инквизиции в Испании. — В.К.), Победоносцев, — принципиальный враг всего, что напоминало свободу и демократию. Он — один из тех, кто несет главную ответственность за крушение династии».

Николай Христианович Бунге
(1823–1895)

Со смертью царя-реформатора, каким вошел в историю Александр II, наступила эпоха реакции. И персонифицируется она с его сыном Александром III и Победоносцевым. Советские историки, не очень жаловавшие отца, сына вообще лишали каких-либо положительных качеств. Из Большой Советской энциклопедии (третье издание): «Ограниченный, грубый и невежественный, Александр III был человеком крайне реакционных и шовинистических воззрений. Во внутренней политике он выражал интересы наиболее консервативных кругов дворянства». Если принять сказанное за истину, то чем тогда объяснить, что в годы правления царя-реакционера многие самые высокие государственные посты занимали выдающиеся деятели? Ведь можно говорить о некой системе, способствовавшей тому, что в царской России носители ярких качеств оказывались востребованными страной. Как бы само собой разумеющимся считается, что целая плеяда талантливых прогрессивных деятелей окружала Александра II. Но ведь и его предшественник Николай I предпочел назначить на пост министра финансов не кого иного, как умного, хотя и неудобного Канкрина. А при Александре III мы видим талантливого и принципиального Бунге, а затем Витте. Николая II наши историки чуть ли не дураком показывали, а ведь именно при нем реализовались блестящие способности Витте и взошла звезда Столыпина. Может, главным назначением царей и было — находить толковых управленцев, поручать им дело, а самим царствовать? И, как свидетельствует история, с этой задачей русские цари справлялись. Хотя, случались, как сказали бы мы сейчас, и кадровые ошибки.

А теперь о Бунге. Николай Христианович Бунге родился в 1823 г. в Киеве. После окончания курса законоведения в Киевском университете преподавал в Нежинском лицее, а затем в Киевском университете, где стал профессором (1850) и доктором политических наук (1852), защитив диссертацию: «Теория кредита». Лекции профессора Бунге пользовались большой популярностью. Около десяти лет с перерывами он работал ректором университета, умудряясь сочетать административную, педагогическую, научную и писательскую деятельность. Диапазон научных и публицистических интересов Бунге был широким. В его творческом наследии — труды по крестьянскому вопросу, о денежном обращении, по проблемам промышленности и торговли и др. Его публикации обратили внимание руководителей Главного комитета, готовившего крестьянскую реформу, и он был приглашен в редакционную комиссию в качестве эксперта по финансовым вопросам.

Приобщению Бунге к государственным делам способствовало приближение его к царской семье, где он читал лекции наследнику престола, старшему сыну Александра II — Николаю. А после его смерти — будущему царю — Александру III и, наконец, его сыну — Николаю Александровичу — будущему последнему российскому императору.

В 1880 г. учебная и научная деятельность Бунге заканчивается — его назначают товарищем министра финансов. А с 1881 г. он уже министр финансов и остается в таковом качестве до 1886 г. В 1887–1895 гг. — председатель Кабинета министров.

Следы созидательной реформаторской и административной деятельности Бунге остались во многих сферах хозяйственной и политической жизни страны. Но, пожалуй, самый значительный из них — создание в России. банковской системы. Тогда трудно было найти человека, более компетентного в этой сфере, чем он. Высоко ценивший его Витте писал, что «…ни в университетах, ни в высших школах правильной теории денежного обращения не читалось… По этому предмету не было на русском языке сколько-нибудь порядочных книг и учебников, за исключением нескольких, а именно, то, что выходило из-под пера Николая Христиановича Бунге, когда он был профессором Киевского университета…» Но Бунге владел не только теорией вопроса. В 1865 г. он работал управляющим Киевской конторы Госбанка и хорошо знал коллизии банковского дела. В той или иной мере Бунге оказал влияние на всю банковскую систему, но наиболее значительным делом на этом поприще стало учреждение Крестьянского поземельного банка, сыгравшего значительную роль в перераспределении земли в пользу крестьян.

Дело в том, что земельный рынок в России был скован. С одной стороны, его развитию мешало общинное землепользование, с другой — нищета основной массы крестьян. Желающие продать землю были. Таковыми являлись разоряющиеся помещики, не сумевшие приспособиться к жестким условиям капиталистических отношений. Имелись и покупатели в лице крестьян и крестьянских общин, но не было в стране учреждения, которое кредитовало бы дорогостоящие сделки.

В 1881 г. Министерство финансов под непосредственным руководством Бунге разработало проект учреждения государственного Крестьянского поземельного банка. Проект отклонил предложение с мест сделать кредитное учреждение подведомственным губернским земствам. Это делалось во имя проведения единой кредитной политики и обеспечения главной цели — помощи действительно нуждающимся крестьянам.

Впрочем, при обсуждении проекта не обошлось без острых споров по целому ряду вопросов. Были предложения — открыть доступ к кредитам только малоземельным, чтобы с помощью государства не поощрять кулаков. Но как установить норму, где кончается малоземелье и начинается достаточное обеспечение землей? Это было непросто, так как в разных губерниях нормы землевладения отличались многократно.

Предоставление кредита малоземельному крестьянину без первоначального взноса с его стороны многим казалось безнравственным. «Приобретение крестьянином участка земли с приплатою за него из собственных средств, добытых в поте лица, в свою очередь, имело бы весьма важное в политическом отношении влияние; сделавшись собственником такой земли, крестьянин уважал бы собственность не только свою, но и чужую, он охранял бы владение ею всеми зависящими от него способами и проще всего был бы врагом каких-либо переделов земли».

Дискутируя по поводу того, кто реально станет кредитополучателем и сможет приобретать землю, законодатели того времени высказывали те же опасения, что и депутаты Государственной думы конца XX в. Не скупят ли землю не те, кто в ней нуждается, а те, у кого есть деньги? Не окажет ли государство тем самым помощь меньшинству в закабалении большинства? Тем более что и ранее приобретаемую крестьянами помещичью землю в большинстве своем только условно (вернее, «сословно») можно было считать крестьянской. На самом деле покупателями, как правило, были выходцы из крестьянского сословия, фактически давно перешедшие в категорию буржуазии. Как по-современному выглядели сомнения на сей счет членов Государственного совета: «Приобретателем земли являлся преимущественно класс сельских торговцев, содержателей питейных заведений и, вообще, так называемых кулаков, наживавших большие деньги… Не возделывая купленной земли собственным трудом, кулаки сдавали обыкновенно ее крестьянам на самых невыгодных для них условиях. Ввиду этого, приобретение бывшей помещичьей земли кулаками должно было считаться явлением для сельского населения далеко не отрадным; с другой стороны, явление это было не выгодно также для средних и даже крупных землевладельцев, потому что, одновременно с притеснением крестьян, разбогатевшие сельские торгаши разоряли мало-помалу и соседних помещиков, ссужая их деньгами за большие проценты, приобретая от них в затруднительные для них минуты, иногда за бесценок, один участок земли за другим».

Когда обсуждался вопрос, быть ли банку государственным, земским или частным, большинство членов Государственного совета, скорее по политическим, чем по экономическим соображениям, высказалось за то, чтобы помощь крестьянам в обеспечении землей оказывало государство.

Но, чтобы примирить общегосударственные интересы с губернскими и воспользоваться знанием местных особенностей, каковыми располагали структуры земского самоуправления, предлагалось иметь в губернских отделениях банка двух представителей земств.

Настаивая на государственном статусе поземельного банка, члены Государственного совета вместе с тем положительно относились и к созданию земских кредитных учреждений, и к купле-продаже земли частными банками, но на условиях государственного поземельного банка (как по порядку выдачи кредитов, так и по уплате процентов и долгов). Это делалось во избежание разорения крестьян в случае неплатежей. Имелись и другие поводы для сомнений и разногласий при рассмотрении положения о поземельном банке. Тем не менее 18 марта 1882 г. его окончательный вариант был утвержден царем. Основные его положения:

Крестьянский поземельный банк — правительственное учреждение, находящееся в ведении Министерства финансов, которое предоставлением ссуд помогает крестьянам приобретать земли;

на местах открываются отделения, возглавляемые управляющим (назначается Министерством финансов), одним членом правления по предложению губернатора и двумя, избранными губернским земским собранием;

для предоставления ссуд банком выпускаются ценные бумаги (государственные свидетельства) ежегодно на сумму 5 миллионов рублей доходностью 5,5%; погашение осуществляется раз в год на сумму поступивших от заемщиков платежей.

Ссуды предоставлялись сроком на 24,5 и 34,5 года. Их могли получить община, товарищество, отдельный крестьянин. Максимальная сумма в расчете на одного человека при оформлении кредита на общину составляла 125 рублей, при индивидуальном ведении хозяйства — 500 рублей. На руки выдавалась сумма не более 90% оценочной стоимости земли; остальное вносил сам покупатель. Платежи по ссуде производились два раза в год. С учетом погашения самой ссуды, а также взносов за пользование средствами роста, на управление банком и образование запасного капитала заемщик платил в год при сроке в 24,5 года 8,5%, при сроке 34,5 года — 7,5%.

В случае просрочки платежей взималась пеня — 0,5% за неуплаченную сумму в месяц. Пеня не взималась, если заемщик предоставлял банку удостоверение о стихийных бедствиях. Отсрочка платежей могла быть предоставлена в этом случае на срок до 2 лет, при повторном бедствии — до 3 лет. Если же извиняющих обстоятельств не было, через полгода после просрочки платежей земли выставлялись на публичные торги. Но и в этом случае, если заемщик предоставлял доказательства о возможности уплаты долга, продажа земли отменялась или откладывалась.

Крестьянский поземельный банк получил разрешение царя на открытие операций 8 апреля 1883 г. К 1905 г. в Европейской части России было 40 отделений банка, в том числе 17 самостоятельных и 23 действующих совместно с отделениями Дворянского банка.

В обязанности губернских отделений входила выдача ссуд, оценка земель и оказание помощи крестьянам при заключении ими сделок, контроль за возвратом ссуд и взыскание недоимок, подготовка предложений о продаже принадлежащих банку земель и т. д. Выполнение отдельных функций по согласованию с властями поручалось местным чиновникам. В частности, оценка земель и контроль за платежами поручались податным инспекторам.

За 33 года деятельности банка (1883–1915) к крестьянам перешло с его помощью 17,7 миллиона десятин земли. Объем выданных банком ссуд за это время составил 1,5 миллиарда рублей. Мировая история не знала подобного масштаба операций, когда бы за относительно короткий срок столь большие площади сельскохозяйственных земель поменяли владельцев.

Оказались несостоятельными прогнозы скептиков о том, что земля достанется не нуждающимся в ней, а тем, у кого есть деньги. По данным за 1890–1891 гг., покупателями земли через поземельный банк стали: 28,2% — крестьяне, имевшие до 1,5 десятины земли на душу; 46,1% — владеющие 1,5–3 десятинами; и только у 25,7% крестьян были наделы более 3 десятин. Негативным последствием столь масштабных операций стал резкий рост цен на землю. Если в 1883 г. за одну десятину платили 52,5 рублей, то в 1915 г. — 123 рубля.

Почти одновременно с Крестьянским поземельным банком был создан и Дворянский банк. Но открытие его диктовалось не столько национальными интересами России, сколько стремлением оказать услугу разоряющемуся дворянству, дать помещикам возможность получать кредит в залог имений. Насколько к этому приложил руку Бунге, трудно сказать.

В энциклопедии Брокгауза и Ефрона учреждение Дворянского банка ставится ему в вину в числе других дел, давших «менее благоприятные результаты». А вот Витте придерживается иного мнения: «Дворянский банк основан при Александре III, вопреки мнения министра финансов, почтеннейшего Бунге. Суть его заключается в том, чтобы предоставить государственный кредит дворянству… чтобы дворяне платили менее того, что стоит кредит (т.е. займы) самому государству».

Коренного реформирования требовала и налоговая система страны, безнадежно отставшая от уровня развития хозяйства. Подушная подать, введенная Петром Великим, благополучно дожила до реформ Александра II и после них долго существовала в измененном виде. Неоднократные попытки заменить ее иными налогами, которые распространялись бы не только на крестьян, а и на другие сословия, оканчивались безрезультатно. И лишь при министре финансов Бунге это, наконец, случилось. Да и то не сразу. Повелением царя с 1 января 1883 г. прекращалось взимание подушной подати с мещан, безземельных крестьян и дворовых людей и отдельных категорий крестьян, имеющих наделы.

Затем манифестом царя погашались все недоимки по подушной подати, накопившиеся к 1883 г. Постепенно, к 1 января 1887 года взимание подушной подати было прекращено по всей империи (за исключением Сибири).

Витте в своих воспоминаниях признает заслугу в этом Н.Х. Бунге: «Что касается прямых налогов, то благодаря Бунге и А.А. Абазе (министр финансов, а второй председатель департамента экономии Государственного совета) была уничтожена подушная подать. Это было еще до проявления усиленной реакции». Упоминание здесь о реакции не случайно. Не сделай этого Бунге в свое время, отмена подушной подати могла отложиться вплоть до революционных событий 1905 года. Бунге же заменил архаичную оброчную подать, этот рудимент средневековья, на выкупные платежи.

Но то были лишь первые шаги к подоходному налогу, каковой давно уже успешно применялся во многих европейских странах. В том, что в бытность Бунге министром финансов и председателем Кабинета министров подоходный налог не был введен в полной мере, не столько вина оппозиции, сколько проявление его собственной осторожности. Он рассчитывал, во избежание потрясений, прийти к нему постепенно. Бунге удалось ввести налоги на ценные бумаги, на имущество, на промышленные предприятия и др. Все это было чрезвычайно важно, так как в казну пошли поступления не только от крестьян, являвшихся веками по сути единственным податным сословием, но и от так называемых «достаточных» классов. Нужно отметить, что в полной мере ввести подоходный налог в России не удавалось и его преемникам, вплоть до 1 января 1917 г.

В связи с усложнением налоговой системы нужны были структуры, с помощью которых можно было бы контролировать и обеспечивать поступления в казну по максимуму. Бунге создает в этих целях так называемые податные инспекции — прообраз нынешних налоговых инспекций. Они сразу же показали свою большую эффективность. Поступления в казну от их деятельности многократно превышали расходы на содержание инспекторов.

Российская промышленность, получившая мощный импульс после отмены крепостного права, быстрыми темпами наращивала производство. Империя, хотя и с отставанием от других европейских стран, втягивалась в индустриализацию. В начале 1890-х гг. Россия занимала четвертое место в Европе по объемам промышленного производства (после Англии, Германии, Франции), хотя на душу населения промышленных товаров приходилось мало по сравнению с другими странами (по 28 рублей, в то время как Англия производила на 207 рублей, Франция — на 141 рубль, Бельгия — на 179 рублей и т.д.).

Наряду с достаточно развитыми к этому времени легкой и пищевой отраслями шло становление отечественного машиностроения. В 1892 г. текстильная промышленность произвела товаров на 620 миллионов рублей, пищевая — 503 миллиона, металлообрабатывающая — на 344 миллиона рублей. Быстро росла численность рабочих на заводах и фабриках, железных дорогах и водном транспорте, в сфере обслуживания и торговли. Одновременно росли и проблемы, ранее невиданные для российского общества. Главная из них — отношения между рабочими и владельцами фабрик и заводов, не регулируемые законодательными актами. Ничем не ограниченная жестокая эксплуатация вызывала недовольство рабочих, грозящее социальными потрясениями.

Бунге, еще будучи товарищем министра финансов, в 1880 г. писал Александру II: «Для содействия обрабатывающей промышленности, заводским и торговым предприятиям… от правительства требуется… не столько материальная помощь, сколько установление лучшего порядка посредством издания законов, примененных к современному развитию хозяйства. Россия отстала от всей Западной Европы в этом отношении на полстолетия».

Такое впечатление, что речь идет о ситуации в России конца XX — начала XXI в. — то же отставание от Западной Европы и та же потребность в четких правилах игры. Неразвитость государственных институтов конечно же тормозила рост производительных сил России, но, с другой стороны — упрощала принятие законодательных актов. Бунге инициировал разработку целой серии таких актов, сам их готовил и добивался утверждения Александром III. Таким образом создавалось фабричное законодательство.

В 1882 г. был принят закон о труде малолетних рабочих, ограничивавший произвол предпринимателей и устанавливавший восьмичасовой рабочий день. Для контроля за его соблюдением создали фабричную инспекцию. Закон 1884 г. рабочий день малолетних ограничивал шестью часами и предусматривал обучение несовершеннолетних рабочих. В 1885 г. женщинам и подросткам, занятым в прядильно-ткацком производстве, было запрещено работать в ночную смену. В 1886 г., после беспорядков на заводах и фабриках, были приняты «Особые правила о надзоре за заведениями фабричной промышленности…». Тогда же утвердили и общие правила найма рабочих, которых обязаны были придерживаться все фабриканты.

Граф Витте, занимавший те же должности, что и Бунге примерно через десять лет после него, лучше других понимал, каких трудов стоило вводить законы, ограничивающие произвол владельцев фабрик и заводов, налаживать работу фабричных инспекций. В своих воспоминаниях Витте писал: «Фабричная инспекция была основана при министре финансов Бунге и всегда находилась в подозрении, как такое учреждение, которое, будто бы, склонно поддерживать интересы рабочих и против интересов капиталистов; хотя это была, да и в настоящее время есть совершенная неправда.

Фабричная инспекция как прежде, так и в настоящее время относилась и относится к интересам рабочих и фабрикантов вполне объективно и только в надлежащих случаях поддерживает рабочих от несправедливой эксплуатации их труда некоторыми фабрикантами и капиталистами. А так как многие из фабрикантов и капиталистов принадлежат к дворянским семьям и имеют гораздо больший доступ в высшие сферы, нежели рабочие, то они распространяли и распространяют легенду о том, что будто бы фабричная инспекция — есть институт крайне либеральный, имеющий в виду лишь поддержку рабочих и их либеральных стремлений».

По мнению Бунге и Витте, утверждение рабочего законодательства («фабричного» — в тогдашней терминологии) являлось необходимым условием для обеспечения внутреннего спокойствия страны. Но, увы, этого не понимали сами «фабриканты и капиталисты», что и привело к революционным событиям 1905 г. Из воспоминаний Витте:

«Когда в последние годы прошлого столетия и в первые годы этого столетия брожение между рабочими значительно увеличилось и в среду русских рабочих начали постепенно проникать идеи социалистические, которые так сильно завладели умами всех рабочих за границей, что это вынудило заграничные страны пойти на целый ряд капитальнейших мер для большего обеспечения рабочих, мер, которые были проведены все в законодательном порядке, как законы; о страховании рабочих, о рабочем дне, о рабочих ассоциациях, об обязанностях фабрикантов по отношению лечения рабочих и помощи им в случае происшедших с ними несчастий, — когда все эти законы и меры начали проводиться в иностранных государствах и такими несомненными консерваторами, как, например, князь Бисмарк, то и в России явилось движение не только между рабочими, но и другими классами — между интеллигентами и либералами, которые видели необходимость проведения более или менее аналогичных мер и в России.

Но все подобные меры встречали в реакционных кругах решительный отпор. Так, например, мне с большим трудом удалось провести в Государственном Совете закон о вознаграждении рабочих в случае увечий и несчастных случаев. Но закон этот был весьма урезан сравнительно с подобными же законами, существующими за границей.

Подобное положение вещей служило значительным поводом к обострению отношений рабочих и фабрикантов у нас в России и к развитию и распространению между рабочими крайних воззрений с социалистическим, а иногда и революционным оттенком».

И хотя рабочее законодательство не уберегло Россию от революций, по крайней мере в годы пребывания Бунге на посту министра финансов и премьер-министра (1881–1895) в стране было более-менее спокойно.

Бунге, с самого начала своей деятельности на посту министра финансов, пришлось включиться в наведение порядка в железнодорожном хозяйстве страны. Сеть железных дорог России, быстро развивавшаяся в годы царствования Александра II, имела общую протяженность около 22 тысяч километров, что составляло 13,5% общей длины европейских железных дорог. Строительство их отдавалось в концессию акционерным компаниям, хотя доля собственного акционерного капитала их являлась небольшой, а основные средства поступали от строительства (выпускались пятипроцентные облигации с государственными гарантиями). Складывалась ненормальная ситуация: «96% всех затрат, сделанных на сооружение всех железных дорог России, произведено при участии казны, но последняя, по словам государственного контроля (1885 г.), была только пассивным зрителем того, как хозяйничали частные компании». Получалось так, что казна тратилась на строительство железных дорог, а концессии наживались как на самом их сооружении, так и на эксплуатации. Более того, отдельные дороги, принадлежавшие государству, уступались на невыгодных для него условиях акционерным компаниям. В тарифной политике царила неразбериха.

По инициативе Бунге и под его руководством было проведено реформирование железнодорожной отрасли. Главным ее содержанием стало усиление правительственного влияния на строительство и эксплуатацию железных дорог, закончившееся установлением государственной монополии.

Правительство стало выкупать железные дороги в казну и строить новые. В результате к 1 января 1894 г. в России государственных дорог было больше (14,65 тысячи верст), чем частных (13,4 тысячи). Наряду с этим усиливался правительственный контроль и за частными железными дорогами. В 1886 г. при Министерстве путей сообщения был образован Совет по железным дорогам, установивший единую тарифную систему. Позже (1889 г.) вступило в действие «Временное положение о железнодорожных тарифах и об учреждении по железнодорожным делам». Одновременно правительство поощряло укрупнение акционерных обществ, поглощение ими мелких дорог. Продолжалась раздача общественных концессий на строительство новых железных дорог. Сосуществование двух параллельных систем — акционерной и государственной давало возможность проводить политику, учитывающую преимущества и недостатки обеих, и поддерживать конкурентную атмосферу. При Бунге российская железнодорожная сеть претерпела и количественные, и качественные изменения. Если в 1880 г. она составляла 13,5% общеевропейской, то к 1894 г. эта доля выросла до 14,5%. Ежегодно в стране прокладывалось более 900 верст новых дорог. А всего их протяженность к концу царствования Александра III (1894 г.) составила 34,5 тысячи верст, то есть увеличилась на 58,5% в сравнении с 1881 г. При Бунге началось строительство Транссибирской железной дороги. 17 марта 1891 г. Александр III выпустил рескрипт, в котором говорилось: «Повелеваем ныне приступить к постройке сплошной через всю Сибирь железной дороги, имеющей соединить обильные дарами природы сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений».

Дорога строилась невиданными дотоле в мире темпами, и быстрее даже, чем в XX в. БАМ, что особенно впечатляет, если учитывать уровень строительной технологии одного и другого времени.

В одних реформаторских начинаниях (банки, налоговая система, железнодорожное дело, фабричное законодательство и др.) Бунге являлся одновременно автором идеи, разработчиком программ и организатором проведения их в жизнь. В других — создавал предпосылки для осуществления преобразований, способствовал формированию прогрессивного мировоззрения у последователей. Бунге не играл ведущей роли в решении крестьянского вопроса, но повлиял на него основательно. Он участвовал в подготовке положений по отмене крепостного права. И второй раз, на стыке 1880-х и 1890-х гг., то есть через 30 лет, ему пришлось снова заниматься крестьянскими проблемами. Когда на повестку дня встал вопрос о судьбе сельской общины и переселении крестьян в Сибирь. Его прогрессивные взгляды и властные полномочия способствовали формированию в обществе отношения к общине, как отжившему анахронизму, мешающему дальнейшему развитию сельского хозяйства. Он выступал за поощрение переселения крестьян в восточные районы страны. Таким образом, внес вклад в реформу, которая потом вошла в историю как столыпинская.

Но на счету этого выдающегося государственного деятеля есть и такое, что диссонирует с его прогрессивными начинаниями. В частности, жесткая протекционистская таможенная политика. Можно понять стремление Бунге к развитию отечественного машиностроения и поддержку владельцев заводов из государственной казны, спасение их от банкротств во время затянувшегося кризиса 1880-х гг. Но трудно согласиться с таможенной политикой, заключающейся в резком повышении ввозных пошлин на машиностроительную продукцию, в том числе на сельскохозяйственные машины, которые до Бунге вообще не облагались пошлинами. В 1885 г. впервые установили таможенный сбор на сельхозмашины в размере 50 копеек с пуда, в 1887 г. подняли до 70 копеек, в 1890 г. увеличили его еще на 20%. Все это не способствовало насыщению сельского хозяйства техникой, удорожало производимое крестьянами продовольствие, не стимулировало заводчиков делать машины лучше и дешевле зарубежных. Так что таможенная политика Бунге, то ли продиктованная не оправдавшимися благими намерениями, то ли явившаяся следствием давления на него владельцев машиностроительных заводов, перед которыми он не сумел устоять, не принесла государству пользы. Впрочем, так же, как инициированные нововведения в винной торговле.

Власти в России всегда уделяли большое внимание питейному делу, как по соображениям экономическим (велика была доля дохода от торговли вином), так и нравственным. Правила питейной торговли часто менялись, а оптимальной системы, выгодной государству, так и не было создано. Внес свою лепту в это дело и Бунге, подготовив закон от 14 мая 1885 г., по существу разрешающий свободную торговлю спиртными напитками. Закон содержал массу правил и оговорок, предусматривал разного рода запреты и систему контроля, но факт оставался фактом — содержать питейные заведения мог любой. Разумеется, ограничения были: «К питейному промыслу не допускаются лица, находящиеся под судом и следствием, и вообще лица предосудительного поведения, а также должностные лица волостного и сельского управлений, местные церковные старосты и т.п.». Владельцы питейных заведений приобретали патент на право торговли. Величина патентного сбора колебалась в широких пределах — от 3 до 900 рублей. Но так уж получилось, что столь либеральный подход значительного притока средств в казну не дал. Рост доходов от питейных заведений, наблюдавшийся в годы царствования Александра II (1863 г. — 121,5 миллиона рублей, 1882 г. — 252 миллиона рублей), существенно замедлился. В 1887 г. казна получила 257 миллионов рублей, в 1892-м — 269 миллионов. То есть ежегодные прибавки поступлений с введением свободной торговли вином уменьшились. А о потерях нравственного характера от такой системы нечего и говорить ввиду очевидности.

И некоторые другие действия Бунге воспринимаются сегодня как контрпродуктивные, не способствовавшие движению России по пути общественного, производственного и социального прогресса. Но он являлся человеком своей эпохи и во многом был ограничен ее законами, условностями и установками. В целом же совершенное Николаем Христиановичем Бунге выдвигает его в ряд российских реформаторов, много сделавших для своей страны. Это тем более важно, что его деятельность пришлась на трудные годы, вошедшие в отечественную историю, как время «контрреформ».

Сергей Юльевич Витте
(1849–1915)

Сергей Юльевич Витте родился в Тифлисе в 1849 году в семье псковского дворянина, предки которого переселились в Россию из Голландии в XVII в. После окончания математического факультета Одесского университета некоторое время служил при Новороссийском генерал-губернаторе, а затем на железной дороге. Отличился во время Русско-турецкой войны 1878 г., занимаясь перевозкой войск и снаряжения, поскольку Одесская дорога, на которой он работал, находилась в тылу воюющей в Болгарии и Румынии русской армии.

Долгие годы занимал руководящие должности на Юго-Западной железной дороге и управлял ею. Витте обратил на себя внимание Александра III, часто путешествовавшего по югу России, безупречным знанием дела и мерами по обеспечению его безопасности. В 1888 г. царь поручил Витте создать в Министерстве финансов железнодорожный департамент и возглавить его. В 1892 г. он стал министром путей сообщения, но вскоре был назначен на должность министра финансов, в каковой и пребывал в течение десяти лет. В 1903 г. стал председателем комитета министров. После преобразования комитета в Совет Министров (октябрь 1905 г.) Витте также стал его председателем. 22 апреля 1906 г. ушел в отставку, оставшись членом Государственного совета.

Какие бы должности Витте ни занимал, он не оставался только чиновником, управленцем, политиком. Он был профессионалом высочайшего класса, как в железнодорожном деле, так и в финансах, в государственном строительстве и оставил после себя богатое литературное наследие и разного рода разработки. Еще во время своей службы на Юго-Западной железной дороге Витте составил проект общего устава Российских железных дорог. Став директором железнодорожного департамента, написал книги «Принципы железнодорожных тарифов» и «Национальная экономия и Фридрих Лист» и много различных статей.

Витте написал курс политической экономии, обстоятельную записку «Самодержавие и земство», «Записку по крестьянскому делу» и др. Большой интерес представляют трехтомные «Воспоминания» Витте о своей жизни в царствования Александра III и Николая II.

Реформаторская деятельность Сергея Юльевича Витте пришлась на 90-е годы XIX в. и начало XX в., на то самое время, когда «Победоносцев над Россией простер совиные крыла». В стране реакция, а экономика России бурно развивается, невиданными в мире темпами строятся железные дороги, как никогда прочной становится денежная система, ищутся пути решения крестьянского вопроса.

Мы не будем анализировать, почему могли сосуществовать, вместе управлять страной столь разные люди, как Победоносцев и Витте. Отметим лишь, что в начале XIX в. Сперанский с Аракчеевым, тоже являвшиеся в некотором смысле антиподами, служили в одно время, работали с одним царем. Можно привести и другие примеры подобного рода в российской истории, в том числе из нашей же книги. В этом проявлялся диалектический закон единства и борьбы противоположностей. Налицо повод утверждать, что при царях, несмотря на абсолютизм верховной власти, имел место реальный плюрализм взглядов на пути развития общества, государства. Суммарно этот путь складывался из многих разнонаправленных векторов. Приближенным к царю оказывался человек, обладавший собственным взглядом на то, что и как делать, влиянием на него и реальными полномочиями, и разворачивал государственный корабль на выбранный им курс. Разумеется, в борьбе с теми, кто вырывал у него штурвал управления.

В конце царствования Александра III и в начале правления Николая II таким человеком оказался министр финансов Витте. Он не был ни главой правительства, ни председателем Государственного совета, но в его руках была государственная казна, а следовательно и реальная власть. А главное — он пользовался абсолютным доверием обоих, сменивших один другого, царей, и потому имел свободу действий. Только этим можно объяснить, что «во второй половине 90-х годов реформаторским центром стало министерство финансов, на какое-то время занявшее особое положение среди других министерств, а его глава Сергей Юльевич Витте оказался основной фигурой среди реформаторов».

Он так много сделал для развития экономики России, что десятилетнее пребывание его на постах министров и некоторое время во главе правительства называют «эрой Витте». В изданиях советского периода редко о ком из царских сановников можно было прочитать доброе слово. Витте являлся исключением. Один из примеров: «Со вступлением в управление финансами Витте, Россия стала еще в большей степени удивлять Европу „финансовыми чудесами“.

Дефициты как рукой сняло — и независимо от того, был ли урожай или недород. И это продолжалось во все одиннадцатилетнее управление Витте.

Мало того, не только не было дефицитов по росписям (бюджету. — В.К.), но и по их исполнению непрерывно оказывались еще избытки, отчего у министра финансов образовалась „свободная наличность“. Это создало министру финансов совершенно исключительное положение. Раз министр располагал не только сметною, но и сверхсметной свободной наличностью, то главы всех других ведомств должны были с ним не только особенно считаться, а и заискивать в нем.

А Витте и по личному характеру своему умел широко пользоваться своим положением и очень скоро стал самым властным министром, истинным главой правительства.

Несомненно, Витте был самым умным и самым даровитым из министров последних двух царствований».

Еще работая руководителем железнодорожного департамента, он много сделал для регулирования тарифов. В результате даже граждане с небольшими доходами могли пользоваться услугами железной дороги. А введением дифференцированных тарифов на грузовые перевозки Витте поставил под контроль государства торговлю, увеличил доходы в казну.

Железные дороги строились невиданными темпами. Наряду с Транссибирской магистралью стали сооружать дорогу в Китай. Благодаря высокому авторитету в мировых финансовых кругах, Витте удалось привлечь в Россию иностранный капитал, что способствовало процессу индустриализации, который являлся приоритетным в деятельности Витте. Упрочению финансового положения способствовала денежная реформа и введение монополии на винную торговлю. Витте пришлось основательно заняться крестьянским вопросом. А в начале XX в. выступить буквально в качестве спасителя Отечества.

О некоторых делах этого выдающегося реформатора России расскажем подробнее.

В 1897 г. была проведена денежная реформа, суть которой заключалась во введении рубля золотого. После чего курс рубля стал неизменным, авторитет российской денежной единицы был выше других европейских валют.

Предшественники Витте на посту министра финансов — Бунге и Вышнеградский в известной мере подготовили и обоснование реформы и возбудили общественный интерес к ней. Но не более того. Вся работа для перехода на золотой рубль была проведена Витте, и он очень гордился ею: «Одною из самых крупнейших реформ, которую мне пришлось сделать во время нахождения моего у власти, была денежная реформа, окончательно упрочившая кредит России в финансовом отношении наряду с другими великими европейскими державами.

Благодаря этой реформе мы выдержали несчастную японскую войну, смуты, разыгравшиеся после войны, и все то тревожное положение, в каком доныне находится Россия».

В начале Крымской войны кредитных билетов было напечатано столько, что обмен их на металлические деньги прекратился. Бумажные рубли не были обеспечены золотым (серебряным) эквивалентом. Понижавшийся курс рубля по отношению к европейским валютам, особенно к французскому франку, был выгоден российским экспортерам. А поскольку основной статьей российского экспорта являлся хлеб, то в сохранении денежной системы в неизменном виде были заинтересованы прежде всего помещики. Большинство сановников в окружении царя являлось крупными землевладельцами, а значит, противниками задуманной Витте денежной реформы.

Да и в кругах самих финансистов, считавших необходимым переход на металлические деньги, у Витте было немало оппонентов. Они полагали, что в основе должно быть не золото, как настаивал министр финансов, а серебро, или оба драгоценных металла одновременно.

Так что среди лиц, определявших государственную политику России вообще и финансовую в частности, сторонников у Витте практически не имелось. И тем не менее он провел эту реформу быстро и решительно. Главное, его поддерживали императоры — Александр III, при котором реформа задумывалась, и Николай II, принимавший решения. Оба царя не разбирались в тонкостях финансовой казуистики, но они безгранично доверяли своему министру, уже доказавшему к тому времени способность вести эффективную экономическую политику.

Сопротивление реформе было настолько сильным, что Витте сомневался в успехе своего предприятия до самого последнего момента. В частности, когда уже все было подготовлено и требовалось лишь одобрение Государственного совета перед подписью императора, оказалось, что большинство его членов не хочет денежной реформы. Зная о поддержке предложений Витте царем, члены Госсовета не могли возражать прямо, открыто, а намеревались загубить реформу затягиванием рассмотрения, бесконечными проволочками, согласовываниями, запросами разного рода справок, разъяснений. «Я… отлично понял, что мне эту реформу через Государственный совет не провести, — вспоминал Витте, — а потому я и решил провести ее помимо Государственного совета». То есть прибегнув непосредственно к царю. Тот собрал заседание, выборочно пригласив членов Госсовета и финансового комитета, и вынес свой приговор. Впоследствии Витте писал, что «Россия металлическому золотому обращению обязана исключительно Императору Николаю II».

В связи с перипетиями денежной реформы Витте высказал очень важную мысль: «Вообще из последующего моего государственного опыта я пришел к заключению, что в России необходимо проводить реформы быстро и спешно, иначе они большей частью не удаются и затормаживаются».

Многие реформы конца XX в. в нашей стране не удались или, говоря языком Витте, «затормозились» из-за отсутствия понимания, что делать их нужно было быстро. Классический тому пример — судьба аграрной реформы, затянувшейся на долгие годы, что привело к обвалу сельскохозяйственного производства.

После проведения реформы финансовое положение России стало прочным, как никогда. Кредитные билеты свободно обменивались на золотую монету вплоть до мировой войны. Даже такие катаклизмы как разорительная Русско-японская война и смута 1905–1907 гг. не поколебали денежного обращения. Золотое обеспечение было больше суммы пущенных в обращение бумажных денег. Так, в 1914 г. кредитных билетов имелось на 1633 миллиона рублей, а золотой запас России составлял 1604 миллиона. Кроме того, в заграничных банках было размещено золота на 141 миллион рублей.

Введение в стране винной (питейной) монополии стоило Витте огромных усилий. Министр финансов Бунге разрешил свободную торговлю вином. У Витте же была иная точка зрения. Хотя он ведущую роль в реформе винной торговли отдает Александру III, о чем говорит в своих «Воспоминаниях» («Питейная монополия, введенная по инициативе императора Александра III, получила уже прочные устои и постепенно будет введена во всей России»), все источники ставят винную монополию в заслугу ему самому. Введение монополии затрагивало интересы большого числа производителей водки, оптовых торговцев, содержателей трактиров и гостиниц и др. Они находили себе заступников в лице губернских и городских властей, поскольку многие чиновники были на содержании у виноторговцев.

Витте рассказывал, насколько трудно проходило это в Петербурге, где «ватага заинтересованных лиц нашла себе пути к Великому князю… дяде императора.

Великого князя уверили, что в тот день, когда я введу монополию в Петербурге, произойдут в городе волнения, которые могут иметь кровавые последствия, а так как Великий князь Владимир Александрович был главноуправляющим войсками, то в этом смысле это до него касалось».

Опасения великого князя были переданы царю, и он «за несколько дней до того, как монополия должна была быть введена и все приготовления к ней уже были окончены, высказал некоторое колебание относительно того, вводить ли монополию в Петербурге или нет». Этот сюжет показывает, как сложно было утверждать монополию даже после соответствующего решения императора. Поэтому ее введение растянулось почти на десять лет (1895–1905 гг.).

Установлению монополии помогло отсутствие демократической законодательной власти в стране. Вот такой казус. Витте рассказывал об отзыве одного француза, ознакомившегося с этим российским нововведением. Он высоко его оценил, но при этом сказал, что во Франции такое невозможно, поскольку «необходимо прежде всего одно условие, — чтобы та страна, в которой она вводится, имела монарха неограниченного, и мало того, что неограниченного, но и с большим характером».

То же примерно отмечал и наш соотечественник С.Л. Любош: «Питейная государственная монополия нарушала очень много частных интересов, и, только опираясь на неограниченное царское самодержавие, Витте мог провести эту монополию».

Согласно Большой Советской энциклопедии, «установление винной монополии было продиктовано интересами государственной казны и винокуров-помещиков». С такой трактовкой можно согласиться только отчасти — в том, что касается государственной казны. Но и то, здесь не вся правда. Предполагались и другие интересы, о которых Витте писал: «Должен сказать, что в течение всего моего управления питейная монополия, по завету покойного императора Александра III, имела главным образом в виду возможное уменьшение пьянства».

Однако расчет на «уменьшение пьянства» не оправдался. Во всяком случае, потребление спирта на душу в России (в сорокаградусном исчислении) составляло: в 1897 г. — 0,5 ведра; в 1900 г. — 0,52; в 1905 г. — 0,53; в 1906 г. — 0,60; в 1908 г. — 0,57.

Но к положительным последствиям реформы нужно отнести ужесточение правил торговли, возросшую культуру в питейных заведениях, повышение качества напитков, увеличение поступлений в казну от торговли вином и др. В любом случае введение винной монополии явилось благом для России.

К началу XX столетия жизнь российских крестьян не улучшилась. Население быстро росло, земли не прибавлялось, а урожайность зерновых оставалась практически на одном уровне. Следовательно, на душу населения хлеба приходилось все меньше. Чтобы как-то прокормить себя, крестьяне сокращали поголовье скота в своих хозяйствах. Если в 1860 г. на 100 человек приходилась 41 голова крупного рогатого скота, то в 1900 г. — 36, в 1914 г. — 30. Спад поголовья овец был и вовсе катастрофическим (1860 г. — 88, 1900 г. — 55, 1914 г. — 22). Это значило ухудшение питания крестьян и сокращение товарности их хозяйств.

Естественной реакцией на снижение уровня жизни и неспособность властей улучшить положение стали выступления крестьян, перераставшие местами в настоящие восстания. Поводом для волнений служили часто случавшиеся в это время неурожаи, обрекавшие население на голод. Пример — выступления крестьян весной 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях после неурожая 1901 г. (когда было собрано всего по 11–14 пудов хлеба с 1 дес.). Участники стихийных бунтов громили помещичьи имения, захватывали зерно, скот, имущество, сжигали усадьбы. Однако волнения 1902 г. имели локальный характер и не распространились на другие губернии. Через два-три года ситуация резко изменилась. Крестьянские выступления быстро охватили обширные пространства империи — Украину, Центрально-Черноземные губернии, Поволжье, Грузию, Прибалтику.

Абсолютное большинство крестьянских бунтов носило стихийный характер и сопровождалось бессмысленным уничтожением материальных ценностей, погромами, гибелью людей.

Крестьяне требовали одного — земли. А между тем, при сложившемся и мало менявшемся к лучшему способе ее использования даже в случае полного изъятия земли у помещиков и раздачи ее крестьянам, через некоторое время опять, в связи с ростом населения встал бы вопрос о малоземелье. В начале XX в. в России урожайность хлебов составляла 48 пудов с десятины, в то время как в Германии — 134, Англии — 154, Бельгии — 161, Дании — 197.

Российские власти понимали, что очередным переделом земли, к которому призывали революционеры всех мастей, ситуацию не улучшишь. Нужны были коренные изменения в системе землевладения и землепользования.

В критической обстановке массовых волнений и бунтов в действиях правительства обнаруживались явная нервозность и непоследовательность. Тем не менее ему не откажешь в стремлении объективно оценить ситуацию и определиться с ответом на вопрос — а что же делать? В 1901–1905 гг. в этом направлении работали три весьма представительные комиссии: «Комиссия об оскудении центра», возглавляемая В.Н. Коковцевым (министр финансов после Витте); «Редакционная комиссия» под председательством А.С. Стишинского (начальник главного управления землеустройства и земледелия); и, наконец, «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности» под руководством Сергея Юльевича Витте.

Первые две комиссии не предложили каких-либо проектов законодательных актов: глубина изучения проблемы и компетентность членов комиссий оставляли желать лучшего. Другое дело — «Особое совещание…», образованное по указу царя от 23 января 1902 г., в которое вошли министры финансов, внутренних дел, земледелия и государственных имуществ и возглавил которое статс-секретарь, министр финансов Витте. Перед «Особым совещанием» была поставлена задача «выяснения нужд сельскохозяйственной промышленности и соображения мер, направленных на пользу этой промышленности и связанных с нею отраслей народного труда».

Предполагалось, что «Особое совещание» на основе глубокого изучения проблемы, с привлечением представителей различных социальных групп населения, выработает необходимые предложения и рекомендации. Озабоченный важностью порученного дела и возложенной на него ответственностью, Витте говорил: «Опрос местных людей и учреждений представляется, безусловно, необходимым. В таком жизненном и важном для всей России деле, как сельское хозяйство, едва ли целесообразно предпринимать какие-либо меры, не спрося мнения тех, чьи нужды удовлетворить должны эти меры, кто близко стоит к земледелию и кому лучше всего известны его слабые стороны и насущные требования».

Как видим, задача была поставлена серьезная и ответственная. «Особое совещание» предполагало задействовать органы власти и общественные организации различных уровней, а также отдельных граждан, компетентных в аграрных вопросах. Были созданы губернские комитеты, возглавляемые губернаторами, и уездные во главе с предводителями дворянства. Совещание высказало пожелание руководителям комитетов иметь отзывы «не одних только земских деятелей, но и местной администрации, поместного дворянства, сельскохозяйственных обществ и даже отдельных знатоков того или другого предмета».

Насколько эти пожелания были учтены, можно судить по составу губернских и уездных комитетов.

Как видим, в комитетах представителей сословия, судьбу которого решало «Особое совещание…», то есть крестьян, было очень мало: в уездных комитетах — 17% от состава, в губернских — только 2%.

В комитеты были разосланы перечни вопросов, касавшихся сельского хозяйства, по которым они должны были представить свои соображения. Одним из основных был вопрос о сельской общине, однако далеко не все комитеты, как губернские, так и уездные, высказались по нему. Из присланных ответов было видно, что значительная часть (хотя отнюдь не большинство) государственных чиновников и общественных деятелей была за сохранение общины.

Богатый материал, полученный из многих губерний и уездов отражал отношение к крестьянскому вопросу, преобладающее в самых различных экономических, природно-климатических и культурно-национальных зонах России. В результате его обработки, произведенной виднейшими российскими учеными и общественными деятелями, были изданы труды, открывшие глаза российской общественности на важнейшую для страны проблему.

Был сделан вывод в пользу перехода от общинной земельной собственности к индивидуальной. Витте в своих воспоминаниях так подытоживал работу этого органа:

«По крестьянскому вопросу сельскохозяйственное совещание вообще высказалось за желательность установления личной, индивидуальной собственности и, таким образом, отдавало предпочтение этой форме землевладения перед землевладением общинным… Но сельскохозяйственное совещание… полагало, что устройство личной, индивидуальной собственности крестьянства должно истекать не из принуждения, а из таких мер, которые бы постепенно привели крестьянство к убеждению в значительных преимуществах этой формы землевладения перед землевладением общинным».

Однако и работа этой комиссии не завершилась созданием проектов законодательных актов. В связи с чем Витте писал: «…если бы совещанию дали закончить работу, то многое, что потом произошло, было бы устранено. Крестьянство, вероятно, не было бы так взбаламучено революцией, как оно оказалось…»

Что же случилось? Почему столь затратное предприятие, выполненное на высоком профессиональном уровне, не было доведено до конца? Витте объясняет это чрезвычайной революционностью предложений, выработанных участниками «Особого совещания»: «Эта черта трудов комиссии и послужила истинным основанием к закрытию сельскохозяйственного Совещания, как нечто грозящее существующему в то время государственному строю». Окружение царя, в значительной степени состоявшее из сторонников незыблемости сложившихся порядков, убедило его издать указ (март 1905 г.) о прекращении работы Совещания. Очевидно, для окончательного прозрения умов нужна была революция, которая вскоре и последовала.

Но Витте встретил противников своим планам не только в высших сферах российского общества. Они были также среди любителей старины и национальных традиций, противников индивидуализма и проповедников социалистических утопий, сторонников сохранения круговой поруки для лучшей управляемости крестьянством и т.д. «Таким образом, — писал Витте, — защитниками общины явились благонамеренные, почтенные „старьевщики“, поклонники старых форм, потому что они стары, полицейские администраторы, полицейские пастухи, потому что считали более удобным возиться со стадами, нежели с отдельными единицами; разрушители, поддерживающие все то, что легко привести в колебание, и, наконец, благонамеренные теоретики, усмотревшие в общине практическое применение последнего слова экономической доктрины — теории социализма».

Как часто бывает, крайности сошлись. Аристократы и полицейские чины, с одной стороны, народники и социалисты — с другой, были за сохранение общины. Но все же Марксово «бытие определяет сознание» нашло подтверждение и здесь — в мировоззренческих изменениях, произошедших в российском обществе за предшествующее революции 1905–1907 гг. десятилетие. Особенно хорошо можно проследить это на примере самого Витте. Иллюстрацией произошедшей с ним метаморфозы служат два написанные им документа — «Соображения министра финансов по поводу суждений, высказанных по вопросу о мерах к предупреждению отчуждения крестьянских земель» в 1893 г. и «Записка по крестьянскому делу статс-секретаря С.Ю. Витте» в 1904 г.

Посмотрим, что же говорил Витте об одном и том же в разное время. В 1893 г. он утверждает:

«…сельская община представляет собою наиболее яркое, живое и типичное выражение массовых способностей, массового творчества крестьянского мира.

…община вовсе и не предназначена служить ареною для инициативы и экспериментов людей исключительных. Нельзя из-за нескольких лиц уничтожить форму землевладения, если она благодетельна для громадного большинства.

…живя деревнями, крестьяне получают возможность иметь общий выгон, общее пастбище, общего пастуха и табунщика…

…крестьянская жизнь, от самых важнейших до самых мельчайших явлений ее, вообще свидетельствует о глубочайшей привязанности крестьянина к общине, больше того, неудержимом, стихийном влечении к ней».

В качестве аргумента против частной собственности на землю, рыночного ее оборота Витте приводит даже слова из Священного Писания: «Землю не должно продавать навсегда, ибо Моя земля, вы пришельцы и поселенцы у Меня». Венчает записку предложение отменить известную статью 165, позволяющую крестьянину выйти из общины: «От лазейки, открытой статьей 165, нет пути, там беспутье!».

В общем, с какой стороны ни посмотри — о какой-либо альтернативе общине не может быть и речи, ввиду ее хозяйственной полезности, социальной значимости, признания абсолютным большинством крестьян, освященности божьим именем.

Совсем другое говорит Витте в 1904 г. Теперь он признает наличие «фактических данных последнего времени, указывающих на существование обширных районов, где община совершенно прекратила уравнительные порядки… Уравнительные порядки являются серьезным тормозом культуры». Более того, он даже отказывает общине в таких, казалось бы, неоспоримых чертах, как уравнивание крестьян и формирование чувства коллективизма:

«Местные комитеты справедливо указывают, что основанием земледельческих коопераций, уже появившихся на Западе, является твердое право собственности, определенная доля участия в доходах соответственно размерам владения и вложенного капитала, свобода вступления и выхода из союза и, наконец, сознательное чувство общности экономических интересов, возможное лишь в условиях высокой культурности, развитой самодеятельности и правовой гарантии имущественных интересов. Между тем, все эти условия совершенно отсутствуют при уравнительном землепользовании».

Таким образом, накануне Столыпинской реформы глава российского правительства Витте стал убежденным противником общины и отныне связывал будущее российской деревни с утверждением системы частного владения землей. Его прозрению способствовали два обстоятельства. Субъективное — ранее о сельском хозяйстве в целом и о принципах землевладения в частности он знал лишь в общих чертах, и отношение к общине вряд ли выходило за рамки господствовавших в кругах, к которым он принадлежал, настроений. Естественно, что, став министром финансов и оказавшись ответственным за положение в деревне, о которой он ранее имел информацию лишь из третьих рук, Витте прогнозировал ее будущее, исходя из общепринятой концепции. Впоследствии он честно написал в своих воспоминаниях: «Когда меня назначили министром финансов, я был знаком с крестьянским вопросом крайне поверхностно, как обыкновенный русский так называемый образованный человек. В первые годы я блуждал и имел некоторое влечение к общине по чувству, сродному с чувством славянофилов». Но реальная работа и реальная ответственность заставили Витте радикально изменить позицию.

И второе обстоятельство, уже из объективных. Революционная ситуация в деревне и в стране в целом, являвшаяся следствием тяжелого положения крестьян, указывали на причину — архаичность системы землепользования.

В конечном итоге «Особое совещание о нуждах сельской промышленности» постигла участь предыдущих комиссий, возглавляемых Стишинским и Коковцевым: оно не выработало документа, который мог быть положен в основу закона или царского указа, как предусматривалось. В марте 1905 г. «Особое совещание» Витте было закрыто, а вместо него создано новое, уже под руководством Горемыкина, которое также вскоре было ликвидировано.

И все-таки работа сотен и тысяч людей под руководством Витте не пропала даром. Были вскрыты реальные причины застоя сельского хозяйства и бедственного положения крестьян, определены основные принципы и возможные направления аграрной реформы, а реформаторские настроения в российском обществе заметно укрепились. Они сводились к необходимости наделения крестьян землей и разрушения сельской общины. Обстоятельнее о феномене русской общины мы расскажем в очерке о Столыпине, который предпринял решительные шаги по ее ликвидации.

Взгляды Витте на внешнюю политику империи также диссонировали с позицией царского окружения и выглядели на общем фоне реформаторскими. Дело в том, что в России менялись императоры и их фавориты, но неизменной оставалась внешняя политика — стремление ко все новым и новым территориальным приобретениям. Отсюда — постоянные войны. Ни одно царствование не обходилось хотя бы без одной большой войны и непрекращающихся малых. Только при Александре III Россия не воевала. Витте, один из немногих царских сановников, всегда противостоял традиционно сильной в правительстве военной партии, стараясь не дать втянуть Россию в очередную, разорительную для нее авантюру. Но не всегда это удавалось и ему.

В середине 1890-х гг. чуть-чуть не началась очередная русско-турецкая война. Турция после свержения султана ослабла из-за внутренних раздоров, и царскому окружению показалось, что наступил благоприятный момент осуществить вожделенную мечту многих московских царей и российских императоров — присоединить проливы Босфор и Дарданеллы вместе с Константинополем (Стамбулом) к России. Со времен Ивана III эта идея, то в большей, то в меньшей степени, владела умами государственных деятелей. По докладу посла в Турции Нелидова на совещании у царя с участием высших сановников 23 ноября 1896 г. было принято решение — искать повод для осуществления экспансии. Особенно настаивали на ней министр иностранных дел, руководители военного и морского министерств. Единственный, кто высказался против этой идеи, был министр финансов Витте. В журнале совещания было записано его особое отношение к проблеме: «По мнению статс-секретаря Витте, занятие верхнего Босфора без соглашения с великими державами по настоящему времени и при настоящих условиях крайне рискованно, а потому может иметь гибельное последствие».

Витте оказал давление на царя через влиятельных сановников, в том числе великих князей и Победоносцева. Трудно сказать, что здесь больше всего помогло, но в конце концов Николай отказался от авантюры, на которую уже дал согласие.

Витте выступил и против развития экспансии на Дальнем Востоке и, в частности, захвата Порт-Артура и Дальнего. Инициатором аннексии китайских портов на сей раз был министр иностранных дел. В обоснование этой идеи он сослался на то, что Германия заняла китайский порт Цинтау. На совещании у царя его поддержали военный и морской министры. Пытаясь их переубедить, Витте указал на ряд факторов, которые те не брали в расчет: во-первых, агрессия против дружественной страны, с которой заключен договор о сотрудничестве, недопустима по нравственным соображениям. Во-вторых, ставилась под сомнение реализация совместных с Китаем выгодных для России проектов, в том числе строительство Китайской Восточной железной дороги. В-третьих, резко осложнялись отношения с Японией. В-четвертых, на военную акцию отвлекались большие средства, необходимые на другие нужды. Были и другие соображения против захвата китайских портов.

Однако царь принял сторону военной партии, желая заполучить лавры победителя хотя бы в малой войне. Но занятием Порт-Артура и Дальнего дело не ограничилось. На Китай было оказано давление, чтобы он уступил России «в аренду» всю Квантунскую область.

Витте считал экспансию в Китае позором для России: «Несколько лет до захвата Квантунской области мы заставили уйти оттуда японцев и под лозунгом того, что мы не можем допустить нарушения целости Китая, заключили с Китаем секретный оборонительный союз против Японии, приобрели через это весьма существенные выгоды на Дальнем Востоке и затем, в самом непродолжительном времени, сами же захватили часть той области, из которой вынудили Японию, после победоносной войны, уйти под лозунгом, что мы не можем допустить нарушения целости Китайской Империи».

В 1900 г. русские войска оккупировали Маньчжурию.

Таким образом, Россия получила на Дальнем Востоке врагов в лице громадного Китая и стремительно развивающейся Японии. Покрыла себя позором в связи с вероломной агрессией и заложила предпосылки будущей, губительной Русско-японской войны.

Но даже при этом можно было не доводить дело до военного столкновения — договориться с Японией о разграничении зон влияния в Китае и Корее. Но царю и военной партии нужна была победоносная война. И не только для славы и престижа, но и чтобы заглушить в обществе революционные настроения.

Россия в 1904–1905 гг. потерпела ряд жестоких поражений на суше и на море. Дальнейшее продолжение войны представлялось невозможным из-за начавшихся беспорядков, революционных выступлений. Российское правительство обратилось к президенту США с просьбой выступить посредником в заключении мира между воюющими странами. Вести мирные переговоры император поручил Сергею Юльевичу Витте. И тот блестяще справился со своей миссией. Условия мира, если исходить из характера поражений, были достаточно почетными, хотя многие ожидали куда больших для России территориальных потерь и разорительных контрибуций. Ленин после Цусимского разгрома предрекал: «Война проиграна бесповоротно. Полное изгнание русских войск из Маньчжурии, отнятие японцами Сахалина и Владивостока — теперь лишь вопрос времени. Перед нами не только военное поражение, а полный военный крах самодержавия».

Но все оказалось не так уж катастрофично. И Владивосток не отдали, и на Сахалине уступили только половину. Правда, Порт-Артур и Дальний пришлось оставить и умерить претензии в Маньчжурии.

За заслуги перед Отечеством заключивший мирный договор Витте получил графский титул. Он триумфатором вернулся в Россию, чтобы спасать ее уже не от внешней, а от внутренней беды — разразившейся революции.

Поражение в войне с Японией, столь непопулярной в российском обществе, подхлестнуло революционное движение. Не было социальных слоев и групп, которые не ждали перемен. И военные поражения страны, и разраставшийся хаос все более ассоциировались в общественном сознании с самодержавием, с непригодностью его бюрократических институтов эффективно управлять страной. О радикальных переменах говорили не только в среде интеллигенции, вечного оппонента царской власти, но и в высших аристократических сферах. Витте иронизирует в своих «Воспоминаниях», оценивая тогдашнюю ситуацию: «В сущности говоря, разница между песней, которую в это время пело дворянство, или, по крайней мере, ее видные представители, и песней других сословий — заключалась не в том, что нужно покончить с бывшим в то время государственным строем, а в ином: как этот строй переделать. Большинство русской интеллигенции, в сущности говоря, говорило: мы желаем монарха царствующего, но не управляющего судьбами империи. Управление судьбой империи должно принадлежать народному представительству, а народное представительство должно заключаться, главным образом, в нас, так как покуда еще народ темен; они желали буржуазную конституцию, а некоторые были не прочь от буржуазной республики.

Дворянство первую часть формулы интеллигенции оставило без изменения, а только изменило вторую часть и говорило, что управление страной должно находиться в наших руках, в руках дворян, которые, по их мнению, составляют соль земли русской, т.е., иначе говоря, они говорили монарху: ты, мол, от управления уйди, но только мы одни можем тебя в управлении страной заменить».

Надо полагать, Витте знал, что говорил. Но он не разделял надежд царя и его советников из высшей, скажем так — реакционной, аристократии (в частности Победоносцева) на учреждение Думы, вошедшей в историю как Булыгинская (по имени автора проекта закона). Инициаторы этого проекта рассчитывали на то, что депутатами ее будут преимущественно крестьяне, которые как представители консервативного сословия, всегда поддерживавшего царя-батюшку, будут твердо стоять за самодержавие.

Витте был далек от столь патриархально-идиллического взгляда на отношение крестьян к царской власти. Не соглашался он и с паллиативным подходом к Думе — предоставлявшим ей только совещательные функции. Витте писал в «Воспоминаниях», что «русскую Государственную думу полагали устроить по образцам западно-европейским, дать ей туловище… но только не давать… решающего голоса, а сказать: мы будем постоянно выслушивать твои мнения, твои суждения, но затем будем делать так, как мы хотим. Для меня, по крайней мере, было ясно, что такое уродливое построение кончится или тем, что Дума будет существовать только несколько месяцев, или же тем, что Государственной думе, устроенной по парламентарному образцу, будут даны и функции парламента».

Витте не выступил по поводу Булыгинской думы на Государственном совете, полагая это бесполезным и рассчитывая высказать свое мнение при обсуждении у государя. Но когда таковое состоялось, Витте отсутствовал, был в Америке. Нам остается лишь поверить «Воспоминаниям» Витте, что Булыгинская дума действительно предназначалась лишь для того, чтобы успокоить общественное мнение, а вовсе не привлечь население к управлению страной.

6 августа 1905 г. Николая II своим манифестом учредил в Российской империи Государственную думу. Манифест гласил: «Ныне настало время призвать выборных людей от земли русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив для сего в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов».

Как видим, дело не шло далее законосовещательных функций. Дальнейшая судьба Думы также объявлялась полностью зависимой от монаршей воли.

Однако Булыгинской думе так и не суждено было собраться. Последующие политические события показали ее полное несоответствие реалиям. Она не могла решить ни ближайшей задачи — успокоения общества, ни тем более перспективных. Разраставшаяся смута требовала принятия и срочных, и радикальных, а не паллиативных решений. Реакционно-консервативное окружение царя оказалось не в состоянии найти выход из хаоса, в который погружалась империя. Роль спасителя Отечества в столь сложной ситуации суждено было сыграть Сергею Юльевичу Витте. В нем сошлось все вместе: авторитет прагматичного государственного деятеля, уже много хорошего сделавшего для России; репутация относительно левого политика и, наконец, слава мудрого дипломата.

Из воспоминаний Милюкова: «Сентябрь и октябрь 1905 года в третий раз были моментом очередного взлета Витте, — притом в самых не терпящих отсрочки обстоятельствах. Его позвали опять — потому что не позвать не могли. Он только что закончил приличным миром „ребяческую“ и „преступную“, по его выражениям, войну с „макаками“, предпринятую вопреки его решительному сопротивлению. Теперь он призывался в укротители революции. В глазах „камарильи“ его „левая“ репутация делала его своего рода экспертом по части революционных тайн. Недоброжелатели даже поговаривали, как бы он не спихнул царя, чтобы самому стать президентом русской республики. В роли монополиста Витте мог ставить свои условия».

Витте возвратился из Америки в Петербург 16 сентября и был буквально поражен охватившими страну беспорядками: «Смута увеличивалась не по дням, а по часам, революция все грознее и грознее выскакивала на улицу, она завлекала все классы населения… Можно без всякого преувеличения сказать, что вся Россия пришла в смуту и что общий лозунг заключался в крике души „Так дальше жить нельзя“, другими словами, с существующим режимом нужно покончить», — писал он.

Витте пришлось отказаться от намерения уехать на несколько месяцев за границу, поскольку многие видные деятели просили его остаться в России. Председатель Государственного совета Сольский говорил: «Граф, вы только одни можете спасти положение», и на заявление Витте о намерении уехать сказал: «Ну, уезжайте, а мы погибнем».

Витте было поручено подготовить предложения по успокоению общества и предоставлены для этого по существу неограниченные полномочия. Он даже намеревался обнародовать предлагаемые меры от имени правительства, то есть от своего, получив от царя лишь одобрение. Но Николай II с этим не согласился и сам подписал Манифест от 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка». Манифест вызвал одобрение либеральной интеллигенции и вместе с тем яростную критику правых консерваторов и левых радикалов. Целью Витте было предоставить демократические свободы при безусловном сохранении самодержавия. Манифестом декларировались неприкосновенность личности; свобода слова, собраний, совести, союзов; устанавливалось всеобщее избирательное право; создавался парламент в лице Государственной думы, обладающий законодательной властью. В Манифесте по этому поводу говорилось: «Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».

После опубликования Манифеста произошли значительные изменения в политической жизни России. Объявленные свободы, хотя и болезненно, но наполняли новым содержанием общественную жизнь страны. Легализовывались подпольные партии, создавались новые. Политическая палитра быстро насыщалась движениями и партиями всех оттенков и направлений, от черносотенных справа до радикальных, ультрареволюционных слева. Амнистированные политзаключенные активно включались в события. Ожидаемого успокоения не наступало.

Волнения и беспорядки продолжались, а где-то еще более усиливались. Одними манифестами и свободами навести порядок оказалось невозможно. Нужны были и непопулярные меры — отвечать насилием на насилие. И это должен был организовывать глава правительства — председатель Совета Министров (наделенный куда большими полномочиями, чем до октябрьского Манифеста председатель комитета министров) Сергей Юльевич Витте. Любопытно мнение этого человека по поводу причин происходивших в стране беспорядков: «Громадную роль в событиях 17 октября и в последующее время сыграли социалистические идеи в различных видах и формах, отрицающие и колеблющие право собственности…» Эти социалистические идеи нашли себе отличную ниву в России «вследствие неуважения прав вообще, и в частности права собственности со стороны властей и малой культуры населения».

Председателем Совета Министров Витте пробыл всего полгода — с октября 1905 по апрель 1906 г. и подал в отставку.

В пространном письме царю он мотивирует свое решение несогласием с действиями министра внутренних дел Дурново по подавлению беспорядков и отсутствием единства в руководстве страны по важнейшим вопросам — «крестьянскому, еврейскому, вероисповедному и некоторым другим…».

Выступая, с одной стороны, за либерализацию общества, формирование демократических институтов и принципов управления, с другой — оставаясь верным монархии, Витте оказался неугоден большинству политических течений, партий, группировок. В прошении об отставке он писал: «В течение шести месяцев я был предметом травли всего кричащего и пишущего в русском обществе и подвергался систематическим нападкам имеющих доступ к Вашему императорскому величеству крайних элементов. Революционеры меня клянут за то, что я всем своим авторитетом и с полнейшим убеждением поддерживал самые решительные меры во время активной революции; либералы за то, что я по долгу присяги и совести защищал и до гроба буду защищать прерогативы императорской власти…

Более всего вредно для дела недоверие к председателю Совета крайних консерваторов — дворян и высших служилых людей, которые, естественно, всегда имели и будут иметь доступ к царю, а потому неизбежно вселяли и будут вселять сомнения в действиях и даже намерениях людей, им неугодных…

Покуда я нахожусь у власти, я буду предметом ярых нападок со всех сторон…»

Согласие на отставку было дано.

Своим обстоятельным заявлением Витте освободил будущих исследователей от необходимости доискиваться причин ухода с политической арены одного из выдающихся деятелей России.

