Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Ольга Юрьевна Минкина
«Сыны Рахили»: Еврейские депутаты в Российской империи. 1772–1825

ВВЕДЕНИЕ

Примерно на рубеже 1820–1830-х гг. молодой еврейский поэт Авром-Бер Готлобер написал басню «Депутаты». Сюжет басни довольно прост: лев, царь зверей, отправляется в путешествие по своим владениям, чтобы убедиться, насколько ему повинуются его подданные. Звери в лесу переполошились, предстоящий визит льва воспринимается как стихийное бедствие. Представлять подданных перед львом должен осел, возводящий свое происхождение к тому ослу, на котором ездил сам праотец Авраам, и к известной Валаамовой ослице. Осел этот был главой звериного кагала, ученым талмудистом и знатоком «святого языка». Осел призвал к себе на помощь остальных членов звериного кагала: быка, лошадь, медведя, волка и собаку. Все это увидел лисенок, «умный мальчик». С трудом сдерживая смех, он обратился к собранию:

Вы что, с ума сошли? Хороших же вы выбрали депутатов! Взгляните хоть на этого осла – он уже повесил нос, а уши у него свисают чуть ли не до земли. А этот конь? На нем уже сбруя и седло, чтобы начальство ездило на нем верхом. Как они все предстанут перед львом? Никто из них не знает, как надо говорить с царем. Вам нужен достойный депутат, который знает, как рассудить, который умеет, где надо, схитрить, и к тому же хорош собой и во всех отношениях приятная особа. Откройте глаза и посмотрите, кто стоит рядом с вами!

Не успели звери сообразить, что означает эта речь, как вдали показался козел с белой как снег бородой. И стоит себе, как кошерный^[1]. Все глаза обратились к нему: «Вот этот годится нам в депутаты!» Звери подхватили козла и отправились в путь.

Увидев их, лев сразу понял по их ужимкам, что это депутаты. Конь от страха начал чихать, осел прочищал нос, бык выпучил глаза, медведь расправил плечи и вытянул лапы, волк и собака поджали хвосты и всем своим видом показывали, что уже собираются уходить. Только козел гордо стоял впереди, покачивая то правым, то левым рогом, и важно поглаживал бороду. Он пытался что-то сказать, но что – лев так и не понял. Лев обратился к остальным депутатам, поднялся невообразимый шум. Лев отвернулся и велел вытолкать всех прочь^[2].

Насмешка над депутатами – официальными представителями еврейского населения перед властью – оставалась, однако, уделом немногочисленных просветителей (маскилим). Для многих современников и потомков фигура депутата была окружена героическим ореолом. В документах, исходивших из среды еврейской общинной элиты, депутаты уподоблялись библейским героям – Иосифу Прекрасному, царю Саулу и Мордехаю. Эти три персонажа были соединены в еврейской традиции происхождением от праматери Рахили. «Сыны Рахили – испытания их одинаковы и величие их одинаково»^[3] – гласит комментарий к Книге Есфири^[4].

Представителям российской правящей бюрократии депутаты казались то источником потенциальной опасности – руководителями «еврейского заговора», то удобным инструментом управления еврейским населением, способным по приказу властей изменить религиозные законы, определявшие жизнь евреев в городах и местечках Западного края.

Изображение еврейской депутации в трудах историков также зачастую определялось скорее идеологическими конструктами, нежели анализом источников.

Одной из первых работ, в которой затрагивался сюжет о еврейских депутатах, была написанная на древнееврейском языке ученым и общественным деятелем Ш.И. Фином книга «Kiria n"a"a’mana»^[5], представляющая собою очерк истории еврейской общины Вильно. Согласно Фину, главным препятствием деятельности депутатов оказались культурные различия между депутатами и их аристократическим окружением в Петербурге. По мнению Фина, если бы депутаты имели европейское образование, они сумели бы воспользоваться императорской милостью на благо современников и потомков^[6]. Последнее заключение было связано с распространенным в тот период среди образованных евреев убеждением, что все трудности, испытанные евреями при интеграции в европейское общество, объяснялись легко устранимыми культурными различиями между евреями и их окружением.

Развитие еврейской историографии на русском языке в 1870-е гг. было связано, в числе прочего, с попытками еврейской интеллигенции повлиять на российское общественное мнение. Влияние «государственной» школы российской историографии, юридическое образование первых исследователей еврейской истории, характер доступных материалов привели к тому, что предметом изучения стала в первую очередь история российского законодательства о евреях. Один из ведущих представителей данного направления, юрист и публицист И.Г. Оршанский, затронул вопрос о депутатах в работе «К истории “Положения о евреях” 1804 г.» Согласно Оршанскому, депутаты «не дерзнули просить коренных улучшений в быту евреев», поскольку прекрасно осознавали утопичность такого рода требований^[7].

Иной характер имело обращение к истории еврейских депутаций членов Комиссии по устройству быта евреев. В подготовленной для нее справке «Краткое обозрение правительственных мер по еврейскому вопросу в России» негативная оценка деятельности депутатов 1802–1804 гг. опиралась на «Записки» Г.Р. Державина. Инициатива избрания депутатов приписывалась в справке «кагалам», стремившимся с помощью подкупа, а также мер более экзотических, таких как наложение проклятий на членов комитета, приостановить разработку еврейской реформы^[8].

Отрицательное отношение к еврейскому представительству, ярко выраженное в данной справке, прослеживается и в практических действиях комиссии. В 1872 г. была отвергнута инициатива еврейского купечества Виленской, Ковенской и Гродненской губерний, предлагавшего, со ссылкой на участие еврейских депутатов в деятельности виленской комиссии по устройству быта евреев в 1869 г., привлечь еврейских депутатов к работе «правительственных учреждений, рассматривающих еврейский вопрос»^[9]. Определенную роль в провале этой инициативы сыграло мнение министра внутренних дел А.Е. Тимашева, отметившего на полях представленного ему прошения еврейских купцов: «Это и в самом деле жидовский парламент!»^[10]

В ходе работы Высшей комиссии для пересмотра действующих о евреях в империи законов (1883–1888 гг.) членом комиссии Н.Н. Голицыным было подготовлено обширное исследование российского законодательства о евреях. Политика Екатерины II и Александра I по отношению к евреям была охарактеризована Голицыным как излишне либеральная. В этом контексте рассматривалась деятельность якобы поощрявшихся при этих царствованиях еврейских депутатов. «Происки» поверенных, воспользовавшихся благоприятным моментом и неосведомленностью администрации в еврейских делах, согласно трактовке Голицына, якобы определили исключительно благоприятный для евреев характер указа о правах евреев 1786 г.^[11]

К депутатам 1802–1804 гг., вызванным Первым еврейским комитетом «в качестве сведущих людей»^[12], прилагаются более пространные и более резкие характеристики, нежели к членам депутации 1785–1786 гг. Впервые в литературе появляется противопоставление европейски образованных петербургских евреев, имевших определенное влияние на ход работы комитета, и еврейских депутатов, прибывших из западных губерний^[13].

Голицын указывал на крайнюю скудость источников о деятельности депутации 1802–1804 гг., однако счел нужным дать негативную характеристику депутатам, имевшим связи в среде петербургской бюрократии. То, что «Положение о евреях» 1804 г. оказалось в конечном счете направлено «против эксплуататорской деятельности евреев», отнюдь не свидетельствует, согласно Голицыну, о малой степени влияния еврейских депутатов на ход работы комитета^[14].

Деятельность депутатов при Главной квартире российской армии в 1812–1813 гг. удостаивается особенно резких характеристик. Депутаты, претендовавшие на то, чтобы стать «деятельными лицами вблизи государя», и «самозванно» именовавшие себя еврейскими депутатами, постоянно выступали «по делам, даже вовсе до них не относящимся» и «позволяли себе» возбуждать в еврейской среде необоснованные надежды на улучшение положения евреев^[15].

Столь же тенденциозной, но куда менее богатой источниками была написанная в 1880-е гг. М. Ф. Шугуровым и опубликованная в 1894 г. в «Русском архиве» краткая история еврейского народа в России с X в. по 1812 г.^[16] Еврейские депутаты при Первом еврейском комитете 1802–1804 гг. представлены в этой работе как посредники, использовавшие собранные кагалами средства для подкупа членов комитета, и в особенности М.М. Сперанского^[17]. Сперанский (и на этот раз подкупленный «злокозненными» евреями) якобы оказывал влияние и на работу Третьего еврейского комитета^[18].

Новый поворот в историографии темы представляли собою работы Ю.И. Гессена. В 1900 г. вышла первая работа Гессена, посвященная истории еврейских депутаций. В центре внимания Гессена тем не менее оказались не депутаты из губерний черты оседлости, а якобы приглашенные членами комитета независимые консультанты. Последние, по не подтверждающейся источниками догадке Гессена, полностью подчинили себе провинциальных депутатов^[19]. Заслуживает отдельного упоминания метафорический язык работы: «В тине народной массы закопошились живые существа»^[20]. Это были депутаты. Деятельность еврейского подрядчика Н.Х. Ноткина по подаче проектов и прошений уподобляется «неумолчной волне, выбрасывающей с глубокого дна на берег моря груды песку и камней»^[21].

При том, что язык, использовавшийся историками того времени в целом, был намного более литературным и публицистичным, нежели в последующие эпохи, работы русско-еврейских историков выделялись и на этом фоне. Исследования по истории российского еврейства пестрели такими выражениями, как «мистический гипноз хасидизма»^[22], «ядовитое растение злобного навета»^[23], «язва доносительства, которая скоро выдвинула на сцену еще одну уродливую личность»^[24], «кагал, эта темная пещера, полная диких ужасов»^[25], «червь зависти точил еврейского депутата»^[26] и т. п. Использование такого языка, обусловленное литературной модой эпохи, включало исторические сюжеты в современный авторам контекст, а эмоциональное восприятие прошлого, с одной стороны, делало его актуальным, а с другой – значительно затрудняло его объективный анализ. Текст исторического исследования строился, таким образом, по законам литературного произведения, в котором каждый историк выделял своих «героев» и «злодеев» в соответствии со своими идеологическими и личными предпочтениями.

Статья «Из прошлого. Депутаты еврейского народа», опубликованная Гессеном тремя годами позже, содержала первую попытку классификации различных форм еврейского представительства: поверенные, депутаты на губернском и имперском уровнях. Возникновение института депутатов Гессен объяснял ослаблением власти кагала, к концу XVIII в. якобы утратившего свои представительские функции. При реконструкции последовательности еврейских депутаций Гессен следовал ошибочной интерпретации И.Г. Оршанского и Н.Н. Голицына, дополнив ее своими предположениями. Согласно версии, которой Гессен придерживался в 1903 г., одни и те же лица начали свою карьеру в качестве депутатов при Первом еврейском комитете и продолжали функционировать в этом качестве при последующих еврейских комитетах, а затем при Министерстве духовных дел и народного просвещения^[27].

Следующим исследователем истории еврейских депутаций был С. Пэн, публицист и общественный деятель из Одессы. В начале 1900-х гг. он служил в «еврейском столе» Одесской городской управы^[28] и имел возможность ознакомиться с архивом этого учреждения. Результатом его изысканий стала статья «Депутация еврейского народа. К истории евреев в России в эпоху Александра I». Описывая динамику деятельности депутации, Пэн оказался в зависимости от своих источников. Поскольку б'oльшая часть документов относилась к 1817 г., Пэн связывал с этим периодом «пик» активности и влияния депутации, якобы переживавшей упадок после своей реорганизации в 1818 г.^[29] В работе Пэна присутствовала и определенная ностальгия по прошлому, когда евреи «обладали еще могучей организацией, которая, что бы о ней ни говорили, «в минуту жизни трудную» всегда выступала в защиту евреев с усердием и умением, которому могли бы только завидовать современные дезорганизованные еврейские общины»^[30].

Одновременно продолжалась разработка темы еврейских депутаций Гессеном. Упоминавшиеся выше статьи «Сто лет назад» и «Депутаты еврейского народа» вошли в сборник работ Гессена, вышедший в 1906 г. под названием «Евреи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев». Открывалась книга очерком «История Положения 1804 г.», представляющим собой новую версию работы «Сто лет назад». Изменения по сравнению с предыдущей редакцией были связаны не только с обнаружением новых документов: они отражали и изменения в позиции автора. Появилось встречавшееся ранее у Н.Н. Голицына идеологическое противопоставление двух групп еврейских представителей при Первом еврейском комитете: депутатов от губерний и лиц, лично приглашенных членами комитета. Последние, сторонники просвещения и реформ, по мнению Гессена, могли свободно высказывать свои мнения, тогда как губернские депутаты зависели от делегировавших их кагалов и были вынуждены выступить против любых нововведений. Причины такой оценки деятельности депутатов коренились, видимо, в некритическом использовании источников^[31]. Что же касается депутатов, лично приглашенных членами комитета, то предпринятое Гессеном гипотетическое восстановление личного состава этой группы^[32] представляется, по меньшей мере, спорным^[33]. Документ, использованный Гессеном, свидетельствует лишь о том, что члены комитета, с разрешения императора, могли приглашать дополнительных депутатов, но не дает никаких указаний на их персональный состав. Реконструкция Гессена, как будет показано ниже, прочно утвердилась в позднейшей историографии. Наиболее серьезным следствием бытования данного историографического мифа является конструирование на основе гипотетического состава этой группы депутатов ее «политической программы». На интерпретацию еврейских депутаций Гессеном в сборнике 1906 г. повлияла и его активная политическая деятельность в тот период^[34]. Последующее разочарование Гессена в «еврейской политике»^[35], безусловно, отразилось в его дальнейших исследованиях, в том числе и о еврейских депутатах.

Обращение к сюжету о еврейских депутациях в творчестве С.М. Дубнова^[36], одного из самых выдающихся еврейских историков, не носило специального характера. Поскольку целью Дубнова было создание «всемирной истории еврейского народа», эпизоды с еврейскими депутатами органично включались им в общий нарратив без детальной разработки. Не имевший доступа в государственные архивы Дубнов черпал сведения о депутациях из работ Гессена. Однако он подвергал эти сведения определенному переосмыслению в рамках созданной им концепции еврейской истории. Особую роль в этой концепции играли различные институты еврейского самоуправления, в том числе кагал, способствовавший сохранению национальной самобытности евреев. Поскольку Дубнов являлся не только историком, но и политическим деятелем, одним из основателей упоминавшегося выше «Союза для достижения полноправия еврейского народа в России», основателем и автором политической программы «Фолкспартей» (Еврейской народной партии), то вопрос о еврейских депутациях представлялся ему политически актуальным. Дубнов считал, что сам факт выдвижения евреями представительских инициатив свидетельствует о том, «что даже в ту эпоху, в темной хасидской среде Волыни и Подолии, не совсем заглохло сознание совершавшегося политического и социального кризиса»^[37]. Дубнов, в отличие от Гессена, не акцентировал возможные противоречия между петербургским еврейством и прибывшими из губерний черты оседлости депутатами^[38]. Наиболее важным для Дубнова в истории Первого еврейского комитета было то, что все предложения еврейских представителей были в итоге проигнорированы комитетом, разработавшим комплекс ограничительных, жестоких и недальновидных мер по отношению к евреям. Ни либерализм отдельных «просвещенных» бюрократов, наподобие М.М. Сперанского, ни вызывающие иронию Дубнова усилия первых российских маскилов, ни тем более действия еврейских депутатов не могли, по мнению Дубнова, изменить неизменно негативное отношение российского правительства к евреям.

Высокой оценки удостаивается у Дубнова депутация 1812–1825 гг., это «прекрасное по идее, но искаженное в действительности учреждение», которое при благоприятных обстоятельствах смогло бы «смягчить режим произвола и тягостной опеки, все более внедрявшихся в России»^[39]. Вину за скромные результаты деятельности депутации и ее окончательное упразднение Дубнов всецело возлагал на российскую администрацию, недовольную «непрестанными ходатайствами и вмешательством в ее планы»^[40].

Проблемами создания всеобъемлющей истории российского еврейства был озабочен и Гессен. В 1914 г. он выпустил первую редакцию своей «Истории евреев в России». Весьма примечательны рассуждения Гессена о том, насколько депутаты, выступавшие от имени еврейского народа, выражали желания и потребности представляемых. По мнению Гессена, депутаты стремились в первую очередь к укреплению власти кагалов, пошатнувшейся якобы из-за того, что приписанные к купечеству и мещанству евреи перешли под юрисдикцию органов сословного самоуправления.

В последующих двух редакциях «Истории еврейского народа в России», изданных в 1916 и 1925 гг., Гессен хоть и привлек некоторые новые источники, однако сохранил изложенную выше трактовку событий, связанных с еврейскими депутациями. Преемственность по отношению к редакции 1914 г. подчеркивается и буквальным воспроизведением некоторых абзацев, в особенности аналитического характера. Основной нарратив о депутациях был сформирован в начале XX в. и оказал огромное влияние на последующую историографию.

Мы можем выделить два основных историографических мифа, восходящих, соответственно, к концепциям Ю.И. Гессена и С.М. Дубнова: о противостоянии «ортодоксов» из черты оседлости и «просвещенных» петербургских депутатов и о бессилии депутатов перед властью.

Для С.М. Дубнова противопоставление еврейских «просветителей» «ортодоксам» было не столь важно, сколь реконструкция череды несправедливых гонений, которым подвергались евреи на протяжении веков. В этом контексте история еврейских депутатов, бессильных перед недобрыми намерениями правительства, выглядела очередным эпизодом вечного спора «русского волка» с «еврейским ягненком»^[41]. В то время как политическая позиция С.М. Дубнова четко артикулирована в его публицистических и научных работах, позиция Гессена представляется менее ясной. Очевидно, что, в противоположность Дубнову, Гессен являлся скорее сторонником ассимиляции. В противовес концепции Дубнова, отстаивавшего ключевую роль кагала в консолидации еврейства и сохранении евреев как «духовной нации», Гессен приписывал кагалу реакционную роль противника всякого прогресса. Кагалу в конструкции Гессена противостоят «маскилим». Характер исторического повествования первых русско-еврейских историков определялся не только произвольными идеологическими конструктами, но и языком описания.

Развитие еврейской историографии в Советском Союзе было насильственно прервано в 1930-е гг. Новый центр по изучению русско-еврейской истории образовался в США. Исследователи были в основном эмигрантами из Восточной Европы^[42]. Классики «американской» школы Л. Гринберг, И. Левитац, С. Барон при изложении истории депутаций фактически ограничивались кратким пересказом трудов своих предшественников, в основном Ю.И. Гессена^[43].

Так же мало внимания было уделено еврейским депутациям в первом издании книги английского историка, профессора Университетского колледжа в Лондоне Дж. Клиера, о происхождении «еврейского вопроса» в Российской империи^[44]. Этот недостаток был отчасти восполнен в переработанном и дополненном издании на русском языке, которое будет охарактеризовано несколько ниже.

Значительным событием в истории изучения «еврейской политики» считается монография Э. Ледерхендлера «Путь к современной еврейской политике. Политическая традиция и политическая реконструкция еврейской общины в царской России»^[45]. Как и в некоторых других исследованиях, посвященных «модернизации» российского еврейства, предшествующему периоду в соответствии с телеологической схемой отводится роль «предшественника», «предвестника» модернизационных изменений, чем как бы «зачеркивается» его своеобразие.

Сюжет о депутациях рассматривается Ледерхендлером в контексте «кризиса еврейской политики в Восточной Европе», по мнению автора, охватывающем период с 60-х гг. XVIII в. по 80-е гг. XIX в. Первым симптомом кризиса Ледерхендлер считает дезинтеграцию и распад еврейства на отдельные общины^[46]. Однако сопротивление в еврейском обществе и в Средние века, и в раннее Новое время встречали как раз попытки насильственного объединения под властью надобщинной организации или концентрация власти в руках одного или нескольких лиц^[47]. Еврейское общество с раннего Средневековья состояло из отдельных общин. По мнению же Ледерхендлера, в 1764–1844 гг., то есть с момента отмены надобщинных органов-ваадов в Речи Посполитой до отмены кагала в Российской империи, у польского и российского еврейства не было достаточно устойчивой базы для коллективного представительства, поскольку не было выполнявших эти функции органов^[48]. Еще одним немаловажным недостатком является то, что сюжет о еврейском представительстве в Российской империи излагается, начиная с третьего раздела Польши, и таким образом игнорируется вся история еврейского представительства на «новоприсоединенных землях» с 1772 по 1796 г. Отметим, что проанализированный выше раздел «Проблема еврейского представительства до 1825 г.» занимает в монографии Ледерхендлера всего пять страниц^[49]: объем, явно недостаточный для рассмотрения такого важного для заявленной темы сюжета.

Возрождение историографии еврейства на постсоветском пространстве началось в конце 1980-х – начале 1990-х гг., когда политические изменения сделали возможным возникновение профессиональной среды исследователей иудаики, однако сюжет о еврейских депутациях по-прежнему остается в числе недостаточно разработанных. Ранняя история еврейского представительства в Российской империи затрагивается в работах белорусского историка Е.К. Анищенко, который ввел в научный оборот ранее неизвестный историкам комплекс источников. Отдельно следует остановиться на оценке Анищенко изучаемых процессов и на используемой им стилистике, отражающей отношение автора к описываемым событиям и особым образом структурирующей его изложение. Так, содержание прошений депутатов, по мнению Анищенко, «с головой выдает кагальный раввинат, озабоченный неприкосновенностью карательной власти кагалов в отношении своих врагов и недовольных (хасидов)» и свидетельствует о том, что сами «ходатаи ратовали за сохранение кагалов и прежней обособленности евреев»^[50]. Преемственность Анищенко по отношению к Гессену подчеркивается и соответствующей сноской, сопровождающей процитированное утверждение.

Нельзя обойти вниманием также переработанный и дополненный вариант книги Дж. Клиера о возникновении «еврейского вопроса» в Российской империи, вышедший на русском языке в 2000 г. Поскольку основным предметом исследования Клиера является формирование политики российских властей по отношению к евреям, то вопрос о еврейских депутациях являлся для него не столь важным. Источниковая база, в том числе и по еврейским депутациям, была дополнена по сравнению с предыдущей редакцией. Клиер критиковал Гессена и Анищенко за их оценку деятельности кагала в терминах классовой борьбы и утверждал, что кагал не только не препятствовал интеграции евреев в сословные структуры, а, напротив, содействовал этому и в целом «стоял на службе… всего сообщества», а не «узкого круга олигархов»^[51]. При этом он следовал за своими предшественниками в изложении событий и, следовательно, воспроизводил их ошибки. Очевидно, что, когда Клиер использовал собственные архивные находки, это вело к новому повороту в изучаемой теме, когда же он следовал за своими предшественниками, то оказывался «в плену» их интерпретаций.

Возвращаясь к новейшей русско-еврейской историографии, нельзя не отметить основанное на хранящихся в РГАДА материалах государственных учреждений биографическое исследование сотрудника этого архива Д.З. Фельдмана о Ц. Файбишовиче, который в 1785 и 1790 гг. выступал в качестве поверенного белорусских евреев. Фельдман склонен рассматривать как синонимы все термины, которыми обозначаются в источниках еврейские представители: «штадланы», «поверенные», «депутаты»^[52]. Таким образом, важная проблема дифференциации типов еврейского представительства не затрагивается в данной работе. Предварительным итогом работ Фельдмана по истории евреев в России стала монография, являющаяся, по сути, сборником очерков по различным сюжетам еврейской истории XVIII–XIX вв. История еврейских депутаций затрагивается в данном труде лишь эпизодически^[53].

«Гранд-нарратив» русско-еврейской истории, реконструкция основных событий, их последовательности, выстраивание определенной «иерархии» исторических фактов в рамках данного сюжета – все это было сформировано на рубеже XIX–XX вв. и испытывало влияние факторов, лежащих за пределами науки: от общественно-политических до субъективных. Это своего рода «матрица», продолжающая определять поведение историков до наших дней. Исследуются, к примеру, какие-либо локальные случаи, а для написания «фона» привлекаются по-прежнему классические работы. Одним из способов преодоления этой инерции является обращение к новым архивным материалам.

Источники по истории еврейских депутаций отличаются известной дискретностью. Редки упоминания о депутатах в законодательных актах, таких, например, как первое «Полное собрание законов и узаконений Российской империи» (ПСЗ 1). Материал по истории еврейских депутаций представлен в ПСЗ 1 указом Сената от 21 января 1785 г. «Об ограждении прав евреев в России, касательно их подсудности, торговли и промышленности»^[54], содержащим упоминание о прибывших в Санкт-Петербург поверенных от белорусских евреев. В «Положении о евреях» 9 декабря 1804 г. ^[55] участвовавшие в его подготовке еврейские депутаты не упоминаются. Депутаты созыва 1807 г. упоминаются в рескрипте Александра I губернаторам черты оседлости^[56] и в рескрипте В.С. Попову 1809 г.^[57] В ПСЗ 1 также отражено официальное включение еврейских депутатов в штат Министерства духовных дел и народного просвещения^[58] и одно из их ходатайств^[59]. Многие нормативные акты, содержащие упоминания о еврейских депутатах, не были по тем или иным причинам включены в ПСЗ 1. Исключение именно этих документов позволяет выявить стратегию умолчания, к которой прибегали составители ПСЗ. К их числу относятся, в частности, акты, вошедшие в составленный в Четвертом еврейском комитете в ходе подготовки «Положения о евреях» 1835 г. «Свод законов о евреях», отложившийся в РГИА в фонде департамента законов Государственного совета^[60]. В числе этих актов положения Комитета министров об утверждении избранных евреями депутатов в их званиях^[61] и другие немаловажные документы, содержащие в основном сведения о деятельности депутации 1812–1825 гг. Характер законодательных источников по еврейским депутациям, не вошедших в официальное издание собрания законов, позволяет предположить, что при подготовке ПСЗ были исключены материалы, отражающие активную роль депутатов в разработке законодательства о евреях или, по крайней мере, их претензии на участие в этом процессе, а также положение депутации как части общей структуры государственных учреждений. То, что было уместно в составленном для внутреннего использования в Четвертом еврейском комитете и имевшем характер справочника «Своде законов о евреях», не должно было становиться достоянием достаточно широкого круга лиц, обращавшихся к ПСЗ.

Материалы периодической печати, относящиеся к теме еврейских депутаций, в основном ограничиваются кругом ведомственной периодики. Выходивший в 1804–1809 гг. «Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел», имевший целью «издавать при наступлении каждого месяца все то, что в минувшем было сделано примечательного и к познанию публики нужнейшего»^[62], публиковал в первом, официальном, разделе отчеты министра внутренних дел, высочайшие указы, всеподданнейшие доклады министра. Это позволяет обнаружить ряд не вошедших в ПСЗ актов. В 1805 г. там был опубликован доклад Первого еврейского комитета, подписанный П.В. Лопухиным, В.П. Кочубеем, А.А. Чарторыйским и С.О. Потоцким^[63]. В докладе давалась нелестная характеристика губернских еврейских депутатов, но при этом подчеркивалось, что комитет действовал, «держась того первоначального правила, чтобы допустить сколь можно евреев участвовать в собственном их образовании и не оставить ни одного обстоятельства, к сему способствовать могущего»^[64]. В 1807 г. в журнале был опубликован рескрипт губернаторам черты оседлости с упоминанием губернских еврейских депутатов 1807 г.^[65], а в 1809 г. – рескрипт В.С. Попову об учреждении Третьего еврейского комитета^[66]. В другом ведомственном журнале того периода, сменившем несколько названий издании Министерства народного просвещения^[67], еврейские депутаты не упоминаются, что может отражать различия в информационной политике упомянутых двух министерств. Также представляет интерес имевшая полуофициальный характер публикация в «Вестнике Европы» в мае 1805 г. анонимной статьи о «Положении о евреях» 1804 г. Хотя еврейские депутаты прямо в ней не упоминаются, весьма показательно восхищение автора тем, что «человеколюбивый Александр даровал евреям бытие политическое»^[68]. Таким образом, «государственный заказ», четко прослеживающийся по материалам периодической печати первой половины царствования Александра I, состоял в том, чтобы представить российскую власть либерально настроенной по отношению к евреям и склонной к сотрудничеству с их представителями.

Переходя к неопубликованным материалам, следует прежде всего выделить обширную группу делопроизводственной документации государственных учреждений, содержащейся в фондах этих учреждений. К депутации 1785 г. относятся материалы «связки белорусских дел» Третьего департамента Сената, отложившиеся в РГАДА, в фонде «Сенат и его учреждения»^[69], а также содержащиеся в этом фонде материалы ревизии сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина^[70]. В деле, инициативным документом которого послужило прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича к Екатерине II^[71], особый интерес, помимо самого этого прошения, сохранившегося в подлиннике, представляют доверенности, выданные различными еврейскими общинами («верющие письма от всего белорусского еврейского общества») своим представителям^[72]. Остальные документы дела отражают ход рассмотрения инициированного еврейскими поверенными дела в Сенате. Особенно примечательно свидетельство об участии Файбишовича и Еселевича в заседании Третьего департамента Сената^[73]. Иной тип документации представляют материалы о еврейском представительстве в правление Павла I. Большинство связанных с еврейскими представителями документов дошло в составе материалов канцелярии статс-секретаря, вошедших в фонд «Дворцовый отдел»^[74] РГАДА, а также канцелярии генерал-прокурора^[75]. Возможно, это отражает процесс повышения роли данных ведомств при Павле I и одновременно является свидетельством отношения власти к еврейскому представительству как делу особой важности, требующему прямого вмешательства императора. При Александре I материалы, связанные с еврейскими депутатами, концентрировались в основном в Еврейских комитетах, а также в департаменте духовных дел иностранных исповеданий, а позднее в Министерстве духовных дел и народного просвещения, к штату которого еврейские депутаты были официально приписаны в 1817 г. Основная часть делопроизводства Еврейских комитетов 1802–1825 гг. и материалы объединенного министерства, хранившиеся в архиве Министерства внутренних дел, были уничтожены пожаром 1862 г. Однако отдельные документы из этих комплексов, касающиеся еврейских депутатов, сохранились в составе фондов других государственных учреждений, взаимодействовавших с Еврейскими комитетами и Министерством духовных дел по отдельным вопросам. Самым значительным комплексом материалов такого рода является подшивка документов Первого еврейского комитета, отложившаяся в Основном собрании рукописной книги ОР РНБ^[76]. Примечательно заглавие сохранившегося переплета – «О евреях. Часть 1». Это позволяет предполагать наличие второй и, возможно, последующих частей, не вошедших в собрание ОР РНБ и, скорее всего, не дошедших до нас. Этот комплекс документов, помимо упоминавшихся выше опубликованных Ю.И. Гессеном писем и проектов Ноткина, включает переписку министра внутренних дел В.П. Кочубея с губернаторами «тех губерний, где евреи обитают», характеризующие реакцию правительства на слухи, распространившиеся в еврейской среде в связи с учреждением Первого еврейского комитета и избранием депутатов^[77].

В данной работе впервые вводятся в научный оборот документы, связанные с деятельностью Первого еврейского комитета и отложившиеся в фонде канцелярии киевского военного губернатора^[78], в том числе: копия журнала Первого еврейского комитета, содержащая утвержденное императором решение о выборах еврейских депутатов^[79]; ведомственная переписка, отражающая порядок и ход выборов по Киевской и Минской губерниям; предварительная редакция «Положения о евреях» 1804 г., представленная на рассмотрение еврейским депутатам и содержавшая проект создания центрального органа управления для российских евреев («Синедрина»)^[80]; а также упоминавшиеся (но не подвергшиеся детальному анализу) в работе Дж. Д. Клиера «мнения» киевского и минского кагалов^[81], представленные Первому еврейскому комитету. Все эти источники позволяют дать ответы на вопросы, остававшиеся неясными или спорными в предшествующей историографии, а также поставить новые, не ставившиеся предшественниками исследовательские задачи.

Для более позднего периода релевантна отложившаяся в РГИА переписка между Министерством духовных дел и народного просвещения, Министерством внутренних дел и Министерством полиции (1810–1819).^[82]. Также представляют интерес материалы особенной канцелярии департамента полиции^[83], проливающие свет на некоторые аспекты деятельности еврейских депутатов при Главной квартире российской армии в 1812–1813 гг.^[84] Учреждение еврейской депутации в 1812 г. описывается в прошениях бывшего депутата Л. Диллона Николаю I и А.Х. Бенкендорфу от 1829–1830 гг.^[85] и упоминается в докладных записках первой экспедиции Третьего отделения о следственных делах, по которым Диллон привлекался с 1815 по 1829 г.^[86] Отметим, что в последних документах, содержащих в целом негативную характеристику бывшего депутата, подтверждаются содержавшиеся в его прошениях данные о депутации, а его деятельность в качестве депутата рассматривается как «прежние заслуги». Проекты депутатов по улучшению правового статуса евреев Царства Польского упоминаются во всеподданнейшем рапорте Н.Н. Новосильцева, вошедшем в состав рукописного собрания проектов «об устройстве евреев в Царстве Польском»^[87]. В фонде канцелярии министра финансов^[88] отложились копии журналов Комитета министров, фиксировавшие ход обсуждения прошений и «представлений» еврейских депутатов^[89]. Депутаты подавали свои прошения министру внутренних дел и народного просвещения А.Н. Голицыну, который, в свою очередь, доносил их содержание до комитета. Не исключено, что Голицын при передаче «соображений еврейских депутатов» Комитету министров намеренно искажал смысл их просьб, либо опровергая их, либо приписывая депутатам свое собственное отношение к обсуждаемым вопросам. Однако и в этом случае привлекает внимание его мнимая (или подлинная) апелляция к мнению еврейских депутатов. В фонде собственной его императорского величества канцелярии^[90] отложилась всеподданнейшая записка Голицына, свидетельствующая о том, что создание еврейской депутации при центральной власти воспринималось как заимствование французского опыта, несмотря на давнюю местную традицию взаимодействия еврейских представителей с российской властью. Во всяком случае, от еврейских депутатов ожидали того же, чего и Наполеон в свое время – от Ассамблеи еврейских нотаблей и Синедриона: легитимации государственных законов на уровне еврейского права^[91]. После упразднения депутации в 1825 г. связанные с ней материалы поступили в ведение Четвертого еврейского комитета, активно использовавшего их в своей работе. Рассмотрение комитетом опыта еврейских депутаций, а также сделанные в связи с этим копии более ранних документов сохранились в мемориях – кратких изложениях содержания журналов комитета за 1825–1830 гг. и приложениях к ним, отложившихся в фонде департамента полиции исполнительной Министерства внутренних дел^[92]. Отдельные связанные с депутатами документы находятся в деле того же фонда о высылке евреев из Санкт-Петербурга, активно проводившейся в 1826–1827 гг. В связи с этим был возбужден вопрос, могут ли проживать в столице евреи, являющиеся поверенными своих соплеменников из черты оседлости, и привлечены документы предшествующего периода, когда депутаты могли проживать в Санкт-Петербурге на законных основаниях. Поскольку чиновники Министерства внутренних дел и Четвертого еврейского комитета стремились обосновать высылку противозаконной деятельностью евреев, то были привлечены документы, негативно характеризующие депутатов^[93].

В данной работе впервые вводятся в научный оборот материалы канцелярии литовского военного губернатора, отражающие ход выборов еврейских депутатов в 1818 г.^[94], в том числе документы, представленные губернатору собранием выборщиков в Вильно^[95] и отражающие социальные и политические чаяния участников. Реализация этих целей возлагалась на будущую депутацию.

К этой же группе примыкают делопроизводственные материалы, отложившиеся в личных фондах государственных деятелей, соприкасавшихся по долгу службы с еврейскими депутатами. В фонде Н.П. Румянцева в ОР РГБ сохранился в копиях любопытный комплекс документов, связанных с созывом и функционированием собрания еврейских депутатов в Полоцке в 1773 г.: проект могилевского купца Беньямина Шпеера^[96], ряд циркулярных распоряжений полоцкого губернатора^[97], «доношения» в витебскую канцелярию от кагала, ремесленников и лиц, «не имеющих участия в собрании кагальском»^[98], разработанный собранием проект «Уложения о кагалах»^[99] и другие документы. По всей вероятности, эти копии были затребованы Румянцевым в связи с работой над «мнением» о евреях в 1802 г.^[100], хотя в тексте самого «мнения» прямых отсылок к опыту полоцкого собрания не обнаруживается. Также в ОР РГБ, в фонде Кречетниковых, содержится переписка полоцкого губернатора М.Н. Кречетникова с белорусским генерал-губернатором З.Г. Чернышевым за апрель – июнь 1773 г., также связанная с еврейскими депутатами^[101]. В фонде Воронцовых в РГАДА нами обнаружено прошение главе Коммерц-коллегии А.Р. Воронцову, автор которого, по его словам, был «избран целым обществом белорусских евреев»^[102]. В личном фонде председателя Третьего еврейского комитета В.С. Попова в ОР РНБ содержатся служебные записи, относящиеся к первым дням работы комитета и его взаимодействию с прибывшими в столицу еврейскими поверенными^[103].

Главной проблемой при использовании данного типа документов в нашем исследовании является то, что делопроизводственные документы отображают политическое поведение евреев сквозь призму ментальных установок российских бюрократов. Так, в отношении проводивших ревизию белорусских губерний в 1785 г. сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина генерал-губернатору П.Б. Пассеку излагаются жалобы евреев, которые «изъясняли», что пристрастное отношение к евреям в судебных инстанциях «не может иметь места под благополучным царствованием ея императорского величества, под скипетром которыя столько разного звания людей спокойны и счастливы пребывают и где равно каждому и без различия веры всякая справедливость доставляется»^[104]. Этот текст можно интерпретировать и как свидетельство того, что евреи довольно быстро усвоили официальную риторику и провозглашавшиеся Екатериной II идеологические принципы и добивались реального осуществления программы «просвещенного абсолютизма» применительно к евреям, и как изложение еврейских просьб русскими бюрократами в привычных для последних риторических формах.

Особый случай представляют собой еврейские прошения и проекты. Весьма важной задачей при работе с источниками этого типа представляется выявление соответствий между русскими и еврейскими терминами, использовавшимися для обозначения реалий еврейской жизни. В этом отношении, например, примечательна терминология проекта Маркевича 1820 г. Погребальное братство («хевра кадиша») обозначается как «товарищество похоронов (sic!) и могилокопателей»^[105], глава хевра кадиша – габай – фигурирует как «настоятель»^[106], в то время как еврейские представители именуются сразу двумя терминами: еврейским и русским: штадланы-«зачинщики», депутаты-«мешулахим»^[107]. В проекте Г. И. Гиршфельда из Митавы (1825 г.) упоминаются совершаемые раввинами «духовные требы»^[108]. Аналогичным образом, раввины обозначены как «духовенство веры нашей»^[109] в более раннем документе: прошении «поверенных белорусского еврейского общества» Ц. Файбишовича и А. Еселевича в 1785 г. Назвать раввинов «духовенством» означало приравнять их к хорошо знакомому властям и совершенно по-иному организованному сословию. Примечательно использование в делопроизводственных документах термина «еврейские общества» как в качестве синонима кагала, так и для обозначения зачастую оппозиционных по отношению к кагалу обществ (хеврот). Также следует отметить отсутствие четкой терминологической дифференциации между понятиями «поверенные» и «депутаты». Одни и те же лица могли в одно и то же время обозначаться обоими терминами^[110].

Содержание и оформление документов во многом диктовались формальными требованиями и предпочтениями адресатов. К тому же нанятый тем или иным евреем-просителем писарь (русский или поляк) мог выступать в качестве соавтора (а то и основного автора документа) – человека, который «сие прошение со слов просителя (по словам точным просителя) сочинял и переписывал» (типовая формула). Однако в нашем распоряжении имеются и документы, в которых такое указание отсутствует, и документы, собственноручно написанные евреями на русском языке.

Для выражения своих требований еврейские лидеры использовали два основных стилистических модуса, совпадавшие с приемами господствовавших литературных течений того времени. Первый комплекс риторических приемов связан с официальной и «патриотической» риторикой, использует идеи служения государству.

«Служба» на «благо Отечества» ассоциировалась в еврейских прошениях с поставками для армии и разведкой. Однако наиболее полное выражение темы «службы» мы находим в текстах, описывающих деятельность еврейской депутации при различных административных структурах. Депутаты, очевидно воспринимая себя в качестве государственных служащих, использовали для характеристики своей деятельности выражения «служба», «обязанность», «должность», которую они как «верноподданные» выполняли с «усердием», «честностью» и «преданностию».

Другой эстетической стратегией для оформления еврейских просьб и проектов было использование приемов, характерных для сентиментализма. В этом ключе был решен не только текст знаменитого «Вопля дщери иудейской» Лейбы Неваховича, но и прошения, казалось бы, далеких от российской изящной словесности купцов и кагальных, не говоря уже о еврейских депутатах и поверенных. Ключевыми для данного стилистического модуса являются утверждения о «невинности», «невинном страдании» евреев, которое требует от сановных адресатов действий, основанных не на формальном праве, а на «сострадании» и «обязанности человечества» (человечности). Проситель-еврей, очевидно, понимал смысл указов, которые зачастую привлекались им для подкрепления совершенно противоположных этому смыслу утверждений. Он предлагал власти принять это прочтение, апеллируя к таким категориям, как «милосердие», «человеколюбие», «справедливость», приписываемые адресату.

При этом данный тип нарратива ни в коей мере не является «нарративом ассимиляции». «Патриотическая», «сентиментальная» и «просвещенческая» риторика используется в нем для защиты ценностей еврейского общества, например еврейской одежды.

Следующей группой документов являются источники на древнееврейском языке: пинкасы общин и внутриобщинных объединений, постановления и воззвания о сборе денег, переписка депутатов с кагалами. Часть этих материалов опубликована^[111], часть отложилась в составе делопроизводственных материалов^[112]. Так же как и «высокая» литература, как традиционная раввинистическая, так и произведения «маскилим», эти документы были написаны не на разговорном языке – идиш, а на древнееврейском. Это обуславливало определенные особенности текста, такие, например, как включение языковых клише и цитат из Библии и Талмуда. Документы кагала и переписка депутатов с кагалами иногда, по требованию властей, стремившихся к контролю над еврейскими общинами, дублировались на русском языке. Это требование было закреплено «Положением о евреях» 1804 г., однако на практике выполнялось редко.

Библейские и талмудические выражения соседствуют с заимствованиями из русского языка, большинство из которых относится к пласту бюрократической лексики: «уезд», «губерния», «комитет», «пункты», «просьбы». Использование библейских цитат имело особый смысл. Тем самым указывалось на особую значимость «еврейской политики» не только в социально-экономической, но и в духовной жизни российского еврейства конца XVIII – начала XIX в. Символические аспекты политики, способы говорить и думать о власти трудно и почти невозможно отделить здесь от «практических» действий еврейских общинных лидеров. Взаимодействуя с внешней властью, они одновременно конструировали основанный на библейском тексте нарратив о своей деятельности.

Изложенные ниже наблюдения верны, по крайней мере, по отношению к еврейской депутации 1812–1825 гг. Документы депутации, равно как и документация кагалов, связанная с депутатами, четко разделяются на две группы. Первая, официальное делопроизводство депутации и кагалов, предназначенное для предъявления российской администрации, включает документы на русском языке, чаще всего построенные по формуляру бюрократического делопроизводства, в ряде случаев на бланках Министерства духовных дел и народного просвещения. Такого рода документы отложились в фонде виленской еврейской общины^[113]. Наряду с официальной перепиской на русском языке депутаты вели переписку на древнееврейском с кагалами, раввинами, цадиками и частными лицами из числа еврейской элиты. Эта неофициальная переписка постоянно вызывала подозрения властей, часто конфисковывалась и перлюстрировалась. На основании этих документов депутаты и их корреспонденты обвинялись в организации беспорядков среди еврейского населения^[114]. Так, в 1824 г. виленский еврей Хаим Нахман Перцович был привлечен к следствию за «предосудительную» переписку, которую он вел с еврейским депутатом Михелем Айзенштадтом. Он признался, что «письмо сие истребил»^[115]. Аналогичным образом поступал в том же году еврей из Дубно, некто Скульский, утверждавший на следствии, что письма депутатов «уничтожил и не упомнит содержания оных»^[116]. Можно предположить, что эта практика была весьма распространенной. Таким образом, на сохранность документов на древнееврейском языке, связанных с депутацией, влияла и политика властей, расценивавших как противоправные действия те взаимоотношения депутатов с еврейским населением, которые осуществлялись вне сферы административного контроля.

Количество мемуарных источников, в которых прямо упоминаются еврейские депутаты, невелико. Сведения о еврейской депутации 1785 г. содержатся в памфлете Шломо Беннета, который был весьма неординарной для еврейского общества того времени личностью^[117]. Сюжет о еврейской депутации появляется в записках Беннета в связи с описанием личных бед мемуариста, потерпевшего большие убытки из-за запрета евреям на производство алкоголя. Эти и другие притеснения, по мнению Беннета, способствовали консолидации еврейского общества и избранию депутации^[118]. Далее в ярких красках описываются результаты деятельности депутатов в Петербурге. Описание деятельности депутатов и хода рассмотрения их жалоб в Сенате в записках Беннета в целом совпадает с данными упоминавшихся выше материалов Сената^[119]. Это доказывает высокую степень информированности еврейского общества о деятельности депутатов.

Абрам Соломонов, в 1820–1825 гг. официально занимавший должность письмоводителя и переводчика при еврейской депутации^[120], включил в изданный в 1846 г. памфлет «Мысли израильтянина» автобиографический очерк «Жизнь сочинителя». По словам Соломонова, лучшим периодом в его жизни были годы, проведенные «в славной столице, так сказать, в большом политическом свете»^[121]. Особый интерес представляет в воспоминаниях и памфлете Соломонова характеристика депутации как части государственного аппарата, законного «начальства» мемуариста^[122]. Вопреки установившемуся к тому времени в правительственных кругах мнению о «неблагонадежности» еврейской депутации, Соломонов пытался представить ее полезным и важным элементом в системе управления евреями, проводником «благотворных» мер, направленных на сближение евреев с окружающим населением^[123].

К тому же кругу «просвещенных» евреев принадлежал и другой мемуарист, личный секретарь З. Зонненберга Ицхак Сассон. В воспоминаниях Сассона представлена любопытная, но, скорее всего, обусловленная личным отношением автора характеристика Зонненберга как человека невежественного, недалекого и вспыльчивого, интригана и доносчика, враждовавшего с остальными депутатами, которые платили ему тем же^[124]. Представляют интерес также не поддающиеся верификации эпизоды, рисующие отношение к депутатам со стороны различных групп еврейского общества.

Переходя к мемуарам представителей российской администрации, следует отметить, что сколько-нибудь значительное внимание еврейским депутатам уделил только Г.Р. Державин. Данные записок Державина, красочно описывавшего «разные происки» еврейских депутатов во главе с Ноткиным, с конца XIX в. стали предметом ожесточенных споров в историографии. Эти идеологически окрашенные споры велись в основном между оценивавшими эти сведения как полностью заслуживающие доверия и даже развивавшими интерпретацию Державина историками официального направления, такими как Н.Н. Голицын^[125] и М.Ф. Шугуров^[126], и представителями русско-еврейской историографии, в особенности Ю.И. Гессеном, объяснявшим отношение Державина к еврейским депутатам, и в частности к Ноткину, «старческим озлоблением сановника на покое»^[127] и на этом основании опровергавшим его данные как недостоверные. Нам, со своей стороны, представляется целесообразным выделить в записках Державина нейтральные с точки зрения основной тенденции элементы. Другим возможным методом анализа записок Державина может быть подход к этому тексту как литературному, вопреки его сухому деловому стилю.

Определенный интерес представляет упоминание депутации в путевых записках И.М. Долгорукова. Вложенная им в уста молодого еврея Гурвича, в доме которого в Умани останавливался Долгоруков, уничижительная характеристика депутатов как «глупцов, которые ни за что более не стояли, как за свою одежду», а также стоявших за их избранием «стариков» из кагала^[128] может отражать как реальное отношение к депутатам у части «просвещенных» евреев и конфликт поколений, так и пренебрежительное отношение к ним русской аристократии.

Определения еврейского представительства, существующие на данный момент в литературе, являются неполными и нечеткими. В данной работе мы будем пользоваться классификацией, основанной на сочетании признаков, значимых как для власти, так и еврейского общества:

Депутаты – лица, включенные в структуру государственного управления (временных или постоянных государственных учреждений) и имеющие доверенности от той или иной группы еврейского населения (кагалов, братств, религиозных групп, еврейских общин и проч.). Таким образом, они обладали «двойной легитимностью». Депутаты действовали главным образом на центральном уровне. Для них характерны претензии на выражение интересов всего еврейского населения империи.

Поверенные тех или иных объединенных по региональному или профессиональному признаку групп еврейского населения, легитимность которых определялась наличием доверенностей от указанных групп и признанием со стороны власти.

Кагалы и «еврейские общества» (при этом под «еврейскими обществами» могли подразумеваться как те же кагалы, так и различные хеврот-братства), не требовавшие какой-либо дополнительной легитимации, так как выступления кагалов и «еврейских обществ» являлись в глазах властей легальными формами представительства.

Штадланы, то есть ходатаи по делам еврейских общин. Для описываемого времени характерно существование штадланов нового типа, то есть отдельных евреев, неформально взаимодействующих с представителями власти и не оперирующих при этом никакими официальными документами. Новый штадланут отличался от старого, имевшего место в Польше и Литве XVI–XVIII вв., когда штадланов назначали или нанимали органы еврейского самоуправления. В описываемый период функции старого штадланута были во многом унаследованы еврейскими депутациями при центральной власти.

Ранние маскилы (еврейские просветители) не имели никаких полномочий ни со стороны еврейского населения, ни со стороны власти, но тем не менее считали себя вправе говорить от лица еврейского населения.

Эти формы представительства большей частью не имели жестких границ между собой и могли перетекать одна в другую. Этой ситуации соответствовало отсутствие четкой терминологической дифференциации между различными формами еврейского представительства в российских делопроизводственных документах. Иногда одни и те же лица могли именоваться и «депутатами», и «поверенными», но фактически принадлежать к одной из этих групп. Нередким был также переход одних и тех же лиц от одной формы представительства к другой (член кагала мог стать поверенным или депутатом, штадлан второго типа или маскил, владеющий «языком власти», мог получить полномочия от кагала и т. п.).

Считаю своим долгом выразить признательность В.Е. Кельнеру, Ш. Штампферу, И. Лурье, Б. Горовицу, В.М. Лукину, Д.З. Фельдману, а также сотрудникам Санкт-Петербургского института истории РАН, Европейского Университета в Санкт-Петербурге, Центра «Петербургская иудаика» Европейского Университета в Санкт-Петербурге за их неоценимую помощь и поддержку.

Глава 1
«ПРОСВЕЩЕННЫЕ ЕВРЕИ»
И
«СТАРОЗАКОННЫЕ ПОМЕЩИКИ».
1773–1801 гг.

В еврейском предании о депутации евреев местечка Дубровно к Екатерине II рассказывается о том, как Г.А. Потемкин, владелец Дубровно, решил построить на своих землях ткацкую фабрику и заставить местных евреев там работать. Евреи восприняли такую перспективу как страшное бедствие, собрали общинный сход и решили пойти к самой императрице с жалобой на ее фаворита. Долго думали евреи Дубровно, как повлиять на Екатерину, и решили дать ей крупную взятку. Выбрали двух депутатов и отправили в Петербург. Представ перед императрицей, депутаты обещали ей «дать десять тысяч рублей, а то и больше», лишь бы в Дубровно не строили фабрику. «Дураки!» – воскликнула просвещенная императрица, но решение о постройке фабрики все-таки велела отменить^[129].

Реальный опыт еврейских депутаций конца XVIII в. был далек от добродушно-насмешливого изображения народного предания. Еврейские ходатаи умело пользовались в своих прошениях языком официальных документов и терминами политического лексикона и зачастую добивались значительного успеха в диалоге с властью.

К моменту перехода части польских земель под власть Российской империи традиции политической культуры евреев данного региона насчитывали несколько веков. Каждая община воспринимала себя как независимая от других и считала себя представителем всего еврейского народа, «кнэсет Исраэль».

В общине существовала определенная группа семей, удерживавшая все посты в кагале и общинных организациях. Принадлежность к еврейской элите определялась в основном тремя факторами: происхождением, имущественным статусом и талмудической ученостью. Таким образом, в еврейском обществе существовала своего рода аристократия^[130]. Именно из этого слоя в подавляющем большинстве случаев рекрутировались штадланы (ходатаи), деятельность которых приравнивалась традицией к изучению Торы^[131]. Одновременно деятельность штадлана, постоянно соприкасавшегося с иноверцами и предметами «чуждых культов», связывалась с ритуальной нечистотой. Противоречивый комплекс символических представлений, связанных со штадланами, был впоследствии в значительной степени экстраполирован на еврейских депутатов.

Еврейская верхушка зачастую воспринималась обществом Речи Посполитой как своего рода «еврейская шляхта». В одном случае даже имело место присвоение шляхетского достоинства еврею, продолжавшему исповедовать иудаизм. Этот статус продолжал сохраняться и за его потомками^[132]. Представители верхнего слоя еврейского общества часто именовались в документах «панами». Таким образом, имелись определенные предпосылки к аннобилизации еврейской элиты. Эти тенденции вызывали протест польского дворянства, не желавшего включать в себя представителей «skonfederowanej Izraelskiej szlachty»^[133]. Так, участники сеймика в Сандомире 1699 г. обсуждали вопрос, как обуздать евреев, которые «juz nie po zydowsku, ale po kawalersku chodza» («ведут себя уже не как евреи, а как шляхта»^[134]). Переход части польских земель под власть Российской империи был воспринят еврейской верхушкой этих территорий как реальная возможность повышения своего статуса.

Проект Беньямина Шпеера

В 1772 г. после первого раздела Польши к России отошли обширные территории с проживавшим на них еврейским населением. Новые земли были разделены на две большие губернии: Псковскую (впоследствии Полоцкая, Витебская) и Могилевскую. «Плакат о переходе Белоруссии к России», приложенный к именному указу Екатерины II генерал-губернатору З.Г. Чернышеву от 16 августа 1772 г., гарантировал всем проживающим на данной территории уравнение в правах с остальными подданными^[135]. Согласно этому документу, различные группы населения присоединенных земель приравнивались в правовом отношении к соответствующим социальным слоям населения Российской империи. Но ввиду того что в Российской империи евреи не имели до раздела Польши никакого признанного статуса, им было обещано (со ссылкой на «человеколюбие» императрицы, не позволяющее исключить евреев «из общей всем милости») сохранение всех прав, которыми они обладали ранее.

Порядок административного управления и взимания податей с евреев определялся распоряжением императрицы «с жидов сбор положить поголовный по одному рублю с каждой головы и приписать их к кагалам, которые учредить по распоряжению губернаторов и по надобности»^[136]. Кагалам губернских и уездных городов, которые стали именоваться губернскими и уездными кагалами, были приданы апелляционные функции. Была, таким образом, установлена искусственно созданная иерархия, не соответствовавшая реальной структуре независимых друг от друга еврейских общин.

Внешней функцией кагала являлся сбор податей и передача их в государственную казну. При этом кагал имел право самостоятельно определять, сколько должен платить каждый член еврейской общины. Кагал выдавал паспорта членам общины каждый раз, когда происходила перемена места жительства, отлучка по делам и т. п.

О настроениях, которые смена подданства пробудила у еврейского населения, можно судить по весьма ограниченному количеству источников. Могилевский купец Беньямин Шпеер, человек богатый и имевший, по некоторым данным, еще до раздела Польши связи с российской администрацией, попытался выступить перед властью в роли выразителя еврейских интересов.

Шпеер впервые упоминается в российских источниках в связи со специфической ситуацией, при которой евреи, официально не имевшие права поселения в Российской империи, могли в исключительных случаях, фактически в обход закона, проживать и вести коммерческую деятельность на территории империи. Шпеер, наряду с братом его жены Беньямином Бером, упоминается в числе еврейских купцов, которым было разрешено проживать и торговать в Риге при условии, что они будут финансировать поселение своих единоверцев в Новороссии^[137]. Когда генерал-губернатор Ю.Ю. Броун распорядился выселить всех евреев из Риги под предлогом установления карантина от моровой язвы, Шпеер обращался с безуспешными ходатайствами к Екатерине II^[138].

Несмотря на ужесточение административных мер по отношению к евреям, отдельные еврейские купцы, в том числе Шпеер, продолжали свою деятельность в России. Когда его родной город Могилев после первого раздела Польши перешел под власть Российской империи, Шпеер находился в Санкт-Петербурге, где сумел установить тесные контакты с представителями российской администрации. В мае 1773 г. Шпеер возвращался из Санкт-Петербурга в родные края «как для своих дел, так и с намерением, где случай будет, употребить себя в пользу общества своего и к устроению в оном порядка»^[139]. Шпеер заручился поддержкой находившегося тогда в столице генерал-губернатора Чернышева. Последний в своем отношении полоцкому губернатору М. Н. Кречетникову предписывал губернской администрации предоставить предприимчивому еврею «милость и покровительство», а также «в нуждах его… возможнейшее вспоможение»^[140].

По прибытии в Полоцк Шпеер подал губернатору обширный проект еврейской реформы. В начале этого любопытного документа он попытался опровергнуть определенные антиеврейские предубеждения своего адресата. Признавая, что евреи Западной Европы и даже евреи, проживающие «под игом азиатских государей, …гораздо лучше, обходительнее и опрятнее своих однозаконцев, стогнящих под покровительством Речи Посполитой польской»^[141], Шпеер выразил надежду, что и евреи «бывшей Польши» вполне способны «исправиться», то есть могут быть успешно подвергнуты модернизационным изменениям.

В качестве виновников бедственного положения евреев на новоприсоединенной территории указывались прежние польские власти. Особенно тяжкие последствия имело вмешательство польских магнатов и владельцев местечек во внутренние дела еврейских общин и отдача ими «на откуп» должности раввина^[142]. Данная практика постоянно осуждалась учеными талмудистами, прямо заинтересованными в получении должности раввина, но, вероятно, не имевшими для этого необходимого «уставного капитала»^[143]. Таким образом, критика Шпеера являлась выражением распространенного в еврейском обществе того времени мнения.

Отмечалась также негативная роль отдельных представителей еврейства, которые «искали основать свою пышность на разорении своего общества, …разными происками находили случай войти в милость к какому-нибудь знатному господину,… пронырством своим неусыпно старались делать всегда в обществе разврат и непримиримые ссоры; частные люди и кагалы всегда были предметом ненасытному самолюбию таковых людей и их покровителей»^[144].

После этих, к тому времени ставших тривиальными для еврейского общественного дискурса^[145] утверждений, Шпеер описывал тяжелое положение евреев уже в терминах «Просвещения», отмечая в качестве признаков деградации еврейского общества антагонизм ремесленников и элиты, появление большого количества бездомных нищих, ранние браки, всеобщее невежество и приверженность разного рода суевериям^[146].

Для исправления всех этих недостатков Шпеер предлагал защитить евреев от притеснений как со стороны «обывателей», так и со стороны новой администрации и учредить особую комиссию для рассмотрения кагальных долгов. Дальнейшие предложения касались преобразования еврейского общества. Участвовать в выборах на кагальные должности следовало позволить всем евреям, «которые тягости общества несут»^[147]. Однако сразу же после этого «демократического» заявления Шпеер отмечал, что «неудобно принять в кагал мастерового человека, потому что он от рукоделия своего имеет денное пропитание, а лишившись оного чрез управление в делах общества, принужден будет кормиться лихоимством»^[148]. Чтобы «иметь некоторым образом участие», в день выборов ремесленники и прочие представители низов, «которые вступить в кагал не способны, могут прислать двух депутатов»^[149]. Таким образом, мы можем зафиксировать первое появление слова «депутат» в русско-еврейском политическом лексиконе. Два депутата от ремесленников должны были принимать участие в выборах кагала и распределении податей.

Доходы и расходы кагала должны были тщательно документироваться и предъявляться для проверки вышеупомянутым депутатам, а также назначаемым при смене кагала независимым «комиссионерам». Откупа должны находиться под контролем кагалов, которые будут предоставлять их отдельным заслуживающим доверия лицам под проценты. Следовательно, заключал Шпеер, доходы кагалов увеличатся, что позволит им открыть школы для детей бедняков по европейскому образцу. Предполагалось предоставлять образовательные услуги в кредит: если «мальчик обучен будет какому-нибудь мастерству на счет общий, то, когда оный воспользуется тем мастерством, тогда можно наложить на него ежегодно малый платеж в кагал, пока издержанная на его обучение сумма с процентами не возвратится»^[150].

Регистрацию браков следовало также возложить на кагал, причем свое согласие жених и невеста должны были засвидетельствовать публично. Тем самым можно было предотвратить «насилия жестоких родителей, бесчеловечие которых так далеко простирается, что иногда жених не знает и не видит свою невесту до венца»^[151].

Нищих, скитающихся из общины в общину, следовало распределить по кагалам, причем старики и калеки продолжали бы кормиться подаянием, а молодых и здоровых кагал должен был заставить работать, «а каким образом и на каком основании таковых можно будет и сделать полезными земледельцами, о том», заверял Шпеер губернатора, «подам особливый план, если ваше превосходительство приказать соизволите»^[152]. Таким образом, проект Шпеера является также первым из ряда проектов и предложений о привлечении российских евреев к земледелию. Последнее рассматривалось как один из способов «нормализации» евреев.

Шпеер предвидел возможную реакцию евреев на рекомендованные им преобразования: «…В рассуждении, что всякий народ, погруженный в суеверстве и порабощении, большую склонность имеет к сумнительству, то опасаться можно, что новые учреждения и самолучшие, но происходящие не от своих однозаконцев, почтены будут за нарушение Закона и несносным игом, от чего родится страх, уныние, следственно, и большое помешательство в торговле и прочих промыслах»^[153]. Так Шпеер описывал типичную реакцию евреев на репрессивные мероприятия со стороны властей.

Предлагавшийся Шпеером способ предотвратить возможные беспорядки также вполне вписывается в картину построения «дисциплинарного общества»^[154]. Для упорядочения хаотичного и децентрализованного еврейского общества следовало назначить «главного еврея», обязанности которого заключались бы в том, чтобы «неусыпно стараться, чтобы все учреждения в кагалах имели течение порядочное и без злоупотребления, вновь учреждать полезные порядки с дозволения правительства и исполнять все приказы, данные сему обществу, и обо всех надобностях своего общества где надлежит предстательствовать».

Впоследствии идея назначения государством «верховного начальника евреев» присутствовала в различных проектах рубежа XVIII–XIX вв., выдвигавшихся как представителями еврейства, так и российскими государственными деятелями.

Собрание еврейских депутатов в Полоцке

Полоцкий губернатор М. Н. Кречетников и в мемуарах современников, и в историографии с удивительным единодушием характеризуется как «толковый исполнитель», не обладавший способностью к инициативе ни как военачальник, ни как администратор^[155]. Тем не менее после ознакомления с проектом Шпеера он предпринял необычные с точки зрения административной практики того времени меры. 23 июля 1773 г. губернатор издал приказ Витебской, Полоцкой и Двинской губернским канцеляриям. В противоположность проекту Шпеера, ответственность за бедственное состояние евреев возлагалась только на кагалы, «сии правительства, учрежденные для сохранения порядка и удержания каждого в своей должности». Последние, «развратившись бывшею польскою вольностию, становятся тягостными своим однозаконцам». При этом часть евреев жестоко притесняется кагалами, в то время как «другие, напротив, пользуются излишними выгодами, умалчивая тут другие неудобства, также противные равности, а потому и понуждаюсь я, как все подробности тех неудобств рассмотреть поближе, так и постановить касающиеся до сего общества выгоды и другие вновь учреждения»^[156].

Для этого губернским канцеляриям следовало собрать все касающиеся кагалов сведения и «все то, что только может быть сему обществу полезным, а государству прибыльным, сделать свое мнение, а между тем, пересказав кагалам мое намерение, относящееся к собственной их пользе, приказать выбрать из каждого кагала по четыре человека жидов, знающих в их делах и сведущих обо всем своих сограждан состоянии и неудобстве, так как и могущих представить полезные и равенственные учреждения, прислать в Полоцк»^[157] к 15 августа 1773 г.

На данный момент известны только документы, связанные с реакцией витебских евреев на распоряжение губернатора. Они дошли в копиях и, к сожалению, снабжены только указанием, что на подлинниках имеются подписи на «еврейском языке», которые в копиях не воспроизводятся^[158]. Следовательно, почти невозможно выявить авторов документов. Насколько отличались от них материалы, представленные полоцкими и двинскими евреями, пока выяснить не удалось.

Итак, 2 августа 1773 г. в витебскую провинциальную канцелярию поступило «доношение от собрания кагалского». Члены витебского кагала ссылались на некогда предоставленные им польскими королями привилегии, которыми они не смогли воспользоваться в полной мере «по разным маралическим [sic!] и политическим обстоятельствам»^[159].

Далее следовали конкретные жалобы и претензии: у витебских евреев «без всякой причины, по одному только насильству» были отняты две синагоги. Одно здание было конфисковано местными дворянами, а другое – орденом доминиканцев. Последнее было к тому же перестроено под костел. Члены витебского кагала, «будучи уведены обманчивым блеском вышеупомянутых своих привилегиев, и вообразить себе не могли, чтобы таковые насильства во опровержение всех народных и натуральных прав, могли б остаться без наказания и для того, сыскавши себе покровительство одного магната польского, вступили с похитителями нашей святыни в суд, но по долговременным тяжбам, несносным волокитам и убытков [sic!] до тринадцати тысяч рублей увидели мы к крайнему нашему соболезнованию, что все наши надежды были тщетны»^[160].

Все накопившиеся к тому времени огромные долги витебского кагала монастырям и частным лицам члены кагала были склонны объяснять расходами, связанными с «сим нашим несчастным приключением»^[161]. Согласно другим источникам, ситуация была намного сложнее. В 1763 г. подстолий Витебского воеводства С. Пиора заключил с витебским кагалом контракт на поставку соли из Риги, а в 1765 г. требовал уплаты причитавшихся ему кагальных денег через земский суд. Взыскание сопровождалось заключением нескольких членов кагала под стражу, опечатыванием синагоги и молитвенного дома. К 1766 г. общая сумма долга витебского кагала достигла 6 587 талеров (52 800 злотых). В числе их кредиторов были монашеские ордена иезуитов, кармелитов, бернардинцев и упомянутых выше доминиканцев. Для быстрого сбора средств витебский кагал добивался монопольного положения на местном рынке, что приводило к постоянным столкновениям с соседними кагалами. Так, аренда кабаков витебским кагалом сопровождалась частыми эксцессами, ибо члены кагала, согласно жалобам их конкурентов, не останавливались перед тем, чтобы «хватать, грабить и напитки конфисковывать». В самом же Витебске кагал запретил евреям производство спиртных напитков и ревностно охранял свою монополию^[162].

Здесь следует вернуться к представленным на рассмотрение губернской канцелярии в 1773 г. претензиям витебского кагала. После красноречивого описания тяжбы за здания синагог они жаловались на произвол судейских чиновников и владельцев местечек. Члены кагала сочли нужным отметить, что из кагальных средств неоднократно уплачивались долги неимущих членов общины, которые были «заключены в гнуснейшие тюрьмы, …претерпевая разные позорнейшие и мучительнейшие наказания от своих [так] называемых заимодавцев»^[163]. В своем «доношении» витебский кагал затрагивал и тему «кровавого навета»: «…Когда случалось где-нибудь найтить тело, умерщвленное разбойниками, жестокостию погоды или пьянством, то всегда старались разными происками приписывать причину смерти оного тела злодеяниям еврейского народа»^[164]. Подобные обвинения возводились как на кагалы, так и на отдельных богатых евреев. И те и другие обычно предпочитали не доводить дело до суда и откупаться от обвинителей большими суммами. «Одним словом сказать, – заключали кагальные, – жизнь нашу нельзя было назвать жизнию вольных людей», «общество наше истощено, изнищено и к совершенной бедности и неопрятности доведено»^[165]. Далее следовала предлагаемая витебским кагалом новой российской администрации программа преобразований.

Числящиеся на кагале и отдельных евреях долговые обязательства следовало аннулировать как несправедливые. Проживающим в помещичьих деревнях и владельческих местечках евреям следовало предоставить защиту от помещиков и местных жителей. Витебский кагал предложил также целый комплекс мер, направленных на поощрение еврейской торговли и промыслов: следовало приравнять евреев в правовом отношении к русским купцам, установить льготные пошлины на привозимые евреями из-за границы товары, содействовать получению евреями преимущественного права на производство и продажу алкогольных напитков («пропинации»)^[166]. Среди более частных «неудобств» члены кагала, часто приезжавшие по торговым делам в Ригу, отметили недостатки местного гостиничного сервиса. Еще в 1765 г. торговавшие в Риге евреи через своего «фактора» (поверенного) Беньямина Бера отправили Екатерине II жалобу на рижский магистрат о незаконных притеснениях еврейских купцов, заключавшихся в ограничении срока пребывания в Риге двумя месяцами, необходимости получения у бургомистра специального «вида» на проживание, а также в том, что всех евреев заставляли останавливаться в специальном «жидовском герберге» (постоялом дворе). Императрица предпочла поддержать в этом споре магистрат и в своем указе от 9 января 1766 г. распорядилась отказать Беру в его требованиях. Следствием указа стал любопытный документ – «Учреждение, по которому приезжающие в Ригу евреи поступать могут» и прилагавшаяся к нему инструкция содержателю постоялого двора для евреев. Последнему предписывалось следить, «чтоб каждый жид в постоялом дворе находился ночью в своей квартире», а также за тем, чтобы евреи не производили на постоялом дворе «ветошный торг новыми и старыми платьями, домовою утварью и мебелями», и доносить о замеченных сношениях евреев с подозрительными людьми^[167]. Члены витебского кагала жаловались на «неумеренный платеж за квартиру и за съестные припасы», а также на то обстоятельство, что «в торгах наших за отдаленностию сия квартира делает нам немалое препятствие, да еще можно сказать, что за многолюдством и жить в оной, не подвергнувши себя опаснейшей болезни, почти невозможно»^[168].

После «экономической» части предложенной витебским кагалом программы следовала «политическая». И здесь члены кагала выказали себя деятельными сторонниками еврейской автономии. Они выдвинули ставшее в дальнейшем традиционным для части представителей еврейства требование, «дабы кагал был почтен в равенстве с магистратом»^[169]. Кагал также просил предоставить евреям судебную автономию, «дабы выбранные всем обществом ученые судьи, судящие по правам и законам наших учителей синагоги, основленных на законе божии, данном нам чрез великого пророка Моисея, могли б поступать с ослушниками по правам, им предписанным, правительство покорнейше просим дать оным руку помощи»^[170].

Сохранившиеся документы предоставляют возможность представить себе не только позицию кагала, но и настроения «оппозиционных» кругов. В тот же день, что и изложенный выше проект членов кагала, в Витебскую губернскую канцелярию было подано «доношение еврейского общества от жителей, не имеющих участия в собрании кагальском»^[171]. В отличие от членов кагала, стремившихся объяснять все недостатки еврейской жизни притеснениями извне, «оппозиционеры» сосредоточили свое внимание на конфликтах внутри самого еврейского общества, связанных в первую очередь с тем, что «кагал наш состоит почти весь из ближних родственников»^[172] в количестве двадцати семи человек, несправедливо распределяющих подати. Другой вызывавший постоянные нарекания общинный институт – «братство погребателей мертвых, под ведомством которых находится кладбище». Оно «может по своим прихотям наложить на бедного сообщника, плачущего по умершей ближней своей родни [sic!], за землю денег по прихотям своим, не давая никому никакого ответу, ни же отчету в собранных деньгах»^[173]. Вдобавок члены погребального братства, по крайней мере в Витебске, одновременно являлись членами кагала. Для исправления существующего положения авторы проекта предлагали запретить избирать в кагал родственников до четвертого колена, обеспечить ротацию членов кагала, чтобы одни и те же лица не избирались каждый год, ограничить наложение податей и сборов, предоставить ремесленникам «голос в собрании кагальском», а раввинам и даянам полную независимость от кагала, установить четкие унифицированные расценки на услуги погребального братства^[174]. И наконец, «дабы выбор означенных депутатов в Полоцк для делания в пользу общества других распоряжений был безпристрастный, и оные не обязаны были между собою родством»^[175]. Таким образом, в данном документе впервые появляется слово «депутаты», не фигурировавшее в губернаторском циркуляре о созыве собрания уполномоченных от евреев (напомним, что в последнем сущность еврейского представительства была выражена описательно: «Из каждого кагала по четыре человека жидов, знающих в их делах и сведущих обо всем своих сограждан состоянии»^[176]).

5 августа 1773 г. в Витебскую губернскую канцелярию было подано донесение от «еврейского общества мастеровых людей разного звания». Ремесленники излагали драматическую историю витебских хеврот: «Неоднократно мы старались учредить между собою братство для наблюдения в обществе нашем мастеровых всякого порядка, на что едва с большим трудом исходатайствовав позволение от кагала и от прежнего правительства, выбраны были между нами старшины, которые с приставленным от кагала старшиною делали нашему братству разные полезные учреждения»^[177]. Но союз с кагалом продолжался недолго: «Чрез несколько времени, незнаемо для каких причин кагал разными насильствами и всякими духовными наказаниями принудил нас уничтожить вышеупомянутое братство»^[178]. Далее повторялись жалобы, фигурирующие в предыдущем документе: на несправедливое распределение податей, на то, что «власть кагальская остается всегда между семействами, которые посильнее других», на произвол членов погребального братства, являющихся одновременно членами кагала, на отстранение ремесленников от участия в делах общины^[179]. Существенным отличием этого документа от предыдущего является более яркое и подробное описание внутриобщинных порядков. «Такими пренебрежениями от своих однозаконцев, – заключали перечисление допущенных по отношению к ним несправедливостей витебские евреи-ремесленники, – мы столь много обескуражены, что редкий из нас старается войтить подробно в свое искусство… Жаловаться же нам все дороги пресечены были, опасаясь телесных наказаниев, клятвы и удаления с синагоги и от всех святостей, по нашему закону употребляющихся»^[180]. Вместе с тем ремесленники поспешили уверить чиновников губернской канцелярии в том, что «намерения наши… не к тому клонются, чтоб освободить [евреев] от власти правления кагала». Напротив того, ремесленники были готовы подчиниться кагалу «с надлежащим подобострастием честных сограждан» и аккуратно уплачивать все подати. Таким образом, предложения витебских ремесленников отличались от радикальных предложений отмены кагала, выдвигавшихся в то же время оппозиционными группами в других общинах^[181]. Единственное желание ремесленников заключалось в том, чтобы «избегнуть несносного презрения» и «достигнуть только звания сограждан, имеющих участие в обществе своем»^[182]. Далее следует проект преобразования еврейского общества. Пожелание по поводу выборов еврейских депутатов на собрание в Полоцк дословно повторяет аналогичное предложение предыдущего документа, с тем только различием, что является не последним, а первым пунктом в списке рекомендуемых преобразований. В числе прочего предлагалось возродить братства ремесленников и допустить их старшин к участию в делах кагала, установить «независимый контроль» уполномоченных от ремесленников над выборами и расходами кагала, «узаконить, в каком случае и до какой меры власть кагальская и братства погребателей мертвых могут простираться над имением и честию своего сообщника, и, ограничивши их власть, дозволить всему братству мастерскому или частному сочлену с согласия сего ж братства принесть свою жалобу на весь кагал или на одного члена кагальского»^[183]. В результате всех этих преобразований «искусство будет ободрено, всякий человек, упражняющийся в каком-нибудь мастерстве, стараться станет иметь в оном совершенное знание, подати плачены будут без роптания и с великою радостию, тогда всякий согражданин известен будет»^[184], на что потрачены уплаченные им в кагальную казну деньги. Ремесленники осознавали, насколько опасное дело они затеяли, вступив в конфронтацию с кагалом, и поэтому просили губернское начальство принять их «в свое особливое покровительство, чтоб нам не почувствовать на себе гнев кагальных старейшин»^[185].

26 августа 1773 г. губернатор Кречетников издал «Приказ обществу еврейскому». Из текста этого любопытного документа выясняется, что инициатива сбора сведений от евреев и созыва собрания еврейских депутатов в Полоцке, как и следовало ожидать, исходила от генерал-губернатора^[186]. Выводы из представленных на рассмотрение губернатора документов были сделаны неутешительные: «…Правление повсеместно столь развратно, что под претекстом религии рабины вымышляют собственные пользы… иногда весь кагал из ближних между себя свойственников составлен… и в своей власти ничем не ограничен» и, что наиболее неприятно для представителя бюрократической системы, «ни о каком отчете никто не мыслит»^[187]. Далее губернатор торжественно объявлял об открытии собрания уполномоченных от кагалов: «Все вышесказанные обстоятельства заставили меня призвать в Полоцке с трех кагалов по четыре человека выбранных и надежных людей, чтобы о собственном и своих собратьев благе постарались, не примешивая никакого собственного своего интереса и тому вымыслов, удостоя их сею отличностью, повелеваю приступить к рассмотрению лучшего постановления, которое обуздывало бы еврейский народ властию и тою ль бы каждому справедливость в наивысшей степени доставлялась»^[188].

В доступных на данный момент документальных материалах не отражены ни процедура выборов, ни полный состав участников полоцкого собрания. Также неясно, каким образом и где проходили заседания. Известно только, что прения, вопреки обычной практике такого рода комиссий, продолжались недолго, и ровно через месяц, 26 сентября 1773 г., губернатору было подано «покорнейшее доношение» «от находящегося здесь, в Полоцке, еврейского общества собрания, состоящего из выбранных тремя провинциальными кагалами депутатов»^[189]: «Мы, нижайше учинивши присягу, старались беспристрастным образом сыскивать полезные способы, которыми бы все беспорядки и неудобства, поныне в кагальных наших правлениях случавшиеся, пресечены были, дабы соблюсти во всем справедливость и человечество [человечность]»^[190]. Депутаты составили проект кагальной реформы и предложили его на утверждение губернатору. Проект был составлен на двух языках: русском и древнееврейском. Вариант на древнееврейском, подписанный полоцким и витебским раввинами и депутатами от кагалов, вероятно, не сохранился. Имеющийся в нашем распоряжении вариант на русском языке был написан Беньямином Шпеером и скромно назван переводом версии на древнееврейском, однако есть определенные основания сомневаться в его точности. Во всяком случае, предназначенный для губернатора вариант проекта Шпеер снабдил собственными пояснениями относительно реалий еврейской жизни и отдельным приложением, в котором изложил свою собственную позицию по ряду затронутых в проекте проблем.

В преамбуле к данному документу депутаты, как несколько ранее витебский кагал, объявили все недостатки еврейской жизни «происходящими от тягчайшего ига, которым мы утеснены были» и провозгласили своей целью «обуздать частных наших сообщников и кагальские правления и дабы всякий, наблюдая пределы своей должности, мог воспользоваться правами и вольностями, по гражданству ему принадлежащими, не делая ни малейшего различия между могущим и бессильным, единогласно согласившись, предписали, соображая во всем справедливость и беспристрастие, каждому общественному собранию и частным сообщникам пункты»^[191].

Состав кагала, «с предостережением, чтобы ближними родственниками не наполнялся оный», предполагалось ограничить шестью старшинами, тремя помощниками и «младшими», число которых могло варьироваться. Участие в общинных делах лиц, «которых назовем головами общества, не имеющего в присутствии кагальном заседания», в количестве четырех человек и двух старшин ремесленных братств, – которые, таким образом, объявлялись легитимными организациями, – регламентировалось особыми «кондициями». Предлагалось также ежегодно избирать независимых от кагала «комиссионеров для раскладки податей на общество». В выборах кагала мог принимать участие любой налогоплательщик, который тем самым «добровольно повергает себя под власть сего правительства»^[192]. Кагалу предоставлялось право налагать внеурочные сборы в пределах ста рублей не более двух раз в год, «наказывать преступников деньгами, тюрьмою и телесными наказаниями (но не более тридцати девяти ударов, потому что в Моисеевых книгах более такового числа ударов дать не дозволяется)»^[193]. За оскорбление членов кагала полагался штраф от десяти до пятнадцати рублей либо двухнедельное заключение на хлеб и воду. Однако в случае судебной ошибки виновные члены кагала обязаны были уплатить штраф в пользу потерпевшего. Определялись также преступления, за которые следовало предавать херему («анафеме»): лжесвидетельство, ложное банкротство, утаивание истинных размеров наследства от остальных сонаследников и своих доходов от кагала. Кроме этих категорий преступников, херему можно было предать всех «людей, вредных обществу, то есть ехидных и коварных доносчиков, …в пример другим, в таковые мерзкие дела вступить склонность имеющим»^[194].

При кагалах предполагалось учредить «банки», причем особо отмечалось, что они являются аналогом европейских ломбардов. После этого пункта следует любопытное отступление: «Бениамин Шпеер к сему богоугодному делу обещает заплатить по взыскании следующих ему денег и по заплате своих долгов из движимого и недвижимого своего имущества пятнадцать процентов. Из витебских депутатов господин Яков Исааков, имея зятя, достойного несть рабинский чин, обещает пятьсот ефимков при заведении банка в динабургском кагале, если таковой [зять Я. Исаакова]… в рабины поставлен будет»^[195]. Этим примечанием ограничиваются имеющиеся у нас на данный момент данные о составе полоцкого собрания.

Депутаты просили губернатора посодействовать евреям в конкурентной борьбе за право пропинации против польского дворянства и магистратов и выражали надежду, что в недалеком будущем «от правительства кагалам и судам нашим рука помощи милосердно пожалована будет»^[196]. За всем этим нетрудно разглядеть призыв к альянсу двух элит – российской и еврейской и к объединению против польской аристократии и городского самоуправления.

Постановление относительно браков соответствовало проекту Шпеера: ранние браки (девочек до пятнадцати лет и мальчиков до шестнадцати лет) облагались особым налогом в пользу кагала и не должны были заключаться до тех пор, «покуда молодые друг дружку не воспознают»^[197]. Предполагалось также ограничить «варварскую» роскошь в одежде: осуждению подверглись мужские бархатные полукафтаны, украшенные серебряными крючками, женские платья, отделанные галуном, и ожерелья из червонцев. Кроме того, депутаты беспокоились «о соблюдении чистоты и опрятности во всем нашем народе»^[198].

Последний любопытный документ из связанного с деятельностью собрания еврейских депутатов в Полоцке комплекса материалов – «ремарки» Б. Шпеера к изложенному выше проекту. Шпеер пытался объяснить Кречетникову, почему он отказался от прежних радикальных планов переустройства еврейского общества и объединился с кагальными депутатами: «…Старался я, чтоб равновесие кагальской власти и с ограничением частного сообщника согласовало для того, что всегда народ, привыкший к притеснению, большую склонность имеет к ябедничеству, получивши хотя бы малейшую свободу»^[199]. Все преобразования внутри еврейского общества следовало проводить постепенно. Поэтому предложенный депутатами проект частичной модернизации кагала и общинных структур необходимо было, по мнению Шпеера, рассматривать в качестве неизбежного промежуточного этапа в процессе «цивилизования» евреев. В заключение Шпеер порекомендовал губернатору и в дальнейшем действовать «в согласии» с кагалом и раввинами^[200].

На данный момент невозможно сказать, как развивались дальнейшие события и в какой степени был реализован проект еврейских депутатов. Во всяком случае, многие высказанные депутатами, Б. Шпеером и другими участниками развернувшейся под покровительством полоцкого губернатора полемики идеи продолжали циркулировать в российской бюрократической среде по меньшей мере до конца александровского царствования.

Таким образом, включение еврейского населения в число объектов управления сразу же поставило российскую власть перед рядом проблем. Выступление Шпеера с проектом реформы послужило удобным поводом для попытки вмешательства во внутреннюю жизнь еврейских общин присоединенных территорий. Наиболее интересной стороной в позиции властей в данной ситуации представляется исходившая от генерал-губернатора (а возможно, и от самой императрицы) инициатива еврейского представительства. Потребовалось участие самих еврейских представителей для предоставления информации о евреях «из первых рук», подобно тому как остальные сословия и регионы империи получили возможность высказаться в процессе заседаний Уложенной комиссии 1767–1768 гг., которая, по выражению самой Екатерины II, «предоставила ей сведения о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещися должно»^[201]. Иными словами, власти обрели в евреях новый объект контроля, однако дальнейшие события показали, насколько трудной оказалась эта задача. Именно стремлением выявить среди евреев, как и среди других «инородцев», элиту, с которой власть могла бы сотрудничать, возможно, и было обусловлено широкое распространение различных форм еврейского представительства в последующие годы.

«Поверенные от белорусского еврейского общества»
1785–1786 гг.

В первых числах марта 1785 г. Екатерина II удостоила аудиенции двух евреев, именовавших себя «поверенными белорусского еврейского общества»^[202]. Один из них, Цалка Файбишович, второй гильдии купец из Витебска, был к тому времени уже известен в присутственных местах Санкт-Петербурга своими настойчивыми ходатайствами о возмещении причиненных ему российской администрацией убытков. Первое известное нам упоминание о Файбишовиче относится к 1764 г. Он фигурирует в числе девяти «старших евреев Витебского кагала» в заемном обязательстве, данном витебским кагалом И. и Б. Козейкам^[203]. В мае 1772 г. Файбишович, при неизвестных обстоятельствах лишившийся своего высокого поста и потому именующийся просто «обывателем витебским», упоминается в числе злостных должников кенигсбергского коммерсанта Хаима Фридлендера^[204]. При этом финансовое положение Файбишовича было не столь плачевным, как у некоторых его бывших «коллег»^[205]: его недвижимое имущество состояло из трех деревянных домов, нескольких каменных погребов, сараев, лавок и амбаров и прочих хозяйственных строений. В 1773 г. при перестройке Витебска по новому «высочайше апробованному» плану все принадлежавшие Файбишовичу строения были снесены для устройства городской рыночной площади, в результате чего Файбишович и его семья были, по его словам, доведены «до крайнего убожества и нищеты»^[206]. Файбишович попытался перенести свою коммерческую деятельность в соседнюю Могилевскую губернию: в мае 1774 г. могилевская губернская канцелярия передала ему на откуп конские сборы за 2420 рублей в год, несмотря на то, что месяцем ранее эти сборы на официальных торгах были отданы на откуп другому купцу. Жалобы последнего по указанию императрицы рассматривались в Первом департаменте Сената в августе 1776 г. Чиновников губернской канцелярии и самого могилевского губернатора М.В. Каховского приговорили к штрафу, а откуп был оставлен за Файбишовичем^[207], который к тому времени снова занял должность в кагале, правда, теперь он оказался на более низкой ступени кагальной иерархии. Он стал секретарем витебского кагала и хранителем пинкаса, т. е. владел секретной информацией о доходах и расходах кагала, причем пинкас хранился у него дома. В феврале 1778 г. Файбишович оказался замешанным еще в одном скандале. Правда, в отношении этого эпизода мы вынуждены полагаться на изложение Е.К. Анищенко, которое, как уже было показано в предыдущем параграфе, не всегда отличается точностью. В ноябре 1777 г. витебский кагал обратился с прошением к полоцкому губернатору А.В. Нарышкину: члены кагала хотели, чтобы дела о долговых обязательствах между христианами и евреями в нижних земских судах разбирались в присутствии поверенных от кагала. Их ходатайство было удовлетворено, и в феврале 1778 г. витебский еврей Литман Беркович отправился в суд с жалобой на своих должников – шляхтича А. Зарянку и мещанина Я. Боярского. Файбишович сопровождал его в качестве представителя кагала. Евреи попытались занять стулья рядом с судьями. Последние, принадлежавшие к шляхетскому сословию, были оскорблены таким «нахальством» и выгнали евреев. Беркович и Файбишович, по версии членов суда, при этом сопротивлялись и «совсем противные чести присутствующих делали изъяснения», а по версии кагала, вышли «добропорядочно, поклонясь со всякою учтивостью». Характерно, что свое поведение члены суда мотивировали не законодательством, а «общенародным обыкновением», т. е. обычным правом. В результате по распоряжению вице-губернатора Беркович попал на сутки под арест, а Файбишович отделался выговором^[208]. В том же 1778 г., 16 октября, Файбишович был избран одним из двух глав витебского кагала и, таким образом, снова занял место на вершине общинной иерархии^[209].

Второй представший в 1785 г. перед Екатериной II еврей, Абрам Еселевич из Витебска, имел более скудно документированную биографию. В 1780 г. он проходил по делу о «сочинении евреями» векселей на общую сумму сто тысяч рублей с фальшивой подписью магната М. Огинского. Дело было возбуждено по доносу еврея из Быхова Абрама Нахимовича в тайную экспедицию Сената и тянулось до апреля 1794 г., когда Еселевич и другие проходившие по этому делу еврейские купцы, чтобы избежать положенного за подлог наказания, были вынуждены отказаться от своих претензий и уничтожить векселя. В ходе этого процесса Еселевич проявил себя не с лучшей стороны, пытаясь обвинить во всем своих компаньонов, что, однако, не спасло его от наложения ареста на его дом и товары^[210].

Предыстория появления еврейских поверенных в столице может быть частично восстановлена по нескольким имеющимся в нашем распоряжении источникам. Начиная с 80-х гг. XVIII в. правительство взяло курс на географическую сегрегацию различных сословий по месту жительства. Купцам и мещанам было предписано переселиться из сельской местности в города. Так как все евреи в тот период относились к этим сословиям, но проживали в основном в деревнях, где занимались шинкарством и арендой, их существенно затронуло это нововведение. Было введено постановление, согласно которому помещикам было запрещено «уступать курение водки купцу, мещанину или жиду». Все эти стеснения, а также ограничение участия евреев в городских думах, ратушах и магистратах, на что они имели формальное право, побудили белорусских евреев в 1784 г. отправить своих представителей в Санкт-Петербург. Согласно воспоминаниям одного из первых маскилов Шломо (Соломона) Беннета, весной 1784 г. состоялось собрание представителей кагалов Полоцкой и Могилевской губерний, в ходе которого была избрана депутация в составе четырех депутатов и двух помощников^[211]. В мае – июне 1784 г. еврейским представителям были выданы верительные письма от восемнадцати еврейских общин: Могилева, Чаус, Климовичей, Сенно, Рогачева, Черикова, Копыси, Белицы, Быхова, Режицы, Полоцка, Велижа, Люцина^[212], Городка, Сурожа, Орши, Дриссы, Рогачева, Бабинович и Витебска. Эти «верющие письма от всего белорусского еврейского общества» отложились в составе сенатского дела по жалобам еврейских поверенных и являются интересным источником, проливающим свет на некоторые особенности еврейской политической культуры. Состав депутации предстает там в несколько ином виде: доверенности были выданы Файбишовичу, полоцкому купцу Ицке Мовшовичу и «школьнику» (шамесу) полоцкого кагала Израилю Бейнашовичу. Игравший впоследствии активную роль в депутации упоминавшийся выше Абрам Еселевич в доверенностях не упоминается.

Все доверенности были написаны на гербовой бумаге и типологически могут быть разделены на две группы. К первой относятся верительные письма от «еврейских обществ» Могилева, Сенно, Режицы, Велижа, Люцина, Городка, Сурожа, Орши, Копыси, Дриссы, Бабинович и Витебска. Здесь уместно будет привести текст доверенности по наиболее раннему документу, с которого могли быть скопированы все предыдущие, – верительному письму могилевского кагала и подвести разночтения по другим документам. Итак, выданная могилевским кагалом Файбишовичу и Мовшовичу доверенность гласила:

Благодетели наши, витебский купец Цалим Файбишович и полоцкий Ицка Мовшович^[213]. Как вы теперь находитесь для своих надобностей в Санктпетербурге [sic!], куда следовало и всему нашему обществу искать монаршей милости, но как нам всем отлучиться отсюда никак не можно, в таком случае просим вас^[214], чтоб вы надлежащим порядком^[215], где следует, от имени нашего подавать доношения и какие вам случатся прошения, а вместо нас подписаться и расписаться^[216], и что вы только учините, спорить и прекословить мы не станем^[217] и все оное на себя приемлем властно, как бы мы сами все оное учинили, впрочем, остаемся вам, благодетелям нашим^[218], покорные слуги [подписи]^[219].

Ко второй группе относятся доверенности, выданные «еврейскими обществами» чаусовского, климовицкого, рогачевского, чериковского уездов Могилевской губернии, быховской и белицкой округи. Ниже приводится текст доверенности евреев чаусовского уезда, разночтения проводятся по остальным документам:

1784 года, мая 1 дня, мы, нижеподписавшиеся, чаусовского уезда еврейское общество дали сие наше доверенность города Полоцка купцу еврею Ицку Мовшовичу, города Витебска купцу еврею Цалиму Файбишовичу и полоцкого кагала школьнику Израилю Бейнашовичу^[220] в том, что для пользы нашей к пропитанию нашему где следует будет изыскали милость^[221] и буде иногда объявленным евреям Мовшовичу, Файбишовичу и Бейнашовичу для изыскания такой пользы потребно будет подавать просьбы, то мы им вместо нас руки прикладывать веряем и слово сказать, что только учинят для пользы нашей, в том мы спорить и прекословить не будем^[222], в чем мы собственноручно^[223] подписались [подписи]^[224].

При сравнении этих документов и воспоминаний Беннета появляется возможность отождествить упоминаемых в мемуарах четырех депутатов с Файбишовичем, Мовшовичем, Бейнашовичем и Еселевичем. Относительно же личностей и функций «секретарей» можно строить только определенные предположения. Следует также отметить, что зафиксированный современником термин «депутаты» употреблялся внутри самого еврейского общества, но не фигурировал в документах, предназначенных для внешних контактов, таких как доверенности и прошения.

Еврейские представители добрались до столицы только к началу марта 1785 г. Файбишовичу и Еселевичу удалось добиться встречи с Екатериной II и передать ей свое прошение. Примечательно, что здесь на первом плане оказался Еселевич, не фигурировавший в доверенностях от кагалов. Поданное императрице прошение было подписано Файбишовичем и Еселевичем. Данное прошение является одним из первых сохранившихся прошений еврейских представителей «на высочайшее имя» и отличается как свойственными в целом этому жанру формальными и стилистическими особенностями, так и собственно еврейской спецификой.

В преамбуле воздается пышная хвала императрице, чья «премудрость и милосердная прозорливость» не позволят ей оставить без внимания «всеподданнейшее прошение, которое к монаршим стопам повергнуть от пылающих усердием к российской славе сердец евреев понудили обстоятельства, угрожающие бедностию и конечным нашим разорением»^[225]. Поверенные выражали надежду, что «дерзость наша великодушно будет отпущена нам, представшим пред лицо Вашего Величества от белорусского еврейского общества»^[226], благодарили императрицу за «великодушное монаршее благоволение приять нас в свое высокое подданство» и сопутствующие этому преимущества, которых «белорусские евреи с прочими обитателями того края удостоены провидением»^[227]. Далее следовали жалобы. Евреи заявили, что многие из них, как живущие в городах и местечках, так и в деревнях, потратили свое состояние на постройку домов и винокуренных заводов. Однако запрет отдавать производство и продажу алкоголя на откуп евреям фактически лишил их средств к существованию. Характерно, что свои претензии поверенные мотивировали не только экономическими доводами, но и тем, что евреи занимаются алкогольными промыслами «издревле», «по древности», указывали на «всегдашнюю вольность винокурения, пиво– и медоварения»^[228]. Поверенные доказывали, что позволение евреям участвовать в местном самоуправлении было фактически фикцией, поскольку количество избирателей-евреев ограничено. Другие проблемы интеграции евреев в российское общество были связаны со «страхом и незнанием российского языка»^[229]. Поверенные просили равного представительства в местных выборных учреждениях или, по крайней мере, участия еврейских «заседателей» в тяжбах между евреями и христианами, тогда как внутренние еврейские дела должны разбираться исключительно в еврейском суде. Следующие требования стали в дальнейшем традиционными для еврейских представителей: поверенные просили, чтобы «преступник наших законов и обрядов судим бы был в еврейских судах, равно сохранить нас при целости прочих наших законов и обрядов по духовенству веры нашей»^[230]. Поверенные жаловались также на помещиков, требующих с евреев арендную плату выше, чем было определено первоначальными договорами, и на негативные последствия новой застройки городов: многие еврейские дома были снесены, у части евреев дома были конфискованы под казенные постройки без какой-либо компенсации. Особенно беспокоило поверенных принудительное переселение евреев из деревень в города^[231]. Файбишович и Еселевич опасались, что их выступление может закончиться для них весьма печально, и просили императрицу, «дабы сей доступ к освященному Вашему престолу не был в Белороссии сочтен преступлением, благоволите высочайшим повелением охранить нас от всякого осуждения, да тако и в последних твоих подданных беспредельное монаршее прославится милосердие»^[232]. Подписи поверенных также заслуживают внимания: после традиционного «Всеавгустейшая монархиня, государыня всемилостивейшая, Вашего Императорского Величества всеподданейшие рабы поверенные белорусского еврейского общества» следуют написанные еврейскими буквами «Цалка Файбишович» и «Абрам Еселевич»^[233], т. е. поверенные назвали себя так, как принято было писать имена евреев в польских и русских документах, однако сделали это при помощи еврейских букв.

Еврейские представители не только не знали письменного русского языка, но даже не могли подписаться русскими буквами. В связи с чем встает вопрос об авторстве поданных ими прошений. Возможно, эту функцию взяли на себя упоминаемые в воспоминаниях Беннета два «секретаря», возможно, еврейским представителям пришлось прибегнуть к услугам кого-либо со стороны, благо составление прошений уже стало к тому времени неплохим побочным заработком служащих и отставных чиновников. Неточности в тексте прошения, такие как именование раввинов «духовенством», могут объясняться как авторством незнакомого с еврейскими реалиями человека, так и стремлением еврейских представителей вписать непонятную российским властям структуру еврейского общества в привычную для власти систему координат. Раввин для еврейского традиционного сознания был прежде всего человеком, сведущим в религиозном праве (Галахе), к которому обращались за советами менее искушенные в талмудических тонкостях люди, и свой статус раввин получал именно потому, что к нему обращались. При этом получившие хорошее традиционное образование представители еврейской элиты вполне могли обойтись без консультаций раввина, если считали свои познания достаточными. Таким образом, получение статуса раввина зависело не от «рукоположения» какой-либо высшей инстанцией, как в христианских вероисповеданиях, а от мнения еврейского общества о познаниях и способностях того или иного талмудиста. Назвать раввинов «духовенством» означало приравнять их к хорошо знакомому властям и совершенно по-иному организованному сословию.

10 марта 1785 г. прошение Файбишовича и Еселевича было предложено на рассмотрение Сенату, «причем ея величество приметить указала, что когда означенные еврейского закона люди вошли уже на основании указов ея величества в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае наблюдать правило, ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа»^[234]. Тем самым Екатерина II как бы задала тон последующему разбирательству. Прошение рассматривалось в Третьем департаменте Сената 26 марта, и 1 апреля 1785 г. было постановлено потребовать от белорусского наместника П.Б. Пассека объяснений по всем пунктам прошения^[235].

Другим способствовавшим активности еврейских представителей фактором оказалась ревизия сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина «в разные губернии для осмотра присутственных мест»^[236]. Согласно записке ревизоров П.Б. Пассеку от 1 июля 1785 г., «по проезде нашем через обе белорусские губернии, не токмо в губернских и уездных городах, но даже из прочих уездов, в которых мы и не были, живущие в Белоруссии евреи, собравшись, приходили к нам, сказывая уныние, в коем они находятся, и приносили беспрестанно разные свои просьбы и опасения о жребии их»^[237]. Жалобы евреев частично совпадали с изложенными в прошении Файбишовича и Еселевича императрице. Они указывали на неравное положение евреев по отношению к остальному населению: в то время как по искам на евреев в судах производится «скорое и строгое» взыскание, просьбы и жалобы евреев остаются без всякого удовлетворения. Еврейские представители отмечали, что данная практика имела место и до раздела Польши, но стала неприемлемой, когда край перешел под власть Екатерины II, «под скипетром которыя столько разного звания людей спокойны и счастливы пребывают, и где равно каждому без различия веры всякая справедливость доставляется»^[238]. Таким образом, можно констатировать, что евреи довольно быстро усвоили официальную риторику и провозглашавшиеся Екатериной II идеологические принципы. Потребовать реального осуществления программы «просвещенного абсолютизма» применительно к евреям было весьма интересным ходом с их стороны. Аналогичным образом общавшиеся с ревизорами евреи объясняли неприязнь к ним со стороны местного купечества и мещанства и связанное с этим ограничение участия евреев в сословном самоуправлении. Эти и другие проявления антиееврейских настроений они приписывали «недовольному [т. е. недостаточному. – О. М.] просвещению»^[239].

