Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; В гостях у астролога; Дыхательные практики; Гороскоп; Цигун и Йога Эзотерика

Виталий ПЕНСКОЙ
ИВАН ГРОЗНЫЙ И ДЕВЛЕТ-ГИРЕЙ

ПРОЛОГ

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных…

Речи Высокого. 76// Старшая Эдда

В истории русско-крымских отношений, насчитывающих не одно столетие, XVI в. занимает особенное место. Сложившийся в конце XV в. русско-крымский союз, острием своим направленный против Большой Орды, оказался, увы, слишком недолговечным, ибо он основывался на принципе «против кого дружить будем». И когда в 1502 г. государство Ахматовичей окончательно рассыпалось, когда общего могущественного врага, против которого объединились молодые Русь и Крым, не стало, переход от дружественных отношений к открытой враждебности был лишь вопросом времени. Конечно, причины, которые привели к распаду русско-крымского союза, весьма разнообразны, но две из них можно выделить в качестве основных. Прежде всего в Крыму не испытывали особого восторга, наблюдая за стремительным ростом могущества и влияния своего северного партнера, поскольку это мешало реализации той идеи, которую вынашивал в своем сердце «царь» (а именно так именовали на Руси крымских правителей) Менгли-Гирей I, фактический создатель крымской государственности.

Суть ее заключалась, по словам А.Л. Хорошкевич, в создании «…огромного государства Золотой Орды (Takht Memleketi в крымских документах) под эгидой Крыма, которое бы включало все территории кочевки ее бывшего главного соперника Большой Орды…»^{1}. Сильное Русское государство выступало препятствием на пути реализации этих далеко идущих планов по воссозданию татарской «империи» в ее прежних границах.

Другой, не менее веской причиной, по которой Крым и Русь не могли долго существовать в мире и согласии, был сам характер крымской государственности и его отношений с соседями. Основанное саблей, Крымское ханство поддерживало свое существование саблей же. Отмечаемая современниками воинственность крымцев не была, конечно, их врожденным качеством, но в определенной степени могла считаться необходимым условием существования татарского общества и государства? Интересные наблюдения, позволяющие дать ответ на этот вопрос, были сделаны отечественным историком Н.Н. Крадиным, который отмечал существование определенной зависимости кочевников от земледельцев. По его словам, «номады в принципе могли обходиться без земледельческих рынков и городов. Само по себе кочевое скотоводство является достаточно независимым и сбалансированным типом адаптации в аридных экологических зонах. Другое дело, что такая адаптация вынуждает от многого отказываться. Образ существования «чистых» кочевников всегда более скуден, чем быт номадов, использующих дополнительные источники существования»^{2}. Таким образом, кочевники, их правящая элита прежде всего, оказывались перед дилеммой — или смириться с «чистым», но неизбежно бедным и скудным кочевничеством, или же искать способ взаимодействия с соседями-земледельцами. Между тем земледельческие общества, отличаясь от кочевых большей автаркичностью, самодостаточностью, не испытывали особого стремления вступать в экономические и иные контакты с миром номадов (во всяком случае, равноценные, взаимовыгодные). Последние же, нуждаясь в земледельцах, рассматривали их попытки отгородиться от кочевого мира как стремление посягнуть на свою независимость, этническую и культурную самобытность.

К этому стоит добавить и особенности политических отношений в кочевых сообществах. И снова обратимся к мнению авторитетного специалиста. «Если в оседлом земледельческом обществе основы власти покоились на управлении обществом, контроле и перераспределении прибавочного продукта, то в степном обществе данные факторы не могли обеспечить устойчивый фундамент власти. Прибавочный продукт скотоводческого хозяйства нельзя было эффективно концентрировать и накапливать…» — отмечал Н.Н. Крадин. Анализируя особенности функционирования властных механизмов в Хуннском государстве, заложившем основы политической традиции, свойственной кочевым государственным образованиям эпохи Средневековья, он писал, что «…власть хуннских шаньюев, как и власть правителей других степных империй Евразии, основывалась на внешних источниках. Шаньюй являлся верховным военачальником Хуннской конфедерации и имел монополию на представление державы во внешнеполитических и иных связях с другими странами и народами. В этом плане он являлся посредником, который перераспределял «подарки», дань и полученную во время набегов добычу. В делах же внутренних он обладал гораздо меньшими полномочиями… Если в военное время могущество правителя Хуннской империи держалось на необходимости руководства военными действиями, то в мирное время его положение определялось его способностями перераспределять китайские подарки и товары…». Попытки же действовать в обход традиции, «…значительное притеснение мобильных скотоводов со стороны племенного вождя или другого лица, претендующего на личную власть, могли привести к массовой откочевке от него»^{3}.

Если заменить в этой длинной цитате шаньюя на хана, а хунну на татар, и совпадение основных позиций будет едва ли не на все 100%! Внешнеполитическая активность, успешные набеги и регулярное, постоянное поступление извне «поминков» были залогом политической и социально-экономической стабильности в татарском обществе.

Не стоит забывать и еще об одном важном обстоятельстве. Татарам, как и многим другим народам, находившимся на аналогичной стадии развития, был присущ характерный «варварский» этос. Характеризуя его, римский историк Корнелий Тацит, говоря о нравах германцев, писал, что их воинственность подпитывалась представлением, что «потом добывать то, что может быть приобретено кровью, — леность и малодушие». Одним словом, набеги на соседей обеспечивали татар тем, чего им недоставало, давали дополнительный доход, удовлетворяли их страсть к «хищничеству» и способствовали их выживанию в случае хозяйственного кризиса. Не случайно крымский хан Девлет-Гирей I в своем послании Ивану Грозному, предлагая русскому царю мир и союз, писал, что «…только царь даст мне Астрахань, и я до смерти на его земли ходить не стану: а голоден я не буду: с левой стороны у меня литовцы, а с правой — черкесы, стану их воевать и от них еще сытей буду (выделено мной. — П.В.) …»^{4}

Наконец, вспомним, что на отношения Крыма с Россией, Литвой или Польшей накладывал свой отпечаток и религиозный фактор — татары были мусульманами, тогда как их северные соседи — христианами. Между тем, как отмечал русский военный теоретик и историк Н.П. Михневич, «…войны однокультурных народов всегда более или менее нерешительны; войны разнокультурных — всегда роковые…»^{5}

Исходя из всего этого, предугадать поведение татар по отношению к соседям, учитывая милитаризованный характер кочевых обществ, нетрудно. Неизбежно, рано или поздно, но союз между Москвой и Крымом должен был прекратиться, а отношения дружбы и добрососедства смениться враждой. И как только исчезли факторы, заставлявшие крымских Гиреев искать сближения с московскими Рюриковичами, как только пролилась первая кровь, так отношения между Кыркором, столицей Крымского ханства в конце XV — начале XVI в., и Москвой стали стремительно охлаждаться. Как отмечал отечественный историк В.П. Загоровский, «…в 1504—1506 гг. наметилось, а с 1507 г. определилось принципиальное изменение политического курса Крымского ханства. С этого времени на долгие годы Крым стал врагом России…»^{6} Точкой отсчета, от которой можно вести историю русско-крымского противостояния, растянувшегося почти на три столетия, до 1783 г., когда Крым был включен в состав Российской империи, можно считать 1506 г. В этом году крымский хан Менгли-Гирей I, друг и союзник Ивана III, выдал по старой ордынской традиции (как «царь») ярлык на княжение, и среди прочих городов, пожалованных крымским «царем» великому литовскому князю, были Тула, Брянск, Стародуб, Путивль, Рязань и даже Псков с Новгородом с «люди, тмы, городы и села, и дани и выходы, и з землями и з водами и з потоками»!^{7} Конечно, вслед за С.М. Соловьевым можно назвать эту заявку на великодержавие смешной и нелепой, но это ошибка — такими претензии хана смотрятся только для нас, обладающих послезнанием. Василий же III и его советники пусть и не сразу, но отнеслись к этому ханскому демаршу вполне серьезно. И было почему — ведь после этого заявления дальнейшее развитие событий предугадать было не так уж и сложно. Молодому Русскому государству теперь предстояла долгая борьба с Крымом, борьба «не на живот, а на смерть». И это не преувеличение, не литературная метафора, поскольку никуда не делся старый противник Москвы — Великое княжество Литовское, да и в Казани образовалась сильная прокрымская «партия», настроенная против Москвы. В результате и Казань порвала вассальные отношения с Россией. В итоге Василию III, а потом и Ивану IV пришлось бороться на два, а то и на три фронта сразу, а выиграть такую войну, как показывает исторический опыт, не было суждено никому, даже самому могучему и сильному государству. И Смута начала XVII в. не в последнюю очередь была вызвана тем, что Русское государство надорвалось в этой тяжелейшей борьбе.

Русско-крымское противостояние продолжалось до самого конца XVIII в., пока в 1783 г. Крымское ханство не было включено в состав Российской империи и перестало существовать как независимое государство. К тому времени оно уже пережило само себя и выглядело пережитком глубокой старины, но в XVI в. об этом ничто не говорило. Крымское царство находилось на вершине своей мощи и оказывало самое серьезное воздействие на расстановку сил в Восточной Европе. Конечно, его экономический, людской и военный потенциал не мог сравниться с силой и мощью Московского государства или Великого княжества Литовского, но умело играя на их противоречиях, Крым надолго обеспечил себе место «третьей силы», с мнением которой не могли не считаться и в Москве, и в Вильно. Отнюдь не случайно хан Сахиб-Гирей I, недовольный промедлением «московского» в сношениях с ним, «Великие орды великим царем силы находцем и победителем», писал юному Ивану IV в мае 1538 г., что он вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву, и если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, пускай немедленно «…своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были». «И будет по моему слову, — продолжал хан, — ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то тогда, грозил Сахиб-Гирей, «…и ты посмотрит, что мы тебе учиним… более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут»^{8}.

И эта угроза вовсе не была пустым звуком — в Москве хорошо запомнили «Крымский смерч» 1521 г., когда неожиданно объявившийся на Оке крымский «царь» Мухаммед-Гирей I разбил под Коломной русские полки и опустошил окрестности русской столицы. Отдельные татарские разъезды подошли к самой Москве и «…в Воробьеве (а село Воробьево находилось всего лишь в 7 км от Кремля, на Воробьевых горах, в районе нынешнего МГУ. — П.В.), в великого князя селе, были и мед на погребех великого князя пили».^{9} Растерявшийся и упавший духом Василий III (точнее, замещавший бежавшего из столицы великого князя крещеный татарский царевич Петр) был вынужден дать Мухаммед-Гирею грамоту, согласно которой он, московский государь, обязывался стать данником крымского «царя».

Об этом успехе никогда не забывали и в Крыму, и преемники Мухаммед-Гирея на крымском троне не раз пытались повторить его. Ближе всего к этой цели подобрался и едва не превзошел воинственного «Магмет-Кирея царя» его племянник, Девлет-Гирей I, о борьбе с которым и пойдет речь на страницах этой книги. Но прежде чем перейти к описанию событий, более чем 400-летней давности, несколько слов о причинах, обусловивших наше обращение к этой теме. Нет никаких сомнений, что долгое русско-татарское противостояние наложило неизгладимый отпечаток и на русскую государственность, и на русское общество той эпохи. Ведь во многом благодаря этой непрерывной борьбе Российское государство сложилось, по меткому замечанию отечественного историка А. Смирнова, как «государство сражающейся нации»! Естественным было бы предположить, что история Крымского ханства должна была стать объектом пристального внимания и предметом изучения отечественных историков, однако, увы, этого не случилось. Нет, конечно, сказать, что история Крымского ханства, в особенности его взаимоотношений с соседями, с той же Москвой в первую очередь, отечественных (да и зарубежных) историков не интересовала совсем, было бы большой ошибкой. Напротив, на протяжении двух столетий российские историки, несмотря на сложные условия, в которых они работали, создали немало работ, посвященных истории Крымского ханства и русско-крымских отношений, в том числе и в XVI в.^{10} Но вместе с тем стоит отметить, что если в общем и целом история русско-крымских отношений может считаться очерченной довольно полно и точно, то этого нельзя сказать об отдельных ее эпизодах, в особенности тех, что связаны с военным противостоянием России и Крыма.

Почему так получилось? Думается, что это связано с рядом объективных обстоятельств. Свою негативную роль, и немалую, сыграло утрата в предыдущие столетия значительной (если не большей) части документов, так или иначе связанных с историей Крымского ханства. Большие потери понесли и русские архивы. Особенно сильно пострадали документы, так или иначе связанные с историей развития военного дела Крыма и Русского государства в конце XV — начале XVII в. Между тем, как писали еще больше века назад два крупных французских историка, Ш.-В. Ланглуа и Ш. Сеньобос: «История пишется по документам… Ничто не может заменить документов: нет их, нет и истории»^{11}. Затем, повторяя вслед за западноевропейской исторической наукой основные этапы ее развития, российская историки от создания монументальных исторических полотен (примером которых может служить, вне всякого сомнения, многотомный труд С.М. Соловьева «История России с древнейших времен») и публикации многотомных сборников старинных документов перешли в конце XIX в. к углубленному изучению частных проблем. Проблемы же военной истории России и Крыма среди них явно не были не первом месте. Вообще история военного дела в России в допетровское время (и тем более военного дела Крымского ханства), и в дореволюционное время, и в советское не пользовалась большой популярностью среди отечественных историков и занимались ею они лишь мимолетно, в связи с историей политической, дипломатической и экономической. Очевидно, на это повлияло своеобразное «разделение труда», когда негласно военная история была отдана на откуп историкам в погонах. Последние же в силу разных причин, недооценивали значимость изучения истории военного дела допетровской России и тем более Крымского ханства и, как следствие, не уделяли им сколько-нибудь серьезного внимания. Вот и получилось, что в истории многовекового противостояния России и Крыма осталось еще немало если не совсем «белых» пятен, то, во всяком случае, страниц, степень изученности которых не позволяет их перевернуть со спокойным сердцем хотя бы из чувства уважение к нашим предкам, своими трудами, потом и кровью создававшим государство, в котором мы сегодня живем.

Желание напомнить о славном ратном наших праотцов стало одной из причин, обусловивших наше обращение к этой теме. Другая же причина связана с тем, что за те сто с лишним лет, что прошли с тех пор, когда отечественные историки обратились к истории изучения русско-крымских отношений, история, ее методы не стояли на месте и непрерывно развивались и совершенствовались. Поиски в архивах и библиотеках позволили найти новые документы и материалы, да и сама методика работы с ними, извлечения из них информации стала намного совершенней, чем в те давние времена. Конечно, нельзя сказать, что все проблемы разрешены и на все вопросы сегодня можно дать вполне удовлетворительный ответ — полагать так было бы большой ошибкой. История, как, впрочем, и любая наука, устроена таким образом, что, чем глубже погружаешься в прошлое, тем больше возникает вопросов, тем больше осознаешь, что твои знания недостаточны для того, чтобы ответить на них. Но как не вспомнить здесь знаменитую фразу английского поэта А. Теннисона — «Бороться и искать, найти и не сдаваться»! И прежде чем снова двинуться по бесконечному пути познания, стоит остановиться, подвести некоторые итоги (предварительные, конечно), наметить новые цели. Эта небольшая книга и является таким предварительным итогом научного поиска, длившегося несколько предыдущих лет. Работая над ней, автор стремился составить для себя непротиворечивую картину событий, отдаленных от нас почти на четыре с половиной столетия, и, реконструировав по кусочкам эту историческую мозаику, представить ее на суд читателей — тех, кому небезынтересно прошлое России. Заранее прошу прощения читателей за то, что в тексте будут часто встречаться порой длинные цитаты из летописей, разрядных книг и других документов XVI столетия — они вставлены в текст в первозданном виде для того, чтобы можно было почувствовать «запах» эпохи, услышать язык, на котором говорили наши пращуры. И, прежде чем перейти к делу, хотелось бы выразить искреннюю признательность и благодарность Д.А. Селиверстову за оказанное содействие в поиске материалов для этого исследования и за пожелания и замечания, высказанные в процессе его обсуждения, а также моей супруге Татьяне, благодаря которой эта книга все-таки была завершена.

ГЛАВА I.
НАЧАЛО

§ 1. Первая кровь

Отсчет нашей истории мы начнем с весны 1551 г., когда в результате дворцового переворота, осуществленного при деятельном участии и поддержке Стамбула, был свергнут и убит хан Сахиб-Гирей I, энергичный и удачливый правитель и военачальник, управлявший Крымским ханством на протяжении почти 20 лет. Его сменил племянник покойного, внук Менгли-Гирея I Девлет-Гирей I. При новом «царе» татарское государство достигло, пожалуй, вершины своего могущества и влияния, а его долгое правление (а умер Девлет-Гирей летом 1577 г.) вошло в историю ханства как одно из самых ярких и насыщенных событиями. Среди них едва ли не самой запоминающейся страницей в эти годы стало противостояние Москвы и Крыма в конце 60-х — начале 70-х гг. XVI в. При Девлет-Гирее оно достигло своего апогея, крымская угроза для Москвы стала как никогда серьезной. Хан лично возглавил 7 походов на Русь (1552, 1555, 1562, 1564, 1565, 1571 и 1572 гг.), еще два планировавшихся им похода, в 1556 и 1559 гг., были им отменены, а в 1569 г. хан принял участие в незадавшейся османской экспедиции на Астрахань. Еще 4 похода (1558,1563,1570 и 1573 гг.) осуществил его сын и наследник-калга Мухаммед-Гирей, а в 1568 г. на «крымскую украйну» приходили «царевичи». Таким образом, за 26 лет правления Девлет-Гирей и его сыновья совершили или приняли участие в 13 походах против России^{12}. Соответственно, и результаты, которых удалось добиться хану, превзошли те, что были достигнуты его предшественниками и тем более преемниками. В мае 1571 г. Девлет-Гирей добился самой громкой победы над русскими за всю историю русско-крымских войн — его воинство сумело нанести поражение полкам Ивана Грозного под самыми стенами Москвы, а затем сожгло столицу Русского государства, подвергнув опустошению ее окрестности.

Казалось, сбылись мечты Менгли-Гирея и его потомков и возгордившаяся Москва признает наконец свою зависимость от Крыма, вспомнит те времена, когда русские князья были данниками и слугами татарских ханов, «держали на голове царское слово». Однако на дворе был XVI, а не XIII в., и времена Батыя, Тохтамыша и Едигея остались в прошлом. События следующего, 1572 г., наглядно это продемонстрировали. Попытавшись закрепить свой неожиданный успех предыдущего года, Девлет-Гирей снова пошел на Москву, рассчитывая на этот раз довести начатое дело до конца и сломить сопротивление «московского». Этим его надеждам не суждено было сбыться — в многодневном «прямом деле» при Молодях, небольшом подмосковном селе, «царево» войско потерпело сокрушительное поражение от полков Ивана Грозного. Разгром был настолько серьезным, что даже в самое трудное для Москвы время, в конце 1570-х — начале 1580-х гг., когда король Речи Посполитой воинственный Стефан Баторий отбивал у русского государя город за городом, крымцы не сдвинулись с места, не попытались взять реванш за неудачу 1572 г. Прошло почти 20 лет, прежде чем сын Девлет-Гирея Гази-Гирей II в 1591 г. попытался пройти по следам отца, вышел к самой русской столице и был разбит. После этого татары уже ни разу не угрожали непосредственно Москве, ограничиваясь большим и малыми набегами на русские «украйны». Но до этого было еще далеко. Взошедший на престол уже немолодой по тем временам хан (в 1551 г. ему было 39 лет) оказался перед лицом серьезных внутренних (например, нужно было налаживать отношение с влиятельнейшими главами крымских аристократических родов, от позиции которых во многом зависела дальнейшая судьба хана) и внешнеполитических проблем (ведь Девлет-Гирей пришел к власти в момент, когда расстановка сил в Восточной Европе начала резко изменяться, и не в последнюю очередь из-за действий молодого русского царя Ивана IV, тогда еще не Грозного).

Выход из сложившейся сложной и неустойчивой ситуации крымский «царь» нашел в активной внешней политике. Агрессивный, экспансионистский ее характер объяснялся стремлением Девлет-Гирея отвлечь внимание своевольной татарской знати от придворных интриг, занять ее войной. Не последнюю роль играло также и стремление хана «поправить» экономику Крыма посредством организации грабежа соседей, прежде всего московитов, и вымогания у них за отказ от продолжения набегов богатых «поминков». И, естественно, хан стремился не допустить чрезмерного усиления России, что никак не соответствовало интересам Крыма.

Повод для начала конфликта с Иваном IV представился очень скоро. Венчавшись на царство в январе 1547 г., юный русский государь очень скоро попытался разрешить в выгодном для Москвы ключе «казанский» вопрос. Зимой 1548—1549 и 1549—1550 гг. войска Ивана IV дважды ходили на Казань (русский царь принял личное участие в обоих экспедициях), и хотя в силу разных причин оба похода завершились неудачей, тем не менее в Москве не оставили надежды подчинить ханство своей власти. Отказавшись от лобового штурма Казани, Иван IV и его советники перешли к иной тактике — планомерного, постепенного наступления на непокорных казанцев. Весной 1551 г. в устье реки Свияги русскими была воздвигнута крепость, которая должна была стать базой для царских полков в случае, если они снова двинутся на татарскую столицу. Прямым следствием этого шага стала победа промосковской партии среди казанской аристократии, пригласившей на трон Шах-Али, бывшего касимовского «царя», раньше уже бывшего на казанском троне. Однако новый хан, личность, судя по отзывам современников, малосимпатичная, так и не сумел найти общего языка с казанцами и, в конце концов, весной 1552 г. был вынужден покинуть Казань. По договоренности с московскими симпатизантами его должен был сменить московский наместник, а Казань — войти в состав Русского государства при условии сохранения в неприкосновенности внутренних порядков ханства. Однако противники подчинения Москве сумели сорвать выполнение уже заключенного договора. После этого стало очевидно, что война неизбежна и, как известно, не прошло и полугода, как русские полки начали последнюю осаду Казани, завершившуюся кровопролитным штурмом города 2 октября 1552 г. Казанское ханство перестало существовать.

Все это время Девлет-Гирей, надо полагать, внимательно наблюдал за развитием событий, благо в информаторах он недостатка не испытывал — противники Москвы в Казани волей-неволей должны были ориентироваться на Крым, поскольку только он мог служить надежным противовесом стремлению русских государей подчинить казанский юрт своей власти. Стремясь поддержать «крымскую» партию в Казани и не допустить дальнейшего усиления Русского государства, Девлет-Гирей и его советники приняли решение предпринять экспедицию на север. Обстоятельства как будто благоприятствовали этому замыслу — как показывали позднее плененные татары, хан предполагал, что Иван со своими полками отправится под Казань, и дорога на Москву будет открыта.

Хан не сильно ошибался в своих предположениях — планируя летнюю кампанию в русскую столицу, был вынужден послать часть сил и немалую отправить на восток, против Казани, а часть — как это повелось еще со времен Василия III — на юг, на «берег». Здесь, на правом берегу Оки от Калуги до Переяславля-Рязанского, ежегодно разворачивались конные русские полки в ожидании татарских нападений. Заглянем же в летописи и разрядные книги и определимся с диспозицией русских ратей в этом году.

Прежде всего стоит заметить, что значительные силы были собраны в городе на Свияге: в разрядных книгах отмечалось, что еще в апреле 1551 г. «послал царь и великий князь в Свияжской город на годованье бояр своих и воевод боярина князя Петра Ивановича Шуйсково, боярина Семена Костантиновича Заболоцково, да воевод послал князя Дмитрея Михайловича Жижемсково, Бориса Ивановича Салтыкова, князя Григорья Голову князь Петрова сына Звенигородцково» с детьми боярскими, стрельцами и казаками. Затем, уже в апреле 1552 г., когда стала очевидной невозможность урегулирования казанского кризиса мирным путем, Иван «отпустил» «воевод в судех на Свиягу и велел дела своего беречь и себя государя дожидатца бояр и воевод князя Александра Борисовича Горбатого да князя Петра Ивановича Шуйского и иных воевод». Вместе с ними в Свияжский городок был отправлен также «наряд» (т.е. артиллерийский парк для возможной осады Казани) и припасы^{13}. Еще один полк (дети боярские и стрельцы) во главе с князем М.В. Глинским и окольничим И.М. Умнымколычевым был отправлен на Каму, а на усиление к ним собирались ратные люди в Вятской и Устюжской землях под началом воевод Паука Заболотского и Г. Сукина^{14}. Туда же, под Казань, в Муроме собиралась 3-полковая конная рать воевод князей B.C. Серебряного и Д.Ф. Палецкого. Ее должны были составить дети боярские «московских» городов (т.е. главным образом служилых корпораций уездов к востоку от Москвы). Одним словом, против Казани готовилась выступить едва ли не половина (а то и более) ратных людей, которыми располагал молодой русский царь. Сам же Иван со своим двором, выборными (т.е. лучшими) детьми боярскими и ратниками «далних городов, Новагорода Великого и других городов» (очевидно, что в данном случае речь шла о детях боярских северо-западных городов, «силе тверской и новгородской»), готовился выступить на «берег». Здесь, в Коломне, развертывалась 5-полковая рать во главе с воеводами князьями И.Ф. Мстиславским и М.И. Воротынским и под Калугой 3-полковая с воеводой князем Ю.И. Темкиным-Ростовским (не считая, конечно, воевод с гарнизонами в «украинных» городах — Туле, Пронске, Мценске и других)^{15}. В Поле снова были посланы сторожи и заставы, а воеводы украинных городов получили соответствующие предупреждения и наказы «доведыватися про крымского царя полных вестей»^{16}.

Зачем потребовалось это разделение — недвусмысленный ответ на этот вопрос дают сохранившиеся царские грамоты и разрядные книги: «Помыслив государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии со своею братьею, со князь Юрьем Васильевичем и со князь Володимером Андреевичем, и с отцом своим преосвященным митрополитом Макарием всеа Русии, и со всеми боляры своими, и приговорил, как ему, государю, дела своего беречь от недруга своего от крымскаво царя и как ему итти на свое дело и на земское х Казани. А самому царю и великому князю, положа на бога упование, итти на свое дело и на земское с Москвы на Коломну в первой четверг, заговев Петрова посту, июня в 17 день. И, пришед ему на Коломну, с людми збиратися, каторым велено быти на Коломне, и ждати ис Крыму вестей». Только в том случае, если на границе будет спокойно, Иван собирался отправиться в Муром, а оттуда — на непокорных казанцев. Интересно, что в царском ответе на 1-е послание князя А. Курбского есть пассаж, который можно истолковать как жалобу Ивана на то, что для похода на Казань с ним собралось всего лишь 15 тыс. ратных людей^{17}. И если полагать, что Иван назвал тех, кто был с ним в Коломне, то эта цифра представляется вполне правдоподобной и реальной.

Таким образом, в Москве предприняли все необходимые меры для того, чтобы не допустить неожиданного нападения крымцев на государеву «украйну» и срыва Казанской экспедиции. И вовремя — 16 июня Иван отправился со своим двором в Коломну, где его дожидались полки И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского. По дороге в подмосковное село Остров Иван узнал от прискакавшего из Путивля станичника Ивана Стрельника, что русские сторожи обнаружили переправу «многих людей крымских» через Северский Донец, «а того неведомо царь ли или царевичь». Поняв, что Девлет-Гирей решил выступить на помощь казанцам, царь решил, прежде чем идти на «берег» навстречу татарам, совершить поездку в Троицесергиев монастырь. Пробыв там один день, он 19 июня приехал в Коломну. Здесь его поджидал другой станичник, Айдар Волжин, сообщивший, что «многие люди крымские» идут на Русь, а ждут их на Коломну или Рязань, но есть ли среди них сам «царь» — пока неясно. Его сведения подтвердил прискакавший с Поля гонец Василий Александров. Посовещавшись с воеводами, Иван начал расставлять полки у главных бродов через Оку, где татары могли переправиться через реку. Завершив развертывание, царь лично объехал все свои рати, «жаловал и словом утверждал» воевод и рядовых ратников, призывая их (согласно летописи) сразиться с нечестивыми агарянами «за имя святыя Троица и за единородную свою братию православные християне»^{18}. Ободренные царскими речами и присутствием самого государя в полках, воеводы и дети боярские готовились к «прямому делу», прекрасно понимая — отступать некуда, позади и в самом деле Москва, и что ожидает Русскую землю в случае, если враг одержит на берегах Оки победу. Никто из них не забыл, что случилось тридцать лет назад здесь же, под Коломной.

Тем временем Девлет-Гирей во главе своих полков (а поход, надо сказать, был организован по всем правилам — хан выступил в него со всей своей силой, взяв с собой свой двор, свою «гвардию» — стрелков-тюфенгчи, и артиллерию) подошел вплотную к русским границам. Под Рязанью татарские «резвые люди» взяли в плен нескольких русских станичников, которые на допросе показали, что русский государь дожидается его под Коломной, а хочет за православие прямое дело делати»^{19}. Эта новость стала для хана и его военачальников неприятной неожиданностью — хотя их войско и превосходило по численности собранное Иваном, тем не менее, предпринимая эту экспедицию, Девлет-Гирей исходил из того, что русские полки уйдут под Казань, а слабые заслоны, что останутся на Оке, будут легко сметены. И тогда можно будет «распустить войну» — разрешить своим воинам вдоволь поохотиться за русским ясырем для продажи на крымских рынках, нахватать «животов» и скота. И тут такая незадача — информаторы крымского «царя» ошиблись: Иван и его бояре рискнули и разделили свои полки, выставив часть (и не самую худшую — как-никак, но на Оке собрался царский двор и воины Владимира Старицкого, выборные дети боярские ото всех «городов») против «царя»! И Девлет-Гирей, памятуя о неудачной попытке своего предшественника Сахиб-Гирея I форсировать Оку в 1541 г. пред лицом собравшихся на правом берегу реки русских полков, решил отказаться от продолжения похода.

Однако отступить, ничего не сделав, означало нанести сильный удар по авторитету хана, и без того не очень уютно чувствовавшего себя на троне. Летописи сообщают (со слов пленных татар), что перед тем, как принять такое неприятное решение, хан созвал своих военачальников и «князей» посоветоваться, что делать в изменившейся ситуации. И, по словам летописца, «князи ему реша: “Аще хошещи срам свой покрытии, есть у великого князя град Тула на Поле, а от Коломны за великими крепостьми и лесы и далеко от Коломны, и ты учинишь тому, что и в Литве Бряславлю”».^{20} Ослушаться мнения «князей», которые совсем недавно возвели его на трон, Девлет-Гирей не посмел и приказал повернуть к Туле.

Несколько слов о Туле. Строительство крепости в городе было связано с похолоданием русско-крымских отношений в начале XVI в. Первоначально, в 1507 г., было решено возвести каменный кремль, но затем планы были скорректированы, и спустя два года началось строительство деревянной крепости — время не ждало, а деревянный кремль построить было и быстрее, и дешевле. Каменный кремль начали возводить в 1514 г. и завершили к 1520 г. Новая крепость к моменту завершения постройки представляла собой первоклассное по тем временам фортификационное сооружение, позволявшее даже немногочисленному гарнизону успешно отражать попытки неприятеля взять ее. Конечно, к середине XVI в. она уже устарела, но для татар, не обладавших осадной артиллерией и вообще не любивших штурмовать укрепленные города и остроги, она была «крепким орешком». Собираясь атаковать Тулу, хан, видимо, полагался больше на неожиданность и численный перевес, нежели на готовность своего воинства к долгой «правильной» осаде. В любом случае конечный исход сражения зависел от того, как быстро Иван IV и его воеводы поменяют свои планы и отправят помощь осажденным тулянам.

Сказано — сделано, и Девлет-Гирей повернул свои полки к Туле. В Кашире, где к тому времени находился царь, о том, что татары объявились под Тулой, узнали 21 июня. Прискакавший от тульского воеводы князя Г.И. Темкина-Ростовского гонец Г. Сухотин сообщил, что де «пришли Крымъскые люди на Тульскые места к городу х Туле; а чают: царевичь и не со многыми людми». Обеспокоенный таким поворотом событий Иван приказал воеводе И.М. Воротынскому с четырьмя другими воеводами (среди них был и печально известный в скором будущем князь А.М. Курбский) и выборными людьми ото всех полков спешно двигаться к Туле «выведывати» об истинных намерениях татар и «земли от взгонов боронити». Не успели полки выступить в поход, как во второй половине дня из Тулы прибыл новый гонец с новой вестью — «пришли немногые люди, сем тысящь, въевав, да поворотилися из земли»^{21}. «Туман войны», о котором писал знаменитый прусский военный теоретик К. фон Клаузевиц, все никак не рассеивался, истинные намерения татар не были ясны. И самым неприятным во всей этой истории было то, что русские воеводы так и не получили ответа на главный вопрос — перед ними сам крымский «царь» с главными силами своего воинства или же речь идет об обычном набеге, предпринятом татарским царевичем на свой страх и риск. Поэтому Иван поторопил воевод с выступлением, наказав им строжайше выслать вперед разведку «доведатца, многые ли люди и мочно ли их дойти» и поддерживать с ним, государем, непрерывную связь.

Тем временем Девлет-Гирей с главными силами своей рати рано утром 22 июня 1552 г. (в «первом часу дни») подошел к Туле, разбил лагерь под ее стенами и распустил «в войну» часть своего воинства. Прекрасно понимая, что время не на его стороне, он не стал тратить его на бесполезные переговоры. Как сообщал летописец, описывая события этого дня, «пришел царь к городу х Туле с всеми людми и с нарядом да приступал день весь и из пушек бил по городу и огненными ядры и стрелами стрелял на город, и в многых местех в городе дворы загорелися», после чего хан приказал своим пехотинцам (называемым в летописи «янычанами») идти на приступ. В повести, известной как «История о Казанском царстве», автор, приукрашивая (очевидно, для большей эффектности повествования) картину осады, писал, что «мало в ту нощь не взя град, всех б оградных боицев изби, и врата града изломи, но вечер приспе, и жены яко мужи охрабришася и с малыми детми и врата граду камением затвердиша»^{22}. Но это литературное произведение, а на самом деле мужественные защитники Тулы во главе с воеводой Г.И. Темкиным не только сумели отбить попытки татар взобраться на стены, но и, совершив вылазку, захватили у них «наряд и зелье».

Пока крымский «царь» тратил время в безуспешных попытках овладеть Тулой, посланные Иваном полки быстрым маршем шли на выручку осажденным — князь Курбский вспоминал, что они за день сделали без малого 70 км от Каширы, подойдя к вечеру 22 июня на расстояние примерно на 10 км от окруженного татарами города. По дороге русские разметали татарские сторожи, которые «утече ко царю, и поведа ему о множестве войска християнского». Девлет-Гирей, узнав, что на подходе главные силы русского войска с самим царем, решил не испытывать судьбу. «Пометав» обоз, «кули» (т.е. боеприпасы) и остатки артиллерии, хан в ночь на 23 июня «от града утече», бросив на произвол судьбы распущенные для грабежа отряды и «истомных конми». К утру крымский «царь» был уже в 40 км от Тулы, и посланные за ним «многие станичники» сообщали, что «царь великим спехом идет верст по 60 и по 70 на день…»^{23}Те же татары, что отстали или прибыли с «войны» в брошенный лагерь под Тулой, попали под раздачу. Как писал Курбский, «войска ж татарского аки третина, або вящее, остала была в загонех, и шли ко граду, надеящеся царя их стояща. Егда ж разсмотриша и уведаша о нас, ополчишася противу нас». Схватка была жестокой (Курбский вспоминал, что сам он получил несколько ранений, в том числе и в голову) и длилась, если верить князю, 2,5 часа, но закончилась победой русских — «помог Бог нам, християном, над бусурманы, и толико избиша их, яко зело мало осталось их, едва весть в орду возвратилась»^{24}.

Итак, первый поход Девлет-Гирея на Русь завершился обидной «конфузней». И вряд ли стоит сетовать вслед за В.П. Загоровским, что «…через Поле, через территорию современного Центрального Черноземья татарская армия с пушками и огромным обозом прошла беспрепятственно…» и что «…русские войска не помешали Девлет-Гирею пройти через Поле и при отступлении татар в Крым…»^{25} В кампанию 1552 г. «берег» был второстепенным театром военных действий, главная цель всех военных усилий Москвы в этом году — Казань, и необходимо было сохранить силы для того, чтобы довести все-таки до конца начатое казанское дело. Организация же выхода большого войска в Поле требовала больших усилий и при отсутствии опыта могла привести к серьезной неудаче, если не к катастрофе. Поэтому решение Ивана и его воевод не пытаться встретить неприятеля в Поле и не «провожать» его в Крым надо признать вполне обоснованным и верным — вряд ли в тех условиях был иной, лучший вариант. Главное — помочь Казани крымский «царь» не смог, и урок, полученный им в июне 1552 г., был им усвоен — когда встал вопрос о помощи Астрахани, хан не рискнул сам идти туда. Он ограничился лишь тем, что послал летом 1552 г. на помощь астраханскому хану Ямгурчи 13 пушек да отправил в Москву послов с требованием больших, чем прежде, «поминков». Однако эти требования были отвергнуты Иваном IV в жесткой форме. Он отписал крымскому «царю», что «…дружбы у царя не выкупает, а похочет с ним царь миритися по любви, и царь и великий князь с ним миру хочет по прежним обычаем…»^{26} Понимая, что после такого ответа за новыми набегами дело не станет, Иван и его бояре приняли решение возобновить строительство крепостей на «украйне», перекрывая городами пути возможного продвижения татар. Еще весной 1553 г. «на шатцких воротех» была поставлена крепость Шацк, за ней последовал Дедилов, а с весны 1555 г. на страницах разрядных книг появляется Волхов. Одновременно Москва привечала адыгских князей, искавших поддержки у нее против агрессивных намерений крымцев, и искусно играла на противоречиях среди ногайских мирз. Летом же 1554 г. русские войска взяли Астрахань, посадив хана там Дервиш-Али, ставленника Ивана IV и союзника русского государя ногайского бия Исмаила.

Все это не могло не вызвать самого серьезного недовольства в Крыму. В поисках союзника Девлет-Гирей обратился к великому князю Литовскому Сигизмунду II, предложив тому принять участие в походе на Москву. Одновременно хан поддержал попытку свергнутого Ямгурчи вернуть себе трон, послав ему на помощь пушки и «своего человека Шига багатыря и с ним крымских людей и пищалников» и вступил в переговоры с Дервиш-Али. Последний, тяготясь зависимостью от Ивана и Исмаила, с благосклонностью воспринял заигрывания крымского «царя», о чем очень скоро стало известно в Москве. Одним словом, напряжение в отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем продолжало нарастать, узелок, который завязывался в русско-крымских отношениях, становился все более и более запутанным, и развязать его было все труднее и труднее. Самым простым решением было разрубить его мечом, а значит, грозовая туча, собиравшаяся на горизонте, вот-вот должна была разразиться громом и молниями.

§ 2. «Польской» поход 1555 г.

Долго ждать бури не пришлось. В конце 1554 г. Девлет-Гирей и его советники приняли решение предпринять новую экспедицию против Ивана. К ее организации крымский хан отнесся чрезвычайно ответственно. Прежде чем начать кампанию, он постарался поддержать у Ивана и его советников видимость своей готовности продолжать мирные переговоры. Как сообщал летописец, «…того же году (1555. — П.В.), месяца майя, прислал из Крыму Девлет-Кирейцарь гонца Ян-Магмета, а писал о дружбе, а послал послов своих и великого князя посла Федора Загрязского отпустил, а царь бы князь великий к нему послал послов…». Одновременно Девлет-Гирей распустил слух, что собирается совершить поход на адыгских князей. Однако в Москве знали о том, что «царем же бусурманским, яко есть обычай издавна, инуды лук потянут, а инуды стреляют, — сиречь на иную страну славу пустят, аки бы хотящи воевати, а инуды пойдут», и на всякий случай готовились ответные меры. Как это повелось еще со времен Василия III, на «берегу» заблаговременно, как только чуть просохла земля и зазеленела первая трава, развернули оборонительную завесу. 5-полковая рать во главе с воеводами князем И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым заняла позиции по Оке, в треугольнике Коломна — Кашира — Зарайск. Как обычно, с 25 марта «на первой срок» были назначены воеводы в крепости «…от поля и по берегу от крымские стороны»^{27}.

Однако только этим в Москве решили не ограничиваться. Как полагал ряд отечественных историков, стремясь отвлечь внимание от адыгских князей и одновременно продемонстрировать возросшую военную мощь Российского государства^{28}, «поустрашить» крымского «царя», 11 марта Иван IV с боярами «приговорил» «…послати на крымские улусы воевод боярина Ивана Васильевича Шереметева с товарыщи…». Конечной целью похода, согласно Никоновской летописи и разрядным записям, был захват татарских табунов, что паслись на так называемом Мамаевом лугу на левобережье Днепра в его низовьях, и одновременно стратегическая разведка намерений крымского хана^{29}. Но в этом ли заключались планы Ивана IV? Хотел ли он ограничиться захватом ханских табунов или же его замысел был более хитрым и изощренным? Попытаемся ответить на этот вопрос, проанализировав состав и численность рати боярина И.В. Большого Шереметева (такое прозвище было у него для того, чтобы отличить его от младшего брата, Меньшого Шереметева, тоже выдающего военачальника времен Ивана Грозного), а также изучим биографии шереметевских воевод.

Для начала посмотрим, что представляло из себя шереметевское войско? Согласно разрядным записям и летописным свидетельствам, перед нами типичное для того времени походное войско «малого разряда», включавшего в себя три полка: большой, передовой и сторожевой. Отметим, что по устоявшейся к тому времени традиции «большой разряд» состоял из 5 полков — в дополнение к названным в него включались полки правой и левой руки. Ну а если в поход отправлялся сам государь, то со времен Ивана IV в это расписание мог еще включаться государев полк и так называемый «ертаул». И тут самое время вспомнить о том, что в русских дипломатических бумагах того времени неоднократно подчеркивалось, что Шереметев руководил ертаулом и был послан в Поле «не со многими людми». Далее, что князь Курбский, характеризуя ертаул, подчеркивал, что это авангардный отряд, составленный из «избранных», лучших воинов^{30}. И то и другое наглядно подтверждается, если посмотреть на состав шереметевской рати.

Итак, каков же был состав шереметевского ертаула? Редкий случай, когда летопись дает как будто точные сведения о численности русского войска того времени, не вызывающие сомнений своей «тьмочисленностью». Согласно Никоновской летописи, для участия в походе под началом Шереметева, представителя старомосковского боярского рода, «мужа зело мудрого и острозрительного и со младости своея в богатырских вещах искусного», было выделено «…детей боярских 4000, а с людми их и казаков и стрелцов и кошевых людей тринатцать тысячь»^{31}.

Тем не менее названное число все же вызывает определенные сомнения. Прежде всего, это касается численности казаков и в особенности стрельцов. Ведь стрелецкое войско было образовано совсем недавно и численность его была невелика — на первых порах всего 6 «статей» по 500 человек. Для сравнения, спустя 8 лет после этих событий для участия в походе на Полоцк Иван взял с собой примерно 4—5 тыс. стрельцов^{32}. Также не вызывает сомнения и тот факт, что для этого грандиозного похода Иван IV собрал большую часть своего войска^[1]. Однако масштабы «Польского» похода Шереметева и Полоцкой кампании явно несравнимы, и вряд ли воеводе могли выделить больше 1—2 стрелецких приказов (т.е. не более 1 тыс. стрельцов), посаженных для большей мобильности на казенных коней (своего рода русский аналог западноевропейских драгун). По аналогии с Полоцким походом можно предположить, что несколько больше, чем стрельцов, было и казаков, которые, по замечанию известного отечественного историка А.В.Чернова, до середины XVI в. «…не занимали заметного места в составе русского войска»^{33}.

Таким образом, можно предположить, что примерно 2—3 тыс. ратных людей из состава войска Большого Шереметева составляли стрельцы и казаки. Ядром же рати были, несомненно, дети боярские, выступившие в поход «конно, людно и оружно», в окружении своих послужильцев и кошевых. Сколько их было? Цифра в 4 тыс. собственно детей боярских, названных летописцем, представляется завышенной. Почему? И снова обратимся к разрядным записям. В них отмечалось, что вместе с Шереметевым в поход были отправлены «дети боярские московских городов выбором, окроме казанские стороны», а к ним были добавлены «северских городов всех и смоленских помещиков выбором лутчих людей» (выделено нами. — П.В.)^{34}. Кто именно, представители каких «городов» ушли в Поле тем летом, помогает определить чудом сохранившийся синодик Московского Кремлевского Архангельского собора. Изучив его текст, отечественный исследователь Ю.Д. Рыков пришел к выводу, что под стягами Шереметева сражались выборные дворяне и дети боярские Государева двора, служилых «городов» Вязьмы, Волока Ламского, Каширы, Коломны, Можайска, Москвы, Переяславля, Рязани, Твери, Тулы, Юрьева, а также княжеской служилой корпорации Мосальских. В разрядных записях также указывается, что в походе участвовала и часть двора удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Дополняют эти сведения летописи — так, в Никоновской летописи отмечено, что в 1557 г. среди прочих пленников, взятых при Судьбищах и отпущенных «на окуп» ханом, были и представители семейства Яхонтовых, Яхонтовы же — дети боярские, записанные но Твери и Торжку^{35}.

Получается, что в походе должны были принять участие выборные дети боярские 11 московских «городов», представители государева двора, удела князей Мосальских и Старицкого удела, «выбор» от Смоленска и дети боярские северских «городов», т.е. около 20 служилых корпораций, причем из них — не целиком, «выбором». Сравним эти данные с теми, что есть у нас относительно Полоцкого похода и знаменитой кампании 1572 г., о которой речь еще впереди. В этих последних приняли участие до 60 служилых «городов», и в полном составе. В первом случае в списках числилось порядка 15—17 тыс. детей боярских, во втором — около 12 тыс. Поэтому принять летописную цифру не представляется возможным — скорее всего, собственно детей боярских было существенно меньше. Насколько меньше — можно только предполагать, однако, на наш взгляд, собственно детей боярских было порядка 1,5 или несколько более тысяч человек. Для сравнения, схожая по составу 3-полковая рать малого разряда была послана в декабре 1553 г. против восставших казанцев. Судя по данным разрядных записей, в ней насчитывалось порядка 17 «сотен» и до 1,5 тыс. детей боярских без учета их послужильцев^{36}.

Сложные определиться с тем, сколько взяли с собой послужильцев и кошевых (т.е обозных слуг) дети боярские и дворяне. Оживленные баталии вокруг вопроса о соотношении детей боярских и их слуг в литературе, а сегодня и в Internet-пространстве идут не одно десятилетие, но удовлетворительного ответа на него как не было, так и нет до сих пор. Можно лишь с некоторой степенью уверенности утверждать, что в начале века дети боярские, будучи побогаче, позажиточнее, могли выставить на государеву службу послужильцев больше, чем в середине и тем более конце столетия — скажем, двух-трех, а то и больше, вместо одного впоследствии. Выходит, что соотношение детей боярских и их послужильцев на протяжении XVI в. постоянно изменялось и в среднем на одного сына боярского приходился в лучшем случае один-два послужилыда и один кошевой. Во-вторых, дети боярские «по выбору» в среднем были способны выставить в поле больше послужильцев и, соответственно, кошевых, чем рядовые мелкопоместные служилые люди. Основанием для такого суждения (во всяком случае, применительно к нашему случаю) могут служить записи в так называемой «Боярской книге» 1556/1557 г. Так, плененный в сражении при Судьбищах Денис Федоров сын Ивашкин выставлял в поход «по старому смотру» 6 чел., в том числе 2-х в доспехе и 2-х в тегиляех; Иван Назарьев сын Хлопова отправился в «Польской поход» с 3 послужильцами «в доспесех и в шеломех»; Иван Шапкин сын Рыбина, также попавший в плен, выступил на государеву службу вместе с 5 послужильцами «в доспесех»; Борис Иванов сын Хрущов «сам в доспесе; людей его 3 человеки, в них один человек в бехтерце, а 2 человека в тегиляех…»; Иван Кулнев сын Михайлова (тоже взятый в полон татарами) участвовал в походе с 4-мя ратниками «в доспесе» и с 3 «в тегиляех», а Андрей да Григорий Третьяковы дети Губина — с 8 людьми «в доспесе» и с 4 «в тегиляех»^{37}.

Из всего этого можно сделать вывод (предположительно, конечно), что приведенная в летописи цифра в 4 тыс. детей боярских включает в себя и самих детей боярских, и их послужильцев. И что самое интересное — именно эту цифру называют русские дипломатические документы. Так, в наказе юрьевскому сыну боярскому И. Кочергину, который в начале 1556 г. встречал литовских послов, было сказано, что если спросят послы о походе Большого Шереметева и о том, сколько людей было под началом воеводы, то отвечать им: «…было с Иваном всякого человека и з боярскими людми с полчетверты тысячи…» Добавив к 4 (или несколько больше) тыс. детей боярских и их послужильцев стрельцов и казаков, а также кошевых, можно получить максимум 10 тыс. «сабель и пищалей» вместе с кошевыми, которыми реально мог располагать Шереметев. Примечательно, что в одном из списков Степенной книги одна фраза из рассказа о событиях лета 1555 г. может быть истолкована как указание на то, что общая численность рати Шереметева составляла 10 тыс. человек. И для сравнения — в конце 1559 г. 3-полковая русская рать под Дерптом (6 воевод и еще по меньшей мере один воевода «в сходе») насчитывала, согласно сведениям ливонского магистра, 9 тыс. ратников^{38}. И еще одно обстоятельство, на которое также стоит обратить внимание — Шереметев не получил «наряда», во всяком случае, нигде, ни в одном источнике, не сообщается, что с ним была хоть одна пушка.

Итак, состав и численность полков Шереметева как будто подтверждают наше предположение о том, что перед нами именно «ертаул», передовая рать, составленная из лучших, «выборных» людей. Обратимся теперь к анализу биографий воевод. И, естественно, первым в нашем списке будет сам Большой Шереметев. Безусловно, он был опытным военачальником с хорошим, как бы сейчас сказали, послужным списком. Впервые на страницах разрядных книг его имя появляется в 1540 г., когда он был воеводой в Муроме. В следующем году он был 2-м воеводой сторожевого полка, что был поставлен во Владимире на случай прихода казанских татар. В последующие годы он медленно продвигался вверх по служебной лестнице, последовательно занимая должности 2-го воеводы сторожевого полка, 1-го воеводы передового полка, воеводы передового полка судовой рати. В 1548 г., после возвращения из неудачного похода на Казань, Шереметев был пожалован в окольничие — примечательный факт, говорящий сам за себя. Во время неудачной попытки взять Казань зимой 1550 г. Шереметев был ранен, за что был пожалован царем в бояре и в конце того же года включен в состав «лутчих слуг 1000 человек»^{39}.

В последующие годы Большой Шереметев принял активное участие в заключительном акте Казанской драмы, выполняя ряд военно-дипломатических поручений, а в походе 1552 г. занимал должность 2-го дворового воеводы. В конце 1553 г. он был послан «на луговую сторону и на арские места воевать, которые где не прямят государю» в качестве 1-го воеводы передового полка. Поход увенчался успехом, и за эту победу большой воевода большого полка князь СИ. Микулинской-Пунков и И. В. Большой Шереметев получили одинаковую награду — «по золотому корабленому». Остальные же воеводы получили по «по золотому угорскому» — награду меньшего достоинства^{40}.

Однако, несмотря на довольно успешную карьеру и несомненное доверие со стороны Ивана IV, до 1555 г. Шереметев ни разу не выступал в качестве командующего отдельной ратью, все время находясь на вторых ролях — 1-й воевода передового полка по местническому счету был равен 1-м воеводам полков правой и левой рук и сторожевого и, безусловно, уступал 1-му воеводе большого полка. Как отмечено было в разрядных книгах относительно иерархии воевод, «в большом полку быти большому воеводе, а передовово полку и правой и левой и сторожевому полку первым воеводом быти меньши большова полку первова воеводы. А хто будет другой воевода в большом полку, и да тово большова полку другова воеводы правой руки большому воеводе дела и счоту нет, быти им без мест. А которыя воеводы будут в правой руке и передовому полку и сторожевому полку первым воеводам правые руки быти не меньши. А левые руки воеводам быти меньши правыя руки первого воеводы, а другому воеводе быти в левой руке меньши другова воеводы правой руки, да левые же руки воеводам быти не меньше передовова и сторожевова полку первых воевод». Сам же передовой полк, судя по разрядным записям, считался 3-м по старшинству среди прочих полков после большого и правой руки^{41}. Вот и выходит, что поход 1555 г. должен был стать дебютом Шереметева в качестве самостоятельного командующего, однако все же вспомогательным по отношению к другой рати.

На вспомогательный характер войска Шереметева в кампании 1555 г. указывает и состав воевод, которые должны были сражаться под его началом. За исключением князя Ю.В. Лыкова из рода Оболенских, который командовал отрядом детей боярских из Старицкого удела, среди них не было ни одной титулованной особы. Кстати, о князе Лыкове нельзя сказать, что он был опытным военным. Во всяком случае, в разрядных книгах он упоминается только один раз — под 7057 годом (1549 г.), когда он был воеводой в Зарайске.

2-м воеводой в большом полку, «товарищем», т.е. заместителем Шереметева, был окольничий и оружничий Л.А. Салтыков из старинного московского боярского рода Морозовых^{42}. Казалось бы, на этом месте должен быть опытный военачальник, способный подменить в случае необходимости большого воеводу. Однако послужной список Салтыкова как воеводы не в пример короче, чем у Шереметева. Как военачальник до 1555 г. он упоминается в разрядных записях лишь дважды — в июне 1549 г. он был одним из двух воевод небольшой рати (даже не разделенной на полки), посланной из Нижнего Новгорода «козанские места воевать», да в упоминавшемся выше зимнем походе 1553 г. был 2-м воеводой передового полка, подчиняясь Шереметеву^{43}. Остается только согласиться с мнением отечественного исследователя Д.М. Володихина, отметившего в этой связи, что «…для столь важного похода И.В. Шереметеву Большому дали, прямо скажем, не самого бывалого помощника… Как военный деятель Л.А. Салтыков выглядит человеком не первого и даже не второго ряда»^{44}. Возникает вполне закономерный вопрос — если походу Шереметева Большого придавали в Москве большое значение, если эта экспедиция носила самостоятельный характер, а не была частью некоего большего по размаху замысла, то почему помощником большого воеводы был поставлен, прямо скажем, недостаточно опытный и подготовленный для этой роли человек. Ведь, по большому счету, Салтыков больше администратор и чиновник, нежели «прямой» военный?

Несколько более предпочтительно выглядят в этом отношении два родственника — 1-й воевода передового полка окольничий А.Д. Плещеев-Басманов и 1-й же воевода сторожевого полка Д.М. Плещеев, дети боярские 1-й статьи по Переяславлю-Залесскому. Оба они происходили из старого московского боярского рода Плещеевых и к 1555 г. накопили достаточно большой опыт участия в походах русских ратей^{45}. Согласно разрядным записям, А.Д. Плещеев-Басманов начал свою карьеру в 1544 г. с воеводства в Елатьме. Спустя 6 лет он был 2-м воеводой на Бобрике, в 1552 г. участвовал в Казанском походе, а после падения Казани остался в ней на годование в качестве 3-го воеводы. Последним его назначением перед 1555 г. стал пост 2-го воеводы сторожевого полка «береговой» 5-полковой рати в 1554 г. Д.М. Плещеев начинал службу с поста 2-го воеводы передового полка в 1550 г. В памятной кампании 1552 г. он был 2-м воеводой полка левой руки, затем 3-м воеводой годовал в Казани и ходил 2-м воеводой сторожевого полка 3-й полковой рати в Свияжск. Наконец, вместе с Шереметевым он в декабре 1553 г. ходил на «арские места» 2-м воеводой сторожевого полка, за что получил в награду «полузолотой угорский» (кстати говоря, меньше, чем остальные воеводы этой рати)^{46}.

Наконец, остались 2-е воеводы передового полка и сторожевого полков — соответственно Б. Г. Зюзин и С. Г. Сидоров соответственно. Оба они были дворовыми детьми боярскими средней руки — Бахтеяр Зюзин по Суздалю, а Степан Сидоров — по Коломне^{47}. Б. Зюзин впервые появляется на страницах разрядных книг в 1552 г., когда он был наместником в Путивле. Там же он провел и последующие два года^{48}. Не в пример более насыщенной оказалась карьера его коллеги, Степана Сидорова. Согласно разрядным записям, он начал службу с наместничества в Одоеве в 1547 г. В следующем году он служил головой «для посылок» в передовом полку «береговой» рати, в 1543 г. — сотенным головой в Зарайске, затем 2-м воеводой во все том же Зарайске и Почепе, участвовал в зимнем походе на Казань в 1548 г., оборонял Елатьму от ногаев зимой 1550 г. В 1553 г. Сидоров служил 2-м воеводой в войске, охранявшем «шатцкое строение», а в следующем году ходил 1-м воеводой сторожевого полка 3-полковой рати на Астрахань^{49}. Таким образом, перед нами опытный ветеран, поседевший, если так можно выразиться применительно к нему, человеку достаточно молодому, на «береговой» службе, и накопивший большой опыт борьбы с татарами.

Вот такая интересная выстраивается картина — с одной стороны, как будто речь идет о набеговой операции (или глубокой, стратегической разведке?), а с другой стороны, как будто и нет, это часть более серьезного плана, о сущности которого можно только догадываться. Но к этому вопросу вернемся позже, а пока посмотрим, как разворачивались события.

По плану «ставки» сбор основных сил рати Шереметева должен был состояться в Белеве на Николин вешний день (9 мая), а вспомогательных сил из северских городов — тогда же в Новгород-Северском. Отсюда воеводы должны были начать марш на юг, в пределы Дикого Поля, и соединиться в верховьях рек Коломак и Мжи (юго-западнее нынешнего Харькова)^{50}. Однако прошел почти месяц от назначенной даты сбора (интересно, чего ждал Шереметев столько времени, если он собирался отправиться в набег — ведь для такого рода экспедиции внезапность и скорость есть главные залоги успеха?), прежде чем на Троицын день (в 1555 г. он пришелся на 2 июня) войско Шереметева пробудилось наконец от спячки и начало марш по Муравскому шляху на место встречи с отрядом северских детей боярских под началом почепского наместника, каширского сына боярского И.Б. Блудова (кстати, Игнатий Блудов также не может быть отнесен к известным военачальникам. На страницах разрядных книг он впервые появляется именно в 1555 г.)^{51}. Опытный военачальник, И.В. Шереметев, по выражению Курбского, продвигался на юг, «имяше стражу с обоих боков зело прилежную и подъезды под шляхи…»^{52}. Темп марша был небольшой — расстояние от Белева до верховьев Коломака (примерно 470 км) было преодолено за 20 дней, т.е. в среднем в день русская рать проходила по 20—25 км (опять же не похоже на стремительный набег за добычей, а на медленное, осторожное продвижение вперед, прощупывание намерений противника — да).

А что же в это время делал хан, которого мы оставили в тот момент, когда он и его «князья» договорились о походе на Русь? Весна 1555 г. прошла в приготовлениях к запланированной экспедиции (и, надо полагать, при том количестве московских доброхотов-«амиятов», которые были в Крыму, скрыть эти приготовления было невозможно. Следовательно, слухи о них Москвы достигли всенепременно). В мае татарское войско было собрано, и примерно в конце этого месяца Девлет-Гирей выступил в поход на север, к русским рубежам. Вместе с ним была его «гвардия» (стрелки-тюфенгчи, или, как их еще называют в турецких и татарских источниках, сеймены, артиллерия, и, надо полагать, вагенбург, который у нас называли «гуляй-городом»), «двор» и, естественно, «дворы» татарских князей и племенное ополчение. Сколько их было всего — об этом ниже, пока же отметим, что отборная часть татарской конницы, выставляемая карачи-беками, главами знатнейших и влиятельнейших татарских родов (Ширинами, Мансурами, Аргынами и Кыпчаками), состояла, согласно сведениям татарских источников, из примерно 10 тыс. всадников. В случае же необходимости Ширины, в распоряжении которых находилось до половины всего татарского войска, могли поднять на коней до 20 тыс. воинов^{53}.

Пока Шереметев не торопясь шел на юг, татары столь же неторопливо, делая в день самое большее верст по 30, двигались ему навстречу. Во всяком случае, французский инженер Г. Боплан писал в своих записках, что в начале похода обычный темп движения татарского войска составлял примерно 25 км в день^{54}. Во вторник 18 июня передовые татарские отряды вышли к Северскому Донцу на участке между нынешними Змиевым и Изюмом. На следующий день татарское войско начало «лезть» через Донец сразу в четырех местах — «…под Изюм-Курганом и под Савиным бором и под Болыклеем и на Обышкине».

Обращает на себя внимание чрезвычайно широкий фронт форсирования Донца татарами — крайние «перевозы» восточнее Змиева (Обышкин или Абышкин перевоз) и Изюмом (Изюмский перевоз) разделяло без малого 90 км. В это время татары и были замечены русской разведкой. Действовавшая за Донцом, «на крымской стороне», станица сына боярского Л. Колтовского обнаружила переправу татар на Абышкином перевозе, где переправлялись 12 (по другим данным — 20) тыс. неприятелей. Голова станицы немедленно отправил гонцов с известием в Путивль и к Шереметеву, а сам с остальными станичниками «остался смечать сакмы всех людей…»^{55}

В субботу 22 июня к И.В. Шереметеву, который к тому времени уже вышел к месту встречи с отрядом И. Блудова, «прибежал» станичник Иван Григорьев с сообщением от Л. Колтовского о переправе татар через Донец. Аналогичная весть была получена и от сторожи, что была послана в р-н Святых гор, находившихся в 10 верстах ниже по течению от места впадения Оскола в Северский Донец «с крымской стороны». Для воеводы стало очевидным, что хан, выступив с войском из Крыма по Муравскому шляху, примерно 15—16 июня достиг развилки степных дорог в верховьях реки Самары и, повернув на восток, дальше продолжил марш по Изюмскому шляху. К тому времени, когда Шереметев получил известие о татарах, Девлет-Гирей уже успел продвинуться в северном направлении на 70—90 км и находился восточнее Шереметева примерно в 150 км. Не теряя времени, воевода приказал стороже «сметить сакмы», а сам, «призывая Бога на помощь», пошел к татарской сакме. Очевидно, что Шереметев с товарищами повернул назад и скорым маршем пошел обратно на север по Муравскому шляху к Думчеву кургану, у истоков Пела (севернее нынешней Прохоровки)^{56}.

Тем временем известия о происходящем в Поле достигли Москвы. В пятницу 28 июня к Ивану IV в Москву прибыло сразу несколько гонцов. Отпутивльских наместников В.П. и М.П. Головиных прискакали вож Шеметка и «товарищ» Л. Колтовского Б. Микифоров, которые сообщили царю о том, «…что голова их Лаврентей Колтовской с товарищи переехали многие сакмы крымских людей…» и что татары во множестве «и с телегами» «лезут» через Северский Донец. О том же известил государя и прибывший от Шереметева И. Дарин с товарищами^{57}.

Эти новости привели в действие московскую военную машину, шестерни которой начали проворачиваться во все убыстряющемся темпе. Командующий расположенной на «берегу» ратью боярин И.Ф. Мстиславский «с товарищи» немедленно был «отпущен» царем к своим войскам, а Иван начал собирать Государев полк. Приказ явиться в Москву получили также бояре и дети боярские, служившие удельному князю Владимиру Андреевичу Старицкому, а также служилые татары «царя Казаньского Семиона». Окольничьи И.Я. Чеботов и Н.И. Чюлков Меньшой получили наказ привести на всякий случай в боеготовность Коломенский кремль^{58}.

В воскресенье 30 июня к государю прибыл Л. Колтовской, подтвердивший сведения прежних гонцов. Выслушав его донесение, Иван вместе с Владимиром Андреевичем, «царем» Семионом и «царевичем» Кайбулой во главе Государева полка и ертоула (им командовали два воеводы — И.П. Яковлев и И.В. Меньшой Шереметев) выступил из Москвы по направлению к Коломне^{59}.

Развертывание войск для отражения близящегося нашествия не обошлось, как это повелось со времен «боярского правления», без местнических споров и вызванных ими перестановок командного состава. Служба — службой, но боярская честь оставалась боярской честью, «порушить» которую было никак нельзя даже под угрозой самого сурового наказания и опалы. 2-й воевода передового полка, что стоял под Зарайском, князь Д.С. Шестунов (из рода Ярославских князей^{60}) отказался подчиняться 1-му воеводе полка князю А.И. Воротынскому и был переведен 2-м воеводой в полк правой руки в Каширу.

На его место был прислан окольничий Ф.П. Головин. Однако, прибыв в Каширу, Шестунов и тут не угомонился, «списков не взял для Михаила Морозова да для князь Дмитрея Немово Оболенсково и посылал о том бити челом государю, что Михайло Морозов в большом полку другой, а князь Дмитрей Немой в левой руке большой…». Лишь получив от Ивана IV невместную грамоту, князь согласился принять командование. Отметим, что и при формировании рати Шереметева был случай местничества. А.Д. Плещеев-Басманов «бил челом» государю, что ему «… з боярином … с Болшим з Шереметевым в менших товарыщех» быть непригоже, на что Басманов получил указание Ивана IV «быти на своей службе без мест…»^{61}.

Во вторник 2 июля царь прибыл в Коломну, проделав за 3 суток не меньше НО—120 км (таким образом, среднесуточная скорость марша составляла порядка 35—40 км). Здесь, в треугольнике Коломна—Кашира—Зарайск, к этому времени сконцентрировались главные силы русского войска. Однако долго стоять здесь им не пришлось. Иван, оповещенный вечером в среду, 3 июля, о том, что крымский «царь» идет на Тулу, утром следующего дня, 4 июля, выступил по направлению к городу. «Того дни под Каширою государь Оку-реку перелез со всеми людми (т.е. менее чем за день царь преодолел порядка 40—45 км. — П.В.) и передовым полком велел идти х Туле наспех…». Однако обстановка к этому времени коренным образом переменилась. Как писал летописец, «…того дни прислали к государю из Воротыньских вотчины языка Крымскаго, а сказывают, что Крымской царь, идучи х Туле, поймал сторожей и сказали ему, что царь и великий князь на Коломне, и он поворотил к Одуеву, и, не дошед до Одуева за тритцать веръст, поймали на Зуше иных сторожей, и те ему сказали, что идет царь и великий князь на Тулу, и Крымъской царь воротился со всеми своими людми во вторник…»^{62} Таким образом Ивану стало ясно, что ожидавшей встречи с главными силами Девлет-Гирея под Тулой не состоится и хан намерен уклониться от сражения. Однако царь тем не менее решил продолжить марш в прежнем направлении. Возможно, он рассчитывал на то, что, повернув назад, хан наткнется на Шереметева, тот свяжет татар боем и тогда решающий бой, «прямое дело», все же состоится. Поэтому Иван «…послал доведатца подлинных вестей и за царем послал многих подъезщиков, а сам х Туле пошел не мешкая, в пятницу порану». А. Курбский с похвалой отзывался об этом решении Ивана Грозного, «ибо егда пришел от Москвы ко Оке реке, не стал тамо, идеже обычай бывал издавна застановлятися христианскому войску против царей татарских; но превезшеся за великую Оку реку, пошел оттуду к месту Туле, хотящее с ним (Девлет-Гиреем. — П.В.) битву великую свести»^{63}. Однако спустя несколько часов после начала марша к государю прибыли люди от Шереметева, рассказавшие ему о том, что произошло несколькими днями ранее юго-восточнее Тулы.

Повернув 22 июня назад, вдогонку за Девлет-Гиреем, Шереметев и Салтыков, как они позднее докладывали царю, предполагали «…его (т.е. Девлет-Гирея. — П.В.) в войне застати: нечто станет воевати и розпустит войну, и воеводам было приходити на суволоку, а не станут воевати, и им было промышляти, посмотря по делу…»^{64} И на первых порах все развивалось так, как и предполагали воеводы. Хан, не догадываясь о своих преследователях, быстро шел на север. Приблизившись к русской границе (по нашим расчетам, это случилось примерно 26—27 июня где-то на р. Сосна, скорее всего, там, где позднее будет поставлен город Ливны, в районе так называемого Кирпичного брода, что «выше города Ливен версты с 3»^{65}), Девлет-Гирей дал своему войску, по татарскому обычаю, отдых и здесь оставил свой обоз-«кош» вместе со значительной частью заводных коней, максимально облегчив свое воинство перед последним броском. «Приблизившись к границе на расстояние 3—4 лье, они (т.е. татары. — П.В.) делают остановку на два-три дня в избранном месте, где, по их мнению, они находятся в безопасности…» — отмечал Боплан. К этим словам можно добавить высказывание князя А. Курбского, который писал, что «…обычай есть всегда Перекопского царя днищ за пять, або за шесть, оставляти половину коней всего воинства своего, пригоды ради…»^{66}

Длившаяся несколько дней остановка татарского войска на Сосне позволила Шереметеву нагнать неприятеля. Когда основные силы Девлет-Гирея примерно 29—30 июня скорым маршем (примерно по 50 или даже более километров в сутки) двинулись на Тулу, Шереметев, к этому времени прочно «повисший» у него на хвосте, решил атаковать ханский кош. 1 июля посланные воеводой вперед головы III. Кобяков и Г. Жолобов (дети боярские с Рязани и с Тулы^{67}) со «детьми боярскими многими» взяли «царев кош» и вместе с ним богатую добычу. Согласно Никоновской летописи, в руки русских попало «лошадей с шестьдесят тысящ да аргомаков з двесте да восмьдесят верблюдов»^{68}. Кстати, размеры добычи позволяют прикинуть примерную численность татарской рати. Получается, что примерное число лошадей в татарском войске составляло порядка 120 тыс., следовательно, при норме 3 коня на одного татарского воина число их у Девлет-Гирея в этом походе составляло около 40 тыс. С учетом того, что многие татары выступали в поход, имея больше трех заводных лошадей, то, видимо, реальная численность крымской рати в этой кампании была меньше и колебалась между 30 и 40 тыс. всадников. Приводимые рядом авторов сведения о 20-тысячном татарском войске основаны на недоразумении — да, действительно, в разрядных книгах говорится о 20-тысяч татарском войске, но это только один из татарских «полков», переправлявшийся на одном из перевозов, а именно на Обышкином. Между тем, как было отмечено выше, переправа осуществлялась татарами в 4 местах на широком фронте, следовательно, и войско было большим по численности (кстати. в других разрядных книгах говорится о том, что на Обышкином перевозе «лезло» через реку 12 тыс. татар). Кроме того, можно попытаться прикинуть, сколько мушкетеров было в ханской гвардии. Если татары придерживались старинного правила иметь на 10 пехотинцев 1 верблюда, то, исходя из приведенной в Никоновской летописи цифры, получается, что с ханом было около 800 мушкетеров, что совпадает со сведениями из описания татарского войска, участвовавшего в Астраханской экспедиции 1569 г., и со сведениями А. Курбского^{69}.

Разобравшись с огромной захваченной добычей, Шереметев отправил часть ее на Мценск (видимо, вместе с Жолобовым), а другую — на Рязань (с Кобяковым), а сам 2 июля пошел вслед за ханом, который, судя по всему, все еще не подозревал о том, что происходит у него в тылу. Захваченные в кошу пленники показали, что Девлет-Гирей «пошел на Тулу, а ити ему наспех за реку за Оку под Коширою…»^{70}.

Однако этот успех оказался для Шереметева последним. А. Курбский сообщал, что после этой победы некие «писари», «им же князь великий зело верит, а избирает их не от шляхетского роду, ни от благородна, но паче от поповичев, или от простого всенародства», «что было таити, сие всем велегласно проповедали…», что вскоре Девлет-Гирей будет наголову разгромлен, ибо на него идет сам Иван IV с главными силами русского войска, а Шереметев «над главою его идет за хребтом…».^{71}Сложно сказать, насколько правдив был князь, когда писал эти строки. Одно ясно совершенно точно, что 2 июля Девлет- Гирею стало известно не только то, что с севера на него надвигается сам Иван IV с превосходящими силами, но и то, что его кош захвачен ратью Шереметева. Перед ханом встала картина приближающейся катастрофы — ведь потеряв половину лошадей, татарское войско утрачивало маневренность, свой главный козырь. Над войском Девлет-Гирея, оказавшимся фактически в окружении, нависла угроза полного разгрома.

