Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Сергей Юрьевич Петров
На берегах реки Ждановки

Предисловие

Несмотря на то что речка Ждановка и примыкающие к ней районы Петроградской стороны и Петровского острова расположены в центре города, материалов об истории, людях и улицах этой части Петербурга опубликовано сравнительно немного. Возможно оттого, что Мокруши и Колтовские (так некогда называлась эта часть города), находясь всего в нескольких шагах от великолепного Большого проспекта, казались в сравнении с ним слишком уж провинциальными. На Большом – доходные дома известных архитекторов, рестораны, кинематограф, а здесь сады, деревянные особняки, каретные мастерские среди казенных строений военных училищ. Это был то ли город, то ли дачный пригород в окружении парков Петровского острова. Не случайно архитектор Аполлон Щедрин, много строивший на Петербургской стороне, писал в XIX веке брату в Италию, что город теперь не узнать, «одна только наша родина, Петербургская сторона, остается в своем виде». Этими трогательными словами архитектор констатировал застывшую провинциальность района, располагавшегося, между прочим, всего в двух-трех километрах от Дворцовой площади.

Похожие оценки мы читаем и в воспоминаниях купеческой дочери Агриппины Куприяновой, относящихся к гораздо более позднему времени (фактически к концу XIX века). В них она пишет, что парное молоко у жителей Большого проспекта и прилегающих к нему улиц было не привозное, а от коров, пасущихся в окончании нынешней улицы Ленина; и земляника, смородина, малина, огурцы – также со своих огородов.

Эта провинциальность чаще не отталкивала, а наоборот, привлекала многих знаменитых петербуржцев. В разное время здесь жили и работали писатели, архитекторы, военачальники, политические деятели, купцы, оставившие видный след в истории нашего города.

Тому, что район долгое время не слишком развивался, способствовала и высокая концентрация военных учебных заведений в данной местности. Второй кадетский корпус, Павловское, Владимирское и Топографическое военные училища придавали консервативный, даже казенный облик Ждановской набережной и Большой Спасской улице, и хотя в конце XIX века вокруг казарменных зданий стали расти доходные дома, «военная доминанта» района оставалась непоколебленной. Да и не могло быть иначе, ведь здесь начиналась военная история Российской империи. Поименованные училища дали цвет командного состава русской армии, на военные праздники сюда нередко наведывались члены императорской фамилии, а некоторые из августейших особ являлись либо покровителями, либо значились, как цесаревич Алексей Николаевич, в списках учащихся. «Военный район» на Петербургской стороне сохраняется и по сей день.

В конце XIX века дачный характер Колтовской слободы и Петровского острова несколько померк в связи с бурным наступлением промышленных предприятий на тихую окраину Петербургской стороны. Больше в этом смысле не повезло Петровскому острову и Леонтьевскому мысу, где расположились индустриальные гиганты того времени, в частности канатная фабрика Гота и механический завод «Вулкан». Деревянные особняки, окруженные цветущими садами, стали соседствовать с взмывшими высоко в небо фабричными трубами.

Из всего вышеперечисленного можно сделать вывод, что район вокруг Ждановки соединил в себе несколько функций: военно-образовательную, дачную и промышленную. Как это уживалось между собой, объяснить в двух словах трудно, но уживалось.

Тихая провинциальность сохранялась вплоть до начала 1960-х годов: в это время во дворах еще можно было встретить и цветущие яблони, и бегающих кур, и поленницы с дровами. За городской чистотой и зеленью проступало очарование уже подзабытой ленинградской культуры…

Перестройка 1950-1960-х годов «избавила» район от деревянных особняков, чудом сохранившихся с дореволюционных времен, булыжных мостовых, лодочных станций и шатких деревянных мостов через Ждановку. Мало что осталось и от дач Колтовской слободы. В сталинские новостройки, возникавшие на их месте, вселялись люди из окраин Ленинграда, из его пригородов. Нарушалась преемственность, в результате чего старожилы Петербургской стороны быстро затерялись среди новоселов. Подобная картина, впрочем, характерна для всех центральных районов города, и, по-видимому, для всех городов мира.

В какой-то степени «воскресить» ушедшее время нам позволяют сохраняющиеся символы района. Их не так уж мало, хотя в последнее время мы теряем все с ускоряющейся и пугающей быстротой. Изменился Леонтьевский мыс, ломают всем надоевшие уродливые корпуса Института прикладной химии, расположенного на берегу Малой Невки, готовится к масштабной застройке Петровский остров. Значит, район снова изменится и еще одна страница истории окажется перевернутой.

Время безжалостно к нашим представлениям о том, что хорошо, что плохо в архитектурных стилях, поэтому район, как, впрочем, и весь город, стремительно меняются в соответствии с культурой своего времени. Идешь по некоторым улицам Петербургской стороны и среди «живых», пусть и требующих ремонта старых зданий, стоят молодые дома-трупы. Еще отделка свежа, еще стекла с дорогим покрытием не запылились и блестят на солнце, точно зеркальные, однако здание мертво и ничем его не оживишь.

Видимо поэтому деиндустриализация района, в результате которой промышленные предприятия либо выводятся на окраину, либо вовсе ликвидируются, пока не пошла Петербургской стороне на пользу. Впрочем, так думают те, кто застал иную Петербургскую сторону; возможно и даже скорее всего, потомки будут думать совсем иначе.

Собственно говоря, в попытке отразить исторические этапы развития района, начиная от образования Петербурга и до наших дней, и родилась эта книга. Она ни в коем случае не претендует на полноту, не является справочным пособием и, более того, в оценке некоторых событий субъективна. Субъективизм ведь всегда присутствует, если касаешься истории. На страницах книги читатели найдут и живые воспоминания очевидцев, относящиеся к разным эпохам жизни Петербургской стороны, и сухие факты, основанные на архивных изысканиях, и описание нереализованных «проектов века», и личные воспоминания. По этой причине не следует упрекать автора за некоторую непоследовательность в изложении материала, ведь цель не состояла в создании фундаментального труда.

Книга построена в форме очерков, посвященных каким-либо событиям истории, происходившим на берегах Ждановки, либо людям, проживавшим здесь, либо улицам и переулкам. В первой ее части описывается прибрежный район от Тучкова моста до Леонтьевского мыса и набережной Адмирала Лазарева – все то, что некогда относилось к Колтовской стороне и Мокрушам. Вторая часть посвящена истории Петровского острова.

Если предлагаемая книга хоть в какой-то степени поможет воспроизвести утраченный облик района, свою задачу автор посчитает выполненной.

Часть I
Правый берег

Полет на Марс стартовал… из моего двора

«Дом 11, во дворе…»

Многие ли встречали свой адрес на страницах романа? Вот и автор этих строк удивился, прочитав в детстве строки романа Алексея Толстого «Аэлита»: «Инженер М.С. Лось приглашает желающих лететь с ним 18 августа на планету Марс. Явиться для личных переговоров от 6 до 8 вечера, Ждановская набережная, дом 11, во дворе». Дело в том, что это как раз тот адрес, где я жил со своими родителями. Вполне естественным было желание разобраться с тем, как выглядела местность во времена Алексея Толстого и где именно находился описанный в романе пустырь. То, что удалось выяснить, не вполне совпадало с написанным до сей поры на эту тему.

Двор, откуда стартовал первый «полет на Марс», располагается в Офицерском переулке, однако сразу отметим: дом № 11, что напротив стадиона «Петровский», с изящной большой аркой, перекинувшейся через переулок, был построен уже в 1955 году и никак не мог служить прототипом для романа Толстого. В 1920-е годы, когда разворачивается действие книги, на этом месте стоял небольшой деревянный дом.

Упоминание о нем находим у Н.П. Анциферова в книге «Петербург Достоевского»: «.Следует повернуть в Офицерский переулок. Его облик чрезвычайно интересен. На каждом углу по маленькому деревянному домику. Один из них прижат к четырехэтажному дому с мансардой. Этот дом несомненно позднего происхождения, но он принадлежит к числу тех доходных домов с вычурным фасадом, о которых так насмешливо говорил Достоевский в своем „Дневнике писателя“… Перед нами то „поражающее взгляд“ сочетание маленького ветхого домишки, „подобного куче дров“, с большим доходным домом».

«Куча дров» – это и есть дом № 11 по Ждановской набережной, принадлежавший до революции потомственному почетному гражданину Николаю Кононову, а четырехэтажный дом с мансардой – дом № 9 по этой же улице, принадлежавший Александру Мейснеру. Для нас дом Мейснера – памятник модерна, но Анциферов без восторга воспринимал доходные дома «претензионного вида», а потому обратил внимание на деревянный «домишко» рядом. На него же, точнее на двор за домом, приблизительно в это же время обратил внимание и А. Толстой, но по другой причине: здесь начиналась глухая часть Петроградской стороны с пустырями и хаотично натыканными сараями, откуда вполне можно было произвести запуск космического аппарата.

Прочитав строки «Аэлиты», я стал рисовать в своем воображении летательный аппарат инженера, пытаясь представить себе, как же выглядел двор в описываемое Толстым время. Ведь поселив героев своих романов в домах «за дощатыми заборами», писатель, возможно, сам того не желая, передал характер бытия этой части Петроградской стороны в начале ХХ века: «С севера Петровский остров обтекает речка. За ней – Петербургская сторона. Днем, в будни, когда пустеет стадион на острове тихо, поют птицы. Пасется несколько коз». Или еще одна фраза из рассказа «Василий Сучков»: «Скучно в воскресный день на Петербургской стороне, в улицах, где не прозвенит трамвай. Пустынно, бедно».

Дом 11, во дворе. Фото 2011 года

Заросшие берега реки Ждановки, Петровский остров, где на месте еще не построенного стадиона паслись козы; дома за глухими заборами, окруженные обширными пустырями, – все это не очень вязалось с окружающей действительностью, ибо ни дощатых заборов, ни пустырей почти не осталось. Разве только на Петровском острове, тогда еще не обустроенном, да в устье Ждановки – у завода «Вулкан».

Какой же именно пустырь имел в виду Толстой? В 1960-е годы, когда я, будучи школьником, попытался было провести «расследование», пустыря нужного размера не обнаружилось. Поскольку писатель указывал, что старт произошел прямо из сарая, я решил, что на эту роль лучше всего подходит двухэтажный не то дом, не то сарай (впоследствии снесенный), глядевший окнами в нашу парадную. Пристроен дом-сарай был к дому № 1/11 по Офицерскому переулку. Вокруг него бегали куры, в нем кто-то жил, рядом располагалась поленница с дровами.

«Куча дров» – дом № 11 по Ждановской набережной. Эскиз фасада XIX века

Двор вообще носил тогда черты милой провинциальности. В центре росла огромная яблоня высотой до четвертого этажа; тучи птиц гнездились на ее ветвях. Каждой осенью она одаривала нас маленькими сладкими яблочками. Яблоня придавала двору вид некой загородности, точно это уже и не двор в центре города, а пригородная усадьба. Нестыковка состояла лишь в том, что в небольшом по площади дворе никак не могла разместиться тысячная толпа, провожавшая, согласно тексту романа, инженера Лося и красноармейца Гусева на Марс, и я счел упоминание о пустыре авторским преувеличением.

Однако расспросы старожилов и старые карты показали, что искомый пустырь все же существовал. Он находился сразу за двором дома № 11, тянулся почти до Съезжинского переулка, до бывших офицерских казарм Владимирского пехотного училища (Офицерский пер., 7), и обозначался на картах как «пустопорожнее место». До революции оно принадлежало Крюковым, так и не удосужившимся что-нибудь здесь построить. Пустырь был размером с пару футбольных полей, поэтому с большой долей уверенности можно утверждать, что именно он и стал «героем» романа.

Пустырь, откуда произошел «старт на Марс», ныне застроен корпусами завода. Фото 2011 года

Впоследствии «пустопорожнее место» заняли дома № 3 и № 5 по Офицерскому переулку. Частично его застроил в 1930-1950-е годы завод. Основанный в 1925 году и известный ныне под именем «Навигатор», он располагается своими офисными зданиями по Малому пр., 4. В советские времена это был просто п/я (почтовый ящик. – С. П.) № 629. Существовали такие закрытые предприятия, проходные которых утром поглощали уйму народу, а вечером выплескивали обратно, но какие-либо вывески на фасадах зданий отсутствовали. Вроде есть предприятие, а вроде и нет, захочешь устроиться со стороны, но не найдешь отдела кадров… Правда, окрестные жители знали, что завод выпускает радиотехническую аппаратуру космического назначения, однако секретность предприятия от этого не убавлялась. Даже подготовленную к отгрузке продукцию вывозили с завода исключительно ночью, отчего жителям прилежащих кварталов приходилось спать при шуме мощных грузовиков. Мама очень жаловалась на этот ночной шум.

Сразу после Великой Отечественной войны для завода из Германии с заводов Круппа было вывезено около 350 вагонов оборудования, и неудивительно, что расширяясь и выстраивая новые корпуса, предприятие стало интенсивно поглощать пространство. Сначала по проспекту Щорса (Малому пр.) в сторону Съезжинского переулка, а затем, когда не стало хватать места вглубь, – в сторону Офицерского переулка. Так и пропал к 1960-м годам пустырь, упомянутый в «Аэлите». Теперь, если зайти во дворы домов № 3 и № 5 по Офицерскому переулку, на месте пустыря видны разностильные корпуса завода, а рядом гаражи.

Несколько слов и о другом герое «Аэлиты» – изобретателе летательного аппарата инженере Мстиславе Лосе. Многие полагают, что у него существовал реальный прототип – авиатор Юзеф Лось, живший поблизости и репрессированный в 1937 году. Трудно сказать что-либо определенное. А вот находившаяся на Ждановской авиационнотехническая школа могла повлиять на ход мыслей писателя. Пустырь, авиационная школа, опыты с двигателями – есть, где развернуться фантазии…

Крастинг и Крейзер

Если кто-то, прочитав строки «Аэлиты», заглянет ныне во двор дома № 11, едва ли он найдет много примет былого. Нет, формально двор выглядит почти также – за исключением одного здания все остальные старой постройки, однако нет существенных «мелочей»: двух деревянных домов по углам Офицерского переулка, пристроек, сараев с поленницами дров. Нет и пустыря, начинавшегося сразу за домом № 11/1.

Дом датского подданого Х. Крейзера по Ждановской ул., 1, в XIX веке имел всего 3 этажа. Фото 2011 года

Из примет былого дольше всего держалась яблоня. Считалось, что посажена она была еще до революции. Архивные изыскания подтвердили это. Во дворе дома № 11 еще в 1880-х годах тогдашний владелец участка купец Эрнст Крастинг разбил сад. На плане участка, представленного в Городскую управу в 1886 году, фигурные клумбы этого сада добросовестно вырисованы. Там и росла яблоня вплоть до 1960-х годов, как весточка из XIX века.

Поскольку о дворе на углу Ждановской набережной и Офицерского переулка в связи с «полетом на Марс» написано немало (чаще в гадательном плане), попробуем реконструировать его действительный облик. Тем более что он подходит под понятие типового двора на Ждановке: двухэтажный деревянный дом, фасадом глядящий на набережную; во дворе – флигель, ледник, прачечная, сарай для домашнего скота, сад…

Первым владельцем дома по наб. р. Ждановки, 11, являлся довольно известный в XIX веке архитектор, профессор, академик Федор Эппингер. По его проекту, в частности, производилась в 1860-х годах отделка угловых зданий Академии художеств на Университетской набережной.

На существующем в ЦГИА плане двора Эппингера, составленном в 1868 году, уже видны постройки, дожившие чуть ли не до середины ХХ века: довольно массивный угловой двухэтажный деревянный дом, имевший с десяток комнат на каждом этаже, пристроенные к дому так называемые службы, а в глубине двора – колодец, сараи, выгребные ямы. Дом выглядел «кучей дров», но это в сравнении с появившимися в начале ХХ века доходными домами «с претензией», в частности, с соседним домом архитектора А. Стюнкеля по Ждановской наб., 9. В середине же XIX века Большой и Малый проспекты, а тем более набережная реки Ждановки представляли собой «деревянное царство» с вычурными фасадами, резными заборами и непременным кудахтаньем кур и мычаньем коров из-за этих заборов.

О владевшем домом в 1870-е годы после смерти Ф. Эппингера прусском подданном Августе Юнге известно мало, а вот следующий владелец купец Эрнст Крастинг взялся за дело с купеческим размахом. В 1886 году в глубине двора им был возведен двухэтажный каменный флигель по проекту архитектора Людвига Шперера. Достроенный в 1903–1904 годах до четырех этажей и носящий ныне номер № 11/1 по Ждановской набережной, этот дом фигурирует во всех материалах, посвященным роману «Аэлита». Считается, что это как раз тот «дом 11, во дворе», куда инженер Лось приглашал желающих для полета на Марс. Едва ли мечтал купец о подобной славе своего дома.

Кроме постройки флигеля Э. Крастинг облагородил сад, придав ему изящные геометрические формы. На участке купца существовала мебельная мастерская, вероятно, во флигеле, а часть помещений арендовала чернильная фабрика. Ну и как водится, часть комнат сдавалась внаем.

В нашем представлении доходный дом – нечто многоэтажное, основательное и непременно памятник архитектуры. Однако основная часть квартир в XIX веке предлагалась собственниками небольших, иногда деревянных строений, сдававшими угол таким же небогатым арендаторам. Владения же купца Крастинга можно смело назвать не просто доходным домом, а доходным двором. В том смысле, что доход приносили и комнаты, и служебные помещения, и дворовое хозяйство…

Вообще дворы в то время – это своеобразное маленькое царство с натуральным хозяйством, иногда с конюшнями и мастерскими, ибо только такая деятельность обеспечивала рентабельность. Не случайно многие хозяева домов нанимали управляющих, которые следили за хозяйством, а если комнаты сдавались внаем, то и за своевременной оплатой.

В 1903 году новым владельцем участка стал потомственный почетный гражданин Николай Никандрович Кононов. Это был известный домовладелец, имевший недвижимость по всему Петербургу. Первым делом Кононов в 1903–1904 годах перестроил по проекту Антония Носалевича дворовый флигель, надстроив два этажа и осуществив внутреннюю перепланировку помещений, в результате чего флигель из хозяйственного сооружения превратился в доходный дом. Это соответствовало духу времени и приносило неплохой доход. Любопытно, что в резолюции Городской управы от 1903 года, разрешающей надстройку этажей, приписано: «под личную ответственность владельца». Очевидно, в Городской управе сомневались, что подобная надстройка возможна технически.

Как бы там ни было, нынешний облик флигель № 11/1 приобрел именно при Н. Кононове. Не менялся лишь сам дом № 11 по Ждановской набережной. Он оставался деревянным и пережил всех своих владельцев, пока в 1950-х годах на его месте не был построен помпезный сталинский дом, который и сам уже стал памятником архитектуры. Этот дом занял место сразу двух домов, поэтому нельзя не упомянуть о другой «куче дров» – доме датского подданного Иоанна Христофора Крейзера, стоявшем на противоположной стороне Офицерского переулка и имевшего адрес Ждановская ул., 1/2.

Много, много оседало в России в то время иностранцев; некоторые из них становились подданными Российской империи и даже почетными гражданами, некоторые сохраняли свое гражданство. В этом смысле владельцы домов на набережной реки Ждановки были как на подбор «из иностранцев»: подряд шли участки Мейснера, Крастинга, Крейзера, Гойера, Нагеля…

Что же привело датчанина Христофора Крейзера в Россию? Можно предположить – деньги. По крайней мере, купив в конце 1880-х годов участок, на котором располагался двухэтажный деревянный дом, он сразу затеял перестройки. В 1891 году по проекту известного архитектора Федора Нагеля (жил в доме по соседству) он строит трехэтажный каменный флигель, ныне имеющий адрес Ждановская ул., 1. И опять флигель оказался шикарнее самого особняка владельца. В 1950-е годы дом достроили до пяти этажей, чтобы подогнать высоту под строящийся дом № 11.

Флигель использовался как доходный дом, однако в октябре 1899 года Крейзер продает участок площадью 341 кв. сажень со всеми строениями на нем Петербургскому обществу страхований. Возможно, при растущей цене на недвижимость в Петербурге продажа участка оказалась выгодней сдачи внаем.

Общество страхований владело участком вплоть до 1918 года, когда оно было новой властью упразднено, однако деревянный домишко на углу Ждановской набережной и Офицерского переулка существовал еще долго, пока не наступила пора советской имперской архитектуры.

Дом с аркой

Хотя нынешний дом № 11 по Ждановской набережной уже не имеет никакого отношения к «Аэлите», однако, любопытный нет-нет да и заглянет во двор в поисках «аромата прошлого», да и обратит внимание на монументальное сооружение с колоннами и аркой. Пожалуй, наряду с московскими высотными домами – это апофеоз сталинской архитектуры!

Наша семья въехала в этот дом в 1955 году, когда, по словам родителей, обои еще пахли клеем. Отдельные квартиры соседствовали в нем с коммуналками на три-четыре семьи (в то время это было совсем неплохо). Внизу у входа в парадное висели списки жильцов, и мамины ученики, забывая адрес, находили нашу квартиру по этому списку.

Удивительно, но при всей своей монументальности этот пятиэтажный дом не имел лифтов. Так часто бывало в советское время: на арку, фасад и колонны денег не жалели, а на лифтах экономили.

Самые большие квартиры в доме располагались как раз над аркой, и западные ветры продували их насквозь. Холоднее всего было осенью, когда ветры свирепствовали, а отопление еще не включали. Зато какой потрясающий вид был из окна: Петровский остров, дальние огни Васильевского, становившиеся особенно далекими в ненастную осеннюю погоду, когда, казалось, Нева расширяется, словно это уже и не река, а море, разделившее острова непреодолимыми пространствами. Мне и сны такие снились: Васильевский остров «отъезжал» от нашей Петроградской стороны, мосты превращались в гигантские дуги до самых небес, а Нева становилась бурлящим холодным морем.

В первую же осень проживания случилось весьма крупное наводнение 1955 года: вечером вода вышла из берегов, волной прошлась по Офицерскому переулку, затопила первые этажи соседних домов, а нашему – хоть бы хны! И неудивительно, ведь дом был построен с учетом возможных наводнений и первый этаж располагался довольно высоко над землей.

Кстати, по словам моих родителей, жители других домов по Офицерскому переулку в 1960-е годы не уставали повторять нам, жителям дома № 11, что очень сожалеют о прежнем доме Эппингера-Кононова. Но не по причине его исторической ценности. Причина более прозаична: когда деревянный дом снесли и построили «сталинскую громадину», мало того что народу во дворе прибавилось, но и солнца в переулке стало не хватать. Новый дом загородил двор с юга, и растения на подоконниках стали чахнуть.

Между прочим, зелень во дворах, а не скопище машин – характерная примета Ленинграда 1960-х. Нырнул под арку, и ты уже в ином мире: спокойном, несуетливом, зеленом. Поэтому не кажутся столь уж странными стихи поэта Федора Сологуба, написанные в начале ХХ века именно про эту часть Петроградской стороны.

По ночам я люблю босиком

Час-другой кое-где пошататься,

Чтобы крепче спалося потом…

Ф. Сологуб жил тогда на Малом проспекте и «шатался» по Введенской, Большой Спасской и прочим малым улочкам Петроградской стороны.

Построенный в 1955 году дом № 11 по Ждановской набережной загородил все солнце в Офицерском переулке. Фото 2011 года

Конечно, я уже не застал такой провинциальной картины района, чтобы можно было «босиком пошататься» или попасти коз на Петровском острове, однако и такой суеты, как нынче, тоже не было. Хоть и в самом центре города, но тихо и зелено – рядом Нева, Ждановка, Тучков буян, Петровский остров… На месте нынешнего дворца спорта «Юбилейный» – цветочный питомник; во дворах – деревья, в переулках – булыжные мостовые…

Петроградская сторона, по моим наблюдениям, за последние сто лет пережила две крупные перестройки – на рубеже Х1Х-ХХ веков и в 1960-е годы. Да, район перестраивается постоянно, но все-таки революционных перестроек здесь было именно две. Возможно, сейчас происходит третья, однако это трудно оценить, не зная конечного результата.

О последней – стеклянно-безвкусной – напишет кто-то другой, я же хорошо запомнил ту, что происходила в 1960-х годах. Дело в том, что из мальчишеского любопытства мы с товарищами облазили почти все строившиеся тогда объекты – от деревянных мостов на Ждановке, доживавших свой век, до бараков на Петровском острове, приготовлявшихся к сносу. Я уж не говорю о «Юбилейном», стремительно выраставшем на месте городского питомника. И если, поселившись на Ждановской набережной совсем еще ребенком, я застал одну Петроградскую сторону, то уезжая отсюда четырнадцатилетним подростком, видел совсем другую.

В 50-60-х годах ХХ века элементы старого Петербурга встречались еще на каждом шагу. Это и множество деревянных домов, и булыжные мостовые, и лодочные станции на Неве, и оставшиеся немощеными, без гранитного одеяния, набережные рукавов Невы.

Мама рассказывала, что когда в начале 1950-х годов, учась в Педагогическом институте, она ходила гулять с подругами с 1-й линии Васильевского острова, где располагалось общежитие института, на Петроградскую сторону, то по сравнению с «тесным» и застроенным Васильевским островом Петроградская сторона казалась ей просторной и тихой. Свернув во двор, можно было за красивым фасадом доходного дома наткнуться на деревянную развалюху, возле которой спокойно прогуливались куры. Перегнивший навоз для комнатных растений они с подругами брали в конюшне, существовавшей на месте нынешнего стадиона СКА на Ждановской улице, а цветочный питомник напротив Князь-Владимирского собора был любимым местом их прогулок.

Шестидесятые годы опрокинули сонную жизнь Петроградской стороны. Заменялись все без исключения окружающие мосты, строился фактически новый стадион им. В.И. Ленина, преображался Петровский остров, одевались в гранит набережные, исчез питомник…

Проспект Добролюбова. Справа городские питомники. Фото 1950-х годов

Этапов перестройки района, как они мне запомнились, было несколько. Сначала реконструировали, а по сути заново построили в 1957–1961 годах стадион им. В.И. Ленина (ныне – «Петровский»), а заодно привели в порядок прилегающую территорию. Окрестности, примыкающие к стадиону, были открыты для посещения всегда, а не только в дни футбольных матчей.

Затем взялись за сам Петровский остров: ликвидировали коммунальные деревянные бараки и общежития с печным отоплением и вечными поленницами дров поблизости; заменили все три деревянных моста, ведущие на остров. В это же время одели в гранит и берега Ждановки, после чего район лишился значительной доли своей провинциальной привлекательности.

Параллельно отстраивались рядом расположенные «большие» мосты: Строителей (так тогда назывался Биржевой мост) и Тучков. В 1961 году сдали мост Строителей, а в 1965 – Тучков мост.

Строительство гранитной набережной. Фото 1950-х годов

И, наконец, в 1967 году к 50-летию Октябрьской революции на месте городского питомника, где еще с дореволюционных времен разводили саженцы цветов и деревьев, возвели дворец спорта «Юбилейный». Питомник в центре города держался долго, и не в том беда, что здесь построили «Юбилейный», а в том, что рядом, на месте бывшего Ватного острова, предварительно засыпав протоку, отделяющую Ватный остров от Петроградской стороны, возвели корпуса Института прикладной химии (ГИПХ).

Поначалу современные здания на берегу Малой Невы казались необычными, но затем, когда постройки стали довольно скоро «облезать», уродливость этой архитектурной затеи стала очевидной. Достаточно сравнить левый и правый берега Малой Невы в этом месте: на левом – набережная Макарова с доходными домами изысканной архитектуры, на правом – ГИПХ.

И последний штрих: в 1960-х заменили булыжные мостовые асфальтовыми. Если на крупных улицах эта замена обоснована, то с какой целью это сделали в переулках – непонятно. Офицерский переулок, улица Красного Курсанта, другие расположенные рядом улочки и переулки оделись в асфальт, и теперь там, на месте «вечного» булыжного покрытия, вечно нуждающийся в ремонте асфальт. В итоге переулки лишились прежней аккуратности и камерности, ничего не приобретя взамен.

Пиявки, лодки и саженцы

Если бы меня спросили, чем прежде всего запомнилась мне речка Ждановка 1960-х годов, я бы отметил три вещи: обрывистые, неровные берега, на которых вечно сидели рыбаки, лодочную станцию на месте ресторана «Парус», а также пиявок на песчаном дне. На Ждановке все дно было усеяно ими. Недавно я поймал себя на мысли, что уже лет двадцать не вижу пиявок в водоемах – ни в реках, ни в озерах, ни в городе, ни в пригородах! Так необратимо изменилась экология?

Неровные, неокультуренные берега придавали речке захолустный вид, однако когда в 1963 году берега были выровнены и оформлены гранитным банкетом, Ждановка стала напоминать не речку, а искусственный канал – красиво, но души нет. После этого и рыбаков на ее берегах заметно поубавилось. Кроме того, в результате выравнивания Ждановка стала уже на 6-10 метров, что еще больше усилило ее сходство с рукотворным каналом.

А в 1960-х рыбачили, можно сказать, всей коммуналкой. Сосед, вставая по весне очень рано, умудрялся до работы обзавестись неплохой добычей, отчего вечером вся квартира наполнялась аппетитным запахом жареной рыбы – окуня и плотвы. А весной еще и корюшки. Хотя стоила она в магазинах копейки, но брали ее, в основном, у рыбаков. За пол-литра водки – ведро корюшки. Отец привозил рыбу с Финского залива ящиками, и уже через неделю я на нее не мог смотреть: она была у нас и жареная, и маринованная, и на первое, и на второе.

А какой колорит создавали лодочные станции! Одна из них была совсем рядом – у Тучкова моста. В погожие майские дни на веслах выходили семьями, с детьми, но особенно парни с девушками. Разряженная публика в лодках придавала району некую «курортность», и это не где-нибудь в ЦПКиО, а прямо в центре города. В Большую и Малую Неву выходить запрещалось из-за судоходства, но эти правила обычно игнорировали. Помню себя, еще совсем маленьким, с родителями в лодке возле Тучкова моста: рядом по Неве идет большой теплоход, давший такую волну, что лодка чуть не перевернулась – испугался не только я, но и родители.

Иногда доходили на лодке и до Финского залива. Один случай чуть не закончился трагически. Выйдя по течению Ждановки в залив, далеко за Большой Петровский мост, мы потом с большим трудом вернулись обратно. На обратном пути наша лодка стала быстро заполняться водой; пришлось непрерывно вычерпывать ее не очень удобным ковшом. Гребли, сменяя друг друга, но лодка из-за встречного течения и внезапно поднявшегося ветра почти не двигалась, мне тогда казалось, что нам никогда не вернуться обратно.

В 1960-х годах лодочная станция у Тучкова моста исчезла, простояв на одном месте много лет. О ней писали в свое время Алексей Толстой в рассказе «Как ни в чем не бывало» и Вадим Шефнер в «Сестре печали». Потом, на том самом месте, где была лодочная станция, открыли плавучий ресторан «Парус».

Еще о Ждановке ходили легенды как о речке, в которой тонуло множество людей. Кто кончал жизнь самоубийством, кому в этом помогали злоумышленники. В рассказах фигурировала и лодочная станция. Здесь злоумышленник, как правило, брал напрокат лодку, чтобы «покатать» жертву.

Ждановская набережная в 1934 году

Обычно эти рассказы, возможно, и имевшие под собой реальную почву, обрастали такими подробностями и страхами, что от первоначального факта мало что оставалось. Например, типовой рассказ о том, как муж брал жену покататься по Ждановке, выходил с ней в Малую Невку и там инсценировал переворот на волнах. Разумеется, «спастись» удавалось ему одному. От многих я слышал эту историю, однако в литературе о ней нигде не читал – тут, вероятно, нужно изучать уголовную хронику XIX века, а вот о том, как банщик Емельянов утопил в Ждановке свою жену Лукерью, для того чтобы сойтись с любовницей, известно из резонансного уголовного дела 1872 года. Обвинение тогда поддерживал адвокат А.Ф. Кони, и, несмотря на то что полиция первоначально определила самоубийство, на суде благодаря стараниям и красноречию Кони была доказана вина Емельянова.

Много говорили и о самоубийцах на Ждановке. Воды этой тихой речки, видимо, располагали к трагическим решениям. Тихо, темно, не так страшно, как на Неве, где водные просторы гнетут; плюс к этому возможность постоять вечером в одиночестве, никем не замеченным. Известно, что жена поэта Ф. Сологуба покончила с собой в 1921 году возле Тучкова моста.

Лодочная станция возле Тучкова моста существовала, кажется, почти столько же, сколько и сам Тучков мост, поэтому всякое случалось, однако в наше время, в 1960-е годы ничего страшного там не происходило. Иногда у кого-то переворачивалась лодка, но в узкой Ждановке удавалось спастись; у кого-то текла лодка, но успевали доплыть до станции. Кстати, лодки тогда были дощатыми, промазанными смолой, и сколько я себя помню катающимся по Ждановке, столько же помню и покрытое водой дно лодки и нелепый железный ковш, которым приходилось вычерпывать воду.

Если в 1960-х годах лодочную станцию закрыли, значит, она кому-то мешала. По-видимому, судоходству, так как зачастую люди не ограничивались прогулками по Ждановке, а выходили в Неву, пусть это строго-настрого запрещалось. Логично, что после открытия в 1964 году нового Волго-Балтийского водного пути, избавились и от лодочной станции, служившей помехой интенсивному судоходству. Ушла еще одна примета старого Петербурга.

* * *

Удивительно, но по Ждановской набережной, в общем-то довольно широкой улице, в то время не существовало интенсивного автомобильного движения. А дело в том, что в 1960-е годы не существовало нынешней трассы: Тучков мост – Ждановская набережная – Новоладожская улица– набережная Адмирала Лазарева – Каменноостровский мост. Все движение шло по Большому проспекту и Большой Пушкарской улице, поэтому Ждановская улица выглядела пустынной. Автомобили двигались лишь на Петровский остров – к пивоваренному заводу «Красная Бавария» да к судоремонтным заводам. И все!

Оживлялась набережная лишь в дни футбольных матчей. «Волги», «Победы», «Москвичи» и «Запорожцы» сплошным потоком неслись по набережной, а затем через Петровский остров к стадиону им. С.М. Кирова. Это была кратчайшая дорога к нему. Стадион в то время легко заполняли 60–70 тысяч болельщиков, поэтому в дни матчей та Ждановская набережная напоминала нынешнюю – поток машин не позволял перейти улицу. В остальные дни можно было свободно кататься по улице на велосипеде и роликах, изредка уступая дорогу троллейбусу № 7, идущему на Петровский остров, да машинам, тянувшим на прицепе бочки из «Баварии».

Купались в то время, тоже никуда не уезжая, на том же стадионе им. В.И. Ленина. Водоем, что так сиротливо выглядит на стадионе «Петровский» сейчас, тогда был бассейном и летом функционировал: вода была довольно чистая. На берегах сидели рыбаки, особенно около дамбы, а в здании в дальнем углу пруда, от которого сейчас остались развалины, находились раздевалки и работали плавательные секции. Купающиеся прыгали и с вышек высотой три, пять и десять метров, от них ныне тоже остались лишь остовы.

Доступ на территорию стадиона им В.И. Ленина, как я уже отмечал, был открыт постоянно, поэтому территория стадиона считалась как бы продолжением Петровского парка. По выходным играла музыка, продавалось мороженое, возле Ждановского моста стояла бочка с квасом, из нее за 3 и 6 копеек (маленькая и большая кружка) наливали настоящего хлебного кваса. Зимой непременно заливался каток, по выходным там всегда был аншлаг; впрочем, отдыхали тогда только один день – в воскресенье.

Строящийся новый стадион им. В.И. Ленина. Фото 1950-х годов

Зимой уроки физкультуры наша школа также проводила на стадионе: бегали на лыжах по площадке, где ныне синтетическое футбольное поле.

Когда в 90-х годах ХХ века «Петровский» закрыли для посещения (кроме футбольных матчей), я посочувствовал жителям близлежащих кварталов – они лишились прекрасного места отдыха. Тем более удивительно, что произошло это с местом, которое облюбовали для гуляний еще наши предки в XVIII веке.

Вообще со стадионом «Петровский» произошла историческая путаница. В справочниках фигурирует дата постройки – 1925 год, хотя на самом деле это совсем другой стадион и роднит его со старым лишь местоположение. До этого стадион был деревянный, и из окна нашей комнаты на четвертом этаже было хорошо видно, как взамен невзрачного, потемневшего от времени сооружения, да к тому же пострадавшего во время войны, возводился каменный красавец, датой открытия которого считается 1961 год.

Кстати, местоположение нашей комнаты создавало семье проблемы. Дело в том, что из окна была видна ровно половина футбольного поля, поэтому мужская часть коммуналки во время матчей скапливались у окна 14-метровой комнатки, чтобы узнать счет. К счастью, чаще они это делали с крыши дома, откуда прекрасно обозревалось все поле. Получалось бесплатное «боление», не выходя из дому.

* * *

Иначе выглядело и пространство между мостами Строителей (Биржевым) и Тучковым. На первый взгляд, кажется загадкой, как в центре города, в полутора километрах от Дворцовой площади на месте нынешнего дворца спорта «Юбилейный» вплоть до 1966 года существовал городской плодово-овощной питомник – своеобразный оазис в центре города: оранжереи, парники, цветы, благоухание. Однако сие непонятно лишь с позиции нынешнего дня и при нынешних ценах на землю. В те времена и власть, и общество мыслили несколько иными категориями, тем более что место это закрепилось за питомником исторически. Он появился здесь в конце XIX века и существовал еще в то время, когда русло реки Ждановки проходило по нынешнему проспекту Добролюбова и заканчивалось вблизи Петропавловской крепости. Строго говоря, в те времена питомник располагался на острове.

Когда в начале ХХ века эту часть русла Ждановки засыпали, Тучков буян перестал быть островом, но питомник остался, ибо городу требовалось много зелени и цветов. Кто жил в то время, несомненно помнит ленинградский стиль – культ цветов и всевозможных газонов.

Мама брала меня с собой, когда ходила покупать семена или саженцы. Питомник был окружен низким и весьма невзрачным забором, а по периметру росли высокие деревья. В оранжереях от запахов кружилась голова, а от буйства цветочных красок рябило в глазах. После посещения питомника аромат цветущей зелени помнился очень долго, так и осталось это место в моей памяти ярким, цветущим, солнечным. Глядя на «Юбилейный», я невольно вспоминаю то время, когда бетон и камень еще не вытеснили с Петроградской стороны деревья, кусты и цветы.

Как бы то ни было, в 1966 году парники у Тучкова моста ликвидировали, расчистив строительную площадку под дворец спорта «Юбилейный». Мы, учащиеся окрестных школ, во время субботников трудились по уборке территории, а потом на каких-то подсобных работах в самом дворце. Весь проспект Добролюбова от Тучкова до Биржевого моста являл собой громадную строительную площадку с разбросанным повсюду мусором и стройматериалами. Строили тогда, как и сейчас, – со вселенским беспорядком.

Однажды после субботника, когда мы со школьными приятелями бродили возле возводимого дворца, к нам подошли три солидных товарища в дорогих костюмах. Как я понял, это были архитекторы во главе с автором проекта Г.П. Морозовым. Они о чем-то долго беседовали, любуясь своим творением с разных сторон. Видимо, не полагаясь на собственное мнение, один из них обратился к нам:

– Нравится вам дворец, ребята?

– Нет, – дружно ответили мы, понимая, что «захолустность» и тишина уходят из наших мест навсегда.

– Почему? – удивился архитектор, – Район ведь будет выглядеть современней.

Мы не знали что ответить, лишь мой приятель Витька бросил:

– Лучше бы питомники оставили.

Дворец спорта «Юбилейный». Фото 2011 года

Конечно, он так ответил из мальчишеского бахвальства, но, думаю, спроси его об этом сейчас, он ответил бы то же самое, но уже совершенно искренне.

Дворец построили быстро и в 1967 году, в год 50-летия Октября, сдали в эксплуатацию. Отсюда название – «Юбилейный».

Примерно в это же время засыпали, как я уже упоминал, последний из существовавших здесь островов – Ватный, и на его месте построили Институт прикладной химии. Ужасное решение, дорого стоившее городу! Мало того, что не были осуществлены довоенные планы о пешеходной зоне по берегу Невки от Петропавловской крепости до Тучкова моста, так сейчас, когда здесь планируется к постройке «Набережная Европы», эта зона все же появится, но уже в соседстве с нагромождением так называемого элитного жилья. Можно представить, какова будет плотность застройки. А ведь до войны здесь мечтали вместо питомников разбить парк. Не успели…

Деревянные мосты

Каждой весной для мальчишек имелось развлечение – наблюдать за борьбой ледяных гор с деревянными мостами через Неву и Ждановку. Эпопея повторялась в ледоход ежегодно, поскольку до начала 60-х годов ХХ века все без исключения мосты в округе были деревянными, лишь мосты Строителей и Тучков имели металлические разводные пролеты. А специфика деревянных мостов в том и состоит, что в отличие от современных металлических, они многопролетные, с большим количеством опор, создающих препятствие проходящему льду. Глядя сейчас на фотографии тех мостов, я вообще не представляю, как лед мог проходить сквозь это сито опор. Перед мостами вбивали защитные деревянные сваи, но их обычно и сносило первыми.

Нам же было в радость глядеть, как огромные льдины, плывущие с Ладоги, упираясь в опоры, пытались их сокрушить. Борьба «кто кого» и привлекала мальчишек. В пик ледохода мы скапливались возле мостов, гадая, выдержат они или нет на этот раз. Ледяные горы росли, наезжали друг на друга, опоры скрипели, косились, но не сдавались.

Но не обходилось и без потерь. То у одного, то у другого моста после очередного ледохода приходилось заменять или подправлять опоры, не говоря уж о защитных сваях. Ждановский мост, ведущий к стадиону «Петровский», ремонтировался постоянно. Глядя из окна нашей комнаты, я видел весной одну и ту же картину: подвозили бревна, брусья и латали пробоины. Но все равно после футбольных матчей, то в одном, то в другом месте зияли дыры от сломанных досок. Было непонятно, как мост вообще выдерживает толпы зрителей, идущих на футбол.

Но особенно тяжело приходилось Биржевому мосту, называвшемуся в то время мостом Строителей. В 1957 году мост сильно пострадал от весеннего ледохода, а еще раньше, в ноябре 1956 года, произошел навал около 30 судов, ожидающих ночного прохода на опоры этого моста. После этого происшествия мосту потребовался срочный ремонт.

Строящийся мост Строителей (Биржевой). Фото 1958 года

Из-за ежегодного натиска ледовой стихии мосты были недолговечны, часто ремонтировались, возле них всегда пахло свежей древесиной – она шла на латание пробоин. Можно сказать, за мостами ухаживали почти как за живыми, и никогда нельзя было заранее сказать, выдержит ли данный конкретный мост очередную ледовую атаку или нет.

Пожалуй, мосты, наряду с питомником и вносили наибольший вклад в придание району ореола провинциальности. Представьте, вокруг доходные дома известных архитекторов; академия Можайского с величавыми колоннами; на берегу Малой Невы – бывший склад пеньки, созданный архитектором А. Ринальди и более похожий на дворец, и тут же старомодные мосты с прогнившими досками и покосившимися опорами, вечные склады бревен и досок возле них, ну а рядом парники и оранжереи городского питомника. Запах дерева и цветов, но никак не выхлопных газов!

Тучков мост. Фото 1955 года

Ясно, что такая «провинциальность» не могла сохраняться вечно по сугубо экономическим причинам. За несколько лет на обслуживание одного деревянного моста уходило почти столько же средств, сколько понадобилось бы на постройку нового металлического. К тому же интенсивное судоходство по Волго-Балту предъявляло повышенные требования к разводным пролетам. По этой причине в 1950-х и в начале 1960-х годов старые деревянные мосты в Ленинграде заменялись современными повсеместно.

В нашем районе первым взялись за мост Строителей, и в сентябре 1960 года после испытаний колонной танков его сдали в эксплуатацию. Тогда все мосты проходили испытания на прочность тяжелыми танками. Они группировались в тесные колонны и с грохотом проносились по мосту, а инженеры в это время с помощью специальных приборов проводили измерения на прогиб, деформацию и т. д.

Устье Ждановки. Фото 2011 года

Именно при возведении нового моста попутно засыпали Ватный остров, а сам мост несколько поменял свое местоположение. Чуть позже заменили и три деревянных моста, ведущих к Петровскому острову: Ждановский, Красного курсанта (ныне – Кадетский) и Мало-Петровский. Тогда же занялись обустройством и Петровского острова. Ликвидировали многочисленные деревянные постройки и привели в порядок парк; одели в гранит Ждановку, и рыбаки почти исчезли; а когда на правом ее берегу высадили дубы, обрывистые берега этой «забытой» речки приобрели весьма ухоженный вид.

Ну и, наконец, в 1962 году взялись за Тучков мост. В детстве время тянется медленно, и мне казалось, что строится он вечно, хотя «вечно» продолжалось всего четыре года. Тучков тоже был хорошо виден из нашего окна, и я ежедневно наблюдал за долгостроем. Сначала построили узкий обходной деревянный мост, по которому с малой скоростью двигался транспорт, в том числе трамваи, а затем, разведя вокруг грязь и беспорядок, долго возились с основным мостом.

30 октября 1965 года колонна из 16 танков с лязгом проехалась по мосту, будоража всю округу, и Петроградская сторона соединилась новым красавцем-мостом с Васильевским островом. Это был первый на рукавах Невы трехпролетный мост.

Пожалуй, этим событием перестройка Петроградской стороны 1960-х годов в основном и завершилась, а район приобрел те очертания, которые мы видим и в начале XXI века.

Не скажу, что перестройка пошла ему во вред, как раз нет, время берет свое и его не остановить – просто район стал другим. Что-то пошло на пользу городу, например, приведение в порядок Петровского острова и берегов Ждановки, а кое-что явно не стоило делать. В частности, еще в 1946 году рядом с красивейшим складом-дворцом А. Ринальди предполагалось разбить городской парк, он бы объединил в единый исторический комплекс Петропавловскую крепость, Кронверк, дворец Ринальди.

Мокруши, Колтовские… из истории места

Острова и протоки

Как мы сейчас с ностальгическим сожалением смотрим на меняющуюся Петроградскую сторону, так и в начале ХХ века смотрели на нее современники. Вот, например, известная запись В. Курбатова, относящаяся к 1913 году: «Совсем еще недавно вдоль Александровского проспекта тянулись тихие каналы. Каналы уже исчезли. Теперь засыпаются протоки между питомниками и пеньковым буяном».

Александровский проспект – это нынешний проспект Добролюбова, вдоль которого некогда протекала Ждановка, беря начало одним из своих рукавом почти у самой Петропавловской крепости. Это русло отделяло от Петроградской стороны целую сеть островов, к ним вели мосты и дамбы, создававшие замысловатую систему протоков, которая со стороны Александровского проспекта выглядела весьма живописно.

В середине XIX века при перестройке Тучкова моста решили раз и навсегда покончить с прибрежным болотом на Петербургской стороне. Для этого в створе Большого проспекта насыпали обширную дамбу и тем самым перекрыли русло Ждановки ровно посередине. После проведенных работ у Ждановки остался лишь один рукав, ныне он огибает стадион «Петровский». Впрочем, старое русло вдоль Александровского проспекта существовало еще долго, до начала ХХ века, и называлось просто «протокой». В 1902–1912 годах во время грандиозной перестройки этой части Петроградской стороны, оставшейся незавершенной, засыпали и его.

Питомники, упоминаемые В. Курбатовым, – это цветочный оазис в парниках, располагавшийся вплоть до 1966 года на месте современного дворца спорта «Юбилейного». А еще раньше, в начале XVIII века, место в окрестностях Ждановки получило характерное название – Мокруши. От слова «мокрый». Вот что читаем в самом первом описании Санкт-Петербурга, составленном «императорской Академии наук при библиотеке помощником» А.И. Богдановым в 1749–1751 годах: «Урочище Мокруша, пониже Мытного Двора, на берегу Невы реки (Малой Невы. – С. П.) – небольшая слободка, в которой живут всякия разночинцы. А называется Мокруша потому, что она стоит весьма на низком месте, и когда морская вода в реке прибудет, оную кругом водою понимает». Первоначально Мокрушами называли местечко вдоль нынешней трассы проспекта Добролюбова, поскольку лишь это место и было обжито, однако впоследствии название перенесли на все жилые кварталы вдоль правого берега Ждановки, а саму речку из-за низких, часто подтопляемых берегов тоже иногда именовали Мокрушей. Жить на Мокрушах в обиходе того времени – значит жить где-то на Ждановке, ближе к Тучкову мосту. Однако современные краеведы по-прежнему относят к Мокрушам лишь отмеченный в описании А.И. Богданова небольшой район вокруг Князь-Владимирского собора, что едва ли верно, ведь даже церковь в устье Ждановки в XIX веке называли иногда Колтовской Спас на Мокрушах. Да и историк Н. Анциферов в «Петербурге Достоевского», пользуясь терминологией своего времени, также называл Мокрушами обширную территорию в районе Тучкова моста.

План 1861 года

С другой стороны, писатель Всеволод Крестовский в романе «Петербургские трущобы» почти ту же самую местность к западу от Большого проспекта Петербургской стороны, ограниченную речками Ждановкой и Карповкой, называет «идиллической страной», «петербургской Аркадией», утверждая, что у извозчиков и старожилов она именуется Колтовской. Сами Колтовские улицы занимали не слишком значительную площадь вблизи Малой Невки, однако в обиходе их название распространилось на обширный район от Ждановки до Карповки, не в последнюю очередь благодаря церкви Колтовского Спаса.

Что же идиллического увидел в этой «стране Колтовской» писатель В. Крестовский? Прежде всего, высокородное происхождение ее обитателей. По словам писателя, это была «страна дворянская, семейственная, тогда как, например, Спасская, бывшая Адмиралтейская часть города, по преимуществу плебейская и холостая». Как отмечает Крестовский, Колтовские улицы в XIX веке представляли собой «мир совершенно особый, замкнутый, почти совсем изолированный от остальной городской жизни; спокойствие его несколько возмущается только в летние месяцы, когда из города перебираются туда дачники».

Итак, Мокруши, Колтовские – названия, первоначально имевшие локальный характер, затем распространившиеся на обширный район вокруг Ждановки. Нельзя в этой связи не отметить, как метко в старину присваивали имена. Особенно это относится к топониму «Мокруши». Любое, даже самое малое наводнение делало окрестные места «мокрыми», а болото в районе нынешней дамбы Тучкова моста вообще никогда не просыхало. Составленный Военно-топографическим депо после наводнения 1824 года план с отметками об уровнях подъема воды по районам свидетельствует, что именно вблизи Князь-Владимирского собора и Малой Никольской улицы (ныне – ул. Блохина) подъем был максимальным – более семи футов, чуть меньше в районе Малого проспекта и на Ждановской набережной вблизи Второго кадетского корпуса. Хуже обстояло дело лишь в некоторых районах Васильевского и Петровского островов, там подъем достигал восьмифутовой отметки.

Наводнение 23 сентября 1924 года. Около Тучкова буяна

В XVIII веке в Мокрушах располагалась татарская слобода и пролегали улицы Большая Никольская (ныне – ул. Зверинская) и Малая Никольская. Никольская – это в честь стоявшей здесь церкви Успения Пресвятой Богородицы, при которой был придел святителя Николая Чудотворца. Церковь, постоянно заливаемая осенними наводнениями, называлась иногда «Никола Мокрый» и возведена в 1713 году. Располагалась она приблизительно там, где сейчас Князь-Владимирский собор.

На первый взгляд странно, что церковь Успения упоминалась в связи с именем Николая Угодника, но объясняется это тем, что Никольский придел был освящен прежде самой церкви. Именно по этой причине все в местечке Мокруши надолго стало «никольским»: улицы, слобода, речка. Невдалеке существовала Никольская пристань, связывавшая Петербургскую сторону с Васильевским островом.

Дж. Кваренги. Князь-Владимирский собор

Существует рисунок Дж. Кваренги конца XVIII века с изображением Князь-Владимирского собора. По рисунку можно судить, что стоял собор на берегу Никольской речки (Ждановки) и что низкие берега не спасали его даже от небольших подъемов воды. Берега укрепляли, как могли, но до той поры, пока в начале ХХ века не засыпали это русло, Мокруши так и оставались Мокрушами.

Датой возникновения Колтовской слободы следует, очевидно, считать 1711 год, когда западнее Мокруш вблизи Малой Невки дислоцировался гарнизонный Колтовской полк. Колтовской – это в честь командира полка Петра Колтовского, не то майора, не то полковника. Биография его неизвестна, однако историки предполагают, что один из его предков был воеводой Смутного времени.

Топоним «Колтовская слобода» быстро вошел в лексикон петербуржца возможно еще и потому, что кроме полка никаких иных достопримечательностей в устье Никольской речки в то время не существовало. Хотя гарнизон и переименуют вскоре в Невский полк, слобода останется. Рядом со слободой появятся пороховые («зелейные») мастерские, давшие основание Зелениным улицам, а в 1727 году на месте походной полковой церкви воздвигнут деревянный храм Колтовского Спаса (Преображения Господня), он надолго переживет и Колтовской полк, и его командира. Ведь когда писатель Крестовский в 1860-х годах так живописно описывал Колтовскую слободу, гарнизонного полка здесь уже шестьдесят лет как не было. Полк расформировали 4 марта 1800 года, и носил он тогда имя своего последнего командира князя Долгорукого.

Полк расформировали, но в память о нем осталось целых восемь Колтовских улиц, весьма разросшаяся слобода, где теперь проживало гражданское население, огороды, да дачи, заполнявшиеся на короткое летнее время теми петербуржцами, у которых не хватало денег на престижные места в петергофском направлении.

* * *

Если вернуться теперь к району вблизи Тучкова моста, то нельзя не отметить, что борьба с наводнениями, а также желание как-то использовать многочисленные острова, образованные Ждановкой и Малой Невой, были в числе приоритетных забот городских властей. Не нравились властям и «рваные», геометрически неправильные очертания берегов, поэтому подсыпкой и «исправлением геометрии» в прибрежной части занимались постоянно.

Впрочем, островам, а их существовало целых пять, нашли применение. В XVIII–XIX веках на их берегах стали располагать склады и амбары, что выглядело логично: во-первых, погрузка и разгрузка с островов очень удобна, а, во-вторых, пожары, регулярно случавшиеся в Петербурге, были не так опасны в местах, окруженных водой.

Винный склад на Ватном острове. Фото начала ХХ века

Почему за островами на Неве закрепилось название «буян», доподлинно неизвестно, но, как пишет А.И. Богданов, название пошло от «купечества и бурлаков». В итоге буянами стали называть все острова, где располагались склады: Масляный буян, Пеньковый буян, Винный буян.

И поныне на берегу Малой Невы, где до середины ХХ века существовал Ватный остров, остались старые здания винных складов из красного кирпича (возведены в конце XIX века), а на месте Тучкова буяна (самого крупного из шести островков) сохранилось великолепное сооружение архитектора Антонио Ринальди, где ныне располагается кадетский корпус.

История постройки здания следующая: в конце XVIII века на Мокрушах, на месте обветшавшей мазанковой церкви Успения Пресвятой Богородицы, возводится по проекту Антонио Ринальди Князь-Владимирский собор, а рядом на Тучковом буяне в 1763–1772 годах строится по проекту того же архитектора склад пеньки, своим величественным видом напоминающий скорее дворец, нежели склад. Очевидно, из-за важности места, где он располагался.

Винный склад незадолго до сноса. Фото 2011 года

На обустройство набережных тогда денег не жалели, однако ХХ веку не хватило архитектурного такта – рядом с Князь-Владимирским собором появился дворец спорта «Юбилейный», загородивший собой творение А. Ринальди, если смотреть со стороны проспекта Добролюбова.

Впрочем, нельзя сказать, что появление спортивного сооружения в этом месте не соответствовало существовавшим градостроительным идеям. Еще в начале ХХ века после засыпки русла Ждановки предлагалось разместить на этом месте Дворец выставок, устроить городской парк и спортивные сооружения, иначе говоря, сделать берег Малой Невы близ Тучкова моста столь же привлекательным, как Дворцовая набережная. Первая мировая война, а затем революция не позволили осуществиться этим планам, а в 1960-е годы вместо парка и набережных возвели уродливые здания ГИПХа.