Можно также предположить, что ревизоры заметили только внешнюю сторону еврейского «представительства» и поэтому восприняли его как стихийные выступления, хотя очевидно, что появлению евреев с просьбами и жалобами предшествовали собрания в кагалах, сбор средств «на депутацию» и тому подобные проявления еврейской политической культуры. Выяснилось, что евреи воспользовались удобным случаем (сенатской ревизией), чтобы еще раз напомнить власти о своих требованиях. Несколько удивляет реакция ревизоров, один из которых, А.Р. Воронцов, в дальнейшем в качестве президента Коммерц-коллегии проводил последовательные антиееврейские меры^[240]. Но на этот раз сенаторы выразили сочувствие еврейским представителям и «не оставили к успокоению обнадежить их, увещевая притом, чтоб между тем полагались на известную прозорливость и милость монаршую»^[241], а наместнику предложили принять меры «в удовольствие» евреев. Следовало поощрять их участие в деятельности нижних земских судов и магистратов, так как еврейское население превышает общее количество мещан и купцов, и содействовать развитию еврейской торговли.

Тем временем в Третьем департаменте Сената продолжалось рассмотрение инициированного жалобой Файбишовича и Еселевича дела. 23 октября 1785 г. выяснилось, что никаких объяснений Пассека по данному вопросу «и поныне не доставлено», что вызвало неудовольствие императрицы^[242]. В отправленном 18 октября 1785 г. рапорте наместник объяснял, что препятствовал развитию алкогольных промыслов для блага самих же евреев, желая обратить их усилия на «лучшую для общества пользу», что убытки от сноса еврейских домов были полностью компенсированы, а переселение из деревень в города не имело для евреев катастрофических последствий^[243]. Таким образом, оправдания наместника строились не на обвинении евреев, как можно было бы предположить, а на отрицании допущенных по отношению к ним несправедливостей. Ибо, как, вероятно, казалось Пассеку, евреям симпатизировали представители центральной власти, и его объяснения приобрели соответствующую юдофильскую окраску. К рапорту были приложены докладные записки могилевского и полоцкого магистратов и полоцкого наместнического правления. Вероятно, генерал-губернатор счел необходимым не выступать против евреев от своего имени, а предоставить это подотчетным ему учреждениям. Магистраты обвиняли евреев в мошенничестве, спаивании и разорении крестьян. Менее деятельные представители еврейского народа вели «жизнь леностную и праздную», уклоняясь от уплаты податей и выполнения городских повинностей^[244].

11 ноября 1785 г. состоялось посвященное обсуждению вопроса о белорусских евреях заседание Третьего департамента Сената. Порядок этого заседания отличался одной примечательной особенностью: «Впущены были пред собрание поверенные белорусского еврейского общества Цалка Файбишович и Абрам Еселевич»^[245]. Следует отметить, что участие посторонних лиц в заседаниях Сената было обычной практикой того времени^[246]. Поверенные, пояснив, что до того «не смели утруждать ея императорское величество пространным тех нужд описанием», представили на рассмотрение Сената дополнительное «доношение» и упоминавшиеся выше верительные письма от кагалов. В «доношении» были более подробно изложены содержавшиеся в прошении Файбишовича и Еселевича жалобы и добавлены новые пункты. Среди последних были жалобы на притеснения рижским магистратом приезжающих в Ригу еврейских купцов^[247]. Напомним, что данный сюжет уже фигурировал в записке витебского кагала витебской губернской канцелярии в 1773 г.^[248] Второй новый, по сравнению с прошением «на высочайшее имя», пункт также являлся прямым продолжением выступлений витебского кагала в 1773 г. Речь идет о конфискации здания витебской синагоги орденом доминиканцев в счет кагального долга. Однако о таком важном факторе, как долг, не упоминал ни кагал в своем прошении 1773 г., ни поверенные в 1785 г. Любопытно сравнить изложение инцидента с витебской синагогой в прошении поверенных, с жалобой кагала^[249]. В записке кагала упомянуты две синагоги, названные «синагогами» – названием, крайне редко употреблявшимся в еврейской среде, в прошении поверенных – только одна, именуемая «школой^[250] для богомоления»^[251]. Совпадающим элементом в обоих документах является мотивировка конфискации: «без всякой причины, по одному только насильству»^[252] в записке кагала, «без малейшей причины»^[253] в прошении поверенных, – и объяснение внушительных долгов кагала расходами на судебные тяжбы по возвращению якобы произвольно конфискованных зданий. За прошедшие со времени выступления витебского кагала двенадцать лет, согласно «доношению» Файбишовича и Еселевича, финансовые проблемы кагала только усугубились. С большим трудом кагалу удалось уплатить своим кредиторам половину долговой суммы, однако в 1784 г. кредиторы стали требовать уплаты оставшейся половины «вдруг», т. е. немедленно. Поверенные просили отсрочить выплаты. При этом о возвращении здания синагоги еврейской общине, которого хотел добиться витебский кагал в 1773 г., речи не идет^[254]. Подобная преемственность «политической линии» не удивительна, поскольку Файбишович являлся одним из глав витебского кагала, а Еселевич принадлежал к близким к кагалу кругам. Наиболее важным из добавленных к изложенным в прошении императрице просьбам было предложение издать указ о фактической финансовой автономии еврейских общин в распределении как государственных податей, так и «общественных и церковных еврейских сборов». Следовало «указом ея императорского величества» приказать чиновникам любого ранга «не препятствовать нам и не касаться оной [раскладки податей и внутренних кагальных сборов], ибо кроме нас, евреев, никто состояние каждого [из] нашего народа знать не может». Другим аргументом в пользу введения подобной меры было, по словам поверенных, стремление к социальной справедливости, чтобы «бедный против имущего не был по состоянию своему излишне отягощен»^[255].

Воспользовавшись случаем, Файбишович 11 ноября 1785 г. подал также прошение «о последовавших собственно означенному поверенному Файбишовичу разорения и убытка по разным случаям» и материалы, относящиеся к его тяжбе с уездным предводителем дворянства А.М. Лускиным^[256]. В числе прочего выяснилось, что Файбишович как глава кагала принимал активное участие в строительстве новой витебской синагоги («школы») и даже закупил на свои средства камень, который, однако, был конфискован местными властями «безденежно, для казенной надобности»^[257].

Еврейские проблемы рассматривались Сенатом на заседаниях 17 ноября и 3 декабря 1785 г. и 4 января 1786 г.^[258] К сожалению, в журнале Сената ход обсуждений не раскрывается.

21 января 1786 г. вышел сенатский указ «Об ограждении прав евреев в России, касательно их подсудности, торговли и промышленности»^[259]. В производстве и продаже спиртных напитков в городах евреям было отказано. Помещикам предоставили свободу отдавать винокурение в деревнях на откуп по собственному усмотрению, в том числе и евреям. Евреям было разрешено записываться в купечество только на территории Белорусского наместничества. Просьба поверенных об учреждении особых еврейских судов также была отклонена, что может указывать на стремление власти к интеграции евреев в российское общество. При этом кагалам было предоставлено право «беспрепятственно» осуществлять распределение податей и сборов. Запрещалось принудительное переселение еврейских купцов и мещан из деревень в города. Им разрешалось проживать в уездах по паспортам и заниматься там производством и продажей алкоголя по контрактам и с разрешения кагалов. При выборах в органы местного самоуправления иудеи уравнивались в избирательных правах с христианами. Указ также содержал многословно и туманно выраженные обещания справедливой компенсации за снесенные еврейские дома и обуздания помещиков, притесняющих проживающих на их землях евреев-арендаторов. Последний пункт указа был посвящен личным претензиям Цалки Файбишовича. Губернским властям следовало «немедленно» и «без наималейшей проволочки» доставить еврейскому поверенному «справедливое удовольствие» и отчитаться перед Сенатом о принятом по делу Файбишовича решении, а Сенат, в свою очередь, должен сообщить о нем императрице.

Таким образом, одни положения указа (о суде, об участии в местном самоуправлении) были направлены на интеграцию евреев в российское общество, другие (закрепление за кагалом права распределения податей и выдачи «лицензий» на производство и продажу алкогольной продукции) должны были способствовать развитию еврейской автономии и укреплению власти кагалов. Еще одной целью указа была попытка урегулирования отношений между евреями и остальным населением.

Однако реализация указа на местах оставляла желать лучшего. В конце 1780-х гг. некий уполномоченный от белорусских евреев^[260] подал прошение президенту Коммерц-коллегии А.Р. Воронцову, который, вероятно, произвел благоприятное впечатление на евреев во время упоминавшейся выше сенатской ревизии 1785 г. Анонимный проситель утверждал, что «избран целым обществом белорусских евреев»^[261], и разоблачал произвол местного начальства. Наместник якобы подговаривал местных помещиков написать императрице прошение, «дабы в деревнях винокурение евреям запретить и что они там обижают крепостных»^[262]. Данное обвинение в адрес евреев фигурировало во «мнениях», представленных губернскими магистратами и наместническими правлениями Сенату в 1785 г., и стало в дальнейшем традиционным. Далее следовали жалобы на весьма полное игнорирование указа 1786 г. местной администрацией. Хотя помещики позволили евреям «винокурить» в принадлежавших им местечках, в некоторых из них это приводило к неприятным эксцессам. В одном из таких местечек евреи построили винокуренный завод, «но капитан-исправник Шуражского [sic! правильно: Сурожского. – О. М.] уезда, услышав сие, прибежал в местечко Янович котлы проверять и, вылив из них, все запечатал и немалый чрез то причинил им убыток»^[263]. Аналогичным образом поступил капитан-исправник в местечке Лиозне Бабиновичского уезда. Далее анонимный проситель сообщал, что, вопреки указу, компенсация за сломанные дома так и не была выплачена большинству потерпевших^[264].

Другим недовольным реализацией указа оказался Цалка Файбишович. Полоцкое наместническое правление отказалось выдать причитающиеся ему деньги якобы из-за их отсутствия, а также по той причине, что Файбишович за все двенадцать лет, последовавшие с того времени, когда были снесены его дома и лавки, якобы никуда не обращался с жалобой. Поскольку определенный законом срок подачи жалобы «в причиненных обидах» составлял три года, Сенат полностью поддержал решение губернских властей в своем «определении» от 5 апреля 1788 г.^[265] Файбишович обратился с прошением к самой императрице, красочно повествуя о своих бедствиях. За прошедшее с 1786 г. время к убыткам от потери недвижимости прибавились новые неприятности: затонуло судно с его товарами. Рисуемую Файбишовичем далее печальную картину следует, вероятно, воспринимать как риторическую условность: «Угнетаем будучи совершенною бедностию, не имею почти ежедневного пропитания со своим семейством»^[266]. Альтернативные источники свидетельствуют, что на тот момент он был одним из глав витебского кагала и вел успешную коммерческую деятельность^[267]. 27 сентября 1788 г. Екатерина II лично распорядилась выплатить Файбишовичу из витебского городского бюджета пять тысяч талеров (около шести тысяч рублей)^[268]. В 1789 г. Файбишович упоминается в числе одного из трех старшин витебского кагала. С согласия ста «значнейших» витебского кагала Файбишович и его «коллеги» отдали коробочный сбор на откуп восьми еврейским купцам, в числе которых был упоминавшийся выше Литман Беркович^[269], и, таким образом, по выражению Д.З. Фельдмана, «справедливость вроде бы восторжествовала»^[270].

Поверенные и московский конфликт 1790–1791 гг.

13 февраля 1790 г. городской голова Москвы М. Губин и пять московских купцов первой гильдии подали прошение губернатору П.Д. Еропкину. Просители сообщали, что в Москве появилось «жидов число весьма немалое», и обвиняли нескольких евреев, которые, скрыв свое происхождение, записались в оклад московского купечества. Их также обвиняли в «порче» золотой и серебряной монеты. Опираясь на «приговор» уполномочившего их собрания московских именитых граждан и купцов всех трех гильдий от 25 января 1790 г., купцы просили высылки всех евреев из города^[271].

Способы, к которым прибегли проживавшие в Москве евреи для защиты своих интересов, отличались разнообразием. Глава торгового дома Менделя в Москве Михель Гирш Мендель из Кенигсберга в своем прошении П.Д. Еропкину 19 февраля 1790 г. заявлял: «…Вышеупомянутые клеветы и нарекания до меня не касаются, и я не имел бы причины сим моим прошением отяготить Ваше высокопревосходительство, если бы сказанное купеческое общество не упомянуло о кенигсбергском евреянине, которым именованием оно меня означило»^[272]. Таким образом, Мендель выстраивал свою индивидуальную защиту, подчеркнуто дистанцируясь от оказавшихся в аналогичной ситуации соплеменников, «ибо у каждого народа находятся люди предосудительных поведений, но таковые их поведения не могут бесчестья нанести на целую нацию»^[273].

Еврейские купцы из Белоруссии придерживались другой стратегии и подали прошение от имени «всех евреев Белорусского купеческого общества» сменившему Еропкина на посту московского губернатора А.А. Прозоровскому. Выразителями воли «общества» оказались купцы первой гильдии Есель Гирш Янкелевич, Гирш Израилевич, Израиль Гиршевич, Израиль Шевтелевич, Хаим Файбешевич и Лейба Масеевич. Они сочли нужным указать на «природные добродетели и отменные качества», «благородный образ мыслей и свету известное человеколюбие и великодушие» своего адресата и даже воззвать к «чувствительности жалостного сердца Вашего сиятельства»^[274]. Далее просители старались опровергнуть обвинения своих конкурентов. Особенно же их возмущало то обстоятельство, что, несмотря на то, что евреи фигурировали в законодательных актах как «евреи», московские купцы «в поругание» называли их «жидами». Для защиты своей «невинности и обнажения истины» евреи ссылались на указы императрицы. Благоволение к ним Екатерины II, по их мнению, доказывало и то, что во время ее знаменитого путешествия 1787 г. среди встречавших ее горожан находились и представители еврейского купечества и мещанства, которые «удостоены были… быть везде представленными и допущены даже к целованию освященнейшей ея императорского величества руки»^[275]: очень важный по тем временам знак внимания, косвенно указывавший на статус «допущенных». К этой же поездке относится следующий любопытный эпизод: во время посещения Екатериной II Шклова к ней обратились «депутаты» от 10 еврейских общин с прошением, чтобы в официальных документах их не называли «жидами», а применяли бы термин «евреи». Императрица якобы издала соответствующее постановление^[276]. Следует отметить, что в те времена слово «жид» еще не имело позднейшего уничижительного оттенка, и просьба шкловских евреев, равно как и возмущение проживавших в Москве еврейских купцов, была связана с демонстрацией лояльности новой российской власти: перейдя в российское подданство, они больше не желали называться польским словом «zydy»^[277].

Возвращаясь к прошению представителей «белорусского еврейского общества» в Москве, следует отметить некоторые особенности используемой ими риторики и аргументации. Так, обвинение в сокрытии своего происхождения они парировали тем, что при всем своем желании не смогли бы это сделать, ибо «бороды, одеяние и самые имена наши ощутительно доказывают каждому наш род и закон»^[278]. Таков был визуальный код «другого» в представлении самих носителей этого кода. Примечательно, что фигурирующая на первом месте в списке отличительных признаков еврея борода была также «принадлежностью» русского купечества и мещанства – сословий, к которым формально были приписаны евреи. Тем не менее она выступает здесь в роли отличительного признака еврея. Просители старались доказать, что различие между евреем и христианином чисто внешнее, не затрагивающее мировоззрения и этических установок: «Святой наш закон и предание суть явны и всему свету известны, яко они основаны на любви к Богу и ближнему». «Евреин, равномерно, как и христианин, не может без угрызения совести погрешить против правил чести и общежитейских узаконениев»^[279]. Таким образом, вызванное к жизни чисто экономическими обстоятельствами прошение выходит за узкие рамки частного вопроса о торгующих в Москве евреях и становится призывом к веротерпимости и равноправию. Высказанные еврейскими просителями взгляды на религию сходны с воззрениями самой Екатерины II, видевшей в любом вероисповедании ценный фактор сохранения порядка в обществе и поддержания общественной и личной нравственности^[280]. Также бросается в глаза щепетильность авторов прошения к вопросам чести: московские купцы своими действиями против евреев оскорбляли «себе равных граждан», «непростительно господину Губину с товарищами так смело и решительно сказать, что евреи имеют нравы развращенные»^[281]. Несмотря на то что авторы прошения – купцы, морально-этические доводы в их прошении преобладают над чисто практическими аргументами в защиту дальнейшего пребывания евреев в Москве. Прошение снабжено, как сообщает публикатор, «шестью подписями на еврейском языке»^[282]. Подписи не воспроизводятся, однако из самого этого факта можно сделать вывод о том, что еврейские купцы являлись не авторами, а только «заказчиками» прошения. Привычка подписываться еврейскими буквами свидетельствует также о крайне низкой степени интеграции торговавших уже несколько лет в Москве евреев в российское общество.

Такой способ защиты еврейских интересов, как избрание уполномоченного, также имел место в связанной с «московским изгнанием» драматической коллизии. В этой роли выступил имевший большой опыт по этой части Цалка Файбишович^[283]. 20 февраля 1790 г. ему была выдана доверенность, сходная по формальным признакам с кагальными верительными грамотами, выданными тому же Файбишовичу, И. Бейнашовичу и И. Мовшовичу в 1784 г. Тогда в качестве верителей выступали «еврейские общества», зачастую очень небольшие и незначительные, считавшие тем не менее необходимым составление отдельных доверенностей идентичного содержания. В 1790 г. верителями выступили «нижеподписавшиеся белорусские купцы-евреи»^[284], что предполагает консолидацию по сословному, вероисповедному и региональному принципам одновременно, а не по принципу принадлежности к отдельным еврейским общинам, каждая из которых воспринимала себя как автономная единица. По крайней мере, данная формулировка могла означать наличие определенной группы, именно так осознававшей свою идентичность либо позиционировавшей себя в таком качестве при контакте с властями. В любом случае, отсутствие в тексте доверенности упоминаний об «обществе» и кагале весьма примечательно. Отдельно в доверенности оговаривалось право Файбишовича подавать прошения на имя императрицы. Повторялись с незначительными вариациями некоторые впервые зафиксированные в доверенностях 1784 г. формулировки: «даем Вам сие полное доверие», «подавать прошение и иметь хождение», «и что только по сей нашей просьбе учините, с прекословием отзываться не станем»^[285]. Более четко, чем в доверенностях 1784 г., излагалась «политическая программа», т. е. то, чего должен был добиваться Файбишович в своих контактах с властью: «Как мы, нижайшие, производим купеческую коммерцию в разных Российской империи городах, то настоит нам необходимо надобно к дальнейшему распространению такового промысла и лучшей нашей пользе записаться по разным Российской империи городам в купечество». Кроме того, Файбишович должен был ходатайствовать «о прочих в пользу нашу служащих известных Вам нуждах»^[286]. Таким образом, документ приближается к форме депутатского наказа, наподобие фигурировавших при созыве Уложенной комиссии.

Неясно, были ли затронуты личные интересы Файбишовича в московском конфликте. На данный момент неизвестны документы, свидетельствующие о его коммерческой деятельности в Москве. Возможно, его роль ограничилась представлением еврейских интересов в столице. В таком случае, ситуация отличается от эпизода 1785–1786 гг., когда Файбишович ходатайствовал одновременно об общественных и личных нуждах, и отражает его превращение в «профессионального» еврейского представителя. Итак, в марте 1790 г. Файбишович прибыл в Санкт-Петербург. Ему снова удалось добиться личной аудиенции у Екатерины II и подать ей прошение «именем моих единоплеменников, к тому меня избравших»^[287]. Этот любопытный документ начинается с выражения благодарности за издание указа 1786 г., благодаря которому «еврейская нация, не имевшая доселе положительного состояния, будучи присоединена к российскому гражданскому телу, льстилась, подобно прочим членам оного, воспользоваться преимуществами и правами, от правительства дарованными»^[288]. Таким образом, автор прошения давал понять, что евреи всецело поддерживают взятый правительством курс на унификацию общества, в частности стремление к интеграции евреев и четкому определению их статуса. Однако на практике с дарованными императрицей правами произошло то же, что и с привилегиями польских королей, на утрату смысла и законодательной силы которых жаловался витебский кагал в 1773 г., и евреи «с крайнею горестию увидели противное ожиданию своему»^[289]. Так, в 1789 г. указом Сената Смоленскому наместническому правлению по ходатайствам смоленских купцов евреям было запрещено записываться в купечество этого города. Мотивировалось это отсутствием «особого высочайшего повеления» евреям производить торговлю за пределами белорусских губерний^[290]. Таким образом, данное постановление находилось в русле ставшего затем традиционным в российском законодательстве о евреях принципа: «Каждому еврею не запрещено только то, что законами ему буквально дозволено». Вопреки общепринятым юридическим нормам, российское законодательство указывало не только на запрещенное, но и на разрешенное евреям, считавшимся a priori подозрительными и порочными^[291]. Файбишович в своем прошении 1790 г. фактически восстал против такого истолкования законов: «Таковые предписания Правительствующего Сената не токмо противны вышеупомянутому им же данному Полоцкому наместническому правлению указу, но и правам, Городовым положением нам дарованным»^[292]. Файбишович просил предоставить евреям право свободно проживать и торговать во всех городах империи. Подпись под прошением снова еврейскими буквами, так что опять встает вопрос об авторстве. Хотя, возможно, в этом и других аналогичных случаях подпись еврейскими буквами отражает не незнание русской грамоты, а сложившуюся практику.

7 октября 1790 г. следственное дело по прошению московских купцов о высылке из города евреев рассматривалось на Совете при высочайшем дворе («Совете государыни»). Главным обвинителем евреев выступил глава Коммерц-коллегии А.Р. Воронцов, в 1780-е гг. считавшийся их покровителем^[293]. В результате евреям было запрещено записываться в купечество «во внутренние российские города и порты», московских евреев вычеркнули из списков горожан и принудили покинуть Москву^[294]. Через три месяца был издан указ, положивший начало формированию печально знаменитой «черты оседлости»: евреям предоставлялось право проживания только на территории Белоруссии, Екатеринославского наместничества и Таврической области^[295].

Поверенные и депутаты после второго и третьего раздела Польши

Последующие два раздела Польши существенно увеличили еврейское население империи. Переход в российское подданство пробудил определенные надежды у части еврейского населения присоединенных территорий. Попытки евреев установить контакт с новой властью проявлялись и фиксировалась в традиционных формах. На данный момент известно только несколько фиксирующих данный процесс документов, однако в дальнейшем вполне возможно обнаружение материалов такого рода в региональных архивах. 15 января 1795 г. у представлявшего российскую власть в крае Н.В. Репнина получил аудиенцию «starozakonny Ieremiasz Nochimowicz, syndyk kahaly Wile'nskiego»^[296] и подал прошение. Очевидно повторение известной по крайней мере с XIV в. в польско-литовских документах «формулы представительства» («stanawszy osobi'scie»)^[297]. Однако само прошение от имени кагалов и «общества» Вильно и Гродно было составлено на русском языке. Авторы прошения – виленские «старшие кагальные» Мовша Ошерович^[298] и Мовша Вольфович и определенные этим же термином главы гродненского кагала Шмуйла Айзикович и Шмойла Янкелович – постарались заверить адресата в своей полной лояльности новому порядку, затем перешли к конкретным жалобам и претензиям. Кагальные жаловались на скарбовые комиссии, магистраты и прочие польские учреждения, притесняющие евреев непомерными поборами. Беспокоило их и широкое распространение антиеврейских настроений в регионе. «По случаю нынешней революции» члены кагала хотели добиться судебной автономии, «чтоб еврей судим был в нашем кагале и до магистратов мы бы дела не имели», и предоставления евреям налоговых льгот. Заслуживает внимания имевшая место в данном случае комбинация типов представления еврейских интересов – с одной стороны, в этом качестве выступили главы кагалов, с другой – «syndyk» одного из этих кагалов. Следует отметить, что слово «syndyk» в польско-литовских документах XVII–XVIII вв. могло, в зависимости от контекста, являться аналогом двух еврейских слов – «парнес» (один из глав кагала) и «штадлан». Вероятно, тот же И. Нахимович упоминается в документе 1803 г. как «виленского еврейского кагала синдик, еврей Еремиан Нахимович», который скрепил своей подписью доверенность, выданную виленским кагалом поверенному Гирше Давидовичу^[299]. Таким образом, в документе 1803 г. слово «синдик» определенно обозначает одного из глав кагала.

Кратковременное царствование Павла I фактически не изменило сложившуюся при его предшественнице картину еврейского представительства, хотя его вступление на престол пробудило определенные надежды у части еврейского населения. На данный момент мы располагаем скудными и отрывочными сведениями о предпринимавшихся евреями в 1796–1797 гг. попытках отправить депутацию (или даже депутации) в Санкт-Петербург. В августе 1797 г. управляющий Волынской и Подольской губерниями обратился к генерал-прокурору с донесением о готовившейся еврейской депутации в Санкт-Петербург по случаю восшествия на престол нового императора и получил выразительный ответ: «Депутатов к высочайшему двору посылать, и особенно от жидов, высочайше не дозволено»^[300].

Члены виленского кагала весной 1798 г. пытались организовать собрание выборщиков от кагалов Литовской губернии. Тревогу кагальных вызвали мероприятия правительства в Минской губернии. Маршалы (предводители дворянства) Минской губернии в составе специальной комиссии 13 июля 1797 г. представили властям свое мнение о причинах голода в Белоруссии, обвиняя евреев в разорении крестьян. 28 июля 1797 г. Павел I предписал минскому губернатору З.Я. Карнееву, «чтобы по должности своей принял меры, сходные с расположением маршалов об ограничении права евреев»^[301].

«Циркулярное требование» виленского кагала кагалу местечка Видзы было приложено к прошению Эстер Рафалович Павлу I от 18 октября 1798 г. Жена видного виленского хасида Меера Рафаловича жаловалась на притеснения хасидов кагалом. Инициативу кагала Э. Рафалович пыталась представить как «непозволенное вымогательство збора денег» и обращала особое внимание адресата на «дерзостные слова, помещенные в оном насчет начальства и даже собственных Вашего Императорского Величества повелений»^[302].

Постановление виленского кагала от 11 мая 1798 г. было представлено в оригинале на древнееврейском и в переводе на польский. Аналогичные воззвания были отправлены уездным кагалам. Для характеристики упомянутых выше событий в Минской губернии кагальные использовали традиционную форму: «Маршалы Минской губернии писали в Сенат о евреях и говорили: “Есть один народ, разбросанный и рассеянный, и законы его отличны от законов всех народов; живут они с того, что обманывают крестьян ложными страхами и спаивают их”»^[303]. Вторая половина фразы – слегка видоизмененная цитата из доклада предводителей дворянства, текст которого каким-то образом стал известен кагальным^[304]. А первая половина – цитата библейская: «И сказал Аман царю Артаксерксу: есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами по всем областям царства твоего; и законы их отличны от законов всех народов, и законов царя они не выполняют, и царю не следует так оставлять их»^[305]. Таким образом, члены кагала хотели сказать, что предводители дворянства в Минской губернии – такие же негодяи и антисемиты, как злодей Аман.

Другим упомянутым в послании «несчастьем» было распоряжение Литовского губернского правления об ограничении полномочий кагала, которое кагальные сочли «унижением для еврейской веры». Члены кагала решили:

Устроить собрание в этом году со всех ближайших городов. Пусть выберут наши посланцы в каждом двоих человек, особ достойных, которые прибудут сюда, в наш город, если пожелает Господь. Расходы каждого из них будут оплачиваться его общиной. И пусть по правде, без нарушений и срама, будут выбраны люди благородные, видные, чтобы отправиться в город царский, да возвысится слава его. И чтоб выехали немедленно, ибо «[объяли меня воды] до души моей»^[306]. И да исполнят [порученное им] мирно, и, если правдивый голос их будет услышан, будет сделано дело всего края»^[307].

По всей видимости, членам виленского кагала так и не удалось осуществить свою инициативу.

Несмотря на установившееся в правительственных кругах негативное отношение к крупномасштабным еврейским мероприятиям, еврейские «поверенные», прибывавшие от имени своих общин, встречали сочувственный прием. 26 сентября 1797 г. Павел I лично распорядился удовлетворить три поступившие к нему жалобы. Первая поступила от «общества живущих в Каменец-Подольском купцов и мещан евреев Янкиля Хаймовича», жаловавшегося на то, что избранные в местный магистрат еврейские представители «удалены от должностей»^[308]. Подрядчик Янкель Хаймович, известный также под фамильным прозвищем Орининер (от местечка Оринин под Каменец-Подольском, в те годы крупного торгового центра), был одним из глав каменец-подольского кагала. Переход Каменец-Подольска под власть Российской империи вызвал большое оживление у местных евреев, имевших довольно напряженные отношения с польскими властями. В пинкасе погребального братства общины Каменец-Подольска за 1797 г. сохранился панегирик на древнееврейском языке в честь Павла I, который якобы «милостив к евреям, как отец к сыновьям, как орел, защищающий свое гнездо»^[309]. Польская же шляхта уподобляется в пинкасе библейским противникам евреев: амалекитянам. В контексте этой стратегии каменец-подольского кагала, стремившегося опереться на новую власть в своем противостоянии польской аристократии и городскому населению, следует рассматривать и выступление Я. Хаймовича в качестве поверенного с жалобой на местный магистрат. Следует отметить, что Хаймович и в последующее царствование продолжал сохранять свой высокий статус и тесные контакты с представителями власти^[310].

Возвращаясь к жалобам, рассмотренным Павлом I 26 сентября 1797 г., следует охарактеризовать и две другие. Одна из них была подана лично императору «от жителей местечка Немирова евреев от поверенного Шимона Мовшовича». Жалобы немировских евреев на притеснения и поборы владельца местечка Винцентия Потоцкого, вероятно, в б'oльшей степени, чем два других документа, привлекли внимание Павла I, потребовавшего от каменец-подольского губернатора немедленно «доставить обиженным законную защиту и справедливое удовлетворение»^[311]. Третья жалоба, «местечка Смотрича христианского и еврейского общества от поверенного Лейбы Хаймовича»^[312], вызывает особый интерес. Вероятно, выдвижение еврея в качестве представителя одновременно христианского и еврейского «общества» объясняется небольшими размерами местечка и крайне незначительным количеством и ролью его христианского населения^[313]. Однако сам факт консолидации последних с кагалом в выступлении против владельца местечка – Теодора Потоцкого кажется весьма примечательным. Местечко, таким образом, обнаружило характер средневековой муниципии, выступающей против своего феодала, нарушающего гарантированные короной права жителей, а Хаймович выступил в роли представителя «третьего сословия».

Сами упомянутые прошения обнаружить пока не удалось. Однако сохранилось второе прошение Л. Хаймовича, поданное императору в ноябре 1797 г., благодаря которому можно частично реконструировать обстоятельства его предыдущего выступления. «Имел я особливое счастие, – писал Хаймович, – яко поверенный от общества христиан и евреев Подольской губернии местечка Смотрича всеподданнейше поднесть Вашему императорскому величеству в 24-й день августа [1797 г.] прошение с изъяснением, что сие местечко суть коронное и ни по чему владельцу оного графу Федору [sic!] Потоцкому не подлежит»^[314]. Далее, несмотря на изложенное выше решение императора по данному вопросу от 26 сентября 1797 г., Хаймович заявлял, что «не имел счастия получить гласной от Вашего императорского величества высокомонаршей резолюции»^[315], что и побудило его подать новое прошение с более подробным изложением инцидента. Основными участниками конфликта оказались «общество еврейское» местечка Смотрич и Т. Потоцкий. Притеснения экономического свойства – введенные графом «ощутительные налоги», лишение евреев права на откуп питейного («чопового») сбора – сочетались с оскорблениями личного достоинства. Согласно жалобам Хаймовича, владелец местечка «даже некоторых значнейших евреев без всякой причины бьет без милосердия»^[316]. Таким образом, осуждается не применение владельцем физического насилия, а проявление этого насилия по отношению к представителям еврейской элиты. Выделение среди евреев своего рода «еврейской шляхты» и особое к ней отношение являлись давней польской традицией, которую и нарушил Потоцкий, «злобясь на общество за отыскивание по начальству справедливости»^[317]. Но далее Хаймович счел нужным пояснить, что «не кичливость и не посягательство на графа Потоцкого, но единственная ясность несправедливого их [жителей Смотрича] привлекания в свое владение вынуждает меня…верноподданнически просить, презря на угнетаемую невинность» представить дело на рассмотрение в Сенат, тогда как указом 26 сентября 1797 г. дело было передано в ведение каменец-подольского губернатора А.А. Беклешова, находившегося, по словам просителя, в дружеских отношениях с Потоцким^[318]. Несколько подписей Хаймовича, имеющихся на данном документе, заслуживают особого внимания. Они выполнены красивым почерком на древнееврейском, слова «поверенный» и «прошение» обозначаются кальками с русского языка, а не древнееврейскими аналогами. Подписи снабжены пометой: «Сей подпись значит по-российски поверенный местечка Смотрича от общества поверенный Лейба Хаймович подписал»^[319]. На данный момент мы не располагаем сведениями о дальнейшем развитии событий.

В апреле 1798 г. аналогичную жалобу подал Павлу I поверенный еврейского общества местечка Шклов могилевский мещанин Мордух Ицкович. Владелец местечка, бывший фаворит Екатерины II С.Г. Зорич, обложил евреев высокими налогами, принуждал ремесленников к бесплатной работе, в том числе по субботам, а некоего портного приказал высечь шпицрутенами. Но, как и в предыдущем случае, евреев по-настоящему возмутило и побудило обратиться к императору только оскорбление представителей элиты. 3 февраля 1798 г. Зорич, «собрав из жительствующих в Шклове купцов евреев, бил их жестоко, а у некоторых насильным образом без суда имение себе забрал, выгоня из местечка, с назначением срока не более 24-х часов к выезду»^[320]. Примечательно, что в записанной в конце XIX в. еврейской легенде самым страшным бедствием для шкловских евреев оказывается то, что неумеренные сексуальные аппетиты Зорича распространялись и на дочерей кагальных^[321].

Зорич, будучи русским помещиком, не мог понять, каким образом евреи принадлежащего ему местечка могут быть одновременно зависимыми и лично свободными, равно как и того, что он перешел в обращении с евреями какую-то грань. Аналогичным образом не желал понять еврейскую специфику и присланный для расследования конфликта Зорича с евреями Г.Р. Державин^[322]. Рассмотренные же выше случаи злоупотреблений, допущенных по отношению к евреям польскими владельцами местечек, осознавались последними совершенно по-иному. Притесняя евреев, помещик осознавал, что совершает злоупотребление. На такое восприятие в данном случае может указывать опасение Лейбы Хаймовича, что Потоцкий уже успел представить власти свои оправдания. Что же касается позиции императора во всех четырех упомянутых конфликтах, то она ярко продемонстрировала отстаивание государством своей монополии на насилие, чрезвычайно важной в абсолютистском государстве как с фактической, так и с символической точки зрения.

Несмотря на провал своей представительской инициативы 1797 г., евреи Волыни и Подолии не утратили стремления к «политической» деятельности. Летом 1798 г. управляющему И.В. Гудовичу донесли «о собираемых по разным местам Волынской и Подольской губерний еврейскими обществами денежных складок, по разосланным от старших их рабинов повелению на отправление от них какой-то депутации». Гудович «старался сокровенным образом разведать, не кроется ли в сем сборе какого-либо еврейского злонамерения»^[323]. Проведенное городской полицией следствие выявило существование среди евреев Киевской, Волынской и Подольской губерний особого сбора по пятнадцать копеек с каждого еврея, установленного «собранием старших еврейских рабинов и почетных евреев на отправление к Его императорскому величеству от всего их общества депутатов с принесением всеподданнейшей благодарности за высокомонаршее им покровительство, и с испрошением о даровании им некоторых выгод, о чем от старших рабинов разослано в разные места, где более жиды обитают, напечатанное на еврейском языке повеление»^[324]. Деньги были конфискованы, а городничий Острога, где проходило пресловутое собрание, был отстранен от должности за «преступное» попустительство «коварным» замыслам евреев. Обо всех этих событиях Гудович доносил 20 августа 1798 г. генерал-прокурору Сената А.Б. Куракину^[325], а ответ получил уже от нового генерал-прокурора П.В. Лопухина, 22 сентября 1798 г. передавшего устное распоряжение императора «собранные евреями деньги им возвратить и отправиться депутатам их к Его императорскому величеству дозволить»^[326]. Это известие заставило Гудовича резко поменять свою политику по отношению к евреям. В отношении генерал-прокурору от 1 ноября 1798 г. он рапортовал о своем содействии еврейским депутатам и возвращении им конфискованных денег^[327]. Материалов, проливающих свет на дальнейшие события, на данный момент не обнаружено, за исключением примечательного упоминания в позднейшем документе – проекте еврейской реформы, представленной в 1829 г. крещеным евреем Л.Н. Неваховичем^[328]. Проект содержит ретроспективное изложение истории евреев Российской империи за три предыдущих царствования. В качестве доказательства толерантного отношения Павла I к евреям упоминается о том, что императору «благоугодно было лично удостоить находящихся тогда в Санкт-Петербурге купечество и депутатов сего народа покупкою от них трех тысяч аршин^[329] голубого бархата для придворной надобности»^[330].

Интерпретации этого примечательного эпизода в историографии также заслуживают внимания. С.М. Дубнов рассматривал созыв евреями депутации как реакцию на состоявшееся в том же 1798 г. собрание дворян Волынской и Подольской губерний, на котором среди прочих рекомендаций правительству было сформулировано предложение предоставить дворянам монополию на производство и продажу водки, а вытесненных с алкогольного рынка евреев «к земледелию и ремеслам принудить». Эти намерения так встревожили евреев, что они решили отправить депутацию в Санкт-Петербург. По мнению Дубнова, данный факт свидетельствует о том, «что даже в ту эпоху, в темной хасидской среде Волыни и Подолии, не совсем заглохло сознание совершавшегося политического и социального кризиса»^[331]. Совершенно иная трактовка событий 1798 г. была предложена Ю.И. Гессеном: поскольку, по мнению исследователя, «в ту пору религиозная борьба заслонила, кажется, остальные вопросы еврейской жизни» и «хасиды были в том крае весьма многочисленны», депутация состояла из хасидов, отправившихся в столицу вызволять своего главу Шнеура Залмана из Петропавловской крепости^[332]. Таким образом, оба классика русско-еврейской историографии увидели в неполном и неясном свидетельстве единственного имеющегося в распоряжении источника очередное преломление своих излюбленных концепций. Дубнов интерпретировал этот эпизод в крайне важной для него «парадигме кризиса» как борьбу монолитной еврейской автономии с враждебным окружением^[333], Гессен – как отражение идеологических и социальных противоречий внутри самого еврейского общества.

Еврейские поверенные при Павле I продолжали отстаивать те же интересы, что и при Екатерине II. В частности, это касалось вопроса о торговле евреев в столицах. 25 января 1800 г. Шолом Юдович «по доверенности шкловских купцов евреев» подал императору прошение о дозволении еврейским купцам первых двух гильдий свободно торговать за пределами черты оседлости и уравнять их в правах с иностранными коммерсантами^[334]. Прошение Юдовича рассматривалось в Сенате уже при Александре I. В представленном императору 7 апреля 1802 г. докладе Сенат поддержал экономические ограничения по отношению к евреям^[335]. Следует отметить, что число «верителей» Юдовича было не столь велико, как можно было бы предположить, исходя из процитированного документа. Это были два первой гильдии купца из Шклова: Исак Себшенович и Мордух Лейзарович, которым отказал в регистрации Камеральный департамент городского правления Санкт-Петербурга^[336]. Этот инцидент послужил поводом для того, чтобы поднять частное дело до уровня общих вопросов правительственной политики по отношению к евреям. При этом посредником между евреями и властью снова выступил «поверенный».

Широко известная поездка Г.Р. Державина с сенатской ревизией по Белоруссии и поданное им в 1800 г. «Мнение об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем» вызвали вполне определенную реакцию еврейского населения. 11 сентября 1800 г. Павел I распорядился передать на рассмотрение генерал-прокурору П.Х. Обольянинову поданное ему прошение поверенного белорусских евреев могилевского мещанина Пейсаховича^[337]. Пейсахович утверждал, что евреев «обнесли и оговорили» перед Державиным польские помещики, и просил допустить еврейских поверенных в столицу, чтобы «пред престолом Его императорского величества» они могли объяснить истинное положение дел. Сенат распорядился посадить Пейсаховича на год в тюрьму за «недельную просьбу» и «утруждение императора»^[338].

Рассмотрение «Мнения» Державина и сопутствующих документов продолжилось и при преемнике Павла Александре I, по сути дела по отношению к евреям и их представителям продолжавшем политику своих предшественников.

Помещики и прожектеры

Частные инициативы 1770–1790-х гг. гораздо полнее освещены в историографии, нежели события, изложенные в предыдущих разделах данной главы. Это обусловлено, с одной стороны, повышенным вниманием к оппозиционным по отношению к традиционной еврейской элите реформаторским инициативам такого классика русско-еврейской историографии, как Ю.И. Гессен. Долгое время он являлся единственным еврейским историком, допущенным к государственным архивам, где отложилась б'oльшая часть документации, связанной с частными инициативами конца XVIII в., и, следовательно, первым ввел эти источники в научный оборот. При этом подбор источников для публикации и их исследовательское оформление отвечали поставленным им концептуальным задачам. Таким образом, все последующие историки, в той или иной мере, попадали в зависимость от созданного им нарратива. Другая историографическая тенденция связана с деятельностью относительно независимых от своих общин или, по крайней мере, не связанных формальными доверенностями ходатаев. Данная тенденция, особенно ярко проявившаяся в историографии на еврейских языках, опиралась на сферу фольклора: исторические и семейные предания, составлявшие почти утраченный к настоящему моменту корпус еврейской «устной истории».

Наличие разработанной историографии и опубликованных источников избавляет от необходимости подробного изложения данного сюжета. В данном разделе представлена попытка дать типологию частных инициатив конца XVIII в. и прояснить некоторые спорные моменты, а также ввести в научный оборот некоторые новые источники, позволяющие несколько по-иному взглянуть на широко известных в историографии деятелей.

Один из выдающихся представителей еврейства своего времени, Йешуа (в российских делопроизводственных источниках – Гамшей) Цейтлин (Цетлин) (1742–1821), был обязан своим исключительным влиянием, с одной стороны, традиционной еврейской комбинации происхождения, богатства и талмудической учености, а с другой стороны – зафиксированной как еврейскими, так и российскими источниками «дружбе» с Г.А. Потемкиным. Блистательный фаворит сочетал любовь к роскоши и развлечениям с увлечением философией. Как вспоминал его родственник Л.Н. Энгельгарт, Потемкин «держал у себя ученых рабинов, раскольников и всякого звания ученых людей, – любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливал их, так сказать, а сам изощрял себя в познаниях»^[339]. Занимавшийся поставками для армии во время русско-турецкой войны 1787–1791 гг. Цейтлин сумел обратить на себя внимание Потемкина и вскоре, как гласит сообщенное правнуком Цейтлина предание, «беседовал и гулял с Потемкиным как друг или брат»^[340].

Проживая в собственном имении Устье недалеко от Шклова, он сумел собрать вокруг себя образованных и богатых евреев, а также оказывал финансовую помощь еврейским ученым, как талмудистам, так и лицам, занимавшимся светскими науками^[341]. Его зятья, каждый на свой лад, сыграли большую роль в последующей истории российского еврейства: мужем его старшей дочери был Мордехай Натансон, ученик Виленского гаона^[342]. Муж средней и, по-видимому, любимой дочери Цейтлина Сары-Фейгеле, Абрам Израилевич Перетц, стал одной из ключевых фигур «политической» истории российских евреев в первые годы XIX в. Он был сыном раввина из местечка Ливертово в Галиции, возводившего свое происхождение к «благородным» предкам сефардского происхождения, якобы пожалованным дворянством кем-то из испанских королей. Абрам Перетц с детских лет проявлял необычайные способности к наукам и, следуя традиционной модели поведения небогатых, но одаренных молодых евреев, скитался от йешивы к йешиве в поисках знаний и выгодных знакомств. Проявившийся интерес к светским наукам побудил его отправиться в Берлин к дальнему родственнику. Там его обнаружил отправившийся по торговым делам в прусскую столицу Цейтлин, увез к себе и почти насильно женил на Саре-Фейгеле^[343]. Маловероятно, чтобы Цейтлин сделал это исключительно под впечатлением ума и талантов случайно встреченного им молодого человека, как гласит легенда^[344]. Скорее всего, женитьба Перетца на дочери Цейтлина была результатом давней договоренности родителей молодых людей, и Цейтлин, встретив Перетца в Берлине, счел, что пришло время требовать выполнения договора.

Нельзя обойти вниманием судьбу третьей дочери Цейтлина, которая в 1798 г. сбежала с полковым лекарем Капелло и перешла в католичество. Отец, вероятно безуспешно, пытался вернуть ее и похищенное ею и ее возлюбленным имущество^[345].

Цейтлин владел поместьями Устье в Могилевской губернии с двумястами двумя и Софийкой под Херсоном с девяноста тремя крепостными. На официальный запрет «владеть евреям христианскими душами» власти до поры до времени закрывали глаза. Как писал позднее Цейтлин Г.Р. Державину, «присутственные места, сии хранилища законов, тогда мне никакого прекословия не чинили»^[346].

Ситуация изменилась в 1800 г., когда под влиянием «Мнения» Державина и донесений с мест о якобы имевших место злоупотреблениях евреев-арендаторов Сенат издал указ «О наблюдении, чтобы евреи деревнями и крестьянами помещичьими не владели» (11 декабря 1800 г.).

Когда представители местного суда попытались выгнать Цейтлина из его могилевской усадьбы, еврей предъявил им «привилегию на благородство», пожалованную ему польским королем в 1787 г., и дерзко заявил, «будто он имеет право пользоваться наравне с прочими дворянами». Запросили разъяснений в Сенате. Сенат издал подтвердительный указ: «Наблюдать, чтоб евреи ни под каким названием и наименованием деревнями и крестьянами отнюдь не владели и не распоряжали», «поелику нет в законе позволения пользоваться купцам и мещанам, а тем паче евреям, правом, благородному дворянству предоставленным»^[347].

В это время Цейтлин попытался продать свою деревню некоему пану Козловскому, но тут на нее предъявил претензии полковник Голынский, который, очевидно, в свое время был подставным лицом при покупке Цейтлиным имения и «в самое короткое время успел сотворить там всякие опустошения, во удовольствование своей жадности». Оказалось, что у имения целых три владельца и ни один из них не является законным. В результате судебного разбирательства имение было передано в казну. Такая же судьба постигла и имение Софийка.

В апреле 1802 г. Цейтлин обратился с прошением к Державину: «Гонимый при старости дней своих судьбою, лишился я невозвратно собственности своей, по насилию власти и превратному толкованию законов». Отстаивая свое право владеть имениями с крепостными, Цейтлин писал: «Видеть себя беззащитным и вконец утесненным в таком Отечестве, где надеялся благоденствовать и остаток жизни провести в довольствии и покое, после понесенных мною на пользу государственную многих трудов, колико должно быть чувствительно и болезненно, изъяснять здесь в существе было бы излишним обременением для особы Вашего Высокопревосходительства, отягченной непрерывными ко благу Отечества заботами и изнурениями»^[348]. Таким образом, характеристики адресата (русского дворянина, высокопоставленного чиновника) и просителя (еврея-откупщика) здесь фактически идентичны: и тот и другой представлены самоотверженными слугами «Отечества», заслуживающими награды. Ключевые для определения дворянства того времени понятия «земля» и «служба» выступают во взаимосвязи при защите отдельными богатыми евреями своих земель и крепостных. Суррогатами «службы» выступают в прошении Цейтлина, во-первых, его деятельность на благо Российской империи (в качестве поставщика провианта во время русско-турецкой войны), во-вторых, его прежнее положение «придворного еврея» («польского королевского двора надворного советника») при дворе в Варшаве. По всей видимости, прошение Цейтлина осталось без ответа.

Еще более примечательным деятелем еврейской политики конца XVIII в. был Нота Хаимович Ноткин (в российских делопроизводственных документах также упоминаемый как «Хаймов», «Хаймович», «Шкловер», «Нотка» и. т. д.). В исторических преданиях представлены две версии происхождения Ноткина. Согласно первой версии, он происходил из семьи «богатых купцов и знатоков Торы», т. е. обладавшей двумя важнейшими составляющими еврейской «знатности». Отец его вел дела с польскими магнатами и был известным талмудистом^[349]. Согласно же второй версии, Ноткин был единственным среди выдающихся еврейских деятелей своего времени выходцем из среды ремесленников: отец его был бедным часовщиком^[350]. Вероятнее всего, Ноткин все-таки происходил из среды еврейской элиты: в противном случае ему, при всем его богатстве и влиянии, не удалось бы породниться со знаменитым раввином и ученым Арье-Лейбом Гинцбургом^[351]. Престиж ученой элиты был в ряде случаев (особенно при заключении браков) выше, чем статус глав кагала. В пользу «знатного» происхождения и талмудической учености Ноткина свидетельствуют также эпитеты, сопровождающие его упоминание на титульном листе одного галахического труда, изданного в 1788 г. в Шклове^[352]. Так или иначе, ко времени Первого раздела Польши Ноткин был обладателем большого состояния и титула «надворного советника». Последнее звание, при установившейся к тому времени при польском дворе практике продажи должностей, титулов и наград, было не так трудно приобрести, тем более что евреи выступали при этом посредниками^[353]. В 1772 г. Ноткин по невыясненным до сих пор причинам переехал из Могилева в упоминавшееся выше местечко Шклов, вскоре подаренное Екатериной II своему фавориту С.Г. Зоричу. Ноткин быстро сумел завоевать расположение Зорича, стал его доверенным лицом и в 1780 г. принял деятельное участие в подготовке визита Екатерины II в Шклов. Отправившись в Дрезден для покупки фарфорового сервиза, обошедшегося Зоричу в шестьдесят тысяч рублей, он, по некоторым сведениям, был дважды задержан на прусской таможне и «письменно жаловался королю» на бесчинства таможенников^[354]. Личное знакомство Ноткина с Екатериной II, состоявшееся в том же 1780 г., вероятно, следует признать установленным фактом, который впоследствии нашел отражение в еврейских легендах^[355]. Также представляется вполне вероятным предположение Д. Фишмана, что Ноткин был «заказчиком» двуязычной (на немецком и древнееврейском языках) оды Екатерине II от имени шкловской и могилевской еврейских общин. Авторами оды были М. Мендельсон и другой видный деятель еврейского Просвещения в Германии, Н.Г. Вессели^[356]. То, что Ноткину удалось привлечь к сотрудничеству этих знаменитых еврейских интеллектуалов, равно как и избранный им способ воздействия на власть, является ярким признаком модернизации еврейской политики.

Ноткин, вероятно, принимал участие в весьма сомнительных предприятиях своего покровителя. Во всяком случае, он оказался удобным кандидатом на роль главного подозреваемого в знаменитом деле о фальшивых ассигнациях 1783 г. Следствию, однако, удалось доказать только вину квартировавших у него братьев Н. и М. Зановичей^[357]. В 1787 г., во время посещения Екатериной II Шклова, Ноткин в составе упоминавшейся выше «депутации» отстаивал свое право именоваться «евреем», а не «жидом», и в ходе аудиенции был «допущен к целованию» руки императрицы^[358]. Возможно, знакомство Екатерины II с Ноткиным следует, таким образом, отнести не к 1780-му, а к 1787 г. В 1788–1789 гг. Ноткин в качестве поставщика провианта принимал участие в русско-турецкой войне, сблизился с Потемкиным и был за свои заслуги «обнадеживан награждением» в приказе Потемкина от 10 января 1790 г.^[359] В том же 1789 г. Ноткин проходил в качестве главного подозреваемого по очередному делу о фальшивых ассигнациях, якобы «изготовленных» шкловскими евреями^[360]. Ноткин фигурировал также в рассмотренном выше инциденте 1790 г., положившем начало формированию черты оседлости. Обвинение Ноткина в мошенничестве послужило московским купцам одним из аргументов в пользу выселения евреев из Москвы. По словам купцов, «белорусский жид, называемый Ноте Хаймов, а более известный по просторечию под именем Нотки, введя себя у публики разными ухищрениями и подлогами в знатный кредит и выманя чрез то у многих здешних купцов в долг товаров ценою до пятисот тысяч рублев, все оные выпроводил в разные, ему только одному известные места, а потом и сам со всем тем явно похищенным толь важным капиталом из Москвы скрылся за границу»^[361]. Характерно, что при опровержении выдвинутых московскими купцами обвинений торговавшие в Москве евреи, многие из которых прибыли из Шклова и Могилева, не стали отрицать «поступок Нотки Хаймовича», который, по их мнению, «конечно, примечателен, но может ли целое еврейское общество за то ответствовать и нести нарекание»^[362].

C августа 1790 г. Ноткин вместе со своим братом Гамшеем занимались поставками провианта для российских войск и совсем «не по-еврейски» отличились при штурме Измаила 11 декабря, как о том свидетельствовало рекомендательное письмо, выданное обоим М.И. Кутузовым 21 апреля 1792 г.^[363] О том, что Ноткин в русско-турецкой войне проявил себя не только в качестве подрядчика, указывается и в отношении адмирала Н.С. Мордвинова Черноморскому адмиралтейскому правлению^[364]. В более традиционном для еврея амплуа разведчика Ноткин выступил во время военного конфликта с Польшей в 1791–1792 гг.^[365]

В ноябре 1794 г. Ноткин приобрел у генерал-майора Б.Б. Леццано имение в 10 тысяч десятин земли^[366] в Екатеринославской губернии «при Столбовой балке, по обеим сторонам речки Чичиклей со всем на оных строениями, поселенными людьми [т. е. крепостными] и всего, что есть по реестрам, при сем приложенным, за 100 тысяч 500 рублей»^[367]. Леццано даже поручился, «ежели какие споры будут от казны или от партикулярных людей… вступиться и вовсю отстаивать в хозяйственном распоряжении и укреплении» Ноткиным имения «за себя или за кого рассудит»^[368] (т. е. имелось в виду право Ноткина передать имение в наследство).

В 1797 г. Ноткин отправился в Санкт-Петербург, заручившись рекомендательным письмом Зорича генерал-прокурору Сената А.Б. Куракину. Зорич самым лестным образом охарактеризовал «своего еврея», который «служил Отечеству со всевозможным усердием» и «неоднократно рисковал потерять жизнь»^[369]. В столице Ноткин пытался добиться уплаты причитавшихся ему денег за военные поставки, а также подал «на высочайшее имя» несколько проектов еврейской реформы. Первый из них сохранился в копии^[370]. Отсутствует обычно сопровождавшее подобные проекты сопроводительное письмо, которое могло бы послужить, по крайней мере, в качестве дискурсивного источника. Сам же проект, по сути, представляет собою программу перераспределения части собираемых с евреев налогов в пользу самих же евреев, вернее, еврейской деловой элиты. Отметив, что обложение евреев двойной податью привело к переходу части еврейских купцов в мещанство и в конечном итоге к уменьшению доходов казны, Ноткин предложил половину собираемых с евреев налогов забирать в казну, а на другую половину учредить еврейскую торговую компанию на Черном море. Очевидно, что в случае реализации проекта усилилось бы экономическое и политическое влияние еврейских деловых кругов, консолидировавшихся бы вокруг своего рода аналога Ост-Индской компании^[371]. Второй проект 1797 г., упоминаемый в письме Ноткина Г. Р. Державину 30 августа 1800 г., касался еврейских нищих. Так же как и Б. Шпеер в 1773 г., Ноткин предлагал приучить представителей этого слоя еврейского общества к земледелию. Единственным отличием от проекта Шпеера являлась локализация предполагаемых еврейских земледельческих колоний в Крыму. Таким образом, Ноткин предполагал удовлетворить стремление правительства к «нормализации» евреев за счет низших слоев еврейского общества^[372].

Когда Черноморское адмиралтейское правление в 1799 г. собралось конфисковать упоминавшееся выше имение Ноткина за недостачу в поставках им провианта для флота, Ноткин обратился с прошением к Павлу I, жалуясь на такую «несправедливость»^[373]. То, как Ноткин отстаивал «собственное мое недвижимое имение»^[374], равно как и его поведение во время русско-турецкой войны, свидетельствовало о высокой степени интеграции Ноткина в российское дворянское общество как в плане модели поведения, так и в плане имущественно-социальном. Таким образом, частный случай Ноткина наглядно демонстрирует претензии еврейской элиты на повышение своего статуса.

Другой еврейский «прожектер», Яков Гирш, переехал в 1770-е гг. в Могилев из Бреславля, принадлежавшего в то время Пруссии, и, следовательно, имел статус иностранца, предоставлявший определенные преимущества как в предпринимательской деятельности, так и в контактах с властями. В феврале 1776 г. Гирш подал Екатерине II проект учреждения «овечьего завода», «коих овец шерсть по его содержании их искусству ничем уступать не будет самой лучшей европейской шерсти»^[375]. В связи с этим Гирш просил выделить ему пустующий участок гористой и лесистой земли в Могилевской губернии, а для ее обработки и присмотра за животными передать ему в аренду местных крестьян. Гирш обязался в течение восьми лет довести качество овечьей шерсти до такой степени, что ее нельзя будет отличить от признанных английских образцов. План Гирша получил «высочайшее одобрение», и 19 июня 1776 г. императрица в своем рескрипте белорусскому генерал-губернатору З.Г. Чернышеву распорядилась передать в аренду Гиршу Должанский фольварк недалеко от местечка Черикова в Могилевской губернии с 804 приписными крестьянами из девяти ближайших деревень. В октябре 1777 г. Гирш завез в свои владения овец иностранных и местных пород. В 1783 г. его хозяйство насчитывало уже 770 голов, предприятие выпускало лошадиные попоны, байковые одеяла и прочее. В феврале 1783 г. Гирш отправился в Санкт-Петербург, где представил образцы своих товаров Вольному экономическому обществу и был награжден золотой медалью «За труды воздаяние»^[376]. 15 мая 1783 г. Гирш подал новый проект, на сей раз адресованный Комиссии об учреждении народных училищ и озаглавленный «Опыт учреждения главного иудейского училища в наместническом городе Могилеве и заведения по оному других иудейских училищ в Белорусских наместничествах»^[377]. Проект начинался с автобиографической характеристики: «Рожден и воспитан будучи от родителей иудейския породы», Яков Гирш «горел всегда желанием помочь, сколько ни есть, невежеству и, следственно, бедственному и презрительному состоянию несчастных моих соотечественников», а «личные милости», «излиянные» на него императрицей, «возбуждают употреблять к тому все силы мои»^[378]. Гирш счел нужным указать на определенную легитимацию своего проекта со стороны представителей еврейской элиты: «О предприятии сем советовался я со знатнейшими из единоверцев моих в Могилевском наместничестве и могу на помощь их надеяться», а многие еврейские купцы «уверяли» Гирша, что в случае учреждения учебных заведений готовы «положить рублей по 200»^[379]. Гирш счел нужным также похвалиться своим знакомством со знаменитым немецким еврейским просветителем и философом Моисеем Мендельсоном, которого также предполагалось привлечь к реформированию системы еврейского образования в Российской империи. Собственно образовательная реформа, по мысли Гирша, состояла бы в централизации еврейского образования, введении определенной иерархии во главе с могилевским училищем и включении в программу светских наук и «художеств», необходимых «сочлену гражданского общества по различию состояния и предопределения его»^[380]. Осознавая экспериментальный характер предприятия и возможное сопротивление нововведениям со стороны еврейского населения, Гирш предлагал для начала принять в училище примерно пятьдесят «убогих» детей, обучить их бесплатно и представить в качестве «опытного образца». Но самое главное, как оказалось, содержалось в «приложении» к проекту. Это был «примерный перечень деньгам, вступающим в кагал, или в общинную казну евреев Могилевского наместничества». Сборы с убоя скота и птицы, а также, что важно в данном случае, с капитала иногородних (1 %) и иностранных (2 %) еврейских торговцев составляли в Могилеве две тысячи рублей в год, в богатом и просвещенном Шклове четыре тысячи рублей, в других уездах Могилевского наместничества по две тысячи рублей с еврейского населения каждого уезда. Из собранных денег только десять тысяч ежегодно действительно расходовались на общественные нужды, а остальное «теряется без всякой пользы в руках надсмотрщиков [вероятно, имеются в виду казначеи или сборщики податей в кагал. – О. М.], в которые избираются в Могилевском наместничестве ежегодно 41 человек с жалованьем в 100 рублей. Но как ежегодный выбор сих людей зависит почти единственно от голосов самых богатых евреев каждого места, то они пособляют чрез то бедным своим свойственникам, которые в тот год службы своей умеют неправедным образом снискать столько имения и друзей, что не опасаются уже ни счета, ни наказания»^[381]. Следует отметить два примечательных момента. Во-первых, кагальные должности по традиции не оплачивались, и мы, таким образом, имеем единственное свидетельство об оплате труда членов кагала. Во-вторых, информация о доходах и расходах кагала считалась не подлежавшей разглашению, и, следовательно, эта часть проекта Гирша являлась, по сути своей, доносом^[382]. Возможно, весь проект составлялся ради этого «приложения» и является следствием конфликта Гирша с могилевским кагалом. На такую возможность указывает и упоминание непомерного сбора с евреев-иностранцев. Гирш предлагал установить государственный контроль над доходами кагала, из которых десять тысяч рублей следовало ежегодно отдавать на развитие еврейского образования^[383]. Таким образом, в отличие от Шпеера, Гирш предлагал не демократизацию кагальных порядков, а всего лишь перераспределение части кагальных средств. Внутренние же дела кагала, хотя и основанные на несправедливости и притеснении рядовых членов общины, должны были оставаться вне поля зрения правительства. Гирш умер в 1788 г., а его «овечий завод», потерпевший серьезный урон от массового падежа скота в 1787 г., был передан в казенное управление, несмотря на ходатайства вдовы Гирша Ребекки и детей покойного, Анны и Натана, каждый из которых претендовал на свою долю в наследстве^[384].

Еще один сторонник реформы еврейского образования также происходил из Пруссии. Эли (в российских делопроизводственных документах – Илья) Франк, известный еврейский врач, среди постоянных пациентов которого числился даже Виленский гаон^[385], проживал в местечке Креславка. В июле 1800 г. Державин, проезжая через Креславку, познакомился с Франком и, вероятно, обсуждал с последним свои планы еврейской реформы. 6 сентября того же года в письме Державину Франк излагал свои суждения по этому поводу. Несмотря на жесткую оценку современного автору нравственного состояния еврейского общества, предложенная программа преобразований была далека от программы насильственного дисциплинирования и «исправления» евреев, выдвинутой тем же Державиным. Согласно проекту Франка, следовало изменить систему еврейского образования, включив в нее светские науки, и в особенности русский и немецкий языки, и «цивилизованных» таким образом молодых евреев допустить к государственной службе. При этом все преобразования предполагалось производить за государственный счет. Франк предложил свои услуги для детальной разработки и осуществления проекта. Франк отметил, что ему известны некие альтернативные планы еврейской реформы, «которые, с первого взгляда, могут легче и скорее привести к цели, тем не менее знание натуры человека вообще и, в особенности, верное понимание характера евреев дают мне основание утверждать, что всякая быстрая и насильственная реформа, хотя и приносит мгновенную кажущуюся пользу, не может в действительности внести прочное улучшение, а именно к таковому должно стремиться наше благоразумное человеколюбивое правительство»^[386].

Таким образом, в исследуемый период можно выделить два типа частных инициатив. С одной стороны, деятельность Й. Цейтлина и Н.Х. Ноткина (до 1797 г.) я предлагаю классифицировать как специфическую форму представительства, не оперирующую письменными документами, проектами и доверенностями, построенную на неформальных отношениях с представителями власти. Ее можно определить как «штадланут второго типа», характерный и для последующей истории евреев в Российской империи, в отличие от «штадланута первого типа» в Польше и Литве XVI–XVIII вв. – деятельности штадланов, назначавшихся (или, по крайней мере, легитимизировавшихся) ваадами разных уровней и кагалами. Ко второму типу частных инициатив относится деятельность Б. Шпеера, Я. Гирша, Э. Франка, в которой можно проследить идеологические и стилистические характеристики, обычно относимые исследователями к «маскилим» конца 1820-х – 1840-м гг.

Разделы Польши означали для евреев замену слабого государства сильным, отличавшимся высокой степенью бюрократического контроля, и неизбежное расширение политического горизонта. В Польше XVII–XVIII вв. имела место ориентация еврейской «политики» на местных магнатов, а не на центральную власть. С вхождением же части еврейского населения Польши под власть Российской империи изменился тип, структура и характер власти, от которой теперь зависели евреи. От центра зависело теперь гораздо больше, и это обстоятельство не могло не учитываться евреями.

В то время как в польско-литовском государстве XV – первой половины XVIII в. имела место процедура избрания еврейских ходатаев общинами или надобщинными структурами и легитимация их властью de facto, в Российской империи легитимность еврейских депутатов все время ставилась под сомнение. Последнее обстоятельство ощущалось и самими депутатами, время от времени пытавшимися изобрести процедуру легитимации, которая удовлетворила бы обе стороны.

Для российской администрации помещики и крестьяне присоединенных «западных губерний» являлись приобретением количественным, но не качественным, поскольку легко могли быть отнесены к уже имевшимся соответствующим сословиям. Евреи же представляли собою совершенно незнакомое российской администрации явление. Созыв еврейских депутатов в первые десятилетия после разделов Польши определялся фактором новизны. Следует учитывать также, что обращение власти с запросом к каким-либо группам подданных существовало в российской политической традиции. Наиболее важным в данном контексте оказывается опыт Уложенной комиссии. Примечательно, что именно с деятельностью последней связано широкое распространение слова «депутат» в российском политическом обиходе.

Власть стремилась выявить среди евреев элиту, с которой могла бы сотрудничать и с ее помощью контролировать еврейское население. Эту функцию могла взять на себя наследственная еврейская верхушка, сформировавшаяся в польско-литовском государстве и осознававшая себя аристократией. Этот слой представлял собою социальную базу для формирования еврейского политического представительства. Выдвинувшиеся в первые годы пребывания в российском подданстве представители еврейской элиты, такие как Шпеер, Цейтлин, Ноткин, стремились реализовать в новых условиях свои «дворянские» привилегии. Однако российским властям еврейское общество казалось непрозрачным, замкнутым и не поддающимся контролю, а статус представителей «еврейской элиты» в действительности определялся рядом признаков, ни один из которых не являлся решающим. Таким образом, главной проблемой российского правительства в отношениях с евреями стала невозможность их классификации. При отсутствии социального слоя, который мог бы передавать волю правительства «ниже», с четко определенными и признаваемыми властью параметрами, закономерным явлением было появление разных форм еврейского представительства в последующие годы.

Глава 2
«РАСЦВЕТАЮЩАЯ РОЗА»
И ДВА СИНЕДРИОНА.
1801–1812 гг.

В мемуарах Абрама Паперны «Из Николаевской эпохи» рассказывается, как в маленьком городке Копыле Минской губернии в начале 50-х годов XIX в. собирались в свободную минуту молодые евреи и вели вольнодумные речи. Один из них, Янкель, мечтал о том, что когда-нибудь соберется «синедрион для пересмотра существующих религиозных уставов наших». Если «я буду членом этого синедриона, я первый подам голос за отмену многих и многих законов, установленных Талмудом». Другой, Абрам, возражал: «Никакой синедрион нам не поможет; даже если бы явился к нам сам Моисей и объявил те или другие раввинские или каббалистические предписания необязательными, его бы не послушали»^[387]. Эти молодые евреи и представить себе не могли, что за полвека до этого нечто похожее на мечту Янкеля пытались осуществить высокопоставленные российские администраторы в соответствии с личными распоряжениями императора Александра I.

Депутаты при Первом еврейском комитете

Реакция еврейского населения на внутриполитическую ситуацию, сложившуюся в связи с переворотом 11 марта 1801 г. и воцарением Александра I, может быть воссоздана, с одной стороны, по скупым случайным упоминаниям в источниках того периода, таких, как оды Л. Неваховича («Вот роза расцветает…»)^[388] и Н.Г. Вессели^[389] на восшествие Александра I на престол, отражающие надежды и чаяния отдельных представителей российского еврейства в формах и рамках, диктуемых жанром оды. С другой стороны, известный интерес представляет актуализация этого сюжета в фольклорных источниках, записанных на рубеже XIX–XX вв. Согласно более распространенной интерпретации, «когда Александр Павлович стал царем, еврейские сердца возрадовались»^[390]. В хасидских преданиях с восшествием Александра I на престол связывалось освобождение из Петропавловской крепости цадика Шнеура Залмана^[391]. Наряду с такой благожелательной трактовкой, коррелирующей со стереотипом «дней Александровых прекрасного начала» в российском общественном дискурсе, существовала и альтернативная тенденция, согласно которой смерть якобы расположенного к евреям Павла I воспринималась как «кара небесная»^[392], а с воцарением нового императора, который «не так хорошо относился к евреям, как его отец», связывались различные притеснения как общеимперского, так и локального масштаба^[393].

Еще большее беспокойство в еврейской среде вызвало учреждение Первого еврейского комитета императорским указом 9 ноября 1802 г.^[394] В комитет, целью которого было официально провозглашено «благоустройство евреев», вошли В.А. Зубов, В.П. Кочубей, Г.Р. Державин, С.О. Потоцкий и А.А. Чарторыйский. О возможном участии еврейских представителей в работе комитета в указе не упоминается.

Инициатива созыва депутатов была выдвинута членами комитета несколько позже, на одном из первых заседаний. Цитата из утвержденного императором доклада комитета от 30 ноября 1802 г. содержится в отношении Державина киевскому военному губернатору А.С. Феньшу 9 декабря 1802 г.^[395] Согласно докладу комитета «О вызове еврейских депутатов из губерний белорусских, литовских, киевской, волынской и подольской чрез господ военных губернаторов от каждого по одному человеку для нужного объяснения способов, относящихся к их благоустройству, промыслам и хозяйству», губернаторам поручалось «приказать еврейским кагалам» в каждой губернии «выбрать одного человека из своих собратий в депутаты с узаконенным доверием, почтенного благоразумием, честию, просвещением и общею доверенностию, а притом сведущего в местных положениях, которому явиться в Комитет сколь возможно немедленно»^[396]. Соответствующие предписания были разосланы Державиным всем губернаторам упомянутых выше губерний^[397]. Заслуживает внимания перечень требований, предъявлявшихся к кандидату в депутаты: он должен был принадлежать к числу евреев, усвоивших определенные элементы европейской культуры. Власть, таким образом, желала иметь дело с еврейскими представителями, разделявшими ее язык и систему понятий. Это пожелание сочеталось с требованием обязательного признания депутата со стороны широких кругов еврейского общества (хотя, возможно, под «общей доверенностию» могли пониматься и хорошие отношения с христианским населением). Полномочия депутата должны были быть обязательно подкреплены доверенностью от кагала («узаконенным доверием»). Таким образом, впервые выдвигается ставшее в дальнейшем обязательным требование «двойной легитимации» еврейских депутатов – со стороны власти и со стороны еврейского общества.

Члены комитета не ограничились созывом еврейских депутатов по губерниям черты оседлости. Уже через месяц после учреждения комитета, 9 декабря 1802 г., Державин сообщал подрядчику Н.Х. Ноткину, с 1797 г. представлявшему различные проекты еврейской реформы, что «члены комитета…испросили всеподданнейшим докладом у его императорского величества позволения избрать себе сверх предположенных из губерний депутатов, по одному такому же из просвещеннейших и известных своей честностью евреев»^[398]. Таким образом, требования к депутатам из губерний черты оседлости и к евреям, приглашенным членами комитета, фактически совпадали, что делает искусственное противопоставление этих двух групп, утвердившееся в историографии^[399], еще менее корректным. Державин уведомлял Ноткина, что, со своей стороны, всецело поддерживает его кандидатуру и готов представить его комитету. При этом Державин прозрачно намекал, что достижение «истинныя пользы» для российских евреев будет сопряжено с «пожертвованием иногда частной выгоды» Ноткина и других богатых и просвещенных евреев «общему благу»^[400]. Вполне вероятно, что Ноткин мог отклонить предложение Державина или мог быть приглашен каким-либо другим членом комитета. Возможно, косвенным доказательством в пользу того, что Ноткин не занимал какой-либо официальной должности при комитете, является то, что в сохранившихся источниках, включая его собственные подписи на письмах и проектах, он не именуется ни «депутатом», ни «поверенным», ни каким-либо иным термином, обозначающим еврейского представителя. Тем курьезнее выглядит определение Ноткина как «польского королевского двора надворного советника»^[401] после фактической ликвидации польской государственности. Об остальных приглашенных членами комитета евреях никаких документальных свидетельств на данный момент не обнаружено.

Косвенным указанием на личный состав приглашенных может служить и их характеристика в записке анонимного маскила, представленной министру внутренних дел А.Б. Куракину в 1808 г., как лиц, «кои, получа воспитание и просветившись в Германии, не могли равным образом правильно судить о тех евреях, кои, живучи в бывшей Польше, совершенно отличны от германских евреев как образом мыслей, так и обстоятельствами»^[402], – определение, явно неприменимое к Ноткину, уроженцу Могилева, получившему традиционное еврейское образование^[403].

Между тем санкционированное императором распоряжение комитета об избрании депутатов по губерниям выполнялось гораздо медленнее, чем требовалось. 17 февраля 1803 г. Державин напоминал киевскому военному губернатору А.П. Тормасову о том, что «присылка еврейских депутатов соединена, с одной стороны, с исполнением высочайшей его императорского величества воли, а с другой, с самим действием комитета, которое может за неприсылкою депутатов остановиться»^[404]. Такая трактовка роли, предназначавшейся депутатам в работе комитета, резко контрастирует как с позднейшим докладом комитета, так и с основывающейся на нем историографической традицией^[405].

Организация выборов еврейских депутатов по Киевской и Минской губерниям полностью находилась в руках местных властей. Поскольку ни в предписании комитета, ни в распоряжении киевского военного губернатора (и одновременно управляющего Киевской и Минской губерниями) губернским правлениям^[406] не была оговорена процедура выборов, она разрабатывалась губернскими правлениями, а затем утверждалась военным губернатором^[407]. Порядок выборов регламентировался губернскими правлениями в соответствии с искусственно установленной российской властью^[408] иерархией органов еврейского самоуправления. Согласно распоряжению губернского правления, на первом этапе выборов каждый уездный кагал вместе с «поверенными» (по одному от каждого из «обществ», т. е. местечковых кагалов) избирал из своей среды двух «поверенных» на собрание в Минске^[409]. При этом избрание представителей от «обществ» и их поездка в уездный город должны были занять не более семи дней от объявления указа о депутатах уездному кагалу. По прошествии этого срока уездный кагал (т. е. кагал уездного города) должен был приступить к выборам, независимо от полной или неполной явки представителей остальных кагалов данного уезда^[410]. На втором этапе выборов собрание в Минске, состоявшее из минского кагала (он же губернский кагал) в полном составе и представителей («поверенных»), делегированных уездными кагалами при весьма ограниченном участии представителей от небольших городов и местечек, избирало одного депутата, который должен был получить доверенность от собрания, а также двух заместителей («второго и третьего депутатов» в порядке очередности), которые должны были в случае «болезни или дальней отлучки» избранного депутата занять его место^[411].

События, связанные с выборами еврейского депутата по Минской губернии, отражены в документах минского пинкаса, дошедших в русском переводе в приложении к одиозной «Книге Кагала» Брафмана^[412]. Сопоставление материалов пинкаса с вышеупомянутым постановлением минского губернского правления позволяет прояснить данные пинкаса о «собрании всего края»^[413], избиравшем депутатов. Члены минского кагала были в первую очередь озабочены тем, чтобы избранный депутат или по крайней мере один из заместителей^[414] «был непременно из евреев нашего города»^[415], и предлагали две возможных кандидатуры: Шмуэля Сегаля и Цви-Гирша Сегаля. Относительно первого члены кагала питали определенные опасения: либо он сам «не согласится поехать», либо не будет утвержден собранием выборщиков. В любом случае, согласно постановлению кагала, «будет послан депутатом тот, кто под присягою обяжется исполнять все пункты инструкции, которая будет ему выдана нашим городом»^[416], т. е. минским кагалом. Таким образом, стремление минского кагала к главенству над еврейскими общинами губернии и монополии на представительство находило поддержку властей, установивших такой порядок выборов, при котором преимущественное число голосов при выборах депутата принадлежало минскому кагалу. Равным образом, минский кагал поставлял гораздо б'oльшее число кандидатов в депутаты, нежели все остальные кагалы губернии. На первом этапе выборов аналогичное преимущество над кагалами небольших городов и местечек было предоставлено кагалам уездных городов.

В последующих документах пинкаса упоминается избранный депутатом от Минской губернии Яков бен Йосеф, которому дважды выдавались значительные суммы на одежду, специально заказанную им для поездки в Петербург^[417]. Что же касается денежного обеспечения еврейского представительства, то этот вопрос был оставлен губернскими властями на усмотрение самих евреев. Уже 17 декабря 1802 г., до проведения выборов по Минской губернии, был назначен сбор по рублю серебром с каждого еврея^[418]. Однако, несмотря на неоднократные предупреждения и угрозы со стороны кагала, сбор вносился нерегулярно и требуемую сумму не удалось собрать даже к началу 1804 г., после чего взыскания были приостановлены. При этом минский кагал с сожалением отметил, что в Житомирской губернии «уже давно исполнили это богоугодное дело»^[419]. Данные документы свидетельствуют не о деспотической власти кагала над еврейским населением, как то пытался доказать Брафман своей публикацией, а скорее наоборот, о слабом авторитете минского кагала, который так и не сумел собрать требуемую сумму, несмотря на привлечение к «агитации» ребе Хаима, главы знаменитой йешивы в Воложине^[420]. 23 декабря 1802 г. на евреев Минска был наложен пост, который должен был соблюдаться наравне с постом Эстер^[421]. Последнее свидетельствует о том, что учреждение комитета воспринималось, по крайней мере минской общиной, как «гзейра», которую можно было преодолеть как практическими мерами, так и «иррациональными» методами: постом и общей молитвой.

Насколько отличался порядок выборов в других губерниях черты оседлости от того, что происходило в Минской губернии, на данный момент неизвестно. Так, по Киевской губернии известно только, что депутатом был избран Сруль Мордкович из местечка Фастова, отправившийся в Санкт-Петербург в марте 1803 г.^[422] Теоретически распоряжение комитета могло предоставлять и б'oльшую свободу еврейским общинам при выборе депутатов, чем в Минской губернии. Таким образом, степень контроля власти над выборами всецело зависела от местной администрации.

Официальными депутатами являлись, по-видимому, только избранные по кагалам черты оседлости лица, тогда как взаимодействие членов комитета с приглашенными ими евреями строилось на менее формальной основе. Это различие отражает и отсутствие в докладе комитета каких-либо упоминаний о приглашенных евреях. Более того, употребление Державиным слова «депутаты» по отношению к этой категории еврейских представителей, при терминологической нечеткости, свойственной документам того времени, относящимся к евреям, может не отражать истинного статуса приглашенных лиц.

Менее корректная, однако гораздо более увлекательная реконструкция ситуации 1802 г. представлена в существующей на данный момент историографии. Так, для Н.Н. Голицына само собой разумеющимся являлось противопоставление еврейских депутатов-«ортодоксов»^[423] из черты оседлости ассимилированным петербургским евреям, имевшим определенное влияние на ход работы комитета^[424]. Это положение было развито Ю.И. Гессеном, предложившим гипотетическую реконструкцию личного состава приглашенных депутатов: Нота Ноткин, Абрам Перетц, Лейба Невахович, Мендель Левин и Леон Элкан^[425]. Относительно возможного приглашения Ноткина, отраженного в единственном документе, касающемся этой группы депутатов в целом, уже говорилось выше. То, что «просвещенные евреи» Мендель Левин и Леон Элкан в 1790-е гг. пользовались покровительством, соответственно, Чарторыйского и Потоцкого, а откупщик Абрам Перетц был знаком с Кочубеем и секретарем комитета М.М. Сперанским, вовсе не означает, что именно Перетц, Левин и Элкан наряду с Ноткиным были приглашены в качестве депутатов своими предполагаемыми покровителями. Более того, на относительно низкое общественное и материальное положение Левина в тот период указывает то обстоятельство, что в январе 1803 г. он прибыл в Санкт-Петербург в качестве домашнего учителя сына Перетца, а вскоре лишился и этого заработка^[426].

Что же касается Элкана, то его реакция на учреждение комитета отчасти подтверждает догадку Гессена о том, что «сами просвещенные евреи указали правительству на необходимость пригласить их на заседания комитета»^[427]. В связи с упразднением Рижского цензурного комитета, в котором Элкан служил цензором в Еврейской экспедиции^[428], Элкан в январе 1803 г. подал в Сенат прошение о назначении его на службу либо в «комитет о евреях», либо в Сенат^[429]. Таким образом, главной целью Элкана было продолжение чиновничьей карьеры, а не участие в разработке законодательства о евреях. При том что покровитель Элкана С.О. Потоцкий на тот момент являлся и сенатором, и членом Еврейского комитета, вполне вероятно, что Элкан надеялся на его содействие в поступлении на службу в одно из этих учреждений и, действительно, был ненадолго причислен к штату департамента герольдии, а к 1804 г. уже покинул Санкт-Петербург^[430].

Очевидно, что Левин, Элкан, а также полностью зависевший материально то от Перетца, то от Ноткина литератор Невахович не могли претендовать на какое-либо существенное влияние ни на власть, ни на еврейское общество. Реконструкция Гессена, как будет показано ниже, прочно утвердилась в позднейшей историографии. Наиболее серьезным следствием бытования данного историографического мифа является конструирование на основе гипотетического состава этой группы депутатов ее «политической программы». Противопоставление «просвещенных» петербургских депутатов их «консервативным» коллегам из черты оседлости следует считать, по меньшей мере, искусственным. Если подобное противостояние и имело место, то оно основывалось не на идеологических разногласиях, а на возможном стремлении петербургских евреев к монополии на контакты с правительством. Они, очевидно, также были недовольны тем, что в силу традиционных общинных порядков им придется делиться своими связями и возможностями с вновь прибывшими. Что же касается отношения членов комитета к этой группе депутатов, достаточно показательным представляется тот факт, что в итоговом отчете Первого еврейского комитета упоминаются только депутаты от губернских кагалов черты оседлости, ибо они, видимо, и являлись официальными лицами. Аналогичным образом, в записках Державина упоминались только депутаты от кагалов, а Ноткин фигурировал в качестве не имевшего официального статуса, но чрезвычайно влиятельного лица. В итоговом труде Гессена, посвященном истории российского еврейства, ситуация 1802–1804 гг. была представлена несколько иначе, чем в предыдущих работах. Согласно не подкрепленной данными источников догадке Гессена, представители второй, «просвещенной» группы еврейских депутатов при Первом еврейском комитете сами «указали правительству на необходимость пригласить их на заседания комитета, дабы создать оппозицию провинциальным депутатам, ставленникам кагала и раввината»^[431]. Конструирование общей «политической программы» различных представителей еврейства, приглашенных членами комитета, при том, что личный состав этой группы реконструирован Гессеном гипотетически, является, безусловно, произвольным. Гессен отмечал также особую роль Ноткина, который мог бы послужить связующим звеном между обеими группами депутатов, но вместо этого «выступил в роли бунтаря против давнего общественного уклада» и якобы заявлял, что «спасение народа – в производительном труде»^[432]. Если же обратиться к тексту соответствующего проекта Ноткина, к тому же представленного не Первому еврейскому комитету в 1802–1804 гг., а Павлу I в 1797 г.^[433], то становится очевидно, что Ноткин, в сущности, предлагал удовлетворить стремление правительства к «нормализации» евреев за счет низших слоев еврейского общества.

В современной историографии либо воспроизводится схема Гессена^[434], либо предлагаются новые варианты, так же плохо связанные с источниковой базой. Так, согласно Э. Ледерхендлеру, суть ситуации 1802–1804 гг. состояла в том, что использовавшиеся Й. Цейтлиным методы неформальной коммуникации с представителями российской власти и еврейской элиты пришли в конфликт с общинным представительством. Ноткина, Перетца (который был зятем Цейтлина) и Неваховича (которому покровительствовали Цейтлин, Перетц и Ноткин) Ледерхендлер относит не ко второй группе депутатов, как в предшествующей историографии, а к «независимым штадланам» («independent shtadlanim»). Последнее выражение является оксюмороном, поскольку штадлан, традиционно представитель еврейской общины перед властью, не мог по определению быть «независимым» от уполномочившей его общины или надобщинного объединения. Хотя отнесение Ноткина, Перетца и Неваховича не ко второй группе депутатов, а к неформальным представителям еврейского народа в Санкт-Петербурге, в какой-то мере вовлеченным в работу Первого еврейского комитета, более корректно, нежели гипотетическое восстановление личного состава особой группы еврейских депутатов, приглашенных членами комитета, не следует забывать и об упоминавшемся выше письме Державина Ноткину, которое свидетельствует и о том, что такое приглашение имело место и что Ноткин, скорее всего, стал еврейским депутатом. Итак, по мнению Ледерхендлера, «три независимых штадлана», отстаивавшие необходимость реформы, подрывали позиции официальных депутатов, не имевших ни опыта общения с российской властью, ни особого влияния в столице, что, по сути дела, исключая оценочную сторону, является повторением описанной выше концепции Гессена. Под «депутатами» Ледерхендлер подразумевает только одну из действительно имевших место групп – избранную кагалами черты оседлости, и не упоминает о дополнительных депутатах, приглашенных членами комитета^[435]. Что же касается так называемых «независимых штадланов», то следовало бы дифференцировать эту группу. Очевидно, что значение влиятельных откупщиков Ноткина и Перетца и полностью зависевшего от них материально литератора Неваховича было неодинаковым. Как остроумно подметил еще в 1881 г. Й.-Л. Гордон, Невахович в политическом раскладе 1802–1804 гг. «был чем-то вроде козырной двойки у…двух тузов» Ноткина и Перетца^[436]. В какой же степени Цейтлин и его «компания» («coterie») заслоняли собою официальных депутатов^[437], на данный момент сказать невозможно. При этом отнесение к «компании» соперничавшего с Цейтлиным за влияние Ноткина и Перетца, к тому времени бросившего жену и поссорившегося с тестем, выглядит неправомерным.

Стремление рассматривать «петербургское еврейство» начала XIX в. как единую сплоченную группу, объединенную общими (гипотетически реконструируемыми) политическими целями, а также родственными и дружескими связями, характерно, впрочем, для всех историков, касавшихся этого сюжета. Другой особенностью, присущей всей имеющейся историографии, является то, что при повышенном внимании к группе «приглашенных депутатов» депутаты, избранные по кагалам черты оседлости, не становились объектом специального исследовательского интереса. Ни выяснение личностей этих депутатов, ни реконструкция процедуры их избрания и взаимодействия с представляемым населением не занимали исследователей этой темы. Отрицательно сказалось на качестве предшествующих исследований и незнание их авторами охарактеризованных выше материалов канцелярии киевского военного губернатора, проливающих свет как на инициативу созыва, так и на выборные процедуры.

Особенности восприятия еврейским обществом деятельности комитета и депутации, с одной стороны, и еврейского общества представителями власти в центре и на местах, с другой, ярко проявились и в казусе со слухами, распространившимися почти повсеместно среди еврейского населения западных губерний. Примечательно, что в роли добровольного информатора о настроениях в еврейской среде перед правительством выступил представитель петербургского еврейства. 20 января 1803 г. Ноткин, возможно исполняя принятые на себя обязанности «еврейского депутата», а возможно, в качестве не имевшего официальной должности деятеля, в письме министру внутренних дел (и члену Еврейского комитета) Кочубею предупреждал последнего о вероятных волнениях среди российского еврейства, «находящегося ныне в таком унынии, какому обыкновенно подвержены человеческие сердца при предприемлемых переменах в их состоянии»^[438]. В связи с этим Ноткин рекомендовал Кочубею приостановить высылку евреев из Смоленска до окончания работы комитета. Возможно, это известие, а скорее всего, и это, и другие сообщения, свидетельствовавшие об охватившем еврейское общество в столице и на местах волнении, побудили Кочубея 21 января 1803 г. отправить минскому, киевскому, витебскому, могилевскому, волынскому, подольскому, гродненскому и виленскому губернаторам циркуляр. В первых строках этого любопытного документа сообщалось, что «его императорское величество узнал, что по случаю комитета, по делам еврейским здесь учрежденного, распространились в губерниях, где евреи обитают, нелепые толки»^[439]. Таким образом, распространявшиеся среди евреев черты оседлости слухи объявлялись делом государственной важности, требующим личного вмешательства императора. Далее Кочубей передавал губернаторам «высочайшую волю»: следовало внушить обитающим в подчиненных им губерниях евреям, что комитет учрежден для их же блага, и, главное, обнаружить распространителей будоражащих евреев слухов.

Ответы губернаторов могут послужить любопытным источником по вопросу о том, как местные власти представляли себе взаимодействие с евреями и саму структуру еврейского общества. Губернаторы действовали по-разному: одни, подозревая кагалы в распространении слухов, старались «успокоить» их, общаясь непосредственно с главами кагалов, как могилевский губернатор М.А. Бакунин и витебский губернатор П.А. Шишкин^[440], другие действовали через местную полицию, игнорируя кагал, как минский и волынский губернаторы^[441]. Однако большинство из них представляло себе губернский кагал, надобщинную, искусственно созданную структуру как нечто, реально управляющее евреями, а кагал пытался соответствовать этим представлениям. Так, призванные губернатором Шишкиным, требовавшим подробного отчета, «не произошли ль вышеуказанные слухи где-либо по Витебской губернии и от кого именно начало они возымели», члены витебского кагала стремились сохранить лицо: «Губернский еврейский кагал донес… что по Витебской губернии хотя и произносились некоторые разнообразные и притом неважные слухи о перемене состояния евреев, но они, однако ж, не впечатлели в евреях никакого страха и отчаяния потому, что слухи те вовсе были неосновательны и даже не замечены, от кого они произошли»^[442]. В донесении могилевского губернатора представлена более детальная картина. Он достаточно подробно описывал свою беседу с членами могилевского кагала: «Они на спрос мой объявили, “что при учреждении комитета разнеслись между нами разные слухи, которых источником были их собственные толки от взаимно сообщаемых между собою разных известий”»^[443]. Передачу высказываний кагальных губернатор дополнил собственным «этнографическим» примечанием: разнообразные слухи и толки, по его мнению, «между евреев весьма плодовиты, в рассуждение то, что, быв народом любопытным и словоохотливым, а по торгам в беспрестанных переездах. Услыша в одном месте между собой же какую-нибудь догадку, пересказывают в другом за истину, отчего и родилось, думать можно, общее их беспокойство»^[444]. Таким образом, Бакунин воспринял точку зрения, предложенную ему кагалом, и фактически отказался от поиска «зачинщиков».

Поиски распространителей слухов не возымели успеха и в Минской губернии. Губернатор З.Я. Карнеев в своем донесении от 6 марта 1803 г. признавался, что «совершенного источника открыть было невозможно, ибо некоторые при исследовании показали, что слухи к стеснению их рассеяны были из-за границы проезжающими евреями, другие слышали то от евреев соседственных, особливо Белорусских губерний, а многие и совсем того не слышали»^[445]. Впрочем, далее губернатор поспешил заверить Кочубея, что после должного внушения местные евреи «совершенно успокоились»^[446]. Принимая своеобразные «правила игры», члены кагала, не выдавая «зачинщиков», делали вид, что они знают все и всем руководят, и тем самым содействовали возникновению мифа о всесилии кагала. При этом они не упустили случая в очередной раз заверить высокое начальство в «благонадежности»: члены витебского кагала поясняли, что порочащие власть слухи потому остались «без уважения, что все евреи твердо удостоверены в правительстве, что оно о благосостоянии их печется вообще так, как о всех верноподданных государю императору»^[447], а главы могилевского кагала, по словам губернатора, восприняли учреждение комитета «с чувствами живейшей благодарности»^[448].

Одно и то же событие – учреждение Первого еврейского комитета и привлечение к его работе еврейских депутатов – порождало разные слухи у еврейского населения разных губерний и, возможно, у разных групп еврейского населения. Так, выбивается из общего ряда донесение каменец-подольского губернатора А.Г. Розенберга, фиксирующее скорее оптимистические, нежели пессимистические слухи, распространившиеся среди евреев Каменец-Подольска в связи с избранием еврейских депутатов: «Ни в Подольской, ни в Волынской губернии нигде никакие между евреями противные слухи и разглашения не примечены, а, напротив того, видно, что евреи здешние обрадованы вызовом из-между их депутата в столицу и полагают действительно сие для себя полезным»^[449].

Очевидно также стремление, общее для всех губернаторов (совпадающее, видимо, в данном случае с целями кагалов), приуменьшить значение слухов и вызванных ими волнений в еврейской среде. Напротив, в письме Ноткина Кочубею 20 января 1803 г. подчеркивались именно масштабы охватившего всех российских евреев «уныния». Возможно, Ноткин пытался таким образом повлиять на министра, рассчитывая, что угроза «еврейского бунта» может понудить власть пойти на некоторые уступки евреям. Нельзя не признать опасной подобную тактику в коммуникации еврейских представителей с властью – ведь равным образом она могла привести и к репрессивным мерам в отношении евреев. Однако, как будет показано далее, эта тактика продолжала использоваться и в дальнейшем.

Примечательно, что депутаты, возможно, не ограничивали свою деятельность рамками комитета. Так, «еврейский депутат Виленской и Гродненской губерний» Гирша Давидович 31 августа 1803 г. подал прошение «на высочайшее имя» через Третий департамент Сената, т. е. действовал подобно еврейским «поверенным» конца XVIII в.^[450] Несмотря на то что и в самом прошении, и во всеподданнейшем рапорте Сената Давидович именуется «депутатом»^[451], в доверенности, выданной Давидовичу виленским кагалом 13 августа 1803 г., не упоминаются ни депутаты, ни Еврейский комитет. В доверенности, подписанной «Виленского еврейского кагала синдиком» Еремианом Нахимовичем^[452], оговаривалось право Давидовича «от имени целого общества Литовско-Виленской губернии по делам кагала, купечества, обывателей и всего еврейского общества в Правительствующий Сенат и прочие присутственные места прошения подавать»^[453]. Возможно, Давидович являлся не депутатом, а поверенным, и именование его «депутатом» в документах Сената отражает терминологическую нечеткость в определениях различных форм еврейского представительства. В любом случае, примечательна процедура выборов представителя еврейских общин одновременно двух губерний, значительно отличающаяся от рассмотренной выше ситуации в Минске. Согласно упоминавшейся выше доверенности, виленский кагал, еврейские купцы, обыватели и «целое Литовско-Виленское губернское еврейское общество», т. е. представители высших слоев еврейского общества этих двух губерний, возможно составлявшие аналогичное минскому собрание выборщиков, предоставили Нахимовичу право назначить «одного достойного и верного человека к хождению по делам кагальным, купеческим и целого общества»^[454]. Г. Давидович с большой долей вероятности может быть отождествлен с Гиршем Давидовичем из Вильно, подавшим в 1798 г. донос на хасидов, приведший к аресту цадика Шнеура Залмана и его наиболее влиятельных последователей из Вильно. Примечательно, что, используя в своих целях известные тогда опасения правительства, Давидович обвинял хасидов во «вредных для государства поступках» и даже намекал на возможную связь идей хасидизма с французской революцией^[455]. Поскольку среди делегировавшего Давидовича еврейского населения Виленской и Гродненской губерний преобладали противники хасидов – миснагиды, то успешное выступление Давидовича против хасидов, наглядно продемонстрировавшее также его способность искусно использовать «язык власти», могло послужить веским доводом в пользу его избрания. Если автор доноса 1798 г. и депутат Давидович – одно и то же лицо, то здесь мы имеем дело с чрезвычайно интересной трансформацией традиционно презираемого еврейским обществом доносчика в уважаемую и значительную фигуру. Отношение к доносчику могло претерпевать изменения под воздействием раскола еврейского общества на хасидов и миснагидов. Доносчик, выражавший интересы одной из сторон, утрачивал свои негативные коннотации и становился своего рода «штадланом».

Взаимодействие членов комитета с депутатами, а также итоги этого взаимодействия крайне скупо и тенденциозно представлены в источниках. Так, в записках Державина деятельность депутатов пренебрежительно охарактеризована как «разные происки», направленные исключительно на сохранение status quo в отношении евреев^[456]. Аналогичным образом, за исключением, разумеется, обвинений в подкупе, представлены позиции депутатов в докладе комитета.

Крайне интересным представляется упоминание о проекте, представленном депутатами Первому еврейскому комитету, в отношении Главного управления духовных дел иностранных исповеданий в департамент народного просвещения 30 декабря 1826 г.: «Из дел видно, что комитет, занимавшийся проектом Положения 1804 г., по просьбе евреев присовокупил было в оном к правам, упоминаемым в пятом параграфе, что евреи будут производимы в чины и достоинства»^[457]. В пятом параграфе «Положения» шла речь о присуждении евреям «университетских степеней наравне с прочими российскими подданными». Можно предположить, что присуждение «чинов и достоинств» было связано с приемом окончивших университет евреев на государственную службу. Данное положение отсутствует в предварительной редакции, предложенной на рассмотрение еврейским депутатам в начале 1804 г., и, следовательно, было отброшено на более ранних стадиях работы над проектом.

Все предшествующие исследователи данного сюжета, не располагавшие текстом проекта, представленного депутатам, полагали, что депутатам был предложен на рассмотрение вариант, в целом не отличавшийся от редакции, утвержденной императором 9 декабря 1804 г.^[458] Обнаруженный нами документ, отложившийся среди материалов канцелярии киевского военного губернатора под названием «Статьи, сообщенные еврейским депутатам»^[459], позволяет увидеть, что проект «Положения» еще в начале 1804 г. существенно отличался от окончательной редакции. Документ состоит из обращенной к депутатам преамбулы^[460] и предварительной редакции «Положения», озаглавленной «Положение для образования евреев»^[461]. Проект предполагал централизацию управления евреями: «Над всеми кагалами будет один совет, под именем Синедрина и составленный из трех заседателей, назначаемых по выбору, один для губерний белорусской и минской, один для литовских, и один для волынской, киевской и подольской». Возглавлять Синедрин должен был «обер-ланд-раввин»^[462]. Все члены совета избирались сроком на три года и могли были быть переизбраны на второй, третий и т. д. срок. Обязательным условием для занятия должностей в Синедрине было знание «по крайней мере» одного из трех языков: русского, польского или немецкого^[463]. К функциям Синедрина относились роль апелляционного суда по отношению к раввинским судам всех еврейских общин империи, управление еврейскими благотворительными учреждениями и типографиями, решение «споров о дохматах и обрядах веры»^[464]. Синедрину придавались также функции законосовещательного еврейского представительства на постоянной основе: «В случае, если бы Синедрин признал нужным представить на высочайшее усмотрение виды свои на усовершенствование участи евреев или к поправлению каких-либо злоупотреблений, сие ему дозволяется с уверением, что все правильные его на пользу общую представления приняты будут с особенным к членам его благоволением»^[465]. «Сендарин» во главе с главным раввином империи фигурировал и в проекте Державина^[466]. В рассматриваемом проекте «Положения о евреях», в отличие от «Мнения» Державина, отсутствовал пост «протектора евреев» – российского чиновника, руководившего деятельностью Синедрина и осуществлявшего управление всеми сферами еврейской жизни, как «гражданской», так и «духовной». В проекте, представленном на рассмотрение еврейским депутатам, Синедрин наделялся гораздо более широкими, нежели в проекте Державина, полномочиями и имел право прямого обращения к императору. Вместе с тем возможные жалобы евреев на Синедрин должны были поступать на рассмотрение министров внутренних дел, народного просвещения, финансов и др. (в зависимости от характера вопроса)^[467]. В то время как в проекте Державина Синедрин («Сендарин») подчинялся протектору и состоял из назначенных последним лиц и избранного из их числа еврейскими общинами главного раввина, в «Статьях, сообщенных еврейским депутатам» не оговаривается ни процедура избрания (или назначения) членов Синедрина, ни его точное место в бюрократической системе. Появление Синедрина в проекте комитета, вероятнее всего, объясняется не только и не столько прямым заимствованием из «Мнения» Державина^[468], сколько общей тенденцией к усилению бюрократического контроля над евреями и установлению искусственной иерархии еврейского общества, наметившейся в политике российских властей вскоре после Первого раздела Польши.

