Юго-Восточная Азия и экспансия Запада в XVII

ПРЕДИСЛОВИЕ

История доколониальной Юго-Восточной Азии может быть разделена на пять периодов: 1) с древнейших времен до середины 1-го тысячелетия до н. э. — первобытнообщинный строй; 2) с середины 1-го тысячелетия до н. э. до начала XIII в. — период раннеклассовых государств; 3) с начала XIII в. до конца XVI в. — расцвет обществ нового типа, которые можно отнести типологически к обществам развитого феодализма при большой роли внешней торговли; 4) XVII — начало XVIII в. — переломный в истории ЮВА период, когда связи внутри региона были нарушены европейской экспансией и начался исторический регресс, связанный с возвращением большинства государств к натуральному хозяйству; 5) XVIII — первая половина XIX в. — период возрастающего отставания Юго-Восточной Азии от стран Запада, ставшего причиной почти полного колониального подчинения региона западным державам.

Основным событиям третьего периода посвящена вышедшая в 1982 г. монография автора «Юго-Восточная Азия в XIII–XVI вв.». Данная монография является ее продолжением и освещает главные события четвертого периода. В качестве приложения впервые на русском языке публикуются 130 документов XVII в., сохранившихся в европейских архивах; это — переписка правителей Юго-Восточной Азии с властями европейских держав, договоры, жалованные грамоты, донесения агентов и др.

Автор приносит глубокую благодарность Д. В. Деопику, А. Л. Рябинину и А. Л. Сидорину за возможность пользоваться их неопубликованными переводами вьетнамских летописей.

ВВЕДЕНИЕ

На рубеже XVI XVII ив. Юго-Восточная Азия занимала важное место в системе мировой торговли. Продукты региона — пряности, олово, золото, шелк, драгоценные сорта дерева (сандал, сапан, орлиное, или алойное, дерево — калембак), а также камфора, ароматичные смолы вывозились почти во все страны и регионы Старого Света, а также в испанские колонии в Америке. Суда юго-восточных государств с этими грузами достигали Красного моря на западе и портов Китая и Японии на востоке. В свою очередь, в Юго-Восточную Азию за ее товарами приезжали арабские, персидские, индийские, китайские и японские купцы. Рынки Юго-Восточной Азии были крупнейшим перевалочным пунктом торговли Европы, Ближнего Востока и Индии, с одной стороны, и Дальнего Востока — с другой. Купцы, плывшие с Запада или с Востока, чаще всего останавливались в одном из торговых центров Юго-Восточной Азии и, закупив нужные им товары (китайский шелк и фарфор, японское серебро, хлопчатобумажные ткани из Индии, товары Ближнего Востока и Европы), возвращались домой.

Большую роль в экономике Юго-Восточной Азии играла также внутрирегиональная торговля. В рассматриваемый период окончательно завершилась начавшаяся 100–200 лет назад специализация отдельных областей на производстве определенных продуктов. Так, на Суматре и Западной Яве, специализировавшихся на производстве перца, резко сократилось (часто в результате ограничительных мер местных правительств) выращивание риса, и рис ввозился сюда из Сиама или с Восточной Явы. Жители Молуккских островов, а также островов Банда и Амбон, единственных в мире районов, где росли так называемые тонкие пряности — гвоздика, мускатный орех и мускатный цвет, не производили никакого продовольствия и не занимались ремеслом. Все продукты питания, одежду, металлическую утварь и предметы роскоши сюда завозили из других районов Индонезии. Жители острова Белитунг близ Суматры сосредоточились на производстве металлических изделий, которые расходились по всему региону, а все остальное занозили извне.

Естественно, что прибыли, которые купцы (а через них и местные правительства, собиравшие пошлины) получали от внутрирегиональной, а в особенности межрегиональной торговли, были огромны. С начала XVI в. в эту интернациональную торговлю в погоне за барышами вклинились первые европейцы — португальцы и испанцы. В 1511 г. португальцы захватили Малакку, главный торговый центр региона того времени, контролировавший Малаккский пролив, основной путь, по которому совершались плавания с Запада на Восток. Перерезав эту торговую артерию, португальцы рассчитывали загнать всю юго-восточную торговлю в принадлежащую им гавань, но их расчеты не оправдались. Хотя португальские корабли стали топить все торговые суда, не заходящие в Малакку, их сил было недостаточно, чтобы подавить местное мореходство во всем регионе. Восточные купцы быстро нашли обходные пути, которые позволяли им миновать Малаккский пролив. Один такой путь стал проходить вдоль западного побережья Суматры, затем вдоль северного берега Явы и оттуда на Сулавеси и острова Пряностей. Другой путь вел из Андаманского моря через территорию Сиама (по рекам и гужевым транспортом) в Сиамский залив, откуда открывался путь на острова Пряностей и на Дальний Восток. Третий такой же (речно-гужевой) путь вел через самую узкую часть Малаккского полуострова — перешеек Кра. Вдоль этих путей образовались новые мощные торговые центры, затмившие постепенно приходившую в упадок португальскую Малакку. На северной оконечности Суматры резко выросло значение порта Аче, центра Ачехского султаната, в первые десятилетия XVII в. подчинившего себе почти все прибрежные районы Суматры, а также значительную часть Малайи. На западной оконечности Явы поднялся порт Бантам, центр Бантамского султаната, который кроме Западной Явы контролировал южные районы Суматры. На северном побережье Восточной Явы выросло несколько богатых торговых городов, важнейшими из которых были Гресик и Сурабая. Центром торговой деятельности на Сулавеси стал Макасар, столица государства Гова. Главными торговыми центрами на материке являлись столица Сиама Аютия и вассал Сиама северомалайское княжество Паттани.

Вся эта система торговых центров на рубеже XVI–XVII вв. работала бесперебойно, и появление в этот момент в Юго-Восточной Азии новых европейских купцов — голландцев, англичан, французов (и несколько позже — датчан) не только не нарушило эту систему, но, наоборот, способствовало ее максимальному (хотя и кратковременному) расцвету. Европейцы в первую очередь нуждались в пряностях, поскольку в Европе в то время широко использовали их для консервации пищи, и, конкурируя между собой, они невольно подняли цены на пряности до невероятных размеров^[1]. И хотя даже такие цены позволяли получить в Европе некоторый барыш, английские, голландские и французские купцы, прорвавшие наконец блокаду Юго-Восточной Азии, которую почти 100 лет поддерживали португальцы, были глубоко разочарованы. Им стало ясно, что на честной торговле здесь не разживешься. Цены, «приемлемые» по их понятиям, можно было установить здесь только с помощью оружия. Для этого надо было консолидировать силы отдельных купцов и мелких компаний в мощные военизированные организации со своим военным флотом и армией, способные диктовать свою волю местным правителям. Первой на этот путь вступила наиболее развитая капиталистическая страна XVII в. — Голландия. Организованная в ней объединенная Ост-Индская компания не только покончила с конкуренцией между голландскими купцами на Востоке, но вскоре оттеснила на третий план и англичан и французов (их компании были неизмеримо слабее).

Именно голландская Ост-Индская компания стала тем тараном, который в течение XVII в. разрушил всю издавна сложившуюся систему международной торговли в Юго-Восточной Азии, не только принудив местных производителей продавать свои товары по абсурдно низким ценам, установленным Компанией, но и вообще уничтожив местное мореходство в регионе, что изменило весь характер экономики здешних стран. Англия и Франция стали серьезной агрессивной силой в этом районе только в 80-х годах XVII в. Они, конечно, тоже внесли свою лепту в разрушение внешней торговли Юго-Восточной Азии (прежде всего Сиама), но, несмотря на большие усилия, никаких колониальных захватов в регионе в этом веке им совершить не удалось, и поэтому главным фактором, определявшим общий ход истории Юго-Восточной Азии в XVII в., было противостояние голландской Ост-Индской компании и местных государств. Борьба между ними, то тайная, прикрытая вежливыми письмами и заключением союзов «дружбы и помощи», то явная, часто принимавшая форму конфронтации, сопровождавшаяся колониальными захватами, велась непрерывно.

И не следует полагать, что государства Юго-Восточной Азии в этой конфронтации всегда были страдающей стороной. Нет, они упорно защищались, и на ранних этапах само существование голландской Ост-Индской компании в регионе не раз висело на волоске. Но разделенные внутренними распрями местные правители ни разу не смогли образовать достаточно мощную коалицию, чтобы сбросить голландцев в море. Компания била их поодиночке, а ее дипломаты показывали высокий класс, стравливая между собой своих противников.

Тем не менее процесс установления голландской гегемонии в Индонезии занял более 80 лет, а материковые государства, хотя и сильно пострадавшие от голландской агрессии, сохраняли свою независимость до XIX в. и только тогда были завоеваны другими капиталистическими хищниками. Главным орудием борьбы местных стран против европейской агрессии был начавшийся в XVII в. почти повсеместно процесс жесткой централизации, повышавший боеспособность этих стран. Этот процесс отчасти начался раньше (широкое развитие товарно-денежных отношений, нужды торговли требовали внутреннего мира), но особенно он ускорился в Сиаме, Аче, Матараме, Бантаме, Бирме и ряде других стран именно в ответ на европейскую угрозу.

Но резкое усиление централизации было не только благом для этих стран, так же как было не только благом и быстрое развитие в них товарно-денежных отношений. Широкое поступление на рынок страны богатых и разнообразных товаров всегда порождало стремление феодалов к роскошной жизни (неважно, были ли эти феодалы почти независимыми владетелями или государственными чиновниками). А централизация государственного аппарата давала почти неограниченные возможности для выжимания из крестьян и ремесленников средств не только на военные расходы, но и на любые прихоти правящего класса. Разоренное крестьянство было непрочной базой для организации победоносных армий. И это стало еще одной причиной, по которой юго-восточные правители потерпели поражение в столкновении с немногочисленными, но хорошо кормленными и хорошо оплачиваемыми наемниками европейских колонизаторов (а ведь большинство этих наемников составляли не европейцы, а индонезийцы, японцы, китайцы и другие жители Востока).

Поскольку решающие судьбу региона события в конце XVI — начале XVIII в. происходили в Индонезии, нами взята за основу схема исторического развития Индонезии, выработанная основоположником советских исторических исследований Юго-Восточной Азии академиком А. А. Губером. В своей статье «К истории голландского проникновения в Индонезию» А. А. Губер выделил следующие четыре периода: «1) С момента первого появления голландских кораблей в 1596 г. и до возникновения Объединенной Ост-Индской компании. Это период первых разведывательных экспедиций многочисленных нидерландских компаний, еще не ставивших перед собой задачи колониальных захватов. 2) С 1602 по 1626 г. — период укрепления Ост-Индской компании на островах Пряностей, создания здесь жестокого режима колониальной эксплуатации драгоценных пряностей, безжалостного подавления народной борьбы против завоевателей, варварского разрушения производительных сил. Одновременно это период первых, еще очень робких попыток обосноваться на Яве, заканчивающихся созданием на развалинах яванского княжества Якатры (Джакарты. — Э. Б.) голландской Батавии и превращением ее в центр колониальной администрации и торговли Ост-Индской компании с Востоком. 3) С 1625 по 1677 г. — период упорной, с переменным успехом протекающей борьбы с мощными княжествами Явы — Матарамом и Бантамом, завершающийся заключением первых неравноправных договоров с этими государствами и установлением монополии компании на торговлю. Это также период значительной экспансии на Целебесе (Бонгайский трактат 1667 г.), на Суматре, Борнео и других островах, усиленного развития торговых связей с Дальним Востоком, расцвета нидерландской компании и самих Нидерландов — образцовой капиталистической страны XVII в. 4) С 1677 г. до ликвидации компании (1800 г.) — период постепенного завоевания Явы, завершающегося разделом в 1755 г. Матарама на два территориально урезанных княжества Сурякарту и Джокьякарту, и признания ими и Бантамом суверенитета нидерландской компании; период расширения территориальных владений компании в Индонезии и вне ее» [19, с. 13–14].

Первые два периода мы для удобства изложения объединили в первой главе книги, посвященной событиям конца XVI — первой четверти XVII в. Третий период мы сочли нужным разделить на два подпериода, в основном совпадающие с второй итретьей четвертью XVII в. (главы вторая и третья). В первом подпериоде колониальные силы Запада (представленные ь основном голландской Ост-Индской компанией) находились еще в своего рода динамическом равновесии со странами Юго-Восточной Азии, самостоятельную торговлю которых они стремились уничтожить. Во втором подпериоде окончательно устанавливается полное господство Голландии в Южных морях и под ее ударами терпят крах основные ориентированные на море юсударства — Макасар, Аче и некоторые другие.

Из четвертого периода, выделенного А. А. Губером, мы останавливаемся только на первом его подпериоде (последняя четверть XVII — начало XVIII в.). На протяжении этого отрезка Ост-Индская компания окончательно установила фактический (хотя еще не везде юридический) контроль над всей Явой и всеми товаропроизводящими прибрежными районами Суматры, Сулавеси, Калимантана. В то же время в результате как голландской, так и английской и французской агрессии материковые государства Юго-Восточной Азии практически были вынуждены прекратить свою морскую торговлю и стать в значительной степени закрытыми странами, что повлекло за собой их исторический регресс.

Постепенная утрата в XVIII–XIX вв. всеми государствами Юго-Восточной Азии независимости (кроме Сиама, получившего полуколониальный статус) была определена коренными, необратимыми изменениями, происшедшими в этот последний, рассматриваемый в данной книге подпериод.

Глава I
НАЧАЛО ВТОРОЙ ВОЛНЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЭКСПАНСИИ

Англо-голландское проникновение в Индонезию

До последней четверти XVI в. португальцы и испанцы сохраняли свою монополию на торговлю между Европой и Юго-Восточной Азией. Все карты и лоции, касавшиеся плавания в этот регион, были тщательно засекречены. Торговым конкурентам Португалии и Испании — Англии и Голландии пришлось в известной степени заново открывать Юго-Восточную Азию. Первыми островов Пряностей достигли английские корсары. В 1579 г. знаменитый английский корсар Фрэнсис Дрейк, грабивший испанские суда у побережья Америки, пересек Тихий океан и прибыл на Тернате. Султан Тернате Баабуллах, упорно боровшийся в эти годы против португальцев, гостеприимно встретил Дрейка. В надежде получить военную помощь от Англии Баабуллах заключил с Дрейком торговый договор и предоставил ему груз гвоздики. В 1580 г. Дрейк вернулся в Англию, совершив кругосветное путешествие. Успех Дрейка произвел большое впечатление у него на родине, однако Англия была слишком занята борьбой с Испанией и не смогла немедленно использовать добытые им сведения [38, с. 193].

Только в 1586 г. английским купцам удалось снарядить новую экспедицию под командованием Томаса Кавендиша. Эта экспедиция также избрала путь через менее охраняемый Магелланов пролив и достигла юго-западного берега Явы.

Международная ситуация к этому времени изменилась. В 1580 г. испанский король захватил оставшийся без прямого наследника престол Португалии. Португалия под властью Филиппа II формально сохранила свои колониальные владения, фактически же контроль над ними оказался в руках испанцев. Это вызывало недовольство португальских колониальных властей на местах. Т. Кавендиш, ознакомившись с обстановкой в Юго-Восточной Азии, предложил английскому правительству использовать испано-португальские трения. Он считал, что если Англия направит на Молуккские острова своего ставленника — претендента на португальский трон дона Антонио, тамошние португальские крепости тут же перейдут на его сторону, а благодарный претендент после этого предоставит англичанам право свободно торговать на Молукках.

Проект Кансндиша, однако, не нашел поддержки. После победы над Великой Армадой (1588) английские купцы не считали нужным тратиться на восстановление независимости Португалии, с которой потом пришлось бы делиться доходами от торговли пряностями. Возобладал курс на полное уничтожение испано-португальского господства в морях Юго-Восточной Азии. Во исполнение этого плана в 1591 г. из Плимута была направлена на Восток эскадра из трех кораблей под командованием Джорджа Реймонда и Джеймса Ланкастера. Эта эскадра пошла новым, не разведанным еще путем вокруг мыса Доброй Надежды. Не имея опыта плавания в тропиках, английские моряки болели и умирали в пути. Уже от мыса Доброй Надежды пришлось отправить назад один корабль с больными моряками. Затем при переходе Индийского океана погиб корабль Дж. Реймонда. Только один корабль Дж. Ланкастера достиг в июне 1592 г. берегов Малайи, и здесь, базируясь на остров Пинанг, англичане начали грабить португальские суда, идущие в Малакку. Попутно захватывались и суда местных купцов под тем предлогом, что они «сотрудничают» с португальцами. В частности, Ланкастер захватил три бирманских торговых судна, шедшие из Мартабана в Маллаку, потому что они среди прочего товара везли груз португальских иезуитов. Затем он перенес свои операции к побережью Перака, где также успешно занимался грабежом. Богатую добычу, однако, не удалось доставить в Англию. На обратном пути корабль занесло штормом в Центральную Америку, где его захватили испанцы. Сам Дж. Ланкастер избежал плена, но вернулся на родину на чужом судне всего с 18 матросами только в мае 1594 г. [271, с. 100–102].

Два года спустя из Англии на Восток была направлена новая экспедиция под командованием Роберта Дадли. Два судна этой эскадры под командованием капитана Бенджамена Уорда в январе 1598 г. достигли Кедаха. Здесь они некоторое время охотились на португальские суда в Малаккском проливе, но на обратном пути бесследно исчезли, очевидно, погибли во время шторма [38, с. 194].

Тем временем из Юго-Восточной Азии с грузом пряностей стали возвращаться первые голландские корабли. Голландцы появились в этом регионе позже англичан, но их плаваниям предшествовала более солидная подготовка. Голландским купцам удалось внедрить на португальскую службу своего разведчика Яна Ван Линсхотена. С 1584 по 1592 г. он служил в Гоа, где ему удалось собрать массу сведений по мореплаванию н торговле в странах Юго-Восточной Азии. Вернувшись в Голландию, он написал на основе этих материалов книгу «Странствования Яна ван Линсхотена в Португальской Индии», которая была опубликована в 1596 г. и вскоре переведена на английский, немецкий, французский и латинский языки (см. [158, с. 196]). Эта книга тогда была подлинной энциклопедией Юго-Восточной Азии.

В 1594 г. в Голландию вернулся другой разведчик — Корнелис де Хоутман. Собранные им секретные материалы были менее ценны, так как ему не удалось проникнуть дальше Лиссабона, тем не менее именно он был назначен одним из двух руководителей первой голландской эскадры, снаряженной «Компанией ван Верре», которая отплыла на Восток 2 апреля 1596 г. Главным навигатором эскадры был назначен де Кейзер, Хоутман же получил пост коммерческого директора [158, с. 196–197; 262, с. 67].

Несмотря на большую смертность в пути (когда эскадра достигла Мадагаскара, от цинги погибло уже 70 человек и здесь пришлось сделать остановку, всего же во время плавания в открытом море погибло 145 моряков из 249), все четыре корабля эскадры 5 июня 1596 г. достигли западных берегов Суматры, а 23 июня 1596 г. прибыли в Бантам. Бантамский султан оказал голландцам радушный прием. Корнелису де Хоутману удалось заключить с султаном выгодный договор. «Мы видели письмо принца Морица Нассауского (штатгальтера Нидерландов. — Э. Б.), — заявил регент Бантама, — и согласны заключить с ним и с Вами вечный союз и дружбу, в чем клянемся» [263, с. 109].

Однако этой дружбе вскоре пришел конец. Корнелис де Хоутман (оттеснивший к этому времени де Кейзера от руководства экспедицией)^[2] стал вести себя крайне вызывающе. Голландские моряки начали разбойничать в Бантамском порту. В конце июля 1596 г. в Бантам прибыл португальский посол из Малакки. Он назвал голландцев пиратами, не имеющими своей земли, не представляющими никакого государства^[3]. Бантамское правительство охотно поверило ему. Когда регент замешкался с платой за голландские товары, а Хоутман пригрозил, что голландские пушки сровняют Бантам с землей, терпению бантамцев пришел конец. Хоутман и 12 человек команды, находившиеся на берегу, были арестованы. В ответ на это голландская эскадра начала бомбардировку города. При этом была уничтожена и часть судов, стоящих на рейде, независимо от их национальной принадлежности. Тогда регент Бантама заявил, что, если бомбардировка не прекратится, он казнит Хоутмана и других арестованных. После этого голландская эскадра ушла в Лампонг на Суматре. Вернувшись через две недели, голландцы стали гораздо скромнее и повели переговоры о выкупе арестованных. Регент потребовал за них внушительную сумму — 12 тыс. рейксталеров. Голланды внесли выкуп, но отношения оставались напряженными. Купить в Бантаме сколько-нибудь значительный груз пряностей не удавалось. Эскадра покинула Бантам и двинулась на восток [132, с. 140–141; 158, с. 197–198].

Голландские корабли двигались вдоль северного берега Явы, встречая везде закрытые гавани: слух об их жестокости предшествовал их появлению. Скромный груз пряностей при этом не увеличивался ни на фунт. В числе других портов, отказавшихся торговать с голландцами, была и Джакарта, будущая столица голландской колониальной империи. У порта Сидайю на Яве и у острова Мадуры голландцы два раза вступали в сражение с местными кораблями (прау), команды которых они заподозрили во враждебных намерениях. Особое возмущение в Индонезии вызвал расстрел лодок, на которых один из мадурских князей со свитой направлялся к голландцам с дружественным визитом [132, с. 141; 262, с. 69]. Крайней восточной точкой путешествия эскадры Хоутмана стал остров Бали. Здесь Хоутман и представил правителю Бали карту Европы, на которой границы Голландии па востоке доходили до Москвы, а на юге — до Венеции. Правитель Бали оказал голландцам довольно холодный прием, однако передал Хоутману ответное письмо к «королю Голландии» (т. е. штатгальтеру принцу Нассаускому). После этого Хоутман хотел плыть на Молукки, но команда взбунтовалась и потребовала возвращения назад. К этому времени в экипажах осталось так мало людей, что одно судно пришлось сжечь. С тремя оставшимися кораблями в начале 1597 г. Хоутман начал обратный путь на родину [269, с. 109].

14 августа 1597 г. эскадра Хоутмана вернулась в Голландию. Доставленный груз пряностей был так мал, что едва покрыл расходы на экспедицию. Из 248 человек экипажа на родину вернулось только 87; тем не менее эскадру встретили торжественным колокольным звоном. Несмотря на все неудачи, путь в Юго-Восточную Азию был проложен. «Компания ван Верре» тут же стала снаряжать новую эскадру из восьми кораблей, во главе которой был поставлен адмирал Якоб ван Нек [158, с. 199].

Тем временем португальский вице-король в Гоа Франческо да Гама, до которого дошло известие о появлении в индонезийских водах эскадры Хоутмана, решил принять свои меры. Он направил против них эскадру из четырех военных кораблей под командованием Луренцо де Бриту. Эскадра де Бриту прибыла в Бантам, когда Хоутман уже был в Голландии. Де Бриту это не смутило. Он решил примерно наказать бантамского султана, чтобы и другим местным владетелям было неповадно впредь «путаться с голландскими и английскими пиратами». Де Бриту напал па китайские и яванские корабли, стоявшие на бантамском рейде, и захватил их, а затем предъявил бантамскому правительству ультиматум, требуя выплаты большой суммы. Бантамцы в ответ на это смело контратаковали португальскую эскадру на своих маленьких суденышках и захватили два корабля. Де Бриту с остатком эскадры бежал в Малакку. Это португальское нападение способствовало новому сближению Бантама с голландцами [262, с. 69–70; 263, с. 110–111]. Когда 28 ноября 1598 г. эскадра ван Нека прибыла в Бантам, бантамское правительство выразило готовность к новым переговорам. Опытный дипломат ван Нек не жалел щедрых подарков трехлетнему султану, регенту и крупным феодалам. Те, в свою очередь, способствовали голландским закупкам на бантамском рынке. Вскоре три судна эскадры были полностью загружены перцем, и ван Нек отправил их назад в Голландию. Эти корабли в исключительно короткий срок, за шесть месяцев, достигли Гааги. Прибыль от продажи перца составила 100 %. Помимо пряностей голландские корабли привезли штатгальтеру принцу Морицу ценные подарки и письмо султана Бантама, составленное регентом [132, с. 142].

Из Бантама ван Нек с оставшимися судами эскадры двинулся на восток, посетив по дороге северояванские порты Джакарту, Тубан и Гресик. Повсюду он налаживал испорченные Хоутманом отношения, но пряности в этом сезоне здесь уже были вывезены китайскими и другими азиатскими купцами. Неудача постигла ван Нека и на Мадуре, в порту Аросбая. Здесь не только не удалось ничего купить, но и пришлось отбиваться от мадурцев, не забывших нападения Хоутмана. Несколько голландских моряков попало в плен и за их освобождение пришлось внести значительный выкуп [159, с. 198].

После этого ван Нек разделил свою эскадру на две части. Сам он с тремя судами направился на остров Амбон. Здесь местные жители, стремившиеся избавиться от португальцев, построивших на острове крепости, радушно встретили голландцев. Но пряностей и здесь было мало, почти все уже вывезли португальцы. Тогда ван Нек отправился на острова Банда, знаменитые плантациями мускатного ореха. Здесь он смог загрузить мускатным орехом и мускатным цветом два корабля и договорился с жителями Банда об устройстве двух торговых факторий. Для их обслуживания он оставил на острове Банда 20 человек [132, с. 142].

Тем временем заместитель ван Нека ван Варвейк с двумя судами достиг центра производства гвоздики — Молуккских островов. Султан Тернате, также резко враждебный португальцам, устроил голландцам пышный прием. Произошел обмен подарками. Голландцы поднесли султану сукно, зеркала, мушкеты, султан одарил их гвоздикой. Полученная в подарок и купленная на Тернате гвоздика впоследствии была продана в Голландии с прибылью в 400 %. На Тернате также была создана голландская фактория [263, с. 113; 280, с. 77].

В сентябре 1600 г. последние суда эскадры ван Нека вернулись в Голландию. К этому времени Индонезия была наводнена голландскими купцами, устремившимися сюда по ранее проложенным путям. В Голландии одна за одной возникали все новые торговые компании, спешившие принять участие в сверхвыгодной торговле. Только в 1598 г. из Голландии на Восток отплыло 5 эскадр с 22 кораблями. К 1600 г. из-за конкуренции различных компаний между собой и с португальцами цены на пряности в Индонезии выросли вдвое [262, с. 70].

Вслед за голландцами в Индонезию снова устремились англичане. В 1600 г., в то время как английский флот блокировал Лиссабон, не давая португальцам возможности послать подкрепление в Юго-Восточную Азию, в Лондоне была создана Объединенная Ост-Индская компания. Королевская хартия предоставляла этой компании на пятнадцать лет торговую монополию в районе между мысом Доброй Надежды и Магеллановым проливом. В феврале 1601 г. из Англии отплыла первая эскадра Ост-Индской компании под командованием Джеймса Ланкастера, уже имевшего опыт плавания в Южных морях [38, с. 195].

На первых порах и голландцы и англичане стремились завоевать расположение местного населения, чтобы получить от него помощь в своей борьбе с испанцами и португальцами. Агрессивные действия против местных государств в конце XVI — начале XVII в. были скорее исключением. К таким исключениям относится второй вояж на Восток Корнелиса Хоутмана, прибывшего с двумя кораблями 24 июня 1599 г. в Аче — центр, монополизировавший большую часть перечной торговли на Суматре. Сначала дела голландцев шли хорошо. Но в сентябре 1599 г. Корнелис Хоутман затеял ссору с ачехцами, которая перешла в вооруженное столкновение. Корнелис Хоутман погиб с мечом в руках, а его брат Фредерик Хоутман был взят в плен и заключен в ачехскую крепость Пидир. Там он содержался, по-видимому, в комфортабельных условиях, потому что за два года заключения сумел написать мемуары, составить первый малайско-голландский словарь и каталог звезд южного неба [179, с. 23; 118, с. 122].

Португальцы, узнав о конфликте Аче с эскадрой Хоутмана, в сентябре 1600 г. прислали к султану Аче посольство с предложением дружбы и просьбой разрешить для закрепления этой дружбы построить в Аче португальский форт. Ачехский султан, однако, отверг эту просьбу.

Слух об этих переговорах в искаженном виде дошел до голландского адмирала Паулуса ван Кардена, который три месяца спустя прибыл со своей эскадрой в Аче. Опасаясь, что ачехцы в союзе с португальцами атакуют его, он решил напасть первым и начал грабить и топить индонезийские торговые суда у побережья Аче [158, с. 200; 179, с. 85; 263, с. 116].

Пиратские действия ван Кардена навлекли на него крупные неприятности в Голландии. Когда 28 августа 1601 г. в Аче прибыла еще одна голландская эскадра под командованием Корнелиса Бастиансзона, голландский посол адмирал Бикер прежде всего пообещал ачехскому султану возбудить судебное дело против Компании, пославшей ван Кардена. Впоследствии Амстердамский суд действительно приговорил эту Компанию к уплате возмещения убытков в 50 тыс. гульденов и эта сумма была выплачена Аче [107, с. 116]. В результате последующих переговоров в Аче была основана голландская фактория, а Фредерик Хоутман был освобожден и смог вернуться на родину. Правитель Аче Ала-уд-дин Риайят-шах направил с эскадрой Бастиансзона в Голландию посольство из трех человек во главе с Абд-уль-Хамидом. 6 июля 1602 г. они прибыли в Гаагу. Это были первые индонезийцы, посетившие Европу. 70-летний Абд-уль-Хамид умер в Голландии. Голландское правительство устроило ему исключительно торжественные похороны (тогда индонезийцы еще не считались и Голландии людьми второго сорта, перед ними даже заискивали) [179, с. 23, 123, 239].

Вслед за голландцами и англичане поспешили завязать дипломатические отношения с могущественным султанатом Аче. 5 июня 1602 г. сюда прибыла первая эскадра английской Ост-Индской компании. Командир эскадры Джеймс Ланкастер вручил ачехскому султану письмо от королевы Елизаветы I следующего содержания: «Елизавета, милостью Божьей королева Англии, Франции и Ирландии, защитница христианской веры великому и могучему королю Аче и прочая на острове Суматра, нашему брату посылает привет. Вечный господь в своем божественном предопределении так распределил свои благословения и хорошие вещи для пользы и питания человечества, что, несмотря па то что они находятся в разных королевствах и областях мира, они благодаря умению человека (вдохновленного всемогущим Богом) распространяются в самые отдаленные места мира как чудесные творения. Он так установил, что одна земля нуждается в другой не только ради обмена товарами и плодами земли, которые в изобилии имеются в одной стране и которых не хватает в другой, но также ради любви и дружбы между всеми людьми, а это воистину божественное установление» [179, с. 241–242].

Далее Елизавета I «с уважением к справедливому и благородному королю» просит его оказать милость английским купцам и разрешить им построить в Аче факторию, чтобы служащие этой фактории могли бы лучше изучить язык и обычаи страны.

В заключение Елизавета I намекает на возможность военного союза против общего врага — Португалии. «Вы будете более довольны нами, — пишет она, — чем португальцами и испанцами — нашими врагами. Ведь вы не только защищаете свое королевство, по и ведете войну с португальцами в Малакке. А в 1575 г. Ваши поиска под командованием храброго капитана Радамокота нанесли им большой урон» [179, с. 242–243].

Султан Ала-уд-дин Риайят-шах не только разрешил англичанам построить факторию, но и освободил их от ряда пошлин. Более того, он предложил Ланкастеру 100 марок золотом в обмен на «умиротворение» Джохора. Ланкастер, однако, так же как и голландские адмиралы до него, уклонился от этого поручения. Англия, как и Голландия, в этот период еще не располагала достаточными силами, чтобы служить арбитром в отношениях между государствами Юго-Восточной Азии (см., например, [прил., док. 2]).

Отказ Ланкастера не испортил англо-ачехских отношений. Англичане смогли закупить в Аче столько перца, что рынок в Англии на некоторое время оказался перенасыщенным и акционерам Ост-Индской компании пришлось часть доходов от экспедиции получить перцем [38, с. 195; 179, с. 85, 121].

Сразу вслед за англичанами в июле 1602 г. в Аче прибыла французская эскадра под командованием генерала Фротте де Ла Бардельера, снаряженная компанией французских купцов в Сен-Мало. Французы тоже были приняты султаном, который разрешил им торговать в Аче. Однако на обратном пути у берегов Испании в мае 1603 г. на них напали голландцы и отняли груз перца стоимостью 2 млн. ливров. От этой катастрофы сравнительно слабое французское купечество долго не могло оправиться [105, с. 120].

В то же лето 1602 г. в Аче вновь появились португальцы; они повели переговоры о строительстве в Аче своей фактории (ранее, в эпоху португальской монополии, значительную часть перца местные купцы везли прямо в Малакку и Португалия не нуждалась в постоянном представительстве в Аче). Но так как наряду с этим португальцы снова потребовали предоставить им участок земли для строительства крепости, они не получили ни того, ни другого [158, с. 201].

В Бантаме в этот период также расширилась международная торговля. Соперничество голландцев и англичан с прежде находившимися здесь торговцами и между собой привело к резкому повышению цен. Уже в 1600 г. в Бантаме существовали четыре фактории разных голландских компаний. Когда в марте 1600 г. в Бантам прибыла эскадра Стевена ван дер Хагена, снаряженная так называемой Старой Компанией, цены на рынке оказались настолько высокими, что ван дер Хаген решил перенести торговые операции непосредственно на острова Пряностей. Когда он прибыл на Амбон, жители округа Хиту обратились к нему с просьбой помочь изгнать португальцев из их крепости в Лейтиморе. Вместе с жителями Хиту голландцы два месяца осаждали португальскую крепость. Португальцы упорно защищались. После того как удачный выстрел из крепости взорвал пороховой погреб на судне ван дер Хагена, осаду пришлось снять. Перед тем как покинуть Амбон, ван дер Хаген в сентябре 1600 г. заключил с амбонцами договор. По этому договору в обмен на защиту от португальцев местные жители предоставляли голландцам монополию на покупку пряностей. В исполнение договора ван дер Хаген построил на скале Хату Нуку небольшое укрепление, куда поместил гарнизон из 27 человек с 5 пушками. Первая голландская крепость на островах Пряностей получила название «Кастеел ван Верре» — «Крепость Дальняя» [132, с. 183; 262, с. 73; 280, с. 77].

С Амбона ван дер Хаген отплыл на острова Банда. Здесь в это время обеим голландским факториям, — построенным ван Варнейком, угрожал яванский флот. Мусульманские владетели Северной Явы направили его сюда благодаря подстрекательству португальцев, которые продолжали распространять среди местных владетелей версию о «безземельных голландских пира гах». Эскадра ван дер Хагена отбила нападение яванского флота и, загрузив корабли мускатным орехом, ушла на запад [158, с. 200].

Теперь исиапо-португальцы решили принять серьезные меры, чтобы остановить голландскую экспансию. Вице-король Гоа приказал собрать в Малакке флот из 8 больших и 22 малых судов под командованием адмирала Фуртадо де Мендоза. Эта армада сначала двинулась против Аче. После нескольких столкновений с ачсхцами, не добившись решительного результата, Мендоза в декабре 1601 г. направился на Западную Яву и блокировал Бантамский порт. В это время к Бантаму приближалась голландская эскадра из пяти судов под командованием Волферта Харменсзона. Китайский купеческий корабль, встретивший голландцев на подходе к Бантаму, предупредил их об опасности, однако Харменсзон решил все же атаковать португальцев, выбрав для нападения 25 декабря, когда португальцы праздновали рождество. После двухдневного боя, потеряв два галеона, Фуртадо отступил от Бантама [132, с. 184; 262, с. 75–76; 263, с. 117].

После этого Харменсзон направился на Тернате. Здесь он выгодно закупил большой груз гвоздики и собирался уже отплывать, когда пришло известие, что Мендоза напал на Амбон. Согласно договору 1600 г., Харменсзон обязан был поспешить на выручку амбонцам, но его суда уже были загружены пряностями. Он решил не подвергать риску драгоценный груз и отплыл в Голландию, оставив союзников на произвол судьбы [158, с. 201].

Между тем Мендоза, прибыв на Амбон в феврале 1602 г., начал осаду голландской крепости Кастеел ван Верре. Малочисленный гарнизон вскоре подписал капитуляцию на условии свободного выхода. Голландское судно, случайно прибывшее в это время на Амбон, вывезло гарнизон в Бантам. После этого голландская крепость была снесена, а войска Мендозы обрушились на хитуанцев. На Амбоне начался террор. Солдаты Мендозы жгли деревни, вырубали гвоздичные плантации: уцелевшие жители бежали в горы. Покорив остров и усилив гарнизон португальской крепости, Мендоза направился к Тернате, где к нему присоединилась испанская эскадра, присланная с Филиппин.

На Тернате в это время также не было голландцев, но султан Тернате успел собрать достаточно сил с соседних островов, чтобы дать отпор испано-португальцам. Несмотря на огромное превосходство в огневой мощи, испано-португальский флот был сильно потрепан и вынужден был уйти в Малакку [132, с. 183–184].

Образование голландской Объединенной Ост-Индской компании и первые голландские колониальные захваты в Индонезии

В начале XVII в. в Голландии началось движение за объединение всех торговых предприятий на Востоке в единую компанию по образцу английской Ост-Индской компании.

Такое объединение требовалось и для того, чтобы сбить цены на пряности, поднявшиеся из-за конкуренции многочисленных компаний, и для того, чтобы объединить военные усилия против испанцев и португальцев. Уже в мае 1601 г. вопрос об объединении компаний рассматривался Генеральными штатами (правительством Голландии). В пользу объединения выступал государственный секретарь (великий пенсионарий) Иохан ван Олденбарневелдт. Однако из-за противодействия купцов наиболее богатого города Голландии — Амстердама решение не было принято. В декабре 1601 г. Генеральные штаты собрали Ассамблею судовладельцев. После торга, длившегося несколько месяцев, была выработана Хартия Объединенной Ост-Индской компании, утвержденная Генеральными штатами 20 марта 1602 г.

Хартия предоставляла компании монополию на торговлю между мысом Доброй Надежды и Магеллановым проливом. Компания получила право содержать свои войска, строить фактории и крепости, объявлять войну, заключать мир, чеканить монету. В случае надобности она могла пользоваться поддержкой военного флота Голландии. Служащие Компании должны одновременно приносить присягу Голландской республике и Объединенной компании. Первоначальный капитал Компании составлял 6424588 гульденов, что в десять раз превышало сумму первоначального капитала английской Ост-Индской компании. Правление Компании состояло из 73 директоров старых компаний. Это число по мере выбывания директоров должно было сократиться до 60, причем на долю Амстердама отводилось 20 директорских мест, на долю провинции Зеландия —12 мест, остальные провинции имели по 7 мест. Для ведения текущей политики Компании был избран Совет семнадцати директоров (далее — Совет семнадцати), который становился отныне верховной властью для всех владений Компании на Востоке. В руки Объединенной компании переходили все существовавшие в Юго-Восточной Азии голландские фактории: 1) в Бантаме; 2) на островах Банда; 3) на Тернате; 4) в Аче; 5) в Джохоре; 6) в Паттани. Хартия была предоставлена Объединенной компании на 21 год, но впоследствии она возобновлялась 12 раз [132, с. 145; 158, с. 203–205; 242, с. 20–28].

Уже через десять дней после подписания Хартии, 30 марта 1602 г., в море вышла первая эскадра голландской Объединенной Ост-Индской компании под командованием адмирала до. Восрта. 10 февраля 1603 г. эскадра де Веерта прибыла в Аче, где па рейде уже стояло 7 голландских кораблей. Султан Ала-уд-дин Риайят-шах принял де Веерта хорошо и предложил ому союз против португальцев. Де Веерт тут же обратился к султану е просьбой разрешить укрепление фактории голландской Компании и Ачо. На это султан не согласился. Гуджаратскне купцы, недовольные наплывом голландских конкурентов, пытались противодействовать де Веерту при ачехском дворе, по султан еще не чувствовал опасности. Он подчеркнуто доверял до Веерту, поручив ему доставить своих послов к махарадже Канди на Шри Ланку. Де Веерт выполнил его поручение, но вскоре сам вступил в конфликт с махараджей Канди и был им убит. Как добралось обратно ачехское посольство, неизвестно [158, с. 206; 242, с. 33].

Между тем в Индонезию продолжали прибывать одна за одной новые эскадры голландцев. 29 апреля 1603 г. в Бантам прибыла эскадра адмирала ван Варвейка из 11 кораблей. Ван Варвейк добился от регента Бантама разрешения построить в городе новую большую каменную факторию. Прежние голландские фактории, принадлежавшие отдельным компаниям, были эвакуированы. Затем вап Варвейк разделил эскадру и направил свои суда в разные концы региона, в Греснк на Яве (здесь его представителю разрешили открыть факторию с условием не воевать на территории этого княжества с португальцами), в Сукадану на Калимантане (здесь голландцы закупили большую партию бриллиантов), на Бали, в Джохор, Паттани и в Сиам.

Ван Варвейк хотел завязать отношения с Сиамом, потому что слыхал, будто из Сиама каждый, год отправляется посольство в Китай. Он направил ко двору короля Наресуана своего посла Корнелиса Спенса с просьбой разрешить последнему присоединиться к сиамскому посольству в Китай. Но в этом году посольства из Сиама в Китай не было. Тогда Спенс передал Наресуану вторую просьбу ван Варвейка — дать голландцам рекомендательное письмо к китайскому императору. И в этой просьбе ему было отказано. Тогда в июне 1604 г. ван Варвейк отплыл в Китай без всяких рекомендаций, но китайцы не допустили его в свои порты. После этого ван Варвейк до марта 1605 г. крейсировал у берегов Южного Вьетнама, перехватывая португальские суда, шедшие с китайскими товарами из Макао. В июле 1607 г. эскадра ван Варвейка вернулась в Голландию. Прибыль этой экспедиции составила 165 %, однако половина этой прибыли образовалась за счет трофеев, захваченных у португальцев [242, с. 39–41].

31 декабря 1604 г. в Бантам прибыла еще более крупная к сильно вооруженная эскадра Стевена ван дер Хагена, специальной задачей которой был разгром испано-португальских опорных пунктов в Южных морях. По дороге эта эскадра уже нанесла ряд сильных ударов по португальским базам в Африке и Индии. В Бантаме ван дер Хаген встретился со своими старыми знакомыми — старейшинами Хиту, с которыми он заключил союз в 1600 г. Они прибыли с просьбой поддержать новое восстание против португальцев, которое назревало на Амбоне.

Эскадра ван дер Хагена направилась на Амбон и 21 февраля 1605 г. бросила якорь против большой португальской крепости в Лейтиморе. Начались приготовления к штурму, но 23 февраля крепость сдалась без единого выстрела. Ван дер Хаген дал крепости название «Виктория» и поместил в нее голландский гарнизон. Эта крепость стала первым территориальным приобретением голландской Ост-Индской компании в Юго-Восточной Азии [158, с. 207; 263, с. 119],

25 февраля 1605 г. ван дер Хаген заключил с амбонцами два договора: один с народом, капитаном (главой общины) и старейшинами Хиту, а второй с регентом (патихом) области Ома — Харуку [96, т. I, с. 32–34].

В обоих договорах амбонцы признавали сюзеренитет Голландии и клялись в верности Генеральным штатам, принцу Нассаускому и вновь назначенному голландскому губернатору Амбона. Все службы и повинности, которые местные жители раньше несли в пользу короля Португалии, они теперь обязывались нести в пользу Голландии. Голландская Ост-Индская компания получала монополию на торговлю с Амбоном. Поскольку на Амбоне жили христиане (католики), мусульмане и анимисты, договор гарантировал свободу всем религиям. Но этот пункт договора соблюдался голландцами только несколько месяцев.

Первым голландским губернатором Амбона был Фредерик Хоутмап, хорошо изучивший индонезийский язык и обычаи этой страны в ачехском плену. К этому времени он перевел на малайский язык основные христианские тексты. Португальских и индонезийских католиков на Амбоне вскоре вынудили принять протестантство. Затем Фредерик Хоутман энергично взялся за крещение мусульман и язычников. Это вызвало напряженность на острове, но голландцы уверенно контролировали Амбон [192, с. 59–60; 280, с. 80].

Подчинив Амбон, голландская эскадра направилась на Молуккские острова. Султан Тернате со своим войском присоединился к голландцам. 2 мая 1605 г. вице-адмирал Корнелис Бастиансзон осадил португальскую крепость на Тидоре. Португальцы упорно защищались и отразили два штурма. При третьем штурме взорвался пороховой погреб, погибли 76 португальцев, а гарнизон лишился боеприпасов. Комендант крепости Педро Альварес дс Абреу начал переговоры о капитуляции. Бастиансзон разрешил португальскому гарнизону свободно отплыть со знаменами и оружием в Манилу. Тернатские воины, сражавшиеся бок о бок с голландцами, собирались разрушить крепость, но Бастиансзон пресек это намерение и поместил в крепость свой гарнизон [132, с. 185; 158, с. 207; 242, с. 51].

В то время как шла борьба за Тидоре, адмирал ван дер Хаген с частью эскадры прибыл на острова Банда. Здесь уже несколько лет существовали две голландские фактории, скупавшие у населения мускатный орех. Двое голландцев, тесно общавшихся с мусульманским населением острова Банда Найра, перешли в ислам. Богобоязненные соотечественники решили их убить. Новообращенные мусульмане укрылись в доме главы мусульманской общины острова. Голландцы ворвались в этот дом и убили «изменников». Это вызвало всеобщее восстание банданцсв. Часть голландцев была убита, остальные бежали на остров Серам, откуда глава голландской фактории Якоб де Биттер послал ван дер Хагену донесение о случившемся [242, с. 51–52].

Ван дер Хаген «замирил» острова Банда, и 13 июля 1605 г. заставил старейшин островов подписать договор с голландской Ост-Индской компанией [96, т. I, с. 36]. Первый пункт договора был посвящен взаимной веротерпимости (впрочем, голландцы вскоре нарушили это обещание). Голландцам предоставлялась монополия на скупку мускатного ореха и мускатного цвета по установленным в договоре низким цепам. Банданцы обещали во всем поддерживать представителя голландской Компании старшего купца Хендрика ван Бсргсля. В этом договоре не было речи о голландском сюзеренитете. Это был только договор о торговле и дружбе. Однако в 1606 г. голландцы объявили ван Бергеля губернатором островов Банда и, таким образом, явочным порядком как бы аннексировали эти острова. Однако до полного покорения банданцев было еще далеко.

После поражения 1605 г. португальцы больше уже не вернулись на острова Пряностей. Они были слишком заняты отражением массированной голландской атаки на Малакку, начавшейся в 1606 г. Однако в марте 1605 г. в Молуккском архипелаге появился большой испанский флот из 32 кораблей, снаряженный в Маниле, под командованием адмирала Педро да Кунья. Испанцы атаковали бывшую португальскую крепость на Тидоре и легко выбили из нее немногочисленный голландский гарнизон. Быстро подчинив Тидоре, испанцы обрушились на Тернате. Солдаты Педро да Куньи огнем и мечом прошли по острову. Большая часть населения и султан Саид-уд-дин эмигрировали, однако испанцам удалось вероломно захватить султана и увезти в Манилу, где его держали до самой смерти, надеясь обратить в католичество. Испанские укрепленные посты были основаны на всех мелких островах Молуккского архипелага. Оставшееся население ушло в горы и вело партизанскую войну [132, с. 185; 158, с. 209; 192, с. 60; 242, с. 55].

Испанское нашествие крайне ослабило некогда могущественный султанат Тернате. Новый султан, ребенок, с частью тернат-ских вельмож скитался по Хальмахере. Его опекун, вице-король Тернате Хидаят, решил обратиться за помощью к голландцам и направил посольство в Бантам к находившемуся там адмиралу Корнелису Мателиффу. 10 мая 1607 г. эскадра Мателиффа из 8 кораблей прибыла на Тернате. Выбить испанцев с Молукк Мателиффу оказалось не под силу, он отвоевал только восточную половину Тернате, где построил крепость, названную им «Форт Оранжи».

Над западной половиной Тернате господствовала испанская крепость Гамламо, голландцы же возвели малые укрепления на мелких островах Молукк. Чтобы закрепить свой половинчатый успех, Мателифф 26 мая 1607 г. подписал договор с султаном Тернате [96, т. I, с. 50–53]. По этому договору султанат Тернате признавал Генеральные штаты Нидерландов своим протектором, а султан отныне оплачивал расходы голландских гарнизонов в своих владениях. Обе стороны клялись не заключать сепаратный мир с Испанией либо ее вассалом Тидоре. Голландская Ост-Индская компания получала монополию на торговлю тернатской гвоздикой. Комендантом голландской крепости на Тернате и по совместительству губернатором Молукк был назначен Геррит Герритсзон. Этим актом было положено начало голландскому владычеству на Молукках [96, т. I, с. 50–53; 263, с. 123; 280, с. 80].

Борьба Голландии и Испании за Молукки продолжалась еще много лет. Поскольку Совет семнадцати в Голландии считал первоочередной задачей захват Малакки или по крайней мере установление прочного контроля над Малаккским проливом, то значительная часть военно-морских сил голландской Ост-Индской компании была отвлечена на борьбу с португальцами. Только в мае 1608 г. голландцы на Молукках получили значительное подкрепление — эскадру Паулуса ван Кардена [113, с. 209; 115, с. 60]. Ван Карден начал с того, что атаковал испанскую крепость на острове Макиан. После короткого сопротивления испанцы сдались. Голландцам достались богатые трофеи: пушки, другое оружие, большое количество пряностей. Захваченная крепость была переименована в «Форт Маврикий». Голландцы приобрели, таким образом, новый опорный пункт на Молукках. Правитель Макиана вынужден был принести клятву верности Голландии и султану Тернате. Затем ван Карден хотел двинуться на Тидоре, но разразившийся шторм сильно потрепал его эскадру. После этого ван Карден поставил перед собой более скромную задачу. В августе 1608 г. он с одним судном прибыл на островок у побережья Хальмахеры, где захватил испанское земляное укрепление с гарнизоном в 10 человек. На обратном пути его атаковали две испанские галеры и принудили к сдаче. Ван Карден был посажен в крепость Гамламо, где провел два года, а его матросы стали гребцами на испанских галерах [158, с. 209; 242, с. 60–61].

Между тем в Голландии подходили к концу переговоры с Испанией о заключении перемирия. 9 апреля 1609 г. было подписано соглашение о перемирии между этими странами сроком на 12 лет. Испания признавала независимость Нидерландов и их право на свободную торговлю в Вест- и Ост-Индии всюду, кроме местностей, находящихся непосредственно под властью Испании и Португалии. Предвидя заключение перемирия, руководство голландской Ост-Индской компании спешило очистить от испано-португальцев ключевые точки Юго-Восточной Азии. Еще за год до перемирия в письме от 29 марта 1608 г., которое направил Совет семнадцати адмиралу Питеру Верхуффу, говорилось: «Острова, где растут гвоздика, мускатный орех и мускатный цвет, надо уговорами или силой присоединить к Компании до 1 сентября 1609 г. или раньше, а в каждой земле построить маленькие крепости с гарнизонами» [242, с. 67].

Прибыв 15 февраля 1609 г. в Бантам, Верхуфф часть своей эскадры направил для усиления голландских сил на Молукках, а сам во главе восьми кораблей отплыл на острова Банда, где сложилось угрожающее для голландской Ост-Индской компании положение. Жители Банда издавна специализировались почти исключительно на выращивании мускатного ореха и поэтому всецело зависели от импорта риса и тканей с Явы и из Макасара на Сулавеси. Суда местных купцов привозили на острова Банда продовольствие и одежду, меняли их на пряности и увозили эти пряности в один из северояванских портов или в Макасар, где их покупали индийские, китайские, португальские и английские купцы. Голландцы считали подобные торговые акции нарушением своей монополии на скупку пряностей. Поскольку сама голландская Компания не имела тогда ни желания, ни возможности регулярно завозить на Банда продовольствие и ткани, преследование местных мореходов у берегов Банда было в глазах банданцев верхом несправедливости. Из-за голландской блокады цены на товары первой необходимости на островах Банда подскочили в 4–5 раз, реальной стала угроза голода. Отношения между голландцами и жителями островов Банда стали крайне напряженными.