А.П. Остроумова-Лебедева. Дворец Бирона и барки. 1916 год

По непонятной причине бывший склад пеньки на Тучковом буяне в ХХ веке стали именовать дворцом Бирона. Откуда пошла эта легенда – неизвестно, но мрачноватая картина А. Остроумовой-Лебедевой «Дворец Бирона и барки», написанная в 1916 году, свидетельствует о ее существовании. Причем в том, что «дворец» всего лишь склад пеньки, разобрались еще в начале XX века, подняв строительные чертежи, однако по привычке продолжали называть сооружение «дворцом Бирона». Под этим названием оно и фигурирует в конкурсах на застройку Тучкова буяна в 1910-х годах.

Если говорить о Ждановке, то, как уже было сказано, речка имела иное русло вплоть до ХХ века и протекала вдоль нынешнего проспекта Добролюбова. Рукав же, ныне омывающий стадион Петровский, образовался позже. Как пишут хроники, в 1727 году «запором осеннего льда» промыло протоку, и весной узкий ручей вдруг оказался речкою.

Тучков буян. Фото 2006 года

Следует отметить, что название Ждановка закрепилось за речкой лишь в XIX веке. До этого она была то Первой Безымянной, то Петровкой (из-за Петровского острова), то Мокрушей, то Никольской речкой. Ждановкой она станет позже, после того как часть Петровского острова отойдет к «ученым мастерам» братьям Ждановым.

Еще в 1730-х годах вблизи речки проложили параллельные друг другу Большую и Малую Гарнизонные дороги. Проспектами – Большим и Малым – они станут позже, а тогда это были именно дороги, пересекавшие сеть улиц, на которых располагались военные слободы Петербургского гарнизона: Невского, Копорского, Белозерского, Ямбургского. Дороги придали району геометрически правильную форму, однако большого значения поначалу не имели, и А.И. Богданов, упоминая в своем описании Петербурга середины XVIII века множество улиц Петербургской стороны, о дорогах умалчивает.

Кстати, Большая Гарнизонная дорога (Большой проспект), как и Большая Пушкарская улица, тогда начиналась не от Малой Невы, а от Съезжинской улицы. Пространство от Съезжинской и до Малой Невы частично было занято постройками и огородами, а частично пустовало из-за сильной заболоченности. Это и были настоящие Мокруши.

Иначе был ориентирован и Тучков мост. Он шел от Васильевского острова не к Большому проспекту, как ныне, а через Петровский остров и далее через Ждановку в створ Малого проспекта. Такое положение объяснялось тем, что несколько сот метров мост пролегал по оконечности Петровского острова – то есть по суше и мелководью, а это позволяло сократить его надводную часть. Как выглядел этот мост, пролегавший по нынешней территории стадиона «Петровский», можно представить по весьма колоритной работе Сильвестра Щедрина «Вид с Петровского острова на Тучков мост», написанной в 1811 году. Кстати, С. Щедрин оставил множество видов Петровского острова, и за один из них получил золотую медаль Академии художеств.

В створ Большого проспекта Тучков мост перенесут лишь в начале XIX века, когда проспект будет продлен до Малой Невы. В целом же в XVIII веке место оставалось довольно глухим. Если учесть, что в холодные зимы по окраинам выли волки, картина станет исчерпывающей. Архитектор Аполлон Щедрин, брат упоминаемого выше художника Сильвестра Щедрина, много строивший на Петербургской стороне, в письмах к брату в Италию передает характерные подробности жизни Петербургской стороны того времени. Он жалуется то на неудачное мощение улиц досками в 1826 году, в результате чего лошади проваливались и ломали ноги, то на обилие комаров летом 1828 года, то на невозможность работать из-за сильных ветров. Да, западные ветра гуляли тогда по одноэтажной Петербургской стороне, не встречая никакой преграды.

С. Щедрин. Вид с Петровского острова на Тучков мост». 1811 год

Далеко идущие последствия для района имело обустройство в 1733 году на берегах Никольской речки Инженерной школы. Школа стала первым военным учебным заведением на Петербургской стороне; место оказалось удачным и впоследствии здесь расположится сразу несколько кадетских корпусов и военных училищ: Второй кадетский корпус, Дворянский полк, Константиновский кадетский корпус, Павловское, Владимирское и Топографическое военные училища. Они дали русской армии целую плеяду выдающихся офицеров, включая фельдмаршала Кутузова. Можно сказать, военные традиции Петербургской стороны продолжались, только вместо слобод различных полков появлялись военные учебные заведения.

А в 1733 году, как свидетельствуют источники, в Инженерном дворе на Петербургской стороне находились полковая церковь, чертежная, архив, школа, госпиталь, караульная, арестантская и жилые покои. Располагались они в небольших деревянных зданиях на берегу Ждановки. В 1762 году Соединенная артиллерийская и инженерная дворянская школа была преобразована в Инженерный и артиллерийский шляхетный кадетский корпус, а с 1800 года учебное заведение стало Вторым кадетским корпусом и просуществовало до 1917 года.

Набережная Никольской речки развивалась параллельно с обустройством Инженерного двора и Второго кадетского корпуса. Тихое место стало оживать, поблизости селились офицеры, преподаватели и обслуживающий персонал военных учебных заведений, неспроста один из переулков, отходящих от набережной, до сей поры именуется Офицерским.

Набережная поначалу называлась Инженерной; Ждановской она станет, когда Никольская речка окончательно утвердится на картах города, как Ждановка (подробнее об этом будет рассказано в главе «Парк ожиданий»).

Петербургская сторона при блаженной Ксении

Основные улицы Петербургской стороны, в том числе и примыкающие к Тучкову мосту, формировались в середине XVIII века, когда здесь жила св. Ксения Петербургская. В этой связи любопытно читать исследования людей, чтящих святыни, но не слишком искушенных в истории и краеведении. Пытаясь установить, где жила блаженная Ксения, и погружаясь в рассуждения о том, что «деяния блаженной Ксении строги и будничны, как пейзаж Петербургской стороны» (имеется в виду, конечно же, современный пейзаж), они затем на основании архивных данных делают для себя неожиданное открытие: Петроградская сторона настолько изменилась за два века, что практически невозможно обнаружить никакого сходства с современностью.

Улица Андрея Петрова, где некогда жила св. Ксения (по мужу Петрова), ныне называется Лахтинской; ярко-желтые деревянные домики с приусадебными участками и бегающими по двору курами давно снесены; скользкие деревянные мостки Большого проспекта, только и спасавшие прохожих в слякоть, нам вообще представить сложно. Не существовало тогда еще никакой «очаровывающей Петроградской стороны», а была глухая окраина Петербурга с грязью на улицах и огородами возле невзрачных деревянных строений. Так, согласно плану П. Нейдгарда, составленному в середине XIX века, спустя пятьдесят лет после смерти блаженной Ксении, на улице Петрова по-прежнему не существовало ни одного каменного дома; не было их и на близлежащих улицах: Широкой, Шамшева, Ординарной.

Узнаваемость, преемственность могла бы придать местности церковь апостола Матфия, в которой, как предполагают, венчалась блаженная Ксения и где ее впоследствии отпевали, однако церковь не дожила до наших дней (ее снесли в 1932 году) и теперь лишь холм на углу улицы Ленина и Большой Пушкарской напоминает о ней.

Неизвестно точно, где находился дом св. Ксении. Некоторые историки утверждают, что она проживала до смерти мужа в доме, располагавшемся на месте нынешних домов №№ 2–4 по Лахтинской улице, однако архивные данные указывают на другое место: Лахтинская ул., 17. В ЦГИА имеется план участка по улице Андрея Петрова, датированный маем 1860 года. Участок принадлежал наследницам подполковника Андрея Николаевича Петрова. Деревянный двухэтажный дом с мезонином, службы во дворе, а сбоку сад с узорными клумбами – ничего особенного, так выглядела тогда вся Петровская улица. Важно, что в материалах Городской управы действительно фигурировала фамилия мужа св. Ксении. Хотя в житиях блаженной Ксении его именуют полковником, на самом деле он имел звание подполковника.

Матфиевская церковь на Большой Пушкарской улице, 35. Фото В.Г. Самойлова. 1914 год

Случайно это или нет, но именно на этом месте сейчас возводится церковь во имя блаженной Ксении. Не ясно, правда, в какой степени родства находились наследницы по отношению к безвременно умершему подполковнику Петрову – родные ли дочки, племянницы; предстоит выяснить также, в этом ли доме жила блаженная Ксения, или наследницы Андрея Петрова приобрели его позже. Но в любом случае ясно, подполковник Андрей Петров – реальная личность и его наследницы в третьем поколении проживали на Лахтинской улице, дом № 17, вплоть до начала ХХ века. Об этом свидетельствуют материалы Городской управы.

Дом наследниц подполковника Андрея Петрова по Петровской улице. Чертеж 1860 года

Можно предполагать, что муж блаженной Ксении был весьма известным человеком, раз улица называлась его именем. Впрочем, и это не диво: улицы тогдашней Петербургской стороны носили либо военные названия, либо имена офицеров и чиновников, проживавших тут. Не проявляя особой фантазии и удобства ради, улицам, поперечным Большому проспекту, дали имена Полозова, Шамшева, Петрова. Нужный дом, нужное должностное лицо таким образом найти было гораздо проще. Улица Петрова или, скажем, Колтовские поменяли со временем свои названия, но другие сохранились под прежними именами. Например, Бармалеева улица.

Долгое время развитие района ограничивало из стратегических соображений постановление, запрещавшее строительство вблизи Петропавловской крепости каменных частных домов. Считалось, что при ведении боевых действий они могут превратиться в оборонительный пункт вражеских войск. По этой причине вплоть до середины XIX века район представлял собой собрание деревянных одно– и двухэтажных домов с огородами и коровами на близлежащих пустырях. О купивших землю в этом районе говорили: «Купил кусок болота». А газеты пестрели курьезными случаями про то, как телега завязла в яме прямо на дороге и ее не могли вытащить, или как крестьянин провалился на мостках Большого проспекта и едва не утонул.

Интересные воспоминания о своей жизни на улице Андрея Петрова оставила Агриппина Ивановна Морщихина, в девичестве Куприянова. Ее отец, купец Иван Куприянович Куприянов, построил на Большом проспекте два доходных дома, один из которых располагается на углу Большого проспекта и Лахтинской улицы имеет № 60/1. Некогда на этом месте стоял двухэтажный деревянный дом, его и приобрел Куприянов, когда Агриппине было пять лет от роду (она родилась в 1876 году). Как вспоминает Агриппина Ивановна, их семья жила на втором этаже, а на первом – артель маляров человек пятнадцать, работавшая у Куприянова. В то время было принято использовать недвижимость с выгодой: либо сдавать под жилье и мастерские, либо селить своих же работников, как это сделал Куприянов. Сразу же стали строить каменный дом, для смачивания кирпичей во дворе вырыли колодец, и брат Агриппины Андрей во время игры упал в этот колодец. В бессознательном состоянии его вытащили и с трудом откачали; потом он часто кричал по ночам, что тонет.

Агриппина Куприянова. Фото конца XIX века

На Петербургской стороне в то время, по воспоминаниям Морщихиной, с утра до вечера не смолкали крики торговцев. Предлагали то рыбки живой – окуня, ерша, сига, неся на голове корзинку с рыбой и корзинку со льдом; то свежую землянику и малину, то голландские сыры. А парное молоко разносили утром и вечером, и оно никогда не пропадало со стола.

Коров пасли в конце нынешней улицы Ленина. Каждое утро трубил пастух, и набиралось порядочное количество коров, принадлежащих жителям Петербургской стороны.

Петровская улица вся была в садах, имелся он и у Куприяновых в глубине двора, где росла сирень, малина и смородина. Однако самое любопытное, что в конце XIX века в садах был и весь Большой проспект. Дети Куприяновых ходили в гости к богатой знакомой, имевшей особняк на углу Матвеевской (Ленина) улицы и Большого проспекта. Сад, как пишет Агриппина Ивановна, при этом особняке был от Большого до Пушкарской: «Как войдешь, направо – тенистая липовая аллея, средняя аллея – серебряных тополей, а крайняя аллея – полна малины. На Большой выходил цветник – пионы, флоксы и другие цветы росли на куртинах; между аллеями – яблони. Вдоль Пушкарской – аллея из барбариса, небольшой огородик вдоль Матвеевской и много ягодных кустов. Беседок в саду было много, были и китайские… В них устраивали спектакли и балы».

Не правда ли, хоть одним глазком взглянуть бы на такую Петербургскую сторону!

* * *

Самым глухим, или, говоря современным языком, депрессивным районом, являлось устье Ждановки. Примечательно, что таковым оно оставалось вплоть до начала XXI века. В 1720-х годах здесь находилось кладбище Тайной канцелярии, острог для заключенных, а в районе нынешней Новоладожской улицы располагалась упоминаемая выше Колтовская слобода.

Существовало целых восемь Колтовских улиц. Часть улиц в результате перепланировки исчезла, однако Большая Колтовская (Пионерская) и Колтовская набережная (наб. Адмирала Лазарева) просуществовали вплоть до середины XX века. Каким-то чудом до нынешних дней сохранила название Средняя Колтовская улица.

Предания свидетельствуют, что блаженная Ксения ночами уходила молиться, а иногда и ночевать в район нынешнего Чкаловского проспекта: здесь в то время были роща и луг, а за рощей уже до самой Малой Невки – только лес и болота.

На Петербургской стороне находилось в то время сразу несколько богаделен и приютов – где, как не на окраине города, устраивать подобные заведения? В частности, одна богадельня находилась возле церкви апостола Матфия, другая – в районе Введенской улицы, недалеко от церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы. Так что жертвовать «копеечку» было кому.

Архивы доносят до нас сведения и об обратной стороне жизни простого люда. В середине XVIII века на Петербургской стороне имелось аж тридцать кабаков. Наверное, больше, чем сейчас. В них продавалось «мелкими чарками вино, водка, пиво и мед для подлаго народу». Без развлечений солдатские слободы явно не оставались.

Обнаружили краеведы в старых адресных книгах и дома некоторых из людей, упомянутых в житии блаженной Ксении, в связи с творимыми ею чудесами. Дом Евдокии Гайдуковой (в девичестве – Беляевой) находился на улице Бармалеева за Малым проспектом. Известна Евдокия тем, что однажды, встретив на улице блаженную Ксению, услышала от нее странные слова: «Возьми пятак, тут Царь на коне. Потухнет…». Удивленная Евдокия поспешила к своему дому и увидела его в огне; но не успела она подойти, как огонь потух.

Дом Голубевых, как пишет в статье «Адреса блаженной Ксении в Петербурге» В. Синкевич, согласно «Атласу частей Петербурга» за 1849 год, находился невдалеке от дома Ксении – на Шамшевой улице. На семнадцатилетней дочке вдовы Голубевой сбылось пророчество блаженной Ксении, когда она во время обеда, обращаясь к ней, внезапно сказала: «Красавица, не вари кофе, когда муж твой жену хоронит на Охте. Беги скорее…».

Голубевы, почитая Ксению за угодницу Божию, послушались. На Охте хоронили молодую женщину. Когда закончилось погребение, и народ расходился, рыдающий вдовец без чувств упал на руки Голубевых. Завязалось знакомство, и через год юная Голубева стала женой доктора. Как и пророчествовала Ксения.

Архивы подтверждают и существование других личностей, соприкасавшихся со святой и упоминаемых в ее житии, таким образом, реальность событий, описанных в жизнеописании блаженной Ксении, находит ныне документальное подтверждение.

Скончалась блаженная Ксения предположительно между 1803 и 1806 годами. Но что примечательно: храмы в ее имя построены во многих городах России и даже за рубежом, но нет их в Петербурге, за исключением маленькой часовни на Смоленском кладбище. Воплотится ли замысел с возведением небольшой церкви на Лахтинской улице, где когда-то стоял дом блаженной Ксении? Если да, то возможно это побудит исследователей к детальной реконструкции местности и дальнейшему поиску адресов, связанных с земной жизнью петербургской святой.

«Когда гремела там роговая музыка…»

История с поиском местожительства Ксении Петербургской свидетельствует о том, что читая сухие краеведческие материалы о датах постройки зданий, владельцах и архитекторах, не всегда представляешь, как выглядела описываемая местность, а вот когда связываешь ее с конкретным историческим персонажем и пытаешься взглянуть его глазами, картина оживает.

Герои романа «Петербургские трущобы» также обитали на Петербургской стороне и явно пользовались симпатиями автора романа Всеволода Крестовского. В «стране Колтовской» в 1864 году, когда писались главы романа, проживали семьи чиновников от коллежского асессора до надворного советника, то есть чиновники не самых высших, но и не низших степеней. Маленький домик с мезонином в три или пять окон, обязательный садик, да цепной пес во дворе – вот жилище подобного чиновника, и «куда не обернись, на что ни взгляни – все напоминает царство жизни мирной, тихой, скромной, семейственной и патриархальной». Это был уголок изолированный и дачный, явно милый писателю.

Обозначил В. Крестовский и местные достопримечательности: «Колтовской Спас – очень древняя деревянная церковь, дача с жестяным куполом и еще другая дача, ныне почти заброшенная, зато весьма блиставшая в первой четверти девятнадцатого столетия. Колтовские старожилы помнят еще необыкновенной вышины шест, принадлежавший этой даче». На шест, по словам писателя, в известное время выкидывался флаг, видимый даже с Дворцовой площади. Дача ко времени написания романа была уже сильно запущена, лишь старожилы помнили то время, когда, как пишет Крестовский, «гремела там знаменитая роговая музыка и с нею вместе вся страна Колтовская».

Колтовской Спас – это церковь Преображения Господня, располагавшаяся в конце Большой Спасской улицы (ныне – Красного Курсанта), снесенная в 1930-х годах, а вот дачи. Казалось бы, уже не установить их адреса и имена владельцев, однако, на удивление, это оказалось несложным делом, ибо планы участков сохранились в ЦГИА. Дача с жестяным куполом, которую, возможно, имел в виду Крестовский, находилась на пересечении нынешней Пионерской улицы и набережной Адмирала Лазарева; в то время она имела адрес Большая Спасская ул., 59. Когда В. Крестовский писал роман, дача принадлежала наследникам некоего господина Лемтюжникова. Судя по сохранившимся чертежам, она действительно выглядела весьма эффектно, особенно выделялся похожий на колокольню купол, пристроенный слева. По-видимому, купол – это попытка Колтовской стороны заявить о себе: пусть мы далеко от дворцов, но забыть о себе не дадим.

Дача с башней, где «гремела когда-то роговая музыка». 1863 год

Впоследствии дача принадлежала архитектору М. Львову, он построил здесь доходный дом, а в 1912 году участок перешел к акционерному обществу «Петербургского механического и литейного завода „Вулкан“». Завод избавился от всей мешавшей ему старины, а в настоящее время уже избавились и от самого завода. В окончании Пионерской улицы близ Лазаревского моста на бывшем участке Лемтюжникова расчищена площадка под грандиозное строительство.

Герои Достоевского тоже не раз оказывались на Петербургской стороне. Но в отличие от Крестовского писатель рисует малопривлекательную картину этой части Петербурга. В романе «Преступление и наказание» один из героев шел по Большому проспекту, «не раз обрываясь на деревянной мостовой», а на него «уныло смотрели, деревянные домики с закрытыми ставнями». В этих фразах и отношение самого Достоевского к местности, часто употреблявшего по отношению к окрестностям Большого слово «глушь». По воспоминаниям А.Г. Достоевской, писатель любил гулять к Тучкову мосту, на Петровский остров, но тяготился «бесконечностью Большого проспекта, тогда еще довольно пустынного и застроенного мелкими деревянными домишками».

Действие романов Достоевского происходит в середине XIX века, однако Петербургская сторона, судя по всему, мало отличается от той, что видела перед собой св. Ксения Петербургская. И все же изменения происходили. Причем менялся не столько Большой проспект или Большая Пушкарская улица, остававшиеся по-прежнему провинциальными, а район Большой Спасской улицы и Ждановской набережной. Здесь уже красовались возведенные Ф. Демерцовым здания Второго кадетского корпуса, а построенное по проекту Л. Руска здание экзерциргауза (место для военных упражнений) напоминало своим обликом языческий храм эпохи Древней Греции, неведомым образом занесенный на берега тихой Ждановки (Ждановская ул., 15).

На Колтовской набережной особняки соседствовали с ветхими сараями

Появилось на Большой Спасской и красновато-мрачноватое здание знаменитого Павловского военного училища. Сколько выдающихся офицеров выпустило это училище! Кадеты и юнкера встречались с барышнями в Мало-Петровском парке, где ныне стадион СКА, гуляли по Петровскому острову, а на Большой Спасской в ожидании клиентов стояли вереницы извозчиков. В Колтовском Спасе – новом пятикупольном храме, возведенном вместо деревянной церкви, всегда было много треб.

Обустраивается и Леонтьевский мыс. В устье Ждановки появляется небольшая фабрика, в середине XIX года она переходит к братьям Леонтьевым. С той поры устье Ждановки и именуется Леонтьевским мысом. Выдающийся экономист ХХ века, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев – внук одного из фабрикантов Леонтьевых. Вспоминая детство, Леонтьев рассказывал, что комнаты большого дома его деда-старообрядца напоминали часовни – столько в них было икон. На этом доме по адресу Ждановская ул., 43, сейчас установлена мемориальная доска, хотя сам Василий Леонтьев утверждает, что свое детство провел в основном на Петровском острове, в городке Сан-Галли.

В конце XIX века в окончании Большой Спасской улицы неподалеку от Колтовского Спаса появляется сначала механический завод Сиверса, а потом «Первый русский завод керосиновых и газовых двигателей Е.А. Яковлева». Современники отмечали Яковлева, как большого подвижника и яркого изобретателя. И не где-то, а именно в «Колтовской стране», по утверждению историков автомобильного дела, сооружен первый российский автомобиль. Ему даже цену установили – 1300 руб. серебром; для сравнения лошадь стоила 50 руб. Увы, хотя немецкий автомобиль Бенца стоил в два раза дороже, покупали именно его, так что проблемы нашего автопрома, по-видимому, имеют глубокие исторические корни.

Перестройка начала ХХ века. Несостоявшийся проект века

Начало ХХ века – время наиболее значительной перестройки всего города, в том числе Петроградской стороны. Так, если средняя «этажность» зданий в 1903 году составляла полтора этажа (как и сотню лет до этого), то в 1917 она выросла до четырех этажей. Красноречивые цифры, свидетельствующие о размахе строительства доходных домов! К этому времени относится интенсивная застройка Каменноостровского проспекта, значительную часть которого ранее занимали деревянные строения, огороды и пустыри, а также до этого почти сплошь одноэтажной Большой Пушкарской улицы. В это же время окончательно формируется и Большой проспект.

Если что-то меняется чрезвычайно быстро, ищи экономическую подоплеку и не ошибешься. Вот и изменения на рубеже XIX–XX веков имели экономические причины. Период с 1900 по 1913 год – время бурного промышленного развития России. В это время ее валовой национальный продукт увеличился более чем в два раза. О промышленном буме того времени подробно написано в воспоминаниях бывшего министра финансов С.Ю. Витте. Никогда с тех пор России не удавалось достичь подобных темпов развития.

Однако сам по себе экономический бум не мог привести к столь радикальному изменению города. Менялась и сословная картина общества, формировался обширный класс обеспеченных людей, которому требовалось удобное жилье. Вот почему доходные дома росли как грибы после дождя. В этом смысле начало ХХ века мало отличалось от хорошо знакомого нам начала ХХ1 века: те же протесты общественности по поводу срубленного сада или снесенного «исторического дома», те же сожаления о меняющейся Петербургской стороне, наподобие приведенного выше мнения В. Курбатова из очерка «Петербург». Но какие тут протесты, если строительство доходных домов превращалось в один из самых прибыльных видов бизнеса.

Кстати, и вторая за ХХ век серьезная перестройка города пришлась на 1960-е годы также неслучайно. Она связана с экономическим подъемом в СССР. Страна оправилась после войны и занялась благоустройством городов; перестраивался и застраивался новыми районами весь Ленинград, сообразуясь с представлением и вкусами тогдашних городских властей и архитекторов. Хрущевки – апофеоз строительного бума той эпохи.

Заканчивая тему взаимоотношения «экономика-строительство», следует отметить, что вялая строительная активность в Ленинграде 1925–1940 годов на фоне грандиозного преображения Москвы сводилась к банальному отсутствию средств. Ленинград, в отличие от Москвы, существенно недофинансировался и не по каким-то политическим причинам, как иногда утверждают. Нет, это был тот случай, когда «Боливар не мог вынести двоих», и все средства бросались на Москву. Экономика сыграла за нас, в противном случае Петербург недосчитался бы еще множества своих церквей и памятников.

Не в силах мы остановить и нынешнее изменение лица города, объясняемое опять-таки экономическим подъемом и приходом бизнеса в строительное дело. Каким-то будет город через пятьдесят лет?

Однако вернемся к нашим Мокрушам. Серьезно преобразилось устье Ждановки после того, как в начале ХХ века на Леонтьевском мысу построили завод «Вулкан». Глухая Колтовская слобода превращалась в индустриальный район, а «Вулкан» с его величественной водонапорной башней (опять башня в Колтовской стране!) стал символом района, красуясь на открытках того времени. Кстати, когда на Леонтьевском мысу на месте завода в 2005 году затеяли строить жилой комплекс, все корпуса разобрали, а башню оставили. Она теперь памятник архитектуры, хотя, по большому счету, весь завод следовало бы сохранить, отнеся к памятникам промышленной архитектуры. Построен в 1911–1915 годах по проекту инженера И.И. Герасимова и архитектора М.Е. Сунцова.

Машиностроительный завод «Вулкан» резко деградировал в 1990-х годах, когда продукция ВПК оказалась невостребованной, а в середине ХХ века тут разрабатывались образцы военной продукции. В 1950-х годах проходил практику на «Вулкане» и будущий первый космонавт Ю. Гагарин.

Рядом с «Вулканом» стояла величественная пятикупольная церковь, о которой говорилось ранее. Большая Спасская улица – это в честь храма. Вскоре после революции ее переименовали в улицу Красного Курсанта, однако, когда в 1990-х улицам в массовом порядке возвращали их прежние названия, Красного Курсанта сохранила «революционное имя»; вероятно, это справедливо, ибо Колтовскую церковь взорвали еще в 1930-х.

Параллельно с Колтовской слободой развивались и прилегающие районы. На Большой Спасской улице заработало акционерное общество «В.Н. Керстен», после революции превратившееся в фабрику «Красное знамя». На Петровском острове с вводом в 1911 году многоэтажного солодовенного корпуса (арх. А. Серк) в полную мощь заработал пивоваренный завод «Бавария»; в конце XIX – начале ХХ веков было расширено и перестроено «Товарищество канатной фабрики И. Гота» (Петровский пр., 20, 22). Рядом с канатной фабрикой развился городок рабочих, а на Петровском острове – городок Сан-Галли.

Место становилось оживленным и деловым. На Петровском острове существовала Лесная биржа П. Любищева, а на Ольховой (Ремесленная) ул., 1, работал Невский лесопильный завод Степанова. По Ждановке курсировали суда, подвозя материалы, лес, дрова, на берегах впритык стояли лодки. Поскольку река в то время была на десяток метров шире, плавающие склады леса вдоль ее берегов не мешали судоходству. Та Ждановка совсем не напоминала нынешнюю, одетую в гранит сонную речушку.

* * *

Несостоявшийся «проект века» – так можно охарактеризовать нереализованный план на застройку островов вблизи Тучкова буяна. Вернее сказать, наполовину несостоявшийся, ибо первая часть проекта по засыпке протоков и присоединению островов к материковой части Петербургской стороны была успешно выполнена. К 1912 году из шести островов на карте оставался только один – Ватный. Рваные, геометрически неправильные берега многочисленных проток исчезли, и можно было приступать к планомерной застройке образовавшегося берегового пространства.

Проект реконструкции территории Тучкова буяна И.А. Фомина

Общественность без восторга наблюдала за исчезновением «тихих каналов» в центре города, однако городские власти обещали не просто обустроить пространство между Кронверком и Тучковым мостом, но и сделать набережную Малой Невы красивейшей в городе. С этой целью в 1912–1913 годах прошли два архитектурных конкурса на застройку пространства: первый выработал планировочную идею; второй конкретизировал ее, являясь своего рода мостом к рабочему проектированию.

По плану предполагалось, что на территории вблизи Тучкова буяна разместятся дворец выставок, музей, парк, рестораны, развлекательные павильоны. Красивые аллеи лучами разрежут пространство, а в центре будут бить фонтаны. Кому позволяет воображение, может представить себе этот парк-музей на месте нынешнего «Юбилейного» и корпусов ГИПХа.

Существовал и альтернативный проект, не являвшийся, правда, фаворитом; он предусматривал строительство в этом месте стадиона и других спортивных сооружений. В этом случае пространство Тучкова буяна хотели увязать с Петровским островом, соединив их в единый архитектурный ансамбль.

Фрагмент проекта реконструкции территории Тучкова буяна М.Х. Дубинского

Пожалуй, наиболее интересными среди выдвинутых на конкурс проектов явились работы архитекторов И.А. Фомина и М.Х. Дубинского, выполненные в стиле неоклассики. «Дворец Бирона» А. Ринальди в проекте Фомина предполагалось сохранить, а в проекте Дубинского ему не находилось места. Впрочем, организаторы конкурса и не настаивали на обязательном сохранении исторического памятника, если тот будет нарушать архитектурную гармонию.

Чертежи и рисунки проектных работ, дошедшие до нас, подтверждают масштабность замыслов. Несомненно, в случае их реализации набережная от Биржевого до Тучкова моста стала бы центром культурной жизни города.

Скольких лет не хватило для воплощения замыслов в жизнь? Трудно сказать, может быть, лет пяти. Ведь работы над проектами не прекращались и в годы Первой мировой войны, а в печати активно обсуждались плюсы и минусы различных решений.

Революция 1917 года не поставила крест на идее обустройства Тучкова буяна, лишь отодвинула ее. Причем в итоге восторжествовала «спортивная концепция». В рамках этой концепции в 1925 году на Петровском острове строится стадион, а на территории от Кронверка до берега залива, то есть до западной оконечности Петровского острова, запланирован огромный парк площадью более 200 гектаров. Вот что писал по этому поводу один из авторов проекта, главный архитектор Ленинграда Н.В. Баранов: «Парк мощным зеленым стержнем пройдет по центру города. Зона вокруг Петропавловской крепости и вдоль Малой Невы против Биржевой стрелки будет носить пейзажно-регулярный характер. На Мытнинской набережной в ответ ансамблю стрелки Васильевского острова намечено создание парадной предмостовой площади, обрамленной зеленью. Территория парка на Петровском острове носит спортивный характер. Здесь строится новый стадион Судостроителей (авторы Н.В. Баранов, О.И. Гурьев и В.М. Фромзель), который легким ажуром аркад и стройной башней должен отвечать живописности зеленого массива…»

Ломают корпуса Института прикладной химии. Весна 2012 года

Увы, не повезло и этому проекту. В русле «спортивной концепции» построили только «Юбилейный». Но забор Института прикладной химии не позволил даже открыть для прохода набережную от Биржевого до Тучкова моста. Какой уж тут «единый зеленый стержень».

И вот новые планы – «Набережная Европы»! Конечно, лучше чем есть сейчас, но гораздо хуже, чем могло бы быть. Если в проектах 1910-х годов все пространство вокруг Тучкова буяна предполагалось отдать под общественные нужды, то сейчас основная доля построек – элитное жилье. Везде это жилье преследует горожан, как некая дань, которую они почему-то должны платить нынешнему капитализму, отдавая лучшие места своего города не под парки, не под музеи, а под жилье для ограниченного круга лиц!

* * *

Когда прибрежная часть Петроградской стороны избавилась от своего не слишком звучного псевдонима Мокруши? Случилось это в начале ХХ века. Засыпали русло Ждановки, проходившее вдоль Александровского проспекта, а также протоки между островами, после чего Тучков буян, а с ним еще три острова стали материком. В это же время несколько подняли уровень окружающих территорий. После проделанных работ риск подтопления стал даже ниже, чем на Каменном или Аптекарском островах.

Перестройка района начала ХХ века – лишь апофеоз борьбы со стихией; болото на Петроградской стороне уничтожалось планомерно с момента возникновения города. Считается, что с каждым поколением культурный слой увеличивается на двадцать пять сантиметров. В Петербурге за триста лет его истории сменилось уже пять поколений, а стало быть, уровень города поднялся на метр с лишним. Но это естественный прирост, а ведь город поднимался и искусственно, да еще как: засыпались низкие прибрежные места, поднимался уровень набережных. В итоге незначительные наводнения, коих в истории города было большинство, теперь Петербургу не страшны. В петровские времена каждое наводнение несло ущерб, а сейчас – нет! Ныне это чаще всего факт, о котором сообщили СМИ, – не больше.

10 января 2007 года, когда случилось очередное крупное, 302-е по счету наводнение в Петербурге, автор этих строк специально проехал на машине почти по всем потенциально опасным местам и убедился, что Карповка вышла из берегов, залив проезжую часть близ Ботанического сада; Каменный остров подтопило, Васильевский – тоже, а Мокруши стояли сухие. Никто теперь и не вспомнит того крестьянина, что в XVIII веке провалился на деревянных мостках Большого проспекта.

Так что не случайно слово «Мокруши» вышло из употребления, в память о нем остались лишь не засыхающие лужи в наиболее низких местах, таких как сквер напротив Князь-Владимирского собора. Да и те исчезли после реконструкции и подсыпки сквера в 2005 году.

Спас страны Колтовской

О жизни «страны Колтовской» можно было безошибочно судить по ее главной святыне – церкви Преображения Господня, располагавшейся в окончании Большой Спасской улицы и именовавшейся в народе Спасом Колтовским. По церквям вообще тогда определяли, как живет та или иная сторона, богаты ли ее жители, много ли прихожан и пожертвований.

Если церковь каменная, хорошо справлен дом причта церковного – район, как правило, развит, а прихожане высокородны и богаты; если церковь деревянная, а дом причта не дом, а обветшавшая изба в три окна – район бедный, малонаселенный. В этом смысле не был исключением и Колтовской Спас, неоднократно менявший свой облик.

В конце XVIII и первой половине XIX века промышленности в районе Ждановки практически не существовало, отставные чиновники, составлявшие, по словам писателя В. Крестовского, основную массу населения Колтовской слободы, крупных пожертвований не делали, поэтому стояла в некотором отдалении от Малой Невки деревянная обветшавшая церковь, заливаемая осенними наводнениями и заметаемая зимними снегами. За церковью на пустыре, где позже разместится завод «Вулкан», находился вечно требовавший ремонта домик причта церковного.

Во второй половине XIX века Колтовская слобода менялась, в устье Ждановки и на Петровском острове появлялись крупные предприятия, а при них фабриканты и обеспеченный рабочий люд, и, как следствие, – менялась и перестраивалась церковь. Это уже была не деревянная, обветшавшая церквушка, а пятикупольный величественный храм; вместо избы причта – несколько вновь выстроенных красивых домов. Окончание Большой Спасской улицы, где стоял храм, в это время являлось украшением всей Колтовской слободы.

В 1930-х годах Спас Колтовской взорвут, и с ним исчезнет «страна Колтовская», превратившись в безымянную окраину сначала Приморского, а потом Ждановского района.

Начиналась же история храма Преображения Господня в самом начале XVIII века. В 1711 году дислоцировался в этом месте гарнизонный Колтовской полк. При нем по традиции того времени организовали походную церковь. Определили и причт для полковой церкви: два священника, дьякон, дьячки и просвирня. Штат для провинциальной церкви не такой уж маленький, что, видимо, объяснялось большим количеством треб.

Первым священником, о котором упоминает история, был «пришлый из Галича поп Симеон Иванов». Тому, что священник оказался «пришлым», удивляться не стоит: в молодой российской столице «своих» и не могло быть. Богослужения в походном храме начались в Великий пост 1722 года, но поскольку Колтовская слобода разрасталась, и регулярные службы требовались уже не только военным, но и гражданским лицам, проживавшим поблизости, в 1726 году освятили место для новой деревянной церкви. Вновь построенная и освященная во имя Преображения Господня церковь приняла верующих в 1727 году. Гарнизонный полк в это время уже переименовали в Невский пехотный полк, однако церковь, как и всю слободу в обиходе, продолжали называть Колтовскими – по имени первого командира Колтовского полка.

Преображенская церковь в Колтовской. Фото К. Шульца. 1890-е годы

Почти стихийно возле церкви возникло и кладбище. Сначала хоронили местных, затем «умерших под следствием» в располагавшейся поблизости Тайной канцелярии. Историк А.Б. Богданов в небольшой, но очень содержательной работе «Колтовская слобода» приводит список умученных в застенках Канцелярии и похороненных при Колтовской церкви. Называются имена основателя и первого настоятеля Саровской пустыни 84-летнего иеросхимонаха Иоанна (1736 год), монахини Серафимы Андреевой (1745 год), колодников Семена Милова, Ефрема Журавлева, Ивана Назарова, Петра Калачева, Ивана Андреева и др. Особенно много жертв Тайной канцелярии схоронили в 1752 году. Это при том, что специальным Указом запрещалось погребать тела умерших в городской черте. Но в осеннее и зимнее время, когда дороги покрывались непроходимой грязью или заметались непролазными сугробами, отвозить тела умерших куда-либо просто не представлялось возможным. Так и хоронили на Колтовском кладбище в нарушение Указа вплоть до 1770-х годов.

Вообще же о быте Колтовской слободы можно судить не только по роману «Петербургские трущобы», на который мы уже ссылались, но и косвенно по документам о перемещении и назначении священников. Все было на виду в этой небольшой замкнутой слободе, в том числе и неблаговидные поступки. Причем пьянство не являлось столь уж редкой страстью. К примеру, служивший настоятелем Колтовского Спаса в 1760 году отец Алексей (Федоров) возбудил недовольство прихожан вымогательством, а недовольство окрестных священников совершением служб и треб в соседних приходах. За это его вместе с предавшимся пьянству дьяконом Петром Гавриловым отстранили от церкви. В 1765 году другой настоятель о. Козьма был отдан под суд за те же грехи: вымогательство, пьянство, совершение треб в чужих приходах.

Надо отметить, что в окраинных районах Петербурга благосостояние священнослужителей сильно зависело от подношений прихожан, в частности во время треб (исповедь, причастие, отпевание, освящение жилища), поэтому так непозволительно было вторгаться священнику в чужой приход и отнимать кусок хлеба у своего собрата.

Впрочем, большинство священнослужителей являлось непререкаемым авторитетом для прихожан, исправно неся службу. Среди них были и выдающиеся личности, такие как о. Петр (Леонтьев), до службы в Колтовской церкви участвовавший в качестве полкового священника во многих сражениях русской армии и окончивший жизнь в сане иеромонаха на военном корабле «Исидор»; и Дмитрий Куколевский, сделавший придворную карьеру в 1850-х годах; и протоирей, кандидат богословия Александр Покровский, составивший в 1875 году подробные сведения о храме Преображения Господня в Колтовской, коими историки пользуются до сих пор.

* * *

Наверное, не стоит и говорить, что главной бедой для Колтовской слободы являлись наводнения. Страдала от них и церковь. Это сейчас местность в районе Новоладожской улицы и улицы Красного Курсанта значительно поднята над уровнем моря многочисленными подсыпками, а в XVIII веке ее уровень был метра на полтора ниже. Не только катастрофические, но и самые рядовые наводнения, на которые мы не обращаем никакого внимания, покрывали пол и подвалы храма невской водой. Не случайно ежегодный молебен об избавлении от наводнений стал традицией церкви, а икона «Иисус Христос словом укрощает бурю», написанная в честь спасения от наводнения 1824 года, считалась прихожанами особо чтимой.

Во время наводнений иконы укрывали на чердаках домов, но сама церковь ветшала. Подвалы долго не высыхали, дерево гнило. В 1759 году «начали дело» о постройке новой деревянной церкви. Собирали пожертвования и в ризнице хранили тетради с записями имен жертвователей; как свидетельствует история, самый значительный взнос на постройку храма сделал казначей Невского гарнизонного полка капитан Иван Делведеров.

В 1763 году новый деревянный Преображенский храм был освящен. Располагался он несколько южнее прежней церкви. Храм построили однокупольным, с колокольней над западным входом. Из-за недостатка средств купол сначала покрыли досками, однако позже, когда начались протечки, обили железом. Алтарь бокового предела был освящен в честь весьма чтимого в то время в России святителя Дмитрия Ростовского, мощи которого были незадолго до этого обретены.

В 1800 году гарнизонный полк, переживший к этому времени несколько переименований (Невский – далеко не последние его название), покинул устье Ждановки и церковь окормляла уже не солдат, а жителей Колтовской слободы и Петровского острова, всего около 70 дворов. Это много для маленькой церкви, и она не удовлетворяла потребности верующих. Ведь надо учесть, что в районе по соседству с храмом работала красильная фабрика Ф. Каттани, в устье Ждановки – ситцевая фабрика, а на Петровском острове – завод Ждановых, канатная фабрика Гота и российско-баварская пивоваренная фирма «Бавария». Значительная часть работающих на этих предприятий являлась прихожанами Спаса Колтовского, поэтому обойтись прежней вместимостью храма или прежним штатом священников было уже трудно.

Тем более церковь опять пришла в ветхость; побывавший там в начале 1860-х годов В. Крестовский назвал ее «очень древней». Встал вопрос о постройке каменной церкви, работа над проектом была поручена архитектору А. Жуковскому. За счет пожертвований собрали немалую сумму денег – свыше пятидесяти тысяч рублей; среди жертвователей были купцы, имевшие дворы поблизости: Андриянов – на Ждановской набережной; Жданов – на Петровском острове; Леонтьев – по соседству с церковью на Леонтьевском мысу.

На плане местности 1861 года, хранящемся в ЦГИА, показана в разных ракурсах планируемая к постройке новая каменная церковь, а рядом действующая старая, которую решили не сносить вплоть до постройки новой. Поначалу дело шло споро, и к 1863 году церковь была в основном построена; на праздник водружения креста собралось столько народу, что храм не вмещал всех желающих, что лишь подтверждает факт: Колтовская слобода к этому времени сильно разрослась. Но случилось несчастье.

Сейчас трудно сказать, то ли молодость и неопытность архитектора А. Жуковского, то ли иные факторы привели к катастрофе 1864 года, в результате которой рухнул внутрь главный купол церкви, погиб строитель и на много лет затормозились работы. Судя по тому, что специальная комиссия, хотя и признала Жуковского виновным в обрушении, не вынесла ему никакого серьезного взыскания – единого мнения о причинах катастрофы так и не было выработано.

Зато причину знали в народе: храм построен на костях. Дело в том, что новый каменный храм частично занял территорию бывшего кладбища и потревожил прах невинно убиенных жертв Тайной канцелярии. Утверждали даже, что во время строительства нашли остатки костей заключенного с кандалами. Среди жителей слободы пошел ропот, мол, «не будет у храма долгого века». По большому счету так и получилось.

Как бы там ни было, реставрацию поручили архитектору Р. Бернгарду. Он предложил свою собственную, к тому времени еще непроверенную конструкцию. Сумму на восстановление пожертвовал владелец ситценабивной фабрики купец Василий Леонтьев (уже упоминалось, что его внук в ХХ веке станет лауреатом Нобелевской премии по экономике), а также другие купцы, окормлявшиеся в церкви. Реставрация, как это часто водится, заняла в несколько раз больше времени, чем строительство самого храма, и была закончена лишь в 1870 году. Самый сложный момент архитектору пришлось пережить при снятии страхующих купол лесов. В случае неудачи Бернгард, отказавшийся покинуть помещение храма, рисковал быть заживо погребенным. Но все прошло удачно, и окончательно церковь Преображения Господня была восстановлена и освящена в июне 1874 года. За работу архитектор Р.Б. Бернгард удостоился ордена Св. князя Владимира III степени; Совет Академии наук присвоил ему звание профессора.

Лишь после окончания строительства каменного Колтовского Спаса, деревянную церковь, имевшую возраст 113 лет, разобрали. На возвышенности, сохранившейся на месте бывшей церкви, установили деревянный поклонный крест.

Открытый для прихожан новый каменный храм очень эффектно выглядел на фоне деревянных особняков и огородов Колтовской слободы: пять луковичных глав, четырехъярусная колокольня высотой 38 метров, ярко-голубая окраска купола… Если добавить к тому, что в отделке интерьеров использовался красный гранит, а пол был выложен мозаикой, картина станет полной.

Конечно, храм по-прежнему подвергался опасности наводнений, но уже не в такой степени, как прежде. Дело в том, что сразу за церковью, ближе к Малой Невке, разрастался завод, принадлежавший сначала купцу Сиверсу, затем изобретателю первого русского автомобиля Е. Яковлеву, а потом акционерному обществу «Вулкан». Во время строительства корпусов все низины и пруды были засыпаны, и берег Малой Невки стал неприступным для ординарных наводнений. Правда, окружающие церковь предприятия нещадно дымили своими трубами, отравляя воздух, но священники относились к этому со смирением.

* * *

По тому, как быстро рядом с пятикупольным храмом вместо покосившихся изб появлялись новые строения причта церковного, можно было судить о растущем благосостоянии всей «страны Колтовской». В 1895 году построили двухэтажный деревянный дом причта, в 1896 году рядом с ним возник еще более массивный особняк. В последующие годы, судя по имеющемуся в ЦГИА делу церкви, всю территорию вокруг храма застроили и облагородили. И неудивительно: Колтовская слобода из страны отставных чиновников к концу XIX века превращалась в промышленную окраину Петербурга. Купцы и промышленники этих мест «разжирели» и не скупились на пожертвования. Старостой церкви в это время состоял (с 1868 по 1874 годы) богатый фабрикант Василий Леонтьев, чей дом располагался по соседству с храмом. Рядом на Колтовской набережной на берегу Малой Невки жил академик архитектуры Михаил Львов, он также участвовал в проектах по усовершенствованию церкви и ее территории.

Священники Колтовского Спаса освящают закладку здания фабрики Керстен. 1895 год

Духовенство принимало участие в освящении всех новых построек в округе, коих было немало. Так, 30 октября 1901 года священники Спаса Колтовского проводили богослужение по случаю открытия на Петровском острове Убежища для престарелых актеров, известного ныне как Дом ветеранов сцены. Кроме священнослужителей, на торжествах присутствовало все городское начальство и весь цвет артистической богемы. Освящало духовенство и закладку новых корпусов ткацкой фабрики Керстена на Большой Спасской улице.

Но Колтовскому Спасу был отмерен недолгий век. После революции в 1930 году церковь закрыли, некоторое время использовали в качестве клуба одного из заводов, а вскоре и вовсе взорвали, построив на ее месте школу. Пожалуй, с этих пор слово «Колтовские» применительно к местности все реже и реже употреблялось в обиходе. И не только потому, что переименовали улицы Колтовские (Средняя Колтовская, к примеру, сохраняет свое название и по сию пору), а потому что местность лишилась своего Спаса, своей доминанты, своей притягательной силы.

Когда в начале 1990-х годов пошла волна переименования улиц, казалось, что и Большую Спасскую вернут на карты города вместо улицы Красного Курсанта. Но потом подумалось: а зачем? Колтовского Спаса больше нет, восстанавливать его не собираются, а курсанты, пусть уже и не «красные», есть! Так путь и называется улица в их честь!

«Бесхарактерная архитектура»

Если устье Ждановки в начале ХХ века превращалось в промышленную окраину города, то пространство вокруг Большого и Малого проспектов в это же время обстраивалось доходными домами, архитектуру которых не раз высмеивали современники, но обожествляем мы, их потомки.

Так в «Петербургской летописи» Ф.М. Достоевский назвал петербургскую архитектуру «бесхарактерной», приведя довольно распространенное мнение о ней, опубликованное в некоей статье. В этой статье говорилось, «что нет ничего бесхарактерней петербургской архитектуры; что нет в ней ничего особенно поражающего, ничего национального и что весь город – одна смешная карикатура некоторых европейских столиц; что, наконец, Петербург, хотя бы в одном, архитектурном, представляет такую странную смесь. Греческая архитектура, римская архитектура, готическая архитектура, архитектура rococo, новейшая итальянская архитектура, наша православная архитектура – все это говорит путешественник, сшито и скомкано в самом забавном виде…»

Не правда ли, забавно читать эти критические строки в наше время торжества безликой бетонно-стеклянной архитектуры! Однако они отражают суть – подражательность петербургской архитектуры. И до Достоевского, и вслед за ним сей факт отмечали многие, однако осознание, что именно это и есть истинный петербургский стиль, придет позже… По-настоящему, пожалуй, только в конце ХХ века, когда начнется война за каждый сносимый старый дом.

Нам уже не режет глаза самая невозможная смесь классицизма, модерна и эклектики (с конструктивизмом в придачу), и потому казавшееся несочетаемым Ф. Достоевскому, Г. Лукомскому, В. Курбатову вполне мило нынешним обитателям Петербурга. И если в начале ХХ века горожане сожалели об утрате «деревянного Петербурга», а мы бьемся за каждый подготовленный к сносу доходный дом, то вполне можно предположить, что лет где-то через семьдесят общественность будет отчаянно защищать стеклянно-бетонные творенья начала XXI века. Если они, конечно, достоят до того времени.

К тому, что написано о петербургской архитектуре и доходных домах Петербургской стороны, едва ли можно добавить что-то новое. Отметим лишь улицы и здания, с которыми субъективно связаны наиболее значимые и интересные события. Начать, следует, видимо, с улиц, прилегающих к Тучкову мосту и по достоинству пока неоцененных в краеведческой литературе: Ждановской набережной и ее продолжения – Ждановской улицы.

Окружающие улочки и переулки полностью подпадают под определение «бесхарактерной архитектуры», являя собой жгучую смесь архитектурных стилей, а вот Ждановскую улицу и набережную в бесхарактерности не обвинишь. Значительная часть зданий здесь выполнена в духе классицизма и неоклассицизма (сталинского ампира) и отличается архитектурно-стилистическим единством.

А ведь менее ста лет назад Ждановская была тихой и провинциальной. Такой увидел ее в 1920-х годах Н.П. Анциферов: «Тянутся длинные заборы, теперь значительно разрушенные… Заборы прерываются деревянными домами с одной стороны, а с другой – казенными унылыми строениями; вдали можно разглядеть фабричные трубы. Так было здесь и в те времена, когда захаживал сюда Достоевский, чтобы посетить родных, проживавших на Большом проспекте».

Начало Ждановской набережной. Фото 2003 года

Почти то же самое, только другими словами, говорит и проведший на Петербургской стороне свое детство театральный художник Михаил Григорьев: «Повсюду тянулись огромные пустыри и огороды, принадлежавшие воинским частям, казенным учреждениям и частным лицам. В XIX столетии на Петербургской стороне любили селиться отставные чиновники. Маленький домик с мезонином, садик, беседка с разноцветными стеклами, кое-какие сарайчики – вот и вся усадьба».

Однако Н.П. Анциферов был не прав в одном – во времена Достоевского не существовало в этой глуши фабричных труб. Завод «Вулкан» с его знаменитой башней на Леонтьевском мысу еще не построили, и, согласно плану П. Нейдгардта 1869 года, на набережной Ждановки имелось всего три каменных здания: Второй кадетский корпус с церковью во имя Св. Александра Невского, манеж Дворянского полка и один из домов в начале улицы, о котором мы еще поговорим. Остальное – деревянные строения и пустыри.

Улица застраивались пятнами: начало улицы, конец, а посередине огороды и пустыри. В ее окончании еще в 1733 году появилась Инженерная школа, чуть позже ее место занял Второй кадетский корпус и Дворянский полк. Получилось так, что величественные здания и церковь, а также «языческий храм» (манеж) Кадетского корпуса довольно долго соседствовали с деревянными строениями самого непритязательного вида и покосившимися заборами самой немыслимой раскраски. «Были места, – пишет В. Крестовский, – в которые ни один извозчик не соглашался везти вас, какую бы вы плату не давали – из опасения застрянуть среди колтовских грязей. И по сию пору отважный путешественник может открыть такие улицы и переулки, в коих не имеется ни одного строения. За забором с одной стороны – какой-нибудь бесконечный огород; с другой – вечно дремлющий заглохший, тихий сад…»

Не существовало прежде и деления на Ждановскую набережную и Ждановскую улицу, а была единая и весьма протяженная Ждановки-реки набережная, начинавшаяся у Кронверка и заканчивающаяся у Леонтьевского мыса. Протяженность объяснима, ведь и сама речка тогда имела русло, как говорили: от Малой Невы до Малой Невки. Чуть позже отрезок от Кронверка до Тучкова моста станет Александровским проспектом, а в 1880-е годы оставшуюся часть набережной (от Тучкова моста до Леонтьевского мыса) разделят на две улицы: Ждановскую набережную и Ждановскую улицу.

Н.П. Анциферов не случайно забрел сюда в 1920-х годах в поисках Петербурга Достоевского, ибо Большой проспект уже фактически приобрел знакомый нам вид и избавился от «ярко-желтых деревянных домиков» времен Достоевского, а Ждановская – еще нет. Доходными домами к началу ХХ века застроилась лишь территория от Тучкова моста до Офицерского переулка. Именно эту часть улицы, очевидно, и назвал бы Достоевский «бесхарактерной».

Так, дом № 1 на углу Ждановской набережной и Большого проспекта построен в 1900 году в стиле эклектики по проекту архитектора В. Баранкеева. Его возвели на месте деревянных складов и «пустопорожнего места» для купчихи Александры Ванюковой, принадлежавшей к известному купеческому роду. Выгодное местоположение дома привлекало состоятельных жильцов, а первый этаж сдавался под коммерческие учреждения. В частности, с начала ХХ века здесь располагалась аптека. Аптека была ближайшей для жителей улочек, примыкавших к Тучкову мосту, а потому весьма популярной. Она занимала почти весь первый этаж дома, а не как сейчас – маленькое помещение в углу. В 1960-х годах дом иногда даже называли домом-аптекой. Запомнился и вечно заполненный народом гастроном на первом этаже, тоже ближайший в округе.

Соседний участок № 3/1 на углу Ждановской набережной и Малого проспекта также принадлежал А.И. Ванюковой, а с начала ХХ века – ее дочери; здесь находился материальный двор, попросту говоря, склады. Место было непривлекательным и суетливым. В 1911 году участок переходит к генеральше Е.Ф. Тарногурской, и в 1913 году по проекту И. Димикелли на месте невзрачных строений возводится внушительный по размерам и достойный своего местоположения шестиэтажный доходный дом.

Мы слишком часто упоминаем словосочетание «доходный дом», не задумываясь о судьбах людей, стоящих за ним. Кто для нас Тарногурская, Ванюкова? Абстрактные домовладельцы, построившие дома на Ждановской набережной. И все! А между тем благодаря этим домовладельцам и еще десяткам им подобных Петербург превратился в красивейший город мира. Хотя функционально доходные дома почти тоже самое, что и современные многоквартирные здания в спальных районах – и там, и там важен метраж, чтобы продать (сдать) как можно больше квартир и получить наибольший доход, массовое строительство того времени (конец XIX – начало ХХ веков) не снизило стиля архитектуры, и он не скатился на непритязательный, как это произошло в ХХ веке, когда в расчет принимался только метраж и количество квартир. Почему?

Думается, разница в том, что в противовес советскому времени домовладельцы тщательно отбирали проекты, следили за тем, «чтобы было на века», не жалея денег на модные элементы декора. Не существовало и типовых проектов (в современном понимании), и дом не похож на дом.

Впрочем, идеализировать тоже не стоит. Доходный дом – это и пристроенные флигеля с длинными темными коридорами и маленькими клетушками-комнатушками, и неоштукатуренные кирпичные стены во дворах, и тесные мансарды. Все-таки доходный дом – от слова «доход».

Однако вернемся на набережную. Как-то так повелось, что дом Тарногурской на углу Ждановской набережной и Малого проспекта всегда был центром притяжения для всей округи. Не сказать, чтобы он был особо красив или необычен – нет, обычный доходный дом в шесть этажей с башенкой. Димикелли – плодовитый архитектор, создавший на Петроградской стороне более десятка доходных домов. А известен этот дом тем, что в нем селились знаменитости. В 1922 году, после смерти жены, утонувшей в Ждановке, сюда переселился поэт Федор Сологуб. В 1925 году поэт организовал литературный кружок «Вечера на Ждановке», собирая в стенах своей квартиры известных литераторов того времени: А. Ахматову, К. Чуковского, Ю. Верховского и многих других.