Однако не случайно крымский «царь» прославился «великой ревностью к войне»^{72}. Оценив ситуацию и убедившись в том, что в сложившейся ситуации начатый им маневр с целью обойти позиции русских войск на Оке с запада (подобный тому, что успешно совершил в 1521 г. Мухаммед-Гирей) теряет всякий смысл, хан принял решение немедленно, не распуская свою рать для «войны», повернуть назад. В момент, когда он принял это решение, от места впадения Плавы в Упу, где, очевидно, стояло татарское войско, до Коломны, где находились главные силы русской армии, было около 180—200 км и примерно столько же до захваченного Шереметевым коша. У Девлет-Гирея появился реальный шанс нанести удар по Шереметеву и, имея в запасе несколько дней, разгромить его войско, отбить хотя бы часть обоза и, главное, табунов, а затем поспешно, избегая столкновения с главными силами русского войска, отступить в Поле.

Для Шереметева такое ханское решение оказалось, судя по всему, неожиданным. Значительная часть его войска (по сообщению Никоновской летописи, до 6 тыс., т.е. почти половина^{73}) отделилась и отправилась, как было отмечено выше, перегонять захваченные табуны, а сам он с оставшимися ратниками двинулся по татарской сакме на север. В полдень (около 16.00) 3 июля, в среду, у урочища Судьбищи полки Шереметева столкнулись с татарскими авангардами. Здесь и произошла прогремевшая тогда, но сегодня практически забытая «ознаменованная славой отчаянной битва» (Н.М. Карамзин).

Несколько слов о географии места сражения. Судьбищи — название урочища, располагавшегося в Поле, в верхнем течении реки Любовша. Здесь смыкались две татарских сакмы, по которым степняки ходили за добычей на Русь, — Муравская и Калмиусская. Позднее здесь возникло одноименное село. В середине XIX в. оно входило в состав Новосильского уезда Тульской губернии и насчитывало без малого 1000 жителей. Располагалось село северо-восточнее от ж/д станции Хомутово, возле тракта, соединявшего Новосиль и Ефремов. Согласно современному административному делению, Судбищи находятся в Новодеревеньковском районе Орловской области. До наших дней сохранились и остатки самого урочища, возле которого и произошла эта битва^{74}.

На первых порах сражение разворачивалось благоприятно для русских. Неприятельское войско сильно растянулось на марше и вступало в бой по частям, «пачками». Это позволило Шереметеву успешно отражать атаки противника и контратаковать. В серии конных схваток, начинавшихся с «лучного боя» и переходивших затем в «съемный» (т.е. рукопашный) бой и длившихся около 6 часов, сотни детей боярских, действовавших при поддержке стрельцов и казаков, «передовой полк царев и правую руку и левую потоптали и знамя взяли Шириньских князей»^{75}. Казалось, что победа вот-вот будет достигнута, несмотря на то, что общий численный перевес был на стороне противника — ведь род Ширинов занимал в политической иерархии Крымского ханства особое, первое, место среди прочих татарских карачибеев. Ширинские бии считались главнокомандующими татарским войском («оглан-баши») и выставляли в поход, как уже отмечалось выше, до половины всех воинов. Однако допрос пленных показал, что главные силы татар в бой еще не вступили — хан не успел подойти к полю боя. Обе стороны заночевали на поле боя, готовясь возобновить с утра сражение. Видимо, именно тогда стрельцы, казаки и кошевые детей боярских завели кош в дубраву и устроили здесь «засеку», которой предстояло сыграть важную роль на следующий день. Тогда же были посланы гонцы к Г. Жолобову и Ш. Кобякову с приказом срочно вернуться к главным силам. Но к утру в лагерь вернулось всего лишь около 500 ратников, остальные не решились оставить столь богатую добычу и продолжили гнать табуны к Мценску и Рязани. Здесь напрашивается прямая аналогия со сражением на окраине Старой Русы зимой 1456 г., когда точно также московские дети боярские «многое богатьства взяша» и «с тою многою корыстию вся люди своя впред себе отпустиша». Не прошло и нескольких часов, как они оказались перед лицом численно превосходившей новгородской рати, горевшей желанием отомстить за грабежи и убийства. Однако тогда воеводе Ф. Басенку удалось вернуть большую часть ушедших с захваченным имуществом ратных людей и выиграть битву. У Шереметева это не получилось, и он потерпел поражение. В этом контексте летописная фраза о том, что к полю битвы «поспели» всего лишь 500 ратников приобретает довольно двусмысленный характер^{76}. С другой стороны, учитывая бедность основной массы детей боярских и невысокую доходность их вотчин и поместий, трудно осуждать их за стремление разжиться на войне, невзирая ни на какие угрозы и кары со стороны начальных людей и самого государя, полоном и всякими «животишками». Не исключено, что сыграли свою роль и местнические противоречия — ведь среди отряженных в поход ратных людей было достаточно много родовитых князей-Рюриковичей, которым подчиняться пусть и знатному, но все же происходящему не из княжеской, а из боярской фамилии Шереметеву было «обидно».

Так или иначе, но к утру 4 июля в распоряжении Шереметева оказалось примерно 7 тыс. (согласно летописи) детей боярских с послужильцами и кошевыми, стрельцов и казаков. С ними ему предстояло сразиться теперь уже со всем татарским войском сразу.

Готовились к решающей схватке и татары. Накануне вечером на поле боя прибыл Девлет-Гирей с основными силами крымского войска, своей «гвардией» (в т.ч. мушкетерами-туфенгчи) и артиллерией. Выслушав доклады своих военачальников и показания пленных (как писал Курбский, «два шляхтича изымано живы, и от татар приведено их пред царя. Царь же нача со прещением и муками пытати их; един же поведал ему то, яко достояло храброму воину и благородному; а другий, безумный, устрашился мук, поведал ему по ряду: “Иже, рече, малый люд, и того вящее четвертая часть на кош твой послано”…»^{77}), хан ободрился. Оказывается, все было не так уж и плохо, как представлялось ему ранее. Действительно, даже если взять за основу летописное повествование о сражении, то 60 тыс. татар должны были противостоять 7 тыс. русских воинов. И даже если полагать, что летопись сильно преувеличила численность бойцов с обеих сторон, тем не менее совершенно очевидно, что на стороне татар оказалось значительное численное превосходство. К тому же они обладали артиллерией, которой у русских не было. Перед ханом возникла соблазнительная возможность разгромить немалую часть русского войска прежде, чем основные силы рати Ивана IV смогут помочь полкам Шереметева, и Девлет-Гирей решил воспользоваться представившимся шансом. Отказавшись от первоначального намерения продолжить отступление, Девлет-Гирей перегруппировал свои силы и вознамерился взять реванш за унизительные поражение накануне и утрату коша.

На следующий день, 4 июля, с рассветом (между 5.00 и 6.00) сражение возобновилось снова. На склонах холмов у урочища закрутилась круговерть конной схватки — конные сотни с той и другой стороны одна за другой налетали друг на друга, осыпали стрелами и время от времени вступали в рукопашный бой. Лучше вооруженные и защищенные отборные русские всадники, к тому же прекрасно понимавшие, что у них нет иного выхода, как или победить, или умереть, теснили татар. Ожесточенность схватки все время нарастала. По словам татарского хрониста Хурреми-челеби, «войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство. Ханские сыновья калга Ахмед-Герай и Хаджи-Герай, пять султанов в бесчисленное множество знатных и простых ратников мусульманских пали под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка…»^{78} Примечательно, что связывал кризис в ходе сражения османский писатель прежде всего с усталостью лошадей, что и немудрено — лишившись большей части запасных лошадей и совершая в течение последних дней форсированные марши, татары действительно сидели на чрезвычайно утомленных лошадях, тогда как русские могли перед началом сражения сменить уставших коней на свежих.

Об ожесточенности схватки и о том, что перевес в ней на первых порах оказался на русской стороне, со слов очевидцев и участников сражения писал и А. Курбский. По его словам, русские ратники «…так бишася крепце и мужественнее теми малыми людьми, иже все были полки татарские разогнали. Царь же един остался между янычары (очевидно, что под ними князь разумел тех самых ханских мушкетеров-тюфенгчи или сейменов. — П.В.): бо было с ним аки тысяща с ручницами и дел (пушек. — П.В.) не мало…». Однако атака русских детей боярских, ободренных успехом, на позиции ханской гвардии, предпринятая в 8-м часу утра, была отражена. Взять татарский лагерь, укрепленный кольцом из повозок и арб и окопанный рвом и частоколом из заостренных кольев, без поддержки артиллерии, силами одной лишь конницы, было невозможно. И русские всадники очень быстро убедились в этом, когда опьяненные победой, попытались на плечах бегущего неприятеля ворваться в татарский лагерь. Встреченные залпами ханских мушкетеров и артиллерии в упор, они в беспорядке отхлынули назад. К несчастью, при этом был тяжело ранен и едва не попал в плен И.В. Шереметев, под которым был убит конь^{79}.

Неожиданное ранение русского полководца разом изменило весь ход битвы. «Татаровя ж, видевшее царя своего между янычары при делех, паки обратишася; а нашим уже справа без гетмана помешалась…»^{80} Добавим к этому, что Хурреми-челеби, описывая памятный для татар поход 1555 г., так объяснил причины победы хана в сражении. По его словам, «…сын Девлет-Герая, Мухаммед-Герай-султан, оставленный отцом стеречь Крым, устыдясь проводить время в покое и бездействии, тогда как отец и его и братья были в походе, собрал, без позволения на то Девлег-Герая, сколько можно было храброго войска и, пустившись с ним на помощь и подкрепление отцу, прибыл именно в то самое время, когда войско мусульманское близко уже было к бегству. Помня божественные слова: «Знайте, что рай обретается под тенью мечей», он немедля, с криком «Аллах! Аллах!» ударил на неприятельский лагерь. Это движение придало силы изнемогавшему ханскому войску; оно снова завязало бой, и неверные были разбиты»^{81}. Правда, прибытие ханского сына со свежими силами никак не отмечено в русских источниках, поэтому проверить правдивость этого сообщения пока не представляется возможным. Одно ясно точно, что после ранения Шереметева его товарищ, малоопытный в ратном деле воевода Л. А. Салтыков растерялся и не смог взять управление битвой в свои руки. Конные схватки продолжались, по сообщению Курбского, еще почти 2 часа, но перевес теперь перешел на сторону татар, и около «пятово часу дни» (т.е. в 10-м часу утра) русские были разбиты — «…большую половину войска христианского разогнаша татаровя, овых побита, храбрых же мужей не мало и живых поймано…». Те, кто не погиб или не был взят в плен, «з бою съехали, розметав с собя оружие» и порознь, врассыпную устремились на север, к Туле^{82}. А в плен попали, надо сказать, многие русские ратники. В руках торжествующих татарских воинов оказались, к примеру, князь Г.И. Долгорукий Большой, три князя-брата Василий, Иван и Михаил Мосальские, Н.Ф. Плещеев и П.Н. Павлинов из того же рода Плещеевых, отец 4-й жены Ивана Грозного А. Колтовской и многие другие дети боярские и дворяне. Всего же в татарском плену оказалось до сотни детей боярских — во всяком случае, в 1557 г. из плена «на окуп» было отпущено 50 пленников, а в наказе сыну боярскому И. Кочергину, сопровождавшему литовских послов, годом ранее была названа цифра в 70 пленных^{83}.

Однако не все дети боярские «обратишася на бег». Многоопытные в ратном деле окольничий А.Д. Басманов-Плещеев и СТ. Сидоров не ударились в панику, сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находились их коши. Здесь Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти» (как позднее писал английский дипломат Дж. Флетчер, русские «большие дворяне, или старшие всадники, привязывают к своим седлам по небольшому медному барабану, в который они бьют, отдавая приказание или устремляясь на неприятеля. Кроме того, у них есть барабаны большого размера, которые возят на доске, положенной на четырех лошадях. Этих лошадей связывают цепями, и к каждому барабану приставляется по 8 барабанщиков. Есть у них также трубы, которые издают дикие звуки…»)^{84}.

На призыв Басманова «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы» (согласно летописи, от 5 до б тыс., Курбский писал о 2 тыс. или больше), которые заняли в дубраве оборону («осеклися»). Трижды хан при поддержке огня артиллерии и мушкетеров («со всеми людми и з пушками и з пищалми») приступал к русской засеке и трижды был отражен. Во время этой героической обороны получил вторую рану «из затинной пищали по колену» храбрый С.Г. Сидоров (первую рану он получил в конной схватке от удара татарского копья. Спустя пять недель он скончался от ран в Москве, приняв перед смертью схиму)^{85}.

Убедившись в том, что взять русский лагерь без больших потерь невозможно, и опасаясь, что, пытаясь добить остатки войска Шереметева, он может попасть под удар главных сил русской рати, двигавшейся в это время к Туле, Девлет-Гирей примерно в 21.00 отдал приказ прекратить атаки и начать быстрый отход на юг, в Крым. На следующий день татары достигли р. Сосны и «перелезли» через нее, совершив 90-километровый марш менее чем за сутки. Кстати, характеризуя татарских коней-бахматов, французский инженер Г.-Л. де Боплан писал, что эти «плохо сложенные и некрасивые» кони необыкновенно выносливы и могут совершать переходы по 20—30 лье, т.е. по 90—130 км в сутки^{86}. Очевидно, что хан гнал свое войско на юг на пределе физических возможностей коней, опасаясь преследования.

И у хана были все основания для столь поспешного отступления, ибо с поражением Шереметева кампания не закончилась. Как уже было отмечено выше, на полпути между Окой и Тулой утром 5 июля к Ивану IV прибыли первые беглецы с поля боя, сообщившие ему, что крымский «царь» «воевод разгромил и людей побил многих, а сам х Туле идет…». По свидетельству А. Курбского, получив известие о поражении Шереметева, царь созвал военный совет, на котором многие стали отговаривать Ивана отказаться от прежнего плана действий и отступить за Оку, а оттуда вернуться в Москву, тогда как «неции мужественнейшие укрепляюще его и глаголющее: “Да не даст хребта врагу своему и да не посрамит прежния славы своея добрыя в лице всех храбрых своих…”»^{87} Теоретически нет ничего невозможного в том, что такой совет был созван Иваном, который хотел услышать мнение своих военачальников о том, как следует поступить в ситуации, когда первоначальный план ведения кампании оказался разрушен. Однако, учитывая общую направленность «Истории…» Курбского, сомнения относительно этого совета остаются, тем более можно провести определенные литературные параллели — достаточно взять «Послание на Угру» с его противопоставлением «злых» советников Ивана III «добрым». Потому то и представляется весьма интересной концовка пассажа Курбского о совете, созванном царем: «Се таков наш царь был, поки любил около себя добрых и правду советующих, а не презлых ласкателей»^{88}.

Тем не менее, вне зависимости от того, был ли военный совет или не был, Иван отказался изменить первоначальное решение и «…пошел наспех х Туле, шел во всю ночь и пришел х Туле в субботу на солнечном возходе», т.е. ранним утром 6 июля, «хотяще сразитися с бусурманы за православное христианство».^{89} Здесь к нему прибыли тяжело раненный И.В. Шереметев, вывезенный с поля боя верными людьми, Л.А. Салтыков и часть войска, доложившие о результатах сражения с крымским «царем». Вслед за ними прибыли с остатками своих людей Д. Плещеев и Б. Зюзин. Общая картина стала более или менее ясной, однако, судя по всему, у царя еще оставались сомнения относительно намерений крымского хана.

Поэтому он отправил 2-х воевод, князей И. И. Пронского-Турунтая и Д.С. Шестунова, «за Дон на поле, и ходили посторонь Дону за Непрядву до Рыходцких верховей…» Тем временем в воскресенье 7 июля в Тулу прибыл Басманов и Сидоров «со всеми людми», от которых стало известно, что «уже, аки третий день, царь поиде к орде…»^{90} Стало очевидно, что нового сражения не будет, равно как и преследовать «царя» бессмысленно, так как «промеж их (приходом Ивана с главными силами русского войска к Туле и сражением при Судьбищах. — П.В.) четыре дни, а бой был от Тулы полтораста верст, и пришла весть от подъезщиков, что царь идет в одход наспех по семидесяти верст на день…»^{91} Прежде чем повернуть домой, в Москву, Иван со своими советниками предпринял меры на случай возвращения части татар на «украйну». Согласно составленной диспозиции полков за Окой, большой полк во главе с воеводами И.Ф. Мстиславским и М.Я. Морозовым был оставлен в Туле, в Михайлове встал полк правой руки во главе с И.И. Пронским-Турунтаем и Д.С. Шестуновым, усиленный частью сил большого полка под началом воеводы П.С. Серебряного-Оболенского. Передовой полк (воеводы А.И. Воротынский и И.П. Головин) расположился в Одоеве. После этого, дождавшись возвращения «подъезщиков» с Поля, Иван в тот же день 7 июля пошел обратно на Москву. Здесь «жаловал государь воевод и детей боярскых, которые билися с крымцы…»^{92}. «Полской» поход закончился.

Теперь попробуем подвести общий итог кампании 1555 г. Прежде всего отметим, что анализ сведений о численности рати, ее составе и биографий воевод, вставших во главе русских полков, наводит на мысль о том, что Иван IV и его советники все же решили не просто ограничиться организацией набега на крымские табуны, отвлечь внимание Девлет-Гирея от адыгских князей и продемонстрировать крымскому хану, что язык угроз по отношению к Москве неприемлем. Для такой второстепенной задачи, конечно же, вполне было бы достаточно 3-полковой рати во главе с такими незнатными, нетитулованными воеводами, какими были Шереметев и его товарищи (для сравнения можно провести аналогии с походами на «крымские улусы», предпринятыми после 1555 г. Д. Ржевским, Д. Адашевым и князем Д. Вишневецким, о чем речь пойдет ниже). Однако вместе с тем посылать для рядовой набеговой операции лучших из лучших от московских детей боярских, членов Государева двора, было, по нашему мнению, слишком расточительно и нелогично. Поэтому, по нашему мнению, действительный замысел похода был иным. Видимо, в Москве не заблуждались относительно действительных намерений крымского хана, да и зачем Ивану IV оказывать содействие адыгским князьям против хана? Какую конкретную выгоду он мог получить в это время, вмешавшись в политические интриги и борьбу за доминирование на Западном Кавказе, тогда как попытки закрепиться здесь могли привести к осложнению отношений не только и не столько с Крымом, но и с Турцией, которая стремилась закрепить этот регион за собой, действуя руками крымских ханов?^{93} Ведь у русского государя пока были связаны руки — надо было осваивать Казань, Астрахань не была полностью покорна его воле, да и в Ногайской Орде не закончилась еще борьба между сторонниками ориентации на Крым и промосковской партии! Возможно, Иван IV располагал сведениями о том, что Девлет-Гирей собирается на самом деле предпринять попытку похода на Москву, взяв реванш за неудачу 1552 г. Заодно, вероятно, хан стремился, во-первых, надавить на колеблющегося между Москвой и Крымом астраханского хана, а во-вторых, поддержать крымскую партию в Ногайской Орде. Поэтому еще одно поражение, которое потерпел бы хан в схватке с русскими, могло иметь серьезное значение и разом изменить политическую ситуацию и не только на южной русской границе, но и в Нижнем Поволжье и Заволжье. Потому-то мы и склоняемся к тому, что выдвижение глубоко в пределы Поля рати Шереметева было частью общего стратегического замысла русской «ставки» (термин Ю.Г. Алексеева). Он и его люди должны были заблаговременно обнаружить крымское войско, сопроводить его до русских пределов и здесь атаковать неприятеля с тыла, сковав до подхода главных сил «береговой» рати и Государева полка (для этого и нужны были выборные дети боярские, вооруженные и экипированные много лучше, чем рядовые дети боярские). Рать Шереметева должна была стать «наковальней», на которую обрушился бы «молот» главных сил русской армии. Кстати, намек на существование такого плана просматривается у Курбского. Следовательно, мнение воронежского историка В.П. Загоровского о том, что перед Шереметевым не ставилось конкретных больших задач, представляется неверным^{94}.

В пользу нашей версии говорит также и длительное, почти месяц, пребывание Шереметева со товарищи в Белеве — если задача состояла в том, чтобы совершить молниеносный набег на крымские улусы в Нижнем Поднепровье, то зачем собравшемуся войску так долго стоять на самой границе? Ну а как информация о запланированном набеге просочится в Крым и хан примет соответствующие контрмеры? Связано ли это стояние Шереметева с тем, что в Москве ждали известий от доброхотов из Крыма о действительных намерениях Девлет-Гирея? И если наши предположения верны, тогда становятся ясными причины сетования Ивана Грозного, обращенного к Курбскому и в его лице к А. Адашеву: «О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, а не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству…»^{95}

Действительно, выполнение задуманного столь широкомасштабного и долженствовавшего привести к полному разгрому крымчаков плана в итоге привело всего лишь к срыву очередного похода хана на Русь, однако угрозу со стороны Крыма не ликвидировало и привело к серьезным потерям среди отборных русских воинов. Согласно Никоновской летописи, в сражении было побито и взято в плен 320 детей боярских (многие из них, плененные в сражении, домой так и не вернулись) и 34 стрельца. Синодальный список летописи и Лебедевская летопись приводят сведения о 2 тыс. побитых и плененных детях боярских и 5 тыс. их людей при том же числе убитых стрельцов.^{96} Однако такие потери представляются существенно завышенными — при таком уровне потерь (более половины всей рати) исход сражения при Судьбищах можно считать подлинной катастрофой, что неизбежно было бы отмечено в летописях и иных источниках. Поэтому первая цифра выглядит более реальной и правдоподобной. Вместе с тем представляет интерес отмеченное той же Лебедевской летописью соотношение потерь детей боярских и их людей — 1 к 2,5. И если взять за основу 320 убитых и плененных детей боярских Никоновской летописи, то получается, что безвозвратные потери послужильцев составили около 800 человек. В таком случае безвозвратные потери войска Шереметева составили без учета казаков более 1,1 тыс. ратников, т.е. более 10% личного состава (и это без учета раненых и умерших позднее, как Степан Сидоров, от ран) — очень высокий уровень потерь для сражений не только XVI, но и XVII вв., тем более если учесть, это были лучшие из лучших детей боярских. Примечательно, что в летописце Игнатия Зайцева сказано, что «…великого князя воевод Ивана Шереметева, да Лва Салтыкова, да Олексея Басманова, да Степана Сидорова Рязанца на поле побил царь крымьской, многих людей побил, а иных в полон имал, а сами воеводы ушьли не со многими людьми (выделено нами. — В.П.)…»^{97} Поэтому действительно это сражение по праву может быть поименовано «отчаянным».

Потери татар в сражении неизвестны, но, очевидно, они были больше, чем у русских. Во всяком случае, отпущенные из Крыма для сбора выкупа дети боярские Иван Трофимов (юрьевский сын боярский) и Богдан Шелонин (московский сын боярский, умер в 1557 г.^{98}) сообщали, что «…у царя у крымского на бою царя и великого князя воеводы боярин Иван Васильевич Шереметев с товарыщи побил многых лутчих людей, князей и мурз и ближних людей, и безчестие царю и убытки, сказывает, в том, что кош у него взяли, те лошади на украйну и увели, а на бою с ним русские немногие люди билися и побили у него многих людей…», и, отступая, хан «назад наспех шел, блюдяся царя и великого князя приходу на собя…»^{99} И, поскольку в октябре 1555 г. в Москву прибыло крымское посольство^{100}, предложившее Ивану с предложением размена послами и «…чтобы со царем крымскым царь и великий князь похотел миру, а прошлого не поминати,… а кровь бы промежь государей на обе стороны унелася», видимо, хан действительно нуждался в определенной передышке для восстановления сил. В пользу такого предположения свидетельствует и тот факт, что в кампанию 1556 г. Девлет-Гирей, узнав о том, что Иван с войском ждет его на «берегу», отказался от своего намерения совершить поход на Москву и «поворотил на черкасы»^{101}. Не вызывает сомнения, что на это его решение повлияла не только эпидемия, опустошившая Крым, но и урок, преподанный ему в минувшем году. Следовательно, ирония со стороны А.Л. Хорошкевич в оценке результатов «Польского похода» выглядит несколько неуместной^{102}.

Тем не менее, потерпев серьезную неудачу, хан все же попытался сделать хорошую мину при плохой игре. Сразу после сражения Девлет-Гирей прислал в Вильно к Сигизмунду II гонца, «поведаючи о злом умысле великого князя Московского иж мает волю ити под замъки его королевское милости, гдеш он уседши на конь свой з войском своим шол противько ему отпор чинечи». Другой гонец «поведаючи, иж войско московъское пятьдесят тисечей побил и господару, его милости, одного вязня москвитина прислал, а была битва возле Тихое Сосны…» Одним словом, хан постарался предстать перед великим князем Литовским и польским королем в образе спасителя Литвы от нашествия тьмочисленной московской рати в расчете на получение вполне конкретных политических и материальных (в виде поминок) выгод. Схожее по характеру послание было отправлено и в Стамбул, где хан расписал свою победу над русским «баном Иваном», побив и взяв в полон 60 тыс. гяуров^{103}. Примечательно, что, несмотря на то, что Девлет-Гирей пытался представить исход похода 1555 г. как свою безусловную победу, тем не менее на него и его окружение действия русских войск произвели неизгладимое впечатление. Вряд ли случайным был тот факт, что в русско-татарских переговорах 1563—1566 гг. фигура И.В. Шереметева, или, как его называл Хурреми-челеби, «славного отважностью между неверными, выкреста из персидских армян по имени Шир-Мердув», по меткому замечанию отечественного историка А.И. Филюшкина, приобрела знаковый характер^{104}. Иван, сообщая Девлет-Гирею о своей готовности урегулировать спорные вопросы путем переговоров, подчеркивал, что на тех, кто ссорил его с «братом», наложена опала, и среди них был и Шереметев, а значит, и дорога к переговорам теперь открыта.

И, завершая наш рассказ о «Польском походе», коснемся его оценки, которую дал В.П. Загоровский. В своем ставшем классическим исследовании по истории Центрального Черноземья в XVI в. он попытался выделить как положительные, так и отрицательные итоги этого раунда русско-крымского противостояния. С одной стороны, трудно не согласиться с высказанным им тезисом о том, что «…в 1555 г., послав свои войска к крымским границам, Россия реально вступила в борьбу с Крымским ханством за ничейное, пока еще никому не принадлежащее Поле…», а также и с тем, что «…события 1555 г. выявили трудности в организации русского военного похода через Поле против Крымского ханства…». Действительно, с момента начала жесткой конфронтации между Москвой и Крымом вскоре после смерти Ивана III и его союзника Менгли-Гирея I никогда еще русские столь крупными силами так далеко в Поле не заходили. И точно так же очевидно, что главная причина неудачи задуманного в Москве плана связана прежде всего с невозможностью в то время организовать четкое взаимодействие действующих на значительном расстоянии друг от друга войсковых группировок. Даже при хорошо налаженной разведывательной службе (примером которой могут служить действия русских станиц и «подъезщиков» в жаркие дни лета 1555 г.) передача информации о передвижениях неприятеля и его намерениях посредством конных гонцов осуществлялась слишком медленно для того, чтобы адекватно и своевременно реагировать на быстро меняющуюся обстановку.

Именно это неизбежное в тех условиях запаздывание с реакцией на изменившиеся намерения неприятеля предопределило решение Ивана IV не преследовать хана после сражения при Судьбищах, и именно потому, что царь слишком поздно узнал об изменившихся планах Девлет-Гирея, он не смог оказать поддержки Шереметеву, в чем его фактически обвиняет В.П. Загоровский^{105}. Но мог ли царь помочь гибнущим в неравной схватке воинам Шереметева, если, напомним, к моменту завязки сражения Иван IV с главными силами русского войска только-только приступил к форсированию Оки и от места сражения его отделяло порядка 240 км по прямой — по меньшей мере 3 дня форсированного марша? По той же самой причине бессмысленно было организовывать и преследование неприятеля — к тому времени, когда царь получил первые сведения о поражении Шереметева, между русским войском и татарами было уже порядка 300 км и догнать Девлет-Гирея было невозможно физически.

Не согласны мы также и с обвинением Ивана IV в нерешительности на том только основании, что в 1555 г. возможность похода на Крым главных сил русского войска не исключалась^{106}. Теоретически, конечно, можно было послать всю армию с «берега» по Муравскому шляху прямо на Крым, но насколько практически было осуществимо такое намерение, о котором как о возможном варианте действий говорилось, к примеру, в наказе послу И.Т. Загряжскому^{107}, который весной 1555 г. выехал к ногайскому бию Исмаилу? На это вопрос мы, не колеблясь, ответим отрицательно. Поле еще не было изучено русскими как следует, слишком большое расстояние разделяло русские рубежи и Перекоп. И если разгром Казанского ханства потребовал организации трех больших походов, и это при том, что Казань была не в пример более уязвима, нежели Крым, то насколько был оправдан такой риск? Сотни верст дикой степи были для крымских татар защитой более надежной, чем самые мощные валы и бастионы. Достаточно вспомнить судьбу походов князя В.В. Голицына и Б.-Х. Миниха на Крым, а ведь исходные рубежи, с которых они начинали, лежали много, много южнее Оки! К каким печальным последствиям могла привести неподготовленная должным образом экспедиция против Крыма? В Москве не могли не понимать, что для того, чтобы отправиться покорять ханство, нужна была более серьезная, чем когда бы то ни было, подготовка. Так можно ли полагать, что серия набегов на владения Девлет-Гирея, предпринятая русскими после 1555 г., как раз и являлись частью такой подготовки? Попытаемся ответить на этот вопрос в следующей главе.

ГЛАВА II.
НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ: МОСКОВСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ НА КРЫМ В 1556-1561 гг.

§ 1. Кампания 1556 г.

Анализируя итоги «Польского похода», В.П. Загоровский полагал, что эта экспедиция в глубь Поля ознаменовала начало нового этапа в отношениях России и Крыма, связанного с активной, наступательной стратегией Русского государства по отношению к своему давнему противнику^{108}. Но какова была цель этой стратегии, к чему стремился Иван IV, начиная наступление на Девлет-Гирея? Попытаемся разобраться, так это было на самом деле или же не так.

Несмотря на неудачу рейда Шереметева и выхода главных сил русского войска за Оку летом 1555 г., Иван Грозный и его советники пока не были намерены отказываться от планов продолжения войны с Девлет-Гиреем. И тут как нельзя кстати оказалась идея организации похода непосредственно на Крым, которая витала в воздухе давно, благо и имелся потенциальный союзник в такого рода предприятии — ногайские татары, кочевавшие в заволжских степях. Отношения ногаев и крымцев издавна не были теплыми, а со времен Мухаммед-Гирея I, дяди Девлет-Гирея I и победителя отца Ивана IV Василия III, испортились окончательно. В ногайских улусах помнили о том, как Мухаммед-Гирей I похвалялся, что де «слава Богу, яз орду взял, трижды нагаи имал»^{109}, имея в виду успешные походы на восток в 1507, 1509 и 1510 гг. Когда же в 1523 г. ногаи взяли было реванш над крымцами, другой дядюшка Девлет-Гирея, Сахиб-Гирей I, жестоко отомстил им за это. Разгромив зимой 1549 г. на подступах к Перекопу «полки» ногайского мурзы Али бея Юсуфа, Сахиб-Гирей учинил надолго запомнившуюся ногаям «Ногай кыргыны», «Ногайскую бойню». Как писал Иван IV в грамоте отцу незадачливого полководца бию Юсуфу, соболезнуя ногайскому горю, «крымской царь» над «нереиманными» ногаями «учинил» «разные казни, как ни в которых людех ни где и ведетца, иных на колье сажал, а иных за ноги вешал, а у иных головы отсекая башты делал…». При этом Иван подчеркивал, что «зане же нигде того не ведетца, чтоб тех людей казнити, которые на рати впадут в руки»^{110}.

Естественно, что, памятуя об этом, ногаи были не прочь заручиться поддержкой Москвы и отомстить крымцам, заодно поправив за счет крымских ясыря, «статков» и «животов» свое материальное благополучие. Потому-то еще в начале 1538 г. ногайский мурза Хаджи-Мухаммед писал Ивану IV, что готов, в случае необходимости, «дружбу делаючи» московскому великому князю, послать против его недругов крымского хана и польского короля 20-тысячное ногайское войско во главе с мирзой Али бей Хасаном и еще 6 мирзами^{111}. В Москве также были не прочь использовать ногайскую конницу, благо ногаи слыли за умелых и свирепых воинов, для решения собственных внешнеполитических проблем.

Но каковы должны были быть цели этого похода? Предполагал ли Иван повторить в отношении Крыма казанский или астраханский сценарии? Ведь если бы удалось бы посадить на ханском троне в Бахчисарае «своего» «царя», сделать Крым послушным воле московского государя вассалом и использовать потом «крымскую силу», и силу немалую, для войны с той же Литвой — это было бы вообще пределом мечтаний. А иначе зачем писать Ивану в 1555 г., отправляя к новому ногайскому бию Исмаилу, возглавлявшему ранее промосковскую партию в Ногайской Орде, посла И.Т. Загряжского, что его царская «…мысль, чтоб мне крымсково самому ити, а вы б (т.е. Исмаил. — П.В.) со мною послали детей своих и племянников. А с теми тысеч пять или шесть…». И если бы это предприятие увенчалось бы удачей, продолжал московский государь, соблазняя Исмаила открывающимися перспективами, то «…мы б Дербышева сына Янтемира царевича и ваших детей и племянников на том юрте (т.е. в Крыму. — П.В.) оставили…».^{112}Или Иван стремился ослабить Крым, воспрепятствовать проведению Бахчисараем, да и не только им, активной внешней политики? Ведь пока ногаи и крымцы воевали бы друг с другом, русские могли занять позицию «третьего радующегося». И радость эта была связана не только с тем, что татары взаимно ослабляли себя, но еще и с тем, что, занятые войной, они не мешали бы Москве развивать экспансию как на западном направлении, так и, что особенно важно было для русских, в Поволжье. Не потому ли, готовясь к походу на Казань, в августе 1549 г. Иван и предлагал бию Юсуфу, чтобы тот со своими людьми крымскому хану Сахиб-Гирею в отместку за «Ногай кыргыны» «недружбу» и «тесноту» учинил вместе с посланными от него, Ивана, «многими людми»?,^{113} Или же замыслы московского государя и его советников по отношению к Крыму изменялись с течением времени? Нам представляется более вероятным последний вариант, а почему — об этом рассказ ниже.

Итак, как развивались события после «Польского похода». Осень 1555 и зима 1555/56 гг. прошли для Ивана и его советников в сплошных заботах — тут и посольские хлопоты, и начало войны со шведами, и продолжавшиеся волнения в Казанской земле, и рождение царской дочери Евдокии, и небесное знамение в Великий пост — «звезда хвостата восходила с востока хвостом на запад, а была недели з две»^{114}. Явление кометы было особенно неприятным — ведь тогда считалось, что оно предвещало всевозможные бедствия: войну, голод, мор и другие несчастья.

И «звезда хвостата» постаралась оправдать свою репутацию. По сообщению летописи, «месяца марта привели языки крымские ко царю и великому князю из Рылска: ходил на Поле атаман Михалко Грошев да побил крымцов. И те языки сказывали, что крымской царь гонца к царю и великому князю против его гонца Юшка Мокшова не отпустил, а послу и гонцу нужу учинил, а сам наряжается со всеми людми, а хочет быти на весне рано на царя и великого князя украйну».

Весть, полученная с границы, была, что и говорить, очень тревожная, и в Москве отнеслись к ней со всей серьезностью. В противном случае, если не принять надлежащих мер предосторожности, пылать русским деревням и селам, а десяткам и сотням, если не тысячам, русских людей в оковах понуро плестись за татарскими конями в крымское рабство. Мог ли русский государь, защитник православных, допустить такое? Ответ на такой вопрос был однозначным — конечно же, нет! Немедленно «по тем вестем» Иван отрядил в степь можайского сына боярского дьяка Ржевского «ис Путимля на Днепр с казаки, а велел ему ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати». Одновременно разведка была выслана и вниз по Дону, также «проведати про крымскые же вести»^{115}. Запомним это — перед Ржевским и его товарищами, посланными на Дон, была поставлена задача провести глубокую разведку и выяснить намерения хана, и пока ничего более!

В готовность «по вестем» были приведены силы на «украйне» и на берегу. Бежавшие из татарского плена полоняники еще осенью 1555 г. сообщали, что хан намерен напасть на Русскую землю «со всеми людми», потому полки на берегу встали еще с 25 октября того же года, с Дмитриева дня. Спустя полгода, с 23 апреля 1556 г., «с Егорьева дни вешнево», в ожидании вестей с юга на берегу развернулась большая рать из пяти полков под началом больших воевод князей И.Ф. Мстиславского и М.И. Воротынского: большой полк в Коломне, передовой и правой руки — в Кашире, сторожевой полк в устье Лопасни, левой руки — на Сенкином броде^{116}.

Долго ждать тревожных новостей не пришлось. Дьяк Ржевский «собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу» «проведати» намерения крымского «царя». Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра, а там преодолев в половодье знаменитые пороги, Ржевский и его казаки спустились в низовья великой реки, к Мамаеву лугу, т.е. туда, куда в минувшем году должен был прибыть со своими людьми И.В. Шереметев. Отсюда Ржевский прислал Ивану весть о том, что «выбежавшие» из Крыма полоняники показали — хан вышел на Конские воды со всеми своими людьми и готовится идти на «государеву украйну». Вслед за эти другой «выбежавший ис Крыма» полоняник путивлец Д. Иванов сказывал, что де крымский «царь» собирается идти под Тулу или Козельск^{117}.

Получив эти тревожные новости, Иван IV и его советники немедленно внесли коррективы в развертывание своих войск. Расстановка полков была немедленно изменена — большой полк переместился в устье Протвы, полки передовой и правой руки вместе с городецкими служилыми татарами и астраханским царевичем Кайбулой встали в Тарусе, а левой руки и сторожевой руки остались на прежних местах. Кроме того, «…царь и великий князь приговорил з братиею и з бояры, что ити ему в Серпухов да туто собрався с людми да ити на Тулу и, с Тулы вышедши в Поле, дождатися царя и делати с ними прямое дело, как Бог поможет». Обращает на себя внимание намерение Ивана не просто встать, как обычно, на берегу, а переправиться за Оку и выйти в Поле и там ждать прихода крымского «царя». Необычное решение, что и говорить — ведь раньше такого русские государи не предпринимали, да и воеводы не особенно стремились не только выйти в Поле навстречу врагу, но даже и преследовать его главными силами за Окой. 18 июня, вернувшись накануне из Троицесергиев лавры, где Иван усердно молился перед походом, царь со своим двором, князем Владимиром Андреевичем и казанским «царем» Семионом выступил в Серпухов^{118}.

По прибытии на место Иван IV устроил большой смотр всего своего воинства, приказав воеводам и своему двоюродному брату «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает государь свое воинъство, хто ему как служит, и государьское к ним по тому достоинству и жалование»^{119}. Надо полагать, государь остался доволен тем, что увидел лично, и тем, что ему донесли его воеводы — и в самом деле «множество воинъства учинишася», раз после этого смотра царь и бояре приговорили «ити за реку». С целью провести рекогносцировку походного маршрута и присмотреть места для расстановки полков за Оку, на р. Шиворонь, что южнее Тулы, был отправлен с отрядом воинов окольничий Н.В. Шереметев.

Тем временем, пока шли все эти приготовления, с юга поступили новые известия. Отправленные вниз по Дону служилые люди Данило Чулков и Иван Мальцев прислали 9 пленных татаринов, взятых в плен под Азовом. Пленные показали, что Девлет-Гирей действительно собрался и вступил в поход на государеву «украйну» и выслал вперед своих разведчиков, которым удалось взять в полон «мужика в Северских вотчинах». Пленника допросили, и он рассказал, что Иван IV знает о намерениях хана и уже ждет его на берегу. «Прямое дело» с главными силами русских отнюдь не входили в планы крымского «царя», он и его советники еще не забыли прошлогодний урок, потому хан и отказался от своего первоначально намерения и решил, чтобы не возвращаться несолоно хлебавши домой, сходить за ясырем на Северный Кавказ «и с того сытым быть». Однако не дошел хан и до Азова, как к нему пришли известия о том, что де «видели многых людей рускых на Днепре к Ислам-Кирмену, и царь по тем вестем воротился в Крым». Прибывший 20 июня в Серпухов от черниговского воеводы И.И. Очин-Плещеева бежавший из плена черниговский сын боярский Моисей Дементьев (не из тех ли детей боярских, что попали в плен под Судьбищами?) уточнил сведения, сообщенные пленными крымцами. Оказывается, хан с весны 6 недель стоял на Овечьих водах, ожидая сведений от своих разведчиков, а когда узнал, что русские ждут его, «поворотил со всеми людьми на Черкасы. И как пришол царь под Азов, и тут за ним ис Перокопи прислали, что царя и великого князя люди идут Днепром под Ислам Кирменю». Хан поспешил домой, куда и вернулся 16 апреля, отправив «мурзы дву или трех с малыми людьми языков добывати и про царя и великого князя проведывати». Сам же Моисей, улучив момент, 23 апреля бежал к своим и вот, после долгих скитаний, он теперь здесь, в Серпухове, перед царскими очами поведал всю правду о намерениях Девлет-Гирея. Моисей подтвердил и еще одну чрезвычайно важную информацию, которую рассказали пленные татары — оказывается, Крым был опустошен «поветрием», его войско ослабело и хан не способен к активным действиям^{120}.

После всего этого напряжение в Серпухове стало постепенно ослабевать — Ивану и его советникам стало ясно, что вряд ли крымский «царь» осмелится повторить свой прошлогодний поход. Окончательно стало ясно, что ничего серьезного не случится, 22 июня, когда «Дьяк Ржевской в Серпухов прислал к царю и великому князю з Днепра ис-под Ислам Кирмены дву казаков рославца да туленина Якуша Щеголева з грамотою, а в грамоте писал, что ходили на крымские места, а с ними черкасы и казаки, и улусы воевали, и под Ыслам Кирменем и на Белогородцком поле и на Очаковском месте были, и посады пожгли». Оказывается, это его людей видели в низовьях Днепра и из-за их действий хан поспешно вернулся домой, опасаясь за свой улус. Ржевский писал царю, что по дороге в низовья Днепра к нему присоединились два «черкасских» атамана, Млымский и Михайло Ескович, с 300 каневскими козаками (так и будем именовать их дальше для того, чтобы отличить от русских казаков), и вместе с ними он и его люди пришли под Ислам-Кермен, где их уже ждали татары. Не ввязываясь с ними в бой, они отогнали у неприятеля коней и прочий скот, а потом двинулись под Очаков, «и у Ачакова острог взяли и турок и татар побили и языки поймали». Погнавшийся было за ним очаковский санджак-бей «со многими людми» попал в устроенную Ржевским и казацкими атаманами засаду и понес большие потери от пищального огня. Под Ислам-Керменом Ржевского и его людей попытался было перехватить сын и наследник Девлет-Гирея калга Мухаммед-Гирей, оставленный отцом в его отсутствие в Крыму «на хозяйстве». Шесть дней Ржевский и казаки бились с татарами «пищальным боем», и у «царевича ис пищалей поранил и побил людей многых», после чего ночью отбил у калги «стада конские» и благополучно сумел оторваться от татар, уйдя вверх по течению Днепра «по Литовъской стороне». Кроме того, Ржевский сообщил, что хан не пошел на Русь, так как узнал о том, что его ждут, а его воинство сильно ослаблено поветрием^{121}.

Сведения, доставленные присланными от Ржевского гонцами, подтвердили взятые донским атаманом Михаилом Черкашенином под Керчью, окрестности которой атаман пограбил со своими молодцами, языки — турок и татарин, а также бежавшие из Крыма полоняники князь Афанасий Звенигородский «да Верига Клешнин с товарыщи» (и снова, видимо, перед нами участники сражения при Судьбищах!). Все они утверждали, что «царю не бывати, а бережется царь Крымской на собя приходу от царя и великого князя»^{122}.

В итоге 25 июня Иван Грозный дал отбой тревоге и «на Поле не пошел», отозвал Н.В. Шереметева и, оставив на берегу воевод с ратниками «для малых людей приходу», уехал в Зарайск помолиться святому Николе Заразскому в благодарность за избавление от нашествия иноплеменных.

Для крымского же «царя» беспокойства на этом не окончились. Дьяк Ржевский в сентябре вернулся в Путивль, на обратном пути побив и разогнав несколько мелких татарских отрядов («в станицах человек по сту и по полтораста, а с иными двесте, а с иными по пятидесят»), на свой страх и риск решивших попытаться счастья в охоте за ясырем на государевой «украйне». Взятые им с бою 9 «языков» были присланы в Москву, где показали, что де «крымской царь был в собраньи, а блюлся приходу царя и великого князя и ныне людей роспустил, а сам пошел в Крым». Те же новости сообщили приехавшие 10 октября «с Поля» от головы Ю. Булгакова казачьи атаманы Елка да Лопырь и доставленные ими пленники, сказывавшие на допросе, что было их де 150 человек, а шли за ясырем на государеву «украйну», да наехал на них Булгаков со товарищи и побил наголову на р. Айдаре (нынешняя Белгородская область. — П.В.)^{123}.

Не собирались останавливаться на достигнутом и каневские казаки, ходившие вместе с Ржевским. В сентябре 1556 г. в Москву от черкасского и каневского старосты князя Д.М. Вишневецкого приехал атаман Михаил Еськович, тот самый, что ходил под Ислам-Кермен и Очаков вместе с Ржевским и бил челом государю, «чтобы его (Вишневецкого, а вместе с ним и его Козаков. — П.В.) государь пожаловал, а велел себе служить, а от короля из Литвы отъехал и на Днепре на Кортицком (на той самой знаменитой Хортице. — П.В.) острову город поставил против Конскых вод у крымских кочевищ». Иван, естественно, не мог отказаться от такого подарка судьбы — заполучить на свою службу знатного литовского аристократа и вместе с ним удобную базу для организации новых набегов на владения крымского хана — и отправил на Хортицу своих детей боярских А. Щепотева и Н. Ртищева «с опасною грамотою и з жалованием». Ну а пока Михаил Еськович ездил в Москву, а потом возвращался обратно вместе с московскими посланцами, Вишневецкий со своими людьми 1 октября 1556 г. напал на Ислам-Кермен, «людей побил и пушки вывез к собе на Днепр во свой город»^{124}.

Все эти новости были как нельзя более кстати. Оставлять большое войско на берегу на зиму теперь стало не нужно — с мелкими отрядами татарских хищников можно было справиться и без того, чтобы держать в пограничных крепостях множество детей боярских и их послужильцев. Иван и его советники решили распустить большую их часть по домам на отдых да на хозяйство, оставив на зиму на границе лишь необходимый минимум ратных людей с немногими воеводами. А тут еще прибыло из Крыма ханское посольство с купцами и отпущенными «на окуп» попавшими в плен под Судьбищами русскими детьми боярскими. В своей грамоте, переданной Ивану гонцом, Девлет-Гирей писал, что де «он всю безлепицу отставил, а царь бы и великий князь с ним помирился крепко и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь зделати, и было бы кому верити»^{125}.

Причины такого миролюбия хана стали ясны после того, как царем была прочитана грамота русского посла в Крыму Ф. Загряжского, который сообщал, что хан все лето просидел в своем улусу, ожидая нападения Ивана, и просил помощи у турецкого султана Сулеймана I, но ее так и не получил. Более того, Вишневецкий взял у него Ислам-Кермен, а черкасский князь Сибок «з братьею», что приезжал в Москву бить челом в русское подданство, отнял у Девлет-Гирея два городка на Кубани. И, если верить приехавшему в Москву «из Нагаи» царевичу Тохтамышу, брату незадачливого казанского «царя» Шах-Али, который много лет провел в Крыму, часть татарской аристократии, недовольная неудачными действиями Девлет-Гирея, даже хотела возвести на трон Тохтамыша, убив «царя». Хан раскрыл заговор и «уберегся», а Тохтамыш, спасая свою жизнь, бежал из Крыма, но все равно новость о разногласиях внутри крымской правящей элиты выглядела весьма многообещающей^{126}. Одним словом, нарисованная Загряжским и царевичем картина происходивших в Крыму событий была более чем примечательной!

Итак, кампания 1556 г. закончилась, и в Москве могли теперь подвести ее итоги. А итоги были, на первый взгляд, более чем удачные. Оказалось, что хан чрезвычайно болезненно относится даже к одной только угрозе нападения на его владения, не говоря уже о тех случаях, когда Крымский улус действительно подвергнется нападениям со стороны русских или их союзников. И в самом деле, действия немногочисленного разведывательного отряда Д. Ржевского (а у него было даже с присоединившимися каневскими козаками вряд ли больше 1 тыс. ратников) навели такой страх на Девлет-Гирея, что хан отменил поход на кавказских горцев за ясырем и поспешил вернуться домой, защищать свой улус. В итоге крымский «царь» так никуда и не стронулся с места, просидев в таврических степях все лето и осень в ожидании прихода главных сил Ивановой рати.

Страхи Девлет-Гирея не оправдались — Иван IV в 1556 г. в поход на Крым не пошел. Почему — это предмет отдельного разговора. Можно лишь предположить, что на отказ русского царя отправиться на хана повлиял целый ряд причин — здесь и отказ ногайского бия Исмаила поддержать Ивана (в Ногайской Орде разгорелась подлинная гражданская война между Исмаилом и детьми убитого им прежнего бия Юсуфа, так что «Смаилю-князю» было не до походов на «крымского», дай Бог самому сохранить власть и жизнь), и продолжавшаяся война со шведами, и политический кризис в Астрахани. Дело в том, что хан Дервиш-Али, посаженный на астраханский престол Иваном при поддержке Исмаила, попытался отложиться и завязал контакты с Юсуфовичами и Девлет-Гиреем. Хан, обрадованный возможностью насолить Ивану и его союзнику, послал на помощь астраханскому «царю» 700 своих всадников и 300 пехотинцев с пищалями и пушками под началом некоего Атман-Дувана^{127}. В итоге Ивану пришлось отправлять в Астрахань судовую рать, стрельцов и казаков, и изгонять изменившего Дервиш-Али. А тут еще закончилась долгая война между Сулейманом I, сюзереном Девлет-Гирея, и персидским шахом Тахмаспом, и кто мог с уверенностью предсказать поведение султана в случае, если Девлет-Гирей обратится к нему за помощью против «московского» и его союзников? Одним словом, даже если не брать в расчет трудности организации похода большого войска через не изведанное еще русскими Поле в Крым, поводов для отмены экспедиции хватало (если она вообще планировалась всерьез, а не была демонстрацией, призванной отвлечь внимание хана от готовящегося похода русской рати на ту же Астрахань).

Но, судя по всему, сама мысль о походе не только не была отложена в долгий ящик, напротив, она еще более окрепла. Оптимизм в Москве внушали как неожиданно благоприятные результаты разведывательного рейда Дьяка Ржевского и переход на сторону Ивана Дмитрия Вишневецкого вкупе с успешным разрешением астраханского кризиса, так и продолжавшиеся переговоры с бием Исмаилом и его мурзами о принесении ими шертной грамоте русскому государю и признания его, таким образом, своим сюзереном. Одним словом, стоило попытаться развить нежданный успех и добиться большего, чем просто принуждения Девлет-Гирея к отказу на время от набегов на Русскую землю.

§ 2. Продолжение противостояния: 1557 и 1558 гг.

Следующий, 1557 год, выдался хлопотным. Мира с татарами не было, потому продолжилось дальнейшее укрепление южной границы. В дополнение к городам, поставленным на границе в 1-й половине 1550-х гг. (Волхов, Михайлов и Шацк) возводятся новые — Ряжск («Ватман-город на Пехлице») и городок, которому предстояло сыграть важную роль в последующих событиях, — Псельский город, располагавшийся примерно в 240 верстах к югу от Путивля на Пеле^[2]. Одновременно продолжилась подготовка к новой экспедиции против хана. В январе к ногаям было отправлено большое посольство, перед которым была поставлена задача добиться принесения Исмаилом и его мурзами шертной грамоты Ивану и заключения союза, острием направленного против Крыма. В частности, в наказе послам говорилось, что Исмаил и его мурз должны знать — «государя нашего дорога найдена х Крыму Днепром, и та дорога добре добра. Возможно ею государю нашему всякое свое дело над Крымом делати, как хочет», и что теперь дело только за взаимной договоренностью о походе против Девлет-Гирея^{128}.

Весной в Поле были выдвинуты передовые полки — в среднем течении реки Сосна, «усть Ливен», встали 2 воеводы с Дедилова и Мценска, в ее низовьях, «на Поле усть Ельца», расположились 2 воеводы с Пронска и Михайлова. Наконец, еще 2 воевод, из Карачева и Волхова, вышли на старое Курское городище. Получается, что передовой рубеж развертывания русских войск оказался отодвинут к югу от «берега», на котором по традиции снова, как и в предыдущие годы, встали полки поместной конницы со стрельцами, на 200—250 верст, чего еще никогда дотоле не бывало. В Поле снова были посланы казачьи станицы с наказом «проведывати» про намерения татар. Наконец, на Хортице в своем городке сидел князь Вишневецкий. Значение его пребывания в непосредственной близости от ханских владений прекрасно осознавалось и в Москве, и в Крыму — как писал Вишневецкий Ивану, «…докуды в том городе люди будут царьскым именем, и крымцом на войну ходить никуда нелзя». Потому-то в начале 1557 г. хан «с сыном и со всеми людми крымскыми» 24 дня штурмовал Хортицкий городок, но был отбит «и пошел царь от него (Вишневецкого. — П.В.) с великим соромом»^{129}.

2 июля 1557 г. в Москву прискакал гонец от князя Вишневецкого, сообщивший, что хан «вышел ис Крыму со многими людьми прибыльными». В Москве немедленно приняли контрмеры — полки, выдвинувшиеся далеко в глубь Поля, были отозваны назад, к Михайлову, Мценску и Туле, на берег для усиления стоявших там полков были отправлены «царь» Симеон Касаевич, царевич Кайбула и двоюродный брат Ивана старицкий князь Владимир Андреевич со своими людьми. Готовился выступить в поход и сам Иван — после того, как станет совершенно ясно, что Девлет-Гирей действительно намерен совершить набег на государеву «украйну»^{130}.

Однако на этот раз обошлось — все случилось в точности, как и писал Вишневецкий: пока он и его козаки сидели на Хортице, Девлет-Гирей не рискнул надолго и далеко покидать свои владения. Вместо этого хан осенью пришел под Хортицу и вынудил Вишневецкого, испытывавшего проблемы со снабжением (из-за чего многие его люди поразбежались), покинуть городок. В ноябре князь «к царю и великому князю приехал служити, и царь и великий государь его пожаловал великим своим жалованием и дал ему отчину город Белев со всеми во-лостми и селы, да в ыных городех села подклетные государь ему подавал и великими жалованьи устроил», на что Вишневецкий «государю целовал крест на том животворящий, что ему служить царю и великому князю во векы и добра хотети во всем и землям»^{131}.

Рассказывая об этом происшествии, В.П. Загоровский обвинил Ивана IV в том, что он не поддержал князя и не использовал удобный момент для организации решающего удара по Крыму. Однако, исходя из последующего развития событий, Иван вовсе не собирался отказываться от проведения активной, наступательной политики на крымском направлении. Однако ставил ли он перед собой задачу закрепить за собой низовья Днепра и тем самым все Поле за Россией? Надо полагать, что нет. У него и его советников на то время и без того хватало забот, чтобы втягиваться в полномасштабный конфликт с Крымом и стоявшей за его спиной Турцией (между тем, судя по всему, турки были весьма обеспокоены тем, что Вишневецкий пытается укрепиться в низовьях Днепра, и помогли Девлет-Гирею выбить его с Хортицы). И, скорее всего, прав был отечественный историк М.Ю. Зенченко, который писал, что все действия московских властей на «государевой украйне» в это время были нацелены прежде всего на решение одной, но чрезвычайно важной задачи — защитить центральные уезды России от татарской угрозы^{132}, а остальное рассматривалось по отношению к этой задаче как второстепенное.

И еще — видно, не случайно комета 2 недели провисела на небе в начале 1557 г. Как сообщала летопись, «того же году 65-го (т.е. 1557 г. — П.В.) бысть глад на земли по всем московским городом и по всей земле, а болше Заволожие: все бо время жатвы дожди были великие, а за Волгою во всех местех мороз весь хлеб побил; и множество народа от глада измроша по всем градом»^{133}. И тогда становится понятным, почему Вишневецкий испытывал проблемы с провиантом, и Иван не смог оказать ему поддержку — князь слишком поздно запросил поддержки, и царь не успел ему прислать продовольствие, тем более что надо было прежде всего снабдить им украинные города, полностью зависевшие в то время от поставок хлеба из центра.

Да, а ведь со всеми этими событиями мы совсем забыли о том, что происходило в это время у ногаев! Исмаил и его мурзы наконец-то шертовали Ивану, торжественно пообещав ему — «хто будет тебе ратен, и нам с теми ратитися. А другу твоему другом бытии до своего живота, в любви бытии с тобою и заедин с тобою на недруга стояти и пособляти, ка кнам мочно. А не солгати и от тебя не отстати… Так бы еси ведал. А с Крымом нам воеватися. А с тобою заодин бытии и от тебя не отстати». Казалось бы, дорога к совместному русско-ногайскому походу открыта, но не тут-то было. Бий Исмаил не решился выступить открыто против Девлет-Гирея, и обвинить его в двоедушии было нельзя. Борьба за власть, «заворошня» между Исмаилом и Юсуфовичами в Орде не закончилась, и Исмаил у приходилось постоянно сражаться со своими кровниками и их сторонниками не на жизнь, а на смерть. А тут еще ногайские улусы, и без того разоренные многолетней гражданской войной, подкосила непогода и вызванный ею голод. Исмаил жаловался Ивану, что «улус наш голоден», «коней и запасу у нас нет, оголодаля есмя», «годы и три-четыре уже многим волненьем воинским отбыли есмя животов своих и лошадей и одежи. А сево году ни животов, ни лошадей, ни одежи у нас не осталось», и потому «наши улусы оголодали и озлыдали». Потому- то Исмаил и не мог выполнить свего обещания, более того, он слезно просил у Ивана прислать ему триста пищальников «со многим запасом кормовым» для борьбы со своими врагами и припасов, чтобы прокормить до нового урожая своих улусных людей^{134}. Одним словом, в 1557 г. Ивану не только не удалось развить успех года предыдущего, но в чем-то он даже проиграл. Девлет-Гирей получил передышку, и в Москве это прекрасно понимали, почему и не стали дожидаться, пока наступит весна.

Относительная пассивность Ивана Грозного в 1557 г., особенно заметная на фоне активных действий на южной границе в предыдущие два года, возможно, объясняется тем, что в конце 1556—1557 гг. в Москве решали сложную задачу — что делать дальше в отношениях с Крымом, какую все-таки избрать политику по отношению к нему? Стоит ли идти на примирение с крымским «царем» или же, наоборот, усилить военное давление на него? И многое здесь зависело не от желания русского царя или «ястребов» в его окружении, ратовавших за эскалацию конфликта. Отечественный историк А.В. Виноградов совершенно справедливо отмечал, что наступление на Крым было возможно только в том случае, если Великое княжеств Литовское займет в этом конфликте хотя бы позицию благожелательного нейтралитета^{135}. Потому то, начиная с осени 1554 г., русские дипломаты начали зондировать почву относительно заключения русско-литовского союза против «бесерменства». Увы, этот зондаж, несмотря на наличие среди литовской аристократии влиятельной «партии», выступавшей за союз с Москвой против Крыма, не привел к желаемому результату. Ни «вечного мира», и ни тем более союза, нацеленного на Крым, Москве добиться не удалось. Сигизмунд II, не желая открыто вставать ни на ту, ни на другую сторону, занял уклончивую позицию. При этом великий князь Литовский и король польский вовсе не был намерен отказываться от заключенного в 1552 г. договора с Девлет-Гиреем, предусматривавшего среди всего прочего и совместные военные акции против Москвы. Правда, в 1556 г. перемирие между Москвой и Вильно в очередной раз было продлено, на этот раз на 6 лет, и Иван получил тем самым хоть и временные, но более или менее определенные гарантии того, что Литва в ближайшее время не выступит против России на стороне хана.

Тем временем переговоры с Девлет-Гиреем, с точки зрения Ивана и его советников, явно зашли в тупик — а как иначе можно было расценивать известие вернувшегося в начале 1558 г. из Крыма русского посланника Ф. Загряжского, что хан де «правду учинил, что быти в дружбе и в братстве, и царевича сына своего короля Литовского воевати отпустил», но при этом «у правды стоя царь говорил, что присылати царю великому князю казна, как к Магмет-Кирею царю, ино и дружба в дружбу, а толко столко не пришлет, ино правда не в правду»? Не разгромив русских в бою, не опустошив окрестности Москвы, как это сделал в 1521 г. Мухаммед-Гирей I, Девлет-Гирей требовал от Ивана признать свое поражение и согласиться на выплату существенно больших, чем ранее, «поминков»! И при этом никакой гарантии относительно того, что на юге установится мир и спокойствие, хан не давал. И если посмотреть на дальнейшее развитие событий, то складывается впечатление, что в конце 1557 — начале 1558 г. отношение Москвы к операциям против Крыма изменилось. Продление перемирия с Литвой, принесенная Исмаилом шерть, переход на службу к Ивану князя Вишневецкого с людьми, успешные действия на подступах к Крыму Ржевского и Черкашенина в 1556 г., сведения из Крыма о сильнейшем море (как писал Курбский, «некоторые самовидцы наши, тамо мужие бывшее, свидетельствовали, иже и в той орде Перекопский десяти тысящеи коней от тое язвы не осталось»^{136}), готовность хана пойти на замирение (правда, на его условиях) — казалось, все благоприятствовало активизации наступления на Крым. Еще одно усилие, и Девлет-Гирей заговорит по-другому! И в Москве решились. Не хочет хан мириться по-хорошему — значит, нужно додавить его, значит, будем воевать!

Суровая зима 1557/1558 гг. («зима та была стюдена, великие мразы во всю зиму, и не един день со оттеплеем не бывал, и снега пришли паче меры, многие деревни занесло, и люди померли по деревням, и на путех такоже много народа кончашася»^{137}) не стала помехой для русских. Не дожидаясь, пока потеплеет, Иван 2 января 1558 г. отсылает в низовья Днепра «на Хартущу» (т.е. на Хортицу) Вишневецкого, а вместе с ним целую рать — дворового сына боярского из Переяславля-Залесского Игнатия Заболоцкого «з жилцы», рязанского дворового сына боярского Ширяя Кобякова «з детми з боярьскыми», «да голов Данила Чюлкова да Матвея Дьяка Иванова сына Ржевского, да Ондрея Щепотева, Василья Тетерина, Михаила Евсково, Михаила Он-дреева сына Павлова, Онофрея Лашинсково, Петра Таптыкова, Микиту Сущова, Нечая Ртищева» «с казакы» и «с стрелцы». Князь А. Курбский писал позднее, что всего в поход «нарядили» 5 тыс. ратных людей, что достаточно правдоподобно, учитывая число голов и атаманов, отряженных в эту экспедицию под общим началом Вишневецкого. Перед князем и его людьми была поставлена задача «ити прямо, а во Пеле… суды поделати и з запасы ити на Днепр. И велел государь князю Дмитрею стояти на Днепре и беречи своего дела над крымъекым царем»^{138}. Была сделана также и попытка привлечь к операциям Вишневецкого и горских князей Западного Кавказа — тогда же в январе 1558 г. из Москвы был отпущен посол кабардинского князя Темрюка Идаровича Канклыч Кануков с посланием, в котором князю Темрюку предлагалось, собрав своих людей, идти на помощь Вишневецкому.

О своих планах относительно крымского «царя» Иван известил и Исмаила, которому еще в январе отписывал, что собирается «промышляти сею весною» над Девлет-Гиреем, и предложил присоединиться к экспедиции Вишневецкого. Несколько позднее, в марте, отправляя к ногаям посла Елизария Мальцева, Иван передал вместе с ним грамоту Исмаилу, в которой писал, что «царь и великий князь их (т.е. Исмаила и его близких. — П.В.) для обид послал на крымсково князя Дмитрея Ивановича Вишневетцкого со многою ратью. А велел ему засести на Днепре Ислам-Кермень. И из Ислам-Кермени велел ему крымскому царю недружбу делати». К этому царь добавлял, что «черкасом пятигорским велел есми на него (Девлет-Гирея. — П.В.) ж ити, памятуя свое слово, что нам на всякого недруга заодин быти». Естественно, что Исмаилу, по мнению Ивана, следовало присоединиться к Вишневецкому и горцам и хотя бы «детей своих и племянников и рать свою на крымсково» послать вместе с Ивановыми ратными людьми и «черкасами» «промышляти заодин»^{139}. Кстати, забегая вперед, из этой переписки становится ясным, почему Иван отправил вместе с Вишневецким преимущественно вооруженных пищалями казаков и стрельцов — видимо, в Москве предполагали, что Темрюк и Исмаил дадут легкую конницу, а московские ратные люди и козаки Вишневецкого поддержат ее огнем. Ну а если наше предположение верно, то тогда понятно, почему экспедиция князя не имела большого успеха — без ногайской и черкесской конницы действовать в причерноморских степях было сложно.

Но вернемся обратно в зиму 1558 г. Январь вообще выдался насыщенным на события — 17 января большая русская рать под номинальным командованием бывшего казанского «царя» Шигалея отправилась «принуждать к миру» ливонцев за их «неисправление» перед царем и великим князем. Началась печально знаменитая Ливонская война, и в том, что успешно начавшаяся, она закончилась столь печально, во многом виноват был непрекращавшийся практически все время, пока русские воевали в Ливонии, конфликт с крымцами. Конечно, в Москве понимали, что вести войну в Ливонии вполоборота, по существу, одной рукой, все время посматривая в сторону Крыма, будет сложно. Однако, начиная ее, Иван IV и его советники, видимо, рассчитывали, что, во-первых, конфликт с Ливонией будет носить краткосрочный, ограниченный во времени и пространстве характер, а во-вторых, Великое княжество Литовское не успеет вмешаться в него. Да и сам Орден к тому времени не представлял серьезной военной силы. Одним словом, выбор был сделан, и роковой шаг был сделан. Но тогда, в январе 1558 г., посылая Шигалея против ливонцев, а Вишневецкого со товарищи против Девлет-Гирея, никто в Москве и не предполагал, к каким печальным последствиям приведет спустя два десятка лет это решение. Будущее было покрыто мраком неизвестности, а события пока развивались своим чередом.

Пока Шигалей ходил «исправлять» ливонцев, а Вишневецкий по заснеженным дорогам шел на юг, в Москве в ожидании вестей с «крымской украйны» разрядные дьяки, загодя разослав по «городам» грамоты с указанием детям боярским, распущенным со службы осенью, «запас себе пасти» и «лошадей кормить», работали над составлением росписи полков на берегу. Предварительный итог их работе был подведен 26 марта 1558 г. В этот день «царь и великий князь росписал воевод по полком на берегу быти по росписи». Предполагалось, что «по вестям» пять полков во главе с князем И.Д. Вельским развернутся в треугольнике Калуга — Коломна — Зарайск^{140}. Спустя два месяца пришли первые вести от Вишневецкого. В грамоте, присланной от него в Москву в мае с «жилцом государевым» Иваном Мячковым, князь сообщал царю и великому князю, что он со своими людьми подошел к самому Перекопу «и сторожей побил за шесть верст от Перекопи, а люди ему встречю крымскые не бывал ни един человек». Простояв под Перекопом ночь, во второй половине следующего дня Вишневецкий пошел на запад, к Днепру, «на Тованьской перевоз» в 25 верстах ниже по течению от Ислам-Кермена, и здесь три дня ждал татар, но и на этот раз «крымцы к нему не бывали и не явливалися». Добытые сведения, писал дальше князь, гласили — хан со своими людьми сел в осаду за перекопскими укреплениями и не был намерен высовываться оттуда.

Огорченный этим Вишневецкий ушел оттуда на Хортицу, где встретился с Дьяком Ржевским, который с началом навигации по Днепру сплавился порогам «с суды». После встречи он расположил свой обоз и доставленные Ржевским припасы на Монастырском острове выше порогов и отпустил домой с головой Онуфрием Ляшицким тех детей боярских, которые «потомилися» в тяжелом зимнем походе. Сам же князь, оставив «немногих людей, детей боярьскых да казаков и стрелцов», пошел «летовати в Ыслам-Кирмень», намереваясь отсюда совершать рейды «на Крымьского улусы за Перекоп и под Козлец…, сколко ему милосердный Бог поможет»^{141}.

Пассивность Девлет-Гирея и его нежелание вступать в бой с людьми Вишневецкого вполне объяснима — даже если Курбский и преувеличил последствия мора, очевидно, что ханское воинство оказалось сильно им потрепано. К тому же хан и его военачальники не ожидали столь раннего появления русских у перекопских укреплений, татарские кони отощали за зиму, и вступать в бой с неотмобилизованным войском, на голодных конях с неприятелем, хорошо оснащенным огнестрельным оружием, Девлет-Гирею совсем не хотелось. Он предпочел не рисковать без надобности и пока отсидеться за Перекопом, отправив к своему сюзерену, турецкому султану, посольство с просьбой о помощи.

12 июня в Москву прибыли Онуфрий Лашицкий, князь А. Вяземский и отпущенные из низовьев Днепра дети боярские. Вместе с ними в столицу приехал бежавший из Крыма взятый в плен служилый городецкий татарин Кочеулай Сенгильдеев сын Бастановец. Татарин сообщил, что он «выбежал» из Крыма еще в середине мая, «а как он побежал ис Перекопи, а крымской царь со всеми людьми готов в Перекопи, а к турскому царю просить людей послал же. И как турской царь людей ему пришлет на помощь, и тогда крымской царь хощет итти на государевы украины, а того-де не ведомо, на которые места»^{142}.

Казалось бы, принесенная весть должна была всерьез встревожить Ивана и его советников. Однако реакция царя выглядит какой-то странной, двойственной. С одной стороны, он отправляет в низовья Днепра сына боярского Н. А. Карпова «ко князю Дмитрею Ивановичю… и к головам Игнатию Заболоцкому, Ширяю Кобякову, Диаку Ржевскому, Ондрею Щепотеву с своим жалованием з золотыми». Царь таким образом одобрил действия князя, наградив его, но вместе с тем Карпову было наказано передать Вишневецкому вместе с Заболоцким немедленно ехать в Москву, оставив в низовьях Днепра «в коем месте пригоже» голов Ш. Кобякова, Д. Ржевского и А. Щепотева, «а с ними детей боярьскых немного да стрелцов», а также Д. Чулкова и Ю. Булгакова с казаками «промышляти» над крымцами^{143}. Почему в преддверии готовящегося большого похода крымцев Иван отозвал Вишневецкого, которого он только что наградил, в свою столицу? Связано ли это с тем, что он не вполне доверял князю? Во всяком елучае, так можно истолковать его слова в наказе посланному в Литву Р.В. Алферьеву. Ему было приказано так ответить на слова о том, что де Вишневецкий известен своей переменчивым нравом («неодного Вишневецкой израдил»): «Государь наш верит всякого человека душе: целовал князь Дмитрей крест, что ему служити государю нашему правдою и неотступну от него бытии никуды и до своего живота, и через тое правду что сделает, то ведает его душа»^{144}. Или же Иван решил не раздражать Сигизмунда, и без того обеспокоенного тем, что Девлет-Гирей обвинял его в попустительстве набегам подчинявшихся Вишневецкому казаков на крымские улусы?