Недовольство банданцев умело использовали англичане. В феврале 1609 г. на острова Банда прибыло английское судно под командованием капитана Вильяма Килинга. Килинг послал своих агентов на острова Пуло Ай и Пуло Рун с богатыми подарками и письмами от английского короля Якова I. Предложив более высокие цены, он скупил весь урожай мускатного ореха па этих островах. Одновременно он добился от старейшин двух островов — Банда Найра и Лонтор — разрешения построить здесь английские фактории. Руководители голландских факторий, уже обосновавшихся на Банда Найре и Лонторе, были в ярости. В результате конкуренции цены на мускатный орех поднялись здесь на 30 % [242, с. 68; 263, с. 124].

8 апреля 1609 г. эскадра Верхуффа бросила якорь на рейде острова Банда Найра. Вместе с шестью голландскими судами, прибывшими сюда раньше, под командой адмирала теперь оказалось 14 кораблей — огромная военная сила для того времени. Верхуфф вызвал к себе старейшин Банда Найры и, объявив, что желает построить форт для защиты голландцев и их товаров, потребовал, чтобы они предоставили ему для этого участок земли, а также чтобы они не продавали пряностей англичанам. Старейшины попросили отсрочки, чтобы посоветоваться. Им, однако, с самого начала было ясно, что закрепление господства голландцев на островах сулит им голодную смерть. Поэтому они использовали отсрочку, чтобы тайно вооружиться и попытаться привести в порядок заброшенную португальскую крепость на острове Лонтор. Кроме того, они обратились за помощью к Килингу. Килинг продал им кое-какое оружие и посоветовал поставить свои острова под протекторат короля Англии. Активно же вмешиваться в конфликт, ввиду явного военного превосходства голландцев, он не стал [158, с. 211; 242, с. 69].

Когда срок предоставленной старейшинам отсрочки истек, они попросили новую отсрочку, но Верхуфф отказал. Строительство крепости на базе старого португальского форта началось. Голландцы установили там 36 пушек. Тогда жители Банда Найры пошли на крайние меры. 22 мая 1609 г. Верхуфф был приглашен в дом совета старейшин для переговоров. Там на него и его охрану внезапно напали. 34 голландца были убиты. Вся Банда Найра взялась за оружие. Но силы противников были слишком неравны. Сменивший Верхуффа вице-адмирал Симон Хун пустил в ход артиллерию. Прибрежные деревни острова были снесены с лица земли. Затем голландцы высадились на берег. Слабо вооруженное банданское ополчение не могло долго сопротивляться. Началось кровавое подавление восстания. Зверства голландцев на Банда Найре поразили даже привыкших ко многому современников. Хун завершил строительство крепости, которая получила название «Форт Нассау». Остров Банда Найра он объявил голландским владением по праву завоевания [242, с. 70–71].

Жители Лонтора не присоединились сразу к восстанию. 23 мая 1609 г. они поручили жившему на Лонторе голландцу Виллему ван ден Энде передать Хуну, что они не причастны к тому, что произошло на Банда Найре. Они не причинят голландцам в Лонторской фактории никакого зла при условии, что крепость на Банда Найре будет ликвидирована, а голландский флот уйдет. Вскоре ван ден Энде вернулся на Лонтор и сообщил старейшинам, что совет голландского флота согласился на их требования. Через несколько дней ван ден Энде снова прибыл в ставку Хуна в сопровождении нескольких старейшин (орангкайя) для дальнейших переговоров. Хун тут же арестовал старейшин, объявил их заложниками за двух оставшихся на Лонторе голландцев и послал на Лонтор ультиматум с требованием немедленной капитуляции. В ответ лонторцы убили двух упомянутых голландцев. Голландская эскадра двинулась к острову и расстреляла его главное селение Лонтор. Затем голландцы захватили и опустошили часть острова. Лонторцы отступили в селение Саламан на северном берегу Лонтора и начали там возводить крепость. Новый губернатор островов Банда — Якоб де Биттер направился туда с сильным отрядом, чтобы разрушить это укрепление. Однако лонторцы успешно отразили нападение. Де Биттер потерял 9 человек убитыми и 70 ранеными. Сам он вскоре умер от ран. Хун, подозревая, что капитан Килинг сообщает лонторцам о передвижениях голландских войск, потребовал, чтобы английское судно в пятидневный срок покинуло банданские воды. Килинг заявил протест, но вынужден был подчиниться. Позднее этот эпизод вызвал трения между английским и голландским правительствами в Европе [158, с. 211].

Между тем сопротивление лонторцев продолжалось, голландцы не могли сломить его вооруженной силой. Только жесткая блокада, совершенно лишившая Лонтор подвоза продовольствия, вынудила их пойти на переговоры. 10 августа 1609 г. между банданскими старейшинами и голландской Компанией был подписан новый договор. Он был заключен якобы от имени всех островов Банда, однако старейшины островов Пуло Ай и Пуло Рун на переговоры не явились. Голландцы пока оставили их в покое. Стороны обещали друг другу «вечный союз» и «неизменную братскую дружбу», помощь в борьбе против португальцев и других врагов. Мускатный орех и мускатный цвет банданцы обязывались продавать только голландцам и только по зафиксированным низким ценам. Остров Банда Найра на вечные времена переходил под власть Генеральных штатов и голландской Ост-Индской компании. Остальные острова сохранили статус «союзников» Голландии. Подписание договора сопровождалось салютом голландской эскадры в 1500 залпов. Эта канонада должна была лишний раз напомнить банданцам, что их ждет, если они опять поднимутся против Голландии [96, т. I, с. 66–69; 242, с. 73].

Считая положение на островах Банда стабилизировавшимся, голландцы перебросили свои основные силы на Молуккские острова. Здесь с конца июня 1609 г. уже действовал вице-адмирал Виттерт, заключивший с султаном Тернате новый договор, расширявший права голландской Компании [96, т. I, с. 61–65]. Не имея достаточно сил, чтобы выбить испанцев из их крепостей, он стал создавать новые опорные пункты для будущего наступления. Так, в частности, он построил крепость на острове Мотире между Макианом и Тидоре. Затем он направился к западным берегам Филиппин, чтобы воспрепятствовать торговле между Манилой, и Китаем. Он захватил много торговых судов, но вскоре пал с большей частью команды в сражении с испанской эскадрой. Два уцелевших голландских корабля вернулись на Молукки, где Хун тем временем возвел на северной оконечности Тернате еще одну крепость — Виллемстадт и блокировал с моря Тидоре, чтобы отрезать его от подвоза продовольствия. В ноябре 1609 г. он вытеснил испанцев еще с одного молуккского острова — Бачан. Испанцы, выдержав первый штурм, ночью ушли из своей крепости и укрепились на горе внутри острова. Голландские мушкетеры, однако, вскоре принудили их к сдаче. Князь Бачана 10 декабря 1609 г. подписал договор о дружбе и помощи с Голландией и Тернате и предоставил голландской Объединенной Ост-Индской компании торговую монополию [96, т. I, с. 75–77; 158, с. 212].

Вскоре после этого из Европы пришло известие о заключении 12-летнего перемирия между Испанией и Голландией. Военные действия в Юго-Восточной Азии, однако, продолжались. Правда, были проведены переговоры об обмене пленными, и 25 марта 1610 г. ван Карден и другие голландские пленные на Тидоре были освобождены. После смерти Хуна (видимо, отравленного испанскими агентами) ван Карден возглавил голландцев на Молукках, но 15 июня 1610 г. он снова попал в плен к испанцам и опять был посажен в крепость Гамламо. На новых переговорах испанцы потребовали за него выкуп — 40 тыс. реалов, но голландцам это показалось слишком дорого. Обезглавленный голландский флот долго не мог выбрать нового командира, и военная активность на Молукках временно снизилась [158, с. 211; 242, с. 75–76].

Между тем на островах Банда вспыхнуло новое антиголландское восстание. В середине февраля 1610 г. сюда прибыл английский корабль под командованием капитана Давида Миддлтона. Местные жители тайно обратились к нему с просьбой о помощи, и он продал им известное количество оружия и боеприпасов. Голландский губернатор ван Бергель, заподозрив Мнддлюпа, пытался его арестовать. Но тот, не приняв боя с голландскими судами, ушел на остров Пуло Ай. Там он купил у местного населения полный груз мускатного ореха. Голландцы хотели пуститься за ним в погоню и заодно разгромить Пуло Ай. Но в это время муссон переменился, и голландские корабли, нагруженные пряностями, скупленными по предельно низкой цене на Банда Найре и Лонторе, должны были отправиться в Бантам. После ухода голландской эскадры в распоряжении руководства голландской Ост-Индской компании на Банда остался сравнительно небольшой гарнизон крепости Нассау. Банданцы воспользовались благоприятным моментом и восстали. Все голландцы, находившиеся за пределами крепости, были убиты. Ополчение, собравшееся со всех островов архипелага, осадило форт Нассау. Голландцы удержали крепость, но вся остальная территория островов оказалась в руках повстанцев [38, с. 203; 158, с. 121; 242, с. 76].

Кризис в руководстве Компании в Индонезии помешал голландцам быстро принять ответные меры против Банда. Между тем в Голландии к этому времени уже осознали необходимость централизованного руководства делами Ост-Индской компании в Южных морях. Если раньше власть была разделена между адмиралами, командирами эскадр, крейсировавших между Африкой и Японией, то теперь был создан пост генерал-губернатора голландской Объединенной Ост-Индской компании, который вместе с состоящим при нем Советом Индии из пяти человек должен был стать высшей инстанцией при решении всех вопросов текущей политики Компании на Востоке. Первым генерал-губернатором был назначен Питер Бот, который 19 декабря 1610 г. прибыл в Бантам с эскадрой из 11 кораблей. На борту эскадры находился значительный контингент солдат, протестантские пасторы для ведения христианской пропаганды, а также ремесленники с семьями, которые должны были стать первыми голландскими колонистами в Юго-Восточной Азии [263, с. 126; 280, с. 80].

Боту в первую очередь пришлось наводить порядок среди разложившихся служащих Компании на Яве. Генеральный директор голландской компании в Бантаме Матео Котеелс, как оказалось, совершенно спился, устраивал дикие дебоши, оскорблял бантамских вельмож и их жен, издевался над бантамскими простолюдинами^[4]. Не лучшим образом вел себя Абрахам Тхеу-неманс, глава только что основанной в Джакарте голландской фактории. Князь (пангеран) Джакарты жаловался, что Тхеу-неманс избивал местных жителей, а нескольких китайцев держал в заключении.

Кроме того, большинство голландских служащих в Индонезии активно занимались частной торговлей в ущерб монополии Компании. Бот провел большую работу по чистке административного аппарата и заменил разложившихся чиновников новыми кадрами. Среди этих новых людей наиболее видное место занимал 26-летний Ян Питерсзон Кун, впервые прибывший в Индонезию в 1607 г. Энергичный и одаренный молодой человек, владевший семью языками, за пять лет проделал путь от младшего купца (низшая должность в иерархии голландской Компании) до главного бухгалтера Компании (следующий пост после генерал-губернатора). По совместительству он был назначен главой факторий в Бантаме и Джакарте. Именно в мозгу Куна впервые зародилась идея создания в Юго-Восточной Азии голландской колониальной империи с центром на Яве, там, где сходилось большинство торговых путей. Директора Компании в Голландии и тогда и долгое время после этого считали, что для Компании гораздо экономичнее извлекать прибыль из сети торговых факторий, а территориальные приобретения (если не считать крошечных островов Пряностей) слишком обременят бюджет Компании и резко снизят ее прибыли. Кун, однако, с упорством фанатика в течение всей жизни стремился к поставленной цели. И он действительно заложил основы голландской колониальной империи, хотя общая площадь приобретенных при нем владений была весьма скромной [262, с. 83].

Резиденция Питера Бота и других генерал-губернаторов после него находилась на Амбоне или на Молукках. Борьба с испанцами за острова Пряностей еще продолжалась и требовала постоянного присутствия высшего чиновника Компании на Востоке, вблизи театра военных действий.

Однако Кун смотрел далеко вперед. Он знал, что Юго-Восточная Азия богата не только тонкими пряностями. Хотелось держать под контролем и перец, который выращивался в Западной Индонезии. Главное же, нельзя было упускать из виду огромную межрегиональную торговлю, центром которой до португальских захватов была Малакка, а с XVI в. — западная Индонезия. В ее порты с запада поступали товары Арабского Мира и Индии, а с востока товары Китая и Японии. На западноиндонезийском перекрестке, главным образом в Бантаме, в меньшей степени в Аче, арабские, персидские, индийские и китайские купцы обменивали свои товары не только на пряности, но и на товары дальних регионов. Эта внутриазиатская торговля велась силами азиатских мореходов. Португальцы в первой половине XVI в. своими пиратскими действиями в значительной степени дезорганизовали эту торговлю, но португальский торговый флот был слишком малочислен, чтобы заменить собой мощное азиатское мореходство. Уже во второй половине XVI в. португальцы перешли от борьбы к сотрудничеству с азиатскими купцами, ограничиваясь сбором пошлин в своих немногочисленных опорных пунктах. Капиталистическая же Голландия со своим огромным флотом имела реальную возможность вытеснить азиатское мореходство из межрегиональной торговли. Если европейские товары (кроме оружия) имели в Юго-Восточной Азии и на Дальнем Востоке очень ограниченный спрос, то обмен индийских тканей на пряности, а пряностей на китайский шелк, а китайского шелка на японское серебро и т. д. сулил прочную и постоянную прибыль при более коротких морских маршрутах. Но, чтобы овладеть этой торговлей, голландская Ост-Индская компания должна была, во-первых, иметь собственный торговый центр, а во-вторых, беспощадно подавить все остальные торговые центры, конкурирующие с ним, лучше всего путем завоевания. Эта программа была выполнена голландской Компанией в течение XVII в., но первые шаги к ее исполнению были сделаны именно Куном.

Главным центром международной торговли в Юго-Восточной Азии XVII в. был Бантам. Но Бантамский султанат представлял собой слишком серьезную силу, чтобы голландская Ост-Индская компания могла рассчитывать на захват его столицы и главного порта. Другое дело княжество Джакарта, связанное с Бантамом слабыми вассальными узами, практически почти независимое. Здесь в 1610 г. представитель голландской Ост-Индской компании Жан Л'Ермит уговорил пангерана уступить ему за 1200 реалов полоску земли на правом берегу реки Тьшшвунг для постройки фактории. Кун позаботился о том, чтобы расширить эти владения. Вскоре голландцы захватили лежащий против устья Тьиливунга остров Онруст и соорудили там доки. Затем Кун обратился к пангсрану за разрешением построить в Джакарте форт. В этом ему было отказано. Тогда Кун распорядился построить на приобретенной земле два прочных каменных пакгауза. Формально это были подсобные помещения фактории, а по существу маленькие крепости. Они даже, подобно крепостям, получили названия «Нассау» и «Маврикий» в честь голландского штатгальтера Морица (Маврикия) Нассауского. Так было создано ядро голландского центра в Юго-Восточной Азии. Кун теперь выжидал благоприятного момента, чтобы овладеть всей Джакартой [132, с. 146; 158, с. 217; 215, т. I, с. 152].

Между тем в Восточной Индонезии продолжалась борьба голландцев с испанцами и с местным населением за полный контроль над островами Пряностей. 11 февраля 1611 г. эскадра Питера Бота прибыла на Амбон. Здесь генерал-губернатор поселил семьи первых голландских колонистов, которые имели право заниматься ремеслом и торговать на ближних островах провиантом и тканями. Торговля пряностями оставалась строгой монополией Компании. Укрепив таким образом свой тыл, Бот с девятью кораблями направился на острова Банда [242, с. 88].

Крепость Нассау на Банда Найре, хотя и выдержала осаду банданцев, находилась в полуразрушенном состоянии. Бот энергично взялся за ремонт крепости. Кроме того, поскольку над фортом Нассау господствовала прибрежная скала, он возвел второй форт на этой скале, назвав его «Бельгика». Он пытался построить крепость и на Лонторе, но упорное сопротивление банданцев срывало все его попытки. После тщетной шестимесячной борьбы с повстанцами Бот вступил с ними в переговоры. Но поскольку в условия мирного договора он включил строительство крепости на Лонторе, переговоры зашли в тупик. Банданцы выдвинули встречное требование — снести обе голландские крепости на острове Банда Найра прежде, чем будет подписан мирный договор. Только 20 августа 1611 г. Боту удалось заключить соглашение с несколькими деревнями на Лонторе. Жители основных селений Лонтора, так же как и население островов Пуло Ай и Пуло Рун, договора не подписали. Замирившиеся деревни предоставили голландцам монополию на скупку мускатного ореха и мускатного цвета, но не навечно, как в прежних договорах банданцев с голландской Компанией, а только на пять лет [158, с. 215].

После этого весьма скромного успеха эскадра Бота наконец отплыла на Молукки, куда прибыла 8 сентября 1611 г. Здесь на островах Макиан и Бачан Боту удалось расширить и укрепить голландские крепости и усилить их гарнизоны. Тогда же голландцы устроили опорный пункт на крупнейшем острове Молукк — Хальмахере, где был заключен договор с несколькими деревнями о совместной борьбе против испанцев и португальцев. В нескольких местах на побережье Хальмахеры были размещены голландские гарнизоны. На острове Тернате была возведена еще одна крепость — под названием «Форт Голландия».

5 января 1613 г. Боту удалось добиться еще одного дипломатического успеха. Был заключен договор о дружбе с раджей острова Бутунг. Голландцам было разрешено построить крепость на Бутунге и вести там беспошлинную торговлю [96, т. I, с. 104–108]. Бутунгские воины в январе 1613 г. приняли участие в голландском рейде против находившихся под португальским контролем восточноиндонезийских островов Солори Тимор. Захватить Тимор голландцам не удалось. Попытка поднять тиморских князей против португальцев не увенчалась успехом. Однако на Солоре голландский командующий Схотте после трехмесячной осады 20 апреля 1613 г. принудил к сдаче португальскую крепость Генрикус. Гарнизон крепости из 30 португальцев и 250 индонезийцев получил разрешение покинуть ее с оружием и знаменами. Схотте даже дал им на дорогу продовольствия. Через два дня после капитуляции с Тимора прибыло подкрепление — 50 португальцев и 450 индонезийцев. Но было уже поздно. Солор остался в руках голландской Ост-Индской компании. Монополия португальцев на торговлю сандаловым деревом Тиморского архипелага с Китаем и Японией была подорвана [158, с. 215–216; 242, с. 89–90].

В феврале 1613 г. Бот нанес давно подготавливавшийся удар против центра испанских владений на Молукках — форта Марико на Тидоре. После недолгого боя испанцы бежали, а тернатские союзники голландцев сожгли крепость. Бот не смог помешать разрушению форта Марико, но тут же начал строить рядом с ним новую, более мощную крепость. Окончательно закрепив к сентябрю 1613 г. свой успех на Молукках, Бот после двух с половиной лет отсутствия вернулся на Яву.

На Яве в это время шла упорная борьба правителя Матарама Агунга с владетелями северояванских прибрежных государств. Когда эскадра Бота 14 сентября 1613 г. прибыла в Гресик, в этом городе только что закончились военные действия, в ходе которых полностью сгорела основанная в 1602 г. голландская фактория. Войска Матарама после захвата Гресика не смогли в нем удержаться и, сильно страдая от эпидемии, опять отступили в глубь острова. Представители Агунга, однако, вступили в контакт с Ботом и дали ему понять, что Агунг готов установить с голландской Компанией взаимовыгодные отношения. Ввиду этого Бот решил перенести факторию из Гресика в Джапару, порт, давно и прочно удерживаемый Матарамом. Здесь можно было приобрести много дешевого риса, необходимого на островах Пряностей. Несколько позже Бот направил к Агунгу посольство во главе с Каспаром ван Цурком, которое прибыло в столицу Матарама в апреле 1614 г. Молодой правитель принял голландцев с большими почестями, разрешил им построить в Джапаре не только факторию, но и небольшое укрепление, дозволил свободный экспорт риса и обещал Компании помощь в ее конфликте с Бантамом [158, с. 216; 242, с. 93–94].

Отношения голландской Компании с Бантамом в это время действительно сильно ухудшились. В огромном международном порту, куда вслед за голландцами проникли английские, французские и датские купцы, где постоянно находились представители почти всех национальностей — от арабов до японцев, конкуренция торговцев постоянно создавала взрывоопасную ситуацию. Так, в 1612 г. сгорела голландская фактория в Бантаме, а виновников поджога обнаружить не удалось [114, с. 149]. Кроме того, голландцы, чувствуя за собой силу наиболее могущественного в Южных морях флота, часто вели себя вызывающе по отношению к местным властям, не гнушались нападением на торговые суда конкурентов в бантамских водах, уклонялись от уплаты торговых пошлин. Регент Бантама пангеран Ранамангала с большим подозрением относился к беспокойным пришельцам и иногда поступал с ними довольно жестко. Чувствуя, что близкий разрыв неминуем, руководство голландской Ост-Индской компании продолжало готовить почву для переноса центра Компании на Востоке в Джакарту.

Когда в 1613 г. в Бантаме разразился правительственный кризис (регент Ранамангала арестовал малолетнего султана Абдул Кадира, приходившегося ему племянником), пангеран Джакарты, подстрекаемый Куном, выступил в защиту легитимного правителя. Военное столкновение кончилось неудачно для Джакарты, и она стала искать поддержки у голландцев. Благодаря этому Куну удалось заключить с пангераном новый, весьма выгодный для Компании договор. По этому договору пангеран запрещал торговать на своей территории испанцам и португальцам. С товаров, которые ввозились в Джакарту на голландских судах, пошлины не взыскивались. Стороны обещали оказывать друг другу военную помощь [215, т. I, с. 152].

Окончательный перенос центра голландской Объединенной Ост-Индской компании в Джакарту был, однако, отсрочен на несколько лет новой войной на островах Пряностей. В декабре 1614 г. Питер Бот был сменен на посту генерал-губернатора прибывшим из Голландии Герардом Рейнстом. Он имел инструкцию от Совета семнадцати как можно скорее полностью подчинить острова Банда, поскольку проникновение англичан на этот архипелаг вызывало у правления голландской Ост-Индской компании опасение, что банданцы встанут под протекторат Англии. Когда в марте 1615 г. Рейнст прибыл на острова Пряностей, оказалось, что англичане развили большую активность не только на островах Банда, но и на Южном Сераме и даже на Амбоне, где они скупали у местного населения гвоздику, несмотря на отчаянные протесты голландского губернатора Адриана Блока. Рейнст потребовал от англичан покинуть сферу голландских интересов, и они подчинились, оставив жителей Серама на расправу голландцам. На острове Банда Найра Рейнст снова столкнулся с английской эскадрой под командованием Джорджа Болла. Генерал-губернатор приказал своим кораблям отконвоировать английскую эскадру за пределы островов Пряностей, но Джорджу Боллу удалось ускользнуть от конвоя и достичь острова Пуло Ай. Здесь в обмен на партию оружия он приобрел полный груз пряностей и отправился восвояси. Узнав об этом, Рейнст со всеми силами приступил к острову Пуло Ай и начал осаду построенной здесь местными жителями крепости. 13 мая 1615 г. крепость была взята штурмом. Затем голландцы соорудили на острове свой форт, красноречиво назвав его «Возмездие». Однако едва эскадра Рейнста покинула Пуло Ай, местные жители восстали и изгнали голландцев «с позором и потерей многих убитыми и ранеными», как писал один из современников событий (цит. по [132, с. 194]).

Рейнст не мог послать сразу же на Пуло Ай новую карательную экспедицию, потому что в этот момент получил донесение о серьезных приготовлениях испано-португальцев к атаке на Молукки. Губернатор Филиппин Хуан да Сильва снарядил и Маниле большой флот, который, соединившись в Малакке с португальской эскадрой из Гоа, должен был нанести удар по голландским владениям. В нападении обещал участвовать и Бантам, с которым испано-португальцы заключили тайное соглашение. Рейнст, однако, не дал союзникам соединиться. Посланная им эскадра под командованием адмирала ван дер Хагена внезапно ворвалась на рейд Малакки и частью сожгла, частью захватила стоявшие там португальские суда. Да Сильва, прибывший в Малакку вскоре после этого, решил дожидаться ноного подкрепления из Гоа. Подкрепление, однако, не прибыло. Несколько месяцев спустя да Сильва умер, а его заместитель, узнав, что голландские агенты организовали антииспанское восстание на островах Соло и Минданао, поспешил вернуться с эскадрой в Манилу. Бантамский регент Ранамангала, так и не дождавшийся известия о победе испано-португальской армады, воздержался от военного выступления [158, с. 218; 242, с. 98].

В декабре 1615 г. Рейнст умер. В течение полугода пост генерал-губернатора оставался вакантным. Фактическая власть во владениях голландской Ост-Индской компании на это время перешла в руки Куна, самого энергичного и влиятельного члена Совета Индии. Теперь, когда испано-португальская угроза была ликвидирована, он решил всерьез взяться за англичан. Узнав, что в конце 1615 года английский корабль привез в Бантам^[5] послов с Пуло Ай, которые желают подписать договор с Англией, он явился к главе английской фактории в Бан-таме Джону Джурдену и попытался его запугать. «Голландцы заставят уважать монопольные договоры, которые они заключили с князьями островов Пряностей, — заявил он. — А если англичане туда сунутся, мы обойдемся с ними как с врагами» [115, с. 98]. Джурден на это возразил, что англичане не для того боролись вместе с голландцами против испано-португальской монополии, чтобы отказаться теперь в пользу бывших союзников от свободы мореплавания. Что же касается островов Пуло Ай и Пуло Рун, особо отметил Джурден, то они вообще никогда не подписывали договоров с голландской Компанией. В подкрепление своей позиции он направил в январе 1616 г. на острова Банда эскадру из пяти кораблей под командованием Сэмюзля Кастлтона. Кун, в свою очередь, приказал стянуть голландские силы на Банду [38, с. 206].

Примерно в это же время в Бантамском порту бросили якорь два французских корабля, снаряженные созданной во Франции новой Компанией для торговли с Ост-Индией. Не смущаясь тем, что он находится на территории суверенного индонезийского государства, Кун приказал арестовать прибывших на этих кораблях моряков голландской национальности, нанятых французской Компанией. Французы, лишившись значительной части экипажа, уже не могли продолжить плавание на острова Пряностей. Чтобы свести концы с концами, они продали один из своих кораблей, купили на вырученные деньги кое-какие пряности и отплыли назад во Францию. Впоследствии французская Ост-Индская компания обратилась в голландский суд с жалобой на самоуправство Куна. По решению этого суда голландская Ост-Индская компания выплатила французской Компании значительное денежное возмещение, но Кун не понес никакого наказания. Напротив, вскоре после этого, в июле 1617 г., Совет семнадцати назначил его генерал-губернатором [158, с. 220–221].

Французская Компания была относительно слаба, и подорвать ее торговлю было нетрудно. Но чтобы вытеснить отсюда английскую Ост-Индскую компанию, голландцам потребовалось, гораздо больше усилий. В марте 1616 г. эскадра адмирала; Кастлтона прибыла на остров Пуло Ай. С эскадрой вернулось посольство, которое жители острова посылали в Бантам за помощью к английскому резиденту. Кастлтон стал убеждать островитян признать своим сюзереном английского короля. До подписания договора, однако, не дошло, потому что к острову через несколько дней подоспела голландская эскадра под командованием Яна Лама. Завязался морской бой. Но едва противники обменялись первыми выстрелами, Кастлтон приказал прекратить огонь. Голландские и английские историки по-разному оценивают этот поступок. По словам голландцев, Кастлтон внезапно узнал, что голландской эскадрой командует адмирал Лам, спасший ему жизнь во время войны с Португалией, и не смог поднять руку на своего спасителя. По мнению англичан, Кастлтон просто струсил, так как у голландцев было девять кораблей против четырех (впрочем, по сведениям голландцев, пять кораблей Лама отстали, и к началу сражения силы противников были равны). Во всяком случае, несмотря на сильное сопротивление своего военного совета, Кастлтон отправился на флагманский голландский корабль и заверил Лама, что англичане не будут оказывать помощи жителям Пуло Ай при условии, что во время военных действий против Пуло Ай голландцы не тронут оставшихся там английских торговых агентов. Если же голландцы завоюют остров, эти агенты закроют факторию и покинут остров. Затем, обменявшись салютами, эскадры разошлись, причем английская эскадра отплыла на Тидоре, где Кастлтон закупил нужные ему пряности у испанцев.

Оставленные Кастлтоном на произвол судьбы островитяне тем не менее решили сопротивляться несмотря ни на что. Глава английской фактории Ричард Хант в последнюю минуту успел убедить старейшин островов Пуло Ай и Пуло Рун подписать договор о переходе этих островов под власть Англии и поднять на своих укреплениях английские флаги. 6 апреля 1616 г. голландские войска высадились на острове Пуло Ай. В течение трех дней они захватили несколько малых укреплений, а 9 апреля подступили к главной крепости острова. После целого дня интенсивной бомбардировки в стенах образовался ряд проломов. Защитники крепости поняли, что удержать ее не удастся. Под покровом ночи они вышли из крепости и устремились к берегу. Здесь их ожидали местные суда и лодки, но их оказалось мало. В результате из-за перегрузки лодок 400 человек утонуло. Остальные добрались до острова Пуло Рун. Еще несколько крепостей (бентенгов) продолжало сопротивление, в то время как подавляющая часть населения острова эвакуировалась на Пуло Рун. Когда пал последний бентенг, голландцы оказались хозяевами практически пустого острова. Не удалось им поймать и Ричарда Ханта, который бежал в Макасар [38, с. 206; 158, с. 220; 242, с. 99].

Завоевание острова Пуло Ай пядь за пядью обошлось голландцам так дорого, что они не решились повторить эту операцию в отношении острова Пуло Рун. Лам был вынужден вступить с банданцами в переговоры. 3 мая 1616 г. он заключил от имени голландской Объединенной Ост-Индской компании договор со старейшинами островов Банда Найра, Пуло Ай, Пуло Рун и Розенгайн (старейшины острова Лонтор вступать в переговоры с голландцами отказались). Голландцы пошли в этом договоре на очень значительные уступки. Они отказались от всяких претензий на острова Банда Найра и Пуло Ай, признавали их полную независимость. Между сторонами заключался вечный мир. Банданцы обязывались продавать пряности только голландцам и не допускать на свою территорию иностранцев, но цены на пряности были значительно повышены [96, т. I, с. 122–124].

Этот мирный договор, однако, действовал недолго. Голландцы первыми стали нарушать его, начав сооружать на Пуло Ай новую каменную крепость. Кроме того, они насильно переселили на Банда Найру 500 жителей острова Сиау (к северу от Сулавеси), незадолго до этого отбитого у испанцев. Их хотели использовать как подневольных работников на мускатных плантациях на отнятой у банданцев земле. В результате в конце 1616 г. на островах Банда снова началось восстание. Жители Сиау бежали на Пуло Рун, ставший центром сопротивления. Сюда же прибыли из Бантама два английских корабля под командованием Натаниэля Куртхоупа. Куртхоуп привез бан-данцам продовольствие, в котором они постоянно нуждались. Старейшины островов Пуло Ай и Пуло Рун заключили с ним договор о переходе своих островов под власть Англии. Затем Куртхоуп установил батарею на рифе Пуло Найлака, к северу от острова Пуло Рун [115, с. 102].

13 января 1617 г. к острову Пуло Рун подошла голландская эскадра под командованием Корнелиса. Местные жители с помощью англичан отразили натиск голландцев. Вскоре, однако, корабли Куртхоупа один за другим были захвачены голландцами. В начале апреля 1617 г. на острова Банда прибыл новый голландский генерал-губернатор Лауренс Реаль. Он вступил в переговоры с Куртхоупом, предлагая вернуть ему оба корабля и оплатить убытки, если он покинет острова Банда. Куртхоуп эвакуироваться отказался. Тогда Реаль организовал плотную блокаду островов Банда. Лишенное подвоза продовольствия, население начало умирать от голода. Особенно пострадал остров Лонтор, который дольше всех вел борьбу с голландцами. Его старейшины первые начали переговоры с Реалем. Затем к ним присоединились представители островов Банда Найра, Пуло Ай и Розенгайн. Они подписали с голландцами мирный договор, повторявший условия договора от 3 мая 1616 г. В нем содержались еще два пункта — о создании голландской фактории на Лонторе и обязательство участников договора не вступать ни в какие контакты с Пуло Рун [96, т. I, с. 127–130].

Как только голландская эскадра ушла, на островах вновь, несмотря на подписание мирного договора, разгорелась партизанская антиголландская борьба. Реаль не мог возобновить блокаду Банда, так как его силы оказались связанными на Яве. 18 сентября 1617 г. его эскадра пришла в Джапару. Здесь он узнал о неудачном исходе миссии своего посла Геррита Дрюйффа, который должен был добиться разрешения укрепить голландскую факторию в Джапаре, но потерпел неудачу. Реаль, то грозя пушками, то задабривая местные власти богатыми подарками, добился разрешения превратить голландскую факторию в крепость. Это укрепление, однако, простояло недолго. В следующем году матарамцы, возмущенные насилиями над местным населением, которые творил персонал фактории-крепости, захватили ее, а находившихся в ней голландцев посадили в тюрьму [158, с. 217; 209, с. 38].

Из Джапары голландская эскадра проследовала в Джакарту, где пангерану Виракраме также был навязан договор о строительстве на его территории крепости. Пангеран, однако, вскоре денонсировал этот договор и пригласил в Джакарту англичан. Они построили свою факторию на левом берегу реки Тьиливунг, напротив голландской фактории. В том же, 1617 г. английская Ост-Индская компания открыла факторию в Джапаре. Но не успели англичане здесь обосноваться, как перед Джапарой появилась голландская эскадра под командованием Куна и сожгла город в отместку за арест персонала голландской фактории. В огне погибла и английская фактория [209, с. 39; 215, т. I, с. 153].

В Бантаме тем временем положение также стало очень напряженным. В конце 1617 г. из Бантамской фактории голландцев бежало несколько содержавшихся там испанских и португальских пленных. Они попросили убежища в английской фактории. Глава голландской фактории послал группу вооруженных людей, чтобы захватить беглецов. Им удалось отбить у англичан одного испанца. Тогда англичане вместе с находящимися у них на службе японцами и яванцами (всего 250 человек), в свою очередь, напали на голландскую факторию. Выбив бревном дверь, они вступили в схватку с яванскими наемными солдатами, которые охраняли факторию. Трое из этих солдат было убито, а пятеро перешло на сторону англичан (англичане потеряли одного человека убитым и одного — раненым). Когда голландцы на следующее утро узнали, что один из английских кораблей отплывает в Макасар, они решили, что англичане вывозят беглых испанцев и португальцев, а также пятерых, яванских «перебежчиков». Они послали за этим судном погоню, остановили и обыскали его. Тех, кого искали, на борту не нашли. Тогда голландцы взяли пятерых англичан заложниками в обеспечение возврата яванцев — «перебежчиков» [242, с. 110], Бантамское правительство было весьма озабочено столь буйным поведением своих гостей, тем более что через несколько дней в Бантамском порту разразился новый скандал. 28 декабря 1617 г. эскадра Реаля на подходе к Бантаму остановила два французских судна — «Сен-Мишель» и «Сен-Луи». Реаль снял с их борта 10 голландских матросов и капитана — голландца Ганса Деккера, который замещал умершего в пути французского адмирала. Когда голландская эскадра прибыла в Бантам, Деккер прыгнул за борт и доплыл до английского судна. Англичане вскоре после этого передали его регенту Ранамангале. Кун потребовал его выдачи. Получив отказ, он наложил арест на французский флагманский корабль «Сен-Мишель». В ответ на это регент принял решительные меры. Он освободил французский корабль и запретил вывоз перца на голландских судах. Даже ранее купленный перец было запрещено грузить на борт голландских кораблей. Тогда Кун отдал приказ готовиться к снесению голландской фактории и эвакуации. Правительство Бантама не было готово к немедленной войне с голландской Компанией. Морская блокада лишила бы Бантам большей части его доходов. Регент вступил в переговоры с Куном и отменил свой запрет. «Сен-Мишель», взятый Куном в залог за возвращение Деккера (которому удалось скрыться) и оставленный его командой, был на некоторое время включен в состав флота голландской Ост-Индской компании. «Сен-Луи» с малым грузом пряностей и пополненной азиатскими моряками командой в 1618 г. вернулся во Францию. Французское правительство заявило Голландии резкий протест. В 1623 г. голландская Компания заплатила владельцам «Сен-Луи» и «Сен-Мишеля» денежное возмещение за убытки, но на карьере Куна это никак не отразилось [242. с. 110–111].

Готовясь к окончательному разрыву с Бантамом, Кун написал письмо Совету семнадцати с требованием прислать из Голландии значительные воинские подразделения. Тем временем Реаль с эскадрой снова отплыл на острова Банда. В конце марта 1618 г. у острова Банда Найра он соединился с эскадрой ван дер Хагена, пришедшей с Молукк, где она боролась с испанцами. К этому времени голландский контроль над островами Банда был практически ликвидирован. Большая часть гарнизонов крепостей Нассау, Бельгика и Возмездие вымерла от болезней. Оставшиеся в живых голландские солдаты были деморализованы и не хотели сражаться. Завоевание островов Банда надо было начинать сначала.

Первоначально было решено атаковать остров Пуло Рун. Но пока ждали прибытия вспомогательных индонезийских войск с Амбона, муссон переменился и плыть на Пуло Рун стало невозможно. Тогда Реаль решил напасть на Лонтор. Адмирал Лам с 600 голландскими солдатами и вспомогательным амбонским войском высадился на западном побережье острова Лонтор. Началась осада главного бентенга лонторцев, стоявшего на крутой скале. Лонторцы успешно отбили все атаки. Война затягивалась. С Молукк начали поступать тревожные вести, даже частная победа над англичанами (корабль Курт-Хоупа, который плыл с острова Лонтор на Пуло Рун, был перехвачен голландской эскадрой, сам Куртхоуп пал в бою) не принесла голландцам большой пользы. Реаль вынужден был снова прибегнуть к дипломатии.

На этот раз в переговоры с голландцами согласилась вступить лишь малая часть банданцев. 25 июня 1618 г. Реаль подписал договор со старейшинами восточной части острова Лонтор и острова Розенгайн, обязавшимися поставлять мускатный орех в форт Нассау, и поспешил на Молукки [96, т. I, с. 133–135; 242, с. 111–112].

На Молукках между тем местное население было на грани восстания. Уже в конце 1617 г. тернатцы внезапно атаковали голландский форт Оранжи и едва не захватили его. Причиной всеобщего недовольства было изгнание с Молукк всех азиатских купцов. Эти купцы привозили на Молукки продовольствие и ткани, без подвоза которых здесь, как и на островах Банда, существование было невозможно. Голландцы боялись, что эти купцы тайно вывозят с Молукк гвоздику, и беспощадно топили их суда. Даже всегда покладистый в отношении голландской Компании султан Тернате стал протестовать — ведь голландцы по договору имеют монополию только на скупку гвоздики. Тернате никогда не обещал закрыть свои двери перед всеми иностранными купцами, кроме голландцев.

Ситуация на Молукках вызвала раскол в руководстве голландской Компании. Стевен ван дер Хаген, Корнелис Дедель и даже сам Реаль считали, что изгнание местных купцов приведет к тому, что одежда (привозившаяся большей частью с Коромандельского побережья Индии) и продовольствие (рис и саго с Явы) вздорожают в 4–5 раз. Ввоз же этих товаров на судах голландской Компании будет совершенно недостаточен по количеству и качеству и недоступен по цене. В письме Совету семнадцати ван дер Хаген писал: «Тернатцы хотят от нас освободиться, так как мы не допускаем сюда туземных купцов. Это главная причина, по которой они не заинтересованы в сборе гвоздики» [115, с. 113]. Другими словами, Компания рубит сук, на котором сидит.

Ван Дер Хагену вторил Реаль в своем письме, написанном в мае 1618 г. «Запрет на посещение (островов Банда. — Э. Б.) иностранными джонками, — писал Реаль, — сделал нас настолько одиозными, что в это трудно поверить. Раньше каждый год в эти воды приходила сотня джонок. Они привозили жителям продовольствие и одежду, а теперь те впали в нужду, ибо голландцы не привозят им рис, ткани же привозят только тех сортов, которые местные жители не могут употреблять, а цены на все товары очень высоки» [105, с. 57].

Однако Кун, в апреле 1618 г. получивший извещение, что он назначен генерал-губернатором, быстро подавил эту оппозицию. Жители островов Пряностей, заявил он, потеряли право свободного плавания и торговли, потому что поставляли пряности англичанам и другим иностранцам, вопреки договорам с голландской Ост-Индской компанией. Да и вообще с ними нечего церемониться, ибо «мусульмане или язычники, члены проклятого рода Хама, как враги Бога и христианской веры, рождены для рабства», считал Кун [242, с. 113]. Стало быть они должны быть довольны тем, что им дают голландцы. И даже если эти «туземцы» вообще все вымрут от голода, был убежден Кун, тоже не беда. Их место займут голландские колонисты, которые будут выращивать пряности с помощью рабов, «а рабов в Индонезии достать нетрудно» [242, с. 118; 262, с. 83; 263, с. 33].

От основания Батавии до освоения голландской Объединенной Ост-Индской компанией островов Пряностей

Придерживаясь такого жесткого курса, Кун вынужден был держать большую часть военных кораблей Компании на Молукках. Между тем он сильно нуждался в военной силе и на Яве, так как здесь его конфликт с Бантамом и английской Ост-Индской компанией во второй половине 1618 г. достиг апогея. 29 сентября 1618 г. в письме к Совету семнадцати Кун писал, что Бантам и Джакарта «хотят разорить наши фактории, а вас убить» [115, с. 126]. В этом заговоре, как он полагал, участвуют также правители Матарама и Чиребона. Поэтому он просил срочно прислать корабли и войска для захвата Джакарты (эти подкрепления опоздали; Кун обошелся своими силами). В октябре 1618 г. Кун распорядился начать в Джакарте строительство большой крепости на базе небольших голландских укреплений, уже существовавших там ранее. Вскоре после этого он исполнил свою давнюю угрозу регенту Бантама и перевел свою бантамскую факторию в Джакарту.

Князь Джакарты, пангеран Виракрама, был совсем не рад наплыву в Джакарту голландских купцов и перспективам богатой торговли, которые открылись перед его городом. Он понимал, что, располагая мощной крепостью, голландцы не станут делиться с ним доходами от этой торговли. Более того, само существование его княжества явно оказывалось под угрозой. Сначала он попытался избавиться от непрошеных гостей собственными силами. Он пригласил к себе Куна, но тот, резонно подозревая, что во дворце пангерана его могут убить, отклонил приглашение. В ноябре 1618 г. в Джакарту прибыл с визитом пангеран Галанг, брат бантамского регента. Он попросил у Куна разрешения осмотреть голландскую факторию. Получив такое разрешение, пангеран Галанг явился вечером вфакторию в сопровождении пангерана Виракрамы и почетного эскорта из 500 солдат. Осталось неясным, был ли у высокихгостей какой-то умысел, но Кун заблаговременно расставил мушкетеров у каждого окна, а товары и ценности переправилна борт стоящих на рейде судов, и визит прошел мирно [242, с. 125].

Строительство крепости под прикрытием пушек голландской эскадры между тем приближалось к завершению. Виракрама понял, что без союзников ему теперь с голландцами не справиться. Он, правда с опозданием, запретил всем своим подданным (как яванцам, так и китайцам) работать на строительстве у голландцев и направил послов в Бантам к тамошнему руководству английской Ост-Индской компании. «Сейчас король Джакарты, находясь в опасности, прислал посла в Бантам, — писал в декабре 1618 г. Джон Джурден капитану Куртхоупу, не зная, что тот уже убит. — Созвав Совет, мы решили послать туда эскадру из 11 кораблей под командованием сэра; Томаса Дэйла и капитана Принга, чтобы не только захватить. Их (голландцев. — Э. Б.) суда, но и разрушить их крепость» [158, с. 222].

Соотношение сил на Западной Яве в этот момент было в пользу англичан. В начале декабря 1618 г. у них в Бантаме собралось 15 кораблей, а у Куна в Джакарте было толькосемь, из которых три находились на ремонте в доках острова Онруст (перед Джакартой). 14 декабря 1618 г. в Бантам прибыл из Паттани голландский корабль «Черный лев». На следующее утро его окружили четыре английских корабля и потребовали, чтобы экипаж сдался. Голландский капитан выговорил своей команде право свободно покинуть судно с личным имуществом, но, когда англичане взошли на борт корабля, они, нарушив слово, арестовали всех голландских моряков. В середине декабря Виракрама начал возводить укрепления вокруг голландской крепости, а англичане поставили батарею у своей фактории. Отсюда они могли через реку Тьиливунг вести огонь по голландцам. 22 декабря джакартцы стали вбивать бревна в дно реки между голландским фортом и рейдом, чтобы отрезать крепость от поддержки с моря. В этой обстановке Кув решил напасть первым. 23 декабря голландцы после длительной бомбардировки переправились через реку, захватили английскую батарею и факторию (которую они сожгли). Затем они двинулись против предмостного джакартского земляного укрепления и овладели им. Стоявшие на второй линии укреплений джакартские батареи начали вести огонь по голландскому форту. Перестрелка продолжалась весь день 24 декабря. 25 декабря голландцы сделали новую вылазку из крепости и попытались овладеть батареями джакартцев, но им пришлось отступить со значительными потерями [132, с. 1499; 263, с. 138–139].

В этих первых боях была израсходована значительная часть-боеприпасов. 29 декабря Кун собрал Совет Индии, чтобы принять решение о дальнейших действиях. Большинство Совета высказалось за то, чтобы оставить крепость, а людей и товары погрузить на суда. Но утром 30 декабря, едва началась погрузка, на рейде Джакарты появилась эскадра адмирала Дэйла. День 31 декабря прошел в переговорах. Англичане требовали сдачи крепости, голландцы — возврата корабля «Черный лев». 1 января 1619 г. к Куну прибыло еще одно голландское судно с Суматры. Корабли, стоявшие на ремонте, к этому времени также были введены в строй. У Куна теперь было уже восемь кораблей, и с ними он решил выступить против 11 кораблей Дэйла. Англичане из-за встречного ветра не могли пойти на абордаж и использовать свое численное преимущество. Но и голландцы, за три часа боя расстреляв треть пороха, оказались в критическом положении. Обе эскадры стали на якорь. Кун снова собрал Совет Индии. Одни советовали атаковать на следующий день, другие — немедленно уходить на Молукки, чтобы спасти если не форт, то хотя бы корабли. Утром 3 января к англичанам подошло еще три корабля из Бантама. Тогда Кун переправил в крепость оставшиеся у него 10 бочек пороха и, приказав коменданту крепости Питеру ван ден Бруке удерживать форт до прибытия помощи, а если капитулировать, то только перед англичанами, а не перед пангераном Джакарты, отплыл на Молукки [38, с. 208; 132, с. 149; 158, с. 222].

Англичане и джакартцы начали осаду голландской крепости. После отплытия Куна в крепости осталось 460 человек, из них — 250 солдат, включая японских и индонезийских наемников. После 10 дней перестрелки утром 14 января пангеран Ви-ракрама приказал прибить к столбу перед стеной форта плакат с предложением мира. Ван ден Бруке вступил в переговоры с Виракрамой. 19 января 1619 г. они подписали соглашение. Голландцы выплачивали пангерану 6 тыс. реалов, а он обещал оставить форт нетронутым до прибытия Куна. Он также обещал не позволять англичанам строить возле голландского форта факторию или укрепление. Голландский интендант получил разрешение делать покупки в городе. 22 января ван ден Бруке прибыл во дворец пангерана для дальнейших переговоров. На этот раз пангеран предъявил голландцам дополнительные требования — выплатить еще 10 тыс. реалов, отдать две пушки с ядрами и порохом и снести стены форта. До исполнения этих условий он взял ван ден Брука и еще шестерых голландцев под стражу в качестве заложников [96, т. I, с. 145–147; 132, с. 150].

Новый комендант Питер ван Рай сделал пангерану встречное предложение — 2 тыс. реалов за освобождение заложников. Ван ден Бруке писал в крепость каждый день, жалуясь на каменные сердца своих земляков, но прижимистый ван Рай не повышал предложенной суммы. Утром 29 января голландцы увидели, что их противники за ночь навели мост через реку. Теперь они могли атаковать крепость в самом уязвимом месте. Несколько часов спустя адмирал Дэйл предъявил ванРаю ультиматум. В случае сдачи он гарантировал голландцам жизнь, которой якобы угрожали индонезийцы. 1 февраля 1619 г командование голландской крепости подписало капитуляцию [96, т. I, с. 147–149]. По условиям капитуляции форт с вооружением и амуницией переходил в руки англичан, гарнизон крепости англичане обязывались на своих судах доставить на Коромандельское побережье Индии, где находились голландские фактории. Деньги, драгоценности и товары, находившиеся в форте, передавались пангерану Джакарты. Голландцы имели право забрать с собой только свое личное имущество. Голландцы максимально использовали этот последний пункт соглашения. Едва капитуляция была подписана, все они бросились грабить имущество Компании, взламывали ящики, вспарывали мешки, нагружались до предела, все это якобы для того, «чтобы не досталось врагу» [242, с. 133–134].

Сдача была назначена на 2 февраля, но на рассвете этого дня в Джакарту неожиданно вошла бантамская армия и ситуация резко изменилась. Дело в том, что перед отплытием из Бантама Дэйл заключил с регентом Ранамангалой договор, по которому в случае взятия голландской крепости в Джакарте она будет передана Бантаму, а англичанам достанется гарнизон и содержимое крепости. Увидев, что добычу делят без него, Ранамангала пришел в ярость. Особенно его возмутило то, что при попустительстве пангерана Виракрамы под боком у Бантама остается сильная европейская крепость (то, что голландцев в ней сменяли англичане, не имело принципиального значения). Ранамангала отстранил Виракраму от власти и с позором прогнал его в джунгли. Джакарта была аннексирована Бантамом [158, с. 223–224]. Затем он взялся за англичан. Договор о капитуляции недействителен, заявил регент, форт должен перейти в руки Бантама.

Обмен мнениями между недавними союзниками принял настолько острый характер, что они оказались на грани войны. Опасаясь нападения бантамской армии, Дэйл со своей эскадрой покинул Джакарту [107, с. 139].

Этот раздор в стане врага сильно ободрил командование голландской крепости. Когда Ранамангала потребовал сдачи крепости, обещая переправить гарнизон в Бантам, где он будет дожидаться возвращения Куна, ван Рай и Совет крепости попытались затянуть переговоры. На требование регента Бантама передать ему все пушки и половину денег и товаров (условие менее жесткое, чем в соглашении 1 февраля 1619 г.) голландцы ответили контрпредложением — они согласны были отдать только четверть товаров и денег и половину пушек, а для вывоза: остального имущества в безопасное место потребовали предоставить им несколько кораблей и гарантии, что англичане не нападут на них в пути [96, т. I, с. 149–151].

Проект договора был послан в Бантам на одобрение султану. Это дало голландцам еще три недели передышки, во время которой они продолжали усиливать укрепление форта. 24 февраля из Бантама прибыло известие, что султан согласен на голландские условия, но адмирал Дэйл, крейсировавший в бантамских водах, не хочет дать пропуска голландцам. Это позволило голландцам еще более затянуть переговоры. Бантамские войска вели себя пассивно и не пытались штурмовать крепость. Их огневая мощь значительно уступала огневой мощи английской эскадры. В начале марта командование крепости (которую оно окрестило «Форт Батавия») послало на Амбон яхту, чтобы сообщить Куну о решении «удерживать крепость, пока Бог позволит» [242, с. 135]. 9 апреля голландцы, воспользовавшись упадком дисциплины в стане врага, даже сделали вылазку и уничтожили батареи, поставленные в свое время англичанами и джакартцами против крепости [158, с. 224]. Между тем Кун в феврале 1619 г. прибыл на Амбон, главную базу голландской Ост-Индской компании в это время. Оттуда он разослал приказ во все районы Южных морей всем голландским судам идти на соединение к западной оконечности Мадуры. 17 мая 1619 г. в этой точке собралось 17 кораблей. С этим флотом Кун двинулся к Джакарте. По дороге 23 мая он второй раз разграбил и сжег Джапару в отместку за разгром матарамскими властями здешней голландской фактории в 1617 г. [209, с. 39]. 28 мая 1619 г. флот прибыл в Джакарту. Кун высадил на берег десант в 1200 солдат, которые 30 мая при поддержке судовой артиллерии и орудий форта атаковали противника. Бантамские и джакартские солдаты, несмотря на пятикратное превосходство в численности, были слишком плохо вооружены, чтобы долго сдерживать натиск голландских мушкетеров. Тем не менее бой на улицах Джакарты шел весь день. Только к вечеру на рыночной площади пали последние защитники города. Джакарта была сожжена, каменные стены и земляные укрепления разрушены. 31 мая Кун со своим войском выступил в периферийные районы Джакартского княжества. Здесь он взял штурмом два укрепления. Остальные населенные пункты были незащищенными деревнями и стали легкой добычей голландцев. Княжество Джакарта перестало существовать. Кун «по праву завоевателя» объявил голландскую Ост-Индскую компанию «Господином королевства Джакарта», которое, по его понятиям, доходило до южного берега Явы. На месте прежней столицы Кун начал возводить новый голландский город — Батавию, которая вплоть до 1945 г. оставалась центром голландских владений в Индонезии [132, с. 151; 263, с. 140].

Завершив завоевание Джакарты, Кун с мощной эскадрой направился к Бантаму. 7 июня 1619 г. эскадра встала на Бантамском рейде. Кун предъявил регенту Ранамангале ультиматум с требованием немедленно освободить всех пленных голландцев. Лишившись поддержки английского флота (эскадра Дэйла в это время находилась в Масулипатаме), регент порешил выдать пленных. Но другие требования Куна, сводившиеся к предоставлению голландской Компании исключительных привилегий в Бантаме, он отверг, и голландские корабли начали многолетнюю блокаду бантамского побережья. Азиатские купцы вынуждены были поневоле вместо Бантама везти свои товары в Джакарту. Торговый центр в Батавии быстро расцвел, в то время как торговля Бантама приходила в упадок. За первые 10 лет существования Батавии ее население выросло в два с половиной раза, главным образом за счет притока китайских поселенцев [158, с. 227; 262, с. 92].

Пытаясь разрешить свой конфликт с голландской Компанией, Ранамангала в октябре 1619 г. направил в Батавию двух послов и переводчика, но, поскольку при них было найдено оружие, голландцы их убили [242, с. 140].

Одновременно с блокадой Бантама Кун прилагал все усилия, чтобы окончательно вытеснить из Юго-Восточной Азии своего основного торгового конкурента — Англию. В августе 1619 г. эскадра Куна захватила в проливе Сунда только что прибывший из Англии корабль «Стар». Тем временем три голландские корабля, направленные в Малайю, встретили в порту Паттани два английских корабля под командованием Джона Джурдена, руководителя английской Ост-Индской компании в Юго-Восточной Азии. Невзирая на протесты королевы Паттани (позднее подкрепленные протестом ее сюзерена — короля Сиама), голландцы атаковали англичан в территориальных водах Паттани. Потери англичан в этом бою были настолько велики, что Джурден вынужден был начать переговоры о капитуляции. В ходе этих переговоров он вышел на палубу и тут же был убит выстрелом с одного из голландских кораблей. Голландцы утверждали, что выстрел был случайным, однако английский современник событий убежденно заявлял, что «фламандцы, выследив его, самым предательским и жестоким образом застрелили из мушкета» [38, с. 209].

После гибели Джурдена и смерти адмирала Дэйла в Масулипатаме от тропической болезни в августе 1619 г. английские силы на Востоке оказались обезглавленными. В сентябре 1619 г. голландцы нанесли английской Ост-Индской компании еще один сильный удар, захватив в порту Тику, на западном берегу Суматры, четыре английских корабля, зашедшие сюда для покупки перца. Только к весне 1620 г. англичанам удалось собрать у западных берегов Индонезии значительный флот под командованием адмирала Принга. Однако 8 апреля 1620 г. на подходе к Бантаму Принга догнало известие, что между Англией и Голландией девять месяцев назад был заключен договор о совместных действиях на Востоке [38, с. 209; 158, с. 227].

Англо-голландские переговоры о разделе сфер влияния в Юго-Восточной Азии начались еще в 1611 г., когда руководство английской Ост-Индской компании подало жалобу английскому королю Якову I на то, что голландцы не допускают английские корабли на острова Пряностей. Яков I направил посла к голландскому правительству с требованием уважать свободу мореходства в Юго-Восточной Азии. Генеральные штаты ответили отказом, ссылаясь на то, что на Востоке они одни боролись против испано-португальцев и поэтому одни должны пожинать плоды победы. Переговоры в 1611 г. кончились неудачей. Общность интересов Голландии и Англии в Европе, однако, препятствовала окончательному разрыву между двумя странами. В 1613 г. в Лондоне состоялась англо-голландская конференция по вопросу о Востоке. Голландская делегация, которую возглавлял знаменитый юрист Гуго Гроций (автор трактата «О вечном мире»), предложила «компромиссное» решение: голландская Компания сохранит свою монополию на торговлю с островами Пряностей, а английские купцы войдут в нее в качестве пайщиков. Такое слияние означало полное подчинение более слабой английской Ост-Индской компании руководству голландской Компании, поскольку права соответствовали бы вложенным капиталам, и англичане на это не пошли. Таким образом, переговоры зашли в тупик [38, с. 203; 252, с. 142].

В 1615 г. была проведена новая англо-голландская конференция, на этот раз в Гааге. Англичане опять настаивали на свободе мореплавания, ссылаясь на «естественное право народов». Но соглашение так и не было достигнуто. Только к концу 1618 г., когда стало приближаться к концу 12-летнее Антверпенское перемирие с Испанией и Голландии стала угрожать серьезная война в Европе, голландская Ост-Индская компания решила пойти на уступки. В декабре 1618 г. в Лондон прибыла новая голландская делегация, состоящая из представителей Компании и Генеральных штатов. После семи месяцев ожесточенных споров между сторонами (голландцы опять предлагали слить обе компании), 17 июля 1619 г., было наконец подписано соглашение о сотрудничестве. По этому договору: 1) обе стороны обязывались предать забвению прежние обиды, вернуть друг другу пленных и захваченные суда; 2) обе компании обретали право свободно вести торговлю на Востоке. Капиталы их не сливались, и торговые операции намечалось вести раздельно; 3) при закупке перца каждая Компания могла купить половину имеющегося на рынке перца. Что же касается тонких пряностей на островах Амбон, Банда и на Молукках, то англичане могли теперь приобретать там одну треть пряностей, а голландцы — две трети; 4) каждая сторона удерживала крепости, которыми владела к моменту заключения договора; 5) обе стороны обязались не заключать договоров, исключающих другую сторону; 6) для борьбы с испано-порту-гальцами, а также с местными правителями на Востоке образовывался Совет обороны из восьми членов — четырех голландцев и четырех англичан. Председателем по очереди намечалось назначать то голландца, то англичанина. Этому Совету подчинялся Флот обороны, состоявший из 20 кораблей — по 10 от каждой страны [158, с. 227–228; 263, с. 140].

Кун, узнавший о подписании договора в середине апреля 1620 г., пришел в ярость. «Англичане добровольно ушли из Индии, — писал он Совету семнадцати, — а Вы были так добры, что снова открыли им дверь» [158, с. 228]; «Вы хотите пригреть змею на своей груди» [242, с. 144]. Однако он вынужден был подчиниться и начал переговоры с адмиралом Прингом о формировании Совета обороны. Уже в июне 1620 г. первый флот Совета обороны, составленный из равного количества голландских и английских судов, отплыл в сторону Филиппин, чтобы охотиться там за испанскими кораблями.

Другой акцией Совета обороны (резиденцией которого, по настоянию Куна, стала Батавия) была посылка посольства в Бантам. Кун, по-видимому, был против посылки в Бантам каких-нибудь посольств, но Совет семнадцати в Гааге считал иначе, и он подчинился. Когда Бантамское правительство, желая раздуть противоречия между недавними союзниками, согласилось впустить в свою страну только англичан, Кун настоял, чтобы Совет обороны усилил блокаду Бантама. Англичанам пришлось перенести свой торговый центр в Батавию. В качестве компенсации за оставление Бантама они потребовали восстановить их старую факторию и батарею рядом с ней на левом берегу реки Тьиливунг. Но эта батарея господствовала бы над устьем реки. Кун не мог этого допустить. Он предложил англичанам участок для фактории за пределами города. Англичане были недовольны, но им пришлось согласиться. Они построили за городом небольшое укрепление, куда поместили гарнизон из 30 солдат [242, с. 144].

Еще более серьезные трения начались между англичанами и голландцами в Батавии, когда Кун попытался поставить англичан под юрисдикцию голландского суда. Английские солдаты и матросы действительно часто грабили китайских торговцев в Батавии, но местное руководство английской Ост-Индской компании считало это недостаточным основанием для вмешательства голландских судебных властей. Отношения между союзниками становились натянутыми, и вскоре англичане практически перестали участвовать в блокаде Бантама. Когда 24 декабря 1620 г. Совет Индии принял решение послать военную экспедицию против восставшего населения островов Банда и пригласил англичан принять в ней участие, они отказались под тем предлогом, что у них не хватает судов и людей. В то же время английское руководство послало на острова Банда четыре корабля для наблюдения за действиями голландцев [115, с. 144–146; 158, с. 229].

13 января 1621 г. голландская эскадра из 16 кораблей с десантом в 1500 солдат под командованием Куна отплыла из Батавии. Когда 14 февраля 1621 г. Кун прибыл на Амбон, он узнал от местного шпиона, что глава английской фактории на Пуло Рун Роберт Рейс уже успел предложить жителям Лонтора несколько пушек в обмен на признание своим сюзереном английского короля. Кун поспешил на остров Банда Найра, где часть старейшин еще сохраняла мирные отношения с голландцами. Глава местной общины Хиту, которого европейцы титуловали капитаном Хиту, стал посредником в переговорах между Куном и банданцами. Кун потребовал полного подчинения голландской торговой монополии, немедленного изгнания всех иностранцев и права для голландской Компании строить крепости на всех островах Банда. Это непомерное требование, однако, только сплотило жителей Банда. Началось всеобщее антиголландское восстание. Центром сопротивления стал остров Лонтор. Перед нападением на Лонтор Кун обратился к Роберту Рейсу с требованием эвакуировать английскую факторию, недавно основанную на Лонторе. Тот занял выжидательную позицию, не вмешиваясь в борьбу, но и не спеша удовлетворить требование Куна [132, с. 194–195].

4 марта 1621 г. начались военные действия. Когда голландское судно «Херт» попыталось высадить десант на южном берегу Лонтора у деревни Лакуй, с берега по нему был внезапно открыт артиллерийский огонь. Голландцы понесли большие потери убитыми и ранеными, судно было настолько повреждено, что не могло самостоятельно отплыть. Голландцы утверждали впоследствии, что у пушек стояли английские канониры. Более вероятна, однако, английская версия, что лонторцы наняли португальских «солдат фортуны», бродячих наемников, которых в XVI–XVII вв. было немало в странах Юго-Восточной Азии [242, с. 147–148].

7 марта 1621 г. Кун с основными силами из 17 рот высадился на северном берегу Лонтора, напротив деревни Уртатан. Но когда голландское войско двинулось вверх по крутой дороге, ведущей к деревне, оно оказалось под огнем хорошо замаскированной батареи. Поняв, что без больших потерь к Уртатану не пробиться, Кун приказал отступить на корабли. 9 марта голландский флот снялся с якоря и двинулся вокруг Лонтора, выискивая более удобное место для нападения. 11 марта войско Куна высадилось на западном Лонторе, у главного центра острова — города Лонтор. Город был защищен тремя линиями земляных укреплений, находившимися одна над другой. На нижней стояли полученные от англичан пушки. Не сумев взять Лонтор лобовой атакой, Кун прибегнул к хитрости. В то время как одна часть голландского десанта демонстративно атаковала Лонтор с севера, другая часть зашла с юга и, преодолев покрытую лесом гору, ударила в тыл защитникам Лонтора. После тяжелого боя город был взят [132, с. 195].

После падения города Лонтора часть банданских старейшин дрогнула и стала искать пути к примирению. Они прислали к Куну послов с подарками и предложением кончить военные действия. Кун потребовал от послов выдачи всего оружия, сноса всехбанданских укреплений, а также чтобы каждый старейшина прислал ему сына в качестве заложника. Старейшины долго совещались, а затем прислали Куну некоторое количество мушкетов, большей частью сломанных, и десять сыновей. 17 марта 1621 г. был подписан новый договор с голландской Компанией, на основании которого Кун тут же приступил к строительству на Лонторе большой крепости [242, с. 148].

Между тем сопротивление банданцев далеко еще не исчерпало себя. Беглецы с западного Лонтора, острова Розенгайн и других островов архипелага стали собираться в гористой восточной части Лонтора, центр которой — поселение Селаман не участвовало в переговорах с Куном. В труднодоступных горах они начали строить новые укрепления. Чтобы раз и навсегда покончить с сопротивлением непокорных островитян, Кун решил выселить всех банданцев с их родины, с тем чтобы вновь заселить острова Банда голландскими плантаторами и привозными рабами. Это решение касалось и тех банданцев, которые, прекратили сопротивление или вообще не подымали оружия, как некоторые общины на острове Банда Найра. Голландское командование объявило, что все банданцы, которые не хотят, чтобы с ними поступили, как с врагами, должны явиться с вещами в форт Нассау на Банда Найре. Оттуда они будут переселены в места, назначенные генерал-губернатором. Тому, кто явится, были обещаны жизнь и свобода религии… Часть банданцев, около 800 человек из 15 тыс., подчинилась этому приказу, некоторые пытались бежать морем (но Кун, предвидя такую возможность, распорядился сжечь все прибрежные деревни и находящиеся в них лодки), большинство же присоединилось к укрывавшимся в горах Восточного Лонтора [158, с. 229].

В апреле 1621 г. Маринус Сонк, назначенный губернатором островов Банда, начал новое наступление на Восточном Лонторе. Селение Селаман и Вайра были захвачены. Основная часть повстанцев, однако, укрепилась в неприступных горах, возвышавшихся над этими селениями. Здесь они могли бы долго выдерживать натиск даже вооруженных по-европейски войск, если бы в этих диких местах было бы хоть какое-нибудь продовольствие. Жители Селамана тайно снабжали повстанцев тем немногим из еды, что осталось у них самих, но голландцы вскоре обнаружили на одной из горных троп зерна просыпанного маиса и риса. Жителям Селамана было приказано немедленно отправиться на берег, где их ожидала дальнейшая депортация. Когда они замешкались, выполняя это приказание, селение было окружено и сожжено. Большая часть жителей погибла вместе с ним [132, с. 195].

2 мая 1621 г. капитан Кольф с 220 солдатами двинулся на разведку в горы. Здесь ему преградил путь целый ряд укреплений на склонах. У повстанцев были и пушки. Потеряв под огнем банданцев более 40 человек убитыми и ранеными, Кольф отступил. Это поражение привело Куна в ярость. Он сорвал свою злобу на банданцах, добровольно явившихся в форт Нассау. Забыв о данных им гарантиях, он приказал отправить 749 рядовых общинников в Батавию и продать их там в рабство. Старейшин же, числом 47, он приказал пытать. Двое из них умерло под пытками, один прыгнул за борт корабля и утонул, 44 остальных 8 мая 1621 г. были зарублены состоявшими при Куне японскими палачами [242, с. 149–150].

На следующий день, 9 мая 1621 г., старейшины острова Пуло Рун подписали с голландской Компанией договор, ставивший этот остров под управление Голландии. В обмен на отказ от покровительства англичан (у которых после этого осталась только батарея на рифе Найлака, к северу от острова Пуло Рун) жителям острова было разрешено оставаться на своих местах. Впрочем, ненадолго. Вскоре губернатор островов Банда Сонк под тем предлогом, что жители Пуло Рун якобы хотят бежать на Серам, напал на остров, убил всех его взрослых жителей, а детей продал в рабство. Кун, узнав об этом, выразил свое одобрение [242, с. 154].

В июле 1621 г. наступил последний акт трагедии Лонтора. Губернатор Сонк во главе большого отряда снова двинулся в горы. На этот раз его никто не встретил огнем. Позади укреплений в лагере повстанцев он обнаружил 1500 могил и множество непогребенных трупов. Все умерли от голода. Прочесывая леса Лонтора и других островов, голландцы еще некоторое время то там, то здесь наталкивались на небольшие группы укрывшихся банданцев. Почти никто не сдавался живым, многие бросались в пропасть. Впрочем, сдавшихся в плен голландцы убивали. Из 15 тыс. жителей архипелага только 300 смогли, ускользнув от голландских патрульных кораблей, добраться в лодках до Серама. Целый народ прекратил свое существование. Его земли были разделены между служащими голландской Компании. Рабы, купленные в разных частях Индонезии для работы на мускатных плантациях, стали предками нынешнего населения архипелага Банда [132, с. 196; 158, с. 229; 262, с. 88].

Общественное мнение Голландии было потрясено зверской расправой с банданцами. Голландия в это время была самой свободной страной Европы. Здесь находили укрытие преследуемые за свои убеждения, здесь огромными тиражами печатались памфлеты против тирании и насилия феодальных правительств во всех концах света, для голландской прессы практически не существовало понятие «цензура». Недавно закончилась национально-освободительная война, в которой голландский народ страшно пострадал от зверств испанских войск во главе с герцогом Альба. Аналогии с событиями этой войны были слишком очевидны для современников. Вернувшийся в Голландию сослуживец Куна Аэрт Гиселс писал: «Мы должны понять, что банданцы боролись за свободу своей страны точно так же, как мы в течение долгих лет отдавали наши жизни и средства в защиту свободы нашей страны. Им можно было бы оказать больше справедливости. Но этого не было сделано, ибо некоторые люди хотят, чтобы их имена запомнили до конца времен. Потомство, однако, осудит их, как были осуждены испанцы за их жестокость в Вест-Индии… Дела велись таким преступным путем, что кровь несчастного народа вопиет к небесам о возмездии…» [263, с. 141]. Под давлением общественного мнения даже Совет семнадцати вынужден был пожурить Куна и высказать пожелание, чтобы в дальнейшем он проводил свою политику более умеренными средствами [38, с. 211]. События на Банда, однако, стали эталоном поведения не только Голландии, но и других буржуазных государств — Англии, Франции, США — на Востоке. Свободы, завоеванные в метрополии, ни в коей мере не распространялись на колонии. С течением времени к этому привыкли, и дальнейшие «подвиги» колонизаторов уже не вызывали у них на родине такой острой реакции, как трагедия островов Банда.

Покончив с банданцами, Кун приступил к укреплению голландской власти на остальных островах Пряностей. Прибыв на Амбон, он приказал явиться сюда старейшинам всех мест, производящих гвоздику. Старейшины Амбона исполнили это требование, а старейшины Серама, помня о событиях на Банда, решили не искушать судьбу. Кун приказал амбонцам подписать с голландской Компанией новый договор, лишавший их последних остатков независимости, и уехал в Батавию, дав указание губернатору Амбона Герману ван Спеулту применить против «непокорного» Серама (в случае надобности) те же методы, что на островах Банда.

Южный Серам в это время был вассальным владением султана Тернате. От имени тернатского султана власть здесь осуществлял его наместник — Кимелаха Хидаят. Северный Серам занимали независимые общины. Серамцы, так же как и жители Амбона, издавна продавали гвоздику в обмен на продовольствие и ткани. Голландская политика истребления местного мореходства задевала Серам так же, как и остальные острова Пряностей. После прибытия на северо-восточный Серам нескольких сот спасшихся от истребления банданцев антиголландские настроения здесь достигли своего апогея. Население стало вооружаться. Антиголландское движение вскоре охватило и Южный Серам. Хидаят, внешне нейтральный, тайно поддерживал антиголландские акции. Для подавления серамцев ван Спеулт помимо голландских войск воспользовался и индонезийскими наемниками. Его карательную экспедицию на Серам сопровождало 30 местных судов (прау) с солдатами вспомогательного войска из амбонских христиан (впоследствии голландцы не раз использовали религиозную рознь народов Индонезии). Войска ван Спеулта в первую очередь напали на селение Лисалата на северном берегу Серама и полностью уничтожили его. Неподалеку был воздвигнут голландский форт, ставший опорным пунктом дальнейшей агрессии голландской Компании на Сераме. Затем голландский террор обрушился на другие местности Серама и прилегающих островов, жители которых были насильственно переселены на Амбон. Их гвоздичные плантации были разорены [242, с. 155].

На Молукки, где также сложилось крайне напряженное положение, Кун послал нового губернатора, ветерана голландской Компании Фредерика Хоутмана. Прежний губернатор Молукк Лам, по мнению Куна, не справлялся со своими обязанностями и вел слишком мягкотелую политику. Лам считал ошибочным полное изгнание местных купцов с Молукк. Он требовал также повысить чрезвычайно низкие закупочные цены голландской Компании, потому что в ответ на это тернатцы резко снизили производство гвоздики (ее выращивание теперь не окупалось). За подобный либерализм Лам был с позором отозван в Батавию. Фредерик Хоутман, опираясь на силу голландских фортов и флота, сразу повел на Молукках такую жесткую политику, что значительная часть тернатцев решила выселиться на остров Хальмахеру, где по крайней мере было много саговых пальм и не так остро стоял вопрос о пище. Постоянно патрулирующие Тернате голландские корабли, однако, пресекли эту попытку. Доведенный до крайности, султан Тернате был готов даже на сотрудничество со своим давним врагом — Испанией. Когда в мае 1623 г. испанцы высадили на Тернате значительные силы и построили здесь новое большое укрепление, султан заключил с ними перемирие [242, с. 156].

Установлению полного контроля голландской Компании над урожаем островов Пряностей помимо небольших испанских анклавов на Тидоре и Тернате мешало также существование английских факторий на Амбоне и Сераме, которое голландцы вынуждены были допустить в силу договора от 17 июля 1619 г. Едва эти фактории начали в 1621 г. функционировать, как Кун стал подыскивать предлог для их ликвидации. Первым таким предлогом стало слабое участие англичан в так называемом флоте обороны. После первого совместного набега на Филиппины в 1620 г. англичане еще только один раз, в 1621–1622 гг. участвовали вместе с голландцами в походе против Гоа, окончившемся неудачей. Когда Кун в апреле 1622 г. с большой эскадрой отправился из Батавии к берегам Китая, англичане дали ему в помощь только два корабля [113, с. 230; 115, с. 218].

Китай в это время был закрытой для европейцев страной. Торговля с Западом велась только через португальскую колонию Макао. Кроме того, каждый год значительный флот большегрузных джонок (на них иногда помещалось по нескольку сот человек команды и пассажиров) приходил из Китая в важнейшие порты Индонезии, Малайи и Сиама.

Кун стремился вырвать крайне доходную торговлю между Китаем и Юго-Восточной Азией из рук португальских и китайских мореходов. Первым шагом в выполнении этой программы стала попытка захватить Макао в июне 1622 г. Эта португальская крепость была сильно укреплена, и штурм, предпринятый союзниками 24 июня, был отбит с огромными для них потерями. После этого англичане потеряли интерес к дальнейшим авантюрам и ушли. Кун, скорее довольный, что избавился от этой символической помощи, оставив часть флота блокировать Макао, с остальными силами отправился на Пескадорские острова, принадлежавшие Китаю, и здесь, у селения Пеху, начал возводить крепость [242, с. 219].

Губернатор Амоя заявил Куну энергичный протест, требуя немедленно покинуть Пескадоры. Кун не стал дожидаться, пока китайцы соберут силы, чтобы его изгнать, и напал на Китай первым. Восемь голландских кораблей были посланы, чтобы жечь прибрежные селения Южного Китая и уничтожать все встречные китайские суда. Губернатором Пескадорских островов был назначен Мартин Сонк, отличившийся при истреблении банданцев. Только в августе 1624 г. губернатор Амоя сумел стянуть к Пескадорам значительный флот—118 судов с экипажем 10 тыс. человек. Последовали переговоры, в ходе которых голландцы согласились снести свой форт и уйти с Пескадорских островов. Камни и прочие строительные материалы после разборки форта они тут же перевезли на Тайвань, где соорудили из них новую крепость — форт Зеландия. Голландский контроль над Тайванем держался до 1661 г. Голландская Объединенная Ост-Индская компания, опираясь на эту базу, заставляла китайские суда плавать главным образом на Тайвань или в Батавию, но открыть порты материкового Китая для голландских кораблей ей так и не удалось [242, с. 221–224]. Между тем в Индонезии подошел к концу краткий период англо-голландского сотрудничества. 2 февраля 1623 г. Кун выехал в Голландию. Во время его четырехлетнего отсутствия обязанности генерал-губернатора выполнял его ставленник, бывший генеральный директор торговли Питер де Карпантье, во всем продолжавший политику Куна. Возможно, еще до отъезда Куна они сумели наметить с Германом ван Спеултом, губернатором Амбона, план, как покончить с английской проблемой.

23 февраля 1623 г. на Амбоне был арестован японский солдат, состоявший на голландской службе, который якобы собирал сведения о силе гарнизона амбонской крепости Виктория и времени смены караула. При допросе под пыткой он показал, что его подослал другой японец, ранее бывший на английской службе. Тот-де обещал ему награду за помощь англичанам в захвате форта Виктория. Этот второй японец был немедленно схвачен и также подвергнут пытке. Он дал еще более пространные показания — указал сумму награды (по 1 тыс. реалов каждому) и срок, когда будет захвачена крепость по английским планам. Эти «разоблачения» дополнил европейский цирюльник Абель, уже сидевший за поджог дома. Он заявил, что именно ему глава английской фактории Габриэль Тауерсон поручил поддерживать связь с японскими шпионами. Вслед за этим был арестован весь персонал английской фактории. Арестованные под пыткой признались во всем, что от них требовали. Несмотря на явную абсурдность обвинения, 10 англичан, 10 японцев и 1 португалец — все служащие английской Ост-Индской компании — были приговорены 3 марта 1623 г. к смертной казни. По протоколу их следовало бы отправить в Батавию для утверждения приговора в высшей инстанции — Совете Индии, но ван Спеулт явно опасался, что в Батавии, в присутствии английского руководства, обвиняемые могут изменить показания, и 10 марта 1623 г. все они были повешены в форте Виктория [132, с. 152; 158, с. 232; 263, с. 140].

Когда в Батавию прибыли двое уцелевших служащих английской фактории, которые были «помилованы», с тем чтобы увезти с Амбона имущество английской Компании (а ликвидация фактории и была главной целью процесса), английские члены Совета обороны пришли в ярость и потребовали суда над ван Спеултом. Но Карпантье твердо встал на его защиту, а впоследствии действия ван Спеулта были оправданы и Генеральными штатами^[6]. Тогда английское руководство решило покинуть Батавию и вернуть свой торговый центр в Бантам. Но этот план был тогда нереален, поскольку морская блокада Бантама силами голландской Ост-Индской компании все еще продолжалась. Англичане решили укрепиться на одном из островов в проливе Сунда, чтобы создать там Анти-Батавию. Но Карпантье, имевший осведомителей в английской фактории, опередил их. Он быстро построил крепость на наиболее подходящем для этого острове пролива — Пуло Себести. Англичанам пришлось обосноваться в 1624 г. на другом острове — Лагунди. Едва начали строить крепость, как выяснилось, что микроклимат здесь очень нездоров и к тому же нет воды. За пять месяцев от болезней умерло 360 человек, а оставшиеся так ослабли, что не могли защищаться от набегов суматранцев. В мае 1625 г. они снова попросились на жительство в Батавию. Карпантье предоставил им под житье здание школы. В 1627 г. англичане окончательно покинули Батавию. Руководство английской Ост-Индской компании в Юго-Восточной Азии с 1627 по 1682 г. сделало своей штаб-квартирой Бантам. Все позиции англичан на островах Пряностей были утрачены [38, с. 212; 242, с. 162].

Жители островов Пряностей потеряли теперь возможность покупать оружие у англичан, но их воля к сопротивлению не была сломлена. В 1624 г. началось новое антиголландское восстание на Сераме. Общины Южного Серама — Лусисала, Луху и Камбела объединились и внезапно атаковали голландский форт Хардевейк. Голландцы с трудом удержали крепость. Только в апреле 1625 г., когда из Голландии прибыл новый флот из 13 кораблей, губернатор Амбона перешел в наступление. Голландцы взяли штурмом Луху и другие малые укрепления на Южном Сераме, сожгли все местные суда, которые им удалось встретить. Затем они вырубили на Южном Сераме не менее 65 тыс. гвоздичных деревьев. Тернатское правительство — сюзерен Южного Серама заявило протест против этой варварской расправы. После долгих переговоров тернатский наместник на Южном Сераме кимелаха Лелиато подписал с голландцами договор о прекращении военных действий. Он обещал, что серамцы будут впредь поставлять гвоздику только голландской Компании [96, т. I, с. 209–210].

Между тем Кун в Голландии пожинал плоды своих «подвигов» на службе голландской Ост-Индской компании; правление пожаловало ему 7 тыс. гульденов за завоевание Джакарты, 3 тыс. за завоевание островов Банда и 10 тыс. «за особые заслуги». Сверх того он получил золотую цепь с мемориальной медалью стоимостью 2 тыс. гульденов, а его жалованье было повышено до 800 гульденов в месяц. Сам Кун, впрочем, считал это вознаграждение недостаточным. Ведь он привез в Гаагу развернутый план создания голландской империи на Востоке, которая, по его мнению, должна была принести голландской Ост-Индской компании миллионные прибыли. В октябре 1623 г. Кун представил Генеральным штатам и Совету семнадцати доклад, в котором доказывал, что опора только на флот и дорогостоящие гарнизоны крепостей, рассеянных в Южных морях, неэкономична и не может обеспечить в должной степени голландского господства в Юго-Восточной Азии.

Согласно подсчетам Куна, Компания истратила в 1613–1623 гг. 9396 тыс. гульденов, а доход от товаров, привезенных в Голландию, составил 9388 тыс. гульденов, поскольку Компания в эти годы не только осталась без доходов, но и понесла убыток в 8 тыс. гульденов (однако по другим сведениям средний годовой доход Компании в 1602–1622 гг. составлял 15 %) [132, с. 142]. Кун считал, что, если его план будет осуществлен, Компания не только покроет все расходы, но и будет получать 5 млн. гульденов прибыли от внутриазиатской торговли и еще 5 млн. гульденов при условии вовлечения в торговлю Китая. Для этого необходима массовая колонизация завоеванных земель «почтенными людьми с хорошими средствами». Компания подарит этим колонистам землю, плодовые деревья и рабов для ведения хозяйства. Кроме того, она будет продавать этим колонистам патенты на свободную торговлю внутри Южных морей, от мыса Доброй Надежды до Японии. Доходы от этой торговли могут окупить расходы на военный флот и даже на покупку пряностей для Европы. Кроме того, колонисты станут значительной военной силой, готовой всегда поддержать Компанию во всех ее начинаниях.

Это ядро европейских поселенцев Кун предполагал усилить колонистами из Мадагаскара, Бирмы, Китая. В случае же нехватки волонтеров (Кун особенно надеялся на китайцев, которых ценил за трудолюбие) он предлагал просто похищать в азиатских странах нужное число людей. Будучи чужеродным элементом среди местного индонезийского и филиппинского (Кун планировал также захват Филиппин) населения, эти люди поневоле должны будут поддерживать голландскую Компанию, если им предоставят некоторые привилегии. Конечной целью Куна было полное уничтожение всего азиатского и европейского (кроме голландского) мореходства в Южных морях, что принесло бы Компании планируемые Куном прибыли [263, с. 135].

Грандиозный план Куна вызвал возражения с двух сторон. Трезвомыслящий Реаль (предшественник Куна на посту генерал-губернатора) писал: «Это что же — намерение овладеть всей территорией, всем мореходством и даже всем сельским хозяйством в Индиях! Если так, то на что будут жить индийцы (азиаты. — Э. Б.)? Вы их перебьете или заморите голодом? Вы не получите от этого никакого дохода, ибо на пустых морях, на пустых землях и от мертвых людей много ли прибыли можно получить? Силой оружия вы осуществите ваши планы получить монополию на торговлю в Индиях, которая кажется вам прекрасной. Вы не содрогнетесь, используя все несправедливые, даже варварские, средства. Но, таким образом, Компания может стать причиной своей собственной гибели… Компания, напротив, должна пытаться расширять туземную торговлю» [263, с. 137].

С другой позиции подошла к плану Куна значительная часть директоров и пайщиков Компании. Их не волновали вопросы гуманности, но они опасались, что свободная торговля колонистов даже внутри региона понизит доходы Компании. Только в октябре 1624 г. Куну удалось добиться от Совета семнадцати утверждения инструкции о выделении земли колонистам и о том, что врейбюргеры (свободные граждане) смогут получать разрешение на свободную торговлю на Востоке. Голландским семьям, желавшим поселиться в колониях, предоставлялся свободный проезд на судах Ост-Индской компании [242, с. 167–171].

Но в декабре 1624 г. на собрании пайщиков эта инструкция была аннулирована. Борьба между сторонниками и противниками частной инициативы тянулась до марта 1626 г., когда Совет семнадцати отложил решение вопроса о свободной торговле «до выяснения ситуации». Этот вопрос так и не был решен за все время существования Компании. Врейбюргерам было разрешено вести на землях Компании плантационное хозяйство, но весь урожай пряностей они должны были продавать по фиксированным ценам представителям Компании.

Кун, поняв, что большего ему не добиться, начал готовиться к отъезду в Индонезию. Английское посольство, пристально следившее за деятельностью своего самого упорного врага, немедленно сделало демарш перед голландским правительством. Английский посол Карлтон потребовал не выпускать Куна на Восток, более того, привлечь его к ответственности как истинного виновника «амбонской резни». Кун был вынужден сесть на корабль, отходящий в Индонезию, тайно, так что об этом не знал даже адмирал, командующий эскадрой. Только шесть, дней спустя, 25 марта 1627 г., Карлтон получил донесение об отплытии Куна и потребовал объяснений от Генеральных штатов. Голландское правительство ответило, что ему ничего об этом неизвестно, а разрешение на выезд Куну не выдавалось. Несколько месяцев спустя, в сентябре 1627 г., когда Кун благополучно достиг Индонезии и вновь вступил в должность генерал-губернатора, Карлтон снова обратился к Генеральным штатам и потребовал отозвать Куна в Голландию. На это он получил издевательский ответ: «Обратитесь к амбонскому суду, так как дело о казни англичан входит в его компетенцию» [242, с. 172–173].

К моменту приезда Куна в Батавию Бантам все еще был сдавлен голландской морской блокадой. Молодой султан Абдул Кадир, избавившийся наконец от регента Ранамангалы, решил нанести голландцам ответный удар. В лесах, окружающих Батавию, появились бантамские отряды, у берегов и даже на рейде Батавии быстроходные бантамские прау стали наносить внезапные удары по голландским кораблям, так же стремительно после этого исчезая. 24 декабря 1627 г. значительный бантамский отряд атаковал Батавскую крепость. Группа бантамских воинов пробилась даже в цитадель, но не смогла в ней закрепиться. Окруженные превосходящими силами врага, бантамцы прибегли к амоку и пробились обратно за стены города, усеяв свой путь трупами голландских солдат. Кун усилил гарнизон Батавии, построил в окрестностях города ряд передовых укреплений и создал специальные кавалерийские подразделения, которые должны были преследовать бантамских партизан. Борьба с Бантамом была далеко еще не закончена, когда для голландцев возникла угроза со стороны другого, более мощного противника — Матарама [158, с. 235; 242, с. 173–174; 263, с, 142].

Государство Матарам и голландская Ост-Индская компания в первой четверги XVII в

В последней четверти XVI в. во внутренней части Центральной Явы в бассейне рек Опак и Прага, впадающих в Индийский океан, возникло государство Матарам. Свое имя оно унаследовало от раннесредневекового индонезийского государства Матарам, гегемония которого над Явой относится к периоду около 1000 г. н. э. Начало новому Матараму положило поселение, основанное в середине XVI в. близ развалин древней столицы Ки Паманаханом, капитаном дворцовой гвардии султана Паджанга. Эту землю он то ли получил в дар от султана за свои военные подвиги, то ли просто занял самочинно, потому что в то время это был бесхозный, практически незаселенный участок джунглей. Постепенно округляя свои владения, Ки Паманахан к моменту своей смерти, в 1584 г., владел небольшим княжеством. Ки Паманахану наследовал его сын Сутавиджайя, вошедший в историю под именем Сенапати Ингалага — Предводитель в борьбе [133, с. 4; 209, с. 22].

Сенапати, так же как и его отец, не был связан с правившим на Яве княжеским кланом ни узами родства, ни узами брака. Правители отдельных областей рыхлого феодального образования во главе с султаном Паджанга считали его выскочкой. Но Сенапати был энергичен, обладал большим дипломатическим и воинским талантом. Первый шаг к возвышению он сделал в 1585 г., когда уговорил правителей двух небольших княжеств — Кеду и Багелена, расположенных к западу от Матарама, не посылать больше дани в Паджанг, а признать своим сюзереном его, Сенапати. Затем он укрепил свой город каменными стенами и сам перестал посылать традиционную дань в Паджанг [132, с. 101; 133, с. 72].

Разгневанный султан Паджанга Ади Виджайя потребовал у Сенапати объяснений. Но тот устроил посольству султана пышный прием и, завоевав расположение сына Ади Виджайи — Пангерана Бенава, стоявшего во главе посольства, сумел оттянуть вооруженный конфликт до более удобного для себя времени. В 1587 г., укрепив свои позиции, Сенапати дерзко напал на отряд паджангских воинов, конвоировавших опального вельможу, которого султан отправил в ссылку. Освободив этого аристократа и пригласив его к своему двору, он бросил теперь уже открытый вызов Ади Виджайе. Султан, собрав армию, выступил в поход на взбунтовавшегося вассала. Противники встретились у Прамбанана. Если верить поздней матарамской летописи, «войска Паджанга заняли всю землю, а у Сенапати было только 800 человек» [114, с. 101]. Неравенство противников несомненно очень преувеличено придворным летописцем победившей династии, но в том, что армия султана значительно превосходила по численности войско Сенапати, сомневаться не приходится. Это видно по тактике Сенапати. Не вступая в открытый бой и умело маневрируя, он стал поджигать лес на путях движения султанской армии. Рискуя оказаться в огненном кольце, Ади Виджайя поспешил отступить в Паджанг [209, с. 30]. Дальнейшие события матарамская летопись «Бабад Танах Джази» излагает очень туманно: «Сенапати сидел ночью… и молился, — сообщает летописец. — Вдруг появился дух по имени Джурутаман, который любил Сенапати… Джурутаман сказал: „Господин! Если ты хочешь завоевать Паджанг и погубить султана, прикажи мне только, я лишу его жизни“. Сенапати сказал: „Джурутаман! Я верю тому, что ты сказал, но я не сделаю выбора. И если ты изберешь путь действия, я не скажу тебе ни да, ни нет“» [132, с. 101–102]. Не нуждаясь в дальнейших поощрениях, Джурутаман помчался в кратон (дворцовый комплекс) Паджанга, а Сенапати вернулся в Матарам. Джурутаман невидимкой проник в кратон и ударил лежащего на постели Ади Виджайю в грудь. От этого болезнь, которой тот страдал, обострилась и султан вскоре умер [133, с. 87].

Если отбросить мистический элемент, нетрудно заключить, что Ади Виджайя был отравлен тайным агентом Сенапати. Заботясь о своей репутации, Сенапати поспешил на похороны в Паджанг, где рыдая целовал ноги покойного. После похорон Ади Виджайи правящий клан собрался на совет, чтобы избрать нового султана. Сенапати все еще никто не принимал во внимание. Султаном Паджанга был избран пользовавшийся поддержкой мусульманского духовенства зять Ади Виджайи князь Демака — Арья Пангири. Сын Ади Виджайи — Пангеран Бенава получил в удел княжество Джипанг [132, с. 102; 158, с. 157].

Отстранение от власти прямого наследника стало началом раздора, который вскоре расколол правящий клан Явы. К тому же князья убедились, что прогадали, предпочтя пассивному и простоватому Пангерану Бенаве энергичного и властолюбивого Арья Пангири. Этот последний стремился ликвидировать патриархально-феодальную форму власти совета родственников с тем, чтобы править как единоличный властитель-деспот. Для этого он пригласил к себе на службу большое число иностранных наемников — балийцев, бугов, китайцев и, опираясь на них, отнял у местных феодалов треть земель На землях султаната Паджанг началось всеобщее волнение. Сенапати ловко использовал создавшуюся ситуацию и убедил Пангерана Бенаву отправиться в поход за наследием отца. В защиту «легитимного государя» теперь поднялись и другие князья, но захвативший инициативу Сенапати стал вождем коалиции. В 1588 г. наемная армия Арья Пангири потерпела поражение, а сам он был взят в плен. Клановые традиции не позволяли казнить родственника, поэтому Арья Пангири связали ноги шелковой тканью и отправили на носилках в его родовой удел — Демак [133, с. 92–94; 242, с. 102].

Пангеран Бенава был посажен на паджангский трон, но старые порядки уже не вернулись. Новый султан стал марионеткой в руках Сенапати, который хитростью или силой подчинил себе большую часть мелких центральнояванских князей и располагал теперь большой армией. Первым это почувствовал Арья Пангири. Когда в конце 1588 г. войска Сенапати вторглись в его княжество, он, не принимая боя, бежал в Бантам, где и провел остаток жизни при дворе дальнего родственника. В 1589 г. сошел со сцены и Пангеран Бенава. Он отрекся от престола и стал жить как отшельник.

Сенапати объявил Паджанг провинцией Матарама и посадил туда своего губернатора, но вскоре понял, что поспешил. Эта мера оказалась настолько непопулярной в феодальных кругах, что в 1591 г. Сенапати снова вернул Паджангу статус княжества и посадил там в качестве своего вассала сына Пангерана Бенавы. Этот князь, хотя тоже был марионеткой, удержался на своем месте до 1617 г., когда династия Сенапати перестала уже нуждаться в соблюдении декорума. Сенапати до самой смерти так и не принял титул султана. Он, как и его сын Седа Инг Крапьяк (1601–1613), ограничился более скромным титулом — панембахан. Консолидируя свои владения на Центральной Яве, Сенапати распространил свою власть на западе до границ княжества Чиребон. В 1590 г. он заключил союз с князем Чиребона. Чиребон на долгие годы стал буферным государством между Матарамом и султанатом Бантам.

На востоке и северном побережье Явы объединительная политика Сенапати встретила, однако, гораздо более упорное сопротивление. Восточнояванские княжества, самым сильным из которых была Сурабая, не признали правителя-«выскочку». Портовые города-государства Северной Явы — Джапара, Тубан, Гресик и другие, слабо связанные с экономически отсталыми районами внутренней Явы, на которые опирался Сенапати, также заняли враждебную позицию по отношению к Матараму. В 1589 г. Сенапати совершил первую попытку завоевания Восточной Явы. Он вторгся в область Джапан (совр. Маджакерта), где его войскам преградила путь коалиция восточных князей во главе с правителем Сурабаи Адипати. До генерального сражения, однако, дело не дошло. Князь-мулла духовного княжества Гири, которого европейские современники называли «мусульманский папа», предложил противникам свое посредничество. Согласно яванской летописи, он загадал им загадку — предложил сделать выбор между шкатулкой и содержащимися в ней драгоценностями. Сенапати выбрал шкатулку, и на основании этого князь-«папа» Гири якобы объявил его верховным правителем Явы (кому принадлежит шкатулка — тому принадлежит и содержимое). После этого, по словам летописца, князь Сурабаи признал номинальное верховенство Сенапати, и войска противников вернулись в свои земли [132, с. 103; 133, с. 104]. Эта история скорее всего является измышлением матарам-ских летописцев XVII–XVIII вв., имевших целью лишний раз подчеркнуть легитимность притязаний Сенапати на верховную власть. Чтобы свести концы с концами в дальнейшем изложении событий, они сами сообщают, что князь Сурабаи почти тут же «передумал» и борьба между Центром и Востоком Явы возобновилась с новой силой. В рассказе о третейском суде князя Гири имеется, однако, рациональное зерно. Духовные владыки Гири в XVI — первой половине XVII в. действительно пользовались на Яве огромным авторитетом и действительно могли агитировать за объединение страны против политического и религиозного врага — европейцев-христиан.

В 1590 г. против Сенапати выступил князь Мадиуна, который раньше тоже вроде бы признавал номинально власть Ма-тарама. Ему оказали военную поддержку князья Панарукана и Сурабаи. Сенапати лишний раз доказал, что в арсенале его средств дипломатия играла ничуть не меньшую роль, чем военное искусство. Он направил в Мадиун женщину-посла. Посланница сообщила князю Мадиуна, что Сенапати готов ему подчиниться. Завоевав расположение князя, она добилась частичного разоружения Мадиуна. После этого войско Сенапати нанесло короткий удар по Мадиуну и овладело его столицей. Князь Мадиуна, пытаясь бороться с Сенапати тем же оружием, оставил во дворце свою дочь, полагая, что она сможет одурачить матарамского правителя так же, как был одурачен ее отец. Но Сенапати был человеком другого склада. Он просто взял княжну в жены. Так как это был первый брачный союз Матарамского дома со старым правящим кланом Явы, матарамская пропаганда извлекла из него максимальную выгоду [209, с. 32].

В следующем году Сенапати выступил в поход против восточнояванского княжества Пасуруана, второго по силе после Сурабаи. Сенапати разбил в чистом поле пасуруанское войско под командованием генерала Адипати Капитена, которого, согласно летописи, он лично выбил из седла, но взять сильно укрепленную столицу Пасуруана не смог.

В 1592 г. Сенапати воспользовался династическим спором в княжестве Кедири, где боролись за власть братья только что умершего князя. Сенапати поддержал старшего из этих братьев, которого тоже звали Сенапати. Младший брат, в свою очередь, призвал на помощь сурабайцев, своих союзников. В итоге восточный блок одержал победу и Сенапати Кедирийскому пришлось бежать в Матарам. Здесь он оказал большие услуги своему тезке, как искусный специалист по военной фортификации и талантливый полководец [114, с. 103].

В 1593–1595 гг. перевес сил оказался на стороне Сурабаи и ее союзников, и они начали наступление на Центральную Яву. Вершиной их успеха стал захват большей части территории Паджанга и Мадиуна, но собственно Матарам остался в руках Сенапати. После ряда тяжелых боев, в одном из которых пал Сенапати Кедирийский, Сенапати Матарамскому удалось восстановить прежнее положение. В конце XVI в. он уже был в состоянии начать новое наступление сразу по нескольким направлениям. В 1598 г. он впервые вторгся в Бантам, на троне которого в это время находился двухлетний ребенок— султан Абдул Кадир. Однако регент Бантама Ранамангала отразил это нападение. В том же году Сенапати осадил крупнейший порт Северной Явы Тубан, но осада, длившаяся более года, также не дала результата. Более удачным оказался поход против северояванского порта Джапара. В 1599 г. Джапара капитулировала. Через этот порт стал возможным вывоз риса, практически единственного товара, которым располагал Матарам. Однако участие Матарама в конце XVI — начале XVII в. в международной морской торговле было незначительным. Голландцы, которые в последние годы правления Сенапати появились на Яве, ничего о нем не слышали, зато им были хорошо известны правители Тубана и Сурабаи; они называли их королями [106, с. 32–33; 132, с. 104; 133, с. 123–125].

Новые попытки Сенапати завоевать Восточную Яву оказались безрезультатными. Здесь из конгломерата независимых княжеств стало вырастать новое крупное государство, во главе которого стал князь Сурабаи, в 1599–1601 гг. подчинивший себе Пануракан и Баламбанган. Под контроль Сурабаи попала часть Мадуры и Южный Калимантан. Сенапати в это время вынужден был бороться со своим шурином князем Пати, последним независимым владетелем на Центральной Яве. Войско князя Пати дошло в 1600 г. почти до столицы Матарама, но здесь потерпело поражение от кавалерии Сенапати. Контрнаступление матарамцев не было успешным, и Пати сохранило свою самостоятельность до 1627 г. [233, т. I, с. 46–47].

В 1601 г. Сенапати умер. Его государство осталось во многих отношениях недостроенным. На престол взошел младший сын Сенапати Седа Инг Крапьяк. Старший сын Сенапати — Пангеран Пугер получил в удел лишь княжество Демак, ибо его мать была женщиной незнатного происхождения. Третий сын Сенапати — Пангеран Джагарага получил в удел княжество Панарага, расположенное к югу от Мадиуна. Сохранение удельной системы при наследниках Сенапати стало питательной почвой для феодальных мятежей, которые раздирали молодое государство Матарам долгие годы, не давая возможности Седа Инг Крапьяку собрать силы для борьбы с Сурабаей. Уже в первый год правления молодого государя Пангеран Пугер заявил свои права на престол Матарама. Опираясь на ресурсы Демака и помощь Сурабаи, он пять лет вел против своего брата опустошительную войну. Голландский адмирал Якоб ван Хеемскерк, посетивший со своей эскадрой в 1602 г. порты Демака и Сурабаи, вступил в сношения с претендентом и оказал ему военную помощь. Наступление матарамцев на Демак в этом году было отбито в значительной степени благодаря огню голландских канониров. Только в 1605 г. мятеж Пангерана Пугера был подавлен, а сам он был отправлен в ссылку. Затишье в Матараме было недолгим. Вскоре против Седа Инг Крапьяка поднялся другой его брат, Пангеран Джагарата. Только в 1608 г. его удалось схватить. Так же как и его брат, он не был казнен, его отправили в ссылку. Правда, оба они были при этом лишены слуг — неслыханное унижение для яванских вельмож [132, с. 104–105; 209, с. 36].

Только в 1610 г. положение в Матараме стабилизировалось настолько, что Седа Инг Крапьяк смог возобновить войну с Сурабаей. В течение трех лет его войска вторгались на сурабайскую территорию, опустошая сельскую местность. В 1613 г. матарамцы приступили к осаде самой Сурабаи. Голландцы, уже имевшие факторию в Сурабае, решили не ссориться с возможным победителем и открыли в этом же году вторую факторию на матарамской территории — в Джапаре. Но прежде чем осада Сурабаи дала какие-нибудь результаты, Седа Инг Крапьяк погиб на охоте [134, с. 20].

На престол был возведен младший сын Седа Инг Крапьяка (возможно, несовершеннолетний) Адипати Мартапура. Однако несколько месяцев спустя новый государь был отстранен от власти под тем предлогом, что он страдает душевной болезнью. После борьбы в придворных кругах между кандидатами на трон к власти пришел старший брат Адипати Мартапуры принц Рангсанг, вошедший в историю как султан Агунг (впрочем, титул султана он принял только в конце своего правления).

Новый правитель в 1614 г. лично возглавил матарамские войска и совершил с ними глубокий рейд на Восточную Яву. Войска Агунга дошли до Балийского пролива и захватили огромную добычу. Рейд оказался неожиданным для восточнояван-ских правителей. Только в конце 1614 г., когда войска Агунга уже возвращались назад, князья Сурабаи и Мадуры сумели организовать погоню, которая настигла матарамцев у реки Брантас. Укрыв трофеи за рекой, Агунг выступил навстречу преследователям и нанес им такое поражение, что они в панике бежали. Развивая успех, Агунг в следующем году осадил и взял штурмом Вирасабу — важную восточнояванскую крепость на реке Брантас [132, с. 107; 134, с. 30–32].

Военные действия еще не закончились, когда к матарамскому двору прибыло первое голландское посольство во главе с Каспаром ван Цурком. Агунг гордо заявил послам: «Можете свободно торговать в моей стране, не платя никаких пошлин. Я не купец, как правители Бантама и Сурабаи, которые боятся вашей конкуренции» [107, с. 105]. В дальнейших компаниях голландский флот не раз поддерживал войска Агунга, а новый голландский посол Стевен Дуне, прибывший в Матарам в мае 1615 г., привез Агунгу в подарок 4 пушки [209, с. 38].

Примерно в это же время в Матараме верховный визирь Арья Мандура (выходец из мелких феодалов) вступил в конфликт с князем Паджанга, представителем старого правящего клана Явы. Арья Мандура добился отстранения князя Паджанга от власти над своим уделом. Тот, однако, не подчинился этому решению и, подняв восстание в Паджанге, призвал на помощь князя Сурабаи Сапанджанга и правителя Мадуры. В конце 1615 г. сурабайские и мадурские войска соединились в северояванском порту Ласем и отсюда начали наступление на Матарам. Но прежде чем они успели соединиться с князем Паджанга, Агунг разгромил этого мятежного феодала. Пад-жанг был взят и сровнен с землей. Жители были угнаны в Матарам, там их превратили в государственных рабов. Вскоре после этого Агунг отнял ряд высших административных постов у родовитых феодалов и отдал их военным. Сурабайцы и мадурцы вступили на территорию Паджанга, когда восстание уже было подавлено. У паджангского города Силаван Агунг преградил им путь и нанес восточнояванским союзникам тяжелое поражение [134, с. 35; 215, т. I, с. 155].

В конце 1616 г. войска Агунга при поддержке голландского флота взяли и разграбили Ласем. Но в следующем году отношения Матарама с голландской Компанией резко ухудшились из за вызывающего поведения голландского резидента. Поэтому матарамские власти тепло встретили английское посольство, прибывшее в Джапару в 1617 г., и разрешили ему развернуть здесь деятельность своей фактории. В 1618 г. конфликт с голландцами обострился до такой степени, что Агунг приказал захватить голландскую факторию в Джапаре, а ее персонал арестовать и вывезти во внутренние районы Матарама. В ответ на это Кун, как уже отмечалось, дважды — в 1618 и 1619 гг. — разгромил Джапару и стал ориентироваться на союз с князем Сурабаи и враждебным Агунгу правителем Бали Деви Агунгом, который в 1616 г. подчинил своей власти восточнояванские княжества Баламбанган и Пануракан. Кун вновь открыл голландскую факторию в Гресике, находившемся под властью Сурабаи, и обещал князю Сапанджангу военную помощь [158, с. 216; 209, с. 37–39; 215, т. I, с. 153].

Тем временем Агунг продолжал свое наступление на Восточной Яве. В 1617 г. пала столица княжества Пасуруан, а князь Пасуруана бежал в Сурабаю. В 1619 г. Агунг осадил главный порт Восточной Явы — Тубан. Сурабая и Мадура не смогли оказать тубанцам существенной поддержки. Тубан был взят штурмом и сильно разрушен, после чего он навсегда потерял свое прежнее значение.

В 1620 г. Агунг начинает серию походов непосредственно против Сурабаи. Первые две компании — в 1620 и 1621 гг. — кончились для него неудачно, потому что голландские корабли крейсировали вдоль Восточной Явы и прикрывали Сурабаю и Мадуру от нападения с моря. Тогда Агунг решил вступить в новые переговоры с голландской Ост-Индской компанией. Он освободил часть арестованных голландцев и в июне 1622 г. направил в Батавию посольство во главе с регентом (правителем) Тегала. Регент Тегала от имени Агунга предложил Куну военный союз против общего врага — Бантама. Куна и руководство Компании в Батавии, однако, не устраивал полный разгром Бантама. Они нуждались в нем, как в некоем противовесе растущей силе державы Агунга. Тем не менее они направили к Агунгу посольство во главе с Хендриком де Хааном, которое прибыло в столицу Матарама Карту 11 августа 1622 г. Военный союз против Бантама заключен не был, и все же Агунг в одностороннем порядке обещал поддержать Батавию, в случае если на нее нападет Бантам, и передал де Хаану для вручения Куну свой личный крис. Матарам обязался бесперебойно поставлять в Батавию рис, а голландцы обещали больше не оказывать поддержки Сурабае и Мадуре [134, с. 78; 158, с. 241; 242, с. 157].

Теперь Агунг смог обрушиться на южнокалимантанское княжество Сукадану, вассала Сурабаи. После завоевания Сукаданы (правительница которой была увезена в Матарам) флот Агунга вернулся на Яву и атаковал Гресик, который был взят и разрушен в том же, 1622 г. В 1623 г. флот Агунга появился у берегов Суматры. Князья Джамби и Палембанга на Южной Суматре поспешили признать себя вассалами Матарама. Вассалом Агунга признало себя и княжество Чиребон на Западной Яве. В 1624 г. матарамские морские силы атаковали Мадуру. Князья Сампанга, Бангкалана и Суменепа, союзники Сурабаи, выступили на защиту своего острова, но потерпели тяжелое поражение. Правящие семьи Мадуры были истреблены либо вывезены в Матарам. Агунг оставил на Мадуре только князя Сампанга, которого он объявил своим наместником на острове. Реальная власть, однако, находилась в руках приставленного к наместнику матарамского губернатора. Воодушевленный этими успехами Агунг принял в 1624 г. титул сусухунан — «тот, кому все покоряются» [158, с. 216; 209, с. 39–40; 263, с. 129].

В конце 1624 г. началась осада Сурабаи. С суши ее осаждала 100-тысячная армия Агунга. Крейсировавшие в Мадурском проливе голландские корабли препятствовали подвозу продовольствия в город по морю. Агунг не мог взять сильное укрепленную Сурабаю штурмом, поэтому он решил взять город измором. Положение стало критическим, когда войска Агунга отвели реку, снабжавшую город водой. От голода и эпидемий в 1625 г. большая часть жителей Сурабаи умерла. Тогда старый, ослепший князь Сурабаи Сапанджанг решил капитулировать. Агунг сохранил ему жизнь и оставил доживать век в Сурабае. Но у его династии была отнята даже номинальная власть над этим обширным княжеством. Сын Сапанджанга, Пангеран Пекик, был увезен в Матарам. Здесь Агунг выдал за него замуж свою сестру, но, так же как и другие представители старой знати, пангеран Пекик был обязан постоянно жить в столице Матарама [134, с. 93; 158, с. 216; 263, с. 129].

В следующем году, угрожая применением силы, Агунг заставил князя-«папу» Гири признать сюзеренитет Матарама, ав 1627 г. он напал на последнее независимое княжество Центральной Явы — Пати. Князь Пати за три года до этого отсрочил нападение, заключив с Матарамом династический брак. Но теперь пришел и его черед. Он тщетно пытался найти опору в оппозиционных кругах при Матарамском дворе и поднять восстание в северных округах Явы. Агунг лично повел войско против Пати. Защитники Пати сражались до последнего. 20 тыс. воинов Пати пало в бою. Овладев городом, разъяренный Агунг приказал перебить все мужское население, включая пангерана и его семью. В 1627 г. процесс «собирания земель» Агунгом был в основном закончен. За пределами его владений остались только Бантам, Батавия и крайний восток Явы, находившийся под контролем Бали [158, с. 216; 209, с. 42].

Государство Матарам, как оно сложилось к тому времени, при Агунге состояло из трех зон, более или менее традиционных для всех яванских крупных государств. Первая зона — Негара или Негара Агунг, ядро державы, домен сусухунана; вторая зона — Манча Негара (Внешние провинции) делилась на северные, прибрежные — Пасисиран и провинции, лежащие к западу и востоку от домена; третья зона — Бангветан (Мадура и крайний восток Явы, который был окончательно завоеван только к концу правления Агунга).

Первая зона находилась под непосредственным управлением сусухунана, во главе провинций второй зоны стояли ближайшие родственники сусухунана, во главе провинций третьей зоны — потомки старых правящих фамилий завоеванных княжеств. До и после Агунга (например, в конце XVII–XVIII в.) власть этих вассальных князей второй и третьей зоны была весьма велика, и они не раз выступали в качестве конкурентов по отношению к верховному правителю. Но при Агунге уровень централизации Матарама был гораздо выше, чем когда-нибудь прежде на Яве. При нем начало складываться государство нового для этой области типа, феодальная деспотия, подобная сложившейся примерно в это же время феодальной деспотии Прасат Тонгов в Сиаме.

Голландский историк Бернард Влекке не случайно сравнивал Агунга с Иваном Грозным [262, с. 93]. В деятельности обоих этих монархов террор против крупных феодалов играл весьма значительную роль. При Агунге все князья, номинальные главы провинций (бывших независимых княжеств), обязаны были жить только в столице и несколько раз в неделю являться на прием к сусухунану. Отсутствие на аудиенции было достаточным основанием для смертного приговора. Реальное управление Внешними провинциями осуществляли «заместители» этих принцев — присланные из центра губернаторы, люди незнатного рода. Каждый крупный феодал и чиновник получал в кормление определенное число деревень, но фискальный аппарат был отделен от других органов власти. В каждой податной единице существовали два сборщика налогов (два — для взаимного контроля), подчиненные непосредственно центру. Личная армия сусухунана, собиравшаяся на землях домена, была отделена от военных контингентов провинций, но каждый губернатор имел право вооружить только строго определенное число людей. Все административные должности были ненаследственными. Хотя, как правило, сусухунан за определенную мзду назначал на пост умершего чиновника одного из его сыновей, любой достаточно богатый человек мог перекупить эту должность. Для усиления контроля над провинциями во главе каждой группы провинций стояли два специальных комиссара с собственным контрольным аппаратом. Наконец, при Агунге был создан мощный корпус тайной полиции. Несколько тысяч ее агентов постоянно перемещались из одной местности в другую, изучая настроения населения. Они обладали огромными полномочиями, могли войти в любой дом или дворец и арестовать любого, на кого пало подозрение [106, с. 11–15; 158, с. 179–180; 263, с. 151–153; 280, с. 92–93].

Как свидетельствуют современные Агунгу голландские наблюдатели, в начале 20-х годов XVII в. различные проявления феодальной анархии в Матараме еще имели место [117, с. 22–23]. Но постепенно центральная власть сумела свести их до минимума. Государство Агунга во второй половине 20-х годов XVII в. стало мощной державой, и сусухунан начал планировать создание общеиндонезийской империи в границах средневекового Маджапахита. На пути к этой цели у него был только один серьезный противник — голландская Ост-Индская компания, так что, несмотря на кратковременный альянс в 1622–1625 гг., столкновение между Матарамом и Компанией стало неизбежным.

Восточная Индонезия в первой четверти XVII в

Район к северу и востоку от Явы, объединяемый под общим названием «Восточная Индонезия», в начале XVII в. был разделен на ряд крупных и мелких государств. Север Калимантана находился под властью султаната Бруней. Западный Калимантан был поделен между княжествами Самбас, Ландак и Сукадана. На юге Калимантана находился султанат Банджар-масин. Западная часть Малых Зондских островов находилась под властью индуистского государства Бали. В восточной части Малых Зондских островов находилась зона влияния Португалии, закрепившейся на Тиморе. На Сулавеси наиболее влиятельным государством было княжество (впоследствии султанат) Гова с центром в Макасаре.

Проникновение голландцев в эту зону началось в 1600 г., когда на Калимантан прибыла эскадра адмирала Оливье ван Ноорта. Голландцев привлекали на Калимантане его традиционные богатства — золото, перец, камфора и алмазы. В то же время правители Калимантана, подвергавшиеся в начале XVII в. сильному давлению, как с юга, со стороны Матарама, так и с севера, со стороны испанцев, захвативших Филиппины, были заинтересованы если не в прямом военном союзе с Голландией, то по крайней мере в приобретении европейского оружия и сами искали контактов с голландцами.

Уже в 1604 г. султан Брунея направил посольство к голландскому адмиралу ван Варвейку, который в этот момент находился в Паттани, с приглашением посетить его государство, В том же году ван Варвейк направил одно судно своей эскадры в Сукадану, где вскоре была открыта голландская фактория [242, с. 191]. 1 сентября 1609 г. голландская Ост-Индская компания заключила торговый договор с князем Самбаса и Ландака (в этот момент два княжества были объединены) и открыла факторию в городе Самбас [96, т. I, с. 73–75]. В следующем году открылась голландская фактория в Банджармасине.

Вскоре, однако, между голландскими купцами и калимантанскими правителями начались серьезные конфликты. Видимо, поведение служащих голландской Компании стало слишком вызывающим. Уже в 1610 г. князь Самбаса напал на голландскую факторию в его столице и перебил весь персонал. В 1611 г. был убит голландский купец в Банджармасине. Воспользовавшись конфликтом голландской Компании с местными властями, на Калимантан стали проникать англичане. В 1611 г они основали фактории в Самбасе и Сукадане, в 1614 г. — в Банджармасине [134, с. 278; 242, с. 192–193, 271, с. 104].

В 1612 г. у берегов Калимантана появилась голландская эскадра, которая подвергла бомбардировке Самбас и Банджар-масин. Торговые отношения с Самбасом в XVII в. уже не возобновлялись. До 1626 г. торговля голландцев с Калимантаном была сосредоточена в Сукадане. Но после того, как в 1626 г. Сукадана была взята матарамскими войсками, причем голландская фактория здесь сгорела, а служащие еле спаслись, голландская Ост-Индская компания возобновила торговлю с Банджармасином. Правда, фактория здесь больше не открывалась, а торговлю, видимо из предосторожности, вели с кораблей [158, с. 230].

На Сулавеси голландцы в первую очередь завязали торговые сношения с государством Гова, которое в источниках того времени обычно именуется «королевство Макасар» (по названию столицы и главного порта этого государства).

Макасар привлекал голландцев как рынок дешевого риса и тонких пряностей, которые доставлялись сюда с Молукк и островов Банда. В отчете адмирал С. ван дер Хагена (1607) говорится о князе Телло, соправителе короля Макасара: «Он прилагает большие усилия, чтобы привлечь торговцев в свою страну, держит для этого специального агента на островах Банда, которого каждый год снабжает рисом, тканями и всем, на что там есть спрос, с тем чтобы собрать в своей стране как можно больше мускатного ореха и тем привлечь сюда купцов» (цит. по [233, т. I, с. 68]).

Уже в 1603 г. в Макасар прибыло голландское посольство с письмом к правителю Макасара Ала-уд-дину от штатгальтера Голландии принца Морица Оранского. Вскоре после этого в Макасаре была открыта голландская фактория. Ала-уд-дин разрешил ее открытие только при условии, что голландцы будут заниматься в его владениях чисто коммерческой деятельностью. Он не хотел, чтобы голландско-португальская война осложнила его отношения с Малаккой [158, с. 211; 242, с. 192; 280, с. 80–85].

Голландцы первые годы вели себя в Макасаре смирно. Но к середине 10-х годов XVI! в. из-за войн, которые Макасар вел с соседним государством Бонн, рис на макасарском рынке подорожал и его стало выгоднее покупать на Восточной Яве. В то же время по мере того, как позиции голландской Ост-Индской компании на островах Пряностей укреплялись, Макасар терял свою притягательную силу как рынок гвоздики и мускатного ореха. Более того. Макасар стал казаться голландцам опасным конкурентом, и они начали вести себя соответственно. В 1615 г. Кун принял решение закрыть факторию в Макасаре. По его указанию глава голландской фактории Абрахам Стерн ночью тайно погрузил все имущество фактории на голландский корабль, стоявший в порту. Утром он пригласил на борт нескольких макасарских вельмож и внезапно объявил им, что берет их в заложники. Макасарцы взялись за оружие. В последовавшем бою на палубе все они, кроме двоих, были убиты. Эти двое (один из них оказался родственником Ала-уд-дина) были увезены в Бантам. В отместку Ала-уд-дин захватил в 1616 г. голландское судно «Ээндрахт» и уничтожил его команду [179, с. 190; 242, с. 193].

Так началась первая голландско-макасарская война. Англичане, открывшие в 1613 г. в Макасаре свою факторию, тайно поддерживали Ала-уд-дина. Вообще Макасар, наряду с Бан-тамом, оставался главной базой английской Ост-Индской компании в Юго-Восточной Азии вплоть до 1667 г. К началу 20-х годов отношения Макасара и голландской Ост-Индской компании нормализовались, Кун отпустил заложников, но в 1625 г. отношения вновь обострились в связи с ультиматумом, который голландцы предъявили Ала-уд-дину. Они потребовали от него запретить своим подданным торговать на островах Пряностей. Макасарский султан ответил голландским послам уклончиво. Как доносил один из послов генерал-губернатору, Ала-уд-дин сказал: «Что касается Вашей (голландской Компании. — Э. Б.) жалобы на то, что макасарцы увозят Вашу гвоздику, то это не так, ибо сами макасарцы занимаются только сухопутной торговлей… Этим могут заниматься малайцы, которым вряд ли можно что-нибудь запретить, ведь они, выйдя в море из Макасарского порта, могут плыть, куда захотят» (цит. по [233, т. I, с. 65]).

Действительно, в это время буги — коренные жители Макасара мало занимались мореходством. Но вскоре положение изменилось, буги освоили постепенно морское дело и даже стали во второй половине XVII в. грозой Южных морей.

Малайя в первой четверти XVII в

В конце XVI в. на Малаккском полуострове существовали две основные политические силы — Малакка, захваченная вместе с прилегающей к ней областью португальцами в 1511 г., и занимавший южную часть полуострова султанат Джохор, наследник Малаккского султаната. Кроме того, в средней и северной части полуострова было несколько малайских княжеств — Паханг, Перак, Кедах, Паттани, Сингора и другие, которые были номинальными вассалами частью Джохора, частью Сиама. В число вассалов Джохора в XVI — начале XVII в. время от времени входили также некоторые княжества на восточном побережье Суматры — Ару, Сиак, Кампар, Индрагири. Политическая обстановка в этом районе осложнялась соперничеством между Джохором и расположенным на Северной Суматре султанатом Аче. Если бы эти два государства объединили свои силы, они, по-видимому, были бы в состоянии выбить португальцев из Малакки, но они истощали друг друга в бесплодной борьбе, если же одно из них обращало свое оружие против Малакки, другое тут же начинало оказывать португальцам пассивную или даже активную помощь.

На рубеже XVI–XVII вв. в Малайе появляется новая сила — голландцы и англичане, что еще более осложняет происходящую здесь борьбу. Уже в 90-х годах XVI в., базируясь на малайское побережье, они громили португальское судоходство в Малаккском проливе. В январе 1598 г. первый английский посол Бенджамен Вуд прибыл в Кедах и завязал с этим княжеством торговые отношения. В 1601 г. в Паттани, главном порте Малайи, успешно соперничавшем с Малаккой, открылись сразу две голландские фактории. Вскоре была открыта голландская фактория в Сингоре [242, с. 190; 271, с. 102, 105].

Султан Джохора Ала-уд-дин Риайят-шах III с интересом следил за первыми шагами голландцев и англичан в Малайе, видя в них потенциальных союзников против Португалии. Когда в конце 1602 г. в Джохор прибыла голландская эскадра под командованием адмирала Якоба ван Хеемскерка, голландцы встретили здесь теплый прием. Ала-уд-дин Риайят-шах III направил с эскадрой Хеемскерка двух послов к голландскому штатгальтеру принцу Морицу Оранскому. Это были первые послы малайского государя, посетившие Европу. На обратном пути в устье реки Джохор (т. е. еще в джохорских территориальных водах) 25 февраля 1603 г. Хеемскерк встретил большое португальское судно, возвращавшееся из Китая, и ограбил его (продажа захваченного груза в Голландии принесла барыш в 3,5 млн. гульденов). Вскоре после этого к джохорской столице Бату-Савар подступила португальская эскадра под командованием Мендозы, только что вернувшаяся после разорения островов Пряностей. Мендоза предъявил шаху ультиматум с требованием выдать «голландских воров» (персонал фактории, оставленный в Бату-Саваре Хеемскером). Султан ответил отказом. Тогда Мендоза начал осаду джохорской столицы. Ала-уд-дин Риайят-шах обратился за помощью к находившейся поблизости английской эскадре. Англичане прислали два корабля, которые помогли отбить первый натиск. Когда же к Джохору подошла прибывшая из Европы новая голландская эскадра, португальцам пришлось поспешно возвращаться на свою базу в Малакку [262, с. 76, 263, с. 118].

Весной 1606 г. в Джохор прибыл голландский адмирал Ма-телифф для переговоров о совместной войне против Малакки. Ала-уд-дин Риайят-шах III в принципе был готов воевать в союзе с голландцами, но новые союзники никак не могли договориться о разделе будущей добычи. Султан требовал, чтобы Малакка после завоевания была возвращена Джохору, как его исконное владение, Мателифф же не желал об этом и слышать. Договорились, что Малакка отойдет к Голландии, а ее окрестности, в частности предместье Малакки Кампонг Клинг, а также все захваченные в Малакке пушки и половина другой добычи будут переданы Джохору. Кроме того, Мателифф выговорил для голландской Ост-Индской компании право беспошлинной торговли и монополию на торговлю европейскими товарами. Что касается военного союза в будущем, то Мателифф обещал Джохору поддерживать его только в войнах против испанцев и голландцев. Войны же против других врагов оставались личным делом султана Джохора. Впрочем, в случае конфликта с Аче Голландия обещала свое посредничество. На таких условиях 17 июня 1606 г. был подписан первый голландско-джохорский договор [157, с. 35; 158, с. 208; 271, с. 48].

В том же месяце Мателифф со своей эскадрой и джохорское войско приступили к осаде Малакки. Но Малакка с ее стенами толщиной 7,5 метра оказалась слишком крепким орешком для союзников. К тому же Ала-уд-дин Риайят-шах III, разочарованный условиями договора, не был активен. Когда же в августе 1606 г. к португальцам подошло сильное подкрепление из Гоа, Мателифф, после малоуспешного для него морского боя с португальской эскадрой, вынужден был снять осаду [182, с. 73; 271, с. 111].

Прибывший в январе 1609 г. в Бату-Савар голландский адмирал Верхувен вступил в новые переговоры с Риайят-шахом III. На этот раз он просил разрешения построить в Джохоре крепость, чтобы использовать ее как базу для военных действий против Малакки. Джохорский султан, резонно видя в этой просьбе угрозу для независимости Джохора, ответил категорическим отказом. После этого в голландско-джохорских отношениях наступило охлаждение. Голландцы сократили до минимума свою торговлю в Бату-Саваре и сосредоточили свои капиталы в Паттани, государстве, враждебном Джохору. В ответ на это Ала-уд-дин Риайят-шах III вступил в переговоры с Португалией и заключил с ней 10 ноября 1610 г. договор о дружбе и союзе. Поощряемый португальцами, джохорский султан стал выказывать великодержавные наклонности и под незначительным предлогом развязал войну с Пахангом. В то же время он начал проявлять военно-дипломатическую активность и на восточном берегу Суматры [45, с. 34; 157, с. 50].

Здесь он был встречен сильным сопротивлением, поскольку молодой султан Аче — Искандер Муда в это время стал проявлять интерес к богатым перцем и золотом княжествам Восточной Суматры. Вскоре войска Аче начали брать верх над войсками Джохора и его ненадежных вассалов. В 1612 г. Искандер Муда без особого труда завоевал княжество Ару. Затем он оккупировал Сиак, Кампар и Индрагири. Таким образом в его руках оказалась вся западная сторона Малаккского пролива. 7 мая 1613 г. ачехский военный флот появился у причалов Ба-ту-Савара. После 29-дневной осады город был взят штурмом и сожжен. Португальцы не оказали Риайят-шаху никакой помощи. Он вместе со всей семьей был взят в плен и увезен в Аче, где вскоре умер. В качестве своей марионетки Искандер Муда посадил на джохорский трон брата шаха — принца Бонг-су, который принял тронное имя Хаммат-шах (1613–1623) [45, с, 24; 158, с. 247; 179, с. 190].

Чтобы привязать к себе Хаммат-шаха, Искандер Муда женил его на своей сестре и выделил ему рабочих и строительные материалы для восстановления столицы, а для присмотра за ним посадил в Бату-Савар гарнизон — 2 тыс. ачехских солдат.

В августе 1614 г. в Джохор прибыл голландский представитель Адриан ван дер Дуссен. Он вновь предложил джохорскому султану построить в его государстве голландскую крепость в обмен на защиту от всех врагов. Хаммат-шах отклонил это предложение. Тогда голландцы обратились к султану Аче с аналогичным предложением. Вопрос о крепости остался открытым, но военный союз между Аче и Голландией против Португалии был заключен. В начале 1615 г. Искандер Муда приказал всем своим вассалам собраться в Аче с войском и флотом для похода на Малакку. В числе прочих на сбор прибыл и Хаммат-шах, а с ним 30 тыс. воинов и 300 кораблей, включая 12 60-весельных галер. Флот Аче и его вассалов летом 1615 г. близ устья реки Муар встретился с португальской армадой из Гоа. Голландская эскадра, шедшая на соединение с ачехцами, опоздала, и Искандер Муда потерпел тяжелое поражение в этом морском бою [157, с. 36; 271, с. 114].

Хаммат-шах, вернувшись после боя в Бату-Савар, решил использовать сложившуюся ситуацию, чтобы вернуть себе независимость. В августе 1615 г. он заключил мир с португальцами и династический союз с Пахангом, где местные феодалы — орангкайя посадили на трон его племянника, сына Риайят-шаха. После этого он изгнал из Бату-Савара ачехский гарнизон. Затем он направил свои посольства в восточносуматранские княжества и создал против Аче оборонительную лигу из Па-лембанга, Джамби, Индрагири, Кампара и Сиака (последние три княжества также провозгласили свою независимость). Эта довольно рыхлая лига, несмотря на свое численное превосходство, недолго продержалась против такого блестящего полководца, каким был Искандер Муда. Он быстро оправился от поражения при Муаре и, действуя, как всегда, стремительно, уже в конце 1615 г. атаковал Бату-Савар. На этот раз город был сровнен с землей. Жители его были угнаны в рабство в Аче. Те, кто уцелел, бежали в Джамби, Макасар, на Молукки. Среди беглецов был и Хаммат-шах. Он укрылся на острове Бинтан.

В 1616 г. Искандер Муда объявил себя султаном всей Суматры и Джохора со всеми его вассальными владениями. Суматранские княжества довольно быстро признали гегемонию Аче, но бывшие вассалы Джохора на Малаккском полуострове решили защищать свою независимость с оружием в руках. В 1617 г. Искандер Муда вторгся в Паханг. Жители Па-хэнга стойко защищались, и после нескольких месяцев боев ачехскому султану пришлось ни с чем вернуться на Суматру, Но в следующем году он снова вторгся в Паханг и, истребляя все на своем пути, наконец овладел столицей княжества. Тысячи жителей Паханга были угнаны в рабство. Затем Искандер Муда атаковал остров Бинтан, где укрылся Хаммат-шах, и последнему пришлось бежать на край своих владений — на острова Риау-Линга [271, с. 114–115].

В 1619 г. Искандер Муда приступил к завоеванию Западной Малайи. Несмотря на упорное сопротивление местных жителей, он в течение двух лет завоевал Кедах и Перак. Война велась с исключительной жестокостью. Видимо, Искандер Муда не рассчитывал долго удержаться в этих районах, поэтому он приказал уничтожить здесь все перечные плантации — основу благосостояния этих княжеств. Теперь перец можно было получить только на Суматре. Десятки тысяч пленных были угнаны в Аче, и Западная Малайя обезлюдела [179, с. 99–190].

В марте 1623 г. Искандер Муда разорил последнюю столицу Хаммат-шаха на острове Линга, шах бежал на остров Тамбе-лан и там несколько месяцев спустя умер. Его наследник Абдул Джалил-шах III (1623–1677) вынужден был несколько лет скрываться, выжидая перемен к лучшему [242, с. 189; 271, с. 115].

Бирма в первой четверти XVII в

В конце XVI в. Бирма после долгих внешних и междоусобных войн распалась на уделы. Это сделало возможной крупную колониальную авантюру в этой стране.

Захватив в 1598 г. крупнейший торговый порт Бирмы — Сириам, король Аракана Мин Разаджи (1593–1612) оставил в нем в качестве начальника таможни португальского авантюриста Филиппа де Бриту и Никоте с гарнизоном из 500 португальских наемников. Несмотря на войну, бушевавшую в Бирме, международная морская торговля в прилегающих к ней морях продолжала развиваться, и де Бриту, прикарманивая часть пошлин, к 1600 г. накопил достаточную сумму, чтобы на месте таможни построить сильно укрепленный форт. Затем он подчинил своей власти весь Сириам и его окрестности. После этого он перестал посылать деньги в Аракан, изгнал араканского губернатора и объявил себя независимым правителем [72, с. 153; 107, с. 70].

Тогда араканский король направил против него эскадру под командованием наследника престола принца Минхкамаунга. Но де Бриту к этому времени уже сам имел небольшой флот и наемное войско из 2 тыс. индийцев, негров и монов. Он устроил араканской эскадре засаду у острова Негрэ, разгромил ее наголову и захватил в плен Минхкамаунга. Араканскому королю пришлось заплатить за своего сына огромный выкуп [13, с. 52].

После этого де Бриту вступил в переговоры с феодалами Нижней Бирмы, тайно обещая каждому сделать его королем Пегу. Ему удалось убедить некоторых из этих феодалов направить посольство к португальскому вице-королю Гоа, и он вызвался лично сопровождать этих послов. В Гоа де Бриту втайне от послов предложил вице-королю иной план. В обмен на военную помощь де Бриту обещал подчинить Нижнюю Бирму Португалии. Португалия, которая как раз в это время начала испытывать серьезный натиск голландских и английских конкурентов в странах Южных морей, была заинтересована в приобретении новых баз. Но ее материальные ресурсы уже были сильно подорваны, поэтому вице-король не мог оказать большой военной помощи. Однако он одобрил проект де Бриту, присвоил ему звание генерал-губернатора, выдал за него замуж свою побочную дочь, наполовину яванку, и отправил его обратно в Бирму завоевывать страну, снабдив его только небольшим количеством солдат и военными материалами [72 с. 159; 207, с. 125–126].

Между тем во время отсутствия де Бриту его заместитель Сальвадор Рибейра успешно отразил несколько нападений араканского короля и князей Таунгу и Прома. Затем он повел агитацию среди монских феодалов за неотложные выборы единого короля Нижней Бирмы, который мог бы эффективно охранять эту страну от набегов с севера и запада. Монские феодалы, не сумев договориться о кандидатуре из своей среды (ибо каждый готов был стать претендентом), по подсказке Рибейры остановились наконец на нейтральной для них фигуре — де Бриту. Ослабленная Португалия представлялась им гораздо менее опасной, чем Аракан и верхнебирманские княжества.

Вернувшись в Сириам, де Бриту согласился возложить на себя корону. На первых порах он исправно выполнял возложенные на него функции и победоносно отразил новые нападения Аракана и Прома и даже в 1604 г. принудил их заключить мир и прекратить набеги на Нижнюю Бирму. Моны дали ему за это прозвище «Нга Зинга» — «Хороший человек». Под властью де Бриту оказалась вся центральная часть Нижней Бирмы и часть Западной с портами Сириам, Далла и Бассейн. Бинья Дала, правитель расположенного на востоке крупного монского княжества Мартабан, формально вассал Сиама с 1599 г., но фактически независимый, заключил с де Бриту союз, скрепив его браком своей дочери с его сыном [142, с. 189].

В период правления де Бриту монский юг несколько оправился от потрясений конца XVI в. В новой столице государства — Сириаме вновь образовалась обширная колония купцов — торговых посредников из многих стран Азии. Де Бриту завязал торговые отношения с Аче, главным центром торговли перцем на Суматре. Желая повысить значение Сириама, де Бриту создал военный флот, который крейсировал в Бенгаль-ком заливе и Андаманском море, заставляя все торговые суда сворачивать именно в этот порт. Апогеем успехов де Бриту стал 1612 год, когда он в союзе с князем Мартабана вторгся по воде и суше в княжество Таунгу и взял его столицу. Де Бриту захватил в плен князя Таунгу Тихатару и сделал его своим вассалом. Казалось, что скоро вся Нижняя Бирма окажется под властью Португалии [172, с. 156; 107, с. 77].

Между тем на севере, в Верхней Бирме в эти годы постепенно крепла сила, которой было суждено положить конец португальской колониальной авантюре. После взятия в плен последнего общебирманского короля Нандабайина и распада Бирманской державы [12, с. 248] младший брат короля Нгьяунг Рамменг, княживший в Аве, начал снова собирать бирманские земли. Сначала его успехи были незначительны. С феодальной анархией, охватившей Бирму, невозможно было справиться одним ударом. Нгьяунг Рамменг начал с завоевания прилегавших к его уделу шанских княжеств (Могаунг, Мохьин и др.). Покорение шанов заняло несколько лет, но все же они признали его сюзеренитет, а войско Нгьяунг Рамменга пополнилось большим контингентом стойких шанских воинов [207, с. 127]. Сын Нгьяунг Рамменга Анаупхелун (1605–1628) уже обладал достаточным военным потенциалом, чтобы объединить вокруг себя всю Северную и часть Центральной Бирмы. В 1607 г. он начал войну против своего родственника, князя Прома, принявшего титул короля и так же, как другие крупные феодалы, претендовавшего на верховную власть в Бирме. В августе 1608 г. после восьмимесячной осады Пром пал. Его владетелю, взятому в плен, Анаупхелун сохранил жизнь и дал маленькую пенсию. Княжество Пром он сделал провинцией Авы, посадив здесь губернатором своего брата [72, с. 152; 142, с. 185].

Теперь наступила очередь королевства Таунгу, владетель которого, дядя Анаупхелуна, сыграл решающую роль в падении Нандабайина. В первые годы правления Анаупхелуна оба государства находились по отношению друг к другу в состоянии вооруженного нейтралитета и даже обменивались время от времени внешне дружественными посольствами. Но после того, как в августе 1609 г. старый король Таунгу умер и на престол взошел его сын, бесталанный и бесхарактерный Тихатара, Анаупхелун двинулся походом на Таунгу. В 1610 г. город пал. Чтобы ослабить возможность новых мятежей, Анаупхелун выселил большое число жителей Таунгу в Аву (среди них, впрочем, было много прежних жителей Авы, Пегу и Прома, угнанных во время гражданских войн конца XVI — начала XVII в. [142, с. 185]). Тихатару он заставил принести присягу и оставил на прежнем посту в качестве вассального князя. Его родню Анаупхелун взял в заложники [112, т. I, с. 53].

Забрав в качестве главного трофея «Зуб Будды», государственную реликвию Бирманской империи, оказавшуюся в Таунгу, Анаупхелун с торжеством возвратился в Аву. Между тем обезлюдевший Таунгу оказался легкой добычей для португальского агрессора. Как уже говорилось выше, в августе 1612 г. де Бриту с помощью Бинья Дала — князя Мартабана захватил Таунгу и принудил Тихатару переменить подданство. Узнав об этом, Анаупхелун пришел в ярость. По свидетельству современников, он бросил на землю свои королевские одежды и поклялся, что не будет молиться в храме, пока не покарает преступника и святотатца де Бриту [112, т. I, с. 53].

Действительно, к этому времени де Бриту в глазах бирманцев и монов уже не был просто иноземным завоевателем, каких было много в истории Востока. В последние годы правления, считая свое положение достаточно прочным, он отказался от прежней политики религиозной терпимости и приступил к массовому разрушению буддийских пагод всюду, где распространялась его власть. Золото, сорванное с куполов и статуй, шло в казну португальского «вице-короля» (как именовал себя де Бриту), а колокола переливались на пушки. Приглашенные де Бриту иезуиты начали силой крестить его подданных-буддистов. Наряду с этим де Бриту резко повысил пошлины в Сириамском порту, чем вызвал недовольство многонационального восточного купечества. Все это, вместе взятое, резко сузило число сторонников де Бриту [29, с. 97–98; 107, с. 71].

Когда осенью 1612 г. Анаупхелун начал наступление на Нижнюю Бирму, он не встретил здесь практически никакого сопротивления. В один-два месяца все земли бывшего «вице-королевства» де Бриту, за исключением сильно укрепленного Сириама. перешли в руки короля Авы. Незадачливый князь Таунгу Тихатара, не решаясь держать ответ перед своим двоюродным братом за сдачу города де Бриту и присягу португальской короне, также укрылся в Сириаме, где принял католичество.

И он, и де Бриту еще надеялись, что Португалия не оставит их и беде [72, с. 156].

Вице-король Гоа, получив известие о критическом положении Сириама, действительно начал готовить эскадру в помощь де Бриту, но события развивались слишком быстро (если учитывать тогдашние средства передвижения), и помощь опоздала. Когда в декабре 1612 г. Анаупхелун со 120-тысячным войском и флотом в 400 кораблей подступил к стенам Сириама, де Бриту направил доверенное лицо для закупки пороха в близлежащий Бенгал, но этот португалец не оправдал доверия своего начальника и бежал вместе с деньгами. Понимая, что его ждет, де Бриту сопротивлялся отчаянно. Сначала он попытался прорвать морскую блокаду, направив против бирманского флота свою небольшую, но сильно вооруженную эскадру. Морское сражение, однако, кончилось не в его пользу. В гавань вернулось только два полуразрушенных португальских корабля. Вскоре у португальцев вышел весь порох. Тогда они начали лить на осаждающих вар и кипящее масло со стен крепости. Чтобы избежать лишних жертв, Анаупхелун изменил способ осады и начал вести подкопы под стены [142, с. 187].

Видя, что ресурсы крепости истощены, де Бриту послал к бирманскому королю парламентеров с просьбой о пощаде. Просьба была отклонена. В этот момент судьба как будто снова улыбнулась португальцам. К Сириаму подошла эскадра из 50 араканских кораблей, посланных на выручку де Бриту его союзником королем Минхкамаунгом, который из-за вражды с королем Авы забыл свое унижение и плен у португальцев. Но араканцам не удалось захватить флот Анаупхелуна врасплох. После жестокой битвы все араканские суда были потоплены или захвачены бирманцами [207, с. 129].

После этого осада длилась еще несколько недель. Бирманский король не имел пушек для пролома стен, а подкопы не дали ожидаемого эффекта. Но в Сириаме стало иссякать продовольствие. К тому же монский гарнизон, в шесть раз превосходивший по численности португальский, несмотря на традиционную вражду к бирманским феодалам, без энтузиазма защищал «короля-святотатца» — де Бриту. В начале марта 1613 г. в гарнизоне созрел заговор. Монский командир по имени Бауна открыл ночью бирманцам ворота. После ожесточенного боя на улицах 500 португальцев сложили оружие. Анаупхелун сохранил им жизнь, но превратил в государственных крепостных. Он сослал их в Верхнюю Бирму, где им была выделена земля для поселения. Они и их потомки в течение почти трех веков после этого были земледельцами-воинами, служившими в бирманской артиллерии [112, т. I, с. 54; 142, с. 187].

Несмотря на репутацию кровожадного тирана, которую ему приписывали европейцы, Анаупхелун после взятия Сириама ограничился только двумя казнями. Де Бриту, как осквернитель пагод, был подвергнут мучительной казни — посажен на кол (его жену донью Луизу Сольданья взяли служанкой в королевский, дворец [112, т. I, с. 54]). За измену родине и религии был казнен и князь Тихатара. Но его, как члена королевского дома, казнили, согласно обычаю, без пролития крови: он был зашит в мешок из драгоценной ткани, а мешок бросили в море [72, с. 158].

Через месяц после взятия города в Сириам прибыла из Гоа португальская эскадра под командованием адмирала Хайме де Мендоза Фуртадо с десантом в 3 тыс. солдат. Эскадра попала в засаду в Сириамской гавани и почти вся была истреблена. Спасся только один корабль. После этого португальцы навсегда прекратили свою колониальную активность в Нижней Бирме, хотя на Араканском побережье их пиратские набеги не прекращались до 60-х годов XVII в.

Покончив с португальским господством в Сириаме, Анаупхелун двинулся на Мартабан. Князь Мартабана Бинья Дала, союзник де Бриту, трезво оценил ситуацию и не стал оказывать сопротивление. В награду за это Анаупхелун сохранил за ним его земли при условии принесения вассальной присяги^[7]. Сиамский король Экатотсарот, настороженно следивший за событиями в Бирме, не протестовал против тесных контактов своего номинального вассала князя Мартабана с португальцами, так как это способствовало ослаблению его давнишнего врага — Бирмы. Теперь же, когда новое объединение Бирмы стало реальностью, он использовал переход Мартабана в подданство Авы как повод к войне. Другим, еще более надуманным поводом была месть за казнь де Бриту, ибо Сиам в свое время не давал никаких гарантий этому самозванному королю [107, с. 72; 207, с. 139].

В том же, 1613 г. сиамские войска перешли бирманскую границу и заняли город Ие. Анаупхелун, однако, быстро организовал контрнаступление, и к декабрю 1613 г. сиамцы не только были изгнаны из Ие, но и потеряли завоеванную ими в конце XVI в. бирманскую провинцию Тавой. Затем войска Анаупхелуна подступили к Тенассериму — важнейшему порту Сиама на берегу Бенгальского залива, и осадили его с суши и с моря. Гарнизон, состоявший в основном из португальских наемников, сумел, однако, удержать Тенассерим до подхода мощного сиамского флота. В завязавшейся морской битве Анаупхелун потерпел серьезное поражение. Потеряв много судов и 2 тыс. человек, он был вынужден отступить. С тех пор до второй половины XVIII в. Тенассерим оставался в руках Сиама [38, с. 262, 72, с. 159; 142, с. 189].

Но Анаупхелун не был обескуражен этой неудачей. Перегруппировав свои силы, он через год нанес удар по другому флангу Сиама — не на крайнем юге, а на крайнем севере.

В начале 1615 г. он вторгся в Чиангмай^[8]. Здесь успех сопутствовал его оружию. Чиангмай был быстро завоеван и вновь объявлен вассальным владением. На его трон Анаупхелун посадил своего сына [72, с. 162, 173; 107, с. 189, 190].

В том же году Анаупхелун перенес свою резиденцию из Авы в прежнюю столицу Бирманской империи — Пегу в Нижней Бирме, расположенную вблизи моря и недалеко от сиамской границы. Это было заявкой на восстановление имперского величия Бирмы XVI в. Здесь, в Нижней Бирме, Анаупхелун начал создавать базу для завоевания своих соседей — Сиама и Аракана [29, с. 99].

Но времена великого завоевателя Байиннауна (1550–1581) безвозвратно миновали. Когда в 1616 г. Анаупхелун, придравшись к пограничному инциденту, атаковал Аракан, он не смог добиться сколько-нибудь существенных успехов. Реалистически мыслившая часть бирманской феодальной верхушки понимала, что страна совершенно истощена непрерывными войнами, длящимися почти восемь десятилетий, и ей необходима передышка. Сторонники мира стали запугивать короля угрозой создания коалиции Сиама, Аракана и Португалии. Анаупхелун эту угрозу во внимание принял, но от военных планов не отказался. В том же, 1616 г. он направил к вице-королю Гоа посольство с извинениями за казнь де Бриту и с предложением вернуть всех пленных португальцев, захваченных в Сириаме. Все это — в обмен на немедленное заключение военного союза против Аракана [142, с. 189].

Вице-король Гоа, которому тоже досаждали набеги ара-канского флота на португальские опорные пункты в Бенгальском заливе, ухватился за это предложение. В 1617 г. в Пегу прибыло ответное посольство из Гоа во главе с португальским аристократом Мартино да Коста Фалькам. Но Анаупхелун внезапно остыл к им же предложенному союзу. Посла продержалл несколько недель без аудиенции, наконец привели во дворец почему-то в полночь. В почти полной темноте посол произнес перед каролем длинную речь, на которую Анаупхелун не ответил ни слова. Португальскому послу пришлось возвратиться в Гоа ни с чем.

Дело здесь было не в капризном характере бирманского монарха, на который намекают некоторые западные историки. Напротив, все действия Анаупхелуна отличались целеустремленностью. Просто он заново взвесил возможные выгоды от союза с пришедшей в упадок Португалией и предпочел сделать ставку на ее молодых, более мощных соперников — Англию и Голландию. Толчком к этому решению, возможно, послужило внешне незначительное событие. В 1615 г. во время завоевания Чиангмая бирманцы захватили в плен и увели в Пегу находившегося там торгового представителя английской Ост-Индской компании Сэмюэля. Здесь он вскоре умер, а находившееся при нем и ставшее после его смерти бесхозным имущество английской Компании в соответствии с бирманскими законами перешло в собственность государства [140, с. 33].

В 1617 г. в Пегу прибыли два представителя английской Ост-Индской компании — Форест и Стевенли с доказательствами того, что имущество Сэмюэля принадлежало не ему лично, а английской Компании, и потребовали вернуть это имущество. Несмотря на незначительность порученной этим англичанам миссии, они были почти немедленно (по здешним меркам) приняты королем, и он имел с ними длительную беседу. Дело в том, что это были первые англичане, которые в XVII в. добровольно прибыли в Бирму. Голландцы же, обосновавшиеся в более прибыльном для них Аракане, вообще не посещали королевство Анаупхелуна. Поэтому целеустремленный монарх сразу взял своих английских гостей в оборот. Оставив в стороне вопрос об имуществе Сэмюэля как мелочь, о которой не стоит и говорить, он категорически заявил посланцам английской Компании, что не выпустит их из страны, пока английские суда не станут регулярно посещать его порты. При этом он имел в виду не только покупку у англичан оружия и боеприпасов, но и, в качестве конечной цели, военный союз с Англией [140, с. 35–37].

Действительно, Форест и Стевенли просидели в почетном плену более двух лет, пока в 1619 г. в Пегу не прибыло для ведения переговоров официальное посольство английской Ост-Индской компании из Мадраса. Тем временем Анаупхелун завязал дипломатические отношения с одним из самых могущественных в это время государств Индонезии — Аче и даже с империей Великих Моголов в Индии в лице ее наместника в Бенгале. Получилось так, что посольства всех этих трех держав прибыли в Пегу почти одновременно и Анаупхелун демонстративно устроил им всем сразу прием, в частности чтобы показать англичанам, что теперь он не очень-то в них и нуждается. Посла английской Компании ради этого даже посадили чуть ниже остальных послов [142, с. 190].

Триумфом дипломатической активности Анаупхелуна был обмен посольствами с Батавией, в результате которого в 1627 г. была наконец открыта голландская фактория в Сириаме (английская фактория в этом порту открылась на семь лет раньше в результате переговоров 1619 г.). Международные торговые связи Бирмы были, таким образом, хорошо налажены, но сколотить военную коалицию из своих разношерстных торговых контрагентов бирманскому королю так и не удалось. Все они, кроме Могольской империи, не были заинтересованы в этот момент в войне с Араканом или Сиамом. Могольская держава сама в это время терпела постоянные поражения от араканцев в Бенгале и мало чем могла помочь Анаупхелуну.

Как реагировал на такой поворот событий Анаупхелун? По мнению ряда историков, он, не считаясь ни с чем, все же решил начать в одиночку большую войну против Сиама. Для этого он перевел в 1628 г. остатки своего двора из Авы в Пегу (ради все той же пресловутой близости к сиамской границе) и якобы начал усиленные приготовления к войне. В этот момент он и был убит своим сыном — принцем Минрейдиппой. Согласно официальной бирманской хронике, принц сделал это, чтобы избежать наказания за связь с наложницей отца. Некоторые историки полагают, и, видимо, вполне резонно, что это убийство имело не бытовой, а политический характер, что руку убийцы направляла та часть бирманской знати, которая была недовольна политикой Анаупхелуна. Однако, на наш взгляд, некоторые историки неверно объясняют происхождение этого недовольства. Так, в одном современном исследовании утверждается, что, когда после краткого царствования короля-отцеубийцы Минрейдиппы (1628–1629) к власти пришел брат Анаупхелуна Талун (1629–1648), «первым же постановлением собравшегося совета полководцев, сангхи и вельмож было: прекратить подготовку к войне с Сиамом, отказаться от ориентации на Юге страны и от союза с монами и перенести столицу на Север, подальше от моря и соблазнов мирового господства» [15, с. 71].

Если сходное по смыслу место действительно имелось в бирманской хронике, то оно явно было вписано туда позднее задним числом. Достаточно вспомнить тот факт, что бирманская столица была перенесена обратно из Пегу в Аву только в 1635 г., т. е. семь лет спустя после смерти Анаупхелуна. А «миротворец» Талун, которого так расхваливают бирманские летописцы, в момент убийства брата был занят упорной и кровопролитной войной с шанскими княжествами, граничившими с Бирмой на Севере. Только 16 месяцев спустя, успешно завершив эту войну, он вернулся в Нижнюю Бирму, чтобы потребовать корону [142, с. 192].

Причина гибели Анаупхелуна и перемен в политике его преемников, видимо, была совсем иная. Анаупхелун, как нам представляется, был действительно человеком очень целеустремленным, но отнюдь не фанатиком или оторванным от жизни мечтателем на троне. Он последовательно шел к своей цели, но эта цель с течением времени менялась в зависимости от изменения конкретных обстоятельств. Возможно, он до конца жизни не отказался от своих планов завоевания Сиама, Аракана и других сопредельных государств (например, Лаоса), но он отнюдь не стремился осуществить эти планы любой ценой. Он явно понимал, что при отсутствии сильных союзников стране нужна длительная передышка. Последние 12 лет своего царствования он лично не вел никаких войн (военная авантюра Талуна в северных шанских княжествах была частной инициативой крупного феодала, стремившегося расширить свой удел, и не имела никакого отношения к якобы замышлявшемуся на юге страны походу на Сиам).

Начавшееся с поиска военных союзников установление тесных торговых контактов с рядом европейских и азиатских держав не могло не повлечь за собой нового экономического подъема монского Юга, всегда представлявшего собою наиболее развитую и богатую часть Бирманской державы. Если в 1600 г. разоренная дотла войнами конца XVI в. Нижняя Бирма представляла собою поистине жуткую картину^[9], то уже в первые годы правления де Бриту, когда он, желая укорениться в стране, резко снизил норму феодальней эксплуатации^[10], Юг начал оживать.

При Анаупхелуне, после краткого периода военных действий, ограничившихся в основном осадой Сириама, Нижняя Бирма 15 лет не видела на своей территории враждующих армий. Иностранные суда, приходящие за рисом, сахаром, тиковым деревом, лаком и знаменитой мартабанской керамикой, а также за товарами Верхней Бирмы, откуда везли рубины, сапфиры и мускус, вновь заполнили южнобирманские порты — это способствовало новому подъему городов — Сириама, Пегу и Мартабана и росту лояльности монских горожан по отношению к бирманскому королю.

В то же время Анаупхелун проявлял заботу и о нуждах крестьянства, ограждая его от произвола и чрезмерной эксплуатации со стороны отдельных феодалов. В 1622 г. он восстановил даже один очень архаический обычай общения со своими подданными: у входа в королевский дворец в Пегу был повешен большой колокол, и каждый обиженный мог прийти и ударить в этот колокол, а король должен был тут же выйти и разобрать жалобу [142, с. 191] (в Сиаме такой же обычай засвидетельствован после социальных потрясений XIII в. [13, с. 42]). Конечно, на практике Анаупхелун не мог заниматься обидами каждого простолюдина (феодалы в колоколе не нуждались, так как встречались с королем на регулярных аудиенциях). Но сам этот жест, несмотря на его явно демагогический характер, не мог не привлечь к королю симпатий народа. Не исключено, что он в то же время вызвал озлобление местных феодалов, что и привело в конечном счете к гибели Анаупхелуна.

Вернемся теперь к событиям мая 1628 г., когда Анаупхелун был убит своим сыном Минрейдиппой [72, с.176]. Сразу после убийства короля министры собрали во дворце ассамблею знати (а она, видимо, состояла в основном из монских феодалов, которыми окружил себя в Пегу Анаупхелун). Ассамблея провозгласила отцеубийцу королем. Брат убитого, Талун, узнал об этих событиях через девять дней и сразу заявил энергичный протест, но королевский двор не принял его во внимание. Мон-ское большинство феодалов, находившихся в Пегу, видимо, было недовольно заигрыванием Анаупхелуна с крестьянами, но их полностью удовлетворяла его политика, обеспечивавшая ведущую роль Юга в Бирманском государстве. А Минрейдиппа готов был продолжать эту политику. Феодалы бирманского происхождения, находившиеся на Юге, попытались силой свергнуть неугодного им кандидата. Источники сообщают о восстании шести губернаторов, которое было быстро подавлено.

Простой народ как в Нижней, так и в Верхней Бирме приветствовал наследника «доброго короля» (о подлинной причине смерти Анаупхелуна ему, следуя традициям восточных дворов, разумеется, не сообщили). Талун же, почти обожествленный феодальными хрониками, был явно очень непопулярен в народе. Об этом свидетельствует хотя бы то, что для подчинения (огнем и мечом) даже коренных бирманских районов Верхней Бирмы ему понадобилось целых 16 месяцев [403, с. 192].

Подступиться к монскому Югу, где население было сильно привязано к памяти Анаупхелуна, ему оказалось не под силу. Тогда Талун решил подорвать власть Минрейдиппы изнутри. Он захватил в качестве заложников семьи верхнебирманских гвардейцев, составлявших личную охрану короля, и, угрожая казнью близких, принудил их произвести переворот и арестовать Минрейдиппу [72, с.176; 142, с. 192].

В сентябре 1629 г. Талун торжественно въехал в Пегу и занял трон. Минрейдиппа и его сторонники, не успевшие бежать, были тут же казнены. Монам сразу же дали понять, что они люди второго сорта, единственное назначение которых — смиренно служить «высшей расе» — бирманцам. По-видимому, тогда же снова начал туго закручиваться пресс государственных налогов и повинностей. Неудивительно, что монские крестьяне ответили на эту политику массовым восстанием. Уже в конце 1620 г. созрел заговор среди податных людей, согнанных на строительство нового монастыря недалеко от Моулмейна (в отличие от Анаупхелуна, Талун был очень богомолен). Восстание началось внезапно, и повстанцы едва не овладели арсеналом, расположенным поблизости. Шанские гвардейцы еле удержали арсенал до подхода правительственных подкреплений. Потерпев эту первую неудачу, повстанцы не пали духом и двинулись к Моулмейну, присоединяя к себе по дороге крестьян из окрестных деревень. Жители Моулмейна (тоже моны в подавляющем большинстве) открыли им городские ворота. Моулмейн стал главной базой восстания, которое охватило огромное пространство. Не обученные военному делу крестьяне, однако, не могли долго продержаться против регулярной армии Талуна. Начались кровавые репрессии. Монов целыми деревнями депортировали в Верхнюю Бирму, где превращали в государственных крепостных [142, с. 348]. Многие тогда решились на отчаянный шаг — бросить свою родину и бежать в Сиам (где моны никогда не подвергались дискриминации) [13, с. 47]. Сильно обеспокоенный этим, Талун направил в Сиам посольство с требованием выдать своих беглых подданных. Правительство короля Прасат Тонга ответило ему категорическим отказом. Это вызвало новую войну Бирмы с Сиамом, ту самую, которой якобы хотели избежать сторонники Талуна. Военные действия длились с декабря 1630 г. по апрель 1632 г., главным образом на территории Чиангмая. Так началось царствование Талуна (1629–1648), прослывшего в позднейших хрониках «миротворцем» [72, с. 176].

Королевство Аракан в первой четверти XVII в

Аракан, отделенный от остальной Бирмы высокими горами, в XVI–XVII вв. был независимым королевством, поэтому история его здесь рассматривается отдельно от истории Верхней и Нижней Бирмы. Экономический и политический расцвет Аракана начался с середины XVI в. и был связан с изменениями, которые произошли в Юго-Восточной Азии после вторжения е нее португальцев. После того как португальцы, захватив Малакку, надолго перерезали основные пути из Индии в Юго-Восточную Азию, Аракан, находившийся ближе всего к Индии к обладавший сильным флотом, взял на себя значительную часть торговли, которая прежде велась между Восточной Индией и западной частью Индокитайского полуострова. Из собственных продуктов Аракан вывозил только некоторые местные ткани, слонов и серебро. Но через перевалы в араканские порты стали поступать продукты из внутренних районов Бирмы и даже из Лаоса, которые потом выгодно сбывались на рынках Индии [137, с. 68].

Другим, еще более важным источником доходов араканских королей стало организованное пиратство и работорговля.

Известный французский путешественник Бернье, посетивший в XVII в. Индию, писал: «Король Аракана много лет давал убежище португальским поселенцам… Сюда стекались беглецы из Гоа, Цейлона, Кочина, Малакки и других португальских колоний, преступники, беглые монахи и т. п. Всем оказывался радушный прием. Это были христиане только по имени. В Аракане… их поведение было самое отвратительное. Они убивали и травили друг друга без колебаний и угрызений совести. Иногда они убивали собственных священников. И, сказать правду, священники часто были не лучше своих убийц…

Они бороздили моря на легких судах, заходили в устье Ганга и часто проникали на 40–50 лиг в глубь страны и внезапно нападали на деревни в базарный день или во время свадеб или других торжеств. Они захватывали рабов и сжигали все, что не могли унести. Из-за их непрерывных нападений многие прекрасные острова в устье Ганга полностью обезлюдели. Раньше они были густо заселены, а теперь — это убежище тигров и других диких зверей» (цит. по [112, т. I, с. 59–61]).

Араканский флот, укомплектованный этими португальскими наемниками, постоянно совершал сокрушительные набеги на берега разоренной войной Нижней Бирмы и не имевшей сколько-нибудь значительного флота Могольской империи, уводя в плен тысячи местных жителей. Базируясь на захваченный у Бенгала порт Читтагонг, араканский флот не только разорял морское побережье, но и проникал часто по Гангу в глубь страны. В 30 км к югу от Читтагонга находился порт Дианга, который король Минбин предоставил в качестве вассального владения своим португальским наемникам. Это пиратское гнездо, впрочем, вскоре приобрело полную самостоятельность. Засевшие там португальцы часто грабили не только индийское, но и араканское побережье [38, с. 274].

После того как Филипп де Бриту (тоже бывший в свое время наемником на араканской службе) выкроил себе государство в Нижней Бирме, король Мин Разаджи (1593–1612) осознал наконец всю опасность, нависшую над его государством. Де Бриту, вступив в переговоры с португальцами в Дианге, уже планировал одновременными ударами с северного и южного фланга (из Дианги и Сириама) обескровить и покорить Аракан. Мин Разаджи, оказавшись в политической изоляции (и Могольская империя, и набиравшее силу королевство Ава в Верхней Бирме были резко враждебны Аракану), стал искать новых союзников [137, с. 67].

В 1605 г. голландцы создали свою опорную базу в Масу-липатаме, на противоположном берегу Бенгальского залива. Мин Разаджи решил обратиться за помощью к голландской Ост-Индской компании. Он предложил голландцам не только право беспошлинной торговли, но и право построить крепость в своих владениях в обмен на военную помощь против португальцев и империи Великих Моголов. Как писал в своем отчете посетивший в 1607 г. столицу Аракана Мрохаунг голландский посол Питер Виллемсзон, «за это (т. е. за военную помощь — Э. Б.) он (Мин Разаджи. — Э. Б.) отдал бы нам вышеупомянутую крепость в Пегу (Сириак. — Э. Б.), остров Сундиву (Сандвип. — Э. Б.), Читтагонг, Диангу или любую другую местность в Бенгалии, как он отдал когда-то португальцам» [154, т. III, с. 287]. Характерно, что предусмотрительный араканский король предлагал голландцам только такие опорные пункты, которые еще предстояло завоевать (кроме Читтагонга, но и он находился под ударом врагов).

Голландские интересы в этот момент, однако, были сосредоточены в Индонезии и Малайе. К тому же голландцы не видели для себя никакого прока в войне с Могольской империей. Поэтому Ост-Индская компания отклонила предложение Мин Разаджи. Тем не менее она оказала ему некоторую помощь оружием против своих старинных врагов — португальцев. Благодаря этому Мин Разаджи смог в 1607 г. нанести внезапный и сокрушительный удар по Дианге. Почти весь португальский гарнизон, более 600 человек, был перебит. Остальные бежали [72, с. 141].

Португальские клещи, охватившие Аракан, были временно разорваны, и де Бриту предпочел заключить с Мин Разаджи перемирие. Но португальские авантюры в пограничной зоне между Бенгалом и Араканом на этом не закончились. Небольшой отряд португальцев во главе с Себастьяном Гонзалвишем Тибаном, бежавшим из Дианги, вскоре оброс новыми искателями приключений и захватил себе новую базу на острове Сандвип, расположенном в стратегически важном месте, близ устья Ганга. В 1609 г. Себастьян Тибан выбил оттуда угнездившихся там ранее афганских пиратов и объявил себя королем Сандвипа [112, т. I, с. 55; 142, с. 142].

Между тем внутренняя обстановка в Аракане осложнилась борьбой между различными феодальными кликами. В 1608 г. группа феодалов, опиравшаяся на живших в Аракане монов и индийцев, подняла мятеж, провозгласив королем сына Мин Разаджи принца Минхкамаунга. Центром мятежа стал город Сандовай. Находившийся там в этот момент Мин Разаджи едва не был захвачен мятежниками. Восстание было подавлено с большим трудом. Король простил сына, а взятых в плен мятежников превратил в храмовых рабов [142, с. 141].

Два года спустя разгорелся конфликт между Мин Разаджи и его братом, губернатором Читтагонга. Не осилив короля в открытой борьбе, тот бежал на Сандвип к Тибану. Мятежный араканский феодал и португальский авантюрист быстро нашли общий язык. Их союз был скреплен женитьбой Тибана на сестре принца, а следовательно, и самого Мин Разаджи. Таким образом новый претендент на трон обеспечил себе прочную поддержку со стороны португальцев. Создавшейся ситуацией заинтересовались и вице-король Гоа и де Бриту, который в этот момент находился на вершине могущества и в любой момент мог вновь открыть военные действия против Аракана. В то же время могольская армия в Бенгале атаковала северные владения Аракана. Голландцы, также пристально следившие за событиями в этой стране, в сентябре 1610 г. приняли решение открыть факторию в Мрохаунге, но и на этот раз воздержались от прямого военного вмешательства. У припертого к стене Мин Разаджи остался один выход — любой ценой заключить мир со своим новоявленным родственником — Тибаном [112, т. I, с. 55].

Войска Тибана и Мин Разаджи некоторое время действовали вместе против Могольской империи (араканский принц, шурин Тибана, вскоре после заключения союза умер, отравленный то ли португальцами, то ли араканскими агентами, а Тибан захватил его сокровища). Но военные действия приносили мало добычи. Бенгальский берег был за последние годы разорен дотла. А тут наместник Бенгала предложил Тибану крупную сумму, если он перейдет на его сторону. Тибан пошел на эту сделку, хотя его племянник оставался заложником у Мин Разаджи. Он пригласил всех капитанов араканской флотилии, действовавшей вместе с ним, на борт своего судна и перебил их. Затем он овладел большей частью араканских кораблей, перебив или продав в рабство их команды [142, с. 142].

Лишенное защиты флота, араканское побережье стало легкой добычей португальских пиратов. Тибан не только уничтожил все форты и таможни, лежавшие у моря, но и, поднявшись в глубь страны по реке Лемро почти до стен Мрохаунга, захватил там церемониальный королевский корабль, отделанный золотом и слоновой костью. Вскоре после этой катастрофы Мин Разаджи умер. Перед смертью у него было одно сомнительное утешение — он приказал посадить на кол племянника Тибана [112, т. I, с. 57–58].

Новому королю Минхкамаунгу (1612–1622) понадобилось три года, чтобы собрать силы для ответного удара. В 1615 г. вновь построенный араканский флот атаковал Сандвип, но был отбит с большими потерями. Тибан тем временем получил помощь от вице-короля Гоа, которому он обещал передать все сокровища Аракана после завоевания этой страны. В том же году регулярная португальская эскадра вместе с флотилией Тибана атаковала араканское побережье. Угроза захвата Аракана Португалией стала настолько реальной, что даже скуповатое руководство голландской Ост-Индской компании, заблаговременно извещенное своими агентами в Мрохаунге, прислало на помощь Минхкамаунгу свою эскадру. В продолжительном бою у побережья Аракана португальский флот был наголову разбит соединенными силами араканцев и голландцев. В этом бою был убит и португальский адмирал. Тибан с остатками своей эскадры бежал на Сандвип, но его сила была сломлена. Два года спустя, в 1617 г., Минхкамаунг уже один, без помощи голландцев, овладел Сандвипом и очистил его от португальцев [137, с. 68].

Несмотря на печальный опыт прошлых лет, Минхкамаунг и его преемник не перестали пользоваться услугами португальских наемников. Только теперь они были сосредоточены в Читтагонге под присмотром араканских властей. В начале 20-х годов XVII в. спрос на рабов на араканских рынках резко повысился: голландцам нужны были рабочие руки для обработки плантаций на тех островах Пряностей, где они истребили местное население, и араканские короли спешили удовлетворить этот спрос. В 1625 г. португало-араканское войско короля Тиритудхаммы (1622–1638), сына Минхкамаунга, совершило новый сокрушительный набег на Бенгал и разграбило его столицу Дакку. Могольский губернатор Бенгала, неспособный организовать эффективное сопротивление, вынужден был после этого набега перенести свою ставку в глубь страны [1,42, с. 143].

В том же году в Мрохаунг прибыло голландское посольство во главе с Антонием Кеном, имевшее, видимо, целью поощрить Тиритудхамму на новые пиратские подвиги такого же рода. И действительно, вскоре после этого араканский флот совершил дерзкое нападение на Нижнюю Бирму. Пестрое войско Тири-тудхаммы, в которое помимо португальцев входили японские христиане, моны, бирманцы, индийцы — мусульмане из Северной Индии, разграбило Моулмейн и Пегу. При этом из дворца бирманского короля был увезен в качестве трофея тот колокол, на звук которого Анаупхелун должен был выходить к просителям [38, с. 276].

Государство араканских королей все более приобретало паразитарный характер.

Сиам в первой четверги XVII в

В начале XVII в. Сиам был самым могущественным государством Юго-Восточной Азии. Король-полководец Наресуан (1590–1605), восстановивший в 80-х годах XVI в. независимость Сиама, не только нанес Бирме решительное поражение, но и подчинил себе значительную часть ее территории. В 1594 г. войска Наресуана захватили Камбоджу. К концу своей жизни Наресуан возглавлял обширную державу, территория которой более чем вдвое превышала размеры Сиама до его завоевания Бирмой в 1569 г.

Могущество Сиама в этот период выросло не только за счет удачных войн, но и за счет исключительно благоприятной для него торговой конъюнктуры, сложившейся к началу XVII в. в регионе. Еще в прошлом столетии после захвата португальцами Малакки восточные купцы, чтобы избежать беспощадного грабежа, наряду с южным обходным путем (вокруг Суматры) стали широко пользоваться и северным путем в обход Малакки — через Сиам.

Они либо перетаскивали свои суда волоком через перешеек Малаккского полуострова, либо двигались по пути Тенассе-рим — Аютия, по которому шел наиболее мощный поток людей и товаров. Этот путь шел от моря к верховьям реки Тенассе-рим. Здесь товары перегружались на повозки, запряженные волами, и доставлялись через горные перевалы к верховьям одного из притоков Меклонга, где их вновь грузили на лодки и везли к Сиамскому заливу и далее в Аютию. Неудобства трехкратной перегрузки с избытком возмещались безопасностью и значительным сокращением пути, по сравнению с путем вокруг Малаккского полуострова и тем более вокруг Суматры. При этом значительная часть индийских, китайских, индонезийских и вьетнамских купцов, достигнув Аютии, предпочитала не везти свои товары дальше, а продать их на месте, чтобы здесь же приобрести нужные им товары, всегда имевшиеся в изобилии на этом крупнейшем международном рынке Дальнего Востока.

Наряду с торговлей привозными товарами Сиам вел значительную торговлю товарами местного производства. Из местных продуктов особенно большие доходы приносили сиамской торговле олово, свинец и селитра, находившие сбыт во всех странах Южной и Восточной Азии, слоновая кость, ценные сорта дерева (орлиное или алойное дерево — калембак, сапан, тик), а также оленьи шкуры. Сиамские суда, груженные как иностранными, так и отечественными товарами, в XVI–XVII вв. курсировали от Японии до Персии и Аравии.

Первостепенную важность для Сиама имела торговля с Японией, начало которой было положено в конце XVI в. Официальные дипломатические отношения между Сиамом и Японией начинаются с письма сегуна Иеясу королю Экатотсароту (1605–1620), в котором он просил прислать ему ароматичное дерево и пушки сиамского производства, высоко ценившиеся в Японии (1606 г.) [129, с.27]. Сегун, в свою очередь, послал королю в подарок несколько кольчуг и 10 японских мечей. На этом этапе Япония больше была заинтересована в развитии торговых отношений, чем Сиам. Поэтому в 1608 г., еще не дождавшись ответа Экатотсарота, Иеясу вновь пишет Экатотсароту и вновь просит пороха и пушек. В третьем письме, написанном в октябре 1610 г., он благодарит сиамского короля за снаряжение посольства, которое наконец прибыло в Японию, и за обещание в следующем году прислать корабль с пушками и порохом.

Обмен посольствами продолжался и при преемниках Иеясу и Экатотсарота. Особенно оживленный характер приобрели дипломатические отношения в правление короля Сонгтама (1620–1627), когда обмен посольствами происходил почти ежегодно. Сегуны поощряли торговлю своих купцов с Сиамом. До нашего времени сохранились 53 экспортные лицензии 1592–1615 гг., которые японское правительство выдавало судам, идущим в Сиам. Сиамские купцы также могли беспрепятственно торговать с Японией [129, с. 272, 284–292].

Всю торговлю между Сиамом и Японией в первой трети XVII в. можно разделить как бы на два потока, которые сравнительно мало смешивались между собой. Один из них — это торговля и обмен подарками, так сказать, «на высшем уровне» — между правительствами. Японское правительство получало из Сиама огнестрельное оружие, порох, олово, селитру, слоновую кость и некоторые предметы роскоши. Сиамское правительство— японских лошадей, холодное оружие и также предметы роскоши. Все эти товары представляли собой предметы либо военного, либо придворного и княжеского обихода и (за исключением олова) не могли быть использованы другим путем. Поэтому этот поток товаров не мог играть существенной роли для развития экономики обеих стран.

Иной характер носила торговля, которую в первые десятилетия XVII в. вели главным образом частные купцы Японии и Сиама. Среди широкого ассортимента различных «мирных» товаров, которыми они обменивались, прежде всего необходимо выделить оленьи и буйволиные шкуры, с одной стороны, и медь и серебро — с другой.

Экспорт кожи из Сиама в Японию достигал в отдельные годы несколько сот тысяч шкур и, видимо, очень редко спускался ниже 100 тыс. штук [36, с. 67]. В обмен на кожу и большие партии сапанового дерева из Японии в Сиам шли крупные грузы дешевой японской меди и серебра.

Крупные размеры приняла в XVII в. торговля с Китаем, имевшая к тому времени уже многовековую традицию. «Сиамский король имеет своих торговых представителей в Пегу, Аве, Чиангмае, Лангчане (Луангпхабанге. — Э. Б.) и на Коромандельском побережье, но особенно много — в Китае», — писал в 30-х годах XVII в. известный путешественник Мандельсло (цит. по [46, с. 42]). Китайский император, в свою очередь, держал в Сиаме четырех постоянных представителей из китайцев, знающих сиамский и другие языки, для облегчения дипломатических и торговых сношений. «Король (Сиама. — Э. Б.) и его брат, — писал примерно в это же время голландец ван Влит, — посылают каждый год корабли в Кантон… и другие районы Китая. Король пользуется этой привилегией по старинному договору с китайскими императорами» [264, с. 92].

Важную роль в развитии этой торговли сыграли китайские купцы и моряки, с давних пор обосновавшиеся в Сиаме. Сиамский торговый флот в значительной мере был укомплектован китайцами. В середине XVII в., в результате крестьянской войны и войны с маньчжурами в Китае, объем торговли уменьшился, однако все еще оставался значительным. В частности, Сиам поставлял свинец, селитру, порох и оружие китайскому национальному герою Чжэн Чэнгуну и его соратникам, которые, опираясь на Тайвань, боролись с маньчжурами и голландцами [216, т. II, с. 204].

Важна была для Сиама и его торговля с Индией, не только потому, что Индия представляла объемистый рынок как для местных сиамских продуктов (в частности, слоновой кости и слонов), так и для ввозившихся Сиамом японской меди и китайского фарфора, но и тем, что из Индии вывозились хлопчатобумажные ткани. Этот товар не только находил широкий сбыт внутри страны, но и реэкспортировался из Сиама в добрый десяток стран, принося большой доход. Определенная часть индийских ремесленников специально работала на сиамский рынок. «Ткани из Короманделя и Сурата, продающиеся в Аютии, выделываются и расписываются по сиамским модам», — отмечал ван Влит [264, с. 89].

Оживленная торговля велась также с соседними странами — Лаосом, Камбоджей, Северным и Южным Вьетнамом, Индонезией и даже с Филиппинами. Сиамские суда доходили дс порта Мокка на Красном море [46, с. 312–315, 331, 335; 247, с. 365].

В Сиаме в первой половине XVII в. была развита и внутренняя торговля. Я. Стрейс, посетивший Сиам в 1650 г., писал: «Торговля внутри страны дает пропитание сотне тысяч человек». Далее он приводит список, (неполный, разумеется) профессий ремесленников, работавших на рынок: «Плотники, корабельные мастера, кузнецы, ваятели, золотых и серебряных дел мастера, каменщики, златобиты, каменотесы, живописцы, граверы, ткачи, литейщики колоколов, медники, токари, обжигатели камня и извести, гончары, резчики по дереву, сундучных и ящичных дел мастера… несколько тысяч ювелиров и др.» [36, с. 67–68].

Наряду с давно обосновавшимися в Сиаме китайскими и индийскими купцами, связанными главным образом с внешней торговлей, появились и местные купцы, занятые преимущественно во внутренней торговле: «Купцы, торгующие съестными припасами и одеждой, — пишет Стрейс, — …странствуют из города в город, из деревни в деревню. Этой торговлей кормятся тысячи и живут все время в своих лодках или торговых судах» [36, с. 68]. Н. Жерве в своем «Описании Сиама» дополняет эту картину: «Большая часть народа занята торговлей, одни проводят все время, торгуя на реке, с женщинами и детьми, другие живут в городах, продавая в лавках в розницу товары, которые они приобрели оптом с прибывших судов» [127, с. 145].

В этот период отдельные районы страны начали специализироваться на производстве определенных продуктов. Так, Центральный район, долина нижнего и среднего Менама, специализировался на производстве риса; Северный район поставлял оленьи шкуры, сахар и воск; Западный район, долина Меклонга, — дерево сапан и соль; Юго-Восточный район, Малаккский полуостров, — олово, свинец, перец; Юго-Восточный район, у границы с Камбоджей, — корабельный лес, орлиное дерево, оленьи шкуры, благовонные смолы; плато Корат — железо; район Бангкока — фрукты [264, с. 67–69].

Столица Сиама Аютия, ставшая в XVI–XVII вв. крупнейшим центром международной торговли, по отзывам современников, по своим размерам превосходила Париж. Считалось, что в Аютии проживают представители 43 наций [82, с. 136, 149]. Подданным какого-либо иностранного государства предоставлялся особый квартал, или слобода, в которой они могли жить, следуя законам и обычаям своей страны, под управлением старейшины, выбранного из их числа, который вел дела с сиамскими чиновниками [127, с. 69; 161, т. II, с. 237]. В числе иностранцев, организованных таким образом, были англичане, арабы, армяне, бенгальцы, голландцы, голкондцы, камбоджийцы, китайцы, кохинхинцы, лао, макасарцы, малайцы, подданные Могольской империи, пегуанцы (моны), персы, португальцы, тонкинцы, турки, чамы (тямы), представители яванских народов, японцы [80, с. 123–130].

Наряду с портами Бенгальского залива — Мергуи, Тенассе-римом, Джанк Сейлоном выросли в крупные торговые центры порты на восточном берегу Малаккского полуострова — Патта-ни, Лигор, Након-Сри-Дхаммарат, Сингора, Чайя. Большая торговля велась в городах Ратбури и Петбури (Пхетбури), лежащих на торговом пути Тенассерим — Сиамский залив. Важным торговым центром являлся также Питсанулок (Пхитсанулок) (второй по величине город Сиама), куда горцы из лаосских княжеств Лангчан и Чиангмай приносили золото, рубины, мускус, бензойную смолу (росный ладан), воск, камедь, рога носорога, которые затем отправлялись в лодках вниз по Менаму к Аютии. В свою очередь, лаосцы закупали в Питсанулоке сиамские и индийские ткани [80, с. 152; 264, с. 68].

Таким образом, товарно-денежные отношения играли значительную роль в Сиаме XVII в. В XVIII в., однако, эти отношения не получили дальнейшего развития, напротив, торговля пришла в упадок, а феодальная рента в основной своей массе вновь стала натуральной. Основной причиной этого было столкновение торговых интересов Сиама с торговыми интересами европейских держав, прежде всего Голландии, в котором Сиам потерпел поражение.

Голландцы появились на территории Сиама в самом начале XVII в. В 1601 г. эскадра под командованием адмирала Якоба ван Нека достигла вассального сиамского княжества Паттани, богатого перцем [202, с. 85]. Несмотря на активное противодействие португальских, китайских и японских купцов, ван Нек заключил с княгиней Паттани договор о торговле перцем и получил разрешение открыть здесь факторию.

В 1603 г. глава фактории в Паттани ван дер Лек посетил Аютию, с тем чтобы выяснить возможности ведения торговли в сиамской столице. После обнадеживающих донесений ван дер Лека в Аютию был направлен с официальной миссией адмирал ван Варвейк (1604 г.). Здесь он встретил дружественный прием и даже получил аудиенцию у короля Экатотсарота, что но тем временам считалось исключительной милостью. Король дал голландцам разрешение торговать в Сиаме наравне с другими [63, с. 244].

Проникновение голландцев в Сиам сильно обеспокоило португальцев. Через своих соотечественников, живущих в Аютии, они стали вести в Сиаме усиленную антиголландскую пропаганду. В частности, они пытались убедить короля, что Голландия не самостоятельное государство с определенной территорией, а всего лишь обширный союз пиратов [63, с. 246]. Престиж самих португальцев в Сиаме, однако, был уже настолько подорван, а выгоды торговли с голландцами, ликвидировавшими португальскую монополию, были настолько очевидны, что их дипломатические демарши остались безрезультатными.

Тогда португальцы от уговоров перешли к угрозам. Португальский король в письме к своему вице-королю в Индии дал ему указание построить крепость в Мартабане, чтобы оттуда грозить Сиаму. По его мнению, если удастся запугать Сиам, «самое сильное государство в тех местах» [216, т. I, с. 3], и заставить его изгнать «мятежников» (т. е. голландцев), то все остальные правители Юго-Восточной Азии и подавно не решатся торговать с голландцами.

Но угрозы помогли португальцам не больше, чем уговоры. Король Экатотсарот не только не изгнал голландцев, но даже принял решение направить в Голландию свое посольство (декабрь 1607 г.). Осенью 1608 г. сиамское посольство, состоявшее из четырех крупных чиновников, в сопровождении свиты из 12 человек прибыло в Гаагу. 11 сентября 1608 г. сиамское посольство было принято штатгальтером Нидерландов принцем Морицем Оранским [63, с. 246]. Послы поднесли принцу богатые подарки (рубины и другие драгоценные камни). Объясняя цель своего прибытия в Голландию, послы с достоинством заявили, что их король ни в чем не нуждается и лишь интересуется жизнью и обычаями чужих народов. Единственное, что он хотел бы получить от Голландии, это плотников и корабельных мастеров для обучения сиамцев. Принц Оранский принял сиамских послов с большим почетом и на прощание подарил им несколько пушек [216, т. I, с. 1, 7].

В первые же годы своего появления в Южных морях голландцы, наряду с вывозом пряностей в Европу, стали заниматься посреднической торговлей между различными странами Востока. А для такой торговли Аютия была идеальным местом. Здесь голландцев в особенности привлекал давно установившийся товарообмен между Сиамом и Японией. Эту торговую линию, сулившую огромные прибыли, голландцы постарались освоить в первую очередь [216, т. I, с. 5, т. II, с, 4]^[11].

Второе по значению место в это время на сиамском рынке занимал обмен индийских тканей на местные и дальневосточные товары. В этой торговле голландцы также стали принимать участие, начиная с первых десятилетий XVII в. В скором времени голландцы захватили в свои руки и большую часть торговых рейсов между Сиамом и Индонезией.

Помимо прибылей от посреднической торговли Сиам привлекал голландцев как неисчерпаемая продовольственная база для их крепостей и факторий в Индонезии и Малайе. Отношения голландцев с индонезийскими правителями часто принимали характер открытой войны, и, отрезанные в результате этого от местных источников продовольствия, голландцы оказались бы в очень затруднительном положении, если бы не могли покупать рис, масло и другие продовольственные товары в расположенном сравнительно недалеко Сиаме [216, т. I, с. 170, т. II, с. 4].

Наконец, менее важное, хотя также весьма существенное значение имел для голландцев перец Южного Сиама. На всем протяжении XVII в. голландцы упорно стремились сосредоточить всю торговлю сиамским перцем в своих руках не потому, что им его не хватало (в индонезийских владениях голладской Ост-Индской компании перца было более чем достаточно), а для того, чтобы лишить своих португальских, английских и французских соперников возможности покупать перец здесь и тем самым сбить цены на него в Европе.

Для того чтобы добиться осуществления этих задач, голландцы начали постепенно опутывать Сиам сетью своих факторий. В 1610 г. была основана фактория в Аютии, в 1612— в Лигоре и Паталунге. Несколько лет спустя были открыты фактории в Сингоре и на острове Джанк Сейлон (Пукет) [63, с. 246; 202, с. 86; 216, т. I, с. 11, 17].

Таким образом, наряду с центральным рынком в Аютии, факториями были охвачены все важнейшие центры производства олова и перца, которые были расположены на Юге Сиама. В этом районе голландцы развили особенную активность, используя отдаленность от центра и разобщенность расположенных здесь полузависимых малайских княжеств. Если в собственно Сиаме голландцы в первые десятилетия вели себя довольно сдержанно, то здесь они сразу дали местным правителям почувствовать свою силу, заставляя их подписывать выгодные для Голландии договоры.

Проникновение голландцев в сиамскую торговлю в первой четверти XVII в. мало беспокоило сиамское правительство, так как в этот период сиамский торговый флот был сравнительно невелик. Основными статьями доходов государства от торговли были таможенные сборы и продажа местных товаров на экспорт. Число купцов сиамцев было очень незначительно. Почти весь экспорт и импорт Сиама до появления голландцев находился в руках индийских, персидских, китайских, японских, арабских и индонезийских купцов (последние известны также под общим названием «мавры»).

Именно это разноплеменное восточное купечество, коренные интересы которого затрагивало голландское проникновение, стало застрельщиком борьбы против голландцев. Особым упорством, непримиримостью отличались японские торговцы, которых голландцы начали теснить в первую очередь.

В этой упорной и жестокой борьбе за сиамский рынок стороны не останавливались ни перед какими средствами. Так, в 1605 г. японцы взяли штурмом и сожгли голландскую факторию в Паттани [46, с. 44]. Перевес в этой борьбе, однако, был явно на стороне Голландии, располагавшей более совершенной военной техникой и организацией. Фактория в Паттани была вскоре восстановлена, и голландцы сохранили за собой господствующее положение в торговле этого княжества, как и вообще всего Юга Сиама.

В Центральном и Северном Сиаме, там, где власть сиамского короля была прочной, голландцы в первые десятилетия XVII в. придерживались иной политики. Здесь они не решались прибегнуть к открытому военному нажиму. Они предпочитали выступать под маской бескорыстных друзей Сиама. Реальную помощь сиамскому королю они, впрочем, оказывали только тогда, когда это было им выгодно. Голландские плотники, корабельные мастера и другие специалисты охотно шли на: сиамскую службу, так как они получали здесь очень высокое жалованье [63, с. 247]. В 1612 г., во время мятежа японских наемных войск, совпавшего с вторжением в Сиам лаосского короля, голландские артиллеристы выступили на стороне правительства и продемонстрировали прицельную стрельбу из пушек, ранее подаренных сиамскому королю принцем Оранским [216, т. I, с. 67]. В данном случае для голландцев существовала реальная опасность, что в случае победы японцы заставят короля Экатотсарота или его преемника изгнать своих торговых соперников из страны.

Гибкая тактика голландцев в Сиаме принесла свои плоды. Сиамские короли охотно предоставляли им различные льготы и привилегии. Так, после подавления японского мятежа в 1612 г. король Экатотсарот установил для голландцев льготный порядок таможенного досмотра. 17 июня 1617 г. голландцам удалось заключить выгодный договор о закупке у сиамского правительства кож — важнейшей статьи экспорта в Японию [216, т. I, с. 15].

Вслед за голландскими купцами в Сиаме стали появляться и английские. Первые попытки завязать торговые отношения с Сиамом предпринял еще в 1608 г. капитан Вильям Киллинг, который вступил в переговоры с сиамским послом в Бантаме. Последний от имени своего короля пригласил англичан торговать в Сиаме [46, с. 46]. Особенно усилился интерес к сиамской торговле после прибытия в Гаагу первого сиамского посольства. Снаряжая в 1610 г. свою седьмую экспедицию, директора английской Ост-Индской компании поставили одной из основных ее задач открытие торговли с Сиамом.

В июне 1612 г. корабль английской Ост-Индской компании «Глобус» доставил в Сиам представителя Компании Адама Дентона, снабженного письмом Якова I к королю Экатотсароту. Англичане, так же как и голландцы, на первых порах встретили в Сиаме самый радушный прием. Письмо Якова I было зачитано в торжественной обстановке. Экатотсарот одарил послов богатыми подарками, а ответное посольство с письмом от Экатотсарота к Якову I, в котором английского короля просили присылать больше торговых судов в Сиам, в 1613 г. выехало в Англию [46, с. 49; 216, т. I, с. 18]. Англичане получили постоянное разрешение на торговлю в Сиаме; для размещения английской фактории в Аютии был предоставлен трехэтажный каменный дом. Другая фактория, несмотря на противодействие голландцев, была в том же году основана в Паттани.

Подобно голландцам, англичане вывозили из Сиама в Японию олово, свинец, драгоценные сорта дерева, благовония, красители и оленьи шкуры. Так, в 1617 г. только на одном из кораблей английской Ост-Индской компании в Японию было вывезено 9 тыс. оленьих и буйволиных шкур. Английские суда крейсировали также между Сиамом и Тямпой [46, с. 65, 68].

Однако после первого периода быстрого подъема английская торговля в Сиаме также быстро пришла в упадок. Этому способствовали отчасти частые войны, которые вели в это время Сиам и соседние с ним государства. Так, в 1615 г. бирманские войска, захватив Чиангмай, разгромили английскую факторию и увели в плен возглавлявшего ее персонал Р. Сэмюэля [46, с. 62]. Важной причиной упадка английской торговли в Сиаме была жестокая конкуренция со стороны голландских, португальских и японских купцов.

Конкуренция эта принимала самые различные формы — от закулисных интриг до открытой вооруженной борьбы. В 1616 г, жертвой этой борьбы пал глава английской фактории в Аютии Бенджамен Фери, отравленный португальцами [216, т. I, с. 66]. В следующем году попытка английского фактора Питта заковать в кандалы голландца Петерсона во время «дружеского» банкета в Аютии привела к кровавой драке между голландцами и англичанами, в которой было убито несколько человек [46, с. 67]. Столкновения на суше дополнялись упорной борьбой на море. Португальские корабли, базировавшиеся на Макао, специально выслеживали английские суда, идущие из Сиама в Японию. Голландцы также не упускали удобного случая захватить английский корабль, несмотря на то что официально Голландия считалась союзником Англии.

В итоге англичане в Сиаме не смогли выдержать голландской конкуренции. Причины этого заключались не только в военном и экономическом превосходстве голландской Ост-Индской компании, но и в ее более гибкой торговой политике. В то время как англичане основную ставку делали на сбыт своих отечественных товаров (главным образом сукно, которое пользовалось Малым спросом в тропиках), а посредническая торговля играла для них второстепенную роль, голландцы сразу стали уделять большое внимание посреднической торговле между странами Востока. В условиях Сиама, который сравнительно мало покупал европейские товары, такая торговая политика, естественно, была более реалистической.

У англичан в Сиаме была, в сущности, только одна, и то нерегулярная, связь — со своей факторией в Хирадо (Япония) (в отличие от голландцев, сразу наладивших рейсы между Сиамом, Индией, Индонезией, Китаем и Японией). Поэтому, когда эта ниточка была прервана голландскими и португальскими крейсерами, английские фактории в Аютии и Паттани оказались на пороге краха, В 1622 г. английская Ост-Индская компания решила закрыть фактории в Сиаме. Решение это было осуществлено только через год, так как главы факторий не могли расплатиться с долгами. Вновь появились английские торговцы в Сиаме только 36 лет спустя — в 1659 г.

Камбоджа в первой четверти XVII в

Король Сорьопор (Баром Реатеа IV) (1603–1618) укрепился на троне с помощью сиамских войск и в обмен на это был вынужден признать Камбоджу вассалом Сиама. После разгрома Ниума [12, с. 269] ему пришлось подчинять провинции Кампонгсвай, Срей Сантхор, Сиемреап и Бапном, не желавшие признавать сиамского ставленника. Особенно упорное сопротивление Баром Реатеа IV встретил в пров. Треанг. Однако восставшие провинции были довольно быстро усмирены, и большая часть правления Баром Реатеа IV стала для Камбоджи периодом мирного развития [22, с. 88; 28, с. 253; 84, с. 95–98].

Стремясь укрепить социальную базу своей власти, Баром Реатеа IV щедро одаривал буддийское духовенство, строил буддийские храмы и жаловал им обширные земли. Зависимость Камбоджи от Сиама (король Наресуан оставил у себя заложником старшего сына Баром Реатеа IV Чей Четту) в этот период имела только внешние проявления: при камбоджийском дворе ввели ряд тайских обычаев, в этикете и одежде например, но в других отношениях Камбоджа сохранила свою автономность. В правление Баром Реатеа IV страна стала постепенно оправляться от потрясений конца XVI в. Целый ряд урожайных лет позволил укрепить экономику, и народные движения стихли. Только в 1605 г. камбоджийская летопись отмечает локальное восстание, которое возглавили провозгласившие себя королями братья Па Рат и Лак Смина. Это восстание, однако, было быстро подавлено Чей Четтой, который в 1605 г. бежал из Сиама, воспользовавшись замешательством, вызванным внезапной смертью короля Наресуана [84, с. ПО—112; 127, с. 259–260].

Поражения Сиама в войне с Бирмой в 1615–1618 гг. привели Баром Реатеа к мысли, что настал момент восстановить независимость страны. Предвидя, что Сиам, даже ослабленный, не смирится с потерей своего вассального владения, Баром Реатеа IV решил заручиться сильным союзником. В 1618 г. ок обратился к правителю Южного Вьетнама Шай Выонгу с просьбой выдать его дочь Анг Чув за Чей Четту. Династический брак был заключен, и в том же году 72-летний Баром Реатеа IV отрекся от престола в пользу своего старшего сына [84, с. 120–122, 124]. По традиции, установившейся, видимо, в XIV в., должность короля в Камбодже была выборной. Даже если король сам назначал себе преемника, он должен был получить одобрение Совета знати. Летопись XVII в. называет следующих выборщиков: «Министры, мандарины и королевские служители». По-видимому, в число выборщиков входили все чиновники, находившиеся в столице, но право решающего голоса (как и в XIX в.) принадлежало пяти главным министрам (чауфеа — первый министр, йоммореат — министр юстиции и полиции, веанг — министр Двора и финансов, кралахом — морской министр, чакрей — военный министр) [197, с. 253–254]. Получив от Совета согласие на коронацию Чей Четты, Баром Реатеа IV предотвратил возможность борьбы многочисленных членов королевского клана за власть после своей смерти. А такая борьба, обычное явление в Камбодже XVI–XVII вв., была бы особенно губительна в момент надвигавшейся войны с Сиамом.

Новый король Чей Четта II (1618–1627), как показали дальнейшие события, был способным правителем и талантливым полководцем. Едва взойдя на трон, он принял решительные меры к ограничению произвола феодалов. Он реорганизовал административное устройство страны. Подавая пример своему новому аппарату, он стал сам отправлять правосудие, и каждый жалобщик, даже представитель социальных низов, в принципе мог добиться рассмотрения своего дела лично королем. В 1620 г. Чей Четта II начал кодификацию камбоджийского права, которая была завершена четыре года спустя. Новый камбоджийский свод законов состоял из 24 томов. Кроме того, в 1621 г. он отменил смертную казнь, которая, по старым камбоджийским законам, полагалась за одиннадцать видов преступлений, и снизил размеры наказания за менее тяжкие преступления [84, с. 129–130; 197, с. 283].

Все эти меры, несомненно, были вызваны воспоминанием о крестьянских войнах, потрясавших Камбоджу в XVI в., и свидетельствовали о дальновидности молодого монарха. В 1622 г. Чей Четта II официально провозгласил независимость Камбоджи; сиамский король Сонгтам ответил на этот акт немедленным вторжением в страну с суши и с моря. Он сам возглавил основную армию, двигавшуюся по суше, состоявшую из 80 тыс. пехотинцев и 300 боевых слонов. В то же время наследник сиамского престола принц Четтатират с флотом, на который было посажено 20 тыс. солдат, атаковал Камбоджу с тыла, высадившись в порту Кампот. У Чей Четты II было всего 50 тыс. солдат и 700 боевых слонов. Умело маневрируя, он стал заманивать Сонгтама в глубь страны, в то время как все население, находившееся в полосе движения сиамской армии, по приказу Чей Четты II уходило в леса, оставляя врага без продовольствия. Наконец, заняв выгодную позицию у горы Пангканг, Чей Четта II принял бой. Перед этим он уменьшил свою и без того небольшую армию на две пятых, разместив в лесах близ дорог, ведущих на север, юг и запад от места сражения, три засадных полка. Характер горно-лесистой местности не позволял Сонгтаму атаковать войско Чей Четты II на широком фронте, и тот продержался до подхода вспомогательного войска, собранного губернаторами Баттамбанга и Сиемреапа, которое ударило в тыл сиамской армии. Сиамцы дрогнули и побежали. Но все пути отхода уже были перерезаны засадными полками. 10 тыс. сиамцев было убито, 30 тыс. взято в плен. Победителю достались также 250 из 300 боевых слонов Сонгтама. Оставшиеся в живых сиамские солдаты рассеялись по лесам, многие погибли от голода и лишений. Сам Сонгтам с тремя сотнями лейб-гвардейцев едва вырвался из окружения [84, с. 134–139; 128, с. 191–194; 264, с. 36; 273, с. 168].

Примерно в это время был разбит сиамский десант, высаженный в Кампоте. Располагавший здесь незначительными силами брат короля Преах Утей имитировал поспешное отступление, а ворвавшиеся в камбоджийский лагерь сиамцы нашли здесь еще кипящие котлы с рисом и мясом. Они неосторожно воспользовались этими трофеями, и вскоре большая часть войска вышла_; из строя — пища была отравлена. Четтатират с немногими уцелевшими солдатами поспешил к берегу и отплыл в Сиам. Пленные сиамцы были посажены на землю в качестве государственных крестьян в восточных провинциях Камбоджи [84, с. 139–142].

Желая взять реванш, Сонгтам обратился за помощью к голландцам и англичанам. Но Голландия и Англия в это время были слишком заняты борьбой за острова Пряностей, чтобы ввязываться в отношения между странами Индокитайского полуострова^[12]. Не получив европейской поддержки, Сонгтам в 1623 г. все же направил против Камбоджи новое войско и флот из 500 судов под командованием Четтатирата. Но Чей Четта II к этому времени уже организовал 100-тысячную армию, которая плотно прикрыла камбоджийские границы. Дело ограничилось долгим потивостоянием двух армий. Наконец, у Четтатирата не выдержали нервы, и он ночью увел свое войско без боя [38, с. 249; 84, с. 143–146].

После этого на протяжении более чем полувека Сиам не предпринимал крупных вторжений в Камбоджу. Однако, отстояв свою независимость от западного соседа, Камбоджа была вынуждена пойти на уступки восточному соседу — Южному Вьетнаму. Уже в 1623 г. в Удонг прибыло посольство правителя Южного Вьетнама Шай Выонга. В обмен на дружественный нейтралитет оно потребовало от Чей Четты II право основывать вьетнамские поселения в пров. Прейкор (Сайгон) и право собирать там налоги. Камбоджийский король вынужден был согласиться.

Многие важные посты в королевстве были отданы вьетнамцам. Неподалеку от новой камбоджийской столицы — Удонга была построена вьетнамская мануфактура. В Удонге постепенно образовалась значительная вьетнамская торговая община. К 1628 г. провинции дельты Меконга Прейкор, Кампеанг Секат-рей (Бьенхоа) и Бариа были уже густо заселены вьетнамскими переселенцами из северных малоземельных районов. Так было положено начало перехода дельты Меконга под власть Южного Вьетнама, хотя формально эта область еще долго входила в состав Камбоджи [22, с. 89; 28, с. 254; 104, с. 72–73; 125, с. 362].

Вьетнам в конце XVI— первой четверти XVII в

1592 г. был поворотным пунктом в гражданской войне, раздиравшей Вьетнам на протяжении нескольких десятилетий. В этом году войска под командованием Чинь Тунга, выступавшего от имени «законной династии» Ле, овладели столицей Вьетнама Тханглонгом (совр. Ханой), городом, носившим в то время также названия Ке-тё и Донг-кинь^[13]. Войска династии Маков, правившей в Тханглонге в 1527–1529 гг., были оттеснены на крайний Север Вьетнама в пров. Каобанг [12, с. 287].

Однако до полного объединения страны было еще далеко. На Севере страны вплоть до начала XVII в. постоянно вспыхивали феодальные мятежи в пользу Маков; существовало еще довольно сильное крестьянское движение (отголосок крестьянских войн начала XVI в.); Юг тогдашнего Вьетнама — две обширные провинции Тханьхоа и Куангнам (находившиеся с 1558 г. под управлением способного полководца Нгуен Хоанга) фактически превратились в отдельное государство, лишь номинально признающее верховную власть династии Ле. Сами Ле к этому времени окончательно лишились реальной власти, а Чинь Тунг, так же как и его отец Чинь Кием, не принимая на себя королевского титула, был реальным правителем государства.

Иезуит Александр де Род, прибывший во Вьетнам в первой четверги XVII в., так описывал создавшуюся здесь ситуацию: «Королевство Тонкин — это истинная монархия, и, однако, здесь два короля. Но один из них, которого зовут буа (вуа. — Э. Б.), — король только по имени. Другой, которого называют тюа, обладает всей властью и распоряжается всеми провинциями. Буа же получает только видимость поклонения на ежегодной церемонии. Он не бывает на людях и живет замкнуто в старом дворце, где проводит свою жизнь в праздности, тогда как тюа управляет всеми делами войны и мира» [223, с. 76].

В 1593 г. Нгуен Хоанг оставил свое удельное княжество на Юге и прибыл ко двору короля Ле Тхе Тонга (1573–1599) формально, чтобы принести ему свои поздравления с возвращением в столицу, а фактически, видимо, чтобы прощупать, нельзя ли вырвать власть из рук Чинь Тунга и самому занять аналогичное положение, которым пользовался до 1545 г. его отец Нгуен Ким. Ле Тхе Тонг, тяготившийся засильем клана Чи-ней, пожаловал Нгуен Хоангу высокий титул и направил его против сторонников Маков и крестьянских повстанцев на Севере страны. В течение нескольких лет Нгуен Хоанг успешно сражался на Севере, в частности он разгромил «грабителей» [так феодальные летописи именовали восставших крестьян) в пров. Хайзыонг [20, с. 13]. Но оттеснить Чинь Тунга от власти ему не удалось. Более того, тот к 1599 г. настолько усилил свои позиции, что официально стал верховным главнокомандующим всех вооруженных сил страны и получил титул выонг — высший, следующий после королевского звания [39, с. 167; 75, с. 109–110; 191, с. 15].

Видя, что расчеты не оправдались и контроль над войсками ускользнул из его рук, Нгуен Хоанг решил вернуться на Юг. Воспользовавшись новым феодальным мятежом, вспыхнувшим летом 1600 г. в дельте Красной реки (некоторые современники считали, что он сам был подстрекателем этого мятежа), Нгуен Хоанг выступил с войсками якобы на подавление восстания, но, достигнув берега моря, бежал вместе со своими сторонниками в свои старые владения. Погоня, посланная Чинь Тунгом, не смогла его догнать. Между тем мятеж разыгрался не на шутку. Чинь Тунгу и королю Ле Тхе Тонгу пришлось бежать из столицы в пров. Тханьхоа. Нгуен Хоанга победа Маков, видимо, устраивала еще меньше, чем сохранение власти за Чинями, и он поспешил сделать последним мирные предложения — прислал в лагерь Ле Тхе Тонга в Тханьхоа в качестве заложников своего сына Хая и внука Хака и предложил свою дочь в жены Чинь Чангу, старшему сыну Чинь Тунга. Брачный союз был заключен, а мятежники, в лагере которых начались раздоры, были частью истреблены, частью бежали в Каобанг. «Законный» король снова вернулся в Тханглонг. Последующие 20 лет были периодом неустойчивого равновесия между властью Чи-ней на Севере и властью Нгуенов на Юге страны. Обе неофициальные династии собирали силы для окончательной борьбы за объединение страны под своей гегемонией [20, с. 13; 75, с. 111–113; 162, с. 18; 191, с. 15].

Двадцатилетнее затишье в начале XVII в. было временем общего подъема хозяйства и развития внешней торговли, как на Севере, так и на Юге страны. Если верить А. де Роду, в 20-х годах XVII в. в Северном Вьетнаме имелось до 50 морских портов. Особенно важную роль во внешнеторговых операциях Северного Вьетнама играл расположенный у моря Фохиен. Здесь, как и в столице Тханглонге, постоянно проживали иностранные купцы — китайцы, японцы, португальцы и др. В Южном Вьетнаме главным торговым портом был Файфо. Миссионер Кристофор Борри в 1618 г. писал: «Основную торговлю в Кохинхине (Южном Вьетнаме. — Э. Б.) ведут китайцы и японцы на ярмарке, которая собирается каждый год в одном из портов… Король Кохинхины некогда разрешил японцам и китайцам выбрать место для постройки города, где бы проводилась ярмарка, о которой мы говорили. Этот город называется Файфо. Он так велик, что можно сказать, что в нем два города, один — китайский, другой — японский. Каждый из них расположен отдельно, каждый имеет свою администрацию, и живут там также по-разному. Китайцы по законам и обычаям Китая, японцы — по своим законам и обычаям» (цит. по [191, с. 51]).

В начале XVII в. у интернациональной колонии купцов во Вьетнаме появились новые конкуренты — голландцы и англичане. Корабли голландской и английской Ост-Индских компаний появились во Вьетнаме не с Запада, а с Востока — из Японии, богатый рынок которой они стали осваивать в первую очередь. Европейские товары, однако, находили слабый спрос в Японии, к тому же доставка их стоила очень дорого. Между тем в Японии существовал устойчивый спрос на вьетнамский шелк. Он ввозился сюда в основном в виде пряжи (но иногда в виде готовых белых и многоцветных тканей) и обменивался на дешевое японское серебро. Руководству голландской и английской факторий в Хирадо одновременно пришла в голову мысль вклиниться в этот выгодный товарообмен, ив 1613 г. в Файфо из Хирадо прибыли два голландских и два английских торговых представителя. Эта первая попытка завязать связи с Южным Вьетнамом кончилась неудачно. По свидетельству современников, глава английской миссии Темпест Пикон дерзко говорил с королем (наиболее вероятно, что разговор был с губернатором пров. Куангнам), за что был убит, а его товары конфискованы. Вьетнамцы убили также одного из голландских представителей, а груз голландского корабля конфисковали [71, с. 117–118; 162, с. 9]^[14]. Возможно, здесь сыграла роль португальская интрига. Португальцы, давно укоренившиеся в Южном Вьетнаме и бывшие в особом фаворе у Нгуен Хоанга (примерно в это же время португалец Жан де ла Круа построил близ Хюэ литейню пушек [191, с. 92]), стремились любым способом навредить своим старым противникам.

Этот инцидент, однако, вскоре был предан забвению. Уже в 1617 г. наследник Нгуен Хоанга — Нгуен Фук Нгуен (1613–1635), более известный под именем Шай Выонг, рассылает письма директорам факторий голландской Ост-Индской компании в Паттани, Лигоре и Аютки с приглашением прибыть в Южный Вьетнам для торговли. В том же году англичане завязали первые торговые контакты с Северным Вьетнамом [71, с. 119; 162, с. 14; 191, с. 55, 65].

В этот период во Вьетнаме активизируется еще одна европейская сила — католические миссионеры, представленные международным орденом иезуитов. В январе 1615 г. в Южный Вьетнам прибыло два иезуита — итальянец Франсуа Бузоми и португалец Диего Карвальо, которые обосновались в Файфо. Первоначально их сфера влияния распространялась только на местных японцев христиан. Несколько лет спустя число иезуитов в Южном Вьетнаме дошло до десяти. Среди них был и молодой француз Александр де Род, который первым начал произносить публичные проповеди на вьетнамском языке. Он же завершил оформление латинизированной вьетнамской письменности «куок нгы» и перевел на вьетнамский язык важнейшие, с богословской точки зрения, христианские религиозные произведения. К 1627 г. иезуиты окрестили в Южном Вьетнаме 2 тыс. человек, но их основные успехи были еще впереди [146, т. II, с. 57–58; 246, с. 11–13].

Между тем период затишья в обеих частях Вьетнама подходил к концу. В 1619 г. разразился кризис в Северном Вьетнаме. Король Ле Кинь Тонг (1599–1619) попытался ниспровергнуть власть Чинь Тунга. Для этого он вступил в заговор с сыном Чинь Тунга, принцем Чинь Суаном. Попытка переворота, однако, не была удачной. Ле Кинь Тонг был вынужден повеситься, а Чинь Тунг посадил на трон нового принца из династии Ле — тринадцатилетнего Ле Тхан Тонга (1619–1643 и 1649–1662) [20, с. 172].

В следующем году сходная ситуация сложилась в Южном Вьетнаме. Два брата Шай Выонга — принцы Хап и Чат задумали свергнуть его и разделить Южный Вьетнам между собой. С этой целью они вступили в сношения с Чинь Тунгом. Он, естественно, одобрил план братьев. Была достигнута договоренность о совместных действиях. Чтобы создать «казус белли», Чинь Тунг направил в г. Айты — столицу Южного Вьетнама посла с требованием выплатить королю налоги с южных провинций, которые южновьетнамский правитель уже лет двадцать как перестал присылать. Шай Выонг ответил уклончиво: мол, пришлю, когда урожаи станут лучше. Тогда Чинь Тунг придвинул к южновьетнамской границе, которая проходила по реке Ниутле, корпус под командованием генерала Нгуен Кая. Шай Выонг отправил ему навстречу свои войска. Воспользовавшись ослаблением столичного гарнизона, Хап и Чат подняли восстание в Айты. Захватив продовольственные склады, где хранился провиант для армии, они укрепились в этой части города, рассчитывая продержаться до подхода северовьетнамских войск. Нгуен Кай, однако, действовал нерешительно и не сумел форсировать Ниутле. Восстание принцев было подавлено. Шай Выонг посадил их в тюрьму, где они, по словам летописцев, вскоре умерли «от угрызений совести» [75, с. 119]. После этого войска Нгуен Кая вернулись на свои базы.

Это столкновение положило начало длинной 'череде войн между Севером и Югом, тянувшейся более полувека. Инициатором в этих войнах было, как правило, государство Чиней, И не столько потому, что численность его войск примерно в два с половиной раза превосходила численность армии Нгуенов (это уравновешивалось большей боеспособностью южновьетнамских войск). Для Чиней завоевание Юга не было просто вопросом престижа. Северный Вьетнам в XVII в. был единственной аграрно-перенаселенной областью Юго-Восточной Азии, С Севера и Запада его окружали горно-лесистые области, непригодные для выращивания риса, которым традиционно занимались вьетнамские крестьяне. Единственным направлением расселения в экологически однородной среде был Юг. Под властью Нгуенов находились обширные слабо заселенные пространства, которые к тому же еще продолжали расширяться за счёт пришедшего в упадок государства Тямпа (в 1609 г, Шай Выонг отторг у Тямпы еще одну провинцию [191,с. 16]), а с середины XVII в. и за счет Камбоджи. Шай Выонг щедро наделял беглецов с Севера землей, создавая военные поселения на границах своего государства. Норма феодальной эксплуатации на Юге была ниже, чем на Севере, во-первых, потому, что Нгуены не могли слишком антагонизировать своих крестьян — полувоинов, а во-вторых, потому, что богатые крестьяне Юга, естественно, производили больше прибавочного продукта, чем малоземельные крестьяне Севера. Многим, крестьянам дельты Красной реки Юг казался обетованной землей, и Чини не могли этого стерпеть.

Сборы северовьетнамского правительства на новую войну с Югом задержались из-за смерти, в 1623 г., Чинь Тунга, находившегося у власти 53 года. Некоторые советники Шай Выонга считали этот момент подходящим для похода на Тханглонг под лозунгом: «Освободим династию Ле от узурпаторов!», но осторожный Шай Выонг предпочел занять выжидательную позицию. Действительно, наследник Чинь ТунгаЧиньЧанг (1623–1657) довольно быстро консолидировал ивою позицию и в 1626 г. направил в Айты новое посольство с требованием уплатить дань. Получив отказ, он собрал 120-тысячное войско идвинулся к Ниутле. Война началась всерьез [75, с. 120].

Завоевание Филиппин Испанией

После нескольких неудачных попыток закрепиться на Филиппинах в первой половине XVI в. испанское правительство в ноябре 1564 г. снарядило в Мексике сильную эскадру под командованием Лопеса де Легаспи, которая прибыла на Филиппины в феврале 1565 г. Здесь Легаспи создал базу на острове Себу и приступил к покорению Висайских островов, лежавших в центральной части Филиппин. Пользуясь разобщенностью и междоусобными войнами местных жителей, он заключил договоры с частью висайских князей и с их помощью к началу 70-х годов XVI в. в основном завоевал всю территорию Висайев и Северного Минданао. В 1570 г. испанская агрессия распространилась на Лусон. Центр крупнейшего Лусонского княжества — г. Манила был взят штурмом 24 июня 1571 г. Легаспи перенес сюда столицу испанских владений [93, с. 198–203; 231, с. 19–68].

Вскоре вслед за этим была завоевана равнинная часть Лусона. Таким образом, в 80-х годах XVI в. все Филиппины, за исключением Южного Минданао и Сулу (где мусульманские княжества организовали испанцам энергичный отпор), а также слабо заселенных горных местностей перешли под власть Испании. В ходе завоевания бок о бок с солдатами шли монахи-миссионеры, которые проповедовали на архипелаге христианство^[15]. Успехи проповедников объяснялись тем, что филиппинское общество к этому моменту уже было готово к принятию классовой религии, но, за исключением южных районов Филиппин, куда уже проникло мусульманство, такой религии еще не имело. Христианская религия обещала всем угнетенным счастливую жизнь «на том свете». Старая же религия не давала даже и такой иллюзорной надежды.

В то же время испанское духовенство, апеллируя к широким массам зависимого крестьянства, сулило ему и некоторые земные блага. На Филиппинах в это время существовал обширный слой «рабов», точнее, лично зависимых крестьян, состоявший как из военнопленных, так и из весьма многочисленных кабальных должников. В документах католической церкви на Филиппинах 60–80-х годов XVI в. нет недостатка в страстных обличениях института рабства, в требованиях немедленно запретить продажу людей в кабалу за долги и освободить всех рабов. Вопрос о рабстве был поставлен первым в повестке дня первого Собора католического духовенства на Филиппинах, открывшегося в декабре 1581 г. в Маниле. В 1588 г. на основании решений этого Собора испанский король Филипп II издал указ, отменявший рабство на Филиппинах. Дети рабов, родившиеся после указа, становились свободными. Прочие рабы, принадлежавшие филиппинцам, подлежали освобождению в течение 5–10 лет. Испанцам также категорически запрещалось приобретать и держать рабов. В 1591 г. папа Григорий XIV издал буллу, запрещавшую рабство на Филиппинах [62, т. 7, с. 17, т. 8, с. 11, 70, т. 24, с. 280–281; 169, с. 52; 208, с. 114].

В то же время испанское духовенство на первых порах стремилось предстать перед филиппинцами в роли заступника перед королем против насилий светской власти «на местах» (такая «гуманная» политика диктовалась трезвым политическим расчетом. В последней трети XVI в. на Филиппинах произошло 33 крупных восстания против испанских колонизаторов [11, с. 117]). Благодаря переписке духовенства с правительством по этому поводу до нас дошла реальная картина того, как осуществлялось колониальное освоение Филиппин. Так, в меморандуме 1573 г., составленном монахами августинского ордена для Филиппа II, подробно описываются чудовищные злоупотребления, которые чинили так называемые энкомьендеро^[16] в своих владениях (см. [прил., док. 1]).

Десять лет спустя епископ Доминго де Саласар писал Филиппу II: «Я не могу найти слов, чтобы описать Вашему Величеству несчастья, несправедливости и притеснения, мучения и нищету, в которую бывают ввергнуты индейцы (филиппинцы. — Э.Б.) во время сбора податей… Если вождь не дает энкомьендеро столько золота, сколько от него потребуют, или не платит подати за стольких индийцев, сколько ему назовут, то несчастного вождя распинают или зажимают ему руки в тиски, поскольку все энкомьендеро, отправляясь собирать подати, берут с собой орудия пытки и бичуют и пытают вождей, пока те не уплатят полную сумму, которую требуют (испанцы. — Э. Б.). Иногда, если сам вождь не явится, хватают его жену или дочь. Многие вожди умерли от пыток… Их распинают и подвешивают за руки… Я узнал, что один энкомьендеро потребовал у вождя, который не имел ни золота, ни серебра, ни тканей, чтобы уплатить подать, отдать ему индейца за 8 песо в счет тех девяти душевых податей, которые он задолжал. А затем (энкомьендеро. — Э. Б.) забрал этого индейца на корабль и продал его за 35 песо… Они собирают подати с детей, стариков и рабов, и многие остаются неженатыми из-за тягот этой подати, а другие убивают своих детей» [62, т. 7, с. 29–30].

Духовенство не возражало против эксплуатации филиппинцев (оно и само вскоре приняло самое активное участие в этой эксплуатации), но оно стояло за организованную эксплуатацию, даже если эта эксплуатация не приносила достаточных доходов казне^[17]. Когда же в 90-х годах XVI в. положение на Филиппинах стабилизировалось, демагогическая деятельность, церкви «в пользу угнетенных» быстро пошла на убыль. Протесты против насилий конкистадоров почти исчезают из переписки. В то же время резко ослабевает интерес церкви к защите прав филиппинских рабов.

Теперь, когда наиболее развитые и населенные районы страны были прочно подчинены, а власть местных князей в них была не только подорвана, но и практически уничтожена, когда нужно было уже не столько разрушать старый, доиспанский строй, сколько создавать организационные формы нового, колониального строя, основное внимание колонизаторов обращается к низшему слою местного господствующего класса — старейшинам деревенских общин (барангаев), «благородным» дружинникам бывших князей. Эта прослойка должна была стать социальной базой, низшим административным звеном и основной военной силой колониального режима (ведь сами испанцы составляли ничтожную долю населения страны и при всем своем военном превосходстве не смогли бы долго удерживать его в повиновении). Вместе с тем сами конкистадоры уже захватили большое число рабов и не собирались с ними расставаться. Поэтому закон об отмене рабства довольно быстро был просто забыт.

Предварительно напугав знать перспективой утраты лично зависимых крестьян (рабов) в случае конфликта с испанскими властями, колонизаторы в конце концов договорились с ней за счет эксплуатируемых (в 1594 г. по ходатайству августинцев Филипп II пожаловал филиппинским старейшинам привилегии того же типа, что были даны ранее индейским касикам в Америке: налоговый иммунитет, дворянское звание и др. [208, с. 122]).

Верхнюю страту нового колониального общества составляли, естественно, испанцы. Из них более двух третей, по оценке советской исследовательницы Ю. О. Левтоновой, в XVII в. составляли члены монашеских орденов. Остальная часть — это администраторы, военные и немного частных лиц (испанцы на королевской службе обычно занимали посты пять-шесть лет, после чего, нажившись, покидали Филиппины) [26, с. 74, 82].

Доходы испанской верхушки складывались из трех частей: из прибылей от международной торговли (на Филиппины поступало много товаров из Китая и Японии и значительно меньше — из стран Юго-Восточной Азии, последние вывозились в Мексику в обмен на серебро); из налогов, собиравшихся с местного населения, и из арендной платы за земельные угодья. Эту последнюю форму эксплуатации наряду с испанцами осуществлял и низший слой господствующего класса — местные, филиппинские помещики.

Как пишет Ю. О. Левтонова, «в результате испанской колонизации произошли серьезные изменения в системе землевладения, существовавшей на архипелаге. Юридически вся земля была объявлена собственностью испанской короны. Королевские подданные, испанцы и филиппинцы формально обладали лишь правом пользования определенными земельными территориями. На практике же они становились собственниками земельных угодий с правом их наследования и отчуждения.

С появлением испанцев исчезает общинная форма собственности, уступая место помещичьему и крестьянскому частному землевладению. Испанцы оставили дато, махарлика и свободным крестьянам те земли, которые принадлежали им до прихода колонизаторов. Там, где обрабатываемая земля находилась в собственности барангаев, она либо переходила во владение, а фактически в собственность представителей бывшей общинной знати, либо раздавалась правительством в качестве земельных пожалований орденам и испанцам колонистам. Крестьяне-общинники, обрабатывавшие эти земли, становились безземельными арендаторами-издольщиками. Земли, не числившиеся в частном владении и отнесенные к разряду королевских, или коронных, служили фондом для земельных пожалований церкви и колонистам» [26, с. 53–54].

Внизу социальной пирамиды находилось податное население — филиппинцы-крестьяне и китайцы-ремесленники и мелкие купцы. Все мужчины филиппинцы в возрасте от 18 до 60 лет (кроме бывшей знати) должны были ежегодно платить 10 реалов (деньгами или в продуктовом выражении), китайцы платили 20 реалов в год. Фактически же сборщики налогов с помощью всяческих ухищрений выколачивали из податного населения гораздо большие суммы. Помимо этого податное население несло разного рода трудовые повинности. Их могли в любое время оторвать от хозяйства и направить на строительство дорог, мостов, корабельных верфей, судов, оружейных арсеналов, военных укреплений, на вырубку леса, постройку церквей и домов для испанских чиновников. Срок этой трудовой повинности был установлен в 52 дня в году, но на практике был значительно больше. Наконец, крестьяне были обязаны продавать государству определенное количество риса и других продуктов по заниженным ценам. Но даже это частичное возмещение они, как правило, не получали. Им выдавались только расписки. В результате к 1619 г. сумма государственного долга филиппинским крестьянам достигла 10 млн. реалов [26, с. 62] В сочетании с арендной эксплуатацией, которой подвергали крестьян помещики, а также с многочисленными поборами, которые церковь взимала за свои «духовные» услуги, это составляло тяжелый груз для трудового населения и служило причиной частых восстаний филиппинцев в конце XVI–XVII в.

Глава II
ПЕРИОД ДИНАМИЧЕСКОГО РАВНОВЕСИЯ

Государство Матарам и голландская Ост-Индская компания во второй четверти XVII в

Уже в 1625 г. Агунг поставил перед собой задачу покорить Бантам и снова обратился к голландской Компании с настойчивым предложением начать совместную войну против этого государства. Голландское руководство снова уклонилось от этого предложения. Это ухудшило матарамо-голландские отношения. Дальнейшее ухудшение наступило, когда голландцы после 1625 г. перестали посылать в Карту ежегодные посольства с подарками. Агунг расценивал эти подарки как знак признания его сюзеренитета над всей Явой (включая и Джакарту — Батавию). Теперь он стал добиваться от Компании более определенного признания своего вассального статуса по отношению к Ма-тараму. Тяжелые эпидемии, охватившие Яву в 1625–1627 гг., и борьба с последним независимым княжеством Пати отсрочили решительное столкновение Матарама с голландской Компанией, но весной 1628 г. Агунг закрыл все порты Северной Явы для торговли, прервав, таким образом, снабжение Батавии рисом. Одновременно он послал в Батавию регента Тегала, последний раз предлагая союз в войне с Бантамом, а также требуя, чтобы голландцы возобновили присылку в Карту посольств с дарами. Кун снова уклонился, обещав еще раз обдумать вопрос о войне с Бантамом, а относительно ежегодных посольств сказал, что голландцы станут посылать их, когда будет устранен от власти матарамский визир Бахуракса, известный своими антиголландскими настроениями [134, с. 132, 145; 158, с. 235;. 209, с. 41].

Выдержав еще несколько месяцев, в течение которых позиция Компании оставалась неизменной, Агунг приступил к решительным действиям. 22 августа 1628 г. впервые после большого перерыва в Батавию прибыл матарамский флот из 59 судов с большим грузом риса и крупного рогатого скота. У голландцев вызвала подозрение многочисленность судовой команды, и Кун приказал выгружать суда по одному, а после разгрузки тотчас отводить на рейд за оградительные буи. 24 августа в Батавию прибыло семь матарамских боевых судов — прау. Им тоже приказали оставаться за буями. Но в ночь на 25 августа они внезапно прорвались в устье реки Тьиливунг и высадили десант в 350 человек. У стен Батавии завязался бой. Части матарамских воинов удалось проникнуть в крепость. К утру их выбили. Но в этот день на горизонте показалась большая сухопутная армия, которую привел визирь Бахуракса (он же Туменггунг Вира Кусума) [125, с. 155].

Матарамская армия была для голландцев не шуточным врагом. У матарамцев были порядок, дисциплина и огнестрельное оружие (правда, они еще не успели подтянуть артиллерию). Они построили перед Батавией полевые укрепления из земли и бамбука и стали приближаться к стенам города зигзагообразными траншеями. Кун был вынужден очистить и сжечь южную часть Батавии. Голландская оборона сосредоточилась в цитадели и лежавшем к юго-востоку от города полевом укреплении под названием «Голландия», которое было отрезано траншеями от основных голландских сил. Около двух месяцев борьба шла с переменным успехом. Наконец, 21 октября 1628 г. голландцы собрали все свои силы — солдат, моряков, бюргеров, японских наемников, китайцев, живших в городе, и даже индонезийских рабов, которым была обещана свобода. С таким 3-тысячным отрядом Кун совершил глубокую вылазку в лагерь противника, которая была поддержана огнем голландских кораблей на реке Тьиливунг. В ходе этого сражения выстрелом из мушкета был убит Бахуракса. Гибель главнокомандующего губительно повлияла на моральное состояние его войска. Насильно мобилизованные в матарамскую армию жители Преангара (горной области вблизи Батавии, лишь недавно подчиненной Агунгом) тут же ушли в свои селения. Остальные бежали в лес [132, с. 155; 242, с. 175].

Казалось, борьба окончена. Но когда на следующий день Кун послал отряд, чтобы разрушить укрепления, построенные Бахураксой, этот отряд был внезапно атакован матарамцами и, потеряв более 60 человек убитыми, бежал в крепость. К Батавии, как оказалось, подошла новая Матарамская армия, численностью 10 тыс. человек; ею командовал Туменггунг Сура Агулагул (он же Туменггунг Ната Явана), который собрал беглецов из первой армии и вместе с ними снова окружил город. В отличие от Бахураксы он не пытался штурмовать цитадель, а стал возводить на реке Тьиливунг плотину, чтобы отрезать Батавию от воды. После месяца работы плотина еще не была закончена, а провиант из-за плохого снабжения уже был исчерпан, к тому же начались тропические дожди. Около трети армии погибло от голода и болезней. Тогда Сура Агулагул попытался захватить хотя бы укрепление «Голландия». Матарамцы под командой Мандура Реджа и Вила Тикта целый день упорно штурмовали голландское укрепление. У голландцев кончились боеприпасы, и казалось, что форт вот-вот падет. Тогда голландский комендант распорядился поливать осаждавших экскрементами, и чистоплотные яванцы отступили. Пришедший в ярость Сура Агулагул приказал казнить обоих командиров вместе со всеми их людьми — всего 744 человека. Однако в начале декабря 1628 г. он сам был вынужден отступить от Батавии и в свою очередь был казнен Агунгом [209, с. 156; 263, с. 142].

Матарамо-голландская война склонила бантамское правительство к поискам мира с Батавией. Бантам уже давно страдал от блокады и счел момент подходящим, чтобы вырвать какие-нибудь уступки у ослабленной осадой Батавии. Позицию султана Бантама усиливало то, что англичане, окончательно порвав с голландской Ост-Индской компанией, снова перенесли свой основной торговый центр в Бантам. Боясь, что бантамский перец окончательно уплывет в руки англичан, а также опасаясь атак со стороны бантамских партизан, Кун пошел на переговоры. Официально мирный договор подписан не был, но военные действия между Бантамом и голландской Компанией прекратились. В Бантаме вновь открылась голландская фактория [242, с. 176].

Между тем Кун от китайских шпионов узнал, что Агунг готовит новый поход против Батавии. Матарамское командование учло ошибки кампании 1628 г. (отсутствие артиллерии и провианта) и очень тщательно готовилось к следующей кампании. Было реквизировано огромное количество крестьянских волов для передвижения тяжелой артиллерии по лесным дорогам. Вблизи театра военных действий, в Тегале и Чиребоне, были созданы огромные склады риса. Чтобы усыпить бдительность голландцев, Агунг послал в конце июня 1629 г. в Батавию 13 кораблей с продовольствием. Это было ошибкой. Кун схватил командира матарамской флотилии Варга и приказал его пытать. Под пыткой тот выдал расположение рисовых складов. Кун тотчас послал в Тегал эскадру, которая сожгла там все рисовые запасы, а заодно и весь город. Затем были уничтожены продовольственные склады вблизи Чиребона. Между тем Матарамская армия уже выступила в поход, и возвращать ее было поздно.

В конце августа 1629 г. авангард матарамской армии подошел к Батавии. В это время армия уже страдала от голода. Матарамский командующий; дядя Агунга Пангеран Пурбайя тут же начал строить плотину на реке Тьиливунг. Река была отведена в сторону от Батавии; но голландцы, тоже хорошо усвоившие уроки предыдущей кампании, заблаговременно вырыли в городе колодцы. К середине сентября подтянулась матарамская тяжелая артиллерия, и на земляных валах были установлены батареи для обстрела города. Вылазка из Батавии отряда под командованием Антони ван Димена (будущего генерал-губернатора) принесла голландцам лишь частичный успех. Батарейные позиции вскоре были снова восстановлены. Но главными врагами матарамцев были голод и болезни. От болезней страдали и голландцы (21 сентября от холеры умер Кун), но, господствуя на море, они были вполне обеспечены продовольствием. 2 октября 1629 г. Пангеран Пурбайя вынужден был поджечь свой лагерь и начать отступление. В Матарам вернулась едва половина, по другим сведениям — четвертая часть вышедших в поход воинов. Отступление, однако, проходило в полном порядке. Вся артиллерия, до последней пушки, несмотря на исключительные трудности пути по лесным дорогам, была доставлена обратно в Матарам [132, с. 156; 158, с. 237; 215, т. I, с. 156].

Агунг больше не предпринимал сухопутных походов на Батавию. Но он не примирился со своим поражением. Он решил нанести голландцам удар там, где они чувствовали себя сильнее всего, — на море. Он не пытался строить крупные корабли европейского типа, которые могли бы вступить с голландским флотом в открытый бой, поскольку не располагал для этого технической базой. Но в течение одного года он создал огромный флот из маленьких быстроходных судов, которые вскоре совершенно дезорганизовали местное торговое мореходство у берегов Северной Явы. Китайские, индийские, малайские, суматранские купцы стали теперь бояться плавать в Батавию, что существенно подорвало доходы голландской Компании. Даже голландские суда в этих водах не рисковали плавать в одиночку, опасаясь внезапного нападения стремительных матарам-ских прау.

В то же время Агунг стал ежегодно обмениваться посольствами с португальцами в Малакке и Гоа, побуждая их к совместным действиям против голландцев. Приобретя такого мощного союзника, португальцы действительно активизировались и нанесли ряд ударов по голландским морским коммуникациям. Так, в 1630 г. португальская эскадра захватила и сожгла несколько голландских судов на реке Джамби (Восточная Суматра). В 1632 г. матарамские послы в Гоа заключили с португальским вице-королем договор, предусматривающий следующее: если Батавия будет взята соединенными силами матарамцев и португальцев, сусухунан передаст этот город Португалии [134, с. 164, 185].

Руководство голландской Компании было обеспокоено этими действиями Агунга. В 1631 г. оно направило эскадру, чтобы в третий раз разорить главный порт Матарама — Джапару. Но к этому времени Джапара была уже настолько сильно укреплена с помощью португальских специалистов, что командир голландской эскадры не решился ее атаковать и ушел без боя. В 1632 г. голландцы не выдержали и отправили в Матарам посольство во главе с генеральным директором торговли Корнелисом Масейком и капитаном Питером Вагенсвелдом. Но едва часть посольства — 25 человек — высадилась в Джапаре на берег, как все они были арестованы и отправлены в Матарам, где уже содержалось под стражей несколько десятков захваченных ранее голландцев. В 1633 г. голландская Компания попыталась натравить на Агунга правителя Бали, но усилия ее дипломатов были безуспешны.

В том же году бантамский султан, возмущенный преследованиями, которым бантамские купцы подвергались на Молукках, возобновил войну с голландцами. В окрестностях Батавии опять появились бантамские партизаны. Голландцы тщетно обещали награду за голову каждого из них: местное население поддерживало партизан. Положение в Батавии становилось крайне напряженным [263, с. 148].

В 1634 г. голландское руководство во главе с генерал-губернатором Хендриком Броуером вынуждено было пойти на крайнюю меру — признать сюзеренитет Матарама над Батавией. Только после этого, добившись полного унижения голландцев, Агунг прекратил свою корсарскую войну против Батавии. Голландские посольства стали регулярно посещать столицу Агунга Карту, привозя подарки — дань [132, с. 158; 263, с. 153].

В 1635 г. Агунг возобновил свои завоевания на востоке Явы. Его войска атаковали княжество Баламбанган. Но это вторжение было отбито вовремя подоспевшими балийскими войсками [106, с. 48; 120, с. 213]. Неудаче Агунга способствовало также восстание у него в тылу. Правитель духовного княжества Гири, Кавис Гува, в 1625 г. вынужденный признать сюзеренитет Матарама, теперь, в 1635 г., попытался восстановить свою независимость. Война с Кавис Гувой, которого поддерживали китайские мусульмане, продолжалась около года. В конце концов зять Агунга, бывший наследник сурабайского престола, перешедший на матарамскую службу, нанес ему решительное поражение. Кавис Гува был взят в плен и увезен в Матарам, где вскоре умер. Его сыну был оставлен номинальный титул вассального князя Гири, но вся реальная власть здесь, как в других «внешних владениях», был сосредоточена в руках присланного из Матарама губернатора [134, с. 213, 256; 209, с. 46, 48]. В 1637 г. Агунг занялся делами Калимантана и закрепил здесь свою власть над Банджармасином. Правитель Банджармасина стал регулярно посылать в Матарам послов с данью. В 1639 г. Агунг снова начал военные действия на востоке. В короткий срок Баламбанган, последнее индуистское государство на Яве, было полностью завоевано. В течение следующих десятилетий индуизм здесь был вытеснен мусульманством.

Затем Агунг перенес военные действия на территорию сюзерена Баламбангана, Бали, где индуизм сохранил свои позиции до наших дней. Правитель Бали Дева Агунг, ранее избегавший гоюза с голландцами, теперь обратился к ним за помощью. Но руководство Компании не рискнуло нарушить с таким трудом достигнутый мир с Агунгом. Однако и без внешней помощи балийцы оказали Агунгу упорное сопротивление. Войска Агунга разорили большую часть острова и угнали значительную часть населения в Матарам. Но как только армия сусухунана покинула остров, балийцы снова восстали и изгнали оставленные Агунгом гарнизоны. Бали отстояло свою независимость и религию [263, с. 149].

В январе 1641 г. пала твердыня португальцев в Юго-Восточной Азии — Малакка. Очередное посольство Агунга в Малакку, видимо, едва успело покинуть город перед его взятием голландцами. Агунг понял, что навсегда лишился сильного потенциального союзника в борьбе с Голландией, и стал искать другую внешнюю силу, которая могла бы восполнить эту потерю. Единоверная Турция была в этот момент еще в расцвете своего могущества. В 1641 г. Агунг направил посольство в Мекку, находившуюся под властью Турции, под тем предлогом, что он заинтересован в получении титула султана. Реальной же целью посольства было зондирование возможности получить военную помощь от Турции. Но у Турции были традиционно хорошие отношения с Голландией, так как они имели общего врага — Испанию. Поэтому турецкое правительство не оказало Агунгу никакой реальной помощи, хотя и санкционировало присвоение ему звания султана. Тогда Агунг, не оставляя попыток склонить Турцию на свою сторону, завязал отношения с английской Ост-Индской компанией. Голландской разведке, видимо, стало известно о дипломатических демаршах матарамского правителя. Ослабленный неудачной войной на Бали и лишившийся португальского союзника, Агунг теперь перестал их страшить. Англичане же, как правильно рассчитало голландское руководство, не собирались втягиваться в серьезную войну из-за Матарама. Когда в 1642 г. Агунг направил в Мекку новое посольство с дарами для подкупа турецких вельмож на английском корабле «Реформация», голландцы перехватили «Реформацию» возле Батавии. Они потребовали от англичан выдачи посольства Агунга, и английский капитан согласился выполнить их требование. Матарамцы, видя, что их предали, взялись за оружие. После отчаянного сопротивления большая часть посольства-Агунга была перебита объединившимися против него голландскими и английскими моряками. Сокровища Агунга достались голландской Компании. Поделилась ли она ими с англичанами — неизвестно, но самый факт английского предательства оказался достаточным поводом для полного разрыва Матарама с английской Ост-Индской компанией [132, с. 157; 134, с. 268].. В результате всех этих событий Агунг оказался в полной изоляции.

Антонио Пауло, старейшину голландских пленных, находившихся в Матараме, заподозрили в передаче в Батавию сведений об отплытии английского судна с посольством в Мекку. Его судили, признали виновным и бросили в пруд с крокодилами^[18]. Остальных голландских пленных, их было более пятидесяти, санкции не коснулись. Генерал-губернатор ван Димен предложил Агунгу вернуть его сокровища в обмен на освобождение всех голландских пленных, но ответа не получил [132, с. 111; 209, с. 49; 242, с. 262].

В 1642 г. Агунг предпринял еще одну попытку создать антиголландскую коалицию. Он пошел на союз со своим заклятым врагом — султаном Бантама Абул Мофагиром. В коалицию вошли также номинальные вассалы Агунга — султаны Палем-банга и Джамби. Для этого ему пришлось признать де-юре независимость Бантама и отказаться от планов объединения под своей властью всей Явы. Новые союзники решили взорвать голландскую власть в Батавии изнутри. Для этого они вступили в переговоры с наиболее видными представителями индонезийской общины в Батавии. Им удалось привлечь к антиголландскому заговору несколько яванских вельмож, живших в Батавии, в том числе потомка последнего князя Джакарты. Во главе заговора в 1644 г. стал энергичный тернатец Кетиль (в крещении Ян Пекель). Заговорщики планировали поджечь город, в суматохе внезапно напасть на цитадель и расправиться с генерал-губернатором и Советом Индии. Голландской тайной полиции, однако, удалось выследить заговорщиков. Они были схвачены и казнены [242, с. 262].

После провала Батавского заговора хрупкий союз между Бантамом и Матарамом распался. 13 сентября 1645 г. султан Бантама подписал с голландской Компанией мирный договор сроком на 10 лет. По этому договору Бантам признавал де-факто власть голландцев на захваченной Компанией территории княжества Джакарты и отказывался от прежнего требования свободной торговли на Молукках [96, т. 1, с. 457–458]. Еще раньше голландцы подавили сопротивление султанатов Палембанга и Джамби и также принудили их подписать договоры [96, т. I, с. 380–386, 407–412].

Острова Пряностей и голландская Компания во второй четверти XVII в

К середине 20-х годов XVII в. голландской Ост-Индской компании удалось фактически монополизировать торговлю с островами Пряностей. Англичанам пришлось покинуть эту область. Испанцы были блокированы в своем форте на острове Тидоре. Голландский флот при встрече беспощадно топил суда азиатских купцов, пытавшихся проникнуть на Молукки, Амбон или Банда. Пользуясь своей монополией, голландцы настолько сбили цены на тонкие пряности и в то же время настолько взвинтили цены на ввозимые товары, что к 1628 г. население островов Пряностей задолжало Компании 477 390 гульденов. У жителей островов практически не было никаких шансов расплатиться с таким огромным долгом. Компания стала отбирать в уплату долга землю и другое имущество неисправных должников, превращая их, таким образом, в своих крепостных [263, с. 158–159].

Из-за недостаточного подвоза продовольствия население островов Пряностей постоянно находилось на грани голода или просто голодало. Необходимый островитянам рис по объему во много раз превосходил вывозимые пряности, а руководство Компании считало нецелесообразным отправлять свои суда с островов Пряностей почти порожняком. Ведь голландская Компания для поддержания высоких цен на европейских и азиатских рынках покупала у островитян меньше половины урожая. Чтобы другая часть не попадала в руки «контрабандистов» (так голландцы называли купцов всех других стран) и с тем чтобы решить продовольственную проблему, руководство Компании пыталось заставить островитян заменить большую часть гвоздичных насаждений рисовыми полями и саговыми плантациями. Но мелкие гористые острова были плохо приспособлены для развития этих культур [132, с. 187; 263, с. 159].

Островитяне решительно отказывались вырубать свои гвоздичные плантации и продолжали тайно продавать гвоздику индонезийским и малайским купцам, которым удавалось прорывать голландскую блокаду. Один голландский чиновник доносил в 1633 г. генерал-губернатору X. Броуеру: «Мы изумлены так же, как и ваше Превосходительство, что, несмотря на огромные потери, которые иностранцы (яванцы, малайцы, мака-сарцы и др.) терпят в судах и товарах, они все еще продолжают плавать сюда… Но это происходит потому, что, как справедливо указывал Его Превосходительство, алчные до гвоздики португальцы, англичане, датчане и другие подстрекают их к этому. И даже потерпев большие потери, они все же снова и снова отваживаются плавать (к островам Пряностей. — Э. Б.). Мы установили, что среди этих иностранцев преобладают ми-нангхабау, малайцы и в меньшей мере макасарцы» (цит. но [233. т. I, с. 71–72]).

Из этого документа видно, что европейские купцы, не желая рисковать, сулили местным мореходам хорошую плату, если они будут доставлять гвоздику в порты, не находящиеся под контролем Голландии. В обмен на тонкие пряности соперники Компании поставляли своим контрагентам и оружие, которое частично попадало на Молукки, Амбон, Серам и другие острова Пряностей, где постепенно назревало восстание против голландского гнета.

Уже в 1625 г. взялись за оружие жители Малого Серама (другое название — остров Хувамохель), когда голландцы впервые попытались силой вырубить здесь гвоздичные насаждения.

Восстание было потоплено в крови [132, с. 187]. Но сопротивление, видимо, было настолько сильным, что голландцы после этого семь лет воздерживались от уничтожения гвоздичных плантаций. Только в 1632 г., когда на Амбон прибыл вновь назначенный губернатор Арт Гейзелс, начался новый этап голландского освоения островов Пряностей.

Уже в 20-е годы голландская Компания стала требовать от закабаленных общин гребцов для своего вспомогательного флота. Этот флот, состоявший из больших военных лодок — кора-кора, патрулировал вокруг островов, помогая голландцам пресекать попытки «контрабанды». Теперь Гейзелс дал этому флоту новое задание. Он должен был обходить по очереди все острова и истреблять там гвоздичные плантации, которые голландцам представлялись «излишними». Такие акции получили специальное название — «хонги-тохт». Это вызвало всеобщее возмущение. Жители островов Улиассер отказались служить гребцами. Пока Гейзелс подавлял этот «бунт», восстали жители острова Сапаруа и Юго-Западного Серама [115, с. 238].

В центре голландских владений, на острове Амбон, положение также было очень тревожным. Гейзелс поспешил возвести здесь (как и на Юго-Западном Сераме) новые крепости, но эти меры представлялись ему недостаточными. Стремясь обезглавить назревающее восстание, он вероломно захватил в 1634 г. наиболее популярного вождя амбонцев — Какиали, старейшину округа Хиту, и отправил его в Батавию. Эта мера, однако, лишь ускорила всеобщее восстание на островах Пряностей. Арт Гейзелс с сильной эскадрой метался от острова к острову, но везде терпел неудачи. Так, когда в начале 1635 г. он осадил Лусисалу, крупное поселение на Южном Сераме, уже через несколько недель у него из 700 голландских солдат осталось только 292, и осаду пришлось снять. После двухлетней безуспешной борьбы новый губернатор Амбона Иоанн ван Деутен обратился в Батавию с предложением пойти на мир с островитянами, освободить Какиали и вернуть ему прежний пост [132, с. 187; 158, с. 243; 242, с. 245].

Генерал-губернатор Антони ван Димен, которому в это время приходилось одновременно вести войну с Бантамом и Ма-касаром, пытавшимися прорвать блокаду островов Пряностей, в принципе принял предложение ван Деутена. Он решил, однако, предпринять еще одну попытку подавить островитян силой. В декабре 1636 г. он отплыл из Батавии с огромным по тем временам флотом в 17 кораблей, имея на борту не только Какиали, но и десантное войско из 2 тыс. мушкетов. С этими силами в январе — марте 1637 г. ему удалось овладеть Луси-салой и некоторыми другими опорными пунктами повстанцев. На этом его успехи кончились. В апреле 1637 г. ван Димен вынужден был вступить в переговоры с местными старейшинами. В мае 1637 г. он торжественно восстановил Какиали в его прежней должности — «капитан Хиту» и несколько дней спустя подписал со старейшинами Амбона новый договор [96, т. I, с. 197–303].

Вскоре после этого, однако, голландцы опять возобновили свою политику рубки гвоздичных плантаций. Обстановка на островах Пряностей снова накалилась. Уже в феврале 1638 г. А. ван Димену пришлось снова с сильным флотом отправиться на эти острова. До прихода голландцев Серам, как и многие другие острова Пряностей, входил в султанат Тернате. И теперь еще им управляли два наместника султана Тернате, так называемые кимелахи. Эти тернатские чиновники в контакте с Какиали, по мнению голландцев, готовили новое восстание. Ван Димен потребовал от султана Тернате Хамджи, чтобы он сам их сместил и выдал голландцам. Генерал-губернатор рассчитывал, таким образом, соблюсти некий правовой декорум и в то же время скомпрометировать Хамджу в глазах местного населения [243, с. 248].

Хамджа, в равной мере боявшийся и повстанцев и голландцев, поступил следующим образом: сначала арестовал обоих наместников, а затем передал голландцам только одного из них — наместника Лелиато, а другого — наместника Луху вскоре освободил и восстановил в должности. Снова арестовать Какиали не удалось. Своевременно предупрежденный, он бежал со своими сторонниками в горы Серама и там возглавил новое восстание, которое продолжалось еще пять лет и охватило почти все острова Пряностей. В 1643 г. Какиали был убит своим слугой испанцем, которому голландские власти посулили за это 200 рейксталеров. Только тогда восстание пошло на спад [132* с. 187–188; 158, с. 242–243; 242, с. 248–250].

Причиной поражения восстания было не только военное превосходство голландцев, но и измена части феодалов во главе с султаном Хамджой, обеспокоенных размахом движения, которое из национально-освободительного явно перерастало в социальное. Голландцы же, упрочив свое положение после завоевания Малакки и успешного окончания войн с Бантамом и Макасаром, приступили к планомерному истреблению гвоздичных плантаций на Тернате, Тидоре, Бачане, Макиане, Хальма-хере и Сераме. Их конечной целью было сохранение производства гвоздики только на Амбоне, который им было легче всего контролировать [242, с. 293–294; 263, с. 159].

Консолидируя свою власть на Амбоне, голландцы в середине 40-х годов XVII в. отменили здесь местное самоуправление и посадили везде своих чиновников. Это вызвало новое мощное восстание, во главе которого стал местный вождь Тулу-кабесси, объявивший себя правителем всех островов Пряностей. Центром восстания стала горная крепость Капаха. Голландцы, подавляя это восстание, превратили округ Хиту в пустыню. Всякого вооруженного амбонца, который попадал в руки голландцев, казнили на месте. В ночь с 24 на 25 июля 1646 г. отборному голландскому отряду удалось по горным тропинкам незаметно зайти в тыл защитникам Капахи и нанести им внезапный удар. Повстанцы, захваченные врасплох, все же сопротивлялись до последнего, а когда их силы иссякли, стали бросаться в пропасть. Лишь немногим, в том числе Тулукабесси, удалось вырваться из окружения. Некоторое время спустя он был все же схвачен голландцами и обезглавлен. Остальные руководители восстания, попавшие в плен, были отправлены в вечную ссылку на остров Маврикий в Индийском океане [132, с. 188; 158, с. 243–244; 243, с. 294].

Но воля амбонцев к сопротивлению не была сломлена. В 1648 г. восстание на Амбоне вспыхнуло снова: Вскоре оно было поддержано восстанием на Молукках во главе с местным феодалом адмиралом Санди. Санди и его сторонники низложили султана Тернате Мандар-шаха, взошедшего на трон в мае 1648 г., после смерти султана Хамджи. Они считали, что он пресмыкается перед голландцами, и провозгласили султаном его брата Манилу. Свергнутый султан бежал в Батавию, где ему был оказан пышный прием. Между тем все острова Пряностей были охвачены восстанием. На помощь повстанцам прибыли отряды макасарцев. На Амбоне на сторону восставших перешел голландский церковный служитель Ян Пайс, который принял активное участие в восстании [132, с. 189–190].

Генерал-губернатор К. Рейнирсзон направил на острова Пряностей карательную экспедицию во главе с Арнольдом де Вламингом. Эскадра де Вламинга перемещалась от острова к острову, устраивая над местным населением такие дикие расправы, что даже спустя несколько поколений именем де Вламинга здесь пугали детей. Тем не менее новое завоевание островов Пряностей растянулось на несколько лет. Только в 1652 г. де Вламингу удалось окончательно подавить восстание на Халь-махере, Буру и Сераме. Руководитель восстания в этом районе Маджийра бежал в Макасар, Примкнувший к повстанцам голландец Ян Пайс был захвачен солдатами де Вламинга' и четвертован. Дольше всего держалась крепость Ассахуди в горах 1Малого Серама (остров Хувамохель), где укрылся летом 1655 г. с остатками своих сторонников Санди. Крепость была практически неприступна, но предатель-мулла 22 июля 1655 г. провел голландцев по горной тропинке в тыл крепости. Санди был схвачен и приведен к де Вламингу. На допросе он держался гордо, отвечая на все вопросы презрительным молчанием. Тогда де Вламинг лично ударил его три раза саблей по лицу, после чего голландские солдаты зарубили молуккского вождя. Острова Пряностей в ходе этой многолетней войны были разорены дотла [158, с. 256–257; 242, с. 304–305].

В то время как повстанцы сражались, молуккская феодальная верхушка пришла к соглашению с голландцами. Уже 31 января 1652 г. беглый султан Мандар-шах подписал в Батавии договор, по которому голландская Компания могла вырубать в его владениях гвоздичные плантации, сколько ей будет угодно, а она в обмен на это назначала ему пожизненную пенсию — 6 тыс. реалов в год. Кроме того, Мандар-шах отказывался в пользу Голландии от своего сюзеренитета над Амбоном и Серамом, разрешал голландской Компании строить крепости в любом месте своих владений и запрещал въезд всем иностранцам, кроме голландцев [96, т. II, с. 37–42].

В 1653 г. капитулировали и подписали с Компанией аналогичные договоры принявшие участие в восстании братья султана — Манила и Каламата. Они тоже получили пожизненную пенсию, но уже поменьше [96, т. II, с. 62–65]. В том же году на аналогичных условиях заключил договор с Ост-Индской компанией правитель Бачана, а в 1655 г. — правитель Макиана [158, с. 256]. В итоге к началу 60-х годов XVII в. производство гвоздики сохранялось только на островах Амбон и Улиассер. Потеряв доступ к пряностям, испанцы в 1663 г. оставили свою крепость на Тидоре и с тех пор никогда уже не возвращались на Молукки. Население островов, лишенное единственного источника дохода, оказалось на грани вымирания, и только феодальная верхушка могла еще безбедно существовать на голландские пенсии.

Восточная Индонезия во второй четверти XVII в

Во второй четверти XVII в. английской Ост-Индской компании было уже не под силу держать свои фактории на Калимантане, и из европейских держав основную торговлю с этим островом в рассматриваемый период вела только Голландия. Во второй половине 20-х годов голландская Компания возобновила свою торговлю с Сукаданой. В 1628 г. она заключила торговый договор с княжеством Кота-Варингин на Юго-Западном Калимантане.

В 1631 г. оживились сношения голландцев с Банджармаси-ном. Банджармасин обратился к голландской Компании с просьбой о военной помощи против Матарама, который угрожал его независимости. Был заключен договор, согласно которому голландская Компания обещала прислать в Банджармасин свою эскадру, а султан Банджармасина предоставлял ей за это монополию на вывоз перца. Вскоре голландская Компания помогла Банджармасину в его войне с княжествами Кутей и Пасир, расположенными на восточном берегу Калимантана. После 1636 г., однако, отношения голландцев и Банджармасина резко ухудшились. Многочисленные служащие Компании стали вести себя в Банджармасине, как в завоеванной стране. Это вызвало взрыв народного негодования, в результате которого в 1638 г. в банджармасинских портах Мартапура и Кота-Варингин (последний в 30-х годах XVII в. вошел в состав Банджармасинского султаната) было одновременно убито более 60 голландцев.

Генерал-губернатор А. ван Димен, занявший свой пост в 1636 г., послал против Банджармасина сильную эскадру, которая расстреляла из пушек и сожгла все приморские города. Однако углубиться на территорию острова голландцы не решились. Периодические набеги голландского флота на побережье Банджармасина продолжались до 1660 г. [158, с. 245–246].

В 30-х годах XVII в. вспыхнула новая война голландской Ост-Индской компании с Макасаром. Поводом к ней послужила осада макасарскими войсками города Бутунга на одноименном острове близ Сулавеси. В ноябре 1633 г. генерал-губернатор X. Броуер принял решение вмешаться в эту борьбу. Ему не было дела до независимого Бутунга, но он давно искал предлог для нападения на Макасар, главную базу «контрабанды» гвоздики и мускатного ореха с островов Пряностей. В январе 1634 г. из Батавии отплыла эскадра под командованием адмирала Г. ван Лоденстейна. Ее задачей была блокада макасарского побережья и уничтожение всех судов, приближающихся к нему. 12 февраля 1634 г. эскадра подошла к месту назначения, но макасарцы были предупреждены о нападении, и голландцы не встретили у берегов Макасара ни одного торгового судна. Зато навстречу их эскадре вышел большой флот лодок прау. Ван Лоденстейну пришлось ни с чем вернуться в Батавию [242, с. 246].

В сентябре 1634 г. против Макасара была направлена вторая голландская эскадра, но и она не добилась успеха. Голландцам удалось заблокировать вход в Макасарский порт, но макасарцы за время, прошедшее после первого нападения, успели проложить сухопутную дорогу от своего города к восточному побережью острова, где и разгружались теперь пряности и другие товары. Блокада не удалась. К тому же в 1635 г. Бутунг, в защиту которого якобы выступила голландская Компания, примирился с Макасаром и сам начал враждебные действия против голландцев. Пришлось часть кораблей направить для карательных действий против Бутунга [242, с. 246].

Тогда генерал-губернатор А. ван Димен пришел к выводу, что с Макасаром лучше заключить мир, выторговав какие-нибудь уступки, чем продолжать разорительную и неэффективную блокаду. 22 июня 1637 г. ван Димен лично прибыл, с эскадрой на Макасарский рейд. Начались переговоры через капитана стоявшего в порту ачехского фрегата. Голландцы потребовали, чтобы султан запретил своим подданным посещать государства, с которыми голландская Компания воюет, а также Южный Серам (голландцы, таким образом, уже не надеялись добиться запрета посещать все острова Пряностей). Султан соглашался на мир, но без этих условий, а кроме того, он не разрешал вновь открыть голландскую факторию в Макасаре (ему уже была известна манера голландцев превращать такие фактории в маленькие крепости). Голландцам было разрешено торговать только на берегу под навесом, а перед уходом кораблей с товарами все убрать из импровизированного рынка. Со всеми этими оговорками 26 июля 1637 г. мирный договор был подписан [96, т. I, с. 301].

Голландский представитель при подписании договора не удержался от замечания, что голландцы все равно будут захватывать суда, плывущие в запретные, по их мнению, места. А генерал-губернатор А. ван Димен на следующий день после подписания договора писал директорам Компании в Гаагу: «Мир с Макасаром не будет ни прочным, ни долгим» [242, с. 247].

Действительно, мирные отношения голландской Компании с Макасаром длились недолго. На этот раз инициатива разрыва принадлежала макасарскому султану. Голландцев же в период мощного восстания на островах Пряностей во главе с Какиали (1638–1643) устраивал бы нейтралитет Макасара. Но повстанцы мусульмане обратились за помощью к единоверному Макасару, и султан, начиная с 1640 г., стал оказывать им регулярно помощь сначала тайно, а потом и явно. В 1642 г. он послал к Амбону свой флот, чтобы окончательно закрепить свою власть над этим островом, но голландская эскадра под командованием адмирала Кана уничтожила этот флот почти полностью. Даже после этого А. ван Димен не решился прямо напасть на Ма-касар, а только послал султану ноту, в которой угрожал войной, если подобные акции повторятся. Время для расчета с Макасаром, по его мнению, еще не пришло [158, с. 258].

Новое восстание на островах Пряностей (1648–1655) снова обострило отношения голландской Компании и Макасара. Султан Хасан-уд-дин снова начал активно поддерживать повстанцев. Макасар стал прибежищем повстанческих вождей, потерпевших поражение, а с 1653 г., когда восстание пошло на спад, макасарские вооруженные силы приняли открытое участие в этой борьбе. В ответ на это 21 октября 1653 г. генерал-губернатор и Совет Индии в Батавии объявили Макасару войну. В конце 1653 г. близ Амбона макасарский флот вступил в бой с голландской эскадрой. Макасарцы понесли тяжелый урон, но и у голландцев были крупные потери. Большие отряды макасарцев были высажены на Южном Сераме, где вернувшийся из эмиграции в Макасаре повстанческий вождь Маджийра снова организовал сопротивление. В 1654 г. макасарцы построили свою крепость на Сераме [158, с. 258; 242, с. 333].

Чтобы пресечь поступление подкреплений повстанцам из Макасара, генерал-губернатор И. Метсёйкер послал к берегам Сулавеси эскадру под командованием самого надежного своего командира — де Вламинга, «прославившегося» своими кровавыми «подвигами» на островах Пряностей. Де Вламинг построил на острове Бутунг крепость и приступил к блокаде Макасара. Хасан-уд-дин, однако, вскоре нанес ответный удар. Его войска форсировали узкий пролив и осадили крепость, на Бутунге. Голландский гарнизон сопротивлялся стойко, но все же был вынужден взорвать крепость, чтобы она не досталась противнику. В это время пала последняя крепость повстанцев на Сераме — Ассахуди. И Метсёйкер решил воспользоваться этим успехом, чтобы начать переговоры о мире (война с Макасаром обходилась Компании слишком дорого). 28 декабря 1655 г. после долгих переговоров был подписан мирный договор на основе равенства сторон [96, т. II, с. 82–84].

В том же году голландская Компания заключила договор с князьями Солора и Тимора, создав таким образом фланговую угрозу для Макасара. Князья этих островов, озабоченные угрозой со стороны португальцев, засевших на Восточном Тиморе, заключили с Компанией оборонительно-наступательный союз. «Мы все, — говорилось во втором пункте договора, — с нашими землями и подданными, которых мы имеем или можем приобрести в будущем, обязуемся быть верными дружбе с Компанией и не заключать союза ни с кем, кто враждует с упомянутой Компанией, и, напротив, враждовать с ними при условии, что Компания тоже будет оказывать нам помощь против наших врагов» [прил., док. 22].

В ответ на это макасарское правительство усилило свои связи с Восточным Тимором, последним колониальным владением, оставшимся у Португалии в Юго-Восточной Азии после падения Малакки в 1641 г. Португальцы встретили самый теплый прием в Макасаре, и постепенно их число в столице достигло 2 тыс. Макасар стал для португальцев последним крупным рынком в регионе, которым они могли свободно пользоваться, а макасарские правители, естественно, рассчитывали на их потенциальную военную силу в случае возможного конфликта с Голландией. В Макасаре обосновались также, хотя и в меньшем числе, англичане и датчане, вытесненные голландской Компанией с других рынков.

Борьба за рынки Западной Индонезии

Основным богатством Суматры были перец и золото. Как писал в своем меморандуме об использовании природных богатств Индонезии известный голландский колониальный деятель Я. П. Кун: «Перец растет на горах, лежащих в середине Суматры, где живет народ, называемый минангкабау. Эти люди спускаются вниз по разным рекам со своими товарами и обменивают их на ткани, соль и другое нужное им. Это происходит на западном берегу Суматры в Приамаме, Тику и других местах, а на восточном берегу — в Палембанге, Джамби, Индрагири, Кампаре и других местах. Но по реке Джамби, наиболее удобному пути, прибывает наибольшее количество перца» (цит. по [233, т. I, с. 55–56]).

В первой четверти XVII в. перец начали выращивать и на Западном побережье Суматры за счет сокращения здесь пло-щадей под продовольственными культурами. В это же время султаны Бантама также усиленно внедряют культуру перца в своих владениях, заставляя крестьян заменять рисовые поля плантациями перца. Натуральные налоги здесь также платили главным образцом перцем.

Другое богатство Западной Индонезии — золото добывалось в центральной части Суматры, где номинально правил «император» минангкабау, как его называли голландцы. Некогда его предки были властителями большого государства, контролировавшего почти весь остров, но после подъема портовых городов-государств в XVI в. центральносуматранское государство пришло в упадок и распалось на мелкие и мельчайшие княжества и даже отдельные общины, которыми управляли старейшины. Контроль над перцем и золотом перешел в руки тех, кто контролировал порты, и борьба за власть над портами стала основным содержанием истории Западной Индонезии.

Первоначально эта борьба велась в основном между Аче, Джохором и Бантамом. В первой четверти XVII в. львиную долю захватило Аче. Оно отняло у Джохора принадлежавшие ему территории на Восточной Суматре и ряд территорий на Ма-лаккском полуострове. Бантаму удалось захватить лишь область Лампонг, лежавшую на южной оконечности Суматры. Независимыми остались только два небольших, но очень богатых княжества Юго-Восточной Суматры — Джамби и Палембанг, номинально объявивших себя вассалами Матарама. Матарам был далеко, но, пока его могущество не пошло на убыль, его авторитет как бы охранял эти княжества от захвата со стороны сильных соседей.

В середине 20-х годов XVII в. в эгу многостороннюю борьбу за западноиндонезийский перец и золото вклинились Голландия и Англия. Первые их шаги были скромными. В этот период для них главной задачей было зацепиться за суматранский берег, в особенности в тех местах, которые не были под властью сильных правительств, установивших монополию на торговлю перцем и высокие пошлины^[19].

15 сентября 1615 г. первый голландский посол Абрахам Стерн прибыл в Джамби и договорился с местным князем — пангераном об открытии здесь голландской фактории. Он же стал первым голландским фактором в Джамби и с удовлетворением доносил Я. П. Куну: «Джамби знаменитый перечный порт и может поставлять от 40 до 50 тыс. бантамских мешков перца ежегодно» [233, т. I, с. 55].

В 1616 г. Стерн вступил в переговоры с послами Палембанга, прибывшими в Джамби, и в принципе договорился об открытии фактории и в этом княжестве. Он доносил по начальству: «Палембанг богат не только перцем, но и бензоином, воском, деревом и „драконовой“ кровью (красной смолой для сургуча)» [242, с. 187]. Палембангский князь, однако, не утвердил этого соглашения, потому что, когда его послы возвращались из Джамби, на них напали голландские суда. Голландский генерал-губернатор поспешил направить в Палембанг посла с извинениями, и конфликт был улажен.

Вслед за голландцами в Джамби и Палембанге появились англичане. Но их маломощная компания не могла составить серьезной конкуренции голландцам. Когда в 1634 г. Аче стало угрожать Джамби войной, пангеран Джамби обратился за помощью одновременно к голландцам и англичанам. Англичане отказались, ссылаясь на нехватку военных сил, а голландцы прислали эскадру из нескольких судов, и нападение Аче было предотвращено. Этот эпизод подорвал престиж англичан на Восточной Суматре, В 1629 г. голландский посол Геррит Брукман посредничал в заключении мира между Аче и Джамби и снова спас это княжество и голландские барыши [242, с. 189].

После разгрома ачехского флота португальцами в том же. 1629 г. появился еще один претендент на восточносуматранский перец. Португальцы, долгое время находившиеся в глухой обороне, решили перейти в наступление. В апреле 1630 г. они совершили набег на Джамби. В порту Джамби в это время стояли одно английское и три голландских судна. Португальцы потопили один из этих кораблей, а остальные захватили. Гол-. ландцы, однако, быстро подтянули сюда новые силы из Батавии и наголову разгромили португальскую эскадру. Командир ее, адмирал Ботельо, был убит. Это была последняя агрессивная акция португальцев в Индонезии. В 1641 г. Малакка пала, и португальский хищник окончательно вышел из игры. Теперь из европейцев на суматранский перец претендовали только голландцы и англичане. Последние, хоть и на вторых ролях, продержались в Джамби до 1681 г. [242, с. 190; 263, с. 123; 270, с. 104].

К 1640 г. положение голландской Компании на Юго-Восточной Суматре так укрепилось, что голландцы, сбросив маску «бескорыстных покровителей», начали диктовать Джамби и Палембангу их внешнюю политику, не стесняясь в случае надобности прибегать к вооруженной силе. В 1641 г. голландцы добились от князя Палембанга разрешения превратить свою факторию в этом княжестве в маленькую крепость и установить в ней восемь пушек, якобы для защиты от врагов Палембанга— Португалии и Матарама [96, т. II, с. 347–348]. Выставленный голландскими послами предлог был явно надуманным, потому что португальская угроза уже миновала, а Матарам был, хотя и номинально, сюзереном Палембанга.

Пангеран Палембанга, серьезно озабоченный такой непрошеной «защитой», решил обратиться за помощью к сюзерену. Он лично направился в Матарам, чтобы принести Агунгу положенную дань уважения и обсудить создавшееся положение. Агунг обнадежил пангерана и направил вместе с ним в Па-лембанг свой флот. Но голландская агентура своевременно донесла об этой акции генерал-губернатору Антони ван Димену. В устье реки Палембанг матарамский флот внезапно атаковала стоявшая там в засаде голландская эскадра из семи судов под командованием Иеремии ван Влита и рассеяла его. Корабль пангерана попал в руки голландцев. Ван Влит потребовал от палембангского князя немедленного ответа на вопрос: «Князь за Матарам или за дружбу с генерал-губернатором?» [45, с. 63; 158, с. 251–252]. У пангерана не было выбора. 20 октября 1642 г. он подписал с ван Влитом договор о «вечной дружбе и союзе» с голландской Ост-Индской компанией. По этому договору в Палембанге запрещалась продажа перца кому-либо, кроме голландцев, голландские подданные в княжестве получали право экстерриториальности, князь обязывался «выдавать головой» Компании ее должников и разрешал голландцам нападать на матарамские суда в территориальных водах Палембанга [96, т. II, с. 380–386].

Ободренные успехом в Палембанге, голландцы вскоре провели аналогичную операцию в Джамби. Когда в конце 1642 г. голландский резидент Хендрик ван Гент узнал, что пангеран Палембанга собирается, в свою очередь, в Матарам, он предъявил князю ультиматум — отказаться от поездки или голландская фактория будет закрыта. Пангеран отказался выполнить условия ультиматума, и тогда ван Гент эвакуировал весь голландский персонал и имущество фактории. Это было равносильно объявлению войны. В начале июля 1643 г. на рейде Джамби появилась сильная голландская эскадра. 6 июля пангеран был вынужден подписать кабальный договор, аналогичный тому, который подписал Палембанг [96, т. I, с. 407–408].

Вслед за малыми государствами Суматры настала очередь. Аче. После смерти султана Искандера Тани (1636–1641) мужская линия ачехских султанов прервалась. Вновь поднявшие голову крупные феодалы посадили на трон его вдову Тадж Уль-Алам (1641–1675), случай довольно редкий в мусульманских государствах. Тадж Уль-Алам была первой из четырех султанш, которые правили в Аче до 1699 г., правили в основном номинально, всеми же делами распоряжались сменявшие друг друга придворные клики. Уже в первые годы правления Тадж Уль-Алам начинается довольно быстрый упадок Аче. Оно теряет все свои завоевания на Малаккском полуострове (кроме Перака), ослабевает его власть в княжествах на Восточном берегу, и только за особенно богатый перцем Западный берег Аче продолжает цепко держаться до 60-х годов XVII в. [158, с. 271; 270, с. 118].

Голландская дипломатия мгновенно использовала политические изменения в Аче. Султан Искандер Тани умер 15 февраля 1641 г., едва успев получить известие о взятии голландцами Малакки, а уже в марте 1641 г. голландская Компания навязала его преемнице договор, по которому Аче предоставляло голландцам право беспошлинной торговли в землях Аче на западном берегу Суматры (в княжествах Тику, Паданг, Приамам, Индрапура) и запрещало торговать в этих землях англичанам, французам и датчанам [96, т. I, с. 345–346]. Этот договор был ценой за посредничество Компании в переговорах с Джохором о мире, который был заключен летом 1641 г. [45, с. 60; 101, 1640–1641, с. 423–424].

В 1645 г. генерал-губернатор А. ван Димен направил в Аче посольство с требованием, чтобы султанша заставила Перак предоставить голландской Компании оловянную монополию. Переговоры тянулись долго. Тадж Уль-Алам не хотела или, скорее, не могла принудить непокорного вассала выполнить требования голландцев. В июле 1647 г. Совет Батавии решил перейти к санкциям. Он издал постановление, запрещающее всем индийским купцам плавать на Суматру и в Малайю. Вместе с прежним запретом на торговлю англичан, французов и датчан это лишало Аче почти всех торговых контрагентов, кроме самих голландцев. Подобное самоуправство, и притом в мирное время, вызвало бурю возмущения в Аче. Последовал обмен резкими нотами. Тогда в 1648 г. Компания вообще закрыла свою факторию в Аче и установила морскую блокаду его владений. Аче, целиком зависевшее от внешней торговли, держалось два года, но все же было вынуждено пойти на переговоры. Голландцы тоже потерпели за это время значительные убытки, поскольку, господствуя на море, они не обладали достаточными силами, чтобы высадиться на сушу и захватить источники производства олова и перца. 15 августа 1650 г. был достигнут компромисс. По новому договору Аче и голландская Ост-Индская компания делили пополам олово, добываемое в Пераке, другим государствам доступ к нему был закрыт [96, т. I, с. 538–541; 242, с. 289–290]. На несколько лет в отношениях Голландии и Аче установилось затишье.

Малайя во второй четверти XVII в

С 1623 по 1627 г. голландцы ежегодно атаковали Малакку, но все попытки взять этот сильно укрепленный город оставались безуспешными. После 1627 г. военный конфликт с Матарамом потребовал от голландцев стянуть все свои силы в Батавию. Между тем ачехский султан Искандер Муда, в руках которого к этому времени оказалось все побережье Малаккского пролива, за исключением Малакки, собрал всех своих вассалов для окончательного удара по португальской крепости.

Но чрезмерное возвышение Аче вызвало серьезную тревогу у оставшихся еще независимыми малайских княжеств. Антиачехскую коалицию возглавила княгиня Паттани, Кроме нескольких мелких князей к ней присоединился вышедший из укрытия султан Абдул Джалил, призвавший джохорцев к восстании} против Аче. В 1629 г. ъ морском бою близ Малакки соединенный португальско-малайский флот нанес сокрушительное поражение флоту Искандера Муда. Ачехцы потеряли 19 тыс. человек и почти все свои корабли [157, с. 50; 182, с. 73].

После этого могущество Аче пошло на убыль. Правда, Искандер Муда еще в 1635 г. оказался в состоянии совершить новый набег на Паханг, чтобы отомстить ему за союз с Португалией, но к моменту смерти воинственного султана, 27 декабря 1636 г., почти все владения Аче на Малаккском полуострове были утрачены. Только Перак еще признавал себя вассалом Аче. Но уже в 1632 г. малайские князья настолько непринимали в расчет Аче как крупную державу, что стали планировать полное очищение полуострова от иностранного присутствия, т. е. изгнание португальцев, которым они только три года назад так эффективно помогли. Энергичная княгиня Паттани предложила организовать новую, антипортугальскую коалицию из Паттани, Джохора, Камбоджи, Джамби, Индрагири и Голландии [271, с. 115].

Голландия, однако, отказалась примкнуть к лиге, потому что хотела приобрести Малакку для себя, а союзники на это не соглашались. Между тем Португалия усилила свои позиции в Юго-Восточной Азии, заключив военный союз с Англией. Положение неустойчивого равновесия сохранялось, до 1637 г., когда голландской Компании удалось разорвать единый фронт малайских союзников, заключив сепаратный договор с Джохором^[20] [157, с. 39].

С этого времени Малакка постоянно находилась в плотней блокаде с суши и с моря. Когда ее обширные запасы истощились, летом 1640 г. начался последний этап борьбы за Малакку. С июня 1640 г. голландский флот подвергал город постоянной бомбардировке. В июле к голландцам подошло подкрепление — 40 джохорских парусных судов с большим количеством воинов на борту. 2 августа 1640 г. союзники высадились у стен Малакки и начали возводить вокруг города земляные укрепления. Тропические болезни косили голландские войска. К ноябрю 1640 г. у голландцев осталось только 1707 мушкетеров, из которых 470 были больны, и, если бы не подход нового контингента джохорских войск под командованием генерала Шри Биджа Дираджи, осаду пришлось бы снять, К январю 1641 г. осадные батареи пробили бреши в стенах двух бастионов, но-основная крепость все еще держалась. Однако и положение Малакки в это время было отчаянным. Более трети жителей города умерло от голода, еще большее число под покровом ночи бежало из Малакки. Комендант Малакки Мануэль де Сузо Кутиньо решил пойти на сделку с голландцами. После имитации штурма 14 января 1641 г. город пал. «Чтобы овладеть Малаккой, — писал К. Маркс, — голландцы подкупили португальского губернатора. В 1641 г. он впустил их в город. Они тотчас же поспешили к его дому и убили его, чтобы „воздержаться“ от уплаты условленной суммы подкупа в 21 875 фунтов стерлингов» [3, т. 23, с. 762].

Павшая Малакка представляла плачевное зрелище. На улицах лежали непогребенные трупы. Из 20 тыс. жителей в городе осталось, по одним сведениям, 3 тыс., а по другим — 1400 человек [242, с. 260; 271, с. 117]. Голландский командующий М. Картеку приказал гражданскому населению снести все свое золото, серебро и деньги в церковь св. Павла. Только после этого оно получило разрешение эвакуироваться на голландских судах в Негапатам. Офицеры и солдаты остались в голландском плену. Убитый губернатор Сузо Кутиньо через два дня был объявлен «внезапно умершим» и похоронен голландцами с большими почестями [271, с. 117].

Малакка, перейдя в руки голландцев, окончательно утратила свое значение как центр мировой торговли. Голландцы, однако, сохранили ее как военную базу, контролирующую Малаккский пролив. Корабли, приходившие этим путем с запада, обязаны были заходить в Малакку и приобретать за значительную сумму «пропуска» для плавания в морях Юго-Восточной Азии. Корабли же, идущие с востока и не имеющие уже таких «пропусков», вообще топили без предупреждения. Другой функцией Малакки при голландцах было военное давление на богатые оловом малайские княжества, с тем чтобы заставить их продавать олово только голландцам.

Уже в 1641 г. первый голландский губернатор Малакки И. ван Влит потребовал от князя Перака, чтобы он прекратил всякую торговлю с иностранцами и предоставил голландской Компании монополию на скупку олова в его княжестве. Получив отказ, голландцы послали эскадру блокировать устья Перака. Но перакский князь держался твердо, и голландцы временно переключились на другие оловоносные районы. 18 июня 1642 г. Компания подписала договор с князем Кедаха, по которому тот обязывался поставлять ей половину своего олова по фиксированным низким ценам. 19 марта 1643 г. небольшое княжество Джанк Сейлон (Уджунгсаланг), номинальный вассал Сиама, подписало с Компанией договор, предоставляющий голландцам исключительное право на скупку всего олова (княжество в это время экспортировало около 370 т олова в год). 1 января 1645 г. Компания подписала аналогичный договор с княжеством Бангери. Во второй половине 40-х годов XVII в. голландцы добились монополии на торговлю оловом в северо-малайских княжествах Паттани, Сингора и Лигор, которые также были вассалами Сиама. Наконец, в декабре 1650 г. послы Компании добились от сюзерена Перака султанши Аче подписания договора, по которому олово Перака должно было в равных долях продавать Компании и Аче, а все остальные конкуренты устранялись с перакского рынка [253, т. III, с. 81, 170].

Голландцы в этот период не стремились к широким территориальным захватам в Малайе. Однако им была необходима определенная сельскохозяйственная периферия, которая, по их расчетам, могла бы прокормить Малакку. В 1641 г. губернатор И. ван Влит заставил правителя лежавшего близ Малакки небольшого княжества Нанинг подписать договор о вассальной зависимости от голландской Компании. Но жители Нанинга не признали этого договора. Голландцы посылали в Нанинг одну за другой военные экспедиции, но они обычно не давали результата. Более того, экспедиция 1644 г. была полностью разгромлена нанингцами. Только в 1647 г. Нанинг признал свою вассальную зависимость от Компании, но прочно закрепиться в этом княжестве голландцам так и не удалось. К тому же попытки выращивания риса в окрестностях Малакки не увенчались успехом (здесь издавна существовали только садовые культуры). Рис и другое продовольствие, как и при португальцах, пришлось ввозить из Сиама и с Явы [271, с. 125–126].

Джохор после 1641 г. вступил в период расцвета. Как младший партнер Голландии, он мог теперь диктовать свои условия окрестным государствам и в полной мере воспользовался внезапно открывшимися перед ним возможностями. Султан Абдул Джалил не только вновь покорил Паханг, но и вопреки старой традиции не посадил никого туда вассалом, а сам принял титул «правитель Паханга». Затем он подчинил себе минангка-баусские княжества Центральной Малайи и вернул прежние владения Джохора на Восточной Суматре — Рокан, Кампар, Сиак и Индрагири. Аче, в это время переживавшее глубокий упадок, ничем не могло ему помешать. Восстановленная столица в Бату-Саваре, хотя и ненадолго, стала крупным международным портом. Голландцы, хотя и обманули своего союзника при дележе малаккской добычи^[21], на первых порах щедро давали «пропуска» судам, приписанным к Джохорскому порту. На рынке Джохора в изобилии имелось золото, слоновая кость, камфора, медь, олово, орлиное дерево, съедобные птичьи гнезда, соль, рис, ротанг, воск, китайский шелк, фарфор и фаянс, индийские ткани, опиум. Большие доходы Джохору приносила прямая торговля с Китаем, которую он перехватил у Паттани. Ежегодно в Джохор из Китая приходило 8–10 джонок — огромных судов с экипажем в несколько сот человек, товары которых раскупались за 2–3 недели. Благодаря существовавшей в Джохоре системе патронажа (все купцы, местные или иностранные, были обязаны иметь патрона, который за долю в прибылях охранял их от произвола других феодалов) феодальная верхушка Джохора хорошо наживалась на торговле. Крупные феодалы и сами участвовали в торговых предприятиях, ссужая купцам-мореходам деньги из 25 % [45, с. 38].

Джохорский флот патрулировал в Малаккском проливе, пресекая случаи пиратства, а голландская Компания, также заинтересованная в том, чтобы местных купцов не мог грабить никто, кроме нее, предоставляла за это Джохору право беспошлинной торговли на Малаккском рынке.

Голландцы, впрочем, пристально следили, чтобы джохорская торговля не приносила ни малейшего ущерба торговым монополиям Компании. Когда в 1643 г. Абдул Джалил установил связь с султаном Макасара Ала-уд-дином (через джохорцев, бежавших в Макасар после погрома 1615 г.) и принял на паях с ним участие в «контрабандной» торговле с островами Пряностей, голландцы без разговоров захватили джохорскую джонку, встретившуюся им близ островов Банда, и послали джохорскому султану грозную ноту протеста. Когда в 1647 г. в Джохор прибыл английский представитель Филипп Уайлд с просьбой разрешить английской Компании открыть здесь факторию, Абдул Джалил сначала дал такое разрешение, но потом, под давлением голландского резидента, аннулировал его [45, с. 69].

3 июля 1647 г. генерал-губернатор и Совет Батавии приняли решение запретить всем индийским купцам плавать в Малайю, Этим они рассчитывали пресечь «контрабандный» (с их точки зрения) вывоз олова в Индиго. Этот акт произвола вызвал возмущение малайцев. Но султан Абдул Джалил и после этого не пошел на разрыв с голландцами. Он по-прежнему посылал свои войска, чтобы подавлять антиголландские движения на полуострове [242, с. 289].

Бирма во второй четверти XVII в

Талун, правивший в 1629–1648 гг., вошел в бирманскую историческую традицию как образцовый монарх. Вскоре после его смерти бирманский придворный летописец записал: «Страна при нем процветала, и он умер, заслужив прозвище Талуна Справедливого» [250, с. 173]. Это убеждение в целом разделяют современные бирманские и западные историки [38, с. 263; 142, с. 193].

Сам Талун начал заботиться о своей посмертной репутации еще в самом начале своего правления. В одном из своих ранних манифестов он заявлял: «Вся страна — мой сад, где я выращиваю молодые растения, подготавливаю хорошие грядки и делаю все возможное, чтобы пересаженные деревца выросли и принесли плоды и чтобы эти плоды были наилучшего качества. Таким же образом религия и народ будут процветать в моей стране. Я сделаю так, чтобы жизнь была легкой. Никто не будет ведать невзгод, проходя путь от детства к зрелости и от зрелости к спокойной старости, и от старости к смерти» [250, с. 180]. У такого образцового короля и все чиновники должны были быть образцовыми «заботниками о народе». В указе, изданном в 1635 г., Талун говорит, снова прибегая к излюбленным в феодальной демагогии метафорам: «Лицо, которому дан в управление город или деревня, должно быть подобно садовнику, который выращивает растение. Он должен оберегать растение, а уж потом лучшие его листья могут быть взяты для продажи. Садовник так зарабатывает себе на жизнь. Подобным же образом и народ следует оберегать от всех притеснений и вымогательств со стороны алчных младших чиновников. Только наиболее добросовестных служащих следует посылать в деревни заботиться о благосостоянии народа. Донесения о народных нуждах следует рассматривать со всей серьезностью и принимать в соответствии с этим все необходимые меры. Всем надо твердо понять, что народ и его начальник в каждой местности взаимозависимы. От своего сотрудничества они имеют взаимные выгоды» [250, с. 177].

В другом указе Талун разражается уже прямыми угрозами против феодалов, которые только потребляют народные средства. «Птица ищет дерево с плодами и прилетает к этому дереву только тогда, когда плоды на нем в изобилии, — говорится в указе. — Она ничем не помогает росту дерева. И если начальник в своем владении не интересуется ничем, кроме дохода от него, он ведет себя подобно этой птице. А это недопустимо. Он, безусловно, заслуживает казни» [250, с. 177].

Еще в одном указе уточняется, что, собственно, заботило короля, когда он так много говорил о благе народа. «Если до наших королевских ушей дойдет, что народ бежит из какой-нибудь местности из-за угнетения поставленного там начальника, то этого начальника следует, не предоставляя слова для оправдания, казнить на месте» [250, с. 177–178].

Дело здесь, конечно, не только в том, что Талун хотел увековечить себя как справедливого монарха. Такая демагогическая активность в феодальных кругах наблюдается обычно накануне или после крестьянской войны. Источники, дошедшие до нас, в силу своего феодального происхождения, естественно, всячески замалчивают факты о крестьянских движениях, нарочито заслоняя их информацией о феодальных мятежах, разбое и пиратской активности, однако ясно, что в Бирме даже после ее нового объединения Анаупхелуном было еще очень неспокойно.

Начавшаяся еще в первые годы XVII в. после падения великой империи Байиннауна массовая миграция в Аракан и Сиам в начале правления Талуна не только не прекратилась, но даже возросла после кровавого подавления монских восстаний в Нижней Бирме. У нас нет сведений относительно того, была ли миграция коренного населения из Верхней Бирмы столь же интенсивна, но часть людей вполне могла укрыться на территории полузависимых шанских княжеств, где феодализм был примитивнее, а нормы эксплуатации ниже. Бирма после великих потрясений конца XVI — начала XVII в. обезлюдела. По оценке бирманского историка Тхан Туна, в королевстве Талуна в 1635 г. проживало не более 2 млн. человек [250, с. 175].

Наконец, и внутри страны крестьяне явочным порядком завоевали свободу передвижения, которой они раньше были лишены, и с земель одного феодала перебегали на землю другого, где налоговое давление было меньше. Весьма значителен был, видимо, отток крестьян на монастырские земли. Ведь каждый надевший рясу освобождался от воинской и других повинностей. Кроме того, очевидно, имели место и случаи коммендации в «храмовые рабы», т. е. крепостные, хотя основная масса «храмовых рабов» по традиции формировалась из военнопленных, которых жертвовали буддийской церкви бирманские короли. Чтобы восстановить «нормальный» феодальный порядок, надо было прежде всего покончить с конкуренцией между феодалами, переманивавшими друг от друга крестьян и скрывавшими их число от налогового ведомства, т. е. снова прочно прикрепить крестьян к земле. Кроме того, надо было дать и крестьянам хотя бы минимальные гарантии того, что им будет оставляться необходимый продукт, т. е. средства, достаточные для простого воспроизводства крестьянского хозяйства. Иначе государству грозил бы серьезный взрыв^[22].

Эта политика кнута и пряника, несомненно, начала проводиться еще при Анаупхелуне. Одним из крупнейших достижений Талуна современные бирманские и западные историки счи-тают издание им свода законов «Манусарашвемин» — гражданского, уголовного и процессуального кодекса. Это был первый в истории Бирмы документ такого рода, написанный не на церковном языке пали, а на бирманском языке и, следовательно, доступный широким массам^[23]. Новый кодекс давал крестьянам определенные гарантии от судебного произвола, устанавливал пределы для судебных пошлин, допускал существование института адвокатов, регламентировал обязанности судей и права тяжущихся сторон.

Но этот кодекс был издан в 1629 г., а Талун взошел на трон в сентябре этого года. Естественно, что совершенно нереально было бы допустить, что юристы Талуна подготовили этот огромный документ в течение одного квартала. Более правдоподобно допущение, что он составлялся в течение нескольких, лет, т. е. инициатива его создания исходила от Анаупхелуна, а Талун лишь присвоил себе заслуги старшего брата^[24].

Далее, взойдя на трон, Талун издал манифест, в котором, в частности, говорилось: «Покупка и продажа пусть продолжаются, как обычно, без всяких ограничений» [250, с. 176], что явно означало отказ от государственной монополии на торговлю рядом важнейших товаров, существовавшей в XVI в. Но такая же точно формулировка содержится и в тронном манифесте Анаупхелуна (1605). Талун, таким образом, шел в своей внутренней политике по путям, намеченным Анаупхелуном, но благодаря тому, что его предшественник уже значительно укрепил позиции королевской власти, Талун мог и поблажки и репрессии осуществлять в более широких масштабах.

Наряду с политикой пряника, о которой уже было достаточно сказано, он проводил, разумеется, и политику кнута, причем любопытно, что первые удары кнута обрушились не на крестьян, а на некоторых чересчур распоясавшихся феодалов. Талун был очень богомолен, однако это не помешало ему в момент последней войны с Сиамом (1630–1632), потребовавшей от Бирмы уже предельного напряжения сил, поднять руку на имущество буддийской церкви, непомерное богатство которой стало вызовом обнищавшей стране.

Земли, которые в последние годы монастыри прибрали к рукам, были у них изъяты. Но в Бирме, как и во всех других странах Юго-Восточной Азии того времени (кроме Вьетнама), главным богатством, которым распоряжались феодалы, была не земля, а работающие на ней люди. Изъятие у церкви людских резервов и стало основной задачей Талуна в первые годы его правления. Прежде всего он издал указ, запрещающий посвящение кого бы то ни было в монахи. Этот указ произвел такое сильное впечатление в стране, где каждый хотя бы раз в жизни на несколько месяцев уходил в монахи для накопления религиозных заслуг, что Талун был вынужден повсеместно разослать специальных чиновников с разъяснением, что это временная мера, которая вызвана критическим положением и не содержит в себе ничего антирелигиозного [250, с. 181].

Затем началась энергичная чистка уже посвященных в монахи. Все способные к воинской службе простолюдины, находившиеся в монастырях, были выявлены и возвращены в мирское состояние. Наконец, был издан указ, согласно которому было запрещено обращать в «храмовых рабов» военнопленных. Теперь их сажали на государственную землю (обычно в наиболее плодородной долине Чаусхе), чтобы они занимались земледелием и одновременно несли военную службу [15, с. 73]. Эти люди, представители многих национальностей, оторванные от своих корней, в чуждом окружении, всецело зависели от королевской власти и казались ей поэтому наиболее благонадежными. Хотя юридически они считались «рабами», на деле они были в более привилегированном положении, чем коренные бирманские крестьяне, формально свободные. Из них формировалась в основном королевская гвардия, главный аппарат подавления возможных крестьянских бунтов [142, с. 347].

Указ о необращении в храмовое рабство военнопленных, возможно, имел и обратную силу по отношению к сравнительно недавним приобретениям церкви. Во всяком случае, за первые шесть лет правления Талуна число военнообязанных в Бирме возросло настолько, что если в 1629 г. он унаследовал от своего предшественника 20-тысячную армию, то к 1635 г. он смог увеличить ее в 20 раз. В этом году Талун издал указ озаготовке для своей армии 100 тыс. мушкетов, 10 тыс. пушек, 50 тыс. луков. 1 тыс. кораблей, 5 тыс. боевых лодок и т. д., что, по подсчетам бирманского историка Тхан Туна, было достаточно для вооружения 400 тыс. человек, или каждого пятого жителя страны [250, с. 175].

Такое всенародное ополчение было созвано во время правления Талуна только один раз, в 1637 г., когда создалась угроза вторжения в Бирму китайских войск. Тем не менее есть сведения, что Талун постоянно держал под ружьем 400-тысячную армию, неслыханную для мирного времени. Видимо, эта армия нужна была ему для подавления внутренней оппозиции, прежде всего сопротивления крестьянства, на права которого с середины 30-х годов XVII в. он повел систематическое наступление.

После того как Талун в 1635 г. окончательно переводит свою столицу в Аву^[25], он прежде всего делает ряд примирительных шагов по отношению к духовенству. В том же 1635 г. он возводит в Аве огромную пагоду и помещает в нее статую Будды из золота, вес которого был равен собственному весу короля [207, с. 135]. Тогда же, видимо, был снят запрет на посвящение в монахи.

Затем он издает серию указов, целями которых были прочное прикрепление крестьян к земле, выявление всех бродяг и «тунеядцев», уклоняющихся от уплаты податей и воинской; повинности, и «справедливое» (по мнению короля) распределение земли и крестьянского труда между феодалами-чиновниками, поддерживавшими его в борьбе за власть. С этой целью началась работа по составлению первого в истории Бирмы полного земельного кадастра, завершение которого было приурочено к юбилейному, 1000 году тогдашней бирманской эры (1638) [29, с. 101; 142, с. 194].

При составлении этого кадастра были проведены четкие границы между всеми земельными владениями, тщательно проверены все документы на право владения землей^[26], были установлены нормы обложения податных земель^[27]. Одновременно была проведена всеобщая перепись населения и крестьянам было строжайше запрещено покидать те земли, на которых они находились в момент переписи. Из этого правила было сделано, однако, одно исключение — деревенским старостам было приказано тщательно проверить генеалогию всех жителей их деревень, чтобы выяснить, не является ли кто-нибудь из них рабом или потомком раба, точнее, крепостного. Такие люди подлежали немедленному возврату их прежним владельцам [250, с. 178].

Чтобы внедрить эти меры в жизнь, над крестьянами был учрежден строжайший полицейский контроль. В деревнях был даже введен своего рода комендантский час. Всякий, кто без крайней необходимости выходил из дома после девяти часов вечера, получал наказание — 100 ударов палками. Жизнь крестьян была подвергнута самой мелочной регламентации. Так, один из королевских указов устанавливал, какие танцы можно, а какие нельзя исполнять на деревенских праздниках. Семейная жизнь крестьян также перестала быть их личным делом. Староста был обязан следить, чтобы юноши и девушки своевременно вступали в брак. Тех же, кто замешкался, женили в принудительном порядке: правительство было заинтересовано в максимальном росте населения. Чиновник, стоявший во главе района, должен был ежегодно представлять правительству подробный статистический отчет о количестве рождений, смертей, побегов, посвящений в монахи, числе инвалидов, стариков и лиц, годных к службе в своем округе [250, с. 180–184].

Принцип индивидуальной ответственности, установленный кодексом 1629 г., был заменен принципом круговой поруки. Крестьяне несли коллективную ответственность за все правонарушения, совершенные не только в деревне, но и в ее окрестностях, если виновника не удавалось выявить. Талуну стал казаться чересчур либеральным институт адвокатов, лиц, знающих право, но не входящих в чиновничий аппарат. Эти, видимо, первые в Бирме светские интеллигенты вызывали у него сильное подозрение. В специальном указе он так характеризовал судебных защитников: «Адвокаты процветают, говоря ежедневно всякую ложь, и поэтому не имеют заслуг (перед государством. — Э. Б.), Их следует выселить за пределы города. Пусть живут там отдельно» [250, с. 181]. Тот же указ давал право судье лишать адвоката слова (если ему показалось, что тот хочет «запутать» суд), вытаскивать его из суда за волосы и наказывать 100 ударами палок.

Жесткий полицейский режим, введенный Талуном, однако, не был равносилен «закрытию страны», как это произошло в те же годы с Японией. Некоторые историки считают, что перенос столицы в Аву повлек за собой глухую изоляцию Бирмы от внешего мира на два с половиной века. На деле все было гораздо сложнее. Талун отнюдь не стремился закрыть свою страну от иностранцев. Он даже издал указ, поощряющий иммиграцию в Бирму из других стран и суливший переселенцам всяческие льготы [250, с. 176]. Этот указ, так же как и государственный контроль над иностранцами, был вызван тем, что земли в обезлюдевшей Бирме было много, а рабочих рук мало. Не сторонился Талун и сношений с европейцами. Когда в 1635 г. в Сириаме открылась первая голландская фактория, Талун, к тому времени уже переехавший в Аву, тут же пригласил ее руководство к своему двору. В сентябре 1635 г. первые голландские представители Дирк Стеур и Вирт Янсен Попта прибыли в Аву. Король дал им аудиенцию и устроил для них «различные представления: танцы, прыжки и борьбу». В результате последовавших переговоров была открыта голландская фактория в Аве. В 40-х годах XVII в. вслед за голландцами, в Верхнюю Бирму прибыли англичане. Они также встретили при дворе радушный прием. К концу правления Талуна обе Ост-Индские компании имели фактории не только в Сириаме и Аве, но и на крайнем Севере Бирмы, в Бамо, городе, откуда пролегал торговый путь в Юго-Западный Китай [140, с. 58].

Тринадцать мирных лет (1634–1647), если не считать оказавшегося локальным конфликта с Китаем в 1637 г., способствовали известной стабилизации и подъему хозяйства в Бирме. Жесткие полицейские меры Талуна, соединенные с определенным ограничением феодального произвола, привели к тому, что угроза крестьянского восстания к концу его правления, видимо, перестала беспокоить феодалов. Соответственно оживилась деятельность феодальных клик, которым уже стал невыгоден чересчур властный король, стремившийся превратить недавно еще полузависимых князьков в простых исполнителей его воли.

Это стало ясно, когда в 1647 г. в стране разразился династический кризис. Придя к власти, Талун объявил наследником трона своего младшего брата Минджиджасву, который сопровождал его во всех ранних походах и помог свергнуть племянника-отцеубийцу. Теперь этот принц умер. Среди многочисленных сыновей Талуна завязался спор о том, кто займет его место. Талун оттягивал свое решение. Часть знати, недовольная королем, составила заговор, выдвинув своим претендентом принца Шинталока. Под покровом ночи Шинталок и его сторонники внезапно атаковали королевский дворец и захватили его.

Талуну, однако, удалось спастись. Он бежал в расположенный поблизости буддийский монастырь, где монахи предоставили ему убежище (видимо, во второй половине своего царствования Талун сумел щедро вознаградить церковь за все, что он отнял у нее прежде). Шинталок попытался вырвать отца из монастыря вооруженной силой. Если верить хроникам, единственной защитой короля в тот момент были монахи., вооруженные палками. Нападение на монастырь по понятиям того времени было таким чудовищным святотатством, что отряд Шинталока действовал очень вяло, и к монастырю успела подойти часть королевской гвардии. Заговорщики отступили во дворец, укрепленный пушками, у Талуна же артиллерии не было. Осада затянулась. Однако позже правительственные войска одержали победу. Вожди заговора были схвачены и сожжены вместе с семьями. Шинталок был убит в бою [142, с. 193–194; 207, с. 135–136].

Раджа индийского княжества Манипур, узнав об этих потрясениях, в том же году вторгся в Северную Бирму. Однако позиции Талуна были еще сильны, и он легко отразил этот набег. В 1648 г. Талун внезапно скончался, видимо не оставив завещания. Совет знати возвел на трон другого его сына — совершенно бесцветного Пиндале (1648–1661) [38, с. 264–142, с. 196].

Борьба короля Прасат Тонга за централизацию Сиама

Общая линия развития Сиама после освобождения из-под власти Бирмы (с конца XVI в.) заключалась в непрерывном возрастании роли внешней торговли и соответствующем ей довольно значительном развитии внутренней торговли со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Подобные изменения в сфере экономики Сиама должны были неизбежно повлечь за собой изменения и в политической области. Интересы страны требовали создания прочного централизованного правительства, которое могло бы ограничить произвол местных феодалов, снять таможенные рогатки внутри страны и обеспечить внутренний и внешний мир, необходимый для нормального развития торговли. Борьба за создание такой власти началась еще при первом короле послебирманского периода Наресуане (1590–1605). Однако ни Наресуану, ни его преемникам Экатотсароту (1605–1620) и Сонгтаму (1620–1628) не удалось сломить могущество феодальной знати.

Основными двумя группами, на которые распадался класс феодалов, в это время были чиновники, служившие в центральном аппарате (так называемые внутренние чиновники), и провинциальные чиновники (так называемые внешние чиновники). В основе такого деления лежало сохранившееся от первых веков существования сиамского королевства деление страны на центральный королевский домен — Ван рачатани и окраинные уделы принцев. К XVII в. королевский домен занимал уже всю долину нижнего Менама (т. е. самую плодородную и густонаселенную область Сиама), а уделы были превращены в провинции во главе с назначаемыми губернаторами. Тем не менее различие между королевским доменом и провинциями, в которых губернаторы, пользуясь удаленностью от столицы, стремились закрепить наследственно свою власть и вести независимую политику, сохранилось еще и в XVII в.

Формально провинции управлялись специальными коллегиями чиновников, которые в миниатюре копировали королевский Совет министров, но на деле вся полнота власти принадлежала губернатору — чао мыангу, который являлся высшей инстанцией по всем гражданским, военным и юридическим вопросам для данной провинции. Как замечает ван Влит, губернаторы только не имели права объявлять войну, заключать мир и вносить изменения в писаные законы, хотя и могли безнаказанно нарушать эти законы на практике. Ни один из жителей провинции не мог покинуть ее пределы без разрешения губернатора. Если же кому-нибудь из жалобщиков и удавалось переправить свою петицию в Аютию, жалоба, как правило, оставалась без последствий [264, с. 60]. Губернатор, особенно в отдаленной провинции, по сути дела, был маленьким царьком и обращал мало внимания на приказания короля.

Между тем к концу 20-х годов XVII в. задача централизации страны стала еще более неотложной, так как к перечисленным выше факторам в это время прибавилось еще военное давление и прямая агрессия против Сиама со стороны европейских держав, которые стремились торговую прибыль, получаемую Сиамом от посреднической и иной торговли, перекачать в свои карманы. Интересы обороны страны от европейской агрессии настоятельно требовали создания сильного правительства.

Эта задача была решена основателем новой династии, правившей в Сиаме с 1629 по 1688 г., наиболее известным именем которого было имя Прасат Тонг — Король Золотого Дворца. Прасат Тонг был выходцем из знатной тайской семьи, находившейся в родстве по женской линии с царствующим домом. Исключительные полководческие способности, проявленные им во время войны с Камбоджей, выдвинули его в число ближайших сотрудников короля. К моменту смерти короля Сонгтама (апрель 1628 г.) он занимал ответственный пост министра двора. Поскольку в Сиаме не существовало четко сформулированного закона о престолонаследии, здесь началась ожесточенная борьба за трон между ближайшими родственниками короля. Прасат Тонг принял активное участие в этой борьбе и в конечном счете после низложения двух несовершеннолетних королей— Четтатирата и Атит Чакравонга (1629 г.) сам овладел троном.

Приход Прасат Тонга к власти ознаменовался значительными изменениями в личном составе сиамского правительства и высшего чиновничества. «В королевстве Сиам, — пишет современник этих событий ван Влит, — произошла великая перемена. Знатные вельможи лишились свободы и богатств, в то время как рабы стали мандаринами и вошли в число могущественнейших при дворе» [266, с. 124–125]. Употребил ли ван Влит в данном случае термин «рабы» в прямом или переносном смысле, т. е. желая подчеркнуть «низкое происхождение» новых вельмож, сказать трудно. Во всяком случае, ясно, что, если в число-приближенных Прасат Тонга и входили бывшие «рабы», т. е. крепостные, говорить об антифеодальном, революционном характере деятельности Прасат Тонга (как, видимо, представлял ее себе ван Влит, несколько раз возвращавшийся к мысли о рабах-вельможах) не приходится.

Основной социальной базой Прасат Тонга, как и всякого короля, борющегося за централизацию страны, оставались мелкие феодалы-чиновники (при отсутствии таких жестких границ между сословиями, какие существовали, например, в средневековой Европе, в число чиновников-дворян, конечно, могли проникать отдельные представители крестьянства).

Значительную поддержку оказывала Прасат Тонгу буддийская церковь, так же, как и мелкие феодалы заинтересованная в установлении сильной централизованной власти (конечно, до тех пор, пока та не посягала на ее права) и в ограничении крупных светских феодалов. В благодарность за это Прасат Тонг щедро одарял буддийские монастыри землями и золотом [36, с. 72].

Политику Прасат Тонга на первых порах поддерживало также многочисленное и влиятельное купечество Аютии и других торговых центров, состоявшее по преимуществу из натурализовавшихся в Сиаме индийцев, китайцев, японцев, персов, армян и представителей других национальностей^[28].

Народные массы в событиях государственного переворота, приведшего к власти Прасат Тонга, активного участия не принимали.

После захвата трона Прасат Тонгу пришлось преодолеть целый ряд новых препятствий. Соседние державы не признавали его законным королем, стремясь под этим предлогом отторгнуть в свою пользу пограничные части Сиама. Особенно воинственно вели себя Лаос и находившееся в вассальных отношениях с Бирмой королевство Чиангмай. На южной границе малайские княжества отказывались признать власть Прасат Тонга, а глава японских наемников при прежних королях Ямада собирал силы на юге страны, в Лигоре, чтобы идти войной в Аютию и свергнуть «тирана» [266, с. 139].

Требовалось незаурядное дипломатическое и военное искусство, чтобы удержать в подобных условиях власть в своих руках. Прасат Тонгу, однако, удалось справиться со всеми трудностями. Стремительным маршем продвинув свои войска на север, он обратил в бегство войска Чиангмая и Лаоса. Вскоре после этого он подавил японский мятеж и замирил малайские княжества [266, с. 144].

Упрочив свое положение, Прасат Тонг смог всерьез заняться борьбой с крупными феодалами, которая составила основу его внутренней политики на всем протяжении его царствования.

До Прасата Тонга губернаторы обычно постоянно находились в своих провинциях и занимали свои посты, как правило, пожизненно. При этом губернаторы ближних к столице провинций являлись ко двору для отчета один-два раза в год, а губернаторы дальних провинций — один раз в три года. Учитывая к тому же, что губернаторские посты фактически занимались наследственно, нетрудно понять, что такая система сплошь и рядом приводила к тому, что губернаторы превращались в самостоятельных князей [264, с. 60–61].

В первые же годы своего правления Прасат Тонг резко нарушил сложившиеся традиции. Каждые 4–8 месяцев он перемещал всех губернаторов (так же как и прочих крупных чиновников) с одного поста на другой, не давая им нигде укорениться. «Он так часто меняет высших должностных лиц королевства, — писал ван Влит, — что никто из знатных не может с уверенностью сказать, что ему принадлежит» [266, с. 154]. В дальнейшем он прибегнул к еще более радикальной мере, принудив всех губернаторов постоянно жить в столице (исключение было сделано только для губернаторов стратегически важных провинций Тенассерим, Лигор, Паталунг и Сингора). Обязанности губернаторов на местах стали выполнять их заместители — «люди низкого ранга», т. е. мелкие феодалы, назначенные на этот пост Прасат Тонгом и всецело зависевшие от него [266, с. 154].

Губернаторы и другие крупные феодалы, собранные в Аютии, фактически превратились в заложников в руках Прасат Тонга. «Они были полностью лишены прежней свободы, — пишет ван Влит. — Этим мандаринам было позволено разговаривать между собой только в приемном зале дворца и при этом так, чтобы их могли слышать все, даже рабы. Нарушая это правило, они ставили под угрозу свое положение и свою жизнь. Без ведома и согласия короля отец не имел права навещать своих детей, а дети навещать отца, даже в случае болезни или смерти. Все вельможи обязаны были под страхом тяжелого наказания трижды в день являться во дворец на перекличку» [264, с. 62].

Наконец, чтобы избежать опасного сосредоточения власти в руках отдельных министров, он перевел слоновый корпус — основную ударную силу сиамской армии из ведомства калахома (военного министра) в гражданскую часть [160, т. I, с. 270]. Таким образом военные силы Сиама были разбиты на три части (армия, гвардия и слоновый корпус) под командой трех различных начальников, которым было бы трудно сговориться.

Подобные административные меры соединялись у Прасат Тонга с прямым террором против верхушки феодального класса. В воспоминаниях голландского путешественника Яна Стрейса сохранилась яркая картина массовых репрессий против крупных феодалов в период февраля — апреля 1650 г. [36, с. 80–81]. Поводом для репрессий послужила смерть дочери Прасат Тонга. Эта дочь, благодаря явно инсценированному «чуду», была признана отравленной. Следствие велось простым, хотя и безупречным с точки зрения тогдашней юридической науки способом. Обвиняемым предлагалось пройти несколько метров босиком по раскаленным докрасна углям. Всякий, кому удалось пройти это испытание, не получив ожогов, автоматически считался оправданным и наоборот. А поскольку доказать свою невинность таким способом не удавалось никому (многие просто сгорали на полдороге), как замечает очевидец, люди, которых подвергали такому испытанию, уже считали себя заранее приговоренными (всего было казнено около 1 тыс. человек).

Весь процесс был направлен исключительно против крупных феодалов. Стрейс достаточно точно для своего времени сформулировал эту мысль в таких словах: «Считали, что беснующийся адский тиран под предлогом розыска отравителей хотел убрать со своего пути все дворянство, которого он боялся» [36, с. 82–83]. Конечный исход борьбы, как правильно отмечает Стрейс, был решен тем, что «наказанию подверглись только благородные и знатные и гибель их радовала народ, обремененный ради них налогами и повинностями» [36, с. 83].

Основной чертой внешней политики Прасат Тонга был отказ от разорительных феодальных войн, необходимый для успешного развития торговли. Уже в начале своего правления он посылает посольства с предложением мира и дружбы к королям Пегу и Авы (Бирма), старинным врагам Сиама, в Лаос, Аракан, Аче, Тямпу и другие государства Юго-Восточной Азии. Он прекращает долголетнюю борьбу за восстановление суверенитета Сиама над Камбоджей, бесплодно уносившую огромные средства и немало жизней, несмотря на то что голландцы подстрекали Прасат Тонга продолжать ее. Он отказался от традиционных походов на Бирму и Лаос [264, с. 32–35, 44].

Забота о развитии торговли занимала значительное место в политике Прасат Тонга. В первые годы своего правления он значительно уменьшил импортные и экспортные пошлины. Были приняты меры, чтобы оградить купцов от феодального грабежа. За вымогательство у купцов на феодалов налагали крупные штрафы и даже лишали должностей [264, с. 64–65].

В интересах развития торговли Прасат Тонг часто обменивался посольствами с различными странами Индии и Индонезии. Эти посольства неизменно сопровождались обширной свитой из купцов, которые, пользуясь дипломатическим иммунитетом, с большим удобством совершали свои торговые сделки. Тесные торговые и дипломатические отношения поддерживались с Китаем. Китайский император даже содержал при сиамском дворе четырех постоянных представителей [264, с. 93].

На протяжении ряда лет Прасат Тонг упорно стремился восстановить дипломатические отношения с Японией, разорванные сначала из-за мятежа японских наемников, а затем вследствие закрытия Японии для иностранцев. Всем уцелевшим японцам было разрешено вернуться в Сиам и занять прежние посты. В 1635, 1641, 1643, 1656 гг. в Японию направлялись посольства, снабженные большим количеством товаров для продажи, но сегуны наотрез отказывались принять сиамское посольство. Послам было разрешено продать только часть товаров, чтобы купить провизию на обратную дорогу [129, с. 304–305].

Взаимные выгоды японо-сиамской торговли, однако, были настолько велики, что сиамский король стал посылать в Японию суда с китайской командой^[29], которую сопровождали специальные сиамские чиновники. Последние руководили продажей товаров, не сходя с борта судна.

Необходимость торговой борьбы с европейскими купцами, объединенными в компании, и стремление укрепить экономическую базу королевской власти привели при Прасат Тонге к значительному росту государственных торговых монополий. Большинство из этих монополий было впервые установлено при Прасат Тонге. Торговля сапаном, оловом, тиком стала одним из важнейших доходов короля.

Установив монополию на важнейшие статьи экспорта, правительство Прасат Тонга, широко используя традиционное «право первой покупки», принадлежащее королю, все в большей мере захватывало в свои руки также и торговлю импортными товарами. Ведомством пракланга был организован сбыт этих товаров на всей территории страны. «Внутренняя торговля, — писал ван Влит, — приносит королю большие доходы, и много торговых точек открыто в разных провинциях» [264, с. 27].

Сиам и европейские державы во второй четверти XVII в

Рубеж 20-х и 30-х годов XVII в. явился важным переломным моментом не только во внутренней, но и во внешней политике Сиама. Если до этого времени отношения Сиама с европейскими державами носили неизменно мирный характер, то начиная с конца 20-х годов, на протяжении немногим более полувека, Сиам вынужден был последовательно обороняться от вооруженной агрессии всех колониальных держав того времени — Испании, Португалии, Голландии, Англии и Франции.

Причиной такого исключительного «внимания» европейцев к Сиаму в 30–80-х годах XVII в., несомненно, было стремление безраздельно завладеть сиамским рынком. По мере того как в торговых операциях европейских купцов и компаний все большую роль стали играть посредническая торговля между странами Востока и импорт в Европу дальневосточных товаров, сиамский рынок приобретал для европейцев все большее значение.

Стремясь занять на этом рынке ключевые позиции и в то же время лишить доступа к нему своих торговых соперников, европейские державы не останавливались ни перед какими средствами, в том числе и перед открытой войной.

В противовес политике европейских государств, каждое из которых хотело установить свою монополию на сиамский рынок, сиамское правительство настойчиво проводило политику «равных возможностей», для купцов всех стран, независимо от вероисповедания и национальности (большое число купцов, естественно, позволяло сиамскому внешнеторговому ведомству сбивать цены на привозные товары и поднимать цены на свои). Равным образом сиамское правительство не желало согласиться с тем, чтобы его торговый флот, приносивший Сиаму большие барыши, был бы заменен торговым флотом какой-либо из европейских держав. Поэтому на всем протяжении рассматриваемого периода давление европейских держав, встречаясь с упорным противодействием Сиама, неизбежно рано или поздно переходило в кровавые конфликты. Первой на путь открытой агрессии против Сиама вступила Испания (1628).

Предлогом для объявления войны послужил происшедший за четыре года до этого инцидент с голландским судном «Зеландия». В 1624 г. испанская эскадра под командованием Фернандо де Сильвы захватила это судно в сиамских территориальных водах в низовьях Менама. Сиамское правительство не осталось безучастным к такому вопиющему нарушению международного права. Отряд сиамских войск отбил у испанцев «Зеландию», и она вместе с грузом была возвращена законным хозяевам [216, т. I, с. 174]. Тогда испанцы промолчали, теперь же решили направить с Филиппин против Сиама несколько военных судов под командой дона Хуана д'Алькрассы. Внезапно появившись в устье Менама, эскадра д'Алькрассы вероломно захватила сиамскую джонку, шедшую с грузом из Кантона. После того как товары были перегружены на испанские корабли, джонка была сожжена вместе со всем экипажем. Такая же судьба постигла сиамское торговое судно, возвращавшееся из Нагасаки [264, с. 52–53]. В 1630 г. испанскую агрессию поддержали морские силы Португалии. В ответ на это король Пра-сат Тонг отдал приказ арестовывать находившихся в столице португальцев и захватывать португальские суда. Одновременно он обратился за помощью к голландцам. Голландская Ост-Индская компания, сама крайне заинтересованная в поражении своего старого соперника, охотно предоставила Сиаму военную помощь. В 1632 г. голландский генерал-губернатор Якоб Спекс направил для поддержки сиамского флота эскадру из пяти крупных военных судов под командой Антонио Кана [216, т. I, с. 178; 264, с. 38].

После этого перевес в морской войне явно стал клониться на сторону Сиама. Португальцы решили начать переговоры о мире. В июле 1633 г. в Аютию из Малакки прибыло посольство во главе с капитаном Себастьяном Монтос д'Авилла [264, с. 53]. Посольство встретило сдержанный прием, однако сиамский король удовлетворил просьбу д'Авиллы освободить из-под стражи португальцев, арестованных в Аютии и захваченных в море. В ходе дальнейших переговоров выяснилось, что сиамское правительство не собирается удовлетворять претензии, выставленные португальцами. Тогда д'Авилла, не дожидаясь окончания переговоров, в одну из ночей внезапно бежал, захватив с собой всех условно освобожденных португальцев (сентябрь 1633 г.). Той же осенью испанцы и португальцы, воспользовавшись тем, что эскадра Кана возвратилась в Батавию, возобновили военные действия против Сиама. Два португальских фрегата блокировали вход в реку Тенассерим, в то время как другие корабли охотились на сиамские суда, идущие в Китай, и совершали набеги на побережье.

Одновременно с этим испанцы и португальцы поддерживали и раздували феодальные мятежи против сиамского короля, использовали в своих целях противоречия между Сиамом и государствами Малаккского полуострова. Так, в 1634 г. португальцы, заключив союз с султанами Джохора и Паханга, смогли направить на помощь восставшему против Сиама Паттани объединенный флот численностью более 100 судов и 5 тыс. солдат, которым удалось снять сиамскую осаду. Камбоджа, находившаяся с 1622 г. в состоянии войны с Сиамом и вступившая в 1629 г. в открытый союз с испанцами, начала с помощью испанских корабельных мастеров сооружать военный флот [253, т. II, с. 263]. Однако союз хозяев Филиппин и Малакки с местными правителями не мог быть прочным и вскоре распался. В дальнейших событиях этой войны ни малайские государства, ни Камбоджа уже не принимали активного участия.

Несмотря на то что на этот раз голландцы не оказывали Сиаму реальной военной помощи, сиамцам удалось добиться ряда успехов. Для снятия блокады с Мергуи и Тенассерима было послано большое войско, которым командовали восемь японских наемников. Чтобы создать у португальцев впечатление, что Сиам в союзе с Японией, все войско было переодето в японское платье. Решающим фактором, определившим победу сиамцев, явилось, по-видимому, все же не это обстоятельство, а те несколько десятков пушек, которые они, несмотря на исключительные трудности продвижения по горным и лесным дорогам, сумели быстро доставить в Мергуи на слонах. Энергичный огонь сиамских батарей принудил португальские корабли покинуть реку и гавань Мергуи [46, с. 87].

После снятия блокады война приняла характер взаимного захвата кораблей. В 1634–1635 гг. сиамцам удалось захватить несколько испано-португальских торговых и военных судов. Добившись этих успехов, Прасат Тонг не счел нужным продолжать дальнейшую войну, мешающую развитию сиамской внешней торговли. В 1636 г. он без всяких условий освободил всех пленных испанцев и португальцев. Официальный мирный договор был подписан в 1639 г. (при активном посредничестве китайского посла в Макао) [264, с. 54; 266, с. 150]. К этому времени испанцам и португальцам, истощенным борьбой с Голландией и Англией, стало уже не под силу продолжать еще и сиамскую войну. В 1641 г. пал главный оплот португальцев в Юго-Восточной Азии — Малакка. После этого португальцы навсегда потеряли возможность серьезно угрожать Сиаму, и роль португальских купцов на сиамском рынке была сведена до минимума. Испания после разрыва унии с Португалией (1640 г.) также потеряла всякий интерес к сиамской торговле. Таким образом Сиам успешно отразил первую агрессию, направленную против него европейскими державами.

Победа в этой войне, однако, обошлась Сиаму недешево. В борьбе против Испании и Португалии сиамский король вынужден был призвать на помощь голландцев. Помощь была оказана, но, конечно, недаром. События испано-сиамской вайны голландцы использовали для того, чтобы укрепить свое положение в Сиаме, добиться новых льгот и привилегий и расправиться со своими торговыми соперниками на сиамском рынке. Эволюцию сиамо-голландских отношений в 20–40-х годах XVII в. можно наглядно проследить по изменениям тона дипломатической переписки этого времени.

В письме голландского штатгальтера Фредерика Оранского и Совета семнадцати к королю Сонгтаму, написанном в начале 1627 г., явственно ощущается униженное заискивание. Сиамский король титулуется «знаменитейшим, высочайшим и могущественнейшим». Получение письма от Сонгтама расценивается как великая честь, которую тот «соблаговолил оказать покойному принцу Морицу Оранскому». Возвращение захваченной испанцами небольшой яхты «Зеландия» превозносится как величайшее благодеяние. Голландский штатгальтер обращается к Сонгтаму с униженной просьбой «соблаговолить, как и прежде, оказывать свои королевские милости голландской нации» [прил., док. 4].

Значительно суше тон письма Фредерика Оранского королю Прасат Тонгу, написанного восемь лет спустя. В этом письме сиамский король уже всего лишь «могущественный». Отношение Прасат Тонга к голландскому штатгальтеру характеризуется не как «благоволение», а как «любовь и привязанность» и сам Прасат Тонг не «покровитель», а только друг голландцев, т. е. здесь голландский штатгальтер уже обращается к сиамскому королю как равный к равному [прил., док. 5].

В 40-х годах и позднее переписка между штатгальтерами и сиамскими королями вообще прекращается. Голландские генерал-губернаторы обращаются с письмами непосредственно к королю (а не к праклангу), посылают в Сиам посольства от своего имени, и сиамские короли, нарушая все правила придворного этикета, вынуждены им отвечать^[30]. Такое резкое изменение дипломатического тона за сравнительно короткий срок объясняется как изменением международного положения, так и рядом событий во внутренней истории Сиама, в которых не последнюю роль играли голландцы.

Тон первого письма характерен для периода, когда исход тяжелой и затяжной борьбы Голландии с Испанией и Португалией за восточные рынки был еще не ясен, когда позиции голландской Ост-Индской компании не только в Сиаме, но и на Яве были еще довольно непрочны, когда даже сама возможность удержать Батавию в голландских руках зависела зачастую исключительно от подвоза сиамского риса [216, т. I, с. 170, т. II, с. 4].

Тон второго письма отражает военные и дипломатические успехи Голландии на Востоке в середине 30-х годов, а также непрочное положение нового короля Прасат Тонга в начале его правления. Правители всех соседних государств (и даже Японии) отказались признать Прасат Тонга, открыто называя его «узурпатором и цареубийцей» [216, т. II, с. 4]. Наряду с войной против Испании и Португалии он должен был бороться с многочисленными феодальными мятежами, которые часто смыкались с внешней агрессией.

В этой обстановке внешней изоляции и внутренней неустойчивости Прасат Тонг готов был заплатить любую цену, лишь бы заполучить сильного союзника. Пристально следившие за развитием событий в Сиаме голландцы учли это. Голландия былапервой из иностранных держав, признавших власть Прасат Тонга. Голландский посол Иост Схоутен (он же глава аютийской фактории) предложил Прасат Тонгу военную помощь не только против Испании и Португалии, но и против восставших вассалов Камбоджи и Паттани.

В награду за помощь Схоутен потребовал немалую цену — предоставление монополии на важнейшие предметы сиамского экспорта — оленьи и буйволиные шкуры и сапановое дерево, а также обширный участок земли для фактории. Земельный участок был предоставлен Компании немедленно, что же касается монополии, то Прасат Тонг обещал предоставить ее на следующий день после совместной победы над Паттани [63, с. 249].

В соответствии с этой договоренностью было решено весной 1634 г. нанести по Паттани одновременный удар сиамскими войсками с суши и голландским флотом с моря. Голландцы обещали выделить для этой операции шесть военных кораблей. Однако посылка голландской эскадры настолько затянулась, что она подошла к столице Паттани только тогда, когда сиамская армия уже отступила от нее с большими потерями. Несмотря на большое разочарование, Прасат Тонг щедро вознаградил голландцев — уменьшил вдвое взимавшиеся с них пошлины [216, т. II, с. 5; 264, с. 39].

Еще более укрепилось положение голландской Компании в Сиаме после того, как Прасат Тонг совершил свою крупнейшую политическую ошибку — изгнал из страны японцев. Японские торговцы были наиболее серьезными конкурентами голландцев на сиамском рынке. Вся сиамо-японская торговля, которая до этого времени находилась в руках купцов этих двух стран, была теперь монополизирована голландцами, которые получили возможность диктовать свои цены на рынке.

Начиная с этого времени и вплоть до начала 60-х годов Голландия оставалась единственной крупной торговой державой на сиамском рынке и продолжала занимать здесь господствующее положение и в 60–80-х годах, несмотря на конкуренцию со стороны Англии и Франции.

Стоимость голландского импорта в Сиам неизменно в 1,5–2 раза превышала стоимость экспорта. Это объяснялось, по-видимому, не столько большим товарным объемом голландского импорта по сравнению с экспортом, сколько голландской политикой сбивания цен на местные товары и взвинчиванием цен на свои. Возможности для проведения такой политики обеспечивались голландским флотом, господствовавшим на море. Голландия ввозила в Сиам холст собственной выделки и готовую одежду, а также индийские ткани, причем последние явно преобладали. Наряду с индийскими хлопчатобумажными тканями (миткаль, ситцы и т. п.) голландцы ввозили, хотя и в меньшем количестве, японский и китайский шелк в виде тканей и готовой одежды.

Из товаров европейского производства Голландия ввозила в Сиам различные промышленные изделия и полуфабрикаты — гвозди, инструменты, корабельное оборудование, металлы в слитках (железо, медь) и, в виде редкого исключения, военные материалы — порох, пули. Являясь фактически монопольным поставщиком этих товаров, голландская Компания, несомненно, получала от их продажи огромные прибыли и очень ревниво следила за тем, чтобы Сиам не смог ликвидировать ее монополию, наладив производство этих товаров у себя.

Характерно, что упорные, повторяющиеся из десятилетия в десятилетие просьбы сиамских королей прислать им литейщиков, корабельных плотников, строителей, пороховых дел мастеров и других специалистов для обучения сиамцев неизменно вежливо отклонялись голландскими властями, несмотря на то что король Нарай предлагал назначить им любое жалованье, какое запросит Компания [101, 1671–1672, с. 494].

Огромные доходы голландцы 'Получали также от импорта в Сиам пряностей: гвоздики, корицы, кардамона, мускатного ореха и др. Эти пряности не произрастали в Сиаме. После захвата Молуккских островов голландская Компания стала их монопольным владельцем. Ввоз одной только гвоздики в Сиам в отдельные годы превышал 3,5 тыс. фунтов (голландский фунт — около 500 г), из чего можно заключить, что даже дорогие сорта пряностей были для Сиама товаром широкого потребления. Товары, вывозившиеся голландцами из Сиама, можно разделить на три группы: товары для потребления в голландских колониях в Индонезии и Малайе; товары, вывозившиеся в Голландию; товары, вывозившиеся в различные страны Азии.

К числу товаров первой категории относились рис, кокосовое масло, мед и высококачественный корабельный лес, вывозившийся в значительных количествах в Малакку и Батавию. Эта категория экспорта играла для голландцев особенно большую роль в первой половине XVII в., когда их положение на Яве еще не было достаточно прочным. Но и в 60–70-х годах, в особенности в неурожайные годы, голландцы продолжали вывозить из Сиама значительное количество продовольствия.

Вывоз в Голландию занимал в экспорте из Сиама наименее значительное место. Сюда отправлялись сравнительно небольшие количества кожи и олова.

Основную массу кожи голландцы сбывали в Японию, в то время как основную массу олова, слоновой кости, ароматичные смолы и благовония они вывозили в Индию и страны Ближнего Востока. Таким образом в голландской торговле наиболее важную роль играл экспорт товаров третьей категории. Именно за счет этих товаров получали голландцы большую часть своих прибылей. Особенно доходной была торговля шкурами оленей и диких буйволов, в то время в изобилии водившихся в лесах и речных долинах Сиама и Камбоджи. Для скупки шкур голландцы создали на местах сеть агентов из числа местных купцов, которые получали от них авансом значительное количество тканей и других товаров [46, с. 100]. Около 1650 г. из Сиама в Японию ежегодно вывозилось более 300 тыс. оленьих и буйволиных шкур, причем львиная доля этого экспорта принадлежала Голландии [36, с. 67]. В результате хищнической охоты число оленей в Сиаме и Камбодже уже к концу XVII в. катастрофически упало. Голландцы тем не менее успели нажить на этой торговле огромные барыши. Их прибыль от продажи шкур в Японии в отдельные годы превышала 200% [101, 1643–1644, с. 134] и редко падала ниже 100 %. Прибыль в 55 % считалась чрезвычайно низкой. Немалые доходы давал также экспорт в Японию и Китай ценного сапано-вого дерева, амарака — краски, из которой в Японии изготовляли сургуч, и даже шкурок ската, которые вывозились из Сиама сотнями тысяч^[31].

Значительных успехов добились голландцы в борьбе за господство в сиамо-индийской торговле. Если в первые десятилетия XVII в. они доставляли индийские ткани в Сиам морским путем вокруг Малаккского полуострова, то теперь голландские купцы появились и в Тенассериме (1634). Они вступали в ожесточенную конкуренцию с издавна обосновавшимися здесь индийцами, персидскими и арабскими купцами (в большинстве своем мусульманского вероисповедания). Однако вытеснить из тенассеримской провинции мусульманских купцов голландцам не удавалось. Как правильно подметил английский историк Д. Холл, «повсюду, где велась относительно честная конкуренция, азиат — араб, перс, индиец или китаец — всегда мог сохранить свои позиции. Только там, где голландцы прибегали к силе, как это имело место на островах Пряностей, они могли получить преимущество перед азиатским торговцем» [38, с. 215]. Прибегнуть к открытой силе, т. е. захватить Мергуи — единственный верный способ полностью овладеть тенассеримским торговым путем, голландцы пока еще не могли. С захватом же в1641 г. Малакки, благодаря которому голландцы получили господство над проливом, у них отпала и надобность в этом. Поэтому вся дальнейшая политика голландцев в этом вопросе сводилась не столько к тому, чтобы захватить тенассеримский путь в свои руки, сколько к тому, чтобы вообще закрыть его и направить весь поток товаров из Индии, Персии и стран Ближнего Востока в индонезийские проливы. Окончательно удалось им это только в конце XVII в., но существенный ущерб, причиняемый их деятельностью тенассеримской торговле, стал ощущаться уже в середине столетия.

Стремление голландцев установить свою монополию на сиамском рынке, естественно, не могло не вызвать противодействие со стороны сиамцев. Стремительное расширение областей, охваченных государственной торговой монополией в Сиаме, начинающееся как раз в середине 30-х годов, нельзя расценить иначе как реакцию сиамского правительства на торговую политику голландцев. Голландской Компании теперь все чаще приходилось иметь дело на сиамском рынке непосредственно с государством, скупавшим товары у производителей, а не с отдельными купцами. Монопольному покупателю, таким образом, был противопоставлен монопольный продавец.

Не ограничиваясь централизацией внешней торговли, сиамское правительство начало проводить политику установления тесных торговых связей с правительствами других восточных стран и поощрения купцов этих стран.

На востоке в связи с закрытием Японии и войной в Китае эта политика при Прасат Тонге не дала больших результатов. Поэтому основное внимание сиамского правительства было обращено на запад — к Индии. Здесь Прасат Тонгу удалось установить особенно тесные контакты с правителями государств, расположенных на Коромандельском побережье, и с навабом Бенгалии. «Они ежегодно обмениваются посольствами, снабженными дружественными письмами и небольшими подарками», — писал в 1638 г. ван Влит. — «Единственная цель таких посольств — способствовать развитию торговли, ибо мусульманские и языческие купцы часто пользуются помощью этих посольств, чтобы платить меньше пошлин и получать большую свободу торговли, а сиамские подданные (в индийских государствах. — Э. Б.) добиваются подобных же привилегий. Таким образом, эта дружба поддерживается не из политических соображений, а ради получения торговых прибылей» [264, с. 93–94]. Подобная активность сиамского правительства, конечно, не могла понравиться голландцам.

Ухудшению сиамо-голландских отношений способствовало также изменение внешней политики Сиама во второй половине 30-х годов. Начиная с 1636 г. сиамское правительство стало вести явный курс на ликвидацию военных конфликтов и установление мира со всеми соседями. В марте 1638 г. произошло примирение с Паттани. Одновременно с этим начались мирные переговоры с Испанией и Португалией. Еще за несколько месяцев до этого было отправлено посольство в Японию. К этому же периоду относится окончательный отказ Прасат Тонга от попыток восстановить вооруженным путем свое господство над Камбоджей. Когда несколько лет спустя началась война между Голландией и Камбоджей (1642 г.), Прасат Тонг не поддался искушению ввязаться в нее и, несмотря на настойчивые просьбы голландцев, отделался от них одними обещаниями [253, т. III, с. 192; 264, с. 41].

Ван Влит, давая общую характеристику нового курса Прасат Тонга, писал: «Затем, желая обеспечить спокойствие для своего королевства, поощрить развитие внешней торговли и добиться для себя и своих подданных свободы торговли и права посылать свои корабли в любое место, он заключил договор о мире и дружбе со всеми индийскими принцами и вообще со всеми королями и государствами, которые известны в Индии» [266, с. 147].

Подобная внешнеполитическая деятельность сиамского короля раздражала голландцев не меньше, чем его экономическая деятельность. Вместо Сиама, истощенного войной и непрерывно нуждающегося в военной помощи голландской Компании, им теперь предстояло иметь дело с Сиамом, богатеющим от торговли и не нуждающимся ни в чьих услугах. В результате нарочито дружественное отношение голландцев к Сиаму постепенно стало сменяться явно враждебным, и, по мере того как росла сила Голландии в Южных морях, это враждебное отношение проявлялось все более открыто.

Первый серьезный конфликт, отразивший изменение отношений между голландской Компанией и Сиамом, произошел осенью 1636 г. Вина в данном случае, даже по мнению ван Влита, лежала целиком на голландцах. «Случилось так, — пишет ои, — что некоторые из служащих Компании, в силу своей развращенности и распущенности, нарушили сиамские законы и оскорбили (буддийских) священников» [264, с. 57]. Разгневанная толпа окружила голландцев. Связанными их отвели к властям. Двое голландцев были приговорены сиамским судом к смертной казни по местному обычаю — к затаптыванию слонами. Но, благодаря дипломатическому искусству ван Влита, Прасат Тонг помиловал осужденных и все голландцы были вскоре освобождены из-под стражи. Ван Влиту тем не менее пришлось подписать своего рода «гарантийное обязательство» б том, что все служащие голландской Компании будут подчиняться законам и обычаям Сиама и приказаниям пракланга, основанным на этих законах, и что всю ответственность за возможные нарушения законов голландцами ван Влит берет на себя [прил., док. 6].

На этот раз победа оказалась на сиамской стороне. Сам ван Влит, конечно, ни в коей мере не считал себя связанным данным обязательством. Более того, в своем донесении начальству он требовал кровью (дословно: мечом) смыть нанесенное Компании «оскорбление» [264, с. 57].

На протяжении 40-х годов взаимная неприязнь и соперничество между Сиамом и голландской Компанией непрерывно продолжали нарастать. Голландцы планомерно вытесняли Сиам с рынков Дальнего Востока и Индонезии. В договоры, которые голландская Компания заключала с малайскими и индонезийскими государствами, обычно входила статья, запрещающая продажу перца и других пряностей Сиаму [253, т. III, с. 111]. Сиамские джонки, ходившие в Китай и Японию, не были гарантированы от нападений голландских кораблей. Серьезный конфликт возник в 1645 г. в связи с захватом голландцами у побережья Южного Вьетнама судна, принадлежавшего натурализировавшемуся в Сиаме японцу [253, т. III, с. 231]. Возмущение сиамского населения, в первую очередь местных японцев, этими пиратскими действиями едва не вылилось в вооруженное нападение на голландскую факторию в Аютии. Правительство Прасат Тонга воспрепятствовало кровопролитию, но голландцы воспользовались этим случаем, чтобы укрепить свою сиамскую факторию, превратив ее фактически в маленькую крепость.

Торговая борьба охватила даже отдаленный по тому временит Лаос. По признанию самих голландцев, здесь они «использовали все возможные средства, чтобы вставлять палки в колеса сиамцам, которые стремятся монополизировать всю торговлю (Лаоса. — Э. Б.) и захватить в свои руки все золото и благовония» [126, с. 271].

Не ограничиваясь вытеснением сиамцев с внешних рынков, голландцы начали захватывать в свою монопольную собственность рынки на территории самого Сиама. Так, в 1643 г. они навязали губернатору Джанк Сейлона договор, по которому все добытое олово должно было продаваться голландцам [253, т. III, с. 170].

В качестве ответной меры сиамское правительство все чаще стало налагать частичные или полные запреты на экспорт товаров в Батавию, особенно таких, как лес и рис [253, т. III, с. 20].

В конце 40-х годов XVII в. давно назревавший сиамо-голландский конфликт вылился наконец в форму вооруженного столкновения. Поводом для него послужил очередной феодальный мятеж в княжестве Сингора. Голландцы, первоначально дав обещание оказать Прасат Тонгу военную помощь, затем взяли его обратно. Последовал разрыв, после которого голландские военные суда блокировали сиамское побережье (1649). Голландский военный перевес был настолько очевиден, что Прасат Тонг был вскоре вынужден капитулировать [216, т. III, с. 238].

В знак примирения он в 1650 г. впервые направил посольство к голландскому генерал-губернатору Корнелису ван дер Лейну, признав его, таким образом, равным себе по рангу. Генерал-губернатору были преподнесены исключительно богатые дары (в частности, золотая корона и 12 слонов), размер которых носил скорее характер военной контрибуции. Ответное же голландское посольство демонстративно не привезло никаких, подарков [101, 1663, с. 661; 129, с. 321].

Камбоджа во второй четверти XVII в

В конце 1627 г. король Чей Четта II внезапно заболел и9 декабря на 41-м году жизни скончался. Старший сын Чей Четты II Анг Тур, которого он прочил себе в наследники, в это время находился в монастыре, куда он вступил в совсем юном возрасте. Совет знати решил дело не в пользу отсутствующего и предложил корону брату Чей Четты II 37-летнему Преах Утею, как человеку зрелому и обладающему большим опытом в государственных делах. Хотя летописи умалчивают об этом, решение Совета, видимо, было не вполне единогласным, потому что Преах Утей «скромно» отказался от короны и согласился принять лишь титул регента с дополнительным почетным званием «великий поборник справедливости, хранитель высшего закона» и в этом качестве правил государством около двух лет [28, с. 255; 84, с. 154–155].

В 1629 г., когда его власть достаточно укрепилась, Преах Утей разрешил Анг Туру покинуть монастырь и занять трон под именем Тхоммо Реатеа II (1629–1632). Регент рассчитывал, что молодой Король, известный до сих пор лишь как поэт и автор трактатов на религиозные темы, будет в его руках марионеткой. Вскоре, однако, выяснилось, что расчеты регента оказались ошибочными. Тхоммо Реатеа II начал проявлять вкус к власти. Так как аппарат светской и военной власти был целиком в руках Преах Утея, молодой король стал искать другие источники опоры. Он установил тесные связи с главой буддийского духовенства Сугандадипати и в то же время стал заигрывать с довольно многочисленной китайской общиной Камбоджи. Создав из китайских наемников личную гвардию, он перенес свою резиденцию из Удонга, где особенно сильны были сторонники Преах Утея, в новое место — Кох Гхлок [84, с. 156–167].

В 1632 г. между дядей и племянником происходит открытый разрыв. Если верить камбоджийским летописям, причиной конфликта было то, что Тхоммо Реатеа II забрал у Преах Утея его жену, принцессу Анг Водей, свою бывшую невесту. Но суть этого конфликта, видимо, все же была не в споре за женщину, а в споре за власть. В средневековых монархиях Юго-Восточной Азии женитьба на принцессе высокого ранга очень часто была веским доводом, подтверждавшим право на трон. Конфликт Преах Утея и Тхоммо Реатеа явно выходил за рамки семейного скандала^[32]. Это подтверждается тем, что он нашел свое разрешение не в форме дворцового переворота, как этого можно было бы ожидать, а в форме гражданской войны, охватившей всю Камбоджу.

Ядром военных сил Тхоммо Реатеа II стала его китайская гвардия. Ядром сил Преах Утея стали специально нанятые им в этом году 500 европейских авантюристов, главным образом португальцев. Кхмерские же феодалы со своими ополчениями выступали как на той, так и на другой стороне. О расстановке сил в лагере феодалов и о том, к каким прослойкам правящего класса апеллировали соперники, возможно, свидетельствует беглое замечание «Королевских хроник» (опубликованных Мак Фоеуном в 1981 г.) о том, что все крупные феодалы изменили королю. «Министры, — говорится в хрониках, — не проявили рвения в сражениях (на стороне Тхоммо Реатеа II. — Э. Б.), либо они были недовольны королем, который вел себя не так, как подобает монарху по древним обычаям. Многие министры перешли на сторону светлейшего регента, а второстепенные чиновники, сообщники короля, все сопровождали его в бегстве (после поражения. — Э. Б.)» [84, с. 173].

В конечном счете, как признают хроники, дело решила огневая мощь европейских наемников. Разбитый король бежал, но португальские мушкетеры настигли его и застрелили. Совет знати собрался и снова предложил трон Преах Утею, но он предпочел посадить на трон второго сына Чей Четты II — Понья Ниу (1632–1640). Отношения этого короля с регентом были уже совершенно однозначными. Понья Ниу униженно простирался перед Преах Утеем, прося разрешения похоронить своего убитого брата с подобающими ему королевскими почестями, а тот разрешил похоронить Тхоммо Реатеа II только так, как хоронят рядовых чиновников. Резиденция короля была снова перенесена в Удонг, где он постоянно находился под присмотром шпионов регента [84, с. 180; 125, с. 363–364].

В годы правления Понья Ниу в пров. Ромеан Трул вспыхнуло серьезное народное восстание, во главе которого, согласно хроникам, стоял некий Паланк Рат. К сожалению, подробные сведения об этом восстании, подавленном королевской армией, как и вообще о событиях внутренней истории Камбоджи в 30-х годах XVII в., до нас не дошли [22, с. 90; 28, с. 257; 84, с. 180].

Гораздо больше известий сохранилось о позиции Камбоджи в международных отношениях того времени, в частности о ее косвенном участии в последнем этапе борьбы за гегемонию на рынках Юго-Восточной Азии между Голландией и Португалией. Обеспокоенный, видимо, растущей мощью Голландии в Южных морях, Преах Утей покровительствовал слабеющим португальцам и поддерживал теснимых голландцами индонезийских купцов, важным торговым центром которых в XVII в. стал Макасар. Это навлекло на него месть со стороны голландской Ост-Индской компании.

13 июля 1635 г. голландцы захватили в водах Макасара камбоджийскую джонку с грузом росного ладана, гумилака и фарфора. Король Понья Ниу заявил по этому поводу решительный протест, и джонку пришлось вернуть. Но камбоджийско-голландские отношения продолжали обостряться. В 1636 г. из Батавии в Камбоджу были направлены корабли «Нордвик» и «Галиас», которые должны были доставить кхмерскому королю письмо генерал-губернатора Батавии Антони ван Димена с предложением продать ему огнестрельное оружие в связи с наступившим ухудшением отношений между Камбоджей и Сиамом. Но Преах Утей с недоверием отнесся к этому посланию. Согласно голландским источникам, португальцы, жившие в Удонге, сумели его убедить, что голландцы прибыли в страну в качестве шпионов сиамского короля. Во всяком случае, у Преах Утея было достаточно оснований подозревать, что письмо ван Димена — провокация, рассчитанная на то, чтобы стравить Сиам и Камбоджу и обеспечить себе большую свободу рук в Южных морях. Он не только не принял голландского предложения, но, когда корабль «Нордвик» потерпел крушение в устье Меконга, он, ссылаясь на обычное морское право средних веков, приказал реквизировать корабль со всем грузом, включая 30 пушек и 500 пикулей (около 30 т) меди. На требование голландцев вернуть их имущество камбоджийский король ответил категорическим отказом [28, с. 259; 104, с. 75].

В ответ на это голландцы произвели демонстрацию силы. В марте 1637 г. из Батавии вышла эскадра из четырех боевых кораблей. На борту эскадры находился посол Хендрик Хагенхаар, которому было поручено вручить Понья Ниу ультиматум. 11 мая 1637 г. эскадра вошла в устье Меконга и захватила шедшее в Пномпень португальское судно «Бассак». На приеме у Понья Ниу в Удонге разговор с послом пошел в очень резких тонах. Хагенхаар требовал возвращения «Нордвика», король, в свою очередь, обвинил его в пиратских действиях на территории Камбоджи. Переговоры кончились полным разрывом отношений. Хагенхаар дал указание главному голландскому торговому агенту Яну Галену закрыть торговую факторию и эвакуировать всех голландцев из страны [104, с. 75–76].

На этот раз голландская эскадра, видимо, не решилась открыть военные действия. В «Королевской хронике Камбоджи», опубликованной в 1871 г. Ф. Гарнье, однако, пол. 1640 г. отмечается война с Сиамом [125, с. 364]. В то же время из других источников известно, что в 30-х годах голландская Ост-Индская компания помогала сиамскому королю Прасат Тонгу своим флотом в войне против Португалии и Камбоджи [38, с. 215]. Если учесть, что в «Королевской хронике» даты часто сдвинуты на несколько лет, не исключено, что указанная война имела место в 1637 или 1638 г. и, более чем вероятно, что она вспыхнула благодаря подстрекательству голландцев.

Поскольку сиамские летописи об этой войне не упоминают, она, по-видимому, была кратковременной и кончилась плачевно для Сиама и его союзников из Батавии. Уже в 1638 г. голландцы были вынуждены вновь вступить в переговоры с Преах Утеем. В Удонг прибыл новый голландский посол Пауль Кроок. Голландская фактория в Камбодже была вновь открыта. Возобновилась торговля. Преах Утей даже предоставил голландцам кредит на 1 тыс. серебряных таэлей для закупки в стране лака, сандалового дерева и слоновой кости. В 1640 г. этот долг был возвращен с добавлением подарка: 100 таэлей и чугунной пушки [104, с. 76].

В июне 1640 г. Понья Ниу умер, и Преах Утей посадил на престол своего сына Анг Нона I (1640–1642), желая таким образом закрепить власть за своим потомством. Но правление Анг Нона I было недолгим. На политическую сцену выдвигается новый претендент — принц Чан, третий сын Чей Четты П. Завоевав популярность среди малайской гвардии (под названием «малайцы» в Камбодже объединяли как собственно малайцев, так и индонезийцев), наиболее боеспособной части в армии кхмерских королей, он в январе 1642 г. с ее помощью совершает дворцовый переворот. Во время королевской охоты малайские гвардейцы убили Преах Утея и арестовали короля Анг Нона I. Последний вскоре был казнен. Та же участь постигла большинство министров Преах Утея и его двух внуков, пытавшихся организовать контрзаговор. Трех младших сыновей Преах Утея Чан пощадил, за что впоследствии поплатился [22, с. 90; 28, с. 257].

Новый король принял тронное имя Рама Тхуфдей Чан (1642–1659). В начале своего правления Рама Тхуфдей Чан продолжал внешнюю политику Преах Утея и поддерживал, по крайней мере внешне, добрые отношения с голландской Ост-Индской компанией. В начале 1642 г. он направил в Батавию посольство и личное письмо к генерал-губернатору Антони ван Димену с предложением развивать торговые связи. В ответ на это в мае 1642 г. ван Димен направил в Камбоджу главного фактора (торговца) Корнелиса Клейна с двумя кораблями, чтобы поздравить Чана «с триумфом над королями-узурпаторами (т. е. Преах Утеем и Анг Ноном I. — Э. Б.) и предостеречь его против интриг португальских католиков» [104, с. 76]. Но в 1643 г. тесные связи между Рама Тхуфдей Чаном и приведшей его к власти мусульманской малайско-тямской гвардией переходят в новое качество. Он женится на малайке, принимает ислам и меняет свое тронное имя на Ибрагим. В связи с этим меняется и внешнеполитический курс страны. «Вскоре Рама Дипати (Чан. — Э. Б.) изменил религию, — пишет современник событий Г. ван Вустхофф, — сделал обрезание и объявил себя последователем Магомета. Он старается привлечь к себе малайцев и японцев, которым он дает большие привилегии, выбирает среди них телохранителей и поддерживает добрые отношения с худшими врагами христианства» [28, с. 261].

Д. В. Деопик называет решение Чана принять ислам «неожиданным» [22, с. 90]. Далее он пишет, что Чан «попытался, опираясь на религиозный авторитет монарха, внедрить в стране новую религию. Но пропаганда ислама имела не больший успех, чем пропаганда христианства; тогда Чан-Ибрагим вступил в открытое противоборство с большинством населения страны и двора» [22, с. 90].

Я позволю себе не согласиться с этой точкой зрения. Переход Чана в ислам, конечно, не был игрой случая, капризом «жестокого и неуравновешенного» [22, с. 90] монарха. Он был попыткой разрешить внешнеполитическую проблему, вставшую впервые перед Камбоджей в середине XVII в., но остававшуюся актуальной вплоть до середины XIX в. В течение этих двух веков Камбоджа была стиснута между двумя сильными соседями — Сиамом и Вьетнамом (в XVII–XVIII вв. — южновьетнамским государством Нгуенов), каждый из которых стремился подчинить себе эту страну (в XIX в. дело дошло даже практически до раздела Камбоджи между Сиамом и Вьетнамом). В такой обстановке ни родственный по религии хинаянский Сиам, ни махаяно-конфуцианский Вьетнам не могли возбуждать особенно теплых чувств у кхмерских королей. В то же время в середине XVII в. в Юго-Восточной Азии еще играли весьма важную политическую роль мощные мусульманские султанаты Малайи и Индонезии — Джохор, Аче, Бантам, Матарам. Они, совместно с более мелкими мусульманскими государствами малайско-индонезийского мира, представляли наиболее активную силу сопротивления европейской агрессии в Юго-Восточной Азии в XVI–XVII вв. Более того, многие районы Индонезии и Филиппин приняли мусульманство именно в качестве реакции на испано-португальскую агрессию, проходившую под знаком креста^[33]. Хотя эти государства часто воевали и между собой, борясь за гегемонию в мусульманском мире Юго-Восточной Азии, в целом присоединение к группе мусульманских государств было выгодно для Чана, ибо ни одно из них не имело агрессивных намерений в отношении Камбоджи, и, стало быть, каждое из них было потенциальным союзником.

Далее, тезис о том, что Чан пытался внедрить новую религию в Камбодже с таким упорством, что «вступил в открытое противоборство с большинством населения страны и двора» (курсив мой. — Э. Б.), представляется более чем сомнительным. Как известно, «эксперимент» Чана продолжался 16 лет и был прекращен только при помощи вооруженной интервенции Вьетнама. Имея же против себя «большинство населения страны и двора», Чан-Ибрагим не продержался бы и 16 недель, не то что лет. Отсюда можно сделать вывод, что миф о попытке насильственного или даже добровольного обращения камбоджийского народа в ислам был создан уже после смерти Чана враждебно настроенными летописцами. Судя по всему, в Камбодже при Чане сложилась ситуация, аналогичная положению в большом числе индийских государств средневековья. Монарх и правящая верхушка там исповедовали ислам, а народ, мелкие и средние и даже часть крупных феодалов продолжали держаться древней религии — индуизма. Такая система была очень стабильна, она держалась веками и просуществовала до английского завоевания Индии.

Вступив в группу мусульманских государств Юго-Восточной Азии (хотя и со своеобразным, аналогичным индийскому, статусом), Камбоджа, естественно, сразу же активно включилась в борьбу с Голландией, наиболее мощной колониальной державой того времени. В этой борьбе, как это ни парадоксально, союзником местных государств выступала Португалия, их бывший враг номер один. После захвата голландцами Малакки в январе 1641 г. Португалия утратила возможность вести самостоятельную политику в регионе. Она теперь располагала только двумя второстепенными базами — на Тиморе и в Макасаре, где португальцы обосновались с разрешения местных властей. После падения Малакки большое число тамошних португальцев эмигрировало в Сиам и Камбоджу. Последние усилили армию Чана в качестве артиллеристов и моряков.

В конце 1643 г. Чан-Ибрагим начинает военные действия против голландской Ост-Индской компании разгромом ее фактории в Удонге. Весь персонал фактории, включая и ее главу Фрэнсиса ван Регенмортиса, был перебит либо обращен в рабство. 3 февраля 1644 г. камбоджийцы захватили голландские корабли, зашедшие в Кампонглуонг. 60 голландских матросов, взятых в плен, было продано в рабство. Вскоре после этого камбоджийский флот захватил в открытом море голландское судно «Орангебоом», шедшее на Тайвань [104, с. 77; 125, с. 364].

В ответ на это генерал-губернатор Батавии Антони ван Димен 23 марта 1644 г. направил против Камбоджи эскадру из пяти кораблей. На борту эскадры находилось 160 голландских солдат и 240 матросов, не считая азиатских членов экипажа и вспомогательных отрядов. По тем временам это была значительная сила. Эскадра, однако, продвигалась весьма медленно. Только 6 июля 1644 г. голландские суда, поднявшись по Меконгу, стали на якорь близ Пномпеня. Здесь они простояли еще две недели, стремясь демонстрацией силы принудить Чана к заключению мира и выплате репараций. 21 июля, не получив никакого удовлетворения от камбоджийских властей, командующий эскадрой Хендрик Харусе решил начать наступление на Удонг. Но в этот момент выяснилось, что камбоджийцы успели отрезать голландским кораблям обратный путь, перегородив Меконг бамбуковой изгородью и поставив по обеим сторонам реки батареи. Вместо наступления на столицу голландцам пришлось с боем прорываться из ловушки. Потеряв 120 человек убитыми, в том числе командующего, потрепанная голландская эскадра вырвалась 26 июля в море и укрылась в бухте, принадлежавшей Тямпе [242, с. 383–384]. Примерно в тот же период король Чан лично возглавил атаку камбоджийской флотилии (с португальским экипажем) на голландский военный корабль, проникший в реку Бассак, приток Меконга. Понеся большой урон, этот корабль с трудом вырвался из территориальных вод Камбоджи [104, с. 77]. Второе столкновение с колониальными хищниками (первым было отражение испано-португальской агрессии в конце XVI в., см. [12, с. 259–270]) также окончилось успешно для Камбоджи.

Вьетнам во второй четверти XVII в

Весной 1627 г. начались первые сражения между войсками Чиней и Нгуенов в районе реки Ниутле. Уже упоминавшийся иезуит Александр де Род, который как раз в это время (апрель 1627 г.) прибыл из Южного Вьетнама в лагерь Чинь Чанга, так оценивал происходящие события: «Когда король Тюа Бан Вуан (Чинь Тунг. — Э. Б.) умер, король Кохинхины Тюа Сай (Шай Выонг. — Э. Б.), которого сношения с португальцами сильно укрепили и войска которого приобрели большой опыт во владении оружием, не хотел признать нового короля Тонки-на, своего кузена, и тем более платить ему дань» [223, с. 123–124].

По оценке А. де Рода, флот Чинь Чанга в 1627 г. составлял более 600 военных судов, на каждом из которых было установлено по крайней мере три пушки. Описывая внушительное движение армии Чинь Чанга, посаженной на суда, А. де Род сообщал: «Перед королем плыло 200 джонок с разными войсками. Затем 24 большие барки с королевской гвардией. В центре их — королевская барка. Джонок арьергарда было еще больше, чем джонок авангарда, а мелких барок — вообще не сосчитать. Кроме того, 500 больших барок везли продовольствие для армии и флота» [222, с. 18–19].

Армия Шай Выонга насчитывала, видимо, около 40 тыс., а флот состоял из 200 боевых судов. Однако она обладала превосходством в огнестрельном оружии и лучшей разведкой. Полководцы Шай Выонга, среди которых выделялся 24-летний Нгуен Хыу Зат, искусно маневрируя, сводили на нет численное превосходство противника. Огромный флот Чиней также принес им мало пользы. Когда северовьетнамские корабли вошли в устье Ниутле, они внезапно напоролись на вбитые в дно остроконечные колья и другие заграждения, секретно установленные Нгуен Хыу Затом. Многие суда были повреждены и затонули. В это время их атаковал с тыла южновьетнамский флот. Потери были так велики, что теперь Чинь Чангу оставалось полагаться лишь на сухопутную армию [75, с. 124–129; 191, с. 20]. Несмотря на успешные действия Нгуен Хыу Зата и других полководцев Шай Выонга, исход кампании все еще оставался неопределенным. Но Шай Выонг, никогда не жалевший средств на разведку, уже давно обзавелся при дворе в Тханглонге обширной агентурой. В июне 1627 г. Чинь Чанг получил подложное донесение из столицы, извещающее его, что в дельте Красной реки якобы вспыхнуло крупное восстание, которое возглавил его родственник Чинь Зя. Чинь Чанг поспешил со всеми войсками на Север. Военные действия на Юге в этом году прекратились. Затем Чинь Чангу пришлось заняться отражением вторжения Маков из Каобанга (возможно, между ними и Южным Вьетнамом существовала на этот счет дипломатическая договоренность), и Шай Выонг получил передышку на несколько лет [75, с. 130–131; 191, с. 20].

Это время южновьетнамский правитель посвятил строительству целой системы долговременных оборонительных сооружений в самом узком месте вьетнамской равнины, между устьем Ниутле и горами. Из этих сооружений особенно мощной была стена Донгхой. Закончив эти оборонительные работы, Шай Выонг сам перешел в наступление и занял южную часть пограничной северовьетнамской провинции Ботинь [75, с. 131–136; 191, с. 20].

Обе стороны, готовясь к новой войне, продолжали искать поддержки у иностранных держав, а за неимением ее распускать слухи, что они такую поддержку имеют. Так, Шай Выонг приказал заготовить большое количество манекенов в форме португальских солдат с палками вместо ружей и установить их в нужный момент на оборонительных стенах, чтобы ввести в заблуждение противника [191, с. 92]. В то же время он продолжал заигрывать с голландцами — основными врагами португальцев. Когда в 1632 г. голландский корабль у берегов Камбоджи захватил португальский галион, а затем оба судна были занесены штормом к берегам Южного Вьетнама, Шай Выонг арестовал было голландцев как пиратов, но потом обласкал их и отпустил в Батавию. В июне 1633 г. в Дананг прибыли из Батавии два голландских корабля, и торговля голландской Компании с Южным Вьетнамом, пришедшая в 20-х годах XVII в. в упадок, возобновилась [71, с. 124; 105, с. 80].

Интерес обоих правителей Вьетнама к европейской помощи способствовал также тому, что в 20–30-х годах XVII в. католические миссионеры без особых помех могли вести свою пропаганду в обеих частях страны и достигнуть в ней значительных успехов. После выдворения миссионеров из Японии (где правительство вовремя оценило создаваемую ими угрозу) усилия отцов иезуитов из всех стран Юго-Восточной Азии (кроме Филиппин) сосредоточились в первую очередь на Вьетнаме. Здесь им удалось не только обратить в христианство некоторую часть феодалов, в основном женщин^[34], но и заинтересовать своим учением широкие крестьянские массы. Этому способствовала особая религиозная ситуация Вьетнама. Население остальных стран Юго-Восточной Азии, исповедовавшее мусульманство или буддизм хинаяны, как показал уже опыт XVI в., оказалось невосприимчивым к христианской проповеди. Во Вьетнаме же господствовало конфуцианство (при второстепенной роли буддизма махаяны и анимистических культов). Конфуцианство, ого-сударствленный культ предков, при котором монарх считался как бы отцом и духовным руководителем своего народа, а чиновник-феодал — соответственно отцом и духовным руководителем своих крестьян, сливало фактически церковь и государство в одно целое. Поэтому в сознании эксплуатируемого крестьянина представление о несправедливости существующего феодального государства не отделялось от мысли о несправедливости господствующей религии, как это зачастую имело место в других странах.

Христианская религия предлагала вьетнамскому крестьянину духовную альтернативу, и именно Вьетнам стал первой независимой страной на Востоке, где католическим миссионерам удалось создать массовую церковь. В 1639 г. число христиан в Южном Вьетнаме достигло 12 тыс., а в Северном Вьетнаме 82,5 тыс. (против 1,2 тыс. в 1628 г.). На территории Северного Вьетнама в это время имелось более 100 церквей и 120 часовен. В 1640 г. число христиан здесь, согласно миссионерским отчетам, достигло 100 тыс., а к 1648 г. — 195 тыс. [79, т. I, с. 39; 258, с. 110].

Правители обеих частей Вьетнама достаточно рано осознали, что внутри их государств образуется инородное тело, которое может стать объектом колониальных авантюр со стороны европейских держав (а примеры таких авантюр в Камбодже и Бирме, не говоря о реальных захватах португальцев, испанцев, голландцев в Малайе, Индонезии, на Филиппинах, были еще очень свежи в памяти). Однако меры, которые они принимали против христианской пропаганды, были нерешительными и половинчатыми. Миссионеров то высылали из страны, то впускали обратно, отправление христианского культа то запрещалось, то молчаливо вновь допускалось^[35]. Заинтересованность в европейской торговле, и в особенности в поставках оружия, была еще очень велика.

Иезуиты между тем активно готовили местные кадры, которые могли бы заменить их в случае ухода в подполье или окончательной высылки из Вьетнама. Из христианской молодежи была сформирована так называемая организация катехи-сюв, лиц, давших обычные монашеские обеты, но не получивших звание священника (иезуиты боялись, что собственное полноправное духовенство может побудить вьетнамских христиан к образованию национальной церкви, независимой от европейского влияния). Катехисты давали клятву беспрекословного подчинения отцам-иезуитам. Как Южный, так и Северный Вьетнам были разделены на церковные провинции, в каждой из которых вел христианскую пропаганду особый отряд катехистов. Кроме того, в каждой деревне, где имелось христианское население, был организован церковный совет, во главе которого стоял староста. Последний едва ли умел правильно креститься, но зато был самым влиятельным человеком христианской части деревни (зажиточным крестьянином, может быть даже мелким феодалом). Такая почти по-военному четкая организация позволяла немногочисленным европейским миссионерам контролировать весьма значительную часть населения Вьетнама, особенно Северного [146, т. II, с. 63–65; 229, с. 124; 254, с. 201].

Между тем войны Чиней и Нгуенов шли своим ходом. Вначале 1634 г. Чинь Чанг с большой армией подступил к стене Донгхой. На этот раз, как и в 1620 г., главный расчет был на внутреннюю диверсию. Третий сын Шай Выонга, принц Ань, не имевший надежды сменить стареющего отца, вступил в сговор с агентами Чинь Чанга и обещал атаковать стену Донгхой с тыла, когда будет дан условный сигнал. Условный сигнал, выстрел из пушки, был дан, но никто на него не ответил. Видимо, Ань струсил или, может быть, не мог собрать достаточное количество сторонников для такого дела. Генерал Нгуен Хыу Зат защищался с обычным мастерством, и войскам Чиней пришлось ни с чем вернуться восвояси [75, с. 143–144; 191, с. 20]. Год спустя, 19 ноября 1635 г., Шай Выонг умер, оставив свой неофициальный престол^[36] старшему сыну Нгуен Фук Лану, более известному как Конг Тхыонг Выонг (1635–1648). Принц Ань, бывший в это время губернатором провинции Куан-гнам, счел момент подходящим для новой попытки захватить трон. Он привлек на свою сторону многочисленных японцев, живших в Файфо, которые составляли серьезный военный потенциал. Кроме того, к нему примкнуло большинство феодалов провинции Куангнам. В стране разразилась короткая, но жестокая гражданская война. Потерпевший в конечном счете поражение Ань пытался бежать в Камбоджу, но был схвачен и казнен. Затем началась расправа над его сторонниками. Главари были казнены, остальные лишены должностей с конфискацией имущества. Почти весь аппарат провинции был обновлен. Попутно было объявлено иностранным купцам, что все притеснения, которым они до сих пор подвергались, происходили по вине казненных преступников. Теперь же торговля будет происходить свободно и без всяких ограничений [71, с. 135; 75, с. 146; 191, с. 20].

Когда в марте 1636 г. в Южный Вьетнам прибыл голландский посол Абрахам Дуэйкер с серьезной претензией по поводу конфискации в августе 1634 г. груза потерпевшего крушение близ Парасельских островов голландского судна «Гротенброк» (послу в Батавии была дана инструкция подкреплять свои требования угрозой войны), Конг Тхыонг Выонг принял его очень любезно, но платить отказался, возложив всю вину на прежнюю преступную администрацию, с которой, как говорится, взятки гладки. Взамен этого Конг Тхыонг Выонг предоставил голландцам право не платить в будущем портовую пошлину, а также дарить королю и вельможам положенные по обычаю подарки [71, с. 137–140].

Руководство голландской Ост-Индской компании не было вполне довольно таким соглашением. Оно пыталось еще поторговаться. Новое посольство во главе с Н. Кукебакером в июле 1636 г. потребовало дополнительных привилегий — поставок Компании в течение 10 лет по 500 пикулей (около 30 т) шелка и 5000 пикулей (около 300 т) сахара по заниженным ценам. Тут терпение Шай Выонга истощилось. «Я король, а не купец, — ответил он. — Если Компания хочет войны, вольно ей, а если хотите мира — торгуйте свободно (т. е. на свободном рынке. — Э. 5.)» [ну в