Ждановская набережная, 3. Фото 2011 года

С 1923 по 1928 год в этом же доме жил Алексей Толстой, написавший в пятикомнатной квартире на четвертом этаже «Гиперболоид инженера Гарина». Удивительно, но Толстой, писавший в основном романы, умудрялся двумя-тремя фразами так охарактеризовать быт Петроградской стороны начала ХХ века, что по цитированию в работах краеведов, он, вероятно, находится в лидерах. Он оставил воспоминания, как на его глазах в восточной оконечности Петровского острова начиналось строительство стадиона, известного нам под именем «Петровский», и как пасущиеся козы долго соседствовали со стройкой.

Центром притяжения оставался дом Тарногурской и в 1960-х годах. На первом этаже существовало уютное кафе-мороженое и за 19 копеек здесь отвешивали 100 грамм замечательного ленинградского мороженого с сиропом. Кто жил в то время помнит, что это было за лакомство. Позднее в этом помещении расположилась рюмочная… Напротив дома через дорогу существовал причал лодочной станции и в погожий летний день плеск весел, скрип уключин и крики заведующего заглушали все остальные звуки тихой набережной. В жару казалось, что вся Петроградская сторона скапливалась у причала в ожидании освободившейся лодки, но их на всех не хватало и люди были вынуждены идти купаться к прудам Петровского острова.

На этом месте была когда-то лодочная станция, а затем плавучий ресторан «Парус». Фото 2011 года

Плавучий ресторан «Парус», разместившийся здесь в 1970-х годах, заполнялся – в отличие от лодочной станции – и в плохую, и в хорошую погоду. Сейчас появились восторженные воспоминания об этом ресторане, дескать, и кухня была хороша, и играли по вечерам там не кто-нибудь, а «Братья Жемчужные». Не знаю, мне в 1980-х, когда я иногда заходил сюда, запомнились очереди у входа: в 19.00 ресторан открывался, а в 19.15 уже не было свободных мест; а также весьма небогатый ассортимент блюд – на второе давали цыпленка табака (любимое блюдо советских рестораторов) и котлету по-киевски. Что же касается музыки, то из песен запомнился лишь популярный хит советских ресторанов «Созрели вишни в саду у дяди Вани», да какие-то слегка приблатненные мелодии. Был ли это ансамбль «Братья Жемчужные», не знаю.

Ресторан располагался на втором этаже плавучего дома, а на первом существовал бар; кто не попадал в ресторан – шел в бар, где было очень тесно и накурено. С наступлением рыночной эры ресторан стал нерентабельным, и в плавучем доме располагается ныне какая-то контора.

Возвращаясь к дому № 3/1, следует заметить, что он был мне хорошо знаком еще и потому, что двое моих школьных приятелей обитали здесь. Оконные рамы с изящными запорами, лепнина на потолке, камины оставались нетронутыми с момента постройки дома. Но мы не испытывали никакого почтения к старине, ибо и сами почти все жили в бывших доходных домах, и почти все – в стесненных обстоятельствах. Эркеры, лепнина, камины казались нам тогда абсолютно ненужными элементами.

Отец моего друга Валерки, обремененный теснотой, стоял в очереди на квартиру, мечтая уехать в отдельную двухкомнатную квартиру. Его мечта осуществилась, и они переехали в блочный дом куда-то в Купчино, не предполагая, что наступят времена, когда его комната с видом на Ждановку будет стоить нескольких подобных квартир.

Первый каменный дом на Ждановской набережной

За Малым проспектом еще метров двести продолжаются разномастные доходные дома, подходящие под определение «бесхарактерной архитектуры». Домовладельцы строили их в разное время, сообразуясь с собственным вкусом и толщиной кошелька. В этом смысле небезынтересна история первого на набережной каменного жилого дома. Стоит он на углу Ждановской набережной и Малого проспекта и имеет № 5/2.

Дом основательно врос в землю, окна его первого этажа находятся на уровне проезжей части, что неудивительно – набережная в результате многочисленных укреплений и дорожных работ постоянно возвышалась, а опасность наводнений ускоряла этот процесс. Появился же он в 1820-е годы, когда и на соседнем Большом проспекте каменных зданий насчитывалось не более пяти. Тому были свои причины. Место на углу Ждановки и Малого проспекта в начале XIX века было весьма оживленным, ибо Тучков мост, связывающий Петербургскую сторону с Васильевским островом, имел иную ориентацию, нежели сейчас, и упирался в створ Малого проспекта. Вереницы извозчиков, грузы и рабочий люд с Васильевского острова попадали на Малый проспект, а уже потом расходились по всей Петербургской стороне.

Выгоду от местоположения владельцы участков оценили быстро: по Малому пр., 4, построили торговые бани, приносившие неплохой доход. Логично и появление рядом большого по тем временам каменного трехэтажного здания. Проект выполнил академик Академии художеств Аполлон Федосеевич Щедрин (1796–1847), немало строивший в первой трети XIX века. Перестройка здания Двенадцати коллегий для Санкт-Петербургского университета, принесшая архитектору славу, произойдет позже – в 1830-х годах, в то время как здание на набережной Ждановки явилось одним из первых его творений. В 1826 и 1827 годах в письмах брату в Италию А. Щедрин писал, что много работает на Петербургской стороне, жалуясь на пронизывающие ветра. Архитектор страдал простудными заболеваниями; у него даже стали подозревать чахотку. Именно в это время, в 1827 году здание на Ждановке было завершено. Щедрин выполнил его в стиле классицизма, характерного для рядовой застройки столицы того времени. Интерьер также не отличался оригинальностью: за входом – вестибюль, завершающийся лестницей, ведущей на верхние этажи.

Со стороны Малого проспекта рядом с домом стоял деревянный флигель, который частично занимал проезжую часть; его по требованию городских властей в конце 1820-х годов пришлось снести.

Владелицей здания значилась жена чиновника А. Писаревского, однако не исключено, что сам зодчий некоторое время проживал в этом доме. В 1860-е годы, когда домом владели Орловские, во дворе соорудили двухэтажный флигель. Автором проекта выступал популярный в то время архитектор Евгений Ферри де Пиньи. М. Орловский и его сестра мещанка Евдокия Васильевна Андреева, совладелица дома (с 1879 года – единоличная владелица) в 1871 году заложили дом в Петербургском кредитном обществе. Дом в описи характеризовался как старый и оценивался в двадцать шесть с небольшим тысяч рублей, причем оценщиком выступал А.А. Щедрин – сын строителя здания.

Ждановская набережная, 5. Фото 2011 года

Местоположение дома позволяло выгодно сдавать помещения не только постояльцам, но и для коммерческих заведений. Так, в 1887 году в доме находилась мелочная лавка купца Гусева. Под этим названием обычно скрывался небольшой продуктовый магазин, где чего только не продавалось: и чай, и хлеб, и сахар, и мясо, и рыба, и спички, и табак. Все, конечно, не Бог весь какого качества, однако несомненное преимущество подобных лавок состояло в том, что тем жильцам близлежащих мест, кого знал и кому доверял лавочник, товар отпускался в долг с записью в «книжку». Подобная торговля хотя и являлась рисковой, но в конце концов оправдывала себя, ибо позволяла лавочнику сбыть товар, который в жесткой конкурентной борьбе за наличные продать было сложно.

В мелочных лавках запрещалось продавать спиртное, но в доме имелась возможность выпить. Крестьянин Иван Михайлов содержал портерную – питейное заведение с продажей крепкого темного пива. Водка и вино в портерной не продавались, здесь обычно и не ели. Вообще портер до революции выделялся в отдельную от пива категорию товара и пользовался поразительной популярностью в народе. Не вполне понятно почему, возможно, из-за крепости. По крайней мере, лавки по продаже пива, портера и медовых напитков предпочитали называть в то время портерными, а не пивными.

Во дворе дома, во флигеле, располагались ледники, так что напиток подавался холодным, а бочки, по-видимому, поставлялись из расположенной на Петровском острове «Баварии». Впрочем, в продаже всегда было пиво и других заводов, в то время имевших не меньшую славу, например Калинкинского завода.

В доме можно было не только выпить, но и закусить, посетив чайное заведение. Чайные на рубеже XIX–XX веков находились в привилегированном положении по сравнению с «пьяными заведениями», поскольку облагались меньшим налогом и имели право работать с раннего утра и до позднего вечера. Их обычные клиенты – извозчики, рабочие, мелкие чиновники. К чаю, как правило, подавались сливки, сахар, блины, выпечка… Стоило все это удовольствие несколько копеек. Бильярд и подшивка газет – также необходимый атрибут чайных.

Если сейчас зайти в здание, невозможно не заметить, что внутренняя планировка способствовала размещению коммерческих заведений: вход, длинный коридор; слева и справа в проемах лесенки вниз в маленькие коридорчики, а от них к комнатам, где очень удобно разместить и мелочную лавку, и чайную, и портерную. Тихо, уютно, изолированно…

Квартиры второго и третьего этажей предназначались для сдачи внаем. Здесь же обитала и хозяйка дома Е. Андреева. Любопытен состав постояльцев, коих значилось чуть более десятка, без учета членов семей. В начале 1880-х годов здесь проживали: отставной генерал-майор, купец, коллежский асессор, надворный советник, несколько мещан, крестьяне; к 1892 году состав постояльцев полностью сменился, однако социальный состав оставался почти таким же. Жилье попроще предоставлялось во флигеле, а генерал и купец жили в сам'oм особняке на втором этаже, занимая по несколько комнат.

Оживленное место эксплуатировалось с максимальной полнотой: постояльцы, чайное заведение, портерная, мелочная лавка… По непонятным причинам хозяйка заложила дом на 25 лет, однако, судя по тому, что до 1917 года она значилась домовладелицей, с выплатой процентов по кредитам Евдокия Андреева справлялась.

* * *

Советское время поначалу мало изменило судьбу дома: до 1930-х годов здесь по-прежнему размещались лавки и мастерские, например мастерская Щеголева в квартире № 9. На этажах произошли некоторые перепланировки – результат работы комиссии по уплотнению. «Дадим жилье всем нуждающимся» – таков был девиз этой комиссии, а потому роскошные квартиры быстро превращались в коммуналки.

Дом, как и вся набережная, сильно пострадал во время наводнения 1924 года. Уже в это время первый этаж представлял собой полуподвал, а потому был полностью затоплен. Естественно без ремонта не обошлось.

После войны и вплоть до конца ХХ века в доме находилось общежитие. Как следствие, здание ветшало и разрушалось. В 1951 году и в последующие годы здание несколько раз ремонтировалось; после каждого ремонта фасад недосчитывался некоторых элементов декора, на утрату которых в советское время смотрели равнодушно. От этого впечатление аскетичности и даже угрюмости усиливалось.

В 2002 году сооружение передали ОАО «Мика» для реконструкции под общественно-административный центр; по состоянию на начало 2012 года значительная часть работ в доме завершена. До реконструкции, несмотря на исчезнувшие детали фасада, этот старейший в округе дом долгое время сохранялся в первоначальном виде постройки 1826 года. Увы, после надстройки современной мансардой и косметического ремонта ныне он выглядит каким-то слащавым. Впечатление аскетичности утрачено. Этакое кремовое пирожное: сверкающие окна, стеклопакеты. А ведь оконные проемы – первое, что привлекает взгляд внимательного прохожего после силуэта здания. В общем, все нам плохо – и отсутствие ремонта, и современный ремонт…

Дома И. Созоновича и А. Мейснера

Следующий четырехэтажный дом № 7 по Ждановской набережной постройки 1873 года весьма характерен для Петербурга времен зарождающегося капитализма тем, что часто менял собственников. С 1833 года, когда здесь впервые появился деревянный дом, несколько состоятельных людей побывали в роли владельцев: жена купца Сидорова, вдова генерал-майора Бородина, жена чиновника Э.П. Шимкевич, М.К. Беггрова, И.П. Созонович. Мало что говорящие нам фамилии, кроме последнего владельца. Дворянин, крупный землевладелец, профессор, филолог, депутат Государственной думы, возглавлявший некоторое время канцелярию Думы III созыва, Иван Петрович Созонович (1855–1923) владел домом с 1911 года вплоть до Октябрьской революции.

Известный деятель правого крыла Думы И.П. Созонович окончил Могилевскую гимназию, историко-филологический факультет С.-Петербургского университета (1880 г.), где некоторое время работал на кафедре; около шести лет провел за границей, изучая славянские, германские и романские языки. С 1886 года – магистр русской словесности. Автор крупных работ по истории славяно-русского эпоса, в 1898 году он защитил докторскую диссертацию, посвященную западному влиянию на славянскую и русскую поэзию, и был удостоен за работу премии графа С.С. Уварова. В 1907 году избирается от Могилевской губернии депутатом Государственной думы II созыва, а после ее роспуска – депутатом Думы III созыва. Наибольшую известность И.П. Созонович приобрел как активный деятель правого движения и Союза русского народа. Известен он и как автор статьи «К характеристике современного революционного движения в России», изданной в 1906 году в Варшаве по следам Первой русской революции.

И.П. Созонович. Фото начала XX века

И.П. Созонович был женат на Ольге Петровне (урожд. Рогович), являвшейся сестрой гофмейстера Высочайшего Двора, товарища обер-прокурора Св. Синода Александра Роговича. Об Ольге Петровне Созонович следует упомянуть еще и потому, что она являлась совладелицей дома.

После октябрьского переворота И.П. Созонович эмигрировал в Болгарию, скончался в 1923 году в Праге.

Хотя И.П. Созонович и являлся самым известным из владельцев дома № 7 по Ждановской набережной, заслуга в строительстве здания принадлежала отнюдь не ему. В 1873 году жена чиновника Эмма Шимкевич на принадлежавшем ей участке, где располагался небольшой деревянный дом с садом, затеяла строительство четырехэтажного дома, пригласив для этого архитектора Георгия Буятти. Строительство продолжалось два года, в результате чего родился самый большой на то время на Ждановке доходный дом. О прибылях владельцев дома можем судить косвенно по тому факту, что квартиры, сдаваемые внаем, никогда не пустовали. И понятно почему: всего в трехстах метрах находился Большой проспект, а через Ждановку – прекрасный Петровский парк с прудами для купания.

Ждановская набережная, 7. Фото 2011 года

В конце XIX века, когда домом владела Мария Николаевна Беггрова, здесь квартировало множество иностранцев – прусских подданных, живших, видимо, целой колонией. Хватало, впрочем, и русских: отставных подполковников, мещан, статских советников. В ХХ веке в доме некоторое время размещалось 9-е Городское училище для мальчиков. Ничего серьезного в архитектуре дома ни Беггрова, ни Созонович не изменили, поэтому здание сохранилось практически в том виде, как и было построено.

Ждановская набережная, 9. Фото 2011 года

* * *

Дом № 9 по Ждановской набережной – последний в ряду доходных домов, за которым начинается «имперская» Ждановка. Последний, но какой! За вызывающий цвет и вычурный фасад его вполне можно было бы отнести к образцам «бесхарактерной архитектуры» в определении Достоевского. На это обратил внимание и Н.П. Анциферов, говоря в «Петербурге Достоевского», что дом «принадлежит к числу тех доходных домов с вычурным фасадом, о которых так насмешливо говорил Достоевский в своем „Дневнике писателя“».

Однако купцу 1-й гильдии, торговцу фотопринадлежностями Александру Эвальдовичу Мейснеру стиль модерн, очевидно, импонировал. Купив в самом начале ХХ века участок у потомственного почетного гражданина Александра Гордеева, он в 1903 году заказал проект нового дома известному мастеру модерна гражданскому инженеру А.И. Стюнкелю. Дом возвели быстро – к 1904 году. В интерьерах впечатляла тщательная отделка деталей, я бы сказал особая аккуратность во всем, ну и, конечно же, лифт 1903 года с медной наклепкой: «братья Грахамъ», который долго служил и в советское время. Утопленная ниша парадной служила хорошим укрытием детям во время мальчишеских игр.

Табличка на лифте дома 9 по Ждановской набережной

Чья идея была поместить барельефы медузы Горгоны над четвертым этажом, неизвестно. Нечто подобное, правда, более нейтральное встречается на домах Стюнкеля, но здесь у Горгоны чересчур свирепый вид, свирепее нежели на древнегреческих барельефах.

Вообще владелец дома Александр Мейснер был весьма колоритной личностью. И многое успевал. Купец, владелец фирмы фотографических товаров, активный участник Невского яхт-клуба, да к тому же зять известного архитектора Николая Леонтьевича Бенуа. Кстати, по планам Н.Л. Бенуа Мейснер вблизи Петергофа построил себе дачу.

Барельеф на фасаде дома 9 по Ждановской набережной

Фотографические заведения Мейснер имел не только в Петербурге, но и в Москве. Как при этом он успевал еще интересоваться экспедициями по изучению рыб и жертвовать на них средства, остается загадкой. Но в любом случае следует признать – фасад дома № 9 в какой-то мере отражает характер Александра Мейснера.

Имперская Ждановка

«Имперская» Ждановка начинается у дома № 11. Величественное здание, выполненное в стиле «сталинский ампир» с аркой, ведущей в сумрачный Офицерский переулок, проводит водораздел между «бесхарактерным» началом улицы и ее «неоклассическим» продолжением. Ампир в переводе с французского – империя; две великих империи оставили на Ждановке свой след: Российская – в зданиях Второго кадетского корпуса и манеже Дворянского полка; советская – в пристроенных рядом корпусах академии им. А.Ф. Можайского, в соседствующих с ней жилых зданиях, а также в стадионе «Петровский». И хотя «классической» является лишь центральная часть улицы, впечатление складывается обо всей улице целиком.

Дом № 11 по Ждановской набережной, как и следующие за ним корпуса академии им. А.Ф. Можайского, строился в 1950-е годы – время расцвета советской эпохи; расположенные далее здания Второго кадетского корпуса и манеж Дворянского полка – в начале XIX века, на пике могущества Российской империи. И то и другое время благоволило архитектурному стилю ампир, поэтому и выглядит значительная часть Ждановской набережной и улицы единым архитектурным ансамблем. Кому-то характер этих улиц кажется чересчур помпезным, кому-то, наоборот, величественным, но отрицать его наличие едва ли кто решится.

Не следует забывать и про стадион «Петровский», также выполненный в стиле неоклассицизма. Расположенный на противоположном берегу Ждановки, он своими колоннами и цветом перекликается с домом № 11.

Имперская Ждановка начинается у дома 11. Фото 2011 года

Нас не должно удивлять внимание архитекторов к набережной Ждановки в послевоенные годы: по существовавшим в то время проектам предполагалось развивать город вдоль Малой Невы к берегам залива с обустройством набережных и парковых массивов на Петровском и Крестовском островах. Естественно, набережная Ждановки, граничащая с парковой зоной Петровского острова, не могла остаться необустроенной.

Сейчас движение по набережной такое, что не до любования архитектурой – не застрять бы в пробке у Тучкова моста, а еще лет 30 назад это была весьма тихая улочка с изредка проходящим троллейбусом, да прицепом, везущим из «Красной Баварии» бочку с квасом. Курсанты репетировали свои парады возле Мало-Петровского парка, выстраиваясь в стройные шеренги, и создавалось впечатление, будто здания кадетского корпуса и академии выстроились по команде в такую же шеренгу и готовы к походу, как и обучавшиеся в них курсанты. Ныне же обозревать все это лучше с Петровского острова или даже Васильевского – когда нет листвы. Общий силуэт просматривается отчетливее.

А вплоть до 1950-х на месте дома № 11 стояло два небольших угловых деревянных дома – по обеим сторонам Офицерского переулка. Дом, имевший № 11, с момента постройки в 1868 году принадлежал последовательно нескольким владельцам, в частности известному архитектору Федору Эппингеру. В конце XIX века участком владел купец Эрнст Петрович Крастинг, содержавший здесь обойно-столярную мастерскую. В 1903 году дом приобрел потомственный почетный гражданин и известный домовладелец Николай Никандрович Кононов. Справочники того времени упоминают о его недвижимости в Петербурге и даже об огороде на Разночинной улице. На противоположной стороне Офицерского переулка располагался столь же непрезентабельный деревянный домишко, принадлежавший датскому подданному И.Х. Крейзеру. Датчанин по проекту архитектора Федора Нагеля пристраивает флигель, имеющий ныне адрес Ждановская ул., 1; а в 1911 году весь участок приобретает Петербургское общество страхований.

К 1950-м годам оба деревянных дома пришли в совершенную ветхость и на их месте построили здание, которое уже само стало памятником архитектуры.

Далее по Ждановской улице располагаются здания Военно-воздушной (ныне – Военно-космической) академии им. А.Ф. Можайского. Строились они как в 1930-е годы, так и в 1950-е, а внутренние корпуса академии подстраивались постоянно. Центром всего ансамбля является четырехэтажное здание с белыми массивными колоннами по Ждановской ул., 11. Выражение А.Л. Пунина «героизированный архитектурный образ» – лучше всего подходит к данному сооружению. Своим величием здание постройки 30-х годов ХХ века перекликается с манежем (экзерциргаузом) Второго кадетского корпуса.

Две империи оставили на Ждановке свой след. Здания Военно-космической академии и Второго кадетского корпуса. Фото 2011 года

Некогда по Ждановской ул., 11, существовал центральный вход в Военно-воздушную академию. Люди в офицерских погонах весь день сновали по набережной, создавая специфическую военную суету. Отличалась она от суеты гражданской тем, что в ней все-таки чувствовался порядок.

Кого же выпускала Военно-воздушная академия им. А.Ф. Можайского? Только не пилотов и не командиров авиачастей – их готовили летные училища и московская Военно-воздушная инженерная академия им. профессора Н.Е. Жуковского. А в «Можайке» готовили специалистов по радиосвязи, радионавигации, радиолокации, аэрофотосъемке, готовили инженеров-строителей аэродромов, математиков, метеорологов и др. В авиастроении занимались не самолетами в целом, а отдельными сторонами авиастроения: приборами, двигателями, топливом…

Фасад здания Второго кадетского корпуса. Фото 1900-х годов

С годами все большую роль играл космос, многие выпускники строили космодромы Байконур и Плесецк, занимались разработкой систем для космических летательных аппаратов, так что последующее переименование учебного заведения в Военно-космическую академию не явилось случайным.

В 1950-е годы с постройкой нового здания по Ждановской ул., 9 (также в стиле неоклассицизма), главный вход перенесли сюда, а с развитием интенсивного движения по Ждановской и вовсе устроили вход со стороны улицы Красного Курсанта. С тех пор суету на набережной создает лишь непрерывный поток машин.

К зданиям академии прижаты двухэтажные корпуса бывшего Второго кадетского корпуса (Ждановская ул., 13), выполненные в стиле классицизма. Построенные в 1795–1806 годах они выглядят гораздо скромнее сталинских. И неудивительно. Архитектор Федор Демерцов (академик архитектуры, бывший крепостной крестьянин) проектировал здания в то время, когда в округе были одни пустыри и огороды. Задачи поразить обывателя роскошью декора, очевидно, не ставилось, и сооружение носило исключительно утилитарный характер. Спокойные пропорции, бледно-желтый не раздражающий тон, и столь любимая военными форма сооружения – замкнутое каре. Словом, военный мирок, ограниченный длинными двухэтажными зданиями «кадетских камор». Кстати, существует предположение, что архитектор Ф. Демерцов сам учился в «Школе художеств» при Втором кадетском корпусе, и поэтому хорошо знал специфику военных учебных заведений.

«Языческий храм». Здание экзерциргауза. Ждановская набережная, 15. Фото 2011 года

В дореволюционных адресных книгах при упоминании Второго кадетского корпуса непременно упоминалась и церковь Св. Александра Невского. Она располагалась на пересечении Ждановской улицы и Гимназического переулка, рядом с особняком директора корпуса; существовал даже специальный Церковный подъезд. Лишенное крестов и в сильно перестроенном виде здание церкви существует и по сию пору.

Построение кадетов в зале экзерциргауза. Фото 1911 года

В целом же здания Второго кадетского корпуса выглядят весьма скромно на фоне расположившегося на противоположной стороне Гимназического переулка экзерциргауза (Ждановская ул., 15). Это сооружение кажется перенесенным из Древней Греции языческим храмом – выверенные пропорции, массивные колоны, арочные окна в полстены… Думалось, зайдешь внутрь, а там статуя Зевса или Афины; я заходил, но видел только спортзал академии им. А.Ф. Можайского. В 1960-1970-е годы здесь часто играл кондрашинский баскетбольный «Спартак». В футболе и хоккее ленинградские команды тогда не преуспевали, а вот «Спартак» всегда боролся за золото, поэтому манеж забивался до отказа.

Судя по фотографиям экзерциргауза конца XIX века, и тогда в манеже не было ни Зевса, ни Афины, а был потолок, обитый досками, да пол, выложенный брусчаткой. Здесь и проводили занятия кадеты и юнкера. В торжественных случаях стелили ковры, по ним высокое начальство в орденах выходило на середину зала и о чем-то вещало вытянувшимся в струнку кадетам.

Построил экзерциргауз, а по-русски говоря – манеж для строевых упражнений, архитектор Луиджи Руска в 1817–1819 годах. Нетрудно представить, как выглядел манеж на болотистых и пустынных берегах Ждановки в XIX веке; дорический ордер и массивные колонны среди «колтовских грязей» и деревянных домов в три окна, по-видимому, смотрелись… Хотя по проекту Л. Руска в Петербурге построено немало казарм и почтовых станций, чем-то напоминающих экзерциргауз, здесь «языческий храм» выглядит как-то по-особому.

* * *

Собственно на экзерциргаузе имперская Ждановка и заканчивается. Хотя в советское время ее дополнили двумя жилыми домами № 31 и № 33 (за Петровским переулком), выполненными в стиле неоклассицизма, на общее восприятие они мало влияют. «Героической» по-прежнему выглядит только часть улицы от Ждановской наб., 11, до Ждановской ул., 15. Думается, не в последнюю очередь из-за восприятия. Дело в том, что в этой части дома имеются лишь по одной стороне улицы – правой. Слева речка Ждановка, Мало-Петровский парк, Петровский остров. Этакое водно-зеленое пространство, а напротив – здания с колоннами. Особенно красиво эти здания с претензией смотрятся с Петровского острова.

Впрочем, ленинградскими архитекторами во главе с Н. Барановым при разработке плана развития города так и задумывалось. Петровскому острову отводилась роль главного парка Петроградской стороны, а набережная Ждановки должна была стать достойной огранкой рекреационной зоне. Увы, ныне забыты советские наработки. Самая благоустроенная часть Петровского острова вокруг стадиона «Петровский» теперь закрыта для прогулок. Хотя стадион по-прежнему принадлежит городу, известное с XVIII века место всенародных гуляний нынешние горожане могут посетить лишь в дни футбольных матчей. Почему? Получается, что огранка потеряла свой бриллиант?

Если же говорить о районе, начинающемся сразу за Вторым кадетским корпусом, следует отметить, что бурное развитие он получил в конце XIX – начале XX веков. Деревянные особняки и малоэтажные каменные здания составляли основную массу строений в этой части города, но появлялись и «серьезные» заведения. Так, в 1880-е годы на пересечении Ждановской набережной и Новоладожской улицы обосновалась Санкт-Петербургская бригада Отдельного корпуса пограничной стражи. Некогда на этом месте находилась красильная фабрика купца Ф. Каттани, основанная в начале XIX века. Она представляла собой ряд небольших деревянных строений, выходивших как на Ждановскую набережную, так и на Новоладожскую и Большую Спасскую улицы. На месте бывшей красильни и разместился корпус пограничной стражи.

Чем занимался корпус? Ни много ни мало – охраной границ всей Империи. На Ждановке располагалась Петербургская бригада, а вообще корпус состоял из более чем тридцати бригад, разбросанных по всей Российской империи. Так что, возможно, я не прав, утверждая, что «имперская» Ждановка закончилась на доме № 15. Бригада Пограничной стражи хотя и размещалась в зданиях, не являющихся архитектурными шедеврами (однако взятыми в 2001 году под охрану КГИОП), свои имперские функции все же выполняла. В течение почти двух десятков лет для бригады возводились служебные и административные корпуса. Они строились разными архитекторами и не имеют единого стиля. Например, трехэтажные казармы по Ждановской наб., 39, сооружались, предположительно, по проекту Владимира Лучинского, а рядом стоящее служебное здание (дом № 37) – по проекту гражданского инженера Владимира Шевалева. Командование же размещалось в весьма вычурном трехэтажном здании в стиле модерн по Большой Спасской улице (ныне – улица Красного Курсанта), 34, сооруженном по проекту того же В. Шевалева. В этом же здании находилась и домовая церковь во имя святителя Николая Чудотворца.

Ждановская улица, 41. Бывшие казармы пограничной стражи. Фото 1985 года

В глубине участка находилась одноэтажная оружейная мастерская и кузница, построенная в 1890 году. По исполнительной смете, утвержденной технико-строительным комитетом МВД под руководством тайного советника Э. Жибера, стоимость сооружения составила 8798 руб. 94 коп., в то время как здание во дворе штаба (сохранилось до наших дней) потянуло на 14 677 руб. 28 коп.

Улица Красного Курсанта, 34. В этом здании находился штаб бригады Отдельного корпуса пограничной стражи. Фото 2011 года

Совсем затерянными выглядят бывшие административные корпуса и казармы, а ныне трехэтажные жилые дома в глубине квартала. Они имеют адрес по ул. Красного Курсанта, 34, но располагаются между этой улицей и Ждановской. Ввиду того, что дома давно не ремонтировались, создается впечатление глубокой древности. Его усиливает полуразрушенная стена в небольшом дворике и какая-то нелепая высокая кирпичная постройка почти без окон. При виде этой стены и постройки хочется немедленно взять лопату и начать раскопки в надежде обнаружить под ними шведское поселение XVII века, а может быть и стоянку людей бронзового века. Однако, поразмыслив, понимаешь, что под верхним слоем скорее всего лишь следы красильни купца Ф. Каттани.

Мариинский приют. Фото 1910-х годов

Судя по всему, единого плана застройки территории Отдельной бригады не существовало, и очередное здание возводилось по мере необходимости, сообразуясь лишь со служебной целесообразностью. Впрочем, здания хоть и выглядят разномастно, но построены добротно, что характерно для той эпохи.

Совсем недалеко от Пограничной стражи на рубеже XIX и XX веков обосновался приют Общества попечения о бесприютных детях, носивший имя великой княгини Марии Николаевны. Приюты были очень распространены в России, причем почти все они содержались на частные пожертвования, так что забота о детях и обездоленных вовсе не изобретение Советской власти. В 1906 году по проекту архитектора Роберта Марфельда (он входил в состав попечительского совета Общества) для нужд приюта на Ждановской ул., 8, возвели красивое трехэтажное здание в стиле модерн с крестом на куполе. Крест означал, что в здании имеется домовая церковь. В 1910-е годы к зданию пристроили шестиэтажный флигель.

Члены Общества попечения сдавали ежегодный взнос на содержание приюта, и, судя по тому, что в 1910-х годах здесь призревалось около семисот детей, можно заключить – в благотворителях недостатка не наблюдалось. В приют принимались дети в возрасте от 1 года до 8 лет; а детей старшего возраста – так называемых «выпускников» – старались обучит какому-либо ремеслу. В различных частях города для этих целей содержались ремесленные мастерские. Ныне в здании Мариинского приюта находится Институт прикладной астрономии РАН.

Какая улица Петербурга без трактира? Существовал он и в районе «имперской Ждановки» в доме № 2 по Ждановской улице. Название тоже имел соответствующее – «Грещя». В посетителях недостатка не было, так как рабочий и чиновничий люд составлял значительную часть населения улицы. Дом принадлежал вдове петербургского купца П.И. Чистяковой, которая сдавала помещение под трактир некоему Бровкину. Участок Чистяковой располагался на месте нынешнего дворца спорта СКА.

Купчиха, судя по всему, была весьма предприимчивой дамой. Кроме трактира на ее участке находился лесной двор, кузнечно-экипажная и обойно-столярная мастерские, здесь же проживало два ломовых и один легковой извозчик. Лошади содержались в небольшой конюшне рядом.

Ждановская улица, 8. Институт прикладной астрономии РАН. Фото 2011 года

Вообще соседство лошадей, извозчиков, лесных дворов и мастерских с монументальными корпусами Второго кадетского корпуса и Пограничной стражи, а также доходными домами не должно нас удивлять – новые владельцы, приобретая здесь участки, вынуждены были мириться с весьма убогим соседством. Так, Мариинский приют находился по соседству с участком А.В. Константиновой (дом № 4 по Ждановской ул.), где располагались закусочная, питейное заведение, а также несколько ломовых извозчиков. На соседнем участке Анкундинова (дом № 6), согласно адресным книгам, проживала «содержанка коров крестьянка Пелагея Кутьина». Интересно, где она пасла своих коров?

* * *

Ныне набережная Ждановки потихоньку меняется: то тут построили современный дом, то там. Появились здания № 25 и № 29, совершенно чуждые данной улице и по архитектуре, и по цвету. Ничего удивительного, ибо, как уже говорилось, с конца 1990-х годов идет новая волна перестройки города. Чем больше будет денег у бизнеса и чем выше спрос на новое жилье, тем эта волна будет мощнее. В этой связи интересен вопрос: почему краеведы, историки, да и просто рядовые жители города видят несуразность некоторых современных строений, а архитекторы их не замечают? Все решают деньги? Но за те же деньги можно построить вполне подходящее по стилю этой конкретной улицы здание. Красиво и безубыточно.

Нет, думается, дело в другом. Горожане, сознающие нелепость новых построек, хотя и не обладают специальными знаниями, но любят свой город, интуитивно ощущая архитектурную фальшь, а вот некоторые архитекторы, судя по всему, страдают равнодушием. Во всяком случае складывается именно такое впечатление. Амбиций же невпроворот. Только этим можно объяснить наступление безвкусия. Будем надеяться, только на коротком историческом этапе.

Имперская Ждановка (окончание)

Жизнь с парадной стороны

Было бы нелепостью утверждать, что имперский вид Ждановки подтверждается лишь архитектурным стилем ампир – нет, тогда мы вынуждены будем дать аналогичную характеристику и другим улицам центра Петербурга. Главное в том, что в этом районе Петербургской стороны располагались кадетские корпуса и военные училища, давшие почти весь цвет командного состава русской армии. Это был поистине оплот империи. Не случайно именно военные училища, когда молчала вся страна, восстали против большевистского переворота в октябре 1917 года.

Военно-образовательное значение района несколько снизилось в советское время, однако улицу Красного Курсанта и Ждановскую улицу из-за расположенных здесь военных учебных заведений продолжали именовать военным уголком Петроградской стороны. Судите сами: Академия им. А.Ф. Можайского, Военно-топографический институт, невдалеке Военно-космический Петра Великого кадетский корпус; а до революции – Инженерная и артиллерийская школа, Второй кадетский корпус, Дворянский полк, Константиновский кадетский корпус, Павловское, Владимирское и Топографическое военные училища. И все это на площади в несколько квадратных километров. Почему такая судьба была уготована району, порассуждаем позже, а пока отметим, что в 1960-х годах все «военное» символизировала для жителей этих мест Академия им. А.Ф. Можайского. Возможно потому, что жизнь ее тогда проходила с парадной стороны, то есть со стороны набережной Ждановки, как и задумывалось при строительстве, а не со стороны улицы Красного Курсанта, как сейчас.

…Ранним майским утром в открытую форточку нашей комнаты с видом на Ждановскую набережную вместе со свежим ветром врывался звук барабанов. Это выстраивались для парада части Военно-воздушной академии – так тогда именовалась «Можайка». Звуки марша будили меня, я быстро одевался, торопя родителей – не опоздать бы к тому моменту, когда курсанты под звуки духового оркестра двинутся от места своего квартирования к Дворцовой площади.

Академия располагалась через один дом от нас и все ее учения, приготовления и парады проходили на наших глазах. Утром в будние дни офицеры с пухлыми портфелями стекались к импозантному сталинскому дому с колоннами по Ждановской ул., 9, где находился парадный вход; здесь же останавливались автомобили с важными начальниками. При подготовке к парадам по набережной маршировали курсанты. Если что, движение перекрывалось, но это было не страшно, так как почти никакого движения в ту пору по улице и не существовало, разве иногда проходил троллейбус или грузовик на один из заводов Петровского острова.

Парады проходили тогда иначе, я бы сказал – значимей. Они проводились трижды в год: 7 ноября – в честь Великой Октябрьской социалистической революции, 1 мая – в День солидарности трудящихся и 9 мая – в День Победы; причем парады 9 мая вошли в практику лишь в середине 1960-х. В эти же дни город вечером салютовал. Где-то в 1970-х первомайские парады отменили (слишком накладно в мае два парада), оставив лишь демонстрацию трудящихся.

Ноябрьские мы не посещали – холодно и темно, а вот майские очень любили. В семь утра роты выстраивались в плотные шеренги возле Мало-Петровского парка. Флаги на заданиях от сильного ветра издавали хлопки, духовой оркестр, для которого это была последняя репетиция перед парадом, играл не жалея легких, а заметно нервничавшие командиры заставляли курсантов вытягиваться в струнку. Курсанты напоминали оловянных солдатиков из игрушечного набора, ибо так четко исполняли команды, что казались механическими. Да и вся набережная будто вытягивалась в струнку: стройные ряды курсантов на фоне таких же стройных и подтянутых зданий Второго кадетского корпуса.

Но вот приготовления позади, барабанная дробь становится резче, напряженнее, и колонны трогаются в путь. Маршировать до Дворцовой площади всего-то полтора с небольшим километра, но эти полтора километра колонны преодолевают часа за полтора, то и дело останавливаясь и пропуская вперед другие части, ручейками стекавшиеся с окружающих улиц и переулков. Движение по Петроградской стороне перекрыто, улицы и мосты отданы во власть жителей; чистые, еще не высохшие после прохода поливальных машин улицы сверкают на солнце, сверкают медью и инструменты духового оркестра, шагающего впереди. Люди постарше идут рядом, слушая «Амурские волны», «Березку», «На сопках Манчжурии». Вальсы в то время были очень популярны, на танцах обычно играли духовые оркестры, поэтому многие воспринимали парад еще и как бесплатный концерт.

Дети же, обступив шеренги худых, краснощеких курсантов, чередующих строевой шаг с вольной ходьбой, пытались вызвать их на разговор.

– Эй ты, белобрысый! У тебя шинель подвернулась, обернись! – приставали наиболее нахальные.

Курсанты, которые вблизи уже не напоминали оловянных солдатиков, косились, стреляли глазами, но не оборачивались. Вызвать их на разговор не получалось не только у нас, но и у молодых девушек, следовавших рядом. Курсантам было не до нас, для большинства из них это был первый парад в жизни, они волновались и выполняли все команды с удивительным рвением. Они знали: им нельзя опозориться!

Несмотря на то что втянуть в диалог курсантов не удавалось, мы были не в обиде. Где еще можно увидеть так близко при полном параде марширующие полки?

Перед мостом Строителей движение расстраивалось: оркестры переставали играть, шеренги шли только вольным шагом, и ручейками стекавшиеся со всех сторон воинские части по сигналам военных регулировщиков поочередно проходили мост.

Для большинства зевак шествие тут же и заканчивалось. Возле Дворцового моста стояли кордоны милиции, преграждая путь всем, у кого не было специального пропуска на Дворцовую площадь. Пропуска не было почти ни у кого.

Я с завистью смотрел на тех, кто в ответ на требование патруля гордо доставал из кармана пригласительный билет и, показав его, проходил на Дворцовую площадь, пока однажды моему отцу на работе не вручили точно такой же билет. Минуя плотные кордоны милиции, мы оказались на гостевой трибуне. Трудно описать, как я был разочарован. Сидели мы на задних рядах и видно было неважно. Да и на что было смотреть? В отличие от Москвы, в Ленинграде почти не было военной техники, танков и ракет, зато речи партийных руководителей отличались длиннотами.

После парада я решил, что гораздо увлекательней идти вместе с полками по улицам и видеть живые лица курсантов, ясно слышать команды командиров, чем созерцать безликие марширующие прямоугольники с официальной холодной трибуны…

Несмотря на то что военная жизнь проходила практически на наших глазах, из нашего класса поступать в военное училище никто не намеревался. Может быть, из-за муштры – она тоже не укрывалась от глаз. Кроме того, у многих моих товарищей по школе отцы были офицерами и служили в академии. Жили они, в основном, в Офицерском переулке в домах № 6 и № 8, принадлежавших академии, причем зачастую в отдельных квартирах, что считалось большой роскошью. Служба им нравилась, но парады и подготовку к ним они проклинали. Да и вся их жизнь проходила в постоянном ожидании перевода куда-то на «объект». Если это случалось, вся семья срывалась с места, и я своего товарища больше уже никогда не видел. Мне это казалось серьезной издержкой военной службы.

Кутузов, Ермолов, Чернышевский… на берегах Ждановки

Академия и академия, а что было в величественных зданиях, похожих на дворцы, по соседству с нашим домом, мы, будучи школьниками, как-то не задумывались, и если и слышали про Второй кадетский корпус, то только краем уха. Историческое любопытство в то время не очень-то поощрялось, ибо по официальной идеологии настоящая история началась в 1917 году, а все происходившее до того – «темное прошлое». Я даже поначалу думал, будто главные здания академии по Ждановской улице (дома № 9 и № 11) и есть бывший Кадетский корпус, но когда рассмотрел лепнину и увидел пятиконечные звезды, понял, что это советские пристройки. Столь же, правда, монументальные, как и здания Кадетского корпуса.

Здание бывшего Второго кадетского корпуса. Фото 2011 года

Его, кстати, чаще всего и вспоминают, говоря о военной истории района, и это объяснимо: самые импозантные с архитектурной точки зрения здания, фасадом глядящие на Ждановку, занимало это заведение. Чего стоит один только экзерциргауз, своим обликом напоминающий языческий храм (Ждановская ул., 15). Однако «военная» история района гораздо разнообразнее.

Начиналась она с Инженерного двора. Основанная в 1712 году указом Петра I Инженерная школа была переведена из Москвы в Петербург и разместилась в деревянных строениях по набережной реки Ждановки, отчего улицу иногда именовали Инженерной набережной. Как свидетельствуют источники, уже в 1733 году в Инженерном дворе на Петербургской стороне находились полковая церковь, чертежная, архив, школа, госпиталь, караульная, арестантская и жилые покои. Первоначально учеников было не более сотни.

В 1762 году Соединенная артиллерийская и инженерная школа была преобразована в Инженерный и артиллерийский шляхетный кадетский корпус (шляхетный – значит, дворянский), и, по некоторым данным, до 70 % инженеров и артиллеристов в русских войсках составляли выпускники этого кадетского корпуса. Учебное заведение, с 1800 года именуемое Вторым кадетским корпусом, просуществовало до 1917 года.

Список выдающихся личностей, его окончивших или в нем преподававших, внушителен: фельдмаршал М.И. Кутузов, «укротитель Кавказа» генерал А.П. Ермолов; герои войны 1812 года И.С. Дорохов, В.Д. Илловайский, А.С. Фигнер; декабристы А.Д. Кузьмин, М.Ф. Митьков, А.К. Берстель; поэт В.Г. Бенедиктов. В 1854–1855 годах учителем русской словесности 3-го ранга здесь служил Н.Г. Чернышевский. Он, кстати, и жил неподалеку – на Ждановской наб., 3.

Что же представляли собой кадетские корпуса в то время? Поначалу они копировали прусскую систему подготовки дворян к военной службе – жесткая дисциплина, муштра, казарма, однако постепенно стали вырабатывать отечественные традиции, делавшие упор на воспитание, прежде всего, честного и верноподданного человека. Немало этому способствовало обязательное посещение домовых храмов, существовавших при всех кадетских корпусах, а также доверительное общение кадетов с воспитателями.

Учебный процесс долгое время не был устоявшимся: то поощрялось, а то отвергалось изучение иностранных языков, то делался упор на науки, то на военную подготовку, причем свои неповторимые традиции имелись в каждом кадетском корпусе. Быт и устои военных училищ и кадетских корпусов неплохо отражены в русской литературе, в частности в произведениях Н. Лескова.

Так, в повести «Кадетский монастырь» директора Первого кадетского корпуса генерал-майора М.С. Перского и нескольких воспитателей Лесков именует не иначе, как праведниками за беззаветное служение делу воспитания русских офицеров. Директор корпуса был образован, безупречно и даже щегольски одет, но при этом вел почти монашескую жизнь и на все разговоры о женитьбе отвечал обычно так: «Мне провидение вверило так много чужих детей, что мне некогда думать о собственных». Неудивительно, что своих воспитателей кадеты, по словам Лескова, видели «в таком величии души, ума и характера, о которых не могли составить и понятия, но о которых, конечно, ни один из нас не сумел забыть до гроба».

Церковь Св. Александра Невского в здании Второго кадетского корпуса. Фото 1912 года

Да, была и муштра, и телесные наказания, однако не они определяли мировоззрение учащихся кадетских корпусов, а живые примеры воспитателей, поэтому выпускники вступали в жизнь «с задатками чести и хороших правил».

Кстати, Первый кадетский корпус, о котором пишет Лесков, хотя и располагался почти все время на Васильевском острове, на некоторое время с 1863 по 1887 год переезжал на Петербургскую сторону, на Большую Спасскую улицу.

Продолжая разговор о Втором кадетском корпусе, следует отметить, что наиболее значимые в архитектурном отношении здания корпуса построены в конце XVIII–XIX века. Архитектор Ф.И. Демерцов на Большой Спасской улице в 1795–1803 годах возвел учебные корпуса (нынешний адрес – ул. Красного Курсанта, 14–16), а по соседству Луиджи Руска в 1817–1819 годах – здание экзерциргауза, то есть места для упражнений.

Но воинская жизнь не замыкалась в стенах Кадетского корпуса. Иногда кадеты совершали прогулки по близлежащим улицам. Читаем у Льва Пунина: «7 апреля после 5-го урока состоялась военная прогулка 1-й роты с оркестром по улицам. Рука с непривычки устала от винтовки…» Во время маршей любопытная публика и особенно молодые барышни выстраивались на мощеных деревом мостовых, и под их взглядами кадеты еще старательнее тянулись в струнку.

В одиночестве на Ждановской и Большой Спасской Кадетский корпус оставался недолго. Развитие военного дела в России требовало увеличения выпуска офицеров, и уже в 1807 году при Втором кадетском корпусе создается Дворянский полк – учебное заведение для дворян не моложе 16 лет. Дворянский полк готовил в основном столь нужных русской армии артиллеристов.

В 1833–1837 годах для нужд этого полка на Большой Спасской ул., 21, возводится массивное красное здание, в котором позже разместится знаменитое Павловское военное училище.

«Я нашел, что выправка вообще опустилась, кроме Павловского кадетского корпуса…»

Так император Александр II в 1857 году характеризовал состояние военных учебных заведений в России, отмечая среди кадетских корпусов лишь выправку «павлонов». Этот корпус (впоследствии Павловское военное училище) расположился в зданиях, построенных в 1833–1837 годах по проекту архитектора А. Штауберта. Нынешний адрес сооружения: ул. Красного Курсанта, 21/Пионерская ул., 28.

Павловский кадетский корпус ведет истоки из Военносиротского дома. 19 февраля 1829 года Николай I издал следующий рескрипт: «Желая почтить память родителя Нашего Императора Павла Первого Я назначил переименовать основанный Его Величеством императорский Военно-сиротский дом, Павловским кадетским корпусом»^[1].

В 1863 году уже указом Александра II Кадетский корпус становится 1-м Павловским военным училищем, получив от Кадетского корпуса не только имя, но и знамя, и сам император становится августейшим шефом училища. Штат училища составлял 300–400 юнкеров, обучение было двухгодичным. На Большую Спасскую улицу училище переехало в 1887 году с Васильевского острова из Меншиковского дворца.

Училище выпускало строевых офицеров и считалось одним из лучших в России, выправка «павлонов» признавалась образцовой. В этом смысле характерен эпизод с караулом у Зимнего дворца на праздник Крещения. Проходивший мимо вытянувшегося в струнку дворцового взвода генерал, поеживаясь на морозе, заметил командиру «павлонов»: «Вы дали бы им команду „вольно“». На что был ответ: «Ваше превосходительство, они у меня и так „вольно“ стоят».

Улица Красного Курсанта, 21, Здание бывшего Павловского военного училища. Фото 2011 года

В уже упоминавшейся юбилейной памятке к столетию Павловского училища отмечалось, что цели воспитания русских юнкеров заключаются в «глубоком укоренении чувства долга, воинского и верноподданнического; в образовании честного и мужественного характера; в развитии и упрочении сознания о высоком значении воина, призванного к защите престола и Отечества…»

Несомненно, «павлоны» соответствовали этим высоким требованиям. За время своего существования учебное заведение выпустило более 7700 тысяч офицеров, из которых 52 стали кавалерами ордена Св. Георгия. Среди выпускников такие известные личности, как русский военный министр (1898–1904 гг.) А.Н. Куропаткин, начальник Генерального штаба СССР (1945–1946 гг.) А.И. Антонов, генералы С.О. Жигмонт, П.С. Балуев, атаман Всевеликого войска Донского П.Н. Краснов, поэт С.Я. Надсон, писатель М.М. Зощенко и многие другие. И если среди выпускников других военных училищ России можно было выделить несколько имен, особо прославившихся в боях, то среди выпускников Павловского училища этого сделать нельзя, поскольку прославившихся сотни. В частности, в Русско-турецкой войне 4-я стрелковая бригада, куда влился весь выпуск Павловского училища 1877 года, за неуступчивость и решительность в боях получила название «железной». А в годы Первой мировой войны училище дало русской армии до четверти штабного командования. Многие удачные операции Первой мировой войны были спланированы именно «павлонами».

Здание Павловского военного училища. Фото 1910-х годов

В декабре 1898 года высочайше утвержден юбилейный знак об окончании Павловского военного училища: золотой венок, увенчанный императорской короной. На венок наложены золотые вензеля Николая II (сверху) и Павла I (снизу). На место пересечения ветвей наложена серебряная цифра «100». Как видим, знак уникальный. Право на его ношение получили все выпускники училища, а также преподаватели и классные чины училища. Лучше же всего подчеркивает статус училища тот факт, что с апреля 1908 года в его списках значился наследник цесаревич и великий князь Алексей Николаевич.

Портретный зал Павловского военного училища. Фото 1908 года

Юнкер Павловского училища. Фото 1907 года

Так чем же все-таки отличались «павлоны» от юнкеров других училищ? В какой-то степени на этот вопрос отвечает атаман Всевеликого войска Донского П.Н. Краснов в повести «Павлоны». Говоря об училищах, он писал, что «каждое имело свою душу – и одинаковые по своим программам, быту, офицерскому и преподавательскому составу – они были разными. Я это чувствовал тогда, когда сам был юнкером, но особенно почувствовал, когда, приводя в порядок свои воспоминания о Павловском военном училище, перечитал „Юнкера“ А.И. Куприна. Мы были юнкерами в одно и то же время: я – в 1-м Военном Павловском училище, А.И. Куприн – в 3-м Военном Александровском – все у нас было так, как описано у Куприна – так, да не так, а временами и совсем не так. Другой дух был у Павловского училища. Над одним училищем реял дух сурового Императора Павла I, над другим – благожелательного, добролюбивого, „либерального“ Александра I».

Уроки верховой езды в Павловском училище. Фото 1903 года

25 октября 1917 года Павловское училище было окружено солдатами Гренадерского полка и под угрозой пулеметного огня разоружено. 6 ноября того же года училище расформировали. Как показали дальнейшие события, большевики не напрасно боялись юнкеров.

Восстание юнкеров

Владимирское юнкерское пехотное училище располагалось всего в пятистах метрах от Павловского – на Большой Гребецкой улице (ныне – Пионерской) и почти все время находилось в тени своего знаменитого собрата. Оба училища имели славу строевых, соперничали между собой, но Павловское могло похвастать богатой историей и традициями, а Владимирское, основанное гораздо позднее, – нет. Однако сейчас, спустя сотню лет, слава владимирцев превосходит славу павлонов по одной причине: офицеры и юнкера Владимирского училища не приняли большевистский переворот 1917 года в Петрограде и остались верны присяге. По сути, училище стало единственным военным учебным заведением города, оказавшим серьезный отпор большевикам. К подробностям того трагического боя 29 октября 1917 года близ казарм училища вернемся позже, а пока об истории этого учебного заведения.

Учреждено Санкт-Петербургское пехотное юнкерское училище в декабре 1869 года. Поначалу обучалась в нем всего одна рота, размещавшаяся в небольшом здании на Большой Гребецкой (ныне – Пионерская ул., 16). Курс училища состоял из двух классов, военную науку изучали в объеме, необходимом для командования батальоном. По окончании курса выпускники возвращались в свой полк, где производились в офицеры по представлению начальства. С 1881 года юнкера оканчивали училище уже в звании подпрапорщика.

В 1899–1901 годах архитектором В.А. Колянковским были расширены и перестроены казармы по Большой и Малой Гребецкой улицам, а в 1900 году возведено здание нового офицерского корпуса по Офицерскому пер., 7. Это позволило увеличить штат училища, в 1901 году его расширили до четырех рот. 27 января 1903 года училищу пожаловано знамя, освящение которого состоялось в присутствии императора Николая II.

В 1908 году учебное заведение переименовано в Санкт-Петербургское военное училище, а с 1910 году стало именоваться Владимирским военным училищем – в память великого князя Владимира Александровича. Выпускниками училища в разные годы были: барон Н.И. Штакельберг – генерал-майор, кавалер ордена Св. Георгия; В.К. Арсеньев – известный писатель и исследователь Дальнего Востока; А.П. Кутепов – кавалер ордена Св. Георгия, один из руководителей Белого движения; И.В. Виноградов – штабс-капитан, впоследствии архимандрит Исаакий…

Любопытен сословный состав училища в годы Первой мировой войны. Из 314 юнкеров по состоянию на 1916 год почти треть учащихся (104 человека) была из крестьян; из дворян, купцов и семей офицеров – 25, 12 и 53 соответственно; из мещан и духовенства – 70 и 15. Таким образом, дворяне, прежде составлявшие основу офицерского состава русской армии, в 1910-х годах оказались в меньшинстве, но, с другой стороны, сословная картина армии в целом отражала сословную картину русского общества. Как отмечал в своих мемуарах А.И. Деникин, подобное было характерно и для действующих войск, где дворяне среди офицерства уже не были в большинстве.

Тем не менее, во время октябрьского переворота 1917 года именно юнкерские училища оказали самое ощутимое сопротивление большевикам по всей России. Приняли бой с новой властью Владимирское пехотное училище в Петербурге, Александровское – в Москве, Константиновское – в Киеве. Почему именно они? Дело, видимо, в том чувстве долга – воинского и верноподданнического, о котором писал Лохвицкий, а еще в иммунитете юнкеров к большевистской пропаганде. Воспитанные в патриотическом духе и в вере 17-18-летние юнкера, в отличие от солдат, не поддавались на революционные лозунги и по праву считались большевиками самой консервативной силой. Не случайно сразу после переворота оказались блокированы и разоружены самые опасные с точки зрения большевиков учебные заведения, в том числе Павловское военное училище. Приставлен караул был и к казармам Владимирского училища, однако на приказ разоружиться 29 октября 1917 года юнкера ответили отказом.

Владимирское юнкерское пехотное училище. Фото 1910-х годов

Дальнейший ход событий подробно осветили петроградские газеты октября 1917 года. По словам очевидцев, «в четвертом часу ночи к училищу подкатил мотор, из которого вышло несколько военных и двое штатских. Вдали, близ Малого проспекта, остановились несколько громыхавших грузовиков, переполненных вооруженными солдатами и два броневика. После короткого переговора приехавшие вышли, посылая угрозы и упреки юнкерам, и направились к грузовикам. Через несколько минут раздались первые выстрелы, всполошившие мирно спавших граждан в соседних домах. Сквозь ночную мглу сверкнули ответные огоньки выстрелов из окон училища и где-то затрещал пулемет…».