Может, царь рассчитывал отзывом князя поспособствовать привлечению на свою сторону в противостоянии с Крымом враждебно настроенного по отношению к Москве и к нему, русскому государю, великого литовского князя? Кто знает — сегодня трудно разобраться в хитросплетениях дипломатических и придворных интриг того отстоящего от нас на четыре с половиной столетия времени.

Так или иначе, энергичный и решительный Вишневецкий, знаток степной войны, был отозван с частью людей в Москву. Очевидно, что оставленные фактически без конницы, по существу с одними лишь стрельцами и казаками, Ш. Кобяков и Д. Ржевский не могли теперь вести активные действия в степи и могли лишь обороняться в занятом Ислам-Кермене.

С другой стороны, разрядные записи отмечают смену всего командного состава береговой рати. Что примечательно, на смену родовитому, но недостаточно опытному князю И.Д. Вельскому, который должен был возглавить рать по предварительному расписанию, пришел менее знатный, но более знающий князь М.И. Воротынский. Обращает на себя внимание и тот факт, что новая роспись, судя по всему, составлялась в спешке, а иначе почему предыдущая обошлась без местнических споров, а новая — нет? И это при том, что Иван однозначно заявил: «Ведаем мы и сами своих холопей, на свою службу посылаем, где кому пригоже быть, а те полки давно приговорены посылати без мест», пригрозив ослушникам «великой опалой»!^{145}

Так или иначе, но лето и осень прошли в напряженном ожидании новых вестей с юга, а их так и не появилось. Дев лет-Гирей и откочевавшие к нему отдельные ногайские улусы продолжали отсиживаться в Крыму, не пытаясь выйти оттуда и атаковать русские рубежи. Лишь отдельные небольшие татарские отряды на свой страх и риск пыталась сходить за ясырем, но, видимо, без особого успеха. Во всяком случае, в июле с Волги в Москву писали, что два татарских отряда, в 300 и 100 человек, приходили под Свияжск и на рыбаков «под Увеком», но были наголову побиты, а взятый ими полон — отбит^{146}. Сам же хан лишь с наступлением зимы решился-таки на организацию нашествия. 21 декабря 1558 г. в Москву «приехали» 4 перебежчика из Крыма, 2 татарина и 2 черкеса, которые сообщили, «…что царю крымскому пришли вести полныя, что царь и великий князь пошел на ливонские немцы со всеми людми; и он, умысля злое христианству…, отпустил войною сына своего царевича Магмет-Кирея…» с немалым войском, состоявшим из татар и ногаев.

Скрытно подойдя к русским рубежам на расстояние двух конных переходов, татары узнали от захваченных «языков» печальные для себя новости. Оказывается, и сам царь не ушел «в Немцы», и на берегу по-прежнему стоят русские войска, и страшные татарам князья Д.И. Вишневецкий и М.И. Воротынский да боярин И.В. Большой Шереметев находятся на «украйне» — в Рязани, в Туле и в Калуге. В итоге татары так и не решились напасть на «украинные» уезды и, несолоно хлебавши, повернули поспешно назад. Высланная срочно вдогон 3-полковая рать во главе с М.И. Воротынским дошла до Оскола, но татар так и не догнала. Лишь шедшие в авангарде с немногими избранными людьми головы князь Н.И. Одоевский и И. Блудов донесли, что Мухаммед-Гирей «шел наспех и на сокме его несколко тысяч мертвых лошадей и велблудов пометано; и нужу собе сотворили великую…». Захваченные спустя некоторое время действовавшими в Поле казацкими атаманами «языки» впоследствии показали, что «царевич пошел в Крым истомен добре и люди от нужи мерли и лошади померли у всея рати многие…». Ну а пока царевич ходил на Русь, «черкасские атаманы» Василий Рожен да Рыхлык «приходили» «на улусы нагайские и крымския», побили многих улусных людей и отогнали у татар 15 тыс. лошадей^{147}.

И в завершении нашего рассказа о кампании 1558 г. отметим, что, если верить донесениям французского посла в Стамбуле де ла Виня, в середине апреля 1558 г. три турецких галеры отправились в устье Дона против неких московитов, что побили турок, охранявших выход в Азовское море. Поскольку в русских источниках того времени никаких сведений об этом событии не сохранилось, то можно предположить, что речь идет о донских казаках, что в конце 1557 — начале 1558 г. совершили успешный набег на азовских турок. Это встревожило османского султана и вынудило его принять контрмеры против этих «московитов».

Так благополучно и даже, на первый взгляд, довольно успешно закончился 1558 г. Надо полагать, что в начале года в Москве рассчитывали на большее, но, увы, человек предполагает, а Бог располагает, и не все, что задумали в конце 1557 — начале 1558 г. Иван и его советники, удалось выполнить. Не сумели выступить в помощь Вишневецкому черкесские князья, да и бий Исмаил остался в стороне от совместного наступления против Девлет-Гирея — ему так и не удалось подчинить своей воле не только племянников, но даже его собственные сыновья Тинбай и Кутлубай со своими улусами откочевали к Девлет-Гирею и приняли участие вместе с Мухаммед-Гиреем в зимнем 1558 г. набеге на Русь. А тут еще усилился старинный неприятель Исмаила мурза Гази бей Урак, «казаковавший» со своим улусом и примкнувшими к нему врагами Исмаила на современном Ставрополье и под Азовом. Одним словом, у Исмаила хватало и своих забот без того, чтобы помогать Ивану в его противостоянии с «крымским». А без легкой, подвижной черкесской и ногайской конницы (русская же и вассальная татарская были задействованы в ливонских походах, следовавших один за другим на протяжении всего года) сколько-нибудь успешные серьезные операции в низовьях Днепра и причерноморских степях были невозможны.

Тем не менее, несмотря на то, что хан не осмелился выступить за Перекоп, а попытка набега на Русь, предпринятая его сыном и наследником, завершилась неудачей, вряд ли именно этого хотели в Москве в начале 1558 г. Ситуация в русско-крымских отношениях оставалась по-прежнему неопределенной, патовой. Ни русский царь, ни крымский не собирались идти на уступки и мириться на условиях, предлагаемых противной стороной. Вместе с тем и заставить оппонента силой принять эти условия никак не получалось ни у Ивана, ни тем более у Девлет-Гирея. Время же было не на стороне русского государя — Сигизмунд никак не откликался сколько-нибудь положительно на предложение заключить союз против «бусурманства», и вообще отношения Москвы и Вильно оставались весьма и весьма напряженными. К старым проблемам добавились новые — попытка Ивана силой разрубить клубок противоречий между Россией и Ливонией не могла не обеспокоить самым серьезным образом Литву, полагавшую Прибалтику сферой своих интересов. Одним словом, никаких гарантий относительно того, что перемирие между Русским государством и Литвой, истекавшее в 1562 г., будет продлено и тем более завершится «вечным миром», не было. Можно было ожидать, что Литва попытается вмешаться в этот конфликт. Вместе с тем Ивану было хорошо известно, что при дворе Сигазмунда II существует довольно влиятельная партия, ратовавшая за союз с Москвой и совместные действия против Крыма и в перспективе — турок. Видимо, все эти соображения и легли в основу решения, принятого Иваном IV и его советниками в конце 1558 г., в кампанию 1559 г. усилить давление на Крым с целью вынудить его шертовать московскому государю на его условиях^{148}.

§ 3. Генеральное наступление?
Выход в Поле главных сил русской армии, морской поход Д. Адашева и набеги ногаев в 1559 г.

Как развивались события в кампанию 1559 г.? Попытаемся реконструировать ход событий летом и в начале осени этого года, опираясь на противоречивые сведения летописей и разрядных книг — а в том, что они противоречивы, нет никаких сомнений. При их чтении и сопоставлении порой рождается чувство, что речь идет не об одной кампании, а о совершенно разных, проходивших в разные годы и в разных местах. Но вернемся к описанию событий.

На первый взгляд, план кампании, выработанный в Москве, предусматривал на этот раз организацию набегов на Крым с двух сторон — со стороны Днепра и Дона. С этой целью в феврале 1559 г. царь «отпустил» на Донец князя Вишневецкого, «а велел ему приходить на крымскиа улусы, суды поделав, от Азова пот Керчь и под иныя улусы». Вслед за ним на Дон был отправлен постельничий Ивана И.М. Вешняков «со многими людми» с указанием «крымские улусы воевати, которые блиско Дону и которые кочюют у моря около Керчи». Кроме того, Вешняков должен был найти на Дону место, где можно было бы поставить крепость, подобную Псельскому городу, «для того, чтоб из того города блиско ходить их Крыму воевати»^{149}. Заодно, надо полагать, из этого города можно было бы присматривать и за ногаями, а в случае чего — помочь черкесским князьям. Помощь Вишневецкому должен был оказать и донской атаман Михаил Черкашенин со своими казаками.

В феврале же 1559 г. по зимнему пути на Днепр был отправлен окольничий Д.Ф. Адашев «со многими людьми» — по свидетельству князя Курбского, 8 тыс. «стратилатов». Цифра эта если и была преувеличена, то не намного (полагая, что в это число входят как «сабли и пищали», так и обозники-кошевые). Ведь рать Адашева состояла из 3 полков (5 воевод) и включала в себя, помимо украинных детей боярских, казаков и по меньшей мере 2 статьи (т.е. около 1 тыс. бойцов) стрельцов. Перед Адашевым и его товарищами была поставлена задача идти «в судех» «государево дело» «беречь на Днепре и промышляти на крымскыя улусы».

Что было дальше? В отличие от предыдущего года, посланные на юг русские ратные люди очень скоро столкнулись с неприятелем. То ли Девлет-Гирей решил прощупать намерения Ивана, то ли он не мог сдерживать своих мурз, оголодавших без добычи, но так или иначе, а в апреле в Москву пришла весть и 14 пленных татаринов от Вишневецкого. Он сообщал, что «побил крымцов на Яйдаре близко Азова (относительно, конечно, потому что если речь идет о реке Айдар, то это где-то на территории нынешней Луганской области Украины. — П.В.); было их полтретьяста человек, а хотели ити под Казанские места войною, и князь Дмитрей их побил на голову, а дватцать шесть живых взял, и государю четырнатцать прислал, и двенатцать в вожи у собя оставил». Вслед за этим прислал гонца и 4 «языков» атаман М. Черкашенин, сообщивший, что он и его люди «наехали» в верховьях Северского Донца на татарский отряд и также побили его. «Языки» сообщили, что Мухаммед-Гирей «в Крым пришел добре истомен, омер коньми и людьми»^{150}.

О дальнейшей эпопее князя Вишневецкого рассказывают османские документы. Согласно их сведениям, в конце апреля — начале мая «Дмитрашка» во главе большого войска «неверных» напал на Азов. Его гарнизон, состоявший из 200 янычар, сумел отбиться только с помощью ногаев мурзы Гази бей Урака (о нем речь пойдет ниже), кочевавших в окрестностях города, и стоявшей на рейде крепости османской эскадры. Спустя пару месяцев «Дмитрашка» со своими людьми с моря попытался атаковать Керчь, но из-за приближения османской эскадры отошел к Азову, а затем, преследуемый турецкими галерами, снял осаду этой крепости и поднялся вверх по течению Дона. Здесь он заложил острог, в котором рассчитывал перезимовать и весной с новыми силами повторить попытки нападения на владения турок и татар в Приазовье. Кстати, османский адмирал Али Рейс, командовавший эскадрой, отписывал султану, что он и его люди помешали соединиться с «Дмитрашкой» 4-тысячному отряду «неверных». Надо полагать, что это были люди И.М. Вешнякова, посланные на помощь Вишневецкому.

Правда, об этих подвигах князя и его людей русские источники умалчивают, но они подробно рассказывают о других событиях. В июне с Поля пришла неприятная новость. Пронский воевода В.А. Бутурлин прислал государю 16 «языков» и отписал, что де приходили «крымские татаровя» к Пропеку и он, воевода, их побил и захваченных с бою пленников отправил в Москву.^{151} Очевидно, это был еще один небольшой татарский «чапгул», рыскавший в поисках добычи или сведений о намерениях «московского» у русских границ.

Спустя месяц, в июле, в Москву приехали с вестью-сенучом от Данилы Адашева князь Ф.И. Хворостинин и сын боярский С. Товарищев. Они рассказали, чего добился и в чем преуспел окольничий и его люди с того момента, как он отправился в набег на улусы крымского «царя». Поделав, как было приказано, «суды», Адашев сплавился вниз по Днепру и вышел к Очакову, где его люди взяли на абордаж турецкое судно «и турок и татар побили, а иных людей поймали с собою в вожи». Заполучив проводников, русские двинулись дальше «и пришли на Чюлю остров на море и тут на протокех другой карабль взяли и тех всех людей в вожи же с собою поймали». Следующим пунктом назначения стал «Ярлагаш остров (Джарылгач. — J7.JB.)», на котором русскими были взяты и побиты «многие верблужия стада». Затем люди Адашева высадились на берег в 15 верстах от Перекопа, разделились на несколько отрядов «и дал Бог повоевали и поймали многие улусы, и многих людей побили и поймали, и которые татарове собрався приходили на них, и тех многих ис пищалей побили», после чего отступили морем на «Озибек остров». Девлет-Гирей поспешил вдогон за русскими, которые тем временем вернулись к Очакову. Здесь Адашев приказал отпустить всех взятых в плен турок, передав с ними очаковским аге и санджакбею, что он, Адашев, послан своим государем воевать с его недругом, крымским «царем», «а с Турским государь наш в дружбе и воевати его не велел». Турки беспрепятственно пропустили русский караван вместе со всем захваченным полоном и освобожденными из крымского плена русскими и литовскими полоняниками, и далее путь Адашева лежал вверх по Днепру к Монастырскому острову. Все попытки Девлет-Гирея перехватить русских «в тесных местех» не имели успеха — Адашеву и его людям удалось отбиться от татар. Разбив лагерь на Монастырском острове, Адашев узнал от беглого полоняника Федора Ершовского, что крымский «царь» хочет атаковать русских, озлобленный безрезультатными 6-недельными попытками перехватить русских. Однако посланный в разведку сын боярский Нечай Ртищев, выйдя к месту, где хан разбил было свой лагерь (в 15 верстах от Монастырского острова), обнаружил, что того уже и след простыл — как только Девлет-Гирею стало известно о бегстве Ершовского, он поспешно снялся со стана и отступил в Крым^{152}.

Принесенная весть, если верить летописи, вызвала в Москве подлинное ликование. «Царь и великий князь, — писал летописец, — сиа слышав, Богу благодарение въздал, видев его неизреченные щедроты на роде крестьянском, възвестив митрополиту, веле молебная совершити. Преже бо сего от начала, как и юрт Крымской стал, как и в тот Корсунский остров нечестивые бусурманы въдворилися, русская сабля в нечестивых жилищех тех по се время кровава не бывала, ни труба преже сего гласяще, православных воинство ззывающе, ныне же государя нашего у Бога прошением и мудрым крепким разумом и подвигом и невъместимое Христово чюдо вместил; морем его царское воинство в малых челнах полтретьи недели, якоже в кораблех, ходящее и корабли емлюще и воюючи, и воздух бо им по государевой вере к Богу служаше; и немножество воиньства, на великую орду внезапу нападше и повоевав и мстя кровь крестианскую поганым, здорово отъидоша, и царь множества вой собрал, с крымцы и с нагаи в шесть недель ходя подле их берегом, не возможе им ничтоже зла воспретить».

Адашев сообщил и еще одну приятную новость — Девлет-Гирей, разозленный непрерывными неудачами, «нагайских мурз в Крыму побил у собя многых, и Исуфовы дети от него побежали и утекли ко отцу», а к этой вести добавилась новость и от Вешнякова, который в свою очередь отписал государю, что он со своими людьми перехватил ногайского «Тиналей-мурзу з братьею, пять их» и «поймал» у них «улусы многие з женами и з детми и людей у них побил многых»^{153}.

Иван щедро наградил победителей, послав на Монастырский остров к Даниле Адашеву со товарищи князя Ф.М. Лобанова-Ростовского «с своим жалованием, з золотыми». И в самом деле, случилось небывалое — русские напали на коренной улус крымского хана, чего и вправду доселе не случалось, побили многих крымских людей, взяли богатый полон и вернулись обратно, и хан ничем не мог помешать им. Вдобавок хан рассорился с ногайскими мурзами и лишил себя отменной ногайской конницы. И это тогда, когда крымская сила еще не восстановилась полностью от последствий мора и неудач предыдущих лет (за 2—3 года сделать это было нереально просто физически)! Разве это не повод для радости и больших торжеств?

Но стоит ли верить летописи? Не пытался ли летописец скрыть за всеми этими пышными фразами нечто, о чем говорить Ивану Грозному потом, спустя несколько лет, когда он занялся редактированием летописных текстов, не очень хотелось? Ответ на этот вопрос кроется, как нам представляется, в разрядных книгах и дипломатической переписке весны и лета 1559 г.

Прежде всего зададимся вопросом — а что же в это время происходило на берегу? Набеги набегами, но, пока война с татарами продолжалась, на Оке и ее притоках, преграждая путь татарам к сердцу Русской земли, должна была быть обязательно развернута завеса из полков поместной конницы, стрельцов, казаков и даточных людей с «земли»! И вот тут то, если обратиться к записям в разрядных книгах (летописи об этом умалчивают — почему?), и произошло нечто необычное, из ряда вон выходящее. В кампанию 1559 г. на берегу выстроилась не просто обычная завеса. Нет, на этот раз в Москве готовили нечто более серьезное и грандиозное. Судите сами — согласно разрядным записям, не исключалась возможность выхода в Поле самого государя навстречу крымскому «царю», буде тот осмелится выйти из-за Перекопа и отправиться на Русь: «марта в 11 день приговорил царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии з братом своим со князь Володимером Ондреевичем и со всеми бояры, как ему против своего недруга крымского Девлит-Гирея царя стоять и как ему своих украин беречь, а самому государю для своего дела и земского быть готову, а брату ево князь Володимеру Ондреевичю быти с ним, государем, готову же».

Но это не самое главное — в эти годы Иван неоднократно демонстрировал свою готовность идти навстречу хану и встретить его даже не на берегу, но далеко за Окой. Нет, на этот раз на берегу, в Коломне, Кашире, Зарайске, Тарусе и Калуге с началом весны встала огромная рать. Не обычные пять полков с 10 воеводами, а шесть, которыми командовали 18 воевод и еще 1 воевода был при наряде. Командовал ратью один из знатнейших воевод — князь И.Д. Вельский, на то время, пожалуй, первый в командной иерархии русского войска. Под его началом собралась действительно несметная сила — более 40 тыс. ратных людей. И это не преувеличение — только в большом, передовом и правой руки полках было 76 сотенных голов, командовавших примерно 15—20 тыс. детей боярских и их послужильцев. Для сравнения, 4 годами позже в знаменитом Полоцком походе под началом Ивана Грозного собралась чуть ли не вся русская сила, в 7 полках под началом 22 воевод (без учета служилых татар, мордвы и черемисов) выступили около 50 тыс. «сабель и пищалей».

Ради того, чтобы собрать на южной границе большую часть русского войска (да еще и отправить немалую его часть в низовья Днепра и Дона), в Москве пошли даже на то, чтобы по просьбе датского короля заключить с ливонским магистром, епископами Рижским и Ревельским перемирие сроком на шесть месяцев, с мая по ноябрь 1559 г. Добавим к этому, что вскоре после того, как полки собрались на берегу, князь М.И. Воротынский вместе с одним из воевод старицкого князя Владимира Андреевича получил приказ «итти на Коширу, а с Коширы итти на Дедилов, а з Дедилова на Поле мест розсматривать, где государю царю и великому князю и полком стоять»^{154}.

Зачем, с какой целью Ивану понадобилось собирать на границе большую часть своей рати, отказавшись ради этого на время от планов подчинения Ливонии (где боевые действия до этого развивались весьма успешно для русских)? Какого нападения ждал Иван, если было известно, что силы Девлет-Гирея ослаблены и он пока не способен на активные действия с далеко идущими целями, тем более что на Дону и на Днепре находились русские ратные люди, и опыт предыдущих лет подсказывал — пока они там, хан не осмелится выйти за укрепления Перекопа? Одним словом, создается впечатление, что от этой с размахом подготовленной кампании в Москве ожидали очень и очень многого.

Но на что рассчитывали в русской столице, для чего были проведены эти не виданные со времен покорения Казани военные приготовления? Неужели Иван и в самом деле решился двинуться походом на сам Крым и ждал только сигнала? И что могло послужить этим сигналом? Может, благоприятный результат переговоров с Литвой? Ведь 3 марта в Москву прибыло представительное литовское посольство, и, учитывая неоднократные намеки со стороны Москвы о желательности заключения антикрымского союза и существование довольно влиятельной «партии» среди литовской аристократии, готовой пойти на союз с Москвой для борьбы с «бусурманством», такой вариант развития событий отнюдь не исключался. В конце концов, даже благожелательный нейтралитет Вильно позволяя воспользоваться уже разведанным в предыдущие годы маршрутом на юг, используя в качестве коммуникационной линии Псел и Днепр.

Дальнейшее развитие событий показало, что, судя по всему, ожидаемой вести Иван не получил. Переговоры закончились фактически ничем. Литовцы, несмотря на то, что Иван был готов ради «вечного мира», «покою христианского и свободы христианом от рук бусурманских» отказаться от прежних претензий на Киев и прочие «свои старинные вотчины», оставив русско-литовскую границу в том виде, в каком она была к этому времени, оказались не готовы пойти навстречу русскому государю. Они потребовали в обмен на «вечный мир» Смоленск («без отданья Смоленска никак миру вечного не делывати») и ряд других городов, а также невмешательства в ливонские дела. Более того, глава посольства, воевода подляшский и староста минский В. Тышкевич прямо заявил, что в Литве не верят искренности намерений московского государя, поскольку де «крымской голдует туретцкому, и турецкой за крымского на государя нашего наступит, а государь ваш тогды государю нашему не поможет, ино то государю нашему и до конца своя вотчина изгубити», и как только Иван одолеет Девлет-Гирея, «и вам не на ком пасти, пасти вам на нас». А что касается клятв и обещаний, то, как говорил Тышкевич, «толко б чему образцов не было, и в том бы покладывали на душу, а то образцы в лицех: и отец израдил, и дед израдил». В ответ литовские послы услышали обвинения в нежелании замириться с Иваном и вместе с ним выступить против «бусурман», напротив, «на всякой год король в Крым посылает дань и дары великие, накупая его на православие; и крымцы дары емлют многиа, а в державе его королевской ежелет воюют и городы емлют и бедных крестиан неповинную кровь без правды проливают и в плен расхищают и разсевают по лицу всея земли», и с кого Бог взыщет за пролитие христианской крови, как не с пастырей? А Иван, говорили послам окольничий А.Ф. Адашев со товарищи, «как и возрасту своего дошел и сел на конь, так ивсем бусурманским государем супротивен за православие и несогласен поганым на православных крестиан; и за то ему, государю, Бог над ними и милосердие свое по се время даровал»^{155}.

Одним словом, переговоры закончились ничем. 16 марта во время аудиенции, данной Иваном посольству, они услышали от него, что «мы ныне з братом своим перемирье додержим до сроку, а вперед меж нас неправду Бог розсудит». Судя по всему, Иван испытал немалое разочарование, убедившись в том, что, несмотря на все заманчивые предложения, старинное недоверие и враждебность правящей литовской верхушки по отношению к московитам оказались сильнее. Ему стало ясно, что рассчитывать на поддержку Сигизмунда в планах наступления на Крым не стоит. Степень расстройства русского государя лучше всего демонстрирует наказ, что был дан сыну боярскому P.M. Пивову, отправленному 12 июня к Сигизмунду с грамотами от Ивана. Кстати, создается впечатление, что Иван ждал почти три месяца ответа из Вильно — ну а как великий литовский князь и король Польши передумает, узнав о новых предложениях русской стороны, — и, не дождавшись, отправил гонца. Иван наказывал передать Сигизмунду, что он недоволен поведением прибывшего от него посольства «с безделными речми», почему и писал в грамоте прежде всего о тех обидах, что чинятся «Королевыми людьми» московским купцам и торговым людям, а также жителям порубежных городов (кстати, среди них был назван и город на Пеле). И далее царь наказывал Пивову на вопрос, почему московские ратные люди «вступаются» в «королевы земли» на Днепре, отвечать, что де «государь наш в королевы земли и в воды не вступаетца ничем, и рыболовей государя нашего люди не грабят, и вотчин черкаских не пустошат ничем». И далее гонец должен был подчеркнуть, что государевы ратные люди стоят на Днепре, «берегут христьянство от татар, и в том стоянье государя нашего на Днепре не одним государя нашего людем оборона, и королевой земле защита», а раз так, то «за такую христьянскую оборону пригоже было государя нашего людей чтити». Вместо же этого «королевы казаки у государя нашего людей безпрестани крадут лошади; и в тех делех толко не учинит король управы, ино вперед как добру быть?». Более того, Сигизмунд рассматривает посылку московских людей в низовья Днепра как нарушение перемирия^{156}. Одним словом, Иван был чрезвычайно недоволен не только тем, что стычки на границе и притеснения московских торговых людей с литовской стороны не прекращались, несмотря на продолжавшееся перемирие, но и претензиями Сигизмунда на исключительное право владения землями в низовьях Днепра «против Крыма» и набегами «Королевых людей» на московских ратников, стоявших в низовьях реки. Все эти действия он рассматривал как недружелюбные и враждебные общему делу защиты христианства от «бусурманства». Ну а раз так, то о каком большом походе в Поле можно было говорить, если единственная более или менее налаженная коммуникационная линия по Днепру оказывалась уязвима?

Одним словом, если наши рассуждения верны, то тогда становится понятно, почему масштабные военные приготовления весны 1559 г. закончились ничем. Ожесточенные споры в Москве, отзвуки которых донес до нас князь Курбский, писавший, что «мы (т.е. сторонники наступления на Крым. — П.В.) же паки о сем (выступлении против хана, несмотря ни на что. — П.В.) и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам потщился идти, или бы войско великое послал в то время на орду»^{157}, закончились тем, что Иван, отказавшись последовать их советам, отменил наступление. Никто никуда не пошел, щедро награжденный Адашев был отозван в Москву, получив указание оставить часть своих людей в низовьях Днепра беспокоить хана и дальше угрозой набегов. И дело, скорее всего, не в том, что, как писал Курбский, царь послушал не князя и его единомышленников, а своих «ласкателей», умышляя в это время «на своих сродных и одноколейных» (долго же Иван вынашивал планы кровавой расправы со своими противниками — больше пяти лет!). Хотя хан и был ослаблен предыдущими невзгодами, посылать большую армию Полем, за сотни верст, имея неурегулированными отношения с Литвой, было слишком рискованно — в случае неудачи военная мощь Русского государства была бы чрезвычайно ослаблена, и восстановить ее быстро было невозможно в силу особенностей ее устройства. Поход главных сил русской рати против непосредственно Крыма был на то время авантюрой с минимальными шансами на успех.

И еще одно интересное свидетельство, сохраненное для нас Холмогорской летописью. Неизвестный русский книжник, ее составитель, писал, что в ответ на «отпуск» Иваном Грозным «Крым воевати» «князя Ивана Дмитреевича Вельского и иных воевод многих» Девлет-Гирей «из Крыму выбежа и Поле пожгоша, не пущая воевод московских в землю»^{158}. Возможно, что известие о том, что татары выжгли степь, повлияло на решение Ивана Грозного окончательно отказаться от плана предпринять большую военную экспедицию против Крыма, подкрепив действия передовых отрядов под началом Д. Адашева со товарищи наступлением главных сил русской рати.

Однако пока Иван не собирался распускать собранные полки, хотя бесцельное, пустое стояние огромного войска дорого обходилось всем: и казне, и самим ратным людям. Запущенный маховик войны остановить было не так уж и просто, тем более что и Москва, и Крым не испытывали особого желания это сделать. В степи, судя по всему, бродили татарские отряды, и, судя по тому, что хан не решился атаковать Адашева даже на Монастырском острове, немалые — во всяком случае, в разрядных книгах есть сведения о том, что в этом году крымские «царевичи» пытались совершить набег на Коломну, но были разбиты посланными от воеводы боярина И.П. Федорова со товарищи головами с выборными людьми, за что боярин и его помощники были награждены присланными от царя золотыми.

Так или иначе, но в июле на берегу была объявлена тревога и полки сели в седло. По вестям, принесенным из Путивля сыном боярским Третьяком Ртищевым, Иван «отпущал» бояр и воевод и они со своими людьми «стояли на поле, прошед Тулу», «за Дедиловым, на Шивороне». Видимо, они расположились там, где сыскал для них место князь М.И. Воротынский, примерно в 120 верстах южнее Серпухова. Одновременно со служилыми татарами в Серпухов был отправлен «царь» Симеон Касаевич, «а у царя Семиона был боярин Иван Михайлович Воронцов; да в Серпухове же был царевичь Тохтамыш, у царевича был Микита Большой Иванов сын Чюлков»^{159}. В готовность на случай, если государь сам по вестям решит выступить в поход, были приведены двор старицкого князя и новокрещеные черкесские князья Иван Амашук и Василий Сибок со своими людьми.

Однако вестей не поступило, и выход Ивана со своим двором не состоялся, ну а раз поход не задался, то не стоять же людям просто так на берегу. Потому царь и решил использовать представившийся случай для того, чтобы проверить мобилизационный механизм, дать «разминку» своим «стратилатам» и заодно проверить их исправность и боеготовность. Во всяком случае, в полях под Дедиловым И.Д. Вельский с воеводами устроил большой смотр собравшимся служилым людям, и одновременно такой же смотр был проведен и в украинных городах. Ну а пока полки стояли под Дедиловым, на всякий случай Вельский со товарищи послали в первых числах августа «на Тихую Сосну воеводу Ивана Федцова с теми людьми, которые с ним, а велели ему стояти в Сербольском лесу (под нынешними Ливиами, на бродах через Сосну, примерно в 150 верстах к югу от Дедилова. — Я.В.)», о чем и отписал Ивану 7 августа^{160}.

Дедиловское «стояние» закончилось 23 августа, когда стало окончательно ясно, что хан так и не решился вылезти за укрепления Ферах-Кермана (так татары называли Перекоп) и сколько-нибудь крупных отрядов татар в степи нет.

Держать дальше огромное войско в Поле было бессмысленно, тем более что в ноябре истекал срок заключенного перемирия с ливонцами и нужно было дать время тем же новгородским помещикам отдохнуть и пополнить запасы перед новым походом на «ливонских немцев». 23 августа «царь и великий князь велел з Дедилова воеводу князя Ивана Дмитреевича Бельсково отпустить и всех бояр и воевод отпустить, а на Дедилове велел государь оставить бояр и воевод князя Петра Ондреевича Булгакова да Петра Васильевича Морозова»^{161}.

С роспуском главных сил русской рати на зимние квартиры раскрученное колесо войны, конечно, не остановилось. Вскоре после того, как полки разошлись, в Москву пришли вести, что Девлет-Гирей все-таки решился выйти за Перекоп. Поэтому на всякий случай в Калугу были отправлены князь М.И. Воротынский со товарищи, а на берегу развернулись пять полков. Следом за ней пришла другая неприятная новость «с Поля», что Девлет-Гирей приближается к «государевой украйне». Навстречу хану был послан князь Воротынский с тремя полками (кстати, это показывает, насколько низко оценивали тогда боеспособность татарского войска на то время в Москве)^{162}. Однако встреча с ханом не состоялась — высланные вперед сторожи не нашли ни самой его рати, ни ее следов.

Однако слухи о ханском выходе появились не на пустом месте. Откуда они взялись, становится ясным из грамоты, что была доставлена в Москву 12 сентября от посланного еще весной к Исмаилу Е. Мальцева (к этому посланию мы еще вернемся). В послании к Ивану Мальцев сообщал, что «славу деи царь (Девлет-Гирей. — П.В.) пущает, хочет ити на твою государеву украину. А сам деи блюдетца твоих государевых людей, которые на Дону и на Днепре». Но что еще оставалось делать хану, когда его войско серьезно ослабело из-за мора, а множество коней и верблюдов погибло или было угнано русскими и их союзниками заволжскими ногаями? К тому же неудачи последних лет привели к тому, что хан стал чувствовать себя на троне очень неустойчиво — число недовольных его политикой, неспособностью не то что «насытить» мурз и рядовых татаринов, но даже просто защитить сам крымский улус от набегов Козаков и русских, резко выросло. Еще летом 1559 г., как писали Ивану с Днепра, «коли Данило (Адашев. — П.В.) с моря приходил на улусы, и тогды у них страх великой от царя и великого князя приходу, и все бегали в горы, чаяли, что государь пришол. И вперед на них страх великой от государя: с моря и с Поля многими месты приход на Крым, уберечися им нелзе. И всею землею приходили ко царю, чтобы ся с царем и великим князем помирил»^{163}. Разочаровавшись в хане и опасаясь новых набегов, многие крымские и ногайские улусы осенью и в начале зимы подались на правую, «литовскую» сторону Днепра.

И на этом бедствия «крымского» не закончились. Черкесы племени Жане, ставшие союзниками Ивана IV, в конце лета напали на владения турецкого султана и хана на Таманском полуострове, но, как писал Девлет-Гирей султану, были им разбиты, а предводители черкесов были схвачены ханом и его людьми. Однако этот успех хана с лихвой оказался перекрыт последствиями набегов казаков с Монастырского острова на крымские улусы. В декабре 1559 г., когда неожиданно теплый ноябрь закончился, и «безпута», когда нельзя было «ехати» «ни верхом, ни в санех», прекратилась, с Днепра пришли новые вести. В Москву приехали с низовьев Днепра козацкие атаманы Гаврило Слепецкий со товарищи, что оставались там после ухода Адашева наблюдать за татарами. Атаман сообщил, что летом и осенью он и его люди неоднократно ходили на крымские и ногайские улусы, кочевавшие в степях Северного Причерноморья, «имали» у татар «улусы» их, «жен и з детьми», и на их сторону перешел ногайский Тягриберди-мурза, с которым они снова ходили на крымские улусы. «И бой им с крымцы был великий, — продолжал свой рассказ атаман, — а побили многых людей крымскых и нагайскых, убили семь мырз и поймали многие улусы». Иван пожаловал атамана и его людей, а также щедро наградил Тягриберди-мурзу и его брата, также приехавших в Москву и присягнувших служить русскому государю со своим улусом. Мурза сообщил и еще одну интересную весть — Девлет-Гирей рассорился с откочевавшими было к нему ногайскими мурзами, и к тому же в Крыму «голод великой» (еще бы — непрерывные набеги русских и украинских Козаков нанесли большой урон татарским стадам, да и заниматься татарам «наездом» земледелием в таврических степях было теперь несподручно)^{164}.

Рассказы атаманов и Тягриберди-мурзы подтвердили сведения, что были доставлены несколькими месяцами раньше посланцами Мальцева и Адашева. Русский посол тогда писал, что в Ногайскую Орду «выбежал» из Крыма «Исмаилев человек» Карачура, который сказывал, что де Девлет-Гирей «Кангулу князя … убил и иных князей, а Сюлеша деи не убил (о Сулеш-мурзе скажем немного ниже. — П.В.)… Да и нагаем, государь, не верит». К этому Мальцев добавлял, что хан «у турского деи, государь, на тобя всегды просит помочи, мови деи мочи нет, жить от него (Ивана. — П.В.) не мочно. И салтан деи ему отказал, мне деи самому недосуг». Потому то, завершал свою мысль посол, «никако деи ему (крымскому хану. — П.В.) никуды не бывать»^{165}.

Кстати, Исмаил-бий к осени оживился и наконец-то перешел к активным действиям. Положение в его Орде несколько улучшилось. Конечно, последствия великого голода и разорения предыдущих лет полностью избыть было невозможно, да и врагов, готовых перебежать на сторону неприятелей бия, у Исмаила в его Орде оставалось немало. Как писал Мальцев, «нагаи, государь, все пропали, немного их с Смаилем осталось, да з детми, да и те в розни. Дети Исмаиля не слушают. А шесть братов, государь, Шихмамаевы дети на Яике, а с Смаилем не в миру… А улусы, государь, у Исмаиля мешаютца, грозят ему, хотят в Крым бежать». В этой ситуации Исмаил, полагая, что наступление — лучший вид обороны, решил попытаться счастья, начав малую войну с «крымским», заодно решив целый ряд проблем. Набеги на крымские улусы позволяли бию, с одной стороны, направить негативную энергию своих соплеменников на внешнего врага, а с другой стороны, в случае успеха и мурзы, и рядовые ногаи могли рассчитывать поправить свое материальное положение, разжившись у крымцев «животами», скотом и полоном. Еще в начале сентября 1559 г. посол бия Амангильдей передал Ивану грамоту от своего господина, в которой Исмаил сообщал, что он «ратен» с Девлет-Гиреем, а потому «девети братов головами учинив, лехким делом войною в Крым послал есми, та моя ратная посылка без урыву учнет ходить».

Серьезность своих намерений Исмаил подтвердил месяцем позже. Посол бия Темир передал Ивану слова «Смаиля князя»: «Ныне крымской и тебе, и мне недруг… Ныне на Крым лехкою войною мамай мирзина сына Якшисат мирзу отпущаю з братьею его и с племянники. А даю ему полк свой. А наперед сего отпустил есми на Крым девети братов легкою ж войною и зиме и лете беспрестани на Крым войною учну ходити». И дальше, отвечая на намек Ивана, сделанный в сентябре (тогда русский царь писал Исмаилу, что «о крымском хочю мыслити гораздо, как над ним промышляти. И что будет моя мысль как тому делу бытии, и яз тебе о том ведомо учиню»), бий писал: «Большой ход наш будет толды, коли мы меж себя срок учиним»^{166}.

Казалось, дело сдвинулось с мертвой точки и ногаи стали постепенно втягиваться в противостояние с Крымом. В декабре в Москву пришли вести из Астрахани. Тамошний наместник И. Выродков писал царю, что Исмаил отпустил в набег на крымские улусы своего сына Тинбая-мурзу с племянниками, а вместе с ними Выродков отправил двух ногайских мурз, кошумовых детей, и астраханских людей. Набег Тинбая-мурзы оказался весьма успешен. Приехавший из Крыма служилый татарин Тавкей Ятемиев сообщил Ивану, что «приходил Тинбай-мырза, Смаилев сын с товарищи на Молочные воды и на Овечьи воды и на Конские и повоевал многие улусы, и нагаи к нему пристали многие. И Царевич кол га Магмет-Кырей за ними гонял, и нагаи у царевича побили многих людей и отошли сами здорово, тысяч с сорок лошадей отогнали»^{167}.

Завидуя успеху Тинбай-мурзы, за ними потянулись и другие ногайские аристократы вместе с донскими казаками-пищальниками, которые, почуяв запах добычи, поспешили присоединиться к идущим в набег ногаям. Ногаи и казаки, расхабрившись, в погоне за добычей ходили аж за Днепр, «под Белгород и под Очаков, и по рекам по Бугу и по Ингулом, по Болшому и по Меншому, и все улусы и Заднепрье нагайские перешли с ними и крымских повоевали». Урон, понесенный крымцами, был таков, что, когда ногаи с богатой добычей возвращались домой, «ис Перекопи на них выласка не была: сидели от них все крымцы в осаде во всю зиму»^{168}.

Одним словом, малая война в степи не прекращалась всю осень и зиму 1559 и 1560 гг. На хана обрушились тридцать три несчастья, и, пытаясь любой ценой удержать власть и тем самым сохранить свою жизнь, он обрушился с репрессиями на ногайских мурз и их улусы. Ногаи, рассорившиеся с Исмаилом и попытавшиеся было искать лучшей доли у «крымского», надо полагать, горько пожалели теперь о своем прежнем решении, когда были беспощадно, дотла ограблены крымцами. Многие из них вернулись под крыло Исмаила, о чем тот с удовлетворением и сообщал Ивану летом 1560 г.

Но, «накормив» своих улусных людей, позволив им пограбить ногаев, Девлет-Гирей лишь частично разрешил проблему. Нужна была передышка, а дать ее мог только Иван и только он. Ведь именно он насылал на Крым казаков и ногаев, с его легкой руки в низовьях Дона и Днепра утвердились московские служилые люди, утеснявшие крымцев. И Девлет-Гирей начал искусно маневрировать. Он не только распускал слухи о том, что сам собирается прийти на Русь, но и, с одной стороны, он закрывал глаза на попытки отдельных мурз совершить набеги на «государеву украйну». Так, в ноябре 1559 г. ногайский Дивей-мурза (с ним мы еще встретимся дальше) и несколько ширинских «князей» с тремя тысячами всадников неожиданно, «безвестно», объявились в пределах Ростовской волости, что под Тулой, на реке Непрядве. Тульский воевода Ф.И. Татев отписывал царю, что поскольку «люди к нему вскоре не собралися», то с немногими бывшими у него под рукой ратниками он побил несколько мелких татарских отрядов, взял «языков», но воспрепятствовать отходу Дивея и ширинских мурз не сумел^{169}.

С другой же стороны, хан демонстрировал свою готовность вступить в переговоры с Москвой. Именно так нужно расценивать, по нашему мнению, то место из послания Е. Мальцева, в котором он сообщал, что, казнив многих мурз, Девлет-Гирей не тронул Сулеш-мирзу. Ведь знатный род Сулешевых издавна считался в Крыму московскими «доброхотами»-амиятами, и посредничал в переговорах между русскими государями и крымскими ханами. Так что сигнал был более чем красноречивый! И в самом деле, после долгого молчания хан первым сделал шаг к восстановлению дипломатических контактов. В январе 1560 г. из Крыма прибыл в Москву служилый татарин Тавкей Ятемиев с грамотой от Девлет-Гирея, а в грамоте той хан писал Ивану, что де он хочет обменяться послами «и о дружбе, чтобы ся с царем и великим князем помирити».

Понятно, что эта «посылка» была воспринята в Москве должным образом. Еще бы, приезд гонца с ханской грамотой сам за себя говорил, что тактика непрерывного давления на хана дает свои плоды. Еще немного, еще чуть-чуть, и можно рассчитывать на успех — и Девлет-Гирей склонится перед московским государем! В Крым немедленно был отправлен гонец с посланием хану, в котором Иван писал, что «толко царь (Девлет-Гирей. — П.В.) оставит безлепицу, и будет чему верити, и царь и велики князь с ним помирится». И далее русский государь извещал Девлет-Гирея, чтобы он не беспокоился насчет морской «посылки» и набегов ногаев — «коли будут добрые дела, тогды те дела отстанут». И завершалось послание недвусмысленным намеком — хан должен был сам решить для себя, «кое ему прибыльнее: мирится ли, или воеватся?»^{170}.

Это послание интересно тем, что позволяет реконструировать цели и задачи, которые ставил перед собой Иван, предпринимая в середине 50-х г. XVI в. наступление на Крым. Нельзя исключить, что на волне эйфории после казанской и астраханской побед, после того, как к власти в Ногайской Орде пришел известный своими промосковскими симпатиями Исмаил-мурза, молодой и горячий русский царь и его советники некоторое время полагали возможной организацию большой военной экспедиции совместно с ногаями непосредственно против Крыма. Цель этой экспедиции заключалась в том, чтобы усадить на крымском столе «своего» человека подобно тому, как это было сделано в Астрахани вскоре после взятии Казани. В самом деле, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, и раз уж не удалось выманить хана из Крыма и разгромить главные его силы в Поле, вынудив его тем самым подчиниться воле Москвы, то стоит попробовать напасть на него в его же собственных владениях. Однако русско-ногайский союз, несмотря на все усилия московских дипломатов и вроде бы как наличие соответствующей доброй воли у «Смаиля князя», никак не складывался. К этому добавились и проблемы в отношениях с литовцами, застарелую враждебность и недоверие которых по отношению к московитам так и не удалось преодолеть, в результате чего проект русско-литовского договора, предусматривавшего если не совместные действия, то по крайней мере благожелательный нейтралитет Литвы в случае русской экспедиции против Крыма, не получился. И, надо полагать, опыт организации первых набегов на Крым показал, что представлявшаяся на первых порах относительно простой реализация плана отправки большого войска на юг на деле будет много, много сложнее. Одно дело отправить через степь несколько сотен или даже тысяч конных воинов (а о размерах отрядов, участвовавших в зимних набегах 1560 г. на Крым, красноречиво говорит послание старшего сына бия Исмаила Мухаммед-мурзы, в котором он сообщал, что по его приказу ходил на крымцев его человек Аганай с 400 воинов^{171}). И совсем другое дело, когда в экспедицию снаряжалась армия, насчитывавшая несколько десятков тысяч ратников, с «нарядом», огромным обозом и множеством обозной прислуги.

В результате планы Ивана изменились. К концу 1550-х гг. он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации нужно попытаться «дожать» хана, заперев его в Крыму и продолжая истощать его силы непрерывными набегами русских служилых людей вместе с казаками, ногаями и черкесами, лишить Девлет-Гирея возможности предпринять в обозримом будущем сколько-нибудь серьезные активные действия против России. Ну а поскольку в таком случае руки у Ивана оказывались на время развязанными, то можно было сосредоточиться на решении даже не столько «ливонского», сколько «литовского» вопроса. А в том, что именно он будет определять политику Русского государства на ближайшие годы, стало совершенно ясно именно в январе 1560 г., когда в Москву прибыл литовский посланник М. Володкович. В доставленной им грамоте от Си-гизмунда II Ивану IV четко и недвусмысленно говорилось, что русский государь должен отступиться от Ливонии, поскольку де «Ифлянская земля здавна от цесарства хрестьянского есть поддана предком нашим во оборону отчинному панству нашему, Великому Князству Литовскому». Ну а если Иван не прекратит воевать с ливонцами, то поскольку он, Сигизмунд, «Ифлянское земли всей оборону, яко инших панством и подданным нашим однако повинни есмо чинити», то он будет вынужден вмешаться в этот конфликт и взять под свою защиту своих подданных-ливонцев, «боронити» их «от кождого насилья и моцы»^{172}.

Реакцию царя предугадать было нетрудно. В ответном послании, отправленном 11 июля, он с удивлением спрашивал у Сигизмунда, с каких это пор «Ливонская земля» стала частью державы великого литовского князя и короля польского. Ведь согласно всем грамотам и договорам, писал Иван, «Ливонская земля от предков наших и по се время от нашего государства ни к коему государству николи не бывала, а завсе и по се время были в нашей дани, …и как крестным целованьем утвержена, что им (т.е. ливонцам. — П.В.) кроме нас к иным государям ни к кому не приставати никоторыми делы, никоторой хитростью». Ну а раз так, то, продолжал отвечать своему «брату» великий князь, он «по всемогущего Бога воле, начен от великого князя русского Рюрика и по се время, держим Руское государство и, яко в зерцало смотря прародителей своих поведенья, о безделье писати и говорить не хотим, шел еси и стоял в своих землях, а на наши еси данные земли не наступил и лиха им не учинил»^{173}.

После такого обмена «любезностями» стало совершенно ясно, что ни о каком «вечном мире» не приходится и мечтать, что перемирие, истекающее в 1562 г., продлено не будет, и «принуждение к миру» ливонцев, затеянное в 1558 г., вот-вот перерастет в крупномасштабный конфликт с Великим княжеством Литовским, соединенным очной унией с Польским королевством. Надо полагать, Иван очень сильно пожалел о том, что в 1559 г. пошел на временное прекращение боевых действий в Ливонии. Во всяком случае, позднее, в 1-м послании князю Курбскому царь обвинял князя и его единомышленников, прежде всего А. Адашева, в «супрословии» и «злобесных претыканиях», из-за которых не удалось быстро покорить Ливонию и поставить тем самым Сигизмунда пред свершившимся фактом^{174}. Но что было, то было, изменить прошлое было уже невозможно, а время между тем истекало — до конца перемирия не оставалось и двух лет. По большому счету, кампания 1560 г. должна была стать решающей — если получится в этом году заставить хана пойти на мир на условиях, выдвигаемых Москвой, значит, можно было с чистым сердцем готовиться к войне с Литвой. А если нет — что будет тогда, надо полагать, в Москве старались не думать, потому что перспективы выстраивались самые что ни на есть мрачные.

§ 4. «Это есть наш последний и решительный бой…»?
Кампании 1560 и 1561 гг.

Как совершенно верно замечал В.П. Загоровский, «к 1559 г. Российское государство в борьбе с Крымским ханством прочно овладело инициативой»^{175}. Эту инициативу оно не собиралось выпускать из рук и в 1560 г. Пока шли обмен гонцами и пересылки между Краковом, Бахчисараем и Москвой, а русские полки возобновили боевые действия в Ливонии, Иван готовился к продолжению войны с «крымским». В феврале из Москвы был отпущен «в Черкасы» князь Вишневецкий вместе с черкесскими князьями Иваном Амашуком и Василием Сибоком «з братьею», «и попов с ними крестианскых отпустил, а велел их крестити по их обещанию и по челобитью и промышляти над крымъским царем». Примечательно, что в Никоновской летописи известие об этом событии стоит под заголовком «Отпустил государь Вишневецкого на государьство (выделено нами. — П.В.) в Черкасы».^{176} Вряд ли такая оговорка была случайной — поскольку Вишневецкий уже был там воеводой, то теперь, выходит, Иван посылал его туда как своего наместника и, быть может, вассального удельного князя.

Спустя месяц был расписан «розряд от Поля и по украинным городом». Береговой разряд расписан в этом году не был, поскольку выход хана к русским границам не предвиделся. Собственно говоря, и сил для него не оставалось, поскольку значительная часть русского войска была задействована в Ливонии. Видимо, поэтому в 1560 г. выход в Поле сколько-нибудь значительных русских сил не предполагался. Взамен Иван и его советники попытались прибегнуть к «стратегии непрямых действий», организовав наступление на Крым с трех сторон, но без участия главных сил русского войска. Суть этой новой стратегии царь изложил в своем послании бию Исмаилу, которое должен был передать ногайскому правителю посланный в его Орду посол сын боярский П. Совин.

В этой грамоте Иван писал, что памятуя об изложенной в предыдущем послании бия просьбе держать его в курсе русских планов относительно продолжения войны с Крымом, он сообщает следующее. Во-первых, «посылаем по сей весне на Днепр наместника своего черниговского диака Ржевского со многими людми да Тягрибердеи-мирзу кипчака, которой к нам приехал служити из Крыму. А велели есмя им с Днепра крымскому царю недружбу делати, сколко им Бог поможет». Во-вторых, на Дон с особым заданием отправился сын боярский И. Извольский «со многими людми». Ему, сообщал царь своему компаньону, был наказ в случае, ежели «Смаиль князь» сам или кто-то из его окружения пойдет на крымцев, оказывать тому всяческое содействие и «перевозы держать». Наконец, князь Вишневецкий с черкесскими князьями убыл в «Черкасы Пятигорские» «делать недружбу» Девлет-Гирею «с Черкасской стороны». И дальше Иван подробно изложил Исмаилу свою задумку: «наша мысль, что тебе (Исмаилу. — П.В.) самому пригоже ити за Волгу на крымскую сторону и стати тебе на усть Медведицы и с усть Медведицы (имеется в виду место впадения реки Медведица в Дон, на территории нынешней Волгоградской области. — П.В. Возможно, именно здесь срубил городок в предыдущем году И.М. Вешняков^{177}) дети своих и племянников на Крым отпусти™ тово для: которые ваши люди ещо в Крыме остались, и те люди, послышев тебя, что ты сам стоишь на Медведице, все у тебя будут». Хан же, по мысли царя, еще более ослабевший в результате ухода от него ногайских мурз, «послышев тебя (Исмаила. — Д.В.), что ты сам идешь, а Вишневецкой с Черкасские стороны с черкасы идет, а з Днепра рать же идет, и он против детей твоих и племянников и наших людей не станет же». Ну а содействие походу Исмаила должны были оказать посланные Иваном на Дон стрельцы, которые «ждут готовы» бия и его родичей.

Таким образом, царский замысел, изложенный в послании, был достаточно прозрачен. Со стороны Днепра в наступление готовился перейти Диак Ржевский, со стороны Кубани удар должен был нанести Вишневецкий с черкесскими князьями, и, наконец, третью атаку со стороны Дона предлагалось осуществить Исмаилу и его людям вместе с посланными ему в помощь московскими служилыми людьми, казаками и стрельцами. При этом Иван подчеркивал, чтобы Исмаил «однолично безо всякого переводу сево лета над Крымом промышлял безотступно по тому, как есми к тебе свою мысль приказал», пока на дворе «пригожее» время для такой операции и «чтоб Вишневетцкого и Дьяково стоянье не безлеп было»^{178}. Выходит, в этом году главную роль предлагалось сыграть Исмаилу и его соплеменникам (видимо, такое решение в Москве приняли, памятуя об успешных действиях ногаев минувшей зимой). Такая перемена выглядит весьма примечательной. Испробовав за прошедшие годы всевозможные методы заставить хана замириться с Москвой, русский государь и его советники, чье внимание все более и более сосредотачивалось на западном и северо-западном направлениях, решили продолжить стратегию истощения экономического, а значит, и военного потенциала Крыма непрерывными набегами. План был хорош, но в нем было одно слабое звено — Исмаил. От его позиции, от его желания принять активное участие в предполагавшемся плане зависело многое, если не все. И, судя по тому, что летописи молчат об успешных действиях русских и ногаев в причерноморских степях, а разрядные книги говорят о возросшей активности крымцев в Поле, надежды Ивана на «Смаиля князя» не оправдались, но подробнее об этом ниже.

По ходу дела Иван вносил коррективы в расстановку сил по периметру крымской границы. В мае он отправил сына боярского Ф. Чулкова с казаками, а вместе с ним Тягриберди-мурзу в низовья Дона с наказом быть «заодин» с ногайскими мурзами Тохтар бей Ураз-Али со товарищи, что били челом русскому государю о разрешении им кочевать между Доном и Волгой и о помощи им против «крымского», а также «ото Смаиля вести ждати и заодин промышляти над крымскими улусами». Вслед за этим царским указом в Поле, на р. Сосну (судя по всему, в район нынешних Ливен, туда, куда уже не раз ходили русские рати) были выдвинуты полки из украинных городов во главе с дедиловским воеводой князем А.И. Воротынским (3 полка, 6 воевод)^{179}. Выдвижение украинных полков явно не было связано с намечавшимися набегами против крымцев, поскольку, судя по всему, простояли они на Сосне недолго и вскоре возвратились обратно.

По возвращению полков была составлена новая роспись войск на «украйне» с переносом центра обороны на Тулу. Видимо, действовавшие в Поле сторожи принесли в Москву какие-то неважные вести, поскольку на всякий случай оборона границы была усилена, и очень скоро эта предосторожность себя оправдала. В июле рыльский воевода князь В.И. Елецкий писал, что под город приходили татары во главе с ногайским Дивей-мурзой и перебежавший на русскую сторону татарин Илеман сообщил русским, что де «царевич крымской стоит на Удах (на границе нынешней Белгородской и Харьковской областей, юго-восточнее Белгорода. — П.В.), а с ним дватцать тысечь людей». Новость была неприятной, и в Москве быстро снарядили большую рать, развернув ее в районе Тулы. В составе войска, которое возглавил большой воевода князь И.Д. Вельский (что само за себя говорит о том значении, которое придавали этой вести в столице), было 5 полков с 11 воеводами. О ее примерной численности можно судить по тому, что под началом полковых воевод ходили 46 сотенных голов (около 9—10 тыс. детей боярских с послужильцами)^{180}.

Долго полкам стоять в бездействии не пришлось. В первых числах августа в Тулу пришло известие, что «августа в 2 день, в пятницу, приходили на царя и великого князя украйну на Потегу крымские люди, а в головах у них был Девей-мурза с крымскими людми, а всех их было 3000 человек». Потежский лес находился на р. Осетр между Тулой и Зарайском — география набегов во главе с Дивей-мурзой впечатляет! Сперва с Уды сходить за добычей под Рыльск за 180 верст и вернуться в кош, а потом оттуда отправиться за 500 с гаком верст на север аж за Тулу, простоять там, разослав людей для грабежа по округе, сутки и потом повернуть назад с захваченными пленниками и угнанным скотом.

В погоню за грабителями немедленно отправился с Тулы И.Д. Вельский со товарищи, и, как писал летописец, «дошли их на Поле на третей день на Дону на ранней зоре». Однако неожиданно атаковать татарский лагерь не удалось. Их сторожи, «подозрив многие полки и огни», подняли тревогу, Дивей-мурза приказал «посечь и пометать» полон и поспешно отошел^{181}. Русские их не преследовали и повернули к Туле.

Тревоги на границе на этом не окончились. В начале осени польские сторожи сообщили, что «меж Харосани и Корца» (в Воронежской области) пересекли татарскую сакму, определив по ней примерную численность прошедшего неприятельского отряда — около 4 тыс. всадников. Выехавший в то время из Крыма Теникей-мурза показал, что этот отряд путь-дорогу держит на темниковские места, почему в Темников был послан воевода князь Г.И. Темкин-Ростовский «для береженья», а полки на Туле приведены в боевую готовность^{182}.

Как разворачивались события дальше, ни летописи, ни разрядные книги ничего не сообщают — видимо, татары, будучи обнаружены, повернули назад. Правда, разрядные записи содержат указание на то, что «тово же году посылка была ис Казани для воинских людей по полком» (3 полка с 6 воеводами)^{183}, но как это известие соотносится с предыдущим — неясно. Однако сама по себе возросшая активность крымцев в Поле заставляет задать вопрос — а что случилось, почему неприятель, до того смирно сидевший за Ферах-Керманом, аки «мышь в гнезде», вдруг зашевелился? В принципе, не вызывает сомнения, что это было связано с упреками Сигизмунда II в адрес Девлет-Гирея — мол, я регулярно выполняю свои обязательства, высылаю тебе богатые «поминки», а ты ничего не делаешь, позволяешь «московскому» делать то, что он хочет. Но ведь и в предыдущие годы Сигизмунд неоднократно намекал на желательность более активных действий хана на северном направлении, а тот предпочитал отсиживаться за перекопом. Не связано ли изменение в поведении «крымского» с тем, что на этот раз Ивану не удалось, как раньше, поддерживать напряженность на границах Крымского ханства?

Прямого ответа на этот вопрос нет, но, на наш взгляд, молчание летописей и разрядные книги о действиях как русских, так и ногаев в причерноморских степях, низовьях Дона и Днепра летом и осенью 1560 г. выглядят подозрительно. Отметим в этой связи, что в донесениях французского посла в Стамбуле в начале 1561 г. сообщалось, что «капитан Дмитрашку» стал предводителем черкесов. Кроме того, бей Кафы сообщал султану, что «Дмитрашка» в третий раз подступал к Азову вместе с черкесским князем Кансуком, но был отбит, причем Кансук и один из его братьев вместе с несколькими начальными людьми Вишневецкого были убиты, а их головы комендант Азова отослал в Стамбул как подтверждение своей победы. Русские источники ничего не говорят об этом, но само их молчание о том, как же действовал в этом году Вишневецкий и посланные в низовья Днепра русские начальные люди, красноречивее всего свидетельствует о том, что ничего существенного им добиться не удалось. Во всяком случае, ничего такого, что заставило бы Девлет-Гирея снова сесть в осаду за Перекопом, ни в низовьях Днепра и Дона, ни на Кубани летом и осенью 1560 г. не происходило.

Так что же случилось? Почему не сработал план Ивана Грозного, составленный в начале кампании? Частично ответ на поставленный вопрос дает переписка Ивана со «Смаилем князем» и с посланными в Ногайскую Орду сыном боярским П. Совиным и его товарищами.

Итак, о чем же говорят эти документы? 28 мая 1560 г. из «Нагаев» прибыло посольство от Исмаила, доставившее царю грамоты от бия и его ближних людей. В них Исмаил и его мурзы на словах отнюдь не отказывались от набегов на Крым, однако обставляли свои новые набеги целым рядом условий. Так, Исмаил писал, что де «крымские ныне таковы, что им на поле не выхаживать. И ныне как Крым воевать?». И далее он продолжал, что серьезной помехой его участию в планируемом походе является мурза Гази бей Урак, будущий бий Малых ногаев и враг Исмаила, что «казаковал» в это время «на поле меж Черкас и Азова». Зловредный мурза, по словам Исмаила, «которые улусы к нам идут, а он их воюет. А которые гости шли из Азова в Астарахань, и он их повоевал же. И тем кунам, которым было в твоей казне бытии, много убытку учинил».

Серьезной помехой своему участию в плане Ивана Исмаил считал кумыкского шамхала. К нему бежал один из враждебно настроенных по отношению к бию Юсуфовичей, почему глава ногаев и опасался, что, пока он будет воевать с крымцами, его собственные улусы подвергнутся нападению со стороны Гази и шамхала: «И тем дву отцов детем уж то воевати и вас и нас».

Наконец Исмаил обвинил сидевшего в Астрахани царского наместника Ивана Выродкова в том, что тот притеснял его людей, «хто ко мне едет и от меня едет, тех воюет, коней и аргамаков и доспехов не оставливает». Более того, Выродков, по словам бия, «перевозов на Волге гораздо не бережет, з другой стороны приходят воинством да войну чинят», да вдобавок к тому «астраханские люди» «воюют» улусных людей «Смаиля князя». А еще, писал он, в Астрахани сидят под покровительством наместника враги исмаиловы, что строят ему козни^{184}.

Более того, чрезвычайно недовольный действиями астраханского воеводы, из-за чего его авторитет среди ногаев падал еще ниже, Исмаил даже подумывал о том, чтобы установить контакты с Девлет-Гиреем.

Одним словом, Исмаил нашел массу причин, по которым он не мог покинуть своих кочевий и отправиться в предлагаемый ему Иваном поход на «крымского». Царь, чрезвычайно заинтересованный в активном участии ногаев в экспедиции, пошел навстречу многим требованиям бия. 2 июня к Исмаилу отправился служилый татарин Ногай Сююндюков с царской грамотой. В ней Иван писал, что послание Исмаила было внимательно прочитано и теперь Исмаилу предлагается сделать следующее. Во-первых, «Крым тебе (Исмаилу. — П.В.) пригоже неотступно воевати, детей своих и племянников беспрестани посылати, чтобы недруг всегды истомен был, а ты бы безвестен не был». Ну а если Исмаил беспокоится за свой улус, за своих домочадцев, на которых может напасть Гази-мурза, так пускай он отошлет их под защиту астраханского воеводы или «в ыном месте, где пригоже, где бы их возможно от недругов уберечи». И как только бий «устроит» свой улус в безопасном месте, то, предлагал ему царь, «в осень бы тебе ити того для, зань же крымским людем всем в Перекопи с лошадми и з животиною осеневати нелзе», поскольку, как всем известно, «в Перекопи в два времена, середи лета и в осень, людем крымским всем с лошадьми и з животиною прокормитися нелзе. Выходят за Перекоп и за Днепр, переходят к черному лесу и тут стоят прокармливаютца».^{185}

Последний пассаж из послания Ивана Исмаилу весьма и весьма примечателен — он наглядно демонстрирует ту цель, которую ставил русский царь, предпринимая в этом году набеги на «крымского», а именно отгон лошадей и прочего скота. Тем самым крымская конница лишалась своего главного козыря — подвижности, а экономика ханства лишалась возможности выйти из затяжного кризиса и преодолеть последствия голода и мора. Конечно, обессиленное ханство переставало на достаточно долгий срок быть значимым игроком в политических раскладах Восточной Европы и у Ивана оказывались развязанными руки для продолжения наступления на Ливонию и адекватного ответа на вмешательство в Ливонскую кампанию литовцев.

Но вернемся к посланию царя Исмаилу. Изложив свой план, Иван подчеркнул, что давление на Крым необходимо продолжить любой ценой, и если сам Исмаил опасается идти в поход, то пускай он отрядит в набег «от себя детей своих всех и племянников со всеми воинскими людми Крыма воевати одноконечно сее ж осени». И далее Иван снова подчеркивал, что еще весной он отправил своих людей «в Черкасы», на Дон и на Днепр, велев им «Крым воевати». При этом царь подчеркнул, что Диак Ржевский, отправленный на Днепр, получил четкое указание ждать Исмаила, если потребуется, даже и до самой зимы, чтобы потом предпринять совместные действия против хана. Точно так же и отправленные на Дон Д. Чулков, Ю. Булгаков и И. Извольский с Тягриберди-мурзой должны были не только «воевать» «крымского», но и для Исмаила и его людей «перевозы держати», вместе с ними «ходити» на неприятеля и по первому требованию Исмаила дать ему «на крымскую войну стрелцы» «сколко надобе».

Кроме того, Иван пообещал бию, что отправит своих людей воевать шамхала, что послал сына боярского И. Заболоцкого выяснить, что действительно ли астраханский воевода настолько отбился от рук и своевольничает, обижает царского союзника, что отправляет Исмаилу запрошенные им «суды и запас и ратной наряд и кречат и ястреб… и запасу муки и меду… шелом да наручи, да шубу зимовную, да бумаги, да набад, да трубу, да сурну». Наконец царь сообщал Исмаилу, что он отписал Выродкову, чтобы тот по первому требованию бия выдал необходимые для похода на крымцев пищали, не говоря уже о том, что ногайским торговцам было разрешено торговать на русских рынках в течение трех лет беспошлинно^{186}.

Как можно видеть из этого послания, Иван, чрезвычайно заинтересованный в том, чтобы ногаи приняли активное участие в набегах на крымцев, пошел на удовлетворение практически всех запросов бия. И слова царя не расходились с делом. Летопись сообщает, что «того же лета посылал царь и великий князь из Астрахани крым шавкалсково князя воевати». Рать, отправленную из города «в судех» и состоявшую из стрельцов, казаков и «астороханских людей», возглавил воевода И. Черемисинов. Подступив к городу Тарки, русские полдня бились здесь с шамхалом и его воинами, после чего шамхал бежал, а русские взяли Тарки, сожгли его и благополучно отступили, «поймав» множество «полону русского и шавкалского». Выродков был смещен, арестован, закован в цепи, а потом и вовсе доставлен в Москву^{187}.

Каким же был ответ Исмаила? 9 сентября в Москву прибыла грамота, отправленная из Орды П. Совиным. Среди прочих новостей он сообщал, что 13 августа через Волгу переправились посланные в набег против «крымского» дети Исмаила Урус-мурза и Канбай-мурза, а вместе с ними еще 13 мурз. В октябре в Москву от них приехал служилый татарин Тоузар, который рассказал, что исмаиловы дети до Крыма не дошли, а повернули назад с Молочных Вод, поскольку от них в Крым убежал взятый ранее «язык», и, опасаясь, что их намерения стали известны хану, ногаи повернули назад. Более подробный рассказ об этом незадавшемся набеге содержали доставленные в русскую столицу в середине октября грамоты Исмаила и Урус-мурзы. Исмаил писал Ивану, что де он послал в набег 9 мурз, «и многие полки свои дав, отпустил есми в головах Урус-мурзу, а после ещо полк отпустил есхми». К этому Урус-мурза добавлял, что де с ним выступили 2 тыс. всадников, а когда они вышли на Дон, то к их отряду Д. Чулкова со товарищи присоединилось 230 бойцов. С этими силами Урус вышел на Молочные Воды и разбил здесь свой лагерь, из которого послал разведку к Перекопу за «языками». Пока мурза дожидался вестей от посланных вперед сторожей, к нему доставили 4 пленников, пойманных в степи «ззади». Увы, один из них, отданный в руки брату И. Извольского Ивану (который, очевидно, возглавлял русский отряд), сумел бежать. «И как тот беглец там прибежал, — винился Урус, — и там рать собралася. Царь и царевич пришли к Перекопу. И нас мало было, полку было нашему быть побиту. Потому есмя не смели идти и воротилися».

Одним словом, гора родила мышь. Несмотря на все обещания, на все уступки и выполнение Иваном всех требований Исмаила, реального участия в наступлении на Крым ногаев русский царь так и не дождался. Что такое 2 тыс. всадников, отправленных на Крым? Что реально они могли сделать? Пограбить крымские улусы в отсутствие хана, как это сделали астраханцы в 1521 г., они, конечно, смогли бы, но справиться со всем крымским войском? Конечно, и Исмаил, и Урус клятвенно обещали, что вот как только их люди отдохнут, наберутся сил, как только Москва пришлет в Орду денег, «запасу» да подарков бию, мурзам да их людям, непременно быть новому походу. Одно только «но» мешало им сделать это — Гази-мурза, по словам Исмаила, «пристал» к Девлет-Гирею, и они «хотят зговоритись на устье Донца… И как похотим всеми людми ити на Крым войною, и он домы наши воюет. И похотим половиною людми ити и он на пути нашу рать воюет». Одним словом, всему помехой был зловредный Гази бей Урак, а потому Исмаил просил Ивана «ныне бы с тово места с промежка, как тово Казыя мирзу сослати которым обычаем и ты б то учинил»^{188}.

Так или иначе, но и 1560 г. прошел впустую. Время, которое было отведено Ивану на разрешение крымского вопроса, неумолимо истекало. В январе 1561 г. в Москву прибыло новое литовское посольство, переговоры с которым закончились полным провалом — «царь и великий князь перемирья с ними утвержать не велел от лета 7070-го году, от благовещеньева дни (т.е. с 25 марта 1562 г. — П.В.) …»^{189} Война с Литвой стала неизбежной, а это означало, что Крым придется оставить в покое, ограничившись на южной границей пассивной обороной.

Одним словом, на то, чтобы урегулировать отношения с ханом, у Ивана оставался всего лишь год. Но можно ли было за это время добиться того, чего не удалось достичь за несколько предыдущих лет? Судя по всему, в Москве это прекрасно понимали. Собственно говоря, создается впечатление, что еще зимой 1559/1560 гг. Иван стал разочаровываться в своем прежнем решении воевать с Крымом и начал склоняться к мысли о необходимости мириться с Девлет-Гиреем, тем более что тот подавал недвусмысленные намеки о своей готовности возобновить переговоры. Конечно, сразу отказаться от продолжения наступления на Крым, тем более что, казалось, в предыдущие годы на этом поприще удалось достичь немалых успехов, ему и его советникам было трудно. Однако очевидно, что русская военная активность на южном направлении в 1560 г. явно стала сворачиваться, и Иван вместе со своими советниками попробовали переложить основную тяжесть войны с Крымом на плечи своих союзников, прежде всего Исмаила. Однако бий оказался ненадежным партнером, а Вишневецкому, судя по всему, так и не удалось объединить всех черкесских князей (и, как показало дальнейшее развитие событий, эта неудача во многом предопределила его решение вернуться обратно на службу Сигизмунду II). Оставалась одна, последняя надежда — продолжить набеги на крымские улусы и примкнувших к нему ногаев (главенство над которыми постепенно прибирал к своим рукам Дивей-мурза) с расчетом истощить их и ослабить. Тем самым можно было надеяться, что сколько-нибудь серьезные набеги с их стороны станут невозможны, а значит, можно будет выиграть некоторое время для того, чтобы одержать победу в разгорающейся все сильнее и сильнее войне в Ливонии.

К сожалению, о действиях русских войск в кампанию 1561 г. известно чрезвычайно мало. Государев разряд вообще умалчивает о том, какие силы были посланы против крымцев, и даже о том, сколько и где встали полки на берегу, не говорит ничего. Лишь в частных разрядных книгах сказано без указания точных сроков, что «тово же лета (т.е. в 1561 г. — П.В.) послал государь царь и великий князь на берег к Оке-реке воевод своих для приходу крымских людей». Во главе обычной 5-полковой рати был поставлен князь И.Д. Вельский, а вторым воеводой большого полка был назначен князь М.И. Воротынский. Далее разрядные записи сообщают, что с берега царь послал своих воевод «в Ряской город, а из Ряского города велел итти на Поле». Видимо, летом в Москву поступили какие-то известия о появлении в Поле небольших татарских отрядов, и встречь им была послана «лехкая» 3-я полковая рать под началом воеводы князя П.С. Серебряного (в береговой росписи он числился 2-м воеводой передового полка). И, судя по именам воевод, отправленных вместе с князем, рать была немногочисленной^{190}. Однако о каких-либо столкновениях с неприятелем в Поле ни разрядные книги, ни летописи не сообщают.

Из разрозненных упоминаний в летописях и дипломатической переписке можно заключить также, что и в 1561 г. русские отряды продолжали оставаться в низовьях Дона и Днепра. Во всяком случае, в апреле 1561 г. Иван сообщал Исмаилу и его мурзам, что он отдал приказ казакам на Дону беспокоить набегами улусы Гази-мурзы (с Д. Чулковым?), а в низовья Днепра посланы опять же казаки «Крыма воевати»^{191}. Но, судя по всему, к этому времени Иван уже основательно охладел к идее продолжения войны с Крымом до победного конца и теперь его она, война, интересовала только как способ отвлечь внимание Девлет-Гирея от северного направления и от вмешательства в русско-литовские и русско-ливонские отношения. Во всяком случае, русское военное присутствие в низовьях Дона и Днепра явно сворачивается, военные действия перекладывались на казаков и отчасти на черкесов, которым Иван предлагал совершать набеги на газиевы улусы.

Кстати, Гази-мурза неожиданно стал серьезной помехой планам Ивана на пути вовлечения Исмаила и признававших его власть мурз в войну с Крымом. Опасения, что как только главные силы бия уйдут воевать Крым, Гази и его воины разгромят и разорять ногайские улусы, красной нитью проходят через всю переписку Ивана и Исмаила в 1560—1562 гг. В январе 1562 г. Исмаил даже предложил Ивану организовать совместную экспедицию против Гази-мурзы с тем, чтобы согнать мурзу и его улусы с «промежка» «меж Черкас и Азова». Для этого «Смаиль князь» предложил Ивану послать в июне 2—3 тыс. своей конницы да 6 сотен стрельцов по правому берегу Волги, соединиться с ногайскими «полками» и вместе идти на «Казыя мирзу». И дальше ногайский бий писал, что «как с того промежка Казый сойдет; и ож даст Бог Крым взятии, тот минят (обязательство. — П.В.) на мне будет потому, что по два года сряду которая животина за Перекопью будет, то поемлю, и хлеб потравлю. И потом будут гол одни (крымцы. — П.В.), сами ж рознью порушатца…». В противном же случае, ежели «Казый» не покинет свои кочевья на левом берегу Дона, «нам Крыма воевати немочно, потому толко нам всеми людми ити от своих улусов, и он на наши улусы придет. А посылати нам людей своих, и он не пропущает. Однолично бы еси с того промежка Казыя згонил. Толко то наше дело зделаетца». Однако Иван к тому времени окончательно отказался от своих прежних воинственных намерений по отношению к Крыму. Поэтому он отказался поддержать план Исмаила, сообщив тому, что он отправляет посла к черкесам И. Федцова с предложением тамошним князьям «над Казы мирзою промыслити». В ответ же на повторные просьбы Исмаила послать ему тысячу московских стрельцов для похода на Гази бей Урака Иван в октябре 1562 г. отписывал, что «сего лета литовской нам не друг учинился». И поскольку воевать летом в Литве трудно — дороги узки, болота, леса, то он, Иван, намерен «как реки устаиовятса, и у Бога милости прося сами хотим на конь всести и со всею ратыо и недругу недружбу хотим довести сколко нам милосердный Бог милости подаст», потому «нам к тебе послати многих стрельцов для литовского дела не вмесно; а малых людей послати к тебе, ино тебе то непособь же»^{192}.

Причины, по которым русский царь отказал Исмаилу в его настоятельной просьбе, более чем очевидны, особенно если принять во внимание, что фактически война между Москвой и Литвой началась не весной 1562 г., с истечением срока перемирия, а намного раньше — летом 1561 г. Тогда литовское войско под началом великого гетмана Н. Радзивила Рыжего осадило и взяло занятую русским гарнизоном крепость Тарваст, а другая рать под командой Ю. Тышкевича опустошила занятые русскими ливонские уезды до самого Юрьева (Дерита). К тому же серьезную обеспокоенность действиями казаков в низовьях Дона и Вишневецкого на Северном Кавказе проявили турки. Еще весной 1561 г. они отправили в Черное море свою эскадру с десантом на борту для противодействия «капитану Дмитрашке». И хотя в конце лета османская эскадра после долгого крейсерства вернулась домой, Иван не стал далее испытывать судьбу и, согласно летописному свидетельству, отозвал князя с Кавказа.

Возвращение Вишневецкого в Москву состоялось в ноябре 1561 г., причем он приехал с Днепра, где был «государьскою посылкою» и «крымские улусы воевал, которые кочевали блиско Днепра»^{193}. В этой истории обращают на себя внимание два обстоятельства. С одной стороны, в 1563 г. Иван наказывал отправленному в Крым послу А. Нагому на вопросы о Вишневецком отвечать, что де тот был выведен «из Черкас» потому, что «учал жити в Черкасех не по наказу»^{194}. С другой стороны, 5 сентября 1561 г. датируется «глейтовный лист» (охранная грамота) Сигизмунда II, адресованная Вишневецкому, разрешающая ему вернуться в Литву и снова служить своему законному государю. Более того, тем же днем датируется другое письмо Сигизмунда князю М. Вишневецкому, старосте каневскому и черкасскому, в котором он сообщает, что его брат, находясь на Монастырском острове на Днепре, прислал к нему, великому литовскому князю, письмо с просьбою «его в ласку нашу господарскую принемши, лист наш кглейтовный ему послати росказали и до нас господара приехати ему дозволили». Интересно, что тогда же Сигизмунд попытался переманить на свою сторону казаков, засевших в низовьях Днепра и оттуда совершавших набеги на крымцев, предложив им принять участие в готовящемся походе в Ливонию. История же с Вишневецким закончилась тем, что посланный в апреле 1562 г. вместе со своими казаками в низовья Днепра «недружбу делати царю крымскому и королю литовскому» князь в июле с тремястами своих людей, переманив вдобавок к ним еще полторы сотни московских «полских» казаков прибора атамана Водопьяна, перешел на сторону Сигизмунда II.^{195}

За всеми этими перипетиями мы совсем забыли о втором нашем главном герое — Девлет-Гирее. А хан, судя по всему, в этом году особой активности не проявлял. Чувствуя, что напор со стороны Москвы постепенно слабеет, что ее отношения с Литвой, и без того весьма далекие от идеальных, стремительно портятся, Девлет-Гирей затаился за Перекопом. Внимательно наблюдая за развитием событий, он не торопился откликаться на призывы великого литовского князя, раз за разом славшего в Бахчисарай гонцов и богатые «поминки», напоминая Девлет-Гирею о взятых им на себя союзнических обязательствах. Так, в октябре 1560 г. Сигизмунд отправил к Девлет-Гирею своего гонца Г. Кайдаша с грамотой, в которой высказывал сожаление по поводу того, что хан не выполнил своего обещания отправиться в поход на «московского», и выражал надежду, что крымская рать все же «всядет на конь» зимой 1560/61 г. Вместо этого в мае 1561 г. хан прислал в Москву гонца с грамотой и «поминком» великому князю — аргамаком. Сам факт присылки гонца, да еще и «поминка», пусть и малого, выглядел ободряюще, к тому же в Москве знали о попытках «литовского» вынудить хана выполнить свое обещание и выступить наконец с ратью на Русскую землю. И бездействие «крымского» в ответ на эти послания можно было истолковать как намек на продолжение переговоров. Правда, хан по-прежнему требовал от Ивана платить ему «Магмет-Кирееву дань», но в Москве знали о сложном положении в Крыму. Так сопровождавший ханских людей служилый татарин Семен Тутаев рассказывал, что «в Крыму голод великой, батман пшеницы в семьдесят рублей». Поэтому такие требования хана выглядели как отправная точка для долгого торга. И, наверно, стоит согласиться с мнением отечественного историка Б.Н. Флори, который полагал, что отправка 16 декабря 1561 г. в Крым московского гонца служилого татарина Девлет-Хози Рязанова «с товарыщи» с грамотой, в которой Иван «писал ко царю о дружбе», подвела итог долгому, но оказавшемуся в конечном итоге безуспешным русскому наступлению на Крым^{196}. Правда, стоит оговориться — по нашему мнению, отправка гонца означала прежде всего именно формальный конец политике непрерывного военного давления на «крымского» со стороны Ивана, поскольку, как было показано выше, достигнув апогея в 1559 г., военная активность Москвы на южном направлении постепенно снижалась. Крым оказался более крепким орешком, чем полагали русский царь и его советники под влиянием побед над Казанью и Астраханью и шертования бия Исмаила. Ни мор, ни голод, ни разрушительные набеги русских ратных людей, казаков, ногаев и черкесов не сломили воли Девлет-Гирея к сопротивлению. Перепробовав все возможные способы быстро достичь победы над неприятелем, Иван решил отказаться от силового разрешения «крымского» вопроса и урегулировать разногласия с ханом посредством дипломатии. Следующий ход был за Девлет-Гиреем, и он не упустил возможности воспользоваться представившимся ему шансом повернуть ход событий в свою пользу. Но об этом речь пойдет ниже.

ГЛАВА III.
НЕЗАДАВШЕЕСЯ «ЗАМИРЕНИЕ»: ОТ ВОЙНЫ «ХОЛОДНОЙ» К ВОЙНЕ «ГОРЯЧЕЙ»
(1562-1571 гг.)

§ 1. Ни мира, ни войны: русско-крымские отношения в 1562 —1567 гг.

Итак, предпринятая Иваном IV во 2-й половине 50-х гг. XVI в. попытка наступления на Крым не привела к успеху. Несмотря на достигнутые определенные успехи, Крыму не было суждено повторить в эти годы судьбу Астрахани и Казани. Причины отказа Ивана от продолжения активных, наступательных операций на южном направлении представляются достаточно ясными. Подчинение Крыма воле Москвы (не говоря уже о его завоевании) оказалось намного более сложным предприятием, чем могло показаться на первых порах. Мы уже отмечали выше, что даже смена хана на троне, утверждение на нем промосковски настроенного «царя», как показывал опыт Казани и Астрахани, не гарантировали окончательного завершения противостояния Руси и Крыма, тем более что Казань и Астрахань были самостоятельными государствами, а за спиной у «крымского» стоял могущественный сюзерен — султан Оттоманской Порты. Чрезмерная активность Русского государства в Причерноморье могла вызвать его серьезное неудовольствие, и к каким последствия могло привести столкновение России и Турции, первоклассной военной державы середины XVI в., можно было только догадываться. Ясно было только одно — у России и так хватало врагов, чтобы обзаводиться еще одним, да еще и таким.

Но кроме внешнеполитических проблем, на пути покорения Крыма стояли еще и сложные чисто технические препятствия. Снова подчеркнем, что Поле, поистине безбрежная степь, оказалось для крымских татар крепостью понадежнее, чем самые мощные валы и стены. Конечно, военный потенциал Крымского ханства, безусловно, уступал русскому. Москва, своевременно подключившись к военной революции и обладая более развитой и мощной экономикой, получила неоспоримое военно-техническое преимущество над крымцами. И в артиллерии, и в пехоте, оснащенной огнестрельным оружием, и в умении брать крепости — во всем этом рати Ивана Грозного превосходили татарские полки, а московские дети боярские, закаленные многолетними походами и малой войной на южной границе, по меньшей мере не уступали татарским наездникам. Но, как метко заметил американский историк У. Мак-Нил, «…московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки…»^{197} До Казани, а после ее падения — и до Астрахани, Москва могла относительно легко добраться по Оке и Волге, быстро и без особых трудностей перебросив по воде пушки, пехоту и необходимые припасы. С Крымом такой вариант не проходил. Выход из Дона запирал турецкий Азов, а днепровские пороги оставались серьезным препятствием на пути тяжело груженных караванов точно так же, как и шестьсот лет назад, во времена Игоря, Ольги и Константина Багрянородного. К тому же попытки русских закрепиться в низовьях Днепра были негативно встречены Вильно, а проблем в отношениях с Литвой хватало и без того, чтобы добавлять к ним еще одну. А ведь казанский сценарий как раз и предполагал создание баз в непосредственной близости от неприятеля, с которых русское войско могло нанести решающий удар по врагу. Не закрепившись в низовьях Днепра и Дона, нельзя было и думать об организации масштабной военной экспедиции против Крыма, поскольку поход через Поле большой армии со столь же большим обозом был на то время невозможен. От Тулы, Дедилова и Пронска с Новгород-Северским до Крыма было слишком далеко. Действия Д. Ржевского, Д. Адашева и Д. Вишневецкого, при всей их успешности, оставались всего лишь набегами, неспособными в корне изменить ситуацию, тем более что организовать действенную поддержку им со стороны ногаев и черкесов дипломатам Ивана Грозного так и не удалось, равно как и привлечь на свою сторону Сигизмунда II.^{198}

Одним словом, в борьбе с крымскими татарами русские не могли реализовать с таким же успехом, как в случае с двумя другими татарскими «юртами» свое технологическое и техническое превосходство «пороховой империи»^{199}. Для того чтобы добиться победы, нужно было полностью отказаться от экспансии на других направлениях и сосредоточиться на борьбе с Крымом и в перспективе с Османской империей, направив сюда все ресурсы — людские, материальные, финансовые. Обладая «послезнанием», мы можем оценить стоимость этого решения — нет нужды говорить о том, что Россия, Турция и Крым в XVIII в. сильно отличались от своих предшественников двухсотлетней давности. Но и тогда модернизированной, «вестернизированной» Российской империи потребовалось почти столетие войн с османами и крымцами для того, чтобы «ногою твердой стать у моря» и покорить Крым. И это при том, что Речь Посполитая к этому времени впала в убожество и уже не представляла сколь-нибудь серьезной силы, а те же ногаи вообще исчезли как государственное образование. Так что нам остается только присоединиться к мнению многих уважаемых отечественных историков, например А.Ф. Платонова, полагавших крымскую затею явной авантюрой, сулившей громадные неприятности. Иван IV был прав, отказавшись от несбыточных надежд присоединить к своим владениям еще один татарский «юрт» и короноваться еще одним царским венцом.

Но отказ от продолжения политического курса, нацеленного на поглощение татарских «юртов», предполагал переориентацию генерального вектора внешнеполитических усилий Русского государства. И этот вопрос был разрешен Иваном в пользу возобновления экспансии на западном и северо-западном направлениях — там, где она оказалась прерванной в середине 1510-х гг., еще при Василии III, после взятия Смоленска. Взаимосвязь между свертыванием активности в Поле и эскалацией конфликта в Ливонии вполне очевидна. Традиционно в отечественной историографии принято считать, что поворот во внешней политике Ивана IV и последовавшие за ним перемены в политике внутренней связаны с борьбой за власть на московском политическом Олимпе и опалой, наложенной Иваном на членов Избранной Рады, ратовавших за войну с Крымом^{200}. Не касаясь подробно этого вопроса, заслуживающего отдельного исследования^{201}, отметим, что приписывать Избранной Раде планы широкомасштабной экспансии на южном направлении, на наш взгляд, было бы ошибкой. Вряд ли можно считать А. Адашева авантюристом, не понимающим реальных размеров тех трудностей, что предстояло решить московским властям в случае дальнейшего развития наступления на Крым, не говоря уже о возникающих проблемах с освоением Поля. Ведь хорошо известно, что земли в России всегда хватало, но вот рабочих рук — увы, нет! И тут возникает закономерный вопрос — если Адашев собирался заняться колонизацией Поля, где он предполагал взять те самые рабочие руки для освоения новых земель в «польских» уездах? К тому же расположенные в Поле, вне естественных защитных рубежей, новые города и деревни оказывались чрезвычайно уязвимыми для атак со стороны татар. Их защита требовала новых расходов, и чем дальше, тем больше. В этих условиях отказ Ивана от дальнейшего развития экспансии в этом направлении представляется вполне логичным.

Другое дело, если рассматривать, как предлагает, например, отечественный историк М.Ю. Зенченко, активную политику московских властей на крымском направлении во 2-й половине 50-х гг. XVI в. как стремление обезопасить центральные уезды Русского государства. Тогда все встает более или менее на свои места. Ни о какой колонизации речь тогда не шла, а осуществляемые мероприятия были направлены на то, чтобы выстроить надежную систему обороны южной границы в преддверии неизбежного конфликта с Великим княжеством Литовским (напомним, «вечного мира» с Литвой так и не было подписано, а перемирие всего лишь перемирие, краткая передышка перед новой войной).

Нельзя, конечно, исключить и влияния субъективного фактора. Иван, обладавший, судя по всему, весьма эмоциональным и порывистым характером, быстро загорался и столь же быстро мог остыть к какой-либо идее, если она не давала скорого эффекта. Может, его дед, Иван III, с его хладнокровием или отец, Василий III, упорный и настойчивый в достижении поставленной цели, лучше справились бы с этим делом, собрав всю свою волю и все ресурсы своего государства в кулак (и то, учитывая перечисленные выше трудности, это представляется маловероятным), но не Иван IV. Убедившись в том, что война с Крымом затягивается, не принося желаемых результатов, союзники не слишком торопятся втягиваться в этот конфликт, взять на себя часть тяжелеющей год от года ноши, Иван и та часть его советников, что по опыту предыдущих столкновений с Литвой и ливонцами полагали, что с ними воевать будет легче и прибыльнее, чем с неуловимыми крымцами, решили пойти, как им тогда представлялось, по пути наименьшего сопротивления. И в самом деле, Литва и Ливония были ближе, за ними не нужно было ходить за тридевять земель, и сам театр военных действий был хорошо изучен за много лет противостояния. Наконец, там можно было взять и более богатую добычу, а для небогатых русских дворян и детей боярских, не говоря уже о вассальных татарах, этот мотив был отнюдь не последним в ходе ведения войны. Война же с Крымом не обещала скорых и быстрых прибытков, а расходы выглядели просто устрашающими. Видимо, именно так следует толковать фразу Ивана из первого послания к Андрею Курбскому: «Что же убо и ваша победа, яже Днепром и Доном? Колико убо злая истощания и пагуба християном содеяшеся (выделено мной. — Я.В.), соиротивным же не малыя досады! О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, и не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству (получается, что это по совету Адашева, Курбского и их единомышленников состоялся трагичный «Польской поход». — П.В.) …».^{202}

Одним словом, Иван решил прекратить дальнейшие попытки вынудить хана пойти на уступки силовым путем, а договориться с ним. А. Адашев же (и те, кто стоял за его спиной) продолжал настаивать на продолжении прежней стратегии активной обороны (ведь наступление, как известно, лучший вид обороны). Так и представляется в лицах заседание ближней государевой Думы где-то в 1560 или 1561 гг., когда тот же И.Д. Вельский или И.В. Шереметев Большой доказывали с жаром Ивану, что еще немного, еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один «последний батальон» — и победа будет одержана! Но царь не стал более слушать их, разочаровавшись в их советах, и обратил свой взор и слух к другим советникам, а сторонники продолжения давления на Крым были удалены из Думы — кто навсегда (как А. Адашев), кто на время (как Вельский или Шереметев)^{203}.

Итак, решение, пусть и со скрипом, было принято. Как уже было отмечено выше, уже в 1561 г. военная активность России в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе начинает сворачиваться. Затем в конце года Иван, отвечая на недвусмысленные намеки Бахчисарая, отправляет к Девлет-Гирею гонца с грамотой и предложениями установить между двумя государствами «крепкую дружбу».

Переговоры — переговорами, посылки — посылками, но береженого Бог бережет, потому в Москве с началом весны 1562 г. на берегу снова расставили полки на случай прихода «крымских людей». Эта мера предосторожности была тем более необходима, что перемирие с Литвой закончилось теперь и де-юре, и в конце марта «за королево неисправление» Иван отправил воевать «Литовскую землю» свои полки, а в мае и сам отправился в поход «на свое дело Литовское»^{204}. Естественно, что когда большая часть русской рати оказалась задействована на Литовском фронте, у татар возникал соблазн попробовать на прочность оборону государевой «украйны». В Москве предвидели это, и кроме выставления завесы на берегу, командование над которой формально было поручено двоюродному брату царя князю Владимиру Старицкому, в низовья Днепра, как уже отмечалось выше, снова был отправлен князь Вишневецкий с 850 казаками^{205}. Надо полагать, что перед ним была поставлена задача своевременно оповещать Москву о намерениях хана и угрозой набегов связывать ему руки (как Гази-мурза мешал Исмаилу, так и Вишневецкий должен был мешать Девлет-Гирею). Но мы знаем, что князь изменил клятве и перебежал на сторону Сигизмунда (интересно, а почему он так поступил? Неужели потому, что у него не получилось стать великим князем всей Черкесии?). Надо полагать, хан вряд ли не был осведомлен о намерении Вишневецкого покинуть Ивана Грозного, ежели переговоры между князем и Сигизмундом шли, как было показано выше, еще с 1561 г.

Одним словом, ситуация складывалась как нельзя более благоприятно для Девлет-Гирея. Вишневецкого можно было не опасаться, равно как и Исмаила, за которым присматривал Гази бей Урак, Иван собрался на войну с Сигизмундом. А хану сейчас как никогда нужен был хотя бы небольшой, какой-нибудь успех для того, чтобы на время заткнуть рты недовольным и заодно показать «московскому», что его рано списывать со счетов. И Девлет-Гирей решился. Очевидно, еще в начале весны он объявил о сборе войска, в мае выступил за Перекоп, здесь, в причерноморских степях, соединился с ногаями (Дивей-мурзы) и двинулся на север. 6 июля передовые татарские отряды объявились под Мценском.

В летописях сохранилось довольно подробное описание этого похода. Первыми к Мценску подошли сыновья хана, калга Мухаммед-Гирей и Адыл-Гирей. Мценский воевода князь Ф.И. Татев-Хрипунов (из рода Стародубских князей) «с украйными людми не со многими» и со сбежавшимися со всей округи мужиками и их семьями (кто успел) сел в осаду. «Царевичи» блокировали город, ожидая подхода отца с главными силами, а сами пока «во Мценском уезду войну роспустили», т.е. занялись грабежом и людоловством. Два дня под стенами Мценска шли стычки между татарскими наездниками и людьми Татева. Воевода, полагая, что главная защита города не стены, а люди, в нем сидящие, неоднократно выезжал из ворот Мценска со своими ратниками, «о посаде билися и посаду им жечи не дали и крымских людей побивали и языки у них поймали».

На третий день к Мценску прибыл сам «царь», и не один, а с «нарядом». В течение всего дня продолжался бой за посад, и Татеву удалось все же отстоять примыкавшую непосредственно к Мценскому кремлю часть посада, а «далние дворы у посада, которых уберечи было немошно, те татарове дворы пожгли». Убедившись в том, что с ходу взять городок не удалось, хан отдал приказ отойти от города. Ночью, по сообщению летописца, свернулся и начал отход татарский обоз-кош, «а назавтрее сам царь со всеми людми и прочь пошел от города». На обратном пути Девлет-Гирей не стал удерживать своих людей, и его мурзы, среди которых первым был назван Дивей-мурза, «войну роспустили к Волхову и на Белевские места»^{206}.

Обращает на себя внимание сообщение летописи о том, что «царь» пришел под Мценск «в невеликой силе», всего лишь с 15 тыс. воинов. Это настолько поразило летописца, что он написал: «Не прихаживал бо бяше царь николи в такове мале собрание». Действительно, учитывая, что поход возглавлял сам хан, взявший с собой свою гвардию и «наряд», названная летописцем цифра, более или менее отражавшая реальную численность крымского войска на тот момент, была невелика. С такой ратью пристойно было прийти на государеву «украйну» каким-нибудь мурзам или паре-тройке «царевичей», но никак не самому крымскому владыке. Выходит, что военный потенциал Крымского ханства все еще не восстановился после трудной во всех отношениях для крымцев «пятилетки» 1556— 1561 гг. Естественно, что Девлет-Гирей не желал рисковать и не стал дожидаться, пока русские воеводы на берегу проснутся от богатырского сна и попытаются наказать вторгшихся во владения Ивана Грозного татар. Какая-никакая добыча захвачена, необходимый эффект произведен — можно и отойти, ну а кому захваченной добычи было мало — пусть попытает счастья самостоятельно.

Между тем именно в это время отдельные отряды татарских людоловов из-за своей жадности и ненасытности и оказывались в смертельной опасности, превращаясь из хищников в добычу. В сходной ситуации за шестьсот лет до этих событий неизвестный византийский военачальник в трактате «О боевом сопровождении» советовал имперским стратигам, охраняющим границы империи от набегов мусульман, атаковать врага не тогда, когда он вступает на ее территорию, а тогда, «когда они (мусульмане. — П.В.) возвращаются к себе домой из наших владений». Почему? Ведь, казалось бы, лучше было бы разбить неприятеля прежде, чем он успеет разорить твои земли. На этот вопрос стратиг отвечал, что «вследствие долговременного пребывания в ромейских областях они будут сильно угнетены и ослаблены. Возможно, они будут обременены большим количеством добычи, пленных и скота, и поскольку и сами они, и их лошади будут измучены, они будут искать возможности уклониться от сражения, стараясь и желая как можно скорее достичь собственной земли. Кроме того, в течение этих дней успеют собраться и войска ромеев… Они будут собраны в достаточном количестве, снаряжены и хорошо подготовлены к сражению. В этом случае, как мы сказали, и днем, и ночью сражение с врагами, несомненно, будет оканчиваться победой»^{207}.

Вряд ли, конечно, московские воеводы изучали этот трактат, но вот в том, что они, сами не зная того, в точности следовали рекомендациям опытного византийского военачальника, сомнений нет. Известие о приходе татар под Мценск подняло на ноги всех и вся. От Ивана на берег, в Серпухов, где стоял большой полк, прискакал царский гонец князь Д.И. Хворостинин с приказом немедленно «всесть в седло» и идти на Мценск, оставив часть сил на берегу на всякий случай. Во главе выступившей рати стал 1-й воевода большого полка князь М.И. Воротынский. Одновременно к Мценску начали стягиваться полки из украинных городов. Собравшись вместе, воеводы порешили идти в погоню за ханом и, по словам летописца, «ходили за ним до Коломака и до Мерчика (в пределах нынешней Харьковской области. — П.В.); и не сошли воеводы царя крымского, потому что пошол от украйны спешно». Под раздачу попали отделившиеся от главных сил татарского войска отряды Дивей-мурзы и присоединившихся к нему других мурз и «князей». Карачевский воевода В.А. Бутурлин «з болховичи и карачевцы, болховских мест воевати им (татарам. — П.В.) не дали, но и во многих местех в загонех крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили». Интересно, что 15 сентября того же года Иван положил опалу на братьев князей М. и А. Воротынских, активных участников этого похода, «за их изменные дела»^{208}. Возникает вполне закономерный вопрос — а не связан ли гнев царя с не слишком удачными действиями князя Михаила, не проявившего необходимой быстроты и решительности и не сумевшего в итоге перехватить Девлет-Гирея и, отобрав у него взятый полон, потрепать и без того не слишком многочисленное татарское войско?^{209}

Так или иначе, но Девлет-Гирей сделал хороший ход. Он показал Сигизмунду, что намерен и далее придерживаться достигнутых ранее договоренностей о совместных действиях против «московского» (правда, при условии внесения предоплаты — не случайно русский летописец, рассказывая о набеге 1562 г., подчеркнул, что «царя крымского поднял на царевы и великого князя украйны Жигимондь-Августа король Полский, и казну великую для того король ко царю прислал»)^{210}. Заодно хан продемонстрировал Ивану, что у него есть еще порох в пороховницах и что он может, улучив момент, больно ухватить московского медведя за гачи. Теперь слово было за Иваном, и он не замедлил его произнести.

В ноябре 1562 г. из Москвы в Ярославль был отправлен дьяк Б. Щекин с наказом подготовить к отъезду в Крым ханского гонца Джан-Мухаммеда «с товарыщи семи человек», причем летописец особо отмечал, что «были они задержаны с крымским послом с Ян-Болдуем в Ярославле лет до семи и до осми для царевы Девлет-Киреевы неправды». 26 ноября татарин и его товарищи были доставлены в Москву и предстали перед Иваном, который передал Джан-Мухаммеду грамоты Девлет-Гирею и «князю» Сулешу. Обращаясь к «царю», русский государь, по сообщению летописца, писал: «Похочет царь со царем и великим князем дружбы и братства, как де царя и великого князя князь великий Иван Васильевич все Русии был з дедом его с Минли-Гиреем царем в дружбе и в братстве, и царь бы прислал к послу своему Ян-Болдую (который сидел с 1558 г. в Ярославле, задержанный по приказу Ивана. — П.В.) свой полной наказ, или бы прислал своих иных послов, как ему на том дружба утвердити». Выразив сожалению о сохраняющейся «недружбе» и о набеге татар на Мценск, Иван тем не менее предложил крымскому хану разменяться послами, что должно было послужить началом переговоров о заключении мира между двумя государствами. 3 декабря татарин покинул Москву и отправился в Крым^{211}.

Джан-Мухаммед, добираясь в Москву и отъезжая из нее, без сомнения, мог наблюдать за тем, как по дорогам к Москве и на запад от нее шли отряды воинских людей, тянулись обозы с провиантом, фуражом и всяким военным снаряжением. Скрыть военные приготовления Ивана было трудно, да и вряд ли царь стремился к этому — нужно было поразить «крымского» их размахом, создать у него впечатление колоссальной военной мощи Русского государства и безнадежности борьбы с ним. Эти масштабные военные приготовления были частью плана русского царя по овладению Полоцком — важным в политическом, экономическом и стратегическом отношениях городом Великого княжества Литовского. История о «Взятьи Полоцком Литовской земли» заслуживает отдельного и большого рассказа, а пока отметим лишь, что, если не считать похода на Казань в 1552 г., это было самое масштабное военное предприятие Ивана Грозного, настоящий «крестовый поход». Застигнутый врасплох, Сигизмунд II не сумел оказать полочанам никакой поддержки, и 18 февраля 1563 г. Иван вступил в город, одержав блестящую победу.

После возвращения в Москву из победоносного похода 29 апреля русский царь отправил в Крым «Офонасия Федоровича Нагово с сеунчом полотцским, а послал ко царю и х колге Магмет-Кирею с Офонасием полотцские поминки, жеребцы литовские в седлех литовских, и ошенки и узды, у всего наряд серебреной; да полотцково же полону послал королевских дворян ляхов Савастиана да Якуба». Цель этой посылки была абсолютно прозрачна. Хан должен был убедиться, что у Ивана слова не расходятся с делом, и то, что рассказывал Джан-Мухаммед — чистая правда, полоцкие же «поминки» — яркое тому свидетельство. Конечно, плохо, что долгое время русский и крымский цари враждовали и «ссылок» меж двумя государями не было, но если «Девлет-Кирей царь похочет с царем и великим князем в братстве и в любви быти и учнет Офонасею о том говорити, чтобы ему в братстве и в любви быти по тому, как с Саиб-Киреем царем, и поминки к нему посылати, каковы посыланы к Саиб-Кирею царю», то Афанасий Нагой должен был немедленно списаться с Иваном и приступить к переговорам «посолским обычаем»^{212}. Внушительная демонстрация военной силы Русского государства должна была только подкрепить слова московского посланника.

Отметим, что, помимо кнута, Иван показал хану и пряник. По его приказу в 1562 г. был срыт Псельский город, чрезвычайно сильно беспокоивший крымцев, не без оснований проводивших аналогии между возведением этой крепости и строительством крепости на р. Свияга на ближайших подступах к Казани накануне ее падения. В.П. Загоровский расценивал этот шаг как серьезнейшую ошибку Ивана, показавшую «…политическую недальновидность и дипломатическую слабость Ивана Грозного, вставшего после разрыва с “Избранной Радой” на путь террора и удовлетворения собственных, зачастую нелепых прихотей…». Такая чрезвычайно негативная оценка нового политического курса Ивана IV представляется нам ошибочной — выше мы уже неоднократно подчеркивали всю сложность войны с Крымом и ее бесперспективность на то время не только в военном, но в экономическом и социально-политическом отношении. Представляется, что историк в этом случае стал жертвой негативного стереотипа об Иване Грозном, созданного врагом первого русского царя князем A.M. Курбским. Как писал другой отечественный историк, А.И. Филюшкин, «Курбский отомстил своему врагу, Ивану Грозному, прежде всего тем, что сумел навязать читателям свой взгляд на русскую историю XVI в… Вот уже несколько столетий мы смотрим на русский XVI в. через очки, надетые Андреем Курбским на историков…»^{213}.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу еще раз, отметим, что, разрушив Псельский город, Иван взамен приказал продолжить укреплять южную границу, перекрывая доступ татарам к сердцу Русского государства. Так, в 1563 г. был отстроен Новосиль, в 1566 г. были возведены Орел и Епифань, за ними последовал в 1568 г. Данков^{214}. Построенные и восстановленные в 1550-х — 60-х гг. города-крепости в Поле образовали практически непрерывную линию укреплений, протянувшуюся от верховьев Оки на западе до Цны на востоке, перекрыв важнейшие пути вторжения татар в Русскую землю.

Однако вернемся к посольству А.Ф. Нагого. Демонстрируя свое расположение к Девлет-Гирею, царь наказал своему посланцу передать «крымскому», что он возложил опалу на тех, кто ссорил его прежде с крымским «царем», прежде всего на А.Ф. Адашева, И.М. Висковатого и И.В. Большого Шереметева Фигура «Ширмерда», по справедливому замечанию А.И. Филюшкина, к тому времени в отношениях между Москвой и Крымом приобрела знаковый характер^{215}. Посол также должен был передать, что Иван собрался было возложить свою опалу и на прежнего посла в Крыму Ф.Д. Загряжского, который, получается, также был среди тех, кто разжигал вражду между Иваном и его «братом», да вот беда — «Федора Загряжского в животе не стало».

На руку Нагому играло еще чрезвычайно удачно выбранное время для его поездки в Крым. Дело в том, что со второй половины 1562 г. отношения между Крымом и Литвой начали портиться. Сигизмунд II, чрезвычайно недовольный пассивностью хана в момент, когда русские перешли в наступление не только в Ливонии, но и вторглись в собственно литовские земли, более того, готовились к походу на Полоцк, стал задерживать размен послов и отправку хану «поминков», к регулярному поступлению которых в Крыму уже успели привыкнуть. Раз за разом Девлет-Гирей направлял своих гонцов с посланиями к королю и великому князю, а тот молчал, пока наконец хан не выдержал и прямо заявил, что ежели Сигизмунд не выполнит своих обязательств, не отпустит его посла и не отправит «поминков», то не только ни о каких враждебных действиях с его стороны по отношению к «московскому» не может быть и речи. Более того, хан пригрозил, что он может переменить свое отношение к предложениям Ивана, тем более что тот пообещал прислать «за чотыри и за пять годов поминков во двое, што ты, брат наш, ку нам посылаешь»^{216}. Так начался печально знаменитый «крымский аукцион», когда Москва и Вильно пытались склонить Девлет-Гирея на свою сторону. Последний же не без успеха, как отмечал А.И. Филюшкин, «…пытался извлечь из этого максимальную прибыль для себя, вымогая «поминки», взятки и подарки…», угрожая (и порой приводя свои угрозы в исполнение) попеременно той и другой сторонам вторжением^{217}.

И опять вернемся к посольским делам. Нетрудно заметить, что Иван возлагал на миссию А. Нагого большое, если не огромное, значение. Серьезные уступки, сделанные им хану, должны были, очевидно, продемонстрировать Девлет- Гирею искренность его мирных намерений. В то же время Иван показывал, что он идет на переговоры по своей доброй воле, не желая продолжать кровопролитие, но это не означает, что он не готов, в случае необходимости, к отпору. Весной того же 1563 г. на государевой украйне снова выставляется сильная завеса, состоявшая из двух линий. 1-ю составили усиленные гарнизоны украинных городов, а 2-ю — 3 полка с 3 воеводами на Туле, причем предусматривалось, что в случае появления татар воеводы украинные и береговые должны были сойтись вместе^{218}. Обращает на себя внимание, что «береговой разряд» на этот раз встал не на Оке, а южнее, под Тулой, и там же, судя по всему, должен был произойти сход воевод в случае прихода крымских людей. Так что Иван был готов ко всяким неожиданностям (хотя, надо отметить, в 1563 г. силы, выдвинутые на южную границу, были невелики). И долго ждать неожиданностей не пришлось. Когда миссия Нагого находилась уже в пути, посла догнал московский гонец, сообщивший ему, что в конце апреля на Михайлов приходили 10 тыс. татар под началом «царевичей» Мухаммед-Гирея и Адыл-Гирея вместе с Дивей-мурзой и некоторыми другими татарскими «князьями». Известий об этом набеге нет ни в летописях, ни в разрядных книгах, но Сигизмунд II поздравлял впоследствии хана с «фортуной», поэтому можно предположить, что определенного успеха посланному Девлет-Гиреем добиться все же удалось. Однако, как справедливо замечал отечественный историк А.А. Новосельский, «как ни успешен был этот набег крымцев, он уже не мог уничтожить плоды зимнего похода Ивана IV под Полоцк»^{219}, равно как и начавшиеся переговоры между посланцем Ивана Грозного и крымским «царем». Более того, Иван не стал укорять хана этим набегом, возложив ответственность за него на «азовских ногайских людей».

Итак, начавшийся с прибытием Нагого в Крым процесс переговоров между двумя государями, казалось, пошел на лад. Обменявшись гонцами и грамотами, Иван и Девлет-Гирей как будто нашли общий язык и сумели договориться. 2 января 1564 г. Девлет-Гирей «шертовал» Ивану перед его посланниками А. Нагим и Е. Ржевским и даже согласился воевать вместе с Иваном против его недругов (под ними понимался, конечно, Сигизмунд, но имя его в шерти названо не было). Позиции промосковской «партии» при ханском дворе усилились, и можно было рассчитывать, что хан, и без того не очень горевший желанием ходить на «московского» (слишком рискованными были эти походы, не то что набеги на черкесов или литовцев), станет более податливым и лояльным по отношению к Москве. А тут еще и новость о том, что Девлет-Гирей отказался поддержать турецкий замысел похода на Астрахань. Одним словом, на первый взгляд, складывалось впечатление, что политика уступок, взятая на вооружение Иваном, принесла желанный успех — то, чего не удалось добиться силой, было достигнуто миром.

Однако очень скоро все эти радужные надежды рассеялись, подобно утреннему туману. Противники соглашения с Москвой при ханском дворе (среди которых было немало казанских аристократов и астраханцы) при поддержке литовских дипломатов делали все возможное, чтобы сорвать окончательное утверждение договора между Иваном и Девлет-Гиреем. Формально камнем преткновения стали два вопроса, разрешить которые так и не удалось, — заключение союза против Сигизмунда, на котором настаивала Москва, а хан под всякими предлогами стремился уклониться от принятия на себя твердых обязательств выступить против великого литовского князя, и размер присылаемых Иваном «поминок», которых явно не хватало для того, чтобы заткнуть рты всем недовольным скупостью «московского» при ханском дворе. Среди этих недовольных оказались и два влиятельнейших «князя», с мнением которых Девлет-Гирей не мог не считаться — Хаджи Ширинский и Дивей-мурза. Позиция последнего была тем более весома, что к тому времени, судя по всему, ногаи, сохранившие прежний кочевой образ жизни, стали ударной силой крымского воинства, и ссориться с ногайским вождем хану было совсем не с руки. До самого конца июля вокруг ханского стола шла глухая, но от того не менее ожесточенная борьба между сторонниками и противниками мира с Русским государством. А. Нагой никак не мог повлиять на исход этой борьбы, так как литовским властям, используя Козаков, удалось создать серьезные проблемы в сношениях между Москвой и Бахчисараем. В конце июля 1564 г. в настроении хана произошел резкий перелом. Хаджи Ширинский, Девлет-мурза поддержали требования казанца Ямгурчи-Хаджи и черкесского князя Ахмед-Аспата, врага князя Темрюка, дочь которого была замужем за Иваном. Они добились внесения обсуждения вопроса об утверждении шерти «всей землей» на «большую думу».

«Приговор» татарской «большой думы» стал сильнейшим ударом по надеждам русского царя. Нет, татарская знать, конечно, была за «замирение», но на каких условиях! Мало того, что противники Москвы сумели добиться одобрения требования выплаты «Магмет-Киреевой дани», но они еще захотели, чтобы Иван отказался от владения Казанью и Астраханью! А тут еще подсуетился Сигизмунд II, приславший как раз к этому времени гонца с известием, что он высылает хану двойную против прежнего «казну» и обещает еще выплатить «Саип-Киреевы» «поминки», что должен был прислать, но пока так и не отправил «московский». И хан не устоял. 5 августа к Нагому явились ханские посланцы, объявившие русскому послу о том, что «царь» намерен замириться с Иваном на условиях, принятых «большой Думой», после чего Нагой и его люди фактически были посажены под домашний арест. Послу стало ясно, что это война, и он попытался известить об этом Москву, но ни один из его гонцов, спешно отправленных на родину, туда так и не попал. 17 августа Девлет-Гирей выступил в поход на «государеву украйну».

В Москве не были готовы к такому повороту событий. Нет, конечно, на всякий случай войска на южной границе держали, и весной «береговой разряд» заступил на службу. Но если обычно его полки растягивались от Калуги до Коломны вдоль всего левого берега Оки, то теперь 5 его полков с 10 воеводами сосредоточились на правом фланге завесы, под Калугой. Это было сделано с расчетом оказать поддержку полкам на «литовской украйне» в случае прихода «литовских людей». А на южной границе фактически остались лишь гарнизоны в «украинных» городах, которые могли бороться с отдельными отрядами татарских наездников, но не со всей крымской ратью. Понадеявшись на ханское «шертование», Иван «воевод больших с людми в украиных городах от Крымской стороны не держал». Более того, если верить летописцу, «Девлет-Киреева царева злаго умышленна и ссылки с полским королем не ведуще», Иван «воевод своих и людей, которые стояли того лета по украйным городом, по домом егда время отпущати, отпустити тогды велел, а оставлены тогда малых прихода ради, лехкие воеводы с малым бяше людми по укарйным городом»^{220}. Можно, конечно, обвинить царя в том, что он допустил столь серьезный просчет и не обезопасил «крымскую сторону», но тогда, когда планировалась летняя кампания 1564 г., казалось, что все идет как нельзя лучше и вот-вот будет достигнуто соглашение с Девлет-Гиреем. Резкий поворот в политике хана застал Москву врасплох, тем более что из-за нарушившейся из-за действий литовских казаков связи между Иваном и Нагим в русской столице не могли, как раньше, держать руку на пульсе событий и вовремя сориентироваться в изменившейся буквально за несколько дней на 180° ситуации. За день до выступления хана, 16 августа, русский государь отправил в Крым татарского посланца «князя» Караша и вместе с ним «отпустил» своего гонца А.Н. Мясного с грамотой, а в ней Иван писал Девлет-Гирею «о миру и о любви» и о желании поскорее разменяться послами и завершить благополучно начатое «замирение»^{221}. Вот так — Иван еще был уверен в том, что длящиеся уже больше полугода переговоры вот-вот завершатся успехом, а хан тем временем уже приказал седлать коней, и в Москве об этом даже и не подозревали!

На Русь надвигалась большая беда, но, к счастью, ряд обстоятельств позволил избежать худшего. Прежде всего хан, не очень, видимо, уверенный в успехе своего предприятия и не стремившийся, видимо, к тому, чтобы слишком уж подыграть своему союзнику Сигизмунду и разорвать окончательно налаженные с таким трудом контакты с Иваном, решил не идти через «коломенские места» прямо на Москву (как ему советовал, если верить летописи, Сигизмунд). При подходе к русским рубежам высланные вперед татарские сторожи «поймали на Поле казаков и по украиным украиных людей», которые на допросе показали, что «царь и великий князь сам на литовского не пошел, а поехал с Москвы молитися не в далные места». Узнав об этом, хан отказался от намерения «лезти» через реку и решил ограничиться опустошением «рязанских мест». 1 октября 1564 г. Девлет-Гирей «стал у города у Рязани, а отпустил людей в войну. И многие волости и села повоевали меж Пронска и Рязани по реку по Вожу, а за город до Оки реки до села до Кузминского».

Неожиданный приход татар застал рязанцев врасплох. Неприятель давно уже не приходил сюда, и люди привыкли к спокойной и мирной жизни — как писал летописец, «в тех местех николи воиньские люди не бывали и брежениа тут никоторого не бе, занеже пришли крепости и лесные места». Рязанцы бросились кто куда — кто спешил укрыться в Рязани и Пронске, в других больших и малых городах и городках, а кто не поспевал, тот бросился за Оку, надеясь найти спасение там, «и тех тут татарове изымаша на перевозе». Но и те, кто успел было перебраться на другой берег Оки, рано радовался — «видевшее же татарове, которые иные бежащии преехали за реку, они же седчи в суды, а иные на конех преплывше немногие, и тут за рекою беж похватав, и опять назад татаровя возвратишася за царем»^{222}.

Беда была бы еще больше, если принять во внимание крайне неудовлетворительное состояние Рязанского кремля. Он давно требовал починки, но на это, как всегда, не было денег — да и так ли уж нужно было торопиться с приведением его в исправность, если враг давным-давно не появлялся под его стенами. В итоге, как писал летописец, «град ветх велми бяше, но иные и стены палися». И вот под этот обветшавший «град» пришел сам «царь», и не только со своей легкой конницей, но и с нарядом. Вряд ли Рязань устояла бы, если здесь случайно не оказался боярин А.Д. Плещеев-Басманов — тот самый Алексей Басманов, что за девять лет до того отличился при Судьбищах. За эти годы постаревший воевода успешно повоевал в Ливонии, участвовал в «полоцком взятье», а теперь снова оказался на «крымской украйне». Надо полагать, Басманов с сыном Федором, своими людьми и небольшим отрядом рязанцев возвращался с «береговой» службы домой, в свое поместье. И тут на пути домой ему стало известно о появлении татар. Старый и опытный воевода и его полчане не растерялись, «шед под люди, крымскых людей побили и языки поймали, не дошед города»^{223}.

Лирическое отступление — читая лаконичные строки летописей и разрядных книг, рассказывающих об этих осенних днях, осознаешь, что перед нами разворачивается картина, ничуть не уступающая по драматизму и динамике любому историческому боевику, да хотя бы тому же «Царству небесному»! И в самом деле, снова перед нами город, оставшийся без защиты, куда сбежались в поисках укрытия жители окрестных деревень и городков, павший духом епископ и немногочисленные воины гарнизона неготовой к обороне крепости, благородный герой (уж в чем, в чем, а в «дородстве» Басманову не откажешь!), пробивающийся сквозь несчетные сонмища супостатов в, казалось бы, обреченный город и берущий на себя его оборону, многодневная осада города беспощадными ворогами, жаждущими крови, женщин и добычи, — и, без иронии, ибо так и все и было, счастливый конец!

Но вернемся обратно к нашей истории. Допрошенные с пристрастием пленники показали, «что пришед царь Девлет-Кирей, а с ним дети его, калга Магмед-Кирейцаревич да Алды-Гирейцаревич, со всеми крымскими людми (а было их, если верить летописи, 60 тыс. — П.В.) …». Басманов, оценив всю важность этих сведений, не медля ни минуты, отправил «языков» в Москву к царю (летописец писал, что «то и первая весть про царя, безвестно убо бяше пришел»), а сам поспешил в Рязань садиться в осаду. Он успел вовремя. В городе почти не было ратных людей, его укрепления, как уже было отмечено выше, пришли в негодность, рязанский епископ Филофей и «сущие люди во граде» пришли в уныние: казалось, от татар уже нет спасения и оставалось только молиться и надеяться на милость Божию. И тут появился Басманов. За то немногое время, что было ему отведено, он успел сделать немало. Он не только вдохнул в впавших в уныние горожан и сбежавшихся в Рязань окрестных крестьян, но, самое главное, «у града же тогда крепости нужные с нужею едва поделаша и града покрепиша и бои по стенам изьставиша». И когда хан подступил к городу, его уже ждали во всеоружии.

4 дня Девлет- Гирей с главными силами своей рати стоял под стенами Рязани, Несколько раз татары ночью пытались взять штурмом город, «с приметом и с огнем многажды прихождаху», но каждый раз были отражаемы сидельцами. Рязанские пушкари со стен палили по татарам, когда те осмеливались близко подойти к ним, а Басманов со своими людьми «из града выезжжаа, с татары бишася». Отчаянной обороной он рассчитывал выиграть время для сбора полков, и не ошибся в своих расчетах. 2 октября Иван, находившийся в то время в Суздале на богомолье, узнал о приходе Девлет-Гирея и поспешил в Москву. Тем временем собравшаяся экстренно Боярская дума под председательством царевича Федора приговорила отправить на берег воевод И.П. Федорова и И.П. Яковлева с государевым двором и немногими ратными людьми, что оказались проездом в Москве, «занеже не бе убо время в ту пору людскому собранию бытии: все розпущены были по домом».

Пока посланные гонцы поднимали вернувшихся было домой служилых людей, Федоров и Яковлев выдвинулись к Коломне и оттуда «посылали от себя за реку под люди голов не в одны места. И снявся те головы с Михайловскими (князь Ф.И. Татев и М.Н. Глебов. — П.В.) и з дедиловскими (князья Ф.М. Трубецкой и Ю.Ф. Барятинский. — П.В.) воеводами и с ыными (надо полагать, поднятые по тревоге, на помощь рязанцам поспешили все украинные воеводы. — П.В.), во многих местех крымъскых людей блиско царевых станов побивали и языки крымъские многие, имянных людей, имали»^{224}.

Смелые и успешные действия украинных воевод и упорная оборона возглавляемых Басмановым рязанцев вынудили хана принять решение отступить. Эффект внезапности был уже утрачен, русские опомнились и стягивали к местам, где хозяйничали татары, все новые и новые силы. Дальнейшее промедление грозило большими неприятностями — вплоть до «прямого дела», а скованное захваченной добычей и драгоценным ясырем, татарское войско теряло свой главный козырь — высокую мобильность. Одним словом, не дожидаясь возвращения в лагерь всех разосланных для грабежа и людоловства «загонов», хан 5 октября снялся с места и начал быстрый отход домой. И он не ошибся, ибо не насытившийся ширинский «князь» Мамай со своими людьми (согласно летописи, их было 4 тыс.) решил попытать счастья в одиночку и вернулся. Однако, не успев распустить своих людей для «войны», он был атакован Басмановым, к которому к тому времени присоединились государевы дворяне и Михайловский воевода Ф.И. Татев со своими людьми, и потерпел сокрушительное поражение. Множество татар было перебито, а 500 вместе с самим Мамаем были взяты в плен^{225}.

Иван, вернувшийся в столицу 6 октября, собрался было выступить своими людьми к Коломне «для своего дела и земского против крымского царя», однако тут к нему пришло известие об отступлении неприятеля, и он отменил свой поход. В Рязань к А.Д. Басманову и его сыну был послан князь П.И. Хворостинин «с речью и з золотыми за службу», на берег были отправлены дополнительные силы, а «за реку», к Рязани, на всякий случай были отряжены воеводы И.П. Яковлев и князья А.П. Хованский и A.M. Ромодановский^{226}. Но все эти меры оказались не нужны — больше татары в этом году не приходили.

Во всей этой истории прихода «царя» под Рязань есть одно интересное обстоятельство, на которое обратил внимание отечественный историк А.В. Виноградов. Оказывается, во время осады Рязани Девлет-Гирей вступил в переговоры с Басмановым и передал ему грамоту для Ивана IV. В этом послании хан обвинял «московского» в том, что близившиеся к концу переговоры о «замирении» были сорваны по вине самого Ивана, который отказался платить «Магмет-Кирееву дань» и не отпустил без всяких условий задержанное в Москве крымское посольство. Вскоре после этого к царевичу Ивану Ивановичу прибыл гонец от калги Мухаммед-Гирея с посланием, содержание которого было сходным с письмом Девлет-Гирея^{227}. Во всей этой истории обращает на себя внимание тот факт, что и хан, и его наследник умолчали о требовании передать Крыму казанский и астраханский «юрты». Что это? Хитроумная интрига со стороны хана, отнюдь не заинтересованного в том, чтобы окончательно поставить крест на переговорном процессе с Москвой и отправившегося в поход только потому, что этого хотела настроенная резко против соглашения с «московским» «казанская» «партия»? Не пытался ли тем самым хан оставить для себя лазейку для продолжения «крымского аукциона», позволявшего ему без особых на то усилий играть на стремлениях Москвы и Вильно заручиться его, ханской поддержкой, и разменивать обещания примкнуть к одному из соперников за его благосклонность на щедрые «поминки»? Как будто в пользу такого варианта свидетельствует освобождение русского посольства в Крыму из-под фактического ареста после возвращения хана в Крым. И хотя сам хан в личный контакт с А. Нагим не вступал, он не препятствовал переговорам с ним Джан-Мухаммеда и сбору русскими дипломатами информации о дипломатических контактах Сигизмунда с турецким султаном и султана с Девлет-Гиреем. Наконец, возобновились и пересылки между Москвой и Бахчисараем. В конце июня 1565 г. в Москву прибыл из Крыма посланный годом раньше туда гонец А. Мясной с грамотами от А. Нагого и ханский гонец Акинчей с тремя короткими посланиями Девлет-Гирея, адресованными Ивану Грозному.

Хотя эти грамоты не содержали ничего обнадеживающего (в частности, в одной из них хан озвучил требование передать ему Казань и Астрахань), Иван не стал медлить с ответом и меньше чем через месяц после приема крымского гонца отправил его в обратный путь вместе со своим гонцом С. Бертеневым. И, поскольку требования хана были отвергнуты, а «великие поминки» были обещаны «крымскому» и его «земле» только после размена послами, то наученный горьким опытом предыдущего года царь заблаговременно подготовился к возможному нашествию. Как писал летописец, комментируя действия Ивана, «для крымского неправды, что с царем и великим князем гонцы будто ссылается, а на государевы украйны приходил, и для бережения государь воеводам по берегу и по украйным городом стояти велел». В марте был составлен «розряд от Поля и по берегу», гарнизоны украинных городов были усилены, а на берегу, в Коломне, Кашире, Серпухове и Калуге развернулись 5 полков рати под началом большого воеводы И.Д. Вельского (10 воевод, 37 голов, т.е. примерно 8—9 тыс. детей боярских с послужильцами). 1 мая новосильский воевода Ю.Ф. Барятинский получил царский указ «итти на Поле к Сосне и за Сосну». В случае появления татар предусматривался «сход» воевод украинных городов с воеводами береговой рати, а несколько позднее роспись была несколько изменена. В Москве решили, что в случае прихода самого крымского «царя» войско должно было разделиться. Большая часть рати оставалась на берегу прикрывать сердце Русского государства от неожиданного прорыва «злых татаровей». Три же полка под началом воеводы князя И.Ф. Мстиславского (4 воеводы) должны были «по вестям итить з берегу» навстречу неприятелю и, нападая на отделившиеся от основной массы татарского воинства отряды, сдерживать врага, добывать «языков» и отслеживать перемещения противника. С подготовкой к отражению очень даже возможного нападения врага связан один интересный эпизод. 19 мая с Поля «прибежал» станичник с вестью, что на реке Мерла (к западу от нынешнего Харькова), на Муравском шляху, замечена была татарская сакма, а «обапол по мурамскому же шляху шли люди многие, а позади сакмы слышет зук велик». Получив эту новость, в Москве срочно отправили на усиление береговой рати в Калугу воеводу И. Меньшого Шереметева «на подводех». Понятно, что конницу на подводах посылать не будут, значит, вместе с воеводой столицу покинуло несколько статей стрельцов, которых для повышения их мобильности посадили на собранные с московских посадских людей подводы^{228}.

Одним словом, в 1565 г., несмотря на то, что боевые действия на литовском фронте продолжались, Ивану Грозному удалось собрать на южной границе довольно приличные силы, и она была, не в пример прошлому году, надежно прикрыта. Эти приготовления не были напрасны. Конечно, сегодня трудно восстановить перипетии той глухой борьбы вокруг ханского трона между сторонниками и противниками союза с «московским», между «московской» и «казанской» «партиями». Однако, размышляя post factum над событиями тех лет, создается впечатление, что сам Девлет-Гирей, отнюдь не пылая излишней воинственностью, помнил о том, как он пришел к власти. Потому-то он, лавируя между разными группировками татарской знати, склонялся на сторону той из них, что была наиболее влиятельна в данный конкретный момент. А весной—летом 1565 г. «казанская» «партия», «партия войны», явно доминировала на крымском политическом небосклоне. И, продолжая переписываться с Иваном об условиях замирения, хан был вынужден идти у нее на поводу. Видимо, так можно объяснить тот факт, что после относительно компромиссной грамоты, что была передана от хана через Басманова, Иван получил новую, с более жесткими требованиями (о которой говорилось выше). И именно давлением со стороны «казанской» «партии» можно, на наш взгляд, объяснить решение хана, не дождавшись ответа из Москвы, «всесть в седло» и снова отправиться в набег. Во всяком случае, так можно трактовать сообщение А. Нагого Ивану IV, в котором он, рассказывая о событиях бурных лета и осени 1565 г., писал, что, встретив по пути на «государеву украйну» московского гонца С. Бертенева и ознакомившись с грамотами Ивана, Девлет-Гирей решил было повернуть назад. Однако, узнав об этом, «на царя и на царевича пришли землей со всем войском, что им воротиться немочно, потому что многие люди пошли на войну, а лошадей покупали заимья»^{229}. Причина для продолжения похода, конечно, более чем весомая! Видимо, поход 1564 г. и в самом деле оказался для татар удачным, и в следующий ход на Москву собралось множество охотников за живой добычей. Ради такого случая влезшие в долги, они не собиравшихся отказываться от надежды разжиться «животами» и полоном только потому, что к хану приехал какой-то там гонец от правителя «неверных». А рисковать своей короной, да и жизнью в придачу ради того, чтобы продолжить переговоры с неуступчивым русским царем Девлет-Гирей не желал.

Итак, поход продолжился. Но зря «татаровя» надеялись и в этом году неплохо поживиться на Руси и поправить свои дела, рассчитавшись по кредитам русскими пленниками, мужиками, бабами да детишками. Пока Орда медленно продвигалась на север по Муравскому шляху, в Москве тем временем с началом осени и нового, 7074 г., переменили некоторых воевод в украинных городах и продолжали держать войско на берегу в готовности — «сентября в 19 день царь и великий князь приговорил з бояры: как царь крымской или большие крымские люди а ево государевы украины пойдут, бояром и воеводам князю Ивану Дмитреевичю Вельскому, да князю Ивану Федоровичи) Мстисловскому, да князю Петру Михайловичю Щенятеву, да князю Василью Семеновичю Серебряному итти на Коломну и государевым делом промышлять, смотря по тамошнему делу». Прошло полторы недели, и путивльский наместник князь Г. Мещерский прислал на Москву государю весть, что «прибежал к нему в Путивль от станишного головы от Романа Семичова сын боярской ноугородец Гришка Яцкой, а сказывал, что наехал Роман вверх Торца и на Каменном броду сентября в 21 день, стоят де многие люди и огни горят многие и стрельбу слышали». И дальше князь сообщал, что станичники ему сообщали, что де чают они, «пришли люди в Русь на Изюм Курган да на Савин перевоз, а Донец возилися два дни»^{230}.

По получению этих неприятных вестей колеса московской военной машины закрутились с нарастающей силой. Воеводы немедленно вернулись ко своим полкам, гарнизоны украинных городов были приведены в готовность, а украинные воеводы поспешили на сход с береговыми. И когда хан подошел к Волхову, небольшому городку юго-восточнее Тулы, на территории нынешней Орловской области, там его уже ждали.

Описания того, как разворачивались события под Болховым, в летописях и разрядных книгах различаются. Согласно летописи, 11 октября в Москву прибыло послание от болховского воеводы князя И. Золотова (не успевший покинуть Волхов до начала набега), что «пришел крымской царь к Волхову октября в 7 день, и из наряду по городу стреляли и к городу приступали». Однако на этот раз у хана ничего не вышло. «Князь Иван Золотова з детми боярскими из города выходил и с ними дело делал, и языки поймал, а посаду ближних дворов пожечи не дал». Взятые с бою «языки» показали, что под город пришел сам Девлет-Гирей вместе с наследником калгой Мухаммед-Гиреем и «царевичем» Адыл-Гиреем, «а с ними все крымские люди». Кстати, если «царь» пришел с нарядом, значит, он взял с собой свою «гвардию» — своих мушкетеров и легкую артиллерию, что косвенно подтверждают сведения станичников, доносивших, что татарами «многие сокмы биты до черные земли и телеги болшие под наряд есть». Внезапность, залог успеха, была татарами утрачена, и к Волхову уже шли на помощь береговые полки. Узнав о их приближении, хан «войны не распустил» и под покровом ночи поворотил назад. Отход хана летопись датирует 19 октября, но это явная описка. При этом Девлет-Гирей, как и в прошлом году, не стал дожидаться, пока соберутся разосланные по округе фуражиры, которых русские ратные люди и украинные мужики «побивали и корму имати им не давали»^{231}.

В разрядных книгах известия об этом набеге чрезвычайно лаконичны — приход хана под Волхов датируется серединой дня 9 октября, а его отход — ночью того же дня. Никаких иных подробностей при этом не сообщается, если не считать того, что, узнав о благополучном завершении истории с отражением прихода Орды, царь наградил И.Д. Вельского со товарищи «золотыми», а значит, остался их действиями вполне доволен. И еще одна интересная подробность из разрядных книг — в болховской истории впервые приняли участие опричники: «Из опришнины посылал государь под Волхов воевод, как царь приходил к Волхову, воевод с Москвы князя Андрея Петровича Телятевского, князя Дмитрея да князя Ондрея Ивановичев Хворостининых»^{232}.

И еще один довольно красочный рассказ (хотя, конечно, и не без преувеличений) о набеге 1565 г. содержится в наказе, данном приставу Ф.И. Третьякову со товарищи, что встречали литовских послов в мае 1566 г. На расспросы литовцев об отношениях между Иваном и Девлет-Гиреем приставу было велено отвечать, что «по ссоре лихих людей» приходил хан осенью минувшего года к Волхову, было такое дело, и приходил он «казатцким обычаем, а с ним тысеч с пятнатцать или з дватцать, и против таких людей у государя нашего на украинах николи без заставы не живет». Потому и как только стало известно о приходе «царя», тотчас на помощь болховчанам поспешили государевы воеводы со многими ратными людьми. «И, заслышев государя нашего воевод по украинным городом, и он (Девлет-Гирей. — П.В.) одное ночи в государя нашего земле не начевал и людей в розгон не роспустил, и не токмо что полону взяли, и корму взятии не дали»^{233}. Так что пришлось хану и его людям уйти с Руси не солоно хлебавши, а дома их ждали кредиторы, с требованием платить!

Неудачный (в сравнении с предыдущим 1564 г.) поход крымского воинства, явное нежелание Сигизмунда II, подстрекавшего хана на организацию все новых и новых набегов на Русь, но при этом отнюдь не поспешавшего присылать обещанные щедрые «поминки» и координировать действия своих ратей с татарскими, отсутствие у престарелого Сулеймана I, могущественного турецкого султана, желания идти на конфронтацию с Москвой — все это подрывало позиции «казанской» «партии» при ханском дворе. Естественно, что в этих условиях вес «московской» партии и ее влияние на политику хана возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление в русско-крымских отношениях. Более того, в 1566 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на «московского». А тут еще и Иван занял гибкую позицию, согласившись на выплату «Магмет-Киревых поминок», частично удовлетворив ханские запросы.

Однако возобновившиеся пересылки и переговоры между Москвой и Бахчисараем так и не привели к желаемому результату. Совершенно неожиданным, но только на первый взгляд, камнем преткновения стало стремление Девлет-Гирея добиться от Ивана в качестве условия замирения отказа Москвы от заключения мира с Сигизмундом II. Свое требование хан мотивировал тем, что он опасается, как бы Иван, помирившись с «литовским», вместе с ним не стал бы воевать его, крымского «царя». И основания для таких подозрений у хана были — ведь десятью годами ранее русский царь и его дипломаты приложили немало усилий для того, чтобы договориться с Литвой о совместных действиях против Девлет-Гирея. Потому-то хан и заявил 16 июля 1566 г. на аудиенции русским послам, что «яз де государям Вашим ныне доброго дела хочу прямо. Только де государя Вашего опасаюся и дважды о том ссылаться не хочу. Государь де ваш не верит мне, а яз де не верю государю Вашему»^{234}. Слишком много накопилось взаимных претензий у договаривающихся сторон, слишком много было пролито крови, слишком сильно было застарелое взаимное недоверие, чтобы даже в условиях достигнутого определенного компромисса (Иван согласился на выплату больших «поминок», тогда как хан снял требование передачи ему Казани и Астрахани — кажется, что в то время с его стороны выдвижение этого требования было всего лишь элементом дипломатического торга) Москве и Бахчисараю удалось замириться. А тут еще добавилась смерть старого Сулеймана I и приход к власти его сына Селима II, склонного переориентировать свою внешнюю политику с северо-западного, балканского, направления, на восточное и северо-восточное — персидское и кавказское, и продолжавшаяся политика Москвы по поддержке кабардинского князя Темрюка, тестя русского царя и его союзника на Кавказе. Одним словом, растянувшиеся на несколько лет переговоры так и закончились ничем.

К исходу 1567 г. стало очевидно — нового витка напряженности в отношениях между Москвой и Крымом не избежать, причем эта напряженность выходила на новый, более жесткий и серьезный уровень. Как отмечал А.А. Новосельский, «…годы 1568—1574 образуют второй и наиболее опасный для Московского государства период татарских нападений. Если в предшествующие годы татары действовали только в качестве союзников польского короля, то теперь они ставят перед собой самостоятельные цели…»^{235}. На эти годы и приходится всплеск военной активности Крымского ханства по отношению к России. Применительно к этим годам можно вести речь о том, что тогда шла настоящая полномасштабная война между Россией и Крымом (при этом мы, конечно, осознаем условность применения этого термина, так как состояние войны на границе между Русью и Степью фактически не прекращалось. Другое дело, что в эти годы «обычные» набеги за ясырем сменились подлинными нашествиями). Пик этой войны пришелся на 1571—1572 гг., и события этих двух лет затмили те, что произошли до и после них.

§ 2. Переход Девлет-Гирея в контрнаступление.
Начало большой войны (1568—1570 гг.)

Говоря о событиях 1568—1570 гг., с сожалением приходится отмечать, что, к несчастью для этой важной страницы в истории русско-крымских отношений, события совпали по времени с одними из важнейших событий царствования Ивана Грозного — наивысшим подъемом опричнины и ее падением. Естественно, что внимание историков было приковано к этому историческому феномену, разгадке причин его появления и гибели, и история войны 1568—1570 гг., как и самой войны 1568—1574 гг. рассматривались мимоходом, как часть общего фона, на котором развивалась драма опричнины. Ни в коем случае не отрицая важность истории изучения опричнины, все же мы не можем согласиться с таким умалением значения этой страницы русско-крымского противостояния, тем более что оно, это противостояние, сыграло свою, и не последнюю роль, и в появлении опричнины, и в ее гибели.

Недостаточное внимание к проблеме русско-крымских взаимоотношений на рубеже 1560-х —1570-х гг. тем более не может быть оправданно, тем более если принять во внимание, что источников для ее изучения сохранилось не в пример больше, чем, например, по той же опричнине. Это и записи в разрядных книгах, и чудом пережившие московские пожары и разорения разрозненные материалы делопроизводства Разрядного приказа, и летописи, и показания очевидцев и современников тех событий, и другие источники. Обидно, что отечественные историки, даже такие маститые специалисты по истории России времен Ивана Грозного, как А.А. Зимин и Р.Г. Скрынников, так мало внимания уделили этой странице нашей истории. Попытаемся хотя бы отчасти восполнить этот пробел.

Итак, в 1567 г. напряженность в отношениях Москвы и Бахчисарая снова начала нарастать. В ханских речах снова зазвучали стальные нотки, и формальным поводом к тому стало усиление московского влияния на Северном Кавказе. Еще в октябре 1567 г., обеспокоенный тем, что Иван предпринимает попытки закрепиться на Северном Кавказе, Девлет-Гирей заявил русским послам: «Ко мне пришла весть…, что царь хочет город ставить на Терке… И будет государь хочет со мною быть в дружбе и в братстве, и он бы города на Терке не ставил…» К этому требованию хан добавил еще одно — дать ему «Магмет-Киреевы поминки». В противном случае, угрожал крымский «царь», «…он (т.е. Иван Грозный. — П.В.) мне (т.е. Девлет-Гирею. — П.В.) давай гору золота, и мне с ним не мириватца, потому что поймал он юрты бусурманские Казань и Асторохань, а ныне на Терке город ставит и несетца к нам в суседи»^{236}. Прибывший затем в Москву крымский гонец Аличауш доставил Ивану ханскую грамоту, в которой тот еще раз категорически потребовал снести возведенный город и вернуть ему Казань и Астрахань, угрожая в противном случае «за свой сором» «стояти». Той же осенью три ханских сына, отправившиеся было в набег на русскую украину, с полпути повернули на Кавказ, на кабардинских князей, а заодно получили ханский наказ проверить, действительно ли на Терке стоит русский город^{237}.

Ответ Москвы был однозначным и жестким. Иван и его бояре, выслушав ханские претензии, пришли к выводу, что «в царевых грамотах к доброй зделке дела нет», ну а раз так, то и речи об удовлетворении требований крымского «царя» быть не может. В ответной грамоте было прописано, что и Казань, и Астрахань «изначала от дед и от прадед русских государей и на те юрты сажали русские государи», и потому невозможно «тех юртов поступитися». Что же касается города на Терке, то хану было заявлено, что город этот был поставлен по просьбе царского тестя для его обороны от врагов. Правда, Иван все же решил смягчить негативное впечатление от своего отказа и послал хану несколько большие, чем обычно, «поминки», а также предложил Девлет-Гирею послать одного из своих сыновей в Касимов, вассальное татарское княжество. По мнению А.В. Виноградова, этот шаг Ивана был продиктован стремлением русских усилить заинтересованность хана в отношениях с Москвой и тем самым снизить уровень угрозы со стороны Крыма^{238}.

Однако расчеты Ивана и его советников не оправдались. Девлет-Гирей, поначалу изъявивший желание продолжить переговоры с Москвой на основе ее последних предложений, внезапно переменил свою точку зрения. О причинах этой перемены существует несколько точек зрения, но, на наш взгляд, наиболее близко к истине мнение А.В. Виноградова. Хан не был заинтересован в прекращении «крымского аукциона», позволявшего ему и его ближайшему окружению без особых на то затрат получать вполне осязаемые выгоды. Однако «казанская» «партия» вкупе с польско-литовской дипломатией, для которой жизненно необходимо было вовлечь Россию в войну на два фронта, прилагали все возможные усилия с целью вынудить хана перейти к более активным действиям. До поры до времени Девлет-Гирей успешно противостоял этому давлению, но только до поры до времени. Когда в игру включился новый игрок, крымскому «царю» пришлось уступить. Речь идет об Османской империи.

Длительное время Турция придерживалась политики нейтралитета по отношению к Русскому государству. Когда султанский дефтердар Касым-бей предложил старому султану Сулейману I организовать поход на Астрахань, практичный (по образному выражению отечественного историка П. А. Садикова) падишах отказался пойти навстречу своему «великому дьяку», объяснив свое нежелание воевать с Москвой тем, что «дед деи и отец мой и яз с Московским и по ся места не воивались, а преж деи сего меж нас послы и гости и ныне ходят, а московский деи государь силен ратью своею, и мне деи с ним не за что воеватца, а у меня деи он не взял ни одного города, а Азсторохань деи не наша Турскоя земля, то деи Московскому Бог дал»^{239}. К тому же султанским властям, видимо, было выгодно, если крымский хан увязнет в конфликте с Москвой — в таком случае можно было ожидать, что он перестанет проявлять свой непокорный нрав и будет более покладистым по отношению к требованиям из Стамбула. Однако Сулейман вскоре умер, завещав свою сыну Селиму продолжить войну с персидским шахом («Кизылбаша б взял за себя»). Очевидно, что взятие Астрахани отвечало прежде всего османским интересам, так как в таком случае они, османы, приобретали удобную базу для нанесения удара по Ирану с севера^{240}. Примечательно, что, если верить донесению русского посланница в Турцию И.П. Новосильцева, крымский хан советовал султану Селиму II, прежде чем идти войной на персов, взять Астрахань, ибо «от Царягорода в Кизылбаши тобе и твоей войне ходити добре далеко и путь не ближней, и в том деи будет твоей рати изрон великой в конех…, а от Асторохани де их Кизылбаши добре ближе, а се водяным путем…»^{241}. И неважно, говорил ли на самом деле Девлет-Гирей такие речи Селиму или нет (скорее всего, судя по поведению хана, нет), стратегическая выгода овладения Астраханью как операционной базой на случай возобновления войны с Кизылбашем очевидна. Кроме того, взятие Астрахани позволяло положить конец распространению русского влияния на Северном Кавказе (что также соответствовало в определенной степени и интересам самого Девлет-Гирея). Одним словом, долго вынашивавшийся в определенных кругах в османской столице план наконец созрел, и Турция вмешалась в сложную дипломатическую игру в Восточной Европе, стремясь обеспечить наилучшие стартовые позиции для реализации своего замысла и одновременно сделать крымского хана более сговорчивым. В результате против Девлет-Гирея объединились три силы — польско-литовская дипломатия, «казанская» «партия», настаивавшая на более жесткой позиции по отношению к Москве, и Стамбул. Противостоять их совместному давлению Девлет-Гирей был не в силах, и он нехотя был вынужден отказаться от продолжения торга с Москвой и встать на путь открытой конфронтации с Иваном IV.

Тем не менее эскалация конфликта происходила постепенно. Еще в начале весны 1568 г. крымский «царь» благосклонно выслушал предложения, доставленные из Москвы гонцом И. Осорьиным. Однако вслед за этим один за другим к хану прибыли три султанских гонца-чауша с категорическим требованием принять активное участие в готовящемся походе на Астрахань. Хан отчаянно сопротивлялся походу, опасаясь, что пока он будет ходить на Астрахань, в Крыму может воцариться его соперник, двоюродный брат Крым-Гирей. Пытаясь оттянуть неминуемое и изобразить при этом готовность воевать с «московским», крымский «царь» 4 июля 1568 г. отправил даже в набег на московские «украины» своих сыновей Алп-Гирея, Адыл-Гирея и Гази-Гирея. Однако единственное, чего удалось добиться отчаянно лавировавшему между Сциллой султанского гнева и Харибдой «казанской» «партии» хану, так это отсрочить Астраханскую экспедицию до следующего, 1569 г., и получить гарантии сохранения крымского трона за ним.

Тем временем, пока в Бахчисарае шла ожесточенная дипломатическая борьба, в Москве на всякий случай готовились к худшему. Еще весной в Калуге должна была собраться 3-полковая опричная рать во главе с воеводами И.Д. Колодкой-Плещеевым и князем М.Ф. Гвоздевым-Ростовским. Еще два опричных полка были посланы в Одоев и Мценск. Была подготовлена и роспись земских полков, однако, судя по всему, все эти росписи в действие приведены не были, видимо, из-за того, что весной расстановка политических сил в Крыму позволяла еще надеяться на то, что крупномасштабной войны удастся все-таки избежать. Однако, когда стало ясно, что эти надежды беспочвенны, была составлена новая роспись. Согласно ей, стояли «…на Туле воевода князь Федор Михайлович Трубецкой да князь Василей Васильевич Мосальской. На Коломне боярин и воеводы князь Иван Федоровичь Мстисловской да князь Петр Семеновичь Серебряново Оболенской. В Серпухове боярин и воеводы князь Михайло Иванович Воротынской да князь Петр Иванович Татев. На Кошире боярин и воевода Иван Петровичь Яковлев Хирон. А опришнинские воеводы в Колуге Иван Дмитреевичь Плещеев Колодка да Игнатей Борисов сын Блудов…». Четыре воеводы, по два из Пронска и Михайлова, были отправлены ставить город Донков, а с «…Дедилова ходили воеводы в тое пору на Поле за Сосну князь Ондрей Васильевич Репнин да Денис Ивашкин…». Надо полагать, эта экспедиция имела разведывательные цели — проведать, каковы намерения хана и его «царевичей» (В.П. Загоровский полагал, что перед воеводами была поставлена иная задача — прикрыть от внезапного набега татар строителей Данкова)^{242}.

Приняв необходимые меры предосторожности, в Москве теперь напряженно ждали вестей из Крыма и с «украины» — как будут развиваться события дальше, будет большая ли война или же ее удастся оттянуть, грозовая туча разойдется и все ограничится набегами мелких татарских отрядов? Новые известия, пришедшие из Крыма, были неутешительны, и полки на «берегу» были срочно усилены, о чем свидетельствует новая роспись, согласно которой «… были государевы бояре и воеводы на берегу против крымсково царя: в большом полку боярин и воевода князь Иван Дмитреевич Вельской да князь Иван Юрьевичь Голицын. В передовом полку боярин и воевода Иван Петровичь Яковлев да князь Григорей Федорович Мещерской. В правой руке боярин и воевода князь Михайло Ивановичь Воротынской да князь Петр Ивановичь Татев. В сторожевом полку боярин и воевода князь Петр Семеновичь Серебряной да князь Ондрей Ивановичь Татев. А в левой руке князь Иван Канбаров да Федор Ондреевичь Карпов…»^{243}. О размерах сил и о значимости развернутой на «берегу» рати свидетельствует один только факт — возглавил ее первый по местническому счету воеводу в тогдашней русской военной элите, сам И.Д. Вельский.

В середине июля выдвинутые далеко в Поле русские сторожи сообщили большим воеводам на «берегу» о появлении татар. Речь шла о посланных Девлет-Гиреем в набег «царевичах». Навстречу им была послана небольшая 3-полковая рать под началом 4-х воевод во главе с боярином И.П. Яковлевым-Хироном (о ее размерах косвенно можно судить по количеству воевод, командовавших полками — всего четверо, хотя должно было быть шесть — по два на полк, и по местническому статусу 1-го воеводы рати, И.П. Яковлева, окольничего с 1557 г., боярина с 1558 г.^{244}. Вряд ли в посланной «легкой» рати было больше 3—4 тыс. всадников).

Видимо, примерно в одно и то же время с походом «легкой» рати воеводы «украинных городов» «сошлись» 19 июля под началом тульского воеводы князя Ф.М. Трубецкого, образовав 3-полковую рать (примечательно, что немалую часть ее составили, судя по всему, казаки — в росписи поименно названы 5 казачьих голов). Все эти меры говорят о том, что в Москве и на «берегу» отнеслись к полученным сведениям очень и очень серьезно и приняли все возможные меры для того, чтобы встретить врага во всеоружии.

Однако ожидаемого нападения не произошло. Судя по всему, Девлет-Гирей послал с «царевичами» небольшое войско (возможно, что царевичи вообще выступили в поход только со своими «дворами»). Во всяком случае, в разрядных книгах ничего нет о встрече в Поле посланного на перехват русского отряда с неприятелем, из чего следует, что «царевичи» сумели уклониться от встречи с И.П. Яковлевым-Хироном. Нет точных сведений и о том, какие именно «места» подверглись атаке татар. Этого не скажешь о другом набеге, предпринятом в сентябре того же года. 11 сентября 1568 г. «…приходили на государевы украины крымские люди Шифир мурза Сулешев сын с товарищи на адуевские места и на чернские и на белевские». Однако этот набег также был предпринят небольшими силами. Во всяком случае, согласно разрядным книгам, для его отражения были приведены в готовность гарнизоны «украинных» городов и «…и сошлись украинные воеводы вверх Черни и были по росписи по полком: в большом полку с Тулы князь Федор Михайлович Трубецкой, да в большом же полку из Донкова князь Борис Серебряной да Юрьи Булгаков, да с Пловы казачей голова Михайло Ивашкин с казаками. В передовом полку з Дедилова воевода князь Юрьи Васильевич Репнин, да голова Денисей Ивашкин, да казачей голова Посол Ивашкин с казаки. В сторожевом полку с Резани Иван Колычов…» (можно предположить, исходя из числа воевод, что в рати было около 2 тыс. детей боярских и их послужильцев и до 1 тыс. казаков)^{245}. И снова неприятель сумел уклониться от «прямого дела».

На этом тревоги 1568 г. не закончились. Хан всячески попытался продемонстрировать, что он против похода на Астрахань и желает сохранить прежние отношения с Москвой. Так в грамоте, присланной поздней осенью 1568 г. Ивану с гонцом Девлет-Килдеем, крымский «царь» писал, что де «мы с тобой с братом моим временем бранимся, а временем и миримся…»^{246}Однако он не хотел (или не мог?) сдерживать агрессивные намерения «царевичей» и отдельных мурз. Зимой 1568/1569 гг. в Москву поступили сведения о приближающемся «приходе» крымского «царевича» на Рязань. Для отражения этого набега на рязанскую «украину» были командированы с большим полком воеводы М.И. Воротынский, И.П. Яковлев-Хирон. Другой воевода, П.С. Серебряный, с присоединившимися орловским и новосильским воеводами (князьями С.Г. Гундоровым и Г.И. Долгоруковым) во главе сторожевого полка отправился в Карачев. Опричный же воевода князь А.П. Телятевский «с товарищи» убыл в Брянск с приказом в случае получения «вестей» о набеге «сходитца» с рязанскими воеводами^{247}.

Но все эти события неизбежно должны были померкнуть на фоне надвигающейся совместной экспедиции турок и татар на Астрахань, подготовка к которой к весне 1569 г. завершилась. Основательность, с которой османы готовились к этому походу, не могла не породить в Москве самых серьезных опасений относительно развития событий в кампанию 1569 г. Конечно, можно было предположить, что главные силы Крымского ханства и его вассалов будут задействованы в этом мероприятии, однако нельзя было исключить и возможности организации Девлет-Гиреем крупномасштабного набега на «государеву украину» с целью не дать Москве возможность усилить гарнизон Астрахани и послать в низовья Волги большую конную и судовую рать для противодействия наступлению османов.

Положение Ивана Грозного осложнялось еще и тем, что война с Великим княжеством Литовским была далека от завершения. Осень и зима 1567/1568 г. прошла в непрерывных стычках на северо-западной границе между русскими и литвинами. Последним удалось взять Улу и «Оманом» Изборск. Все это потребовало организации ответных действий — небольшая 3-полковая рать во главе с воеводой боярином И.В. Меньшим Шереметевым была послана под Улу, а другая, также из 3-х полков с нарядом, под начальством воеводы боярина М.В. Морозова отправилась под Изборск. К ней присоединились и опричники с воеводой боярином З.И. Очин Плещеевым. Дополнительные силы были посланы «по вестям» в Смоленск, Дорогобуж и Ржеву Владимирскую^{248}. Очевидно, что для противодействия литовцам были задействованы дети боярские и стрельцы западных и северо-западных уездов и, как следствие, они вряд ли смогли бы принять участия в боевых действиях на южной границе наступающей весной и летом.

Однако вне зависимости от того, как разворачивались события на северо-западной и западной границах, необходимо быть готовиться и к отражению вторжения с юга. В преддверии совместного наступления османов и татар правительство Ивана Грозного попыталось усилить оборону южной границы и самой Астрахани. Гарнизон города был усилен. На помощь посланным на годование воеводам окольничему Д.Ф. Карпову и В.П. Головину был отправлен князь Н.И. Гундоров, в Нижний Новгород — удельный князь Владимир Старицкий с воеводой боярином П.В. Морозовым. Князь П.С. Серебряный возглавил «плавную» рать, что должна была выдвинуться «по вестям» «на переволоку», т.е. туда, где турки собирались прорыть канал (или устроить волок) и перебросить свои галеры и суда с артиллерией и припасами с Дона в Волгу. С началом весны в две линии были выстроены полки и на южной границе. В случае вторжения татар «за рекой» должен был быть образован один разряд из 3 полков, составленный из отрядов, высланных из «украинных городов, во главе с донковским воеводой Н.Р. Одоевским. Другой, «большой» 5-полковый разряд развернулся на «берегу», в Кашире, Серпухове и Коломне с указанием «…а как будут которые вести, буде крымские люди учнут воевать государевы украины, и итти за реку из большово розряду бояром и воеводам на три полки от береговых бояр и воевод…» на помощь «заречному разряду». Дополнительно в Калуге и Ржеве были поставлены опричные полки, прикрывавшие западный фланг береговой позиции^{249}. В случае необходимости они могли в равной степени задействованы для отражения внезапных атак литовцев (если вдруг они попробуют скоординировать свои действия с татарами) или же поддержать «береговой» разряд. К счастью, до серьезных столкновений русских с турками и татарами, судя по всему, дело так и не дошло, хотя источники довольно противоречиво описывают ход турецко-татарской экспедиции против Астрахани. Так, с одной стороны, в разрядных книгах сказано, что турецко-татарская армия подошла к Астрахани на Ильин день (20 июля) и, простояв 4 недели, ушла восвояси, «а Астрахани никоторые шкоты не учинили». Информация русского посланника в Стамбуле И.П. Новосильцева несколько детализировала эти сведения. Согласно его рассказу, «…Крымской и Касим у Азсторохани с воинскими людьми были, а промышляли, что было им Асторохань взятии подкопом, и подкопу деи было зделати нельзе потому, что вода заняла, и им деи было посылати старого городища к городу приступати людей, и из Азсторохани де из города учали по их шатром бити из пушек, и стали деи пушки ходити далеко…», после чего спустя 10 дней двинулись назад. Сведения, что сообщал проделавший весь поход в качестве турецкого невольника русский дипломат С.Д. Мальцев, противоречат этой информации. Он писал, что на Переволоку турки вышли 15 августа, 2 недели безуспешно пытались прорыть канал, после чего бросили это дело и 2 сентября пошли к Астрахани налегке, без «большого наряда». Взять город без него оказалось невозможно, и 26 сентября турки повернули домой. Единственная более или менее серьезная стычка, о которой упоминают русские источники, имела место на Северском Донце, где татары разгромили казачью станицу атамана И. Мотякина^{250}.

С другой стороны, польский посол А. Тарановский, прибывший к турецко-татарскому войску уже после его отступления от Астрахани, сообщал об удачном нападении «плавной» рати князя П.С. Серебряного на османов, когда те пытались перетащить свои галеры с Дона на Волгу. О нападении русской рати на турок сообщал со ссылкой на «почти очевидцев» и имперский агент в Польше аббат И. Цир. Об этом эпизоде отписывал в Москву также русский служилый человек Вислый Булгаков, ездивший с Речь Посполитую с целью добиться возвращения на родину тела убитого в битве на Уле князя И.И. Шуйского^{251}. Как сочетаются все эти противоречивые свидетельства — неясно до сих пор, что не мешает, впрочем, некоторым отечественным историкам, например А.Л. Хорошкевич, обвинять Ивана Грозного в том, что он своим бездарным руководством связал руки русским воеводам и те безвольно отдали инициативу в руки османских и татарских военачальников^{252}. Нам представляется такой подход к оценке действий в кампанию 1569 г. как царя, так и его воевод в корне неверным, продиктованным явно предвзятым отношением к Ивану Грозному. Зачем было русскому государю, знавшему о существующих разногласиях между турками и татарами, форсировать развитие событий и раздувать конфликт с Портой? Вряд ли на благо России пошла бы еще одна война, на этот раз с могущественной Османской империей, а она была бы неизбежной, если бы причиной провала Астраханской экспедиции Касым-паша назвал бы активное протидействие русских войск.

Одно ясно совершенно точно — турецко-татарская экспедиция потерпела полный провал. Примечательно, что по сообщению очевидца, в ходе отступления турецко-татарской армии из-под Астрахани «царь (т.е. крымский хан. — П.В.) их (т.е. турок. — П.В.) волочил под Черкасы Кабардынскою дорогою по безводным местом, томил их нароком: царю, государь, опять к Асторохани и крымским людем добре не хочетца. И многие, государь, турки з голоду померли и лошади померли и черкасы у них людей покрали и лошадей много, и Казыевы люди и крымские лошади крали и людей грабили. Таких истомных людей не видано, каково Бог послал над турскими…»^{253}Вряд ли это способствовало росту доверия к Девлет-Гирею в Стамбуле и улучшению отношений между султаном и его непокорным вассалом.

Вместе с тем очевидно, что, приняв участие под давлением Стамбула в Астраханской экспедиции, хан не смог послать сколько-нибудь серьезные силы на север, непосредственно против московской «украйны», ибо практически все его воинство было задействовано на астраханском направлении. Правда, поскольку в разрядных книгах глухо упоминается поход «легкой» 3-полковой рати под началом князя М.И. Воротынского «за реку» и последующее ее возвращение на Рязанщину, то можно предположить, что небольшие отряды татар (ногаев —?) кружили у русских рубежей, но на что-либо серьезное так и не решились. Точно так же из Калуги на Тулу было послано опричное войско во главе с ф.А. Басмановым с «…лутчими, что изо всех полков людьми…»^{254} Обращает на себя внимание содержащееся в разрядной книге указание на то, что с Басмановым были отряжены «лутчие» люди ото всей опричной рати — вряд ли эта посылка была сделана просто так, на всякий случай. Следовательно, есть все основания полагать, что и здесь, на тульском направлении, в конце лета появились татарские отряды. Но и как в предыдущем случае, сохранившиеся источники ничего не сообщают о последствиях как той, так и другой тревог.

Сложным для Москвы должен был стать и наступающий 1570 г. Еще осенью 1569 г. в Москву поступили сведения о том, что Касым-паша вынашивает мечту о реванше и воздействует на султана Селима с тем, чтобы тот дал указание об организации похода непосредственно на Москву^{255}. Другое дело — насколько возможен был этот реванш? Обстановка в Средиземноморье в эти годы складывалась чрезвычайно напряженная, и угроза большой войны между ведущими державами этого региона была как нельзя более явственной. Неспокойно было в арабских провинциях Османской империи, в Йемене и вовсе началось мощное восстание против турецкого господства. В Испании вспыхнуло восстание морисков, и вряд ли здесь не обошлось без участия турок, в самом Стамбуле началась подготовка к давно замышлявшейся экспедиции на Кипр, принадлежавший венецианцам. В конце 1569 г. османский корсар Ульдж-Али оккупировал Тунис, заполучив хорошую базу для набегов на берега христианских государств в Центральном и Западном Средиземноморье, равно как и для атак на христианское судоходство в этих регионах. Все это только подливало масла в огонь растущей напряженности в отношениях между Стамбулом, Венецией и Мадридом, и, наконец, в начале 1570 г. давно ожидавшаяся война началась. В этих условиях вряд ли у турок нашлись бы достаточные силы для того, чтобы осуществить эффективное вмешательство в русско-татарский конфликт, тем более что начавшаяся война с Венецией быстро переросла в противостояние с сильнейшим европейским государством того времени — Испанией. Попытки же Стамбула вовлечь в планируемый поход против Москвы Речь Посполитую не задались.

Девлет-Гирей же, сумев с помощью подкупа и заступничества со стороны султанской сестры добиться смены настроения Селима, в январе 1570 г. возобновил с Москвой сложную дипломатическую игру, демонстрируя готовность пойти на урегулирование русско-крымских отношений. При этом хан внимательно наблюдал за развитием событий в Стамбуле, поскольку исход борьбы между сторонниками и противниками повторения похода на Астрахань пока был неясен. Стремясь не допустить образования широкой антимосковской коалиции, русская дипломатия развила бурную деятельность, а в Разрядном приказе тем временем готовились к новой кампании.

При составлении новой росписи полков на южном рубеже в Разряде исходили из того, что русско-крымские отношения несколько улучшились в сравнении с предыдущим годами, равно как и отношения Крыма и ногаев после Астраханской экспедиции изменились в худшую сторону. Учитывая все это, в Москве решили несколько изменить порядок размещения полков на «украйне». Первый удар неприятеля на себя должны были принять украинные воеводы. «Роспись украинным воеводам» гласила, что «как сойдутся они вместе по вестям, и им быть по полком и ходить под людми: в большом полку из Донкова воеводы князь Иван Петрович Шуйской да князь Иван Ахметевич Канбаров; и князь Иван взят к Москве, а на его место в большом полку другой — Федор Васильевичь Шереметев. В передовом полку воевода з Дедилова Иван Михаиловичь Большой Морозов да голова Олексей Григорьев сын Давыдов. В сторожевом полку воевода изо Мценска князь Федор княж Петров сын Деев да голова Василей Иванов сын Коробьин. Да в большом же полку быть с воеводою со князь Иваном Петровичем Шуйским сходным воеводам: из Новасили воевода князь Ондрей Дмитреевичь Палецкой да голова Михайло Назарьев сын Глебов, да с Орла воевода князь Ондрей Васильевич Репнин да голова Семен Михайлов сын Хатунской…». В боевую готовность было приведено и опричное воинство: «А где лучитца воеводе князю Ивану Петровичю Шуйскому с товарищи сойтися под людьми с опришнинскими воеводами, и сшедчися быть по полком: большому полку быть в большом полку, передовому полку в передовом полку, сторожевому в сторожевом полку, а люди с ними по их списком». Как обычно, в Поле были высланы сторожи, которым было поручено внимательно следить за намерениями татар и своевременно оповестить пограничных воевод и Москву о передвижениях противника. «Береговой» разряд решено было не разворачивать до тех пор, пока не станут окончательно ясны намерения неприятеля, дав тем самым детям боярским возможность отдохнуть от непрерывных походов^{256}.

Долго ждать вестей от сторожей не пришлось. 20 мая в Москву пришли вести от станичников, что 13 мая они «наехали» на 15 татарских сакм на Муравском шляхе, «…усть Мжа и Коломок…», «…а две из них сокмы биты в стрельбище до черные земли». Полученные известия привели в действие московскую военную машину. Оборона границы была срочно усилена — как сказано было в разрядной книге, «… по тем вестям послал царь и великий князь на берег бояр и воевод своих: в Серпухов боярина и воеводу князь Михаила Ивановича Воротынсково, да князь Микиту Романовича Адуевсково, да князь Ондрея Стригина, да князь Григорья Федорова сына Мещерсково. На Коширу боярина и воеводу Ивана Меньшова Васильевича Шереметева. На Тулу воеводу князь Ивана Юрьевича Булгакова Голицына да князь Ондрея Васильевича Репнина. А на Коломне был Офонасей Колычов, збирал детей боярских…». Опричные полки также выдвинулись непосредственно на «берег», в район Калуги. Утром 22 мая Иван Грозный получил весть от воеводы И.В. Меньшого Шереметева из Каширы, что «…пришли на резанские и на коширские места крымские и нагайские многие люди…». Позднее выяснилось, что многотысячную татарскую рать (взятые «языки» показали, что в ней было 50—60 тыс. всадников — безусловно, преувеличение, однако тем не менее пришедшее на государеву «украйну» крымская «сила» и в самом деле была немалая) возглавляли дети Девлет-Гирея — калга Мухаммед-Гирей и Алп-Гирей. Спешно завершив прием литовских послов, Иван IV выехал в Коломенское, «а перед собою отпустил бояр своих и воевод на берег князь Петра Семеновича Серебряново да Петра Васильевича Морозова»^{257}.

Однако до серьезной схватки дело не дошло. Опричный воевода, окольничий Д.И. Хворостинин вместе с другим опричником, воеводой Ф. Львовым, 21 мая «сошлися… с крымскими людьми в ночи, и крымских людей побили, и языки многие поймали, и полону много отбили»^{258}. Очевидно, Хворостинин атаковал один из больших татарских отрядов, распущенных «царевичами» воевать окрестности Рязани, и наголову разгромил его. Сумевшие избежать гибели или пленения татары добежали до лагеря основных сил, и «царевичи» решили не искушать судьбу, поспешно повернув обратно в Поле.

23 мая воевода М.И. Воротынский, стоявший со своим полком в Серпухове, получил весть о победе опричных воевод и поспешил отписать об этом в Коломенское Ивану IV. На следующий день царь, узнав о том, что татары отступили, повернул обратно в Москву. Интересно, что Девлет-Гирей попытался представить результаты весеннего набега своих сыновей на Русь как несомненную победу, рассчитывая тем самым оказать давление на Сигизмунда II и вынудить поднять ставки в «крымском аукционе». Вообще, история с этим набегом довольно загадочна. Немец Л. Шлихтинг, бежавший вскоре после этих событий из Москвы в Литву, в своих «Новостях» писал об огромном вреде, что нанес этот набег русским, и если сведения, доставленные пленниками более или менее верны, то его свидетельство можно признать достоверным. Как-никак, а пятьдесят или сорок тысяч татар должны были сильно опустошить рязанские и каширские волости. В таком случае мнение В.П. Загоровского, полагавшего, что воеводы, командовавшие войсками на «берегу» и в «украинных» городах, не проявили должной инициативы и упустили возможность нанести татарам серьезный урон, ошибочно. Ведь если татар было так много, то могли ли воеводы с теми немногими силами, что были в их распоряжении, согласно разрядным записям, успешно атаковать татар, не подвергнув опасности врученные им крепости и участки обороны на «берегу»? Вместе с тем характер действий татар, их быстрый отход после неудачи одного из их отрядов в стычке с Хворостининым, да и сам факт, что в набег вышли два «царевича», говорит о том, что их было меньше чем 50 или 60 тыс., и существенно меньше. Вот и остается гадать, что же произошло на самом деле, сколько было татар на самом деле и каким был ущерб, который они нанесли^{259}. Пусть уважаемый читатель сам решит, кто прав, мы же склоняемся ко второму сценарию.

25 мая, по возвращении в столицу, Иван Грозный вместе с сыном Иваном Ивановичем «приговорил» новую диспозицию полков на «берегу» — «…быть на берегу воеводе князь Ивану Ондреевичю Шуйскому да бояром и воеводам Петру Васильевичи) Морозову да Ивану Меньшому Васильевичю Шереметеву, а велел им стоять по местом: князю Ивану Шуйскому да Петру Морозову на Кошире, Ивану Шереметеву в Серпухове. А на Туле воеводы князь Иван Юрьевич Голицын Булгаков да князь Ондрей Васильевичь Репнин…»^{260}. Они должны были усилить «малый» 3-полковый разряд, что должен был быть образован в случае обнаружения больших татарских сил воеводами «украинных» городов. Кампания только-только началась, и можно было ожидать нового нападения татар. Однако лето прошло относительно спокойно, ибо Девлет-Гирей все еще никак не мог определиться, какого же курса ему все-таки нужно придерживаться в отношении «московского»? Стоит ли продолжить ли дипломатические контакты с целью урегулировать имеющиеся противоречия мирным путем или же перейти к открытой конфронтации? Во всяком случае, в июне хан через мурзу Сулеша намекнул А.Ф. Нагому и его товарищам, что набег калги был совершен против его воли и он недоволен действиями своего наследника. Одновременно послам стало известно, что другой ханский сын, Адыл-Гирей, отправившийся одновременно с калгой в поход, но только против черкесов, столкнулся с их упорным сопротивлением и послал в Крым к отцу гонца с просьбой предоставить ему в помощь ханских «пищальников», на что хан ответил отказом^{261}.

Казалось, что набег Мухаммед-Гирея и его брата станет всего лишь рядовым эпизодом в русско-крымском противостоянии, однако не прошло и нескольких дней, как ситуация снова резко ухудшилась. Девлет-Гирей, испытывавший сильнейшее давление со стороны «казанской» «партии» и чрезвычайно обеспокоенный тем, что Москва за его спиной попыталась договориться с османами, снова переменил свое отношение к Ивану. И.П. Новосильцев в своем статейном списке писал, что в Кафе его служилым татарам крымские татары говорили: «Государь деи московской с Турским помирились, а нашего деи Крымского Турской хочет извести, и мы деи все государю своему говорили и на прямом слове стали, что деи нам своего государя Турскому не выдати, и против Турского и Московского стояти крепко…». Перемену климата в русско-крымских отношениях подтверждали и просочившиеся в Москву сведения о том, что хан намерен осенью совершить поход на русскую «украйну», причем он подбивает на это дело и ногаев Большой Ногайской Орды.

В ожидании вторжения основных сил Крымского ханства прошла большая часть лета. К началу осени напряжение достигло предела. В Москве стало известно о том, что, с одной стороны, хан отпустил своего наследника и его брата Алп-Гирея воевать черкесов, а с другой, ногаи отколовшегося от Большой Ногайской Орды улуса Гази бей Урака, узнав о том, что нового похода на Астрахань не будет, сами отправились воевать русское пограничье. Не успели эти новости достигнуть Москвы, как 4 сентября рыльский наместник С. Нагой прислал в столицу отписку, в которой сообщал, что голова С. Соковнин и его люди «наехали» 19 августа на Муравском шляхе на татарское войско. «Сметить» их точное число станичникам не удалось, так как, по словам головы, «…место полевое, и гоняли они (т.е. татары. — П.В.) ево (Соковнина. — П.В.) до вод Адаламских два дни человек с пятьсот…», однако голова полагал, что в Поле вышло большое неприятельское войско («…многие огни, а от лошединых стад прыск великой и ржанье…»).

Вслед за этой новостью пришла другая, от путивльского наместника князя П. Татева. В ней говорилось, что «…сторожей на Обыкшенской да на Балыклейском громили татара человек с пятьсот и голову их Капусту Жидовинова взяли да товарищев их дву человек убили…». По всем признакам в Поле собиралась большая гроза, и в Москве отнеслись ко всем этим известиям чрезвычайно серьезно. На «берег» была послана большая 5-полковая рать во главе с воеводой, боярином князем И.Д. Вельским, которой было приказано занять позиции в треугольнике Коломна—Кашира—Серпухов. Приведена была в готовность и опричная рать, большая часть которой (4 полка) встала в Калуге. Украинные воеводы получили указание в случае попытки противника прорваться к «берегу» идти на сход с «большими» воеводами. В противном случае они должны были биться с врагом самостоятельно при поддержке «меньших» воевод. Сам же Иван и его старший сын намеревались выступить в поход навстречу крымскому «царю», «дождався подлинных вестей»^{262}.

Вскоре стали поступать и «подлинные» вести о намерениях противника. Данковские воеводы И.П. Шуйский и Ф.В. Шереметев прислали станичного голову Г. Коробьина. Тот доложил государю, что «…не доехал он до Донца Сиверсково верст за дватцать и увидел пыль великую от Донца, и гоняли ево крымские люди вверх Уразова сентября в 3 день, а по сакме он, Григорей, сметил тысечь с тритцать». Другой голова, А. Ратаев, отписывал в Москву, что «…прибежал к нему оскольской казак Ивашко Матвеев, а сказал видел де он вверх Котла и по Тудони сентября в 7 день многих крымских людей, а по сакме де сметил тысечъ с тритцать, а бито тритцать дорог до Черной земли, опричь обапольной сакмы». Затем в Москву были доставлены донесение новосильского воеводы князя А. Палецкого и показания взятых его людьми пленных. Выяснилось, что утром 12 сентября 6 или 7 тыс. татар пришли под Новосиль и, простояв под городом до вечера, ушли обратно в степь. Пленники же на допросе показали, что сам хан вместе со своими сыновьями и мурзами вышли из Крыма три месяца назад, намереваясь совершить набег на «государеву украйну». 16 сентября, получив грамоту от князя И.Д. Вельского, в которой сообщалось о намерении хана идти на Тулу и Дедилов, Иван Грозный покинул Александрову слободу и пошел «против недруга своего крымского царя и царевичей со многими людьми искати прямово дела». Если верить А. Шлихтингу, то Иван двинулся на «берег» во главе 20-тысячного войска^{263}.

Однако ожидаемого «прямого дела» не случилось. Что же случилось? Интересно понаблюдать за тем, как расценивали этот случай отечественные историки. Первый вариант сценария гласит, что хан, узнав о том, что его намерения раскрыты, повернул с главными силами обратно, не доходя до русской границы. Так полагал, к примеру, Р.Г. Скрынников. В.П. Загоровский, напротив, считал, что Девлет-Гирей вовсе не выходил в поход. Склоняется к этой точке зрения и А. В. Виноградов. По нашему мнению, все же прав был Р.Г. Скрынников — пленных татар допросили с пристрастием, и вряд ли они стали бы скрывать правду, равно как и станичники не стали бы преувеличивать силы противника, обнаруженные в Поле. Обращает на себя внимание и такой примечательный факт, как стремление татар любой ценой не допустить обнаружения своих главных сил русскими сторожами. И все это ради того, чтобы напугать Ивана Грозного призраком тьмочисленного татарского воинства? ^{264}

Но вернемся обратно в осень 1570 г. Прибыв 19 сентября в Серпухов, Иван IV простоял там в ожидании новых вестей о неприятеле 3 дня. Вскоре выяснилось, что к тому времени, как Иван прибыл в Серпухов, татары уже отступили домой. Отметим, правда, что не все неприятели последовали за ханом. Во всяком случае, в конце октября 2,5 тыс. самых голодных и недовольных отсутствием какой-либо добычи татар собирались напасть на стародубские и почепские места, и «по вестям» Иван Грозный отправил на помощь тамошним воеводам Ф. Нагого. Но это будет несколько позже, а пока разгневанный царь созвал 22 сентября военный совет с целью решить, что делать дальше и как получилось так, что тревога, поднятая в первых числах сентября, оказалась ложной. Р.Г. Скрынников предположил, и в этом есть определенный, и весьма серьезный резон, что гнев царя был вызван не столько тем, что ему понапрасну пришлось поспешно скакать по осенним дорогам из слободы на берег, и не вздорным нравом и психической неуравновешенностью (как полагал, к примеру, В.П. Загоровский), а тем, что он напрасно отменил свой поход на Ревель, безуспешно осаждаемый с конца августа 1570 г. его вассалом-«голдовником» и родственником герцогом Магнусом^{265}. Так это было или не так, сегодня уже неважно, но вот разобраться с причинами, почему неприятель был потерян — нужно было обязательно. Как писал В.В. Каргалов, возлагая отвественность за провал на «польских» сторожей, «случай был чрезвычайный, и отнестись к нему следовало со всей серьезностью — сторожевая служба явно не справилась со своей задачей. Требовалась ее коренная реорганизация…»^{266} На наш взгляд, дело было не столько в самой сторожевой службе, сколько в неумении конкретных воевод, по мнению В.П. Загоровского — И.Д. Вельского, правильно воспользоваться той информацией, которую с риском для жизни доставляли станичники, но тем не менее ситуация и так, и этак все равно была неприятной.

Эта реорганизация была поручена опытному воеводе князю М.И. Воротынскому, ветерану многих кампаний, будущему главнокомандующему русским войском в 1572 г. Не вдаваясь в подробности реформы сторожевой службы, отметим лишь, что она была призвана, судя по всему, упорядочить и придать большую регулярность сторожевой службе, что складывалась постепенно еще со времен Василия III.

В заключение отметим, что события 1568—1570 гг., ставшие своеобразной прелюдией к еще более грандиозным по своим последствиям событиям 1571 и 1572 гг., интересны еще и тем, что позволяют в общих чертах представить устройство обороны государевой «украйны» в конце 60-х — начале 70-х гг. XVI столетия. В отличие от прежних времен она приобрела глубокоэшелонированный характер. Наряду с обычным «береговым» разрядом, выстраивавшимся каждую весну на «берегу», в Поле, опираясь на возведенные 1550-х — 1650-х гг. города-крепости, постепенно формируется другой разряд, что «за рекой». Он должен был стать первой линией обороны на случай неприятельского вторжения. В Поле также действовала достаточно разветвленная система сторожей, в задачу которых входило раннее обнаружение и оповещение воевод «украинных» городов и Москвы о выступлении татар, их численности и намерениях.

Однако создание и постоянное совершенствование системы обороны южной границы Русского государства вовсе не означало, что татарская угроза ушла в прошлое, и татарские вторжения 1571 — 1572 гг. это наглядно продемонстрировали.

§ 3. Татарский блицкриг: набег 1571 г. и сожжение Москвы

История татарского похода 1571 г. и грандиозного пожара Москвы неоднократно рассматривалась отечественными историками — мимо такого события трудно было не пройти мимо. Наиболее полное описание событий мая—июня 1571 г. с привлечением архивных материалов составил В.П. Загоровский^{267}. Тем не менее все равно остается ряд вопросов, связанных с этой трагической страницей в русской истории.

Для начала немного предыстории. Как уже было отмечено выше, три предыдущих года, ознаменовавшиеся постепенным нарастанием военного давления на Москву со стороны татар, тем не менее не привели к достижению желаемой для крымского «царя» цели. Иван Грозный, демонстрируя видимость пойти на уступки, тянул время, пока его дипломаты искали способы эффективно воздействовать на Девлет-Гирея. Сам же хан к концу 1570 г. все больше и больше склонялся к тому, чтобы прервать дипломатические контакты с «московским». Как отмечал тщательно исследовавший русско-крымские отношения в это время А.В. Виноградов, хан, подвергавшийся воздействию со стороны «казанской» «партии» при своем дворе, «партии войны» при дворе Селима III, опасаясь утратить авторитет среди ногайских мурз (как Большой Орды, так и Казыева улуса), не говоря уже о черкесских князьях и мятежных «казанских людей» (которые возлагали свои надежды на освобождение из-под власти московского царя именно с Девлет-Гиреем), не имел иного выхода, кроме как предпринять большой поход на Русь. Только так, одним решительным ударом он мог разрубить запутавшийся до предела клубок дипломатических интриг. Потому-то отправленное в конце 1570 г. с гонцом в Москву ханское послание выглядело несколько необычно. «Хан предлагал немедленно осуществить размен послов. Вопрос о присылке новых послов не ставился. Все спорные вопросы, — писал историк, — в том числе о “поминках” и даже об Астрахани обходились молчанием… Отсутствие в грамоте всякого упоминания о крымских притязаниях показывало, что хан не счел нужным говорить о старых притязаниях. В случае успеха своего предприятия он намеревался предъявить новые…»^{268}

В принципе такая трактовка послания выглядит достаточно правдоподобно и логично, но, на наш взгляд, лишь с учетом знаний о последующем развитии событий. Отправляя же гонца, Девлет-Гирей не знал, чем закончится готовящийся им поход на Русь. Кроме того, как будет показано ниже, сам поход на первых порах не носил характера решающего удара, долженствовавшего раз и навсегда расставить все точки над «i» в русско-крымских отношениях. Возможно, что хан, убедившись в том, что все прежние попытки вынудить Ивана пойти на желаемые Крыму уступки оказались безуспешными, решил продемонстрировать своему партнеру свою силу и тогда вернуться к обсуждению интересующих Бахчисарай проблем. Во всяком случае, в 1571—1572 гг. ничего абсолютно нового Девлет-Гирей от Ивана не требовал.

Иван Грозный тем временем полагал, что, продолжая дипломатическую игру, есть шанс избежать большого татарского похода на Русь. Определенные надежды возлагались им на новое посольство в Стамбул, отправленное в начале апреля 1571 г. Не стал Иван и задерживаться с отправкой своего гонца в Крым, рассчитывая продолжением дипломатической переписки оттянуть наступление «момента истины». Но, возлагая надежды на возможность дипломатического урегулирования конфликта, в Москве все же осознавали, что вероятность неприятельского вторжения все равно остается весьма высокой, и потому интенсивно готовились к новой, весенне-летней кампании 1571 г. И в общем-то они были правы. В отличие от событий 50-летней давности, когда дядя Девлет-Гирея Мухаммед-Гирей I точно так же собирался в поход на Москву, Селим II, не дав прямого разрешения относительно похода крымского хана против русских, отметил, что он не возражает против такого мероприятия. Между тем продолжение контактов Москвы со Стамбулом через голову Девлет-Гирея вызывало его крайнее недовольство и только углубило пропасть в отношениях между Иваном и крымским «царем».

Анализируя подготовку «московского» к очередному раунду противостояния, отметим, что снова, как и прежде, «украинские» воеводы должны были образовать «малый» 3-полковый разряд в Туле, Дедилове и Данкове. «В большом полку с Тулы воевода князь Василей Юрьевич Голицын да голова Василей Иванов сын Меньшой Корабьин. В передовом полку з Дедилова воевода Иван Большой Михаиловичь Морозов да голова Ондрей Микитин сын Мясной.В сторожевом полку из Донкова воевода князь Иван Иванов сын Козлина Тростенской да голова Василей Петров сын Измайлов. Да в большом же полку сходным воеводам быть со князь Василъем Юрьевичем Голицыным: с Орла воеводе князь Ондрею Дмитреевичю Палецкому, да Михаилу Глебову, да из Новасили князю Федору Дееву да Олександру Колтовскому, да с Пловы ж с Соловы воеводе князю Григорью Коркодинову. В передовом полку быть с воеводою с Иваном Большим Морозовым в сходе изо Мценска намеснику Дмитрею Замыцкому; а люди с ними по их списком». При этом предполагалось, что этот «малый» разряд будет усилен опричными полками^{269}.

Одновременно на «берегу» разворачивался «большой» 5-полковый разряд, во главе которого был поставлен воевода князь И.Д. Вельский, человек № 1 в русской военной иерархии того времени. Полк правой руки возглавлял не менее знатный и родовитый воевода — князь И.Ф. Мстиславский, тогда как полк передовой — ветеран степных кампаний князь М.И. Воротынский (это само за себя говорит о том значении, которое придавалось в Москве составлению плана обороны южной границы): «А на берегу были бояре и воеводы по полком: в большом полку бояре и воеводы князь Иван Дмитреевич Вельской да Михайло Яковлевич Морозов, стояли на Коломне. В правой руке боярин и воеводы князь Иван Федорович Мстисловской да Иван Меньшой Васильевич Шереметев. В передовом полку боярин и воеводы князь Михайло Иванович Воротынской да князь Петр Иванович Татев. В сторожевом полку боярин и воеводы князь Иван Ондреевичь Шуйской да Дмитрей Григорьев сын Плещеев. А в левой руке воеводы князь Иван Петровичь Шуйской да князь Иван князь Григорьев сын Щербатой…». Некоторое представление о составе полков разряда может дать «Синодик по убиенных во брани». Согласно его сведениям, во время сражения под стенами Москвы и при московском пожаре погибли дети боярские следующих «городов»: Рязани, Смоленска, Тулы, Москвы, Каширы, Коломны, Соловы и Пловы, Серпейска, Мещовска, Пскова, Нижнего Новгорода, Мурома, Шелонской пятины, Боровска, Торопца, Воротынска, Тарусы^{270}.

Таким образом, татарам на пути к Москве предстояло преодолеть две линии русской обороны, занятых большой ратью. Так, С.М. Соловьев полагал, что общая численность войска, развернутого на южной границе в преддверии вторжения неприятеля, составляла 50 тыс. человек. Примечательно, что о 40-тысячном русском войске, разбитом татарами в этой кампании, говорит и анонимный немецкий автор брошюры «Краткое достоверное известие и общий обзор прошедших историй и деяний, случившихся в последнее время в 1570 и 1571 годах в Москве и в России»^{271}. Отметим, что если судить по составу воевод, возглавлявших русское войско, то данные цифры не представляются чрезмерными, если предположить, что в него вошли оба разряда, «береговой» и «от польской украины» вместе с опричниками, равно как были учтены и «сабли-пищали», и многочисленный небоевой элемент, сопровождавший тогдашние рати — всякие обозные-кошевые и собранная с посадов и деревень посоха. В любом случае, совершенно очевидным представляется, что весной 1571 г. на южной границе была развернута большая часть тех сил, которыми располагало на тот момент Русское государство, и никакого сколько-нибудь значительного численного преимущества над русскими татары не имели.

В дополнение к этому добавим, что, как обычно, в Поле действовали заставы реорганизованной М.И. Воротынским сторожевой службы. Они-то и предупредили совершавших объезд Поля князя М. Тюфякина и Д. Ржевского о том, что «…пошел царь крымской на государевы украйны». О том, что выдвижение татар было обнаружено сторожами, сообщали также беглые опричники Таубе и Крузе. Таким образом, русская разведка, вопреки мнению. Р. Г. Скрынникова, сработала как должно и известия о выступлении татар были получены в Москве своевременно. Внезапного нападения, о котором писал Р. Г. Скрынников, у Девлет-Гирея не получилось^{272}.

Выступление Девлет-Гирея в исторический поход произошло не позднее середины апреля. Во всяком случае, 14 марта 1571 г. на р. Альма Девлет-Гирей собрал военный совет, на котором было принято окончательное решение идти походом на «московского», а 5 апреля хан двинулся с Альмы к Перекопу, выйдя за который, он присоединил к своему войску ногаев, кочевавших в таврических степях. Показания пленных, рассказывавших о том, что на Москве «мор и меженина» и что значительная часть русского войска ушла походом на «немцев», только ускорили принятие ханом этого решения. Русские же сторожи обнаружили его, судя по всему, ориентировочно в первых числах мая 1571 г.

Правда, хан, судя по всему, на первых порах об этом пока еще не догадывался. Предпринимая свой поход, Девлет-Гирей рассчитывал прежде всего, не вступая в бой с главными силами русского войска, ополониться и компенсировать тем самым долгое отсутствие в Крыму «поминок» как из Москвы, так и из Вильно. В пользу такого предположения свидетельствует как сам маршрут хана и его рати, намеревавшихся по требованию татарской знати, «царевичей, князей, и мурз, и всей земли», напасть на «козельские места», давно уже не подвергавшиеся татарским набегам и потому обещавшие богатую добычу, так и отсутствие в ее составе артиллерии и ханских мушкетеров-туфенгчи (во всяком случае, о них ничего не говорят русские источники, довольно подробно освещающие ход кампании). Да и численность татарского войска была относительно невелика — современники оценивали ее самое большее примерно в 40 тыс. всадников^{273}. Правда, если судить по стремительности действий татар и по тому, что русские сторожи умудрились упустить на время Девлет-Гирееву рать из виду, можно предположить, что под началом хана в набег выступило все же меньше чем 40 тыс. людей.

Известия, полученные в русской столице о начале похода Девлет-Гирея, привели в действие московскую военную машину. 16 мая Иван Грозный выступил с опричным войском, насчитывавшим, по его словам, 6 тыс. воинов, на «берег». На наш взгляд, В.В. Каргалов, равно как и Р. Г. Скрынников, когда писали о том, что на берегах Оки развернулось всего лишь 6 тыс. русских воинов, серьезно ошибались, поскольку из контекста речи Ивана Грозного следует, что он имел в виду только «своих», т.е. опричное воинство, которое он сам вел к Серпухову. Полки на берегу и на «украйне» были приведены в готовность и, казалось, были предприняты все необходимые меры для того, чтобы планы крымского хана были сорваны. Однако неожиданно для Ивана в ход событий вмешался субъективный, человеческий фактор. Достигнув района Кром, хан форсировал здесь Оку, о чем позднее составленная московскими дьяками «Книга Большому чертежу» сообщала: «А в реку Кромы блиско устья, от Кром семь верст, пала речка Ицка, вытекла из-под Свиные дороги. А ниже Ицки верст с 6 пал в Оку с левые стороны Доброй колодезь, а на усть Доброго колодезя, на Оке, брод Быстрой; а в тот брод лезли татаровя, как в 79 году шел крымской царь под Москву…»^{274}.

Оттуда хан двинулся по Пахнутцевой дороге на север, к Волхову. Здесь в татарский лагерь приехали несколько русских служилых людей, которые сообщили сведения, которые заставили хана и его окружение поменять свои планы. Как писал В.П. Загоровский, перебежчики, сын боярский К. Тишенков с товарищи подтвердили сведения, которыми располагали хан и его советники, о плохом состоянии дел в Москве и предложили ему двинуться непосредственно на русскую столицу^{275}. Довольно странное предложение, если принять во внимание численность русских полков, собранных для защиты Москвы! Настойчивость, с которой перебежчики звали хана на Москву, вызывает подозрение и невольно наводит на мысль, что упорство, с которым Сумароков и Тишенков со товарищи раз за разом «наводили» хана и его воинство на как будто беззащитную русскую столицу, есть не что иное, как хитроумная спецоперация московской разведки, призванная вывести татарские полки прямиком на русские рати, изготовившиеся к встрече незваных гостей.

Так это было или же это не более, чем очень смелая гипотеза, сегодня, спустя без малого четыре с половиной столетия уже не узнать. Ясно только одно — вместо того, чтобы напасть на козельские и болховские места, Девлет-Гирей решился последовать советам московских перебежчиков и пошел на Москву. Не распуская свое войско для «войны», он миновал Козельск, «перелез» через Жиздру под Перемышлем, а затем форсировал Угру западнее Калуги^{276}. Переправившись через Угру, эту последнюю преграду на пути татарских полков на пути к русской столице (не случайно русские летописцы именовали ее «поясом Пречистой Богородицы»), Девлет-Гирей бросил часть своей конницы на Серпухов, рассчитывая нанести удар во фланг русским полкам, стоявшим здесь, а сам с главными силами устремился на северо-восток, к Москве.

Этот шаг Девлет- Гирея застал русских воевод на берегу врасплох. Судя по всему, они полагали, что он будет идти, как обычно, Муравским шляхом и выйдет к Оке где-то между Серпуховым и Коломной. И когда хан свернул на Пахнутцову дорогу, его на время потеряли из виду. В русском стане даже распространились слухи о том, что он, как и осенью минувшего года, ушел обратно в Поле^{277}. Кстати, тот факт, что русские на время потеряли татар из виду, позволяет предположить, что крымская армия была все же меньше, чем называемые в источниках 40 тыс. всадников. Тем более неожиданным было известие о том, что татары появились под Калугой. Эта новость прогремела, словно гром среди ясного неба. Неприятель преодолел «пояс Пречистой Богородицы» и вот-вот обойдет русские полки с тыла — эта весть вызвала смятение и растерянность среди русского командования.

Иван Грозный поспешно покинул «берег» и уехал в Ростов, причем источники сбивчиво и противоречиво описывают его поведение в эти трагические майские дни. Согласно разрядным книгам, он отъехал к Ростову из Серпухова. Однако из контекста речи Ивана перед литовским посланником Ф. Воропаем («…передо мною пошло семь воевод со многими людьми…») можно предположить, что все-таки царь до Серпухова не дошел и был вынужден повернуть с дороги под угрозой разгрома его немногочисленных сил татарами. На наш взгляд, в этом нет ничего невозможного — поворот хана произошел неожиданно, да и само крымское войско шло налегке. Иной вариант следует из сопоставления сведений о передвижениях русских и татарских полков — Иван успел прибыть в Серпухов и соединиться с передовым полком, однако объединенные силы опричной рати, ведомой лично Иваном Грозным, и передового полка князей М.И. Воротынского и П.И. Татева существенно уступали тому войску, которым располагал Девлет-Гирей. Судя по всему, татары существенно опережали русских в развертывании — Девлет-Гирей держал свое войско в кулаке, тогда как русская рать оказалась, как и в 1521 г., растянута вдоль Оки от Серпухова до Коломны и не успевала сконцентрироваться для «прямого дела» на «берегу». Во всяком случае, в разрядной книге так и записано, что «…государь царь и великий князь тогды воротился из Серпухова, потому что с людьми собратца не поспел». Исходя из этого, решение Ивана спешно покинуть войско и бежать на север можно понять (особенно если учесть мрачные мысли об измене земских и опричных бояр и воевод, одолевавшие царя в то время)^{278}. В случае разгрома татарами серпуховской группы царь и его старший сын и наследник вполне могли попасть в плен к неприятелю со всеми вытекающими отсюда последствиями для государства. Невольно на ум приходит аналогия с поведением Василия III в 1521 г. Точно так же и Петр I перед первой Нарвой покинул расположение русской армии при получении известий о приближении шведского войска и уехал в Новгород.

Интересную подробность сообщает английский купец и дипломат Дж. Горсей. Согласно его запискам, Иван Грозный «в день Вознесения» (24 мая 1571 г.) покинул Москву вместе с двумя своими сыновьями, двором и стрельцами (о каких стрельцах идет речь — об опричных? О московских?) и уехал в Троицесергиев монастырь, представлявший собой мощную крепость^{279}. Получается, что из-под Серпухова Иван вернулся все-таки в Москву, и лишь потом, когда татары подошли к самому городу, уехал на север, но не в Ростов, а сперва в Троицесергиев монастырь и лишь потом еще дальше. Насколько точен Горсей в этом описании и насколько можно ему доверять — другой вопрос, но хотя он и писал свои записки, видимо, где-то в конце 80-х гг. XVI в., в России англичанин находился с 1573 г., т.е. приехал в Москву, прекрасно помнившую те страшные события.

Но снова вернемся к описанию событий, происходивших в те дни на ближних подступах к Москве. Оставшийся на воеводстве князь И.Д. Вельский повел свои полки от Оки к Москве, оставив в качестве заслона небольшой отряд опричников под началом опричного воеводы Я.Ф. Попадейкина-Волынского. Они выполнили свою задачу, сумев сдержать неприятеля, и основные силы русской армии сумели в порядке (как отмечено в разрядной книге, «…бояре з берегу пошли к Москве по полком…») отойти к Москве.

К окраинам столицы русские полки вышли 23 мая 1571 г. Еще ничего не было потеряно — Москва представляла собой мощную крепость, взять которую татарам было не под силу, под ее стенами встали на позиции главные силы русского войска. Согласно разрядным записям, полки встали на московских улицах следующим образом: «Князь Иван Дмитреевичь Бельской да Михайло Яковлевичь Морозов стояли на Большой на Варламской улице. Правая рука князь Иван Федорович Мстисловской да Иван Меньшой Васильевичь Шереметев вь Якимовской улице. Передовой полк князь Михайло Ивановичь Воротынской да князь Петр Иванович Татев стояли на Тоганском лугу против Крутицы. А опришнинской розряд стоял князь Василей Ивановичь Темкин Ростовской за Неглинною (выделено мной. — П.В.). (Выходит, что опричники вовсе не бежали вместе с царем на север, а остались стоять на окраинах столицы рядом с земскими полками?)…». Обращает на себя внимание, что в этой записи не указано, где находились полки сторожевой и левой руки — значит ли это, что они не поспели выйти к Москве до начала решающего сражения?^{280} Все преимущества, казалось, были на стороне русских воевод — даже царь, если бы и захотел, своими указаниями не мешал Вельскому и его помощникам распоряжаться действиями своих полков по собственному усмотрению. Казалось, ничто не предвещало трагедии, которая разразилась на следующий день.

Ночью под Москву вышли татарские полки и утром следующего дня завязалось жестокое сражение. Русские ратные люди дрались отчаянно — отступать было некуда, позади была Москва. Конные сотни детей боярских раз за разом, одна за за другой выезжали с московских улиц и бились с татарами лучным и копейным боем, рубились саблями с наседающими неприятелями, чувствовавшими запах долгожданной добычи. О степени ожесточенности битвы свидетельствует тот факт, что в схватке с неприятелем получил тяжелые ранения главнокомандующий русским войском боярин И.Д. Вельский — в Соловецком летописце по этому поводу говорилось, что «князь Иван Дмитреевич Вельской выезжал против крымскых людей за Москву реку на луг за Болото и дело с ни [ми] делал, и приехав в град ранен…»^{281} Как получилось так, что большой воевода, которому не положено было лично вступать в бой (для этого были полковые воеводы, сотенные головы и рядовые дети боярские), оказался в гуще схватки и вышел из строя? Возможно, что татары прорвались к ставке большого воеводы и, опрокинув его телохранителей, изранили боярина, а может, дети боярские смещались под напором неприятеля, и воевода сам повел в бой свой резерв? Кто знает? Но факт остается фактом — И.Д. Вельский был ранен и вывезен верными людьми на свое подворье в Москве. О дальнейшей судьбе боярина в одной старинной рукописи говорилось: «Преставися з дыму и от великого пожару, а был ранен во многих местех от татар месяца мая в 24…»^{282}

Ранение большого воеводы смешало ряды русских ратников, чем не преминули воспользоваться враги. В десятом часу утра часть татарской конницы прорвалась к московской окраине и подступили к острогу «за Неглинною от Ваганкова». В горячке боя татары попытались подпалить острог, огонь перекинулся на близлежащие дома, а поднявшийся вскоре сильный ветер раздул очаги пламени, и пожар вскоре охватил весь город. Спустя несколько часов все было кончено — Москвы не стало. «Зажгли посады и город на пятом часу дни, до девятого часу городы и церкви и посады — все выгорело…» — писал летописец. Данные русских источников в общем подтверждают и иностранцы. Б. Рюссов пишет о длившемся три часа пожаре, обратившем Москву в угли и пепел, Штаден и Горсей сообщают о том, что пожар продолжался 6 часов, и все писавшие об этом пожаре сходятся в одном — это была грандиозная катастрофа, повлекшая огромные человеческие жертвы и разрушения. Таубе и Крузе сообщали о 120 тыс. «только именитых» москвичах, погибших при пожаре, по другим данным число жертв бедствия составило 300 тыс. или даже 800! Однако вместе с тем тот же Рюссов писал о 40 тыс. сгоревших церквей, домов и усадеб, а другой ливонский хронист, С. Генниг, сообщая о тех же 40 тыс. сгоревших строений, добавляя также, что в огне погибло 20 тыс. человек. Эти цифры представляются намного более правдоподобными. Город выгорел практически полностью, за исключением Кремля, который, однако, претерпел сильные повреждения от взрывов пороховых складов — «…в ту же пору вырвало две стены городовых: у Кремля пониже Фроловского мосту против Троицы, а другую в Китае против Земского двора; а было под ними зелия»^{283}. Хан, пораженный зрелищем огненной бури, отвел свои войска от пылающей Москвы и встал в Коломенском, оттуда наблюдая за зрелищем грандиозной катастрофы, охватившей столицу Ивана Грозного. Немногие татары, что решились на свой страх и риск разжиться трофеями в охваченном огнем и паникой городе, погибли вместе со множеством москвичей.

Остановимся подробнее на проблеме потерь русского войска в эти дни. Традиционно считается, что земские и опричные полки понесли огромные потери и, как писал Штаден, «в живых не осталось и 300 способных к бою (выделено нами. — П.В.)…». Точку зрения о значительных потерях русского войска в боях за Москву и в московском пожаре поддерживает и большинство отечественных историков, к примеру Р.Г. Скрынников и Д.М. Володихин. Однако такая точка зрения, основанная на эмоциональных описаниях московского пожара, составленных современниками, представляется нам чрезмерно пессимистической. Безусловно, потери были, и достаточно серьезные, кроме того, армия практически полностью пришла в расстройство (именно поэтому в свидетельстве Штадена мы и выделили слова «способных к бою», т.е. сохранивших оружие и коней. — П.В.). Во всяком случае, когда 26 мая татарская конница повернула от Москвы назад по рязанской дороге, подвергнув по пути опустошению юго-восточную «украйну» Русского государства, ее «провожал» только один лишь передовой полк под началом князя М.И. Воротынского, а после завершения нашествия в «берегу» были развернуты всего лишь 3 полка^{284}.

Вместе с тем согласиться с тем, что русское войско было полностью разгромлено и большей частью погибло под стенами Москвы и в пожаре, нельзя. Прежде всего, если бы русское войско большей своей частью полегло в горящей Москве, то почему в таком случае Девлет-Гирей, благодаря перебежчикам неплохо осведомленный о состоянии дел на Руси, повернул от Москвы назад? Кто и что помешало ему подвергнуть опустошению города и уезды к северу и северо-востоку от русской столицы? Боязнь мифического «магнусова» войска, которое вроде бы как было послано на помощь Москве?^{285} Между тем сама система комплектования русского войска, в то время состоявшего преимущественно из поместной конницы, не позволяла быстро компенсировать большие потери. Следовательно, если бы служилые «города» в 1571 г. были бы обескровлены, то в следующем году воевать с татарами было бы попросту некому. Между тем, если сопоставить сведения по некоторым служилым городам по двум кампаниям — Полоцкой 1562/1563 гг. и Молодинской 1572 г., то катастрофического сокращения их численности мы не наблюдаем. Следовательно, можно с достаточно высокой степенью уверенности предположить, что русское войско не было наголову разгромлено и прежде всего нуждалось в приведении в порядок и реорганизации. Интересно, что сохранившиеся синодики, перечислявшие погибших детей боярских при «казанском взятьи» 1552 г. и московском пожаре 1571 г., практически не отличаются друг от друга — и там, и там названы поименно несколько больше 200 служилых людей^{286}. Подчеркнем в этой связи еще раз, что в разрядной росписи ничего не сказано об участии в сражении на окраинах Москвы полков сторожевого и левой руки. Очевидно, что хан понимал это и к тому же он не был готов к столь радикальному повороту событий. Он же шел просто пограбить государеву украйну, а тут такая удача свалилась буквально с неба! Одним словом, создается впечатление, что хан или испугался своей победы, или решил не загонять Ивана в угол, отрезая ему всякие пути отступления. Потому он пока решил удовольствоваться синицей в руках, нежели рисковать ради журавля в небе, и приказал отступать к югу, распустив по дороге домой «войну». Кстати, «синица», судя по всему, оказалась весьма приличной. Во всяком случае, татарский посол, прибывший в Варшаву к Сигизмунду II, похвалялся тем, что воины его повелителя перебили 60 тыс. русских и еще столько же захватили в плен^{287}.

Вместе с тем, нанеся своему противнику сильнейший удар и обеспечив себе отличные позиции на случай продолжения переговоров, Девлет-Гирей, стремясь выжать из сложившейся ситуации максимум возможного, еще на обратном пути в Крым отправил к Ивану IV свое посольство. 15 июня в старинном дворцовом селе Братошино к северо-востоку от Москвы, в Дмитровском уезде, на Троицкой дороге, оно было принято русским царем. Со временем эти переговоры обросли массой полулегендарных деталей и подробностей, однако несомненно одно — проходили они в чрезвычайно напряженной и драматической обстановке. Б.Н. Флоря указывал, что живописные детали этих переговоров, сообщаемые современниками, не подтверждаются материалами посольских книг, однако он же сам ниже отмечал, что «переговоры оказались для царя тяжелым испытанием…» самим фактом того, что татарские посланники фактически безнаказанно могли позволить себе оскорблять его, православного царя, главу всего православного мира. И это, продолжал историк, «…было для Ивана IV глубочайшим унижением, забыть и простить которое он никак не мог». И как в таком случае могли сохраниться в официальной приказной документации детали этих переговоров, столь оскорбительные и унизительные для Ивана? Учитывая же характер царя, мы отнюдь не считаем возможным не доверять рассказам о том, как проходила встреча Ивана Грозного с татарскими послами^{288}.

Передавая рассказы, ходившие по Москве, Дж. Горсей писал, что крымский посол, приведенный к царю, заявил, что он де послан своим господином «…узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол вытащил грязный острый нож) — этим ножом пусть царь перережет себе горло». При этом посол, как писал Б.Н. Флоря, пояснил, что «…были у нас аргамаки, и яз к тебе аргамаки не послал, потому что ныне аргамаки истомны», ну а в ханском послании и вовсе содержалось прямое оскорбление. Девлет-Гирей писал Ивану, что де он искал встречи с московским царем, «…и было б в тебе срам и дородство, и ты б пришел против нас и стоял», ну а раз Иван не решился встать на «прямое дело» с ханом, то у него, у Ивана, нет ни чести, ни достоинства- «дородства»^{289}.

Все это говорило о том, что война вовсе не закончена, тем более и требования Девлет-Гирея, которые были переданы Ивану, были таковы, что московский государь не мог их удовлетворить полностью. Хан требовал не только выплаты ему ежегодной дани, подобной той, что обязался платить Василий III Мухаммед-Гирею после катастрофы 1521 г., но и прежде всего передачи ему Астрахани и Казани, ради которых хан был даже готов отказаться от обязательных «поминков». Иван же, по словам летописца, принимая послов, «…нарядился в сермягу, бусырь да в шубу боранью и бояря. И послом отказал: “Видишь де меня, в чем я? Так де меня царь зделал! Все де мое царьство вьшленил и казну пожег, дати де мне нечево царю! “…». Вместе с тем он, пытаясь выиграть время, выразил готовность уступить хану Астрахань при условии заключения военного союза или, в крайнем случае, совместном посажении ханов на астраханский трон^{290}. Естественно, что эти уступки должны быть признаны ханом недостаточными, и в Москве это прекрасно осознавали. Судя по всему, все эти переговоры были затеяны Иваном Грозным с одной целью — потянуть время, подготовиться к неизбежному второму акту драмы, который, по всем признакам, и должен был стать решающим.

ГЛАВА IV.
МОЛОДИНСКАЯ КАМПАНИЯ 1572 г.

§ 1. Перед битвой. Диспозиция

Подготовка к отражению нового нашествия началась едва ли не сразу же после московского пожара. Еще в ходе своего пребывания в северных городах Иван Грозный, по сообщению Дж. Горсея, «…имея среди сопровождавших митрополитов, епископов, священников, главных князей и старинную знать, послал за ними и созвал их на царский совет…»^{291} Можно только догадываться, о чем шла речь на этом совете (если он, конечно, был), однако предположим, что на нем обсуждались два вопроса — «Что делать?» и «Кто виноват?». Жаль только, что мы не можем хотя бы одним глазком глянуть на это заседание и понаблюдать за тем, что и как говорил Иван и как вели себя бояре, думные люди и церковные иерархи на этом заседании, как они отвечали на вопросы царя. Явно царь, чувствуя и свою долю вины в случившемся, явно не сдерживал эмоций, пытаясь заглушить в себе голос совести!

Проще всего оказалось найти ответ на второй вопрос. Виноватых нашли быстро — еще в ходе нашествия началось следствие об измене в опричной среде, закончившееся в конечном итоге казнями многих ветеранов опричнины, а затем розыск коснулся и земщины. Поскольку командующий русскими войсками в эту кампанию князь И.Д. Вельский сгинул в сгоревшей Москве, то главным виновником в «наведении» «безбожного» крымского «царя» на «православное крестьянство» был объявлен следующий по старшинству после «большого» воеводы 1-й воевода полка правой руки боярин и князь И.Ф. Мстиславский. Правда, казнен он не был, однако был вынужден признать свою вину, а затем принес торжественную клятву на верность царю, подкрепленную «поручной записью» со стороны бояр князя Н.Р. Одоевского, М.Я. Морозова и окольничего князя Д.И. Хворостинина. Они обязались в случае измены Мстиславского не только заплатить 20 тыс. рублей, но отдать свои головы «во княж Ивановы головы место». Их «запись» была дополнена еще одним поручительством со стороны князей М.И. Воротынского и И.В. Меньшого Шереметева, а также почти 300 детей боярских еще на 20 тыс. рублей^{292}. В преддверии новой кампании русское войско лишилось одного из опытнейших военачальников, военная карьера которого началась еще в 1547 г. К счастью для Русского государства и для русских людей, несмотря на все казни и опалы, способные военачальники на Руси не перевелись, и скоро все смогли в этом убедиться (но об этом речь пойдет дальше).

Вместе с тем история с «изменой» И.Ф. Мстиславского, как справедливо отмечал А. А. Зимин, выглядит очень странно. И за много меньшие провинности бояре и князья по воле Ивана IV могли лишиться головы, а здесь обвиняемый признался в том, что «навел» татар на Москву, и что же? Вместо казни изменника государь всего лишь «сослал» князя в Новгород, где в начале 1572 г. Мстиславский был «уставлен» царем «наместником по старине»! Между прочим, именно в Новгород Иван вскоре перебрался, пережидая новую татарскую угрозу. В Новгород, к «ведомому» изменнику? Довольно странное решение! И как тут не согласиться с мнением Б.Н. Флори, который писал, что «…никакой «измены» Мстиславский не совершал, а его покаяние было услугой, оказанной царю. Подданные тем самым могли убедиться, что тяжелые несчастья, постигшие страну, произошли по вине одного из первых лиц государства, но не самого царя…»^{293}

Разрешив кое-как вторую часть извечной русской проблемы, Иван Грозный и его новое правительство приступило к решению первой. Увы, об этой работе сохранилось немного свидетельств, но отрывочные сведения позволяют представить те направления и тот размах, с которыми она осуществлялась. Уже в июне 1571 г. 3 полка под началом боярина князя И.А. Шуйского встали на «берегу» в ожидании набегов татар. В октябре «по государеву цареву и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии указу» боярин князь И.М. Воротынский «со товарищи приговорили» «на поле ездити и поле жечи», лишая тем самым татарскую конницу корма и возможности совершить поздней осенью набег на Русь. В конце декабря Иван Грозный приказал «князь Петру Волконскому да Елизарью Ржевскому ехать в Перемышль делать засеку», т.е. там, где в мае Девлет-Гирей переправлялся через Жиздру^{294}.

Сам Иван тем временем готовился к походу против шведов. В конце года он отправил своих воевод «Свийские земли воевать», а затем лично возглавил большой поход «на Свийские немцы». Примечательно, что сам поход, судя по разрядной росписи, имел большой размах — кроме государева полка, в нем участвовали также передовой, сторожевой и ертаульный полки вместе с нарядом, служилые татары, черемисы и мордва. Само войско было смешанным, земско-опричным — в одном и том же полку командовали и опричные, и земские воеводы. Так, 1-м воеводой передового полца был опричный воевода князь П.Т. Шейдяков, а 2-м воеводой того же полка был князь М.И. Воротынский, в сторожевом полку 1 -м воеводой был князь И.Ф. Мстиславский, а 2-м — опричник князь Н.Р. Одоевский. Но до большой войны дело не дошло. Иван ограничился посылкой небольшого войска (3 полка) во главе с «царем» Саин-Булатом Бекбулатовичем на Выборг, которое беспрепятственно пограбило и опустошило приграничные шведские земли. Но, видимо, и сам русский царь к ней не особенно стремился. Однако необходимый дипломатический эффект неожиданная демонстрация военной мощи Русского государства на шведов произвела. Как писал летописец, «пришол государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии в Великий Новгород и был в Новегороде, а поход свой на Свийские немцы отложил, потому что били челом государю свийские немцы послы Павел бискуп абовской с товарищи»^{295}. Таким образом, Ивану Грозному удалось до некоторой степени сгладить эффект от неудачной осады Ревеля, предпринятой незадолго до этого его «голдовником» Магнусом при поддержке царских войск, и показать, что русский медведь еще жив, слухи о его смерти несколько преувеличены, а потому делить его шкуру преждевременно.

Сразу после нашествия, летом того же 1571 г., Иван Грозный начал обустраивать Новгород как свою временную резиденцию, более безопасную на случай нового вторжения татар, чем разрушенная Москва. Особенный размах эти работы приобрели с конца декабря 1571 г., как только царь прибыл в Новгород «на свийские немцы» и привез с собой свою казну, которую еженощно охраняли 500 стрельцов^{296}. 9—10 февраля 1572 г. в Новгород была доставлена и государственная казна (450 возов). К этому времени Иван IV покинул Новгород и 5 февраля 1572 г. принял во все том же селе Братошино татарского посла Ян Болдуя (Джан Болдуя) и гонца Ян Магмета (Джан Мухаммеда). Во время этой встречи Иван вел себя уже иначе, чем в июне 1571 г. Психологический шок от майской катастрофы был уже позади, чрезвычайные меры по восстановлению обороны на юге и боеспособности армии уже дали свой первый эффект. К царю вернулось самообладание, и поэтому на приеме Иван уклонился от прямого ответа на вопрос о судьбе не только Казани, но и Астрахани. Им было высказано пожелание, что де для решения столь сложного вопроса необходимо прибытие из Крыма полномочного посольства, с которым и можно было бы обсудить все существующие между Москвой и Крымом проблемы, а не простой обмен гонцами и грамотами. С иронией царь заявил татарскому гонцу, что крымский «царь» «…не надеялся бы, что землю нашу воевал; сабля сечет временем, а если станет часто сечь, то притупеет, а иногда и острие у нее изломается». В ответ же на просьбу хана выслать ему 2000 руб. на подарки своим «царевичам» и дочерям с плохо скрываемой издевкой Грозный отписал: «Ты (т.е. Девлет-Гирей. — П.В.) в грамоте своей писал к нам (сразу после сожжения Москвы. — П.В.), что в твоих глазах казны и богатства праху уподобились, и нам вопреки твоей грамоте как можно посылать такие великие запросы? Что у нас случилось, двести рублей, то мы и послали к тебе…»^{297} Свою точку зрения Иван еще раз повторил в грамотах, что были посланы с гонцом в Крым в марте 1572 г.

Понятно, что такой ответ никак не мог удовлетворить Девлет-Гирея, да тот особенно и не скрывал своих намерений вернуться и довершить поражение Ивана^{298}. В Москве это прекрасно осознавали, и потому с началом весны 1572 г. военные приготовления были форсированы. Они шли по нескольким направлениям. Большое значение было уделено фортификационным работам. Прежде всего спешно возводились укрепления вокруг Москвы. Это о них писал Штаден: «…Ворота построены из бревен в виде башен, снаружи покрыты дерном и землей; между воротами проложен вал в три сажени шириной. Снаружи пред валом рванет…» Заново отстраивался сожженный татарами Новодевичий монастырь. Однако главное внимание было обращено на укрепление «берега», где должна была пройти главная линия обороны на случай нового вторжения неприятеля. Штаден писал, что «..на реке Ока более чем на 50 миль вдоль берега построили такие укрепления: рядом друг с другом вбили два частокола; один частокол стоял перед вторым, два фута в ширину и четыре фута в высоту. Землей, выкопанной от дальнего частокола, забрасывали между двух частоколов, таким образом заполняя его»^{299}. Конечно, эти фортификационные сооружения вряд ли простирались вдоль всего берега на указанные Штаденом 50 с лишком миль (если речь шла о немецкой миле в 7 км, то получается, что эта «великая китайская стена» простиралась на более чем 350 км, ну а если следовать счету Герберштейна, то на 250 км, что в принципе совпадает с протяженностью берега Оки между Калугой и Коломной). Скорее всего, речь шла об укреплении берега в тех местах, где была возможна переправа татар через реку.

Эти укрепления, из-за которых стрельцы и набранные с «земли» пищальники могли расстреливать переправляющуюся вплавь через Оку неприятельскую конницу, дополнялись, судя по письму Девлет-Гирею, отправленному Ивану Грозному вскоре после разгрома татарских войск на Молодях, и наказу М.И. Воротынскому, более основательными сооружениями в местах, где через Оку имелись «перевозы»-броды («…да где в котором месте на Оке перелазы гладки и мелки, и в том месте зделать крепости, заплести плетень и чеснок побити, где в котором месте пригоже какова крепость поделать. Да и на Угре на устье, от устья вверх, до которого места пригоже, по тому же зделати крепости для перелазов», «…на берегу хворостом зделали двор да около того ров копали, и на перевозе наряды и пушки еси оставив …»^{300}). Места для возведения этих полевых фортификаций были заранее присмотрены воеводами, о чем было сказано в выданном им наказе: «По Оке реке вверх и вниз розъездити бояром князю Михаилу Ивановичю, с которым воеводою пригоже, и Ивану Васильевичю (Михаил Иванович — князь М.И. Воротынский, 1-й воевода большого полка, Иван Васильевич — И.В. Меньшой Шереметев, 2-й воевода большого полка. — П.В.) по тому же, переменялся. А в ыные хместа из полков бояр и воевод отпущати боярину князю Михаилу Ивановичю, по тому же переменяяся, чтоб изо одного полку двем воеводам вдруг не ездити. А ездити Окою вниз и до Резани, а вверх и до Жиздры, до засеки (той самой, что должны были обновить и усилить князь П. Волконский и Е. Ржевский. — П.В.), и Жиздрою до коих мест надобе…».

Строительные работы, начавшиеся примерно в середине апреля 1572 г., после того, как сошло половодье, легли на плечи сотен и тысяч собранных с окрестных деревень посошных людей и ратников полков, вставших с началом весны по Оке: «А делать по Оке и по Угре тутошними людми сохами, которые сохи с обе стороны реки пришли, а в ыных местех и полковыми людми делать всеми, где что пригоже зделать, по тому промышлять и делать». По мнению П. Симеона, автора истории Серпухова, следы этих укреплений (в виде тройного ряда заостренных вверху свай) были видны на берегах Оки под Серпуховом еще в начале XIX в. К началу боевых действий работы были уже завершены^{301}.

Однако укрепления бесполезны, если они не будут заняты бойцами, и потому важнейшей задачей, которую должен был решить дьяк Разрядного приказа А.Ф. Клобуков «сотоварищи»^{302}, было правильное распределение тех сил, которыми располагало Русское государство накануне решающей битвы. Эту проблему приходилось решать в сложных условиях. Страна была истощена многолетней войной — по существу, с того момента, как Иван IV начал свою казанскую эпопею, Россия мира не знала. Изыскать людей, лошадей (кстати, а ведь именно с лошадями, и именно сейчас, и должны были возникнуть определенные проблемы — ведь в 1550-х — начале 1560-х гг., пока ногайским бием был Исмаил, ногаи исправно поставляли в Россию тысячи коней. Но после смерти Исмаила его сын Дин-Ахмад перешел на сторону крымцев. С этого момента ногайский источник конского ремонта для русского войска можно было исключить), деньги, провиант, фураж — одним словом, все, что необходимо для ведения войны, с каждым годом становилось все сложнее и сложнее. А в 1572 г. к этому всему добавились еще и последствия нашествия татар в предыдущем году, засухи, голода и пришедшего вслед за ними морового поветрия (чумы?), что опустошало Русскую землю в предыдущем году и которое не прекратилось и в 1572 г.^{303}

Однако, пожалуй, даже не это было самой главной трудностью, с которой столкнулись дьяки Разрядного приказа. В 1572 г. Русское государство снова оказалось в ситуации, когда войну приходилось вести сразу на нескольких фронтах, а именно на северо-западном, против Швеции, и, естественно, на южном, крымском. К счастью для Ивана IV и дьяков Разрядного приказа, заключенное с таким трудом перемирие с Речью Посполитой было ратифицировано Сигизмундом II в 1571 г. и, несмотря на всю неустойчивость отношений между двумя государствами, продолжало действовать. Тем не менее положение России оставалось сложным. Война со Швецией, вступившая в новую фазу в конце 1571 г., была всего лишь отложена до Троицына дня 1572 г., т.е. до 25 мая, когда Иван ожидал в Новгороде шведских послов с ответом на его требования к королю Швеции Иоганну III. Ну а поскольку война была отложена, следовательно, необходимо было выделить достаточно крупный контингент войск для ее продолжения в том случае, если перемирие, установленное Иваном Грозным в одностороннем порядке, будет прервано. Добавим к этому, что неспокойно было и в Поволжье^{304}.

Таким образом, в кампанию 1572 г. Русское государств вступало, имея два фронта — северо-западный, шведский, и южный, крымский, и, исходя из этого, Разрядный приказ и должен был планировать действия русского войска и распределять имевшиеся силы.

Мобилизация ратников и посохи для наступающей новой поры военной активности началась, судя по всему, еще в конце 1571 — начале 1572 г. Во всяком случае, в новгородских летописях отмечено, что 11 февраля 1572 г. государь приказал «по всем манастырем Новгородцким слуги монастырьские ставити, с лошедми и с пансыри, со всем запасом, к Москве, на службу…». Здесь же сохранилось и интересное свидетельство о наборе посохи для нужд наряда:«… на Волхов на берег провадили к судну на лодии казаки Навгороцкые, своих дворов с улицы; а давали казаком на день по пяти денег и по два алтына везти было тот наряд в Псков…» Т.е. получается, что сами новгородцы не горели желанием поучаствовать в государевом деле, а нанимали «казаков», вольных, гулящих людей, согласных подзаработать. Примерно в конце февраля — начале марта 1572 г. в Разрядном приказе была завершена основная работа и над составлением разрядов на кампанию — так, роспись «берегового» разряда была передана назначенному командующим этой группировкой боярину князю М.И. Воротынскому 22 марта 1572 г.^{305}

Прежде всего охарактеризуем разряд «похода государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии и сына его царевича князь Ивана Ивановича, как ходили на свое дело и на земское в свою отчину в Великий Новгород, а из Новагорода итить на Свийские немцы». Анализ этой росписи представляется чрезвычайно важным для общего понимания стратегической обстановки и планом русского командования и самого Ивана Грозного на лето 1572 г. Для начала отметим, что бытует мнение, разделяемое рядом историков, например В.П. Загоровским, что на Оке в преддверии нашествия были сосредоточены практически все русские силы^{306}. Однако те, кто так считает, почему-то забывают о мощной армии, что была сосредоточена весной 1572 г. в Новгороде.

Далее обращает на себя внимание устранение Ивана Грозного от прямого руководства войсками на Оке. Уехав в далекий Новгород, куда он прибыл 1 июня 1572 г., царь фактически развязал руки Воротынскому, предоставив ему возможность действовать сообразно обстоятельствам. По этому поводу вспоминаются слова прусского военного теоретика и военачальника Г. фон Мольтке-старшего. Он писал, что «…самым несчастным полководцем, однако, является тот, который имеет над собой еще контроль, куда он должен давать отчет каждый день, каждый час о своих предположениях, планах и намерениях. При такой системе должна разбиваться всякая самостоятельность, всякое быстрое решение, всякий смелый риск, без которых нельзя вести ни одной войны. Только один человек может принять смелое решение. Издали опасно давать даже хорошие приказания. Если при армии нет высшей военной власти, то полководец должен иметь полную свободу действий… Поэтому раз война объявлена, главнокомандующему должна быть дана полная свобода действовать по собственному его усмотрению…». Покинув Москву, Иван предоставил Воротынскому эту самую полную свободу действий, возможность принимать самостоятельные решения, сообразуясь с изменяющейся обстановкой^{307}.

Продолжим наш «перебор людишек». Для «Свийского» похода к началу лета 1572 г. на северо-западе была собрана достаточно крупная рать. Согласно разрядным записям, она состояла из 3 полков — большого, передового и сторожевого: «…В большом полку быть государю царю и великому князю Ивану Васильевичи) всеа Русии, а с ним сын его государев царевичъ князь Иван Иванович, да за государем в полку царевичъ Михайло Кайбулович. Дворовые воеводы князь Федор Михайловичь Трубецкой да Малюта Лукьянов сын Скуратов. В передовом полку воеводы князь Петр Тутаевичь Шейдяков, да князь Василей Юрьевичь Голицын, да Замятия Иванович Сабуров; да в передовом же полку Иль Мурза Исупов. В сторожевом полку бояре и воеводы князь Иван Федорович Мстисловской, да Михайло Яковлевич Морозов, да воевода Иван Дмитреевичь Плещеев Колотка; да в сторожевом же полку царь Будалей…» Еще два воеводы были посланы «по ореховским вестям» на усиление гарнизона Орешка. Новгородские летописи также сообщают, что к концу весны 1572 г. в Новгороде были собраны «изо всих городов» «стрелцы великого князя», а также «государские козаки». К ним, безусловно, необходимо добавить опричных стрельцов, которые сопровождали Ивана Грозного (в знаменитом Новгородском походе их было, по сообщению летописи, 1500 чел.). Кроме того, не стоит забывать еще и о том, что касимовскому «царю» Саин-Булату было приказано в начале 1572 г., по возвращении из набега на Финляндию, «с своим двором жить в Великий Новгород и быть в Новегороде и дожидатись государя…», равно как и собранные в декабре 1571 г. князьями В.В. Тюфякиным и Г.Ф. Мещерским «казанские князья, и тотары, и черемиса, и мордва» тоже вряд ли были отпущены Иваном домой.

Одним словом, если попытаться сопоставить отрывочные сведения о численности собравшихся в Новгороде ратных людей с теми сведениями, что остались, к примеру, от полоцкого похода и похода в Ливонию в 1577 г., то можно предположить, что к началу лета 1572 г. в Новгороде вполне могло собраться до 8 тыс. пехоты (стрельцов и казаков) и до 5 тыс. татар, мордвы и черемисов. К ним можно добавить еще и порядка 5 тыс. детей боярских «розных городов». Тогда вместе с нарядом и послужильцами детей боярских в Новгороде и его окрестностях к приезду туда государя вполне могло находиться до 30 тыс. ратных людей^{308}. Что и говорить, сила более чем достаточная для того, чтобы возобновить «бранную лютость» и «обратить» царский гнев на «землю Свейскую».

Однако на «берегу», судя по всему, к началу лета 1572 г. была собрана еще более значительная рать. Для характеристики ее и планов русского командования обратимся к разрядным записям и к немногочисленным сохранившимся документам Разрядного приказа.

Прежде всего, внимательно перечитаем и попытаемся проанализировать план ведения кампании, который, безо всякого преувеличения, сохранился чудом и позволяет составить полное представление о замыслах Ивана Грозного и его воевод. Этот план подробнейшим образом был изложен в наказе воеводе боярину князю М.И. Воротынскому «с товарыщи».

В наказе были рассмотрены следующие варианты действий русской рати. В Москве не сомневались в том, что главной целью готовящегося похода Девлет-Гирея будет Москва, однако какую дорогу он выберет, было неясно. Если крымский «царь» снова, как и в прошлом году, «Оку вверху перелезет, а пойдет на Волхов старою дорогою», «на прямое дело, а не для войны», то «плавная» рать из набранных на Вятке ратных людей вместе с наемными конными «польскими» казаками-пищальниками должна была спешно выдвинуться к Жиздре. Здесь они, встав «в крепких местах», сдерживали бы неприятеля, пытающегося переправиться через реку, до подхода главных сил. Последним же предписывалось наказом «…по тем вестем со всеми людми и с нарядом идти х Колуге, да будет мочь иметь, чтоб дал Бог поспешити на Жиздру со всеми людми. И бояром и воеводам спешить к Жиздре, а, у Жиздры став, промышлять со царем царя и великого князя делом, чтоб дал Бог не перепустити за Жиздру царя. А будет царь перелезет Жиздру, а пойдет к Угре, и бояром и воеводам стати со всеми людми на реке на Угре…». При этом составители наказа неоднократно подчеркивали, чтобы воеводы ни в коем случае не стремились «на походе со царем на полех без крепостей однолично не сходитися», берегли наряд и пехоту и выбирали место сражения таким образом, чтобы стрельцы успевали «поиззакопатися по крепким местом»^{309}.

В качестве второго варианта действий была изучена возможность наступления хана непосредственно на Москву, кратчайшим путем,«… к реке к Оке прямо меж Колуги и Олексина, или меж Олексина и Серпухова, или меж Серпухова и Коширы, или меж Коширы и Коломны». И снова «плавная» рать и «польские» казаки должны будут поспешать к месту предполагаемой переправы неприятеля с тем, чтобы помешать ему беспрепятственно «перелезть» через Оку. Основные же силы в это время выдвигались бы к месту выхода татар к Оке. И опять в наказе было прописано «накрепко»: «…как у реки станут против царя, а будет в ыном месте люди иные перелезут, и у бояр бы и у воевод, что было заранее розписано, которым пешим людем с пищальми и конным стояти против тех людей, которые учнут за рекою стоять, а ещо не перелезут; и которым полком от тех людей стояти и береженье держать, которые в ыном месте перелезут, чтоб, приговоря про то заранее, розписати, чтобы в то время ведал, кому где промышляти». Т.е. воеводы должны были заранее попытаться предусмотреть возможные варианты действий неприятеля, обдумать контрмеры и довести их до начальных людей с тем, чтобы «всякий воин знал свой маневр».

Рассматривался в Разрядном приказе и случай, если татары попытаются форсировать Оку под Рязанью и выйти к Коломне по левому берегу реки. Тогда воеводам предписывалось «итти убережною дорогою, да выбрати крепкое место, да тут стати от реки до лесу и на лесу крепости поделати, да тут полки стати, чтоб, царя из крепких мест на поле не выпущая, его встретить, чтобы стрельцы и с казаки с пищальми в крепком месте при лесе стать и крепости наряду и стрельцом поделати, где какова пригоже, посмотря по месту, и промышляти государевым и земским делом со царем, сколько Бог помочи подаст».

Наконец, не исключался и такой вариант действий крымского «царя» и его «царевичей», когда они откажутся идти по уже известному маршруту к Москве, а направятся восточнее столицы, во владимирские земли. Они давно, еще со времен нашествия Мухаммед-Гирея I в 1521 г., не подвергались неприятельским вторжениям, и в случае успеха татары могли рассчитывать на богатую добычу и большой полон. В таком случае наказом предписывалось «бояром и воеводам итти к Володимерю да ко Клязме, под Володимерем или где пригоже царя и великого князя делом и земским промышляти со царем». Однако действовать они должны были осторожно и аккуратно, в особенности опасаясь того, что неприятель предпримет попытку ввести русское командование в заблуждение, вынудить его бросить свои полки с «берега» на северо-восток, и тогда «царь» главными силами прорвет оборонительный рубеж по Оке. Особенно подчеркивалась составителями наказа значимость хорошо налаженной системы дальней разведки. И если «…от станиц вести полные будут, что перелезет царь Дон со всеми людми с крымской стороны на нагайскую сторону, а пойдет к Шацкому к Мещерской украине, и тогды самим итти к Володимерю, а, по вестем смотря, и из Володимеря итти. А в судех Окою вятчан и казаков польских с ручницами з головами тогда отпустити под царя. А волети на перевозех на Оке и в крепких местах в лесех на царя приходить, смотря по тамошнему делу».

На всякий случай в Разрядном приказе предусмотрели и такой поворот событий, когда хан решит не идти на Москву, а «перелезчи реку, войну розпустит или заречные места тульские и резанские и олексинские и козельские учнет воевати». В таком случае воеводы должны были, по замыслу авторов плана, «голов с людми посылати и стрельцов и казаков с пищальми и резвых людей неметцких посылати, а, смотря по делу, и самим делом царя и великого князя промышляти и на крымские люди приходити». Одним словом, воеводы должны были приложить все возможные усилия для того, чтобы хан не смог угнать в Крым захваченный полон, а его «полки» понесли бы как можно большие потери во время «войны» и последующего отхода в Поле.

Обращает на себя внимание настойчивые требования составителей наказа к воеводам, чтобы те заблаговременно, до начала боевых действий, провели рекогносцировку будущего театра военых действий, выбрали «крепкие места», заранее договорились о совместных действиях между собой, и, «высмотря и приговори, полки поставити и как, приговоря, какую крепость учинити у наряду и у стрельцов у пеших людей, да то все заранее иззаписати да потому в приход царев где полком стати, таковы места себе и прибирати и крепость такову по приговору зделати у наряду у пеших людей». То же самое было сказано и относительно обозакоша: «А с кошем голов дву добрых крепких учинится, а поставити б их в крепком месте и стрельцов и казаков с пищальми в кошю оставити сколько пригоже, чтоб полк кошовой был особно; только бы стояли в крепком месте»^{310}.

И еще одно представляющееся чрезвычайно важным наблюдение, которое можно получить при внимательном анализе наказа. Понимая, что с началом боевых действий численное превосходство при любом раскладе будет за неприятелем (о том, что около 30 тыс. ратных людей пришлось выделить для войны со шведами и надежд на то, что они смогут принять участие в борьбе с татарами летом 1572 г., практически не было, мы уже писали выше), русское командование решило сделать ставку на качественное превосходство русской рати над татарской. Красной нитью через весь текст наказа проходит одна и та же мысль — успех будет достигнут только в том случае, если вооруженная огнестрельным оружием пехота, наряд и конница будут тесно взаимодействовать на поле боя, а воеводы сумеют по максимуму использовать те несомненные преимущества, которые давали русским массированное использование огнестрельного оружия и полевой фортификации.

Вернемся обратно к плану кампании. Рассмотренные варианты действий противника повлияли на расстановку полков на «берегу». Прежде всего необходимо отметить, что учитывая общую неблагоприятную обстановку, в Разрядном приказе отказались от мысли встретить противника за «рекой», опираясь на Тулу и другие крепости южнее Оки. Опыта таких действий было немного, да и ставки в игре были слишком высоки, чтобы позволить рисковать принять бой в местности, где «крепких» мест было явно недостаточно. Как справедливо отмечал В.П. Загоровский, «…все было подчинено обороне центра страны, в первую очередь — Москвы»^{311}. Поэтому большая часть ратных людей с «украйны» должна была «по вестям» идти во главе со своими воеводами «в сход» с полками на «берегу». В большой полк «з Дедилова воевода князь Ондрей Дмитреевич Палецкой, из Донкова князь Юрьи Курлятев», в полк правой руки «с Орла воевода Василей Колычов», в передовой полк — «из Новосили воевода князь Михайло Юрьев сын Лыков». Тем не менее города и крепости в полосе предполагаемого действия вражеских сил заблаговременно приводились в боевую готовность: «осады все на Коломне, в Серпухове, в Колуге, на Резани, на Туле, в Козельску и во всех городех украинных людей по вестем заранья в осады собрать однолично. А Коширской уезд собрати в осаду на Коломну да в Серпухов, кому где ближе. А во все городы осадчиков послати ранее с того же сроку з Благове-щеньева дни (т.е. к 25 марта. — П.В.), чтоб везде осады были устроены и собраны и розписаны заранее; не тогды б осадчиков посылать и в осады збирать, как царь придет, собрати б их заранее (выделено мной. — П.В.)…»^{312}

Главные силы русской рати, что должны были принять на себя основной удар неприятеля, включали в себя 5 полков — большой, правой руки, передовой, сторожевой и левой руки. К 23 марта («пятое воскресенье Великого поста») ратные люди «береговой» рати должны были собраться «на Коломне и меж Коломны и до Коширы». Здесь полки лично проинспектировал Иван Грозный. «И тово же лета смотр был у государя ево государевым людям на Коломне апреля в… день бояром и дворяном и детем боярским дворовым и городовым конской и их даточным людям, хто что дал государю в полк людей. И после смотру, собрався с людьми бояром и воеводам, велел государь итти и стоять на берегу по местом …»^{313} По нашему мнению, это произошло во 2-й половине апреля 1572 г. Государев смотр, когда Иван Грозный лично проинспектировал свои полки на «берегу», состоялся, скорее всего, после Пасхи, которая в 1572 г. пришлась на 6 апреля, т.е. не раньше 9—10 апреля, но и не позднее 24 апреля, так как уже 28 апреля Иван был в Москве, где состоялся церковный собор, в повестку дня которого входил и вопрос о четвертом браке царя.

После смотра полки должны были выдвинуться в назначенные им, согласно составленной в Разрядном приказе диспозиции, места. Большой полк вставал в Серпухове, правой руки в Тарусе, передовой в Калуге, сторожевой в Кашире и левой руки на Лопасне^{314}. Большой полк в качестве усиления получал также наряд и знаменитый «гуляй-город»: «В большом же полку воеводы у наряду князь Семен Иванов сын Коркодинов да князь Захарей Сугорской; у города у гуляя были они же…» О «гуляй-городе» сохранилось несколько описаний. Так, польский ротмистр Н. Мархоцкий, встречавшийся с ним во время боев под Москвой во время Смуты, вспоминал, что «гуляй-городы представляют собой поставленные на возы дубовые щиты, крепкие и широкие, наподобие столов; в щитах для стрельцов проделаны дыры, как в ограде…»^{315}.

В этом порядке русское войско и ожидало нашествия. При анализе диспозиции полков «на берегу» стоит обратить внимание на следующее. Прежде всего, это чрезвычайно растянутый характер их расположения — от Калуги до Каширы (по прямой — немногим менее 150 км, реально — много больше). Это создавало серьезные проблемы в управлении всей группировкой и налагало большую ответственность на воевод, командовавших отдельными полками, которым приходилось принимать решения на свой страх и риск. Кроме того, концентрация полков на направлении главного удара противника была затруднена, и поэтому приобретала огромное значение разведка. Чем раньше будет обнаружен неприятель, чем раньше станет возможным более или менее точно определить его намерения, тем больше времени будет у русских воевод для принятия адекватных ответных мер. Этим и объясняется то внимание, с которым при составлении наказа отнеслись в Разрядном приказе к проблемам изучения и подготовки будущего театра военных действий, организации взаимодействия полков и разведки в Поле, что было отмечено выше. Вместе с тем три полка из пяти находились достаточно близко друг от друга. Речь идет о полках большом, что был в Серпухове, левой руки, что встал, очевидно, близ места впадения Лопасни в Оку, сторожевой — в Кашире (их разделяло по 25—30 км вдоль левого берега реки, т.е. несколько часов скорого марша). Можно предположить, что, пытаясь представить наиболее вероятный вариант действия Девлет-Гирея, в Москве пришли к выводу, что «царь» все-таки будет пытаться, скорее всего, прорваться именно на центральном, серпуховском, направлении, и потому преднамеренно усилили именно этот участок оборонительной линии по «берегу».

§ 2. Перед битвой. Люди

Сохранившиеся чудом документы Разрядного приказа дают редкий случай составить достаточно точное представление не только о численности русского войска, оказавшегося под началом воеводы князя М.И. Воротынского, но и о его структуре и качественном составе.

В полковой росписи «береговой» рати дьяки Разрядного приказа указали, казалось бы, совершенно точную цифру численности полков, которые должны были сразиться с татарами летом 1572 г. — «всего во всех полкех со всеми воеводами всяких людей 20 034 чел., опричь Мишки с казаки». Детально расписанные по полкам, эти сведения представляются достаточно точными, не внушающими сомнений, и потому широко использовались различными авторами и проникли в художественную литературу. Однако достаточно давно были высказаны сомнения относительно точности этих сведений. Так, Р. Г. Скрынников полагал, что русское войско могло насчитывать до 30—40 тыс. ратников, в 50 тыс. чел. определял численность русской рати В.П. Загоровский. А.А. Зимин с оговоркой писал о 73 тыс. русских воинов^{316}.

Для того, чтобы более или менее представить примерное (выделено мной. — П.В.) число воинов, которыми располагал князь М.И. Воротынский летом 1572 г., прежде всего необходимо определить время составления и характер ведомости, имеющейся в нашем распоряжении. Анализируя текст документов, отечественный историк В.И. Буганов писал, что «…основной текст документов № 1—3 (наказ Воротынскому, роспись войска и перечень голов. — П.В.) был составлен, очевидно, в конце зимы — начале весны 1572 г., но до отправки воевод и войска с нарядом (артиллерией) на берега р. Оки, а дополнения и исправления были сделаны уже в ходе отправки войска на службу весной 1572 г. (выделено нами. — П.В.) …»^{317} Эти предположения подтверждаются находкой другого отечественного историка, Г.Д. Бурдея, который обратил внимание на точную дату составления росписи — 22 марта 1572 г. Таким образом, роспись была составлена до того, как в Коломне состоялся царский смотр и полки начали выдвигаться на позиции, предписанные в наказе. Следовательно, есть все основания утверждать, что основной текст документов был составлен до того, как был произведен смотр всего (выделено нами. — П.В.) войска. В этом случае становится ясным, почему составители росписи не указали в ней точное число казаков атамана М. Черкашенина, что должны были прибыть на соединение с «береговой» ратью. На момент составления росписи неизвестно было, сколько казаков явится с названным атаманом, поскольку казаки были не слугами великого государя, а вольными людьми, его союзниками, и в поход могло их выступить и сто, и тысяча, и много больше воинов — одним словом, сколько «похочет».

Таким образом, из всего вышесказанного вырисовывается следующая картина — в конце зимы — начале весны 1572 г. в преддверии очередной «польской» кампании дьяки Разрядного приказа составили предварительную (выделено мной. — П.В.) роспись войска, выделяемого для кампании. Естественно, что эта роспись была неполной и не отражала реальное состояние войска, которое оказалось на «берегу» летом того же года. Почему? Во-первых, в наказе Воротынскому четко и недвусмысленно прописано: «А которым князем, и детем боярским, и немцом, и стрельцом, и казаком и всяким людем в котором полку быти, и тому послана к бояром и воеводам розпись и списки. И боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому взяти себе списки и бояром и воеводам списки роздать…» Значит, именно эта предварительная роспись и была выдана Воротынскому и он же раздал ее копии подчиненным воеводам. Далее князю предписывалось после сбора ратных людей в районе Коломна—Кашира выступать на позиции по «берегу». И далее из контекста наказа следует, что после прибытия на указанные места князь должен был «…поимати по полком памяти: сколько с кем будет людей полковых в доспесех и в тегиляех, и без тигиляев и сколько кошевых. Да розписати, выбрав, головы добрые и розписати детей боярских и их людей по головам (выделено мной. — П.В.) по всем полком, чтоб всех людей розписати заранее».

Итак, можно сделать уверенный вывод, что на основе этой предварительной росписи после смотра по прибытию на места М.И. Воротынский должен был провести окончательное «устроение» полков, включая и «прибылых» украинных воевод с их людьми: «Которые воеводы по украинам которым быти по розписи на сходе з бояры и воеводами, и боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому по всем украинам розослати, чтоб по тому же, поймав памяти и розписав по головам детей боярских и боярских людей, да тот бы список прислати к боярину и воеводе ко князю Михаилу Ивановичю с товарищи заранее, а у себя противень оставити, чтоб боярину князю Михаилу Ивановичю с товарищи было в ведоме заранее всех украин люди по смотру. А как люди сойдутца, и боярину и воеводе князю Михаилу Ивановичю Воротынскому с товарищи, приговоря день да вышед в котором месте пригоже, да в тот день во всех полкех и по всем украинам пересмотрити людей на конех в доспесех…» В результате должна была появиться на свет новая, на этот раз полная и окончательная роспись ратных людей всех разрядов «по головам», включая сюда послужилыдев детей боярских и даточных пищальников — тех самых, о которых в наказе было сказано: «…Имати с бояр и со князей и з детей боярских людей с пищальми с пятьсот чети человека с пищалью, с тысячи чети дву человек с пищальми. Да, поймав, тех людей с пищальми розписать по головам особно, опроче (выделено мной. — П.В.) детей боярских». Между тем в росписи указаны «по головам» дети боярские, стрельцы, казаки городовые и наемные, «немцы» ротмистра Ю. Фаренсбаха (о них речь ниже. — П.В.), вятчане «на струзех», тогда как ни послужильцев детей боярских, ни даточных, ни кошовых, что должны были быть описаны «по головам» «опричь прочих», их нет. Следовательно, цифра 20 тыс. человек носит всего лишь предварительный характер и не отражает действительную численность русского войска при Молодях.

Правда, все эти доводы можно подвергнуть сомнению на основании того факта, что был отмечен В.И. Бугановым — в тексте документа есть приписка против фразы о наряде, что он уже «послан». Однако, во-первых, это всего лишь приписка к основному тексту, касающаяся только одного его раздела, а во-вторых, из текста наказа Воротынскому отнюдь не следует, что наряд был на смотре в Коломне^{318}. Кроме того, судя по писцовой книге Коломны 1577/1578 гг., в Коломне хранился знаменитый «гуляй-город» и затинные пищали к нему^{319}, но не сам полковой «наряд», который, стало быть, находился в Серпухове. И если большой полк должен был стоять в Серпухове, то имело ли смысл по весенней распутице перевозить с большими трудами наряд из Серпухова в Коломну, а потом опять направлять его в Серпухов?

Определив, что известная роспись носила предварительный характер и не отражала истинной численности русской рати, а только минимальный ее уровень, попытаемся определить верхний, максимальный ее предел. Прежде всего необходимо определить, сколько примерно могло быть послужильцев детей боярских. Выше мы уже отмечали, что для начала 1570-х гг. соотношение детей боярских и их послужильцев 1 к 2 отнюдь не было редкостью. Вместе с тем логичным было бы предположить, что лучшие дети боярские были вызваны Иваном Грозным в Новгород. Из росписи следует, что дети боярские составляли большую часть войска М.И. Воротынского — 12 тыс. человек. Если не брать в расчет мелкопоместных «украинных» детей боярских, то и тогда получается без малого 10,5 тыс. детей боярских, способных выступать в поход не только «конно» и «оружно», но и «людно». Следовательно, можно увеличить численность русской конницы как минимум на 10—11 тыс. послужильцев «в доспесех и в тегиляех, и без тигиляев».

К этому числу необходимо добавить даточных людей с пищалями. Механизм их сбора определен точно — с 500 четей земли «с бояр и со князей и з детей боярских» 1 боец. Ближайшим аналогом механизма сбора даточных людей может служить роспись войска 1604 г.^{320} Правда, в этом случае, по замечанию А. П. Павлова, даточные собирались, скорее всего, из расчета со 100 четей земли 1 боец^{321}. Однако в 1604 г. круг лиц, с которых должны были быть собраны даточные, был ограничен по сравнению с 1572 г. Кроме того, известно также о мобилизации монастырских слуг, и хотя об этом говорят новгородские летописи, вряд ли это мероприятие ограничилось только лишь одними новгородскими монастырями. С учетом всех этих обстоятельств можно предположить, что вместе с казаками М. Черкашенина М.И. Воротынский мог рассчитывать еще минимум на 3—4 тыс. ратных людей. В сумме получается, что всего «береговая» рать вполне могла насчитывать 30—35 тыс. человек без учета кошевых. Распределение людей по полкам см. таблицу 1.

 Таблица 1.

Численность полков армии М.И. Воротынского согласно предварительной росписи марта 1572 г.

В скобках приведены расчетные данные с включением послужильцев детей боярских, численность которых не нашла отражения в росписи.

Анализ данных этой таблицы позволяет сделать ряд интересных наблюдений относительно устройства русских полевых армий того времени. «Береговая» рать на ²/₃ состояла из поместной конницы, да и значительная часть пехоты, скорее всего, была посажена на коней для большей маневренности (случаев такой службы в то время можно найти немало, например конными были стрельцы и казаки, входившие в войско И.В. Большого Шереметева в 1555 г.). Обращает на себя внимание необыкновенно большая доля ратников, вооруженных огнестрельным оружием — до 1/3 всех бойцов. Еще раз подчеркнем, что русское командование в предстоящей битве сделало ставку на достижение качественного перевеса над неприятелем и, забегая вперед, отметим, что оно не ошиблось в своих расчетах. Отметим также две неприятных новинки, с которыми предстояло встретиться татарам в 1572 г., — впервые в полевом сражении предполагалось использовать «гуляй-город» (во всяком случае, создается такое впечатление, что для Девлет-Гирея и его военачальников появление «гуляй-города» оказалось неприятным сюрпризом), а второй такой новинкой стало появление в русском войске наемных «немецких» всадников-гофлейтов^{322} Было бы соблазнительно предположить, что они использовали тактику огневого кавалерийского боя, выработанную немецкими рейтарами, однако есть серьезные сомнения относительно того, что этот опыт, постепенно утверждавшийся в наемной немецкой коннице в 60-х гг. XVI в., был быстро усвоен ливонцами. Одно ясно точно — гофлейты были хорошо защищены сплошным трехчетвертным или полудоспехом и были серьезным противников для легковооруженных в массе своей татар^{323}.

Теперь несколько слов о тех, под чьим началом ратники «береговой» рати должны были идти в бой против «поганых», — воеводах. Для начала стоит отметить, что 10 ее воевод делились на земских и опричных пополам — 5 земцев и 5 опричников. В историографии распространено мнение о том, что, перемешивая опричных и земских воевод, Иван тем самым ставил последних под контроль первых^{324}. Обосновывая этот тезис, его сторонники обычно ссылаются на то, что, с одной стороны, Иван отказался дать ход местническому спору между опричником князем Н.Р. Одоевским и земцем князем И.П. Шуйским, не желая де тем самым менять установленный порядок, а с другой стороны — расстановка командного состава была произведена таким образом, чтобы в передовом, левой руки и сторожевом полках воеводы-опричники были назначены вторыми воеводами. Однако на это можно возразить, что указанный местнический спор весной 1572 г. отнюдь не был единственным. Тот же Одоевский попытался местничать с Воротынским, а земец князь А.В. Репнин «бил челом» на опричника князя А.П. Хованского, однако ни в том, ни в другом случае никаких шагов со стороны царя предпринято не было. Почему? Ответ на этот вопрос кроется в материалах местнического дела князя В.Ю. Голицына и князя И.П. Шуйского. Отвечая на претензии Голицына, Шуйский заявил — кампания 1572 г. была объявлена «без мест»^{325}. Кроме того, из разрядной росписи хорошо видно, что большим полком командовали только земские воеводы, в передовом полку начальствовали только опричные воеводы, в полку правой руки опричный воевода был 1-м, а земский — 2-м, а в полках левой руки и сторожевом — наоборот. Таким образом, нельзя заключить, что опричные воеводы занимали особое место, равно как и опричное войско само по себе. Поэтому мы не согласны с выдвинутым предположением о «комиссарстве» опричных воевод при земских. Как отмечал А.А. Зимин, дети боярские из взятых в опричнину уездов находились под началом как опричных, так и земских воевод. Равно как и «земские» служилые люди должны были идти в бой под руководством не только земских воевод, но и опричных.

«Строгое размежевание опричного и земского войск фактически уже перестало существовать к весне 1572 г»., — подытожил свои наблюдения историк^{326}. Боле того, соглашаясь, по сути, с этим тезисом, отметим, что, как будет показано ниже, судя по данным разрядных книг, это размежевание начало размываться уже в ходе зимнего похода 1571/1572 г. на «свийских немцев». И еще одно наблюдение, которое можно сделать при анализе разрядных записей. Складывается впечатление, что негативный эффект от опричной реформы по меньшей мере несколько преувеличен критиками Ивана Грозного. Действительно, на первый взгляд все вполне логично — «перебор людишек», перераспределение земель и их владельцев должно было ослабить служилые корпорации-«города», нарушить складывавшуюся в результате совместных походов внутреннюю спайку и взаимопонимание дворянских сотен. Однако в 1572 г. земские и опричные сотни действуют рука об руку под началом земских и опричных воевод — и ничего, каких-либо серьезных проблем с взаимопониманием ни на полковом, ни на сотенном уровне русское войско как будто не испытывает. Одним словом, есть проблема, и над ней стоит поразмышлять.

Но вернемся к людям — к воеводам Ивана Грозного. Начнем с 1-го воеводы большого полка, командующего всей русской армией, сосредоточенной на берегу и в «украинных» городах — воеводы, князя, боярина М.И. Воротынского^{327}. Назначая его главнокомандующим, вряд ли Иван Грозный мог сделать лучший выбор, ибо князь обладал всей совокупностью необходимых качеств для того, чтобы занять этот высокий и ответственный пост в московской военной иерархии. Знатность Воротынского не вызывала никаких сомнений — Рюрикович, потомок черниговских князей^{328}, один из немногих последних удельных князей, в начале 1572 г. он фактически был единственным кандидатом на должность командующего войсками на «берегу». Ф.И. Мстиславский был в опале, а потом оказался наместником в Новгороде, а Д.И. Вельский погиб в горящей Москве в мае 1571 г.

Но не только аристократизм был достоинством князя Воротынского. Нет, пожалуй, еще более важным было то, что он обладал колоссальным военным опытом. Не случайно князь A.M. Курбский писал, что Воротынский «муж наилепший и наикрепчайший…, в полкоустроениях зело искусный… много от младости своей храброствовал»^{329}. Но и как ему не быть таковым, если к 1572 г. за его плечами было без малого 30 лет непрерывной военный службы. Начало его карьеры, согласно разрядным книгам, относится к 1543 г., когда он был назначен 1-м воеводой в пограничный Белев. Затем его ожидало наместничество в Калуге и «годование» воеводой в пограничном Васильгороде. Службу на «берегу» он переменял на командование полками, отправлявшимися раз за разом на Казань. Шаг за шагом князь приближался к высотам военной иерархии, и вот в 1552 г. он был назначен 2-м воеводой большого полка и вместе с Иваном ходил к Туле, когда под ее стенами появился Девлет-Гирей с войском (вот тут едва не состоялось первое «знакомство» воеводы с крымским «царем»). В знаменитом казанском походе 1552 г. завершившемся падением Казани и Казанского «царства», М.И. Воротынский был 2-м воеводой большого полка и сыграл важную роль в ходе осады и штурма татарской столицы. Его боевые заслуги были отмечены новым назначением — по возвращении домой Воротынский впервые получил самостоятельное командование, будучи назначен 1-м воеводой большого полка 3-полковой рати, возвращавшейся домой полем «коньми».

Казанское «взятье» выдвинуло воеводу, находившегося в самом расцвете сил (ему было тогда около 40 лет) в узкий круг высших военачальников Русского государства. Вся его последующая карьера проходила на «берегу» (за исключением периода с осени 1562 г. по 1565 г., когда князь находился в опале и в ссылке, и вызвана эта опала была, судя по всему, неудачными действиями Воротынского в июле 1562 г. на «берегу» во время отражения набега татар во главе с самим Девлет-Гиреем^{330}). На протяжении почти 20 лет князь попеременно, в зависимости от подбора воевод на командование полками в очередной кампании, был 1-м или 2-м воеводой большого полка или же 1 -м воеводой передового полка либо полка правой руки. Не вполне доверяя князю (об этом говорит «подручная» запись на 15 тыс. руб. в том, что М.И. Воротынский «не отъедет» «в Литву и в Крым, и в ыные ни в которые государства», данная в апреле 1566 г.^{331}), Иван Грозный тем не менее признавал за ним огромный опыт «польской» службы. Вряд ли случайным было решение царя назначить именно Воротынского 1 января 1571 г. «ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы полские службы»^{332}. В трагические майские дни 1571 г. М.И. Воротынский, командуя передовым полком земской рати, единственный из всех воевод не только сумел сохранить боеспособность вверенных ему сил, но и «провожал» крымского царя до самого Поля. Назначение главнокомандующим «береговой» ратью в кампанию 1572 г. стало венцом его военной карьеры.

Не менее заслуженным и опытным был И.В. Меньшой Шереметев, 2-й воевода и «товарищ» М.И. Воротынского^{333}. По знатности он, безусловно, уступал и Воротынскому, и многим другим воеводам «береговой» рати, однако в его родовитости сомнений быть не могло. Он происходил из старинной московской аристократической фамилии, родоначальник которой, Андрей Кобыла, служил московским великим князьям еще в середине XIV в.^{334} Брат И.В. Большого Шереметева, отличившегося в 1555 г. (о нем мы писали выше), Меньшой Шереметев начал свою военную карьеру в 1552 г., во время знаменитого Казанского похода, когда он был головой в передовом полку. В отличие от Воротынского, его послужной список более «пестрый». И куда только ни бросала судьба Ивана Шереметева? В 1554 г. он ходил воеводой передового полка малой рати на «луговых людей», не признававших власть Ивана IV, в знаменитую кампанию 1555 г. был 2-м воеводой ертоула, а в ноябре того же года он уже 2-й воевода в полку правой руки в походе «на свийские немцы к Выбору». Затем его ожидало воеводство на «польской украйне», в Михайлове, откуда он, уже окольничий, получил назначение 2-м воеводой полка правой руки в первом походе, открывшем Ливонскую войну. Летом 1559 г. он уже как дворовый воевода в государевом полку участвовал в походе навстречу крымскому «царю» на «берег», а спустя два года 2-м воеводой большого полка снова воюет в Ливонии. В знаменитом Полоцком походе И.В. Меньшой Шереметев был 3-м воеводой полка левой руки, а после того, как Полоцк был взят, остался на годование в качестве 3-го воеводы. Зимой 1563/1564 г. воевода принял участие в неудачном для русской рати походе в Литву. Войско, которым командовал князь И.П. Шуйский, один из ведущих русских военачальников начала царствования Ивана Грозного, было наголову разбито литовцами, а сам Меньшой Шереметев, 1-й воевода сторожевого полка, бежал с поля боя, бросив свой саадак и саблю, которые и были доставлены торжествующему победу великому гетману Литовскому Н. Радзивиллу^{335}.

Однако это поражение никак не сказалось на службе воеводы. В последующие годы он попеременно воеводствовал в Калуге, Михайлове и Дорогобуже, ходил походами на литовцев 1-ми 2-м воеводой передового полка, командовал большим полком малой 3-й полковой рати, выходил на «берег» 2-м воеводой передового и правой руки полков, в 1569 и 1570 гг. посылался «за реку» 2-м воеводой большого полка и воеводой передового полка малых ратей. За участие в возвращении Изборска, взятого «Оманом» в январе 1569 г., Меньшой Шереметев был пожалован «большим золотым». Судя по записям в разрядных книгах, в начале 1570-х гг. Иван приблизил к себе воеводу — во всяком случае, в октябре 1571 г. он был приглашен на свадьбу царя с Марфой Собакиной, а в зимнем 1571/1572 г. походе на «свийские немцы» Меньшой Шереметев числился 2-м дворовым воеводой. Невольно напрашивается мысль, что, назначая Шереметева «товарищем» к Воротынскому, Иван Грозный рассчитывал, что 2-й воевода будет присматривать за 1-м.

Полком правой руки командовали опричный воевода Н.Р. Одоевский и земский Ф.В. Шереметев. 1-й воевода полка, князь Н.Р. Одоевский, попал в опричнину поздно — в начале 1570 г., когда Иван Грозный произвел «перебор» своей старой опричной гвардии и попытался влить в нее новую кровь. О знатности воеводы свидетельствует тот факт, что весной 1572 г. он бил челом на М.И. Воротынского — и было с чего, так они приходились друг другу близкими родственниками, происходя от Романа Одоевского, внука Михаила Всеволодича Черниговского. Однако его служебная карьера на фоне служб Воротынского выглядела не в пример более бледной. Записанный среди служилых князей в «Дворовой тетради», князь Никита в разрядах впервые фигурирует в росписи Полоцкого похода 1562/1563 г., когда он был «прибран в ясоулы» в государевом полку^{336}. Следующий этап в его карьере — должность «прибылого» воеводы в полку правой руки «береговой» рати в 1565 г., после чего он годовал в Дедилове, воеводствовал в Почепе и Данкове. В 1569 г. он должен был стать, в случае появления «крымских людей» и «схода» воевод «крымской украины» для их отражения, 1-м воеводой большого полка. В мае 1570 г. «по вестем» он вместе с М.И. Воротынским был послан в Серпухов, а уже в сентябрьской росписи опричных полков, что были оставлены в Тарусе после возвращения Ивана Грозного в Слободу из-за несостоявшегося «прямого дела» с Девлет-Гиреем, князь Н.И. Одоевский уже 1-й воевода полка правой руки.

Как видно из послужного списка князя, боевого опыта у него было явно недостаточно, видимо, потому ему в «товарищи» был назначен младший брат Меньшого Шереметева Ф.В. Шереметев. Последний, несмотря на свою молодость (относительную, конечно, ибо записанный в «Дворовую тетрадь»^{337}, Ф.В. Шереметев впервые появляется на страницах разрядных книг в 1555 г., когда он был назначен воеводой в Дедилов), был довольно опытным военачальником^{338}. В 1556 г. молодой Федор Шереметев участвовал в походе Ивана IV «для своего дела земского» в Серпухов на случай вторжения Девлет-Гирея в царской свите царским оруженосцем (ему было поручено 2-е копье Ивана). В1557 г. мы видим Федора Шереметева воеводой в Пронске, и тогда же он совершил свой первый выход в Поле «по вестем» вместе со старшим братом Иваном Меньшим. Когда же в июле Иван IV выступил на «берег», то Федор Шереметев снова был царским оруженосцем, на этот раз с рогатиной. В 1558 г. Ф.В. Шереметев служит уже воеводой в Вышгороде на Псковщине, откуда ходил на ливонский город Алыст (Мариенбург), а затем ходил «на маистра» 1-м воеводой передового полка малой 3-полковой рати. В 1561—1562 гг. Федор Шереметев участвовал 2-м воеводой полка правой руки в зимнем походе в Ливонию, а в следующем году воеводствовал в Козельске. Спустя год он уже 1-й воевода полка правой руки, что ходил в составе большой рати на Озерищи, и, когда город был взят, он остался там 2-м воеводой. Весной следующего, 1565 г., он был назначен 1-м воеводой в Михайлов, затем был на воеводстве в Вороноче и 3-м воеводой в Полоцке. В 1569 г. Ф.В. Шереметев уже воевода в Данкове, причем в случае схода «украинных» воевод «по вестем» он должен был занять место 2-го воеводы большого полка малой 3-й полковой рати. Последнее его назначение перед памятной кампанией 1572 г. — «городовое» дело в 1570 г. Вот и получается, что земец Ф.В. Шереметев, ходивший походами и на татар, и на Литву, и на «немцев», как бы подстраховывал своего родовитого, но менее опытного опричного коллегу (к тому же, судя по записям разрядных книг, и более молодого).

Передовым полком, занявшим ответственный правый фланг укрепленной позиции на «берегу», командовали два опричных воеводы. И снова мы видим ситуацию, когда более знатного, но менее опытного воеводу подстраховывает не такой родовитый, но зато искушенный в ратном деле «товарищ». 1-й воевода полка князь А.П. Хованский попал в опричнину, по мнению В.Б. Кобрина, в 1-й половине 1570 г. (как и Н.Р. Одоевский) — очевидно, в рамках кампании по «укреплению» опричнины после большой ее чистки. До этого Гедиминович Андрей Хованский, потомок литовского князя Патрикея Наримонтовича, выехавшего в Москву в 1408 г., служил дворецким у удельного князя Владимира Андреевича Старицкого^{339}. В этой роли он командовал старицкими детьми боярскими, приписанными к полку правой руки, в походе русской рати в Ливонию в 1560 г., закончившимся разгромом ливонского войска под Эрмесом и падением Вильяна (Феллина). После падения Феллина часть войска была распущена воеводами «в войну», в том числе и старицкие дети боярские во главе с А.П. Хованским.

Снова в Разрядах князь появляется только спустя 4 года, в 1564 г., когда он был воеводой в Брянске. Из Брянска он отправляется в Калугу, на «берег», 1-м воеводой сторожевого полка, а затем 2-м воеводой передового полка. Затем его ожидало воеводство в Рязани, Дорогобуже, походы в Литву, наместничество в Брянске, годование в Полоцке. С переходом Хованского в опричнину его карьера пошла «в гору». Осенью 1570 г. он 2-й воевода полка правой руки, «товарищ» Н.Р. Одоевского. И если сравнить его опыт ведения войны с опытом и умением воевать 2-го воеводы полка князя Д.И. Хворостинина, то это сравнение будет все же не в пользу Гедиминовича.

Побывавший спустя 16 с лишком лет после памятного сражения при Молодях английский посол Дж. Флетчер писал, что лучшим русским военачальником является Д.И. Хворостинин, «старый и опытный воин, оказавший, как говорят, большие услуги в войнах с татарами и поляками»^{340}. Происходил он из рода князей Ярославских, чрезмерно размножившихся к середине XVI в. и оттого «захудавших». Записанный в «Дворовой тетради» по Белой^{341}, Дмитрий Хворостинин впервые появляется на страницах разрядных книг в 1558 г., когда он получил назначение воеводой в Шацк. В следующем году, когда Иван IV ходил на «берег», князь был одним из голов в государевом полку. После его ожидало воеводство в Нижнем Новгороде, Алысте (Мариенбурге), участие в походе на Тарваст «сходным» воеводой в большом полку князя В.М. Глинского. В «Полоцком взятьи» Д.И. Хворостинин был царским адъютантом и головой в государевом полку (в его подчинении было 200 детей боярских) и отличился во время осады Полоцка, выполняя поручения государя. Очевидно, что храбрый и толковый молодой князь именно тогда обратил на себя внимание Ивана IV, поскольку после кратковременного пребывания воеводой в Великих Луках он с образованием опричнины был записан в нее и осенью 1565 г. уже выступает 2-м воеводой опричного войска в походе «по вестям» на Волхов. В несостоявшемся Литовском походе Ивана Грозного осенью 1567 г. Дмитрий Хворостинин первоначально был 1-м воеводой сторожевого опричного полка, а потом был переведен одним из «первых» голов в государев полк. В следующем году он был 2-м воеводой передового опричного полка и со своими людьми должен был стоять в Вязьме. Зиму 1568/1569 г. князь провел в Великих Луках в ожидании нападения литовцев.

Иван Грозный, очевидно, был доволен службой Хворостинина, поскольку в летней 1569 г. росписи опричных полков князь уже 1-й воевода сторожевого полка, стоявшего в Калуге, и к тому же в чине окольничего. Оправдывая оказанное ему доверие, 21 мая 1570 г. Д.И. Хворостинин вместе со своим «товарищем» Ф. Львовым атаковал под Зарайском большой отряд татар, в коротком ночном бою наголову разбил его «и языки многие поймали, и полону много отбили». В трагическом мае 1571 г. князь был 3-м воеводой передового опричного полка, и хотя опричные полки под началом воеводы В.И. Темкина Ростовского неудачно дрались под стенами Москвы, тем не менее на доверии царя к Хворостинину это никак не сказалось. В зимнем 1571/1572 гг. походе на «свийских немцев» Д.И. Хворостинин участвовал в качестве 3-го, после И.Ф. Мстиславского и Н.Р. Одоевского, воеводы сторожевого полка (полков всего было три — передовой, сторожевой и ертаульный). Так что у Хворостинина был не только опыт командования сотнями, полками, ведения осад, организации маршей, но и «прямых дел», чего не скажешь (судя по послужному списку) о его старшем коллеге.

1-й воевода сторожевого полка князь И.П. Шуйский был сыном одного из лучших русских военачальников первых лет Ливонской войны князя П.И. Шуйского, разбитого и погибшего в январе 1564 г. Род князей Шуйских был одним из самых знатных и могущественных в Русском государстве. Родословная их уходила корнями к младшему брату Александра Невского Андрею, старшая же ветвь Шуйских, к которой принадлежал Иван Петрович, началась от старшего сына нижегородско-суздальского князя Дмитрия Константиновича Василия Кирдяпы. Родовитость обусловила и быстрый карьерный рост И.П. Шуйского^{342}. Начав с адъютантства при Иване IV в Полоцком походе 1562/1563 г., спустя семь лет мы видим его на воеводстве в маленькой пограничной крепости в Поле — Данкове. Годом позже он, по-прежнему оставаясь 1-м воеводой в Данкове, князь одновременно получил командование большим полком малой рати, которая должна была быть образована при сходе «по вестям» воевод «украинных» городов и их людей. В мае 1571 г. И.П. Шуйский — уже 1-й воевода сторожевого полка, и оставался им и после того, как Девлет-Гирей, спалив Москву, ушел в Крым.

Таким образом, очевидно, что Иван Шуйский, при всей его знатности, не имел достаточного опыта командования войсками, не говоря уже о «прямом деле». Ему нужен был более «опытный» товарищ, который мог бы подстраховать молодого воеводу (Шуйскому было в 1572 г. около 30 с небольшим лет). Им и стал опричный воевода В. И. Умногоколычев, дальний родственник Шереметевых^{343}. Его служба началась в 1556 г., когда молодой отпрыск знатного старомосковского боярского рода оруженосцем государя «с писаным саадаком» принял участие в государевом походе на «берег»^{344}. В 1557—1558 гг. Василий Колычев воеводствовал в Михайлове и Зарайске, в 1559 г. снова был царским оруженосцем «с писаным саадаком», а в 1560-м был на воеводстве в Мценске и ходил в Поле 1-м воеводой передового полка малой рати. В 1565 г. окольничий В.И. Колычев был на воеводстве в Коломне, одновременно исполняя обязанности воеводы полка левой руки. Затем Василий Колычев был записан в «разряд от литовские украйны» и поставлен начальствовать над ногайскими татарами, посланными на усиление большого полка малой 3-й полковой рати, создавшейся «по озерским вестям». В следующем году он уже 2-й воевода полка левой руки на «берегу», в Коломне, а в 1567 г. принял участие в неудавшемся походе Ивана Грозного на Литву в его свите. К этому времени Василий Колычев уже был в опричнине.

Став опричником до 1572 г., Василий Колычев успел покомандовать в качестве 2-го воеводы сторожевым полком в 1568 г., ходил под Изборск зимой 1569 г., затем был назначен 2-м воеводой большого полка, а в 1570 г. исполнял городовое дело на колыванской дороге и ходил 2-м воеводой наряда к Колывани-Ревелю на помощь к осаждавшему город царскому «голдовнику» герцогу Магнусу. Тот поход закончился для русских неудачей, но на Колычеве и его карьере она не отразилась, и в начале 1572 г. он получил новое назначение.

Последними в нашем списке стоят воеводы полка левой руки, что был поставлен, как уже отмечалось выше, в тылу за большим полком на Лопасне. 1-м воеводой полка был князь А.В. Репнин-Оболенский. Как и М.И. Воротынский, он был дальним потомком Михаила Черниговского и начал свою службу царским адъютантом («за государем ездити») в свите Ивана IV во время Полоцкого похода^{345}. Следующей ступенькой его военной карьеры стало воеводство в 1563 г. в Карачеве.

В 1564 г. он был одним из голов в большом полку воеводы И.Д. Вельского на «берегу», а осенью того же года назначен 1-м воеводой в Михайлов. Из Михайлова Андрей Репнин был перемещен в Пронск, осенью 1567 г. принял участие в Литовском походе Ивана Грозного в качестве 2-го воеводы передового полка земской рати. И поскольку поход не состоялся, то Репнина отправили воеводой в Дедилов, на крымскую «украйну». В следующем году Репнин ходил в Поле «за Сосну», а зимой мы видим его уже в Смоленске, «на вылоске». Весной 1569 г. князь назначен 2-м воеводой в Данков и одновременно в случае схода «украинных» воевод «по вестям» — 2-м воеводой большого полка «украинного» разряда. Следующие два год он провел на воеводстве в Орле, Рязани и Путивле. Таким образом, А.В. Репнин-Оболенский, несмотря на свою относительную молодость (в 1572 г. он разменял, судя по всему, 4-й десяток), мог считаться достаточно опытным «польским» воеводой.

Его «товарищ», младший брат Д.И. Хворостинина Петр Хворостинин, безусловно, уступал и опытом, и знатностью Репнину-Оболенскому^{346}. Его карьера к 1572 г. умещается в несколько строчек. Осенью 1564 г. Иван IV послал его в Рязань с золотыми для боярина А.Д. Басманова и его сына Ф. А. Басманова, отличившихся при обороне города от внезапно пришедших под него крымских татар. Затем Петр Хворостинин вместе со своими братьями был взят в опричнину и был царским рындой и оруженосцем (осенью 1567 г. — с большим копьем, осенью 1570 г. — с большим саадаком, а в мае 1571 г. — с копьем) с перерывом в 1569/1570 г., когда он был послан воеводой в Юрьев. Так что кампания 1572 г. должна была стать для князя первым серьезным экзаменом.

Теперь можно подвести некоторые предварительные итоги. Царь и Разрядный приказ подошли на этот раз к выбору воевод «береговой» рати чрезвычайно ответственно. Ставки в игре были высоки, и недостаток людей (не стоит забывать о второй рати на северо-западе) можно и нужно было компенсировать не только техническим преимуществом, но и превзойти неприятеля в качестве командования. К счастью, подчеркнем это еще раз, толковые воеводы были, и на этот раз с назначениями, как показали последующие события, в Москве не ошиблись. Главные, «большие», воеводы, М.И. Воротынский и И.В. Меньшой Шереметев, отслужившие не один десяток лет на самых разных должностях, были опытными и заслуженными воеводами. Воротынский всю свою жизнь провел на «берегу», сражаясь с татарами и из старших военачальников того времени был, пожалуй, самым искушенным в хитростях степной войны. Его «товарищ» Меньшой Шереметев, хотя и отслужил на десяток лет меньше, но имел более разнообразный боевой опыт, ходив походами не только на татар, но и на Литву, и на «немцев». Расстановка воевод в остальных полках также наводит на мысль о том, что, прежде чем вынести окончательное решение, при царском дворе долго размышляли над этой проблемой. Во всяком случае, чередование знатных, но недостаточно опытных воевод с менее родовитыми, но зато хорошо зарекомендовавших себя на полях сражений и в походах, говорит о многом. Обращает на себя внимание и возраст большинства (6 воевод из 10 разменяли 4-й десяток лет) воевод береговой рати — между 30 и 40 годами, т.е. с одной стороны, они еще сохранили энергию и задор молодости, а с другой — набрали необходимый опыт и выдержку, которых столь недостает порой молодым военачальникам.

Теперь несколько слов о тех силах, которыми располагал Девлет-Гирей перед решающим сражением. Русские летописцы старательно подчеркивали грандиозный, прямо-таки апокалиптический, размах татарского нашествия, сообщая о «тьмочисленном» разноплеменном воинстве, выступившем на Москву под начало своего «царя». Так, автор «Московского летописца» писал о том, что в неприятельском войске было «…по смете и по языком с царем и с царевичи и с пашою турских и крымъских, и нагайских, и черкаских людей 150 000 и больши; да вогненново бою было 20 000 янычаней»^{347}. Под стать этим цифрам были и намерения хана: «…иде царь крымский гнев Божий над Рускою землею попущением Божиим за грехи наша. И нрииде царь с великими похвалами и с многими силами на Рускую землю, и росписав всю Рускую землю, комуждо что дати, как при Батые…» Как будто эти ханские замыслы подтверждает и современник (и, возможно, участник) тех событий, немецкий авантюрист Г. Штаден. В своих записках он писал, что де крымский «царь» желал не только пленить Ивана Грозного, но и подчинить себе всю Русскую землю, посадив в ней своих наместников («все города и области в Русской земле были уже описаны и поделены между мурзами крымского царя»). В другом же месте немец добавлял, что Девлет-Гирей возжелал «увести с собою в Крым великого князя вместе с его двумя сыновьями, отобрать у него казну…»^{348}

Многие историки восприняли эти сведения о намерениях хана за чистую монету^{349}. Однако, по нашему мнению, более близок к истине оказался Б.Н. Флоря. Характеризуя сообщения летописей и Штадена о планах крымского хана, он считал, что в них отразились «…лишь слухи, ходившие в русском обществе накануне и во время вторжения орды». Намного более вероятным он считал планы Девлет-Гирея по отторжению от Москвы Казани и Астрахани.

Обосновывая этот свой вывод, историк указывал на то, что крымский «царь» для выполнения тех планов, что приписывали ему летописцы и Штаден, не обладал должными силами и ресурсами, а полагаться на помощь со стороны Османской Турции крымский властелин не мог, ибо Турция, как мы уже писали выше, в это время воевала на Средиземном море с коалицией христианских государств^{350}. Тогда вторжения противостояли разрозненные русские княжества, сейчас — хоть и ослабленное, но все же единое Русское государство, ресурсы которого неизмеримо превосходили те, что находились в распоряжении отдельно взятых русских князей XIII века.

Однако каким же все-таки было по численности татарское войско, с которым Девлет-Гирей выступил на Русь? Конечно, не может быть и речи о летописных 150 тыс. всадников, которых привел под Москву Девлет-Гирей, и о 20 тыс. янычар, которые сопровождали его в походе. Также завышенной представляется цифра в 120 тыс. человек, которая встречается в дипломатической переписке того времени. Даже 100 тыс. человек, которые обещал выставить хан в помощь султану в его походе на Персию и о которых сообщал в Москву И.П. Новосильцев, также представляется чрезмерно завышенным. Ряд современных историков полагает, что хан выступил в поход с войском примерно в 40—60 тыс. человек, и эта цифра представляется более или менее приближенной к реальности^{351}. По нашему мнению, собственно крымское войско составляло порядка 40 тыс. всадников, а то и менее.

Почему, на основании чего мы сделали такое предположение? Попробуем разобраться. Для начала разберемся с янычарами. У Девлет-Гирея явно никак не могло быть ни 20, ни даже 7 тыс. «турских» янычар (о чем писал в своей «Скифской истории» А. Лызлов) — как мог султан, воюющий с сильным врагом, дать хану больше, чем он имел сам? Ведь согласно данным Р. Мерфи, в 1574 г. в списках корпуса капыкулу числилось всего лишь 13 599 янычар! Да и, собственно говоря, зачем Девлет-Гирею нужны были турецкие янычары, когда у него были свои собственные, общим числом, если верить имперскому послу барону Бусбеку, 800, набранные из числа местных греков и готов, обитавших на южном берегу Крыма, «оплот его войск»?^{352}

Теперь о татарской коннице. Увы, подлинных татарских дефтеров со списками воинов, участвовавших в походе 1572 г., не сохранилось. Тем не менее можно ли представить, сколько воинов мог выставить хан в эту кампанию? На наш взгляд, да. Для начала — как обстояло дело с походами, в которых татарским войском командовал сам Девлет-Гирей, в эти же годы? И сразу вспоминаются показания двух достаточно надежных свидетелей, рассказавших историю неудачной Турецко-татарской экспедиции 1569 г. под Астрахань. Итак, оба свидетеля, и московский посол в Стамбуле И.П. Новосильцев, и посол Речи Посполитой в Крыму А. Тарановский (проделавший всю Астраханскую экспедицию турок и татар в обозе Девлет-Гирея) — оба они вместе, не сговариваясь, сообщают, что в этой экспедиции приняла участие 50-тысячная татарская рать. При этом ею начальствовали сам крымский «царь» и три его сына. Один из них, Адыл-Гирей, предводительствовал 30 тыс. ногаев (тех, что издавна кочевали в таврических степях и признавали власть крымских ханов)^{353}. Учитывая всю важность этого похода для хана (о чем мы уже писали выше), можно не сомневаться в том, что он собрал для этого похода большую часть (если не всю целиком) своего воинства. Потому, на наш взгляд, можно считать, что 50 тыс. — это тот верхний предел, выше которого численность татарского войска при Девлет-Гирее может полагаться чрезмерной и неправдоподобной.

Однако и 50 тыс. выглядят преувеличением — выше мы уже писали о том, что, по сообщению Ивана Грозного, в 1571 г. «царь» подступил к Москве с 40 тыс. всадников. И тут вспоминается письмо польского аббата С. Грабовецкого римскому императору Максимилиану II. Эту выдержку привел в своем сочинении историк А.В. Стороженко, датировав письмо сентябрем 1576 г. В этом послании аббат писал, что «…татары, ходившие походом на Москву, вернулись…Они шли в числе 40 000…». Казалось бы, какое отношение имеют эти сведения к событиям 1572 г.? Однако ряд деталей письма позволяет говорить о том, что речь шла именно о походе Девлет-Гирея на Москву, закончившемся разгромом Орды под Молодями. Прежде всего, в 1576 г. крупных набегов крымских татар на русскую «украйну» не было, не говоря уже о походе на Москву — в этом году хан вышел из Крыма и встал на Молочных Водах, однако, получив известие, что Иван IV уже ждет его на Оке, вернулся обратно в Крым. Таким образом, до «прямого дела», о котором говорится в письме Грабовецкого, не дошло. Ближайший по времени крупный набег был в сентябре 1573 г., когда «приходили крымские царевичи на резанские места, и з берегу за ними ходили бояре и воеводы князь Семен Данилович Пронской с товарищи. А ходили до Ведери реки за Михайловым городом и тотар не дошли и пошли опять по своим местом. А было дело наперед тово украинным воеводам князю Данилу Ондреевичю Нохтеву Суздальскому с иными украинными воеводами…». Однако в этом случае татары не дошли до Оки (о чем говорится в письме Грабовецкого), и если и было с ними «прямое дело», то в Поле^{354}. Значит, и этот случай не подходит. Остается только один подходящий год — 1572 г., когда действительно татары ходили на Москву и были разбиты, а многие перетонули в Оке во время отступления.

В пользу того, что татар было около 40 тыс., говорит также и ряд других соображений. Прежде всего, сомнительно, чтобы хан отправил в поход всех своих людей, кто мог сидеть в седле — кто-то же должен был остаться и для защиты Крыма от тех же днепровских казаков, немало ему досаждавших. Численность их в 1576 г. хан определял в 3 тыс. человек^{355}. А, как мы уже видели, 2 — 3 тыс. решительных и смелых бойцов было более чем достаточно, чтобы ввести хана и его землю в печаль. Об относительной немногочисленности крымского войска говорят и быстрые действия татар в ходе боев на Оке и под Москвой — трудно представить, чтобы пара десятков тысяч всадников с заводными лошадями смогла переправиться через Оку в течение короткой июльской ночи по одному только броду.

На это можно возразить — а как же быть с участием Больших и Малых ногаев и черкесских князей в этом походе на стороне хана? Но черкесов по определению не могло быть много, ибо в поход выступили лишь отдельные князья со своими дружинами. Во всяком случае, сообщение Штадена о том, что вместе с ханом в поход 1571 г. выступил «свойственник великого князя Темрюк (т.е. отец опричного воеводы и брата 2-й жены Ивана Грозного князя М.Т. Черкасского. — П.В.) из Черкасской земли», ряд историков трактуют именно как сообщение об участии кабардинца в походе 1572 г. в отместку за казнь его сына Иваном^{356}.

Остаются ногаи. Их число оценивается по-разному. Русские источники того времени сообщают о 20 тыс. ногаев. Однако в этом случае речь шла, скорее всего, о крымских ногаях — тех, кто откочевал в Крым еще в 1-й половине XVI в. Названный их предводителем мурза Тягриберди, по мнению В.В. Трепавлова, был главой кипчакского эля Ногайского улуса Крымского ханства. Остается решить вопрос с Большими и Малыми ногаями, участие которых в походе не вызывает сомнения. По мнению В.В. Трепавлова, в походе приняли участие 30 тыс. ногаев Большой Ногайской Орды —15 тыс. из улуса нурадина Уруса и 15 тыс. из улуса Ураз-Мухаммеда и других ногайских мурз. Но 30 тыс. ногаев — слишком уж большое для них войско. Нет, конечно, в переписке с Москвой и Бахчисараем ногайские мурзы могли похваляться тем, что могут выставить против своих ворогов тьмочисленную рать. Так, сын хана Большой Ногайской Орды Дин-Ахмеда Ураз-Мухаммед ставил себе в заслугу, что в 1569 г., «как приходил турской паша да крымской царь под Асторахань», он де был готов выступить на помощь русскому гарнизону крепости с 10-тысячным войском. Хан-мурза похвалялся тогда же, что де у него 20 тыс. воинских людей, однако же при этом просил у Ивана 10 тыс. ратников с пищалями «Сибирь воевати». Но на деле собрать столь значительное войско ногаям было не под силу. Выше мы уже писали о том, сколько ногаев посылал Исмаил-бий в набеги против крымских татар во 2-й половине 1550-х гг., и понятно, что эти отряды были составлены из «дружин» мурз, принявших участие в этих набегах, и волонтеров-«казаков», возжелавших поправить свое материальное положение за счет грабежа крымских улусов. А «дворы» даже самых могущественных и влиятельных ногайских мурз насчитывали всего лишь несколько сотен всадников^{357}.

Необходимо учесть еще и то, что, во-первых, памятуя о старинной вражде Больших и Малых ногаев, чтобы Гази-бий, глава Малой Орды, и Дин-Ахмад-бий, глава Большой Орды, сражались бок о бок. И если в Астраханском походе участвовала 1 тыс. «казыевцев», то почему их должно быть много больше в походе 1572 г. и тем более почему дин-ахмедовы мурзы должны были оказаться «правовернее» казыевых и отправиться в дальнюю и трудную экспедицию на Москву, «всев в седло» со всеми своими людьми от мала до велика? И те и другие должны беречься друг друга — ну а как соседи, воспользовавшись отсутствием боеспособных мужчин в твоем улусе, соберутся на тебя в набег, как это сделали астраханцы в 1521 г., основательно пограбившие Крым в то время, пока хан ходил на Москву? Большие же ногаи вдобавок ко всему обязаны были с опаской посматривать на восток, в сторону их старинного недруга казанского хана Хакк-Назара, недавно побитого ногайскими мурзами и жаждавшего теперь реванша^{358}.

Одним словом, если посчитать всех ногаев вместе с черкесскими князьями, то на круг их выходит всего лишь несколько тысяч, и при любом раскладе меньше чем 10 тысяч. Одним словом, по всему выходит, что верхняя планка численности татарского воинства, выступившего на Москву в начале лета 1572 г., находилась где-то между 40 и 50 тыс. воинов, включая сюда ханских тюфенгчи и перевозимую на верблюдах легкую артиллерию^[3]. Естественно, что армию сопровождал и значительный по размерам обоз-«кош»^[4], тем более что речь не шла о простом стремительном набеге за ясырем, а о серьезной войне, о «прямом деле».

Итак, на берегах Оки, где пролегал главный рубеж русской обороны, предстояло встретиться двум армиям. Татар, видимо, было несколько больше и они имели несомненное преимущество в коннице. Русские же воеводы располагали большим числом пехотинцев и артиллерии, и к тому же их ратники опирались на заблаговременно возведенные полевые укрепления. Это позволяло парировать определенное численное преимущество татар, однако у них было серьезное преимущество. Девлет-Гирей наступал, а Воротынскому приходилось держать оборону, и, таким образом, татары владели инициативой (по крайней мере на первой фазе операции) и могли выбирать время и место боя. Поэтому крымский «царь» мог держать свои «полки» в кулаке, тогда как Воротынский, не зная точно, где враг нанесет свой удар, волей-неволей должен был растянуть свои силы «тонкой красной линией» вдоль берега Оки от Калуги до Каширы.

Все это делало исход схватки трудно предсказуемым. Цена ошибки была очень велика. Русское государство не только могло потерять Астрахань и так дорого доставшуюся Казань, а Иван — стать данником хана, но и оказаться отброшенной назад, больше чем на полстолетия назад, снова оказаться под угрозой татарских вторжений сразу с нескольких направлений. Неспроста впоследствии Иван IV писал, что в случае успеха Крым был бы только одной саблей, тогда как Казань другой, Астрахань — третьей, а ногаи — четвертой, и все бы они «секли» Русскую землю. Иван Грозный прекрасно все это понимал, и не случайно, прибыв в Новгород 1 июня 1572 г., он искал успокоения и ответа на терзавшие его вопросы в религии^{359}.

§ 3. Битва. Начало

Итак, в течение поздней осени 1571 — начала весны 1572 г. Иван Грозный, Боярская дума и Разрядный приказ проделали огромную работу по подготовке новой кампании. Очевидно, на местах были проведены смотры служилых людей с целью выяснить, сколько их может выступить в поход весной 1572 г. «конно, людно и оружно», затем по итогам смотров «по городом» были разосланы государевы грамоты, «чтоб дети боярские были готовы и запас себе пасли на всю зиму и до весны и лошади кормили, а были б по тем местом, где которым велено бытии…»^{360}. Зимой были составлены планы ведения кампании и подготовлены предварительные росписи полков и воевод. В конце зимы — начале весны 1572 г. служилые люди начали собираться в указанные места. Одновременно началась подготовка «украинных» городов и городов по «берегу» к осаде. Видимо, в конце марта Иван Грозный и Боярская дума «отпустили» на «берег» назначенных в полк «берегового» разряда воевод, дав им последнее напутствие. Об этом «отпуске» говорил во время местнического дела с князем Голицыным И.П. Шуйский. Эта церемония состоялась в с. Братошино, по нашему мнению, 16 марта 1572 г., в 4-ю «неделю» Великого поста. В таком случае и Иван Грозный мог, не торопясь, добраться из Братошино в Александрову слободу и встретить там английского посланника Э. Дженкинсона 23 марта, и воеводы успевали прибыть в назначенные им места к тому же дню на «берег»^{361}. С 1 апреля в Поле были высланы сторожи, получившие задачу бдительно следить за появлением татар^{362}. «Большие» воеводы, прибыв на место, начали проводить рекогносцировку местности, выбирая места для крепостей» и осматривая левый берег Оки. В Коломне, Серпухове и Калуге собирались запасы провианта и фуража для служилых людей^{363}, а из Нижнего Новгорода по «полной воде» были перегнаны на Оку «струзи» для «плавной» рати. Примерно в середине апреля Иван Грозный прибыл в Коломну, где лично провел смотр собравшихся полков и проверил, как ведутся работы по подготовке надлежащей «встречи» крымского царя. И поскольку источники не сообщают ни о каких перемещениях, опалах или, паче того, казнях, он, видимо, остался доволен тем, что увидел, и отбыл в Москву.

Полки тем временем начали выдвигаться на указанные им в диспозиции места, а на берегах Оки закипели работы по возведению укреплений. Одновременно посошные люди строили «гуляй-город». Воеводы же, прибыв на места, провели смотры своих полков, приставленные к ним дьяки составили необходимые «памяти» и «списки», отосланные М.И. Воротынскому. К началу лета основные работы были завершены, и все замерло в ожидании грозы.

Девлет-Гирей тем временем неспешно собирал свои силы и тоже готовился к походу. Запустив машину войны, он уже не мог повернуть события в обратную сторону, даже если бы и захотел — как и у Ивана Грозного, у него пути назад уже не было. После громогласных заявлений, сделанных вслед за сожжением Москвы, позволить московскому государю и дальше оттягивать разрешение вопроса о Казани и Астрахани означало признать, что хан переоценил свои успехи и размеры того поражения, которое он нанес Ивану. На карту была поставлена не только репутация самого Девлет-Гирея, но и престиж Крымского ханства, его претензии на роль защитника и покровителя всех татар и ислама в Восточной Европе. В марте Девлет-Гирей дождался прихода ногаев и затем, собрав большую часть своих людей, примерно во второй половине мая вышел из Крыма и встал, скорее всего, на Молочных Водах, дожидаясь отстающих^[5]. Собрав все свои рати в одно целое, в середине июня 1572 г. Девлет-Гирей начал свой, как оказалось, роковой поход на Москву.

Поскольку и конечная цель похода была хорошо известна, и силы, собранные ханом, позволяли расчитывать на успех, то, видимо, Девлет-Гирей и его лучший военачальник и родственник Дивей-мурза (сын Дивея был женат на дочери хана) не слишком озадачивались вопросом — по какому маршруту идти на Москву. Ими был выбран хорошо изученный татарами к тому времени путь — Муравский шлях. Двигаясь медленно (быстрому маршу мешал большой обоз и верблюды, которые отнюдь не являлись быстроходными скакунами), в первых числах июля ханское войско достигло верховьев рек Мжа и Коломак. Видимо, где-то в этом районе они были обнаружены русскими сторожами. Немедленно гонцы помчались с вестью в Путивль и Рыльск. Оттуда тамошние наместники князья Г.И. Коркодинов и Г.В. Гундоров отписали на «берег» князю М.И. Воротынскому, и в Москву князьям Ю.И. Токмакову и Т.И. Долгорукому об обнаружении неприятеля. 17 июля об этом узнал Иван Грозный^[6]. Незадолго до этого «…государь царь и великий князь Иван Васильевичь всеа Русии из Новагорода от себя посылал на берег перед царевым приходом к бояром и воеводам и ко всей рати московской и новгороцкой (выделено мной. — П.В.) (Т.е. можно предположить, что речь идет все-таки о детях боярских, собранных со всех новгородских пятин, и в предварительной ведомости подьячим Разрядного приказа была допущена описка) с своим государевым жалованным словом и з денежным жалованьем князь Осипа Михайловича Щербатово Оболенсково, да Ивана Черемисинова, да думново дьяка Ондрея Щелкалова. И князь Осип Щербатой государевым словом бояром и воеводам и всей рати говорил, чтоб государю служили: “а государская милость к вам будет и жалованье”; и поехали к государю…»^{364} Инспекционный характер поездки не вызывает сомнения, равно как и стремление Ивана приободрить засидевшихся и притомившихся от вынужденного безделья ратных людей государевым жалованьем и обещаниями будущих милостей и наград. Очевидно, что эта раздача оказалась как нельзя более вовремя — спустя несколько дней после отъезда государевых посланцев стало ясно, что ждать решающей схватки осталось недолго.

Тем временем машина войны постепенно набирала обороты. Воеводы «украинных» городов узнали о том, что из Поля надвигается на Русь крымское войско, не позднее 9—11 июля. Сразу после этого они поднялись со своими людьми и, оставив в пограничных городах-крепостях небольшие гарнизоны, пошли на «сход» с «береговыми» воеводами, согласно заранее составленной диспозиции: «А как по вестям были воеводы в сходе на берегу из украинных городов. В большом полку в сходе з бояры и воеводы со князем Михаилом Ивановичем Воротынским да с Ываном Васильевичем Меньшим Шереметевым з Дедилова воевода князь Ондрей Дмитреевич Палецкой, из Донкова князь Юрьи Курлятев; да в большом же полку был Юрьи Франз-бек с немцы. В правой руке з боярином и воеводою со князь Микитою Романовичем Адуевским да с воеводою с Федором Васильевичем Шереметевым с Орла воевода Василей Колычов. В передовом полку с воеводою со князь Ондреем Петровичем Хованским да с окольничим со князь Дмитреем Ивановичем Хворостининым из Новосили воевода князь Михайло князь Юрьев сын Лыков…»^{365}

В назначенные полки «украинные» воеводы со своими людьми прибыли к середине июля, тем самым завершив развертывание русской армии^[7]. М.И. Воротынский и подчиненные ему воеводы усилили разведку, пытаясь как можно точнее определить главное направление удара неприятеля и успеть стянуть туда все свои силы. Противник облегчил им решение этой сложнейшей проблемы. 25 июля татарские отряды сожгли тульский посад^{366}, и поскольку осада и штурм Тулы, мощной крепости с сильной артиллерией, в планы Девлет-Гирея не входили, неприятель мимо хорошо знакомых стен и башен русской крепости проследовал дальше к северу, к Оке.

На «берегу», в Серпухове, где находился Воротынский и его штаб («походный шатер»), получив вечером 25 июля известие о появлении татар под Тулой, могли вздохнуть с облегчением — неприятель явно намеревался нанести главный удар вдоль Крымской (Серпуховской) дороги, по кратчайшему направлению прямо на Москву. К этому времени, видимо, занимавшие позиции на флангах оборонительной линии по Оке передовой, сторожевой полки и полк правой руки уже завершали концентрироваться на подступах к Серпухову, оставив на прежних местах на всякий случай небольшие арьергарды^[8]. Риск, на который пошел Воротынский, оправдал себя, и это стало очевидно уже на следующий день.

В субботу 26 июля 1572 г. авангарды крымской армии вышли к Оке в районе Серпухова и с ходу уперлись в русские укрепления по левому берегу реки. К этому времени Воротынский уже успел стянуть свои силы поближе к Серпухову. Видимо, из района Каширы после 23 июля сторожевой полк был передвинут Воротынским примерно на 20—25 км западнее, на Сенькин «перевоз», а полк левой руки — ближе к Серпухову. В районе Сенькиного «перевоза» (он находился в 20 с небольшим километрах от Серпухова вниз по течению Оки) татары попытались с ходу преодолеть реку, однако в итоге на Сенькином «перевозе» татар встретили ратники сторожевого полка воевод князя И.П. Шуйского и В.И. Умногоколычева: «Первое дело было в субботу сторожевому полку князю Ивану Петровичу Шуйскому на Сенкином броду…»^{367}. Обстрелянные артиллерией, поражаемые пальбой казаков и пищальников из-за «плетня», немногие татары смогли преодолеть усыпанный чесноком брод. Однако, выбравшись на левый берег Оки, они были контратакованы дворянскими сотнями и сброшены обратно в реку. Понеся потери, неприятель откатился назад.

Убедившись в невозможности с ходу форсировать Оку, Девлет-Гирей и его главный полководец Дивей-мурза изменили свой план действий. Они решили, связав боем главные русские силы, обойти серпуховскую позицию с флангов и, вынудив русских покинуть укрепления, переправиться через Оку и затем заставить «неверных» принять бой в открытом поле, где преимущество татар в коннице позволяло хану рассчитывать на успех с большими шансами. С этой целью часть татарского войска («полк» ширинских «князей» —?) во главе с Дивей-мурзой двинулась по правому берегу Оки вверх по течению, а ногаи под началом Тягриберди-мурзы — вниз по течению. Сам же Девлет-Гирей приказал разбить на правом берегу Оки под Серпуховом свой лагерь, поставить вагенбург и подготовить позиции для своего «наряда» с тем, чтобы с утра воскресенья 27 июля приступить к новой попытке прорвать оборону «неверных».

В ночь (скорее всего, под утро, на рассвете) на воскресенье 27 июля ногаи Тягриберди-мурзы начали вторую попытку форсирования Оки на Сенькином «перевозе». 20 тыс. татарских всадников сбили отряд из 200 русских детей боярских сторожевого полка, что охраняли «перевоз», «плетени исподкопали да перелезле на сию страну Оки реки…»^{368} Очевидно, что численность ногайских всадников, участвовавших в этой атаке, многократно завышена. При таком прямо-таки былинном соотношении сил, 2 сотни против 20 тысяч, русские не продержались бы на позиции и нескольких минут — поскольку, как писал, к примеру, Дж. Флетчер, «ногаи почитаются лучшими воинами из всех татар, но еще более других дики и свирепы». Надо полагать, что татар все же было не 20 тысяч — дальше по тексту той же «Повести…» говорится о 12 тыс. ногаев и татар, вступивших в схватку с передовым полком (вот и выходит, что ногаев было меньше 10 тысяч. Кстати, потом, уже после того, как Девлет-Гирей проиграл эту войну, ногайские мурзы, решив вернуть себе расположение Ивана Грозного, покинули крымского «царя». Они обвинили его в том, что ногаи всегда были впереди, в авангарде наступающей татарской армии (выделено мной. — П.В.), вынесли на себе главную тяжесть войны, а хан их «не жаловал» и не защищал от набегов донских и запорожских казаков)^{369}. Точно так же и русских, защищавших Сенькин перевоз, было больше. Детей боярских неизбежно сопровождали их послужильцы, а на берегу за «плетнями» находились русские стрелки (надо полагать, большая часть 350 казаков, что были приписаны к полку, и даточные «люди с пищальми») и пушкари, обслуживавшие «наряд», что стоял «во двору» за «рвом». Так или иначе, но здесь татарам удалось добиться первого серьезного успеха.

Одновременно Дивей-мурза начал форсирование Оки западнее Серпухова, у села Дракино. «И было дело в неделю правой руке, князю Миките Романовичю Одоевскому да Федору Шереметеву, а Федор побежал и саадак с себя скинул, а дело было князю Миките одному…» Отметим, что в другом списке этой же разрядной книги последняя фраза процитированного отрывка звучит несколько иначе, более драматично — «…а дело было большое (выделено мной. — П.В.)…»^{370} Полк правой руки был вынужден отступить и воины Дивей-мурзы сумели «перелезть» через Оку (кстати говоря, судя по всему, в ходе перегруппировки своих сил перед самым выходом татар к Оке М.И. Воротынский подтянул полк правой руки из района Тарусы ближе к Серпухову, а передовой полк передвинул на место полка правой руки)^{371}. Очевидно, сразу после этого татарский военачальник бросил часть своих сил вверх по течению Оки, стремясь связать боем передовой полк, стоявший к тому времени, надо полагать, где-то в районе Тарусы, и нанес поражение его авангарду. Скорее всего, именно об этом эпизоде и рассказывал в своих записках Г. Штаден. Правда, само описание стычки, вышедшее из-под пера Штадена, выглядит совершенно в духе незабвенного барона Мюнхгаузена — 300 русских всадников, вопреки первоначальному приказу, ввязались в бой с несколькими тысячами татар, и Штаден не только успел послать гонца с требованием оказать ему поддержку, но и получить от князя Д.И. Хворостинина отрицательный ответ. Получается, что Штаден в течение довольно долгого времени дрался с многократно превосходящими его малочисленный отряд татарами (что само по себе невозможно), но сила и солому ломит, и, так как Хворостинин не оказал ему помощи, то Штаден и потерпел неудачу. А вот если бы его поддержали, то… Одним словом, мнение Г.Д. Бурдея, принявшего откровения немецкого авантюриста за чистую монету, представляется ошибочным. К тому же сложно представить, что русские дети боярские подчинились бы безродному немецкому авантюристу^{372}.

Таким образом, примерно к полудню 27 июля линия обороны русского войска по Оке была прорвана в двух местах сразу и главные силы русской армии, что стояли под Серпуховом, были обойдены неприятелем и с запада, и с востока. Между тем Воротынский не мог ни сразу начать отход, ни поддержать полки, подвергшиеся удару, так как Девлет-Гирей с утра 27 июля начал артиллерийский обстрел русских укрепленных позиций, связывая большой полк и полки правой и левой рук боем: «…Царь крымскый в недилю в 27 день из-за Оки стрелять ис полков велел с наряду по полком по нашим, по русским». Русская артиллерия по приказу М.И. Воротынского открыла ответный огонь. Канонада на Оке под Серпуховом продолжалась, если верить «Повести о победе над крымскими татарами…», «…день весь до вечера и два часа нощы»^{373}, т.е. примерно с 5 часов утра и до 10 часов вечера. Все это время «большие» воеводы находились в напряжении, ожидая, что противник вот-вот начнет наступление главными силами и попытается прорваться к Москве здесь, под Серпуховом.

Между тем с запада, из-под Дракино, и с востока, с Сенькиного «перевоза», после полудня пришли неутешительные известия, что враг прорвался и сумел закрепиться на левом берегу Оки. Однако, судя по всему, М.И. Воротынский был готов и к такому варианту развития событий. Представляется, что он не стремился любой ценой удержать неприятеля на позициях по Оке (во всяком случае, в документах никак не отражены попытки русских полков сбросить татар обратно в Оку и вернуть позиции по берегу). Видимо, главным для него было не дать противнику с ходу переправиться через реку, сбить темп его наступления, нанести как можно большие потери и, что самое главное, выяснить точно, где же все-таки он будет наносить главный удар. Эти задачи в целом были выполнены, а полки удалось стянуть поближе к Серпухову. К тому же, как стало видно к вечеру, успех, достигнутый Дивей-мурзой и Тягриберди-мурзой, был не так уж и велик. Ногаи вообще не стали пытаться продвигаться дальше к Москве, да и Дивей-мурза тоже не стал развивать наступление в северо-восточном направлении, заходя в тыл полкам, стоявшим под Серпуховом (да и входило ли это в их планы?). Следовательно, можно с уверенностью предположить, что и сторожевой полк, и полк правой руки хотя и были вынуждены отойти от берега Оки, тем не менее они не были разбиты и отступили в полном порядке, контролируя каждый шаг противника. Одним словом, второй день битвы по очкам выиграли татары, но эта победа отнюдь не была нокаутом — повторить успех Мухаммед-Гирея под Коломной 51 год назад Девлет-Гирею не удалось. Назавтра, в понедельник 28 июля 1572 г., предстоял новый, третий, раунд сражения.

Завершая рассказ о втором дне сражения, отметим, что предложенная нами реконструкция событий 27 июля представляется более точной, чем та, которую дал, например, Р. Г. Скрынников. Прежде всего, согласиться с тем, что схватка полка правой руки с татарами «верх Нары», т.е. с тем, что этот бой произошел 27 июля примерно между нынешними Кубинкой и Наро-Фоминском, т.е. примерно в 60 км по прямой от Дракино, где переправился Дивей-мурза, и не менее чем в 90 км от Сенькиного «перевоза», места переправы Тягриберди-мурзы, никак не получается (вслед за Р.Г. Скрынниковым буквально это место разрядной книги прочел и В. А. Колобков и допустил ту же ошибку). Мало того, что это место находится на столь большом расстоянии (примерно дневной переход скорым маршем) от мест переправы, но еще оно и далеко в стороне от Серпуховской дороги (не менее чем в 45 км). Чтобы выйти туда, согласно реконструкции Р.Г. Скрынникова, нога-ям Тягриберди-мурзы или воинам Дивей-мурзы от Сенькиного «перевоза» нужно было бы проделать марш примерно в полторы сотни верст менее чем за день, что физически невозможно даже для «быстрых, как ветер, охотников на неприятелей». Свидетельство же разрядной книги о том, что столкновение полка правой руки и татар произошло «на Оке реке верх Нары», по нашему мнению, необходимо трактовать так, что эта стычка произошла не в верховьях Нары, а выше по течению Оки от места впадения в нее Нары. Пискаревский летописец разрешает эту загадку и дает четкую привязку по месту — брод на Оке в районе деревни Дракино^{374}.

Хан, проанализировав ситуацию и убедившись, что в районе Серпухова переправиться не выйдет — русская оборона здесь была слишком прочна, а Воротынский, несмотря на угрозу с флангов, пока не собирался оставлять свои позиции, решил снова изменить свой план. В ночь на понедельник 28 июля Девлет-Гирей с главными силами скорым маршем перешел на Сенькин «перевоз» и к утру переправился здесь на левый берег Оки. Для того, чтобы как можно дольше держать Воротынского в неведении относительно своих планов, хан «на том месте (т.е. на правом берегу Оки под Серпуховом. — П.В.) оставил тотар тысечи з две, а велел им противитца, покаместа он Оку реку перелезет…»^{375} Видимо, здесь же был оставлен и ханский кош, и вагенбург, и артиллерия — они только мешали бы стремительным действиям крымского «царя» и его войска, а заодно и создавали бы видимость того, что главные силы татар по-прежнему стоят под Серпуховом.

Видимо, еще во время переправы главных сил татарского войска на левый берег Оки Девлет-Гирей отдал приказ Тягриберди-мурзе и его ногайцам выдвинуться к северу и отрезать русское войско под Серпуховом от Москвы («…в понедельник в 28 день пришел Теребердий-мурза под Москву, отнял круг Москвы все дороги, а не воевал и не жег…»)^{376}. Скорее всего, ногаи начали продвигаться на север рано утром, около 6 часов, и, двигаясь скорым маршем, во 2-й половине дня, преодолев порядка 70—80 км, вышли к Пахре, переправились через нее в районе нынешнего Подольска и рассыпались вокруг русской столицы, прервав сообщение с русским войском и южными городами. Спустя несколько часов после этого, когда завершилась переправа всей татарской армии, к Москве двинулся и сам хан. Сражение вступило в завершающую стадию.

§ 4. Битва. Молодинский Армагеддон

О переправе главных сил татарского войска на левый берег Оки в штабе русской рати узнали утром 28 июля. Дальше удерживать позиции на Оке смысла не было, и Воротынский отдал приказ об общем отступлении к северу, к столице, вслед за ханом. Согласно Московскому летописцу, на военном совете Воротынский заявил воеводам, раскрывая суть своего замысла: «Так царю страшнее, что идем за ним в тыл, и он Москвы оберегаетца, а нас страшитца. А от века полки полков не уганяют; пришлет на нас царь посылку, и мы им сильны будем, что остановимся; а пойдет всеми людьми, и полки их будут истомны, вскоре нас не столкнут, а мы станем в обозе безстрашно». Пискаревский же летописец сообщает еще одну весьма интересную подробность этого отступления — воеводы «пошли к Москве розными дорогами (выделено мной. — П.В.) и с обозом…»^{377}

Мы отнюдь не случайно выделили именно это место в летописи — на ум сразу пришел знаменитый принцип, сформулированный Г. Мольтке-старшим «Врозь идти — вместе драться». И для того, чтобы этот принцип мог быть реализован на практике, необходимо заранее обговорить с воеводами возможные варианты действий и наметить позиции, где должна была состояться встреча полков. Как писал тот же Мольтке, «… всегда опасно заменять заранее составленный и подготовленный план новым, неподготовленным. На основании слухов и неопределенных сведений нельзя было совершенно изменить маршрут. Вследствие этого должны были возникнуть разного рода затруднения; распоряжения, касающиеся подвоза жизненных припасов и запасных войск, приходилось видоизменять, а бесцельные марши могли подорвать доверие войск к начальникам»^{378}. По этой причине мы не можем согласиться с мнением В.В. Каргалова, который представил дело таким образом, что действия татар для Воротынского оказались неожиданными и воеводе пришлось спешно пересматривать весь план войны^{379}. Подчеркнем еще раз — по нашему мнению, М.И. Воротынский (и в этом мы согласны с Д.М. Володихиным) не похож на военачальника, способного к быстрой и яркой импровизации, и потому, скорее всего, такой вариант действий был заранее рассмотрен князем и обговорен с другими воеводами. И когда замысел татар стал очевиден, каждый знал, что ему надлежит делать.

Двигаясь к Москве, русские полки «пришли за три часы до царева приходу и с обозом со всех дорог смотрением божиим вдруг на Молоди, и обоз поставили, и ров выкопали». Складывается впечатление, что позиция у Молодей была заранее осмотрена «большими» воеводами и они знали, куда и зачем ведут свои полки. В авангарде русского войска шел усиленный «немцами» Ю. Фаренсбаха передовой полк князей А.П. Хованского и Д.И. Хворостинина^{380}, перед которым Воротынский поставил задачу атаковать арьергард неприятеля и не допустить скорого соединения главных сил Девлет-Гирея с авангардом Тягриберди.

И тут снова возникает вопрос — каковы были планы крымского «царя», на что он рассчитывал, когда после завершения переправы через Оку начал марш на север, по направлению к Москве. Общепринятое мнение заключается в том, что именно столица была главной целью его похода^{381}. С этим можно согласиться, но с одной существенной оговоркой — Москва могла стать «царским призом» (по меткому выражению Д.М. Володихина) только тогда, когда будет разгромлена русская полевая армия. Девлет-Гирей и Дивей-мурза отнюдь не были бесталанными военачальниками и не могли не понимать всей опасности выдвижения к русской столице, имея у себя на «хвосте» многочисленные русские полки, рвущиеся в бой. Потому мы считаем, что весь маневр с обходом серпуховской позиции, выдвижением ногаев к Москве и маршем ханского войска на север был задуман и осуществлен с одной целью — выманить русских на открытое пространство и дать им сражение в чистом поле, где должно было сказаться превосходство татар в коннице и численности. И, во всяком случае, это были не Молоди — рельеф местности здесь явно не благоприятствовал действиям многочисленной татарской конницы.

Но вернемся обратно к стремительно развивавшимся южнее Москвы событиям. Передовой полк отлично выполнил свою задачу (примечательно, что в ряде источников о Хованском не сказано ни слова, а главным героем «потехи» представлен Д.И. Хворостинин). Он «…пришел на крымской на сторожевой полк, да с ними учял дело делати с немцы и с стрельцы и со многими дворяны и з детьми боярскими и з бояръскими людми, да мчял крымъской сторожевой полк до царева полку»^{382}. Разрядные книги дополняют этот рассказ, указывая на место, где Хворостинин и его ратники догнали татар, разбили их и погнали к северу — «у Воскресенья на Молодех»^{383}.

Узнав от беглецов о произошедшем (русские источники сообщают, что в ставку хана прискакали два его сына «и учяли говорити: “Ты, государь, идешь к Москве, а нас, государь, московьские люди созади побили”…»), хан отрядил на помощь своему «сторожевому полку» 12 тыс. ногаев и татар^{384}. С подходом подкреплений перевес оказался на стороне неприятеля, и теперь уже Хованскому и Хворостинину пришлось, как показалось татарам, поспешно отходить. Однако они заблуждались — русские за много десятилетий противостояния прекрасно освоили тактические приемы татар и не раз с успехом использовали их против них. Так получилось и в этот день. Пока ратники передового пола «мчяли» татарский арьергард до расположения главных сил неприятеля, М.И. Воротынский «с товарищи» вышел к Молодям и русские успели приготовиться к встрече незваных гостей. На вершине холма, у подножия которого находилось само село и протекала речка Рожайка, был поставлен “гуляй-город”^[9], вокруг которого был выкопан ров, подготовлены позиции для наряда. Едва были закончены все приготовления, как на горизонте показались клубы пыли, из которых вылетели русские всадники, преследуемые разгоряченными татарами. Враг уже торжествовал победу, как вдруг отступавшие конные сотни передового полка, подскакав к холму, внезапно уклонились вправо. «И в те поры из-за гуляя князь Михаило Воротынской велел стрельцем ис пищалей стреляти по татарским полком, — писал летописец, — а пушкарем из большово снаряду изс пушек стреляти. И на том бою многих безчисленно нагайских и крымъских тотар побили…»^{385}

Московский летописец сообщает интересную деталь схватки, не отраженную нигде больше: «…три тысечи стрельцов поставили от приходу за речкою за Рожаею, чтобы поддержати на пищалех. И царь послал нагаи 40 000 на полки, а велел столкнута. И русские полки одернулися обозом. И столь прутко прилезли, — которые стрельцы поставлены были за речкою, ни одному не дали выстрелить, всех побили»^{386}. Сегодня сложно сказать, насколько точен был летописец, описывая спустя много лет схватку передового полка с татарами. Отметим лишь, что в размещении стрелков за ручьем у подножия холма нет ничего невозможного (за исключением их числа — летописец явно преувеличил его, и весьма существенно. Скорее всего, речь шла о 5 сотнях стрельцах, входивших в состав передового полка), равно как и в том, что ногаи, преследовавшие отступающие конные сотни детей боярских и «немцев» Фаренсбаха, атаковали стрельцов столь стремительно и неожиданно, что те не успели сделать дружного залпа, были засыпаны стрелами и порублены противником. Однако эта задержка в итоге дорого стоила татарам, попавшим под огонь стрелков и артиллерии из «гуляй-города» и обоза.

Свинцовый ливень остудил воинственный пыл татар, и они отхлынули назад, откатившись к своим главным силам. Воротынский рассчитал все верно — хан не рискнул и дальше двигаться к Москве, имея в тылу у себя всю русскую армию, остановился в «семи верстах» южнее Пахры, на болоте, и начал готовиться к решающему сражению. Относительно того, где застала хана весть о поражении своего арьергарда, в источниках нет согласия. Согласно «Повести…», Соловецкому летописцу и разрядным книгам, хан успел переправиться через Пахру, но после того, как русские обыграли его в первой после переправы схватке, «…на Москву не пошол да, перешед Похру сем верст, стал в болоте». В то же время московский летописец сообщает, что «царь» все же не дошел до Пахры. Для того чтобы разрешить эту загадку, обратимся к карте. Расстояние между Молодями и Пахрой в районе Подольска составляет примерно 20 км. Если хан успел до начала боя переправиться через Пахру, то выходит, что русский передовой полк и татарский «сторожевой полк» успели проделать по июльской жаре меньше чем за полдня, сражаясь, около 40 км. Это представляется невозможным, поэтому мы склоняемся к тому, чтобы принять свидетельство московского летописца о том, что хан с главными силами все-таки до Пахры не дошел. Кстати, А. Лызлов в своей «Истории…» отмечал, что после того, как русский передовой полк разгромил татарский арьергард, хан не решился и дальше следовать к Москве и «стал с воинством, не дошед реки Пахры за седмь верст…»^{387}.

Итак, третий раунд сражения остался за русскими — Воротынский сумел навязать Девлет-Гирею сражение в том месте, где это было удобно ему и где русская рать могла реализовать свое техническое преимущество^{388}. Если мы правильно локализовали место расположения «гуляй-города» и обоза русского войска, то они расположились на холме примерно в 1 км юго-восточнее Молодей за рекой Рожайкой и примерно в полукилометре восточнее Серпуховской дороги (во всяком случае, это место соответствует данным московского летописца и описанию церкви Воскресения Христова, «на погосте, что на Молодях, на речке Рожае»). С трех сторон подножие холма окружала вода (Рожайка и впадающие в нее ручьи), восточный и южный склоны холма были покрыты редким лесом и кустарником. Размеры холма составляли примерно 1,5 км с запада на восток и 1 км с севера на юг, а площадка на вершине холма имела размеры 400 на 250 м.

Ночью хан передвинул свой лагерь ближе к Молодям и встал «за пять верст» от русских позиций. Во вторник 29 июля, по сообщению «Повести…», «…наши плъкы с крымскими людми травилися, а съемного бою не было». Московский летописец добавил к этому лапидарному и лаконичному описанию длившегося весь день «лучного боя» между отрядами татар и сотнями детей боярских и к схваткам отдельных наездников несколько ярких деталей, характеризующих действия русских полков. По словам летописца, крымский «царь» «…послал на обоз всех людей. И со все стороны учали к обозу приступати. И полки учали, выходя из обозу, битися: большей полк, правая рука и передовой и сторожевой, которой же полк по чину. А левая рука держала обоз. И в тот день немалу сражению бывшу, ото обою падоша мнози, и вода кровию смесися…… Примечательна очередность, с которой выезжали на «травлю» полки — «по чину». Об этом же писал и Штаден в своих записках: «…один воевода за другим должен был неизменно биться с войском царя». Постоянная смена полков и сотен позволяла русским воеводам поддерживать пламя схватки и в то же время иметь под рукой постоянный резерв из свежих и отдохнувших людей.

Таким образом, решительного боя в этот день не было — обе стороны выжидали, прощупывали намерения друг друга, ждали, кто сделает первый шаг. И поскольку русские отнюдь не торопились покидать свою укрепленную позицию, а татары точно так же не стремились штурмовать ее, памятуя об уроке, который им был преподан накануне, то к вечеру «…разыдошася полъки во обоз, а татаровя в станы своя…»^{389} Очередной, четвертый по счету, раунд закончился вничью, однако хан находился в худшем положении — Девлет-Гирей не мог ждать, и он должен был решать — или штурмовать русский лагерь, или же отступать несолоно хлебавши. Последний вариант его устроить никак не мог — замахнувшись на рубль, ограничиться копеечным ударом, отойти просто так, не дав решительного, генерального сражения, хан не мог без потери лица, что было чревато серьезными внутри- и внешнеполитическими осложнениями. Очевидно, именно этим и было обусловлено не свойственное в принципе татарам стремление в последующие дни сражения к «сьемному» бою, к рукопашной. Слишком многое зависело от исхода этого похода, похода необычного, главной целью которого не был простой грабеж и захват ясыря.

Ночью в татарском лагере состоялся военный совет, на котором было принято решение попытаться штурмом взять русский лагерь. По сообщению летописца, «Дивей мурза с нагаи сказався царь похвально и рек: “Яз обоз руской возьму; и как ужаснутца и здрогнут, и мы их побием”…» Воротынский предвидел этот шаг противника и, оставив большой полк внутри «гуляй-городаа» (очевидно, и пехоту остальных полков тоже), вывел прочие полки за город (можно предположить, что они встали на пологих южном и юго-восточном склонах холма). С утра среды 30 июля татары начали штурм «гуляй-города». Видимо, отряды татарских всадников, стремительно подъезжая к русским позициям, засыпали защитников «гуляй-города» ливнем стрел, пытаясь нанести им как можно большие потери с тем, чтобы потом, нащупав слабое место, разомкнуть линию «гуляй-город» и возов, ворваться в лагерь и в рукопашном бою перебить его защитников. Несколько последовательных атак, предпринятых Дивей-мурзой, не привели к видимому успеху, и тогда мурза «поехал около обозу с невеликими людьми розсматривать, которые места плоше, и на то б место всеми людьми, потоптав, обоз разорвати».

Мурзу в богатом доспехе, в окружении блестящей свиты, трудно было не заметить, и тогда Воротынский и Шереметев выслали из «гуляй-города» детей боярских большого полка с приказом атаковать противника. «И Дивей мурза своих татар стал отводити. И скачет на аргамаке, — сообщал детали пленения татарского полководца летописец, — и аргамак под ним сподкнулся, и он не усидел. И тут ево взяли и с аргамаком нарядна в доспехе»^{390}. Источники сохранили имя ратника, взявшего в плен Дивей-мурзу. Им оказался сын боярский из Суздаля Иван (Темир) Шибаев сын Алалыкин.

Потеряв своего военачальника, татары моментально смешались и «пошли от обозу прочь в станы». Оправившись от первого шока, вызванного пленением Дивей-мурзы, к вечеру татары снова попытались атаковать русский лагерь, но на этот раз, по сообщению летописца, «татарской напуск стал слабее прежнего, а руские люди поохрабрилися и, вылазя, билися и на том бою татар многих побили…»^{391}. Возможно, именно тогда, в вечернем бою был убит Тягриберди-мурза и попал в плен некий астраханский царевич (Хаз-Булат?). Помимо взятых в плен Дивей-мурзы и астраханского царевича, русские источники сообщают также о том, что было убито три представителя рода Ширинов, в плен было взято 90 татарских воинов, в том числе и несколько мурз. Со стороны же русских было убито 70 ратников и, конечно, много больше получили ранения. Надо полагать, хан, подводя итоги дня, вечером сильно пожалел о том, что с ним не было наряда, оставленного в старом лагере за Окой, — без артиллерии взломать «гуляй-город» и окопанный обоз оказалось чрезвычайно сложным и сопряженным с большим потерями делом.

Поражение, которое Девлет-Гирей и его воины потерпели в среду, было весьма серьезным — два дня татары приходили в себя, а русские получили передышку. В четверг и в пятницу, 31 июля и 1 августа, по сообщению разрядной книги, «…с крымскими людьми травились, а сьемново бою не было»^{392}. Однако ситуация в русском лагере складывалась чрезвычайно сложная. Запертые на ограниченном пространстве внутри обоза и «гуляй-города», русские испытывали нехватку фуража, провианта и воды. Так, в Пискаревском летописце, к примеру, было сказано: «А в полкех учал бытии голод людем и лошедем великой; аще бы не Бог смилосердовался, не пошел царь вскоре назад, быть было великой беде…» Сам Дивей-мурза на допросе заявил, по словам Штадена, что если бы вместо него взяли бы в плен самого Девлет-Гирея, то он легко бы освободил «царя» через 5—6 дней, дождавшись, пока русские ослабеют от голода^{393}.

К счастью для русских воевод, Девлет-Гирей не стал дожидаться, пока русские окончательно изнемогут от голода и жажды. Он решил ускорить развязку событий. Что же заставило хана спешить в ситуации, когда еще несколько дней и русские будут вынуждены или сдаться, или выйти из своего лагеря для последнего и решительного боя? Видимо, на это его решение повлиял целый ряд веских причин. С одной стороны, хан не хотел оставлять в беде Дивей-мурзу, которого чрезвычайно высоко ценил. Не случайно астраханский царевич на допросе на вопрос о намерениях хана прямо заявил: «Яз де хотя и царевичь, а думы царевы не ведаю, дума де царева ныне вся у вас, взяли вы Дивия-мурзу, тот был всему промышленник…»^{394}

С другой стороны, к решительным действиям хана побуждала и обстановка в татарском войске. Судя по всему, рядовые татарские воины глухо роптали, сетуя на малую добычу и большие потери. Мурзы же открыто критиковали действия хана. Во всяком случае, Девлет-Гирей писал Ивану, объясняя причину своего отступления, что пришли де к нему ногаи и жаловались — «…пришли есмя из нагами пять месяц и нам лежать не прибыльно и лошадем истомно; молвя, все заплакали и нужю свою нам в ведоме учинив, заплакав, на ногу пали». Штаден к этому добавлял, что ногаи были недовольны неправильным, не по заслугам, как они считали, разделом добычи^{395}. Наконец, татары, как и русские, также должны были испытывать серьезные проблемы с фуражом и провиантом — слишком далеко от лагеря удаляться небольшим отрядам татарских фуражиров было опасно, а в ближней округе после почти недельного стояния на месте все, что можно было съесть и выпить, было съедено и выпито.

Последней соломинкой, что переломила хребет верблюду, стал захват татарскими разъездами гонца с грамотой, которую, согласно Пискаревскому летописцу, оставленный в Москве «для осады» князь Ю.И. Токмаков отправил в лагерь к Воротынскому. В этом послании князь просил воевод «сидеть безстрашно», поскольку идет де к ним на помощь «рать наугородцкая многая». Московский летописец к этому добавлял, что пленный под пыткой показал — «прибылым войском» командует сам Иван Грозный, а в авангарде его полков в Москву прибыл боярин И.Ф. Мстиславский с 40 тыс. ратью и что он сам был очевидцем прихода этого войска.

Можно предположить, что поимка гонца случилась 1 августа. Сведения, полученные от пленника, не могли не ввести хана в печаль. С момента его появления на русской «украйне» прошло уже 8 дней. Известия же о том, что он идет на Москву, попали в Новгород еще раньше (из Москвы до Новгорода гонец ехал 3—4 дня). Надо полагать, что для хана не было секретом присутствие в Новгороде и большого войска, и одного из виднейших русских воевод, князя Мстиславского. Сведения, данные гонцом под пыткой, выглядели поэтому весьма правдоподобными, и если он говорил правду, то времени у хана оставалось в обрез — либо он немедленно атакует и разгромит рать Воротынского, либо через день-два нужно ожидать подхода свежих русских полков. Отметим также, что Штаден также сообщает об эпизоде с поиманием гонца, однако инициативу в отправке грамоты он приписал Ивану Грозному, а посланную якобы из Новгорода рать численностью в 40 тыс. человек должен был возглавить герцог Магнус^{396}.

Обсудив сложившуюся ситуацию, Девлет-Гирей и его советники пришли к выводу, что ждать дальше нельзя и нужно действовать немедленно. Поэтому «… авъгуста во 2 день в субботу царь крымской послал нагайских татар многых и крымских царевичей и многие плъки татаръскые пешие и конные к “гуляю-городу” выбивати Дивия-мурзу да и “гуляй-город” велел взятии…»^{397} Надо полагать, увидев, с какой яростью и упорством татары начали штурм русских позиций, М.И. Воротынский вздохнул с облегчением — Девлет-Гирей бросил своих воинов в решительное наступление, отказавшись от попытки взять русский лагерь измором.

Спешенные татарские воины, подбадривая друг другу воинственным кличем и призывая на помощь Аллаха, при поддержке конных лучников, которые поверх голов штурмующих осыпали русских ливнем стрел, двинулись на приступ. С невиданной доселе храбростью и упорством неприятель раз за разом пытался ворваться в «гуляй-город», и раз за разом, осыпаемые ядрами и «дробом» из пушек и затинных пищалей, он был вынужден откатываться назад, оставляя под деревянными стенами русской полевой крепости десятки и сотни убитых и раненых. Летописи и разрядные книги лишь в слабой степени отражают накал схватки. Как писал неизвестный автор «Повести…», «и как татаровя пришли к “гуляю-городу” и ималися руками за стену у “гуляя-города”, — и нашы стрельцы туто многых татар побили и рук бесчислено татарьскых отсекали…»^{398}Холм заволокли клубы порохового дыма, перемешанного с пылью, поднятой тысячами ног и копыт, крики людей, ржание лошадей, грохот артиллерийской канонады и трескотня пищалей слились в сплошной гул, за которым бойцы с трудом слышали друг друга и слова команд.

Напряжение битвы возрастало с каждым часом. Стремясь любой ценой сломить сопротивление защитников «гуляй-города» и добыть столь желанную победу, хан не остановился даже перед тем, чтобы послать в бой свой последний резерв — отборных стрелков-тюфенгчи, но и это не помогло. Русские воины, мучимые жаждой, под палящим августовским солнцем продолжали отчаянно сражаться, отбивая все неприятельские атаки. И татары не выдержали, их напор стал слабеть, в их атаках уже не чувствовалось прежней ярости и упорства. Почувствовав это, державший все это время руку на пульсе сражения, «большой воевода» князь Воротынский понял — час настал и решил контратаковать. Улучив удобный момент, когда очередная волна штурмующих отхлынула от стен «гуляй-города», он отдал приказ ударить на откатывающегося врага. По условленному сигналу русские пушкари «из большово наряду ис пушек и изо всех пищалей» сделали мощный залп по неприятельским боевым порядкам, «гуляй-город» раскрылся, и на отступающего врага обрушились дети боярские передового полка во главе с Д.И. Хворостининым и немцы ротмистра Ю. Фаренсбаха. Одновременно с этим сам Воротынский во главе сотен большого полка, совершив обходной маневр по «долу», атаковал противника с тыла, «… да учали с нагайцы и с крымцы дело делати сьемное, и сеча была великая»^{399}. Кстати, а ведь перед нами яркий пример использования русскими типичного татарского маневра, известного также под названием «тулгама». Это о нем писал основатель империи Великих Моголов эмир Бабур, повествуя об одном из своих сражений: «Люди, которые зашли нам в тыл, также приблизились и начали пускать стрелы прямо в наше знамя; они напали спереди и сзади и наши люди дрогнули. Великое искусство в бою узбеков эта самая “тулгама”. Ни одного боя не бывает без тулгама»^{400}.

Но вернемся обратно к сражению. Ошеломленный противник, оказавшись под одновременным ударом с тыла и с фронта, поначалу упорно сопротивлялся, однако недолго — слишком велики были его потери и слишком неожиданным оказалось введение в бой свежих русских сил. Разгромленные татарские «полки» беспорядочно повалили толпой обратно в свой лагерь, неся хану горестную весть о смерти и пленении множества военачальников и рядовых воинов. Русские источники сообщают, что в последней схватке были побиты не только «многие крымские люди», но пали и ханский сын, и ханский внук, сын наследника крымского престола калги Мухаммед-Гирея (т.е. два «царевича»). А. Курбский добавлял к этому, что, по слухам, помимо двух погибших ханских сыновей еще один попал в плен. Видимо, от него позаимствовал эту информацию и А. Лызлов, писавший в своей «Истории…», что «на том тогда бою убиени быша ханский сын да калгин сын, и прочих знаменитых мурз и татар многое множество; и живии яти быша сын ханский и мурзы знаменитая мнози…» Г.Д. Бурдей называет в числе погибших еще и ханского зятя Ила-мурзу^{401}.

Сегодня трудно сказать, насколько точны эти сведения, однако с уверенностью можно утверждать, что среди пленных не было ханских сыновей — такой факт неизбежно бы нашел отражение в официальных документах и в переписке хана с Иваном Грозным. Сомнительной представляется и гибель ханского сына — ни в одном источнике не названо его имя, хотя ханский сын отнюдь не рядовой татарин, чтобы его гибель осталась незамеченной. Тем не менее поражение татар было столь же очевидным, как и тяжелым. Девлет-Гирей пошел ва-банк, и, когда его карта оказалась бита, он оказался в чрезвычайно сложном положении. Русские отнюдь не выглядели умирающими от голода и жажды, с севера, казалось, надвигалось большое царское войско, ханская же рать понесла большие потери, в особенности в командном составе (не случайно русские источники подчеркивали, в бою 2 августа под стенами гуляй-города полегло немало татарских мурз). Между тем, как отмечал еще в начале века С. Герберштейн, именно от искусства военачальников среднего звена зависели успешные действия татарских отрядов^{402}. Продолжение осады русского лагеря теперь могло легко превратить тяжелое поражение в подлинную катастрофу. Выход напрашивался сам собой — бросить все и спешно отступать обратно за Оку. Оставив арьергард из 3 тыс. «резвых людей» «травитися» с русскими воинами, в ночь на 3 августа крымский «царь» поспешно, бросив лагерь и все, что в нем было, устремился на юг, за несколько часов достиг Оки под Серпуховом «да тое же нощи и Оку реку перевезеся…». Еще 2 тыс. воинов были оставлены ханом «для бережения» на «перевозе» через реку (возможно, они охраняли оставленный на правом берегу Оки обоз еще с 28 июля), а сам хан с главными силами «побежал» дальше к югу^{403}.

О том, что хан покинул свой лагерь, в русском лагере узнали утром 3 августа. Воротынский немедленно вывел свою конницу из лагеря и атаковал татарский арьергард. После недолгого сопротивления противник бежал к реке и по дороге был практически полностью перебит или пленен. На плечах отступающих русские всадники домчались до Оки и здесь опрокинули оставшихся в лагере татар — «наши воеводы тех татар с тысящу убили, а иные за Оку реку ушли…»^{404}. Дальше за Окой, в Поле, татар не преследовали — сил для этого уже не оставалось, да и полону с собой татары не вели, поскольку по дороге на Москву хан «войну не распускал», с одной стороны, опасаясь, что как только он это сделает, разрозненные отряды татарских загонщиков будут побиты русскими. С другой же стороны, сам ДевлетТирей писал Ивану Грозному, что он де для лагеря искал места, «где б сел и животины много» — очевидно, что ближнее Подмосковье и без того было опустошено в предыдущем году, так что много полону и скота набрать было просто негде. На обратном же пути было уже не до охоты за живым товаром и скотом — дай Бог унести ноги подобру-поздорову. Как писал А. Лызлов, хан и его войско «Оку реку преиде и с великим срамом невозвратно побежа во Орду, ни ко единому граду приближающися»^{405}.

Захватив ханский лагерь и богатые трофеи, «…бояря и воеводы, князь Михайло Иванович Воротынской с товарыщи пошли назад по старым местом в Серпухов, в Торусу, в Колугу, на Коломну, где стояли до государева приходу». Тот же день от посланцев Воротынского о грандиозной победе стало известно в Москве, «и бысть на Москве и по всем градом радость неизреченная, молебная пения з звоном. И с радостию друг со другом ликующе»^{406}.

Все эти дни Иван Грозный и его окружение в Новгороде напряженно ждали известий с «берега». В новгородских церквях и монастырях практически непрерывно шли службы, на которых присутствовал сам царь с сыном и молодой женой. 20 июля по случаю возвращения из Москвы в Новгород двух старых икон («икона образ Спасов, серебром обложена, да другая икона святых апостол верховных Петра и Павла, серебром обложена вся») новгородский владыка «собором» совершил крестный ход по новгородским улицам. Вряд ли возвращение икон было случайным — Иван тем самым стремился заручиться поддержкой свыше, тем более что июль в Новгороде выдался богатым на плохие предзнаменования. Так, 2 июля на город обрушился сильный ливень, сопровождавшийся ураганным ветром, на следующий день сильный ветер выворачивал с корнем деревья, срывал кресты с церквей. 16 июля в городе случился пожар, 22 июля начался падеж скота^{407}. Все эти грозные знаки и отсутствие новостей с «берега» отнюдь не способствовали успокоению мятущейся души грозного царя.

Долгое ожидание новостей завершилось 31 июля, когда в Новгород пришли первые известия о боях на Оке. Видимо, тогда же Иван узнал и о том, что хану удалось преодолеть русский оборонительный рубеж на «берегу» и начать наступление на столицу. Занервничавший царь, опасаясь самого худшего, в ночь на 1 августа отдал приказ начать приготовления к срочной эвакуации наряда и припасов к нему в Псков. Наутро, немного успокоившись, Иван снова обратился за помощью к Богу. 1 августа он послал в Софийский собор «свечу большую местную», на следующий день «колокол новый поставили у Жен Мироносиц, у двора государьского, на четырех столбех, на переклади». 3 августа «архиепископ пел молебны в церкви собором», а «у святого Никите епископа, Навгороцкого чюдотворца, поставили мастеры в головех пред чюдотворцовым свечю, а свича болшая местная, на стуле на каменном белом…».

4 же августа «ездел архиепископ в манастырь к чюдотворцу Николе к Билому, в Неревской конец, служить обедню…»^{408}.

В томительном ожидании новых вестей от воевод прошло еще 5 дней, и вот 6 августа Ивану сообщили — в Новгород с сеунчем от воевод прискакали гонцы. Взволновавшийся царь приказал немедленно доставить их к нему. Сеунщики, князь Д. А. Ногтев и А.Г. Давыдов, покинувшие лагерь под Серпухов еще 3 августа, передали Ивану грамоту от Воротынского и его товарищей об одержанной над крымским «царем» великой победе и представили доказательства этому — ханские два саадака, два лука и две сабли. Примечательно, что в Новгородской второй летописи сохранился, судя по всему, краткий пересказ победной реляции Воротынского, адресованной царю: «…Приехал царь кримской к Москве, а с ним силы его 100 тысяч и двацать, да сын его царевичь, да внук его, да дядя его, да воевода Дивий-мурза, — и пособи Бог нашим воеводам московскым над крымъского силою царя, князю Михаилу Ивановичю Воротыньскому и иным воеводам московским государевым, и крымской царь побежал от них невирно, не путми, не дорогами, в мале дружине; а наши воеводы силы у крымского царя убили 100 тысячь: на Рожае на речькы, под Воскресеньем в Молодех, на Лопаете, в Хотинском уезде, было дело князю Михаилу Ивановичю Воротыньскому с Крымским царем и с его воеводами, с царьми с кошинскыми безбожного царя Крымского, а было дело от Москви за пятдесят верст»^{409}. Кстати, эта новость об одержанной победе была не единственной благой вестью, порадовавшей в те дни впавшего было в уныние Ивана Грозного. В первых числах августа в Новгород к нему должны были прийти известия и о смерти его старого врага короля Речи Посполитой Сигизмунда II Августа. Король умер 7 июля 1572 г., и как раз в это время в Речи Посполитой находился московский гонец В. Малыгин, одним из поручений которого было проведывание вестей о состоянии здоровья Сигизмунда. Естественно, что он немедленно поспешил с этим известием домой^{410}. Смерть Сигизмунда и начавшееся бескоролевье в Речи Посполитой открывало перед Иваном новые внешнеполитические перспективы и прежде всего позволяло надеяться на приближение конца в затянувшейся сверх всяких ожиданий Ливонской войны.

В Новгороде немедленно начались торжества — до полуночи звонили колокола, в церквях и монастырях начались молебны. На следующий день к Ивану прибыл новый гонец с более подробными новостями о победе, «…и государь воевод жаловал добре». Как жаловал царь своих ратников — из разрядной книги известно, что «…государь прислал к бояром и воеводам з золотыми Офонасья Олександровасына Нагово…». 9 августа в Новгород доставили пленного Дивей-мурзу. Теперь уже окончательно стало ясно, что гроза над Русской землей миновала. 11 августа по приказу царя наряд, находившийся в лодьях в готовности к немедленной отправке во Псков, был выгружен обратно на берег — эвакуация отменялась. 17 августа Иван покинул Новгород и отъехал к Москве, а 30 августа 1572 г. в столицу из Новгорода была отправлена государственная казна — опасность миновала^{411}.

ЭПИЛОГ

Под самый занавес Молодинской эпопеи произошли еще два события, как бы поставившие итог этому тяжелому и полному тревог году. В конце августа Девлет-Гирей прислал Ивану Грозному своего гонца Шигая (Шах-Али) с грамотами от себя и своих сыновей Мухаммед-Гирея и Адыл-Гирея. В своем послании хан, пытаясь сохранить лицо после сокрушительного поражения, писал русскому царю, что он де всего лишь хотел при личной встрече получить наконец ответ — даст Иван ему, крымскому «царю», Астрахань или же нет. «Хотенье мое было: с тобою на въстрече став, — писал крымский «царь» московскому, — слова не оставив, переговорити… И ныне по прежнему нашему слову, меж нами добро и дружба быв, Казань и Асторохань дашь, — другу твоему друг буду, а недругу твоему недруг буду; от детей и до внучат межь нами в любви, быв роту и шерть учинив, нам поверишь». В том, что под Москвой произошло многодневное кровопролитное сражение, хан обвинял самого Ивана, который де уклонился от встречи и послал воспрепятствовать благим намерениям крымского «царя» своего воеводу Воротынского. В итоге некоторые горячие татарские богатыри, видя, что за ними идет московское войско, «серца своего не уняв, на серцо свое надеяся», вступили с ними в бой. Обещая Ивану свою дружбу и союз в обмен на Астрахань и Казань, Девлет-Гирей угрожал, что если де Иван откажется, то тогда ему не останется иного выхода, как «с недругом твоим, с королем (видимо, хан еще не знал того, о чем был осведомлен Иван, о смерти Сигизмунда II. — П.В.), в дружбе быв, и зиму, и лето на тобя учну ходити…, однолично мы о тех городех до смерти своей тягатися нам того у вас», потому как если два этих мусульманских юрта «…не возмем, — и нам то грешно: в книгах у нас так написано: для веры однолично голову свою положим»^{412}.

Однако попытки хана приуменьшить размеры поражения, представить окончившееся для него сокрушительным разгромом многодневное побоище лишь незначительной схваткой, никак не влиявшей на расстановку сил, сложившуюся после московского пожара 1571 г., не имели успеха. Ханский гонец встретил в Москве весьма холодный прием. «До указу» его держали в Боровске, а затем 4 сентября Иван принял его в подмосковном селе Лучинском «на крестьянском дворе», причем Иван даже не спросил, как это было принято дипломатическим протоколом, о здоровье «брата своего» крымского «царя», а привезенные грамоты велел передать дьяку А. Щелкалову. Хан, очевидно, понимал, что его прежние требования будут отклонены в Москве. Поэтому он дал Шигаю инструкции пойти в случае необходимости на уступки — у московского государя де земли много, так почему бы Ивану не дать ему всего лишь два города, тем более что он, Девлет-Гирей, сделал даже больше, чем его прадед Мухаммед-Гирей 50 лет тому назад («яз де деда своего и прадеда ныне делал лутчи»)? В конце концов, если уж Иван не желает отдавать оба города, то хотя бы пусть одну Астрахань вернет, «…для того, что ему (Девлет-Гирею. — П.В.) соромно от брата своего от турского, что он с царем и великим князем воюетца, а ни Казани, ни Астрахани не возьмет и ничего не учинит…»^{413}

Иван проигнорировал новые татарские предложения, демонстрируя тем самым, что теперь, после Молодей, ситуация радикально переменилась и теперь не крымский хан, а он будет диктовать условия нового соглашения между Москвой и Бахчисараем. И его правоту явочным порядком поспешили подтвердить Большие ногаи. Дин-Ахмед-бий, убедившись в том, что Девлет-Гирею не удалось одолеть Ивана и что последний отнюдь не склонен идти на какие-либо уступки, поспешил отложиться от неудачливого крымского «царя» и начал искать милости московского государя, тем более донские казаки при поддержке московских ратных людей совершили успешный набег на ногайский город Сарайчик и пограбили ногайские улусы. Хан же отказался помочь ногаям в их беде^{414}.

Да и сам крымский «царь» понимал, что ему сейчас не до организации нового нашествия на Русь. Его запросы были лишь попыткой сохранить лицо, но на большее у него сил уже не оставалось. Примечательно, что в 1573 и 1574 гг. на южной границе было относительно спокойно. Нет, конечно, татары не отказались полностью от попыток разжиться ясырем, однако предпринимавшиеся отдельными мурзами набеги не шли ни в какое сравнение с походами самого хана в 1571 и 1572 гг.

Конечно, в Москве на всякий случай держали порох сухим, и в 1573 г. в ожидании нового большого похода крымского «царя» с началом весны, как обычно, расписали воевод по украинным городам, а 15 апреля на «берег» были отпущены «большие» воеводы князь М.И. Воротынский и М.Я. Морозов с 5 полками. Одновременно были посланы наказы украинным воеводам о том, как им надлежало действовать в случае, если неприятель большими силами предпримет попытку вторжения в русские земли^{415}. Однако татары ни весной, ни летом так и не появились, воеводы разместничались, и Иван устроил чистку командного состава береговой рати, отозвав в Москву «больших» воевод и переменив большую часть остальных^{416}. Лишь в сентябре небольшая татарская рать во главе с «царевичами» подошла к рязанским землям «…и з берегу за ними ходили бояре и воеводы князь Семен Данилович Пронской с товарищи. А ходили до Ведери-реки за Михайловым городом и тотар не дошли и пошли опять по своим местом. А было дело наперед тово украинным воеводам князю Данилу Ондреевичю Нохтеву Суздальскому с иными украинными воеводами»^{417}.

Как видно из разрядной записи, набег татар был отражен силами одних только украинных воевод, выступивший же им на помощь князь С.Д. Пронский, 1-й воевода большого полка «берегового» разряда «с товарищи» (этот факт свидетельствует, что в Москве к известию о появлении татар отнеслись более чем серьезно) неприятеля не застал. На всякий случай в Москве была составлена роспись воевод и полков «как береженье учинить на осень до зимы для приходу на государеву украину крымским большим воинским людям»”^{418}.

Весной следующего года Иван сам выступил в Серпухов со своим полком, а затем вдоль «берега» были развернуты основные силы «берегового» разряда, причем в его состав вошел наряд и «обоз» (надо понимать, что из Коломны был доставлен на «берег» гуляй-город, отлично зарекомендовавший себя в кампанию 1572 г.). Судя по масштабу весенних 1574 г. военных приготовлений, в Москве ожидали большого похода Девлет-Гирея. В всяком случае, литовские «шпеги» доносили оршанскому старосте Ф. Кмите о том, что 3 татарских «царевича» с «великим войском» в начале весны встали на «Овечьих Лужах», готовясь к походу на Москву, и, ожидая их нападения, Иван Грозный был вынужден развернуть вдоль Оки большое войско^{419}.

Однако ни весной, ни летом 1574 г. «прямого дела» между русскими и татарами не случилось. Девлет-Гирей, лишившись союзников и убедившись в том, что ни со стороны Порты, ни стороны Речи Посполитой (вступившей после смерти Сигизмунда II в пору «бескоролевья») какого-либо содействия ожидать не стоит и к тому же перестали поступать «поминки» как из Речи Посполитой, так из Москвы, пришел к выводу о том, что дальнейшая открытая конфронтация с Иваном Грозным не имеет смысла. Еще осенью 1573 г. он отпустил из Крыма засидевшееся там посольство А.Ф. Нагого, а затем в Москву прибыли крымские гонцы. На приеме, устроенном по случаю прибытия ханских посланцев 30 января 1574 г. «на стану под Москвой», татарским дипломатам пришлось выслушать гневную речь Ивана. В ней он подчеркнул, что хан не проявил никакого желания действительно «учинить правду по прежним обычаям», несмотря на то, что он, Иван, неоднократно демонстрировал свою добрую волю и шел на самые разнообразные уступки. Теперь же, продолжал царь, никаких уступок не будет, поскольку «наши люди крымского побили» и хан может оставить надежды на уступки каких-либо мусульманских юртов. Тогда-то Иван, кстати, и произнес свои знаменитые слова о четырех татарских саблях, что будут сечь Русскую землю, если он, русский царь, уступит хану Казань и Астрахань^{420}.

Надо полагать, что выход «царевичей» с ратью весной 1574 г. из Крыма преследовал своей целью оказать давление на Ивана Грозного и сделать речи татарских посланников более весомыми. Однако этого не случилось, и поход «царевичей» был отменен. Но военные приготовления Москвы не оказались напрасными. Поздней осенью того же года несколько крымских и ногайских мурз попытались совершить набег, однако тульский воевода князь Б.В. Серебряный, возглавлявший, согласно росписи, большой полк «украинного» разряду, «с товарищи», разгромил их «в Печерниковых Дубровах». И снова, если судить по разрядным записям, татары атаковали русскую «украйну» небольшими силами, во всяком случае, князь Серебряный обошелся силами только своего полка, да и то неполного^{421}. По существу, этот неудавшийся набег поставил точку в «необъявленной» войне.

В последующие годы в Москве по традиции продолжали каждую весну разворачивать на границе значительные силы (особенно осенью 1575 и весной—летом 1576 гг.) и совершенствовали систему защиты южной границы от татарских набегов. Дальнейшей регламентации подверглась сторожевая и станичная службы^{422}, окончательно установилась практика создания «украинного» разряда, ставшего передовой линией обороны Русской земли от татарской агрессии. Изменилась в лучшую сторону и внешнеполитическая ситуация. Все это не могло не привести к тому, что в 1575 г. татарских набегов вообще не было отмечено, а в 1576 г. хан, хотя и выступил из Крыма, тем не менее так и не решился перейти к активным действиям. Как отмечал А.В. Виноградов, «…изменившиеся внешнеполитические обстоятельства требовали от крымцев максимальной осторожности. Хан не пошел на возобновление дипломатических отношений, но вместе с тем дал понять, что он не стремится к дальнейшему ухудшению отношений с Москвой». Отметим также, что среди прочих обстоятельств, побудивших хана отказаться от продолжения конфронтации с Москвой, можно назвать и возросшую активность запорожских Козаков, на нападения которых хан жаловался новоизбранному королю Речи Посполитой Стефану Баторию осенью 1576 г».^{423}.

Последовавшая в июне 1577 г. смерть Девлет-Гирея и обострившаяся в этой связи внутриполитическая борьба в Крыму привела к тому, что хотя наследник Девлет-Гирея Мухаммед-Гирей II и продолжал настаивать на передаче Крыму Астрахани, но ни он, ни его брат Ислам-Гирей II, правивший после него, не пытались предпринимать крупномасштабных военных экспедиций против Москвы. Более того, вскоре в Крым отправилось новое русское посольство. Период долгой конфронтации между Москвой и Бахчисараем подошел к концу.

Изменение ситуации на южной границе и существеннее ослабление угрозы со стороны Крыма, равно как и начавшееся в Речи Посполитой бескоролевье позволили Ивану Грозному вернуться к решению Ливонской проблемы. Еще 11 августа 1572 г. царь отписал грозное послание шведскому королю, в котором напомнил, что раз король не прислал к нему в Новгород к Троицыну дню свое посольство, то грядущей зимой, раз уж королю «земли своей и людей» не жаль, он увидит, как Иван и его люди «учнут у него миру просить». И действительно, поздней осенью «…тово же году государь царь и великий князь ходил в вотчину свою в Великий Новгород, а из Новагорода Великово пошол зимою для своево дела и земсково на ливонские немцы, а взяли тем походом город Пайду». И хотя Иван не стал развивать дальше первоначальный успех из-за рано наступившей весны, этот поход стал прологом к знаменитому Ливонскому походу 1577 г.^{424}

И в завершение всей этой истории несколько слов о судьбе главных героев центрального события долгого противостояния Девлет-Гирея и Ивана Грозного — кампании 1572 г. — воевод и ратников «берегового» разряда и «украинных» городов, одолевших в смертельной схватке сильного и опасного врага. По приезду в Москву Иван Грозный чествовал своих воевод и «воинников», разбивших Девлет-Гирея. Так, на наш взгляд, можно трактовать сообщение московского летописца о том, что «как государь пришел к Москве, и бояр и воевод князя Михаила Ивановича Воротынскова с таварыщи по достоянию почтил»^{425}. К этому времени, надо полагать, дьяки и подьячие «походного шатра» Воротынского закончили работу над составлением «послужных списков» детей боярских и отправили их в Разрядный приказ. В этих списках была отмечена вся служба конкретного сына боярского во время кампании — кто «государю служил, бился явственно», кто «убил мужика» и каким оружием, кто «поймал языка», был ранен и т.д. На основании этих списков, как отмечал О.А. Курбатов, служилые люди могли рассчитывать на награды, прежде всего на прибавку к земельному и денежному окладу^{426}. Об этих списках и писал Г. Штаден, когда сообщал, что по итогам кампании «…всем русским князьям и боярам, получившим пули, порубленным или израненным врагом на теле спереди, имения были увеличены или улучшены; тем же, кто был поражен сзади, имения сокращали и надолго суждено им было оставаться в опале…»^{427}.

Тогда же, во 2-й половине августа 1572 г., была распущена по домам на отдых большая часть «береговой» рати и составлена новая, на три полка, роспись воевод на «берегу»: «А после царевичева приходу были воеводы по полком: в большом полку был князь Ондрей Хованской, Иван Морозов да из Донкова князь Юрьи Курлятев. В передовом полку князь Ондрей Па-лецкой. В сторожевом полку князь Михайло Лыков да Василей Колычов»^{428}. Фактически, кампания была завершена — татарам было нанесено такое поражение, что ожидать их нового нападения в завершающемся году не стоило, да и мелкие отряды тоже вряд ли попытались бы «пошарпать» русскую «украйну» в поисках добычи.

По-разному сложилась судьба воевод, возглавлявших русское войско в эти жаркие летние дни. Князь М.И. Воротынский поначалу был щедро пожалован Иваном Грозным. Царь не только полностью снял с него опалу, но и сделал его фактически главой Боярской думы. Как писал Р.Г. Скрынников, «выше него в Думе “сидел” один князь И.Ф. Мстиславский. Но этот последний признал себя виновником сожжения Москвы, из-за чего лишился всякой популярности и авторитета в стране…». Более того, в конце 1572 г. Иван пожаловал Воротынскому часть его вотчин (Перемышль), отобранных ранее. В апреле 1573 г. Воротынский снова был назначен командующим «береговым» разрядом, возглавив большой полк, который встал в Серпухове^{429}. Казалось, худшие времена для князя миновали. Однако на самом пике славы над Воротынским внезапно снова сгустились тучи. Как сообщает разрядная книга, как только в Разрядном приказе был составлен «береговой» разряд на весну—лето 1573 г., как 1-й воевода сторожевого полка князь В.Ю. Булгаков-Голицын «…бил челом государю царю и великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии… на боярина и воеводу на князь Михаила Ивановича Воротынсково. И на той службе Голицын с Воротынским месничался и списков дворян и детей боярских за князь Михаилом Воротынским не имал, а сказал, что ему, князь Василью, на той службе князь Михаила Воротынсково меньши быть невмесно…»^{430}.

Требование Голицына дать ему «щот и суд» внешне выглядело абсурдным. Ведь по давнему приговору 1550 г. 1-й воевода большого полка был безусловно выше 1-го воеводы сторожевого полка^{431}. Послужной список Голицына и его статус (боярином он стал только в 1576/1577 г.) также не давали ему шансов на успех в этом деле, равно как и родовитость — Голицыны очевидного преимущества в «чести» перед Воротынскими не имели. Неожиданно Иван Васильевич удовлетворил челобитье князя: «И государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии боярина своего и воеводу князь Василья Юрьевича Голицына пожаловал, велел послать к нему невмесную грамоту, что ему князю Василью Голицыну со князь Михаилом Воротынским быть без мест в сем розряде». Текст самой грамоты гласил: «От царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии на Коломну боярину нашему и воеводе князю Василью Юрьевичю Голицыну. Писал ты к нам и велел нам бить челом на боярина на князь Михаила Воротынского, что тебе его меньши быть невмесно. И мы тебе пожаловали, велели быть со князь Михаилом Воротынским без мест, и ты б на нашей службе без мест был и списки б дворян и детей боярских взял, и вестовщиков бы есте на вести по городом посылали обышных людей детей боярских, и делом бы есте нашим промышляли неоплошно. А как вам береговая служба минетца и будет тебе до князь Михаила Воротынсково дело в отечестве, и мы тебя пожалуем, велим тебе на Воротынского суд дать и велим вас в вашем отечестве счести. Писано на Москве лета 7081-го году, июля в 11 день»^{432}.

Вне всякого сомнения, челобитная Голицына появилась не на пустом месте. Видимо, в конце зимы — начале весны 1573 г. Иван Грозный по неизвестным причинам утратил доверие к Воротынскому. Охлаждение царя к своему лучшему полководцу к моменту составления «берегового» разряда стало настолько очевидным, что В.Ю. Голицын решил воспользоваться этим обстоятельством. Правда, ему пришлось ждать почти три месяца, пока Иван не вынес свое решение удовлетворить его челобитную. О том, что происходило в течение этих месяцев, можно только догадываться. Ясен только исход — согласно лаконичному свидетельству разрядной книги, «…тово же году положил государь опалу свою» на Воротынского, «взял» его «з берегу» и «казнил смертию»^{433}.

Тогда же опале подверглись два других воеводы «берегового» разряда 1573 г. — князь Н.И. Одоевский, вместе с Воротынским сражавшийся летом 1572 г. при Молодях, и престарелый воевода М.Я. Морозов, причем последний даже не успел прибыть на место службы, как был арестован. Все они также были казнены^{434}. Казнен также был и 2-й воевода сторожевого полка В.И. Умногоколычев. Правда, случилось это позднее, вероятно, летом 1575 г., и связана его смерть, судя по всему, была с падением царского фаворита окольничего Б.Д. Тулупова и восхождением новой «звезды» в окружении Ивана Грозного — Бориса Годунова^{435}.

Не обошел стороной гнев Ивана и другого героя Молодинской битвы — воеводу Д. И. Хворостинина. Осенью 1573 г. была составлена роспись войска, которое должно было отправиться походом на бунтовавшую «казанскую черемису, луговую и нагорную». Однако еще до того, как рать выступила на подавление мятежа, «государь тогды опалу свою положил на князь Дмитрея да на князь Федора Хворастининых на обеих, и велел им быть к себе». Опала, правда, длилась недолго — уже весной следующего года Дмитрий Хворостинин получил назначение 2-м воеводой сторожевого полка, что встал на «берегу», в Коломне^{436}. Но это назначение, если так можно выразиться, стало для воеводы традиционным практически до конца 1570-х гг. Пока Хворостинин был в опричнине, он мог не опасаться местничества со стороны более родовитых воевод, но как только опричнина была отменена, на успешной карьере князя был поставлен крест. Ни несомненный талант военачальника, ни храбрость и энергичность — ничто не могло переломить традицию, и Хворостинину приходилось довольствоваться второстепенными командными постами что на берегу, что в Ливонии^{437}.

Единственный раз, когда он получил самостоятельное командование, в кампанию 1578 г., и то воеводе пришлось вернуться в Москву. Посылая в Ливонию новое войско, Иван назначил Хворостинина 1-м воеводой сторожевого полка. Однако 2-й воевода полка, князь М.В. Тюфякин, «списков не взял за ним, за князем Дмитреем, что ему с ним быти невмесно меньши князя Дмитрея. И писано ко князю Михаилу, чтоб он был по новой росписи в болшом полку в третьих, а князю Дмитрею велено ехати к Москве». Бог миловал воеводу — после его отъезда оставшиеся воеводы рати разместничались, и в итоге осадившее ливонский город Кесь (Венден) русское войско так и не смогло овладеть им. Атакованное соединенным польско-шведским войском, оно потерпело сокрушительное поражение. Среди взятых в плен воевод оказался и брат Дмитрия Хворостинина Петр, карьера которого после памятной битвы 1572 г. складывалась довольно успешно для молодого и относительно неродовитого воеводы^{438}. Домой Петр Хворостинин вернулся, по всей видимости, уже после завершения Ливонской войны. Его старший брат под занавес Ливонской войны сумел несколько раз отличиться и в условиях, когда командный корпус русского войска понес большие потери, начал постепенно продвигаться «наверх». В начале 1582 г. он наконец-то после долгого перерыва был назначен 1-м воеводой передового полка рати, ходившей походом против шведов «в Свиску землю, за Неву-реку». В «деле» со шведами под деревней Лялицы передовой полк отличился, «немецких людей побил и многих языков поймал», за что среди прочих воевод рати Д.И. Хворостинин получил наградной золотой^{439}. С этого момента карьера заслуженного воеводы начала постепенно идти в гору, и при Федоре Иоанновиче, как уже было отмечено ранее, Д.И. Хворостинин считался одним из опытнейших русских полководцев.

Его бывший начальник по передовому полку, князь А.П. Хованский, сумел избежать царского гнева и в последующие годы был и полковым воеводой, и наместником, пока не умер в 1577/1578 г., будучи воеводой в Кукеносе^{440}.

Два брата Шереметева, Иван Меньшой и Федор, тоже благополучно миновали политические бури начала 1570-х гг., и это при том, что Федор Шереметев не самым лучшим образом показал себя в кампании 1572 г., а в ходе следствия 1574 г. бежавшие из Крыма русские пленники показали на них, что братья изменяли Ивану Грозному и переписывались с Девлет-Гиреем^{441}. Иван Грозный лишь пригрозил братьям опалой («…а што на Шереметевых гнев держати, ино ведь есть его (Ивана Большого Шереметева, укрывшегося от царского гнева в монастыре. — П.В.) братья в миру, и мне есть над кем опала своя положити»). Почему же гроза миновала? Возможно, это было вызвано тем, что Шереметевы находились в очень хороших отношениях с дьяками братьями Щелкаловыми, видными государственными деятелями, возвышение которых пришлось на конец царствования Ивана Грозного»^{442}. Иван Меньшой Шереметев был убит зимой 1577 г. под Ревелем, а его брат снова «отличился» под Кесью-Венденом осенью 1578 г., бежав с поля боя так же, как и в 1572 г.^{443} Трусость, проявленная окольничим (видимо, Федор Шереметев характером пошел не в своих старших братьев), тем не менее и на этот раз сошла ему с рук^[10]. Но от судьбы не уйдешь. «Стратагему» с бегством он попытался повторить и годом позже, когда крепость Сокол, одним из воевод которой он был, была осаждена войском короля Речи Посполитой Стефана Батория. Не дожидаясь, пока неприятель возьмет Сокол штурмом, Шереметев попытался бежать с небольшим отрядом верных ему людей, или, попросту говоря, дезертировал. Однако далеко ему уйти не удалось. Как сообщал польский историк Р. Гейденштейн, по дороге на Псков «встретился с воеводой Брацлавским Иваном Збаражским, с этой стороны наблюдавшим за неприятелем и попался живым в руки неприятелей вместе с бывшими с ним всадниками»^{444}.

Но воевода родился, судя по всему, под счастливой звездой. И на этот раз ему все сошло с рук. Вернувшись из плена, он не только не перестал быть членом Боярской думы, где он пребывал с осени 1576 г., но и получил назначение наместником в Кострому и благополучно пережил Ивана Грозного^{445}.

Иначе проявил себя князь И.П. Шуйский. После Молодей начинается его быстрое восхождение наверх русской военной пирамиды. В походе на Пайду он — 1-й воевода сторожевого полка, а затем наместничал в Пскове^{446}. В 1576/1577 г. он получил чин боярина^{447}. К тому времени он, видимо, находился в милости у Ивана Грозного — во всяком случае, в разряде «похода государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии и сына ево государева царевича князя Ивана Ивановича Московских на свое дело и на земское» от апреля 1576 г. на «берег» Шуйский значится «з государем», да и впоследствии он был возле Ивана, занимая хорошие воеводские должности^{448}. О прочном положении Ивана Шуйского в армейской иерархии и при дворе свидетельствует тот факт, что в 1579 г. с ним попытался безуспешно местничать князь В.Ю. Голицын, одолевший шестью годами раньше Воротынского^[11].

Но не этим прославился И.П. Шуйский. Занимая в течение нескольких лет пост псковского наместника, он сумел прекрасно подготовить город к обороне и отстоял город от армии Стефана Батория, который осаждал Псков с конца августа 1581 г. по февраль 1582 г. Героическая оборона псковского гарнизона, руководимого И.П. Шуйским, сорвала планы польского короля успешно завершить войну с Россией и ускорила завершение затянувшегося чрез всякой меры конфликта. Славная оборона Пскова стала высшей точкой его военной карьеры.

Осталось сказать несколько слов о судьбе последнего из тех десяти воевод, что водили полки на татар жарким летом 1572 г., — о князе Андрее Васильевиче Репнине. После Молодинской кампании он воеводствовал на «берегу», ходил в Ливонию в 1577 г., а до этого сидел воеводой в Пернове. Максимум, чего он достиг в эти годы, так это поста 1-го воеводы передового полка в «береговой» рати в кампанию 1577 г. Прошло несколько месяцев, и назначенный 2-м воеводой сторожевого полка рати, посланной на Кесь зимой 1578 г., князь к месту службы так и не приехал. Разрядная книга лаконично сообщала, что «князь Ондрей Репнин по той росписи с воеводами не был за болезнью; тогды ево и не стало»^{449}.

Вот так — не прошло и 10 лет после того, как хан и его войско под покровом ночи «со срамом» бежали в Крым, а из 10 воевод в живых осталось только 4. Трое воевод пали жертвой придворных интриг, двое умерли от болезней и один пал на поле боя. Летом 1577 г. умер и главный противник М.И. Воротынского и его товарищей — крымский хан Девлет-Гирей. Несколько раньше умер в русском плену и Дивей-мурза, которого Иван Грозный категорически отказывался отпускать на волю на любых условиях^[12]. Что уж там говорить о тех, кто начинал эту войну и ратоборствовал в Поле в 1550-х и в начале 1560-х гг. XVI в.! Раны, старость, болезни, опалы — почти все они к концу 1570-х гг. отошли от дел по тем или иным причинам. В новом десятилетии продолжить русско-крымское противостояние предстояло новым людям.

ИЛЛЮСТРАЦИИ

^{Иван Васильевич Грозный. Художник В.М. Васнецов}

^{Татары идут! Конец XVI века. Художник A.M. Васнецов}

^{Трон Ивана Грозного}

^{Великий стяг Ивана Грозного}

^{Царская печать Ивана Грозного}

^{Памятник князю Михаилу Воротынскому в поселке Воротынец}

^{Памятный камень на месте битвы при Молодях}

^{Шлем Ивана Грозного}

^{Русская конница. Из «Записок о Московии» С. Герберштейна}

^{Русский лучник. Из «Записок о Московии» С. Герберштейна}

^{Русский конный воин. Из «Записок о Московии» С. Герберштейна}

Примечания

1

По нашим подсчетам, в нем участвовало максимум до 70—75 тыс. «сабель и пищалей» при общей численности вооруженных сил России на то время около 100 или несколько более тысяч ратных людей (См.: Ленской В.В. От лука к мушкету: вооруженные силы Российского государства во 2-й половине XV—XVII в.: проблемы развития. Белгород, 2008. С. 100).

(обратно)

2

«Новый город на Пеле» упоминается в разрядных книгах под 7066 (1557/1558 г.) годом (ДРК. С. 191, 197), однако очевидно, что он был поставлен раньше, раз в этом году туда были назначены воеводы. Возможно, это место было примечено в 1556 г. Дьяком Ржевским во время его рейда в низовья Днепра.

(обратно)

3

Нечто вроде легких пушек-фальконетов? По крайней мере, так можно истолковать показания А. Тарановского, который писал, что в Астраханском походе 1569 г. «в воинстве татарском токмо бе двацадесят пушек полевых, их же везоша вельблюды» (История о приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань. С. 480). О том, что хан имел артиллерию, говорят и разрядные книги (РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 311), и повесть о разгроме Девлет-Гирея (Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 270).

(обратно)

4

За царем, по описанию Тарановского, «шли телеги, и их же велблюды возяху, телеги же овыя бяху вси о дву колесах» (Там же. С. 484).

(обратно)

5

В письме, отправленном Ивану Грозному после поражения при Молодях, Девлет-Гирей писал о том, что ногаи пребывали с ним уже пять месяцев, т.е. они прибыли в Крым не позднее марта месяца 1572 г. (Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 182).

(обратно)

6

Т.е. бытующее мнение о том, что русская разведка не сумела обнаружить татар (см., например: Волков В.А. Указ. соч. С. 155), ошибочно, равно как и утверждение о том, что нет документального подтверждения успешной работы сторожевой службы (см.: Загоровский В.П. Указ. соч. С. 174). Такое подтверждение в источниках есть — см.: Счетное дело Василья Никитина Пушкина с Ондреем Осиповичем Плещеевым // Временник Московского общества истории древностей российских (далее ВМОИДР). Кн. 14. М., 1852. Материалы. С. 87-88.

(обратно)

7

О том, что соединение-«сход» «береговых» и «украинных» воевод состоялось, позволяет утверждать местническое дело кн. Б.М. Лыкова и Д.М. Пожарского (Дело князя Бориса Михайловича Лыкова с кн. Дмитрием Михайловичем Пожарским // РИС. Т. II. М., 1838. С. 364).

(обратно)

8

Между Калугой и Коломной на Оке не так уж и много мест, где можно было «перелезть» через реку большому кон ному войску, так как левый берег Оки в этих местах, как правило, высокий и обрывистый (см., например: Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Т. 1. С. 402—405). Это обстоятельство, вне всякого сомнения, облегчало задачу, стоявшую перед Воротынским и его товарищами.

(обратно)

9

«Повесть…» недвусмысленно указывает на то, что «гуляй-город» был развернут именно в первый же день стояния на Молодях (Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими та тарами. С. 271), тогда как, согласно разрядной книге, он был поставлен только 30 июля (РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 313). Однако логично было бы предположить, что воеводы не стали бы ждать два дня для того, чтобы поставить город, да и где бы они его хранили в «свернутом виде?

(обратно)

10

Окольничим Ф.В. Шереметев был пожалован в 1576/1577 г. (Древняя российская вивлиофика. Т. XX. М., 1790. С. 55).

(обратно)

11

«По суду велел государь князь Ивана Петровича Шуйсково перед князем Васильем Юрьевичем Голицыным оправить, а велел учинить князя Ивана Юрьевича Голицына больши князя Ивана Петровича Шуйсково, а князь Ивана Петровича Шуйсково велел учинить больши князя Василья Юрьевича Голицына» (РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 109).

(обратно)

12

По другой версии, Дивей был жив еще в 1577 г., а в 1581 г. бежал из Старицы, где он был с Иваном Грозным, к Стефану Баторию, где и затерялись следы знаменитого татарского военачальника (См.: Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 78).

(обратно)

Комментарии

1

Хорошкевич А.Л. Русь и Крым: от союза к противостоянию. Конец XV — начало XVI в. М.; 2001. С. 100.

(обратно)

2

Крадин Н.Н. Империя хунну. М., 2002. С. 95-96.

(обратно)

3

Там же. С. 182-183,187.

(обратно)

4

Цит. по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6 // Соловьев СМ. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. III. M., 1989. С. 590.

(обратно)

5

Михневич Н.П. Стратегия. Кн. 1. СПб., 1911. С. 38.

(обратно)

6

Загоровский В.П. История вхождения Центрального Черноземья в состав Российского государства в XVI веке. Воронеж, 1991. С. 46.

(обратно)

7

Ярлык крымского хана Менгли-Гирея литовскому великому князю Сигизмунду // Акты, относящиеся к истории Западной России (далее АЗР). Т. II. СПб., 1848. С. 4-5.

(обратно)

8

Флоря Б.Н. Две грамоты хана Сахиб-Гирея // Славяне и их соседи. Вып. № 10. М., 2001. С. 238-239.

(обратно)

9

Вологодско-Пермская летопись // Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ). Т. XXVI. М., 2006. С. 311. См. также: Новгородская четвертая летопись // ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. М., 2000. С. 613.

(обратно)

10

Обзор литературы см., например: Зайцев И.В. Между Стамбулом и Москвой. Джучидские государства, Москва и Османская империя (начало XV — первая половина XVI в.). М., 2004. С. 11-48; Хорошкевич А.Л. Русь и Крым. Конец XV -начало XVI в. М., 2001. С. 34-72.

(обратно)

11

Лапглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. М., 2004. С. 49.

(обратно)

12

Виноградов A.3. Крымские ханы в XVI в. // Отечественная история. № 2,1999. С. 64.

(обратно)

13

Никоновская летопись // ПСРЛ. Т. XIII. М., 2000. С. 178; Разрядная книга (далее РК) 1475-1605. Т. I. Ч. III. M., 1978. С. 407.

(обратно)

14

Александре-Невская летопись // ПСРЛ. Т. XXIX. М., 2009. С. 172.

(обратно)

15

ПСРЛ. Т. XIII. С. 178; Т. XXIX. С. 180; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 412-414.

(обратно)

16

Акты служилых землевладельцев (далее АСЗ). Т. IV. М., 2008. С. 222; ПСРЛ. Т. XIII. М., 2000. С. 485.

(обратно)

17

Послания Ивана Грозного. СПб., 2005. С. 47; РК 1475— 1605.Т.1.Ч.Ш.С.411.

(обратно)

18

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 178.

(обратно)

19

Там же. С. 180.

(обратно)

20

ПСРЛ. Т. XIII. С. 190.

(обратно)

21

Там же. С. 188.

(обратно)

22

История о Казанском царстве// ПСРЛ. Т. XIX. М, 2000. С. 111; ПСРЛ. Т. XIII. С. 189.

(обратно)

23

Курбский А.М. История о великом князе Московском. СПб., 1913. Стб. 15-16; ПСРЛ. Т. XIII. С. 488.

(обратно)

24

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 16.

(обратно)

25

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 113.

(обратно)

26

ПСРЛ. Т.ХIII.С.241.

(обратно)

27

Милюков П.Н. Древнейшая разрядная книга (далее ДРК) официальной редакции (по 1565 г.). М., 1901. С. 171; ПСРЛ. Т. XIII. С. 255-256; Соловьев С.М. Указ. соч. С. 475.

(обратно)

28

См., например: Загоровский В.П. Указ. соч. С. 116.

(обратно)

29

ДРК. С. 171; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 490; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Гирей и его вассалы // Ученые записки Московии ордена Ленина Государственного университета им. М.В. Ломоносова. Вып. 61. История. Т. 2. М., 1940. С. 69; Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I // Harvard Ukrainian Studies. Vol. Ill—IV. Part 1.1979-1980. P. 463-464.

(обратно)

30

Курбский A.M. История о великом князе Московском… Стб. 21-22; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 491. См. также: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. II (1533—1560) // Сборник Императорского русского исторического общества (далее СбРИО). Т. 59. СПб. 1887. С. 473, 479, 488, 501; Русский исторический сборник. Вып. 5. М., 1842. С. 20-24.

(обратно)

31

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 175,177,189; Курбский А.М. История о великом князе Московском… Стб. 59; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

(обратно)

32

Анхимюк Ю.В. Разрядная повесть о Полоцком походе // Русский дипломатарий. М., 2004. Вып. 10. С. 161—170; Русский хронограф. Ч. 1. Хронограф редакции 1512 г. // ПСРЛ. Т. 22. СПб., 1911. С. 532.

(обратно)

33

Чернов А.В. Вооруженные силы Русского государства в XV-XVII вв. М., 1954. С. 30.

(обратно)

34

ДРК. С. 171; РК 1475-1598. С. 149; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 490.

(обратно)

35

РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 491; ПСРЛ. Т. XIII. С. 276; Рыков Ю.Д. Дети боярские, «побитые» в сражении на Судьбищах в июне 1555 г. по данным Синодика Московского Кремлевского Архангельского собора (предварительные наблюдения) // Памяти Лукичева. М, 2006. С. 681; Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. (далее ТКДТ). М.-Л., 1950. С. 195,198.

(обратно)

36

РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 464-465.

(обратно)

37

Антонов А.В. Боярская книга 1556/1557 года// Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004. С. 94,109, 110, 113, 117.

(обратно)

38

Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. Т. I. Вильня, 1867. С. 134; Книга степенная царского родословия. Ч. 2 // ПСРЛ. Т. XXI. 2-я половина. СПб., 1913. С. 654; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2. С. 488; РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. M., 1981. С. 61-62.

(обратно)

39

См., например: ДРК. С. 111,114,120,121,144,156; ТКДТ. С. 55; РК 1475-1605. Т. I. Ч. И. М., 1977. С. 377-378.

(обратно)

40

РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 461,463.

(обратно)

41

См., например: РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. M., 1981. С. 28-30; РК 1475-1605. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 383-384; Документы о сражении при Молодях // Исторический архив. № 4,1959. С. 174-177.

(обратно)

42

Бархатная книга (далее БК). М., 1787.С.225; ДРК.С. 133; Зимин А.А. Указ. соч. С. 54,238.

(обратно)

43

РК 1475-1605. Т. I. Ч. II. С. 362; Т. I. Ч. III. С. 461.

(обратно)

44

Валодихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. М, 2009. С. 220.

(обратно)

45

Зимин А.А. Указ. соч. С. 199-201; ТКДТ. С. 56,112,113.

(обратно)

46

ДРК. С. 143,154,156,159, 160,165; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 463.

(обратно)

47

ТКДТ. С. 64, 72,153,159.

(обратно)

48

ДРК. С. 155,159,167.

(обратно)

49

Там же. С. 101,105,117, 130,133,139, 141,148,159,166.

(обратно)

50

РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 490-491.

(обратно)

51

См.: ДРК.С. 172.

(обратно)

52

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 61.

(обратно)

53

См., например: Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею. Т. II. 1508-1521 гг. // СбРИО. Т. 95. СПб., 1895. С. 649-650; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; Сыроечковский В.Е. Мухаммед-Гирей и его вассалы… С. 21—28; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М., 2002. С. 224; Хорошкевич А.Л. Русь и Крым: от союза к противостоянию. Конец XV — начало XVI в. М., 2001. С. 96; Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I… P. 448, 459.

(обратно)

54

Боплан Г.-Л. Описание Украины. М., 2004. С. 229.

(обратно)

55

ДРК. С. 172; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 492.

(обратно)

56

ДРК. С. 172; Книга Большому чертежу (далее КБЧ). М.-Л., 1950. С. 62, 75; ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475-1598. С. 149-150.

(обратно)

57

ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 491.

(обратно)

58

ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 497.

(обратно)

59

См., например: ПСРЛ. Т. XIII. С. 256; РК 1475-1598. С. 150.

(обратно)

60

Зимин А.А. Указ. соч. С. 85-86.

(обратно)

61

Лихачев Н.П. Местнические дела 1563—1605 гг. СПб., 1894. С. 1; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 496.

(обратно)

62

Там же. С. 256.

(обратно)

63

ПСРЛ. Т. XIII. С. 256-257; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 64.

(обратно)

64

Там же. С. 257.

(обратно)

65

КБЧ. С. 81.

(обратно)

66

Боплан Г.-Л. де. Указ. соч. С. 231; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 61. См. также: РК 1475—1605. Т. III. Ч. И. М., 1984. С. 205-206.

(обратно)

67

ТКДТ. С. 166.

(обратно)

68

ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

(обратно)

69

См.: Боплан Г.-Л. Указ. соч. С. 231; Броневский М. Описание Крыма Мартина Броневского // ЗООИД. Т. 6. Одесса, 1867. С. 365; Володихин Д.М. Указ. соч. С. 218; ДРК. С. 172; История о приходе турецкого и татарского воинства под Астрахань в лето от Р. X. 1677 // Записки Императорского одесского общества истории и древностей (далее ЗООИД). Т. 8. Одесса, 1872. С. 484; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 63; Мубаракшах Шариф Мухаммад Мансур. Адаб ал-харб ва-ги-шуджаат (Правила ведения войны и мужество). Душанбе, 1997. С. 220; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 491—492; Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М. 2003. С. 162.

(обратно)

70

ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

(обратно)

71

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 61-62.

(обратно)

72

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи Общества, содержащей историю крымских ханов // ЗООИД. Т. I. Одесса, 1844. С. 385.

(обратно)

73

ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

(обратно)

74

Кеппен П.И. Города и селения Тульской губернии в 1857 году. СПб., 1858. С. 123; Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Т. 2. С. 132, 573.

(обратно)

75

ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

(обратно)

76

Московский летописный свод конца XV века // ПСРЛ. Т. XXV. М., 2004. С. 274; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

(обратно)

77

Курбский A.M. История о великом князе Московском… Стб. 63.

(обратно)

78

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи. С. 384— 385.

(обратно)

79

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 63. Интересное описание укрепленного ханского лагеря дал турецкий хронист Реммаль-ходжа, сопровождавший предшественника Девлет-Гирея Сахиб-Гирея в его походах. См.: Inalchik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I // Harvard Ukrainian Studies. Vol. Ill—IV. Part 1.1979-1980. P. 460-461.

(обратно)

80

Там же. Стб. 63-64.

(обратно)

81

Негри А. Извлечения из турецкой рукописи. С. 385.

(обратно)

82

Курбский А.М. История о великом князе Московском… Стб. 64; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

(обратно)

83

Б К. С. 231,299,301; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2. С. 488; ПСРЛ. Т. XIII. С. 276; ТКДТ. С. 124,159.

(обратно)

84

ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии (Россия XVI—XVII веков глазами дипломатов). М., 1991. С. 83.

(обратно)

85

Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 64; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257-258.

(обратно)

86

Боплан Г.-Л. де. Указ. соч. С. 221; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257.

(обратно)

87

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 64-65; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 497.

(обратно)

88

См.: Львовская летопись // ПСРЛ. Т. XX. М., 2005. С. 339—345; Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989. С. 117—127; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 65.

(обратно)

89

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 65.

(обратно)

90

Курбский А.М. История о великом князе Московском… Стб. 65; ПСРЛ. Т. XIII. С. 257-258; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 498.

(обратно)

91

ПСРЛ. Т. XIII. С. 258.

(обратно)

92

ДРК. 174-175; ПСРЛ. Т. XIII. С. 258; РК 1475-1598. С. 151; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 498.

(обратно)

93

См., например: Зайцев И.В. Астраханское ханство. М., 2006. С. 172; Некрасов A.M. Указ. соч. С. 106-110; ПСРЛ. Т. XIII. С. 259.

(обратно)

94

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 116; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 60—61.

(обратно)

95

ПИГ. С. 48.

(обратно)

96

ПСРЛ. Т. XIII. С. 258; ПСРЛ. Т. 29. С. 239.

(обратно)

97

Летописчик Игнатия Зайцева / Зимин А.А. Краткие летописцы XV—XVI вв. // Исторический архив. Т. V. М—Л. 1950. С. 20-21.

(обратно)

98

Там же. С. 127,152.

(обратно)

99

ПСРЛ. Т. XIII. С. 261-262.

(обратно)

100

См., например: Виноградов А.В. Род Сулеша во внешней политике Крымского ханства второй половины XVI в. // Тюркологический сборник 2005: тюркские народы России и Великой степи. М., 2006. С. 31; Шмидт С.О. К характеристике русско-крымских отношений второй четверти XVI в. // Между народные связи России до XVII в. М., 1961. С. 372.

(обратно)

101

ДРК. С. 183; ПСРЛ. Т. XIII. С. 261.

(обратно)

102

Хорошкевич A.Л. Россия в системе международных от ношений. С. 165.

(обратно)

103

См.: Книга посольские метрики Великого княжества Литовского. Т. 1. М., 1843. С. 112-113; Смирнов В.Д. Указ. соч. С. 320.

(обратно)

104

Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны // Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. II. СПб., 2008. С. 313.

(обратно)

105

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 121.

(обратно)

106

Там же.

(обратно)

107

См.: Посольские книги по связям России с Ногайской ордой (1551-1561 гг.). Казань, 2006. С. 166,169-170.

(обратно)

108

Загоровский В. П. Указ. соч. С. 121.

(обратно)

109

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею. Т. II. 1508— 1521 гг. // СбРИО. Т. 95. СПб., 1895. С. 520.

(обратно)

110

Новиков Н. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч. VIII. СПб., 1793. С. 139,155-156; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М, 2002. С. 230-231.

(обратно)

111

Продолжение древней российской вивлиофики. Ч. VIII. С. 66; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. М., 2002. С. 227-228.

(обратно)

112

См.: Зайцев И.В. Астраханское ханство. С. 172; Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой… С. 166.

(обратно)

113

Продолжение древней российской вивлиофики. Ч. VIII. С. 156,160.

(обратно)

114

Лебедевская летопись // ПСРЛ. Т. XXIX. М., 2009. С. 244.

(обратно)

115

ПСРЛ. Т. XIII. С. 269.

(обратно)

116

ДРК. С. 138; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 507-508.

(обратно)

117

ПСРЛ. Т. XIII. С. 269-270.

(обратно)

118

ДРК. С. 180-182; ПСРЛ. Т. XIII. С. 270; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 513-514.

(обратно)

119

ПСРЛ. Т. XIII. С. 270-271.

(обратно)

120

РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 514; ПСРЛ. Т. XIII. С. 271.

(обратно)

121

ПСРЛ. Т. XIII. С. 272; РК 1475-1605. Т. I. Ч. III. С. 513.

(обратно)

122

Там же. С. 272.

(обратно)

123

ДРК. С. 186; Львовская летопись // ПСРЛ. Т. XX. М., 2005. С. 577; ПСРЛ. Т. XIII. С. 275.

(обратно)

124

ПСРЛ. Т. XIII. С. 275, 277.

(обратно)

125

ДРК. С. 186-187; ПСРЛ. Т. XX. С. 578.

(обратно)

126

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 252.

(обратно)

127

ПСРЛ. Т. XX. С. 575.

(обратно)

128

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой… С. 240.

(обратно)

129

ДРК. С. 188—189; Книга посольские метрики Великого княжества Литовского. Т. 1. М., 1843. С. 139; ПСРЛ. Т. XIII. С. 281,283; РК 1475-1598. С. 161-162.

(обратно)

130

РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. M., 1981. С. 7-10.

(обратно)

131

ПСРЛ. Т. XIII. С. 286.

(обратно)

132

Зенченко М.Ю. Южное российское порубежье в конце XVI- начале XVII в. М., 2008. С. 12.

(обратно)

133

ПСРЛ. Т. XX. С. 580.

(обратно)

134

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой… С. 250,251, 252, 259.

(обратно)

135

См.: Виноградов А.В. Внешняя политика Ивана IV Грозного// История внешней политики России. Конец XV— XVII век (От свержения ордынского ига до Северной войны). М., 1999. С. 139-142,154-155.

(обратно)

136

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 79; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 260.

(обратно)

137

ПСРЛ. Т. XX. С. 580.

(обратно)

138

Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 80; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 16; ПСРЛ. Т. XIII. С. 288; ПСРЛ. Т. XX. С. 588.

(обратно)

139

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 261, 265,267.

(обратно)

140

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 24.

(обратно)

141

ПСРЛ. Т. XIII. С. 296.

(обратно)

142

ДРК. С. 194; РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 33.

(обратно)

143

ПСРЛ. Т. XIII. С. 296.

(обратно)

144

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. П. С. 543.

(обратно)

145

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 33-36.

(обратно)

146

ПСРЛ. Т. XX. С. 599.

(обратно)

147

ДРК. С. 195-197; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 36-38; ПСРЛ. Т. XIII. С. 314-315.

(обратно)

148

Интересную версию раскладов и планов на 1559 г. предложил отечественный историк А.В. Виноградов. См.: История внешней политики России. Конец XV— XVII век (от свержения ордынского ига до Северной войны). М., 1999. С. 152—153.

(обратно)

149

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 286; ПСРЛ. Т. XIII. С. 315.

(обратно)

150

Курбский AM. История о великом князе Московском. Стб. 80; ПСРЛ. Т. XIII. С. 316, 318; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 46-47.

(обратно)

151

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 279.

(обратно)

152

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 279-280. См. также: ПСРЛ. Т. XIII. С. 318-319.

(обратно)

153

ПСРЛ. Т. XIII. С. 319-320.

(обратно)

154

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года// Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004. С. 120-134; ПСРЛ. Т. XIII. С. 318; РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 45-46,48.

(обратно)

155

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. II. С. 576—577; ПСРЛ. Т. XIII. С. 316.

(обратно)

156

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. П. С. 578, 581,583,584.

(обратно)

157

Курбский А.М. История о великом князе Московском. Стб. 80.

(обратно)

158

Холмогорская летопись // ПСРЛ. Т. 33. Л., 1977. С. 138.

(обратно)

159

РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 49-50; 57-58.

(обратно)

160

РК 1550-1636. Т. I. M., 1975. С. 86, 87; РК 1559-1605. М., 1974. С. 7-8; РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 56-57.

(обратно)

161

РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 58-59.

(обратно)

162

Там же. С. 59-60.

(обратно)

163

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 284.

(обратно)

164

ПСРЛ. Т. XIII. С. 323.

(обратно)

165

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 294-295.

(обратно)

166

Там же. С. 293,296,297.

(обратно)

167

ПСРЛ. Т. XIII. С. 324; ПСРЛ. Т. XX. С. 618.

(обратно)

168

ПСРЛ. Т. XIII. С. 326.

(обратно)

169

Там же. С. 321.

(обратно)

170

Там же. С. 324.

(обратно)

171

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 315.

(обратно)

172

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. II. С. 603, 605.

(обратно)

173

Там же. С. 610-611.

(обратно)

174

Послания Ивана Грозного. СПб., 2005. С. 49.

(обратно)

175

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 133.

(обратно)

176

ПСРЛ. Т. XIII. С. 324.

(обратно)

177

Курбский A.M. История о великом князе Московском… Стб. 13-14.

(обратно)

178

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой… С. 300-301,303.

(обратно)

179

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 286; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 67-68.

(обратно)

180

РК 1475-1605. Т. П. Ч. I. С. 70-73; РК 1475-1598. С. 188.

(обратно)

181

ПСРЛ. Т. XIII. С. 328; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 287.

(обратно)

182

РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 76.

(обратно)

183

Там же. С. 86.

(обратно)

184

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 313-314.

(обратно)

185

Там же. С. 316-317.

(обратно)

186

Там же. С. 317, 318, 319.

(обратно)

187

ПСРЛ. Т. XIII. С. 330; Посольские книги по связям Рос сии с Ногайской Ордой. С. 331.

(обратно)

188

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. С. 320, 322-323, 325, 328.

(обратно)

189

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 87.

(обратно)

190

Там же. С. 90.

(обратно)

191

Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой… С. 333-334.

(обратно)

192

Новиков Н. Продолжение древней российской вивлиофики. Ч. X. СПб., 1795. С. 180-181,235,236, 237.

(обратно)

193

ПСРЛ. Т. XIII. С. 339.

(обратно)

194

Цит. по: Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552—1572 гг. // Исторические записки. Вып. 34. М.-Л., 1950. С. 265.

(обратно)

195

Документы, относящиеся к истории Южной и Западной России. Т. II. СПб., 1865. С. 155-156; ПСРЛ. Т. XXIX. С. 298,300.

(обратно)

196

ПСРЛ. Т. XIII. С. 332, 339; Флоря Б.Н. Проект антитурецкой коалиции середины XVI в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV — XVIII вв. М, 1979. С. 83.

(обратно)

197

Мак-Нил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI — XX веках. М., 2008. С. 120. Днепр же с его порогами как коммуникация уступал Волге и Каме.

(обратно)

198

См., например: Виноградов А.В. Внешняя политика Ивана IV Грозного. С. 149—151; Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой половине XVII века. М. — Л., 1948. С. 14—15; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Ч. 2 (1533-1560) С. 541-542, 548,555 и далее; ПСРЛ. Т. XIII. С. 292; Трепавдов В.В. Малая Ногайская Орда Очерки истории // Тюркологический сборник 2003-2004. М., 2005. С. 281-282; Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 211-215 и далее.

(обратно)

199

Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. Economic Change and Military conflict from 1500 to 2000. N.-Y., 1987. P. 15.

(обратно)

200

См., например: Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 471-475.

(обратно)

201

См., например: Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003. С. 202-323.

(обратно)

202

Послания Ивана Грозного. С. 48.

(обратно)

203

Об изменениях в составе Ближней думы см., например: Богатырев С.Н. Ближняя дума в третьей четверти XVI в. Часть вторая (1560—1570) // Археографический ежегодник (далее АЕ) за 1993 год. М., 1995. С. 109-110.

(обратно)

204

ПСРЛ. Т. XIII. С. 341.

(обратно)

205

Там же. С. 343.

(обратно)

206

Там же. С. 342.

(обратно)

207

О боевом сопровождении. Т. IV.

(обратно)

208

ПСРЛ. Т. XIII. С. 342; РК 1475-1605. Т. И. Ч. I. С. 342.

(обратно)

209

Так считает, например, Д.М. Володихин (См.: Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. М., 2009. С. 175—176).

(обратно)

210

ПСРЛ. Т. XIII. С. 342.

(обратно)

211

Там же. С. 345. См. также: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… С. 184—186.

(обратно)

212

ПСРЛ. Т. XIII. С. 366.

(обратно)

213

Загоровский ВЛ. Указ. соч. С. 143; Филюгикин А.И. Андрей Курбский. М., 2008. С. 9.

(обратно)

214

Города России XVI века. Материалы писцовых описаний. М., 2002. С. 335; ДРК. С. 256; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 148; Лаврентьев А.В. Епифань и Верхний Дон в XII — XVII вв. М., 2005. С. 45; ПСРЛ. Т. XIII. С. 405; РК 1475-1605. Т. П. Ч. И. М., 1982. С. 234.

(обратно)

215

Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны // «В кратких словесах многой разум замыкающее…». Труды кафедры истории России с древнейших времен до XX века. Т. II. СПб., 2008. С. 313.

(обратно)

216

Цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… С. 187.

(обратно)

217

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6// Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. III. М., 1989. С. 580; Филюшкин А.И. Проекты русско-крымского военного союза в годы Ливонской войны. С. 309.

(обратно)

218

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 140-142.

(обратно)

219

Новосельский А.А. Указ. соч. С. 19, 428.

(обратно)

220

ПСРЛ. Т. XIII. С. 388; Т. XXIX. С. 338; РК 1475-1605. Т. П. 4.1. С. 155-158.

(обратно)

221

ПСРЛ. Т. XXIX. С. 335.

(обратно)

222

Там же. С. 338,339.

(обратно)

223

ПСРЛ. Т. XIII. С. 389.

(обратно)

224

Там же. С. 388-389.

(обратно)

225

Псковские летописи // ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 246.

(обратно)

226

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 169-170.

(обратно)

227

Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… Т. II. С. 48-49.

(обратно)

228

ПСРЛ. Т. XIII. С. 399; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 178-189.

(обратно)

229

Цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… Т. II. С. С. 56.

(обратно)

230

РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 205.

(обратно)

231

ПСРЛ. Т. XIII. С. 399.

(обратно)

232

РК 1475-1598. С. 224.

(обратно)

233

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. III (1560— 1571) // СбРИО. Т. 71. СПб. 1892. С. 343-344.

(обратно)

234

Цит. по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… Т. II. С. 63.

(обратно)

235

Новосельский А.А. Указ. соч. С. 23.

(обратно)

236

Цит по: Белокуров С.Л. Сношения России с Кавказом. Вып. 1.1578-1613. М., 1889. С. LXVI. См. также: Садиков П.А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. // Исторические записки. Вып. 22.1947. С. 145.

(обратно)

237

Кушева Е.Н. Политика Русского государства на Северном Кавказе в 1552-1572 гг. // ИЗ. Вып. 34. М., 1950. С. 280, 281. См. также: Белокуров С.А. Указ. соч. С. LXVII—LXVIII; Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… Т. II. 76—77.

(обратно)

238

См.: Савва В.И. О Посольском приказе. Вып. 1. Харьков, 1917. С. 159—160. См. также: Белокуров С.А. Указ. соч. С LXIX—LXXI; Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… С. 77-79.

(обратно)

239

Статейный список И.П. Новосильцева // Путешествия русских послов XV-XVII веков. СПб., 2008. С. 81-82.

(обратно)

240

См., например: Кушева Е.М. Указ. соч. С. 281—282.

(обратно)

241

Статейный список И.П. Новосильцева… С. 82.

(обратно)

242

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 148; РК 1559-1605. М, 1974. С 55; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. М., 1982. С. 231-234.

(обратно)

243

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 234.

(обратно)

244

ДРВ. Т. XX. М., 1791. С. 41,42.

(обратно)

245

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 234,236, 238.

(обратно)

246

Цит по: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения… Т. II. С. 132.

(обратно)

247

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 239.

(обратно)

248

ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 261; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 239-241; Штаден Г. Записки о Московии. Т. 1. Публикация. М., 2008. С. 524-525.

(обратно)

249

РК 1475-1598. С. 229-230; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 242-243,247-248, 249.

(обратно)

250

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 251; «Речи» Семена Елизарьева, с. Мальцева о походе татар и турок под Астрахань / Садиков П.А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 г. // Исторические записки. Вып. 22.1947. С. 155—157; Статейный список И.П. Новосильцева. С. 83

(обратно)

251

Вестовой список московского посланца Вислого Булгакова, о литовских делах//A3Р. Т. III. СПб., 1848. С. 151; Лурье Я.С. Донесения агента императора Максимилиана II аббата Цира о переговорах с А.М. Курбским в 1569 году (по материалам Венского архива)//Археологический ежегодник за 1957 год. М., 1958. С. 458; генваря в 22-й день писана сия 7185 книга в дому боярина князя Василия Васильевича Голицина, глаголемая: сия книга история о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань лета от создания мира 7185, а от Рождества Христова 1677 (далее: История о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань…) // ЗООИД. Т. VIII. Одесса, 1872. С. 480, 481. О Тарановском см.: Садиков П.А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 году. С. 139—141.

(обратно)

252

Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных от ношений… С. 516.

(обратно)

253

«Речи» Семена Елизарьева, с. Мальцева о походе татар и турок под Астрахань… С. 157. О том же сообщал и А. Тарановский (История о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань… С. 485).

(обратно)

254

РК 1559-1605. С. 57; РК 1475-1605. Т. II. Ч. П. С. 251.

(обратно)

255

Садиков П.А. Поход татар и турок на Астрахань в 1569 году. С. 158.

(обратно)

256

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 254-255.

(обратно)

257

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. III. С. 665. А.М. Курбский сообщал имперскому дипломату аббату Циру, что татарское войско насчитывало около 40 тыс. всадников (Лурье Я.С. Донесения агента императора Максимилиана II аббата Цира. С. 466). См. также: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 255-256.

(обратно)

258

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 256. О Д.И. Хворостинине речь еще впереди, а его товарищем, по мнению В.Б. Кобрина, был Ф.В. Львов, занесенный в «Дворовую тетрадь» среди прочей «литвы дворовой» по Ростову новиком «65-го году (т.е. 1556/1557 гг. — П.В.)» (См.: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. М., 2008. С. 49—50; Тысячная книга 1550 г. и Дворцовая тетрадь 50-х годов XVI в. (далее ТКДТ). М.-Л., 1950. С. 143).

(обратно)

259

См.: Загоровский В.П. Указ. соч. С. 151; Лурье Я. С. До несения агента императора Максимилиана II аббата Цира; С. 466; Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного // Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. Штаден Г. О. Москве Ивана Грозного. Рязань, 2005. С. 375.

(обратно)

260

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 257.

(обратно)

261

Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 177.

(обратно)

262

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 260-263; Статейный список И.П. Новосильцева. С. 96—97.

(обратно)

263

РК 1475-1598. С. 235; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 261— 266; Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного… С. 375.

(обратно)

264

См.: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. Т. II. С. 182; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 152; Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 424.

(обратно)

265

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 152; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 272; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 424; Чумиков А. Осада Ревеля (1570-1571 гг.) герцогом Магнусом королем Ливонским, голдовником царя Ивана Грозного // Чтения в Императорском обществе истории древностей Российских при Московском университете (далее ЧОИДР). 1891. Кн. 2. Т. IV. Исследования. С. 21.

(обратно)

266

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 151; Каргалов В.В. Московские воеводы XVI-XVII вв. М., 2002. С. 44.

(обратно)

267

См., например: Волков В.А. Войны и войска Московского государства. М., 2004. С. 151—153; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 160-168; Зимин А.А. Опричнина. М., 2001. С. 270-275; Колобков В. А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия. Опричнина Ивана Грозного. СПб., 2004. С. 415—419; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 424—430 и др.

(обратно)

268

Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 182— 183.

(обратно)

269

РК 1475-1598. С. 238-239; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 276-277.

(обратно)

270

Бычкова М.Е. Состав класса феодалов России в XVI в. Историко-генеалогическое исследование. М., 1986. С. 182—184; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 277.

(обратно)

271

Скрынников Р.Г. Забытый источник о России эпохи Ивана Грозного// Вопросы истории. 1999. № 1. С. 140; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6. С. 587.

(обратно)

272

Акты Московского государства (далее АМГ). Т. I. СПб., 1890. С. 13; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 162-163; Рогинский М.Г. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Книга 8. 1922. С. 52; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 424,425.

(обратно)

273

О 40 тыс. говорил сам Иван Грозный (Толстой Д. Речь царя и великого князя Ивана Васильевича… С. 298). Эту же цифру приводят Таубе и Крузе (Рогинский М.Г. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 52). От них, видимо, позаимствовал эти сведения и ливонский хронист Б. Рюссов (Рюссов Б. Ливонская хроника // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Т. II. Рига, 1879. С. 204).

(обратно)

274

Каргалов В.В. Московские воеводы. С. 47; Книга Большому чертежу. М.-Л., 1950. С. 114-115; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 277—278; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 425; Толстой Д. Речь царя и великого князя Ивана Васильевича к панам радам королевства Польского и Великого княжества Литовского, чрез их посла переданная // ЧОИДР. 1847. Кн. 9. М., 1848. IV. С. 298.

(обратно)

275

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 165-166.

(обратно)

276

Зимин А.А. Опричнина. С. 406 (со ссылкой на сведения летописи); Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 426.

(обратно)

277

См.: Зимин А А. Опричнина. С. 271; Колобков В.А. Митрополит Филипп и становление московского самодержавия. СПб., 2004. С. 414.

(обратно)

278

ПСРЛ. Т. XIII. С. 301; РК 1475-1605. Т. II. Ч. П. С. 280; Толстой Д. Речь царя и великого князя Ивана Васильевича. С. 298; Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 264.

(обратно)

279

Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. М., 1990. С. 56.

(обратно)

280

Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 31; Колобков В.А. Указ. соч. С. 430; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 281; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 426.

(обратно)

281

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. // Летописи и хроники. 1980. М, 1981. С. 237; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 282.

(обратно)

282

Бычков А.Ф. Описание церковно-славянских и русских сборников. Ч. 1. СПб., 1882. С. 140.

(обратно)

283

Зимин А.А. Опричнина. С. 272; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237; ПСРЛ. Т. 34. С. 191. Ср.: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 281. См. также: Горсей Дж. Указ. соч. С. 56; Рогинский М.Г. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе… С. 53; Рюссов Б. Ливонская хроника. С. 204; Флетчер Дж. О государстве Русском // Проезжая по Московии (Россия XVI — XVII веков глазами дипломатов). М., 1991. С. 90; Чумиков А. Акты Ревельского городского архива. 1450-1610 гг.//ЧОИДР. 1898. Кн. 4. IV. С. 19; Штаден. Г. Указ. соч. С. 177; Henning S. Lifflendische Kurlendische Chronica // Scriptores Rerum Livonicarum. Bd. II. Riga und Leipzig, 1853. S. 259.

(обратно)

284

PK 1475-1605. Т. П. Ч. II. С 282-283; Штаден Г. Указ. соч. С. 177. См.: Володихин Д.М. Воеводы Ивана Грозного. С. 18; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 427.

(обратно)

285

Об этом сообщали Таубе и Крузе (Рогинский М.Г. Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе. С. 54), но, как справедливо было отмечено А.А. Зиминым, в этом случае они спутали события 1571 и 1572 гг. (Зимин А.А. Опричнина. С. 274).

(обратно)

286

Зимин А.А. Опричнина. С. 407; Бычкова М.Е. Указ. соч. С. 175-178,182-184.

(обратно)

287

Аннинский С.А. Рассуждение о делах московских Франческо Тьеполо // Исторический архив. Т. 3. М., 1940. С. 388.

(обратно)

288

Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 267.

(обратно)

289

Горсей Дж. Указ. соч. С. 58; Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 267.

(обратно)

290

Пискаревский летописец… С. 191 — 192; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6. С. 588. Примечательно, что летописное сообщение подтверждает и имперский посланник Д. Принц из Бухова (Принц Д. Начало и возвышение Московии // ЧОИДР. 1876. Кн. 3. IV. С. 29).

(обратно)

291

Горсей Дж. Указ. соч. С. 57.

(обратно)

292

Антонов A.З. Поручные записи 1527—1571 годов//Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004. С. 64—79.

(обратно)

293

Зимин АЛ. Опричнина. С. 277—278; Новгородские летописи. С. 109; Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 268.

(обратно)

294

АМГ. Т. I. С. 15-17; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 282-283, 291.

(обратно)

295

Первое послание шведскому королю Иоганну III (1572) // Послания Ивана Грозного. С. 56,95; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 291,293—294. См. также: Аделунг Ф. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 года и их сочинений // ЧОИДР. 1863. Кн.1. Материалы иностранные. С. 158-160.

(обратно)

296

Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 104, 108— 109, 111.

(обратно)

297

Цит по: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 6. М., 1991. С. 589.

(обратно)

298

См., например: Бурдей Г Д. Молодинская битва 1572 го да // Из истории межславянских культурных связей. Ученые записки Института славяноведения. Т. XXVI. М., 1963. С. 49-50.

(обратно)

299

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 282; Штаден Г. Указ. соч. С. 195, 289. Ср. описание внешних московских укреплений у иезуита А. Поссевино, посетившего Москву спустя 10 лет после описываемых событий: Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 44-45.

(обратно)

300

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях // Исторический архив. № 4,1959. С. 170,181.

(обратно)

301

См.: Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 170.

(обратно)

302

См.: Лихачев Н.П. Разрядные дьяки XVI века. Опыт исторического исследования. СПб., 1888. С. 462—463,534.

(обратно)

303

Анхимюк Ю.В. Записи летописного характера в рукописном сборнике Кирилло-Белозерского собрания — новый источник по истории опричнины // Архив русской истории. № 2, 1992. С. 128-129; Летописные заметки за 7030-7137 (1522-1629) года // ЧОИДР. 1896. Кн. 4. IV. С. 1; Летописчик Игнатия Зайцева / Зимин А.А. Краткие летописцы XV-XVI вв. // Исторический архив. Т. V. М-Л., 1950. С. 21-22; Пискаревский летописец… С. 192; Псковская 3-я летопись// ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. М., 2000. С. 249; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 283—284; Скрынников Р.Г. Забытый источник о России эпохи Ивана Грозного // Вопросы истории. № 1. 1999. С. 140; Тихомиров М.Л. Малоизвестные летописные памятники XVI в. // Исторические записки. Вып. 10.1941. С. 92.

(обратно)

304

Нижегородский летописец. Н. Новгород, 1886. С. 35 (хотя в летописце это событие и датируется 7082/1574 г., одна ко, учитывая неточность его хронологии, можно с уверенностью отнести отмеченный факт набега казанских татар на Нижний Новгород к 1571-1572 г.); Первое послание шведском королю Иоганну III… С. 145; Штаден Г. Указ. соч. С. 211.

(обратно)

305

Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 58; Новгородские летописи. С. 110, 118.

(обратно)

306

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 171.

(обратно)

307

Молыпке Г. фон. Военные поучения // Искусство войны. Антология военной мысли. Кн. 2. Новое время. СПб., 2000. С. 240; Новгородские летописи. С. 114

(обратно)

308

Новгородские летописи. С. 113,116,118,339; РК 1475— 1605. Т. II. Ч. II. С. 295, 302-305; Т. II. Ч. III. M., 1982. С. 463.

(обратно)

309

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях… С. 170.

(обратно)

310

Там же. С. 170-172.

(обратно)

311

Загоровский В.П. Указ. соч. С. 172.

(обратно)

312

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 170; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 309.

(обратно)

313

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 169,178; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 308-309.

(обратно)

314

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 169. Ср.: РК 1475-1598. С. 246-247.

(обратно)

315

Мархоцкш Н. История Московской войны. М., 2000. С. 52. Ср. с описанием «гуляй-города», сделанное И. Тимофеевым (Временник Ивана Тимофеева. СПб., 2004. С. 37—38) и Дж. Флетчером (ФлетчерДж. Указ. соч. С. 84); РК 1475—1605. Т. II. Ч. II. С. 308.

(обратно)

316

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 177; Зимин А. А. Опричнина. С. 282; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 173.

(обратно)

317

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 168.

(обратно)

318

Там же. С. 168,170-171.

(обратно)

319

Города России XVI века. Материалы писцовых описаний. М., 2002. С. 3, 34.

(обратно)

320

Роспись русского войска, посланного против самозванца в 1604 г. // Станиславский А.Л. Труды по истории государева двора в России XVI-XVII веков. М., 2004. С. 366-420.

(обратно)

321

См., например: Павлов А.П. Государев двор и политическая борьба при Борисе Годунове. СПб., 1992. С. 23—24,67.

(обратно)

322

О найме и службе ливонских и немецких гофлейтов русскому царю сообщали, к примеру, Ф. Ниенштедт и Б. Рюссов (Ниенштедт Ф. Ливонская летопись Франца Ниенштедта // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Том IV. Рига, 1880. С. 46; Рюссов Б. Указ. соч. С. 272).

(обратно)

323

Бехайм В. Энциклопедия оружия. СПб., 1995. С. 123—126; Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. Т. IV. СПб., 2001. С. 87-93.

(обратно)

324

Алыпиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Л., 1988. С. 197; Колобков В.А. Указ. соч. С. 445.

(обратно)

325

См.: Дело боярина князя Василия Юрьевича Голицына с боярином князем Иваном Петровичем Шуйским // Русский исторический сборник, издаваемый Обществом истории и древностей российских (далее РИС). Т. II. М., 1838. С. 21.

(обратно)

326

Зимин А А. Опричнина. С. 280.

(обратно)

327

Князь М.И. Воротынский едва ли не самый известный полководец эпохи Ивана Грозного. О нем и его деятельности см., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 157—196; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 34—53. Его личности посвящено также и недавнее диссертационное исследование В.П. Ульянова (Ульянов В.П. Князь М.И. Воротынский — военный деятель России XVI в. Автореф. дис…. канд. ист. наук. Тюмень, 2006). Карьера князя хорошо вида из разрядных книг (См., например: ДРК. С. 117, 120-121, 127, 136, 141, 146, 150, 152, 154, 156, 158, 162, 166, 175, 180, 183-184, 186, 194, 195, 197, 207, 209, 210, 214, 221, 229, 265-266; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 203, 211; Ч. II. С. 233-235, 239, 244, 248-249, 255, 260, 261, 263, 269, 277, 280—282). Интересные сведения о служебной и военной карьере князя содержатся в местнических делах (См., например: Местничество. Дела, собранные действительным членом П.И. Ивановым // РИС. Т. II. С. 9, 11, 19, 20, 41, 51, 52, 77, 182, 273, 287, 306, 307, 364, 376).

(обратно)

328

Как писал А. Курбский, «…от роду мученика князя Михаила Черниговского, закланного от внешняго врага, без божного Батыя…» (Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 130). Родословную М.И. Воротынского см., например: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988. С. 130,133; Семевский М.И. Русская родословная книга. СПб., 1873. С. 5.

(обратно)

329

Курбский A.M. История о великом князе Московском… Стб. 129,130.

(обратно)

330

См., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 175—176; ПСРЛ. Т. XIII. С. 342.

(обратно)

331

Антонов А.В. Поручные записи 1527—1571 годов. С. 58—64.

(обратно)

332

АМГ.Т.1.С. 1.

(обратно)

333

ДРК. С. 137,157,169,174,179,187,198,204,206,212,226, 227, 233, 237, 242, 243, 247, 249, 258-259, 260-262, 266-267; Зимин А.Л. Формирование боярской аристократии в России. С. 177, 180, 189; РК 1475-1605. Т. П. Ч. I. С. 203, 204, 206-208, 210, 217; Ч. II. С. 230, 231, 237, 239, 240-241, 248-249, 255-257, 261, 263, 277, 280-281, 286-287, 293.

(обратно)

334

Родословие Шереметевых см.: Зимин А.Л. Формирование боярской аристократии в России. С. 175,177, 180.

(обратно)

335

Оболенский К.М. Письмо гетмана Литовского Радивила о победе, одержанной при Уле, 1564 года, генваря 26-го // ЧОИДР. Кн. 3. 1847. Материалы иностранные. С. 2.

(обратно)

336

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года… С. 131; Зимин А.Л. Состав Боярской думы в XV—XVI веках // Археологический ежегодник за 1957. М., 1958. С. 75; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России. С. 129—130; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 56-57; ДРК. С. 264; РК 1559-1605. С. 40,41, 48, 56, 69, 75, 77, 85-87, 95-96; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 201, 202, 213; Ч. II. С. 247, 255, 271, 293; ТКДТ. М.-Л., 1950. С. 118.

(обратно)

337

ТКДТ.С. 158.

(обратно)

338

ДРК. 171, 182, 187-189, 203-204, 228, 240, 251-252, 256, 259, 262, 265; Зимин А. А. Формирование боярской аристократии в России… С. 177, 180, 189; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 201, 217; Ч. II. С. 227, 251, 253-254, 263, 275.

(обратно)

339

О карьере А.П. Хованского см., например: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 88—89; ДРК. С. 222, 225, 246-248, 251, 262-263; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 213; Ч. II. С. 265,271.

(обратно)

340

Флетчер Дж. Указ. соч. С. 80. Как и М.И. Воротынский, Д.И. Хворостинин не был обделен вниманием отечественных историков. Из последних работ о нем см., например: Володихин Д.М. Указ. соч. С. 5—34; ДРК. С.1; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 64—80. О фамилии Хворостининых см., например: Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV-XVI вв. М., 1995. С. 62-63; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 85—86 (о происхождении рода Хворостининых см.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России. С. 85, 88, 96). Его карьера хорошо видна из данных разрядных книг. См., например: Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 129, 133; 140; ДРК. 207, 209-210, 217, 227, 235, 241-242, 268; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 222, 225, 228, 242, 250-251, 256, 265.

(обратно)

341

ШТКДТ.С. 158,193.

(обратно)

342

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 130; Володихип Д.М. Указ. соч. С. 34-70; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 54-63; РК 1559-1605. С. 60-61, 63-64, 71-72; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 252, 254-255, 262-263, 277, 281, 283.

(обратно)

343

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России… С. 177-178.

(обратно)

344

Зимин А.А. Колычевы и русское боярство // Археологические записки за 1963. М., 1964. С. 68; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 45-47; ДРК. С. 182, 189, 192, 197, 212, 217, 218, 257, 261, 263, 164; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 209-210; Ч. II. С. 223, 240, 250, 257-258.

(обратно)

345

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 129; Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV—XVI вв. С. 110; ДРК. С. 235, 260, 264-265; РК 1475-1598. С. 203; РК 1475-1605. Т. II. Ч. I. С. 202, 212; Ч. II. С. 226, 229, 233, 236, 241, 247, 253-254, 255, 257, 265, 275.

(обратно)

346

Кобрин В.Б. Материалы генеалогии княжеско-боярской аристократии XV—XVI вв. С. 64; Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 86-87;РК 1475—1605. Т. II. Ч. I. С. 169; Х/Н. С. 223, 265, 267, 275, 278-279.

(обратно)

347

ПСРЛ. Т. 34. С. 224.

(обратно)

348

ПСРЛ. Т. 34. С. 192; Штаден Г. Указ. соч. С. 199,329.

(обратно)

349

См., например: Бурдей Г.Д. Указ. соч.; Загоровский В.П. Указ. соч. С. 169—170; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447. Более осторожен в своих выводах А. А. Зимин, который, описывая «далеко идущие планы» Девлет-Гирея, добавлял слово «вероятно» (Зимин А.Л. Опричнина. С. 282).

(обратно)

350

Флоря Б.Н. Иван Грозный. С. 280-281.

(обратно)

351

Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 51; Зенченко М.Ю. Указ. соч. С. 47; Каргалов В.В. Указ. соч. С. 48; Новосельский А.Л. Указ. соч. С. 25; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 447 (правда, автор включал в это число только крымских татар, без ногаев).

(обратно)

352

Танина Н.Л. Крымско-готский язык, СПб., 2011. С. 95; Лызлов А. Скифская история. С. 146; Murphey R. Ottoman War fare 1500-1700. New Brunswik, 1999. P. 45.

(обратно)

353

История о приходе турецкаго и татарскаго воинства под Астрахань…С. 483; Статейный список И.П. Новосильцева// Путешествия русских послов XVI — XVII веков. СПб., 2008. С. 65.

(обратно)

354

См.: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 355-356; 414-415; Стороженко А.В. Стефан Баторий и днепровские казаки. Киев, 1904. С. 34.

(обратно)

355

Стороженко А.В. Указ. соч. С. 31.

(обратно)

356

Штаден Г. Указ. соч. С. 177. Трактовку см., например: Колобков В.А. Указ. соч. С. 416—417.

(обратно)

357

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами… С. 270; Продолжение древней Российской Вивлиофики. Ч. XI. СПб., 1801. С. 192-194, 198, 203, 265, 269; РК 1475-1605. Т. III. Ч. III. M, 1989. С. 76; Трепавлов В.В. История Ногайской Орды. С. 354; Трепавлов В.В. Малая Ногайская Орда. Очерки истории. С. 284.

(обратно)

358

Статейный список И.П. Новосильцева. С. 66, 70.

(обратно)

359

См.: Новгородские летописи. С. 114—118.

(обратно)

360

Баранов К.В. Записная книга Полоцкого похода 1562/1563 года. С. 123.

(обратно)

361

Об «отпуске» говорил во время местнического дела с князем И.П. Шуйский (Дело боярина князя Василия Юрьевича Голицына с боярином князем Иваном Петровичем Шуйским // РИС. Т. II. С. 21) (см.: Толстой Ю. Россия и Англия 1553—1593. Первые сорок лет сношений между Россиею и Англией. 1553—1593. СПб., 1875. С. 134), и воеводы успевали прибыть в назначенные им места к тому же дню на «берег».

(обратно)

362

АМГ. Т. I. C. 3-4.

(обратно)

363

Наказ М.И. Воротынскому содержит интереснейшие сведения о нормах выдачи провианта и фуража, что действо вали в русском войске 2-й половине XVI в. См.: Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 173.

(обратно)

364

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 309-310.

(обратно)

365

Там же. С. 309.

(обратно)

366

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 269; ПСРЛ. Т. 34. С. 192.

(обратно)

367

РК 1559-1605. С. 85; Симеон П. Указ. соч. С. 95; Соловецкий летописец второй половины XVI в. С. 225. См. также: Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 179; Синбирский сборник. С. 35.

(обратно)

368

См., например: Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами… С. 270; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 311.

(обратно)

369

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 271; Новосельский А.Л. Указ. соч. С. 28; Флетчер Дж. Указ. соч. С. 97.

(обратно)

370

РК 1559-1605. С. 85; Синбирский сборник. С. 35.

(обратно)

371

ПСРЛ. Т. 34. С. 192.

(обратно)

372

Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 69; Штаден Г. Указ. соч. С. 195, 437,439.

(обратно)

373

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами… С. 270; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 311.

(обратно)

374

См.: Колобков В.А. Указ. соч. С. 449; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 310; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 448-449.

(обратно)

375

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 311.

(обратно)

376

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237. Ср.: Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими та тарами… С. 270; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 311.

(обратно)

377

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими тата рами. С. 270; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237; ПСРЛ. Т. 34. С. 192, 224; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 311.

(обратно)

378

См.: Мольтке Г. Указ. соч. С. 288.

(обратно)

379

Каргалов В.В. Указ. соч. С. 50.

(обратно)

380

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 270; ПСРЛ. Т. 34. С. 192.

(обратно)

381

См., например: Волков В. Л. Указ. соч. С. 155—156; Кар- голов В.В. Указ. соч. С. 50; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 448.

(обратно)

382

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 270; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 237-238.

(обратно)

383

РК 1475-1605. Т. II. Ч. П. С. 312.

(обратно)

384

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами… С. 270—271; Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 238; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 312.

(обратно)

385

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 238.

(обратно)

386

ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

387

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 271; Лызлов А. Указ. соч. С. 149; ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

388

См.: ПСРЛ. Т. 34. С. 225; Холмогоров В., Холмогоров Г. Исторические материалы о церквах и селах XVII—XVIII столетия. Вып. 7. Перемышльская и Хотунская десятины (Московского уезда). М., 1889. С. 6.

(обратно)

389

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 271; ПСРЛ. Т. 34. С. 225; Штаден Г. Указ. соч. С. 197.

(обратно)

390

ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

391

ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

392

См.: Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими та тарами. С. 271; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 313; Штаден Г. Указ. соч. С. 197.

(обратно)

393

Ср.: Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 183; ПСРЛ. Т. 34. С. 192; Штаден Г. Указ. соч. С. 195-199.

(обратно)

394

ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

395

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 183; Штаден Г. Указ. соч. С. 201.

(обратно)

396

ПСРЛ. Т. 34. С. 192, 225; Штаден Г. Указ. соч. С. 201.

(обратно)

397

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 271.

(обратно)

398

Там же. С. 271-272.

(обратно)

399

Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI в. С. 238; РК 1475-1605. Т. П. Ч. II. С. 313-314.

(обратно)

400

Бабур-наме. Ташкент, 1992. С. 107.

(обратно)

401

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 272; Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 72; Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 128; Лызлов А. Указ. соч. С. 149; ПСРЛ. Т. 37. С. 103; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 314.

(обратно)

402

Герберштейн С. Записки о Московии. Т. I. M., 2008. С. 401,403.

(обратно)

403

Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 272.См. также: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 314.

(обратно)

404

См., например: Буганов В.И. Повесть о победе над крымскими татарами. С. 272. См. также: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 314

(обратно)

405

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 183; Лызлов А. Указ. соч. С. 150; ПСРЛ. Т. 34. С. 224-225.

(обратно)

406

ПСРЛ. Т. 34. С. 225; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 314.

(обратно)

407

Новгородские летописи. С. 115—117.

(обратно)

408

Там же. С. 118.

(обратно)

409

Новгородские летописи. С. 118-119; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 315.

(обратно)

410

См.: Бантыш-Каменский Н.Н. Обзор внешних сношений России (по 1800 год). Ч. 3 (Курляндия, Лифляндия, Эстляндия, Финляндия, Польша и Португалия). М., 1897. С. 101; Бантыш-Каменский Н.Н. Переписка между Россиею и Польшею. С. 137; Трачевский А. Польское безкоролевье по прекращении династии Ягеллонов. М., 1869. С. 250—251.

(обратно)

411

Там же. С. 119-121; РК 1475-605. Т. II. Ч. II. С. 315.

(обратно)

412

Буганов В.И. Документы о сражении при Молодях. С. 183.

(обратно)

413

Цит. по: Бурдей Г.Д. Указ. соч. С. 76.

(обратно)

414

См., например: Виноградов А.В. Русско-крымские отношения 50-е — вторая половина 70-х годов XVI в. Т. I. M., 2007. С. 229; Новосельский А.А. Указ. соч. С. 28.

(обратно)

415

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 338—339.

(обратно)

416

См., например: Эскин Ю.М. Местничество в России XVI— XVII вв. Хронологический реестр. М., 1994. С. 59—60.

(обратно)

417

РК 1559-1605. С. 101; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 355-356.

(обратно)

418

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 356-358.

(обратно)

419

АЗР. Т. III. СПб., 1848. С. 170; РК 1559-1605. С. 107-109; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 361-367.

(обратно)

420

Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 234— 235; Савва В.И. Указ. соч. С. 163.

(обратно)

421

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 370-371.

(обратно)

422

См., например: Зенченко М.Ю. Указ. соч. С. 47—55; РК 1559-1605. С. 118-119,121-122,124-129.

(обратно)

423

Виноградов А.В. Русско-крымские отношения. С. 247; Стороженко А.В. Указ. соч. С. 37—39.

(обратно)

424

Зимин А.А. Опричнина. С. 284; Первое послание шведском королю Иоганну III. С. 146; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 319.

(обратно)

425

ПСРЛ. Т. 34. С. 225.

(обратно)

426

Курбатов О.А. Документ об участии Леонтия Степановича Плещеева в событиях Тихвинского осадного сидения 1613 г. // Единорогъ. Материалы по военной истории Восточной Европы. Вып. 1. М., 2009. С. 86.

(обратно)

427

Штаден Г. Указ. соч. С. 201,203.

(обратно)

428

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 316.

(обратно)

429

См.: Беликов В.Ю., Колычева В.И. Документы о землевладении князей Воротынских во второй половине XVI — начале XVII в. // Архив русской истории. N° 2,1992. С. 117; РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 340; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 475.

(обратно)

430

Там же. С. 340-341.См. также: РК 1475-1598. С. 250.

(обратно)

431

«В большом полку быти большому воеводе, а передовово полку и правой и левой и сторожевому полку первым воеводом быти меньши большова полку первова воеводы…» (РК 1475-1605. Т. I. Ч. II. М., 1977. С. 383-384). См. также: Маркевич А.И. История местничества в Московском государстве в XV-XVII вв. Одесса, 1888. С. 274; Эскин Ю.М. Очерки истории местничества. С. 165.

(обратно)

432

ДРВ. Т. XX. С. 55; РК 1475-1605. Т. П. Ч. II. С. 340-341.

(обратно)

433

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 341.

(обратно)

434

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 341. И снова Курбский дал описание смерти Одоевского. См.: Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 129.

(обратно)

435

См.: Кобрин В.Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика. С. 47; Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 479.

(обратно)

436

РК 1475-1605. Т. П. Ч. II. С. 349,365.

(обратно)

437

Послужной список Д.И. Хворостинина в эти годы см., например: Каргалов В.В. Указ. соч. С. 69—71.

(обратно)

438

См., например: РК 1559-1605. С. 160; РК 1475-1598. С. 287.

(обратно)

439

РК 1559-1605. С. 186; РК 1475-1605. Т. III. Ч. I. M., 1984. С. 210.

(обратно)

440

Там же. С. 63.

(обратно)

441

Допрос царем Иоанном Грозным русских пленников, вышедших из Крыма // Богоявленский С.К. Московский приказной аппарат и делопроизводство XVI — XVII веков. М., 2006. С. 501-503.

(обратно)

442

Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь // Послания Ивана Грозного. СПб., 2005. С. 178 (См.: РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 343-345).

(обратно)

443

РК 1559-1605. С. 138,160.

(обратно)

444

Гейденштейн Р. Записки о Московской войне (1578— 1582) // Шлихтинг А. Новое известие о России времени Ивана Грозного. Штаден Г. О. Москве Ивана Грозного. С. 128; РК 1559-1605. С. 87.

(обратно)

445

Зимин А.А. Состав Боярской думы. С. 78; РК 1475—1605. Т. III. Ч. II. М., 1987. С. 17.

(обратно)

446

РК 1475-1605. Т. II. Ч. II. С. 320,346 и далее.

(обратно)

447

См.: ДРВ. Т. XX. С. 55. Согласно разрядным книгам, И.П. Шуйский был боярином уже весной 1576 г. (РК 1475— 1605. Т. II. Ч. II. С. 402).

(обратно)

448

РК 1475-1605. Т. П. Ч. II. С. 402; Т. И. Ч. III. M., 1982. С. 444.

(обратно)

449

РК 1475-1598. С. 253-254,258-259,270,273,278,285; РК 1475-1605. Т. III. Ч. I. С. 30.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА I. НАЧАЛО

  § 1. Первая кровь

  § 2. «Польской» поход 1555 г.

ГЛАВА II. НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ: МОСКОВСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ НА КРЫМ В 1556-1561 гг.

  § 1. Кампания 1556 г.

  § 2. Продолжение противостояния: 1557 и 1558 гг.

  § 3. Генеральное наступление? Выход в Поле главных сил русской армии, морской поход Д. Адашева и набеги ногаев в 1559 г.

  § 4. «Это есть наш последний и решительный бой…»? Кампании 1560 и 1561 гг.

ГЛАВА III. НЕЗАДАВШЕЕСЯ «ЗАМИРЕНИЕ»: ОТ ВОЙНЫ «ХОЛОДНОЙ» К ВОЙНЕ «ГОРЯЧЕЙ» (1562-1571 гг.)

  § 1. Ни мира, ни войны: русско-крымские отношения в 1562 —1567 гг.

  § 2. Переход Девлет-Гирея в контрнаступление. Начало большой войны (1568—1570 гг.)

  § 3. Татарский блицкриг: набег 1571 г. и сожжение Москвы

ГЛАВА IV. МОЛОДИНСКАЯ КАМПАНИЯ 1572 г.

  § 1. Перед битвой. Диспозиция

  § 2. Перед битвой. Люди

  § 3. Битва. Начало

  § 4. Битва. Молодинский Армагеддон

ЭПИЛОГ

ИЛЛЮСТРАЦИИ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

93

94

95

96

97

98

99

100

101

102

103

104

105

106

107

108

109

110

111

112

113

114

115

116

117

118

119

120

121

122

123

124

125

126

127

128

129

130

131

132

133

134

135

136

137

138

139

140

141

142

143

144

145

146

147

148

149

150

151

152

153

154

155

156

157

158

159

160

161

162

163

164

165

166

167

168

169

170

171

172

173

174

175

176

177

178

179

180

181

182

183

184

185

186

187

188

189

190

191

192

193

194

195

196

197

198

199

200

201

202

203

204

205

206

207

208

209

210

211

212

213

214

215

216

217

218

219

220

221

222

223

224

225

226

227

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

239

240

241

242

243

244

245

246

247

248

249

250

251

252

253

254

255

256

257

258

259

260

261

262

263

264

265

266

267

268

269

270

271

272

273

274

275

276

277

278

279

280

281

282

283

284

285

286

287

288

289

290

291

292

293

294

295

296

297

298

299

300

301

302

303

304

305

306

307

308

309

310

311

312

313

314

315

316

317

318

319

320

321

322

323

324

325

326

327

328

329

330

331

332

333

334

335

336

337

338

339

340

341

342

343

344

345

346

347

348

349

350

351

352

353

354

355

356

357

358

359

360

361

362

363

364

365

366

367

368

369

370

371

372

373

374

375

376

377

378

379

380

381

382

383

384

385

386

387

388

389

390

391

392

393

394

395

396

397

398

399

400

401

402

403

404

405

406

407

408

409

410

411

412

413

414

415

416

417

418

419

420

421

422

423

424

425

426

427

428

429

430

431

432

433

434

435

436

437

438

439

440

441

442

443

444

445

446

447

448

449

• Реклама на сайте

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © UniversalInternetLibrary.ru - читать книги бесплатно