Остальные положения проекта: подтверждение существования «черты оседлости»^[469], запрет на продажу евреями алкоголя и содержание постоялых дворов в сельской местности^[470], разделение евреев на четыре «состояния» (или «класса»: земледельцы, фабричные рабочие и ремесленники, купечество и мещанство)^[471], ограничение власти раввинов^[472], подтверждение полномочий кагала^[473] и легализация хасидизма^[474], обязательное употребление в делопроизводственной и коммерческой документации русского, польского или немецкого языка^[475] и обязательный переход на «немецкое платье» во время пребывания за пределами «черты оседлости»^[476], разрешение евреям поступать во все российские учебные заведения^[477] – были направлены на регламентацию и «упорядочивание» всех сфер жизни российских евреев и их унификацию с остальными подданными империи.

Примечательна также преамбула документа – обращение членов комитета к еврейским депутатам. Они стремились заверить депутатов, что комитет, «во всех деяниях своих следуя правилам терпимости и правосудия, имел всегдашним предметом пользу общественную и благо еврейского народа», «старался он даровать евреям все выгоды, права и ободрения, какие только могут быть даны сообразно общественной пользе», а также что, представляя проект «Положения» депутатам, комитет «предоставляет им вместе с оным предложить и свои виды»^[478]. Подчеркнуто уважительный тон обращения к депутатам, возможно, отражает их высокий статус как должностных лиц в комитете и степень их влияния^[479].

Из меморий Четвертого еврейского комитета известно, что члены Первого еврейского комитета рассматривали вопрос о привлечении евреев к военной службе («имели сие в виду»^[480]). Отсутствие соответствующего пункта в проекте «Положения», представленном депутатам в начале 1804 г., возможно, свидетельствовало об определенной роли депутатов в том, что вопрос о введении рекрутской повинности для евреев был отложен на неопределенный срок («оставили их [евреев] в прежнем положении»^[481]).

Сведения о реакции еврейских депутатов на представленный им на рассмотрение проект сохранились только в докладе комитета. Согласно этому документу, «после долговременной нерешимости депутаты отозвались, что не могут они без кагалов своих поступить на какие-либо по сему делу заключения, и просили дать им для совещания сего полугодичное время»^[482]. Таким образом, члены комитета пытались представить дело таким образом, что, при том что власть явно продемонстрировала свою готовность к диалогу с евреями в лице их представителей, последние проявили нежелание или неспособность поддерживать этот диалог на должном уровне. Предложенная депутатами мера – привлечение дополнительных представителей еврейского общества на местах и организация особых «совещаний», на которых депутаты и члены кагалов могли бы выработать свои предложения по разработке законов о евреях, – показалась комитету подозрительной, как и всякое «скопище». Полагая, «что совещания сии не произведут также никакой пользы», члены комитета к тому же опасались, «что по неопределенности и разнообразию мнений могут они родить между евреями неправые толки»^[483]. Таким образом, вновь проявился уже отмеченный выше страх перед слухами, которые могли бы спровоцировать «еврейский бунт». При этом появляется новый мотив, в дальнейшем ставший стандартным обвинением в адрес еврейских депутатов: их стали подозревать в распространении слухов и антиправительственных настроений в еврейской среде. Согласно докладу, члены комитета, несмотря на свои подозрения, а также явную некомпетентность депутатов и их пассивное сопротивление всем «благим начинаниям» правительства, продолжали придерживаться заявленных ранее либеральных принципов в отношениях с евреями («того первоначального правила, чтобы допустить сколь можно евреев участвовать в собственном их образовании и чтоб не оставить ни единого обстоятельства, к сему способствовать могущего»^[484]). Предложенная депутатами мера была принята, но с существенными поправками. Решено было поставить законосовещательную деятельность кагалов под контроль местной администрации, а также отстранить депутатов от участия в этом процессе: «Главные статьи Положения, для евреев предназначенного, сообщить кагалам чрез губернские начальства с тем, чтоб, не делая в статьях сих никакой отмены, представили они виды свои к дополнению их новыми средствами, кои бы к пользе их по местным уважениям принять было можно»^[485]. Отношение Кочубея киевскому военному губернатору позволяет датировать этот этап деятельности комитета январем 1804 г.^[486] Отношением от 26 января 1804 г. Кочубей объявлял губернатору, что пребывание в Санкт-Петербурге «депутата от Киевской губернии Израиля Мордуховича [т. е. упоминавшегося выше Сруля Мордковича] уже не нужно», и поручал передать губернским кагалам проект «Положения о евреях»^[487].

До нас дошли «мнения» киевского и минского кагалов, представленные комитету. Они будут более подробно охарактеризованы ниже, в разделе, посвященном альтернативным формам еврейского представительства в 1802–1812 гг. Здесь же достаточно отметить, что и киевский, и минский кагалы высказались против учреждения Синедрина^[488]. Позиция губернаторов, которые, препровождая «мнения» кагалов на рассмотрение комитета, должны были представить также свои комментарии, представляется интересной. Так, киевский военный губернатор и управляющий Минской губернией Тормасов в донесении Кочубею о минском кагале отказывался выносить какие-либо суждения по вопросу о Синедрине как принадлежащему компетенции центральных властей^[489], а несколькими неделями позже в отношении о киевском кагале уже признавал «необходимо нужным существование Синедрина для средоточного порядка»^[490]. На данный момент неизвестны «мнения» других кагалов и губернаторов, и вопрос о том, что именно послужило решающим фактором в отказе комитета от учреждения Синедрина, следует оставить открытым.

Позднейшие источники о деятельности депутатов при Первом еврейском комитете также представляют определенный интерес. Так, в описательной части уже упоминавшегося проекта, поданного анонимным «ученым евреем» А.Б. Куракину, так же как и в рассмотренном выше докладе комитета, депутатам от кагалов приписывалась полная некомпетентность и неумение говорить на языке власти. По мнению автора записки, это было обусловлено низким культурным уровнем российского еврейства в целом: «По нынешнему состоянию евреев весьма мало таких людей, которые бы о вещах такого рода могли бы судить порядочно, или паче иметь представление об истинном благе народном»^[491], в то время как немногочисленные «просвещенные евреи», достойные стать представителями своего народа перед властью, не имеют возможности проявить свои таланты, поскольку «образ мысли таковых евреев не согласуется с общим мнением их единоплеменников, которые и кроме того не имеют ни о чем понятия»^[492]. Выдвижение тех или иных депутатов было, по мнению автора проекта, теснейшим образом связано с архаичным и несправедливым устройством еврейского общества. За выборами в 1802–1803 гг. стояла немногочисленная группа «богачей», действия которых были продиктованы «суеверием и страстью». Влиянием этих невежественных и порочных людей была «порабощена воля собратий, зависящих от них по промыслам, по распоряжению податей и по духовным отношениям, поелику богачи, по родственной связи их с учеными суеверными – раввинами, а сии по нужде своей в богачах имеют друг на друга величайшее во всем влияние». По этой причине результат выборов нельзя было «считать основательным и соответствующим желанию правительства»^[493]. Анонимный автор касался также вопроса об отношениях депутатов с представляемыми: по его словам, «депутаты имели род инструкции от своих доверителей держаться известных правил и, следственно, не могли говорить или предпринимать то, что мыслили, а только говорили то, что им поручено»^[494]. Описательная часть проекта предваряла содержавшиеся в рекомендательной части предложения еврейской реформы, при которой взаимодействие власти с евреями якобы обрело бы новые, более эффективные формы.

Характеристика депутатов при Первом еврейском комитете была представлена также в обзоре деятельности еврейских депутатов за 1802–1825 гг., составленном в сентябре 1826 г. в Четвертом еврейском комитете. Поводом к рассмотрению вопроса о еврейских депутациях послужило прошение виленского, минского и гродненского кагалов о возобновлении еврейского представительства при комитете. Инициатива кагалов привлекла внимание великого князя Константина Павловича, поручившего управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому представить прошение кагалов императору. Ланской, в свою очередь, поручил рассмотрение прошения Четвертому еврейскому комитету, составившему обзор истории еврейского представительства^[495]. Вероятно, главной задачей составителей справки было подкрепление доказательствами уже сложившегося в высших кругах негативного отношения к еврейским депутатам. При рассмотрении истории депутатов при Первом еврейском комитете составители справки обильно цитировали упоминавшийся выше доклад комитета, а также приводили новые любопытные подробности. Депутаты якобы мотивировали свой отказ от обсуждения проекта Положения тем, что после издания нового закона о евреях, созданного номинально при их участии, они, «яко предатели своих собратий, неминуемо должны будут понесть негодование и даже лично над собою мщение»^[496]. Эта красочная деталь дополняла создаваемый в данной справке и докладных записках Четвертого еврейского комитета образ фанатичного, жестокого, упрямого и преступного еврейства. Особый вес этой характеристике придавало то, что она была вложена в уста самих официальных представителей этого народа^[497]. Итак, депутаты, «после долговременной нерешимости, объявив, что они сообщили статьи нового положения своим кагалам, просили позволения отправиться к ним же»^[498]. Таким образом, желание депутатов организовать совещания с кагалами интерпретируется в справке несколько иначе, чем в докладе Первого еврейского комитета.

Интерпретациями, содержащимися в сохранившихся источниках, была во многом обусловлена оценка деятельности депутатов при Первом еврейском комитете последующими историками. Особенно ярко эта тенденция проявилась в работах Ю.И. Гессена, без всякой критики воспроизводившего трактовку, предложенную в анонимной записке 1808 г.: приглашенные членами комитета депутаты, сторонники просвещения и реформ, могли свободно высказывать свои мнения, тогда как губернские депутаты зависели от делегировавших их кагалов и были вынуждены выступить против любых нововведений^[499]. Негативному влиянию депутатов от кагалов, выступавших против любых «мер культурного, просветительного характера», Гессен приписывал отказ комитета от реформы еврейского образования^[500]. Последнее предположение никак не подтверждается имеющимися источниками.

Характеристика поведения еврейских депутатов в докладе комитета может быть подвергнута сомнению. На фоне всей предшествующей истории еврейского представительства, когда евреи вполне доказали свою способность говорить на языке власти и выдвигать предложения и проекты реформ, отказ депутатов представить какие-либо суждения по проекту Положения выглядит странно. Что же касается «доверенностей» и «инструкций» от кагалов, якобы полностью лишавших депутатов права на инициативу, достаточно вспомнить подлинные доверенности кагалов и «обществ» поверенным 1785–1790 гг., предоставлявшие им широкую свободу действий^[501]. Таким образом, следует оставить открытым вопрос о специфике взаимоотношений комитета с депутатами обеих групп. Очевидно только стремление комитета доказать полную бесполезность и даже определенную опасность сотрудничества с еврейскими представителями.

«Положение о евреях» было утверждено императором 9 декабря 1804 г.^[502] За исключением учреждения Синедрина, в общих чертах оно совпадало с упоминавшимся выше проектом, составленным комитетом к началу 1804 г. Срок обязательного переселения евреев из сельской местности в города и местечки^[503] и срок перехода кагальной документации на русский, польский и немецкий языки^[504] были продлены на несколько лет по сравнению с проектом. Возможно, эта небольшая уступка являлась результатом деятельности еврейских представителей. Основной тенденцией в разработанном комитетом «Положении о евреях» 1804 г. стало стремление «исправить» евреев при помощи принудительных мер, однако система административного управления евреями была оставлена без изменений, равно как и неопределенный статус евреев, являвшихся одновременно отдельной корпоративной группой и принадлежавших к различным сословиям империи.

Парижский Синедрион и депутаты от российского еврейства: 1806–1807 гг.

Участие еврейских депутатов в подготовке «Положения о евреях» 1804 г. практически не освещалось в печати того времени. Исключение составляли официальная публикация упоминавшегося выше доклада Первого еврейского комитета в «Санкт-Петербургском журнале, издаваемом Министерством внутренних дел»^[505] и возможные отсылки к опыту сотрудничества с еврейскими представителями в посвященной выходу «Положения» анонимной статье в «Вестнике Европы». Иная ситуация сложилась в связи с деятельностью созванной Наполеоном в 1806 г. Ассамблеи еврейских нотаблей, а затем Синедриона в Париже^[506], довольно широко освещавшейся в российской прессе. Так, уже в августе 1806 г. в «Политическом журнале» сообщалось, что «Париж имеет теперь одну достопамятность, которой со времени христианского леточисления еще никогда ни в каком городе не было, а именно Жидовский Конгресс»^[507]. Характерно обозначение участников Ассамблеи то как «жидовских депутатов», то как «депутатов иудейской нации» без каких-либо смысловых различий между этими двумя обозначениями, что, возможно, указывает на то, что эпитет «жидовский» в русской литературной речи того периода еще не приобрел пейоративного значения. Ни то ни другое определение не являлись кальками с официального обозначения депутатов Ассамблеи «des d'eput'es francais professant la religion juive»^[508]. Мотивировка созыва еврейских депутатов – «чтобы ограничить ростовщиков… чтобы сим средством возбудить в них [евреях] б'oльшую ревность к искусствам и ремеслам и отучить их от слишком строгой привязанности к некоторым своим правилам и обычаям, которые не входят в сущность их закона»^[509] – почти дословно совпадает с текстом указа Наполеона о созыве Ассамблеи^[510].

В сообщении «Вестника Европы» главной сенсацией выглядел не сам созыв Ассамблеи, а вызывающее поведение еврейских депутатов, демонстративно нарушивших религиозные запреты, связанные с субботой. «Известно, – пояснял анонимный корреспондент несведущим в еврейской экзотике читателям, – что они в день сей не ездят, не пишут, и вообще не занимаются никакими делами. Несмотря на то, многие из них приехали в каретах в собрание, а некоторые писали»^[511]. В действительности большинство еврейских депутатов, намеренно поставленных перед выбором между императорской волей и соблюдением религиозных запретов, предпочли компромиссное решение, заранее подготовив бумаги для выборов председателя собрания, назначенных на субботу^[512]. Двенадцать вопросов, предложенных Наполеоном Ассамблее 29 июля, были опубликованы в русском переводе в газете «Санкт-Петербургские ведомости» 4 сентября 1806 г. При переводе было допущено только одно, но весьма примечательное расхождение с оригиналом: вопрос «Кто назначает раввинов?» в русском переводе выглядел иначе: «Кто избирает раввинов?»^[513] Наполеон своим вопросом желал выявить воображаемую иерархическую структуру служителей еврейского культа, наподобие католической церкви. В русском же переводе исчезают значимые для взаимодействия между российской властью и евреями дискурсивные различия.

Изменение в целом благожелательной трактовки созыва еврейских депутатов Наполеоном в российской прессе было связано в первую очередь со вступлением России в войну в составе антинаполеоновской коалиции. Также сильные подозрения вызывал переход еврейского представительства на международный уровень^[514]. В октябре 1806 г. в «Политическом журнале» парижский Синедрион был охарактеризован как таинственный и страшный «всеобщий еврейский собор», «корпус, упавший вместе с храмом иерусалимским», который «опять появится на театре мира», вызванный к жизни «пагубной затеей» Наполеона^[515]. Участие в выборах членов Синедриона якобы принимали «все синагоги Европы», в то время как в действительности Наполеон поручил бывшим членам Ассамблеи пригласить «способных» и «достойных», т. е. готовых утвердить угодные французскому правительству постановления депутатов от «некоторых» общин Европы^[516]. Само собой разумеется, что при такой постановке вопроса членами Синедриона стали все бывшие участники Ассамблеи, а также лично ими приглашенные родственники и знакомые.

В вышедшем почти одновременно с выпуском «Политического журнала» номере «Вестника Европы» в примечательной анонимной заметке из раздела «Известия и замечания» фигурировал не Синедрион, а «нынешний Парижский Конвент иудеев»^[517], т. е. уже завершившая к тому времени свою деятельность Ассамблея еврейских нотаблей. Слово «конвент» в российском официальном дискурсе того времени имело вполне определенные негативные коннотации, связанные с Французской революцией. Замена им нейтрального термина «собрание», применявшегося по отношению к Ассамблее в предыдущих публикациях «Вестника Европы», отражала изменение отношения к наполеоновской «затее». Впрочем, сама заметка была выдержана в ироническом тоне, свойственном и предшествующим сообщениям «Вестника Европы» на эту тему. Если бы еврейский «конвент» в Париже был созван двадцать лет назад, утверждал автор заметки, «он возбудил бы внимание в целой Европе, был бы любимою материею разговоров для людей образованных»^[518]. В современной автору ситуации Наполеоновских войн и вызванных ими стремительных изменений, «и кроме Иудейского Конвента много дела просвещенной публике и журналистам»^[519]. Далее следовали прозрачные намеки на «странные цели замыслов Наполеона Бонапарте, который думает, как видно, не об одних только евреях французских и италиянских». В качестве доказательств существования разветвленной сети еврейских шпионов, завербованных агентами Наполеона, приводились сведения о путешествии в Берлин французского сенатора аббата Грегуара^[520], который подозрительно «разведывал о состоянии еврейских обществ» в германских государствах, и якобы связанная с поездкой Грегуара инициатива Израиля Якобсона^[521], «придворного еврея» герцога Брауншвейгского^[522]. Якобсон, неверно называемый в публикациях «Вестника Европы» «раввином», издал брошюру о реформе иудейского культа. Автор не сомневался, что за «такое умное предположение» Наполеон «наградит жида Брауншвейгского орденом своего Почетного Легиона», тем более что награждение евреев орденами якобы уже стало обычной практикой во Франции: «Фуртадо^[523] и другие жиды, ныне в Париже находящиеся [т. е. председатель и депутаты Ассамблеи еврейских нотаблей], уже украшены сими знаками отличия». Последнее не соответствовало действительности: ни депутаты Ассамблеи, ни члены парижского Синедриона, ни тем более И. Якобсон не получили никаких наград. Публикуя явно недостоверную информацию об этом, автор «забыл» о том, что орден Почетного легиона представлял собой крест, который не смогли бы носить даже самые «свободомыслящие» из еврейских депутатов.

Самым резким выражением отношения к Синедриону стала оценка его деятельности в прокламации, изданной Синодом 6 декабря 1806 г.^[524] Убеждая паству жертвовать на ополчение, Синод пытался представить войну с Наполеоном «богоугодным» делом. Картина нравственного падения Наполеона выглядела в прокламации следующим образом: он «отложился от христианской веры» во время Французской революции, причем его участие в театрализованных шествиях и тому подобных мероприятиях приравнивалось к идолопоклонству. Поведение Наполеона во время египетского похода и его заигрывания с мусульманской элитой также нашли отражение в прокламации, обвинявшей Наполеона в том, что он «проповедовал алкоран магометов». Созыв же Синедриона в этой конструкции подавался как «дерзость ужасная, превосходящая меру всех злодеяний», поскольку Наполеон якобы провозгласил себя еврейским Мессией^[525]. Следует указать на несравненно более широкое распространение этого текста среди населения. В то время как упоминавшиеся выше журналы имели сравнительно небольшую аудиторию, главным образом в дворянских кругах Санкт-Петербурга и Москвы, прокламация Синода вплоть до июля 1807 г., т. е. даже некоторое время после заключения Тильзитского мира, публично зачитывалась в церквях после литургии по воскресеньям и праздникам^[526] и, несомненно, повлияла на определенные трансформации образа еврея в народном сознании. Отметим, что именно еврейские депутаты выступали в прокламации в качестве «ненавистников имени христианского» и «пособников» Наполеона^[527].

В «Историческом и политическом обозрении 1806 г.», открывавшем выпуск «Политического журнала» за январь 1807 г., созыв «депутатов жидовских из всех синагог» венчал собою список «преступлений» Наполеона^[528]. В апреле в том же издании повторялось, с большей определенностью, чем в упоминавшейся выше заметке из «Вестника Европы», предположение о том, что Наполеон созвал еврейских депутатов для того, чтобы привлечь к себе симпатии всех евреев Европы (и, потенциально, Российской империи), «дабы везде иметь шпионов»^[529]. Содержавшаяся в упоминавшейся выше прокламации Синода трактовка Наполеона как еврейского «лжемессии» здесь приобретала иронический оттенок: Наполеон «кончил тем, что провозгласил себя спасителем жидов»^[530]. Сюжет о Наполеоне-«лжемессии» был подхвачен и «Вестником Европы», поместившим в майском номере статью о Шабтае Цви^[531], содержавшую прямые аналогии с современной авторам ситуацией. При этом такие «происшествия нынешних времен», как созыв Синедриона, характеризовались как «чудеса», «неслыханные злодейства» и «беспримерные события»^[532], несмотря на то, что несколькими годами ранее вопрос об учреждении в Российской империи Синедрина в качестве постоянного бюрократического учреждения (а не временного собрания, как парижский Синедрион) рассматривался Первым еврейским комитетом.

Страх перед еврейским шпионажем в правительственных кругах отразился в циркуляре министра внутренних дел В.П. Кочубея (как было показано выше, одного из инициаторов проекта об учреждении Синедрина в России в 1804 г.) губернаторам черты оседлости. По мнению Кочубея, созыв еврейских депутатов в Париже должен был «дать французскому правительству возможность политического влияния чрез посредство евреев во всех тех странах, где евреи обитают»^[533]. Губернаторам предписывалось провести расследование, не имеют ли евреи подведомственных им губерний «сношений» с парижским Синедрионом, принять меры против возможного установления таких контактов, а также «внушить» евреям, что «парижский санхедрин стремится к изменению их религии»^[534]. За день до выхода данного циркуляра, 19 февраля 1807 г., был издан высочайший указ губернаторам западных губерний о созыве еврейских депутатов. В отличие от ситуации 1802 г., предполагалось, что депутаты от «еврейских обществ» каждой губернии представят губернаторам свои проекты «о способах, кои они сами признают более удобными, к успешнейшему изложению мер, в Положении 9 декабря 1804 г. изображенных, и о средствах, каковые приняты быть могут, без отмены сего Положения, к лучшему устройству их на будущее время»^[535]. Губернаторы должны были представить «мнения» еврейских депутатов вместе со своими «замечаниями» в своих донесениях императору^[536]. Таким образом, организация еврейского представительства в данном случае обнаруживала определенное сходство с мерой, предложенной еврейскими депутатами в 1804 г.: организацией «совещаний» представителей кагалов по губерниям для обсуждения проекта «Положения о евреях». С другой стороны, усиление личного контроля императора над деятельностью еврейских депутатов, возможно, отражало заимствование французского опыта. Под «еврейскими обществами» в указе могли подразумеваться как кагалы, так и (по аналогии с употреблявшимся в то время выражением «городское общество») все еврейское население той или иной губернии. Поскольку проведение выборов было предоставлено самим евреям, можно предположить, что выборы, так же как в предыдущих и последующих случаях, проводились кагалами, хотя возможны и иные трактовки этого выражения, которыми могли воспользоваться оппозиционные кагалу круги внутри общины. Выражение «депутаты еврейских обществ» применялось по отношению к депутатам созыва 1807 г. и в последующих законодательных актах^[537]. Также примечательно, что инициатива созыва еврейских депутатов приписывалась в указе виленскому кагалу, подавшему императору прошение, текст которого нам обнаружить пока не удалось. Насколько можно судить по краткому изложению содержания прошения в преамбуле к данному указу, виленский кагал, подробно излагая «разные затруднения» при реализации «Положения» 1804 г., предлагал провести пересмотр законодательства о евреях с участием еврейских депутатов^[538]. «Дозволение» избрать депутатов было представлено в указе как особая милость, «новое доказательство попечения Нашего об их [евреев] благосостоянии»^[539].

Отношение части бюрократии к еврейским депутатам созыва 1807 г. отразилось во всеподданнейшем рапорте сенатора И.А. Алексеева, проводившего ревизию в западных губерниях. Несмотря на то что созыв депутатов осуществлялся согласно императорскому указу, сенатор позволил себе выразить некоторые сомнения по поводу «последствий упомянутого депутатства»^[540]. Предлагая фактически проигнорировать «представления еврейских депутатов» и «отговорки еврейских кагалов, с которыми и некоторые гражданские губернаторы соглашаются»^[541], Алексеев выдвигал свою собственную программу еврейской реформы, наиболее примечательной чертой которой было предложение ввести рекрутскую повинность для евреев. Это должно было послужить «исправлению» евреев, которые под давлением внешних обстоятельств были бы вынуждены оставить «те суеверные предрассудки, которые питают между их народом и христианским отвращение во вред общежительной связи и взаимного благожелательства»^[542]. Декларируемая связь между распространением на евреев воинской повинности и «нормализацией» евреев была характерна для еврейских реформ в Западной Европе, в том числе и для наполеоновских преобразований^[543]. Постоянная полемика Алексеева с запрошенными им у губернаторов «мнениями» еврейских депутатов позволяет отчасти реконструировать содержание самих «мнений». Депутаты, по словам Алексеева, выступали против привлечения евреев к земледелию и против предполагаемого распространения рекрутской повинности на евреев как несовместимых с заповедями иудаизма. По этой причине они казались представителям имперской бюрократии фанатичными и невежественными приверженцами «разных суеверных обычаев еврейских, каковы их каширы [имеется в виду кашрут, свод пищевых предписаний иудаизма], неядение с людьми других исповеданий, отменности в одеянии и прочее, которые они при всяком случае выставляют в виде религии для отклонения предприемлемых к благоустройству их распоряжений»^[544]. Депутаты пытались обратить внимание правительства на бедственное положение еврейского населения, вызванное ограничительными мерами правительства. По мнению же сенатора, бедность евреев была связана с их «леностью» и «праздностью», а также со спецификой демографической ситуации, при которой евреи, «находясь безотлучно в домах своих и не имея другой убыли, кроме обыкновенной смерти, беспрестанно размножаются»^[545]. Депутаты протестовали в первую очередь против выселения евреев из сельской местности в города и местечки как разорительного для состоятельных евреев, которых религиозные заповеди обязывали помогать выселяемым единоверцам. Просьба приостановить выселения вызвала определенную поддержку со стороны губернской администрации. В рапорте Алексеева необходимость отказаться от политики выселений мотивировалась опасностью распространения среди лишившихся средств к существованию евреев «пороков и злодеяний, кои напоследок возрасти могут до трудности к отвращению оных»^[546], т. е. до своего рода еврейского бунта, которого, как было показано выше, власти опасались в связи с реакцией еврейского населения на деятельность Первого еврейского комитета.

Проекты еврейских депутатов фигурировали в качестве обоснования изменения политики переселений в рескрипте губернаторам черты оседлости 19 октября 1807 г.^[547] Изложение «мнений» депутатов в данном документе несколько отличается от предыдущего. Депутаты, согласно рескрипту, выразили готовность содействовать всем намеченным «Положением» 1804 г. мерам «исправления» евреев (приобщению евреев к земледелию, учреждению еврейских фабрик, переселению из сельской местности в города и местечки) и объясняли все трудности, связанные с проведением этих мер в жизнь, внешними обстоятельствами: войной, повышением цен и взимавшейся с евреев двойной податью, которую следовало отменить. Депутаты просили отсрочки переселения и отмены некоторых – каких именно, в рескрипте не сообщается – статей «Положения» 1804 г. Вероятнее всего, депутаты действительно декларировали свою лояльность проводимой политике «исправления» евреев, добиваясь ослабления наиболее стеснительных ограничений. В ответ на предложения депутатов тем же рескриптом выдвигался новый, детально разработанный план переселений: евреев следовало разделить на три группы и выселять последовательно: в 1808, 1809 и 1810 гг.

Определенные сведения о депутатах 1807 г. содержит записка «просвещенного еврея» Гиллеля Маркевича, поданная в 1820 г. министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну и министру финансов Д.А. Гурьеву. Именно к 1805–1806 гг. относится начало конфликта Маркевича с виленским кагалом, когда за скандальные разоблачения ему «грозили побоями, и даже жизнь его могла подвергнуться опасности, если бы он не скрылся»^[548]. Этим была обусловлена негативная оценка представительской инициативы виленского кагала, якобы стремившегося к полной отмене «Положения» 1804 г. Для покрытия внушительных расходов еврейских депутатов кагалы, согласно Маркевичу, ввели дополнительные сборы с еврейского населения, «у неимущих отбирали самую посуду», тогда как богатые евреи добровольно жертвовали на нужды депутатов значительные суммы. При этом основная часть собранных денег осталась в распоряжении кагалов, выделивших депутатам «потребные», по расчетам кагалов, суммы «на издержки». Согласно Маркевичу, большинство избранных депутатов были раввинами, боровшимися за расширение своих полномочий^[549]. Главное отличие изложения этого эпизода в записке Маркевича от других источников по данному сюжету состоит в том, что депутаты якобы отправились не в губернские города, а в Санкт-Петербург. Это может означать как то, что, вопреки предписанному указом порядку, некоторые депутаты предпочли обратиться напрямую к центральной власти, так и контаминацию в этой части записки Маркевича нескольких эпизодов еврейского представительства.

Сходная оценка еврейских депутаций 1807 г. содержалась в мемориях Четвертого еврейского комитета. Согласно краткой справке о деятельности еврейских депутаций с 1802 по 1825 г., созванные в 1807 г. «депутаты, как и прежние, заботились также единственно о их частной выгоде и просили об отмене некоторых для них будто бы невыгодных и стеснительных правил Положения 1804 г. или об их отсрочке»^[550]. Обвинение депутатов в корыстолюбии и фанатичном отрицании любых мер, направленных на «исправление» евреев, соответствовало общей тенденции справки, призванной доказать бесполезность и даже «вредоносность» еврейских депутатов на протяжении всей истории их взаимодействия с центральной властью. В мемориях сохранились также отрывочные (и не столь тенденциозно окрашенные, как приведенные выше) сведения о предложениях еврейских депутатов 1807 г. Так, еврейские депутаты из Вильно высказывались по поводу общих вопросов управления западными губерниями и протестовали против привилегий, сохранявшихся за некоторыми городами (в том числе Вильно) со времен Речи Посполитой^[551]. Привилегии, ограничивавшие участие евреев в городском самоуправлении, и их вступление в ремесленные цехи были подтверждены «Положением» 1804 г.^[552] Отстаивая интересы еврейских ремесленников и заинтересованной в участии в городском самоуправлении еврейской элиты, депутаты одновременно позиционировали себя как сторонники унификации административного управления.

Возобновление опыта сотрудничества еврейских депутатов с властью в 1807 г. было связано как с назревшими проблемами, связанными с реализацией «Положения» 1804 г., так и с влиянием внешних факторов. Созыв Ассамблеи еврейских нотаблей и Синедриона в Париже, без сомнения, сыграл роль катализатора при попытках решения еврейского вопроса в Российской империи. Тенденциозное освещение прессой деятельности еврейских депутатов в Париже и публичное их осуждение в прокламации Синода нисколько не мешали заимствованию французского опыта на уровне административной практики.

Проекты еврейских депутатов 1807 г. были переданы на рассмотрение учрежденного в 1809 г. Третьего еврейского комитета^[553]. Поскольку в единственном сохранившемся документе, отражающем реакцию комитета на прошения депутатов, – всеподданнейшем докладе комитета – «мнения» депутатов объединены в суммарном изложении с поданными Третьему еврейскому комитету в 1809–1812 гг. прошениями «поверенных от евреев» разных общин, так что не представляется возможным отделить одно от другого, этот источник сведений о депутатах 1807 г. будет рассмотрен в следующем параграфе данной главы.

Третий еврейский комитет. 1809–1812 гг.

Третий еврейский комитет был учрежден именным императорским указом 5 января 1809 г.^[554] Одним из главных направлений деятельности комитета должно было стать «исследование» обширного корпуса проектов «депутатов еврейских обществ» 1807 г. «о поправлении участи их». В комитет во главе с сенатором В.С. Поповым, некогда в качестве главы комиссии по принятию прошений общавшимся с различными еврейскими представителями^[555], вошли упоминавшийся выше сенатор Алексеев, товарищ министра внутренних дел (с апреля 1810 г. – министр внутренних дел) О.П. Козодавлев, бывший член Первого еврейского комитета С.О. Потоцкий, Я.А. Дружинин и бывший минский губернатор З.Я. Карнеев, упоминавшийся выше в связи с казусом со слухами, распространившимися среди евреев в связи с учреждением Первого еврейского комитета. Примечательно, что «общая» точка зрения, отразившаяся во всеподданнейшем докладе комитета, сильно отличалась от мнений, ранее высказывавшихся его участниками по еврейскому вопросу. Так, не получил развития рассматривавшийся комитетом (возможно, в продолжение упоминавшихся выше предложений сенатора Алексеева) проект привлечения евреев к военной службе^[556]. Отказ от введения рекрутской повинности для евреев, а также «либерализация» взглядов членов комитета были, возможно, связаны с определенным влиянием со стороны «поверенных всех еврейских обществ», принимавших участие в его деятельности.

При этом имела место легитимация «поверенных» только со стороны «еврейских обществ». Как уже неоднократно отмечалось в данной работе, «еврейские общества» – выражение исключительно неопределенное и допускающее самое широкое толкование. Неопределенностью этой формулировки, например, в указе 19 февраля 1807 г. могли воспользоваться различные группы еврейского населения при выдвижении своих собственных представителей в качестве официальных выразителей интересов еврейского населения. Поскольку кагал к тому времени имел сильную оппозицию в лице хеврот, последние тоже могли выдвигать своих представителей в качестве «депутатов» и «поверенных»^[557]. При этом соотношение сил в каждой отдельно взятой общине могло быть разным и со временем изменяться^[558], что не могло не влиять на состав ее представителей, отправлявшихся в столицу. Формулировка «еврейские общества» не имела также четких региональных границ и могла подразумевать как искусственно созданные властью губернские и уездные кагалы, так и традиционное еврейское деление на автономные общины. Противоречия между кагалами и стремившимися отделиться от них прикагалками, как это имело место в описываемый период в Гродно^[559], где стороны вынуждены были прибегнуть к вмешательству губернской администрации, и конфликты между хасидами и сторонниками традиционного иудаизма также не могли не влиять на выборы депутатов и поверенных.

Итак, в 1809 г. «поверенные от еврейских обществ почти всех губерний» отправились в Санкт-Петербург, где представили свои прошения «о поспешнейшем разрешении их участи и избавлении от угрожающего им совершенного разорения» председателю Третьего еврейского комитета и министру внутренних дел^[560]. Согласно относящимся к первым дням работы комитета служебным записям В.С. Попова «По высочайше учрежденному комитету для рассмотрения дел еврейских»^[561], уже 14 января «евреи чрез поверенных своих подали краткую записку»^[562], содержание которой не раскрывается. Возможно, с прошением евреев связана и следующая запись о необходимости провести «прежде всего новую перепись самих жидов, во всех губерниях находящихся»^[563]. Отметим, что слова «еврей» и «жид» употребляются в записях попеременно, без каких-либо смысловых различий между ними. Быстрота реакции евреев на учреждение комитета, вероятно, связана с тем, что поверенные уже находились к этому моменту в столице.

Прошения поверенных, поступавшие в комитет на протяжении 1809-го – начала 1812 г., были объединены в докладе комитета с «мнениями от депутатов еврейских обществ», «вытребованными в разные времена по высочайшему повелению»^[564], т. е. с критическими замечаниями по поводу «Положения» 1804 г., высказанными депутатами 1802–1804 и 1807 г. созыва. Иногда для обозначения еврейских представителей в докладе употребляется просто слово «евреи»^[565]. Примечательно как суммарное изложение просьб различных еврейских представителей, так и полемика с ними членов комитета. Значительной уступкой, сделанной комитетом как еврейским поверенным, так и здравому смыслу, был отказ от политики переселений, чтобы «вящим продолжением насильственных мер в настоящих политических обстоятельствах не ожесточить сей уже до крайности стесненный народ»^[566]. Поверенные в данном случае выступали от имени «целого еврейского народа», протестуя против «нарушения его прав» и «произвольного растолковывания» местными властями законодательства о евреях. Согласно докладу комитета, поверенные открыто заявляли, что в результате массового выселения евреев из сельской местности и запрета на производство и продажу алкоголя большинство евреев «должны будут или сделаться бродягами, или совершенно погибнуть»^[567]. Описание бедствий еврейского населения в прошениях поверенных члены комитета интерпретировали как угрозу того, что лишившиеся средств к существованию евреи «ввергнутся в отчаяние, могущее произвести последствия, вредные для общественного спокойствия»^[568]. Опасения по поводу «еврейского бунта», а в связи с воображаемой угрозой французского влияния, еще и государственной измены с их стороны, к тому времени прочно утвердились в правительственных кругах, и все признаки недовольства существующим положением вещей, обнаруживавшиеся в прошениях еврейских депутатов и поверенных, интерпретировались соответствующим образом. В этой связи и сами депутаты могли вызывать сильные подозрения властей. Не исключено, что депутаты каким-то образом использовали намеки на угрозу еврейского бунта, чтобы добиться смягчения законодательных ограничений, как это сделал Ноткин в описанной выше переписке его с Кочубеем^[569].

Остальные предложения депутатов и поверенных относились к реализации тех статей «Положения» 1804 г., которые касались культурной реформы. Эта часть «мнений» депутатов удостоилась необоснованно резкой характеристики в работах Ю.И. Гессена. Согласно мнению Гессена, в «тревожное время, когда многотысячной массе предстояло изгнание с насиженных мест, когда всему народу угрожало экономическое бедствие, депутаты направили усилия к тому, чтобы укрепить власть раввинов, остановить в самом начале культурное движение»^[570]. Столь одностороннее освещение «мнений» депутатов, содержащихся в докладе Третьего еврейского комитета, создает искаженное представление об этом документе. В действительности депутаты протестовали главным образом против двойной подати и ограничений, связанных с перемещением евреев по территории империи (но не против черты оседлости)^[571]. По поводу же предполагавшейся реформы еврейского образования депутаты дипломатично предложили учреждение своего рода «подготовительных курсов» для еврейских детей перед поступлением их в общероссийские учебные заведения^[572]. Таким образом, предлагавшийся депутатами 1807 г. подход к еврейскому образованию выглядел более «прогрессивным», нежели общее отношение российского еврейства к светскому образованию вплоть до 1870-х гг.^[573]

Явная уступка требованиям правительства со стороны депутатов не встретила понимания в комитете, провозгласившем своей целью «усовершенствование политического состояния евреев, между прочим, чрез приобщение их посредством языка к тому обществу, от которого они столь долгое время отсечены были преграждением всех способов к получению одинакового со всеми воспитания»^[574]. Возражения комитета на предложение депутатов обнаруживают тенденцию, широко распространившуюся в дальнейшем в образовательной политике по отношению к евреям^[575]. Религия евреев, не имевшая ни иерархическим образом организованного духовенства, ни краткого свода нравственных принципов наподобие катехизиса, представлялась властям чем-то странным, непонятным и оттого подозрительным. Согласно доводам комитета, светское образование для евреев «не только не отвлекает от изучения догматов веры, но, напротив того, внушает к оным должное уважение»^[576], т. е. способствует превращению евреев в нормально, с точки зрения властей, организованный народ, а иудаизма – в комплекс легко сводимых к набору общих формулировок «догматов». Разумеется, эта логика не могла найти понимания у еврейских представителей, стремившихся объяснить комитету, что «еврейские духовные преступления и следующие за ними наказания совершенно различны от преступлений и наказаний всех прочих народов» и что «всякое деяние еврея подчинено какому-либо законному обряду религии, упущение которого почитается действительным грехом»^[577].

Стремлением к контролю было продиктовано и решение удовлетворить просьбу депутатов о расширении компетенции раввинов, ограниченной «Положением» 1804 г. Власть раввинов, по мнению членов комитета, должна была служить «обузданию евреев, кои никаких духовных властей, например консисторий, коллегий, синодов и прочего, не имеют»^[578]. Эти опасения властей были использованы в своей аргументации депутатами, уверявшими, что ограничение прав раввинов «может в скором времени довести их [евреев] до крайнего разврата»^[579]. Отказ от вмешательства во все дела, связанные с еврейской религией, «малейшее неосторожное прикосновение к которой потрясает основания нравственности, на коих утверждается верность к государю и повиновение правительству»^[580], был связан также с усилившимися перед войной 1812 г. подозрениями относительно лояльности евреев.

Примечательна также мотивировка депутатами требований об отмене двойной подати и ограничений, связанных с переменой места жительства. Депутаты, «усматривая из всех почти статей положения [1804 г.] благотворную цель правительства поставить евреев в ряду со всеми верноподданными», выводили из этого заключение о необходимости отмены двойной подати^[581]. Комитет предложил удовлетворить эти просьбы, дабы евреи «признали Россию истинным своим отечеством» и «устремились бы к снисканию уважения в том обществе, от которого они доселе удалялись»^[582]. Нельзя не заметить сходства этих формулировок с «D'ecisions Doctrinales» парижского Синедриона^[583], опыт которого, несомненно, учитывался комитетом. Правила, согласно которым евреи, проживавшие на помещичьей земле, не могли сменить место жительства без разрешения помещика, депутаты объявили «чрезвычайно стеснительными для их гражданской свободы»^[584], вероятно не решаясь прямо объявить о том, что это могло быть первым шагом к закрепощению евреев. Оригинальное решение было предложено еврейскими представителями и в вопросе о традиционной еврейской одежде, которую евреи, избранные в члены магистрата или приезжающие во внутренние губернии (в том числе и сами депутаты), должны были сменить на европейское платье: «Депутаты и поверенные еврейских обществ изъясняют, что, по закону их, они бород не бреют, и потому почитают гораздо приличнейшим ходить в русском платье, по примеру русских купцов, в немецком же платье, с небритыми бородами, они вяще могут послужить предметом поругания и насмешек»^[585]. В действительности же депутаты, вероятно, добивались сохранения традиционной еврейской одежды, которая имела больше сходства с длиннополыми сюртуками бородатых купцов, чем с «немецким платьем». Позиционируя еврейский традиционный костюм как «русское платье», депутаты, таким образом, включали свои требования в контекст усилившегося в эти годы патриотического подъема, отразившегося и в одобрении комитетом этой инициативы, которая, по мнению членов комитета, должна была способствовать тому, чтобы «сблизить как понятия, так и пользы евреев с понятиями и пользами общими русскими»^[586]. Примечательно, что именно вопрос об одежде стал главным в критике еврейских депутатов отдельными «просвещенными» евреями, такими, как Гирш-Бер Гурвич из Умани, изливавший свое недовольство политикой еврейских депутатов останавливавшемуся в его доме И.М. Долгорукову^[587].

Таким образом, можно констатировать искусное использование еврейскими депутатами и поверенными в своих контактах с властью понятийного и идеологического аппарата самой этой власти для защиты традиционных еврейских культурных ценностей и экономических интересов еврейского населения, а также благосклонное принятие этих «правил игры» чиновниками комитета. По всей видимости, процедура практического «торга» еврейских депутатов и поверенных с властью не нашла отражения в документах, отобразивших постепенно вырабатывавшиеся участвовавшими в диалоге сторонами этикетные формы. С еврейским представительством, инициированным самой властью, в период 1801–1812 гг. сосуществовали альтернативные формы еврейского представительства, которые будут рассмотрены в следующем разделе.

Поверенные, кагалы, проекты. 1801–1812 гг.

К альтернативным формам еврейского представительства в данный период относились выступления «поверенных» той или иной общины, подача проектов и прошений от имени кагалов, а также частные инициативы отдельных евреев. Предложения последних зачастую расходились по многим вопросам с позициями, отстаивавшимися еврейской элитой через депутатов, поверенных и кагалы, однако импонировали части правительственной бюрократии, стремившейся к радикальной еврейской реформе.

Защита интересов еврейского населения через поверенных, делегировавшихся общинами и признававшихся властью de facto, – форма еврейского представительства, широко представленная в предшествующий период, – продолжала существовать и в начале XIX в. Отдельные документы о выборах поверенных отложились в пинкасах. Так, 27 мая 1801 г. в Минске поверенными «по всем делам города [т. е. еврейской общины города], важным и неважным» собранием кагала и представителями еврейской элиты Минска были избраны главы кагала Йехуда-Лейб бен Яков и Натан-Шмуэль бен Дан, а также раввин Ишай, которым были выданы кагалом соответствующие доверенности^[588]. Таким образом, помимо других обязанностей, на эти лица была возложена обязанность ходатайства за местных евреев перед губернской администрацией. Примерно через полгода состав поверенных несколько изменился: место раввина Ишая занял один из глав кагала – Йосеф бен Айзик Сегаль. Одновременно поверенных попытались привести к «присяге» перед кагалом. Содержание обязательства, которое должны были подписать поверенные, не раскрывается, однако известно, что они были недовольны содержавшимися в нем формулировками и отказались его подписать, а кагал, в свою очередь, отказался выдать им новые доверенности. 11 января 1803 г. стороны пришли к компромиссному решению: ходатаи обязались ничего не предпринимать без ведома кагала, а также избегать в своей деятельности всего, что могло бы противоречить «еврейскому закону» [т. е. галахическим нормам]^[589]. Слову «поверенные» в переводе Брафмана в оригинале могли соответствовать, насколько можно судить при сопоставлении с источниками предыдущего и предшествующего периодов, либо «n"a"a’manim» (букв.: «поверенные», «доверенные», обычно обозначение казначеев кагала или лиц, ответственных за отдельные денежные сборы), либо слово «поверенные», написанное еврейскими буквами. Наиболее частотное в документах более раннего периода слово «штадланы» («ходатаи») могло бы также фигурировать в этом документе, однако слово «stadlan», там, где оно встречалось в документах минского пинкаса, воспроизводилось Брафманом как «штадлан» (или «штадлен»)^[590]. Процедуры назначения и «присяги» можно было бы объяснить влиянием российской бюрократической практики, но, скорее всего, они восходят к давним традициям регламентации и «упорядочивания» кагалами внутриобщинных отношений. В то время как в доверенностях, выданных «еврейскими обществами» депутации 1785 г. и еврейским купечеством белорусских губерний выступавшему в качестве их поверенного бывшему участнику этой депутации Ц. Файбишовичу в 1790 г., подчеркивались обязательства представляемых по отношению к представителям («И что вы только учините, спорить и прекословить мы не станем и все оное на себя приемлем властно, как бы мы сами все оное учинили, впрочем, остаемся вам, благодетелям нашим, покорные слуги»^[591]; «И что только по сей нашей просьбе учините, с прекословием отзываться не станем»^[592] и т. п.), в случае с «поверенными» минского кагала мы имеем дело с противоположной ситуацией. В случаях с еврейскими представителями 1784–1785 и 1790 гг. поверенные стремились обеспечить себя гарантиями от представляемых ими групп еврейского населения и добились этого, в случае же с ходатаями минского кагала, являвшимися к тому же главами этого кагала, одержало верх стремление еврейской элиты города к контролю над выдвинутыми из ее среды ходатаями.

«Поверенные» могли выражать интересы какой-либо группы лиц внутри общины, и в этом случае их легитимность была весьма спорной. Так, поверенные евреев Бердичева с 1798 г. регулярно подавали в Третий департамент Сената жалобы на владельца местечка М. Радзивилла «о причиняемых им якобы самовольных налогах и притеснениях по доходам, с разных частей собираемых, а равно и личных чрез побои обидах»^[593]. Радзивиллу, согласно жалобам «поверенных», оказывали содействие приближенные к нему евреи – арендатор Мошкович и некто Лисянский, которые, пользуясь своим влиянием на помещика, стали «насильниками над кагалом»^[594]. Осуждение лиц, злоупотреблявших своим положением при высокопоставленных покровителях и противопоставивших себя общине вместо того, чтобы использовать свой статус «придворных евреев» для ходатайств за своих единоверцев, было на протяжении всего XVIII в. «общим местом» и в постановлениях кагалов, и в проповедях раввинов, и в выступлениях отдельных «просвещенных евреев»^[595]. Куда примечательнее появление того же Мошковича в качестве «поверенного еврейского общества» Бердичева с жалобой на предыдущих ходатаев, которые, «неправильно именуя себя поверенными», возвели «неосновательные обвинения» на Радзивилла, Мошковича и Лисянского, и просьбой об их высылке из Санкт-Петербурга^[596].

Суть конфликта, расколовшего еврейскую общину Бердичева на две группы, каждая из которых делегировала своих «поверенных», несколько проясняется при обращении к более ранним документам, отразившим взаимодействие евреев Бердичева с владельцами местечка. Еще в 1732 г. по распоряжению владелицы местечка Т. Завиши хевра («братство цеховое») портных была изъята из юрисдикции кагала^[597]. Эта привилегия несколькими годами позже была подтверждена ее дочерью М. Завишиной-Радзивилл^[598]. К 1794 г. в конфликт с кагалом оказались втянуты и состоятельные члены общины, нашедшие поддержку у М. Радзивилла, издавшего распоряжение об учреждении альтернативного органа власти: независимого от кагала и раввина «еврейского суда»^[599]. При этом порядок избрания («во время еврейского праздника Пасхи», «на три года») и структура (четверо «судей» и «писарь») этого «суда» копировали устройство кагала. «Суду», подчинявшемуся непосредственно владельцу местечка, были переданы такие функции кагала, как разбор имущественных тяжб, и предписывалось организовать свое делопроизводство по аналогии с городским судом. Сам прецедент «реформы», которую пытался провести владелец в масштабах местечка, является весьма примечательным в контексте общей тенденции к реформированию еврейской жизни государством, проявившейся в тот период почти во всех странах Европы. Случай в Бердичеве отражал на микроуровне все проблемы, связанные с еврейской реформой: стремление изменить структуру еврейского общества путем распоряжений «сверху», сотрудничество с частью еврейского населения, попытки установления иерархической централизованной системы власти в ущерб кагалу, ограничения и притеснения, связанные с усилившимся контролем власти над евреями, и неприятие реформы еврейским обществом.

Сенат, по всей видимости, проигнорировал вопрос о легитимности той или иной группы поверенных бердичевских евреев. В окончательном постановлении по этому делу Сенат подтвердил формальную независимость евреев от помещиков, на землях которых они проживали, и право евреев по своему желанию менять место жительства. В постановлении также осуждался произвол помещиков по отношению к евреям, что было связано как с отстаиванием государством своей монополии на насилие, так и с противодействием тенденции к закрепощению евреев. Примечательно, что жалобы еврейских поверенных выступали в преамбуле данного документа в качестве повода к изданию указа^[600].

Наряду с постоянными конфликтами между еврейским населением и владельцами местечек, одной из главных проблем, поднимавшихся еврейскими представителями, было участие евреев в структурах городского самоуправления. 7 октября 1802 г. распоряжением Сената был утвержден предложенный подольским губернатором А.Г. Розенбергом порядок выборов: евреи должны были занимать в магистратах не более трети должностей, причем выборы должны были проводиться отдельно «христианским и еврейским обществами». Этот порядок был распространен на все губернии, входившие в черту оседлости^[601]. Введенные властями ограничения побудили евреев Каменец-Подольска в ноябре того же года отправить в столицу своего поверенного Ицку Гельмановича. Поданное им прошение «на высочайшее имя» могло быть составлено кем-либо по его заказу или же написано им самим. Риторика прошения, если верно последнее предположение, может свидетельствовать и о владении частью евреев языком административных документов и публицистики: «Гонимый роком чрез несколько веков и всеми презренный народ еврейский в конце прошедшего столетия увидел себя осененным крыльями державного орла российского»^[602]. Содержащиеся в прошении отсылки к законодательному опыту «блаженныя и вседостойныя памяти» Екатерины II, якобы стремившейся полностью уравнять евреев в правах с другими городскими сословиями, коррелируют с демонстративным забвением предшествующего царствования и культивированием памяти Екатерины II в высших кругах того периода. При этом дискриминационные по сути своей указы 23 июня 1794 г. (о введении двойной подати)^[603] и 3 мая 1795 г. (о выселении евреев из сельской местности в города)^[604], исходя из содержащихся в них формулировок, трактовались как основание для равного представительства евреев в органах городского самоуправления. Более того, евреи должны иметь преимущественное право на занятие этих должностей, поскольку «в том крае коммерция зависит от рачения евреев, а христиане весьма мало упражняются в оной, будучи к такому упражнению несклонны и неспособны»^[605]. Кандидаты в члены магистратов из числа христиан были, в отличие от евреев, неграмотны, не знакомы с законодательством и, что особенно важно в данном случае, «не столько еще просвещенны и не столько еще исполнены духа терпимости, чтобы по делам гражданским почитали равным себе того согражданина, который по делам, до религии касающимся, не одинакового с ними мнения»^[606]. По этой причине они восприняли ограничительные указы о евреях как доказательство того, «что сии лишены от правительства единой доверенности и уважения», и «присвоили себе неограниченное во всем преимущество перед еврейскими членами»^[607]. Таким образом, решение еврейских дел возлагается на людей, совершенно незнакомых с условиями еврейской жизни и еврейскими порядками, руководствующихся исключительно предрассудками и корыстными интересами. Эта мысль, присутствовавшая уже у еврейских депутатов и поверенных последней четверти XVIII в., была высказана в прошении Гельмановича с большей четкостью и резкостью. От частного вопроса об участии евреев Подольской губернии в городском самоуправлении Гельманович переходит к общим проблемам взаимодействия российских евреев с властью. Предвосхищая состоявшийся в том же месяце созыв еврейских депутатов или, возможно, владея информацией о готовящемся мероприятии, Гельманович выражал уверенность в том, «что не попустит сие правительство осуждать целый народ за что-либо, не истребовав прежде от него объяснений»^[608]. Он счел нужным также высказаться в поддержку еврейской реформы, которую должен был разрабатывать недавно учрежденный Первый еврейский комитет (впрочем, не упоминающийся в прошении), и даже признать справедливость некоторых обвинений в адрес евреев: «Пороки же целого народа – если таковые суть – должны быть исправлены, а не наказываемы… Не суть ли они всем общие, но замечаемы больше у того, против которого употребляют особенное примечание и о котором уже расположены верить, что он подвержен оным». Таким образом, по мнению Гельмановича, уже само существование отдельного законодательства о евреях противоречило идее модернизированного «просвещенного» государства, «законной монархии». Эта общая идея связывается с частным вопросом о представительстве евреев в органах сословного самоуправления: «Дабы не подать вида от правительства к различению народов по правам гражданским», необходимо было отменить разделение христианского и еврейского «обществ» при выборах в магистраты и избирать в равной пропорции «как христианские, так и еврейские члены»^[609].

В период заседаний Первого еврейского комитета поверенные действовали параллельно с официальными депутатами. Так, в упоминавшемся выше казусе с высылкой евреев из Смоленска в защиту высылаемых выступили Ноткин (возможно, в качестве еврейского депутата)^[610], а затем поверенный смоленских евреев золотых дел мастер Шлеймович. Последний в начале июля 1803 г. добился аудиенции у В.П. Кочубея и «представил… от себя и от товарищей своих, в Смоленске находящихся» жалобу на местный магистрат, инициировавший высылку евреев, и губернское правление, осуществлявшее эту репрессивную меру, несмотря на наличие у евреев паспортов на временное пребывание в городе^[611]. Кочубей распорядился приостановить высылку до издания нового положения о евреях^[612], что и было исполнено^[613]. Примечательно, что в качестве инициативного документа дела фигурировало не прошение Ноткина, а просьбы (возможно, даже устные) куда менее значительной фигуры – Шлеймовича. Отметим, что ремесленник, пусть даже такой высокой квалификации, как золотых дел мастер, находился на низкой ступени социальной иерархии в традиционном еврейском обществе. При том что определенная дифференциация между более или менее престижными профессиями, между владельцами мастерских и ремесленниками, работавшими по найму, четко осознавалась внутри самой ремесленной среды, еврейская элита одинаково презирала всех ремесленников, независимо от имущественного статуса. Последнее выражалось в первую очередь в недопустимости брачных союзов между этими двумя группами еврейского населения. В свете этого выдвижение ремесленника в качестве представителя еврейской общины перед центральной властью выглядело довольно необычным^[614].

Более традиционной формой выражения еврейских интересов были выступления от имени кагалов. Так, после пожара в Брест-Литовске, 19 февраля 1802 г. члены местного кагала Абрам Елиович, Гершко Йоселевич, Герцель Лейбович и Абрам Мордкович обратились со всеподданнейшим прошением о выдаче ссуды из казны на восстановление еврейского квартала и об освобождении от податей^[615]. В начале прошения главы кагала выступают от лица брестских «обывателей» в целом, которые заранее приносят благодарность за императорское милосердие, и только затем – от лица «брестского еврейского общества». При этом «еврейское общество» не тождественно кагалу^[616]. Осознавая свое выступление как «ощутительную дерзость», кагальные тем не менее стремились доказать, что кагал является частью государственного аппарата, и, следовательно, восстановление сгоревшей кагальной избы и домов членов кагала следует осуществить за казенный счет^[617]. «Кагальная изба», таким образом, приравнивается к «присутственному месту», а дома членов кагала – к «казенным квартирам»^[618].

Особую роль сыграли «мнения» кагалов в разработке «Положения о евреях» 1804 г. Уничижительная характеристика содержания этих документов в докладе Первого еврейского комитета, почти дословно воспроизведенная в справке о еврейских депутатах, подготовленной Четвертым еврейским комитетом^[619], убедительно опровергается «мнениями» киевского и минского кагалов 1804 г., впервые введенными в научный оборот Дж. Д. Клиером^[620]. Однако изложение Клиера отличается краткостью и рядом неточностей, что ставит перед нами задачу охарактеризовать данные документы подробнее. Из работы Клиера можно понять, что содержание представленного кагалам проекта «Положения о евреях» реконструируется исключительно по «мнениям» кагалов^[621], тогда как в составе того же архивного дела, что и «представление» минского кагала губернатору, отложились в копии «Статьи, сообщенные еврейским депутатам»^[622] комитетом, т. е. проект «Положения о евреях», предложенный на рассмотрение сначала депутатам, а затем кагалам.

«Минский кагал в виде всего здешнего еврейского общества»^[623], а также «с собранными из всей губернии членами»^[624] (очевидно, имеется в виду практиковавшееся в особо важных случаях расширенное совещание глав кагала с состоятельными членами общины, не входившими в кагал, и представителями от прикагалков) 10 марта 1804 г. представил свое мнение гражданскому губернатору З.Я. Карнееву. Кагал постарался заверить комитет, что вполне поддерживает идею привлечения еврейского населения к земледелию. Но поскольку добровольно к земледельческому труду могли обратиться только бедняки, не имеющие денег на покупку земли и обеспечение хозяйства, следовало «позволить достаточным из евреев купцам покупать земли»^[625] и заводить на них фабрики, на которых работали бы бедные евреи. Когда они «привыкнут к работе» и «поправят свое состояние», то их можно будет там же перевести на земледельческую работу. Кагал особенно настаивал на том, чтобы еврейские землевладельцы «в приобретенных покупкою к фабрикам деревнях могли пользоваться правом помещичьим здешнего края»^[626] и заводить винокуренные заводы. Содержавшийся в проекте «Положения» запрет на продажу евреями спиртного в сельской местности минский кагал предлагал оставить только в качестве запрета на торговлю евреями помещичьей водкой на помещичьих землях («кроме мелочной по шинкам в деревнях продажи через евреев»^[627]), тогда как евреи-землевладельцы и крупные откупщики могли торговать алкоголем «по деревням на праве помещика»^[628]. Для проведения этой программы в жизнь требовалось также специальное правительственное распоряжение, «дабы иногда от неразумения не могло местное начальство их стеснять»^[629]. Таким образом, одна из главных тенденций «Положения» – превратить евреев в «нормально» организованный народ с сословным делением, соответствующим организации остального населения, – получает в «мнении» минского кагала неожиданное, но вполне логичное продолжение. В предложении минского кагала фактически выделяется сословие своего рода «еврейских дворян», тогда как статус низших слоев еврейского общества снижается еще больше. Последние (несмотря на то, что кагал счел нужным особо оговорить, что евреи-землевладельцы будут расселять их в своих владениях «как вольных людей по контрактам»^[630]) подвергались опасности возможного закрепощения. Понижением статуса в глазах еврейского общества было и само обращение к земледелию, что отмечается и в «мнении» кагала^[631].

По поводу учреждения Синедрина (в представлении кагала: «Сенгендрина») минский кагал высказался довольно резко: «Таковые существовать могли только тогда, когда народ был поселен в своих пределах земли» (имеется в виду Синедрион в древней Иудее), а «в нынешнем веке в избрании их никакой надобности не имеется»^[632]. Отметим, что в проекте «Положения» отсутствовали какие-либо указания на выборность (равно как и на назначение) членов Синедрина. Результатом учреждения Синедрина в Российской империи могли стать только «распри и лишние обществу издержки»^[633], тем более что возникающие вопросы по поводу кошерной пищи, ритуальных законов и т. п. разрешаются на местах местными учеными («знающие евреи под именем наставники»^[634]), сведущими в еврейском религиозном праве (Галахе). В данном документе, в отличие от содержавшихся в выступлениях многих еврейских представителей попыток приблизить описание религиозной жизни евреев к привычным власти стандартам^[635], кагал стремится показать все ее своеобразие, а также автономию каждой общины, в том числе и в религиозных вопросах.

К возможностям экономического и культурного «преображения» российского еврейства, официально провозглашенного целью работы Первого еврейского комитета, минский кагал относился весьма скептически. Даже принятие изложенных выше предложений кагала и отсрочка обязательного выселения евреев из сельской местности на пятнадцать лет^[636] не могли спасти б'oльшую часть еврейского населения от окончательного разорения^[637]. Законодательные инициативы комитета, отразившиеся в представленном кагалу проекте, кагал охарактеризовал как попытку «лишить [евреев] настоящего в неизвестной будущности»^[638]. Таким образом, кагал предлагал комитету три варианта действий: вообще не проводить реформу, дабы не ухудшить и без того бедственное состояние евреев; принять имеющийся проект «Положения», но с существенными поправками, включающими выделение сословных групп евреев-землевладельцев, пользующихся в ряде случаев «помещичьим правом», и зависимых от них еврейских фабричных рабочих и землепашцев; выработать совершенно новый вариант «Положения».

Киевский кагал 6 апреля 1804 г. представил киевскому гражданскому губернатору П.П. Панкратьеву документ, озаглавленный «Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала по случаю устроения его благоустройства» и подписанный главами кагала Марко Абрамовичем и Лазарем Якубовичем^[639]. Документ весьма отличается своим литературным стилем от «мнения» минского кагала, сухого и содержащего многочисленные грамматические и стилистические погрешности. Можно предположить, что к составлению этого документа были привлечены посторонние лица из числа русскоязычного населения, однако текст вместе с тем обнаруживает и глубокое понимание еврейской специфики. Начало документа напоминает распространенные на рубеже XVIII–XIX вв. в Западной Европе памфлеты в защиту гражданских прав евреев (единственным русским аналогом произведений этого жанра является «Вопль дщери иудейской» Л. Неваховича 1803 г.):

Унижение есть главнейшая и всеобщая причина всех несчастий евреев, унижение произвело общее презрение к ним, произвело в обществе столь невыгодное мнение и обвинение во многих таких пороках, которые, хотя свойственны всем людям, но им паче, нежели другим, приписывают по единому предосуждению. Кто презренных не осуждает? Кто презренных станет оправдывать? Слабый же глас невинности заглушается посреди грома обвинений. Евреи потеряли общую доверенность и злополучие следует за ними во множестве разнообразных видов^[640].

Введение же новых законодательных ограничений для евреев может только усугубить неприязнь к ним со стороны христианского населения («дабы чрез какое-либо различие не усилилось еще более отвращение к ним, которое и без того простолюдины питают в своих сердцах, дабы нарочитым отнятием у сего класса людей [т. е. у евреев] какого-либо права, не причинить им [христианам] пятна неизгладимого в памяти, вдобавок к потомственному их [по отношению к евреям] предосуждению»^[641]). Помимо склонности к риторическим упражнениям, Абрамович и Якубович обнаружили глубокое понимание связанных с разделами Польши политических трансформаций: «С присоединением сего края к российской державе образ правления получил другой вид. Верхняя власть… умалила власть помещиков над ними [евреями], все их дела и отношения обращены к средоточию общего порядка»^[642], т. е. к центральной власти. Приписанные к мещанскому и купеческому сословиям евреи «вошли в особенный круг зависимости». Одновременно евреи продолжали существовать как объект специального законодательства. По мнению киевского кагала, необходимо было четкое законодательное определение статуса евреев («существо их состояния требует нового и исключительного определения»^[643]). Такого определения члены кагала, очевидно, не обнаружили в представленном им проекте «Положения».

Совершенно иначе, нежели минский кагал, фактически смирившийся с выселением большинства евреев из сельской местности, киевский кагал отреагировал на разработанную комитетом программу экономических преобразований: «Ежели глас робкий и трепещущий такую силу может иметь для внимания беспристрастных, как и глас утвердительный, то сей кагал, возлагая надежду свою на правосудие правительства, осмеливается удостоверять, что содержание евреями в деревнях аренд не столько вредны, как заключают»^[644]. Более того, «сколько выгод для крестьян и для евреев соединены с содержанием евреями аренд по селениям!»^[645]. Евреи выполняют необходимые посреднические функции, вся экономическая деятельность в Западном крае держится их «рачением» и «заботой», благодаря им помещики получают со своих имений большие доходы, а крестьяне – возможность дополнительного заработка, благодаря им развиваются «торг и ремесла»^[646]. Следовательно, необходимо отказаться от выселения евреев и запрета на торговлю спиртным, а для того, чтобы побудить бедных евреев к земледелию и работе на фабриках, достаточно обещанных в проекте «Положения» налоговых льгот^[647].

Киевский кагал пытался объяснить комитету, что еврейского «духовенства» существовать не может и таковым могло считаться только священство древнего Иерусалимского Храма^[648]: «Настоящих богослужителей ныне существовать не может и никто в сие звание не может быть посвящен», «сей народ не почитает раввинов священнослужителями»^[649]. Невозможно также установить иерархию среди раввинов во главе с Синедрином, ибо «состояние духовное еврейской религии никакой власти, ни же сана иметь не может»^[650]. Киевский кагал стремился не приблизить свое описание еврейской религиозной жизни к привычной для адресатов картине, а наоборот, продемонстрировать ее во всем ее своеобразии: раввины не являются духовенством; более того, еврей, сведущий в священных текстах, может спокойно обойтись без их помощи. Раввинов «общество нанимало или выбирало для простых, но ученые никакой надобности в них не имели, поелику молитвы у евреев всякой может отправлять, кто только имеет к тому способность»^[651]. Религия евреев заключена не в упоминаемых в проекте «Положения» якобы существующих «дохматах», а «в преданиях о пище, позволенной и не позволенной к употреблению, и обрядах, наблюдаемых при бракосочетании и разводах, также в узаконениях судных»^[652].

Отметим, что губернаторы в своих отношениях, сопровождавших «мнения» кагалов, высказались в поддержку многих предложений кагалов. Киевский военный губернатор Тормасов одобрил даже предложение минского кагала о покупке евреями деревень, однако отметил, что, дабы избежать возможного закрепощения, «бедные евреи, вступающие для работ на фабриках, числились бы в звании ремесленников и мещан, а не в звании земледельцев»^[653] и что евреи-землевладельцы не должны пользоваться правом на производство алкоголя «наравне с помещиками», поскольку в этом случае, «по пристрастию сих людей к единому предмету винного промысла», они будут заниматься в своих владениях только винокурением, а это не соответствует декларируемому комитетом поощрению еврейской промышленности^[654]. Губернаторы поддержали также содержавшиеся в «представлениях» киевского^[655] и минского^[656] кагалов выпады против владельцев местечек – польских магнатов, притеснявших проживавших на их землях евреев^[657], а минский губернатор Карнеев высказался против выселения евреев из сельской местности^[658]. Таким образом, по крайней мере «мнения» минского и киевского кагалов были отвергнуты только при рассмотрении их в Первом еврейском комитете, а их содержание оказывается гораздо глубже и интереснее, чем это можно понять из доклада комитета.

Еще одним вариантом взаимодействия евреев с властью были частные инициативы отдельных евреев, формально не связанных ни обязательствами с общинами, ни назначением со стороны властей. При этом в некоторых случаях невозможно определить, имеем ли мы дело с частной инициативой или же с одним из видов еврейского представительства, рассмотренных выше. К таким случаям относится деятельность неоднократно упоминавшегося выше Ноткина в период работы Первого еврейского комитета. Учитывая его неопределенный статус по отношению к комитету, особенно примечательны его выступления как в традиционной роли влиятельного еврея, заступающегося за единоверцев перед своими высокими покровителями, так и в качестве автора проектов модернизации еврейского общества. Для первого варианта характерным примером является его письмо министру внутренних дел и председателю Еврейского комитета Кочубею 20 января 1803 г. Ходатайствуя по частному вопросу о небольшой группе проживавших в Смоленске евреев, которым грозила высылка из города, Ноткин призывал сжалиться над «сим несчастным народом»^[659] в целом, что могло отражать как традиционное восприятие каждой отдельной еврейской общины как еврейского народа в миниатюре, так и обращение от имени еврейского населения к недавно учрежденному комитету. Очевидно также стремление Ноткина объяснить свое выступление от лица еврейского населения, при том что он не имел на это формальных полномочий. Риторическое оправдание Ноткиным своего выступления занимает в прошении гораздо больше места, чем собственно «практическая» часть. В прошении Ноткина примечательно также использование довольно частого для еврейских представителей риторического приема: якобы провозглашенной императором целью комитета, в действительности учрежденного для разработки ограничительного законодательства и, как сам же Ноткин отмечал ниже, вызывавшего серьезные опасения у евреев, объявляется повышение статуса еврейского населения^[660], т. е. желаемое выдается за действительное.

В апреле 1803 г. на рассмотрение комитета был препровожден некогда поданный Ноткиным Павлу I^[661] проект «О переселении евреев колониями на плодородные степи для размножения там овец, земледелия и прочего, также заведения поблизости черноморских портов фабрик суконной, прядильной, канатной и парусной, на которых мастеровые люди были бы обучены из сего народа»^[662]. Проект обнаруживает определенное сходство с более ранними документами, исходившими из еврейской среды. Так, вполне традиционными к тому времени выглядели и обвинение «бывшего польского правительства», принудившего евреев занять невыгодную экономическую нишу, сосредоточившись на питейном промысле и арендаторстве, «хотя при первобытном поселении их в Польше могли бы они распространить всюду торговли и завесть фабрики, подобно тому, как в других европейских государствах всему оному положено ими основание, и богатейшие народы, заимствуя в том, от них научились»^[663], и жалобы на преследование властями членов кагала «за недоимки бедных, самых нищих и увечных»^[664]. Разорению состоятельных евреев способствовали и такие меры российского правительства, как выселение из деревень, установление двойной подати и запрет на торговлю во внутренних губерниях. Все эти ограничения следовало, по мнению Ноткина, отменить. Часть еврейских бедняков, которые «страшно размножаются, но к пропитанию своему способов не имеют» и за которых их состоятельные единоверцы «в несколько крат, а не двойную подать принуждены были платить», следовало отправить в Крым «снискивать хлеб и приятность жизни сельскими трудами»^[665]. На то, что приобщение части евреев к земледелию воспринималось Ноткиным как вынужденная крайняя мера, указывает и предложение отправлять в земледельческие колонии за неуплату налогов и нарушение общественного спокойствия^[666]. Таким образом, колонии воспринимаются как пенитенциарное учреждение.

Следующий проект, составленный Ноткиным специально для представления комитету в мае 1803 г., содержал более подробную и детальную программу преобразований. Повторялись упоминавшиеся выше сетования на притеснения со стороны польских магнатов и разорение. Далее следовала критика подготовленного комитетом проекта «Положения о евреях», во многом сходная с рассмотренными выше «мнениями» кагалов: указания на пагубные последствия выселения и запрета на «продажу питей»^[667]. Отношение к идее приобщения евреев к земледелию было высказано в данном проекте более резко: «Сделать евреев [вероятно, в данном случае имеется в виду все еврейское население] земледельцами, по мнению моему, нелепо»^[668]. Далее следуют широкие обобщения, свидетельствующие о знакомстве Ноткина с политическими идеями того времени: «Этого нужно было бы желать тогда, когда евреи составляли бы особенное гражданское тело», т. е. если бы существовало еврейское государство с присущими «нормально» организованному государству сословиями, в том числе земледельцами. В современной же автору проекта ситуации евреи «составляют одно совершенное политическое тело», т. е. обладают определенной социальной и культурной автономией в пределах нееврейского государства, а также занимают особую экономическую нишу («занимаются теми ремеслами, в которых другие не упражняются»)^[669]. Эти рассуждения ярко демонстрируют, как потребность объяснить власти структуру еврейского общества приводила к ее осмыслению элитой этого общества на новом идеологическом уровне.

Предложенный Ноткиным вариант реформы предполагал реорганизацию управления евреями, отчасти сходную с упоминавшимися выше предложениями Державина. Следовало «назначить для всех евреев, пребывающих в России, одного попечителя», своего рода «главного еврея», «который отстаивал бы во всех случаях и имел бы доступ к государю императору», а в каждой губернии учредить постоянно действующую «депутатскую комиссию» (или «депутацию») при губернаторе «для устроения дел еврейских в той губернии»^[670]. Функции «депутатской комиссии» совпадают с функциями кагала, и, вероятнее всего, под этим названием Ноткин подразумевал несколько модернизированный кагал, включенный в систему российской администрации. В связи с проектируемым превращением членов кагала в правительственных чиновников следует рассматривать и предложение брать «способных евреев» «в государственную службу и награждать их по заслугам чинами»^[671]. Проект Ноткина обнаруживает большие совпадения (иногда почти дословные) с проектом другого уроженца Могилева, также пытавшегося сочетать идеалы традиционной еврейской элиты с веяниями Просвещения, – Беньямина Шпеера, представленным в 1773 г. полоцкому губернатору, и с составленным при его активном участии «Уложением о кагалах». Должности «попечителя» в проекте Ноткина соответствует аналогичная должность в проекте Шпеера^[672]. Предложению «Уложения» об учреждении «банков» (или «ломбардов») при кагалах для выдачи ссуд евреям^[673] соответствует в проекте Ноткина учреждение аналогичных «ломбардов» «в каждой губернии» (вероятно, при кагалах или «депутатских комиссиях»)^[674], а учреждению школ для детей бедняков при кагалах в проекте Шпеера и «Уложении»^[675] – организация «депутатскими комиссиями» школ для обучения «еврейских детей, как богатых, так и бедных» европейским языкам в проекте Ноткина^[676]. Совпадает также негативная характеристика современного авторам проектов состояния еврейского образования, требующего реформ: «Во всяком местечке школы для бедных заведены, но по несчастию упражняются в науках бесполезных»^[677] в проекте Шпеера и «Евреи не радеют о воспитании детей своих и поручают оное кому случится»^[678] в проекте Ноткина. В последнем случае констатируется неудовлетворительное состояние системы образования в целом, не только школ для детей бедняков (хедеров), но и образования, которое получали на дому дети состоятельных евреев. Проекты Ноткина в некоторых деталях обнаруживают совпадения и с проектами Якова Гирша, также проживавшего в Могилеве. Так, предложенный Гиршем Екатерине II и осуществленный по ее распоряжению проект «овечьего завода» для производства «европейской шерсти»^[679] находит соответствие в проекте Ноткина, предполагавшего, что евреи в Крыму будут заниматься «размножением овец лучших пород»^[680]. И в том и в другом случае предприятию приписывалась, помимо практической пользы, и символическая нагрузка: в то время как Гирш пытался включить свою инициативу в общероссийский экономический контекст, у Ноткина овцеводство связывалось с «подражанием» евреев «древним праотцам»^[681]. Образовательная реформа, предложенная Гиршем в 1783 г. Комиссии об учреждении народных училищ, также была связана с перераспределением общинных доходов, европейскими языками и интеграцией^[682]. Предложенная выше реконструкция возможной преемственности проектов, выдвигавшихся евреями, принадлежавшими к одной общине (могилевской), имевшими одинаковый социальный статус (крупное купечество) и связи как с российской администрацией, так и с кругом еврейских просветителей в Берлине, представляется более плодотворной, нежели интерпретация проектов Ноткина у американского исследователя Д. Фишмана, указывавшего на их связь с общими идеями М. Мендельсона и Х.В. Дома^[683]. В то время как и для еврейского просветителя, и для либерально настроенного прусского чиновника интеграция евреев в окружающее общество была связана с исчезновением культурных различий и автономных общинных институтов, в проектах Шпеера, Ноткина и, в меньшей степени, Гирша прослеживается противоположная тенденция к усилению роли кагалов и традиционной элиты путем их модернизации и слияния с российской администрацией.

В числе проектов, «поданных в разные времена на высочайшее имя» и препровожденных Новосильцевым на рассмотрение комитета^[684], был проект «неизвестного еврея»^[685], который также можно отнести к числу частных инициатив ввиду отсутствия в источниках указаний на то, что «неизвестный еврей» был кем-то уполномочен. По мнению «неизвестного еврея», самым негативным фактором еврейской жизни было наличие «черты оседлости», в которой евреи «заключены»^[686]. Автор проекта пытался доказать, что законодательные ограничения не только «до бесконечности отяготили участь бедного еврейского народа», но и невыгодны для государства: еврейские купцы из-за двойного налогообложения были вынуждены переходить либо из первой гильдии во вторую и третью, либо в мещанство, что привело к сокращению государственных доходов^[687], а преимущественное занятие евреев, «торговля, не имея свободного по пространству империи течения и будучи ограничена толико неравными, в отношении нынешней обширности ея, пределами, весьма много чрез сие теряет»^[688]. Что же касается низших слоев еврейского общества, то налоги за них уплачивались кагалами еще до введения двойной подати, а после ее установления и выселения евреев из сельской местности они якобы полностью перешли на иждивение кагалов^[689]. Отметим, что в тот период благотворительность сосредоточилась в основном в руках противостоявших кагалу хеврот, занимавшихся выдачей беспроцентных ссуд, обеспечением бедных невест приданым и т. п., так что в данном документе роль кагалов сильно преувеличена. Законодательные стеснения сказались также и на настроениях в еврейской среде: вся «нация сия от такового ограничения крайне унижена и обескуражена»^[690], что не может не вызвать опасений власти. «Неизвестный еврей» указывал также на противоречия в позиции правительства по отношению к евреям. Якобы стремясь к их унификации с остальными подданными, оно ограничило их чертой оседлости, где евреи лишены «случаев видеть и познавать, что только есть в Отечестве изящного во вкусе, науках, художествах, рукоделиях и благонравного образа мыслей и воспитания, дабы всему тому подражать к усовершенствованию себя в нравственности и искусствах»^[691]. Озабоченное только «снискиванием пропитания», загнанное в тесные рамки черты оседлости, страдающее от враждебного отношения властей и местных жителей, еврейское население замыкается в себе и, таким образом, «далеко и нечувствительно отдаляется от той цели, с каковою премудрая Екатерина… сей народ в числе прочих усыновила»^[692]. Примечательно, что, как и в упоминавшемся выше прошении поверенного евреев Каменец-Подольска Ицки Гельмановича, Екатерине II, установившей черту оседлости и двойную подать, приписывается особая благосклонность к евреям и стремление повысить их статус. Апелляция к памяти Екатерины II, возможно, свидетельствует в пользу датировки проекта «неизвестного еврея» началом царствования Александра I, отмеченным культивированием памяти императрицы (не соответствовавшим, впрочем, личному отношению к ней внука). Заслуживает также внимания сочетание ориентации на европейские культурные ценности с апологией традиционного общинного института – кагала, являвшегося, как принято считать, постоянным объектом критики со стороны «просвещенных» евреев. Вероятно, проект сохранился не полностью, поскольку отсутствует обычная для такого рода документов рекомендательная часть, в которой, вероятнее всего, содержались предложения отмены черты оседлости и двойной подати.

Другой анонимный проект был представлен в 1809 г. министру внутренних дел А.Б. Куракину, высоко оценившему эти «замечания одного из евреев, имеющего хорошее сведение [осведомленность] о своей нации, на обычаи и поправление состояния сего народа»^[693]. Вероятно, министру импонировала содержавшаяся в описательной части проекта резкая критика еврейского общества, коррелировавшая с обвинениями, выдвигавшимися в адрес евреев представителями российской администрации. Анонимный еврей стремился объяснить власти специфическую стратификацию еврейского общества, основанную на иерархической шкале ценностей, предполагающей единую норму поведения: «Все почти преимущества чести и доверия между ними заключаются единственно в строгом исполнении обрядов и введенных толкователями веры обычаев»^[694]. При этом, по мнению автора проекта, внутри еврейского общества уже проявлялась тенденция к «секуляризации»: «Многие не почитают священными бесчисленные обряды и правила, произвольно введенные, удаляющие евреев от других народов, отвлекающие внимание от всего полезного, отдающие народ в рабство предрассудков, отнимающие по своей многочисленности б'oльшую часть времени» и, что было наиболее весомо для адресата проекта, «лишающие евреев удобности быть хорошими гражданами»^[695]. Осознавшие все эти недостатки евреи тем не менее «строго исполняют все предписания, чтобы вступить в выгодный брак» и «не потерять в обществе доброго имени и доверия»^[696]. Под «доверием» в записке, очевидно, подразумевается кредит, основа еврейской экономики того периода. В отличие от упоминавшихся выше еврейских проектов и записок, внимание автора было сосредоточено на средних и низших слоях еврейского общества. Ранние браки, представлявшие собою «сильнейшую препону к отвлечению евреев от тех закоренелых обычаев и дел, коими они навлекают на себя всеобщее негодование, и бывают вредны себе и другим»^[697], приводили к тому, что находившиеся долгое время на содержании тестя молодые люди, занимавшиеся только традиционной еврейской наукой, поставленные перед необходимостью зарабатывать на жизнь себе и своим многочисленным семействам, обращались к винным промыслам и мелочной торговле. Те, у кого еще оставались деньги, становились ростовщиками, лишившиеся средств к существованию – «народными учителями» (меламедами), от которых дети «перенимали лишь невежество и неопрятность»^[698]. Мальчики из среды ремесленников после женитьбы прекращали обучение ремеслу и начинали работать, что приводило к производству некачественной продукции^[699]. Анонимный автор, кажется в соответствии с действительным положением вещей, отмечал и единственную возможность повышения социального статуса, теоретически существовавшую для выходца из низов: через изучение священных текстов. В принципе сведущий в Талмуде молодой человек мог рассчитывать на выгодную партию или финансовую поддержку кагала, однако хедер, где учились дети бедняков, фактически не предоставлял возможности получить хорошее образование. Тем не менее стремление возвыситься таким образом стало «главнейшею мечтою» многих евреев^[700]. «Один из евреев» отмечал также, что культурные и институциональные изменения, предполагавшиеся «Положением» 1804 г., фактически не затронули еврейское общество, «дух в народе остался прежний»^[701].

Для исправления всех этих недостатков, по мнению анонимного еврея, надо было назначить для всех евреев «попечителя» из числа государственных чиновников, «приобща к нему в помощь… хорошего поведения евреев»^[702]. Учитывая, что в описательной части проекта автор жестко критиковал еврейских депутатов при Первом еврейском комитете, не способных говорить на языке власти и приверженных «суевериям и страстям»^[703], под «хорошего поведения евреями» подразумевались лица, более пригодные для того, чтобы стать агентами правительства. В то время как в случае с депутатами при Первом еврейском комитете предоставление самим евреям права делегирования своих представителей привело к провалу сотрудничества еврейских представителей с властью, здесь, вероятно, следовало провести более тщательный отбор. Следовало также «уничтожить» власть раввинов и учредить «частные духовные управы для евреев»^[704]. Примечательно, что в записку о проекте «одного из евреев», представленную Куракиным на рассмотрение Государственного совета, не вошли дальнейшие предложения по управлению религиозной жизнью евреев: над «духовными управами» следовало поставить «высшее духовное судилище», которое должно было отменять устаревшие религиозные правила и вводить новые в соответствии с условиями времени^[705]. Эта часть проекта, казалось, слишком явно напоминала о наполеоновском Синедрионе. В действительности она была, скорее всего, связана с веяниями зарождавшегося тогда в германских землях реформистского иудаизма. Сторонники реформы были озабочены тем, чтобы найти (или создать) авторитетный религиозный институт, который, опираясь на поддержку общины, мог бы санкционировать реформу иудаизма. По этой причине они с воодушевлением восприняли созыв Синедриона в Париже, предоставлявший такого рода прецедент^[706]. Возвращаясь к проекту «одного из евреев», следует добавить, что Государственный совет, вопреки предложениям Куракина, отказался выносить какие-либо суждения по проекту и постановил передать его в Третий еврейский комитет «как бумагу, нужную сему комитету при соображении всех дел, касающихся до благоустройства евреев»^[707].

Период с 1801 по 1812 г. ознаменовался также возникновением первой еврейской общинной организации в Санкт-Петербурге и попытками интеграции отдельных евреев в различные сферы социальной и культурной жизни столицы. Идеи, высказывавшиеся большинством упоминавшихся выше еврейских представителей, «петербургские евреи» пытались реализовать на практике, что вызывало неоднозначную реакцию российского общества.

Еврейская община в Санкт-Петербурге: 1802–1812 гг.

Начало XIX в. ознаменовалось переселением определенного количества евреев в столицу империи, Санкт-Петербург, где они селились вопреки существовавшим законодательным ограничениям, чаще всего нелегально. По этой причине определение численности евреев, проживавших в тот период в Санкт-Петербурге, представляется крайне затруднительным, если не невозможным. Во всяком случае, они к тому времени стали заметной группой населения столицы. На большое количество «происков здесь сплетающих евреев» сетовал в своей записке о евреях 9 июня 1802 г. министр коммерции Н.П. Румянцев^[708]. Отметим, что во всеподданнейшем докладе Сената 7 апреля 1802 г. рекомендовалось ограничить количество поводов, по которым евреи могли приезжать в столицу: «Доправление старых долгов, хождение по тяжебным делам и для общественных их нужд»^[709]. Последнее придавало дополнительную привлекательность посту еврейского депутата или поверенного, дававшему легальную возможность проживания в Петербурге.

Примечательный эпизод, связанный с еврейским поверенным, отразился в записках управляющего канцелярией петербургского военного губернатора В.Н. Геттуна. Однажды осенним утром 1802 г. в кабинет петербургского генерал-губернатора фельдмаршала М.Ф. Каменского «входит жид и подает просьбу», касающуюся расследования дела об убийстве одного еврея в Петербурге. Выяснилось, что проситель является не родственником убитого, а «поверенным» по различным делам петербургских евреев. «О! Когда так, то ты должен знать порядок и законы», – обратился к нему губернатор и пояснил, что поскольку «гражданской частью не управляет», то и просьба еврейского поверенного находится вне его компетенции. Еврей, однако, настаивал на своем. После того как выяснилось, что дело давно передано из полиции в петербургский надворный суд, Каменский пришел в ярость: «“Как же ты смел лгать и заставить меня тратить напрасно время, нужное для важнейших дел?” Жид что-то буркнул, а фельдмаршал схватил его за бороду и ну его бороду драть надвое через колено. Жид закричал не своим голосом и, как-то вывернувшись, побежал опрометью, оставив и просьбу, и шубу свою, которую выбросили в коридор»^[710]. Следует отметить, что для мемуариста этот эпизод являлся одним из ряда «случаев достопримечательнейших», характеризовавших самодурство Каменского, и такое обращение с еврейскими представителями представлялось выходившим за рамки привычных норм. При этом пострадавший от вспыльчивости фельдмаршала еврей обрисован в полном соответствии со сложившимся ко времени написания мемуаров литературным каноном описания евреев.

Совершенно иной, «либеральный», сценарий отношений с еврейскими представителями фигурировал в записях устных воспоминаний М.М. Сперанского, принимавшего в качестве секретаря В.П. Кочубея некоторое участие в работе Первого еврейского комитета^[711]. Персонаж этой истории, некий «раввин, известный своей ученостью и знанием древних и новых языков»^[712], вероятнее всего, являлся депутатом при Первом еврейском комитете – этим объясняется его легальное проживание в Петербурге и участие в обсуждении проекта «Положения о евреях». Однако депутатский статус «раввина» полностью выпадает при пересказе. «Раввин», ознакомившись в приватной обстановке с предварительной версией проекта «Положения», содержавшего еще больше ограничений для евреев, нежели окончательный вариант, сначала «смутился», но «затем принял осанку мудреца» и высказал свое мнение. Приписываемые «раввину» высказывания имеют определенное сходство с рассмотренными выше выступлениями еврейских представителей того периода: апелляция к ценностям Просвещения («усвоение народу Божию всех благ европейской цивилизации»), выступление против искусственной организации системы государственного управления евреями («чем менее назначится властей», тем лучше) и против отдельного законодательства о евреях в целом («неблагоразумно разъединять семейный союз государства начертанием особых постановлений для каждого племени, касты или сословия»)^[713]. Личность «раввина» в этой истории также вполне соответствует некоторым культурным реалиям описываемого периода: такой феномен, как ров маскил – раввин, в определенной степени воспринявший идеи Просвещения и в то же время сохраняющий верность традициям, был достаточно распространен в тот период^[714]. С другой стороны, вполне возможно, что Сперанский приписывал здесь свои собственные воззрения персонажу по определению маргинальному и экзотическому: это прием, восходивший к разного рода «восточным повестям» в литературе второй половины XVIII – начала XIX в.

К первым годам XIX в. относится организация в Санкт-Петербурге первого еврейского общинного института – «погребального братства» (хевра кадиша). Пинкас этого общества за 1802–1822 гг. известен только по опубликованному русскому переводу Й.-Л. Гордона, полностью инкорпорированному в состав очерка о ранней истории петербургской еврейской общины. В ряде случаев Гордоном приводились термины оригинала, что облегчает реконструкцию первоначального текста на древнееврейском. Следует отметить, что деятельность хевры кадиши, как правило, не ограничивалась узким кругом обязанностей, связанных с погребением умерших. Как и другие организации типа хеврот, петербургское погребальное братство являлось горизонтальной структурой, объединявшей в своем составе лиц различного социального и имущественного статуса: наряду с неоднократно упоминавшимся Ноткиным и его сыном, в общество входил и ремесленник Хаим Шмуклер («позументщик»)^[715]. Скорее всего, Хаим Шмуклер тождествен упоминающемуся в делопроизводственных документах конца XVIII – начала XIX в. позументщику Хаиму Гошиовичу, среди клиентов которого были сама Екатерина II (заказавшая ему «кисейную вышитую золотом юбку») и Г.А. Потемкин. В июне 1801 г. Гошиович преподнес Александру I ковер своей работы «с еврейскими надписями»^[716]. Последнее, в сочетании с возможным участием Гошиовича в организации еврейской общины Петербурга, может рассматриваться в контексте связанных со сменой власти еврейских инициатив, наряду с еврейскими одами на восшествие Александра I на престол.

Из десяти членов хевры пятеро прибыли в столицу из Шклова, двое из Могилева, один из Брод, один из Новоместа, и еще один фигурировал в пинкасе без обозначения места происхождения^[717]. Членам хевры удалось, по-видимому, добиться серьезных денежных пожертвований в пользу общества от прибывших в Петербург еврейских депутатов от губерний черты оседлости. Деньги были потрачены, в частности, на перезахоронение на еврейском кладбище останков евреев обоего пола, изначально похороненных на соседнем кладбище, принадлежавшем немецкой лютеранской общине, – что было представлено в пинкасе как инициатива депутатов^[718]. Евреи, умершие в Петербурге с 1802 по 1807 г., происходили из различных регионов: из Вильно, Житомира, Тульчина, Могилева, Шклова. На еврейском кладбище были похоронены также евреи-выходцы из иностранных государств: «немецкие евреи» без точного указания происхождения и один еврей из Варшавы^[719]. В пинкасе хевры кадиши отразились также негативные стороны проживания евреев в столице: высокая детская смертность и случаи мертворождения, вероятно связанные с плохими бытовыми условиями, и даже одно убийство^[720]. Потребность петербургских евреев в кошерной пище обеспечивалась в тот период как минимум двумя резниками, что является косвенным свидетельством наличия значительного еврейского населения в столице^[721].

Предположение И. Цинберга о том, что перебравшиеся в Санкт-Петербург Ноткин, Перетц и пользовавшиеся их покровительством еврейские интеллектуалы Лейба Невахович, Мендель Левин и братья Моше и Леон Элканы стремились создать в столице Российской империи некий аналог просвещенной берлинской еврейской общины^[722], вполне вероятно. Однако, в отличие от круга Мендельсона, призывавшего евреев к упразднению традиционных автономных общинных институтов^[723], среди петербургских евреев существовала тенденция к созданию и укреплению таких институтов, проявившаяся в деятельности по крайней мере одного из влиятельных членов общины: Ноткина. Верхушку петербургского еврейства роднило с берлинской общиной отчетливо выраженное стремление к интеграции в аристократическое общество столицы и попытки влияния на власть. Наряду с участием в разработке еврейского законодательства (или, по крайней мере, претензиями на такое участие) и неформальным лоббированием еврейских интересов, имело место и публицистическое обращение от лица евреев к российскому обществу: «Вопль дщери иудейской» Неваховича, опубликованное почти одновременно на русском и древнееврейском языках.

Поскольку жизнь и литературная деятельность Лейбы (после 1806 г.: Льва Николаевича) Неваховича (1776, Летичев – 1831, Санкт-Петербург) довольно полно представлены в существующей историографии^[724], мы коснемся здесь только аспектов, важных для данного исследования, а также связанных с введением в научный оборот новых источников. «Вопль дщери иудейской» был уже не первым обращением Неваховича к власти. Ода Неваховича на восшествие Александра I на престол на древнееврейском и русском языках была впервые введена в научный оборот А. Рогачевским, опубликовавшим русскую версию оды. Однако сравнение древнееврейского и русского текстов выявляет серьезные смысловые расхождения между ними. Строка «несчастные паки получают свободу», интерпретируемая Рогачевским как намек на вторичное освобождение цадика Шнеура Залмана из Петропавловской крепости^[725], в древнееврейском варианте переводится буквально как: «пленные» (термин, применявшийся к еврейским заключенным, позднее – к рекрутам) освобождены и им также возвращают прежний статус (место)»^[726]. Прямое выражение в древнееврейской версии надежды на то, что в царствование нового императора будут обличены и наказаны ненавистники евреев^[727], превращается в русской прозаической версии в куда менее определенное: «под его токмо скипетром живущие народы чают, что никогда не произыдет между ими крамола от нетерпимости и разнообразия вер»^[728]. При этом древнееврейская версия демонстрирует явно более скептическое отношение к новому царствованию, нежели русская: в русской версии подданные «чувствуют, что каждая слеза их осушается теплотою милосердия»^[729], в древнееврейской это им только кажется^[730]. Можно предположить, что Невахович выступил со своей одой не «по наивности», как предполагает Рогачевский^[731], а при поддержке своих единоверцев, проживавших в Петербурге. Именно к ним могла быть обращена версия на древнееврейском, достоинства которой могли оценить только они.

Аналогичным образом, призывы к толерантности в «Вопле дщери Иудейской» были обращены и к российскому, и к еврейскому обществу. Версия на русском языке была посвящена Кочубею, версия на древнееврейском содержала два посвящения: на титульном листе Кочубею, на следующем – Перетцу и Ноткину. К последнему прилагались те же эпитеты, что и к библейскому Мордехаю: «ищущий (или «требующий») добра для народа своего»)^[732].

Приложение к «Воплю», «Чувствование верноподданного по случаю учрежденного, по высочайшему его императорского величества государя императора Александра I, самодержца всероссийского, повелению, комитета о устройстве евреев на пользу государственную и их собственную», было главным образом обращено к российской публике, чем объясняются значительные сокращения в версии на древнееврейском. В этой части книги Неваховича обнаруживается характерное для риторики прошений еврейских представителей того периода представление желаемого как действительного: император якобы учредил комитет для того, чтобы возвести евреев «на вышнюю степень благосостояния»^[733]. Подчеркивалось, что «сей самодержец, имеющий самовластное право располагать участью своих подданных, соизволяет еще вызвать депутатов из них самих, веками и другими народами униженных несчастливцев»^[734]. Характеристика созыва еврейских депутатов как либерального нововведения, вопреки существовавшему к тому времени опыту взаимодействия российских властей с еврейскими представителями, присутствовала и в российской прессе того периода, восхвалявшей Александра I за то, что он «даровал евреям бытие политическое»^[735].

Неясно, насколько широк был общественный резонанс на книгу Неваховича. В поданном Александру I 24 марта 1803 г. проекте коллежского асессора Я.А. Маркевича упоминался «еврей Лейба Найвахович» (sic!), который «при помощи других [евреев] издал книгу под заглавием “Плач (sic!) дщери иудейской”, где при довольной игре разума есть много глупостей и лжи»^[736]. Маркевич, возводя на евреев разнообразные обвинения^[737], не решился вступить с Неваховичем в полемику по поводу еврейских депутатов, так как в этом отношении Невахович, скорее всего, высказывал мысли, которые широко циркулировали в обществе и опровергать которые было совершенно неуместно^[738].

Отметим, что связи Неваховича с еврейской элитой сохранялись и много лет спустя после его перехода в христианство. В 1829 г. он подал Николаю I проект еврейской реформы^[739]. Записка носила характер апологии как традиционных общинных институтов, так и еврейских депутатов конца XVIII – первой четверти XIX в. Парадоксальным образом, защитником кагала перед властью в данном случае выступил радикальный просветитель, ушедший в христианство и, казалось бы, полностью ассимилировавшийся в новом окружении. Этот исключительно важный для понимания фигуры Неваховича эпизод не был ранее представлен в историографии.

Реакцию на попытки покровителя Неваховича, финансиста Абрама Перетца, войти в высшее общество столицы можно проследить по сохранившимся мемуарным свидетельствам. Характеризуя обстановку после заключения Тильзитского мира, когда Александр I требованием, «чтобы столица веселилась», пытался погасить общественное недовольство, Ф. Булгарин риторически восклицал: «Кто не помнит великолепных праздников тогдашнего откупщика Авраама Израилевича Перца (sic!)», которые якобы «сам император удостаивал своим посещением»^[740]. Совершенно иным образом рисуется общественный статус Перетца в записках Н.И. Греча. Двоюродный брат мемуариста, П.Х. Безак, благодаря сотрудничеству с Перетцем «поправил свое состояние и испортил всю карьеру званием жидовского приказчика»^[741]. В записках Ф.Ф. Вигеля главной причиной отставки Кочубея с поста министра внутренних дел в ноябре 1807 г. объявлялись дошедшие до императора «толки» о связях министра с Перетцем, благодаря покровительству Кочубея сосредоточившим в своих руках «важные отрасли государственных доходов». «Толки» о подозрительной «дружбе» министра с Перетцем являлись, согласно Вигелю, ярким выражением неприязни петербургского высшего света к Кочубею^[742]. Во всех перечисленных эпизодах мемуаров более чем вероятны преувеличения и искажения, обусловленные позициями их авторов. Для Булгарина успехи Перетца были наглядным доказательством могущества еврейского капитала^[743]. Вигель, обличая корыстолюбие и низость Кочубея, описывал его позорные «еврейские связи» так, как если бы эта ситуация имела место во время написания мемуаров. То же самое касается и аналогичной, хотя разворачивающейся не на таком высоком уровне, истории из мемуаров Греча.

Примечательна, вероятно, восходящая к семейному преданию трактовка отношений Перетца с петербургской еврейской общиной в книге его правнуков В.Н. и Л.Н. Перетцев. Несомненно, описание «подпольной борьбы» петербургских евреев с «вольнодумцем» Перетцем, якобы являвшейся одной из причин его разорения^[744], было связано с общей тенденцией работы, однако можно усмотреть в ней и отголоски реальной ситуации. Перетц противопоставлялся, с одной стороны, Ноткину, «стремившемуся к обособлению евреев», с другой стороны, хасидам, «неприязнь» к которым «обошлась ему дорого»^[745]. Упрекая С.М. Дубнова и Ю.И. Гессена в пристрастном отношении к Перетцу, его правнуки не менее пристрастны в своей апологетической трактовке его жизни и взглядов^[746]. Отсутствие в соответствующем разделе книги ссылок на источники является косвенным свидетельством того, что здесь авторы, вероятно, основывались на семейном предании.