Так сейчас выглядят казармы Владимирского юнкерского пехотного училища. Пионерская улица, 16. Фото 2011 года

Утром 29 октября на штурм училища пошли солдаты Гренадерского полка при поддержке броневиков «Слава» и «Ярославль». Атака здания велась со всех сторон: от Малого проспекта по Большой Гребецкой, со стороны Геслеровского (ныне – Чкаловского) проспекта, со стороны Музыкантского переулка. Наступавшие стреляли из подворотен, пытаясь приблизиться к зданию, однако юнкера сдерживали натиск продольным пулеметным огнем. Возглавлял оборону училища полковник Н.Н. Куропаткин.

Встретив ожесточенное сопротивление, большевики предприняли попытку обстреливать казармы прямой наводкой из трехдюймового орудия, предварительно оцепив здание Павловского училища. Увы, «павлоны» так и не вступили в бой. Молчало и расположенное в ста метрах Военнотопографическое училище.

Вообще, силы сопротивления были чрезвычайно разрознены, а нерешительность Комитета спасения, состоявшего в основном из эсеров, самым трагичным образом сказалась на судьбе юнкеров. Помощь из других районов города вовремя не подоспела, хотя возможности для этого были, и училище оказалось блокировано. Трехдюймовое орудие большевики развернули на углу Геслеровского и Большой Гребецкой возле булочной Хлюстова и обстреливали боковой фасад училища с интервалом в несколько минут. В здании появились зияющие бреши.

Владимирское военное училище после штурма в октябре 1917 года

В 15 часов 15 минут красногвардейцы и солдаты с криками бросились к углу Музыкантского переулка и Малой Гребецкой улицы. Они выломали вход в одно из помещений, после чего начался погром училища. По рассказам очевидцев, «большинство юнкеров положило оружие, но несколько отчаянных бойцов, не желая сдаваться, бежали из чердачного помещения через отверстия в стене, спустились на соседние дома по связанным простыням и скрылись от преследователей. В самом же здании груды кирпичей были перемешаны с трупами юнкеров.

Место, откуда красногвардейцы вели огонь по Владимирскому военному училищу

* * *

Автор этих строк учился в школе неподалеку от места событий. В конце 60-х годов ХХ века нас водили всем классом к памятнику-пушке, стоявшей на углу Чкаловского проспекта и Пионерской улицы, рассказывая про бой между красногвардейцами и юнкерами, но мы не могли взять в толк, что это за бой такой был вдали от Зимнего дворца и почему пушка глядит своим стволом в здание больницы. Тогда этот вопрос так и остался непроясненным, а учитель истории то ли не знал, то ли не захотел объяснить, что единственное серьезное сражение в октябре 1917 года произошло в Петрограде не у Зимнего дворца, а на Большой Гребецкой улице.

Неоднократно я заходил и в больницу № 10, расположившуюся в здании Владимирского училища. Высокие потолки, каменные, словно отполированные лестницы, просторные холлы и сравнительно небольшие кабинеты. Ничто, казалось, уже не напоминает о Владимирском военном училище. Однако как праведники продолжают жить после смерти, так и погибшие за правое дело не остаются безвестными. Снос исторического здания Владимирского училища (памятника архитектуры XIX века), предпринятый в октябре 2007 года, как раз в девяностую годовщину восстания, сплотил всех, кто чтит русскую историю. Появились статьи, в которых восстановлена хронология событий, подсчитано приблизительное число жертв. На Смоленском православном кладбище найдено надгробие одного из юнкеров.

По некоторым данным, убитыми были найдены в училище 71 человек, ранеными – 130. Дорого стоил захват училища и большевикам. Корреспондент газеты «Новая жизнь» сообщал, что с окрестных улиц вывезено около двухсот тел красногвардейцев. Расстрелы юнкеров продолжались и в последующие дни. Несколько человек было расстреляно в Петропавловской крепости, несколько – в парке Лесотехнической академии. В конце концов восстала оппозиционная пресса (большевики еще не успели закрыть печатные издания), возмущенная расстрелами без суда и следствия, и оставшиеся в живых юнкера в ноябре были отпущены на свободу.

Как охарактеризовать октябрьское восстание юнкеров? Александр Вертинский посвятил восстанию юнкеров, но только московских, а не питерских романс:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в вечный покой…

Возможно, и выглядела тогда смерть мальчишек-юнкеров нелепой и ненужной, поскольку ничего не изменила в политическом раскладе страны, однако не выглядит она таковой сейчас. Юнкера решились на самое главное – на самопожертвование во имя долга и Отечества. И страшно подумать, что было бы, если бы этот подвиг некому было совершить.

«Военные картежники»

Курсанты различных военных учебных заведений стараются придумать друг другу какие-либо прозвища – иногда обидные, иногда смешные, но всегда характеризующие специализацию училища. Так, курсантов Высшего военнопожарного училища, впоследствии расформированного, называли «шлангами» за постоянное разматывание и сматывание шлангов на практических занятиях, а курсантов Военно-топографического училища именовали «картежниками», поскольку на летней практике в Ленинградской области их невозможно было увидеть без карты местности, на которой они все время что-то рисовали, преодолевая километр за километром. Читая мемуары выпускников училища, убеждаешься, что именно такую профессию, связанную с путешествиями, они и мечтали получить. Кто-то не поступил в Университет на географический, кто-то хотел стать геологом, но в конце концов оказался в Топографическом.

Датой основания Военно-топографического училища считается 1822 год, когда Александром I утверждено «Положение о корпусе военных топографов и училище военных топографов». Первый выпуск в 1825 году составил всего 12 человек, занятия проводились в здании Главного штаба. С 1826 года училище стало называться Школой военных топографов, а в учебном процессе большое внимание уделялось невоенным наукам: математике, геометрии, геодезии и астрономии. Топографы принимали участие в составлении карт Западной части России, Москвы, Кавказа, территории вокруг Ладожского озера, в «царских съемках» Петергофа и Царского Села. Ими же составлена первая рельефная карта Кавказа. Но окончательно сформировалось топогеофизическое обеспечение войск во время Русско-турецкой войны 1877-1878-х годов.

В 1863 году Школа была преобразована в военное училище. Топографов требовалось войскам все больше и больше, набор все увеличивался, и в 1886 году училище переехало в здание по Большой Спасской ул., 17, добавив суеты Петроградской стороне.

Существовавшую в здании с 1867 года церковь во имя св. праведных Елизаветы и Захарии перенесли на третий этаж и освятили во имя архистратига Михаила. Эта церковь при Военно-топографическом училище действовала до 1918 года, потом ее закрыли и переделали под спортзал.

Военно-топографическое училище на улице Красного Курсанта, 17. Фото 1970-х годов

На первый взгляд величавое здание по ул. Красного Курсанта, 17, где до последнего времени располагалось училище, как-то не гармонирует с узкой улочкой, переполненной снующими туда-сюда курсантами. Кажется, место ему на Невском или на Большом, а тут не то улица, не то переулок. Однако, взглянув на бывший завод Керстена или на здание Павловского училища, или экзерциргауз, убеждаешься – подобных зданий на улице Красного Курсанта немало.

В советские времена в здании некоторое время находилась Военно-топографическая школа, на обучение принимали даже девушек. Однако с 1937 года Школа вновь стала привычным Военно-топографическим училищем. В это же время территория училища расширяется: строится корпус по Музыкантскому переулку, в 1968 году сдается новый корпус по Пионерской ул., 20. Наконец, в 1980 году приказом министра обороны СССР училищу присваивается имя генерала армии А.И. Антонова. Что будет с училищем сейчас, во время масштабной перестройки военного образования в России, до конца не ясно. Пока это Военно-топографический институт им. А.И. Антонова.

Почему именно на Ждановке?

Уместно задать вопрос: почему военные учебные заведения с таким упорством группировались в районе Большой Спасской и Ждановской набережной. Была ли в этом необходимость, или процесс носил случайный характер?

Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, что Петроградская сторона в XVIII веке – это слободы различных полков. Логично появление здесь Инженерной школы и Второго кадетского корпуса. Где, как не вблизи действующих полков, располагать военные учебные заведения? Однако если полки со временем переводились в другое место или за ненадобностью расформировывались, то потребность в кадетских корпусах и военных училищах лишь увеличивалась. Учебные заведения обустраивались, возводимые для них здания учитывали военную специфику, имели специальные учебные классы, плац, танцевальный зал, церковь. После обустройства перевод военных заведений в другое место был уже технически сложен, даже если бы в этом и возникла потребность.

Не должны мы сбрасывать со счета и характер местности. Ф.М. Достоевский в одном из романов, описывая район Большого проспекта Петербургской стороны середины XIX века, не находит иных эпитетов, кроме слова «глушь», употребляя его в романе не единожды. Понятно, что в «глуши» среди «ярко-желтых деревянных домиков с закрытыми ставнями», кадетские корпуса никому не мешали.

Советская и новая российская история ничего нового в этом смысле не добавили. На месте расформированных царских учебных заведений довольно скоро появились советские, иногда даже не меняя своего профиля. Так, хотя на здании Военно-топографического училища по ул. Красного Курсанта, 17, и висит табличка с надписью, что «в 1918 году в этом здании были открыты первые советские Петроградские пехотные курсы Р.К.К.А…», впоследствии здесь разместилось все то же Топографическое училище, добавив к «царскому» названию лишь слово «командное».

На месте Второго кадетского корпуса в советское время сначала была летная школа – не потому ли А. Толстой в своем романе «отправил» корабль на Марс из соседнего с летной школой двора; затем Военно-воздушная академия имени изобретателя первого летательного аппарата (в действительности ни разу не оторвавшегося от земли) А.Ф. Можайского, ну а после развала Советского Союза сначала Военный институт, а затем Военно-космическая академия.

* * *

Теперь, прогуливаясь по улице Красного Курсанта, ловишь себя на мысли, что, несмотря на смену эпох, названий учебных заведений и формы военнослужащих, по сути здесь мало что меняется. Ждут курсантов у проходной девушки, как некогда ждали кадетов и юнкеров, во время марша сигнальные с флажками перекрывают дорогу машинам, как некогда перекрывали дорогу извозчикам, и по-прежнему с крыш доходных домов свисают огромные сосульки, угрожая смертью спешащему по делу не то купцу, не то бизнесмену.

Увы, ныне жизнь Академии им. А.Ф. Можайского проходит «со двора» – со стороны улицы Красного Курсанта. Роты маршируют, двигаясь из корпуса в корпус, входят и выходят через проходные офицеры, подъезжают служебные машины… Зато парадный вход красивейшего здания со стороны Ждановской улицы стоит с наглухо закрытыми дверями. Почти нет прохожих, не видно военных, и не сразу поймешь, действующее ли это заведение.

С утилитарной точки зрения все понятно: перекрыть движение по Ждановской набережной и улице – это значит создать автомобильную пробку от Тучкова моста и до Васильевского острова. Парадным входом пользоваться стало неудобно, здесь невозможно припарковаться, даже выстроиться в шеренги курсантам из-за интенсивного движения негде. Повторюсь, с утилитарной точки зрения все понятно, а вот с эстетической – что-то не то. Или это кажется мне, сорок лет назад видевшему жизнь академии с парадного входа.

Парк ожиданий

Мало-Петровский парк, расположенный на берегу Ждановки напротив зданий Второго кадетского корпуса, вошел в военную историю района как место свиданий и ожиданий. Как уже упоминалось, кадеты, юнкера и курсанты военных учебных заведений, располагавшихся поблизости, во время увольнений встречались здесь со своими матушками и возлюбленными, прогуливаясь по аллеям. Здесь дарилось множество цветов и решалось немало судеб. Правда, и выглядел тогда Мало-Петровский парк несколько иначе, чем ныне: дубы и лиственницы помогали укрыться от любопытных взглядов, а цветы на шикарной клумбе в центре парка привлекали тех, кому прятаться было незачем.

В советское время площадь парка сильно сократили, однако функции свои он сохранил. На его аллеях редко можно было увидеть курсантов Военно-воздушной академии им. Можайского, находившейся напротив, ибо зоркие и придирчивые патрули «гуляли» тут же поблизости, зато мамаши с колясками оккупировали все скамейки парка, вдыхая аромат прекрасных цветов.

Ныне, когда по Ждановской улице сплошное автомобильное движение, а рядом бензоколонка, на аллеях парка редко увидишь гуляющих.

Мы уже говорили о некогда ходившей в народе молве, что и речка Ждановка названа не в честь завода Ждановых, а от слова «ждать» – то есть в честь ожидавших на аллеях парка девушек-воздыхательниц. Версия романтическая, но вот незадача, Мало-Петровский парк был разбит по повелению императора Николая I лишь в 1853–1854 годах, то есть в то время, когда название за речкой уже прочно закрепилось. Правда, площадка перед корпусами Второго кадетского корпуса существовала и прежде, и так же служила местом встреч, однако до разбивки парка оставалась необустроенной.

План Большого Петровского и Мало-Петровского парков. 1880-е годы

Разбивкой парка в 1850-х годах занимался инженер-подполковник Е. П. Окель, проект составил инженер-поручик Г. X. фон Баранов. Обустроен парк был в пейзажном стиле и имел форму острия копья, направленного в сторону Тучкова моста. Площадь парка составляла свыше 3,3 га. В центре находилась громадная клумба, от нее лучами разбегались пешеходные дорожки. Заросли перемежались открытыми лужайками.

Глядя на нынешний Мало-Петровский парк, сложно представить, что на его территории произрастало около трех тысяч деревьев, в основном липы, клены, березы и дубы. Встречались и редкие древесные породы, такие как лиственница и пихта. Кустарник высаживали обычный для нашего климата: сирень, акацию, барбарис, шиповник, жасмин…

Мало-Петровский парк. Фото 2011 года

Парк ограждал земляной вал высотой около метра высотой, устланный дерном. На дерне росли кусты акации, выполняя функцию живой изгороди. Изгородь прерывалась двумя входами в парк: со стороны набережной реки Ждановки и со стороны Второго кадетского корпуса.

В 1899 году указом Николая II территория парка передана Санкт-Петербургскому городскому попечительству о народной трезвости для устройства народных гуляний. Однако, по воспоминаниям современников, гуляний такого масштаба, как это происходило на Петровском острове в Большом Петровском парке – с военизированными представлениями, пальбой и «морскими боями» – здесь не проводилось; парк оставался сравнительно тихим местом. Местом свиданий.

В предвоенные 1913–1914 годы активно обустраивался весь город, затронуло это благоустройство и Мало-Петровский парк. В частности, в 1913 году по проекту Н. Е. Лансере был выстроен павильон «Петербург», приуроченный к открывшейся Всероссийской гигиенической выставке. В предреволюционные годы власти не жалели средств на цветы и рассаживали их по всем городским паркам: саженцы доставлялись из городского питомника, что располагался близ Тучкова моста.

Стадион СКА, построенный на части Мало-Петровского парка. Фото 2011 года

Увы, в советское время, видимо, решили, что двух парков (Большого Петровского и Мало-Петровского) на берегах Ждановки многовато и западную часть Мало-Петровского парка превратили в стадион СКА. Здесь за двухметровым зеленым забором находилось футбольное поле, беговые дорожки, какие-то сараи. Мальчишками мы легко перемахивали этот забор и смотрели, как забавно курсанты играли в футбол: в кирзовых сапогах, в узких военных брюках, но без гимнастерки («голый торс»). Пыль на гаревом поле стояла столбом.

Когда в 1980-х годах построили дворец спорта СКА, уродливый зеленый забор сняли, а футбольное поле из гаревого превратили в травяное.

За оставшейся, уже совсем небольшой территорией МалоПетровского парка городские службы тщательно следили. В центре находилась продолговатая клумба, вдоль нее шли покрытые песком и мелким гравием дорожки, а на дорожках стояли скамейки. По периметру располагалась живая изгородь, но состоящая, насколько я помню, уже не из акации, а из кустов шиповника.

Несмотря на все изменения, слово «ждать» было применимо и к этому парку. Во время парадов колонны курсантов Военно-воздушной академии выстраивались напротив главного входа Академии, а публика рассаживалась на скамейках парка, слушая игру военного духового оркестра. Возвращаясь к 1960-м годам, можно вспомнить и то, что у самой оконечности парка близ Ждановского моста в летнее время стояли бочка с квасом и тележка с мороженым. И то и другое пользовалось у детворы и взрослых большим спросом, поэтому к обеду в бочке заканчивался квас, а в тележке мороженое.

В самом центре Мокруш

В самом центре места Мокруши и в самой его низине стоит Князь-Владимирский собор. Если окрестные места в результате засыпки многочисленных протоков между существовавшими здесь прежде островами постепенно возвышались, то сам собор и сквер напротив него оставались долгое время в низине. Казалось, что культурные слои, возвышающие город над уровнем моря, так и не коснулись сего места.

С самого основания Санкт-Петербурга здесь строили церкви. Предание доносит, что в 1708 году где-то на Мокрушах построили деревянный храм Св. Николая, просуществовавший совсем недолго. Затем возвели собор Успения Пресвятой Богородицы. Вот что писал о нем А.И. Богданов: «…На берегу Малой Невки (Малой Невы. – С. П.), против Васильевского острова построена мазанковая церковь… Строил оную Вице-Губернатор Яков Никитич Корсаков, в 1713 году; и ныне оная весьма обветшала».

Успенский храм освятили 5 апреля 1719 года; он имел два придела и в честь одного из приделов – Николая Чудотворца – вся прилегающая часть Петербургской стороны стала именоваться Никольской, а сама церковь «Никола Мокрый». Часто исследователи полагают, что название «мокрый» появилось из-за затопляемости местности во время наводнений. Это не совсем так. Дело в том, что на Руси святитель Николай Чудотворец с незапамятных пор слывет в народе «морским», «мокрым». Последнее прозвище укрепилось за ним потому, что его молитва спасает плавающих по водам, а сам он считается покровителем морей и рек. Церкви, освященные в его честь, обычно именовались «Николами Мокрыми», хотя и располагались на возвышенности и не были подвержены наводнениям, как, например, Никола Мокрый в Зарядье в Москве.

Князь-Владимирский собор. Фото 2011 года

То же произошло и в Мокрушах, хотя признаемся, «мокрый» этому месту подходило во всех смыслах. Уровень этой части Петербургской стороны был метра на полтора-два ниже нынешнего, а река, судя по старинным рисункам, подступала к храму вплотную, на речке стояли мостки, где стирали белье и брали воду. Небольшое наводнение – и Ждановка (тогда Никольская речка) тут же выходила из берегов, заливая подвалы окрестных домов. Неудивительно, что церковь быстро обветшала.

По указанию Елизаветы Петровны, вместо обветшавшей церкви строится новая: «в 1740 году начата строиться Церковь каменная, которая достроена по самые своды». Проект сделал архитектор Пьетро Трезини. Однако достраиваться храму пришлось еще пятьдесят с лишним лет. Тому способствовали пожары и строительные недочеты. Причем по ходу строительства проект несколько раз видоизменялся.

Во времена Екатерины II достройка пятиглавого собора происходила по проекту Антонио Ринальди, а заканчивал строительство архитектор И.Е. Старов. Освятили храм 1 октября 1789 года в честь равноапостольного князя Владимира. С тех пор храм постоянно действующий, лишь в 1926 году власти закрывали его на короткое время, да с 1922 по 1926 год он принадлежал раскольникам-обновленцам.

Чудотворная икона Казанской Божией Матери

В годы блокады молитва в храме не прекращалась, и кроме богослужений здесь проводился сбор средств в помощь фронту.

Главной святыней собора в советские времена являлась чудотворная икона Казанской Божией Матери. Попутешествовав по ленинградским храмам после закрытия в 1932 году Казанского собора, икона Богородицы в 1940 году попала в Князь-Владимирский собор.

Это старинный список с того самого явленного в Казани чудотворного образа Богородицы. Список известен почти с самого основания Петербурга, и с того же времени о нем идет молва, как о чудотворном. Полагают, что молитва у этой иконы помогла горожанам выстоять и в тяжелые дни блокады. Неудивительно, что даже в самые тихие будние дни, когда в храме мало народу, у Казанской горит множество свечей.

В 2001 году Казанскую икону Божией Матери вновь вернули в Казанский собор, а на ее месте поместили новый список, который также считается чудотворным.

* * *

С Князь-Владимирским собором у меня связано одно из самых ярких детских впечатлений – крещение. В конце 1950-х годов большинство храмов закрыли, а этот собор действовал, сюда и повела меня бабушка креститься.

Воскресным весенним утром меня разбудили, быстро одели и куда-то повели. То, что это будет храм, я понял после того, как впереди показалась высоченная колокольня собора. Она и ныне возвышается над окружающими постройками Петроградской стороны, а тогда притягивала взгляд, с какой точки окружающего пространства не смотри. Ведь еще не существовало ни «Юбилейного», ни зданий ГИПХа, ни многоярусной автостоянки, и ничто не отвлекало внимания от явной доминанты – собора. В то время проспект Добролюбова не был оживленной транспортной магистралью, а представлял собой тихую улочку, с иногда дребезжащим на рельсах трамваем. Справа на бывшем Тучковом буяне располагались городской питомник и оранжереи, чуть дальше – Ватный остров, застроенный невысокими краснокирпичными складами; а перед ними (вдоль проспекта Добролюбова) небольшой, засаженный деревьями парк; через дорогу – сквер Князь-Владимирского собора, в отличие от нынешних дней покрытый густой растительностью.

Самой верующей у нас в семье была бабушка. Папа состоял в партии, мама работала учительницей в школе, и хотя они не препятствовали моему крещению, сами в церковь не пошли. Впрочем, несмотря на строгое время, детей тогда практически всех крестили, ибо живы были родившиеся до революции и очень набожные бабушки и дедушки. Они-то и вели малюток в храмы, часто тайком от родителей. Они ушли, и в 1970-х годах детей крестить почти перестали – вот почему в конце ХХ века в церкви пришло креститься так много взрослых людей.

…Таинственная и праздничная атмосфера богослужения поражала и пугала. Громовые раскаты голоса дьякона, при чтении которым молитвы дети начинали плакать, удивительным образом сочетались с нежными голосами церковного хора, вселяющего в душу умиротворение. Все это вместе с морем горящих свечей врезалось в память, и сколько бы я не посещал службу во взрослые мои годы – детское впечатление осталось ничем незаслоненным.

Помимо батюшки, очень серьезного, запомнил вкус церковного вина – кагора. Вкус теплый и терпкий. До сих пор, возможно, из-за впечатлений детства, это мое любимое вино. Когда я об этом рассказываю, мне не верят; хотя, может быть, действительно странно, что яркое впечатление детства – вкус кагора в церкви.

Если говорить о процедуре крещения, то помню ее слабо, совсем не помню, кто был моими крестными – возможно, это были незнакомые прихожане церкви, а может, и соседи по коммунальной квартире. В конце батюшка, обращаясь к взрослым, сказал, словно отрезал:

– Будут причащаться ваши дети – не станут болеть! Но силой их в церковь не гоните, будет потребность – сами придут…

Когда вышли из собора на улицу, был яркий солнечный день, особенно приятный ленинградцам после затяжной и серой зимы. По скверу, что расположился рядом с собором, уже вовсю бежали ручьи, и вода скапливалась в большущую лужу: ее всегдашнее наличие оправдывало название места – Мокруша. С Финского залива дул свежий морской воздух, еще холодный, но уже пахнущий весной, которым невозможно надышаться. Мамы и бабушки с детьми и внуками в сквере перед собором дополняли картину беззаботного весеннего дня. Нам этот сквер казался существовавшим вечно, ну или хотя бы столько же, сколько существует сам Князь-Владимирский собор. Однако разбили его лишь в 1875 году, когда собору исполнилось почти сто лет. Как показывают архивы, инициаторами обустройства этого места выступили петербургские купцы, в частности владелец Пушкарских бань Ефим Овчинников. Он же взялся за земельные работы по обустройству сквера; автором проекта выступил директор Императорского ботанического сада Э.Л. Регель.

На территорию сквера подвели водопровод, проложили водосточные трубы, чем немного осушили это весьма болотистое место. Чуть позже, в 1882 году, в память убиенного императора Александра II на границе сквера со стороны Большого проспекта возвели сначала деревянную часовню во имя Св. благоверного князя Александра Невского, а в 1886 году заменили ее каменной. Автор проекта – архитектор Н.Н. Ковригин.

В советское время часовня сиротливо стояла без крестов и декора, служа вместилищем то для какой-то конторы, то для магазина «Табак».

* * *

После крещения, став чуть взрослее, я услышал от соседей по квартире о чудесном случае, произошедшем в Князь-Владимирском соборе. Однажды в храм в будний день вошло несколько взволнованных морских офицеров и быстрым шагом направились к иконе святителя Николая Чудотворца. Кто бывал в Князь-Владимирском соборе, помнят эту большую икону в северной стороне храма. Офицеры громко разговаривали между собой, привлекая внимание окружающих. Молодой священник подошел узнать, в чем дело.

– Вот этого бога я видел! – сказал коренастый капитан, указывая на икону Св. Николая Чудотворца. – Когда мы тонули в Баренцевом море, он шел по волнам.

– И что было дальше? – спросил священник.

– Судно тонуло… На надувном плоте, в который мы едва поместились, было холодно. Вода захлестывала и тут же замерзала на одежде. Я начал терять сознание. Как водится, вспомнил маму, а потом, открыв глаза, вдруг увидел этого бога…

– Это не бог, это святитель Николай Чудотворец, – перебил священник.

– Ну, значит, святого… Он подошел совсем близко, перекрестил нас, и страх за свою жизнь у меня внезапно пропал. Кто-то дал глотнуть спирта, я пришел в сознание, а вскоре подошла помощь. Они удивлялись, как мы в такой шторм удержались на плоту.

Офицеры постояли еще некоторое время у иконы и ушли, а тот, кому Николай Чудотворец явился в море, приходил потом в храм еще не раз. Как рассказывали, обычно перед дальним походом.

Я бы и эту услышанную в детстве историю забыл, если бы недавно не услышал ее повторение от того самого священника, который общался с моряками в Князь-Владимирском соборе. Только теперь это не молодой священник, а убеленный сединами настоятель Свято-Парголовского храма протоиерей Михаил Сечейко. В Князь-Владимирском соборе он служил с 1952 по 1995 год.

«Улица архитекторов»

Если бы по какой-то причине Ждановскую набережную и Ждановскую улицу решили вдруг переименовать, то лучшее название, чем «улица архитекторов», едва ли нашлось. По крайней мере, в этом случае наименование соответствовало бы действительности, ибо в XIX – начале XX веков в этих краях проживало несколько известных архитекторов, оставивших свой след в истории города и России. Кто-то возразит, что в динамично застраивавшемся Петербурге профессия архитектора не являлась редкой; представители этого рода деятельности проживали в самых разных частях города, на самых разных улицах, и это будет верно, однако на Ждановских их все же было непропорционально много: А. Щедрин, Ф. Эппингер, Ф. Нагель, П. Волков, В. Курзанов. Причем жили они не в многоквартирных доходных домах, где легко затеряться, а в собственных особняках, которые любой желающий мог найти, даже не помня номер дома, а просто называя фамилию владельца.

И еще одна особенность: участки, которыми владели архитекторы, находились неподалеку друг от друга. Стоит ли искать в сем факте закономерность? Видимо нет, поскольку зодчие жили и работали в разное время, не всегда были знакомы друг с другом. Однако что-то же привело их на берега Ждановки? Думается, во-первых, профессиональная деятельность – по проектам А. Щедрина, Ф. Нагеля, В. Курзанова строили на набережной Ждановки и на Петровском острове, поэтому имело смысл селиться поблизости, а во-вторых, – относительная дешевизна земли. Кому, как не архитекторам, было не знать, что эта дешевизна временная, учитывая близость центра города.

Особняк архитектора Ф. Нагеля на Ждановской улице, 5. Эскиз с чертежа 1873 года

Творения упомянутых зодчих сохранились на карте города, а вот участки и особняки, которыми они владели, – не все; впрочем, это не мешает нам вспомнить места их проживания на Ждановке, а заодно и их дела.

Несомненно, Федора (Оскара) Борисовича Нагеля (1831–1903) на Ждановку привело пиво. Взявшийся в 1864 году по приглашению российско-баварского пивоваренного предприятия «Бавария» за проектирование на Петровском острове корпусов нового завода, он, можно сказать, увяз здесь на целых шесть лет, сроднившись с районом. Заказ был выгодным, но требовал колоссальных усилий. Это сейчас в справочниках скупо перечислятся все архитекторы, приложившие руки к постройке «Баварии», в том числе и Ф. Нагель, но не упоминается тот факт, что Нагелю досталась самая трудоемкая работа. Дело в том, что архитектор вынужден был в первое время не столько проектировать новые корпуса, сколько приспосабливать имевшиеся. На участке, доставшемся «Баварии» от прежнего владельца Блюмберга, уже имелись сооружения производственного характера, которые следовало приспособить к нуждам нового завода, плюс в дополнение к ним необходимо было быстро построить ледники (холодильники) и склады для хранения пива. Кто знает, что такое строить, а что такое перестраивать, согласится: второе бывает порой сложнее первого. Не случайно Ф. Нагель, чрезвычайно плодовитый архитектор, в 1860-х годах практически нигде, кроме «Баварии» не строил.

Здание на «Баварии», построенное по проекту Ф. Нагеля. Фото 2011 года

К 1866 году работа по перепрофилированию помещений и постройке ледников была успешно завершена и первое пиво с «Баварии» появилось в петербургских трактирах. По мере получения дохода на «Баварии» стали возводить новые производственные корпуса – сначала деревянные, а потом каменные – автором их тоже выступал Ф. Нагель. Лишь в конце XIX – начале ХХ веков к «Баварии» приложат руки другие архитекторы.

Во время работы на «Баварию» (Ждановской ул., 5) архитектор приобретает участок и строит в 1873 году на нем красивый двухэтажный деревянный особняк. Ныне на этом месте здание Военно-космической академии, а во времена Нагеля тут было настоящее царство деревянных особняков с непременным садом в глубине участка. Зелень, тишина да иногда строевые марши кадетов Второго кадетского корпуса под барабанную дробь. Впоследствии ничего «каменного» на своем участке Ф. Нагель так и не построил, удовлетворившись деревянным особняком.

После «Баварии» Ф. Нагель продолжил «пивоваренноалкогольную» линию. В 1875 году по его проекту строятся корпуса завода «Вена», причем административное здание этого завода на Фарфоровой ул., 1, чрезвычайно напоминает заводское здание «Баварии», возведенное им в 1869 году. Накопленный опыт был востребован и другими заказчиками: в 1876–1879 годах при непосредственном участии Ф. Нагеля возводятся корпуса водочных заводов Бекмана. Немало работ выполнил архитектор и по проектированию доходных домов, в частности на Ждановской ул., 1, где для своего соседа по участку Христофора Крейзера в 1890 году спроектировал трехэтажный дом, который в советское время нарастят еще двумя этажами.

И все же, прежде всего, Ф. Нагель останется в истории как «фабричный архитектор», и на этом поприще нашла его слава. Как признание заслуг – избрание гласным Городской думы. В конце жизни архитектор работает в городской комиссии по строительству Троицкого моста. После открытия этого моста в 1903 году Ф. Нагель проживет всего несколько месяцев.

* * *

Буквально в ста метрах от дома Нагеля на углу с Офицерским переулком находился участок другого известного архитектора – Федора Ивановича Эппингера (1816–1873). Возможно, следовало бы начать рассказ об «улице архитекторов» именно с Эппингера, так как он и поселился на Ждановке раньше, и известность к нему пришла раньше – в первой половине XIX века, однако поскольку проживал он здесь совсем недолго, выезжая для длительного лечения за границу, считать его постоянным жителем Мокруш никак нельзя.

Приобрел участок по Ждановской наб., 11, Федор Эппингер в 1868 году, после своего ухода по состоянию здоровья из Академии художеств, где он преподавал курс архитектуры. Трудно сказать, понадобилось ли ему тихое и зеленое место для жилья или присутствовали иные мотивы подобного шага, но особняк на углу с Офицерским переулком, называвшимся в то время «Продолжением Малого проспекта», как нельзя лучше подходил для спокойной жизни. Большой двор, во дворе сад и службы, через дорогу речка Ждановка, а за Ждановкой поросший лесом Петровский остров-парк, который городские власти еще не разрешали застраивать в восточной его части. В архиве сохранился и план деревянного особняка Ф. Эппингера: семь комнат на первом этаже, семь на втором, вдоль Ждановской набережной красивый узорный забор, тянувшийся к такому же деревянному особняку купеческой жены Якимовой. Начиналась же карьера Ф. Эппингера стремительно: в 1833 году он был принят в Академию художеств, став учеником знаменитого К. Тона, и в 1839 году окончил ее с большой золотой медалью, полученной за составление проекта театрального училища. Как перспективный молодой архитектор, Эппингер был отправлен Академией на казенный счет за границу для «усовершенствования навыков». Вместе с другими пенсионерами Академии Бенуа, Кракау, Росси он делал рисунки деталей Орвиетского собора, за которые, «уважив огромный труд», их наградили золотой медалью. По возвращении в Россию за исполненные за границей работы Эппингер получил от Академии звание академика архитектуры. В 1857 году он получает должность старшего архитектора Попечительного совета заведений общественного призрения и производит разные перестройки в С.-Петербургской городской богадельне, в Обуховской, Калинкинской, Волковской и Мариинской больницах и в исправительном заведении. Эти работы свидетельствовали о Федоре Эппингере как о весьма искусном зодчем, и Академия признала его в 1858 году профессором архитектуры.

Преподавательскую деятельность Эппингер сочетает с практической архитектурной работой. Он строит здание богадельни для престарелых и одержимых неизлечимыми болезнями, основанной в память совершеннолетия цесаревича Николая Александровича, а также принимает участие в переделках и перестройках здания Академии художеств. Как пишут биографы, «во всех этих произведениях Эппингер выказал свой превосходный вкус и уменье удовлетворять целям, для которых назначается постройка…»

Еще будучи за границей Федор Эппингер заболел; болезнь не оставила его и в Петербурге, из-за чего он не смог продолжить преподавательскую деятельность и вышел в отставку в 1868 году. В это же время архитектор приобрел участок на Ждановке. Пользовался он им, однако, недолго и в 1873 году скончался.

* * *

Павел Николаевич Волков, которого можно отнести к следующему поколению архитекторов, проживал неподалеку – на Ждановской ул., 9, в типичном для улицы того времени деревянном особняке с садом в глубине участка. Собственно на доме Волкова «царство особняков» и заканчивалось, поскольку сразу за домом № 9 начинался Второй кадетский корпус.

Случайно это или нет, но П. Волков заимел собственность на Ждановской улице в то же время, что и Ф. Нагель; на плане 1873 года виден весьма скромный двухэтажный дом на пять окон, а по соседству небольшой сарай. В 1930-е годы при строительстве зданий Военно-воздушной академии участок Волкова застроили, и на его месте расположился парадный вход в академию с эмблемой Военно-воздушных сил над входом.

Известно об архитекторе немного: выпускник Академии художеств 1860-х годов, неоднократно получавший медали отличия, он впоследствии длительное время значился в должности действительного статского советника и состоял на службе в Санкт-Петербургском обществе взаимного страхования от огня и в Комиссии по обустройству казарм. Построек его авторства в городе немного. Кроме постройки собственного деревянного дома П. Волков участвовал в перестройке нескольких зданий, причем в основном в 1870-е годы. Самые известные из них – особняк Балашева по адресу Средняя Подьяческая, 1/наб. кан. Грибоедова, 92, и дом Николаевых на Садовой ул., 25. Известен и дом князя И.Г. Грузинского по Фурштатской ул., 42, перестроенный Волковым в 1874 году.

Очевидно, чиновничья работа отнимала у П. Волкова немало времени, так как впоследствии от собственно архитектурной деятельности он, по-видимому, отошел. Мало эволюционировал и его участок на Ждановской улице. В конце XIX века все участки вокруг активно застраивались доходными домами, но П. Волков оставался в стороне от веяний времени и на его участке продолжал красоваться уже изрядно обветшавший двухэтажный особняк в пять окон.

* * *

Совсем иную картину увидим, если перенесемся ближе к окончанию улицы, где некогда проживал архитектор Владимир Родионович Курзанов (1845–1913). Тут жизнь кипела: на его участке имелся и особняк, и доходный дом, и торговые заведения, а сам архитектор активно участвовал в проектах по всему городу.

Участок на Ждановской ул., 23, В. Курзанов приобрел в конце 1880-х годов. Предыдущая владелица земли супруга титулярного советника Анна Николаева не оставила серьезных построек, и Курзанов в 1889 году строит по своему проекту трехэтажный каменный особняк, который до наших дней не сохранился. А вот дворовый флигель (современный адрес Ждановская наб., 23) стоит по сию пору. Порой удивляешься, какие вычурные проекты архитекторы делали под заказ и насколько «простенько» строили для себя. Вот и В. Курзанов спроектировал и построил в 1900 году в глубине двора весьма скромный по декору доходный дом, причем в проекте был пятиэтажный дом, а в итоге возвели четырехэтажный. Судя по тому, что квартиры на его участке сдавались не только внаем, но и коммерческим предприятиям, – здесь находилась мелочная лавка, булочная, работала портниха – недвижимость на Ждановке приносила Курзанову неплохой доход. Возможно, это позволило ему в конце жизни сосредоточиться на благотворительной деятельности.

В целом же биография зодчего была типична для того времени. Родился в семье архитектора, окончил Академию художеств, в возрасте 42 лет стал академиком архитектуры, работал в Городском кредитном обществе в должности архитектора, много занимался благотворительностью. И очень много строил, особенно на Петербургской стороне. Среди его проектов эффектное здание доходного дома Асташева по Зверинской ул., 17-б, выполненное в стиле эклектики; дом Бенигсена на Васильевском острове (12-я линия, 37); доходный дом Николаева (надстройка) на Невском пр., 168; здание Высших женских Бестужевских курсов (В. О. 10-я линия, 33–35); здание больницы и церковь Троицы Живоначальной при Свято-Троицкой общине сестер милосердия.

Доходный дом архитектора В. Курзанова на Ждановской улице. 23. Фото 2011 года

Больницу и церковь В. Курзанов проектировал безвозмездно, поскольку в течение 15 лет состоял архитектором при Свято-Троицкой общине сестер милосердия. В конце XIX века, в то время когда строился доходный дом на его собственном участке, В. Курзанов много работал в городке Сан-Галли на Петровском острове. Практически напротив дома, перешел мост через Ждановку – и ты на работе. До наших дней сохранилась весьма эффектная водонапорная башня (Ремесленная ул., 6 – ныне жилой дом) работы этого архитектора, затерявшаяся среди серых промышленных заборов острова.

Водонапорная башня на Петровском острове, возведенная по проекту В. Курзанова. Фото 2011 года

Заслуги В. Курзанова были оценены общественностью, и в 1907 году его избирают гласным Городской думы, однако, как пишут биографы, от активной частной практики архитектор в это время отказался и отдался делу благотворительности.

* * *

Судя по всему, некоторое время проживал на набережной Ждановки и Аполлон Феодосиевич Щедрин (1796–1847), архитектор, построивший первый каменный дом на этой улице. Во всяком случае, в начале 1830-х годов жена титулярного советника Щедрина значилась совладелицей участка по Ждановской наб., 5/2. Вероятно, архитектор последовал распространенному в то время обычаю записывать недвижимость на супругу. А то, что Щедрин женился как раз в это время (в 1829 г.), мы узнаем из его письма брату Сильвестру в Италию; из этих же писем видно, что проживает он на Петербургской стороне. Правда, летом Щедрины жили всем семейством на даче на улице Бармалеева – тогда эта часть Петербургской стороны была зеленым дачным местом.

О доме, построенном Щедриным на Ждановской набережной в 1826–1827 годах, мы рассказывали в предыдущих главах, поэтому коснемся здесь личности самого архитектора. Родился Аполлон Щедрин в семье известного скульптора, академика Академии художеств Феодосия Щедрина. Этим во многом и была предопределена его судьба. С 1809 по 1818 год он учится в Академии художеств и за время учебы получает целый ряд медалей. После окончания учебы он работает в должности архитекторского помощника Академии художеств по строительной части. В 1833 году Щедрин становится профессором, а в 1837 – академиком архитектуры за проект перестройки здания Двенадцати коллегий. В 1840-е годы А. Щедрин был главным архитектором военно-учебных заведений, оставаясь при этом профессором Академии художеств.

Несомненно, главное место в творческом наследии А.Ф. Щедрина занимает реконструкция здания Двенадцати коллегий для Санкт-Петербургского университета, осуществленная по его проекту в середине 1830-х годов. Ему же принадлежит идея знаменитого университетского коридора длиной почти 400 метров, которая известна теперь не только студентам и преподавателям университета, но и всему миру по фильмам, в частности по «Осеннему марафону». То, что работа в Двенадцати коллегиях будет чрезвычайно важной для него, Щедрин писал брату еще за три года до ее начала, в то время как об остальных постройках упоминал вскользь. Ну что ж, великому таланту обычно дается и большая интуиция.

Другие известные работы Щедрина в Петербурге помимо названных: надгробные памятники Щедриным на Лазаревском кладбище; жилой дом на ул. Галерной, 23; гимназия на Гагаринской ул., 23; жилой дом на наб. р. Ждановки, 5 (все – 1820-е годы); Николаевский Дом призрения на Расстанной ул., 20; Синодальное подворье на ул. Кабинетской, 17 (ныне – ул. Правды); здание Духовной семинарии на Обводном кан., 17; дом на Университетской наб., 9; интерьеры здания Министерства просвещения на ул. Зодчего Росси, 1. Как видим из послужного списка архитектора, дом на наб. р. Ждановки, 5, – один из первых в его строительной карьере.

В письмах брату А. Щедрин передает облик Петербургской стороны того время, отмечая, что город теперь не узнать, «одна только наша родина Петербургская сторона остается в своем виде и все так же грязна, как и прежде». Все время жаловался А. Щедрин в письмах и на ветра: малоэтажная Петербургская сторона продувалась ими насквозь.

Кстати, его брат, известный художник Сильвестр Щедрин, до отъезда в Италию написал несколько пейзажей с изображением Петербургской стороны, за один из которых получил золотую медаль Академии художеств. А сам Аполлон Щедрин за заслуги перед Отечеством награжден орденом Св. Анны III степени и похоронен на Смоленском кладбище.

«Тебе бы в Ждановку…»

Истории вокруг торговых бань Петербургской стороны

«Запарился до смерти…» – такой заголовок иногда встречался в подвалах петербургских газет XIX века. А в материалах Городской управы говорилось, что главной причиной скоропостижной смерти в городе являлась апоплексия (инсульт по-нашему) вследствие неумеренного пьянства. Причем, «неумеренное пьянство» зачастую случалось именно после бани. Вокруг бань ходило множество и других историй криминального или трагического характера, но не потому, что люди в то время как-то особенно много пьянствовали – статистика как раз утверждает обратное, а по причине популярности бань в народе.

Да, баня в жизни петербуржца XVIII–XIX веков играла гораздо более существенную роль, чем в жизни современного горожанина. Лишь незначительная часть домов была оборудована ваннами, горячая вода и вовсе являлась роскошью, а если учесть, что десятки тысяч крестьян, пришедших в столицу на заработки, селились артелями в чуланах и подвалах, то единственным доступным способом соблюдения хоть какой-то гигиены являлось посещение бани. Нельзя не учитывать и влияния русской банной традиции, идущей из глубины веков. Все это объясняет, почему торговых, то есть общественных бань, где торговали банными услугами, в Петербурге XIX века имелось в несколько раз больше, чем ныне. Посещали их не только экстравагантные любители пара, коим недостаточно ванны или душа, как ныне, а буквально все слои населения. Для богатых существовали номера и кабинеты от 75 коп. до 5 руб. за сеанс, для обывателей победнее – общие бани от 5 до 40 коп. Цена в общих банях зависела от наличия или отсутствия бассейна, душа Шарко и прочих услуг.

Почему исключались среда, пятница и воскресенье? Дело в том, что эти дни у православных всегда были постными днями, посещение же бани считалось скоромной процедурой и не одобрялось обществом, а в воскресный день большинство горожан посещало церкви. Не работали бани и в некоторые недели Великого поста. К концу XIX века, по мере секуляризации общества, эти традиции размываются, однако общие бани по-прежнему не работают в среду, пятницу и воскресенье, зато кабинеты и дорогие «восточные бани с душем Шарко» в Центральных банях Егорова, что располагались в Казачьем пер., 11, уже открыты.

Конечно, основная масса народа посещала самые дешевые пятикопеечные бани, игнорируя и бассейн, и душ Шарко, предпочитая оставить сэкономленные 20 коп. в ближайшем трактире, однако для марки и репутации в крупных банях, например, в тех же банях Егорова, обязательно имелся ресторан, кегельбан и даже водолечебница. В банях поскромнее ничего подобного не было, зато поблизости смышленый купец непременно открывал трактир или портерную, мимо которых утомленному паром обывателю пройти было совершенно невозможно.

Петербургская сторона в этом смысле мало отличалась от остальной части города, однако вокруг двух торговых бань на берегах Ждановки произошло несколько шумных историй, достойных упоминания. Первая история под названием «Дело об утоплении крестьянки Лукерьи Емельяновой в речке Ждановке» произошла возле бань купца Соловьева на Малом проспекте Петербургской стороны. Блестящая обвинительная речь прокурора окружного суда Анатолия Кони на суде 1872 года вошла в учебники юриспруденции и считается эталоном ораторского искусства, однако мы в связи с делом об утоплении можем почерпнуть немало интересных фактов о жизни Петербургской стороны и обычаях того времени. Но прежде всего зададимся вопросом: где именно на Малом проспекте располагались бани Соловьева?

Интерьер бань. Фото начала ХХ века

В многочисленной литературе, посвященной этому делу, ничего о местонахождении бань не говорится, отмечается лишь, что Лукерью нашли в Ждановке, невдалеке от бань Соловьева. Стало быть, располагались они в начале Малого проспекта и, очевидно, были снесены в ХХ веке, так как ничего похожего на здания бань в начале Малого ныне нет.

А.Ф. Кони

Ответ находим в ЦГИА, где имеется подробная информация и о местонахождении бань, и их владельцах. Располагались торговые бани по адресу: Малый пр., 4–6, где сейчас проходная ОАО «Навигатор», и имели форму замкнутого каре – десять сажень по Малому и двадцать в глубину участка. На Малый проспект выходило двухэтажное здание, а в глубине участка стояли как двухэтажные, так и одноэтажные постройки, причем при смене владельцев они постоянно перестраивались и модернизировались.

Купец 2-й гильдии Сергей Васильевич Соловьев, владевший банями в 1870-х годах и вошедший, пусть и косвенно, в историю об утоплении, отнюдь не был их строителем. Возвел их в 1820-х годах другой купец – Шкутников. Это были первые крупные бани на Петербургской стороне: просторные помещения, «нумера», раздельная парная для мужчин и женщин. Вода бралась из Ждановки и отводилась в Ждановку. Если учесть, что невская вода – в то время еще относительно чистая – считалась предпочтительней для мытья, чем вода из проток, которые служили источником воды для бань в центре города, преимущество бань на Малом было очевидным.

Однако почему столь крупные каменные бани возвели именно на Малом? Ведь каменных построек даже на соседнем Большом проспекте в это время почти не было. Как уже говорилось ранее, в начале XIX века Тучков мост, связывающий Петербургскую сторону с Васильевским островом, выходил в створ Малого проспекта. И была эта часть Петербургской стороны оживленнее, чем соседний Большой проспект. Попариться сюда шли и с Петровского острова, и с Мокруш, и с Колтовских, а кто-то переходил длинный и шаткий Тучков мост с Васильевского острова.

Владельцы, судя по всему, неплохо зарабатывали на банном бизнесе, однако менялись часто. За девяносто лет существования торговых бань они раз десять переходили из рук в руки. Иногда владельцы участка, избегая хлопот, предпочитали сдавать помещения бань в аренду. И деньги в карман шли, и забот меньше. А заботы при банях известные: частые ремонты, ленивый персонал, необходимость исполнять требования Городской управы по соблюдению санитарных правил…

Наиболее значительные перестройки и ремонт в банях происходили в 1850-х и 1860-х годах, когда участком владела купеческая жена Анна Якимова. В это время пристроили склады для дров, расширили сами бани, наконец, уложили в землю трубы подвода и отвода воды. После Якимовой некоторое время участком владел Павел Пожарский, а уже потом Сергей Соловьев.

Но вернемся к истории об утоплении крестьянки Лукерьи Емельяновой. Если бы не речь А. Кони на суде, едва бы этот любовный треугольник, в результате которого банщик утопил свою жену, стал достоянием широкой публики. Скорее всего, ограничилось бы маленькой заметкой в криминальных хрониках и все! Благодаря Кони подноготная и психология преступления вошла в учебники. Это было первое известное дело блестящего юриста и писателя Анатолия Федоровича Кони. Резонансное дело террористки Веры Засулич, как и дело о крушении императорского поезда будут потом, за ними последует быстрое продвижение по службе, однако первая известность к Кони пришла все же после дела об утоплении.

Суть истории чрезвычайно банальна. Крестьянин Емельянов перебирается в Петербург в возрасте 16 лет и устраивается на работу в бани на Малом пр., 4. Живет тут же при банях. Кем, собственно, был банщик в номерных банях, видно из материалов дела: и сводником, и вышибалой, и лакеем. Как отмечает в своей речи А. Кони, средства к жизни Егором Емельяновым «добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посетителям, которые, довольные проведенным временем с приведенной женщиной, дают ему деньги на водку. Вот какова его должность с точки зрения труда!»

Насчет «приведенных женщин» вовсе не предположение или оборот речи; показания на суде давали девушки из дома терпимости, посещавшие бани.

Так ли в дальнейшем происходила деградация личности Егора Емельянова, как это отмечалось в похожей на роман речи Кони, трудно сказать, ясно лишь, что Егор «хлебнул Петербурга». Да к тому же оказался страстной натурой. Женившись на молодой крестьянке Лукерье, он оставляет свою прежнюю любовницу Аграфену, но забыть не может. Уже через несколько дней после свадьбы он пытается возобновить связь, но гордая Аграфена требует оставить жену, и Егор мечется в поисках выхода. Отношения с Лукерьей портятся до такой степени, что он однажды бросает ей: «Тебе бы в Ждановку». Видимо, в это время созревает план убийства. А тут и случай подвернулся. За драку со студентом ему назначают арест на семь суток, и, отправляясь 14 ноября 1872 года на Съезжинскую улицу в управление полиции для отбывания срока, он сталкивает провожавшую его жену в Ждановку. Расчет прост: дескать, я сидел в тюрьме, и знать не знаю где жена, да и труп унесет течением. Но труп всплыл на том же самом месте, где произошло убийство.

Полиция первоначально определяет самоубийство, но на суде стараниями А. Кони вина Емельянова была доказана, и он сознался в преступлении. Слишком много косвенных свидетелей обнаружилось в деле, слишком на виду были отношения «треугольника». Да и фразу Егора «тебе бы в Ждановку» Лукерья перед смертью успела передать сестре. К тому же пылкая возлюбленная Егора Аграфена не выдержала угрызений совести и фактически выдала своего возлюбленного.

Очень любила дело «об утоплении» советская юридическая школа. С ее точки зрения тут были вскрыты все язвы капитализма: и разврат, и чистоган, и жестокость. Сейчас идеология забыта, и в истории осталось лишь блестяще проведенное следствие, совестливые свидетели, показывающие все как есть, а не как выгодно, да четкая, не оставляющая двусмысленности речь прокурора. А как же разврат, чистоган, жестокость – спросите вы? Полно, нам ли в нынешнее время говорить об этом!

* * *

Бани на Малом проспекте просуществовали еще пятьдесят лет. После купца Соловьева участком владел Семен Финин, затем его наследники. Наследники Финина не утруждали себя хлопотами по содержанию бань, предпочитая сдавать их в аренду.

Малый проспект, 4. На месте бань Соловьева ныне проходная завода «Навигатор»

Вообще бани являлись больным местом городского хозяйства и находились под пристальным вниманием властей. Городская управа требовала соблюдения санитарных норм (особенно в части отведения стоков), а также следила за своевременностью ремонтов. Кроме того, власти ограничивали цены на билеты для общих, самых доступных бань. Так что бизнес был хоть и прибыльным, но очень хлопотным. Летнее время – это пора заготовки дров, веников – их вязали десятками тысяч и развешивали в сараях при банях, а также недешевые ремонты. Возможно, поэтому арендаторы бань на Малом менялись так часто. Например, в 1910-х годах торговые бани арендовал некто Михаил Люблинский. В качестве реконструкции он в 1911 году на свои средства пристроил к баням помещение, в котором установил два паровых котла, а также возвел большую кирпичную трубу, дымившую на всю округу. Просуществовали, впрочем, после этого бани недолго.

Следующее упоминание в литературе о них мы находим в 1920-х годах у Н. Анциферова в «Петербурге Достоевского»: «По дороге на Малом проспекте по правую руку, немного не доходя до Ждановки, следует отметить маленький одноэтажный, каменный дом, вросший в землю. Это старые упраздненные бани, современные Достоевскому. Образы русских бань полны той страшной прозы, в которой он ощущал особую мистику…»

В русле нашего рассказа фраза Анциферова про страшную прозу очень уместна. Правда непонятно, почему он говорит об одноэтажном доме, если, согласно плану, на Малый проспект выходило двухэтажное здание. Возможно, писатель имел в виду флигель, имевшийся на участке? Как бы то ни было, в начале 1920-х годов бани были уже упразднены, просуществовав почти сто лет. Наверное, это рекорд для такого рода заведений, если учесть, что перекрытия в начале XIX века, когда строились бани, ставили преимущественно деревянные.

В 1930-1950-е годы радиотехнический завод, ныне известный как «Навигатор», застроил территорию бывших бань. Надо сказать, что завод в советское время расползался в окружающее пространство как паук, поглощая пространство по проспекту Щорса (Малому пр.) и уничтожая старые постройки. Шедевров, впрочем, среди них не было. Появилась здесь и огромная заводская труба вместо банной. Разумеется, совпадение, что нынешняя проходная завода по Малому пр., 4, чем-то напоминает фасад бань, – это совсем другое здание.

* * *

Когда говорят о банях Овчинникова, обычно вспоминают знаменитые «шаляпинские» бани на ул. Большой Пушкарской, 26. «Вот она моя любимая Пушкарская баня», – восклицал Федор Иванович при виде краснокирпичного здания, от которого ныне остался лишь фасад. Те, кому доводилось попариться в этих банях, сказал бы, что ничего особенного в них нет – хорошая парная, а в остальном баня и баня, каких в XIX и даже в ХХ веке было немало. Тем более что у Ефима Овчинникова в собственности была еще одна, не менее известная баня, ныне практически забытая.

Располагалась она в окончании Ждановской улицы возле Петровского переулка, где некогда существовали дома № 12 и № 14, а ныне разбит сквер. Внешним видом эта баня чем-то напоминала Пушкарские бани. Во время войны здание серьезно пострадало, его снесли, но взамен ничего строить не стали, предпочтя уплотнительной застройке клумбы, – что ж, в советское время умели проводить разумную градостроительную политику, а в середине XIX века, когда Пушкарских бань еще не было и в помине, сюда заглядывала на крепкий парок вся округа. С Петровского острова шли рабочие канатной фабрики Гота, свинцово-белильного завода братьев Ждановых, пивоваренной «Баварии»; с Леонтьевского мыса тянулись рабочие ситценабивной фабрики, а с противоположной стороны улицы – рабочие красильной фабрики купца Каттани; плюс артельщики, плюс многочисленные обыватели… Словом, бани никогда не пустовали, работая с раннего утра и до поздней ночи.

Правда, банями Овчинникова их станут называть лишь в конце XIX века. Первым же владельцем был купец Иван Степанович Степанов. В ЦГИА имеется план участка Степанова 1864 года, на котором по адресу: Ждановская ул., 12, изображен двухэтажный деревянный особняк купца, а на соседнем участке под № 14 – двухэтажные каменные бани. Проект выполнил чрезвычайно плодовитый в то время архитектор Август Ланге, много строивший в середине XIX века. Вода для банных процедур бралась прямо из Ждановки – благо здание располагалось на самом берегу – и отводилась тут же в Ждановку тридцатью метрами ниже по течению. Причем, водозабор и канализацию, как говорили тогда из Ждановки в Ждановку, без всякой очистки и осадочных колодцев утвердила Городская управа.