И тем не менее в своем заявлении Витте сказал не все. Смута в стране приняла такие масштабы и такой характер, что нужны были экстраординарные меры для ее подавления. И одновременно требовалось проводить в жизнь глубинные реформы, менявшие государственное устройство России.

Осуществить их, не вызвав озлобления как простых людей, во благо которых реформы задумывались, так и элиты, которая должна была ими руководить, не представлялось возможным. Равно как нельзя было успокоить взбунтовавшийся народ и обезвредить пристроившихся к революции уголовников без того, чтобы не запачкаться не только грязью, но и кровью.

Человеку, решившемуся возглавлять правительство в такое время, недостаточно было располагать такими качествами, как талант, опыт, патриотизм, нравственная безупречность, сострадание к людям (все это у Витте было). Требовались также железная воля, готовность выполнять свой долг при мощном сопротивлении слева и справа, умение держать удар, противостоять придворным интригам, терпеть незаслуженные упреки и оскорбления, принимать и проводить в жизнь крайне непопулярные решения, отнюдь не рассчитывая на признание благодарных сограждан, наконец, быть готовым погибнуть от рук бесчисленных врагов. Витте, бывший тогда, возможно, самым подходящим руководителем правительства, оказался не готов взять на себя такую ответственность в условиях революции и честно об этом сказал.

Пройдет время, и, оценивая деятельность своего преемника Столыпина (впрочем, между Витте и Столыпиным правительство несколько месяцев возглавлял Горемыкин), Витте будет обвинять его во многих прегрешениях, действительных и мнимых, особенно в излишней жесткости, попрании правовых норм, авторитарном стиле управления и т.д. Но трудно сказать, можно ли было в тогдашних условиях поступать иначе.

Петр Аркадьевич Столыпин
(1862–1911)

Петр Аркадьевич Столыпин родился 2 апреля 1862 г. в старинной дворянской семье. Род Столыпиных упоминается в источниках с XIV в. Много знатных людей, внесших большой вклад в развитие российского государства, его культуры, защиту отечества, дали Столыпины.

Прадед будущего реформатора, Алексей Емельянович Столыпин, являлся предводителем дворянства Пензенской губернии. В его семье было одиннадцать детей. Среди них — Елизавета, бабушка великого русского поэта М.Ю. Лермонтова; Аркадий — сенатор, близкий друг государственного деятеля, реформатора М.М. Сперанского. Отец П.А. Столыпина, Аркадий Дмитриевич, сделал блестящую военную карьеру, дослужившись до звания генерал-адъютанта. Он участвовал в обороне Севастополя во время Крымской войны 1853–1855 гг. и в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., дружил с Львом Николаевичем Толстым.

Петр Аркадьевич Столыпин женился на представительнице знатного рода — правнучке великого полководца Александра Суворова. Его дядя — Дмитрий Аркадьевич Столыпин посвятил себя изучению причин убогой жизни крестьян и поиску путей ее улучшения. Задолго до реформ своего племянника он увидел главную проблему российского крестьянства в архаичном общинном землевладении и землепользовании, сковывающими инициативу крестьян. Дмитрии Аркадьевич пытался, и небезуспешно, внедрять хуторскую систему хозяйствования в собственных имениях.

Будущему реформатору было еще только семь лет, когда его дядя писал в статье «Развитие земледельческой промышленности» (1869 г.) о целесообразности расселения крестьян по хуторам. В 1891 г. вышла его книга «Очерки философии и науки. Наш земельный кризис». Дмитрий Аркадьевич был противником общинного землевладения: «Касательно крестьянской личной собственности, известно, по всемирному опыту, что там, где существует личная крестьянская собственность, урожаи высоки и земли хорошо обработаны. Причина тому, как всегда это высказывали, в свободе земледельца распоряжаться своим трудом и землею».

Пройдут годы, и наделение крестьян собственной землей, равно как и расселение их по хуторам, станут важнейшими составляющими Столыпинской реформы. Кто знает, не оказал ли дядя решающего влияния на действия будущего реформатора?

Столыпины являлись крупными землевладельцами. Отцу Петра Аркадьевича принадлежали имения в Казанской, Ковенской, Нижегородской, Пензенской и Саратовской губерниях. Детство Столыпина прошло в родительском имении Колнбержье, что в Ковенской губернии. Он был одаренным ребенком, интересовался поэзией и любил ее. Другом их семьи был замечательный русский поэт А.Н. Апухтин. Увлечение живописью у Петра Столыпина выходило за рамки созерцательного к ней отношения — он сам баловался кистью.

Исходя из семейных традиций, следовало ожидать, что он выберет военную или государственную службу, но любовь к искусству могла вывести и на другую стезю — служению музам. Но Петр Столыпин выбрал путь, оказавшийся для многих нелогичным. Он поступил в Петербургский университет на физико-математический факультет и учился блестяще. Помимо обязательных дисциплин студент Столыпин изучал ряд наук вне программы — ботанику, зоологию, агрономию, химию. Здесь свела судьба двух великих граждан России — знаменитого ученого-химика, профессора университета Дмитрия Ивановича Менделеева и будущего премьер-министра реформатора, а на тот момент студента Петра Столыпина. Менделеев принимал у Столыпина экзамен по химии, вступил со студентом в жаркую дискуссию. Дочь Столыпина, Мария Бок, в «Воспоминаниях о моем отце» писала: «Мой отец, учившийся и читавший по естественным предметам со страстью, отвечал на все так, что экзамен стал переходить в нечто, похожее на ученый диспут, когда профессор вдруг остановился, схватился за голову и сказал: „Боже мой, что же это я? Ну довольно, пять, пять, великолепно“».

По окончании университета Столыпин некоторое время служил на скромных чиновничьих должностях в Министерстве государственных имуществ. Затем был направлен в Ковенскую губернию и двенадцать лет проработал там вначале уездным, а затем губернским предводителем дворянства. То были годы интенсивного занятия сельским хозяйством в собственных имениях и его развития в уезде и губернии.

Столыпин занимался просвещением крестьян и помещиков, приобщением их к передовым приемам ведения хозяйства. С этой целью он организовал сельскохозяйственное общество, создал склад сельскохозяйственных орудий. Культурным центром для различных слоев населения стал открытый им в Ковно народный дом.

Активная деятельность Столыпина была замечена правительственными чиновниками, и в 1902 г. его назначили гродненским губернатором.

Служа в разных губерниях, Столыпин имел возможность сравнивать различные системы пользования землей и ведения хозяйства (на западе — преимущественно подворное и хуторское, на востоке — общинное).

В 1903 г. Столыпин возглавил крупную и политически важную Саратовскую губернию, охваченную крестьянскими волнениями. Наводя твердой рукой порядок, он вместе с тем понимал, что главное — не только ликвидировать бунты, переходящие в настоящие восстания, но и установить причины бедственного положения крестьян. И саратовский губернатор пишет царю: «Видимо, существует непреодолимое препятствие к обогащению, к улучшению быта крестьянского населения, что-то локализует личную инициативу, самодеятельность мужика и обрекает его на жалкое прозябание.

Доискиваясь причины этого зла, нельзя не остановиться на всепоглощающем влиянии на весь уклад сельской крестьянской жизни общинного владения землей, общинного строя. Строй этот вкоренился в понятие народа. Нельзя сказать, чтобы он его любил: он просто другого порядка не понимает и не считает возможным.

Вместе с тем у русского крестьянина страсть все уравнять, всех привести к одному уровню, а так как массу нельзя поднять до уровня самого деятельного и умного, то лучшие элементы деревни должны быть принижены к пониманию и стремлению худшего, инертного большинства.

…Естественным противовесом общинному началу является единоличная собственность. Она же служит залогом порядка, так как мелкий собственник представляет собой ту ячейку, на которой покоится устойчивый порядок в государстве».

Твердая и вместе с тем разумная политика в Саратовской губернии, а также его личные качества способствовали выдвижению Столыпина в центральные органы государственной власти. В апреле 1906 г. он был назначен министром внутренних дел, а через несколько месяцев — в июле, премьер-министром.

Столыпин принял руководство правительством в крайне тяжелое для страны время. Только что закончилась поражением Русско-японская война. Народное хозяйство было подорвано, финансы расстроены, уничтожен Военно-морской флот. Требовались огромные средства на ликвидацию последствий войны. Царь декларировал реформу политической системы, переход от абсолютной монархии к конституционной, но опыта функционирования государственных институтов в новых условиях не было (как, впрочем, и многих из этих институтов, их еще предстояло создать). Чтобы вывести страну из кризиса, нужно было срочно ликвидировать экономические и социальные противоречия: достаточно развитая, крупная промышленность и полукрепостническое, неэффективное сельское хозяйство; высокий уровень науки и искусства и безграмотность большинства населения. Отстранение от управления страной целых классов и социальных групп было настолько же несправедливым, насколько и неразумным. Привилегированные сословия из-за боязни потерять власть, а значительная часть народной массы в силу инертности и забитости не хотели никаких изменений. В то же время радикально настроенные элементы стремились к полному разрушению государства и возведению на его обломках утопического общества, образы которого выстраивались в их воспаленном воображении. Россия была охвачена революционными волнениями и уголовным беспределом.

В стране царила вакханалия убийств. Человеческая жизнь ничего не стоила. Трудно было отличить революционера, сеющего смерть и экспроприирующего чужую собственность по «идейным соображениям», от обычных уголовников, убивающих ради наживы.

Столыпин, хорошо знавший тайные и явные мотивы бунтов и выступлений, законы их развития, пытался наименее болезненным образом оградить от них общество. В одних случаях было достаточно хорошего закона, в других — разъяснения и увещевания, но иногда было невозможно обойтись без применения силы.

Его логика была проста и убедительна, когда он отвечал депутатам Думы, обвинявшим его в жестокости: «Мы слышали тут, что у правительства руки в крови, что для России стыд и позор — военно-полевые суды. Но государство, находясь в опасности, обязано принимать исключительные законы, чтобы оградить себя от распада. Этот принцип — в природе человека и в природе государства. Бывают роковые моменты в жизни государства, когда надлежит выбрать между целостью теорий и целостью отечества. Такие временные меры не могут стать постоянными. Но и кровавому бреду террора нельзя дать естественный ход, а противопоставить силу. Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных хирургов. Страна ждет не доказательства слабости, но доказательства веры в нее. Мы хотим и от вас услышать слово умиротворения кровавому безумию».

А вот как Столыпин отреагировал на обвинение в ограничении свобод в период первой русской революции: «Если б нашелся безумец, который сейчас одним взмахом пера осуществил бы неограниченные политические свободы в России, — завтра в Петербурге заседал бы Совет рабочих депутатов, который через полгода вверг бы Россию в геенну огненную».

Одна из мер, принятых Столыпиным на посту главы правительства, — предание военно-полевым судам убийц, чья вина была очевидной, тех, кто был задержан на месте преступления с оружием в руках. Естественно, к этим судам отношение было различным. Демократическая общественность, не говоря уже о революционерах, их категорически осуждала и предрекала, что их введение вызовет новую волну неповиновения, народных бунтов. Но абсолютное большинство тех, кого называют рядовыми гражданами, обывателями или средним классом, критиковало правительство и Столыпина за непринятие мер к террористам, за разгул беззакония в стране.

Однако на долгие десятилетия Столыпин вошел в отечественную историю как «обер-вешатель», «глава правительства контрреволюции», «погромщик». Все это слова из ленинского эпистолярного наследия. В сочетании со «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами» они создавали образ эдакого кровожадного монстра, врага русского народа, служившего только интересам правящего строя. Хотя на самом деле он служил России, всему народу. И трудно сказать, где у него было больше врагов и недоброжелателей — среди управляющей элиты или народной массы.

Крупный государственный деятель того времени, лидер партии октябристов, председатель III Государственной думы в 1910–1911 гг. Александр Иванович Гучков, пожалуй, наиболее точно выразил отношение к Столыпину противостоящих политических сил: «Человек, которого в общественных кругах привыкли считать врагом общественности и реакционером, представлялся в глазах тогдашних реакционных кругов самым опасным революционером. Считалось, что со всеми другими, т.н. революционными силами легко справиться (и даже, чем они левее — тем лучше), в силу неосуществимости тех мечтаний и лозунгов, которые они преследуют, но когда человек стоит на почве реальной политики, — это считалось наиболее опасным. Поэтому и борьба в этих кругах велась не с радикальными течениями, а главным образом с целью свергнуть Столыпина, а вместе и тот минимум либеральных реформ, который он олицетворял собою».

Правые обвиняли премьера в сговоре с Думой, левые — в капитуляции перед царем и правыми, шла ли речь об экономических реформах, отношении к Государственной думе или введении военно-полевых судов. Поносили и восхваляли за одно и то же — одни за то, что он убедил царя разогнать Думу, другие — за то, что не сделал этого раньше, за его долготерпение.

По сути, Столыпин вел государственный корабль между Сциллой и Харибдой — реакционными силами, желавшими консервации отсталых институтов, и революционерами, стремившимися к «великим потрясениям». Тем самым он обрек себя на удары с обеих сторон, и в конечном счете — на смерть.

Для Столыпина — главы правительства жизненно важным было наведение порядка в стране: сначала успокоение, а потом реформы. Но на самом деле и тем и другим приходилось заниматься одновременно.

Как только Столыпин занял твердую позицию по отношению ко всему происходящему, начал последовательно принимать меры для успокоения страны, подтянулись и органы власти на местах. В этом смысле показательно письмо помощника градоначальника Одессы А.Ф. Гирека к графу Татищеву в Саратов от 20 июля 1906 г.: «Явилась власть, заговорившая твердо и властно, восстановившая свой престиж, и все подтянулось. Только не было бы шатаний и полумер, которые заставляли правительство идти в хвосте событий и делать не то, что было надо, а поневоле приходилось».

Главным детищем Столыпина в эти годы явилась аграрная реформа. Законодательной базой для ее проведения стал указ царя от 9 ноября 1906 г. «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования», подготовленный правительством Столыпина. Указ предусматривал передачу земли крестьянам в частное владение и освобождение их от общинных пут.

Что же представляла собой русская сельская община, оказавшаяся главным препятствием на пути развития производительных сил страны?

Через общину, которую следует рассматривать как историческую ступень в развитии человечества, в той или иной мере прошло большинство народов мира. Пока плотность населения была мала, люди пользовались землей без ограничений. Затем, по мере смыкания границ территорий, заселенных отдельными родовыми общностями, исчезновения свободных, не занятых земель, появилась потребность в регулировании землепользования. Постепенно сложились нормы взаимоотношения между людьми, проживавшими на одной территории. Эти нормы, нередко юридически не оформленные, но соблюдавшиеся как вековой обычай, оказались чрезвычайно прочными. Применительно к Западной Европе можно говорить, что община в классическом понимании этого слова сложилась к концу I тысячелетия, а в XVI в. уже началось ее разложение. Где эволюционно, где через социальные революции, на смену общине пришли индивидуальные землевладения, частная собственность на землю.

Россия же вплоть до начала XX в. стояла как бы в стороне от этих тенденций, оказавшись маловосприимчивой к ним.

Чтобы не изобретать собственного определения общины, позаимствуем его у Семена Маслова, ученого и писателя-агрария, члена партии эсеров, министра сельского хозяйства в правительстве Керенского: «Общинными называются такие земельные порядки, когда земля принадлежит не отдельным домохозяйствам, а целому обществу: земельной общине или „миру“.

Община — это союз крестьянских семей, которые владеют сообща землей. Чаще всего община состоит из одного селения, но не всегда. Иногда два-три села, а то и целая волость имеют один общий земельный участок, владеют землею вместе, то есть составляют одну земельную общину. И напротив, иногда один конец селения имеет земельный участок отдельно от другого конца; значит, в одном селении оказываются две общины, три и более.

В общине никто отдельно не может распоряжаться ни одним клочком земли. Хозяином, обладателем отдельной земли, считается не отдельный домохозяин, а совокупность лиц, причисленных к данной общине. Землею в общине распоряжается весь Союз, все общество, вся община, собравшись на сход; здесь за какое дело наберется больше голосов, то и решено».

Упрощенно систему общинного землевладения можно представить следующим образом.

Допустим, в общине 100 человек мужского пола трудоспособного возраста и к ней приписано 500 десятин земли. Следовательно, на каждого человека (мужскую душу) приходится по 5 десятин. Сколько этих душ в крестьянском дворе, столькими земельными долями он и владеет. Так что справедливость землепользования, по крайней мере в количественном отношении, не вызывает сомнения.

Однако наделение землей только трудоспособных мужчин — это не единственный принцип регулирования земельных отношений в рамках общины. Применялась также разверстка по ревизским душам, по душам мужского пола независимо от их возраста, по едокам обоего пола и т.д.

Разнообразие в подходах к наделению общинников землей объясняется историческими, географическими, почвенно-климатическими, культурными, национальными, религиозными и иными особенностями российских территорий.

Крестьянские семьи увеличивались или сокращались, неравномерность в обеспечении землей устранялась периодически проводимыми переделами. Поскольку земли, принадлежавшие одной общине, были разного качества, то они делились на участки, которые, в свою очередь, распределялись по дворам. Отсюда — чересполосица, разраставшаяся по мере увеличения численности населения. А. Риттих, один из руководителей комитета по землеустройству, писал: «Огромное количество общин имеет душевые полосы менее одного аршина шириной; нередко они измеряются ступнями и лаптями. Общее число таких полос у каждого домохозяина выражается несколькими десятками, а иногда переходит за сотню». Казалось бы, это уже за рамками здравого смысла. Надел в 5–7 десятин, приходящийся на один крестьянский двор в какой-нибудь Ярославской или Тульской губернии, раздроблен на десятки полосок, разбросанных друг от друга на километры. Как их обрабатывать, если ширина полосы меньше бороны? У крестьянина не было интереса улучшать землю, удобрять ее, коль скоро через несколько лет она доставалась другому. А если он и решался внести навоз, то старался положить подальше от края полосы, чтобы не удобрялось поле соседа. И в основе своей российская пашня выглядела так — полоски с хорошими хлебами в центре и плохими по краям, разделенные между собой бурьяном. Крестьянин на собственном наделе не мог вести хозяйство по своему усмотрению — набор культур, севооборот, сроки начала и окончания полевых работ определялись, диктовались общиной, «миром». А. Чернышев в книге «Крестьяне об общине накануне 9 ноября 1906 года» приводит письма жителей Смоленской губернии, рассказавших о пагубности общинного землепользования. Крестьяне Вяземского уезда: «Не пришлось посеять вовремя с прочими однодворцами, и ко времени уборки посевы твои оказываются недозревшими. Общество на это не смотрит, а приказывает убирать поля». То же писали из Поречского уезда: «У кого хлеб созрел, у кого нет, а убирать нужно всем. Как кто остался — пускают скот и травят».

Община сохраняла земельный надел за каждым из своих членов, даже если он по какой-то причине (болезнь, лень, пьянство, уход в город на заработки и т.д.) не мог или не хотел его обрабатывать. Земля в таких случаях, если не сдавалась в аренду, пустовала. В то же время крепкие хозяева, имевшие возможность обрабатывать площади, намного превосходившие их участки, не могли расширить свои наделы. Не будучи в частной собственности, земля не покупалась и не продавалась. Это и имел в виду саратовский губернатор Столыпин, указывая на «всепоглощающее влияние на весь уклад сельской жизни общинного владения землей».

Ничего не было бы проще — реорганизовать общину и перейти к частному землевладению, заменив чересполосицу отдельными (хуторскими или отрубными) участками, если бы этого хотело большинство российских граждан. Но в том-то и дело, что значительная часть правящей элиты, просвещенных представителей общества, помещиков и самих крестьян была против разрушения общины. Община долгое время считалась фактором стабильности общества, гарантией крестьянского благополучия и управляемости сельским населением.

С отменой крепостного права (1861 г.) община сохранилась, а ее функции даже усилились. Чего стоила одна только круговая порука, с помощью которой власти управляли крестьянами, например, при взимании разного рода податей, без необходимости иметь дело с каждым крестьянским двором. И крестьяне, в большинстве своем, также держались за общину, поскольку она гарантировала самому слабому, нерадивому, убогому возможность как-то жить, имея свою землю. Многие светлейшие головы, властители умов России, ученые, писатели и политические деятели выступали в защиту общины. При этом делая упор не на хозяйственно-экономическую сторону явления, а на социальную.

Вот что говорили некоторые защитники общины.

А.С. Посников, депутат Государственной думы, председатель главного земельного комитета при Временном правительстве в 1917 г.: «…передел земли и составляет то свойство, в силу которого общинное землевладение имеет великое социальное значение. Отменить или запретить переделы, — значит отнять у общины одно из главнейших достоинств, то есть лишить того начала, благодаря которому всякий, рожденный в общине, получает право на равное с другими количество земли».

К.П. Победоносцев, сенатор, профессор, член Государственного совета, обер-прокурор Синода: «…только общинное хозяйство может обеспечить крестьянина от нищеты и бездомовности или в самой нищете, — составляющей обыкновенное у нас явление, — отдалить опасность голодной смерти… земля такой капитал, который опасно бросить на вольный рынок подобно всякому иному товару».

Эти государственные мужи искренне радели за крестьянство и во избежание их полного обнищания настаивали на сохранении общины. При этом они или забывали, что община тормозит развитие производительных сил деревни в целом, или считали возможным заплатить эту цену ради уравнивания ее жителей.

Общественное мнение в России в значительной мере формировалось под влиянием идей Чернышевского, Герцена, Толстого, Успенского и других русских писателей, защитников общины. Их поклонники разделяли взгляды своих кумиров и на общину.

Любопытны доводы Чернышевского в пользу общины.

Со временем рамки частной собственности окажутся сдерживающим фактором для повышения производительности труда и, кроме того, многие из частных землевладельцев превратятся в наемных работников, что несправедливо. Ну а раз все равно впереди обобществление, можно пропустить для России эру частной собственности на землю и таким образом сразу подняться на более высокую ступень развития. При этом приводится любопытный аргумент: «Дикари, умеющие теперь добывать огонь только трением двух кусков дерева, выучившись прямо употреблению фосфорных спичек, вообще будут знать только по рассказам, что прежде фосфорных спичек существовали серные, с кремнием и огнивом».

Рассуждение весьма оригинальное, хотя и неубедительное. Тем не менее подобные взгляды были нередки.

Герцен страстно отстаивал право русских на свою общинную самобытность: «…Отношение человека к земле так, как мы его понимаем, — не новое изобретение в России, это первобытный факт, естественный, прирожденный в нашем быте, мы его нашли родившись…

…мы не променяем наш аграрный закон в его развитии ни на старое латинское право, ни на англосаксонское законодательство. Религия собственности по римскому закону по французскому кодексу убила бы нам вперед наше будущее».

О необходимости сохранения общины говорил и ранний Успенский:

«Требованиями, основанными только на условиях земледельческого труда и земледельческих идеалов, объясняются и общинные и земельные отношения: бессильный, не могущий выполнить свою земледельческую задачу по недостатку нужных для этого сил, уступает землю (на что она ему?) тому, кто сильнее, энергичнее, кто в силах осуществить эту задачу в более широких размерах. Так как количество сил постоянно меняется, так как у бессильного сегодня сила может прибавиться завтра (подрос сын или жеребенок стал лошадью), а у другого может убавиться, то „передвижка“ — как иногда крестьяне именуют передел — должна быть явлением неизбежным и справедливым».

Вокруг общины кипели страсти, а она оставалась незыблемой в своей основе, как бы не реагируя на выступления сторонников и противников.

И хотя закон допускал выход крестьянина из общины, масса всевозможных условий делали это невозможным. Даже в 1893 г. вышел закон, вводивший новые ограничения на выход из общины. По нему нужно было выплатить все долги, в том числе выкуп за землю, полученную при отмене крепостного права; заручиться согласием «мира»; получить разрешение земского начальника. Первое, второе и третье было чрезвычайно трудным при сочувственном отношении властей, в том числе верховной, к общине. Поэтому за 35 лет (1861–1906) воспользоваться правом выхода из общины со своей землей смогли только 140 тысяч крестьян. Это ничтожно малая цифра на фоне 16 миллионов крестьянских дворов.

Казалось, ничто не в силах поколебать веками складывавшуюся систему землевладения и землепользования. Возможно, так продолжалось бы еще долгое время, но последовавшие грозные события — крестьянские выступления в 1902 г. в ряде западных губерний, потребовали каких-то решений царского правительства, а настоящая крестьянская война 1905–1906 гг. грозила полной катастрофой. Поэтому в начале века целый ряд государственных комиссий, в том числе «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности» под руководством Витте, искали ответа на вопрос — что делать?

Наработанное «Особым совещанием…» легло в основу указа царя от 9 ноября 1906 г., подготовленного уже правительством Столыпина. Появлению указа сопутствовал юридический казус. Суть его в том, что в соответствии с новым законодательством законы и другие крупные государственные акты не могли приниматься без решения Государственной думы. Но в основных законах была предусмотрена статья 87, в силу которой правительство могло принимать особые (в том числе чрезвычайные) меры в случае, если Государственная дума на данный момент по какой-то причине не функционировала (например, старая распущена, а новая еще не избрана). Именно так и обстояло дело во время принятия указа от 9 ноября. I Думу распустили 8 июля 1906 г., а II Дума начала свою работу лишь 20 февраля 1907 г.; поэтому указ, принятый в междумский период, имел легитимный характер, но лишь отчасти. Во-первых, статья 87 предусматривала принимать в отсутствие Думы только меры чрезвычайного характера, не терпящие отлагательства. Крестьянский же вопрос, обсуждавшийся уже долгие годы, таковым не являлся.

Поэтому можно утверждать, что социально-экономическая мотивация появления указа, о которой говорилось и в самом его тексте, и в пояснениях к нему, не отражала всей правды. Очевидно, здесь имелись иные основания, главным образом политические. Выступая в 1908 г. перед депутатами III Государственной думы, один из лидеров кадетов Шингарев сказал, что не экономические мотивы толкали к спешному принятию указа: «…другие мотивы звучали более серьезно, более грозно: община стала рассматриваться как очаг социализма, как очаг революции, как притон таких людей, которые не дорожат существующим строем, которые способны верить в коллективную собственность». Естественно, двор и правительство не могли высказывать такую мотивировку открыто.

Второе обстоятельство, ставившее под сомнение легитимность указа от 9 ноября, заключалось в том, что в соответствии со статьей 87, принятые в чрезвычайном порядке указы должны были в двухмесячный срок направляться в Государственную думу и утверждаться ею. Только тогда они могли функционировать как законы. А мы знаем, что обсуждение указа от 9 ноября затянулось на несколько лет.

Указ предусматривал право крестьянина, члена общины, выйти из нее с закреплением в собственность причитавшейся ему земли и оговаривался механизм реализации этого права. Впервые в истории России крестьянин становился землевладельцем.

Наиболее четко позиция Столыпина по поводу целей реформирования была выражена в одном из представлений Совету министров, где он писал: «Развитие личной земельной собственности среди крестьян, устранение важнейших недостатков их земледелия, а именно чересполосности, дальноземья и длинноземелья, наконец. Всемерное содействие крестьянам в расселении хуторами или мелкими поселками, таковы ближайшие землеустроительные задачи правительства… полуголодная деревня, не привыкшая уважать ни свою, ни чужую собственность, не боящаяся, действуя миром, никакой ответственности, всегда будет представлять собой горючий материал, готовый вспыхнуть по каждому поводу, будь то революционная пропаганда, эпидемия или другое стихийное бедствие. Лишь создание многочисленного класса мелких земельных собственников, лишь развитие среди крестьян инстинкта собственности, — несомненно и ныне существующего, но ослабленного и подавленного, лишь освобождение наиболее энергичных и предприимчивых крестьян от гнета мира, — словом, лишь предоставление крестьянам возможности стать полноправными самостоятельными собственниками наравне с прочими гражданами Российской империи, — могут поднять, наконец, нашу деревню и упрочить ее благосостояние… И сторонники революционных и социалистических учений прекрасно понимают опасность, грозящую им от правительственных землеустроительных начинаний. Со всех сторон, в манифестах и воззваниях, слышатся в их лагере призывы к противодействию этим начинаниям. Оно и понятно: крепкое, проникнутое идеей собственности, богатое крестьянство служит везде лучшим оплотом порядка и спокойствия, и если бы правительству удалось проведением в жизнь своих землеустроительных мероприятий достигнуть этой цели, то мечтам о государственном и социалистическом перевороте в России раз и навсегда был бы положен конец».

По поводу указа в Думе разгорелись бурные дебаты. Часть депутатов поддерживала предложения правительства, в то же время значительная часть (эсеры, трудовики, социал-демократы и др.) выступала против. Для примера приведем типичную позицию противника разрушения общины депутата-трудовика Караваева: «…большее количество или, по крайней мере, значительная часть общинных земель будет во владении богатого многоземельного крестьянства… последствием явится обезземеление массы крестьянства. Политическими последствиями явится образование мелких землевладельцев по отношению к крестьянскому землевладению представляющих из себя многоземельных крестьян».

Собственно говоря, так же понимал цель агарных преобразований и Столыпин. Но он был согласен на расслоение крестьянской массы во имя создания среднего класса крестьян-собственников, во имя развития производительных сил деревни, а левые депутаты выступали за общину, гарантирующую сохранение уравниловки. Решение крестьянского вопроса они видели только в распределении между крестьянами земель, принадлежавших помещикам. Поддерживая это, Дума становилась трибуной для агитации за ниспровержение государственных устоев. Такая Дума Столыпина не устраивала. Прежде чем принять решение о ее роспуске, он пытался урезонить депутатов, направить их энергию в конструктивное русло. 10 мая 1907 г. он выступил в Думе с большой речью, в которой обвинил депутатов в подстрекательстве крестьян к захвату земель: «Вам известно, господа, насколько легко прислушивается наш крестьянин-простолюдин к всевозможным толкам, насколько легко он поддается толчку, особенно в направлении разрешения своих земельных вожделений явочным путем, путем, так сказать, насилия. За это уже платился несколько раз наш серый крестьянин. Я не могу не заявить, что в настоящее время опасность новых насилий, новых бед в деревне возрастает».

Заключил он свое выступление так: «Насилия допущены не будут. Национализация земли представляется правительству гибельной для страны… Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!»

Эти слова реформатора можно считать главной установкой всей его деятельности.

Вскоре II Дума была распущена, и только III Дума в конце 1908 г. проголосовала за основные положения указа, который после утверждения его Государственным советом стал законом.

Принятию закона способствовало то обстоятельство, что проводимые в течение ряда лет преобразования на селе давали положительные результаты. Хотя значительная часть крестьян (какая — теперь никто уже не скажет) была против выхода из общины, переселения на хутора, вообще против столыпинской реформы. Это сопротивление было и пассивным и активным. Местные власти, чтобы выслужиться перед начальством, порой насильно разрушали общину, вопреки воле большинства. Крестьяне жаловались своим депутатам, в правительство, царю. И хотя Столыпин был против насилия, против расселения общинных крестьян там, где условия для этого не созрели, на местах случалось всякое. И тем не менее, по мере расширения и углубления реформы, ее сторонников становилось больше.

До сих пор сосуществуют разные оценки результатов Столыпинской реформы, в том числе самые противоречивые. Одни считают, что она блестяще удалась, другие — что полностью провалилась. Мы же разделяем первую точку зрения. И вот почему. Прежде всего, изменилась форма собственности на землю — она стала принадлежать крестьянам. Были проведены большие работы по землеустройству. За 1907–1916 гг. с ходатайствами о землеустройстве обратились 6,17 миллиона крестьянских дворов (45% их общего числа; подано заявлений о желании выйти из общины 2,72 миллиона; окончательно вышло из общины 1,98 миллиона; перешло на хутора и отруба 1,2 миллиона).

Если учитывать инерционность сознания крестьян, то следует говорить об очень высоких темпах преобразований. Журнал «Вестник кооперации» писал в 1910 г.: «Деревня уже не та, последние годы прошли не бесследно. Мысль разбужена; вытолкнула на новую дорогу. Население бросает в кооперацию и в школу, и в агрономию, и в народные университеты».

Существенно сократилась чересполосица даже там, где крестьяне остались в общинах. Повсеместно стал вводиться 4–8-польный севооборот; за пять лет в 2,5 раза увеличилось применение минеральных удобрений; импорт сельхозмашин за 1906–1912 гг. вырос в три раза; расширились посевные площади. Объем производства сельскохозяйственной продукции за 1908–1913 гг. вырос с 6 миллиардов рублей до 9 миллиардов. Вывоз хлеба за 10 лет увеличился вдвое. В 1909–1913 гг. Россия производила зерна на 28% больше, чем Америка, Канада и Аргентина вместе взятые. Рост урожайности за 1906–1915 гг. составил 14%. Мощный импульс получила крестьянская кооперация. В деревне, особенно на хуторах, начался настоящий строительный бум. Появившиеся средства создавали платежеспособный спрос. Людям требовались строительные материалы, сельхозмашины, дорогие вещи в дом — все это стимулировало развитие промышленности. Можно говорить о благотворном влиянии Столыпинской реформы на народное хозяйство страны в целом.

Реформа удалась потому, что она была тщательно подготовлена, подкреплена законодательно, экономически и организационно. И самое главное, что отличает ее от аграрной реформы конца XX в., была проявлена государственная воля по осуществлению преобразований. Реформой постоянно занимался глава правительства, человек, облеченный высшей властью. А во времена Ельцина только издавались указы и принимались законы, а ни сам президент, ни меняющиеся премьер-министры не считали аграрную реформу приоритетной. Столыпинская реформа удалась еще и потому, что она сопровождалась обучением, просвещением населения, развитием агрономических служб, сети опытных и показательных учреждений, хозяйств, полей, прокатных станций и т.д. Например, в 1909 г. показательных участков было только 313, в 1912 стало уже 27724. То же — показательные поля — 309 и 4854 (соответственно). Для проведения реформы нужна была армия землемеров. И она появилась. В 1906 г. в стране насчитывалось 200 землемеров, в 1911 г. уже 5 тысяч. И так по всем направлениям.

Составной частью реформы была организация массового переселения крестьян в Сибирь и Степной край (Среднюю Азию). Если за 10 лет, предшествовавших Столыпинской реформе, в азиатскую часть России переселилось 1,3 миллиона человек, то за 1907–1912 гг. — 2,6 миллиона. За это же время в хозяйственный оборот было введено 24 миллиона десятин новых земель. Еще более впечатляют данные по животноводству, особенно — по развитию маслоделия. Если в 1894 г. было вывезено за границу 400 пудов сибирского масла, то после реформы вывозили по 3,4 миллиона пудов в год. Столыпин писал по этому поводу: «…приливом иностранного золота на 47 млн. рублей в год Россия обязана Сибири. Сибирское маслоделие дает золота вдвое больше, чем вся сибирская золотопромышленность».

Столыпин считал, что переселение крестьян на восток приведет к освоению обширных территорий, природных богатств, вместе с тем он не допускал разрежения наиболее активного русского населения в Европейской части страны. Не случись в те годы такого заселения Сибири, трудно сказать, стала бы она тем, чем являлась в годы Великой Отечественной войны — поставщиком знаменитых сибирских дивизий под Москву и Сталинград; производителем сибирских танков, самолетов, боеприпасов; источником снабжения армии продовольствием. Обо всем этом нужно помнить, оценивая реформаторскую деятельность Столыпина.

Однако аграрная реформа — это главное, но не единственное наследие Столыпина. Он много сделал и для утверждения парламентаризма в стране. При нем первые шаги делала Государственная дума. Судьба ее буквально висела на волоске. Поскольку Дума появилась как реакция на социальные потрясения, ее можно было бы просто упразднить после успокоения страны или так урезать полномочия, что она перестала бы играть сколь-нибудь серьезную роль в структуре власти. Или наоборот, ее активная деятельность могла бы привести к полному размыванию устоев сложившейся государственности, анархии, смуте на долгие годы, развалу страны. Скорее всего, один из этих сценариев осуществился бы, не случись рядом с царем Столыпина.

Работа с Думой — одна из основных составляющих его деятельности как по времени, которое он ей уделял, так и по затрате сил и энергии. Здесь он проявил себя как выдающийся государственный деятель, блестящий оратор, высокообразованный и опытный политик.

Его вступление на пост министра внутренних дел совпало с открытием I Думы в конце апреля 1906 г. Столыпин присутствовал на этом торжественном заседании, начавшемся тронной речью царя.

Вся Россия следила за первыми шагами российского парламента, большие надежды возлагались на думских депутатов, на их сотрудничество с царем, правительством, Государственным советом, на их законодательную деятельность. Но первые же речи депутатов поставили под сомнение возможность плодотворной работы с ней. Требования отмены смертной казни (в то время, напомним, людей буквально ни за что убивали и грабили на улицах), отставки правительства, земельного передела звучали резко и бескомпромиссно.

Столыпин, понимая бесперспективность работы с первой Государственной думой, настаивал на ее роспуске, но при этом выступал, в противовес другим, за сохранение самого института парламентаризма. Царь, решившись на роспуск I Думы, одновременно в июне 1906 г. назначил Столыпина главой правительства. Таким образом, он отдал судьбу страны и свою собственную в его руки, предоставив ему разбираться с реакцией левых и правых партий на решение о роспуске. Реакция оказалась предсказуемой. Левые партии звали к восстаниям, захвату помещичьих земель и имущества (что и происходило), правые — к прекращению всяческих опытов с парламентаризмом. А Столыпин готовил созыв II Думы.

Она была избрана и собралась в феврале 1907 г., и оказалась по своему составу еще более левой и радикальной. Столыпин стремился с ней сотрудничать, но ничего не получалось. Конечно, можно понять и депутатов. Они учились демократии на ходу, не имея никакого опыта. Вдруг появившаяся возможность показать себя перед всей Россией, продемонстрировать свою смелость, геройство, эрудицию брали верх над здравым смыслом. Складывались парадоксальные ситуации. Многие депутаты, особенно эсеры и социал-демократы, были легальными представителями нелегальных террористических организаций. Они произносили речи в Думе, а их товарищи тем временем убивали и грабили на улицах. Однажды была арестована группа депутатов, проводивших совещание с боевиками-террористами. Разумеется, депутаты в силу их неприкосновенности были отпущены. Но это дало повод поставить вопрос об ограничении депутатского иммунитета и аресте связанных с террористами депутатов.

Дума в лице своего председателя Головина дала отрицательный ответ на поставленный вопрос. Депутаты не смогли согласиться на ограничение своей неприкосновенности. В ответ на это 3 июня 1907 г. II Дума была распущена, а депутаты-преступники арестованы.

Столыпин тяжело переживал роспуск Думы — не столько из опасения возможных последствий, взрыва народного недовольства, сколько из-за того, что общественное мнение все больше сомневалось в самой возможности парламентаризма в России. Великий реформатор при всей преданности трону прекрасно понимал, что ресурс самодержавия исчерпан. Не желая заискивать ни перед одной из сторон и тем более устраивать какие-то политические игры, он твердо заявил: «Правительство не поступится ни одной из прерогатив монарха, но и не посягнет ни на какую частицу прав, принадлежащих народному представительству, в силу основных законов Империи».

Столыпин категорически отверг требования реакционеров вообще прекратить эксперименты с Думой, бывшей в их глазах инструментом для расшатывания государственных устоев. Выборы в III Думу проводились уже по новому избирательному закону. Если исходить из стандартных представлений и норм, этот закон безусловно следует признать недемократическим (многоступенчатость выборов, неодинаковое представительство от различных сословий, ущемление представителей нерусских национальностей и т.д.). Но, с другой стороны, мудрость заключалась в том, чтобы впервые в России получить действительно работоспособный парламент и тем самым избежать возврата к абсолютизму.

Считая Думу в известном смысле своим детищем, Столыпин очень переживал за ее авторитет и особенно болезненно реагировал на пустопорожние выступления депутатов, бессмысленные ораторские состязания. Он заявлял в своем первом выступлении перед депутатами нового созыва:

«Я думаю, что, превращая Думу в древний цирк, в зрелище для толпы, которая жаждет видеть борцов, ищущих, в свою очередь, соперников для того, чтобы доказать их ничтожество и бессилие, я думаю, что я совершил бы ошибку».

И этой ошибки Столыпин не совершил.

Если Дума была явлением совершенно новым для российской государственности, по существу ознаменовавшим смену политического строя, то Государственный совет к началу активной деятельности Столыпина уже имел 100-летнюю историю. Будучи законосовещательным органом, совет не работал по жесткому регламенту и собирался на свои заседания лишь постольку, поскольку царь считал это необходимым. В эпоху самодержавия он мог и без совета принимать любые решения.

Одновременно с включением Думы в систему государственных институтов радикально изменяется и роль Государственного совета. Он также становится законодательным органом на правах верхней палаты. Законопроекты, принимаемые Думой, должны были проходить через Государственный совет, а затем утверждаться царем. Тем самым в России завершалось оформление парламентаризма и она приобщалась к клубу демократических государств.

Государственный совет, как высшая законодательная палата, по существу начинал свою деятельность с чистого листа. Предшествующего опыта не было. И Столыпин, как скульптор, лепил этот орган в соответствии со своими представлениями о его предназначении.

Условно схему государственной власти того времени можно было представить таким образом: слева — Дума, справа — Государственный совет, в центре — премьер-министр, над ними — царь. Если Дума была опасна чрезмерным радикализмом, пафосом потрясения основ, то совет — консерватизмом, заторможенностью, боязнью каких-либо перемен. Если бы не Столыпин с его железной волей, государственной мудростью, высокоразвитым чувством долга и ответственности, эти учреждения могли бы взаимно уничтожить друг друга, ввергнув страну в хаос. Поэтому премьер терпеливо работал с обеими палатами, используя все лучшее, что в них было, на благо России.

На первом этапе деятельности в качестве премьера у Столыпина было больше проблем с Думой, чем с Государственным советом. Депутаты, особенно первого и второго созывов, были в большинстве своем настроены радикально, сотрясали основы, не думая о последствиях. Напротив, члены совета, преобразованного в революционном 1906 г., выражавшие волю правящих классов, смотрели на Столыпина как на своего спасителя.

Но прошло несколько лет, Россия успокоилась, с Думой у правительства наладился нормальный диалог, и теперь уже члены Государственного совета стали фрондировать по отношению к премьеру. Особенно ярко это проявилось при обсуждении вопроса о введении земства в западных губерниях. Предложения Столыпина на этот счет сводились к тому, что в юго-западных областях можно и нужно было вводить принципы земского самоуправления, а в северо-западных, где помещиками были в основном поляки, пока воздержаться. Он предлагал организовать переселение в эти области русских крестьян, а уж потом проводить земские выборы. Очевидно, находясь под впечатлением успехов переселения из центральных губерний в Сибирь и Степной край, Столыпин полагал, что это будет несложно и применительно к западным, в том числе прибалтийским областям.

Не будем обсуждать правомерность и целесообразность предлагавшейся правительством акции. Наверное, далеко не все здесь бесспорно. Для нас этот сюжет важен для понимания новых взаимоотношений между Столыпиным и Государственным советом, обозначившихся в 1910 г. Премьер легко провел законопроект через Думу и споткнулся на Государственном совете, где ему было отказано. Он пригрозил отставкой, и царь распустил на время Государственный совет, чтобы единолично утвердить предложение Столыпина.

Проблема централизации власти всегда стояла в России очень остро. Именно Столыпину пришлось ею заниматься. Его позиция была твердой и принципиальной. Выступая перед депутатами Думы, в ответ на требования о децентрализации он сказал:

«Тут говорилось о децентрализации. Представитель Царства Польского говорил о необходимости для правительства, особенно в теперешнюю минуту, черпать силу не в бюрократической централизации, а в том, чтобы привлечь местные силы к самоуправлению, с тем чтобы они заполнили тот пробел, который неизбежно скажется у центральной власти, опирающейся только на бюрократию. Прежде всего скажу, что против этого правительство возражать не будет…» Но вместе с тем он предупреждал, что «…децентрализация может идти только от избытка сил. Если же этой децентрализации требуют от нас в минуту слабости, когда ее хотят вырвать и вырвать вместе с такими корнями, которые должны связывать всю империю, вместе с теми нитями, которые должны скрепить центр с окраинами, тогда, конечно, правительство ответит: нет!».

Что касается низших административных звеньев, то Столыпин безусловно выступал за передачу им прав самоуправления. Здесь, в отличие от проблем центральной власти, ему не нужно было начинать с нуля. Более или менее эффективная система местного самоуправления (земства) существовала в России еще со времен Александра II. Столыпин высоко ее ценил и стремился обе палаты — Государственную думу и Государственный совет — сделать похожими на земство в смысле направленности на конкретные нужды народа, а не на политиканство. Он развивал и саму систему земств. В частности, добивался распространения ее на губернии, где земств не было, формирования земских структур на уровне волостей.

Он снял многие ограничения, введенные при Александре III, отменил контроль чиновников за расходованием земских средств и право губернатора утверждать выборных гласных, ввел систему государственных дотаций на развитие образования, борьбу с пожарами и эпидемиями, и что особенно важно — на всестороннюю поддержку крестьянских хозяйств.

Новые идеи Столыпин черпал и «обкатывал» на регулярно проводимых Всероссийских земских съездах, во время многочисленных встреч с представителями земств из самых разных мест. Его отношения с органами самоуправления, поначалу, как правило, напряженные, очищаясь от политизации, постепенно перешли в рабочее, конструктивное русло.

Немало внимания Столыпин уделял и рабочему законодательству. Аграрная реформа способствовала, наряду с бурным ростом промышленности, мощному притоку рабочей силы в города. Рабочие никак не были защищены от произвола хозяев по таким важнейшим вопросам, как уровень зарплаты, продолжительность рабочего дня, условия труда и т.п. На этой почве регулярно вспыхивали конфликты, волнения и забастовки.

Менее чем через год после назначения на должность главы правительства Столыпин выступил перед депутатами Государственной думы с целой программой, касавшейся «широкого содействия государственной власти благосостоянию рабочих и… исправления недостатков в их положении». Он был убежден, что «реформа рабочего законодательства должна быть проведена в двоякого рода направлениях: в сторону оказания рабочим положительной помощи и в направлении ограничения административного вмешательства в отношения промышленников и рабочих, при предоставлении как тем, так и другим необходимой свободы действий через посредство профессиональных организаций и путем ненаказуемости экономических стачек».

Представить рабочим и работодателям право самим улаживать отношения между собой для монархической России было делом не менее революционным, чем введение парламентаризма. И хотя легализация профсоюзов началась еще до вступления Столыпина на пост премьера, первоначально не предполагалось признавать права рабочих на забастовки. Столыпин сумел этого добиться.

Понимая, что далеко не все вопросы могли быть решены работодателями и рабочими самостоятельно, премьер предлагал Думе принять законы, которые бы обеспечивали «государственное попечение о неспособных к труду рабочих, осуществляемое путем страхования их в случае болезни, увечий, инвалидности и старости».

«В целях сохранения жизни и здоровья подрастающего рабочего поколения установленные ныне нормы труда малолетних рабочих и подростков должны быть пересмотрены с воспрещением им, как и женщинам, производства ночных и подземных работ. В связи с этим установленную законом 2 июня 1897 года продолжительность труда взрослых рабочих предполагалось понизить».

Как же общество восприняло столь гуманные по отношению к рабочим предложения правительства? Правые возмущались, видя в этом уступку социалистам; они опасались, что народ совсем выйдет из-под контроля, перестанет считаться с предпринимателями, а затем и с властями вообще. Левые потрясатели основ, наоборот, считали проводимые Столыпиным меры слишком робкими, не способными радикально улучшить положение рабочих.

В силу сложившейся традиции глава правительства мало влиял на внешнюю политику страны. Но однажды, когда Россия хотела вступить в войну на Балканах из-за аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины, Столыпин решительно выступил против. Он полагал, что еще не оправившаяся после войны с Японией Россия потерпит поражение, и призвал смирить гордыню. Его послушали.

Кризис на Балканах и активное участие Столыпина в его разрешении дали ему немалую пищу для размышления о возможности мирного сосуществования государств. Вместе с новым министром иностранных дел С.Д. Сазоновым он разработал проект образования мирового сообщества и организации, названной им Международным парламентом. Их функции во многом совпадали с теми, что выполняют ныне ООН и Совет Европы.

Парламент должен был разрешать конфликты и взаимные претензии между отдельными странами, изучать экономическое положение государств и жизненный уровень населения, помогать народам, оказавшимся в тяжелом положении. Речь даже шла о возможном переселении людей из одной страны в другую во имя их благополучия. Имелось в виду также ограничить численность армий и их насыщение наиболее разрушительными видами вооружений.

Хотя в то время еще не знали ядерного оружия, но уже появилась авиация, и специалисты понимали, в какую грозную силу она может превратиться. Все более мощной становилась артиллерия, получило распространение автоматическое оружие, на вооружение армий ставились отравляющие вещества. Научно-технический прогресс неуклонно вел к созданию оружия массового уничтожения.

Понимая это, Столыпин готовит меморандум руководителям держав, в котором описываются возможные последствия будущих войн и предлагаются меры по их недопущению. Царь должен был обратиться с ним к главам государств осенью 1911 г., но смерть Столыпина помешала осуществить эту чрезвычайно важную акцию.

Следует сказать и о проекте создания Международного банка. Столыпин считал, что он мог бы оказывать финансовую помощь менее развитым странам, содействовать в преодолении кризисов перепроизводства, безработицы, реализации крупных инвестиционных проектов международного масштаба.

Многое удалось сделать реформатору Столыпину, но далеко не все его проекты оказались реализованными. На одни не хватило времени в силу краткости пребывания его во главе правительства. Для принятия других еще не готово было общество. В решении крестьянского вопроса тоже удалось не все. Но он оставался основным для реформатора. Столыпин говорил: «…главная наша задача — укрепить низы. В них вся сила страны. Их более 100 миллионов. Будут здоровы и крепкие корни у государства, поверьте — и слова русского правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром… Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Но не дали этих лет ни ему, ни России.

Следует особо отметить и личные качества великого реформатора.

Прежде всего — честность, неподкупность. По этой причине взяточники и казнокрады, каковых было немало в правительственных кругах, боялись его как огня. Председатель Государственной думы Родзянко на заседании 15 октября 1911 г., посвященном памяти П.А. Столыпина, сказал:

«Мы все хорошо знаем, что лично для себя усопший министр никогда ничего не искал, что стремление к личной выгоде было совершенно чуждо его честной неподкупной душе, что этот рыцарь без страха и упрека жил лишь стремлением ко благу родины так, как он понимал его своей глубоко русской душой». Образованность и ум, умение широко мыслить и действовать сочетались в нем с такими коренными, глубинными качествами, как любовь к родине и готовность жертвовать всем ради ее благополучия. О его личном мужестве ходили легенды. Он был бесстрашен, когда создавалась реальная угроза для его жизни, и не менее смел и решителен, когда отстаивал свои позиции перед царем, Государственным советом, Государственной думой, перед политической оппозицией слева и справа. Иллюстрацией к его понятиям о чести и достоинстве может служить нашумевший факт — брошенный им вызов на дуэль депутату Государственной думы Ф.И. Родичеву, пустившему в обиход выражение «столыпинские галстуки». Как бы ни относиться к дуэлям, сам порыв многое говорит о натуре Петра Аркадьевича.

Вот что пишет о Столыпине в книге «Люди и политика» его современник В.Б. Лопухин: «Справедливости ради, позволю себе еще отметить одно его качество, как хотите, привлекательное в сознании человечества поныне с самых отдаленных времен. Это бесстрашие. Достаточно известен эпизод, когда Столыпин в относительно скромной роли саратовского губернатора в ту пору, когда губернаторов расстреливали, как куропаток, врезывается в бунтующую толпу. На него наступает человек с явно агрессивными намерениями, с убийством во взгляде. Столыпин бросает ему на руки снятое с плеч форменное пальто с приказанием, отданным так, как умеет повелевать одно только уверенное в себе бесстрашие: „Держи“. Ошеломленный презумптивный „убийца“ машинально подхватывает губернаторское пальто. Его руки заняты. Он парализован. И уже мыслью далек от кровавой расправы. Столыпин спокойно держит речь загипнотизированной его мужеством толпе. И она мирно расходится».

Примерно такой же случай произошел со Столыпиным в другой раз, также на Саратовщине, в одну из поездок по волновавшимся деревням. Находясь среди разбушевавшейся толпы, он увидел, что стоящий рядом человек выхватил револьвер и направил ему в грудь. Столыпин распахнул пальто и величественно громко произнес: «Стреляй!»

Преступник уронил пистолет, убийства не произошло.

У близко знавших его людей создавалось впечатление, что Столыпин — это само воплощение воли, что он не способен болезненно реагировать на обиды, оскорбления, нападки, непонимание. Особенно ценны свидетельства его недоброжелателей и политических противников — хотя бы Керенского, безусловно ему уступавшего по всем критериям оценок государственных и политических деятелей. Он говорил потом: «Кто помнит первую декларацию Столыпина? С каким напряженным вниманием встречала Дума каждое его слово — кто с бурным приветствием, кто с гневом. Знали и верили: его слова — не сотрясение воздуха, но решение мощного правительства, имеющего громадную волю и власть, чтобы провести в жизнь обещанное».

Его влияние при прямом контакте с людьми было одинаково сильным, имел ли он дело с толпой, движимой темными инстинктами, или просвещенной аудиторией, способной мыслить государственными категориями.

Ложь, полуправда, умолчание, дипломатические игры были ему чужды. Он был откровенен со всеми — с царем, высшими чиновниками, депутатами Думы, крестьянами, революционерами, преступниками. Будучи открытым, «прозрачным» для всех, он не терпел двусмысленности и в других. На протяжении всего XX в. так и не нашлось никого, даже среди его откровенных недоброжелателей, кто бы обвинил его в двуличии.

В эпоху самодержавия говорить о какой-либо публичной критике в адрес вельмож высокого ранга было совершенно нереально — так же, как и в советские времена. Между двумя этими эпохами в истории России именно Столыпин провозгласил критику вполне допустимой, даже необходимой. Лидер партии октябристов Шубинский писал: «Его принцип был таков, что держащий власть подлежит критике и публичной оценке, лишь бы это был суд над его политической деятельностью и выражающими ее взглядами, а не мелкая травля, злостная болтовня, носящая характер хулиганства. Критику и недовольство лично им он выслушивал спокойно и терпеливо».

Особая тема — отношения П.А. Столыпина с царем, монаршей семьей и их ближайшим окружением. По свидетельству В.Б. Лопухина, «ревнивый к превосходству и популярности сотрудников, царь начал ненавидеть Столыпина, едва ли не такою же мучительной ненавистью, какою он был одержим по отношению к Витте».

Столыпин был одним из немногих в окружении царя, кто открыто выступил против влияния Распутина на государственные дела, чем вызвал недовольство царской семьи. Царь даже не участвовал в похоронах своего премьер-министра.

Придворная камарилья всегда чутко реагирует на подобные нюансы. Поэтому сразу после смерти Столыпина, после траурных речей и панегирических некрологов начались переоценка его деятельности, пересмотр многих разработанных им проектов. Кошмары революционных потрясений были забыты, и принципиальность Столыпина казалась лишней на фоне наступившего (во многом мнимого) благоденствия.

Глубоко символичным оказался тот факт, что Столыпин был убит Богровым, с одной стороны, эсером, представителем партии, охотившейся за ним десяток лет, с другой — агентом охранки, стоявшей на страже интересов крайне реакционных сил. Автор не разделяет широко распространившуюся точку зрения об участии приближенных царя (а то и его самого) в организации покушения на премьера. Доказательств этому нет и, похоже, уже не будет. Но то, что Богров был агентом охранного отделения, — это общеизвестно и неоспоримо.

Столыпин, будучи окруженным недоброжелателями слева и справа, пережив до двух десятков покушений, знал, что рано или поздно те, кто охотится на него, достигнут цели. Однажды он изрек черное пророчество: «Каждое утро, когда я просыпаюсь и творю молитву, я смотрю на предстоящий день как на последний в жизни и готовлюсь выполнить все свои обязанности, уже устремляя взор в вечность. А вечером, когда я опять возвращаюсь в свою комнату, то говорю себе, что должен благодарить Бога за лишний дарованный мне в жизни день. Это единственное следствие моего постоянного сознания близости смерти как расплаты за свои убеждения. И порой я ясно чувствую, что должен наступить день, когда замысел убийцы, наконец, удастся».

1 сентября 1911 г. в городском киевском театре в присутствии императора Николая II он был смертельно ранен, а 5 сентября умер.

В соответствии с его завещанием (похоронить там, где будет убит), он и был похоронен в Киеве.

Вожди Белого движения

Столыпину удавалось удерживать Россию от втягивания в войну, к чему постоянно стремилась традиционно сильная военная партия в окружении царя. Будь он жив и оставайся на посту главы правительства, вероятно, не было бы Первой мировой войны и революции, а следовательно и разрушительной Гражданской войны. На ее фронтах решалось — каким путем пойдет Россия. Победили большевики, и страна втянулась в семидесятилетний эксперимент по построению тоталитарного общества уравнительной справедливости. А что было бы, окажись военный успех на стороне вождей Белого движения? Сказать трудно.

Ведь они действовали в военных условиях, и принимаемые ими решения и меры по политическому, административному и хозяйственному устройству подвластных территорий носили временный характер. И из них вовсе не следовало, что именно так тот или иной руководитель Белой армии организовывал бы жизнь в России в случае победы.

Представление о их намерениях можно составить по разработанным ими проектам конституций и декларациям, лозунгам и программным заявлениям, которые они озвучивали. Но известно, сколь отличаются обещания политиков, идущих на выборы или стремящихся к цели с помощью оружия и зовущих под свои знамена народ, от их реальных действий после прихода к власти. Наиболее убедительный пример — большевики, прельщавшие людей, в случае поддержки, обещаниями мира, хлеба; земли — крестьянам; фабрик и заводов — рабочим. Ничего этого ни рабочие, ни крестьяне не получили.

Прогнозировать, что было бы, если бы белые победили, очень сложно. Потому что, в отличие от большевиков, имевших одну руководящую партию и более-менее общую идеологию, белые представляли собой настолько пеструю картину, что о какой-либо общей их платформе говорить очень трудно. Главным объединяющим белых вождей началом являлась ненависть к большевикам и стремление их уничтожить. И очень даже может быть, что после разгрома Красной армии, случись такое, Россию ждало продолжение Гражданской войны, но уже между победителями, или расчленение страны на отдельные государства. Причем не только по национальному, но и политическому (идеологическому) принципу. Трудно представить, как бы уживались вместе монархист Корнилов и эсер-террорист Савинков, охотившийся за членами царской фамилии. Сепаратист Краснов, выступавший за создание на Дону собственной государственности, и генерал Деникин, стоявший за единую и неделимую Россию. Адмирал Колчак, в силу своей нравственной установки считавший непозволительным для себя прикоснуться к золотому запасу России даже в самые трудные для себя моменты, и откровенно аполитичный предводитель разбойников Булак-Балахович. Однако и деятели, близкие по своей идеологической ориентации, не являвшиеся откровенно нравственно ущербными, могли не поладить друг с другом, не будучи в состоянии признать над собой власть того, кто совсем недавно был одним из них. Поэтому не исключено, что, покончив с большевиками, они передрались бы между собой, ввергнув Россию в пучину бедствий и распада.

Но, скорее всего, у белых вождей хватило бы здравого смысла построить государственность на принципах, приемлемых для большинства. А у одного, самого влиятельного, достало бы сил подчинить остальных. Тем более что все-таки большинство из них боролось не за личные интересы, а ради спасения гибнущего, по их пониманию, отечества. Но — не будем гадать. Посмотрим, что собирались делать вожди Белого движения после победы над большевиками и что делали там, где удавалось утвердить свою власть.

На первом этапе белая идея персонифицировалась с именами генералов Михаила Васильевича Алексеева и Лавра Георгиевича Корнилова. Оба они были выдающимися военными деятелями, очень популярными в армии, занимавшими, сменяя один другого, пост Верховного главнокомандующего в 1917 г. при Временном правительстве. Их признавали своими вождями офицеры и генералы за полководческий талант и личное мужество, и любили солдаты за заботу о них и простое, не аристократическое происхождение.

О происхождении. Алексеев родился в семье простого солдата и благодаря труду и незаурядным качествам сделал столь блестящую карьеру, став генералом от инфантерии и Верховным главнокомандующим Русской армии.

Корнилов — сын сибирского казака и калмычки. Тоже умом, потом и кровью, а не благодаря наследственным привилегиям приобщился к высшей генеральской касте.

С ними в ряд следует поставить и Антона Ивановича Деникина, дед которого был крепостным крестьянином. А знаменитые казачьи атаманы — Каледин, Краснов, Дутов, Семенов и др. — все из казаков. Казалось бы, странно, что выходцы из простого народа возглавили Белое движение. Хотя были среди белых вождей и аристократы. Представитель знатного рода — барон Петр Николаевич Врангель, потомственный морской офицер Александр Васильевич Колчак; дворянин Николай Николаевич Юденич и др.

Лавр Георгиевич Корнилов (1870–1918) был широко известен не только военными подвигами, но и четкой позицией относительно вывода страны из кризиса. Будучи Верховным главнокомандующим, он требовал наведения порядка на фронте и в тылу, запрещения митингов и собраний, введения смертной казни и т.д. Керенский лавировал между ним и Советами, состоявшими из большевиков, меньшевиков, эсеров и других левых. Несовместимость их позиций явно обозначилась на государственном совещании, состоявшемся 12 августа в Петрограде. На него съехалось около 2500 человек (министры, генералитет, депутаты Государственной думы, представители Советов, духовенство, предприниматели, профсоюзные деятели и др.).

Понимая, что страна подведена к крайней черте, за которой начинается хаос, имея за своей спиной армию, Корнилов на этом совещании заявил: «…Выводы истории и боевого опыта указывают, что без дисциплины нет армии. Только армия, спаянная железной дисциплиной, только армия, ведомая единой, непреклонной волей своих вождей, только такая армия способна к победе.

Дисциплина должна быть утверждена путем предоставления соответственной власти начальникам — офицерам и унтер-офицерам…

Необходимо поднять престиж офицеров. Офицерский корпус, доблестно сражавшийся за все время войны… должен быть вознагражден нравственно за все понесенные им не по его вине унижения и систематические издевательства… Я полагаю, что разницы между фронтом и тылом относительно суровости необходимого для спасения страны режима не должно быть. Но в одном отношении фронт, как непосредственно стоящий перед лицом опасности, должен иметь преимущество. Если суждено недоедать, то пусть недоедает тыл, а не фронт».

Конечно, эти слова разносились по армии, в обществе и на Корнилова смотрели как на вождя, способного спасти Россию от краха.

А что же Керенский, глава Временного правительства, и общественные деятели демократического толка?

Керенский: «Как только Временное правительство или кто-нибудь другой пойдет, может, самым решительным шагом, но удовлетворяя до конца только одну какую-нибудь задачу и какой-нибудь один интерес, он уничтожит то, что существует сейчас, и он откроет и начнет сам великую гражданскую войну и великое потрясение, где, может быть, погибнем все мы…»

Понятно, что это говорилось в адрес Корнилова. Из других выступлений приведем слова социал-демократа (меньшевика) Церетели: «…Нельзя купить порядок ценою потери веры народа в силы народные, силы демократии. Если бы вы создали такой порядок в стране, это был бы порядок не живого государства, а кладбища… Задача власти — так организовать порядок, чтобы в движение привести весь наличный капитал народных организаций для дела спасения страны…

…демократическая программа и спасение страны в настоящий момент уже синонимы…»

Большинство собравшихся поддержало Корнилова, а не Керенского. И причина была не в низкой политической культуре населения, а в инстинкте самосохранения общества, делавшего правильный выбор. Свидетель тех событий, русский философ Николай Бердяев писал: «Принципы демократии годны для мирной жизни, да и то не всегда, а не для революционной эпохи. В революционную эпоху побеждают люди крайних принципов, люди, склонные и способные к диктатуре».

Керенский и другие деятели очень много выступали на разного рода форумах и митингах, считая соблюдение демократических норм более высокой ценностью, чем спасение России, хотя и чувствовали, что с утратой популярности у всех из рук уходит и власть.

Корнилов же взял на себя ответственность за силовое решение вопроса. То есть пошел на совершение военного переворота.

Керенский отстранил мятежного генерала от обязанностей Верховного главнокомандующего, а тот двинул войска на Петроград. Но потерпел неудачу и был, наряду с другими военными, арестован.

Все это добавило Корнилову славы спасителя отечества, решительного борца против хаоса, против большевиков, по его выражению, действовавших «в полном согласии с планами германского Генерального штаба».

Российской Вандеей называли Дон из-за его значительной роли как базы контрреволюции после большевистского переворота. В ноябре 1917 г. там оказался генерал Алексеев, рассчитывавший, что за ним последуют многие тысячи русских офицеров. Вскоре туда же прибыли Корнилов, Деникин, Марков и другие генералы и офицеры, участвовавшие в августовском мятеже. Они и составили ядро будущей Добровольческой армии, а затем и Вооруженных сил Юга России.

Генерал Корнилов стал командующим армией, генерал Алексеев — политическим и хозяйственным руководителем движения. Однако одного авторитета среди солдат и офицеров было недостаточно, чтобы претендовать на роль вождя сил, противостоящих большевизму. Нужно было сказать людям — что их ждет в случае победы. Ведь большевики сразу же выдвинули главные лозунги, которые они намеревались реализовать, чем привлекли народные массы под свои знамена.

Руководство Добровольческой армии выразило цели и принципы борьбы в Декларации и Политической программе генерала Корнилова. В Декларации заявлялось о верности России обязательствам перед союзниками и необходимости продолжать войну с Германией, для чего на Дону и создавалась Добровольческая армия. Вопрос о государственном устройстве России откладывался до окончательной победы над большевиками. Но из Политической программы генерала Корнилова видны контуры общества, которое должно было сложиться в случае победы возглавляемого им движения. Приведем эту программу с минимальными сокращениями.

«Политическая программа ген. Корнилова.

Преступное легкомыслие, либо сознательное предательство людей, вознесенных к власти стихийной революционной волной, привело страну в состояние полной дезорганизации и анархии. То что предсказывал ген. Корнилов в первые дни освободительного движения, с чем он рыцарски боролся, как горячий русский патриот, наконец совершилось: — Россия оказалась в руках политических авантюристов, делающих под флагом социальной революции — велико-германское дело разрушения боевой мощи страны. Играя с одной стороны на низменных инстинктах темных народных масс, с другой — на моральной и физической усталости широких слоев русского общества, вызванной тяжелой четырехлетней войной, так называемый „Совет народных комиссаров“ — утвердил у нас деспотическую диктатуру черни, несущую гибель всем культурно-историческим завоеваниям страны.

…Корнилов, вступая снова на арену политической борьбы, во имя спасения России и чести нации, ставит своей ближайшей задачей сокрушение большевистского самодержавия и замену его таким образом правления, который обеспечивал бы в стране порядок, восстановил бы попранные права гражданства и, закрепив целесообразные завоевания революции, вывел бы Россию на светлый путь свободы и прочного почетного мира, столь необходимого для культурно-экономического прогресса государства.

Общие основы Корниловской программы таковы.

1. Восстановление прав гражданина: все граждане России равны перед законом, без различия пола и национальности; уничтожение классовых привилегий, сохранение неприкосновенности личности и жилища, свобода передвижений, местожительства и проч.

2. Восстановление в полном объеме свободы слова и печати.

3. Восстановление свободы промышленности и торговли, отмена национализации частных финансовых предприятий.

4. Восстановление права собственности.

5. Восстановление русской армии на началах подлинной военной дисциплины. Армия должна формироваться на добровольческих началах (по принципу английской армии), без комитетов, комиссаров и выборных должностей.

6. Полное исполнение всех принятых Россией союзных обязательств международных договоров. Война должна быть доведена до конца в тесном единении с нашими союзниками. Мир должен быть заключен всеобщий и почетный, на демократических принципах, т.е. с правом на самоопределение порабощенных народов.

7. В России вводится всеобщее обязательное начальное образование с широкой местной автономией школы.

8. Сорванное большевиками Учредительное Собрание должно быть созвано вновь. Выборы в Учредительное Собрание должны быть произведены свободно, без давления на народную волю и во всей стране. Личность народных избранников священна и неприкосновенна.

9. Правительство, созданное по программе ген. Корнилова, ответственно в своих действиях только перед Учредительным Собранием, коему оно и передаст всю полноту государственно-законодательной власти. Учредительное Собрание, как единственный хозяин земли русской, должно выработать основные законы русской конституции и окончательно сконструировать государственный строй.

10. Церковь должна получить полную автономию в делах религии. Государственная опека над делами религии устраняется. Свобода вероисповеданий осуществляется в полной мере.

11. Сложный аграрный вопрос представляется на разрешение Учредительного Собрания. До разработки последним в окончательной форме земельного вопроса и издания соответствующих законов, — всякого рода захватно-анархические действия граждан признаются недопустимыми.

12. Все граждане равны перед судом. Смертная казнь остается в силе, но применяется только в случаях тягчайших государственных преступлений.

13. За рабочими сохраняются все политико-экономические завоевания революции в области нормировки труда, свободы рабочих союзов, собраний и стачек, за исключением насильственной социализации предприятий и рабочего контроля, ведущего к гибели отечественную промышленность.

14. Генерал Корнилов признает за отдельными народностями, входящими в состав России, право на широкую местную автономию, при условии, однако, сохранения государственного единства. Польша, Украина и Финляндия, образовавшиеся в отдельные национально-государственные единицы, должны быть широко поддержаны правительством России в их стремлениях к государственному возрождению, дабы этим еще более спаять вечный и несокрушимый союз братских народов.

Генерал Корнилов».

Прокомментируем некоторые положения программы. Национальная политика выражена в ней не очень четко. С одной стороны, «сохранение государственного единства», с другой — поддержка Польши, Украины и Финляндии, «образовавшихся в национально-государственные единицы». Не ясно с названными странами. А что с другими — Прибалтийскими и Закавказскими? — Надо полагать, никакой независимости.

Решение аграрного вопроса откладывалось до созыва Учредительного собрания. Вместе с тем известна позиция Корнилова о намерении наделить отличившихся участников войны и семей погибших воинов (см. Русский бонапартизм // Дело народа. 1917 г. — 14 сент.). Имелось в виду экспроприировать у землевладельцев излишки сверх стадесятинной нормы и нарезать три миллиона участков размером от 6 до 12 десятин.

После смерти Алексеева и гибели Корнилова верховная власть на юге России сосредоточилась в руках Антона Ивановича Деникина (1872–1947). Он действовал, ориентируясь на программу Корнилова, но в соответствии с меняющейся ситуацией его политика претерпевала изменения.

Декабрь 1919 г. — время тяжелых поражений деникинских армий, большевики на Дону. Деникин выпускает наказ «Особому Совещанию» (совещательный орган при Главнокомандующем). Этот документ, несмотря на его эклектичность и некую сумбурность, дает представление о лозунгах Белой деникинской армии периода ее агонии и мерах, которыми командование пыталось спасти положение. Некоторые фрагменты наказа:

«1) Единая, Великая, Неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда.

2) Борьба с большевизмом до конца.

3) Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти — справа и слева — карать.

Вопрос о форме правления — дело будущего. Русский народ создаст верховную власть без давления и без навязывания.

Единение с народом.

Скорейшее соединение с казачеством путем создания южно-русской власти, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти.

Привлечение к русской государственности Закавказья.

4) Внешняя политика — только национальная, русская.

Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников, — идти с ними. Ибо другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима.

Славянское единение.

За помощь — ни пяди Русской земли.

5) Все силы, средства — для армии, борьбы и победы…

6) Внутренняя политика.

Проявление заботливости о всем населении без различия.

Продолжать разработку аграрного и рабочего закона в духе моей декларации; также и закона о земстве.

Общественным организациям, направленным к развитию народного хозяйства и улучшению экономических условий (кооперативы, профессиональные союзы и проч.), содействовать.

Противогосударственную деятельность некоторых из них пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами.

Прессе — содействующей помогать, несогласную терпеть, разрушающую — уничтожать.

Никаких классовых привилегий, никакой преимущественной поддержки административной, финансовой или моральной».

Многие положения звучат жестче в сравнении с политической программой Корнилова. Расчет только на силу. В нем нет ничего, что привлекло бы население под знамена Белого движения в трудную для него минуту. За два года Гражданской войны крестьяне не получили аграрного закона, рабочие — рабочего законодательства, и ничего не обещается. А что касается интеллигенции, то ей ненавистны диктатура, угроза общественным организациям крайними мерами, прессе — уничтожением. Цитируемый наказ — это уже истерика гибнущего движения, а не программа мер по его спасению.

Более подробно остановимся на деятельности Александра Васильевича Колчака (1874–1920). Во-первых, потому что он был признан Верховным правителем России и большинством вождей Белого движения, и Антантой. Во-вторых, его власть распространялась на обширные территории Российской империи. В-третьих, ему более чем другим удалось не только продекларировать свои реформаторские намерения, но и кое-что сделать.

Колчак являлся блестящим морским офицером, сочетавшим в себе талант флотоводца, морского исследователя, высокоэрудированного интеллигента. Он отличился во время Первой мировой войны, командуя минной дивизией на Балтике, а затем — Черноморским флотом. А в Гражданскую войну судьба занесла его в Сибирь. Осенью 1918 г. из Уфы в Омск переехало Всероссийское временное правительство (директория), образованное членами Учредительного собрания, разогнанного Лениным; представителями ряда казачьих войск; правительствами некоторых национальных образований; делегациями земств и городов Урала, Сибири, Поволжья; лидерами ряда социалистических партий, прежде всего — эсеров, кадетов и др. Военным и морским министром в нем был утвержден адмирал Колчак. Правительство оказалось неспособным вести войну с большевиками и наладить эффективное управление обширной территорией. Был совершен переворот, в результате которого Колчак стал диктатором и получил титул Верховного правителя России. Это явление получило название «диктатуры во имя демократии».

Но переворот означал только смену руководства, а не изменение провозглашенных Временным правительством целей борьбы и представлений о будущем России. Поэтому в основу деятельности Колчака и его правительства была положена Конституция Уфимской директории. Вот некоторые ее положения:

«…Борьба за освобождение России от советской власти.

Воссоединение отторгнутых, отпавших и разрозненных областей России.

Непризнание Брестского и всех прочих договоров международного характера, заключенных как от имени России, так и отдельных ее частей после февральской революции, какой бы то ни было властью, кроме Российского Временного Правительства, и восстановление фактической силы договоренных отношений с державами согласия.

Продолжение войны против германской коалиции…

Устроение освобождающейся России на началах признания за ее отдельными областями прав широкой автономии, обусловленной как географическим и экономическим, так и этническим признаками, предполагая окончательное установление государственной организации на федеративных началах полновластным Учредительным Собранием.

Восстановление в освобождаемых от советской власти частях России демократического городского и земского самоуправления, с назначением перевыборов в ближайший срок.

…Содействие развитию производительных сил страны. Привлечение к производству частного капитала русского и иностранного и поощрение частной инициативы и предприимчивости.

Государственное регулирование промышленности и торговли.

Принятие мер к повышению производительности труда и сокращение непроизводительного потребления национального дохода.

Развитие рабочего законодательства на началах действительной охраны труда и регулирование условий найма и увольнения рабочих.

…В области земельной политики Временное Всероссийское Правительство, не допуская таких изменений в существующих земельных отношениях, которые мешали бы разрешению Учредительным Собранием земельного вопроса в полном объеме, оставляет землю в руках ее фактических пользователей и принимает меры к немедленному возобновлению работ по урегулированию землепользования на началах максимального увеличения культивируемых земель и расширения трудового землепользования, применяясь к бытовым и экономическим особенностям отдельных областей и районов».

Человек сугубо военный, да и то хорошо знающий лишь морское дело, Колчак был мало искушен в вопросах гражданского управления и государственного строительства. И потому на этапе приобщения к Белому движению исходил лишь из общих представлений — как организовывать власть и хозяйственную деятельность. Не во всем могли помочь и умудренные гражданские чиновники, в том числе многоопытные. Крушение монархии, всероссийская смута изменили страну. Старые мерки для управления ставшего другим народа не годились. Рецептов — что делать в изменившейся ситуации — никто дать не мог.

Колчак понимал, что во время войны главная власть и сила — военная и потому гражданские институты не могли получить развития. Еще до формирования правительства директории в беседе с английским генералом Ноксом он говорил: «Путь к созданию власти один, — в первую очередь нужно создание вооруженной силы, затем, когда эта сила уже наступает, то командующий силой там, где она действует, осуществляет всю полноту власти. Как только освобождается известный район вооруженной силой, должна вступить в отправление своих функций гражданская власть. Какая власть? Выдумывать ее не приходится, — для этого есть земская организация, и нужно ее поддерживать». Но это были слова раннего Колчака, еще не знакомого с деятельностью земств в новых условиях, после октябрьского переворота. Когда он узнал этот предмет ближе, то мнение его изменилось: «Я убедился, — говорил Колчак на допросе, — что это земство было большевистского направления, и на него надежды, с моей точки зрения, не было».

Но это не значит, что адмирал отвергал земства, как органы власти. Просто их следовало вывести из-под влияния большевиков.

Ведущая роль в правительстве Колчака принадлежала кадетам и эсерам. Но к нему примкнула масса других элементов самой различной ориентации — от социал-демократов до монархистов. В этой ситуации в целях сохранения широкой антибольшевистской базы верховный правитель старался занять надпартийную позицию, не отдавая, по крайней мере — не высказывая своих предпочтений. Отсюда и осторожность в подходе к будущей верховной власти в России.

Окончательное определение принципов ее устройства Колчак откладывал на послевоенное время. После принятия им титула Верховного правителя многие белые военные формирования и правительства признали его за такового безоговорочно, а кое-кто просил разъяснения политической ориентации, намерений. На вопрос уральцев о его политической цели Колчак отвечал: «Моя задача заключается в том, чтобы путем победы над большевиками дать стране известное успокоение, чтобы иметь возможность собрать Учредительное собрание, на котором была бы высказана воля народа».

Так думали, по крайней мере — так говорили, многие руководители Белого движения. Таким образом, будучи Верховным правителем, Колчак выражал позицию большинства из них. Однако на этом основании судить о его действительных убеждениях трудно. Существует мнение, что Колчак намеревался восстановить в России монархию. В частности, повод так считать дают денежные знаки, выпускаемые правительством Колчака. На них изображался герб, очень похожий на царский — двуглавый орел, являющийся символом монархии. В одной лапе сжимавший державу, в другой — меч. Правда, сверху вместо короны размешался крест. Но официально о возможном монархическом будущем Колчак не заявлял.

Если в вопросе государственного устройства Колчак мог допускать альтернативы, то что касается «единой и неделимой» России, он был бескомпромиссен, чем осложнял свою жизнь. Впрочем, такой позиции в той или иной мере придерживались и другие вожди Белого движения, хотя и вынужденные прикрывать ее демагогией. Известен случай, когда Маннергейм, руководитель Финляндии, получившей независимость от большевистского правительства, предложил стотысячную армию в поддержку Юденичу при условии, что Россия в случае победы белых признает также независимость его страны; Колчак такую сделку не принял.

То ли дело Ленин. Тот ради сохранения власти отказался при заключении мира с Германией не только от возможных выгод России в случае победы, но и обширных территорий Российской империи. Кто знает, может быть, стотысячная армия Маннергейма и решила бы исход Гражданской войны в пользу белых.

Немного преуспело колчаковское правительство в руководстве народным хозяйством и тем более — в его реформировании. Однако можно говорить об очевидных результатах по ряду направлений. В частности, в железнодорожном деле. Конечно, Транссибирская магистраль являлась центральным нервом не только экономической, но и военной жизни Сибирского государственного образования, и потому ей придавалось особое значение. Но все равно, заслуживает внимания, даже удивления сделанное колчаковским правительством в этом направлении в военное время.

Прежде всего, вплоть до осени 1919 г. была обеспечена бесперебойная работа железной дороги, несмотря на катастрофическую нехватку паровозов и вагонов. Впервые в России на протяжении Транссибирской магистрали действовала единая система управления грузопотоками. Был образован «межсоюзнический железнодорожный комитет», в который вошли представители России, США, Японии, Франции и др. Иностранцы готовы были вкладывать деньги в развитие железных дорог Сибири.

Пожалуй, Сибирь была единственной территорией России, где во время Гражданской войны строились новые железные дороги. Прокладывались ветки в районы, богатые углем, лесом, хлебом. Только за первую половину 1919 г. было проложено 160 км новых железнодорожных путей.

Под личным руководством Колчака была предпринята небезуспешная попытка практического использования Северного морского пути. Александр Васильевич вложил в это дело опыт и знания флотоводца и полярного исследователя. В Северный Ледовитый океан звали Колчака не романтика и научный интерес, а жесткая необходимость установления коммуникаций с Северной армией генерала Миллера и союзниками-англичанами, находившимися в Архангельске. В начале августа из Омска и Новониколаевска в Архангельск ушел караван из семи пароходов и девятнадцати барж. На них было погружено 540 тысяч пудов зерна, 70 тысяч пудов масла, 4,5 тысячи пудов валенок и др. Оттуда пришло в Сибирь более 100 тысяч пудов английского оружия, военного снаряжения, медикаментов, других грузов.

При Колчаке дальнейшее развитие получила знаменитая Сибирская кооперация. Это естественно, потому что союзы кооперативов способствовали свержению советской власти в Сибири и всемерно поддерживали Верховного правителя. Колчак говорил на допросе: «…Омскому правительству удалось успешно провести мобилизацию в Сибири, и… население, совершенно измучившееся за время хозяйничания большевистской власти, поддерживало главным образом, в лице сибирской кооперации, власть этого правительства».

Кооперативы способствовали наполнению бюджета, сбивали розничные цены частным торговцам (в январе 1919 г. аршин ситца стоил у частников 11 рублей, у кооператоров — 2,85 рубля; фунт соли соответственно 15 и 2 рубля и т.д.); снабжали крестьян сельхозмашинами, в том числе за счет иностранных кредитов (трактора, сенокосилки, жнейки и др. продавались крестьянам с большими скидками); оказывали прямую финансовую помощь правительству (такие объединения, как «Сибкредсоюз», «Союз сибирских маслоделов», Сибирский кооперативный банк перечисляли значительные суммы во время весеннего наступления).

Народное хозяйство Сибири было расстроено. Сокращалась добыча угля в Кузбассе, на Черемховских и Сучанских шахтах. Шахтеры предпочитали идти в партизанские отряды, чем работать под землей. Почти в десять раз меньше давали золотые прииски (в 1914 г. — 4056 пуда золота, за девять месяцев 1919 г. — около 400 пудов). Вывоз продовольствия из Сибири с целью получения взамен необходимых армии и населению товаров затруднялся военными действиями, отрезанностью от внешнего мира.

Основными источниками наполнения бюджета являлись всевозрастающие налоги, акцизные сборы на такие товары, как вина, сахар, чай и др., доходы от железной дороги. Но всего этого совершенно не хватало на содержание армии и другие государственные расходы. А между тем в распоряжении Колчака находилась значительная часть царского золотого запаса, исчисляемая 651,5 миллиона золотых рублей. Несмотря на требования своего окружения — использовать эти деньги на текущие нужды, Колчак устоял от такого соблазна. Он считал своим долгом сохранить золотой запас государства и передать его будущему легитимному российскому правительству.

В такой ситуации Верховному правителю России не оставалось ничего другого, как печатать ничем не обеспеченные бумажные деньги.

Денежными реформами так или иначе занимались все белые правительства на подконтрольным им территориях. Даже атаман Семенов выпускал свои денежные знаки. Тем более это вынужден был делать Колчак, правитель огромной части России. Здесь обращались деньги царские, временного правительства («керенки»), советские и разного рода суррогаты. Мало того, что они запутывали денежное обращение, их еще и физически не хватало. Правительство Колчака выпустило шестипроцентные обязательства Государственного казначейства достоинством от 100 до 5000 рублей; краткосрочные обязательства по нарицательной стоимости; казначейские знаки в 3 и 300 рублей. Купюры делались из плохой бумаги, с использованием красок низкого качества, поэтому их было легко подделать. Эмиссия с каждым месяцем нарастала. В январе 1919 г. выпустили 334 миллиона рублей, в феврале — 1190 миллиона, в марте — 1681 миллион. К концу 1919 г. объем выпущенных бумажных денег достиг астрономической суммы — 150 миллиардов рублей.

В народе доверия к таким деньгам не было. Правительство Колчака решило воспользоваться денежными знаками, изготовленными в США по заказу Керенского. Но пока велись переговоры, пока деньги доставлялись в Сибирь, режим Колчака рухнул.

Главная причина поражения Колчака в том, что он не сумел привлечь на свою сторону народ, а многих шедших за ним оттолкнул неверной политикой. Большинство населения Сибири составляли крестьяне. Они не успели разочароваться в советской власти ввиду краткости жизни при ней, зато привлекательные ее лозунги запомнили. Колчак не сделал никаких программных заявлений, которые бы заинтересовали крестьян. Не решился на аграрную реформу, полагая ее делом будущей общероссийской власти. Произошедшее стихийное перераспределение земли юридически не закреплялось. Так что у крестьян было много оснований не любить Колчака, а вот декреты советской власти, даровавшей многим землю, им импонировали. Еще более изменилось их отношение к нему, когда начались колчаковские реквизиции, мобилизации, физические наказания крестьян, к чему сибиряки, не знавшие крепостного права, были непривычны.

Об изменении отношения крестьян к Колчаку свидетельствует письмо белогвардейского офицера Г. Литвиненко своему знакомому, члену сибирского правительства Л. Шумиловскому. Приведем некоторые выдержки из него:

«Вы знаете, что в этой войне белых с красными мы, белые, имеем одно преимущество — на нашей стороне сочувствие подавляющего большинства населения и, в частности, всего или почти всего крестьянства…. Я сам свидетель, как наш Барнаульский полк превратился из большевистски настроенного в ярого врага красных; это превращение происходило на моих глазах, когда полк пошел походным порядком по деревням.

…Наши полки в начале своих походов были по отношению своему к мирному населению почти идеальным войском: они чрезвычайно бережно относились ко всем болям и нуждам крестьян, никогда ничего не брали даром и, действительно, являлись для крестьян настоящими избавителями. Войска как будто подчеркивали противоположность свою красноармейской разнузданной банде.

Но с течением времени мы стали терять все эти спасительные качества…

…Стали брать бесплатно сено крестьянское, задерживать крестьянских лошадей в подводах по 1,5–2 месяца, стали практиковаться все те мелкие безобразия, которые крестьяне терпели от красных… К этому нужно прибавить, что выпороть крестьянина стало обычным явлением и по самому ничтожному поводу за какую-нибудь неладно сказанную фразу и т.п.

…Вот Вам в моей роте — выпорют крестьянина за то, что он посоветовал фельдфебелю перейти с солдатами одного взвода к соседу по той причине, что у него печка дымит. Выпорота женщина-возчица за то, что поамурничала с одним из наших солдат, не принявши любви фельдфебеля.

А отношение к пленным. Их, сдающихся добровольно к нам в плен, часто претерпевающих большие опасности при переходе через фронт к нам, их отдают толпе наших солдат, которые их обирают, оскорбляют, бьют.

Если бы Вы знали, как все эти мобилизованные крестьяне Красной Армии мечтают о переходе к нам и как в то же время они боятся, что попадут из огня да в полымя. А между тем стоило бы нашей армии проявить хотя бы половину той мудрости, какой требует этот государственной важности вопрос, и к нам потекли бы толпы пленных, и Красная Армия бы растаяла в один месяц.

…творится что-то ужасное. Мы роем себе могилу, настроение крестьян и отношение к нам меняется. И в тот момент, когда они скажут: „все равно, что красные, что белые“ — мы погибнем».

Верно писал белый офицер. Обреченность Колчака стала очевидной, когда большинство крестьян, как служивших в его армии, так и живших в тылу, решило, что красные не хуже, а даже лучше белых.

Вождем Белого движения на Северо-Западе России являлся Николай Николаевич Юденич (1862–1933), генерал от инфантерии, контролировавший территории Петроградской, Новгородской, Псковской губерний. Это так же был заслуженный генерал, прославившийся, командуя во время мировой войны русской армией на Кавказе, противостоящей Турции.

В объявленных им целях борьбы и контурах будущей российской государственности и общественного устройства много общих черт с тем, что выдвигалось другими руководителями Белого движения.

В декларации, подготовленной Политическим Совещанием для обнародования населению подведомственных Юденичу губерний, говорится: «Объявляю русским гражданам, населяющим русскую территорию северо-западного фронта:

Как Главнокомандующий всеми русскими вооруженными сухопутными и морскими силами северо-западного фронта, я являюсь органом государственной власти, подчиненным Всероссийскому Правительству и получившим от него свои полномочия. Этим определяется моя государственная и политическая программа, которой руководствуется и состоящее при мне Политическое Совещание. А посему в основу своей военной и государственной работы я полагаю те же обновляющие начала политической свободы и демократии, о которых неоднократно и торжественно заявлял Верховный Правитель.

Начала сии таковы:

1. Решительный отказ от возврата к старому режиму.

2. Воссоздаваемая всероссийская власть должна быть укреплена на основе народовластия. Для сего немедленно по очищении Родины от большевиков и по водворении законного порядка должно быть созвано Всероссийское Учредительное Собрание на началах всеобщего избирательного права, дабы народ мог беспрепятственно выявить свою волю и установить ту форму правления, которая действительно осуществит великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

3. Единство Великой России должно сочетаться с утверждением за всеми народностями, обитающими на ее исторической территории, права развивать свою национально-культурную жизнь. В борьбе с разложившим Отечество большевизмом все народы России обретут право на устроение их государственного бытия, в формах самостоятельности, соответственно их усилиям и участию в общем деле победы над разложением.

4. Административное управление государства должно быть усовершенствовано путем установления ближайшей и органической его связи с местным земским и городским самоуправлением.

5. Все граждане государства Российского, без различия национальностей, вероисповеданий и классов, равны в правах и обязанностях перед законом.

6. Всем обеспечивается по восстановлении государственно-правовой жизни неприкосновенность личности и жилища и гражданская свобода: религиозной совести, слова устного и печатного, союзов, собраний и стачек.

7. Земельный вопрос решается согласно с волей народа. Земля будет передана трудящемуся земледельческому населению для закрепления в собственность.

8. Интересы рабочего класса найдут полное и всестороннее обеспечение в особых законах.

Граждане, призываю вас сплотиться вокруг знамени воссоздаваемой на новых началах Великой России. Приложите все силы к низвержению противной воле русского народа варварской тирании большевиков, чтобы положить конец начатой большевиками братоубийственной войне».

В декларации Юденича уже более конкретики по земельному вопросу — земля должна принадлежать тем, кто на ней работает. Надо думать, к тому побуждал большевистский лозунг — «землю крестьянам». Чтобы перетянуть деревню на свою сторону, Юденич должен был предложить тоже нечто привлекательное.

Так же туманно, как и в программе Корнилова, говорится о национально-государственном устройстве страны. «Единство Великой России» остается, а вот степень самостоятельности отдельных народов ставится в зависимость от их вклада в борьбу с большевиками. Здесь тоже конъюнктура. Правительство Юденича подписало договор о предоставлении независимости Эстонии в обмен на ее активное участие в войне с советским правительством. Так что приходилось поступаться единством России.

Белое движение на Севере опиралось на английский военный контингент, посланный в Мурманск и Архангельск во избежание занятия портов немцами. Англичане активно помогали утверждению Временного правительства под председательством народного социалиста Н.В. Чайковского. После целого ряда реорганизаций и перестановок Главнокомандующим русскими вооруженными силами Северного фронта был утвержден генерал Е.К. Миллер (1867–1937). Он так же, как и другие белые руководители, был очень популярным среди солдат и офицеров. Северное правительство по составу и образу действий являлось наиболее демократическим среди других, а Миллер менее, чем кто-либо, претендовал на диктаторские полномочия.

Налаженное англичанами снабжение продовольствием, вооружением и снаряжением даже после их ухода позволяло организовать относительно нормальную жизнь, хозяйственную деятельность, функционирование административных институтов. Северное временное правительство и командование считали себя подчиненными Всероссийскому правительству (Колчака) и готовы были принять его требования о превращении Главнокомандующего в начальника Северного края как части управляемой Колчаком территории. Но пока это решение дошло из Омска до Архангельска, пока обсуждалось, Колчак потерпел поражение, и выполнение его распоряжений потеряло смысл.

Несмотря на условия военного времени, на Севере функционировали структуры общественно-представительной власти в лице земско-городского Совещания, большинство которого, состоявшее из членов социалистических партий, преимущественно эсеров, было настроено оппозиционно по отношению к правительству и командованию. Действовала судебная система, в том числе суды присяжных заседателей. Хотя наряду с ними работали и военно-полевые суды.

Политическая борьба в кругах общественных и правительственных шла постоянно, но она в основном не выходила за рамки демократических процедур.

Если говорить о реформаторской деятельности Северного правительства, то наибольший интерес представляет решение земельного вопроса. Здесь имело место не декларирование намерений, а действительное его решение.

Особых проблем земельный вопрос не вызвал, поскольку на Севере, как и в Сибири, помещичьего землевладения практически не было. Лишь в собственности монастырей имелись крупные земельные массивы. По решению правительства они были конфискованы и переданы в распоряжение волостных земств.

Устанавливалась норма землевладения — 11 десятин на один крестьянский двор. Она касалась и так называемых «расчисток» — участков в лесу, предоставляемых крестьянам под раскорчевку для выращивания на них сельскохозяйственных культур.

В отличие от других белых правительств, выступавших против самозахватов земли и откладывавших на потом окончательное решение земельного вопроса, а то и требовавших возврата к состоянию до февраля 1917 г., на Севере была явная тенденция к закреплению изменений, произошедших в землевладении в результате революции.

Все другие действия правительства и командования подчинялись требованиям военного времени, носили локальный характер и не представляют большого интереса для понимания реформаторских устремлений руководителей Белого движения России. Но, как уже сказано, на Севере сложился, хотя и не долговременный, опыт функционирования демократических институтов. Что говорит о восприимчивости российским обществом европейских ценностей и возможности построения в то время в нашей стране государственности на их основе.

Активный участник Белого движения на Севере, полевой военный прокурор при командовании Миллера С. Добровольский, в своих воспоминаниях писал: «Произведенная на Севере работа… доказала полную возможность государственного строительства на началах, положенных в основание бытия западноевропейских демократий, несмотря даже на тяжелое наследие прошлого, опровергая установившийся в некоторых политических кругах взгляд, что у нас успех может иметь только режим организованного насилия, источником которого должна быть власть, стоящая вне организованной народной воли».

Звезда Врангеля взошла на небосводе Белого движения, когда уже потерпели поражение Деникин, Колчак, Юденич. Петр Николаевич Врангель (1878–1928) безусловно был одним из наиболее талантливых полководцев и государственных деятелей, отстаивавших белую идею. И, разумеется, человек большого мужества, коль скоро взял на себя руководство делом, являвшимся по сути уже обреченным. Многообещающими были его усилия по государственному строительству на территории, которую он контролировал. Врангель сумел не только организовать чрезвычайно малыми силами длительное сопротивление всей государственной мощи большевистской России, но и провести ряд реформ по административному и хозяйственному устройству.

Врангель — представитель старинного дворянского рода, предками которого были датчане. Отлично воевал в Японской и Первой мировой войнах, закончил последнюю генерал-майором. Служил у Деникина — командиром дивизии, корпуса, а затем — всей Добровольческой армии.

Возглавил вооруженные силы юга России в критический момент их поражения. В марте 1920 г. Деникин счел необходимым уйти с поста Главнокомандующего и утвердил вместо себя избранного Военным Советом Врангеля.

В одном из своих первых выступлений перед военным руководством, общественностью и духовенством он говорил: «Вы знаете наше положение, знаете то тяжелое наследство, которое досталось мне, и слышали вероятно о том новом ударе, который нанесен нам нашими недавними союзниками. При этих условиях с моей стороны было бы бесчестным обещать Вам победу. Я могу обещать лишь с честью вывести Вас из тяжелого положения».

Трудно представить на месте Врангеля другого человека, который сумел бы добиться таких успехов за восемь месяцев своего командования Крымом. Ведь к концу 1920 г. Красная армия насчитывала до 5 миллионов человек, у Врангеля в лучшие для него дни под ружьем было сто с лишним тысяч солдат. Союзники (Антанта) уже отказывались помогать Белому движению, видя его безнадежность. Воевавшая с Советской Россией Польша сочла за благо заключить мир, и Врангель остался один.

Перед выступлением из Крыма он обратился к народу с разъяснением целей борьбы:

«Слушайте, русские люди, за что мы боремся:

За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.

За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь.

За прекращение междоусобной брани.

За то, чтобы крестьянин, приобретая в собственность обрабатываемую им землю, занялся бы мирным трудом.

За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.

За то, чтобы Русский народ сам выбрал бы себе Хозяина.

Помогите мне, русские люди, спасти Родину».

Как и большинство других белых генералов, уже сошедших со сцены, Врангель откладывал на потом решение важнейших вопросов государственного устройства страны. Но он понимал, что на наиболее жгучие из них нужно давать ответ сразу, чтобы привлечь к себе народ. К таковым относился прежде всего земельный вопрос. А армия в основе своей являлась крестьянской.

Нужно отдать должное возглавлявшему врангелевское правительство А.В. Кривошеину. В свое время он являлся соратником Столыпина в проведении реформы, получившей имя великого реформатора. В правительственном сообщении о реформе, которую Кривошеин намеревался провести с помощью Врангеля, говорилось: «Сущность земельной реформы, возвещенной в приказе Главнокомандующего о земле, — проста. Она может быть выражена в немногих словах: земля — трудящимся на ней хозяевам… Земли, хотя и без немедленного размежевания, передаются в вечную, наследственную собственность каждого хозяина. Такой порядок землепользования всего более обеспечит хорошее ведение хозяйства. Этим установляется коренное отличие ныне осуществляемой земельной реформы от всяких опытов коммунистического характера, столь ненавистных русскому крестьянству».

В приказе Врангеля от 20 мая 1920 г. говорилось: «Земля казенная и частно-владельческая сельско-хозяйственного пользования распоряжением самих волостных земств будет передаваться обрабатывающим ее хозяевам».

Если, например, колчаковское правительство называло крестьян, увеличивших свои наделы за время революции и войны, «самоуправными пользователями», давая понять, что земли эти, возможно, придется возвращать, то Врангель закреплял де-юре состоявшийся самозахват крестьянами помещичьих земель.

Ставка, как и при Столыпине, делалась на крепких крестьян. В подходах к земельной реформе заметным было влияние кадетской партии, настаивавшей на наделении крестьян землей, исходя из трудовой нормы. Крупные помещичьи землевладения были разверстаны между крестьянами из расчета от 30 до 100 десятин на один двор. Бывшим хозяевам оставлялся минимум земли, который должен был обеспечить их существование. Врангель не побоялся конфликта с небольшой частью помещиков ради получения поддержки крестьян.

Значительной по ожидаемым последствиям могла стать земская реформа Врангеля.

Земская система, введенная в России еще Александром II, быстро «прижилась» и имела большое значение для утверждения народного самоуправления, социального развития сел и малых городов, подъема самосознания народа, его духовного роста. Но низшими административными единицами, на которых заканчивалось земское самоуправление, являлись уезды. Столыпин подготовил указ о распространении земской системы и на волостной уровень. Но так случилось, что этот указ не стал законом. Левым он показался недостаточно демократичным, правые его считали слишком революционным. Врангель и в этом деле стал преемником Столыпина. Пользуясь своими неограниченными полномочиями, он ввел волостное земство на подконтрольной ему территории. Это был огромный шаг к развитию настоящего демократизма на селе.

Вот и «черный барон», а сделал для простого народа куда больше, чем многие деятели политических партий, в том числе социал-демократических.

Ввиду кратковременности пребывания во главе Крымского государственного образования и постоянной занятости на фронте, Врангель не сумел предложить системного проекта будущего устройства России. Но какой она могла быть, можно судить по проекту Конституции Российского государства, который активно обсуждался русскими общественными деятелями, находившимися в Крыму при Врангеле. Он был подготовлен чешским ученым, доктором Карелом Крамаржем. Крамарж, бывший в свое время депутатом парламента Австро-Венгрии, являлся в 1918–1919 гг. первым президентом Чехословацкой республики. Он был другом России и взял на себя труд подготовить для нее конституцию, проект которой стал обсуждаться еще в середине 1919 г. русскими деятелями в Париже. Затем дискуссии переместились в Крым, к Врангелю.

Текст конституции весьма любопытен, поскольку многие ее статьи актуальны до сих пор. А некоторые из них — как будто заимствованы разработчиками ныне действующей конституции Российской Федерации. Вот некоторые статьи конституции:

«…13. Законодательная власть осуществляется двумя палатами: Государственной Думой и Государственным Советом…

14. Государственная Дума избирается на основании всеобщего, равного и тайного избирательного права…

…16. Членам обеих палат обеспечивается право неприкосновенности и безответственности за речи и работу в палатах. Судебному или административному преследованию они могут быть подвергнуты только с позволения палаты, к которой принадлежат.

17. Члены Государственного Совета избираются на шесть лет областными сеймами…»

Заменить Государственный Совет Советом Федераций — и получим один к одному систему законодательной власти сегодняшней России. Уж не в цитируемом ли проекте подсмотрели помощники президента Путина избрание членов высшей палаты парламента на областных законодательных собраниях? Совпадает с ныне действующей и предлагаемая процедура преодоления коллизии, когда Государственный Совет (Совет Федераций) не соглашается с решением Государственной Думы:

«21. Государственный Совет может отклонять или изменять законы, принятые Государственной Думой…

Если Государственная Дума примет вторично ²/₃ голосов в первоначальном виде тот же закон, отклоненный или измененный Государственным Советом, то таковой поступает на утверждение главы государства помимо согласия Государственного Совета…»

Так что разработчики Конституции России времен Гражданской войны основательно помогли ее составителям в конце XX в. Даже создание в стране федеральных округов можно соотнести с предложением Крамаржа об образовании особых областей. В примечании к проекту конституции он писал: «…представляю себе области довольно большими, им придется заключать в себе несколько губерний с их земствами. Мне казалось напр. возможным разделить Великороссию на четыре области, Малороссию — на три и т.д.». Чем не федеральные округа, образованные Путиным в 2000 г.?

Много чего интересного в рассматриваемой конституции. Народам, входящим в Россию, предоставлялась автономия, но в рамках империи. Так что идея «единой и неделимой» сохранялась. Зато прописывалось разграничение полномочий между центром и областями: «…вся Россия будет построена на принципе силы центра и свободы частей».

Но законы должны быть едины на всей территории страны. В том числе «основные условия аграрной политики, напр. вопрос о частной собственности на крестьянскую землю; определение maximum'а помещичьего владения и вопрос о том, должна ли его величина быть одинаковою или различною в разных частях России».

Кому быть главой государства — предстояло решить Учредительному собранию. Предполагалось два варианта — президент или царь. Но при этом «…царь не должен бы иметь больше власти, чем президент республики… проект дает главе государства, будь то президент или царь, право распускать палаты и сеймы без каких-либо ограничений, считая это в конституционном государстве самым сильным орудием власти его главы».

Как видим, руководители Белого движения в той или иной мере представляли себе — какой они хотят видеть Россию после своей победы. Но они проиграли.

Не будем рассматривать причины их поражения. Для этого нужен отдельный разговор. Но в рамках нашей темы скажем, что они не сумели выдвинуть лозунгов, которые бы оказались близкими и понятными большинству народа. Не могли пообещать такие реформы, которые бы люди приняли.

Они не сумели привлечь крестьян понятными им и устраивающими их аграрными реформами. В то время как большевики обещали забрать землю у помещиков и отдать крестьянам.

Требования единой и неделимой России отталкивали от белых генералов лидеров уже отделившихся государственных образований или собиравшихся сделать это. Для них предпочтительнее были большевики, провозгласившие свободу наций, их право на самоопределение.

Факт сотрудничества белых со странами Антанты, в том числе с их оккупационными войсками, также был не в их пользу. Симпатии патриотически настроенного населения склонялись в пользу красных, выступавших против иностранного вмешательства. И так далее.

В общем, во внутренней и внешней политике белые оказались не способными к крупным реформам, которые бы обеспечили им поддержку большинства населения.

В то же время они вынуждены были проводить множество мелких непопулярных реформ или мероприятий, чтобы обеспечить ведение войны и жизнедеятельность своих властных структур. Все эти меры и реформы сводились к тому, чтобы как можно больше взять с населения в виде налогов, реквизиций, разнорядок и т.д. Ввиду кратковременности существования Советской власти на занятых белыми территориях население не успело ничего плохого от нее увидеть. Зато за год-два под белыми испытало на себе не только притеснения, но и разного рода жестокости.

Командующие Белых армий все без исключения являлись прекрасными профессионалами, знатоками военного дела, прославившимися при защите отечества в предшествующих войнах, и потому добивались больших успехов в сражениях с Красной армией, часто многократно превосходившей их войска как по численности, так и по вооружению и снаряжению. Но они оказались плохими строителями новой государственности, неумелыми администраторами, не способными не только реформировать устаревшие системы управления с учетом изменившихся реалий, но вообще создать более-менее жизнеспособные властные структуры. И это при том, что всех вождей Белого движения окружали общественные деятели широкого политического спектра, как работавшие ранее в структурах царской власти, так и находившиеся в оппозиции.

Дело не только в том, что смертельная опасность заставляла генералов заниматься прежде всего войной. Они, естественно, стремились к тому, что хорошо знали и любили, умели профессионально выполнять, передоверяя все остальное своим помощникам. Даже барон Врангель, более других сделавший для организации хозяйственной жизни в Таврии, пытавшийся проводить глубокие реформы, продиктованные требованиями времени, мало занимался строительством государственных учреждений, разработкой законодательства, хозяйственными проблемами.

Профессор Н.Н. Алексеев, от начала до конца переживший с Деникиным и Врангелем драму Белого движения на юге России, писал в своих воспоминаниях: «Крым мог отстоять себя военным успехом, соединенным с совершенно новыми путями организации гражданской жизни, которые создали бы в населении великое моральное напряжение, общий энтузиазм и непреклонную веру… Крымский моральный опыт стал бы образцом и здесь началось бы новое государство».

Но этого не случилось, несмотря на участие в правительстве Врангеля таких выдающихся деятелей России, как А.В. Кривошеин и П.Б. Струве. Из воспоминаний Н.Н. Алексеева: «Личное влияние Главнокомандующего не шло далее армии… когда приходят к Главнокомандующему и говорят: Ваше Превосходительство, внизу не все в порядке, он отвечает: „Некогда… Еду на фронт, все передал Александру Васильевичу (Кривошеину. — В.К.)“».

В этом плане белые генералы безусловно проигрывали большевичкам, не обладавшим опытом ни военного, ни государственного строительства, но понимавшим важность правильной организации власти, налаживания хозяйственных связей, подчинения населения единой воле любыми путями: принуждением, убеждением, заинтересованностью, обманом.

У оставшихся в живых белых вождей потом было время осмыслить пережитое и переоценить его. Деникин писал в своих воспоминаниях, что ни одно белое правительство «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики тоже не стали национальным явлением, но бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать».

Донской атаман, генерал Краснов, соратник и одновременно постоянный оппонент Деникина в Гражданской войне, указал причины его поражения, которые могут быть в той или иной мере отнесены и к другим белогвардейским генералам:

«Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер, и при таких условиях если его не подопрут извне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.

Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы монархистом. В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать, презрительным названием „учредилки“ оно было дискредитировано, унижено и опошлено в глазах народа».

Белые армии постепенно втянулись в войну со своим народом не только на фронтах, но и в тылу. Террор, развязанный против населения; грабежи, убийства, насилие, ставшие повсеместными в Белых армиях на заключительном этапе Гражданской войны, привели их к деморализации и логическому бесславному концу.

Владимир Шульгин, активный участник Белого движения, воевавший в армиях Деникина и Врангеля, писал: «Белое движение было начато почти что святыми, а кончили его почти что разбойники. Утверждение это исторгнуто жестокой душевной болью, но оно брошено на алтарь богини правды».

Владимир Ильич Ленин
(1870–1924)

Владимир Ильич Ленин (Ульянов) родился в апреле 1870 г. в городе Симбирске (Ульяновске). После гимназии поступил в Казанский университет, откуда был исключен за участие в студенческих революционных выступлениях. Заканчивал экстерном юридический факультет при Петербургском университете. Около двух лет (1891–1893) работал в Самаре помощником присяжного поверенного. С 1888 г. являлся членом марксистских кружков. С 1893 г. жил в Петербурге, пропагандировал марксизм в своих работах, боролся с народничеством. В 1895 г. Ленин был арестован, в 1897 г. сослан в село Шушенское Енисейской губернии. С 1900 г. по 1917 г. жил за границей (приезжал в Россию лишь в 1905 г.), занимался профессиональной революционной деятельностью. Ленин — создатель Российской коммунистической партии большевиков (в 1903 г. Российская социал-демократическая рабочая партия на II съезде разделилась на большевиков и меньшевиков) и бессменный ее руководитель.

После Февральской революции (1917 г.) и отречения Николая II Ленин вернулся в Россию и активно включился в борьбу большевиков за власть. Он возглавил Октябрьский переворот 25 октября (7 ноября) 1917 г., закончившийся низложением Временного правительства, возглавляемого Керенским. II съездом Советов Ленин был утвержден Председателем Совета Народных Комиссаров (руководителем большевистского правительства).

В январе 1918 г. под руководством Ленина был совершен второй государственный переворот — разгром Учредительного собрания. Разумеется, перевороты и реформы — это не одно и то же, но в обоих случаях речь идет о предпосылках для коренных преобразований в жизни страны.

Не будем останавливаться на причинах Октябрьской и Февральской революций, скажем лишь, что таковые были и объективные (накопившиеся в обществе противоречия, неразрешимые иным путем, главное из которых — чрезмерное расслоение людей по жизненному уровню), и субъективные (слабость царской власти, а затем и Временного правительства), ну и, конечно, затянувшаяся война.

Большевики оказались у власти несколько неожиданно для самих себя, хотя вроде и готовились к ее захвату. По остроумному выражению кого-то из современников, они подобрали власть, валяющуюся и никому не нужную. Ведь согласно Марксу, социалистическая революция должна была побеждать во многих наиболее развитых странах одновременно. Потому у большевиков не было программы правительства. Да и его члены, в том числе Ленин, Председатель Совета Народных Комиссаров, не были готовы профессионально выполнять свои функции. У Владимира Ильича, кроме непродолжительной адвокатской практики и журналистской деятельности, ничего за плечами не было. Поэтому на первом этапе работа Совнаркома, принимаемые на нем решения изобиловали экспромтами, а диапазон вопросов колебался от элементарных, частного порядка, решить которые мог любой завхоз, до глобальных, планетарного характера.

Но главное, что усвоил для себя Ленин изначально и никогда не отступался — это полная монополия большевистской партии на власть в стране. Эту установку попытался было поколебать профсоюз железнодорожников («Викжель»), потребовавший создания коалиционного социалистического правительства, включающего меньшевиков и эсеров. Случись тогда такое, по-иному пошла бы российская история. Но Ленин отстоял однородный состав Совнаркома и де-факто установил никем не узаконенную власть ЦК РСДРП(б) над Совнаркомом и ВЦИКом. Каким же образом нелигитимная власть могла удержаться в таком политическом хаосе? Представляется, что все дело в личности Ленина. Во-первых, в его выдающихся волевых качествах и таланте, если не сказать, гении тактика, организатора, политика. Во-вторых, в полном отрицании Лениным каких бы то ни было нравственных, юридических, иных ограничителей. «Революционная целесообразность» являлась превыше всего, ей было подчинено все — мораль, человеческие жизни, судьба страны.

Завышенные обещания присущи всем политическим партиям, стремящимся к власти или пытающимся ее удержать. Но такого тотального обмана, который позволили себе большевики, вряд ли знала мировая история.

Ленин часто говорил о превращении войны империалистической в гражданскую. Но, понимая, что на том этапе люди за ним не пойдут под таким лозунгом, заявляет, что «мир даст лишь вооруженный Совет рабочих депутатов, если он возьмет власть». Это было изначальной ложью, так как Ленин и Троцкий собирались воевать до победы мировой революции.

Прошло немного времени после февральских событий, а Ленин уже дает Временному правительству характеристики типа «изолгавшегося», «продажного из продажных», «заговорщицкого» и так далее.

Он взывает к массам: «Неужели пролетариат России проливал свою кровь только для того, чтобы получить нынешние обещания одних только политических демократических реформ? Неужели он не потребует и не добьется, чтобы всякий трудящийся тотчас увидал и почувствовал известное улучшение своей жизни? Чтобы всякая семья имела хлеб? Чтобы всякий ребенок имел бутылку хорошего молока.

Чтобы дать народам хлеб, необходимы революционные меры против помещиков и капиталистов, а эти меры в состоянии осуществить лишь рабочее правительство».

Верил ли Ленин в то, что писал? Нет, конечно, но он делал это для возбуждения народа, для перетягивания его на свою сторону. Прошло несколько месяцев, и люди увидели такие хлеб и молоко, мир и свободу, что положение их в период Временного правительства показалось раем на земле.

Главные лозунги большевиков «Мир — народам», «Хлеб — голодным», «Землю — крестьянам», «Заводы и фабрики — рабочим» все до единого оказались обманом. И все это делалось ради одного — захватить власть, а там видно будет.

Совнарком, как и Советы, являлись временными органами власти, а окончательно определить систему государственного устройства и сформировать легитимное правительство должен был российский парламент — Учредительное собрание, за созыв которого ратовали большевики.

Депутаты были избраны и съехались в столицу. Россия получала исторический шанс — ликвидировать те общественные и социально-экономические несообразности, которые привели к революционному взрыву, и одновременно отказаться от наиболее одиозных и утопических целей и лозунгов, выдвинутых во время революции.

Результаты выборов оказались такими, что у Ленина не было никаких шансов остаться у власти.

По ленинской методике подсчета депутатские мандаты распределялись следующим образом:

Партия пролетариата (большевиков) — 25% (по данным большой Советской энциклопедии, за большевиков проголосовало 23,9% избирателей).

Партия мелкобуржуазной демократии (социалисты-революционеры, меньшевики и т.п.) — 62%.

Партии помещиков и буржуазии (кадеты и т.п.) — 13%.

Полное поражение большевиков было налицо.

Ленинское временное правительство должно было уступить место законному, легитимному.

Но депутаты Учредительного собрания еще говорят речи, а Ленин уже готовит общественное мнение к его разгону.

В своей статье «Тезисы об учредительном собрании», опубликованной в «Правде» 26 декабря 1917 г., он пишет:

«…Для перехода от буржуазного строя к социалистическому, для диктатуры пролетариата, республика Советов (рабочих, солдатских и крестьянских депутатов) является не только формой более высокого типа демократических учреждений (по сравнению с обычной буржуазной республикой при Учредительном собрании, как венце ее), но и единственной формой, способной обеспечить наиболее безболезненный переход к социализму.

…Созыв Учредительного собрания… происходит при таких условиях, которые исключают возможность правильного выражения воли народа вообще и трудящихся масс в особенности…

…даже формального соответствия между волей избирателей в их массе и составом избранных в Учредительное собрание нет и не может быть.

…Гражданская война… окончательно обострила классовую борьбу и отняла всякую возможность формально-демократическим путем решить самые острые вопросы…

…лозунг „Вся власть Учредительному собранию“… стал на деле лозунгом кадетов и калединцев и их пособников. Для всего народа стало вполне ясным, что Учредительное собрание, если бы оно разошлось с Советской властью, было бы неминуемо осуждено на политическую смерть.

…Естественно, что интересы этой революции стоят выше формальных прав Учредительного собрания…»

Эти тезисы не нуждаются в комментариях. Лидер партии, получившей лишь четверть голосов, считает выборы необъективными, говорит за весь народ, интересы своей революции ставит выше всего. А менее чем через двадцать дней после выхода этой ленинской статьи прозвучали исторические слова матроса Железняка: «Караул устал, прошу очистить помещение». И лишь потом ВЦИК принял решение о роспуске Учредительного собрания.

Выступая на этом заседании ВЦИК, Ленин говорил: «Народ хотел созвать Учредительное собрание, и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это Учредительное собрание».

Откуда Ленин знал, что думает народ по поводу Учредительного собрания? Отныне большевики будут проводить свою политику, ссылаясь на мнение и интересы народа.

Разогнав Учредительное собрание, они совершили государственный переворот, на наш взгляд, более значительный по своим последствиям, чем переворот в октябре 1917 г., подвигнув Россию к Гражданской войне. На целых семьдесят лет была утверждена монополия одной партии на власть (участие в правительстве левых эсеров некоторое время не в счет).

Так Ленин осуществил «реформу» системы власти в России. А говоря точнее, был отвергнут реформаторский путь развития России и начались радикальные революционные перемены.

Нет сферы жизни в стране, которая бы не подверглась коренной перестройке с установлением диктатуры большевистской партии. Не имея возможности говорить обо всем, остановимся на некоторых направлениях преобразовательной деятельности.

Главное из них — изменение отношений собственности. Отмена частной собственности на землю была провозглашена сразу же после Октябрьского переворота Декретом о земле. Затем последовала национализация банков, передача капиталов из коммерческих банков в Государственный банк, преобразованный в 1920 г. в Народный банк РСФСР. Национализации промышленных предприятий предшествовало установление на них рабочего контроля решениями ВЦИК и СНК от 14 ноября 1917 г.

Национализация заводов, фабрик, других сначала крупных и средних, а затем мелких предприятий и транспортных организаций осуществлялась в несколько этапов и в основном была завершена к концу Гражданской войны.

Итак, то, к чему стремились большевики, свершилось. У них теперь политическая власть, земля с ее недрами и тысячи заводов, фабрик, других предприятий и организаций.

Как управлять всем этим хозяйством гигантской страны? Ведь как уже говорилось, ни у Ленина, ни у его помощников, являвшихся профессионалами-революционерами, опыта не было. В богатом ленинском наследии мы находим его видение управления народным хозяйством. В его работе «Государство и революция», написанной в 1917 г. в Разливе за несколько месяцев до Октябрьского переворота, мы читаем: «Рабочие, завоевав политическую власть, разобьют старый бюрократический аппарат, сломают его до основания, не оставят от него камня на камне, заменят его новым, состоящим из тех же самых рабочих и служащих, против превращения коих в бюрократов будут приняты тотчас меры, подробно разобранные Марксом и Энгельсом: 1) не только выборность, но и сменяемость в любое время; 2) плата не выше платы рабочего; 3) переход немедленный к тому, чтобы все исполняли функции контроля и надзора, чтобы все на время становились „бюрократами“ и чтобы поэтому никто не мог стать „бюрократом“».

И еще в этой же работе: «Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного „синдиката“. Все дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдали меру работы, и получали поровну».

И вот с такими-то утопическими представлениями человек, ни разу не руководивший бригадой, уж не говоря о цехе или заводе, семнадцать лет проживший за границей, стал руководить народным хозяйством огромной страны. Его заявление о кухарке, управляющей государством, вполне вписывается в вышеприведенную схему.

Сейчас, конечно, все это — выборность, смена управленческого труда на обычный и наоборот, уравнивание в оплате и т.д. — представляется нам бредом человека, совершенно не знавшего, что такое жизнь и производство. И тем не менее на таком «фундаменте» строилось управление народным хозяйством.

Раз все стало государственным, для ведения дел нужен был государственный аппарат, многочисленная бюрократия. И вот тут-то Ленин стал заложником того, что сотворил. Создав бюрократию, он остаток жизни посвятит борьбе с нею, ужесточая и ужесточая контроль исполнения. Формулируя обязанности своих заместителей, он пишет: «Основная работа замов, за которую они специально отвечают и которой должно быть подчинено все остальное, состоит в проверке фактического исполнения декретов, законов и постановлений; в сокращении штатов совучреждений, в надзоре за упорядочением и упрощением делопроизводства в них; в борьбе с бюрократизмом и волокитой».

Ведь подумать только — аппарат недавно создан, а уже нуждается в упрощении и сокращении.

Следствием обобществления и уравниловки стала потеря у работника стимулов к высокопроизводительному и качественному труду. Семьдесят лет искали панацею от этого, но так и не нашли. Однако управлять все равно как-то было нужно и в этих условиях. Организаторы производства, одни в силу преданности коммунистическим идеалам, другие — исполняя гражданский долг, третьи ради того, чтобы занять высокое положение в обществе, стремились добиться, чтобы народное хозяйство функционировало максимально эффективно. И в этом стремлении немало преуспели, выдав массу интересных решений, которые оказывались потом востребованными не только социалистическими, но и капиталистическими странами: перспективное планирование, в том числе разработка таких уникальных планов, как план ГОЭЛРО; научная организация труда; концентрация усилий государства на определяющих направлениях и т.д. Это те самые попутные находки алхимиков. Однако начало хозяйствования большевиков оказалось катастрофическим по своим последствиям. Полная дезорганизация производства, нарушение товарообмена между городом и деревней, угроза голода и восстаний вынудили Ленина отступить, перейти к новой экономической политике (нэп), допустить на некоторое время капитализм.

Но нэп рассматривался Лениным как временное отступление. Не для того большевики брали власть. В его голове зрел план строительства социализма, основные составляющие которого — индустриализация, кооперирование сельского хозяйства и культурная революция.

И хотя не произошло обещанного Лениным превращения рабочих в хозяев заводов и фабрик, и жизненный уровень их не вырос, а снизился, по крайней мере, рабочие не выглядели пасынками в новом социалистическом отечестве. Другое дело — крестьяне.

Они представлялись основоположникам марксизма-ленинизма чуждой, даже враждебной массой на пути воплощения их целей по переустройству мира на коммунистический лад. Это шло от главного пророка — Карла Маркса.

Многократно обращается к крестьянской теме и Владимир Ильич. Прослойка его любимого пролетариата в России не столь велика, страна в основе своей крестьянская — как в таких условиях заниматься коммунистическим строительством? Он пишет:

«…мелкого производства осталось еще на счету, к сожалению, очень и очень много, а мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежегодно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. По всем этим причинам диктатура пролетариата необходима, и победа над буржуазией невозможна без долгой, упорной, отчаянной войны не на живот, а на смерть, — войны, требующей выдержки, дисциплины твердости, непреклонности и единства воли».

Кто же они, эти «мелкие производства», постоянно рождающие капитализм, с которыми нужно бороться не на жизнь, а на смерть, для чего и необходима диктатура пролетариата?

Ответ на этот вопрос мы тоже находим у Ленина: «Крестьянское хозяйство продолжает оставаться мелким товарным производством. Здесь мы имеем чрезвычайно широкую и имеющую очень прочные корни базу капитализма. На этой базе капитализм сохраняется и возрождается вновь — в самой ожесточенной борьбе с коммунизмом».

И далее: «…крестьянство, как и всякая мелкая буржуазия вообще, занимает и при диктатуре пролетариата среднее, промежуточное положение: с одной стороны, это — довольно значительная (а в отсталой России громадная) масса трудящихся, объединяемая общим интересом трудящихся освободиться от помещика и капиталиста; с другой стороны, это — обособленные мелкие хозяева, собственники и торговцы. Такое экономическое положение неизбежно вызывает колебания между пролетариатом и буржуазией».

Но что же делать, если крестьян десятки миллионов? Путь один — объединить их в коллективные хозяйства, лишить самостоятельности и ликвидировать тем самым социальную базу для воспроизводства столь ненавистной буржуазии. О чем большевики и заявили с первых дней прихода к власти.

С аннулированием действовавших законов о землевладении и землепользовании, с разгоном Учредительного собрания большевикам самим нужно было определяться с земельным законодательством. Поскольку собственных серьезных наработок не было, они воспользовались эсеровской программой «О социализации земли», чрезвычайно популярной среди крестьян.

27 января 1918 г. был принят «Основной закон о социализации земли», на основе которого и проводилась земельная политика в первые годы советской власти.

Закон объявлял об отмене всякой собственности на землю с передачей ее в пользование «всего трудового народа». Право пользования землей предоставляется тем, кто ее обрабатывает. Распоряжение землей передается сельским, волостным, областным и федеральным Советам в лице их земельных отделов. При этом отмечается, что «…распределение земли между трудящимися должно производиться на уравнительно-трудовых началах так, чтобы потребительно-трудовая норма, применяясь в данном районе к исторически сложившейся системе землепользования, не превышала трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяйства и в то же время давала бы возможность безбедного существования семье земледельца».

Вместе с тем в законе дается ориентировка местным властям:

«…Российская Федеративная Советская Республика в целях скорейшего достижения социализма оказывает всяческое содействие (культурная и материальная помощь) общей обработке земли, давая преимущество трудовому коммунистическому, артельному и кооперативному хозяйствам перед единоличным».

Земельные отделы местной и центральной советской власти, помимо «…справедливого распределения земель сельскохозяйственного значения среди трудового земледельческого населения и наиболее продуктивного использования национальных богатств» должны были максимально содействовать «…развитию коллективного хозяйства в земледелии, как более выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалистическому хозяйству».

По мере упрочения власти большевиков установка на социалистические преобразования деревни усиливается. В 1919 г. выходит «Положение о социалистическом землеустройстве», где уже четко сказано:

«Для окончательного уничтожения всякой эксплуатации человека человеком, для организации сельского хозяйства на основах социализма, с применением всех завоеваний науки и техники, воспитания трудящихся масс в духе социализма, а также объединения пролетариата и деревенской бедноты в их борьбе с капиталом, необходим переход от единоличных форм землепользования к товарищеским. Крупные советские хозяйства, коммуны, общественная обработка земли и другие виды товарищеского землепользования являются наилучшим средством для достижения этой цели, поэтому на все виды единоличного землепользования следует смотреть, как на преходящие и отживающие.

Этот земельный фонд используется в первую очередь для нужд советских хозяйств и коммун, во вторую очередь для нужд трудовых артелей и товариществ и для общественной обработки, в третью — для добывания средств к существованию единоличных землепользователей».

В марте 1919 г. VIII съезд РКП(б) принял новую программу партии, в которой создание социалистических форм хозяйствования было объявлено приоритетным делом партии.

Ленин, выступая на съезде, отметил: «Необходимо стремиться к поднятию производительных сил в сельском хозяйстве. Организация для этого крупных хозяйств может идти только двумя путями: путем организации советских предприятий, с одной стороны, и добровольного обобществления мелких хозяйств в коллективы — с другой. Вся земля, в чьем бы ведении она не состояла, составляет единый государственный фонд. Наша задача по отношению к крестьянам прежде всего состоит в том, чтобы их частное производство и их частную собственность превратить в товарищества, но не насильственным путем, а примером и предложением помощи для этой цели».

Таким образом, уже в 1919 г. были сформулированы организационные принципы будущей коллективизации. Но крестьяне, разгромив помещичьи усадьбы, захватив или получив землю, посчитали на этом революцию для себя завершенной. Им не было никакого дела до ленинских планов социалистического переустройства, до политики большевистской партии. Многие наивно полагали, что большевики, привлекая их под красные знамена революции лозунгом «земля — крестьянам», действительно оставят за ними эту землю и дадут возможность работать на ней по своему усмотрению.

И хотя крестьяне ни в какие коллективы объединяться не хотели, большевиков это не смущало. Они полагали, что крестьяне в силу их темноты и отсталости просто не понимают своего счастья. А раз так, нужно употребить власть, а потом они спасибо скажут. А чтобы помочь непонятливым крестьянам, предполагалось направить в деревню представителей самого передового класса — пролетариата — и обеспечить жесткий контроль со стороны государства.

Итак, задачи переустройства деревни вытекали из самой природы большевистской революции, их принципы были сформулированы партийным вождем и главой государства, закреплены в программе партии и законодательно, определены движущие силы — партийные ячейки, беднота и городские рабочие, выделены средства (несмотря на войну). Результаты, однако, оказались более чем скромными.

Это были хозяйства, организованные путем объединения крестьян в основном еще на добровольной основе. Числом более 16 тысяч, они включали около 1,5 миллиона едоков и имели немногим более 1 миллиона десятин земли. Кроме того, в 1921 г. насчитывалось около 6 тысяч совхозов, ведущих хозяйство на 4 миллионах десятин.

В среднем на одно коллективное хозяйство приходилось немногим более 66 десятин земли, а на одного едока — только 0,7 десятины. В подавляющем большинстве это были мелкие хозяйства, объединявшие деревенскую бедноту, не располагавшие, как правило, в достаточном количестве рабочим скотом и инвентарем.

Особенно бедны были коммуны: о материальном положении их членов на момент вступления в коллективное хозяйство можно судить по следующим данным: 92,1% безлошадных и однолошадных, 47,2% (!) не имели коров, 43,5% имели по одной корове и лишь у 9,3% было две и более коровы. Что можно сказать, глядя на эти цифры? В деревне не имели лошадь и корову только увечные, лодыри или пьяницы. И именно они стали учредителями сельскохозяйственных организаций, призванных добиться наивысшей производительности труда, обеспечить изобилие продовольствия в стране.

Коммуны, как, впрочем, и совхозы, держались на плаву, пока проживали конфискованное у помещиков и кулаков и получали помощь от государства.

Из общей суммы расходов Наркомзема (прямая помощь и кредиты для финансирования агрономической деятельности, научной и просветительской работы, содержание опытных станций, борьба с вредителями, создание образцов новой техники и т.д.) затраты на содержание совхозов и коллективных хозяйств составили в 1919 г. 29,1%, в 1920 г. — 24,4%, 1921 г. — 12,6%, в 1922 г. — 3,2%. Казалось бы, по мере выхода из войны государственная поддержка новых форм хозяйствования должна была возрастать, но на самом деле она быстро сокращалась, сойдя на нет к 1922 г. Это сразу привело к резкому уменьшению числа коллективных хозяйств. Без внешней помощи, не имея собственных, внутренних источников саморазвития, все эти коммуны, как, впрочем, и совхозы, были обречены.

Почему же большевики в те годы не пошли напролом, не стали насильственно сгонять крестьян в коммуны и артели, почему ждали до 1929 г.? Разумеется, дело не в том, что они прислушались к ленинским словам о соблюдении принципа добровольности при создании коллективных хозяйств. В стране свирепствовал голод. Царские запасы доедались, а производство нового продовольствия продолжало сокращаться.

В 1920 г. производство сельскохозяйственной продукции упало до 40% от довоенного уровня. Сократились посевные площади — с 79,2 миллиона десятин в 1916 г. до 60,5 миллиона в 1920 г. Снизились и урожаи — только в черноземных районах с 52 до 42 пудов с 1 десятины.

Причиной сокращения посевов и снижения урожайности было нежелание крестьян выращивать хлеб, поскольку его «излишки» забирались продотрядами. Продразверстка — это страшная страница в истории российского крестьянства, по существу война, начатая Лениным против крестьян. Он призывал: «Нужен массовый „крестовый поход“ передовых рабочих ко всякому пункту производства хлеба и топлива…»

В своих директивах вождь требует от продотрядов расстреливать на месте изобличенных в спекуляции крестьян, то есть тех, кто продает свой хлеб на рынке, вместо того, чтобы отдавать его продотрядам.

Результатом антикрестьянского похода стал отказ от засевания земли и повсеместные крестьянские восстания. Особенно мощным было антоновское восстание на Тамбовщине, усмирять которое пришлось Тухачевскому с более чем стотысячной регулярной армией.

Восстания заполыхали по всей стране. У большевиков уже не было сил заниматься их подавлением, изымать хлеб по продразверстке и вести насильственную коллективизацию. Иначе не Сталин, а Ленин получил бы лавры главного коллективизатора страны. От крестьян отступились, заменив продразверстку умеренным продналогом, и не только предоставили самих себе, но и оказали поддержку кредитом и в других формах. Буквально за несколько лет был достигнут довоенный уровень сельскохозяйственного производства. Российская деревня оживала, поднималась на глазах. Правда, все это происходило уже без Ленина.

Большевикам досталась в наследство многонациональная Российская империя. Значительные территории оказались утраченными (Финляндия, страны Балтии, Польша, Бессарабия, часть Армении). Угроза утраты других была реальной, как и полный распад бывшей империи. У большевиков хватило силы и воли предотвратить образование самостоятельных государств на Кавказе и в Средней Азии, а уже образовавшиеся подчинить себе. Несмотря на провозглашенный ими принцип права наций на самоопределение, это право реализовалось только там, где народы сумели его отстоять. На оставшихся территориях была проведена радикальная реформа устройства, с тем чтобы обеспечить сосуществование разных народов в рамках одной страны. Долгие годы решение национального вопроса в Советском Союзе считалось единственно правильным, окончательным; наш опыт рекомендовался, а то и навязывался, другим странам. И только события конца 1980-х — начала 1990-х гг. показали, что дружба народов не столь прочна, как представлялось. Появилось много оснований считать, что реформирование было проведено Лениным и его соратниками поспешно и без достаточных оснований, создало много проблем, породивших «горячие точки» и не разрешенных до сих пор.

Царь и его ближайшие помощники, похоже, не владели научным методом диалектического материализма, но все же понимали, что коль скоро в состав империи включены народы с различными уровнями общественного и культурного развития, традициями, обычаями, религией и т.д., то следует не распространять на всех их одни и те же принципы политико-административного устройства, а выбирать для каждого народа оптимальный, наиболее приемлемый принцип. В рамках Российской империи сосуществовали все мыслимые системы организации общества, известные когда-либо в истории земной цивилизации. От первобытно-общинного у народов Сибири и Севера, феодально-монархического в Хиве и Бухаре до развитого буржуазно-республиканского в Польше и Финляндии. И в этом, очевидно, был величайший смысл: оставаясь в привычной им среде, народы избегали ломки психологии, традиционных форм собственности, ценностных ориентаций. На огромных пространствах империи было более или менее спокойно. Конечно, не нужно идеализировать дореволюционную Россию, как многие пытаются сейчас это делать, и создавать еще один миф о якобы полной межнациональной гармонии. Все было — и восстания, и сгон коренного населения с традиционных мест промыслов, и обманы при товарообмене, и алкоголизация и т.д., но все это были частности, не меняющие общей картины разумного устройства многонационального государства.

И вот грянул 1917 г. Сейчас остается только удивляться наивности последователей Маркса и Гегеля, решивших, что все народы, независимо от уровня развития, будут в состоянии воспринять единые формы экономического и социально-политического устройства. Раз уж Советы, то Советы везде: среди пролетариев Петербурга и Донбасса, староверов Алтая и Урала, мусульман Бухары и Самарканда, кочевников-оленеводов Таймыра и Чукотки, хуторян Прибалтики и западных областей Украины и Белоруссии. Следующий, не менее абсурдный, но значительно более зловещий шаг — коллективизация, несмотря опять же на совершенно различное восприятие этой идеи различными народами. Но самым драматичным по своим последствиям является, конечно, установление границ между национальными образованиями без достаточного на то обоснования.

Из уроков истории и географии мы знаем, как доставалось английским колонизаторам за то, что они, уходя с Индостанского полуострова, не лучшим образом провели границу между Индией и Пакистаном. И якобы сделали это специально, чтобы бывшие колонии не могли без них жить мирно. Действительно — мира-то нет. Пакистан с Индией из-за Кашмира нет-нет да и пускают в ход оружие. Не думаю, что большевики по злому умыслу так накроили карту бывшей Российской империи, чтобы создать предпосылки для будущих раздоров. Но факт остается фактом — они созданы.

Границы между странами и народами складываются тысячелетиями и вопрос об их справедливости чрезвычайно хрупкая материя. Любую границу между любыми государствами можно оспорить, ссылаясь на аргументы, почерпнутые из глубины веков. А тут садились вожди СССР за стол, чертили эти границы, сообразуясь с одной им известной логикой, не спрашивая мнения тех народов, чьи границы определялись. Да и право наций на самоопределение оказалось фикцией. И тут опять вопрос: если выделение из СССР не предусматривалось, зачем было огород городить с созданием Союзных и автономных республик, других национальных образований? Пусть бы административное деление осталось прежним, на губернии, как это было в царской России, глядишь, и развала страны не случилось бы.

Сейчас много спорят о том, кто виноват в распаде Советского Союза и межнациональных проблемах нынешней России. Чаще всего в этом обвиняют Горбачева и Ельцина. Этим личностям посвящены отдельные статьи. Здесь же отметим, что предпосылки сегодняшних неурядиц закладывались в первые годы советской власти, когда главой государства был Ленин.

Ленин принял активное участие в судьбе профсоюзов. Появление на исторической арене профсоюзов как общественного субъекта представляло собой реакцию осознавших свое значение и достоинство рабочих, выбравших их в качестве инструмента для борьбы за свои права, за справедливое устройство мира. Они заявили о себе в Европе еще в конце XVIII в., а к середине XIX в. уже представляли реальную силу, с которой считались работодатели и власти. О предназначении профсоюзов В. Зомбарт писал: «Их цель — доставить выгоды сплочения, объединения новому общественному классу наемных рабочих. Их цель — как бы сопутствовать наемному рабочему в течение его жизни, служить ему утешителем, другом, помощником и советчиком во все серьезные минуты. Их цель — развернуть свою деятельность там, где не хватает энергии и сил его одного».

Профсоюзы сыграли большую роль в установлении относительно справедливых распределительных отношений между рабочими и работодателями, ограничивая эксплуатацию и в то же время давая возможность предприятиям развиваться. Требуя повышения зарплаты и сокращения рабочего дня, профсоюзы стимулируют предпринимателей использовать достижения науки и техники. Они служат культурному и духовному развитию людей. Через борьбу за хорошие условия труда способствуют улучшению окружающей среды, здоровья человека. Одним словом, велика роль профсоюзов на пути человечества к гуманному, справедливому обществу.

Профсоюзы России, пройдя короткую, но насыщенную драматическими коллизиями историю, еле теплились к началу 1917 г., и только февральский революционный взрыв реанимировал умирающее движение. Они стали бурно развиваться, и большевикам в борьбе с меньшевиками удалось победить в борьбе за влияние над ними. Что помогло Ленину мобилизовать рабочих в Красную армию и формировать продотряды, поставлявшие в промышленные центры продовольствие. К весне 1920 г. в стране насчитывалось более 4 миллионов членов профсоюзов, большинство из которых были сторонниками новой власти. Не боясь преувеличений, можно утверждать, что профсоюзы помогли выиграть Гражданскую войну.

Но вот война закончилась и стал вопрос — что же делать с профсоюзами? В качестве борца за интересы рабочих с работодателями они были не нужны. Рабочие формально объявлялись владельцами заводов, поэтому отпадала функция профсоюзов как борца с работодателем за права рабочих. То же — в отношениях с властью. Власть-то рабочая, зачем нужны профсоюзы, чтобы от имени рабочих вести с нею диалог?

В новой программе РКП(б) ставится задача «воспитывать новый тип профессионалиста, энергичного, инициативного хозяйственника, смотрящего на экономическую жизнь не с точки зрения распределения и потребления, а с точки зрения роста производства, глазами организатора — хозяина».

Вот она — новая роль профсоюзов — не контролировать и распределять, а организовывать производство. Однако это была лишь общая посылка, не дававшая ясного ответа на вопрос, что делать профсоюзам. И разгорелась по этому поводу в партии жаркая дискуссия, скоро превратившаяся в спор между вождями № 1 и № 2, Лениным и Троцким.

Позиция Троцкого сводилась к тому, что «…в рабочем государстве профессиональный союз не может вести классовой экономической борьбы» и потому «не может быть организационно отделенных друг от друга специалистов по организации производства и специалистов по профессиональному движению». Отсюда его предложения о сращивании профсоюзов с производством и по сути — их ликвидации в связи с тем, что у пролетарского государства необходимость в них исчезла.

Ленин тоже за сращивание профсоюзных организаций с хозяйственными, производственными структурами. Более того, он заявляет делегатам VIII съезда Советов и коммунистам, членам ВЦСПС, 20 декабря 1920 г., что «мы на путь сращивания вступили правильно». Но он не согласен с Троцким в том, что в рабочем государстве рабочих не от кого защищать. Любопытны его аргументы против Троцкого: «…У нас государство на деле не рабочее, а рабоче-крестьянское — это во-первых… Но мало этого. Из нашей партийной программы видно, что государство у нас рабочее с бюрократическим извращением…» Получается, что Ленин настаивает на сохранении профсоюзов для борьбы с крестьянством и бюрократией, появившейся на производстве в связи с национализацией. Однако по Ленину борьба для профсоюзов при социализме — не главное предназначение. «…Профсоюзы являются организацией правящего, господствующего, правительствующего класса… Но это не есть организация государственная, это не есть организация принуждения, это есть организация воспитательная, организация вовлечения, обучения, это есть школа управления, школа хозяйствования, школа коммунизма».

Вот она, знаменитая крылатая ленинская фраза о профсоюзах, как школе коммунизма. Сколько раз мы ее слышали! Читаем Ленина дальше. «Профсоюзы, по месту их в системе диктатуры пролетариата, стоят, если можно так выразиться, между партией и государственной властью… партия, так сказать, вбирает в себя авангард пролетариата, и этот авангард осуществляет диктатуру пролетариата. И, не имея такого фундамента, как профсоюзы, нельзя осуществлять диктатуру, нельзя выполнять государственные функции… профсоюзы создают связь авангарда с массами, профсоюзы повседневной работой убеждают массы, массы того класса, который один только в состоянии перевести нас от капитализма к коммунизму. Это с одной стороны. С другой стороны, профсоюзы — „резервуар“ государственной власти. Вот что такое профсоюзы в период переходный от капитализма к коммунизму…

…здесь имеется сложная система нескольких зубчатых колес и не может быть простой системы, ибо нельзя осуществлять диктатуры пролетариата через поголовно организованный пролетариат. Нельзя осуществлять диктатуру без нескольких „приводов“ от авангарда к массе передового класса, от него к массе трудящихся».

Ленин не просто лишает профсоюзы права отстаивать интересы рабочих. Он делает их заложниками нового режима, превращая в «резервуары», «зубчатые колеса», «приводы» большевистской диктатуры, государства.

Профсоюзы в традиционном, классическом понимании слова в Советском Союзе прекратили существование. Но они нашли свою нишу в общественно-политической системе государства и выполняли целый ряд полезных созидательных функций. Начало этому было положено Лениным, в том числе во время той самой дискуссии о профсоюзах.

Например, Ленин упрекает Троцкого, что в его тезисах ничего нет о дисциплинарных судах. Мы знаем, что в работе профсоюзов всего социалистического периода «разбор нарушителей» на профсоюзных собраниях и заседаниях профсоюзных комитетов, а также на подведомственных профсоюзам товарищеских судах был важнейшей составляющей профсоюзной работы. И, как оказалось, не зряшной.

Ленин говорит о производственной пропаганде, о передовом опыте, о необходимости поощрения за успехи в этом деле. И профсоюзы периода развитого социализма контролировали работу научно-технических обществ, технической информации, органов изобретательства и рационализации.

О прерогативе профсоюзов подводить итоги соревнования и раздавать премии Ленин писал в работе «О профессиональных союзах»: «Вот производственная роль и задача профсоюзов: производственные премии натурой… Не лучше ли отнять, скажем, мясо у такой-то категории рабочих и дать его в виде премии другим, „ударным“ рабочим?» Все годы существования социалистических профсоюзов эта функция (делить материальные блага) была самой привлекательной для функционеров всех рангов. Именно на этой привилегии, как на прочном фундаменте, базировался авторитет профсоюзных комитетов и их лидеров. И это имело тем большее значение, чем больше становился дефицит товаров и услуг.

Так что задачи, принципы организации, формы работы советских профсоюзов в значительной мере сохранились в том виде, как их определил Ленин, до самой перестройки.

Представления Ленина об организации армии, как и по другим важнейшим проблемам государственного строительства и народнохозяйственным вопросам, базировались на утопических идеях Маркса и Энгельса. Они не имели ничего общего с реальной жизнью, и конечно же, руководитель правительства, исходя из них, не сумел бы организовать сколько-нибудь эффективной обороны.

Не будем касаться ранних ленинских фантазий о том, как должно строить свою военную силу государство победившего пролетариата. Обратимся к некоторым его работам, написанным в 1917 г.

11 марта 1917 г. «Письма издалека»:

«Пролетариат же, если он хочет отстоять завоевания данной революции и пойти дальше, завоевать мир, хлеб и свободу, должен „разбить“, выражаясь словами Маркса, эту „готовую“ государственную машину и заменить ее новой, сливая полицию, армию и бюрократию с поголовно вооруженным народом… пролетариат должен организовать и вооружить все беднейшие, эксплуатируемые части населения…»

10 апреля 1917 г. «Задачи пролетариата в нашей революции»:

«…создание всенародной милиции, слияние ее с армией (замена постоянной армии всеобщим вооружением народа)».

7 мая 1917 г. «Открытое письмо к делегатам всероссийского съезда крестьянских депутатов»:

«Мы хотим такой республики… чтобы в армии все начальство было такое же выборное и чтобы постоянная армия… была заменена всеобщим вооруженным народом».

И даже в январе 1918 г., выступая на III всероссийском съезде советов, Ленин говорил: «…старая армия, армия казарменной муштровки, пытки над солдатами, отошла в прошлое. Она отдана на слом, и от нее не осталось камня на камне. Полная демократизация армии проведена».

У Ленина много чего еще есть об армии, но ограничимся сказанным, поскольку позиция его ясна. Вместо армии в привычном понимании этого слова — вооруженный народ, ее демократический характер, обязательная выборность командиров. Но реальная жизнь, война (мировая, плавно перешедшая в Гражданскую) заставили выбросить все эти наивные фантазии.

Сразу же стало очевидным, что нужно создавать профессиональную армию. Сначала она формировалась на добровольной основе, как и предполагалось, но к 20 апреля 1918 г. в нее записалось только 196 тысяч человек. Как оказалось, народ вооружаться не хотел. И Ленину ничего не оставалось, как вводить сначала (22 апреля 1918 г.) Всевобуч (всеобщее воинское обучение трудящихся), а потом (июль 1918 г.) всеобщую воинскую повинность. Была отменена и выборность командиров. Не сумел «вооруженный народ» обойтись и без профессионалов — многие тысячи офицеров и генералов царской армии были призваны в Красную армию, а для контроля за ними поставили комиссаров. Возродили штабы, территориальные военные структуры. И все вернулось на круги своя. К концу 1919 г. Красная армия насчитывала 3 миллиона человек, располагала 61 стрелковой, 12 кавалерийскими дивизиями, имела авиацию, моторизованные подразделения и т.д. К концу 1920 г. численность армии составляла более 5,5 миллиона человек. Боеспособность ее, вопреки многочисленным мифам, была чрезвычайно низкой, а одержанные победы на полях Гражданской войны объясняются только многократным численным превосходством над Белыми армиями.

Самой дерзновенной по замыслу и утопичной по возможности получения желаемого результата являлась попытка проведения реформы в духовной сфере. Да, пожалуй, это было и наиболее аморальным из всего, что делалось большевиками. Они поставили под сомнение все накопленные за тысячелетия ценности, в рамках которых создавалось и развивалось российское общество, впрочем, как и любое другое — религия, институт семьи, совесть, отношения собственности, уважение людей друг к другу, верность слову, долг и т.д. Одним словом, была сделана попытка «отменить» нравственные нормы и ограничители, определявшие, наряду с законами, модель поведения людей, заменить все это, как ненужный хлам, новыми нормами человеческого общежития, поведения.

Прежде всего — религия.

В истории человечества борьба на религиозной почве всегда принимала наиболее жестокие формы, сопровождалась гибелью больших групп людей, а то и целых народов, исповедовавших нежелаемую веру, попранием каких бы то ни было законов, нравственных норм, сложившихся обычаев. Вспомним расправы над первыми христианами во времена Римской империи. Богата драматическими сюжетами на эту тему и наша отечественная история. То борьба с распространением христианства, то насильственное приобщение к нему (см. очерк о Владимире Святом). А кто теперь сосчитает, сколько тысяч или миллионов ревнителей старой веры погибло во время и после реформ Никона.

Казалось, правители одумались, оглянувшись на то, что натворили, отступились от права на человеческую совесть, дав возможность каждому верить в кого хочешь или не верить вообще, предоставив теологам, философам, людям науки в ученых спорах доказывать истину, не прибегая к насилию и тем более — оружию.

Появление воинствующего материализма в России XX в., через сотни лет устоявшейся в цивилизованном мире веротерпимости, означало возврат нашей страны в Средневековье, как по целям, поставленным руководителями государства, так и по методам их достижения.

Ленин выдвинул фантастическую задачу — уничтожить у людей веру в Бога. Будучи образованным человеком, зная предшествующую историю, он должен был понимать, сколь многотрудно, уж не говоря об аморальности, это предприятие. Возможно, его вдохновлял пример Владимира Святого, сумевшего заставить подданных отречься от одних богов и поверить в других. Впрочем, это уже из области домыслов, а мы будем говорить не о том, что Ленин думал, а что делал, к чему призывал. Когда Ленин стал воинствующим материалистом, сказать точно трудно.

В 1905 г. в статье «Социализм и религия» он требует всего лишь отделения религии от государства, при этом намереваясь бороться с «религиозным туманом чисто идейным и только идейным оружием, нашей прессой, нашим словом». Хотя уже тогда он называет религию «средневековой» плесенью.

С годами вождь становился нетерпимее к Богу и тем, кто не разделял его антирелигиозного фанатизма. В 1913 г. Ленин писал Горькому по поводу его статьи о Достоевском: «…всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой есть невообразимейшая мерзость,… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза». По Ленину получалось, что ничего нет в жизни страшнее веры в Бога. Он даже не допускал мысли о каком бы то ни было благотворном влиянии на человека христианских заповедей.

Не приди большевики к власти, не окажись Ленин главой правительства, ему бы ничего не оставалось, как бороться с религией только идейным оружием. И, наверное, ничего бы плохого в этом не было.

Но этот человек, на биологическом уровне ненавидевший все связанное с Богом, в окружении соратников, разделяющих его убеждения, становится главой государства. Как ненужный хлам отбрасывается некогда провозглашенная идейная борьба как единственно возможная, и начинается тотальное наступление на церковь, включая физическое уничтожение священников, реквизицию церковного имущества, запрет на печатание и распространение священных книг и т.д. Счет убитых священников в первые же годы советской власти велся на многие тысячи. За 1918–1919 гг. только в Петрограде их было расстреляно более 550 человек.

Казалось бы, дальше некуда. Но нет, это было только начало. Европа не знала ничего подобного с окончания Средневековья с его религиозными войнами и инквизицией, Россия была избавлена от преследований на почве вероисповедания Екатериной II. И вот через столетия страна погружается в пучину мракобесия. Помимо закрытия практически всех монастырей, многих церквей, проводилась и такая «работа», как провоцирование раскола церкви, с тем чтобы одна группа священников боролась с другой, уничтожая друг друга; поощрение разного рода сект и ересей и т.д.

В стране была проведена массовая кампания по вскрытию сосудов с мощами святых в целях антирелигиозной пропаганды с последующим изъятием из храмов. Это было невиданным святотатством, оскорблением чувств верующих. Они были лишены своих самых почитаемых святынь. Чингисхан, Батый, поляки, шведы, Наполеон, Гитлер, приходя на нашу землю, не позволяли подобного. Ленин и Троцкий позволили.

В последнее десятилетие в обществе, то вспыхивая, то затухая, идут споры о выносе мощей Ленина из Мавзолея. Мы против этого, поскольку достаточно много людей являются его поклонниками, и нельзя оскорблять их чувства. Даже если таких людей будет оставаться все меньше. Но тем, кто требует оставить тело вождя в саркофаге, следовало бы помнить, что именно по его указанию мощи сотен почитаемых российскими верующими святых были выброшены из храмов без всяких дискуссий.

Кто из россиян не знает Преподобного святого Сергия Радонежского, заступника России, благословившего в свое время Дмитрия Донского на войну против хана Мамая, закончившуюся победой русского оружия на Куликовом поле. Патриарх Тихон просил Ленина не осквернять останков святого, не выносить их из Лавры, но напрасно. Мы знаем, что средневековая инквизиция и вожди Третьего рейха сжигали в кострах тысячи книг. А разве не в том же ряду постановление Совнаркома, подписанное Лениным, в котором говорится: «Из числа книг, пускаемых в свободную продажу в Москве, изъять порнографию и книги духовного содержания, отдав их в Главбум на бумагу». Духовность и порнографию Ленин уравнял.

Самый страшный удар по церкви при жизни Ленина был нанесен в 1922 г. Ленин был гениальным тактиком, это подчеркивалось многими, как современниками, так и последующими исследователями. И он подтвердил это, проведя быструю, но зловеще эффективную кампанию.

1922 г. В стране голод. Ленин хочет использовать шанс — забрать все ценности у церкви якобы для спасения голодающих. Он пишет Молотову, что сейчас «…единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову… когда в голодных местах едят людей… мы можем (и поэтому должны) провести изъятия церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией…» Имеется в виду, что крестьяне в такой ситуации поддержат правительство. «Никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроя широких крестьянских масс».

Оказанное верующими в городе Шуе сопротивление при изъятии церковного имущества Ленин предлагает использовать для разгрома духовенства по всей стране. «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше».

Не буду приводить всех ужасов, которыми сопровождался очередной виток расправы над священниками и разорения церквей. Желающих отсылаю к уже цитированной книге А.Г. Латышева. Но при этом важно иметь в виду, что из изъятых ценностей на голодающих практически ничего не было потрачено. Александр Яковлев, председатель комиссии по реабилитации жертв сталинских репрессий, докладывал в 1995 г.: «…под предлогом помощи голодающим Поволжья было изъято ценностей на два с половиной миллиарда золотых рублей. Однако на покупку продовольствия, по нашим данным, ушел только один миллион. Остальные деньги осели на зарубежных счетах партийных боссов или были направлены на нужды мировой революции».

Только с отходом Ленина от дел от церкви немного отступились, выпустили из тюрьмы патриарха Тихона, который вскоре умер. Очередное наступление на церковь началось в годы коллективизации.

Будучи высокообразованным человеком, Ленин понимал, что сознание индивидуума — субстанция менее всего подверженная контролю и регламентации со стороны власти. Можно экспроприировать завод у капиталиста, отнять хлеб у крестьянина, расстрелять священника и офицера. Но как заставить их думать так, а не иначе? Что касается привлечения к себе основной массы населения России, то большевики видели свою задачу в уничтожении религии. Другие факторы мало влияли на духовную сферу крестьян, представлявших собой большинство российского народа. Но ведь Россия являлась европейской страной с высокоразвитыми наукой, литературой, искусством. Миллионы ученых и писателей, инженеров и агрономов, врачей и учителей, художников и архитекторов и т.д. были не только профессионалами, нужными для организации и нормального функционирования общественной и хозяйственной жизни государства, но и носителями определенного мировоззрения.

Что делать с этим мировоззрением, если в большинстве своем интеллигенция не приемлет ленинских идей, его видения будущего страны и путей достижения программных целей партии? Несмотря на утопичность самой постановки задачи об изменении духовного начала к человека, в масштабах многомиллионной страны Ленин берется за ее решение. Но что он мог сделать один? И здесь уместно сказать о безусловной гениальности и громадной воле этого человека, сумевшего навязать свои реформаторские идеи другим, поставить в практическую плоскость осуществление фантастических замыслов.

Ленин связывал надежды на строительство нового общества с рабочим классом и в какой-то мере крестьянством. Интеллигенция же, в к основе своей не понимавшая и потому не принимавшая его, представлялась вождю большевиков враждебной силой, с которой бесполезно было вести диалог.

Ленин настолько ненавидел интеллигенцию, что в полемике, говоря о ней, опускался до нецензурщины. В письме к Горькому, ставшему на защиту Короленко, он гневно пишет: «„Интеллектуальные силы“ народа смешивать с „силами“ буржуазных интеллигентов неправильно… интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно». Ну что тут комментировать?

Ленин, четко усвоивший формулу, что нет крепостей, которые бы не смогли взять большевики, знал, что ему делать. Самых непримиримых, активных интеллигентов-антикоммунистов — уничтожить физически. Лояльных новой власти приласкать, приручить, заставить на себя работать. Кого нельзя приручить, а уничтожить опасно из-за мировой известности и вероятности прослыть в связи с этим полными варварами, выслать за границу. Многих рассредоточить по глухим местам России, а остальных запугать.

На первые годы советской власти приходится множество решений Политбюро и Совнаркома, работой которых Ленин руководил, и его личных указаний, так или иначе имеющих отношение к судьбе интеллигенции. Одни касаются мероприятий в масштабах всей страны, другие носят частный характер. Остановимся на некоторых из них.

21 февраля 1922 г. Ленин пишет Сталину и Каменеву по поводу преподавателей Московского высшего технического училища, захотевших большей самостоятельности: «…уволить 20–40 профессоров обязательно. Они нас дурачат. Обдумать, подготовить и ударить сильно».

Однако опасны, как источник инакомыслия, не только писатели, философы, ученые со своими публикациями сомнительного содержания, но и актеры. При решении судьбы театров вопрос о Большом театре выносится на заседание Совнаркома. Ленин предлагает закрыть Большой театр, Совнарком решает оставить. Возмущенный вождь пишет по этому поводу Молотову:

«Тов. Молотову

Узнав от Каменева, что СНК единогласно принял совершенно неприличное предложение Луначарского о сохранении Большой оперы и балета, предлагаю Политбюро постановить:

1. Поручить Президиуму ВЦИК отменить постановление СНК.

2. Оставить из оперы и балета лишь несколько десятков артистов на Москву и Питер для того, чтобы их представления (как оперные, так и танцы) могли окупаться, т.е. устранением всяких крупных расходов на обстановку и т.п.».

Надо полагать, Ленин считал ненужным для рабоче-крестьянского государства такие буржуазно-интеллигентские штучки, как опера, балет и театры вообще. А ну как победила бы такая «линия» вождя? Что же представляла бы собой наша страна?

Нарком здравоохранения Семашко, участвовавший в работе Всероссийского съезда врачей, узрел крамолу в выступлениях делегатов и принятых решениях, о чем и доложил Ленину. Результатом стало постановление Политбюро «Об антисоветских группировках среди интеллигенции», в котором предписывалось любые съезды проводить только с разрешения ГПУ, усилить контроль за работой прессы, образовать комиссию по высылке интеллигенции и т.д.

Цвет российской науки, мозг нации (по Ленину — говно) грузился на пароходы, названные впоследствии «философскими», и отправлялся в Европу. Названия некоторых организаций, из которых изымались высылаемые ученые: «Профессура 1-го Московского университета», «Профессора Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии», «Профессора института инженеров путей сообщения», «По делу Вольноэкономического общества», «Список антисоветских профессоров Археологического института», «Список антисоветских агрономов и кооператоров», «Список врачей», «Список антисоветских инженеров», «Список литераторов», «Список питерских литераторов» и др.

С отъездом ученых закрывались кафедры, издательства, журналы и газеты, творческие союзы. Как ненужный хлам выбрасывались из страны выдающиеся писатели — Бунин, Набоков, Алданов, Ходасевич, Бальмонт, Мережковский, Осоргин, Вяч. Иванов, Северянин, Гиппиус, Цветаева и многие другие; философы — Бердяев, Питирим Сорокин, Франк.

Но политика по отношению к интеллигенции не была последовательной. То депортировали насильно, то не выпускали, как в случаях с Блоком и Сологубом, то рассылали по глухим местам Советского Союза. Но как бы там ни было, интеллигенция выключалась из активной общественной жизни.

Как же собирался Ленин заполнять образовавшийся интеллектуальный вакуум? О полноценной замене в короткий срок речи быть не могло. Кто-то из великих французов, кажется, Сен-Симон, сказал, что если у нации уничтожить по пятьдесят человек, стоящих первыми в списках лучших в своих отраслях науки, искусства, предпринимательства, ремесел и других сфер деятельности, то нация будет обречена на долгие годы деградации, отброшена назад в своем развитии.

Но у Ленина был свой взгляд на этот счет. Он полагал возможным подготовить взамен старой интеллигенции новую, свободную от так называемой буржуазной морали. И сделать это быстро, в масштабах многомиллионной страны.

Под стать вождю были и его ближайшие соратники. Лев Троцкий был уверен в том, что не будет проблем с заполнением вакуума в связи с ликвидацией и ссылкой писателей: «Фабрика для создания новых пролетарских поэтов-художников у нас есть, но это не МАППы (Московская ассоциация пролетарских писателей. — В.К.) и не ВАППы (Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей. — В.К.), а РКП (Российская коммунистическая партия. — В.К.)… И потому литератор-коммунист, как член РКП, должен сосредоточить свое внимание на творчестве своей партии».

Пролетарские вожди мнили себя полубогами, а может и богами, получившими шанс не просто делать историю, а создавать нового человека, принося при этом в жертву целые народные слои и группы. Бухарин, по выражению Ленина, любимец партии и ее теоретик, писал: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». Ленину очень понравились слова «любимца партии», он написал на полях «именно».

Будучи политиком, отвергавшим какие бы то ни было нравственные ограничители, обманывая целые классы, предавая и уничтожая вчерашних соратников по политической борьбе, Ленин сеял семена в обществе, которым суждено было дать обильные всходы.

Выступая перед делегатами III съезда комсомола, Ленин дает напутствие, по которому потом сверяли свою нравственность многие поколения советской молодежи. «Всякую такую нравственность, взятую вне человека, вне классового понятия, мы отрицаем… Мы говорим, что наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата… Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем».

Чтобы освободить тех, кто проводит в жизнь, осуществляет на деле диктатуру, ведет классовую борьбу, от какой-либо ответственности перед законом, Ленин дает указание наркому юстиции Курскому, редактирующему уголовный кодекс: «Суд должен не устранить террор, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать его надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широко». Разве не об этом самом говорил Гитлер своим солдатам, посылая их завоевывать и уничтожать народы, освобождая от химер совести?

Ленину принадлежит формула, которой руководствовались его последователи в своей деятельности: «Революционная целесообразность выше формального демократизма».

Без уничтожения интеллигенции этим ленинским установкам не суждено было бы утвердиться в обществе, стать новым кодексом чести для устроителей новой жизни.

После разоблачения культа личности Сталина долгие годы обществу навязывалось противопоставление двух вождей — кровожадный монстр Сталин и «самый человечный человек» — Ленин. Представляется, что такая трактовка неверна в принципе. Не имея возможности широко развивать эту тему, приведем свидетельство В.М. Молотова, работавшего с ними обоими. На вопрос — кто был более суровым человеком — Ленин или Сталин, Молотов ответил: «Конечно Ленин… Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все… он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если бы была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме: „Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура“».

Совершенное Лениным будет всегда будоражить воображение людей, так как ничего подобного история человечества не знала. Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон, Гитлер, другие сотрясатели основ — не были столь амбициозны в своих устремлениях. Мечтая о мировом господстве, они не ставили перед собой задачу переделать самого человека. Подчинить — да, но изменить — нет.

Столыпин говорил о частной собственности, как о природном свойстве человека, наряду с такими, как влечение к продолжению рода и чувство голода. Следовательно, пытаться уничтожить в человеке это свойство — значило замахнуться на изменение самого человека, не только его социальной, но и биологической сущности. Ленин пошел на это, зная, что до сих пор никому за всю историю человечества ничего подобного не удавалось. Хотя сама идея о рае земном, об уравнительной справедливости, то вспыхивая, то угасая, существует столько, сколько существует человечество. Несмотря на то что в конечном счете дело его жизни потерпело крах, влияние Ленина на мировую историю стало громадным и отнюдь не закончилось.

Наша революция и реальный социализм оказались холодным душем для других народов. Популярные в мире в начале XX в. коммунистические идеи быстро теряют своих приверженцев. Люди нашли иные, кроме революционных, формы достижения социального мира. А не случись революции в России, она произошла бы в другой стране, или, по Марксу, сразу в нескольких. Так что мировое сообщество должно быть признательно России, позволившей на себе произвести ленинский эксперимент. Ленин, через насилие захотевший построить коммунистическое общество, нанес громадный урон самой коммунистической идее. Но неправильно думать, что с крахом «реального» социализма, с уходом из жизни тех, кто его строил, эта идея сошла на нет. Альберту Эйнштейну приписывают такие слова: «Новые идеи побеждают по мере вымирания сторонников старых идей». Но с ленинским наследием так не получится, так как идея об общем равенстве жила до него тысячи лет и будет жить после. И люди будут помнить о Ленине, как о человеке, решившем претворить ее в жизнь.

Человеческая память избирательна. Она так устроена, что все плохое в жизни забывается, а хорошее остается, передается из поколения в поколение, обрастая мифами и легендами, стимулируя желание вернуться к нему.

Да, общество отвергло единомыслие и относительную одинаковость жизни. Но для большинства при социализме не единомыслие само по себе стало неприемлемым, а то, что уровень жизни среднего гражданина СССР оказался ниже такового даже у малообеспеченных граждан в капиталистических странах. А случись иначе? Да что наша страна! Окажись жизнь в Восточной Германии лучше, чем в Западной (материальная), побежали бы немцы после крушения Берлинской стены не на Запад, а в обратном направлении.

Разговор этот к тому, что эйфория от реализации возможности говорить и мыслить свободно прошла, все это большинством воспринимается теперь не как наивысшая человеческая ценность, а как нечто само собой разумеющееся. Обретенное навечно. Зато налицо явления, которые не воспринимаются обществом, как вполне достаточная плата за право жить в условиях духовной свободы и иметь возможность реализовать личностный потенциал.

Зависть бедного к богатому всегда и везде имела место, особенно у нас. Но люди, сознающие расслоение по достатку нормальным, спокойно к этому относятся, полагая для себя важным не изменять сложившийся порядок, а подняться с низшего уровня в социальной пирамиде на более высокий.

Другое дело у нас. Мало того, что открывшиеся в постсоветское время возможности для самореализации каждой личности не привели к общему подъему экономики и, соответственно, уровня жизни. Созданное за десятилетия советской власти оказалось в руках немногих, причем не в соответствии с их личными качествами и трудовым вкладом. Мы еще будем говорить, рассказывая о других реформаторах, как и почему это произошло, но в данном контексте отметим, что подобные явления способствуют обращению людей к ленинским идеям равенства.

Немногим более десяти лет мы живем в условиях провозглашенной рыночной экономики, а общество расслоилось по достатку более, чем в западных странах за столетие. Когда профессор, офицер, высококвалифицированный механизатор, учитель — нищие, имеющие жизненный уровень ниже среднего в сравнении с временами «развитого социализма», не надо доказывать, что в обществе ненормально. Равно как не спишешь это на низкий личностный потенциал людей, оказавшихся нищими. Дескать, по Сеньке и шапка. Чем долее сохранится подобное положение, тем больше людей будет обращаться к ленинским идеям равенства и тем вероятнее может оказаться постановка вопроса об очередном насильственном уравнивании всех.

Поэтому мы и наши потомки обречены долгое время испытывать на себе влияние Ленина.

Иосиф Виссарионович Сталин
(1879–1953)

Тридцать лет, до 1953 г., Сталин правил Советским Союзом, в том числе более двух десятилетий — в условиях абсолютного единовластия. Он не просто реформировал доставшуюся в наследство страну, а строил ее заново, в соответствии с личными представлениями — не столько опираясь, сколько ссылаясь на учение основоположников марксизма-ленинизма, используя его в своих целях.

Сталин родился 21 декабря 1879 г. в семье грузинского сапожника. По его словам, к революционному движению приобщился в 15 лет: «…я связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе». За подпольную работу Сталин был исключен из православной духовной семинарии. Он считал себя членом партии с 1898 г. Вел активную деятельность профессионала-революционера, неоднократно арестовывался и ссылался, избирался на дореволюционных съездах партии членом ее Центрального Комитета. Занимался подготовкой Октябрьского переворота, но непосредственного участия в нем не принимал. Входил в состав первого большевистского правительства — Совет народных комиссаров в качестве наркома по делам национальностей, а также наркома государственного контроля (с 1920 г. — Рабоче-Крестьянской инспекции). В Гражданской войне принимал активное участие — занимал ответственные посты члена Реввоенсовета республики и ряда фронтов.

В «ленинской гвардии» рейтинг Сталина был достаточно высок. Он входил в десятку наиболее влиятельных партийных деятелей. Но вряд ли кому в голову могла прийти мысль даже в 1921 году, что Сталин после Ленина станет вождем партии и главой государства.

Гигантский шаг на пути к власти был сделан им за время после избрания его генеральным секретарем ЦК ВКП(б) в 1922 г., то есть еще при жизни Ленина. В момент становления его генсеком в партийной верхушке были куда более авторитетные, наделенные яркими, как сейчас принято говорить, харизматическими данными — Троцкий, Бухарин, Рыков, Зиновьев. Но на том этапе они относились к должности Генерального секретаря скорее как к административно-технической и не стали за нее бороться. Она казалась неинтересной, канцелярской. А Сталин взялся за эту работу и за короткое время сделался первым человеком в партии и стране, расставив на местах и в центральном аппарате преданных себе людей. Пока Троцкий, увенчанный лаврами главного победителя в Гражданской войне, упивался славой, выступая в аудиториях поклонников и занимаясь сочинительством; пока Бухарин выстраивал разного рода теории о текущих делах партии и ее перспективе; пока Рыков, сначала с Лениным, а потом без него налаживал хозяйственный механизм, организовывал производство; Сталин помаленьку, потихоньку сосредоточивал в своих руках все нити партийного руководства.

Проницательному Троцкому не суждено было вовремя разглядеть рядом с собой сильного соперника, ставшего таковым буквально за год-два. Он поплатился за свое пренебрежительное отношение к этому человеку и занимаемому им посту Генерального секретаря. А вот больной Ленин, понимавший, что он обречен, и думавший о своем преемнике, увидел, как быстро Сталин набрал политический вес и стал главным, наряду с Троцким, претендентом на его место. В письме к съезду, продиктованном 23–24 декабря 1922 г. и считающимся его политическим завещанием, Ленин дает краткую характеристику обоим деятелям, хотя и не навязывает своей воли товарищам по ЦК, а лишь предупреждает о возможном расколе в партии в случае борьбы между ними после его смерти.

«Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.

Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно».

Раскола в партии не произошло, поскольку Сталин победил с подавляющим преимуществом. После Ленина оказалось, что никто, ни блистательный оратор Троцкий, ни «любимец партии» Бухарин (так называл его Ленин), ни выдающийся хозяйственник Рыков не смогли конкурировать с внешне серым, не наделенным яркой индивидуальностью Сталиным. Схватка с Троцким за власть, принявшая форму общепартийной дискуссии, показала, что в партийных организациях у Сталина абсолютная поддержка. Троцкий выступал в союзе с Зиновьевым, Каменевым и другими лидерами так называемой левой оппозиции. Сталина поддерживали Бухарин, Рыков, Томский, считавшиеся правыми. Когда с Троцким и его соратниками было покончено (14 ноября 1927 года Троцкого и Зиновьева исключили из партии), Сталин взялся за «любимца партии» Бухарина и других «правых», своих недавних союзников. В 1929 году наступил конец и им. С 1930-го председателем Совнаркома вместо Рыкова был утвержден верный сталинец — Молотов.

Считается, что план построения социализма был разработан Лениным. Более того, как говорится в Истории СССР, «важнейшие элементы плана социалистического преобразования России Ленин наметил в своих трудах еще до победы Великого Октября». А уже после революции, с учетом опыта социалистического строительства, «…сформулировал основополагающие положения по коренным элементам этого плана: индустриализация страны, социалистическое преобразование сельского хозяйства, проведение культурной революции, решение национального вопроса…». На самом деле никакого плана не существовало, а были выдвинуты лишь идеи в многочисленных работах Ленина. И большевики основательно растерялись, не зная, что делать с властью, оказавшейся в их руках. Ленину мало что удалось сделать по практическому продвижению к социализму, разве что национализировать крупную промышленность и банки. А поворот к нэпу вообще мог закончиться чем угодно, останься Ленин еще на десяток лет во главе государства.

Поэтому говорить о наличии плана, который Сталину оставалось только выполнять, было бы неверно. Ему многое пришлось делать заново, не только на практике, но и в разработке теории. Из всего многообразия направлений деятельности Сталина мы остановимся на составляющих плана строительства социализма, названных выше. Поскольку именно решение этих проблем — индустриализация, коллективизация, культурная революция и национальный вопрос — определило характер общества и страны, оставленных Сталиным после смерти. Хотя, разумеется, это лишь малая часть из того, чем он занимался.

Начнем разговор с культурной революции, хотя к тому, о чем пойдет речь, более подходит понятие «мировоззренческая», а не «культурная» революция. Чтобы строить новое общество, нужно было создать новую идеологию. Повторим, что у Ленина много чего было написано, но стройная система того, что стало называться марксизмом-ленинизмом, отсутствовала. И создал ее Сталин. Не один, разумеется. Основными составляющими марксизма-ленинизма стали — история коммунистической партии, исторический и диалектический материализм, политэкономия и научный коммунизм.

Что касается Истории ВКП(б), изданной в 1938 г., то она не только отредактирована Сталиным, но в основе своей и написана им же. Четким языком, короткими, легко запоминающимися фразами изложена история партии. Вернее сказать, фальсифицированная версия этой истории.

С философией было сложнее, но и в трактовке диалектического и исторического материализма, как и политэкономии, чувствуется сталинская рука, его железная логика и «заземленность» изложения столь возвышенных понятий, «…львиная доля работы досталась Сталину и его партийным философам. Именно они построили коммунистическую философию как относительно целостную систему, провели систематизацию и катехизацию предмета. Работа была непростая: из множества цитат надо было выбрать подходящие, увязать их друг с другом. Сталин туманной и изощренной марксовой диалектике, ленинским наброскам и конспектам придал лаконичность и простоту, сделал доктрину пригодной для массового распространения и пропагандирования.

Похожая картина была в политэкономии. „Капитал“ Маркса и „Империализм, как высшая стадия капитализма“ Ленина стали основой этой „составной части“. Однако и здесь Сталин со своими помощниками поработал немало… Особенно значительный вклад внес Сталин в разработку политэкономии социализма, где под его непосредственным руководством была создана еще одна „составная часть“ коммунистической идеологии».

По существу, Сталин отобрал из наследия Маркса, Ленина, других философов и мыслителей все пригодное для утверждения той схемы переустройства мира, которая сформировалась у него в голове, и сумел втиснуть их в четкие формулировки. Ни один реформатор ни до него, ни после так обстоятельно не работал над теоретическим (идеологическим) обеспечением задуманных преобразований. Остается поражаться, как ему, имевшему только незаконченное семинарское образование, сверх меры занятому делами по управлению государством и политической борьбой, оказалось под силу создать целое мировоззренческое учение, призванное стать руководством по переустройству общества.

Коль скоро от традиционной религии отрекались, нужно было создавать новую, заполнять вакуум в духовной сфере человека. А для новой религии нужны были свои священные книги. Работы Ленина («Что делать», «Материализм и эмпириокритицизм», «Империализм, как высшая стадия капитализма»), Маркса («Капитал»), Энгельса («Анти-Дюринг») и др. в чистом виде не могли выполнять функции Библии или Корана. Их мало кто освоил даже из теоретиков марксизма-ленинизма. Нужны были простые, доступные книги, и они, трудами и заботами Сталина, появились. Сформулированные в них догмы и понятия надолго пережили своего творца. Разоблачался культ личности Сталина, волюнтаризм Хрущева, застой эпохи Брежнева, а марксизм-ленинизм, созданный в 1930-е гг., оставался неизменным. Было наложено табу на саму мысль о возможности его ревизии. В основе этого учения лежала вера как в сформулированные догмы, так и в непогрешимость живых пророков. Отсюда — обожествление Маркса и Ленина и право на абсолютную истину у действующих вождей.

Но чтобы священные книги служили утверждению авторитета как умерших, так и живых пророков, эти пророки должны были представать перед людьми благодетелями, лишенными каких бы то ни было недостатков, нужно было лгать в священных книгах, искажать образы конкретных людей, участников исторических событий, фальсифицируя одновременно и историю. Проиллюстрируем степень лжи на примере фактического участия Сталина в Октябрьском вооруженном восстании и изложения этого факта в Истории ВКП(б), написанной Сталиным. Воспользуемся для этого свидетельствами оппонента, соперника, а потом — непримиримого врага Сталина — Льва Троцкого. В статье «Сталин против Сталина», написанной вскоре после выхода Истории ВКП(б), в которой наряду с обвинением кремлевского режима во лжи, разоблачается сталинская фальсификация о собственной роли и роли Троцкого в Октябрьском вооруженном восстании в Истории говорится, что Октябрьским переворотом руководил «…партийный центр по руководству восстанием, во главе с тов. Сталиным».

Троцкий в своей статье приводит слова самого Сталина сказанные об этом же, но в 1918 г., в день первой годовщины Октября: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и главным образом тов. Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский были главными помощниками Троцкого».

Чудовищность лжи о ведущей роли Сталина заключается в том, что он вообще не участвовал непосредственно в перевороте, его в ночь с 24 на 25 октября не было в Смольном, являвшемся штабом восстания. Феномену неучастия Сталина в Октябрьской революции Роберт Слассер посвятил целую книгу «Сталин в 1917 году. Человек, оставшийся вне революции». Оказывается, Сталин считал, что восстание будет не 24, а 25 октября. Слассер пишет: «Его не было на заседании утром 24 октября, потому что Свердлов, созывая товарищей, не потрудился оповестить Сталина. Кроме того, наведаться в партийный штаб ему помешала собственная безынициативность и ошибочное убеждение, будто восстание намечено на 25 октября… Не исключено, что Свердлова вполне устраивала неосведомленность Сталина относительно истинной стратегии…»

Теперь-то о действительных руководителях Октябрьского переворота знают все, кто интересуется историей страны того времени. А вот наше поколение изучало ее по сталинскому краткому курсу. Зачем Сталину потребовалась столь тотальная ложь — чтобы удовлетворить свои непомерные амбиции, жажду славы, насытиться поголовным преклонением всех сограждан? Наверное, все это у него присутствовало, но не являлось самоцелью, а лишь средством для достижения настоящей высокой цели — стать творцом нового общественного устройства сначала в СССР, а там, может быть, и во всем мире.

Получался нонсенс. Сталин, уже оказавшийся на вершине большевистского Олимпа, — и вдруг — вне Октябрьского переворота. А ведь это главная, да по сути и единственная акция, осуществленная большевиками по захвату власти. И Слассер резонно спрашивает: «Что может быть более позорным для человека, претендовавшего на место в руководящей верхушке партии — и уже грезившего о том, чтобы стать ее единственным вождем, — чем упустить великий и неповторимый момент триумфа, момент взятия власти?»

Коль скоро Сталин такой момент упустил, он должен был задним числом подкорректировать историю, что и было сделано им в «Кратком курсе». А поскольку была масса свидетелей, знавших, кто на самом деле «делал» Октябрьскую революцию, то их нужно было просто-напросто уничтожить. Что Сталин и сделал. «Потребуются многие километры печатного текста, реки чернил — и крови, — пока Сталин наконец не успокоится, уверившись, что его отсутствие среди тех, кто руководил революцией 1917 года, навсегда стерто из памяти людей».

Так что и ложь в отражении роли своей личности в истории, и массовые репрессии вершил Сталин во имя высших соображений — сотворить миф о своей святости на благо утверждения великой цели — создания коммунистического общества. Ведь и обожествление Ленина потребовалось Сталину для того, чтобы, опираясь на его абсолютный авторитет, им, Сталиным, созданный, приобщить людей к новой вере. Нужно было добиться, чтобы народ поверил в гений, в мессианство Ленина, а сама марксистско-ленинская идеология обрела силу и значение новой религии. Не стало Ленина, пророка, носителя абсолютной истины, на его место пришел другой, Сталин, такой же безгрешный, великий, гениальный.

Прецедент создания Сталиным собственного культа был не случайным, а закономерным для всех тоталитарных режимов. По крайней мере об этом говорит опыт социалистических стран (Мао Цзедун, Ким Ир Сен, Фидель Кастро, Чаушеску, Хоннекер и др.) и наш собственный. Ведь и следовавшие после Сталина генеральные секретари ЦК КПСС обладали, как и Сталин, абсолютными властными прерогативами. Только при этом условии они могли удержать общество в подчинении, а ситуацию под контролем. Стоило Горбачеву допустить даже в дозированном виде возможность инакомыслия, как все пошло вразнос.

Сталинская по сути, марксистско-ленинская по названию, идеология создана: необходимо, чтобы массы ею овладели и стали сознательными строителями коммунизма. Но как это сделать, если грамотная часть населения, интеллигенция, уже имеет устоявшееся мировоззрение, базирующееся на религиозных и «буржуазных» ценностях, а другая, рабоче-крестьянская, малообразованна и не в состоянии понять и принять марксизм-ленинизм даже в упрощенном, по-сталински изложенном виде.

Сталин решает эту задачу по-большевистски просто. Старую интеллигенцию перевоспитать, приобщив к коммунистическим ценностям, а неподдающуюся часть уничтожить. Вместо нее — создать новую интеллигенцию. И началась в стране культурная революция.

Выдающимся достижением сталинского режима стало превращение СССР в страну с абсолютно грамотным населением за короткий период времени. Конечно, большевистская пропаганда преувеличивала степень забитости российского народа, его темноту. Все было — церковно-приходские школы, где могли обучаться дети, в том числе крестьян, гимназии и реальные училища, институты и университеты. Имелись воскресные (вечерние) школы в городах, рассчитанные на рабочих и мещан. А как организована была пропаганда сельскохозяйственных знаний! Издавались книги, как массовыми тиражами для «народа», так и уникальные, рассчитанные на элитного читателя.

Все это было, и Россия безусловно не являлась страной сплошной неграмотности. Но фактом остается и то, что значительная часть населения не умела читать и писать. К ликвидации безграмотности приступили с первых годов советской власти и твердо этой политики придерживались, все повышая и повышая требуемый уровень. Пока, наконец, не сделали обязательным среднее образование.

Широко распространена точка зрения, что Сталин не верил в марксистские догмы, хотя сам их формулировал, как и в построение коммунизма, к которому призывал, а использовал соответствующую символику и лозунги только ради упрочения своего самодержавия. Например: «…к власти пришел человек, глубоко равнодушный к мистике марксизма и ценящий в революции превыше всего личную власть». Но если Сталин не верил в коммунизм, не считал его главной целью своей жизни и деятельности, а стремился только к упрочению личной власти, то вряд ли захотел бы сделать все население поголовно грамотным. Ведь необразованными, темными людьми управлять легче. Другое дело, что наряду с профессиональными знаниями, необходимыми для строителей будущего общества, имелось в виду привить людям, прежде всего молодежи, и новую, марксистско-ленинскую идеологию, новую мораль. И нужно отдать должное Сталину, он преуспел как в первом, так и во втором.

Если Ленин сумел сделать не много по всеобучу, только обозначил его безусловный приоритет, то Сталин организовал работу по созданию совершенно новой системы образования. Это была не просто реформа, это была настоящая революция. Объявленные масштабы социалистического строительства сами по себе были громадными, требовавшими миллионов специалистов с высшей квалификацией во всех сферах народного хозяйства и инфраструктуры (промышленность, транспорт, сельское хозяйство, культура, образование, армия и т.д.). Но еще оказалось необходимым заменить старых специалистов, которых в России было немало, так как они в массе своей не разделяли коммунистических идеалов. По существу, речь шла о создании в гигантской стране новой интеллигенции.

И эта задача, по крайней мере, если иметь в виду количественную сторону, была решена. Число студентов вузов возросло со 127 тысяч в 1914/1915 учебном году до 812 тысяч в 1940/1941 году. И далее подготовка специалистов с высшим и средним специальным образованием возрастала. Повторимся, то была настоящая образовательная революция, которая вывела нашу страну на первое место в мире по грамотности. О темпах насыщения народного хозяйства специалистами с высшим и средним образованием говорит нижеприведенная таблица.

Мировая практика ничего подобного не знала.

Мы видели, как трудно давались первые шаги ленинскому правительству, не имевшему опыта руководства народным хозяйством и управления. Через почти десять лет (к 1930 г.), конечно, власти на местах были уже иными. Но другими стали и задачи. Отбрасывался нэп и наконец-то начиналось социалистическое строительство. И вот тут-то оказалось, что «буржуазным» специалистам чужды идеалы коммунистической власти. Они работали на заводах и фабриках, но во имя добывания хлеба насущного, а не ради скорейшего наступления светлого будущего. Может быть, работай производство нормально, и не случилось бы наступления властей на интеллигенцию. Но дело не шло. Новые хозяева жизни не могли дать ума предприятиям, а многие погрязли в воровстве, разврате, разного рода злоупотреблениях. Кроме того, стоило большого труда заставить четко работать шахты, заводы, фабрики, лишившиеся хозяев, ставшие ничейными.

Взрывы на шахтах, порча оборудования, невыполнение планов и т.д. — во всем этом обвинялись технические специалисты, якобы устраивавшие аварии и катастрофы специально, чтобы навредить советской власти. Возникло так называемое Шахтинское дело. Судили инженеров Донбасса, а также представителей украинского и московского центров. Около 50 человек были приговорены к расстрелу и различным срокам тюрьмы. Сталин сразу же сделал выводы из Шахтинского дела. Выступая на пленуме ЦК в апреле 1929 г. по вопросу «О правом уклоне в ВКП(б)», говоря о задачах по реконструкции промышленности, он призывал «отточить все наши организации, очистить их от скверны…

Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. „Шахтинцы“ сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические элементы далеко еще не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти».

Тогда же, на этом пленуме, Сталин выдвинул свой знаменитый тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения социалистического строительства, «…капиталистические элементы чуют смертельную опасность и усиливают свое сопротивление… На этой основе и возникает на данной стадии развития, при данных условиях соотношения сил, обострение классовой борьбы и усиление сопротивления капиталистических элементов города и деревни».

Таким образом, партийные организации получили установку на изыскание и уничтожение классовых врагов, по сути — продолжение Гражданской войны. С той лишь разницей, что враг был безоружным и речь шла просто об уничтожении людей, которые гипотетически могли оказаться врагами утверждающемуся абсолютизму.

После Шахтинского были другие процессы. Москва задавала тон, показывала, что надо делать, а круги расходились по всей стране. По буржуазному «национализму» ударили, проведя в 1930 г. суд над мифическим «Союзом вызволения Украины». Мелкой сетью выгребли украинскую интеллигенцию — ученых, врачей, учителей, кооператоров, земских деятелей и др. Глядя на украинцев, в той или иной мере делали то же самое в других республиках. Вообще 1930 г. оказался «выдающимся» по фабрикации процессов над несуществующими политическими организациями, якобы намеревавшимися свергнуть советскую власть.

Мало оказалось Шахтинского дела для чистки промышленности и транспорта от «буржуазных» специалистов. В декабре организовали процесс над промпартией, которой на самом деле не существовало. Ее руководителем был объявлен директор теплотехнического института Л.К. Рамзин, ученый с мировым именем. Еще ранее, в этом же году «раскрыли» «Трудовую крестьянскую партию», якобы возглавляемую выдающимися российскими учеными-аграрниками Кондратьевым и Чаяновым. Было объявлено о 200 тысячах членов крестьянской партии. Если Рамзина пощадили, то Кондратьева с Чаяновым расстреляли. Они и им подобные мешали Сталину в проведении коллективизации своим авторитетом, взглядами на перспективу развития села, противоположную той, которую объявило большевистское руководство. В том же 1930 г. состоялся процесс над работающими в центральных органах — ВСНХ, Наркомторге и различных Всесоюзных продовольственных объединениях.

Стратегия и тактика Сталина в проведении социалистических преобразований не отличалась большим разнообразием. Он не тратил время на дискуссии, выработку оптимальных решений, исследование причин трудностей на пути реализации задуманного. Не идет так, как рассчитывали, в промышленности и на транспорте — «Шахтинское дело» и процесс над промпартией. Часть специалистов уничтожается и рассылается по тюрьмам, а оставленные живут и работают — ведут себя тише воды, ниже травы.

Не хотят люди идти в колхозы, а ученые-аграрники своими теориями предлагают некие иные пути развития села — разгром «Трудовой крестьянской партии».

Довели страну до того, что в магазинах нечего стало продавать — виноваты работники соответствующих наркоматов и других структур — одних расстрелять, других посадить.

Десять лет прошло после Гражданской войны. Еще не все оказались перебитыми или умершими естественной смертью бывшие союзники большевиков по борьбе с царизмом — меньшевики, эсеры, трудовики, представители других социалистических партий. Фабрикуется дело о «Союзном бюро ЦК РСДРП (меньшевиков)». Опять обвинения во вредительстве, шпионаже, подготовке контрреволюционного переворота. Расстрелы, тюрьмы.

Таким образом, речь шла о тотальном уничтожении «буржуазной» интеллигенции, и в этом смысле 1930 г. стал годом знаковым. На это же время пришлось и уничтожение какой бы то ни было оппозиции внутри самой большевистской партии. Именно 1930 г. следует считать годом обретения Сталиным абсолютной, более чем монаршей власти не только над партией, но и над всем народом. Через семь лет репрессии приняли еще более массовый, более жестокий характер. Причина та же — все в стране шло не так, как задумывалось, поэтому отыскивались «враги» и уничтожались. Сколько людей погибло в СССР в результате сталинских репрессий — похоже, теперь уже точно не установить. Но так или иначе, цифра выходит за пределы десяти миллионов. «По оценке историка Роберта Конквеста, в советских тюрьмах и лагерях на конец 1938 года находилось около 9 миллионов человек. Арестовано между январем 1937 года и декабрем 1938 года около 7 миллионов. Расстреляно за два года около 1 миллиона. Умерло в заключении в 1937–1938 годах около 2 миллионов. В период с 1938 по 1950 год в тюрьмах и лагерях погибло 12 миллионов человек и к ним нужно прибавить еще по крайней мере миллион расстрелянных».

Ненависть Ленина к интеллигенции была унаследована верным учеником и продолжателем его дела. Из всех сталинских реформаторских свершений наиболее значительным по своим последствиям является не индустриализация и даже не коллективизация, а мировоззренческая революция. Она могла быть совершена только благодаря практически поголовному уничтожению носителей старого «буржуазного» мировоззрения, то есть интеллигенции. Какими бранными словами ни награждал ее Ленин, он ограничился лишь уничтожением и высылкой части интеллигенции, оставив основную массу работать в стране, очевидно, веря в формулу Бухарина о возможности «выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Годы нэпа породили у специалистов иллюзии, что черная полоса в жизни страны и их собственной миновала, и все возвращается в привычное русло. И вдруг — настоящий разгром. Многие объясняют жестокие репрессии Сталина, тотальное уничтожение носителей знания и интеллекта нации ненавистью, а то и завистью его к умным, образованным людям. Типичными для сторонников подобной точки зрения можно считать слова профессора ЛГУ Никиты Алексеевича Толстого, сына известного писателя Алексея Толстого: «Он интеллигенцию просто ненавидел. Он страдал от того, чтобы были люди умнее его, речистее его, с большим количеством идей. Животная зависть». Если даже это и так, не в этом причина того, что с окончанием нэпа было развернуто наступление на интеллигенцию. И дело также не в патологической жестокости, и не в паранойе, которую приписывал Сталину один из выдающихся медиков, занимавшихся его здоровьем, Бехтерев.

К сожалению, подобного рода публикации, хлынувшие как из рога изобилия (первая волна — во время Хрущевской оттепели, вторая — в годы Горбачевской перестройки), как это всегда бывает в подобных случаях, качнули маятник от одной крайности в другую. От обожествления к полному отрицанию у Сталина не только выдающихся качеств государственного деятеля, но и просто нормальных человеческих. Думается, и сейчас, когда общество все еще находится в возбуждении, трудно рассчитывать на объективную оценку Сталина как личности и всего им сделанного. Но сделанное этим, без всяких оговорок выдающимся, человеком говорит само за себя. Только ненависть и тем более паранойя могут подвигнуть человека к какому-то поступку, разовому действию. Перед нами же предстает диктатор, не просто управлявший великой страной более тридцати лет, что само по себе требует выдающихся качеств от правителя, но и перевернувший ее до неузнаваемости, построивший общество на принципах, ранее не известных человечеству. По схемам, созданным безудержными фантазиями мыслителей-утопистов.

Все большевистские вожди апеллировали к молодежи — Ленин, Троцкий, Бухарин. Призывали учиться вообще и коммунизму в частности.

Ленин на III съезде комсомола призывал молодых людей учиться, учиться и учиться, обещая, что им придется жить при коммунизме, а там без грамотности — никуда. Об этом же самом говорит Сталин на VIII комсомольском съезде, с той разницей, что патетики в его словах меньше. Уже прошло Шахтинское дело, на «буржуазных» специалистах поставили крест, остается надежда на массовое производство новых специалистов, не отягченных грузом пережитков. Вождь говорил:

«Достаточно вспомнить о шахтинском деле, чтобы понять всю остроту вопроса о новых кадрах строителей социалистической индустрии. Конечно, у нас есть старые специалисты по строительству промышленности. Но, во-первых, их мало у нас, во-вторых, не все они хотят строить новую промышленность, в-третьих, многие из них не понимают новых задач строительства, в-четвертых, значительная часть из них уже состарилась и выходит в тираж. Чтобы двинуть дело вперед, надо созвать ускоренным темпом новые кадры специалистов из людей рабочего класса, из коммунистов, из комсомольцев».

И еще из той речи Сталина: «Рабочий класс не может стать настоящим хозяином страны… если он не сможет создать собственной интеллигенции».

Нет, зря говорят, что Сталин не верил Марксу и Ленину, а только использовал их в своих целях. Он был убежден в великой миссии рабочего класса, в его способности побеждать не только на фронтах Гражданской войны, самоотверженно трудиться на заводах и фабриках, но и помочь крестьянам в коллективизации и дать человеческий материал для создания многомиллионной интеллигенции.

Так думал не один Сталин, а все, одержимые пафосом коммунистического строительства. Типичный пример — как намеревались решать проблему научных кадров собравшиеся на Первой всесоюзной конференции аграрники-марксисты. Выступающий на ней москвич Булатов, обеспокоенный тем, что старая профессура уходит из вузов, а остающиеся преподаватели низкого качества, говорил:

«Если в промышленности, в индустрии мы имеем громадные кадры рабочих, прошедших школы индустриального производства, имеем людей, которые могут обеспечить правильную генеральную линию нашей партии, то в сельском хозяйстве мы не имеем такого крепкого пролетариата. По-видимому, ставится вопрос о том, чтобы в ближайшее же время сюда, на аграрный фронт, бросить наиболее крепких аграрников-марксистов, бросить их из рабочей среды. Те достижения, которые мы имеем на аграрном фронте в борьбе со старой профессурой, могут быть закреплены и может быть обеспечено дальнейшее их проведение при одном условии — если здесь будет обеспечен классово-социальный состав именно за счет рабочего класса». Вот он, залог успеха — ставка на рабочий класс, класс-гегемон. Что удивляться всеобщему общественному умопомрачению на базе фетишизации роли рабочего класса, если в аудитории, собравшей людей, в той или иной мере имеющих отношение к науке, всерьез говорится о том, чтобы из рабочей среды бросить марксистов на фронт борьбы со старыми профессорами и чтобы они одновременно готовили новые кадры аграрников.

Можно понять абсолютизацию ставки на рабочий класс, когда речь идет об общественных науках, сфере мировоззренческой. Но уж техника и естественные науки, они-то, казалось бы, должны быть вне идеологии, вне классовых отношений? Ничуть не бывало. Выступает на той же конференции В. Матюхин, который после ритуального обращения к Ленину и критики буржуазных ученых говорит: «…мы должны взять под свое руководство и создать все необходимые предпосылки к тому, чтобы работу ученых в области техники сельского хозяйства направить по марксистско-ленинской линии, в интересах построения крупного социалистического производства… Успешно справиться с задачами социалистического строительства мы можем только при условии, если мы сумеем подчинить марксистско-ленинскому влиянию ученых, занимающихся техникой сельского хозяйства. Это одна из наших основных задач, и мы не можем пройти мимо нее. Если мы сейчас говорим много о чаяновщине и буржуазных теориях в области экономики, то не надо забывать, что в области техники чаяновщина процветает почти на все 100 процентов. В области техники мы не подошли еще к тому, чтобы ученых, занимающихся техникой сельского хозяйства, подчинить марксистскому влиянию. Это имеет огромное значение».

Сталин объявил, что нет такой крепости, которой большевики не смогли бы взять. Не считал он, как видим, неразрешимой и проблему создания новой интеллигенции, причем самой высшей квалификации, в том числе научной, и при этом во всех областях человеческого знания. Я никогда не опускаюсь до обвинения Сталина в невежестве, примитивизме и тем более паранойе. Считаю его человеком выдающимся и потому не могу понять, как это он мог поверить в возможность замены в СССР одной интеллигенции на другую и поставить эту задачу в практическую плоскость.

Это специалистов можно подготовить и быстро, и в большом количестве. Но выучить врача или инженера и воспитать интеллигента — это не одно и то же. Интеллигент и человек с высшим образованием — это не однопонятийные категории.

Интеллигента формирует среда, создающаяся в течение многих поколений. Как дворянина нельзя сделать таковым, вручив ему фамильный герб, так и молодого человека нельзя превратить в интеллигента, продержав пять лет в студенческой аудитории. В семье интеллигентов, где профессия наследуется из поколения в поколение, царит особый дух, атмосфера, аура, которые с детства приобщают к ней ребенка. Сначала информация от родителей к детям передается на чувственном уровне, через случайные образы, реплики, выражения. Сколько нюансов бытового, морально-этического, а затем и профессионального характера, имеющих отношение только к данной группе интеллигенции получает ребенок в семье, а также в обществе, в кругу, в котором семья общается. Это в одинаковой мере относится к семьям инженеров, врачей, агрономов, офицеров и др. Нет смысла говорить о том, что сын художника, с малых лет наблюдая за действиями отца у мольберта и задавая бесконечные «почему», значительно раньше усвоит таинства творчества, чем тридцатилетний молодой человек, решивший приобщиться к изобразительному искусству в любительской студии или кружке при заводском клубе. То же самое скрипач, пианист и так далее. И вот в одночасье семьи и круги интеллигентов, воспроизводящие себе подобных, были уничтожены. Нужно было начинать практически с нуля. Массовый приток в интеллигенцию «из народа» взамен уничтоженной и выгнанной резко опустил ее средний уровень, упростил критерии, при наличии которых интеллигент считался таковым. Произошла деинтеллигентизация общества, страны при резком росте образовательного уровня. Представляется, что в первые десятилетия послеоктябрьской истории нам еще удалось держаться на более или менее среднем мировом уровне, благодаря ранее набранной инерции. По мере ухода из жизни поколений, еще владевших предшествующим вековым опытом, с выходом на сцену новых, не отягощенных грузом традиционных ценностей, мы более активно пошли к тому концу, к которому пришли.

Пока мы говорили преимущественно об интеллигенции, занятой в различных сферах народного хозяйства и оказывающей воздействие на сознание людей, участвуя в совместном производственном процессе. Теперь коротко о творческой интеллигенции, занятой в литературе, искусстве, кинематографии и т.д. Сталин уделял исключительно большое внимание всему этому, заботясь об идеологической выдержанности произведений искусства. Он прочитывал все сколько-нибудь значительные новые книги, лично давал разрешение на выход на экраны каждого кинофильма, утверждал архитектурные проекты, по крайней мере в Москве, посещал премьерные спектакли в театрах. То есть держал руку на пульсе творческой жизни страны, вмешиваясь, когда считал нужным.

Головы неугодных мастеров искусства полетели в массовом количестве во второй половине 1930-х гг., когда Сталин стал уже великим, гением и отцом всех народов. А накануне этих зловещих 1930-х он еще вполне терпимо относится к интеллигенции, даже той ее части, на которой лежит печать идеологической ущербности. Она еще не стоит перед вождем по стойке «смирно». Сталин позволяет себе порассуждать о допустимости постановки в театрах пьес сомнительного идейного содержания, в том числе Булгакова.

В письме Билль-Белоцерковскому он говорит: «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже „Дни Турбиных“ — рыба. Конечно, очень легко „критиковать“ и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое легкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих ее заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование — дело большое и серьезное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы».

Здесь обращает на себя внимание готовность допустить соревнование пьес «своих» с несвоими, пока имеет место безрыбье на литературном горизонте и отказ от запрета, на который Сталина подталкивают.

В 1946 году выходит Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Оно отражает совсем иную ситуацию в стране. Наступление эры полного подчинения духовной жизни общества единому началу. Тональность постановления — военно-административная, приказная: «…всякая проповедь безыдейности, аполитичности, „искусства для искусства“ чужда Советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах.

…Принять меры к безусловному устранению указанных в настоящем постановлении ошибок и недостатков журнала, выправить линию журнала… прекратив доступ в журнал произведений Зощенко и Ахматовой и им подобным.

…Утвердить главным редактором журнала „Звезда“ т. Еголина А.М. с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б)».

Сталин оставался верным себе, как системный человек. Дрессировку, укрощение строптивых мастеров творчества он вел последовательно, закрепляя свои позиции, не давая ни одного шанса для появления даже намека на чуждую идеологию. Особенно богатыми в этом смысле оказались послевоенные годы. Зря многие историки, особенно периода Горбачевской перестройки, обвиняют его в серости, а то и в невежестве, незнании истории.

Историю Сталин знал, как нашу отечественную, так и мировую. Знал и о том, что после заграничного похода русской армии в 1813 г., окончившегося разгромом Наполеона, в Россию была принесена зараза вольнодумства, закончившаяся выступлением декабристов. Миллионы советских солдат после победы над Германией тоже несли в свои убогие избы и бараки информацию о жизни в богатой, ухоженной Европе. Она, эта информация, противоречила официальной пропаганде и могла спровоцировать выступления похлеще декабристского. Нужно было все средства воздействия на людей целиком и полностью подчинить своей воле.

Вслед за постановлением о журналах (14 августа 1946 г.) последовали другие: «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (26 августа 1946 г.); «О кинофильме „Большая жизнь“» (4 сентября 1946 г.); «Об опере „Великая дружба“ В. Мурадели». В этих и других постановлениях композиторы (Прокофьев, Шостакович, Мясковский, Шебалин) обвинялись в упадничестве и формализме, субъективизме, конструктивизме, индивидуализме, противопоставлении себя русской реалистической музыке. Кинорежиссеры Эйзенштейн, Пудовкин, Козинцев и Трауберг — в незнании отечественной истории.

Любопытен и к нашей книге имеет особое отношение пассаж из постановления «О кинофильме „Большая жизнь“», касающийся фильма об Иване Грозном: «Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма „Иван Грозный“ обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов…» И поделом досталось режиссеру, так как Сталин в известном смысле «делал» себя с Ивана Грозного. Осудить репрессии этого самодержца и его опричников значило бросить тень на Сталина с его карательными службами.

Но Сталину было мало прекратить выход идеологически вредных книг и журналов, кинофильмов, спектаклей, опер и других музыкальных произведений, пьес. Все это требовалось и не только выдержанное в идейном духе, но и высокого художественного уровня. Чтобы искусство не противостояло Сталину, а, наоборот, помогало его утверждению. И потому вождь умел не только карать, но и поддерживать таланты, на его взгляд, «правильно» делающие свое дело.

Сверх всякой меры был обласкан Максим Горький. Условиям жизни и работы Алексея Толстого мог позавидовать любой из западных собратьев по перу. Михаил Шолохов позволял себе посылать Сталину письма очень даже критического содержания, и тот терпел в благодарность за помощь в утверждении колхозного образа жизни. Парфенов, Фадеев, Федин и др., ставшие классиками при жизни, верно обслуживали режим, получая взамен материальные блага. А иные писатели — Пильняк, Мандельштам, Кольцов, погибали от пуль или гнили в тюрьмах.

То же относится к служителям других муз. «При Сталине был зенит славы артистов ГАБТа (Большой театр. — В.К.), — пишет Вероника Борисенко, народная артистка РСФСР. — Он был высокообразованным человеком в хоровом, вокальном отношении, повседневно заботился о пополнении видными оперными мастерами сцены ГАБТа. Так появился блистательный баритон Павел Лисициан, неповторимый Марк Рейзен, моя персона, естественный Сусанин — Максим Михайлов, А. Бышевская и др. Приезд Сталина в наш театр — это был для нас праздник и экзамен на зрелость».

Приходится только удивляться столь удачным находкам Сталиным эффективных форм организации творческой интеллигенции, чтобы сделать ее не только лояльной партии, но и активно работающей на коммунистическое строительство. Таким изобретением вождя стало объединение писателей, художников, композиторов, кинематографистов и др. в творческие союзы.

Союз решал — кого из писателей печатать, кого нет. Чьи спектакли ставить, чьи нет. Авторов идеологически вредных произведений «воспитывали» сами же мастера искусств. Не только шельмовали, но и приговаривали к запрету публикаций, и таким образом лишению каких бы то ни было средств к существованию, высылке за границу, а то и давали благословение на тюрьму и физическое уничтожение. Много, например, позорных страниц в истории Союза советских писателей. Да что там говорить о сталинском периоде нашей истории. Александра Солженицына уже при Брежневе заклеймили позором и выбросили из страны с подачи Союза писателей.

Роковым для России оказался сделанный однажды выбор в пользу марксизма. Большевики объявили раз и навсегда решенным вопрос о поиске оптимального пути развития общества и построения его на принципах уравнительной справедливости, предусматривающих отказ от частной собственности. Ленин заявил, что учение Маркса всесильно, потому что верно, и по существу для России прекратился какой-либо поиск. Все научные школы, идеи, течения, каковых в передовых странах, да и в России существовало на стыке XIX и XX вв. множество, были отвергнуты, преданы анафеме. Преступление Сталина состояло не в том, что он марксизм-ленинизм сделал государственной религией, а в том, что под страхом смертной казни запретил наряду с ним изучать и развивать другие альтернативные направления в общественных науках. За отступление от марксизма не только на деле, но и в словах и мыслях, люди карались с большей жестокостью, чем средневековая инквизиция расправлялась с еретиками. Большая жестокость заключалась не в более изощренных пытках и казнях, а в том, что карались даже не действия, не призывы к действию против режима и идеологии, а потенциальная возможность такового. В результате у советских людей выработалась устойчивая привычка, условные рефлексы не только ничего не делать и не говорить, но даже и ничего не думать. Так называемая самоцензура угнетала личность, подавляла индивидуальность. Общество превратилось в армию оловянных солдатиков, в рабов. И еще о жестокости, коль скоро мы сравниваем свое недавнее прошлое со Средневековьем. От Яна Гуса, Джордано Бруно и других «грешников», еретиков инквизиция требовала отречения, более того — просила их отречься от «заблуждений», предлагая взамен жизнь. И они сдерживали обещание (вспомните случай со стариком Галилеем).

А в сталинское время даже признание в несуществующих прегрешениях, даже оговоры других не спасали от пыток и неминуемой смерти. Так что средневековая инквизиция — это детские шалости по сравнению со сталинской.

Любое сравнение страдает. Но мы позволим себе вольность представить всю сумму знаний, школ, идей, направлений, течений и так далее в виде диска, по площади которого они расположены. Идет борьба между ними, одни побеждают и на некоторое время овладевают сознанием людей, другие гибнут, не успев о себе заявить, третьи надолго определяют ход общественной жизни. Выбранный большевиками марксизм мог составлять, скажем, сектор на этом диске в один градус. И вот по этому лучу — сектору мы и пошли. И шли 70 лет, закрыв остальные триста пятьдесят девять градусов «железным занавесом».

Шаг влево, шаг вправо означали смерть для ослушников. А если добавить, что такой же подход распространялся не только на общественно-исторические, но и многие естественные науки, то удивляться нужно не тому, что Россия так отстала от западного мира, а тому, что она еще вообще жива.

Мы не будем рассматривать отношение Сталина к религии. Отметим лишь, что он был верным ленинцем и продолжал курс на искоренение религиозных предрассудков, на борьбу с церковью. Мощный всплеск антирелигиозного наступления произошел на рубеже 1920–1930-х гг., когда были уничтожены тысячи храмов и десятки (а может, сотни) тысяч священнослужителей.

Я стараюсь в каждой реформе, в каждом деянии Сталина разглядеть наряду с разрушительными — созидательные составляющие, если не в результатах, то по крайней мере — в помыслах. И не нахожу оправдания уничтожению исторических и культурных памятников, каковыми являются церкви, насчитывающие многие столетия. Только люди, ненавидевшие свою историю, могли решиться на это. А какой урон был нанесен нравственным устоям общества!

Мы не склонны идеализировать богобоязнь русского православного. Известны страны, общества с более ортодоксальными верующими. Но тем не менее и у нас людям с детства внушали, что есть Бог, который все видит и наказывает грешников. И если даже многие впоследствии становились атеистами, они все равно испытывали на себе благотворное влияние религиозного воспитания.

Библейские заповеди внедрялись в сознание верующих и являлись нравственными ограничителями в их поступках:

— не убивай

— не прелюбодействуй

— не кради

— не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего

— не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; …ничего, что у ближнего твоего

— почитай отца и мать твою…

— не делай себе кумира…

Борьба с Богом, религией означала и борьбу с перечисленными добродетелями. Нужно было освободить нового человека от всех этих пережитков, чтобы он, не задумываясь, отнимал собственность у ближнего, лжесвидетельствовал, отрекался от родителей, поклонялся новым кумирам.

Коллективизация — не менее дерзновенное по замыслам и значению предприятие, осуществленное Сталиным, чем мировоззренческая революция. Он сумел насильно навязать ста миллионам крестьян чуждые им формы организации жизни и труда.

Пока крестьяне представляли собой многочисленную массу индивидуальных хозяев, являясь, согласно Ленину, мелкой буржуазией, ни о каком социализме, и тем более коммунизме не могло быть речи. Его попытки с ходу, после захвата власти провести социалистические преобразования в деревне оказались безуспешными, и Ленин, чтобы избежать голода, отступил. Был объявлен нэп. Крестьяне, получив относительную свободу, быстро поднялись, довоенный уровень по производству продовольствия к 1928 г. был достигнут.

Ленин считал нэп временным отступлением. Во второй половине 1920-х гг., когда внешняя и внутренняя угроза советской власти существенно ослабла, были восстановлены промышленность, транспорт и сельское хозяйство, когда был создан мощный, преданный Сталину репрессивный аппарат, он решил, что отступать хватит. Социалистическое преобразование деревни стало в повестку дня.

У Сталина не было готовых теорий коллективизации. При том, что в России существовала лучшая в мире школа ученых-аграрников (Кондратьев, Чаянов, Туган-Барановский, Челинцев, Макаров и др.), разрабатывавших проблемы сельского хозяйства в условиях, когда оно представлено мелкими крестьянскими хозяйствами. Главным направлением они считали кооперацию. В стране имелся огромный опыт сельской кооперации — более половины крестьянских дворов так или иначе было в нее вовлечено. Но такая кооперация, когда крестьяне объединялись для решения вопросов сбыта и снабжения, обслуживания, переработки, получения разного рода услуг, и при этом каждый имел свою землю и оставался собственником средств производства и произведенного продукта, Сталину, как и Ленину до него, была не нужна. Они предусматривали полное обобществление всего, чтобы ликвидировать на селе самостоятельных хозяев. Коль скоро теории коллективизации не было, Сталин сам взялся за ее разработку. Необходимость коллективизации он объяснял причинами экономического характера «объединять индивидуальные крестьянские хозяйства, являющиеся наименее товарными хозяйствами — в коллективные хозяйства, в колхозы, являющиеся наиболее товарными хозяйствами») и политическими (ликвидировать все источники, рождающие капиталистов и капитализм, уничтожить возможность реставрации капитализма). То есть все по Ленину.

Вначале, в соответствии с решениями XV съезда ВКП(б), состоявшегося в 1927 г. и вошедшего в историю партии и страны, как съезд коллективизации, никакого форсирования обобществления не предполагалось. Собственно говоря, он только обозначил намерения о коллективизации и не содержал каких-либо контрольных цифр по темпам ее проведения. XVI партийная конференция, состоявшаяся в конце апреля 1929 г., уже внесла определенность в этот процесс. Предусматривалось к 1932/33 г. обобществить 4,5–5 миллионов крестьянских дворов, доведя до 15% долю коллективного сектора, с 22 миллионами гектаров посевов (18%). Примерно эти же цифры вошли в план первой пятилетки. Не исключено, что если бы такие наметки вошли в программу партии, они были бы достигнуты «малой кровью».

Однако уже в 1928 г. стала резко меняться к худшему внутренняя и внешняя обстановка. Дискуссия в партии, критика ее политического и экономического курса троцкистами, пропаганда угрозы войны создавали панические настроения в обществе. Эти настроения находили адекватное выражение в поведении людей: горожане закупали продовольствие на всякий случай, крестьяне придерживали его, не спешили продавать государственным и кооперативным заготовителям, везти на рынок. Произошло то, что и должно было произойти.

«В городах выросли очереди за продуктами, резко усилился товарный голод. Руководство партии полагало, что нехватка товаров — явление временное и что удовлетворительный сбор зерновых (который продолжался и в октябре) устранит недостаток продуктов. Но в ноябре-декабре неожиданно и грозно наступила расплата за недостатки в аграрной политике государства в прошлом. Лишенные дешевых товаров крестьяне, столкнувшись с неблагоприятной структурой цен, резко сократили вывоз на рынок: зерновые госпоставки резко уменьшились, составив половину объема ноября-декабря предыдущего года».

Итак, продовольствие как никогда нужно стране, а оно впервые после относительно стабильных нэповских лет столь неудовлетворительно стало поступать в государственные фонды и на рынок. Выбор у руководителей страны был небольшим в поиске ответа на вопрос — что делать? Собственно говоря, их было два. Первый — успокоить крестьян, предложив им промышленные товары в обмен на столь необходимое продовольствие. Второй — забрать его насильно, как во времена военного коммунизма — с помощью продразверсток и продотрядов. Первый путь был сложным. Промышленные товары для села, начиная с сельхозмашин и гвоздей и кончая ситцем и граммофонами, могли появиться только с переориентацией промышленности на их выпуск. В то время как руководство страны ориентировало старые и вновь строящиеся заводы на производство танков, самолетов, военного снаряжения. Выбор сделали в пользу второго пути.

Сталин отправился в Сибирь, чтобы показать своим соратникам — как нужно выколачивать хлеб из крестьян. Было объявлено, что виной всему — кулаки. Их нужно привлекать к суду при нежелании сдавать по государственным ценам, то есть бесплатно, излишки хлеба, применяя к ним уголовные статьи о спекуляции. Но нужное количество хлеба нельзя было получить даже при изъятии его не только у кулаков, но и у всех крестьян. А жестокая расправа с кулаками требовалась, чтобы запугать всю деревню в целом. Молотов, как и Сталин, отправившийся за хлебом на Урал, выступая перед местным партийным активом, говорил: «Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк».

И ударили. То была настоящая война с крестьянами за хлеб. Вновь, как и при Ленине, в годы продразверстки, начался крестовый поход против деревни, сопровождавшийся реквизициями, тюрьмами, расстрелами. И хотя Сталин уже располагал репрессивным аппаратом, способным сломить сопротивление крестьян и взять у них все, что нужно, сопротивление имело место. Оно проявлялось как в активной форме, вплоть до вооруженных выступлений, так и в пассивной — отказ обрабатывать землю (зачем выращивать хлеб, если его все равно заберут), уничтожение скота. Видя бесперспективность борьбы с миллионами мелких крестьянских хозяйств за продовольствие, Сталин и решился на взвинчивание темпов коллективизации. К резонам в пользу обобществления, о которых мы уже говорили (расчет на более высокую эффективность и ликвидация возможности реставрации капитализма), добавились и иные. Самое главное, опыт функционирования даже небольшого числа колхозов показывал — из них можно было забирать хлеб с меньшими усилиями.

Ну а то, что колхозы не давали ожидаемого роста производительности труда, Сталина не смущало. Он считал это трудностями становления, не более того. И еще. Отечественная промышленность уже начинала выпускать трактора.

Сталин, являясь верным ленинцем, буквально был загипнотизирован некоторыми догмами своего предшественника, в том числе его словами: «Среднее крестьянство в коммунистическом обществе только тогда будет на нашей стороне, когда мы обеспечим и улучшим экономические условия его жизни. Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их машинистами… то средний крестьянин сказал бы: „я за коммунию“».

И вот Сталин, ссылаясь на эти ленинские слова, пишет в статье «Год великого перелома», что к весне на полях будет работать уже 60 тысяч тракторов, через год — 100 тысяч, а еще через два — 250 тысяч. Таким образом, задача иметь 100 тысяч тракторов, которую Ленин называл фантастической, становилась реальностью. А раз так — то середняк пойдет в колхоз, значит, нечего откладывать коллективизацию, нечего мириться с постепенностью, с вялыми на сей счет решениями XV съезда ВКП (б).

В фетишизации технологических факторов, которые якобы обеспечат наивысшую производительность труда, что в свою очередь, опять же по Ленину, приведет к победе нового общественного строя, заключалась грубая ошибка Сталина. Его упрощенное, а если быть более точным — неверное представление о том, что достаточно объединить поля в большие массивы для простора высокопроизводительной техники и дать эту технику, чтобы добиться наивысшей эффективности в сельском хозяйстве, сыграло роковую роль в истории села и в конечном счете страны. Но это стало ясно только по прошествии долгих десятилетий. А к концу 1929 г. Сталин решил, что все предпосылки для проведения полной коллективизации в кратчайшие сроки — налицо. Крупным кампаниям в стране всегда предшествовало соответствующее решение руководства партии или выступления ее вождя с программным заявлением. Сигналом к началу тотального наступления на крестьян, целью которого являлось любыми средствами заставить их пойти в колхозы, стала публикация в «Правде» 7 ноября 1929 г. (двенадцатая годовщина Октябрьской революции) той самой статьи Сталина «Год великого перелома». В ней шла речь о якобы принятии большинством крестьян коллективизации и несомненных успехах на этом пути:

«Достижение партии состоит в том, что нам удалось организовать этот коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков, несмотря на неимоверные трудности, несмотря на отчаянное противодействие всех и всяких темных сил, от кулаков и попов до филистеров и правых оппортунистов… можно с уверенностью сказать, что благодаря росту колхозно-совхозного движения мы окончательно выходим или уже вышли из хлебного кризиса. И если развитие колхозов и совхозов пойдет усиленным темпом, то нет оснований сомневаться в том, что наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире.

В чем состоит новое в нынешнем колхозном движении?.. в колхозы идут крестьяне не отдельными группами, как это имело место раньше, а целыми селами, волостями, районами, даже округами… в колхозы пошел середняк. В этом основа того коренного перелома в развитии сельского хозяйства…»

Все сказанное Сталиным являлось ложью. К середине 1929 г. только три с лишним процента крестьянских хозяйств было обобществлено. А среди созданных коллективных хозяйств более 60% составляли товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы). А эти образования лишь условно можно было назвать колхозами, так как в их большинстве земля, скот, сельхозмашины обобществлены не были.

Но и те менее чем скромные результаты по социалистическому переустройству деревни к концу 1929 г. были получены неимоверными усилиями коллективизаторов и насилием над крестьянами. Добровольно в колхозы шли лишь бедняки, не сумевшие своими силами обеспечить себе достойную жизнь и рассчитывавшие сделать это за счет других; батраки, убогие, многодетные, потерявшие надежду выбиться из нужды самостоятельно. В 1929 г. ТОЗы на 60%, артели на 67%, коммуны на 78% состояли из бедняков. Однако и бедняки в массе своей не хотели идти в колхоз. Если бы они все же пошли туда, а остальные крестьяне — нет, то состоявшие из них хозяйства никогда не стали бы успешно работающими предприятиями. Что же касается середняка, то его партии не удалось «повести за собой», и утверждать обратное — значит фальсифицировать историю.

Как видим, говорить даже просто о подвижках в коллективизации после XV съезда не было никаких поводов, тем более о «великом переломе». И все-таки Сталин заявил об одержании стратегической победы, о том, что удалось осуществить «коренной перелом в недрах самого крестьянства и повести за собой широкие массы бедноты и середняков».

А потом началась величайшая драма в истории российского крестьянства. Люди в колхоз идти не хотели. Обвинить всех во враждебном отношении к советской власти было нельзя. Поэтому, как и при проведении кампании по изъятию хлеба, врагами коллективизации объявили кулаков. Выступая на конференции аграрников-марксистов (декабрь 1929 г.), Сталин заявил: «Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов и совхозов. Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию». А через месяц было принято соответствующее решение Политбюро.

Более пяти процентов крестьянских хозяйств (210 тысяч) было отнесено к кулацким и их предстояло ликвидировать. Одни (первая категория) подлежали заключению в концлагеря и расстрелу, другие ссылкам на поселение в Сибирь и на Север. Очень скоро «контрольные цифры» были перевыполнены, а с мест поступали требования их увеличения. Если крестьянин по имущественному уровню не мог быть отнесенным к кулакам, а в колхоз идти не хотел, его обкладывали индивидуальными налогами, многократно превышающими возможности, и сажали в тюрьму за неуплату. Туда же мог угодить и бедняк, которому навешивался ярлык подкулачника.

Было сопротивление. Крестьяне резали скот, выступали против грабежей и насилия. Видя, что неприятие коллективизации нарастает и дело идет к вооруженному восстанию, Сталин в марте 1930 г. выступил со статьей «Головокружение от успехов», где обвинил местных руководителей в перегибах и злоупотреблениях. В результате произошел некоторый откат в коллективизации, многие колхозы распались. Но это было временное отступление, чтобы успокоить людей. Потом нажим усилился и к середине 1930-х гг. деревня в основном была коллективизирована.

Почему Сталину в короткий срок удалось провести столь глубинные преобразования на селе, перевернув столетиями складывавшиеся жизненный уклад и хозяйственную организацию, ценностные ориентации миллионов человек? При том, что новые формы жизни до того никогда и нигде в мире не были опробованы и абсолютное большинство крестьян таких перемен не хотело. Нам представляется, что причины были следующие.

К концу 1920-х гг. Сталину удалось уничтожить всяческую политическую оппозицию в стране, как вне большевистской партии, так и внутри ее. Два миллиона коммунистов, контролировавшие все стороны производственной, общественно-политической, духовной жизни страны, были преданы своему вождю.

Удалось создать мощные силовые структуры, карательные органы (ОГПУ, милиция, армия, суд, прокуратура), целиком и полностью подчиненные единой управляющей воле в лице Центрального Комитета ВКП(б) (Сталина).

К началу коллективизации уже была уничтожена небольшая прослойка жителей села, являвшихся формальными и неформальными лидерами, — помещики, земские деятели, священники, кооператоры, учителя, старосты, выборные лица и др.

Уничтожили разного рода сельскохозяйственные общества, кружки, объединения, где крестьяне собирались, приобщались к профессиональным знаниям и общей культуре.

Погибло целое направление крестьянской поэзии, олицетворяемое с именами таких выдающихся поэтов, как Есенин и Клюев, и многие другие.

С раскручиванием сплошной коллективизации оставалось уничтожить наиболее авторитетных зажиточных крестьян, что и было сделано. Оставшаяся деревенская масса лишилась своих духовных и иных ориентиров, и с ней стало можно делать все, что угодно.

Исключение возможности какого бы то ни было инакомыслия постепенно сформировало в людях убежденность в том, что по-иному жизнь и не может быть организована, кроме как по-колхозному.

Ближайшими результатами коллективизации стал резкий спад сельскохозяйственного производства, гибель половины скота, разрушение сельской инфраструктуры (уничтожали кулаков — вместе с ними исчезали мельницы, заготовительные конторы, магазины, разного рода мастерские, осеменительные пункты и т.д.). Не заставил себя ждать голод, разразившийся в самых густонаселенных районах СССР. Люди гибли миллионами, а руководство страны, не будучи в состоянии помочь им, поставило на дорогах заслоны, чтобы перекрыть доступ голодающим и умирающим в относительно обеспеченные продовольствием регионы.

С начала коллективизации и до смерти Сталина крестьяне, в абсолютном своем большинстве, досыта не ели. С уничтожением хозяев на селе был утрачен стимул к производительному труду. Колхозники, получая трудодни-палочки, ничего не имея на них, соответственно и работали. А чтобы не разбежались, в деревнях не стали выдавать паспорта. От голодной смерти людей спасали домашние подворья. Сложилась система эксплуатации крестьян, куда более жестокая, чем при крепостном праве. Тогда крестьянин три дня работал на помещика (барщина), три дня на себя. И произведенное в собственном хозяйстве у него никто не забирал. Колхозник всю неделю обязан был трудиться в колхозе, отвлекаясь на работу дома лишь урывками, при этом значительную часть произведенного отдавая государству в виде натурального налога.

Село не оправилось от удара, нанесенного Сталиным, до самой его смерти. Если коров в 1916 г. насчитывалось (в соответствующих границах) 28,8 миллиона голов, в 1928 году — 32,2 миллиона, то в 1953 г. — только 24,3 миллиона. Урожаи зерновых оставались на уровне 1913 г. Сорок лет пропали даром для российской деревни, несмотря на насыщение ее тракторами и комбайнами, агрономами и зоотехниками, электрификацию и химизацию. Ничто не могло компенсировать главного — уничтожения крестьянина-хозяина.

Индустриализация являлась важнейшей составляющей ленинского плана построения социализма. В соответствии с провозглашенными доктринами нужна была мощная промышленность, чтобы дать технику на село и для производства современного вооружения не только для обороны собственной страны, но и помощи международному пролетариату (мировая революция!). Деревню обирали столь жестоко еще и затем, чтобы продавая за границей хлеб, покупать оборудование для вновь строящихся заводов. Иных экспортных ресурсов в стране не имелось.

В течение первой пятилетки (1928–1933 гг.) было построено более 1,5 тысячи новых крупных предприятий. Для чего половина капитальных вложений направлялась в промышленность, в том числе 75% — в отрасли, производящие средства производства. Строились электростанции, металлургические комбинаты, автомобильные и тракторные заводы, оборонные предприятия и т.д. За первую пятилетку производство продукции машиностроения и металлообработки выросло в 4 раза, выработка электроэнергии — в 2,7 раза. За годы второй пятилетки (1933–1937 гг.) продолжилось бурное развитие промышленности. К ее концу в сельском хозяйстве уже работало 456 тысяч тракторов и 129 тысяч комбайнов, сделанных в основном на собственных заводах. Складывалось впечатление безусловного преимущества плановой системы перед рыночной, при которой значительные ресурсы расходовались на конкурентную борьбу, погибали во время кризисов перепроизводства. Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ), как и Госплан, были образованы еще при Ленине, но создавалась и отрабатывалась плановая система Иосифом Виссарионовичем. Сталин и его советники по проблемам экономики и производства наивно полагали, что можно в централизованном порядке учесть все потребности людей в товарах, а предприятий — в сырье и полуфабрикатах, спланировать и организовать их производство в нужных количествах.

Впрочем, в обществе, отвергнувшем рыночные отношения, по-иному и быть не могло. По сути дела, впервые в истории человечества государство взяло на себя ответственность за обеспечение людей всем необходимым — от самолетов и тракторов до спичек и соли, исключив самих граждан из этого процесса. Только директивные органы планировали — сколько чего делать, а от остальных требовалось лишь выполнение планов. Вроде бы — это хорошо, когда из единого центра решается, каким образом максимально рационально распоряжаться имеющимися в государстве возможностями, сконцентрировать ресурсы на важнейших направлениях.

Но сразу же стали проявляться очевидные недостатки плановой системы. Прежде всего — никакой Госплан не был в состоянии учитывать всевозрастающее число связей, по мере роста производства, его усложнения. Понятие «дефицит», не знакомое рыночной экономике, прочно вошло в нашу жизнь. Стали упускаться целые направления, поскольку планирование шло не от жизни, а в соответствии с субъективными представлениями отдельных индивидуумов. Самым губительным образом сказывалось государственное планирование на качестве выпускаемых товаров.

Директор предприятия отчитывался в министерстве за количество изделий и финансовые показатели, а за качество только в утилитарном его понимании — лишь бы не было брака. Он не заинтересован был в смене моделей, так как это сопряжено было с издержками на освоение нового изделия. Гнали с конвейера устаревшие машины, утюги, костюмы, обувь. Не было механизма, стимулирующего обновление. И тем более никак не компенсировался риск, связанный с освоением нового изделия у директора, конструктора, рабочего.

Но и это не все. Оригинально шло формирование цены на изделие, выпускаемое заводом, например машиностроительным. Базой для ее определения были трудозатраты. Значит, чем больше затрачено, тем выше цена, тем выгоднее для завода. Бывало, отвергались новые разработки конструкторов лишь на том основании, что значительно снижалась трудоемкость, так как это вело, при стабильной потребности в количестве, к снижению объемов производства завода, а следовательно — к ухудшению его финансового положения.

Но зато гарантировалась социальная защищенность членов коллектива предприятия, выпускавшего устаревшую продукцию. Коль скоро Госплан запланировал, то он и позаботится, чтобы торговые организации забрали эту продукцию.

Это лишь некоторые штрихи, иллюстрация к нашей обреченности, заложенной изначально, выпускать плохие товары. Монополия на внешнеэкономические связи довершала низкое качество изделий, так как не допускала на наш рынок конкурентов. Поэтому брали все.

Ну а самое плохое то, что люди перестали стыдиться выполнять работу некачественно, делали ее абы как.

Нет смысла называть примеры нашего безнадежного отставания в качестве промышленных товаров — от тракторов и автомобилей до обуви и зубной пасты — они хорошо известны. Только вооружение, благодаря особому к нему отношению, оставалось конкурентоспособным. Особенно же никуда не годными были так называемые товары народного потребления. Приведу пример впечатления просвещенного иностранца, надо сказать — друга СССР, посетившего нашу страну через 20 лет после победы Октябрьской революции, когда уже заканчивалась вторая пятилетка. Речь идет о писателе Андре Жиде. Он писал:

«…Товары, за редким исключением, совсем негодные. Можно даже подумать, что ткани, вещи и т.д. специально изготавливаются по возможности непривлекательными, чтобы их можно было купить только по крайней нужде, а не потому, что они понравились…

…несмотря на весь свой антикапитализм, я думаю о тех людях от крупного промышленника до мелкого торговца, которые с ног сбиваются и мучаются одной мыслью: что бы еще такое придумать, чтобы удовлетворить публику? С какой изощренной изобретательностью каждый из них ищет способа свалить конкурента! Государству же до этого дела мало, у него нет конкурентов».

В этих словах и оценка ситуации, и причина производства негодных товаров.

Вот Сталину-то, с его аналитическим умом, системным подходом, увидеть бы, что без хозяина, без заинтересованности людей, без рынка, делающего востребованными только качественные товары, ничего не получится, да развернуть государственный корабль, как в свое время Ленин, от военного коммунизма к нэпу. Но он не решился на это, оставаясь верным однажды уже сделанному выбору. Сталин видел причину во врагах, саботирующих социалистическое производство. И уничтожал специалистов, сначала старой школы, а потом уже и собственной советской генерации.

Чтобы иметь абсолютный контроль над всеми сторонами общественной, производственной, духовной жизни людей, Сталин создал изощреннейшую систему управления.

Ленину партия была нужна для захвата власти в стране и утверждения соответствующей государственности. Когда это произошло, партия не претендовала на свою первичность во властной иерархии. Ведь и Сталин, будучи избранным в апреле 1922 г. генеральным секретарем ЦК партии, не сделался первым руководителем страны. Им оставался Ленин, председатель Совнаркома (правительства). Он же вел и заседания ЦК, а после него — сменивший его Рыков. И уже при Сталине партия стала не только ядром политической системы, как было потом записано в конституции, но и структурой, подчинившей себе все институты экономической, социальной, духовной жизни общества. К началу 1930-х гг. в стране сложилась иерархия властных (управленческих) структур, которой суждено было дожить с минимальными изменениями до самой Горбачевской перестройки.

На вершине властной пирамиды — партия. Вернее — генеральный секретарь, никем и ничем не ограниченный в своих властных полномочиях. И так по нисходящей — в республиках, краях и областях, а также районах — секретари соответствующих партийных комитетов. В то же время формально территориями руководили исполнительные органы, утверждаемые и управляемые Советами. Отсюда и название — Советская власть. Но по сути никогда никакой Советской власти не было. Была власть партийных комитетов, а если точнее — партийных секретарей. Они являлись истиной в последней инстанции.

Казалось бы, в таком абсолютном подчинении — сила власти. На самом же деле — в этом была ее слабость. Партийные органы физически не могли управлять всем, а управленцы, с оглядкой на партийные комитеты, не могли принимать ответственных решений. Ответственность, дисциплина перерождались в бездумное подчинение, угодничество, безынициативность, подхалимаж.

Разговор о Сталине и армии ограничим короткими замечаниями. Он много сделал по реформированию Красной армии после Гражданской войны и обеспечению ее современной техникой и вооружением. Он же обезглавил армию, уничтожив в репрессиях конца 1930-х годов весь командный состав, чем предопределил ее поражение на начальном этапе войны. На совести Сталина миллионы погибших и пленных красноармейцев и огромные территории, оккупированные фашистами. И в то же время — с его именем связывается сплочение как армии, так и тыла для отпора врагу.

Национальная реформа, если так можно назвать образование СССР в конце 1922 г., была проведена еще при Ленине, но несомненно ведущая роль Сталина в формировании и проведении национальной политики. Сталин считался лучшим специалистом по национальным вопросам в большевистском руководстве. Еще в 1904 г. он выступил с большой статьей «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?», в которой был изложен классовый подход к его решению. Молодой грузинский социал-демократ писал тогда: «…взятые сами по себе так называемые „национальные интересы“ и „национальные требования“ не имеют особой цены… достойны внимания настолько, насколько они двигают вперед… классовое самосознание пролетариата…» Он отказывает в поддержке национально-освободительному движению, пока у власти буржуазия, поскольку она использует это движение в своих интересах. Категорически выступает против национального обособления партийных организаций, призывает «до основания разрушить национальные перегородки».

Еще более решительно он формирует позицию интернационализма в работе «Марксизм и национальный вопрос» (1913 г.). Он пишет: «Сплочение на местах рабочих всех национальностей России в единые и целостные коллективы, сплочение таких коллективов в единую партию — такова задача… национальный тип организации является школой узости и закоснения».

В этой же работе при решении национального вопроса в России предусматривается «право самоопределения, как необходимый пункт в решении национального вопроса». А как для тех наций, которые захотят остаться в составе России? «Единственно верное решение — областная автономия, автономия таких определившихся единиц, как Польша, Литва, Украина, Кавказ».

Как видим, теоретически национальный вопрос был разработан Сталиным достаточно основательно, и большевики не были застигнуты врасплох, когда пришлось решать его практически. Все пошло в соответствии со сталинскими представлениями. Утвердился национальный (интернациональный) характер партии, благодаря чему предполагалось по возможности удержать нации в едином государственном образовании. Ряд наций «самоопределились», выйдя из состава Российской империи (Польша, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония). Только при образовании единого государства вместо предлагаемой Сталиным автономии Украины, Белоруссии, Закавказской федерации в составе РСФСР по предложению Ленина был создан Союз Советских Социалистических республик. Сначала было четыре союзных республики. Потом число их росло за счет расчленения Закавказской федерации, придания статуса союзных ранее автономным среднеазиатским республикам, присоединения стран Балтии.

Долгие годы считалось, что национальный вопрос в нашей стране решен окончательно и единственно правильно. Но, как оказалось в конце 1980-х гг., никакого решения-то и не было. Пролетарский интернационализм, как основа, соединяющая народы, оказался фикцией. Все держалось на силе. Не стало ее — союз распался. Мы еще вернемся к судьбе СССР в очерках о Горбачеве и Ельцине. Здесь же отметим, что Ленин и Сталин ставили перед собой непосильную, утопическую задачу, пытаясь создать гармоничное государственное образование из многочисленных народов с самыми различными религиями и культурами, находящихся на различных ступенях исторического развития. И при этом втиснуть все народы в одинаковые формы административного устройства и хозяйственной организации.

Сталин не разделял убеждения, что нельзя сделать народ счастливым, решая за него — как ему жить. Раз можно навязать собственное понимание счастливой жизни народов СССР, то почему не сделать это с другими? Сталин в полной мере использовал исторический шанс, предоставленный победой в Великой Отечественной войне, чтобы заставить народы восточноевропейских стран строить жизнь по нашему образу и подобию. К чему же привела его политика? Разделив с нами общую судьбу, эти страны отстали от остальной Европы и заложили в свою историческую память недобрые чувства к России. Внуки и правнуки нынешних венгров, болгар и поляков будут помнить, кому они обязаны своей отсталостью.

А как было бы хорошо, если бы в 1945 г., после разгрома фашистской Германии мы пожелали успехов освобожденным народам и ушли, предоставив строить свою жизнь так, как это покажется им наиболее целесообразным. Навечно память о великом подвиге нашего народа, о русском воине-освободителе осталась бы в сознании граждан этих стран. Но, увы, бред о мировой революции и о так называемом интернационализме затмили рассудок нашим руководителям… Нам очень дорого достался этот социалистический лагерь. Средства, которые могли быть использованы для себя, уходили к другим, хотя другие от этого не становились счастливее.

Краткий вывод из сказанного будет таким. Сталин не просто реформировал Россию, а создал новое государство на невиданных ранее принципах общественной собственности и уравнительной системы распределения. Ради этого в жертву были принесены десятки миллионов человеческих жизней. Но революция, задуманная и совершенная во имя духовного освобождения человека и обеспечения его счастливой жизни, привела к полному закрепощению людей и низкому, по сравнению с развитыми странами, уровню потребления материальных благ. Был создан уникальный исторический феномен — богатое государство с угнетенным, нищим населением, одновременно — вооруженным до зубов.

В том, что наша страна стала такой, главная «заслуга» Сталина.

Никита Сергеевич Хрущев
(1894–1971)

За десятилетие управления страной Никита Сергеевич Хрущев так много сделал, а сделанное настолько противоречиво, что не случайно Эрнст Неизвестный изготовил для него надгробие в черно-белом цвете.

Таким и остался в истории этот государственный деятель, столь разный по своим реформаторским устремлениям и действиям. Хрущев основательно «наследил» во всех сферах общественно-политической, экономической, международной жизни, и даже короткий обзор его деятельности в узких рамках нашего жанра дать невозможно. Поэтому остановимся лишь на главном, предварив рассказ краткой биографической справкой.

Родился Никита Хрущев в 1894 г. в селе Калиновка Курской области. Согласно БСЭ, «родился в семье шахтера. С 1908 рабочий на заводах и шахтах Донбасса. Участник Гражданской войны 1918–1920, затем на хозяйственной и партийной работе на Украине. В 1929 учился в Москве в Промышленной академии. С 1931 на партийной работе в Москве».

Карьера партийного работника началась во время учебы в Промакадемии, где он был избран секретарем партячейки (считается — по протекции Кагановича). Затем — первый секретарь Бауманского райкома Москвы, второй секретарь МГК (когда Каганович был первым) и с 1935 по 1938 г. — во главе Московского комитета партии. В 1938–1949 гг. — Первый секретарь компартии Украины (с перерывом в два года, когда являлся Председателем Совета Министров этой республики), а затем — секретарь ЦК партии и одновременно первый секретарь Московского комитета. С сентября 1953 г. — первый секретарь ЦК КПСС, фактический руководитель Советского Союза, а с 1958 года — еще и Председатель Совета Министров СССР. На октябрьском 1964 года пленуме партии освобожден от всех постов.

Если все сделанное Хрущевым за время пребывания на посту руководителя государства выстроить по ранжиру по степени влияния на судьбу страны, то на первом месте нужно поставить разоблачение культа личности Сталина. Многие последующие трансформации в обществе, реформы, включая проводимые в конце века, явились и являются или следствием того дерзновенного хрущевского предприятия, или испытывают на себе его влияние.

Воспользуемся образной оценкой того времени, принадлежащей Федору Бурлацкому: «На том крутом изломе истории общество вдохнуло полной грудью воздух обновления и захлебнулось… то ли от избытка, то ли от нехватки кислорода».

Многие критики Хрущева говорят — какое он имел право судить Сталина за репрессии, если у самого руки в крови невинных жертв? И еще — почему он сейчас взялся критиковать Сталина, а при жизни славил его не менее, а может быть, и более других? Мы не можем обойти этих вопросов. И сразу скажем, увы, было и то и другое. Быть в 1930-е и 1940-е гг. руководителем Московского региона и Украины и оказаться в стороне от вакханалии террора было невозможно, равно как и обойтись без прославления вождя всех народов. По свидетельствам современников событий того времени и документов, создается впечатление, что Хрущев не просто делал как все функционеры его ранга, но в чем-то даже их превосходил. В январе 1936 г., выступая по итогам проверки партийных документов в Московской организации, то есть еще до массовых репрессий, Хрущев говорил: «Арестовано только 308 человек. Надо сказать, что не так уж много мы арестовали людей… 308 человек для нашей Московской организации — это мало». Ну а когда начались массовые репрессии, тут уж пошел совсем иной счет. Вот как это выглядело применительно к репрессиям среди партийных руководителей: из 38 секретарей МК и МГК ВКП(б), которые работали в 1935–1937 гг., были арестованы 35, секретарей райкомов — 136 из 148. Как правило, после ареста следовал расстрел. То есть выживали единицы.

Однако для большей объективности сошлемся на официальный документ — докладную записку Комиссии Политбюро по реабилитации жертв политических репрессий, возглавляемой тогдашним секретарем ЦК А.Н. Яковлевым.

«Н.С. Хрущев, работая в 1936–1937 годах первым секретарем МК и МГК ВКП(б), а с 1938 года — первым секретарем ЦК КП(б)У, лично давал согласие на аресты значительного числа партийных и советских работников. В архиве КГБ хранятся документальные материалы, свидетельствующие о причастности Хрущева к проведению массовых репрессий в Москве, Московской области и на Украине в предвоенные годы. Он, в частности, сам направлял документы с предложениями об арестах руководящих работников Моссовета, Московского обкома партии. Всего за 1936–1937 годы органами НКВД Москвы и Московской области было репрессировано 55 тысяч 741 человек.

С января 1938 года Хрущев возглавлял партийную организацию Украины. В 1938 году на Украине было арестовано 106 тысяч 119 человек. Репрессии не прекратились и в последующие годы. В 1939 году было арестовано около 12 тысяч человек, а в 1940 году — около 50 тысяч человек. Всего за 1938–1940 годы на Украине было арестовано 167 тысяч 465 человек.

Усиление репрессий в 1938 году на Украине НКВД объясняло тем, что в связи с приездом Хрущева особо возросла контрреволюционная активность правотроцкистского подполья. Лично Хрущевым были санкционированы репрессии в отношении нескольких сот человек, которые подозревались в организации против него террористического акта.

Летом 1938 года с санкции Хрущева была арестована большая группа руководящих работников партийных, советских, хозяйственных органов, и в их числе заместители председателя Совнаркома УССР, наркомы, заместители наркомов, секретари областных комитетов партии. Все они были осуждены к высшей мере наказания и длительным срокам заключения. По спискам, направленным НКВД СССР в Политбюро только за 1938 год, было дано согласие на репрессии 2140 человек из числа республиканского партийного и советского актива».

Сейчас трудно объяснить все побудительные мотивы, давшие Хрущеву мужество осудить то, в чем он сам активно участвовал. Тем более что большинство, перед кем он выступал, было против осуждения Сталина. Хрущев очень рисковал, решаясь на это, не только положением, карьерой, но и самой жизнью. И это ему делает честь, как мужественному человеку.

Со съезда, осудившего Сталина, началась новая эпоха в жизни государства. Значение развенчания культа личности Сталина для развития нашего общества, кажется, по-настоящему недооценено и до сих пор. Ведь тогда впервые была взята под сомнение непогрешимость считавшегося единственно верным учения Маркса и Ленина, допускалось, что партия может делать ошибки. И вообще люди почувствовали, что они что-то значат в этом мире, что могут мыслить самостоятельно, и если их мнение не совпадает с официальной точкой зрения, то это вовсе не значит, что они враги, идиоты и что их нужно и можно уничтожать. До свободы слова, совести и снятия цензуры было еще далеко, зато от самоцензуры многие стали освобождаться. А это уже немало.

Но надо было быть большим провидцем, чтобы представить хотя бы приблизительно, что последует после развенчания Сталина. Поэт сказал, что не дано нам предугадать, «чем слово наше отзовется». А оно отозвалось быстро и непредсказуемо. Творческая интеллигенция восприняла XX съезд партии как начало духовного раскрепощения и откликнулась целым потоком талантливых произведений — в прозе, поэзии, живописи, музыке. И конечно же этот поток выплеснулся за границы единственно верного учения. А тут — советчики, натравливавшие простодушного Хрущева на художников в Манеже, на писателей и поэтов — Пастернака, Слуцкого, Евтушенко, Вознесенского, Алигер и многих других.

И Хрущев бросился на борьбу с теми, кого сам же и спровоцировал, вызвав творческий подъем критикой культа личности.

Приведем некоторые высказывания, выражающие суть взглядов Хрущева на искусство:

«…Было бы хорошо, если бы каждый наш писатель, деятель искусства исходил из понимания, что его деятельность должна укреплять, а не ослаблять позиции коммунизма… и тогда общественности не будет необходимости с критикой идейно незрелых произведений».

«…Среди отдельных работников кинематографии имеются, как говорят, некоторые заскоки, неправильные взгляды на роль кино. В частности, это относится к такому известному и опытному режиссеру, как М. Ромм. Будем надеяться, что он одумается и укрепится на верных позициях».

«Мы все-таки, видимо, виноваты в том, что вовремя не заметили некоторых явлений в искусстве и не приняли необходимых мер, чтобы предотвратить распространение таких явлений».

При всей разноплановости этих высказываний суть в них одна — приемлемо только то искусство, которое работает на коммунизм, в случае появления иного, так называемых заскоков, будут приниматься необходимые меры.

Хрущев не рядился ни в какие демократические одежды, оставаясь ортодоксальным марксистом-ленинцем. Однажды он сказал Илье Эренбургу, чтобы ни у кого не оставалось иллюзий: «В вопросах искусства я сталинист». Многие писатели, художники, скульпторы, музыканты испытали на себе карающую десницу Никиты Сергеевича. Повторимся — он спровоцировал гражданскую активность интеллигенции, а потом, вместо того, чтобы опереться на нее, стал с нею бороться. Андрей Вознесенский, лично пострадавший в марте 1963 г. от Хрущева, не затаил на него обиду. Поэт сказал, что «его доклад на XX съезде — акт безоглядного риска и чести». Но половинчатость, противоречивость Хрущева заключалась в том, что, опять же по Вознесенскому: «Он не решился на гласность, он разрешал критиковать Сталина только себе и лишь в кругу высшей партийной элиты, не доверяя демократии».

А элита, то бишь партийно-государственная бюрократия, его и подвела. Основная ее масса, не принявшая критику Сталина, не хотела перемен вообще, тем более — демократических.

Но экзальтированные надежды на лучшую жизнь, на право выражать свое отношение к происходящему, а не только одобрять спускаемые с партийного олимпа исторические решения, стали формироваться в простом народе. А все та же управляющая элита оказалась к этому совершенно не готова. Произошедшие в ряде мест выступления рабочих, вылившиеся в беспорядки, как раз и свидетельствовали о возросшей активности людей, недовольных своим положением и неспособностью руководства адекватно на них реагировать. Много лет замалчивалась произошедшая в июне 1962 г. в Новочеркасске трагедия, когда десятки бастующих погибли в ходе волнений, а многие были расстреляны уже по приговору суда. В констатирующей части приговора было записано: «В период с 1 по 3 июня 1962 г. в городе Новочеркасске Ростовской области уголовными элементами были спровоцированы массовые беспорядки, сопровождавшиеся бандитскими нападениями на помещения заводоуправления Новочеркасского электровозостроительного завода, городского комитета КПСС, горисполкома, городского отдела милиции, погромами в этих помещениях, избиениями лиц, противодействовавших преступникам, работников милиции и других. Организаторы и наиболее активные участники массовых беспорядков и бандитских нападений, состоявшие в большинстве своем из лиц, ранее судимых за различные уголовные преступления… пытаясь привлечь возможно большее число соучастников, вызвать замешательство среди местного населения и дезорганизовать работу промышленных предприятий, размещенных в городе Новочеркасске, совершили ряд особо общественно опасных провокационных преступных действий». И далее рассказывается судебная версия событий.

В этой преамбуле приговора правдой является только то, что действительно были беспорядки, сопровождавшиеся погромами служебных помещений. Но никаких организаторов не было, и тем более уголовные элементы ничего не организовывали. Была мирная демонстрация рабочих, требовавших от руководителей завода и города объяснить, почему повысились цены на продовольственные товары, и отвечать на другие житейские вопросы.

Один из осужденных рассказывал, что поводом для возмущения рабочих в стальцехе стали хамские слова директора завода, посоветовавшего: «Не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером». Среди лозунгов бастующих были: «Дайте мяса, масла», «Нам нужны квартиры», «Хрущева на мясо».

Народ собрался на площади перед заводом, ждали, что прибудет кто-нибудь из городских или областных руководителей, вступит в переговоры, выслушает бастующих. Вечером с балкона здания пытался выступить Первый секретарь обкома Басов, но его слушать не стали. А уголовники, подстрекавшие к погромам, действительно были, но не они определяли настроения людей. Все раскручивалось стихийно. Вечером в город вошли танки. Из Москвы прилетели А.И. Микоян и Ф.Р. Козлов, секретарь ЦК. Утром толпа рабочих, с портретами Ленина, знаменами, транспарантами направилась к горкому партии — встретиться с начальством, высказать свои требования, получить ответы.

А потом были погром зданий горкома и милиции, стрельба, убитые, выступление Микояна по радио, сказавшего, что «порядок в городе будет наведен любой ценой». Триста человек были осуждены, в том числе десятки приговорены к расстрелу. За что же приговаривали людей к смертной казни? «Например, упомянутый в приговоре „ранее судимый“ рабочий А. Каркач в тот день даже на площадь не выходил, не участвовал ни в шествиях, ни в демонстрации. Единственная его вина: встретив на электродном заводе, где работал, делегацию электровозостроителей, поддержал их призыв к забастовке. Словами поддержал. За это был приговорен к расстрелу. И расстрелян. Других осудили на казнь „за включение заводского гудка“, „за изготовление лозунгов“, „за клевету на плохое материальное положение рабочих“».

Так что Хрущев подобные действия Сталина осудил, а сам допустил, скорее всего и санкционировал столь жестокое подавление рабочей забастовки. А ведь не случись разоблачения Сталина, могло не быть и выступления новочеркасских рабочих — не хватило бы смелости. Хотя в этой же публикации высказывается соображение о специально спланированном кризисе, чтобы вызвать ухудшение снабжения рабочих и тем самым способствовать устранению Хрущева.

Сильный и, конечно, не ожидаемый Хрущевым резонанс вызвали разоблачения Сталина в социалистических странах. Хрущев не поставил в известность своих коллег по социалистическому лагерю о том, что собирался предпринять, и поэтому его выступление вызвало шок. Грянувшее в 1956 г. Венгерское восстание в известном смысле было спровоцировано решениями XX съезда партии, хотя причины его были более глубокие — неприятие венгерским обществом социализма как такового. Мало кто знает, что грозные события назревали и в Польше. Уже были двинуты войска на Варшаву, туда прилетели Хрущев, Микоян, Булганин. Шла антисоветская агитация на заводах, рабочие вооружались. Гомулке, недавно выпущенному из тюрьмы польскому лидеру, удалось уговорить Хрущева остановить войска, убрать ненавистного полякам маршала Рокоссовского, назначенного Сталиным министром обороны Польши. Кое-как удалось уладить. А вот в Венгрии уладить не получилось. Майкл Смит писал в книге «Новый плащ, старый кинжал», что «катализатором восстания стало известие о секретной речи Хрущева в 1956 году и развенчание им Сталина. Это породило требование реформ, усилившееся в связи с вынужденной отставкой в 1955 году Имре Надя, либерального премьер-министра Венгрии».

События в Венгрии развивались стремительно. 23 октября 1956 г. — студенческая демонстрация в Будапеште, требовавшая отставки руководства страны и назначения Имре Надя. К студентам присоединились другие — до 250 тысяч человек. Раздались первые выстрелы. Вначале антисоветских лозунгов не было. Противостояли демонстрантам местные силы безопасности и армия. Когда на улицы вышел весь Будапешт, армия стала переходить на сторону демонстрантов. 27 августа было создано новое правительство под руководством Имре Надя, объявившее амнистию, прекращение огня, роспуск органов безопасности. По его просьбе из Будапешта были выведены советские войска.

30 октября началось избиение сотрудников безопасности, партийных работников, их казни без всяких судов.

1 ноября правительство Венгрии заявило о выходе из Варшавского договора и одновременно обратилось в ООН за помощью в случае военных действий со стороны Советской армии. Войскам была дана команда навести порядок. Его и навели в начале ноября 1956 г. А скрывшийся в Югославии Имре Надь был выдан новому руководству страны, которое возглавил Янош Кадар, судим и расстрелян.

Какая же мораль следует из всего сказанного? Разоблачение Сталина вызвало процессы куда более значительные, чем мог ожидать его инициатор Никита Сергеевич Хрущев. Оказалось, общество ждало смены не внешнего оформления системы, не замены вождя жестокого на лояльного, а радикальной перемены основ самой системы. К этому Хрущев оказался не готовым. И он проявил себя сталинистом не только в искусстве, о чем говорилось выше, но и в других областях. Осудить Сталина за репрессии по политическим мотивам, выпустить из тюрем массу невинно осужденных и тут же засадить сотни рабочих Новочеркасска, а десятки расстрелять. А отправить на расстрел венгерского лидера Имре Надя? Как увидим далее, и в борьбе за власть, в устранении политических конкурентов он действовал методами, близкими к сталинским. И тем не менее значение его мужественного поступка от этого нисколько не умаляется. Может, и хорошо, что Хрущев не просчитал всех последствий предпринятого им разоблачения. Иначе, кто знает, может, и не решился бы?

Хрущев стал первым секретарем ЦК благодаря тому, что летом 1953 г. взял на себя рисковую инициативу — свалить всемогущего Берию. Председателем Совета Министров был Маленков, он же вел заседания Президиума ЦК КПСС. Берия был одним из его первых заместителей, а учитывая давнюю дружбу — «первее» других. Не отмеченный выдающимися интеллектуальными и организаторскими способностями, Маленков во многом руководствовался советами своего друга-соратника. В любое время Берия мог превратиться из теневого руководителя в фактического, тем более что учитывая его контроль над спецслужбами, это нетрудно было сделать.

Звериным инстинктом Хрущев чувствовал опасность и не стал ждать, глядя, как кролик, в пасть удаву, который вот-вот его заглотит. Он лично объехал всех членов Президиума ЦК, потратив особенно много усилий на убеждение колеблющихся Маленкова и Кагановича. О заседании Президиума сам Никита Хрущев рассказал так:

«…И вот пришел на заседание. Сели все, а Берии нет. Ну, думаю, дознался. Ведь не сносить нам тогда головы. Где окажемся завтра, никто не знает. Но тут он пришел, и портфель у него в руках. Я сразу сообразил, что у него там! У меня на этот случай тоже было кое-что припасено…

— Сел Берия, развалился и спрашивает: „Ну, какой вопрос сегодня на повестке дня? Почему собрались так неожиданно?“ А я толкаю Маленкова ногой и шепчу: „Открывай заседание, давай мне слово“. Тот побелел, смотрю, рта раскрыть не может. Тут я вскочил сам и говорю: „На повестке дня один вопрос. Об антипартийной, раскольнической деятельности агента империализма Берии. Есть предложение вывести его из состава Президиума, из состава ЦК, исключить из партии и предать военному суду. Кто "за"?“ И первый руку поднимаю. За мной остальные. Берия весь позеленел — и к портфелю. А я портфель рукой цап! И к себе! Шутишь, говорю! Ты это брось! А сам нажимаю на кнопку. Тут вбегают два офицера из военного гарнизона Москаленко (я с ними договорился заранее). Я им приказываю: „Взять этого гада, изменника Родины, и отвести куда надо“».

Все здесь так, кроме того, что решающую роль в аресте Берии сыграл маршал Жуков и маршалы Бирюзов и Москаленко, а не «два офицера». Но после снятия Жукова Хрущеву не хотелось лишний раз говорить об этом.

Потом Берию судили, вместе с ним многих сотрудников Госбезопасности, обвинив помимо репрессий по отношению к невинным людям еще и в государственной измене. Все было сделано в духе сталинских традиций. Начиная с самой процедуры ареста во время заседания Президиума ЦК без формальных санкций и обвинений. А главное — деятельность Берии была известна высшему политическому руководству если не в деталях, то в принципе. Почему сразу нужно было арестовывать и расстреливать — наверное, следовало поправить его. А раз не поправляли, значит соглашались. Ну и, наконец, зачем же приписывать шпионаж в пользу иностранных разведок, измену Родине? В общем, те же ложь, лицемерие, беззаконие. И все это — во имя власти.

Коль скоро инициатива в ликвидации Берии исходила от Хрущева, да и организацию акции он взял на себя, то само собой разумеющимся стало его выдвижение на пост первого секретаря ЦК КПСС.

Следующая схватка за власть, а возможно, и за жизнь, состоялась в июне 1957 г. В борьбе с «антипартийной группировкой» Молотова, Маленкова, Кагановича и других. Конечно же никакой антипартийной группировки не было. А вот борьба за власть была, точнее — за единовластие в партии и в стране, и нужно отдать должное Хрущеву, он вышел из нее достойным победителем. Случись иначе, борьба продолжилась бы далее, так как никакой триумвират из названных сталинских соратников, восставших против Хрущева, не продержался бы долго. Увы, абсолютизм, единовластие следует считать объективным законом существования коммунистических режимов, что подтвердил не только наш отечественный опыт, когда все повторялось со сменой руководителей страны, но и всех без исключения социалистических стран. А Северная Корея и Куба и по сей день живут по понятиям того времени.

Политический кризис лета 1957 г. разразился из-за недовольства большинства членов Президиума ЦК деятельностью Хрущева, его характером, осуждением им культа личности Сталина, чрезмерным увлечением целиной, забеганием вперед с намерением обогнать США по производству животноводческой продукции на душу населения, начавшейся бессмысленной реорганизацией в управлении.

Расклад сил в Президиуме ЦК был таковым, что Хрущев никак не должен был победить. За его смещение с поста первого секретаря ЦК КПСС высказались большинство членов Президиума ЦК: Булганин — Председатель Совета Министров; Ворошилов — Председатель Президиума Верховного Совета; первые заместители Председателя Совета Министров — Молотов, Каганович, Первухин, Собуров; заместитель Председателя Совета Министров — Маленков. Итого — семь человек. Против такого решения, в поддержку Хрущева выступили — сам Хрущев, Микоян, Кириченко и Суслов. После Президиума должен был состояться пленум ЦК, который бы «проштамповал» предложенное ему решение. Но Хрущев сумел еще до завершения работы Президиума подтянуть в Кремль с помощью военной авиации членов ЦК, своих сторонников, которые включились в обсуждение и потребовали аннулировать решение о его смещении, вынести вопрос на пленум ЦК. Тем более что большинство членов ЦК съехалось стараниями сторонников Хрущева.

Пленум осудил инициаторов смещения Хрущева. Чтобы не шокировать коммунистов и общественность страны, сосредоточили всю критику на троих — Молотове, Маленкове, Кагановиче. Все были смещены с постов (пожалели Ворошилова за его революционное прошлое), а Хрущев усилил свои позиции. Во-первых, в партии у него не стало оппозиции, это показал ход пленума. Во-вторых, он получил еще и пост Председателя Совета Министров.

Хотя и можно говорить, что в этой борьбе победило прогрессивное, реформаторское начало, предотвратившее возврат к эпохе сталинизма, но по сути происходившее тогда являлось борьбой за власть отдельных группировок.

Материалы пленума держались в секрете, скрывались от народа. И было отчего. Сколько ханжества, лицемерия прозвучало тогда в зале заседания! Во всех бедах страны, начиная от репрессий 1930-х гг. кончая застоем в сельском хозяйстве, обвинили Молотова, Маленкова, Кагановича. А они, в свою очередь, когда поняли, что проиграли, стали каяться в своих ошибках, просить прощения.

Первым на пленуме, после доклада Суслова, в поддержку Хрущева выступил маршал Жуков. Трудно сказать, вынашивал ли какие-либо бонапартистские планы маршал Жуков, угрожал ли реально власти или авторитету Хрущева, а может, просто тот решил избавиться от человека, который дважды оказал ему поддержку (увы, так всегда бывает в борьбе за власть), но после разгрома «антипартийной группы» прошло всего несколько месяцев, и в октябре 1957 г. Хрущев, все-таки, по-видимому, опасаясь авторитета и влияния Жукова не только в армии, но и в народе, решил вывести его из состава Президиума ЦК, снять с поста министра обороны. Жуков вспоминал потом: «…я почувствовал, что Хрущев, Брежнев, Микоян, Суслов и Кириченко решили удалить меня из президиума как слишком непокорного и опасного политического конкурента, освободиться от того, у кого Хрущев остался в долгу в период борьбы с антипартийной группой Маленкова — Молотова…»

Все это характеризует Хрущева как человека неблагодарного, предающего тех, кто помогал ему в критические моменты жизни. Но, увы, все тогда играли по таким правилам. И сдается, что Жукова куда больше обидели не обструкция партийного руководства, единогласно решившего его судьбу, а выступления против него на пленуме бывших боевых соратников, с кем он одерживал победы в Великой Отечественной войне. Из воспоминаний Жукова: «Из партийных и советских работников на пленуме почти никто не выступал, но зато выступили единым фронтом большинство маршалов, которые при мне занимали должности заместителей министра обороны, и начальник Главного политического управления Желтов.

Чувствовалось, что они были заранее подготовлены к тому, чтобы всячески принизить и очернить мою деятельность. Особенно в этом направлении старались Малиновский, Соколовский, Еременко, Бирюзов, Конев и Горшков. После их выступления сговор был налицо».

А ведь некоторые из них были обязаны Жукову жизнью. В частности, маршал Конев. В 1941 г., когда немцы рвались к Москве, среди обвиненных в развале фронта оказался и генерал Конев. Его ждал расстрел, как и генерала Павлова. Жуков буквально вымолил у Сталина оставить Конева в живых и сделал его своим заместителем по командованию Западным фронтом, куда сам был направлен Ставкой. И вот благодарность Ивана Степановича своему спасителю. А ведь он мог подать в отставку в знак протеста против шельмования Жукова. Так всегда поступали люди с высокой нравственностью (подавали в отставку Витте и Столыпин, когда не соглашались с царем). Еще раз скажем, что моральные ограничители оказывались размытыми у высших руководителей страны (партийных, советских, военных, научных и др.). Все было подчинено карьере, выживанию.

Но налицо было и громадное движение вперед. Если еще десяток лет назад проигравших в дворцовых интригах ждала смерть, то теперь — отставка, устранение от дел, и только.

Хрущев верил в построение коммунистического общества наверное больше, чем кто-либо другой из партийного руководства страны, пытался обратить в свою веру партийно-хозяйственную элиту и буквально пинками «гнал в коммунизм» сомневающихся. Впервые о построении коммунизма не как о благих намерениях вообще, а как о конкретной задаче было заявлено на XXI съезде КПСС (февраль 1959 г.). В его резолюции говорилось: «Великая цель построения коммунизма, за достижение которой боролись многие поколения людей, теперь практически осуществляется советским народом под руководством Коммунистической партии». Но пока это была только запись без конкретики. А вот на XXII съезде партии, собравшемся в 1961 г., эта мысль звучит уже определеннее: «Выражая волю всего советского народа, съезд записал в своей резолюции: „Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме“».

Ранее заявления о построении коммунизма базировались на старой теоретической основе, да и рубежи в экономике, обозначенные XXI съездом, явно не дотягивали до изобилия, без которого, согласно классикам, коммунизм был невозможен.

XXII съезд утверждает новую Программу КПСС, в которой дается определение — что представляет собой коммунизм: «Коммунизм — это бесклассовый общественный строй с единой общенародной собственностью на средства производства, полным социальным равенством всех членов общества, где вместе с всесторонним развитием людей вырастут и производительные силы на основе постоянно развивающейся науки и техники, все источники общественного богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип „от каждого — по способностям, каждому — по потребностям“. Коммунизм — это высокоорганизованное общество свободных и сознательных тружеников, в котором утвердится общественное самоуправление, труд на благо общества станет для всех первой жизненной потребностью, осознанной необходимостью, способности каждого будут применяться с наибольшей пользой для народа».

Но чтобы богатства «полились полным потоком», нужно многократное увеличение их производства. И задачи такие ставятся.

«В ближайшие десятилетие (1961–1970 гг.) Советский Союз, создавая материально-техническую базу коммунизма, превзойдет по производству продукции на душу населения наиболее мощную и богатую страну капитализма — США; значительно поднимется материальное благосостояние и культурно-технический уровень трудящихся, всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благоустроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд; СССР станет страной самого короткого рабочего дня.

В итоге второго десятилетия (1971–1980 гг.) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечивающая изобилие материальных и культурных благ для всего населения; советское общество вплотную подойдет к осуществлению принципа распределения по потребностям, произойдет постепенный переход к единой общенародной собственности. Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество».

Только в воспаленном воображении утопистов-мечтателей могли появиться планы уже через десять лет обеспечить всех благоустроенным жильем, если учесть, что большинство на селе жило в деревянных избах, а в городе — в коммуналках и бараках военного времени. Не менее утопичным было заявление об исчезновении тяжелого физического труда за ближайшее десятилетие.

Хрущев очень осложнил жизнь не только современным ему партийным функционерам, но и целому поколению последующих, записав в программу ряд конкретных показателей развития народного хозяйства на ближайшие 10–20 лет. Поскольку очень скоро стало ясно, что они совершенно недостижимы. А в Программе КПСС было записано: «…КПСС намечает увеличить объем промышленной продукции:

в течение ближайших 10 лет — примерно в 2,5 раза и превзойти уровень промышленного производства США;

в течение 20 лет — не менее чем в 6 раз и оставить далеко позади нынешний общий объем промышленного производства США.

Для этого необходимо поднять производительность труда в промышленности в течение 10 лет более чем в 2 раза, а за 20 лет — в 4–4,5 раза. Через 20 лет производительность труда в советской промышленности превысит современный уровень производительности труда в США примерно в 2 раза, а по часовой выработке — в связи с сокращением рабочего дня в СССР — значительно больше».

Революционные задачи были поставлены и перед сельским хозяйством. Но об этом — отдельный разговор.

Конечно, можно потешаться над наивностью Хрущева, так хотевшего еще при собственной жизни осчастливить людей изобилием и потерявшего ощущение реальности. Но ведь разработкой этих утопий занимались многие научные учреждения, плановые органы, министерства, партийные и советские структуры. Снизу вверх шла масса предложений, которые сводились, обобщались, стыковались. Потом все это обсуждалось на местах, естественно — одобрялось. И на партийном съезде среди нескольких тысяч делегатов, представлявших десятимиллионную партию, не нашелся смелый человек, который бы сказал: «Люди, что ж мы делаем! Ведь король-то голый!»

Принятие таких планов говорило о многом. Во-первых, о некомпетентности высшего руководства страны. Во-вторых, о нравственной ущербности общественной элиты, готовой составлять планы, в реальность которых она не верит. В-третьих, о безразличии, равнодушии рядовых коммунистов и всех граждан, готовых принять что угодно.

Для достижения провозглашенных рубежей требовалось проведение неких сверхреформ, причем в кратчайшее время. На что же рассчитывал Никита Хрущев, этот Дон Кихот, устремившийся на борьбу с ветряными мельницами во имя вожделенного коммунизма?

В общем виде на это отвечала новая программа партии, «…основным орудием социалистического преобразования общества служит социалистическое государство. Оно организует и сплачивает массы, осуществляет плановое руководство экономическим и культурным строительством». А в резолюции XXII съезда, принявшего Программу, говорится, что «в современных условиях первостепенное значение приобретает партийный, государственный и общественный контроль за правильной организацией дела… Система контроля… надежное оружие борьбы с бюрократизмом и волокитой, школа коммунистического воспитания масс».

У Хрущева нет сомнения в правильности разрабатываемой стратегии и конкретных планов. Для претворения их в жизнь по большому счету нужны две вещи — эффективная система государственного управления и коммунистическое воспитание работников, готовых трудиться не столько ради своей выгоды, сколько во имя достижения общественно значимых целей.

Следует целая череда реформ системы управления с целью найти панацею, которая обеспечит-таки выполнение поставленных задач. Только перечисление решений съездов, пленумов, постановлений правительства и Верховного Совета СССР, направленных на улучшение, усовершенствование, реорганизацию, заняло бы много страниц, поэтому остановимся лишь на некоторых.

Ведомственная разобщенность приводила к тому, что предприятия одного региона совершенно между собой не кооперировались. Например, отливки или поковки из Ленинграда перевозились в Новосибирск, а им навстречу шли точно такие же грузы, потому что заводы, их отправлявшие, принадлежали разным министерствам. Нелепость происходящего была очевидна и для самого Хрущева. А тут еще шептуны, «доброжелатели» из партийно-научно-производственных кругов советуют импульсивному вождю — разогнать отраслевые министерства, создать территориальные Советы народного хозяйства. Уж они-то займутся кооперацией, все будет делаться на местах, не придется гонять я встречные грузы по всей стране. В 1957 г. создали Совнархозы. И что же? Отрасли раздробились, единой технической политики не стало. И без того в имевшее место техническое отставание от передовых стран угрожало перерасти в настоящее одичание. Что делать? Давай укрупнять Совнархозы, создавать республиканские Совнархозы (1960 г.), Совет народного хозяйства СССР, Высший Совет народного хозяйства СССР. Кроме того — Государственные комитеты по важнейшим отраслям. Совершив круг, реформирование вернулось к изначальному отраслевому положению. А сколько вреда было нанесено экономике за эти годы!

В ноябре 1962 г. принимается еще одно весьма оригинальное Постановление пленума ЦК КПСС «О развитии экономики СССР и перестройке партийного руководства народным хозяйством». Главный смысл постановления — разделение партийных и советских органов регионов на промышленные и сельские. Надо ли рассказывать, какой: вред нанесло искусственное расчленение десятилетиями складывавшихся экономических, социальных, культурных комплексов, структур. Подобного рода реорганизации представляли собой поиск панацеи для повышения эффективности хозяйствования уже не в реальной, а в виртуальной сфере.

Более всего подверглось реформированию сельское хозяйство. Это естественно, поскольку население страны росло, а производство продуктов питания сокращалось. Урожайность хлебов остановилась на уровне 1913 г. Нужно было срочно принимать меры во избежание катастрофы. Первое пятилетие пребывания Хрущева у власти ознаменовалось высокими темпами развития сельскохозяйственного производства и улучшением жизни колхозников. Реформы Хрущева в аграрной сфере не были столь радикальными, как при Сталине, не затрагивали главного — отношений собственности и хозяйственной организации, но, тем не менее, с них начался подъем разоренной Сталиным деревни. Новая власть начала с того, что сказала правду о положении в сельском хозяйстве. Впервые за четверть века. Сталин своей смертью как бы освободил руководителей страны от необходимости врать.

В сентябре 1953 г. прошел пленум ЦК КПСС, ставший поворотным в сельскохозяйственной политике партии. На нем с четырехчасовым докладом выступил незадолго до этого избранный первым секретарем ЦК Никита Хрущев. К сожалению, и новая, послесталинская эпоха начиналась со лжи. В постановлении пленума говорилось, что «социалистическое сельское хозяйство СССР… неоспоримо доказало свои решающие преимущества перед мелкотоварным крестьянским хозяйством, а также перед крупным капиталистическим сельскохозяйственным производством… Колхозы и совхозы обеспечили значительный рост продуктивности сельского хозяйства и его высокую товарность».

Эта запись означала одно — никаких принципиальных изменений на селе новое руководство страны не планирует. Но, тем не менее, решения сентябрьского пленума способствовали подъему села. Прежде всего — крестьяне признавались полноправными гражданами страны, о которых следует заботиться. Конкретным выражением смены понятий стали инвестиции в сельское хозяйство. Были повышены заготовительные цены на сельскохозяйственную продукцию — в колхозах появились деньги. Важнейшее значение имел поворот в сторону благоприятствования личным подсобным хозяйствам. Решили списать недоимки прошлых лет, уменьшить налоги на домашние хозяйства сельских жителей (с 1958 г. их вообще отменили). Население быстро отреагировало на ослабление поборов со стороны государства — поголовье всех видов скота и птицы во дворах колхозников стало расти.

Решением сентябрьского пленума на село направлялись инженерно-технические работники (тридцатитысячники) для работы в качестве главных инженеров и директоров МТС и на других должностях. Принимались меры для того, чтобы специалисты сельского хозяйства шли на работу непосредственно в хозяйства. Это было очень важно, так как из 350 тысяч дипломированных специалистов только 18,5 тысячи (5%) работало в колхозах. По сути дела, объявлялся механизаторский всеобуч — расширялась и укреплялась сеть профессионально-технических училищ (заново открылось более 300), готовивших механизаторов, организовывались их курсы в районах, при МТС, в хозяйствах.

Большие инвестиции направлялись в сельскохозяйственное машиностроение, производство удобрений, развитие аграрной науки. Многие решения пленума, запланированные количественные и качественные показатели были, прямо скажем, утопичными, ничем не подкрепленными и не могли быть выполненными, но в целом имел место существенный подъем сельскохозяйственного производства. За пять лет (1954–1958 гг.) по сравнению с предшествовавшим пятилетием (1949–1953 гг.) рост производства составил: по зерну — 40%, овощам — 40%, сахарной свекле — 68%, мясу — 41%, молоку — 36%, яйцу — 56%.

Быстро стал расти жизненный уровень селян. По существу, только во второй половине 1950-х гг. люди досыта наелись. Причины тому простые — во-первых, все произведенное в подсобном хозяйстве оставалось для собственного потребления и для реализации на рынке; во-вторых, в колхозах стали платить реальную зарплату, как в натуральном, так и денежном выражении.

Денежный доход семьи, полученный из колхозной кассы, составлял в 1946 г. — 105 рублей, в 3953 г. — 845,2 рубля, в 1960 г. — 3763 рублей. Колхозникам начали платить пенсии. Резко возросла покупательная способность населения. Такого подъема производства и жизненного уровня людей советская деревня не знала со времен нэпа.

Успехи первого пятилетия кружили голову Никите Сергеевичу, а эффект, полученный от реализации решений сентябрьского (1953 г.) пленума, провоцировал его на принятие все новых и новых решений. Была поставлена задача догнать США по производству животноводческой продукции на душу населения.

В новой программе партии обозначаются фантастические рубежи, которые село должно было достичь в ближайшие 10–20 лет.

«В целях полного удовлетворения потребностей всего населения и народного хозяйства в сельскохозяйственных продуктах ставится задача увеличить общий объем продукции сельского хозяйства за 10 лет примерно в 2,5 раза, а за 20 лет — в 3,5 раза. Рост продукции сельского хозяйства должен опережать растущий спрос на нее. Советский Союз в первом десятилетии перегонит Соединенные Штаты Америки по производству основных сельскохозяйственных продуктов на душу населения.

Основным звеном дальнейшего развития всего сельского хозяйства, базой быстрого роста животноводства является ускоренный подъем производства зерна. Валовое производство зерновых культур увеличится в течение двадцатилетия более чем в 2 раза, а их урожайность — удвоится. Значительно увеличится производство пшеницы, кукурузы, крупяных и зернобобовых культур.

Быстрыми темпами будет развиваться животноводство. Объем производства животноводческих продуктов увеличится: по мясу — за первое десятилетие примерно в 3 раза, а за двадцать лет — почти в 4 раза; по молоку за десять лет более чем в 2 раза, а за двадцать лет — почти в 3 раза».

Но с начала 1960-х гг. темпы роста производства продовольствия стали резко сокращаться, вплоть до наступления полной стагнации.

Не желая видеть, что все дело в отсутствии у человека интереса хорошо работать, Хрущев ищет решение проблемы в сфере управления, понуждения, контроля, распространения сверху на всю страну новаций, оказавшихся полезными в отдельных местах.

Реформы, большие и малые, следуют одна за другой. Не имея возможности говорить даже кратко о всех хрущевских новациях, перечислим некоторые из них:

— наступление на личные подсобные хозяйства, понуждение крестьян к ликвидации коров и другого скота на своих подворьях;

— продолжение укрупнения колхозов, начатое при Сталине, ликвидация «неперспективных деревень», попытки создания агрогородков;

— борьба с травопольной системой земледелия, повсеместное насаждение кукурузы;

— освоение целины;

— ликвидация МТС;

— массовое преобразование колхозов в совхозы;

— введение гарантированной оплаты труда в колхозах;

— многократная реорганизация союзных и республиканских структур управления агропромышленным комплексом;

— создание территориальных управлений сельского хозяйства, включающих по несколько районов; и т.д. и т.п.

Бесконечные новации, реорганизации отвлекали партийных, советских сельскохозяйственных работников и руководителей хозяйств от дел. Они только и успевали проводить пленумы, сессии, собрания, где обсуждались и одобрялись очередные повороты «линии партии». На каждый случай разрабатывались мероприятия. Миллионы управленцев были включены в бессмысленную говорильню и бумаготворчество.

Требование выполнения планов — с одной стороны, желание руководителей регионов, районов и предприятий быть замеченными и отмеченными — с другой, породили массу негативных явлений, нанесших колоссальный вред народному хозяйству. Приписки стали буквально эпидемией. В сельском хозяйстве завышали урожай, надои, привесы животных. Отдельные руководители регионов, чтобы перевыполнить план по мясу и молоку, закупали продукцию в соседних областях, сдавали на бойню еще не выращенный молодняк, стельных и дойных коров, понуждали население избавляться от животных. И все это ради того, чтобы отчитаться за перевыполнение плана, получить награду, премию, повышение, а то и просто удержаться лишний год или месяц на занимаемом месте. Классический пример — история с Рязанской областью. Тогда Рязань дала за один год три годовых плана по мясу и два — по молоку. Хрущеву бы поручить проверить все это, разобраться да наказать за очковтирательство, а он наградил первого секретаря обкома Лорионова званием Героя Социалистического Труда, прославил на всю страну, ставил в пример другим. А когда приписки раскрылись — Лорионов застрелился. А сколько таких Лорионовых было по всей стране!

Большинство руководителей, болеющих за хозяйство и судьбу вверенных им людей, выработали тактику, как с меньшим уроном пережить хрущевское неистовство. В большинстве своем на словах они поддерживали любые начинания, в том числе и абсурдные, а на деле старались навредить как можно меньше. Поскольку явление было массовым, приведем хотя бы один пример.

Живет в Волгоградской области Виктор Иванович Штепо, дважды Герой Социалистического Труда, в прошлом директор совхоза «Волга-Дон», народный депутат СССР, а ныне — один из лучших российских фермеров. В описываемое время он как раз и работал директором. Четыре раза проезжал Хрущев по его полям. Естественно, лидер КПСС и директор совхоза встречались. Естественно, разговор заходил о новациях, которые инициировал или поддерживал Никита Сергеевич. Не буду здесь останавливаться на набившей всем оскомину кукурузе. Поговорим о другом. Одной из таких новаций было тогда беспривязное содержание коров. Штепо жил своим умом, его доярки получали от каждой из коров надои более других, и он знал, что, прежде чем переходить на новую технологию содержания, нужно заменить все дойное стадо. Но для замены потребуется не один год, а Хрущев может нагрянуть в любое время! Поехал Виктор Иванович в Томскую область, славившуюся передовым опытом именно по этому делу. Послушал информацию руководителей, как он выразился, поданную в розовом свете. Потом пошел к зоотехникам, животноводам, попытал их — кое-что понял. Вернулся, просчитал все варианты с экономистом. Получалось, что затраты на содержание стада сокращались, а продуктивность коров падала, поэтому итог в целом был не в пользу всей этой пертурбации. Но разве мог директор, да еще передовик, позволить такую самодеятельность и бросить вызов самому Хрущеву?

Нашли компромисс. Один коровник перевели на работу по-новому, остальные не тронули. Поскольку делегаций в передовое хозяйство было много, то Виктор Иванович разделял, кому что показывать. Если едет свой брат-производственник с искренним желанием приобрести ценный опыт, это одно дело. Тому все начистоту. Начальству или корреспондентам только то, что соответствовало новой моде. Вот такие дела были в период хрущевской оттепели. Несть числа подобного рода историям.

Объясняя столь бесславный результат реформ Хрущева в аграрной сфере, шараханье из одной крайности в другую, академик Никонов в своей книге «Спираль многовековой драмы…» писал: «Нет нужды говорить, что причина таких крайностей кроется в некомпетентности, бескультурье, торопливости». Однако есть основания не согласиться с уважаемым академиком, хотя сказанное им и присутствовало в то время. Думаю, что Никита Хрущев разбирался в вопросах сельского хозяйства значительно лучше, чем тогдашние американские президенты Дуайт Эйзенхауэр и Джон Кеннеди, президент Франции Шарль де Голль, канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, другие главы ведущих государств Европы и Америки. Так что «некомпетентность» отпадает, как причина провала хрущевских сельскохозяйственных реформ. Равно как и бескультурье. Если Хрущев и был воинствующим противником проникновения западного влияния на нашу литературу и искусство, то это вовсе не означало дурных последствий для сельского хозяйства. Можно в какой-то мере согласиться с Никоновым в части торопливости Хрущева, стремившегося всего добиться сразу. Но и то лишь отчасти. Ведь прошедшие вскоре «зеленые революции» в азиатских странах, в том числе в таких традиционно голодных, как Индия, Пакистан, Иран и др., привели к радикальному изменению там ситуации с производством продовольствия. Причем в короткое время. А пример Китая 1980-х гг., совершившего рывок в сельском хозяйстве за десятилетие? Так что отведенные Хрущеву историей десять лет — срок немалый.

Отказав таким образом академику Никонову в полной адекватности оценок, дадим собственную.

Общественные и экономические системы развиваются по объективным законам, действие которых следует максимальным образом учитывать, чтобы добиться успеха. Забвение их жестоко наказуется и приводит к провалу самых благих намерений. Главным недостатком всех хрущевских начинаний являлось как раз нежелание считаться с какими бы то ни было законами. Но это не было его персональным недостатком, признаком невежества. Он являлся продуктом своей эпохи, хорошо усвоившим сложившиеся до него правила игры. Кто-либо другой на его месте (Молотов, Берия, Маленков и др.) мог бы лишь в деталях, в частностях привести к иному результату. В целом же большой разницы получиться не могло.

Мы сказали об экономических законах, игнорирование которых ведет к провалу самых благих намерений. Хотя в нашем случае имело место нарушение не только экономических, но и законов биологических, законов природы. И здесь обращаю внимание читателя на гениальные, чеканные слова великого Столыпина о том, что «чувство собственности столь же естественно, как чувство голода, как влечение к продолжению рода, как всякое другое природное свойство человека».

В первые годы правления Хрущева от полного бесправия колхозников, от их труда без оплаты перешли к вознаграждению за работу — и тут же последовала отдача. Равно как уменьшение, а затем и полная отмена налогов на личные подсобные хозяйства привели к увеличению производимого ими продовольствия. Конечно, слишком это разноуровневые понятия, к тому же не подлежащие математической формализации, каковыми являются степень осознания человека собственником и его трудовая отдача. Не записать алгебраической формулой зависимость одного от другого, но несомненно — такая зависимость существует. Увы, приходится говорить банальности — чем более человек заинтересован в результатах труда, тем они выше. И можно априори утверждать — улучшение в сельскохозяйственном производстве за хрущевское десятилетие, точнее — первое пятилетие получилось настолько, насколько удалось включить частный человеческий интерес. Хрущев не мог додуматься до порочности колхозно-совхозной системы и пагубности отторжения крестьянина от собственности на землю, средства производства и продукт труда, в силу своей веры в преимущества социализма над капитализмом. Случись такое — это означало бы ренегатство, ревизионизм, за которые он поплатился бы тогда не только постами, но и головой. А попытки повысить эффективность сельского хозяйства, не затрагивая коренных его основ, изначально были обречены на неудачу. Поэтому десятилетие Хрущева, так многообещающе начавшееся для села с сентябрьского (1953 г.) пленума партии, закончилось тем, что наша страна впервые за свою тысячелетнюю историю стала покупать за границей хлеб. У капиталистов, которым Хрущев пророчил скорую гибель, которых обещал «закопать».

В промышленности количественные показатели выглядели не столь удручающими, но по качеству наши товары все более и более отставали от зарубежных. Господствовали валовые показатели. Планы с каждым годом возрастали (планирование от достигнутого) — надо было догонять Америку! Директоров заводов загоняли в угол, не давая возможности перестраиваться на выпуск более прогрессивных изделий (исключение составляла только оборонка), требуя пресловутую валовку. На товарах народного потребления лежала печать серости и примитивизма, их потребительские качества были исключительно низкими.

Но здесь Хрущев по крайней мере не инициировал каких-либо шагов, вызвавших ухудшение качества промышленных товаров. Другое дело — в строительстве. Там, как ни в каком другом деле, проявилась вся противоречивость последствий хрущевских реформ и его личности. При нем по его инициативе произошла коренная переориентация строительного комплекса.

Наши города до Хрущева застраивались добротными красивыми домами (сталинскими) по индивидуальным проектам. В стране сложились архитектурные школы, занимавшие передовые позиции в мире. Не случись хрущевского зигзага с абсолютизацией крупнопанельного домостроения, возможно, сегодня города России имели бы каждый свое лицо, а все вместе не уступали бы по красоте европейским.

Но дело в том, что при всем архитектурном совершенстве людям негде было жить, а домами они могли только любоваться, как скульптурами и произведениями живописи.

Что представляло из себя жилье среднего гражданина России в 1950-х г.? В деревне — деревянная изба, перешедшая из XIX в., состоящая из одной-двух комнат, куда зимой могли переселяться еще и животные. В городе — в лучшем случае комната в коммунальной квартире на семью из трех-четырех человек, в худшем — та же комната, только в бараке. Много горожан проживало и в частном жилье, в таких же домах-избах, что и селяне. Шли десятилетия, а никаких перспектив на улучшение положения не было.

Великая штука — статистика! За десять лет — 1918–1928 гг. — в Советском Союзе было построено 203 миллиона квадратных метров жилья, или по 101,5 миллиона на пятилетку. А ведь это было тяжелейшее время, включая Гражданскую войну. Потом начались сталинские пятилетки:

1929–1932 гг. — 56,9 миллиона квадратных метров;

1933–1937 гг. — 67,3 миллиона квадратных метров.

Как говорил Иосиф Виссарионович, жить стало лучше, жить стало веселей, а строили жилья меньше, чем в первые годы советской власти. Пропускаем предвоенные и военные годы.

Четвертая пятилетка (1946–1950) — 200,9 миллиона. Пятая пятилетка (1951–1955 гг.) — 240,5 миллиона. Как видим, робкий прирост темпа строительства за пять лет — всего-то на двадцать процентов. В год за пятую пятилетку вводилось 48 миллионов квадратных метров, а население тогда прирастало на три с лишним миллиона человек.

Весь прирост жилья шел на вновь появившихся граждан страны, ждать же улучшения жилищных условий семьи в целом не приходилось.

И вот Хрущев со свойственным ему напором берется за решение жилищной проблемы. Он понимает, что без этого, так же как без обеспечения населения продовольствием, хотя бы по объему, ни о каком коммунизме не может быть и речи. Он ставит задачу — за десять лет (к 1970 г.) обеспечить всех граждан благоустроенным жильем.

Для решения этой задачи требовалось не только в несколько раз увеличить жилищный фонд страны, но и сделать его качественно иным, так как понятие «благоустроенное» включает совершенно определенные требования. Причем жилье должно было стать таковым как в городе, так и в деревне. Сдается мне, что если бы все наличные ресурсы страны (материальные, финансовые, людские и др.) были подчинены решению только этой задачи, она бы все равно не была решена. Но на пути к заведомо неосуществимой цели был достигнут колоссальный прирост темпов жилищного строительства. По существу, массовое строительство жилья только при Хрущеве-то и началось.

Продолжим счет в квадратных метрах по пятилеткам, теперь уже хрущевским: шестая (1955–1960 гг.) — 474,1 миллиона квадратных метров, седьмая (1961–1965 гг.) — 490,6 миллиона квадратных метров. Потом Хрущева сместили, а заметно увеличить строительство жилья не получилось, прибавляли к достигнутому темпу по чуть-чуть. Вот и в самую уже предперестроечную одиннадцатую пятилетку (1981–1985 гг.) ввели не намного больше — 552,2 миллиона квадратных метров. Детищем Хрущева стала проведенная реформа строительного дела, в результате которой была создана индустрия крупнопанельного домостроения. У людей появилась надежда на получение собственного отдельного жилья. До Хрущевской реформы надежды на это не было.

Неоднозначное восприятие хрущевского строительного бума вполне вписывается в черно-белый характер всех его деяний. Он и здесь остался верным себе. Города СССР оказались застроенными одинаковыми, малоудобными домами, потеряли свою индивидуальность. Приведу одну хорошую пословицу — что сделано быстро, то люди забудут, а что плохо — будут помнить всегда. Нынешнее и будущее поколения только по книгам и кинофильмам знают, как тесно жили люди и что именно Хрущев дал импульс массовому жилищному строительству и породил у людей надежду на отдельную квартиру. Но зато все видят, какое примитивное жилье тогда строилось. Однако нет весов, на которых можно было бы взвесить — чего же было больше в строительной реформе Хрущева — положительного или негативного?

Не имея возможности останавливаться на других проблемах строительства, отметим, что блочное строительство прочно вошло в практику, было заимствовано и многими зарубежными фирмами, государствами.

Но отдельные направления усилий Никиты Хрущева в развитии нашей экономики не вызывают противоречивого восприятия и могут быть оценены однозначно положительно. Взять, к примеру, его настойчивость в развитии энергетики. Без сделанного в этой отрасли в 1950–1960-е гг. ничего бы не удалось в промышленности, строительстве, сельском хозяйстве.

За хрущевское десятилетие электроэнергетика не просто получила ускорение в своем развитии, а можно сказать, в каком-то смысле была создана заново. Обратимся к цифрам.

В 1950 г. установленная мощность всех электростанций СССР равнялась 19614 тыс. кВт, в 1955-м — 37246 тысяч, в 1965-м — 115033. Соответственно мощности гидроэлектростанций равнялись 3218, 5996, 22244 тыс. кВт.

Вот вам и Никита-кукурузник, а увидел главное звено цепи и крепко за него потянул. Таких темпов развития, как при нем, наша электроэнергетика не знала.

Неистовым новатором-реформатором показал себя Никита Хрущев в международной политике. С его приходом все сразу стало не так. Если Сталин вообще не покидал кремлевского кабинета, то Хрущев за десять лет побывал в десятках стран чуть ли не всех континентов.

«Железный занавес», отделявший СССР и его союзников по социалистическому лагерю, стал давать трещины. Хотя новый руководитель партии и государства не намерен был уступать в идеологическом противостоянии. В публичной риторике звучали лозунги и утверждения, указывающие на неприятие капиталистической системы. Он, как правоверный марксист-ленинец, пророчил ей гибель и обещал скорое торжество коммунизма во всем мире. Если его заявление «Ликвидация капиталистической системы — это коренной вопрос развития общества» еще нельзя считать призывом к войне, так как «ликвидация» могла произойти и мирным путем, то угрозы американцам типа «Мы вас закопаем» вроде недвусмысленно говорят о намерении решить спор «кто — кого» силовыми методами.

Но заявления «ликвидировать и закопать» являлись не более чем риторикой, унаследованной от предшественника и отражавшей традиционную ортодоксальную догматику. Суть же хрущевских взглядов на то, как жить в расколотом мире в условиях ядерного противостояния, наиболее адекватно выражена в его словах, обращенных к объединенным нациям:

«В международных делах, в решении спорных проблем успех возможен, если государства будут ориентироваться не на то, что разделяет современный мир, а на то, что сближает государства. Никакие социальные и политические различия, никакие расхождения в идеологии и религиозных убеждениях не должны мешать государствам — членам ООН договориться о главном — о том, чтобы принципы мирного сосуществования и дружественного сотрудничества свято и неукоснительно соблюдались всеми государствами…

…В наше время, видимо, только сумасшедшие могут надеяться на решение спорных вопросов между государствами путем войны».

Конечно, выступая за мир, Хрущев рассчитывал победить капитализм в мирном соревновании. Поскольку верил в те сумасшедшие темпы экономического развития, которые были им обозначены в планах и Программе КПСС.

Своими инициативами и действиями он не давал покоя Организации Объединенных Наций. Назовем лишь некоторые.

1959 г. — предложение о полном и всеобщем разоружении, внесенное на сессии Генеральной ассамблеи ООН. По этому предложению была принята резолюция ООН о создании комитета 10-ти (по пять представителей от социалистических и капиталистических стран) для выработки соответствующих мер.

1960 г. — выступление Хрущева с требованием о реорганизации ООН, о закреплении и фактическом разделении стран мира на три большие группы — капиталистические, социалистические и нейтральные (неприсоединившиеся) — в организационных структурах ООН, вплоть до утверждения трех ее генеральных секретарей.

1960 г. — принятие сессией Верховного Совета СССР закона о сокращении армии на 1,2 миллиона человек и обращение к парламентам других стран сделать то же самое.

1961 г. — одобрение сессией ООН принципов для переговоров о разоружении по результатам соглашения между СССР и США, инициированного советской стороной. Создание Комитета 18-ти по разоружению (5 представителей социалистических стран, 5 — западных, 8 — нейтральных).

1962 г. — проведение в Москве Всемирного конгресса за всеобщее разоружение и мир.

1963 г. — подписание между СССР, США и Англией договора о запрещении испытания ядерного оружия в атмосфере, в космосе и под водой, хотя СССР настаивал на всеобщем запрещении.

1963 г. — обращение СССР к руководителям стран о заключении международного соглашения об отказе применения силы для решения спорных территориальных вопросов.

1964 г. — обращение Советского правительства ко всем странам мира с меморандумом «О мерах, направленных на ослабление вооружений и смягчение международной напряженности», в котором предлагалось вывести войска с чужих территорий, заключить пакт о ненападении между НАТО и Варшавским договором, принять меры по предотвращению распространения ядерного оружия, сократить военные бюджеты и т.д. Кстати, СССР сократил военную долю в бюджете 1964 г. на 600 миллионов руб.

В этих и других мирных инициативах и действиях конечно же присутствует пропаганда. Но все равно они способствовали снижению напряженности в мире. К сожалению, не получили развития начавшие было налаживаться контакты с США, в том числе Хрущева с президентами (Эйзенхауэром и Кеннеди). Хрущев нанес визит в США, что было само по себе беспрецедентным явлением, означало новую эру не только в отношениях между двумя странами, но и вообще в международной политике СССР. Ответный визит Эйзенхауэра в нашу страну не состоялся из-за резкого ухудшения отношений после инцидента со сбитым 1 мая 1960 г. американским самолетом-шпионом У-2.

Несмотря на очевидные подвижки в упрочении мира, именно при Хрущеве мы оказались на грани мировой войны, а возможно, и мировой катастрофы. Причиной конфликта стала установка советских ракет на Кубе в 1962 г. и последовавшая блокада острова со стороны американцев. Слава Богу, у руководителей двух стран хватило ума остановиться. Кризис разрешился обязательством Хрущева ракеты убрать и согласием Кеннеди снять блокаду Кубы и никогда на нее не нападать.

Результатом активной международной политики Хрущева стало, помимо потепления в «холодной войне», упрочение авторитета и позиций СССР в самых различных регионах мира: на полуострове Индостан, на Ближнем Востоке, в Африке, Центральной Америке. «С присущими ему смелостью и динамизмом Хрущев решил проявить большую историческую инициативу, осуществить „прорыв“ в зоны, до этого считавшиеся заповедником Запада». И в значительной мере ему это удалось. Но были и серьезные потери, прежде всего — ухудшение отношений с Китаем.

Было бы неправильным видеть причину смещения Хрущева только в том, что правящей верхушке надоели его бесконечные реформы, неуспокоенность, непредсказуемость, кадровые перетряски. Не объясняет всего и ухудшившееся экономическое положение страны. Ведь та же элита терпела куда более жестокого Сталина, правившего до него страной тридцать лет, и несравненно более слабого и больного Брежнева, сумевшего «протянуть» восемнадцатилетний срок. Почему Хрущеву так не повезло? Можно на это ответить одним словом — от него устали все. Прошла эйфория от разоблачения культа личности Сталина, и непрерывная трескотня о нем уже раздражала не только сторонников Иосифа Виссарионовича, но даже и тех, кто разделял взгляды Хрущева. Начавшееся было улучшение жизни людей, породившее еще большие ожидания, приостановилось. Стала роптать творческая интеллигенция, сначала с пафосом воспринявшая «оттепель», а потом недовольная уровнем последовавшей либерализации и нападками Хрущева на модные течения с «буржуазным влиянием». Начались проблемы с международным коммунистическим движением, прежде всего с Китаем. И т.д.

Сергей Семанов назвал пять компонентов, сил, воздействующих на власть, безотносительно к Хрущеву, а вообще применительно к СССР, поддержка которых обеспечивает этой власти возможность оставаться таковой, отсутствие — приводит к падению.

Во-первых, партия (партийный аппарат высшего и среднего звена).

Во-вторых, армия.

В-третьих, органы госбезопасности.

В-четвертых, интеллигенция.

В-пятых, «молчаливый» народ.

Конечно, этой пятеркой не исчерпывается вся сумма самых различных факторов, определяющих устойчивость властных институтов или отдельных личностей, находящихся у власти, но основные здесь названы. Посмотрим, в какой степени все это относится к Хрущеву.

Получилось так, что к концу своего правления Никита Сергеевич растерял уважение к себе вышеуказанных сил. Партийные функционеры устали разрабатывать все новые и новые мероприятия, объяснять людям очередные повороты партии, думать — а найдется ли место для каждого из них при грядущей реорганизации. Многие, в том числе в высшем руководстве, так и не смирились с развенчанием Сталина, затаили обиду за него и лишь терпели хрущевскую критику культа до поры до времени. Об отношении скрытых сталинистов к Хрущеву можно судить по высказыванию Дмитрия Устинова, члена Политбюро, министра обороны, работавшего при Сталине, Хрущеве, Брежневе, Андропове, из его выступления на заседании Политбюро 12 июля 1983 г.: «А на мой взгляд, Маленкова и Кагановича надо было бы восстановить в партии. Это все же были деятели, руководители. Скажу прямо, что если бы не Хрущев, то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущев по отношению к Сталину. Сталин, что бы там ни говорилось, — это наша история. Ни один враг не принес столько бед, сколько принес нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также в отношении Сталина… он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. По положительному образу Советского Союза в глазах внешнего мира он нанес непоправимый удар. Не секрет, что западники нас никогда не любили. Но Хрущев им дал в руки такие аргументы, такой материал, который нас опорочил на долгие годы». Так думал не только Устинов, что и показали будущие события.

Армия с пропагандой разоружения, мирного сосуществования переставала быть любимицей народа. Многократные сокращения, означавшие для сотен тысяч офицеров потерю работы и конец достойной жизни, вызывали возмущение.

Армия была обижена за столь беспардонное смещение маршала Жукова.

Значительная часть интеллигенции была недовольна слишком малой «температурой оттепели», другая часть, консервативная, критиковала за уже сделанное. А что касается народа, то он, хотя и «безмолвствовал», накапливал потенциал неприятия власти, кое-где взрываясь (пример тому — новочеркасские и другие события).

Далее, относительно органов госбезопасности. Говорить о степени поддержки Хрущева со стороны основной массы сотрудников трудно, а руководство в лице Семичастного предало его. Так что Хрущев был обречен объективно, а субъективные обстоятельства ускорили дело.

Считать Хрущева жертвой заговора, совершенного его соратниками, жертвой дворцовой интриги, как утверждают многие, можно лишь отчасти. Ну какой это заговор, если в нем участвуют почти все члены Центрального Комитета партии, органа, правомочного избирать и переизбирать первого секретаря партии. Другое дело, что эти члены Центрального Комитета, прежде всего — его Президиума, десять лет поддерживали своего руководителя, не перечили ни в чем на разного рода официальных и неофициальных заседаниях и просто встречах, и вдруг сразу, радикально — убрать.

Тут уж ничего не поделаешь, таковыми были правила игры, выработавшиеся за сталинское тридцатилетие. Слаб оказался Никита Сергеевич против лести, угодничества, подхалимажа, что способствовало его падению. Хорошо по этому поводу сказал Андрей Вознесенский в 1988 г.: «Но урок трагического опыта Хрущева надо понять для сегодняшней нашей и будущей жизни… Почему ему, сделав великий шаг освобождения, так и не удалось стать реформатором, победить сопротивление бюрократии и темных сил? Вот в чем вопрос. Его во многом погубили и льстецы типа Подгорного, типа создателей фильма „Наш Никита Сергеевич“. Льстецам он лично подписывал Ленинские премии по литературе за описание своих поездок. Окружение его, развив его самодурство, ослабило его в святой борьбе. Они… освещали в нем лишь „белый камень“ и этим помогали расти черной опухоли, которая губила его могучую натуру. Этим они убили в нем преобразователя».

Такое впечатление, что Вознесенский сговорился с Бурлацким в оценке причин заката Хрущева. Бурлацкий: «Он был всегда склонен скорее полагаться на льстецов, чем на подлинных сторонников его реформаторских преобразований. Поэтому он окружал себя такими людьми… которые в рот ему глядели и готовы были взяться за любое его поручение. Поэтому же ему мало импонировали самостоятельные, крупные личности, независимые характеры. Хрущев был слишком уверен в себе, чтобы искать опору в других. И это стало одной из причин его падения».

Это говорит не только о слабости Хрущева, но и о нравственной ущербности всей нашей тогдашней руководящей элиты. Впрочем, не только элиты, и не только тогдашней.

Стенограммы пленума ЦК, на котором принималось решение об освобождении от постов Хрущева, не велось. Но сохранились записи некоторых его участников. Воспользуемся дневниковыми материалами Петра Шелеста, тогдашнего первого секретаря компартии Украины, чтобы понять — в чем же обвиняли Хрущева и как он реагировал на эти обвинения. Шелест писал:

«Брежнев говорил, что в Президиуме нет коллегиальности. Многие решения принимаются непродуманно. Допускается оскорбление единомышленников по работе. Непомерно возрождается и растет культ личности Хрущева. Разделение обкомов партии на промышленные и сельские — это большая ошибка, в партии и народе это не поддерживается, неприемлемо. Последняя записка по управлению сельским хозяйством путаная. Здесь все запутано. Речь Брежнева была короткой, но, правду надо сказать, содержательной, казалась аргументированной и убедительной. Но в его речи ничего не было сказано, а какова же во всех этих вопросах роль самого Президиума ЦК. Чувствовалось, что постановка всех этих „жгучих“ вопросов в такой плоскости ставится впервые».

Правильно пишет Шелест. Все свалил Брежнев на Хрущева, впрочем, точно так же, как тот, в свое время, на Сталина. Предсказуемым было и выступление Никиты Сергеевича: «Все здесь сказанное Брежневым, к моему огорчению, я, возможно, и не замечал, но мне никто никогда об этом и не говорил, а если это так, то надо бы было сказать, ведь я тоже просто человек. Кроме всего, вы ведь все меня во всем поддерживали, всегда говорили, что делается все правильно. Вас всех я принимал как единомышленников, а не противников или врагов. Вы ведь не можете сомневаться в моем честном и искреннем отношении ко всем вам. Что касается некоторых выдвинутых здесь вопросов, в том числе и разделения обкомов партии на промышленные и сельские, так ведь этот вопрос не один я решал, он обсуждался на Президиуме, а затем на пленуме ЦК КПСС и был одобрен, в том числе и вами, здесь присутствующими. Каждое мое предложение было направлено к лучшему, а не к худшему, и каждое из них обсуждалось вместе с вами. Я предан нашей партии и народу, я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается: почему же о них мне раньше никто не сказал, разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных грубостей к некоторым товарищам, то я приношу извинения».

По-человечески можно понять обиду Хрущева на тех, кто еще вчера ловил каждое его слово, подобострастно заглядывал в глаза и безмерно восхвалял по всякому поводу. Но это был глас вопиющего в пустыне. Все как в сказке о Маугли. Стая набрасывается на поверженного вожака. Впрочем, Никите Сергеевичу не на что и не на кого было обижаться. Его соратники хорошо усвоили уроки «нравственности», которые он преподал им при аресте Берии, на пленуме 1957 г., при разгроме «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Кагановича, при снятии с должности министра обороны Жукова.

И все-таки мы должны давать себе отчет в том, что бурное хрущевское десятилетие не прошло даром для руководящей элиты и для общества в целом даже в этом плане. Реформаторские усилия Хрущева, как и деятельность в целом, пусть непоследовательные и противоречивые, а порой и просто деструктивные, способствовали продвижению общества по пути утверждения общечеловеческих ценностей, начал демократизации, открытости. Без всего этого не состоялись бы перестройка 1980-х гг. и изменения 1990-х. Сами процедуры освобождения от власти высших руководителей страны, произведенные им и примененные к нему, принципиально отличались от подобных действий сталинских времен. Хотя до цивилизованных, демократических норм было еще далеко.

Алексей Николаевич Косыгин
(1904–1980)

Алексей Николаевич Косыгин родился в феврале 1904 г. в Петербурге. После службы в армии и окончания кооперативного техникума работал в кооперации в Сибири. Видя, что кооперации в истинном понимании этого слова как в городе, с переходом к крупной промышленности, так и на селе, в связи с коллективизацией, наступает конец, Косыгин решает выбрать более перспективное дело. Он поступает в Ленинградский текстильный институт. Тогда, в середине 1930-х гг., толковые инженеры карьеру делали стремительно, равно как не менее стремительно гибли специалисты, руководители всех уровней, освобождая свои места другим. С 1935 по 1937 г. Косыгин вырос от мастера до директора текстильной фабрики. А далее — совсем головокружительная карьера.

1938 г. — заведующий промышленного отдела обкома партии. В том же году становится председателем Ленинградского горисполкома, придя на смену расстрелянного предшественника. С начала 1939 г. — нарком легкой промышленности, а с 1940 г. — заместитель Председателя Совнаркома. Во время Великой Отечественной войны успешно руководил эвакуацией промышленных предприятий вглубь страны, организацией их работы на новом месте, обеспечением армии вооружением и снаряжением. Уже при Сталине почти полтора десятилетия Косыгин являлся одним из ведущих государственных деятелей — руководителей народного хозяйства. Возглавлял последовательно ряд министерств, был заместителем главы правительства, входил в состав сталинского Политбюро ЦК партии.

Как уцелел Косыгин в мясорубке репрессий 1930–1940-х гг. и в какой мере сам был к ним причастен, трудно сказать. Но то, что он находился под ежедневной угрозой, — несомненно. Особенно близок был Косыгин к трагическому концу в 1949 г., во время так называемого «ленинградского дела», поскольку сам являлся «ленинградцем». Для многих осталось загадкой — почему он уцелел. Постоянное ожидание ареста накладывало соответствующий отпечаток на его деятельность.

При Хрущеве положение Косыгина упрочилось. Хотя Никита Сергеевич сам занял пост Председателя Совета Министров, он являлся таковым лишь номинально, ограничиваясь руководством сельским хозяйством. Что касается промышленности и других отраслей народного хозяйства, то этим занимались Косыгин и Устинов. Причем последний был сосредоточен в основном на обороне.

Так что Косыгин являлся фактическим руководителем большей части народнохозяйственного комплекса страны. А с приходом к власти Брежнева он стал Председателем Совета Министров и формально являлся таковым до 1980 г.

Несмотря на постоянную угрозу гибели при Сталине, Косыгин был куда большим сталинистом, чем многие тогдашние представители партийного руководства. Он, хотя и глухо, выражал недовольство разоблачением культа личности Сталина, призывал к более суровой расправе над Солженицыным, требовал пресечения «пражской весны». Имеются и другие свидетельства его идеологической приверженности старому.

Насколько влиял Косыгин на формирование экономического курса партии и правительства при Сталине, сказать трудно. Но, надо думать, что влиял, коль скоро занимал столь видные посты. Хрущевские реформы не принимал, но и активного противодействия им не оказывал. Очевидно, опасаясь оргвыводов крутого на расправу Никиты Сергеевича. Но свое недовольство им, накапливаемое годами, выразил на октябрьском (1964 г.) пленуме ЦК, поддержав заговорщиков, выступивших за смещение Хрущева.

Естественно, что Косыгин причастен ко всем успехам народного хозяйства СССР длительного периода, равно как несет ответственность за сталинские расправы над командирами промышленности, за хрущевские кульбиты, за длительный застой брежневского периода.

Но несомненно и другое. Косыгин являлся одним из наиболее талантливых организаторов и руководителей промышленности СССР, благодаря уму и титаническому труду которого народное хозяйство, несмотря ни на что, работало, развивалось. Он хорошо знал социалистическую экономику, в значительной степени созданную им, и несмотря на идеологическую последовательность, понимал необходимость глубинных преобразований, реформ, чтобы промышленность могла обеспечить людей продовольствием и так называемыми «товарами народного потребления».

Занимаясь под руководством Хрущева текущими делами промышленности, Косыгин вместе с тем начинает серьезно изучать тенденции в экономике и работать над возможными вариантами ее перспективного развития. В 1962 г. он возглавил соответствующую подкомиссию.

Уход Хрущева благоприятствовал началу реформы. Составной ее частью являлась ликвидация всех несообразностей, сотворенных Хрущевым.

На мартовском (1965 г.) пленуме ЦК были приняты важные решения по сельскому хозяйству: декларировалась самостоятельность сельхозпредприятий; устанавливались твердые плановые задания и одновременно — сокращалось число показателей, а за сверхплановые результаты предусматривались надбавки, повышались закупочные цены на сельскохозяйственную продукцию почти в два раза; уменьшались налоги и т.д. Все это способствовало подъему сельскохозяйственного производства, повышению уровня жизни селян.

Но главная «косыгинская» реформа началась с сентябрьского (1965 г.) пленума ЦК партии, на котором Председатель Совета Министров СССР выступил с докладом «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленного производства». В нем были изложены основные идеи реформирования. Прежде всего — объявлялось о возвращении к отраслевому (вместо территориальных совнархозов) принципу управления народным хозяйством, об образовании союзно-республиканских министерств. На сентябрьском пленуме был сделан беспрецедентный упор на самостоятельность предприятий, их большую заинтересованность в результатах труда, стимулирования у каждого работника стремления хорошо трудиться, на демократизацию управления.

Из постановления Пленума ЦК:

«В целях дальнейшего развития промышленности и повышения эффективности общественного производства, ускорения технического прогресса, увеличения темпов роста национального дохода и обеспечения на этой основе дальнейшего подъема благосостояния советского народа требуется улучшить методы планирования, усилить экономическое стимулирование промышленного производства, повысить материальную заинтересованность работников в улучшении итогов работы предприятий…

Признать целесообразным устранить излишнюю регламентацию деятельности предприятий, сократить число плановых показателей, утверждаемых предприятиям сверху, наделить их необходимыми средствами для развития и совершенствования производства, улучшить использование таких важнейших экономических рычагов, как прибыль, цена, премия, кредит…

Важнейшим условием достижения указанных целей является создание у коллективов предприятий заинтересованности в разработке более высоких плановых заданий, в улучшении использования производственных фондов, рабочей силы, материальных и финансовых ресурсов, совершенствовании техники, организации труда, повышении рентабельности производства…

Важное значение предлагаемых мер по улучшению организации управления и усилению экономических методов руководства промышленностью состоит в том, что они сочетают единое государственное планирование с полным хозрасчетом предприятий, централизованное отраслевое управление с широкой республиканской и местной хозяйственной инициативой, принцип единоначалия с повышением роли производственных коллективов. При этом обеспечивается дальнейшее расширение демократических принципов управления, создаются экономические предпосылки для более широкого участия масс в управлении производством и их воздействия на результаты экономической работы предприятий».

После пленума вышел ряд постановлений правительства, конкретизировавших и развивших принятые Центральным Комитетом партии постановления. Главным показателем деятельности предприятия становилась не «валовка», а объем реализованной продукции.

Возрастала самостоятельность предприятий, для чего сокращалось число плановых показателей с 30 до 9, и им самим предоставлялось право формировать фонды материального поощрения, социально-культурных мероприятий и жилищного строительства, развития производства. Источниками создания этих фондов являлась прибыль.

Особо тщательно была проработана система материальной заинтересованности работников предприятий. В результате она оказалась чрезвычайно громоздкой, содержащей массу параметров, условий, оговорок, что можно объяснить только одним — руководство страны впервые решалось на некоторую децентрализацию, предоставление предприятиям самостоятельности и потому боялось, как бы чего крамольного из этого не получилось.

В структуре зарплаты существенно увеличивалась доля премий. В фонд материального поощрения отчислялась часть прибыли, полученной за увеличение цены изделия в связи с повышением его качества и технического уровня. Отчисления от прибыли в фонд материального поощрения дифференцировались в зависимости от увеличения объема реализации и уровня рентабельности (они зависели и от удельного веса новой техники в объеме производства, от выполнения плана по номенклатуре, от сверхплановых поставок и т.д.).

Строго регламентировалось использование фонда материального поощрения:

— на премирование работников за выполнение текущих планов;

— за особо важные задания;

— по итогам года (тринадцатая зарплата);

— для оказания единовременной помощи и т.д.

Решения об этих выплатах согласовывались с профсоюзными комитетами. Получение премии увязывалось с экономией фонда заработной платы. Тогда впервые было предоставлено право доплачивать за совмещение профессий, за выполнение функций отсутствующих работников. Утверждалась целая система материального поощрения, учитывавшая массу всевозможных ситуаций и нюансов.

Реформа была реализована лишь частично, но даже при этом можно говорить о том, что она дала положительные результаты.

У руководителей появилась заинтересованность в том, чтобы предприятие работало как можно более эффективно, так как благополучие его сотрудников становилось зависящим от результатов труда. Появилась возможность оплачивать труд работников более дифференцированно благодаря полученному праву делать надбавки к должностным окладам.

Например, работают рядом два инженера-конструктора. Каждый получает в соответствии со штатным расписанием по тысяче рублей. Но один — середнячок, а другой, благодаря таланту и прилежанию, производит разработки, дающие предприятию выгоду, многократно превышающую таковую от работника среднего уровня. Руководитель ранее не имел возможности выделить талантливого конструктора, теперь такая возможность появилась благодаря надбавкам к зарплате, персональным окладам. Переход в планировании к реализации вместо вала способствовал сокращению объемов неликвидов на складах предприятий, стимулировал стремление повышать качество продукции. Сокращение числа плановых показателей развязывало руки руководителям предприятий. Изменения в ценообразовании обещали сделать цену на изделие более зависимой от его качества.

Результатом позитивных изменений явилось повышение активности работников предприятий, что привело к росту темпов производства. В 1965–1967 гг. ежегодный валовой национальный продукт увеличивался на 8%, рост товаров народного потребления составил 10%, а в сельском хозяйстве производство увеличивалось на 4%.

Тогда же удалось решить ряд крупных народнохозяйственных задач. В частности, был построен автозавод в Тольятти, давший столь популярный массовый автомобиль «Жигули». Началось строительство «КамАЗа», делались инвестиции в нефтегазовую отрасль и т.д.

Имелось в виду, что партийные органы будут меньше вмешиваться в дела предприятия, ограничиваясь общим контролем. Хотя во многом это осталось только пожеланием. Любопытна вот какая деталь. Когда при Хрущеве ликвидировались отраслевые министерства и управление народным хозяйством передавалось на места, в структуре Центрального Комитета партии были созданы отделы (легкой промышленности, металлургии, оборонной промышленности и т.д.) с целью обеспечения общего руководства промышленностью и противостояния сепаратизму, местничеству. С возвратом к министерствам ликвидации этих отделов не произошло. Структуры стали дублировать друг друга. Это можно было рассматривать как недоверие к правительству, в том числе к его председателю. Соответствующие отделы и курировавшие их секретари ЦК вмешивались в деятельность министерств, а то и отдельных предприятий, в то время как ответственность за результаты работы лежала на хозяйственниках. То же самое было и на уровнях нижестоящих партийных комитетов.

Реформа, вызвавшая оживление экономики, не привела к всемерному подъему производства, чему имелись как объективные, так и субъективные причины. Противники реформирования были и в высших эшелонах власти, и на местах. В частности, член Политбюро, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный на одном из заседаний Политбюро говорил: «На кой черт нам реформа? Мы плохо развиваемся, что ли?»

Восставали против реформы и министры. Референт Косыгина Карпенко писал о бунте сорока министров: «Суть дела заключалась в том, что реформа резко увеличила цену срыва договорных обязательств. Предприятие, скажем, из-за недопоставки чепуховой, копеечной детали могло задержать выпуск дорогостоящей продукции, сорвать задание по ее реализации, а значит, потерять значительную сумму отчислений в поощрительные фонды. По новым условиям в таких случаях можно было через Госарбитраж взыскать с недобросовестного партнера не только штраф за недопоставленную продукцию, но и потребовать возмещения всех потерь и убытков, которые понесло предприятие. Госарбитраж получил право решать такие споры, даже если они возникли у коллектива с собственным министерством. Однако охотников обращаться в Госарбитраж с подобными жалобами находилось очень мало — получалось себе дороже. Ведь с поставщиком, не говоря уж о собственном министерстве, работать предстояло многие годы, и портить с ним отношения было просто опасно. Чтобы поднять дисциплину взаимных поставок, Косыгин пошел на такую меру: было принято постановление, по которому выполнение плана засчитывалось лишь после удовлетворения всех заказов потребителей. Против этого и восстали дружно Госплан и наиболее сильные министерства и авторитетные министры, утверждавшие, что в таком случае все их предприятия останутся не только без премий, но и без зарплаты. В итоге победа осталась за министрами. И хотя распоряжение Косыгина официально отменено не было, оно практически никогда так и не вступило в действие».

Впрочем, это частности. Сопротивление реформам имело глубинные причины и основания. Их более-менее значительный успех мог привести к деформациям системы, которых, очевидно, опасался и сам Косыгин.

Бывший министр экономики в правительстве России конца XX в. Е.Г. Ясин, выступая по радио 5 июля 2001 г., говорил о противниках косыгинской реформы: «В 1968 г. произошли события в Чехословакии, началась пражская весна, и та часть советского руководства, которая представляла политически консервативные круги, которая боялась перемен и никак не видела в них необходимости, поняла, и вполне справедливо, что продвижение косыгинских реформ означало бы и, в конце концов, обрыв основ существующего строя. Потому что рано или поздно были бы подняты те проблемы, те вопросы, которые приводят к тому, что рамки социалистического выбора, намеченные для этих реформ, пришлось бы убрать. И это обстоятельство означало для них лично и уход от власти. Понятно, они с этим смириться не могли».

Не все положения реформы способствовали развитию позитивных процессов в народном хозяйстве. Например, договорные цены привели к их быстрому росту. Появился соблазн увеличивать объемы производства не за счет увеличения количества изделий, а путем повышения цен на них. Стимулирование выпуска сверхплановой продукции вело к появлению народнохозяйственных диспропорций. Кроме того, руководители стремились добиваться как можно более легкого плана, с тем чтобы получать потом премии за его перевыполнение.

Установление платы за основные фонды не стимулировало у руководителей стремления приобретать дорогостоящее высокопроизводительное оборудование. Научно-технический прогресс сдерживался и тем, что во имя выполнения текущих планов реализации предприятия мало заботились об обновлении производства.

Не удалось реализовать в полной мере и намерения об установлении зависимости оплаты труда работников от его результатов. Надбавки к окладам в 10–20% не отражали реального вклада каждого в общее дело. А дифференцировать зарплату в разы не позволяли традиции уравнительной справедливости, боязнь угрозы чрезмерного расслоения общества по достатку.

Главная же причина того, что косыгинские реформы «не пошли», в том, что хозяин на производстве так и не появился. Кроме того, роковую роль сыграл рост мировых цен на нефть и газ и возможность для СССР решать за счет этого свои экономические задачи. На нефтедоллары стали закупать оборудование для строительства заводов (КамАЗ), ширпотреб, продовольствие, прежде всего — зерно. Руководителям страны удавалось сводить концы с концами без каких бы то ни было реформ.

Николай Алексеевич Косыгин при всем своем таланте и организаторских способностях не обладал волей и характером Столыпина и не имел соответствующих властных полномочий. Да и убеждения его не позволяли вести поиск за рамками реального социализма. А внутри его возможности были чрезвычайно ограничены. Кроме того, в конце 1960-х гг. у Косыгина возникли проблемы со здоровьем и стала сказываться накопившаяся усталость. В последние годы каких-либо серьезных реформаторских инициатив проявлено им не было. Этого не позволял и ревностно переживавший его высокий авторитет Брежнев и его окружение.

О степени нравственной деградации правящей верхушки партии того времени говорит тот факт, что о смерти Алексея Николаевича Косыгина, последовавшей 18 декабря 1980 г., страна узнала только через три дня. Дело в том, что 19 декабря нужно было отмечать день рождения Брежнева и вручать ему очередную звезду Героя Советского Союза. На фоне смерти Косыгина все предусмотренные пышные торжества выглядели бы нелепо и аморально. Промолчали. Хотя умолчание факта смерти столь заслуженного человека явилось еще более аморальным поступком сгруппировавшихся вокруг неадекватного Брежнева членов Политбюро.

Несмотря на то, что реформа не состоялась в том виде, как задумывалась, она сыграла свою роль в подготовке общества к более значительным переменам, начавшимся с Горбачевской перестройки. Ожидать большего в то время вряд ли было возможно. Сошлемся еще раз на Ясина, сказавшего в уже цитированном выступлении о косыгинской реформе: «Сейчас, когда мы оглядываемся назад, мы понимаем, что, конечно, она не могла изменить ситуацию радикальным образом. Потому что она проводилась в рамках той системы, которая существовала. И в те годы ни у кого даже мысли не возникало о том, что нужно каким-то образом расстаться с этой плановой системой хозяйствования, а шел разговор о том, что надо немножко ее трансформировать, сделать более эффективной, такой, чтобы она могла соревноваться с капиталистической системой, с рыночной экономикой. Но движение было совершенно определенное в сторону самостоятельности предприятий, в сторону развития товарно-денежных, как тогда говорили, на самом деле рыночных отношений. И тогда мы впервые услышали такие слова, как прямые хозяйственные связи, оптовая торговля, договорные цены, фонды стимулирования. Надо сказать, что остальные годы до самого своего конца в 91 году советская экономика жила и разговаривала на том языке, который был создан, разработан тогда».

Так что, желая того или нет, Косыгин, пытаясь оживить экономику страны в рамках существовавшей системы, с тем чтобы эту систему укрепить, сделал большой шаг к ее разрушению.

Михаил Сергеевич Горбачев
(Род. в 1931 г.)

Михаил Горбачев был не лучше и не хуже многих своих коллег — первых руководителей республик, краев и областей Советского Союза. Отработанная за долгие десятилетия система подбора, подготовки, выдвижения партийных кадров, с одной стороны, не позволяла слабому работнику пройти через многоступенчатые фильтры и стать региональным руководителем, с другой — не пропускала наверх людей, наделенных яркой харизмой, выходящей за рамки усредненных стереотипов партийного функционера такого уровня.

А уж для того, чтобы приобщиться к верховному партийному руководству, стать секретарем ЦК или, тем более, членом Политбюро, требовались деловые, личностные качества безусловно выше среднего. Кроме того, повышенное честолюбие, искушенность в интригах и политической закулисной борьбе за власть и влечение, любовь к этой борьбе. И, разумеется, стечение обстоятельств, игра того самого случая, оказывающего решающее влияние на судьбу человека, а через него — на судьбу не только своей страны, но и на мировые события.

Михаил Горбачев безусловно яркая, далеко не средняя личность. Он не позволял своей гордыне выходить наружу в виде каких-то заявлений и тем более поступков, диссонирующих с образом благонамеренного, верного партийной линии функционера.

Трудно себе представить, чтобы человек за семь лет пребывания на посту генерального секретаря изменился настолько, что в итоге стал разрушителем монополии коммунистической идеологии и партийного абсолютизма. Его наверняка уже долгое время до того мучили сомнения по поводу всего происходившего в партии и стране, но он задавливал их или, по крайней мере, не озвучивал. Иначе его бы ждала судьба отступника, диссидента, ренегата еще в начале партийной карьеры.

Восемь лет (1970–1978 гг.) Михаил Сергеевич проработал первым секретарем Ставропольского крайкома. Этого срока достаточно, чтобы не только освоить все премудрости управления регионом, но и начать тяготиться своей ролью. Тем более что в должности первого секретаря крайкома он оказался довольно молодым человеком — в 39 лет, и перспектива уйти с нее на «заслуженный отдых» у честолюбивого Горбачева не вызывала оптимизма. А между тем, являясь личностью неординарной, он не выделялся настолько, чтобы оказаться замеченным высшим руководством и быть выдвинутым для использования его потенциала на благо партии и страны. Да и возглавляемый им Ставропольский край не занимал особого места в народном хозяйстве и не играл какой-либо заметной политической роли в стране, в отличие, например, от Ленинградской, Свердловской, Кемеровской областей или Краснодарского края.

Ставрополье, будучи типичным аграрным регионом, могло способствовать выдвижению своего руководителя лишь благодаря выдающимся достижениям на сельскохозяйственной ниве. Но годы управления Горбачевым Ставропольем не были отмечены какими-либо значительными свершениями такого рода. Однако было одно обстоятельство, которое позволяло руководителю Ставрополья выделиться из общего ряда его коллег. На территории края находятся знаменитые курорты — северокавказские Минеральные воды, часто посещавшиеся высшими партийными и государственными руководителями. Естественно, первый секретарь крайкома контактировал с ними, опекал их. Чаще других бывал там Юрий Владимирович Андропов, уроженец тех мест, глава всемогущего КГБ и долгое время — член Политбюро. Именно ему отводят решающую роль в выдвижении Горбачева в Москву. Есть вероятность, что непосредственно это решение принималось 19 сентября на железнодорожной станции «Минеральные воды», где встретились четыре человека, в разное время оказавшиеся генеральными секретарями ЦК КПСС. Леонид Брежнев, являвшийся тогда генсеком и следовавший на поезде из Москвы в Баку; Юрий Андропов, член Политбюро, начальник КГБ, отдыхавший на курорте; Константин Черненко, член Политбюро, ближайший друг и соратник Брежнева, сопровождавший его в поездке, и Михаил Горбачев, первый секретарь Ставропольского крайкома партии. Тогда, якобы, и был решен вопрос о переезде Михаила Сергеевича в Москву и переводе его на должность секретаря ЦК, ведающего вопросами сельского хозяйства. Здесь опять же помог случай. Пост «аграрного» секретаря ЦК после смерти Федора Кулакова (июль 1978 г.) был вакантным. Оставайся Кулаков еще долгие годы в строю, Горбачев мог оказаться невостребованным, так как в иной роли, кроме как главного аграрника страны, он не мог попасть в ЦК КПСС. Равно как, не будь столь сильного влияния на кремлевские дела Андропова, благоволившего Горбачеву, также не стать бы ему секретарем ЦК, по крайней мере в то время. А далее могли появиться другие соискатели цековских постов. И Михаил Сергеевич остался бы матерым региональщиком, в силу долголетнего пребывания на посту превратившимся в брюзгу, консерватора, может быть и циника. Кто знает? Но Горбачев вошел в цековские кабинеты молодым, по кремлевским меркам, и не только по ним, человеком. В 47 лет секретарь ЦК, а вскоре — член Политбюро.

Никому на посту секретаря ЦК, ответственного за сельское хозяйство, ни до Горбачева, ни после, не суждено было стяжать славы и сделать карьеру. Оттуда люди уходили в политическое или физическое небытие. Михаил Горбачев — исключение, хотя годы пребывания его в этой роли не были отмечены значительными успехами в сельскохозяйственном производстве. Застой во всем тем более имел место в сельском хозяйстве. Из серьезных дел в аграрной политике того времени стоит отметить разработку и принятие Продовольственной программы (1982 г.) — это детище Михаила Сергеевича.

Надо отдать должное Горбачеву, провинциалу по своей сути, сумевшему вписаться в кремлевский Олимп, удержаться на нем и победить в борьбе за влияние на политику в стране, а потом и за пост генерального секретаря ЦК.

На фоне дряхлеющих старцев, из которых состояло тогдашнее Политбюро, Горбачев был вызывающе молод, энергичен, обаятелен, умел свободно общаться без оглядки на чопорные традиции. Другие члены Политбюро не представляли серьезной конкуренции Горбачеву. За исключением одного — Григория Романова. За его спиной стоял авторитет ленинградского лидера, военно-промышленный комплекс, большое влияние в армии. Он был честолюбив, являлся эдаким сталинистом 1980-х гг., что многим импонировало. Горбачев не располагал рядом факторов влияния, имевшихся у Романова. Но он уже тогда отличался демократическими взглядами на многие явления и не стеснялся их демонстрировать. Другой вопрос — было ли все это следствием убеждений, столь существенно отличавшихся от таковых у окружения, или он проницательным умом улавливал потребности к переменам, витавшие в обществе, уставшем от брежневского маразма, и старался им соответствовать. Наверное, будучи продуктом автократического режима, лишь на словах осудившего культ личности, Горбачев и сам являлся в какой-то степени сталинистом, но, очевидно, в меньшей, чем его соперник Романов. Или, по крайней мере, умел это скрывать. Как бы то ни было, Михаил Сергеевич достаточно безболезненно отказался от груза прошлого, когда это стало нужным.

Михаил Сергеевич мог оказаться генеральным секретарем сразу же после смерти Андропова. Но члены Политбюро в течение четырех дней не могли отдать предпочтение одному из конкурентов-претендентов и взяли тайм-аут, объявив генсеком тяжелобольного Константина Черненко, устраивавшего всех своей недееспособностью.

Тринадцать месяцев номинального нахождения у власти Черненко были наполнены напряженной борьбой за влияние между Горбачевым и Романовым без явного перевеса чьей-либо стороны. Когда же умер Черненко, то генеральным секретарем мог стать и третий человек. В частности, говорили о Викторе Гришине, тогдашнем первом секретаре Московского горкома партии. Решающую роль в становлении Горбачева руководителем партии и страны сыграл Андрей Громыко, которого поддержали представители старой гвардии — Егор Лигачев, Михаил Соломенцев, Виктор Чебриков. На сей раз партия была без генерального секретаря только четыре часа.

Рейтинги-рейтинги! Как же высок был этот рейтинг у Горбачева! Одна только способность четко формулировать мысли и говорить без бумажки после унижения, испытываемого всеми от того, что приходилось слушать еле выговаривавшего слова Брежнева, умиляла граждан страны, истосковавшихся по адекватному руководителю. А поскольку Горбачев говорил то, о чем думало большинство, то он обречен был на феноменальный успех.

Не случись тогда всеобщей, всенародной поддержки, возможно, Горбачев и не замахнулся бы на столь дерзновенные перемены. Мелкими реформами улучшал бы стагнирующую систему, помаленьку поднимал бы жизненный уровень людей, ослаблял диктатуру, и глядишь — прожил бы долгие годы, оставаясь руководителем партии и государства, не вызывая особого отторжения. Но кризис в стране был настолько глубоким, желание все изменить к лучшему таким сильным, а возможности ввиду всеобщей любви и ожидания людьми перемен такими безграничными, что Горбачеву посильными казались любые предприятия.

Главное отличие Горбачева от других российских реформаторов в том, что, затевая перемены, он не имел в виду некой конечной цели, кроме интенсификации и ускорения. Скажем, сделать политическую систему демократической, а экономику рыночной. Ничего подобного и в мыслях не было. Но, начав с малого, совершая шаг за шагом на пути перемен, он привел в движение всю систему, а потом потерял над ней контроль. Пошел неуправляемый процесс.

Первые действия Михаила Горбачева, публичные заявления не предвещали никаких революций, крутых поворотов. В частности, в день избрания его генеральным секретарем 11 марта 1985 г. он говорил о готовности следовать курсу, которым идет партия: «Стратегическая линия, выработанная на XXVI съезде, последующих пленумах ЦК, была и остается неизменной. Это — линия на ускорение социально-экономического развития страны, на совершенствование всех сторон жизни общества». И так далее — в духе традиционной риторики. Добиваться всего этого новый генсек собирался через «дальнейшее укрепление партии, повышение ее организующей и направляющей роли».

Через полтора месяца — выступление на пленуме ЦК, посвященном подготовке к XXVII съезду КПСС. Вроде бы та же традиционная риторика и подтверждение «преемственности стратегического курса, разработанного XXVI съездом партии и последующими пленумами ЦК». Но вместе с тем слышны нотки, пока слабо улавливаемые, обещающие большие перемены. Тогда было произнесено слово «перестройка», ставшее символом Горбачевской эпохи. Правда, пока применительно к управлению, планированию, структурной и инвестиционной политике. Следовал эклектичный набор задач, включавший повышение ответственности, дисциплины, усиления внимания к человеческому фактору и др. Призыв к «укреплению социальной справедливости в распределении материальных и духовных благ» можно было бы отнести к обычной риторике, но он усиливался требованием «разработать конкретные, действенные меры по очищению распределительного механизма от уравниловки… обеспечить прямую зависимость материального положения каждого работника и каждого коллектива от результатов труда». Конечно, в этом тоже вроде бы ничего нового не было — принцип «Каждому — по труду» изначально объявлялся основополагающим при социализме. Но только на словах.

А Горбачев, как и Косыгин до него, пытался бороться с уравниловкой в рамках плановой системы. Выступая в Киеве перед республиканским активом (27 июня 1985 г.), он говорил: «Не рынок, не стихийные силы, а прежде всего план должен определять основные стороны развития народного хозяйства».

Значительным этапом в деятельности Горбачева стал XXVII съезд КПСС. «Перестройка» официально была объявлена главной задачей партийных организаций. Хотя ее контуры оставались все время размытыми, тем не менее определенные ориентиры, показывающие серьезность намерений нового руководства страны, были озвучены. Наряду с требованием «утверждения принципа социалистической справедливости», были высказаны мысли, обещавшие большие перемены: «Стратегия ускорения предполагает совершенствование общественных отношений, обновление форм и методов работы политических и идеологических институтов, углубление социалистической демократии, решительное преодоление инерции, застойности и консерватизма — всего, что сдерживает общественный прогресс».

Многие искушенные партийные функционеры, пережившие всякие большие и малые повороты линии партии, считали, что эти требования обычные для каждого очередного съезда, формальные установки, призванные показать, что партия по-прежнему является самой прогрессивной частью общества. Воспринимали их спокойно — пошумит-пошумит новый генсек и постепенно успокоится. В то время как проницательные аналитики обратили внимание на целый ряд идей, обещавших коренные преобразования.

Впервые после Ленина давалось расширенное толкование «социалистической собственности». Горбачев прикоснулся к святая святых, на чем лежало табу — к собственности. Пока о частной собственности ни слова, но зато он говорит, что «…социалистическая собственность имеет богатое содержание, включая в себя многогранную систему отношений между людьми, коллективами, отраслями, регионами страны по использованию средств и результатов производства…»

Прошел почти год с тех пор, как Горбачев стал руководителем государства. Повторяемые по всей стране призывы к ускорению, интенсификации, перестройке, к укреплению дисциплины, повышению требовательности ожидаемых результатов не дали. Малоэффективными оказались и некоторые меры по материальному стимулированию работников. Из этого был сделан вывод — нужно, чтобы люди осознавали себя хозяевами на производстве. «Как решить эту задачу? — спрашивает Горбачев. И отвечает: — Было бы наивно представлять, будто чувство хозяина можно воспитать словами. Отношение к собственности формируется прежде всего теми реальными условиями, в которые поставлен человек, возможностями его влияния на организацию производства, распределение и использование результатов труда».

Налицо — проявление явного оппортунизма Горбачева, который дальше будет только усугубляться. Государственной собственности, считавшейся священной коровой, высшей общенародной формой собственности, в которую должна была, согласно учению основоположников, преобразоваться и колхозно-кооперативная, противопоставляется собственность предприятий, кооперативов, коллективов. Последним отдается приоритет. Министерствам и ведомствам указывается, что они «не собственники средств производства, а лишь институты государственного управления». А кто же собственники? Трудовые коллективы. После съезда был принят Закон о трудовых коллективах. На предприятиях появилась еще одна ветвь власти (помимо директора, парткома, и профкома), без которой не могли приниматься серьезные решения. Но эта искусственно сконструированная в кабинетах схема была далека от жизни. Многие трудовые коллективы, где руководителями стали харизматические демагоги, использовали средства исключительно для распределения, потребления, менее всего думая не только о государственных интересах, но и перспективах своего предприятия. Сопротивлявшихся деструктивным действиям руководителей предприятий устраняли на очередных выборах. Так что попытка опереться на народ, чтобы преодолеть сопротивление противостоявших перестройке бюрократов-консерваторов, стала оборачиваться анархией.

Создание кооперативов также имело неоднозначные последствия. С одной стороны, инициативные люди могли реализоваться, открыв собственное дело. Многие ныне процветающие предприниматели вышли из этих первых кооперативов. Но не оправдались расчеты на то, что с помощью кооперативов удастся увеличить производство товаров народного потребления и расширить сферу услуг населению. Как правило, кооперативы создавались как посреднические структуры. Особенно преуспевали те из них, которые получали доступ к государственным ресурсам. Стал легализовываться криминалитет. Руководители предприятий, чиновники оказывали услуги кооператорам, получая за это взятки, устраивая родственников в коммерческие структуры.

Как бороться с застойными последствиями прошлого и новыми негативными явлениями? С помощью гласности, решил Горбачев.

На XXVII съезде партии ей было уделено большое внимание. Горбачев говорил: «Без гласности нет и не может быть демократизма, политического творчества масс, их участия в управлении».

После съезда родился анекдот. Армянскому радио задали вопрос: что дала советскому человеку перестройка? Радио ответило так: «Умному — кооператив, дураку — гласность, всем остальным — аргументы и факты». Имеется в виду популярная в то время газета.

Принятая на XXVII съезде программа КПСС закрепляла многие ранее уже озвученные Горбачевым идеи об ускорении, перестройке, совершенствовании производственных отношений, развитии политической системы. Но задача демократизации народного самоуправления соседствовала с утверждением, что «ведущей силой этого процесса выступает партия — ядро политической системы советского общества». Налицо было явное противоречие.

Проявилось оно и во введении государственной приемки на промышленных предприятиях, с помощью которой рассчитывали улучшить качество выпускаемых изделий. Этот опыт был заимствован из ВПК. Почему-то решили, что военная техника соответствует мировым стандартам именно потому, что ее производство на заводах контролируют военпреды. На самом деле высокое качество военной техники обеспечивалось не столько военпредами, сколько соответствующими условиями, созданными специально для военно-промышленного комплекса, чего нельзя было сделать для всей промышленности. В ВПК сосредотачивались лучшие кадры инженеров и рабочих, благодаря более высоким зарплатам, предоставлению квартир, дефицитных товаров и т.д. Туда шли лучшие материалы, комплектующие изделия, технологическое оборудование. А в гражданские отрасли — что останется. В этих условиях государственная приемка мало чем могла помочь.

Провалилась и антиалкогольная кампания, вначале вроде бы позволившая снизить пьянство и укрепить дисциплину и правопорядок, а потом спровоцировавшая подпольное производство алкогольных суррогатов, токсикоманию, спекуляцию, массовые отравления и т.д. Бюджету страны был нанесен огромный урон.

Однако экономические итоги 1986 г., второго года пребывания Горбачева у власти, оказались неплохими. Национальный доход вырос на 4,1%, получили зерна на 30 миллионов тонн больше по сравнению с ежегодным его производством в предшествовавшей пятилетке, на 5,2 миллиона квадратных метров к уровню 1985 г. построили больше жилья, борьба с пьянством привела к укреплению дисциплины, сокращению прогулов. Все это являлось основанием считать, что перестройка дает результаты, хотя ожидаемого ускорения и не получалось.

На январском (1987 г.) пленуме ЦК вновь делается упор на развитие демократии, привлечение рабочих к управлению производством, в том числе через выборы руководителей, развитие гласности, обновление общества.

Тогда же был сделан шаг, обещавший серьезные изменения и в политической системе. Речь шла «об углублении демократизма избирательной системы, о более эффективном и реальном участии избирателей на всех стадиях предвыборной и выборной кампаний». То есть выборы депутатов всех уровней должны были из формального акта голосования превратиться в реальное волеизъявление. Таким образом, к началу 1987 года уже были заложены основы трансформации общественно-политической системы, хотя в риторике не допускалась ревизия социализма, марксизма-ленинизма. Да для этого не было и соответствующей законодательной базы. Предпринимаемые новации освещались именем Ленина, обосновывались ссылками на его творческое наследие.

Все вожди после Ленина опирались на его авторитет, хотя и принимали решения прямо противоположного характера, исключавшие одно другое. Сталин и Горбачев являлись безусловными антиподами, но тот и другой успешно подкрепляли свои политические установки цитатами из трудов Ленина. То же и Никита Сергеевич — находил объяснения (оправдания) у Ленина всем своим действиям. И дело здесь не только в тенденциозном выдергивании цитат из ленинских трудов, но и в противоречивости воззрений самого классика.

Общество буквально бурлило, разбуженное впервые после семидесятилетнего молчания, отсутствия духовной свободы. А тут сразу стало возможным не только свободно говорить что угодно, но и действовать без оглядки. Хочешь стать руководителем — разрабатывай программу, выступай с ней, добивайся избрания. Есть желание реализоваться на коммерческом поприще — создавай кооператив.

Правоверные партийцы, как в годы нэпа, увидели во всем этом угрозу социализму. Она исходила и из начавшегося спада производства, роста преступности, снижения жизненного уровня, сепаратистских настроений в республиках. Стала нарастать критика действий Горбачева со стороны региональных партийных руководителей. По сложившейся традиции они не выступали открыто на пленумах ЦК, принимали все, что предлагал генсек. На местах проводили необходимые мероприятия для выполнения установок ЦК. Но Горбачев чувствовал глухое недовольство.

XIX партконференция, проведенная в конце июня 1988 г., должна была дать ответ — что же делать с реформами? Продолжать начатый курс, корректировать его или отказаться от перемен вообще? Надо отдать должное мужеству Горбачева. Конечно, он показал себя умелым тактиком, мастером компромиссов, способным убеждать людей, увлекать их за собой обещаниями успехов, побед, свершений.

Но на конференции Михаил Сергеевич честно сказал, что партия, страна стоят на распутье и что нужно делать выбор.

«Сегодня нам удалось разбудить общественное сознание, преодолеть состояние апатии и отчужденности. И вопрос стоит теперь так: куда же пойдет это разбуженное сознание, в каком направлении будет развиваться общественное мнение?

Или оно будет служить делу перестройки, пойдет по пути наращивания конструктивных, созидательных усилий, по пути труда и ответственности, по пути действительного обновления социалистического общества?

Или же дрогнет перед сложностью и непривычностью новых задач, поддастся страстям и эмоциям, сорвется во внешне броские начинания, кампанейщину того или иного толка?

Или же повздыхает о жизни и снова впадет в дрему, что прекрасно устроило бы всех, кому по вкусу времена застоя?»

Горбачев уверенно провел конференцию. Виновником неудач как прошлых, так и текущих объявлялась вся административно-командная система. Снова, в который уже раз, говорилось о необходимости включать широкие массы в дело перестройки. Горбачев обращался к делегатам: «Процессы демократизации — и в центре и на местах — развертываются медленно. Сегодня надо иметь мужество признать: если политическая система останется неподвижной, без изменений, то мы не справимся с задачами перестройки».

И он предложил, во-первых, сделать Советы полноправными властными структурами, во-вторых, выборы в Советы всех уровней проводить на альтернативной основе, обеспечив свободное волеизъявление. Остается поражаться относительной легкости, с которой Горбачеву удалось убедить делегатов конференции принять решения, меняющие политическую систему в стране. Он, как экстрасенс, гипнотизировал делегатов, делая руками округлые жесты, и в конце концов добился полной поддержки. Конференция приняла целый ряд резолюций: «О ходе реализации решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению перестройки», «О демократизации советского общества и реформе политической системы», «О борьбе с бюрократизмом», «О межнациональных отношениях», «О гласности», «О правовой реформе», «О некоторых неотложных мерах по практическому осуществлению реформы политической системы».

На конференции в общих чертах давались характеристики общества, которое должно было сложиться в результате начатых преобразований. Конечно, речь шла только о социализме. Горбачев говорил:

«Социализм мы видим как строй подлинного, реального гуманизма, при котором человек на деле выступает „мерой всех вещей“. Все развитие общества, начиная с его экономики и кончая духовно-идеологической сферой, направлено на удовлетворение потребностей человека, на его всестороннее развитие. Причем все это делается трудом, творчеством, энергией самих людей.

Социализм мы видим как строй эффективной и динамичной экономики, опирающейся на лучшие достижения научно-технического прогресса и обеспечивающей наивысшую производительность труда; экономики, непосредственно подчиненной удовлетворению потребностей общества, гибко приспосабливающейся к ним. Основой такой экономики выступают разнообразные формы общественной и личной собственности, организации производства, при которых трудящиеся реально выступают как его хозяева, обеспечивается прямая связь заработка с результатами труда.

…Социализм мы видим как строй социальной справедливости, сочетающий социальные гарантии жизненно важных потребностей человекам труде, в охране здоровья, образовании, жилье, социальном обеспечении с последовательным проведением принципа распределения по труду, искоренением любых форм уравнительности и социального паразитизма.

…Социализм мы видим как строй подлинного народовластия, при котором всем трудящимся обеспечивается полная возможность для выражения своих потребностей и интересов, участие в управлении общественными процессами, преодолевается отчуждение человека от власти. Это — общество социалистического самоуправления народа, глубокого и последовательного демократизма в управлении экономикой, социальными процессами, законности, открытости и гласности.

…Именно такой демократический, гуманный облик социализма мы имеем в виду, говоря о качественно новом состоянии нашего общества как важной ступени в движении к коммунизму».

В соответствии с решениями XIX конференции Верховный Совет СССР принял Закон об изменении Конституции. Было решено, что высшим законодательным органом страны является Съезд народных депутатов (2250 человек). Две трети из них избираются в территориальных округах на альтернативных выборах, одна треть — на съездах общественных организаций — КПСС, профсоюзов, комсомола, Академии наук и др. Впервые в истории СССР предполагалось формировать высшую законодательную власть демократическим путем.

Но, выпустив из бутылки джина демократизма, гласности и идеологического плюрализма, Горбачев предоставил процессу развиваться по собственным законам. Трудно сказать, насколько он был уверен в том, что сумеет удержать его под своим контролем. Ведь по сути его оценки общества, которое должно было сложиться в результате перемен, становились мнением отдельного лица, хотя и занимающего высокое положение, а не установками к действию. Это Сталин и Хрущев могли, опираясь на партию и подконтрольные силовые структуры, делать все, что вздумают. То же самое делал и Горбачев, на начальном этапе понуждая членов ЦК голосовать за любые резолюции. Предложенная им реформа политической системы, добро на которую дала XIX партконференция, означала первый, но решительный шаг на пути отстранения партии от власти. Таким образом, Горбачев рубил сук, на котором сидел. Происходил удивительный исторический феномен — Горбачев с помощью партии наносил удар по партийному монополизму.

Что здесь являлось решающим? Стратегический просчет Горбачева, верившего в то, что он сможет управлять ситуацией и контролировать передачу власти Советам, избираемым демократическим путем? Или наоборот, тонкий ход мудрого политика, решившего таким образом отстранить партию от власти? Ведь при действиях напрямую у него ничего бы не получилось. Почуяв опасность, члены ЦК просто-напросто сняли бы Горбачева с должности и выбрали другого. Но такого чутья у них не оказалось.

Впрочем, это сейчас, по прошествии лет мы можем раскладывать все по полочкам. А тогда? У большинства, если не у всех партийных руководителей не было ощущения возможного краха социализма или угрозы утраты руководящей роли партии. Хотя червь сомнения шевелился. Ведь власть, как и материя. Если ее где-то прибыло, значит, в другом месте убыло. Больше власти Советам, стало быть меньше — партийным комитетам. Где баланс? И может ли вообще он быть?

Чувствовалось, что такие сомнения были и у Горбачева. Он искал выходы из очевидного противоречия, о чем говорил его оригинальный, хотя уже и тогда казавшийся не очень жизненным проект. Предлагалось на региональном и районном уровнях рекомендовать первых секретарей партийных комитетов на посты председателей соответствующих Советов. Имея в виду, что если депутаты не выберут секретаря своим председателем, то он подлежит замене и в партийном органе.

Все это было зыбко, неубедительно да и не очень демократично, вызвало жаркие дискуссии на конференции. Получалась демократия с оговорками, какими-то обусловленностями, исключениями.

Гарантией попадания в народные депутаты СССР представителей партийного руководства страны являлась предложенная Горбачевым система выборов по квотам от общественных организаций. На долю КПСС отводилось сто мандатов. Выборы народных депутатов СССР от КПСС проходили на расширенном пленуме ЦК. Выборы дали повод для скепсиса, разочарования.

В списке кандидатов оказались все члены Политбюро и секретари ЦК (больше 20 человек), остальные мандаты предназначались другим членам партии, в том числе рабочим и колхозникам. Первый вопрос, который возник, — почему секретари обкомов должны избираться на альтернативных выборах в округах, а секретари ЦК — по келейному списку? Во-вторых, на сто мест было выдвинуто ровно сто кандидатов. Член ЦК, ректор МГУ Лагунов спросил у Горбачева — почему предлагаются выборы без выбора, на что Михаил Сергеевич ответил, не смутившись: «Мы не можем допустить, чтобы из-за лишнего кандидата оказался неизбранным какой-нибудь достойный человек». Однако более циничной выглядела другая реплика генсека. Когда список зачитали и по сложившейся традиции нужно было хотя бы для формы обсудить кандидатов, Горбачев спросил присутствующих в зале: «Ну что, согласимся или будем играть в детские игры с отводами?» Игр не последовало. Только член ЦК смутьян Ельцин воздержался при включении в бюллетень для голосования Лигачева. В тот же вечер без всякой борьбы руководители партии стали народными депутатами СССР.

Вот такой урок нравственности, точнее — безнравственности преподал Горбачев своим кадрам. Еще более добавилось горечи, когда в газетах появились критические заметки о выборах народных депутатов СССР руководящими органами общественных организаций. Корреспондент «Правды», органа ЦК КПСС, писал 17 января 1989 г. в статье «Готовимся к выборам»: «Колхозам по самой их природе свойствен демократизм. Естественно, я предполагал, что на заседании совета (совета колхозников. — В.К.) состоится оживленный обмен мнениями о деловых качествах тех, кого колхозы предложили выдвинуть кандидатами в депутаты, столкнутся разные, может, даже полярные, точки зрения. Увы, ничего подобного не произошло. Никто из сидящих в зале не пожелал высказаться. Впрочем, сама обстановка к этому не располагала.

Перед каждым участником заседания лежал готовый список кандидатур с их краткой, сугубо производственной характеристикой. В списке — ровно столько человек, сколько выделено депутатских мандатов. Голосовать решили открыто. Все кандидатуры были поддержаны единогласно. Процедура заняла не больше получаса».

Вот такая двойная мораль — что можно членам Политбюро, того нельзя колхозникам. А между тем руководители орготдела ЦК настоятельно рекомендовали кандидатам в депутаты выходить на выборы только с соперником. Но многие, глядя на пример, преподанный Центральным Комитетом, мягко говоря, игнорировали такие установки.

Например, в Новосибирской области по каждому избирательному округу было несколько кандидатов, а на Алтае в шести округах было по одному кандидату, а в остальных по нескольку. Кто же эти шесть, кому не нашлось альтернативы?

Попов — первый секретарь крайкома, Гусев — первый секретарь Горно-Алтайского обкома, Кулешев — председатель крайисполкома, Сорокин — генерал армии, Кручина — управляющий делами ЦК КПСС.

Тридцать шесть первых секретарей крайкомов и обкомов тогда не были избраны в депутаты. А на сколько это число оказалось бы большим, если бы все они выступали на выборах с соперниками! Авторитету партии был нанесен огромный урон. Народ отвергал партию в лице ее руководителей.

Много потерял Горбачев, соблазнившись легкой победой на аппаратных выборах. Зато триумфатором оказался Борис Ельцин, набравший 90% на выборах по Московскому округу.

Ошибкой Горбачева стало и согласие на избрание его Президентом СССР на съезде народных депутатов, а не всенародным голосованием. Ельцин же и в этом вопросе оказался на высоте.

В единоборстве за власть факт всенародного избрания Ельцина давал ему большую фору перед Горбачевым, вознесенным на вершину положения в результате аппаратных манипуляций. Борец за демократию, он не захотел испытывать ее на себе и потому — проиграл. Кроме того, будь Горбачев избран Президентом гражданами всех союзных республик, у него было больше шансов не только уцелеть самому, но и сохранить Советский Союз.

Такое, наверное, редко бывает в истории, когда бы меньшинство законодательного органа оказывало столь серьезное влияние на его работу. Наиболее реформистски настроенные депутаты сплотились в Межрегиональную группу (около 200 человек) во главе с академиком Сахаровым и мятежным Ельциным. Их устремления простирались гораздо дальше, чем хотел того автор перестройки. А малочисленность компенсировалась высоким моральным авторитетом Сахарова; наступательной аргументированной позицией, бойцовским характером многих членов Межрегиональной группы — Ю. Афанасьева, Б. Ельцина, В. Коротича, Г. Попова, А. Собчака, Ю. Черниченко и др.; мощной поддержкой средств массовой информации; симпатиями населения, отворачивавшегося от КПСС и его руководства под влиянием экономического кризиса, разоблачения преступлений партии и т.д.

И дело закончилось тем, что в начале 1990 г. Съезд народных депутатов, большинство которых были коммунистами, проголосовал за отмену шестой статьи Конституции СССР, в которой закреплялась руководящая роль партии.

С первых дней работы Съезда народных депутатов (май 1989 г.) стало очевидно — инициатива в проведении реформ переходит от Горбачева к Межрегиональной группе, то есть к Сахарову, а после его смерти — к Ельцину.

Условно народных депутатов СССР можно было разделить на три группы. На левом фланге — консервативное большинство, не желавшее перемен, смотревшее на Горбачева, как на ренегата, предателя. На правом фланге — радикалы реформаторы, готовые поддерживать Горбачева, более того — идти за ним в случае отказа его от КПСС. Впрочем, в то время на левых и правых делились по-другому. Говорить о центре было трудно ввиду аморфности его политической физиономии. Обычно эту массу называют болотом. Теоретически Горбачева следует отнести к центру. Он потому и проиграл, что оказался без опоры. Разве можно победить, опираясь на болото?

А между тем опора у него могла оказаться, сумей он реформировать партию. Но для этого надо было отказаться от одиозных идеологических догм, признать право на существование частной собственности, превратить партию из коммунистической в социалистическую (социал-демократическую). На это следовало пойти даже при угрозе риска раскола КПСС. В стране сложилась бы многопартийная система, в которой ведущую роль могла играть социально ориентированная социалистическая партия. Как, например, в Польше, Литве, некоторых других странах. Но Горбачев отстаивал мифическое единство КПСС, хотя ни о каком единстве уже тогда не могло быть речи. Потом он с горечью признает: «Я опоздал с реформированием КПСС. Сначала партия была мотором реформ, потом она стала силой торможения, реакционной силой» (Известия. 10 ноября 2001 г.).

Думаю, что и с этой оценкой, данной уже более чем через десять лет, можно поспорить. Все двадцать миллионов не могли являться реакционной силой. Потому и следовало опереться на ту часть, которая хотела перемен и могла поддержать Горбачева, а не пытаться сохранить в одной упряжке, говоря словами поэта, «коня и трепетную лань». Тем более Горбачев мог пойти на это, без риска потерять власть, когда стал Президентом СССР. Хотя, как уже говорилось, ему следовало избираться президентом всенародно. Тогда он был бы независим от Центрального Комитета партии. А в той ситуации, вздумай Горбачев занять раскольническую позицию, инициативная группа ЦК провела бы на съезде работу с депутатами, являвшимися на 80% коммунистами, и они не избрали бы его вновь президентом.

Реформирование в экономике, управлении народным хозяйством шло одновременно с изменением политической системы. Начиналось, казалось бы, с безобидных вещей — хозяйственная самостоятельность предприятий, выборы директоров, контроль трудовых коллективов за их деятельностью, кооперативы и т.д. Но даже такого относительно мягкого вмешательства в жесткую административно-командную систему, отлаживаемую десятилетиями, оказалось достаточно, чтобы ее расстроить.

За год до августовского путча, в сентябре 1990 г. заседание Верховного Совета СССР обсуждало вопрос «О подготовке единой общесоюзной программы перехода к регулируемой рыночной экономике и выработке мер по стабилизации народного хозяйства страны». Это было вызвано стремительным спадом экономики, нарушениями плановой дисциплины и поставок, принимавшими угрожающие масштабы. Речь шла уже не об ускорении и интенсификации, а о том, как остановить деструктивные процессы. В выступлении Горбачева на заседании Верховного Совета звучала не просто тревога, а в некотором роде — паника.

«…реально идет распад структур, старое уходит, а новое еще не сформировалось. Система разлажена, собственно, системы уже нет, она ушла, налицо разлаженное состояние, дестабилизационные процессы в экономике в функционировании правовых органов, в политической власти. Более того, нарастают негативные процессы в самой экономике, идет распад хозяйственных связей, натурализация, изоляция, даже есть намерения создать таможни вокруг областей. Другими словами, дальше откладывать нельзя, надо решать».

Но нужно отдать должное Горбачеву — об отказе от реформ нет речи. Только вперед, к ликвидации двусмысленности, к переходу к рынку. Он обращается к депутатам:

«Вспомните, в какой атмосфере вы работали весной. Общество практически в своем большинстве и разговаривать не хотело о рынке, а Верховный Совет занял очень серьезную позицию, подчеркнув, что надо прорабатывать направление к рынку. Общество прошло за эти месяцы столько, сколько проходят иногда за десятилетия. Сегодня опросы показывают, что люди понимают, и что надо идти к рынку, и что они изменили свои прежние представления о рынке. Поняли, что нужно в иное положение поставить человека в производстве, приблизить его к средствам производства, определить другие стимулы и выйти через это на новые формы экономической жизни. Значит, надо основательно заняться перестройкой отношений собственности. Теперь это в обществе понимают».

Тогда Верховный Совет рассматривал стабилизационную программу, подготовленную учеными. Выступили мэтры советской экономической науки, академики А. Аганбегян, С. Шаталин, Л. Абалкин. Шаталин делал доклад от лица совместной комиссии — СССР и РСФСР. Россию в ней представлял заместитель Председателя Правительства Г. Явлинский. Предваряя доклады академиков, Горбачев выражал решимость идти до конца. И хотя в его выступлении все еще присутствовали ссылки на социализм, в предлагаемой схеме уже вырисовывались контуры иного общества: «Вопрос о переходе к нему (рынку. — В.К.) возник в русле осуществляемых преобразований. Он продиктован самой жизнью и логикой происшедших перемен. В самом деле, мы давно уже поняли, что из кризисной ситуации, в которой оказалась страна и наша экономика, можно выйти лишь путем радикальной экономической реформы.

В качестве центральной задачи реформы в свое время мы выдвинули преодоление всех негативных последствий, связанных со всеобщим господством государственной собственности и ее монопольным положением.

Мы подошли к пониманию необходимости преобразования отношений собственности еще тогда. И через это — выход на новые формы экономической жизни, новое положение человека труда в экономике и в обществе. Иначе говоря, мы должны пойти по пути разгосударствления и выхода на смешанную экономику, где как равноправные субъекты будут функционировать государственные и акционерные предприятия, кооперативы и предприятия, действующие на арендных началах в определенных масштабах и частные предприятия.

С выходом на многообразие форм собственности мы связываем решение коренного вопроса социалистической революции: преодоления отчуждения человека от средств производства, от собственности. Тем самым мы соединяем социализм с частными интересами людей, собственно, возвращаемся к известному всем лозунгу „Фабрики и заводы — рабочим, землю — крестьянам“.

Именно через это мы и хотим дать мощные стимулы инициативе людей, предпринимательству».

Строя новое общество, новые экономические отношения, Горбачев не хотел использовать большевистские приемы для достижения цели. Он подчеркивал: «…нельзя допустить, чтобы, отказываясь от одной административно-командной системы, насильственно навязанной обществу в свое время, мы вновь встали на путь субъективизма, механического использования схем и перенесения чужого опыта на нашу почву. Нельзя насильно загонять людей в новые формы экономической жизни, в акционерные предприятия, в кооперативы, в аренду или частную собственность, не считаясь с реальностями общества, объективным ходом экономических процессов, коренными интересами людей и их настроением, психологией. Мы, это хочу подчеркнуть, должны иметь такую политику и такие законы, реализация которых давала бы людям возможность свободно решать, делать выбор и форм собственности, и методов хозяйствования, исходя из нашей приверженности социалистической идее, к свободе, демократии, социальной справедливости».

Но одно дело — хотеть, другое — реально представлять, а как это сделать. В реформировании политической системы Горбачев пошел до конца — отменил статью в Конституции, закреплявшую руководящую роль партии, и создал систему законодательной власти, основанную на демократических альтернативных выборах. Но его экономические реформы не получили логического завершения. Многие руководители союзных республик усматривали в стремлении Горбачева стабилизировать обстановку в стране, навести порядок и дисциплину покушение на их суверенитет, самостоятельность. Они стали заявлять о намерениях самим решать — как проводить экономические реформы и стабилизировать положение.

Может быть, останься Горбачев у власти еще некоторое время, то не Ельцину с Гайдаром, а ему принадлежали бы лавры вхождения в рынок и отпуска цен. Но Горбачев остановился перед решительным шагом. Инициатива перешла к его преемнику — сопернику, поддерживаемому реформаторами-радикалами.

Не отличалась последовательностью и решительностью и аграрная политика Михаила Горбачева. Взгляды на пути развития сельского хозяйства, как и других отраслей экономики, претерпели за десять с лишним лет его работы в ЦК КПСС (секретарем и генсеком) радикальные перемены. Долгое время возглавляя «хлебный» Ставропольский край, он конечно же знал сельское хозяйство. Ввиду чего и был поставлен ответственным в ЦК КПСС за агропромышленный комплекс.

Горбачев, еще в Ставрополье, получил широкую известность благодаря так называемому Ипатовскому методу уборки урожая, зародившемуся в крае и поддержанному партийным руководством. Этот метод представлял собой форму организации труда, адекватную проводившейся в стране аграрной политике на укрупнение, концентрацию, усиление партийно-государственного руководства и контроля в АПК. Суть его заключалась в том, что формировались крупные уборочно-транспортные комплексы, которые возглавлялись первыми секретарями райкомов. Происходила полная обезличка — комбайнер мог работать не только не на своем поле, где пахал и сеял, но даже и не в своем колхозе-совхозе.

Горбачев говорил тогда, что с «трудом давалась психологическая перестройка людей — от механизатора до руководителя хозяйства… так важно в ходе внедрения прогрессивной технологии особое внимание уделять воспитанию чувства коллективизма и взаимопомощи не только в рамках звена и бригады, но и целого района… Ипатовский метод ценен еще и тем, что он направлен против узкой ведомственности и местничества, против тех, кто поле соседа считает чужим полем». По сути дела, речь шла о более высоком уровне концентрации, обобществления — то есть о продолжении сталинско-хрущевской аграрной политики.

Майский пленум ЦК (1982 г.) принял Продовольственную программу, подготовленную под руководством Михаила Горбачева. Он говорил тогда, что «важной особенностью аграрной политики 1980-х гг. является обеспечение соответствия производственных отношений (системы планирования, управления, стимулирования) характеру и уровню развития производительных сил». Этого соответствия было решено добиваться путем создания агропромышленных объединений, включавших в себя колхозы, совхозы, перерабатывающие, обслуживающие и другие, имеющие отношение к АПК предприятия и организации. Это было своего рода реформой сверху. Основанием для проведения ее по всей стране явился положительный опыт создания таких объединений в Эстонии. Буквально за год все регионы Советского Союза, независимо от условий и особенностей, перешли на эту форму организации хозяйствования, видя в ней очередную панацею, или, как говорил Горбачев, «пружину в увеличении производства продовольствия». Но районные объединения рассматривались лишь как начало повсеместной интеграции. Дальше — объединение всего АПК, «…чтобы агропромышленный комплекс планировался, финансировался и управлялся как единое целое…»

В общем, как и в хрущевские времена, реформы управления АПК представляли собой попытки добиться повышения эффективности производства, не затрагивая отношения работника к труду. Потому и обречены были на неудачу.

Революционные преобразования в стране, критическая оценка драматических страниц отечественной истории, вызванные Горбачевской перестройкой, повлекли за собой переосмысление, изменение аграрной политики. Расширенное толкование социализма, снятие табу с частной собственности, провозглашение принципа «Что не запрещено, то разрешено» породили многообразные формы хозяйственной организации как внутри колхозов-совхозов, так и наряду с ними.

В декабре 1986 г. выходит Постановление ЦК КПСС «О неотложных мерах по повышению производительности труда в сельском хозяйстве на основе внедрения рациональных форм его организации и хозрасчета». Теперь ставка делается не на концентрацию, а на включение интереса работников.

В Постановлении отмечалось: «Во многих колхозах и совхозах хозрасчет и коллективный подряд уже сейчас, обеспечивая высокую личную заинтересованность механизаторов, животноводов и других работников в результатах своего труда, оказывают большое воздействие на повышение эффективности общественного производства.

Среди различных форм коллективного подряда лучше проявили себя небольшие по численности звенья и бригады интенсивного труда, за которыми на договорной основе на длительный срок закрепляются земля, техника и другие средства производства. Во всех регионах страны все большее распространение получает семейная форма подряда».

ЦК не просто поддержал коллективный подряд, а «обязал ЦК компартий союзных республик, крайкомы, обкомы, райкомы партии, Госагропром СССР, Советы Министров союзных и автономных республик, крайисполкомы, облисполкомы и райисполкомы, руководителей хозяйств коренным образом улучшить организаторскую и политическую работу по широкому внедрению во всех звеньях сельскохозяйственного производства хозяйственного расчета и коллективного подряда в сочетании с интенсивными технологиями, считая это дело обязательным и необходимым для всех колхозов и совхозов страны».

Академик Никонов, поставленный Горбачевым руководить Сельскохозяйственной академией, писал в те годы: «Суть современной аграрной политики состоит в возвращении на землю крестьянина в классическом значении этого слова, который сочетал бы в себе качества инициативного работника и ответственного хозяина…»

Превращения работника колхоза-совхоза в хозяина предполагалось добиться путем повсеместного развития арендных отношений. Появилась масса примеров, когда арендное звено в несколько человек управлялось с тысячей гектаров пашни, а прежде на это требовались десятки работников. Коровник в 200 голов, взятый в аренду, обслуживался тремя-четырьмя работниками вместо полутора десятков. То же самое — на откорме скота и в других делах. Горбачев провел в Орловской области всесоюзное совещание по арендному подряду, рассчитывая дать импульс его развитию. Казалось, найдена панацея, позволявшая значительно поднять производительность труда и при этом остаться в рамках социализма. Но, хотя и поддерживаемая центральным руководством страны и местными партийными и советскими органами, аренда «не пошла».

Причины этого, на наш взгляд, следующие.

Отученные от самостоятельности крестьяне в массе своей не хотели брать на себя ответственность за дело с непредсказуемыми результатами. За долгие годы социализма сельское население в значительной мере утратило крестьянский образ мышления, крестьянскую психологию, предприимчивость, смекалку, азарт, стремление к превосходству над другими. Поэтому, несмотря на создание для арендаторов условий максимального благоприятствования, лишь немногие решались стать самостоятельными хозяевами.

Однако и те, кто хотел свою судьбу делать собственными руками, не осознавали себя истинными хозяевами не только средств производства, но даже и произведенного продукта. Договор, заключаемый с руководством колхоза, даже если он был составлен с учетом интересов арендатора, казался последнему грабительским. Сравнивая рыночную цену, например, на зерно с той, которую назначал ему совхоз, плохо представляя накладные расходы хозяйства, арендатор считал, что его обирают. А если учесть, что многие его действительно грабили, а также что арендатор видел массу бездельников, паразитирующих на таких, как он, то становится ясным, почему в нем постоянно тлел протест против мнимой или действительной несправедливости. Случалось, что в особо удачный для арендатора год, когда ему причиталось, по мнению бухгалтера-экономиста, слишком много, задним числом договора корректировались. Это одна из главных причин, если не самая главная, того — почему аренда «не пошла».

Многие руководители хозяйств, агрочиновники из районных и областных управлений не хотели допускать аренду, даже понимая ее очевидную экономическую выгоду. Для них важнее было другое. Аренда — форма организации труда, альтернативная колхозной. С ее повсеместным утверждением председателям колхозов, как и чиновникам, не оставалось места под солнцем. Самостоятельным хозяевам не нужны были погонялы, указчики, распределители. Начальники не могли смириться с доходами арендаторов, значительно превышающими их собственные. Кроме того, утверждение отношений, принципиально отличающихся от тех, к которым они привыкли, ставило под сомнение смысл прожитой ими жизни.

Взять землю арендатор не мог. Она была отдана государством в вечное пользование коллективным хозяйствам. Кроме того, арендатор не мог вступить в прямые отношения с властью как самостоятельный хозяйственный субъект. Между ними становился колхоз или совхоз и сводил на нет получаемые преимущества от аренды.

Арендаторам не принадлежала ни земля, ни сельскохозяйственные машины, ни скот. Договоры заключались на короткие сроки, поэтому арендаторы чувствовали себя временщиками и, кроме как много заработать, а иногда просто урвать, иной заботы у них не было. В этих условиях трудно было говорить о расширенном воспроизводстве. Доходов, получаемых руководителями хозяйств от арендаторов, едва хватало на содержание многочисленного аппарата. Между фондами развития и потребления происходил явный перекос в сторону последнего.

Промежуточный статус арендатора — вроде бы и не колхозник, но пока и не хозяин — создавал массу проблем нравственно-этического характера. С одной стороны, будучи колхозником, но зарабатывая в несколько раз больше своих бывших товарищей, арендатор автоматически вызывал к себе неприязнь. Да они и часто давали поводы для подобного отношения. Скажем, нужно внести удобрения. За них надо платить. А рядом колхозный механизатор на колхозном поле как раз этим и занимается. Сошлись, договорились за бутылку или сходную сумму, и вот уже колхозные удобрения на колхозном же тракторе вносятся в землю арендатора.

Другой пример. Арендатор обычно сам заготавливал для скота корма или покупал их в колхозе. Но вот кончились те же концентраты или силос, а платить полную цену жалко. Что он делает? Встречает на дороге машину, везущую корма на колхозную ферму, и заворачивает к себе. Договориться с шофером — не проблема. И таких случаев было множество.

Если оценивать причины неудавшегося прорыва в сельском хозяйстве на основе аренды с политэкономической точки зрения, то можно сказать так: частнособственнические принципы не могли функционировать в рамках социалистической формы хозяйствования.

И все-таки аренда сыграла огромную роль в реформировании производственно-хозяйственных отношений и уклада жизни на селе. Она показала главное — на селе есть люди, умеющие и желающие работать на свой страх и риск, а не по указанию начальников. Аренда, подобно троянскому коню, проникла в сознание крестьянина, разбудив в нем чувство хозяина.

Тем не менее становилось очевидно, что если аренду развивать внутри колхозов и совхозов, никакого толку не будет. И Горбачев решился на смелый шаг. 16 марта 1989 г. пленум ЦК принял постановление «Об аграрной политике в современных условиях», в котором впервые в истории СССР было заявлено о переходе к развитию агропромышленного производства на основе разнообразных форм собственности и видов хозяйствования, в том числе «арендных коллективов и арендаторов, крестьянских хозяйств и их кооперативов, личных подсобных хозяйств граждан». Многоукладность в сельском хозяйстве, уже имевшая место де-факто, закреплялась де-юре.

Таким образом, завершался шестидесятилетний круг в истории многострадального российского крестьянства — от отрицания права людей вести самостоятельное хозяйство до признания этого права вновь. Но чтобы это признание произошло, наполнилось содержанием, нужны были радикальные изменения в отношениях собственности. На повестку дня вставал вопрос о всеобъемлющей аграрной реформе.

Но на этом пути предстояла тяжелая борьба со сторонниками незыблемости колхозно-совхозной системы. Она развернулась на первом съезде народных депутатов СССР. Горбачев говорил в своем докладе: «Некоторые товарищи не очень-то расположены к переходу на новые формы хозяйствования — к созданию кооперативов, к аренде, к крестьянским хозяйствам… По-видимому, здесь сталкиваются разные интересы». Они, эти интересы, столкнулись здесь же, на съезде. Спектр мнений был самый широкий — от «руки прочь от колхозов» до требования их роспуска. Съезд устоял на взвешенных, но тем не менее реформаторских позициях. Верховному Совету было дано поручение: «…существенно обновить законодательство о земле и землепользовании. Необходимо смелее идти на передачу земли в аренду, в том числе в бессрочную, тем, кто ее обрабатывает. Решение вопросов, связанных с арендой земли, возложить на местные Советы, законодательно расширив их полномочия. Развивать наряду с колхозами и совхозами многообразные формы хозяйствования — агрофирмы, кооперативы, арендные коллективы, крестьянские хозяйства, создавать условия для их равноправного соревнования».

Таким образом, высший законодательный орган страны уравнивал новые формы хозяйствования с колхозами и совхозами, а чтобы руководители хозяйств не ставили палки в колеса, земельные вопросы передавались в ведение местных советов. Но что могли поделать бесправные сельсоветы со всесильными руководителями коллективных хозяйств?

И все же первый шаг на пути аграрной реформы был сделан, и отсчет ее следует вести с принятия Верховным Советом СССР 22 февраля 1990 г. Основ законодательства Союза ССР и союзных республик о земле. В них говорилось, что «…граждане СССР имеют право на получение в пожизненное наследуемое владение земельных участков: для ведения крестьянского хозяйства; для ведения личного подсобного хозяйства; для садоводства и животноводства…» В этих Основах устанавливались лишь принципы проведения реформы. Важнейшие вопросы землевладения и землепользования передавались на рассмотрение союзным республикам.

Национальный вопрос в СССР считался решенным окончательно, и потому Горбачев на начальном этапе своей деятельности не высказывал каких-либо намерений реформировать межнациональные отношения. Но ему пришлось основательно заниматься этими проблемами, особенно в последние годы пребывания у власти.

Гласность, демократизация, вспыхнувший интерес к истории своих народов в союзных и автономных республиках и областях, интенсивная разработка «белых пятен» в прошлом СССР и его частей и т.д. возбудили дезинтеграционные процессы в стране, которые можно было толковать и как сепаратистские выступления национальных кланов, стремящихся нажиться в разжигаемой смуте, и как взрыв национального самосознания народов, как национально-освободительное движение.

Конечно же Горбачев не ожидал, что дарованная им гласность, свобода выражения мыслей, а тем более — действий, выльется в неуправляемый процесс. Он оказался заложником наивной веры в пролетарский интернационализм, в единую общность, якобы сформировавшуюся в СССР — советский народ, в гармоничную форму союзного государства. На поверку оказалось, что ничего подобного и не было. Только жесткая деспотия центральной власти в сочетании с иллюзиями скорого коммунистического рая удерживали от развала СССР. И как только эти два фактора перестали действовать, процесс пошел естественным путем. Смеем утверждать, что не будь власть большевиков такой сильной, географическая карта Европы давно бы была уже другой.

Выдающийся русский философ Николай Бердяев, как известно, не жаловавший большевиков, отдает им должное в сохранении целостности государства: «Народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии русской революции через коммунистическую идею, через коммунистическую символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством. России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился повиноваться».

Михаил Горбачев не заглянул в эти святцы. Может, и хорошо, что не заглянул, иначе и перестройки не было бы и не было бы демократической России. А попытки удержать народы в рамках единого государства, когда они этого не хотят, могли закончиться куда более кровавыми разборками, чем мы пережили.

А начались они сразу же после объявления перестройки. Антирусские выступления в Якутске и Алма-Ате произошли уже в 1986 г. Затем — беспорядки в Узбекистане и так далее. Несостоятельность мифа о братской дружбе между народами особенно наглядно продемонстрировал конфликт, а потом настоящая война между Арменией и Азербайджаном. Политика Горбачева во всенарастающем межнациональном хаосе не отличалась последовательностью. До определенного времени в начавшемся национальном движении он видел не только следствие, но и потенциал перестройки. Поддерживал его, по крайней мере — в риторике. Поняв, что если республикам не дать больше прав, то они их сами возьмут, он пошел по этому пути. В недавно опубликованном учебнике истории данное явление оценивается так: «Центральная власть стала заигрывать с республиками, обрушиваясь с критикой на союзные министерства и ведомства, упрекая их в том, что они не считаются с мнением субъектов федерации. Фактически был выбран курс умиротворения сепаратистов. Чем больше союзная власть делала уступок, чем больше она занималась самокритикой, тем требовательней и настойчивей становились республики… Был выбран путь поощрения децентрализации, передачи республикам целого ряда управленческих функций, перехода на принципы хозрасчета».

Но критика — критикой. А что, собственно говоря, оставалось делать Горбачеву? Расстреливать демонстрации, разгонять национальные организации, арестовывать их лидеров? Но, во-первых, не для того он провозглашал приоритет общечеловеческих ценностей и демократизацию. Во-вторых, сил таких не было. В-третьих, он не располагал лозунгами, которым захотели бы подчиниться и последовать за ними народы СССР. Вот Горбачев и играл в поддавки с республиками. Хотя попытки силового обуздания национальных выступлений были. В 1988–1990 гг. пролилась кровь на улицах Баку, Тбилиси, Вильнюса, в других местах.

Сепаратистские выступления сопровождались резким падением дисциплины межреспубликанских поставок. Союзные республики не перечисляли в полном объеме средства в союзный бюджет. Горбачев с одержимостью фанатика стремился спасти Союз от развала, ограничивая прерогативы центра в пользу республик, сужая круг вопросов, входящих в Союзное ведение. Во имя этого был проведен всесоюзный референдум 17 марта 1991 г. Гражданам СССР было предложено ответить на вопрос: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свобода человека любой национальности?» 76,4% принявших участие в голосовании (80% от общего числа имеющих право голоса) высказалось за сохранение СССР. Но этот референдум не мог остановить центробежные процессы. К тому времени уже все союзные республики заявили о своем суверенитете. Роковую роль сыграла декларация о суверенитете России, принятая 12 июня 1990 г. первым съездом народных депутатов РСФСР. Ельцин, председатель Верховного Совета России, заявил о необходимости нового союзного договора между теперь уже суверенными государствами. Между республиками стали заключаться договора, минуя союзное руководство. Горбачев отдавал все силы подготовке нового союзного договора. Соглашался на большие уступки республикам в передаче им властных прерогатив от центра. По существу дело шло к превращению централизованного государства в аморфную конфедерацию.

Договор был подготовлен, на 20 августа 1991 г. намечалось его подписание. Но оно не состоялось из-за начавшегося путча. После ареста членов ГКЧП победитель заговорщиков Ельцин, главный оппонент Горбачева, стремительно развивая свой успех, фактически вышел из-под контроля центра. Россия прекратила выплаты в союзный бюджет. Бывшие союзные республики одна за другой объявляли о своей независимости. Пытаясь сохранить единую государственность, Горбачев проводит через пятый съезд народных депутатов СССР (сентябрь 1991 г.) решение об образовании на переходный период новых органов власти: Государственного совета во главе с Президентом СССР, в который вошли руководители республик, и для управления народным хозяйством — Межгосударственного экономического комитета. Горбачев продолжал лихорадочно работать над союзным договором, корректируя его с учетом все новых и новых обстоятельств. В нем уже фигурировало такое понятие, как Союз суверенных государств.

Горбачев предлагал поочередно пять проектов Союзного договора. Последний из них был одобрен Верховным Советом 3 декабря 1991 г. Но уже ничто не в силах было остановить окончательного развала СССР. Собравшиеся 8 декабря в Беловежской Пуще руководители России, Белоруссии и Украины — Борис Ельцин, Станислав Шушкевич и Леонид Кравчук подписали соглашение об образовании Союза независимых государств (СНГ), заявив при этом: «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». Вскоре к союзу трех присоединились другие республики, за исключением прибалтийских.

Горбачев предпринимает отчаянные попытки не допустить ратификации Беловежского соглашения. Обращается к Верховным Советам республик с призывом не делать этого. Но его уже никто не слушает. Горбачев де-факто и де-юре оказывается президентом несуществующего государства, и ему ничего не остается, как заявить о сложении своих президентских полномочий. Что и было сделано 25 декабря 1991 г.

Прошло десять лет, улеглись страсти, многое тайное стало явным. Михаил Горбачев остался верным себе, убежденным, что в тогдашних условиях Союз можно было сохранить. В интервью «Известиям» 10 ноября 2001 г. он говорил: «Думаю, если бы мы пошли путем децентрализации, то сохранили бы страну. Уже сейчас было бы союзное государство с элементами конфедерации. Центр дал бы больше прав республикам, республики — регионам. И так далее».

Однако есть много оснований не разделять убежденности Горбачева на сей счет. Дело не в том, что три человека подписали соглашение, а парламенты республик его ратифицировали. И не в том, что Горбачев, готовый жизнь отдать за спасение Союза, не нашел формулировок, устраивающих всех. Это частности, не более того. Главная причина, как сказано выше, в том, что союз держался на силе, а не на стремлении к нему народов. Не стало силы — не стало и союза.

Если межнациональными отношениями внутри СССР Горбачев занимался, понуждаемый угрозами развала страны, то во внешней политике — дело другое. Он изначально имел намерения ее модернизировать. Была провозглашена приверженность «новому политическому мышлению». Вроде бы в ранних речах Горбачева звучат традиционные утверждения о преимуществах социализма и кризисе капитализма. Не очень реформаторскими кажутся и призывы к мирному сосуществованию государств с различными политическими системами, озвученные еще Хрущевым, неоднократно повторенные Брежневым и закрепленные во многих международных документах. Но налицо и новые идеи. В докладе XXVII съезду партии он говорит: «Современный мир сложен, многообразен, динамичен, пронизан противоборствующими тенденциями, полон противоречий… Ход истории, общественного прогресса все настоятельнее требует налаживания конструктивного, созидательного взаимодействия государств и народов в масштабах всей планеты». Дав положению в мире такую оценку, Горбачев заявил: «Мы со своей стороны готовы сделать все от нас зависящее, чтобы радикальным образом изменить к лучшему международную ситуацию».

Эти идеи получили развитие на XIX партийной конференции. Деидеологизация международных отношений, учет многообразия интересов, действие в любых ситуациях с позиций реализма и т.д. Сердцевиной нового мышления Горбачев назвал «приоритет общечеловеческих ценностей».

Исходя из этих посылок и строилась международная политика, пока она оставалась подконтрольной Горбачеву. В результате ряда встреч с президентом США Рейганом и заключения соглашения был существенно сокращен ядерный арсенал обеих стран, уменьшилась напряженность в отношениях между СССР и США, улучшились отношения с Китаем, в 1989 г. были выведены войска из Афганистана.

Начиная с 1989 г. события стали развиваться уже по сценариям, не подконтрольным Горбачеву. Антикоммунистические революции в социалистических странах, где бархатные, а где не очень (Румыния), привели к отказу этих стран от союзнических обязательств перед СССР и друг другом. Варшавский договор и Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) распались.

В 1990 г., после падения Берлинской стены, прекратила свое существование Германская демократическая республика. Германия объединилась. Советские войска были выведены из всех бывших социалистических стран. В мире произошли радикальные перемены. Из двухполярного он превратился в однополярный. Началось стремительное сближение нашей страны с Западом.

Произошедшее до сих пор оценивается с полярных точек зрения. Одни выражают признательность Горбачеву за то, что он избавил человечество от ядерного противостояния, которое в любое время могло закончиться катастрофой. А также за переход от соперничества с передовыми странами к сотрудничеству, обещавшему большие выгоды нашей стране благодаря доступу к прогрессивным технологиям, кредитам, инвестициям Запада. Другие видят в Горбачеве виновника развала социалистического лагеря, утраты влияния СССР (России) на мировые дела и потери статуса великой державы. Что сказать на это? Так называемое «социалистическое содружество» все равно было обречено, так как СССР после победы в Великой Отечественной войне навязал восточноевропейским странам чуждую им форму организации общества. Система держалась только на силе оружия, которое время от времени применялось. Бесконечно долго это продолжаться не могло. Уже аморальным было в конце XX в. насильно удерживать европейские народы в своей сфере влияния. Кто-то из великих сказал, что не может быть свободным народ, не дающий свободно жить другим народам. Кроме того, и сил в СССР в конце 1980-х гг. уже не было, чтобы подавлять революции в социалистических странах, как это случилось в 1956 г. в Венгрии и в 1968 г. — в Чехословакии. Что бы ни говорили критики Горбачева в нашей стране, он освободил народы от страха перед ядерной угрозой и от тоталитаризма и несвободы.

Однако Горбачев оказался непонятым в стране, разделив участь других реформаторов.

А между тем сделанное Горбачевым, вернее — последствия начатого им столь значительны, что в российской истории ему суждено стать в один ряд с такими реформаторами, как Владимир Святой, Петр I, Александр II, Ленин. А если брать за основу для сравнения смену идеологии и отношения собственности — только один персонаж в российской истории может сравниться с ним — Владимир Ильич Ленин. Первый руководитель советского государства объявил всякую религию опиумом для народа и заменил ее материалистическим учением, коммунистической идеологией, воинствующим атеизмом. Кроме того, Ленин уничтожил частную собственность и объявил о намерении строить общество на противоположных принципах.

Обе эти фундаментальные основы (идеологию и собственность) подверг ревизии и Горбачев, объявивший идеологический и политический плюрализм и многоукладность в экономике. Даже Владимир Святой реформировал только религию (идеологию). Александр II и Столыпин вторглись только в отношения собственности, да и то лишь применительно к отдельным сословиям и объектам собственности. Казалось бы, уж Петр Великий не оставил в покое ни одной стороны жизни в государстве, все перевернул на свой лад, а по большому счету после его реформ и идеология, и отношения собственности остались неизменными.

Отличие Горбачева от других реформаторов еще и в том, что большинство из них, начиная преобразовательный процесс, знали, чего хотели, и представляли, хотя бы в общем виде, что в конце концов должно было получиться. Горбачев не знал. Более того, он и не предполагал, как далеко сможет зайти, начиная перестройку, и чем она закончится для него самого.

Напрашивается вот какое сравнение. Человек на вершине горы лепит снежный ком и начинает его скатывать вниз. Ком растет, превращается в огромную глыбу, скорость движения возрастает, в него вовлекается вся снежная масса, превращаясь в падающую лавину. Эта лавина в конце концов обрушивается, увлекая за собой и того, кто придал движение небольшому комочку снега, и погребает его. Но лавина не погребла Горбачева для истории. Наоборот, с годами его значение в преобразовании мира оцениваться будет все более адекватно, и он станет в один ряд с величайшими реформаторами не только России, но и мира. Будет считаться личностью безусловно планетарного масштаба.

Франсуа Миттеран, бывший президент Франции и лидер ее социалистической партии сказал о Горбачеве: «Я приветствую его как самого выдающегося человека в истории нынешнего столетия, добившегося появления демократии в своей стране, завершения холодной войны и разоружения».

Конечно, следует отметать досужие домыслы о том, что Михаил Горбачев, как и Александр Яковлев, являлись агентами влияния Запада, выполняли его заказ по развалу СССР и ликвидации социализма. Все это чепуха. Другое дело, что, начав реформы правоверным марксистом-ленинцем, Горбачев в ходе преобразовательной деятельности постепенно, отрицая одну за другой догмы реального социализма, мешавшие ему добиться провозглашенных целей перестройки, дошел до отрицания и самого социализма. Разумеется, в ленинско-сталинско-брежневском его понимании.

Объективная оценка роли Михаила Горбачева в отечественной и мировой истории еще впереди, хотя бы потому, что «большое видится на расстоянии». Нужно время.

Борис Николаевич Ельцин
(1931–2007)

В Евангелии от Матфея сказано: «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду…» и т.д.

Ленин писал: «Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию».

К чему это все? А к тому, что, как без Андропова не было бы Горбачева, так без Горбачева не состоялся бы Ельцин. И не только потому, что Горбачев призвал его из Свердловска в Москву. Он все сделал, хотя и не желая того, чтобы Ельцин стал после него руководителем страны.

Биография Бориса Ельцина до его перехода в Центральный Комитет партии во многом схожа с горбачевской. Впрочем, она была типичной для большинства партийных функционеров такого ранга. С той лишь разницей, что Ельцин возглавлял один из наиболее значительных регионов страны — Свердловскую область. Крутой, решительный, отрицающий кабинетный стиль работы, хорошо осознававший себя в административно-командной системе, казалось, он рожден был для деятельности в условиях жесткого централизма и единоначалия.

И вдруг стал разрушителем системы, для которой идеально подходил и которая держалась на таких людях. Его жизненные коллизии — повод удивляться неисповедимости путей Господних и лишнее подтверждение правильности слов поэта, что «умом Россию не понять», коль скоро она рождает таких людей.

Если Горбачев, затевая перестройку, не думал о радикальных переменах в политической системе, а лишь под давлением обстоятельств включился в них, то тем менее хотел этого Ельцин, будучи региональным руководителем.

Но он привлек внимание Горбачева и Лигачева (первого и второго руководителей партии) демократизмом в общении с народом и жесткостью по отношению к бюрократам, антиобщественным элементам. И конечно же хорошим знанием жизни, полученным на работе в строительных организациях и обкоме партии. Центру нужны были свежие силы, не повязанные с московской политической элитой и мафией. Ельцин идеально для этого подходил. Вначале его сделали секретарем ЦК, ведавшим строительными делами, а вскоре — первым секретарем Московского горкома партии и кандидатом в члены Политбюро. Его авторитарный стиль, бойцовские качества, жесткость и смелость наводили настоящий ужас на московскую партийную бюрократию. За два года (1985–1987 гг.) он на несколько рядов сменил руководителей районов Москвы. Одновременно проявлял независимость по отношению к членам Политбюро. Демонстрировал ее и словами, и поступками. Его выступления и интервью расходились по стране в самиздатовских списках. Складывалась ситуация, когда, с одной стороны, Ельцин восстановил себя против партийного руководства страны и московского партактива, с другой — стал чрезвычайно популярен среди москвичей и у народа за пределами столицы. Прямо скажем, он вызывал неоднозначное восприятие, но в любом случае подкупала его независимость перед высоким начальством, совершенно невиданная и недопустимая, бросающая вызов многолетней традиции.

Начало ельцинского диссидентства и мощного всплеска всенародной популярности следует отнести к октябрьскому (1987 г.) пленуму ЦК КПСС, когда он выступил с резкой критикой Горбачева и Лигачева. Потом был пленум Московского горкома, освободивший Бориса Николаевича от обязанностей первого секретаря. Таким образом, он становился человеком, пострадавшим в борьбе с партийной бюрократией.

Его выступление на этом пленуме также ходило по стране. Откровенно говоря, в нем не было ничего особенного, достойного внимания и восхищения. Так, какой-то сумбур человека, не знающего, чего он хочет. Но сам факт освобождения от должности за критику поднял рейтинг Ельцина на невиданную высоту.

В другое время канул бы он в политическое небытие. Но демократизация и гласность, дарованные народу Горбачевым, уже произвели гигантские перемены в обществе. Да и Горбачев был не тем человеком, чтобы за критику разделываться со своим оппонентом. Он мог избавиться от Ельцина и по мягкому варианту, например, направив куда-нибудь послом. Но Горбачев недооценил возможных последствий феномена Ельцина.

Демократические силы, стремившиеся к переменам куда более радикальным, чем представлял себе Горбачев, затевая перестройку, не имели своего харизматического лидера. Думается, не Ельцин нашел себе соратников для борьбы с партией и социализмом, во имя торжества демократии, а его нашли.

Если Горбачев к 1988 г. уже прошел определенный путь к демократизации и смене системы, то Ельцин в это время находился еще в его начале. И конечно же, трудно было себе представить его вождем демократических сил.

Лето 1988 г. XIX Всесоюзная партийная конференция. В выступлении Ельцина еще звучит верность партии, убежденность в разумности однопартийной системы: «…мы гордимся социализмом и гордимся тем, что сделано» и т.д. Но его выступление резко выделяется на фоне других по концентрации мощной критики партии и системы.

Горбачев только по прошествии лет выразил сожаление, что не провел реформирования партии, а Ельцин уже тогда, на конференции, высказал сожаление, что это не делается: «…Перестройку надо было начинать именно с партии. Затем она повела бы за собой, как и всегда, всех остальных. А партия, как раз с точки зрения перестройки, и отстала…»

Он говорил о необходимости создания такой политической системы, которая гарантировала бы невозможность культа личности и обеспечивала подлинное народовластие. Выразил сомнение в отношении идеи Горбачева о совмещении постов первых секретарей партийных комитетов и председателей соответствующих советов. Предложил провести всесоюзный референдум по этому вопросу. Его предложения проведения общих, прямых и тайных выборов партийных функционеров всех уровней, включая генерального секретаря, ограничения по возрасту (до 65 лет) и пребывания в должности не более двух раз и т.д. непосредственно касались большинства членов Политбюро. Он требовал заслушать их объяснения о причинах того критического состояния, в котором оказалась страна, и некоторых вывести из состава Политбюро. Не побоялся обвинить председателя Комитета партийного контроля М. Соломенцева в том, что КПК, «наказывая за небольшие отклонения от норм партийной жизни, побоялся и сейчас боится привлечь крупных руководителей республик, областей за взятки, за миллионный ущерб государству и прочее».

Дальше — больше. Ельцин возразил Горбачеву, сказавшему, что в партии не осталось зон, закрытых для критики. Такие зоны, утверждал Ельцин, были — это высшее партийное руководство. Он потребовал сделать открытыми финансы партии. Предложил сократить штаты в обкомах в 2–3 раза, в ЦК — в 6–10 раз. Тогда же Ельцин обрушился на привилегии, каковые имели руководящие работники, и потребовал их ликвидации: «…строятся роскошные особняки, дачи, санатории такого размаха, что стыдно становится, когда туда приезжают представители других партий. А надо бы за счет этого материально поддержать первичные партийные организации, в том числе и по зарплате их руководителей. А потом мы удивляемся, что некоторые крупные партийные руководители погрязли в коррупции, взятках, приписках, потеряли порядочность, нравственную чистоту, скромность, партийное товарищество.

Разложение верхних слоев в брежневский период охватило многие регионы, и недооценивать, упрощать этого нельзя. Загнивание, видимо, глубже, чем некоторые предполагают, и мафия, знаю по Москве, существует определенно.

Вопросы социальной справедливости. Конечно, по-крупному, на социалистических принципах, они у нас решены. Но остались некоторые вопросы, которые не решаются, вызывают возмущение людей, снижают авторитет партии, пагубно действуют и на темпы перестройки.

Мое мнение. Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социалистическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без исключения. А разный вклад труда в общество регулировать разной зарплатой.

Надо, наконец, ликвидировать продовольственные „пайки“ для, так сказать, „голодающей номенклатуры“, исключить элитарность в обществе, исключить и по существу, и по форме слово „спец“ из нашего лексикона, так как у нас нет спецкоммунистов.

Думаю, что это очень поможет работать с людьми партийным работникам, поможет перестройке».

Это была не просто критика партийного руководства, и даже не вызов, а полный разрыв со своими недавними соратниками. Сам ли так основательно подготовился к своему выступлению Ельцин, или ему помогли, но в любом случае он выразил настроения общества. Собрал все то, о чем даже в условиях гласности говорилось в народе полушепотом, и заявил об этом на всю страну. На конференции Ельцин перехватил инициативу у Горбачева, как в части критических оценок прошлого, так и в предложениях — а что же делать.

Партийный функционер становился народным вождем. А ореол мученика, пострадавшего от партийной номенклатуры за правду, делал его всеобщим любимцем.

Конечно, Ельцин был популистом. Но развернутая против него критика не умаляла, а увеличивала его рейтинг. У кого-то такие явно популистские шаги, как поездки по городу на трамваях и троллейбусах вместо персонального автомобиля и переход на обслуживание из кремлевской поликлиники в обычную районную, вызывали скептическую улыбку. Но большинство видело в этом готовность и пострадать за народ, и жить его жизнью.

Триумфом Ельцина стали выборы народных депутатов СССР в 1989 г. Более 90% москвичей проголосовало за него. Символичным было то, что московский горком за два года до этого выразил недоверие Ельцину, освободив от обязанностей первого секретаря, а абсолютное большинство москвичей высказалось за него. Это означало только одно — народ и партия оказывались разобщенными. И Ельцин был с народом.

Возможно, он бы остался бунтарем-одиночкой, не случись этих самых выборов народных депутатов СССР. Борис Николаевич ничего бы не смог сделать без опоры на демократов, да у него и идеологии-то четко выраженной не было. Ведь одной критики партийной верхушки и борьбы с привилегиями мало, чтобы не только стать популярным в народе, но и повести его за собой. Демократы хотя в общих чертах знали, чего хотели, — отрицания социалистических и приобщения к западным ценностям. Разобщенные, не способные выдвинуть вождя из своей среды, они также нуждались в сильной личности. Да такового среди них, по крайней мере на начальном этапе, и не было. Академик Сахаров идеально подходил на роль пророка, но в силу характера и предшествующей биографии не был в состоянии возглавить разобщенные силы и повести их на штурм системы, рискуя быть вовлеченным в кровавую разборку. Ельцин, называемый бульдозером, годился; не без определенных трудностей объединение народного любимца и носителей альтернативной коммунизму идеологии состоялось. Возможно, демократическая элита рассчитывала разрушить с помощью Ельцина, как тарана, систему, а потом выдвинуть на его место более подходящего человека. Но, как говорится, не на того напали. Обретя идеологические ориентиры, укрепившись во власти, он сам отказался от услуг демократов и стал играть по собственным сценариям.

Но все это было потом. А на стыке 1980–1990-х гг. под влиянием демократов и особенно академика Сахарова стремительно шел процесс превращения Ельцина в лидера сторонников разрушения социалистической системы. Одновременно упрочивался его официальный статус и росла популярность в народе.

В марте 1990 г. у себя на родине он был избран народным депутатом РСФСР, а затем на съезде — большинством всего в несколько голосов — Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. И это при том, что 87% депутатов являлись членами КПСС, а руководство ЦК все делало, чтобы Ельцин не был избран. А ведь выборы могли закончиться по-другому, и иной бы оказалась и история России. Но Ельцин победил. Окончательное же становление его руководителем России произошло на президентских выборах в июне 1991 г. Всенародное избрание давало ему иммунитет, делало неприкосновенным. Теперь он мог быть устранен только силовым путем.

1991 г. — роковой для России и Ельцина. О событиях этого года мы уже говорили. Теперь — о том, что за ними последовало.

Отстранение КПСС от власти произошло еще при Горбачеве с отменой 6-й статьи конституции о руководящей роли партии, как ядре политической системы. Но одно дело — требовать этого в пылу политической борьбы, другое — оказаться во главе государства, где несущая конструкция системы власти рухнула. Как управлять такой страной? И Ельцин, методом проб и ошибок, начал строить не просто новую систему власти, а новую государственность. Сегодня, по прошествии более десяти лет, очевидно, что решение об утверждении в России президентской республики было верным. Историческая традиция требовала, чтобы глава государства имел широкие властные полномочия (как великие князья, цари, императоры, генеральные секретари). Пойди Россия по пути парламентской республики — неизвестно, чем все бы кончилось.

Верховный Совет, как и сменившая его Государственная дума, могли утопить в бесконечной демагогии любое дело и привести к гибели, распаду страны. Не зря древние римляне во время смертельной опасности вверяли судьбу государства диктатору, отказываясь от демократических свобод и подчиняя ему свой парламент (сенат). В России в 1992–1993 гг. все складывалось наоборот. Хаос в стране нарастал, эйфория от победы над путчистами осенью 1991 г. проходила, реформы шли неудовлетворительно, население нищало. Сами собой вставали вопросы, кто виноват и что делать? Неопределенность в распределении полномочий между исполнительной и законодательной властями быстро привела к конфликту Президента с руководством Верховного Совета, к политическому кризису. Каждая сторона считала виновной другую в ухудшающемся положении в стране. Кризис власти становился все более очевидным. Верховный Совет пошел по пути ограничения полномочий Президента (что было предпринято на 7-м съезде народных депутатов РСФСР в декабре 1992 г.), а Ельцин видел выход в принятии новой конституции, которая устанавливала бы в России президентскую республику.

Обоими сторонами было решено апеллировать к народному волеизъявлению, для чего 25 апреля 1993 г. провели всероссийский референдум. Гражданам страны предложили ответить на вопросы: 1. Доверяете ли Вы Президенту Российской Федерации Б. Ельцину? 2. Одобряете ли Вы социальную политику, осуществляемую Президентом Российской Федерации и Правительством Российской Федерации с 1992 г.? 3. Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов Президента Российской Федерации? 4. Считаете ли Вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов Российской Федерации?

На первый вопрос ответили «да» 58,7% принявших участие в референдуме. На второй — 53%. Это означало, что хотя популярность Ельцина и падала, он все еще пользовался поддержкой большинства народа. Тем не менее почти 52% высказалось за досрочные выборы Президента, еще больше (около 70%) — за досрочные выборы народных депутатов.

Верховный Совет не считал себя побежденным, хотя Ельцин расценивал результаты именно таким образом. Президент настаивал на завершении работы над новой конституцией, в то время как Верховный Совет не торопился с этим. Задерживал рассмотрение других его предложений, а действие многих президентских указов приостанавливал. (В условиях, когда против Ельцина было абсолютное большинство членов Верховного Совета, Конституционный суд его действия признал антиконституционными. Всероссийское совещание народных депутатов всех уровней, большинство законодательных собраний регионов высказывалось в поддержку парламента, президент решился на роспуск Верховного Совета и назначил выборы депутатов в новый парламент — Государственную думу. 21 сентября 1993 г. Ельцин обратился к народу:

«Уважаемые сограждане!

Я обращаюсь к вам в один из самых сложных и ответственных моментов. Накануне событий чрезвычайной важности.

В последние месяцы Россия переживает глубокий кризис государственности. В бесплодную и бессмысленную борьбу на уничтожение втянуты буквально все государственные институты и политические деятели.

Прямое следствие этого — снижение авторитета государственной власти в целом.

Уверен, все граждане России убедились: в таких условиях нельзя не только вести труднейшие реформы, но и поддерживать элементарный порядок.

Нужно сказать прямо: если не положить конец политическому противоборству в российской власти, если не восстановить нормальный а ритм ее работы, — не удержать контроль за ситуацией, не сохранить наше государство, не сохранить мир в России.

…Уже более года предпринимаются попытки найти компромисс с депутатским корпусом, с Верховным Советом. Россияне хорошо знают, сколько шагов навстречу делалось с моей стороны на последних съездах и между ними.

…Мы с вами надеялись, что перелом наступит после апрельского референдума, на котором граждане России поддержали Президента и проводимый им курс. Увы, этого не произошло.

…Верховный Совет как государственный институт находится сейчас в состоянии политического разложения. Он утратил способность выполнять главную функцию правительственного органа — функцию согласования общественных интересов. Он перестал быть органом народовластия.

Власть в Российском Верховном Совете захвачена группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции».

После такой преамбулы Ельцин сообщил о введении дополнений в действующую конституцию своим указом № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации», касающихся федеральных органов законодательной и исполнительной власти. Высшим законодательным органом объявлялось федеральное собрание, состоящее из двух палат — Государственной думы (депутатов которой предстояло избрать 12 декабря 1993 г.) и Совета Федераций.

Меры, определяемые указом, считались временными, а сам указ подлежал утверждению новым федеральным собранием Российской Федерации.

В тот же день последовали ответные действия Президиума Верховного Совета. Он принял постановление «О немедленном прекращении полномочий Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина». Объявлялось, что вице-президент А.В. Руцкой приступил к исполнению полномочий Президента.

Конституционный суд выступил на стороне Верховного Совета. Его заключение гласило: «Указ Президента Российской Федерации „О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации“ от 21 сентября 1993 г. № 1400 и его обращение к гражданам России… не соответствуют… Конституции Российской Федерации и служат основанием для отрешения Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина от должности».

Президиум Верховного Совета апеллировал к народу, выступив с обращением:

«Граждане России! Соотечественники!

Президент пошел на крайние, заранее запланированные действия по свержению конституционного строя и свертыванию демократии. В России совершен государственный переворот, введен режим личной власти Президента, диктатуры мафиозных кланов и его проворовавшегося окружения. Мы являемся свидетелями преступных действий, открывающих путь к гражданской войне…

…Призываем всех соотечественников противостоять этому, спасти честь и достоинство своей Родины.

Призываем всех россиян единством действий, решительностью и мужеством пресечь государственный переворот — во имя возрождения Российской Федерации, во имя процветания народов, строящих великую страну».

Это была не просто риторика и угрозы. Это был призыв к гражданской войне. Сторонники Верховного Совета пошли на штурм Московской мэрии, телецентра Останкино, призывали идти на штурм Кремля, бомбить его.

Вожди противников Ельцина, собравшиеся в Белом доме, имели весьма серьезные намерения и готовы были не останавливаться ни перед чем. Из их призывов 3 октября:

Руцкой: «…мужики — стройся в боевые отряды. Не упускать инициативу, вперед, на мэрию, там у них гнездо!

…Молодежь! Боеспособные мужчины! Вот здесь в левой части строиться, формировать отряды, и надо сегодня штурмом взять мэрию и „Останкино“».

Хасбулатов: «Я призываю наших доблестных воинов привести сюда… и танки для того, чтобы штурмом взять Кремль с узурпатором бывшим преступником Ельциным… Ельцин должен быть заключен в „Матросскую тишину“».

Ачалов (генерал): «Я всех прошу, и особенно людей военных, сейчас собраться на правом фланге, и начинаем формировать добровольческие отряды».

Ельцин, в который уже раз, проявил свои выдающиеся бойцовские качества и победил. В значительной мере благодаря тому, что сохранил контроль над силовыми структурами. А потом был расстрел Белого дома, вынудивший засевших там противников, собиравшихся штурмовать Кремль, сдаться на милость победителя. Так, в несколько дней завершилась гражданская война, в которой погибли около полуторасот человек.

Как угодно можно толковать действия Ельцина в тех обстоятельствах. Одни называли их узурпацией и антиконституционным переворотом, другие — единственно верным шагом, спасшим Россию от хаоса и гибели. Если исходить из пословицы — «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас», у Ельцина не было иного выбора.

Никто не скажет сейчас, чем бы для России обернулась победа другой стороны. Но сдается, что такие вожди, как Руцкой и Хасбулатов, вряд ли нашли бы оптимальный выход из кризиса.

В биографии Ельцина много звездных часов, определявших его жизнь и судьбу России. Октябрь 1993-го — безусловно относится к таковым. На решения, подобные тем, которые он тогда принимал, и на подобную модель поведения никогда не пошли бы такие приверженцы демократии, как Керенский и Горбачев, жившие в столь разное время, но потерявшие власть по схожим причинам — утопив ее в бесчисленных и бессмысленных попытках найти согласие в обществе (консенсус), и при этом не запачкать руки грязью и кровью. А вот Ленин, разогнавший Учредительное собрание в 1918 г., отдав предпочтение революционной необходимости перед формальным демократизмом, решился. Решился и Ельцин. Оба они, как Александр Македонский, разрубили гордиев узел противоречий, будучи не в силах его развязать. Действия Ленина вызвали затяжную Гражданскую войну в стране, решения Ельцина тоже разрешились вооруженным конфликтом, но слава Богу — с малой кровью.

А потом были выборы в новый парламент, точнее, в его нижнюю палату — Государственную думу, и всенародное голосование за новую же конституцию. Там уже четко разграничивались функции между ветвями власти. Россия стала президентской республикой. Президент является гарантом конституции, главой государства, высшим лицом исполнительной власти. Ему подчинено правительство, ведающее финансовой политикой государства, осуществляющее руководство предприятиями, принадлежащими государству, обеспечивающее внутреннюю и внешнюю безопасность и т.д.

Законодательным органом страны стало федеральное собрание, состоящее из двух палат: нижней — Государственной думы, и верхней — Совета Федераций. Законы, принимающиеся Государственной думой, передаются на рассмотрение в Совет Федераций. После чего утверждаются Президентом.

Конституция предусматривает противовесы, гарантирующие невозможность чрезмерного сосредоточения власти в руках Президента. В частности, вето, накладываемое Президентом на принятые федеральным собранием законы, преодолевается двумя третями голосов депутатов Государственной думы. Кроме того, в случае невозможности Президентом исполнять свои обязанности или нарушения им законов, федеральное собрание может отрешить его от власти (подвергнуть импичменту).

Федеральная судебная власть представлена Конституционным судом, Верховным судом и Высшим Арбитражным судом. В компетенцию Конституционного суда входит рассмотрение соответствия принимаемых законов, указов Президента и постановления правительства, а также законодательных актов субъектов федерации Конституции Российской Федерации. Верховный Суд занимается уголовными, административными и гражданскими делами, а Арбитражный — экономическими вопросами.

Параллельно отрабатывались структуры представительной и исполнительной власти на местах, налаживалась система их взаимодействия, отношений с центром.

На определенном этапе эти отношения были чрезвычайно политизированы, о чем свидетельствует, в частности, знаменитая ельцинская фраза: «Берите суверенитета, сколько сможете», обращенная к руководителям автономных республик. И его брали.

Национальные движения в ряде республик грозили развалом России. Она могла пойти по пути СССР, Югославии, Чехословакии, но не пошла. По прошествии лет Ельцина резко критикуют за предоставление чрезмерного суверенитета республикам, а кто знает, как повернулось бы дело — вступи тогда центр в жесткую конфронтацию с ними. Успокоились страсти, и оказалось возможным привести законодательство регионов в соответствие с федеральным. Правда, сделали это уже при преемнике Ельцина.

В регионах утвердилась выборность глав администраций, сложилась система представительной власти на региональном и районном уровнях. На селе ранее сельсоветы только числились властью, реально же она принадлежала руководителю колхоза-совхоза. Жизнь заставила глав сельских администраций брать на себя функции местных начальников, отвечать за социальную сферу, думать о занятости людей, помогать им.

Как бы там ни было, властный вакуум, образовавшийся с устранением с арены КПСС, заполнился. Административное управление на всех уровнях, формируемое демократическим путем, заработало.

Если говорить о крупных просчетах, серьезных ошибках Ельцина во внутренней политике, то это прежде всего — война в Чечне. Ее вообще не должно было быть. А коли уж не сумели избежать, то следовало провести кампанию с минимумом жертв, без гуманитарной катастрофы, без массовой гибели людей, без разрушения социальной и производственной сферы республики. Бездарно проведенная кампания, закончившаяся позорным Хасавюртским соглашением, на долгие годы заложила в историческую память чеченцев недобрые чувства к русскому народу, дополнив счет обидам, нанесенным ранее царями и Сталиным.

Во внешней политике нужно было радикально перестраиваться. Став для внешнего мира преемницей СССР, Россия не могла унаследовать его внешнюю политику и обеспечить в ней преемственность.

Во-первых, это уже была не великая держава по экономической и военной мощи, а также по численности населения.

Во-вторых, произошедшая смена государственной идеологии, отказ от амбиций лидера социалистического лагеря, противостоящего мировому империализму, делали бессмысленной продолжение «холодной войны».

В-третьих, становилась сомнительной целесообразность продолжения «дружбы» с многими странами так называемого третьего мира. Дружбы, корыстной с их стороны по материальным, с нашей — по политическим и идеологическим соображениям.

В-четвертых, развал социалистического лагеря требовал выстраивания отношений с бывшими союзниками.

В-пятых, новым объектом внешнеполитической деятельности становились страны СНГ, в недавнем прошлом — братские союзные республики.

Говорить о каких-то прорывах Ельцина во внешнеполитической деятельности, равно как и о серьезных ошибках, не приходится. Здесь ельцинская непредсказуемость не принесла ничего неожиданного. Наверное, так или почти так действовал бы в сложившихся условиях другой руководитель России.

На отношения с развитыми странами Запада, прежде всего с Америкой, повлияли, помимо отказа от «холодной войны», еще и потребность России в экономической помощи. Помощь такая оказывалась, отношения улучшались. Были достигнуты соглашения о взаимном сокращении ядерного оружия. Россия пыталась препятствовать продвижению НАТО на Восток, но мало в этом преуспела.

Проявлением внешнеполитической самостоятельности России, ее независимости от западных стран, попыток противопоставить реальной однополярности в мире создание некоего нового политического полюса стала активная деятельность на Востоке, укрепление связей с Китаем, Индией, Кореей.

Трудно сказать, что думали участники Беловежского соглашения (Ельцин, Кравчук, Шушкевич), как собирались жить в Союзе независимых государств, но фактом стало то, что союза этого, имеющего единое экономическое, политическое и военное пространство, не получилось. Уже в 1993 г. перестала существовать единая рублевая зона, каждая страна заимела свою валюту; не стало Главного командования объединенных вооруженных сил; страны СНГ стали искать других, более богатых и сильных союзников. Сотнями принимаемые совместные решения не выполнялись. Дезинтеграционные процессы усиливались. Если и держались бывшие советские республики за Россию, то из-за инерции в оказании ею помощи (более дешевое сырье, нефть, газ и т.д.) и емкости рынка для товаров, не пользующихся спросом в других странах. Среднеазиатские республики видели резон в укреплении отношений с Россией во имя отражения экспансии исламских фундаменталистов и террористов. Однако в целом говорить об укреплении интеграционных связей республик на постсоветском пространстве не приходится. Не привел к образованию общей государственности и союз России с Белоруссией, на создание которого Ельцин потратил так много времени.

Можно считать, что в целом реформы политической и административной систем носили созидательный характер и получили логическое завершение. Другое дело — реформирование экономики.

После августа 1991 г. Ельцин стал фактически независим от Союзного руководства, а с подписанием Беловежского соглашения — и юридически. Руки развязаны, можно проводить любые реформы. Тем более что пятый съезд народных депутатов РСФСР не только поддержал Президента России, но и дал ему соответствующие полномочия для этого. По большому счету предстояло: отпустить (либерализовать) цены; провести разгосударствление собственности (приватизацию предприятий); осуществить аграрную (в том числе — земельную) реформу. Посмотрим, что задумывалось и что из этого получилось.

Отпуском цен предполагалось уравновесить спрос и предложение, сделать производство любых товаров одинаково выгодным и, таким образом, ликвидировать товарный голод, хронический дефицит и сопутствующие ему спекуляции, блат, коррупцию.

С 1 января 1992 г. цены отпустили. Эту самоубийственную миссию взял на себя молодой реформатор Егор Гайдар, назначенный Ельциным руководителем правительства. Те, кто принимали решение об отпуске цен, определяли его «технологию» и осуществляли на практике, предупреждали о последствиях и даже предусмотрели некоторые компенсационные механизмы для защиты наиболее бедных граждан. Но произошедший скачок цен превзошел самые пессимистические прогнозы. Они выросли аж в 36 раз за один год. Никакие компенсации не могли поспеть за таким ростом. Жизненный уровень основной массы населения резко снизился, сбережения людей обесценились. Но самым главным негативным последствием освобождения цен стало даже не это. Производители товаров не ринулись снижать затраты во имя большей выгоды, а стали добиваться больших доходов повышением цен. Способствовал гиперинфляции и указ Президента Ельцина «О свободе торговли», вышедший в 1992 г. Как грибы росли всякого рода посреднические организации, наживавшие огромные капиталы за несколько сделок. Правительство же в этих условиях для затыкания бюджетных дыр избрало два пути: печатанье все более обесценивающихся денежных знаков и внешние заимствования.

Тем не менее с отпуском цен некоторые ожидания оправдались. Во-первых, слава Богу, в торговле вообще появились товары. Ведь по сути дела, к концу 1991 г. прилавки магазинов опустели совершенно и недалеко было до социальных потрясений. За короткое время дефицита не стало практически по любым товарам. Чего никогда ранее не случалось…

Во-вторых, цены на товары стали в большей мере соответствовать их потребительной стоимости. Более нужные и качественные товары пользовались спросом, низкокачественные отвергались.

В-третьих, поняв, что ждать милостей от властей не приходится, люди более активно занялись поисками дополнительных заработков, чтобы как-то поддержать уровень потребления.

Евгений Ясин, бывший в правительстве молодых реформаторов (в премьерство Черномырдина, при его замах — Немцове и Чубайсе) министром экономики, по прошествии почти десяти лет так оценивал последствия отпуска цен: «Все поняли, что жить в стране с полными магазинами при нехватке денег лучше, чем в другой ситуации, которая была просто ужасна. Социализм — это когда есть деньги и нечего купить, хоть зубы на полку клади. И есть другая реальность, когда приходится выкручиваться, но товары есть, я только должен думать о том, как заработать» (Известия, 12 февраля 2001 г.).

В принципе с Ясиным можно было бы согласиться, если бы не одно «но». Увы, не все поняли, что «жить с полными магазинами при нехватке денег лучше…» Если бы поняли, миллионы избирателей не голосовали бы за Зюганова и его партию.

Приватизация — наиболее значительное из свершений Ельцина в экономике, определившее изменение отношений собственности в стране и ее общественно-политического строя.

Общество еще за годы Горбачевской перестройки было подготовлено к тому, что полное огосударствление всего — это плохо и что с приватизацией, обретением хозяев каждым заводом и фабрикой, магазином и парикмахерской наконец можно будет использовать производственный аппарат на полную мощность. К моменту становления Ельцина «царем Борисом» вопрос — быть или не быть приватизации как бы уже и не стоял. Требовалось решить — как ее осуществить.

К тому времени в ряде бывших социалистических стран разгосударствление было уже проведено или проводилось. Оно проходило по-разному. Например, в Венгрии предприятия продавались на аукционах; в Чехии часть их находила владельцев по венгерскому варианту, а половина — отдавалась за целевые чеки; в Эстонии некогда национализированная собственность возвращалась прежним владельцам. В России пошли, как всегда, своим путем.

3 июля 1991 г. Верховный Совет РСФСР принял закон «О приватизации государственных и муниципальных предприятий в Российской Федерации». По замыслу разработчиков этого закона каждый гражданин России получал документ на долю причитающегося ему имущества. Грубо говоря, подсчитывается вся государственная собственность, за исключением не подлежащей разделу, определяется ее общая стоимость и делится на 150 миллионов (население страны). Частное от деления давало искомый результат — столько этой собственности приходилось на одного человека. Выдали каждому приватизационные чеки («ваучеры») стоимостью 10 тысяч рублей. Ни о какой справедливости раздела собственности говорить не приходится. Она была захвачена теми, кто или стоял во главе предприятий, или занимал значительные чиновничьи должности. Можно говорить без большого риска ошибиться, что нынешняя предпринимательская элита в основе своей нажила капитал безнравственным путем. Мы не говорим — преступным, поскольку существовавшая правовая база давала такую свободу маневра, что можно было одному прохиндею обдурить миллионы привыкших доверять властям людей. Например, супермонополию «Газпром» долгие годы строила вся страна, а пакет акций оказался поделенным между государством и работающими в системе «Газпрома». То же — энергетическая система. То же — система связи, предприятия цветной металлургии и т.д. Мы называем те отрасли, которые всегда были и будут эффективными. Почему всем гражданам не предоставили возможности вложить свои ваучеры в акции этих предприятий? Но и на самих предприятиях умелыми бессовестными манипуляциями руководителей контрольные или блокирующие, или просто значительные пакеты акций очень быстро стали единоличной их собственностью или они обладают ими совместно с подельниками. Например, такую систему, как «Газпром», не заглотить было одному даже Черномырдину или Вяхиреву, и даже вместе с их сыновьями. Пришлось делиться.

Для основной же массы граждан создали мифические чековые инвестиционные фонды (ЧИФы), куда и предложили вложить свои ваучеры. Согласно «Новейшей истории Отечества», их, этих фондов, было образовано аж 646. Люди быстро поняли, что фонды — пустышки, и считали за благо продать свои чеки. Ваучер шел на рынке по цене, эквивалентной одному литру водки. Получалось, что вся недвижимость России, подлежавшая приватизации, равнялась 150 миллионам литров водки. Оборотистые наперсточники, имевшие доступ через чиновников к собственности, скупали эти ваучеры, а на них — заводы.

По данным «Истории…», на которую мы уже ссылались, «500 крупнейших приватизированных предприятий России стоимостью не менее 200 млрд. долл. были фактически проданы за 7,2 млрд. долл. США». Завод ЗИЛ продали за 4 миллиона долларов при стоимости в один миллиард.

Приватизация шла стремительно, потому что собственность буквально вырывали друг у друга те, кто имел к ней доступ. К середине 1994 г. было приватизировано 75,4% предприятий торговли, 66,3% предприятий общественного питания, 76,4% предприятий сферы обслуживания. Главный приватизатор А. Чубайс писал в 1994 г.: «Ни в одной стране мира подобного масштаба программа в подобные сроки мирным образом не совершалась. Россия сделала это впервые не только в своей истории, но и вообще в истории. Этот факт сегодня невозможно отрицать. Невозможно отрицать и тот факт, что именно программа российской приватизации сделала необратимой, пожалуй, всю программу российских экономических реформ».

Многообещающим было начало аграрной реформы. При Горбачеве, с введением в действие «Основ законодательства СССР и союзных республик о земле», Постановления Верховного Совета СССР от 28 февраля 1990 г. был дан старт радикальным преобразованиям на селе. Но «Основы…» носили ограниченный характер, по сути дела делегируя принятие принципиальных решений в союзные республики.

С одной стороны, это был конечно же исторический прорыв. Еще несколько лет назад трудно было предположить, что появится закон, по которому «…граждане СССР имеют право на получение в пожизненное наследуемое владение земельных участков: для ведения крестьянского хозяйства; для ведения личного подсобного хозяйства; для садоводства и животноводства» и т.д.

С другой стороны, на местах в рамках принятых «Основ законодательства…» можно было и развернуть аграрную реформу, и свернуть ее.

Вроде бы записано, что гражданам СССР предоставляется земля в пожизненное наследуемое владение или аренду, и здесь же: «…законодательством союзных и автономных республик могут быть предусмотрены случаи и условия предоставления земли только в аренду».

Или положение о том, что гражданам участки предоставляются, «как правило, единым массивом», кадастровая оценка которого, «как правило, на уровне средней по хозяйству». Эти «как правило» носили характер благих пожеланий, а не законодательных норм. Очень обтекаемыми были формулировки о размерах земельных участков и о многом другом. В общем, ничего удивительного — характер принимаемых законодательных норм отражал непоследовательность политического и экономического курса Горбачевской перестройки.

Куда более радикальное российское руководство в лице Бориса Ельцина окончательно определило переход к рыночной экономике и не только по максимуму использовало предоставленные союзным законодательством возможности, но и пошло дальше в вопросе либерализации земельных отношений и создания на селе новых форм хозяйствования.

С принятием 25 апреля 1990 г. Президиумом Верховного Совета РСФСР указа «О некоторых вопросах предоставления и изъятия земель» инициатива проведения аграрной реформы полностью и окончательно перешла к России.

Этот указ отменял право колхозов и совхозов полновластно распоряжаться землей, переданной им в свое время в вечное пользование. Нерационально используемые коллективными хозяйствами земли могли изыматься местными Советами в создаваемые ими фонды, из которых выделялись участки для образования крестьянских хозяйств. Из этих же фондов наделяли землей для ведения личного подсобного хозяйства, под строительство домов и гаражей, под дачи, сады и огороды. Предусматривалось, что земля гражданам предоставляется во владение, пользование и аренду.

Понятие «собственность» применительно к земле пока отсутствовало.

В декабре 1990 г. был принят закон «О крестьянском (фермерском) хозяйстве». Слово «фермер», упоминаемое до этого лишь в обиходном разговоре, вводилось в научную, хозяйственную, общественно-политическую речь. Признавалось, что в России появилась новая социальная категория граждан. Постановлением правительства Ивана Силаева выделялся миллиард рублей для поддержки фермерских хозяйств. Фермерам предоставлялись льготные кредиты. В результате число фермерских хозяйств стало быстро расти.

23 ноября 1990 г. Верховный Совет РСФСР принял закон «О земельной реформе» и 25 апреля 1991 г. — Земельный кодекс. Этими актами по существу была введена частная собственность на землю и распределены полномочия между органами различного уровня по регулированию земельных отношений.

Впервые земли, ранее целиком находившиеся в распоряжении колхозов и совхозов, перешли в веденье сельских органов власти. Складывалась система собственности на землю, включающая:

— частную собственность граждан и их семей;

— собственность объединений граждан (акционерных обществ, кооперативов, колхозов и др.), каждый член которых имел право на свою земельную долю;

— государственную собственность.

В законе «О земельной реформе» было записано:

цели реформы — «…перераспределение земли в интересах создания условий для равноправного развития различных форм хозяйствования на земле, формирование многоукладной экономики»;

формы землевладения — «…пользование, владение, собственность»;

отказ государства от вмешательства в деятельность крестьян — «…собственники земли, землевладельцы и арендаторы самостоятельно хозяйствуют на земле, распоряжаются произведенной продукцией и доходами от ее реализации»;

условие получения земли — «…для крестьянского хозяйства земля передается в собственность гражданам бесплатно в пределах средней земельной доли», дополнительное получение земли предполагалось за плату;

десятилетний мораторий на свободную куплю-продажу земли, но при этом предусмотрен был оборот ее на основании решений Советов депутатов через создаваемый для этих целей Земельный банк.

Приведены лишь немногие выдержки из обстоятельного закона, но из них видно, что база для реформирования земельных отношений создана.

В обращении Председателя Верховного Совета Б.Н. Ельцина и Председателя Совета Министров И.С. Силаева, опубликованном после принятия закона, разъяснялось, для чего реформа затевается: «Ее цель состоит в том, чтобы земля, наконец, обрела своего хозяина. Необходимо возродить в России крестьянство, которое своим трудом накормит страну.

Главный принцип аграрной реформы — добровольность, никакого насилия и принуждения… Создать благоприятные условия и всемерно способствовать развитию новых форм хозяйствования…»

Если отступить от сухих документальных формулировок, то суть реформы состояла в следующем: человеку дается возможность включиться в созидательный процесс в той мере, в какой позволяет это сделать внутренняя энергетика, возбуждаемая сознанием того, что он работает на себя, на будущее своих детей.

Апатия, иждивенчество, праздность, надежда на добрых начальников уступает место инициативе, предприимчивости, изобретательности, состоянию постоянного поиска. Открывается неограниченный простор для самореализации личности. А дело государства — предоставить своим, гражданам такую возможность, выделив им землю и обеспечив механизм ее оборота, с тем чтобы она могла концентрироваться в руках наиболее способных хозяев.

Казалось бы, законы для реформирования есть и дело теперь только за техникой исполнения. Но реформа не шла. С одной стороны, руководители хозяйств не хотели, чтобы рядом с ними создавались хозяйства свободных землевладельцев, а заставить их выделить желающим землю было невозможно — не существовало соответствующего механизма. С другой стороны — приученные за долгие годы работать под руководством председателя — директора и бригадира, люди и не стремились к самостоятельному хозяйствованию.

Президент, пытаясь преодолеть сопротивление реформе и стимулировать инициативу крестьян, издает один за другим ряд указов: «О неотложных мерах по осуществлению земельной реформы в РСФСР» от 27 декабря 1991 г., «О порядке установления нормы бесплатной передачи земельных участков в собственность граждан» от 2 марта 1992 г., «О дополнительных мерах по наделению граждан земельными участками» от 23 апреля 1993 г., «О регулировании земельных отношений и развитии аграрной реформы в России» от 27 октября 1993 г.

В сочетании с правом частной собственности на землю, закрепленным в новый конституции (1993 г.), этого было более чем достаточно для реализации земельной реформы.

Но люди, в абсолютном большинстве, оставались в бывших колхозах-совхозах, формально преобразованных, реформированных.

Вышли десятки законов, указов Президента, постановлений правительства, призванных продвигать аграрную реформу, но дело стояло. Вопрос с оборотом земли не решался. Новый земельный кодекс саботировался левым большинством Государственной думы.

12 миллионов владельцев земельных долей не могли распорядиться своими участками. Создать крестьянское (фермерское) хозяйство было чрезвычайно трудно. Прежде всего — не давали землю. Пытаясь преодолеть сопротивление реформе, Ельцин издает 7 марта 1996 г. указ «О реализации конституционных прав граждан» на землю.

Это поистине исторический указ. В нем в деталях прописывалось, как получить крестьянину причитающуюся землю и что с ней делать. Согласно указу:

— по заявлению владельца земельной доли местная администрация обязана в течение месяца выделить в натуре запрашиваемый участок с указанием границ;

— владелец доли имеет право без согласия других членов сельскохозяйственной организации (бывшего колхоза — совхоза) поступить с землей по своему усмотрению — организовать крестьянское хозяйство, продать, подарить, сдать в аренду, заложить, внести в уставной капитал и т.д.

Все просто, доступно пониманию каждого. Указ не оставлял поводов для двусмысленного его толкования.

Но и этот документ постигла такая же участь, что и предыдущие. Он не выполнялся. Количество фермеров не увеличивалось и по другим причинам. Где взять стартовый капитал решившему попытать фермерского счастья, когда государственная поддержка фермерских хозяйств практически прекратилась? При том, что на имущественный пай выходящему из колхоза-совхоза рассчитывать не приходилось.

Фермерство, насчитывавшее в 1996 г. 280 тысяч хозяйств, пережило некоторый спад, застабилизировалось к 2000 г. на цифре 260 тысяч хозяйств, в распоряжении которых находится 15,5 миллиона гектаров земли.

За годы реформирования в сельском хозяйстве произошло худшее, что могло произойти. Проведенное формально преобразование колхозов и совхозов в АО, ТОО, ООО и т.д. не привело к осознанию людей собственниками. В результате мотивации к труду не прибавилось, хозяева на земле не появились, а дисциплина упала. Правда, развал колхозов начался еще во время перестройки. Стоило провозгласить, что не нужно насиловать колхозы-совхозы и спускать им планы по структуре посевов и животноводческому поголовью, как стало уничтожаться то самое поголовье. Освобождение хозяйств от обязательных поставок еще более усугубило положение. А дальше пошло-поехало. Снижение капиталовложений в село, без которых оно уже не могло обходиться, и диспаритет цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию довершили дело. А когда не стало райкомов, контролировавших и заставлявших работать, началась всеобщая растащиловка, выжили только хозяйства, возглавляемые особо талантливыми руководителями.

В результате к концу 1990-х гг. объем сельскохозяйственного производства к уровню 1990 г. снизился на 44%, а производительность труда упала в два раза. Главным производителем продовольствия в стране стали личные подсобные хозяйства, дающие более 60% всех продуктов питания.

Говоря о причинах провала аграрной реформы конца XX столетия, следует соотнести ее с другими, рассмотренными в нашей книге.

Ведь только за последние 150 лет прошли три великие реформы — отмена крепостного права в 1861 г., Столыпинская реформа — 1906 г., коллективизация 1930 г. И вот теперь — четвертая.

При всей разнонаправленности этих четырех реформ их объединяет главное — они ставили задачу смены отношений собственности. Почему же три первые удались, а четвертая — нет?

Во-первых, потому, что их проведением занимались первые руководители страны — Александр II, Столыпин, Сталин. Не просто занимались, а считали для себя реформирование села наиболее приоритетным делом.

Во-вторых, весь государственный аппарат был поставлен на службу реформе.

В-третьих, на нее работала экономика страны. Примеры тому — льготное кредитование крестьян, переходивших на хутора и переселявшихся в Сибирь при Столыпине и строительство заводов по производству тракторов и сельхозмашин при Сталине.

В-четвертых, направление государственного пропагандистского аппарата на информационно-идеологическое обеспечение реформы.

А что же с последней реформой?

Президент Ельцин и руководители правительства, выпуская все новые и новые указы и постановления, исчерпывали этим свое участие в руководстве реформами. Не подкрепляя его ни применением власти по отношению к саботажникам, ни экономической поддержкой, ни формированием соответствующего общественного мнения.

Наивные романтики, если не сказать авантюристы, они рассчитывали развернуть общество, на протяжении трех поколений исповедовавшее принципы уравнительной справедливости, к рыночным ценностям с помощью одних только бумаг. Так что развал аграрного сектора произошел не потому, что были осуществлены реформы, а потому, что они не проводились, будучи лишь продекларированными.

Однако не следует считать 1990-е гг. потерянными для российского села, а принесенные жертвы напрасными. В активе, хотя и болезненная, но адаптация сельхозтоваропроизводителей к рынку. Реформа показала, что село располагает необходимым людским потенциалом, кадрами, готовыми и могущими работать в новых условиях. 260 тысяч фермеров и несколько миллионов владельцев товарных подворий, приближающихся по объемам производства к фермерским хозяйствам, — основа формирующегося среднего класса на селе. За прошедшее десятилетие начала складываться, точнее — возрождаться сельская кооперация — производственная, кредитная, снабженческо-сбытовая и т.д. А главное — у людей стало формироваться чувство ответственности за себя, свою семью, будущее детей.

Итак, подведем итоги. Прежде всего, еще раз отметим, что Ельцин сумел создать государство с новой общественно-политической системой, разрушив предыдущее, только благодаря огромной работе, проведенной в этом направлении его предшественником Михаилом Горбачевым.

Одно дело чрезвычайной исторической важности совершили два человека, являющиеся не просто разными, антиподами по самым различным признакам. Если Горбачев в поисках консенсуса готов был идти на соглашения как угодно далеко, то Ельцин — сторонник четкого выбора, радикал, бескомпромиссно обозначающий позицию, принимающий сторону одних, чтобы насмерть бороться с другими.

Оглядка на возможные негативные последствия нравственного характера удерживала Горбачева от совершения непопулярных поступков, хотя и обещавших продвижение начатых реформ и самосохранение. Для Ельцина никаких ограничителей не существовало. И тем не менее, лавируя в поисках компромиссов, Горбачев просмотрел опасность и слева (ГКЧП), и справа (радикал-демократы во главе с Ельциным) и сошел с исторической сцены. Ельцин порой совершал кажущиеся самоубийственными поступки, способные привести к его падению, а ему все сходило с рук. У него было высоко развито звериное ощущение опасности, и ему удавалось принимать единственно правильное, или, по крайней мере, максимально выгодное для него решение.

Горбачев пытался развязывать узлы проблем и противоречий и запутывался в них, Ельцин разрубал эти узлы и — выигрывал.

Если Горбачев эдакий социал-демократ, меньшевик, соглашатель, то Ельцин — воинствующий антикоммунист, борющийся с большевизмом большевистскими методами.

Кто-то из великих говорил, что революцию в белых перчатках не делают. Увы, это так. Ни одна сколько-нибудь значительная революция не обходилась не только без грязи, но и без крови. Полагая возможным сменить политическое устройство в стране на основе общественного согласия, Горбачев выглядит даже не идеалистом, а утопистом. Ельцин лишен этих предрассудков и побеждает.

Главным свершением Бориса Ельцина, как и Горбачева, стало исправление исторической ошибки, совершенной в 1917 г., когда Россия пошла по особому пути развития, называемому социалистическим, а на самом деле — автократическому. Был, наконец, прекращен эксперимент по построению общества, отрицающего частную собственность, приведший Россию в тупик, изолировавший ее от цивилизованных стран. Это главное, что обеспечит Ельцину место в ряду выдающихся российских реформаторов. Хотя еще раз оговоримся, он должен разделить лавры победителя с Горбачевым.

Ельцин создал демократическую Россию. И хотя действовал зачастую далеко не демократическими методами, во многом будучи похожим на таких реформаторов-диктаторов, как Петр I, Ленин и Сталин, он и сам испил полную чашу демократических процедур и неудобств для правителя, связанных с необходимостью им подчиняться.

Ведь Ельцин — первый за всю тысячелетнюю отечественную историю всенародно избранный глава государства. Великие князья, цари и императоры российские становились таковыми по рождению, генеральные секретари — в результате аппаратной борьбы. Узкий круг членов Политбюро решал — кому быть генсеком. Даже Горбачев, отец демократизации, не избежал соблазна избраться Президентом на депутатском съезде, а не всенародно.

А Ельцин прошел горнило всенародного волеизъявления: выборы народных депутатов СССР (1989 г.), выборы народных депутатов РСФСР (1990 г.), выборы Президента России (1991 г.), референдум о доверии (1993 г.) и снова выборы Президента России (1996 г.). Как хотели в окружении Ельцина не выходить на последние выборы, ввиду его чрезвычайно низкого рейтинга, упавшей популярности и потому — опасности быть неизбранным! Ельцин не поддался искусу пролонгировать пребывание у власти без выборов, чтобы не ввергать страну в смуту. Наконец, он прошел через унизительную процедуру импичмента, что также имело большое значение для укрепления российской демократии. Состоялся прецедент — носитель верховной власти в России подсуден!

Политическая и духовная свобода, продекларированная Горбачевым, при Ельцине окончательно утвердилась. Его подталкивали к запрету деятельности оппозиции, в частности — коммунистической партии. Он отвергал подобные предложения, чем оказал великую услугу демократии. То же самое касается гласности. Что только о нем не писали и не говорили — он мужественно переносил, не позволяя холуям и угодникам, разного рода шептунам судить критиков, затыкать им рот.

Даже после вооруженных столкновений (август 1991 г. и октябрь 1993 г.) не последовало ни запрещения общественно-политических организаций, ни поддерживавших вооруженную оппозицию средств массовой информации.

Ельцин создал новую систему власти со всеми ее ветвями и на всех уровнях. Организовал разработку конституции страны, отражающей новое состояние общества, и ввел ее в действие.

Он набрался мужества начать экономические реформы, в том числе аграрную, обещавшие не только падение рейтинга, но и политическую, а то и физическую смерть, как это случалось с российскими реформаторами.

Всего сделанного Ельциным достаточно для того, чтобы занять достойное место в истории среди выдающихся реформаторов.

Однако многие граждане России считают Ельцина не созидателем, давшим народам страны исторический шанс жить так же, как на цивилизованном Западе, а разрушителем, ввергнувшим Россию в пучину бедствий, а народ в нищету. И для этого есть основания. Главное здесь то, что абсолютное большинство людей стало жить хуже, чем при социализме. И это падение уровня жизни для простого человека ни в коей мере не компенсировалось полученными свободой слова и права на инакомыслие. Большинство не ощущало дискомфорта от имевшей место при социализме несвободы.

Объяснения многих политиков и политологов относительно того, что падение жизненного уровня является естественным для переходного периода от одной системы к другой, выглядит малоубедительным.

Конечно, можно утешиться тем обстоятельством, что везде первоначальный капитал создавался бандитским путем и что предки Морганов, Ротшильдов, Дюпонов и других были в первом поколении пиратами, ворами, содержателями притонов и т.д., а потом цивилизовались, стали респектабельными. Поэтому вроде бы Бог с ней, с воровской приватизацией. Главное, сменилась собственность, создано свободное предпринимательство, путь к западной цивилизации открыт. Но это мало убеждает. Во-первых, и это общий посыл, не может быть праведной цель, достигнутая безнравственными средствами.

Во-вторых, в значительной мере благодаря воровским путем проведенной приватизации, у нас создано криминальное государство. И как его сделать иным, если значительную часть сегодняшней элиты (политики, чиновники, предприниматели) составляют эти самые воры, ограбившие людей?

В-третьих, в стране не оказалось среднего класса, везде являющегося гарантом стабильности.

В-четвертых, вытекающее из «в-третьих». Заложены основания для социальной напряженности, могущей привести к социальному взрыву. И дело не только в том, что расслоение между богатыми и бедными по достатку больше, чем в западных странах, живущих при капитализме несколько столетий. А еще и в том, что обобранными оказались большие социальные группы — врачи, учителя, офицеры, работники науки и культуры и др. Будут ли они терпеть состояние унижения бесконечно долго?

В-пятых, бандитски проведенная приватизация преподносится противниками реформирования как аморальная сама по себе. А аморальными являются люди, захватившие национальное богатство, создаваемое многими поколениями граждан Советского Союза.

Можно продолжить, а можно и ограничиться сказанным. И что же в итоге? Собственность перешла в частные руки, но цель начатой Горбачевым перестройки и проведенной Ельциным, Гайдаром и Чубайсом реформы — уйти от уравниловки и добиться, чтобы человек вознаграждался в соответствии со знанием, умением и трудом, достигнута была лишь частично. Оказалось, что для получения от общества больше, чем другие, недостаточно, а то и необязательно быть умным, образованным, трудолюбивым. Нужно еще и не иметь нравственных ограничителей, быть способным перешагивать через человеческие судьбы, а если надо — и жизни.

Не думаю, что Ельцин хотел именно такого капитализма, какой получился. По крайней мере на первом этапе своего президентства. Создав нормальную конкурентную среду, он мог бы добиться того, чтобы люди, воровским путем урвавшие собственность, потеряли ее. Она перешла бы к умелым, предприимчивым (не в смысле как украсть, а — как лучше делать дело) и заработала бы в национальных интересах. Но здесь дело пошло совсем плохо.

Казалось бы, так нелепо проведенная приватизация должна была предостеречь от повторения подобного на следующих этапах разгосударствления и грабеж национального богатства должен был прекратиться. Но ничуть не бывало. Разворовывание приняло еще более циничный характер. И если в первый срок президентства Ельцину можно было предъявить претензии в связи с недостаточной продуманностью и поспешностью приватизации, то второй срок ознаменовался попустительством ворам, покровительством отдельным из них. Ну а завершилось президентство Ельцина совсем в духе преступных режимов — Мабуту в Заире, Сухарто в Индонезии, Маркоса на Филиппинах и др. Мы дожили до национального позора — «семья» правила страной. Десять лет разделяли Ельцина, ехавшего в трамвае с историей болезни, которую он перевозил из поликлиники ЦКБ в районную лечебницу, от Ельцина, запутавшегося в связях с криминалом.

А ведь он мог стать великим президентом.

Заключение

Полагается заключение, которое подвело бы итог материалу, представленному в книге. Естественны и поучительные выводы, которые следует иметь в виду нынешним и будущим творцам истории, чтобы не повторять ошибок своих предшественников. Но мы воздержимся от пространных итогов, иначе во многом пришлось бы повториться. А что касается поучительных уроков, то, увы, это бессмысленно. Как говорил великий политик XX в. Уинстон Черчилль, «главный урок истории в том, что человечество необучаемо».

Тем не менее некоторые замечания, претендующие на подведение итогов, мы сделаем.

История любой страны — это череда больших и малых реформ, благодаря которым снимается накапливающееся в обществе напряжение, убираются препятствия на пути его развития. Иначе то же самое достигается путем революций, социальных катаклизмов, которые не только приводят к радикальным переменам в обществе, но порой и к его гибели. Кто-то из великих сказал, что государство, которое неспособно видоизменяться, неспособно и сохраниться.

Счастливы народы, правителям которых хватает мудрости предугадывать потребности общества и следовать законам общественного развития, не запаздывать с реформами, проводить их последовательно, выводя одну из другой, оберегая тем самым людей от стрессов и шока революционных преобразований.

Российская история тоже изобилует реформами. Но беда наша в том, что очень часто с преобразованиями опаздывали то ли в силу верования в особый путь России, то ли из-за игнорирования правителями законов общественного развития, то ли из-за незнания их.

Это приводило к отставанию от передовых стран, а попытки догнать их, проводя реформы, сопровождались неисчислимыми бедами и лишениями людей.

В.О. Ключевский писал о людях, бравших на себя труд изменить порядки в стране: «Сознавая несоразмерность наличных средств с задачами, ставшими на очередь, они сначала ищут новых средств в старых домашних национальных источниках… но, замечая истощение домашних источников, они хлопотливо бросаются на сторону, привлекают иноземные силы в подмогу изнемогающим своим, а потом опять впадают в пугливое раздумье, не зашли ли слишком далеко в уклонении от родной старины, нельзя ли обойтись своими домашними средствами без чужой помощи».

Это историк писал по поводу периода от российской смуты до начала XVIII в., а сказанное без всякой корректировки может быть отнесено к нашему времени. Мы идем по истории, время от времени заимствуя, а потом отвергая накопленные предшествующими поколениями ценности, как зарубежные, так и свои собственные. Циклы повторяются, неся страдания людям. Так было при великих князьях и царях, при императорах и генсеках. Почти двести лет назад наш великий соотечественник, поэт и философ Петр Чаадаев, сказал слова, которые звучат очень даже по-современному: «Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперед, пережитое пропадает для нас безвозвратно. Это естественное последствие культуры, всецело заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому, что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда. Мы воспринимаем только совершенно готовые идеи, поэтому те неизгладимые следы, которые отлагаются в умах последовательным развитием мысли и создают умственную силу, не бороздят наших сознаний. Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели. Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их. Таковы же и мы.

Народы — существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру».

Похожие мысли высказал и другой русский писатель — Евгений Замятин, творивший в первой трети XX в.: «Россия движется вперед странным, трудным путем, не похожим на движение других стран, ее путь — неровный, судорожный, она взбирается вверх — и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая».

«Грохот и треск» стояли при Иване Грозном и Петре I, при Ленине и Ельцине, да и при других правителях, как вошедших в настоящую книгу, так и оставшихся за ее рамками. Другие страны, пройдя какой-то этап в своем развитии, больше к нему не возвращаются, следуют дальше по пути прогресса. А мы нет. Мы можем несколько раз, через сотню-другую лет вернуться и опять наступить на те же грабли.

Пример — крестьянская община. Все народы прошли через нее. В Европе общинные пережитки исчезли в XVIII–XIX вв., что обеспечило прогресс сельскому хозяйству, в России задержались до XX в. Столыпин пытался реформировать общину, предоставив крестьянам жить самостоятельно, Сталин согнал их в колхозы — абсолютизировав тем самым общинную форму жизни и хозяйствования. Александр II отменил крепостное право, Сталин — закрепостил крестьян снова. В XVIII в. в Европе идет расселение крестьян по хуторам, в России Петр I сгоняет их в крупные поселения. Столыпин старается опять расселить, при Сталине и Хрущеве идет массовая ликвидация неперспективных деревень, хуторов. Начинается фермерское движение — опять вырастают хутора. Во время коллективизации вместе с уничтожением кулаков уничтожается на селе инфраструктура, мелкая переработка. Все сосредоточивается на крупных предприятиях, с конца 1980-х гг. опять появляются мелкие перерабатывающие цеха и модули. А как похожа полемика по поводу рынка земли в Государственной думе начала и конца XX в. — те же самые аргументы и в пользу продажи земли и против. И так во всем. Растрачиваются средства с каждым переходом, с каждым циклом возвратно-поступательного движения, люди дезориентируются, не успевая адаптироваться к изменяющимся условиям.

Еще есть один признак, свойственный российским правителям, начиная с киевских князей и кончая вождями СССР. Рискую показаться непатриотичным, говоря о том, что все они — великие князья, цари, императоры, генеральные секретари были устремлены к расширению страны, а не обустройству глубинных территорий, и в результате образовали огромное богатое государство с нищим населением. Епископ Августин еще в IV в. писал: «Зачем же государство, чтобы сделаться великим, должно было не иметь покоя? Разве в том, что касается тела человеческого, не лучше иметь посредственный рост со здоровьем, чем достигнуть каких-либо гигантских размеров посредством постоянных мучений, и по достижении не успокоиться, а подвергаться тем большим бедствиям, чем громаднее будут члены?»

Менялись идеологии, режимы, правители, шли реформы, но никому из реформаторов за тысячу лет не пришло в голову остановить экспансию и заняться обустройством исконно русских земель. Развивали окраины, вкладывая туда средства, а они сегодня являются заграницей. Русская же глубинка осталась жить в избах XIX в.

Удивительно, но история, во всяком случае российская, относит к выдающимся деятелям сотрясателей основ, круто менявших поступательное развитие страны, приносивших в жертву своим амбициозным целям массы соотечественников. В этом смысле наиболее показательна судьба памяти Ивана Грозного и Петра Великого. Мы говорили, что советские историки раздували их положительные образы, поскольку так хотел Сталин, «делавший себя с них» и оправдывавший свои собственные жестокости ссылками на этих царей. Но дело не только в Сталине. И задолго до него именно они стяжали наибольшую славу в памяти потомков. Великий баснописец Иван Андреевич Крылов иронизировал по этому поводу: «Кажется, что люди только тех монархов называют великими, которые во время царствования истребили из них несколько миллионов». Это как раз об Иване Грозном и Петре I, а также о чтившем их Сталине.

Судьба реформаторов поучительна в том плане, что, как правило, они не признаются своими современниками при жизни, а то и гибнут, совершив подвиг. Впрочем, это касается не только российских реформаторов, но и любых других.

Английский философ Самуэль Батлер сказал: «Реформы и открытия воспринимаются как оскорбления, предотвратить их нельзя, но горе тем, чьих это рук дело». Подтверждением этих мыслей является убийство великих реформаторов России — Александра II и Петра Столыпина, живших только помыслами о благе России. О том же говорят и проклятия в адрес недавних руководителей страны Горбачева и Ельцина.

Настоящий народный заступник, намеревающийся преобразовать, улучшить жизнь народа, менее всего должен быть озабочен прижизненными лаврами. Он обречен совершать непопулярные поступки, рискуя потерять не только рейтинг, но и самую жизнь. Еще раз сошлемся на Черчилля, говорившего: «Отличие государственного деятеля от политика в том, что политики ориентируются на следующие выборы, а государственный деятель — на следующее поколение».

Рассказ о реформаторах России мы завершили очерком о Борисе Ельцине и не стали давать оценку ныне действующему президенту страны — Владимиру Путину. Но не потому, что не о чем сказать. За два года президентства он уже сделал столько в экономической, политической, социальной, административной и др. сферах, что иному руководителю государства хватило бы на целую жизнь. При этом рейтинг Путина все время остается устойчиво высоким. Но давать оценки, рассчитывая на их объективность, сегодня преждевременно. Мы знаем, каким высоким первые пять лет правления был рейтинг у Никиты Сергеевича Хрущева. Но прошло еще пять лет, и с каким облегчением воспринял народ, ранее рукоплескавший ему, известие о его устранении. А рейтинг Горбачева в первые годы? А Ельцина в ореоле борца за народ против тоталитарного режима?! Так что нужно подождать, прежде чем говорить, какими реформами и вообще деяниями осчастливил Владимир Путин российский народ. Тем более что ему еще предстоит пройти большие испытания. Испытания посерьезнее Чечни, земельного вопроса, цен на нефть, строительства вертикали власти и т.д. Речь идет о его способности устоять против лести придворной камарильи, рвущейся «к телу», чтобы вершить свои дела, разворовывать Россию. Ему нужно устоять, не дать окружить себя новой «семьей», которая бы использовала его как марионетку. Не меньше мужества потребуется для того, чтобы не поддаться соблазну начать бороться с оппонентами силовым путем. Это будет означать конец возрождению России. Нужно проявить способности и волю, чтобы справиться с криминалом, проникшим своими метастазами во все государственные структуры. Наиболее трудная задача — противопоставить систему эффективных усилий чрезмерному расслоению граждан по достатку. Чтобы вознаграждались обществом прежде всего талант, трудолюбие, духовность, а не способность жить без нравственных ограничителей, проще говоря — грабить других. Говоря об этом, я имею в виду не только справедливость в обществе, важную саму по себе, к которой должен стремиться руководитель государства, но и справедливое получение благ членами общества как условия его стабильности. Немногим более десяти лет рыночным отношениям в стране, а общество расслоилось настолько, что разрыв между богатыми и бедными превышает таковой в странах, живущих сотни лет при капитализме. И произошло это в основном в результате дележа собственности, накопленной за годы советской власти. Лишь немногие, начав с нуля, благодаря труду, таланту, предприимчивости, добились процветания. Эти люди достойны всяческого уважения. А остальные, хапнувшие то, что принадлежало всем?! Вряд ли возможен более справедливый передел того, что уже разделено, и требовать этого от Президента — значило бы отягчать его непосильными задачами. Но прекратить произвол, защитить через систему налоговых и иных механизмов достоинство оказавшихся нищими учителей, врачей, ученых, офицеров, пенсионеров и других членов общества он обязан. Напрасно некоторые думают, что общество смирилось с нынешним состоянием и все возможные социальные катаклизмы в прошлом.

Вспомним большие и малые восстания и революции, имевшие место в тысячелетней истории России, о которых мы в той или иной мере говорили в настоящей книге. Это «соляной» и «медный» бунты, это многолетняя смута, это разинская и пугачевская войны, это Гражданская война и т.д.

Если кого-то не убеждает отечественная история, обратимся к мировой. В частности, к причинам гибели великой Римской империи. Выдающийся историк Ф. Кольб писал: «Необходимо было совпадение всяких пороков, чтобы подорвать государство с такими превосходными основами». Не будем рассматривать «всякие пороки», остановимся лишь на некоторых, имеющих отношение к данному контексту.

«Легкое приобретение вело к лени и нравственной порче…

Пропасть между богатыми и бедными расширилась до чрезвычайности. Среднего сословия, т.е. граждан с умеренным состоянием, почти вовсе не было.

…Мы встречаем пышность, роскошь, мотовство — рядом с ужасающей нищетою; все это не содействовало духовному развитию, а напротив, совершенно портило население…

Для школ не делали почти ничего…

Древнюю строгость нравов заменил разврат, превосходящий всякое описание. Низкое своекорыстие господствовало вместо прежнего самопожертвования в пользу общества…

В прежние времена свободный гражданин гордился заботами об общественных делах; теперь мы видим… людей, которые умели делать из всякого правительственного акта средство для собственной бесстыдной наживы».

Далее Кольб приводит слова английского историка Э. Гиббона о падении Римской империи: «Нечего спрашивать, почему разрушилась Римская империя, скорее надобно удивляться — почему она так долго существует».

Уважаемый читатель! Оставим без комментариев сказанное историком. Слишком очевидно сходство положения в Риме с тем, что сегодня мы видим в России. Разница лишь в том, что Рим имел мощные государственные институты и тысячелетнюю традицию, которые несмотря ни на что хранили его от гибели. Россия их не имеет, зато все пороки, предшествовавшие гибели Рима, у нас налицо.

Об этом с глубокой скорбью, болью и тревогой говорил Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II на заседании Священного Синода, как бы подводя итоги 1996 г. и адресуя свои слова руководству страны и регионов, всем ветвям власти и работодателям: «В стране сложилась такая ситуация, при которой лишь ограниченное число людей может пользоваться благами, когда большинство оказывается за чертой бедности…

Талант, лишенный возможности получить достойное образование и стать гордостью науки, пополняет ряды гениев преступного мира. Безграмотный делец и голодный ученый, доведенный до отчаяния рабочий и бросивший свою землю крестьянин, нищий артист и побирающийся на улице солдат — таков трагический выбор, перед которым стоят сегодня вступающие в жизнь молодые люди».

Будем надеяться, что у нынешнего Президента достанет мудрости и воли не только понять, что он оказался востребованным историей, чтобы стать во главе процесса возрождения, но и выполнить эту миссию. И тогда Владимиру Путину суждено будет стать великим президентом и великим реформатором России. Да поможет ему и всем нам Бог на этом пути.

Владимир Васильевич Казарезов Самые знаменитые реформаторы России

От автора

Владимир Святой (? – 1015)

Владимир Мономах (1053–1125)

Иван Калита (? – 1340)

Иван III (1440–1505)

Иван Грозный (1530–1584)

Сильвестр и Адашев (ум. ок. 1566), (ум. ок. 1561)

Борис Годунов (1552–1605)

Лжедмитрий (? – 1606)

Алексей Михайлович (1629–1676)

Патриарх Никон (1605–1681)

Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин (1605–1680)

Петр Великий (1672–1725)

Екатерина II (1729–1796)

Павел I (1754–1801)

Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839)

Алексей Андреевич Аракчеев (1769–1834)

Егор Францевич Канкрин (1774–1845)

Александр II (1818–1881)