В отдельных источниках, восходящих к описываемому периоду, отношение к Перетцу как в еврейском, так и в российском обществе выглядит несколько иначе. В записи о смерти его дочери Мирьям в пинкасе погребального братства Шклова Перетц именуется почетным титулом «учитель наш»^[747]. Данного звания могли лишить за проступки против общины (например, доносы) либо за недостаточно строгое выполнение религиозных предписаний. Запись в пинкасе свидетельствует, что Перетц сохранял его по крайней мере до 1810 г. Что же касается отношения к Перетцу в российском обществе, то весьма показательны слухи, ходившие в марте – апреле 1812 г. в Москве. Говорили, что Перетц (в данном документе фигурирующий как «Периц») «подкуплен Наполеоном, чтоб в вино [т. е. поставляемую им российской армии водку, «хлебное вино»] подмешать яду, и на основании следствия Периц посажен в крепость»^[748]. Сюжет о «еврее-отравителе» (причем «отравление» понималось как в прямом, так и в переносном смысле) являлся со Средних веков одной из универсальных мифологем в восприятии евреев их христианским окружением. Данная мифологема была активизирована массовым сознанием, подогревавшимся официальной пропагандой накануне войны. При этом негативные коннотации, связанные с образом «чужого», были автоматически перенесены на одного из самых известных российскому обществу представителей еврейства. Отметим, что именно в этот период Державин писал свои «Записки». Знаменитое обвинение, что «Сперанский был всецело предан жидам чрез известного Перетца»^[749], следует рассматривать в идеологическом контексте ситуации, сложившейся в связи со ссылкой Сперанского^[750]. Иной характер носили слухи о Перетце, отразившиеся в отосланном А.А. Аракчееву в феврале 1813 г. донесении о настроениях в столице. «Публика вздумала сказать», что «Перец (sic!), оставя закон предков, принимает христианскую религию»^[751]. При этом автор донесения счел нужным указать на полную неправдоподобность такого поворота событий. В данном случае направленность слухов не так очевидна, как в предыдущем: неясно, одобряла «публика» возможное намерение Перетца или же осуждала «коварного» еврея, готового даже на крещение ради повышения своего социального статуса.

Совокупность рассмотренных выше источников позволяет предположить, что Перетц, несмотря на свои усилия по интеграции в российское общество, продолжал оставаться для него абсолютно «чужим». Более того, на Перетца проецировались негативные стереотипы, связанные с евреями в целом. Аналогичная ситуация имела место с Ноткиным, который и в прошении московских купцов о высылке евреев в 1790 г.^[752], и во «Мнении»^[753] и «Записках» Державина выступал воплощением всех негативных качеств, приписывавшихся евреям. В то же время оба деятеля сохраняли высокий статус в еврейском обществе, не пошатнувшийся из-за их тесных контактов с христианским окружением. Даже крещение Перетца не означало полного разрыва его связей с еврейством. Так, он продолжал вести переписку с родственниками на древнееврейском языке^[754], а Й. Цейтлин, отец умершей в 1813 г. первой жены Перетца, оставил ему немалую сумму по завещанию^[755].

Отдельные документальные свидетельства о евреях в Санкт-Петербурге начала XIX в. позволяют несколько скорректировать точку зрения Б. Натанса, относящего возникновение феномена «петербургского еврейства» к середине XIX в. Все отмеченные Натансом для позднейшего периода процессы (ассимиляция, аккультурация, интеграция в форме «селективной эмансипации») имели место уже в первой четверти XIX в. Безусловно, эти процессы приобрели массовый характер только в 60-х гг. XIX в., однако понимание генезиса этих моделей социального поведения евреев будет неполным без обращения к ситуации, кратко охарактеризованной в данном разделе.

К особенностям еврейского представительства в 1801–1812 гг. следует отнести прежде всего четко выраженную преемственность с предыдущим периодом, при том что деятельность еврейских депутатов и поверенных осуществлялась в новых институциональных рамках. Высказанные еврейскими представителями предложения представляли собою широкий спектр моделей реформирования еврейской жизни – от укрепления традиционных общинных институтов до полного переустройства религиозных и социально-экономических основ еврейского общества. При этом все упоминавшиеся выше проекты объединяла тенденция к альянсу еврейской элиты (традиционной или в той или иной степени «просвещенной») с представителями власти и приближению ее статуса к статусу российского дворянства (чины, покупка земли, включение кагалов или соответствующих им структур в систему государственного управления). Это стремление контрастировало с основным направлением правительственной политики того периода, которое привело к значительному ухудшению правового и экономического положения евреев. Примечательно также активное сопротивление подавляющего большинства еврейских общинных лидеров попыткам централизации управления евреями, выразившимся, в частности, в так и не осуществленном проекте создания «российского Синедриона» в 1803–1804 гг. Сохранившиеся документы позволяют реконструировать некоторые важные аспекты восприятия российскими евреями «политического» и разные способы адаптации к изменениям, проявившиеся в еврейском обществе в первые годы XIX в.

Сосуществование различных форм еврейского представительства в данный период было обусловлено как неоднородностью еврейского населения, так и колеблющейся позицией власти по отношению к еврейским депутатам. Мнения высших государственных чиновников представляли собою широкий спектр: от убеждения в полной бесполезности и даже «вредоносности» депутатов до веры в необходимость сотрудничества с ними на постоянной основе. При этом один и тот же государственный деятель мог кардинальным образом менять свои взгляды под влиянием не всегда ясных для нас обстоятельств. Подозрительное отношение к депутатам, во многом обусловленное противоречием между неограниченным самодержавием и самой идеей представительства, усугублялось распространенной в тот период в правительственных кругах боязнью «еврейского бунта» и еврейского шпионажа. Постоянные ограничения деятельности депутатов и подозрения в политической неблагонадежности, высказывавшиеся в их адрес представителями российской администрации, не привели к упадку этой формы еврейского представительства в последующий период. Наоборот, он характеризовался переходом еврейской депутации при центральной власти на более высокий уровень. Именно после войны 1812 г. была в полной мере реализована попытка заимствования французского опыта привлечения еврейских депутатов к управлению еврейским населением империи.

Глава 3
«ЕВРЕЙСКИЕ ЗАКОНЫ МОГУТ И ДОЛЖНЫ ИЗМЕНЯТЬСЯ».
1812–1825 гг.

В одной из «вставных новелл» в романе еврейского писателя А.М. Дика «Первый еврейский рекрут, или как это было в 1828 году» (1871 г.) описывается жизнь еврейских депутатов в Петербурге в 1820-е гг. Чтобы заработать себе на жизнь, они торговали с уличных лотков зеленью и печеньем и старой посудой на толкучем рынке. Те из них, кто хоть немного знал русский язык, писали прошения за своих единоверцев. Не желая нарушать религиозные законы о кошерной пище, они не покупали молоко у уличных разносчиц^[756], а завели собственных коз. Козы отличались строптивым нравом и часто сбегали. Депутаты гонялись за ними по центральным улицам Петербурга и нередко попадали в полицейский участок^[757]. Повествование Дика строится как пародия на типичный фольклорный рассказ о депутатах. Характерное для традиционного фольклорного нарратива представление о депутатах как о влиятельных персонах, живущих в роскоши, в месте, запретном для основной массы евреев, и имеющих доступ к императору и министрам, противопоставляется здесь описанию различных мытарств депутатов в столице.

Вопреки сатирическому описанию Дика, период с 1812 по 1825 г. можно назвать скорее эпохой «расцвета» еврейской депутации. Депутация, как никогда ранее, приближается к форме государственного учреждения.

Еврейские депутаты в 1812–1817 гг.

Военные действия 1812 г., проходившие на территориях со значительным еврейским населением, не могли не затронуть евреев. Евреи, которым военная служба была заменена «рекрутским сбором», занимались шпионажем в пользу российской армии, некоторые из них даже попадали в партизанские отряды. Еврейские купцы принимали участие в военных поставках, при этом их запутанные отношения с казной часто приводили к их разорению. Отечественная война 1812 г. знаменовала также «открытие еврейства» образованным российским обществом. К этому времени следует отнести формирование многих мифологем, связанных с евреями и отразившихся как в литературе, так и в документальных источниках^[758]. С войной 1812 г. связан и новый этап в истории еврейского представительства при центральной власти. Особую роль в этих событиях сыграли еврейские депутаты – военные подрядчики Лейзер Диллон и Зундель Зонненберг, которые использовали свое влияние при Главной квартире российской армии для воздействия на правительственную политику по отношению к евреям^[759].

Диллон и Зонненберг являлись во многом типичными представителями еврейской элиты того времени. Лейзер Диллон из Несвижа возводил свое происхождение к средневековому кастильскому каббалисту Моше де Леону^[760] и, таким образом, как и некоторые другие еврейские деятели того времени, возводил свой род к сефардам. Его отец, Борух-Бендет Диллон, был доверенным лицом князя Карла-Станислава Радзивилла, иными словами, «держал аренду» города, контролируя производство и продажу водки и сборы с приезжающих на базар, а также организовал сложную систему субаренды. К тому же он пользовался среди евреев славой выдающегося талмудиста^[761]. Согласно семейному преданию, старший сын Боруха-Бендета Диллона Лейзер с раннего детства проявлял необычайные способности к языкам и уже к восьми годам бойко говорил и писал по-польски, по-немецки и по-русски, что сочеталось с поразительными успехами в изучении древнееврейских священных текстов^[762]. В довольно юном возрасте (13 лет) – тогда это было обычной практикой, в особенности среди еврейской элиты, – его женили на дочери одного из глав минского кагала, чье имя, к сожалению, до нас не дошло, и последующие несколько лет он жил в Минске в качестве «зятя на содержании», а впоследствии был привлечен к участию в деятельности тестя по снабжению армии.

Зундель Зонненберг, уроженец города Гродно, в 1800-е гг. был «при гродненском кагале штадлером, или зачинщиком»^[763], как сообщал в своей записке министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну в 1820 г. резко критиковавший еврейскую депутацию «ученый еврей» Гиллель Маркевич.

О том, как была учреждена еврейская депутация при Главной квартире, известно из прошений Диллона Николаю I^[764] и главе Третьего отделения А.Х. Бенкендорфу^[765] 1829–1830 гг., а также из докладных записок первой экспедиции Третьего отделения о следственных делах, по которым привлекался Диллон с 1815 по 1829 г.^[766] Отметим, что авторы последних двух документов, содержащих в целом негативную характеристику бывшего депутата, подтверждают содержавшиеся в его прошениях данные о депутации и оценивают его деятельность в 1812–1814 гг. как «прежние заслуги»^[767]. Итак, согласно признанию Диллона, «в 1812 г., во время французской кампании, когда государю императору по представлению верховного военного начальства о приверженности еврейского народа к всеавгустейшему престолу благоугодно было повелеть об отряжении из того народа особых достойных депутатов для нахождения при Главной квартире, удостоился я быть избран в сию должность»^[768]. В справке Третьего отделения о Диллоне он фигурирует как «избранный по высочайшему повелению в 1812 г. депутатом еврейского народа»^[769]. Здесь очень важно указание на избрание депутатов, вопреки утвердившемуся в историографии мнению о «самозванстве» Зонненберга и Диллона. В свете этих данных становится более понятно выражение, употребленное Зонненбергом в официальном письме витебскому кагалу в ноябре 1817 г.: «Я осчастливлен быть назначенным по высочайшему соизволению в звание депутата»^[770], т. е., видимо, избран еврейскими общинами, а затем утвержден в этом звании императором («по высочайшему соизволению», а не, например, «повелению»). Зонненберг, так же как и Диллон, считал началом своей деятельности в качестве официального депутата 1812 г.^[771] Итак, согласно данным источникам, выборы депутатов в 1812 г. осуществлялись по личной инициативе императора еврейскими общинами. Весьма интересно, как все это происходило в условиях войны. Возможно, избрание депутатов являлось тактическим ходом с целью привлечь на сторону российского правительства еврейское население. Упомянутые выше прошения Диллона представляют определенный интерес и в качестве источника по начальному периоду деятельности депутации. Свое повествование об этих событиях Диллон стремился привести в соответствие с предпочтениями адресатов и «духом времени»: даже его взаимодействие с кагалами представлено в виде отношений агента политической полиции с завербованными им информантами. Переписка с кагалами велась им якобы только «для предоставления мне нужных сведений по важнейшим даже и по политическим делам, о коих имел я счастие своевременно его императорскому величеству доносить»^[772]. Как будет показано ниже, отдельные письма кагалов депутатам, написанные по-русски и рассчитанные на внимание российского командования, действительно включали элементы доноса, однако, по-видимому, взаимоотношения кагалов с депутатами больше походили на отношения традиционных штадланов с еврейскими общинами.

Сценарий отношений депутатов с еврейскими общинами был довольно сложным: так, в январе 1813 г. недовольные тяжелыми условиями жизни евреи земледельческих колоний Новороссии «отправили по нескольку надежных человек: одних – в Белоруссию и Литву с книгами, для сбора добровольных подаяний для облегчения нужд слабейших колонистов, а других – в Слоним и Гродно советоваться с тамошними умнейшими евреями о том, как освободиться от земледелия с помощью ходатайства двух значащих литовских евреев, находившихся за границею при Главной квартире»^[773]. Под «двумя значащими литовскими евреями» подразумеваются Зонненберг и Диллон, а указание на Гродно – родной город Зонненберга, видимо, означает, что колонисты возлагали свои надежды главным образом на последнего.

Вероятно, формальное избрание Диллона и Зонненберга еврейскими общинами, если оно вообще имело место в 1812 г., не было признано большинством еврейского населения, что потребовало дополнительной легитимации депутатов со стороны еврейского общества. Этот процесс продолжался вплоть до 1818 г. Ранний его этап частично отражен в нескольких любопытных документах, не использовавшихся предыдущими исследователями данной темы. Первый из этих документов – доверенность, выданная Зонненбергу и Диллону от имени кагалов Несвижа и Слуцка 28 февраля 1813 г. и подписанная членами слуцкого (Давид Литманов, Михель Борухович) и несвижского (Лейба Израилевич Ляховичны, ратман Мовша Шмеркович, Габриель Лейбович) кагалов^[774]. Формулировка доверенности дословно совпадает с доверенностями, выдававшимися кагалами поверенным в конце XVIII в.: «Что вы только ни учините, впредь спорить и прекословить не будем»^[775]. Примечательно обращение кагалов к депутатам: «Здравия желаем любезным нашим другам Лейзеру Несвижскому и Зунделю Гродненскому»^[776], – при этом обращение «здравия желаем» может быть как калькой обычного благопожелания, так и указанием на то, что находившиеся при Главной квартире депутаты воспринимались еврейским населением как нечто вроде «военного начальства». Текст свидетельствует о том, что члены кагалов явно рассчитывали на восприятие должностных лиц, которым депутаты будут предъявлять доверенность: «Все ограничение, унижение, угнетение, причиненные нам во время бытности здесь французов и поляков, нет сил описывать, как известно, ибо почти кожу с нас сорвали; за то, что мы привязаны душевно к россиянам, называли нас спиенами [sic!]»^[777]. Лояльные российской власти евреи противопоставляются польским помещикам, враждебность которых к евреям в данном документе мотивируется «малой их преданностью к августейшему престолу»^[778]. Тут же сообщается, что поляки «надеются, от чего боже избавь, на возвращение сюда неприятеля, всегдашний их разговор есть, что зима служит в пользу русских, а лето в пользу французов и поляков» и что один из предводителей дворянства (маршалов) Минской губернии во время французской оккупации занимал должность префекта^[779]. Эти сведения явно были рассчитаны на передачу российским властям. Следующий за описанием непосильных поборов и притеснений со стороны французского командования и польских помещиков пассаж выдает определенные политические чаяния еврейской элиты: «Небезызвестно, что евреи суть бедные, не имеющие своих земель, крестьян, ни же своих лесов, откуда им взять все вышеписанные налоги»^[780]. Депутаты должны были «войтить с жалобою к начальству и всемилостивейшему государю императору»^[781], чтобы защитить евреев от «мщения» польской шляхты. Кагалы также решили оказать депутатам особые почести, посвятив им «гимн лиро-эпический»^[782]. Под «гимном лиро-эпическим» здесь, вероятнее всего, подразумевается такой жанр традиционной еврейской словесности, как мегила (букв. свиток): составленный по аналогии с «Книгой Есфири» («Мегилат Эстер») рассказ о бедствии, постигшем ту или иную еврейскую общину, и счастливом избавлении от нее благодаря влиятельным евреям, близким к властям^[783]. Депутаты, таким образом, включаются в контекст еврейской традиции, а репрезентация их действий строится по старинным образцам. Такого рода символическая легитимация депутатов еврейским обществом была так же важна для последнего, как и выдача формальной доверенности.

Письмо «от купечества и кагала города Вильно почтеннейшим купцам Лейзеру Несвижскому и Зунделю Гродненскому» 9 марта 1813 г.^[784] не является доверенностью, однако то, что оно было написано на русском языке, показывает, что таким образом кагал и состоятельные евреи Вильно желали продемонстрировать властям, что признают Диллона и Зонненберга в качестве официальных выразителей еврейских интересов. Выясняется также любопытная подробность: свои предыдущие послания виленский кагал передавал депутатам через одного из адъютантов великого князя Константина Павловича, полковника А.Н. Потапова^[785], а сами депутаты имели возможность передать свой ответ кагалу «чрез нарочного эстафеты или курьера» из Главной квартиры^[786]. Кагал предупреждал депутатов о возможных антиеврейских выступлениях польского населения. При этом он обращался к депутатам, как если бы они являлись представителями российской администрации: «И не думайте, господа, что, боже сохрани, сие есть только выдумка, из слухов походящая, нет, не смеет наш народ выдумать про себя такие вещи»^[787]. Впрочем, у кагала были поводы и для радости: большое оживление в еврейской общине Вильно вызвало недавнее письмо Диллона и Зонненберга, «наполненное добрыми повелениями и всемилостивейшими обещаниями его императорского величества»^[788]. Евреи надеялись, «что государь император высочайше будет исполнять своих обещаний [sic!], как только даст ему Бог счастия в окончании с своими неприятелями»^[789]. Стиль письма, так же как и упомянутой выше доверенности слуцкого и несвижского кагалов, испытал явное влияние патриотической риторики того времени. Таково, к примеру, обращение виленского кагала к депутатам: «Любезные други, деятельнейше старайтесь для пользы Отечества и нашего народа»^[790].

Дальнейшие события ярко продемонстрировали притязания депутации на выражение интересов всего российского еврейства. 22 апреля 1813 г., в Дрездене, Зонненберг представил Александру I обширный проект еврейской реформы. К сожалению, этот проект известен нам лишь по тенденциозному изложению отдельных его частей в мемориях Четвертого еврейского комитета за 1826–1827 гг. Примечательно, что члены комитета сочли нужным post factum полемизировать с высказанными в записке мнениями и предложениями. Судя по косвенным данным, записка была довольно объемной и, подобно другим памятникам этого жанра, состояла из двух частей – описательной и рекомендательной. Описательная часть включала в себя небольшой исторический экскурс, в котором говорилось в основном «о различных притеснениях еврейскому народу»^[791], а также большое количество фактического материала о современной автору еврейской жизни, с пессимистическими замечаниями о том, что евреи «часто разоряются, и вообще богатство самых счастливых не доходит далее третьего поколения»^[792], об ужасающей бедности российских евреев, толкающей их к нарушению законов, о бедствиях войны и принудительных выселений^[793]. Однако евреи фигурировали в записке не только в качестве жертв правительственной политики: в записке, местами более похожей на донос, содержались указания на деятельность конкретных лиц, связанных с контрабандой и хищениями. При этом главными объектами обличения выступали Лейзер Диллон и его компаньон некий «еврей Франк»^[794]. Это наиболее раннее документальное свидетельство вражды Зонненберга и Диллона, проявлявшейся в последующие годы существования депутации во взаимных доносах и интригах. Вторая часть записки содержала без преувеличения программные требования еврейских депутатов, получившие дальнейшее развитие в целой серии проектов и прошений. В кратком резюме, содержащемся в мемории Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г., эти предложения выглядят следующим образом: отмена ограничений передвижения и экономической деятельности евреев, требования равного представительства евреев в органах городского самоуправления, прощение всех недоимок, судебная автономия, приравнивание правового статуса кагалов к статусу магистратов, ограничение произвола помещиков по отношению к проживающим на их землях евреям^[795]. Все эти предложения, как было показано выше, уже встречались в прошениях многих еврейских представителей начиная с 1773 г. Вызывает интерес также определение социального статуса евреев в проекте Зонненберга: еврейская элита, «производя торговлю без записки в гильдии»^[796] на территории всей империи и расширив свои полномочия в органах еврейского самоуправления, выделилась бы таким образом в отдельную привилегированную группу, не имеющую аналогов в числе сословий империи. Повышение полномочий кагалов и судебная автономия также противоречили правительственной тенденции к унификации евреев с остальными подданными (сочетавшейся со специальными правовыми ограничениями для евреев), намеченной уже «Положением о евреях» 1804 г.

Выдвигая широкие планы еврейской реформы, Зонненберг продолжал ходатайствовать и по отдельным частным вопросам. Так, в августе 1812 г. из Московской губернии в Нижний Новгород для содержания там под стражей были высланы 540 бродяг и подозрительных лиц^[797]. В числе последних было и несколько евреев из Витебска, Шклова и Мстиславля, содержавших питейные заведения в Можайском и Волоколамском уездах, что само по себе при наличии черты оседлости и запрете на производство и продажу евреями водки было противозаконно. Тем не менее Зонненберг по поручению витебского кагала написал прошение^[798], посланное им 30 июня 1813 г. министру полиции А.Д. Балашову из городка Рейхенбах в Саксонии. Ярко описывая страдания еврейских арестантов в московском остроге и по пути в Нижний Новгород, когда «конвой, транспортирующий оных, не зная различия в вине, почитал их важными преступниками, и гнали их без всякого человеческого милосердия по тридцать верст в день, не уважения даже (sic!) ни малым, ни больным, чрез что многие из них по дороге померли»^[799], Зонненберг не упоминал о нарушенных евреями формальных ограничительных нормах, утверждая, что арестанты – «люди невинные», пострадавшие «только за то, что они находились в России»^[800]. Заслуживает внимания решительный и даже дерзкий тон прошения: Зонненберг добивался освобождения не только нижегородских арестантов, но всех «им подобных евреев, если находятся в таковом же заключении» и «снабжения их подводами и продовольствием, пока не доедут до своих кагалов»^[801]. Реакция министра свидетельствует о достигнутой депутатами высокой степени влияния на власть. Балашов уже через неделю потребовал объяснений от нижегородского губернатора^[802], заявившего, что упомянутые евреи давно освобождены из-под стражи под подписку о невыезде^[803]. В самом факте выступления Зонненберга в защиту формально законным образом высланных евреев проявились некоторые черты российской политической культуры того периода – пренебрежение к писаным нормам. То, что на уровне власти подразумевалось негласно, более явным образом проявляется в выступлениях еврейских представителей, еще не имевших достаточных навыков продвижения своих интересов в рамках российских бюрократических практик. Следует также отметить, что хлопоты о судьбе еврейских арестантов, вероятнее всего, воспринимались витебским кагалом и еврейскими депутатами в рамках традиционного дискурса как выполнение заповеди «о выкупе пленных».

Начало новому этапу деятельности депутации было положено во время аудиенции, данной императором еврейским депутатам 29 июня 1814 г. в Баденском герцогстве, в замке Брухзаль^[804] После беседы с еврейскими представителями Александр I распорядился, чтобы все еврейские кагалы избрали депутатов и отправили их в Санкт-Петербург. Текст указа воспроизводится в составе проекта еврейской реформы, составленного крещеным евреем литератором Л. Неваховичем в 1829 г.^[805], и совпадает с цитатами, содержащимися в более ранних документах. Мотивировка созыва депутации в «высочайшем повелении, объявленном через [начальника Главного штаба] П.М. Волконского», отличалась от предыдущих указов о созыве депутаций: «Государь император, изъявляя высочайшее свое благоволение кагалам за усердную и ревностную службу находившихся при Главной квартире его императорского величества депутатов, повелевает прислать тех самых или таковых же в Санкт-Петербург»^[806]. Количество депутатов и способ их избрания, а также какие-либо функции и полномочия будущей депутации в указе обозначены не были. Данное постановление носило, таким образом, скорее демонстративный, нежели практический характер, тем более что, как было показано выше, выборы (или их имитация) уже состоялись в 1812 г. В день издания указа Диллон был награжден медалью «За усердие»^[807]. Об этом, а также о подтверждении его депутатского статуса на высшем уровне он поспешил сообщить в своем письме минскому кагалу, а также просил передать эти сведения кагалу Брест-Литовска^[808]. Характерно, что Зонненберга, несколько ранее награжденного медалью «За усердие» меньшего достоинства^[809], он даже не упомянул, что указывает на определенные претензии на монополию в контактах с правительством.

Из кратких и отрывочных упоминаний в делопроизводственных документах известно, что с возвращением Александра I в Санкт-Петербург деятельность еврейских депутатов при императоре продолжалась. Не совсем понятным образом они оказались в составе императорской свиты во время путешествия Александра I на Венский конгресс в сентябре 1814 г. Согласно собранным венской полицией сведениям, в Вене тогда ходили разнообразные слухи «о двух придворных евреях (Hofjuden) императора Александра». Они якобы занимались подкупом причастных к конгрессу лиц, а также развлекались так, что «тратили золото целыми мешками»^[810]. Ключевым здесь является определение еврейских депутатов как «Hofjuden». В адрес «придворных евреев» германских государств XVII–XVIII вв. выдвигались примененные здесь к депутатам обвинения в лоббировании, политических интригах, а также в неуместных претензиях на статус дворянства. Последние зачастую проявлялись в эксцентричном, демонстративном поведении, пристрастии к особой роскоши^[811]. По версии, содержащейся в упомянутых выше прошениях Диллона 1829 и 1830 гг., он, «быв уже не отпущен от Главной квартиры, употреблен был к дальнейшим тайным препоручениям и находился при его величестве на конгрессе в австрийской столице Вене и в прочих местах»^[812]. Возможно, депутаты могли действовать и в качестве тайных агентов российской власти, однако, как будет показано ниже, главной их функцией оставалось представительство.

В Париже и Берлине, соответственно в мае и июне 1814 г., депутаты подали Александру I проекты об улучшении жизни евреев в будущем Царстве Польском. На сей раз проекты подавались от имени обоих депутатов – Диллона и Зонненберга^[813]. Присутствие депутатов в австрийской столице во время заседаний Венского конгресса может указывать на их возможное влияние (или попытки влияния) на рассмотрение еврейских проблем на его заседаниях. Следует отметить, что в то же самое время евреи германских государств отправили на Венский конгресс своих депутатов, которые в октябре 1814 г. подали конгрессу петицию, требуя, чтобы эмансипационные законы наполеоновского времени были оставлены в силе. Эти депутаты собирались в салоне баронессы Фанни Арнштейн, который во время Венского конгресса посещался дипломатическими представителями почти всех представленных на конгрессе европейских государств. Постоянными гостями салона были прусский канцлер В. Гарденберг и австрийский канцлер К. Меттерних. Лоббирование еврейских интересов осуществлялось также еврейскими банкирами Берлина и Вены^[814]. Таким образом, деятельность еврейских депутатов при Александре I в тот период легко вписывается в общий контекст попыток влияния представителей еврейства на определение будущей государственной политики в отношении еврейского населения в постнаполеоновской Европе. Они пытались, в частности, выдвигать определенные предложения относительно регламентации еврейской жизни на только что присоединенных к Российской империи землях Польши. О содержании этих проектов почти ничего не известно, однако в них предлагалось ввести порядок, отличный от законодательства о евреях российской черты оседлости^[815], – это совпало с дальнейшей деятельностью российских властей по отношению к евреям Царства Польского. Следует также отметить, что в то же самое время, в 1814–1815 гг., в Париж несколько раз наведывались депутации от европейски образованной прослойки евреев Варшавы, подавших несколько прошений Александру I. Они требовали предоставления гражданских прав просвещенной части польских евреев, а для остальных евреев – свободы жительства и промыслов. Их требования отчасти поддерживались Н.Н. Новосильцевым и А.А. Чарторыйским^[816]. Трудно судить, насколько проекты Диллона и Зонненберга отличались от предложений варшавян и какова была степень конкуренции между официальными депутатами и представителями варшавского еврейства.

Деятельность Диллона и Зонненберга и, в частности, их официальное назначение вызвали большое оживление в определенных кругах еврейского населения Российской империи, особенно среди консервативной элиты Литвы и Белоруссии, некоторые представители которой явно стремились к созданию некоего межобщинного союза наподобие тех, что объединяли евреев Речи Посполитой до 1764 г. По крайней мере, усилия по политической консолидации евреев, хотя и были вызваны условиями модернизации, облекались в традиционные формы и сопровождались намеренными отсылками к средневековым традициям еврейской автономии. Это выразилось, в частности, в созыве зимой 1815 г. в местечке Зельве, во время ярмарки – так же, как некогда собирались члены областных кагальных объединений, – собрания раввинов и представителей кагалов, чтобы решить, как воспользоваться «императорской милостью» по избранию депутатов. Однако решение вопроса было отложено на неопределенный срок, и прежние участники, к которым присоединились вернувшиеся из-за границы Диллон и Зонненберг, собрались 11 июня 1816 г. в Минске. Собравшиеся постановили взыскать на депутатские издержки по 50 копеек с каждого еврея и избрали из своей среды ответственных за этот сбор по Виленской, Минской и Гродненской губерниям. Эти лица, в большинстве своем раввины, должны были также предпринять усилия по выяснению господствовавших среди еврейского населения настроений и мнений: «Кто в их глазах достойны быть депутатами из их губерний… и что им следует сказать царю или министрам о нуждах их уездов»^[817]. Независимо от того, кого именно и как собирались опрашивать назначенные собранием доверенные, избираемые депутаты, видимо, все же нуждались в поддержке всего еврейского населения. В данном случае важна сама идея необходимости такой легитимации «снизу», хотя, казалось бы, было бы достаточно уже имевшегося императорского указа и одобрения со стороны еврейской элиты. Предполагалось избрать от каждой губернии депутата, причем контроль над выборами возлагался на все тех же уполномоченных собранием раввинов, и вручить каждому депутату доверенность от собрания кагалов^[818].

По замыслу участников собрания, депутаты должны были поехать в Петербург именно тогда, когда в синагогах читается недельный раздел «Странствия», посвященный скитаниям евреев по пустыне и борьбе евреев с племенем мадианитян^[819]. Погружение во враждебное пространство и победа «чистого» над «нечистым», «еврейского» над «чуждым» было той общей основой, которая объединяла библейский сюжет с мистической трактовкой деятельности депутатов, присутствующей в постановлении минского собрания.

Несмотря на свои красноречивые отсылки к традиции, а также уверения в том, насколько полезным окажется присутствие еврейских представителей в столице, организаторы минского собрания не смогли осуществить свою программу, ибо разоренным войной евреям сбор по 50 копеек с человека показался непосильным и выборы не состоялись. Отказ от выборов под предлогом нехватки денег косвенно свидетельствует о том, что часть еврейского населения считала существование еврейских депутатов бесполезным и не верила в их способность повлиять на правительственную политику по отношению к евреям.

Возможно, их не удовлетворял предложенный минским собранием сценарий, согласно которому выборы и дальнейшая деятельность депутатов направлялась бы узким кругом представителей элиты, имевшей оппозицию в лице хеврот. Эта тенденция проявилась в дальнейшем, когда в 1820-е гг. «представления» официальных еврейских депутатов конкурировали с прошениями от имени «еврейских обществ». Возможно, выражение «еврейское общество» в российской делопроизводственной документации было, по крайней мере в нескольких бесспорных случаях, аналогом еврейского хевра, но это уже предмет следующих глав. Итак, по всем изложенным выше, а возможно, и по другим причинам выборы не состоялись, и осенью 1816 г. Зонненберг уехал в Гродно, а Диллон – в Санкт-Петербург.

20 ноября 1816 г. Диллон подал министру полиции С.К. Вязмитинову прошение о представлении ко двору. При этом он предъявил имевшуюся у него копию указа 29 июня 1814 г., которую министр полиции распорядился вернуть депутату, даже не сняв с нее копию. Но старания Диллона не увенчались успехом^[820]. Осенью и зимой 1816–1817 гг. Диллон жил в Петербурге и переписывался с кагалами и отдельными богатыми евреями, например с влиятельным Зеевом Вольфом из Минска, требуя прислать денег на те расходы, на которые он осмеливался только намекать, т. е. на взятки чиновникам. Из обширной переписки, которую Диллон вел с кагалами, до нас дошло только его письмо к минскому кагалу 11 декабря 1816 г. В конце декабря Диллону удалось добиться через начальника Главного штаба П.М. Волконского приглашения на аудиенцию в Зимний дворец. В январе 1817 г. в столицу приехал Зонненберг, и к императору они отправились вместе. В своем письме минскому кагалу от 24 января 1817 г. депутаты подробно описывали свою беседу с Александром I, который пообещал запретить возводимые на евреев Царства Польского обвинения в ритуальных убийствах и приостановить действие подготовленных в Сенате ограничительных законов о евреях и выразил свое недовольство еврейской контрабандой. В заключение император объявил еврейским депутатам о своем решении передать все еврейские дела в руки одного сановника (имя А.Н. Голицына в письме не названо), а также о том, что еврейское представительство в Санкт-Петербурге должно стать постоянным.

Депутаты сообщали, что намерены отправиться к упомянутому сановнику (т. е. Голицыну), и благодарили кагал за присланные им тысячу рублей ассигнациями. Они не преминули указать своим избирателям на трудности столичной жизни, напомнить, что ради нужд всего еврейского народа оставили своих жен, детей и коммерческие предприятия^[821]. Таким образом, Диллон и Зонненберг стремились оправдать перед кагалом занятие ими депутатских постов. Особую остроту ситуации придавало то, что несколькими месяцами ранее депутатам не удалось добиться своей формальной легитимации со стороны еврейского населения, и их полномочия основывались исключительно на «благоволении» императора и личных связях с высшими сановниками. Обязанные материально, но не с формальной точки зрения, кагалам и отдельным состоятельным евреям, они вынуждены преувеличивать свои заслуги, повествуя о том, как в личной беседе с императором им удалось добиться отмены уже подготовленных в Сенате грозивших евреям неисчислимыми бедствиями законов, тогда как известно, что в описываемый период законопроекты подобного содержания не рассматривались.

Депутаты использовали в своих письмах библейскую риторику. Поскольку наиболее высокий статус имели обоснования, заимствованные из Торы, Диллон в своем письме минскому кагалу намекает на известный парадигматический сюжет: «Делаю то, что делал наш древний прародитель»^[822]. Это была очевидная аллюзия на эпизод из Книги Бытия: Иаков, столкнувшись в пути с воинственно настроенным Исавом, умилостивил его богатыми дарами: «И упросил его, и тот взял»^[823]. Импликация этой ситуации на современную им эпоху легко реконструировалась адресатами из кагала, желавшими знать, куда были потрачены деньги, собранные ими на депутацию. Взаимодействие евреев с внешней властью издавна уподоблялось отношениям между праотцем Иаковом и его братом Исавом (согласно традиции, предком христианских народов). В том же письме присутствовали и цитаты из Книги Есфири: когда евреев в очередной раз хотели выселить из Петербурга, депутат, подобно Эстер, «не мог видеть бедствие, постигшее его народ»^[824] и предпринял меры, чтобы высылка была отсрочена на неопределенное время.

Письмо Диллона и Зонненберга минскому кагалу от 24 января 1817 г. содержит своеобразный отчет о данной им императором аудиенции. Зимний дворец описан как место одновременно великолепное и ужасное. Депутаты стремились представить дело таким образом, что их личные беседы с Александром I были способны повлиять на положение всех евреев империи. Главными своими достижениями они считали свои выступления против «кровавого навета» (что было одним из главных направлений деятельности средневековых штадланов) и отмену некоего загадочного указа, якобы уже готовившегося в Сенате и грозившего российским евреям неисчислимыми бедствиями^[825]. Восприятие Петербурга как города чуждого и враждебного евреям отражено и в постоянных жалобах депутатов на дороговизну и трудности пребывания в столице, в их, вероятно, не совсем искреннем стремлении оставить свои должности и вернуться домой, а также в описании контактов с различными враждебно (или дружественно) настроенными представителями власти. Вполне вероятно, что и описание столицы в этих письмах, и репрезентация депутатами своей деятельности были обусловлены не их личными взглядами и представлениями, а стремлением соответствовать культурным нормам их адресатов.

18 января 1817 г. А.Н. Голицын, с 25 июня 1810 г. возглавлявший Главное управление духовных дел иностранных исповеданий, получил распоряжение взять на себя управление всеми делами евреев, кроме уголовных преступлений и тяжб по вопросам частной собственности^[826]. В первые же недели после его нового назначения Диллон и Зонненберг обратились к нему с многочисленными ходатайствами, наиболее значимыми из которых были «всеподданнейшие просьбы» по поводу практики, известной как «крестенции», при которой евреи арендовали у помещиков уже засеянные поля в расчете на то, что помещичьи крестьяне должны будут убрать урожай. С точки зрения властей, евреи таким образом фактически владели православными крестьянами, и «крестенции» были запрещены. В январе 1817 г. еврейские депутаты подали прошение «об уничтожении вышеупомянутого запрещения, которое, по их словам, подвергает их собратий разорению»^[827]. Уже после реорганизации еврейской депутации, 20 декабря 1820 г. депутаты смогли добиться возвращения евреям арендной платы, которую они успели внести, тогда как первоначальный сенатский указ, который был уже подготовлен, предоставлял помещикам «самим разобраться в своих расчетах с евреями».

В историографии широко известен случай, когда еврейские депутаты добились законодательного осуждения «кровавого навета» в циркуляре губернаторам черты оседлости от 6 марта 1817 г. в связи с так называемым «Гродненским делом» 1816–1817 гг.^[828], а также их ходатайства по аналогичным процессам в Межириче и Люблине^[829]. Характерно, что издание циркуляра не приостановило дальнейшее преследование евреев по ритуальным обвинениям вплоть до начала XX в. В ритуальных процессах обнаружило свои архаические основы не еврейское, а польское и российское общество, что выражалось и в противоречащем презумпции невиновности предубеждении «еврей – значит виновен», и в попытках объяснить смысл увечий на обнаруженных трупах как следы некоего обряда, который затем пыталось реконструировать следствие, пользуясь показаниями таких сомнительных свидетелей, как желавший отомстить бывшим единоверцам выкрест П.А. Савицкий в «Гродненском деле».

В 1814 г. началось проведение седьмой общероссийской ревизии, которая должна была закончиться к августу 1816 г. Ревизия затронула и евреев. При каждом кагале кормилось огромное количество нищих, которых не записывали в ревизские списки, чтобы не платить за них подать. Но за каждую утаенную прописную душу законом был установлен штраф в размере 500 рублей и уплата двойных податей за прошедшее время. Руководство кагалов Киевской губернии было арестовано, а в Волынской губернии членов кагалов принудительно отправили на работы на государственные текстильные фабрики. Их также обвинили в потворстве контрабандистам. Дальнейшие события в своем письме херсонскому кагалу (очевидно, существовавшем в двух версиях – на древнееврейском и русском, последняя предназначалась для властей) 21 декабря 1817 г. Зонненберг описывал так: «…Я, с бывшим товарищем моим, объяснив в подробности все стеснения, которые повергли народ еврейский в бедственное положение, и побуждение кагалов решиться на означенное происшествие, всеподданнейше просили государя императора…простить вину за прописку душ и избавить их от штрафов и наказания, а дабы не могли при проверке воспоследовать обществам еврейским какие-либо притеснения, предоставить самим кагалам учинить оную»^[830]. Депутаты просили отсрочить проверку данных переписи евреев на два года, возложить проверку прописных душ на кагалы, освободить от пени и двойных податей тех евреев, которые уже значатся «прописными», освободить задержанных членов кагала. Император удовлетворил все эти просьбы в именном указе Сенату 19 апреля 1817 г.^[831] Характерно, что ходатайство еврейских депутатов, как, впрочем, и иные жалобы евреев, в указе не упоминается. Возможно, стараясь оправдать доверие поддерживавших его (в первую очередь, материально) кагалов, Зонненберг в переписке с последними преувеличивал свою роль в решении вопроса о «прописных душах» в пользу евреев.

В середине апреля 1817 г. произошел примечательный инцидент. 13 апреля петербургская управа благочиния пыталась принудить Диллона покинуть столицу в течение трех суток. Поводом к этому послужило требование минского губернатора привлечь Диллона к следствию по делу о разграблении Несвижского замка корпусом генерал-майора С.А. Тучкова (Тучкова 2-го) во время войны 1812 г.^[832] Узнав об этом, Голицын вызвал к себе Диллона, который заявил, «что, хотя по возложенной на него обязанности депутата ему надлежало быть в Санкт-Петербурге, для своего оправдания он должен следовать в Несвиж, но не прежде, как по получении решения о деньгах, ему от казны следуемых»^[833]. При этом Диллон ссылался на обещание, якобы данное ему императором еще 29 июня 1814 г. (т. е. во время упомянутой выше аудиенции в Брухзале): освободить его от всех «преследований» по этому и другим делам^[834]. Голицын предоставил вопрос на личное усмотрение императора. Александр I распорядился не высылать Диллона из столицы, «равным образом и впредь депутатов еврейского народа отсюда не высылать без доклада его императорскому величеству»^[835]. В свою очередь, министр полиции отправил петербургскому обер-полицмейстеру специальное распоряжение «О невысылке еврейских депутатов»^[836], в котором, помимо Диллона, упоминал «прочих находящихся здесь еврейских депутатов». Следовательно, несмотря на то, что официальными депутатами признавались, видимо, только Диллон и Зонненберг, «депутатами» могли именоваться и другие проживавшие в Санкт-Петербурге еврейские представители. На них даже могло распространяться действие постановлений «о еврейских депутатах». В целом прецедент с высылкой Диллона привел к определению статуса депутатов как подлежащих в ряде случаев юрисдикции самого императора, а также продемонстрировал характер взаимоотношений депутатов с властью. В условиях самодержавного государства их юридический и административный статус мог определяться личным отношением императора к конкретным депутатам на данный момент.

В июне 1817 г. Голицын возобновил свою переписку с Новосильцевым. 6 июня 1817 г. он писал Н.Н. Новосильцеву о том, что «депутаты еврейского народа» (имеются в виду Зонненберг и Диллон) недавно доносили ему о настроениях евреев Царства Польского, которые якобы «беспокоятся о слухе, в Варшаве носившемся, что приготовляется новое положение о евреях, в котором будто есть статьи, по их отзыву самые тягостные для них и клонящиеся к уничтожению самой их веры»^[837]. Дело казалось настолько серьезным, что было доведено Голицыным до сведения императора. Сложившаяся ситуация имела определенное сходство с конфликтом, сопровождавшим учреждение Первого еврейского комитета^[838]. В описанной выше коллизии с евреями Царства Польского имела место сходная расстановка сил: представители центральной администрации во главе с императором, обеспокоенные возможными проявлениями недовольства со стороны евреев, еврейские депутаты в столице, стремящиеся использовать эту ситуацию в своих интересах, и, наконец, главы местной администрации, желающие доказать центральным властям, что контролируют ситуацию в подчиненном им регионе. Примечательно, что депутаты на этот раз заручились доверенностью варшавского кагала^[839], который при содействии депутатов стремился добиться пересмотра дел по ритуальным обвинениям, отмены запрета на торговлю алкоголем и отказа правительства от проектов введения воинской повинности для евреев Царства Польского. В данном случае евреи Варшавы обратились к посредничеству еврейских депутатов в Петербурге, тогда как в других случаях интересы польских евреев могли расходиться с «политикой» петербургской депутации и представители («поверенные») варшавских евреев предпочитали действовать самостоятельно. Позиция Голицына, активно поддерживавшего в данном случае еврейских депутатов, возможно, связана с его давним конфликтом с Новосильцевым^[840], а также финансовым воздействием со стороны депутатов.

В том же 1817 г. депутаты успешно выступили против проекта привлечения российских евреев к военной службе. Согласно изложению их «представления» в мемории Четвертого еврейского комитета, депутаты, «помимо причин, основанных на вере», утверждали, что в армии евреи будут подвергаться постоянным унижениям и издевательствам со стороны русского командования и солдат, что семьи рекрутов останутся без средств к существованию и что евреи не смогут торговать в кредит, поскольку никто не станет ссужать деньгами людей, которые в любой момент могут быть сданы в солдаты^[841]. Вся аргументация «представления» депутатов сводится, таким образом, к тяжелым последствиям, которые введение рекрутчины будет иметь для еврейского населения. В этой записке депутаты, видимо, апеллировали не к государственным интересам, а к «человеколюбию» и «милосердию» императора. Примечателен также комментарий Четвертого еврейского комитета, в котором члены комитета пытались расшифровать «скрытый смысл» прошения (а также, видимо, и всей деятельности) депутатов: «Евреи, почитающие себя в плену, не могут иметь ревности служить чужому государству. Притом, имея предсказание о восстановлении Иакова и толкуя, что сие восстановление зависит от падения Исава, они питают тайное желание мести против христианских государств»^[842]. Дискредитация депутатов в данном документе приближается к мифологизации их в образе демонических противников любой власти и отражает становление новой правительственной идеологии по еврейскому вопросу. В 1817 г. их прошение, безусловно, воспринималось более адекватно и было использовано правительством в качестве повода к отсрочке рассмотрения сложного вопроса о военной службе евреев на неопределенный срок.

Совсем иначе рисуется деятельность еврейских депутатов в 1817 г. в записке Маркевича: «Они [Диллон и Зонненберг] отписали к народу, что оный оклеветан пред правительством, которое имеет намерение поступить с евреями как царь фараон во время порабощения их в Египте, а потому и должно прибегнуть к молитвам, постам и отступным деньгам»^[843]. При общей тенденциозности записки Маркевича, она может послужить дискурсивным источником, дополняющим парадигму «гзейрот»^[844] и ее частное преломление в письмах еврейских депутатов из Санкт-Петербурга кагалам черты оседлости.

10 августа 1817 г. Голицын ответил на препровожденное к нему С.К. Вязмитиновым 31 мая письмо волынского гражданского губернатора от 28 апреля о том, что житомирские евреи, «изъясняя, что до сведения их доходит, яко по всем губерниям, где находится еврейское общество, делается съезд для избрания промежду себя в Санкт-Петербург от каждой губернии по одному депутату»^[845], просили губернатора дать санкцию на съезд в Житомире представителей (в документе они также именуются «депутатами») всех кагалов Волынской губернии для избрания из их числа депутата в Санкт-Петербург. Волынские евреи настаивали на двухступенчатых выборах. Голицын потребовал по этому поводу объяснений от Диллона и Зонненберга, которые заявили, что от них было сообщено всем губернским кагалам о съезде для выбора других депутатов на их место и предполагают, что произошла ошибка в донесении житомирских евреев гражданскому губернатору, будто во всех губерниях избирают депутатов. При сем они представили мне, что имели в виду выбор только двух или трех депутатов от всего еврейского народа, а депутаты от губерний составили бы то число, которое послужило бы к отягощению обществ, долженствующих принять на свое содержание их, и было бы вредно для самого дела^[846].

По предложению Голицына министр полиции 31 августа издал серию циркуляров губернаторам черты оседлости «о недозволении евреям съездов без разрешения министерства полиции»^[847]. В тексте циркуляров этот запрет объяснялся тем, «что таковые съезды требуют излишних издержек и могут быть обременительными для евреев, жалующихся на крайнюю бедность»^[848]. С другой стороны, инициатива житомирских евреев, как явствует из цитируемого выше письма Голицына Вязмитинову, была отрицательно воспринята и действовавшими еврейскими депутатами, желавшими сохранить свое влияние и контроль над предстоявшими выборами.

Тогда же, в августе 1817 г., депутаты ходатайствовали о пострадавших от пожара евреях Винницы. Они требовали пособия из казны для потерпевших большие убытки винницких евреев, освобождения города от постоя на несколько лет, восстановления разрушенного моста. Воспользовавшись случаем, они выдвинули напрямую не связанные с ликвидацией последствий пожара предложения: предоставление евреям-мещанам права на мелочную торговлю без уплаты гильдейских процентов и сокращение полицейского штата Винницы, состоявшего из полицмейстера, двух приставов и двух квартальных надзирателей, «чтоб от вышеупомянутого полицейского штата был оставлен один полицмейстер и один квартальный надзиратель»^[849]. Последнее предложение было поддержано и министром полиции. Рассмотрение просьбы депутатов закончилось в 1821 г. Согласно отношению управляющего Министерством внутренних дел В.П. Кочубея Голицыну, им было отказано по всем пунктам, а «полицейский штат по местному положению города не уменьшен, а увеличен»^[850]. Таким образом, мы можем зафиксировать выступление еврейских депутатов не по специфически еврейскому вопросу, а по общей проблеме местного управления.

24 августа 1817 г. Зонненберг обратился к Александру I c прошением об отставке^[851], официально по упомянутому в прошении «расстройству» в семье депутата^[852], тогда как в действительности Зонненберг планировал добиться своего переизбрания и устранения с политической арены своего конкурента Диллона. Но до тех пор, пока не последовало соответствующее распоряжение императора, Зонненберг продолжал нести свои обязанности при Голицыне.

17 октября 1817 г. министр внутренних дел О.П. Козодавлев уведомил Зонненберга о том, «что государь император, соизволяя на избрание двух или трех новых способных еврейских депутатов, высочайше указал, чтобы для сего избрания съехались по два от каждой губернии первейших духовных члена в губернский город Вильно, и что он, г-н министр, уже отнесся к г-ну управляющему министерством полиции о предписании начальникам всех губерний, где есть еврейские общества, для исполнения сей высочайшей воли»^[853]. 20 октября последовал соответствующий циркуляр Вязмитинова губернаторам^[854]. Одновременно по предложению Козодавлева, опасавшегося, что евреи могут использовать предоставленные им возможности «для предосудительных видов»^[855], Вязмитинов отправил секретное отношение литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову и предписал последнему установить наблюдение за «совещаниями и действиями» участников собрания и «почасту уведомлять» министра полиции о своих «открытиях»^[856].

Таким образом, поведение власти, вероятно, стремившейся к альянсу с представителями еврейства, явно обнаруживается в событиях, связанных с первым периодом деятельности еврейской депутации. Определенная модернизация отношений евреев с властью нашла в этот период отражение в бюрократизации деятельности депутации. Активное же использование депутатами неформальных связей в административных кругах также не было чуждо российской бюрократической культуре и одновременно являлось главным инструментом традиционной «еврейской политики»^[857]. Включение еврейской депутации в систему государственных учреждений и проходившая под контролем правительства реорганизация депутации ознаменовали собой дальнейшее развитие сотрудничества власти с еврейской элитой.

Выборы еврейских депутатов в Вильно. 1818 г.

24 октября 1817 г. было учреждено объединенное Министерство духовных дел и народного просвещения^[858] во главе с А.Н. Голицыным. Директором департамента народного просвещения нового министерства стал В.М. Попов, а директором департамента духовных дел – А.И. Тургенев. При определении сферы компетенции департамента духовных дел еврейские депутаты, наряду с Синодом, Римско-католической духовной коллегией и прочими религиозными учреждениями, были указаны в числе «мест и лиц, по сношению с коими сии дела производятся». Таким образом, они получили статус постоянного совещательного органа при Министерстве духовных дел и народного просвещения еще до того, как прошли выборы. Следует отметить, что Четвертое отделение департамента духовных дел нового министерства, занимавшееся делами иудеев и мусульман, во главе с надворным советником Н.Ф. Покровским функционировало, насколько можно судить по сохранившимся документам, отдельно от еврейской депутации. Участие директора департамента духовных дел А.И. Тургенева в последующих событиях, связанных с еврейскими депутатами, также не отражено в доступных на данный момент архивных материалах. Реконструируемый по источникам сценарий функционирования депутатов в составе объединенного министерства предполагал их взаимодействие непосредственно с Голицыным, доносившим (в сокращенном и, вероятно, искаженном виде и почти всегда с опровержениями) их просьбы и «мнения» до членов Государственного совета и Комитета министров, а в особо серьезных случаях и до самого императора. Таким образом, институциональные изменения существенно повысили статус еврейской депутации. Депутатам, по крайней мере теоретически, предоставлялась возможность функционирования в качестве полноправного партнера правительственных учреждений в рамках административной системы, а статус еврейского депутата приблизился к статусу государственного чиновника^[859]. В то время как во всех предыдущих эпизодах еврейского представительства на депутатов возлагалось участие в решении конкретного круга проблем, еврейским депутатам при Министерстве духовных дел и народного просвещения предстояло служить на постоянной основе^[860] и участвовать в решении всех возможных вопросов, связанных с евреями.

С 12 декабря 1817 по 17 июля 1818 г. проходили выборы, регламентировавшиеся центральной и контролировавшиеся местными властями. Уездные кагалы избирали по два кандидата на собрание в губернский город и из их числа избирались, в свою очередь, участники общего собрания. От каждой губернии было избрано по два кандидата, о которых кагалы отправляли донесения местным властям, а те, в свою очередь, министру полиции^[861] и, вероятно, министру духовных дел. При этом следует учитывать, что губернский и уездный кагал были искусственно сформированными администрацией структурами (в первую очередь, в фискальных целях) и не отражали реального устройства еврейского общества. В организации выборов в очередной раз проявилась попытка власти, нашедшая поддержку у отдельных представителей еврейства, сконструировать некую иерархическую модель еврейского общества.

Однако в реальной практике отражалось совершенно иное восприятие выборов евреями. Одесская община, формально подчиненная херсонскому губернскому кагалу, избрала депутатов (купцов Дувида Герценштейна^[862] и Юкеля Когана) для отправки в Петербург, минуя все промежуточные стадии. Хотя херсонский кагал, прибегая к содействию губернского правления, требовал отправить одесских «депутатов» в Херсон и, таким образом, настаивал на соблюдении предписанного порядка выборов, одесский кагал демонстративно игнорировал эти просьбы. Херсонскому кагалу не помогли и угрозы добиться через Зонненберга взыскания штрафа с одесского кагала^[863]. В свою очередь, уездный кагал города Николаева сообщал одесскому, «что в депутаты еврейского народа на место Диллона и Зонненберга из здешнего общества никто не выбран»^[864]. Таким образом, выборы вызвали к жизни инициативы, подобные рассмотренному выше выступлению евреев Волынской губернии. При этом каждая еврейская община, воспринимая себя в соответствии с давней традицией как нечто автономное и независимое от других еврейских общин, считала необходимым присутствие своих представителей в столице, очевидно, для защиты локальных интересов и отвергала предложенную сверху трехступенчатую схему выборов. Местным инициативам противились в первую очередь члены претендовавших на главенство губернских кагалов, апеллируя к навязанной властью системе понятий. Послания херсонского кагала одесскому составлялись не только на древнееврейском, но и на языке власти – русском. В сохранившейся русскоязычной версии просматриваются определенные идеологические обоснования существования еврейской депутации: она создана «ко благу всего еврейского народа», «к составлению счастия его»^[865]. Таким образом, члены кагала усваивали официальную (с либеральным оттенком) российскую риторику и использовали ее не в обращениях к власти, а при коммуникации с другим кагалом. Так как сохранились только цитаты из русскоязычной версии, нет возможности провести сравнение с текстом на древнееврейском.

На отсутствие должного уважения к депутатам и самому проекту реорганизации еврейского представительства жаловался и Зонненберг, явно претендовавший на центральную роль в этих событиях. В июле 1818 г. он писал Голицыну, что «некоторые кагалы не исполняют в точности повелений вышнего начальства, через него [Зонненберга] им даваемых, и что при сем упущении с их стороны он не надеется удовлетворить обязанностям своего звания»^[866]. При всех возможных искажениях в пересказе направленность прошения Зонненберга очевидна. Его просьбы были отчасти удовлетворены в циркуляре Голицына гражданским губернаторам черты оседлости, которым предписывалось призвать евреев к покорности и участию в выборах. Таким образом, выборы еврейских депутатов превращались для еврейского населения в тяжкую повинность, чуть ли не очередную «гзейру». Еврейские общины Таврической и Екатеринославской губерний заявили, что не в состоянии оплатить поездку своих представителей в Вильно, и просили правительство освободить их от участия в выборах^[867].

Другой депутат, Диллон, не принимал участия в начальном этапе выборов: в марте 1818 г. он «находился при его величестве в Варшаве»^[868] и, вероятно, имел какое-то отношение к развернувшейся в ходе первого сейма Царства Польского полемике о предоставлении польским евреям гражданских прав^[869]. Отметим, что евреи Царства Польского, несмотря на наличие многочисленных культурных, экономических и родственных связей с евреями российской черты оседлости, рассматривались властью как отдельный объект управления и законодательства. Это проявилось и в том, что евреи Царства Польского были исключены из числа групп, принимавших участие в выборах депутации в 1818 г.

Депутаты, видимо желавшие обеспечить свое переизбрание, стремились ускорить выборы. 20 апреля 1818 г. Зонненберг, а 19 мая того же года Диллон отправили литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову «представления» аналогичного содержания^[870]. Депутаты заявляли, что, по предоставленным им кагалами сведениям, кандидаты уже избраны, и губернатору следует как можно скорее организовать выборы. При этом депутаты действовали независимо друг от друга, и каждый из них претендовал на руководство кагалами. Взаимодействие с кагалами описывалось депутатами в тех же терминах, что и взаимоотношения между главами административных учреждений и подчиненными (так, Зонненберг ссылался на полученные им от кагалов «рапорта»^[871]). Инициативы депутатов поддержал и Голицын, который 25 июля 1818 г. предписал Римскому-Корсакову, независимо от полной или неполной явки выборщиков, немедленно объявить об открытии собрания^[872], «общества же, лишающиеся участия в сем собрании, должны приписать таковое следствие сами себе, ибо со стороны правительства им было дано довольно времени»^[873]. Отношение министра духовных дел было получено губернатором 1 августа 1818 г.^[874], а 6 августа по поручению губернатора виленский полицмейстер, объявив собравшимся пятнадцати выборщикам, что ждать никого не следует, препроводил их в назначенный для собрания дом на Жмудской улице^[875], принадлежавший виленскому еврею Иоселю Тобияшу, зачитал им распоряжение губернатора и принудил немедленно приступить к выборам, «чем они сего ж числа и занялись»^[876]. Таким образом, имело место грубое нарушение властью установленных ею же выборных процедур, вопреки декларировавшемуся ранее в правительственных постановлениях принципу представительства от всех еврейских общин империи.

Аренда дома И. Тобияша оплачивалась всеми участниками собрания, разделившими между собой расходы, причем разными кандидатами были заплачены разные суммы. Так, кандидаты от Могилевской губернии Пинхас Шик и Михель Айзенштадт заплатили вдвоем 25 рублей серебром. Аренда помещения для собрания, проезд, проживание и питание кандидатов оплачивались из сумм, выданных кандидатам делегировавшими их кагалами. Издержки должны были компенсироваться кагалами по возвращении кандидатов^[877].

В Подольской губернии сбором денег на депутатов руководил влиятельный хасидский лидер Йехошуа Гешель из Апты (Аптер ребе). Собранные деньги были вручены одному из кандидатов от Подольской губернии, Лейбе Любомирскому. Однако Любомирский и его «товарищ» Нафтули Авербух прибыли в Вильно на следующий день после того, как состоялись выборы. Участники собрания позволили им подписать «избирательный лист» и выдали особое свидетельство о том, что они «совершенно исполнили» свой «долг депутата»^[878].

Данные о ходе виленского собрания содержат официальные отчеты его участников и рапорты виленского полицмейстера губернатору. Своеобразная трактовка событий содержится также в записке оппозиционного по отношению к традиционной элите маскила Маркевича, проживавшего в то время в Вильно. Полицмейстер заверял губернатора, что собрание «не занималось посторонними предметами, не делало предосудительных сборов»; его участники «занимались единственно совещаниями о способах приличного содержания себя тем избранным депутатам»^[879]. Возможно, такая благоприятная трактовка деятельности собрания полицмейстером была обусловлена воздействием со стороны участников и виленского кагала. Согласно рапорту, представленному Римскому-Корсакову собранием 19 августа 1818 г., собравшиеся единогласно избрали депутатом Зонненберга «по знанию его опытов и способности по делам народа»^[880]. Бывший депутат якобы долго отказывался вновь принять на себя эту должность, но после долгих уговоров согласился с условием, что, как только пожелает, может на время покинуть свой пост «для устройства семейственных своих дел»^[881]. Что касается Диллона, то он «лично объявил собранию, что он по причине своих домашних [т. е. личных, семейных] дел, никак не может ныне оставаться далее в депутатской должности»^[882], однако был выбран собранием в качестве заместителя одного из депутатов. Остальными двумя депутатами стали витебский хасид и бывший городской голова Бейнуш Лапковский и упоминавшийся выше Михель Айзенштадт, состоятельный маскил из Шклова. Для каждого из депутатов был выбран «кандидат» (заместитель): виленский талмудист и общественный деятель Шмуэль Эпштейн в качестве заместителя Зонненберга, первой гильдии купец и известный хасид из Лепеля Маркус Файтельсон для Лапковского и бывший депутат Диллон – для Айзенштадта^[883]. Собрание постановило, что все документы депутации могут считаться действительными только при наличии подписей трех депутатов, которых в экстренных случаях могут замещать назначенные «кандидаты»^[884]. Таким образом, собрание надеялось скоординировать действия депутатов и обезопасить депутатов друг от друга. Инициатива реорганизации, выдвинутая в свое время Зонненбергом без участия Диллона, а также их независимые друг от друга выступления наглядно демонстрировали необходимость такого постановления. Совершенно иная картина виленского собрания представлена в записке Маркевича: Диллон, вовсе не собиравшийся отказываться от депутатской должности, обнаружив, вопреки своим ожиданиям, что «общество и не намерено было его выбрать»^[885], стал шантажировать выборщиков, что и обеспечило его избрание на должность «добавочной особы» или «кандидата». Несмотря на присутствие представителей разных общин, избрание депутатов определялось решением виленского кагала («посредством кагальных виленских членов»^[886]). Собрание характеризовало избранных депутатов как «людей способных, к сему званию годных и в народе доверие имеющих»^[887], а Маркевич – как «людей глупых, но гордых и спесивых»^[888].

Собранием были избраны также «прибавочные особы», которые должны были заседать «в совете» с депутатами: Шмуйло Давидович из Вильно (в случае его отказа на его место должен был быть выбран еврей из Волынской губернии, которого назначит раввин Хаим Мордух Марголис из Дубно^[889]) и Элиша, сын пинского раввина Вигдоровича. По прошествии трех месяцев их место в Петербурге должны были занять раввин из Белостокской области Герш Зивелиович и представители общин Херсонской, Полтавской, Черниговской и Екатеринославской губерний, которым было достаточно получить для этого доверенность от своей общины. Единственным условием было сохранение «препорции», т. е. соотношения числа «прибавочных особ» и депутатов^[890]. Характерно, что расширение состава депутации мотивировалось «богобоязненностью» и «чистосердечием» депутатов, которые якобы сами настояли на привлечении дополнительных участников. Таким образом, казалось бы, чисто «светский», «политический» вопрос об обеспечении максимального представительства еврейских общин перед властью в восприятии представителей традиционной еврейской верхушки приобретал религиозно-этический оттенок. Вопреки стараниям властей отделить «духовные» аспекты управления евреями от «гражданских», еврейским населением эти процессы воспринимались как единое целое. О Зонненберге и Диллоне уже говорилось выше, а остальные депутаты и их помощники, выбранные виленским собранием, заслуживают краткой характеристики.

Бейнуш Лапковский (в документации, связанной с выборами 1818 г., «Бейнуш Янкелевич Лапковский (или Лабковский)»; в делопроизводственных документах конца XVIII в. «Бениш Янкелевич»)^[891], третьей гильдии купец из Витебска, происходил из состоятельного и родовитого семейства. Дед его, Лейба Лапковский, упоминается в документах, относящихся к 1764 г., в числе глав витебского кагала, наряду с будущим «поверенным белорусских евреев» Цалкой Файбишовичем^[892]. Таким образом, Бейнуш Лапковский по происхождению принадлежал к верхушке еврейской общины Витебска, занимавшей в конце XVIII в. враждебную позицию по отношению к хасидам. Тем примечательнее его переход в число последователей цадика Шнеура Залмана, очевидно сопровождавшийся семейным конфликтом. В 1800 г. «витебский купец» Лапковский, наряду с другими богатыми хасидами, пытался добиться облегчения участи арестованного Шнеура Залмана^[893]. Особенно полезны хасидам оказались его тесные связи с местной администрацией^[894]. 1805 год был отмечен для Лапковского большими неприятностями: имущественной тяжбой с родным братом Мовшей Лапковским^[895] и банкротством. Последнему немало поспособствовал будущий заместитель Лапковского, Маркус Файтельсон, несостоятельным должником которого оказался Лапковский^[896]. Впрочем, предприимчивому еврею удалось за три последующих года восстановить свое состояние, примириться с братом и в 1808 г. занять должность витебского бургомистра^[897].

В 1812 г. Лапковский «среди ужасов, наводимых врагом, извещал всех начальников русских о его движении, числе и предприятии»^[898]. Отличился он и при взятии российскими войсками Витебска, участвовал в стычках с французами и получил тяжелое ранение в руку. После освобождения Витебска местные евреи пожаловались генерал-майору В.И. Гарпу на притеснения от городской администрации, и Гарп установил в городе своеобразное «двоевластие»: наряду с городским головой-поляком, городским головой с равными правами был назначен Бейнуш Лапковский^[899].

В начале 1817 г. он обратился с жалобами (к витебскому губернатору, а затем и на «высочайшее имя»^[900]) на личные оскорбления, нанесенные ему членами витебского магистрата, а также на то, что «в крайнюю обиду мою» магистрат сделал «представление» витебскому губернскому правлению, что ни Лапковский, ни его брат как находившиеся под следствием и «неблагонадежные» не могут занимать никаких должностей в городском самоуправлении^[901].

Михель Айзенштадт, «шкловский обыватель», принадлежал к течению, известному в историографии как «шкловская Хаскала»^[902]: движению за распространение среди евреев светской культуры, умеренной европеизации, развития древнееврейского как литературного языка. Айзенштадт был известен как автор поэмы на древнееврейском, посвященной войне 1812 г. и изданной в шкловской типографии в 1814 г.^[903]

К моменту избрания делегатом на собрание в Вильно его карьера в качестве поверенного по делам шкловских и могилевских евреев, по его собственным словам, насчитывала более тридцати лет^[904]. Весной 1817 г. он, вместе с упоминавшимся выше Пинхасом Шиком, был отправлен в Санкт-Петербург в качестве поверенного евреев Могилевской губернии. Согласно выданной им шкловским кагалом доверенности, они должны были добиваться дозволения еврейским купцам производить торговлю на территории всей Российской империи, а также выступать в защиту евреев, живущих на помещичьих землях и притесняемых помещиками^[905]. Кроме того, они должны были защищать интересы шкловских евреев в Комиссии по долгам шкловского имения.

Избрание Айзенштадта и Шика пришлось не по вкусу части шкловских евреев. Некто Александр Цетлин, человек «неспокойных свойств», бывший не в ладах со шкловским кагалом, обратился с прошением к главе комиссии Д.С. Ланскому. Цетлин оспаривал легитимность доверенности, выданной Айзенштадту и Шику. Он утверждал, что подписавшие доверенность «вовсе не имеют собственных своих домов и некоторые банкруты, а самых хороших достаточных хозяев об оной данной им доверенности совсем неизвестны, да и не согласны». Отметим, что наличие собственного дома являлось одним из определяющих признаков принадлежности к общинной элите. Цетлин предлагал провести новые выборы «по согласию всего общества»^[906]. Видимо, часть шкловских «достаточных хозяев», находившихся в оппозиции к кагалу, стремилась провести в поверенные своих кандидатов.

В свою очередь, Айзенштадт в своем прошении Ланскому уверял, что его верители – достойные уважения гильдейские купцы, а Цетлин – человек «неспокойного характера» и дурной репутации, одиночка, выступивший против всего «общества»: «Если бы общество не согласно было бы на мои доверии (sic!), могло б само отозваться». Айзенштадт утверждал, что был «выбран депутатом… для исходатайствования монаршего милосердия» не только от шкловского, но также могилевского губернского и уездных кагалов Могилевской губернии»^[907]. В документах данного дела мы, таким образом, вновь сталкиваемся с определением одних и тех же лиц то как «поверенных», то как «депутатов». Айзенштадт и Шик, как было показано выше, выступили в качестве представителей от Могилевской губернии на выборах 1818 г.

О «кандидатах» (заместителях), за исключением Диллона, сведений сохранилось немного. Шмуэль Эпштейн (в еврейских источниках: Шмуэль-Арон Галеви-Эпштейн)^[908], чей знаменитый род вел свое происхождение от самого Хасдая бен Шапрута^[909], был младшим сыном раввина из Кенигсберга Арье-Лейба Эпштейна^[910], которому принадлежит известное суждение, что евреям не рекомендуется жить в Петербурге, поскольку из-за белых ночей они не смогут как следует выполнять заповеди, связанные с субботой и ежедневным порядком молитв^[911]. Однако это постановление отца, очевидно, не повлияло на депутатскую карьеру его сына Шмуэля, что свидетельствует о том, что галахический запрет на проживание в Петербурге в описываемый период понимался далеко не безусловно и мог быть оспорен. Ш. Эпштейн, носивший почетный титул «гаона»^[912], принадлежал к несколько иной среде, нежели остальные депутаты. Представители знаменитых раввинских семей в ряде случаев пользовались более высоким авторитетом, нежели просто богатые и влиятельные члены общины. Последнее особенно ярко проявлялось при заключении брачных союзов в среде еврейской элиты. Так, брак сына главы кагала с девушкой из древнего и прославленного знаменитыми учеными рода считался мезальянсом^[913]. Сам Ш. Эпштейн выдал свою дочь Либе-Ентль за своего родственника Меира Эпштейна-Шнипишкера, также известного талмудиста, который к тому времени был уже пожилым вдовцом^[914]. Ни разница в возрасте, ни даже родство жениха и невесты не имели в глазах традиционных евреев такого значения, как происхождение и ученость.

Совсем по-иному выглядит Эпштейн в российских делопроизводственных документах. Эпштейн был членом виленской квартирной комиссии, распределявшей военный постой по домам горожан. С тех, кто не желал терпеть у себя дома солдат, Эпштейн, согласно доносу некоего Нохима Шпринцеса, брал по 5–6 червонцев в год^[915]. По показаниям остальных членов комиссии, Эпштейн «беспрестанно делает в комиссии злоупотребления, беспорядки и замешательства», «по прихотям своим никогда почти не соглашается на постановления», выработанные всеми остальными членами комиссии, «без ведома комплекта [sic!] перемещает по своему произволу из дому в дом воинский постой, а данные квартирною комиссиею реестры, за подписом [sic!] всех членов уничтожает и дает от себя новые»^[916]. По жалобам комиссии в феврале 1818 г. Эпштейн был смещен с должности, а следствие по его злоупотреблениям продолжалось и на тот момент, когда он был включен в состав депутации^[917].

Мордехай-Маркус Файтельсон (в еврейских источниках «Мордхе Леплер»^[918], «Мордка Лепельский»), купец из Лепеля, как и Лапковский, принадлежал к числу видных последователей хасидского лидера Шнеура Залмана. Его деятельность, в особенности участие в освобождении цадика из Петропавловской крепости в 1801 г., отразилась в хасидских преданиях. Примечательно, что в этих преданиях Леплер (Файтельсон) противопоставляется Абраму Перетцу, представленному в качестве главного противника хасидов^[919], что, безусловно, не соответствовало реальной расстановке сил. В 1800–1810-е гг. Файтельсон проживал в Петербурге, участвовал в казенных подрядах и имел определенные связи в среде администрации^[920]. Вероятно, именно Файтельсону принадлежала инициатива организации хасидской молельни («школы») в Санкт-Петербурге^[921]. Следует отметить, что ни Эпштейн, ни Файтельсон не числились в представленных губернской полицией списках кандидатов на виленское собрание, и их избрание в качестве «кандидатов» было исключительно инициативой собрания.

Представленные выше сведения о составе депутации позволяют поставить вопрос о том, насколько противостояние хасидов и миснагидов могло определять избрание депутатов и последующую «политику» депутации. Анализ источников, связанных с деятельностью депутатов, позволяет утверждать – вопреки прежней историографии, согласно которой раскол еврейского общества на хасидов и миснагидов пронизывал все сферы еврейской жизни и оказывал определяющее влияние и на взаимодействие евреев с властью, – что во многих случаях это разделение не являлось для евреев актуальным. При определении кандидатуры еврейского депутата принимались во внимание в первую очередь его имущественный статус, связи с представителями власти и умение говорить на ее языке, тогда как религиозная ориентация могла игнорироваться. Этими ценностными установками могли объясняться такие феномены, как случай с виленским собранием 1818 г., когда собрание выборщиков, состоявшее из представителей миснагидской раввинской элиты^[922], избрало в качестве выразителей еврейских интересов двух видных деятелей хасидского движения: Лапковского и Файтельсона. Очевидно, что в данном случае определяющими факторами при выдвижении их кандидатур послужили их связи с российской администрацией и умение говорить на «языке власти».

Заслуживает внимания и репрезентация будущей депутации в рапортах собрания губернатору. Очевидна определенная полемика с правительственной линией централизации управления евреями. Участники собрания, воздавая все положенные по этикету почести «высоким добродетелям августейшего монарха нашего», сетовали на то, что император распорядился избрать только двух или трех депутатов. Их слишком мало «для народа, заключающего более тысячи обществ»^[923], т. е. независимых друг от друга еврейских общин. Одновременно, стремясь доказать «благонадежность» и полезность депутации для власти, собрание упоминало в числе целей депутации «содействование к выполнению правительственных порученностей»^[924].

Несколько иная аргументация использовалась участниками собрания в постановлениях на древнееврейском языке^[925]. Риторика этих текстов, обращенных к еврейской аудитории, основывалась на оперировании библейскими цитатами. Призывая к сбору денег на депутацию, участники собрания цитировали два стиха из первой книги Шмуэля (Первой книги Царств)^[926]. Эти цитаты увязываются с «бедностью» депутатов и необходимостью их содержать. Привлечение образов книги Шмуэля имело вполне определенный смысл. Существовавшее в традиции представление о родстве между Саулом и архетипическим «придворным евреем» Мордехаем основывалось на интерпретации родословной Мордехая в Книге Есфири. Считалось, что Мордехай искупил грех Саула, ослушавшегося Божьей воли и пощадившего пленного царя амалекитян Агага, от которого и произошел гонитель евреев Аман^[927]. Участниками собрания выборщиков в Вильно был, однако, актуализирован не мотив войны с Амалеком, изначально объединяющий истории Саула и Мордехая, а сюжет об «избрании царя» в критическую минуту. В то время как роль депутатов по отношению к внешней власти изображалась в соответствии с образом Мордехая, история воцарения Саула использовалась для обоснования претензий депутатов на руководство еврейскими общинами. Аллюзии на библейскую историю Саула содержали также намек на сопротивление проекту централизации управления евреями со стороны той части еврейской элиты, которая продолжала рассматривать каждую общину как автономную. Авторы постановления пытались доказать, что изменение организации еврейского общества путем превращения горизонтальной структуры, объединявшей разные независимые друг от друга общины, во «властную вертикаль» во главе с депутацией необходимо для блага всего еврейского населения империи. Превращение депутатов в полновластных руководителей еврейства повысило бы их авторитет в глазах властей и позволило бы им с б'oльшим успехом отстаивать интересы евреев.

Еще до того, как состоялись собственно выборы, собрание утвердило смету расходов будущей депутации. Наряду с обычными статьями расходов, такими, как «питейные припасы», на которые каждому депутату выделялось 1200 червонцев в год^[928], в реестре присутствовали и определенно статусные вещи. Каждому депутату полагалось иметь три собственных экипажа: парадную коляску, запряженную четверкой лошадей, дрожки для малых выездов и городские сани^[929]. Канцелярия депутации должна была помещаться в отдельном здании и иметь обширный штат письмоводителей, писарей, переводчиков, еврейских писцов и сторожей^[930]. Вопросы о канцелярии и экипажах, в числе других атрибутов «приличного» (т. е. подобающего по рангу) образа жизни депутатов в Петербурге, согласно упомянутому выше рапорту виленского полицмейстера, вызвали бурное и продолжительное обсуждение на заседаниях собрания^[931]. Это свидетельствует о том важном символическом значении, которое участники собрания придавали внешним признакам влияния и власти. Депутация, по замыслу виленского собрания, должна была приобрести характер государственного учреждения высокого ранга (чуть ли не министерства), а самим депутатам следовало вести образ жизни, характерный для верхушки столичного дворянства^[932]. Когда реестр был представлен на рассмотрение Голицыну, он распорядился исключить из статей расхода экипажи и отдельное помещение для канцелярии, однако признал за депутатами право иметь личный штат прислуги, а также канцелярию со всем ее штатом, но с тем условием, чтобы она размещалась дома у кого-либо из депутатов^[933]. Видимо, недовольство министра духовных дел вызвали отмеченные выше претензии депутатов.

Об организации и функционировании канцелярии известно мало, сохранились лишь сведения об Абраме Соломонове, официально занимавшем должность секретаря и переводчика депутации в 1820–1825 гг. До этого Соломонов (с 1814 по 1820 г.) был минским бургомистром. Таким образом, должность секретаря депутации, по-видимому, ассоциировалась с достаточно высоким статусом и являлась весьма привлекательной для еврея, стремившегося к официальному «вступлению в статскую службу»^[934].

Для возмещения расходов депутации собранием был установлен особый сбор: участники собрания обязали богатых евреев сдать серебряные и золотые украшения с праздничных рубашек (так называемых китль), надевавшихся на Йом-Кипур. Пожертвование украшений, «для лишних только пышностей пришитых»^[935], явно восходило к давним традициям борьбы с роскошью, которую время от времени вели кагалы. Кроме того, демонстрация социального неравенства внутри общины в день поста и покаяния, видимо, могла провоцировать конфликты. Эта аргументация отсутствовала в рапортах собрания губернатору, однако легко реконструируется. Фактическое установление собранием налога в пользу депутатов с еврейского населения являлось нарушением статьи 51 «Положения о евреях» 1804 г. Вопрос был вынесен на рассмотрение Комитета министров, а до получения окончательного решения 14 ноября 1818 г. Голицын в специальном циркуляре губернаторам распорядился временно приостановить сбор и изъять уже собранные средства^[936]. Между тем вопрос о сборе как необычайно важный был представлен на личное рассмотрение императора, который изъявил свое согласие на его введение, и 30 января 1819 г. последовал соответствующий циркуляр Голицына губернаторам. Несмотря на то что сбор был разрешен в форме добровольных пожертвований, правительство оказывало активное давление на еврейские общины с помощью местной администрации, которая должна была настойчиво «приглашать» еврейское население к «пожертвованиям»^[937]. Таким образом, для финансового обеспечения своей деятельности депутаты могли привлекать российские административные ресурсы. То, что «позументный сбор» занимает такое важное место во всех сохранившихся воспоминаниях, в записке Маркевича и даже в составленном в 1826 г. для Четвертого еврейского комитета отчете о деятельности еврейских депутатов, а впоследствии и в историографии, свидетельствует о высокой символической нагруженности этого акта пожертвования.

В то же время, когда проходили выборы, в Министерстве духовных дел и народного просвещения рассматривались поданные ранее Зонненбергом и Диллоном проекты и прошения. Зонненберг особенно протестовал против того пункта Положения 1804 г., согласно которому евреи, занимавшие должности в органах городского самоуправления и выезжающие за пределы черты оседлости, должны были носить европейскую одежду и брить бороды. 2 августа 1818 г. Голицын сообщал в отношении к министру полиции о «высочайшем повелении» 23 июля того же года, «чтобы до нового общего устава о евреях не было им в столицах и внутренних губерниях никакого принуждения в костюме»^[938]. Вопрос об одежде был одним из центральных для еврейских депутатов созыва 1807 г. и для «поверенных от евреев» при Третьем еврейском комитете в 1809–1812 гг. В данном случае еврейские депутаты, в отличие от своих предшественников, не пытались отстоять традиционную одежду обращением к патриотическим и эстетическим чувствам адресатов, а прямо заявили о том, что перемена традиционного облика является для еврея нарушением религиозных заповедей («не стричь края головы»^[939] и др.). Возможно, выбор такой стратегии был связан с ориентацией на «консервативные» убеждения адресатов, которые, по мнению депутатов, могли поддержать защиту любых традиционных религиозных ценностей.

17 сентября 1818 г. Голицын представил Комитету министров записку об утверждении избранных в Вильно «депутатов от еврейских обществ»^[940]. По мнению Комитета, еврейские депутаты должны были быть утверждены лично императором, что и было сделано 4 января 1819 г.^[941] Утверждение депутатов на таком высоком уровне могло отражать как повышение статуса депутации в системе правительственных учреждений, так и опасения министров, которым понадобилась дополнительная санкция со стороны Александра I для легитимации результатов выборов, инициированных самим же императором.

30 января 1819 г. в «предписании» депутату Зонненбергу Голицын поручал ему сообщить о состоявшемся «высочайшем утверждении» его «товарищам» Лапковскому и Айзенштадту: «Поспешите приехать вместе с ними в Санкт-Петербург для исполнения возлагаемой на Вас и на них должности»^[942]. Таким образом, статус депутата определяется как «должность» при Министерстве духовных дел и народного просвещения, связанная с определенными правами и обязанностями. Одновременно Голицын предписал гродненскому, витебскому и могилевскому губернаторам взыскать с «еврейских обществ» управляемых ими губерний по 50 червонцев на путевые издержки депутатов. Это были «еврейские общества» тех губерний, где проживали депутаты: З. Зонненберг (Гродно), Б. Лапковский (Витебск), М. Айзенштадт (Шклов Могилевской губернии)^[943]. Возможно, в этом распоряжении отразился и принцип регионального представительства: поездку в Петербург депутатов «от всего еврейского народа» должны были оплачивать только те губернские «еврейские общества», которые в свое время делегировали их в качестве кандидатов на виленское собрание.

Утверждение депутатов не обошлось без скандала. Литовский военный губернатор сообщил Голицыну о том, что Эпштейн до сих пор находится под следствием за упоминавшиеся выше злоупотребления по квартирной комиссии. Министр духовных дел потребовал по этому поводу объяснений от единственного депутата, находившегося на тот момент в столице, – Зонненберга, который, несмотря на постоянные конфликты с остальными членами депутации, на этот раз выступил в их защиту и заявил, что и выборщики, и избранные ими депутаты и «добавочные особы» – «люди хорошие», а Эпштейн, «подвергшись следствию по неосновательным жалобам людей незначительных, уповательно [т. е. можно надеяться, что] оправдается»^[944], в особенности если ему будет оказана поддержка со стороны министра, что, видимо, и произошло.

Еврейская депутация от реорганизации до упразднения

По пути в столицу осенью 1818 г. Зонненберг и его секретарь Ицхак Сассон посетили йешиву Хаима Воложинера. Ученики йешивы, согласно запискам Сассона, «перешептывались и нехорошо посматривали», ведь депутатам предстояло жить в «городе великом среди народов: Петербурге», о котором «все тогда говорили: “никто из вошедших не возвращается”»^[945]. Последняя фраза представляет собой цитату из библейской Книги Притчей Соломоновых, где говорится о женщине, завлекающей молодых людей: «Дом ее ведет к смерти, и стези ее – к мертвецам; Никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на путь жизни»^[946]. Цитата использовалась в позднейшей религиозной литературе по отношению к изучению светских наук и философии, отвлекающих еврея от изучения Торы^[947]. Уподобление города женщине связано также с грамматическими особенностями древнееврейского языка, в котором слово «город» – женского рода. При всех разногласиях между хасидами и миснагидами, их объединял общий комплекс мистических представлений. Петербург осмыслялся и теми и другими как «обратная сторона Иерусалима», средоточие зла.

В этом «средоточии», однако, уже в 1820-е гг. насчитывалось по меньшей мере пять «синагог», т. е. молитвенных домов. Некоторые из них располагались на квартирах депутатов, другие на квартирах богатых евреев, подолгу проживавших в Санкт-Петербурге, или в специально арендованных для этой цели помещениях. О существовании еврейских молелен городским властям было, вероятно, известно, однако, в отличие от последующего периода, неизвестны какие-либо данные о насильственном закрытии молелен или административном контроле над ними. Что неудивительно: еврейские молельни удостаивал своим посещением сам Александр I^[948]. Религиозные потребности петербургской общины удовлетворялись раввинами, резниками, моэлями (специалистами по обрезанию). Наряду со снисходительным отношением к еврейской религиозной и общинной жизни в столице (со стороны генерал-губернатора М.А. Милорадовича и самого Александра I), в правительственной среде существовали и определенные опасения по этому поводу. Так, тот же князь Голицын полагал, что «допущение всех этих людей и учреждение синагог» будет способствовать «укоренению» евреев в Санкт-Петербурге, что противоречило бы законодательству о черте оседлости^[949].

Cтоль же дерзкими могли показаться новые предложения еврейских депутатов. Хотя проживание и торговля евреев в сельской местности были официально запрещены «Положением о евреях» 1804 г., реализация этого постановления всецело зависела от местной власти, время от времени организовывавшей массовое выселение евреев с тех или иных территорий. В 1819 г. подобные меры проводились по Гродненской губернии. 19 августа находившийся в то время в Гродно Зонненберг обратился с «рапортом» к литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. Зонненберг описывал реально существовавшую практику, при которой, несмотря на упомянутые выше постановления, «немалая часть» евреев «снискивает для себя и семейств своих хотя [бы] бедное пропитание» арендой винокурных заводов у помещиков, содержанием деревенских шинков и постоялых дворов^[950]. Соответствующий же пункт «Положения о евреях» следует считать «необязательным», чтобы не «расстроить» евреев^[951]. По мнению депутата, все подобные постановления «имеют только цели преградить, чтобы евреи не владели крестьянами», что «по всей справедливости не должно воспрещаться евреям»^[952]. Зонненберг, таким образом, использовал частный случай с евреями Гродненской губернии, чтобы высказаться по поводу важнейших вопросов в отношениях власти с евреями: за отмену самого одиозного пункта «Положения» 1804 г. и за право евреев владеть крепостными крестьянами. Последнее несколько искусственно привязано к ходатайству за выселяемых евреев, большинство из которых являлись небогатыми мелкими арендаторами. Претензии на владение землями и крестьянами выдвигала еврейская элита, интересы которой и отстаивал еврейский депутат. Появление этого требования, к тому же в такой резкой форме, как приведенная выше цитата, в прошении по несколько иной проблеме показывает его важность и значение для верхних слоев еврейского общества, продолжавших борьбу за повышение своего статуса. Ходатайство Зонненберга возымело некоторое действие: военный губернатор распорядился приостановить выселения по Гродненской губернии^[953], а министр духовных дел издал циркуляр, распространявший это постановление по всей черте оседлости^[954]. Предложение же депутата вынести на обсуждение вопрос о предоставлении евреям права владеть крепостными было полностью проигнорировано обоими сановниками.

В сентябре 1819 г. Зонненберг выступил с ходатайством по поводу таможенного сбора «гелейт-цолль», установленного Государственным советом Царства Польского 2 марта 1816 г. Согласно этому постановлению, иностранным евреям разрешалось лишь временное пребывание в Царстве Польском. Пошлину «гелейт-цолль» они были обязаны уплачивать на первой же пограничной таможне, а уклонившиеся от этого подлежали значительному штрафу и высылке полицейскими мерами за границу. Зонненберг предлагал, чтобы евреи из России не подлежали таможенному сбору, так как не могут считаться в Царстве Польском иностранцами. Голицын обратился с запросом по этому поводу к польскому статс-секретарю А.А. Соболевскому, который потребовал отклонить ходатайство Зонненберга под тем предлогом, что в случае отмены «гелейт-цолль» прусские и австрийские евреи будут приезжать в Польшу под видом русских и таким образом уклоняться от налогов. Глава польского правительства Ю.А. Зайончек в своем всеподданнейшем докладе 14 сентября 1819 г. высказался против удовлетворения ходатайства. 22 января 1820 г. Голицын уведомил Зонненберга, Лапковского и Айзенштадта о том, что таможенная пошлина «гелейт-цолль» для приезжающих в Царство Польское российских евреев сохраняется^[955]. Борьба депутатов за отмену пошлины была связана не только с экономическими интересами еврейских купцов из черты оседлости, активно ввозивших польскую мануфактуру в Россию. Принципиальное неразличение интересов еврейства российской черты оседлости и недавно присоединенных польских территорий в деятельности еврейских депутатов являлось следствием единства этих еврейских групп в культурном, экономическом и социальном отношении, осознававшемся евреями вне зависимости от внешних политических превратностей. Структурные изменения, произошедшие в Царстве Польском в последующие годы, отделили местных евреев от их собратьев в российской черте оседлости, однако на тот момент это была единая политическая культура. В таком контексте введение «гелейт-цолль» представлялось евреям абсурдным.

Деятельность депутатов периодически вызывала у властей серьезные подозрения. 22 февраля 1820 г. были «открыты их тайные письма ко всем обществам, которые имели целью убедить народ страхом к непозволенному доставлению им денег. В сих письмах они представляли самое правительство в невыгодном виде»^[956]. Таким образом, денежные сборы в пользу депутации могли иметь в глазах властей как открытый и законный (в этом случае, как было показано выше, они проводились при деятельной поддержке центральной администрации), так и противозаконный, тайный характер. Невольно напрашивается также вопрос, каким образом чиновникам службы перлюстрации удалось прочесть письма на древнееврейском языке. Безусловно, для перевода были привлечены отдельные евреи. При этом и переводчики, и чиновники стремились приписать выражениям, обусловленным во многом лексическими нормами, подразумевавшими использование языковых клише Библии и Талмуда, особый смысл, отличный от того, который придавался им традицией. К примеру, уподобление Санкт-Петербурга Риму, Вавилону, Ниневии – обусловленное традицией рассматривать современную ситуацию сквозь призму библейских архетипов – в глазах российских чиновников выглядело как свидетельство враждебности евреев государственной власти.

К середине 1820 г. относятся сведения о первых серьезных разногласиях между депутатами и министром духовных дел. Два еврейских депутата (кто именно, неизвестно) подали Александру I прошение против запрета евреям держать христианскую прислугу^[957]. Император передал прошение на рассмотрение Голицыну, и о содержании прошения мы можем судить только по тенденциозному изложению в записке министра. Депутаты старались доказать, «будто их учение не только не обязывает, но даже возбраняет обращать кого-либо в свою веру, – будто никогда не было примеров, обвиняющих их в обращении христиан», и что по субботам «их собратия, лишившись услуги христианской, подвергнутся опасностям без освещения и отопления домов в долгие ночи и жестокие морозы; – притом некому будет приготовлять пищу для военных чинов, имеющих у евреев постой», и, наконец, «депутаты опасаются, чтобы настоящее запрещение не послужило уничтожением самой терпимости их между христианами»^[958]. Голицын рекомендовал императору проигнорировать жалобы депутатов и оставить запрет держать христианскую прислугу в прежней силе. Среди аргументов, которые Голицын приводил в поддержку своего мнения, особенно примечательна ссылка на опыт Парижского Синедриона, созванного Наполеоном в 1807 г. и вызвавшего большое беспокойство в российских правительственных кругах: «Еврейские законы могут и должны изменяться, если обстоятельства требуют сего. Таким образом, Парижский Синедрион освободил военных-евреев от всех обрядов, предписываемых верою, пока служба не позволяет исполнять их»^[959]. Возможно, эта «проговорка» свидетельствует о том, что создание еврейской депутации при центральной власти воспринималось как заимствование французского опыта, несмотря на давнюю местную традицию взаимодействия еврейских представителей с российской властью (включавшую такой примечательный эпизод, как выдвинутая Первым еврейским комитетом инициатива создания Синедрина)^[960]. Во всяком случае, от еврейских депутатов ожидали того же, чего и Наполеон в свое время – от Ассамблеи еврейских нотаблей и Синедриона: легитимации государственных законов на уровне еврейского права (Галахи).

В 1820–1821 гг. депутаты участвовали в конфликте, связанном с переходом в католичество Моше Шнеерсона, сына цадика Шнеура Залмана. Поскольку, согласно хасидскому учению, сын цадика наследовал святость отца^[961], ситуация была крайне нежелательной для последователей этой ветви хасидизма. Согласно показаниям его братьев, М. Шнеерсон с раннего возраста страдал от некой болезни^[962]. Скитания М. Шнеерсона и его отца по медицинским светилам Витебска, Вильно, Кенигсберга и Санкт-Петербурга (среди последних оказались даже лейб-медики)^[963] несколько корректируют распространенное мнение о замкнутом образе жизни хасидов, их презрении к нееврейской науке и предпочтении магических методов лечения. Цадик Шнеур Залман в данном случае вел себя как представитель аккультурированной еврейской элиты. Во время войны 1812 г. в Шклове М. Шнеерсон был захвачен французами, принявшими его за шпиона российской армии и приговорившими к смертной казни. Однако в последний момент приговор был отменен^[964]. В июле 1820 г. Шнеерсон, служивший раввином в местечке Уле близ Лепеля, находясь в гостях у командира квартировавшей в местечке артиллерийской роты подполковника Н.Н. Пузанова во время попойки, в ходе которой сыну цадика сбрили бороду и пейсы, объявил о своем желании перейти в христианскую веру^[965] и был вскоре окрещен местным ксендзом^[966], а через некоторое время решил перейти в православие^[967]. Братья Моше Шнеерсона, цадик Дов-Бер (в хасидской традиции: Митл ребе) и Абрам, в начале сентября 1820 г. обратились за помощью к своему давнему приверженцу еврейскому депутату Бейнушу Лапковскому и поручили ему передать главе католической церкви в Российской империи митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу прошение о признании перехода М. Шнеерсона в католичество недействительным и о передаче его в руки родственников^[968]. Однако ходатайства депутата не имели никакого успеха^[969], а М. Шнеерсон был привезен в Санкт-Петербург для дальнейшего рассмотрения вопроса в Министерстве духовных дел и народного просвещения. Поскольку силу официального «представления» мог иметь только документ, подписанный всеми депутатами, хасиды Лапковский и Файтельсон, вероятно, убедили остальных членов депутации (миснагидов) выступить с общим «представлением» к Голицыну, что и было сделано 11 января 1821 г., через несколько месяцев после неудачного самостоятельного выступления Лапковского. Содержание «представления» депутатов известно только по сжатому изложению в отношении Голицына митрополиту Богуш-Сестренцевичу. Депутаты на этот раз просили передать Шнеерсона «им самим [т. е. депутатам] для попечения»^[970]. Депутаты, видимо, даже предлагали свои способы излечения Шнеерсона от «припадков». 24 января 1821 г. Голицын писал митрополиту: «Я склоняюсь к мнению отдать Шнеера [т. е. Моше Шнеерсона] на руки еврейским депутатам»^[971], но с условием, что они, «употребляя все способы попечения о Шнеере, каких требует его болезнь», не будут допускать к нему никаких других евреев (за исключением необходимой прислуги) и не будут мешать врачам и посетителям из числа сочувствующих Шнеерсону «благочестивых людей» из христиан, «которые расположены к таковым посещениям»^[972]. Под последними, вероятнее всего, подразумеваются члены находившихся под покровительством Голицына религиозно-мистических кружков или Библейского общества^[973], видимо заинтересовавшиеся случаем обращения хасидского лидера в христианскую веру. Министр духовных дел выразил уверенность, что «еврейские депутаты как лица, зависящие от правительства и обязанные исполнять его повеления, не осмелятся, по моему мнению, поступать в противность сему распоряжению»^[974]. При этом Голицын, видимо не без определенного влияния со стороны депутатов, признавал крещение Шнеерсона недействительным^[975]. Однако Александр I отказался утвердить решение о выдаче Шнеерсона депутатам^[976], мотивируя это тем, что ставший христианином сын цадика не может быть отдан каким бы то ни было евреям, будь то депутатам или жене Шнеерсона, умолявшей императора отдать мужа ей, а не депутатам^[977]. Последнее указывает на то, что в какой-то момент позиции депутатов разошлись с целями глав любавичских хасидов. В итоге несчастный оказался в Обуховской больнице^[978], и дальнейшая его судьба неизвестна. Таким образом, несмотря на официально провозглашенную поддержку властью перехода евреев в любое христианское вероисповедание^[979], практика решения возникавших при этом конфликтов Министерством духовных дел могла отличаться большим разнообразием и гибкостью. Успехи еврейских депутатов в данном случае нельзя объяснить только политикой властей по отношению к католической церкви, ведь по их просьбе министр духовных дел признал недействительным и второе крещение Шнеерсона (в православие), приведшее к конфликту между католической и православной консисториями Могилева^[980]. Заслуживает внимания в этом эпизоде и сотрудничество хасидов с миснагидами в деле, затрагивавшем только престиж хасидов.

В сентябре – октябре 1821 г. в Комитете министров рассматривалась жалоба депутатов на притеснения приезжающих в Ригу евреев. Это было уже второе выступление депутатов по этому делу – первая записка о несчастьях рижских евреев была подана депутатами министру духовных дел и народного просвещения еще в мае 1820 г. Обе записки были объединены в кратком пересказе в журнале Комитета министров: за нарушение правил, регламентировавших приезд и проживание евреев в Риге, «взыскивается с евреев всякий раз по сто рублей, или в первый раз высылаются они с конвоем, а в другой наказываются палками. Один еврей, находившийся в тяжкой болезни, отправлен был за сие из города закованный в железа»^[981]. Остается только предполагать, с какой степенью подробности была изложена в одной из записок депутатов последняя ситуация. Требования депутатов охарактеризованы предельно лаконично, без изложения аргументации последних: «Депутаты просили, чтобы сии стеснительные распоряжения и наказания были отменены и чтобы собратия их допускаемы были в Ригу с обыкновенными плакатными паспортами»^[982]. Комитет министров постановил потребовать объяснений от рижского военного губернатора Ф.О. Паулуччи, который, как и следовало ожидать, отрицал все обвинения в свой адрес. Получил ли губернатор копии обличительных записок еврейских депутатов или же предполагал, в каких конкретных злоупотреблениях его обвиняют, неясно. Во всяком случае, в тексте его отношения Комитету министров обнаруживаются новые, опущенные в первоначальном изложении подробности, пропущенные сквозь призму яростного отрицания: «Показание кагала, будто один еврей был выслан больной и от испуга еще более занемог, а чрез несколько месяцев умер, совершенно ложно, потому что оный еврей чрез шесть месяцев после высылки из Риги был опять там пойман. Равным образом несправедливы показания депутатов, будто бы один еврей был закован в железа»^[983]. Таким образом, обнаруживается еще одно «действующее лицо» – рижский кагал, возможно обратившийся к посредничеству депутатов, возможно действовавший самостоятельно или через «поверенных». Паулуччи требовал также наказания еврейских депутатов «за неосновательные их жалобы и неуместные домогательства»^[984]. На то, что еврейская депутация рассматривалась в качестве полноценного политического субъекта, указывает и то обстоятельство, что дело было передано на рассмотрение императору. Собственноручная резолюция Александра I гласила: «Я полагаю, полезнее не делать отмены в рижских постановлениях»^[985]. Она означала, что еврейские депутаты не смогли защитить интересы своих единоплеменников. Этот случай продемонстрировал определенную уязвимость еврейского представительства, его зависимость от капризов императора и устремлений центральных и местных чиновников.

Превращение еврейской депутации в бюрократическое учреждение, внешне больше похожее на часть административного аппарата, чем на представительный орган, отразилось в официальной части делопроизводства депутации: переписке с кагалами и отдельными евреями (поверенными или частными просителями), которая велась на бланках Министерства духовных дел и народного просвещения, и официальной части документации кагалов, предназначенной для местных властей и также отражавшей эту сторону взаимоотношений кагалов с депутатами. Язык и оформление этих документов свидетельствовали о том, что кагалы и сами депутаты стремились представить депутацию организованным по всем правилам бюрократическим учреждением высокого ранга, координирующим деятельность еврейского населения. Так, 3 апреля 1819 г. виленский кагал в отношении к формально подчиненному ему ковенскому кагалу сообщал, что «депутат еврейского народа Зундель Зонненберг предписанием своим от 21 февраля за № 17 уведомляет сего [виленский кагал] о получении им от его сиятельства господина министра духовных дел и народного просвещения предписания»^[986] об упоминавшемся выше позументном сборе. Соответствующее распоряжение вместе с копиями «предписаний» Зонненберга и министра духовных дел было разослано по всем кагалам Виленской губернии. Виленский кагал каждый месяц собирал с входивших в ареал его влияния кагалов сведения о собранных суммах «для донесения о сем депутату еврейского народа Зунделю Зонненбергу»^[987]. По-видимому, обычным явлением было обращение поверенных от тех или иных групп еврейского населения или глав кагалов непосредственно к министру духовных дел, а депутатам при этом предписывалось донести решение министра до просителей. К примеру, 28 января 1821 г. Лапковский и Айзенштадт писали виленскому кагалу по поводу прошения старшины кагала местечка Оникштины Берко Копыловича, обратившегося к Голицыну с жалобой на виленскую казенную палату: «Мы, депутаты еврейского народа, по долгу звания своего предписываем возвратить просьбу ту просителю»^[988] О деятельности депутатов по частным просьбам дает представление эпизод со всеподданнейшей жалобой виленской еврейки Пески Страшунской «на виленского аптекарского провизора Деймерса», который «принудил насилием малолетнюю дочь ея Злотку к противозаконному сожитию, потом довел ее обольщением к побегу из родительского дома с разными вещами и к принятию христианской веры»^[989]. Просьба была отвергнута как «неосновательная», а депутатам поручалось передать это решение П. Страшунской^[990]. Депутаты, таким образом, выступали не в качестве защитников еврейских интересов, а в качестве части бюрократического аппарата, которая должна была облегчить работу канцелярии Министерства духовных дел и народного просвещения по обратной связи с еврейским населением. Аналогичным образом, депутаты обязаны доводить до сведения кагалов вновь издаваемые указы о евреях^[991]. Но деятельность депутации, как будет показано ниже, не ограничивалась официальной стороной.

Согласно мемории Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г., уже в конце 1820 г. «за дерзость пред начальством по представлению цесаревича [Зонненберг] был лишен своего звания»^[992]. Однако сам Константин Павлович в предписании виленскому, гродненскому, минскому, волынскому и подольскому губернаторам в том же сентябре 1826 г. упоминал «Зонненберга, о несчитании коего в звании депутата состоялось в 1823 г. особое высочайшее повеление»^[993]. Во всяком случае, в начале января 1824 г. Зонненберг уже фигурирует в делопроизводственных документах в качестве «бывшего депутата»^[994]. Каковы были истинные причины отставки, остается неясным^[995]. Личный секретарь Зонненберга Ицхак Сассон сообщал в своих мемуарах, что этой отставке немало поспособствовали остальные еврейские депутаты, желавшие отомстить за постоянные интриги, которые вел против них Зонненберг, сочетавший подачу записок и доносов с личными беседами с сановниками. В ходе этих таинственных переговоров он «длинными искусными речами» старался оклеветать остальных депутатов^[996]. В 1821 г. при скандальных обстоятельствах покинул свой пост и Диллон. Он навлек на себя немилость императора, сопровождая его в очередной поездке за границу^[997], а затем оказался в Минске под следствием за ряд мошенничеств и ложные доносы^[998]. При этом, как и в изложенном выше эпизоде с высылкой Диллона в 1817 г., Александр I использовал свое право самодержавного правителя вопреки законодательству вмешаться в ход рассмотрения любого дела. 2 июня 1822 г. он распорядился, чтобы, невзирая на установленный законом порядок следствия, все бумаги по этим делам были представлены императору в «собственные руки» и окончательный приговор мог быть вынесен только им^[999]. Что же касается Лапковского, то, по данным упомянутой выше мемории Четвертого еврейского комитета, 10 января 1822 г. он ушел в отпуск и больше не возвращался^[1000]. Таким образом, в последующих эпизодах, связанных с еврейской депутацией, фигурируют только Айзенштадт, Эпштейн и Файтельсон.

Отмеченное выше стремление Голицына навязать депутации функции «российского Синедриона», определяющего унифицированные правила религиозной практики еврейского населения империи, проявилось в деле о секте воронежских крестьян-субботников, якобы усвоивших некоторые элементы иудейского культа под влиянием евреев^[1001] 22 ноября 1822 г. министр духовных дел поручил Айзенштадту и Файтельсону предписать еврейскому населению, «что евреи должны воздерживаться от всяких объяснений о вере с подданными России нееврейской веры (sic!) и в тех местах, где евреям позволено пребывание всеединое, и в тех, куда им позволено приезжать на время, на письме и на словах, явно и тайно»^[1002]. Запрет на еврейский прозелитизм мотивировался в отношении министра как российским законодательством, так и ссылками на соответствующие места в Талмуде и сочинениях Маймонида^[1003]. Возможно, последние заимствованы из «представлений» депутатов, пытавшихся, как и в 1820 г., доказать Голицыну, что еврейская традиция «не только не обязывает, но даже возбраняет обращать кого-либо в свою веру»^[1004]. Отметим, что галахические правила обычно носили окказиональный, конкретный характер и были весьма многообразны. Расходились мнения еврейских религиозных авторитетов разных эпох и по поводу прозелитов^[1005]. Произвольное отождествление властью русских сектантов-субботников, строивших свою религиозную жизнь на своеобразном прочтении Ветхого Завета, с упоминаемыми в еврейских религиозных текстах «герами» («чужаками», желавшими присоединиться к общине), позволяло обвинять евреев в распространении иудаизма среди нееврейского населения. Однако такие меры, как публичное чтение в синагогах и бейс-медрешах официального объявления еврейских депутатов о запрете на прозелитизм^[1006], никоим образом не могли повлиять на распространение движения субботников. Значение же постановлений депутатов как галахических предписаний, легитимировавших правительственную политику на уровне еврейского религиозного права, также было весьма сомнительным с традиционной точки зрения^[1007].

Предметом постоянного беспокойства депутатов была отмеченная выше, постоянно висевшая над евреями угроза выселения из сельской местности под предлогом выполнения соответствующей статьи «Положения» 1804 г. 11 апреля 1823 г. Александр I распорядился выселить евреев Могилевской и Витебской губерний из деревень в города и местечки до 1 января 1824 г. Тогда же, 11 апреля, депутаты направили в Комитет министров записку^[1008] в защиту евреев. Депутаты настаивали на том, что власти должны, сохраняя запрет на виноторговлю, разрешить евреям другие виды аренды или же предоставить свободное проживание во «внутренних губерниях» для еврейских купцов, ремесленников и наемных работников. Таким образом, депутаты предлагали фактическую отмену «черты оседлости» в качестве компенсации за убытки, причиненные запретом на торговлю спиртным и проживание в сельской местности^[1009]. Другую записку депутатов, в основных чертах, видимо, совпадавшую с упомянутой выше, Комитет министров рассматривал 20 ноября 1823 г. Исследователю приходится довольствоваться сжатым и, возможно, искаженным изложением записки в журнале Комитета. Согласно последнему, депутаты пытались объяснить, что эта мера приведет к разорению всех евреев Белоруссии – и выселяемых, и уже проживающих в городах и местечках, которые будут страдать от перенаселенности, конкуренции и обязанности поддерживать пострадавших от выселения единоверцев. Также «невозможно надеяться, чтобы еврейские общества прочих губерний оказали белорусским помощь своими пожертвованиями»^[1010]. Депутаты вновь повторили свою программу мероприятий для облегчения участи белорусских евреев: «Чтобы, пока правительство не найдет средства к их обеспечению в пропитании, они были оставлены на нынешних местах с запрещением промысла вином, но с позволением держать в корчмах и шинках съестные припасы… чтобы позволено было купцам, приказчикам и служителям иметь пребывание для торговли, а бедным евреям для тяжелой работы во всей империи по паспортам… чтобы желающим из них переселиться в другие места была сделана ссуда от казны на том основании, как она делается колонистам»^[1011]. Два первых пункта были отвергнуты Голицыным, третий – остальными членами Комитета министров. Их возражения были подтверждены императорской резолюцией^[1012].

В том же 1823 г. Айзенштадт отправил председателю департамента гражданских и духовных дел Государственного совета Н.С. Мордвинову несколько записок, указывая на «несчастные последствия, постигшие сему народу [евреям], в особенности по двум белорусским губерниям, по которым предположено переселение из сел, деревень и постоялых дворов в толико краткое время, каковое бедствие заставило сих губерний еврейские общества утруждать его императорское величество всеподданнейшей просьбою, которая по высочайшему соизволению поступила в кабинет министров»^[1013]. Таким образом, мы снова имеем дело с сочетанием двух форм еврейского представительства – прошениями от имени «обществ» и выступлением еврейского депутата, использовавшего инициативы «обществ» как дополнительный аргумент против выселений.

1 мая 1823 г. Александр I назначил новый, уже четвертый по счету Комитет по еврейским делам^[1014], состоявший из министра финансов Е.Ф. Канкрина, министра юстиции Д.И. Лобанова-Ростовского, управляющего Министерством внутренних дел Б.Б. Кампенгаузена (вскоре смененного на этом посту В.С. Ланским) и Голицына, и приказал им до конца года подготовить новый закон о евреях. О личном участии каждого из членов комитета в рассмотрении различных вопросов еврейской политики по сохранившимся документам – мемориям заседаний комитета – судить невозможно, так как ход обсуждений в источниках этого типа не излагается.

Учреждение Четвертого еврейского комитета, так же как в свое время еврейского комитета 1802–1804 гг.^[1015], вызвало определенное оживление в среде еврейского населения. Действия евреев, так же как и в 1803 г., интерпретировались властью как взаимосвязанные, негативные и опасные явления. В отличие от ситуации 1803 г., когда губернаторы старались доказать министру внутренних дел, что особых поводов для беспокойства не имеется, в 1823–1825 гг. инициатива расследования «еврейского заговора» принадлежала местной администрации. В декабре 1823 г. брацлавский земский исправник доложил подольскому вице-губернатору, что евреи Брацлава получили письмо от депутатов, сообщавших о подготовке нового положения о евреях, согласно которому на евреев будет распространена рекрутская повинность и подтвержден запрет на продажу спиртного, неплательщики налогов будут насильно отправлены «к заселению степей», а минимальный возраст вступления евреев в брак будет повышен до 25 лет^[1016]. Местные «раввины» (под которыми, в донесении исправника, видимо, подразумеваются главы брацлавских хасидов^[1017]) наложили на свою паству строгий пост и установили особые молитвы, чтобы отвратить готовящееся бедствие^[1018]. В свою очередь, подольский вице-губернатор распорядился провести секретное расследование деятельности еврейских общинных лидеров по всей Подольской губернии и доложил о еврейских «волнениях» великому князю Константину Павловичу^[1019], а тот так обеспокоился этим, что сообщил своему брату-императору^[1020]. «Находя внушение сие^[1021] со стороны еврейских депутатов^[1022] в отношении к правительству невместным»^[1023], Константин Павлович распорядился провести секретное расследование и поиски зачинщиков по всем губерниям черты оседлости^[1024]. В то время как в рапорте брату великий князь признавался, что располагает только одним документом о готовящемся «еврейском бунте» – упомянутым выше донесением подольского вице-губернатора^[1025], в циркулярах Константина Павловича губернаторам картина, описанная брацлавским земским исправником, распространяется на всю черту оседлости^[1026]. Согласно донесениям губернаторов, «зачинщики» и подозрительные явления еврейской жизни были немедленно обнаружены во всех губерниях западного края. Так, в Гродненской губернии под подозрение попали бывший еврейский депутат Зонненберг^[1027] и брест-литовский раввин Лейб-Арье Каценельбоген^[1028], в Вильно – «почетный еврей» Хаим Нахман Перцович, обвинявшийся в том, что «истребил» подозрительное письмо, полученное им от Айзенштадта в декабре 1823 г.^[1029], в местечке Орша – раввин и главы местного кагала, которые «всегда причиною беспорядков в Бердичеве»^[1030] и многих других городах и местечках^[1031], в Пинске – купец первой гильдии Шевель Рабинович, который, ссылаясь на свою переписку с депутатами, распространял среди местных евреев нелепые слухи^[1032], в Минске – известный до того как «еврей честнейших правил» богач и член кагала Вульф Симхович^[1033]. Особенное усердие в поисках заговорщиков проявил подольский вице-губернатор, выявивший связи депутатов с цадиком Йехошуа-Гешелем из Апты (Аптер ребе)^[1034], возглавлявшим в то время хасидский «двор» в Меджибоже. Отметим, что в 1818 г. цадик был инициатором сбора средств на депутацию по Подольской губернии^[1035]. «Следовало бы все его бумаги забрать и аккуратно в губернском правлении пересмотреть», – писал губернатор Константину Павловичу^[1036]. Поскольку местечко Меджибож было в свое время по распоряжению императора освобождено от постоя, «приступая к мерам забора бумаг так важного у евреев раввина», по мнению губернатора, «удержать своеволия и буйства еврейского народа на случай их сопротивления власти было бы невозможно, и надобно бы заблаговременно под предлогом постоя в самом местечке поставить роту»^[1037]. К тому же «раввин сей стар^[1038], подобно прочим евреям, труслив, необыкновенный такой случай забора бумаг, особливо между ими есть для него опасные, мог бы причинить ему болезнь, а может быть, и смерть»^[1039]. Все эти обстоятельства побудили вице-губернатора просить санкции на предлагаемые им меры у Константина Павловича.

Сопоставление этих данных с еврейскими источниками показывает, что подозрения вице-губернатора были не совсем беспочвенны. В 1823 г. ребе Йехошуа-Гешель выступил с воззванием ко всему еврейскому населению империи, хасидам и миснагидам: «Братья, сыны Израиля, разве не слышны вам ропот и рыдание народа обо всех бедствиях его, что приходят и трогают тело и душу?! Вы, главы дома Израиля, те, кто в городах, и те, кто в деревнях, и все имеющие уши, чтобы слышать!»^[1040] Далее он упоминал полученные им от депутатов известия о готовящихся правительством репрессивных мерах по отношению к евреям («Тяжело поверить, что наш милосердный и праведный государь творит такое»). Однако, по мнению цадика, в конечном счете в сложившейся ситуации виноваты не император и не его министры («не от них идет это зло»), а прегрешения представителей еврейской верхушки, прогневавшие Бога, который позволил нееврейской власти творить зло над евреями, «поэтому следует нам бросить все и пробудиться к полному раскаянию, ибо из-за многих наших грехов нет управления и силы в наших руках»^[1041]. Далее цадик цитировал библейский стих, описывающий страдания евреев в египетском рабстве, и таким образом уподоблял Российскую империю Египту^[1042], в еврейской традиции отождествлявшемуся с крайней степенью угнетения, а современную ему ситуацию – с той, которую, по Библии, переживали евреи перед приходом Моисея. Цадик предлагал наложить на все общины пост (по понедельникам и четвергам), «чтобы дать нам сострадание и милость в глазах господина нашего царя и всех вельмож и советников его»^[1043]. Помимо традиционной склонности искать причину всех бедствий (гзейрот) в прегрешениях самих же евреев, а не вне еврейской среды, в данном воззвании примечательно выражение «из-за многих наших грехов нет управления и силы в наших руках», вероятно, намекающее на неудачу, которую потерпели различные еврейские представители в попытках добиться повышения статуса евреев^[1044].

Константин Павлович ответил на упомянутый выше рапорт подольского вице-губернатора суровым выговором^[1045] и запретил конфискацию документов у цадика, дабы не «тревожить весь народ»^[1046], 8 апреля 1824 г. он уже объявил дальнейшее расследование «ненужным»^[1047]. Однако секретное полицейское наблюдение за всеми подозреваемыми было, по распоряжению великого князя, продолжено^[1048]. Следствие, таким образом, не было прекращено, и депутаты остались «в сильном подозрении» как зачинщики и организаторы беспорядков в еврейской среде и, потенциально, виновники еврейского бунта («буйства»).

15 мая 1824 г. было расформировано Министерство духовных дел и народного просвещения. Еврейские дела вновь перешли в ведение департамента духовных дел иностранных исповеданий при Министерстве внутренних дел, а пост главноуправляющего этим департаментом, а также министра народного просвещения занял А.С. Шишков. Примечательно, что расформирование объединенного министерства не сопровождалось упразднением еврейской депутации, хотя формально она входила в его состав. В событиях, связанных с отставкой Голицына почти со всех занимавшихся им постов, противниками министра – А.А. Аракчеевым, М.Л. Магницким, А.С. Шишковым, митрополитом Серафимом и архимандритом Фотием – ни разу не использовалась «еврейская карта». Гораздо более веским доводом против Голицына казалось, например, обвинение князя в подготовке политического переворота или в участии в «заговоре иллюминатов». Само отсутствие еврейского сюжета в разнообразных доносах на Голицына указывает на скромную роль евреев в российском общественном дискурсе того времени^[1049]. Рутинная канцелярская работа, какой, видимо, казалась со стороны коммуникация министра духовных дел с еврейскими депутатами, не представляла для «общества» особого интереса.

Еврейские депутаты стали посылать записки в недавно учрежденный Четвертый еврейский комитет, вскоре подвергшийся реорганизации. 14 февраля 1825 г. был учрежден так называемый «директорский» комитет по еврейскому вопросу, состоявший из директоров департаментов министерств внутренних дел, юстиции, финансов и народного просвещения в помощь основному «министерскому» комитету. 23 января того же года Файтельсон, а 13 февраля Айзенштадт, испросив отпуск, отправились, соответственно, в свои родные местечки Лепель и Шклов^[1050]. 14 февраля 1825 г. Комитет министров рассматривал всеподданнейшую записку Шишкова от 28 июля 1824 г. «относительно разглашений, делаемых еврейскими депутатами насчет предположений правительства о евреях»^[1051]. Судя по дате записки, Шишков в первые же месяцы после своего вступления в должность приступил к дискредитации и уничтожению системы еврейских депутатов, но, так как эта совещательная коллегия была создана по инициативе самого Александра I, решил добиваться ее отмены постепенными мерами. В рассмотрении же вопроса о «разглашениях» обнаруживаются уже известные по более ранним документам стереотипные реакции власти на распространение слухов: поиск и обнаружение зачинщиков, обвинение депутатов в корысти и вполне закономерный итог – 23 апреля 1825 г. Комитет министров, полагая, «что замеченные по Подольской губернии разглашения^[1052] могли произойти более всего от находящихся в столице еврейских депутатов, и усматривая, что они делают подобные разглашения для побуждения обществ еврейских к сбору в их пользу денег, полагал представить его императорскому величеству, не благоугодно ли будет повелеть, чтобы депутатов еврейских в столице не было, ибо многократные случаи доказывают, что пребывание их здесь не только не нужно и бесполезно, но весьма вредно, поелику они под предлогом ходатайства об общественных делах собирают только с евреев понапрасну деньги и преждевременно разглашают постановления и даже самые предположения правительства»^[1053]. Заслуживает внимания и недовольство «преждевременным» разглашением постановлений: правительство хотело считать, что оно управляет посредством письменных текстов, но было недовольно, когда его указы начинали кем-либо толковаться. Согласно резолюции Александра I, решение вопроса о дальнейшем существовании еврейского представительства было возложено на Четвертый еврейский комитет^[1054], который откладывал его до сентября 1825 г.

19 июля 1825 г. Шишков представил Александру I докладную записку о еврейских депутатах. Напомним, что Айзенштадт и Файтельсон все еще находились в отпуске «по собственным своим надобностям»^[1055]. В своем докладе Шишков предлагал Четвертому еврейскому комитету «определить, нужно ли призвать сюда депутатов еврейского народа и, если нужно, каким образом составить сию депутацию, так как еврейские общества разделены на разные секты и состояние их в разных губерниях не везде одинаково. Посему нет ныне надобности требовать сюда евреев Эйзенштата [sic!] и Файтельсона в качестве депутатов, тем более что они одни не составили бы полной депутации, каковой токмо еврейские общества дали свое полномочие»^[1056]. Примечательно, что Шишков в данном случае апеллировал к мнению еврейского населения («обществ») и критиковал депутацию не как вредоносную и бесполезную одновременно, что мы уже наблюдали в предыдущих случаях, а как нерепрезентативную. При этом он либо не был осведомлен, либо намеренно игнорировал тот факт, что депутация состояла как раз из представителей «разных сект»: миснагида Айзенштадта и хасида Файтельсона. Сыграла ли свою роль новая «либеральная» аргументация или, возможно, разочарование Александра I в эффективности еврейского представительства, неясно. Император распорядился больше не вызывать в Петербург Айзенштадта и Файтельсона. Шишков, в свою очередь, распорядился довести это до сведения бывших депутатов^[1057]. 6 августа 1825 г. витебский гражданский губернатор рапортовал генерал-губернатору, что предписал лепельскому городничему найти Файтельсона, объявить ему о решении комитета и, «отобрав имеющийся у него вид, представить оный для представления министру народного просвещения»^[1058].

11 cентября 1825 г. Четвертый еврейский комитет постановил: «Принять к сведению распоряжение, учиненное г. главноуправляющим духовных дел иностранных исповеданий о прекращении прежней еврейской депутации, пока не представится надобности в вызове новой»^[1059]. Таким образом, институт еврейских депутатов при верховной власти прекратил существование^[1060], зависевшее не только от политики правительства по отношению к евреям, но и от общего внутриполитического курса.

На то, что еврейские депутаты, несмотря на временное прекращение их деятельности, продолжали восприниматься властью как активный и потенциально опасный элемент еврейской общинной жизни, указывают материалы следствия по злоупотреблениям упоминавшегося выше цадика Дов-Бера Шнеерсона, якобы вымогавшего деньги у своей паствы. Следствие проводилось генерал-губернатором Витебской, Могилевской и Смоленской губерний осенью 1825 г. В числе бумаг, конфискованных у цадика, особое место занимало постановление собрания еврейских общинных лидеров в Любавичах о сборе дополнительных средств для еврейских депутатов, которое проводившие следствие чиновники особых поручений датировали 1824 г.^[1061] Однако, как показывает содержание самого документа, эта датировка была произвольной. Постановление известно только в переводе «присяжного с разных языков переводчика» при Витебском губернском правлении Исая Финкельштейна, который не обнаружил там никакой даты, а среди участников собрания фигурируют умерший до лета 1816 г. Ханох-Генех Шик^[1062] и умерший в 1819 г. Зискинд Леви из Люцина^[1063]. Таким образом, мы можем предложить иную датировку постановления: не ранее 1813 г. (установление хасидского двора в Любавичах) – не позднее первой половины 1816 г. (крайняя дата смерти Х.-Г. Шика). Перестановка дат была нужна следователям, чтобы «осовременить» подозрительные акции, в которых принимал участие цадик, и тем самым усугубить его вину. Вызывает интерес состав собрания: наряду с хасидскими деятелями там принимали участие шкловский раввин Ханох-Генех Шик, известный как непримиримый противник хасидов и лично Шнеура Залмана^[1064], и упомянутый выше З. Леви. Собрание во главе с Дов-Бером Шнеерсоном постановило «послать достойных лиц в столицу Петербург для совокупления [sic!; здесь в значении: «объединение». – О. М.] тамо с общественными депутатами, чтобы помощь могли находить по благому совету с достойными лицами»^[1065]. Таким образом, собравшиеся, большинство из которых составляли хасиды, решали вопрос о сборе денег в пользу депутатов-миснагидов (Диллона и Зонненберга). То, что данное постановление было использовано на суде над цадиком, указывает на изменение роли еврейских депутатов в официальном российском дискурсе. Связи с ними теперь определялись властью как изначально предосудительные.

Айзенштадт, несмотря на распоряжение министра народного просвещения Шишкова объявить ему лично о приостановке деятельности депутации^[1066], которое было, вероятно, выполнено местными властями, в конце августа 1826 г. во время проезда великого князя Константина Павловича через Оршу явился к нему с прошением и «называл себя депутатом еврейского народа»^[1067]. Выяснилось, что великий князь не знал, «продолжается ли существование означенных депутатов и имеют ли право носить сие наименование доныне»^[1068]. Он пожелал узнать, «не производятся ли мимо ведома начальства по кагалам в пользу депутатов денежные сборы и не даны ли им от еврейских обществ и кому именно какие-либо новые доверенности и в чем оные состоят»^[1069]. Все губернаторы, от которых Константин Павлович потребовал объяснений по этому поводу, заявили, что ни об упразднении депутации, ни о новых «происках» депутатов никаких сведений не имеют^[1070]. Эти источники позволяют предположить, что факт упразднения депутации воспринимался далеко не так однозначно и категорично, как ранее было принято считать.

Исследование истории еврейской депутации позволяет существенно скорректировать представляющееся нам весьма поверхностным утверждение А. Каппелера, что «у евреев не было сопоставимой с дворянством элиты, с которой можно было сотрудничать»^[1071] российской власти. В еврейском обществе существовала прослойка, которая вполне вполне осознавалась самими евреями как патрициат. Все без исключения еврейские депутаты 1812–1825 гг. происходили из этой среды. При этом необходимо отметить влияние на некоторых из них культурных течений, во многом противоположных друг другу, – хасидизма и еврейского Просвещения. Депутация 1812–1825 гг. действовала в рамках бюрократических практик Российской империи и одновременно использовала традиционный дискурс для коммуникации с еврейским населением. Проект сотрудничества власти и традиционной еврейской элиты не был в полной мере осуществлен. К конфликтам и взаимонепониманию вело стремление власти превратить депутацию в бюрократическое учреждение, регламентирующее жизнь российских евреев на основе традиционного еврейского права, и постоянные подозрения властей в том, что депутаты являются главными «зачинщиками» беспорядков в еврейской среде.

Наряду с официальной депутацией в исследуемый период существовали другие формы еврейского представительства. Условия возникновения альтернативных форм выражения интересов тех или иных групп еврейства, их функционирование и восприятие властями послужат предметом рассмотрения в нижеследующих разделах данной главы.

«Поверенные от евреев»

Одновременно с официальными депутатами на протяжении всего периода с 1817 по 1825 г. действовали «поверенные от евреев», выражавшие интересы своих общин. В большинстве случаев они были снабжены заверенными в губернских правлениях доверенностями от своих кагалов или «обществ». Сведения о них главным образом содержатся в мемориях Четвертого еврейского комитета в виде кратких упоминаний. В двух случаях, которые подробно будут рассмотрены ниже, мы имеем дело с подлинными прошениями «поверенных». Эти прошения относятся к 1825–1826 гг., т. е. ко времени, когда официальная депутация находилась на грани упразднения, либо уже была упразднена. При этом следует отметить отсутствие терминологической четкости в отразивших деятельность этих поверенных делопроизводственных документах: иногда их могли называть «депутатами», а иногда, наоборот, лица, известные как официальные депутаты, именовались «поверенными от евреев»^[1072].

Самые ранние свидетельства о сосуществовании депутатов и поверенных являются в то же время свидетельствами определенного соперничества и конфликтов между ними. В начале ноября 1817 г. евреи из земледельческих колоний Новороссии прислали Голицыну прошение, в котором доказывали неспособность евреев к земледелию и то, что только «клеветнические представления на евреев перед русским правительством предуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их, по торговым оборотам, занятиях, и заставили их перейти в звание носящих имя черного народа хлебопашцев»^[1073]. Просители жаловались на произвол местных властей, требовали отсрочки податей. При этом авторы прошения называли себя депутатами. Голицын отправил запрос главному попечителю колоний И.Н. Инзову, который, как и следовало ожидать, ответил, что «жалобы выдуманы сочинителями оного [прошения], самозванно назвавшимися депутатами, так как их никто не уполномочил, сами же сочинители лентяи и бездельники, отбившиеся от всякого труда кляузники»^[1074]. Когда вопрос о жалобах еврейских колонистов вновь затрагивался на заседаниях Комитета министров в октябре 1818 г., те же просители уже именовались «поверенными».

Поверенными могли выступать члены кагалов, уполномоченные своими кагалами. Так, 23 июля 1819 г. кагал местечка Янова Подольской губернии уполномочил в качестве поверенного одного из своих членов Мортко Мошковича Браниса (собственноручная подпись поверенного «Мот Бранис»^[1075], так что, скорее всего, он носил двойное имя Мордхе-Мотль). Такая практика была достаточно распространена среди еврейских общин Речи Посполитой в XVIII в., причем член кагала, отказавшийся или уклонившийся от возложенной на него остальными обязанности штадлана, подвергался суровым наказаниям^[1076].

Сохранилась доверенность, выданная М.М. Бранису яновским кагалом:

Милостивый Государь, Мортко Мошкович Бранес, уповая на Вашу ревность и трудолюбивую рачительность к общественной пользе, и для того просим Вас, милостивый государь, принять на себя хождение, где будет следовать, по делу нашему о простираемой претензии Яновским бернардинским монастырем… подавать прошения, объявления, манифесты, позывы, протесты, резолюции слушать, требовать копий, подписывать удовольствий и неудовольствий, и все, что Вы ни учините на общественную пользу, мы в том спорить и прекословить не будем^[1077].

Доверенность, таким образом, обнаруживает сходство с доверенностями конца XVIII в.^[1078] Подписи членов кагала здесь представлены на двух языках, причем подписи еврейскими буквами не были лишь транскрипцией с русского, а, подобно подписям в пинкасах, сопровождались аббревиатурами, указывающими на заслуги членов кагала и их отцов в изучении Торы.

Прошение, поданное Бранисом Александру I месяц спустя, было написано «со слов просителя» польским шляхтичем Яном Вилтацким^[1079]. Это обстоятельство особенно примечательно, поскольку прошение содержало резкие выпады против «прежнего польского порядка», произвола польских аристократов – владельцев местечек и католического духовенства. Конфликт между яновским кагалом и монастырем состоял в следующем: еще в 1786 г. владельцы местечка братья А., С. и А. Холоневские установили ежегодные пожертвования в пользу монастыря от своего имени, причем обязали кагал поставлять монастырю воск и свечное сало. Кагал, «составленный из вольных людей», отказался выполнять приказание владельцев местечка, но затем «разными досадами, а даже и опечатанием богомольни» был вынужден подчиниться. После Второго раздела Польши «сильноправное, а даже и насильственное управление помещиков предписанием законов было ограничено», и кагал перестал платить налог монастырю. Настоятель монастыря К. Житкевич возобновил свои претензии только в 1817 г., когда подольским вице-губернатором стал зять владельца местечка Р. Холоневского. Благодаря такой протекции, монастырю удалось добиться взыскания налога путем «военной экзекуции». Бранис ходатайствовал не только об отмене «неправильного» налога с кагала в пользу монастыря, но и о наказании губернских властей и компенсации убытков кагала^[1080]. Прошение Браниса по распоряжению Александра I было передано в Сенат, и взыскания с евреев Янова были приостановлены вплоть до пересмотра дела местными инстанциями^[1081].

Поверенные полоцких евреев Лейба Аустрих и Ерухим Левит прибыли в столицу для ходатайства по делу о драке между евреями и студентами Полоцкой иезуитской академии. В канун еврейского Нового года (Рош-ха-шана) студенты в сопровождении двух ксендзов, «имея негодование к евреям», отправились громить находившееся за городом еврейское кладбище. Не исключено, что они специально приурочили погром кладбища к еврейскому празднику, для вящего поругания «неправой» веры. К тому же в праздник евреи, в силу галахических запретов, не могли дать им достойный отпор. Студенты опрокинули надгробия и поставили вместо них кресты из дранки. Скорее всего, они знали о том, что установление на кладбище символов «чуждого культа» является для евреев актом осквернения и святотатства. Погромщики также поломали ограду кладбища и разорили «дом омовения» покойников, находившийся на кладбище. Через несколько дней, во время похорон, на кладбище явилась воинственно настроенная компания студентов, которая сбросила покойника с носилок, «яму начали зарывать и евреев бить, разгонять, каковое озорничество еще с присоединения от Польши края не слышно было». Присланный на место происшествия квартальный Марцинкевич не только не защищал евреев, но и «вспомогал» студентам «чинить побои».

За происшествием последовали взаимные жалобы евреев и иезуитов. Губернатор назначил для расследования инцидента специальную следственную комиссию, которая, по словам еврейских представителей, действуя в интересах академии, «провлекла» дело «до зимы, чтобы зима все знаки закрыла», т. е. затянула расследование до зимы, когда снег покрыл следы разрушений на еврейском кладбище.

«Предвидя для себя таковые от комиссии незаконные поступки, единственно к закрыванию [здесь: оправданию. – О. М.] полоцкой академии, и ксендзов, и студентов, принужденными подозревать таковую комиссию» в пристрастии, полоцкие евреи отправили двух поверенных, Лейбу Аустрайха и Ерухима Левита, в Петербург к Голицыну. Еврейские поверенные в своем прошении министру попытались объяснить реальную экономическую подоплеку конфликта между полоцкими евреями и иезуитами. Последние составляли серьезную конкуренцию евреям, «учинивая» им «подрыв разных питей продажею». В 1816 и 1817 гг. полоцкие евреи доносили А.Н. Голицыну о том, что местные иезуиты тайно занимаются продажей контрабандных алкогольных напитков, на что последовал строгий запрет со стороны министра, однако иезуиты продолжали заниматься своим доходным промыслом. Среди полоцких евреев ходили слухи, что иезуиты хотят исходатайствовать у российских властей особое «предписание» о том, чтобы им было позволено «угнетать евреев». К тому же полоцкие иезуиты отличались особой активностью в насильственном обращении еврейских детей в католичество: «Академия ксендзов езуитов из негодования по нашему закону старание приклоняет к угнетению евреев, захватив наших малолетних детей к крещению и, отделяя их [от] отцов и матерей, о чем неоднократно были на оных езуитов к вышнему начальству жалобы, от коих по невинности поступка и состоят возвращенными некоторые дети», – жаловались поверенные^[1082].

В ответ на отчаянные призывы положить конец «очернению и притеснительству» еврейского «закона и обрядов» Голицын потребовал объяснений от ректора Полоцкой иезуитской академии и витебского гражданского губернатора и предписал «строжайше подтвердить студентам, дабы они никаких обид евреям делать не осмеливались под опасением строжайших за то взысканий»^[1083]. Ректор Р. Бржозовский, в свою очередь, отрицал вину студентов и просил защиты от «еврейской ярости» и «наглых поступков», уверяя, что «жалоба евреев вовсе противна не только истине, но даже естественному порядку»^[1084]. К февралю 1820 г. дело было передано на рассмотрение в полоцкий магистрат. Дальнейшие события нам пока неизвестны, однако по общему тону сохранившихся документов можно предположить, что исход дела не был благоприятным для евреев.

Согласно журналу Комитета министров от 20 ноября 1823 г., после нескольких неудачных выступлений еврейских депутатов против выселения евреев из сельской местности «белорусские евреи чрез двух поверенных своих» подали прошение на «высочайшее имя», которое было препровождено на рассмотрение Комитету министров. Поверенные жаловались на голод и неурожаи, сделавшие правительственные меры по переселению евреев почти неосуществимыми, «ибо едва ли один из тысячи переселяемых будет иметь возможность приобрести себе хижину». Поверенные предлагали, «пока рассмотрено и решено будет в особом учрежденном по высочайшей воле комитете вообще участь евреев в России, позволить белорусским евреям остаться на прежних местах и с теми же правами, какими пользовались они до воспоследования указа о перемещении их»^[1085]. Примечательно, что поверенные выступали от имени всех белорусских евреев, а не как представители отдельных общин. Следует отметить также их апелляцию к мнению учрежденного несколькими месяцами ранее Четвертого еврейского комитета. Их появление в данном случае, возможно, отражает все возрастающее разочарование еврейского населения в способности депутатов повлиять на правительственную политику. Прошение поверенных излагается гораздо менее подробно, чем записки депутатов, что может служить косвенным указанием на более низкий статус поверенных.

Примечательна история поверенного Давида Ауербаха из Шклова. В 1813–1818 гг. Давид Ауербах и другой шкловский мещанин Есель Амдурер выступали в качестве поверенных шкловского кагала^[1086]. В 1824 г. Д. Ауербах, уже в качестве «поверенного еврейских обществ Могилевской губернии», выступил с жалобой на А.Н. Голицына. К сожалению, о содержании прошения Ауербаха Александру I мы можем судить только по краткому пересказу в позднейших документах: Ауербах писал, что «под начальством» Голицына «еврейский народ, вместо защиты, лишен многих прав, какие уже имел, и вообще подвергся притеснениям». Неясно, была ли связана жалоба могилевских евреев с интригой, приведшей к отставке Голицына с поста министра духовных дел и народного просвещения. Учитывая «дерзкий» характер, присущий многим выступлениям еврейских депутатов и поверенных, можно предположить, что Ауербах мог действовать и без поддержки политических противников Голицына. Рассмотрев по поручению императора жалобу Ауербаха, Комитет министров 3 мая 1824 г. признал ее «не заслуживающей никакого уважения»^[1087].

Особый случай представляет собой деятельность такого видного представителя еврейства, как Самуил Гирш Фридберг, поверенный рижских евреев (точнее, евреев из местечка Шлоки под Ригой, т. к. проживание евреев в Риге было запрещено). Фридберг, купец второй гильдии, «прусский уроженец, записавшийся при местечке Шлоке», с 1812 г. проживал в Петербурге, изредка наведываясь в Ригу. В столице он находился не только по торговым делам, но и в качестве поверенного рижских евреев^[1088]. В связи с ужесточением режима пребывания евреев в Петербурге и, возможно, с какими-либо личными обстоятельствами, Фридберг решил эмигрировать в Пруссию, которую в прошении А.Х. Бенкендорфу от 26 апреля 1826 г. именовал «своим отечеством». Но выезд из России оказался сопряжен с большими трудностями: 19 февраля 1826 г. прусским правительством были установлены ограничения на въезд иностранных евреев на территорию Пруссии. 27 июня 1827 г. Фридберг еще находился в Петербурге^[1089]. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Ситуация с евреями в Риге была довольно запутанной. Несмотря на то что указом 1785 г. евреи получили право проживания в местечке Шлоки под Ригой^[1090], в 1788 г. губернским правлением оттуда были выселены все евреи, за исключением нескольких семей, получивших статус привилегированных, наподобие аналогичных категорий евреев в немецких городах того же периода. В 1822 г. евреи получили право проживания в Риге, на пяти подворьях (форштадтах)^[1091]. В городе существовали определенные трения между евреями и рижскими немцами, также отстаивавшими свои старинные привилегии. Против ограничительных правил, регламентировавших пребывание в Риге иногородних евреев, и связанных с ними злоупотреблений местных властей в сентябре 1821 г. выступали еврейские депутаты^[1092]. Примечательно, что к их посредничеству обратились не постоянно проживающие в Риге евреи, возможно, полностью полагавшиеся на своих поверенных, а евреи других регионов, часто приезжавшие в город.

25 июня 1825 г. «поверенный Рижского еврейского общества» Фридберг подал министру финансов прошение, подписанное также другим поверенным рижских евреев Гиршем Гамбургером^[1093], а 5 ноября того же года оба подали прошение, по-видимому аналогичного содержания, управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому^[1094]. Поверенные пытались отстоять интересы рижских евреев, отчасти даже противопоставляя их остальному российскому еврейству. Они ссылались на якобы дарованные Екатериной II евреям местечка Шлок особые права и привилегии. Отстаивание местных «привилегий», сходное с практикой штадланов Речи Посполитой XVII–XVIII вв. во «владельческих городах»^[1095], сочеталось с отражающим веяния модернизации выражением «права гражданства». Далее следовали жалобы на притеснения со стороны рижского магистрата. Примечательно, каким образом авторы прошения выстраивали свою «линию защиты»: использование законодательства для доказательства легитимности своих требований, описание сложившейся ситуации с нужными акцентами. Так, министр финансов, реакция которого в действительности ограничилась замечанием, что предмет ходатайства принадлежит компетенции Министерства внутренних дел, превращается в «союзника» еврейских поверенных с помощью нехитрого риторического приема: «Его высокопревосходительство хотя и отозвался, что поелику дело сие касается целого общества, то и принадлежит до разрешения Вашего Высокопревосходительства, но как рассмотрением существа сего дела права наши и привилегии оказываются настолько убедительными, что не требуют дальнейшего исследования»^[1096]. Деятельность рижского магистрата описывается следующим образом: «Магистрат составил обширную бумагу, в коей, являясь решительнейшим нашим противником и изыскивая все возможные обвинения, которые когда-либо правильно или неправильно приписываемы были презрительнейшим из наших единоверцев вообще и в особенности производящим торг в Риге, умысливается доказать тем неспособность нашу к производству промыслов в городе Риге. Таковое правосуднейшее рассуждение свое магистрат самопроизвольно отправил министру финансов»^[1097]. Описание явно ироническое: при всем своем возмущении просители старались не демонизировать своих противников, а скорее представить их в карикатурном виде, не заслуживающими серьезного внимания со стороны правительства. Желаемое выдается за действительное: Четвертый еврейский комитет, занимавшийся в то время разработкой ограничительного законодательства для евреев, фигурирует в прошении как «учрежденный Высочайше комитет для улучшения политического состояния евреев»^[1098]. Примечателен также уверенный тон прошения и отсутствие самоуничижительных оборотов, характерных для такого рода документов. Просители даже позволили себе в заключение поторопить сановного адресата: «Как настоящий год приближается уже к окончанию, мы не без оснований должны опасаться, что и в будущем году, подобно как и в нынешнем, отнято у нас будет рижским магистратом приобретенное законным образом право торговли, то осмеливаемся Ваше Высокопревосходительство всепокорнейше просить – повелеть начальству города Риги не препятствовать нам до окончательного разрешения дела в пользовании законными нашими правами»^[1099].

10 июня 1826 г. Фридберг подал прошение Еврейскому комитету. Данный любопытный документ отличается от рассмотренных выше своей риторикой и эмоциональной окрашенностью: «Милостивые государи, вам пал счастливый жребий пещися о благополучии целого народа и соединить правдивую деятельность с нежными наклонностями сострадательного сердца»^[1100]. При этом, как и в предыдущем прошении, одна из главных обязанностей комитета – «решать судьбу евреев, в Шлоке записанных»^[1101]. За сентиментальными и выглядящими весьма наивными и старомодными для наступившей суровой эпохи призывами следует предельно ясное выражение местных интересов: при низком уровне культуры российского еврейства «тем приятнее» для членов комитета «находить, что евреи, в Шлоке записанные, весьма выгодно отличаются и что они достойны пользоваться теми правами, кои в шлокских привилегиях законами им предоставлены, ибо, невзирая на притеснения рижского магистрата, более пятидесяти уже лет продолжавшегося, мы утешались надеждою, что права наши некогда будут признаны, и в сей надежде сугубо прилагали старания при воспитании детей наших, и старание сие было не совсем безуспешно»^[1102]. Среди жалоб на злоупотребления рижского магистрата особенно подчеркивается, что последний «взводил на нас все то, что вообще было приписываемо евреям, не приемля в уважение изъятия, какового учинят в сем случае шлокские евреи»^[1103]. В качестве доказательства своей правоты проситель прилагал копию отношения лифляндского гражданского губернатора Ф. дю Гамеля к генерал-губернатору Ф. О. Паулуччи от 18 марта 1819 г., т. е. уже не представлявший актуальности к моменту подачи прошения документ. Наличие этой копии позволяет проследить различие между текстом отношения дю Гамеля и тем, каким образом описывал этот документ в своем прошении Фридберг. По словам Фридберга, документ полностью апологетический и посвящен защите «прав шлокских евреев в сильных человеколюбивых выражениях и как бы в духе высокопросвещенного Еврейского комитета»^[1104] (опять представленного здесь скорее в идеальном, чем в реальном образе). Однако французский эмигрант дю Гамель скорее выражал распространенные среди российской бюрократии взгляды на евреев, слегка приправленные идеями эпохи Просвещения. В документе упоминается столь беспокоившая представителей власти еврейская контрабанда: «Природная их [евреев] хитрость и дерзость суть пружины тайного провоза товаров, воровства и обмана, ими производимого, коему, однако, причастны бывают и другие народы»^[1105]. При этом лифляндский губернатор вовсе не принимал сторону евреев в их борьбе с рижским магистратом, как можно понять из прошения Фридберга. «…Не могу не одобрить всего сказанного рижским магистратом насчет евреев», – писал дю Гамель, но при этом снисходительно отмечал: «Еврей может быть полезен, ежели захочет и ежели к тому образован бывает, и в самой Риге есть полезные люди из евреев, даже в ученом звании. Сие доказывает, что еврей от природы непотребным не бывает, но что обстоятельства его, как и всякого другого, к тому ведут и непременно к тому вести должны, если ему преграждается путь к законному и чистому способу пропитания»^[1106]. Дю Гамель предлагал два противоположных пути решения проблемы: либо предоставить шлокским евреям право проживания и торговли в Риге, либо выселить всех евреев из Лифляндской губернии. Несмотря на последнее репрессивное предложение, дю Гамель удостоился в записке Фридберга высокопарной похвалы: «Чем жесточее поношение, отягощающее еврейский народ, тем славнее достоинство тех, кои его от оного избавляют, и, слава Всевышнему, находятся такие особы, которые без всяких предрассудков единственно о том старались»^[1107]. Таким образом, приводя только пример дю Гамеля, которого к тому же никак нельзя назвать защитником еврейских интересов, Фридберг попытался создать у своих адресатов впечатление, что и в кругах высшей бюрократии имеется некоторое количество сочувствующих евреям, точнее, «просвещенным» евреям из местечка Шлоки под Ригой. В заключение представлены и личные интересы просителя, при этом Фридберг разграничивал те случаи, в которых он выступал «яко депутат», и те моменты, когда он отстаивал собственные интересы: «Я, с моей стороны, обязываюсь, в присутствии вашем, милостивые государи, что по приобретении свободной коммерческой деятельности буду усугублять старание мое, чтобы действовать к исправлению моего народа»^[1108]. Эти строки, возможно, содержат указание на личное общение Фридберга с членами комитета.

Таким образом, «поверенные от евреев» представляли собой альтернативный вариант еврейского представительства и выступали в основном выразителями местных интересов, что особенно ярко проявляется в случае Фридберга и Гамбургера.

Выступления от имени кагалов и «еврейских обществ»

Позиция кагалов в период существования еврейской депутации при центральной власти представляет особый интерес. С одной стороны, депутаты избирались кагалами, вели с ними постоянную переписку и получали от них материальную поддержку. С другой стороны, в некоторых случаях кагалы выступали с собственными инициативами, не прибегая к посредничеству депутатов. После упразднения еврейской депутации именно кагалы выступили сторонниками ее возобновления. Менее ясной в данном случае предстает роль «еврейских обществ», точнее, менее ясно, какие именно группы подразумевались под этим названием в делопроизводственных документах.

Ситуация в 1812 г. в Вильно способствовала возбуждению у местных евреев надежд на изменение своего положения. В то время как городские власти Вильно поддерживали оккупировавших город французов, местные евреи оказывали активное содействие российской армии. 19 декабря 1812 г., через три недели после вступления российских войск в Вильно, члены виленского кагала Маркус Лейбович, Зальман Уриашович, Самуель Клячко, Лейба Вульфович и Файбыш Блиох обратились к генерал-фельдмаршалу М.И. Кутузову с прошением от имени кагала. Кагал жаловался на притеснения городской думы, продолжающей взимать наложенные французской администрацией денежные взносы. Кагальные спешили заверить военачальника в своей полной лояльности к российской власти: «Виленский кагал не уклоняется, по возможности, от всяких налогов и требований начальства в относимости войск», при этом для успешного содействия российским войскам необходимо, чтобы «члены кагальные для общего совета в оной [городской] думе присутствовали в равном числе»^[1109] и пользовались городскими доходами наравне с думой. Таким образом, члены кагала использовали ситуацию военного времени, чтобы добиться полноценного представительства в городской думе, члены которой к тому же подорвали свой кредит в глазах российской администрации сотрудничеством с французами. К сожалению, на данный момент отсутствуют сведения о реакции Кутузова на выступление виленского кагала.

Еще более примечательно прошение кагала и еврейского «общества» города Вилкомира под Вильно виленскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову 24 декабря 1812 г.: «Вилкомирский кагал и общество, быв до крайности притесняемы и разорены, пришли в бедное самое состояние и в нищету, так что уже не только не в состоянии выполнять требования, но уже намерены, оставя свой дом, скитаться по свету»^[1110]. Обращает на себя внимание четкое разделение кагала и «общества» в начальных строках прошения, причем в дальнейшем тексте речь идет только о кагале и от имени кагала. Вилкомирский кагал рисовал яркую картину разорения и бедствий военного времени, в которой поведение российского командования немногим отличалось от деятельности французских захватчиков. В июне 1812 г. в Вилкомире квартировали 1-й отдельный корпус под командованием П.Х. Витгенштейна и 1-й кавалерийский корпус под командованием Ф.П. Уварова. Характерно, что названия корпусов в прошении кагала не приводятся, а звания их командиров неточно обозначаются как «генералы», тогда как в действительности каждый из них на тот момент имел чин генерал-лейтенанта. По их требованию вилкомирский кагал «должен был доставлять без заплаты мясо, водку и хлеб». Вступившие в том же месяце в город французские войска «ограбили евреев до последней рубахи»^[1111]. Выбившие французов российские части заняли почти все еврейские дома под лазареты, отчего, предупреждал кагал, «может случиться зараза». От жалоб на притеснения со стороны подпоручика И.Б. Крузе и бургомистра, «безустанно» требовавших от кагала поставки лошадей и съестных припасов, кагал перешел к жалобам на еврейское население города: «Вилкомирские евреи ослушиваются и давать что-либо отказываются», в связи с чем просили губернатора «повелеть кому следует, вилкомирских евреев привести к повиновению кагалу и учредить оный на том же положении, что и виленский кагал»^[1112], а также защитить кагал от притеснений местного начальства. 1 января 1813 г. в своем приказе упомянутому в прошении подпоручику Крузе Римский-Корсаков предписывал заставить вилкомирских евреев подчиниться своему кагалу, больных во избежание эпидемии свезти в одно или два просторных помещения, а городской ратуше объявить, чтобы при каких-либо чрезвычайных поборах с местного населения «делала раскладки не иначе как обще с депутатами со стороны еврейского кагала, которые вместе с членами ратуши подписывали б те раскладки»^[1113]. Примечательно употребление слова «депутаты» по отношению к представителям кагала в ратуше, при том что именно в этот период широко прославились «депутаты еврейских кагалов» при Главной квартире. Были ли они известны виленскому губернатору, неясно. Что же касается поддержки губернатором притязаний кагала, очевидно, что кагал представлялся региональной администрации более лояльным к российской власти, нежели поляки-члены ратуши, сочувствовавшие французам^[1114], на что не преминули указать в своем прошении и сами кагальные. Элементы «торга» в отношениях кагала с губернатором в данном случае прослеживаются особенно ярко.

Случай, когда кагал Калиша был представлен Александру I во время заграничного похода российской армии, стал предметом «слухов и толков», распространившихся в Санкт-Петербурге в марте 1813 г. Как сообщал А.А. Аракчееву бывший глава особенной канцелярии Министерства полиции Я.И. де Санглен^[1115], на тот момент «употреблявшийся» для разного рода «особых поручений», в петербургском обществе много говорили «о щедротах», которыми Александр I якобы осыпал евреев, «о лестном приеме некоторых из их членов в кабинете государя». Император якобы обсуждал с калишским кагалом не что иное, как план восстановления Иерусалимского храма. Особое удивление и возмущение вызывало то, что «от одного из них, кажется, по имени Бениамина, государь изволил принять благословение»^[1116]. Последняя деталь, безусловно, имела место во время аудиенции, данной кагалу императором. Согласно традиции, еврею при виде нееврейского царя следовало произнести особое благословение^[1117]. То, что для представленных императору членов кагала являлось простым выполнением правил поведения, воспринималось российской публикой как тревожный признак подозрительных перемен в мировоззрении императора. Петербургской полицией, встревоженной подобными «толками», было перехвачено и переведено письмо калишского кагала киевскому, в котором описывалась пресловутая аудиенция. Письмо, в котором Александр I, в частности, сравнивался с Александром Македонским, согласно еврейской традиции хорошо относившимся к евреям, казалось, не содержало ничего особенно подозрительного, однако Санглен счел нужным отметить, что, хотя демонстрация симпатий к евреям со стороны российского правительства необходима для установления «равновесия» в Западном крае, проводить эти меры следует так, «чтобы евреи не могли упираться на каких-либо явных обещаниях и документах»^[1118]. Однако, как было показано выше, альянс российской власти и еврейской элиты в тот момент не ограничился только демонстрацией взаимных симпатий, как того желали многие из представителей российской бюрократии.

Следующее известное мне обращение кагала к центральной власти относится только к 1823 г. 1 июня 1823 г. гродненский кагал отправил прошение министру финансов Е.Ф. Канкрину. Предметом прошения была серьезная проблема, стоявшая перед многими еврейскими общинами: недоимки. Гродненский кагал пытался объяснить, что из большого еврейского населения Гродно^[1119] «немаловажная часть по крайне бедному нынешнему состоянию евреев, рассеявшихся для снискания себе пропитания в неизвестные места, скитаются по миру, немалая часть умерло, оставшиеся в живых налицо суть по большей части престарелые, изувеченные, сироты и совсем бедные, питающиеся одним лишь подаянием, а не питающихся милостынею, едва могущих платить за себя подати, оставалась весьма малая часть, но ныне и те пришли в крайне бедное состояние»^[1120]. Одной из причин экономического упадка в прошении называется передача винного откупа в руки шляхтича Витковского^[1121] и связанное с этим разорение бывших владельцев винокуренных заводов. Далее следовали жалобы на произвол местных властей, применявших жестокие меры «по экзекутированию оных [недоимок] мучением кагальных и прочих обывателей-евреев в тюремном заключении и отобрание у тех, от коих вовсе не следовало за свои души уплаты, всего хозяйства»^[1122], и повторная констатация обнищания основной части евреев и разорения богатых глав общины, в прежние годы якобы выплачивавших подати за бедняков. В связи со всеми этими трудностями «общество» (в данном случае, очевидно, тождественное кагалу) 11 ноября 1822 г., собравшись «в кагальный сборный дом, доброхотно согласилось и заключило между собою от побора с кошерной говядины по 3 гроша с фунта»^[1123]. Предполагалось отдать этот сбор на откуп на публичных торгах, а из вырученной суммы выплатить недоимки. Постановление кагала (очевидно, специально составленная версия на русском языке) было представлено на утверждение губернатору, который демонстративно проигнорировал кагальные инициативы. Просьба же гродненского кагала к министру финансов состояла из трех пунктов: отсрочки недоимок и освобождения от пени; исключения из ревизских списков умерших и без вести пропавших; утверждения предложенного кагалом нового сбора и защиты гродненских кагальных «от гибельных чрез строжайшие экзекуции последствий»^[1124].

Заслуживает внимания риторика прошения: красочные описания бедствий гродненских евреев, которые «томятся голодом, питаются подаянием», униженное обращение кагальных, в данном случае позиционирующих себя как выразителей интересов «общества», к министру: «Гродненское еврейское общество из великих скорбей своих повергаясь посредством кагальных членов к стопам Вашего Высокопревосходительства», – и заключительные строки, взывающие уже не к «казенным интересам», а к милосердию: «Cей новый опыт излияния помилования толикого числа бедных евреев удостоится от Всевышнего Творца возмездия продолжением Вашего Высокопревосходительства вожделенному здравию при всех благ в бесчисленные лета»^[1125].

О подписавших прошение членах гродненского кагала – Эфроиме Давиде Ефремовиче, Мовше Шехнировиче, Давиде Гершуни, Янкеле Левенсоне и Шмуле Перлисе – известно немного. Мовша Шехнирович, а также родственники (или, возможно, однофамильцы) Гершуни, Левенсона и Перлиса были главами гродненского еврейского погребального общества (хевра кадиша). Их злоупотребления и вымогательства в 1825 г. заставили местных евреев обратиться с жалобой к губернским властям^[1126]. Совмещение, как в случае с М. Шехнировичем, функций члена кагала и главы хевры кадиши было редким, но иногда встречавшимся явлением^[1127].

В августе 1823 г. министр финансов отказал гродненскому кагалу в требуемой отсрочке недоимок, а просьба об исключении из ревизских списков умерших и пропавших без вести была передана на рассмотрение сначала в департамент государственного казначейства, затем в департамент разных податей и сборов Министерства финансов. Остальные содержавшиеся в прошении требования и предложения были просто проигнорированы. Рассмотрение прошения (а возможно, нескольких прошений гродненского кагала, из которых сохранилось лишь процитированное выше) было объединено с решением по поводу аналогичной просьбы виленского кагала^[1128]. Но если гродненский кагал, по всей видимости, к 1824 г. оставил свои бесплодные попытки повлиять на власть, то виленский кагал действовал более настойчиво.

В 1820 г. виленский кагал решил учредить дополнительный сбор с продажи кошерных продуктов, чтобы покрыть задолженности кагала и уплатить подати государству. Но так как кагал не имел права самостоятельно устанавливать какие-либо сборы, вопрос был передан на рассмотрение литовскому военному губернатору, а затем министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну. В 1823–1824 гг. виленский кагал отправлял аналогичные предложения в Министерство финансов. Однако никакого ответа на свои просьбы кагал не получил и в феврале 1825 г. «собрал в кагальную избу здешнее еврейское общество из купцов и первенствующих обывателей, которое при многократном внимательном рассуждении и совещании, актом своим 26 февраля состоявшимся постановило: просить начальство о скорейшем приведении в действие учрежденного обществом на сей предмет сбора, утвердить предположенные на то разные средства и способы, в том акте описанные, а также учинение раскладки понедельно»^[1129]. Предназначенная для внешних властей русскоязычная версия постановления^[1130] была представлена полицмейстеру, вице-губернатору, в виленскую казенную палату и литовскому военному губернатору. При этом полицмейстеру достался подлинник, украшенный подписями 117 представителей еврейской элиты города, тогда как вышестоящие лица и учреждения должны были довольствоваться заверенными копиями. Обращают на себя внимание структура и язык документа, явно копирующие российскую делопроизводственную документацию: «1825 года февраля 26 дня в общем собрании виленского еврейского общества из первенствующих обывателей, приглашенных здешним кагалом в кагальную избу для совершения по предмету накопившейся на еврейском обществе значительной суммы недоимок государственных податей, докладывано…»^[1131], использование формулы «слушали… положили…». Для успешного диалога с властью членам кагала необходимо было усвоить ее язык. Другой интересный момент – проект включения российского чиновника в структуру кагала в качестве кассира или «екзекутора», к тому же подкрепленный ссылкой на якобы имевшие место в других городах черты оседлости прецеденты:

На сей предмет, сходно существующему в других губернских городах порядку, избрать некоторого благонадежного чиновника или дворянина за кассира, или екзекутора, который бы особо занимался собиранием тех ратовок^[1132], по имеющемуся составить и вручить ему именному списку с тем, что собранные деньги имеет еженедельно вносить в уездное казначейство на счет казенных податей, на еврейском обществе числящихся, и представить кагалу квитанции оного, а буде кто из платящих ратовок не внесет оных чрез 4 недели, то сей кассир или екзекутор прямо от себя имеет тотчас показать его виленской городской полиции для понуждения^[1133].

Сведений об аналогичном включении российского чиновника в структуру кагала в других городах (на что ссылается в данном прошении виленский кагал) пока не обнаружено. В любом случае, это очень важный акт взаимоотношений евреев с местной властью, требующий дальнейшего рассмотрения в контексте материалов региональных архивов.

Дальнейшая история «прожекта» членов виленского кагала заслуживает хотя бы краткого изложения. В августе 1825 г. министру финансов Е.Ф. Канкрину подали прошение от имени кагала выступившие в качестве заверителей упомянутого выше постановления Элиаш Гершуни (Герсон) и Г.М. Иохельсон, а также некоторые другие лица. Они требовали утверждения своего прожекта, заявляя, что в противном случае «удовлетворить казну в податях не имеется и не предвидится возможности»^[1134]. Они также отмечали вполне легальное существование аналогичных сборов в других городах с еврейским населением. Автором текста прошения был некий «виленский мещанин» Иосель Зелигман. Не исключено, что он же был составителем русскоязычных версий постановлений кагала. Прошение вместе с сопутствующей документацией было передано на рассмотрение Четвертому еврейскому комитету. Дальнейшая судьба этой законодательной инициативы виленского кагала неизвестна.

Помимо уже отмеченного умелого использования шаблонов российской бюрократической практики представителями имевшей совершенно иной характер власти – кагала, обращает на себя внимание и тот факт, что при наличии (до 11 сентября 1825 г.) такого официального совещательного органа при центральной власти, как еврейская депутация, члены виленского кагала предпочитали отстаивать свои интересы самостоятельно, не обращаясь к посредничеству еврейских депутатов.

В связи с выселением евреев из сельской местности генерал-губернатор Н.Н. Хованский в 1823 г. организовал особый комитет. Известно, что в этот комитет подавали прошения некие «поверенные от евреев», однако их требования были отклонены^[1135]. Новая возможность отстоять свои требования представилась евреям в связи с поездкой Александра I в Таганрог осенью 1825 г. Во время проезда императора через Городок, Невель и Велиж местным евреям удалось передать императору прошения от имени «еврейских обществ».

В последнем случае сохранились воспоминания о том, как именно происходила подача прошения: Александр I, возвращаясь с парада на Покровском поле, при въезде на высокий деревянный мост через речку Велижку был встречен поджидавшей его группой представителей местного еврейского населения с купцом Шмеркой Берлиным, бывшим бургомистром Шмеркой Аронсоном и ратманом Евзиком Цетлиным во главе. Здесь же находились и все почти прочие евреи, недавно только выселенные насильно из деревни в город. Один из них (по преданию, Нота Прудков) вскочил на подножку экипажа, держа в руках прошение – жалобу на действия Хованского. Государь слегка отстранился, и прошение принял сидевший рядом с ним начальник Главного штаба барон [И.И.] Дибич. Конвоировавшие государя казаки оттеснили толпу просителей, и экипаж поехал далее^[1136].

По преданию, император с улыбкой заметил встречавшему его Хованскому: «Твои приятели меня только что атаковали!»^[1137]

Прошение «городецкого еврейского общества», датированное 3 сентября 1825 г., начинается со своеобразного выражения верноподданнических чувств: «Верноподданные Российского государства на веки вечные обязаны запечатлеть в недрах сердец своих чувствование о источнике истекаемых милостей от своего всещедрого монарха, и паче еврейский народ белорусского края, переселенный из уездов в города и местечки»^[1138]. Евреи Городка выражали свое желание приобщиться к земледелию, в связи с чем просили предоставить им ссуду из казны на льготных условиях, отменить ограничения на аренду у помещиков земель, мельниц и фабрик, позволить «заводить местечки» на казенных землях и освободить беднейшую часть евреев Городка от уплаты податей^[1139]. Прошение подписали 22 человека, из которых четверо носили фамилию Войхановский и, очевидно, являлись близкими родственниками, двое – фамилию Шмулаковский и еще трое – фамилию Долзанский. Это свидетельствует о том, что власть в еврейской общине Городка была, по всей видимости, сосредоточена в руках трех семейных кланов.

Члены «невельского еврейского общества», сетуя на отсутствие возможностей свободно торговать и то, что для других профессий «надобны знания, которые приобретать ушли лета наши, и уже остается сие потомству»^[1140], также желали обратиться к земледелию. В прошении особенно подчеркивается, что его авторы – «коренные жители» Невеля, разорившиеся из-за своей помощи переселенным из окрестных деревень евреям. Просители также жаловались, что за пределы черты оседлости «их не пущают, здесь по проселочным дорогам искать работы не позволяют, а по большим редко оные случаются, в наступающее зимнее время вовсе таковых не будет и останемся с одною бедностию, голодом и теснотою»^[1141]. Требования были те же, что и у «еврейского общества» Городка: налоговые льготы, ссуды от казны и содействие при аренде помещичьих земель. Подписали прошение 24 человека, все с разными фамилиями, что, возможно, указывает на б'oльшую «демократичность» невельской общины по сравнению с ситуацией в Городке.

В прошении «велижского еврейского общества», о драматических обстоятельствах передачи которого императору говорилось выше, также содержалась критика тяжелых последствий переселений и жалобы на губернское начальство, запрещающее евреям даже временное пребывание на помещичьих землях, возбраняющее купцам-евреям, сплавляющим лес по Двине, нанимать велижских евреев и даже препятствующее переселенным в Велиж из сельской местности евреям возвращаться за оставленным имуществом. Просители заявляли, что могут надеяться только на императорскую милость, «ибо от губернского начальства и учрежденных ими комитетов малейших средств к облегчению не предвидим»^[1142]. В тексте прошения авторы – Мошка Тялов и Берка Пельснер – называли себя «поверенными от еврейского общества города Велижа», в подписи они фигурируют как «кагальные члены». Любопытно, что ни Тялов, ни Пельснер не упоминаются в процитированных выше воспоминаниях ни как податели прошения, ни как представители местной еврейской элиты, встречавшей императора в Велиже. Ни Тялов, ни Пельснер не проходили по печально знаменитому Велижскому делу, жертвами которого стали упоминавшиеся выше семейства Берлиных, Аронсонов и Цетлиных^[1143]. Вероятно, фабрикация велижского процесса, осуществлявшаяся под непосредственным руководством Хованского, была связана с реакцией на компрометирующую его как губернатора активность местных евреев и с их жалобами на губернское начальство.

Все три прошения были переданы на рассмотрение тому же Хованскому, который изложил свое мнение по поводу их содержания в своем отношении Четвертому еврейскому комитету от 4 ноября 1825 г. Генерал-губернатор заявил, что податели всеподданнейших прошений требовали того же, что и поверенные от евреев, обращавшиеся в комитет при губернском правлении, и так как по рассмотрении просьб этих поверенных «комитет счел невозможным удовлетворить оные»^[1144], то и по отношению к прошениям обществ следует поступить так же. Комитет полностью одобрил эти выводы^[1145].

В 1826 г. минский, виленский и гродненский кагалы обратились к Еврейскому комитету с ходатайствами о возобновлении еврейской депутации, которые послужили поводом к рассмотрению комитетом вопроса о результатах деятельности еврейских депутатов за 1802–1825 гг.^[1146], а в 1827 г. с такими же предложениями снова выступил гродненский кагал. Сами прошения не сохранились, и мы можем судить о них по кратким тенденциозным изложениям, принадлежащим перу секретарей комитета. В первом случае прошения фигурируют в делопроизводственных документах и как «прошения кагалов», и как «прошения старшин кагалов минского, виленского и гродненского от имени еврейского народа»^[1147]. Во втором случае на «просьбу членов гродненского еврейского кагала по оному же предмету»^[1148] последовало встречное предложение членов комитета – кагалам предлагалось высказать свои соображения по поводу еврейской реформы в записках, которые они должны будут прислать в комитет, а не «посредством выборов из числа кагальных членов»^[1149]. Отметим, что выражение «еврейские депутаты» в документе не употребляется. Впрочем, эти инициативы, так же как и примечательная записка виленского кагала от 9 ноября 1833 г.^[1150], находятся за хронологическими рамками данного исследования.

Проекты маскилов 1820-х гг.

Наряду с рассмотренными выше способами защиты групповых интересов, в описываемый период имели место частные, большей частью оппозиционные по отношению к традиционной еврейской элите инициативы отдельных европейски образованных евреев, так называемых «маскилим». Заслуживают внимания также не столь ярко маркированные принадлежностью к какому-либо идеологическому течению внутри еврейского общества обращения отдельных евреев к правительству по общим вопросам политики в отношении евреев.

Наиболее полно освещена в имеющихся в нашем распоряжении документах деятельность уже упоминавшегося выше Гиллеля Маркевича. О происхождении Г.А. Маркевича почти ничего не известно, однако по косвенным данным можно судить, что его семья была достаточно состоятельной и образованной. По неизвестным нам причинам в 1760-е гг. семья Маркевича перебралась из Пруссии в литовский город Россиены^[1151]. О жизни Маркевича до 1812 г. сохранились лишь отрывочные сведения: известно, что он дважды (в 1805 и 1809 гг.) неудачно пытался основать в Вильно суконную фабрику^[1152]. В связи с этим (а также из-за своих попыток распространить среди евреев Вильно идеи просвещения) Маркевич вступил в затяжной конфликт с виленским кагалом. Несмотря на эти обстоятельства, Маркевич был примерно в те же годы избран ратманом^[1153] города Россиены. Во время войны с Наполеоном 1806–1807 гг. Маркевич занимался поставками фуража и провианта для российских войск.

Значительные перемены в жизни Маркевича были связаны с войной 1812 г. После взятия Россиен 18 июля 1812 г. наполеоновскими войсками Маркевич бежал со своей семьей в Дерпт. Принадлежавший ему большой каменный дом был жестоко разграблен. А сам Маркевич в Дерпте 26 августа 1812 г. в синагоге в еврейский Новый год произнес патриотическую речь, выдержки из которой были напечатаны в «Сыне Отечества». Вскоре после этого Маркевич отправился в Санкт-Петербург, где подал императрице Елизавете Алексеевне текст этой речи и некую «Записку о лучшем устройстве еврейского народа»^[1154]. Императрица в ответ сочла нужным выразить лично Маркевичу и «всему еврейскому обществу города Россин (sic!) монаршее ея величества благоволение»^[1155]. Последнее, возможно, означает, что Маркевич в данном случае выступал от имени «еврейского общества» Россиена. А «благоволение» императрицы, не имевшее, скорее всего, никакого материального выражения, все же в известной степени способствовало дальнейшим успехам Маркевича.

Сохранились случайные и отрывочные сведения об участии Маркевича в качестве поставщика провианта для российской армии в заграничных походах 1813 г.^[1156] По некоторым данным, за свое необычайное «усердие» он был даже представлен к награде, но не получил ее якобы из-за интриг своих недоброжелателей из числа русских офицеров^[1157]. По возвращении Маркевич поселился в Вильно и активно участвовал в торгах на казенные откупа. Ему удалось найти себе покровителя в лице виленского гражданского губернатора А.С. Лавинского. Однако то обстоятельство, что Маркевичу все еще не удалось получить с казны деньги за поставку провианта в 1807 г., вынудило его в 1820 г. вновь отправиться в Санкт-Петербург, где, помимо решения своих собственных финансовых трудностей, он пытался повлиять на судьбу евреев всей Российской империи. Он подал составленный им проект еврейской реформы министру финансов Д.А. Гурьеву 2 ноября 1820 г. и министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну 30 ноября того же года^[1158]. Неизвестно, как отреагировали на проект Маркевича его сановные адресаты, но гораздо более неприятным для него было то, что чиновники военно-счетной экспедиции хранили такое же загадочное молчание относительно причитающихся ему денег. Маркевич вынужден был оставаться в Санкт-Петербурге. В 1823 г. он проявил себя в довольно неожиданном качестве – «изобрел полезную для Отечества машину для делания кирпича и прочих из глины изделий»^[1159] и получил права на исключительное пользование доходами со своего изобретения на 10 лет^[1160].

Маркевичу не удавалось добиться от военно-счетной экспедиции никаких выплат вплоть до осени 1826 г., когда петербургская полиция предпринимала усиленные меры по выселению проживавших в столице евреев. Маркевичу, как и многим другим, угрожало выселение, и он обратился за помощью к своему давнему покровителю Лавинскому, к тому времени назначенному генерал-губернатором Восточной Сибири. 20 октября 1826 г. Лавинский ходатайствовал за Маркевича перед петербургским военным губернатором. В своем письме он, в частности, отмечал, что известный ему своей «честностью и усердием» Маркевич «приведен в совершенное расстройство и убожество»^[1161]. Результаты этого заступничества были достаточно скромными – Маркевичу разрешили остаться в Санкт-Петербурге до 1 января 1827 г.

Маркевич решил обратиться к занятому подготовкой нового законодательства о евреях Еврейскому комитету и представил ему прошение и копию своего проекта о еврейской реформе 1820 г. Проект Маркевича рассматривался на заседании так называемого «директорского комитета о евреях» 30 декабря 1826 г. Решение комитета было довольно жестким: Маркевича следовало срочно выслать из Санкт-Петербурга, так как по существовавшему законодательству евреям позволялось жить в столице не более шести месяцев, а пребывание здесь Маркевича растянулось уже на несколько лет. Проект Маркевича также получил суровую оценку комитета: «Не оказывается таким, который мог бы служить надежным основанием для соображений о общем уставе»^[1162].

Проект Маркевича 1820 г. (особенно его первая часть – своего рода краткий очерк истории евреев от поселения в Польше до 1820 г.) содержит ценные этнографические данные, неизвестные по другим источникам сведения по истории евреев Вильно второй половины XVIII – начала XIX в. и другие ценные материалы. Первая часть выдержана в духе распространенной (особенно в последующие годы) маскильской критики еврейского общества. В первую очередь это выражалось в выборе главных объектов критики – кагала, представлявшегося Маркевичу средоточием социальной несправедливости, хасидизма, являвшегося в его глазах проявлением невежества и мистического сектантства, и еврейских депутатов, представленных в записке ставленниками и послушными исполнителями воли кагалов. Реконструируя «подлинную» историю еврейских депутатов 1802–1820 гг., Маркевич выстраивал воображаемую схему сговора кагалов с депутатами, а в более широком смысле – соответствующую модернизированному государству своеобразную «вертикаль» еврейской общинной власти. Как бывший ратман Маркевич хорошо владел дискурсом канцелярского документа, что не могло не отразиться в его записке. Примечательно, что при описании реалий еврейской жизни Маркевич приводил соответствующие еврейские термины (в виде транслитерации русскими буквами древнееврейских слов в ашкеназском (идишском) произношении, т. е. в том виде, в котором они употреблялись). Возможно, таким образом он демонстрировал властям свои познания, желая зарекомендовать себя как полезного проводника по миру чуждого и непонятного адресатам записки этноса. Вторая часть содержала программу преобразований. Такие предложения Маркевича, как отмена кагала^[1163], учреждение казенных школ двух разрядов для обучения еврейских детей светским наукам за счет коробочного сбора^[1164], ослабление и (в ряде случаев) отмена ограничений на проживание вне черты оседлости для купцов и квалифицированных фабричных рабочих («мастеров»)^[1165] и полный запрет на ношение традиционной одежды евреями обоего пола^[1166], предвосхитили законодательные меры 1840–1860-х гг.^[1167] Таким образом, эта группа предложений Маркевича находилась полностью в русле политического курса, направленного на жесткую регламентацию и дисциплинирование еврейского общества, которого российское правительство продолжало придерживаться весь последующий период. При этом, несмотря на совпадение общих тенденций, проект Маркевича был отвергнут Четвертым еврейским комитетом, вероятно, как чересчур радикальный для того времени. Несмотря на кажущееся доминирование отмеченной выше тенденции, проект Маркевича не был однородным. Отдельные его положения совпадали с проектами, выдвигавшимися ранее еврейскими депутатами и членами кагалов^[1168]. К этой группе относятся предложение «евреям предоставить свободу наравне с прочими подданными торговать по всей России даже и в столицах», совпадающее с аналогичным пунктом проекта З. Зонненберга 1813 г., свободное использование труда христианской прислуги, о котором также постоянно ходатайствовали депутаты, разрешение на свободное проживание евреев в сельской местности, аренду помещичьей земли, производство и продажу алкоголя. Более того, предлагалось разрешить евреям покупку земли в губерниях черты оседлости как у государства, так и у помещиков. Эта часть проекта обнаруживает сходство с «мнением» минского кагала, представленным Первому еврейскому комитету в 1803 г. Реформа управления евреями в проекте Маркевича также имела примечательные черты. Кагалы предполагалось заменить губернскими Комитетами еврейских дел. Управляющий комитетом из числа еврейских купцов должен был назначаться министром (при этом неясно, какой министр имеется в виду) и сам назначать остальных членов комитета, также из числа евреев. Комитет получал фискальные функции, контроль над еврейскими фабриками и образованием. Аналогичным образом в проекте Н. Ноткина 1803 г. модернизированные кагалы переименовывались в «депутатские комиссии» и также могли владеть фабриками. Судебные функции в проекте Маркевича планировалось передать особым еврейским магистратам и ратушам, где заседали бы выборные евреи. Таким образом, евреи изымались из юрисдикции городского самоуправления, так же как и в проектах еврейских депутатов 1785 и 1813 гг. Эта группа предложений Маркевича, как и большинство проектов еврейских представителей конца XVIII – первой четверти XIX в., была направлена на повышение статуса евреев, в первую очередь еврейской элиты. Маркевич пытался в своем проекте дать новую, отличную от традиционной, трактовку элиты. К определяющим признакам элиты в проекте относятся имущественный статус (купцы, фабриканты, землевладельцы), светское образование и лояльность имперской власти. Такая важная для еврейского общества характеристика, как познания в области религиозных текстов, наделяется негативными коннотациями.

В 1825 г. с проектом реформы выступил другой «просвещенный» еврей, уроженец курляндского города Митавы Гирш Исаак Гиршфельд. На данный момент единственный источник сведений о нем – его записка министру финансов Е.Ф. Канкрину, датированная 10 августа 1825 г. В сопроводительном письме к проекту Гиршфельд, которым, по его словам, руководило «единое чувство усердия и приверженности к пользе государственной», так же, как и Маркевич в заключительных строках своего проекта, выражал готовность «содействовать дальнейшими сведениями» как человек, которому «весьма известны все обыкновения и обряды сказанного народа»^[1169]. В самом же проекте Гиршфельд предлагал завести во всех кагалах метрические книги для регистрации новорожденных, сочетающихся браком и умерших как на древнееврейском, так и на русском (для предоставления местным властям) языке, выдавать евреям свидетельства о рождении и браке на специальных бланках, заверенных печатями и подписями в губернском правлении^[1170]. Примечательно, что для Гиршфельда «еврейское общество» и «кагал» были синонимами, что отмечается далеко не во всех источниках того времени^[1171]. В отличие от Маркевича, сыпавшего экзотическими еврейскими терминами, Гиршфельд намеренно избегал всякой еврейской специфики. При обсуждении реалий еврейской жизни он употреблял такие далекие по смыслу от действительного значения понятия, как «духовные требы», якобы совершаемые раввинами (для обозначения последних он не сумел подобрать приемлемого синонима в русском языке)^[1172]. Проект Гиршфельда находится в русле общего стремления модернизирующейся бюрократии к получению более точной информации об управляемых, желания власти превратить общество в нечто читаемое, выраженное вербальным образом в документах. То, что предложение ввести новые технологии идентификации личности исходило от «просвещенного» еврея, тоже неудивительно. Впоследствии «маскилим» мечтали с помощью правительства «цивилизовать» евреев и в своей борьбе с кагалами апеллировали к власти.

В последующие два десятилетия обращения отдельных «просвещенных» евреев к властям чаще всего имели оппозиционный по отношению к традиционной общинной организации характер^[1173]. В гораздо меньших масштабах, нежели в предшествующий период, продолжала существовать и противоположная тенденция, когда владеющий «языком власти» маскил мог быть делегирован традиционной общиной в качестве легитимного представителя и выступал в роли защитника традиционных общинных институтов^[1174]. К середине XIX в. осмысление отношений между «просвещенными евреями» и традиционным обществом претерпело значительные изменения, приведшие в итоге к разделению восточноевропейского еврейства на «секуляризованное» и «ортодоксальное»^[1175].

В период с 1812 по 1825 г. основная часть конфликтов, которые приходилось улаживать депутатам, относилась к экономической сфере. Власть была недовольна незаконной торговлей евреев, в частности контрабандой, уклонением от податей и недоимками. Депутаты в качестве оправдания использовали ссылки на бедность и разорение евреев, вынуждающие их преступать закон, причем в числе способствовавших разорению обстоятельств стихийные бедствия и война соседствовали с мероприятиями власти. Обращение к документам еврейского происхождения позволяет проследить функционирование парадигмы «гзейрот» («бедствий, причиняемых властью»), во многом определявшей отношение евреев к власти. Особый интерес представляет поведение власти, стремившейся в тот период к альянсу с представителями еврейства. Это стремление явно обнаруживается в событиях, связанных с первым периодом деятельности еврейской депутации.

При проведении выборов 1818 г. выяснилось, что каждая еврейская община считала необходимым присутствие своих представителей в столице, очевидно, для защиты локальных интересов и отвергала предложенную сверху трехступенчатую схему выборов. Местным инициативам противились в первую очередь члены претендовавших на главенство губернских кагалов, апеллируя к навязанной властью системе понятий.

Таким образом, можно отметить, что участие евреев в политической жизни в тот период отличалось особой интенсивностью и остротой. В события, связанные с еврейским представительством, была вовлечена вся еврейская элита того времени. Инициативы депутатов, «поверенных», кагалов, «обществ» и отдельных евреев, которые, как и в предшествующие периоды, продолжали предлагать власти свои модели построения отношений с еврейским населением империи и высказывались даже по вопросам административного управления в целом, были направлены на повышение статуса евреев. Важно, что упразднение еврейской депутации в 1825 г. носило временный характер. При всех негативных характеристиках, которыми депутация наделялась в документах, исходивших от российской администрации, за ней признавался определенный потенциал, который мог бы реализоваться при благоприятных условиях.

Эпилог
НАСЛЕДИЕ

Основные правовые, культурные и экономические параметры взаимоотношений российского общества (и прежде всего имперской власти) с евреями закладывались в период с 1772 по 1825 г. Эти параметры оставались актуальными на протяжении всей последующей истории евреев в России.

По всей видимости, часть правящей бюрократии была убеждена в существовании «тайного еврейского правительства». Легализация (или конструирование) этого воображаемого еврейского «центра» в рамках имперской системы позволила бы государству контролировать еврейские общины. Официальные представители еврейских общин, в свою очередь, стремились к повышению своего статуса и получению подобающих элите «дворянских» привилегий. Это побуждало их репрезентировать себя перед властью в качестве искомого еврейского «правительства». Одновременно в среде еврейской общинной верхушки существовало стойкое предубеждение против централизации. Постановления, выработанные виленским собранием 1818 г.^[1176], представляли собою попытку найти компромисс между навязываемой сверху идеей конструирования иерархии управления евреями и принципом представительства от всех еврейских общин империи. Эта коллизия метафорически осмыслялась в рамках библейских архетипов. Таким образом, отношения евреев с внешней властью оказывали влияние как на внутренние процессы в еврейском обществе, так и на репрезентацию этих процессов в формах традиционной культуры. Безусловно, что и восприятие еврейского общества представителями российской администрации не было полностью «рациональным» и во многом определялось распространенными культурными мифами.

Еврейское население империи на протяжении всего исследуемого периода выдвигало из своей среды лиц, способных поддерживать диалог с властью и предлагать последней собственные варианты решения экономических и правовых проблем. При этом власть предпринимала и встречные шаги, вплоть до включения еврейского представительства в систему государственной администрации. Так, в 1817–1824 гг. еврейская депутация функционировала в составе Министерства духовных дел и народного просвещения. Подобные явления свидетельствуют об определенных перспективах альтернативных вариантов взаимоотношений власти с евреями, выдвигавшихся еврейскими представителями. Отметим, что в Российской империи к тому времени был хорошо разработан механизм инкорпорирования «инородческих» элит в структуру правящего слоя^[1177].

С одной стороны, само функционирование еврейских депутаций и других форм еврейского представительства внутри государственной системы являлось действенным механизмом интеграции еврейской элиты в эту систему. С другой стороны, проекты такой интеграции на протяжении всего периода выдвигались самими еврейскими представителями, желавшими ускорить или скорректировать этот процесс. Однако при соприкосновении с еврейской верхушкой, не имевшей многих характерных признаков элит дворянского типа, российская власть столкнулась с трудностями, оказавшимися в данной ситуации непреодолимыми. В первую очередь это было связано с тем, что в рамках сословной монархии было необходимо, чтобы сословие согласилось включить в себя новую, к тому же иноверческую группу, а российское дворянство никоим образом не могло включить в себя евреев^[1178]. Однако определенные перспективы для повышения статуса еврейской элиты и обретения ею собственной ниши в рамках имперской административной системы все же просматривались.

Опыт сотрудничества власти с еврейскими депутатами по-разному осмыслялся еврейским населением и властью в последующие годы. Официальная оценка деятельности депутаций нашла отражение в мемории Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. Поводом к рассмотрению вопроса о еврейских депутациях послужило прошение виленского, минского и гродненского кагалов о возобновлении еврейского представительства при комитете. Вероятно, главной задачей составителей обзора было подкрепление доказательствами уже сложившегося в высших кругах негативного отношения к еврейским депутатам. Каждой депутации, по мнению членов комитета, были присущи определенные недостатки: крайняя пассивность – депутатам 1802–1804 гг.; консерватизм и корыстолюбие – депутатам 1807 г. На долю же депутации 1812–1825 гг. выпала целая серия обвинений в инициировании антиправительственных настроений в еврейской среде^[1179]. Таким образом, была сформулирована официальная точка зрения на еврейские депутации как на явление бесполезное и даже вредное^[1180].

Тем не менее отсутствие легитимного еврейского представительства на государственном уровне остро ощущалось как евреями, так и властью. Стремление к восстановлению еврейской депутации или учреждению аналогичного законосовещательного органа при центральной власти в конце 1820-х и 1830-е гг. выражалось не только в представленных правительству предложениях кагалов^[1181], но и в проектах, созданных представителями администрации или сотрудничавшими с властью крещеными евреями.

Проекты рубежа 1820–1830-х гг.

Крещеный еврей из Пруссии Карл Фоделло был полуофициальным консультантом по еврейским делам при Четвертом еврейском комитете. Члены комитета даже признали его записки «по их верности и подробности полезными для своих соображений о мерах к преобразованию евреев»^[1182].

В проекте 1827 г. Фоделло открыл комитету страшную тайну: «Нынешние члены кагала должны быть почитаемы не иначе как за подставные лица». Это «наемники, получающие в неделю от двух до трех червонных жалованья, и за которыми богатейшие в обществе, составляющие невидимый кагал, всем управляющий, строго смотрят»^[1183]. Таким образом, истинные главы общины могут избежать судебной ответственности за недоимки и унижений, сопряженные с деятельностью кагальных.

«Таковые причины побудили богатейших и благочестивейших мужей между евреями отказаться от должности, коей прежде все домогались, и выбрать в кагал беднейших своих собратий низшего звания, ибо сии легко покушаются на то, чтобы составить ложные ревизские сказки, и ни во что не вменяют стыд и поругание», «соглашаются на все возможное и столь же неопытны, сколь бессовестны»^[1184].

По мнению Фоделло, чтобы искоренить эти злоупотребления, необходимо повысить престиж самого института кагала. Кагал следует изъять из юрисдикции капитана-исправника и полицейских властей и подчинить его непосредственно губернскому правлению. Кагал «должен быть отличен при удобном случае со стороны правительства наградами или знаками милости, кои приобретут ему уважение со стороны его собратий». Тогда, «как во времена Польского правительства» (т. е. до разделов Польши), места в кагале снова займут «богатейшие и достойнейшие мужи», воодушевленные стремлением «быть благотворителями их собратий, служить верою и правдою Богу и государю». Когда «невидимый кагал» станет официальным институтом и заменит бутафорское учреждение, состоящее из «негодяев и сволочи», в еврейских общинах наступит «порядок и благоденствие»^[1185].

Такое сказочное перевоплощение, по мнению Фоделло, будет обусловлено основными чертами характера евреев, якобы присущими им как «восточному» народу: «В благосостоянии еврей горд и честолюбив до крайности, в бедности же низок и презрителен, имея ко всякому злу и пороку наклонность; богачи могут быть склоняемы к добру ласковым обхождением, низший же класс должен быть понуждаем к оному насилием»^[1186]. Таким образом, начав свое описание кагала с жесткого обличения внутриобщинных порядков, Фоделло заканчивает его призывами к повышению статуса еврейской элиты. Это сближает его проект с аналогичными предложениями представителей российского еврейства, которые выдвигались в предшествующие десятилетия. Неслучайно благородные цели глав общины («быть благотворителями их собратий, служить верою и правдою Богу и государю») в проекте Фоделло совпадают с идеалами, декларировавшимися российским дворянством («за веру, царя и Отечество»).

Преобразование управления евреями следовало завершить учреждением Главного судебного и духовного еврейского правления при департаменте духовных дел иностранных исповеданий. В каждой губернии следовало учредить Верховный кагал наподобие надобщинных ваадов (советов) Речи Посполитой. Члены Верховного кагала должны собираться в определенное время в назначенном месте. Верховный кагал состоит из губернского парнаса (главы кагала; так же назывались главы общинных кагалов), главного раввина и двух раввинов «от разных обществ», двух «казначеев», двух «сборщиков», «двух поверенных из каждого общества» (т. е. каждой еврейской общины данной губернии) и двух секретарей. Верховный кагал должен избираться каждые три года «депутатами» от всех еврейских общин данной губернии и утверждаться упомянутым выше Главным судебным и духовным еврейским правлением. Верховный кагал имеет широкие полномочия: он утверждает общинные кагалы, контролирует их деятельность, имеет право «отставлять кагалы и предавать их суду, с полным правом на вспоможение полиции» и «присутственных мест».

Главы общинного управления и раввины должны «признавать повеления монарха за высший закон в гражданском и политическом отношении (как то разрешено великим Сангедрином в Париже в 1807 г.)^[1187], и, следовательно, ежели церковный их судебник или различные толкования на оный содержат гражданские или политические заповеди, противоречащие оным государственным законам, то сии заповеди не должны иметь действия на них, – одним словом, они должны предпочтительно признавать законы государя и оным повиноваться и согласно с вышеизложенными правилами обучать, судить и проповедовать»^[1188].

Таким образом, в проекте Фоделло не слишком органично сосуществуют три главные идеи, присутствовавшие в предшествующие десятилетия в различных проектах еврейской реформы в России: «классическая маскильская» программа (просвещение невежественных и «фанатичных» евреев, их сближение с окружающими народами и в перспективе – отмена специального законодательства о евреях); идея создания «еврейского дворянства» и укрепления общинной организации, за которую ратовали представители традиционной еврейской элиты, и выдвинутая властями идея «российского Синедриона», который должен был «освящать» постановления правительства на уровне еврейского религиозного права (Галахи).

В анонимном проекте 1829 г. (который с известной долей вероятности может быть атрибутирован Л. Неваховичу) возобновление еврейского представительства при Четвертом еврейском комитете мотивировалось тем, что, «по крайней мере, сим прекратиться может ропот и вопль сего народа, находящегося об участи своей неизвестным», а в случае избрания новой депутации евреи успокоились бы «в надежде на Бога и царя». Таким образом, используется давний концепт угрозы «еврейского бунта». План возобновления еврейского представительства в проекте включал выборы восьми депутатов отдельно по группам, объединявшим еврейские общины нескольких губерний (один депутат от Виленской и Минской губерний, один от Курляндской и Лифляндской, один от Киевской, Волынской, Подольской и Таврической и т. д.). Таким образом, имели бы место не многоступенчатые выборы, как в 1818 г., а более органичное для структуры еврейского общества того периода региональное представительство. При этом восемь депутатов определялись как минимальное приемлемое число^[1189].

В близком по настроению анонимном «Проекте о причинах расстроенного положения евреев и о способе взимать с них подати бездоимочно», рассматривавшемся Четвертым еврейским комитетом в марте 1831 г., предлагалось «позволить избрать из кругу их [евреев] хотя несколько опытных и усердных людей, дабы таковые могли пред назначенным для них комитетом в разных необходимых случаях и предметах принести лично оправдание и объяснение». При помощи депутатов правительство сможет осуществить свое «намерение в поправлении на будущее время гражданской жизни и нравственности» евреев, т. е. осуществить реформу управления евреями и культурные преобразования. К тому же в результате избрания депутатов «уменьшится ропот и страх» еврейского населения^[1190].

Нельзя не упомянуть и проект офицера корпуса жандармов капитана А. Васильева, который в 1835 г., подобно упоминавшемуся выше Фоделло, выступил с идеей создания центрального органа управления евреями, учреждение коего, по мысли Васильева, должно было предотвратить возможные антиправительственные выступления евреев. Источником потенциальной опасности в проекте объявлялась хасидская среда. Любой из еврейских религиозных лидеров мог «подстрекать народ на противоборство правительству»^[1191].

Васильев был убежден «в существовании у нас в России тайного судилища евреев, соединяющего в себе все правила Синедриона, великого Бевсдина [от др.-евр. «бейт-дин» – раввинский суд] и испанской инквизиции». Это «судилище» нужно было «сделать гласным, видимым всем и, следственно, состоящим под бдительным надзором правительства».

Следовало учредить по округам подконтрольные власти «Бевсдина». Члены «Бевсдина» должны были избираться «не из ханжей, не из скакунов – так зовутся в простонародье беснующиеся при молениях евреи [имеются в виду экстатические молитвенные практики хасидов. Здесь они уподобляются русской секте «скакунов». – О. М.], не из изуверов, тревожащих мирность сограждан, и, наконец, не из презрительных бедняков, которые слепо смотрят на волю богатого еврея»^[1192]. Следовало учредить институт «великих раввинов», назначавшихся правительством из числа «благонадежных» евреев^[1193]. Таким образом, идеи создания «российского Синедриона», легитимации «тайного еврейского правительства» продолжали будоражить административное воображение и после официального упразднения еврейской депутации.

Позднейшие отголоски

Функции еврейских депутаций во многом унаследовали так называемые «ученые евреи» – советники по еврейским делам при губернаторах в середине XIX в.^[1194] Занятие поста «ученого еврея» требовало соблюдения двух условий: наличия у кандидата на эту должность диплома о европейском образовании и назначения губернатором. Таким образом, власть желала иметь дело с людьми, чья способность говорить на ее языке была подтверждена документами – «сертифицирована» – в отличие от случая с еврейскими депутатами.

В том же русле находились предпринимавшиеся в тот же период попытки подготовить новую еврейскую элиту с помощью казенных раввинских училищ. Однако выпускники этих училищ в итоге не принимались еврейским обществом, что привело к сосуществованию в пределах одной общины казенного и духовного раввинов^[1195]. Диалог как осознанный конфликт возобновился только тогда, когда политическим языком овладела широкая масса еврейского населения. Модернизация еврейского политического дискурса к концу XIX в. выразилась в создании еврейских политических партий, прессы, общественных институтов. Таким образом, культурные различия между евреями и российским обществом почти исчезли^[1196], но не был снят конфликт между еврейским населением и властью. Более того, по мере сближения понятийных языков глубина конфликта возрастала.

Основные формы еврейского представительства, существовавшие одновременно с депутациями, продолжали функционировать и в последующие десятилетия: поверенные от различных общин^[1197], выступления от имени кагалов и еврейских обществ^[1198] (после отмены кагала в 1844 г. – только от обществ), разного рода частные инициативы.

В 1860–1870-е гг. вопрос о еврейском политическом представительстве активно обсуждался в еврейской периодической печати^[1199]. Отметим, что авторы такого рода проектов не апеллировали к опыту еврейских депутаций конца XVIII – начала XIX в. и избегали самого термина «депутаты». Общественные деятели, выступавшие на страницах периодической печати в 1860–1870-е гг., призывали к созданию российского аналога Board of Deputies of the British Jews^[1200] или Alliance Isra'elite Universelle^[1201]. Особенно примечательны обращения к созданному в 1863 г. Обществу для распространения просвещения между евреями в России (ОПЕ)^[1202] с призывами принять на себя функции политического представительства. Следует отметить, что предложения такого рода всегда отклонялись руководством ОПЕ^[1203], несмотря на то, что во главе Общества стоял Е.Г. Гинцбург, известный своими связями в административных кругах и неофициальными ходатайствами в пользу евреев.

Действия власти – такие, как создание представительных органов с жестко ограниченной компетенцией (Раввинской комиссии^[1204], депутации при Виленской комиссии по устройству быта евреев^[1205] и т. п.), – также свидетельствовали о потребности в еврейском представительстве, близком по функциям к упраздненной депутации.

Память о депутатах осталась и в еврейском фольклоре. Актуализация темы «еврейского дворянства» в исторической памяти российских евреев второй половины XIX – начала XX в. была связана с отсутствием еврейского дворянства и потребностью компенсировать это отсутствие хотя бы в фольклоре.

Депутаты в еврейском фольклоре

В центре преданий о еврейских депутатах^[1206] – идеализированный образ еврея, приближенного к властям, заступника за свой народ. Разные деятели «еврейской политики» конца XVIII – начала XIX в. наделяются в фольклорных нарративах сходными чертами. Это касается даже внешнего облика. Одежда депутатов описывается в преданиях как гротескное сочетание традиционного еврейского наряда с отдельными элементами костюма российской аристократии. Иные из них носили на боку богато украшенные шпаги. Медали «За усердие», которыми были награждены депутаты, в легендах преображаются в бесчисленные «ордена, медали, ленты». Подчеркивается также не поощрявшаяся традицией роскошь в одежде: шелк, бархат, золотое шитье, драгоценные пуговицы. Возможно, это описание следует интерпретировать не только как наглядное выражение богатства и влияния, но и как символическое отражение функций штадлана как посредника между двумя культурами.

Близость к сильным мира сего выражается наглядно: о легендарном депутате рассказывают, будто он «гулял с Потемкиным как друг или брат», «прогуливался под ручку с самой Екатериной II и беседовал с ней по-французски». Или «маленький еврейчик» командует ротой казаков, приставленных к нему императором в качестве почетного караула, и они покорно ждут у синагоги, когда он закончит молитву. Перед влиятельным евреем заискивают министры и трепещут польские магнаты^[1207].

Парадигмой для фольклорных нарративов о депутатах являлась Книга Есфири. Ключевое понятие Книги Есфири – «скрытое чудо» – лежит в основе этих «обманчиво правдоподобных» рассказов о депутатах, лишенных какого-либо сверхъестественного элемента. Функцию чудесного выполняют чудесные совпадения, стечение обстоятельств. Парадигма «скрытого чуда» накладывается на универсальные фольклорные мотивы. Парадигма бедствия (гзейры), обрушившегося на ту или иную еврейскую общину, и чудесного избавления от нее объединяет истории о депутатах с рассказами о чудесах хасидских цадиков, управлявших судьбами царей и царств. В легендах о цадиках использовался мотив противоположного «открытого чуда» – явного нарушения естественного порядка вещей, открытого вмешательства Бога в ход событий. Популярность обоих типов преданий в еврейской среде была, по-видимому, обусловлена необходимостью компенсировать негативные ощущения, связанные с положением евреев как маргинального меньшинства.

Основным образцом для построения идеального образа еврейского депутата в фольклоре, так же как и в риторике начала XIX в., оставался праведный Мордехай религиозных текстов. Но на фольклорное повествование о депутатах оказывал влияние и образ Мордехая в народных драмах-пуримшпилях, где этот персонаж представал как «комический старик».

В системе образов «праведный Мордехай» – «Мордехай – комический старик» – «Мордехай своего поколения (своей общины)», т. е. депутаты, последние занимают скорее промежуточное положение, не превращаясь ни в идеальных мудрецов и праведников, ни в полностью комические фигуры.

Самым, пожалуй, важным отличием преданий о депутатах от парадигматического образца является отсутствие либо полная перекодировка образа персонажа, соответствующего царице Эстер. Депутаты достигают успеха без помощи еврейской жены или возлюбленной какого-либо влиятельного лица, а в тех нарративах, где «прекрасная еврейка» все-таки появляется, она играет деструктивную роль. Наиболее ярким примером является история с Александром I и тринадцатилетней Ривкой-Рохл, дочерью еврейского депутата Лейзера Диллона. Остановившись в доме депутата в Несвиже, император стал оказывать недвусмысленные знаки внимания его дочери, красивой тринадцатилетней девочке с черными кудрями. Несвижские евреи уверяли, что Ривка-Рохл была прекраснее легендарной Эстерке, возлюбленной польского короля Казимира, и даже самой царицы Эстер. Евреи Несвижа даже прозвали Ривку-Рохл «Эстерке Третья». «Ривка-Рохл была самая целомудренная и чистая из трех Эстер». Рассказывая о том, как Ривка-Рохл противилась домогательствам императора, рассказчики оставляли открытым вопрос, насколько «серьезным стал их роман». Во всяком случае, император предупредил отца своей возлюбленной, чтобы он не смел им мешать, но Диллон, который во всех обстоятельствах вел себя «гордо и свободно», смело заявил, что «никогда не отдаст свою дочь нееврею, будь то хоть сам государь император». Евреи города Несвижа придерживались другой точки зрения. Они собрали бейс-дин (раввинский суд) и постановили, что в таких случаях «еврейский отец может и должен отдать свою дочь в жертву за еврейский народ». Того же мнения был и знаменитый ребе Мейерке, к которому Диллон отправился просить совета. Дошло до того, что Диллон сам стал предлагать императору свою дочь, но тот процедил «не надо» и уехал. Александр I, гласит предание, жестоко отомстил дерзкому еврею. По его распоряжению Диллон был осужден за мошенничество и все его имущество было конфисковано. Бывший депутат умер в остроге, а его дочь к концу жизни стала безобразной нищенкой и закончила свои дни в богадельне. Несвижские старики уверяли, что своими глазами видели, какой стала Ривка-Рохл Диллон, которой некогда домогался сам император Александр I^[1208].

Можно выделить не только основные положительные качества, которыми наделялись депутаты в фольклорных нарративах, но и определенную иерархию этих качеств. Главная добродетель депутата – то, без чего он не может выполнять свою функцию «еврейского заступника»: «мсирас нефеш». Это выражение можно перевести как «экстатическое самопожертвование, самозабвение, преданность, приверженность, одержимость своим делом». Мотив «мсирас нефеш» раскрывается на протяжении всего повествования: едва услышав о том, что где-то притесняют его единоверцев, депутат готов бежать «как стрела из лука» посреди ночи, в лютый мороз или проливной дождь, дерзко и изобретательно проникать в канцелярии, особняки вельмож и даже в императорский дворец или в императорский экипаж. Депутаты отличаются чудовищной «наглостью» и напористостью. Они «отлавливают» нужных им сановников ночью на улице и на балу во дворце, настойчиво добиваются, чтобы их выслушали и приняли меры: «Так иди и доложи министру, что его спрашивает еврей Нота Шкловер», «Я вам не какой-нибудь нищий и убогий, у меня денежки есть», «В который раз вас прошу, господин граф, будьте так любезны, напишите письмо императору» и т. п. – характерные образцы речевой характеристики депутатов в тех рассказах, где имеется передача прямой речи. Несколько развернутых нарративов построено по одной схеме: бедствия и несправедливые гонения, постигшие общину или отдельного еврея, путешествие в Петербург к депутату, успешное заступничество депутата за соплеменников.

Интересен сюжет, в котором депутат смог спасти еврейскую общину только потому, что высшему обществу столицы были свойственны те же суеверия, что и белорусским крестьянам. Через местечко Калинковичи проводили по этапу арестантов, среди которых был один еврей, которого отпустили в сопровождении конвойного в синагогу на Йом-Кипур. Во время чтения молитвы «Кол нидрей»^[1209] арестант сбежал, и никто не мог его найти. Раввина и пятерых членов кагала посадили под арест. Каждый день их били палками, стараясь добиться признания в содействии к побегу арестанта, который к тому же оказался главой разбойничьей шайки, осужденным за ограбление нескольких церквей. Жители местечка обратились за помощью к еврейскому депутату Зунделю Зонненбергу. Когда же Зонненберг рассказал о случившемся «министру по еврейским делам», выяснилось, что, по мнению министра, евреи Калинковичей ни в чем не виноваты, ибо «арестанта унес нечистый. Ведь всем известно, что во время чтения “Кол нидрей” одного из присутствующих в синагоге евреев уносит черт». Образ черта, который уносит евреев во время молитвы в Йом-Кипур, заимствован из польских и белорусских преданий о черте-«хапуне»^[1210].

Депутат, при том что «имя его прославилось среди всех евреев», в первую очередь – благодетель своей родной общины. «Когда здесь жил депутат Лейзер Диллон, все наши ненавистники притихли, торговля процветала, каждый день играли свадьбы», – рассказывали в Несвиже около шестидесяти лет спустя.

Следующее достоинство депутата: щедрость, «рука, всегда открытая для подаяний, и открытое сердце»: «Самое меньшее подаяние, которое можно было у него получить: рубль». Подвизаясь в роли «почетного меламеда» (уважаемые члены общины во исполнение заповеди иногда «читали лекции»), он дает ученикам по золотой монете (полуимпериалу) за каждый правильный ответ. Важно и умение «говорить с властью», знание европейских языков и особенно доведенное до искусства умение давать взятки власть имущим и тем, кто имеет к ним доступ.

Традиционные критерии, которыми определялось место еврея в общинной системе ценностей, – происхождение и познания в Торе, – по-видимому, ставились после отмеченных выше личных качеств.

Очевидно, что в преданиях о депутатах мы можем наблюдать не процесс трансформации исторических образов, а результат этого процесса. Герои преданий о депутатах лишены индивидуальных черт, свойственных их историческим прототипам. Они причислены фольклорной традицией к определенному классу персонажей, наделенному устойчивыми атрибутами. К этому же классу относятся и другие герои преданий о «придворных евреях», заступниках за свои общины перед властями.

Из реальных биографий депутатов в фольклорном тексте выделяются, по большей части, те элементы, которые полностью соответствуют сложившейся повествовательной матрице. При том что комплекс документальных материалов о депутатах неполон, и еще более неполон корпус зафиксированных фольклорных материалов о них, в данном случае трудно судить о степени совмещения между событийными прецедентами и фольклорными схемами.

Принципиально новую для еврейского общества своего времени фигуру депутата последующий фольклор «осваивал» в старых – библейских, талмудических и собственно фольклорных – формах, превращая агента модернизации в архетипического «культурного героя».

Заключение: «еврейская аристократия» в Российской империи и Западной Европе

Рубеж XVIII–XIX вв. был временем активной правовой эманси-пации и культурной ассимиляции евреев в государствах Запад-ной Европы. Так же как и в Российской империи, верхние слои еврейского общества стремились к сближению с аристократией тех стран, в которых они проживали. В этом отношении характерны усилия по интеграции в высшее общество, предпринятые такими семействами, как Арнштейны в Вене или Ротшильды во Франкфурте. Одновременно появляется еврейская элита нового типа – интеллектуальная, оправдывающая свое право на сближение с высшими кругами окружающего христианского общества не финансовым могуществом, а общими культурными ценностями^[1211].

Эти социальные и культурные процессы, безусловно, имели аналоги в среде российского еврейства того же времени. Однако различия между ситуацией в Западной Европе и Российской империи были гораздо более глубокими, нежели отмеченные выше черты сходства. Доминирующая европейская тенденция – движение за отмену отдельного законодательства для евреев как такового и особой системы управления евреями, сопряженное с ограничением сферы еврейского самоуправления религиозной общиной, организованной по принципу христианского прихода, – осталась невостребованной в Российской империи. В Западной Европе идея сохранения отдельных элементов общинного самоуправления и превращения его в инструмент контроля государства над еврейским населением выдвигалась правительственными чиновниками и отвергалась влиятельными представителями еврейства^[1212]. В конечном счете возобладала тенденция, приведшая к отмене законодательства, выделявшего евреев как особую группу населения. Следует учитывать, что еврейские общинные организации в Западной Европе не имели той структуры и полномочий, которыми обладали кагалы в Российской империи. Программа преобразования правового статуса российских евреев, как она виделась и еврейским представителям, и правительственным чиновникам, наоборот, в подавляющем большинстве случаев предполагала выделение евреев в особую группу населения^[1213]. Проекты, выдвигавшиеся еврейскими представителями в Российской империи, не являлись, как утверждают многие исследователи^[1214], «отголосками» движения за эмансипацию евреев в Западной Европе. Они отражали развитие самостоятельного течения. С одной стороны, это течение было обусловлено традициями взаимоотношений еврейских общин с властью, заложенными в Речи Посполитой: консолидацией еврейской элиты в особую привилегированную группу («еврейскую шляхту»), системой практик и представлений, связанных со штадланутом. С другой стороны, уникальная ситуация, сложившаяся в связи с разделами Польши, порождала такие явления, как переориентация еврейской политики с нескольких локальных центров (дворов магнатов) на один-единственный центр: имперскую столицу. В смене власти и административного устройства региона еврейское население и прежде всего верхние слои еврейского общества увидели реальную возможность повышения своего статуса. В аналогичных ситуациях радикальные политические перемены, такие, как Французская революция или захват французскими войсками государств Южной Германии и Италии в конце XVIII в., побуждали евреев этих стран к борьбе за отмену отдельного законодательства о евреях и упразднение статуса евреев как отдельного сословия^[1215]. Евреи же «бывшей Польши», оказавшиеся подданными Российской империи, продолжали отстаивать свой статус в качестве особой корпоративной группы и добивались повышения правового статуса именно этой группы (или, чаще, только еврейской элиты). Тогда как еврейская элита стремилась к превращению в особую привилегированную группу, близкую по своему правовому положению к дворянству, низшие слои еврейского населения, по мысли многих еврейских представителей, могли быть использованы правительством для экспериментов по превращению евреев в «нормальных» подданных. Это касалось и привлечения евреев к земледелию и фабричному труду, и введения светского образования для евреев. Евреи Западной Европы, в особенности наиболее состоятельные и образованные круги еврейского общества, для достижения правового и социального равенства с окружающим населением готовы были пожертвовать многими элементами традиционного образа жизни и культуры. Наиболее ярким примером в этом отношении являлось обращение части евреев Берлина к верховной протестантской консистории с просьбой предоставить желающим евреям возможность «сухого крещения», т. е. перехода в христианство без публичного признания истинности ряда догматов^[1216]. Евреи Российской империи, стремясь к повышению своего статуса, одновременно отстаивали сохранение традиционного образа жизни и, как правило, общинных институтов. Последнее было обусловлено как позицией государства, продолжавшего рассматривать евреев как отдельную «касту», так и давлением со стороны еврейского общества. Защитные механизмы, обеспечивавшие сохранение еврейской общины в диаспоре, гораздо сильнее действовали в среде многочисленного, консолидированного по типу расселения и культурно унифицированного российского еврейства. К этим защитным механизмам относилась вся система традиций и обычаев и общинная организация.

Евреи Западной Европы в своей борьбе за отмену правовых ограничений апеллировали к мнению общества тех государств, в которых они проживали. Аналогичным образом поступали сторонники и противники еврейской эмансипации из числа неевреев. Вопросы реформирования правового статуса евреев поднимались в политических памфлетах, прессе, литературных произведениях, обсуждались в светских салонах и на подмостках театров. Еврейский вопрос в Российской империи, несмотря на существование определенной публичной сферы, пусть и не столь широкой и хорошо развитой, как в Европе, оставался достоянием узкого круга правительственных чиновников. Это были люди, занимавшиеся проблемами управления евреями не в силу личной заинтересованности (как это часто бывало в Западной Европе), а только потому, что эти функции были приданы им по специальному назначению (например, в качестве члена Еврейского комитета или сенатора, проводившего ревизию в западных губерниях). Зачастую они участвовали в решении этих проблем в силу того, что в сферу их деятельности было включено и еврейское население (например, министры внутренних дел, финансов, народного просвещения). Соответственно, усилия еврейских представителей были направлены на отдельных государственных деятелей или органы власти (Еврейские комитеты, Сенат, Государственный совет, Комитет министров) с целью повышения правового статуса евреев или отмены жестких законодательных мер по отношению к ним. Большое значение в тактике еврейских представителей имело личное обращение к императору. Еврейские депутаты быстро усвоили российские политические традиции, согласно которым император воспринимался как власть, стоящая над законом и системой государственных учреждений и способная своим решением влиять на любые процессы в государстве. Реформа правового статуса евреев, равно как и решения по отдельным частным вопросам, могла, по мысли еврейских представителей, осуществиться волевым решением императора. Такая концентрация усилий еврейских представителей на фигуре самодержца не имела аналогов ни в политической традиции Речи Посполитой (несмотря на тесные связи штадланов с королевским двором и номинальное «покровительство», оказывавшееся евреям польскими королями), ни в практике лоббирования еврейских интересов в государствах Западной Европы. Единственным исключением в последнем случае были взаимоотношения Наполеона с еврейским населением управлявшейся им империи.

В государствах Западной Европы деятельность официального еврейского представительства при правительственных комитетах и комиссиях, как правило, не имела широкого общественного резонанса и не приводила к каким-либо ощутимым результатам. Несколько более эффективной оказывалась деятельность организованных самими евреями образований, выполнявших функции политического представительства, таких, например, как учрежденный в 1780 г. Board of Deputies of the British Jews. В целом политика в отношении евреев определялась социально-экономической трансформацией общества и модернизацией государственного устройства. Значительное влияние на нее оказывали публичная полемика и общественное мнение. Деятельность собственно еврейских представителей в сравнении с этими факторами не имела почти никакого значения. Более того, одни и те же лица могли добиваться большего успеха, действуя без формальных санкций государства и еврейских общин. Так, предложения еврейских депутатов, составивших совещательный орган при комиссии по разработке еврейской реформы в Пруссии в 1787–1789 гг., – банкира Д. Итцига, финансиста и деятеля еврейского Просвещения Д. Фридлендера и др. – были полностью отвергнуты комиссией. Деятельность тех же лиц по неформальному лоббированию еврейских интересов и их участие в публицистической полемике по поводу статуса евреев в конце XVIII – начале XIX в. стала одним из важных факторов, подготовивших почву для правовой эмансипации евреев Пруссии в 1812 г.^[1217] Даже Французский Синедрион, деятельность которого приобрела широкую известность за пределами Франции, не сумел реально повлиять на политику по отношению к евреям. Реформа управления евреями во Франции в 1808 г. не только не разрабатывалась Синедрионом, созванным за год до реформы, но и полностью противоречила устремлениям членов Синедриона. Двое из них, А. Фуртадо и Б.-И. Берр, даже выступили против проведения реформы. При этом они выступали уже не в качестве официальных представителей, а в качестве неформальных защитников еврейских интересов.

В Российской империи, в отличие от Западной Европы, деятельность в составе временных или постоянных государственных учреждений или, в худшем случае, апелляция к ним была для евреев единственной возможностью легального участия в политической жизни. Только таким способом они могли представить свои интересы власти. Разнообразные проекты еврейской реформы, политические и экономические обоснования благотворной роли евреев в государстве, полемические выступления в защиту еврейской религии и традиционного образа жизни и обличительные сатирические памфлеты, высмеивавшие и то и другое, не становились достоянием печати, как в Европе, а облекались в форму записок и прошений еврейских представителей в различные государственные учреждения.

Разные цели, выдвигавшиеся еврейскими представителями в государствах Западной Европы и Российской империи, определяли риторику их обращений к власти. Программа преобразований, которую отстаивала еврейская элита Западной Европы, а также сторонники еврейской эмансипации из числа политических и общественных деятелей этих стран, включала в себя как изменение правового статуса евреев, так и изменение еврейской традиции и даже специфических ментальных черт, якобы присущих евреям. Чтобы стать «достойным» гражданином страны, в которой он проживал, еврей должен был воспринять культуру окружающего большинства и «нравственно исправиться». Пороки, якобы присущие евреям, в соответствии с идеями эпохи Просвещения приписывались негативному воздействию враждебной окружающей среды, воспитания и образа жизни. Выступления отдельных влиятельных евреев или легитимных еврейских представителей перед властью или обществом в качестве обязательного элемента включали в себя признание еврейских «недостатков». Исправление этих «недостатков» связывалось с упразднением правовых ограничений и просвещением. Улучшение статуса евреев и их собственное самосовершенствование неизменно мыслились в связке^[1218].

В свою очередь, в Российской империи риторика «исправления» евреев активно использовалась правительством, но не была популярна среди еврейских представителей, подчеркивавших «несправедливое» отношение к евреям со стороны государства и общества. Особое место в выступлениях еврейских представителей занимало противопоставление евреев и польской шляхты. Евреи позиционировали себя в качестве лояльных подданных империи, в противоположность полякам. Негативный стереотип поляка активно использовался и российской властью, однако противопоставление лояльного еврея «изменнику»-поляку в риторике властей имело место лишь время от времени. Это был, по всей видимости, один из вариантов дискредитации поляков, причем не самый распространенный. В этом случае доводы еврейских депутатов могли приниматься, использоваться и транслироваться властью в своих целях. Особенно показательны в этом отношении опыт собрания еврейских депутатов в Полоцке в 1773 г., деятельность еврейских поверенных в конце 1790-х гг. и еврейских депутатов при Третьем еврейском комитете, а также «мнения» кагалов, представленные Первому еврейскому комитету в 1804 г., и выступления еврейской верхушки во время войны 1812 г. Внутренние проблемы еврейского общества крайне редко выносились на рассмотрение власти. Это было связано с религиозным запретом на подобные выступления. Легитимные представители еврейского населения – депутаты, поверенные, главы кагалов – никогда не поднимали эти вопросы в своих выступлениях перед властью. В лучшем случае они могли указывать на отдельные негативные явления, такие как контрабанда и финансовые злоупотребления отдельных лиц, однако эти явления, как правило, относились к сфере взаимодействия евреев с государством и не затрагивали структуру еврейского общинного управления. Выступления против традиционного уклада были присущи отдельным критически настроенным евреям, чья оппозиционность была в значительной мере обусловлена не идеологическими предпочтениями, а личными конфликтами с кагалом. Эти выступления в описываемый период, в отличие от последующих десятилетий, не влекли за собой никаких административных мер. Но они при этом безусловно способствовали укреплению негативного образа традиционной еврейской общины в среде правящей бюрократии. Риторика «просвещения» использовалась и официальными еврейскими представителями, и евреями, выступавшими с частными инициативами, для достижения различных, зачастую противоположных целей.

Еврейские депутации конца XVIII – начала XIX в. являлись своеобразным институтом, соединявшим в себе наследие еврейских традиций и признаки модернизационных изменений. Включение депутаций в административную систему централизованного государства в значительной степени определяло поведение депутатов. Последние стали позиционировать себя как часть имперской власти, бюрократического аппарата. Об усвоении еврейскими представителями ключевых элементов политического дискурса абсолютистского государства свидетельствовало их активное участие в установлении единой властной иерархии для евреев и претензии на руководство всем еврейским населением империи^[1219]. Новая система организации, которую власть стремилась установить в еврейском обществе при поддержке депутатов, была полной противоположностью традиционному еврейскому общественному устройству, при котором каждая еврейская община мыслилась как автономная. Одновременно депутаты выступали в качестве «переводчиков» с понятийного языка традиционного общества на язык политики. Потребность объяснить власти структуру еврейского общества приводила к ее осмыслению элитой этого общества на новом идеологическом уровне, в терминах современного им политического лексикона. О высокой степени усвоения еврейскими депутатами данного понятийного языка свидетельствовало употребление ими таких выражений, как «равновесие властей»^[1220], «звание сограждан»^[1221], «гражданское тело»^[1222].

Таким образом, депутация являлась действенным инструментом аккультурации еврейской верхушки. Аккультурация еврейской элиты в данном случае не являлась главной целью политики по отношению к депутациям, а скорее носила характер непреднамеренного эффекта. При этом депутаты активно боролись за сохранение традиционного образа жизни евреев, вызывавшего большое раздражение у российских властей. Экзотический облик еврея, сложная система религиозных предписаний иудаизма, социально-экономические особенности еврейского общества казались представителям российской администрации проявлением отсталости и фанатизма, источником потенциальной опасности. Изменение именно этих сторон еврейской жизни на протяжении всего периода подразумевалось под «просвещением» евреев и объявлялось главной целью политики российских властей. Депутатам, выступавшим в качестве носителей и защитников этих традиций, естественным образом инкриминировались пороки, приписывавшиеся евреям в целом: невежество, религиозный фанатизм и корыстолюбие. Подчеркивая внешние культурные различия, представители власти зачастую предпочитали «забыть» о том, что депутаты приняли главное «правило игры» и готовы содействовать централизации управления евреями. Именно это – главное – отличие позиции еврейских депутатов от взглядов, разделявшихся большинством еврейского населения, служило одновременно залогом альянса власти с депутатами и источником конфликта между депутатами и еврейским обществом.

Характерный тип «еврейского аристократа» конца XVIII–XIX в. представлял собою примечательный феномен, порожденный как предшествующей историей развития еврейского общества Речи Посполитой, так и попытками российской власти использовать еврейскую элиту для оптимизации управления новыми подданными-евреями. Опыт еврейских депутатов наглядно продемонстрировал неопределенность и произвольность применения сословных категорий по отношению к региональным элитам империи.

Глоссарий

Ашкеназы (от др.-евр. Askenaz – Германия) – термин, обозначавший в средневековой еврейской литературе евреев, проживавших на Рейне, а затем во всех германских землях в целом. В последующем стал обозначать не только евреев Германии, но и всех евреев, являющихся по своему происхождению потомками еврейского населения Германии Средних веков. В нынешнем понимании термин охватывает всю ту часть еврейского народа, которая принадлежит к этому социальному и культурному комплексу. Этот термин применяется как определенное противопоставление термину сефарды, обозначающему еврейский культурный комплекс, сложившийся в Испании и Португалии.

Бейс-медреш (beis-mеdrеsh, др.-евр. в ашкеназском (идишском) произношении, букв. «дом толкования») – место, предназначенное для изучения Торы, выполняющее также функции синагоги. Служил евреям данного города или местечка также в качестве своего рода «клуба».

Галаха (др.-евр. hal^akha) – совокупность правил и предписаний, регламентирующих жизнь верующего иудея, часть Талмуда, содержащая эти предписания.

Галахические сочинения – раввинистические кодексы, посвященные еврейскому религиозному закону.

Гаон (др.-евр. g^a’on, букв. «гений») – титул выдающихся талмудистов.

Гзейра (мн. ч. гзейрот) (др.-евр. gzera, букв. «приказ, указ, декрет, запрет, воспрещение, предопределение»). В еврейской традиции по крайней мере с раннего Cредневековья так принято обозначать любые бедствия, исходящие от власти и направленные на ту или иную еврейскую общину (общины). Парадигма «гзейры» играла важную, если не ключевую, роль в восприятии евреями власти тех территорий, на которых они проживали. Всевозможные бедствия еврейской истории обозначаются словом «гзейра» плюс буквенное обозначение даты.

Город (др.-евр. ir; идиш shtot) – в ряде документов еврейского происхождения синоним выражения «еврейская община».

Даян (др.-евр. dayan) – член раввинского суда, помощник раввина.

Доносчик (др.-евр. moser) – значимая для еврейского дискурса фигура. Несмотря на то, что доносчики осуждались традицией как великие грешники, обреченные на адские муки, доносительство (как из корыстных побуждений, так и как форма борьбы с злоупотреблениями кагала) было широко распространено, в частности, среди евреев Российской империи XVIII–XIX вв.

Йешива (др.-евр. yesiva) – традиционное еврейское учебное заведение, высшая талмудическая школа, содержавшаяся на средства общины. В ней обучались молодые люди данной еврейской общины и некоторое количество приезжих учащихся. В 1803 г. известный талмудист Хаим Воложинер открыл в местечке Воложин йешиву нового типа, независимую от общины, в которой обучались несколько сот учеников со всей черты оседлости.

Йом-Кипур (др.-евр. yom-kipur, букв. «день прощения (искупления)») – важнейший еврейский религиозный праздник, отмечается через десять дней после еврейского Нового года, в сентябре – октябре, как день покаяния, отмечаемый постом и специальной литургией.

Кагал (др.-евр. qahal, букв. «общество», «община») – в широком смысле община, в более употребительном – форма ее самоуправления в Польше XVI–XVIII вв., а затем и в Российской империи между 1772 г. и 1844 г. Чаще всего термином «кагал» обозначают правление еврейской общины, являвшееся посредником между нею и властями. Кагал переизбирали ежегодно определяемые жеребьевкой выборщики (от пяти до девяти человек) из числа налогоплательщиков. При выборах (обычно в третий день еврейской Пасхи) состав кагала обычно оставался почти тем же, а выбывших членов, как правило, заменяли их родственники. Таким образом, кагал приобретал характер олигархии. Число членов кагала было большей частью пропорционально величине общины: от сорока человек в крупных общинах до семи – в мелких. Во главе кагала стояло четверо-пятеро старшин (ro’sim), которые по очереди (каждый в течение месяца) занимали пост главы кагала. Не ограничиваясь сбором податей и заведованием всеми общественными учреждениями, кагал наблюдал за торговлей, за правильностью мер и весов, за сексуальным поведением членов общины, а также за чистотой улиц еврейского квартала, регулировал право аренды, издавал постановления относительно выборов раввина, обучения детей, печатания книг, оплаты слуг и служанок и норм их поведения и т. п., то есть полностью регламентировал жизнь членов общины. Лишь в крайних случаях кагал обращался за содействием к польской (а после разделов Польши – российской) администрации. Небольшие общины возглавлялись прикагалками, имевшими аналогичные структуру и функции, но подчинявшимися тому или иному кагалу.

Маскилим (др.-евр. ma'skilim, букв. «просвещенные») – сторонники Хаскалы, еврейского Просвещения, особенно ярко представленного кружком М. Мендельсона в Берлине (с 1780-х гг.), требовавшего раздельного светского и религиозного обучения для евреев, правовой эмансипации евреев и их братства с остальными народами.

Миснагиды (др.-евр. mitnagdim, букв. «противники») – изначально термин, которым хасиды (см.) обозначали своих оппонентов. Религиозные евреи, не являющиеся сторонниками хасидизма, в более узком смысле: сторонники религиозных взглядов и практик, сложившихся преимущественно среди литовских евреев в процессе полемики с хасидизмом.

Молельня (идиш, shtibl, букв. «домик») – молельня, принадлежавшая какой-либо религиозной (например, хасидам (см.) какого-либо направления) или социальной группе (например, хевре (см.) портных). Близкое понятие: клойз (kloyz, идиш, букв. «нечто закрытое») –маленькая синагога, объединявшая прихожан по принципу принадлежности к той или иной профессии или тому или иному направлению в иудаизме. Выражение «штибл» чаще всего применялось к объединениям хасидов, клойз – к группам, объединявшимся по профессиональному признаку.

Обыватели (balebatim, др.-евр. в ашкеназском (идишском) произношении, буквально: «обладатели домов»; они же sheyne yidn (идиш, букв. «красивые евреи»)) – представители одной из двух главных социальных групп в еврейской общине. В российских делопроизводственных документах обозначались как «обыватели» в противоположность ремесленникам, обозначавшимся как обладатели конкретных профессий (портной, сапожник и т. п.). Обыватели же производили не конкретную продукцию, а деньги, являясь купцами, арендаторами, посредниками. Уровень благосостояния позволял им получить хорошее традиционное образование у частных учителей и посвящать много времени занятиям Талмудом, что, в свою очередь, повышало их статус в еврейском обществе.

Пинкас (др.-евр. pinkas, от греч. «пинкас», доска) – актовая книга еврейской общины или надобщинного объединения. Пинкасы велись не только общинами, но и различными обществами и братствами. В пинкас общины вносились протоколы заседаний кагала, местные постановления, списки глав кагала, избиравшихся на ежегодных собраниях выборщиков, взыскания и штрафы, налагавшиеся кагалом на провинившихся (или непокорных) членов общины, особые внутриобщинные налоги, записи о гонениях и испытаниях, а также о других событиях, имевших отношение к жизни и истории общины. Пинкасы велись на съездах представителей общин, входивших в состав областей или иных территориальных объединений. Велись главным образом на «святом языке» (см.).

Погребальное братство (др.-евр. hevra qaddisa, «святое общество») – объединение людей, готовивших тело к погребению и проводивших обряд похорон. Для приобретения участков земли и подкупа должностных лиц, как правило, чинивших препятствия возникновению еврейских кладбищ, погребальное братство сосредотачивало в своих руках немалые суммы денег из общественной кассы. Фонды погребального братства складывались из пожертвований членов общины и платы за погребение, которую платили только состоятельные люди. Погребальное братство обладало полномочиями освободить семью умершего от обязанности платить за погребение или, напротив, обязать платить.

Придворные евреи (нем. Hoffjuden) в качестве социального института выделяются в государствах Центральной Европы начиная с XVI в. Со второй половины XVII в. придворные евреи становятся непременной принадлежностью императорского, королевских и других дворов Европы. Придворные евреи служили при дворах всех германских, а также ряда скандинавских государств. Главные привилегии придворных евреев включали: официальное положение (в определенных рамках), иногда с особым жалованьем; прямой доступ к государю; освобождение от юрисдикции раввинских судов и подчинение суду государя; свободу передвижения и жительства. Сфера деятельности придворных евреев – финансы, торговля и дипломатия, но чаще всего они несли ответственность за снабжение двора товарами и деньгами, за поставку металла монетному двору и обеспечение армии. Им поручались торговые и дипломатические миссии и рассмотрение предложений по развитию экономики. Стремясь к закреплению высокого общественного положения за своими потомками, придворные евреи обычно заключали браки в пределах своего круга. Таким образом, семьи придворных евреев составили внутри еврейства особую группу. Благодаря своему авторитету придворные евреи часто действовали как штадланы (см.). Иногда придворные евреи были одновременно главами общин; они нередко добивались права на создание общин в новых местах и отмены ограничительных актов.

Раввин (др.-евр. rav, идиш rov) – лицо, сведущее в религиозных текстах и/или исполняющее обязанности раввина, т. е. эксперта по галахическим (см.) вопросам и главы духовного суда.

Ремесленники (baalei-melokhes, др.-евр. в ашкеназском (идишском) произношении, буквально: «обладатели ремесел»; они же proste yidn (идиш, букв. «простые евреи»)) – одна из основных (наряду с обывателями (см.)) групп традиционного еврейского общества. Ремесленник всегда находился на низкой ступени социальной иерархии в традиционном еврейском обществе. При том, что определенная дифференциация между более или менее престижными профессиями, между владельцами мастерских и ремесленниками, работавшими по найму, четко осознавалась внутри самой ремесленной среды, еврейская элита одинаково презирала всех ремесленников, независимо от их имущественного статуса. Последнее выражалось, в первую очередь, в недопустимости брачных союзов между этими двумя группами еврейского населения.

«Святой язык» (loshn-koydesh, др.-евр. в ашкеназском (идишском) произношении) – язык раввинистической литературы, переписки, пинкасов и др. документов, древнееврейский с элементами арамейского. Часто подобные документы включали в себя и элементы разговорного языка идиш.

Сефарды (от др.-евр. Sfarad, Испания) – потомки евреев, изгнанных в 1490-х гг. с Пиренейского полуострова или покинувших его впоследствии, в XVI–XVIII вв. После изгнания из Испании и Португалии осели в Голландии, Франции, Италии, Турции и (небольшая часть) в Восточной Европе. В противоположность основному еврейскому населению Российской империи – ашкеназским евреям, чьи предки попали на территорию Речи Посполитой из Германии и Чехии, – потомки сефардов сохраняли память о своем происхождении, не позволявшую им окончательно раствориться в ашкеназском окружении.

Синагога (др.-евр. bet-kneset, идиш shul (отсюда калька в российских делопроизводственных документах: «школа»)) – самый большой молитвенный дом в городе. В синагоге, как правило, молились ремесленники и бедняки, тогда как богатые члены общины молились и изучали Талмуд в бейс-медрешах (см.) и привилегированных молельнях (см.). Вся община собиралась в синагоге только на большие праздники или в экстренных случаях (при публичном объявлении правительственных указов или для общей молитвы, дабы отвратить гзейру (см.).

Синедрион (др.-евр. sanhedrin, от греч. «синедрион» – «собрание», «совет») – верховный орган политической, религиозной и юридической власти у евреев Иудеи в период римского господства. В греческих источниках и в Новом Завете Синедрион изображается как политический и юридический совет. В Талмуде (см.) он фигурирует главным образом как законодательная инстанция в вопросах религии и в редких случаях – как суд, в частности, рассматривающий дела лжепророков или первосвященников. Термин (в форме «Сендарин», «Синедрин») использовался в ряде проектов централизации управления евреями Российской империи на рубеже XVIII–XIX вв., а также был использован Наполеоном для названия созванного им в 1806 г. собрания еврейских представителей.

Талмуд (др.-евр. Talmud, «учение») – собрание записей так называемого «устного Закона», «устной Торы», кодифицированного к V в.н. э. Содержит как галахические (см. Галаха), так и повествовательные фрагменты. Основной предмет изучения в традиционном еврейском образовании.

Хасиды (др.-евр. hasidim, букв. «благочестивые») – приверженцы хасидизма, направления в иудаизме, возникшего в середине XVIII в. в Восточной Европе. Целью человеческой жизни в хасидизме считается мистическое слияние с Богом. Пути достижения этой цели в хасидизме весьма разнообразны и включают такие практики, как экстатические молитва, пение и танцы. В хасидизме существуют различные направления, во главе которых стоят цадики (см.).

Хевра (др.-евр. hevra – «общество, союз, компания», множественное число – hкvrot). Название объединяло широкий спектр различных организаций данной общины: от институций, напоминавших средневековые ремесленные цехи, до благотворительных обществ.

Хедер (др.-евр. heder) – начальная религиозная школа для мальчиков. Обучение в хедере продолжалось от четырех до семи – тринадцати лет. Мальчики разного возраста обучались в одном помещении в доме учителя-меламеда. Традиционное образование выполняло и социальную функцию: фактически представители элиты (см. обыватели) и еврейского «простонародья» (см. ремесленники) изучали одни и те же тексты. Уважение к ученым талмудистам зиждилось на понимании всем еврейским населением специфики того, чем они занимаются. Образование также намечало единственную возможность повышения социального статуса, теоретически существовавшую для выходца из низов: через изучение священных текстов. В принципе сведущий в Талмуде молодой человек мог рассчитывать на выгодную партию или финансовую поддержку кагала, однако хедер, отличавшийся низким качеством обучения, фактически не предоставлял возможности получить хорошее образование. Элита же могла поддерживать свою высокую книжную культуру, нанимая для своих детей домашних учителей, которые, в отличие от презираемых всеми меламедов, являлись уважаемыми в еврейском обществе людьми.

Херем (др.-евр. herem) – то, что запрещено для пользования или прикосновения либо потому, что противно Богу, либо потому, что посвящено ему). В Средние века херем стал наиболее распространенной формой наказания в еврейских общинах, обычно выражавшейся в конфискации имущества и отлучении от общины. Евреям Российской империи применение херема было запрещено «Положением о евреях» 1804 г. Однако на практике эта мера продолжала применяться.

Цадик (др.-евр. tsaddik, букв. «праведник») – глава какого-либо из направлений хасидизма (см.). Воспринимается своими последователями как посредник между Богом и людьми, воплощение «всеобъемлющей души», включающей в себя души своих последователей-хасидов. Пост цадика передавался по наследству его детям.

Штадлан (др.-евр. stadlan, букв. «ходатай») – посредник между евреями и властью, профессиональный еврейский ходатай. Термин впервые появился в Испании в середине XIV в. Термин встречается только в еврейских источниках.

Штадланут (др.-евр. stadlanut) – деятельность штадлана. В данной работе проводится разделение между двумя типами штадланута. «Штадланут первого типа» имел место в Польше и Литве XVI–XVIII вв. в виде деятельности ходатаев-штадланов, назначавшихся (или, по крайней мере, легитимизировавшихся) кагалами и надобщинными объединениями разных уровней. В конце XVIII – первой четверти XIX в. функции штадланута первого типа были во многом унаследованы еврейскими депутациями при центральной власти. «Штадланут второго типа» характерен для Российской империи с конца XVIII и вплоть до начала XX в. Это форма взаимодействия с властью, построенная на неформальных отношениях отдельных евреев с представителями власти и не оперирующая никакими письменными документами.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Архивные фонды

Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ)

Ф. 109. Третье отделение Собственной его императорского величества канцелярии

Ф. 1165. Особенная канцелярия департамента полиции Министерства внутренних дел

Российский государственный архив древних актов (РГАДА)

Ф. 248. Сенат и его учреждения

Ф. 1239. Дворцовый отдел

Ф. 1261. Воронцовы

Российский государственный исторический архив (РГИА)

Ф. 468. Кабинет его императорского величества

Ф. 560. Канцелярия министра финансов

Ф. 733. Департамент народного просвещения

Ф. 994. Мордвиновы

Ф. 1146. Непременный Совет

Ф. 1149. Государственный Совет. Департамент законов

Ф. 1309. Сословие попечителей разоренных от неприятеля в 1812 г.

Ф. 1282. Канцелярия министра внутренних дел

Ф. 1284. Департамент общих дел Министерства внутренних дел

Ф. 1286. Департамент полиции исполнительной Министерства внутренних дел

Ф. 1345. Пятый департамент Сената

Ф. 1374. Канцелярия генерал-прокурора

Ф. 1409. Собственная его императорского величества канцелярия

Ф. 1526. Комиссия для рассмотрения и уплаты долгов бывших владельцев Шкловского имения

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА)

Ф. 1. Канцелярия военного министерства

Ф. 36. Канцелярия дежурного Главного штаба

Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ) (копии: The Central Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem) (CAHJP).

Ф. 243. Черноморское адмиралтейское правление

Национальный исторический архив Республики Беларусь (НИАРБ) (копии: The Central Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem) (CAHJP))

Ф. 33. Минская казенная палата

Ф. 1297. Канцелярия витебского, смоленского и могилевского генерал-губернатора

Ф. 1416. Канцелярия витебского губернатора

Ф. 1781. Могилевская католическая консистория

Центральный государственный исторический архив Украины (ЦГИАУ) (копии: The Central Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem) (CAHJP))

Ф. 533. Канцелярия киевского военного губернатора

Lietuvos valstybinis istorijos archyvas (LVIA) (Литовский государственный исторический архив) (копии: The Central Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem) (CAHJP))

F. 378. Канцелярия литовского генерал-губернатора

F. 620. Виленская еврейская община

Национальный исторический архив Беларуси в Гродно (НИАБ в Гродно)

Ф .1. Канцелярия гродненского губернатора

Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (ОР РГБ)

Ф. 256. Н. П. Румянцев

Ф. 397. Кречетниковы

Российская национальная библиотека. Отдел рукописей (ОР РНБ)

Ф. 143. Г.И. Вилламов

Ф. 550. Основное собрание рукописной книги (ОСРК)

Ф. 609. В. С. Попов

Ф. 731. М.М. Сперанский

Ф. 777. П.Н. Тиханов

Ф. 1000. Собрание отдельных поступлений

Архив Института истории Российской академии наук (архив ИИ РАН)

Ф. 36. Воронцовы

Ф. 176. Н. Н. Новосильцев

YIVO Institute for Jewish Research, New-York

RG 87. Тсherikover Collection (копии: архив Центра «Петербургская иудаика», Санкт-Петербург)

Опубликованные источники

Акты, издаваемые Виленской комиссиею для разбора древних актов. Вильна, 1901–1902. Т. XXVIII–XXIX.

Булгарин Ф.В. Воспоминания. М., 2001.

Венгерова П. Воспоминания бабушки: Очерки культурной истории евреев России в XIX в. М.; Иерусалим, 2003.

Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000.

Виленский временник, Акты и документы архива виленского, ковенского и гродненского генерал-губернаторского управления, относящиеся к истории 1812–1813 гг. Ч. 2. Переписка по части гражданского управления. Вильна, 1913.

Волконский С. Г. Записки. СПб., 1901.

Восстание декабристов. Документы. М., 2001. Т. XX.

Всеподданнейший рапорт тайного советника сенатора Алексеева от 5 декабря 1807 г. относительно переселения евреев в города и местечки // Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной его императорского величества канцелярии. СПб., 1889. Вып. II. C. 338–344.

Геттун В.Н. Записки // Исторический вестник. 1880. № 2. С. 260–261.

Гиллель Маркевич и его проект еврейской реформы. Публ. О. Ю. Минкиной // Архив еврейской истории. М., 2005. Т. 2. С. 331–370.

Голицын А. Н. Воспоминания. Из записок Ю. Н. Бартенева // Русский архив. 1886. № 5. С. 56–78.

Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 2002.

Державин Г.Р. Записки. М., 1860.

Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1864–1883.

Долгоруков И.М. Славны бубны за горами, или моя поездка кое-куда в 1810 г. // Чтения в Московском обществе истории и древностей российских. 1869. Кн. 3. С. 222–223.

Доклад о евреях императору Александру Павловичу // Русский архив. 1903. № 2. С. 253–274.

Документы и регесты к истории литовских евреев. СПб., 1882.

Дубнов С.М. Книга жизни. Материалы для истории моего времени. Воспоминания и размышления. М.; Иерусалим, 2004.

Евреи в современном мире. История евреев в новое и новейшее время: антология документов. М.; Иерусалим, 2003. Т. I–II.

Его императорскому величеству от комитета, для составления положения о евреях учрежденного, доклад // Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел. 1805. № 2. С. 43–63.

Записка Виленского кагала о нуждах еврейского народа // Еврейская старина. 1911. Вып. 3. С. 96–109.

Записки императорского Одесского общества истории и древностей. Одесса, 1881. Т. 12.

Записки императрицы Екатерины II. СПб., 1907.

Журнал Государственного Совета. 14 июня 1809 г. // Архив Государственного Совета. СПб., 1878. Т. 3. С. 843–844.

Из варшавского архива Н. Н. Новосильцова // Русский архив. 1908. № 8. С. 579–584.

Из летописи минувшего. Борьба правительства с еврейской одеждой в империи и Царстве Польском // Пережитое. СПб., 1909. Т. I. С. 10–18.

Известия и замечания // Вестник Европы. 1806. № 19. С. 233.

Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской, хранящихся в центральном архиве в Витебске. Витебск, 1871–1889. Вып. 2, 9, 18,19.

Исторические материалы из архива Киевского губернского правления. Киев, 1882. Вып. 1.

Историческое и политическое обозрение за 1806 г. // Политический журнал, или современная история света. 1807. Ч. 1. Кн. 1. С. 8–14.

К истории западно-русских евреев. Из сочинения Соломона Беннета // Еврейская библиотека. СПб., 1873. Т. 4. С. 10–14.

[Корреспонденция из Парижа. 16 августа 1806 г.] // Политический журнал, или современная история света. 1806. Ч. 3. Кн. 2. С. 153.

Котик Е. Мои воспоминания. СПб.; М.; Иерусалим, 2009.

Материалы Комиссии по устройству быта евреев (по империи). СПб., 1879.

Миранда Ф. де. Путешествие по Российской империи. 1786–1787 гг. М., 2001.

«Московское изгнание» евреев 1790 г. Публ. Д.З. Фельдмана // Вестник Еврейского университета в Москве. 1996. № 1. С. 170–195.

Невахович Л.Н. Вопль дщери Иудейской. СПб., 1803.

Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I. СПб., 1883.

Политический журнал, или современная история света, 1806–1807

Политический пасквиль эпохи Радомской конфедерации // Еврейская старина. 1909. № 2. С. 101–104.

Полное собрание законов Российской империи, с 1649 г. Собрание первое. СПб., 1830–1843.

Предложение еврея Якова Гирша об учреждении еврейского училища в Могилеве // Сборник материалов для истории просвещения в России, извлеченных из архива министерства народного просвещения. СПб., 1893. Т. 1. С. 5–7.

Привилегия евреям Витаутаса Великого 1388 г. М.; Иерусалим, 1993.

«Принесет казне немалую прибыль». Нота Ноткин и его проект еврейской торговой компании. Публ. Д.З. Фельдмана // Источник. 1999. № 4. С. 35–40.

Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России. СПб., 1899–1913.

Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их. СПб., 1844.

Русская сатирическая проза XVIII в. Л., 1986.

«Следует ли евреям позволить?…»: «мнение» президента Коммерц-коллегии А.Р. Воронцова. 1790 г. Публ. Д.З. Фельдмана // Исторический архив. 1993. № 6. С. 197–200.

Соломонов А. Мысли израильтянина. Сочинение еврея Абрама Соломонова. Вильно, 1846.

Случай из жизни графа Сперанского // Исторический вестник. 1882. № 12. С. 721.

«Требуются справедливые ограничения»: «мнение» министра коммерции графа Н.П. Румянцева о положении евреев в России. 1802 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Исторический архив. 1994. № 5. С. 205–208.

Тучков С.А. Записки. СПб., 1908.

Чарторыйский А.А. Мемуары. М., 1998.

Энгельгарт Л.Н. Записки. М., 1997.

Bennet S. The Constancy of Israel. Lоndon, 1809.

Epshtein B. Maqor baruh (Благословенный источник, др.-евр.). Tel-Aviv, 2004.

Hurwitz S. Y. Sefer hayai (zikhronot) (Книга жизни. Воспоминания, др-евр.) // Ha-Shiloah, 1922. № 1. S. 1–14.

Igrot hasidim me-erez-Yisra‘el (Письма хасидов из земли Израиля, др.-евр.) Jerusalem, 1980.

[Nevakhovich L.] Kol soet bat-yehuda (Вопль дщери иудейской, др.-евр.). Shklov, 1804.

Pinkas Va’ad ‘arb’a ‘arsot (Пинкас собрания четырех земель, др.-евр.). Jerusalem, 1990.

Pinkas ha-medina sel va’ad ha-kahalot ha-rashiot be-medinat Lit’a (Пинкас собрания общин области литовской, др.-евр.). CПб., 1909.

Polska: Dzieje narodu, paсstwa i kultury. Poznan, 1994. Vol. 2.

Russian Legislation and Jewish Self-Governing Institutions: The Case of Kamenets-Podolskii. Ed. by Y. Petrovsky-Shtern // Jews in Russia and Eastern Europe. 2006. № 1. P. 116–120.

[Sasson I.]‘Eleh nidaf zikhronot (Лист забытых воспоминаний, др.-евр.) // На-melits. 1881. № 6. S. 111–114.

Sefer zikhron tov ve-hu sipurei maasiot me-ha-rav ha-tsadik me-Neshizh (Книга воспоминаний и рассказов о цадике из Несвижа). Piotrkov, 1892

Using the language of power. An episode from the history of Vilna kahal. Ed. by O. Minkina // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. I. P. 250–257.

Litvin A. Yiddishe neshomes (Еврейские души, идиш). New-York., 1916. Vol. 1.

Литература

Ананьич Б.В., Толстая Л.И. И.И. Толстой и еврейский вопрос в России // Времена и судьбы. Сборник статей в честь 75-летия В.М. Панеяха. СПб., 2006.

Анищенко Е.К. Черта оседлости. Белорусская синагога в царствование Екатерины II. Минск, 1998.

Ан-ский С.А. Еврейское народное творчество // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 641–686.

Балабан М. Правовой строй евреев в Польше в средние и новые века // Еврейская старина. 1910. № 1. С. 39–60; № 2. С. 161–191; № 3. С. 324–325.

Бершадский С.А. Литовские евреи. СПб., 1883.

Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. Опыт исторического исследования оснований и мотивов этого законодательного памятника // Восход. 1895. № 1. С. 82–104; № 3. С. 69–96; № 4. С. 86–109; № 6. С. 33–63.

Богданович М.И. История царствования Александра I и России в его время. СПб., 1869. Т. 1.

Брафман Я.А. Книга кагала. СПб., 1882–1888.

Вайскопф М. Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим, 2008.

Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России первой четверти XIX в. Саратов, 2003.

Варадинов Н. В. История Министерства внутренних дел. СПб., 1858–1862.

Ганелин Р.Ш., Кельнер В.Е. Проблемы историографии евреев в России // Евреи в России: историографические очерки. М.; Иерусалим, 1994. С. 4–25.

Гессен В.Ю. Историк Юлий Гессен и его близкие. СПб., 2004.

Гессен Ю.И. «Гелейт цолль» // Еврейская старина. 1910. № 1. С. 81–84.

Гессен Ю.И. «Депутаты еврейского народа» при Александре I // Еврейская старина. 1909. № 3. С. 17–28; № 4. С. 196–206.

Гессен Ю.И. Евреи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев. СПб., 1906.

Гессен Ю.И. Из прошлого. Депутаты еврейского народа // Восход. 1903. № 17. С. 37–38.

Гессен Ю.И. Из прошлого. Еврей-вдохновитель Державина // Восход. 1903. № 10. С. 35–38.

Гессен Ю.И. История евреев в России. СПб., 1914.

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. Л., 1925–1927 (репринт: М.; Иерусалим, 1993).

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. Пг., 1916.

Гессен Ю.И. К биографии Ноты Хаимовича Ноткина // Будущность. 1900. № 45. С. 894–895.

Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы среди русских евреев в конце XVIII и в начале XIX в. // Восход. 1903. № 1. С. 116–135; № 2. С. 59–90.

Гессен Ю.И. Сто лет назад. Из эпохи духовного пробуждения русских евреев // Будущность. 1900. № 10. С. 200–203; № 11. С. 220–222; № 12. С. 240–242; № 14. С. 283–286.

Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. СПб., 1912.

Гинзбург С., Марек П. Еврейская народная песня в России. СПб., 1901.

Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886.

Гонт Д. Еврейская автономия в начале Нового времени: Польско-Литовское государство и Османская империя // История и культура восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. Материалы международной научной конференции. Москва, 8–10 декабря 2003 г. М., 2004. С. 224–256.

Гончаров В.В., Соболевская О.А. Евреи Гродненщины: жизнь до Катастрофы. Донецк, 2005.

Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге // Восход. 1881. № 1. С. 111–123; № 2. С. 29–47.

Долбилов М.Д. «Очищение иудаизма». Конфессиональная инженерия учебного ведомства Российской империи (на примере Северо-Западного края) // Архив еврейской истории. М., 2006. Т. 3. С. 166–204.

Донхин Б. Из прошлого еврейских общин в городе Люцине и его уезде // Еврейская старина. 1912. № 3. С. 262–270.

Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции (1815–1848) // Еврейская старина. 1912. Т. V. С. 274–289; 1913. Т. VI. C. 23–50, 308–324 (переиздание: Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 331–410).

Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции. Царство Польское // Еврейская старина. 1913. № 2. С. 309–320.

Дубнов С.М. Еврейская Польша в эпоху последних разделов // Еврейская старина. 1911. № 4. С. 441–463.

Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. 1789–1881 гг. М.; Иерусалим, 2002.

Дубнов С.М. Судьбы евреев в России в эпоху западной «первой эмансипации» (1789–1815) // Еврейская старина. 1912. Т. V. C. 3–25, 113–143 (переиздание: Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 279–330).

Записка о ритуальных убийствах, приписываемая В.И. Далю, и ее источники. СПб., 1914.

Зорин А. Кормя двуглавого орла. М., 2001.

Йерушалми Й. Х. Захор. Еврейская история и еврейская память. М.; Иерусалим, 2004.

История Правительствующего Сената за двести лет. 1711–1911. СПб., 1911.

Каменский А. Екатерина Великая и евреи // Вестник Еврейского университета. 2006. № 11 (29). С. 21–42.

Каменский А. Элиты Российской империи и механизмы административного управления // Российская империя в сравнительной перспективе. М., 2004. С. 115–139.

Каппелер А. Россия – многонациональная империя. М., 2000.

Кац Я. Исход из гетто. Социальный контекст эмансипации евреев. 1770–1870. М.; Иерусалим, 2007.

Кельнер В.Е. От истории к политике // Дубнов С.М. Книга жизни. Материалы для истории моего времени. Воспоминания и размышления. М.; Иерусалим, 2004. С. 5–20.

Клиер Дж. «Откуда и куда идем»: изучение дореволюционной истории российского еврейства в Соединенных Штатах в XX в. // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. М., 2004. С. 40–65.

Клиер Дж. Россия собирает своих евреев. Происхождение еврейского вопроса в России: 1772–1825. М.; Иерусалим, 2000.

Коган Д. Родословная Гурвичей. По рукописи 1814 г. // Пережитое. СПб., 1910. Т. 1. С. 268–274.

Корф М.А. Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861. Т. 1.

Левин И. Евреи в Пруссии в XVIII в. // Еврейская старина. 1916. № 4. С. 386–390.

Ленц Н.И. Учебно-воспитательные заведения, из которых образовался Ришельевский лицей. Одесса, 1903.

Лернер О.М. Евреи в новоросийском крае: исторические очерки. Одесса, 1901.

Львов А. Мидраш как ответ библейского мышления на вызов греческого рационализма // Греки и евреи: диалог в поколениях. Сборник научных трудов. СПб., 1999. С. 155–176

Львов А.Л. Русские иудействующие: проблемы, источники и методы исследования // Материалы Десятой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. Ч. 2. М., 2003. С. 95–107.

Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002.

Марек П.С. Два воспитания. Очерки по истории просвещения евреев в России. М., 1909.

Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм // Еврейская старина. 1928. Т. XII. C. 45–101.

Миллер А. Империя Романовых и национализм. М., 2006.

Минкина О.Ю. Евреи и власть: депутации 1773–1825 гг. в Российской империи // Исторические записки. 2007. № 10 (128). С. 165–201.

Минкина О.Ю. Еврейская депутация к российским властям. 1812–1814 гг. // Вопросы истории. 2007. № 8. С. 151–155.

Минкина О.Ю. Российская власть и «еврейское буйство» 1823–1824 гг. // Ab Imperio. 2008. № 3. С. 131–156.

Минкина О.Ю. Евреи в «большом политическом свете». Еврейские депутаты в Российской империи конца XVIII – начала XIX в. // Ab Imperio. 2009. № 1. С. 83–114.

Минкина О.Ю. Msiras Nefesh. Исторические предания о еврейских депутатах конца XVIII – начала XIX века // История – миф – фольклор в еврейской и славянской культурной традиции. М., 2009. С. 180–194.

Н. [Никитин В.Н.] Еврейские земледельческие колонии // Восход. 1881. №. 1. С. 85–31; № 2. С. 92–119; № 3. С. 87–115; № 5. С. 37–70; № 6. С. 76–106.

Оршанский И.Г. Русское законодательство о евреях. Очерки и исследования. СПб., 1877.

Патронат и клиентела в истории России. Материалы «круглого стола» // Источник. Историк. История. Вып. 4. Новая политическая история. СПб., 2004. С. 255–288.

Перетц В.Н., Перетц Л.Н. Декабрист Григорий Абрамович Перетц. Л., 1926.

Петровский-Штерн Й. «Враг рода человеческого»: антинаполеоновская пропаганда и «Протоколы сионских мудрецов» // Образ врага. М., 2005. С. 105–121.

Познер С.В. Евреи в общей школе. К истории законодательства и правительственной политики в области еврейского вопроса. СПб., 1914.

Пэн С. Депутация еврейского народа. К истории евреев в России в эпоху Александра I // Книжки Восхода. 1905. № 1. С. 62–84; № 2. С. 50–65; № 3. С. 50–71.

Р. Очерк истории рижских евреев. Период второй (1768–1818) // Восход. 1885. № 7. С. 61–81.

Рогачевский А. «Верноподданный еврей»: новые данные о Лейбе Неваховиче // Вестник Еврейского Университета в Москве. 1992. № 1. С. 129–132.

Рывкин М.Д. Велижское дело в освещении местных преданий и памятников // Пережитое. СПб., 1911. Т. 3. С. 84–98.

Сосис И. Общественные настроения эпохи «великих реформ» // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 529–539.

Стоклицкая-Терешкович В. В. Евреи в России при Петре Великом и его ближайших преемниках // Вестник Еврейского университета в Москве. 1994. № 1. С. 172–214.

Столетие военного министерства. Императорская Главная квартира. История государевой свиты. Царствование императора Александра I. СПб., 1904.

Топоров В.Н. На рубеже двух эпох: к новой русско-еврейской встрече (Л. Невахович и его окружение) // Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 5. С. 182–218.

Фельдман Д.З. Первые российские штадланы: витебский купец Цалка Файбишович // Архив еврейской истории. М., 2004. Т. 1. С. 75–88.

Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. М., 2005.

Фельдман Д.З., Минкина О.Ю., Кононова А.Ю. «Прекрасная еврейка» в России XVII–XIX вв.: образы и реальность. М., 2007.

Фельдман Д.З., Петерс Д.И. История награждения российских евреев за военные и гражданские заслуги в начале XIX в. (по архивным документам). М., 2006.

Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М., 1999.

Цинберг И. Шклов и его «просветители» конца XVIII в. // Еврейская старина. 1928. Т. XII. С. 17–44.

Чериковер И.М. История Общества для распространения просвещения между евреями в России. СПб., 1913. Т. 1.

Штрайх С. Еврей Элкан – директор одесской гимназии // Новый восход. 1913. № 31. С. 37–40.

Шугуров М. Ф. История евреев в России // Русский архив. 1894. № 1. С. 55–93; № 2. С. 129–182; № 3. С. 289–350; № 4. С. 465–501; № 5. С. 44–102.

Эльяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России. СПб.; Иерусалим, 1999.

Эттингер Ш. Россия и евреи. Иерусалим, 1993.

Юдицкий А.Д. Еврейская буржуазия и еврейские рабочие в текстильной промышленности первой половины XIX в. // Исторический сборник. 1935. С. 107–108.

An-ski Sh. Gesamelte shriftn (Избранные работы, идиш). Warszawa, 1927.

Altbauer M. O jezyke dokument'ow samorzadu zydowskiego w dawnej Rzeczypospolitej // Zydzi w dawnej Rzeczypospolitej. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1991. P. 34–46.

Assimilation and Community: the Jews in the Nineteenth Century Europe. Cambridge, 1992.

Baron S. The Jewish Community. Philadelphia, 1942.

Baron S.W. The Russian Jew Under Tsars and Soviets. N.-Y., 1964.

Bauer Y. The Origins of Jewish Communal Organization in the Middle Ages // Zion. 1950. № 15. P. 35–54.

Ben-Sasson H.H. History of the Jewish People. Cambridge, 1976.

Civinkas R. Disputes between Jews and Townspeople in Lithuania and Russia’s Policies Concerning Jews // Central and East European Jews at the Crossroads of Tradition and Modernity. Vilnius, 2006. P. 332–360.

Eisenbach A. The Emancipation of Jews in Poland, 1780–1870. Oxford, 1991.

Emanuel C.H. A Century and a Half of Jewish History: Board of Deputies of British Jews. London, 1910.

Ettinger Sh. The Council of Four Lands // The Jews in Old Poland, 1000–1795. London; N.-Y., 1993. P. 93–109.

Fainhauz D. Konflicty spoleczne w 'sr'od ludno'sci zydowskiej na Litwie i Bialorusi w pierwszej polowie 19 w. // Biuletun Zydowskiego Institutu Historycznego. 1964. № 52. P. 8–15.

Fienn S. I. Kiria n"a"a’mana (Верный город, др.-евр.). Vilno, 1860.

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews: The Jews of Shklov. N.-Y., 1995.

Goldberg J. Jewish Privilegies in the Polish Commonwealth. Jerusalem, 1985.

Greenberg L. The Jews in Russia. New Haven, 1951.

Heilman A. Beit rabi (Дом ребе, др.-евр.). Berdichev, 1902.

Hertzerg A. The French Enlightenment and the Jews. N.-Y., 1968.

Hundert G.D. Kahal i samorzad miejski w miastach prywatnych w XVII i XVIII w. // Zydzi w dawnej Rzeczypospolitej. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1991. P. 66–74.

Hundert G. The Role of the Jews in Commerce in Early Modern Poland-Lithuania // Journal of European Economic History. 1987. Vol. 16. P. 245–275.

Katz J. Exclusiveness and Tolerance. Studies in Jewish-Gentile Relations in Modern Times. London, 1961.

Klier J.D. Zhid: The Biography of a Russian Epithet // Slavonic and East European Review. 1982. Vol. 1. № 1. P. 1–15.

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community in Tsarist Russia. N.-Y., 1989.

Magid G.N. Ir Vilno’ (Город Вильно, др.-евр.). Vilno, 1900.

Marek P. Tsvey gzeires (Два бедствия, идиш). Saint-Petersburg, 1907.

Margoles H.Z. Dubno rabati (Великий [город] Дубно, др.-евр.). Warszawa, 1910.

Meyer M. The Origins of the Modern Jew. Jewish Identity and European Culture in Germany, 1749–1824. Detroit, 1967.

Minkina O. Rumors in early 19^th century Jewish society and their perception in administrative documents // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. I. P. 41–56.

Minkina O. Gzeirot in the political discource of 19^th century Russian Jews. Genesis and transformation of metaphor // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2008. Vol. II. P. 77–104.

Nathans B. Beyond the Pale. The Jewish Encounter with Late Imperial Russia. Berkeley, 2002.

Rosman M.J. The Lord’s Jews: Magnate-Jewish relations in the Polish-Lithuanian Commonwealth during the XVIII c. Cambridge, 1990.

Salmon Y. Orthodox Judaism in Eastern Europe // The Gaon of Vilnius and the Annales of Jewish Culture. Vilnius, 1998, P. 104–115.

Schiper I. Dzieje handlu zydowskiego na ziemiach polskich. Warszawa, 1937.

Schipper I. Komisja Warszawska. Przyczynek do dzej'ow autonomji Zydow w dawnej Polsce. Warszawa, 1931.

Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. L., 1979.

Solakiewicz S. The Tsemah Tsedek and the Russian State Power // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. 1. P. 57–75.

Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. The Transformation of Jewish Society in Russia. Philadelphia, 1983.

Stern S. The Court Jew. Contribution to the History of the Period of Absolutism in Central Europe. Philadelphia, 1950.

Tsitron S.L. Shtadlonim (Ходатаи, идиш). Warszawa, 1926.

Weinryb B.D. The Jews of Poland. A Social and Economic History of the Jewish Community in Poland from 1100 to 1800. Philadelphia, 1972.

Сноски

1

Устойчивое выражение в идише, приблизительно переводится как «и стоит себе весь такой».

(обратно)

2

Gotlober A.-B. Die deputatn // Zeytshrift. Minsk, 1931. T. V. S. 44–46.

(обратно)

3

Мидраш Эстер Рабба. 6:7

(обратно)

4

Здесь и далее автор ориентируется на существующую практику цитирования: либо ивритское название «Мегилат Эстер», либо «Книга Есфири». В то же время имя библейского персонажа дается как Эстер (не Эсфирь или Есфирь), поскольку именно под этим именем она фигурирует в еврейской традиции.

(обратно)

5

«Kiria n"a"a’mana» на древнееврейском языке означает «Верный город». Название книги было связано с традиционной еврейской характеристикой Вильно как «Литовского Иерусалима» (или «Северного Иерусалима»). «Верный город», эпитет, применявшийся в еврейских литургических текстах по отношению к Иерусалиму, должен был вызвать у еврейского читателя соответствующие ассоциации.

(обратно)

6

Fienn S.I. Kiria n"a"a’m^ana. Vilno, 1860. S. 35–36.

(обратно)

7

Оршанский И.Г. К истории «Положения о евреях» 1804 г. // Русское законодательство о евреях. Очерки и исследования И.Г. Оршанского. СПб., 1877. С. 275–277, 302–308.

(обратно)

8

Краткое обозрение правительственных мер по еврейскому вопросу в России // Материалы Комиссии по устройству быта евреев (по империи). СПб., 1879. С. 5

(обратно)

9

Прошение виленских, ковенских и гродненских купцов генерал-губернатору А.Л. Потапову. – РГИА. Ф. 821. Оп. 9. Д. 91. Л. 3.

(обратно)

10

Там же (помета на полях).

(обратно)

11

Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886. Т. 1. С. 113–133.

(обратно)

12

Термин «сведущие люди» имел особое значение в современном автору политическом словаре. О проектах привлечения «сведущих людей» к решению ряда вопросов в начале 1880-х гг. см.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870–1880-х гг. М., 1964. С. 337–338, 430–451, 478, 472–478.

(обратно)

13

Голицын Н.Н. История русского законодательства. С. 460, 931.

(обратно)

14

Там же. С. 425.

(обратно)

15

Там же. С. 589–590.

(обратно)

16

Шугуров М.Ф. История евреев в России // Русский архив. 1894. № 1. С. 55–93. № 2. С. 129–182. № 3. С. 289–350. № 4. С. 465–501. № 5. С. 44–102.

(обратно)

17

Там же. № 3. С. 336. № 4. С. 473–475.

(обратно)

18

Там же. № 5. С. 86–89.

(обратно)

19

Гессен Ю.И. Сто лет назад. Из эпохи духовного пробуждения русских евреев // Будущность. 1900. № 12. С. 241.

(обратно)

20

Там же.

(обратно)

21

Там же. С. 240.

(обратно)

22

Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. М.; Иерусалим, 2002. Т. 1. С. 307.

(обратно)

23

Стоклицкая-Терешкович В.В. Евреи в России при Петре Великом и его ближайших преемниках // Вестник Еврейского университета в Москве. 1994. № 1. С. 196.

(обратно)

24

Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. С. 276.

(обратно)

25

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 134.

(обратно)

26

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. С. 181.

(обратно)

27

Гессен Ю.И. Из прошлого. Депутаты еврейского народа // Восход. 1903. № 17. С. 36–40.

(обратно)

28

Дубнов С.М. Книга жизни. Материалы для истории моего времени. Воспоминания и размышления. М.; Иерусалим, 2004. С. 250.

(обратно)

29

Пэн С. «Депутация еврейского народа». К истории евреев в России в эпоху Александра I // Книжки «Восхода». 1905. № 3. С. 71.

(обратно)

30

Там же. № 1. С. 69.

(обратно)

31

Гессен Ю.И. Евреи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев. СПб., 1906. С. 133–139.

(обратно)

32

Там же. С. 87.

(обратно)

33

Подробнее об этом см. вторую главу настоящего исследования.

(обратно)

34

С 1905 по 1907 г. Ю.И. Гессен был секретарем Центрального бюро, а затем Центрального комитета «Союза для достижения полноправия еврейского народа в России», одновременно с книгой готовил записку «О жизни евреев в России» в Государственную думу. Подробнее об этом см.: Гессен В.Ю. Историк Юлий Гессен и его близкие. СПб., 2004. С. 77–85.

(обратно)

35

В начале 1907 г. Гессен оставил политическую деятельность из-за разногласий с остальными членами так называемой Еврейской национальной группы, лоббировавшей еврейские интересы в Думе (см.: Гессен Ю.И. Письмо в редакцию // Рассвет. 1907. № 2. С. 22).

(обратно)

36

См. новейшую монографию о С.М. Дубнове: Кельнер В.Е. Миссионер истории. Жизнь и труды Семена Марковича Дубнова. СПб., 2008.

(обратно)

37

Дубнов С. М. Судьбы евреев в России в эпоху западной «первой эмансипации». 1789–1815 гг. // Еврейская старина. 1912. № 1. С. 11–12.

(обратно)

38

Там же. С. 19–20.

(обратно)

39

Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции. 1815–1848 // Еврейская старина. 1912. № 3. С. 276.

(обратно)

40

Там же.

(обратно)

41

Кельнер В.Е. Миссионер истории. С. 362 (цитируется статья С.М. Дубнова «Рабство в революции» (1905 г.)).

(обратно)

42

Подробнее об американской историографии российского еврейства см.: Клиер Дж. «Откуда мы и куда идем»: изучение дореволюционной истории российского еврейства в Соединенных Штатах в XX в. // История и культура восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. Материалы международной научной конференции. Москва, 8–10 декабря 2003 г. / Ред. Будницкий О.В, Бурмистров К.Ю., Каменский А.Б., Мочалова В.В. М., 2004. C. 40–65. Статья является первой критической работой по данному направлению американской историографии.

(обратно)

43

Levitats I. The Jewish Community in Russia. 1772–1844. New York, 1943. P. 91–104; Greenberg L. The Jews in Russia. The Struggle for Emancipation. New Haven, 1944. Vol. 1. P. 25, 43; Baron S. The Russian Jews under Tsars and Soviets. New York; London, 1976. P. 275, 279.

(обратно)

44

Klier J.D. Russia Gathers Her Jews: The Origins of «Jewish Question» in Russia. DeKalb, 1986. P. 56, 83, 167.

(обратно)

45

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Traditition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. New York – Oxford, 1989. Ссылки на монографию Ледерхендлера присутствуют почти во всех работах, в какой-то мере затрагивающих вопросы «еврейской политики» (Барталь И. Еврейский национализм: выдумка или аксиома? // Вестник Еврейского университета. 2001. № 5. С. 57; Гонт Д. Еврейская автономия в начале Нового времени: Польско-Литовское государство и Османская империя // История и культура восточноевропейского еврейства. C. 225; Клиер Дж. «Откуда мы и куда идем». С. 49; Wodziсski M. Hasidism, Shtadlanut and Jewish Politics in Nineteenth-Century Poland: The Case of Isaak of Warka // The Jewish Quarterly Review. 2005. Vol. 2. P. 292).

(обратно)

46

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P. 36–37.

(обратно)

47

Так, назначение королем «генеральных экзакторов» из числа евреев для сбора налогов, утверждения раввинов и суда над евреями в первой половине XVI в. вызвало недовольство последних, добившихся в 1551 г. отмены этой должности (Шорр М. Внутренняя организация евреев в Польше // Восход. 1900. № 9. С. 160); учреждение королем должности главного представителя евреев («syndyk generalny Zydowski», в латинских документах: «syndicus causarum judaicarum») в середине XVII в. также воспринималось евреями как репрессивная мера (Weinryb B.D. The Jews of Poland. A Social and Economic History of the Jewish Community in Poland from 1100 to 1800. Philadelphia, 1972. P. 149; Baron S.W. A Social and Religious History of the Jews. Vol. XVI: Poland-Lithuania, 1500–1650. New York, 1976, P. 95). Надобщинные объединения-ваады в Польше и Литве выполняли прежде всего фискальные функции и были необходимы прежде всего правительству, для централизации управления евреями.

(обратно)

48

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P. 47.

(обратно)

49

Ibid. P. 52–57.

(обратно)

50

Анищенко Е.К. Черта оседлости. Минск, 1995. С. 88.

(обратно)

51

Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. Происхождение еврейского вопроса в России: 1772–1825. М.; Иерусалим, 2000. С. 117–118.

(обратно)

52

Фельдман Д.З. Первые российские штадланы: витебский купец Цалка Файбишович // Архив еврейской истории. М., 2004. Т. 1. С. 75–76.

(обратно)

53

Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. М., 2005. С. 90–91, 110–111, 172–176, 190–193.

(обратно)

54

ПСЗ 1. Т. XXII. 16391. Опубликована заключительная часть указа и приводится неверная дата его выхода – 7 мая 1786 г.

(обратно)

55

ПСЗ 1. Т. XXVIII. 21547. 9 декабря 1804 г.

(обратно)

56

ПСЗ 1. Т. XXIX. 22651. 19 октября 1807 г.

(обратно)

57

ПСЗ 1. Т. XXX. 23435. 9 января 1809 г.

(обратно)

58

ПСЗ 1. Т. XXIV. 27106. 24 октября 1817 г. «Учреждение Министерства духовных дел и народного просвещения».

(обратно)

59

ПСЗ 1. Т. XXXVII. 28501. 20 декабря 1820 г. «Высочайше утвержденное мнение Государственного совета о обеспечении капиталов, употребленных евреями на покупку у помещиков имений с крестьянами под именем кресценции».

(обратно)

60

Свод законов о евреях. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 110–459. «Свод (или Собрание) законов о евреях» был составлен по тому же принципу, что и ПСЗ, т. е. включал в себя не только собственно законодательные акты, но и документы, имеющие характер судебного прецедента, частного распоряжения, решения по конкретной ситуации.

(обратно)

61

Высочайше утвержденное положение Комитета министров об утверждении еврейских депутатов. 4 января 1819 г., копия. – Там же. Л. 338.

(обратно)

62

Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел. 1804. № 1. С. 3.

(обратно)

63

Его императорскому величеству от комитета, для составления положения о евреях учрежденного, доклад // Санкт-Петербургский журнал. 1805. № 2. С. 43–63.

(обратно)

64

Там же. С. 51.

(обратно)

65

Высочайший рескрипт начальникам губерний, где жительствуют евреи, о распоряжениях относительно их переселения // Санкт-Петербургский журнал. 1807. № 12. С. 13–21.

(обратно)

66

Высочайший рескрипт действительному тайному советнику Попову о учреждении комитета для рассмотрения дел еврейских // Санкт-Петербургский журнал. 1809. № 6. С. 6–9.

(обратно)

67

Периодические сочинения об успехах народного просвещения (1803–1819), Журнал департамента народного просвещения (1821–1824), Записки, издаваемые от департамента народного просвещения (1825, 1827, 1829).

(обратно)

68

Ч. Об узаконении для евреев, обитающих в империи Всероссийской // Вестник Европы. 1805. Кн. 10. С. 135. Дж. Клиер охарактеризовал эту публикацию как «критику» общественным мнением деятельности комитета (Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 220–221). По нашему мнению, статью следует считать выражением официальной точки зрения.

(обратно)

69

РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793.

(обратно)

70

РГАДА. Ф. 248. Оп. 53. Д. 4405.

(обратно)

71

Прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 10–13 об.

(обратно)

72

Доверенности еврейских общин Могилева, Чаус, Климович, Сенно, Рогачева, Черикова, Копыси, Белицы, Быхова, Режицы, Полоцка, Велижа, Люцина, Городка, Сурожа, Орши, Бабинович и Витебска, выданные Ц. Файбишовичу, И. Мовшовичу и И. Бейнашовичу. Май – июнь 1784 г. – Там же. Л. 253–261 об.

(обратно)

73

«Впущены были пред собрание поверенные белорусского еврейского общества Цалка Файбишович и Абрам Еселевич» (Журнал Правительствующего Сената. 11 ноября 1785 г., копия. – Там же. Л. 262).

(обратно)

74

РГАДА. Ф. 1239.

(обратно)

75

Журнал именных указов и писем за собственноручным его императорского величества подписанием. 1797 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65080. Л. 398–399 об.; Доклады по прошениям на высочайшее имя. 1800 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65649. Л. 109 об. – 110; Письма с изображением высочайших его императорского величества повелений по части статс-секретаря [П.И.]Кутайсова. 1800 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65106. Л. 103; Переписка управляющего Подольской и Волынской губерниями И.В. Гудовича с генерал-прокурором Сената. 20 августа–1 ноября 1798 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 2. Д. 1373.

(обратно)

76

ОР РНБ. Ф. 550.

(обратно)

77

Переписка В.П. Кочубея с губернаторами западных губерний. 21 января–28 февраля 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII195. Л. 101–113 об. См. также: Minkina O. Rumors in Early 19^th-Century Jewish Society and Their Perception in Administrative Documents // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. I. P. 41–56.

(обратно)

78

ЦГИАУ. Ф. 533. (Мы ознакомились с данными документами по микрофильмированным копиям в: The Central Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem) (далее CAHJP).)

(обратно)

79

Отношение министра юстиции Г.Р. Державина киевскому военному губернатору А.С. Феньшу. 30 ноября 1802 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 1–1 об.

(обратно)

80

Статьи, сообщенные еврейским депутатам, копия. Не позднее 26 января 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 3–8.

(обратно)

81

Представление минского кагала минскому гражданскому губернатору З.Я. Карнееву. 10 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 18–21; «Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала по случаю устроения его благоустройства». Не позднее 6 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 6–14 об.

(обратно)

82

Дело по прошению Л. Диллона министру полиции С.К. Вязмитинову. 20 ноября 1816 г. – РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117; Переписка по поводу избрания в Житомире еврейских депутатов. 28 апреля–10 августа 1817 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 12; Переписка по поводу ходатайства депутатов за пострадавших от пожара евреев г. Винницы и их предложений по усовершенствованию местного управления. 10 августа 1817–14 марта 1821 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 99. Л. 33 об. – 66.

(обратно)

83

ГА РФ. Ф. 1165.

(обратно)

84

Переписка по прошению еврейского депутата З. Зонненберга о возвращении евреев, высланных в Нижний Новгород из Москвы. 7 июля–1 декабря 1813 г. – ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 10; Доверенность, выданная слуцким и несвижским кагалами Л. Диллону и З. Зонненбергу. 28 февраля 1813 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 6). Л. 5–6 об.; Письмо кагала и еврейских купцов г. Вильно Л. Диллону и З. Зонненбергу. 9 марта 1813 г. – Там же. Л. 2–4. В этом и некоторых других случаях мы вынуждены пользоваться микрофильмированными копиями документов из фондов CAHJP, поскольку оригиналы в архивах по ряду причин не могли быть нам предоставлены.

(обратно)

85

Прошение Л. Диллона Николаю I. 24 декабря 1830 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 33–34 об.; Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – Там же. Л. 1–2.

(обратно)

86

«Прежние поступки и качества еврея Лейзера Диллона». Докладная записка по первой экспедиции Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. 1829 г. – Там же. Л. 19–32 об. Докладная записка по первой экспедиции Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии по делу Л. Диллона. 1831 г. – Там же. Л. 39.

(обратно)

87

Всеподданнейший рапорт Н.Н. Новосильцева. 31 января 1816 г. – ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 3. Д. 807. Л. 2–3, 13.

(обратно)

88

РГИА. Ф. 560.

(обратно)

89

Журналы Комитета министров. 5 октября 1818 г., 20 ноября 1823 г., 23 и 28 апреля 1825 г., копии. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 7 об. – 9, 65–66; 85 об. – 86.

(обратно)

90

РГИА. Ф. 1409.

(обратно)

91

«Еврейские законы могут и должны изменяться, если обстоятельства требуют сего. Таким образом Парижский Синедрион освободил военных-евреев от всех обрядов, предписываемых верою, пока служба не позволяет исполнять их» (Докладная записка А.Н. Голицына Александру I. 1820 г.). – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 3265. Л. 4.

(обратно)

92

РГИА. Ф. 1286.

(обратно)

93

Приложения к мемориям Четвертого еврейского комитета за ноябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 65–67 об.

(обратно)

94

Секретное отношение министра полиции С.К. Вязмитинова литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 20 октября 1817 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286). l. 13; Представление З. Зонненберга литовскому военному губернатору. 20 апреля 1818 г. – Там же. l. 40–41; Представление Л. Диллона литовскому военному губернатору. 19 мая 1818 г. – Там же. l. 51–51 v.; Отношение А.Н. Голицына литовскому военному губернатору. 25 июля 1818 г. – Там же. l. 78–79; Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору. 6 августа 1818 г. – Там же. l. 82–82 v.; Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору. 3 октября 1818 г. – Там же. l. 144–144 v.

(обратно)

95

Рапорт собрания выборщиков в Вильно литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 12 августа 1818 г. – Там же. l. 89–92 v.; Смета расходов депутации, составленная собранием выборщиков в Вильно. 12 августа 1818 г. – Там же. l. 93–93 v.; Рапорт виленского собрания выборщиков литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 19 августа 1818 г. – Там же. l. 86–87 v.

(обратно)

96

Проект Б. Шпеера, поданный полоцкому губернатору М.Н. Кречетникову. не ранее 3 мая – не позднее 23 июля 1773 г., копия. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 1–6.

(обратно)

97

Предложение М.Н. Кречетникова витебской, полоцкой и двинской губернским канцеляриям 23 июля 1773 г., копия. – Там же. Л. 6 об. – 7; Приказ М.Н. Кречетникова проживающим в подотчетной ему губернии евреям. 26 августа 1773 г., копия. – Там же. Л. 17 об. – 20; Приказ обществу еврейскому. 7 сентября 1773 г., копия. – Там же. Л. 20.

(обратно)

98

Донесение витебского кагального собрания витебской губернской канцелярии 2 августа 1773 г. – Там же. Л. 12 об. – 17 об. Донесение не являющихся членами кагала евреев витебской губернской канцелярии. 2 августа 1773 г., копия. – Там же. Л. 9 об. – 12 об.; Донесение общества витебских ремесленников витебской губернской канцелярии. 5 августа 1773 г., копия. – Там же. Л. 7–9 об.

(обратно)

99

Проект, представленный М.Н. Кречетникову еврейскими депутатами. 26 сентября 1773 г., копия. – Там же. Л. 21–46.

(обратно)

100

Опубликовано: «Требуются справедливые ограничения»: «мнение» министра коммерции графа Н.П. Румянцева о положении евреев в России. 1802 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Исторический архив. 1994. № 5. С. 205–208.

(обратно)

101

З.Г. Чернышев – М.Н. Кречетникову. 3 мая 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 397. Карт. 1. Д. 31. Л. 5.

(обратно)

102

Анонимное прошение А.Р. Воронцову. 1788 г. – РГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 842. Л. 1.

(обратно)

103

Записки В.С. Попова по высочайше учрежденному комитету для рассмотрения дел еврейских. 7–20 января 1809 г. – ОР РНБ. Ф. 609. Д. 19. На современной обложке ошибочно указан «комитет по европейским делам», в описи аналогичная ошибка исправлена.

(обратно)

104

А.Р. Воронцов, А.В. Нарышкин – П.Б. Пассеку. 1 июля 1785 г. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 53. Д. 4405. Л. 94.

(обратно)

105

Гиллель Маркевич и его проект еврейской реформы. / Публ. О.Ю. Минкиной // Архив еврейской истории. М., 2005. Т. 2. С. 350.

(обратно)

106

Там же. С. 351.

(обратно)

107

Там же. С. 342.

(обратно)

108

Проект Г.И. Гиршфельда, поданный министру финансов Е.Ф. Канкрину 10 августа 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 68.

(обратно)

109

Прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 12 об.

(обратно)

110

Начальник Главного Штаба И.И. Дибич – управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 22 июня 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 265. Фигурирующий в остальных документах как «депутат» Зонненберг именуется здесь «поверенным от евреев». Прошение поверенных Рижского еврейского общества С. Фридберга и Г. Гамбургера министру финансов. 25 июня 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 23–26; Прошение С. Фридберга Четвертому еврейскому комитету. 10 июня 1826 г. – Там же. Л. 83–84. В первом случае Фридберг именовал себя «поверенным», во втором – «депутатом».

(обратно)

111

Magid G.N. Ir Vilno’. Vilno, 1900. Vol. 1. S. 146–151.

(обратно)

112

Постановление виленского кагала кагалу местечка Видзы. 11 мая 1798 г. – РГИА. Ф. 468. Оп. 43. Д. 529. Л. 74–76 об.

(обратно)

113

LVIA. F. 620 (копии: CAHJP). Предписание депутатов Б. Лапковского и М. Айзенштадта виленскому кагалу. 28 января 1821 г. – CAHJP. HM 2/9827.4 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 31). l. 76 v. Предписание депутатов М. Айзенштадта и М. Файтельсона виленскому кагалу. Не ранее 22 – не позднее 31 ноября 1822 г. – Там же. l. 392; Отношение виленского кагала ковенскому. 3 апреля 1819 г. – CAHJP. HM 2/9825.5 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 23). l. 34 v. – 35; Опись бумаг виленского кагала за 1819–1820 гг. – CAHJP. HM 2/9825.4 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 9). l. 22.

(обратно)

114

Подробнее об этом см. в третьей главе данного исследования.

(обратно)

115

Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. – CAHJP. HM 2/9771.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1824. b. 29). l. 5 v.

(обратно)

116

Рапорт генерал-майора Л.И. Гогеля (2-го), командира 25-й пехотной дивизии, великому князю Константину Павловичу, – CAHJP. HM 2/9465.3 (оригинал: РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278). Л. 58 об.

(обратно)

117

Уроженец Могилева Беннет в 1800-е гг. поселился в Лондоне и сумел занять видное место в еврейской общине. Он принимал деятельное участие в общественной полемике, касавшейся правового статуса евреев Англии (К истории западно-русских евреев. Из сочинения Соломона Беннета // Еврейская библиотека. СПб., 1873. Т. 4. С. 8–12).

(обратно)

118

Там же. С. 10.

(обратно)

119

Там же. С. 12.

(обратно)

120

Записка о службе и поведении минского гражданина Абрама Соломонова. 1831 г. – CAHJP. HM 2 / 9560.16 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Оп. 5. 1831. Д. 331). Л. 1.

(обратно)

121

Соломонов А. Мысли израильтянина. Сочинение еврея Абрама Соломонова. Вильно, 1846. Т. 1. С. 3.

(обратно)

122

Там же. Ч. 2. С. 33.

(обратно)

123

Таким образом, Соломонов уже в своей оценке роли депутации резко расходится с официальной точкой зрения, что позволяет несколько скорректировать характеристику книги Соломонова, данную М. Вайскопфом. Вайскопф характеризовал труд Соломонова как образчик «гротескного благомыслия», где все репрессии против евреев объясняются их собственными недостатками и заботой правительства об их же благе (Вайскопф М. Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим, 2008. С. 339–345). Против такой однозначной оценки свидетельствует не только трактовка Соломоновым деятельности депутации, но и такой ключевой момент, как отношение к самодержавной власти: царь не властен над собой, «все его взоры, все изречения и вообще все движения сердца его зависят собственно не от себя, а от того Высочайшего Разума, который мы называем Богом» (Соломонов А. Мысли израильтянина. Ч. 2. С. 35). Это утверждение является не проявлением наивного «мистического монархизма», как полагает Вайскопф, а выражением традиционной точки зрения, согласно которой Бог, желая покарать евреев, избирает своим орудием земных царей. Ср. в главе 3 данного исследования аналогичные утверждения цадика р. Йехошуа Гешеля из Апты.

(обратно)

124

[Sasson I.]‘Eleh nidaf zikhronot // На-meliz. 1881. № 6. S. 111–114.

(обратно)

125

Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886. Т. 1. С. 404.

(обратно)

126

Шугуров М. Ф. История евреев в России // Русский архив. 1894. № 4. С. 473–475.

(обратно)

127

Гессен Ю.И. К биографии Ноты Хаимовича Ноткина // Будущность. 1900. № 45.

(обратно)

128

Долгоруков И.М. Славны бубны за горами, или моя поездка кое-куда в 1810 г. // Чтения в Московском обществе истории и древностей российских. 1869. Кн. 3. С. 223.

(обратно)

129

Litvin S. Yiddishe neshomes. New York, 1916. B. 1. K. 22.

(обратно)

130

О еврейской общинной организации в Речи Посполитой XVIII в. см.: Барталь И. От общины к нации: евреи Восточной Европы в 1772–1881 гг. М.; Иерусалим, 2007. С. 28–36.

(обратно)

131

О дискурсе и практике штадланута в польско-литовском государстве начала Нового времени см.: Ury S. The Shtadlan of the Polish-Lithuanian Commonwealth: Noble Advocate or Unbridled Opportunist? // Polin. 2002. Vol. 15. P. 267–299. О понимании штадланута в позднеимперской России: Клиер Дж. Д. Круг Гинцбургов и политика штадланута в императорской России // Вестник Еврейского университета в Москве. 1995. № 3 (10). С. 38–55. При всем обилии литературы о штадлануте само понятие представляется недостаточно концептуализированным. По нашему мнению, следует разграничивать по крайней мере три значения понятия «штадланут»: 1. «Штадланут старого типа», характерный для Польско-Литовского государства, когда имела место формальная процедура легитимации штадланов общиной или надобщинной организацией; 2. «Штадланут нового типа», основанный на неформальных связях с представителями власти и не обеспеченный официальными полномочиями со стороны как общин, так и власти (наподобие деятельности семьи Гинцбургов); 3. Штадланут как определенная функция, разновидность культурной практики, с которой связываются определенные символические представления.

(обратно)

132

Откупщик Михель Юзефович получил жалованную грамоту на шляхетство от Сигизмунда I 20 апреля 1525 г. (Бершадский С.А. Документы и регесты к истории литовских евреев. СПб., 1882. Т. 1. С .103). Дворянский статус признавался и за потомками Юзефовича, принявшими фамильное прозвище Михелевич. Так, когда в 1605 г. И. Михелевич был убит владельцем арендовавшегося им имения, отягчающим обстоятельством послужило то, что «тот Ицхак Михелевич жид с предков своих есть учтивый шляхтич» (Акты, издаваемые Виленской комиссиею для разбора древних актов. Вильна, 1901. Т. XXVIII. С. 70).

(обратно)

133

Так представители кагалов именуются в анонимном политическом памфлете 1767 г. (Балабан М. Политический пасквиль эпохи Радомской конфедерации // Еврейская старина. 1909. № 2. С. 102)

(обратно)

134

Опубл.: Polska: Dzieje narodu, paсstwa i kultury. Poznan, 1994. Vol. 2. P. 431. Другие значения выражения «po kawalersku»: «по-рыцарски», «галантно».

(обратно)

135

ПСЗ 1. Т. XIX. 13850. 16 августа 1772 г.

(обратно)

136

ПСЗ 1. Т. XIX. 13865. 13 сентября 1772 г.

(обратно)

137

О предпринимательской деятельности этих и других «новороссийских купцов» см.: Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. Опыт архивного исследования. М., 2005. С. 234–238.

(обратно)

138

Оршанский И. Г. Из новейшей истории евреев в России // Еврейская библиотека. СПб., 1872. Т. 2. С. 209.

(обратно)

139

Отношение белорусского генерал-губернатора З.Г. Чернышева полоцкому губернатору М.Н. Кречетникову. 5 мая 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 397. Карт. 1. Д. 31. Л. 5.

(обратно)

140

Там же.

(обратно)

141

Проект Б. Шпеера, поданный М.Н. Кречетникову. 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 1 об.

(обратно)

142

Там же. Л. 2–2 об. Описанная Шпеером практика была действительно очень распространена в Речи Посполитой XVIII в. Соответствующий денежный взнос (или постоянные выплаты) раввином владельцу местечка назывался rabinowstwo или konsens. Этот обычай вызывал большое недовольство среди еврейской ученой элиты и постоянно обличался проповедниками. Подробнее об этом см.: Ka'zmierczyk A. Zydzi w dobrach prywatnych. W 'swietle sadowniczej i adninistracyjnej praktyki d'obr magnackich w wiekach XVI–XVIII. Krak'ow, 2002. P. 137–142; Rosman M. The Lord’s Jews: Magnate-Jewish Relations in the Poland-Lithuanian Commonwealth During the XVIII c. Cambridge, 1990. P. 191–204.

(обратно)

143

Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 196.

(обратно)

144

Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 2 об.

(обратно)

145

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. Oxford, 1989. P. 28–30.

(обратно)

146

Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 2 об.–3.

(обратно)

147

Там же. Л. 3 об.

(обратно)

148

Там же. Эти утверждения, однако, выглядят гораздо «либеральнее», чем постановление Литовского ваада 1760 г., запретившего участие ремесленников в общественных собраниях и тем более их представительство в кагале (Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм. С. 195).

(обратно)

149

Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 3 об.

(обратно)

150

Там же. Л. 5.

(обратно)

151

Там же. Л. 5 об.

(обратно)

152

Там же. Л. 5 об.

(обратно)

153

Там же. Л. 6.

(обратно)

154

Фуко М. Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы. М., 1999.

(обратно)

155

Кречетников М.Н. // Русский биографический словарь. СПб., 1903. Т. 9. С. 430–432.

(обратно)

156

Предложение М.Н. Кречетникова витебской, полоцкой и двинской губернским канцеляриям 23 июля 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 6 об.

(обратно)

157

Там же. Л. 6 об.–7.

(обратно)

158

Копия донесения витебского кагала сопровождается пометой «У подлинного: к сему доношению витебского кагала первенствующий старшина и прочие старшины и помощники руки приложили» (ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 17 об.), в то время как документы, поступившие от братства ремесленников и лиц, «не имеющих участия в собрании кагальском», лишены даже таких указаний (Там же. Л. 7–12 об.).

(обратно)

159

Донесение Витебского кагального собрания витебской губернской канцелярии 2 августа 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 13.

(обратно)

160

Там же. Л. 13 об.

(обратно)

161

Там же.

(обратно)

162

Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской, хранящихся в центральном архиве в Витебске. Витебск, 1889. Вып. 19. С. 345–347.

(обратно)

163

Донесение витебского кагального собрания. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 14 об.

(обратно)

164

Там же. Л. 15.

(обратно)

165

Там же. Л. 15 об.

(обратно)

166

Там же. Л. 16–16 об.

(обратно)

167

Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 176–181.

(обратно)

168

Донесение витебского кагального собрания. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 17.

(обратно)

169

Там же. Отметим, что данное требование было почти дословно повторено в проекте еврейской реформы, представленном еврейским депутатом Зунделем Зонненбергом Александру I в Дрездене 22 апреля 1813 г.: Мемория Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 102 об.

(обратно)

170

Донесение витебского кагального собрания. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 17.

(обратно)

171

Донесение не являющихся членами кагала евреев Витебской губернской канцелярии. 2 августа 1773 г. – Там же. Л. 9 об.

(обратно)

172

Там же. Л. 10.

(обратно)

173

Там же.

(обратно)

174

Там же. Л. 10–12.

(обратно)

175

Там же. Л. 12 об.

(обратно)

176

Предложение М.Н. Кречетникова витебской, полоцкой и двинской губернским канцеляриям 23 июля 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 7.

(обратно)

177

Донесение общества витебских ремесленников витебской губернской канцелярии. 5 августа 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 7.

(обратно)

178

Там же. Л. 7 об.

(обратно)

179

Там же. Л. 7 об. – 8 об.

(обратно)

180

Там же. Л. 8–8 об.

(обратно)

181

«…Слезно заявляем, что раввин и кагальные нам не нужны, так как они занимаются вымогательством, и, тесно связанные между собою родством, отнимают у нас последние гроши», – жаловались «обыватели» (т. е. состоятельные евреи) местечка Шавли в 1790 г. Еще более известно относящееся к 1788 г. выступление Шимона Вольфовича из Вильно, в адресованном гродненскому сейму проекте призывавшего отменить кагал и урезать власть раввинов (Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм. С. 200, 205–206).

(обратно)

182

Донесение общества витебских ремесленников. – Л. 8 об.

(обратно)

183

Там же. Л. 9.

(обратно)

184

Там же. Л. 9 об.

(обратно)

185

Там же.

(обратно)

186

«Вследствие повеления белорусского господина генерал-губернатора и разных орденов кавалера графа Захара Григорьевича Чернышева… дано было от меня повеление в три провинции о собрании от кагалов достаточных сведений» (Приказ М.Н. Кречетникова проживающим в подотчетной ему губернии евреям. 26 августа 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 17 об.).

(обратно)

187

Там же. Л. 17 об. – 18.

(обратно)

188

Там же. Л. 18.

(обратно)

189

Донесение еврейских депутатов М.Н. Кречетникову. 26 сентября 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 20.

(обратно)

190

Там же.

(обратно)

191

Проект, представленный М.Н. Кречетникову еврейскими депутатами. 26 сентября 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 21–21 об.

(обратно)

192

Там же. Л. 21 об. – 23.

(обратно)

193

Там же. Л. 24–24 об.

(обратно)

194

Там же. Л. 32 об. – 33.

(обратно)

195

Там же. Л. 37 б.

(обратно)

196

Там же. Л. 33, 36.

(обратно)

197

Там же. Л. 45.

(обратно)

198

Там же. Л. 45 об. – 46

(обратно)

199

Письмо Б. Шпеера М.Н. Кречетникову. 26 сентября 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 47.

(обратно)

200

Там же. Л. 48–49. Дальнейшая судьба Б. Шпеера весьма примечательна. Его дочь, которой он постарался дать европейское образование, сбежала из дома с драгунским полковником П.Н. Долгоруким, крестилась и стала его женой, что, однако, не привело к полному разрыву отношений с отцом, который даже пытался через нее передать свой очередной проект еврейской реформы австрийскому императору Иосифу II. Эта поразительная история упоминается в дневнике венесуэльского авантюриста Ф. де Миранды, путешествовавшего по России в 1786–1787 гг. и познакомившегося с княгиней Долгоруковой (урожденной Шпеер) в Херсоне (Миранда Ф. де. Путешествие по Российской империи. 1786–1787 гг. М., 2001. С. 30, 35, 49, 52. См. также: Фельдман Д.З., Минкина О.Ю., Кононова А.Ю. «Прекрасная еврейка» в России XVII–XIX вв.: образы и реальность. М., 2007. С. 59–62). Российский маскил Шпеер оказывается, таким образом, вовлеченным в процессы эмансипации австрийского еврейства, ведь именно в 1780-е гг. в Австрийской империи происходили широкомасштабные реформы, направленные на унификацию евреев с остальным населением и превращение их в «полезных» подданных. Обращение Шпеера к австрийскому императору, следовательно, является частным проявлением феномена «международной» деятельности восточноевропейских маскилим. По выражению И. Барталя, «маскилим продолжали поддерживать средневековое единство ашкеназского социума поверх новых государственных границ, проведенных державами на карте бывшей Речи Посполитой» (Барталь И. От общины к нации. С. 145). Следующий эпизод из жизни Шпеера был связан с ужесточением законодательства о евреях, в связи с чем было осуществлено массовое выселение евреев из Киева. В числе подлежавших выселению оказался и Шпеер, пытавшийся оправдать свое пребывание в городе тем, что приехал «на время, для излечения подагрических припадков» (Перепись евреев в малороссийских губерниях в 1792 г. // Исторические материалы из архива Киевского губернского правления. Киев, 1882. Вып. 1. С. 154). Несмотря на болезнь, Шпеер продолжал активную финансовую деятельность, занимался поставками провианта по Черниговской губернии. Примечательно, что киевским губернатором был в то время тот же М.Н. Кречетников. Возможно, Шпеер стремился играть при своем прежнем покровителе роль советника по еврейским делам. Последнее известное нам упоминание о Шпеере относится к началу 1800 г., когда он был привлечен к переводу воззваний франкистов, отправленных кагалам Киевской, Волынской и Подольской губерний. Шпеер стремился доказать властям, что в этих письмах нет «ничего возмутительного или к нарушению тишины клонящегося» (Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. М.; Иерусалим, 1993. С .110). Такая позиция могла отражать как религиозную индифферентность Шпеера, проявившуюся и в его отношении к крещению дочери, так и традиционную для еврейского общественного дискурса установку, согласно которой внутренние конфликты не должны были выноситься на рассмотрение внешних властей.

(обратно)

201

Записки императрицы Екатерины II. СПб., 1907. С. 546.

(обратно)

202

Прошение Ц. Файбишовича и А. Еселевича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 10. («…Дерзость наша великодушно будет отпущена нам, представшим пред лицо Вашего Величества от белорусского еврейского общества».)

(обратно)

203

Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России. СПб., 1913. Т. 3. С. 131. В числе глав витебского кагала в данном документе фигурирует также Лейба Абрамович Лапковский, дед Бейнуша Лапковского, который в 1818–1822 гг. занимал должность еврейского депутата при Министерстве духовных дел и народного просвещения.

(обратно)

204

Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской. Вып. 19. С. 217–221.

(обратно)

205

Другой глава витебского кагала, упоминающийся в документе 1764 г., Давид Блиох (Блох), попал в еще более неприятную ситуацию, чем Файбишович. В 1772 г. он вместе со своей семьей оказался в долговой тюрьме, закованным в кандалы (Там же). Данный случай ярко демонстрирует нестабильность финансового и социального положения еврейской элиты.

(обратно)

206

Экстракт по делу Ц. Файбишовича, составленный для Рекетмейстерской конторы. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 66680. Л. 2–3 об. См. также: Фельдман Д.З. Первые российские штадланы: витебский купец Цалка Файбишович // Архив еврейской истории. М., 2004. Т. 1. С. 83–84; Он же. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 190–193.

(обратно)

207

Журналы и протоколы Первого департамента Сената за июль – август 1776 г. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 48. Д. 4114. Л. 390–390 об., 394–399. Характерно, что в данном деле Файбишович именуется «жидом», тогда как в позднейших делопроизводственных документах он фигурирует уже как «еврей», что, вероятно, отражает процесс установления языковых норм.

(обратно)

208

Анищенко Е.К. Черта оседлости. С. 70–72.

(обратно)

209

Фельдман Д.З. Первые российские штадланы. С. 77.

(обратно)

210

Дело по доносу быховского мещанина А. Нахимовича. – РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2896. Л. 219, 222 об., 347–349.

(обратно)

211

К истории западно-русских евреев. Из сочинения Соломона Беннета // Еврейская библиотека. СПб., 1873. Т. 4, С. 10.

(обратно)

212

Ныне Ликсна (Латвия).

(обратно)

213

В выданной режицким кагалом доверенности: «Цалем Файбишович, Ицек Мовшович, Исраиль Беймович» (РГАДА. Оп. 65. Д. 5793. Л. 257 об.); в доверенности дриссенского кагала: «Цалом Файбишович, Ицек Мовшович» (Там же. Л. 258); в доверенностях велижского и сурожского кагалов: «благодетель наш Цалка Файбишович» (Там же. Л. 258 об., 260); в доверенности люцинского кагала: «Цалей Фойтелович, Ицек Мовшович» (Там же. Л. 259); в доверенности оршанского кагала: «витебский купец Цалей Файбишович, полоцкий Ицик Мовшович» (Там же. Л. 260 об.); в доверенности бабиновичского кагала «Цалка Файбишович, Ицка Мовшович» (Там же. Л. 261).

(обратно)

214

В доверенности сенненского кагала: «просим мы» (Там же. Л. 254 об.).

(обратно)

215

В доверенности сенненского кагала: «надлежащим порядком» (Там же).

(обратно)

216

В доверенности режицкого кагала: «подписываться и расписываться» (Там же. Л. 257 об.).

(обратно)

217

В доверенности сенненского кагала: «спорить и прекословить не станем» (Там же. Л. 254 об.). В доверенности копысского кагала: «и что только учините для пользы общества и что будете делать, спорить не будем и прекословить не станем» (Там же. Л. 256).

(обратно)

218

В доверенностях велижского и сурожского кагалов: «вам, благодетелю нашему» (Там же. Л. 258 об., 260).

(обратно)

219

Там же. Л. 253.

(обратно)

220

В доверенности рогачевского кагала: «Бринашовичу» (Там же. Л. 255).

(обратно)

221

В доверенности климовичского кагала: «к пропитанию нашему изыскали милость» (Там же. Л. 254); в доверенности рогачевского кагала: «в том, чтоб им вместо нас где ж следовать будет для изыскания пропитанию нашему милость [sic!] иметь им хождение» (Там же. Л. 255).

(обратно)

222

В доверенности рогачевского кагала: «и в случае иногда, когда им потребно будет подавать просьбы, то мы им руки прикладывать верюем, что только ими для пользы нашей потребно будет чинить, во всем им верить и впредь спорить и прекословить не будем» (Там же).

(обратно)

223

В доверенности рогачевского кагала: «своеручно» (Там же).

(обратно)

224

Там же. Л. 253 об.

(обратно)

225

Прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 10. Эти и подобные выражения преданности, бывшие частью этикета, побудили Е.К. Анищенко охарактеризовать данный документ как «просьбы любвеобильной общественности» (Анищенко Е.К. Черта оседлости. С. 88). На наш взгляд, ирония здесь неуместна.

(обратно)

226

Прошение поверенных белорусских евреев. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 10.

(обратно)

227

Там же. Л. 10 об.

(обратно)

228

Там же. Л. 10 об. – 11.

(обратно)

229

Там же. Л. 12.

(обратно)

230

Там же. Л. 12 об. В 1807 г. созванные по губерниям еврейские депутаты просили «оставить, на основании древних правил, раввинам полную власть суждения преступников». Ограничение власти раввинов, по словам депутатов, могло довести евреев «до крайнего разврата» (Доклад о евреях императору Александру Павловичу // Русский архив. 1902. № 2. С. 273). В 1813 г. депутат Зундель Зонненберг в поданном Александру I проекте предлагал предоставить евреям равное представительство в городских думах, ратушах и магистратах и вернуть «их духовному начальству власть…наказывать за нарушение их закона». В дальнейшем эти предложения развивались еврейскими депутатами в 1817–1824 гг. (Мемория Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 102–102 об.).

(обратно)

231

Прошение поверенных белорусских евреев. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 12 об. – 13 об.

(обратно)

232

Там же. Л. 13 об.

(обратно)

233

Там же.

(обратно)

234

«Известие» из Первого в Третий департамент Сената. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 1.

(обратно)

235

Определение Правительствующего Сената от 1 апреля 1785 г. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 69–73.

(обратно)

236

Дело по ревизии А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина 1785–1787 гг. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 53. Д. 4405.

(обратно)

237

Записка сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина П.Б. Пассеку. – Там же. Л. 93.

(обратно)

238

Там же. Л. 93 об.

(обратно)

239

Там же.

(обратно)

240

А.Р. Воронцов, в частности, составил в 1790 г. «Примечание на просьбу белорусских жидов», в котором предлагал запретить евреям коммерческую деятельность за пределами Белоруссии. Этот документ сыграл большую роль в подготовке законодательства о «черте оседлости» (Опубликовано: «Следует ли евреям позволить?…»: «мнение» президента Коммерц-коллегии А.Р. Воронцова. 1790 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Исторический архив. 1993. № 6. С. 197–200).

(обратно)

241

Записка сенаторов А.Р. Воронцова и А.В. Нарышкина. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 53. Д. 4405. Л. 93 об.

(обратно)

242

Определение Правительствующего Сената от 23 октября 1785 г. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 78.

(обратно)

243

Рапорт П.Б. Пассека Сенату. – Там же. Л. 80–82.

(обратно)

244

Рапорт могилевского наместнического правления П.Б. Пассеку. 3 октября 1785 г. – Там же. Л. 83–91; Мнение могилевского губернского магистрата. 26 апреля 1785 г. – Там же. Л. 93–96 об.; Объяснения полоцкого наместнического правления. 8 мая 1785 г. – Там же. Л. 108–115 об.

(обратно)

245

Журнал Правительствующего Сената. 11 ноября 1785 г. (копия). – Там же. Л. 262.

(обратно)

246

Так, в 1763 г. на нескольких заседаниях Сената, где рассматривались дела о винных откупах, присутствовали купцы, в 1768 г. купцы по распоряжению императрицы были вызваны в Сенат. Аналогичные случаи имели место и в последующие десятилетия екатерининского царствования (История Правительствующего Сената за двести лет. 1711–1911. СПб., 1911. Т. 2. С. 494).

(обратно)

247

Донесение Ц. Файбишовича и А. Еселевича в Третий департамент Сената. – Там же. Л. 247 об. – 248.

(обратно)

248

Донесение витебского кагального собрания витебской губернской канцелярии. 2 августа 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 17. См. также предыдущий раздел данной главы.

(обратно)

249

Там же. Л. 13 об. См. предыдущий раздел.

(обратно)

250

В данном случае «школа», очевидно, является калькой с идишского «shul» («синагога»).

(обратно)

251

Донесение Ц. Файбишовича и А. Еселевича. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 249.

(обратно)

252

Донесение витебского кагального собрания. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 13 об.

(обратно)

253

Донесение Ц. Файбишовича и А. Еселевича. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 249.

(обратно)

254

Там же. Л. 249 об.

(обратно)

255

Там же. Л. 248 об.

(обратно)

256

Журнал Правительствующего Сената. – Там же. Л. 262 об.

(обратно)

257

Там же.

(обратно)

258

Журнал Правительствующего Сената. 4 января 1786 г. Л. 265.

(обратно)

259

ПСЗ 1. Т. XXII. 16391. 7 мая 1786 г. (заключительная часть указа). Публикация полного текста указа: Гессен Ю.И. Евреи в России: очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев. СПб., 1906. С. 456–461.

(обратно)

260

Имеющуюся на данный момент информацию об авторстве и обстоятельствах подачи данного прошения, на наш взгляд, лучше всего выражает имеющаяся на документе позднейшая помета: «Чья просьба и когда подана – не видно» (РГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 842. Л. 1).

(обратно)

261

Анонимное прошение А.Р. Воронцову. – РГАДА. Ф. 1261. Оп. 6. Д. 842. Л. 1.

(обратно)

262

Там же.

(обратно)

263

Там же. Л. 1–1 об.

(обратно)

264

Там же. Л. 1–2.

(обратно)

265

Фельдман Д.З. Первые российские штадланы. С. 85.

(обратно)

266

Прошение Ц. Файбишовича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5824. Л. 554 об.

(обратно)

267

Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской, хранящихся в центральном архиве в Витебске. Витебск, 1888. Вып. 18. С. 315–319.

(обратно)

268

Журнал исходящим письмам гофмейстера А.А. Безбородко, которыми сообщаются высочайшие повеления разным особам. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 64996. Л. 113–114.

(обратно)

269

Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской. Вып. 18. С. 315–319.

(обратно)

270

Фельдман Д.З. Первые российские штадланы. С. 86.

(обратно)

271

«Московское изгнание» евреев 1790 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Вестник Еврейского университета в Москве. 1996. № 1. С. 172–177.

(обратно)

272

Там же. С. 178.

(обратно)

273

Там же. Двумя годами позже отец М.Г. Менделя, Гирш Мендель, подал Екатерине II прошение на французском языке о предоставлении его сыну права по крайней мере ближайшие несколько лет продолжать торговлю в Москве и Санкт-Петербурге, вопреки ограничительным постановлениям 1791 г. (Прошение Г. Менделя Екатерине II. 29 июня 1792 г. – РГАДА. Ф. 10. Оп. 1. Д. 623. Л. 126–127; см. также: Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 190).

(обратно)

274

«Московское изгнание». С. 180.

(обратно)

275

Там же. С. 182.

(обратно)

276

Fishman D. E. Russia’s First Modern Jews: The Jews of Shklov. New York, 1995. P. 80.

(обратно)

277

Дж. Д. Клиер утверждает, что до 1850-х гг. слова «еврей» и «жид» в русском языке были практически равны по смыслу (Klier J.D. Zhid: The Biography of a Russian Epithet // Slavonic and East European Review. 1982. Vol. 1. № 1. P. 1–15). Д. Фишман оспаривает это мнение, ссылаясь на эпизод 1787 г. (Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 158). Признавая важность новых источников по данной проблеме, в своей полемике с Д. Фишманом Дж. Д. Клиер, однако, отмечал, что «этот термин тогда все еще имел двоякий или просто безобидный смысл в устах многих россиян» (Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 106).

(обратно)

278

«Московское изгнание». С. 184.

(обратно)

279

Там же.

(обратно)

280

Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 801. Екатерина выступала против насильственной христианизации и преследования религиозных меньшинств. Ей было вполне достаточно, чтобы «все ее подданные верили в какого-нибудь бога и выполняли обряды, положенные их вероисповеданию» (Там же).

(обратно)

281

«Московское изгнание». С. 182, 184.

(обратно)

282

Там же. С. 185.

(обратно)

283

Подробно о Ц. Файбишовиче см. предыдущий раздел данной главы.

(обратно)

284

Доверенность, выданная Ц. Файбишовичу купцами-евреями из Белоруссии. – РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 335. Л. 37. Опубликовавший большинство документов, связанных с «московским изгнанием» 1790 г., Д.З. Фельдман не включил данную доверенность в свою публикацию.

(обратно)

285

Там же.

(обратно)

286

Там же.

(обратно)

287

«Московское изгнание». С. 187.

(обратно)

288

Там же. С. 186.

(обратно)

289

Там же.

(обратно)

290

Указ Сената Смоленскому наместническому правлению. 24 декабря 1789 г. – РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 335. Л. 31. Данный указ, как и многие другие законодательные акты, касающиеся евреев, не включен в ПСЗ.

(обратно)

291

Оршанский И.Г. Русское законодательство о евреях: очерки и исследования. СПб., 1872. C. 3–6; Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. The Transformation of Jewish Society in Russia. Philadelphia, 1983. P. 6.

(обратно)

292

«Московское изгнание». С. 186.

(обратно)

293

Подробнее об этом см. предыдущий раздел данной главы.

(обратно)

294

«Московское изгнание». С. 193.

(обратно)

295

ПСЗ 1. Т. XXII. 17006. 23 декабря 1791 г.

(обратно)

296

Акты, издаваемые Виленской комиссиею для разбора древних актов. Вильна, 1902. Т. XXIX. С. 468.

(обратно)

297

См. первый раздел данной главы.

(обратно)

298

Впоследствии, в 1797–1799 гг. Мовша Ошерович был одним из главных участников борьбы с хасидами и был смещен со своей должности при захвате хасидами власти в виленском кагале и, кроме того, изобличен в финансовых злоупотреблениях. Поданные генерал-прокурору Сената жалобы Ошеровича на хасидов и выступившую на их стороне местную администрацию являются ценным источником по истории хасидо-миснагидского конфликта (Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы среди русских евреев в конце XVIII и начале XIX в. // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. С. 246–250, 253–258).

(обратно)

299

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 237.

(обратно)

300

Управляющий Подольской и Волынской губерниями И.В. Гудович – генерал-прокурору Сената А. Б. Куракину. 20 августа 1798 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 2. Д. 1373. Л. 1 об.

(обратно)

301

Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 151–154.

(обратно)

302

Прошение Эстер Рафалович Павлу I. 18 октября 1798 г. – РГИА. Ф. 468. Оп. 43. Д. 529. Л. 72 об.

(обратно)

303

Постановление виленского кагала кагалу местечка Видзы. 11 мая 1798 г. – Там же. Л. 74

(обратно)

304

Ср.: «Евреи… последнее с крестьян разными сведомыми им средствами высасывают, именно: дачею вина крестьянам в долг, приводящего их к пьянству, ложными напастями и разными поступками, чем крестьян приводят в убожество и неспособными делают к хозяйствованию» (Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 153).

(обратно)

305

Есф., 3:8.

(обратно)

306

Библейская цитата из молитвы Ионы, проглоченного рыбой (Иона 2:6).

(обратно)

307

Постановление виленского кагала кагалу местечка Видзы. 11 мая 1798 г. – РГИА. Ф. 468. Оп. 43. Д. 529. Л. 75 об.

(обратно)

308

Журнал именных указов и писем за собственноручным его императорского величества подписанием. 1797 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65080. Л. 398.

(обратно)

309

Petrovsky-Shtern Y. Russian Legislation and Jewish Self-Governing Institutions: The Case of Kamenets-Podolskii // Jews in Russia and Eastern Europe. 2006. № 1 (56). P. 119. Публикатор пинкаса Й. Петровский-Штерн ошибочно относит Я. Хаймовича (Орининера) к новой элите, якобы вытеснявшей старую кагальную «аристократию». Эта новая элита состояла из лиц, сумевших выдвинуться благодаря социальным и экономическим переменам и опиралась на альтернативные кагалу властные структуры: общества-хеврот (Ibid. P. 116). Петровский-Штерн распространяет эти выводы и на еврейское общество Российской империи того времени в целом. В действительности, члены кагала часто являлись и членами погребального братства, которое Петровский-Штерн противопоставляет кагалу (см., например, в первом разделе данной главы жалобы витебских ремесленников М.Н. Кречетникову в 1773 г.). Более того, из текста самого публикуемого пинкаса следуют противоположные выводы: погребальное братство в Каменец-Подольске было учреждено с санкции кагала, одним из глав которого и являлся Янкель Хаймович (Ibid. P. 118).

(обратно)

310

Так, в 1805 г. по личному распоряжению Александра I Я. Хаймович был награжден золотой медалью «За бескорыстие и усердие на пользу казенную» за свою активную деятельность по восстановлению Каменец-Подольской крепости (см.: Фельдман Д.З., Петерс Д.И. История награждения российских евреев за военные и гражданские заслуги в начале XIX в. (по архивным документам). М., 2006. С. 38–44).

(обратно)

311

Журнал именных указов и писем за собственноручным его императорского величества подписанием. 1797 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65080.Л. 398 об.

(обратно)

312

Там же. Л. 399 об.

(обратно)

313

По данным люстрации 1791 г., в местечке проживало 169 евреев, 108 католиков и 87 православных, что на первый взгляд отражает преобладание именно христианского населения. Однако следует учитывать, что большинство христиан проживало не в самом местечке, а в его предместьях, а также то, что евреи играли преобладающую роль в экономике местечка. В путевых записках XVIII–XIX вв. Смотрич характеризуется как «чисто еврейское местечко», постоянно отмечалось, что «главную часть населения Смотрича составляют евреи» (К[аренский] М.[И.]. Путевые очерки. Подолия // Киевская старина. 1884. № 5. С. 11).

(обратно)

314

Прошение поверенного христиан и евреев местечка Смотрич Л. Хаймовича Павлу I. 3 ноября 1797 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65479. Л. 1.

(обратно)

315

Там же. Л. 1 об.

(обратно)

316

Там же.

(обратно)

317

Там же. Л. 1 об.

(обратно)

318

Там же.

(обратно)

319

Там же.

(обратно)

320

Экстракт по делу о претензиях шкловских евреев на генерал-лейтенанта С.Г. Зорича – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 67734. См. также: Фельдман Д.З. Первый еврейский погром в Российской империи? К событиям в Шклове 1798–1799 гг. // Параллели. М., 2004. № 1–5; Он же. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 209–212.

(обратно)

321

Marek P. Tsvey gzeires. Saint-Petersburg, 1907. S. 6–7.

(обратно)

322

Державин Г.Р. Записки // Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1880. Т. 6. С. 687–688.

(обратно)

323

Управляющий Подольской и Волынской губерниями И.В. Гудович – генерал-прокурору Сената А.Б. Куракину. 20 августа 1798 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 2. Д. 1373. Л. 1.

(обратно)

324

Там же. Л. 1–1 об.

(обратно)

325

Там же. Л. 1 об.–2.

(обратно)

326

П.В. Лопухин – И.В. Гудовичу. 22 сентября 1798 г. – Там же. Л. 3.

(обратно)

327

И.В. Гудович – П.В. Лопухину. 1 ноября 1798 г. – Там же. Л. 4.

(обратно)

328

О Л.Н. Неваховиче см. в двух последующих главах.

(обратно)

329

Три тысячи аршин – 21 336 метров ткани.

(обратно)

330

«Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского до миллиона людей обоего пола, в России обращающегося, с некоторыми по сему предмету изъяснениями со времени присоединения оного с Польши с разными провинциями к России». 1829 г. – CAHJP. F/811 A (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. CА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 2.

(обратно)

331

Дубнов С.М. Судьбы евреев в России в эпоху западной «первой эмансипации». 1789–1815 гг. // Еврейская старина. 1912. № 1. С. 11–12.

(обратно)

332

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. С. 108.

(обратно)

333

Подробнее об этом см.: Кельнер В.Е. От истории к политике // Дубнов С.М. Книга жизни. Материалы для истории моего времени. Воспоминания и размышления. М.; Иерусалим, 2004. С. 5–20; Натанс Б. «Еврейская драма»: личность, коллектив и проблема кризиса в русско-еврейской истории» // История и культура российского и восточноевропейского еврейства: новые источники, новые подходы. Материалы международной научной конференции. Москва, 8–10 декабря 2003 г. М., 2004. С. 10–30.

(обратно)

334

Доклады по прошениям на высочайшее имя. 1800 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65649. Л. 109 об. – 110.

(обратно)

335

Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 195–197.

(обратно)

336

Там же. С. 198.

(обратно)

337

Письма с изображением высочайших его императорского величества повелений по части статс-секретаря [П.И.] Кутайсова. 1800 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 65106. Л. 103.

(обратно)

338

Журнал Сената от 3 и 7 декабря 1800 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 6. Д. 1885. Л. 10–11.

(обратно)

339

Энгельгарт Л Н. Записки. М., 1997. С. 42.

(обратно)

340

Hurwitz S.Y. Sefer hayai (zikhronot) // Ha-Shiloah, 1923. 40, S. 3–7.

(обратно)

341

Цинберг С.Л. Шклов и его «просветители» конца XVIII в. // Еврейская старина. 1928. Т. XII. С. 17–44; Fishman D. E. Russia’s First Modern Jews. P. 58–59.

(обратно)

342

Ibid. P. 109–110, 128, 132, 136.

(обратно)

343

Tsitron S.L. Shtadlonim. Warszawa, 1926. S. 36.

(обратно)

344

Там же. Согласно легенде, Фейгеле была единственной дочерью Цейтлина, что делает последующие события еще более драматичными.

(обратно)

345

Генерал-прокурор Сената П.Х. Обольянинов – статс-секретарю П.И. Кутайсову. 18 октября 1800 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 37932. Л. 1–1 об. См. также: Фельдман Д.З., Минкина О.Ю., Кононова А.Ю. «Прекрасная еврейка». С. 65–67.

(обратно)

346

Прошение Й. Цейтлина Г.Р. Державину. 5 апреля 1802 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 6. Д. 1885. Л. 15 об.

(обратно)

347

Журнал Сената от 3 и 7 декабря 1800 г. – Там же. Л. 10–11.

(обратно)

348

Прошение Й. Цейтлина Г.Р. Державину. 5 апреля 1802 г. – Там же. Л. 18 об. – 19 об., 15 об.

(обратно)

349

Tsitron S.L. Shtadlonim. S. 68.

(обратно)

350

Litvin S. Yiddishe neshomes. 21. S. 7; 23. S. 1.

(обратно)

351

Magid G.N. Toledot mispahat Ginsburg. SPb., 1899. S. 50. Старший сын Н.Х. Ноткина был женат на младшей дочери А.-Л. Гинцбурга Саре. Гинцбург Арье-Лейб бен Ашер (1695–1785) был известен не только своими большими познаниями в Талмуде, но и резким характером. Возглавлял йешиву в Минске, поссорился с местным кагалом и главным раввином. В результате его с позором вывезли из города на навозной телеге и выбросили в поле вместе с остальным содержимым. Согласно легенде, выбравшись из-под груды нечистот, р. Арье-Лейб проклял еврейскую общину Минска страшным проклятием. С тех пор каждый год там случался пожар. Ученый такого уровня (и с таким характером) вряд ли выдал бы свою дочь за внука часовщика. Даже в случае «приличного» происхождения Ноткина этот брак все равно считался мезальянсом (аналогичный случай имел место в 1850-е гг.: Котик Е. Мои воспоминания. СПб.; М.; Иерусалим, 2009. С. 96–97).

(обратно)

352

Magid G. N. Toledot mispahat Ginsburg. S. 50. (Примечание 3: воспроизводится относящаяся к Ноткину часть текста.)

(обратно)

353

Тучков С.А. Записки. СПб., 1908. С. 71.

(обратно)

354

Энгельгарт Л.Н. Записки. С. 30.

(обратно)

355

Magid G.N. Ir Vilno’. Vilno, 1900. Vol. 1. S. 242–243; Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 80.

(обратно)

356

Fishman D. E. Russia’s First Modern Jews. P. 53. Ода была напечатана в том же 1780 г. в Берлине.

(обратно)

357

Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 201; Анищенко Е.К. Черта оседлости. С. 100–101. Е.К. Анищенко склонен скорее признать активное участие Ноткина в этом и последующих сомнительных предприятиях.

(обратно)

358

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 80.

(обратно)

359

«Аттестат», выданный генерал-аншефом М.В. Коховским Н.Х. Ноткину. 1 января 1793 г. – CAHJP. HM 2/9470.6 (оригинал: РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 222). Л. 8.

(обратно)

360

Показания Виктора Янкелевича Тайной экспедиции Сената. 27 октября 1789 г. – РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 2743, Л. 9–9 об.; Показания «химикуса» Шмуйлы Якобзона – Там же. Л. 36, 39. Виктор Янкелевич – двоюродный внучатый племянник Ноткина; Шмуэль Якобзон из Кенигсберга – его компаньон, вместе с которым Ноткин собирался учредить в Шклове «химический завод».

(обратно)

361

«Московское изгнание» евреев 1790 г. С. 174.

(обратно)

362

Там же. С. 183.

(обратно)

363

«Аттестат», выданный генерал-поручиком М.И. Кутузовым «белорусского города Могилева купцам Ноте и Гамшею Хаймовичам. 21 апреля 1792 г. – CAHJP. HM 2/9470.6 (оригинал: РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 222). Л. 10.

(обратно)

364

Мордвинов упоминал о некоих достойных награды действиях Ноткина, «которые делал он из единого на пользу службы и интересов государственности усердия» (Отношение адмирала Н.С. Мордвинова Черноморскому адмиралтейскому правлению. 20 ноября 1794 г. – Там же. Л. 7).

(обратно)

365

«С 10 октября 1791 по 1 января 1793 г. исполнял секретные от меня [генерал-аншефа М.В. Коховского] препоручения с усердием, не только в самой Варшаве, но и во всей Польше доставлял мне из всех мест все нужные для меня сведения» («Аттестат», выданный генерал-аншефом М.В. Коховским Н.Х. Ноткину. 1 января 1793 г. – Там же. Л. 8 об.).

(обратно)

366

10 тысяч десятин – 10 900 га.

(обратно)

367

Контракт на покупку имения, заключенный Н.Х. Ноткиным с генерал-майором Б.Б. Леццано. 1 ноября 1794 г. – CAHJP. HM 2/9470.6 (оригинал: РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 222). Л. 13.

(обратно)

368

Там же.

(обратно)

369

Гессен Ю.И. К биографии Ноты Хаимовича Ноткина// Будущность. 1901. № 45. С. 894.

(обратно)

370

«Принесет казне немалую прибыль». Нота Ноткин и его проект еврейской торговой компании / Публ. Д.З. Фельдмана // Источник. 1999. № 4. С. 35–40.

(обратно)

371

Интерпретация данного документа его публикатором Д.З. Фельдманом отличается от предложенной мною трактовки: Д.З. Фельдман принимает на веру выдвигавшиеся самим Ноткиным обоснования проекта (Там же. С. 38–39. Фельдман Д.З. Страницы истории евреев в России XVIII–XIX вв. С. 256–257).

(обратно)

372

Н.Х. Ноткин – Г.Р. Державину. 30 августа 1800 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII-195. Л. 203–204; см. также: Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 43–44, 443–444. Интерпретация проекта Гессеном также отличается от предлагаемой здесь версии. Гессен полагал, что Ноткин искренне стремился «освободить евреев от соседства поляков и удалить их от «горячего вина», а также привлечь к «производительному труду». Д.З. Фельдман следует интерпретации Гессена (Фельдман Д.З. Страницы истории. С. 110–111).

(обратно)

373

Прошение Н.Х. Ноткина Павлу I. 1 февраля 1799 г. – CAHJP. HM 2/9470.6 (оригинал: РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 222). Л. 261.

(обратно)

374

Там же. Прошение осталось без ответа, а имение было конфисковано в начале 1800 г. (Журнал конторы главного командира Черноморского флота. 30 января 1800 г. – Там же. Л. 262 об. – 263. При этом вопрос о законности владения евреем имения с русскими православными крепостными не ставился на протяжении всего рассмотрения дела. Спор между Ноткиным и командованием Черноморского флота состоял только в наличии (или отсутствии) недостачи.

(обратно)

375

Фельдман Д.З. Об овцеводческом предприятии купца Якова Гирша в Белоруссии в конце XVIII в. // Тринадцатая Ежегодная Международная Междисциплинарная конференция по иудаике «Сэфер». 31 января – 2 февраля 2006 г. Тезисы докладов. История евреев в Российской империи. История евреев в СССР. М., 2006. С. 18–20. Я также воспользовалась любезно предоставленным мне Д.З. Фельдманом полным текстом доклада.

(обратно)

376

Фельдман Д.З. Об овцеводческом предприятии. С. 19–20.

(обратно)

377

Предложение еврея Якова Гирша об учреждении еврейского училища в Могилеве // Сборник материалов для истории просвещения в России, извлеченных из архива Министерства народного просвещения. СПб., 1893. Т. 1. С. 5–7.

(обратно)

378

Там же. С. 5.

(обратно)

379

Там же. С. 5–6.

(обратно)

380

Там же. С. 6.

(обратно)

381

Там же. С. 7. Следует отметить несомненное сходство подачи материала и общей направленности проекта Гирша с проектом другого «прусского уроженца и российского подданного» Гиллеля Маркевича, поданным в 1820 г. министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну (Гиллель Маркевич и его проект еврейской реформы / Публ. О.Ю. Минкиной // Архив еврейской истории. М., 2005. Т. 2. С. 331–370). В качестве приложений к проекту прилагались таблицы доходов виленского кагала, по мнению Маркевича, также обращавшихся членами кагала в свою пользу (Там же. С. 363–365). Существенной частью предлагавшейся Маркевичем еврейской реформы должна была стать реформа образования (Там же. С. 361).

(обратно)

382

Совмещение в одном документе проекта реформы и доноса, в частности, встречается также в обширной записке, поданной в 1813 г. еврейским депутатом Зунделем Зонненбергом Александру I [Мемория Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г.]. РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 67–67 об.

(обратно)

383

Там же.

(обратно)

384

Фельдман Д.З. Об овцеводческом предприятии. С. 20.

(обратно)

385

Tsitron S.L. Shtadlonim. S. 45. О Виленском гаоне см. предыдущий раздел данной главы. Вероятно, высказанные Франком в письме к Державину мысли о вреде Талмуда для здоровья базировались на данном случае из его медицинской практики.

(обратно)

386

[Гессен Ю.И. ] Из прошлого. Еврей-вдохновитель Державина // Восход. 1903. № 10. Ст. 35–38. Гессен Ю И. Евреи в России. С. 45–46, 446–448. В отличие от Гессена, я предполагаю, что Державина вряд ли мог «вдохновить» прописанный Франком «рецепт».

(обратно)

387

Паперна А.И. Из Николаевской эпохи // Евреи в России. XIX век. М., 2000. С. 169.

(обратно)

388

Ода Л. Неваховича на восшествие Александра I на престол. Не ранее 12 марта – не позднее 20 марта 1801 г. – ОР РНБ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 262.

(обратно)

389

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews: The Jews of Shklov. New York, 1995. P. 158 (note 6). Н.Г. Вессели, деятель еврейского Просвещения из Берлина, трижды привлекался к сотрудничеству шкловским кагалом. Ранее, по заказу Ноткина, он написал оды Екатерине II (Ibid.) и на восшествие Павла I на престол (1796; Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886. Т. 1. С. 377–379 (версия на немецком языке); Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 82–83). Все три оды представляли собою билингвы на древнееврейском и немецком языках. Анализ такой формы взаимодействия евреев с властью, как представление од от имени какой-либо общины, может послужить темой отдельного исследования. Не располагаем на данный момент всеми текстами такого рода, среди которых ода Н.Г. Шульмана на рождение великой княжны Елизаветы Александровны (1806 г.), заказанная виленским кагалом (Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 72–73); ода М. Элкана Александру I (1811 г.) (Голицын Н.Н. История русского законодательства. С. 989–991); ода будущего еврейского депутата М. Айзенштадта на победу в войне 1812 г., изданная в Шклове в 1814 г. (Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. СПб., 1912. С. 124) и др., ограничимся указанием на эти примечательные факты.

(обратно)

390

Гинзбург С., Марек П. Еврейская народная песня в России. СПб., 1901. С. 42. Примечательно, что слова, относящиеся к Николаю I, по цензурным соображениям того времени заменены в данном издании отточием.

(обратно)

391

Heilman A. Beit rabi. Berdichev, 1902. S. 75. В действительности, Шнеур Залман был отпущен на свободу еще 27 ноября 1800 г. по личному распоряжению Павла I. Цадику запрещалось выезжать из столицы до выхода определения Сената, «на каком впредь основании быть секте хасидов и кагалам». В конце марта 1801 г., уже при Александре I, Шнеуру Залману было разрешено вернуться домой (Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы среди русских евреев в конце XVIII и начале XIX в. // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 270–271). Эти два события (освобождение цадика из крепости и его отъезд из Санкт-Петербурга) были объединены в исторической памяти белорусских хасидов.

(обратно)

392

Tsitron S L. Shtadlonim. Warszawa, 1926. S. 51.

(обратно)

393

Ibid. S. 76. Так, герой местного витебского предания, глава витебского кагала Бейнуш был якобы по распоряжению нового императора арестован прямо в синагоге по ложному обвинению в распространении фальшивых ассигнаций.

(обратно)

394

Указ об учреждении Первого еврейского комитета. 9 ноября 1802 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 1–1 об.

(обратно)

395

Отношение Г.Р. Державина киевскому военному губернатору А.С. Феньшу. 30 ноября 1802 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 1–1 об. Этот документ, а также другие материалы, которые будут охарактеризованы несколько ниже, впервые вводятся нами в научный оборот, что позволяет, в отличие от предшествующей историографии, основывавшейся на вторичных источниках, более точно реконструировать ход событий, связанных с созывом депутатов 1802 г.

(обратно)

396

Там же. Л. 1.

(обратно)

397

Там же. Л. 1 об.

(обратно)

398

Гессен Ю.И. Евреи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев. СПб., 1906. С. 83.

(обратно)

399

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. М.; Иерусалим, 1993. С. 142. Согласно версии Гессена, по замыслу членов Первого еврейского комитета, приглашенные «просвещенные» евреи должны были служить «противовесом» консервативным депутатам из черты оседлости. Однако «просвещенными», по требованию комитета, должны были быть и те и другие.

(обратно)

400

Там же. С. 84.

(обратно)

401

Проект Н.Х. Ноткина об учреждении еврейских земледельческих колоний. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 401; Н.Х. Ноткин – Г.Р. Державину. 30 августа 1800 г. – Там же. Л. 204; Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1871. Т. VII. С. 250.

(обратно)

402

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 133–134. Текст записки фактически инкорпорирован в текст работы Гессена, что было довольно обычным явлением для историографии того периода.

(обратно)

403

Tsitron S L. Shtadlonim. S. 34.

(обратно)

404

Отношение Г.Р. Державина киевскому военному губернатору А.П. Тормасову. 6 февраля 1803 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 4.

(обратно)

405

Подробнее об этом см. ниже.

(обратно)

406

Предписание киевского военного губернатора и управляющего Киевской и Минской губерниями А.С. Феньша киевскому и минскому губернским правлениям. 4 января 1803 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 3.

(обратно)

407

Представление минского губернского правления А.С. Феньшу. 16 января 1803 г. – Там же. Л. 11.

(обратно)

408

ПСЗ 1. T. XIX. 13865. 13 сентября 1772 г.; ПСЗ 1. T. XXI. 15436. 16 июля 1782 г. Подробнее об этом см. в предыдущей главе.

(обратно)

409

Представление минского губернского правления А.С. Феньшу. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 11.

(обратно)

410

Там же. Л. 11 об.

(обратно)

411

Там же. Л. 11–11 об.

(обратно)

412

Следует отметить, что подлинник пинкаса минского кагала, использованного крещеным евреем Я.А. Брафманом для «разоблачения» еврейского общественного устройства, не дошел до настоящего времени. Тем не менее подлинность переведенных Брафманом актов в современной историографии не подвергается сомнению (подробнее об этом см.: Klier J.D. Imperial Russia’s Jewish Question. 1855–1881. Cambridge, 1995. P. 263–283). По нашему мнению, «Книга Кагала» действительно является переводом подлинных постановлений пинкаса, поскольку приведенные в ней акты обнаруживают типологическое и содержательное сходство с аутентичными документами такого рода (YIVO RG 87: пинкасы еврейских общин Петровичей, Пинчова, Биржи, Тыкоцина, Заблудова, Люблина). В пользу аутентичности «Книги Кагала» свидетельствует и то обстоятельство, что приводимые в ней документы зачастую расходятся с позицией самого Брафмана. Так, Брафман описывал структуру еврейской общины как единоличную тиранию главы кагала (Брафман Я.А. Книга Кагала. СПб., 1875. Т. 1. С. 288), в то время как опубликованные им документы свидетельствуют о регулярной ротации (по крайней мере, номинальной) членов минского кагала (Там же. Т. 2. С. 22, 31, 43, 55, 66, 78).

(обратно)

413

Там же. С. 184.

(обратно)

414

То, что предполагалось избрание только одного депутата от каждой губернии, стало ясно только из распорядительной документации комитета и местных властей, которые впервые вводятся в научный оборот в данной работе. Во всей предшествующей историографии фигурируют «по два-три депутата от каждой губернии». В пинкасе минского кагала также упоминаются два-три депутата. Из сопоставления с распоряжением минской губернской канцелярии становится ясно, что под вторым и третьим депутатами имеются в виду фактически заместители, которые могли вступить в должность только в случае болезни или неявки избранного депутата. Из текста пинкаса это не ясно.

(обратно)

415

Брафман Я.А. Книга Кагала. Т. 2. С. 175.

(обратно)

416

Там же. С. 184.

(обратно)

417

Там же. С. 233, 240.

(обратно)

418

Там же. С. 175.

(обратно)

419

Там же. С. 283.

(обратно)

420

Там же. С. 244.

(обратно)

421

Там же. С. 176. Пост Эстер – по еврейскому календарю 13 адара, пост накануне праздника Пурим, установленный, по преданию, царицей Эстер, которая перед тем, как заступиться за свой народ перед персидским царем Ахашверошем (Артаксерксом), попросила всех евреев поститься и молиться (Есфирь, 4:16).

(обратно)

422

Отношение киевского гражданского губернатора П.П. Панкратьева Г.Р. Державину. 16 марта 1803 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 101). Л. 6. Гражданский губернатор в нарушение субординации обратился с донесением об избрании депутата к Державину, поскольку военный губернатор еще не прибыл в Киев для вступления в должность, а отправка еврейского депутата в Санкт-Петербург представлялась властям срочным и чрезвычайно важным делом.

(обратно)

423

Употребление термина «ортодоксы» по отношению к евреям Российской империи начала XIX в. является анахронизмом. Противопоставление ассимилированных евреев ортодоксам было актуально для современного Н.Н. Голицыну еврейства, поскольку ортодоксия сформировалась в 1870-е гг. как реакция традиционного еврейства на модернизационные изменения (См.: Salmon Y. Orthodox Judaism in Eastern Europe // The Gaon of Vilnius and the Annales of Jewish Culture. Vilnius, 1998. P. 104–115).

(обратно)

424

Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. Т. 1. С. 460, 931.

(обратно)

425

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 87; Он же. История евреев в России. СПб., 1914. С. 108–109.

(обратно)

426

Вопросы Следственного комитета и ответы на них Г.А. Перетца // Восстание декабристов. Документы. М., 2001. Т. XX. C. 89. Эти сведения как нейтральные по отношению к основной тенденции показаний могут с известными оговорками расцениваться как достоверные.

(обратно)

427

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. С. 142.

(обратно)

428

Подробнее об этом см.: Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 409–430; Эльяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России. СПб.; Иерусалим, 1999. С. 66–92.

(обратно)

429

Ленц Н.И. Учебно-воспитательные заведения, из которых образовался Ришельевский лицей. Одесса, 1903. С. 108–109. В издание полностью инкорпорированы документы, связанные со службой Элкана. См. также: Штрайх С. Еврей Элкан – директор одесской гимназии // Новый восход. 1913. № 31. С. 37–40.

(обратно)

430

Ленц Н.И. Учебно-воспитательные заведения. С. 109. Нахождение продолжавшего исповедовать иудаизм еврея на государственной службе крайне редко, но могло иметь место в тот период. Еще более поразительным явлением, чем карьера Л. Элкана, являлось зачисление в 1801 г. одиннадцатилетнего Г.А. Перетца, на тот момент проживавшего в Шклове, «в службу государственного казначея канцеляристом» и его дальнейшее продвижение по службе (Аттестат Г.А. Перетца из экспедиции о государственных доходах // Восстание декабристов. С. 89–90).

(обратно)

431

Там же. С. 142.

(обратно)

432

Там же. С. 131–132.

(обратно)

433

«В 1797 г. имел я счастие подносить государю императору чрез бывшего г-на генерал-прокурора кн. [А.Б.] Куракина прожект мой… о переселении сего народа… в Екатеринославскую и другие губернии и о заведении земледелия и фабрик» (Н.Х. Ноткин – Г.Р. Державину. 30 августа 1800 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 203–203 об.).

(обратно)

434

См., например: Вишленкова Е.А. Заботясь о душах подданных: религиозная политика в России первой четверти XIX в. Саратов, 2003. С. 264; Она же. Иудеи в религиозной политике Александра I // Параллели. М., 2004. № 4/5. С. 29.

(обратно)

435

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. Oxford, 1989. P. 54.

(обратно)

436

Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге // Восход. 1881. № 2. С. 33.

(обратно)

437

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P. 76.

(обратно)

438

Н. Х. Ноткин – В.П. Кочубею. 20 января 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 103. Это письмо было частично опубликовано: Гессен Ю.И. К материалам по истории Положения о евреях 1804 г. // Книжки Восхода. 1900. № 6. С. 60–63. Он же. Евреи в России. С. 443–446.

(обратно)

439

Циркуляр министра внутренних дел минскому, киевскому, витебскому, могилевскому, волынскому, подольскому, гродненскому и виленскому губернаторам. 21 января 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 101.

(обратно)

440

М.А. Бакунин – В.П. Кочубею. 9 февраля 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 106–106 об.; П.А. Шишкин – В.П. Кочубею. 13 февраля 1803 г. – Там же. Л. 109.

(обратно)

441

Минский губернатор З.Я. Карнеев – В.П. Кочубею. 28 февраля 1803 г. – Там же. Л. 110–110 об.; Волынский губернатор Г.А. Решетов – В.П. Кочубею. 6 февраля 1803 г. – Там же. Л. 111–113.

(обратно)

442

П.А. Шишкин – В.П. Кочубею. – Там же. Л. 109–109 об.

(обратно)

443

М.А. Бакунин – В.П. Кочубею. – Там же. Л. 106 об.

(обратно)

444

Там же.

(обратно)

445

З.Я. Карнеев – В.П. Кочубею. 6 марта 1803 г. – Там же. Л. 112.

(обратно)

446

Там же. Л. 112 об.

(обратно)

447

П.А. Шишкин – В.П. Кочубею. – Там же. Л. 109 об.

(обратно)

448

М.А. Бакунин – В.П. Кочубею. – Там же. Л. 107.

(обратно)

449

А.Г. Розенберг – В. П. Кочубею. 7 февраля 1803 г. – Там же. Л. 108–108 об.

(обратно)

450

Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. Опыт исторического исследования оснований и мотивов этого законодательного памятника // Восход. 1895. № 6. С. 49. Несмотря на заглавие, данная работа представляет собою тематическую подборку документов, снабженных минимальным исследовательским комментарием. Публикатор ограничился указанием на Третий департамент Сената.

(обратно)

451

Там же. С. 60. В рапорте Сената – «депутат, избранный от евреев Виленской и Гродненской губерний».

(обратно)

452

По всей видимости, тот же «синдик» виленского кагала И. Нахимович, который 15 января 1795 г. от имени «еврейского общества» Вильно и Гродно подал прошение Н.В. Репнину (Акты, издаваемые Виленской комиссиею для разбора древних актов. Вильна, 1902. Т. XXIX. С. 468).

(обратно)

453

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 237–238. Гессен не указал источник полностью опубликованной им доверенности, а также воздержался от какого-либо анализа этого документа. Скорее всего, он не относился к комплексу документов, использованному С.А. Бершадским (см. выше, примечание 64). По классификации Гессена, Давидович относится к «поверенным», обращавшимся к власти по частным вопросам.

(обратно)

454

Там же.

(обратно)

455

Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы среди русских евреев. С. 251. По мнению Гессена, поскольку при расследовании дела властям не удалось обнаружить Г. Давидовича, он либо успел скрыться, либо «это было вымышленное лицо».

(обратно)

456

Державин Г.Р. Записки. С. 474.

(обратно)

457

Отношение Главного управления духовных дел иностранных исповеданий департаменту народного просвещения Министерства народного просвещения. 30 декабря 1826 г. – РГИА. Ф. 733. Оп. 1. Д. 453. Л. 2 об. Документ представлял собой ответ на запрос, запрещено ли евреям поступление на государственную службу.

(обратно)

458

Статьи, сообщенные еврейским депутатам, копия. Не позднее 7 января 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 3–8.

(обратно)

459

Там же. Л. 3.

(обратно)

460

Там же. Л. 3–8.

(обратно)

461

Таким образом, характеристика Дж. Д. Клиером, впервые выявившим указания на существование данного проекта, Синедрина как «Святейшего Синода для евреев во главе с обер-прокурором – христианином» (Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 216) заслуживает определенной корректировки.

(обратно)

462

Статьи, сообщенные еврейским депутатам. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 7.

(обратно)

463

Там же. Л. 7 об.

(обратно)

464

Там же. Л. 7 об.–8.

(обратно)

465

Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. VII. С. 296–298.

(обратно)

466

Статьи, сообщенные еврейским депутатам. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 7 об.

(обратно)

467

Г.Р. Державин находился в оппозиции к остальным членам Первого еврейского комитета, которых он обвинял в получении крупных взяток от еврейских депутатов (см.: Державин Г.Р. Сочинения. С. 800–801), и покинул государственную службу и пост в комитете 8 октября 1803 г. Окончательный вариант «Статей, сообщенных еврейским депутатам» разрабатывался, таким образом, уже без его участия.

(обратно)

468

Статьи, сообщенные еврейским депутатам. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 4 об.–5.

(обратно)

469

Там же. Л. 5.

(обратно)

470

Там же. Л. 4.

(обратно)

471

Там же. Л. 6 об.

(обратно)

472

Там же. Л. 7.

(обратно)

473

Там же.

(обратно)

474

Там же. Л. 3 об.

(обратно)

475

Там же. Л. 5.

(обратно)

476

Там же. Л. 3.

(обратно)

477

Там же.

(обратно)

478

Ср. с тоном письма Г.Р. Державина Н.Х. Ноткину 9 декабря 1802 г. (см. выше).

(обратно)

479

Мемория Четвертого еврейского комитета за февраль 1826 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 30.

(обратно)

480

Там же.

(обратно)

481

Его императорскому величеству от комитета, для составления положения о евреях учрежденного, доклад // Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел. 1805. № 2. С. 51.

(обратно)

482

Там же.

(обратно)

483

Там же.

(обратно)

484

Там же.

(обратно)

485

Отношение В.П. Кочубея киевскому военному губернатору А.П. Тормасову. 7 января 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.16 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 1–2.

(обратно)

486

Отношение В.П. Кочубея киевскому военному губернатору А.П. Тормасову. 26 января 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 3.

(обратно)

487

Представление минского кагала минскому гражданскому губернатору З.Я. Карнееву. 10 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 21; «Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала по случаю устроения его благоустройства». Не позднее 6 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 13 об. – 14.

(обратно)

488

Отношение киевского военного губернатора А.П. Тормасова министру внутренних дел В.П. Кочубею. 24 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 22.

(обратно)

489

Отношение киевского военного губернатора А.П. Тормасова министру внутренних дел В.П. Кочубею. 14 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 17.

(обратно)

490

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 133.

(обратно)

491

Там же.

(обратно)

492

Там же.

(обратно)

493

Там же.

(обратно)

494

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 110.

(обратно)

495

Там же. Л. 110 об.

(обратно)

496

Равным образом, при рассмотрении комитетом вопроса о контрабанде было важно, что «сами еврейские депутаты в 1817 г. признались перед правительством, что их собратия виновны в оной» (Мемория Четвертого еврейского комитета за май 1826 г. – Там же. Л. 66).

(обратно)

497

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 110 об.

(обратно)

498

Гессен Ю. И. Евреи в России. С. 133–139.

(обратно)

499

Гессен Ю.И. История евреев в России. С. 108–109.

(обратно)

500

См. предыдущую главу.

(обратно)

501

ПСЗ 1. Т. XXVIII. 21547. 9 декабря 1804 г.

(обратно)

502

В проекте: 1 января 1806 г. в Новороссии и Малороссии и 1 января 1807 г. в остальных губерниях (Статьи, сообщенные еврейским депутатам. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690. Л. 5), в «Положении о евреях»: 1 января 1807 и 1808 гг., соответственно.

(обратно)

503

В проекте: 1808 г. (Статьи, сообщенные еврейским депутатам. Л. 3 об.), в «Положении о евреях» – 1812 г.

(обратно)

504

Его императорскому величеству от комитета, для составления положения о евреях учрежденного, доклад // Санкт-Петербургский журнал .1805. № 2. С. 43–63.

(обратно)

505

Ассамблея еврейских нотаблей в Париже, заседавшая с 26 июля по 18 сентября 1806 г., насчитывала 111 еврейских депутатов, из них 95 от различных департаментов Франции и 16 – от еврейских общин Итальянского королевства, выработала постановления о «братстве» французов и евреев, обязанности евреев подчиняться законам того государства, в котором они проживают, и т. п., вплоть до фактического признания смешанных браков. Эти 12 постановлений были затем санкционированы Синедрионом, заседавшим в Париже с 9 февраля по 9 марта 1807 г. и состоявшим из 71 члена, из которых 42 были бывшими депутатами Ассамблеи и 29 – лично приглашенными ими раввинами. Наполеон, казалось, вынудил депутатов Ассамблеи, а затем Синедрион признать приоритет гражданского законодательства над еврейским религиозным правом (Галахой), однако на самом деле еврейские представители шли только на те уступки, которые соответствовали галахическим нормам. Подробнее об этом см.: Katz J. Exclusiveness and Tolerance. Studies in Jewish-Gentile Relations in Modern Times. London, 1961. P. 181–203; Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. London, 1979.

(обратно)

506

[Корреспонденция из Парижа. 16 августа 1806 г.] // Политический журнал, или современная история света. 1806. Ч. 3. Кн. 2. С. 153.

(обратно)

507

Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. P. 201.

(обратно)

508

[Корреспонденция из Парижа. 16 августа 1806 г.] С. 153.

(обратно)

509

Современный русский перевод см.: Евреи в современном мире. История евреев в Новое и Новейшее время: антология документов. М.; Иерусалим, 2003. Т. I. С. 243–244.

(обратно)

510

Вестник Европы. 1806. № 17. С. 77.

(обратно)

511

Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. P. 59–60.

(обратно)

512

Санкт-Петербургские ведомости. 1806. № 71. С. 802.

(обратно)

513

В указе специально отмечались «португальские, немецкие и итальянские евреи» (под этим могли подразумеваться как соответствующие субэтнические группы, так и евреи, проживающие в Португалии, германских и итальянских государствах), а также, более неопределенно, «некоторые синагоги Европы». При этом проведение выборов возлагалось на бывших членов Ассамблеи еврейских нотаблей (Уведомление о созыве парижского Синедриона. 18 сентября 1806 г. // Евреи в современном мире. С. 260–263).

(обратно)

514

Политический журнал, или современная история света. 1806. Ч. 4. Кн. 1. С. 63.

(обратно)

515

Уведомление о созыве парижского Синедриона. С. 262–263.

(обратно)

516

Известия и замечания // Вестник Европы. 1806. № 19. С. 233.

(обратно)

517

Там же.

(обратно)

518

Там же.

(обратно)

519

Грегуар Анри Батист (1750–1831) принадлежал к ордену иезуитов, с 1785 г. последовательно выступал за предоставление евреям гражданских прав в надежде, что это побудит их перейти в христианство.

(обратно)

520

Якобсон Израиль (1768–1828), финансист и общественный деятель, начал свою карьеру в качестве «придворного еврея» при дворе брауншвейгского герцога Карла-Фердинанда. В 1808 г., после того как Брауншвейг вошел в состав Вестфальского королевства во главе с Жеромом Бонапартом, стал финансовым агентом последнего и главой еврейской консистории в Касселе. Пытался провести реформу иудейского культа, считается основателем реформистского направления в иудаизме.

(обратно)

521

Там же. С. 233–234.

(обратно)

522

Фуртадо Абрахам (1756–1817), европейски образованный еврей из Бордо, «более знакомый с сочинениями Вольтера, нежели с Талмудом», в 1788 г. еврейский депутат при «комиссии Мальзерба», которая должна была выработать новые законы о евреях, в период республики член Конвента и «комиссии для улучшения жизни евреев». В 1806–1807 гг. председатель Ассамблеи еврейских нотаблей, затем секретарь Синедриона.

(обратно)

523

Факсимильное воспроизведение этого документа см.: Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. С. 30–31.

(обратно)

524

Там же.

(обратно)

525

ПСЗ 1. Т. XXIV. 22394.

(обратно)

526

Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. С. 31.

(обратно)

527

Историческое и политическое обозрение за 1806 г. // Политический журнал, или современная история света. 1807. Ч. 1. Кн. 1. С. 9.

(обратно)

528

Там же. Кн. 2. С. 8.

(обратно)

529

Там же.

(обратно)

530

Шабтай Цви (1626–1676) – основатель так называемого саббатианского движения, охватившего еврейские общины Оттоманской империи, Северной Африки, Западной и Восточной Европы в 1665 г. Сторонники этого движения признавали Шабтая Цви мессией и стремились к восстановлению еврейского государства в Палестине. Движение распалось после того, как Шабтай Цви, арестованный по приказу турецкого султана, перешел в ислам под угрозой смертной казни.

(обратно)

531

О лжемессии в семнадцатом столетии // Вестник Европы. 1807. № 10. С. 87.

(обратно)

532

Циркуляр В.П. Кочубея губернаторам западных губерний. 20 февраля 1807 г., копия. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 201.

(обратно)

533

Там же. Л. 201 об. Аналогичным образом, австрийская полиция в то же самое время занималась перлюстрацией писем членов Синедриона к их родственникам и знакомым, проживавшим на территории Австрии, а представители местной администрации в своих донесениях министру внутренних дел о настроениях в еврейской среде пытались представить евреев подведомственных им областей «абсолютно тупыми, связанными Торой и Талмудом» и полностью равнодушными к внешней политике. Определенное беспокойство вызывал только кружок «просвещенных» евреев из городка Броды, за которым было установлено специальное наблюдение (Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. P. 168–169). С. Шварцфукс интерпретировал эти донесения как отражение реальных настроений австрийских евреев, однако нетрудно заметить сходство данной ситуации с изложенным в предыдущем разделе данной главы казусе со слухами, распространившимися среди российских евреев в 1802–1803 гг. И в том, и в другом случае могло иметь место сознательное искажение картины на местах в донесениях местных властей.

(обратно)

534

Указ Александра I губернаторам западных губерний. 19 февраля 1807 г., копия. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 261 об.

(обратно)

535

Там же.

(обратно)

536

Высочайший рескрипт начальникам губерний, где жительствуют евреи, о распоряжениях относительно их переселения // Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел. 1807. № 12. С. 13–21; ПСЗ 1. Т. XXIX. 22651. 19 октября 1807 г.; Т. XXX. 23435. 9 января 1809 г.

(обратно)

537

Там же. Л. 260.

(обратно)

538

Там же. Претензии на лидерство среди еврейских общин Российской империи, и, как следствие, стремление выступать от имени всего еврейского населения, виленский кагал сохранял и в последующие десятилетия. Так, в прошении министру внутренних дел от 9 ноября 1833 г. шесть членов виленского кагала утверждали, что «народ еврейский совершенно невиновен и напрасно оскорблен, и невинность свою достаточными изъяснениями успел бы доказать, если бы воспоследовало ему позволение прислать в столицу поверенных своих, хотя четырех со всего народа, как для представления правительству своих объяснений, так и для составления со стороны своей проекта нового устройства евреев» (Записка Виленского кагала о нуждах еврейского народа // Еврейская старина, 1911. Вып. 3. С. 97).

(обратно)

539

Всеподданнейший рапорт тайного советника сенатора Алексеева от 5 декабря 1807 г. относительно переселения евреев в города и местечки // Сборник исторических материалов, извлеченных из архива собственной его императорского величества канцелярии. СПб., 1889. Вып. II. C. 338.

(обратно)

540

Там же. С. 339.

(обратно)

541

Там же. С. 344.

(обратно)

542

Так, в феврале 1806 г. Наполеон заявлял, что служба в армии лишит евреев специфических «еврейских интересов и всяких еврейских сантиментов» (Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. P. 100).

(обратно)

543

Всеподданнейший рапорт. С. 344.

(обратно)

544

Там же. С. 340.

(обратно)

545

Там же. С. 342.

(обратно)

546

ПСЗ 1. Т. XXIX. 22651. 19 октября 1807 г.

(обратно)

547

Гиллель Маркевич и его проект еврейской реформы / Публ. О.Ю. Минкиной // Архив еврейской истории. М., 2005. Т. 2. С. 352.

(обратно)

548

Там же.

(обратно)

549

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 111 об.

(обратно)

550

Мемория Четвертого еврейского комитета за январь 1826 г. РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 7 об.

(обратно)

551

Евреям-ремесленникам дозволялось заниматься любыми ремеслами и вступать в цехи, «если то не будет противно привилегиям, особенно некоторым городам присвоенным» (ПСЗ 1. Т. XXVIII. 21547. 9 декабря 1804 г. Ст. 23). Отметим, что данное положение присутствовало уже в редакции, представленной на рассмотрение еврейским депутатам в начале 1804 г. (Статьи, сообщенные еврейским депутатам. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 5).

(обратно)

552

Второй еврейский комитет, назначенный 24 августа 1806 г., не привлекал к сотрудничеству еврейских представителей, довольствуясь «мнениями» губернаторов западных губерний. Единственный источник сведений о деятельности Второго еврейского комитета – цитаты из его журнала, включенные в доклад Третьего еврейского комитета. Комитет пришел к выводу об отсрочке переселения евреев, поскольку «люди сии от бедности могут пуститься на разные беспорядки и, между прочим, на грабежи и разбои». Давний страх правительства перед «еврейским бунтом» усугублялся страхом перед французским влиянием («поставив нацию сию в осторожность против намерений французского правительства») (Доклад о евреях императору Александру Павловичу // Русский архив. 1902. № 2. С. 258).

(обратно)

553

ПСЗ 1. Т. XXX. 23435. 9 января 1809 г.

(обратно)

554

Письма екатеринославского губернатора В.В. Коховского тайному советнику В.С. Попову для доклада князю П.Н. Зубову с 20 января 1782 по 24 июня 1794 г. // Записки императорского Одесского общества истории и древностей. Одесса, 1881. Т. 12. С. 417.

(обратно)

555

Мемория Четвертого еврейского комитета за февраль 1826 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 30.

(обратно)

556

По мнению современного американского исследователя Й. Петровского-Штерна, хеврa и кагал, разнившиеся по своим функциям, имели одинаковый правовой статус в своих отношениях с властью («functionally different but legally equal before the authorities») (Petrovsky-Shtern Y. Russian Legislation and Jewish Self-Governing Institutions: The Case of Kamenets-Podolskii // Jews in Russia and Eastern Europe. 2006. № 1 (56). P. 111). Это утверждение представляется полностью ошибочным. В «Положении о евреях» 1804 г. кагал фигурировал в качестве единственного органа еврейского общинного управления, вступавшего в правовые отношения с имперской администрацией. Для обеспечения своего представительства хеврот могли использовать только «зазоры» в законодательстве, наподобие возможностей расширенного толкования выражения «еврейские общества», а также недостаточную осведомленность властей о социальной структуре еврейского населения.

(обратно)

557

Fainhauz D. Konflicty spoleczne w 'sr'od ludno'sci zydowskiej na Litwie i Bialorusi w pierwszej polowie 19 w. // Biuletun Zydowskiego Institutu Historycznego. 1964. № 52. P. 8–15.

(обратно)

558

[Sasson I.]‘Eleh nidaf zikhronot // На-melits. 1881. № 6. S. 111. Судебная тяжба между гродненским кагалом и прикагалками Бобрика и Забережья тянулась с 1797 по 1823 г. и закончилась в пользу последних.

(обратно)

559

Доклад о евреях. С. 255–256; рукопись, по которой была сделана данная публикация: ОР РНБ. Ф. 550. Оп. 1. FII 278.

(обратно)

560

Черновые записи В.С. Попова по высочайше утвержденному комитету для рассмотрения дел еврейских. 7–20 января 1809 г. – ОР РНБ. Ф. 609. Д. 19. На современной обложке ошибочно указан «комитет по европейским делам», в описи аналогичная ошибка исправлена. Документ в плохом состоянии.

(обратно)

561

Там же. Л. 2.

(обратно)

562

Там же. Л. 3.

(обратно)

563

Доклад о евреях. С. 256.

(обратно)

564

«Евреи находят сообразнейшим с их законом, чтобы их дети, до вступления в народные училища, обучались в еврейских школах» (Там же. С. 267); «Евреи находят, что приведение меры сей в действие расстроило бы их торговлю» (Там же. С. 268) и т. п. Очевидно, что в этих случаях под «евреями» подразумеваются легитимные еврейские представители, выступающие от имени всего еврейского населения. Ср.: «Сами благомыслящие евреи признаются, что многие из их собратий не имеют понятия о внутреннем достоинстве человека и совсем не знакомы с моралью» (Ч. Об узаконении для евреев, обитающих в империи Всероссийской // Вестник Европы. 1805. Кн. 10. С. 135), где под «благомыслящими евреями» могут подразумеваться депутаты, лично приглашенные членами Первого еврейского комитета (см. выше, первый параграф данной главы).

(обратно)

565

Доклад о евреях. С. 266.

(обратно)

566

Там же.

(обратно)

567

Там же. С. 263.

(обратно)

568

Аналогичным образом, еврейские депутаты З. Зонненберг и Л. Диллон в начале 1817 г. стремились обратить внимание А.Н. Голицына на возможные волнения среди евреев Царства Польского, которые якобы «беспокоятся о слухе, в Варшаве носившемся, что приготовляется новое положение о евреях, в котором будто есть статьи, по их отзыву, самые тягостные для них и клонящиеся к уничтожению самой их веры». Дело казалось настолько серьезным, что было доведено Голицыным до сведения императора (Из варшавского архива Н.Н. Новосильцова // Русский архив. 1908. № 8. С. 581).

(обратно)

569

Гессен Ю.И. История евреев в России. С. 119.

(обратно)

570

Доклад о евреях. С. 266–272.

(обратно)

571

Там же. С. 267.

(обратно)

572

Так, С.М. Дубнов вспоминал о знаменитом Кельмском Магиде (проповеднике), который в 1860-х гг. «объезжал Литву и Белоруссию, произнося громовые проповеди против идей нового просвещения: «“Когда ты придешь на тот свет, – говорил он, – и Верховный Судия спросит тебя: почему не доносятся до меня звуки кадиш (заупокойной молитвы сыновей о родителях) твоего сына – что же ты ответишь? Ты скажешь: я позволил моему сыну учиться в гойских школах, часы утренней молитвы он проводит не в синагоге, а в гимназии. И раздастся грозный голос: горе тебе, несчастный! Ты погубил душу сына и потерял молельщика за упокой твоей души. Ступай в ад!..” Громкие рыдания оглашают синагогу» (Дубнов С.М. Книга жизни. Материалы для истории моего времени. Воспоминания и размышления. М.; Иерусалим, 2004. С. 45). См. также: Марек П. Борьба двух воспитаний. Из истории просвещения евреев в России // Пережитое. СПб., 1908. Т. 1. С. 105–143.

(обратно)

573

Доклад о евреях. С. 267.

(обратно)

574

Применительно ко второй половине XIX в. этот процесс рассмотрен в недавней работе: Долбилов М.Д. «Очищение иудаизма». Конфессиональная инженерия учебного ведомства Российской империи (на примере Северо-Западного края) // Архив еврейской истории. М., 2006. Т. 3. С. 166–204.

(обратно)

575

Доклад о евреях. С. 267.

(обратно)

576

Там же. С. 273.

(обратно)

577

Там же.

(обратно)

578

Там же.

(обратно)

579

Там же.

(обратно)

580

Там же. С. 272.

(обратно)

581

Там же.

(обратно)

582

Современный русский перевод см.: Евреи в современном мире. С. 264–265.

(обратно)

583

Доклад о евреях. С. 271.

(обратно)

584

Там же. С. 270.

(обратно)

585

Там же.

(обратно)

586

Долгоруков И.М. Славны бубны за горами, или моя поездка кое-куда в 1810 г. // Чтения в Московском обществе истории и древностей российских. 1869. Кн. 3. С. 223. См. также: Введение.

(обратно)

587

Брафман Я.А. Книга кагала. С. 90.

(обратно)

588

Там же. С. 109–110.

(обратно)

589

Там же. С. 22 (13 мая 1794 г.). В составленном Брафманом глоссарии определение «штадлана» выглядит необычно: «Ходатай частных лиц, по делам, производящимся в кагале» (Там же. С. 479). Возможно, лица, обозначавшиеся этим словом, могли выполнять и такие функции.

(обратно)

590

Доверенность, выданная могилевским кагалом Ц. Файбишовичу и И. Мовшовичу. 2 мая 1784 г. – РГАДА. Оп. 65. Д. 5793. Л. 253.

(обратно)

591

Доверенность, выданная Ц. Файбишовичу купцами-евреями из Белоруссии. – РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 335. Л. 37.

(обратно)

592

Определение Сената о даровании евреям, недовольным своим помещиком, двух лет сроку для переселения их в другое место. 8 августа 1801 г. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 182.

(обратно)

593

Прошение поверенных от евреев Бердичева. 23 июня 1800 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 2. Д. 962. Л. 3 об.

(обратно)

594

В последнем случае характерен пример Беньямина Шпеера, вскоре после первого раздела Польши предложившего российской администрации провести реформирование внутренней структуры еврейского общества. В числе главных недостатков «прежнего польского управления» он называл потворство злоупотреблениям отдельных евреев, которые «искали основать свою пышность на разорении своего общества, … разными происками находили случай войти в милость к какому-нибудь знатному господину, … пронырством своим неусыпно старались делать всегда в обществе разврат и непримиримые ссоры; частные люди и кагалы всегда были предметом ненасытному самолюбию таковых людей и их покровителей» (Проект Б. Шпеера, поданный М.Н. Кречетникову. Не ранее 5 мая – не позднее 23 июля 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 2 об.). О постановлениях кагалов см.: Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 196; о позиции отдельных раввинов: Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. P. 28–30.

(обратно)

595

Прошение поверенного бердичевских евреев Мошковича Сенату. 4 апреля 1801 г. – РГИА. Ф. 1374. Оп. 2. Д. 962. Л. 5.

(обратно)

596

Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России. СПб., 1910. Т. 2. С. 278.

(обратно)

597

Там же. С. 306. За вмешательство в дела портных членам кагала с этого момента грозил штраф 50 червонных злотых в пользу владельца местечка.

(обратно)

598

Там же. С. 308–310.

(обратно)

599

Определение Сената 8 августа 1801 г. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 182 об. – 183.

(обратно)

600

Бершадский С А. Положение о евреях 1804 г. С. 54–55.

(обратно)

601

Там же. С. 45.

(обратно)

602

ПСЗ 1. Т. XXIII. 17224. 23 июня 1794 г.

(обратно)

603

ПСЗ 1. Т. XXIII. 17327. 3 мая 1795 г.

(обратно)

604

Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. С. 45.

(обратно)

605

Там же. С. 46.

(обратно)

606

Там же.

(обратно)

607

Там же. С. 48.

(обратно)

608

Там же. С. 48–49. Ю.И. Гессен интерпретировал эти пассажи только как риторическое выступление в защиту евреев (Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 232–234).

(обратно)

609

Н.Х. Ноткин – В.П. Кочубею. 20 января 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 104–104 об.

(обратно)

610

В.П. Кочубей – смоленскому губернатору И.Н. Эссену. 10 июля 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 114.

(обратно)

611

Там же. Л. 114–114 об.

(обратно)

612

И.Н. Эссен – В.П. Кочубею. 11 августа 1803 г. – Там же. Л. 116–117.

(обратно)

613

Отношение к политическому представительству ремесленников выразилось, в частности, в постановлениях такого надобщинного органа, как Литовский ваад, в 1760 г. запретившего участие ремесленников в общественных собраниях и тем более их представительство в кагале (Марек П.С. Кризис еврейского самоуправления и хасидизм. С. 195). Отношение к «политической роли» ремесленников отразилось и в проекте «демократизации» кагала, предложенном Б. Шпеером полоцкому губернатору в 1773 г.: «Неудобно принять в кагал мастерового человека»; ремесленники «вступить в кагал неспособны» и т. п. (Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 3 об. – 4). Отметим, что, согласно одной позднейшей легенде, и сам Ноткин происходил из среды ремесленников (Tsitron S.L. Yiddishe neshomes. New York, 1916. Vol. 1. 21. S. 7; 23. S. 1).

(обратно)

614

Прошение брестского кагала Александру I. 19 февраля 1802 г. – РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. Д. 39658. Л. 3–3 об.

(обратно)

615

На это указывает формулировка подписи: «Брестского еврейского кагала члены за себя и за еврейское общество» (Там же. Л. 3 об.).

(обратно)

616

Там же. Л. 3–3 об.

(обратно)

617

Аналогичные коннотации присутствовали в постановлении виленского кагала 1825 г. (Minkina О., ed. Using the Language of Power. An Episode from the History of Vilna Kahal // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. I. P. 250–257).

(обратно)

618

«Отзывы кагалов состояли, по б'oльшей части, в желании их отложить меры исправления на пятнадцать или двадцать лет, и особливо не прикасаться к содержанию ими шинков и аренд» (Его императорскому величеству от комитета, для составления положения о евреях учрежденного, доклад. С. 52; Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 110 об.).

(обратно)

619

Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 213–216.

(обратно)

620

Там же. С. 215.

(обратно)

621

Статьи, сообщенные еврейским депутатам, копия. Не позднее 7 января 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 3–8.

(обратно)

622

Представление минского кагала минскому гражданскому губернатору З.Я. Карнееву. 10 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 18.

(обратно)

623

Там же. Л. 18.

(обратно)

624

Там же. Л. 19.

(обратно)

625

Там же. Л. 19 об.

(обратно)

626

Там же. Этот запрет был невыгоден не только евреям-арендаторам, но и польским помещикам. Возможно, кагал одобрил эту меру только по этой причине.

(обратно)

627

Там же.

(обратно)

628

Там же.

(обратно)

629

Там же.

(обратно)

630

Там же. Л. 19.

(обратно)

631

Там же. Л. 21.

(обратно)

632

Там же.

(обратно)

633

Там же.

(обратно)

634

Прошение поверенных белорусских евреев Ц. Файбишовича и А. Еселевича Екатерине II. – РГАДА. Ф. 248. Оп. 65. Д. 5793. Л. 12 об. (раввины именуются «духовенством веры нашей»); Проект Г.И. Гиршфельда, не позднее 10 августа 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 68 (упоминается совершение раввинами «духовных треб»).

(обратно)

635

Представление минского кагала. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 20.

(обратно)

636

Там же. Л. 20, 21.

(обратно)

637

Там же.

(обратно)

638

«Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала по случаю устроения его благоустройства». Не позднее 6 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 6–14 об.

(обратно)

639

Там же. Л. 6 об.

(обратно)

640

Там же. Л. 6 об.–7. Сходные мысли о том, что изданием ограничительных постановлений для евреев власть укрепляет и провоцирует антиееврейские настроения в обществе, высказывал в те же годы поверенный от евреев Каменец-Подольска Ицка Гельманович (о нем см. выше).

(обратно)

641

«Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала». – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 12.

(обратно)

642

Там же. Л. 11.

(обратно)

643

Там же. Л. 7 об.

(обратно)

644

Там же.

(обратно)

645

Там же. Л. 8–9, 11 об.

(обратно)

646

Там же. Л. 9–9 об.

(обратно)

647

Там же. Л. 14.

(обратно)

648

Там же.

(обратно)

649

Там же.

(обратно)

650

Там же.

(обратно)

651

Там же. Л. 13 об.

(обратно)

652

Отношение киевского военного губернатора и управляющего Минской губернией А.П. Тормасова В.П. Кочубею. 24 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 22. Примечательно, что, высказываясь по другим аспектам предложения минского кагала, Тормасов проявил большую осторожность: так, предоставил вопрос о Синедрине полностью на рассмотрение комитета (Там же. Л. 23. См. также выше), так же как и вопрос о выдаче евреям-земледельцам казенных субсидий (Отношение киевского военного губернатора и управляющего Минской губернией А.П. Тормасова В.П. Кочубею. 14 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 17 об.).

(обратно)

653

Отношение киевского военного губернатора и управляющего Минской губернией А.П. Тормасова В.П. Кочубею. 24 марта 1804 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 22.

(обратно)

654

«Начертание мыслей и суждений киевского еврейского кагала». – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 6 об., 12 об. – 13.

(обратно)

655

Представление минского кагала. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 20 об.

(обратно)

656

Отношение минского гражданского губернатора З.Я. Карнеева управляющему Минской губернией и киевскому военному губернатору А.П. Тормасову. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 14 об. – 15 об.; Отношение киевского военного губернатора и управляющего Минской губернией А.П. Тормасова В.П. Кочубею. 14 апреля 1804 г. – CAHJP. HM 2/7928.8 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 433). Л. 17 об. – 18. В последнем случае губернатор признавал все обвинения киевского кагала в адрес владельцев местечек «довольно справедливыми».

(обратно)

657

Отношение минского гражданского губернатора З.Я. Карнеева. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ЦГИАУ. Ф. 533. Оп. 1. Д. 1690). Л. 14 об. – 15 об.

(обратно)

658

Н.Х. Ноткин – В.П. Кочубею. 20 января 1803 г. – ОР РНБ.Ф. 550. FII–195. Л. 104–104 об.

(обратно)

659

Н.Х. Ноткин – В.П. Кочубею. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 103. Наиболее близкой параллелью к этому является прошение «поверенных рижского еврейского общества» С. Фридберга и Г. Гамбургера управляющему Министерством внутренних дел, где Четвертый еврейский комитет определяется как «учрежденный Высочайше комитет для улучшения политического состояния евреев» (Прошение С. Фридберга и Г. Гамбургера управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 5 ноября 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 23 об.).

(обратно)

660

Н.Н. Новосильцев – В.П. Кочубею. 15 апреля 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 140.

(обратно)

661

Проект Н.Х. Ноткина об учреждении еврейских земледельческих колоний в Крыму. 1800 г. – Там же. Л. 398–401. Отметим нетипичное для еврейских проектов наличие авторского заглавия по образцу некоторых явно известных автору проекта документов. Ср.: «Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о прочем».

(обратно)

662

Там же. Л. 398.

(обратно)

663

Там же. Л. 399 об.

(обратно)

664

Там же. Л. 399 об. – 400.

(обратно)

665

Там же. Л. 401.

(обратно)

666

Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. VII. С. 353–354 (опубликован в качестве приложения к «Мнению» Державина).

(обратно)

667

Там же. С. 354.

(обратно)

668

Там же.

(обратно)

669

Там же.

(обратно)

670

Там же. С. 355.

(обратно)

671

Функции этого должностного лица в проекте Шпеера заключались в том, чтобы «неусыпно стараться, чтобы все учреждения в кагалах имели течение порядочное и без злоупотребления, вновь учреждать полезные порядки с дозволения правительства и исполнять все приказы, данные сему обществу, и обо всех надобностях своего общества где надлежит предстательствовать» (Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 6).

(обратно)

672

Проект «Уложения о кагалах», представленный М.Н. Кречетникову еврейскими депутатами. 26 сентября 1773 г., копия. – Там же. Л. 37 об. – 38.

(обратно)

673

Державин Г.Р. Сочинения. С. 355.

(обратно)

674

Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 5; Проект «Уложения о кагалах». – Там же. Л. 44.

(обратно)

675

Державин Г.Р. Сочинения. С. 355.

(обратно)

676

Проект Б. Шпеера. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 5.

(обратно)

677

Державин Г.Р. Сочинения. С. 355.

(обратно)

678

Фельдман Д.З. Об овцеводческом предприятии купца Якова Гирша в Белоруссии в конце XVIII в. // Тринадцатая Ежегодная Международная Междисциплинарная конференция по иудаике «Сэфер». 31 января–2 февраля 2006 г. Тезисы докладов. История евреев в Российской империи. История евреев в СССР. М., 2006. С. 18–20. Я также воспользовалась любезно предоставленным мне Д.З. Фельдманом полным текстом доклада.

(обратно)

679

Проект Н.Х. Ноткина об учреждении еврейских земледельческих колоний. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 400.

(обратно)

680

Там же.

(обратно)

681

Предложение еврея Якова Гирша об учреждении еврейского училища в Могилеве // Сборник материалов для истории просвещения в России, извлеченных из архива Министерства народного просвещения. СПб., 1893. Т. 1. С. 5–7.

(обратно)

682

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 85. Дом Ханс-Вильгельм (1751–1820), немецкий ученый и государственный деятель, в 1781 г. выступил с проектом «Об улучшении гражданского статуса евреев», в котором отмена правовых ограничений для евреев связывалась с их аккультурацией.

(обратно)

683

Н.Н. Новосильцев – В.П. Кочубею. 15 апреля 1803 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 140.

(обратно)

684

Реестр проектов, передаваемых на рассмотрение Первому еврейскому комитету, приложенный к письму Н.Н. Новосильцева В.П. Кочубею. – Там же. Л. 141.

(обратно)

685

Проект неизвестного еврея. Не позднее 15 апреля 1803 г. – Там же. Л. 200.

(обратно)

686

Те же самые доводы в пользу отмены двойной подати выдвигал в своих проектах Ноткин («Принесет казне немалую прибыль». Нота Ноткин и его проект еврейской торговой компании / Публ. Д.З. Фельдмана // Источник. 1999. № 4. С. 39).

(обратно)

687

Проект неизвестного еврея. – ОР РНБ. Ф. 550. FII–195. Л. 201.

(обратно)

688

Там же. Л. 202 об.

(обратно)

689

Там же. Л. 201 об.

(обратно)

690

Там же.

(обратно)

691

Там же.

(обратно)

692

Журнал Государственного Совета. 14 июня 1809 г. // Архив Государственного Совета. СПб., 1878. Т. 3. С. 843. Текст записки реконструируется по трем цитатам: одной, содержавшейся в записке А.Б. Куракина, представленной Государственному Совету, и двум, воспроизведенным в двух работах Ю.И. Гессена.

(обратно)

693

Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. С. 171.

(обратно)

694

Там же. С. 172.

(обратно)

695

Там же.

(обратно)

696

Там же. С. 171. Ранние браки выступали объектом критики в проектах литовского губернатора И.Г. Фризеля (1799 г.) и Г.Р. Державина. В то время как у «одного из евреев» приводится реальный возраст вступления в брак – 13–14 лет (Журнал Государственного Совета. С. 843–844), у Фризеля и Державина мы находим невероятные подробности: заключение браков между детьми семи лет или даже младше (Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. // Восход. 1895. № 3. С. 93), утверждение, что евреи женятся «иногда прежде десяти лет, от чего хотя плодущи, но слабы» (Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. VII. С. 250). Эти подробности были призваны подчеркнуть «азиатскую», варварскую сущность подлежащего исправлению еврейства и, возможно, содержали намек на «иную» физиологию евреев, тогда как в записке анонимного еврея ранние браки связываются только с социально-экономическими проблемами.

(обратно)

697

Гессен Ю.И. История еврейского народа. С. 172.

(обратно)

698

Там же. Аналогичная связь между плохим качеством работы ремесленников и ранними браками отмечалась в проекте Фризеля (Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. С. 89–90).

(обратно)

699

Гессен Ю.И. История еврейского народа. С. 173.

(обратно)

700

Там же.

(обратно)

701

Журнал Государственного Совета. С. 844.

(обратно)

702

См. выше, первый раздел данной главы.

(обратно)

703

Журнал Государственного Совета. С. 844.

(обратно)

704

Гессен Ю.И. История еврейского народа. С. 173.

(обратно)

705

Кац Я. Исход из гетто. Социальный контекст эмансипации евреев. 1770–1870. М.; Иерусалим, 2007. С. 156–164.

(обратно)

706

Журнал Государственного Совета. С. 844.

(обратно)

707

«Требуются справедливые ограничения»: «мнение» министра коммерции графа Н.П. Румянцева о положении евреев в России. 1802 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Исторический архив. 1994. № 5. С. 206–207.

(обратно)

708

Всеподданнейший доклад Сената. 7 апреля 1802 г. – РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 40 доп. Л. 6 об. См. также: Гессен Ю.И. История еврейского народа. С. 117–118; Фельдман Д.З. Страницы истории евреев. С. 195–197.

(обратно)

709

Геттун В.Н. Записки // Исторический вестник. 1880. № 2. С. 260–261.

(обратно)

710

Роль Сперанского в разработке «Положения о евреях» 1804 г. была, скорее всего, преувеличена последующей историографией. Эта трактовка восходит к не подкрепленному документальными источниками предположению М.А. Корфа (Корф М.А. Жизнь графа Сперанского. СПб., 1861. Т. 1. С. 98–99, 102), которое впоследствии некритически воспроизводилось русско-еврейской историографией.

(обратно)

711

Случай из жизни графа Сперанского // Исторический вестник. 1882. № 12. С. 721.

(обратно)

712

Там же.

(обратно)

713

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 43. О жестком размежевании между секуляризованным еврейством и ортодоксией можно говорить только начиная со второй половины XIX в.

(обратно)

714

Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге // Восход. 1881. № 2. С. 37.

(обратно)

715

Фельдман Д.З. Роль Г.А. Потемкина-Таврического в истории евреев в России // Россия в XVIII столетии. М., 2002. С. 119–123. Указанное отождествление Д.З. Фельдманом не проводится.

(обратно)

716

Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге. С. 37.

(обратно)

717

Там же. С. 39.

(обратно)

718

Там же.

(обратно)

719

Там же. Тело Сендера Векслера из Шклова было найдено в Неве летом 1802 г. В пинкасе он именуется «ha-qados» – термином, обычно прилагавшимся к жертвам погромов или ритуальных обвинений. Скорее всего, С. Векслер и убитый летом 1802 г. еврей, упоминаемый в рассмотренном выше эпизоде записок В.Н. Геттуна, являются одним и тем же лицом. В противном случае, в пинкасе погребального братства были бы зафиксированы два убийства.

(обратно)

720

Там же. «Исроэл резник» и «Давид бен Зеев-Вольф, резник из Шклова» были упомянуты в пинкасе хевры кадиши в связи со смертью их малолетних детей. Вполне возможно, что имелись и другие резники.

(обратно)

721

Цинберг И.Л. Шклов и его «просветители» конца XVIII в. // Еврейская старина. 1928. Т. XII. С. 41.

(обратно)

722

Полемику Мендельсона с Х.В. Домом по этому поводу см.: Евреи в современном мире. С. 172–176.

(обратно)

723

Гессен Ю.И. Евреи в России. С. 79, 81, 85–97, 136–139; Он же. История еврейского народа. С. 142–143; Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P. 54, 100–102; Рогачевский А. «Верноподданный еврей»: новые данные о Лейбе Неваховиче // Вестник Еврейского университета в Москве. 1992. № 1. С. 129–132; Топоров В.Н. На рубеже двух эпох: к новой русско-еврейской встрече (Л. Невахович и его окружение) // Славяне и их соседи. М., 1994. Вып. 5. С. 182–218; Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 80–92, 94–100, 125–128; Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. С. 205–208, 311, 318; Фельдман Д.З. Страницы истории евреев. С. 91, 250–255, 271.

(обратно)

724

Рогачевский А. «Верноподданный еврей». С. 130.

(обратно)

725

Ода Л. Неваховича на восшествие Александра I на престол. Не ранее 12 марта – не позднее 20 марта 1801 г. – ОР РНБ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 262. Л. 1 об.

(обратно)

726

Там же.

(обратно)

727

Там же. Л. 2; Рогачевский А. «Верноподданный еврей». С. 130.

(обратно)

728

Там же.

(обратно)

729

Там же. Л. 1 об. (букв.: «слеза как бы стирается с каждого лица»).

(обратно)

730

Рогачевский А. «Верноподданный еврей». С. 132.

(обратно)

731

[Nevakhovich L.] Kol soet bat-yehuda. Shklov. 1804. S. 2. Ср.: Есф., 10:3.

(обратно)

732

Невахович Л.Н. Вопль дщери Иудейской. СПб., 1803. С. 60.

(обратно)

733

Там же.

(обратно)

734

Ч. Об узаконении для евреев, обитающих в империи Всероссийской. С. 135.

(обратно)

735

Проект коллежского асессора Я.А. Маркевича о благоустройстве государства. 24 марта 1803 г. – Архив СПб. ИИ РАН. Ф. 176. Оп. 1. Д. 235. Л. 9–9 об.

(обратно)

736

«…Жиды едят хлеб и другие произрастания земли, кои требуют великого обрабатывания, любят рыбу, но трудятся ли хотя мало около земли и есть ли среди них рыбаки?… Из многих статей из Талмуда можно уличать, что даже вера их заставляет быть вредными роду человеческому» (Там же). Выход из этой ситуации Маркевич видел в переселении всех евреев на пустующие территории, поскольку только «на своей земле могут они просвещаться и достигать благополучия» (Там же. Л. 9 об.). Весьма примечательно сочетание в данном проекте средневековых обвинений в адрес евреев с радикальным проектом фактического предоставления евреям территориальной автономии, предвосхитившего такого рода начинания конца XIX–XX в.

(обратно)

737

Судьба потомков Л. Неваховича (крестившегося в 1806 г.) весьма примечательна. Его сыновья А.Л. Невахович, драматург и переводчик, начальник репертуарной части императорских театров, и М.Л. Невахович, художник-карикатурист, издатель первого русского сатирического журнала «Ералаш» и сатирического приложения к «Литературной газете» «Волшебный фонарь», были довольно заметными фигурами в культурной жизни Петербурга середины XIX в. (см. о них: Максимов Г.М. Свет и тени петербургской драматической труппы за прошедшие тридцать лет (1846–1876). СПб., 1878. С. 131–139; Зотов В.Р. Петербург в сороковых годах // Исторический вестник. 1890. № 4. С. 103–113; Панаева А.Я. Воспоминания. М., 1972. С. 33–34). Внуками Л.Н. Неваховича, детьми его любимой дочери Эмилии, которая была предметом недолгого увлечения А.С. Пушкина и женой помещика И.Н. Мечникова (см.: Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Л., 1989. С. 288), были выдающийся биолог, лауреат Нобелевской премии И.И. Мечников и географ Л.И. Мечников.

(обратно)

738

«Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского до миллиона людей обоего пола, в России обращающегося, с некоторыми по сему предмету изъяснениями со времени присоединения оного с Польши с разными провинциями к России». 1829 г. – CAHJP. F/811 A (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. CА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 1–35.

(обратно)

739

Булгарин Ф. Воспоминания. М., 2001. С. 375.

(обратно)

740

Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 2002. С. 68.

(обратно)

741

Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000. С. 211–212. Следует отметить, что преемник В.П. Кочубея на посту министра внутренних дел, А.Б. Куракин, также покровительствовал Перетцу (Доклад министра внутренних дел А.Б. Куракина о поручении коммерции советнику Перетцу перевозки в новоприобретенную Финляндию хлеба // Санкт-Петербургский журнал, издаваемый Министерством внутренних дел. 1809. № 5. С. 34–38). Куракин давал Перетцу самые лестные характеристики. Столь явная демонстрация финансовых связей министра с Перетцем, как публикация в официальной прессе, диссонирует с ситуацией, описанной в мемуарах Вигеля.

(обратно)

742

Эпизод с Перетцем следует соотнести с общими рассуждениями Булгарина по поводу евреев: «Что значит жид без денег и что значит жид с деньгами? Бедного жидка последний бобыль не впустит на свой двор, а богатого жида знатные и сильные люди принимают в своем кабинете, а чиновный народ дает ему почесть, не справляясь, каким образом он приобрел богатство и как вел свою торговлю или спекуляции» (Булгарин Ф. Воспоминания. С. 280).

(обратно)

743

Перетц В.Н., Перетц Л.Н. Декабрист Григорий Абрамович Перетц. Л., 1926. С. 12–13.

(обратно)

744

Там же. С. 12.

(обратно)

745

А также внешности: «прекрасных проницательных глаз» и других достоинств (Там же. С. 14).

(обратно)

746

Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. P. 125.

(обратно)

747

Донесения агентов особенной канцелярии Министерства полиции о слухах и происшествиях в Москве. 15–25 апреля 1812 г. – ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 101. Л. 1.

(обратно)

748

Державин Г.Р. Записки. С. 474.

(обратно)

749

Подробнее об этом см.: Зорин А. Кормя двуглавого орла. М., 2001. С. 214–230.

(обратно)

750

Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I. СПб., 1883. С. 89.

(обратно)

751

Эта тенденция была подмечена и непосредственными участниками событий, торговавшими в Москве еврейскими купцами. Протестуя против возводившихся на них обвинений, они отмечали, что «поступок Нотки Хаймовича [имеется в виду Ноткин], конечно, примечателен, но может ли целое еврейское общество за то ответствовать и нести нарекание» («Московское изгнание» евреев 1790 г. С. 183).

(обратно)

752

Фигурирующее в «Мнении» Державина в качестве имени нарицательного для еврея «Хаймович», «Нота Хаймович», которому по переписи предлагалось присвоить фамилию «Замысловатый» (Державин Г.Р. Сочинения. Т. VII. С. 252, 274), явно связано со знакомством автора с Ноткиным («Нотой Хаймовичем»). Последнее совпадение не было замечено предшествующей историографией.

(обратно)

753

Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге. С. 32 (приводится письмо Перетца Шломо Цейтлину от 10 мая 1822 г.).

(обратно)

754

Hurwitz S.Y. Sefer hayai (zikhronot) // Ha-Shiloah. 1923. № 40. S. 6. Из потомков А.И. Перетца наиболее известен его сын от второго брака Е.А. Перетц, занимавший в 1878–1883 гг. пост государственного секретаря. Его дневник за 1880–1883 гг. является одним из основных источников по истории борьбы различных групп в правительстве того периода, в частности по истории конституционного проекта М.Т. Лорис-Меликова. Дневник содержит яркие характеристики Александра II, Александра III, К.П. Победоносцева, П.А. Валуева, М.Д. Милютина и других государственных деятелей (Перетц Е.А. Дневник (1880–1883). М.; Л., 1927). См. также: Минкина О.Ю. Перетцы // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия. СПб., 2006. Т. II. Кн. 5. С. 148–150. История семьи Перетца занимала значительное место в еврейских фольклорных нарративах. Так, среди шкловских евреев были популярны истории о любовных похождениях А.И. Перетца с петербургскими дамами (сюжеты «Перетц и Потемкин», «Перетц и адмиральская дочка»). В хасидских преданиях образ Перетца демонизировался. К этим преданиям примыкают и рассказ о встрече деда С.М. Дубнова с Г.А. Перетцем в московской гостинице в воспоминаниях Дубнова (Дубнов С.М. Книга жизни. С. 30), и история о том, как дочь А.И. Перетца от первого брака, София, якобы ставшая женой сенатора барона Гребница, «будучи уже христианкою, аккуратно исполняла по пятницам обряд зажигания субботних свечей» (Гордон Л.О. К истории поселения евреев в Петербурге. С. 32). Этот же эпизод воспроизводится в монографии Д.Э. Фишмана без всякой критики, как реально имевший место (Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews. Р. 127, 166). В действительности барон А.Ф. фон Гревениц (фон Гребниц) был женат на дочери А.И. Перетца от второго брака с Каролиной де Сомбр: Марии Абрамовне (Петербургский некрополь. СПб., 1912. Т. 3. С. 385). Последняя, с точки зрения традиционного еврейского права (Галахи), еврейкой не являлась и, следовательно, не была обязана зажигать субботние свечи. Приведенные выше предания следует, таким образом, рассматривать в контексте широко распространенных в еврейском фольклоре конца XIX в. рассказов о петербургских криптоиудеях, занимающих важные государственные посты, но продолжающих тайно придерживаться иудаизма и помогать своим соплеменникам.

(обратно)

755

Натанс Б. Русско-еврейская встреча // Ab Imperio. 2003. № 4. С. 35.

(обратно)

756

В еврейской традиции фактически отсутствовал прямой запрет на молоко, купленное у неевреев, и отказ депутатов от продукции уличных разносчиц был проявлением крайней строгости в выполнении религиозных заповедей. В то время как в фольклорных текстах прославлялось особое благочестие депутатов, являвшееся индикатором их принадлежности к традиционной элите, здесь оно проявляется в комических сценах с козой. Использование образа козы также, возможно, несет символическую нагрузку и ассоциируется с библейским «козлом отпущения» (ср. басню А.-Б. Готлобера «Депутаты» в начале книги).

(обратно)

757

Dik A. M. Der ershter nabor. Vilno, 1871. S. 5–7.

(обратно)

758

Подробнее об этом см.: Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. СПб., 1912.

(обратно)

759

Деятельности Л. Диллона и З. Зонненберга в 1812–1814 гг. посвящена наша отдельная работа (Минкина О.Ю. Еврейская депутация к российским властям. 1812–1814 гг. // Вопросы истории. 2007. № 8. С. 151–155). Однако она была написана на основании известных нам на тот момент источников.

(обратно)

760

Magid G.N. Ir Vilno’ (Город Вильно, др.-евр.). Vilno, 1900. Vol. 1. S. 146. Моше бен Шем Тов де Леон (ок. 1240–1305) из Кастилии, каббалист, автор основного корпуса книги «Zohar».

(обратно)

761

Ibid. S. 146, 150; Tsitron S.L. Shtadlonim. Warszawa, 1926. S. 125.

(обратно)

762

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 146; Tsitron S.L. Shtadlonim. S. 125. Эти сведения могут как соответствовать действительности, так и представлять собой рецепцию распространенного штампа еврейского фольклора: герой легенды «растет не по дням, а по часам», но не в физическом, а в интеллектуальном отношении (Ан-ский С.А. Еврейское народное творчество // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 659).

(обратно)

763

Гиллель Маркевич и его проект еврейской реформы / Публ. О.Ю. Минкиной // Архив еврейской истории. М., 2005. Т. 2. С. 354. Любопытно употребление слова «штадлер» вместо обычного «штадлан» (ходатай) – это либо зафиксированный Маркевичем диалектизм, либо описка (т. к. в других местах записки Маркевича употребляется термин «штадлан»).

(обратно)

764

Прошение Л. Диллона Николаю I. 24 декабря 1830 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 33–34 об.

(обратно)

765

Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – Там же. Л. 1–2. «Автобиографические» части обоих прошений Диллона совпадают дословно.

(обратно)

766

«Прежние поступки и качества еврея Лейзера Диллона». Докладная записка по первой экспедиции Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. 1829 г. – Там же. Л. 19–32 об. Докладная записка по первой экспедиции Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии по делу Л. Диллона. 1831 г. – Там же. Л. 39.

(обратно)

767

Там же. Л. 24 об. – 25.

(обратно)

768

Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – Там же. Л. 1; Прошение Л. Диллона Николаю I. 24 декабря 1830 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 33 об.

(обратно)

769

Докладная записка по первой экспедиции Третьего отделения. 1831 г. – Там же. Л. 39.

(обратно)

770

Пэн С. «Депутация еврейского народа при Александре I» // Книжки «Восхода». 1905. № 1. С. 75.

(обратно)

771

8 ноября 1817 г. он писал витебскому кагалу: «Пятый уже год исполняю оную обязанность [депутата]» (Там же).

(обратно)

772

Там же.

(обратно)

773

Н. [Никитин В.Н.] Еврейские земледельческие колонии // Восход. 1881. № 5. С. 61.

(обратно)

774

Доверенность, выданная слуцким и несвижским кагалами Л. Диллону и З. Зонненбергу. 28 февраля 1813 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 6). Л. 6.

(обратно)

775

Там же. Ср.: Доверенности, выданные Ц. Файбишовичу, И. Мовшовичу и И. Бейнашовичу общинами Могилева, Чаус, Климович, Сенно, Рогачева, Черикова, Копыси, Белицы, Быхова, Режицы, Полоцка, Велижа, Люцина, Дриссы, Городка, Сурожа, Орши, Бабинович и Витебска. Май – июнь 1784 г. – РГАДА. Оп. 65. Д. 5793. Л. 253–261 об.; Доверенность, выданная Ц. Файбишовичу купцами-евреями из Белоруссии. – РГАДА. Ф. 19. Оп. 1. Д. 335. Л. 37. Подробнее об этом см. первую главу.

(обратно)

776

Доверенность, выданная слуцким и несвижским кагалами Л. Диллону и З. Зонненбергу. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 6). Л. 5.

(обратно)

777

Там же. Л. 5.

(обратно)

778

Там же. Л. 6.

(обратно)

779

Там же.

(обратно)

780

Там же. Л. 5 об.

(обратно)

781

Там же. Л. 6

(обратно)

782

Там же. Л. 5 об. Ср. «Гимн лиро-эпический на прогнание французов из Отечества» Г.Р. Державина.

(обратно)

783

Подробнее об этом см.: Йерушалми Й.Х. Захор. Еврейская история и еврейская память. М.; Иерусалим, 2004. С. 52–53.

(обратно)

784

Письмо кагала и еврейских купцов г. Вильно Л. Диллону и З. Зонненбергу. 9 марта 1813 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 6). Л. 2.

(обратно)

785

Там же.

(обратно)

786

Там же. Л. 2 об.

(обратно)

787

Там же.

(обратно)

788

Там же.

(обратно)

789

Там же.

(обратно)

790

Там же. Л. 2.

(обратно)

791

Отношение начальника Главного штаба И.И. Дибича управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 22 июня 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 265.

(обратно)

792

Мемория Четвертого еврейского комитета за май 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 69 об.

(обратно)

793

Там же. Л. 66–72.

(обратно)

794

Там же. Л. 67.

(обратно)

795

Мемория Четвертого еврейского комитета за июнь 1826 г. – Там же. Л .102–102 об. См. также: Гессен Ю.И. Депутаты еврейского народа при Александре I // Еврейская старина. 1909. Вып. 3. С. 23..

(обратно)

796

Там же. Л. 102

(обратно)

797

Отношение нижегородского губернатора министру полиции А.Д. Балашову. 14 августа 1813 г. – ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 10. Л. 2 об., 4

(обратно)

798

Прошение З. Зонненберга министру полиции А.Д. Балашову. 30 июня 1813 г. – ГА РФ. Ф. 1165. Оп. 1. Д. 10. Л. 7–8 об.

(обратно)

799

Там же. Л. 8.

(обратно)

800

Там же. Л. 7 об.

(обратно)

801

Там же. Л. 8 об.

(обратно)

802

Отношение министра полиции А.Д. Балашова нижегородскому губернатору. 7 июля 1813 г. – Там же. Л. 1.

(обратно)

803

Отношение нижегородского губернатора министру полиции А.Д. Балашову. 14 августа 1813 г. – Там же. Л. 6.

(обратно)

804

Прошение Л. Диллона министру полиции С.К. Вязмитинову. 20 ноября 1816 г. – РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117. Л. 1. РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117. Л. 1; Ответ С.К. Вязмитинова на прошение Л. Диллона. – Там же. Л. 2. В обоих документах цитируется именной указ об избрании депутатов от 29 июня 1814 г. Отсылки к данному указу и пространные цитаты из него содержатся и в других документах того времени: в прошении рижского кагала лифляндскому военному губернатору Ф.О. Паулуччи (ноябрь 1818 г.) (опубликовано: Р. Очерк истории рижских евреев. Период второй. (1768–1818) // Восход. 1885. № 7. С. 79; в постановлении собрания представителей кагалов в Минске (11 июня 1816 г.) (Magid G.N. Ir Vilno’.Vol. 1. S. 146). Полный текст самого указа не обнаружен.

(обратно)

805

«Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского до миллиона людей обоего пола, в России обращающегося, с некоторыми по сему предмету изъяснениями со времени присоединения оного с Польши с разными провинциями к России». 1829 г. – CAHJP. F/811 A (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. CА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 30 об. О Л. Неваховиче см. предыдущую главу. Также весьма примечательно включение Неваховичем в текст своего проекта копий нескольких указов и циркуляров, не совсем понятным образом оказавшихся в его распоряжении.

(обратно)

806

«Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского». 1829 г. – CAHJP. F/811 A (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. CА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 30 об. Ср.: «Угодно было его императорскому величеству чрез генерал-адъютанта князя [П.М.] Волконского прошлого 1814 года июня 29 дня за границею в Бруксале Высочайшего своего благоволения всем еврейским кагалам за усердную и ревностную службу находившихся при Главной квартире его императорского величества депутатов высочайше повелеть при том соизволить прислать тех же самых или таковых же в Санкт-Петербург» (Прошение Л. Диллона министру полиции С.К. Вязмитинову. 20 ноября 1816 г. – РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117. Л. 1. РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117. Л. 1).

(обратно)

807

Перечень медалей, пожалованных во время путешествия его императорского величества в 1812, 1813 и 1814 гг. – РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2998. Л. 1, 4. Медаль «За усердие» была учреждена Александром I в августе 1801 г. для награждения купцов, мещан, крестьян и «инородцев» за различные заслуги. Медаль полагалось носить на шее на орденской ленте (См. также: Фельдман Д.З., Петерс Д.И. О награждении медалями российских евреев в первой половине XIX в. // Вестник Еврейского университета в Москве. 2001. № 5. С. 34).

(обратно)

808

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 146.

(обратно)

809

Фельдман Д.З., Петерс Д.И. О награждении медалями. С. 34.

(обратно)

810

Опубл.: Fournier A. Die Geheimpolizej auf dem Wiener Kongress. Eine Auswahl aus ihren Papieren. Vienna, 1913. S. 164.

(обратно)

811

Подробнее об этом см.: Stern S. The Court Jew. Contribution to the History of the Period of Absolutism in Central Europe. Philadelphia, 1950. P. 60–115; 227–247. Наиболее колоритным представителем этой социальной группы являлся Йозеф Зюсс Оппенхеймер (1692–1738), «еврей Зюсс», придворный еврей герцога Вюртембергского. См. также глоссарий к данной работе. Сопоставление «придворных евреев» в Западной Европе с еврейской элитой, сформировавшейся в Российской империи на рубеже XVIII–XIX вв., может послужить темой отдельного исследования.

(обратно)

812

Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67. Л. 1; Прошение Л. Диллона Николаю I. 24 декабря 1830 г. – Там же. Л. 33 об.

(обратно)

813

Всеподданнейший рапорт Н.Н. Новосильцева. 31 января 1816 г. – ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 3. Д. 807. Л. 13.

(обратно)

814

Дубнов С.М. Новейшая история еврейского народа. Т. 2. М.; Иерусалим, 2002. С. 6–7.

(обратно)

815

Всеподданнейший рапорт Н.Н. Новосильцева. – ОР РНБ. Ф. 1000. Оп. 3. Д. 807. Л. 13.

(обратно)

816

Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции. Царство Польское // Еврейская старина. 1913. № 2. С. 309–311.

(обратно)

817

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol 1. S. 147–148.

(обратно)

818

Ibid.

(обратно)

819

Числа. 31.

(обратно)

820

Переписка по прошению Л. Диллона. 20 ноября 1816 г. – РГИА. Ф. 1284. Оп. 2. Д. 117. Л. 1–2. У Ю.И. Гессена (Депутаты еврейского народа при Александре I // Еврейская старина. 1909. Вып. 3. С. 24–25) документ процитирован неточно.

(обратно)

821

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 149–150.

(обратно)

822

Ibid. S. 148.

(обратно)

823

Быт., 32–33.

(обратно)

824

Есфирь, 8:6.

(обратно)

825

Ibid. S. 150–151.

(обратно)

826

ПСЗ 1. Т. XXXIV. 26624. 18 января 1817 г.

(обратно)

827

ПСЗ 1. Т. XXXVII. 28501. 20 декабря 1820 г.

(обратно)

828

Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции // Еврейская старина. 1912. Т. 5. Вып. 3. С. 285–287.

(обратно)

829

Из варшавского архива Н.Н. Новосильцова // Русский архив. 1908. № 8. С. 579–581.

(обратно)

830

Пэн С. «Депутация еврейского народа». К истории евреев в России в эпоху Александра I // Книжки Восхода. 1905. № 3. С. 62–63.

(обратно)

831

ПСЗ 1. Т. XXXIV. 26805. 19 апреля 1817 г.

(обратно)

832

Отношение А.Н. Голицына С.К. Вязмитинову. 16 апреля 1817 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 40. Л. 5. Как явствует из позднейших документов, Л. Диллон обвинялся в том, что в ходе кампании 1812 г. якобы вымогал у польских помещиков деньги и закладные на имения за заступничество перед российским генералитетом, а также был причастен к разграблению имения Радзивиллов в Несвиже (Докладная записка по Третьему отделению Пятого департамента Сената. 23 декабря 1829 г. – РГИА. Ф. 1345. Оп. 341. Д. 43. Л. 12). Особенно интересной деталью, с учетом практики еврейского землевладения в крае, представляется здесь требование Диллоном закладных на имения.

(обратно)

833

Отношение А.Н. Голицына начальнику Главного штаба П.М. Волконскому 14 апреля 1817 г. – РГВИА. Ф. 36. Оп. 1. Д. 245. Л. 6.

(обратно)

834

Там же.

(обратно)

835

Отношение А.Н. Голицына С.К. Вязмитинову. 16 апреля 1817 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 40. Л. 5.

(обратно)

836

Предписание С.К. Вязмитинова санкт-петербургскому обер-полицмейстеру. 17 апреля 1817 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 40. Л. 4.

(обратно)

837

Из варшавского архива Н.Н. Новосильцова. С. 581.

(обратно)

838

См. предыдущую главу.

(обратно)

839

Из варшавского архива Н. Н. Новосильцова. С. 581.

(обратно)

840

Голицын А.Н. Воспоминания. Из записок Ю.Н. Бартенева // Русский архив. 1886. № 5. С. 56. Следует здесь же отметить примечательный провал в памяти Голицына, относящийся ко всему периоду с 1817 по 1824 г., т. е. ко времени, когда он был министром духовных дел и народного просвещения. По этой причине в его воспоминаниях не фигурируют еврейские депутаты.

(обратно)

841

Мемория Четвертого еврейского комитета за январь 1826 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 27–27 об.

(обратно)

842

Там же. Л. 27 об. Аналогичные фобии российского общества того времени отразились и в изображении евреев в популярной беллетристике 1830–1840-х гг. (подробнее об этом см.: Вайскопф М. Покрывало Моисея. Еврейская тема в эпоху романтизма. М.; Иерусалим, 2008. С. 144–174, 201–227, 242–245. О библейской метафоре встречи Иакова и Исава см. выше, в связи с письмом Диллона минскому кагалу 11 декабря 1816 г., где она имеет совершенно иную смысловую окраску. Она же используется в «Мыслях израильтянина» бывшего секретаря депутации А. Соломонова («Я к тебе с миром и ищу приязни твоей», – говорит Иаков Исаву) (Соломонов А. Мысли израильтянина. Сочинение еврея Абрама Соломонова. Вильно, 1846. Т. 2. С. 30).

(обратно)

843

Гиллель Маркевич и его проект. С. 354.

(обратно)

844

Подробнее см. Minkina O. Gzeirot in the political discource of 19^th century Russian Jews. Genesis and transformation of metaphor // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2008. Vol. II. P .77–104.

(обратно)

845

С. К. Вязмитинов – А. Н. Голицыну. 28 апреля 1817 г. – РГИА. Ф .1286. Оп. 2. Д. 252. Л. 1–1 об.

(обратно)

846

А.Н. Голицын – С.К. Вязмитинову. 10 августа 1817 г. – Там же. Л. 3.

(обратно)

847

Циркуляры министерства полиции гражданским губернаторам Волынской, Виленской, Гродненской, Витебской, Могилевской, Черниговской, Полтавской, Киевской, Минской, Подольской, Херсонской, Таврической, Кавказской, Екатеринославской, Астраханской губерний. – Там же. Л. 7–11.

(обратно)

848

Там же. Л. 10.

(обратно)

849

А.Н. Голицын – С.К. Вязмитинову. 10 августа 1817 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 2. Д. 99. Л. 33 об.

(обратно)

850

В.П. Кочубей – А.Н. Голицыну. 14 марта 1821 г. – Там же. Л. 66.

(обратно)

851

Пэн С. «Депутация еврейского народа».. С. 75.

(обратно)

852

На тот момент (осень 1817 г.) «немалое семейство» Зонненберга составляли его жена, четверо племянников, находившихся на полном содержании депутата, и единственная дочь Хая Эстер, которой тогда было 12 лет. Она, как «с крайним соболезнованием» признавался позднее ее отец, уже «проявляла все признаки дурного характера, к исправлению чего были приняты все возможные меры». «Не имея в сем успеха», депутат выдал ее замуж (в том же 1817 г.) и, согласно распространенному обычаю, взял «зятя на содержание» (Прошение З. Зонненберга гродненскому губернатору. Апрель 1820 г. – НИАБ в Гродно. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2186. Л. 13. Выражаем благодарность О.А. Соболевской (Гродно), предоставившей копию данного дела).

(обратно)

853

Пэн С. «Депутация еврейского народа». С. 75.

(обратно)

854

Циркуляр министра полиции С.К. Вязмитинова белорусскому, херсонскому и малороссийскому военным губернаторам, киевскому, астраханскому, минскому, волынскому и подольскому гражданским губернаторам. 20 октября 1817 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46 Л. 6–6 об.

(обратно)

855

Отношение министра внутренних дел О.П. Козодавлева министру полиции С.К. Вязмитинову. – Там же. Л. 3.

(обратно)

856

Секретное отношение С.К. Вязмитинова литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 20 октября 1817 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 13.

(обратно)

857

Подробнее об этом см.: Патронат и клиентела в истории России. Материалы «круглого стола» // Источник. Историк. История. СПб., 2004. Вып. 4. Новая политическая история. С. 255–288. Применительно к отношениям евреев с их знатными покровителями: Rosman M. J. The Lord’s Jews: Magnate-Jewish relations in the Polish-Lithuanian Commonwealth during the XVIII c. Cambridge, 1990.

(обратно)

858

Не случайно именно этот аспект подчеркивался Н.Н. Голицыным, негодовавшим по поводу того, что прошения еврейских депутатов «были писаны скорее в форме отношений», т. е. по формуляру документов, с помощью которых сносились друг с другом равные по рангу ведомства (Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. СПб., 1886. Том 1. С. 589).

(обратно)

859

Диллон в своем «доношении» литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову 19 мая 1818 г. заявлял, что избранные виленским собранием депутаты останутся в Петербурге «навсегда» (Представление Л. Диллона литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 19 мая 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 51)).

(обратно)

860

Донесения белорусского, херсонского, малороссийского военных губернаторов, подольского, волынского, киевского гражданских губернаторов С.К. Вязмитинову. 12 декабря 1817–17 июля 1818 г. – CAHJP. RU 1326 (оригинал: РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46). Л. 22–49. Все донесения фиксировали только факт избрания кандидатов и их имена. Данные документы были впервые введены в научный оборот Ю.И. Гессеном, составившим сводный список кандидатов по губерниям (Гессен Ю.И. Депутаты еврейского народа при Александре I // Еврейская старина. 1909. № 3. С. 28–29, № 4. С. 197). Астраханский и кавказский губернаторы сообщили Вязмитинову, что в управляемых ими губерниях «евреев не имеется, почему и депутатов избирать не из кого» (Донесение губернатора Кавказской губернии С.К. Вязмитинову. 19 ноября 1817 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46. Л. 14; Донесение астраханского губернатора С.К. Вязмитинову. 20 ноября 1817 г. – Там же. Л. 15). По крайней мере в одном случае на ход выборов попытался оказать влияние местный помещик. Владелец местечка Чечельник в Подольской губернии Н. Гудович жаловался литовскому военному губернатору, что один из кандидатов от губернии, который был у него арендатором, избран был без согласия Гудовича и «отлучка его из Чечельника сделала мне уже довольный убыток». Поэтому необходимо выслать его обратно в местечко, а если его выберут депутатом в Петербург, то «от назначения отклонить». «Есть евреи достойнее его и более уважаемые», – заключал Гудович. Губернатор поспешил заверить помещика, что его просьба будет выполнена (Н. Гудович – литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 23 июня 1818 г.; А.М. Римский-Корсаков – Н. Гудовичу. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 105–106).

(обратно)

861

В 1799 г. Герценштейн, будучи раввином в местечке Шаргород, был награжден специально изготовленной для этой цели золотой медалью с бриллиантами и портретом Павла I за заслуги по прекращению эпидемии (Фельдман Д.З., Петерс Д.И. О награждении медалями. С. 5). Он фигурирует также в официальных изданиях 1807 г. в списках лиц, пожертвовавших на нужды армии. К тому времени он оставил пост раввина и обратился к коммерческой деятельности в Могилеве-на-Днестре (Разные известия. О приношениях для милиции // Санкт-Петербургский журнал, издаваемый министерством внутренних дел. 1807. № 12. С. 134).

(обратно)

862

Пэн С. «Депутация еврейского народа» при Александре I // Книжки Восхода. 1905. № 2. С. 50–51. По формату работа Пэна приближается к публикации: автор обильно цитировал документы «из кагальных дел архива одесской городской управы», не подвергая их аналитической обработке. Отметим, что культура цитирования у Пэна при отсутствии оригиналов не может быть подвергнута серьезной критике и проверке.

(обратно)

863

Там же. С. 52.

(обратно)

864

Там же.

(обратно)

865

Там же.

(обратно)

866

Отношение таврического гражданского губернатора литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 12 апреля 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 80; Отношение екатеринославского гражданского губернатора литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 7 мая 1818 г. – Там же. l. 49. В последнем случае ситуация была более сложной. Екатеринославское «еврейское общество» избрало двух депутатов и собиралось отправить их в Вильно, но затем, «по соображении обстоятельств, заключающихся в предписании г. управляющего министерством полиции по сему предмету», подали губернатору прошение об отказе от участия в выборах. Такое развитие событий может свидетельствовать о внутриобщинном конфликте между теми, кто был склонен принять предложенный правительством вариант выборов, и теми, кто воспринимал выборы как бесполезные и сулящие екатеринославской общине только убытки.

(обратно)

867

Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л .1 об. Экстракт по делу Л. Диллона, представленный Николаю I. 6 февраля 1829 г. – CAHJP. RU 644 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. Оп. 221. 1831. Кн. 1. Д. 12/28). Л. 4–4 об.

(обратно)

868

Подробнее об этой полемике и ее последствиях см.: Вишницер М.Л. Проекты реформы еврейского быта в герцогстве Варшавском и Царстве Польском (по неизданным материалам) // Пережитое. СПб., 1909. Т. 1. С. 164–221; Eisenbach A. The Emancipation of Jews in Poland, 1780–1870. Oxford, 1991. P. 148–263. Предложения, выдвигавшиеся как польскими и российскими государственными деятелями и публицистами, так и отдельными влиятельными польскими евреями, имели самый широкий диапазон: от изгнания евреев с польских территорий до предоставления гражданских прав всему еврейству Царства Польского или (чаще) его элите. Материалы об участии Диллона, а также других еврейских деятелей из российской черты оседлости в этом процессе (известном как «Wojna o Zydach») на данный момент нам неизвестны.

(обратно)

869

Представление З. Зонненберга литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 20 апреля 1818 г. – Там же. l. 40–41; Представление Л. Диллона литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 19 мая 1818 г. – Там же. l. 51–51 v.

(обратно)

870

Представление З. Зонненберга литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 20 апреля 1818 г. – Там же. l. 40 v.

(обратно)

871

Отношение А.Н. Голицына литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 25 июля 1818 г. – Там же. l. 78–79.

(обратно)

872

Там же. l. 78 об.

(обратно)

873

Там же. l. 78 (помета на документе).

(обратно)

874

Ныне улица Жемайтис (Zemaitjos gatve) в центре Вильнюса, недалеко от синагоги. Дом не сохранился. В настоящее время на улице ведутся обширные работы по реконструкции зданий XVIII – начала XIX в.

(обратно)

875

Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 6 августа 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 82–82 v.

(обратно)

876

Отчет об издержках кандидатов от Могилевской губернии на собрание выборщиков в Вильно П. Шика и М. Айзенштадта. 1818 г. – CAHJP. RU 1326 (оригинал: РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46). Л. 101. П. Шик и М. Айзенштадт скрупулезно перечисляли суммы, потраченные ими на слуг, сопровождавших их в поездке из Шклова в Вильно и обратно, «за сахар, чай, кофий и другие напитки», катание по Вильно на дрожках и даже «за белье и прочие малые издержки». Слуги, экипаж (пусть даже дрожки), дорогое белье и другие признаки аристократического стиля жизни должны были, видимо, продемонстрировать высокий статус кандидатов и престиж делегировавших их общин виленскому кагалу и остальным участникам собрания. Неудивительно, что расходы Шика и Айзенштадта намного превысили сумму, выданную им кагалами.

(обратно)

877

Отношение подольского гражданского губернатора С.К. Вязмитинову. 16 ноября 1818 г. – Там же. Л. 94–94 об.

(обратно)

878

Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 3 октября 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 144–144 v.

(обратно)

879

Рапорт виленского собрания выборщиков литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 19 августа 1818 г. – Там же. l. 86.

(обратно)

880

Там же.

(обратно)

881

Там же. l. 87.

(обратно)

882

Там же. l. 86–87.

(обратно)

883

Там же. l. 87.

(обратно)

884

Гиллель Маркевич и его проект. С. 354.

(обратно)

885

Там же.

(обратно)

886

Рапорт виленского собрания выборщиков. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 86.

(обратно)

887

Гиллель Маркевич и его проект. С. 354.

(обратно)

888

Х.М. Марголис участвовал в виленском собрании выборщиков в качестве кандидата от Волынской губернии.

(обратно)

889

Постановление виленского собрания выборщиков. 19 августа 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 135–135 об.

(обратно)

890

Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы среди русских евреев в конце XVIII и начале XIX в. // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. С. 265. Ю.И. Гессен не отождествлял активного участника борьбы хасидов с миснагидами на рубеже XVIII–XIX вв., витебского купца Бениша Янкелевича, с депутатом Бейнушем Янкелевичем Лапковским. Данное отождествление стало возможным благодаря привлечению опубликованных источников на древнееврейском языке – переписке хасидов, перебравшихся в Палестину, с их собратьями, оставшимися в российской черте оседлости, отразившей ситуацию в еврейской общине Витебска конца XVIII – начала XIX в. (Igrot hasidim me-erez-Yisra‘el. Jerusalem, 1980. S. 93–174)

(обратно)

891

Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России. СПб., 1913. Т. 3. С. 131. О Ц. Файбишовиче см. предыдущую главу.

(обратно)

892

В данном случае весьма показательно стремление представителей российской бюрократии описывать религиозное еврейское движение в привычной системе терминов и категорий как направленное против власти «тайное общество». Г.Р. Державин, в частности, утверждал, что «сия секта подобна иллюминатам» (Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1871. Т. VII. С. 254), т. е. аналогична направлению масонства, считавшемуся наиболее опасным и, согласно мнению, распространенному в российских правящих кругах того времени, обвинявшемуся в организации Французской революции. Эти представления стали, по всей видимости, одним из источников формирования мифологии «еврейского заговора» в России.

(обратно)

893

Гессен Ю.И. К истории религиозной борьбы. С. 265–266.

(обратно)

894

Прошение Б. Лапковского витебскому гражданскому губернатору П.П. Тормасову. 27 февраля 1817 г. – CAHJP. RU 1379 (оригинал: НИАРБ. Ф. 1416. Оп. 4. Д. 645). Л. 167.

(обратно)

895

Журнал витебского губернского правления за май 1817 г. – Там же. Л. 173.

(обратно)

896

Прошение Б. Лапковского витебскому гражданскому губернатору. – Там же. Л. 167.

(обратно)

897

Прошение Б. Лапковского в Сословие попечителей разоренных от неприятеля. Август 1813 г. – РГИА. Ф. 1309. Оп. 1. Д. 91. Л. 1 е.

(обратно)

898

Свидетельство, выданное генерал-майором В.И. Гарпом витебскому кагалу. 31 октября 1812 г. Копия. – Там же. Д. 118. Л. 245 об.

(обратно)

899

Прошение Б. Лапковского Александру I. 5 марта 1817 г. – CAHJP. RU 1379 (оригинал: НИАРБ. Ф. 1416. Оп. 4. Д. 45). Л. 168–169.

(обратно)

900

Там же.

(обратно)

901

Fishman D.E. Russian s First Modern Jews: The Jews of Shklov. New York, 1995. Хотя М. Айзенштадт в этой работе не упоминается, его принадлежность к кругу «шкловских просветителей» очевидна.

(обратно)

902

Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. СПб., 1912. С. 124.

(обратно)

903

Прошение М. Айзенштадта Д.С. Ланскому. Не ранее 1 – не позднее 31 августа 1817 г. – РГИА. Ф. 1526. Оп. 1. Д. 1014. Л. 31 об.

(обратно)

904

Доверенность, выданная шкловским кагалом и «обществом» М. Айзенштадту и П. Шику. 17 апреля 1817 г. – Там же. Л. 32. Ср. выше проект З. Зонненберга (1813 г.).

(обратно)

905

Прошение А. Цетлина Д.С. Ланскому. 1 августа 1817 г. – Там же. Л. 29–29 об.

(обратно)

906

Прошение М. Айзенштадта Д.С. Ланскому. Не ранее 1 – не позднее 31 августа 1817 г. – Там же. Л. 30–31 об.

(обратно)

907

Magid G.N. Ir Vilno’.Vilno, 1900. Vol. 1. S. 45 (note 9); Jerusalem, 2002. Vol. 2. S. 140 (note 1).

(обратно)

908

Epshtein B. Maqor baruh. Tel-Aviv, 2004 (репринт издания: Vilno, 1928). S. 8. Хасдай бен Шапрут (915–970) – придворный еврей кордовского халифа, врач, дипломат, философ и поэт. Халиф назначил его главой еврейских общин той части Испании, которая находилась под властью арабов. Переписка Хасдая ибн Шапрута с хазарским каганом Иосифом (950-е гг.), так называемая «еврейско-хазарская переписка», – один из важнейших документов по истории Хазарии.

(обратно)

909

Fienn S.I. Kiria n"a"a’mana. Vilno, 1860. S. 35. Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 45 (note 9); Vol. 2. S. 140 (note 1). Р. Арье-Лейб Эпштейн (1708, Гродно – 1775, Кенигсберг) – автор ряда галахических (трактующих еврейские религиозные законы) произведений.

(обратно)

910

«Нет доли евреям жить в новом городе, столице России, в царстве Елизаветы Петровны, так как в летние дни здесь граница между днем и ночью не заметна, и ночь выглядит как день» (Epshtein B. Maqor baruh. S. 30. Перевод мой. – О. М.).

(обратно)

911

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 45 (note 9); Vol. 2. S. 140 (note 1).

(обратно)

912

Котик Е. Мои воспоминания. СПб.; М.; Иерусалим. 2009. С. 96–97. Описанная Котиком ситуация относится к 1850–1860-м гг. См. также в первой главе данного исследования о женитьбе старшего сына Ноты Ноткина.

(обратно)

913

Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 45 (note 9), о М. Эпштейне-Шнипишкере: Ibid. S. 44–46; Epshtein B. Maqor baruh. S. 31.

(обратно)

914

Отношение литовского военного губернатора А.М. Римского-Корсакова министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну. 5 февраля 1819 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l .172 v.

(обратно)

915

Там же. l. 172 b.

(обратно)

916

Там же. l. 172 b. v.

(обратно)

917

Fienn S. I. Kiria n"a"a’mana. S. 35.

(обратно)

918

Tsitron S.L. Shtadlonim. S. 61–62; Гессен Ю.И. Сто лет назад. Из эпохи духовного пробуждения русских евреев // Будущность. 1900. № 12. С. 24. Об А.И. Перетце см. предыдущие главы данной работы.

(обратно)

919

Сын М.-М. Файтельсона, фигурирующий в российских делопроизводственных документах как «Шмерка Мордухович Файтельсон» (или «Фейтельсон»), играл при «дворе» цадиков Шнеерсонов (потомков Шнеура Залмана) роль, во многом аналогичную роли своего отца. Так, он служил переводчиком и секретарем цадика Менахема-Менделя Шнеерсона во время работы последнего в раввинской комиссии 1844 г. (см.: Solakiewicz S. The Tsemah Tsedek and the Russian State Power // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry.Vilnius, 2006. Vol. 1. P. 66). Сопоставление цитируемых в данной статье документов из НИАРБ с другими данными о М.-М. Файтельсоне позволило осуществить предложенную выше реконструкцию.

(обратно)

920

Гинзбург С.М. Отечественная война 1812 г. и русские евреи. С. 59.

(обратно)

921

Об этом свидетельствует опубликованный Ш.-Й. Фином список участников собрания из утраченного на данный момент пинкаса виленского кагала (Fienn S.I. Kiria n"a"a’mana. S. 35–36).

(обратно)

922

Рапорт собрания выборщиков в Вильно литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 12 августа 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l .89.

(обратно)

923

Там же. l. 89 v.

(обратно)

924

Постановление виленского собрания выборщиков. 19 августа 1818 г. – Там же. l. 128 а v. Буквально: «Ибо, как сказано: беден я и мал». На то, что это именно цитаты из Первой книги Царств, указывает помета на документе секретаря собрания, виленского еврея Исаака Синайского.

(обратно)

925

1 Цар., 9:7, 9:21. Содержание библейской истории воцарения Саула сводится к следующему: вопреки предостережению пророка Самуила, евреи, управлявшиеся до этого «судьями», настаивают на избрании царя, которым становится представитель самого малого из колен Израилевых, младший сын Киша, Саул (в постановлении виленского собрания к депутатам применяются слова Саула о том, что он «беден» и «мал»).

(обратно)

926

McKane W. A Note on Esther IX and 1 Samuel XV // Journal of Theological Studies. 1961. Vol. 12. P. 260–261; Копелиович Д. «Помни, что сделал тебе Амалек…» Литературный генезис Амалека как главного врага Израиля // Лехаим. № 3. С. 34–37. Следует также отметить, что наименование «Амалек» в еврейских текстах становится именем нарицательным для противников евреев. По всей видимости, метафора применялась окказионально. Так, в пинкасе (актовой книге) погребального братства Каменец-Подольска за 1797 г. этим словом обозначаются поляки, изгнавшие евреев из города (Petrovsky-Shtern Y., ed. Russian Legislation and Jewish Self-Governing Institutions: The Case of Kamenets-Podolskii // Jews in Russia and Eastern Europe. 2006. № 1 (56). P. 118).

(обратно)

927

Смета расходов депутации, составленная собранием выборщиков в Вильно. 12 августа 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l .93 v.

(обратно)

928

Там же. l. 93–93 v. Для лошадей, разумеется, полагалось нанять конюшню, кучеров и конюхов.

(обратно)

929

Там же.

(обратно)

930

Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 3 октября 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 144 v.

(обратно)

931

В словаре В.И. Даля коляска определяется как «барская ездовая повозка», а дрожки как «простая трясучка для езды» (Даль В.И. Большой иллюстрированный толковый словарь русского языка. М., 2005). Статусное, символическое значение кареты, коляски, дрожек обыгрывается также в повести Н.А. Некрасова «Жизнь Александры Ивановны. Повесть в четырех экипажах» (1841 г.) (Некрасов Н.А. Избранная проза. М., 1985. С. 123–157). Ср. там же: «Карета. Предсмертные записки дурака». С. 115–122.

(обратно)

932

«Роспись издержек, определенных для еврейских депутатов и для канцелярии их», приложенная к предписанию министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына З. Зонненбергу. 30 января 1819 г. – CAHJP. RU 1326 (оригинал: РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46). Л. 125–125 об.

(обратно)

933

Записка о службе и поведении минского гражданина Абрама Соломонова. 1831 г. – CAHJP. HM 2 / 9560.16 (оригинал: ГА РФ. Ф .109. 1 экспедиция. Оп .5. 1831. Д .331). Л .1; Соломонов А. Мысли израильтянина. Сочинение еврея Абрама Соломонова. Т. 1. С. 3.

(обратно)

934

Рапорт собрания выборщиков в Вильно литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 12 августа 1818 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286) l. 91.

(обратно)

935

Циркуляр министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына губернаторам Волынской, Подольской, Минской, Могилевской, Витебской, Полтавской, Черниговской, Херсонской, Гродненской, Виленской, Киевской, Екатеринославской, Таврической, Лифляндской и Курляндской губерний и управляющему Белостокской областью. 14 ноября 1818 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46. Л. 90–92 об.

(обратно)

936

Отношение А.Н. Голицына управляющему министерством полиции. 30 января 1819 г. – Там же. Л. 120–120 об.

(обратно)

937

Отношение А.Н. Голицына каменец-подольскому гражданскому губернатору. 2 сентября 1819 г. – Там же. Л. 188–188 об.; Отношение А.Н. Голицына «гражданским губернаторам, от которых нет сведений о еврейских пожертвованиях для депутатских издержек». 2 сентября 1819 г. – Там же. Л. 169–170; Рапорт волынского гражданского губернатора В.П. Кочубею. 30 июля 1821 г. – Там же. Л. 197 об.

(обратно)

938

Из летописи минувшего. Борьба правительства с еврейской одеждой в империи и Царстве Польском // Пережитое. Т. 1. СПб., 1909. С. 11.

(обратно)

939

См. об этом в предыдущей главе.

(обратно)

940

Левит, 19:27. Таким образом, ношение бороды и пейсов являлось выполнением заповеди высшей категории: «заповеди Торы» (в противоположность имевшим менее высокий статус «установлениям мудрецов», зафиксированным в Талмуде, и «обычаям»).

(обратно)

941

Журнал Комитета министров. 17 сентября 1818 г., копия. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11а. Л. 338.

(обратно)

942

Журнал Комитета министров. 4 января 1819 г., копия. – Там же.

(обратно)

943

Предписание министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына «депутату еврейских обществ» З. Зонненбергу. 30 января 1819 г. – РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46). Л .124–124 об.

(обратно)

944

Там же. Л. 124 об.

(обратно)

945

Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 23 января 1819 г. – CAHJP. HM 2/9737.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1818. b. 286). l .67.

(обратно)

946

Sasson I. Eleh nidaf zikhronot // На-melits. 1881. № 6. S. 112.

(обратно)

947

Притчи, 2:18–19.

(обратно)

948

«Пусть человек совершенно удаляется от изучения философии, ибо она – та блудная женщина, о которой сказано: все приходящие к ней не вернутся назад» (Kav ha-yashar. Vilno, 1875. S. 4).

(обратно)

949

См. публикацию литографии с изображением этого визита: Лукин В. «Служба народа еврейского и его кагалов». Евреи и Отечественная война 1812 г. // Лехаим. 2007. № 11. С. 401.

(обратно)

950

Мемория Четвертого еврейского комитета за январь 1826 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 66 об. – 67.

(обратно)

951

Рапорт З. Зонненберга литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 23 января 1819 г. – CAHJP. HM 2/9735.3 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1819. b. 176) l. 10.

(обратно)

952

Там же. l. 10 v. – 11.

(обратно)

953

Там же. l. 10 v.

(обратно)

954

Предписание литовского военного губернатора А.М. Римского-Корсакова гродненскому гражданскому губернатору. 25 августа 1819 г. – Там же. l. 12–13 об.

(обратно)

955

Циркуляр министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына губернаторам Волынской, Подольской, Минской, Могилевской, Витебской, Полтавской, Черниговской, Херсонской, Гродненской, Виленской, Киевской, Екатеринославской, Таврической, Лифляндской и Курляндской губерний и управляющему Белостокской областью. 1819 г., копия. – Там же. l. 17–17 об.

(обратно)

956

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 113.

(обратно)

957

ПСЗ 1. Т. XXXVII. 28249. 22 апреля 1820 г.

(обратно)

958

Всеподданнейшая записка А.Н. Голицына. 1820 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 3265. Л. 2 об., 3, 4–4 об.

(обратно)

959

Там же. Л. 4.

(обратно)

960

См. вторую главу данного исследования.

(обратно)

961

Подробнее о генезисе хасидских династий см.: Dynner G. «Men of Silk». The Hasidic Conquest of Polish Jewry, 1754–1830 (PhD thesis). Brandeis University, 2002.

(обратно)

962

Прошение Дов-Бера и Абрама Шнеерсонов митрополиту католических церквей в Российской империи С. Богуш-Сестренцевичу. Подано 8 сентября 1820 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 2. Д. 271. Л. 27 (копия в CAHJP. Не внесено в основной каталог и хранится в особом сейфе, поскольку хранение копии этого и других дел о переходе М. Шнеерсона в христианство в основном собрании архива, открывающее к ним доступ широкого круга исследователей, может привести к массовым протестам хасидов движения Хабад, основанного Шнеуром Залманом. При этом хасиды, кажется, не учитывают существования оригинала. Благодарю сотрудников CAHJP за предоставленную возможность ознакомиться с этими материалами. По крайней мере, на русском языке эти источники впервые вводятся в научный оборот в данной работе).

(обратно)

963

Там же.

(обратно)

964

Там же.

(обратно)

965

Отношение министра внутренних дел В.П. Кочубея митрополиту католических церквей в Российской империи С. Богуш-Сестренцевичу. 1 сентября 1820 г. – Там же. Л. 22.

(обратно)

966

«Объявление» М. Шнеерсона улянскому ксендзу И. Седловскому о желании перейти в католичество. 1 июля 1820 г. – Там же. Л. 13–13 об. Отношение могилевской православной консистории могилевской католической консистории. 9 октября 1820 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 3. Д. 501. Л. 84 (копия в CAHJP).

(обратно)

967

Там же. Л. 84–85.

(обратно)

968

«Сие прошение верим подать витебскому еврейского общества депутату Бейнишу Лабковскому» (Прошение Дов-Бера и Абрама Шнеерсонов. Подано 8 сентября 1820 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 2. Д. 271. Л. 27 об. (копия в CAHJP).)

(обратно)

969

Рапорт витебского декана митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 24 сентября 1820 г. – Там же. Л. 28. На следующий день после подачи Лапковским прошения Шнеерсонов, 9 сентября 1820 г., митрополит распорядился отказать просителям.

(обратно)

970

Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 24 января 1821 г. – Там же. Л. 3.

(обратно)

971

Там же. Л. 4 об.

(обратно)

972

Там же. Л. 4 об.–5.

(обратно)

973

См., например: Кондаков Ю.И. Личность и государственная деятельность князя А.Н. Голицына // Личность и власть в истории России XIX–XX вв. Материалы научной конференции. СПб., 1997. С. 119–123. В этой работе полностью игнорируется деятельность Голицына в качестве одной из ключевых фигур в политике того времени по отношению к евреям. Между тем разные направления деятельности министра духовных дел могли пересекаться между собой, как в случае с Моше Шнеерсоном.

(обратно)

974

Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 24 января 1821 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 2. Д. 271. Л. 5 (копия в CAHJP).

(обратно)

975

«Если по правилам римско-католической церкви, как я полагаю, крещение, несмотря на совершенный обряд оного, не признается действительным над человеком, который находится не в здравом рассудке, то, мне кажется, не было бы затруднения удовлетворить просьбу еврейских депутатов» (Там же. Л. 4 об.).

(обратно)

976

Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 28 августа 1821 г. Там же. Л. 6–6 об.

(обратно)

977

Там же.

(обратно)

978

Записка лекаря И. Орлая митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 8 сентября 1821 г. – Там же. Л. 11 (карандашная помета на документе: «10 сентября 1821 г. Шнеер отправлен в Обуховскую больницу»). Вполне возможно, что истинной подоплекой истории с крещением М. Шнеерсона была борьба между сыновьями умершего в 1812 г. Шнеура Залмана за пост цадика и влияние на белорусских хасидов. Определенные намеки на то, что М. Шнеерсон был вынужден «бежать от евреев» и его крещение было связано с необходимостью обезопасить себя от бывших единоверцев, содержатся и в документах могилевской католической консистории (Отношение могилевской православной консистории могилевской католической консистории. 9 октября 1820 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 3. Д. 501. Л. 84–85 (копия в CAHJP)). В хасидской агиографии отсутствуют какие-либо упоминания об этом инциденте.

(обратно)

979

ПСЗ 1. Т. XXXIV. 26752. 25 марта 1817 г.: Указ об основании Общества израильских христиан для содействия евреям, перешедшим в любое из христианских исповеданий. Выкресты освобождались от податей на 20 лет и получали бесплатные участки земли.

(обратно)

980

Отношение могилевской православной консистории могилевской католической консистории. 9 октября 1820 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 3. Д. 501. Л. 84–85 (копия в CAHJP); Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына митрополиту С. Богуш-Сестренцевичу. 24 января 1821 г. – НИАРБ. Ф. 1781. Оп. 2. Д. 271. Л. 3–3 об., 4 об. (копия в CAHJP).

(обратно)

981

Журнал Комитета министров. 6 сентября 1821 г., копия. – РГИА. Ф. 1149. Оп. 2. Д. 11 а. Л. 367–367 об.

(обратно)

982

Там же. Л. 367 об.

(обратно)

983

Журнал Комитета министров. 18 октября 1821 г., копия. – Там же. Л. 371.

(обратно)

984

Там же.

(обратно)

985

Там же. Л. 236.

(обратно)

986

Отношение виленского кагала ковенскому. 3 апреля 1819 г. – CAHJP. HM 2/9825.5 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 23) l. 34 v. – 35. «Предписание депутации еврейского народа» упоминается и в описи бумаг кагала, представленных властям (Опись бумаг виленского кагала за 1819–1820 гг. – CAHJP. HM 2/9825.4 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 9) l. 22).

(обратно)

987

Отношение виленского кагала ковенскому. 3 апреля 1819 г. – CAHJP. HM 2/9825.5 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 23) l. 34 v. – 35.

(обратно)

988

Предписание Б. Лапковского и М. Айзенштадта виленскому кагалу. 28 января 1821 г. – Там же. l. 76 v. Аналогичным образом, Голицын поручал М. Айзенштадту и М. Файтельсону передать виленскому кагалу «для должного выполнения» решения по просьбам поверенного «еврейского общества» местечка Жижморы Иоселя Каплана (Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына М. Айзенштадту и М. Файтельсону. 19 мая 1822 г. – CAHJP. HM 2/9819.1 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 9) l. 202–202 v.) и поверенных евреев местечка Бутримонцы (Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына Айзенштадту и Файтельсону. 23 июля 1822 г. – Там же. l. 242).

(обратно)

989

Отношение министра духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицына М. Айзенштадту и М. Файтельсону. 25 сентября 1822 г. – CAHJP. HM 2/9825.5 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 99) l. 307).

(обратно)

990

Там же.

(обратно)

991

Отношение М. Айзенштадта виленскому кагалу. 28 февраля 1822 г. – Там же. l. 103.

(обратно)

992

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 113.

(обратно)

993

Предписание великого князя Константина Павловича виленскому, гродненскому, минскому, волынскому и подольскому губернаторам. 1 сентября 1826 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278. Л. 81 об.

(обратно)

994

Донесение гродненского гражданского губернатора литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 10 января 1824 г. – CAHJP. HM 2/9771.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1824. b. 29). l. 3 v.; Донесение гродненского гражданского губернатора великому князю Константину Павловичу. 12 января 1824 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278. Л. 17 об.

(обратно)

995

Драматические события, связанные с отставкой Зонненберга, осложнялись конфликтом в семье депутата. Упоминавшаяся выше единственная дочь Зонненберга, Хая Эстер, в 15 лет уже была разведена (по требованию свекра, недовольного ее «развратным» поведением), а в апреле 1820 г. сбежала из дома с женатым шляхтичем Матвеем (Мацеем) Болтучем, захватив с собой «наличных денег, драгоценных вещей и жемчуга на 300 червонцев». Зонненберг пытался вернуть свою дочь и имущество (Дело по прошению депутата еврейского общества З. Зонненберга о наказании шляхтича Болтуча, увезшего его дочь. 1820 г. – НИАБ в Гродно. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2186. Л. 4, 11, 13). Неизвестно, чем закончилась эта драматическая история. В подобных случаях (бегство еврейских девушек, преимущественно из высших слоев еврейского общества, с неевреем и принятие ими христианства) российская администрация могла выступать как на стороне похитителя, так и на стороне родителей похищенной (подробнее об этом см.: Фельдман Д.З., Минкина О.Ю., Кононова А.Ю. «Прекрасная еврейка». С. 62–67, 71–82).

(обратно)

996

[Sasson I.] ‘Eleh nidaf zikhronot. S .114. Деятельность Зонненберга нашла своеобразное воплощение в еврейском фольклоре, где он предстает в роли благородного защитника еврейских интересов, не лишенного, впрочем, и некоторых недостатков, таких, как пьянство, надменность, резкость в обращении с нижестоящими. Наиболее популярными сюжетами, связанными с Зонненбергом, являлись его заступничество за ту или иную еврейскую общину, подвергаемую несправедливым преследованиям, и история бегства его дочери с польским шляхтичем. Подробнее об этом см.: Минкина О. Еврейские депутаты первой четверти XIX в. в семейных преданиях и фольклорных нарративах // Материалы Тринадцатой Ежегодной Международной Междисциплинарной конференции по иудаике «Сэфер». М., 2006. С. 382–389.

(обратно)

997

Экстракт по делу Л. Диллона, представленный Николаю I. 6 февраля 1829 г. – CAHJP. RU 644 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. Оп. 221. 1831. Кн .1. Д. 12/28). Л. 68; Прошение Л. Диллона А.Х. Бенкендорфу. 24 января 1829 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 1 об. Л. Диллон отказался объяснить, «каким образом и по каким причинам… отправлен был с фельдъегерем на место моего жительства» (Там же). Вероятнее всего, здесь мы имеем дело с феноменом беспричинной опалы по капризу или подозрению императора. Эта черта характера Александра I была удачно подмечена Н.И. Гречем: Александр «не отгонял от себя людей, которые почему-либо надоели и перестали нравиться. Нет! Поцелует, бывало, и укажет на дверь», – а «чувствуя свою вину, усугублял немилость и гонения» (Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 2002. С. 215, 268). Фольклорная трактовка истории с отставкой Диллона содержится в еврейской легенде, записанной в начале XX в.: Александр I, остановившись в доме Диллона в Несвиже, обратил внимание на тринадцатилетнюю дочь депутата Ривку-Рохл, а ее отец смело заявил императору, что никогда не отдаст свою дочь нееврею, будь то хоть сам государь (Litvin A. Yiddishe neshomes. New York, 1916. Vol. 1. 9. S. 2–5. См. также: Фельдман Д.З., Минкина О.Ю., Кононова А.Ю. «Прекрасная еврейка». С. 98–101).

(обратно)

998

Записка, приложенная к отношению великого князя Константина Павловича А.Х. Бенкендорфу. 22 февраля 1829 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 8.

(обратно)

999

Там же. Л. 8–8 об. Список преступлений депутата и двух его сыновей поражает разнообразием: контрабанда, ложные доносы, мошенничество, вымогательство, неуплата долгов казне и частным лицам, хищения в 1812–1813 гг. казенных денег и боеприпасов из виленского арсенала, «дерзкие клеветы на минское губернское начальство», «сокрытие имения от казенного взыскания» и, наконец, инкриминировавшееся старшему сыну депутата Герцу Диллону «нападение на дом помещика Булгака в бывшее в 1812 году военное время в виде военного офицера с прибранными к себе казаками и забор из того дома насильно некоторых вещей» (Материалы по делу Л., Г. и Я. Диллонов. 1826–1830 гг. – РГИА. Ф. 1345. Оп. 341. Д. 43. Л. 3–7 об.). Несмотря на то что, по мнению минского губернатора, бывший депутат заслуживал телесного наказания, конфискации наград и ссылки в Сибирь, окончательный приговор минского главного суда по делу Диллонов, вынесенный в 1826 г., сводился к «внушению за подпискою, чтобы впредь старались вести порядочную и честную жизнь» (Записка, приложенная к отношению великого князя Константина Павловича. 22 февраля 1829 г. – CAHJP. HM 2/9450.10 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. 1 экспедиция. Д. 67). Л. 16). Богато документированная биография Диллона, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения и дальнейшей контекстуализации. Достаточно отметить такие интересные сюжеты, как его участие в польском восстании 1830–1831 гг. (Свидетельство, выданное Л. Диллону начальником несвижского военного этапа. 10 июля 1831 г. – Там же. Л. 57); открытие им некоей тайны лично Николаю I («Всеподданнейший доклад о вытребовании в Санкт-Петербург для объявления важного секрета еврея Лейзера Диллона». 6 февраля 1829 г. – Там же. Л. 3); примечательную судьбу его потомков (Прошение Марии Диллон Николаю I. 16 ноября 1850 г. – Там же. Л. 51–52) и др.

(обратно)

1000

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 113.

(обратно)

1001

Подробнее об этом см.: Львов А.Л. Русские иудействующие: проблемы, источники и методы исследования // Материалы Десятой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. М., 2003. Ч. 2. С. 95–107. Реконструкция дискурса субботников и генезиса их учения в трудах А.Л. Львова представляется очень интересной и убедительной. Однако работы Львова построены в основном на материале второй половины XIX–XX в., и рассмотренные здесь сюжеты об участии еврейских депутатов в политике властей по отношению к иудействующим в них отсутствуют. Источники по этой теме, которые впервые вводятся в научный оборот, являются, таким образом, некоторым вкладом в историографию движения субботников.

(обратно)

1002

Предписание министра духовных дел А.Н. Голицына М. Айзенштадту и М. Файтельсону. 22 ноября 1822 г. – CAHJP. HM 2/9827.4 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 31) l. 393.

(обратно)

1003

Там же. Маймонид (Моше бен Маймон) (1135–1204) – знаменитый еврейский философ, жил в Египте и Испании. Наиболее известный его труд – «Путеводитель блуждающих» (1190 г.). Отношение еврейской традиции к Маймониду было двойственным: с одной стороны, признавался его авторитет как знатока Галахи, с другой, его рационалистическое толкование религиозных текстов вызывало определенные возражения современников и потомков. Многие маскилим признавали Маймонида своим идейным предшественником.

(обратно)

1004

Всеподданнейшая записка А.Н. Голицына. 1820 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 3265. Л. 2 об.

(обратно)

1005

Подробнее об этом см.: Katz J. Exclusiveness and Tolerance: Studies in Jewish-Gentile Relations in Medieval and Modern Times. Oxford, 1961.

(обратно)

1006

Предписание министра духовных дел А.Н. Голицына М. Айзенштадту и М. Файтельсону. 22 ноября 1822 г. – CAHJP. HM 2/9827.4 (оригинал: LVIA. F. 620. Ap. 1. b. 31) l. 393; Предписание М. Айзенштадта и М. Файтельсона виленскому кагалу. Не ранее 22 – не позднее 31 ноября 1822 г. – Там же. l. 392. Эпизод упоминается также в памфлете бывшего секретаря А. Соломонова «Мысли израильтянина». Соломонов в 1846 г. был вынужден принять официальную точку зрения: «По Воронежской губернии некоторые христиане приняли Моисеев закон по внушению евреев… в 1822 г. еврей сообщал однодворцу той же губернии сведения о еврейских праздниках, обрядах и самые молитвы, нами употребляемые». При этом Соломонов подчеркивал, что прозелитизм не свойствен иудаизму в целом, евреи, якобы спровоцировавшие движение субботников, являлись отщепенцами в собственной среде, они «помешаны были на одних бреднях» и даже «не поняли этого зловредного поступка» (Соломонов А. Мысли израильтянина. Ч. 2. С. 32–33).

(обратно)

1007

Аналогичный проект наполеоновского Синедриона вызвал жесткую критику со стороны многих раввинов и общинных лидеров Западной Европы именно за то, что Наполеон желал придать ему характер органа, издающего религиозные постановления, обязательные для всех евреев наполеоновской империи (Schwarzfuchs S. Napoleon, the Jews and the Sanhedrin. London, 1979. P. 168–169).

(обратно)

1008

Клиер Дж. Д. Россия собирает своих евреев. М.; Иерусалим, 2000. С. 289–290.

(обратно)

1009

Клиер не делает подобного вывода из обнаруженного им документа. Данное предположение принадлежит автору.

(обратно)

1010

Журнал Комитета министров. 20 ноября 1823 г., копия. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 7 об.

(обратно)

1011

Там же. Л. 8.

(обратно)

1012

Там же. Л. 9.

(обратно)

1013

Гессен Ю.И. Из прошлого. Депутаты еврейского народа // Восход. 1903. № 17. С. 38. Записка была предоставлена Гессену Н.А. Бильбасовым, подготовившим фундаментальное издание «Архив графов Мордвиновых» (СПб., 1901–1903).

(обратно)

1014

ПСЗ 1. Т. XXXVIII. 29443. 1 мая 1823 г.

(обратно)

1015

См. об этом во второй главе данного исследования.

(обратно)

1016

Рапорт подольского вице-губернатора великому князю Константину Павловичу, не позднее 1 января 1824 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278). Л. 1–1 об.

(обратно)

1017

Брацлавские хасиды (они же «нахманчики»), составлявшие подавляющее большинство еврейского населения города, со времени смерти своего цадика ребе Нахмана в 1811 г. оставались «хасидами мертвого учителя» и не имели цадика. Руководство ими осуществляли ученики р. Нахмана и толкователи его мистического учения во главе с р. Натаном Штернхарцем (Натаном из Немирова), который, вероятно, принимал участие и в описываемом здесь эпизоде. «Раввинами» в российской делопроизводственной документации именовались вообще все религиозные лидеры евреев. Нечеткость терминологии сочеталась со стремлением правительства выделить раввинов как особое сословие «еврейского духовенства».

(обратно)

1018

Рапорт подольского вице-губернатора великому князю Константину Павловичу, не позднее 1 января 1824 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278. Л. 1 об.

(обратно)

1019

Там же. Л. 1–2.

(обратно)

1020

Там же. Л. 1 (помета Константина Павловича на документе); Рапорт великого князя Константина Павловича Александру I. 4 января 1824 г., черновик. – Там же. Л. 3–3 об.

(обратно)

1021

В оригинале зачеркнуто «предприятие сие» и исправлено на «внушение сие».

(обратно)

1022

В оригинале зачеркнуто «раввинов» и исправлено на «еврейских депутатов». Данное исправление особенно важно, поскольку позволяет предположить, что Константин Павлович первоначально хотел объявить главными «зачинщиками» еврейских волнений раввинов, но затем отвел эту роль еврейским депутатам.

(обратно)

1023

Там же. Л. 3 об.

(обратно)

1024

Циркуляры великого князя Константина Павловича литовскому военному губернатору, губернаторам Гродненской, Минской, Волынской, Подольской губерний и управляющему Белостокской областью. 4 января 1824 г. – Там же. Л. 6–12 об.

(обратно)

1025

Рапорт великого князя Константина Павловича Александру I. 4 января 1824 г., черновик. – Там же. Л. 3–3 об.

(обратно)

1026

«Дошло до сведения моего, что находящиеся в Санкт-Петербурге от еврейского народа депутаты доставляют евреям сведение, что правительство занимается составлением нового о евреях положения, по которому ожидать должно, что евреев будут брать в военную службу» и т. д. Упоминавшееся выше донесение подольского вице-губернатора о евреях Брацлава воспроизводится почти дословно, но уже как относящееся ко всем еврейским общинам империи. Циркуляры великого князя Константина Павловича. 4 января 1824 г. – Там же. Л. 6–12 об.

(обратно)

1027

Гродненский губернатор предписал полицмейстеру, чтобы «по причине проживания в Гродне бывшего еврейского депутата Зунделя Зонненберга и его семейства, старался бы он, полицмейстер, узнать без огласки, не к нему ли, Зонненбергу, писали давние сотоварищи его из Санкт-Петербурга» (Донесение гродненского гражданского губернатора литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 10 января 1824 г. – CAHJP. HM 2/9771.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1824. b. 29) l. 3 v.; Донесение гродненского гражданского губернатора великому князю Константину Павловичу. 12 января 1824 г. – РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278. Л. 17 об.).

(обратно)

1028

Брест-литовскому полицмейстеру предписывалось узнать, «какие учинены рабином предприятия» (Там же; Донесение гродненского гражданского губернатора литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. 10 января 1824 г. – CAHJP. HM 2/9771.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1824. b. 29) l. 3 v.). Раввин Л.-А. Каценельбоген был одним из участников собрания выборщиков в Вильно 1818 г. (Fienn S. I. Kiria n"a"a’mana. S. 35) и одним из виднейших миснагидских лидеров. Имена лиц, упомянутых в используемых здесь делопроизводственных документах как «раввины» того или иного города или местечка, здесь и далее восстанавливаются с помощью еврейских источников, что позволяет дополнить и контекстуализировать используемый материал. Так, становится ясно, почему таким подозрительным казался властям раввин Брест-Литовска (он был активным участником «еврейской политики», а также имел большое влияние на единоверцев).

(обратно)

1029

На допросе Перцович не стал отрицать этого факта, однако заявил, что содержание письма сводилось к тому, что «в столице в особо учрежденном комитете делается положение о евреях и что, при помощи божией, не должно ожидать ничего худого» (Рапорт виленского полицмейстера литовскому военному губернатору А.М. Римскому-Корсакову. – CAHJP. HM 2/9771.1 (оригинал: LVIA. F. 378. BS. 1824. b. 29) l. 5 v. Донесение гродненского гражданского губернатора великому князю Константину Павловичу. 12 января 1824 г. – CAHJP. HM 2/9465.3 (оригинал: РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278). Л. 22–22 об.).

(обратно)

1030

Рапорт исполняющего должность волынского вице-губернатора Константину Павловичу. 29 марта 1824 г. – Там же. Л. 69.

(обратно)

1031

Рапорт минского гражданского губернатора великому князю Константину Павловичу. 3 февраля 1824 г. – Там же. Л. 35 об. – 36.

(обратно)

1032

Рапорт гродненского гражданского губернатора великому князю Константину Павловичу. 14 февраля 1824 г. – Там же. Л. 47–47 об.

(обратно)

1033

Рапорт минского гражданского губернатора. 3 февраля 1824 г. – Там же. Л. 36 об. Вульф Симхович – упоминавшийся выше Зеев Вольф из Минска, которого Л. Диллон называл в письме минскому кагалу в декабре 1816 г. своим близким другом и с которым также вел переписку.

(обратно)

1034

Ныне Опатов (Польша).

(обратно)

1035

Отношение подольского гражданского губернатора министру полиции С.К. Вязмитинову. 16 ноября 1818 г. – CAHJP. RU 1326 (оригинал: РГИА. Ф. 1282. Оп. 2. Д. 46). Л. 94-9–95 об. Документ свидетельствует о том, что «раввин меджибожский Абрамко Гамшей Гешель» давно казался властям источником потенциальной опасности вследствие его влияния на последователей.

(обратно)

1036

Рапорт подольского вице-губернатора великому князю Константину Павловичу. 25 января 1824 г. – Там же. Л. 29.

(обратно)

1037

Там же. Л. 29–29 об.

(обратно)

1038

Абрахам-Йехошуа-Гешель родился в 1755 г., следовательно, в описываемое время ему было 69 лет.

(обратно)

1039

Рапорт подольского вице-губернатора великому князю Константину Павловичу. 25 января 1824 г. – Там же.

(обратно)

1040

Margoles H.Z. Dubno rabati. Warszawa, 1910. S. 168–169. (Перевод с древнееврейского здесь и далее мой. – О. М.). Документ отложился в пинкасе кагала Дубно, подавляющее большинство еврейского населения которого составляли миснагиды. То, что они сохранили в числе документов общины воззвание хасидского цадика, объясняется характером воззвания, касавшегося экономических и социальных вопросов, одинаково болезненных и для миснагидов, и для хасидов.

(обратно)

1041

Ibid.

(обратно)

1042

Ср. пересказ письма депутатов кагалам 1817 г. в записке Маркевича: император «имеет намерение поступить с евреями, как царь Фараон во время порабощения их в Египте, а потому и должно прибегнуть к молитвам, постам и отступным деньгам» (Гиллель Маркевич и его проект. С. 354).

(обратно)

1043

Ibid.

(обратно)

1044

Другой хасидский лидер того времени, цадик ребе Ицхак из Несвижа, позднее вспоминал, что р. Йехошуа-Гешель оценивал царствование Александра I как «25 гзейрот» (Sefr zikhron tov ve-hu sipurei maasiot me-ha-rav ha-tsadik me-Neshizh. Piotrkov, 1892. S. 7). Фольклорная трактовка этих событий содержится в одном (вероятно, наиболее раннем) варианте хасидской легенды о цадике Йехошуа-Гешеле. Согласно этой легенде, когда Александр I собрался ввести для евреев рекрутскую повинность и еще ряд непопулярных мер, цадик нашел среди своих последователей одного хасида, родившегося в один день и час с императором, облачил его в царские одежды, посадил на высокое кресло и заставил от имени царя объявить евреям об отмене репрессивных указов. Самому Александру I под воздействием этих магических мер ничего не оставалось, как поступить так же (An-ski Sh. Gesamelte shriftn. Warszawa, 1927. S. 159–166). В других вариантах легенды фигурировал Николай I, и цадику удавалось отменить все гзейрот, кроме рекрутчины (Ibid.).

(обратно)

1045

«Я не нахожу удобным по бездоказательным слухам пересматривать бумаги меджибожского и шаргородского еврейских раввинов и тем тревожить весь народ тогда, когда вы, яко начальник губернии, имеете другие способы секретным полицейским розысканием [далее зачеркнуто «открыть всю истину»] узнать о переписке между евреями [далее зачеркнуто «и о принимаемых ими мерах»] и о распространяемых ими слухах в рассуждении нового их устройства» (Отношение великого князя Константина Павловича подольскому вице-губернатору. 2 февраля 1824 г. – CAHJP. HM 2/9465.3 (оригинал: РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278). Л. 31–31 об.

(обратно)

1046

Там же. Л. 31.

(обратно)

1047

Предписание Константина Павловича генерал-майору Л.И. Гогелю (2-му), командиру 25-й пехотной дивизии. 8 апреля 1824 г. – Там же. Л. 60.

(обратно)

1048

Рапорт исполняющего должность волынского вице-губернатора Константину Павловичу. 29 марта 1824 г. – Там же. Л. 69–69 об.

(обратно)

1049

Исключение составляет упоминание «жидовских» дел в доносе Фотия Александру I 29 апреля 1824 г. Фотий обвинял Голицына в активном участии в заговоре иллюминатов, стремившихся якобы «все направить к единой цели – уничтожению всех религий и всех царств», чему должно было в России послужить «министерство духовное всех религий христианских, и даже жидовских и магометанских, смешивающее все религии воедино» (Автобиография юрьевского архимандрита Фотия // Русская старина. 1895. № 12. С. 199).

(обратно)

1050

Отношение министра народного просвещения А.С. Шишкова витебскому, могилевскому и калужскому генерал-губернатору. 31 июля 1825 г. – CAHJP. HM F 924 (оригинал: НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 461). Л. 1–1 об. Согласно данному документу, депутаты мотивировали необходимость отъезда семейными обстоятельствами («для домашних своих дел»).

(обратно)

1051

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 85.

(обратно)

1052

Вероятнее всего, имеется в виду описанное выше расследование 1824 г., которое началось с донесения подольского вице-губернатора.

(обратно)

1053

Там же. Л. 85 об.

(обратно)

1054

Там же.

(обратно)

1055

Всеподданнейшая записка министра народного просвещения А.С. Шишкова. 19 июля 1825 г. – Там же. Л. 65.

(обратно)

1056

Там же. Л. 66.

(обратно)

1057

Отношение министра народного просвещения А.С. Шишкова витебскому, могилевскому и калужскому генерал-губернатору. 31 июля 1825 г. – CAHJP. HM F 924 (оригинал: НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 461). Л. 1–1 об.

(обратно)

1058

Отношение исправляющего должность витебского гражданского губернатора витебскому, могилевскому и калужскому генерал-губернатору. 6 августа 1825 г. – Там же. Л. 2–2 об.

(обратно)

1059

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 87–87 об.

(обратно)

1060

В том же 1825 г. в Варшаве при министерстве народного просвещения был организован комитет по еврейским делам (Komitet Spraw Starozaconnych) и при нем совещательная коллегия (izba doradcza): купцы Я. Бергсон, М. Эттингер, С. Познер, Т. Теплиц и математик А. Штерн, а также пять «кандидатов». Нельзя не отметить сходство этого учреждения с только что упраздненной в Петербурге еврейской депутацией. Примечательно, что присутствие еврейских представителей в комитете было в значительной мере обусловлено ходатайствами представителей варшавской общины перед Александром I (Дубнов С.М. Евреи в России в эпоху европейской реакции. Царство Польское // Еврейская старина. 1913. № 2. С. 319. Гессен Ю.И. История еврейского народа в России. М.; Иерусалим, 1993. Т. 1. С. 238–239).

(обратно)

1061

Рапорт полковника М.Н. Логинова и надворного советника А.Н. Маркова генерал-губернатору Н.Н. Хованскому. 10 ноября 1825 г. – CAHJP. HM F 925 (оригинал: НИАБ. Ф .1297. Оп .1. Д. 61). Л. 19.

(обратно)

1062

Подпись сына Х.-Г. Шика, Пинхаса, на документах собрания еврейских общинных лидеров в Минске 11 июня 1816 г. содержит аббревиатуру, означающую, что его отец к тому времени умер (Magid G.N. Ir Vilno’. Vol. 1. S. 148).

(обратно)

1063

Нафтоли Иекусиель Зискинд бен Янкель Леви из Люцина (ныне Ликсна, Латвия) – второй гильдии купец, участник виленского собрания выборщиков 1818 г., один из самых влиятельных деятелей люцинской общины, талмудист и миснагид: все эти данные совпадают в трех источниках: надгробной надписи (воспроизведена в: Донхин Б. Из прошлого еврейских общин в городе Люцине и его уезде // Еврейская старина. 1912. № 3. С. 266); постановлении виленского собрания 1818 г. (Fienn S. I. Kiria n"a"a’mana. S. 35) и воззвании собрания в Любавичах (Постановление собрания в Любавичах. – CAHJP. HM F 925 (оригинал: НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 61). Л. 51). В том, что это один и тот же человек, не остается сомнений.

(обратно)

1064

Там же. Напомним, что возглавлявший собрание Дов-Бер Шнеерсон был сыном и преемником Шнеура Залмана. О борьбе р. Ханоха-Генеха Шика с хасидами см.: Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews: The Jews of Shklov. New York, 1995. P. 20. Фишман категорически отрицает достоверность хасидского предания о том, как р. Шик перед смертью помирился с хасидами. Постановление собрания в Любавичах, которое впервые вводится в научный оборот в данной работе, подтверждает достоверность этого факта, активизированного в исторической памяти любавичских хасидов.

(обратно)

1065

Постановление собрания в Любавичах. – CAHJP. HM F 925 (оригинал: НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 61). Л. 49.

(обратно)

1066

Отношение министра народного просвещения А.С. Шишкова витебскому, могилевскому и калужскому генерал-губернатору. 31 июля 1825 г. – CAHJP. HM F 924 (оригинал: НИАБ. Ф. 1297. Оп. 1. Д. 461). Л. 1.

(обратно)

1067

Циркуляр великого князя Константина Павловича виленскому, гродненскому, минскому, волынскому и подольскому губернаторам. 1 сентября 1826 г., черновик. – CAHJP. HM 2/9465.3 (оригинал: РГИА. Ф. 1409. Оп. 1. Д. 1278). Л. 81 об. – 82.

(обратно)

1068

Там же. Л. 81 об. Вставка на полях: «За исключением из них Зонненберга, о несчитании коего в звании депутата состоялось в 1823 г. особое высочайшее повеление». О роли Константина Павловича в отставке Зонненберга см. выше.

(обратно)

1069

Там же. Л. 82.

(обратно)

1070

[Рапорты виленского, минского, подольского, гродненского губернаторов и управляющего Белостокской областью великому князю Константину Павловичу. Сентябрь 1826 г. – Там же. Л. 83–94]. История имела продолжение: в 1828 г. первой экспедицией Третьего отделения проводилось расследование о противозаконном сборе денег на «депутатов» еврейскими общинами. Под «депутатами» в документах данного дела подразумеваются уже неофициальные ходатаи (штадланы) – влиятельные еврейские купцы, проживавшие в то время в Петербурге и Варшаве. Их деятельность по подкупу влиятельных чиновников, занимавшихся подготовкой закона о рекрутской повинности для евреев, носила полностью секретный характер и находилась вне закона (опубликовано: О еврейском раввине еврее Айзике, собиравшем деньги для депутатов еврейских, находящихся в Петербурге (Из истории введения рекрутской повинности для евреев). Публикация, вступительная статья и комментарии А.Е. Локшина // Архив еврейской истории. М., 2006. Т. 3. С. 233–250).

(обратно)

1071

Каппелер А. Россия – многонациональная империя. М., 2000. С. 72.

(обратно)

1072

Так, «поверенным от евреев» именуется З. Зонненберг в отношении начальника Главного штаба управляющему Министерством внутренних дел (Отношение начальника Главного Штаба И.И. Дибича управляющему министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 22 июня 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 265).

(обратно)

1073

Н. [Никитин В.Н.] Еврейские земледельческие колонии // Восход. 1881. № 6. С. 77.

(обратно)

1074

Там же. С. 79.

(обратно)

1075

Прошение поверенного кагала местечка Янова М.М. Браниса Александру I. 22 августа 1819 г. – ОР РНБ. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1191. Л. 2 об.

(обратно)

1076

Pinkas Va’ad ‘arb’a ‘arsot. Jerusalem, 1990. S. 301, 372, 375.

(обратно)

1077

Доверенность, выданная кагалом местечка Янова М.М. Бранису. 23 июля 1819 г. – ОР РНБ. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1191. Л. 8.

(обратно)

1078

См. об этом в первой главе данного исследования.

(обратно)

1079

Прошение поверенного кагала местечка Янова М.М. Браниса Александру I. 22 августа 1819 г. – ОР РНБ. Ф. 777. Оп. 1. Д. 1191. Л. 2 об.

(обратно)

1080

Там же. Л. 1–2 об.

(обратно)

1081

Журнал Сената 10 февраля и 18 марта 1820 г., копия. – Там же. Л. 15.

(обратно)

1082

Прошение Л. Аустриха и Е. Левита А.Н. Голицыну. Январь 1819 г. – РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Д. 456. Л. 2–3 об.

(обратно)

1083

Отношение А.Н. Голицына Полоцкой иезуитской академии. 19 марта 1819 г. – Там же. Л. 8–9.

(обратно)

1084

Отношение ректора Полоцкой иезуитской академии А.Н. Голицыну. 18 апреля 1819 г. – Там же. Л. 12–12 об.

(обратно)

1085

Журнал Комитета министров. 20 ноября 1823 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 12 об. – 13.

(обратно)

1086

Доверенность, выданная шкловским кагалом Д. Ауербаху и Е. Амдуреру. 17 апреля 1813 г. – РГИА. Ф. 1526. Оп. 1. Д. 1014. Л. 24; Доверенность, выданная шкловским кагалом Д. Ауербаху и Е. Амдуреру 28 августа 1818 г. – Там же. Л. 26–28 об.

(обратно)

1087

Рапорт Четвертого еврейского комитета министру внутренних дел о просьбах могилевских и шкловских евреев. 31 мая 1828 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 461. Л. 12 об. – 13. Впоследствии, в 1828 г., в качестве поверенного шкловских евреев Д. Ауербах подал Николаю I записку о нуждах евреев (он предлагал позволить еврейским купцам производить торговлю на территории всей империи, позволить евреям арендовать мельницы и постоялые дворы и.т.п.) (Записка Д. Ауербаха «Изложение части нужд еврейского общества». 29 апреля 1828 г. – Там же. Л. 5–5 об.).

(обратно)

1088

Рапорт Четвертого еврейского комитета управляющему министерством внутренних дел В.С. Ланскому о еврее Самуиле Фридберге. 20 апреля 1827 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 26.

(обратно)

1089

Отношение особенной канцелярии министерства внутренних дел Четвертому еврейскому комитету относительно выдачи заграничных паспортов евреям. 19 февраля 1826 г. – Там же. Л. 61–63.

(обратно)

1090

ПСЗ 1. Т. XXII. 16146. 4 февраля 1785 г.

(обратно)

1091

ПСЗ 1. Т. XXXVIII. 29443. 30 марта 1822 г.

(обратно)

1092

См. предыдущий раздел данной главы.

(обратно)

1093

Отношение министра финансов Е.Ф. Канкрина управляющему министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 25 июня 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 25–26. Текст прошения С. Фридберга и Г. Гамбургера Е.Ф. Канкрину не сохранился.

(обратно)

1094

Прошение С. Фридберга и Г. Гамбургера управляющему министерством внутренних дел В.С. Ланскому. 5 ноября 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 23–24 об.

(обратно)

1095

Hundert G.D. Kahal i samorzad miejski w miastach prywatnych w XVII i XVIII w. // Zydzi w dawnej Rzeczypospolitej. Wrocіaw; Warszawa; Krakow, 1991. P. 66–74.

(обратно)

1096

Прошение С. Фридберга и Г. Гамбургера. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 23–23 об.

(обратно)

1097

Там же. Л. 23 об.

(обратно)

1098

Там же.

(обратно)

1099

Там же. Л. 24.

(обратно)

1100

Прошение С. Фридберга Четвертому еврейскому комитету. 10 июня 1826 г. – Там же. Л. 83.

(обратно)

1101

Там же.

(обратно)

1102

Там же. Л. 83–84.

(обратно)

1103

Там же. Л. 84–84 об.

(обратно)

1104

Там же. Л. 84 об.

(обратно)

1105

Мнение лифляндского гражданского губернатора Ф. дю Гамеля, представленное по требованию генерал-губернатора Ф.О. Паулуччи. 18 марта 1819 г., копия. – Там же. Л. 86.

(обратно)

1106

Там же. Л. 86 об. – 87.

(обратно)

1107

Там же. Л. 84.

(обратно)

1108

Там же. Л. 84 об.

(обратно)

1109

Виленский временник. Вильна, 1913. Кн. 5. Т. XXXVII. Акты и документы архива виленского, ковенского и гродненского генерал-губернаторского управления, относящиеся к истории 1812–1813 гг. Ч. 2. Переписка по части гражданского управления. С. 70.

(обратно)

1110

Там же. С. 74.

(обратно)

1111

Там же. С. 75.

(обратно)

1112

Там же.

(обратно)

1113

Там же. С. 76.

(обратно)

1114

Ср. знаменитый эпизод в записках Д.В. Давыдова: после освобождения Гродно от французских войск власть в городе была на время передана кагалу. Эта акция была проведена российским командованием не с целью поощрения кагала, а в качестве позорного наказания для городских властей (Давыдов Д.В. Сочинения. СПб., 1895. Т. 2. С. 145–147).

(обратно)

1115

В ведение Я.И. де Санглена в 1811 г. были ненадолго переданы дела Министерства полиции, «касающиеся еврейских обществ». Сведения об этом были обнаружены Н.Н. Голицыным в описи уничтоженных дел Министерства внутренних дел (Голицын Н.Н. История русского законодательства о евреях. Т .1. С. 1006).

(обратно)

1116

Письма главнейших деятелей в царствование императора Александра I. СПб., 1883. С. 117.

(обратно)

1117

«Благословен господь, уделивший от славы своей человеку из плоти и крови». Об особенностях отношения к царской власти в еврейской традиции см.: Львов А. Мидраш как ответ библейского мышления на вызов греческого рационализма // Греки и евреи: диалог в поколениях. Сборник научных трудов. СПб., 1999. С. 155–176.

(обратно)

1118

Письма главнейших деятелей. С. 117.

(обратно)

1119

В 1816 г. в Гродно проживало 8422 еврея (85 % от всего населения города).

(обратно)

1120

Прошение гродненского кагала министру финансов Е.Ф. Канкрину. 1 июня 1823 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 72.

(обратно)

1121

Имя Витковского не фигурирует в прошении и восстанавливается по данным местных архивов, приводимых в работе: Соболевская О., Гончаров В. Евреи Гродненщины. Жизнь до Катастрофы. Донецк, 2005. С. 99. Примечательны методы, к которым кагал прибегал в своей борьбе с Витковским, установившим завышенные сборы с содержателей питейных домов. 25 октября 1825 г., в воскресенье днем (то есть во время наибольшего притока посетителей в шинки), все питейные дома были закрыты по распоряжению кагала. Бойкот продолжался до тех пор, пока откупщик не согласился снизить сборы. О. Соболевская и В. Гончаров, привлекая в больших количествах уникальный материал местных архивов, не используют такие важные для своей темы материалы, как, к примеру, упоминаемое здесь прошение гродненского кагала.

(обратно)

1122

Прошение гродненского кагала. Л. 72.

(обратно)

1123

Там же. Л. 72 об.

(обратно)

1124

Там же. Л. 73.

(обратно)

1125

Там же. Л. 72, 73.

(обратно)

1126

Соболевская О., Гончаров В. Евреи Гродненщины. С. 74.

(обратно)

1127

YIVO RG 87, Pinkas Lublin, F. 10, 82; Pinkas Birze, F. 5, 19. Оба случая относятся к 1780-м гг.

(обратно)

1128

Отношение директора департамента разных податей и сборов в канцелярию министра финансов. 31 августа 1823 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 71.

(обратно)

1129

Отношение виленской казенной палаты министру финансов. 9 июня 1825 г. – Там же. Л. 99 об. – 100.

(обратно)

1130

Опубликовано нами (на русском языке, с введением и комментариями на английском языке): Using the Language of Power. An Episode From the History of Vilna Kahal. / Ed. by O. Minkina // Pinkas. Annual of the Culture and History of East European Jewry. Vilnius, 2006. Vol. I. P. 250–257.

(обратно)

1131

Ibid. P. 252.

(обратно)

1132

Ратовка (от польск. «rata» – взнос, часть, доля, частичный платеж; pіacic ratami – платить по частям). В данном контексте речь идет о выплате недоимок частями.

(обратно)

1133

Using the Language of Power. P. 255–256.

(обратно)

1134

Прошение виленского кагала министру финансов Е.Ф. Канкрину. 27 августа 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 75.

(обратно)

1135

Отношение генерал-губернатора Н.Н. Хованского Четвертому еврейскому комитету. 4 ноября 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 б. Л. 9–11 об.

(обратно)

1136

Рывкин М.Д. Велижское дело в освещении местных преданий и памятников Пережитое. СПб., 1911. Т. 3. С. 84.

(обратно)

1137

Там же. Следует отметить, что в тот же день нищенка Мария Терентьева подала императору жалобу об имевшем якобы место в апреле 1823 г. ритуальном убийстве евреями мальчика Федора, что послужило поводом к началу печально знаменитого Велижского дела, продолжавшегося до 1835 г. Примечательно, что в данном случае Александр I, приказав начать расследование, «забыл» о своем собственном циркуляре 1817 г., запрещавшем преследование по подобным обвинениям. Последнее обстоятельство ярко характеризует политическую культуру Российской империи.

(обратно)

1138

Прошение «еврейского общества» Городка Александру I. 3 сентября 1825 г., копия. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 б. Л. 12.

(обратно)

1139

Прошение «еврейского общества» Невеля Александру I. 5 сентября 1825 г., копия. – Там же. Л. 12–13.

(обратно)

1140

Там же. Л. 17.

(обратно)

1141

Там же. Л. 17 об.

(обратно)

1142

Прошение «еврейского общества» Невеля Александру I. 5 сентября 1825 г., копия. – Там же. Л. 16.

(обратно)

1143

Гессен Ю.И. Велижская драма. К истории обвинения евреев в ритуальных преступлениях // Книжки Восхода. 1904. № 1. С. 30–68; № 2. С. 98–117; № 4. С. 77–95; № 5. С. 49–66; № 6. С. 52–79.

(обратно)

1144

Отношение генерал-губернатора Н.Н. Хованского Четвертому еврейскому комитету. 4 ноября 1825 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 б. Л. 9.

(обратно)

1145

Там же. Л. 9–11 об.

(обратно)

1146

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 б. Л. 16 об.; Д. 624. Л. 110.

(обратно)

1147

Там же.

(обратно)

1148

РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 434. Л. 3.

(обратно)

1149

Там же. Л. 19 об.

(обратно)

1150

Записка Виленского кагала о нуждах еврейского народа // Еврейская старина. 1911. Вып. 3. С. 96–109.

(обратно)

1151

Ныне Расейняй (Литва). Еврейская община города Россиены, согласно мемуарным свидетельствам, отличалась особым культурным климатом. В 1830-е гг. здесь функционировал кружок маскилов – «рыцарей духа»: евреев с высшим образованием, принадлежавших к особому течению «Россиенской Хаскалы», ориентированной на немецкие образцы (Венгерова П. Воспоминания бабушки: Очерки культурной истории евреев России в XIX в. М.; Иерусалим. 2003. С. 103). По нашему мнению, в числе основателей этого кружка вполне мог оказаться и Маркевич.

(обратно)

1152

Маркевич продолжал подавать проекты учреждения различных промышленных предприятий (суконной и бумажной фабрик, лесопилки, завода чугунного литья, производства постного масла и.т.д.) и в 1813–1820 гг., однако ему было отказано в государственной субсидии (Юдицкий А.Д. Еврейская буржуазия и еврейские рабочие в текстильной промышленности первой половины XIX в. // Исторический сборник. М.; Л., 1935. С. 112–113).

(обратно)

1153

Ратман (от нем. «советник») – член ратуши – органа местного самоуправления в небольших городах.

(обратно)

1154

Записка еврея Г.А. Маркевича о делах его, представленная Четвертому еврейскому комитету. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349 а. Л. 284, 290.

(обратно)

1155

Письмо секретаря императрицы Елизаветы Алексеевны Н.М. Лонгинова Г.А. Маркевичу. 18 января 1813 г., копия. – Там же. Л. 290.

(обратно)

1156

Записка еврея Г.А. Маркевича о делах его. – Там же. Л. 284 об. – 285.

(обратно)

1157

Там же.

(обратно)

1158

Там же. Л. 286 об.

(обратно)

1159

Переписка по поводу изобретения Г.А. Маркевича. – РГИА. Ф. 1152. Оп. 1. Д. 64. Л. 2 об.

(обратно)

1160

Там же. Л. 12–12 об.

(обратно)

1161

Записка А.С. Лавинского к петербургскому военному губернатору. 20 октября 1826 г., копия. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 349. Л. 291.

(обратно)

1162

Там же. Л. 296.

(обратно)

1163

Гиллель Маркевич и его проект. С. 355.

(обратно)

1164

Там же. С. 357, 361

(обратно)

1165

Там же. С. 360, 362

(обратно)

1166

Там же. С. 362

(обратно)

1167

Так, 13 ноября 1844 г. был издан указ об учреждении казенных еврейских училищ двух разрядов (ПСЗ 2. Т. XIX. Отделение 1. 18420), а вскоре произошла отмена кагала (ПСЗ 2. Т. XIX. Отделение 1. 18546. 19 декабря 1844 г.). В том же 1844 г. началась борьба с традиционной еврейской одеждой. В 1859 г. купцам первой гильдии было разрешено проживание вне черты оседлости (ПСЗ 2. Т. XXXIV. 34248. 16 марта 1859 г.), а в 1865 г. такая же льгота была предоставлена «мастерам и ремесленникам» (ПСЗ 2. Т. XL. Отделение 1. 37684. 28 июня 1865 г.). С проектом Маркевича совпадает не только само содержание этих мер, но их мотивировка необходимостью «цивилизования» евреев, их «слияния» с остальными подданными, поощрения «полезных» евреев.

(обратно)

1168

Об этих проектах см. выше, во второй главе данной работы, а также в настоящей главе.

(обратно)

1169

Сопроводительное письмо к проекту Г.И. Гиршфельда, адресованное министру финансов Е.Ф. Канкрину. 10 августа 1825 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 1. Д. 513. Л. 67.

(обратно)

1170

Проект Г.И. Гиршфельда, не позднее 10 августа 1825 г. – Там же. Л. 68–69.

(обратно)

1171

Там же. Л. 68 об. («Еврейские общества, или так называемые кагалы»).

(обратно)

1172

Там же. Л. 68.

(обратно)

1173

Такова, в частности, ранее не фигурировавшая в научном обороте записка купца из города Борзны Черниговской губернии Нахмана Плисецкого М.М. Сперанскому 1838 г. (ОР РНБ. Ф. 731, Д. 464), близкая по настроению к записке Маркевича. Описывая недостатки современного ему еврейского общества, Плисецкий отмечал, что «всему тому злу причиною изуверство раввинов, азиатское направление духа народного и контрабанда» (Там же. Л. 10).

(обратно)

1174

Так, один из самых известных представителей маскилим в Российской империи поэт и публицист И.-Б. Левинзон (1788–1860), с одной стороны, позиционировал себя как «защитник своего народа», применяя к себе традиционные эпитеты штадлана, с другой, иногда получал признание в качестве легитимного представителя со стороны общинного руководства. В этом отношении особенно примечателен случай 1837 г., когда главы кагалов Дубно, Острога и Вишниц обратились к Левинзону с просьбой стать их официальным «поверенным» (Natanson D. Beer Yitzhak. Warszawa, 1900. S. 46–48.) О саморепрезентации Левинзона как «заступника за евреев» см.: Цинберг И. Исаак Бер Левинзон и его время // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. С. 450–455.

(обратно)

1175

Подробнее об этом процессе см.: Львов А.Л. Рабби Исроэль Салантер, Гаскала и «теория секуляризации»: анализ в фольклористической перспективе // Вестник Еврейского университета. 2006. № 11. С. 39–59.

(обратно)

1176

См. третью главу («Выборы еврейских депутатов в Вильно в 1818 г.»).

(обратно)

1177

Каменский А. Элиты Российской империи и механизмы административного управления // Российская империя в сравнительной перспективе. М., 2004. С. 115–139; Миллер А. Империя Романовых и национализм. М., 2006. С. 48–49.

(обратно)

1178

Эта тенденция сохранилась и в последующие десятилетия. Несмотря на то что ко времени переписи 1897 г. в состав российского потомственного дворянства вступили 196 евреев, а среди дворянства личного их было еще больше (0,3 % от всей этой группы), их присоединение к сословию во многом осталось формальным актом (Натанс Б. За чертой оседлости: евреи в дореволюционном Петербурге // Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005. С. 673, 687). Для начала XIX в. характерный пример представляет судьба А.И. Перетца, которого и после его крещения продолжали именовать «жидом» (см. главу вторую данной работы).

(обратно)

1179

Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 110–115.

(обратно)

1180

В этом отношении весьма показательно упоминание депутатов в «Розыскании об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», изданном в 1844 г. тиражом в сто экземпляров по распоряжению министра внутренних для служебного пользования. Авторство этой записки приписывалось В.И. Далю и (с б'oльшими на то основаниями) директору департамента духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел В.В. Скрипицыну или сотруднику министерства внутренних дел И.В. Каменскому (Гессен Ю.И. Писал ли Даль о кровавом навете? // Голос минувшего. 1914. № 1. С. 93–96; Записка о ритуальных убийствах, приписываемая В.И. Далю, и ее источники. СПб., 1914). Обращаясь к материалам Гродненского дела 1816 г., автор записки заявлял, что вина евреев в убийстве девочки могла бы быть доказана, если бы не действия еврейских депутатов. Последние, якобы только для этого отправленные в Cанкт-Петербург, «жалуясь на такое оскорбительное для них подозрение», объясняли возникновение «кровавого навета» враждебностью поляков к евреям за оказывавшееся ими содействие российским властям (Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их. СПб., 1844. С. 24). Примечательно, что в рукописной копии «Розыскания», принадлежавшей, вероятно, М.С. Воронцову, строки о депутатах отчеркнуты на полях красным карандашом (Розыскание о евреях. – Архив ИИ РАН. Ф. 36. Оп. 1. Д. 129. Л. 33).

(обратно)

1181

К числу такого рода инициатив относились ходатайства виленского, минского и гродненского кагалов в 1826 г. (Мемория Четвертого еврейского комитета за сентябрь 1826 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 4. Д. 624. Л. 110); новое выступление виленского кагала в 1833 г. В последнем случае необходимость создания законосовещательного органа при центральной власти мотивировалась следующим образом: «Народ еврейский во всех статьях совершенно невиновен и напрасно оскорблен, и невинность свою достаточными изъяснениями успел бы доказать, если бы воспоследовало ему позволение прислать в столицу поверенных своих, хотя четырех со всего народа, как для представления правительству своих объяснений, так и для составления со стороны своей проекта нового устройства евреев (за представлением им составленного уже устава), который бы соответствовал цели и благонамерениям правительства и не разрушил бы основание благополучного существования еврейского народа, ибо, хотя народ сей не сомневается, что желанием милостивейшего монарха и высокого правительства есть привесть его в лучшее благоустройство и утвердить его благосостояние, но никакое благодеяние, оказываемое кому-либо без предварительного сношения благодетеля с самим нуждающимся в оном о обстоятельствах и желании последнего, не может быть со всех сторон полным, тогда еще, когда здесь дело идет не об одном, а о сотнях тысяч семейств, составляющих народ израильский, который сильно оговорен и много невинно уже терпел, да не на малое, а на всегдашнее время. В таком разе евреи уповают на Бога, что будет в силе оправдать себя пред августейшим престолом его императорского величества и обнаружить причины, по которым они доселе столь горько страдали» (Записка Виленского кагала о нуждах еврейского народа // Еврейская старина. 1911. Вып. 3. С. 97). Примечательно, что учреждение совещательной коллегии из четырех представителей еврейского населения империи описывалось виленским кагалом не как восстановление депутации, дискредитировавшей себя в глазах властей, а как создание принципиально нового института.

(обратно)

1182

Ю.Г. [Гессен Ю.И.] К истории еврейских типографий. Крещеные евреи Зандберг и Фоделло // Еврейская старина. 1909. Вып. 4. С. 252.

(обратно)

1183

Проект К. Фоделло. 1827 г. – CAHJP. F/811 (оригинал: ГА РФ. Ф .109. СА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 104. Описательная часть проекта Фоделло была в 1838 г. использована О. Сенковским при написании очерка «Польские евреи» в журнале «Библиотека для чтения». Анализ анонимной статьи «Польские евреи» см.: Вайскопф М. Покрывало Моисея. С. 269–274. Заимствование Сенковским текста Фоделло было выявлено нами (см.: Минкина О.Ю. Невидимый кагал. Из тетрадей Карла Фоделло. 1827 г. // Лехаим. 2008. № 10. С. 21–25). Сердечно благодарим сотрудника CAHJP В.М. Лукина за предоставленную копию проектов К. Фоделло.

(обратно)

1184

Проект К. Фоделло. Ок. 1827 г. – РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 275. Л. 260–260 об.

(обратно)

1185

Там же. Л. 268–269.

(обратно)

1186

Там же. Л. 266–266 об.

(обратно)

1187

Имеется в виду созванное Наполеоном собрание представителей еврейских общин.

(обратно)

1188

Проект К. Фоделло. 1827 г. – CAHJP. F/811 (оригинал: ГА РФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 2312). Л. 109 об. – 114.

(обратно)

1189

Публикацию данного проекта см.: Лукин В.М., Минкина О.Ю. «Вопль дщери Иудейской» 26 лет спустя. Проект еврейской реформы 1829 г. и его автор // Архив еврейской истории. 2011. Т. 6 (в печати).

(обратно)

1190

Анонимный проект реформы. Не позднее марта 1831 г. – РГИА. Ф. 1286. Оп. 5. Д. 866. Л. 5 об.

(обратно)

1191

Проект капитана А. Васильева. 1835 г. – ОР РНБ. Ф. 550. FII 196. Л. 29.

(обратно)

1192

Там же. Л. 92 об., 94 об.

(обратно)

1193

Там же. Л. 26 об.

(обратно)

1194

Лернер О. М. Евреи в новороссийском крае: исторические очерки. Одесса, 1901. С. 73–79, 92–109; Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. Political Tradition and Political Reconstruction in the Jewish Community of Tsarist Russia. Oxford, 1989. Р. 92–95.

(обратно)

1195

Сосис И. Общественные настроения эпохи «великих реформ» // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.; Иерусалим, 1995. С. 529–539.

(обратно)

1196

В этой связи интересным представляется суждение А.Б. Каменского о том, что стремление российских евреев к ассимиляции носило «компенсаторный характер, связанный с преодолением возникшего в результате ограничения личных свобод комплекса неполноценности» (Каменский А. Екатерина Великая и евреи // Вестник Еврейского университета. 2006. № 11 (29). С. 41).

(обратно)

1197

В роли «поверенных» в конце 1820-х и 1830-е гг. продолжали выступать лица, начинавшие свою «политическую карьеру» в 1800-е гг. Так, один из глав виленского кагала, Тодрис Касель, в 1833 г. в качестве «поверенного виленского еврейского общества» ходатайствовал о сокращении числа рекрутов, требуемых от евреев Вильно (Отношение главы Третьего отделения А.Х. Бенкендорфа военному министру А.И. Чернышеву. 28 октября 1833 г. – ГА РФ. Ф. 109. Оп. 63. Д. 594. Л. 2). Обязательным условием функционирования поверенных было наличие доверенности от уполномочивших их лиц. Так, в декабре 1826 г. Четвертый еврейский комитет рассматривал прошение представителя хевры мясников Вильно некоего «еврея Дондеса, называющего себя поверенным, но не представляющего доверенности» (Мемория Четвертого еврейского комитета за декабрь 1826 г. – РГИА. Ф. 560. Оп. 10. Д. 180. Л. 285 об.).

(обратно)

1198

К упомянутым в предыдущем примечании «поверенным виленского еврейского общества», к примеру, присоединились члены минского кагала Д. Шапара, Марголин и Ляховский (Там же).

(обратно)

1199

Подобные мысли высказывали такие видные публицисты и общественные деятели того времени, как О. Рабинович, А. Цедербаум и И. Марголис (Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P. 137, 140–142, 152–153).

(обратно)

1200

См. о нем: Emanuel C.H. A Century and a Half of Jewish History: Board of Deputies of British Jews. London, 1910.

(обратно)

1201

Alliance Isra'elite Universelle (Всемирный еврейский союз, фр.). Основан в Париже в 1860 г. Хотя формально организация являлась международной, по своему характеру она оставалась французской. В соответствии с уставом, две трети из тридцати членов ее центрального комитета должны были постоянно находиться в Париже, а все президенты Альянса, за исключением одного, были французскими подданными. Главными целями организации были объявлены «содействие эмансипации и моральному прогрессу евреев» по всему миру, а также борьба с антисемитизмом. См. русский перевод программных документов Альянса в: Евреи в современном мире. История евреев в Новое и Новейшее время: антология документов. М.; Иерусалим, 2003. Т. 2. С. 36–46, а также The Alliance Isra'elite Universelle, 1860–1895. Paris, 1895; Laskier M. The Alliance Isra'elite Universelle and the Jewish Community of Marocco, 1862–1962. New York, 1983. Программа Альянса унаследовала основные элементы проекта еврейского Просвещения в Западной Европе на рубеже XVIII–XIX вв.: правовая эмансипация и европейское образование евреев и борьба с антиеврейскими предрассудками окружающих народов мыслились как части единого плана.

(обратно)

1202

Общество для распространения просвещения между евреями в России (ОПЕ) было основано в Санкт-Петербурге в 1863 г. Формально существовало до конца 1920-х гг. Во главе ОПЕ в первые десятилетия его существования стояли Е. и Г. Гинцбурги и другие представители финансовой и интеллектуальной еврейской элиты. Общество материально и организационно поддерживало распространение всех форм образования на русском языке среди еврейского населения империи. Подробнее см.: Чериковер И.М. История Общества для распространения просвещения между евреями в России. СПб., 1913. Т .1.

(обратно)

1203

Lederhendler E. The Road to Modern Jewish Politics. P .115–121.

(обратно)

1204

Раввинская комиссия – совещательный орган при департаменте духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел. Учреждена в 1848 г. (ПСЗ 2. Т XXIII. Отделение 1. 22276. 18 мая 1848 г.). Состояла из председателя и четырех членов. В выборах комиссии имели право участвовать купцы, раввины и «почетнейшие из евреев» с разрешения местных генерал-губернаторов. «Из представленных таким образом шестью генерал-губернаторами тех губерний, где евреи имеют постоянное жительство, 18 кандидатов министр внутренних дел назначает председателя и четырех членов раввинской комиссии». Комиссия должна была собираться ежегодно на два месяца, но министр внутренних дел мог продлить срок ее работы. В обязанности раввинской комиссии входили спорные религиозные вопросы, бракоразводные дела и «исполнение таких поручений, относящихся к роду ее занятий, кои министр внутренних дел сочтет нужным на нее возложить». Раввинская комиссия не имела права возбуждать дела без санкции министра внутренних дел и сноситься с другими должностными лицами и учреждениями. Делопроизводство комиссии должно было вестись на русском языке.

(обратно)

1205

Виленская комиссия по устройству быта евреев (1866–1869) формально была организована для «исследования и улучшения быта евреев». Занималась разработкой таких проектов, как передача евреев, проживавших в сельской местности, под юрисдикцию «сельских обществ», уравнение раввинов в правах с христианскими священниками и выплата им жалованья не общиной, а правительством, уравнение евреев в избирательных правах в органы городского самоуправления. Все эти меры были направлены на «исправление» евреев и их «слияние» с остальным населением. В 1869 г. возглавлявший комиссию генерал-губернатор А.Л. Потапов распорядился созвать еврейских депутатов от Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской и Витебской губерний для обсуждения проектов комиссии. Характерно, что в своей речи, обращенной к еврейским депутатам, Потапов заявил, что «до сих пор евреев обвиняли, о них рассуждали и издавали законы заочно, не выслушивая их оправданий, а потому я созвал представителей от евреев, дабы выслушать их объяснения и желания» (Кнорозовский М.Л. Еще о виленской комиссии 1869 г. // Пережитое. СПб., 1911. Т .3. С. 386). Таким образом, была проигнорирована вся предшествующая история еврейского представительства. Выводы Виленской комиссии не были учтены при последующей разработке законодательства о евреях.

(обратно)

1206

Подробнее об этом см.: Минкина О.Ю. Msiras Nefesh. Исторические предания о еврейских депутатах конца XVIII – начала XIX века // История – миф – фольклор в еврейской и славянской культурной традиции. М., 2009. С. 180–194. Записи большинства известных нам исторических преданий о еврейских «политических» деятелях конца XVIII – начала XIX века были выполнены непрофессиональными собирателями. Первая подборка таких фольклорных текстов была опубликована в 1916–1920 гг. в Нью-Йорке литератором Ш. Гурвицем, выступавшим под псевдонимом А. Литвин (Litvin А. Yiddishe neshomes. New York, 1916). Вторая публикация была осуществлена в 1926 г. в Варшаве журналистом Ш. Цитроном (Tsitron S. L. Shtadlonim. Warszawa, 1926). Тексты обоих сборников были записаны в первые годы XX века, в основном на территории современных Белоруссии и Литвы.

(обратно)

1207

Litvin А. Yiddishe neshomes. B .1. K .8. S .4, K. 9. S .5, K. 21. S .7.

(обратно)

1208

Litvin А. Yiddishe neshomes. 9.

(обратно)

1209

«Кол нидрей» («Все обеты») – молитва об отмене неисполненных обетов и клятв, с которой начинается вечерняя служба в синагоге на Йом Кипур.

(обратно)

1210

Об этом поверье см.: Белова О.В., Петрухин В.Я. «Еврейский миф» в славянской культуре. М.; Иерусалим, 2008. С. 483–498.

(обратно)

1211

Подробнее об этом см.: Stern S. The Court Jew. Contribution to the History of the Period of Absolutism in Central Europe. Philadelphia, 1950; Meyer M. The Origins of the Modern Jew. Jewish Identity and European Culture in Germany, 1749–1824. Detroit, 1967; Assimilation and Community: The Jews in the Nineteenth Century Europe. Cambridge, 1992; Кац Я. Исход из гетто. Социальный контекст эмансипации евреев. 1770–1870. М.; Иерусалим, 2007.

(обратно)

1212

Кац Я. Исход из гетто. С. 70–77; см. также публикацию полемики Х.-В. Дома с М. Мендельсоном в русском переводе: Евреи в современном мире. Т.I. С. 64–78, 93–99, 172–176.

(обратно)

1213

Важными исключениями в этом отношении являлись проект литовского губернатора И.Г. Фризеля, представленный в 1799 г. и предполагавший полное гражданское и налоговое равноправие евреев с христианами (Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г. Опыт исторического исследования оснований и мотивов этого законодательного памятника // Восход. 1895. № 4. С. 93–96), и прошение поверенного евреев Каменец-Подольска И. Гельмановича, поданное императору в ноябре 1802 г. Гельманович, в отличие от остальных еврейских представителей, высказался против существования отдельного законодательства о евреях как такового (Бершадский С.А. Положение о евреях 1804 г.// Восход. 1895. № 6. С. 48–49. См. также вторую главу данного исследования). Отметим, что ни проект Фризеля, ни тем более прошение Гельмановича не оказали никакого влияния ни на политику по отношению к евреям, ни на развитие различных проектов еврейской реформы.

(обратно)

1214

Cohen G. German Jewry as a Mirror of Modernity // Leo Baeck Institute Year Book. 1975. Vol. 20. P. xxx; Fishman D.E. Russia’s First Modern Jews: The Jews of Shklov. New York, 1995. P. 22–23, 31–37, 53–63, 66–79, 94–99. Утрированное выражение такой точки зрения содержится в одной из недавних работ Й. Петровского-Штерна: «Даже для тех еврейских представителей [в Российской империи конца XVIII – начала XIX в.], кто уже вкусил от плода западноевропейского просвещения, такие законодательные ограничения еврейской жизни в России, как двойное налогообложение, запрет передвижений и сложная система социальных и религиозных ограничений евреев в России, представлялись изрядным, но неизбежным стеснением. Началом и концом первого этапа борьбы за еврейскую эмансипацию, которую и борьбой как-то неловко называть, было высочайшее и снисходительнейшее решение не называть евреев в русских государственных документах «жидами». Таков был венец деятельности просвещенных евреев Ноты Ноткина, Лейбы Неваховича и Абрама Перетца на поприще споспешествования еврейскому равноправию, совпавшего по времени с введением гражданского равноправия для евреев Франции» (Петровский-Штерн Й. «Враг рода человеческого»: антинаполеоновская пропаганда и «Протоколы сионских мудрецов» // Образ врага. М., 2005. С. 112–113).

(обратно)

1215

См.: Hertzerg A. The French Enlightenment and the Jews. New York, 1968. P. 338–368.

(обратно)

1216

См. публикацию открытого письма Д. Фридлендера пробсту В.-А. Теллеру (1799 г.) в антологии: Евреи в современном мире. С. 208–218.

(обратно)

1217

Левин И. Евреи в Пруссии в XVIII в. // Еврейская старина. 1916. № 4. С. 386–390; Meyer M. The Origins of the Modern Jew. P. 79–81.

(обратно)

1218

Кац Я. Исход из гетто. С. 70–96. См. также публикации характерных в этом отношении документов, исходивших из еврейской среды: памфлета Н.-Г. Вессели «Слова мира и правды» (1782 г.) (Евреи в современном мире. С. 140–147); письма Д. Фридлендера М. Эгеру (1792 г. Там же. С. 177–179), открытого письма Б.-И. Берра еврейским общинам Эльзаса и Лотарингии (1791 г. Там же. С. 234–239).

(обратно)

1219

Особенно показательна в этом отношении деятельность З. Зонненберга (см. о нем в третьей главе настоящего исследования).

(обратно)

1220

Письмо Б. Шпеера полоцкому губернатору М.Н. Кречетникову. 26 сентября 1773 г. – ОР РГБ. Ф. 256. Оп. 1. Д. 470. Л. 47.

(обратно)

1221

Донесение общества Витебских ремесленников витебской губернской канцелярии. 5 августа 1773 г. – Там же. Л. 8. Подробнее о еврейском представительстве в 1773 г. см. первую главу данной работы.

(обратно)

1222

«Московское изгнание» евреев 1790 г. / Публ. Д.З. Фельдмана // Вестник Еврейского университета в Москве. 1996. № 1. С. 187 (прошение Ц. Файбишовича Екатерине II, 1790 г.). Подробнее об этом см. в первой главе настоящей работы; Державин Г.Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. VII. С. 354 (проект Н.Х. Ноткина, представленный Первому еврейскому комитету, 1803 г.). Подробнее о проекте Ноткина см. во второй главе данной работы.

(обратно)

Оглавление

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 «ПРОСВЕЩЕННЫЕ ЕВРЕИ» И «СТАРОЗАКОННЫЕ ПОМЕЩИКИ». 1773–1801 гг.

  Проект Беньямина Шпеера

  Собрание еврейских депутатов в Полоцке

  «Поверенные от белорусского еврейского общества» 1785–1786 гг.

  Поверенные и московский конфликт 1790–1791 гг.

  Поверенные и депутаты после второго и третьего раздела Польши

  Помещики и прожектеры

Глава 2 «РАСЦВЕТАЮЩАЯ РОЗА» И ДВА СИНЕДРИОНА. 1801–1812 гг.

  Депутаты при Первом еврейском комитете

  Парижский Синедрион и депутаты от российского еврейства: 1806–1807 гг.

  Третий еврейский комитет. 1809–1812 гг.

  Поверенные, кагалы, проекты. 1801–1812 гг.

  Еврейская община в Санкт-Петербурге: 1802–1812 гг.

Глава 3 «ЕВРЕЙСКИЕ ЗАКОНЫ МОГУТ И ДОЛЖНЫ ИЗМЕНЯТЬСЯ». 1812–1825 гг.

  Еврейские депутаты в 1812–1817 гг.

  Выборы еврейских депутатов в Вильно. 1818 г.

  Еврейская депутация от реорганизации до упразднения

  «Поверенные от евреев»

  Выступления от имени кагалов и «еврейских обществ»

  Проекты маскилов 1820-х гг.

Эпилог НАСЛЕДИЕ

  Проекты рубежа 1820–1830-х гг.

  Позднейшие отголоски

  Депутаты в еврейском фольклоре

  Заключение: «еврейская аристократия» в Российской империи и Западной Европе

Глоссарий

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

  Архивные фонды

  Опубликованные источники

  Литература

• Реклама на сайте