Бани Овчинникова на Ждановской улице. Эскиз фасада. 1901 год

Была ли невская вода действительно чистой? Если судить по обилию невской семги, которую в сезон некуда было девать, то – да; если судить по периодически случавшимся в городе эпидемиям, то – нет. Невская вода была вкусна, еще не заражена химией, как ныне, но к питью из-за наличия инфекционных возбудителей мало пригодна.

Баня славилась и своими банщиками. В современных банях уже не встретишь настоящих умельцев этой профессии, а в XIX веке без них парную было невозможно представить: и кости вправят, и отхлещут веником до изнеможения, и пива поднесут… Больших денег эти процедуры не стоили, так как дополнительными услугами бани конкурировали между собой, зато расхожее выражение «своя баня» включало в себя еще и тот смысл, что в ней работал хорошо знакомый тебе услужливый банщик. Кстати, банщики выполняли и функции фельдшера. Без медицинского образования, но с большим опытом, они могли, что называется, привести в чувство перепарившегося клиента.

Возле бань делался пологий спуск к речке, и желающие могли после парной окунуться в Ждановку. Зимой никогда не замерзала специально приготовленная прорубь, летом, когда петербуржцы целыми семьями на лодках шли из центра города на острова, нагруженные провизией (многие нанимали лодку с гребцом), путь их лежал через Ждановку мимо бань. Купающиеся с хохотом набрасывались на плывущие лодки, обдавали их брызгами, а праздная публика в лодках отвечала руганью и ударами весел.

При банях арендовал площади легковой извозчик и при случае мог с ветерком доставить до дому разомлевшего от пара и пива посетителя. Ну а уж количество питейных заведений, расположившихся поблизости, удивляет. На Ждановской улице, в радиусе сотни метров от бань находился трактир «Грещя», казенная винная лавка, три портерных и несколько чайных лавок. Разумеется, обслуживали они не одних только посетителей бань, однако и их не в последнюю очередь.

Артельщики – народ серьезный, даже если и выпивают, то умеренно – не зря прислугу искали в то время среди этой категории людей работящих и богобоязненных, а вот другая категория посетителей из бывших крестьян деградировала быстро и после бани неизменно напивалась. Для них банная процедура начиналось в парной, продолжалась в портерной, а заканчивалась под забором.

Для некоторых поход в баню и вовсе заканчивался трагически. Дело в том, что зимой утомленные паром рабочие, живущие на Петровском острове, не всегда желали делать крюк и идти через Ждановский мост, а переходили тут же по льду. От обильного спуска теплой воды из бани лед на Ждановке оттаивал, и случалось, что вся компания оказывалась в ледяной воде. Обычно несчастных баграми вытаскивали и отогревали в парилке.

…В конце 1880-х годов участок с банями на Ждановке перешел в собственность потомственного почетного гражданина Ефима Федоровича Овчинникова. Он уже владел Пушкарскими банями, построенными в 1877 году по проекту известного «банного архитектора» П. Сюзора и приносившими ему неплохой доход, и очевидно вошел во вкус. Ефим Овчинников вообще был чрезвычайно активным человеком. Это потом он станет купцом, а в 1846 году вольноотпущенный Овчинников приобретет участок, тянувшийся от Большого проспекта до Большой Пушкарской улицы, на котором располагался сад и деревянные строения. С приходом Овчинникова бесконечные постройки и перестройки на участке не прекращались вплоть до 1917 года. Сначала застраивалась часть участка, выходившая на Большой проспект (доходный дом Овчинникова стоит и поныне), а затем и у Большой Пушкарской улицы. Идея с постройкой бань пришла купцу не сразу, лишь в 1876 году на месте существовавшего прежде каменного дома он начинает возведение бань по проекту Сюзора. Дело оказалось выгодным, и вдобавок к Пушкарским Овчинников прикупает и бани на Ждановке.

Все, что осталось от Пушкарских бань Овчинникова. Фото 2011 года

В 1901 году он принимается за ремонт, в результате которого меняются не только интерьеры, но и отчасти фасад здания, после чего бани на Ждановке становятся чем-то похожими на Пушкарские. Все те же арочные окна, все тот же красный кирпич, все тот же владелец.

После смерти Ефима Овчинникова бани переходят к его наследникам: Пушкарские – Николаю, а Ждановские – Василию и Григорию. Но процветают только Пушкарские. В советское время они некоторое оставались по-прежнему Пушкарскими, а потом стали банями № 48. В 1990-е годы, несмотря на ужасающее состояние помещений, парная по-прежнему была на высоте. Причем, париться предпочтительнее было не в отделении «люкс», а в общем отделении. Говорили, что тут как раз та самая парная, в которой любил париться Шаляпин. Автор этих строк помнит, что в парной был всегда какой-то особый микроклимат и сколько бы ни плескали воды на раскаленные камни, температура в парной резко не менялась, а повышалась постепенно, что создавало ощущение комфорта. Возможно, играл роль большой объем помещения парной. Кстати, до революции знали – парилка должна быть большой, в противном случае пар будет обжигать.

Ждановские бани ожидала иная судьба. Неизвестно по какой причине участок с банями в 1913 году перешел в собственность акционерного общества «Санкт-Петербургский механический и литейный завода „Вулкан“». Не исключено, что здание окончательно обветшало и требовало дорогостоящего ремонта, а возможно процветающее предприятие, владевшее несколькими объектами на соседних Колтовских улицах, предложило выгодные условия, от которых невозможно было отказаться. Как бы там ни было, история Ждановских бань закончилась перед Первой мировой войной. Немного жаль, что не сохранилось здание, но, с другой стороны, глядя на Пушкарские бани, от которых ныне остались рожки да ножки, думаешь: может быть и хорошо? На месте Ждановских бань теперь сквер, а следовательно, меньше соблазнов и возможностей для возведения очередного делового центра внутри старых стен.

Предприимчивая крестьянка Пелагея Карпычева

В конце XIX века владелицей участка по Ждановской ул., 21, что на Петербургской стороне, значилась крестьянка Пелагея Федоровна Карпычева. Ничего, казалось бы, удивительного – мало ли развалюх числилось в городе за бедными людьми, однако тут случай иной. Во-первых, участок был куплен на имя Карпычевой в 1896 году, когда земля в Петербурге уже стоила недешево, во-вторых, располагались на участке отнюдь не развалюхи, а весьма приличный доходный дом с помещениями под лавки и питейные заведения, ну и, в-третьих, купив участок, крестьяне Карпычевы затеяли на нем весьма масштабное строительство. Как делались деньги в период начального накопления капитала в России и каким образом крестьянка стала владелицей доходных домов, можно проследить по истории участка на Ждановской ул., 21.

В середине XIX века указанный участок принадлежал купцу Владимиру Гладкову. Место это, находясь недалеко от «колтовских грязей», было в то время не слишком привлекательным и не всякий извозчик, по словам писателя Всеволода Крестовского, готов был ехать в такую глушь. Впрочем, в отличие от Колтовских улиц, где, по свидетельству Крестовского, стояли преимущественно одноэтажные дома в три окна, набережная Ждановки была понарядней. Рядом располагались корпуса Второго кадетского корпуса и Дворянского полка, поэтому владельцы участков не скупились строить деревянные особняки с «претензией». По имеющимся в ЦГИА чертежам домов можно составить портрет набережной Ждановки 60-70-х годов XIX века: получится этакий ряд деревянных особняков, преимущественно двухэтажных, с вычурными фасадами, прерываемый столь же изящно справленными заборами. Удивляться красивым фасадам не стоит, большинство домов возводилось по проектам известных архитекторов, таких как Ф. Нагель или В. Курзанов, да и мастерство бригад плотников, готовых за несколько месяцев и за умеренную плату срубить деревянный особняк, было очень высоко.

План участка Карпычевой

Но вот беда, в нашем климате все эти неокрашенные особняки имели склонность быстро чернеть и ветшать, превращаясь в «кучу дров», а заборы коситься и крениться в разные стороны. Поэтому каменные дома, несмотря на огромные затраты на их строительство, по мере созревания экономической ситуации в столице стали постепенно вытеснять деревянные и моментально становиться доходными. Купец Гладков построил трехэтажный доходный дом на своем участке в 1878 году по проекту архитектора Константина Андрущенко. В документах, поданных в Городскую управу, дом именовался лицевым флигелем и был пристроен к деревянному особняку владельца. Дом сохранился до наших дней, но выглядит для доходного дома весьма куце. Что делать, когда он строился, время больших пятиэтажных флигелей в этом районе еще не пришло.

Последующие владельцы участка полковник Николай Евреинов, а за ним мещанин Баскаков мало что изменили во владениях, а вот когда землю приобрела наша героиня Пелагея Карпычева, жизнь здесь закрутилась и завертелась. История умалчивает о том, как оказались крестьяне Карпычевы в Петербурге. Но из архивных документов видно, что муж Пелагеи Дмитрий Григорьевич, очевидно обладая предпринимательской жилкой, быстро шел в гору. В 1890-х годах, арендуя помещения на участке Павлова в доме № 19 по Ждановской улице, он имел мелочную лавку и портерную; на участке купца Фогта в доме № 27 – еще одну портерную, а в доме № 21, когда участком владел мещанин Баскаков, мясную лавку.

Ныне почти забытый писатель позапрошлого века Егор Расторгуев в очень остроумной повести «Прогулки по Невскому проспекту» писал, что в начале XIX века не было «в Петербурге погребщика (владельца винного погреба. – С. П.), который бы в несколько лет не нажил каменного дома в несколько этажей».

То же, очевидно, относилось и к владельцам портерных, в частности к крестьянам Карпычевым. Портер в общественном сознании в то время был чем-то большим, нежели пиво, и пользовался особой популярностью, вероятно, из-за крепости. Однако возникает вопрос: как оправдывали себя питейные заведения в окончании тихой Ждановской улицы, если даже сейчас там нет ни одного кафе? Ответ находим, обратившись к промышленной истории района. Дело в том, что в то время рядом находилось несколько процветающих предприятий, в частности ситценабивная фабрика Леонтьева, пивоваренная «Бавария» и канатная фабрика Гота. Они-то и поставляли клиентов в заведения Карпычевых. А еще баня! В сотне метров от участка Карпычевых располагалась Ждановская баня купца Ефима Овчинникова, ее-то и «обступили» питейные заведения Карпычевых.

Дом П. Карпычевой на Ждановской улице. 21. Фото 2011 года

Торговля шла настолько хорошо, что в 1896 году крестьяне созрели до покупки участка со стоящими на нем сооружениями: деревянным особняком и доходным домом. Как водится, собственность записали на имя жены Пелагеи, а Дмитрий Григорьевич стал управляющим над всем хозяйством.

Однако перестройкой своего участка Карпычевы занялись не сразу, пять лет усердно наращивая капитал. Дмитрий Григорьевич, получив в управление доходный дом, не забросил и «пивное дело». На соседних участках Павлова и Фогта он по-прежнему значился арендатором питейных заведений. Лишь во владениях своей жены Карпычев уже не содержал лавок, предпочитая сдавать их в аренду. Так в 1900 году в доме Пелагеи Карпычевой имелся по современным понятиям целый универсам: колбасная, булочная, мелочная лавка, чайная… Кроме того, во дворе находилась кузница и каретная мастерская, обслуживавшая квартировавших по соседству извозчиков.

Вся эта предпринимательская активность плюс сдача жилья внаем и позволила крестьянам Карпычевым в 1901 году приступить к радикальной и дорогостоящей перестройке участка. Для этого был нанят архитектор Б. Трусевич, составивший проекты пристроек к дому и флигелю, а также проект четырехэтажного каменного флигеля в глубине двора. Не все пристройки сохранились до наших дней, но четырехэтажный флигель, возведенный в 1908 году, существует. Его современный адрес – Ждановская ул., 21/1.

Из плана участка Пелагеи Карпычевой, представленного в Городскую управу в 1909 году, видно, что он застроен так, что и вступить некуда. Два доходных дома (включая флигель), деревянный хозяйский особняк, пристройки хозяйственного назначения, а на периферии – бетонные сараи. Деньги делались, судя по всему, из каждого квадратного сантиметра площади.

Так Пелагея Карпычева и ее муж Дмитрий из крестьян превратились в крестьян-капиталистов. Нельзя сказать, что это была уникальная ситуация для Петербурга, однако из низших сословий все же чаще выбивались в люди не крестьяне, а мелкие чиновники, отставные рядовые, мещане, то есть люди, имевшие хоть какое-то образование. Впрочем, главное значение имело не образование, а предпринимательская жилка и склонность к риску.

Кстати, список жильцов в доходных домах Карпычевых в некоторой степени выдает социальное происхождение хозяев. В 1900 году здесь снимали жилье и, вероятно, работали на Карпычевых несколько крестьян, рядовой запаса, мещанин. Но нет ни офицеров, ни учителей, ни чиновников, хотя в соседних доходных домах по Ждановке их было немало.

Судя по всему, послереволюционная судьба крестьян-капиталистов мало отличалась от судьбы обычных капиталистов. След Карпычевых теряется. Собственности лишились – это понятно, но нет их ни в списке жильцов бывшего собственного дома, ни в списках жильцов домов по соседству. Быстро возвысившись, они столь же быстро лишились всего, если только не эмигрировали вместе с настоящими капиталистами.

Жена купца, вдова майора…

История с Пелагеей Карпычевой, а также изучение адресных книг и архивов наводит нас на интересную мысль: в XIX веке лица женского пола едва ли не преобладали в качестве собственников недвижимости в Петербурге и Москве. В табелях домов того времени то и дело встречаются записи о владельцах: «жена купца», «вдова отставного майора», «жена генерал-лейтенанта»… Вот и на Ждановке участками владели жены или вдовы купцов Ванюкова, Чистякова, Каттани, генеральша Тарногурская, вдова полковника Беггрова, мещанка Андреева, крестьянка Константинова и уже упоминаемая нами Пелагея Карпычева.

Частично уже говорилось о том, что мужья сознательно записывали доходные дома на своих жен, чтобы в случае разорения недвижимость не попала под распродажу. Это так, однако, среди домовладельцев значились не только жены купцов, но и жены чиновников, военных, профессоров и даже лиц духовного звания, которым разорение если и грозило, то в самой незначительной степени. Почему же и они записывали доходные дома на своих жен? Дело, видимо, в том, что по русской традиции дом почти всегда был на женщине; мужчина – служивый человек, женщина – домохозяйка. Разводы в России были нечасты, а уж по инициативе женщин и просто редки (для венчанных в церкви это грех), поэтому записывая недвижимость на супругу, какой-нибудь петербургский купец или мещанин был уверен – его имущество, в конце концов, достанется его детям.

В XIX веке, когда в моду вошли большие доходные дома, забота о поддержании порядка, о взимании платы с постояльцев, о мелком ремонте так и оставалась на женщинах. Многие домовладелицы были столь деловиты и экономны, что находили средства на расширение и надстройку своих владений. Например, Евдокия Андреева, владевшая домом № 5/2 по Ждановской набережной. То, как они умели собирать плату с постояльцев, мы помним из литературы, хотя бы тому же «Преступлению и наказанию», пусть Раскольников и снимал каморку «от жильцов», то есть по субаренде.

Конечно, существовали и богатые купцы, имевшие в Петербурге по несколько доходных домов и делавшие бизнес именно на сдаче жилья в аренду. Обычно они сами управляли имуществом, но все же это не являлось правилом для Петербурга. Основная часть квартир в городе предлагалась собственниками небольших, иногда деревянных строений, сдававшими угол таким же небогатым арендаторам. Если муж служил, то заботы о доме почти всегда лежали на жене.

В пользу деловитости женщин говорит и тот факт, что со смертью мужа дело обычно не умирало, а усилиями супруги продолжалось. Например, как уже говорилось, на углу Ждановской набережной и Новоладожской улицы в середине XIX века существовала красильная фабрика купца Ф. Каттани – там, где впоследствии разместится корпус Пограничной стражи. После смерти мужа фабрика еще долго существовала на прежнем месте, а ее владелицей значилась вдова купца.

Впрочем, у этого правила имелись и серьезные исключения. Дело в том, что тогда многие семьи были многодетными, и женщины просто не могли заниматься ничем, кроме детей. В этих случаях и служба, и дом были на главе семьи. Если сдача помещений или дворовых территорий приносила хороший доход, то нанимался управляющий, который следил за всем дворово-домашним хозяйством. Если нет, то помогали дети.

Развился и новый для России тип купчих. Они уже не ориентировались на мужей, а вели собственное дело, иногда очень успешно. Так, в 1860-х годах на Петровском острове вблизи пивоваренного завода «Бавария» двадцать две дачи на землях Императорского двора арендовала купчиха Макарова. Летом местность превращалась в зеленый парк, и сдача дач внаем приносила неплохой доход. За купчихою оставалось лишь управление прислугой, поскольку уборка помещений обычно входила в стоимость арендной платы.

В то же время общественное и должностное положение мужа было очень важным для жены. Если девушка выходила замуж за майора, то в документах именовалось не иначе как жена майора; когда муж уходил в отставку, она становилась женой отставного майора; когда муж умирал, она превращалась во вдову отставного майора. Вот почему считалось важным найти мужа не только с деньгами, но и с положением.

Еще одна особенность обращает на себя внимание, когда изучаешь архивные материалы. В табелях домов и в адресных книгах жильцы, в том числе и постояльцы, скрупулезно перечислены с обязательным указанием должностей. Учет осуществлялся так: агенты адресных книг оставляли дворникам каждого дома опросные листы и сами жильцы или хозяева недвижимости указывали фамилии и общественное положение всех проживающих. Если по данной местности располагалось предприятие, то обязательно сообщалось его название, фамилия владельца и фамилия управляющего, количество рабочих. Никто ничего не утаивал, наоборот, попасть в адресную книгу считалось полезным.

Пожалуй, сведения о жителях города в справочниках стопятидесятилетней давности получить легче, чем в нынешних справочниках о нынешних жителях. Даже собственников крупнейших российских банков выяснить сегодня не просто; это не удается даже регулятору – Центральному банку России. Что говорить о какой-либо иной фирме… Все скрывают, все боятся. Мне кажется, это свидетельство ненормальности в обществе: в XIX веке купец гордился своим положением, раскрывал размер своего капитала, а нынешний бизнесмен боится этого. Конечно, дело и в преступности, и в налогах, от которых стараются уйти, но главное все же в общественной атмосфере. С грустью сознаешь, что в XIX веке она была более естественной.

Фабрика Авраама Санисковского

На Ждановской улице невозможно не обратить внимания на импозантный, неплохо сохранившийся трехэтажный особняк под номером 27. Если бы не этот особняк, некогда принадлежавший тверскому купцу первой гильдии, британскому подданному Аврааму Санисковскому, мы бы сейчас и не вспомнили, что в глубине участка у Санисковского находилась довольно большая фабрика по производству английской жести. Собственно ради строительства этой фабрики он и приобрел в 1870-х годах участок по Ждановской улице.

Каким ветром и когда занесло Авраама в Россию – неизвестно, зато известно, что участок по Ждановской улице, 31 (такой номер имел дом тогда), он приобрел у статской советницы Тарасовой. Район в то время был городской периферией. Это подтверждают и планы участка Тарасовой, относящиеся к 1859 году: небольшой деревянный дом с мезонином; скромные деревянные службы-сараи; ну и непременный для этих мест сад в глубине участка. Очевидно земля в этом месте стоила недорого и вполне годилась для постройки фабрики.

Проектированием фабрики и особняка для британского подданного занимался архитектор Владимир Григорьевич Шаламов, много строивший во второй половине XIX века. В январе 1879 года проект был завершен, однако в мае, когда начиналось строительство, его пришлось откорректировать. Дело в том, что поначалу лицевой особняк, выходящий на Ждановскую улицу, был задуман деревянным. В ЦГИА имеются чертежи этого непостроенного двухэтажного здания. Вскоре по требованию заказчика Шаламов предоставляет новый проект уже каменного трехэтажного особняка. Он и был реализован. Причем любопытно, несмотря на все отличия, каменный особняк чем-то напоминал «деревянный проект» Шаламова. В конечном итоге этот особняк оказался единственным зданием, сохранившимся на участке Санисковского до наших дней.

Фрагмент фасада фабрики А. Санисковского

В глубине участка, в том месте, где у предыдущей владелицы Тарасовой был сад, а ныне расположилось современное здание из стекла и бетона, находилось одноэтажное здание с большой каменной трубой – фабрика по производству английской жести. Здание не сохранилось, но по чертежам мы можем представить его облик. Арочные окна и двери, спокойные пропорции и такой же спокойный декор – все это характерно для промышленной архитектуры того времени. Здание фабрики имело три больших помещения, в одном из которых располагался паровой котел. Рядом с фабрикой находился каменный двухэтажный флигель и службы.

Ждановская улица, 27. Фото 2011 года

Почему производилась именно английская жесть? Трудно сказать, возможно, решение подсказала рыночная конъюнктура. Дело в том, что от обычной жести английская отличалась более толстым покрытием из сплава олова и меди, а потому пользовалась спросом. В частности, ее использовали при кровельных работах. Жесть обрабатывалась оловом на фабрике по особой технологии, вода подавалась по подземной трубе прямо из Ждановки, на что потребовалось специальное разрешение Городской управы.

Авраам Санисковский владел участком совсем недолго, но именно при нем совершились все основные постройки: особняка, фабрики, флигеля и служб. Последующие владельцы вплоть до революции благополучно эксплуатировали возведенные сооружения. Так, купец Фогт в 1890-х годах перепрофилировал фабрику в асфальтовый завод, а помещения доходного дома и флигеля сдавал под многочисленные лавки, портерные и мастерские. Здесь же размещалось 12-е Петербургское женское начальное училище.

В начале ХХ века на участке по Ждановской, 27, на арендованных площадях начинал свое асфальтовое производство прусский подданный, впоследствии «асфальтовый король» Бодо Эгесторф. Любопытно, что канализационные люки с надписью «Бодо Эгесторф и Ко» до сих пор встречаются на улицах Петербурга.

Последний владелец участка биржевой маклер Вильгельм Бетц возвел в 1904 году за зданием фабрики в глубине участка еще один каменный пятиэтажный флигель, использовавшийся в качестве доходного дома. Флигель окончательно загромоздил дворовое пространство, однако увеличил доход владельца.

Советская история участка Санисковского весьма типична: коммунальные квартиры во всех постройках, даже в тех, которые для этого не слишком приспособлены, затем постепенное ветшание. Неудивительно, что в 2008 году территорию двора заняло современное здание из стекла и бетона, мало гармонирующее как с домом № 27, так и остальной архитектурой Ждановской улицы.

Дом двух архитекторов

Напротив фабрики Авраама Санисковского на углу с Петровским переулком располагается длинный трехэтажный дом. Он имеет адрес Ждановская ул., 10, и кажется гораздо более старым, чем есть на самом деле. Неудивительно, ибо весь декор во время советских ремонтов и перестроек с него слетел, окна первого этажа после подъемов и подсыпок улицы почти сравнялись с мостовой, и выглядит дом ныне как образец старой кирпичиной архитектуры. Простой и безыскусной. А ведь когда-то дом имел иной облик. О его истории и пойдет речь.

Эта часть набережной Ждановки застраивалась в середине XIX века. Первым владельцем участка № 1310 4-го квартала Петербургской части был дьякон Башилов. Документы свидетельствуют, что дочерям Ольге и Александре после его смерти в 1847 году достался трехэтажный деревянный дом, фасадом обращенный в Петровский переулок, а также флигель и сараи. В глубине участка, ближе к речке Ждановке, существовал небольшой сад. О дате постройки дома сведений нет, но на плане участка вступивших в наследство дочерей Башилова указано, что дом требует переконопатки и перекройки крыши, стало быть, к моменту вступления сестер в наследство он успел изрядно обветшать.

После сестер Башиловых с начала 1860 и по 1890-е годы участком владел петербургский купец 2-й гильдии Иван Степанов. В это время в дополнение к прежним строениям появились конюшни, прачечная, дворницкая. По утрам ворота владений Степанова со скрипом открывались, и из них на повозках выкатывались извозчики (ломовые и легковые), жившие во флигеле. Работы для извозчиков хватало: несколько военных училищ и Второй кадетский корпус располагались по соседству.

Первоначальный вид дома 10 по Ждановской улице. Архитектор А. Сосков. Эскиз 1897 года

Каменное строительство на участке началось в конце 1890-х годов, когда его приобрел коллежский регистратор Илья Федорович Плинатус. В 1897 году по проекту архитектора Алексея Петровича Соскова для него был сооружен небольшой двухэтажный каменный дом, встроенный позднее в ныне существующий дом № 10. Очевидно, дела у Ильи Плинатуса шли хорошо, так как уже в 1901 году он затеял новое строительство. Весь его участок со стороны Ждановской улицы огородил как крепостной стеной длинный трехэтажный дом с двухэтажными крыльями. Проект выполнил архитектор Василий Шене. Этот архитектор отличался тем, что на всех чертежах, которые подписывал, ставил штамп: «Василий Иванович Шене. В.О., Б. проспект, д. 22, кв. 20». Впрочем, уже в 1902 году он построит собственный дом на Каменном острове.

Если внимательно вглядеться в рассматриваемый нами дом, то левое крыло дома на Ждановской, построенного В. Шене, несколько отличается от правого: на левой сохранились, пусть и весьма скудно, некоторые элементы декора, а на правой – нет. Так вот, левая двухэтажная часть и есть дом А. Соскова, встроенный позднее Василием Шене в свой проект. Очевидно, произошло это по требованию заказчика, ведь судя по должности, Плинатус был не слишком богатым человеком (коллежский регистратор – низший гражданский чин), и в целях экономии пришлось использовать уже имеющуюся каменную постройку.

Ждановская улица, 10. Фото 2011 года

Дом и в 1901 году не отличался особой изысканностью, однако кое-какие украшения над окнами и парадной имел. Какой по счету ремонт лишил его декора, трудно сказать, но произошло это уже в советское время. По некоторым сведениям, дом пострадал во время Великой Отечественной войны и был перестроен. После войны здесь располагались всевозможные конторы и конторки, и очевидно решили, что голый красный кирпич более всего ему к лицу. Сейчас здесь располагается Северо-Западное территориальное управление здравоохранения.

А что же было у Плинатуса? В начале ХХ века в доме находилась казенная винная лавка, часть помещений сдавалась жильцам. Несмотря на имевшийся доход, Плинатус продолжал сдавать и дворовые площади извозчикам. Согласно адресным книгам, в начале ХХ века здесь квартировали ломовой и легковой извозчики. Извозчикам это было удобно, поскольку во дворах по соседству существовали колесная мастерская, кузница, каретная мастерская. Вообще вся Ждановская улица от дома № 2 до дома № 8 была облюбована извозчиками. В каждом дворе имелись конюшни, в некоторых – ремонтные мастерские; извозчики не сидели без работы и исправно оплачивали аренду, поэтому владельцам участков сдача внаем приносила стабильный доход.

Реклама асфальтового завода Бодо Эгесторфа. 1903 год

В 1903 году арендатором на участке И. Плинатуса становится прусский подданный Бодо Эгесторф. Это позже Эгесторф настолько разовьет свое производство, что его асфальтовый завод на Перовской косе станет одним из крупнейших в Петербурге, а в начале ХХ века прусский предприниматель мыкался с арендами по Ждановской улице. Правда, если судить по рекламе завода, не обходившей ни один справочник Петербурга, уже тогда его дела шли в гору. Не исключено, что именно на Ждановской ул., 10, он подкопил средства, позволившие ему начать строительство своего завода на Петровской косе. Эгесторф занимался не только производством асфальта и гудрона, но и работами, связанными с его укладкой, в том числе в сырых грунтах. Вероятно, обширный участок на Ждановской ул., 10, с многочисленными служебными пристройками как нельзя лучше подходил для Эгесторфа.

Можно ли назвать Илью Плинатуса типичным мелким чиновником, выбившемуся в люди благодаря хорошей конъюнктуре и умелому использованию недвижимости? Трудно сказать. Однако, несомненно, история участка по Ждановской ул., 10, прошедшего путь от небогатого двора дьякона Башилова до застроенного доходным домом, служебными пристройками и конюшней участка Плинатуса, типична для Петербурга XIX – начала ХХ веков. И пусть до наших дней сохранился лишь доходный дом, можно сказать, что пока он значится на карте города, сохраняется и память о его владельцах.

Леонтьевский мыс

От красильни и ситцев до первого русского автомобиля

Для обитателей Петербургской стороны XIX века устье Ждановки ассоциировалось с ситцевой фабрикой Леонтьевых; для жителей Ленинграда 1960-х – с громадной стоянкой катеров и вечно дымящей трубой завода «Вулкан»; обитатели этих же мест в 1990-х, прежде всего, отметили бы городскую свалку и снующие туда-сюда мусоровозы; ну а для жителей будущего доминантой, очевидно, станет жилой квартал, возводимый ныне на берегу Малой Невки.

Да, мыс, образованный от впадения Ждановки в Малую Невку, знал разные времена, но неверно, что промышленная история Колтовской слободы начинается с фабрики Леонтьевых. Купцы Леонтьевы хоть и дали название мысу, но, во-первых, ситцевая фабрика поначалу принадлежала не братьям-старообрядцам, а французскому фабриканту Шлингеру, а, во-вторых, еще раньше в окончании Ждановской набережной на углу с Церковной (Новоладожской) улицей появилась красильная фабрика купца Ф. Каттани. Она видна на плане 1806 года, хранящегося в ЦГИА в деле церкви Преображения Господня (Колтовского Спаса). На плане изображена сама церковь, фабрика Каттани, состоящая из десятка строений, да на стрелке несколько мелких строений.

Леонтьевский мыс. Выкопировка из плана начала 1800-х годов

Причины, приведшие итальянца Каттани в Россию, неизвестны, зато можно догадаться, что в устье Ждановки он обосновался в конце XVIII века из-за дешевизны земли. Ибо никаких иных достоинств в то время у «страны Колтовской» не существовало. Глядя на местность, сейчас трудно поверить, что на участке рядом с красильней (между набережной Ждановки и Большой Спасской улицей) имелось несколько прудов, которые купец Каттани облагородил, разбив вокруг сад. Фабричные здания жались к набережной и Новоладожской улице, а пруды и парк располагались в глубине территории. Они существовали до тех пор, пока существовала фабрика, и исчезли, судя по всему, в то время, когда участок стал застраиваться корпусами Отдельной бригады пограничной стражи (нынешний адрес Ждановская наб., 37–41).

Леонтьевский мыс. Фото 1910-х годов. Ателье К. Буллы

Несмотря на низменный характер местности, в архиве нет сведений об ущербе от наводнений – к ним, очевидно, привыкли, зато сведения о пожарах есть. Так, в 1858 году Каттани просит дозволения властей обгоревшее фабричное строение привести в «первобытное состояние», а заодно починить крыши остальных зданий. В то время периодически горели все фабрики в округе, а канатная Гота – много раз.

Красильня просуществовала долго (уже говорилось, что после смерти Каттани ею управляла его вдова), и лишь в последней четверти XIX века это место займет Бригада пограничной стражи.

Что касается собственно Леонтьевского мыса, то ситцевая фабрика появилась через дорогу от фабрики Каттани в начале XIX века. В ЦГИА сохранился план участка французского подданного Шлингера, составленный 10 мая 1827 года, на котором указаны существующие строения, а также упоминается о желании Шлингера возвести деревянные нежилые здания для фабрики. В это время строится двухэтажный флигель, на первом этаже которого, согласно имеющимся документам, разместилась ткацкая машина, а на втором – цех для шитья.

Дела на фабрике идут успешно, она расстраивается и вскоре переходит в собственность к купцу 3-й гильдии Василию Яковлевичу Леонтьеву. Совладельцем фабрики выступал его брат. О купцах Леонтьевых известно, что происходили они из старообрядческого рода и осели в столице в 1740-х годах. Сначала торговали ситцем, а в 1850-х годах приобрели действующую фабрику на Ждановке. Владелец фабрики Василий Леонтьев, как и положено верующему человеку, был многодетным и имел 14 детей. Наследники впоследствии станут совладельцами фабрики.

Уже отмечалось, что в Петербурге XIX века земельные участки и недвижимость редко находились в одних руках длительное время. Город расширялся, некогда непрестижное место вдруг становилось престижным, и у какого-нибудь не слишком богатого мещанина его выкупал состоятельный купец, выстраивая либо доходный дом, либо фабрику. На Ждановке исключение составляла фабрика Леонтьевых. Приобретя фабрику в середине XIX века, они владели ею вплоть до самой революции, то есть около 70 лет.

О доходах фабрикантов косвенно можно судить по тому факту, что почти каждый год на участке появлялось новое производственное здание или расширялось и модернизировалось старое. Например, в 1850-х годах на речке Ждановке на плотах устраивается сооружение для выполаскивания ситцев, а в глубине участка пристраиваются флигеля; приблизительно в это же время строится каменный двухэтажный дом Леонтьевых, сохранившийся до сих пор (Ждановская ул., 43). Утверждают, что архитектором являлся сам Василий Яковлевич Леонтьев. На первом этаже находился зал для торговли ситцами, а справа к дому была пристроена оранжерея, которую при спрямлении Новоладожской улицы в ХХ веке разобрали. Эта оранжерея видна на фотографиях начала ХХ века.

Лауреат Нобелевской премии В.В. Леонтьев

О том, что комнаты дома его деда были увешаны иконами, точно это не дом, а часовня, поведал нам видный экономист, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев, происходивший из того самого купеческого рода старообрядцев Леонтьевых. По воспоминаниям Нобелевского лауреата, кроме детей и прислуги в доме его деда проживали многочисленные родственники.

В 1872 году на территории фабрики возводится двухэтажное кирпичное здание, в котором размещаются пять котлов высокого давления, выполненных по последнему слову техники. Предприятие серьезно модернизируется, и фабричные трубы с тех пор дымят здесь круглые сутки. По некоторым сведениям, на фабрике в это время работает около 500 рабочих, ситцевое производство становится заметным в округе, и безымянный мыс в устье Ждановки в обиходе начинают именовать Леонтьевским мысом.

Известны и благотворительные начинания Леонтьевых. Сам Василий Яковлевич являлся старостой находившейся по соседству с фабрикой церкви Колтовского Спаса и немало помог ей во время реставрации в 1860-х годах после обрушения храмового купола. Кроме того, при непосредственном участии Леонтьевых в 1907 году при фабрике была открыта Первая Колтовская фабрично-заводская школа, где обучались дети рабочих и служащих. Заботы о ее содержание взяло на себя акционерное общество «Братья Н. и В. Леонтьевы и К^о» – так в начале ХХ века стала именоваться фабрика.

Дом Леонтьева. Ждановская улица, 43

Хотя рабочим жилось неплохо, волна забастовок в 19031907 и в 1916–1917 годах не миновала и леонтьевское предприятие. Это было свойственно всем заводам с высокой концентрацией рабочей силы, ситценабивная фабрика не стала исключением.

Сейчас на доме Леонтьевых по Ждановской ул., 43, висит мемориальная доска в честь лауреата Нобелевской премии, экономиста Василия Леонтьева. Василий Леонтьев-младший родился в 1906 году и провел детство в доме на набережной Ждановки, но пошел не по купеческой, а по экономической линии. Впрочем, и выбора особого у него не было: в 1919 году, когда Василию было 13 лет, Леонтьевых в 24 часа выселили из занимаемого дома, а фабрику национализировали. Так из купцов Леонтьевы превратились в неблагонадежных граждан.

В девятнадцать лет В. Леонтьев оканчивает Петроградский университет с дипломом экономиста. В 1925 году покидает страну и продолжает обучение в Берлине, его научная карьера с этой поры неуклонно идет в гору, особенно после эмиграции в 1931 году в США. Здесь формируется тема его исследований: поиск методов соединения экономической теории со статистикой и математикой. В 1970 году В. Леонтьев избирается президентом Американской экономической ассоциации, а в 1973 году к нему приходит всемирное признание: уроженец Колтовской стороны, гражданин США Василий Леонтьев становится лауреатом Нобелевской премии.

* * *

Несмотря на появление ситценабивной фабрики, стрелка мыса вплоть до конца XIX века фактически пустовала. За фабрикой на берегу Малой Невки в начале XIX века располагался участок купца Котенкампфа, позже владельцем стал барон Розенберг. Так как местность была подвержена наводнениям, ничего серьезного владельцы на участке не строили. Какие-то сараи, мастерские. В частности, барон Розенберг, согласно имеющимся документам, в 1866 году построил на участке «мастерскую для каменных работ и избы для рабочих людей». В 1910 году «Бавария» разбила на стрелке мыса парк с аккуратными дорожками, скамейками и цветочными клумбами. Было высажено свыше двухсот деревьев и около тысячи саженцев кустарника. Автором проекта выступал садовый мастер В.И. Визе. Парк был обнесен проволочным ограждением, а со стороны фабрики Леонтьева – высоким забором. Это было золотое время Леонтьевского мыса: не только рабочие с окружающих заводов и их семьи отдыхали здесь, но и горожане из центральных районов, приплывавшие на лодках по Ждановке.

План сквера на Леонтьевском мысу

Долгое время пустынным оставалось место чуть севернее, впоследствии занятое заводом «Вулкан». Там, где ныне стоит охраняемая КГИОП водонапорная башня завода, был когда-то пруд с двумя островками, в пруду плескались перелетные птицы, а вокруг шумела негустая роща, перемежающаяся болотными низинами. Понятное дело, столь выгодный участок невдалеке от центра города долго пустынным оставаться не мог.

Впрочем, руки промышленных магнатов дотянулись сюда не сразу. Поначалу, как и вся Колтовская слобода, местность носила дачный характер. В 1850-х годах участок по Большой Спасской ул., 28 (ныне – Пионерская ул., 50), принадлежал купеческой вдове Дарье Эппингер. На существующем плане 1857 года видно всего одно строение: деревянный дом в три окна, точь-в-точь такой, как был описан в романе «Петербургские трущобы» в главе о Колтовской слободе. Следующий владелец земли купец Петров строит более просторный дом, но и он явно имеет дачное предназначенье. Единственным его отличием являлось то, что окна и входная дверь были значительно подняты над уровнем земли – таким образом учитывался фактор наводнений.

Промышленность стала вытеснять дачников с окончания Большой Спасской улицы в то время, когда участок приобрел купец Сиверс. Именно он в 1879 году строит каменное фабричное здание, впоследствии послужившее и заводу керосиновых двигателей, и заводу «Вулкан». На фасаде фабрики рядом с огромными часами красовалась надпись: «Завод Сиверса». Видимо, 1879 год и можно считать датой появления на берегу Малой Невки механического завода, вошедшего в русскую и советскую историю.

Остается только гадать, сколько тысяч возов строительного мусора было привезено сюда для возвышения почвы, однако и Сиверс, и последующие владельцы участка, в частности завод «Вулкан», шли на это, дабы обезопасить участок хотя бы от рядовых наводнений.

Серьезная известность заводу приходит в начале 1890-х годов, когда участок вместе с домом и фабричными строениями переходит к отставному лейтенанту Евгению Александровичу Яковлеву. На имеющихся площадях Яковлев основывает «Первый русский завод керосиновых и газовых двигателей», строит кузницу и начинает работать над проектом русского «самодвижущегося экипажа». Успех приходит быстро. Уже в 1896 году одна из петербургских газет писала, что по окрестностям Петербурга «разъезжает механический экипаж. Его пассажиры выдают себя за производителей и едва ли не изобретателей этой машины и клянутся, что все до последнего винтика в экипаже сделано ими в собственной мастерской».

Первый русский автомобиль

Другие газеты раскрывают имена изобретателей, называя среди оных Евгения Яковлева (1857–1898), создавшего для автомобиля двигатель внутреннего сгорания и Петра Фрезе (1844–1918), владевшего экипажной фабрикой. Экипаж для автомобиля, созданный фирмой «Фрезе и Ко», по свидетельству петербургской прессы, был похож на обычный фаэтон и по внешнему виду ничем не отличался от подобных иностранных конструкций. Были сделаны только некоторые усовершенствования для использования в дождливом петербургском климате, в частности складной кожаный верх.

Автомобиль Яковлева – Фрезе имел мощность две лошадиных силы, запас хода с имеющимся горючим до 200 км. Стоил он 1500 руб. «Самодвижущийся экипаж» демонстрировался на Нижегородской ярмарке 1896 года и был даже представлен Его Величеству, но дальше единичной партии дело, как это водится в России, не двинулось. Очевидно, виной тому стала высокая конкуренция со стороны французских и немецких производителей, в частности со стороны фирмы Бенца.

Яковлев скончался в 1898 году в довольно раннем возрасте, его завод керосиновых двигателей прекратил существование, однако механическое производство на берегу Малой Невки не пропало. Участок с фабричными строениями перешел во владение к торговому дому «Гольмстрем и Ко», выпускавшему здесь широкую номенклатуру продукции. Судя по выстроенному на участке в 1908 году двухэтажному дому на полтора десятка комнат с детскими и кабинетом, финн Ц. Гольмстрем периодически проживал с семьей тут же при заводе. Кстати, именно при Гольмстреме территория стала застраиваться новыми заводскими корпусами, проектировал которые гражданский инженер И. Герасимов.

От керосиновых двигателей до Юрия Гагарина

Акционерное общество Петербургского механического и литейного завода «Вулкан», среди акционеров которого значился Гольмстрем, владело рассматриваемым нами участком с 1912 года. Это предприятие вообще скупало всю пригодную для производства территорию в округе в 1912–1915 годах. В частности, был куплен у академика архитектуры Львова участок на противоположной стороне Большой Колтовской (Пионерской) улицы, и там устроена, как написано в документах, «калильная мастерская для военных нужд». На Ждановской ул., 14, у купца Овчинникова приобретается здание бань и также оборудуется под механическое производство. Серьезно перестраивается под военное производство и участок на Леонтьевском мысу.

Завод «Вулкан». Август 2003 года

Несколько странно, что под названием «Вулкан» предприятие утвердилось лишь в советское время, а до революции оно было известно, как механический и литейный завод, хотя слово «Вулкан» в уставных документах присутствовало.

Что же так поспособствовало процветанию предприятия? Несомненно, военные заказы, особенно с началом Первой мировой войны. Хотя предприятие существовало с 1889 года, как акционерное общество оно было учреждено в 1908 году и сразу же получило неплохие контракты от Военного ведомства. Завод изготавливал паровые машины, станки, снаряды, гранаты, бронированные двери для форта Красная Горка, а на Леонтьевском мысу продолжал выпускать керосиновые двигатели. Неизвестно, были ли это двигатели Е.А. Яковлева или иной конструкции.

Леонтьевский мыс перед застройкой. Зима 2005 года

В 1914–1917 годах на рассматриваемом нами участке акционерами завода строятся новые железобетонные корпуса, а также контора завода, ставшая в советское время проходной. Часть построек, в частности снарядно-калильную мастерскую, проектировал архитектор Михаил Ефимович Сунцов. Все эти постройки простоят на Леонтьевском мысу вплоть до начала XXI века.

Несмотря на огромное количество заказов в годы Первой мировой войны предприятие лихорадило. Сохранилась переписка завода с Военным ведомством за 1912–1916 годы, где объясняются причины срыва заказов; в частности, идут ссылки на забастовки рабочих, при этом к объяснительным прилагаются «удостоверения о забастовках», выданные полицией.

В конторских книгах за 1917–1918 годы уже больше сведений о протоколах собраний рабочих и заседаний Совета, чем производственных показателей.

Завод явился одной из опорных точек во время революционных событий 1917 года, но думается не по причине какого-то особого угнетения трудящихся в стенах завода – зарплату здесь платили как раз нормальную, а благодаря большой сплоченности пролетариата, что было характерно и для других крупных предприятий Петрограда.

В 1918 году «Вулкан» национализировали, но название сохранили, посчитав, очевидно, вполне революционным. Однако профиль его постепенно менялся в сторону машиностроения. На площадях завода выпускалось оборудование для фабрик-кухонь, а также приборы бытового назначения. В 1930-е годы территорию продлили от Пионерской улицы до реки Ждановки. Трудно сказать, зачем это сделали, ибо на этом месте как был пустырь и стоянка катеров, так и остался.

Во время Великой Отечественной войны предприятие занималось ремонтом военной техники и производством минометного вооружения. В послевоенное время, как и на большинстве ленинградских заводов, военная продукция в номенклатуре предприятия сочеталась с гражданской, но в справочниках фигурировала лишь гражданская.

Кто жил в то время в этих местах, помнит дымящую трубу завода, да кольцо трамвая напротив проходной завода. Днем трамваи отходили полупустые, а утром и вечером – переполненные, с висящими на подножках работниками «Вулкана». В вечернее время, когда завод покидали рабочие, район, казалось, засыпал до следующего дня.

В 1955 году на Ленинградском машиностроительном заводе «Вулкан» проходил практику учащийся саратовского индустриального техникума, будущий первый космонавт СССР Юрий Гагарин. Сейчас это событие возносится в превосходные степени, хотя самого завода уже нет, а в советское время ему не придавали особого значения. И понятно почему: мало ли легендарных личностей, Героев Советского Союза и знаменитых конструкторов трудилось на «Вулкане». И если бы не воспоминания самого Ю. Гагарина, никто бы и не вспомнил о сем факте. Но сейчас, когда в век тотальной деиндустриализации забыты и Герои Советского Союза, и знаменитые конструкторы, имя Гагарина все еще на слуху. Поэтому и появилась в 2011 году на ул. Новоладожской, 4, памятная доска. Хотя тот, кто когда-то учился в техникуме, знает, что такое преддипломная практика – это немного походить по цехам (куда пустят), поговорить с мастером (которому всегда некогда) и составить небольшой отчет. Но больше – побродить по Ленинграду, раз представилась для провинциального паренька такая возможность. Может быть, зная все это, и не афишировала, и не рекламировала ту давнюю практику Ю. Гагарина администрация «Вулкана».

Последний пустырь на Ждановке

Завод «Вулкан». Кольцо трамвая.

Забор кирпичный. Двор глухой.

Здесь улица, как неживая,

И чахлый сквер, как неживой…

М. Кукулевич

Индустриальная история Леонтьевского мыса закончилась в начале XXI века. Двухвековой промышленный взлет, начавшийся с красильни купца Каттани и фабрики Леонтьевых, продолжившийся на заводах керосиновых двигателей Яковлева и машиностроительном «Вулкане», иссяк. Роща, пустырь, полузаброшенные корпуса «Вулкана», где обитали в основном арендаторы, – вот и все, что видели на Леонтьевском мысе в начале 2000-х годов редкие гуляющие. Да еще служебные причалы «Морфизприбора» и стоянку катеров на стрелке мыса, которая постепенно превращалась в свалку.

Поэтому, когда в 2003 году корпуса «Вулкана» начали сносить, стало ясно: Леонтьевский пустырь доживает свой век, его застроят, и, прощайте роща, ржавые катера и покосившиеся хибары – приют бомжей. Промедление было смерти подобно, и я, зарядив свой «Зенит» новой пленкой, 18 августа 2003 года двинулся снимать развалины «Вулкана». Чтобы миновать непривлекательную свалку, лучше всего было заходить не со стороны Ждановки, а так: доехать до деревянного трамвайного Лазаревского моста, что соединял Петроградскую сторону и Крестовский остров, спуститься на берег и уже по берегу вдоль забора двигаться в сторону Ждановки.

Лазаревский трамвайный мост. Фото 2002 года

У Лазаревского моста я, однако, задержался. Совсем не старый мост (постройки 1948 года) выглядел так, как, по моему представлению, выглядели все деревянные мосты в каком-нибудь XVIII веке. Кажется, строительные правила, касающиеся подобных сооружений, не очень-то и изменились за века. Но и этому посланцу прошлого оставалось недолго жить – существовал проект возведения многополосного вантового моста, соединяющего Крестовский остров и Петроградскую сторону. Трамваи по мосту уже не ходили, а ржавые рельсы и прогнившие доски, вместо которых в некоторых местах зияли дыры, создавали впечатление полной заброшенности. От ветра мост слегка поскрипывал, а течение создавало водовороты у его основательно прогнивших опор. На мосту на прогретых за день досках во множестве сидели рыбаки и наслаждались теплым закатом.

Кто-то расположился с артиллерией удочек, кто-то с банкой пива, а кто-то всем семейством просто взирал на залив, ловя мягкий вечерний загар. Видимо, клев из-за близости залива был неплохой. Когда, достав из сумки фотоаппарат, я решил запечатлеть ржавые рельсы, увидел мужчину, силившегося вытащить пойманную рыбу. Удилище его гнулось, а леска дергалась из стороны в сторону. Поначалу я решил, что он зацепил в воде корягу или какой-то иной предмет и не знает, как его отцепить, но когда, передав удилище жене и держась за шаткие деревянные опоры, он, словно акробат, полез с сачком вниз, я понял, что увижу настоящую добычу. И действительно, в сачке трепыхался лещ килограмма на два-три, я даже в лучшие свои рыбацкие годы не видал такого.

– Не страшно есть невскую рыбу? – спросил я.

– Нет, рыба вся проходная, особенно такой экземпляр. Не успевает отравиться. Да и Нева чище, чем раньше – заводы-то стоят!

При этих словах он махнул рукой на развалины «Вулкана».

Пока я наблюдал, рыбаки еще поймали немало рыбы, а кто не поймал, тот удовлетворился выпитым пивом в лучах заходящего солнца на доживающем свой век последнем деревянном мосту Санкт-Петербурга. Однако я помнил свою главную цель: завод «Вулкан» и пустырь. Хотя идти от Лазаревского моста до пустыря на стрелке мыса предстояло всего четыреста метров, то был маршрут по прошлому Петербурга. Поросшие деревьями берега Малой Невки, неухоженная прибрежная полоса, некогда бывшая Колтовской набережной, заброшенные корпуса завода «Вулкан», а на противоположном берегу – ветшающий стадион «Динамо» с красующейся на берегу эмблемой давно забытой Олимпиады-80. Пассажирский пароходик, пришвартованный к лесистому берегу у завода «Вулкан», напоминавший по виду теплоход из фильмов зари кинематографии, не разрушал идиллической картины, а только придавал ей сюрреалистические оттенки.

Пустырь на Леонтьевском мысу. Август 2003 года

Через десять минут я был на пустыре. На поляне размером с футбольное поле было тихо; вокруг густая трава, крики чаек и березы, как стражи этого сохранившегося неведомо каким образом первозданного покоя. Слева вдоль захламленных берегов несла свои воды Ждановка, справа – Малая Невка, образуя стрелку, называемую Леонтьевским мысом. Кое-где в траве виднелись фундаменты зданий – построек неизвестных лет, а сквозь листву проглядывали причалы на Малой Невке.

Иногда по раскисшей от грязи дороге проезжал на свалку мусоровоз. Казалось, это место оставалось столь же диким, как при покупке участка земли братьями Леонтьевыми в XIX веке. Будь моя воля, я бы как музей оставлял такие дикие островки на территории города, не благоустраивал бы их, не позволял застраивать, дабы все видели и знали не только парадное прошлое своего города, но и обыденное и захолустное…

– А ведь в начале ХХ века здесь был парк завода «Бавария», – подумал я, – с клумбами и цветами, еще раньше дача барона Котенкампфа, может быть, что-то осталось от тех времен?

Побродив по пустырю, я обнаружил лишь остатки каких-то фундаментов, да наткнулся на самодельную печку, сварганенную из битых кирпичей – очаг местных бомжей. Вдали за забором слышался какой-то стук. Подойдя, я увидел двух потрепанного вида мужчин, судя по всему, именно бомжей, копавшихся в куче строительного мусора. Рядом лежала сегодняшняя их добыча: несколько мотков медной проволоки, утащенной с завода, и алюминиевые листы. Увидев меня с фотоаппаратом, один из мужчин спросил:

– Вы фотокорреспондент?

– Да, – соврал я, – интересуюсь историей «Вулкана».

– Кончилась история завода, – заговорил более пожилой и внешне более интеллигентный мужчина, – корпуса ломают, остались несколько зданий с арендаторами. Я сам здесь раньше работал инженером.

Мужчина мало напоминал инженера, но, по уверенному тону чувствовалось, что на «Вулкане» он действительно работал.

– Снаряды и пушки здесь начали клепать еще до революции, – продолжал он, – в советское время продолжили, хотя делали вид, что делают оборудование для кухонь, а сейчас в корпусах, тех, что еще не снесены, частные конторки мебель собирают. Но, кажется, и им конец.

– Зато какой вид на залив будет из окон жилья, построенного на этом месте, – возразил я с тем, чтобы внести в разговор элемент полемики.

– Элитное жилье на свалке?

– А что свалка? – вступил в разговор другой бомж, – перегниет. Здесь когда-то кладбище существовало при Тайной канцелярии. И ничего. Построили завод, а теперь вот жилье построят. Кладбище, свалка, элитное жилье. Нормально!

Такие хибары сохранялись в устье Ждановки до начала XXI века

Бомжи стали оживленно спорить между собой, было ли здесь кладбище или нет, а я, отойдя в сторону, стал дощелкивать оставшиеся кадры. Вскоре бомжам спорить надоело, и они, прихватив добычу, направились к ближайшему пункту приема цветного лома. По-видимому, вечером на этом пустыре у самодельного очага будет пир.

* * *

А мне не составило труда перемахнуть через забор на захламленную территорию завода, который фактически не работал с конца перестройки. Впрочем, забор – это громко сказано: оставались лишь его дырявые, перепутанные колючей проволокой остатки – верная примета многочисленных, некогда процветавших, а нынче заброшенных режимных предприятий. Корпуса усиленно ломали, однако, в вечерний час ни рабочих, ни машин не было. Где-то возле проходной обитала охрана, не обратившая на меня никакого внимания.

«Вулкан» уже ломают… Август 2003 года

Оглядевшись, я не мог отделаться от мысли, что территория «Вулкана» напоминает городские кварталы после бомбежки: перевернутые станки, сорванная со стен проводка, перемешанная с осыпавшейся штукатуркой конструкторская документация. А среди этого хлама и мусора – величественная водонапорная башня, уже причисленная КГИОП к памятникам архитектуры.

Не знаю почему, но в дни моего детства она казалась мне самым ярким символом нашего района. И вот спустя много лет я вошел в эту вожделенную башню. Когда-то это была водонапорная башня, однако надобность в подобном способе подачи воды отпала, и на ее этажах расположились производственные помещения. Как и на всей территории завода, здесь был полный хаос, но, кажется, специально ничего не ломали, лишь только демонтировали оборудование.

Я поднялся по лестнице. На втором этаже среди сломанных вольтметров на верстаке лежала тетрадка. «Рабочая тетрадь мастера участка Васильева Н.П.» – было написано на первой странице. Далее шли всевозможные рабочие заметки, относящиеся к 1966 году: пятого октября получили и проверили новый самописец с завода «Львовприбор»; шестого – запустили станок по намотке трансформаторов; а спустя неделю оформили на него рекламацию…

Записи делались чрезвычайно аккуратным почерком, и сначала меня удивило, что они велись чернильной ручкой, но потом я вспомнил – в 1966 году шариковые ручки еще были в новинку. Держа в руках эту тетрадку, я осознавал, почему у знатоков так ценится антиквариат: старые вещи словно бы переносят тебя в то время, когда они создавались, вызывая в душе цепь ассоциаций и воспоминаний. Вот и я отчетливо вспомнил дымящуюся трубу завода, кольцо трамвая у его проходной и битком набитые вагоны по утрам и вечерам. Советская индустриализация и нынешняя деиндустриализация были перед моими глазами: индустриализация в аккуратно заполненной тетрадке мастера Васильева, а деиндустриализация – в корпусах завода с выбитыми стеклами и демонтированным оборудованием.

Дом Глуховского

Купеческая жена Доротея

Колтовская слобода на протяжении последних ста лет стремительно теряла свои символы. Взорвали Колтовской Спас, исчез увеселительный сад завода «Бавария» на стрелке Леонтьевского мыса, снесли завод «Вулкан»; башня завода как памятник архитектуры сохранилась, но закрыта высотными новостройками. Однако один дом, являющийся вне всякого сомнения знаковым для Колтовской слободы, и по сию пору стоит на наб. Адмирала Лазарева, 10. Многочисленные перестройки внутри участка, принадлежавшего последовательно пяти владельцам, не затронули самого дома (лишь в 1907 г. сделали новую каменную лестницу), благодаря чему он сохранился в первоначальном виде постройки 1810-х годов.

Вообще дом с мезонином типичен для архитектуры начала XIX века, нам же среди наступающих со всех сторон бетонно-стеклянных новостроек он кажется удивительно гармоничным. Стройный четырехколонный портик коринфского ордера, завершенный треугольным фронтоном; лепной фриз, нарядные детали. Подобные особняки без всякого сожаления сносили в начале ХХ века, выстраивая на их месте доходные дома, но дом Глуховского выжил.

Ничем, кажется, не заслужил генерал-лейтенант Александр Иванович Глуховский того, чтобы дом был назван его именем. Он не являлся ни первым, ни последним владельцем участка по Колтовской наб., 10; не производил здесь никаких перестроек, более того, едва ли сам часто наведывался сюда. Жил он, в основном, если верить справочным данным, на Невском пр., 1, в собственном доме. Однако имя Глуховского было известно всему Петербургу благодаря общественной деятельности в должности гласного Городской думы и гласного Земского собрания, поэтому дом и приобрел имя своего знаменитого хозяина, хотя уже с 1907 года участок принадлежал расположившемуся по соседству Железопрокатному и проволочному заводу.

Дом Глуховского. Фото начала XX века

Кто же построил этот особняк на берегу Малой Невки? Имя архитектора неизвестно, лишь с достаточной степенью приближения можно назвать заказчика и первого владельца особняка. Им мог стать полковник Жуковский; его фамилию мы находим в одном из документов ЦГИА, где перечислены владельцы участков по Колтовской набережной в 1834 году. Дом № 10 принадлежал в то время Жуковскому, а соседние участки слева и справа – девице Чичериной (так в документах) и отставному поручику Кожину.

Гораздо больше известно о второй владелице участка жене петербургского купца 3-й гильдии Душина, носившей ныне почти забытое имя Доротея. Доротея Эдертовна Душина (в девичестве Вейдель), ставшая впоследствии Эдуардовной, приобрела участок в середине 1850-х годов и развела на нем бурную деятельность, перестроив все, за исключением самого особняка. Первым делом она обнесла участок с тыльной и боковых сторон красивым деревянным забором на каменных столбах, заказав для ворот металлическую решетку, чем-то напоминавшую решетку Зимнего дворца. Этот забор виден еще на фотографиях начала ХХ века. Со стороны Колтовской набережной перед домом был разбит небольшой сквер с клумбами, благо набережная не подходила тогда к дому вплотную.

В глубине участка, тянувшегося до Глухой Зелениной улицы, соорудили двухэтажный каменный нежилой флигель. Очевидно, деньги у супругов Душиных водились, так как на Колтовской набережной в то время не только каменных флигелей никто не строил, но и дома каменные являлись редкостью. Судя по массивным воротам, которые имел флигель, в нем располагались конюшни и экипажная; не исключено, что здесь же содержался домашний скот.

Кроме указанного флигеля Доротея застроила участок всевозможными сараями, они сохранились до начала ХХ века в чрезвычайно ветхом состоянии.

Однако не в связи же сараями и флигелем мы упоминаем о Доротее Душиной? Конечно нет! Дело в том, что купчиха Доротея владела особняком во времена расцвета Колтовской стороны, когда фабричные трубы еще не задымляли безоблачное небо слободы и не слишком богатые, но и далеко не самые бедные петербуржцы считали место на берегу Малой Невки в Колтовской слободе идеальным дачным местом. Летом место оживлялось, смех и веселье на три месяца поселялись на берегах Малой Невки. Хотя Колтовские связывала с городом всего одна деревянная мостовая, на которой экипажи, согласно рассказу В.Р. Зотова, «прыгали как по фортепианным клавишам», однако сады, воздух и чистая еще в то время река перевешивали недостатки, связанные с дорогой.

Дом Глуховского. Фото 2011 года

Надо еще учесть, что напротив располагался богатый трактирами и катальными горами Крестовский остров, также облюбованный дачниками. По словам Ф.Ф. Вигеля, опубликовавшего в конце XIX века свои «Записки», в выходные кто на извозчике, кто пешком приходил на Колтовскую и «оттуда за пять копеек медью переносился через неширокий тут Невский рукав» на остров.

Пользовалась ли Доротея удачным расположением своего особняка? Несомненно. Все пристройки, флигеля и флигельки говорят об этом. Архитектор Агафон Антонович Зограф зарисовал в 1879 году с натуры сплошь застроенный участок, часть построек на котором возводилось по его чертежам. Не отставали и соседи Доротеи. Двор дочери коллежского асессора девицы Чичериной, выходивший на Резной переулок и на Большую Зеленину улицу, был занят массивным деревянным особняком со шпилем на крыше (как любила Колтовская слобода эти шпили!), а также одноэтажными пристройками жилого назначения.

Практически все владельцы держали домашний скот, нанимая для этого работников из крестьян, и благодаря «дачному бизнесу» быстро наращивали капитал.

Да, зимой по окраинам выли волки, а метели бывали такие, что сугробы наметало по окна второго этажа, однако и тут все было не так страшно. В праздники на Крестовский остров транзитом через Колтовскую тянулись вереницы гуляющей публики, желавшей повеселиться на катальных горах или поесть масленичных блинов. От смеха и песен тоска разгонялась быстро.

Оранжереи поручика Кожина

Несколько иначе выглядел соседний с участком Душиной двор отставного поручика, дворянина, коллежского секретаря Григория Артамоновича Кожина, имевший адрес Колтовсая наб., 12. Во-первых, он был необычайно велик по площади и тянулся от особняка Душиной на сто с лишним метров вдоль Малой Невки, и в глубину метров на двести пятьдесят – до Глухой Зелениной. Во-вторых, на периферии участка, ближе к Глухой Зелениной улице располагались самые настоящие оранжереи. Не парники, не огороды, а именно оранжереи. Их мы видим на плане 1834 года. Кто возвел их и когда, архивы умалчивают, возможно, и сам отставной поручик.

Оранжереи вытянулись почти на всю ширину участка, имели расширения с торцов и в центре, рядом находился колодец и жилье – судя по всему, для рабочих. Собственно удивляет не наличие оранжерей в Колтовской слободе, а их размеры: в длину почти восемьдесят метров. Не ботанический сад, но уже близко…

Для каких целей Григорию Кожину нужно было такое грандиозное сооружение? Ясно, не для обслуживания Колтовской слободы, ведь цветы здесь выращивали многие. Можно предположить, что цветы и саженцы выращивались для поставки в городские парки. Дело в том, что питомник у Тучкова моста был устроен в Петербурге лишь в конце XIX века, и для высадки в сады и парки государство закупало цветы и саженцы у частных лиц. Продавцам это было выгодно, зато государственная казна очень много теряла от завышенных цен. Для примера: при обустройстве в 1838 году Большого Петровского парка Комитетом городских строений у частников было закуплено саженцев почти на 100 000 рублей.

Участок Кожина весьма интересен и другим. Ближе к Колтовской набережной находилось три жилых деревянных строения, в том числе выполненный в виде креста барский дом, а на остальной части был разбит парк с аллеями и куртинами. Такое обычно себе позволяли лишь богатые владельцы, имевшие возможность преодолеть искушение и отказаться от захламления двора различными пристройками, приносящими доход.

Следующий владелец участка граф Николай Владимирович Адлерберг (был губернатором Таврический области во время Крымской войны) вообще превратил участок в образцовый. Были снесены все постройки, кроме особняка и оранжерей, а вокруг дома устроены клумбы и сад.

Увы, в конце XIX века, когда после смерти Адлерберга участком владел купец Константин Абрамович Уткин, здесь уже не было ни парка, ни оранжерей.

* * *

Однако вернемся к предмету нашего исследования – дому Глуховского. После смерти Доротеи Душиной (Вейдель) участком завладели ее наследники, они и продали дом в 1890-х годах А.И. Глуховскому. Генерал, как уже было сказано, ничем здесь особо не отметился, кроме того, что дал дому имя, живущее по сию пору. В 1907 году участок вместе с особняком переходит в собственность акционерного общества Железопрокатного и проволочного завода, который устраивает здесь свою контору. Это уже была другая Колтовская слобода: заводы оттесняли дачи, занимая один участок за другим, дымили трубами (один «Вулкан» чего стоит!), образуя классическую пролетарскую окраину, воспетую классиками соцреализма.

Ныне мы лицезреем третью по счету Колтовскую. Нет заводов, зато есть массовое жилищное строительство. Над домом Глуховского, точно хищный зверь, нависла десятиэтажка, грозя поглотить охраняемый государством дом с мезонином.

Офицерское урочище

«Быт, лишенный уюта…»

Какой такой притягательной силой обладает Офицерский переулок в триста метров длиной, что его в своих произведениях упомянули сразу два известных писателя? Алексей Толстой «назначил» здесь старт на Марс (с пустыря на углу с набережной Ждановки), а Николай Анциферов нашел переулок «чрезвычайно интересным» во время прогулок по Петербургской стороне, о чем и поведал в «Петербурге Достоевского».

Скорее всего, писателей среди застраивавшейся доходными домами Петербургской стороны привлекла милая провинциальность места: здесь можно было найти и большой пустырь с нелепыми сараями по периферии, и деревянные дома, и офицерские казармы военного училища, и задние дворы Второго кадетского корпуса с глухими без окон стенами. А на углу с набережной Ждановки во дворе дома № 11 имелся сад с узорными клумбами.

Но не сразу переулок превратился в офицерское урочище. Формировался он в середине XIX века. Среди пустырей и огородов появлялись деревянные строения – в основном на пересечении с набережной Ждановки, и с другой стороны – у Большой Спасской улицы (Красного Курсанта). Выходили в переулок и задние дворы участков по Малому проспекту. Видимо, по этой причине на одном из планов 1868 года первоначальная надпись «Офицерский переулок» зачеркнута, а «продолжение Малого проспекта» пририсована.

Офицерский переулок. Фото 2011 года

Некоторое время переулок пролегал по трассе нынешнего Съезжинского переулка, начинаясь у Малого проспекта, затем поворачивал направо под прямым углом и тянулся до Большой Спасской улицы. Но даже когда современное название и трасса за переулком закрепились окончательно, ничего особо «офицерского» здесь не было, если не считать военных училищ и Кадетского корпуса, располагавшихся неподалеку. Специфическая военная суета придет сюда, когда на углу со Съезжинским переулком расположатся офицерские казармы Владимирского юнкерского пехотного училища. Это случится в конце XIX века.

А к 1880-м годам в переулке лишь закрепят участки за владельцами, среди которых значилось и Военное ведомство в лице Второго кадетского корпуса, а также Юнкерского (впоследствии Владимирского) пехотного училища. Кадетский корпус занимал территорию нынешней Военно-космической академии, а Юнкерскому училищу принадлежало место на пересечении со Съезжинским переулком. Предваряли же вход в переулок со стороны Ждановки два колоритных деревянных дома Крастинга и Крейзера, о которых мы подробно рассказывали.

Офицерские казармы Владимирского училища. Фото 2003 года

Несмотря на наличие номинальных владельцев, некоторые участки оставались пустырями или «пустопорожними местами», как писалось тогда в справочниках. Например, участок потомственного почетного гражданина Крюкова на месте нынешних домов № 3 и № 5 вплоть до революции пустовал; была огорожена высоким забором и в значительной мере пустовала территория Второго кадетского корпуса на противоположной стороне переулка.

Погоны замелькали здесь, как только возвели офицерские казармы Владимирского юнкерского пехотного училища. Здание казарм, построенное в 1899–1900 годах по проекту архитектора Владимира Аркадьевича Колянковского, сохранилось до сей поры и имеет № 7 по Офицерскому переулку. Из этих казарм в конце октября 1917 года многие офицеры, уйдя утром на службу, не вернулись обратно.

Дело в том, что Владимирское пехотное училище фактически оказалось единственным военным подразделением города, оказавшим серьезный отпор большевикам. Почти бескровный штурм Зимнего на Дворцовой площади – это для кинофильма, а на самом деле на соседних с Офицерским переулком Большой Спасской и Большой Гребецкой улицах состоялось самое значительное сражение октября 1917 года. Стрельба не прекращалась всю ночь и весь день 29 октября, заставив притаиться всю округу. О восстании юнкеров мы подробно говорили ранее, здесь же отметим, что в 1960-х годах еще были живы свидетели боя, которые вопреки официальной пропаганде рассказывали о мужестве юнкеров.

По свидетельству Н.П. Анциферова, офицерские казармы в начале ХХ века имели розоватый цвет, рядом стояла будка часового, покрашенная черными и белыми полосами. Ныне дом № 7 имеет желтый цвет, будки, понятное дело, нет. В советское время здесь жило немало семей военнослужащих, сейчас все смешалось.

Квартиры в доме небольшие – хоть и офицерские, но все же казармы, и сколько я ни ходил в 1960-е годы к своему приятелю, жившему в этом здании, так и не смог понять, почему парадные лестницы в доме закрыты, а вход осуществляется со двора через черные. Проходя мимо, вижу, что и ныне картина та же.

Совершая здесь прогулки в 1920-е годы, Н.П. Анциферов представил преимущественно минорный характер местности, отмечая что «все впечатления, ложащиеся одно на другое, создают представление о быте, лишенном уюта, о жизни не налаженной и инертной, о городе угрюмом…». Нетрудно понять, почему именно такие ассоциации родились у писателя: Владимирское училище сразу после Октябрьского восстания расформировали, и офицерские казармы опустели, здания Второго кадетского корпуса за большим забором по левой стороне переулка также стояли безжизненными.

Такие дома встречаются в Офицерском переулке. Фото 2011 года

Жизнь теплилась лишь в начале переулка, где во дворе дома Кононова велось фактически натуральное хозяйство, и в конце на обширном участке мещанина Ивана Анфиногеновича Морщихина – кассира частной Владикавказской железной дороги. Сохранившийся четырехэтажный доходный дом Морщихина по адресу Офицерский пер., 9/Большая Спасская ул., 10, возведен в 1902 году; во времена Анциферова он стоял зажатый двумя массивными деревянными строениями ранней постройки. Доходный дом по заказу Морщихина архитектор Владимир Петрович Тавлинов вынужден был втискивать в свободное пространство.

Офицерский переулок, 9. Фото 2011 года

Дочь купца И.К. Куприянова Агриппина Ивановна, на чьи воспоминания мы ссылались ранее, переехала в Офицерский переулок, выйдя замуж за сына И.А. Морщихина Александра. Потомки Морщихиных и Куприяновых живут ныне в Петербурге, а Дмитрий Иванович Морщихин и Татьяна Михайловна Латманизова передали автору этих строк рукопись с воспоминаниями Агриппины Ивановны. Она пишет, что очень тревожно было в 1905 году. Люди боялись революции и повсеместно забирали сбережения из банков – мало ли что, – пряча деньги кто в перину, кто в дрова. Этим пользовались воры, прекрасно осведомленные обо всех «потаенных местах» обывателей. Снимавшая в доме Морщихиных жилье немка Генриетта Федоровна Меншуткина также спрятала свои немалые сбережения (10 тыс. руб.) в перину, и пока она возилась с детьми Агриппины Морщихиной, в ее собственной комнате на первом этаже хорошо поорудовали грабители. По чистой случайности, возвращавшийся со службы Александр Морщихин заметил огонек свечи в комнате Генриетты и вызвал солдат; из комнаты под дулами винтовок вывели трех парней, одетых в прекрасные шубы с бобровыми воротниками. В их карманах находились хорошо заточенные ножи, а в узелке – деньги Генриетты. Наученная горьким опытом Генриетта Федоровна впоследствии так спрятала свои сбережения, что после ее скоропостижной смерти в 1909 году в ее жилище и вещах родственники так ничего и не нашли.

Домовладелец И.А. Морщихин

В Офицерском переулке нельзя не обратить внимания также и на большой доходный дом М. Баскина по Офицерскому пер., 4, построенный в 1906 году; здесь в начале ХХ века в большом количестве жил не слишком состоятельный люд: чиновники, отставные солдаты, мелкие торговцы…

А на огромном пустыре по правой стороне переулка, с которого позже Алексей Толстой «запустит» корабль на Марс, паслись козы.

Оправдывая название

Все изменилось в советское время. По послевоенному плану развития Ленинграда архитектора Н.В. Баранова, Петровскому острову отводилась роль главного парка Петроградской стороны, а набережная Ждановки должна была стать достойной огранкой рекреационной зоне. В соответствии с этим планом на углу Офицерского переулка и набережной Ждановки в 1955 году на месте двух деревянных зданий возвели помпезный дом № 11 с аркой (об истории этого дома говорилось ранее).

Еще раньше для нужд Военно-воздушной (ныне Военнокосмической) академии им. А.Ф. Можайского в Офицерском переулке построили два здания – № 6 и № 8. Из этих домов наиболее престижным считался первый, расположенный в глубине небольшого парка. Его сразу же облюбовало руководство – начальники кафедр, профессора и, конечно, сам начальник академии. Возле одной из парадных до сих пор висит мемориальная доска с именем одного из последних начальников академии генерал-полковника А.И. Холопова. Хотя дом кажется добротно сделанным, массивные балконы уже поддерживаются деревянными лесами. Верный признак, что рано или поздно его снесут, как снесли дом № 8.

В доме № 8 также селились семьи военнослужащих. Наряду с нашим сталинским домом мне это красноватое здание казалось самым импозантным в переулке, и было странно, что его в 2007 году снесли. Квартиры, где я бывал, не уступали фасаду: просторные, светлые, с высоченными потолками, а вокруг дома море зелени. Мои школьные знакомые проживали здесь максимум три-четыре года, потом отца куда-то переводили «на объект» и след их простывал.

Интересные детали из жизни далеких 1950-х годов поведал известный геолог, полярник Александр Юрьевич Мельник. Его отец заслуженный деятель науки Ю.А. Мельник служил начальником кафедры в академии им. А.Ф. Можайского и жил с семьей в академическом доме № 6. За домом, по словам Александра Юрьевича, в то время стояли окруженные проволочным забором самолеты МиГ и двухмоторный бомбардировщик, а также небольшой вертолет, оттуда же запускались метеозонды. После войны там же находилась «Каталина» (американский противолодочный гидросамолет) и, как говорят, уникальный ракетный «Мессершмидт» на водороде. Сейчас это место закрывает учебный корпус.

Офицерский переулок, 6. «Академический дом». Фото 2011 года

До середины 1950-х, пока не провели газ, в переулке регулярно выгружали дрова, приезжала бочка с керосином. В доме № 6 постройки 30-х годов ХХ века стояли голландские печи.

Над всем витал ореол секретности. Причем доходило до анекдотичных ситуаций. А.Ю. Мельник рассказывал, что его пятилетнего мама сфотографировала на прогулке, и совершенно случайно – на фоне академии. Оттуда выскочил дежурный, мама решила удалиться, но когда ретивый блюститель военных тайн закричал: «Стой, стрелять буду!» – отдала аппарат. Аппарат отцу вернули, но пленку засветили.

Пожалуй, в 30-80-е годы ХХ века Офицерский переулок наиболее полно соответствовал своему названию, хотя его и переименовывали на короткое время (с 1926 по 1956 год) в переулок Декабристов. Люди в погонах встречались здесь так часто, что могло создаться впечатление, будто находишься в военном гарнизоне. Курсанты строем и с песнями вышагивали во время вечерних прогулок. Едва ли не половину и моих друзей по школе № 66 (ныне гимназия № 610) составляли дети офицеров, проживавших на казенной площади. Это было настоящее офицерское урочище…

Памятная доска на доме 6 по Офицерскому переулку

Однако и провинциальных черт переулок не лишился. Прежде всего, благодаря тишине и зелени. Сохранялись и деревянные пристройки, затерявшиеся вблизи каменных зданий, точно скворечники в ветвях огромных деревьев. Гулкая булыжная мостовая дополняла картину.

В нашем дворе существовала двухэтажная пристройка к дому № 11/1. Располагаясь слева от указанного дома, она видна на планах двора еще 1886 года. В начале 1960-х жильцов из этого ветхого строения выселили, куры и поленница дровами исчезли со двора, однако сооружение еще некоторое время не сносили. Возможно, как раз в ней и обитал некогда инженер Лось, приглашавший в путешествие на Марс.

Дольше в переулке стоял двухэтажный дом голубоватого цвета, пристроенный справа от доходного дома № 4. Сам доходный дом по проекту Николая Давидовича Каценеленбогена был возведен в 1906 году, по-видимому, тогда же появилась и пристройка. Едва ли я запомнил бы такие детали, как цвет пристройки и этажность, если бы мальчишеская жизнь не была связана с подобными деталями крепко накрепко. Когда в 1964 году пристройку ломали, мы с приятелями, разделившись на две группы, стали обстреливать друг друга небольшими камешками. Одни засели в опустевшем доме на втором этаже, где уже отсутствовали рамы и пахло плесенью заброшенного дома, другие расположились на противоположной стороне Офицерского переулка. Среди «других» был и я. И тут случилось несчастье. Кто-то взял камень «повышенного калибра» и угодил в голову одному из засевших в доме. Было немного крови и очень много криков. Решительная мама пострадавшего обходила потом квартиры всех причастных к происшествию и спрашивала:

– Твоя работа?

Никто не признался, да и рана зажила через три дня.

Покосившиеся деревянные домики ломали в середине 1960-х без сожаления. Район, казалось, ничего не терял, а лишь приобретал, избавляясь от ветхости. После их сноса район действительно преобразился, однако чего-то стало не хватать…

Нельзя обойти вниманием и дом № 3/5 по Офицерскому переулку. Это типичный «коммунальный рай» постройки 1930-х годов с несчетным количеством комнат в квартирах и с ограниченным числом туалетов. Я заходил сюда к своему однокласснику почти каждый день в течение нескольких лет, но так и не смог изучить всех его соседей – это было невозможно из-за большого их числа. Всякий раз после звонка в квартиру мне открывал дверь кто-то незнакомый.

С 1960-х по 2000-е переулок как бы застыл в ожидании. Ничего в его облике не менялось, лишь в середине 60-х заменили «вечную» булыжную мостовую на асфальтовую, которая теперь вечно нуждается в ремонте. Да за забором академии им. А.Ф. Можайского все время происходили какие-то достройки и перепланировки.

Прервал дремоту XXI век. В начале 2000-х годов огородили место для строительства в окончании переулка, где когда-то на углу с Большой Спасской улицей на участке И.А. Морщихина стоял массивный двухэтажный деревянный дом, но до сей поры ничего не построили. Забор предполагаемого строительства перегородил переулок и придал ему неряшливый вид. В 2007 году, несмотря на протесты общественности, снесли и дом № 8, и тоже огородили пространство, и тоже ничего не стали строить. Переулок вовсе превратился в жалкое необустроенное место, и, по-видимому, напоминает сейчас начало ХХ века, когда, по словам Н.П. Анциферова, почерневший большой забор с вбитыми гвоздями тянулся вдоль левой стороны переулка, ограждая территорию Второго кадетского корпуса.

Пустырь на месте снесенного в 2006 году «академического» дома № 8. Фото 2008 года

Но, судя по всему, скоро все изменится. На месте дома № 8 уже строится очередное творенье из стекла и бетона, машин и людей здесь прибавится, и возникает вопрос, узнаем ли мы тихое офицерское урочище лет через десять.

Школа № 66

То, что учебные заведения бывают разными, я узнал, когда после седьмого класса переехал с Петроградской стороны на Гражданку и пошел учиться в новую школу. Было как-то необычно, что учителя могут не знать свой предмет, преподавать не то, чему учились, а иногда еще и сильно не любить учеников. В результате подобного обучения считанные единицы из выпускников десятых классов поступали потом в вузы, и мало кто вспоминал обучение добрым словом. Конечно, надо отдать должное и нам – ученикам, разгильдяи мы были порядочные, однако воспоминания о школе № 66, где я также не был первым учеником, у меня оставались добрые, а о школе в новостройках – ужасные!

В чем дело, мне объяснила мама, работавшая в то время учительницей в очень хорошей в смысле успеваемости школе в Новой Деревне. Она говорила, что традиции вырабатываются годами, а то и десятилетиями; столько же подбирается коллектив учителей, а в новостройках, где школы только-только пооткрывались – ни традиций, ни учителей.

Несомненно, в школе № 66, располагавшейся на проспекте Щорса (П.С., Малый пр.), 9, где я учился с первого по седьмой класс, традиции были. Это чувствовалось по всему: по своеобразной старомодной архитектуре – здание построено в виде развернутой книжки, одна «обложка» которой располагается вдоль Малого проспекта, а другая – вдоль улицы Красного Курсанта; по высоким потолкам и основательным стенам, но главное – по спокойным, интеллигентного вида учителям, умевшим держать класс в повиновении без крика и истерик. Признаюсь, все это мне казалось естественным и обычным, пока я не переехал в новый район и не пошел в новую школу.

Гимназия № 610. Фото 2006 года

Справедливости ради следует сказать, что и учеников в классах в 1960-х годах было значительно меньше – не более 35 человек, в то время как в новостройках в 1970-х по 45–50. На рубеже 60-х и 70-х годов ХХ века где-то наверху решили, что в эпоху тотальной нехватки рабочей силы слишком много учителей – не слишком хорошо для советской экономики. При этом не объяснили, как обучить класс, состоящий из полусотни учеников. В итоге моего младшего брата после переезда на Гражданку мама не рискнула отдать в близлежащую школу и возила с собой в Новую Деревню, ну а на меня, видимо, махнула рукой.

Но вернемся к школе № 66. Однажды в 1960-х годах рабочие ремонтировали крышу, и наш класс на уроке труда что-то помогал делать. Мой приятель по классу, увидев старые прогнившие стропила, от которых веяло древностью, спросил старенького учителя:

– Наша школа построена до революции?

– Нет, школу построили в 1939 году, а до революции на этом месте стоял особняк купца Головина. Шустрый был мужик…

Учитель, немного задумался, видимо, размышляя, стоит ли нам это рассказывать, и продолжил:

– Как помню, сам особняк его был небольшим, но зато во дворе – куча построек, которые он сдавал жильцам и под мастерские. Кто только не квартировал у него: и плотники, и сапожники, и булочники, и художники. Был даже трактир, «Звездочкой», кажется, именовался.

– Трактир на месте школы? – переспросил мой приятель.

– Да, по вечерам возле трактира и бань, что находились неподалеку, всегда стоял шум-гам, хотя Малый в целом был тихой улочкой. Кстати, ближе к Большому у Головиных имелся даже магазин колониальных товаров.

Мы не поняли тогда, что такое колониальные товары, но спрашивать постеснялись; лишь впоследствии я узнал, что на участке Головиных на Большой Спасской находился магазин, где продавали чай со всех концов света. Возможно, его и имел в виду учитель.

Он был прав и в другом: место, занимаемое ныне гимназией № 610, принадлежало с середины XIX купцам Головиным, сначала отцу, потом сыну. Деревянный двухэтажный особняк имелся уже на плане Городской управы 1868 года. Вообще Головины владели здесь несколькими участками; на том, что располагался ближе к Большому проспекту, до наших дней сохранился доходный дом. На Малом же возводились, в основном, деревянные постройки. К 1905 году, когда домом владел Николай Головин, участок основательно оброс различными пристройками и службами. Причем особняк, который наш учитель назвал «небольшим», на самом деле занимал почти то же пространство, что ныне занимает гимназия. Он стоял на углу Большой Спасской улицы и Малого проспекта. Единственное отличие – он был двухэтажным и деревянным.

Часть фасада особняка Головина. Конец XIX века

План участка Головина. Конец XIX века

Головины пользовались оживленностью места, сдавая помещения в аренду под лавки, мастерские и питейные заведения. Естественно, в советское время все это оказалось невостребованным. Да и особняк изрядно обветшал. На его месте и возвели в 1939 году школу по проекту архитекторов Валентина Дмитриевича Голли и Павла Николаевича Жуковского при участии Олега Васильевича Крысова.

Первоначально она имела номер 31 и относилась к Приморскому району. Потом получила номер 66 и стала относится к Ждановскому району. До сих пор знатоки спорят, какой архитектурный стиль воплотился в здании: конструктивизм или сталинский неоклассицизм. Если судить по основательности внутренней планировки, наверное, все же второе.

Первым директором школы была Б.Я. Каганович, после нее директорствовали А.И. Арзамасова, М.Н. Орлова, В.В. Матвеева. Работал в послевоенное время в школе и завуч историк Леонид Павлович Кузьмин, с печальным опытом гитлеровских лагерей.

Во время войны в учебных классах размещались госпитальные палаты, однако уже в 1944 году занятия возобновились. Пока некоторое время существовало раздельное обучение (кажется, до 1954 года), это была женская восьмилетняя школа, потом обычная восьмилетка…

* * *

Я поступил в эту школу в 1961 году по той причине, что она была ближайшей от дома. Я не слышал, чтобы в те времена выбирали учебное заведение по каким-то иным признакам, кроме территориальной близости; слово «элитное» применительно к средней школе тогда было неизвестно. Хотя неофициально школа считалась одной из лучших в районе. Здесь еще работали преподаватели, получившие дореволюционное образование, а те из молодых учителей, кто вновь вливался в коллектив, подстраивались под существующие традиции.

Как обычно, память выхватывает из школьной жизни не самое важное, а сущие мелочи. Вот и я почему-то запомнил горячие пирожки с повидлом, их пекли в буфете школы. Стоили они по 5 коп. за штуку и были такими вкусными, что я тратил на них все деньги, которые мама давала мне на школьный завтрак. «Все деньги» – это 16 коп., столько стоил завтрак. В то небогатое время многие мои товарищи экономили на школьной еде, а вместо этого шли в кино – дешевые билеты стоили по 10–15 коп., или покупали мороженое – фруктовое стоило 7 коп.

Внешне школа выглядела вроде бы так же, как и нынешняя классическая гимназия № 610, расположенная в этом здании, однако некоторые, казалось бы, несущественные отличия кардинально меняли восприятие.

4-й класс школы № 66. Фото 1965 года

Во-первых, по проспекту Щорса не существовало серьезного автомобильного движения, светофоры на перекрестках ставить никому не приходило в голову, и вообще, улица выглядела весьма провинциально. Хотя на уроках нас и учили переходить улицу на зеленый свет, но это были уроки, так сказать, теоретические. На Щорса, Ждановской набережной и на Красного Курсанта не было ни одного светофора, на Большом проспекте и Чкаловском – единицы. Проходящую машину надо было скорее ждать, чем уступать ей дорогу.

Единственным транспортом, более или менее регулярно курсирующим по проспекту, был трамвай. Как только он поворачивал с Пионерской на Щорса, по характерным огонькам можно было определить его номер. Например, два зеленых – сороковой маршрут; красный и синий – тридцать седьмой… Это делалось для того, чтобы в темное время суток издалека узнать нужный номер.

В школу утром детей никто не провожал – разве что самых маленьких, а вечером не встречал; мамы все работали, да и время было спокойное: случаев, чтобы где-то в городе пропал ребенок, я не припомню.

Во-вторых, иначе выглядел школьный двор. В его центре стояла роскошная клумба, которая цвела с весны до осени. На клумбе работали в основном девочки. Весной цветы высаживали, а когда в сентябре начинался новый учебный год, мы видели всю ту же ухоженную клумбу, только цвели на ней уже осенние цветы.

Весной школьники иногда работали и в сквере через дорогу – на углу Малого проспекта и Съезжинского переулка. Насколько я помню, это был своего рода мини-ботанический сад – столько разных деревьев, кустов и цветов там произрастало. Саженцы доставляли из городского питомника у Тучкова моста.

Осенью в сквере созревал боярышник, ранетки и шиповник. Примечательно, что не только сам сквер был огорожен чугунной оградкой, но также маленьким железными оградками ограждались клумбы с цветами. Надпись «по газонам не ходить» в те времена была священной, цветы никто не топтал и не рвал, к тому же не существовало моды на собак – как их держать, если все работают, – поэтому все скверы поддерживались в идеальной чистоте. Нам тогда казалось, что иначе и быть не может…

Между прочим, этот сквер – ровесник школы № 66, хотя многие думают, будто он здесь находился всегда. Нет, до 1939 года сквера не существовало, а на его месте располагалось два деревянных особняка. Один имел адрес Малый пр., 16, и принадлежал сначала коллежскому асессору Пономареву, а потом мещанке Екатерине Ребровой. Другой дом № 18 принадлежал вездесущим купцам Головиным.

Дом № 16 был одной из самых старых построек по Малому проспекту. Дата постройки доподлинно неизвестна, зато известно, что уже к середине XIX века дом пришел в негодность. В документе Городской управы от ноября 1850 года Пономареву предлагалось вместо развалившегося фундамента возвести новый «вышиной 12 вершков от поверхности земли», а также перестлать полы и перекрыть крышу. Особняк пережил немало реконструкций, но благополучно дожил до революции. Кажется, его снесли перед самой войной, когда напротив возводили здание школы. Так напротив школы и появился сквер.

Кстати, в заслугу советской эпохе следует отнести, если так можно выразиться, разуплотнение. Сносились старые деревянные строения, но новые каменные здания на их месте возводились далеко не всегда. Иногда устраивали сквер, иногда детский сад или ясли. Существовали нормы, сколько квадратных метров зеленых насаждений должно быть в микрорайоне, и эти нормы старались соблюдать. На Петроградской стороне можно назвать немало мест, превратившихся в скверы именно в советское время. Увы, немало этих скверов в постсоветское время застроили и сейчас продолжают застраивать, ведь никто уже не считает квадратные метры зеленых насаждений.

В 1970-е годы в стране не стало хватать металла, и со всех скверов по всему городу оградки поснимали на переплавку. Сняли ограду и с нашего сквера напротив школы № 66, и он почти заглох. Хотя в начале XXI века сквер восстановили, но это лишь жалкая пародия на то, что было здесь прежде. Я зашел как-то сюда: бомжи роются в урнах, вытряхивая мусор наружу, да бродят собаки со всей округи вместе со своими хозяевами. А перед сквером огромная пробка автомобилей к Тучкову мосту, и от смога не спасает никакая зелень. Какой там боярышник, какие ранетки!

* * *

Классным руководителем в начальных классах у нас была Галина Алексеевна Баранова – миловидная женщина с внимательным взглядом. Она хоть и была в меру строгой и иногда покрикивала на нас, но делала это как-то без злости, так что каждый понимал – в случае чего найти сочувствие у нее будет несложно. А не этого ли ждут дети от учителя?

Моя мама хорошо знала Галину Алексеевну, часто общалась с ней и даже бывала у нее дома. Подобные отношения учителей с учениками и их родителями не являлись тогда редкостью, да и работа «от и до» не стала еще нормой для образовательной системы.

Учитель математики был одержим идеей создания кибернетической машины. В то время только и говорили о наступающем веке кибернетики, о транзисторах и о роботах, которые вскоре заменят человека. Энтузиазмом были заражены и дети, и взрослые, а литература подхлестывала этот интерес, рассуждая лишь о дате, когда человек станет ненужным элементом на производстве. Все сходились к тому, что произойдет это к началу XXI века, когда собственно и наступит коммунизм.

В школе существовал кружок, проектировавший ЭВМ, вел его наш математик и каждый желающий мог в нем поучаствовать. Я в романтическом порыве несколько раз сходил, но целыми вечерами мне приходилось наждачной бумагой шлифовать металлические корпуса, в которые, судя по всему, должна была помещаться электронная начинка. Но начинки я так и не увидел, быстро охладел к занятиям, поняв, что от фантастического рассказа до реальной жизни весьма большая дистанция.

При входе в школу справа находилась Пионерская комната. Там регулярно проходили встречи с ветеранами. Тогда были еще живы чапаевцы, буденовцы и прочие герои Гражданской войны. Геолог-полярник Александр Юрьевич Мельник, учившийся в школе в 50-60-е годы, рассказывал, что у них была встреча с командиром Кавалерийского чапаевского полка. Причем кавалерист до революции был гусаром. Что-то такое гусарское в нем чувствовалось и больше всего привлекало внимание.

А в наш класс однажды вошел только что демобилизованный из армии широкоплечий сержант и объявил, что будет нашим командиром в военной игре «Зарница». Военнопатриотическому воспитанию в то время не на словах, а на деле придавали колоссальное значение, и «Зарница» являлась составной частью этого воспитания. Море восторгов изливали мы, когда нам выдали муляжи винтовок и автоматов, и потом, когда повели в тир на Петровский остров и дали пострелять из малокалиберных винтовок. Однако во время настоящих учений все пошло не так. Наш взвод, состоявший сплошь из учеников шестых классов, сначала завезли куда-то в лес под Токсово и заставили выбираться на лыжах по снегу. Когда же мы, выбившись из сил, наконец пришли к нужной точке, нас сразу атаковал условный противник – шестиклассники соседней школы Петроградского района. То ли их выучка была лучше, то ли физически они были покрепче, но они быстро обезоружили нас и в рукопашной основательно поколотили.

Помню, как после «боя» мы сидели униженные и безоружные, а наш сержант утешал нас и одновременно укорял, говоря, что такой бесхарактерности от нас не ожидал; мы же пили чай из термоса с нашими недавними противниками, не понимая, как могли так легко сдаться. Наверное, «Зарница» имела свое воспитательное значение, раз я до сей поры помню, как нас изваляли в снегу и побили в рукопашной.

* * *

Трудно сравнить досуг прежнего школьника с нынешним. Тогда жизнь подростков протекала исключительно во дворах, а не возле компьютера или телевизора. В нашем районе все крутилось вокруг Ждановки. В ледоход – возле деревянных мостов, ведущих «битву» с наседающими льдинами; осенью – в гаданиях, выльется ли, наконец, очередной подъем воды в настоящее наводнение. Весной и летом лазали по многочисленным баракам на Петровском острове, коих до реконструкции парка оставалось на острове очень много.

Ну и, конечно, спорт! Спортивной ареной для школы был стадион им. В.И. Ленина. Как я уже отмечал, территория вокруг стадиона тогда была открыта для посещения, и зимой наш класс сдавал нормы ГТО («Готов к труду и обороне»), бегая на лыжах вокруг замерзшего пруда. В футбол играли на гаревом поле стадиона – это там, где ныне запасное синтетическое поле. Летом купались в пруду возле стадиона. Пруд выполнял функцию бассейна, и в его дальнем углу красовались три вышки: десятиметровая, пятиметровая и трехметровая. Вероятно, экология тогда была лучше, поскольку никто не брезговал невской водой.

В нескольких остановках от нашей школы на Крестовском острове располагался стадион «Динамо», поэтому в начале каждого учебного года в школу наведывались тренеры агитировать за свой вид спорта. Хотя рядом находился стадион им. В.И. Ленина, но туда в секции не записывались – кажется, там имелись только гимнастика и фигурное катание, а у мальчишек эти виды спорта в почете не были.

Сначала мы почти всем классом записались на «Динамо» в конькобежную секцию; наверное, потому, что зимой, когда на улице Ленина зимой заливался каток, нам хотелось выглядеть молодцевато. В ноябре, как только на «Динамо» появился лед, тренер отправил нас на улицу Ординарную, где располагался склад «Динамо», получать коньки. Разумеется, бесплатно. Помню, одна из комнат целиком была завалена беговыми коньками с длинными лезвиями. Однако новых среди них не было, поэтому мой друг Витька спросил:

– А нельзя ли получить новые?

– Можно… Когда получишь разряд.

Через год Витька имел первый юношеский разряд и красовался на льду в новеньких коньках. У меня тоже дела шли неплохо до той поры, как однажды в наш шестой класс не зашла молодая и стройная блондинка и спросила:

– Кто желает научиться стрелять из пистолета?

Поднялся лес рук. Блондинка оказалась тренером по стрельбе и набирала ребят в свою секцию. Она отобрала десяток мальчишек из класса и привела в тир «Динамо». Там нас ожидал суровый отбор. Нас подвели к огневой позиции, попросили закрыть глаза и вытянуть руки вперед. В это время по команде тренера спортсмены начали стрельбу из пистолета «Марголин» по мишеням. Тех из нас, кто среди грохота не открыл глаза и у кого не сильно дрожали руки, она записала в секцию стрельбы. Из десяти человек нашего класса с нервами оказалось в порядке у троих, в том числе и у меня. Прощай, конькобежная секция…

Зато каков был наш восторг, когда после многомесячных тренировок нам наконец выдали пистолеты «Марголин», заряженные настоящими боевыми патронами и дали совершить несколько выстрелов. С тех пор, где бы я ни стрелял – на полигоне ли из автомата, в тире ли из винтовки или по мишени из охотничьего ружья – успехи были неизменны. Это я о том, как прочно усваиваются навыки, обретенные в детстве.

Честно говоря, я не помню, чтобы какая-то спортивная секция была платной; да, тебя могли не принять, но только по спортивным показателям. Например, меня не брали, сколько я не пытался, в секцию очень популярной тогда борьбы самбо, но лишь по той причине, что я не мог подтянуться на перекладине нужное количество раз.

Доступность спорта имела и обратную сторону. К тринадцати годам я умудрился позаниматься в следующих секциях: плавание, легкая атлетика, коньки, бокс, лыжи. Другие ребята не отставали от меня. От такого непостоянства и непоследовательности, когда мы не могли выбрать один вид спорта и сконцентрироваться на нем, толку из нас в спорте не вышло.

Загадки особняка Анастасии Копец

Не так уж много в Петербурге сохранилось небольших уютных особняков, принадлежавших некогда не слишком знаменитым владельцам. В отличие от парадных особняков их в советское время нещадно сносили, так как они занимали площадь, но не давали квадратных метров, да к тому же вечно требовали ремонта. Именно по этой причине сохранившийся двухэтажный особняк по Малому пр., 7, Петроградской стороны привлекает всеобщее внимание. Особенно после ремонта 2007 года, вернувшего ему облик начала ХХ века.

С особняком связано немало загадок, как архитектурных (до последнего времени не известен архитектор, строивший дом), так и касающихся его владельцев.

Первым владельцем дома по Малому пр., 7, о котором упоминают архивные документы, был некий мещанин Клипин. В ЦГИА имеются план двора Клипина 1859 года и чертежи маленького деревянного дома в три окна. Согласно документам, за домом располагался сад, а сам дом требовал «исправления крыши».

В 1862 году участок переходит в руки царскосельского купца 3-й гильдии Алексея Тимофеевича Дылева. Его отец Тимофей Дылев слыл известным в городе лепщиком. По происхождению крестьянин из Ярославской губернии, он приехал в Петербург в 30-е годы XIX века и прославился благодаря работам артели «лепных мастеров» по восстановлению Зимнего дворца, пострадавшего от пожара, а также многочисленным штукатурным и лепным работам в Фонтанном доме Шереметевых, в Царском Селе и Петергофе. Быстро сколотив капитал, Тимофей Дылев уже в 1850 году построил себе на берегу Обводного канала особняк «с претензией» по проекту архитектора Ипполита Монигетти.

Первоначальный вид особняка Дылева по Малому проспекту, 7. Эскиз фасада. 1863 год

Его сын Алексей Дылев пошел по купеческой линии. Приобретя участок на Малом проспекте, он затеял здесь масштабные перестройки. Где-то в начале 1860-х годов строится двухэтажный каменный особняк, а в 1863 году к нему пристраивается чердак в виде мезонина и трехэтажная левая часть. Согласно чертежам, дом был богато украшен лепниной – фирменный стиль Дылевых – и явно выделялся на фоне «деревянного царства» Малого проспекта. В справочниках фигурирует дата постройки особняка, но отсутствует имя архитектора. Известно лишь, что для Анастасии Копец перестраивал дом в 1909 году гражданский инженер Павел Константинович Лежоев.

План участка Дылева. Середина XIX века

В поисках архитектора логично обратиться к чертежам, однако в сохранившейся документации того времени подпись архитектора неразборчива. Судя по архитектурному стилю, можно предположить, что им был профессор Ипполит Монигетти, много строивший в то время. Да и по логике вещей, построив особняк Тимофею Дылеву на Обводном, он мог построить похожий особняк его сыну на Малом проспекте. Но эта гипотеза еще требует своего подтверждения…

В последующем участок часто менял владельцев, среди которых были даже наследники египетского шейха Аяда Мухаммеда Тантави. Выходец из Египта, шейх занимал в 4050-е годы XIX века должность профессора арабской словесности в Азиатском департаменте МИДа и оставил книгу «Описание России», ставшую памятником арабской литературы XIX века. Его наследники, судя по документам, некоторое время владели домом, но никаких серьезных перестроек на участке в это время не происходило.

Активным строительством занялась последняя владелица участка (с 1904 г.) Анастасия Николаевна Копец. Ее муж статский советник Яков Копец занимал важную руководящую должность в организованном в 1901 году товариществе торговли металлом Александра Износкова («Износков, Зуккау и Ко»). По заказу семьи Копец в 1909 году архитектором Лежоевым в Городскую управу передается строительная документация сразу на два объекта: на переделку особняка по Малому пр., 7, и постройку пятиэтажного флигеля в глубине двора. Флигель занимает пустующее место, где некогда у Дылева располагался сад, а перестройка особняка, очевидно нуждавшегося к тому времени в ремонте, приводит к существенному изменению его облика. Трехэтажная левая часть здания становится, как и весь дом, двухэтажной; над парадным входом появляется надпись «КОПЕЦЪ», явно указывающая на тщеславие владельцев. В целом же на доме становится меньше лепнины. Соответственно перестройке подверглись и интерьеры особняка. Можно предположить, что П. Лежоев лишь вернул дому облик, который он имел до 1863 года, когда к нему был пристроена трехэтажная левая часть.

Современный вид особняка Копец. Малый проспект, 7

В советский период особняк Дылева-Копец во время очередного ремонта полностью лишился своего декора, фамилия владелицы с фасада исчезла, и если бы дом снесли, едва ли кто пожалел. Он стоял как большой каменный сарай, забитый ломаной мебелью (дом занимали различные мастерские, в частности мастерская по починке мебели), но все-таки достоял до постсоветских времен. Автор этих строк, учась в школе по соседству, в конце 1960-х годов бывал в этом здании: ничего запоминающегося там не было, кроме пыли, ломаных кресел и облезлых стен.

К концу ХХ века пришедший в упадок дом выставили на продажу. Однако покупатель нашелся не сразу. На фасаде несколько месяцев висела огромная рекламная растяжка с номером телефона и продажной ценой: 500 тысяч долларов. Смешная сумма для такого особняка. Купивший здание банк, надо отдать ему должное, восстановил облик здания и после ремонта особняк стал выглядеть ровно так, как в чертежах, переданных в Городскую управу в 1909 году, только в надписи «КОПЕЦЪ» пропал твердый знак. Но возникает вопрос: почему нельзя было восстановить более интересный облик 1863 года?

«Живой» проспект

Еще 40–50 лет назад Большой проспект выглядел иначе, несмотря на то что его архитектурный облик вот уже целый век почти не меняется. Сейчас это бутики, где посетителей раз-два и обчелся, а тогда на каждом шагу булочные, гастрономы, телеателье, пошивочные мастерские, парикмахерские, кафе-мороженое. И не какие-то особо респектабельные, а самые обычные, в которых можно было, например, подстричься за 15–30 коп., съесть пломбир за 19 коп. или сдать в пошив ткань, с тем, чтобы через две недели получить неплохо сшитый недорогой костюм. В конце Большого в подвальчике существовала вполне «демократичная» рюмочная. Не удивительно, что субъективно проспект выглядел куда более живым и «народным»: раз в двадцать меньше машин, и раз в десять больше людей. Суета, очереди…

Вообще в советское время существовали стандарты, которые указывали, какого профиля магазины и в каком количестве должны иметься в каждом районе города. Сколько булочных, универмагов, гастрономов. Понятное дело, в новых районах эти стандарты не выдерживались, и зачастую в наличии был один единственный универсам на громадный спальный микрорайон, а вот в центре недостатков в магазинах не ощущалось. На Петроградской стороне почти все они располагались на Большом проспекте. Подозреваю, что некоторые из них остались на своих местах еще с дореволюционных времен, только собственником стало государство.

Концентрации магазинов, дешевых кафе и общественных заведений на Большом проспекте способствовало и то, что в советские времена не существовало или почти не существовало понятия «престижности места», поэтому магазины располагали не там, где аренда подешевле, а там, где они нужнее людям. Ну а где они нужнее всего? Конечно же, на центральной улице района.

Утренняя жизнь проспекта начиналась с открытием магазинов: хозяйки занимали очереди в молочные и хлебные отделы (вплоть до середины 1960-х в городе наблюдались перебои с хлебом), заполняли овощные магазины. В это время у входа в магазины рядами выстраивались детские коляски с «бесхозными» спящими детьми, мамаши которых, ничуть не беспокоясь за судьбу своих чад, преспокойно закупали продукты, оставляя детей на полчаса и больше. Это никого тогда не удивляло. В магазинах народа было много, с колясками, тяжелыми и неудобными, протискиваться в очередях было невозможно, да и в случае чего они знали: кто-нибудь ее проснувшегося ребенка да покачает. И действительно, если ребенок просыпался и кричал на всю улицу, находилась какая-нибудь сердобольная старушка, которая утихомиривала дитя, пока родительница не соизволит вернуться. Понятное дело, без выговоров нерадивой маме не обходилось, однако в целом такое положение вещей считалось естественным. Я не слышал, чтобы дети куда-то пропадали, наоборот, случалось мамаши надолго «забывали» про своих детей, посещая сначала один магазин, затем второй, третий, лишь изредка прибегая из очереди, убедиться, что ее чадо спит.

После утренних закупок в магазинах наступала некоторая пауза до 16–17 часов, пока новая волна посетителей по пути с работы не оккупировала их, опустошая прилавки. Ну а после 19 часов отдыхающая публика заполняла уже кафе и кинотеатры. В это время по проспекту приятно было прогуляться: машин почти не было, только общественный транспорт и такси, зато людей – море.

То, что на Большом все было под рукой, доказывает один случай из жизни. Однажды мама послала меня в магазин грампластинок купить ей для школьного урока диск «Голоса птиц в природе». Располагался магазин почти в самом конце проспекта на углу с улицей Ленина и дабы не терять времени, по пути я сделал множество важных дел, которые едва ли возможно осуществить, пройдясь по Большому проспекту ныне.

Первым делом я зашел купить папирос для соседского дяди Васи. Ближайшая табачная лавка располагался не где-нибудь, а в часовне Александра Невского в начале Большого проспекта. Сейчас она относится к Князь-Владимирскому собору, а тогда стояла без крестов, с замазанной надписью «Бога бойтесь, царя чтите», и мы лишь догадывались, что это бывшее культовое сооружение. Купив папирос, я перешел улицу Блохина и в доме № 1 по Большому проспекту, в подвальчике, глядящем на часовню и Успенский сквер, в фотоателье сдал в проявку фотопленку. Фотоателье в округе существовало немало, однако в этом, несмотря на свойственный тому времени фотолюбительский бум, почти никогда не было очередей.

Сдав пленку, в следующем доме № 3 в специализированной мастерской я зарядил гелем стержень для шариковой ручки (стержни стоили тогда дорого и с целью экономии их многократно перезаправляли), а в следующем доме № 5 в диетическом магазине выпил стакан томатного сока и, подкрепившись, дошел до магазина грампластинок. В магазине было множество отделов – эстрада, классика, записи для детей, и я долго не мог отыскать «голоса птиц», не понимая, к какому жанру относится диск.

Сделав покупку, я направился было домой, но наткнулся на своего приятеля, который потащил меня в магазин спорттоваров покупать камеру для его велосипеда. Огромный магазин спортивных товаров располагался тогда в доме № 76. Чего только в нем не продавалось: рыболовные снасти и велосипеды, надувные лодки и мотоциклы, охотничьи ружья и капканы на волка (тогда это продавалось в спорттоварах); а на витрине блестели огромные охотничьи ножи, более похожие на мечи! Ясно, что быстро покинуть такой магазин мы не могли, тем более что при нас проверяли, обдавая помещение магазина клубами дыма, чешский мотоцикл «Панония».

Но и на этом мое путешествие не закончилось. На обратном пути нас занесло в магазин «Филателист», располагавшийся по четной стороне Большого, уже не помню, в каком доме, где мы долго разглядывали марки. Наконец, в кинотеатре «Экран» (дом № 30) нас привлекла афиша польского двухсерийного фильма «Крестоносцы». Решив, что фильм стоит того, мы наскребли по 20 копеек и купили билеты на завтрашний сеанс.

Уже после всего этого мы наградили себя порцией мороженого с сиропом в мороженице, располагавшейся на первом этаже «толстовского» дома № 3 по Ждановской набережной, и благополучно вернулись домой. И пусть на путешествие я затратил более полутора часов, зато разом сделал множество дел.

* * *

Если говорить о магазинах, то старожилы Петроградского района с особой любовью вспоминают диетический магазин, располагавшийся на первом этаже дома № 5 по Большому проспекту. Судя по старым фотографиям, в этом доходном доме Чубакова, построенном в 1910 году по проекту архитектора Вильгельма Ивановича Ван-дер-Гюхта, первый этаж изначально был отдан под магазины. В 1960-е здесь открыли «Диету». Съезжались закупать продукты сюда, по-моему, со всего города. Диетические яйца с печатями на каждом экземпляре, свежая сметана и разливное молоко; творог, сыры и колбасы – все самого высокого качества. Но главное, что в наступающей эре дефицитов, продукты были в наличии и не кончались до самого закрытия магазина.

От нашего дома это был ближайший крупный продуктовый магазин, но я его не любил. Он казался мне бесконечно большим, столько в нем существовало отделов, касс и очередей. Чтобы купить продукты в разных отделах, стоять приходилось в нескольких очередях: сначала, чтобы тебе взвесили, скажем, колбасу или масло (фасованных товаров почти не продавалось), потом в кассу выбивать чек, потом уже без очереди – получать товар; затем аналогичная картина в другой отдел. И так далее. Хозяйкам подобная процедура была привычна, я же от нее изнывал.

Единственный отдел, который мне нравился, располагался справа, со стороны Зверинской улицы – здесь продавали соки, торты и мороженое. Это был, можно сказать, самый спокойный отдел; мы с приятелями после школы иногда забегали сюда, брали мороженое, а иногда выпивали по стакану томатного сока. Рядом стояла банка соли, и сок можно было тут же подсолить по желанию.

Ближе к центру здания начинались развесные отделы мясо-молочных продуктов – очереди здесь выстраивались максимальными. Спасало то, что входов в магазин существовало несколько, и чтобы обойти очередь, не обязательно протискиваться, а можно было выйти на улицу и войти в другую дверь напротив нужного отдела.

Когда мама посылала меня за маслом, я иногда делал вид, что не понял за каким и вместо сливочного покупал шоколадное – цена была одинаковой. Правда, шоколадное, в отличие от сливочного, «уходило» у нас за вечер. Докторская колбаса была такой вкусной, что твердокопченые колбасы мало кто покупал. «Химические» продукты в колбасах, в которых отсутствовало мясо, стали появляться позже, в 1970-х годах, а в 1960-е ГОСТы еще соблюдались.

Кстати, в доме, где располагалась «Диета», с 1922 по 1944 год в квартире № 21 жил известный, а ныне почти забытый советский поэт и писатель Николай Семенович Тихонов. Едва ли автор поэмы «Киров с нами», а также очерков о советской жизни может быть востребован в нынешнее время, однако не следует забывать, что в его квартире бывали такие известные литераторы, как В. Маяковский, К. Федин, А. Фадеев, О. Форш, О. Берггольц, Вс. Рождественский. А сам писатель, по воспоминаниям современников, в дни блокады превратил свою квартиру в корпункт газет «Ленинградская правда» и «На страже Родины».

В самом центре Большого проспекта в доме № 42 в 19601970-е годы находился магазин «Живая рыба». Я его запомнил потому, что аквариум из белого мрамора, в котором плавала эта самая рыба, хорошо просматривался с улицы. Вода в аквариуме почему-то всегда была мутноватой, и, глядя на виляющую хвостом крупную рыбу, я мечтал, чтобы мне на удочку попалась такая же. Но в Ждановке подобные экземпляры не водились.

Весь ужас начинался тогда, когда купленная и принесенная домой рыба на раскаленной сковородке вдруг оживала и начинала прыгать. Иногда поймать ее удавалось уже на полу. Впрочем, рыбу, равно как и икру, покупали в то время не так часто, а в магазин заходили, чтобы поглазеть на аквариум и плавающих рыб.

Кстати, двухэтажный особняк № 42, где располагался магазин «Живая рыба», построен архитектором Шаламовым в 1880-х годах и явно выделялся среди окружающих зданий своим псевдорусским стилем. Сейчас в этом здании тоже достойное учреждение – Детская школа искусств.

Когда-то в доме 42 по Большому проспекту находился магазин «Живая рыба». Фото 2012 года

Имелось на Большом проспекте и несколько магазинов, которые, как мне казалось, не могут закрыться никогда из-за их невероятной популярности. Я говорю о книжном магазине в доме № 36 по Большому проспекту и соседнем с ним магазине игрушек на углу Ижорской улицы и Большого проспекта, а также о комиссионке на углу Большого проспекта и Ораниенбаумской улицы.

В «Игрушках» имелось такое количество отделов, что ходили по нему, как по музею, и если ребенку удавалось затащить родителя в магазин, отвертеться от покупки тому было проблематично. Конечно, советская промышленность не радовала ассортиментом, но зато имелись немецкие и чешские игрушки. В центре зала стояла огромная детская железная дорога производства ГДР, по которой двигались поезда, автоматически переводились стрелки и зажигались семафоры. Дети мечтали о такой железной дороге, однако мало того, что стоила она баснословные по тем временам деньги – около 100 руб., – но и расположить ее в условиях всеобщего дефицита жилплощади было негде. Не в четырнадцатиметровой же комнате!

Значение книжного магазина, глядящего своим фасадом на памятник Н.А. Добролюбову, для взрослых было сравнимо со значением магазина игрушек для детей. Казалось, в этом доме архитекторов Александра Ивановича Князева и Виктора Матвеевича Фромзеля (№ 36 по Большому пр.), возведенном в 1952 году по всем канонам сталинского ампира, книжный магазин на первом этаже является естественной и неотделимой частью. Ведь «просвещение», «знание» – считались синонимами грядущей эры коммунизма, тем более что в 1960-х годах в этом доме жил председатель Ленгорисполкома. Какой же иной магазин мог тут располагаться?

В эру дефицита здесь шли навстречу покупателям и принимали заявки, оповещая при выходе нужной книги. Я таким образом несколько лет подписывался на необходимые мне по работе книги издательства «Радио и связь». Зная планы издательства, в конце года я оставлял заявку и ждал открытки с приглашением. Тот, кто был понастойчивее, «подкарауливал» и художественную литературу. Казалось, в самой читающей стране магазину суждено существовать, пока стоит памятник Н.А. Добролюбову – то есть вечно. Однако в «самой читающей» очень скоро сменились приоритеты и книжный магазин на рубеже веков убрали.

Комиссионный магазин в доме № 44 на углу Большого и Ораниенбаумской открылся еще в довоенные годы и постепенно приобрел колоссальную популярность. Дело в том, что модно одеться в СССР можно было лишь двумя путями: либо иметь связи в магазине и опять же «подкараулить», когда там что-нибудь «выбрасывали», либо, имея деньги, пользоваться услугами комиссионного магазина. В комиссионный сдавали привезенные из-за границы вещи, поэтому выглядели его прилавки гораздо солиднее, чем, например, павильоны построенного в 1960-е годы и широко разрекламированного «Дома мод» на Каменноостровском проспекте. Здесь быстрее всего реагировали на моду, поэтому в начале 1970-х в комиссионном все было увешано вошедшими в моду дубленками по цене 600–700 руб. (в два раза выше, чем в государственных магазинах, где их, впрочем, никогда не было), а в начале 1980-х их место заняли уже куртки «аляски».

Кроме импорта в комиссионку сдавали и «дефицит» из советских магазинов; официально цена не могла быть выше государственной, однако серьезно за этим никто не следил, поэтому если тебе повезло, и ты где-то ухватил хороший импортный товар, можно чуть-чуть подзаработать, сдав его в комиссионку рублей на 30–40 дороже. Тем более что за комиссию брали всего 7 %.

Видя, какой популярностью пользуется комиссионная торговля, в 1980-х годах напротив «вещевой» комиссионки в доме № 46 открыли комиссионный магазин культтоваров. Здесь продавали импортную и советскую радиоаппаратуру, телевизоры, ковры, люстры. В 1970-х ажиотажным спросом пользовались чешские хрустальные люстры, и каждый, кто по путевке бывал в ЧССР, считал своим долгом привезти оттуда люстру. Привезла ее и моя мама. Мне нужны были деньги на стереофонический проигрыватель, и я, с ее разрешения, понес люстру в комиссионку на Большой.

Когда я распаковал люстру, глаза приемщика заиграли почти таким же светом, как хрусталинки на ее латунных ободках.

– Да, люстра хорошая, но дорого принять я ее не могу.

– Почему? – спросил я.

– Государственная цена такой люстры 290–300 рублей и мне никто не даст поставить ее за 500.

– А за сколько можете поставить?

– Ну… рублей за 330.

Я согласился, а потом, когда при получении денег понял, что люстру даже не вывешивали в зал и она «ушла» по знакомству, сожалел, что так легко купился.

В 1990-х годах надобность в комиссионках пропала, и они быстро исчезли с Большого проспекта.

Чуть позже поубирали и булочные с их копеечным оборотом. В свое время их на проспекте было, наверное, около десятка. В начале 1960-х, когда с хлебом в стране случались перебои, эти магазины отличались разве что фасадом и интерьером зданий, в которых располагались, а вот во второй половине 1960-х дефицит исчез, и у каждой булочной появилась своя изюминка. Где-то кроме булки и хлеба продавалось свежее пирожное, где-то имелся широкий ассортимент конфет, где-то хлебные изделия всегда были мягкими.

Увы, ни одной из тех булочных сейчас на Большом нет.

На своем месте остались разве что гомеопатическая аптека в угловом доме № 2 по Большому проспекту, магазин оптика (сейчас «Невская оптика») в доме № 20/5 на углу Пионерской улицы, да чебуречная в доме № 4, правда, чебуреки ныне там совсем не того качества, что были прежде.

В 1990-х закрыли и «Диету» в доме Чубакова, и с тех пор длинный магазин разделен на множество мелких помещений. Арендаторы так быстро меняются, что упомнить, кто чем здесь торгует, невозможно.

* * *

Суетливость и некоторую вечернюю праздничность придавало наличие на Большом кинотеатров. Их на проспекте существовало целых четыре: «Молния», «Арс», «Экран» и «Свет», еще кинотеатр «Великан» в бывшем Народном доме на Кронверкском и несколько клубов в округе, где также демонстрировались кинофильмы. В вечернее время кинозалы почти всегда заполнялись, а это как-никак несколько тысяч человек на нескольких сеансах. После киносеанса люди прогуливались по вечернему городу, делились впечатлениями, создавая ту самую праздничную атмосферу.

Кинотеатр «Молния». Фото 1960-х годов

В этом смысле образ жизни горожан несколько отличался от нынешнего. Тяга к общественным местам была выше, желание проводить досуг дома – меньше. Что объяснимо: если в телевизоре всего две программы, а иностранные фильмы по ним не показывают, то невольно захочется в кинотеатр. Да и в коммуналках, где проживало большинство жителей Петроградской стороны, не очень-то хотелось оставаться вечерами.

Кинотеатры в советские времена подразделялись на кинотеатры первого, второго и третьего проката. Дело в том, что количество копий было ограничено и крутили их поочередно – сначала в кинотеатрах первого проката, потом второго и т. д. Чтобы увидеть «свежий» фильм, надо было обязательно доставать билеты в «Великан» или «Молнию» – кинотеатры первого проката на Петроградской стороне, однако не беда, если по какой-то причине этого не получалось – через полгода и даже через год этот же фильм можно было свободно посмотреть в каком-нибудь маленьком кинотеатре третьего проката. Причем гораздо дешевле. Если в «Молнию» билет на вечерние сеансы стоил 40–70 копеек в зависимости от ряда, то в «Арс» или «Свет» – 25 копеек. А на утренние сеансы, так и по 10 копеек. За две серии цена удваивалась.

Интерьер кинотеатра «Арс». Фото 1970-х годов

Нам очень нравились маленькие и уютные кинотеатры, особенно «Арс» и «Экран», «Свет» тоже, но он специализировался, в основном, на документальных и научнопопулярных фильмах. «Арс» располагался в известном «доме с башнями» № 75/35 архитектора Андрея Евгеньевича Белогруда на площади Льва Толстого. В этом доме, живописно вписывающемся в острый угол между двумя улицами, изначально был кинозал, рассчитанный на двести с лишним человек. Назывался он «Элит». Потом пошла волна переименований: «Конкурент», «Резец», а перед войной – «Арс». В 1990-е годы здесь разместился театр «Эксперимент».

Интерьер кинотеатра «Вулкан». Фото 1960-х годов

В маленьком зале «Арса» порой демонстрировались фильмы, которые в другом месте нельзя было посмотреть. Один английский фильм мне показался столь необычным для советского времени, что я до сих пор помню его сюжет. Интрига строилась вокруг поиска неопознанного комического объекта, приземлившегося, а точнее приводнившегося на Земле. За ним охотились американские, английские и советские моряки, попутно подозревая друг друга в провокациях. А необычность фильма состояла в том, что советские моряки были представлены в очень смешном виде: то не могли отвинтить люк своей подводной лодки, то психовали, оказываясь позади американцев и англичан. Американцы, впрочем, тоже были представлены не в лучшем свете – все-таки фильм английский. Единственная причина, по которой фильм допустили к прокату, как мне кажется, состояла в том, что в конце фильма англичане, русские и американцы стали действовать совместно, убедившись в опасности объекта для цивилизации.

В доме по адресу Большой пр., 74, архитектором Василием Васильевичем Шаубом в 1915 году был устроен кинотеатр «Люкс»; кинозалы на заре кинематографии часто располагались на первых этажах доходных домов и автором некоторых проектов как раз был Шауб. В советское время «Люкс» стал «Светом» и просуществовал до 2006 года. Все годы он специализировался на «умном», то есть документальном и научно-популярном кино, хотя не гнушался и художественными фильмами. Перед сеансами иногда выступали ученые, писатели и авторы фильмов, а зрители могли задать вопросы. По-моему, сборы от документального кино были не слишком велики, однако в СССР не все измерялось коммерческой выгодой, поэтому кинотеатр благополучно здравствовал в центре престижного района, и ни у кого не возникало желания переоборудовать его в бутик.

Ближе всего к нашему дому располагался кинотеатр «Экран» – семь минут пешком в доме № 30. Но его мы посещали реже всего, это типичный кинотеатр «третьего проката» и в нем демонстрировались фильмы, уже давно показанные в других кинозалах города. Ничего нового в его афише мы, как правило, для себя найти не могли. Однако помещение кинотеатра было весьма уютным, не зря в 1990-х в него довольно стремительно въехало казино «Капитан Морган».

Если хотелось сэкономить, а такое со школьниками случалось часто, то посещать нужно было какой-нибудь клуб, а не кинотеатр. Их много существовало в округе, но мне более всего запомнился клуб завода «Канат» на Петровском острове. Приходишь, платишь 10 копеек, садишься на любой ряд чрезвычайно уютного зала и смотришь в свое удовольствие. Конечно, смотрели какое-нибудь старье (старье – это фильм, находящийся в прокате уже год или два), но это не важно, если фильм хороший.

Существовала и своеобразная культура посещения кинотеатров. Приходили заблаговременно, где-то за полчаса до начала, чтобы успеть съесть мороженое или выпить кофе с пирожным. Посещение кинотеатра не стало еще технической процедурой, обязательно надо было послоняться по холлу кинотеатра и поглазеть на киноафиши и людей.

Какие фильмы демонстрировались в прокате? Чаще всего про шпионов и разведчиков. Это была любимая тема советских режиссеров, а потому антагонизм политических систем мы усвоили с раннего возраста. Еще не было засилья фильмов на производственную тему – это случилось позже, в семидесятых годах ХХ века, а потому, хотя глупого кино было достаточно, скучные фильмы находились в меньшинстве.

Однако больше всего мы любили иностранные фильма – цветные, широкоэкранные и красочные. Это было единственным окном в другой мир. Западные фильмы показывали не часто, а если они появлялись, то о них только и говорили. Сколько по времени шел в прокате фильм С. Кубрика «Этот безумный, безумный, безумный мир» я не помню, но помню, что считалось для многих нормой посмотреть его и три, и пять раз. Таким же успехом пользовались фильмы из серии «Приключения Питкина…».

Фильмы стран социалистического лагеря выходили на экран чаще, но они были не лучше наших. Югославские эксплуатировали тему партизан. Мальчишкой я посмотрел не один десяток этих фильмов, но в памяти остался один обобщенный сюжет: в красивейших горах сербы воюют с фашистами, а заодно с хорватами, которые, судя по фильмам, всегда были на стороне фашистов.

Польские и чехословацкие фильмы были гораздо разнообразней, и военная тема не так доминировала в них. Режиссеры этих стран предпочитали незатейливые любовные истории либо масштабные полотна о борьбе этих стран за независимость, особняком стояло более серьезное кино таких режиссеров, как Анджей Вайда. На меня сильное впечатление произвел польский фильм «Крестоносцы», особенно качеством батальных съемок – мне они тогда показались очень натуралистическими; посмотрел этот фильм сейчас, сравнил с нынешним кино и подумал: как я был наивен, считая сцены фильма жестокими.

За моралью следили очень строго, несколько поцелуев в фильме – и уже надпись: «дети до 16 лет не допускаются». Доходило до смешного. Когда в начале 1960-х вышел в прокат фильм «Гусарская баллада», ныне относящийся к категории детско-юношеских, табличка «для взрослых» присутствовала рядом с афишей в кинотеатре «Великан». Хорошо это помню, поскольку мама провела меня на фильм с большим скандалом, да и то лишь потому, что знала: в фильме ничего «взрослого» нет. Эх, посмотрели бы те ревнители морали современное телевидение!

Впрочем, уже в седьмом классе мы научились обходить запреты. Просили кого-то из взрослых, стоящих в очереди купить билет, а потом когда на контроле строгая дама начинала возмущаться, мы небрежно спрашивали:

– Так что, сдавать билет?

– Да уж проходи, – следовал ответ, – но больше не пущу.

Почему-то в кассах не любили, когда возвращают билеты.

Часть II
Петровский остров

«Величиною посредний, но весьма продолговатый…»

С юга речка Ждановка отрезает от Петроградской стороны большой кусок, называемый Петровским островом. Во все времена его считали неотъемлемой частью сначала Петербургской стороны, затем Приморского, Ждановского и Петроградского районов, не оставляя за ним самостоятельного административного значения. И написано об острове, несмотря на его богатую историю, немного. Возможно, из-за того что охарактеризовать его одним словом сложно: не то парк, не то промышленная зона, не то охотничьи, не то рыболовные угодья.

Первоначально остров назывался Столбовым, говорят, за вытянутую продолговатую форму. Вот и первый историк Петербурга А.И. Богданов охарактеризовал Петровский остров как «величиною посредний, но весьма продолговатый», упирая на среднюю его величину и естественную продолговатость. Однако на столб остров все же не похож. Вероятнее всего, на нем некогда находился навигационный знак в виде статуи, который русские назвали просто столбом. Для чего нужен был навигационный знак, станет понятно, если представить характер островов дельты Невы того времени. Поросшие лесом они мало отличались друг от друга, если смотреть с Финского залива, напоминая ладожские шхеры, в которых судно, входя в дельту, вполне могло заблудиться. Или, во всяком случае, сбиться с кратчайшего пути.

План Петровского острова. 1898 год

Как бы то ни было, название Столбовой забыли быстро. Остров стал Петровским, как только перешел в собственность Петра I. С тех пор фраза «мог бы, но не стал» более всего применима к нему. Его трудно назвать островом-парком из-за наличия многочисленных промышленных предприятий, не поворачивается язык именовать его и индустриальной зоной из-за расположившихся здесь Дома ветеранов сцены, Яхт-клуба, Петровского парка и стадиона «Петровский». Единого функционального назначения здесь так и не сложилось, хотя после того, как островная земля в начале XVIII века стала собственностью Петра I и в западной оконечности возвели охотничий домик, названный историком А.И. Богдановым «дворцом Его Величества», казалось, быть Петровскому островом-парком.

Глядя на карту города, легко убедится, что лучшего места для отдыха и не придумаешь: система озер, связанных с Невой, пересеченная местность, липовый и дубовый лес, прекрасный вид на Васильевский остров – с южного берега; тихие воды Ждановки – с севера. И это не где-то, а в самом центре города. Однако, не получилось. Промышленные предприятия – в основном из-за дешевизны земли – медленно, но верно отвоевывали пространство у дач. Причина еще и в том, что островов для отдыха в Петербурге хватало и без того: Елагин, Каменный, Крестовский, к тому же побережье в Петергофском направлении. В результате к нынешнему дню парк сохранился лишь в восточной части острова, близ стадиона «Петровский» и в западной – у Яхт-клуба и Дома ветеранов сцены.

Как уже было сказано, написано о Петровском острове не так уж много, а вот живописцы жаловали остров более, нежели писатели. Несколько пейзажей сделал Сильвестр Щедрин в 1811 году, они так и называются «Вид с Петровского острова…». За один из них С. Щедрин получил по окончании Академии художеств золотую медаль. Пейзажи напоминают его же итальянские работы – идеализация в итальянском стиле водилась за русскими художниками, однако дают представление о природе острова в начале XIX века. Судя по картинам, он был густо поросшим деревьями и сильно пересеченным. Щедрин запечатлел и узкий деревянный Тучков мост, проложенный через остров и петлявший в то время по Неве в поисках мелководных мест. Выходил мост через Петровский остров и через Ждановку к Малому проспекту Петербургской стороны.

В документах эпохи фигурирует и иная характеристика местности – заболоченный лес. Более болотистым считался южный берег у Малой Невы, поэтому застройка проводилась преимущественно в северной и центральной частях острова, хотя и они при малейшем наводнении покрывались водой. Можно предполагать, какое количество возов строительного мусора пришлось завозить на остров, чтобы хоть немного поднять берега и выровнять площадки под строительство, если, согласно документам, для одного только Убежища престарелых актеров их потребовалось более тысячи.

Петровский дворец. Фото 1900-х годов

Трудно сейчас точно указать место, где находился дворец Петра, зато известно, что деревянный Петровский дворец Екатерины II, построенный в 1768 году и простоявший до 1912 года, располагался на месте нынешней Петровской площади. Вокруг него обустраиваются аллеи – Тополевая и Ивовая, ясно указывающие на парковый характер местности. Судя по фотографиям, Петровский дворец едва ли можно отнести к шедеврам зодчества, не исключено, что он лишь повторил облик первоначального охотничьего дома Петра I.

Впрочем, рассуждениям об охотничьем характере угодий Петровского острова ныне трудно найти документальные подтверждения, зато в Российском государственном историческом архиве имеется документ, датированный началом XIX века, где отмечены места рыбной ловли в западной оконечности Петровского острова. В частности, отмечено «место для закола, отдаваемое из оброку от Казенной палаты». Закол (вбитие свай и установка на них специальных сетей) разрешалось делать летом в районе нынешнего Большого Петровского моста, но «от берега Петровского острова отступя 30 сажень, для свободного прохода судов». Часть акватории Малой Невки вблизи Петровского острова сдавалась для закола в аренду, а на другой стороне реки со стороны Крестовского острова такой же рыбный промысел, согласно документу, организовывал граф Разумовский. Чаще всего ставили семужьи заколы, и когда рыба шла, невскую семгу продавали не на вес, а ведрами и бочками.

Совсем недалеко от закола, сразу за Петровской косой располагались тони – места для промысла неводом. Для тони обычно отводилось неглубокое песчаное место, где неводили из года в год и где дно тщательно очищалось. Иногда рядом сооружали плот, на котором стоял рыбачий домик, и где сортировалась добыча. На тонях ловили преимущественно лосося, хотя попадалась и так называемая «посторонка» – лещ, щука, судак, плотва. Эту рыбу отдавали за копейки.

Словом, Петровский остров вплоть до начала ХХ века имел прикладное назначение, но вовсе не охотничье, а рыболовное.

* * *

Вплоть до революции 1917 года значительная часть земель в западной части острова принадлежала Императорскому кабинету. Эти земли активно сдавались в аренду. Так, в конце 1860-х годов двадцать две дачи арендовала на земле Кабинета в районе Петровского проспекта некая купчиха Макарова. Что собой представляли типовые петербургские дачи XIX века описывает В.Р Зотов в историческом очерке «Петербург сороковых годов». Дачи, по его словам, выглядели как «карточные домики, без всякого приспособления к своему климату, с мавританскими и другими украшениями по наружному фасаду, но без малейших удобств внутри…»

Петровский проспект. Перспектива. Фото 2011 года

Летом дачи были нарасхват: тишина, морской воздух и некая провинциальность в сочетании с близостью к центру города привлекали дачников на остров. Зимой стояли, засыпанные снегом, и медленно гнили в сыром воздухе.

В конце XIX века к арендаторам добавилась и общественная организация: Русское театральное общество, основавшее в западной части приют для престарелых сценических деятелей. Возможность бесплатной аренды земли у Кабинета его императорского величества сыграла решающую роль в переезде приюта с Кирочной на Петровский остров.

Восточная оконечность острова в районе нынешнего стадиона «Петровский» никогда не застраивалась и служила местом отдыха, однако парк с аллеями и скамейками здесь разбили по указу Николая I лишь в 1837–1840 годах, высадив значительное количество декоративных деревьев и облагородив пруды. Разрабатывали парк целых четыре года: очистили от навала судов территорию, где ныне располагается стадион «Петровский», естественные, врезавшиеся в берега Петровского острова, заливы превратили в пруды, соединив протоками друг с другом; понастроили мостов, как через Ждановку и Малую Невку, так и через пруды парка, наконец, укрепили и возвысили берега речки Ждановки, намыв со дна более 5000 куб. саженей грунта. Руководил всеми этими работами генерал-лейтенант А.Д. Готман – начальник Комитета городских строений.

В XIX веке речку на Петровском острове называли Керосинкой. Фото 2011 года

Общая площадь парка составляла около 30 га. От Тучкова моста через Ждановский шли широкие ездовые аллеи, огибавшие пруды и создававшие замкнутые окружности. Вдоль ездовых аллей пролегали пешеходные прогулочные дорожки, защищенные специальным ограждением. Естественная растительность острова удачно сочеталась с высаженным кустарником и небольшими клумбами. В северной части парка произрастал преимущественно хвойный лес, в южной – смешанный. Недалеко от Ждановского моста, там, где ныне стадион «Петровский», существовала открытая площадка с расположенной в центре беседкой.

Берег Петровского острова захламлен, как и до обустройства его при Николае I. Фото 2011 года

В конце 1880-х годов на площадке была построена открытая сцена – театр, а невдалеке устроили качели, карусели и лодочную пристань. Здесь же существовала чайная, питейные заведения и другие торговые павильоны.

Летом публика очень любила купаться в прудах, зимой предпочитала лыжи и санки, весной праздновала Масленицу… Чаще отдыхающие попадали на остров с Тучкова моста, ибо Ждановский мост, ведущий на остров, в то время был пристроен к дамбе Тучкова. Этим маршрутом, сходя с Тучкова моста, попадал на остров во время прогулок Ф. Достоевский, сюда же забрел и его герой Раскольников.

Хотя застраивать восточную часть острова власти не позволяли, в 1865 году в естественной гавани (там, где сейчас завод «Спецтранс») разрешили возвести здание Английского гребного клуба. Здесь располагалась пристань и навес для хранения лодок. Удивительно, но на «Спецтрансе» на месте здания Английского клуба до сих пор стоит деревянное сооружение, чем-то напоминающее сооружение XIX века. Возможно, это то самое, только несколько перестроенное здание.

Петровский парк у Второго пруда. Фото 2011 года

Разрешили городские власти и постройку в Петровском парке коровника некоему крестьянину Разумееву. На месте, где ныне запасное поле стадиона «Петровский», были сколочены стойла для двух коров; предполагалось, что Разумеев будет продавать парное молоко гуляющей публике.

Как вспоминают современники, концерты давали в летнее время в парке регулярно, но с особенным шумом справлялись Масленица и другие общегородские праздники.

Театральная сцена сохранялась на острове вплоть до революции. По воспоминаниям театрального художника М. Григорьева, на месте стадиона в начале ХХ века «была большая площадка, окруженная старыми деревьями: на ней устраивались народные гулянья. Дальше шел парк с прудами, протоками и аллеями. Там были построены незамысловатые аттракционы: карусель, вертикальное колесо с подвешенными корзинками, круговые качели, горы, с которых съезжали на особых лодках прямо в пруд, поднимая тучу брызг. На сцене во время гуляний давались представления, по преимуществу эстрадного характера…»

Катание на северных оленях в Петровском парке. Фото 1900-х годов

А рядом на большом пруду, по словам М. Григорьева, давали представления батального характера, «при этом производилось столько пальбы, что клубы порохового дыма моментами скрывали крепость от глаз зрителей…» Во время праздников и гуляний за вход в парк брали пятачок, в остальные дни вход был бесплатным.

В 1910-е годы популярной зимней забавой для детей Петербургской стороны являлось катание на северных оленях и лайках по прудам Петровского острова. Управляли оленями и собаками ненцы, которые жили тут же в чумах. Располагались чумы там, где ныне запасное поле стадиона «Петровский». В парке стояли чучела зверей в натуральную величину, что еще больше привлекало сюда детей.

Вообще эта часть острова выглядела перед Первой мировой войной очень обихоженной: вдоль аллей – аккуратно подстриженные декоративные деревья; рядом клумбы с цветами; в роще стилизация под дремучий лес с чучелами зверей. Горожанам вполне хватало восточной части острова для гуляний, поэтому они равнодушно взирали на то, как западная и центральная часть оккупируется предприятиями, лесопилками и складами.

Городок Сан-Галли

Городок Сан-Галли, существовавший на Петровском острове западнее Петровского парка и вблизи канатной фабрики Гота, с конца XIX века являлся, по сути, частью Петровского парка. Собственно, все кто вспоминает жизнь в этом городке, непременно упоминают и парк, в зелени которого утопали полтора десятка двухэтажных вилл, а также Земскую учительскую школу, дававшую образцовое образование. Однако колония Сан-Галли на Петровском острове начиналась в 1870-х годах не с вилл, а с Петровского заведения искусственных минеральных вод. Каменное двухэтажное здание фабрики мы находим уже на плане 1878 года участка купца Франца Сан-Галли по Ольховой (Ремесленной) улице.

Весьма неожиданный для нас факт: искусственная минеральная вода в Петербурге XIX века пользовались немалой популярностью. Видимо, петербуржцы еще не разобрались, что искусственная вода, несмотря на идентичный химический состав, вовсе не то же, что натуральная, да и реклама делала свое дело. К тому же фруктовые прохладительные напитки типа лимонада из натуральных плодов в то время также относились к искусственным минеральным водам; они-то и пользовались повышенным спросом. В городе существовало несколько фабрик и торговых домов по производству этой воды, в том числе одна – во владениях Ф. Сан-Галли на Петровском острове. Соответственно и называлась эта вода «Петровской». Трудилось на фабрике в разное время от полутора до двух десятков рабочих.

Кроме фабрики на участке Сан-Галли имелся геометрически правильной формы бассейн, каналом соединенный с Малой Невой, несколько жилых домов и мастерские. На чертежах 1878 года, хранящихся в ЦГИА, мы видим весьма хаотичную застройку участка; судя по всему, единого плана развития местности не существовало, и постройки то возводились, то вскоре сносились, прежде чем возник тот самый городок Сан-Галли с виллами и аллеями.

Однако что привело процветающего промышленника Сан-Галли, ворочающего миллионами, на Петровский остров? Ведь он уже имел на Лиговке литейно-механической завод, занимавший лидирующие позиции на рынке металлоконструкций. По-видимому, простое расширение и диверсификация бизнеса, когда прибыль от основного вида деятельности позволяла вкладывать средства в покупку земли и недвижимости в разных частях города. Обширный и сравнительно недорогой участок на Петровском острове вполне годился для этого.

Вообще судьба Франца Сан-Галли – пример того, чего может достигнуть предприимчивый и смышленый человек за короткое время. Потомок старинного итальянского рода Сангалли, Франц родился в Германии и уже в 19 лет появился в столице Российской империи. Устроившись на бухгалтерскую должность на завод Берда, он быстро становится своим в многочисленной немецкой колонии Петербурга. До такой степени, что заемные деньги друзей позволяют ему открыть в 1853 году механическую мастерскую на Лиговке с десятком рабочих. Но коммерческого успеха поначалу нет. Слишком высока конкуренция в этом виде деятельности. Тогда Франц решает сделать ставку на качество и умеренную цену, выигрывает ряд конкурсов на поставку продукции, в том числе у завода Берда, где он некогда работал.

Фирма «Сан-Галли» внедряет систему отопления на ряде городских объектов, выполняет заказы для Кабинета его императорского величества и признание не заставляет себя ждать. За постройку Воронинских бань на Мойке совместно с архитектором Павлом Юльевичем Сюзором Франц Сан-Галли получает золотую медаль на Политехнической выставке 1872 года в Москве, а в 1873 году фирма участвует во Всемирной выставке в Вене и получает медали за свою продукцию. Заметим, от начала образования механической мастерской до медалей Венской выставки прошло всего двадцать лет.

Чего только не выпускал завод: и обогревательные батареи, и несгораемые шкафы, и камины, и решетки для дворцов Петербурга, и уникальные лебедки, с помощью которых монтировались береговые батареи Севастополя. В дни расцвета своего чугунолитейного детища и приобретает Франц Сан-Галли участок земли на Петровском острове невдалеке от канатной фабрики Гота. Но искусственной минеральной водой и мастерскими по ремонту лодок и судов дело не ограничивается. На участке ближе к Малой Неве располагаются склады леса, серы, меди, мастерские. Ближе к центральной части острова возводятся жилые дома, часть из которых сдается внаем.

Хотя в справочниках начала ХХ века владельцем земли по Ольховой ул., 2-11, по-прежнему значится Франц Сан-Галли, на самом деле ею уже владеет его дочь, жена надворного советника Мария Францевна Биттихер, урожденная Сан-Галли. На плане участка Марии Биттихер 1883 года видны пристроенный дом для игры в кегли, сад, новые службы. Однако самые интересные постройки пришлись все же на конец XIX – начало XX веков. По особому проекту строятся виллы (двухэтажные коттеджи), каждая из них носит свое название. Виллы сдаются внаем, в некоторых живут рабочие и служащие чугунолитейного производства. По воспоминаниям современников, Ф. Сан-Галли очень дорожил высококвалифицированной рабочей силой и строил для нее жилье как в районе Лиговки, близ чугунолитейного завода, так и на Петровском острове. Возможно, в этом кроется одна из причин процветания его фирмы.

Городок Сан-Галли. Villa Virginia. Архитектор В. Курзанов. Чертеж 1897 года

В ЦГИА сохранились чертежи одной из вилл под названием «Virginia». По ней можно судить, насколько живописной выглядела эта часть Петровского острова: тенистые аллеи, бассейн, виллы. Видимо, в одной из таких вилл и провел свое детство экономист, лауреат Нобелевской премии Василий Леонтьев. Дом его деда, владельца ситценабивной фабрики, как известно, располагался на Ждановской набережной, но родители В. Леонтьева предпочитали жить в городке Сан-Галли.

В это время в городке действовала и Земская учительская школа (в советское время – педагогический техникум им. Ушинского), выпускавшая учителей для сельских школ. Принимали в школу по конкурсу и детей из малообеспеченных семей учили бесплатно, но даже на платное обучение конкурс был очень высок. Для примера: в 1909 году желающих поступить насчитывалось 130 мальчиков и 159 девочек, поступило же 35 мальчиков и 35 девочек. Всего в школе обучалось около сотни учеников. По социальному положению в основном из крестьян; но были и мещане – 15 человек; из купцов и дворян – 4 человека.

Водонапорная башня и прачечная – памятник городку Сан-Галли. Фото 2011 года

Известный советский педагог директор зеленогорской школы № 445 А.С. Шарков окончил эту Земскую школу и оставил свои восторженные воспоминания об уровне преподавания в ней. Вспоминал он и виллы в окружении живописного парка.

Вообще недвижимость на Петровском острове приносила немалый доход семье Сан-Галли, ведь и помещения для Учительской школы, и фабрика по изготовлению минеральной воды, и виллы-коттеджи, и склады сдавались за немалую арендную плату. С учетом того, что проживающим в виллах были созданы комфортные условия, недостатка в желающих поселиться в городке Сан-Галли не наблюдалось. Недвижимостью у семейства Сан-Галли заведовал Михаил Васильевич Баженов, по воспоминаниям очень энергичный человек.

Ремесленная (Ольховая) улица на месте городка Сан-Галли. Фото 2011 года

К сожалению, виллы до наших дней не сохранились; на этом месте в советское время обосновался судостроительный завод, изрядно исказивший территорию. Правда, живописная водокачка (теперь жилой дом) по адресу ул. Ремесленная, 6, с надписью «Городок Сан-Галли» сохранилась и поныне. Возведенное в 1899 года по проекту архитектора Владимира Курзанова здание немного напоминает по архитектурному стилю существовавшие здесь некогда виллы. Проектировал их также В. Курзанов.

Судостроительный завод, основанный в советское время, закрыл забором значительную часть бывших владений Сан-Галли и захламил ее. Соответственно сузил он и территорию Петровского парка. Большая часть строений Сан-Галли теперь утрачена, и нужно немалое воображение, чтобы представить на этом месте аллеи, виллы, Земскую школу, а уж тем более место для игры в кегли.

Больше, чем стадион

Стадион им. В.И. Ленина, возведенный в 1925 году на месте открытой сцены Петровского парка, имел для жителей района куда большее значение, чем просто стадион – он являлся продолжением Петровского парка, его составной частью. С аттракционами, буфетами, купальнями, с зимним катком и летними тележками мороженого на берегах пруда, с бочками кваса на Ждановском мосту. Лишь к 1980-м годам стадион потерял свое «культурно-развлекательное» значение, став просто спортивным сооружением, а сейчас и вовсе закрыт для посещения, хотя и включает в себя самую благоустроенную часть Петровского парка.

То, что на месте летней открытой сцены на Петровском острове будет возведен стадион, известно было еще до революции. В 1912–1916 годах спорили лишь, строить ли в дополнение к нему спортивные сооружения на Тучковом буяне и на Ватном острове, иначе говоря, давать ли ход так называемой «спортивной концепции» развития Петербургской стороны. Октябрьский переворот 1917 года положил конец спорам, но через семь лет к идее строительства вернулись, и в 1924 году постановлением Президиума Ленинградского губисполкома было решено возвести спортивное сооружение на десять тысяч мест в восточной оконечности Петровского острова. По планам, составленным инженером А. Вейводой, стадион должен был стать многофункциональным: с футбольной и баскетбольной площадками, мотовелотреком, с легкоатлетическим дорожками и даже плавательным бассейном в пруду Петровского острова.

Стадион им. В.И. Ленина. Фото 1930-х годов

Первым делом взялись справлять обветшавшие мосты к Петровскому острову, но осенью 1924 года случилось сильнейшее наводнение, покрывшее остров слоем воды и испортившее земляные работы, произведенные к тому времени. Пришлось начинать сначала. Однако, несмотря на задержки в строительстве, соревнования стали проводиться на стадионе им. В.И. Ленина уже с 1925 года. В июле этого года был проведен знаменитый матч между сборными Ленинграда и Харькова, собравший на трибунах (и на заборах) свыше 10 тысяч зрителей. К радости болельщиков ленинградцы победили очень сильную команду Харькова с разгромным счетом 5: 1. В этом же году состоялись соревнования по легкой атлетике, плаванию и гребле, что соответствовало планам государства воспитывать советского человека разносторонне развитым.

Несмотря на затраты, а на строительство было потрачено свыше 170 тыс. руб., изъяны выявились довольно скоро. Дело в том, что на виражах (трибунах за воротами) не существовало зрительских мест, а были устроены бетонные треки для мотоциклетных состязаний, что ограничивало вместимость. Десяти тысяч мест для такого города, как Ленинград, было явно недостаточно, ведь стотысячник на Крестовском острове в то время еще только планировался к постройке.

С учетом этого недостатка в 1933 году провели реконструкцию, и вместо виражей бетонного трека выросли деревянные трибуны. Стадион вмещал уже 25 тысяч зрителей. 14 июля на реконструированном спортивном сооружении был проведен товарищеский матч сборных СССР-1 и СССР-2. Он запомнился болельщикам тем, что по идее более слабая вторая сборная победила первую со счетом 2:0. Это объяснили тем фактом, что во второй сборной играли преимущественно ленинградцы, которые в родном городе, как говорится, рвали и метали, не оставив москвичам и украинцам из первой сборной никаких шансов.

Но изъян вскоре выявился и в новом стадионе. Точнее не в стадионе, а в подходах к нему. Суть в том, что Ждановский мост, соединявший Петровский остров с Петроградской стороной, был тогда ориентирован иначе: он шел от дамбы Тучкова моста к стадиону, поэтому перед матчами, а особенно после них толпы народа вываливали на Тучков мост, парализуя трамвайное и автомобильное движение. Это было еще терпимо при вместимости в десять тысяч человек, но совершенно неприемлемо при вместимости в 25 тысяч зрителей. Избавиться от проблемы смогли лишь после войны, разобрав мост у Тучкова моста и построив новый на Ждановской набережной.

Стадион им. В.И. Ленина сыграл важную роль и в жизни блокадного Ленинграда. Он, что называется, весь пошел в топку. При страшном дефиците дров жители окрестных мест в считанные месяцы 1942 года разобрали деревянные трибуны, спасая свою жизнь. От спортивного сооружения остался лишь железобетонный остов, да еще портрет Ленина, который долго висел на изуродованном спортивном сооружении. Недалеко от разобранных трибун на месте нынешнего запасного поля располагалась зенитная батарея.

Разрушенный стадион им. В.И. Ленина и Ждановский мост. Фото 1940-х годов

Среди послевоенных забот руки у государства дошли до стадиона далеко не сразу, и его остов, облюбованный стаями ворон, простоял темным пятном на Петровском острове аж до 1955 года. Причем на том же Петровском острове гораздо раньше стали реконструировать казалось бы менее значимое сооружение – Дом ветеранов сцены, где к 1955 году успели построить несколько новых корпусов. Однако это объяснимо: главной идеей городских властей после войны оставался стотысячник на Крестовском острове. До «Ленина» ли тут было?

Концепция развития этой части города Н.В. Баранова предусматривала облагораживание Ждановской набережной и Петровского острова. В соответствии с ней к 1961 году по проекту архитекторов Н.В. Баранова (в то время главного архитектора города), О.И. Гурьева и В.М. Фромзеля построили обрамленный сотней декоративных колонн новенький стадион, заодно поменяв местоположение Ждановского моста. Соответственно парадный вход стадиона обратили не к Тучкову мосту, а к Ждановке.

Строящийся стадион им. В.И. Ленина. Фото 1950-х годов

То, что это был совершенно новый стадион, говорит отношение к нему самих архитекторов. Тот же Н.В. Баранов называл его в концептуальном Проекте развития города «стадионом Судостроителей» (это название дискутировалось – «Судостроитель», «Судостроителей».), а отнюдь не стадионом им. В.И. Ленина. Лишь местоположение связывало новый стадион с разрушенным в годы войны. Закрепись название «Судостроитель», вряд ли бы мы вспоминали довоенный деревянный стадион, однако новому сооружению, согласно имевшейся в то время партийной традиции, также присвоили имя Ленина; все значимые сооружения было принято именовать таким образом. Можно было дать еще имя С.М. Кирова, но оно уже было закреплено за спортивным сооружением на Крестовском острове.

Как бы там ни было, стадион, выполненный в стиле неоклассицизма, органично вписался в существующий пейзаж, перекликаясь с «неоклассической» Ждановской набережной. Ему поменяли в 1992 году название на «Петровский», пару раз реконструировали, заменив дренаж в 1976 году, да перед играми Доброй воли в 1994-м, но в целом это все то же сооружение 1961 года, отметившее недавно свое пятидесятилетие.

В 1960-е годы

Главный расцвет Петровского парка как раз и пришелся на 1960-е годы и совпал по времени с постройкой нового стадиона. Основные развлечения не только для детей, но и для взрослых Петроградской стороны находились именно здесь. Причем парк не был разделен, как сейчас, на две части: закрытую для посещения территорию вокруг стадиона «Петровский» и открытую – около Петровского проспекта и городка Сан-Галли. Нет, парк был единым, всегда доступным для посещения и завлекающим людей разными развлечениями. Та часть, что примыкала к стадиону, оставалась более цивильной: зимой здесь работал каток, летом открытый бассейн, который сейчас выглядит как пруд. По выходным играла музыка, при катке работало кафе, а летом на каждом шагу стояли тележки с мороженым.

Сам стадион также не выглядел неприступной крепостью. Строго говоря, доступ был закрыт только на футбольное поле и трибуны. Наш сосед по квартире устраивал по утрам пробежки вокруг арены – тогда бег трусцой только входил в моду. Для детей здесь работали многочисленные бесплатные секции фигурного катания, футбола, легкой атлетики, гимнастики… Можно было зайти в любое помещение, ознакомиться с работой секции, посмотреть, как проходят тренировки. Никому не приходило в голову огородить спортивную арену, а заодно и прилегающий к нему парк.

Бассейн в пруду стадиона им. В.И. Ленина. Фото 1960-х годов

Летом я редко оставался в городе, но когда приезжал после пионерлагеря, приятели тащили меня нырять с вышек на пруд Петровского острова. Их возвели в 1961 году, превратив пруд в открытый бассейн и построив на берегу раздевалки. В жаркие дни на берегах было не протолкнуться, и никто не гнушался невской воды: видимо, и впрямь она была чистая.

Вышку более трех метров я не одолевал – не хватало тренировки, а вот мои приятели свободно прыгали с пяти, но все мы смотрели с завистью на прыжки с десятиметровки. На прыжки с «десятки» решались только атлетически сложенные спортсмены из секции, работавшей при стадионе. Записаться в эту секцию удавалось лишь счастливцам.

К летним воспоминаниям относятся и концерты 1964 года. Сейчас выступления артистов на стадионах – норма, а тогда это поветрие только начиналось. Одни из первых, если не первые «стадионные» концерты в Ленинграде, состоялись в августе 1964 года как раз на «Ленина». В течение нескольких дней в открытую форточку нашего дома на Ждановской набережной врывались популярные мелодии в исполнении Майи Кристалинской, Муслима Магомаева, других известных артистов. Пели естественно вживую. Поэты, чрезвычайно популярные в ту эпоху, читали стихи, а известные шахматисты Михаил Таль и Виктор Корчной умудрились даже провести показательный матч во время концертов. Причем это был настоящий боевой матч, в котором с преимуществом в одно очко победил Корчной. Рассказывали, что спустя два десятка лет В. Корчной пытался разыскать партии того увлекательного матча, но они оказались утерянными.

Билеты на концерт стоили дорого, что-то около полутора рублей, родители денег не давали, но мой приятель по классу Витька нашел выход.

– Я знаю, как пройти бесплатно. Пойдем!

Обойдя кордоны, стоящие у стадиона, мы справа через заборы «Спецтранса» (тогда они были невысокими деревянными) подошли к секторам.

– Попытаемся прорваться? – спросил я.

– Нет, не получится. Говори на контроле, что родители на трибунах с билетами, а ты, мол, просто выходил в туалет. Для приличия назови ряд и место. Я вчера так прошел, – сказал Витька и добавил: – Только давай по разным секторам, а то не поверят.

Витька не спеша подошел к контролю у ближайшего сектора, бросил несколько фраз, ему в ответ кивнули, и он спокойно прошествовал на трибуну.

То же попытался сделать и я в соседнем секторе, но не тут-то было. То ли у меня не было Витькиной уверенности, то ли парень с красной повязкой на рукаве помнил, что из сектора никто не выходил, но меня не только не пустили в сектор, но с помощью дружинников и вовсе вывели с территории стадиона. Пришлось мне вечером опять довольствоваться концертом у открытой форточки и вслушиваться в нечетко доносившиеся слова популярной песенки Майи Кристалинской «Топ, топ, топает малыш…».

Я рассказываю о парке, о стадионе, но ничего не говорю о футболе. А дело в том, что собственно большого футбола на стадионе им. В.И. Ленина почти не было. Тридцать тысяч зрителей – столько вмещал тогда стадион – много по нынешним временам, но слишком мало для города тех времен. Поэтому все основные матчи ленинградских команд проходили на стадионе им С.М. Кирова. На стадионе им. В.И. Ленина играли только команды класса «Б», то есть второй лиги по-современному. У касс висели афиши с названием команд: «Энергетик», «Нефтяник», «Машиностроитель», но мало кто посещал подобные матчи. Эти провинциальные «Машиностроители» содержались каким-нибудь крупным заводом городка N. (благо промышленность в СССР работала), но выше класса «Б» подниматься не дерзали. Когда ленинградское «Динамо» вылетело во вторую лигу, то и оно стало играть на «Ленина».

Еще на стадионе проводили крупные легкоатлетические соревнования всесоюзного масштаба, но это было весьма редко. А вот на хоккей ходили. До постройки в 1967 году дворца спорта «Юбилейный» хоккейное поле заливалось прямо в чаше стадиона им. В.И. Ленина – в левом его углу; на левую же половину трибун продавали билеты – думаю тысяч шесть-семь. Несмотря на мороз, на матчах команды СКА присутствовало множество зрителей.

Сосед по коммуналке дядя Вася слыл заядлым болельщиком и несколько раз брал меня с собой. Единственным моим желанием на этих матчах было не замерзнуть на открытом воздухе, а также попытаться разглядеть шайбу в снегу. Во время снегопада матчи без конца прерывались, специальная снегоуборочная машина выкатывалась на лед, но все равно уже через несколько минут хоккеисты не столько играли, сколько искали шайбу в снегу, а мы узнавали о забитом голе только по красному огоньку за воротами. Трудно было достать билеты на матчи с ЦСКА – тогдашним чемпионом СССР, однако интереса игры СКА с ЦСКА, на мой взгляд, не представляли никакого. Уже в первом периоде ЦСКА заколачивал четыре-пять безответных шайб, и игра утрачивала всякий спортивный интерес.

Реконструкция стадиона им. В.И. Ленина. Фото 1976 года

Хоккей вообще тогда был своеобразным: вратари играли без масок, игроки без шлемов; кого-нибудь во время матча уносили с поля с разбитой головой. Приходя после игр домой, я долго потом отогревал ноги в горячей воде.

Там, где ныне расположено запасное поле стадиона с искусственным покрытием, в 1960-х находилось гаревое поле и плохо оборудованные беговые дорожки. Так как стадион был открытым для посещения, все матчи класс на класс мы проводили на этом поле; иногда здесь проходили и уроки физкультуры.

Была у нас и еще одна забава, весьма рискованная. Дело в том, что Ждановский мост, ведущий к стадиону, был тогда деревянным, и среди нас считалось верхом мальчишеской отваги пролезть по деревянным балкам под мостом. Балки были толстыми и скользкими. Пролезая в первый раз, я дошел до середины, взглянул в быстрые воды Ждановки и испугался, укрепило меня только то, что возвращаться было еще более неудобно, чем лезть вперед, поскольку развернуться на узкой балке не представлялось возможным. Мой приятель, ползущий по соседней балке, уронил фуражку в воду; она, покружив немного в водовороте, затонула, указав нам возможную нашу участь.

Кстати, с давнего времени основные мосты, ведущие к Петровскому острову, находились практически на тех же местах, что и сейчас, кроме одного – Ждановского. Ныне этот мост соединяет Ждановскую набережную с входом на стадион «Петровский», а раньше располагался на дамбе Тучкова моста и назывался Ждановский мост № 1. Соответственно и вход прежнего (довоенного) стадиона им. В.И. Ленина был обращен к Тучкову мосту.

* * *

Другая часть Петровского парка (западнее стадиона) вплоть до середины 60-х годов ХХ века была не обустроенной и несколько диковатой. Думаю, почти такой же, как это описано в 1920-х у Алексея Толстого в рассказе «Как ни в чем не бывало»: «по левому берегу Ждановки тянется высокий липовый парк, называемый Петровским. У самой воды растут старые, тенистые ивы…» У озера в глубине парка купали лошадей.

Стадион «Петровский». Фото 2011 года

Я же запомнил приземистые домишки и сараи на месте бывшего завода Ждановых; заборчики, за которыми располагалась какие-то цветники; рощу, за которой никто не ухаживал, песочек на отмелях и причаленные лодки у низких, еще не одетых в гранитный банкет берегов. В погожий день лодки сновали туда-сюда, придавая Ждановке милый провинциальный вид.

Возле Дома ветеранов сцены стоял Большой Петровский мост – деревянный и вечно требовавший ремонта. Это потом его сделали узким, пешеходным, а в 1960-х годах автомобильное движение во время футбольных матчей по нему было очень интенсивным. Возле моста всегда был хороший клев, и рыбаки, взяв лодку на лодочной станции у Тучкова моста, плыли сюда, бросали якорь и часами сидели на солнцепеке.

Возле судостроительного предприятия «Спецтранс» по Петровскому пр., 2, стояли бревенчатые бараки, приготовленные к сносу. Кто жил в них? Кажется, здесь располагались общежития какой-то ткацкой фабрики. Понятное дело, общежития без всякого комфорта и без центрального отопления.

Эти бараки я запомнил очень хорошо. Когда жильцов выселили (в 1960-х годах деревянные дома сносили массово), мы с приятелями основательно облазили их в поисках «ценностей». Ценностями в нашем, мальчишеском, понимании являлись оставленные за ненадобностью старые настенные часы, деньги – чаще копейки, завалившиеся за плинтус, зажигалки, авторучки…

Где-то на Петровском острове был и стрелковый тир – сейчас уже не помню точно где, хотя занимаясь стрельбой, я бывал в нем; чуть раньше, говорят, на острове существовала и конюшня. Словом, остров отнюдь не представлял собой регулярный парк, напротив, милый хаос был присущ ему.

Конечно, сохранись парк в таком виде до наших дней, он быстро бы превратился в помойку, как у нас превращается в помойку все, за чем перестают ухаживать, но тогда, в 1960-х, при благоговейном отношении населения к газонам, цветникам и деревьям, хаос даже шел Петровскому острову.

Убежище для актеров

Мы должны благодарить приму Александринского театра Марию Гавриловну Савину за то, что ей удалось силой своей энергии и обаяния организовать в 1896 году Убежище для престарелых актеров в западной части острова. Формально инициатором выступало Русское театральное общество, но, как известно, движущей силой в истории являются не организации, а личности, в данном случае роль движущей силы сыграли попечительница Убежища М.Г. Савина и ее муж Анатолий Евграфович Молчанов. Не произойди этого события, давно бы находился в этом месте какой-нибудь заводик, огораживающий неказистым забором окружающее пространство, а мы не имели возможности представить себе облик Петровского острова XIX века.

Да, Дом ветеранов сцены, именовавшийся прежде Убежищем для престарелых актеров, и впрямь выглядит как убежище среди серых промышленных заборов Петровского острова. За свой век учреждение меняло облик, изменило название, но – редкий для советской истории случай! – не поменяло профиля и остается действующим благотворительным заведением. С Убежищем связано немало загадок.

В 1960-х годах, живя на Ждановке, мы с мамой и младшим братом на седьмом троллейбусе доезжали до кольца, что на Петровской площади, переходили Большой Петровский мост, на котором вечно меняли сгнившие доски, и шли гулять в Приморский парк Победы. Пройти мимо Дома ветеранов сцены (ДВС) было невозможно, и мы приостанавливались перед мостом в переулке Савиной возле гармоничных корпусов песочного цвета, утопающих в зелени. Иногда заходили в ворота и прогуливались по аллеям мимо старушек в очках, сидящих на скамейках, подходили к могилке М.Г. Савиной…

Дом ветеранов сцены. Фото 2010 года

Старушки (создавалось впечатление, что живут в ДВС исключительно бывшие актрисы) вели себя с достоинством, толковали между собой об оперных партиях, спетых ими когда-то, или о ролях, когда-то сыгранных, о цветах, произрастающих на клумбах, о местном музее, в который они несли фотографии из своего артистического прошлого. То было время расцвета Дома ветеранов сцены: пансионеров насчитывалось около двух сотен, их посещали иностранные делегации, о них не забывали партийные руководители, здесь давали концерты популярные артисты, да и вся организация приюта служила примером того, как советская власть заботится о пансионерах.

И сами пансионеры вели бурную общественную деятельность, брали шефство над кружками художественной самодеятельности, выступали в клубах и на предприятиях. Конечно, это была лишь тень их прежней активной жизни, однако иллюзия востребованности все же лучше, чем полное забвение.

– Что это за дворец? – спросил однажды мой брат Миша, когда мы проходили мимо.

– Это не дворец, а приют для престарелых актеров, – отвечала мама.

Моему маленькому брату было непонятно, что такое приют, однако, признаюсь, и мне Дом ветеранов сцены представлялся не действующим заведением, а дворцом наподобие Павловского или Царскосельского. Настолько впечатляли своей основательностью двухэтажные здания с театральными масками на фасадах. Каждая маска взирала на тебя как-то по-особому: то с усмешкой, то с ужасом, а то с презрением. Так и хотелось в ответ скорчить рожицу.

Смешной погребок с колоннами, который все называли ледником, подчеркивал, как мне казалось, древность сооружения, ибо «холодильник с колоннами» могли додуматься построить только в царское время. Я не мог и предположить, что большинство этих благородных корпусов построено всего несколько лет назад.

Да, насчет архитектурного ансамбля Дома ветеранов сцены существовало устойчивое заблуждение, будто построен весь комплекс зданий до революции, еще при М.Г. Савиной. Заблуждение, в общем-то, неудивительное, ибо, глядя на гармоничный дворцовый ансамбль, трудно вообразить иное. Однако при жизни Савиной существовало лишь центральное здание, впоследствии сильно перестроенное. Остальные корпуса возвели в советское время, в 1950-е годы, по проекту архитекторов Владимира Николаевича Талепоровского и Феодосии Ивановны Милюковой. По неподтвержденной пока версии, значительный вклад в создание современного облика Дома ветеранов сцены внес и архитектор-консультант Борис Алексеевич Альмединген, проживавший здесь в дни блокады в качестве «временного пансионера» и составивший эскизный проект новых корпусов.

Ледник. Фото 2011 года

* * *

Едва ли М.Г. Савина представляла себе масштаб затеи с Убежищем для престарелых актеров. Ведь поначалу задачи были скромные – приютить десяток-другой престарелых актеров. Поэтому и располагалось Убежище, начиная с 1895 года, на Кирочной ул., 25, в собственном здании Русского театрального общества. Однако вскоре стало ясно, приют на Кирочной не может вместить всех желающих. Подыскали здание на Выборгской стороне в частном доме на углу Сампсониевского проспекта, и в 1897 году переехали. Но и тут незадача: владельцы дома затеяли перестройку и попросили освободить здание. Тут-то и нашелся свободный участок в западной оконечности Петровского острова.

Точнее, его подыскали еще в 1896 году, когда приют находился на Кирочной. Искомый участок располагался по адресу Петровский проспект, 13, невдалеке от процветающего пивоваренного завода «Бавария». На окраине участка был небольшой сад, сохранились остатки старой дачи. Волны омывали низкие берега, а осенняя нагонная волна регулярно затопляла участок. Рядом с участком находился Большой Петровский мост, а также сгоревший впоследствии Петровский дворец, возведенный еще при Екатерине II. В общем, место хоть и на окраине, но не тупиковое.

От имени Общества ходатайствовали перед императором о выделении земли в бесплатное пользование и довольно скоро, в апреле 1896 года, получили ответ Кабинета его императорского величества с резолюцией о предоставлении участка «на Петровском острове на берегу Малой Невки пространством до 1200 кв. сажень, с имеющимися на нем строениями, ныне никем не занятыми».

Нетрудно предположить, почему М.Г. Савина приискала землю для престарелых актеров на западной окраине Петровского острова. Скорее всего, играла роль невысокая стоимость земли в сочетании с дачным характером местности. Правда, невдалеке на Петровской косе располагались керосиновые склады купца Ропса, а совсем рядом пивоваренная «Бавария», однако они лишь чуть-чуть разбавляли провинциальную тишину местности.

Летом здесь цвели сады, ну а осенью – темнота, сырость. Как пишет в своей книге В.Н. Львова-Климова, вечернего освещения на острове не было, «лишь один фонарь освещал стены расположенного здесь завода „Бавария“». На Петровском проспекте – деревянные мостки, не защищавшие от грязи.

Старое здание убежища. Фото 1902 года

В 1898 году на берегу Малой Невки на скорую руку возвели одноэтажное здание приюта (достроенное до двух этажей оно существует и поныне), разобрали старую дачу, разбили сад, проложили дорожки. Тогда же устроили временный ледник для хранения продуктов и задумали строить и новое каменное здание.

Об интересе общественности к этому благотворительному учреждению говорит тот факт, что на закладку (всего лишь закладку!) нового здания по проекту архитектора Михаила Федоровича Гейслера 30 октября 1900 года собрались все видные деятели театрального общества, а также представители светских властей. На торжестве присутствовали августейший президент Театрального общества князь Сергей Михайлович, директор Императорских театров князь С.М. Волконский, петербургский губернатор граф С.А. Толь и многие другие. Среди представителей артистического мира пресса «заметила» г-жу Стрепетову и М.Г. Савину.

Савинский корпус. Фото 1902 года

В то время театр в жизни общества играл несравнимо более значимую роль, нежели сейчас, что и подтвердил ранг гостей. Сочувствовало общество и благотворительным начинаниям, поэтому нас не должен удивлять скорый ответ императора на прошение о предоставлении земли или столь же скорое строительство зданий Убежища. Очевидно, средства собирались быстро и в благотворителях недостатка не наблюдалось.

Каменное здание по проекту архитектора М.Ф. Гейслера возвели в 1902 году, однако предварительно пришлось решать проблему подъема местности на 1,5–2 метра. Дело в том, что Петровский остров еще полтора века назад – это низины, заливаемые водой при малейшем повышении ее уровня. Особенно чувствительны были береговые участки с уклонами к Малой Невке, а именно на таком берегу и строилось здание Убежища. На подсыпку местности ушло почти тысяча возов строительного мусора, который доставлялся с городских строек. В результате береговая полоса в районе Дома ветеранов сцены ныне мало напоминает ландшафт местности начала ХХ века. О характере участка мы можем судить скорее по противоположному берегу Малой Невки и до сего дня низкому и неукрепленному.

Построенное на укрепленном берегу двухэтажное здание Убежища было рассчитано на 40 человек. По фотографии 1902 года видно, что здание (Савинский корпус) чем-то напоминало театральные декорации: шпили, башенки, зубчики, флагодержатели добавляли зданию готические черты; золоченые кресты указывали на православный характер домовой церкви, располагавшейся внутри здания.

Кстати, отделка церкви во имя святителя Николая Чудотворца завершили лишь в 1906 году – на четвертый год после постройки здания. Сохранившиеся отчеты свидетельствуют, что на это пошел 12 331 руб.: живописно-малярные и иконописные работы – 6415 руб.; позолотные работы – 300 руб.; живопись на стекле – 2340 руб.; столярно-резные работы – 3276 руб.

То, что резные работы тянули на такую значительную по тем временам сумму, неудивительно. Иконостас и киоты были изготовлены из ценных пород дерева с изысканной резьбой и позолотой. Дубовый иконостас выполнил И.П. Платонов, четыре иконы в нем являлись копиями икон Васнецова для Владимирского собора в Киеве. По свидетельствам очевидцев, внутренняя отделка храма соответствовала византийскому стилю.

Следует добавить, что работы проводились на пожертвования Е.И. Молчановой, Л. Е. Рудаковской-Молчановой, М.Г. Савиной и А.Е. Молчанова.

Церковь утрачена (переоборудована в служебные помещения) в 1930-х годах, и судить о ней мы можем по описанию 1913 года, составленному заведующей Убежища Жанной Агаревой: «Церковь не особенно большая, но очень уютная, и художественно отделана. С правой стороны барьером отделена часть церкви. Здесь стоит кресло часто посещающей церковь попечительницы Убежища М.Г. Савиной, стулья для стариков призреваемых и здесь же молятся воспитанники пансиона. За барьером, рядом с воспитанниками пансиона, стоят дети приюта. В остальной церкви публика – прихожане… Службы у нас бывают по воскресеньям и во все праздничные дни, в 10 ч утра…»

Алтарная часть церкви Св. Николая. Фото 1900-х годов

11 февраля 1906 года при большом стечении верующих храм освятил священник церкви императорского театрального училища В.Ф. Пигулевский, а хор Александро-Невской лавры во время богослужения исполнил литургию П.И. Чайковского.

Активная строительная и организаторская деятельность продолжалась в Убежище все первые годы ХХ века. Был подведен водопровод, в 1903 году надстроен деревянный корпус – в нем открыли приют для детей сценических деятелей, возведено небольшое здание пансиона для школьников, построена электростанция. Подрос разбитый в 1897–1898 годах сад, и местность приобрела вид настоящего парка.

Могила М.Г. Савиной. Фото 1915 года

Со смертью М. Г. Савиной в 1915 году закончилась первая и самая романтическая страница Убежища. За 20 лет ее попечительства заведение прошло путь от небольшого, плохо обустроенного приюта на Кирочной, до всеми признанного благотворительного учреждения с собственным зданием, электростанцией и даже своей церковью. По сегодняшним меркам – это чудо, но в то время благотворительные традиции в русском обществе были еще сильны, и там, где нынешние бизнесмены возвели бы элитное жилье, меценаты и купцы XIX века устроили богадельню.

М.Г. Савину отпели в домовой церкви. Сначала сделали временную могилку в парке, а в 1916 году перезахоронили в усыпальнице близ алтаря. В 1921 году в той же усыпальнице был погребен А.Е. Молчанов. В усыпальнице, выполненной в древнерусском стиле, имелось несколько икон, под которыми горели лампады. Надгробные плиты были сделаны из черного мрамора.

Жизнь Убежища между тем шла своим чередом. По словам заведующей Агаревой, в нем содержалось 38 человек: 28 женщин и 10 мужчин. Каждый призреваемый пользовался помещением, полным содержанием, одеждой, бельем и обувью. Кроме того, каждый получал из канцелярии деньги на мелкие расходы.

* * *

Почему Убежище не прикрыли в начальные годы советской власти, когда закрывались все приюты и богадельни? Судя по сохранившимся документам, все шло к тому. Серьезный урон ему нанесло наводнение 1924 года, но средств на ремонт не выделяли и к 1930 году здания пришли в аварийное состояние. Пришлось даже освободить часть помещений Савинского корпуса. Ремонт удалось провести лишь в 1929–1930 годах, когда помещения пришли в ужасное состояние.

В 1931 году неприятность подошла с другой стороны: районной комиссией по уплотнению и расселению было принято постановление об изъятии трех зданий Убежища (приюта, пансиона и служебного дома) с передачей их для дальнейшего расселения. При дефиците жилья в городе вся пригодная жилплощадь, в том числе в доходных домах и особняках, тогда массово переоборудовалась под коммунальное жилье.

Приблизительно в это же время власти вознамерились разорить могилы М.Г. Савиной и А.Е. Молчанова и снять с них мраморные надгробия. Если добавить, что закрытая в 1930 году церковь стояла опечатанной и фактически не принадлежала Убежищу, список неприятностей станет полным.

Помогло Убежищу, видимо, то, что незадолго до указанных событий в середине 1929 года постановлением Совнаркома РСФСР Убежище со всеми находящимися зданиями закрепили за Театральным обществом. Хотя после революции Театральное общество по умолчанию продолжало распоряжаться Убежищем, однако «высокого» документа советской власти, уточняющего юридический статус, явно не хватало. После его появления отбивать атаки стало проще.

По окончании всех перипетий приемник Убежища – Дом ветеранов сцены оказался среди тех немногочисленных дореволюционных учреждений, которые обрели новую жизнь и при советской власти. Сад расширили, число корпусов в результате реконструкции 1946–1958 годов увеличили, а нужда, испытываемая порой Убежищем, благодаря заботам ленинградского руководства осталась в прошлом.

В.Н. Львова-Климова, проживавшая в качестве пансионерки в Доме ветеранов в середине ХХ века, отмечала, что автомашины с иностранными номерами не были редкостью на Петровской площади. В те годы Дом ветеранов сцены являлся своего рода знаменем, символом процветающего социализма, а зарубежные гости совершенно искренне оставляли о нем восторженные отзывы, ведь нигде в мире подобных заведений не существовало и нигде пенсионеры не жили во дворцах.

* * *

Когда атаки организационного плана 1930-х годов были отбиты, начались загадки архитектурные. Так, взглянув на фотографии Савинского корпуса до и после его реконструкции в конце 1930-х годов, невозможно не задаться вопросом: то ли это здание? Была «театральная декорация», а появился «сталинский ампир». Именно в его духе был реконструирован фасад Убежища. Тем более что повод существовал: необходимо было избавляться от куполов с крестами, неуместными оказывались и башенки со шпилями. Требовало переоборудования и помещение церкви, в котором разместился концертный зал. Остается неизвестным, правда, кто являлся автором этой реконструкции.

Савинский корпус. Фото 1946 года

Судя по фотографии 1946 года, здание после перестройки оказалось увенчано куполом, добавились балконы второго этажа, которых прежде не существовало, а на стенах появились лепные медальоны с масками. По сравнению с первоначальным обликом 1902 года Савинский корпус стал тяжеловеснее. Нельзя сказать, что он стал выглядеть хуже (особенно учитывая возведение в 1946–1958 годах новых корпусов также в стиле классицизма), однако облик его изменился. Изменилось и название: теперь это было не Убежище, а Дом ветеранов сцены. Более обтекаемо и менее конкретно, ведь «убежище» не требует пояснений, а что такое «Дом ветеранов» догадаешься не сразу.

Зато советская власть преуспела в другом: скромный приют на 40 человек превратился в помпезное учреждение с мировой известностью на две сотни призреваемых. Расширение происходило постепенно. После Великой Отечественной войны к территории ДВС были прирезаны несколько освободившихся от деревянных построек соседних участков. Их использовали в качестве огородов, потом возникли планы расширения ДВС. Над эскизами работал уже упоминавшийся Б.А. Альмединген. Трудно сказать, в какой степени его работа была учтена автором проекта архитектором Владимиром Талепоровским и его помощником и женой Феодосией Милюковой, однако до конца реконструкции ДВС Б. Альмединген числился архитектором-консультантом.

И, наконец, загадка третья, экономическая. Как в послеблокадное время, когда в руинах лежали целые кварталы Ленинграда, удалось добыть средства для реконструкции и постройки новых корпусов? Ведь фактически деньги тратились не на развитие, а на пансионеров. Особая роль в этом, по-видимому, принадлежала директору ДВС Андрею Андреевичу Голубеву, а также председателю Театрального общества с 1915 года (сразу после смерти М.Г. Савиной) народной артистке СССР Александре Александровне Яблочкиной. Без ее авторитета трудно было бы получить в 1948 году резолюцию заместителя председателя Совета министров СССР В.М. Молотова, разрешающую строительство новых корпусов.

Знаток классицизма «дворцовый архитектор», как его иногда называли за директорство в 1920-х годах в Павловске, В.Н. Талепоровский смог в полной мере реализовать себя при реконструкции Дома ветеранов сцены. С одной стороны, комплекс из шести корпусов, возведенных при его участии, не имеет ничего общего с савинским Убежищем 1902 года, а с другой стороны, бережно хранит его дух. Здания прекрасно вписаны в окружающий ландшафт и тонут в зелени, напоминая сельские усадьбы-дворцы. Удачным явилось решение не «пойти вверх», а остановится на двухэтажном варианте новых корпусов.

Анфилады комнат. Фото 2011 года

Наибольшее же восхищение вызывают интерьеры. Вместо унылых коридоров, характерных для общественных заведений – анфилады гостиных, огромные окна и обилие цветов. Широкие балконы, на которых пансионеры иногда загорают; со вкусом и изяществом отделанные потолки, а на стенах портреты известных и забытых актеров.

Пожалуй, разрушают «дворцовую картину» сами пансионеры, при встрече кивающие всякому знакомому и незнакомому «здрасьте», а еще старые вещи. И уже думаешь, что нет, это не дворец, а богатая усадьба XIX века. Вещи подобраны бессистемно, рядом с антиквариатом приютились совсем простые, рядом с высокохудожественными картинами на стенах висят акварели, эскизы, на первый взгляд не представляющие ценности, но, по-видимому, дорогие постояльцам заведения.

Музей Дома ветеранов сцены. Фото 2011 года

Пансионерка. Фото 2011 года

* * *

В приватных разговорах постояльцы ДВС рассказывали, каких нервов им стоило в 2004–2005 годах отбить атаку «инвесторов» на парк. Потенциальные меценаты вместо помощи вознамерились было строить так называемое элитное жилье прямо на его территории. С большим трудом и с помощью тогдашнего президента В. Путина опасность ликвидировали. Возможно, поэтому на посетителей здесь смотрят с некоторой настороженностью. Появилась и неведомая в прежние времена охрана.

Когда летом 2010 года я общался с обитателями ДВС, все разговоры были о предстоящем ремонте. Никто не хотел уезжать отсюда даже временно. Самими пансионерами особенно «охранялась» маленькая комнатка, отведенная под музей.

– Никому больше не дам ключей, даже уборщице, – говорила хранительница музея Нина Алексеевна Шумская, открывая по моей просьбе двери музея, – сколько фотографий и картин потеряно.

Н.А. Шумская, бывшая актриса ашхабадского оперного театра, поселилась в Доме ветеранов сцены давно, в середине 1990-х годов, и жизнь всех последних лет заведения с проблемами и заботами происходила на ее глазах. А проблем было немало: текла кровля, в подвалах вода. Нельзя не вспомнить и про алчные взоры инвесторов. Ситуация чем-то напоминала ту, что складывалась здесь в 1920-е годы.

Шумская достала из шкафа пронумерованные по годам альбомы и спросила:

– Интересуют вас эти фотографии?

– Нет, – ответил я, перелистывая старые фото с запечатленными на них лицами бывших постояльцев, – эти лица мне ни о чем не говорят. Может быть, историков театра это заинтересовало бы.

Хранительница музея Н.А. Шумская. Фото 2010 года

– Вот и нам эти лица мало о чем говорят, – кивнула Шумская, – через заведение прошло несколько сотен бывших сценических деятелей, остались от них лишь фотографии красивых людей в расцвете лет, да подписи: такой-то, в такой-то роли, в таком-то театре.

Я согласился с хранительницей музея, а про себя подумал: мы все оставляем следы на песке.

Среди моря фотографий, развешанных по стенам, выделялись картины, написанные бывшим постояльцем, имя которого при мне долго-долго вспоминали, но так и не вспомнили. Очень милые и жизнерадостные наброски интерьеров. И повсюду фотографии М.Г. Савиной. Она здесь кумир.

Покидая заведение, я вдруг осознал, что Дом ветеранов сцены напоминает мне музей, в котором экспонаты можно трогать. Можно посидеть в роскошном кресле, прикоснуться к редкой вазе, можно даже поиграть на рояле в савинском кабинете. Говорят, этот кабинет полностью сохранил свой первоначальный облик. Когда-то здесь пел Шаляпин. Фотографию, запечатлевшую это событие, демонстрируют в первую очередь.

Кабинет М.Г. Савиной. Фото 2010 года

Однако будущее прогнозировать сложно. В последние годы среди постояльцев появились пансионеры, не имеющие отношение к сценической деятельности, поэтому хочется верить, что Дом ветеранов сцены не скатится на путь сдачи жилья в наем состоятельным пансионерам и сохранит полноценный статус благотворительного учреждения.

Остров серых заборов

Откуда в западной и центральной части Петровского острова такое количество нелепых заборов? Там, где по здравому рассуждению должен бы быть парк, дачи и пляжи, невозможно подойти к берегу – заводы, заборы и снова заводы. Почти нет набережных, только у Дома ветеранов сцены, да у Яхт-клуба на Петровской косе. Отчего возникла такая дисгармония?

Частично уже было сказано, что градостроительные планы, за исключением послевоенных 40-50-х годов ХХ века, обходили западную часть острова стороной. Парков и островов в городе и так хватало, да тут еще на рубеже XIX и XX веков возникла идея обустроить Тучков буян с созданием там развитой рекреационной зоны. До Петровского ли тут. Вот и остался остров в стороне от больших проектов. Не случайно В. Львова-Климова, увидевшая местность в начале ХХ века, писала в книге «Дом ветеранов сцены»: «Другие острова застраивались, украшались парками, а этот так и оставался болотистой окраиной. Вдоль складских заборов – скрипучие мостки, непросыхающая грязь и темнота по вечерам».

Но краснокирпичные корпуса и приземистые заборы не сразу вытеснили дачи с улиц Ольховой, Топольной и Ивовой. Первоначально, когда указанных улиц еще не существовало, в этой части острова разместились масляные амбары. В это же время – в середине XVIII века – активно вырубается лес. В конце XVIII века на месте, где сейчас ОАО «Канат», обосновываются ремесленные конторы по производству столь нужного российскому флоту каната. Артели процветают, поскольку у них выгодный заказчик – Адмиралтейские верфи. То тут, то там, вероятно, по причине низкой стоимости земли появляются и склады различного назначения.

А дальше уже трудно подсчитать количество предприятий, заводиков, лодочных мастерских и лесопильных заводов, обосновавшихся в западной и центральной частях Петровского острова. Многие из них в нашем понимании были «рогами и копытами», и в течение нескольких лет исчезали без следа, но находились и солидные фирмы.

Химический завод Ждановых

В первой половине XIX века их именовали учеными мастерами, в конце XIX века – инженерами-технологами… Братьев Ивана и Николая Ждановых, основавших на Петровском острове первый химический завод. Причем завод настоящий, производящий не только деготь и уксус, как написано в краеведческих справочниках, но имеющий корпуса по изготовлению минеральных красок, свинцово-белильного производства, выработки специальных «ждановских жидкостей». Завод еще тогда травил речку Ждановку отходами, неслучайно в архиве мы встречаем требования Городской управы организовать осадочные колодцы-фильтры для спуска отработанных вод.

Как бы то ни было, вполне современный для XIX века завод Ждановых располагался вблизи Петровского парка в районе нынешнего дома № 1. Ждановы владели обширным участком вдоль дороги в Петровский парк (так тогда назывался Петровский проспект) совместно с купцом Рыкаткиным. На плане участка 1848 года мы видим два каменных здания, один деревянный особняк, а на берегу реки – сараи. В каменных сооружениях и находились производства, часть которых принадлежала купцу Рыкаткину, часть – братьям Ждановым. Ждановы владели заводом минеральных красок.

Все, что осталось от завода Ждановых. Фото 2011 года

Одно из зданий сохранилось до наших дней. Желтое двухэтажное здание по адресу Петровский пр., 1А, сильно перестроенное и вросшее в землю, было некогда заводом минеральных красок. Во время ремонтов и перестроек сооружение лишилось симметрии, однако выглядит весьма живописно на фоне бетонно-стеклянных творений, выросших по соседству.

Если вернуться к истории участка Рыкаткина-Ждановых, то на плане 1885 года виден сад, выполненный в виде круга, беседка на его краю, а вдоль Петровского проспекта – конюшни. Сад Ждановых, опять-таки вопреки утверждениям краеведческой литературы, был совсем небольшим – около 30 метров в диаметре; подобные сады были обыденным явлением и имелись почти на всех участках в округе. Ничего особенного в этом смысле Ждановы не придумали. А для народных гуляний использовался отнюдь не сад Ждановых, как можно иногда прочитать, а Петровский парк. Отдельный вопрос, как он уживался с химией по соседству.

В 1890-м году рассматриваемый участок уже единолично значится за купцом Иваном Васильевичем Рыкаткиным. История умалчивает, по какой причине Ждановы из совладельцев исчезли, возможно, умерли, а наследники не продолжили «химическое дело», возможно, по иным обстоятельствам. Во всяком случае с этих пор арендаторами на участке вплоть до революции значатся разные производства: Ждановский масляный завод «Эд Караш и Ко», завод химических лаков «Шарль Бове», общество изготовления сухих американских дрожжей К. Арнольда. Неизменным остается лишь акцент на химическое производство.

В советские времена здания также занимали различные производства, но, насколько я помню, в послевоенное время химических производств уже не было. До 1960-х годов многие из строений завода Ждановых сохранялись в целости, потом их понемногу сносили, окончательную же «расчистку» местности произвели при постройке в 2002–2004 году дома № 1 архитектурным бюро Ухова. Как весточка из XIX века сохранилось лишь здание завода минеральных красок по адресу Петровский пр., 1А.

Дом и фабрика Гота

Существенный, если не решающий вклад в промышленный характер развития острова внесла канатная фабрика. В 1800 году выходец из Великобритании Еким Гот покупает в центральной части Петровского острова участок земли и основывает канатную фабрику, поглотившую многочисленные канатные артели, существовавшие здесь прежде. Уже по плану 1829 года, хранящемуся в ЦГИА, можно судить о масштабах канатного производства. Вдоль Петровского шоссе (так в то время назывался Петровский пр.) расположились жилые строения и дом хозяина фабрики, а ближе к Малой Неве многочисленные деревянные корпуса фабрики. Незастроенной оставалась лишь полоска земли у самой Малой Невы. Владельцем фабрики в это время значился купец 3-й гильдии Иван Екимович Гот.

Фабрика быстро разрастается, и каменные корпуса вытесняют деревянные. В 1850 году строится помещение для паровых котлов, а в 1857 году по проекту архитектора Рудольфа Богдановича Бернгарда возводится сохранившееся до наших дней, похожее на башню здание смольни. Сейчас смольня заброшена – смолить перестали с тех пор, как в качестве материала для канатов стали использовать синтетику, но следы благородства она не утратила. Умели и любили в то время промышленные объекты делать красиво. А может быть правильнее сказать: не умели и не любили что-либо делать некрасиво.

На плане участка И. Гота 1864 года мы видим: фабрика занимает уже то же пространство, что и нынешний ОАО «Канат». Среди корпусов – несколько каменных. Каменные корпуса поочередно вводились в строй на протяжении почти 50 лет – по 1908 год, а периодически случавшиеся пожары «помогали» процессу перестройки. Среди архитекторов фабрики и жилых строений значились Бернгард, Шумахер, Нагель, фон Голли, Ульман.

В начале ХХ века, на который пришелся пик производственной активности, фабрикой владел Василий Васильевич Гот, а управляющим являлся британский подданный И. Коульсон.

Канатная фабрика И. Гота. Фото начала XX века

Пожаров, часто случавшихся в деревянных корпусах, не удалось избежать и в каменных. Значительный ущерб товариществу принес пожар 1900 года, полностью уничтоживший один из корпусов и повредивший другие. Бюро Карла Буллы оставило множество фотографий пепелища. Вообще пожары – основной бич канатного производства того времени, поэтому сплошные кирпичные перегородки между помещениями – характерная конструктивная особенность амбара фабрики, построенного по проекту Р.Б. Бернгарда. Это здание в глубине территории с покосившимся навесом ныне выглядит очень живописно, как впрочем, и длинное приземистое здание канатного корпуса. Канатный корпус кажется более древним, чем есть на самом деле (построен в 1890 г.), его темные, мрачноватые помещения ныне занимают арендаторы, жалующиеся на не обустроенность и отсутствие ремонта. Нынешний адрес фабрики «Канат»: Петровский пр., 20–22.

Особняк И. Гота. Фото 2011 года

А по адресу Петровский пр., 20/2, из-за ограды высокомерно взирает на проезжающих и проходящих мимо вросший в землю особняк хозяина канатной фабрики. Он производит впечатление недавно покинутой барской усадьбы. Вероятно, архитектор Александр Риттер, строивший в 1882–1883 годах этот дом, ориентировался на преобладающий дачный характер Петровского острова, а потому получилась скорее дача, нежели дом. Снизу кирпичный, а сверху (выше первого этажа) деревянный, но везде следы благородства: мраморные лестницы, изысканная лепнина на потолке, герб над дверями… На старых фотографиях видна огромная клумба в центре двора, аккуратные заборчики. Рядом существовал сад. Судя по сохранившимся документам, проект Риттера реализован был не сразу. Существуют чертежи дома от 10 января 1882 года и существуют чертежи 1883 года с несколько измененным фасадом. Вносились ли изменения в процессе строительства или же первый проект был Готом забракован, неизвестно.

Проходная фабрики «Канат». Фото 1970-х годов

Также интересно, что предыдущие дома владельцев фабрики стояли фактически на тех же местах, что и сохранившийся до наших дней особняк. Были они сравнительно небольшими по размерам. В ЦГИА имеются чертежи одноэтажного деревянного дома, построенного в 1850 году по проекту архитектора Шумахера; как и последний особняк, он стоял на высоком каменном цоколе, что, по всей видимости, служило некоторой гарантией от часто случавшихся здесь наводнений. По плану 1867 года, выполненному архитектором Бернгардом, двор следующего наследника из рода Готов – Василия – занимал то же пространство, что и современный, только на месте окружающих ныне особняк Гота многоэтажных домов существовали деревянные службы и сад. Вообще дома владельцев фабрики отличались относительной скромностью, если учитывать размах производства и масштаб капиталов.

В начале ХХ века на берегу Малой Невы хозяевами канатной фабрикой был построен рабочий городок. Он до сих пор сохранился почти в первозданном виде. Напротив Серного острова стоят дома разного калибра – трех-, четырехэтажные кирпичные и одноэтажные мазанковые. Кирпичные возвели в 1910-х годах, первоначально они были двухэтажными, затем в советское время к ним пристроили еще этажи. Если приглядеться, то можно, например, заметить, что в доме по Петровскому, 20/8, кирпич в пристроенных этажах другого цвета.

Территория фабрики «Канат». Фото 2011 года

В советское время в особняке Гота и зданиях на берегу Малой Невы было общежитие, а к зданию самого «Каната» – так стала именоваться фабрика – пристроили массивную проходную, которая не испортила вида Петровского проспекта. На проходной во время праздников вывешивался огромный портрет В.И. Ленина. Предприятие в советские времена процветало, чего не скажешь о нынешнем дне. Финансово оно, может быть, и не в плохом состоянии – продукция по-прежнему востребована, однако отсутствие должных инвестиций в инфраструктуру приводит к деградации территории. Сейчас она принадлежит двум разным собственникам: ОАО «Канат» и «Росимуществу». Корпуса, принадлежащие «Росимуществу» фактически не используются, а принадлежащие «Канату», наоборот, активно эксплуатируются, в том числе сдаются в аренду. Часть зданий запущена и требует капитального ремонта.

Мода на «Баварское»

Недалеко от «Каната» на берегу Ждановки (современный адрес Петровский пр., 9) в середине XIX века российско-баварским акционерным пивоваренным обществом «Бавария» был основан пивоваренный завод. Даже по названию ясно, что за эталон качества было признано немецкое пиво. И действительно, судя по отзывам на «Баварии» производилось пиво не хуже немецкого, поскольку оборудование везли из Германии, там же нанимали пивоваров. Управляющим значился «баварский подданный» В начале 1900-х годов, на которые приходится пик производственной активности «Баварии», эту должность занимал Франц фон Флекингер.

На канатной фабрике – управляющий британский подданный, на «Баварии» – немецкий; в какой-то степени это проясняет, почему на российских заводах был европейский порядок. Если мы взглянем на руководящий состав других крупных петербургских предприятий конца XIX века, картина будет аналогичной. Впрочем, и капитал, лежавший в основе крупных предприятий, тогда тоже часто был не российский.

А начиналась история пивоварения на Петровском острове с трактира на месте нынешней «Баварии». Он появился еще в конце XVIII века. Затем вместо трактира был ресторан. Неподалеку существовали сад, пристань… Владельцем участка в середине XIX века перед тем, как его приобрело вновь созданное российско-баварское акционерное общество, значился потомственный почетный гражданин Блюмберг. Судя по плану 1864 года, составленному архитектором Федором Нагелем, на участке уже имелось свыше десяти строений разного назначения, в их числе очень красивое двухэтажное деревянное здание «воксала». Напомним, что вокзал в XIX веке – это парк и увеселительное заведение. Название пошло от одноименного пригорода Лондона. Собственно увеселительное место и было некогда на месте нынешней «Баварии».

Пивная завода «Бавария». Фото 1890-х годов

Перестройку участка по поручению правления общества «Бавария» начинает в 1864 году архитектор Федор Нагель. Первым делом на территории строятся крупные каменные ледники-холодильники, затем склады готовой продукции. Среди ввезенного из Германии оборудования – два паровых котла высокого давления.

Здание солодовни. Фото 2011 года

С 1865 года завод уже дает продукцию, в 1869 году на территории возводится красивое двухэтажное здание заводоуправления по проекту Нагеля, сохранившееся до нынешнего времени.

Дело двигалось, пиво завоевывало рынок, да так, что увеселительный сад «Баварии» к 1880-м годам имел театр, оркестровые площадки, ресторан и пивной бар. Но пик выпуска продукции пришелся на 1914 год – свыше 3 миллионов ведер пива и портера. Моду на «баварское пиво» задавали многочисленные выходцы из Германии, работавшие тогда в Петербурге, по некоторым сведениям, их число достигало ста тысяч человек. Доход обществу приносили и многочисленные пивные лавки «Бавария», открывавшиеся как в Петербурге, так и в других городах России.

За свою дореволюционную историю «Бавария» знала несколько реконструкций, во время последней в 1911–1912 годах архитектором Львом Серком возведено шестиэтажное здание солодовни, являющееся ныне памятником промышленной архитектуры. Интересно, что Л. Серку во время работы над этим монументальным промышленным сооружением не исполнилось еще и тридцати лет. Впоследствии архитектор продолжал специализироваться на зданиях промышленного назначения, а его первое творение – здание солодовни – ныне взирает пустыми проемами вместо окон на проплывающие по Ждановке катера…

Территория ОАО «Бавария». Фото 2011 года

Качество пива на заводе безнадежно понизилось в советские времена, когда «Бавария» превратилась в «Красную Баварию», а основной маркой пива стало «Жигулевское». Более интересным сортом считалось «Мартовское».

В постсоветское время слово «Красная» вновь выпало из названия «Баварии», однако на предреволюционные уровни завод так и не вышел. Испытывая конкуренцию со стороны вновь открывшихся российских заводов, «Бавария» не могла уже похвастаться выдающейся продукцией, а вскоре вообще прекратила выпуск пива. На мой вопрос, выпускает ли «Бавария» пиво сейчас, один из сотрудников предприятия ответил: «Не на чем, все оборудование приведено в негодность или утрачено. Живем теперь только от арендаторов…».

Типовой двор на Петровском острове

Можно ли отыскать на Петровском острове типовое владение или типовой двор, похожий на многие другие? Ведь, кажется, при всем разнообразии предпринимательской деятельности купцы, владевшие участками, развивали свое хозяйство однотипно. Сначала дача, а рядом какой-нибудь склад леса или мастерская, потом небольшой заводик, а уже затем (чаще при следующих владельцах) – настоящее крупное производство, вытеснявшее с участка и дачу, и жилье. Характерно, что профиль предпринимательской деятельности, заложенный первым владельцем, чаще всего сохранялся и в последующем. Так, завод Ждановых, изначально ориентированный на химическое и красильное производство, сохранял свой профиль и при всех следующих владельцах вплоть до революции, а канатное и пивоваренное производства вообще сохранились до наших дней.

В этой связи, думаю, не будет большой натяжкой считать двор по Ольховой (ныне – Ремесленной) ул., 1, в некотором роде типовым. Ибо он прошел ту же эволюцию, что и участки по соседству. Началось с дачи, с узорных клумб, с флигеля на живописном островке, а закончилось крупным лесопильным заводом, просуществовавшим до середины ХХ века.

Земли в северной части Петровского острова, как известно, принадлежали Кабинету императора, и первый арендатор участка по Ольховой ул., 1, купец Василий Малафеев не столько держал тут склады леса, сколько жил сам со своим семейством. В архиве имеется план его участка, составленный в 1875 году. Сразу за Мало-Петровским мостом через Ждановку по правую руку стоял большой двухэтажный дом с огромной кухней и изразцовой печкой, а в глубине участка жилой флигель с мезонином, экипажная, склады леса… На небольшом островке (ныне забылось, что на Ждановке возле Мало-Петровского моста когда-то был остров) – еще один жилой флигель в окружении сада. Место являлось по-настоящему загородным, а «Бавария» и фабрика Гота еще не сильно нарушали тишину. По утрам на прилегающих участках пели петухи и мычали выгоняемые на луга коровы.

Постройки на участке Василия Малафеева возводились по проекту известного в то время архитектора Эрнеста Жибера. В РГИА сохранилась оценочная стоимость строений. Жилой двухэтажный дом стоил 3845 руб., флигель на островке всего 490 руб. Недорого стоила и дворницкая, которая служила одновременно конторой купца – всего 1070 руб. Неизвестно, какой доход имел купец, но если решился на столь крупные постройки на арендуемой земле, очевидно, неплохой. Купцу, в частности, принадлежали балаганы, выстраиваемые на Марсовом поле перед Масленицей и на Пасху. В балаганах устраивались спектакли с незатейливым сюжетом, а танцовщики танцевали, вовлекая в это занятие публику.

На последующих планах участка, относящихся уже к началу ХХ века, неизменно присутствует приписка чиновника Городской управы, констатирующая факт самовольной засыпки протоки, в результате чего Ждановка лишилась острова в районе Мало-Петровского моста. При этом отсутствующий в реальности остров упорно рисуется на всех планах, поскольку линия разграничений местности некогда была «высочайше утверждена» и для иного разграничения требовалось новое утверждение. Лишь на плане 1916 года появилась новая приписка: «Бывшей протоки не существует уже свыше 35 лет». На основании этого мы можем сделать вывод, что засыпал протоку, скорее всего купец Малафеев, ибо она разделяла участок на части и осложняла застройку. Так Ждановка лишилась острова в своем устье. Впрочем, если бы он и сохранился, то едва бы пережил 1960-е годы, когда берега Ждановки выравнивались и облагораживалась.

Однако вернемся к истории участка. В стране зарождающего капитализма участки часто переходили из рук в руки, а уж тем более участки арендуемые, поэтому за Малафеевым последовали новые арендаторы. Самый серьезный из них – последний перед революцией арендатор В.И. Степанов. В 1914 году на месте складов леса и небольшой лесообделочной мастерской он основывает «Невский лесопильный завод». Завод быстро становится одним из крупнейших в отрасли. По сохранившимся фотографиям можно представить масштаб производства: большая котельная с вечно дымящей трубой, в машинном отделении лесообделочной мастерской локомобили для распилки бревен, а на Ждановке подвозимые горы леса.

Завод стоял впритык к «Баварии» и имел еще несколько двух-трехэтажных производственных корпусов. Если учесть, что невдалеке располагался лесопильный завод А. Любищева и лесная биржа его брата П. Любищева, то станет понятно, почему современники, переезжая Мало-Петровский мост, попадали в «деревянное царство». Аромат свежеструганного дерева здесь никогда здесь не исчезал. В рассказе «Как ни в чем не бывало» А. Толстой упоминает об этих лесопильных заводах. Практически все постройки на заводе были деревянными и поэтому не сохранились.

«Невский лесопильный завод» Степанова просуществовал довольно долго – до 1955 года, правда, под иным названием; в марте 1920 года его национализировали и присоединили к «Севзаплесу», а затем к Охтинскому деревообрабатывающему предприятию. Но «деревянный» профиль сохранился на бывшей Ольховой, а ныне Ремесленной, улице и в последующие годы. Здесь разместилось конструкторское бюро «Севзаппроектмебель». В советское время предприятие успешно работало, но в начале XXI века его акционировали, теперь оно занимается тем, чем и большинство бывших советских КБ – сдает площади в аренду. Думается, недолго ждать того момента, когда здесь появится что-нибудь «элитное». Жилье или деловой центр…

Невский лесопильный завод. Фото 1916 года

Завод Ропса на Петровской косе

Самая западная оконечность Петровского острова долгое время оставалась пустынной; еще бы, малейшее наводнение – и вся Петровская коса под водой. Под дачи местность не годилась, разве что под огороды или под завод, не слишком чувствительный к наводнениям. Он вскоре и появился. В архивах за 1871 год имеется план Петровской косы, «арендуемой от Придворного ведомства с показанием вновь построенного невто-очистительного завода». Владельцем «невтоочистительного» значился американский подданный Вильям Ропс. Затем дело его продолжил сын Эрнст Ропс.

Поскольку Петровская коса до революции принадлежала Кабинету его императорского величества, завод Ропса исправно платил в казну арендную плату, но сам Э. Ропс в отличие от других купцов-иностранцев, принявших русское подданство и даже ставших почетными гражданами Санкт-Петербурга, так и остался американским подданным.

На планах завода 1871 и 1872 годов, выполненных известным архитектором Ипполитом Монигетти, видны большие емкости для хранения жидкостей – всего 12 штук, а также здание самого завода, располагавшегося почти на самом берегу Малой Невки, вблизи нынешних причалов Яхт-клуба. Рядом находились деревянные пристройки, а вдоль речки, пересекающей Петровскую косу, огороды. Невдалеке нес вахту Петровский пост пограничной стражи. Очевидно, огромным емкостям с керосином наводнение было не страшно, поэтому они занимали самую низменную западную оконечность Петровской косы.

Административное здание завода Ропса. Фото 2011 года

Почему автор выдающихся архитектурных сооружений Ипполит Монигетти проектировал столь утилитарное сооружение, как нефтеочистительный завод? Трудно сказать, однако, судя по чертежам, заводское здание не лишено было изящества и даже украшено декором. На территории Петровской косы это было единственное каменное сооружение. Понятно, почему оно не сохранилось до наших дней: паровые машины разрушали его изнутри, а наводнения – снаружи. Уже к началу ХХ века здание, построенное в 1871 году, обветшало.

С конца XIX века завод носит название Акционерное общество «Нефтеперегонный завод В. Ропс и К^о», производя смазочные и осветительные масла, а также вазелин. Численность работающих в 1903 году составляла 187 человек. Реклама завода не обходила ни один петербургский справочник.

Можно догадаться, какой ущерб природе приносило нефтехимическое производство, если речка, пересекающая Петровскую косу, называлось тогда Керосинкой. Ныне это название утрачено, но на старых картах оно встречается.

Яхт-клуб

Ликвидацию нефтехимического производства можно отнести в заслугу советской эпохе. Петровская коса была приведена в порядок и в 1930-х годах, когда сюда перевели с Крестовского острова Яхт-клуб. Администрация Яхт-клуба обосновалась в административном здании нефтеперегонного завода.

Яхт-клуб в конторе Ропса. Фото 1930-х годов

До войны серьезно облагородить территорию не успели, лишь намыли грунт, да на безлесой местности высадили деревья и разбили аллеи. После войны клуб активно развивался. К Московской олимпиаде 1980 года его серьезно преобразили: соорудили искусственный мол, одели в гранит берега… По проекту архитекторов В.С. Маслова, Г.П. Морозова и А.А. Белявской на Петровской косе, 9А, возвели новое административное здание. Существовали планы по дальнейшему развитию территории, но им не суждено было реализоваться. В постсоветскую эпоху территория деградировала и захламлялась. В порядке сейчас поддерживаются лишь причалы для яхт, остальное, кажется, всем безразлично. Словно эхо войны чернеет недостроенное здание, а в бухте ремонтные мастерские, разведя несусветный беспорядок, пытаются оживить ржавеющие катера и яхты.

Петровская коса. Яхт-клуб. Фото 2011 года

Деревянный особняк администрации фирмы «Ропс и Ко» по адресу Петровская коса, 9, чудом сохранившийся до наших дней, стоит забит-заколочен. И вроде бы памятник архитектуры, но что с ним делать, не знают. Пока думают, сгниет окончательно – нет дома, нет проблемы!

«Алмаз», «Спецтранс»…

Советская эпоха довершила то, что начали творить на Петровском острове многочисленные купцы 1-й и 2-й гильдий. Она превратила западную часть острова в сплошную зону заборов. В 1931 году на Петровском пр., 26, основан «Морской завод „Алмаз“», строивший легкие маневренные суда для пограничной службы военно-морского флота, и вся береговая линия южной части острова за исключением жилого квартала фабрики «Канат» оказалась недоступной для посещения.

Ольховая улица, прежде пересекавшая Петровский остров от Малой Невки до Малой Невы, ныне уперлась в районе Петровской площади в заводской забор, а Ивовую улицу «Алмаз» вообще поглотил, как бы ее и не существовало вовсе. А между тем на Ивовой до революции располагались громадные склады леса Любищева, а также брандвахта речной полиции. Недалеко от складов на Топольной находилась паровая красильня Евгения Дамма; купец был известен тем, что принадлежавшие ему магазины были разбросаны в начале ХХ века по всему Петербургу.

Однако и пограничные суда СССР тоже были нужны. Техническую эволюцию этого вида изделий легко проследить по номенклатуре «Алмаза»: от самых простейших в 1930-е годы до крупнейшего в мире десантного корабля на воздушной подушке проекта «Зубр», построенного в 1970-е годы. Кстати, именно после реконструкции в 70-х годах ХХ века верфь стала выпускать легкосплавные высокоскоростные военные корабли на воздушной подушке для Военно-морского флота. С 1974 года флоту СССР и России было поставлено более 45 амфибийных кораблей с корпусами из алюминиевомагниевого сплава.

Завод «Алмаз». Вид с Петровской площади. Фото 2011 года

Казалось, с распадом СССР и значительным сокращением военных заказов жизнь «Алмазу» предстоит нелегкая. Однако завод сумел перепрофилировать продукцию, выпуская суда для гражданского флота, в частности небольшие паромы со скоростью передвижения по воде свыше 100 км/ч. С начала 1990-х осуществляется и создание серии судов для комплексного экологического мониторинга различных акваторий. Первое специализированное природоохранное судно спустили на воду в 1995 году, оно эксплуатируется в акваториях Ладожской водной системы. Строит «Алмаз» и прогулочные катера для состоятельных владельцев.

Южный берег Петровского острова. Территория завода «Алмаз». Фото 2011 года

Хотя по утверждению заводской пресс-службы в настоящее время строительство пассажирских паромов является приоритетным для компании, не прекращается выпуск военной продукции. В сентябре 2011 года был спущен на воду пограничный сторожевой катер проекта «Соболь» для пограничных служб ФСБ РФ.

В целом же береговая полоса Малой Невы перегорожена заводом «Алмаз» более чем на километр, что сделало недоступным почти весь южный берег Петровского острова.

* * *

Огородил значительное береговое пространство и расположенный по адресу Петровский пр., 2, судоремонтносудостроительный завод «Спецтранс». Он занял место городка Сан-Галли, не оставив от последнего и следа.

Специализирующийся на дноуглубительной технике «Спецтранс» загромоздил почти весь берег Малой Невы возле своей территории судостроительным хламом до такой степени, что здесь можно снимать фильм о гибнущих цивилизациях. А в XIX веке это место принадлежало Петровскому парку. В естественной гавани, ныне заваленной ржавыми катерами, базировался Английский речной клуб. На том месте, где располагалось деревянное здание клуба, ныне на «Спецтрансе» стоит удивительно похожее на него сооружение, изрядно вросшее в землю. Очень соблазнительно назвать его домом бывшего Английского клуба, но едва ли это одно и то же строение.

На месте этого дома в XIX веке располагался Английский гребной клуб. Фото 2011 года

В 1920 годы от Петровского парка отрезали значительный кусок, отдав протоку между Петровскими прудами заводу «Спецтрансу». Протока служила удобной гаванью для судов, поэтому передача ее заводу объяснима.

До создания завода реки и каналы города очищали вручную, причем делали это весьма успешно. Акватории освобождались от затонувших судов и утопленного леса, углублялись заиленные участки. Хотя производилась ежегодная очистка рек и каналов, к механизированным дноуглубительным работам на реке Нева приступили лишь в 1871 году. Тогда же основан и завод, явившейся предком нынешнего «Спецтранса». Сначала закупали оборудование для дноуглубительных работ за границей. Рассказывают удивительную историю о том, что одна из первых землечерпательных паровых машин, построенная в Голландии, проработала в нашем городе с 1897 по 1996 год, и была списана, а затем разрезана на металлолом в 1997 году, то есть через 100 лет. Вот оно – качество!

Южный берег Петровского острова. Территория завода «Спецтранс». Фото 2011 года

До революции производством речных дноуглубительных снарядов занимались на Ижорском, Путиловском и Сормовском заводах России. В советское время дноуглубительная техника была востребована и «Спецтранс» работал на полную мощность. Вывоз грунта производился в Финский залив, на специально отведенные грунтовые свалки, с помощью деревянных барж-каюков. Особенно много работы было у завода после Великой Отечественной войны. За несколько послевоенных лет были очищены практически все ленинградские реки и каналы.

Существует множество фотографий, где в работе показана техника завода «Спецтранс», но фотографии эти относятся к 1950-1960-м годам. Ныне же завод в депрессивном состоянии, существует даже план по выводу его с Петровского острова и застройки территории жильем.

* * *

Вообще за будущее Петровского острова тревожно. Сейчас в начале XXI века он как бы застыл в ожидании. С одной стороны, современная российская деиндустриализация привела к тому, что ряд прежде процветавших предприятий влачит здесь существование. Жалкое зрелище представляет собой фабрика «Канат», странное – «Бавария». Главная достопримечательность «Баварии», памятник промышленной архитектуры – солодовенный корпус – стоит без окон, без дверей, а сам завод не выпускает пива. Почти такое же положение «Спецтранса», много лучше – «Алмаза».

С другой стороны, алчные инвесторы спят и видят, как бы выгнать несостоятельные заводы и застроить освободившееся место так называемым элитным жильем. Вроде бы и ничего, пусть строят – уйдут тогда в небытие надоевшие нам серые заборы, однако, зная нрав нынешних инвесторов, а также уровень решений правительства города, понимаешь – застроено будет под облака, не соизмеряясь с пропорциями острова и здравым смыслом. Высотное жилье острову, ширина которого 400–500 метров, категорически противопоказано, однако только такое строительство интересно современным инвесторам.

Не получим ли мы в результате вместо нынешних бетонных заборов и низкоэтажных корпусов заводов еще одну оконечность Васильевского острова – суетливую, бессистемную, тесную? Пусть уж постоят еще немного заборы, «Канаты» и «Алмазы», пока общество наше не дозреет до того, чтобы сохранять старину, а не истреблять ее. Вопрос только, сколько ждать, и не напрасны ли надежды?

Литература

Аксенов В.Н. Дом ветеранов сцены. Л., 1937.

Александрова Л.Б. Луиджи Руска. Л.,1990.

Аллер С.И. Указатель жилищ и зданий в Санктпетербурге, или Адресная книга… на 1823 г. СПб., 1822.

Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Петербург Достоевского. Быль и миф Петербурга. Пг., 1924.

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX – начала XX века. Справочник. / Под общ. ред. Б.М. Кирикова. СПб., 1996.

Баранов Н.В. Проект развития Ленинграда. Л., 1955.

Басс В.Г. Городской ансамбль петербургской неоклассики 1900–1910-х гг. на примере проектов застройки Тучкова буяна (конкурсы 1912–1913 гг.) Дипломная работа. 2001.

Богданов А.Б. Колтовская слобода (материалы к истории). СПб., 1999.

Богданов А.И. Описание Санктпетербурга. СПб., 1997.

Борисова Е.А. Русская архитектура второй половины XIX века. М., 1979.

Бунин М.С. Мосты Ленинграда. Л., 1976.

Весь Петербург. Адресная и справочная книга. СПб. 1894–1917.

Вигель Ф.Ф. Записки. М., 1891.

Витте С.Ю. Воспоминания. СПб. 1994.

Всеобщая адресная книга С.-Петербурга. СПб., 1867–1868.

Галкин А.К. Князь-Владимирский собор. Краткий исторический очерк. СПб., 2005.

Глезеров С.Е. «Сангалльское братство» на острове //Санкт-Петербургские ведомости. 29.09.2006.

Горюнов В.С., Тубли М.П. Архитектура эпохи модерна. СПб., 1992.

Гостев В.Ф., Юскевич Н.Н. Проектирование садов и парков. М., 1991.

Григорьев М.А. Петербургская сторона. Рукопись. 1961.

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994.

Демченко В.В. Тучков мост // Строительство и архитектура Ленинграда. 1966.

Длужневская Г.В. Утраченные храмы Петербурга. СПб. 2003.

Ефремов Г.Г. Ждановские набережная и улица // Блокнот агитатора. 1987.

Дом ветеранов сцены. К 40-летию со дня основания // Рабочий и театр. 1934.

Достоевский Ф.М. Петербургская летопись. Собрание сочинений. Л., 1989.

Достоевский Ф.М. Собрание сочинений. Примечания к т. 5. Л., 1989.

Енакиев Ф.Е. Задачи преобразования Петербурга. СПб., 1912.

Зодчие Санкт-Петербурга. XIX – начало XX века. СПб., 1998.

Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890–1910 годов. Л., 1991.

Зотов В.Р. Петербург в сороковых годах // Исторический вестник. 1890. Т. 39.

Калядина С.А. Интервью с В.В. Леонтьевым // Репрессированная наука. Вып.2, СПб., 1989.

Канн П.Я. Прогулки по Петербургу. СПб., 1994.

Кириков Б.М. Архитектурные памятники Санкт-Петербурга // Особняки и доходные дома. СПб., 2007.

Кириков Б.М. Архитектура петербургского модерна // Особняки и доходные дома. СПб., 2007.

Кириченко Е.И. Русская архитектура 1830–1910-х гг. М., 1982.

Кобак А.В., Пирютко Ю.М. Исторические кладбища Петербурга. СПб., 1993.

Кожинов В.В. История Руси и русского слова. Опыт беспристрастного исследования. М., 2001.

Краснов П.Н. Павлоны. Париж, 1934.

Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Архив русской революции. Т. 1. Берлин, 1922.

Крестовский В.В. Петербургские трущобы. СПб., 1993.

Крюковских А.П. Скульптура Санкт-Петербурга. СПб., 2001.

Курбатов В.Я. Петербург. СПб., 1913.

Курбатов В.Я. Сады и парки. Пг., 1916.

Крылов В.М. Кадетские корпуса и российские кадеты. СПб., 1998.

Кючарианц Д.А. Антонио Ринальди. Л., 1976.

Лесков Н.С. Кадетский монастырь. Л., 1984.

Лесков Н.С. Инженеры бессребреники. Л.1984.

Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб., 2001.

Лихачев Д.С. Раздумья о России. СПб., 1999.

Лохвицкий. Юбилейная памятка Павловского военного училища. СПб., 1898.

Львова-Климова В.Н. Дом ветеранов сцены. Л., 1967.

Лукомский Г.К. Современный Петербург. Очерк истории возникновения и развития классического строительства (1900–1915 гг.). Пг., 1917.

Мастера советской архитектуры об архитектуре. В 2-х тт. М.: Искусство, 1975.

Минкус М., Пекарева Н. И.А. Фомин. М., 1953.

Митрофанов А. За спасение Родины, а не революции // Посев. № 11–12, 2005.

Морщихина А.И. Воспоминания. Рукопись.

Моя Петроградская сторона. Лучшие работы по краеведению школьников Петроградского района. СПб., 1997.

Мунц О.Р. К вопросу о застройке Тучкова буяна в Санкт-Петербурге // Архитектурно-художественный еженедельник. 1915, № 49.

Нежиховский Р.А. Река Нева. Л., 1973.

Нестеров В.В. Львы стерегут город. Л., 1971.

Никитенко Г.Ю. На «бесконечном Б{ольшом} проспекте».

Еще один адрес Ф.М. Достоевского в Петербурге. // Санкт-Петербургские ведомости. 21.07.2006.

Никитенко Г.Ю., Привалов В.Д. Петроградская сторона. Большой проспект. СПб., 2009.

Нистрем К.М. Адрес-календарь санктпетербургских жителей. Т. 1–3. СПб., 1844.

Нистрем К.М. Книга адресов С.-Петербурга на 1837 год. СПб., 1837.

Об Анне Ахматовой. Воспоминания, письма. Л., 1990.

Памятники архитектуры Ленинграда. Л., 1972.

Панченко А.М. О русской истории и культуре. СПб., 2000.

Петербург, Петроград, Ленинград. Энциклопедический справочник. СПб. 1992.

Петров С.Ю. Военный уголок на берегах Ждановки // Санкт-Петербургские ведомости. 18.02.2011.

Петров С.Ю. Загадки дома на Петровском острове // Санкт-Петербургские ведомости. 27.08.2010.

Петров С.Ю. Здорова ли иммунная система Русской цивилизации? // Русская линия. 13.02.2007.

Петров С.Ю. Офицерское урочище // Санкт-Петербургские ведомости. 27.01.2012.

Петров С.Ю. Полет на Марс // Санкт-Петербургские ведомости. 01.04.2011.

Привалов В.Д. Каменноостровский проспект. СПб., 2003.

Прогулки по Невскому проспекту в середине XIX века. СПб., 2002.

Пунин А.Л. Архитектура Петербурга середины XIX века., Л., 1990.

Пунин А.Л. Повесть о ленинградских мостах. Л., 1971.

Пыляев М.И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1996.

Рабочий проект комплексного капитального ремонта и реставрации зданий Дом ветеранов сцены им. М.Г. Савиной. «Группа 4Д Архитектура», СПб., 2007.

Россiя. Энциклопедический словарь. СПб., 1898.

Синкевич В. Адреса блаженной Ксении в Петербурге // За веру и Отечество. № 2, 2008.

Табель домов города С.-Петербурга с приложением плана города. СПб., 1889.

Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 2002.

Толстой А.Н. Аэлита. Л., 1964.

Толстой А.Н. Гиперболоид инженера Гарина. Л., 1964.

Успенский Л.В. Записки старого петербуржца. Л., 1990.

Ушаков Ю.С., Славина Т.С. История русской архитектуры. Л., 1994.

Шульц С.С. Храмы Санкт-Петербурга. История и современность. СПб. 1994.

Цылов Н.И. Атлас тринадцати частей С.-Петербурга с подробным изображением набережных, улиц, переулков, казенных и обывательских домов. СПб., 1849.

Цылов Н.И. Описание улиц Петербурга и фамилий домовладельцев в 1863 г. СПб., 1862.

Щедрин А.Ф. Письма в Италию к брату Сильвестру 1825–1830 гг. СПб., 1991.

ЦГИА СПб. Путеводитель в двух томах. СПб., 2009.

ЦГИА СПб. Сады и парки Санкт-Петербурга. СПб., 2004.

Фонды ЦГИА СПб: 513, 823, 921.

Фонды РГИА: 218, 485, 613, 1293.

ЦГА КФФД.

Примечания

1

Лохвицкий М.А. Юбилейная памятка Павловского военного училища. 1798–1898. СПб., 1898.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Часть I Правый берег

  Полет на Марс стартовал… из моего двора

    «Дом 11, во дворе…»

    Крастинг и Крейзер

    Дом с аркой

    Пиявки, лодки и саженцы

    Деревянные мосты

  Мокруши, Колтовские… из истории места

    Острова и протоки

    Петербургская сторона при блаженной Ксении

    «Когда гремела там роговая музыка…»

    Перестройка начала ХХ века. Несостоявшийся проект века

  Спас страны Колтовской

  «Бесхарактерная архитектура»

  Первый каменный дом на Ждановской набережной

  Дома И. Созоновича и А. Мейснера

  Имперская Ждановка

  Имперская Ждановка (окончание)

    Жизнь с парадной стороны

    Кутузов, Ермолов, Чернышевский… на берегах Ждановки

    «Я нашел, что выправка вообще опустилась, кроме Павловского кадетского корпуса…»

    Восстание юнкеров

    «Военные картежники»

    Почему именно на Ждановке?

  Парк ожиданий

  В самом центре Мокруш

  «Улица архитекторов»

  «Тебе бы в Ждановку…»

  Предприимчивая крестьянка Пелагея Карпычева

  Жена купца, вдова майора…

  Фабрика Авраама Санисковского

  Дом двух архитекторов

  Леонтьевский мыс

    От красильни и ситцев до первого русского автомобиля

    От керосиновых двигателей до Юрия Гагарина

  Последний пустырь на Ждановке

  Дом Глуховского

    Купеческая жена Доротея

    Оранжереи поручика Кожина

  Офицерское урочище

    «Быт, лишенный уюта…»

    Оправдывая название

  Школа № 66

  Загадки особняка Анастасии Копец

  «Живой» проспект

Часть II Петровский остров

  «Величиною посредний, но весьма продолговатый…»

  Городок Сан-Галли

  Больше, чем стадион

    В 1960-е годы

  Убежище для актеров

  Остров серых заборов

    Химический завод Ждановых

    Дом и фабрика Гота

    Мода на «Баварское»

    Типовой двор на Петровском острове

  Завод Ропса на Петровской косе

    Яхт-клуб

  «Алмаз», «Спецтранс»…

Литература

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно