|
|
Г. Xарт
МОРСКОЙ ПУТЬ В ИНДИЮ
РАССКАЗ
О плаваниях и подвигах
португальских мореходов,
а также о жизни и времени
ДОНА ВАСКО ДА ГАМЫ,
адмирала,
Вице-короля Индии и графа Видигейры
* * *
Henry Hart
Sea Road to the Indies
An account of the voyages and exploits
of the Portuguese navigators, together with the life and times
of Dom Vasco Da Gama,
Capit~ao-М'or, Viceroy of India and Count of Vidigueira
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯСвою книгу Харт назвал «Морской путь в Индию». Но задача его, как он сам раскрыл ее в подзаголовке, была шире: не только дать «рассказ о плаваниях и подвигах португальских мореходов» — от первых экспедиций, организованных Генрихом Мореплавателем, до последней экспедиции Васко да Гамы, но также и описание «жизни и времени дона Васко да Гамы». Следует отдать справедливость Харту: с этой задачей он справился гораздо лучше, чем любой из его предшественников — историков географических открытий XIX–XX веков или литераторов.
Автор книги — американец, по специальности востоковед, уже на склоне лет взялся за историко-географические темы.
Харт не работал в португальских архивах, в которых, несомненно, хранится много еще не опубликованных документов, освещающих заокеанскую экспансию португальцев XV–XVI веков. Но он, по-видимому, широко использовал значительную часть имеющейся обширной литературы на семи западноевропейских языках, опубликованной в течение пяти столетий — от «Хроники открытия и завоевания Гвинеи» Г. И. Азурары (современника Генриха Мореплавателя) до работ нашего времени.
В подавляющем большинстве случаев факты, сообщаемые автором, критически проверены (сравнительно редкие ошибки оговорены нами в примечаниях). В результате получилась — несмотря на небольшой объем книги — капитальная сводка всего того, что нам известно о жизни Васко да Гамы и о его трех экспедициях, особенно — о первой, которая сыграла важную роль не только в португальской, но и в мировой истории.
Менее полон фактический материал, собранный автором о португальских предшественниках Васко да Гамы. Правда, Харт достаточно подробно (и вполне правдиво) осветил деятельность таких замечательных предшественников Гамы, как Альвизе да Мосто (иначе Кадамосто — венецианец на португальской службе), Диогу Кан и Бартоломеу Диаш. Но он лишь бегло упоминает о других мореплавателях, которые положили начало португальской экспансии в южном направлении, исследовали и нанесли на сравнительно точные (для XV века) карты побережье Западной Африки от Гибралтарского пролива до экватора, отдельные острова и целые архипелаги в субтропической и тропической зонах Атлантического океана.
Некоторые из этих островов были очень важными этапами на португальских морских путях последовательно — к тропической Западной Африке, к. Экваториальной и Южной Африке, а в конце XV века и в XVI веке — к «Индиям». Кроме того, плавания от метрополии к островам северной субтропической Атлантики, к Мадейре и Азорским островам, освоенным уже португальцами, были для них «школой мореплавания», и именно эту школу прошли те кадры моряков, без которых ни один, даже самый талантливый из португальских мореходов (Бартоломеу Диаш) не мог бы добиться таких блестящих успехов.
Харт сознательно ограничил тему первого раздела своей книги рассказом только о португальских путешественниках (включая сюда Кадамосто) и только о тех из них, которые стремились к Индии морским путем, вокруг Африки[1].
Этим самоограничением объясняется то, что автор обошел ряд известных европейских путешественников — не португальцев (кроме Марко Поло), посещавших Индию задолго до Ковильяна, в XIII–XIV веках, и много лет живших в этой стране: итальянцев Джованни Монтекорвино, Одорико из Порденоне, Джованни Мариньолли и каталонского монаха Иордана. Ничего не говорит он о замечательных путешественниках в Индию XV века, в том числе об итальянце Никколо Конти и русском Афанасии Никитине, о котором Харт, конечно, знал, хотя бы по английскому переизданию книги «Хождения за три моря» в специальном сборнике известной серии общества Хаклюйта[2]. Ничего не говорит автор также и о таком выдающемся путешественнике, современнике Васко да Гамы, как итальянец Лодовико Вартема.
Этим же самоограничением объясняется умолчание Харта о тех португальских мореплавателях — современниках Васко да Гамы, которые в самом начале XVI века стремились «открыть» Индию не тем путем, который проделал Гама, а западным морским путем — в обход с севера или с юга земель, только что открытых за Атлантическим океаном испанцами. Читатель не найдет в предлагаемой книге рассказов ни о братьях Кортириалах — Гашпаре и Мигеле, — пропавших без вести в поисках северо-западного пути, ни об искавшей в те же годы (1501–1502) юго-западный путь в Индию «анонимной» португальской экспедиции, участие в которой (действительное или мнимое) принесло такую незаслуженную и необычайную славу Америго Веспуччи («Новый Свет» назван его именем — Америка).
Итак, Харт очень последовательно проводит свою линию: он описывает, кроме самого Гамы и его спутников, только тех португальцев, которые либо были его прямыми предшественниками в поисках морского пути в Индию вокруг Африки, либо действовали в Индии в промежутках между тремя экспедициями Гамы.
* * *
Харт дает убедительные, исторически верные портреты португальских рыцарей первоначального накопления, их вдохновителя — привца Генриха Мореплавателя и королей Жуана II и Мануэла «Счастливого».
Автор правильно отмечает, что инициатором португальской торговли неграми-рабами был именно Генрих Мореплаватель. Для его характеристики Харт приводит почти полностью из «Хроники» Азурары потрясающий рассказ о распродаже им большой партии рабов — рассказ, который действительно «не нуждается ни в украшениях, ни в комментариях»[3]. Правда, Харт при этом прибегает к некоторой словесной ретушевке, не решаясь порвать с реакционной буржуазной исторической традицией — рисовать монашествующего принца как бескорыстного рыцаря без страха и упрека; он стремится оградить принца от справедливых упреков в лицемерии и бессердечии ссылкой на «истинный дух века». Но после ознакомления с сообщением Азурары (очевидца этих событий) о том, какое негодование вызвала распродажа рабов среди людей, которые «кормились трудами своих рук», эта ссылка выглядит явной натяжкой: ведь и эти простые люди были детьми своего века.
Ярко реалистически обрисован Васко да Гама, об исключительной жестокости которого автор говорит в различных местах своей книги. Харт оставляет Гаме только одну гуманную черту — нежную привязанность к его старшему больному брату Паулу. В этом отношении Харт не отходит от исторической правды. Но его можно упрекнуть в другом — в переоценке Гамы как мореплавателя.
Никак нельзя согласиться с автором, что плавание Васко да Гамы в 1498–1499 годах «было, по всей вероятности, величайшим подвигом в области морских путешествий, известных до того времени». Нельзя определять заслуги мореплавателя количеством пройденных им миль и длительностью путешествия. Как мореход, Гама, несомненно, уступает — из португальцев — БартоломеуДиашу; как первооткрыватель — тому же Диашу и его предшественнику Диогу Кану, который прошел все ранее неизвестное европейцам и арабам побережье Западной Африки — от экватора до тропика Козерога — и попутно открыл и исследовал устье великой африканской реки Конго. Но, несколько увлекшийся своим героем, автор не только отодвигает на задний план этих выдающихся португальских мореплавателей — Кана и Диаша, но ставит Васко да Гаму выше даже Христофора Колумба.
Направляясь в Индию, Гама избрал в Атлантическом океане наиболее удачный путь, уклонившись далеко к западу, лишь потому, что воспользовался указаниями о ветрах и течениях своих предшественников, в том числе Бартоломеу Диаша. Что касается его пути уже в пределах Индийского океана, то там Гама двигался вдоль еще не известного ни европейцам, ни арабам восточного побережья Африки лишь на участке от бухты Алгоа до острова Мозамбик. Если при этой оценке в качестве критерия брать пройденную дистанцию, как это сделал Харт, то и в таком случае неизвестный ранее участок юго-восточного побережья Африки, открытый Гамой, не превышает участка западного побережья Африки, открытого Каном. Северный же отрезок восточного побережья Африки — от острова Мозамбик до Момбасы — Гама прошел с помощью (правда, недоброжелательной) арабских лоцманов. Наконец, в Малинди ему удалось получить в помощь самого опытного арабского кормчего и крупного ученого того времени — Ахмеда ибн Маджида[4], который и довел его корабли до Индии.
Напротив, Христофор Колумб, пересекавший Атлантический океан во время своей первой экспедиции в субтропической и тропической зонах северного полушария (на пути на запад) и в умеренно-теплой зоне (на обратном пути), не имел никаких предшественников и руководствовался — как вскоре выяснилось — лишь «умозрительными» указаниями и фантастическими картами. К тому же суда Колумба были гораздо хуже судов Гамы, а команды на них, наспех навербованные, не могли идти в сравнение с командами на судах Гамы. Да и не могли тогда испанские моряки (даже лучшие из них — баски), знакомые, как правило, только с каботажным плаванием, иметь выдержку и опыт португальских моряков конца XV века.
* * *
Читатель, интересующийся эпохой великих географических открытий, не найдет в книге Харта удовлетворительного ответа на ряд важных вопросов.
Первый, наиболее важный вопрос: каковы были действительные исторические причины португальской морской и колониальной экспансии XV–XVI веков? Для советского читателя менее всего приемлемы те объяснения причин португальской экспансии, которые автор приводит в первой главе своей книги.
Конечно, то несомненное обстоятельство, что «португальский народ является народом чрезвычайно смешанного расового происхождения», никакого отношения не имеет к «стремлению к открытиям и вторжениям, к исследованию и заселению стран, где жители были сплошь темнокожими».
Нельзя также объяснять, как это делает автор, заокеанскую экспансию португальцев в XV веке географическим положением их страны, при том же подразумевая под этим лишь естественные условия: это положение создавало лишь возможности морских открытий и колониальных захватов португальцев.
Автор сам чувствует, что два выделенных им момента — смешанное происхождение португальцев и географическое положение их страны — явно недостаточны для объяснения причин и хода португальской заморской экспансии. Поэтому он бегло говорит о возникновении Португальского государства и перечисляет основные (общеизвестные) моменты, характерные для его дальнейшего развития и расширения: «укрепление королевской власти, подчинение ей феодальных сеньоров, войны с маврами, усиление католицизма…»
Однако ни один из перечисленных им моментов не объясняет, почему же именно Португалия первой из западноевропейских держав начала заокеанскую колониальную экспансию.
Особенности исторического развития Португалии, выделившие ее среди пиренейских государств того времени, состояли в следующем.
Португалия почти на два с половиной столетия раньше, чем соседняя Кастилия, завершила Реконкисту — освобождение страны от арабо-берберских завоевателей[5]. В связи с этим королевская власть, опиравшаяся на городскую буржуазию главным образом приморских городов — Лиссабона и Порту (Опорто) — и мелкопоместных дворян (фидалгу), раньше, чем в других пиренейских государствах, подчинила себе местное духовенство и превратила его в орудие борьбы за абсолютизм. Опираясь на всех трех союзников, португальские короли раньше, чем испанские, сломили власть крупных феодалов.
В интересах своих собственных и в интересах своего союзника — буржуазии приморских городов — королевская власть уже в начале XIV века (Диниш I) энергично развивала кораблестроение и создала значительный военный флот. В XIV веке португальские торговые корабли посещали не только кастильские и французские порты, но через Ламанш доходили до нидерландских портов и поддерживали постоянную торговую связь с важнейшими портовыми городами южной Англии. А на юго-западе, в субтропической полосе Атлантики, португальские корабли посещали Канарские острова. В последней четверти XIV века Португалия окончательно отстояла свою независимость от Кастилии (в 1385 году, после победоносной для португальцев битвы при Алжубарроте), а в XV веке даже вмешивалась в междоусобные войны в самой Кастилии.
В результате в начале XV века на крайнем юго-западе Европы, у Атлантического океана, сложилась в лице Португалии сильная морская держава, в которой все господствующие группы населения были заинтересованы в дальнейшей морской экспансии.
Эта экспансия ничего не сулила в восточном направлении, на Средиземном море, где очень сильны были каталонцы, генуэзцы и венецианцы, перехватившие всю торговлю Индии (шедшую в основном через Египет) с Европой. На северо-западе Европы — на Северном и Балтийском морях — господствовал мощный Ганзейский союз, который к этому времени достиг наивысшего расцвета. На западе простирался неразведанный Атлантический океан, непосредственно за которым, как тогда думали, лежали богатые азиатские страны. Португальцы, по крайней мере в первой четверти XV века, предпринимали поиски и в этом направлении, что привело лишь к вторичному открытию небольших необитаемых Азорских островов и к их медленной колонизации (начиная с 1445 года). Широкие перспективы открывало для португальцев только одно — единственно оставшееся — южное направление вдоль побережья Африканского материка[6].
* * *
Начиная с третьей главы автор достаточно подробно освещает большую часть этапов, пройденных португальцами в поисках сквозного морского пути в Индию. Однако в его рассказе есть и некоторые существенные пробелы.
Автор совершенно не упоминает о важном морском событии, происшедшем за тот почти двадцатилетний начальный период деятельности принца Генриха (между 1415 годом — захват португальцами Сеуты — и 1434 годом — второе, успешное плавание Жила Эанниша), который историки географических открытий обычно называют «безрезультатным». А именно, в 1419 году два португальских дворянина, отправившиеся с небольшой командой к северо-западному берегу Африки, были отброшены бурей на запад и случайно пристали к лесистому необитаемому островку (Порту-Санту). Там они нашли драконово дерево, древесина и смола которого высоко ценились. Находка эта заинтересовала принца Генриха, знавшего, что приблизительно в этом районе итальянские моряки в середине XIV века открыли значительный лесистый, также необитаемый остров, названный ими Леньяме («Лес»). Принц Генрих отправил к новооткрытому островку экспедицию, в которую включил обоих «фидалгу». Экспедиция действительно нашла (в 1420 году) Леньяме, и принц назвал этот остров Мадейра («Лес»)[7]. Мадейра вскоре стала важным этапом на португальском южном морском пути к Гвинее, а с XVI века и на юго-западном — к Бразилии.
Говоря о шестидесятых годах XV века (после смерти принца Генриха), автор лишь случайно упоминает о Перу Синтре — в связи с рассказом его анонимного спутника, записанным Кадамосто. Между тем с экспедицией Перу Синтры (около 1462 года) связаны очень важные открытия к юго-востоку от островов Бисагуш, в преддверии к так называемой Верхней Гвинее (северная береговая полоса Гвинейского залива). Последовательно, с северо-запада на юго-восток, экспедиция Синтры открыла «Область Южных рек» (приморская полоса нынешней Французской Гвинеи), Сьерра-Леоне и «Перечный берег» (приморская полоса нынешней Либерии).
Совершенно опущены автором сведения о португальских открытиях (как обычно полагают, около 1484 года) островов в Гвинейском заливе — Фернандо-По, Сан-Томе, Принсипе, Аннобон и др. По-видимому, Харт относит эти открытия к числу хоть и интересных, но «чисто местных событий в Западной Африке», изложение которых не входит, по его заявлению, в задачу книги. В действительности же открытие некоторых из этих островов (особенно Фернандо-По с горной вершиной до 2850 метров), которые не могли быть незамеченными с кораблей экспедиции Фернана Гомиша при ее продвижении вдоль Гвинейского берега к экватору (1475), само по себе было значительным историко-географическим событием. А для кораблей экспедиции Диогу Кана и Бартоломеу Диаша по крайней мере один из этих островов служил этапом на пути к Южной Африке.
* * *
Нуждаются в специальных разъяснениях те страницы книги Харта, где он говорит о типах португальских кораблей XV века, особенно о споре между королем Жуаном II и главным кормчим экспедиции Бартоломеу Диаша — Перу д'Аленкером относительно пригодности так называемых «круглых кораблей» (navios redondos) при дальних плаваниях. Автор приводит эту живописную сцену только для характеристики главных действующих лиц и «атмосферы секретности» в делах, касающихся африканской торговли. При этом он дает в короткой сноске мало говорящее для неспециалиста разъяснение различия обоих типов кораблей, которое, конечно, нельзя свести только к различию в форме парусов (треугольных или квадратных). Между тем очень большой интерес представляет вопрос о том, на каких судах португальцы искали морской путь в Индию. Хорошо известно, что сначала, в XIV веке и первой половине XV века, португальцы выступали в роли послушных учеников иностранных кораблестроителей (как и иностранных мореходов), главным образом — выходцев с острова Мальорки, то есть каталонских — средиземноморской выучки — корабельных мастеров; во второй же половине XV века они стали учителями кораблестроительного дела (как и мореходства) для западноевропейских народов и удерживали эту позицию до последней четверти XVI века.
Португальцы XV века (как и испанцы) могли называть каравеллой любой парусный корабль в отличие от большого гребного судна, которое они называли, как и их средиземноморские учителя, галерой[8]. Но когда речь шла о специальном типе корабля, особенно со второй половины XV и в XVI веке, тогда под каравеллой португальцы понимали не любое большое парусное судно, а трехмачтовый корабль особой конструкции, со сравнительно острыми обводами корпуса и с так называемым косым парусным вооружением: треугольные (или с треугольной верхней частью) паруса в покойном состоянии или тогда, когда ветер дул прямо с кормы, располагались параллельно килю судна; при перемене ветра, в зависимости от его направления, гафель закидывался к правому или левому борту.
Португальские каравеллы второй половины XV века отличались высокими мореходными качествами: они были легки, быстроходны (при попутном ветре до 12 узлов, то есть до 22 километров в час), свободно маневрировали, при неблагоприятном ветре «отлично лавировали, поворачиваясь к ветру то одним, то другим бортом, как будто у них были весла». Они казались незаменимыми «для открытий», то есть при плавании у неразведанных или совершенно неизвестных берегов. Но каравеллы такого типа не отличались большой остойчивостью, и плавание на них было далеко не безопасно. В частности, при лавировании на каравеллах требовалась очень большая бдительность со стороны кормчего и быстрота движений со стороны матросов, особенно при сильных и внезапных порывах ветра. Поэтому португальцы к последней четверти XV века, когда они совершали все более дальние плавания в открытом океане, постепенно начали переходить к другому типу судов, более надежных, хотя и не таких быстроходных, как каравеллы, — к «круглым кораблям».
Как видно из названия, португальцы XV века отличали «круглые корабли» от каравелл описанного выше типа прежде всего из-за их своеобразной конструкции — из-за округленных обводов корпуса. Основное парусное вооружение на них было прямое: четырехугольные (вовсе не обязательно квадратные и даже не обязательно прямоугольные) паруса в покойном состоянии или при ветре, дующем прямо с кормы, располагались перпендикулярно к килю судна. Для крепления их служили реи, которые в случае необходимости — при перемене ветра — могли поворачиваться около мачты вместе с парусом. Плавание на таких кораблях в открытом океане было более безопасно, лавировали они лучше, и при длительном лавировании команда не так изнурялась, как на каравеллах. Но в отношении других качеств, предъявляемых к парусным судам, они уступали каравеллам, по крайней мере в конце восьмидесятых годов XV века, когда снаряжалась экспедиция Бартоломеу Диаша.
Эта справка из истории корабля дает возможность понять суть разговора между королем Жуаном II и главным кормчим экспедиции Диаша — Перу д'Аленкером. Король, очевидно, представлял себе весь путь к Индии как сплошное береговое плавание: вдоль побережья Западной, Южной и Восточной Африки, затем вдоль персидских берегов. При таком плавании каравеллы, как выше указывалось, казались незаменимыми. А опытный кормчий готовился к длительному плаванию вдали от берегов, в открытом океане — сначала в Атлантическом, а затем и в Индийском, если это удастся. А для таких далеких плаваний пригоднее и безопаснее были именно «круглые корабли». Так и случилось: и Бартоломеу Диаш и еще в большей мере Васко да Гама, а позднее Кабрал в Атлантическом океане отклонялись на сотни, а иногда и тысячи километров на запад от Африканского материка, чтобы с меньшими усилиями обогнуть с юга Африку. Этот отход на запад от побережья Гвинеи, вызванный навигационными соображениями, привел к открытию Бразилии Кабралом (апрель 1500 г.)[9].
Одно качество каравелл, с которыми были связаны специальные «секретные» торговые интересы Португалии в Гвинее, особенно, по-видимому, привлекало короля Жуана II: это — юс быстроходность по сравнению с «круглыми кораблями». Дело в том, что на путях в Гвинею появились пираты других западноевропейских стран, число их множилось, действовали они на быстроходных каравеллах португальской конструкции, и чаще всего их добычей становились тяжело нагруженные гвинейскими неграми, сравнительно тихоходные «круглые корабли» португальских работорговцев.
Торговые пути в Гвинею, условия плавания и доходы португальской королевской казны от работорговли были, разумеется, величайшим секретом португальской короны. Естественно, что Жуан II не хотел высказываться по этому поводу в присутствии своих царедворцев, среди которых, несомненно, были шпионы соперничающих держав и прежде всего, конечно, Кастилии и Венеции.
* * *
На морских путях к Гвинее, а позднее и к «Индиям» у Португалии с Кастилией были старые счеты, которых Харт почти не касается.
Сначала (с последней четверти XIII века) спор шел только о Канарских островах, но этот спор затянулся на два столетия, до последней четверти XV века.
Канарские острова, представляющие собой очень важный этап на пути к тропической и южной Африке, как и на трансатлантических путях, были открыты около 1270 года (вторично — после древних мореходов) генуэзским мореплавателем Ланчелотом Малочелло[10]. Однако и португальцы уже в конце ХШ века, несомненно, посещали Канарские острова, а в XIV и XV веках не раз пытались отнять их у кастильцев, впервые заявивших претензию на них в 1344 году. Окончательно португальцы отказались от своих притязаний на Канарские острова в пользу Кастилии в 1479 году — в обмен на признание Кастилией португальских «прав» на африканские земли к югу и востоку от мыса Бохадор и на отказ Кастилии от торговли на путях в Гвинею и «на островах и землях Гвинеи, как уже открытых, так и тех, которые будут открыты» (соглашение в Алькасовасе).
Португалия стремилась тогда закрепить свои дипломатические позиции в борьбе за южные морские пути в Гвинею, а затем — в Индию с помощью главы католической церкви, римского папы, в основном — против Кастилии.
От начала деятельности принца Генриха Мореплавателя (1415) до так называемого «первого раздела мира» между Португалией и Кастилией (1493) известно, по крайней мере, пять булл четырех римских пап (Мартина V, Николая V, Каликста III и Сикста IV), в которых так или иначе подтверждались монопольные, «права» Португалии на африканские страны и острова. Из пяти булл три были изданы в середине XV века (1452–1456 годы), когда на путях в Гвинею особенно обострилась португало-кастильская борьба (после того, как португальцы захватили несколько кораблей андалузских работорговцев). Этот этап борьбы завершился буллой папы Каликста III от 13 марта 1456 года, в которой он пожаловал португальским королям «острова, селения, гавани, земли, местности, как уже приобретенные, так и те, которые будут приобретены, от мысов Бохадор и Нан вплоть до всей Гвинеи и далее вдоль южного берега вплоть до индийцев («usque ad Indos»)»[11].
Позднее это папское пожалование легло в основу португало-кастильского соглашения 1479 года в Алькасовасе. Соглашение это было выгодно прежде всего Португалии, ставшей уже сильной на море. Но правительство Изабеллы считало достижением уже то, что Кастилии, слабой тогда морской державе, удалось закрепить за собой Канарские острова, лежащие в «преддверии» к Гвинее. Через два года португало-кастильское соглашение было подтверждено буллой папы Сикста IV от 21 июня 1481 года.
Последней буллой Кастилии запрещалось посылать корабли для торговли или иных целей на юг от закрепленных за нею Канарских островов[12].
Другой морской путь в Индию — на запад от Канарских островов — и тогда уже рассматривался как теоретически возможный: об этом свидетельствует переписка приближенного Жуана II с итальянским ученым Тосканелли. Но практически проект западного пути в Индию казался неосуществимым.
Экспедиции Диогу Кана доказали, что морской путь в Индию вокруг Африки, если он и возможен, очень долог; экспедиция Бартоломеу Диаша доказала, что такой путь, хотя и длительный, возможен. Возникает вопрос: почему же Жуан II, пославший Диаша на поиски прямого морского пути в Индию через год после возвращения Кана, выжидал девять лет после возвращения Диаша, пока не послал Васко да Гаму по открытому уже пути.
В рассказах современников, в исторических сочинениях XVI века, в позднейших публикациях архивных документов встречаются) очень противоречивые ответы на этот вопрос. Остаются только предположения, а из них самое вероятное следующее: рассчетливых советников (в последние годы царствования Жуана II ив первые годы правления его преемника Мануэла «Счастливого»), как об этом свидетельствует Дамиан Гоиш, останавливала именно продолжительность и, следовательно, невыгодность торгового морского пути в Индию вокруг Африки — или недостаточная его выгодность при сравнительно высоких расходах и большом риске. Монопольная торговля с Гвинеей — добыча золота в Сан-Жоржи-да-Мина, скупка слоновой кости и, главным образом, работорговля — была более надежным источником дохода для королевской казны.
Жуан II вышел из состояния бездействия только через пять лет, в 1493 году, после возвращения Христофора Колумба из только что открытой им, как он говорил, «Западной Индии». Как известно, отогнанный бурей одинокий корабль Колумба («Нинья») случайно оказался близ устья Тежу, вошел в реку, остановился у Лиссабона, и 9 марта 1493 года Жуан II дал первую аудиенцию ранее отвергнутому им генуэзскому мореплавателю. Внешне король принял очень любезно торжествующего кастильского «адмирала моря-океана»[13]. Но все же Жуан II не удержался от замечания, что «по договору, заключенному им с королем Кастилии, земли, открытые адмиралом, должны относиться к его владениям». На это Колумб дипломатически ответил, что «он не видел этого договора и знает только, что короли (Фердинанд и Изабелла. — И. М.) повелевали ему не заходить ни в Мину, ни в иное место в Гвинее…»
Еще любезнее вел себя король при приемах «адмирала моря-океана» в следующие два дня Возможно, что он еще сомневался в правдивости генуэзца, которому и раньше не доверял. Но португальские шпионы уже имели возможность беседовать со многими людьми из команды «Ниньи», видели предметы, привезенные с новооткрытых островов, видели на корабле и «индийцев». Несомненно, Колумб достиг какой-то земли на западе Атлантического океана.
Немедленно после отъезда Колумба Жуан II приступил к подготовке дипломатической схватки с Кастилией. Но политическая обстановка на Пиренейском полуострове и в Риме к тому времени резко изменилась — к явной невыгоде для Португалии.
Жуану II теперь пришлось вести переговоры не с одной только Кастилией, как это было в 1479 году, а фактически с объединенной Испанией, которая за год до этого успешно закончила Реконкисту, завоевав Гранаду (1492). А «святой престол» в Риме занимал под именем Александра VI испанский дворянин Родриго Борха (по-итальянски — Борджа), который — опять-таки за год до возобновления португало-кастильского спора — благодаря активной поддержке «католических королей» Испании из епископа провинциального испанского города Картахены стал римским папой. Признательность вовсе не была характерной чертой этого папы, способного совершать и совершавшего самые отвратительные преступления. Но Александр VI в 1493 году еще нуждался в поддержке испанской королевской четы, особенно Фердинанда, короля Арагона, в то время самой мощной средиземноморской христианской державы.
Учитывая сложившееся положение, испанские короли теперь первые обратились к римскому папе, который в 1493 году подписал четыре буллы, и все в пользу Кастилии.
Среди этих булл наиболее интересна в историко-географическом отношении так называемая «вторая Inter caetera», подписанная Александром VI в июне 1493 года, но датированная по «дипломатическим» соображениям задним числом, 4 мая 1493 года. Именно в этой булле «Александр, епископ, раб рабов божиих», обращаясь к испанским государям, впервые определил португало-кастильскую демаркационную линию в Атлантическом океане.
«…По собственной воле, а не по вашей просьбе и не по просьбе лиц, действующих от вашего имени[14], даруем в вечное владение… вам и вашим потомкам все острова и материки, найденные и те, которые будут найдены.. к западу и к югу от линии, проведенной и установленной от арктического полюса, то есть севера, до антарктического полюса, то есть юга… по направлению к Индии или по направлению к иной какой-либо стороне; названная линия должна отстоять на расстоянии ста лиг к западу и к югу от любого из островов, обычно называемых Азорскими и Зеленого мыса…»
«…И любым особам, какого бы они ни были звания, пусть даже императорского и королевского… мы строжайшим образом запрещаем, под страхом отлучения… ходить для приобретения товаров или по иной причине без специального на то разрешения, данного вами или вашими наследниками и потомками, к островам и материкам… к западу и к югу от линии, проведенной и установленной от арктического до антарктического полюсов…»
Не только с нашей, но и с тогдашней географической точки зрения определение папской демаркационной линии в одном отношении поражает своей нелепостью. Что, в самом деле, могло означать выражение, дважды повторенное (следовательно, это не была случайная описка): «к югу от линии, проведенной и установленной от арктического до антарктического полюса» (то есть к югу от меридиана)? Но как ни бессмысленно было указанное выражение, цели, которые преследовали составители буллы, совершенно ясны. Формально испанские короли одержали — в папской канцелярии — двойную бескровную победу над португальским королем.
Во-первых, они даровали себе в вечное владение все земли, которые уже были открыты или могли быть открытыми — при наименее благоприятном для них толковании — далее чем за сто лиг к западу от наиболее выдвинутого в эту сторону острова Азорского архипелага или архипелага Зеленого мыса.[15]
Во-вторых, испанские короли даровали себе этой буллой монополию торговых и иных операций к западу или к югу от указанных пунктов не только по направлению к Индии, но и «к иной какой-либо стороне». Следовательно, они претендовали и на гвинейскую работорговлю — важнейший торговый источник доходов португальской короны.
Но Португалия была тогда слишком сильна на Атлантическом океане, чтобы считаться с «чернильной» победой испанских королей. В результате разгоревшегося спора, во время которого португальская сторона сносилась с кастильской непосредственно, минуя Рим, между «высокими договаривающимися сторонами» был — через год — 7 июня 1494 года заключен Тордесильясский договор. И Португалия и Кастилия пошли на уступки, каждая — в том направлении, в котором была менее заинтересована.
Договорились, что должна быть «проведена прямая линия от полюса до полюса, то есть от полюса арктического до полюса антарктического с севера на юг, в 370 лигах к западу от островов Зеленого мыса… и чтобы все, что уже открыто или будет открыто королем Португалии или его кораблями, будь то острова или материки, к востоку от этой линии, на севере и на юге, принадлежало названному сеньору — королю Португалии и его преемникам на веки вечные и чтобы все острова и материки, как открытые, так и те, что будут открыты королем и королевой Кастилии и Арагона или их кораблями к западу от названной линии, на севере и на юге, принадлежали означенным сеньорам — королю и королеве и их преемникам на веки вечные».
Ни Африка в целом, ни какая-либо часть Африканского материка, ни «Индии» в Тордесильясском договоре не упоминались. Тем не менее обе стороны в дальнейшем толковали его следующим образом.
Кастилия (на этот раз уже вместе с Арагоном) в 1494 году отказалась от всяких претензий на португальскую монополию открытий и захватов в приатлантической Африке; но Португалия, со своей стороны, никогда не возражала против испанских захватов средиземноморских африканских областей. Кастилия санкционировала португальское право дальнейших открытий и захватов в Индийском океане. Наконец, Кастилия согласилась на перенос намеченной папой демаркационной линии (от полюса до полюса) в Атлантическом океане на 270 лиг далее к западу, считая от самого западного из островов Зеленого мыса.
С точки зрения географов и политиков того времени установление такой демаркационной линии было большим дипломатическим успехом для Португалии: никто тогда, в 1494 году, не мог оценить действительного значения открытия Колумба для испанцев; португальцы же закрепили за собой, во-первых, «право» захватов уже известных им африканских стран и, во-вторых, реальные торговые пути вдоль западных берегов Африки и недавно открытый (экспедицией Бартоломеу Диаша) морской путь в Индию и другие страны Индийского океана.
При этом передвижении демаркационной линии португальцы, по-видимому, преследовали цель — на основании опыта экспедиции Бартоломеу Диаша — обеспечить наиболее удобный путь к мысу Доброй Надежды, вдали от западно-африканских берегов. Но они, несомненно, надеялись также и на открытие здесь новых островов, которые могли быть использованы как этапы на атлантических путях к мысу Доброй Надежды. Но, разумеется, никто тогда не мог предполагать, что первый же «остров», открытый через шесть лет португальцами именно в этой океанской полосе, так легко уступленной им кастильцами, — Вера-Круш, переименованный в Санта-Круш, а затем в Бразил (Бразилия), окажется частью тогда еще неведомого южного заатлантического материка.
Вряд ли кто-либо из португальцев верил в девяностых годах XV века и тем более в начале XVI века, что на восточных путях к «Индиям» они, португальцы, когда-нибудь встретятся с испанцами, пришедшими туда западным путем. С испанской же стороны многие в 1494 году надеялись на достижение западным путем «Индии», и в первую очередь — сам Колумб и его покровители. Вместе с тем они, по-видимому, рассчитывали на то, что португальцы или совсем туда не доберутся восточным путем, или запоздают и придут, когда испанцы там уже закрепятся.
Обе стороны ошибались: западным путем испанцы достигли одной из «Индий» — островов Юго-восточной Азии — через несколько лет после португальцев, которые пришли туда восточным путем. Встретились они впервые на «Пряных» (Молуккских) островах в 1522 году, когда отставший корабль Магеллановой экспедиции «Тринидад» попал в руки начальника португальского отряда на Молукках Антониу Бриту.
Бриту захватил на корабле остаток его команды, всего 21 человека, и одного португальца с Моллук, которого немедленно казнил. Об испанских кормчих и писце корабля он писал своему королю (Жуану III), что «для службы его высочеству» было бы гораздо полезнее отрубить им головы, а не отсылать их. «Я задержал их на Молукках, так как страна здесь нездоровая, и сделал это намеренно, чтобы они здесь поумирали: я не дерзаю казнить их здесь, так как не знаю, как вы отнесетесь к такому поступку». И Бриту доносил дальше королю, что писал португальскому начальнику в Малакке (куда он отослал 17 моряков с «Тринидада»), чтобы тот «задержал их в Малакке, где климат также очень нездоровый».
Король, по-видимому, также не решился дать приказ обезглавить подданных усиливающейся испанской державы, попавших в руки его индийских агентов, и предпочел сгноить их в тюрьмах портовых городов. Выжили и вернулись в Испанию только четверо, в том числе командир «Тринидада» Гонсало Гомес Эспиноса. Так печально для испанцев закончилась их первая встреча в «Индиях» с португальцами.
После достижения испанцами Молуккских островов снова разгорелся испано-португальский спор, теперь уже в другой плоскости: о судьбе Молукк Сначала обе стороны пытались разрешить этот спор юридическим путем, толкуя (каждая в свою пользу) Тордесильясский договор. Но юристы одни здесь были бессильны, так как демаркационная линия 1494 года проведена была от полюса к полюсу только в Атлантическом океане и не дело юристов было решать, как следует ее провести в Тихом океане, «у антиподов». Тогда в 1524 году создана была на паритетных началах хунта (комиссия) из 18 человек — юристов, ученых космографов и опытных кормчих. Хунта попеременно заседала в двух пограничных городах — португальском Элваше и испанском Бадахосе — в течение 50 дней (так называемый Бадахосский конгресс 1524), но не пришла ни к какому согласованному решению.
Тогда испанцы решили силой захватить Молукки. Из посланных в 1525 году из Коруньи (Испания) через Магелланов пролив семи кораблей экспедиции под командой Гарсиа Лоайсы (умер в пути) только один корабль достиг в конце 1526 года Молукк. Уцелевшие моряки укрепились на острове Тидоре и удержались там до неожиданного прихода — со стороны Мексики (в 1528 году) — одинокого испанского корабля Альваро Сааведры, потерявшего в пути два других корабля своей экспедиции.
Несколько десятков человек из обеих команд около 1529 года попали в португальские тюрьмы в Индии. Из них только 8 человек через 6 лет вернулись в Европу.
22 апреля 1529 года был заключен последний связанный с «Индиями» испано-португальский договор в Сарагосе Испанский король Карл I, постоянно нуждавшийся в деньгах для ведения войн в Европе, продал Португалии свои «права» на Молукки за 350 тысяч дукатов. Юридически это было оформлено так, что король согласился провести испано-португальскую демаркационную линию в Тихом океане на 17 градусов восточнее Молукк. Это не помешало, однако, испанцам при его преемнике (Филиппе II) захватить и удержать Филиппины, которые бесспорно находились к западу (то есть на португальской стороне) от тихоокеанской демаркационной линии.
* * *
В книге Г. Харта читатель найдет ряд страниц, иллюстрирующих те гнусные приемы, с помощью которых португальцы «осваивали» приморские области западной Африки, превращали и превратили ее в «заповедное поле охоты на чернокожих».
Организуя экспедиции на средства ордена Христа, на собственные или смешанные средства, португальские работорговцы все чаще совершали набеги на западноафриканские берега.
Сначала они действовали «кустарными» методами: заманивали на свои суда или захватывали на море сравнительно небольшие группы беззащитных рыбаков — мужчин, женщин и детей
Затем португальские работорговцы начали применять «более усовершенствованные» методы охоты за неграми. Они высаживали, обычно в устьях рек, значительные отряды, которые совершали набеги не только на маленькие прибрежные рыбачьи поселки, но и на большие селения приморской полосы, грабили их, насиловали женщин, сжигали жилища. Захватывая сотни людей, они отбирали на месте самых крепких или самых с их точки зрения красивых, остальных же — главным образом стариков и детей — безжалостно убивали или оставляли в сожженных селениях без кормильцев, на произвол судьбы. Отобранных людей они забивали в колодки, грузили на суда, заполняя неграми каждый метр «свободной» площади, и перевозили в Португалию — в такой тесноте, в какой никогда не решились бы, боясь убытков, перевозить скот.
Смертность среди несчастных пленников при длительных переходах от Западной Африки к берегам Португалии была ужасающая. Но продажа уцелевших рабов все же приносила предпринимателям, ордену Христа и королевской казне огромные прибыли.
После нескольких таких набегов прибрежные жители, завидя на море португальские суда, бросали свои жилища, забирали жалкое имущество и старались уйти подальше от берега, в полосу саванн, или укрыться в лесных зарослях Высаженные на берег отряды охотников за людьми находили безлюдные селения.
Вскоре португальские работорговцы изобрели новый способ «распространения европейской культуры и приобщения язычников к христианской церкви»: они стали скупать, главным образом на Канарских островах[16], огромных собак, которых приучили к охоте за людьми. Тогда негры стали массами уходить из приморской полосы в глубинные районы. Участники разбойничьих набегов вербовались главным образом из наемных солдат или уголовных преступников, специально для этой цели выпущенных из тюрем, из них составлялись отряды, причем и сами их начальники справедливо не доверяли работорговцам и капитанам их кораблей Они не сомневались, что эти господа не остановятся перед тем, чтобы без зазрения совести покинуть на чужом и враждебном берегу своих людей, если их придется слишком долго ожидать на море и терпеть из-за этого убытки. Да и доход от таких набегов был невелик, так как при возвращении из далеких глубинных пунктов через совершенно опустошенные районы к морю смертность среди пленников была гораздо больше, чем даже при морских переходах.
Поэтому работорговцы предпочитали переходить от обезлюдевших, уже «освоенных» португальцами берегов к новым, еще не разведанным. Этим определяется весь ход открытия португальцами западного побережья Африки, от полулегендарного мыса «Нан», расположенного на параллели южных Канарских островов, до мыса Сент-Катерин (2° южной широты), расположенного на западном выступе так называемой Нижней Гвинеи, то есть от пустынного субтропического побережья Западной Сахары до экваториальной лесной полосы в районе нижнего Конго
Этим объясняются также и темпы продвижения португальцев вдоль западного побережья Африки, сначала медленные, затем все ускоряющиеся по мере развития португальской работорговли 30 лет на продвижение от мыса «Нан» до Зеленого мыса, 14 лет на участок между Зеленым мысом и Золотым Берегом, 5 лет на участок от Золотого Берега до мыса Сент-Катерин.
Южнее этого мыса начинались уже владения государства Конго, где привычные для португальцев приемы охоты за людьми были невозможны, где организации работорговли должна была предшествовать специальная «дипломатическая» подготовка Частью для этой цели, частью на разведку африканского атлантического побережья к югу от экватора и посылались, но уже в восьмидесятых годах XV века, экспедиции Диогу Кана.
Однако в тропической полосе Северного полушария, на берегах «Верхней» Гвинеи португальцы вынуждены были из-за обезлюдения береговой полосы перейти от прямой охоты за рабами к скупке рабов. Они использовали частые племенные войны, а в период затишья провоцировали и разжигали их, снабжали оружием и поддерживали всякими иными средствами одних племенных вождей (местных «царьков») против других, получая в награду за свои услуги — или за ничтожную плату натурой — тысячи пленников.
* * *
Стремясь поддерживать монополию торговли с Южной Азией, португальцы вовсе не собирались отказаться от тех средств, к каким прибегали в XV веке в приатлантической Африке
К Индийскому океану прилегало несколько крупных и множество мелких феодальных государств, но чаще всего договариваться можно было не с их государями, а с фактически независимыми правителями портовых городов, вечно враждовавшими друг с другом. Эти правители, по многовековой традиции, имели дело с мусульманскими торговыми мореходами, но легко отказывались от такой традиции, если христиане предлагали им более выгодные условия (даже и в том случае, когда сами были мусульманами)
Когда правитель запрашивал слишком высокую цену за ограничение или за полное изгнание из своего порта «арабских» (то есть мусульманских) торговцев, то португальцы для острастки бомбардировали город, а затем переходили в ближайший портовый город, правитель которого, как правило, ненавидел своего соседа, как самого близкого и именно поэтому опасного конкурента. Для соглашения с такими правителями менее всего требовались дипломатические таланты, и не по этому признаку подбирал король Мануэл начальников своих индийских эскадр, а затем вице-королей Португальской Индии.
Кроме правителей портовых городов были еще бесчисленные «местные» мореходы. Чтобы установить свое господство в Индийском океане, португальцам нужно было устранить их, как конкурентов или поставить их под контроль, а для этой цели самые жестокие средства казались наилучшими. Высшим качеством для своих «главных капитанов» в Индийском океане король Мануэл считал холодную жестокость; по такому признаку он их подбирал, и они полностью оправдали его выбор
Васко да Гама, Кабрал, Алмейда, Албукерки, когда захватывали суда своих торговых соперников, вешали, убивали, топили, сжигали живыми их капитанов, матросов, часто и всех без исключения пассажиров, включая женщин и детей Они организовывали массовую резню для устрашения прибрежных жителей и при взятии тех городов, которые осмеливались оказывать им сопротивление; они применяли и другие, еще более омерзительные способы расправы над беззащитными, ни в чем не повинными людьми, и даже глумились над трупами убитых по их приказу людей
Буржуазные историки склонны все пороки колониальной системы связывать с индивидуальной жестокостью того или иного колонизатора Нередко и у Харта проскальзывает такая черта, когда он рассказывает в нескольких местах своей книги о чудовищных зверствах Васко да Гамы или Аффонсу д'Албукерки.
Но такие зверства — не случайное проявление жестокого характера колонизатора. Они входили и входят до настоящего времени в капиталистическом мире в систему захвата и закабаления чужой страны
Португальские колонизаторы эпохи великих открытий положили начало современной колониальной системе Они были учителями последующих колонизаторов, и те оказались очень «способными» учениками, они превзошли своих учителей и в вероломстве, и в цинизме, и в холодной жестокости, и в масштабах торговли людьми, и в массовом, а часто даже в поголовном истреблении коренного населения завоеванных стран Испанцы, например, целиком истребили жителей Антильских островов, голландцы — почти целиком истребили бушменов и готтентотов Южной Африки, англичане уничтожили всех тасманийцев и свели до нескольких тысяч коренное население Австралии Английские колонисты и их потомки — североамериканцы — истребили сотни тысяч индейцев, а остальных загнали в резервации, где они обречены на медленное умирание. А в наше время, в середине XX века, массовые убийства ни в чем неповинного беззащитного населения Индокитая или Северной Кореи совершались империалистами США — при помощи самых усовершенствованных средств истребления — в таких размерах, которые, вероятно, заставили бы содрогнуться даже Васко да Гаму или Албукерки.
И. Магидович
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРАПрошло почти полвека с того времени, как был написан краткий отчет о жизни Васко да Гама и об открытии им морского пути в Индию.[17] Та книга давно распродана, а за это время накопилось много нового материала, и век Васко да Гамы в исторической перспективе принял более ясные очертания
Документы, освещающие период правления Мануэла [1495–1521 годы. — Ред.], очень скудны, а большинство отчетов современников о португальских путешествиях до сих пор не переведены и недоступны для научных работников.
Цель настоящей книги — восполнить этот пробел, показать тот вклад, который внесли португальцы в открытие Восточного мира (вплоть до Индии), и более подробно, чем это делалось раньше, обрисовать фигуру Васко да Гамы.[18]
Первоисточников, написанных в период его жизни, сохранилось мало, материалы приходится извлекать из документов и из скудных ссылок авторов того времени. Сам Гама, насколько известно, не оставил никаких записей о своих путешествиях Описание первого путешествия Гамы, сделанное одним из его офицеров, впервые было опубликовано в 1838 году. И хотя один из двух отчетов о втором путешествии, составленный участником экспедиции, был впервые напечатан по-итальянски в весьма редкой книге «Viaggi» («Путешествия») Рамузио[19] еще в 1554 году, португальское издание этого отчета появилось лишь в 1812 году. Массовому читателю не были доступны ни эти издания, ни очень краткий фламандский отчет. Не найдено ни одной записи о третьем путешествии Гамы, написанной кем-либо из участников его экспедиции, и наши сведения о нем заимствованы из сочинений хронистов того времени, преимущественно из сочинений Корреа и Каштаньеды[20]. Все отчеты и документы были прочтены автором в оригиналах, по оригиналам проверены и все цитаты. Автор несет ответственность за все переводы, за исключением тех случаев, где это соответственным образом оговорено.
Генри Харт.17 июня 1949 года.
ВВЕДЕНИЕКогда я был еще маленьким мальчиком и только что начал читать, к нам из далекого в те времена Техаса приехала любимая подруга детства моей матери. Она привезла мне книгу. Эта книга, потерянная затем где-то в те давние дни детства, может быть, больше повлияла на мое воображение, чем любая другая из прочитанных мною, прежде всего — благодаря ее многочисленным и ярким иллюстрациям.
В книге[21] рассказывалось о людях, открывших неведомые страны мира — о первооткрывателях, исследователях, конкистадорах Волнующие, живые гравюры на дереве и цветные литографии книги ярко запечатлелись в моей детской памяти, и хотя с тех пор прошло много лет, они не забылись и не померкли.
Среди всех этих иллюстраций я помню такую: в воздухе мчится призрак Васко да Гамы, в полном вооружении, а за ним с яростными криками мести гонятся его жертвы — полуголые безоружные люди, с отрубленными руками, с зияющими ранами, с искаженными от мук лицами; они хотят схватить своего смертельного врага и отомстить ему.
И до сих пор в моих глазах стоят как живые яркие литографии на разворот: Васко да Гама уничтожает арабский корабль, Васко да Гама перед правителем Каликута и все другие поразительные картины, иллюстрирующие его карьеру. Эти-то страницы, время от времени встававшие в моей памяти в течение многих лет, заставили меня написать данную работу.
Совсем недавно мне попала в руки та самая книга. Увы, какое разочарование! В ней масса ошибок и ложных положений. А некогда пленившие меня иллюстрации оказались подборкой картинок, взятых для этого «подписного издания» из разных источников.
Дон Васко, вместе с доном Мануэлом рассматривающий карту своего будущего плавания, показан здесь стариком с безумными глазами, с белой бородой лопатой. Несколькими страницами дальше он изображен уже в виде елизаветинского галантного кавалера с остроконечной бородкой-эспаньолкой, а перед ним стоит посланник короля Каликута. На самом же деле в тот момент, когда Васко да Гама отправился в свое знаменательное плавание, ему едва ли исполнилось тридцать лет.
И ныне, через полустолетие с лишним, хотя я уже миновал тот возраст, чтобы читать такие книги, все же она нравится мне; она первая зажгла мое воображение и возбудила интерес к истории и путешествиям. И хотя я побывал и даже жил во многих странах, описанных на ее страницах, ни одна из них меня так не волновала, как волновали страны, в которые уносила меня на ковре-самолете волшебная книга, уничтожавшая и время и пространство и все вокруг озарявшая золотым светом детства. А той, кто эту книгу мне дал, — давно уже отправившейся к праотцам мисс Энни Гаррис из Гиддингса, Техас, мой земной поклон и вечная признательность.
ПРОЛОГ: ПРЕДТЕЧИИ я полагаю, что нет ни земли безлюдной, ни моря недоступного.
Из «Книги, составленной… Робертом Торном[22] в году 1527… для доктора Ли, посла короля Генриха Восьмого». — Хаклюйт[23], «Путешествия» (изд. 1589–1600), I, 219.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
ПОРТУГАЛИЯСтрана, где обитают лузитаны.
Край суши и морских путей начало,
Где Феб глядится в лоно океана!
Камоэнс «Лузиады» III, 20[24]Одно из самых поразительных достижений в истории принадлежит маленькому португальскому народу, который, насчитывая в те времена немногим более миллиона человек, открыл почти половину земного шара[25] и добился этого менее чем за сто лет Исторические исследования о плаваниях Колумба отодвинули на второй план подвиг португальцев, и многие нечитанные тома, покрывшиеся пылью, и неопубликованные рукописи с отчетами о португальских экспедициях были забыты на долгие годы и даже века. Сами португальцы не удосужились рассказать о своих прошлых подвигах, и первые реальные усилия по опубликованию и изучению этих материалов были предприняты лишь за последние десятилетия Немало ценных источников, надо думать, до сих пор погребено в архивах Португалии и ее колоний. О многих путешествиях — иногда даже о важнейших — мы знаем только по кратким сообщениям или простым ссылкам в сочинениях современников и позднейших писателей. Много отчетов утрачено, может быть, навсегда, а сотни «рутейру».[26] находятся в общественных и частных библиотеках Португалии и других стран и по большей части никем не читаны
Изучение географической карты Португалии вскроет причины, уже с самых ранних времен ее истории толкавшие население этой страны к морю. На восток и на север от Португалии находились испанские королевства, они преграждали ей путь для сношений с другими странами по суше Расположенная в крайнем юго-западном углу континента, Португалия, непосредственно соприкасаясь с мусульманским побережьем Северной Африки, являлась последним аванпостом европейской цивилизации на Западе. Хотя протяженность португальских берегов не достигает и трехсот миль, там немало удобных гаваней, особенно для судов с мелкой осадкой. Все крупные реки текут здесь в Атлантический океан, и в устьях их или по их берегам возникли важнейшие города.
С конца XI столетия, когда граф Генрих Бургундский откликнулся на призыв Альфонса, короля Леона, помочь ему в борьбе с маврами, торговые отношения Португалии с другими странами и ее общественная и политическая жизнь пошли своим, отличным от Испании, путем. В благодарность графу Генриху за оказанную помощь Альфонс выдал замуж за него свою незаконную дочь Тересу, выделив ей в качестве приданого графства Опорто и Коимбра и пожаловав графа Генриха титулом графа Португальского[27]. История Португалии как отдельного государства начинается с 1095 года, когда Генрих вступил во владение своим доменом как феодальный сеньор, находящийся в вассальной зависимости от Галисии — одного из трех королевств Альфонса. Но уже через два поколения португальцы порвали с Галисией и начали свое самостоятельное существование.
В нашу задачу не входит говорить о последующих периодах развития и расширения Португальского королевства: нас интересует лишь великий век открытий. Необходимо только заметить, что ход событий в Португалии в основном был тот же, что и в Испании: укрепление королевской власти, подчинение ей феодальных сеньоров, войны с маврами, усиление католицизма, постепенное развитие общегосударственных и местных административных учреждений, основание учебных заведений — включая прославленный университет в Коимбре — и развитие в народе национального самосознания. Несмотря на то, что население Португалии было смешанным в этническом и религиозном отношении, христиане, магометане и евреи прекрасно уживались друг с другом до тех пор, пока в XVI веке не запылали костры инквизиции. И тогда господствующая группа с ненавистью, с диким и слепым фанатизмом обрушилась на несчастные меньшинства и в конце концов уничтожила в стране те самые качества — отвагу, мастерство и предприимчивость, — которые когда-то превратили Португалию в мощное, процветающее государство. В результате этого Португалия потеряла могущество и не восстановила своего прежнего значения вплоть до наших дней[28].
Географическое положение Португалии с самого начала благоприятствовало постоянным торговым и социальным ее связям с Северной Африкой; следует также иметь в виду и миграции с южных берегов Средиземного моря и нашествия оттуда. В результате имело место смешение рас — белой, черной, коричневой; португальский народ является народом чрезвычайно смешанного расового происхождения. Такое слияние различных расовых потоков породило в характере португальцев те особенности, которые в немалой степени способствовали их стремлению к открытиям, к вторжениям, к исследованию и заселению стран, где жители были сплошь темнокожими, где нравы и обычаи так резко отличались от европейских.
Португальцы в силу наследственности были приспособлены к жизни в тропической зоне. Смешение между различными расовыми группами в начальный период истории Португалии, когда негры, финикийцы, берберы и мавры то и дело вторгались на ее берега, вело к тому, что с течением столетий цветной барьер был поколеблен, расшатан, а затем и совсем уничтожен, и браки с представителями туземного населения завоеванных стран считались у португальцев вполне нормальным явлением, причем дети от таких браков отнюдь не носили того позорного клейма, которым метят людей смешанной расы во многих странах[29]. То обстоятельство, что в Португалии веками постоянно жила значительная группа мавров, придало португальцам — как отдельным лицам, так и всем жителям страны в целом — наряду с особенностями, воспринятыми ими от других народов, чисто семитическую подвижность и способность приспособляться. Среди португальцев жили не только обладавшие высоким мастерством мавры, но и немало столь же искусных и тоже внесших свой вклад евреев. Следует добавить, что мусульманская кровь обусловила у португальцев беспечность и фатализм, а также суеверия древних языческих культов, похотливость и распущенность. Белокурая группа с севера не могла одержать верх в борьбе с этими южными элементами, тем более, что пришельцы с юга принесли сюда с собою высшую технику и среди прочих нововведений материальной культуры в области сельского хозяйства, ремесел и наук — навечно вкоренили оливу, виноград, хлопок, шелковичного червя, сахарный тростник и водяное колесо[30]. Следуя за Фрейри, отметим, что в жилах всех знатных португальских родов, даже тех, которые особо отличались в истреблении неверных, течет арабская или мавританская (а во многих случаях и еврейская) кровь. К этой крови позднее прибавилась кровь черных и коричневых невольников, привозимых в Португалию проповедниками, купцами и завоевателями
И необычайно сложный физический и духовный облик народа, и географическое положение страны, и множество стимулов, толкавших португальцев к мореплаванию и торговле, и экономическое давление со стороны вечно недоедающего населения — все это может объяснить, почему так поразительно быстро Португалия достигла своего кратковременного, но блестящего морского и торгового господства в Европе. Нет никакого сомнения, что португальский народ был идеально подготовлен к тому великому предприятию, которое ему предстояло осуществить. В добавление ко всем столь кратко изложенным здесь факторам необходимо указать на ведущую роль арабов в навигационной науке и на их усовершенствования научно-вспомогательных средств мореплавания, а также на их обширный практический опыт. Все это португальцы могли с успехом перенять благодаря своим постоянным сношениям с Берберией.
Хотя другие народы — финикийцы, итальянцы, каталонцы, англичане и норманны — были пионерами и раньше португальцев отважились пуститься в неведомые моря с их ужасными мифическими чудовищами и реальными опасностями диких стран, лежащих за горизонтом, все же именно португальцы первые совершили успешные и систематические исследовательские экспедиции в Атлантику и вдоль побережья Западной Африки, именно португальские моряки довели навигационную науку до высшей точки развития, какого она когда-либо достигала, если не считать сравнительно близкого нам времени.[31]
ГЛАВА ВТОРАЯ.
ПРИНЦ ГЕНРИХ МОРЕПЛАВАТЕЛЬПо водам, нам неведомым дотоле
Камоэнс, «Лузиады», I, 1Человек, которому более, чем кому-либо другому, Европа обязана развитием навигационной науки, а Португалия — систематическим расширением морских экспедиций, — это инфант Энрики, во всех странах более известный под именем принца Генриха Мореплавателя[32]
Он родился в 1394 году, был третьим сыном короля Жуана I и Филиппы Ланкастерской, дочери Джона Гонта[33], и еще мальчиком слышал бесчисленные предания о маврах и о войнах португальского народа с ними. Он слыхал и чудесные рассказы об Африке — о караванах, которые приходили из пустыни Сахары, тяжело нагруженные слоновой костью, золотым песком, перьями страусов и шкурами, слыхал и о страшных диких зверях и о еще более диких людях Черный материк (а тогдашняя Европа знала лишь его северную прибрежную полосу), вероятно, с раннего детства привлекал мысли принца. Приняв участие в 1415 году в осаде марокканской крепости Сеуты и заслужив там звание рыцаря, Генрих еще больше заинтересовался Африкой. Он жадно впитывал в себя все доступные ему сведения о путях, по которым приходили из глубины Африки караваны, от Оранских купцов он немало разузнал и об африканских товарах и о жителях неведомого материка Его внимания не миновали и рассказы купцов из Тимбукту, Гамбии и Нигерии[34] Он изучил все карты, какие только мог раздобыть, пусть даже очень грубые и часто не столько помогавшие, сколько вводившие в заблуждение Он старательно просматривал морские карты, более соответствовавшие научным требованиям, тщательно составленные еврейскими картографами с острова Мальорки. Когда военная экспедиция вернулась из Сеуты в Португалию, принц твердо решил приложить все усилия к тому, чтобы отыскать морской путь в богатые страны Гвинеи[35] и, таким образом, не иметь больше дела с арабами африканского побережья Средиземного моря. С тех пор до конца своих дней (если не говорить о некоторых, в данном случае не интересующих нас, эпизодах политического характера) Генрих сосредоточил все свои мысли, все усилия и средства на том, чтобы разрешить эту задачу.
Мир по Птолемею. Все карты, за исключением одной (стр. 67), заимствованы из различных русских и иностранных источников.
Мотивы, которыми при этом руководствовался Генрих, были сложны, и историки и поныне спорят друг с другом по вопросу о том, какие именно цели он себе ставил. По словам хрониста Гомиша Ианиша Азурары[36], современника Генриха, пять причин толкали принца к осуществлению его плана. Во-первых, «желание узнать страну, находящуюся за Канарскими островами и за мысом Бохадор, к чему его призывало страстное стремление послужить богу и тогда царствовавшему его брату и господину — королю Дуарти». Во-вторых — намерение развить торговлю с такими странами, особенно — христианскими, с которыми «эта торговля дала бы нашим соотечественникам крупные выгоды». В-третьих — как можно лучше разведать, «как далеко распространяется власть неверных» в Африке. В-четвертых — разыскать христианского монарха, который помог бы Португалии в ее войнах против тех же неверных. В-пятых — послать туда миссионеров, с тем чтобы «подчинить себе все души, которые будут спасены».
Из этих пяти причин первая на практике слилась со стремлением расширить и углубить географические познания. Вторая и четвертая были, несомненно, порождены легендами и смутными преданиями о стране священника Иоанна, находившейся, как полагали, в Восточной Африке или в Азии. Пятая причина — это желание обращать народы в христианскую веру, ибо дух крестовых походов был еще жив в Португалии и играл значительную роль во всех ранних морских предприятиях португальцев.
Как это ни парадоксально, но принц, вошедший в историю под именем Мореплавателя, едва ли когда-нибудь совершил настоящее плавание. Даже при самых дальних своих путешествиях он, вероятно, не терял из виду земли. Это были переходы от Португалии к берегам Африки, около Сеуты и Танжера. И все же именно он положил начало эре великих морских открытий.
Все сказанное не означает, что идеи, планы и предприятия Генриха были совершенно оригинальны: карты, портуланы[37], руководства для кораблевождения, рутейру и мореходные традиции существовали с самых давних пор. Более того, бесчисленное множество купцов, паломников и миссионеров странствовало по Леванту[38] и значительной части Азии во времена крестовых походов, и они оставили немало ценных сведений, возбуждая желание искать прямой морской путь на богатый Восток вокруг Африки, если только там был открытый океан — а насчет этого в Европе сильно сомневались[39].
Португалия была естественным отправным пунктом для подобных поисков. Через порты Португалии в течение столетий шла торговля стран Средиземноморья со странами Запада, в том числе с Британскими островами. Да и сама Португалия была обращена лицом к неведомой, неисследованной, таинственной Атлантике.
Имела ли для принца Генриха в начальную пору его деятельности первостепенное или просто особо важное значение мысль об открытии морского пути в Индию — это весьма и весьма сомнительно. Тем не менее очевидно, что с течением времени этот проект в конце концов стал его самой желанной, заветной мечтой. А так как в исследовании африканского побережья один успех следовал за другим, карты изготовлялись все искуснее, ветры и течения изучались все пристальнее и прилежней, навигационные приборы и мастерство мореплавателей совершенствовались — открытие этого морского пути казалось все более вероятным.
Трофей стоил того, чтобы за него бороться. Ведь вопрос стоял об овладении по крайней мере львиной долей тех богатств, которые лились в денежные сундуки Венеции и Генуи, а также и в сокровищницы мусульман, вопрос стоял о перехвате и индийских товаров и самой морской торговли с Индией. Впрочем, ближайшей целью для Генриха было направить по другому пути торговлю с африканской пустыней — так, чтобы она не обогащала больше берберийских деспотов и чтобы галеры и каравеллы христиан не были вынуждены искать себе грузов в портах неверных. Кроме того, поскольку Генрих был великим магистром ордена Христа[40], не упускалась из виду и возможность добраться до новых, еще нетронутых стран для обращения язычников.
Проекты Генриха влекли за собой необходимость разрешить многие проблемы мореплавания: без решения их нельзя было ожидать каких-либо ощутимых результатов. Руководители каждой экспедиции, возвращаясь, привозили с собой карты тех берегов, где они побывали, лоции — заметки о береговых ориентирах, о ветрах, о мелях, о скалах, о надежных и опасных якорных стоянках, о местах, где можно достать воду, древесину, пищу и т. д. Все эти данные нужно было собирать и систематизировать, чтобы использовать их при новых и повторных плаваниях. Это дало возможность тщательно картографировать все более и более обширные пространства и все уверенней предпринимать операции более крупного размаха. Но самым серьезным препятствием, с которым столкнулся в своих замыслах принц Генрих, являлось то, что не были разрешены некоторые астрономические проблемы: для успешного плавания в открытом море решение этих проблем имело первостепенное значение. Принц Генрих, его сотрудники и преемники достигли выдающихся успехов именно в этой области и в невероятно короткий срок обеспечили португальским мореходам первое место среди всех моряков Европы. Были и другие очень крупные торговые флоты, например генуэзский и венецианский, но они, перевозя восточные товары в европейские порты и европейские изделия на Восток, плавали по хорошо известным и твердо установившимся маршрутам. Португальцы тоже плавали и в Левант, и в Нормандию, и в Англию, у них были свои склады и агентства во Фландрии. Однако теперь им предстояло смело ринуться в неведомые моря, исследовать дикие страны и не только испытать свои силы в борьбе с опасностями моря, но и отбросить тьму вековых предрассудков, отбросить страх и ужас перед миром, скрывающимся за горизонтом, — страх и ужас, владевшие человечеством с самого его детства.
Фактически деятельность Генриха по осуществлению этих планов началась после того, как он возвратился из-под Сеуты, хотя Современники и говорят, будто бы он отправил корабли к побережью Африки еще в 1412 году. Они рассказывают также, что «он всегда держал в море несколько сторожевых военных кораблей против неверных, которые в то время сильно опустошали оба берега (Гибралтарского) пролива; таким образом, благодаря страху перед судами Генриха были в безопасности и все берега нашей Испании и большая часть купцов, ведущих торговлю между Востоком и Западом».
Чтобы лучше обдумать свои планы и наблюдать за их осуществлением, принц покинул Лиссабон и поселился в городе Лагуш (или близ него), в области Алгарви, на юге Португалии. Около мыса Сан-Висенти он основал небольшой город — в честь его этот город был назван «Вила-ду-Инфанти»[41].
Указанные гавани и раньше часто посещались проходящими через Гибралтарский пролив судами многих стран, так как здесь были удобные стоянки, можно было без помех запастись и водой и провизией, производить текущий и капитальный ремонт кораблей. Принц находил и привлекал к себе на службу лучших математиков, картографов и мастеров по навигационным приборам. Самым сведущим и прославленным среди них был еврей Иегуда Крешкиш (чаще его называют мастер Жакоме).
Наиболее трудной математической проблемой для принца Генриха и его сотрудников было точное определение местонахождения корабля в море или какого-либо пункта на суше. Для этого столетиями людям служили звезды, а после XII века во всеобщее употребление вошел компас, заимствованный у китайцев, вероятно, арабами; арабы же, вместе со своими соперниками христианами, и усовершенствовали его. Затем появились угломерная линейка, астролябия, квадрант — их довели до высокой степени совершенства тоже арабы, в течение столетий пускавшиеся в далекие морские плавания меж берегов Передней Азии, Африки и Индии. Большая часть этих приборов, а также способы обращения с ними стали известны благодаря испанским и португальским евреям, часто выступавшим в качестве посредников между мусульманами и их христианскими соседями[42].
По мере того как мореходы постепенно продвигались вдоль западного побережья Африки все дальше и дальше на юг, они фиксировали на картах и в судовых журналах данные, добытые в результате применения приборов так в конце концов появились более или менее надежные морские карты этих мест На первых порах записи моряков были и небрежны и случайны — они целиком зависели от прихоти каждого мореплавателя Обозначения делались весьма неточно и, как констатировал в своем письме от 22 октября 1443 года король Аффонсу V[43], земли, лежащие за мысом Бохадор, «изображались на морских картах и на картах мира так, как это было угодно тем, кто их составлял» Принц Генрих покончил с этим он приказал, чтобы все наблюдения его офицеров наносились на их навигационные карты Неукоснительно придерживаясь этого правила, португальцы зало жили основы современной картографии. К несчастью, подлинные карты и приборы, служившие португальцам до XVI века, утрачены они или затеряны вследствие небрежности, или уничтожены огнем, или погибли при великом лиссабонском землетрясении 1755 года. Но плоды этой работы португальских моряков остались
Итак, инфант настойчиво и неустрашимо повел своих людей на поиски, и до того, как движение замерло, они прошли через семь морей.[44] С точки зрения нашего времени, когда люди вооружены всевозможными научными приборами, точными картами, быстроходными судами, которые не зависят ни от ветров, ни от морских течений и на которых моряки снабжены продовольствием и всем необходимым, результаты устремлений и усилий всей жизни принца Генриха могут показаться мизерными. Но когда мы представим себе, как незначительна была грузоподъемность тогдашних кораблей, какова была власть паруса над ними, как примитивно было их оборудование, как скудны были познания мореплавателей, как остро они нуждались в пище, как мало знали о тех морях и странах, куда они попадали, — если мы представим себе все это, тогда достижения португальцев станут в наших глазах почти невероятными
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
ПЕРВЫЕ ПОХОДЫ В ОТКРЫТЫЙ ОКЕАНЧудесные и новые те страны,
Куда стремили путь армады наши
Камоэнс, «Лузиады», V, 8Впервые португальцы вышли в открытый океан, вероятно, тогда, когда они совершали плавания к Канарским и Азорским островам в первой половине XIV века. Хотя сообщений о каком-либо подобном плавании, относящемся ко второй половине того же века, и не существует, однако молчание хронистов свидетельствует, возможно, лишь о том, что ни одно из сделанных тогда открытий не казалось достойным пера. Лиссабон в это время являлся открытым портом и, по утверждению одного современника, сотни судов, среди которых было много иностранных, постоянно нагружались и разгружались в устье Тежу (Тахо). Король всевозможными способами поддерживал развитие торгового флота, лес для постройки кораблей он предоставлял, например, из королевских лесов бесплатно и снизил пошлину на ввоз других материалов, необходимых для кораблестроения[45]. Вдобавок с товаров, привезенных на португальском корабле, впервые вышедшем в море, взимались пониженные сборы, судовладельцев частично освобождали от воинской повинности, была введена официальная регистрация кораблей, основана кооперативная система морского страхования. Все эти нововведения стимулировали кораблестроение и морскую торговлю под португальским флагом; в результате, когда Генрих принялся за осуществление своих честолюбивых планов, в его распоряжении было и ядро превосходного флота, и подготовленные кормчие, и судовые команды.
Пояса Земли по Макробию (реконструкция IX–XI веков) 1 — Испания, 2 — Галлия, 3 — Сицилия
В 1412 или в 1415 году принц отправил в путь первые корабли. Они достигли мыса Бохадор (Выпуклый)[46]: такое название он получил потому, что в этом пункте берег Африки сильно выдается на запад Целых двенадцать лет[47] моряки старались обогнуть этот мыс, но экспедиция за экспедицией возвращались назад, сбитые с толку и напуганные непостоянством течений, мелями и противными ветрами, которые там встречали моряков. Вдобавок надо сказать и о тех мнимых ужасах, которые таил океан, — для невежественных, полных суеверий моряков они казались совершенно реальными, — о демонах бури, о сказочных чудовищах, водоворотах, сиренах, наядах и о многих легендарных существах, возникших еще в тумане седой древности[48].
В 1433 году Генрих послал в путь Жила Эанниша[49], дав ему категорический приказ обогнуть мыс. На первый раз Эанниша постигла неудача, но в 1434 году ему удалось преодолеть все стоявшие на пути препятствия. Он доказал, что к югу от мыса простирается открытый океан и что есть возможность плавать там, где его предшественники считали это немыслимым. В 1435 году Эанниш снова отправился в плавание и прошел 150 миль за мыс. Учтя опыт Эанниша, виночерпий Генриха — Балдайя в том же году достиг земли Рио-де-Оро[50], лежащей на 240 миль южнее мыса Бохадор, а в 1436 году продвинулся еще южнее на 50 миль.
По мере того как мореплаватели один за другим возвращались на своих кораблях в Португалию и рассказывали о пережитых приключениях на море и на суше, интерес принца Генриха к тем странам, где они побывали, и к людям, которые там живут, все увеличивался. Он велел капитанам привезти в Португалию несколько туземцев. Подчиняясь приказу инфанта, один из его капитанов, Антан Гонсалвиш, возвратился в 1441 году
с десятью чернокожими, мужчинами и женщинами.. а кроме чернокожих … он привез также немного золотого песку, щит из воловьей шкуры и несколько страусовых яиц, так что в один прекрасный день к столу инфанта подали три блюда из страусовых яиц, столь свежих и вкусных, словно это были яйца обычной домашней птицы. Мы вполне можем предположить, что не было ни одного христианского государя в любой части христианского мира, который имел бы на своем столе подобные блюда[51].
В 1443 году Нунью Триштан проплыл дальше к югу от бухты Аргин и «видел, как от берега отчалили двадцать пять однодеревок и в них люди, все голые, и не столько потому, что это требовалось для плавания в воде, сколько потому, что таков был их древний обычай». Португальцы погнались за несчастными чернокожими и захватили четырнадцать человек; позднее они поймали еще пятнадцать и доставили всех в Португалию.
Между тем в Португалии все больше и все суровее критиковали экспедиции принца Генриха и даже высмеивали их как постыдную и напрасную трату денег. Но когда привезли первые небольшие партии негров, критики изменили тон и стали громогласно заявлять, что «инфант — несомненно, новый Александр Македонский». Появление пленных чернокожих на португальских берегах, может быть, означало для принца первый шаг в деле обращения африканских «язычников», но окружавшие его люди более реалистического склада, глядя на голых дикарей, думали совсем другое. По словам Азурары, «их алчность все возрастала. Видя, что кое у кого в домах снует множество рабов и рабынь, а богатства все прибывают, они стали размышлять над этим и советоваться друг с другом».
К тому времени в Португалии уже назрела нужда во ввозе дешевой рабочей силы. Португалия никогда не была густо населена Потери в войнах с Кастилией, экспедиции против Сеуты и Танжера в Марокко и в другие места, тяжелые налоги — все это ложилось на народ почти невыносимым бременем. Рабочая сила была крайне нужна и в деревне и в городах. Хитрым и рассчетливым людям деятельность Генриха давала новые возможности прямо в руки.
Рабство было древним институтом, в нем не видели или почти не видели никакого греха, его не осуждали[52]. Более того, туземцы Африки, как язычники, находились, по словам Барруша[53], «вне закона христова и в распоряжении, поскольку речь шла об их теле, любой христианской нации». К принцу Генриху, владевшему монополией на африканскую торговлю, незамедлительно обратились за лицензиями те, кто хотел вести торговлю на побережье Африки. Первым получил такую лицензию один из слуг принца — Лансароти. Экспедиция Лансароти, в которой участвовало шесть вооруженных каравелл, торжественно отплыла на юг и в положенное время оказалась у одного населенного острова близ Гвинейского побережья.
Азурара рассказывает:
«Мавры»[54], в виду явно неблагоприятных впечатлений, полученных от встреч с белыми пришельцами в прошлом, едва заметив своих врагов, самым поспешным образом выскакивали из жилищ вместе с женами и детьми. Но португальцы с криками «Святой Иаков», «Святой Георгий» и «Португалия» кинулись на них, убивая и захватывая всех, кто попадал под руку. Можно было видеть, как матери бросали своих детей, а мужья — жен, каждый думал только о том, чтобы спастись. Одни ныряли в воду, другие прятались в хижинах; кое-кто укрывал своих детей в морских водорослях, надеясь, что детей там не заметят (но их потом находили наши люди). В конце концов наш господь бог, воздающий по заслугам за каждое благое дело, пожелал, чтобы они, за их труды на его службе, в этот день добились над своими врагами победы, а также получили вознаграждение и плату за все свои усилия и расходы, и потому они захватили из этих мавров, мужчин, женщин и детей, 165 человек, не считая тех, которые погибли и были убиты.
Вот как беззаботно набрасывает хронист картину нападения одетых в панцыри, хорошо вооруженных людей на селение беззащитных голых дикарей, и сама простота рассказа свидетельствует о том бессердечии, с каким португальцы относились к туземцам.
После того как португальцы, закончив «сражение», отдохнули и попировали, они выпытали у своих пленников сведения о других населенных островах, «где они могли бы взять в плен побольше людей без лишних хлопот». Этот эпизод — только предвестье всех действий португальцев в период открытий и эксплуатации их колониальной империи. В отчете об этой экспедиции дальше повествуется, как португальцы захватили несколько небольших партий безоружных мужчин и женщин, как они связывали и погружали их на корабли — только одна запись упоминает о том, что европейцы обратились в бегство, когда туземцы, превосходя численно, грозили их одолеть. Затем португальцы садились в лодки и плыли на другое место, где можно было захватить врасплох и увезти новых беззащитных пленников. В конце концов, после того как туземное население разбежалось и «португальцы нашли лишь одну девушку, которая осталась в селении спящей, они забрали ее с собой» и, вернувшись на каравеллы, отплыли в Португалию.
Тот день, когда эта флотилия прибыла в Лагуш, был поворотным днем в мировой истории, ибо именно в этот день Европа начала позорную, бесчеловечную торговлю африканскими рабами. Это была торговля, которая впоследствии развратила целую страну и привела ее, после кратковременного возвышения, к полному бессилию в международных делах, запятнала флаги всех стран, занимавшихся этой торговлей, и вызвала не только беспощадное истребление бесчисленных темнокожих мужчин, женщин и детей, но и одну из самых кровопролитных гражданских войн в истории[55], породив вместе с тем некоторые из наиболее серьезных и еще не решенных проблем современного общества. Принц вышел лично встречать корабли, на которых везли 235 несчастных пленников. Челядь Генриха толпилась на берегу, а кое-кто даже выехал в лодках приветствовать возвращающихся героев, «и вы можете догадываться, как радовались их жены и дети». Далеко не столь счастливой была участь бедных чернокожих. Предоставим слово Азураре. Его рассказ не нуждается ни в украшениях, ни в комментариях.
А на следующий день Лансароти сказал инфанту: «Мой господин, вашей милости хорошо известно, что вы должны получить пятую часть этих мавров и всего того, что мы привезли из страны, в которую вы послали нас ради служения богу и вам. А теперь эти мавры, пробыв столь долгое время в море, а также вследствие великой печали, которая — вы должны понять это — овладела их сердцами, когда они поняли, как далеко увезли их от их родины и держат в плену, в полнейшей неизвестности относительно и будущей судьбы, и еще вследствие того, что они непривычны к жизни на борту кораблей — вследствие всего этого они в весьма и весьма плохом состоянии Посему я считал бы разумным приказать снять их на заре с каравелл, вывести в поле за городскими воротами, разделить их там, согласно обычаю, на пять партий. с тем чтобы ваша милость пошли туда и выбрали себе ту партию, которую вы предпочтете …»
Но предварительно они отдали самых лучших мавров находящейся там церкви, а одного маленького мавра, который впоследствии стал монахом ордена ев Франциска, они послали в Сан-Висенти-ду-Габу.
О небесный отец… Молю тебя, не дай моим слезам смутить мою совесть, ибо меня заставляет плакать из жалости к их страданиям не их [негров] религия, а их человеческая природа. И если грубые животные с их зверскими чувствами естественным инстинктом понимают страдания подобных им, то что же, по-твоему, господи, должна была испытывать моя человеческая натура, когда перед моими глазами были эти несчастные люди и когда я вспоминал, что они тоже суть порождение сынов Адама.
На следующий день… очень рано утром, чтобы избежать жары, моряки, как им было приказано, начали… снимать этих пленников с судов и переправлять их на берег. И эти пленники, собранные все вместе на том поле, представляли удивительное зрелище, ибо среди них одни были довольно светлые, красивые и хорошего сложения; другие были темнее, подобно мулатам, третьи же, напротив, черны, как эфиопы, и столь безобразны лицом и телом, что казались выходцами из преисподней. Но какое сердце оказалось бы столь черствым, чтобы не проникнуться чувством жалости при виде этих людей?
Одни, опустив голову, с мокрым от слез лицом, глядели друг на друга; другие очень жалобно стонали и, устремив свои взоры к небу, громко плакали, как бы прося о помощи у отца природы, иные били себя руками по лицу, ложились ничком на землю, кое-кто выражал свои жалобы, по обычаю своей страны, в похоронных причитаниях. И хотя мы не могли понять их речи, звуки ее вполне выражали всю их печаль. И чтобы еще более увеличить их страдания, тут появились те, кому было поручено распределение пленников: они начали отделять одного от другого, с тем чтобы разбить их на пять равных партий, и пришлось разлучать отцов с сыновьями, мужей с женами, братьев с братьями. Не обращали внимания ни на дружеские, ни на родственные отношения, каждый стал туда, куда выпал его жребий.
О могущественная фортуна, созидающая и разрушающая, вершащая мирские дела по своей воле, вложи в этих несчастных по крайней мере хоть какое-нибудь понимание того, что должно произойти, чтобы они могли утешиться в своем великом горе. А вы, так занятые разделением пленников, взгляните с жалостью на этих бедняг, на то, как они цепляются друг за друга, так что вы едва в силах оттащить их.
И кто бы мог разделить их без великого труда? Ибо как только пленных ставили в какую-нибудь группу, дети, видя, что их отцы попали в другую, из всех сил вырывались и бросались к ним; матери обхватывали руками своих детей и ложились с ними на землю и принимали удары, совсем не жалея своей плоти, лишь бы только не отпустить от себя детей.
Очень беспокойно проходило это разделение еще и потому, что, кроме самих пленников, поле было полно народа, пришедшего из города и из окружающих деревень — в этот день люди дали отдых своим рукам (трудами которых они кормились) ради того, чтобы поглядеть на невиданное зрелище. И когда они увидели, как одни рыдали, а другие разбивали пленников на группы, это вызвало среди них такое волнение, что люди, распоряжавшиеся разделением, немало были смущены.
Инфант, в сопровождении своей свиты, сидя на могучем скакуне, был тут же; награждая своих любимцев, он выказывал мало интереса к своей личной добыче, ибо очень скоро он роздал все сорок шесть душ — причитавшуюся ему пятую часть добычи; самое ценное для него было в том, что осуществлялась его цель, ибо он с большим удовольствием размышлял о спасении тех душ, которые доселе были потеряны.
Итак, принц Генрих, великий магистр ордена Христа, человек, давший пожизненный обет безбрачия и радевший, казалось, только о самых высоких идеалах, восседал на коне и спокойно глядел на дележ своей добычи, на этих живых людей, на то, как оттаскивают жен от мужей и родителей от детей. Раздаривая их своим фаворитам, он ни на секунду не задумался, какие страдания переживают несчастные пленники — так поглощен был он заботой о спасении их душ! Хотя это может показаться нам и странным и невероятным, но то было не лицемерие, а истинный дух века. И Азурара, несомненно, искренен, когда он заканчивает свое повествование следующими словами:
Теперь их судьба совершенно изменилась, ибо раньше у них были погублены и душа и тело: душа потому, что они были язычниками, не ведавшими света и сияния святой веры, а тело потому, что они жили как звери … не знали ни хлеба, ни вина, не покрывали себя одеждой, не обитали в домах и, хуже всего прочего, пребывали в великом невежестве, — ведь они не понимали, что такое добро, а жили, отдаваясь животной лени… И теперь подумайте, какая награда должна была быть инфанту от господа бога за то, что он дал им возможность спастись — и не только им, но и многим другим, которых приобрел впоследствии …
И тут же он [принц Генрих] возвел Лансароти в рыцарское звание, щедро наградив его согласно заслугам и проявленным им высоким качествам. И другим вожакам он тоже дал высокие награды, так что те полагали, что труды их вполне вознаграждены, даже если не считать их основной доли.
Так на рынке Видория в португальском городе Лагуш началась современная европейская торговля черным двуногим живым товаром. Эта позорная торговля, пока она не была прекращена, вызвала насильственное выселение со своей родной земли по крайней мере двенадцати миллионов африканских чернокожих, и столько же людей при этом погибло[56].
Португалия вступила в новую эру своей истории. «Черная слоновая кость» (негры-рабы) и белая кость, золото, гвинейский перец[57] — все это влекло предприимчивых лузитанцев к новым рискованным плаваниям, к новым энергичным походам за рабами, к новым исследованиям, к новым, еще более жирным барышам. Прилив в страну африканских рабов в совокупности с правительственной политикой, поощрявшей браки между неграми и португальцами (последние с готовностью следовали этой официальной линии), медленно, но верно, самым глубоким образом изменял характер местного населения[58].
В 1444 году Нунью Триштан достиг реки Сенегал, а год спустя Диниш Диаш[59] обогнул Зеленый мыс. Поскольку одной из основных целей этих экспедиций была охота за рабами, известия о прибытии португальцев стремительно распространялись по всему побережью, туземцы встречали их очень враждебно, в результате чего среди португальских командиров были даже убитые[60].
К 1446 году в африканской торговле было занято уже пятьдесят одно судно и эти суда плавали на 450 лиг[61] дальше мыса Бохадор. Об исследованиях португальцев в течение нескольких лет после 1448 года мы располагаем, по каким-то не ясным нам причинам, очень скудными данными. Нет сомнения, что торговля развивалась, что смельчаки-мореходы, нащупывая свой путь средь неведомых ветров, течений и мелей, пробирались вдоль африканского берега все дальше и дальше к югу, что они захватывали туземцев всегда и везде, где только могли застать их врасплох. Португальцы постепенно упрочивали свои позиции на африканском побережье, строя укрепленные поселения и фактории. По существу, началась колонизация[62]. Туман неведения и неизвестности, окутывавший западный берег Африки, потихоньку рассеивался, уступая место ясному свету дня. Темные страхи перед сказочными чудовищами и вымышленными опасностями, о которых говорили древние предания, мало-помалу исчезали в лучах опыта, знаний и здравого смысла.
Хотя португальцы и понимали, что товары, приобретаемые ими в прибрежной местности, шли главным образом из внутренних областей, они по большей части ограничивались торговлей в непосредственной близости от берега. Торговля внутри материка находилась в значительной мере в руках смелых евреев, проникавших далеко вглубь страны и добиравшихся с севера на верблюдах через оазисы Сахары даже до самых отдаленных районов. Об этом свидетельствуют тщательно выполненные карты, составленные евреями Мальорки, откуда выходили лучшие картографы той эпохи. На этих картах — а некоторые из них восходят даже к 1375 году — показаны Тимбукту, горы Атласа с их караванными тропами и помещено грубое изображение «властителя гвинейских негров». В обмен на слоновую кость, эбеновое дерево, золото, шкуры и рабов простодушным туземцам давали стеклянные шарики, зеркальца, ножи, звонки, яркие ткани и т. д. В отдаленных, глубинных пунктах Африки эти предметы служат «ходовым товаром» и поныне.
Несмотря на то, что португальские корабли, вероятно, уже к 1448 году достигли Сьерра-Леоне, войны с Кастилией (за владение Канарскими островами, 1451–1454 годы) и с маврами задержали исследование Африки в последние годы жизни принца Генриха.
Тем больший исторический и географический интерес представляет сохранившийся отчет об одном плавании к африканскому побережью, совершенном в те годы. Это отчет венецианского авантюриста Альвизе Кадамосто[63], оставившего увлекательный рассказ о своих путешествиях, совершенных на службе у принца Генриха, и, возможно, первого из европейцев, увидевшего острова Зеленого мыса. Кадамосто родился в Венеции примерно в 1426 году, в 1445 году уехал на Кандию (Крит). Пять лет спустя мы видим его «знатным лучником» на «большой галере» в Александрии, а еще позднее он плавает на фламандской галере. По тем немногим сведениям, которые можно отыскать у писателей того времени, следует признать, что он не являлся профессиональным моряком, а был дворянином-торговцем и искателем приключений. В 1454 году вследствие того, что его отец оказался втянутым в тяжелый судебный процесс, закончившийся его изгнанием, Альвизе вместе со своим младшим братом Антонио покинул Венецию, отправившись на поиски приключений и богатства.
Случайно корабль Кадамосто на пути из Венеции во Фландрию был задержан противным ветром вблизи мыса Сан-Висенти, откуда было недалеко до Рипузеры — имения принца Генриха. Услышав, что близ берега стоит итальянское судно, принц послал туда своего секретаря с образцами африканских товаров. Товары возбудили любопытство молодого Кадамосто, и он «спросил… не разрешит ли господин плыть туда тому, кто пожелал бы этого». Когда же ему сообщили, что его услуги охотно примут, и рассказали об условиях службы — дележ привезенного груза и т. д., — он решил снарядить каравеллу и идти к африканскому берегу. «Я был молод, — писал он, — мог прекрасно переносить трудности, страстно желал поглядеть на мир и увидеть то, что еще не видал наш народ, а также рассчитывал приобрести почести и богатство». Галера Кадамосто направилась сначала к Мадейре и к Канарским островам, а затем вдоль африканского побережья — причем Кадамосто постоянно вел записи о ветрах, течениях, местах высадки и встречах с местными жителями. Его описания племен, которые он посетил, весьма интересны и содержат много ценных сведений. По всему берегу близ мыса Бланко велась весьма оживленная торговля рабами, и отдавали «десять или пятнадцать рабов за одну из таких (берберийских) лошадей, в зависимости от ее качеств». Арабы выменивали на людей также гранадский и тунисский шелк. «В результате португальцы ежегодно увозили из Аргина тысячу рабов». Кадамосто рассказывает и о жителях пустыни — туарегах, об их обычае закрывать свои лица и дает им такую характеристику:
Лжецы, самые отъявленные в мире воры, очень склонные к предательству[64]… У них черные волосы, они их постоянно смазывают рыбьим жиром, так что волосы имеют отвратительный запах, и это считается изысканным… чем длиннее у женщины груди, тем она считается красивей, поэтому все женщины, чтобы их груди были длиннее, в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, когда груди приобретают форму, перевязывают их веревкой, сильно оттягивая вниз. Таким способом груди вытягиваются, а так как женщины каждый день часто дергают за веревку, они еще более удлиняются, так что у многих они свешиваются до пупка. И та женщина, у которой самые длинные груди, холит их и гордится ими как редчайшей вещью.
Кадамосто рассказывает и о «немом торге»[65] солью, который имел место между купцами и чернокожими; чернокожие оставляют кучи соли и скрываются, а купцы кладут рядом с каждой кучей соли золото. Если обе стороны довольны, чернокожие берут золото, а купцы — соль[66].
Кадамосто наблюдал также и применение одного замечательного средства, которое с тех пор, как о нем рассказал венецианец, было забыто в течение почти шести столетий и вновь стало применяться лишь в наши дни — с благотворными результатами.
Купцы в Мали, близ мыса Бланко, может быть, не ясно понимали причину изнеможения от жары, однако Кадамосто указывает:
В определенные сезоны здесь стоит необычайно сильная жара. От этого кровь загнивает, так что, если бы не эта соль, они бы умирали. Средство, которым они пользуются, заключается в следующем: они берут немного соли, растворяют ее в кувшине, куда налито немного воды, и пьют этот напиток каждый день. Они говорят, что в этом их спасенье.
Пройдя Зеленый мыс, корабли Кадамосто достигли страны настоящих негритянских племен, представленных здесь племенем джалофо[67]. Торговля рабами тут процветала, невольников продавали и арабам и португальцам. Обычаи населения Кадамосто описал детально и увлекательно. «Вы должны также знать, что в этих землях мужчины выполняют многие женские работы, вроде прядения, стирки и тому подобное». Кадамосто высадился на берег и продал тут местному вождю несколько лошадей со сбруей, получив за это сотню рабов. Он говорит: «Как только тот увидел меня, он подарил мне молодую девушку, двенадцати или тринадцати лет, красивую, хотя она и была чрезвычайно черна, и притом сказал, что он дает ее мне для услужения в спальне. Я принял ее и отправил на свой корабль». Затем венецианец рассказывает об одном случае, свидетельствующем о большом мастерстве в плавании, достигнутом неграми побережья. Случилось так, что Кадамосто надо было послать кого-то с сообщением на его корабль, стоявший на расстоянии трех миль от берега, а море волновалось, дул сильный ветер, у берега были мели и банки и очень мощное течение. Плыть вызвались двое. Один не смог справиться с волнами и вернулся назад; «второй держался стойко, в течение часа боролся с волнами у песчаной банки, наконец переплыл ее, доставил сообщение на корабль и возвратился с ответом. Это показалось мне удивительным, и я пришел к убеждению, что, несомненно, эти прибрежные негры — лучшие пловцы во всем мире». В награду за услугу негр получил два грошовых слитка олова.
Путешествуя вдоль побережья, дружелюбно встречаемый туземцами, среди которых были и номинальные магометане, венецианец с удивлением видел многое, слишком многое, чтобы можно было передать все это в нашей книге, — тут и брачные обычаи, и порядок аудиенций у царька, и необычайные блюда, и пальмовое вино, и заклинатели змей, и отравленное оружие. В записках Кадамосто между прочим есть восхитительная страница о слонах. Венецианец любил ходить на базары, устраиваемые раз в две недели, смешиваться с толпой и наблюдать, как там торгуются и ведут обмен товарами — ибо деньги не употреблялись. Он рассказывает и о том, как «негры, и мужчины и женщины, подходили поглядеть на меня, будто на чудо… Моя одежда удивляла их не меньше, чем белая кожа… некоторые трогали меня за плечи и за руки и терли меня слюной, чтобы узнать, не выкрашен ли я белой краской или это действительно мое тело, и, убедившись, что это так, раскрывали от удивления рты».
Кадамосто приглашал на борт своего корабля негров: это было для него великое развлечение. Негры приходили в ужас от арбалетов и от стрельбы бомбарды[68].[69] А когда он сказал им, что одним выстрелом можно убить более ста человек, они были повержены в изумление и заявили, что это «выдумка дьявола». Один моряк, заиграл на волынке, украшенной лентами, и они решили, что это запело на разные голоса живое существо. А когда им показали, как устроена волынка, они остались при убеждении, что «ее Соорудил бог своими собственными руками, так сладко она звучит и на столь разные голоса». Корабельное оснащение было вне пределов их понимания, и они считали, что нарисованные на носу корабля глаза — это реальные глаза, которыми корабль способен видеть, когда он идет по воде[70]. Этим простодушным людям чудесной казалась даже горящая свеча: они знали лишь огонь костра. Кадамосто показал им, как делать свечи из пчелиного воска, который они, выбрав мед, бросали. Когда Кадамосто зажег сделанную им самим свечу, восхищение негров было безгранично.
Корабль Кадамосто продолжал свой путь, никогда не упуская из вида берег. Встретились другие племена, враждебные и жестокие, не признающие никакой власти. Описывая эти берега, Кадамосто говорит:
На каждом нашем корабле находились негры-переводчики, привезенные из Португалии; они были когда-то проданы сенегальскими вождями первому португальцу, попавшему в эту страну негров. Эти рабы были обращены в христианство, хорошо знали испанский язык[71]; хозяева, вручая их нам, поставили условие, что в качестве платы за труд каждого из них мы отдадим им одного из невольников, которых привезем, и что если какой-нибудь из этих переводчиков доставит своему хозяину четырех рабов, то хозяин должен отпустить его на свободу.
Однако, когда один из этих переводчиков, отправившийся на сушу за сбором сведений, был изрублен на куски короткими мечами туземцев, Кадамосто пришел к выводу, что он достаточно углубился в эту враждебную страну, приказал поднять якоря и со всей поспешностью направился южнее, к реке Гамбия.
Поднявшись по этой реке примерно на четыре мили, корабли наткнулись на семнадцать военных челнов,
где было 150 [человек], не больше; они были очень хорошо сложены, чрезвычайно черны, все одеты в белые бумажные рубашки: кое на ком были маленькие белые шапочки… по обеим сторонам [шапочек] были белые крылья, а в середине перо. На носу каждого челна стоял негр с круглым, вероятно кожаным, щитом на руке.
Негры сразу пошли в наступление, осыпав корабли тучей стрел, но огонь бомбард скоро перепугал их и внес в их ряды замешательство. Затем «моряки начали стрелять в них из арбалетов; первым разрядил свой арбалет незаконный сын этого генуэзского дворянина [Антоньотто Узодимаре, спутник Кадамосто по африканскому предприятию]. Он поразил негра в грудь, и тот мгновенно упал мертвым в челн». Хотя это сначала навело страх на туземцев и заставило их отступить, но скоро они возобновили атаку. «Тем не менее по милости бога ни один христианин не был поражен», несмотря на то, что река наполнилась мертвыми и умирающими неграми. В конце концов переводчику удалось договориться, чтобы один челн подошел на расстояние полета стрелы. И когда переводчик спросил, почему было произведено нападение на корабли, последовал ответ: «потому что они получили вести о нашем прибытии… потому что им хорошо известно, что мы, христиане, едим человеческое мясо и покупаем негров исключительно на съедение, и они не хотят нашей дружбы ни на каких условиях и хотят перебить нас всех до одного». И когда, вскоре после этого, капитан захотел продвинуться выше по реке, команда судов решила, что с нее хватит, «и в один голос закричала, что она не согласна на это и что она уже сделала в это плавание достаточно». Командиры поняли, что вот-вот вспыхнет мятеж, и отказались от своих планов, ибо, как замечает Кадамосто, моряки были «люди глупые и упрямые». И корабли «пошли в обратный путь, держа курс на Зеленый мыс и, во имя бога, на Испанию».
На следующий год (1456) венецианец со своим генуэзским спутником снова подготовил два судна, с тем чтобы отправиться и исследовать реку Гамбию дальше и продвинуться на юг вдоль побережья. Принц Генрих одобрил это предприятие и даже дал от себя полностью оснащенную каравеллу. На этот раз Кадамосто больше повезло в его взаимоотношениях с туземцами, жившими на реке Гамбия, чем в первое его плавание. Однако он нашел здесь мало золота, моряки жестоко страдали от лихорадки, и, покинув Гамбию, корабли пошли к Риу-Гранди. За исключением островов Зеленого мыса Кадамосто не открыл никаких новых земель, но и в это плавание он увидел и записал в своем отчете много необычайного. Это был человек трезвого ума, и его записки напоминают скорее дневники исследователей XIX века, чем писания кого-либо из его предшественников: записки Кадамосто можно рассматривать как первое тщательное и точное по тому времени описание виденных стран и народов[72]. Он был смел и любознателен, он пробовал даже всякую незнакомую пищу, встречающуюся ему, от диковинных птиц до черепах, от незнакомой рыбы до жареного слоновьего мяса. Он описал и необычайные длинные туземные весла с круглыми лопастями, и одежду туземцев, и татуировку у туземных женщин, и способы охоты на слонов. Он рассказал о бегемотах и гигантских летучих мышах и о многих диковинках, которые ему довелось увидеть. Он даже хранил соленую слоновью ногу и слоновье мясо, чтобы привезти это на родину. Эти вещи «я преподнес позднее в Испании господину дон Heurich [sic], который принял их как чудесный подарок, — это был первый дар, полученный им из страны, открытой благодаря его энергии».
Наконец, когда корабли достигли земель, где население уже не понимало негров-переводчиков и те тоже не могли понять туземцев[73]. Кадамосто решил остановиться, повернул обратно и добрался до Португалии без особых дальнейших приключений.
В качестве приложения к своему отчету Кадамосто записал краткий рассказ о путешествии, которое совершил в Африку его португальский друг; имя этого человека не названо, оно неизвестно и по другим источникам. Этот молодой человек плавал вместе с Перу ди Синтра[74] вдоль побережья до Сьерра-Леоне и, возвратившись на родину, поведал о своих приключениях Кадамосто. Венецианец записал наблюдения своего друга — они касались виденных людей и их обычаев; упоминаются между прочим «знаки, нанесенные на лица и тела раскаленным железом».
У этих людей уши все в дырах, в них они носят много маленьких золотых колец, рядами, один к одному, нижняя часть носа у них проколота посредине [через носовую перегородку] и в ней продето золотое кольцо, точно таким же образом, как продевают кольца нашим буйволам, а когда они хотят есть, то кольцо они отодвигают в сторону.
Путешественник рассказал, что около Сьера-Леоне люди нагие[75], что когда трое из них пришли на борт каравеллы, португальский капитан одного схватил и задержал. «Он сделал это, повинуясь его величеству королю». Существовал постоянно действовавший приказ, гласивший, что капитаны должны «силой или убеждением увезти негра» из любой страны, население которой говорит на языке, незнакомом переводчикам. Несчастный посетитель каравеллы был увезен в Португалию и представлен королю, который принял все меры к тому, чтобы отыскать человека, понимающего язык невольника.
Наконец, негритянка, рабыня одного лиссабонца, тоже привезенная из далекой страны, поняла его, но лишь тогда, когда он заговорил не на своем родном языке, а на другом, известном и ему и ей. Что сказал этот негр королю через эту женщину, я не знаю, знаю лишь, что он, среди всего прочего, имеющегося на его родине, назвал живых единорогов. Указанный король, продержав его несколько месяцев и многое показав ему в своем королевстве, дал ему одежду и весьма милостиво отправил его на каравелле в его родную страну.
Таким образом, рассказ кончается счастливо[76].
Другой отчет, относящийся к тому же периоду, повествует о плавании Диогу Гомиша к берегам Сенегамбии на каравелле «Пикансу» («Дятел») — одно из немногих названий судов, дошедших до нас от той эпохи. Корабль был снаряжен принцем Генрихом и отплыл в 1456 или в 1457 году. Плавание на «Пикансу» лишь дополнило новыми подробностями те данные относительно этой части африканского побережья, которые уже раньше собрали португальские исследователи. В отчете о втором плавании, совершенном Гомишем два года спустя, содержатся горькие жалобы на то, что работорговля приходит в упадок, «ибо если мавры [на Гвинейском берегу] давали по семь рабов за одного коня, то теперь они дают не больше шести».
Этот отчет достоин внимания, потому что содержит первое упоминание об использовании квадранта в мореплавании. В заключительных строках отчета описывается возвращение Гомиша в Лиссабон, поездка короля в Опорто и дикое, варварское сожжение живым одного португальца за продажу оружия маврам. В печи был разведен огонь, и «король приказал, чтобы… его бросили туда вместе с его мечом и золотом».
В ноябре 1460 года принц Генрих отправился к праотцам и был погребен в часовне монастыря Баталья[77]. Основоположник навигационной науки в Португалии, инициатор посылки систематических исследовательских экспедиций, мечтатель, никогда не забывавший о своей цели — открытии морского пути в Индию, — он умер, когда его хорошо продуманные планы еще не принесли своих плодов. Но его имя навеки останется и в португальской и в мировой истории, ибо его великий Труд, через тридцать восемь лет после его смерти, был увенчан триумфальным плаванием Васко да Гамы.
Дуарти Пашеку Пирейра[78], известный мореплаватель и современник Гамы, так выразил взгляд португальцев на деятельность принца Генриха:
… он вызвал с Мальорки мастера Жакоме, искусного картографа… и многими дарами и милостями привлек его к нашему королевству, где тот учил людей своему мастерству… Все эти и другие славные дела… были совершены этим добродетельным принцем, не говоря об открытии Гвинеи вплоть до Serra Lyoa [Сьерра-Леоне]. Мы должны поэтому молить бога за его душу… Выгоды, проистекшие для Португалии, таковы, что и ее король и народ весьма обязаны ему, ибо в открытой им стране находит себе пропитание значительная часть португальского народа, а португальские короли извлекают из торговли большие доходы; ибо… когда в торговле этой страны [побережье Африки до Сьерра-Леоне] был наведен порядок, она давала ежегодно три с половиной тысячи рабов и больше, много слоновых бивней, золота, прекрасной хлопчатобумажной ткани и много других товаров. Посему мы должны молить бога за душу принца Генриха, ибо открытие им этой страны привело к открытию другой Гвинеи за Serra Lyoa и к открытию Индии, торговля с которой приносит нам изобилие и богатство.
Португальцы всеми силами старались сохранить свою монополию торговли на африканском побережье, в особенности в связи с тем, что аналогичные претензии предъявляла Испания. Ввиду этого короли Португалии, и при жизни Генриха и после его смерти, стремились держать в тайне как можно больше сведений о морях, по которым португальцы плавали, и о землях, в которых они побывали. Морские и иные карты, глобусы и документы подвергались цензуре или держались в секрете, дабы они не разжигали зависть и алчность других морских держав и не дали им возможности использовать результаты португальских открытий[79].
Морякам запрещалось рассказывать о своих путешествиях, отчеты о плаваниях сознательно искажались, при иностранных дворах и в портах действовала обширная сеть шпионов. Уже в 1501 году Анджело Тревизан, секретарь венецианского представителя (oratore) в Испании, отвечая хронисту Доменико Малипьеро, запрашивавшему насчет плавания Кабрала в Индию, писал, что «карту этого плавания достать невозможно, так как король приказал наказывать смертной казнью всякого, кто вышлет ее за пределы государства»[80].
Первым важным мероприятием, проведенным королем Аффонсу V в развитие политики принца Генриха, была передача в 1469 году сроком на пять лет монопольных прав на торговлю с Гвинеей в аренду «уважаемому гражданину Лиссабона» Фернану Гомишу при условии, что за этот пятилетний срок будет обследовано по крайней мере пятьсот лиг африканского побережья в той его части, куда португальцы еще не проникали. Сам король вошел в дело компаньоном: вся слоновая кость, получаемая в Гвинее, должна была по твердой цене продаваться ему, он в свою очередь с выгодой перепродавал ее Мартину Ианишу Боавиажену. Это предприятие было для Гомиша удачным в январе 1471 года его агенты, посетив Золотой Берег, обнаружили там богатые россыпи золота. Когда истек дополнительный год действия аренды, который дал ему король, Гомиш (за участие в войне с маврами в Марокко получивший звание рыцаря) был назначен королевским советником и ему был присвоен герб «по серебряному полю три негритянские головы, у каждой головы три золотых кольца — в ушах и в носу, золотое ожерелье на шее, а также новую фамилию «да Мина» (копь) в память его открытия» Самым южным пунктом, достигнутым кормчими Гомиша, был мыс Сент-Катерин, на два градуса южнее экватора, а экспедиции Гомиша исследовали моря от Либерии до Камеруна. К своему удивлению они обнаружили, что береговая линия здесь идет не с запада на восток, а поворачивает на юг; таким образом, рухнула их надежда на то, что они до сих пор плыли вдоль южного берега материка[81].
По своеобразному выражению хрониста Барруша, «поскольку все государи посвящают большую часть своей жизни занятиям, соответствующим их склонностям, король дон Аффонсу начал пренебрегать делами, связанными с этим открытием, и стал восхвалять предприятия, проводившиеся в связи с африканской войной [в Марокко]». Поэтому, когда истек срок аренды Гомиша, все руководство торговлей и исследованиями в Африке король передал в руки своего девятнадцатилетнего сына дона Жуана; как гласили строгие королевские указы, ему передавалась монополия торговли на Африканском побережье, все права и привилегии, какими раньше пользовался принц Генрих. В то же время была вновь восстановлена система премий, поощрений и льгот за строительство и снаряжение морских судов. Все суда, торгующие с Африкой, во избежание захвата их как пиратских, должны были иметь королевские лицензии.
Однако исследование Африки в сильной степени задержалось вследствие войны между Португалией и Кастилией (1475–1479), во время которой фландрские[82], английские и испанские пираты расстраивали торговлю и нападали на прибрежные поселения. Монопольную торговлю в Африке португальцы считали своим священным достоянием, и такое своеволие иностранцев вызывало у них негодование. Один хронист того времени, говоря о моряках из Фландрии, которые «осмелились заплывать со своими товарами до Мины» (теперь Эльмина, на Золотом Берегу), пишет, что они справедливо испытали гнев божий:
поскольку они не боялись ни отлучения со стороны святых отцов. ни запретов святой матери-церкви, бог уготовил им дурной конец на обратном пути из Мины. они стали на якорь на глубине двадцати пяти морских саженей, «о так как дно вдоль всего берега скалистое, ночью канат перетерся, и ветром, дующим с моря, их корабль прибило к берегу, где он и погиб Тамошние негры съели тридцать пять фламандцев — всю команду[83].
Когда Жуан II в 1481 году наследовал трон Португалии, он сразу проявил свою заинтересованность в развитии африканской торговли и решимость продолжать исследование Африки[84]. Первой значительной экспедицией в царствование Жуана II была экспедиция в 1482 году под руководством Диогу Кана, моряка, уже знакомого с Гвинейским берегом[85].
Во время плаваний Диогу Кана — сведений о них дошло очень немного — впервые вошли в употребление каменные падраны. Это были столбы, на которых возвышался камень в виде куба с крестом; на одной стороне столба наносился португальский герб и имя короля, а на другой стороне имя исследователя и дата открытия — по-латыни и по-португальски (или только по-португальски). Мысль ставить падраны подал король Жуан. Они устанавливались на заметных местах в важнейших посещаемых пунктах, при этом имелись в виду четыре цели. Во-первых, они были конкретным доказательством, что путешественник действительно достиг того места, об открытии которого заявил; во-вторых, падраны были превосходными ориентирами; в-третьих, они должны были служить бесспорным доказательством приоритета и суверенитета Португалии; и, наконец, увенчанные крестом, они являлись наглядным символом христианской веры в языческих землях. Несколько падранов — целиком или частично — сохранилось и поныне, а их обозначения имеются на картах того времени[86].
Кан осторожно продвигался вдоль берега и скоро оставил за собой самый южный пункт, достигнутый судами Гомиша. В начале августа корабли Кана оказались в водах, которые, в нескольких милях от берега, были светлее и преснее обычного: все свидетельствовало о том, что где-то недалеко вливался могучий поток пресной воды. Кан высадился на берег и поставил падран, назвав его «падран святого Георгия», а реку — Риу ду Падран[87]. Это был тот могучий поток, который теперь известен как река Конго[88].
Кан поднялся на небольшое расстояние вверх по реке, он вел торговлю с туземцами, объясняясь с ними жестами. Затем он продолжал свое плавание по морю, идя к югу вдоль побережья Анголы до мыса Санта-Мария[89], где поставил второй падран (ныне находится в Лиссабонском музее). Захватив четырех туземцев в качестве заложников за нескольких матросов, отправившихся вглубь материка и не возвратившихся, Кан направился в Лиссабон. Король Жуан дал ему звание рыцаря, назначил пенсию и в 1484 году вновь направил в Африку вместе с привезенными четырьмя заложниками.
Прибыв к устью Конго, Кан нашел своих четырех «потерянных» матросов в полной безопасности и здравии — они ждали возвращения своего капитана. Вследствие этого заложники, с соответствующими подарками, были отпущены на свободу.
Вновь поплыв к югу вдоль побережья, Кан прошел почти 1500 миль за мыс Сент-Катерин; он достиг мыса Кросс[90]. С этого момента данные источников о судьбе Диогу Кана расходятся. Одни утверждают, что Кан умер близ мыса Кросс, другие — что он возвратился в Португалию. Недатированная надпись на скале на берегу нижнего Конго, около Иелала, как будто свидетельствует, что он поднимался на некоторое расстояние вверх по Конго. Интересно отметить, что рядом с именем Кана на этой скале высечено имя Перу ди Ишколара, позднее кормчего на одном из кораблей Васко да Гамы, и Жуана ди Сантиагу, который в 1487 году вместе с Бартоломеу Диашем обогнул мыс Доброй Надежды, а также Гонсалу Алвариша, хозяина корабля «Сан-Габриэл», входившего во флотилию Гамы[91].
Сведения, доставленные различными экспедициями, посланными королем Жуаном, лишь разжигали его аппетит к новым открытиям и расширению торговли Помимо этого интерес к священнику Иоанну, легендарному христианскому монарху страны, расположенной где-то в Африке или Азии, стал еще более острым после того, как король Жуан услышал рассказы западноафриканского царя страны Бенин (Западная Африка)[92], приехавшего в Португалию Жуану казалось, что рассказы этого властителя были похожи на те легенды о священнике Иоанне, которые ходили по всей Европе, и постепенно страна Иоанна стала притягивать внимание португальского короля наряду с Индией. На быстрейшие поиски этих стран были отправлены тогда две экспедиции: первая — сухопутная экспедиция Перу ди Ковильяна (см главу пятую), вторая — морская, под руководством Бартоломеу Диаша.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
БАРТОЛОМЕУ ДИАШ И ОТКРЫТИЕ МЫСА ДОБРОЙ НАДЕЖДЫО смерч роковой, окутанный мглой!
Пучина морская!
Не молкнет рев, потрясающий рев
Твоих разъяренных, кипящих валов,
И вторят чудовища им, завывая
Ночами, о море, рыдаешь ты в горе
Гремя, содрогаясь,
И в холод и в бурю — всегда
На водах твоих несутся суда,
Под песни бесстрашных матросов качаясь
Герра Жункейру[93]. «Голоса из рыбачьих хижин»Подлинные сообщения о замечательном плавании Диаша до нас не дошли, некоторые даты этого путешествия не установлены[94] и, изучая одно из самых важных событий в истории морских открытий, мы располагаем лишь краткими и скудными заметками и упоминаниями в сочинениях хронистов того времени Для расширения географического кругозора Европы на исходе XV века результаты плавания Диаша имели первостепенное значение Хотя путешествия Колумба оказали на ход мировой истории более могучее и глубокое воздействие, однако открытие южной оконечности Африки дало свои результаты гораздо быстрее
О личности Бартоломеу Диаша — или, воспроизводя его имя полностью, Бартоломеу Диаша ди Новаиш — до тех пор, пока он не отправился в свое знаменательное путешествие, известно очень немного. Полагают, что он происходит из рода Жуана Диаша, первым обогнувшего мыс Бохадор, и Диниша Диаша, открывшего Зеленый мыс Придворный и в то же время опытный мореход, он был капитаном каравеллы, плававшей в 1481 году в составе экспедиции Диогу Азамбужа[95] к берегам Африки Одно время он состоял управляющим (superintendent) королевскими складами в Лиссабоне Начальником экспедиции Диаш был назначен в октябре 1486 года, но по каким-то неизвестным причинам корабли не выходили в путь до августа следующего года
Корабли были подготовлены и снаряжены на этот раз лучше, чем когда-либо раньше. Это должно было быть не простое береговое плавание с частыми высадками на пути, а экспедиция с определенной целью найти и обогнуть южную оконечность Африки, найти морской путь в Индию. К тому времени португальские моряки хорошо ознакомились с Гвинейским берегом, а за последние пятьдесят лет навигационная наука и кораблестроение сделали исключительно быстрые успехи. Вдобавок на этот раз был принят новый мудрый план. Ранее многие суда вынуждены были приставать к враждебным берегам или преждевременно возвращаться в Португалию из-за отсутствия продовольствия. К тому же очень часто так снаряженные суда заходили далеко в море, где нельзя было добыть необходимые запасы или свежую воду. Во избежание этого двум каравеллам (поразительно маленьким и не отвечавшим тогдашним требованиям[96] было придано грузовое судно — на нем помещались дополнительные продовольственные запасы, вода, запасные корабельные принадлежности и снасти для замены при ремонте.Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.
Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно
